— мягко прозвучал в памяти голос Джо Абернэти. — А позвонки крепятся к черепу…»
Неожиданно перед моим мысленным взором предстало отвратительное зрелище: разбросанные по берегу части тел, которые я видела рядом с корпусом «Брухи», оживленные вспышками, извивались и корчились в попытках вновь составить единое целое.

Челюсти и зубы вместе соберутся
Да так громко застучат, аж мертвецы проснутся.

Новый раскат грома заставил меня вскрикнуть, и дело было не в самом грохоте,
но в ослепительной вспышке памяти. Я держала в ладонях череп с черными провалами там, где когда-то светились зеленые, как штормовое небо, глаза.

Потом я прижала череп к груди, закрыла глаза и ощутила смутную печаль, наполнявшую полость черепа, как бегущая вода. И странное слабое ощущение. Удивление?
— Кто–то убил ее, — сказала я. — Она не хотела умирать.
Я передала ему череп.

— Где вы ее откопали? — спросила я.

— В пещере на Карибах. С ней было множество артефактов. Мы думаем, что ей лет сто пятьдесят — двести, что–то в этом диапазоне.
— Сколько?!

— Ну вы и наглецы! — вырвалось у меня возмущенное восклицание. — Я–то думала, это неопознанное тело, которое притащили в офис коронера.
— Вообще–то так оно и есть, — хмыкнул Джо. — Она неопознана, да такой наверняка и останется.

— Откуда вы узнали, что она была убита, доктор Рэндолл? — спросил он.
Я почувствовала, как кровь прихлынула к моему лицу.
— Понятия не имею. Просто… от нее исходило такое ощущение, вот и все.

— Странно не странно, а у нее это получается, — сообщил ему Джо, одновременно измеряя парой кронциркулей бедренную кость. — Правда, обычно она проделывает это с живыми людьми. Самый лучший диагност, которого я когда–либо знал.

— Это не рабыня. Нет, — решительно сказал Джо и постучал ногтем по лежавшей на столе сухой бедренной кости. — Она не была черной. У чернокожих соотношение бедренных и большеберцовых костей совсем иное, чем у белых. И эта леди, — он указал на скелет на столе, — была белой. Представительницей европейской расы. Тут и говорить не о чем.

