Дата: Воскресенье, 25.11.2018, 12:02 | Сообщение # 1
Лэрд
Сообщений: 126
"Лорд Джон и братство клинка"
"Lord John and the Brotherhood of the Blade"
В этой книге Диана Гэблдон сплела прядь тайной и общественной жизни лорда Джона - разрушительную семейную тайну, любовный роман с потенциально пагубными последствиями, и войну, которая простирается от Старого Света до Нового.
Дата: Вторник, 07.05.2019, 19:41 | Сообщение # 205
Король
Сообщений: 8593
Цитатаsiveto14 ()
Я немного удивилась что солдаты ели фасоль Не думаю что тогда имел такое разпространение в Европе
Именно фасоль известна в Европе с 15 века. Но очень часто фасолью называют бобы. А это неотъемлемое блюдо английской кухни А Вы тоже «имели Фрейзера в анамнезе»?
Дата: Воскресенье, 12.05.2019, 18:21 | Сообщение # 206
Лэрд
Сообщений: 126
Глава 24. Стычка
Alexander Sauerweid, 1844
Как один из двух майоров батальона, Грей нес ответственность за приблизительно четыре сотни солдат. Когда армия была в походе, в его обязанности входило удостовериться, что все прибыли на нужное место в более-менее нужное время, и все достаточно вышколены и обеспечены, чтобы выполнить то, что от них потребуется. Как выполняющий обязанности подполковника полка Хэла, в его обязанности также входила работа на поле, когда туда отправляется полк, включая организацию передвижений частей в ходе битвы, организацию направления передвижений где-то двадцати шести рот и разъяснения нижестоящим офицерам (в меру своих способностей) той тактики и стратегии, которую приняло командование.
За весь апрель силы герцога Фердинанда и его английских союзников непрестанно передвигались, но не вступали в битвы, ввиду трусости французских и австрийских армий герцога Решилье, не желающих остановиться и принять бой.
Вследствие чего армия то поднималась, то спускалась, то кружила вокруг Раин Велли неделями, заставляя французов отступать к собственным границам, но так и не сумев заставить их принять бой.
Вследствие чего ежедневные занятия Грея в основном состояли из шестичасовых пререканий с прусскими маркитантами, ганноверскими погонщиками мулов и английскими квартирмейстерами; бесконечных встреч, инспекции и одобрения (или неодобрения) нового лагеря, споров о расселении и пище, разбирательства со вспышками флюса и сыпи, диктовки приказов — и выслушивания объяснений о причинах невыполнения приказов — в отношении двадцати шести командиров рот на счет поведения, снаряжения и расположения их людей.
Время от времени Грей искал избавления от этого однообразия, сопровождая разъезды той или иной роты. Предполагаемой — и настоящей — целью этого занятия была оценка готовности рот и компетенции их офицеров. Но для него лично цель состояла в том, что не дать себе взорваться или сойти с ума.
Он, конечно, должен был неукоснительно избегать какого-либо проявления фаворитизма, и поэтому завел привычку выбирать роту, к которой он присоединится, бросая дротик в список, приколотый к стенке его палатки. Таким образом по прихоти судьбы выбор не падал ни на одну из рот лейтенанта Уэйнрайта до второй половины апреля.
Он виделся с Перси достаточно часто: большинство вечеров они вместе ужинали: или вместе с другими офицерами, или наедине в палатке Грея; и, конечно, он как обычно интересовался ротами под началом Перси, но большинство их разговоров были о личных делах. Он еще ни разу не видел, как Перси работает со своими солдатами, кроме как на парадах, и таким образом 24 апреля он прибыл в состоянии предвкушения, смешанного с опасениями.
Он ехал на мерине по кличке Грендель, чей добрый нрав совершенно не оправдывал его имя, и погода также решила разделить настрой лошади. День был теплым и солнечным, и солдаты были более чем рады быть на улице и двигаться. Перси нервничал, но довольно рассудительно скрывал это, и большую часть дня все шло хорошо. Однако где-то после обеда колонна оказалась приблизительно в шести милях от лагеря, продвигаясь по краю утеса вдоль берега реки.
Местность густо поросла лесом, но вдоль края обрыва тянулась широкая, поросшая травой полоса, и от серебряной ленты Рейна внизу тянуло ветром, что было желанным облегчением для мужчин, вскарабкавшихся по крутому склону в полном обмундировании и снаряжении. Затем ветер сменился, и Грендель поднял голову, его ноздри затрепетали. Уши стали торчком.
Грей сразу подобрал повод. Прапорщик Тарлтон увидел его движение и дал роте команду остановиться, что они и сделали, но недовольно и довольно неловко, бормоча себе под нос и наступая на пятки друг другу. Перси обернулся и недовольно нахмурился на них.
— Скажи своим парням приготовиться к стрельбе, что-то мне тут не нравится, — тихонько сказал Грей. Он кивнул на рощицу в ста метрах от них. Ветер дул именно оттуда; он коснулся лица Грея.
Лошади других офицеров стали поднимать головы и неуверенно ржать. Перси не стал задавать вопросов, но поднялся на стременах и отдал команды. Ощущение опасности распространялось, как огонь по соломе, все причитания и всё неповиновение моментально прекратились, и солдаты выстроились в два ряда; капрал дал команду заряжать.
Из рощи грянул мушкетный залп: яркие пятна вспышек огня меж деревьями и резкий запах дымного пороха, принесенный ветром.
Рядовые выстояли, не шелохнувшись. Перси быстро оглянул ряд солдат.
— Раненых нет, — сказал он, сдерживая дыхание. — Слишком далеко!
Грей еще разок быстро оглянулся: хорошее место, открытое с рощи. Роща была небольшой, там не мог прятаться полк. И нет артиллерии — если бы у них была пушка, они бы использовали ее. Отступить или напасть? Тропа, по которой они поднялись, была крутой и каменистой, с обрывом к реке с одной стороны и зарослями с другой, пехота перебьет их, стреляя им вслед.
— Они подойдут ближе. Атакуйте до того, как они смогут перезарядить, — говоря, Грей поспешно собрал повод в одну руку, чтобы вытащить саблю. Вместо этого он как раз успел подхватить поводья лошади Перси, которые тот ему бросил, спешиваясь и крича во всю глотку:
— В атаку!
И понесся в сторону рощи пешком, хватаясь за саблю.
Рота, застигнутая в процессе перезарядки, пустила по ветру и приказ, и свое внимание, бросила капрала с открытым ртом и понеслась за своим лейтенантом, возбужденно вопя.
— Господи Иисусе! — сказал Грей. — Мистер Тарлтон, быстрее сюда! — наклонившись, он бросил и свои, и поводья Перси в руки опешившего прапорщика, спрыгнул на землю и побежал, но не за ротой, а в сторону, в обход рощи.
Он ворвался в чащу с пистолем в руке, пытаясь глядеть во все стороны сразу. Его наибольшее опасение, что в роще скрывался большой отряд, развеялось сразу, он видел белые мундиры, но их было не так уж много. На деле было похоже на то, что они нарвались на группу фуражиров; Грей обогнул куст и почти столкнулся с группой ослов, чей запах и растревожил лошадей — небольшие животные, груженые большими связками травы.
Один осел, также сбитый с толку, прижал уши, пронзительно заревел и клацнул своими желтыми зубами в дюйме от его руки. Он проворно дал ослу по носу и проломился через куст, браня собственную глупость, а также глупость французского командира, кем бы этот чертов лягушатник ни оказался.
Какой бес попутал этого французишку, что он стал стрелять в них с такого расстояния? Был бы смысл затаиться или незаметно отступить через рощу. И почему он сказал Перси, что французы станут наступать? Скорее всего они осознали собственную глупость и собирались отступить, поскольку и количество людей, и вооружения не были на их стороне.
Что касается глупости Перси… он слышал, как Перси хрипло орет где-то впереди в безумном энтузиазме. Грея настиг сильнейший приступ желания пнуть как следует лейтенанта Уэйнрайта, и он надеялся, что ни один француз не лишит его шанса это сделать, убив его ранее.
Справа раздался крик, и он дернулся в сторону, когда кто-то напал на него. Что-то дернуло за его камзол, сбивая с равновесия. Он зашатался, схватился за ветку дерева, чтобы не упасть, и рефлекторно выстрелил в человека, который только что попытался проткнуть его байонетом.
Французский солдат дернулся — пуля попала в бок — и, перед тем как упасть, обернул к нему лицо молодого мальчишки с недоверчивым выражением на нем. Грей тихо выругался, сжав зубы, пока перезаряжал пистоль. На мальчишке были знаки отличия капрала, вероятно, эта четырнадцатилетняя бестолочь был командиром отряда фуражиров.
Он засунул за пояс пистоль и подобрал оброненный капралом мушкет. Парнишка все еще дышал — Грей видел, как его грудь опускается и поднимается. Он закрыл глаза, но лицо искажала гримаса боли. Грей на миг замер, взявшись за пистоль, затем мотнул головой и повернулся в ту сторону, где в последний раз слышал голос Перси.
Тактика Перси была до предела нетрадиционной, не говоря уже о том, что она нарушала все известные принципы командования, но оказалась чрезвычайно эффективной. Ошарашенные французские солдаты совершенно такого не ожидали и разлетелись как гуси. Большинство из них убежало, он слышал в удалении треск, а оставшихся команда Перси, что была совершенно не в себе от своей первой победы, успешно побеждала.
Это было безумие. Французы должны были сразу сдаться, пока еще можно было кого-то спасти, но ведь, конечно, он только что застрелил их командира, очевидно не было никого, кто бы сдался или предложил сдаться.
Как раз, когда он об этом подумал, кто-то так и сделал. Надтреснутый от долгого крика голос Перси вопил: «Сдавайся, черт тебя дери! Вы проиграли, Бога ради, сдайся!» Орал он, конечно, по-английски.
Грей отодвинул свисавшую ветку и поспел как раз вовремя, чтобы увидеть, как Перси впервые убил человека.
Крупный солдат-француз проворно скользнул в сторону, не выпуска байонета, а затем ударил снизу в попытке убить. Перси двинулся в тот же миг в идеальное пасса-сотто [уклонное движение, человек подныривает под оружием противника и, выпрямляясь, наносит удар — прим. пер.], без сомнения случайно, так как он никогда не мог выполнить это на тренировках. Он выглядел абсолютно ошеломленным, когда байонет скользнул мимо его уха, а кончик его сабли прошел в аккурат под рукой француза и вошел в его тело. Француз выглядел еще более ошеломленным.
Перси отпустил саблю, и француз почти изящно отступил назад три шажка, сел наземь с глухим стуком и умер, все еще выглядя ошеломленным.
Перси немного отошел, и его вырвало на куст. Грей наблюдал за ним и почти пропустил вспышку движения. Он инстинктивно отклонился, в то же время поднимая мушкет. Ствол ударил француза — да, одет в белое, это был француз — по спине и сбил его в сторону, когда пистоль француза выстрелил с грохотом и облаком черного дыма.
