— Нет, Клэр. Ты знаешь, я хотел бы ребенка, но я тебе говорил, как отношусь к усыновлению. Это… ну, словом, я не смогу считать своим ребенка, который… не моей крови. Это, без сомнения, смешно и даже эгоистично с моей стороны, но так оно есть. Может, со временем я изменю свою точку зрения, но сейчас…

Клэр, — заговорил он негромко и хрипловато, — я хочу нашего ребенка. Важнее тебя для меня нет ничего в мире. Я, прежде всего, хочу, чтобы ты была счастлива, и в то же время хочу сохранить тебя для себя. Чужой ребенок, с которым у нас нет никаких связей, будет казаться мне пришельцем из иного мира, захватчиком, это для меня нетерпимо. Зачать в тебе ребенка, видеть, как он в тебе растет, как он родится… это для меня значит даже больше, чем только видеть в нем твое подобие… и мое тоже. Подлинная частица семьи.

— Может, оно и к лучшему, — медленно проговорил Джейми, обращаясь как бы к самому себе.
— Что к лучшему?
— Что ты бесплодна.
Лицо мое было спрятано у него на груди, но он должен был ощутить, как я напряглась.
— Я узнал об этом давно. Джейлис Дункан сказала вскоре после нашей свадьбы. — Он ласково погладил меня по спине. — Вначале я огорчился, но потом начал думать, что это к лучшему. При нашей жизни нам было бы очень трудно с ребенком. А теперь… — Он слегка вздрогнул. — Теперь я даже радуюсь этому, я не хотел бы, чтобы ты так мучилась.
— А я бы не возражала, — после долгого молчания сказала я, думая о круглой пушистой головенке и крошечных пальчиках.
— А я возражаю. — Он поцеловал меня в макушку. — Я видел лицо Айена, оно было такое, словно его собственная плоть разрывается, когда кричит Дженни. — Мои руки лежали у него на спине, трогая жесткие рубцы. — Сам я могу вынести боль, свою собственную, но не мог бы вынести твою. Для этого потребовалось бы куда больше сил, чем есть у меня.

- Я не хочу, - сказал он твердо, обращаясь к воздуху перед собой, как если бы стоял перед судом, - чтобы ты рожала ребенка ради меня. Я не могу рисковать тобой, сассенах, - его голос внезапно стал хриплым, - даже ради дюжины детей......................- Но я подумал ... если ты хочешь еще одного ребенка, возможно, я смогу дать его тебе.

про лысую Клэр

"Дыхание снега и пепла" Гл.63 Бредни Клер...

ЖАР ПРОКАТИЛСЯ ЧЕРЕЗ МОЙ РАССУДОК, как гроза, зубчатые вилы боли затрещали, пронзая мое тело вспышками блеска, каждый всполох молнии, пылавший всего лишь миг, вдоль нервов и сплетений, освещал скрытые полости суставов, сжигал дотла мышечные волокна. Беспощадный блеск, он ударил снова, и снова, как огненный меч карающего ангела, который не знал пощады.

"Дыхание снега и пепла" Гл.64

Я ПО-ПРЕЖНЕМУ МНОГО СПАЛА, просыпаясь лишь ненадолго, чтоб подкрепиться. И хотя сейчас лихорадочные видения исчезли, сон был похож на глубокое, черное озеро, где я пребывала в забытьи, медленно дрейфуя мимо колышущихся водорослей, глупая как рыба.
Иногда я просто проплывала чуть ниже поверхности, узнавая людей и вещи в воздушном мире, но была не в состоянии к ним присоединиться. Голоса говорили рядом со мной, глухо и бессмысленно. Время от времени какая-нибудь фраза пронзала бесцветную жидкость вокруг меня и проникала в мою голову, где она обычно зависала как крошечная медуза, круглая и прозрачная, но пульсирующая с некоторым загадочным сокровенным смыслом, слова которого были словно парящая паутина.
Каждая фраза повисала на какое-то время в поле моего зрения, сокращаясь и раскрываясь в своем удивительном ритме, и затем уплывала спокойно вверх и в сторону, оставляя лишь тишину.