«— Спасибо вам обоим, — сказала она. В ее глазах блеснула влага, и голос неожиданно стал хриплым. — Спасибо. Не выразить словами, что я чувствую. Нет слов. Но… О, мои дорогие, как я буду скучать по вам!
Потом они с Бри обнялись. Клэр уткнулась головой в шею дочери, и они крепко прижались друг к другу, как будто простая сила объятий могла как–то выразить глубину их взаимного чувства.
Наконец они оторвались друг от друга, обе с глазами на мокром месте, и Клэр погладила Брианну по щеке.
— Я пойду, — прошептала она. — Остались еще кое–какие дела. Встретимся утром, малышка.
Мать приподнялась на цыпочки, поцеловала дочь в нос, повернулась и быстро вышла из комнаты.
..........
Роджер взглянул на Брианну и увидел, что она сидит неподвижно, не сводя глаз с камина. Девушка его не слышала. Он подошел и взял ее за руку.
— Может быть, она сумеет вернуться назад, — сказал он мягко. — Мы не знаем.
Брианна медленно покачала головой, не отрывая глаз от прыгающих язычков пламени, и тихо ответила:
— А мне кажется, что нет. Она ведь рассказывала тебе, каково это. Может быть, ей вообще не удастся пройти.
Длинные пальцы беспокойно постукивали по обтянутому джинсами бедру.
Роджер бросил взгляд на дверь, чтобы убедиться в том, что Клэр уже ушла наверх, и присел на диван рядом с Брианной.
— Она должна быть с ним, Бри, — сказал он. — Неужели ты этого не видишь, когда она говорит о нем?
— Я вижу. Я знаю, что она нуждается в нем. — Полная нижняя губа задрожала. — Но… я нуждаюсь в ней!
Брианна неожиданно вцепилась руками в колени и наклонилась вперед, словно пытаясь сдержать какую–то внезапную боль.
Роджер погладил ее по волосам, дивясь мягкости сияющих прядей, которые проскальзывали между его пальцами. Ему хотелось заключить ее в объятия, отчасти ради того чтобы успокоить, но она была слишком напряжена.
— Ты стала взрослой, Бри, — сказал он тихо. — Теперь ты живешь самостоятельно. Ты любишь ее, но ты больше не нуждаешься в ней — так, как нуждалась в детстве. Неужели она не имеет права на счастье?
— Да. Но… Роджер, тебе не понять! — вырвалось у нее.
Брианна плотно сжала губы, а когда повернулась к нему, глаза ее были темны от печали.
— Она все, что у меня осталось, Роджер! Единственная, кто действительно знает меня. Она и папа… Фрэнк, — поправилась она, — они были единственными, кто знал меня с самого начала, кто видел, как я училась ходить, и гордились мной, когда я делала успехи в учебе, и которые…
Голос ее прервался, и слезы потекли ручьем, оставляя следы, поблескивавшие в свете огня.
….....
Ой, Роджер, если она уйдет, на свете не останется ни единой души, кому есть дело до того, что я собой представляю. Не будет человека, который считает, что я особенная, не почему–то там, а просто потому, что я — это я! Она единственный человек в мире, которому действительно, действительно важно что я родилась, и если ее не станет…
Брианна неподвижно застыла на каминном коврике, сцепив руки и сжав челюсти в попытке совладать с собой. Щеки ее блестели от слез. Потом плечи опустились и вся фигура как–то обмякла.
— Наверное, это действительно глупо и эгоистично, — произнесла она неожиданно спокойным, рассудительным тоном. — Ты наверняка думаешь, что я ужасная эгоистка.
— Нет, — тихо отозвался Роджер. — Вовсе я так не думаю.
Он встал, подошел к ней сзади и обнял за талию, побуждая откинуться назад и прислониться к нему. Поначалу девушка напряглась, но потом уступила и расслабилась. Роджер наклонил голову и уткнулся подбородком ей в плечо.
— Я раньше многого не понимал, — сказал он. — До самого последнего времени. Ты помнишь все те коробки в гараже?
— Какие? — спросила она, пытаясь улыбнуться. — Их там сотни.
— Те, на которых написано «Роджер».
Он слегка стиснул ее и теснее прижал к себе, обхватив руками.
— Там старое барахло моих родителей, — пояснил он. — Картинки, письма, детская одежда, книжки и прочая допотопная всячина. Преподобный уложил все это, когда взял меня к себе. Отнесся ко всему этому как к своим самым драгоценным историческим документам — водонепроницаемая упаковка, защита от моли и все такое.
Роджер медленно раскачивался из стороны в сторону, вовлекая Брианну в свой ритм и глядя на огонь через ее плечо.
— Я как–то спросил его, зачем он решил сохранить эти вещи — мне они были не нужны, я был к этому равнодушен. Но он сказал, что мы все равно сохраним их; сказал, что это моя история, а история нужна каждому.»

