В аду, он был уверен в этом, должно быть миллиарды часов. В конце концов нет такой пытки, которую не ужесточило бы наблюдение за тем, как проходит время. Большие часы в футляре в конце коридора издавали особо раздражающее «тик-так», слышимое даже через все звуки дома и его обитателей. Лорду Джону казалось, что это раздавалось эхо его собственного сердцебиения, каждый удар — еще один шаг на пути к могиле.

Он отбросил эту пугающую мысль и выровнялся на стуле, держа свою лучшую шляпу на коленях. Это здание изначально было особняком, и часы, безусловно, остались от тех благодатных дней. Жаль, что ни один стул не перешел на службу к правительству, подумал он, с опаской сдвинувшись на том жалком стуле, который ему предоставили.

Приступ нетерпения заставил его вскочить на ноги. Почему бы им просто не позвать его, в конце-то концов?!
Что ж, это был риторический вопрос, подумал он, от нетерпения постукивая шляпой по коленкам.

Если «Мельницы Господни хоть и медленно мелют, но все же перемалывают» и не было официальным девизом правительства Его Величества, то все же являлось им де-факто. На то, чтобы создать Королевскую Комиссию Расследования, ушли месяцы, еще больше времени ушло, прежде чем она начала работать, и еще больше, прежде чем она протянула свою руку к нему.

Его рука и ребра уже вполне зажили, борозда на голове превратилась в тонкий белый шрам, скрытый волосами. По крыше стучал ледяной ноябрьский дождь; в Германии густая трава возле Девятого Стояния, должно быть, лежит теперь увядшая и пожухлая, и лейтенант, что лежит под этой травой, давно уже стал кормом для червей. И все же вот он, Грей, сидит — точнее стоит — маленькое твердое зернышко, все еще ожидая этих жерновов.

Он скривился и попытался отвлечься от цоканья часов, прохаживаясь взад и вперед по коридору, и, проходя мимо, одаривал ряд портретов предыдущих комендантов арсенала на стене такими же осуждающими взглядами, какими они глядели на него.
Портреты в большинстве своем были весьма посредственного исполнения; исключение составлял один — тот, что недалеко от края — выполненный более талантливой рукой. По виду похожий на датчанина чернобровый мужчина, чей бурный румянец излучал радостную решимость. Вероятно, хорошее сочетание для человека, чьей профессией были взрывы.

Будто в знак согласия датчанина с этой ремаркой, громогласное «Бу-ух!» сотрясло створку окна в конце коридора, и пол под ногами Грея неожиданно пошатнулся.

Его шляпа слетела, когда он плашмя бросился на пол, обнимая потрепанный половик, трясясь и потея.

— Милорд? — произнес над ним голос, тщательно избавленный от малейшего следа удивления или любопытства. — Господа готовы.

— Готовы? Н-ну… да, — он встал, усилием воли унял дрожь во всех членах и отряхнул пыль с униформы со всей возможной невозмутимостью.

— Извольте проследовать за мною, милорд, — секретарь — невысокий, безукоризненно вежливый человек в аккуратном парике и с неопределимым выражением лица — наклонился, поднял шляпу Грея, молча подал ему ее и, повернувшись спиной, повел его обратно по коридору. За ним невозмутимо продолжали тикать часы: течение времени не беспокоят такие мелочи как взрыв или смерть.

Их, сидевших за длинным столом — тяжелой гарнитурой резного темного дерева — было трое. С одной стороны от них сидел писарь за маленьким столиком: перо и бумага наготове, чтобы записывать показания. Единственное кресло, неприветливое и одинокое, стояло перед столом.

«И вправду инквизиция», — подумал он. Хэл — его брат — предупреждал его. Его беспокойство еще больше усилилось. Проблема с инквизицией заключается в том, что она редко отправляется в постель голодной.

Одетый в черное секретарь проводил его к креслу, повиснув на локте, будто опасался, что Грей может взбрыкнуть, и, пробормотав «майор Грей» и поклонившись Комиссии Расследования, оставил его там. Члены комиссии не снизошли до того, чтобы представиться. Высокий сухолицый мужчина был ему смутно знаком: дворянин, подумал он, рыцарь или может мелкий баронет? Одет в дорогой серый костюм высочайшего качества. Имя ускользало от него, но со временем может он и вспомнит.

Он узнал армейского члена трибунала: полковника Твелвтриса из Королевского Артиллерийского Полка, одетого в мундир и с навеки застывшим строгим выражением лица. Из того, что Грей знал о его репутации, это выражение вполне оправдывало себя. Но с этим он мог справиться: да, сэр; нет, сэр; три полных мешка, сэр…

Третий член комиссии внешне не казался таким уж грозным: среднего возраста мужчина, полноватый и аккуратный в пурпурном слегка украшенном костюме с полосатым жилетом; он даже снизошел до того, чтобы вежливо улыбнуться Грею. Грей снял шляпу и поклонился Королевской Комиссии Расследования Его Величества, но не садился, пока ему не предложили.
Тогда полковник прочистил горло и, без вступления, начал:

— Вас, майор, пригласили сюда, чтобы помочь нам в расследовании взрыва пушки во время, когда она находилась под Вашим командованием во время битвы при Крефельде в Пруссии, двадцать третьего июня сего года. Вы должны отвечать на все поставленные Вам вопросы настолько детально, насколько потребуется.

— Да, сэр, — Грей выпрямился, сохраняя лицо бесстрастным.

Он скорее почувствовал, чем услышал, как по зданию пробежал рокот и над головой задребезжали хрусталики люстры. Он знал, что огромный испытательный полигон арсенала находился где-то за зданием Тауер Плейс, на вот насколько далеко?
Дородный джентльмен надел на нос очки и с видом ожидания наклонился вперед.

— Расскажите нам, милорд, пожалуйста, при каких обстоятельствах Вы приняли командование пушкой и ее прислугой [орудийная прислуга — группа солдат, обслуживающих одно орудие — прим. пер.]?

Он послушно изложил заранее подготовленный рассказ. Бесстрастно, коротко, четко. Без колебаний. Он задался вопросом, бывал ли хоть один из них на поле битвы. Если бывали, то они будут знать, как мало его рассказ напоминает реальность того дня, но это вряд ли важно. Он говорил под запись, поэтому осторожно подбирал слова.

Они время от времени перебивали его, задавали банальные вопросы о положении пушки на поле, близости французской кавалерии в то время, о погоде — какое вообще отношение может иметь к этому погода, удивился он.

Писарь старательно скреб, записывая все сказанное.

— У вас имелся опыт работы с пушками подобного рода? — это спросил полный джентльмен в полосатом жилете и украшенном костюме. Баронет обращался к нему «Освальд», и внезапно Грей понял, кто это должно быть — Достопочтенный Мортимер Освальд, член парламента. Ему встречалось это имя в названиях статей и на стенных газетах во время последних выборов.

— Да, имелся.

Освальд вскинул бровь, явно предлагая ему рассказать подробнее, но он продолжал молчать.
Твелвтрис уставился на него холодным взглядом.

— С каким полком, когда, как долго?

Взрыв.

— Я неофициально служил при сорок шестом, сэр, — при полку моего брата, лорда Мэлтона то есть — во время якобитской кампании под командованием генерала Коупа в Шотландии. Был ознакомлен с работой прислуги пушки, принадлежавшей к королевской артиллерии, после того как получил патент, и в течении шести месяцев прослужил там до того, как вернулся в сорок шестой. Позднее я был отряжен к ганноверскому полку в Германии и пробыл некоторое время в компании прусской артиллерийской батареи.

Он не видел нужды указывать на то, что бо̀льшую часть своего прибывания с прусской батареей он поедал сосиски вместе с орудийной прислугой. Что же касается его так называемой службы при Коупе… чем меньше об этом будет сказано — тем лучше. Ему, тем не менее, действительно приходилось командовать пушечной пальбой, чего, весьма вероятно, никогда не приходилось делать членам комиссии — включая Твелвтриса.

— Коуп? — спросил баронет, который, казалось, слегка пробудился на этом имени. — Джентльмен Джонни? — он рассмеялся, и длинноносое лицо полковника с резко выраженными скулами напряглось.

— Да, сэр.

«О Боже! Пожалуйста, Господи, пусть окажется, что он не слышал этой истории».

Очевидно, не слышал, он, просто забавляясь, промычал себе под нос фрагмент этой глумливой шотландской песни «Эй, Джонни Коуп, ты уже идешь?» и замолчал.

— Коуп, — повторил он и покачал головой. — Вы, майор, должно быть были тогда совсем юны?

— Шестнадцать, сэр, — Грей почувствовал, как кровь шуганула в голову и как его щеки зарделись. Почти полжизни назад. Милосердный Боже, сколько ему еще надо прожить, прежде чем он сможет выбросить из головы воспоминания о Престонпенсе и проклятом Джейми Фрейзере?

Твелвтрис не разделял веселья и бросил на дворянина холодный взгляд.

— Вам приходилось командовать пушкой во время битвы до Крефельда?

«Вот мразь!»

— Да, сэр, — ответил Грей, сохраняя голос спокойным. — При Фолкирке.

Тогда его приставили к пушке, дали попрактиковаться, позволив произвести несколько выстрелов по заброшенной церкви перед отступлением.

Освальд заинтересованно хмыкнул себе под нос.

— И каким орудием Вы, майор, тогда командовали?

— Мёрдерер [“душегуб”(англ.) — модель вертлюжной (поворотной) пушки с затвором — прим. пер.], сэр, — ответил он, назвав небольшую и очень старую модель пушки, оставшуюся еще с прошлого века.

— Оказалась не таким душегубом, как Том Пилчард, не так ли, майор?

Должно быть его недоумение в полной мере отразилось на его лице, поскольку Освальд милостиво соизволил объясниться.

— Пушка, которой Вы командовали при Крефельде, майор. Вы не знали ее имени?

— Нет, сэр, — и не смог сдержаться, чтобы не добавить: — Нас не представили друг другу, учитывая обстоятельства.

Еще до того, как он произнес это, он знал, что говорить этого не следовало, но нервное напряжение и раздражение взяли верх над ним: каждые пару минут пол сотрясался от постоянных взрывов на испытательном полигоне позади здания, и под рубашкой по его бокам стекал пот. Ценой этой минутной слабости была утомительная десятиминутная речь Твелвтриса об уважении к армии — в его лице, насколько понял Грей — и о чести мундира армии Его Величества. И в течении всего этого времени Грей сидел прямой, как шомпол, отвечая «да, сэр», «нет, сэр», сохраняя лицо совершенно бесстрастным, а Освальд хмыкал, явно потешаясь.

Баронет дожидался конца тирады полковника с плохо скрываемым нетерпением, ощипывая бородки со своего пера одну за одной, так что пух укутывал стол и поднимался в воздух облачками, когда баронет начинал стучать пальцами по столу.

Краем глаза Грей увидел, как писарь слегка откинулся назад, развлеченный этим спектаклем. Мужчина растирал свои пальцы в чернильных пятнах, явно благодарный за этот временный перерыв в заседании.

Когда полковник, наконец, успокоился, после того как сделал напоследок выпад в сторону его брата, полка его брата и их покойного отца, баронет с угрожающим рычанием прочистил горло и пододвинулся ближе, чтобы в свою очередь допросить Грея.

Грей склонялся к мысли, что рык относился в той же степени к Твелвтрису, как и к нему самому: аристократы не любят, когда их собратьев-дворян публично смешивают с грязью, каковыми ни были бы обстоятельства. Отсутствие сплоченности между отдельными членами комиссии становилось все заметнее в течении допроса, но это наблюдение не сулило особой выгоды ему лично.

Писарь, увидев, что его передышка закончилась, со слышимым вздохом взялся за перо.

Марчмонт — точно! его зовут лорд Марчмонт, и он и правда баронет — взялся за разбор опыта, биографии, образования и семьи Грея, закончив неожиданным вопросом — когда в последний раз тот виделся с Эдгаром ДеВайном.

— Эдгаром ДеВайном? — в растерянности переспросил Грей.

— Насколько я знаю, он Ваш брат, — с превышенным терпением сказал Марчмонт.

— Да, сэр, —учтиво ответил Грей, в то же время лихорадочно думая: «Какого черта?.. Эдгар?» — Прошу прощения, сэр. Ваш вопрос застал меня врасплох. Полагаю, что в последний раз видел моего единоутробного брата, — на этих словах он слегка наклонился вперед, — где-то около прошлого Рождества.

Он уж точно не забыл бы этот случай: супруга Эдгара — Моуд — упросила мужа привезти всю семью в Лондон на месяц, и Грей тогда сопровождал ее и ее двух дочерей в их походах по магазинам на Реджент Стрит и Бонд Стрит в качестве местного носильщика. Он помнил, как подумал тогда, что дела Эдгара, должно быть, идут великолепно: в противном случае тот вернется домой банкротом.

Он ждал. Марчмонт смотрел на него искоса, постукивая растрепанным пером по лежавшим перед ним бумагам.

— Рождество, — повторил баронет. — Вы списывались с ДеВайном после того?

— Нет, — моментально ответил он. Хотя он считал, что Эдгар действительно умел писать, ему никогда не приходилось видеть ни одной написанной его братом по матери строчки. Их мать прилежно поддерживала переписку со всеми четырьмя своими сыновьями, но Сассекская половина этой переписки поддерживалась целиком и полностью усердием одной Моуд.

— Рождество, — снова повторил Марчмонт, нахмурившись. — А когда Вы видели ДеВайна до этого?

— Не помню, сэр. Приношу свои извинения.

— О, боюсь так не пойдет, милорд, — Освальд, казалось, еще не утратил внешнего добродушия, но стекла его очков предупреждающе заблестели. — Мы вынуждены настоять, чтобы Вы ответили.

От прогремевшего на полигоне особо громкого взрыва писарь дернулся и схватился за чернильницу. Грей бы тоже дернулся, не будь он столь обескуражен этим неожиданным настоятельным интересом к его брату и их отношениям. Единственное объяснение этому, которое приходило ему в голову, говорило, что комиссия коллективно утратила свой разум.

Твелвтрис усугубил это впечатление, нахмурившись на него из-под своих серых, как сталь, бровей.

— Мы ждем ответа, майор.

Он задумался, не следует ли ему назвать случайную дату? Будут ли они проверять, правду ли он сказал? Зная, какой эффект это могло бы спровоцировать, он твердо ответил:

— Мне очень жаль, сэр. Я очень редко вижусь с Эдгаром ДеВайном; и до предыдущего Рождества я говорил с ним, полагаю, за год или за два до этого.

— И Вы не списывались? — набросился на него Марчмонт.

Этого он тоже не знал, но шансы, что кто-то сможет доказать, что он солгал, были куда как ниже.

— Думаю, что мог написать ему, когда… — его слова потонули в свисте какого-то крупного снаряда, пролетевшего где-то совсем рядом, и затем раздался оглушительный грохот. Он удержался на стуле лишь потому, что схватился за сиденье обеими руками, и вынужден был перехватить дыхание, чтобы его голос не начал дрожать. — Когда меня отрядили к полку графа фон Намцена. Это было… должно было быть в 57-м.

— Они что, не могут прекратить этот дьявольский грохот? — кажется, нервы Марчмонта тоже начали сдавать от этой бомбардировки. Он выпрямился и хлопнул ладонью по столу: — Мистер Симпсон!

На пороге, взглядом спрашивая, каким будет поручение, появился одетый в черное секретарь.

— Скажите им прекратить, Бога ради, этот тарарам, — ворчливо потребовал баронет.

— Боюсь, Ваше Благородие, что Артиллерийское Ведомство подчиняется само себе, — Симпсон грустно покачал головой от мысли о такой бескомпромиссности.

— Возможно, нам стоит отпустить майора до более удобного времени… — начал Освальд, но Твелвтрис прервал его:

— Глупости! — сказал он и снова угрожающе взглянул на Грея.

Полковник что-то сказал, но его голос потонул в грохоте выстрелов и свисте снарядов, будто работники Артиллерийского Ведомства решили наглядно продемонстрировать свою независимость. У Грея кровь стучала в ушах, и кожаный ворот мундира давил горло. Он с силой впился пальцами в сиденье кресла.

— Со всем уважением, сэр, — насколько мог, твердо ответил он на то, что спросил Твелвтрис (чем бы оно ни было). — Я редко поддерживаю связь со своим братом по матери. Не могу сообщить вам больше, чем я уже сказал.

Марчмонт хмыкнул с явным скептицизмом, а Твелвтрис взглянул на Грея так, будто хотел приказать привязать его к козлам и выпороть на месте. Освальд, однако, внимательно посмотрел на него поверх своих очков и во время неожиданного, благословенного затишья со стороны испытательного полигона сменил тему.

— Вы, милорд, были близко знакомы с лейтенантом Ли́стером до Крефельда? — мягко спросил он.

— Мне вовсе не знакомо это имя, сэр, — он, конечно, мог догадаться, кем был этот Листер, кем он должен был быть.

— Вы меня удивляете, майор, — сказал Освальд, хоть и вовсе не выглядел удивленным. — Фи́лип Ли́стер был, как и Вы, членом Вайтса. [Вайтс — старейший из лондонских джентльменских клубов, основан в 1693 году и до сих пор остается одним из наиболее эксклюзивных частных клубов — прим. пер.] Думаю, Вы должны были встречать его там время от времени, независимо от того, знали Вы его имя или нет.

Грей не удивился, что Освальд знал о его членстве в клубе Вайтс: о его последнем визите туда слышал весь Лондон. Он, однако, не был частым гостем там, предпочитая Бифштекс.