Грей бросился в дым и ударил парня сначала в плечо, упал вместе с ним и перекатился в листьях. Перекатился наверх, задыхаясь, отбиваясь и вопя. Случайно попал парню в лицо и почувствовал, как в его руке что-то хрустнуло. Толчок прошел по руке и парализовал ее на мгновение. Рука француза ударила, царапая, ему в лицо, попала в глаз, и когда он отпрянул, парень извернулся под ним, схватил его за руку и сбросил.
Он приземлился на бедро и локоть. Глаза слезились, он одной рукой схватился за кинжал и со всей силой ударил снизу вверх. Ткань задела его руку, тепло тела и запах пота, и он что есть сил толкнул кинжал через рвущуюся ткань, надеясь, что попадет в плоть, и опасаясь, что попадет в кость.
Парень издал душераздирающий крик и отступил назад. Грей одной рукой прикрыл пострадавший глаз и через пелену слез смог разглядеть француза, свернувшегося пополам, темное пятно на его паху расползалось под его сжатыми руками. За ним стоял Перси с открытым ртом и пистолем в руке.
— Может ты пристрелишь чертова ублюдка? — крикнул Грей.
Перси автоматически поднял пистоль и выстрелил. Он моргнул от звука выстрела, а затем стоял с широко распахнутыми глазами и смотрел, как француз медленно опал вперед, все еще держась за пах, сворачиваясь как опавший лист.
— Спасибо, — сказал Грей и закрыл глаза, прижимая основание ладони к пострадавшему глазу. Цветные вихри поплыли перед глазами, но боль уменьшилась.
Через пару секунд он убрал руку и перекатился на руки и колени и задержался в таком положении на миг, приходя в себя, прежде чем смог встать.
— Хорошо, — сказал он Перси, наконец поднявшись. Он чихнул и кашлем прочистил горло. — Это было хорошо.
— Правда? — слабо выдавил Перси.
Оба глаза Грея слезились, и пострадавший нельзя было удержать открытым, но он видел достаточно хорошо, чтобы собрать и пересчитать людей. Французы бежали, оставив шестерых убитых. Раненые, включая капрала, либо отползли в кусты, либо их подобрали товарищи, он не собирался тратить время, разыскивая их. По его поручению Бретт быстро пересчитал всех; раненых нет, если не считать легкое ранение в бедро у рядового Джонстона, что радостно хромал по округе, выворачивая карманы мертвых французов.
Грей отдал короткий приказ об отступлении — нельзя было сказать, как далеко группа фуражиров отошла от основных сил и как быстро они смогут вернуться с подкреплением — они собрали оружие и ушли обратно в сторону лагеря.
***
Уже почти стемнело, когда Грей наконец вернулся в свою палатку, после того как отослал разведгруппу, просмотрел отчеты от капитанов полка, дождался отчета разведгруппы, посоветовался с Эдуардом Симингтоном, отослал прапорщика Бретта к квартирмейстеру с жесткими замечаниями относительно бочки того, что, предположительно, должно было быть телячьей солониной, но на деле оказалось останками чрезвычайно престарелой лошади, составил собственный отчет Хэлу и написал приказы на следующий день, и все это с прижатой к пострадавшему глазу влажной тряпицей. Его голова гудела, его рука болела, и он был голоден, но все равно чувствовал себя счастливым.
То самое чувство предвкушения, что проросло в его груди, расползалось по лагерю вокруг него; оно слышалось в скрежете точильных камней, в звоне котелков и в пении. Солдаты почти всегда пели в лагере, кроме тех случаев, когда они были слишком измотаны или пали духом, но песни, которые они пели, менялись и были хорошим показателем их настроя. Сентиментальные баллады с вкраплениями популярных песен из дешевых представлений были основной музыкой лагеря. Маршевые песни — что и не удивительно — во время маршей.
Но в предчувствии битвы песни обычно были либо шутливыми, либо неприличными, и то, что он слышал, проходя через лагерь теперь, и матроса заставило бы покраснеть. Новости разлетелись. Французы близко, и войско чует кровь. Он стал насвистывать себе под нос на ходу.
Он обнаружил Тома и Перси, дружески беседующих, в своей палатке. Они оба подскочили, когда увидели его, и стали громко причитать: Перси о состоянии его глаза, а Том о состоянии его мундира, — после того как он быстро удостоверился, что глаз все же не выкололи, его, кажется, больше занимала огромная дыра в подоле камзола, который Грей только что сбросил.
— Посмотрите! — Том просунул три пальца через дыру и пошевелил ими, гладя на Грея с обвинением. — Прямо через подкладку. И чем это сделали, милорд, саблей?
— Я не помню… а нет, вспомнил. Байонетом.
Том набрал воздух, будто собираясь что-то сказать, но сдался и пробормотал что-то себе под нос, отложив камзол в сторону.
— Присядьте, милорд, — сказал он, смирившись. — Я принесу миску ячменной воды для глаза.
Грей присел на походный стул и сам удивился, как же приятно наконец сесть. В палатку проникли аппетитные запахи тушенного мяса и горячего хлеба, и его живот забурчал — он не ел с рассвета. Он надеялся, что Том принесет ужин — глаз может и подождать.
— Твои люди… — начал он, но Перси прервал его, фыркнув.
— Накормлены, напоены, почищены, вычесаны и поставлены в стойло с ленточками в хвостах, или вернее напиваются у костров — я приказал дать им двойную порцию пива, это было правильно? Или расползаются по кустам в компании местных шлюх, но они и правда накормлены. Думаешь, я забыл бы о них?
В этой фразе мог быть упрек, но прозвучала она без нажима, и Грей улыбнулся, склонив голову, чтобы рассмотреть Перси здоровым глазом.
— Я абсолютно убежден, что ты не упустил ни одной детали в заботе о них. Я собирался сказать, что они хорошо справились. Можешь ими гордиться.
Перси залился краской, но сказал лишь:
— Ах. Что ж, они хорошие парни, — отвергая похвалу. Он хрипло кашлянул несколько раз (он все еще немного хрипел). — По крайней мере, никто из них серьезно не пострадал.
— Да. А ты?
Перси мельком взглянул на него, затем отвел взгляд.
— Меня все еще трясет, — тихим голос сказал он. — Это заметно?
— Нет, — сказал Грей, решив не уточнять, что при нынешнем состоянии его зрения он бы вероятно не заметил, если бы Перси болтало, как яичный пудинг на сильном ветру. Но он протянул руку и положил ее Перси на предплечье, и оно, кажется, совсем не дрожало. — Нет, — повторил он, более уверенно. — Тебя не трясет. По тебе не заметно.
— Ох, — сказал Перси и глубоко вдохнул. — Значит только изнутри. Хорошо. Что сказал Мэлтон?
Большинство из реплик Хэла не стоило повторять, но Хэл сможет сам выразить свое мнение Перси утром, когда Хэл заметно успокоится, а Перси перестанет трясти.
— Ничего особенного, — ответил Грей. — Лишь грозился покалечить. Не переживай об этом.
Затем они поговорили о том о сем, не уделяя особого внимания разговору, а лишь радуясь компании друг друга. Они говорили, пока не вернулся Том с фляжкой бренди и миской какой-то мутной жидкости, которая была по его утверждению ячменной водой с солью, спасением для раненного глаза.
Он вручил это Перси и снова исчез в поисках ужина.
Грей наклонился над миской и понюхал жидкость.
— Как думаешь, я должен это пить? Или вылить на голову?
— Меня не волнует, что ты будешь с этим делать, но я настоятельно не рекомендую лить бренди в глаз. Уверен, он будет жечь. Кроме того, он нужен мне. — Перси налил щедрую порцию этой последней жидкости в кружку и пододвинул ее через стол. Он не стал беспокоиться поисками второй кружки и хлебнул прямо из фляги, тем самым дав Грею представление, насколько сильно его внутренне трясло.
Грей потянул свой бренди. Он не был хорошим, но приятно согревал и слегка притупил боль в глазу. Все же он должен был что-то сделать с ячменной водой — Том оскорбится, если он ее не использует. Он вытащил носовой платок из рукава, критически его оглядел и решил, что тот сойдет.
— Ты и правда имел это в виду? — тихо сказал Перси, опуская фляжку.
— Что?
— Когда говорил, что ты — зверь, — Перси глядел на него с выражением, что было чем-то средним между благоговением и легким отвращением. Грея не волновало ни то ни другое.
— Все солдаты таковы, — коротко ответил он. — Все мужчины, раз уж на то пошло. Привыкай.
Перси издал какое-то легкое фырканье, которое могло быть выражением веселья.
— Нет нужды говорить мне об этом, дорогой мой, — сухо сказал он. Он встал, забрал платок у Грея и опустил его в миску. — Закинь голову.
Его рука на шее Грея была теплой, прикосновение — нежным.
— Ты можешь открыть глаз?
Грей попытался и смог разлепить веки до маленькой щелочки. Лицо Перси расплывалось за слезами, смуглое и сосредоточенное.
— Не так плохо, — пробормотал он. — Давай, расслабься, — пальцы Перси раздвинули веки его поврежденного глаза, и он выжал жидкость из платка в глаз. Грей рефлекторно напрягся, но обнаружил, что это не особо больно, и слегка расслабился. — Я лишь хотел сказать, что ты в этом вопросе намного белее честен, чем большинство.
— Сомневаюсь, что это добродетель, — нежданно ему пришла в голову мысль: — Ты что, беспокоишься, являешься ли ты сам в достаточной мере зверем? Что ты проявил себя достойно, я имею в виду. Это так. Я должен был сказать тебе это.
— Ты сказал.
— Правда?
— Да. Ты не помнишь?
— Нет, — честно ответил Грей. — Я был несколько занят.
Перси пырхнул глубоко в горле и снова обмакнул платок.
— Ну, я хотя бы достаточно честен, чтобы признать собственную неопытность. Ты был прав, говоря, что понятия не имеешь, как поведешь себя в битве. Если бы ты не крикнул мне застрелить того парня, я бы просто стоял там, хватая воздух, пока бы ты не взял себя в руки и сам бы не застрелил его.
Грей открыл было рот, чтобы возразить, но Перси наклонился и поцеловал его в губы, и его дыхание согрело остывшие от воды щеки Грея.
— Я не ищу утешения, дорогой мой, в этом нет нужды, — он выпрямился и снова приложил платок с успокоительным отваром к глазам Грея. — Я не опозорился полностью и возможно в следующий раз справлюсь лучше. Я лишь хотел сказать, что теперь понял, о чем ты говорил. И что в конечном счете, — он убрал платок, и Грей моргнул, — важно лишь то, что мы оба все еще живы. Это, — добавил он, и его тон потерял мягкость, когда он отвернулся снова обмакнуть платок,— и то, что я горжусь тобой.
Взволнованный и возбужденный поцелуем, глубоко смущенный похвалой и не слабо удивленный тем, что Перси не осознал инстинктивно суть дела, Грей начал говорить очевидные вещи: что это был его долг. Но вошел Том Бёрд с ужином, и в конечном счете он выдал лишь слабое «спасибо».
— Они ненавидят меня потому, что я лучше! — Нет, они ненавидят тебя потому, что ты ведешь себя будто ты лучше.