«Неужто я и вправду на это решилась? Тяжелый кошель с монетами терся о мое бедро, и весомая несомненность золота и серебра подтверждала реальность происходящего. Да, я решилась.
Но как я могла? Мысли о Бри, какой я видела ее вчера поздно ночью, мирно спящей в кровати, не давали мне покоя. А когда я начала ощущать близость камней, беспокойство усилилось, потому что сверху потянулись щупальца давнего, памятного ужаса. Впереди ждали пронзительные вопли, хаос, безумие, ощущение того, что ты рвешься на части. Нет, я не могла на это решиться!
Решиться я, может быть, и не могла, но продолжала идти наверх. Ладони вспотели, ноги ступали так, словно двигались сами по себе.
К тому времени, когда я взобралась на холм, совсем рассвело. Туман теперь лежал внизу, и камни четко и мрачно вырисовывались на фоне ясного неба. Ладони вспотели от пугающего предчувствия, но я, даже не замедлив шага, продолжила путь вперед и ступила в круг.
Они стояли на траве перед расколотым камнем напротив друг друга. Брианна услышала мои шаги и повернулась ко мне.
Я уставилась на нее, потеряв от изумления дар речи. На ней было платье от Джессики Гуттенберг, очень похожее на то, которое было на мне, только ярко–зеленое, с корсажем, расшитым искусственными драгоценными камнями.
— Это совершенно не твой цвет! — воскликнула я.
— Это единственное платье–ретро шестнадцатого размера, которое у них было, — невозмутимо ответила она.
— Что, бога ради, ты тут вообще делаешь? — требовательно спросила я, оправившись и восстановив в какой–то степени способность соображать.
— Мы пришли проводить тебя, — сообщила она с едва заметной улыбкой.
Я посмотрела на Роджера, который пожал плечами и горько усмехнулся.
— Вот как? Ну ладно, — сказала я.
Брианна стояла рядом с камнем в два человеческих роста. Сквозь трещину в добрый фут шириной было видно, как слабое утреннее солнце освещает траву за пределами круга.
— Ты идешь, — решительно заявила Брианна, — или пойду я.
— Ты? Ты сошла с ума?
— Нет.
Она бросила взгляд на треснувший камень. Может быть, причиной тому являлось зеленое, как лайм, платье, но лицо ее было белым как мел.
— Я могу сделать это — то есть пройти на ту сторону. Я знаю, что могу. Когда Джейлис Дункан проходила через камни, я слышала их. Роджер тоже. — Она взглянула на него, словно ища поддержки, и остановила решительный взгляд на мне. — Я не знаю, смогу ли найти Джейми Фрэзера, может быть, это сумеешь только ты. Но если ты не попытаешься, тогда попытаюсь я.
У меня открылся рот, но я не могла найти слов.
— Неужели ты не понимаешь, мама? Он должен знать. Должен знать, что он сделал это, сделал то, что хотел для нас.
Ее губы задрожали, и, чтобы справиться с дрожью, она на миг крепко их сжала.
— Мы обязаны ему этим, мама. Кто–то должен найти его и рассказать ему. — Ее рука легко коснулась моего лица. — Рассказать ему, что я родилась.
— О Бри' — пробормотала я. У меня стеснило сердце, и каждое слово давалось с превеликим трудом. — О Бри!
Брианна крепко сжала мои руки.
— Он подарил тебя мне, — произнесла она так тихо, что мне едва удалось расслышать ее слова. — Теперь, мама, я должна вернуть тебя ему. — Ее глаза, так похожие на глаза Джейми, были полны слез. — Если ты найдешь его… когда ты найдешь моего отца, подари ему это.
Она наклонилась, крепко и нежно поцеловала меня, а потом, выпрямившись, развернула и подтолкнула к камню.
— Иди, мама, — выдохнула Брианна. — Я люблю тебя. Иди!
Краем глаза я увидела, как Роджер направился к ней. Я сделала шаг, потом другой. Сознание наполнилось звуками, нарастающим ревом. А со следующим шагом мир исчез.»

