НА ПЕРВЫЙ ВЗГЛЯД и магазин, и улица – не самая фешенебельная, но и не переулок –выглядели вполне заурядно. Обычное здание из красного кирпича – как и большинство домов в Филадельфии; облицовка окон и дверного проема покрыты свежей белой краской. Уильям приостановился, чтобы собраться и вытереть пот с лица, сделав вид, что изучает книги, выставленные в витрине.
Библии, конечно, – но только большие, в тисненых кожаных переплетах и с позолоченными обрезами, а рядом – благочестивых размеров Псалтырь в ярко-зеленой сафьяновой обложке, похожий на крошечного попугая. Он мгновенно пересмотрел свое первоначальное мнение об уровне магазина и его вероятной клиентуре, заметив аккуратные ряды романов на английском, немецком и французском языках, включая предназначенного для детей «Робинзона Крузо» на французском, по которому его самого обучали этому языку где-то в десятилетнем возрасте. Уильям улыбнулся, на миг погрузившись в приятные воспоминания, а затем, подняв взгляд от книг, увидел за стеклом бледное лицо Амарантус; из-за витрины выступала только её голова – казалось, будто её отрубили и выставили на верхнем краю.
Потрясение оказалось настолько велико, что пару мгновений он просто тупо глазел на неё, однако заметил, что хотя при виде него Амарантус и не разинула рот, но, во всяком случае, выглядела не менее ошеломленной. Уильям расправил плечи и смерил молодую женщину пристальным взглядом, давая понять, что бессмысленно мчаться к задней двери и пытаться скрыться в переулке, поскольку он бегает гораздо быстрее и без труда поймает её, словно неуклюжую черепаху. 
Она правильно истолковала его взгляд, поскольку её изменчивые глаза – черные в полумраке магазина – угрожающе сузились.
– Ну, рискни, – произнёс он – вслух, к изумлению пожилой дамы, которая остановилась рядом, чтобы получше рассмотреть выставленные в витрине товары.
– Прошу прощения, мэм, – поклонился Уильям. – Не будете ли вы так любезны принять мои искренние извинения?
Не дожидаясь ответа, он толкнул дверь магазина и вошел внутрь. Разумеется, Амарантус уже исчезла. Он торопливо оглядел помещение: как и в прочих книжных магазинах, где ему когда-либо приходилось бывать, на всех горизонтальных поверхностях лежали стопки книг. Здесь чудесно пахло чернилами, бумагой и кожей, но сейчас у него не было времени наслаждаться этим.
Из-за заваленного книгами прилавка вышел гном, опиравшийся на трость из черного дерева. Хотя на гнома он походил лишь ростом: перед Уильямом стоял худощавый, но стройный мужчина с копной седых, но густых и коротких волос, и загорелым, изрезанным глубокими морщинами лицом, преисполненным твёрдой решимости.
– Держись подальше от моей дочери, – начал гном, берясь за трость обеими руками. – Иначе я ...
Его глаза сузились, и Уильям понял, от кого Амарантус унаследовала и глаза, и темперамент. Мистер Коуден – а, несомненно, это был он, – глубокомысленно осмотрел ноги Уильяма, затем медленно поднял взгляд на его лицо, которое находилось примерно на фут (30, 5 см) выше его собственного.
– Иначе я перебью вам колено, – сказал Коуден, ловко перехватывая трость на манер крикетной биты и принимая стойку человека, собирающегося отправить мяч в соседнее графство. Вид у него был настолько решительной, что Уильям невольно сделал шаг назад.
Не зная, рассердиться ему или рассмеяться, он коротко поклонился.
– К вашим услугам, сэр. Я … Уильям Рэнсом. 
Он вдруг понял, что едва не представился графом Эллсмиром. Возможно, титул мог бы вызвать гораздо больше почтения, чем его родовое имя.
– И что? – осведомился коротышка, ни на йоту не меняя позы.
– Я пришел передать сообщение вашей дочери, сэр. От его светлости герцога Пардлоу.
– Тьфу, – произнёс Коуден.
– Вы сказали «тьфу»? – недоверчиво поинтересовался Уильям.
– Да, и я намерен повторять это до тех пор, пока вы не уберетесь из моего магазина.
– Я отказываюсь уходить, пока не поговорю с ... хм... ну, черт побери, кем бы она себя сейчас не называла. Виконтессой Грей? Генеральшей Бликер? Или она снова мисс Коуден?
Трость мистера Коудена просвистела в дюйме от колена Уильяма, не задев его лишь потому, что он рефлекторно отскочил на ярд назад (1 дюйм (inch) = 2,54 см, 1 ярд (yard) = 91,4 см).
Прежде чем мужчина успел замахнуться снова, Уильям наклонился и выхватил трость у него из рук. Подавив желание сломать её – вещь была прекрасной, с тяжелой бронзовой рукоятью в форме ворона – он положил её на ближайшую книжную полку, подальше от Коудена.
– Итак... почему вы не хотите, чтобы я поговорил с вашей дочерью? – самым что ни на есть миролюбивым тоном поинтересовался Уильям.
– Потому что она не желает с вами разговаривать, – менее миролюбиво, но и без гнева, ответил мистер Коуден – Она так сказала.
– А–а.
Судя по всему, отсутствие враждебности в ответе Уильяма немного успокоило книготорговца – он даже попытался пригладить ладонью свои волосы, которые во время стычки встали дыбом, как хохолок какаду. Уильям откашлялся.
– Если в настоящее время она не желает со мной разговаривать, то не мог бы я оставить ей записку? – предложил он, указывая на стоящую на столе чернильницу.
Коуден недоверчиво хмыкнул.
– Сомневаюсь, что она станет её читать.
– Ставлю пять против одного, что прочитает.
Мистер Коуден в раздумье выпятил щёку, упершись в неё языком изнутри.
– Шиллингов? – спросил он.
– Гиней.
– По рукам. – Гном подошел к столу, достал лист бумаги и протянул Уильяму изящный стеклянный стилос^[1] с темно-синей нитью, идущей внутри тонкой спиральной ручки. – Не нажимайте слишком сильно, – предупредил он. – Это муранское стекло, довольно прочное, но всё же стекло, а у вас не руки, а кувалды. С точки зрения размера, – поправился мистер Коуден. – Я не ставлю под сомнение вашу ловкость.
Уильям кивнул и осторожно обмакнул тонкий кончик в чернила. Судя по всему, его использовали вместо обычного пера… да, точно, – причём писало оно прекрасно: гладко, как по шелку, отлично держало чернила и не оставляло клякс^[2].

[1] Стилос (от др.–греч. στῦλος – «столб, колонна, писчая трость, грифель») – инструмент для письма по мягкой поверхности (воску, глине) в виде остроконечного цилиндрического стержня из кости, металла или иного твёрдого материала. Стилос широко применяли в античности и в Средние века для чернового письма.
[2] Венецианское перо – стеклянная ручка, впервые созданная на о. Мурано в XVII веке. Небольшие канавки на кончике действуют как капилляры, образуя резервуары для чернил, по которым те подаются на кончик пера, оставляя на бумаге ровный след. Ручка очень хрупкая, требует бережного обращения и специального хранения.

Он коротко написал: «Чего ты боишься? Что бы тебе не угрожало, это не я. Твой смиреннейший и покорнейший слуга Уильям», посыпал лист песком, а затем осторожно помахал им, чтобы окончательно высушить чернила. Сургуча он не обнаружил, но несколько лет назад отец показал ему, как складывать письмо на манер китайской головоломки, чтобы его практически невозможно было развернуть, а затем снова сложить точно так же. Уильям прогладил сгибы ногтем большого пальца, пока не убедился, что они будут видны, если письмо будет вскрыто прежде, чем дойдет до адресата.
Взяв сложенный квадратик, книготорговец приподнял густую седую бровь.
– Передайте ей, что я вернусь завтра в три часа, без кандалов, – сказал Уильям и поклонился. – К вашим услугам, сэр.
– Никогда не заводите дочерей, – посоветовал ему мистер Коуден, засовывая записку в нагрудный карман. – Они ни черта не слушают.
УИЛЬЯМ ПРОВЕЛ бессонную ночь в обществе клопов, любознательных мотыльков, которые во что бы то ни стало стремились исследовать его ноздри, несмотря на полное отсутствие света внутри них, и своих мыслей, которые были неясными, но беспокойными.
– В любой ситуации ты всегда на что-то рассчитываешь, – сказал ему однажды дядя Хэл во время обсуждения военной тактики. – Ты должен знать, чего хочешь, даже если речь идёт исключительно о твоём выживании. Твои цели и будут определять твои действия.
– Поскольку, – ловко вставил отец, – если ты просто желаешь остаться целым и невредимым, то будешь действовать одним образом, и совсем другим, если твоя главная задача – сохранить жизнь большинству своих солдат. И совершенно иначе, если стремишься победить противника любой ценой.
Уильям почесал живот и задумался.
Итак, я хочу, чтобы произошло… что именно?
На первый взгляд, он уже достиг заявленной цели своей экспедиции – выяснил, где и в каких условиях находится Амарантус, и что с ней всё в порядке. Ну и отлично. Она жила у отца, там, куда, по её словам, и направлялась, и явно не была ни больна, ни ранена – судя по той скорости, с которой умчалась из магазина.
В данный момент Уильяму очень хотелось знать, носит ли Амарантус своё обручальное кольцо. К сожалению, он до сих пор не решил, что могло означать его наличие или отсутствие. А также не мог определиться, какой из вариантов предпочел бы он сам. Что именно он почувствует, увидев её руку без кольца: жалость, сочувствие, удовлетворение – или радость? Уильям ощутил сразу всё, лишь подумав об этом… Массивное золотое кольцо трудно было не заметить: в центре высокого овального утолщения имелось углубление, в котором красовался крупный бриллиант, обрамленный жемчугом и зернышками персидской бирюзы.
Уильям зевнул, потянулся и попытался расслабиться, насколько это было возможно для человека его роста на короткой гостиничной кровати, сейчас больше напоминавшей Прокрустово ложе: он лежал с согнутыми коленями, которые двумя холмами выпирали из-под одеяла. Придется найти жилье получше, если …
Если что?
В самом деле, что? У него не было приказа тащить женщину обратно в Саванну. Ему незачем околачиваться здесь и пытаться убедить её поехать с ним. Но что насчет Тревора?
Письмо дяди Хэла, продиктованное лордом Джоном, который заявил брату, что присущий ему эпистолярный стиль заставит любую здравомыслящую женщину бежать от него как от огня, ясно давало понять, что герцог относится к ней как к дочери, и под его крышей она всегда найдет защиту и поддержку для себя и своего сына.
Интересно, а она точно в здравом уме...?
Уильяма клонило в сон, но при этой мысли он почувствовал легкое волнение, напомнившее ему о её предложении, касавшемся его личных затруднений…
«И ты мог бы … просто получить удовольствие».
Поджав ноги, он перекатился на бок и накрыл голову подушкой, чтобы заглушить звуки из бара внизу, где пение, судя по всему, сопровождалось грохотом большого барабана.
– Как и ты, – пробормотал Уильям и уснул.
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ В ТРИ ЧАСА пополудни он вошёл в книжный магазин. Мистер Коуден стоял за прилавком и что-то писал в большой бухгалтерской книге. При появлении Уильяма он поднял голову, смерил его глазами-бусинками, а затем выдвинул неглубокий ящик, достал оттуда одну золотую гинею, которую выложил точно в центр столешницы.
– Она за домом, во внутреннем дворе, – сказал книготорговец и вернулся к своим счетам. Уильям взял гинею, поклонился и вышел.
Так называемый внутренний дворик представлял собой небольшой огороженный участок земли, кем-то весьма умело превращённый в сад – вероятно, самим мистером Коуденом, проявившим немало вкуса и фантазии при выборе растений. Уильяму потребовалось время, чтобы обнаружить Амарантус, хоть он её и искал. Она сидела в углу на каменной скамье под шпалерой, увитой ползучими розами – без цветов, но с густой листвой красноватого оттенка. Перед ней журчал маленький каменный фонтан; вот почему он не сразу её заметил.
Она была в траурном платье (черное ей совершенно не шло), а волосы спрятала под чепец с узенькой кружевной окантовкой. Амарантус не сняла обручальное кольцо, и Уильям почувствовал нечто похожее на разочарование. А затем понял, что она просто надела его вместо левой руки на правую.
Он остановился у фонтана и поклонился ей.
– Итак, теперь ты ничего не боишься?
Амарантус окинула Уильяма бесстрастным взглядом, затем подняла его и посмотрела на него в упор. Теперь её глаза были бледно-голубыми, полупрозрачными.
– Я бы так не сказала. Но тебя я точно не боюсь. – Это походило на вызов или насмешку, но на самом деле являлось просто констатацией факта, поэтому Уильям несколько приободрился.
– Хорошо, – кивнул он. – Тогда почему вчера при виде меня ты убежала?
– Запаниковала, – призналась она. – Я выбросила из головы все мысли о … батюшке Пардлоу, лорде Джоне и Саванне...
– И обо мне?
– И о тебе, – спокойно подтвердила Амарантус. – Спустя какое-то время всё это стало казаться нереальным, словно фантазия, возникшая при чтении хорошей книги. А когда ты появился как Король Демонов^[3] в пантомиме... – Она махнула рукой и после короткой паузы спросила: – Не хочешь ли присесть?

[3] Английская пантомима возникла в 1717 г. на основе итальянской Комедии дель Арте – «немых» постановок с участием стандартных персонажей. Злодей, или Король Демонов был отрицательным героем и всегда появлялся с левой стороны сцены. Эта традиция восходит к средневековым мистериям, где левая сторона сцены символизировала ад, а правая – рай.