И между этими маленькими медузами появлялись открытые участки чистой воды, одни наполненные лучистым светом, другие тьмой совершенного покоя. Подвешенная между поверхностью и глубиной, я плавала вверх и вниз, по прихоти неизвестных течений.
– Целитель, воззрись.
Шипение. Суета, некая дремлющая спора сознания, встревоженная восстановлением, осколки и оттенки цвета. Затем удар как острая бритва, кто зовет меня?
– Целитель, воззрись.
Я открыла глаза.
Большого потрясения не случилось. Для комнаты, наполненной сумерками, света было еще достаточно, словно находишься под водой, и у меня не было ощущения отрыва.
– О Господь Иисус Христос, Ты великий Врачеватель: воззрись с милостивым благоволением Твоим на рабу Божию, даруй мудрость и благоразумие тем, кто помогает ей в болезни ее; благослови все необходимое для ее выздоровления…
Слова текли мимо меня шепчущим потоком, холодя мою кожу. Передо мной был человек, темная голова склонилась над книгой. Свет в комнате окутал его, и он казался с ним одним целым.
– Простри длань Твою, – шептал он странице надтреснутым голосом, – да будет воля Твоя, укрепить ее в здравии и силе, чтоб могла она жить и восхвалять Тебя за доброту Твою и милость Твою, во славу Твоего святого имени. Аминь.
– Роджер? – сказала я, нащупывая его имя. Мой голос был охрипший от долгого молчания, и разговор требовал невероятных усилий.
Его глаза, закрытые в молитве, вдруг с недоверием распахнулись, и я подумала, какие же они яркие, как зелень влажных змеевика и летних листьев.
– Клэр?– его голос сломался, как у юноши, и он уронил книгу.
– Не знаю, – ответила я, переживая призрачное ощущение погружения, грозящее поглотить меня снова. – Я ли это?

***
Я МОГЛА ПОДНЯТЬ РУКУ на секунду или две, но была слишком слаба, даже чтобы поднять голову, не говоря уже о том, чтобы сесть. Роджер услужливо подтянул меня, усадив полулежа в ворох подушек, и положив руку на мой затылок, чтобы избежать дрожания, поднес чашку с водой к моим пересохшим губам. Это было странное ощущение его прикосновения к обнаженной коже моей шеи, начался смутный процесс осознания. Затем я почувствовала тепло его руки, ясно и четко, на своем затылке, и, дернувшись как пойманный лосось, уронила чашку.
– Что? Что? – пролепетала я, сжав руками голову, слишком потрясенная, чтобы сформулировать целое предложение, и не обращая внимания на холодную воду, просочившуюся сквозь простыни. – ЧТО?!
Роджер выглядел таким же потрясенным, как и я. Он сглотнул, подыскивая слова.
– Я... Я... Я думал, ты знаешь, – пробормотал он, запинаясь – Ты не?.. Я имею в виду... Я думал... слушай, они отрастут!
Я осознавала, что мой рот работает, тщетно пытаясь принять различные формы, которые могли бы походить на слова, но между языком и мозгом не было никакой связи – там была пустота, и только осознание того, что привычная мягкая тяжесть моих волос исчезла, сменившись на пушок щетинок.
– Мальва и миссис Баг состригли их позавчера, – сказал Роджер в порыве. – Они… нас не было, ни Бри, ни меня, мы бы не позволили, конечно, не позволили бы – но они думали, что это то, что и ты бы сделала для кого-то с такой же страшной лихорадкой, это то, что люди делают сейчас. Бри была так зла на них, но они думали – они действительно думали, что они помогают спасти твою жизнь… О, Боже, Клэр, не смотри на меня так, пожалуйста!
Его лицо исчезло во вспышке света, завеса сверкающей воды опустилась внезапно, чтобы защитить меня от взора мира.
Плакать я была совсем не настроена. Горе просто выплеснулось из меня, как вино из бурдюка, проткнутого ножом. Пурпурно-красное, как костный мозг, разбрызнутый и растекшийся везде.
– Я приведу Джейми! – прохрипел он.
– Нет! – я схватила его за рукав, с силой большей, чем, я думала, я обладаю. – Боже, нет! Я не хочу, чтоб он видел меня такой!