«…. первым, что я увидела, оказалась аккуратная белая табличка над дверью.
«А. Малкольм, печатник и книгопродавец» — значилось на ней, а ниже: «Книги, визитные карточки, плакаты, письма и другое».
Я протянула руку и коснулась черных букв имени. А. Малкольм. Александр Малкольм. Джеймс Малкольм Маккензи Фрэзер. Может быть.
Поняв, что еще минута — и моя храбрость растает, как туман, я распахнула дверь и вошла.
Через помещение тянулся широкий прилавок с отброшенной откидной доской. С одной стороны находилась полка, уставленная лотками со шрифтами. Всевозможные плакаты и объявления, наверняка образцы, были сложены у противоположной стены. Дверь в заднюю комнату была открыта, позволяя увидеть громоздкую угловатую раму печатного пресса. Над ним, спиной ко мне, склонился Джейми.
— Это ты, Джорджи? — спросил он, не оборачиваясь. Одетый в штаны и рубашку, Джейми держал в руках какой–то инструмент, которым ковырялся во внутренностях печатного станка. — Что–то ты не торопишься. Ты принес…
— Это не Джорджи. — Мой голос прозвучал выше обычного. — Это я, Клэр.
Он выпрямился очень медленно. У него были длинные волосы, густой хвост каштановых волос, в которых проблескивали медные искорки. Я успела заметить, что они аккуратно перевязаны зеленой ленточкой.
Джейми обернулся и молча уставился на меня. Дрожь пробежала по мускулистому горлу, он сглотнул, но не проронил ни слова.
Я увидела все то же широкое добродушное лицо, темно–голубые, чуть раскосые глаза, плоские скулы викинга, а кончики губ, как всегда, немного изгибались, словно в улыбке. Конечно, морщинки вокруг рта и глаз стали глубже, да и нос несколько изменился. Прямая переносица слегка уплотнилась близ основания, что свидетельствовало о давнем, залеченном переломе. Мне подумалось, что это придает его облику некую свирепость, но зато снимает прежнюю настороженную сдержанность и, по сути, добавляет грубоватого очарования.
Я прошла через откидной проем прилавка и, наткнувшись на его немигающий взгляд, прокашлялась.
— Когда ты сломал нос?
Уголки широкого рта слегка приподнялись.
— Месяца три после того, как я видел тебя в последний раз, англичаночка.
Это слово было произнесено неуверенно и прозвучало почти как вопрос. Нас разделяло расстояние не более фута. Я нерешительно дотронулась до крохотной линии перелома, там, где кость выдавалась под загорелой, бронзовой кожей.
Он отпрянул, словно от удара током, и лицо его дрогнуло.
— Ты настоящая, — прошептал Джейми.
Мне казалось, что он побледнел, как только меня увидел, но нет, лишь теперь вся краска действительно схлынула с его лица, глаза закатились, и он тяжело осел в ворох бумаг, слетевших с печатного станка. У меня мелькнула мысль, что для такого крупного мужчины это довольно изящное приземление.
То был всего лишь обморок, и стоило мне опуститься рядом с ним на колени и развязать шейный платок, как его ресницы слабо затрепетали. Сомнений у меня больше не оставалось, но я непроизвольно расстегнула полотняную рубаху и, конечно, увидела его на прежнем месте. Маленький треугольный шрам прямо над ключицей, оставленный ножом Джонатана Рэндолла, эсквайра, капитана восьмого драгунского полка его величества.
Постепенно его лицо розовело. Я села на пол, скрестив ноги, и положила голову Джейми себе на колени, запустив руку в густые, мягкие волосы. Он открыл глаза.
— Так плохо, да? — с улыбкой произнесла я те самые слова, которые он сказал мне двадцать с лишним лет назад, в день нашей свадьбы, держа мою голову у себя на коленях.
— Хуже не бывает, англичаночка, — ответил он, и его губы сложились в неуверенную улыбку.
Джейми рывком сел и, не отрывая от меня глаз, повторил:
— Боже праведный, ты настоящая!
— Ты тоже. — Я подняла голову и взглянула на него. — Я думала, что ты умер.
Мне хотелось сказать это непринужденно, но голос подвел. Слезы заструились по щекам, пропитывая грубую ткань его рубашки, когда он крепко прижал меня к себе.
Меня так трясло, что я не сразу поняла, что его тоже трясет, и по той же самой причине так и не узнала, сколько же времени мы провели на пыльном полу, плача в объятиях друг друга, изливая в слезах тоску двадцатилетней разлуки.
Он запустил пальцы в мои волосы, освобождая их от заколок. Заколки градом посыпались на пол, волосы волной упали на плечи. Сама я изо всех сил сжимала его запястья, впившись ногтями в полотно рубахи так, словно стоило мне разжать пальцы — и Джейми исчезнет.
Потом, видимо охваченный таким же страхом, он вдруг схватил меня за плечи, отстранил, отчаянно всматриваясь в мое лицо, коснулся его рукой и стал обводить пальцами контуры, не обращая внимания на слезы и мокрый нос.
Наконец я шмыгнула так громко, что это, по–видимому, привело его в чувство, ибо он отпустил меня, торопливо нашарил в рукаве носовой платок и неловко вытер им сначала мое, а потом и свое лицо.
— Дай сюда.
Я выхватила у него платок, высморкалась, отдала ему, а когда он тоже высморкался, издав трубный звук, хихикнула от избытка чувств.
Он улыбнулся и утер слезы костяшками пальцев, не в состоянии оторвать от меня глаз.
Неожиданно я почувствовала, что не могу не прикасаться к нему, бросилась, обхватила, сжала изо всех сил и пришла в себя, только ощутив на своей спине его сильные руки и услышав, как он снова и снова повторяет мое имя.
Наконец я отпустила его и села, слегка отстранившись. Джейми между тем хмуро уставился на пол между своими ногами.
— Ты что–то потерял? — удивленно спросила я.
Он поднял глаза и улыбнулся чуть смущенно.
— Я боялся, что совсем потерял голову и обмочился, но нет, все в порядке. Я просто сел на кувшин с элем.
И точно: под ним медленно растекалась лужица ароматной коричневой жидкости. Я вскрикнула, вскочила на ноги и помогла подняться ему. После тщетных попыток оценить нанесенный ущерб он пожал плечами и расстегнул свои штаны, спустил плотную ткань вниз по бедрам, но вдруг остановился и, взглянув на меня, слегка покраснел.
— Все в порядке, — сказала я, чувствуя, как густая краска заливает и мои щеки. — Мы ведь женаты. — При этих словах у меня перехватило дыхание, и я непроизвольно опустила глаза. — По крайней мере, я так думаю.
Джейми долго молча смотрел на меня, а потом его широкий рот тронула улыбка.
— Ну да, конечно.
Он сбросил намоченные пивом штаны и шагнул ко мне.
Я протянула руку, чтобы остановить и одновременно, чтобы прилечь его. Больше всего на свете мне хотелось коснуться его, но непонятно почему мной овладела робость. Как мы начнем все заново после столь долгой разлуки?
Похоже, его тоже одолевали робость и смущение, порожденные теми же смешанными чувствами. Остановившись в нескольких дюймах от меня, Джейми взял мою руку, чуть помедлив, склонился над ней и легко провел губами по костяшкам. Его пальцы коснулись серебряного кольца, дрогнули и остановились, сжав полоску металла.
— Я никогда его не снимала, — вырвалось у меня, потому что мне вдруг показалось очень важным, чтобы он это знал.
Джейми слегка сжал мою руку, но не выпустил.
— Я хочу…
Он умолк, все еще не выпуская моей руки. Его пальцы вновь нашли серебряное кольцо и задержались на нем.
— Я очень хочу поцеловать тебя, — тихо сказал он. — Можно?
Сдержать подступившие слезы было невозможно. Глаза оказались переполнены ими, и я ощутила, как они, крупные и горячие, потекли по моим щекам.
— Да, — прошептала я.
Он медленно привлек меня к себе, держа наши соединенные руки под своей грудью.
— Я не делал этого очень давно, — сказал Джейми.
Я увидела, как надежда и страх затемнили голубизну его глаз, приняла этот дар и отдала ему обратно, прошептав:
— Я тоже.
С удивительной нежностью взяв мое лицо в ладони, он припал губами к моим губам.
Я не вполне знала, чего ожидаю. Повторения неистовой страсти, которая сопровождала наше последнее расставание? Я очень часто проживала в памяти бесконечные часы нашего почти дикого взаимного обладания в темноте супружеской спальни. То, к чему меня тянуло с такой силой, что я часто просыпалась в поту, дрожа от неутоленного желания.
Но за столь долгий срок мы не могли не отдалиться друг от друга, и теперь, хотя оба стремились к единению, наши первые прикосновения были медленными, нерешительными, словно каждый молчаливыми губами искал, просил, давал и обретал желанное. Мои глаза были закрыты, и я знала, что глаза Джейми тоже закрыты. Мы просто боялись смотреть друг на друга.
Не поднимая головы, он начал слегка поглаживать меня, ощупывая сквозь одежду, заново знакомясь с рельефом моего тела. Наконец его рука спустилась по моему предплечью и поймала правую кисть. Пальцы пробежались по моей руке, снова нашли кольцо и обхватили это витое серебро с горским узором, затершимся от долгого ношения, но все еще отчетливо различимым.
— Я видел тебя так много раз, — звучал в моем ухе его теплый шепот. — Ты так часто являлась мне. Порой, когда мне снились сны. Когда я лежал в лихорадке. Когда меня одолевали страх и одиночество и я знал, что должен умереть. Когда я нуждался в тебе, я всегда видел тебя, ты улыбалась, твои волосы вились вокруг твоего лица. Но ты никогда не заговаривала. И ты никогда не касалась меня.
— Я могу коснуться тебя теперь.
Я потянулась и нежно провела рукой по его виску, уху, щеке, которые были у меня на виду. Потом моя рука двинулась к затылку, забираясь под густые бронзовые волосы, и, когда он наконец поднял голову и взял мое лицо в свои ладони, в его темно–голубых глазах сияла любовь.
— Не бойся, — тихо сказал он. — Теперь нас двое.»

