К счастью, на дне ямы скопилось достаточно нечистот, чтобы его лордство не расшибся при падении. Выбравшись наружу, девятый граф Эллесмер плашмя упал на землю. Лорд Джон секунду-другую стоял неподвижно, вытирая руки о собственные бриджи и внимательно изучая взглядом покрытый ржавой коркой предмет, лежавший перед ним. Потом тыльной стороной ладони потер губы, пытаясь то ли скрыть улыбку, то ли страдая от густого аромата.
Потом вдруг его плечи затряслись.
— Что новенького в Подземном мире, Персефона? — спросил он, не в силах удержать смех, звучавший в его голосе.
Пара раскосых глаз сверкнула голубым убийственным светом сквозь маску густой грязи, покрывавшей лицо его лордства. Это было выражение, настолько характерное для Фрезеров, что меня охватил приступ дурноты. Ян, стоявший рядом со мной, внезапно вздрогнул. Он быстро перевел глаза с графа на Джейми и обратно, потом поймал мой взгляд и тут же его лицо утратило всякое выражение, став неестественно спокойным.
Джейми пробормотал что-то по-гречески, и лорд Джон ответил ему на том же языке, а потом они оба заржали, как последние деревенские дураки. Стараясь не замечать Яна, я скосилась на Джейми. Хотя он трясся от хохота, он все же сумел собраться с силами и просветить меня относительно их с лордом Джоном обмена репликами.
— Эпикарм, — пояснил он. — Он упоминал о пророчестве Дельфийского оракула: ищущие просвещенности будут ввергнуты в яму мертвым питоном, а затем повешены, и от них будет исходить вонь фекалий.
Лорд Джон продекламировал, величественно взмахнув рукой:
— Дух возносится к небу, тело предается земле.
Вильям с силой втянул воздух через нос, точно так же, как это делал Джейми, когда у него иссякало терпение. Ян испуганно переступил с ноги на ногу. Вот еще несчастье, подумала я, неужели мальчишка вообще ничего не унаследовал от своей матери?
— Скажи-ка, Вилли, ты достиг некоего духовного прозрения в результате столь любопытного и мистического эксперимента? — спросил лорд Джон, безуспешно пытаясь совладать с собой. Они с Джейми оба уже покраснели от смеха, но я подумала, что это уж очень похоже на нервную реакцию, и что смех должен дать им такую же разрядку, как хорошая порция бренди.
Его лордство, злобно глядя на отчима, сорвал с шеи платок и швырнул его на тропинку; платок звучно шмякнулся о землю. Теперь уже и Ян начал нервно хихикать, не в силах удержаться. Да и мускулы моего живота отчаянно дергались от напряжения, но тут я увидела, что полоса шеи графа, открывшаяся после удаления платка, приобрела цвет зрелых помидоров. Слишком хорошо зная, на что способны Фрезеры, доведенные до такой специфической кондиции, я решила, что пора прекращать веселую вечеринку.