Вместо того, чтобы углубляться в описание своих привычек, он ответил просто:

— Вполне возможно. Но в лейтенанта попало пушечное ядро, которое, к несчастью, снесло ему голову. У меня не было возможности разглядеть его, чтобы удостовериться, не были ли мы знакомы.

Марчмонт резко взглянул на него.

— Вы смеете нам дерзить, сэр?

— Конечно, нет, сэр.

Все трое уставились на него, как стая сов на мышку. Капля пота, щекоча, медленно стекла у него по спине. Твелвтрис громко кашлянул, и эта иллюзия испарилась. Они вернулись к расспросам о битве столь неожиданно, что это сбило Грея с толку.

— Как долго Вы стреляли из пушки перед тем, как она взорвалась? — спросил Марчмонт, постукивая пальцами по столу.

— Около получаса, сэр.

«Не имею ни малейшего представления, сэр. Казалось, что это длилось весь день, сэр». Хотя это не было возможным — вся битва заняла не больше трех или четырех часов. Так ему сказали позже.

С легким ощущением, что он оказался в ночном кошмаре, он заметил, что его руки стали дрожать, и, сколь возможно незаметно, сжал их в кулаки на коленях.

Они вернулись к битве, заставив его проходить через нее снова и снова: сколько было человек в прислуге его пушки; кто что делал; куда была направлена пушка (перерыв на то, чтобы объяснить Марчмонту, что же такое прави́ло [Правило (рычаг) использовалось для перемещения пушки: сдвинуть лафет или приподнять казенник (задняя часть ствола) для подставки клина и т. д. Это были деревянные брусья из ясеня, специальной формы, порядка шести футов длиной; иногда их «подбивали» железом — прим. пер.], и что нет, размещение этих деревянных брусьев под лафетом не могло повлиять ни на что, кроме высоты размещения ствола и в принципе не могло привести к взрыву); какой тип снаряда они использовали (преимущественно дрейфгагель [разновидность картечи — прим. пер.]); какой была чертова погода; какой именно член прислуги был убит (ганг-лангер, но он не знал, как того звали) и кто именно поднес пальник к запальному отверстию в тот последний роковой раз.

Он цеплялся за серые заученные слова своего свидетельства — жалкую защиту от воспоминаний.
Легкий дымок от испытательного полигона, серый как зависшие в небе облака, влетел через щели в окнах и завис около ионической лепнины [Ионики (также овы) — в архитектуре орнамент из яйцеобразных форм, обычно разделенных друг от друга острыми стрелками или продолговатыми подобиями листочков, имеющих форму, заимствованную из водяной флоры. — прим. пер.]. Его лева рука начала ныть в том месте, где была сломана.

Пот стекал по его ребрам, медленно, как сочащаяся кровь. Земля сотряслась под ним, и он кожей ощутил невидимое присутствие «наездников драконов». [так прусская кавалерия себя называла — прим. пер.]
Он страстно возжелал, чтобы они не сообщали ему имя Листера.

Грохот и рокот отдаленных выстрелов возобновились. Чтобы отвлечься, он стал пытаться идентифицировать орудия по звукам выстрелов: «восьми фунтовая пушка? или коохорн [вид мортиры — прим. пер.]?», — подумал он, услышав серию регулярных гулких выстрелов. «Или, если подумать, больше похоже на двадцати четырех фунтовую», — подумал он, когда над головой зазвенела люстра.

— Накануне ночью шел дождь, — повторил он в четвертый раз, — но во время битвы сильного дождя не было, сэр.

— Значит, Ваше зрение не было помутнено?

Лишь по́том, который жег ему глаза, и тучами порохового дыма, что как грозовые облака плыли над полем.

— Нет, сэр.

— И Ваши мысли не отвлекались?

Он сжал руками колени.

— Нет, сэр.

— Значит Вы утверждаете, — с явным скептицизмом сказал Марчмонт. — Не думаете ли Вы, что вполне возможно — и даже вероятно, майор, что в пылу сражения Вы могли отдать приказ прислуге заложить второй заряд до того, как выстрелит первый? Думаю, это могло бы привести к взрыву достаточной силы, чтобы разорвать пушку, не так ли, полковник? — он слегка наклонился вперед и, вопросительно вскинув бровь, взглянул на Твелвтриса, который, хотя и выглядел еще бесстрастнее, чем обычно, все же кивнул.

Легкая удовлетворенная улыбка блеснула на губах лорда Марчмонта, когда тот взглянул на Грея.

— Майор?

Грей почувствовал резкий рывок внизу живота. О пришел сюда, ожидая скучной официальщины, придирчивой препарации того взрыва людьми, чьей работой был такой разбор. Его не радовала перспектива бесконечных вопросов и неизбежного переживания заново событий при Крефельде, но чего он уж точно не ожидал, так вот этого.

— Я правильно Вас понял, милорд? — осторожно переспросил он. — Вы намекаете… Вы смеете намекать, что я… что мои действия привели к взрыву, который…

— О, нет, нет, нет! — проворно вскочил в разговор Освальд, увидев, как Грей напрягся. — Я уверен, что Его Благородие не делал никаких намеков.

Но Грей уже поднялся на ноги.

Удивленный писарь оторвал взгляд от бумаг. У него на носу было чернильное пятно.

— Всего доброго, господа, — Грей поклонился, нахлобучил шляпу и развернулся на каблуках.

— Майор! Вас еще не отпускали!

Проигнорировав взрыв восклицаний и приказов у него за спиной, он прошел под дрожащей люстрой и вышел вон.

Грей был настолько взбудоражен, что не обращал внимания на окружение. Когда он вынырнул в холл с портретами, то не стал дожидаться, чтобы его проводили, а пошел по самому прямому пути. Как результат он оказался под проливным дождем, а вот Бель Стрит, откуда он заходил в здание, нигде не было видно.

Он остановился, тяжело дыша и подумывая о том, не вернуться ли ему, чтобы расспросить дорогу, но тотчас же отбросил эту мысль и оглянулся, пытаясь найти какой-нибудь другой выход.

Он стоял среди скопления меньших зданий, преимущественно из отсыревшего кирпича, крытых мокрым шифером, и россыпи мелких борозд в грязи, соединяющих их.

Не удивительно, что это чертово место называли «норой кролика», угрюмо подумал он. А потом подумал, что его нынешнее замешательство прекрасно вписывается в череду раздражающих событий этого утра. Он выбрал направление наобум и пошел прочь, проклиная Арсенал и все его дела.

Десять минут спустя его ботинки были полны воды, его одежда промокла от дождя и перепачкалась грязью, и он был на взводе, но ни на йоту не приблизился к выходу. От раздавшегося совсем близко сокрушительного грохота он резко отпрыгнул в сторону, втесавшись в одно из миллиарда кирпичных зданий, а сердце его бешено заколотилось. Он прижал руку к груди в безрезультатной попытке успокоить дыхание.

Его руки и ноги промерзли до костей, но он чувствовал, как свежий пот стекает по ребрам, еще больше просачивая и без того сырое белье. Хотя это и не имело значения — через пару минут он все равно промокнет насквозь.

— О, да пропади оно все пропадом, — пробормотал он себе под нос и, схватив ручку ближайшей двери, отворил ее.

Он оказался в комнате с низким потолком, в которой сильно пахло серой, горячим металлом и и другими вредными веществами. Но в очаге пылал огонь, и он направился к нему, как прирученный голубь к своему насесту.

Он закинул подол плаща на плечи и прикрыл глаза, наслаждаясь ощущением тепла на ногах и ягодицах.

Раздавшийся звук заставил его открыть глаза, и он обнаружил, что шум его вторжения привлек молодого человека, который теперь таращился на него из дверного проема в дальнем углу комнаты.

— Сэр? — робко сказал юноша, обратив внимание, что Грей был в мундире. Сам юноша — худощавый парень, с темными курчавыми волосами и почти по-девчачьи утонченным лицом на несколько лет младше Грея — был одет в рубашку и бриджи.

— Прошу прощения за мое неподобающее вторжение, — сказал Грей, сбросив подол плаща с плеч и выдавив улыбку. — Я майор Грей. К сожалению я… — он начал было объяснять, как он очутился тут, но взгляд юноши вместе с его выкриком прервали его:

— Майор Грей! Да ведь я Вас знаю!

— Знаете? — по непонятной причине, это несколько встревожило Грея.

— Ну конечно! Конечно! Или, точнее, — исправился юноша, — мне знакомо Ваше имя. Вас сегодня утром вызывали к Комиссии Расследования, ведь так?

— Верно, — коротко ответил Грей. При одном воспоминании его ярость вспыхнула снова.

— Ох, да я ведь совсем забылся, сэр. Меня зовут Герберт Гормли, — он неловко поклонился, и Грей вернул ему поклон, пробормотав «к Вашим услугам, сэр».

Оглянувшись вокруг, он увидел, что запахи исходят от ряда горшков и стеклянных колб, беспорядочно расставленных на нескольких разномастных столах и скамьях. Из небольшого глиняного кувшина на ближайшем к нему столе поднимались струйки пара.

— Это, часом, не чай? — с сомнением спросил Грей.

Это был чай. Гормли, явно радуясь случаю проявить гостеприимство, схватил грязную ветошь и, используя ее как прихватку, налил горячую жидкость в керамическую кружку и вручил ее Грею.

Чай оказался такого же сероватого цвета, как и грязь на ботинках Грея, и, судя по запаху, данная кружки не всегда использовалась как питьевая емкость, но… чай был горячим, и только это сейчас имело значение.

— Эм… а что это за место? — спроси Грей, вынырнув из кружки и жестом указав на их окружение.

— Это Королевские Лаборатории, сэр, — сказал Гормли, гордо выпрямив спину. — Если позволите, сэр, я кое-кого позову. О, как он обрадуется!

И перед тем, как Грей успел остановить его, Гормли нырнул обратно в глубины дома.

Тревога Грея вернулась. «Обрадуется?» Уже то, что, казалось, вся «нора» знала, что его вызвали перед взоры Комиссии, было дурным знаком. То, что кто-то был рад этому — было чертовски тревожным знаком.

По далеко не слабому опыту Грея, то, что о солдате говорят, могло быть добрым знаком, лишь когда говорят о его боевом подвиге. Во всех иных случаях мудрый человек не поднимает головы, пока ее не… эта неосмотрительная мысль неожиданно пробудила воспоминания о лейтенанте Листере, и он вздрогнул, облив горячим чаем пальцы.

Он поставил чашку и вытер пальцы о плащ, размышляя, будет ли мудрым решением скрыться до того, как вернется Гормли с этом «кое-кем», но дождь, гонимый ледяным восточным ветром, яростно барабанил по ставням, и он колебался слишком долго.

— Майор Грей? — явился дородный темноволосый солдат в мундире Королевской Артиллерии со смешанным выражением радушия и настороженности на своем крупном лице. — Капитан Реджинальд Джонс, сэр. Позвольте поприветствовать Вас в нашей скромной обители, — он протянул руку, кивком головы указывая на захламленную комнату.

— Премного обязан Вам, сэр, как за укрытие от ливня, так и за угощение, — ответил Грей, взяв протянутую руку и используя возможность объяснить, что он вторгся сюда из-за дождя.

— О? Так Вы пришли не на мое приглашение? — У Джонса были густые брови, похожие на гусениц бабочки-медведицы, и теперь они вопросительно изогнулись.

— Приглашение? — повторил Грей, чувствуя, как тревога возвращается. — Я не получал приглашения, капитан, но уверяю Вас…

— Я ведь говорил Вам, сэр, — с упреком обратился Гормли к капитану, — когда я принес Вашу записку в главный корпус, мне сообщили, что мы с майором как раз разминулись.

— Да-да, Вы говорили, Герберт, — сказал Джонс, театральным жестом хлопнув себя по лбу. — Ну что же, очевидно, само Провидение прислало Вас, майор, к нам.

— Похоже, что так, — настороженно ответил Грей. — А зачем?

Капитан Джонс тепло улыбнулся.

— Ну, майор, мы хотим Вам кое-что показать.

По крайней мере у него не было времени беспокоиться о Комиссии. Это была долгая пробежка галопом из лаборатории через россыпь мелких строений и навесов, а затем в здание, которое, как сообщил ему Гормли (перекрикивая шум и грохот дождя), было Королевской Латунной Литейной. Это было большое, полное воздуха здание из камня и кирпича, сквозь арочный вход которого лорд Джон углядел удивительные вещи: литейные канавы, сверлильные станки, огромные весы (они были столь велики, что на них можно было бы взвесить коня)… и коня. Точнее двух. Их мокрые бока лоснились, пока они протягивали телегу, груженную бочками глины и мешками с песком через высокие врата вестибюля.

Воздух был наполнен запахами мокрых веревок, сохнущей глины, горячего воска, какого-то жира, свежего навоза и едкими запахами раскаленных от печи, что стояла где-то в глубинах здания, предметов. Гормли коротко описывал все процессы, мимо которых они проходили, но Джонс вел их столь быстро, что Грей едва успел вдохнуть восхитительные ароматы отливаемых пушек, как снова оказался под открытым небом и почувствовал запах холодных, мокрых от дождя камней, смешавшийся с миазмами гнили и навоза из плавучей тюрьмы неподалеку на реке.

Воздух периодически сотрясался от выстрелов: они приближались к испытательному полигону. Выстрелы отдавались эхом в его пустом желудке. Боже, они ведь не собираются заставить его воспроизвести события, которые привели к взрыву Тома Пилчарда?

По левую руку развернулось изрытое выбоинами поле испытательного полигона. Теперь он его увидел: акры открытого пространства, разделенные земляными валами; аванпосты, выложенные мешками с песком, и палатки разнообразных размеров и форм из потемневшего от дождя брезента. Тут и там луч отсвечивал от стволов бо́льших пушек.

Но, к его облегчению, Джонс свернул направо по болотистой тропинке к снятым с лафетов остаткам взорвавшихся пушек, аккуратно уложенных рядами, как тела погибших.

У него не было времени изучить их, но его впечатлило их количество (их было никак не меньше пятидесяти), а также размеры некоторых их них. Тут было не меньше дюжины «королевских пушек» [английские пушки, стрелявшие 60 фунтовыми (≈ 27 кг) снарядами — прим. пер.], чьи гигантские стволы весили по 8000 фунтов [≈ 3,63 т — прим. пер.] или даже больше, и чтобы перевезти их, требовалась дюжина лошадей.

Впереди стоял очень большой, крытый брезентом, навес. Под навесом находились открытые всем ветрам столы с осколками. Тут лежала половина испанской кулеврины с оторванным казенником, там — искривленные остатки короткоствольной пушки, которую он не мог опознать.

Когда он, вслед за Гормли, зашел под навес, их настиг грохот очередного выстрела, лишь немного приглушенный дождем, барабанящим по брезенту у них над головами.

— Почему они проводят испытания пушек в дождь? — спросил он, чтобы скрыть свою нервозность и чтобы как-то завязать разговор.

— Разве Вам, милорд, не случается проводить сражения в дождь? — Гормли, казалось, развеселился. — Полезно иметь бомбы и гренады, способные взрываться, даже если их корпус намок, не правда ли?

— А, ну да, — надоедливые расспросы Комиссии о погоде при Крефельде вдруг приобрели некий смысл. Так же как и их настоятельные вопросы о его осведомленности в использовании пороха… Эдгар! Вот проклятье! Эдгар!

Именно то, что мысль о порохе наложилась на мысль о его брате по матери, послужило толчком к осознанию.

Какие бы меры ни предпринимались, порох все равно отсырел бы под дождем. Обычно влажность не была большой проблемой для бомб или картечных зарядов, так как они были хорошо упакованы, но даже они время от времени могли не взорваться. Некоторые из них просто не взрывались, какой бы ни была погода. И когда такое случается, неразорвавшийся заряд следует извлечь из каморы, прежде чем свежий заряд подадут в ствол. В противном случае сам удар от свежего заряда может спровоцировать взрыв старого. Или — он с новой волной ярости вспомнил обвинения Марчмонта — некомпетентная орудийная прислуга или прислуга в пылу спешки могла случайно пренебречь неразорвавшимся зарядом, вложить свежий и поджечь их оба сразу, что и правда могло привести к разрыву пушки.

А Эдгар владел пороховой фабрикой. Намек заключался в том, полагал он, что фабрика Эдгара поставила плохой порох, из которого (совершенно случайно) были изготовлены картузки, которые он использовал при Крефельде. Одна из них не взорвалась, а он, не уделив процессу должного внимания или по глупости… Но это же чистейшее безумство, даже для кого-либо вроде Марчмонта. Что…

Но эти лихорадочные размышления оборвались, когда Джонс резко остановился у одного из столов и оглянулся, ожидая его реакции.
Стол был усыпан осколками покрытой патиной и сажей латуни. Когда-то это была крупная пушка — двадцати четырех фунтовая, большая часть ствола, что выступала за крепеж, осталась невредимой. И это была английская пушка — королевское клеймо Георга II было легко различимо, хотя укрепляющий обод, на котором оно было отпечатано, лежал искореженный и треснувший, а казенник пушки лежал кучкой искривленных, почерневших от пороха осколков.

— Узнаете ее, майор? — спросил Гормли.

Грей испытал странное чувство потрясения, смешанного с чем-то вроде жалости, какое мог бы испытать в отношении незнакомого солдата, которого разорвало на куски рядом с ним. Почувствовал ли бы он что-то, если бы не знал имя этой пушки?

— Том Пилчард, не так ли? — он протянул руку и осторожно коснулся разорванного ствола.