«— Очень рад видеть тебя снова, Клэр, — нежно произнес Джейми. — Я думал, что никогда… ну…
Он слегка передернул плечами, как будто полотняная рубашка вдруг стала ему тесна, и посмотрел на меня в упор.
— Ребенок? — прозвучал вопрос.
Все, что чувствовал Джейми, ясно отражалось на его лице: надежда, отчаянный страх и попытка скрыть и то и другое.
Я улыбнулась ему и протянула руку.
— Подойди сюда.
….......

— Вот, смотри.
Он взял их у меня осторожно, как человек, имеющий дело с неизвестной и, возможно, опасной субстанцией, и его большие руки словно бы заключили фотографии в живую оберегающую рамку. В обрамлении его пальцев красовалось круглое личико новорожденной Брианны…..
Я подняла глаза на его потрясенное лицо. Он держал снимки близко к груди, не двигаясь, широко раскрыв глаза, и вид у него был такой, будто его поразила в сердце стрела из арбалета, — да так оно, похоже, и было.
— Твоя дочь посылает тебе это, — сказала я, повернула его лицо к себе и нежно поцеловала в губы.
Поцелуй вывел его из транса — он моргнул, и лицо снова ожило.
— Моя… она… — Его голос осип от волнения. — Дочь. Моя дочь. Она… знает?
— Знает. Посмотри на остальные.
…......