Он хотел быть нежным. Очень нежным. Заботливо планируя, волнуясь за каждый шаг долгого пути домой. Она была разбита; он должен быть осторожным, не должен спешить. Быть аккуратным в склеивании ее назад из разрушенных осколков.
И затем он оказался с ней, и обнаружил, что она не желала ни толики нежности, ни ухаживания. Она хотела прямоты. Краткость и насилие. Если бы она была сломана, она порезала бы его своими зазубренными краями, отчаянная, словно пьяница с разбитой бутылкой.
Пару минут он боролся, пытаясь прижать ее к себе и нежно поцеловать. Она изворачивалась как угорь в его руках, затем перекатилась на него, извиваясь и кусаясь.
Он рассчитывал расслабить ее – их обоих – с помощью вина. Он знал, что она теряла всю необходимость сдержанности, когда пила; он просто не представлял себе, что она сдерживала, думал он мрачно, пытаясь схватить ее, не причинив вреда.
Он должен был бы знать как никто другой. Бояться нужно не тоски или боли – а ярости.
Она царапала его спину; он чувствовал скрежет сломанных ногтей, и смутно осознавал, что это хорошо – она сражается. Это была последняя его мысль. Потом его собственная ярость завладела им, гнев и похоть настигли его подобно черной грозовой туче на горе, облаку, которое скрыло все от него и его от всего, так что духовная близость была утрачена, и он остался одиноким и чужим в темноте.
Это могла быть ее шея, которую он сжимал, или чья-то другая. К нему вернулось осязание маленьких костей, выступающих в темноте, и визги кроликов, убитых его руками. Он поднимался в воронке смерча, задыхаясь от грязи и сгустков крови.
Ярость вскипела и сгустилась в его яйцах, и он вошел в нее толчком. Позволил его молнии вспыхнуть и выжечь все следы захватчиков из ее матки, и если это спалит их обоих до костей и пепла – пусть будет так.
Когда сознание вернулось к нему, он лежал, всем своим весом навалившись на нее, вдавливая ее в кровать. Дыхание захлебывалось в его легких; его руки так крепко сжимали ее, что он чувствовал, как кости, словно прутики норовят треснуть в его тисках.
Он потерял себя. Не был уверен, где заканчивается его тело. Его разум, помутившийся на мгновение, запаниковал, как бы его вовсе не выбросило из жизни – но нет. Неожиданно он почувствовал каплю холода на своем плече и его разрозненные части тотчас же собрались вместе, подобно раскатившимся шарикам ртути, чтобы оставить его дрожащим от ужаса.
Он был все еще соединен с ней. Он хотел спастись бегством как испуганная куропатка, но заставил себя двигаться медленно, освобождая свои пальцы, один за другим из их смертельной хватки на ее руках, аккуратно отстраняя свое тело, хотя усилия для этого представлялись колоссальными, так будто его вес был равен весу лун и планет. Он вряд ли ожидал найти ее сломанной и расплющенной, безжизненной на простыне. Но упругая арка ее ребер поднялась, опала и снова поднялась, окончательно успокоив его.
Другая капля ударила его у основания шеи, и он сжал плечи от неожиданности. Потревоженная его движением, она посмотрела наверх, и он с потрясением встретил ее взгляд. Она разделяла это ощущение: шок незнакомцев, увидевших друг друга голыми. Ее глаза переметнулись от его взгляда к потолку.
– Крыша протекает, – прошептала она. – Там мокрое пятно.
– О! – Он даже не понял, что идет дождь. Комната была темной от моросящего дождя, и крыша монотонно гудела над головой. Этот звук, казалось, проникал в его кровь, подобно бою байрана в ночи, подобно биению его собственного сердца в лесу.
Он вздрогнул и, за неимением других идей, поцеловал ее в лоб. Ее руки внезапно настигли его как ловушка, и отчаянно удерживали, притягивая его к ней снова, и он схватил ее в ответ, настолько сильно прижимая к себе, что чувствовал, как воздух выходит из нее, не в состоянии отпустить. Он смут¬но вспоминал рассказ Брианны о гигантских небесных телах, которые вра¬щаются в космосе, эта вещь называлась «гравитация», – но что при¬тя-гивающего было в этом? Он осознал это достаточно хорошо только сейчас: сила настолько огромная, чтобы удержать некое тело, невероятно боль¬шое, в разреженном воздухе, без всякой опоры, – или заставить два таких тела столкнуться друг с другом в разрушительном взрыве и дымке звезд.
Он оставил на ней синяки. Темно-красные пятна виднелись на ее руках там, где были его пальцы. Они станут черными спустя сутки. Синяки других мужчин окрасились черным и фиолетовым, синим и желтым, – порочные лепестки, пойманные в ловушку под белизной ее кожи.
Его бедра и ягодицы были напряжены от усилий, и судорога жестко скрутила его, заставляя застонать и изогнуться, чтобы ослабить спазм. Его кожа была влажной; так же как и ее, и они отстранились друг от друга с медлительной неохотой.
Глаза, опухшие и окруженные синяками, затуманенные, словно дикий мед, в дюйме от его собственных.
– Как ты себя чувствуешь? – Спросила она тихо.
– Ужасно, – ответил он со всей честностью. Он охрип, как будто кричал, – Господи, судя по всему, он и кричал. Ее рот снова кровоточил, красные потеки были на ее подбородке, и привкус металла от них – в его собственном горле.
Он сглотнул, желая отвести взгляд от ее глаз, но не в силах был сделать этого. Потер большим пальцем размазанную кровь, неуклюже стирая ее.
– Ты? – спросил он, и слова, словно напильником обдирали ему глотку. – Как ты себя чувствуешь?
Она немного отпрянула от его прикосновения, но ее глаза по-прежнему были сосредоточены на его глазах. У него возникло ощущение, что она смотрит далеко за него, сквозь него. Но затем фокус ее взгляда вернулся на¬зад, и она посмотрела прямо на него, впервые с тех пор, как он вернул ее домой.
– В безопасности, – прошептала она и закрыла глаза. Она сделала огромный вдох, и ее тело внезапно расслабилось все сразу, становясь вялым и тяжелым, как умирающая дичь.
Он удержал ее, обхватив обеими руками так, будто хотел спасти от утопления, но ощущал, как она, тем не менее, продолжает тонуть. Он хотел крикнуть ей, чтобы она не уходила, не оставляла его одного. Она растворилась в глубинах сна, и он тосковал по ней, страстно желая ее излечения, страшащийся ее бегства, и склонил голову, пряча лицо в ее волосах и вдыхая ее аромат.
Ветер стучал открытыми ставнями, пролетая мимо, и в темноте снаружи ухала сова, а другая отвечала ей, скрываясь от дождя.
Потом он заплакал, беззвучно, до боли напрягая мускулы, чтобы не сотрясаться от рыданий, чтобы она не проснулась и не узнала этого. Он плакал в пустоту, прерывисто вдыхая, подушка намокла под его лицом. Затем лежал, опустошенный, без единой мысли об усталости, слишком далекий от того, чтобы уснуть, и даже вспомнить, на что это похоже. Его единственным утешением была небольшая, такая хрупкая тяжесть, что лежала на его сердце, размеренно дыша.
Потом ее руки взметнулись и опустились на него; слезы холодили его лицо, остывая. Ее белизна была чистой как безмолвный снег, что накрывает пепелище и кровь и веет спокойствием по всему миру.