Его секундное молчание все сказало мне, но я продолжала упрямо держать его за рукав, не в состоянии думать, как еще можно предотвратить немыслимое. Я моргнула, вода заскользила по моему лицу, как ручей по камням, и дрогнувший образ Роджера, в моем взгляде расплылся.
– Он… ээ… он видел тебя, – хрипло отозвался Роджер. Он посмотрел вниз, не желая встречаться со мной глазами. – Это. Уже. В смысле… – он неопределенно махнул рукой возле его собственных черных кудрей. – Он видел это.
– Он видел? – это было примерно такое же потрясение, как и первоначальный приход с себя. – Что… что он сказал?
Он глубоко вздохнул и теперь посмотрел вверх, словно страшась увидеть Горгону. «Или анти-Горгону», – с горечью подумала я.
– Он ничего не сказал, – ответил Роджер довольно мягко, и положил руку мне на плечо. – Он… он просто заплакал.
Я тоже все еще плакала, но в более традиционной манере. Меньше захлебывающихся звуков. Состояние озноба прошло, и сейчас моим конечностям было тепло, хотя я по-прежнему сконфужено чувствовала, как холодный ветерок обдувал мой скальп. Мое сердце опять замедлилось, и обморочное ощущение того, что я нахожусь вне тела, снова нашло на меня.
Потрясение? Смутно удивившись, как это слово само оформилось в моей голове, я размышляла тягуче и расплавлено. Я предположила, что человек может испытать истинное физическое потрясение в результате душевных ран – несомненно, один точно мог, я знала это…
– Клэр! – я поняла, что Роджер зовет меня с возрастающей настойчивостью, и сжимает мне руку. С огромным трудом, я заставила свои глаза сфокусироваться на нем. Он выглядел по-настоящему встревоженным, и я смутно задумалась, не начала ли я умирать снова. Но нет – было слишком поздно для этого.
– Что?
Он вздохнул, и я подумала, что с облегчением.
– Ты выглядела немного странно, – его голос был надтреснутый и хриплый; и звучал так, словно ему больно говорить. – Я подумал… может, ты хочешь еще выпить воды?
Предложение показалось настолько нелепым, что я чуть не рассмеялась. Но я, правда, испытывала ужасную жажду – и в одно мгновение, стакан холодной воды стал самой желанной вещью в мире.
– Да, – слезы продолжали течь по моим щекам, но теперь это казалось почти успокаивающим. Я не делала никаких попыток остановить их – это казалось слишком сложным – но промокнула лицо углом влажной простыни.
До меня начало доходить, что я, возможно, сделала не самый мудрый – или, по крайней мере, не самый простой выбор, когда решила не умирать. Вещи вне пределов моего собственного тела начали возвращаться. Тревоги, трудности, опасности … печали. Темные и пугающие, словно стая летучих мышей. Я не хотела слишком внимательно разглядывать образы, которые лежали беспорядочной кучей на дне моего мозга, это все я выбросила за борт в борьбе за то, чтобы остаться на плаву.
Но уж если я вернулась, то вернулась, чтобы быть тем, кем была – а я была врачом.
– А… болезнь? – я утерла последние слезы и позволила Роджеру обхватить мои руки, чтобы помочь удержать новую чашку. – Еще продолжается?
– Нет, – ответил он мягко, и прислонил край чашки к моим губам. Что это? – подумала я рассеянно. Вода, но в ней что-то есть – мята и что-то более терпкое, более горькое… дягиль? – Прекратилась, – Роджер придерживал чашку, позволяя мне пить медленно, маленькими глотками. – За последнюю неделю никто не заболел.
– Неделю? – я упустила чашку, пролив немного воды на подбородок. – Как долго я…
– Где-то около того, – он кашлянул. Взгляд был сосредоточен на чашке; его большой палец слегка провел по моему подбородку, утирая пролитые капли. – Ты была среди последних заболевших.
Я глубоко вдохнула и выпила еще немного. Жидкость имела мягкое, сладкое послевкусие, перекрывающее горечь… мед. Мой разум обнаружил это слово, и я почувствовала облегчение от того, что нашелся этот маленький недостающий кусочек реальности.