Задыхаясь от волнения, я объясняла, растолковывала, показывала фотографии, которые одна за другой выпадали из его рук и соскальзывали на пол, когда он хватался за очередной снимок.
— О господи! — воскликнул Джейми, увидев фотографию, на которой десятилетняя Бри сидела на полу в кухне, обняв Смоуки, громадного ньюфаундленда.
Это была цветная фотография, и волосы дочери отливали мерцающей медью на фоне лоснящейся черной шерсти пса.
Его руки так сильно тряслись, что он не мог удержать снимки и оставшиеся мне пришлось показывать ему самой.
….....

Джейми простер руку над фотографиями, лишь слегка касаясь глянцевых поверхностей дрожащими пальцами, повернулся и медленно, с невероятным изяществом падающего высокого дерева подался ко мне и уткнулся лицом в плечо, сотрясаясь от беззвучных рыданий.
Я прижала его к своей груди, крепко обняв широкие трясущиеся плечи, и мои слезы падали на его волосы, оставляя маленькие темные пятна на рыжей гриве. Прижимаясь щекой к его макушке, я тихо приговаривала что–то бессвязное, как будто он был Брианной. Про себя я подумала, что это сродни хирургической операции — больно, но необходимо.
— Как ее зовут?
Джейми наконец поднял лицо, вытер нос тыльной стороной ладони и бережно, будто они могли рассыпаться от его прикосновения, поднял снимки.
— Как ты ее назвала?
— Брианна, — гордо ответила я.
— Брианна? — повторил он и нахмурился. — Какое ужасное имя для юной девушки!
Я отпрянула, словно от удара.
— Вовсе оно не ужасное! Это красивое имя, и, кроме того, ты сам велел мне назвать ее так! Почему это вдруг оно ужасное?
Он заморгал.
— Я велел тебе назвать ее так?
— Ну конечно! Когда мы… когда мы… в последний раз, когда я видела тебя… в нашу последнюю встречу…
Я плотно сжала губы, чтобы не расплакаться снова, но быстро совладала с собой и добавила:
— Ты велел мне назвать ребенка в честь твоего отца. Его ведь звали Брайан — Бриан, верно?
— Ох, ну да. — На его лице проступала улыбка. — Ты права, было такое. Правда, я–то думал, что родится мальчик.
— И ты жалеешь, что она не мальчик?
Я бросила на него сердитый взгляд и начала было собирать разбросанные фотографии, но он удержал меня за запястья.
— Нет, — сказал он, — Нет, я не жалею. Конечно нет! — Его губы слегка дернулись. — Но не стану отрицать, что она явилась для меня чертовским потрясением. Как и ты, англичаночка.
…......

— Ты сожалеешь, что я появилась? — вырвалось у меня. — Ты… ты хочешь, чтобы я ушла?
Его руки сжали мои плечи так сильно, что я пискнула. Поняв, что он причинил мне боль, Джейми чуть ослабил хватку, но не выпустил меня из своих крепких объятий. Похоже, мое предположение поразило его настолько, что он побледнел и смог заговорить лишь после того, как сделал шумный, глубокий вдох.
— Нет. — Его ответ прозвучал почти спокойно. — Нет, ничего такого я не хочу.
Это было сказано твердо и решительно.
Завладев моей рукой, он собрал с пола фотографии, положил себе на колени и уставился на них, склонив голову, так что его лица не было видно.
— Брианна, — тихо произнес он. — Ты неправильно произносишь это имя, англичаночка. Надо говорить Брина.»

- Брайанна? - спросил он, нахмурившись рассматриваяфотографии. – Какое ужасное имя для маленькой девочки!

Я отшатнулась, как будто меня ударило током.

- Оно не ужасное! - рявкнула я. - Это красивое имя, и, кроме того, ты сам
сказал мне ее так назвать! Что ты имеешь в виду под ужасным именем?

- Брайанна, - тихо сказал он. - Тынеправильно его произносишь, Сассенах. Ее зовут Брианна.

Он сказал это с особым шотландским ритмом, при котором ударение падало на
первый слог, а второй был еле слышен. Бри-ан-на.