— Да, сэр, — юноша, казалось, разделял его чувство утраты: он с почтением склонил голову и говорил приглушенным голосом, как говорят на похоронах друга. — Я подумал, что Вы захотите увидеть ее, сэр… то, что от нее осталось.

Грей, несколько удивившись, взглянул на Гормли и поймал настойчивый взгляд капитана Джонса, стоявшего по ту сторону стола. Полное недоумение резко сменилось новой волной гнева, когда на него снизошло понимание: будь они прокляты! Они привели его сюда посмотреть на остатки пушки, чтобы увидеть, не выдаст ли он как-либо чувство вины!

Он надеялся, что на его лице не отразился гнев. С колотящимся сердцем он медленно прошел вдоль стола, изучая осколки.

Они разложили осколки в неком подобии порядка: огромная масса зазубренных фрагментов. В районе раздробленного тыла он разглядел кусочек странной формы и, хотя и осознавал, что Джонс внимательно наблюдает за ним, коснулся его рукой.

Это были останки геральдического лежачего леопарда — части украшения одной из орудийных скоб: осталась лишь голова, расколотая надвое. Одна половинка морды осталась почти целой, лишь оторванное ухо лежало отдельно. Вторая половина представляла из себя кучу осколков, которые уже начали зеленеть.

— Милорд? — интонации Гормли были вопросительными. Не обращая на него внимания, Грей полез в карман и вытащил осколок бронзы, гладкий с одной стороны и ломаный с другой. Он лежал в руке: тяжелый, темный, чистый и холодный. Последний раз, когда он его так держал, тот еще сохранял тепло его тела и был от его крови еще темнее.

Послышалось заинтересованное и возбужденное бормотание. Гормли наклонился, чтобы посмотреть, а капитан Джонс так спешил взглянуть, что ударился бедром об уголок стола, и осколки пушки задребезжали и зазвенели. Грей надеялся, что у того останется синяк.

— Где Вы это взяли, майор? — спросил Джонс, потирая бедро и кивком указывая на осколок в руках Грея.

— Хирург, который извлек его из моей груди, отдал его мне, — очень холодно ответил Грей. — На память о том, что я выжил.

— Можно? — Гормли, с нетерпением на лице, протянул руку.

Грей хотел отказать, но уловил краем глаза настойчивый интерес Джонса. Он сжал губы и вручил кошачью морду Гормли. Обхватив более крупный фрагмент ладонью, юноша собрал из осколков голову леопарда. Гормли, когда этот новый кусочек добавился в его осколочную головоломку, удовлетворенно хмыкнул. Но Грея больше интересовал кусочек, которого все еще не хватало.

Между половинками головы леопарда оставалась темная трещина, где не хватало двухдюймового осколка металла. Но он не был утрачен. Грей все еще носил этот маленький сувенир от своего короткого знакомства с Томом Пилчардом — где-то в глубинах своей груди. Грей с интересом отметил размеры этого фрагмента — тот оказался длиннее, чем он думал, но очень тонким — на заостренном конце тот был не толще волоса.

Доктор, на ощупь копаясь пальцами в глубинах его груди, нащупал кончик бронзового осколка, но не смог ухватить его щипцами, чтобы вытащить и (после продолжительной консультации с опытным коллегой-немцем) решил, что оставить его на месте представляло меньшую угрозу, чем попытка, разрезав ребра, вскрыть его грудную клетку, чтобы изъять.

Грей был не в том состоянии, чтобы участвовать в этом споре, и не помнил всего, что с ним тогда делали, но запомнил — и без тени стыда — как по его лицу заструились теплые слезы, когда он услышал, что они не собираются больше причинять ему боль.

Он ни разу не заплакал за весь тот ужасный день. Ни в дни перед тем. Когда же он перестал крепиться и сдался, это было благословение: признание, что он оплакивает утраченное; принятие того, что осталось от его жизни.

— Майор Грей? — до него дошло, что Гормли с интересом поглядывал на него, и он резко отбросил воспоминания.

— Прошу прощения?

— Я лишь спросил, сэр, когда пушка взорвалась, услышали ли Вы что-нибудь.

Вопрос показался столь неуместным, что он рассмеялся.

— Слышал ли я что-нибудь? Кроме самого взрыва, Вы имеете в виду?

— Ну, я имел в виду, сэр… — Гормли изо всех сил пытался объясниться. — Слышали ли Вы лишь грохот, как от выстрела? Или, быть может, как два выстрела один за другим? Или выстрел а потом… звон? Как звон металла, — он колебался. — То есть… Слышали ли Вы собственно звук разрыва пушки?

Грей замер, глядя на него.

— Да, — медленно проговорил он. — Полагаю, слышал. Выстрел и звон, как Вы и сказали. Но они прозвучали один за другим, столь быстро… Что я не могу поклясться…

— Ну, они и должны были быть один за другим, — настойчиво продолжил Гормли. — И, насколько я понял, это не была пушка, из которой Вы обычно стреляли?

Грей покачал головой.

— Нет. Я не видел ее до сражения.

Гормли — Грей не мог думать о нем по-другому, чем «Гормлес», что было полной противоположностью Гормли с его смекалкой и сообразительностью [англ. Гормлес (Gormless) — бестолочь, безмозглый — прим. пер.] — наморщил свой узкий лоб.

— Сколько раз выстрелила пушка, прежде чем взорвалась?

— Понятия не имею, — коротко ответил Грей. Это уже стало походить на эхо чертова допроса, на котором он был пол часа назад, а он не имел ни малейшего желания повторять ad infinitum [до бесконечности (лат.) - прим. пер.] свои ответы нисходящему по чинам ряду допросчиков. Чтобы избежать последующих вопросов, он тут же задал вопрос сам:

— А это что? — он указал на остатки дула, где несколько зазубренных по краям полукругов так выделялись на фоне остальных беспорядочных осколков.

К его удивлению, Гормли переступил с ноги на ногу и с беспокойством взглянул на Джонса, ответный взгляд которого ничего не выражал.

— Ах, это… ничего, сэр.

Черта с два «ничего», подумал Грей. Но с него было уже достаточно мистификаций и намеков. Движимый порывом, он взял меньший фрагмент головы леопарда, положил его обратно в карман и откланялся Джонсу и Гормли.

— Джентльмены, меня ждут дела в другом месте. Хорошего дня.

Проигнорировав крики протестов, он развернулся на пятках. К его изумлению, капитан Джонс целенаправленно рванул за ним и поймал его за рукав у края навеса.

— Вы не можете его забрать!

Грей устремил взгляд на руку капитана на своем рукаве и удерживал его там, пока Джонс не ослабил хватку.

— Прошу прощения, майор, — холодно сказал Джонс, отступая на шаг. — Но Вы должны оставить этот кусок метала тут.

— Почему? — Грей вскинул бровь. — Осколки ведь будут переплавлены? — такой маленький кусочек бронзы не стоил бы и десятой части фартинга.

Джонс на миг, казалось, опешил, но затем вернул себе самообладание.

— Этот кусок металла, — сказал он сурово, — является собственностью Его Величества!

—Естественно, — учтиво согласился Грей. — И когда Его Величество пожелает испросить его у меня, я буду лишь рад вручить его ему. А до того момента я сберегу его в целости и сохранности.

Он глубоко вдохнул, запахнул плащ, покрепче натянул шляпу и нырнул под дождь. Джонс не пошел за ним.

Он обладал хорошим чувством направления и привык отыскивать путь как в иностранных городах, так и на открытом пространстве. Держа в голове то, что Гормли рассказал ему, пока они продирались через «нору», он смог отыскать обратный путь мимо испытательного полигона к Литейной, лишь время от времени останавливаясь, чтобы сориентироваться.

Грохот Литейной казался почти желанным: радостный, углубленный в себя рокот, что не имел ни малейшего интереса в майоре Грее и его опыте на полях Крефельдской битвы. Он на миг остановился посмотреть, как литейщик железным прутом отбивает горку глины, размещенной на лаве перед ним, в то время как помощник лопатами засыпал конский навоз и обрезки шерсти в смесь, вслух отсчитывая их.

В соседнем отсеке мужчины аккуратно наматывали веревку на сужающийся конусом деревянный вал около десяти футов в длину, [≈ 3 м — прим. пер.] укрепленный в чем-то вроде большого корыта с отверстиями с каждой стороны — отливная форма пушки, полагал он, для которой та глина будет использоваться.

— Прошу прощения, сэр, — из ниоткуда возник юноша, вежливо отодвинул его в сторону, чтобы забрать ведро жидкого мыла, которое он затем протащил обратно и начал с помощью огромной щетки обмазывать этим мылом туго намотанную веревку.

Он бы с радостью задержался и понаблюдал, но он явно мешал тут: на него уже начали поглядывать люди со смешанным выражением любопытства и легкого озлобления на его бесполезное присутствие здесь.

Ну, хотя бы дождь слегка поутих. Он вышел из главного здания Литейной, зажав в руке бронзовый осколок в своем кармане и думая о том недостающем фрагменте.

По большей части, он его не замечал и зачастую вообще забывал о нем. Но время от времени одно неловкое движение отдавалось уколом резкой острой боли, заставлявшей его застыть на месте. Английский хирург — доктор Лонгстрит — сказал ему, что это могло быть совершенно неопасным воспалением нервов, и что спазмы эти со временем пройдут.

Немецкий же хирург согласился, но на своем родном языке добавил (очевидно не осознавая, что Грей свободно владеет им), что все же остается небольшая вероятность того, что осколок вдруг перевернется, и тогда он может проколоть перикард (чем бы тот ни был). Но, радостно заключил тот, нет никакого смысла думать об этом, и если такое произойдет, смерть наступит практически мгновенно.

Он правильно запомнил указания Гормли: прямо перед ним стояла (как назвал ее юноша) Арка Часов. За ней лежала Часовая Площадь, а уже за ней он сможет найти выход на Бель Стрит, куда ему и надо и где, без сомнения, его настрадавшийся камердинер все еще ожидает его.

Мысль о Томе Берде заставила его ухмыльнутся. Он настаивал, что нет никакой нужды его камердинеру ехать с ним аж до самого Вулиджа — туда никак не меньше десяти миль — но Том Берд и слышать не хотел о том, чтобы лорд Джон ехал туда в одиночестве. Том, благослови его Боже, едва ли куда-либо отпускал его одного после его возвращения из Германии, опасаясь (и не безосновательно, как Грей был вынужден нехотя признать), что он может свалиться посреди улицы.

В последнее время он чувствовал себя намного лучше. «Вполне восстановился», — твердо сказал он сам себе. Все еще сжимая в руке голову леопарда; он остановился под аркой, чтобы отряхнуться и поправить одежду, прежде чем он предстанет перед критичным взором Тома Берда восемнадцати лет от роду.

Огромные каменные солнечные часы, которые и дали имя площади, стояли в ее центре. В данный момент, конечно, от них не было никакого толку, но они заставили Грея задуматься о времени. Он был приглашен на ужин к своей матери и отчиму, генералу Стенли, но уже начинало темнеть, и это была бы долгая и опасная поездка в карете. Не было никаких шансов успеть вовремя. Придется остановиться на ночь в Вулидже.

Сколь неприятной ни была бы данная перспектива, она все же принесла некоторое облегчение. Хоть он и видел генерала после «неприятности», как лаконично описал произошедшее Хэл, но встреча эта была короткой. И перспектива долгого разговора тет-а-тет не прельщала его.

Движение по другую сторону солнечных часов привлекло его внимание. Там стоял мужчина, рассматривая Грея с легким недоумением и даже несколько оскорбленным видом, будто считал его (Грея) присутствие тут по какой-то причине неприемлемым.

Грей мог бы оскорбиться в ответ, не будь он так ошеломлен внешним видом этого человека, которое уж точно не было приемлемым.

Тот был одет в незнакомый мундир, очень старого покроя и принадлежал незнакомому Грею полку. Из-под полов камзола — длиннополого одеяния, синего с ярко красной отделкой — виднелась рукоять парадной сабли и два древних пистоля были заткнуты за пояс. Снизу были штаны ужасно старомодного кроя: они мешками висели на коленях и были столь широки, что в одну штанину легко мог бы поместиться весь торс, хоть он и был крепко сбитый. Но самой примечательной деталью был парик: длинные не напудренные локоны свисали на плечи изобилием блестящих темно-коричневых кудрей. Это выглядело совершенно не по-военному, и Грей нахмурился.

Солдат, по-видимому, был не лучшего мнения о Грее: не сказав ни слова, он развернулся на пятках и направился в сторону прохода на том краю площади. Грей открыл было рот, чтобы крикнуть ему вслед, да так и застыл с открытым ртом. Солдат исчез. Под аркой было пусто. Или не совсем пусто: там стоял молодой человек и глядел на площадь. Еще один солдат — артиллерист, судя по мундиру, но абсолютно точно не тот джентльмен в старомодном парике.

— Вы его видели? — голос у локтя Грея заставил его обернуться. Это был невысокий, смутно знакомый мужчина средних лет, одетый в мундир. — Вы видели его, сэр?

— Странного джентльмена в старомодном парике? Да. — Грей нахмурился, глядя на мужчину. — Мы знакомы? — память подсказала ответ в тот же миг, как мужчина коснулся лба, отдавая честь.

— Да, сэр. Но ничего удивительного, что Вы не узнали меня. Мы встречались…

— При Крефельде, да. Вы входили в прислугу, которая обслуживала Тома Пилчарда, не так ли? Вы были… ах, да: Вы были первым ганг-лангером, — он был уверен в этом, хотя аккуратный солдат, что стоял перед ним, мало походил на черного от пороха, мокрого от пота оборванца, чья полубеззубая улыбка была последним, что он помнил из битвы при Крефельде.

— Да, сэр, — ганг-лангер явно не был столь же заинтересован в восстановлении подробностей их знакомства, как в том старомодном джентльмене, что так резко исчез. — Вы его видели, сэр? — повторил он в явном возбуждении. — Это был призрак!

— Что-что?

— Призрак, сэр! Я уверен, что это был призрак арсенала, — ганг-лангер (Грею так и не довелось узнать его имя) выглядел одновременно испуганным и возбужденным.

— О чем Вы говорите, рядовой? — резко спросил Грей. Его тон заставил солдата резко выпрямиться и стать по стойке «смирно».

— Но, сэр, это был призрак арсенала, — сказал он , и, хотя и не изменил позы, взгляд его пополз в противоположную сторону площади, где видение (если это было видение) растаяло. — Все знают о призраке арсенала, но чертовски мало людей его видели! — в его голосе проступали нотки триумфа, хотя он все еще был бледен на лицо. — Люди рассказывают, что он — призрак артиллериста, убитого на испытательном полигоне лет пятьдесят назад, если не больше. Это большая удача для артиллериста увидеть его… впрочем, не такая уж и удача, если Вы не разделяете его профессии.

— Большая удача, — довольно безрадостно повторил Грей. — Что же, уверен, всем нам пригодится немного удачи. Кстати говоря, как Вы, рядовой, оказались здесь?

От вида призрака — если это и правда был призрак — ни один волосок не поднялся на голове у Грея, но от присутствия ганг-лангера ему начало покалывать шею сзади.

— О! — вид жадного интереса слегка поблек на лице мужчины. — Меня, сэр, вызвали. Тут созвали Комиссию Расследования, относительно взрыва. Бедный старый Том Пилчард, — сказал он, горестно качая головой. — Он был достойной пушкой, — рядовой взглянул на солнечные часы, блестевшие от дождя. — Но я пришел сюда, сэр, чтобы посмотреть, не достаточно ли будет света, чтобы по часам увидеть, который час, чтобы, понимаете, не опоздать, сэр.

Движение на противоположной стороне площади заставило Грея резко вскинуться. Это не был призрак (если то вообще был призрак), но невысокий, одетый в черное секретарь, который проводил его к комиссии. Он стоял, с раздраженным видом прикрыв свой парик от дождя большим носовым платком.

— Думаю, сейчас как раз Ваша очередь, — сказал Грей, кивая в сторону секретаря. — Удачи.

Ганг-лангер, уже направляясь через площадь, поспешно поправил шляпу.

— Спасибо, сэр! — крикнул он. — И Вам того же!

Грей задержался на миг после ухода ганг-лангера, вглядываясь в проход на той стороне площади. Уже наступал вечер, и свет начал меркнуть, но то место было прекрасно видно — и было оно абсолютно пустым.

Грей осознал, что чувствует себя ужасно неуютно и жаждет уйти отсюда. Призрак артиллериста — если это был он — не беспокоил его ни на йоту. Что беспокоило его, так это вид другого артиллериста, увиденного мельком — молодого солдата, стоявшего под аркой и смотревшего на площадь.

Грей сказал Освальду, что ему не представился случай рассмотреть лицо Фи́липа Ли́стера, и это было правдой. Но все же он видел его — за миг до того, как упало пушечное ядро. И теперь он испытывал чрезвычайно тревожное чувство, что только что видел его снова.

Плотно запахнув плащ, он, с заметным холодком на сердце пересек площадь и пошел разыскивать Тома Берда.



Том Берд терпеливо дожидался его на Бель Стрит, укрывшись от дождя под сводами дверей.

— Все в порядке, милорд? — спросил он, натягивая свою широкополую шляпу.

— Да, все прекрасно.

Берд, прищурившись, взглянул на Грея, который (уже не впервые) подумал, что круглое и очевидно бесхитростное юное лицо Берда никоим образом не мешает тому́ одаривать тебя пронизывающим подозрительным взглядом, больше подходящем офицеру во главе трибунала — или нянюшке — чем камердинеру.

— Прекрасно, — повторил Грей более твердо. — Простая формальность. Как я и говорил.