Я поняла по Роджеру, что некоторые из больных умерли, но ничего больше не спрашивала. Решение жить дальше, это одно. Но возвращение в мир живых это настоящая борьба, требующая сил, которых у меня пока не было. Мои корни были выдернуты, и я лежала, словно увядшее растение; пытаясь погрузить их обратно в землю, но на данный момент это было мне не под силу.
Осознание того, что люди, которых я знала, – возможно, любила – умерли, казалось равносильно горю от потери волос – а может даже и большим, что было невыносимо.
Я выпила еще две чашки подслащенной медом воды, несмотря на горький вкус, и, вздохнув, легла на спину, чувствуя, что мой желудок похож на маленький, холодный шар.
– Тебе надо немного отдохнуть,– посоветовал мне Роджер, ставя чашку на стол. – Я приведу Брианну, ага? Но ты поспи, если хочешь.
Кивнуть не было сил, но подергивание губ могло сойти за улыбку. Дотянувшись дрожащей рукой, я робко потерла свою остриженную голову. Роджер слегка отпрянул.
Он поднялся, и я заметила, какой он худой и измученный – он помогал ухаживать за больными всю неделю, я полагаю, не только за мной. И еще хоронил мертвых. Он получил лицензию на проведение похорон.
– Роджер? – произнести это стоило невероятных усилий, было очень трудно подобрать слова и отделить их от путаницы в голове. – Ты что-нибудь ел в последнее время?
Его лицо изменилось, вздох облегчения ослабил морщинки переутомления и беспокойства.
– Нет, – сказал он, снова откашлявшись, и улыбнулся. – С прошлой ночи ничего.
– Ох. Ну, – сказала я, подняв одну руку, тяжелую как свинец. – Поешь. Хоть что-нибудь. Хорошо?
– Да, – сказал он. – Поем.
Но вместо того чтоб уйти, он задержался и затем сделал несколько стремительных шагов обратно, склонился над кроватью и, сжав мое лицо в ладонях, поцеловал меня в лоб.
– Ты прекрасна! – сказал он горячо, и, сжав мою щеку последний раз, вышел.
– Что? – сказала я еле-еле, но единственным ответом была раздувшаяся занавеска, от порыва ветра, пахнущего яблоками.

Он удержал ее, обхватив обеими руками так, будто хотел спасти от утопления, но ощущал, как она, тем не менее, продолжает тонуть. Он хотел крикнуть ей, чтобы она не уходила, не оставляла его одного. Она растворилась в глубинах сна, и он тосковал по ней, страстно желая ее излечения, страшащийся ее бегства, и склонил голову, пряча лицо в ее волосах и вдыхая ее аромат. 
Ветер стучал открытыми ставнями, пролетая мимо, и в темноте снаружи ухала сова, а другая отвечала ей, скрываясь от дождя. 
Потом он заплакал, беззвучно, до боли напрягая мускулы, чтобы не сотрясаться от рыданий, чтобы она не проснулась и не узнала этого. Он плакал в пустоту, прерывисто вдыхая, подушка намокла под его лицом. Затем лежал, опустошенный, без единой мысли об усталости, слишком далекий от того, чтобы уснуть, и даже вспомнить, на что это похоже. Его единственным утешением была небольшая, такая хрупкая тяжесть, что лежала на его сердце, размеренно дыша.

– Видишь ли, я знал, что ты умираешь, – сказал он очень нежно. – Я был уверен, что тебя уже не станет, когда я вернусь домой, и я останусь один. Думаю, я тогда не столько с Фергюсом говорил, сколько с самим собой. 
Он поднял голову, и посмотрел на меня сквозь пелену слез и смеха. 
– О, Боже, Клэр, – сказал он, – я был бы так зол, если бы ты умерла и оставила меня! 
Мне хотелось рассмеяться, или заплакать, или все сразу – и еще испытывала сожаления о потере вечного мира, ведь я бы сдалась ему без колебаний. 