Он сел рядом – достаточно близко, чтобы чувствовать её тепло; скамейка была маленькой, а Уильям – рослым молодым человеком. Он не знал, о чем ещё ему спрашивать. Пока.
– Значит, теперь ты вдова? – наконец произнёс он, беря её за руку и рассматривая кольцо.
– Да, я вдова, – холодно ответила Амарантус.
– На самом деле? Или так считает только твой отец – и остальная Филадельфия?
Она взглянула на него прищуренными глазами, однако руку не отняла, – но и не ответила.
– Тем более, – продолжил он, поглаживая большим пальцем тыльную сторону её кисти, – если Бен действительно мертв, то почему бы тебе не вернуться со мной в Саванну? Разве ты не хочешь увидеть Тревора? Он скучает по маме.
– Ублюдок, – прошипела она. – Пусти!
 Он послушался и сложил руки на коленях.
Несколько минут царила тишина, нарушаемая лишь приглушенным гулом с улицы и журчанием воды в фонтане. В воздухе витали запахи растений, пусть и не столь пьянящие, как южные ароматы Саванны, но достаточно острые, чтобы будоражить кровь, – и воспоминания о саде миссис Флери с его мокрым холодным камнем и безмолвным свидетелем – черноглазой жабой.
– Я единственный, кому ты можешь всё рассказать, – в конце концов тихо произнёс Уильям. – Видимо, твой отец ничего не знает? О том, что случилось с Беном?
Она рассмеялась, коротко и горько.
– «Что случилось с Беном?» – передразнила она. – Вернее сказать, «что сделал Бен»? К твоему сведению, генерал Вашингтон его не похищал. Бен ушел сам. И сделал это добровольно!
– Но ты же к нему ездила, верно?
 Уильям пришел к такому заключению, заметив, что на пальцах Амарантус нет следов чернил. У всех, кто работал в типографии или торговал книгами, рано или поздно темнели пальцы, – как у мистера Коудена, например. Если краски нет, значит, она здесь недавно.
Амарантус ответила не сразу; некоторое время она сидела молча, плотно сжав губы и кипя от злости.
– Да, ездила, – сказала она наконец. – Как последняя дура. Я думала, что смогу его переубедить. Я видела, что происходило во время осады Саванны. Мне казалось, что я смогу его уговорить, – господи, он же был британским офицером! Он должен знать, что такое армия и на что она способна!
– Конечно, знает, – мягко сказал Уильям. – Довольно смело с его стороны сражаться против них, не так ли?
Она отпрянула от него, фыркнув как разъярённая кошка.
 – Значит, он не захотел ехать с тобой в Саванну. Почему же ты не вернулась сама? Ты прекрасно знаешь, что Греи примут тебя с распростертыми объятиями – хотя бы потому, чтобы больше не возиться с Тревом.
Она тяжело дышала, раздувая ноздри, затем внезапно повернулась лицом к Уильяму.
– Я видела Бена. В постели с черноволосой шлюхой, которая сосала его... – 
Она буквально задыхалась от ярости – вероятно, столь же яростно Бен не давал дышать своей партнёрше, когда увидел возникшую в дверях Амарантус.
Уильям не решался что-либо сказать, опасаясь, что она вскочит и убежит в дом. Вместо этого он положил руку на скамью между ними, едва касаясь её пальцев. И стал ждать.
– Он встал, втолкнул меня в гардеробную и не давал вернуться в спальню, пока она не поднялась и не убралась прочь, манда вонючая.
– Где ты нашла такое слово, чёрт побери? – спросил шокированный до глубины души Уильям.
– В книге эротических поэм из библиотеки лорда Джона, – она бросила на него сердитый взгляд. – Я убила бы их обоих на месте, окажись при мне хоть какое-нибудь оружие. Но кто идет мириться со своим бывшим мужем с ножом в кармане? – Она уставилась на свою опустевшую левую руку. – Я сорвала кольцо и попыталась запихнуть его Бену в глотку. У меня почти получилось, – с вызовом прибавила Амарантус. 
По её щекам катились слезы ярости, но она явно не замечала их.
– Жаль, что ты этого не сделала, – осторожно выдохнул Уильям. – Я ни в коем случае не оправдываю Бена, но … он солдат и думал, что ты никогда к нему не вернёшься. Э–э … я хочу сказать… случайная связь…
– Черта с два, случайная! – прорычала она, отдергивая руку. – Он на ней женился!
 Уильям почувствовал себя так, словно его ударили под дых. Он открыл рот, но не нашелся, что сказать.
– Вот почему я забрала его с собой, – заключила Амарантус, уставившись на кольцо. – Чтобы не отдавать его ей!
Конечно, а кроме того, оно понадобилось, чтобы выдать себя за вдову; однако ему показалось, что обручальное кольцо – пусть даже на правой руке – превратилось для неё в некое подобие вериг. Он не стал озвучивать свою догадку, а вместо этого произнёс:
– Выходи за меня.
Она мрачно уставилась на птицу, приземлившуюся на край фонтана, чтобы напиться, – маленькое пёстрое создание с черно-белыми крыльями и темно-красными боками.
– Тауи^[4], – произнесла Амарантус.
– Что?
– Вон там. – Она кивнула в сторону птички, которая тут же упорхнула. 

[4] Тауи (лат. Pipilo) – род птиц из семейства воробьиных. 

Амарантус повернулась на скамье, взглянув на Уильяма в упор; теперь её лицо выглядело более-менее спокойным.
– Выйти за тебя, – медленно произнесла она. Уголки её бледных губ непроизвольно дрогнули, – но он не думал, что она собиралась смеяться. Возможно, это был шок, а возможно, и нет.
– Выходи за меня замуж, – мягко повторил он. Её белки покраснели, глаза казались мутно-серыми. Амарантус отвела взгляд.
– Полагаю, ты имеешь в виду фиктивный брак? – поинтересовалась она слегка хрипловатым голосом. – Раздельное проживание, раздельные постели?
– О, нет, – сказал Уильям, беря её за обе руки. – Я непременно буду спать с тобой. Причем постоянно. Как бы ты назвала такой брак?
– Ну, для начала, двоемужием. 
Однако теперь она смотрела на него иначе, заставив сердце Уильяма бешено колотиться в груди. 
– Мы можем обсудить детали по дороге в Саванну. 
Продолжая крепко держать её руки в своих, он наклонился и поцеловал Амарантус. Её губы шевельнулись, скорее от неожиданности, чем в ответ, – и всё же ответ был.
– Я не сказала, что согласна! – отпрянув, воскликнула она. 
Уильям отпустил её, с легким удовлетворением отметив, что Амарантус не стала с отвращением вытирать губы.
– Можешь дать мне ответ, когда мы окажемся в Саванне, – сказал он и, встав со скамьи, протянул ей руку.

В МАЛЕНЬКОМ ГОРОДКЕ к югу от Филадельфии Уильям снял для них комнаты в приличной гостинице. Там он, к своему удовольствию, обнаружил небольшое зеркало, висевшее на стене над умывальником, и тщательно побрился (Амарантус сначала удивил, а затем позабавил темно-рыжий цвет его отросшей щетины), после чего облачился в свой мундир – чистый, хотя и несколько помятый, поскольку его держали в саквояже в свёрнутом виде. 
Она удивлённо моргнула, когда он сел рядом с ней в экипаж, положив на колено шляпу.
– Я думала, ты подал в отставку.
– Да, подал. А это, – Уильям кивнул на свой алый мундир, – ruse de guerre – военная хитрость, если можно так выразиться. Идея дяди Хэла. Он временно присвоил мне звание капитана с правом проезда через любые территории, контролируемые королевскими войсками, каковыми, безусловно, являются Ричмонд и Чарльз-Таун. Я не шутил, – мягко добавил он. – Дядя беспокоится о тебе и действительно хочет, чтобы ты вернулась.
Амарантус отвела взгляд и, прикусив губу, уставилась в окно.
– Мне казалось, что к графу всегда должны относиться с определенной учтивостью, даже при отсутствии военного мундира.
– А я и не граф, – твердо сказал Уильям, и Амарантус, резко повернув голову, уставилась на него.
– Я должен был сказать об этом раньше, – продолжил он. – Если ты рассматриваешь возможность стать графиней в качестве основания для брака со мной, то, к сожалению, напрасно.
– Вовсе нет. – Уголки её рта слегка искривились, и она снова отвернулась к окну, за которым грязные улицы Ричмонда сменились такими же мокрыми от дождя кукурузными полями.
– Как тебе это удалось? – не поворачивая головы поинтересовалась она. – Насколько я помню, батюшка Пардлоу говорил, что пэр не может отказаться от титула без разрешения короля. Тебе удалось убедить короля?
– Я пока не разговаривал с Его Величеством, – почтительно произнёс Уильям. – Но собираюсь. Хотя не имеет значения, что он скажет: я принял решение и больше не являюсь графом Эллсмиром – если вообще когда-либо им был.
Эти слова заставили её обернуться.
Он внезапно ощутил... нечто странное. Возможно, страх, но в основном возбуждение, словно собирался прыгнуть с высокой скалы в море, не зная, какая там глубина, – причем это ничуть его не заботило.
– Я бастард. – Уильям говорил это не в первый и, безусловно, не в последний раз, однако сделал глубокий вдох, прежде чем продолжить. – То есть… юридически я законнорожденный, поскольку восьмой граф Эллсмир и моя мать на момент моего рождения состояли в браке. Но старый граф не был моим отцом.
Амарантус медленно оглядела его с головы до ног, задержалась на лице, затем её взгляд скользнул вниз и снова вверх.
– Ну, кем бы ни был твой отец, он, судя по всему был… хм... весьма эффектным джентльменом. Так вот откуда... – Она машинально коснулась своего подбородка, по-прежнему не отрывая глаз от его лица.
– Да, – почти сквозь зубы ответил Уильям. – И не «был», а «есть» – он до сих пор жив.
– Ты с ним встречался? – Она повернулась к нему всем телом, в глазах горел интерес. Уильяму внезапно почудилось, будто взгляд Амарантус обрёл материальность и касается его лица, щекоча кожу.
– Да. Он … знает обо мне. И что я знаю о нем.
Некоторое время Амарантус хранила молчание, но он видел, как она усиленно обдумывает услышанное. Она по-прежнему носила траурное платье, но теперь стала надевать к нему не белую, а темно–голубую косынку-фишю, которая делала её глаза ярче, а кожу – теплее. Очевидно, Амарантус прекрасно об этом знала, подумал Уильям, пряча улыбку. Тем не менее, она её заметила и откинулась назад, поджав губы.
– Хочешь рассказать мне, кто этот джентльмен?
– Нет, не хочу, – признался он. – Но... если ты выйдешь за меня замуж...
– Я не принимаю твое предложение. Не сейчас. А может, вообще никогда, – добавила она, быстро взглянув на него. – Но не беспокойся, в любом случае я никому ничего не скажу.
– Как любезно с твоей стороны, – заметил Уильям. – Его зовут Джеймс Фрейзер. Шотландец из Нагорья и якобит – вернее, был им когда-то. У него есть участок земли в Северной Каролине; я побывал там ребёнком, не имея ни малейшего понятия, что он... кто он такой.
– Он тебя признал? – Амарантус никогда не принадлежала к тем, кто умел скрывать свои мысли, и ход её теперешних рассуждений не трудно было угадать.
– Нет, и я этого не хочу, – твердо заявил Уильям. – Он ничего мне не должен. Хотя, если тебе интересно, как я смогу содержать тебя без поместий Эллсмиров, – добавил он, – то не переживай, у меня есть небольшая, но приличная ферма в Вирджинии, которую мне оставила мать, – первая жена лорда Джона – точнее, она была моей тётей и одновременно приёмной матерью.
Ещё у него был Хелуотер, но Уильям подумал, что тот может исчезнуть вместе с Эллсмиром, поэтому не стал о нём упоминать.
– Первая жена лорда Джона? – Амарантус изумлённо уставилась на него. – Даже не подозревала, что он вообще мог быть женат. Сколько же у него было жен?
– Две, насколько мне известно. – Уильям колебался, но на самом деле ему понравилось её шокировать. – И что самое интересное, его второй супругой была жена Джеймса Фрейзера – кстати, она сейчас замужем за ним.
Амарантус прищурилась, пытаясь понять, не разыгрывают ли её, затем тряхнула головой, отчего из её прически внезапно вылезла шпилька. Уильям не удержался и выдернул её, заправив выбившийся локон за ухо Амарантус. Легкая рябь мурашек пробежала по шее молодой женщины, и она едва заметно поёжилась, несмотря на влажную жару внутри кареты.
Две недели спустя 
УИЛЬЯМ ВЫЛЕЗ из кареты словно насекомое из тесного кокона. Он с облегчением выпрямил свои длинные ноги, разогнул ноющую спину и лишь затем протянул руку Амарантус, помогая ей выбраться из их передвижной утробы. Воздух, солнечный свет, но главное – простор! Он широко зевнул, и воздух хлынул ему в грудь, раздувая её до прежних размеров.
Уильям собирался отвести Амарантус прямо на квартиру дяди Хэла, но она твердо заявила, что сначала хочет заехать к лорду Джону. 
– Я надеюсь, что дядя Джон меня выслушает, – объяснила она. – И, как бы я ни любила батюшку Пардлоу… Почему ты так смотришь? Он действительно мне нравится. Просто я понятия не имею, что он может сделать. В конце концов, Бен ведь его сын.
– Хорошая мысль, – согласился Уильям. – Правда я сомневаюсь, что отец в состоянии предугадать действия Хэла, но он, по крайней мере, привык справляться с их последствиями.
– Вот именно, – кивнула она и больше не проронила ни слова, пока они ехали по городу, – только поглядывала на свое отражение в окне кареты и время от времени поправляла причёску.
Дверь дома номер 12 по Оглторп-стрит открылась прежде, чем Уильям успел в неё постучать, отчего он сразу заподозрил неладное.
– О, вы её нашли! – глядя на Амарантус поверх его плеча воскликнула мисс Крэбб: на худощавом лице экономки радостное облегчение боролось с привычным раздражением. – Ребенок спит.
– Его светлость уехал в Чарльз-Таун, – продолжила она, отступая назад, чтобы впустить их внутрь. – Он собирался вернуться через пару недель, но два дня назад от него пришло письмо, где сказано, что он задерживается по воле милорда Корнуоллиса.
Уильям выслушал её объяснение в одиночку, так как Амарантус уже исчезла на лестнице, устремившись наверх к Тревору.
– Понятно, – сказал он, входя в вестибюль. – Мой отец уехал с его светлостью?
 Очевидно, что лорда Джона не было дома – в противном случае он уже давно вышел бы им навстречу.
Выражение вечного недовольства на лице мисс Крэбб сменилось чем-то вроде беспокойства.
– Нет, милорд, – ответила она. – Он ушел позавчера и до сих пор не вернулся.