— Как Вы и говорили, — отозвался Берд с несколько большим скептицизмом, чем допускали приличия. — Думаю, они прикрывают свои зады.

— Именно так, — сухо согласился Грей. — Давай найдем чего-нибудь перекусить, Том. И надо найти, где переночевать. Ты знаешь подходящее место?

— Конечно, милорд, — Том прищурился, задумавшись, и, после короткой сверки с детальной картой Лондона, которую он всегда держал в голове, указал на восток: — Гнездо Жаворонка. Приличный дом за тем углом, — предложил он. — У них прекрасный пирог с устрицами и хорошее пиво. Не знаю, как у них с ночлегом.

Грей кивнул.

— Ради пива рискнем компанией вшей.

Он жестом указал Тому показывать путь и натянул покрепче свою шляпу, так как дождь все продолжал моросить. Он был голоден — даже очень голоден — поскольку ни позавтракал, ни пообедал, так как мысль о предстоящем допросе напрочь отбила ему аппетит.

Он все время отодвигал мысли об этом допросе, надеясь дистанцироваться от комментариев Комиссии достаточно, чтобы позже рационально их разобрать. Но теперь, когда он освободился от всего, что его отвлекало ранее, у него не было выбора: вопросы Комиссии всплывали в его памяти, вызывая тревогу, пока он брел по темнеющим лужам вслед за Томом.

Он все еще был в ярости от инсинуаций Марчмонта, предполагавших, что он сам мог спровоцировать взрыв, но не настолько разъярен, чтобы не смог объективно проанализировать их.

Все эти враки в отношении Эдгара он сразу отмел, поскольку ничего не мог понять из этого, кроме предположения, что Марчмонт хотел разозлить его и таким образом подтолкнуть к тому, чтобы по неосторожности признать свою вину.

Но мог ли взрыв пушки хоть каким-либо образом быть его виной? Он инстинктивно противился самой этой мысли. Его протест был столь же сильным, как рефлекс, заставляющий колено дернуться, когда под ним стукнуть. Он не мог отбросить намеки Марчмонта — или разобраться с ними, если их нельзя отбросить — пока он сам не достигнет ясности в этом деле.

«Стань адвокатом дьявола», — сказал он сам себе, слыша в памяти голос отца. — «Предположи, что это была твоя вина — каким образом могло бы это случиться?»

Насколько он видел, было лишь два варианта: наиболее вероятным было, как и намекал Марчмонт, что прислуга пушки в пылу боя заложила второй заряд, не дождавшись, когда выстрелит первый. Поднеси пальник к запалу, и оба заряда взорвутся вместе, разорвав пушку.

Вторым вариантом было, что бракованный картечный заряд был заряжен, и запал подожжен, но он не взорвался. Тогда его следовало удалить из дула, прежде чем заряжать свежий — но случаи, когда в пылу сражения этот шаг пропускался, были далеко не редкостью. Если не было нужды уточнять наводку, процесс перезаряда и выстрела превращается в бездумную рутину, когда для тебя нет ничего, кроме следующего в череде движения.

Все было бы очень просто: никто не заметил, что заряд не взорвался и новый заряд заложили поверх старого. И взрыв нового — свежего заряда — мог спровоцировать взрыв и предыдущего. Он видел такое своими глазами, хоть тогда пушку лишь искорежило, а не разорвало.

Он знал, что оба варианта не были такой уж редкостью — и это была ответственность командующего офицера — проследить, что каждый член прислуги полностью выполняет свои обязанности, обнаружить ошибки в процессе и исправить их до того, как они приведут к необратимым последствиям. Выполнил ли он это?

В тысячный раз с тех пор, как он услышал о Комиссии Расследования, он перебирал свои воспоминания о битве при Крефельде, выискивая любое упущение, какие-либо нарекания в полголоса от членов прислуги… Но они были совершенно деморализованы внезапной смертью их лейтенанта и не в состоянии сосредоточиться. Они запросто могли совершить ошибку.

Но комиссия вызвала первого ганг-лангера. Он внезапно задумался, допрашивали ли они уже других членов прислуги. Если так, то… но если бы кто-то из членов прислуги признал, что они заложили двойной заряд, Грей бы услышал вовсе не намеки.

— Мы пришли, милорд, — крикнул Том через его плечо, повернувшись к крепкому фахверковому дому. [Фахве́рк (нем. Fachwerk) или прусская стена — тип строительной конструкции, при котором несущей основой служат вертикально установленные несущие столбы, являющиеся, наряду с распорными наклонными балками, опорной конструкцией здания. Эти несущие столбы и балки видны с наружной стороны дома и придают зданию характерный вид. Пространство между балками заполняется глинобитным материалом, кирпичом, иногда деревом – прим. пер.]

Они добрались до Гнезда Жаворонка, и запахи еды и пива моментально вытянули его из задумчивости. Но даже пирог с устрицами, сосиски в тесте и хорошее пиво не смогли удержать его от воспоминаний. Вспомнив раз, он не мог выбросить Крефельд из головы: запах дымного пороха, зарезанных свиней, сочащихся от дождя полей перекрывали запахи табачного дыма и свежеиспеченного хлеба.

У него было так много воспоминаний о том дне, о сражении, и многие из них острые, как осколки хрусталя, но, как битый хрусталь, способные неожиданно сложиться в новый, сбивающий с толку узор, если их потрясти в чаше.

Что именно он тогда сделал? Кое-что он помнил четко — как подхватил саблю у упавшего тела Листера, как отхлестал ею орудийную прислугу, заставив вернуться к пушке… Но затем? Он не был уверен, что происходило дальше.

Также он не был уверен, в чем именно состояли мотивы Комиссии. Какого дьявола Марчмонт пытался вовлечь в это Эдгара? Враждебность Твелвтриса была более чем понятна: между полком королевской артиллерии и его братом Хэлом была давняя неприязнь, кровная вражда, которую открытия последнего месяца (Господи! неужели прошел только месяц?) не улучшили.

Что же касается Освальда… по сравнению с Марчмонтом и Твелвтрисом тот казался довольно дружелюбным, но Грей прекрасно знал, что не стоит доверять этому фальшивому дружелюбию. Освальд был выборным политиком, а значит по определению ему нельзя было доверять. Уж по крайней мере до тех пор, пока Грей не узнает больше о том, кто за ним стоит.

— Вы же собираетесь съесть это, милорд? — он поднял взгляд и увидел, что Том Берд со строгостью смотрит на забытую им сосиску в тесте.

А позади Тома за столиком в углу сидел одетый в мундир артиллерист, болтая с двумя товарищами поверх пинтовых кружек прекрасного пива. Парень выглядел смутно знакомым, хоть Грей был уверен, что не знаком с ним. Еще один член прислуги Тома Пилчарда?

— У меня пропал аппетит, — резко сказал он и положил сосиску в тесте. — Полагаю, пришел час рискнуть компанией вшей.

Следующим утром они с Томом вернулись в Лондон почтовой каретой и добрались до его жилья — офицерских покоев в казармах полка — уже после обеда. Он послал матери записку с извинениями, взглянул на кипу непрочитанной почты, решил, что она может еще постоять в таком же состоянии, поймал на себе пару-тройку загулявших вшей, принял ванну, побрился и затем, одев свежий костюм, пешком отправился в клуб Бифштекс на Курзон Стрит.

Он не бывал в Бифштексе месяцами. Отчасти из-за того, что не был расположен к обществу — ему надо было побыть одному, прежде чем он столкнется с компанией и любознательностью (сколь добры ни были бы их мотивы) своих знакомых.

Но основная причина состояла в том, в чем он не мог признаться даже самому себе: он хотел, чтобы Бифштекс всегда оставался для него тем, чем он был — убежищем, местом, где он может найти покой. Он мог выдержать удары судьбы, утешаясь мыслью, что ему есть куда удалиться, если давление этого мира станет слишком велико.

Если он не придет в Бифштекс, его чувства относительно клуба останутся неизменными: его убежище будет в безопасности. Но прийти означало рискнуть обнаружить, что это не так, и когда он переступал порог, его сердце начало биться быстрее.

На миг его накрыла иллюзия, что темно-красные круги на турецком ковре в прихожей были пятнами крови, что, пока он не знал, тут произошла какая-то катастрофа, и когда он войдет в библиотеку, ее пол будет усыпан телами от безумной резни.

Он закрыл глаза и взялся за косяк двери, чтобы укрепиться. Глубоко вдохнул и ощутил запах табака и бренди, изношенной кожи кресел и мускусный запах мужчин, приправленный ароматами свежего белья, лаванды и бергамота.

— Милорд? — послышался голос старшего стюарда. Он открыл глаза и обнаружил, что тот смотрит на него с изумлением и что библиотека за его спиной все та же светло-коричневая комната, отблескивающая, как Эдем в вечернем свете, что пробивался через кружевные занавески на высоких окнах, и заполненная вихрями дымка, что просачивался из курительной комнаты. — Не желаете ли стакан бренди, милорд? — спросил стюард, отступая назад, чтобы освободить проход к любимому креслу Грея с широкой загнутой спинкой*, обитому темно-зеленым дамастом, с продавленным сидением и заметно истертыми подлокотниками.

— Да, пожалуйста, мистер Бодли, — сказал он, и покой наполнил его душу.

Он снова пришел в Бифштекс на следующий день и прекрасно провел час, попивая хороший бренди в Углу Отшельников — блоке из трех установленных отдельно кресел, развернутых спинками к комнате и смотрящих в сторону окон, установленных для тех, кто не жаждал компании. Одно из этих кресел было занято человеком по имени Уилбрахем, с которым Грей был немного знаком. Они кивнули друг другу, когда Грей садился в кресло, и после этого полностью игнорировали присутствие друг друга.

Позади них раздавался умиротворенный гомон голосов, прерываемый иногда смехом и приправленный запахами чистого белья, пота, парфюмов и бренди с легким амбре табачного дыма, доносящимся из соседней курительной комнаты. Грей чувствовал, как его напряженные мышцы мало-помалу начинают расслабляться.

Но его безмятежности (он знал, что так и произойдет) пришел неожиданный конец, когда крупная мясистая рука опустилась на его плечо. Он обернулся и встретился взглядом с улыбающимся Гарри Кворри и против воли улыбнулся сам. Он встал и оставил Уилбрахема в одиночестве созерцать Курзон Стрит.

— Вы выглядите, как кощей, поджаренный на углях, — без предисловия сказал Кворри, быстро оглянув Грея. Это встревожило его, так как Том Берд приложил существенные усилия, чтобы привести его внешний вид в порядок, и Грей считал, что выглядит вполне прилично, когда взглянул на себя в зеркало перед выходом.

— Вы также прекрасно выглядите, Гарри, — ответил он ровным тоном, так как не смог быстро придумать стоящий ответ. Но это и правда было так: война шла на пользу Кворри, придавая некую стройность его телу и твердость его характеру, склонным в иных обстоятельствах к праздности, чревоугодию, сигарам и другим влечениям плоти.

— Мэлтон говорит, что после возвращения с Германии для Вас наступили тяжелые времена, — Кворри столь заботливо провел его к обеденному столу и усадил на стул, что это несколько встревожило Грея: тот только что салфетку за ворот не заправил.

— Вот как, — коротко ответил Грей. Как много Хэл рассказал Гарри — и как много тот услышал из других источников? Слухи разлетались по армии даже быстрее, чем по лондонским салонам.

К счастью, Кворри, кажется, не был расположен расспрашивать подробности — что, вероятно, значило, что он уже слышал о них, угрюмо подумал Грей.

Кворри оглядел его и покачал головой.

— Вы слишком худы. Думаю, Вас надо откормить, — и после этого заявления Кворри начал — даже не посоветовавшись с ним — заказывать густой суп, пирог с дичью, жаренную форель с изюмом, ягненка с джемом из айвы и жаренным картофелем, и салат из брокколи с редиской под уксусным соусом. И бисквит, пропитанный ягодным желе, на десерт.

— Я не съем и четвертой части всего этого, — запротестовал Грей, — я же лопну!

Кворри проигнорировал это и жестом подозвал официанта, чтобы тот налил добавку супа в тарелку Грею.

— Вам надобно подкрепить силы, — сказал он, —судя из того, что я слышал.

Грей взглянул на него поверх приподнятой ложки.

— Из того, что Вы слышали? И что же Вы, позвольте спросить, слышали?

Красивое, в своей грубоватой манере, лицо Кворри приняло выражение, которое он использовал, когда желал выглядеть скрытным; аккуратный белый шрам на его щеке оттягивал веко книзу, так что он, казалось, знающе ухмылялся.

— Слышал, Вас хорошенько отходили позавчера в арсенале.

Грей отложил ложку и уставился на него.

— Кто Вам это сказал?

— Парень по имени Симпсон.

Грей стал рыться в памяти, выискивая кого-либо по имени Симпсон, кто повстречался бы ему во время посещения Арсенала, но никто не приходил на ум.

— И кто он такой, этот Симпсон? — чтобы показать, насколько мало его занимает этот вопрос, он неосторожно проглотил полную ложку супа и обжегся.

— Не помню, как там точно его должность называется. Что-то вроде младший помощник заместителя секретаря советника в каких-то там вопросах. Он сказал, что подобрал Вас с пола. В прямом смысле. Не знал, что допрос свидетеля королевской комиссией включает избиение палкой, — Гарри вопросительно вскинул бровь.

— А, этот, — Грей осторожно прижал свой обожженный язык к нёбу. — Он не поднимал меня, я встал вполне самостоятельно. Я споткнулся о ковер. Мистер Симпсон просто оказался рядом.

Кворри посмотрел на него задумчиво, кивнул и глотнул полную ложку супа.

— Могло случиться со всяким, — небрежно сказал он. — Ковер этот старый и протертый до дыр. Сам знаю.

Распознав в этой речи намек, Грей вздохнул и снова взялся за ложку.

— Вы сами знаете. Ладно, Гарри, почему Вас так волнует Арсенал, и что Вам надо узнать, чтобы обрести покой?

— Обрести покой, — задумчиво повторил Кворри, жестом указав официанту, чтобы тот убрал его супную тарелку. — Интересный выбор слов. Этот мистер Симпсон сказал, что Вы, кажется, видели призрака.

Он не хотел, чтобы было видно, насколько сильно эта фраза заставила его разволноваться. Он, изображая безразличие, махнул слуге, чтобы тот унес суп.

— А, так в Арсенале есть свой призрак? Это, часом, не артиллерист в старинном мундире?

— О, так Вы и правда видели его, — Кворри заинтересовался, и глаза его загорелись. — Так это был артиллерист? Некоторым он является в виде римского сотника — Вы знали, что под Арсеналом находятся римские захоронения?

— Не знал. А Вы не знаете: это призрак питает страсть к эксцентричным нарядам, или это два отдельных призрака… и вообще, призраки ли это?

— Мне он никогда не являлся. Я не из тех людей, кому мерещатся привидения, — сказал Кворри с оттенком самодовольства, что Грей счел крайне раздражающим.

— Ну, а я как раз из таких, да? — не дожидаясь ответа, он взял себе булочку. — Это Вы, Гарри, подослали этого Симпсона наблюдать за мною?

— Кто-то должен был за Вами присмотреть, — ответил Квори. — Вы хоть представляете, в какие неприятности Вы влипли?

— Нет. Но, как я полагаю, Вы собираетесь мне сообщить. Считается ли уйти посреди допроса королевской комиссией бунтом? Ждет ли меня расстрел завтра на рассвете?

Он не знал, должен ли он быть благодарным за заботу Гарри или злиться на него за такое попечительство. Но что он знал наверняка, что ему нужен кто-то, с кем можно было бы обсудить это дело, так что он сказал это мягким тоном.

— Это было бы слишком просто, — лицо Кворри передернулось, и он подозвал стюарда заново наполнить их бокалы. — Твелвтрис хочет печень Мэлтона, но поскольку не может до нее добраться, то он вырвет и съест Вашу. На том предположении, думается мне, что Мэлтон будет дискредитирован, если его младшего брата обвинят в халатности и вынудят — как наименьшее — подать в отставку под давлением не утихающих разговоров.

— Они могут обвинять меня в чем пожелают, — горячо ответил Грей. — Но они не смогут доказать ни одного проклятого обвинения! — ну, он надеялся, что они не смогут. Что, во имя Бога, мог сказать им тот ганг-лангер? Или другая прислуга Тома Пилчарда?

Кворри вскинул густую бровь.

— Не думаю, что им это потребуется, — прямо сказал он, — если они спровоцируют достаточно сомнений в компетентности Ваших действий и добьются достаточно широкой огласки этого дела… Вы, конечно, знаете, что…

В висках у Грея застучало, и он полностью сосредоточился на том, чтобы унять дрожь в руках, пока он намазывал хлеб маслом.

— Что я знаю, — невозмутимо ответил он, — так это то, что они не могут заставить меня подать в отставку и уж тем более засудить меня за халатность или злоупотребление служебным положением без доказательств. И, думается мне, доказательств этих у них нет, иначе бы этот вездесущий мистер Симпсон сообщил об этом Вам, — он взглянул на Кворри, вскинув бровь. — Не так ли?

Кворри скривил рот.

— Тут не только Твелвтрис, учтите, — сказал он, подняв вверх указательный палец. — Полагаю, Вы и не догадывались, что джентльмен, который в следствии Вашей недавней деятельности ныне сидит в Тауэре по обвинению в государственной измене, приходится Марчмонту кузеном?

Грей подавился кусочком булки.