Дата: Воскресенье, 12.05.2019, 20:47 | Сообщение # 209
Горец
Сообщений: 15
Спасибо большое за перевод! Я вспомнила как 55 летныи Джеими переживал когда как генерал несь ответственость за 300 человек А тут 25- 30 летнии Джон командует 400! Девушки, моя подруга хочеть попробовать прочесть эту новеллу в оригинале, но никак не может наити ее Она будеть очень благодарна если подскажете некии линк
Дата: Воскресенье, 12.05.2019, 20:54 | Сообщение # 210
Лэрд
Сообщений: 126
siveto14, линк не подскажу, так как сама выковыривала ее постранично, но могу сбросить в формате odt или pdf, если напишите мне в личку свой e-mail — Они ненавидят меня потому, что я лучше! — Нет, они ненавидят тебя потому, что ты ведешь себя будто ты лучше.
Дата: Понедельник, 13.05.2019, 02:34 | Сообщение # 212
Лэрд
Сообщений: 126
Глава 25. Предательство
Philosopher in Meditation by Rembrandt, 1632
В начале мая герцог Решилье вернулся во Францию, и его заменил граф Клермон. Граф Клермон, не желающий вступать в бой несмотря на численное превосходство его войск, продолжил играть в догонялки по долине Рейна. Герцог Брауншвейгский, достаточно хорошо понимавший эту тактику, продолжил терпеливо отвечать на нее, обходя Клермона с той и другой стороны, обступая его с флангов, перекрывая его возможности тут, наступая там и мало-помалу отодвигая армию Клермона обратно к французской границе.
Ближе к концу мая стало ясно, что французам некуда улизнуть и что в течении недель, а может и дней, они должны будут развернуться и дать бой или отступить во Францию, с герцогом Брауншвейгским, следующим по пятам. Ясно, что Клермон даст бой.
Таким образом, герцог Фердинанд мудро решил потратить время сейчас, чтобы подготовить свои войска и вычистить пушки, желая быть максимально готовым, когда время придет.
Поэтому Грей истратил много времени, разъезжая туда и обратно, инспектируя отряды, принимая рапорты от командиров, пререкаясь с квартирмейстерами, отдавая распоряжения о дооснащении, при необходимости о переоснащении, о приобретении дополнительных мулов для повозок (они были очень востребованными, а поэтому и очень ценными и очень дорогими), и разбираясь с еще десятью тысячами других деталей, что попадали в ежедневные заботы майора.
Единственной хорошей стороной всего этого, отметил про себя Грей, направляясь обратно в небольшое поселение, где он был расквартирован, было то, что у него уходило не больше девяноста секунд от момента, когда его голова касалась подушки, до того, как он засыпал, в течении которых он испытывал сексуальную неудовлетворенность. Эти девяносто секунд требовались на действия, направленные на послабление, насколько возможно, этой неудовлетворенности, иначе он засыпал бы за три секунды.
Он откупорил флягу и жадно глотнул — был теплый денек поздней весны, вода, казалось, имела не только привкус жестянки и бука от фляги, но и живицы — полусладкий и терпкий. Впереди возвышался Драхенфелс —Драконья Скала —каменистый выступ на берегу Рейна, где, как говорится, Зигфрид убил дракона — он очень романтично выглядывал через речной туман, и на его вершине зеленели виноградники.
Весенняя погода сказывалась на всех: задумавшиеся солдаты врезались в стены на посту, откладывали свои мушкеты и забывали их на поле, уходили по-английски, и потом их находили под зеленой изгородью или под стогом сена в объятиях женщины.
Грей мог бы счесть несправедливым, что он не мог поступить так же, но напомнил себе о своей первой кампании, когда они с Гектором сбегали ото всех, чтобы найти уединение и наслаждение в гнездах весенней травы под небом, усеянным звездами, тепла их молодых тел вполне хватало, чтобы преодолеть вечерний холод. У высокого чина есть свои преимущества, но нельзя отрицать и того, что все имеет и свою цену. По крайней мере, большинство вечеров он мог наслаждаться компанией Перси, если и не был волен использовать ее по полной.
Вздохнув, он закупорил флягу и оглянулся в поисках Ричарда Бретта, сопровождавшего его прапорщика. Бретт был самым юным из прапорщиков — ему было всего пятнадцать, и обычно он был сообразительным и прилежным, но теперь сильно подвергся влиянию весны, в силу его юности, как предположил Грей.
В данный момент его нигде не было видно, хотя его лошадь с повисшими поводьями безропотно щипала травку вдоль дороги. Направив и своего коня в том направлении, Грей обнаружил открытые ворота в каменной ограде фермерского дома и за ними мистера Бретта, который оперся локтями на ограждение колодца и глядел с обожанием на молодую женщину, которая вытаскивала ведро и улыбалась ему.
Тот факт, что Бретт не знал ни слова по-немецки, а женщина очевидно вовсе не владела английским, очевидно никоим образом не мешал им обмениваться сантиментами — у тела есть собственный язык.
Смирившись и желая проявить щедрость, Грей спешился, давая и своему коню немного попастись.
— Десять минут, мистер Бретт, — сказал он и, пройдясь немного по дороге, нашел поросшее травой место и прилег, укрыв голову шляпой.
Земля под ним была теплой, и солнышко сверху пригревало, и он чувствовал, как его кости и мышцы плавятся и туго затянутые пружины в голове распрямляются, как у заводных часов. Он предпринял тщетную попытку удержать в голове десяток вещей, которым он должен был уделить внимание, но затем сдался. В конце-концов была весна.
Была все еще весна, когда спустился вечер, и Грей вернулся в поселок, думая о дверных ручках. Точнее одной ручке. Том добыл для него комнатку наверху местного Gasthof [постоялый двор(нем.) - прим. пер.]; комнатка была небольшой, но дверь закрывалась — редкостное приспособление в этой местности.
Или, вернее, в двери был замок. Ключ пока что так и не нашелся, но Грея уверили в его существовании, и что он несомненно скоро найдется.
А тем временем дверная ручка (из белого фарфора и гладкая, как яйцо), будто пытаясь компенсировать потерю ключа, была склонна либо свободно крутиться вокруг штыря, либо заедать, и в обоих случаях дверь нельзя было открыть снаружи. Не единожды Тому приходилось вылазить через окно прилегающей мансарды и червячком проползать по фасаду здания, чтобы влезть в окно комнаты Грея и открыть дверь изнутри.
На сегодня было намечено мероприятие — некий концерт с участием местных танцоров в соседнем поселке. Большинство рядовых и офицеров из окрестностей будут там, максимально используя прекрасную погоду и временную собственную свободу.
Учитывая услужливый характер дверной ручки, Грей подумал, что они с Перси также могут использовать этот случай. Ненадолго появиться на фестивале, и когда стемнеет и толпа напьется вина, никто не обратит внимания, если они улизнут — по отдельности, из соображений большей осторожности — и проскользнут назад в гостиницу.
Солнце уже закатывалось за горизонт, погружая старый огражденный постоялый двор и его фруктовый сад в дымку цвета персика и абрикоса, когда он рысью заехал на мощенный двор — его лошадь спешила к стойлу и кормушке.
Грей тоже испытывал нетерпение и вовсе не был рад, когда во дворе капитан Кастис из девятого полка его остановил, окликнув, и спешился.
— Эй, Грей!
— Кастис, — он кивнул конюху и передал свою лошадь, затем обернулся узнать, чего хочет капитан. — Я Вам нужен?
— Не настолько, чтобы Вы обратили на это внимание, — жизнерадостно ответил Кастис. — Полковник Джеффрис сказал, что Вы обещали одолжить ему Ваш экземпляр Виргилия, так что я сказал, что принесу его, поскольку все равно должен был ехать в этом направлении. А пока ждал Вас, разговорился с герром Хауптманом, — он кивнул на невысокого аккуратного прусского капитана пехоты, который поклонился и щелкнул каблуками, — и представьте мое удивление, когда я услышал, что в соседнем поселке сегодня состоится Майский фестиваль!
— Это прекрасно, — сказал Грей, не в силах подавить улыбку. Он оглянулся на сверкающий горизонт, сменивший персиковый цвет на коралловый и лавандовый. — И, конечно, когда Вы получите книгу, будет уже поздно возвращаться в лагерь, так что Вам придется остаться тут на ночь. Какая жалость.
— Да, это правда. Вы пойдете?
— О, да. Но немного позже, сначала мне надо написать приказы.
— Хауптман и я прибережем для Вас немного вина. Но я не должен забыть книгу для полковника.
— Верно, я принесу ее.
Кастис и Хауптман поднялись вслед за ним по крутой лестнице, с некоторым пылом обсуждая достоинства местного виноградника, расположенного у подножия Драхенфелс [Драконья Скала — см. выше.].
— Федервайсер называют они молодое не разлитое по бочкам вино. «Белое, как пёрышко», и это верно: белое и легкое, но Боже мой! Три стакана, и Вы уже под столом.
— Вы, возможно, и под столом, — рассмеялся Грей. — Говорите за себя.
— Оно довольно крепкое, — сказал Хауптман. — Но вы должны заедать Федервайсер Цвибелькюхен [Луковый пирог (нем.) - прим. пер.], его они также тут подают. Таким образом, Вы не будете страдать от…
Грей взялся за фарфоровую ручку, которая — в кои-то веки — сразу повернулась, и толкнул дверь. И на миг застыл, парализованный, перед тем как захлопнуть дверь.
Не достаточно быстро, однако. Не достаточно быстро, чтобы Кастис и Хауптман не смогли увидеть через его плечо. И не достаточно быстро, чтобы стереть картину, что предстала перед его глазами и прямо через них воспылала в мозгу: вид обнаженного Перси, вниз лицом на кровати, и светловолосого немецкого офицера, также голого, жарившего Перси, как гуся, его бледные ягодицы сжались от усердия.
Кто-то вскрикнул от потрясения, но он не мог сказать, был ли это Кастис, Хаумпман или он сам. Возможно, это был Перси. Но не его партнер — тот был слишком сосредоточен на своем деле: глаза закрыты и лицо, искаженное в экстазе приближающегося оргазма.
Вебер. Имя проскользнуло в голове Грея как эхо и исчезло, оставив ее совершенно пустой.
Все, что произошло дальше, казалось, происходило очень медленно. Его мысли походили на тиканье часов, перескакивая с одной мысли на другую хладнокровной и проворной логикой, пока все, включая и его самого, двигались с крайней нерасторопностью, медленно поворачиваясь один к другому и отворачиваясь, выражения шока, смущения, ужаса омывали лица, как холодная патока, и все они неожиданно выглядели одинаково.
Ты старший из присутствующих офицеров, сказал тихий холодный голос в его голове, заметив замешательство. Ты должен действовать.
Неожиданно время двинулось в привычном темпе, голоса и шаги раздавались со всех сторон, привлеченные вскриком и хлопнувшей дверью. Удивленные лица, вопросы шепотом, возбужденное перешептывание, по-английски и по-немецки. Он шагнул вперед и постучал в дверь — один удар, и голоса позади него вдруг смолкли. С другой стороны двери была оглушительная тишина.