ЗАПИСКА ПРИБЫЛА в дом номер 12 по Оглторп-стрит сразу после второго завтрака. Это был обычный ланч – бутылка пива и бутерброды с ветчиной, которыми лорд Джон закусывал на кухне, наблюдая, как Мойра расправляется с огромным палтусом, доставленным этим утром. Женщина знала, как обращаться с разделочным ножом, – подумал он, пожалев о её стойкой неприязни к помидорам. Безусловно, она могла одним ударом превратить любой из них в томатный соус. Грей с жадном предвкушением наблюдал, как кухарка, прищурившись, разглядывает рыбину, – та была такой большой, что не помещалась на маленькой разделочной доске, – выбирая направление очередной атаки.
Однако, прежде чем она успела нанести удар, в открытых дверях кухни мелькнула тень, и раздался короткий стук в косяк.
– Mein Herr? – На пороге в кожаном фартуке почтительно застыл Гюнтер, конюх из платной конюшни, клиентом которой был Хэл.
– Ja? Was ist das? Да? В чём дело? – спросил Грей. Он увидел, как Мойра, моргнув, замерла с занесённой для удара рукой и, подозрительно прищурившись, перевела взгляд с него на Гюнтера и обратно.
Гюнтер пожал плечами, и, приподняв брови в знак того, что он тут не при чём, протянул аккуратно сложенную записку, запечатанную свечным воском, и махнул рукой себе за спину, показывая, что её кто-то передал ему в конюшне. Грей порылся в кармане в поисках монеты, достал пенни и шиллинг, вручил посланцу шиллинг и, коротко поблагодарив, взял письмо.
Сначала он подумал, что оно для Хэла, но адрес и имя получателя – лорда Джона Грея – были выведены аккуратным каллиграфическим почерком, что совершенно не соответствовало странному и необычному способу доставки письма. Само послание, написанное той же рукой, оказалось не менее загадочным, чем его внешний вид.

Милорд,
Я слышал, что когда-то у вас служил Человек по имени Томас Бёрд. Этот Мужчина прибыл из Англии на моем Корабле «Паллада», оплатив свой Проезд при Посадке. Однако между ним и одной Молодой Особой, которую он встретил на борту, возникла Симпатия, но эта Молодая Особа не заплатила за свой Проезд, вместо этого спрятавшись в Трюме. Мистер Бёрд говорит, что заплатит за её Проезд, чтобы Шериф не отправил её в Тюрьму, но у него нет для этого Наличных Денег. Поскольку мне не хотелось отправлять такую симпатичную молодую Женщину в местную Тюрьму, я спросил, нет ли у мистера Бёрда Друзей, которые взяли бы на себя его Расходы. Он ответил отрицательно, не желая злоупотреблять своими Знакомствами, но я слышал, как во время плавания он упоминал ваше Имя, и поэтому беру на себя Смелость проинформировать вас о его Положении.
Если вы захотите помочь Мистеру Бёрду или, по крайней мере, поговорить с ним, он всё ещё у нас на борту. «Паллада» стоит у дальнего конца восточного грузового Причала.
Ваш покорнейший слуга, сэр,
Джон Дойл, капитан

– Очень странно, – сказал Грей, переворачивая письмо, как будто оборотная сторона могла дать ему дополнительную информацию.
– О, тут нет ничего странного, сэр, – заверила его Мойра, вытирая рукой вспотевший лоб. – Это просто самка.
– Что?
– Самка, – повторила она, указывая на обезглавленную рыбу. – У рыбьих самок есть яйца, они называются икрой.
– О.
Оказалось, что кухарка не только отрезала палтусу голову, хвост и плавники, вскрыла большую плоскую тушку и выпотрошила внутренности, но и выложила большую плотную массу какой-то темной маслянистой субстанции, – очевидно, той самой икры, – на тарелку, которую убрала на полку, поскольку места для неё на покрытой чешуей столешнице, где сама рыба превращалась в обед, уже не было.
– Понятно, – сказал он. – Полагаете, её можно есть с яйцами?
– Как раз то, что я задумала, милорд, – заверила его Мойра. – Свежие гренки–солдатики^[1] с яйцами-пашот и икрой, политые небольшим количеством растопленного сливочного масла. То, что его светлость называет «хорсдерве».

[1] Toast soldiers – кусочки обжаренного хлеба, нарезанные тонкими полосками, напоминающие стоящих по стойке смирно солдат.
Искажённое фр. hors d’oeuvre – закуска.

– Прекрасно, – улыбнулся Грей. – Ни за что не опоздаю к ужину!
Если бы не эти постоянные упоминания об особенностях противоположного пола, он, скорее всего, остался бы дома. Но разговор о самках напомнил ему о присущей Тому слабости к молодым женщинам, которую тот (насколько знал Грей) не позволял себе проявлять ни в первом, ни во втором браке. Но в последнем письме Том, писавший нечасто, но подробно, сообщал, что его вторая жена недавно умерла, а поскольку его старшему сыну уже исполнилось восемнадцать, он собирается на время оставить дела на юного Барни и, возможно, предпринять путешествие в Германию, где не был с момента их с лордом Джоном последней встречи с графом фон Намценом. Том почтительно просил об одолжении передать наилучшие пожелания графу, если, конечно, лорд Джон продолжает поддерживать с ним связь.
Грей предположил, что Том захотел развеяться, и в поисках новых ощущений решил навсегда покинуть Европу. И при этом его, ещё не совсем оправившегося от утраты, вполне могло потянуть к молодой женщине, попавшей в отчаянное положение. Том был галантным кавалером и очень добрым человеком.
С другой стороны, от письма отчетливо пахло рыбой, причем явно не палтусом. Грей задумчиво сложил его и сунул в карман жилета.
– Какого черта, – сказал он вслух, застав Мойру врасплох во время замаха. – О, прошу прощения, миссис О'Мира. Я хотел сказать, что сегодня отличный день для прогулки.
ПОГОДА стояла прекрасная: благодаря легкому ветерку летний воздух уже не был таким душным, и Грей с удовольствием прогулялся вдоль Бэй-стрит, где задержался, чтобы спуститься по ступенькам вниз и немного побродить босиком по песчаному пляжу, а лишь затем неторопливо побрёл в сторону складов.
Суда, на которых доставляли провизию – лодки рыбаков и фермеров, везущих в город фрукты и овощи с верховьев реки, – имели в основном небольшие размеры, и поэтому пирсы рядом с Бэй-стрит, как правило, были узкими и располагались близко друг к другу. Однако складские причалы представляли из себя прочные и широкие сооружения, по которым можно было возить тележки, катать бочки и таскать ящики, не опасаясь свалиться в воду. Большие морские корабли становились на якорь либо у складских причалов, либо на реке, когда судов было много.
Сейчас, в разгар летней навигации, их было очень много, и Грей остановился полюбоваться на плавно покачивающиеся высокие мачты и яркие солнечные блики на крыльях морских птиц, кружащих над кораблями. Прекрасное зрелище. Ему всегда нравились корабли, тем более, что глядя на них он невольно вспоминал о некоем Джеймсе Фрейзере, который терпеть их не мог, поскольку буквально умирал от морской болезни каждый раз, когда поднимался на их борт. Грей улыбнулся, вспомнив о том, как вместе с шотландцем пересекал Ла-Манш много лет назад^[2] – теперь это давнее, насыщенное событиями путешествие, казалось достаточно забавным.

[2] Ни в одной из книг или новелл Д. Гэблдон об этом событии не упоминается.

Не будучи полным идиотом, он не стал приближаться к последнему восточному причалу. В одном из небольших складов Грей купил несколько яблок, получив возможность присмотреться к крупным кораблям.
– Что это за ост-индец^[3] стоит в канале? – спросил он у торговки яблоками, указав на большой корабль, явно способный пересечь Атлантику, однако его флаг трудно было разглядеть.

[3] Сокращённое от «ост-индский корабль» (англ. East Indiaman) – собирательное название парусных торговых кораблей, принадлежащих Ост-Индской (чаще всего британской) компании.

– А, этот, – она равнодушно оглянулась через плечо. – Кажется, «Замок». Нет, вру, это «Палата».
Что ж, во всяком случае, факт существования корабля под названием «Паллада», ходившем через Атлантику, подтвердился. Был ли сейчас – или когда-либо вообще – на его борту Том Бёрд, это уже другой вопрос, но…
– Сэр? Сэр! – Повторный оклик заставил его вынырнуть из своих размышлений, и Грей увидел перед собой низкорослого матроса с рыжеватой бородой.
– У вас что-то на шляпе, сэр, – сказал тот, указывая вверх.
Мгновенно вспомнив о чайках, Грей хлопнул ладонью по макушке и быстро сдернул шляпу чтобы её осмотреть. Внезапно в глазах у него потемнело, нечто невесомое скользнуло по лицу. Затем в голове что-то взорвалось, и окружающий мир погрузился во мрак.
ГРЕЙ ПРИШЕЛ В СЕБЯ, испытывая острую боль в затылке и сильнейшую тошноту. Он попытался перевернуться на бок, чтобы сблевать, но обнаружил, что его руки привязаны к телу, а на голову натянут джутовый мешок. Именно это помогло ему сдержать рвоту, хотя головокружение, вызванное тем, что его раскачивали из стороны в сторону, лишь усиливало приступы тошноты.
Дерьмо. Он в лодке. Теперь Грей услышал плеск весел, сопение гребцов и уловил насыщенный запах далеких болот. Лодка была небольшой; его согнули пополам и втиснули в узкое пространство между скамейками, где он намочил колени.
Прежде чем Грей успел поздравить себя за оправдавшиеся подозрения или отругать за глупость (поскольку не придал им должного значения), стук весел прекратился, а в следующее мгновение лодка остановилась, глухо ударившись обо что-то, отчего его пульсирующая голова едва не лопнула от боли. Еще один толчок, и сильные руки схватили и поставили Грея на ноги. Державший что-то крикнул, и сверху упала веревка, ударив пленника по плечу. Похититель – или он был не один? – обмотав ему талию, завязал верёвку узлом, затем крикнул: «Тяни!» – после чего Грея рывком подняли в воздух и словно говяжью тушу потащили вверх.
Чьи-то руки втащили его на борт и поставили на ноги, но из-за связанных рук он потерял равновесие и упал на колени. Мешок сорвали, и яркий солнечный свет с силой ударил ему по глазам. Грея вырвало на ботинки стоявшего перед ним человека, после чего он обессиленно повалился на бок и закрыл глаза, пытаясь прийти в себя.
Над ним началась ругань и обмен репликами, но данный момент ему это было безразлично, лишь бы его оставили в покое и не заставляли встать.
Затем Грей услышал знакомый голос, который нетерпеливо произнёс:
– Ради бога, развяжите его. Что с ним случилось?
Он приподнял одно веко. Слух его не подвел, в отличие от зрения: всё вокруг пришло в движение, – мачты, паруса, облака, солнце, лица людей кружились над ним с такой скоростью, от которой ему снова захотелось блевать.
– Меня кто-то ударил. По голове, – сказал Грей, закрыв один глаз в попытке остановить этот майский хоровод. Как ни странно, но это помогло, и неприметно-симпатичное лицо Иезекииля Ричардсона обрело чёткость.
– Прошу прощения.
Наклонившись, Ричардсон поднял Грея на ноги и держал за локти до тех пор, пока с него не сняли веревки.
– Я велел им вас привести, но не указал, как именно нужно это сделать. Давайте спустимся вниз и присядем; думаю, вам не помешает что-нибудь выпить.
ОН ПРОПОЛОСКАЛ рот бренди, сплюнул его в миску, затем откинулся на спинку стула и осторожно сделал небольшой глоток.
Судя по всему, они сидели в большой капитанской каюте – в кормовые окна лился яркий свет, отраженный поверхностью воды под ними. Если Грей смотрел на них дольше нескольких секунд, то его начинало тошнить, однако он чувствовал, что постепенно приходит в норму.
– Мне действительно очень жаль, – произнёс Ричардсон; казалось, он говорил вполне искренне. – Я не питаю к вам никакой личной неприязни, и если бы мог, то непременно всё решил без вашего участия.
Грей нехотя взглянул на Ричардсона, который сейчас был в мундире майора британской пехоты.
– Я не только слышал о двойных агентах, но и встречался с ними, – более-менее вежливо произнёс он. – Но будь я проклят, если видел кого-либо, столь же часто меняющего свои взгляды. Можете сказать, на чьей стороне вы на самом деле?
Судя по всему, Ричардсон попытался изобразить улыбку, однако не совсем удачно.
– Ну, – ответил он, – это далеко не такой простой вопрос, как вам кажется.
– Что ж, это лучший вопрос, который только можно задать в данных обстоятельствах.
Грей закрыл глаза и поднес стакан к носу, надеясь, что пары бренди облегчит головную боль, не опьянив его. Ему показалось, что в компании Ричардсона опасно быть пьяным.
– Тогда позвольте и мне спросить вас, – Ричардсон сидел в капитанском кресле, которое скрипнуло, когда он наклонился вперед. – Когда я поинтересовался, есть ли у вас какой-либо личный интерес к Клэр Фрейзер, вы ответили, что нет, а затем тут же женились на ней. Почему?
Его слова заставили Грея открыть глаза. Ричардсон говорил мягко, но смотрел на него с терпеливым видом кота, сидящего у мышиной норы. Лорд Джон осторожно коснулся затылка, затем посмотрел на свои пальцы. Да, голова кровоточила, но не сильно.
– Я мог бы сказать, что это не ваше дело, – ответил он, вытирая пальцы о бриджи. – Но в любом случае здесь нет ничего секретного. Вы собирались арестовать эту даму за подстрекательство к мятежу. Она была вдовой моего хорошего друга. Мне показалось, что если я вырву её из ваших когтей, то тем самым окажу последнюю услугу Джейми Фрейзеру.
– Совершенно верно, – кивнул Ричардсон. – Галантный поступок, милорд.
Он выглядел слегка удивленным, хотя судить об этом было трудно.
– Как я понимаю, брак был недолгим из-за неожиданного возвращения мистера Фрейзера из морской могилы. А леди случайно не рассказывала вам что-нибудь о своем прошлом в моменты супружеских откровений?
– Нет, – без колебаний ответил Грей.
– Весьма примечательно, – заметил Ричардсон. – Хотя, учитывая это прошлое, сдержанность леди была вполне оправдана.
Волна беспокойства прокатилась по затылку Грея – или, возможно, это была просто струйка крови. «Прошлое, твою мать», – подумал он и слегка откинулся назад, стараясь не шевелить больной головой, одарив Ричардсона непроницаемым – как ему казалось – взглядом.
Перебежчик долго смотрел на него, затем, коротко кивнув самому себе, встал, взял с полки кожаную папку и вернулся в кресло. Открыв папку, Ричардсон извлёк оттуда официального вида документ, снабженный гербовой печатью, – однако Грей со своего места не мог разглядеть, кому принадлежала эта печать.
– Насколько хорошо вы знаете человека по имени Нейл Стэплтон? – спросил Ричардсон, приподняв одну бровь.
– В каком смысле «хорошо знаю»? – задал встречный вопрос Грей, поднимая обе брови. – Кажется, когда-то я слышал это имя, но это было довольно давно.
Да, это было довольно давно, однако имя Нейла Стэплтона, более известного Грею как «Дырка Нейл» поразило его, словно удар двухфунтового ядра под дых. Он не видел Стэплтона много лет, но, конечно, не забыл этого человека.
– Возможно, мне следовало поинтересоваться, знали ли вы его... в библейском смысле? – спросил Ричардсон, пристально наблюдая за Греем. Он подтолкнул к нему документ, и глаза лорда Джона мгновенно остановились на заголовке: «Признание Нейла Патрика Стэплтона.
«Нет, – подумал он, – нет, черт побери…»
Грей взял документ, отрешённо порадовавшись, что его руки не дрожат, и прочел достаточно подробный и довольно точный отчет о том, что произошло между ним и Нейлом Стэплтоном ночью 14 апреля 1759 года, а также днем 9 мая того же года.
Отложив документ, он взглянул поверх него на Ричардсона.
– Что вы с ним сделали?
Желудок Грея сжался при мысли о том, что они – ибо, несомненно, помимо этого типа их было несколько, – могли сотворить с таким, как Нейл.
– Что с ним сделали? – вкрадчиво переспросил Ричардсон.
– Шантаж, подкуп, пытки? Он написал это не по своей воле. Какой здравомыслящий человек мог на такое пойти?
«И кем бы Нейл ни был, он никогда не страдал от недостатка ума».
Ричардсон пожал плечами.
– Он жив? – процедил Грей сквозь зубы.
– Вам не всё равно? – с еле заметным интересом взглянул на него Ричардсон. – Ах, ну конечно же, нет. Будь он мертв, вы могли бы заявить, что этот документ – подделка. Но боюсь, мистер Стэплтон всё ещё жив, хотя мне, естественно, трудно предположить, как долго он пробудет в таком состоянии.
Грей уставился на Ричардсона. Неужели этот тип только что угрожал убить Нейла? Но это же бессмысленно...
– Впрочем, он в Лондоне. К счастью, у меня под рукой имеются дополнительные... показания, если можно так выразиться.
Ричардсон встал, подошел к двери каюты, открыл её и выглянул наружу.
– Входите, – сказал он и отступил назад, пропуская внутрь Перси Уэйнрайта.