– Я не умерла, – сказала я и коснулась его губ. – И не умру. Или, по крайней мере, постараюсь, – руками скользнув по его голове, я притянула его обратно ко мне. Он был намного больше и тяжелее Анри-Кристиана, но я чувствовала, что смогу держать его вечно, если необходимо.

БЫЛО ПОЧТИ СОВСЕМ ТЕМНО, когда он пришел. Деревья, беспокойные в сумеречном свете, раскачивались и шептались между собой. Я не слышала его шагов на влажной тропинке. Он просто внезапно был здесь, на краю поляны. 
Джейми стоял и искал меня: я видела, как его голова поднялась, когда он заметил меня, и затем он обошел вокруг заводи и нырнул под свисавшие ветки моего укрытия. Я поняла, что он был на улице уже долго: его верхняя одежда была влажной и ткань его рубашки прилипла к его груди, мокрая от дождя и пота. Он принес мой плащ, свернутый под его рукой, развернул его и укутал мои плечи. Я позволила ему. 
Потом он сел со мной рядом, очень близко, и, обхватив руками колени, уставился в темнеющую заводь ручья. Свет достиг особенной точки красоты, как раз перед тем, как все цвета перестанут быть различимы, и волосы его золотисто-каштановых бровей безупречно изгибались над твердыми ребрами надбровных дуг. Каждый волосок высвечивался на них, так же, как и на короткой, более темной, щетине его прорастающей бороды. 
Он дышал глубоко и долго, как будто перед этим много ходил, истер каплю влаги, которая висела на кончике его носа. Один или два раза он коротко вздохнул, как будто собирался что-то сказать, но не сказал. 
Как только дождь прекратился, птицы ненадолго снова начали петь. Теперь же, собираясь на ночной отдых, они тихонько чирикали в кронах. 
– Я надеюсь, что ты планируешь что-нибудь сказать, – наконец, проговорила я вежливо. – Потому что, если нет, то я, возможно, начну кричать. И, скорее всего, не смогу остановиться. 
Джейми издал звук, нечто похожее на горький смех, и опустил лицо в свои ладони. Он сидел так некоторое время, затем сильно потер лицо руками и, вздохнув, выпрямился. 
– Я думал об этом все время, пока искал тебя, Сассенах. Что, во имя Господа, я могу сказать тебе, когда отыщу. Я прикидывал и так и этак, и… кажется, тут нет совсем ничего, что я мог бы сказать тебе, – голос его звучал беспомощно. 
– Как это? – спросила я, определенная резкость звучала в моем голосе. – Полагаю, даже я могу придумать несколько слов, которые можно сказать. 
Он вздохнул и бессильно махнул рукой. 
– Что? Сказать, что я сожалею? Это неправильно. Мне жаль, но если я сказал бы так – это прозвучало бы, словно я сделал что-то, о чем могу сожалеть, а я ничего такого не делал. Но я решил, что если начну так, то это заставит тебя думать… - он взглянул на меня. Я хорошо держала себя в руках: и лицо, и эмоции, но он знал меня очень хорошо. Как только он сказал: «Я сожалею», – у меня внутри все опустилось. 
Он отвел взгляд. 
– Тут нечего сказать, – сказал он тихо, – все будет звучать так, будто я пытаюсь защититься или оправдать себя. А я не буду делать этого. 
Я издала тихий звук, как будто кто-то ткнул меня в живот, и он резко посмотрел на меня. 
– Я не буду делать этого, – сказал он яростно. – Нет способа отрицать такое обвинение. Способа, который не оставил бы ни тени сомнения в моей вине. И что бы я не сказал, это будет звучать, как некое унизительное оправдание за… за… Ну, я не стану извиняться за то, чего не делал. А если бы и извинился, то ты стала бы сомневаться во мне еще больше.
Мне стало дышать чуточку легче. 
– Мне кажется, у тебя совсем мало веры в мою веру в тебя. 
Он настороженно взглянул на меня. 
– Если бы у меня не было ее достаточно, Сассенах, я бы сюда не пришел. 
Мгновение он смотрел на меня, потом протянул руку и коснулся моей руки. Моя ладонь мгновенно повернулась, чтобы встретиться с его, и наши руки крепко сжались. Его пальцы были большими и холодными. Он держал меня так сильно, что, я думала, мои кости могут сломаться. 