— Я так понимаю, ответ — нет, верно? — Кворри откинулся назад, пока официант сервировал ягненка, а мистер Бодли невозмутимо постучал Грею по спине, помогая откашлять кусок булки, после чего продолжил разливать вино.

— Это что же, вся эта комиссия создана с единственной целью меня дискредитировать? — спросил Грей, как только выровнял дыхание.

— О, нет. Ведь не только Ваша пушка взорвалась. Было еще восемь — и это за последние десять месяцев.

У Грея от изумления отвисла челюсть, и он с опозданием вспомнил осколки пушек, выложенные позади испытательного полигона для исследования. И очевидно, что бренные останки, выложенные на столах, принадлежали не только Тому Пилчарду, но и другим пушкам.

— А это, естественно, не та информация, распространения которой желает Артиллерийское Ведомство. Может вспугнуть немцев, не говоря уже о датчанах, которые платят втридорога за продукцию Королевской Литейни, находясь под впечатлением, что ее орудия — лучшие во всем мире. Не то, чтобы это было так уж плохо, — добавил он, накладывая по своему вкусу варенье из айвы на ягненка. — Именно это мешает им добиваться с еще большим усердием, чтобы Вас выпотрошили и четвертовали. Вы могли взорвать одну пушку, но не девять.

— Я ее не взрывал!

Гарри моргнул от неожиданности, и Грей почувствовал, что краснеет. Он опустил взгляд в тарелку и увидел, что вилка в его руке дрожит, хоть и несильно. Он осторожно отложил ее и, взяв бокал двумя руками, выпил его.

— Я знаю, — тихо сказал Кворри.

Грей кивнул, не решаясь заговорить. «Но знаю ли это я?», — подумал он.

Кворри прокашлялся, аккуратно отделяя мясо от хрящей.

— Уже было произнесено слово «саботаж», хотя Артиллерийское Ведомство делает все, чтобы заглушить подобные толки. Дополнительная причина сделать из Вас козла отпущения, видите: добейся они достаточно шума вокруг Тома Пилчарда, и возможно проныры из Флит Стрит будут слишком заняты, преследуя Вас, чтобы услышать о других взорвавшихся пушках.

— Саботаж, — в недоумении повторил Грей. — Как Вы мож… О, Господи! Вот проклятье! Дело в Эдгаре, не так ли? Они действительно подозревают Эдгара ДеВайна в… в... Боже, что по их мнению он натворил?

— Не думаю, что они всерьез так думают, — заверил его Гарри сухим тоном. — И я понятия не имею, действительно ли они подозревают в чем-либо именно Вашего брата по матери. Быть может, они просто втянули его во все это, чтобы вывести Вас из равновесия и заставить учинить какую-то глупость. Как, например, уйти вон посреди допроса, — он прожевал, зажмурив глаза в моментальном блаженстве. — О, Боже, это вкусно. Как бы то ни было, — продолжил он, проглотив и открыв глаза, — сам я отношения к артиллерии не имею. Но полагаю, что взорвать пушку, заложив внутрь нечто вроде бомбы под видом обычной картузки, вполне возможно.

— Полагаю, да, — Грей поднял было вилку, но положил ее обратно и, сцепив руки, положил их на колени. — Что ж… Есть ли у Вас, Гарри, какое-либо дельное предложение, что теперь делать?

— Я думаю, Вам следует съесть форель, пока она еще горячая, — для иллюстрации Кворри ткнул свою порцию рыбы. — Ну, а кроме этого… — он, жуя, посмотрел на Грея. — В полку ходит мнение, что было бы неплохо отрядить Вас в шестьдесят пятый или, возможно, семьдесят восьмой полк. Временно, конечно. На случай, если эта история выстрелит и пока все не утихнет.

Грей знал, что шестьдесят пятый полк сейчас находился в Вест-Индии, [Вест-И́ндия (англ. West-Indies — «Западная Индия» или «Западные Индии») — традиционно-историческое название островов Карибского моря, в том числе Карибских островов, Багамских островов и островов в прилегающих к ним водах Мексиканского залива и Атлантического океана (в том числе и некоторые континентальные острова — у побережья континента) — прим. пер.] а семьдесят восьмой — шотландский горный полк — где-то в американских колониях — северо-западные территории, возможно, или еще какое Богом забытое место.

— И таким образом позволить Твелвтрису и Марчмонту заявить, что я сбежал от суда и использовать это как доказательство своей клеветы? Ну уж нет!

Кворри со спокойным видом кивнул.

— Конечно. А значит мы возвращаемся к моему первоначальному предложению.

Грей посмотрел на него, вскинув брови.

— Кушайте свою форель, — сказал Кворри. — И плевать, что дрожат руки. У меня бы тоже дрожали на Вашем месте.

Хэл, конечно, находился с частью полка на зимних квартирах в Пруссии. Гарри хотел послать ему весточку, но Грей отказался.

— Хэл мало чем смог бы помочь, а его присутствие лишь раздует полымя, — указал он. — Давайте посмотрим, что я сам смогу сделать. Времени достаточно, чтобы сообщить ему, если произойдет что-то действительно ужасное.

— И что же Вы собираетесь делать? — спросил Кворри, прищурившись на Грея.

— Съезжу в Сассекс и встречусь с Эдгаром ДеВайном, — ответил Грей. — Он по крайней мере должен знать, что его имя упоминалось в связи с подозрениями в саботаже. И если в этом есть хоть капля чего-то хоть похожего на основания…

— Что же, так Вы хоть исчезните из города и из поля зрения на пару дней, — согласился Кворри, хоть в его голосе слышалось сомнение. — Хоть не повредит. И Вы сможете вернуться назад за два-три дня, если — думаю Вы простите мне этот выбор слов — грянет взрыв.

* англ. wing chair — кресло с боковыми стенками, примыкающими к спинке и как бы переходящими в подлокотники https://en.wikipedia.org/wiki....384.JPG

Отъезд Грея в Сассекс, однако, был отложен из-за записки, пришедшей с утренней почтой.

— Что там, милорд? — на проклятия, который бормотал Грей, Том высунул голову из чулана, где чистил ботинки.

— Мистер Ли́стер из Сассекса ныне в городе. Он желает навестить меня, если я сочту это удобным.

Том пожал плечами.

— Вы, милорд, могли бы счесть удобным уехать уже отсюда, — предложил он.

— Счел бы, если бы мог. Это отец лейтенанта Листера — того офицера, что погиб при Крефельде. Он слышал, что у меня сабля его сына и, хотя он слишком вежлив, чтобы сказать, что хочет вернуть ее, очевидно, что это так.

Грей со вздохом потянулся за пером и бумагой.

— Я напишу ему и приглашу прийти сегодня после обеда. Мы уедем завтра.



Мистер Листер слегка заикался, и когда он нервничал, заикание усиливалось, отчего его маленькое, бледное лицо выглядывало из глубин совсем нового и очень пышного парика, как пугливая полевая мышка.

— Лорд Джон Г-грей? Я так неприлично вторгаюсь, сэр, но я… полковник Кворри сказал… то есть я правда надеюсь, что не буду Вам…

— Ни в коем случае, — твердо сказал Грей. — И это я должен просить у Вас прощения, сэр. Вы не должны были брать на себя труд приезжать сюда, и я благодарен, что Вы приехали, — лорд Джон пригласил его сесть в кресло, в то же время бросив взгляд Тому, и тот тут же исчез в поисках угощения.

— О, н-не стоит, милорд. Я… Вы очень добры, что согласились принять меня столь вн-незапно. Понимаю, что я… — он взмахнул маленькой чистенькой ручкой, и в этом жесте отобразились и социальные сомнения, признание собственной малозначительности и нижайшие просьбы извинить его; и он нес в себе такое чувство беспомощности, что Грей почувствовал себя обязанным за руку провести мистера Листера к креслу.

— Я должен просить у Вас прощения, сэр, — сказал он, когда его гость уселся. — Я давным-давно должен был попытаться разыскать семью лейтенанта Листера.

Слабая тень улыбки коснулась лица мистера Листера.

— Вы очень добры, сэр. Но Вы, право, вовсе не обязаны делать это. Фи́лип… — его губы дрогнули, когда он произнес имя своего мертвого сына. — Филип ведь не входил в Ваш полк, да и вовсе не был под Вашим командованием.

— Он был офицером, как и я, — заверил его Грей. — А значит, имел право рассчитывать как на уважение, так и на помощь с моей стороны — и его семья также имеет это право, — то, что он с головы до ног был залит кровью Филипа Листера, в общем-то налагало на него еще больше обязательств, но он подумал, что не стоит об этом упоминать.

— О… — мистер Листер глубоко вдохнул и, казалось, слегка расслабился. — Я… Благодарю Вас.

— Не желаете ли чего-нибудь выпить? Может, немного вина? — явился Том, мужественно втащив огромный поднос, заставленный набором дребезжащих бутылок, графинов, бокалов и громадным пирогом с тмином. «И где он его добыл», — подумал Грей.

— О! О, нет. Благодарю Вас, милорд, но я н-не употребляю алкоголь. Я — методист, видите ли.

— Что же, — сказал Грей. — Том, сделай нам, пожалуйста, чаю.

Том одарил мистера Листера уничижительным взглядом, но переставил пирог на стол, поднял поднос и, дребезжа, удалился в глубины квартиры.

Запала неловкая тишина, которую чудесно скрасил бы бокал Мадейры. Уже не впервые Грей удивился, что это за религия, что отметает столько мелочей, которые облегчают жизнь. Наверное, идея заключалась в том, чтобы сделать Небеса еще более привлекательными по сравнению с земной жизнью, из которой удовольствия, по большей части, были удалены.

Однако, он должен был признать, что его отношению к методистам не хватает объективности, поскольку на него плохо повлиял… он оборвал эту мысль прежде, чем она дошла до логического заключения и, взяв оставленный Томом нож, вопросительно направил его в сторону пирога с тмином.

Мистер Листер с радостью принял предложение, но, очевидно, сделал это скорее, чтобы чем-то занять руки, чем от голода, потому как лишь ковырялся в своей порции, отламывал кусочки и вилкой давил их на крошки.

Грей сделал, что мог, чтобы поддержать беседу, учтиво справившись о супруге мистера Листера и об остальной родне, но с тенью Филипа Листера, подобно грифу заглядывавшей через пирог с тмином на столике между ними, разговор шел туго.

В конце концов Грей отставил чашку и взглянул на Тома, который скромно стоял возле двери.

— Том, сабля лейтенанта Листера ведь в порядке?

— О, да, милорд, — заверил его Том со слышимым облегчением. Мистер Листер так же взял себя в руки. — Вычищенная и отполированная. В лучшем виде.

«В лучшем виде» она и была. Грей сомневался, что, находясь на попечении своего предыдущего хозяина, сабля хоть раз была столь ослепительно-блестящей.

Когда Грей взял у Тома запрятанную в ножны саблю, чтобы передать мистеру Листеру, он испытал неожиданный укол боли. Он не думал о том, чтобы сохранить ее себе и вообще почти не вспоминал о ней после возвращения в Англию. Однако, когда он увидел ее, когда взял в руки, события, сопутствовавшие битве у Крефельда, неожиданно накатили на него волной.

Облако горя и ужаса, которые он испытывал тогда, снова окутали его, как дурной запах, а затем, прорезая это все, вес сабли в его руке — тот же самый, что он почувствовал, когда поднял ее у тела Листера. И в этот самый момент он отбросил все эмоции и всякий инстинкт самосохранения и бросился на дезертировавшую прислугу пушки, крича и стегая их плоской стороной сабли, заставляя их вернуться к исполнению их долга лишь силой собственной воли.

Он еще нескоро осознал, что этот момент самоотречения имел поразительное воздействие на него самого, сделав его снова цельной личностью, будто в пылу сражения раздробленные фрагменты его сердца и разума оплавились и снова соединились в нечто твердое и несокрушимое.

Но затем, конечно, взорвался Том Пилчард.

Его ладонь на коже ножен намокла от пота, и ему пришлось приложить сознательные усилия воли, чтобы вручить саблю.

Некоторое время мистер Листер смотрел на нее, удерживая на ладонях, будто это была некая священная реликвия. Затем очень осторожно он опустил ее себе на колени и прокашлялся.

— Б-благодарю Вас, лорд Джон, — сказал он. Его лицо напряглось, выговаривая слова с таким усилием, будто каждое из них было слеплено с глины. — Я… то есть моя супруга. Его мать. Я н-не хочу… обидеть Вас. Естественно. Ил-ли… доставить дискомфорт. Н-но быть может это буд-дет некоторым утешением для нее узнать… узнать… — он резко остановился и закрыл глаза. И просидел так некоторое время, совершенно неподвижно, казалось, он даже не дышал, и Грей обменялся взволнованными взглядами с Томом, не зная, то ли его гостя просто накрыли эмоции, то ли его схватил некий удар.

В конце концов мистер Листег вдохнул, хоть и не открыл глаз.

— Он говорил? — хрипло спросил он. — Вы говорили?.. говорили с ним? Его пос… последние слов-ва… — по бледному лицу мистера Листера побежали слезы.

«К черту методистов», — подумал Грей. Молитвы, конечно, бывают уместны, но иногда просто не было замены алкоголю.

— Том, подай, пожалуйста, бренди, — сказал он, но тот уже был под рукой — Том в спешке едва не разхлюпал его. — Мистер Листер, сэр, пожалуйста, — он наклонился вперед, попытался взять руки Листера в свои, но они были сжаты в кулаки.

Он очень живо помнил последние слова лейтенанта. Также его выражение лица с отвисшей от изумления челюстью, когда пушечное ядро ударило в землю, отскочило от камня и отлетело вверх. И, секундой позже, обезглавило лейтенанта, по иронии сделав его последние слова вещими: «Чтоб я сдох!», — сказал изумленный лейтенант.

Мистер Листер был настолько захвачен эмоциями, что почти не протестовал против бренди, и пока он кашлял и расплескивал виски, Грей сумел влить достаточное количество, чтобы добиться хотя бы подобия уравновешенности.

Видя расстройство своего гостя, Грей хотел было составить некую благородную речь в качестве предсмертных слов Филипа Листера, но понял, что не сможет заставить себя сделать это.

— Я впервые увидел Вашего сына лишь за пару секунд до его смерти, — сказал он насколько мог мягко. — У нас не было времени поговорить. Но уверяю Вас, сэр, что он умер мгновенно, и что умер он храбро, как солдат короля. Вы — и Ваша супруга, конечно — можете гордиться им.

— Можем ли мы? — бренди успокоил мистера Листера и благоприятно повлиял на его заикание, но заодно его щеки налились лихорадочным румянцем. — Я благодарю Вас за добрые слова, сэр. И, поскольку Вы разделяете армейскую профессию, полагаю, Вы и правда имели их в виду.

— Да, — несколько удивившись ответил Грей.

Листер промокнул лицо платком, который ненавязчиво подал ему Том, и впервые встретился взглядом с Греем.

— Вы, милорд, должно быть сочтете меня ужасно неблагодарным, но, уверяю Вас, это не так. Но должен сказать Вам, что мы — я и моя жена — были категорически против выбора профессии Филипа. Мы… мы разругались из-за этого. К сожалению. На самом д-деле… — он тяжело сглотнул. — Мы не разговаривали с Филипом с тех пор, как он приобрел свой офицерский патент.

И теперь — именно потому, что он это сделал — он мертв. Грей глубоко вдохнул и кивнул.

— Я понимаю, сэр. Примите мои соболезнования. Может, еще немного бренди? Исключительно как лекарство.

Мистер Листер покачал головой, хоть и взглянул на бутылку с сожалением.

— Нет, милорд. Я… нет.

Он затих, опустив глаза на саблю, которую он теперь крепко сжимал одной рукой за ножны.

— Могу ли я просить о большой милости, милорд? — неожиданно спросил он.

— Естественно, — ответил Грей, готовый сделать практически что угодно, чтобы, во-первых, как-то утешить мистера Листера, а во-вторых — чтобы тот убрался из гостиной Грея.

— Я упоминал, что мы были против того, чтобы Филип начал армейскую карьеру. Он купил патент за счет небольшого наследия и почти сразу же отправился в Лондон, — лихорадочный румянец, который немного было поблек, теперь вернулся вновь, поднявшись по шее мистера Листера волной стыда. — Он… он взял с собой… — слова застыли в его горле, и он опустил глаза, перебирая пальцами перевязь ножен.

«Взял с собой что?» — подумал Грей. — «Семейное серебро?» Его что, сейчас попросят прочесать ломбарды в поисках истертых фамильных ценностей? Внутренне смирившись, он налил еще чаю, взял бутылку бренди, плеснул щедрую порцию в чай и подал чашку мистеру Листеру.

— Что он забрал? — прямо спросил он.

Мистер Листер дрожащими руками принял чашку и с видимым усилием продолжил, устремив взгляд в ее ароматные глубины.

— У него была… возлюбленная. Дочь нашего священника — очень хорошая девушка, моя жена очень ее любила.

Священник же, если и не был в восторге от Филипа Листера, был согласен принять его своим зятем. До тех пор, пока Филип не заявил, что собирается податься в солдаты.

Результатом стало то, что священник разорвал договоренность — очевидно до помолвки дело еще не дошло — и запретил Филипу приходить к ним. После чего новоиспеченный лейтенант вспылил, пришел в ночи с лестницей и, в лучших традициях романов, уговорил свою возлюбленную бежать с ним.

Из того немногого, что Грей слышал от Кворри о Филипе Листере, у него сложилось мнение, что тот не был так религиозен, как его родители. Поэтому последнее откровение не было для него таким шоком, каким оно очевидно стало для семьи Филипа.