ПЕРСИ ВЫГЛЯДЕЛ УЖАСНО, подумал шокированный Грей. Неопрятный, без шейного платка, тронутые сединой вьющиеся волосы кое-где спутались, а кое-где торчали дыбом. Он был бледен как полотно, под глазами залегли темные круги. Сами глаза, налитые кровью, немедленно устремились на Грея.
– Джон, – хрипловатым голосом произнес Перси. С трудом откашлявшись, он отвел взгляд и продолжил: – Прости, Джон. Я не храбрец. Это ты всегда был смелым – в отличие от меня.
Это была чистая правда – они оба признавали её как часть любви, которую тогда испытывали друг к другу. Джон всегда был готов проявить храбрость за них обоих. Сейчас он ощутил смутную жалость наряду с жутким раздражением – и куда большим чувством страха.
– Значит, вы и его заставили подписать признание, – обратился Грей к Ричардсону, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие.
Ричардсон поджал губы и снова открыл папку, на этот раз достав оттуда целую пачку документов.
«Ну, а как же иначе? – подумал Грей. – Сколько времени мы были любовниками?»
– Противоестественные действия и инцест, – заметил Ричардсон, перелистывая страницы нового документа. – Ну и ну, лорд Джон, ну и ну…
– Сядь, Перси, – сказал Грей, чувствуя безграничную усталость. Однако его настроение чуточку улучшилось при мимолётном взгляде на заголовок документа: «Показания Персиваля Уэйнрайта». Судя по всему, Перси всё же сохранил последнюю крупицу гордости, не открыв Ричардсону своего настоящего имени. Грей попытался поймать взгляд Перси, но его бывший сводный брат уставился на свои руки, которые он, как школьник, сложил на коленях
«Похоже, ты пытался меня предупредить?»
– Вы зря потратили столько сил, мистер Ричардсон, – холодно сказал лорд Джон. – Мне плевать на то, что вы будете делать с этими документами – джентльмены не поддаются на шантаж.
– На самом деле поддаются, причем почти все, – чуть ли не извиняющимся тоном произнёс Ричардсон. – Однако я вас не шантажирую.
– Неужели? Тогда какого чёрта вам понадобился весь этот фарс? – Грей махнул рукой на папку и её содержимое.
Ричардсон сложил руки на столе, откинулся назад и посмотрел на Грея, явно собираясь с мыслями.
– У меня есть список, – наконец произнёс он. – Лиц, чьи действия привели – прямо или косвенно, но несомненно, – к определенному результату. В одних случаях человек сам совершает то или иное действие; в других он – или она – просто ему способствует. Ваш брат – один из тех, кто положит начало некой цепи событий, которые, в свою очередь, решат исход этой войны.
– Что?
«...Действия привели... положит начало... решат…»
Грей покосился на Перси – тот наконец-то поднял глаза, полные искреннего недоумения, что было совершенно неудивительно.
– Действительно, что? – Ричардсон следил за выражением лица Грея, пытаясь прочесть ход его мыслей. – Я могу ошибаться, но кажется, ваш брат намерен выступить с речью в Палате лордов. И я не сомневаюсь, что последствия этой речи повлияют на желание британской армии, – а, следовательно, и Парламента – продолжать эту войну.
Перси слушал в полном замешательстве – Грей не мог его за это винить.
– Я хочу, чтобы ваш брат не произносил этой речи, – заключил Ричардсон. – Полагаю, ваша жизнь и честь, возможно единственное, что может помешать ему это сделать.
Он склонил голову набок, наблюдая за Греем.
Грей моргнул.
– Вы явно не знаете моего брата, если так думаете.
Ричардсон улыбнулся. Зрелище было не из приятных.
– Вы же видели, как человека повесили за содомию.
– Да.
На самом деле он не только присутствовал при казни, но и, вцепившись в ноги Бейтса, тянул капитана вниз в отчаянной попытке ускорить его конец. Грей внезапно понял, что рассеянно потирает грудь в том месте, куда Бейтс пнул его много лет тому назад.
– В американских колониях к извращениям относятся не менее – или даже более – нетерпимо, чем в Англии. Хотя, возможно, вам повезет, и толпа забьет вас камнями до смерти прежде чем вас вздёрнут по приговору суда, – рассудительно добавил Ричардсон, кивнув в сторону лежащих на столе бумаг. – Уверяю вас, герцог оценит эту ситуацию. Вы – и мистер Уэйнрайт – останетесь на борту в качестве моих гостей, пока копии этих документов не будут доставлены вашему брату. Что произойдет с вами после этого, будет зависеть от его светлости.
Ричардсон закрыл папку, взял её и поклонился.
– Я распоряжусь, чтобы вам принесли поесть. Доброго дня, джентльмены.

КАК ТОЛЬКО УИЛЬЯМ узнал об исчезновении отца, то сразу же отправиться на его поиски – и начал их со штаба генерала Прево.
Там ему сказали, что не видели подполковника лорда Джона Грея. Однако им очень хотелось знать, где он находится, поскольку командир полка его светлость герцог Пардлоу возложил ответственность за оставшихся в Саванне солдат на подполковника лорда Джона, и, хотя старшие офицеры вполне способны держать своих подчинённых в полной боевой готовности, они, естественно, предпочтут получать приказы от конкретного лица – если вдруг возникнет такая необходимость.
По крайней мере, они знали, где сейчас находился – или должен был находиться – дядя Хэл. В Чарльз-Тауне.
– Что ж, это дьявольски облегчает дело, – сказал Уильям Амарантус после двух дней поисков. – Но если Папа не появится в ближайшее время...
– Да, – ответила она, прикусив губу. – Полагаю, тебе придется поехать в Чарльз-Таун на поиски батюшки Пардлоу. Если только он... – её голос прервался.
– Если он что? – резко спросил Уильям, не давая себя запутать. Она ответила не сразу, а подошла к буфету и достала оттуда пузатую черную бутылку, которую он сразу узнал – это был немецкий бренди. Папа и дядя Хэл называли его «черным», хотя на этикетке было написано «Кровь мучеников». Уильям нетерпеливо отмахнулся.
– Мне сейчас не до выпивки.
– Понюхай. 
Амарантус откупорила бутылку и поднесла её к носу Уильяма. Он быстро понюхал, затем помедлил и вновь принюхался, на этот раз более тщательно.
– Я не претендую на роль знатока бренди, – пояснила наблюдавшая за ним Амарантус. – Но однажды батюшка Пардлоу угостил меня бренди из этой бутылки. Тогда у него был совершенно иной запах – как и вкус.
– Ты его попробовала? – приподнял бровь Уильям.
– Только на кончике пальца, – пожала плечами она. – Вкус у него такой же, как и запах – резкий и пряный. Совсем не тот, что был раньше.
Уильям сунул в бренди палец, а затем осторожно его лизнул. Она не ошиблась – вкус был... каким-то другим. Он вытер руку о бриджи и уставился на Амарантус.
– Хочешь сказать, что кто-то его отравил? 
Уильям почти готов был в это поверить – его обычный скептицизм значительно поубавился из-за тревоги, которую он испытывал все последние дни.
Поморщившись, Амарантус осторожно заткнула пробкой бутылку.
– Несколько недель^[1] назад батюшка Пардлоу спросил, знаю ли я, как выглядит наперстянка. Я ответила, что знаю, и что он тоже её видел – она в изобилии растёт вдоль центральной дорожки в саду миссис Андерсон. 

[1] Амарантус сбежала из Саванны где-то в конце мая – в начале июня, спустя максимум 2 недели после захвата англичанами Чарльз-Тауна 18 мая 1780 г. (Глава 125). Спустя месяц после его падения (в конце июня) Уильям уже искал её там (глава 130). 8 июля Уильям пишет письмо Бри с описанием внешности Ричардсона. А 25 августа Уильям отыскал Амарантус в Филадельфии (134 глава). Две недели спустя они вместе приехали в Саванну – это уже 7 – 8 сентября (лорд Джон пропал за 2 дня до их приезда). За 2 недели до этого Хэл уехал в Чарльз-Таун, откуда прислал письмо, что задержится там (главы 135 – 136). Так что Амарантус могла разговаривать с батюшкой Пардлоу только до своего побега в конце мая – начале июня. А сейчас – начало сентября. Так что их беседа о наперстянке состоялась не несколько недель – а как минимум 3 месяца назад. И, как мы помним, драгоценности с обручальным кольцом Амарантус увезла с собой. 

Амарантус неглубоко вздохнула, словно корсет внезапно стал ей тесен, и взглянула прямо в глаза Уильяму. 
– Я сказала твоему дяде, что наперстянка ядовита. А это я нашла, – она кивнула на бутылку, – в сейфе в его кабинете. Когда-то он дал мне от него ключ, – поспешно уточнила она, – потому что там лежали мои драгоценности.
Уильям посмотрел на бутылку, черную и опасную. Ему показалось, что пальцы, которые он окунал в напиток, внезапно похолодели и начали покалывать. Он нетерпеливо потер их о рукав.
Не то чтобы Уильям сомневался в способности Хэла убить того, кто, по его мнению, этого заслуживал; он просто не верил, что дядя может сделать это с помощью яда. После того, как он поделился своими мыслями с Амарантус, та долго смотрела на бутылку, а затем снова подняла на него полные тревоги глаза.
– Тебе не кажется, что он собирается... покончить с собой? – тихо спросила она.
Уильям сглотнул. Столкнувшись с неизбежностью сообщить жене о поступке их старшего сына и возможностью того, что его семья и полк могут быть опозорены и уничтожены... нет, Уильям не верил, что Харольд, герцог Пардлоу, пойдёт на самоубийство, чтобы этого избежать, однако…
– Ну, дядя же не взял её с собой в Чарльз-Таун, – твердо произнёс он. – Туда можно добраться всего за три дня, так что я поеду и разыщу его. Спрячь эту дрянь в надежное место.
Чарльз-Таун
УИЛЬЯМ НЕ ожидал, что когда-нибудь снова встретится с сэром Генри Клинтоном. Однако сейчас сэр Генри хмуро глядел на Уильяма, всем своим видом давая понять, что отлично его помнит.
Попросив краткой аудиенции у одного из адъютантов Клинтона, Стивена Мура, – знакомого герцога Пардлоу и своего давнего друга, – Уильям ждал в приемной роскошного особняка, который в настоящее время служил штаб-квартирой гарнизона Чарльз-Тауна. Он назвал свое имя, и не прошло и пяти минут, как сэр Генри, словно черт из табакерки, выскочил к нему собственной персоной, напугав своим внезапным появлением.
– Вы по-прежнему капитан, Рэнсом? – подчеркнуто вежливо спросил сэр Генри. Ничто не препятствовало человеку отказаться от одного звания и купить себе другое, однако обстоятельства отставки Уильяма со своей должности при сэре Генри были достаточно драматичными, а командиры, как правило, не любили драмы, в которые ввязывались их младшие офицеры.
– Так точно, сэр. – ответил Уильям с церемонным поклоном. – Надеюсь, у вас всё благополучно, сэр?
Сэр Генри хмыкнул, но коротко кивнул. Действительно, всё вокруг свидетельствовало о его выдающейся победе: улицы Чарльз-Тауна, изрытые пушечным ядрами, заполняли солдаты (многие из них были чернокожими), которые кропотливо восстанавливали то, что ранее взрывали неделя за неделей.
– Я прибыл с посланием для герцога Пардлоу, – сказал Уильям.
Сэр Генри слегка удивился.
– Пардлоу? Но ведь он уехал.
– Уехал, – осторожно повторил Уильям. – Герцог направился в Саванну?
– Он об этом не говорил, – ответил Клинтон, начиная терять терпение. – Он уехал больше недели назад, так что, полагаю, он уже должен быть в Саванне.
По затылку Уильяма пробежал холодок: всё вокруг в один миг неуловимо изменилась, словно в комнате открылось невидимое окно.
– Да, – сумел вымолвить он и поклонился. – Благодарю вас, сэр.
Выйдя на улицу, Уильям машинально повернул направо, не думая о том, куда идет. Он испытывал тревогу и гнев одновременно. Что, черт побери, задумал дядя Хэл? Как он посмел уехать куда-то, когда его родной брат пропал?
Внезапно он замер как вкопанный, подумав о том, что отец и дядя могли исчезнуть вместе. Но почему? Однако в следующий миг эта мысль улетучилась, когда в сотне ярдов впереди он заметил знакомую фигуру – человек в красном мундире покупал пачку табака у негритянки в пестром тюрбане. Дэнис Рэндалл.
– Тебя-то мне и надо, – сказал он несколько секунд спустя, поравнявшись с отошедшим от продавщицы Денисом.
Денис изумленно вытаращил глаза, затем огляделся по сторонам, прежде чем повернуться к Уильяму.
– Какого чёрта ты здесь делаешь? – поинтересовался он.
– Могу спросить тебя о том же.
– Не будь смешным; мне положено здесь находиться – в отличие от тебя.
Уильям не стал выяснять, чем занят Рэндалл. Ему было всё равно.
– Я ищу своего дядю, герцога Пардлоу. Сэр Генри только что сказал мне, что он уехал из Чарльз-Тауна больше недели назад.
– Верно, – быстро ответил Денис. – Я случайно пересёкся с ним, когда возвращался из Шарлотта^[2]… о, когда это было... тринадцатого? Или четырнадцатого...