Он глубоко вдохнул, почти всхлипнул, и его плечи, напряженные под промокшим сюртуком, расслабились в одно мгновение. 
– Так ты не думала, что это правда? – спросил он. – Ты убежала. 
– Это был шок, – сказала я. И подумала мрачно, что если бы я осталась, то просто убила бы ее. 
– Ну, да, конечно, – сказал он очень сухо. – Я полагаю, я тоже, наверное, убежал бы. Если бы мог. 
Легкий укол вины добавился к переизбытку эмоций. Я подумала, что мой поспешный побег совсем не помог ситуации. Однако он не укорял меня, только снова спросил:
– Все же, ты не думала, что это правда?
– Я так не думаю. 
– Ты не думаешь, – он пытался поймать мой взгляд. – Но ты так думала?
– Нет, – я потянула плащ, плотнее устраивая его на своих плечах. – Не думала. Но я не знала, почему. 
– А теперь ты знаешь. 
Я очень-очень глубоко вздохнула, а, затем, выдохнув, повернулась к нему лицом. 
– Джейми Фрейзер, – сказала я с величайшей осторожностью, – Если бы ты мог сделать такую вещь, как эта… И я не имею в виду, просто лечь с женщиной, я говорю о том, что ты сделал бы это и солгал мне – тогда все, чем я была и есть, все, что я сделала – вся моя жизнь – была ложью. А я не готова признать ее таковой. 
Это несколько удивило его. Уже было почти темно, но я увидела, как брови его поднялись. 
– Что ты имеешь в виду, Сассенах?
Я махнула рукой в сторону тропы, туда, где наверху стоял наш дом, невидимый отсюда, затем в сторону ручья, где камень белел неясным пятном в темноте. 
– Я не принадлежу этому месту, – сказала я тихо. – Брианна, Роджер… они тоже не принадлежат этому месту. Джемми не должен быть здесь: он должен смотреть мультики по телевизору, рисовать фломастерами картинки с машинками и самолетами, а не учиться стрелять из оружия, которое выше его ростом, и потрошить внутренности добытого оленя. 
Я подняла лицо и закрыла глаза, чувствуя, как влажность оседает на кожу, утяжеляя мои ресницы. 
– Но мы все здесь. Все мы. И мы здесь потому, что я любила тебя больше собственной жизни. Потому что верила, что ты любил меня так же сильно. 
Я глубоко вздохнула, чтобы мой голос не дрожал, открыла глаза и повернулась к нему. 
– Скажешь, что это не правда?
– Нет, – ответил он через мгновение, так тихо, что я еле расслышала его. И рука его еще крепче сжала мою. – Нет, я никогда не скажу такого. Никогда, Клэр. 
– Что ж, – я почувствовала, как тревога, ярость и страх этого дня потекли из меня вон, как вода. Я положила голову на его плечо, и вдохнула запахи дождя и пота на его коже. Он пах едко, острым мускусным запахом страха и пережитого гнева. 
К этому времени уже полностью стемнело. Я слышала далекие звуки. Миссис Баг окликала Арча из конюшни, где она доила коз, и его надтреснутый старческий голос отвечал ей. Летучая мышь, охотясь, пролетела мимо. 
– Клэр? – сказал Джейми тихо. 
– Хм?
– Я должен тебе кое-что сказать. 
Я замерла. Спустя мгновение, я осторожно отдалилась от него и села прямо. 
– Не делай этого, – сказала я. – Это вынуждает меня чувствовать, будто мне дали под дых. 
– Прости…
Я обняла себя, пытаясь подавить внезапное чувство дурноты. 
– Ты говорил, что не будешь начинать разговор с извинений, потому, что я буду думать, что есть за что извиняться. 
– Говорил, – сказал он, и вздохнул. 
Я почувствовала движение между нами, когда два его неподвижных пальца забарабанили по бедру. 
– Нет никакого хорошего способа, – сказал он, наконец, – чтобы рассказать своей жене, что ты переспал с другой женщиной. Не имеет значение, при каких обстоятельствах. Его просто нет. 