Женщина была среднего роста и весьма миловидна. Вот общее впечатление, создавшееся у него: тонкие черты лица, белая льняная блузка, копна вьющихся каштановых волос, напоминающая слегка развившийся шиньон. А в центре — пара ярких янтарных глаз, цвета хорошо выдержанного шерри.

Длинный белый палец скользил по страницам сверху вниз. Красивые у нее руки, отметил про себя Роджер. Изящные, ухоженные, на каждой — по кольцу. Серебряное на левой — особенно эффектное: в виде якобитской ленты традиционного шотландского плетения, украшенной цветками чертополоха.

Клэр положила ногу на ногу. Луч солнца нежно отсвечивал на чулке, подчеркивая изящество длинной стройной икры

Клэр обернулась. Сейчас, когда в комнате не было Брианны, он с особой остротой вдруг почувствовал, сколь красива на свой лад Клэр. Лицо ее разрумянилось от виски, а глаза приобрели необычный золотисто-коричневый оттенок и напоминали отполированный янтарь.

Роджер помедлил, затем, решившись, отошел от стола и, пройдя через комнату, приблизился к Клэр. — Можно? — Он наклонился и, взяв ее безжизненную руку, повернул к свету. Настоящая слоновая кость отличается от искусственной тем, что она теплая на ощупь, вдруг вспомнилось ему. Ладонь у нее была нежно-розовая, но тонкая линия буквы «J» у основания большого пальца была белой, словно кость

Роджер присел рядом, почти касаясь ее. Она казалась маленькой и беззащитной. Ему захотелось погладить пепельные завитки, но он не решился.

Он положил весла, внимательно всматриваясь в нее. Прежде чем ответить, Клэр глубоко вздохнула. От ветра ее щеки раскраснелись, белая блузка обтягивала фигуру, подчеркивая высокую грудь и стройную талию.
«Слишком молода, чтобы быть вдовой, — подумал Роджер. — Слишком красива, чтобы оставаться одинокой».