[2] Charlotte (англ.) – самый крупный город в Северной Каролине. 

– К черту даты. Постой, ты хочешь сказать, что он ехал на север, а не на юг?
– Ты здорово соображаешь, Уильям, – насмешливо похвалил его Денис. – Именно это я и имел в виду.
– Stercus (дерьмо – лат.). – Желудок Уильяма скрутило узлом. – Он был один?
– Да, – подтвердил Денис, бросив на него косой взгляд. – Мне показалось это странным. Однако я не настолько хорошо с ним знаком, чтобы затевать разговор, – к тому же без всякого повода с моей стороны.
Уильям задал еще несколько вопросов, но безрезультатно, после чего покинул Дениса Рэндалла – навсегда, если повезёт.
Север. А что из находившегося на севере могло заставить командира большого полка, никому не сказав ни слова, внезапно уехать верхом в одиночку?
«Бен. Он хочет встретиться с Беном». Перед мысленным взором Уильяма возникла пузатая черная бутылка. Неужели Хэл задумал отравить себя, или своего сына, или их обоих?
– Слишком уж по-шекспировски, черт побери, –произнёс Уильям вслух, поворачивая коня на юг. – Почти как гребаный «Гамлет» – или «Тит Андроник»?
Он задумался, читал ли дядя когда-нибудь Шекспира, – впрочем, это не имело значения; куда бы ни отправился герцог, он не взял с собой бутылку. Единственное, что сейчас мог сделать Уильям, это вернуться в Саванну и попытаться отыскать там своего отца.
Три дня спустя он вошел в дом номер 12 по Оглторп-стрит и нашёл Амарантус в гостиной, – молодая женщина ворошила угли в камине. Услышав звук его шагов, она резко обернулась, со звоном уронив кочергу. Спустя мгновение Амарантус уже обнимала его – впрочем, без всякого любовного пыла. Скорее это был порыв утопающего, хватающегося за проплывающее мимо бревно, подумал он. Тем не менее, Уильям поцеловал её в макушку и взял за руки.
– Дядя Хэл уехал, – сказал он. – На север. 
Глаза Амарантус уже потемнели от страха, но при этих словах вся кровь отхлынула от её лица.
– Он хочет встретиться с Беном?
– Не могу представить себе иную причину. У тебя нет вестей от Папá? Он вернулся?
– Нет. – Она сглотнула и кивнула на распечатанное письмо, лежавшее на маленьком столике под окном. – Вот это пришло сегодня утром для батюшки Пардлоу, но я его вскрыла. Оно от человека по фамилии Ричардсон.
Уильям схватил письмо и быстро прочёл его. Затем перечитал снова, не в силах поверить в написанное. И, наконец, прочёл его в третий раз, медленно.
– Кто этот человек?
Амарантус, отступив в сторону, смотрела на письмо так, словно оно могло внезапно ожить и укусить. Уильям её не винил.
– Один мерзавец, – произнёс Уильям, с трудом шевеля одеревеневшими губами. – Бог знает, кто он на самом деле, но, похоже … нет, понятия не имею. Майор – главный инспектор армии? Никогда не слышал о такой должности, но…
– Но он пишет, что арестовал лорда Джона! – воскликнула Амарантус. – Как он мог? Почему? Что он имеет в виду под «постыдным и скандальным поведением»? Чьим – лорда Джона?
Уильям неловко вертел онемевшими пальцами лист бумаги, пытаясь сложить его заново. Наткнувшись на шершавую гербовую печать под подписью Ричардсона, он выронил письмо, и оно, подхваченное сквозняком, закружилось по ковру. Амарантус наступила на него, пригвоздив к полу, и замерла, уставившись на Уильяма.
– Он хочет, чтобы батюшка Пардлоу пришёл и поговорил с ним. Что же нам делать, черт побери?

СТОЯЛА ТИШИНА, если не считать обычного корабельного шума, а также команд, доносящихся с палубы «Паллады» и других стоящих на якоре кораблей, слабым эхом разносившихся над водой.
Грей уже вполне оправился от последствий своего похищения и не растерялся, когда двое матросов пришли забрать его из маленькой каюты. Ему связали руки спереди – не слишком туго, но достаточно тщательно (он оценил подобную профессиональную предосторожность, хотя и сожалел о её грядущих последствиях), – и бесцеремонно потащили вверх по трапу, а затем через всю палубу в капитанскую каюту, где его ждал Иезекииль Ричардсон.
– Пожалуйста, садитесь. 
Ричардсон указал Грею на стул и стал напротив, глядя на него сверху вниз.
– Я до сих пор не получил никаких известий от Пардлоу, – сообщил он.
– Ну, требуется некоторое время, чтобы связаться с моим братом, – как можно небрежнее (вопреки сложившейся ситуации) заметил Грей. «И где тебя черти носят, Хэл?»
– О, я не тороплюсь, – заверил его Ричардсон. – После многолетнего ожидания несколько недель ничего не значат. Хотя, конечно, желательно, чтобы вы сообщили мне, где, по вашему мнению, он может находиться.
– Многолетнее ожидание? – удивленно переспросил Грей. – Ради чего?
Ричардсон ответил не сразу – некоторое время он задумчиво смотрел на него, затем покачал головой.
– Миссис Фрейзер, – внезапно произнёс он. – Вы действительно женились на ней только ради того, чтобы оказать последнюю услугу своему умершему другу? Я имею в виду, вопреки вашим природным склонностям. Возможно, вы решили завести детей? Или кто-то подобрался к вам слишком близко, и вы женились на женщине, чтобы правда о вас не вышла наружу?
– Не вижу необходимости отчитываться перед вами за свои действия, сэр, – вежливо ответил Грей.
Судя по всему, Ричардсон счел его слова забавными.
– Нет, – согласился он. – Разумеется, нет. Но вы, очевидно, хотите знать, почему я собираюсь вас убить.
– Нет, не очень.
Грей говорил правду – безразличие в голосе не было наигранным. Если бы Ричардсон действительно хотел его убить, он был бы уже мертв. Однако Грей по-прежнему был жив, и это означало, что Ричардсон в нем нуждался. И сейчас он размышлял именно об этом – но предпочел скрыть свои мысли.
Окинув его взглядом, Ричардсон медленно вздохнул, покачал головой, а затем избрал новую тактику.
– Одна из моих прабабушек была рабыней, – ни с того ни с сего заявил он.
Грей пожал плечами.
– Два моих прадеда были шотландцами, – сказал он. – Человек не несёт ответственности за своих предков.
– Значит, вы не считаете, что грехи отцов следует возложить на их детей?
Грей вздохнул и откинулся на спинку стула, чтобы слегка расслабить спину.
– Будь это так, то на мой взгляд к настоящему моменту человечество уже прекратило бы свое существование, погребённое под накопившимся грузом унаследованного зла.
Ричардсон слегка пожал плечами (Грей не понял, что это было – согласие или отрицание), повернулся в сторону застеклённой кормы и уставился в окно. Очевидно, ему нужно было время, чтобы придумать новый разговорный гамбит^[1].

[1] Гамби́т (от итал. gambetto – подножка) – начало шахматной партии, в которой жертвуют фигурой или пешкой ради скорейшего перехода в нападение.

Солнце садилось, и свет, льющийся из широких окон, мелкой искрящейся зыбью струился по стеклам, потолку – или как он называется на корабле? – и столу, за которым сидел Грей. Миллионы крошечных, сияющих волн скользили по его рукам, которые до сих пор пребывали в довольно плохом состоянии. Он медленно разминал их, оценивая расположенные поблизости предметы с точки зрения использования их в качестве оружия. На глаза ему попались солидные на вид часы и бутылка бренди, однако и то, и другое находилось на достаточном удалении от него, в противоположном конце каюты… Черт побери, это была его бутылка бренди! Даже на таком расстоянии Грей узнал написанную от руки этикетку. Этот ублюдок ограбил его дом!
– Что, простите? – Он внезапно осознал, что Ричардсон о чем-то его спрашивает.
– Я хотел узнать, – с наигранным терпением произнёс Ричардсон, – как вы относитесь к рабству? – Не дождавшись ответа, он повторил уже не столь терпеливо: – Ради бога, вы же были губернатором Ямайки и наверняка хорошо знакомы с этим институтом?
– Полагаю, это риторический вопрос, – сказал Грей, осторожно дотрагиваясь до заживающей, но всё ещё припухшей раны на затылке. – Но если вы настаиваете... Да. Я вполне уверен, что знаю об этом гораздо больше вас. Что касается моих чувств по отношению к рабству, то я сожалею о нем как из философских, так и из чисто гуманных соображений. А что? Вы ожидали, что я окажусь сторонником рабства?
– Вполне возможно. 
Пару мгновений Ричардсон пристально смотрел на Грея, а затем, судя по всему, приняв какое-то решение, сел за стол напротив и взглянул ему прямо в глаза.
 – Но я рад, что это не так. Теперь... – Он решительно наклонился вперед. – Ваша жена. Или, если угодно, ваша бывшая жена...
– Если вы имеете в виду миссис Фрейзер, – вежливо уточнил Грей, – то на самом деле она никогда не была моей женой: брак между нами был заключен из-за ложного известия о смерти её мужа. Который был жив.
– Мне это прекрасно известно.
От мрачных ноток, прозвучавших в этом замечании, у Грея возникло неприятное ощущение в низу живота.
Часы на дальнем столике произнесли «Дзинь!», затем повторили это ещё четыре раза, – видимо, чтобы обратить на себя внимание. Ричардсон оглянулся на них через плечо и недовольно фыркнул.
– Скоро мне придётся уйти. И я хочу знать, сэр, известно ли вам, кто такая миссис Фрейзер.
Грей уставился на него.
– Признаю, что удар по затылку несколько ослабил мои мыслительные способности... сэр... Однако у меня сложилось стойкое впечатление, что это не у меня в голове всё перемешалось. Что, черт побери, вы имеете в виду?
Лицо Ричардсона покрылось странным пятнистым румянцем и стало похоже на подмороженный помидор. Тем не менее, с него исчезло выражение недовольства, и это встревожило Грея.
– Полагаю, вы отлично понимаете, что я имею в виду, полковник. Она вам рассказала, не так ли? Миссис Фрейзер – самая несдержанная женщина, которую я когда-либо встречал в этом столетии – или в любом другом.
Грей невольно вздрогнул при этих словах и мысленно обругал себя, увидев выражение удовлетворения в глазах Ричардсона.
«Проклятье, что я могу на это ответить?»
– Ах, да. Ну что ж... – Ричардсон наклонился вперед. – Я тоже... я такой же, как миссис Фрейзер, её дочь и внуки.
– Что? – Грей был искренне ошеломлен услышанным. – Могу я узнать, кем, черт побери, вы их считаете?
– Людьми, способными перемещаться из одного времени в другое.
Грей закрыл глаза, немного помедлил, глубоко вздохнул и вновь открыл их.
– Я надеялся, что мне это снится, но, как вижу, вы всё ещё здесь, – сказал он. – Это мой бренди? Если да, то налейте мне немного. Не хочу слушать о таких вещах будучи трезвым.
Ричардсон пожал плечами и наполнил ему стакан – Грей опустошил его, словно это была вода. Вторую порцию он просто пригубил, и Ричардсон, терпеливо наблюдавший за ним, кивнул.
– Хорошо. Слушайте. В Англии существует движение аболиционистов^[2] – вы о нем слышали?

[2] Аболициони́зм (англ. abolitionism от лат. abolitio – «отмена») – движение за отмену рабства и освобождение рабов. В XVIII в. против рабства выступало английское движение квакеров, а к концу того же столетия осуждение рабства стало частью европейского движения Просвещения.