— Скандал… — прошептал мистер Листер и, сделав большой глоток чаю, закашлялся. — Этот позор едва не убил мою супругу. И, конечно, преподобный Такери… Какие проповеди он читал…

Не по наслышке знакомый со скандалами, Грей без труда представил себе последствия побега лейтенанта Листера. То, что в деле была замешана религия (как обычно и бывает, подумал он), лишь ухудшило положение.

В конечном счете семья Листеров была изгнана из собрания, несмотря на то, что они уже публично отреклись от Филипа. Это изгнание, в свою очередь, спровоцировало раскол среди собрания, который, естественно, перекинулся на поселок, в котором мистер Листер был сквайром [Эсквайр, также сквайр — мелкий помещик, из числа джентри, чаще всего владеющий землёй какой-либо деревни, сдавая её внаём жителям и таким образом играющего доминирующую роль в жизни деревни, в том числе и через попутное занятие административных должностей, например, ректора местной церкви — прим. пер.], и привел к общему раздору, дракам в пабе, сожжению стога чьего-то сена и весьма недвусмысленному осуждению Листеров и их сторонников с кафедры с переходом на личности.

— Не то, чтобы я считал воинское дело само по себе аморальным, понимаете, — сказал мистер Листер, вытирая раскрасневшийся от эмоций и бренди нос салфеткой. — Просто мы желали лучшей участи для Филипа. Он был нашим единственным сыном.

Грей видел, как в дальнем конце комнаты ощетинился Том Берд, но старательно избегал встречаться с ним глазами.

— Я Вас вполне понимаю, сэр, — сказал он, лишь чтобы успокоить гостя.

— Правда понимаете, милорд? — Листер взглянул на него с удивлением и с мукой в глазах. Ему, казалось, было страшно важно, чтобы Грей и правда понял. Он нахмурил брови и перевернул в руке саблю, пытаясь вроде как найти правильные слова. — Это такое… такое грубое занятие, не правда ль? —наконец выпалил он.

Грей смотрел на него и думал: «Ну, да. И что?»

Но перед тем, как он смог придумать какой-нибудь вежливый ответ, Том Берд, который как раз убирал пирог, перегнувшись через стол, встрял в разговор.

— Осмелюсь сказать, что да, — горячо сказал он. — И если бы это было не так, Вы бы говорили то, что Вы только что сказали на проклятом французском, разве нет?

Листер с открытым ртом уставился на него. Грей прокашлялся и поспешно отослал Тома из комнаты. Юный камердинер вышел вон, напоследок еще раз одарив гостя неодобрительным взглядом.

— Я вынужден просить прощения за моего камердинера, сэр, — сказал Грей, испытывая чудовищное желание рассмеяться. — Он… — слабое дребезжание блюдца в его руке сообщило ему, что его руки начали дрожать, и он осторожно опустил их и сжал на коленях.

— Он искренен, — тихо сказал Листер.

Вообще-то искренность не была той добродетелью, которая обычно ценилась в камердинерах, но все же это была добродетель, и Грей ценил ее. Он кивнул и прочистил горло.

— Эм-м, Вы вроде упоминали о какой-то просьбе?

— Да, милорд, — разговор о настигших его бедах и воспоминания о жесточайших проповедях преподобного Такери лучше чем бренди помогло мистеру Листеру расслабиться. Он выпрямился, прижав чашку к груди, с саблей своего покойного сына, покоящейся на коленях, и взглянул на Грея горящими глазами.

— Я хотел бы просить о Вашей помощи, милорд, в поиске девицы. Анны Такери. У меня есть основания полагать, что она в положении, и если это так — я хочу взять себе ребенка.

***

— Я совершенно лишился рассудка.

— У Вас очень доброе сердце, милорд, — утешительно сказал Том Берд. — А это вовсе не одно и то же.

— О, у меня есть основания считать, что это одно и то же. По крайней мере в данном случае. Но очень мило с твоей стороны, Том, дать мне повод для сомнений.

— Конечно, милорд. Приподнимите, пожалуйста, подбородок, — Том, тяжело дыша через нос и сосредоточенно нахмурившись, осторожно провел бритвой вверх по шее Грея. — Но я все же не могу понять, почему Вы согласились на это, — сказал он.

Грей пожал одним плечом, старательно избегая двигать головой. Он и сам не знал точно, почему согласился. Частично, наверное, потому, что немного чувствовал себя виноватым перед семьей Листера, что не потрудился раньше вернуть саблю его отцу. Частично потому, что поселок Листеров был всего в часе езды от имения его брата Эдгара в Сассексе, и он считал, что было бы не плохо иметь повод убраться подальше от Моуд.

И, если быть вполне честным с собой, потому, что перспектива разгребать чужие проблемы была неплохим способом отвлечься от собственных. Конечно, отметил он, ни одно из этих объяснений не исключает того, что он и правда лишился рассудка.

Рассуждения Тома Берда, однако, пошли в другом направлении.

— «Грубое занятие», вот как? — бормотал он. Вчерашнее выражение Листера явно задели его за живое. — Я сам грубо займусь им, если он не станет лучше следить за своими манерами. Сказать Вам такое, а через минуту просить Вас о «большой милости», каково?

— Ну, он был явно расстроен. Думаю, он не подумал…

— О, он подумал, даже не сомневайтесь, Милорд, — добавил Том, явно спохватившись. — Уверен, со смерти сына он только тем и занимался, что думал, — добавил он уже менее ядовитым тоном.

Он отложил бритву и, сосредоточенно прищурившись, как обычно, стал тщательно изучать физиономию Грея. Удостоверившись, что ни одна щетинка не ускользнула от него, он взялся за расческу и начал завершающий акт подготовки своего нанимателя к выходу на люди.

Он время от времени фыркал, останавливался и пальцами разбирал запутавшиеся волосы. Волосы у Грея были такими же, как у его матери — светлые, густые и слегка волнистые, склонные спутываться, если только их туго не заплетать, как и было бы, если бы это решал Том Берд. Вообще-то, Том был бы рад, если бы Грей остриг волосы и, как достойный джентльмен, носил парик, но на некоторые вещи нет смысла даже надеяться.

— Вы снова плохо спали, — обвинительным тоном сказал Берд. — Очень заметно. Вы снова крутились на подушке — Ваши волосы спутаны, как крысиное кубло!

— Прошу прощения, Том, — учтиво ответил Грей. — Возможно, мне следует спать сидя в кресле, чтобы облегчить твою работу?

— Хм… — ответил Том. И через несколько секунд усердного расчесывания добавил: — А, пускай. Может, сельский воздух поможет.

Том Берд и так с подозрением относился к провинции, и первое знакомство с Мадлинг Парва не развеяло его подозрений.

— Крысы, — мрачно сказал он, рассматривая очаровательные соломенные крыши, мимо которых они проезжали. — Готов биться об заклад, что в этой соломе водятся крысы, не говоря уже о клопах и подобной дряни. Моя старая бабушка выросла в подобном селе. Она рассказывала истории, как ночью крысы спускались с чердаков и обгрызали лица младенцев. Прямо в колыбели! — он с обвинением взглянул на лорда Джона.

— В Лондоне тоже есть крысы, — заметил лорд Джон. — Вероятно, раз в десять больше, чем в провинции. И ни ты, ни я — не младенцы.

Том пожал плечами — его эти рассуждения не убедили.

— Ну… В городе, по крайне мере, видно, когда что-то приближается. Здесь же… — он пренебрежительно огляделся вокруг, отмечая не только грязную сельскую улицу и случайного прохожего крестьянина, но также заросли живой изгороди, темные и пустынные осенние поля и скопления затененных рощ безлистых деревьев у дальней речушки. — Что угодно может незаметно подкрасться к Вам тут, милорд. Запросто.

Грей знал, что первый муж его матери — капитан ДеВайн — был внешне очень ярким мужчиной: высокий, красивый, смуглый и лихой с аристократическим длинный носом и затененными серыми глазами, которые придавали ему вид наружности поэта. Грей видел несколько портретов.

Эдгар, как и его старший брат Пол, унаследовал те же самые черты до такой степени, что молодые девицы заглядывались на него с открытыми ртами, несмотря на то, что ему уже было хорошо за сорок.

Сыновье уважение не позволяло Грею выражать пост факто свое мнение о разумности выбора матери, но через полчаса в компании Пола или Эдгара он не мог избежать того, чтобы заподозрить, что провидение, так щедро одарив ДеВайнов внешней красотой, решило, что нет никакого смысла портить свое творение, домешивая туда еще и ум.

— Что, — нахмурился Эдгар в замешательстве, — кто-то считает, что я взорвал пушку? Какая наглость!

Но, конечно, отметил Грей, мысленно вздохнув, его матери было всего пятнадцать, когда она вышла за ДеВайна.

— Не ты лично, нет, — заверил он Эдгара. — Вопрос в том…

— Меня же там даже не было, — высокие скулы Эдгара раскраснелись от негодования.

— Уверен, будь ты там — я бы заметил, — мрачно заверил его Грей. — Вопрос в том…

— И кто вообще такой этот Марчмонт? Мелкий ирландский титул, два поколения, как вылез из грязи, как он вообще смеет оскорблять меня? — сами ДеВайны обладали лишь скромным рыцарским титулом, но могли — и Моуд частенько это делала — выводить свой род со времен еще до завоевания. [Завоевание Вильгельма или Нормандское завоевание Англии (англ. Norman conquest of England) — вторжение в 1066 году в Англию армии Вильгельма Завоевателя, герцога Нормандии, и последующее подчинение страны — прим. пер.]

— Я уверен, он не хотел оскорбить... — ну, на самом деле он был уверен как раз в противоположном, Марчмонт именно что хотел оскорбить, и Грей задавался вопросом «зачем?». Было ли это только для того, чтобы вывести из равновесия самого Грея, или Марчмонт изначально планировал, чтобы Грей передал его замечания Эдгару? Что ж, это был вопрос на попозже.

А пока он бросил всякие попытки успокоить своего брата и прямо спросил:

— Кто управляет твоей фабрикой, Эдгар?

Эдгар на миг взглянул на него в недоумении, затем застилавший ему глаза туман ярости развеялся. Сообразительность и интуиция не были его сильнейшими сторонами, но в твердых фактах на него можно было положиться.

— Вильям Хоскинс. Его все зовут Биллом. Достойный человек, забрал его у Волтама год назад. Думаешь, он как-то в этом замешан?

— Так как я до сего момента никогда и не слышал о нем, то я понятия не имею, но был бы очень рад поговорить с ним, если не возражаешь.

— Вовсе нет, — они стояли во фруктовом саду позади особняка — Грей после завтрака искал возможности поговорить с Эдгаром наедине.

— Пошли сейчас, — сказал Эдгар, разворачиваясь с решительным видом. — Срежем через поля: это будет быстрее, чем ждать, пока запрягут лошадей и ехать в объезд по дороге.

Прогулка была не из легких: по осенним полям, некоторые из которых были уже перепаханы, некоторые покрыты жесткой и колючей стернёй, но Грей не возражал. День был холодный и туманный, низко нависало серое небо, и казалось, что воздух вокруг них неподвижно завис, завернув их в тишину, которую не нарушало ничего, кроме фазана, вспорхнувшего неподалеку, или отдаленного галдежа ворон среди перепаханной земли, да и то не часто.

От дома до пороховой фабрики, расположенной на берегу реки, было хороших две мили, и каждый из братьев некоторое время думал о чем-то своем.

Однако у перелаза Грей зацепился ногой и неловко дернулся, стараясь сохранить равновесие. Это движение отозвалось резкой болью, будто его грудь проткнули раскаленным докрасна прутом, и он замер, стараясь не дышать. Но он непроизвольно вскрикнул, и Эдгар, удивившись, обернулся.

Грей приподнял руку, показывая, что с ним все хорошо (он надеялся, что так и будет), но не мог говорить.

Взволнованный Эдгар, наморщив лоб, протянул руку, но Грей отмахнулся. Такое уже случалось и раньше, и обычно боль проходила за несколько секунд. Доктор Лонгстрит считал, что это расстроенные нервы и это совершенно неопасно. Всегда, конечно, оставалась возможность, что это могло происходить, когда осколок метала сдвигался в груди, и в таком случае он мог умереть в последующие несколько секунд.

Он задерживал дыхание, пока в ушах не начало звенеть и в глазах не стало меркнуть, тогда он решился на мельчайший вдох, понял, что может это сделать, и потихоньку расслабился; кошмар удушья рассеялся, когда его легкие расширились без последующих инцидентов.

— Ты в порядке, Джон? — Эдгар смотрел на него столь взволнованно, что это тронуло Грея.

— Да, все хорошо, — он выпрямился и взглянул Эдгару в лицо, чтобы успокоить его. — Ничего страшного. Просто… на миг стало нехорошо.

Эдгар остро взглянул на него, чем на на один тревожный миг напомнил их мать.

— Стало нехорошо, — повторил он, осматривая Грея с головы до ног, будто ища повреждения — как он осматривал бы лошадь, что внезапно захромала. — Жена Мэлтона писала Моуд, что ты был ранен в Германии, но она не говорила, что ранение было серьезным.

— Оно и не было, — беспечно сказал Грей, чувствуя пьянящее головокружение от осознания, что он не умрет прямо сейчас.

Эдгар смотрел на него еще пару секунд, затем кивнул, неуклюже похлопал его по руке (чего Грей никак не ожидал) и развернулся к реке.

— Никогда не мог понять, почему ты пошел в армию, — сказал Эдгар, неодобрительно качая головой. — Хэл… тот, конечно… Но ведь не было никакой надобности, чтобы и ты шел в солдаты.

— А чем еще мне было заняться?

Грей не оскорбился. Он был наполнен легкостью бытия. Поля со стерней и облачное небо окружали его, невыразимо прекрасные. И даже Эдгар казался сносным.

Как ни странно, Эдгар, казалось, всерьез задался этим вопросом.

— У тебя есть собственные средства, — сказал он после минутного раздумья. — Ты мог пойти в политику. Скупить гнилые местечки, [гнилы́е месте́чки (англ. rotten boroughs) — обезлюдевшие в конце XVIII — начале XIX веков деревни и городки в Великобритании, сохранившие при этом представительство в парламенте. Голосами избирателей в этих населённых пунктах часто распоряжался лендлорд, хозяин земли. Зачастую место в палате общин просто покупалось – прим. пер.] участвовать в выборах.

Очень вовремя Грей вспомнил, как мать упоминала, что Эдгар сам пытался пройти в Парламент на предыдущих промежуточных выборах, и воздержался от того, чтобы сказать, что лично он предпочел бы, чтобы его расстреляли, чем иметь хоть какое-то дело с политикой.

— Это мысль, — сказал он, соглашаясь, и они больше не разговаривали, пока в поле зрения не показалась пороховая фабрика.

Кирпичное здание, некогда бывшее зерновой мельницей, внешне выглядело мирным и спокойным с медленно вращающимся водяным колесом.

— Это для грубого помола, — сказал Эдгар, кивая на мельницу. — Для более тонкого помола мы используем бегуны на лошадиной тяге — легче контролировать.

— Ах, ну конечно, — ответил Грей, понятия не имевший, что такое «бегуны». — Очень ароматный процесс, как я понимаю?

Порыв ветра донес до них запах испражнений, заставивший заслезиться глаза, и Эдгар закашлялся и привычным жестом вытащил из кармана камзола платок и прижал его к носу.

— Ах, это. Это сортирщики.

— Что-что? — Грей поспешно последовал примеру и прижал свой носовой платок к носу.

— Селитра, — объяснил Эдгар, явно радуясь, что нашлось что-то, что он знает, а его такой весь из себя умный младший брат — нет. — Чтобы сделать порох, нужны сульфур — то есть сера, уголь и селитра, и, конечно…

— Конечно, я знаю это!

— … Мы можем сами сделать уголь, естественно, и сера совсем недорого обходится, ну, селитра тоже не слишком дорогая, но в последнее время она в основном импортируется из Индии. И раньше мы покупали ее во Франции, но теперь… Ну, что ж. Большую часть мы можем получить и тут…

— Вы добываете ее из навозных куч местных крестьян? — Грею сильно захотелось рассмеяться.

— И уборных. Она образует большие самородки в самом низу, — серьезным тоном ответил Эдгар, а затем улыбнулся. — Знаешь, есть закон, подписанный еще во времена доброй королевы Бесс, [имеется в виду Елизавета I – прим. пер.] но все еще действующий, дающий право агентам короны изымать содержимое нужников любого жителя во время войны? Местный стряпчий нашел его для меня. Это большое подспорье.

— Думаю, что твои арендаторы только рады, что их нужники опорожняют, — заметил Грей, рассмеявшись уже в открытую.

— Ну, с этим проблем нет, — признал Эдгар, выглядя скромным, но довольным своей сообразительностью в этом деле. — Вот то, что мы разбираем их навозные кучи, у них не вызывает восторга, но они все же терпят — и это поразительно снижает стоимость.

Он коротко махнул рукой, когда они проходили неподалеку от сортирщиков — две закутанные фигуры мужчин, распрягающих бре́згующую, по виду, лошадь из телеги, до верху наполненной разнородными красновато-коричневыми кусками — но не отнял платок от носа, пока они не прошли мимо в сторону встречного ветра.

— В общем, все это привозят сюда, — он указал на небольшое кирпичное строение, — чтобы развести и очистить. Затем туда, в смесительный цех, — другое кирпичное здание, несколько побольше, — а затем в один из мельничных цехов, для помола и грануляции. Ах, вот и Хоскинс, оставлю тебя на него. Хоскинс!