— Пожалуйста, оденьтесь, — очень спокойно сказал он через деревянную панель. — И явитесь во двор через пять минут, — он отступил, оглянулся на собравшихся и заметил лицо одного прапорщика среди волнующейся толпы.
— Мистер Бретт, приведите двух стражников. Во двор. Немедля.
Он стал смутно осознавать, что чья-то ладонь держит его руку, и разок моргнув, повернулся к Кастису.
— Я займусь этим, — сказал Кастис тихо. — Вы не обязаны. Не Вы должны это делать. Только не своего брата.
Ужасающее сочувствие во взгляде Кастиса было как укол иголкой и вывело Грея из онемения.
— Нет, — возразил он, его собственный голос прозвучал странно. — Нет, я должен.
— Вы не должны этого делать, — настойчиво повторил Кастис. Он толкнул Грея, полуразвернув его. — Идите. Бога ради, идите. Если Вы останетесь, все только усложнится.
Он сглотнул и вдруг осознал, сколько лиц толпилось на лестнице, таращась. И насколько страшнее поползут слухи, насколько большим будет скандал, весь страх и ужас и злословие, если расползется новость, что он вынужден был арестовать собственного брата по обвинению в содомии.
— Да, — сказал он. Снова сглотнул и прошептал: — Спасибо, — и спустился по лестнице, считая деревянные ступеньки, проносившиеся мимо носков его сапог: одна, две, три, четыре…
Он продолжил считать шаги, что звякали по камням двора: один, два, три, четыре… звучали приглушенно, когда он проходил через ворота, ступая по соломе и влажной земле, увидел Бретта и стражников, идущих навстречу, поднял руку в приветствии, но не остановился: один, два, три, четыре…
Прошел по центрально улице поселка, не обращая внимания на болото, лошадиный навоз, кричащих детей, гавкающих собак, сфокусировав взгляд на Драхенфелс, что возвышался в отдалении. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь…
— Они ненавидят меня потому, что я лучше! — Нет, они ненавидят тебя потому, что ты ведешь себя будто ты лучше.
Сообщение отредактировалаsduu - Воскресенье, 23.06.2019, 16:18
Дата: Понедельник, 13.05.2019, 09:15 | Сообщение # 214
Виконт
Сообщений: 484
sduu, спасибо за новую главу и так оперативно. Наконец-то для Грея начало открываться истинное лицо Перси Уэнрайта. Бедный Грей, сколько боли ему еще предстоит вынести в связи с этим.
Дата: Понедельник, 13.05.2019, 12:22 | Сообщение # 216
Король
Сообщений: 10121
sduu, Спасибо за перевод! Я, наверное, не понимаю чего-то, но что, этот Перси совсем балбес? Зачем он привел мужика в комнату Грея? Ну встретился бы с ним где-то, где бы Грей не знал и не узнал бы никогда. Тем более, у Грея Том - слуга был, наверняка, следил за порядком в комнате и за вещами Грея и мог нагрянуть в комнату в любой момент, как и сам Грей. Или Перси специально это сделал, думая, что Грей придет один без сопровождения, и его можно будет как-то потом шантажировать чем-то .... И ещё... Читаю Диану и думаю, что тааак много геев, оказывается, было в английской и немецкой армиях ... Прямо чуть ли не один на одном ...
Сообщение отредактировалаgal_tsy - Понедельник, 13.05.2019, 12:31
Дата: Понедельник, 13.05.2019, 13:24 | Сообщение # 217
Лэрд
Сообщений: 126
ekaterinabazlova, спасибо за замечание. Исправила (и тут и в 23-ей).
gal_tsy, полагаю Перси мог избрать комнату Грея по той же причине, по которой о ней задумался сам Джон - она плохо открывается извне, поэтому, если кто и придет, скорее всего будет долго дергать ручку или долго стучать и у любовников будет время привести себя в порядок и скрыть произошедшее.
Что касается количества геев - у меня такого впечатления не сложилось. Их не так много, просто тут работает принцип "рыбак рыбака" и Грей естественно обращает внимание на таких людей. — Они ненавидят меня потому, что я лучше! — Нет, они ненавидят тебя потому, что ты ведешь себя будто ты лучше.
Сообщение отредактировалаsduu - Понедельник, 13.05.2019, 13:57
Дата: Понедельник, 13.05.2019, 15:19 | Сообщение # 218
Виконт
Сообщений: 484
Цитатаgal_tsy ()
что тааак много геев, оказывается, было в английской и немецкой армиях
Их не мало было и на протяжении всей мировой истории (вспомним хотя бы Римскую империю, где подобная сексуальность считалась чуть ли не доблестью, гонения на геев начались и явились следствием повсеместного распространения христианства). Достаточно их и в нашей современной жизни. Но при общем отношении к ним в нашем обществе большинство геев вынуждено глубоко скрывать свою сущность (Задумайтесь, а сколько закоренелых холостяков из вашего окружения на самом деле просто не хотят женщин?), как впрочем и делал это для подавляющего большинства окружающих Грей. И да, рыбак рыбака видит издалека, и, читая у Дианы про лорда Джона, я поняла, что среди геев в то время существовали какие-то определенные взгляды, намеки, по которым они опознавали друг друга.
Дата: Воскресенье, 09.06.2019, 15:00 | Сообщение # 219
Лэрд
Сообщений: 126
Глава 26. Выпивая с таксой
Василий Кандинский. Синий всадник
Обоих мужчин отправили к командующим офицерам соответствующих полков. Так как Хэл находился в штаб-квартире вместе с герцогом Фердинандом, то в его отсутствие Перси передали на попечение Эдуарду Симингтону, лейтенанта Вебера — ганноверца — отправили к представителю графа фон Намцена.
Симингтон, проявив больше такта, чем Грей от него ожидал, не заговаривал с ним о Перси и очевидно дал распоряжения, чтобы никто другой также этого не делал. Нот тот факт, что никто не говорил о Перси с ним, конечно, не означал, что никто не говорил о Перси вообще. Армия находилась в нетерпении, ожидая новых приказов от герцога Брауншвейгского. Нетерпение порождает слухи, и резкое прерывание разговоров, обмены взглядами — от сочувственных до отвращения — и то, что и рядовой состав, и офицеры отворачивали от него глаза, настолько беспокоило Грея, что он стал проводить дни в одиночестве в своей палатке — он не стал бы возвращаться на постоялый двор — хотя в палатке вечно то сквозило, то было удушливо.
Будь он во главе командования, войска бы постоянно перемещались, хоть из точки А в точку Б каждый день, но они бы двигались. Солдаты стремятся к праздности, как свиньи к грязи, и хотя долгие стоянки хороши для торговли (с точки зрения местных хозяев кабаков и проституток), они приводят к падению нравов, болезням, неподчинению приказам и насилию среди солдат.
Но не Грей стоял во главе командования, и английские войска сидели, греясь на солнышке, пока всё удлинявшиеся дни приближали их ко Дню Летнего Солнцеворота, выпивая, таскаясь по шлюхам и сплетничая.
Не имея другой компании, кроме Тома и своих собственных мыслей, которые устало плелись по кругу от гнева, через страх и к чувству вины, а затем обратно, Грей был лишен социального общения, за исключением, время от времени, игры в шахматы с Симингтоном, который был, мягко говоря, посредственным игроком.
В конечном счете, не вынеся ощущения, что он по бедра погряз в чем-то токсичном, Грей в отчаянии попросил Симингтона об отпуске. Стефан фон Намцен, граф фон Эрнберг, был его личным другом, год назад Грея отрядили к полку графа в качестве английского офицера связи. Полк фон Намцена был теперь с войсками герцога Бруншвейгского, но сам граф все еще не прибыл, предположительно, он все еще восстанавливал здоровье в своем охотничьем имении, местечке под названием Валдесрух. Всего лишь в дне пути от теперешних английских позиций.
Грей не знал, была ли его просьба об отпуске больше основана на необходимости сбежать из трясины молчаливого обвинения и домыслов, что окружали его, на необходимости отвлечься от собственных мыслей, или на продиктованном ревностью желании узнать побольше о соучастнике Перси в его преступлении и его дальнейшей судьбе. Но Стефан фон Намцем был хорошим другом, и больше чем в чем-либо в данным момент Грей нуждался в друге.
Симингтон удовлетворил его просьбу без колебаний, и, с верным Томом на хвосте, он отправился в Валдесрух.
Валдесрух был охотничьим поместьем, что по ганноверским стандартам очевидно означало, что его обслуживало меньше сотни слуг. Это место окружали мили и мили разрастающегося леса, и хотя и разум и сердце Грея продолжал давить гнёт, он ощутил облегчение, когда они с Томом наконец выбрались из теней леса на залитые солнцем изысканно ухоженные газоны Валдесруха.
— Ох, — с одобрением сказал Том. Помещичий дом, построенный из коричневого неотесанного камня с красными и зелеными прожилками, с двумя выступающими крылами распростерся перед ними: элегантный и цветастый, как фазан. — А у него хорошо идут дела, у нашего капитана. Как для гуна. Полагаете, княгиня тоже тут? — с надеждой спросил Том.
— Возможно, — ответил Грей. — Ты, Том, должен называть его граф фон Эрдберг, тут, у него дома. «Капитан» — его воинское звание, для обращения в армии. Если будешь обращаться к нему лично, говори «господин граф». И Бога ради…
— Да, да, не называть их гунами, когда они могут услышать, — Том не закатил глаза, но чувствовалось, что его терпение на пределе. — И что же такое «граф», скажите, пожалуйста.
— Ландграф. Английским эквивалентом этого титула был бы «конт».
Он слегка подтолкнул лошадь, и они направились по продуваемой ветрами дороге к дому.
Грей, не смотря на явное рвение Тома восстановить знакомство с личной служанкой княгини Илсой, надеялся, что княгиня Луиза — ныне графиня фон Эрдберг — отсутствует. Он не знал, какова природа брака фон Намцена, но будет намного легче поговорить со Стефаном фон Намценом без продиктованных этикетом длительных разговоров, которых, в случае присутствия княгини, не избежать.
И все же, если она была преданной супругой, она могла счесть необходимым ухаживать за ее раненным мужем, нежно направляя его к выздоровлению. Грей попытался представить себе Луизу фон Ловенштайн, занимающуюся подобными вещами: эта попытка с треском провалилась, и он отбросил эту мысль. Боже, если она тут, он надеялся, что она, по крайней мере, не прихватила свою немыслимую свекровь.
Небольшое неопрятное личико вынырнуло из куста прямо перед ними, моргнуло от удивления и нырнуло обратно. Крики и шуршание листвы анонсировали их прибытие, и к тому времени, как они достигли ступеней крыльца, из-за угла дома к ним уже спешил конюх, чтобы заняться лошадьми и Томом.
Вильгельм, дворецкий Стефана, приветствовал Грея у двери, и его вытянутое лице осветилось радостью. Группа собак вышла вместе с ним, рыча и копошась вокруг, учуяв новые и интересные запахи.