– Смутно.
– Что ж, оно наберёт силу, и в 1807 году король подпишет первый Акт об отмене рабства, запрещающий работорговлю в Британской империи.
– Да? Что ж ... отлично.
 Грей постоянно искал способ бегства с тех пор, как очнулся на палубе и увидел, что находится на корабле. Теперь он понял, что путь к спасению находится перед его глазами. Оконные рамы в нижнем ряду обширной стеклянной стены были на петлях. Причем две рамы сейчас были распахнуты, пропуская внутрь прохладный ветерок, долетающий с моря.
– А в 1833 году Палата общин примет закон об отмене рабства, который положит ему конец и освободит рабов в большинстве британских колоний – всего около восьмисот тысяч человек.
Грей был стройным и невысоким. Возможно, он смог бы протиснуться в одно из окон. И лорд Джон почти не сомневался, что если бы ему удалось срыгнуть в воду, то он сумел бы доплыть до берега, несмотря на течение реки…
– Восемьсот тысяч, – вежливо повторил он, когда Ричардсон сделал паузу, явно ожидая ответа. – Весьма впечатляюще.
 Со связанными запястьями Грей неплохо управлялся со стаканом бренди, но плыть – совсем другое дело… Он мельком взглянул на веревку. Попробовать перегрызть один из узлов? … Или подождать, пока он не окажется в воде – вдруг кто-нибудь войдет и застукает его за этим занятием?
– Да, – согласился Ричардсон. – Однако количество людей, которые не будут освобождены и останутся в рабстве в Америке, продолжая страдать, впечатляет куда больше...
Грей перестал слушать, осознав, что монолог Ричардсона превратился в лекцию. Он опустил руки на колени и пошевелил ими, проверяя натяжение веревки....
– Простите? – произнес он, заметив, что Ричардсон внезапно замолчал и уставился на него. – Извините, должно быть я опять задремал.
Ричардсон наклонился, взял со стола бокал и выплеснул остатки бренди ему в лицо. Застигнутый врасплох, Грей вдохнул немного алкоголя и закашлялся, отплёвываясь; глаза его горели.
– Это вы меня извините, – вежливо сказал Ричардсон. – Думаю, теперь вам понадобится немного воды. 
Он взял стоящий на столе кувшин с водой и вылил его Грею на голову.
Это помогло смыть жгучий бренди хотя бы с глаз, но не избавило от кашля и одышки, которые продолжались ещё несколько минут. Наконец, выровняв дыхание, Грей откинулся на спинку стула, вытер глаза тыльной стороной связанных рук, затем тряхнул головой, разбрызгивая воду по столу. Несколько капель попало на Ричардсона, который тяжело засопел, но затем, очевидно, взял себя в руки.
– Как я уже говорил, – продолжил он, бросив на Грея свирепый взгляд, – именно революция позволит рабству беспрепятственно процветать здесь, в Америке, а затем приведет – по крайней мере, отчасти, – к ещё одной кровавой войне и ещё большему насилию...
– Да. Ясно. – Грей волей-неволей примирительно выставил обе руки ладонями вперёд. – И вы, перемещаясь во времени, собираетесь как-то это изменить. Я прекрасно вас понимаю.
– Сомневаюсь, – сухо произнёс Ричардсон. – Но со временем обязательно поймете. Всё очень просто: если «патриоты» проиграют, американские колонии будут жить по британским законам. Они прекратят заниматься работорговлей, и все их рабы будут освобождены в ближайшие пятьдесят лет. Американцы не станут рабовладельческой нацией, и Гражданская война – которая разразится примерно через сто лет, если нам не удастся положить конец нынешней – не начнётся, что спасет сотни тысяч жизней и позволит избежать долгосрочных последствий рабства… Вы опять пытаетесь притвориться спящим, лорд Джон? Боюсь, теперь мне придется разбудить вас пощечиной, поскольку кувшин уже пуст.
– Нет. – Грей покачал головой и немного выпрямился. – Просто размышляю. Как я понимаю, вы намерены способствовать провалу нынешнего восстания, чтобы американцы остались подданными Великобритании, верно? Да. Замечательно. Как вы собираетесь это осуществить?
Очевидно, этот тип не заткнётся до тех пор, пока не изложит свою теорию до конца – как все люди такого сорта. Грей внутренне застонал, поскольку от кашля у него снова разболелась голова, – однако он изо всех сил старался изображать внимание.
Ричардсон одарил его пристальным взглядом, но затем удовлетворённо кивнул.
– Как я уже говорил, если вы помните, я и мои единомышленники определили несколько ключевых фигур, чьи действия повлияют на ход этой войны. Ваш брат – один из них. Если мы не помешаем ему, он отправится в Англию где выступит с речью в Палате лордов, поделится с ними собственным опытом и наблюдениями за ходом войны, настаивая на том, что, хотя она и может быть выиграна, однако затраты на неё превзойдут все выгоды от сохранения колоний.
Иисусе. Если Хэл задумал такое, то только ради Бена. Если война прекратится и американцам позволят победить, то Бена не схватят и не повесят как предателя. Он не будет предателем, если останется в независимой Америке. О Боже, Хэл … 
Глаза Грея снова увлажнились, но не от паров бренди.
– Ваш брат не одинок – подобное мнение разделяют немало людей, занимающих высокое общественное положение, – добавил Ричардсон, – но он будет одним из тех, кто по воле случая или судьбы окажется в нужном месте в нужное время. Пардлоу предоставит лорду Норту предлог, который тот ищет, чтобы отказаться от войны и направить ресурсы Англии на другие предприятия. Конечно, речь идёт не только о вашем брате – у нас есть список...
– Да, вы уже это говорили. – Грей начал испытывать неприятное ощущение в низу живота. – Вы сказали «мы». Ну и сколько же вас здесь?
– Вам незачем это знать, – отрезал Ричардсон, и Грей почувствовал легкое удовлетворение. Скорее всего, это означало либо «очень мало», либо «никого, кроме меня», – подумал он.
– Единственное, что вам следует знать, милорд, – заявил Ричардсон, указывая на него пальцем, – это то, что ваш брат не должен произносить свою речь. Считайте, что вам повезет, если беспокойства о вашем здоровье окажется достаточно, чтобы его остановить. Если нет, то мы будем вынуждены широко и публично оповестить общество о ваших пристрастиях и непристойном поведении и устроить грандиозный скандал, казнив вас за содомию. Этого хватит, чтобы дискредитировать вашего брата и всё, что он скажет.
Он сделал драматическую паузу, но Грей промолчал. Некоторое время Ричардсон рассматривал его, затем коротко хмыкнул.
– Но пусть вас утешит мысль о том, что ваша смерть будет не напрасной. Вы спасете миллионы жизней и, кстати, не позволите Британской империи отказаться от Америки и тем самым совершить величайшую экономическую ошибку в своей истории. Это гораздо больше, чем может сделать один солдат, не так ли?

22 сентября 1780 года от Рождества Христова
Я, Джеймс Александр Малкольм Маккензи Фрейзер, находясь в здравом уме…

ДЖЕЙМИ НЕВОЛЬНО ЗАДУМАЛСЯ О ТОМ, СКОЛЬКО мужчин на этом месте останавливалось, чтобы оценить состояние своего рассудка. Если весь минувший год ты разговаривал с мертвецом, то сомнений не миновать, - решил он. С другой стороны, разве кто-нибудь письменно признается в своей уверенности, что побывал в стране фей, или попросту спятил?
Если это безумие, то как насчет тех людей, которые в течение двадцати лет ежедневно напивались, или тех, кто вернулся с войны с потерями – или с тяжелой ношей за плечами. От этой мысли волосы Джейми от затылка до ануса встали дыбом, и он так сильно сжал перо, что оно с лёгким треском сломалось.
Ладно, если он хочет, чтобы его последнюю волю исполнили, ему придется заявить, что находится в здравом уме. Независимо от того, что он думал на самом деле.
Джейми вздохнул и оглядел перья, оставшиеся в банке. В основном гусиные или индюшачьи, но среди них были два полосатых – из крыла совы. Что ж, он как раз хотел сохранить всё в тайне…
Джейми аккуратно очинил совиное перо, одновременно собираясь с мыслями. От свежих чернил исходил резкий запах железа и древесный аромат дубовых галл^[1]. Это его успокоило. Совсем чуть-чуть.

[1] Галл или чернильный орешек – выпуклый нарост на некоторых растениях (в основном на листьях), возникающий под влиянием развития в них личинок насекомых и содержащий дубильные вещества. В Европе со времён средневековья и до начала двадцатого века из дубовых галл изготавливали чернила.

...настоящим заявляю, что это моя Последняя воля и Завещание, в чем клянусь перед Богом.
После своей смерти я оставляю моей жене, Клэр Элизабет Бичем (будь я проклят, если упомяну здесь его имя) Фрейзер, абсолютно всю свою Собственность и Имущество, которым я владею, за Исключением нескольких нижеперечисленных завещательных Отказов:
Моей дочери, Брианне Эллен Фрейзер Маккензи, я оставляю двести Акров из Земель, переданных мне Ко... (что ж, еще два года, и чертова Корона лишится здесь права голоса, – если Клэр и другие правы насчет происходящего, и, похоже, они не ошибаются…)
– Ifrinn, – пробормотал он себе под нос и зачеркнул «земель, переданных мне Короной», заменив его на «Участка, известного как Хребет Фрейзера».
Он продолжил, распорядившись относительно Роджера, Джереми, Аманды и – после недолгого раздумья – Фрэнсис. Независимо от того, были ли они роднёй или нет, Джейми не мог оставить её без средств. Если у девочки будет здесь земля, то, возможно, она останется рядом с семьёй Брианны, и те позаботятся о ней, помогут устроить свою жизнь и подыскать хорошую партию …
О, минуточку – новый ребенок Брианны – Дэвид, – добавил он, улыбнувшись.
Пятьдесят акров Бобби Хиггинсу; он был хорошим помощником и заслужил это.

Моему сыну Фергусу Клоделю Фрейзеру и его жене, Марсали Джейн МакКимми Фрейзер, я завещаю Сумму в пятьсот Фунтов Золотом.

Не слишком ли много? Если об этом станет известно, то негодяи всех мастей слетятся на такое богатство как мухи на дерьмо. Однако и Фергус, и Марсали всегда были себе на уме – за них он мог не беспокоиться.
Оставались ещё кое-какие мелочи – рубиновая булавка, его книги (например, те, что о хоббитах, он оставит Джему), его инструменты (конечно, Брианне) и оружие (если оно вернется без меня) ... Однако необходимо упомянуть ещё одного важного человека. После недолгих колебаний Джейми медленно вывел – просто чтобы посмотреть, как это смотрится на бумаге …
Моему Сыну …
Он осторожно отложил перо, словно опасался оставить на листе кляксы – хотя в любом случае придется всё переписывать – из-за помарок.
Едва ли Уильям нуждается в чем-либо из его имущества.
А если да? Бри говорит, что парень хочет отказаться от своего титула – вдруг из-за этого он потеряет всю принадлежащую ему собственность? Хотя герцог считает, что это невозможно… А если он всё-таки это сделает (официально или нет) – Джон Грей о нём позаботится; кому же, как не Уильяму, англичанин может оставить свои деньги?
В этом была своя логика. К сожалению, сейчас он не мог ею руководствоваться. Неважно, что им двигало – любовь, греховная гордыня или нечто похуже – он не мог умереть, не оставив Уильяму чего-нибудь своего.
«И я не желаю умирать, не признав Уильяма публично, – даже если не увижу его лицо, когда он об этом узнает».
При мысли о сыне его губы задрожали, и он решительно сжал их. Еще одно исправление …

Завещаю моему Внебрачному Сыну Уильяму Джеймсу Фрейзеру, известному под именем Уильям Кларенс Генри Джордж Рэнсом, а также как девятый Граф Эллсмир …

Прикусив кончик пера, он ощутил горький вкус чернил, а затем написал:

...сто Фунтов Золотом, три Бочонка Виски с пометкой JFS – James Fraser Spesial – и мою зеленую Библию. Пусть он найдет Мудрость и Поддержку на её Страницах.

– Возможно, в виски он найдет её куда больше, – пробормотал Джейми себе под нос, но на душе у него полегчало.
По десять фунтов каждому внуку, поименно. Список его порадовал: Джем, Мэнди, Дэви, Жермен, Джоани, Фелисити – он поставил маленький крестик напротив имени Анри-Кристиана, проглотив ком в горле, – и новые малыши, Александр и Шарль-Клэр.
И каждому из потомков... любого из моих детей.
Это было странное чувство – думать, что не только Брианна, но и Марсали – или её сестра Джоани, если та выйдет замуж (чёрт, он забыл упомянуть Джоани вместе с прочими своими детьми – очередное исправление...) могли родить ещё детей – или жена Уильяма, кем бы она ни была.
Джейми начал жалеть, что не доживет до встречи с супругой или детьми Уильяма, но решительно отогнал эту мысль. Он не сомневался, что у тех, кто пребывает на Небесах, есть возможность узнать, как идут дела у его осиротевшей семьи. Если он туда попадёт, возможно, ему позволят взглянуть на них одним глазком, или даже как-то им помочь.
Наверное, это интересно – быть призраком, – подумал Джейми… Нашлось бы немало людей, которых он не отказался бы навестить в таком виде, – просто ради того, чтобы увидеть выражение их лиц …
Вот наследие от Господа: дети; награда от Него – плод чрева. Что стрелы в руке сильного, то сыновья молодые. Блажен человек, который наполнил ими колчан свой! Не останутся они в стыде, когда будут говорить с врагами в воротах^[2].

[2] Псалтирь, Псалом 126, стих 3–5. Русский синодальный перевод.

Подумав об этом, он улыбнулся, но мысли о детях напомнили ему кое о ком ещё.
Проклятье, он забыл о Дженни, Йене и Рейчел, и о малыше Джеймсе–Маленьком Волке – и о будущем ребёнке Рейчел, который появится на свет только грядущей весной.
Джейми потер переносицу двумя пальцами. Возможно, ему стоит сначала хорошенько всё обдумать и дописать завещание позже…
Проблема заключалась в том, что он боялся ехать в Кингс–Маунтин, не распорядившись своей собственностью, на случай, если его догадки о словах Фрэнка Рэндалла подтвердятся.
Стал бы тот лгать? Историк, поклявшийся – по крайней мере, самому себе – говорить правду? Насколько это вероятно?
Любой человек солгал бы при определенных обстоятельствах – особенно, учитывая то, что Фрэнк Рэндалл наверняка знал о Джейми Фрейзере …
Он не мог рисковать, поэтому снова взял перо и написал:
Моей Сестре, Джанет Флоре Арабелле Фрейзер Мюррей, я оставляю свои Четки …