Билл Хоскинс оказался здоровым на вид мужчиной с рыжеватыми волосами, около тридцати лет — довольно молодой как для управляющего, подумал Грей. Когда Хоскинса представили, он уважительно поклонился, но совсем не избегал встречаться взглядом с Греем. У него были ясные серо-голубые глаза с очерченной темным радужкой, как отметил Грей и неожиданно испытал спазм внизу живота от осознания, что обратил на это внимание.

В течение следующего часа он выучил столько всего, включая то, что же такое «бегуны» — это были большие каменные плиты, которые при помощи лошадей протаскивали по плоскому лотку с порохом; как пахла сера — протухшими яйцами, переваренными сатаной; «дьявол пукнул», как сказал Хоскинс, улыбаясь; как порох перевозят по воде — баржами вниз по реке; и что Билл Хоскинс был прекрасно сложен, с большими, чистыми и очень крепкими руками.

Стараясь отвлечься от этого не имеющего значения наблюдения, он спросил, не производят ли они порох разного помола.

Хоскинс задумчиво нахмурился.

— Ну, можно, конечно. Для этого и нужна грануляция, — он кивнул на одно хилое деревянное строение. — Чем мельче помол и гранулы, тем лучше он взрывается. Но опять же, чем мельче порох, тем опаснее он в обращении. Именно поэтому их так и строят, — он кивнул на один, — стены и крыша — лишь сбитые вместе доски, так, чтобы оставались щели. Если в таком будет взрыв, ну что же, очень просто подобрать доски и сколотить их снова вместе.

— М-да. А как на счет тех, кто работал в таком цеху, когда он… взрывался? — спросил Грей, почувствовав, как во рту у него пересохло от этой мысли.

Хоскинс на миг улыбнулся, сузив глаза.

— Не так просто. Ну а то, о чем Вы спрашивали, на практике мы тут производим порох лишь одного помола, и весь он идет в артиллерийское ведомство на нужды артиллерии. Очень трудно пройти их тесты. Мы производим порох лучшего качества, чем большинство других, но все же иногда четверть партий возвращают после испытаний в Вулидже. Учтите, в большинстве случаев это не наша вина. Кое-кто из остальных может не быть столь же тщательным. Не называя имен.

Грею вспомнились непрерывные выстрелы на испытательном полигоне.

— О, я был бы благодарен, — сказал он, — если бы Вы назвали имена, я имею в виду.

Хоскинс рассмеялся. У него не хватало зуба — одного из задних, но по большей части зубы у него были в хорошем состоянии.

— Что же, есть три владельца синдиката…

— Стойте, какого синдиката?

Хоскинс удивился.

— Мистер ДеВайн не рассказал Вам? Он сам, мистер Треворсан — владелец Фермы Мейепл, вниз по реке, — указал он подбородком. — Ну и еще мистер Фаншейв. Мадлингтон, так называется его имение. Они собрались вместе, чтобы получить контракт на поставку пороха государству, чтобы иметь возможность конкурировать с крупнейшими фабриками, такими как Волам. Так что весь порох упаковывается и сплавляется по реке под именем синдиката, хоть и производится на трех отдельных фабриках. И, как я уже говорил, не все столь же аккуратны, как мы здесь, — он с гордостью оглядел все строения, но Грей не обратил внимания.

— Под именем синдиката, — повторил он, и его сердце забилось быстрее. — И что это за имя?

— О. Просто «ДеВайн», так как Ваш брат — основной владелец.

— Да уж, — сказал Грей. — Как интересно.

Эдгар ушел по своим делам, предложив прислать за Греем лошадь. Тот отклонил предложение, не желая выглядеть больным и считая, что на обратном пути прогулка через поля в одиночестве может пригодиться, чтобы подумать обо всем, что он узнает.

Новость о синдикате хозяев пороховых фабрик перевернула все дело.

«Мы тут производим порох лишь одного помола», сказал Хоскинс. Тогда Грей упустил, что тот сделал ударение на этих словах, но теперь, оглядываясь назад, был уверен, что тот его все же сделал.

То, что Хоскинс имел в виду, было очевидно: тот или иной участник синдиката производил более мелкий порох на нужды гренад, мушкетов и ружейных зарядов. Он подумал было вернуться назад и спросить Хоскинса, какая фабрика производит более взрывоопасный порох, но передумал. Он может спросить у Эдгара.

Он также должен будет попросить Эдгара пригласить остальных хозяев фабрик в Блэкторн-Холл. Ему в любом случае надо поговорить с ними, и вероятно будет лучше собрать их всех вместе, чтобы никто из них не чувствовал себя оскорбленным и соответственно не насторожился. Ему также хотелось увидеть их всех вместе, чтобы понять, какие между ними отношения.

Возможно ли, что за инсинуациями лорда Марчмонта о саботаже что-то было? И если так — и он все еще был расположен считать, что это не так — тогда было бы по крайней мере понятно, почему Марчмонт упомянул Эдгара по имени.

Не важно, какая из фабрик произвела его, любой подозрительный порох был бы идентифицирован по клейму ДеВайна — упрощенной версии семейного герба ДеВайнов в виде двух шевронов, [шевро́н (от фр. chevron, буквально: стропило — графический знак (изображение), состоящий из двух отрезков, соединённых концами под углом, наподобие латинской буквы V (или V, повёрнутой самым разнообразным образом), используется в геральдике, как элемент гербов или флагов — прим.пер.] занимающих диагонально расположенные четверти, дополненный странной геральдической птичкой — безногое существо, называемое мартлет. [мартлет (ласточка) — естественная гербовая фигура, изображающая стилизованную птицу с короткими пучками перьев вместо лап. Стрижей раньше тоже называли мартлетами, поскольку у них настолько маленькие лапки, что люди верили, будто у стрижей нет ног — прим. пер.] Хоскинс показал ему полузагруженную баржу на якоре в реке, на которой были сложены пороховые бочки, на каждой из которых стояло это клеймо.

Солнце все еще заслоняли тучи, но его очертания угадывались: небольшой, подернутый дымкой круг прямо над головой. Увидев это и по бурчанию живота осознав, что после завтрака прошло уже много времени, он задумался, что же делать дальше.

Было еще достаточно времени, чтобы съездить в Мадлинг Парва. Очевидным первым шагом в деле, которым он обещал мистеру Листеру заняться, было поговорить с преподобным Такери и выяснить, какие он может предоставить ориентиры о местонахождении его блудной дочери.

Но он мог вполне рассудительно оставить это дело на завтра и вернуться в Блэкторн-Холл на обед. Он должен поговорить с Эдгаром о синдикате. И Моуд упоминала за завтраком, что на ужин прибудут один-два местных друга.

— Хм-м… — сказал он.

Его отношения со старшими братьями по матери не были близкими, но были сердечными — кроме того случая, когда он, десяти лет от роду, весьма неразумно выразил мнение, что невеста Эдгара была несносной собакой женского пола и как результат уплётывал через полкомнаты от подзатыльников. Его мнение о невестке не изменилось за последующие годы, но он научился держать свое мнение при себе.

Возможно, он оставит Эдгару записку и найдет что-нибудь перекусить по пути в поселок.

Он продолжил свой путь, наслаждаясь тем, как земля пружинит под ногами, и вернулся к своим размышлениям о порохе. Или попытался вернуться. Через несколько секунд он, однако, осознал, что думает не столько о синдикате или том, что нового он узнал о процессе производства пороха… но о Билле Хоскинсе.

Это осознание привело его в смятение. Его тело не реагировало на присутствие другого мужчины таким образом с… Ну да, со времен Крефельда.

Он не считал, что эта часть его особы действительно умерла, но был склонен оставить ее дремать, будучи занят другими делами — такими как, например, выживание. И вообще он полагал, что она будет возвращаться медленно, постепенно восстанавливаясь, как и его тело.

Какое тут «постепенно»! Сексуальный интерес проснулся неожиданно и резко, как искра при ударе о метал, готовая поджечь любое легко воспламеняемое вещество поблизости.

Не то чтобы такое вещество было. Не было никаких признаков, что у Хоскинса были подобные склонности… Да даже если бы Хоскинс недвусмысленно строил ему глазки, Грей ни при каких обстоятельствах не сблизился бы с кем-то в поле зрения брата, тем более с его работником.

Нет, он лишь оценил того, отстранённо.

И все же , когда он дошел до перелаза, где по дороге туда ему сделалось худо, он не стал перелазить через него, а схватил перекладину и перепрыгнул, и пошел дальше, насвистывая «Лилибулеро».

После небольших раздумий, Грей оставил Тома Берда в трактире в Мадлинг Парва с достаточным количеством денег, чтобы купить с полдюжины неосмотрительных, если и не вовсе бесчувственных мужчин, и с инструкцией собрать все крупицы местных слухов, какие возможно при данных обстоятельствах. Сам же, надев самый скромный костюм, отправился домой к преподобному Такери, где представился по своему титулу, а не военному званию, как знакомый Филипа Листера по клубу, интересующийся благополучием Анны Такери.

Из того, как мистер Листер описал священника, Грей ожидал увидеть кого-то высокого и бледного, с пронизывающим взглядом и громовым голосом. Реальность больше напоминала мопса его подруги Люсинды, Леди Джофри: небольшой, с очень морщинистым лицом и слегка выпученными глазами и ощущением, что за спиной он машет закрученным хвостиком.

Ощущение восторженного радушия преподобного Такери, однако, заметно спало, когда он узнал, по какому делу пришел Лорд Джон.

— Боюсь, что не могу ничего сообщить о моей покойной дочери, сэр, — сказал он сдержанно, но все же вежливо. — Мне ничего не известно о ней с тех пор, как она покинула мой дом.

— Ваша дочь… она умерла? — с опасением спросил Грей. — Я не знал…

— Для нас она мертва, — сказал священник, грустно качая головой. — И может быть, было бы лучше, чтобы она и вправду умерла, чем жила в страшном грехе. Но можно только надеяться.

— Э-э-эм… н-да, — Грей сделал паузу, чтобы перегруппироваться, и стал пить чай, которым его угостили, затем попытался пойти другим путем: — Если же она все-таки жива и, возможно, ждет ребенка…

У преподобного Такери от такого предположения глаза вылезли из орбит, и Грей кашлянул.

— Я не решаюсь высказать свои наблюдения, так как боюсь прослыть грубым, и все же надеюсь, что Вы по доброте своей простите мою бесцеремонность, но… Лейтенант Листер мертв, — указал он. — И Ваша дочь, а может быть и ее ребенок оставлены без какой-либо защиты. Неужто не хотели бы Вы получить от нее новости, быть может найти ей какое-то убежище, даже если чувствуете, что не можете снова принять ее в свой дом?

— Нет, сэр, — твердо сказал мистер Такери, хоть и с сожалением. — Она избрала путь разрушения и проклятия, и нет пути назад.

— Надеюсь, Вы простите мою неосведомленность, но разве Ваша вера не исповедует возможность искупления для грешников?

Добродушное морщинистое лицо священника сжалось, и Грей увидел мелкие острые зубки за верхней губой.

— Мы молимся за ее душу, — сказал он, — естественно. И чтобы она увидела, что сошла с верного пути, покаялась и, таким образом, смогла наконец войти в Царствие Небесное.

— Но Вы не желаете, чтобы она обрела прощение, покуда все еще жива? — Грей планировал провести этот разговор, оставаясь бесстрастным и непреклонно вежливым, что бы ни было сказано в его ходе, но понял, что начал раздражаться, то ли от ханжества мистера Такери, то ли от его логики, он и сам не был уверен.

— Конечно, мы должны пытаться наследовать Господа нашего в прощении, — сказал священник, оправляя полы сюртука и гордо расправив плечи, насколько это вообще было возможно человеку с его телосложением. — Но я не могу попустительствовать блуду и распутству. Каким примером для прихожан я стану, если приму в своем доме молодую женщину, которая столь публично поддалась такому вопиющему моральному разложению, да еще чтобы и плод ее греха жил у всех на виду?!

— Значит, она родила ребенка? — спросил Грей, уцепившись за эту последнюю необдуманную фразу.

Все морщинки преподобного налились ярко красным цветом, и он резко встал.

— Боюсь, что не могу уделить Вам больше времени, лорд Джон. У меня много встреч назначено на этот вечер. Если соизволите…

Его прервала горничная, та, что приносила чай. Остановившись в дверях, она сделала книксен.

— Прошу прощения, сэр. Прибыл капитан Фаншейв.

Вся краска ярости моментально покинула лицо преподобного.

— О, — сказал он. Кинул взгляд на Грея, затем на дверь. Грей увидел фигуру высокого мужчины, что стоял в прихожей, прямо за горничной.

— Капитан Фаншейв… Это, часом, не капитан Маркус Фаншейв? — учтиво спросил Грей. — Думаю, мы члены одного клуба, — он думал, что видел его в свой последний памятный визит в Вайтс.

Священник кивнул, как заводная кукла, но продолжал бросать взгляды то на Грея, то на дверь, выдавая своим видом растерянность и смущение.

Грей и сам был немного смущен. А еще злился сам на себя, что позволил собственным чувствам вмешаться в разговор. Ну, теперь уже ничего не поделаешь. Можно лишь отступить по-добру, пока отношения еще не совсем испорчены и есть возможность прийти снова. Он встал и поклонился.

— Благодарю, что уделили мне время, сэр. Я сам найду выход.

Оба, преподобный Такери и горничная, резко вдохнули, когда он направился к двери, и священник дернулся, будто желая остановить его, но Грей не обратил внимания.

Мужчина в прихожей был одет в штатское и держал шляпу в руке. Он, удивившись, резко обернулся, когда вошел Грей.

Грей кивнул вновь прибывшему, надеясь, что его лицо не выдает того потрясения, которое он ощутил, увидев Фаншейва. У него было лицо, на которое обращают внимание как мужчины, так и женщины, смуглое и прекрасное — не отвести глаз… То есть было когда-то. Один глаз оставался, зеленый как сапфир, окруженный темными ресницами и очерченный черной аркой брови — настоящий самоцвет.

Второй глаз был скрыт — поврежден ли или выбит, Грей не знал. Через лоб Фаншейва был повязан черный шелковый шарф — зловещий барьер, строгость которого прикрывала массу изуродованной, исполосованной синевато-серой плоти. Большей части носа не было. Остались лишь темные провалы на месте ноздрей. Его накрыло странное ощущение, что они смотрят, приглашая его — даже принуждая — взглянуть через них прямо в мозг Фаншейву.

— К Вашим услугам, сэр, — будто со стороны услышал он свой голос и рефлекторно поклонился.

— К Вашим.

Доводилось ли ему раньше слышать голос Фаншейва? Тот был бесстрастный, учтивый, и с легким налетом сассекского акцента. Фаншейв обернулся на звуки, раздававшиеся с гостиной, и Грей неожиданно почувствовал головокружение. Часть головы капитана была вогнута внутрь, оставив повергающее в шок углубление над ухом. Почти четверть черепа… отсутствовала. Как он вообще выжил?

Грей, бездумно пробормотав что-то, снова поклонился, поспешно вышел и пришел в себя уже на дороге; без понятия, как он туда дошел.

Его сердце бешено колотилось, а во рту был привкус горечи. Он попытался выбросить из головы картину головы Фаншейва, но ему это не удавалось. Разрушенное лицо выглядело ужасно, и он испытывал острую боль от мысли, что то, что было так прекрасно, теперь разрушено, хотя ему случалось видеть такое и раньше. Но это тошнотворное углубление, где ожидаешь увидеть прочный изгиб черепа, а вместо него находишь пустоту, повергало в шок даже бывалого солдата.

Он стоял не двигаясь, закрыв глаза, и медленно дышал, сосредоточившись на острых осенних запахах вокруг него: печной дым и сладковатый запах сбитых ветром и преющих в траве яблок; запах влажной земли и опавших листьев, горьковатый аромат плодов боярышника и измельченной соломы, которой укрыты цветочные клумбы в саду Такери; запах мыла… Мыла? Он распахнул глаза и увидел, что ветки живой изгороди возле него качаются.

— Пс-с! — сказал куст.

— Прошу прощения? — ответил он, наклоняясь поближе. За колючими ветками он разглядел лицо возбужденной молодой девушки лет восемнадцати, чьи большие ясные глаза и вздернутый нос выдавали близкое родство с мопсоподобным мистером Такери.

— Могу ли я переговорить с Вами, сэр? — взмолилась она.

— Полагаю, Вы уже разговариваете со мною, мадам, но если Вы желаете продолжить разговор, то не лучше ли нам будет перейти туда? — он кивком указал на местечко дальше по дороге, где кусты расступались, давая место воротам.

Пахнувшая свежестью девица встретила его там; ее личико раскраснелось от холода и волнения.

— Я снова прошу у Вас прощения, сэр, но я… Ой, я правда прошу меня извинить, сэр, но я не могла не слышать, когда Вы говорили с отцом об Анне.

— Вы, я полагаю… мисс Такери?

— Ой, прошу прощения, сэр, — она сделала книксен; ее чепчик с оборками был чистенький и беленький, как шляпка свежего гриба. — Меня зовут Барбара Такери. Моя сестра — это мисс Такери… Или… или была ею, — уточнила она, залившись краской.

— Так Ваша сестра умерла? — как можно мягче спросил Грей. — Или вышла замуж?

— О, сэр! — распахнула она глаза. — Я молюсь, чтобы оказалось, что она вышла замуж, а не… не другое. Она писала мне и говорила, как они с Филипом собираются пожениться, как только это станет возможным. Она хорошая, Анна-то; не обращайте внимания, если кто говорит иначе, не надо! — на этой фразе она взглянула на него так же яростно, как малыш-мопс, зажавший в зубах край ковра, и он чуть было не рассмеялся, но вовремя взял себя в руки.