— Лорд Джон! Добро пожаловать, добро пожаловать! Вы откушаете?
— Да, — заверил его Грей, улыбаясь и почесывая ближайшую пушистую голову. — Я голоден, как ржанка в феврале. Но, быть может, мне следует сначала поприветствовать вашего хозяина? Или вашу хозяйку, если она дома, — добавил он ради вежливости, ведь присутствие собак уверило его, что княгиня отсутствует.
При упоминании его нанимателей, лицо Вильгельма на миг исказила гримаса боли.
— Княгиня Луиза в Шльос Ловенштайн [замок Ловенштайн (нем.) - прим. пер.]. Граф… да, я немедленно сообщу графу. Конечно, — сказал он, но в его тоне чувствовались такие сомнения, что Грей резко на него взглянул.
— В чем дело? — прямо спросил он. — Граф все еще нездоров? Он еще не в состоянии принимать гостей?
— О, он… достаточно поправился, — ответил дворецкий, но настолько неуверенным тоном, что Грей почувствовал тревогу. Он отметил также, что Вильгельм не ответил на его второй вопрос, вместо этого жестом пригласив Грея проследовать за ним.
Если бы у него оставались какие-то сомнения относительно присутствия княгини, они бы испарились в мгновение ока, как только он переступил порог. Дом был безукоризненно чист, но все же хранил приятный дух жилища холостяка, состоящий из запахов собак, табака и бренди.
В двери гостиной виднелась пара покрытых корочкой грязи сапог, небрежно брошенных рядом с камином — хороший знак, подумал он: Стефан, должно быть, достаточно восстановился, если выезжал верхом — и небольшая горка камушков, обрывков бумаг, обломков карандашей, оторванных пуговиц, потертых корочек хлеба, монеток и других мелочей, в которых можно было узнать содержимое мужских карманов, была вывернута на серебряный поднос, который в других обстоятельствах мог бы использоваться для визитных карточек.
Говоря о которых…
— Много ли гостей принимал граф после того несчастного происшествия?
Вильгельм бросил несколько затравленный взгляд через плечо и покачал головой, но не стал вдаваться в детали. Что было плохим знаком: обычно Стефан был весьма общительным джентльменом.
Дворецкий остановился у подножия лестницы, будто пытаясь принять какое-то решение.
— Вы, верно, устали с дороги, майн герр? Я провожу вас к Вашим покоям, — предложил Вильгельм, но даже не двинулся с места.
— Не стоит, — быстро ответил Грей, принимая очевидный намек. — Возможно, Вы будете столь любезны проводить меня к графу? Я бы желал безотлагательно засвидетельствовать ему мое почтение.
— О, да, сэр! — явное облегчение разлилось по лицу Вильгельма, заставив Грея еще раз задаться вопросом, какого черта вытворял фон Намцен.
Ему не пришлось долго гадать. Вильгельм закрыл собак на кухне, а затем, едва не переходя на бег, сопроводил его через дом к задним дверям, там они нырнули в лес и продолжили путь по красивой тенистой тропе. Впереди в отдалении Грей услышал крики — он узнал возвышенный в раздражении голос Стефана фон Намцена — и существенный грохот копыт и… колес?
— Was ist… [Что… (нем.) - прим. пер.] — начал он, но Вильгельм решительно покачал головой и жестом позвал его вперед.
Грей обошел следующий поворот тропы, следуя по пятам Вильгельма, и оказался на краю огромной поляны, усыпанной песком. И прямо на него, крича как орел и выкатывая на своих лошадей глаза, несся, очевидно, один из германских богов войны на колеснице, запряженной четверкой галопирующих, с пеной у рта, лошадей.
Грей бросился в сторону, толкнув дворецкого на землю вместе с собой, и колесница проехала в каком-то дюйме от них, шквал огромных копыт обсыпал их песком и каплями слюны.
— Господи!
Квадрига [античная двухколёсная колесница с четырьмя запряжёнными конями – прим. пер.] — да, черт возьми, это была квадрига: четверо лошадей бежали в ряд, каждый миг угрожая перевернуть колесницу, что подскакивала, как камушек, позади них — понеслась галопом дальше, под рискованным управлением однорукого маньяка, стоявшего позади, а до смерти напуганный конюх с плеткой стоял рядом с ним, ухватившись одной рукой за колесницу, другой за графа фон Намцена.
Грей медленно поднялся на ноги, отряхиваясь и убирая песок с лица. Они не смогут вписаться в поворот.
— Медленнее! — закричал он, но было слишком поздно, даже услышь они его через грохот экипажа. Левое колесо колесницы поднялось, затем коснулось песка, снова поднялось и, спровоцировав хор криков и визгов, совсем оставило землю, кони сбились в кучу, перекрывая путь друг дружке, разворачиваясь без всякого контроля и заходя в поворот.
Колесница завалилась набок, и из нее вывалилась груда толкающихся конечностей, лошади проскакали еще несколько темпов, волоча поводья, перед тем как остановиться, продолжая вздрагивать. Куски раздробленной колесницы грудой лежали позади них.
— Господи, — снова сказал Грей, не найдя более подходящего высказывания. Из песка поднимались две фигуры. Однорукий мужчина потерял равновесие и упал, конюх попытался взять его за вторую руку, чтобы помочь, но был за это обруган.
Рядом с Греем перекрестился Вильгельм.
— Мы так рады, что Вы приехали, майн герр, — сказал он дрожащим голосом. — Мы не знали что делать.
«И вы думаете, что я знаю?» —позже подумал Грей в ответ, но смолчал. Грума с перевязанной сломанной рукой отослали, за доктором послали, лошадей — к счастью не покалеченных — поставили в денники. Бывший колесничий, высокомерно проигнорировав отекший глаз и ушибленное колено, сердечно приветствовал Грея, обняв его и расцеловав в обе щеки, перед тем как захромать в сторону дома, на ходу распоряжаясь на счет еды и напитков и обнимая Грея за плечи единственной рукой.
Теперь, в ожидании ужина, они развалились в креслах у камина, в окружении развалившихся на полу, тяжело дышащих собак. Их спокойствие было укреплено тарелкой закусок и графином прекрасного бренди. Царила иллюзия покоя, но Грей не был ею одурачен.
— Ты совсем с ума сошел, Стефан? — вежливо спросил он.
Фон Намцен, кажется, задумался над ответом, вдыхая ароматы своего бренди.
— Нет, — спокойно ответил он, выдыхая. — Почему ты спрашиваешь?
— Во-первых, твои слуги в ужасе. Ты, знаешь ли, мог убить этого конюха. Не говоря уже о том, что мог свернуть себе шею.
Фон Намцен посмотрел на Грея поверх своего стакана, слегка подняв уголки рта.
— А ты, конечно, никогда не падал с лошади. Кстати, как там мой дорогой друг Каролюс?
Грей вынужденно хмыкнул.
— Пышет здоровьем. А как княгиня Луиза? Ох… мне жаль, — сказал он, увидев как изменилось лицо фон Намцена. — Будь так добр, забудь, что я спрашивал.
Стефан отмахнулся и потянулся за графином.
— Также пышет, — с кривой улыбкой ответил он. — От ребенка.
— Мой дорогой! — Грей был искренне рад и, поздравляя, пожал бы Стефану руку, будь у него свободная рука. А так он ограничился тем, что поднял в тосте бокал. — За твою удачу и доброе здоровье твоей семьи!
Фон Намцен поднял и свой бокал, выглядя несколько смущенным, но довольным.
— Она размером с бочку рома, — скромно сказал он.
— Прекрасно, — ответил Грей, надеясь, что это был подходящий ответ и наполнил оба бокала.
Это объясняло отсутствие княгини и детей: Луиза, по-видимому, предпочитала сейчас находиться в обществе древней вдовствующей княгини фон Ловенштайн, матери ее первого мужа, хотя Бог его знает почему.
На столе стоял горшок с цветами. Китайские хризантемы цвета ржавчины отсвечивали в лучах заходящего солнца. Неожиданная вещица для охотничьего поместья, но фон Намцен любил цветы — или любил их ранее. Он небрежно оттолкнул горшок в сторону, и немного воды выплеснулось на стол. Фон Намцен проигнорировал это, потянувшись за графином на подносе. Его левое плечо дернулось, отсутствующая рука инстинктивно двинулась взять бокал и спазм раздражение искривил его лицо.
Грей поспешно наклонился вперед, взял бокал и подставил, чтобы фон Намцен его наполнил. Запах бренди, сладкий и резкий, был контрапунктом к чистому, горьковатому запаху цветов. Он передал бокал фон Намцену и, пробормотав «салют», отпил щедрый глоток из своего.
Он следил за уровнем бренди в графине, думая о том, что судя по всему, к концу ужина им вероятно потребуется еще. По внешнему виду фон Намцен все еще оставался крупным, очень привлекательным мужчиной, увечье не изменило этого, хотя его лицо стало более худым и на нем появилось больше морщин. Но Грей заметил, что кое-что таки изменилось: обычное чувство незыблемого спокойствия фон Намцена, его утонченность и педантизм испарились, оставив на его месте исковерканного незнакомца, чье внутреннее раздражение было так явно заметно; человека то приветливого, то сварливого.
— Не суетись, — коротко сказал фон Намцен дворецкому, который зашел и попытался стряхнуть грязь с его одежды. — Уходи и забери собак.
Вильгельм подарил Грею долгий взгляд, говорящий «Вы видите?», затем клацнул языком, подзывая собак обратно на кухню. Одна собака, однако, осталась, вольготно развалившись перед очагом. Вильгельм попытался заставить его последовать за собой, но фон Намцен отослал его жестом.
— Густав может остаться.
Вильгельм закатил глаза и пробормотав себе под нос что-то вовсе не комплиментарной природы, в чем встречалось слово «Густав», ушел с остальными собаками, виляющими хвостами у его ног.
Услышав свое имя, пес поднял голову и зевнул, представив на обозрение длинный, мускулистый розовый язык. Гончая (Грей подумал, что это должна быть гончая, судя по ушам и форме мордочки) перекатилась на ноги и подбежала к фон Намцену, слегка виляя хвостом.
— И что это, во имя Бога, такое? — рассмеялся очарованный Грей, и тяжелая атмосфера слегка развеялась.
Этот пес не представлял из себя более смехотворную картину, чем мопс доктора Ригби, решил Грей: он, по крайней мере не был наряжен в костюм. Но невозможно было общаться с ним, не улыбаясь.
Это была некая гончая, черная и с непропорционально длинным телом, с настолько маленькими ножками, что казалось, будто их удалили. С большими, влажными глазами и крепким длинным хвостом, находящимся в постоянном движении, она ничего не напоминала так сильно, как чрезвычайно дружелюбную сосиску.
— Где ты его взял? — спросил Грей, наклоняясь и протягивая руку собаке, которую та с интересом обнюхала, виляя хвостом еще энергичнее.
— Он из моего выводка — лучший из всех, что у меня родились; пока что, — фон Намцен говорил с очевидной гордостью, и Грей отбросил всякие замечания относительно того, как должны выглядеть менее удачно выведенные графом собаки.