ДЖОНУ ГРЕЮ ПОЗВОЛЯЛИ дважды в день сколь угодно долго разминаться на палубе. Пока корабль стоял на якоре, его повсюду сопровождал крепко сложенный матрос, очевидно, единственной целью которого было помешать пленнику спрыгнуть за борт и спастись вплавь. Язык, на котором говорил этот моноглот (человек, владеющий единственным языком – прим. пер.), не был ни английским, ни французским, ни немецким, ни латынью, ни ивритом, ни греческим. Вероятно, польским, предположил Грей, но в любом случае знание оного едва ли могло ему помочь.
В остальное время он был не просто заперт в своей каюте, но и прикован к вделанному в переборку железному кольцу с помощью длинной цепи, другой конец которой крепился к его ножным кандалам. Грей чувствовал себя рыбой, запутавшейся в сетях.
Его достаточно хорошо кормили, а также снабдили ночным горшком и небольшой стопкой книг, включая несколько трактатов о вреде рабства. Если последние предназначались для того, чтобы примирить пленника с его возможной судьбой, то похитители сильно просчитались, и, прежде чем заняться переводом «Дон Кихота», Грей выбросил брошюры в реку из своего маленького иллюминатора.
Его и раньше держали в плену – но, слава Богу, не часто и никогда подолгу, хотя ночь, которую он в шестнадцать лет провел со сломанной рукой, привязанным к дереву на мрачной шотландской горе, тогда показалась ему бесконечной. Почему он вспомнил о ней сейчас? Грей почти забыл об этом из-за крайне необычных обстоятельств знакомства с человеком, которого, как он полагал, уже больше никогда не увидит – ну и черт с ним. Однако проклятый Джейми Фрейзер был не из тех, кого можно легко забыть.
На мгновение Грей представил, что подумал бы Джейми о его нынешнем положении – или, того хуже, об обстоятельствах его возможной смерти, но тут же выкинул из головы эти бесполезные мысли. Черт побери, он не собирался умирать – так зачем тратить время на подобные измышления?
Единственное, в чем Грей был твёрдо уверен, касалось Ричардсона и его странных мотивов. Он полагал, что его не убьют до тех пор, пока Ричардсону не удастся найти Хэла, поскольку для этого джентльмена жизнь Грея имела ценность только как рычаг давления на его брата.
Что до этого... Грей рассеянно поскрёб подбородок. Ричардсон не доверял ему бритву, и его отрастающая борода сильно чесалась.
Хэл время от времени отпускал резкие замечания по поводу ведения боевых действий и не раз угрожал отправиться в Англию, чтобы открыто обвинить лорда Норта в бессмысленной трате человеческих жизней и государственных денег. «Ей-Богу, есть вещи, которые необходимо озвучить, и я один из немногих, кто может это сделать», – вот последнее из подобных высказываний брата, которое Грей слышал … когда именно? По меньшей мере недель шесть назад – или даже больше.
Однако внутреннее убеждение говорило Джону, что Хэл отправился на север на поиски Бена. Его уверенность подкреплялась тем фактом, что Ричардсону, судя по всему, до сих пор не удалось найти следов герцога ни в одном из южных портов. Грей знал это по регулярным визитам береговых агентов Ричардсона: его каюта находилась непосредственно под кормовым салоном, и, хотя он не мог разобрать многих слов, звучавшее в них разочарование, а иногда и сердитое топанье ногой, доносившееся сверху, трудно было с чем-либо спутать.
Интересно, сколько времени понадобится Хэлу, чтобы найти Бена? И что, черт побери, произойдет, когда он его отыщет? Принимая во внимание характер Хэла, единственным, что могло помешать ему встретиться со своим блудным сыном, была бы реальная, а не мнимая смерть проклятого мальчишки – «Не важно, в бою или от болезни», – подумал Грей, вспомнив рассказ Уильяма о прививках обитателей Нью-Джерси от оспы, в которой участвовал доктор Хантер.
Ветер переменился. Ворвавшись в крошечную каюту, он взъерошил волосы и пощекотал кожу Грея, который инстинктивно закрыл глаза и повернулся лицом к иллюминатору. Затем он понял, что изменился не ветер – это судно сдвинулась с места. Взглянув вверх, Грей подошел к двери своей каюты с маленьким зарешеченным окошечком, в которое иногда проникал свет из ведущих на палубу люков. Он прижался ухом к отверстию и прислушался. Ничего. Ни громких команд, ни топота ног, ни грохота и хлопанья разворачиваемых парусов. Слава Богу, они не собирались поднимать якорь и уходить.
– Кажется, это просто шальной порыв, как говаривала моя старая бабушка при сильном ветре, – пробормотал Грей, пытаясь преодолеть минутный приступ паники, от которого у него скрутило живот, когда он решил, что корабль вот-вот отчалит.
Ричардсон несколько раз менял место стоянки корабля, хотя далеко не уплывал. Грей узнал гавань Чарльз-Тауна – в отличие от двух других, неизвестных ему портов поменьше. Сейчас они снова вернулись в Саванну, и он умудрился разглядеть приземистый силуэт колокольни маленькой церкви рядом со своим домом.
Грей старался не разговаривать сам с собой, боясь сойти с ума, но обнаружив, что из-за этого ему приходится постоянно сжимать челюсти, иногда позволял себе одно-два замечания вслух. Кроме того, он разговаривал с предполагаемым поляком, что фактически означало то же самое, но казалось ему менее предосудительным.
Тем не менее, он поймал себя на том, что всё чаще рассеянно смотрит в иллюминатор, провожая взглядом маленькие лодки, стаи пеликанов или наблюдая за удивительно грациозными движениями бурых дельфинов, которые, время от времени появляясь по одному, по два, а иногда и дюжиной, настолько плавно выпрыгивали из воды, что казались её частью.
Грей как раз занимался таким бессмысленным созерцанием, когда услышал, что в замке за его спиной заскрежетал ключ. Резко обернувшись, он увидел перед собой проклятого Перси Уэйнрайта.
Тот на миг замер, уставившись на Грея с открытым ртом, а затем разразился смехом, словно желая побольнее его задеть.
– Что? – рявкнул Джон, и Перси перестал смеяться, хотя его губы продолжали подергиваться. Они не виделись несколько недель. Очевидно, Перси выполнил свою задачу, и ему позволили сойти на берег.
– Прости, Джон, – начал Уэйнрайт. – Я не ожидал... то есть... – Он хихикнул. – Ты похож на Рождественского Деда^[1]. Я имею в виду – на очень молодого Рождественского Деда, но...

[1]Рождественский Дед (Old Father Christmas) – олицетворение духа Рождества, персонаж древнеанглийского фольклора с седой бородой, который покровительствовал застольям и веселью взрослых людей, празднующих рождение Спасителя. В средние века его называли Сэр Кристмас, Капитан К., Лорд К. и т.д. После победы пуритан, контролируемое ими правительство Англии в 1644 г. приняло закон об отмене Рождества и всех его традиционных обычаев, наряду с праздниками Пасхи и Троицы. После Реставрации в 1660 году большинство традиционных рождественских праздников были возрождены, и тогда вспомнили о старом «Отце Рождества», однако он уже не пользовался прежней популярностью и вплоть до середины XVIII в. упоминался лишь в пьесах и стихах. Только в викторианскую эпоху он начинает общаться с детьми и дарить подарки во время своих ночных визитов.

– Черт бы тебя побрал, Персевранс, – сердито буркнул Джон и смущенно коснулся своей бороды. – Она действительно седая?
Перси кивнул и подошёл ближе.
– Ну, не совсем седая; просто у тебя такие светлые волосы, что они, гм, отливают сединой.
Джон раздраженно махнул рукой и сел.
– Что ты вообще здесь делаешь? Как я понимаю, ты явился не для того, чтобы меня освободить.
Перси был не один; Грей слышал щелканье ключа в замке, когда дверь за его посетителем закрылась.
– Нет. – Перси внезапно посерьёзнел. – Нет. Если бы я мог, Джон то непременно сделал это. Пожалуйста, поверь мне.
– Верю – пусть это поможет тебе спокойно спать по ночам. – Джон постарался вложить в свои слова максимум сарказма, и испытал мрачное удовлетворение, увидев, как вытянулось лицо Перси. Он вздохнул и поинтересовался:
– Какого чёрта тебе нужно, Персевранс?
– Ну, я ... – Перси собрался с духом и поднял голову, чтобы взглянуть в глаза Джону. – Я хотел сказать тебе две вещи. Во-первых ... мне очень жаль. Честное слово.
Джон пару мгновений смотрел на него, затем кивнул.
– Ладно. Как бы там ни было, я тоже этому поверю. Хотя это не столь важно, поскольку я, вероятно, скоро умру, но все же. А что второе?
– Я тебя люблю.
Слова прозвучали тихо – казалось, они были адресованы столешнице, а не Джону, однако он их услышал и был одновременно потрясён и раздосадован тем, что у него перехватило горло. Ничего не ответив, он тоже опустил глаза. Звуки реки, болот и далекого моря заполнили крошечную комнатку, и Грей почувствовал, как пульсирует кровь в кончиках его пальцев, которыми он касался шершавого дерева.
«Я жив. И не представляю, что может быть иначе».
Грей откашлялся.
– Как ты думаешь, почему пеликаны не кричат? – спросил он. – Чайки все время причитают и горланят как сумасшедшие, но я никогда не слышал, чтобы пеликаны издавали хоть какие-нибудь звуки.
– Я не знаю.
Теперь Перси говорил громче, однако тут же остановился, чтобы в свою очередь прочистить горло.
– Я ... это все, что я хотел... всё, что мне нужно было сказать тебе, Джон. А ты... ничего не хочешь мне сказать?
– Боже. С чего бы мне начать? – но сейчас он произнёс это без неприязни. – Нет. Хотя … нет, постой. Кое-что есть.
Эта идея только сейчас пришла ему в голову, и Грей сомневался, что ему удастся её осуществить; Перси был трусом и останется им навсегда. Но, возможно… Он выпрямился и повернулся к Уэйнрайту, цепь загремела по полу.
– Ричардсон не даёт мне бумагу с чернилами – вероятно, думает, что я попытаюсь передать записку на какую-нибудь лодку из тех, что плавают внизу. Я не могу никому написать – в смысле попрощаться, передать свои последние слова, или что-то в этом роде. Полагаю, ты вроде бы обладаешь некоторой свободой. – Из своего иллюминатора Грей видел, как Перси время от времени отвозили на берег, видимо, для выполнения заданий Ричардсона. – Если можешь, попробуй зайти ко мне домой – дом номер двенадцать по Оглторп-стрит...
– Я знаю, где это. – Перси побледнел, черты его лица заострились.
– Разумеется. Что ж, если ты сейчас говорил искренне, то ради любви, которую ты когда-либо испытывал ко мне, пойди и скажи моему сыну, что я его люблю.
Ему ужасно хотелось крикнуть: «Ради Бога, расскажи Вилли, что случилось! Передай ему, чтобы он шёл к Прево за помощью!» Но Перси боялся Ричардсона – и ещё многого на свете, – с сожалением подумал Грей, и просьба пойти на такой риск могла заставить его сбежать, напиться или перерезать себе горло.
– Пожалуйста, – мягко добавил он.
Пауза была долгой, и Грею показалось, что он слышит хлопанье крыльев пеликанов, степенно скользящих над рекой. Наконец Перси кивнул и встал.
– Прощай, Джон, – прошептал он.
– Прощай, Настойчивый.

*«Тит Андро́ник» (Полное англ. название The Most Lamentable Romaine Tragedie of Titus Andronicus - «Печальнейшая римская трагедия о Тите Андронике»,), вероятно, является самой ранней трагедией Шекспира (создана во второй половине 1580-х. – начале1590-х гг.). Все три прижизненных издания «Тита Андроника» анонимны, однако Фрэнсис Мерес в 1598 году, при жизни Шекспира, назвал его авторство. Главный герой – вымышленный римский военачальник, одержимый местью царице готов Таморе, которая также мстит ему. Это самая «кровавая» из пьес Шекспира, в которой насчитывается 14 убийств, 34 трупа, 3 отрубленные руки и 1 отрезанный язык.

УИЛЬЯМ ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ после очередного безрезультатно обыска доков и придорожных таверн в окрестностях Саванны и обнаружил Амарантус, расхаживающую взад-вперед по палисаднику.
– Ну наконец-то, – со смесью обвинения и облегчения произнесла она. – Пришел какой-то мужчина – не знаю, как его зовут, но я видела его на чаепитии у миссис Флери. По его словам, он друг лорда Джона и знает тебя. Я проводила его в гостиную.
В гостиной находился человек, которого в доме миссис Флери Уильяму представили как кавалера Сент-Оноре. Взяв с буфета одну из драгоценных мейсенских тарелок лорда Джона, он нежно водил пальцем по позолоченному краю. Да, это был тот же француз, которого Уильям мельком видел на обеде у мадам Прево.
– К вашим услугам, сэр. Puis-je vous aider? Чем могу вам помочь? – как можно сдержаннее поинтересовался он. Мужчина обернулся, и при виде Уильяма выражение усталости и напряжения на его лице сменилось чем-то похожим на облегчение.
– Лорд Эллсмир? – спросил он на безупречном английском.
Уильям слишком устал и был чересчур раздражён, чтобы тратить время на расспросы или объяснения.
– Да, – отрезал он. – Что вам нужно?
Мужчина выглядел гораздо менее soigné (опрятно – фр.), чем в прошлый раз; парик отсутствовал, короткие вьющиеся волосы с проседью слиплись от пота, рубашка была грязной, а дорогой костюм – помятым.
– Меня зовут … Перси Уэйнрайт, – не слишком уверенно начал гость. – Я … я был... хотя, наверное, если подумать, я всё ещё им остаюсь… Я сводный брат лорда Джона.
– Что? – Уильям машинально выхватил мейсенскую тарелку из рук пришельца, пока тот её не уронил, и поставил обратно на полку. – Какой ещё сводный брат, черт побери? Я никогда не слышал ни о каком сводном брате.
– Что ж, я так и думал.
Слабая гримаса, которая могла бы сойти за попытку улыбнуться, быстро исчезла с бледного и измученного лица Уэйнрайта.
– Семья, без сомнения, сделала всё возможное, чтобы вычеркнуть меня из памяти, когда... ну, это не важно. После разрыва наши пути разошлись, но я до сих пор считаю Джона своим братом.
Сглотнув, мужчина слегка покачнулся, и Уильяму показалось, что ему нездоровится.
– Садитесь, – предложил он, разворачивая к гостю одно из небольших кресел, – и объясните, что происходит. Вы знаете, где лорд Джон?
Уэйнрайт покачал головой.
– Нет. То есть... да, но он не...
– Filius canis (сукин сын – лат.), – пробормотал Уильям. Он оглянулся и, увидев Амарантус, с любопытством выглядывавшую из-за двери, кивнул ей, словно прислуге. – Принеси нам бренди, пожалуйста.
Не дожидаясь, пока принесут выпивку, Уильям уселся напротив Уэйнрайта, чувствуя, как его желудок сжимается в комок от дурных предчувствий и возбуждения.
– Где вы видели его в последний раз? – спросил он в надежде, что Уэйнрайт сосредоточится и сможет связно ответить на простые логические вопросы. К удивлению, это сработало.
– На борту корабля, – Уэйнрайт слегка выпрямился. – Ост-индское судно под названием «Паллада»^[1]. Это греческое имя – кажется, какого-то божества?

[1] Афина-Паллада (Παλλὰς Ἀθηνᾶ) – в древнегреческой мифологии дева-воительница, богиня мудрости, военной стратегии и тактики, одна из наиболее почитаемых богинь Древней Греции.