Роджер нашел ее утром, свернувшуюся клубочком на диване в кабинете и укрытую пледом. Бумаги, вывалившиеся из папки, были небрежно разбросаны по полу.
Свет из высоких, от пола до потолка, окон струился внутрь, заливая кабинет, но спинка дивана затеняла лицо Клэр и не давала рассвету разбудить ее. Луч только что перебрался через изгиб пыльного бархата и запутался в прядях ее волос.
«Не лицо, а зеркало, во многих отношениях», — подумал Роджер, глядя на Клэр.
Ее кожа была так нежна, что на висках и горле просвечивали голубые прожилки, а черты лица были будто выточены из слоновой кости.
Плед соскользнул, обнажив плечи. Одна рука расслабленно покоилась на груди, так и не выпустив смятый листок бумаги. Роджер бережно приподнял ее руку, чтобы взять бумагу, не разбудив Клэр. Тяжелая от сна рука была поразительно теплой и гладкой.
Его взгляд сразу остановился на этом имени; он знал, что она должна была найти его.
— Джеймс Маккензи Фрэзер, — прошептал он и перевел взгляд с листка бумаги на спящую женщину.
Луч света коснулся изгиба ее уха; она чуть пошевелилась, повернула голову и снова погрузилась в сон.
— Не знаю, каким ты был, приятель, — обратился Роджер к невидимому шотландцу, — но раз заслужил ее, то наверняка представлял собой что–то стоящее.

. Там, за завесой кустарника и красноватых вьюнов находилось небольшое бурлящее озерцо, и Клэр стояла на коленях на противоположной его стороне, обнаженная, изучающая свое отражение. Кровь застучала у Роджера в ушах, и он быстро отвел глаза, однако картина отпечаталась в его мозгу.
Она не была похожа на человека, – это первое, о чем он подумал. Тело испещрено черными пятнами синяков, лицо неузнаваемо, она выглядела как нечто незнакомое и первобытное, экзотическое чудище лесного озера. Однако больше внешнего вида, его поразило ее поведение. Она была отстранена и неподвижна, так как бывают неподвижны деревья, даже если ветер колышет их листья.
Он смотрел, не в силах оторваться. Она склонилась над водой, изучая свое лицо. Ее волосы свисали мокрыми и спутанными прядями по спине, и она придерживала их сзади ладонью руки, убрав с дороги, в то время как она осматривала свое избитое лицо с хладнокровной тщательностью.
Она осторожно ощупывала себя в разных местах, открывая и закрывая рот, пока подушечки ее пальцев исследовали контуры лица. Проверяя себя, как он предположил, на предмет выбитых зубов и сломанных костей. Она закрыла глаза и провела пальцами по линии бровей и носа, челюсти и губ, действуя уверенно и изящно, словно пантера. Затем она решительно схватила кончик своего носа и резко дернула.
Роджер рефлекторно сжался, когда кровь и слезы потекли по ее лицу, но она не издала ни звука. Его живот уже свернулся в маленький болезненный комок, подступивший к горлу, и надавивший на шрам от веревки.
Она села на пятки, тяжело дыша, и закрыла глаза, спрятав лицо в ладонях.
Внезапно он осознал, что она обнажена, а он продолжает пристально смотреть на нее. Он резко отвернулся, – кровь бросилась ему в лицо, – и исподтишка взглянул в сторону Джейми в надежде, что Фрейзер не заметил. Он не заметил, – его больше не было здесь.

Отметины ее тяжелых испытаний почти исчезли, синяки сошли, и переносица зажила чисто и прямо. Даже растрепанная и с припухшими ото сна глазами она была более чем привлекательна, с прекрасной кожей, пышными густыми волнистыми волосами и изящными чертами, невиданными среди шотландских рыбаков. Не говоря уже о глазах – потрясающих, цвета золотистого хереса.
Добавьте сюда естественные дары двадцатого столетия – упорядоченное питание и гигиену – у нее сохранились все зубы, белые и прямые, и она легко выглядела более чем на двадцать лет моложе, нежели другие женщины ее возраста. Его это устраивало: вполне возможно Брианна унаследовала от своей матери искусство красиво стареть. Он всегда мог приготовить себе завтрак, в конце концов.

Но вместо того чтоб уйти, он задержался и затем сделал несколько стремительных шагов обратно, склонился над кроватью и, сжав мое лицо в ладонях, поцеловал меня в лоб.
– Ты прекрасна! – сказал он горячо, и, сжав мою щеку последний раз, вышел.