— Он… удивительно сильный, не так ли?
Фон Намцен засиял от того, что Грей оценил пса по-достоинству, забыл свое раздражение и неуклюже поднял пса одной рукой, показав безволосый живот и нежную грудь собаки, вытянутую и мускулистую.
— Видишь, его вывели, чтобы откапывать, — фон Намцен взял одну из коротких передних лап, широкую и с крепкими когтями, и зачерпнул ею воздух, демонстрируя.
— Вижу. Откапывать что? Червей?
Фон Намцен и Густав любовно уставились друг на друга, игнорируя эту последнюю ремарку. Затем собака начала вертеться, и фон Намцен осторожно опустил ее на пол.
— Он просто чудо, — сказал граф. — Совершенно бесстрашен и не знает пощады в битве. Но очень ласков, как видишь.
— В битве? — Грей наклонился, чтобы ближе взглянуть на пса, который тут же повернулся к нему и, не переставая вертеться, тяжело прыгнул ему на колени, и стал с интересом тыкаться мордочкой ему в лицо. Грей рассмеялся и погладил пса, только теперь заметив залеченные шрамы на его крепких плечах.
— И с чем же он дрался? С петухами?
— Dachse, — ответил фон Намцен с заметным удовольствием. — С барсуками. Его вывели специально для охоты на барсуков.
Густав устал стоять на своих задних лапках, свалился на пол, перекатился и выставил розовое брюхо, приглашая его почесать, продолжая вилять хвостом. Грей принял приглашение, приподняв бровь; гончая была столь дружелюбной, что выглядела довольно глупой.
— Барсуки, говоришь. И он убил хоть одного?
— Больше дюжины. Я покажу тебе завтра их шкурки.
— Да ну? — это поразило Грея. Он сам встречал парочку барсуков и не знал никого — включая людей — кто желал бы связаться с ними. Барсуки полностью оправдывали свою репутацию свирепых борцов.
— Правда, — фон Намцен заново наполнил бокал, задержался всего на миг, чтобы вдохнуть пары бренди, а затем глотнул, в совсем не подходящей для напитка такого качества спешке. Проглотил, закашлялся и вынужден был снова поставить бокал ради того, чтобы похлопать себя по груди. — Его вывели, чтобы он мог залезть под землю, — прохрипел он со слезящимися глазами, кивая на пса. — Он залезает прямо в логово барсука и дерется с ним там — в его собственном доме.
— Должно быть, это чертовский шок для барсука.
Это заставило Стефана рассмеяться. На какой-то миг напряжение покинуло его лицо, и первый раз со времени своего приезда Грей на миг увидел того друга, которого он знал ранее.
Подбодренный этим, он долил Стефану бренди. Он подумал было предложить партию в карты: он обнаружил, что это обычно поднимает настроение, если конечно, не играть на деньги, но по трезвому размышлению отбросил эту мысль. Стефан, безусловно, справился бы с подобной задачей, но это бы обратило внимание на его физическую неполноценность. Грей вообще старался не глазеть на пустой рукав, что трепыхался, при каждом движении фон Намцена. Надплечье и изгиб плеча, как он заметил, были нетронуты, ампутацию должно быть провели немногим выше локтя.
Видя, что Стефан заметно расслабился за простым ужином из яиц, жаренных колбасок и поджаренных булок, Грею не хотелось говорить об истинной причине своего визита. Было ли дело в потере руки, в чем-то связанном с княгиней Луизой — фон Намцен едва упомянул ее, хотя о своих детях говорил с большой нежностью — или в чем-либо еще, но было ясно, что у Вильгельма были причины переживать за своего хозяина.
Но все же, что бы ни мучило Стефана, с делом, по которому приехал Грей, необходимо разобраться, и время поджимало. Будет ли лучше, задумался Грей, поджигая трубку для Стефана и подавая ее, подождать до утра? Или для них обоих будет легче поговорить сейчас, когда тепло возобновленной дружбы и атмосфера близости, навеянная приближающейся ночью, помогут сгладить острые края дела? Это, и хорошая порция алкоголя: они распили на двоих бутылку рейнвейна за ужином, и теперь уровень жидкости в графине не превышал пол-дюйма ото дна.
Он решил подождать еще немного, хоть не был уверен, продиктовано ли это решение рассудительностью или трусостью. Снова налил этого прекрасного бренди, но следил за тем, чтобы его стакан был заполнен не больше, чем на половину. Он поддерживал легкий разговор, переходя от собак и охоты к более мелким известиям из последнего письма его кузины Оливии и до забавных армейских историй. Он почувствовал, как болезненность его собственных чувств притупляется, его мысли о Перси отходят на терпимое расстояние, и решил, что все-таки это была рассудительность.
Приближалась середина лета, и небо оставалось светлым до глубокой ночи. Через всё возрастающую спутанность чувств Грей услышал, как каретные часы отбили десятый час. Вильгельм немного ранее заходил, чтобы зажечь свечи и заново наполнить графин, но лицо фон Намцена все еще было различимо в уходящем свете от окна.
Его широкое лицо было ныне спокойно, но резкие морщины, которых не было еще год назад, прорезали его от носа до рта. И сам рот, обычно милый и крепкий, преобразился в тонкую линию, которая теряла свой угрюмый вид лишь когда Грею удавалось рассмешить его. На миг Грею захотелось протянуть руку, коснуться щеки Стефана и разгладить эти морщины большим пальцем. Но он подавил этот порыв и позволил Стефану снова наполнить свой бокал. Скоро. Скоро ему придется рассказать — пока он еще в состоянии говорить.
— Луны почти нет, — заметил Стефан, кивая на окно, где в небе цвета лаванды над лесом сиял тонкий обрезок убывающей луны. — Барсуки чаще вылазят из своих нор, когда меняются луны. Мы, наверное, выведем Густава завтра ночью. Ты же останешься на пару дней, ja? [да? (нем.) — прим. пер.]
Грей покачал головой, подготавливая себя.
— Увы, лишь на день или два. Боюсь, на самом деле я приехал в связи с пренеприятнейшим делом.
К этому времени серые глаза Стефана были слегка расфокусированы, но он поднял взгляд от своего свеженаполненного бокала и повернул к Грею лицо, на котором любопытство смешалось с сочувствием.
— Oh, ja? Was denn? [Да? И что? (нем.) - прим. пер.]
— Обер-лейтенант Вебер, — ответил Грей, надеясь, что сказал это будничным тоном. — Михаэль Вебер, — имя странно ощущалось на языке, и он с усилием задвинул назад нежеланные воспоминания, что выстреливали каждый раз, как он слышал или упоминал имя Вебера: вид мускулистых, округлых, бледных ягодиц Вебера, скомканных бежевых бриджей на полу, и горячая волна гнева, что обычно сопровождала эту картину. — Я бы хотел поговорить с ним, если ты не возражаешь.
Фон Намцен нахмурился. Покачал головой, глотнул и скривился так, будто напиток опалил ему горлу.
— Так ты возражаешь? — Грей приподнял бровь.
Стефан снова покачал головой, поставил бокал и вытер губы тыльной стороной ладони.
— Он мертв, — сказал он хриплым голосом, снова покачал головой и, резко прочистив горло, повторил более разборчиво. — Er ist tot [он мертв (нем.) - прим. пер.].
Грей услышал его и с первого раза.
— Что случилось? — спросил он. Его сердце замерло от слов фон Намцена и снова забилось с болезненным уколом.
Фон Намцен потянулся к графину, хотя его бокал и так был почти полным.
— Я его застрелил, — очень тихо сказал он.
— Ты… — Грей проглотил готовое вырваться восклицание и сделал глубокий вдох. — Как? — спросил он насколько мог спокойно. — Я имею в виду, ты его казнил? Лично?
— Нет.
В комнате не было слишком жарко, но по краю челюсти Стефана выступили капельки пота, Грей увидел, как они отблескивают, когда повернулся, потянувшись за графином.
— Ты ведь должен понимать: его бы казнили — повесили — если бы он предстал перед трибуналом. Его семья была бы полностью опозорена, а в этой семье есть еще сыновья, служащие в армии, они были бы уничтожены. Я… знаю эту семью очень давно. Его отец — мой друг. Михаэль… — он яростно потер ладонью губы. — Я знал этого мальчишку, знал его со дня его рождения.
Густав почувствовал расстройство своего хозяина, поднялся и улегся рядом с ногами фон Намцена, прильнув к его ногам в попытке утешить. Грей на миг пожелал, чтобы и он мог действовать столь же прямолинейно по части утешения, но лучшее, что он мог сделать в данным момент, это сохранять молчание.
Фон Намцен впервые прямо встретил его взгляд, глубина его несчастья была явно видна в покрасневших белках его глаз и опухших веках.
— Я не мог позволить, чтоб это произошло с ним, с его семьей, — он глубоко вдохнул, сжав свой бокал, будто ища в нем поддержку. — Так что я забрал его из тюрьмы, где его удерживали, сказав, что переправлю его в его поселок. По дороге мы наткнулись на группу французских фуражиров — я знал, что они будут там, мои разведчики предупредили меня. Была стычка… я дал Михаэлю назад его пистоль и саблю, и приказал взять своих людей и напасть на врага.
Стефан замолчал, очень явно заново переживая то время.
— Он знал, что умрет. Я видел, как эта мысль горела в его голове, пока мы ехали. Он схватился за нее тогда, дал ей разгореться. Я видел, когда она овладела им. Ты знаешь это — этот момент, когда человек отбрасывает все, и не остается ничего, кроме der Kriegswahn? — для этого слова не было точного английского эквивалента, возможно «безумие битвы». Не ожидая кивка Грея, он продолжил. — Его люди тоже это знали. Они относились к нему с презрением, но после этого приказа они сразу собрались позади него — идеальная картина преданности. Михаэль всегда был хорошим солдатом — очень храбр. Но это… Он поднял саблю и напал на французов, стоя на стременах и крича, и все его солдаты отправились за ним. Я никогда раньше не видел такой свирепости, такой храбрости, а я видел много и того и другого. Er war… ein Prachtkerl [он был… отличным парнем (нем.) - прим. пер.], — закончил он так тихо, что Грей едва расслышал последние слова.
Они означали «славный», «лучезарно прекрасный». И в этом чувстве близости, что приходит с общим опьянением, на какой-то миг Грей увидел Вебера глазами Стефана: прекрасным, в своем порыве к гибели, своей смерти воина, и за всем этим более личное чувство Стефана: красота Вебера как человека; смертного, мимолетного.
Это причинило ему глубокую боль, и острие его собственной ревности притупилось от этой финальной картины красивого юноши, этого Вебера, чье лицо падшего ангела он видел мимолетом, принимающего дар благородной смерти от Стефана.
Фон Намцен отставил свой бокал бренди и наклонился, чтобы приласкать пса, который издал глубоко в горле стон и лизнул руку хозяина.
— Но его не убили, — угрюмо сказал Стефан, не поднимая своей большой светловолосой головы от пса. — Даже не ранили.