– Богини-воительницы, – сказала Амарантус, входя с бокалом бренди на подносе. Она окинула Уэйнрайта пристальным взглядом, затем вопросительно покосилась на Уильяма, приподняв бровь. Ей остаться или уйти? Он поспешно указал Амарантус на другой стул и снова повернулся к Уэйнрайту.
– На корабле. Хорошо. Где он находится?
– Я не знаю. Они... он всё время перемещаются. Они как раз поднимали якорь, когда я ... когда я уходил. Я его не бросал! – воскликнул Уэйнрайт, увидев, что Уильям нахмурился. – Я ... я никогда бы его не оставил, но я ничем не мог ему помочь, поэтому решил... хорошо, на самом деле, это он меня попросил. Он сказал мне пойти и найти вас.
Амарантус хмыкнула – тихо, но недоверчиво. Уильям разделял её сомнения, но у него не было иного выбора, кроме как продолжать, в надежде получить от мужчины более вразумительные объяснения.
– Ну конечно, – произнёс он, стараясь успокоить собеседника. – И что он велел мне передать, когда вы меня отыщете?
– Он... не сказал... ничего конкретного. Понимаете, для сообщения не было времени, они готовились...
– Еще бренди? – спросила Амарантус, собираясь встать.
– Пока нет. – Уильям поднял руку, и она села, настороженно глядя на Уэйнрайта, который с каждой минутой выглядел всё более несчастным. Все трое молчали под мирное тиканье стоящих на каминной полке часов лорда Джона, где изящная бабочка под стеклянным куполом медленно поднимала и опускала свои сине-золотые крылышки из перегородчатой эмали. Наконец Уэйнрайт оторвал взгляд от своих стиснутых рук.
– Это моя вина, – начал он дрожащим голосом. – Я не знал, что так будет, клянусь. Но… – Он облизал губы и расправил плечи. – Лорд Джон похищен и находится в руках безумца. Он в большой опасности. И да, можно мне ещё бренди, пожалуйста.
– Одну минутку, – Амарантус подалась вперед, на самый краешек стула. – Пожалуйста, скажите нам, кто этот безумец.
Уэйнрайт недоуменно моргнул.
– Ах, да. Его зовут Ричардсон. Иезекииль Ричардсон.
– Иисус твою мать Христос! – Уильям мгновенно вскочил на ноги и за грудки выдернул Уэйнрайта из кресла. – Какого дьявола ему нужно от моего отца? Отвечай, черт подери!
– О, так он действительно сумасшедший? – сказала Амарантус, поднимаясь. – Уильям, по-моему, тебе лучше отпустить мистера Уэйнрайта, – так он точно ничего не расскажет.
Уильям нехотя подчинился. В висках стучала кровь – казалось, что его голова вот-вот взорвётся. Он выпустил Уэйнрайта и отступил назад, стараясь выровнять дыхание.
– Рассказывайте, – повторил он. Мокрый от пота и дрожащий всем телом Уэйнрайт судорожно, словно марионетка, кивнул и начал говорить.
Рассказ длился несколько минут, и к его концу Уэйнрайт постепенно успокоился. Когда же он замолчал, уставившись на зеленый узорчатый ковер у себя под ногами, Уильям и Амарантус переглянулись поверх его склоненной головы.
– Значит, этот джентльмен... то есть, этот субъект, – Амарантус поджала губы, словно собиралась сплюнуть, – не хочет, чтобы герцог ездил в Англию и разговаривал о войне с лордом Нортом, поэтому он похитил лорда Джона и угрожает его убить, если твой дядя не передумает?
Уильяму послышались нотки сомнения в её голосе. Сложно было поверить в то, что писал Ричардсон, однако услышать такое...
Уэйнрайт кивнул.
– Вот именно, – глухо произнёс он. – У него... есть собственные причины желать продолжения войны, и он считает, что Пардлоу может убедить премьер-министра её остановить.
– Что ж, он не единственный, кто заинтересован в продолжении войны, – сказал Уильям, постепенно беря себя в руки. – Война – дело дорогое, а это означает, что те, кто снабжает армию, зарабатывают много денег. Я могу назвать двух-трех человек, которые хотели бы помешать герцогу насаждать в Англии антивоенные настроения. Но Ричардсон...
Он пристально посмотрел на Уэйнрайта, однако тот не выказывал никаких признаков преднамеренного обмана – или чего-либо ещё, кроме по-настоящему глубокого отчаяния.
– И я уже говорил, что знаю этого Ричардсона, – отрывисто прибавил Уильям, поворачиваясь к Амарантус. – Ей-богу, я думаю, что он, скорее всего, просто спятил. Некоторые из его поступков...
Он покачал головой, а затем обратился к Уэйнрайту:
– Подождите здесь. – И, протянув руку Амарантус, прибавил. – Выйдем на минутку.
В ДОМЕ ЦАРИЛА ТИШИНА: Мойра ушла на рынок, а мисс Крэбб прилегла. Даже Тревор, слава богу, спал. И все же Уильям на всякий случай вывел Амарантус в сад. При виде маленькой виноградной беседки он мельком подумал, что ни один из них не упоминал о сделанным им предложении с момента их возвращения, но эта мысль тут же растаяла как дым.
– Что ты об этом думаешь? – спросил он, оглянувшись через плечо на дом.
– Я думаю, в письме Ричардсона куда больше правды, чем мы могли себе представить. Мистер Уэйнрайт кажется более-менее нормальным, но что касается капитана^[2] Ричардсона … он ведь капитан?

[2] В письме, присланном Ричардсоном на имя Хэла, Уильям прочел, что он «Майор – главный инспектор армии». (Гл. 137 «Постыдное и скандальное поведение»). Какой армии?

– Да, был им, когда воевал на нашей стороне, – пожал плечами Уильям. – Сейчас он переметнулся к американцам, и я думаю, что ему могли присвоить чин майора или даже какого-нибудь полковника; они переманивают офицеров из европейских армий, соблазняя их званиями, поскольку у них нет денег. Я имею в виду американцев.
– Значит, этот Ричардсон перебежчик и сумасшедший? Выходит, американцы не очень разборчивы?
– Насколько я знаю, они произвели Джеймса Фрейзера в генералы, если тебе это интересно.
Брови Амарантус удивленно взлетели вверх.
– Очень надеюсь, что он не сумасшедший, – сказала она, окинув Уильяма оценивающим взглядом. – Не думаю, что измена заложена в крови, однако я почти уверена, что безумие передаётся по наследству. Я говорю о Короле.
– Нет, – возразил Уильям. – Мистер Фрейзер может быть кем угодно, но только не сумасшедшим. И я согласен с тобой насчёт мистера Уэйнрайта. Возможно, он говорит правду о том, что они с Папá сводные братья: моя бабушка Бенедикта вышла замуж за вдовца, у которого вполне мог быть сын. Но можно ли объяснить его беспокойство лишь тем, что он сводный брат отца?
– Хочешь сказать, что у него могла быть другая причина прийти к тебе? – Амарантус наклонилась вбок, чтобы взглянуть из-за Уильяма на дом.
– Маловероятно. – Уильям отмахнулся от этой мысли. – Однако на данный момент, согласно его словам и письму, нам известно следующее: во-первых, Папа находится в лапах Ричардсона, который чертовски опасен. Во-вторых, этот псих держит его в заложниках, чтобы заставить дядю Хэла сделать – или, вернее, чего-то не делать. И в-третьих, независимо от того, способен ли кто-либо заставить дядю Хэла сделать что-либо – в любом случае это невозможно, поскольку его здесь нет, черт побери.
– Ну, а что в этом плохого? – возразила Амарантус. – Если единственная причина, по которой этот Ричардсон удерживает твоего отца, заключается в том, чтобы надавить на герцога, то до тех пор, пока его не найдут, лорд Джон будет в безопасности. Не так ли?
– Мммф, – с сомнением промычал Уильям. – Я не знаю… Уэйнрайт говорит, что мой отец в опасности – очевидно, у него есть основания так думать. В любом случае, я должен найти Папа, и как можно скорее. Если Ричардсон действительно спятил, тогда он непредсказуем – вдруг ему внезапно взбредёт в голову выбросить отца за борт посреди моря – или уплыть в Вест-Индию.
Эта мысль поразила Уильяма как удар ножа в сердце. Потрясенный появлением Уэйнрайта, он умудрился забыть самое важное, о чем говорил этот человек.
– Он сказал, что перед его уходом корабль готовился к отплы... – Уильям так резко схватил Амарантус за руку, что она вскрикнула от неожиданности. – Мне нужно в доки! Если они ещё не ушли …
– Нет, ушли! Уэйнрайт сказал, что они поднимали якорь – значит, сейчас они уже уплыли!
– Идём, я должен выяснить, где этот корабль – или где он был! – Уильям отпустил её руку, развернулся и побежал к дому, Амарантус устремилась за ним.
Уильям влетел в коридор, напугав Мойру, которая шла ему навстречу с огромной рыночной корзиной, полной рыбы и буханок хлеба. Она отскочила в сторону, но не удержала в руках корзину. Уильям услышал позади себя женские крики, но не остановился.
Дверь в гостиную была приоткрыта, и толкнув её, он почти сразу почувствовал запах. Бренди. И ... рвоты.
И тем, и другим пахло от Перси Уэйнрайта, который лежал на полу, свернувшись клубком, словно еж; его спина содрогалась от приступов рвоты. Блевотины было много, но её вонь перекрывал более сильный запах разлитого бренди.
– Господи. – Сглотнув, Уильям опустился на колени и схватил Уэйнрайта за плечо. – Мойра! – закричал он, увидев лицо мужчины. – Амарантус! Пошли за врачом! Принеси воды и соли, быстро!
Уэйнрайт был в сознании, однако лицо его сморщилось, покрывшись выпуклыми складками, словно детский кулачок. Его губы стали синими – в буквальном смысле этого слова. Прежде Уильям ничего подобного не видел, но понял, что дело плохо.
– Что случилось? – настойчиво спросил он, пытаясь развернуть Уэйнрайта и усадить его поудобнее. – Что с вами?
Уэйнрайт его услышал и, подняв дрожащую руку, с силой прижал её к центру груди.
– Это... нет … Я не могу...
Уильям не раз видел, как матушка Клэр проверяла пульс, и поспешно прижал пальцы к шее Уэйнрайта. Ничего не почувствовав, он передвинул пальцы – опять ничего... Есть. Он ощутил толчок. А потом ещё один. И ещё – а затем легкое, быстрое постукивание – но оно совсем не походило на обычное биение сердца.
– Вот вода и солонка. – раздался у него за спиной запыхавшийся голос Амарантус. – Мойра побежала за доктором Эразмусом. Что с ним?
– Господи, наверное, он перебрал бренди!
Пульс – если это был он – замедлился, и Уэйнрайт опять скрючился, судорожно хватая воздух широко открытым ртом.
– Похоже, у него что-то с сердцем … дай сюда воду!
Уильям взял у Амарантус графин и плеснул из него на лицо Уэйнрайта, а когда тот открыл глаза, влил немного воды в его открытый рот. Но жидкость вытекла обратно, как и при следующей попытке.
– А соль? – недоверчиво поинтересовалась Амарантус.
– Её дают солдатам при солнечном ударе, – ответил Уильям и, за неимением иных средств, схватил солонку, насыпал немного соли на язык Уэйнрайту, а затем залил её водой.
Результат превзошёл все ожидания: Уэйнрайт пришел в себя настолько, что смог сделать глоток, но спустя несколько мгновений его сотряс новый спазм, и он изрыгнул обратно смесь соли, воды... и крови. Крови было немного, но её вид встревожил Уильяма больше, чем всё остальное.
– Бренди, – потребовал он, садясь на пятки. Это было самое популярное средство почти от всего, а вдруг … Заметив на полу бутылку, Уильям потянулся к ней, услышав крик Амарантус как раз в тот момент, когда его пальцы коснулись округлого бока из черного стекла.
– Только не это! – Она наклонилась, чтобы выхватить у него бутылку, но та выскользнула из её рук и покатилась по ковру, расплескивая остатки ароматной красноватой жидкости. Только теперь Уильям увидел наклейку с надписью: «Blut der Märtyrer» – «Кровь мучеников».
Уэйнрайт издал тихий булькающий звук, перешедший во вздох, которому вторило слабое урчание опорожнившегося кишечника.
В комнате воцарилась глубокая тишина.
– Господи, – прошептал Уильям, услышав слабые крики далеких чаек. – Корабль уже наверняка уплыл.

ДЖЕЙМИ ОТЧЁТЛИВО ПОМНИЛ первую квакерскую свадьбу, на которой он присутствовал. На церемонии, проходившей в методистской церкви в Филадельфии, были в основном Друзья – из тех, кто сочувствовал патриотам, – плюс пара английских военных в парадной форме, но без оружия – свои шпаги лорд Джон и герцог Пардлоу тактично оставили дома. Служба была необычной, и Джейми полагал, что и сегодня произойдет нечто подобное.
Клэр проводила Пейшенс и Пруденс на крыльцо и немного постояла там, наблюдая за празднеством. Сильвия и Бобби сидели рядом на стульях под большим белым дубом, и она увидела, как Фанни ведет Сайруса сквозь толпу, чтобы он их поздравил. Было ещё слишком рано, чтобы гости захмелели, но через час-другой многие из них изрядно опьянеют. Люди ели за столами на козлах, на траве, на крыльце и ступеньках; воздух наполняли восхитительные ароматы жареной свинины и пирогов с корицей, приправленные парами виски.
У Клэр внезапно заурчало в животе, отчего Джейми, вслед за ней вышедший из дома, рассмеялся.
– Ты что, Сассенах, ещё ничего не ела?
– М–м ... нет. Мне было некогда.
– Ну, теперь ты освободилась, – твердо сказал он и протянул ей тарелку с кукурузой в масле, жареной свининой и ямсом с каштанами, которую держал в руках. – Сядь и поешь, nighean. Ты уже с ног валишься.
– Да, но здесь ещё... – она проглотила слюну. – Впрочем...
Джейми взял жену за локоть и подвел к креслу-качалке, которое сейчас пустовало. Усевшись, Клэр внезапно почувствовала несказанное облегчение, которое разлилось по её телу от лодыжек до затылка. Джейми поставил тарелку ей на колени и сунул в руку вилку.
– Ты не сойдешь с этого места, Сассенах, пока не поешь, – и не вздумай со мною спорить. Джем! Принеси бабушке орехового хлеба и персикового пирога – и пусть на нем будет много сливок.
– Я ... ну, ладно … если ты настаиваешь...
Улыбнувшись мужу, она подцепила вилкой кусочек ямса в меду и с наслаждением опустила веки.
Уловив некие изменения в рокоте разговоров многочисленной толпы гостей, Клэр поспешила открыть глаза.
Неужели Кромби все-таки решили приехать? Но нет – это был одинокий всадник на серой лошади, высокий мужчина в треуголке и темном пальто, полы которого развевались и хлопали за его спиной, словно крылья, когда он галопом скакал к дому по гужевой дороге.
– Если это чертов Бенджамин Кливленд... – привстав, начала Клэр, но Джейми не дал ей договорить, положив руку на плечо.
– Нет, это не он.
Что-то в его голосе заставило Клэр медленно подняться на ноги. Она поставила тарелку на пол у кресла и подошла к Джейми. Он твёрдо стоял на ногах, но костяшки его правой руки, крепко сжимавшей набалдашник трости, побелели от напряжения.
Люди прекращали разговоры и оборачивались, чтобы посмотреть на всадника. Джейми замер, его лицо было абсолютно непроницаемым.
Только подъехав вплотную к крыльцу, всадник натянул поводья, и сердце Клэр подпрыгнуло, когда она его узнала. Уильям сорвал шляпу и поклонился, не сходя с седла. Он тяжело дышал, мокрые от пота темные волосы прилипли к голове, а на широких скулах выступили алые пятна. Жадно хватая ртом воздух, Уильям уставился на Джейми.
– Сэр, – произнёс он, сглотнув. – Мне нужна ваша помощь.