Внезапно я почувствовала головокружение и нехватку воздуха. Я тут же закрыла глаза. Он имел в виду не Мальву и ясно дал это понять. 
– Кто? – спросила я так ровно, как только могла. – И когда?
Он беспокойно заерзал. 
– О, ну… когда ты… Когда ты была… Когда ты ушла навсегда, конечно. 
Я, наконец, смогла коротко вздохнуть. 
– Кто? – спросила я. 
– Только один раз, – сказал он. – Я имею в виду… у меня не было ни малейшего намерения, чтобы…
– Кто?
Он вздохнул и с силой потер шею. 
– Боже. Последнее, чего я хотел, так это расстроить тебя, Сассенах, говоря так, как будто это… Но я не хочу порочить честную женщину, чтобы показалось, что она была… 
– КТО? – прокричала я, хватая его за руку. 
– Иисус! – прошептал он, испугавшись. – Мэри МакНаб. 
– Кто? – снова спросила я, на этот раз ошарашено. 
– Мэри МакНаб, – повторил он и вздохнул. – Ты не могла бы отпустить мою руку, Сассенах? Мне кажется, ты сейчас пустишь мне кровь. 
Я отпустила. Мои ногти с такой силой впились в его запястье, что почти проткнули кожу. Я отбросила его руку и стиснула кулаки, обернув руки вокруг себя, чтобы, не дай Бог, не придушить его. 
– Кто. Черт. Возьми. Такая. Мэри. МакНаб? – сказала я сквозь зубы. Мое лицо было горячим, но холодный пот покалывал мои щеки и катился вниз, по ребрам. 
– Ты знаешь ее, Сассенах. Она была женой Рэба… который погиб, когда его дом сожгли. У них был один ребенок, Рэбби… Он был конюшим в Лаллиброхе, когда…
– Мэри МакНаб? Она? – я услышала удивление в собственном голосе. Я вспомнила Мэри Макнаб… едва. Она стала служанкой в Лаллиброхе после смерти ее скверного мужа: маленькая, жилистая женщина, измученная работой и трудностями. Она редко разговаривала, просто занималась своими делами, еле заметная в шумном хаосе жизни Лаллиброха. – Я вряд ли замечала ее, – сказала я, напрасно пытаясь вспомнить, была ли она в поместье во время моего последнего визита, – но ты, как я понимаю, заметил?
– Нет, – сказал он. – Не так, как ты это преподносишь, Сассенах. 
– Не называй меня так, – мой голос звучал низко и ядовито даже для моих ушей. 
Он издал своим горлом шотландский звук разочарованной покорности, потирая запястье. 
– Хорошо. Ну, понимаешь, это была ночь перед тем, как я сдался англичанам. 
– Ты никогда мне не говорил об этом!
– Никогда не говорил тебе что? – голос его звучал озадаченно. 
– Что ты сам сдался англичанам. Мы думали, что тебя схватили. 
– Так и было, – сказал он коротко. – Но это было устроено, чтобы получить награду, назначенную за мою голову, – он махнул рукой, закрывая вопрос. – Это было неважно. 
– Они могли тебя повесить! 
«И поделом бы тебе», – сказал тихий, сильно уязвленный голос внутри меня. 
– Нет, они бы не повесили, – слабый проблеск веселья промелькнул в его голосе. – Ты сама сказала мне это, Сасс… ммфм. Да мне было все равно, даже если бы и повесили. 
Я не имела понятия, что именно он имел в виду, говоря, что я сама ему сказала, но определенно, мне было все равно в данный момент. 
– Забудь об этом, – сказала я сердито. – Я хочу знать о…
– О Мэри. Да, я понимаю, – он медленно провел рукой по волосам. – Ага, ну, она пришла ко мне ночью перед тем, как… как мне уходить. Я был в пещере, знаешь, недалеко от Лаллиброха, и она принесла мне ужин. А потом она… осталась. 
Я прикусила язык, чтобы не перебивать. Я чувствовала, как он собирается с мыслями, подбирает слова. 