Затем он поднял голову, но избегал смотреть на Грея, он уставил свой взгляд на хризантемы, что в темноте ночи напоминали своим цветом высохшую кровь.
— Он хорошо вел своих солдат, лично убил троих французов и полностью их опрокинул. Он застыл на миг на краю леса в одиночестве — его люди продолжили погоню. А затем… он обернулся и посмотрел на меня.
В этом взгляде был такой ужас, такая безнадежность, что фон Намцен сам потянулся за своим пистолем, направив свою лошадь к Михаэлю, настолько сильной была потребность ответить на этот молчаливый крик.
— Я остановился в нескольких футах от него и застрелил его в сердце. Никто не видел. Я спешился и поднял его: его одежда была влажной, его тело все еще горячим после битвы.
Стефан закрыл глаза. Он издал вздох, что пришел от самих его костей, и он, казалось, уменьшился, будто его каркас сломался.
— И я перебросил его через седло и отвез домой к его матери, — сказал он бесцветным тоном. — Падший герой, которого будут оплакивать и восхвалять. Не опозоренный содомит, чье имя никогда не станут вспоминать в его семье.
Наступила тишина, которую нарушали лишь крики испуганного кулика в лесу. Затем где-то поблизости ухнула сова, и молчаливая тень проскользнула мимо окна — кусочек собирающейся ночи.
Грей хотел что-то сказать, но ярость, и бренди, и горе — за Вебера, за Перси, за фон Намцена, и не в последнюю очередь за себя — сковали его горло: горькие, как запах китайских цветков.
— Er war ein Prachtkerl, — неожиданно повторил Стефан, тихим, сдавленным голосом. Оттолкнув назад стул, он вскочил на ноги и вылетел с комнаты, почти споткнувшись о собаку в своей спешке, его пустой рукав развевался за ним.
Густав фыркнул от неожиданности и поднялся на ноги, медленно качая хвостом в нерешительности, пойти ли за ним.
— Вот, — сказал Грей, заметив замешательство собаки. Его голос был сдавленным, и он прочистил горло и повторил — Hier, Gustav, [Вот, Густав (нем.) - прим. пер.] — и протянул кусочек холодной колбаски. — Тебе должно понравиться. Ты и сам выглядишь как сосиска, знаешь ли, — сказал он и немедленно пожалел об этом оскорблении.
— Entschuldigung [прости (нем.) - прим. пер.], — извинился он, но Густав не обиделся и принял лакомство изящно, слегка помахивая хвостом туда-сюда.
Грей какое-то время наблюдал за этим колебанием, а затем, почувствовав головокружение, закрыл глаза. Он должен позвать Вильгельма. Он должен отправиться в постель. Он должен… Мысль ускользнула, не успев сформироваться. Он скрестил руки на столе перед собой и положил на них голову.
Он был очень пьян, и лишь наполовину осознавал свое тело. Но все же его глаза щипало и его суставы ломило, будто его настигла какая-то лихорадка. Он смутно подумал, что хорошо было бы найти облегчение в слезах, но при том, сколько он выпил, его тело все же казалось высохшим, горло — пересохшим и липким, и он смутно чувствовал, что не заслужил подобного облегчения.
Что-то мягкое тяжело легло на его ногу, и дыхание собаки согрело его голень. Он вслепую потянулся вниз одной рукой и погладил шелковистую голову снова и снова, вдыхая сильный мускусный запах животного, движение помогало не подпускать слишком близко мысли до тех пор, пока бренди и усталость не взяли на себя эту обязанность, и его тело расслабилось. Он смутно ощутил дерево стола под своей щекой, и снова услышал ухнувшую в темноте сову.
Когда Том Берд нашел его, он глубоко спал, такса Густав спал на полу рядом с ним, его длинная мордочка на ботинке Грея.
Сообщение отредактировалаsduu - Понедельник, 17.06.2019, 18:12
Дата: Воскресенье, 09.06.2019, 15:03 | Сообщение # 220
Лэрд
Сообщений: 126
Барсучья нора была не дальше мили от дома, заверил их лесничий, так что они пошли пешком через лес, наслаждаясь ощущением покоя этого вечера. Лето было так близко, что солнце еще долго оставалось над горизонтом после девяти, поэтому их охота на барсука происходила в смутном сиянии, и Грей чувствовал себя так, будто они собрались ловить эльфов и фей, а не яростного мелкого зверька.
В течении дня между ним и фон Намценом не прозвучало ни слова, но ощущение, что есть вещи, о которых им необходимо поговорить, висело над ними. Но лесничий с сыном шли рядом, присматривая за Густавом, что флегматично трусил рядом, его длинный нос приподнят, ловя запахи вечера; так что разговоры, которые они вели на ходу, касались лишь мелких незначительных вещей.
Он не вполне знал, чего ожидать от охоты на барсука. Лесничий частично раскопал нору, что находилась на склоне холма, и было видно дыру темного туннеля. Сменился ветер, принеся столь явный запах, что даже слабый нос Грея поймал его, и Густав начал возбужденно дергаться.
Шерсть стала дыбом по всей длине спины собаки, и он начал возбужденно рычать, затем лаять, будто бросая вызов барсуку. Если барсук и был дома, он не вышел навстречу, и по сигналу фон Намцена лесничий спустил собаку; та рванула к норе, задержалась на миг, безумно роя и разбрасывая грязь своими коротенькими лапами, затем просунула свои широкие плечи вглубь земли и с напряженным от возбуждения хвостом исчезла из виду.
Из дыры послышались звуки сопения и царапанья, и Грей на миг очутился в ночном кошмаре, представив, каково это: спуститься в темноту, в заточение, быть поглощенным, проглоченным землей, зная, что где-то впереди тебя ожидают невидимые зубы и ярость.
Он сказал немного из этого фон Намцену, и тот рассмеялся.
— Собаки, к счастью, не стеснены воображением, — заверил он Грея. — Они живут настоящим. Никаких страхов о будущем.
Подобное отношение к жизни имело свое очарование, но в то же время, как отметил про себя Грей, некоторые его преимущества зависели от того, что происходило в данный конкретный момент. Прямо сейчас Густав переживал опыт, включавший в себя разъяренного барсука, и фон Намцен, который был обременен воображением, кажется боялся наихудшего, сжимая руку Грея своей единственной рукой и бормоча немецкие проклятия вперемешку с молитвами.
Что-то из этого должно быть оказалось эффективным, потому что после минутной тишины, заставившей замереть сердца, что-то двинулось у входа в туннель, и Густав медленно выбрался из чрева земли, таща тело своего врага.
Псу, в качестве вознаграждения, позволили выпотрошить свою добычу и полакомиться окровавленными останками, перед тем как ликующий лесничий оттащил его, чтобы заняться его разорванным ухом, оставив Грея и фон Намцена следовать, как пожелают.
Солнце наконец закатилось за деревья, но последние лучи все еще озаряли небо сверкающим золотом. Очень скоро оно станет серым, но на время одного удара сердца ветви деревьев стояли черными на его фоне, каждый прутик, каждый листик четкий и прекрасный.
Грей и фон Намцен стояли и созерцали это, оба пораженные этим моментом. Грей услышал, как Стефан вздохнул, когда свет начал исчезать.
— Это мое любимое время суток, — сказал Стефан.
— Правда? Ты не находишь его меланхоличным?
— Вовсе нет. Вокруг тишина. Я чувствую себя… в одиночестве.
— Allein? — переспросил Грей, так как фон Намцен говорил по-английски. — Allein oder einsam? — в одиночестве в значении «одиноким», или «в покое», в уединении?
— Allein. In Ruhe [В одиночестве. В покое (нем.) - прим. пер.], — ответил фон Намцен, слегка улыбнувшись. — Днем я постоянно занят, да и вечером постоянно толпа людей: официальные банкеты, развлечения. Но никто ничего от меня не хочет, пока свет исчезает. Тебе это нравится? — он кивнул на открывшийся перед ними вид. Они вынырнули из леса на гребень небольшого холма недалеко от дома. Валдесрух и его конюшни лежали внизу перед ними, его четкие линии стали размытыми в сумерках, так что дом, казалось, исчезнет с лица земли и будет покрыт деревьями, тихо стекая по склону в темноте.
Грей мог бы счесть мысль, что все вокруг исчезнет, и они останутся лишь вдвоем в лесу в наступающей ночи несколько пугающей. Но в данный момент он распознал тоску Стефана, он разделял ее. Быть в полном одиночестве, положить свои трудности к ногам деревьев и отпустить их, пусть даже на миг, в сгущающиеся тени внизу.
— Ja, — сказал он. — Wunderschön, — да, восхитительно.
И они постояли несколько минут не разговаривая. Наблюдая, как остатки цвета тускнеют на небе и кружево веток начинает расплываться и сливаться с темнотой, как ночь неотвратимо подкрадывается, поднимаясь от земли.
— Итак, — через какое-то время сказал фон Намцен вполне небрежно. — В чем дело?
Грей глубоко вдохнул холодный воздух лесной зелени и объяснил проблему насколько мог кратко.
— Такое расстройство для твоей семьи! Мой дорогой друг, мне так жаль, — в голосе фон Намцена было столько сочувствия. — Как считаешь, что с ним будет?
— Я не знаю. Его будут судить, отдадут под трибунал. И вероятнее всего признают виновным. Но что касается приговора… — его голос сошел на нет. Воспоминание о том, как кричащего Отвея силком волочили к виселице, было одним из тех, что преследовали Грея ежедневно, но он суеверно чувствовал, что упомянуть об этой возможности будет значить призвать ее. — Я не знаю, — снова сказал он.
— Его признают виновным, — повторил фон Намцен, нахмурившись. — Я так понимаю, были свидетели кроме капитана Хаупмана?
— Были. Офицер по имени Кастис… и я.
Фон Намцен застыл на месте и уронил мешок с барсуком, чтобы взять Грея за предплечье.
— Да, полагаю, это очень удачно описывает ситуацию.
— Они заставят тебя говорить — свидетельствовать — об этом?
— Если я не исхитрюсь, чтобы меня убили до трибунала — да.
Фон Намцен издал звук глубокого ужаса и покачал головой.
— Что будешь делать? — спустя какое-то время спросил он.
— Жить настоящим, — ответил Грей, кивая на окровавленный мешок. — И надеяться, что когда придет мой час, я тоже выберусь из-под земли и снова увижу небо.
Фон Намцен не то, чтобы рассмеялся, но фыркнул через нос и провел его через насаждения цветущих деревьев, которые роняли на них маленькие белые, напоминающие снежинки, лепестки.
— Я был, конечно, очень рад, когда услышал, что полк твоего брата будет с войсками герцога Фердинанда, — сказал он, явно стараясь перейти на непринужденный разговор. — Не только из-за их ценной помощи, но и потому, что я надеялся, что у меня будет шанс возобновить нашу дружбу.
— Я тоже, — честно сказал Грей. — Я лишь сожалею, что мы не можем встретиться просто как друзья, свободными от таких неприятных обстоятельств, как то, что привело меня сюда.
Фон Намцен пожал плечом.