– Я пытался отправить ее обратно, – сказал он, наконец. – Она… то, что она сказала мне… – он взглянул на меня: я увидела движение его головы. – Она сказала, что видела меня с тобой, Клэр, и что знает, как выглядит настоящая любовь, когда она видит ее, даже несмотря на то, что у нее самой ее никогда не было. И что она и в мыслях не имела, чтобы заставить меня предать такое. Просто она бы могла дать мне… немного маленьких радостей. Вот, что она сказала мне, – и голос его стал хриплым. – «Немного мелочей, которые могут вам пригодиться». – Это было… Я имею в виду, это не было… – он остановился и сделал свое странное движение, как будто рубашка была тесна ему в плечах. На мгновение он склонил голову к коленям, соединив руки под ними. – Она дала мне нежность, – сказал он, наконец, так тихо, что я еле его расслышала. – Я… я надеюсь, что смог дать ей то же самое. 
У меня в груди и горле все сжалось, и я не могла говорить. На глаза навернулись слезы. Я как-то вдруг припомнила то, что он говорил мне о Жертвенном Сердце в ночь, когда я делала операцию на руке Тома Кристи: «…так хотелось… но никто не касался его». И он прожил в одиночестве в пещере семь лет. 
Между нами сейчас было расстояние не более фута, но оно казалось непреодолимой пропастью, как пролив без моста. 
Я потянулась, преодолевая эту расщелину, и положила ладонь на его руку, касаясь кончиками своих пальцев его больших рабочих пальцев. Я вдохнула, затем еще раз, пытаясь укрепить мой голос, но он треснул и сломался, все равно. 
– Ты дал ей… нежность. Я знаю, что ты дал. 
Он вдруг повернулся ко мне и прижал мое лицо к своей груди. Я чувствовала щекой влажную грубую ткань сюртука, и мои слезы впитывались в маленькие складочки и сразу исчезали в холодном сукне. 
– О, Клэр, – прошептал он в мои волосы. Я подняла руку и почувствовала на его щеках влагу. – Она сказала… что хотела бы сохранить тебя живой для меня. И она действительно этого хотела. Она не собиралась взять что-нибудь для себя. 
И тогда я заплакала, больше не сдерживаясь. Я плакала по его пустым годам и его тоске к прикосновению родной руки. О моих опустошенных годах, когда я лежала рядом с мужчиной, которого предала, и для которого во мне не было нежности. Я плакала из-за ужасов и сомнений, и горя сегодняшнего дня. Плакала о нем, и обо мне… Плакала о Мэри МакНаб, которая знала, что такое одиночество. И что такое любовь, тоже. 
– Я рассказал бы тебе раньше, – прошептал он, похлопывая и поглаживая меня по спине, как маленького ребенка. – Но это было… это было только раз, – он беспомощно пожал плечами. – И я не мог придумать, как. Как рассказать тебе это, чтобы ты поняла. 
Я всхлипнула, глотнула воздуха, и, наконец, села, вытирая свое лицо полой юбки. 
– Я понимаю, – сказала я. Мой голос был низким и охрипшим, но теперь довольно спокойным. – Правда. 
И я понимала. Не только о Мэри МакНаб и о том, что она сделала. Но и о том, почему он рассказал мне об этом теперь. Ведь в этом не было нужды, я бы никогда не узнала. Никакой нужды, кроме необходимости абсолютной честности между нами. И потому, что я должна была знать, что это произошло. 
Я поверила ему о Мальве. Но теперь у меня была не только определенность в уме, но и мир в сердце. 
Мы сидели рядом друг с другом, полы моего плаща и юбки покрывали его ноги, само его присутствие было утешением. Где-то поблизости застрекотал первый сверчок. 
– Дождь совсем закончился, – сказала я, услышав это. Джейми кивнул, тихо соглашаясь. – Что нам теперь делать? – проговорила я, наконец. Мой голос звучал спокойно. 
– Найти правду. Если получится. 
Никто из нас не допустил возможности, что он не сможет. Я подвинулась, собирая полы моего плаща. 
– Пойдем домой, тогда?
Было уже слишком темно, чтобы видеть, но я почувствовала, как он кивнул, поднимаясь на ноги, и протянул мне руку. 
– Ага, пойдем.