— Мы солдаты, — просто сказал он. — Мы никогда не будем свободны от такого. И это составляющая нашей дружбы, не правда?
Грей не был уверен, имеет ли он в виду их общую профессию, или их общую вовлеченность в периодические неприятные событие, но это в любом случае было правдой, и он угрюмо рассмеялся.
— Но все же, — продолжил фон Намцен, нахмурив свои густые брови, — это ужасное невезение.
— Да, это так.
— Не только это… происшествие, — фон Намцен махнул ампутированной рукой так, что потерял баланс и оступился, но выровнялся, пробормотав “Scheisse!” [Дерьмо (нем.) - прим. пер.]. — Нет, — продолжил он. — Невезение в том, что в это вовлечены и английское и прусское войско. Будь это наши солдаты и только наши офицеры свидетелями преступления, с этим разобрались бы… по-тихому.
Грей взглянул на него. Этот аспект ситуации не ускользнул и от него. Английское командование не могло разобраться с делом со снисхождением из-за страха потерять лицо перед немецкими союзниками. Он не задумывался о том, какого это для противоположной стороны, но очевидно, дело должно обстоять так же и для немцев.
— Да. Ты бы сделал… то, что ты сделал, если бы не перспектива скандального суда и публичной казни.
— Убить моего лейтенанта? — фон Намцен не принимал никакого смягчения фактов. — Я не знаю. Будь оба преступника немцами, была бы возможность того, что их просто уволят из армии, возможно заключат на время в тюрьму, возможно вышлют из страны. Не думаю, что стали бы собирать трибунал.
— Значит, это мое присутствие — по крайней мере частично — привело к этому. Я очень сожалею, — один Господь знал насколько сильно.
Фон Намцен обернулся к нему с неожиданно ласковой улыбкой.
— Я ни на секунду не пожалею о твоем присутствии, Джон, какими бы ни были обстоятельства, — он никогда ранее не называл Грея просто по имени, без титула, хотя Грей и предлагал ему это. И сейчас он сказал это с трогательной застенчивостью, будто не был уверен, что имел право на такую фамильярность.
Фон Намцен кашлянул, будто смутившись от этого заявления, и поспешил сгладить его.
— Конечно, никак нельзя предугадать, что могут сделать в такой ситуации. С одной стороны, мы — армия, то есть — не терпим подобных извращений. И наказания суровы. С другой… — он взглянул на свой пустой рукав и уголок его рта приподнялся. — Есть еще Фридрих.
— Фрид… что, король?
— Да. Ты знаешь историю? — спросил фон Намцен.
— Какую именно? — сухим тоном спросил Грей. — Подобный человек всегда становиться объектом рассказов и, как я полагаю, некоторые из них даже правдивы.
В ответ на это Фон Намцен расхохотался.
— Эта — правдива, — заверил он Грея. — Мой отец лично присутствовал на казни.
— Любовника Фридриха, — моментальный всплеск хохота графа утих, но он криво улыбнулся. — Когда он был молодым человеком, его отец — ну, старый король — заставил его пойти в армию, хотя он ужасно ее не любил. Боялся вида крови. Но у него появилась глубокая привязанность к другому молодому солдату, и они решили вдвоем бежать из страны.
— И их, конечно, поймали, — сказал Грей и неожиданно почувствовал пустоту за грудиной.
— Конечно, — Стефан кивнул. — Их притащили назад, обоих обвинили в дезертирстве и измене, и старый король приказал казнить любовника Фридриха во внутреннем дворе, а самого Фридриха принудили смотреть сверху с балкона. Отец рассказывал, что тот потерял сознание еще до того, как меч опустился.
Лицо самого Грея вдруг похолодело, а на скулах выступил пот. Он тяжело сглотнул, борясь с головокружением.
— Стоял также вопрос, — бесстрастно продолжил фон Намцен. — Не должна ли самого Фридриха постичь та же участь, пусть он и сын. Но в конце концов…
— Он смирился с неизбежным и стал не просто солдатом, а блестящим солдатом.
Фон Намцен фыркнул.
— Нет, но он и вправду — после года в тюрьме — согласился жениться. Он игнорировал жену, да и все еще игнорирует. И у него нет детей, — добавил он с неодобрением. — Но жена есть, — он пожал плечами. — Его отец подарил ему замок в Райнсберге, и он провел там много лет, по самые уши в музыкантах и актерах, но затем… — он снова пожал плечами. — Старый король умер.
И Фридрих, неожиданно обнаружив, что его наследие состоит из нескольких разрозненных и уязвимых лакомых кусочков земли, на большинство которых заглядываются австрийские Габсбурги, быстренько стал солдатом. После чего он соединил свои территории, отбил у Австрии Силезию, а два года назад решил захватить Саксонию для лучшего счета, таким образом сделав врагами не только австрийцев и саксонцев, но и Россию, Швецию и Францию.
— И вот мы все здесь, — заключил фон Намцен.
— Наш джентльмен не сторонник полумер.
— Нет, не сторонник. И он отнюдь не глупец. Какими бы ни были его нынешние предпочтения, они остаются скрытыми, — Стефан говорил довольно угрюмо, затем тряхнул головой, как собака, что отряхивает воду. — Пойдем, скоро совсем стемнеет.
И правда, скоро стемнеет, уже сейчас воздух меж деревьев загустел, лес будто укрылся им. Тропа перед ними была все еще видима, но когда они нырнули назад под покров деревьев, земля под ногами была неразличима, камни и кочки были почти невидимы, но неожиданно твердыми.
Усилия, необходимые, чтобы идти не спотыкаясь, не давали возможности говорить на ходу, оставив Грея размышлять об истории короля Пруссии и его любовника, и иронии, что последний был казнен не за совращение принца, а за измену, в то время как капитан Бейтс… Он чувствовал, будто эти сардонические глаза наблюдают за им из лесу, и ускорился, чувствуя, как темнота идет за ним по пятам.
И не он один. Он чувствовал беспокойство фон Намцена, видел неуклюжее смещении его широких плеч, напряженных, будто он опасался преследования.
Очень скоро они достигли края газона, на котором стоял дом, и с общим чувством облегчения вынырнули в мягкую дымку цвета лаванды, в озерцо света, все еще заключенного между ладоней леса.
Остановились на мгновение, выровняли свою осанку. Фон Намцен развернулся к дому, но Грей остановил его, положив ладонь ему на руку.
— Покажи мне, Стефан, — неожиданно сказал он, удивив их обоих.
Лицо фон Намцена выразило полное непонимание.
— Deinen Arm [твою руку (нем.) - прим. пер.], — сказал Грей, будто это было логично.
Стефан на миг уставился без какого-либо выражения вообще, затем отвернулся. Грей уже бранил себя за неловкость, но единственная рука Стефана потянулась за брошью, прикалывавшей пустой рукав к груди его камзола.
Он без труда сбросил камзол, все еще не глядя на Грея, но затем остановился, взявшись за белый шейный платок.
— Hilf mir, [помоги мне (нем.) - прим. пер.] — тихо сказал он.
Грей подошел ближе и протянул обе руки из-за спины фон Намцена, слегка неловко стал бороться с узлом. Кожа Стефана была очень теплой, шейный платок — влажным. Он развязался неожиданно, и Грей уронил его наземь.
— Не выйдет из меня хороший камердинер, — сказал он, стараясь перевести это в шутку, пока поднимал его с земли. Уголком глаза он видел шею Стефана, длинную и крепкую, и красные отметины на ней он галстука. Увидел, как тот сглотнул, и неожиданно он знал, что ему делать.
Он аккуратно, больше не мешкаясь, снял рубашку Стефана. Он был готов к виду руки, не был им потрясен, но мысль о крепком предплечье, нежной широкой ладони, которых теперь нет, огорчила его. Культя была чистой, отрезана как раз выше локтя, шрамы хорошо зажили, хотя все еще были красными.
Мышцы Стефана сразу напряглись, когда Грей коснулся их, и Грей начал тихонько посвистывать через зубы, будто Стефан был нервной лошадью, и это заставило немца фыркнуть, если и не рассмеяться. Грей пробежался рукой по изгибу плеча фон Намцена, проведя пальцем по ложбинке между мускулов руки.
У фон Намцена была чудесная кожа, подумал он. Не больше чем горстка темно-золотистых волос покрывала его грудь. Ровная и гладкая, с затемненными ложбинками, что притягивали и глаз и руку.
«Ты как фарфор, — подумал он, но не сказал вслух. — И столь же чертовски хрупок, верно?»
Он поднял не сопротивляющуюся руку и запечатлел легкий поцелуй на срезе культи.
— Schon gut [уже хорошо (нем.) - прим. пер.],— сказал он.
Он увидел, как мышцы живота Стефана напряглись под его кожей. Вечерний воздух был прохладным, но он почувствовал запах внезапного пота фон Намцена, соленого и мускусного, и его собственное тело напряглось от макушки до колен. Но сейчас было неподходящее время и место, и не тот человек. Если Стефан осознает собственное желание сейчас, эта погубит его, и быть причиной этой гибели разрушит самого Грея — он не питал иллюзий относительно собственной хрупкости.
Но была одна вещь, которую он мог предложить Стефану. Это могло не помочь — это не помогло Перси, но это было то, что он мог дать.
— Я люблю тебя, брат, — сказал он, выпрямляясь и глядя в глаза Стефану. — Так что ты перестанешь пытаться убить себя, ja?
Он поднял рубашку скрутил ее в руках, так что голова фон Намцена легко проскользнула в воротник. Помог Стефану просунуть руки в рукава и наклонился поднять камзол.
— Я думаю… из тебя вышел бы отличный камердинер, — фон Намцен сболтнул это, затем покраснел так сильно, что это было заметно даже в уходящем свете. — Entschuldigung! [извини! (нем.) - прим. пер.] Я не хотел тебя оскорбить.
— Я считаю это великим комплиментом, — серьезно заверил его Грей. — Я голоден, пойдем теперь ужинать?
Сообщение отредактировалаsduu - Понедельник, 17.06.2019, 18:13
Дата: Вторник, 11.06.2019, 16:22 | Сообщение # 224
Виконт
Сообщений: 484
sduu, спасибо за новую замечательную главу. Мне очень нравится у Дианы Стефан фон Намцен. Интересно, увидим ли мы его в последних, еще не вышедших книгах Дианы, мне бы очень хотелось, хотя как его может занести в Америку, не знаю. А еще меня так потрясает, как Диана закручивает сюжет, как перекликаются, зацикливаются и видоизменяются события в ее произведениях, здесь - это казнь Бейтса и компании за содомию, а теперь обвинение в ней Перси и Вебера, достойный конец, который подарил фон Намцен Веберу... и т. д.
Оutlander является собственностью телеканала Starz и Sony Entertainment Television. Все текстовые, графические и мультимедийные материалы,
размещённые на сайте, принадлежат их авторам и демонстрируются исключительно в ознакомительных целях.
Оригинальные материалы являются собственностью сайта, любое их использование за пределами сайта только с разрешения администрации.
Дизайн разработан Стефани, Darcy, Совёнок.
Запрещено копирование элементов дизайна!