— Вы сказали, что она писала Вам? — он невольно взглянул на дом, и она правильно истолковала его взгляд.

— Она отправила письмо через Саймона Коулза, стряпчего. Он… он друг, — ее румянец усилился. — Это была лишь короткая записка, в которой говорилось, что с ней все в порядке. Но с тех пор я не получала никаких известий. И когда мы услышали, что Филип… то есть лейтенант Листер погиб… О, мои страхи сведут меня в могилу, поверьте, сэр.

Она выглядела столь угнетенной, что Грей тут же ей поверил и немедленно заверил ее в этом.

— Могу ли я… можно ли спросить, почему Вы пришли? — спросила она, краснея еще сильнее. — Сами Вы знаете что-либо об Анне?

— Нет. Я пришел в надежде узнать о ней что-нибудь. Вы, насколько я понял, знакомы с семьей лейтенанта Листера?

Она кивнула, нахмурив брови.

— Ну, мистер Листер очень заинтересован в том, чтобы выяснить нынешние обстоятельства Вашей сестры и, по мере сил, предложить ей помощь ради своего сына, — осторожно ответил он. Он не знал, захочет ли Листер помочь молодой женщине, если она не родила Филипу Листеру ребенка, но не было никакого смысла упоминать об этом.

— Ой, — выдохнула она, и слабая надежна вернулась в ее взгляд. — Ах, так Вы друг мистера Листера? Было мудро с Вашей стороны не говорить об этом отцу. Он считает, что это Листеры виновны в бесчестье моей сестры… и по правде, — добавила она с горечью, — не могу сказать, что он не прав. Если бы только Маркус… Он бы оставил армию ради Анны, я уверена. Ну теперь-то он, конечно, уволен по инвалидности, но…

— Так капитан Фаншейв… ухаживал за мисс Такери? — спросил Грей, поспешно найдя замену более вульгарному выражению «был ухажёром».

Расстроенная Барбара Такери кивнула.

— О, да. И он, и Филип, оба хотели жениться на ней. Моя сестра не могла выбрать между ними, а отцу они не нравились оба — из-за их профессии. Но затем… — она невольно бросила взгляд на дом. — Вы видели Маркуса?

— Да, — сказал Грей и не смог сдержать дрожи отвращения. — Что с ним произошло?

Она тоже содрогнулась.

— Разве это не ужасно? Он не позволяет, чтобы я или моя младшая сестренка видели его, кроме как когда он в маске. Но Шелби — это горничная — рассказывала мне, как он выглядит. Это был взрыв.

— Что? Пушки? — спросил Грей с сильным чувством, что попал в ночной кошмар. Но она покачала головой.

— Нет, сэр. Фаншейвы владеют пороховой фабрикой ниже по реке. Одно из зданий взорвалось — они время от времени взрываются, знаете ли, мы иногда слышим отдаленный грохот — это так ужасно! Двое рабочих погибли, но Маркус выжил, хотя все говорят, что милосерднее было бы, если бы он умер.

Вскоре после этой трагедии Филип Листер бежал вместе с Анной Такери, и, кроме той одной записки, очевидно, никаких извести о ней не было.

— Она говорила, что Филип нашел ей хорошие комнаты в Соутверке, и что хозяйка очень услужливая. Это может пригодиться? — с надеждой спросила Барбара.

— Может быть, — ответил Грей, стараясь не думать о том, сколько в Соутверке услужливых хозяек. — А Вы не знаете, она не прихватила с собой какие-либо драгоценности? — первое… ну, пожалуй, единственное, что могла сделать молодая женщина, оказавшаяся без средств к существованию, это продать или заложить свои драгоценности. И, может быть, ломбардов в Соутверке все же меньше, чем хозяек съемных комнат.

— Ну-у.. да. Или, по крайней мере, я так думаю, — засомневалась она. — Я могу посмотреть. Ее вещи… Отец хотел избавиться от них и запаковал их, но я… ну, я не могла решиться расстаться с ними, — опустив взгляд, она залилась краской. — Я… убедила Саймона поговорить с возницей, который отвозил ящики, теперь они должны быть в кладовой Саймона.

Послышались отдаленные голоса, и она резко оглянулась через плечо.

— Меня ищут. Мне надо идти, — сказала она и приподняла юбки, приготовившись бежать. — Где Вы остановились, сэр?

— В Блэкторн-Холле, — ответил Грей. — Эдгар ДеВайн — мой брат.

Ее глаза распахнулись, и он увидел, что она, моргнув, впервые по-настоящему взглянула на него.

— Ваш брат?

— По матери, — уточнил он сухим тоном, увидев, что его внешность сбивает ее с толку.

— Ох. Ну… — неуверенно начала она, но затем послышался еще один возглас со стороны дома, и выражение ее лица изменилось. — Мне надо идти. Я напишу Вам, как узнаю про драгоценности. И спасибо Вам, сэр. Большое Вам спасибо.

Она еще раз быстро поклонилась, затем подхватила юбки и убежала, серые полосатые чулки ее виднелись на бегу.

— Хмм… — сказал он. Он настолько привык, что его персону считают привлекательной, и его позабавило осознание, что его самолюбие было немного ущемлено, когда она столь явно удивилась, что кто-то столь незначительный, как он сам, может быть братом смуглого и эффектного Эдгара ДеВайна. Он посмеялся над собой и, шаркая тростью по живой изгороди, направился к месту, где он оставил лошадь Эдгара.

Несмотря на ее несколько выдающиеся вперед глаза и то, что она не оценила его собственную внешность, Барбара Такери ему понравилась. Очевидно, она нравилась и Саймону Коулзу. Ради блага этой девушки он искренне надеялся, что Коулз был более приемлемым кандидатом в мужья, чем Листер или Фаншейв.

Он подумал, что все же должен пойти и поговорить с поверенным Коулзом. Потому что, хоть Барбара получила только одну записку от сестры, и ее отец, и мистер Листер очевидно были уверены, что она впоследствии родила ребенка. И, подумал он, вполне вероятно Коулз знает, почему они так думали.

Он не знал, каким он ожидал увидеть Саймона Коулза, но реальность была другой. Стряпчий был стройным мужчиной со светлыми волосами и россыпью веснушек на худом, невзрачном лице. И с иссохшей ногой.

— Лорд Джон Грей… Майор Грей? — воскликнул он, резко наклоняясь через свой стол. — Да я Вас знаю… то есть, более правильно будет сказать, знаю о Вас, — исправился он.

— Знаете? — и снова Грей почувствовал себя неуютно оттого, что о нем говорили, а он понятия об этом не имел. Возможно, Эдгар упоминал о том, что он должен приехать? Он заранее послал в Блэкторн-Холл весточку.

— Да, да! Я уверен в этом! Позвольте Вам показать, — взяв стоящий у стены костыль с мягким навершием, он ловко оперся на него, вышел из-за стола и быстро направился к книжным полкам в другом конце комнаты так, что Грею пришлось отступить в сторону.

— Где же это?.. — бормотал поверенный, пальцем пробегая по корешкам книг. — Ах, да. Вот оно!

Вытащив огромный фолиант, он развернул его на столе и стал перелистывать. Это было нечто вроде альбома — Грей разглядел статьи из разнообразных газет, аккуратно вырезанные и наклеенные на страницы. Разнообразие, как он заметил, вносили несколько иллюстрированных стенных газет и даже ноты нескольких баллад, вложенные между листами.

— Вот! Я знал, что это должно быть именно оно, хотя Грей — далеко не редкое имя. Обстоятельства же… Полагаю, их можно считать довольно редкими, не так ли, майор? — он поднял искрящийся взгляд, уткнув палец в вырезку.

Грей не хотел смотреть, но все же чувствовал себя обязанным взглянуть и ужаснулся, прочитав недавно опубликованную и изобилующую красочными деталями статью о том, как он недавно спас пушку — ее имя было указано как «Тод Белчер» — из рук алчной орды австрийцев после трагической и преждевременной гибели капитана пушечной прислуги. Он (Грей) лично сбросил офицера наступающей кавалерии из седла, пришпилил свой саблей к земле за мундир, потребовал, чтобы тот сдался, и взял его в плен, после чего (как писалось) практически единолично вел пальбу из пушки, так как остальная часть прислуги полегла в том несчастном случае, который унес жизнь «Филберта Лестера», неудачливого капитана, чьи оторванные конечности были разбросаны на все четыре стороны, а внутренности вывернуты наружу. Довольно странно, что взрыв пушки в конце этой военной эпопеи был упомянут лишь одним кратким предложением.

Кто бы ни был автором этого высокопарного бреда, он сумел-таки (к удивлению Грея) как правильно написать его собственное имя — что, в данных обстоятельствах, трудно назвать удачей, так и упомянуть, что дело было в Германии.

— Но, мистер Коулз! — в ужасе вскричал Грей. — Это же.. это же полнейший бред!

— Ну, ну, майор, не надо скромничать, —сказал Коулз, пожимая его руку. — Вы, знаете ли, не должны стараться умалить честь, которую оказываете своим присутствием моему офису!

Он весело рассмеялся, и Грей, чувствуя себя беспомощным, понял, что должен улыбнуться и поклониться в неловкой пародии снисходительности.

Клерка Коулза — молодого человека по фамилии Боггс — позвали встретить героя Крефельда, а потом послали за угощением (несмотря на протесты Грея) в местную таверну. Где, мрачно подумал Грей, тот несомненно пересказывает теперь эту бредятину всем желающим его слушать. Грей решил, что должен закончить свои дела в Мадлинг Парва как можно быстрее и убраться обратно в Лондон до того, как Эдгар и Моуд прослышат о газетной истории.

В общем, потребовались существенные усилию, чтобы перевести внимание Коулза на насущную проблему, поскольку стряпчий хотел услышать ответы на огромное множество вопросов о Германии, его армейском опыте, его мнении о нынешней политической ситуации и каково это кого-нибудь убить.

— Каково это… — повторил сбитый с толку Грей. — Убить… Вы имеете в виду убить в битве?

— Ну, да, — сказал Коулз; его пыл слегка — только слегка — поубавился. — Вы ведь, майор, не занимаетесь хладнокровным убийством мирных жителей? — он рассмеялся, и Грей присоединился — из вежливости — к смеху, думая, что, во имя Господа, ему на это отвечать.

Но его спасло чувство приличия самого Коулза — очевидно, оно ему все же было присуще, хотя его и перекрывали порывы энтузиазма.

— Простите меня, майор, — сказал Коулз, немного посерьезнев. — Думаю, я затронул больную тему. Я не должен был спрашивать — и я искренне прошу прощения, что вторгся в Ваши личные чувства. Просто дело в том, что я очень давно питаю страсть к воинской службе.

— Правда?

— О, да. Ах, вот и Вы, Боггс. Спасибо, спасибо… Да, Вы, надеюсь, будете вино, майор? Позвольте мне. Да, — повторил он, усаживаясь обратно в кресло и махнув замешкавшемуся было клерку, чтобы тот ушел. — Многие поколения мужчин в моей семье были офицерами — мой прадед воевал в Голландии, и я и сам всяко бы выбрал воинскую карьеру, если бы не это, — он с горестью указал на свою ногу. — Отсюда мое страстное увлечение этой темой. Я собрал небольшую библиотеку о военной истории, — это было очень скромно сказано, подумал Грей, если учесть впечатляющую коллекцию на книжных полках позади него, в которую входило все от Тацита и Цезаря до короля Пруссии Фредерика. — И даже дерзнул написать эссе об истории военных приемов при осаде. Я, эм-м, полагаю, Вам, майор, лично не доводилось иметь дело с осадой?

— Нет, нет, — поспешно ответил Грей. Он сам попал в осаду в Эдинбургском замке вместе с остальными правительственными войсками во время оккупации Эдинбурга якобитами, но это только называлось осадой — якобиты даже не пытались взять замок штурмом, не говоря уже о том, чтобы взять его измором.

— Мистер Коулз, — сказал он, вдохновившись идеей штурма и видя, что единственная возможность продвинуться в своем деле — это прямолинейность. — Насколько я понял, Вы знакомы с семейством Такери, в частности с мисс Барбарой Такери?

Коулз моргнул. Он был столь ошеломлен, что это выглядел довольно смешно.

— О… Да, — немного неуверенно сказал он.— Конечно, да. Я… эм-м… имею честь считать себя другом семьи, — что значит, подумал Грей, что мистер Такери, вероятно, не осведомлен о дружбе Коулза с Барбарой.

— Я также льщу себя мыслью, что являюсь их другом, — сказал Грей, — хотя мы знакомы совсем недавно, — он улыбнулся, и Коулз, довольный такой расстановкой сил, улыбнулся в ответ.

Установив таким образом взаимопонимание, не было никакого смысла избегать имени мистера Листера в разговоре с Коулзом, и Грей прямо изложил все дело.

— Мисс Барбара сказала, что получила записку от сестры, которую та передала при Вашем любезном посредничестве, — осторожно начал Грей, и Коулз залился краской.

— Я должен был бы доставить записку ее отцу, я знаю, — неловко начал он. — Но… но… она… то есть, мисс Барбара Такери, она…

— Друг, — закончил за него Грей, повторив слова самой Барбары Такери, сказанные, как он заметил, с той же интонацией смущения. — Конечно.

Уйдя от этого деликатного момента, он сказал:

— Мистер Листер считает, что Анна Такери, возможно, ждет или ждала ребенка. Из того, что мистер Такери произнес во время нашего разговора, я думаю, он тоже так считает. И вот мне интересно, мистер Коулз, не можете ли Вы пролить свет на это дело?

В первый раз Коулз выглядел так, будто чувствовал себя не в своей тарелке.

— Я понятия об этом не имею, — сказал он, и Грей подумал, что хорошо, что молодой юрист работает сельским стряпчим: человек, настолько не умеющий убедительно врать, будет совершенно беспомощен в суде.

— Мистер Коулз, — сказал он, позволив нотке стали прозвучать в его голосе, — это может быть вопрос жизни и смерти девушки.

Поверенный немного побледнел, и веснушки на его лице стали еще заметнее.

— Ну, что же… я, эм-м…

— Получали ли Вы еще письма от Анны Такери?

— Да, — сказал Коулз, сдавшись с видимым облегчением. — Но только одно. Оно было адресовано мне, а не Барбаре — иначе я не стал бы его читать. Оно было написано незадолго до того, как пришли новости о смерти Филипа — она еще об этом не знала.

Грей заметил, что Коулз употреблял имена, а не фамилии, и подумал, что он должно быть был лично знаком с Филипом Листером… да и как иначе? Это вам не Лондон, тут все знают всех, и (с большой вероятностью) знают о них все.

Анна Такери написала, так как была в отчаянии: она только обнаружила, что ждет ребенка, у нее закончились деньги, которые ей оставил Филип, и почти не осталось ресурсов. Она умоляла Саймона Коулза просить за нее у ее отца.

— Что я и сделал… или попытался сделать, — Коулз промокнул нос смятым платком, который, как отметил Грей, он носил в рукаве, как солдат. — Мои старания оказались, увы, бесплодными.

— Преподобный Такери действительно производит впечатление человека… строгих взглядов, — отметил Грей.

Коулз, убирая платок обратно, кивнул.

— Не думайте о нем плохо, — настоятельно сказал он. — Он хороший человек и прекрасный священник. Но он всегда был очень… требовательным к своей семье. И добродетель его дочерей — это очень важный вопрос, что и понятно.

— Важнее их физического благополучия, очевидно, — заметил Грей между прочим, но отмахнулся от этой линии разговора и продолжил: — Значит, когда мистер Такери отказался слушать, Вы, естественно, обратились к мистеру Листеру.

Коулз явно смутился.

— Я знаю, что это противоречило профессиональной этике. Это было неразумно и крайне претенциозно. Но я правда не мог придумать, что еще сделать, и я подумал, что быть может Листеры будут более склонны…

Но они не были. Мистер Листер прогнал молодого стряпчего прочь. Но это, конечно, было еще до того, как пришла весть о смерти Филипа Листера.

— Какой адрес был указан в письме? — спросил Грей. — Если она ожидала помощи, то, конечно, должна была указать адрес, на который эту помощь надо прислать.

— Она и правда дала адрес в Соутверке, — Коулз, избегая встречаться взглядом с Греем, поднял забытый до того бокал вина и выпил. — Я… Понимаете, я не мог пренебречь ее мольбой. Я… мы… ну, я убедил общего друга съездить отвести ей немного денег, узнать, как у нее дела. Я бы и сам съездил, но… — он указал на свой костыль.

— И как, нашел он ее?

— Нет. Он вернулся в смятении и сказал, что она уже съехала.

— Съехала? — отозвался Грей. — И куда же?

— Не знаю, — молодой стряпчий выглядел совсем несчастным. — Он спрашивал о ней где только мог, но не обнаружил никаких ее следов. Хозяйка съемных комнат сказала, что Анна — мисс Такери — не смогла оплатить счета, и поэтому ее выставили. Хозяйка не знала, куда Анна подалась.

— Да уж, очень «услужливая», ничего не скажешь, — заметил Грей.

— Вы правы. Я… я пытался искать дальше: я нанял частного сыщика в Лондоне,но он не узнал ничего нового. О, если бы я только отослал ей деньги сразу же! — вскричал Коулз с болезненной гримасой на лице. — Не следовало тратить столько времени на обдумывание того, как подойти к ее отцу, на то, чтобы набраться храбрости пойти к Листерам, но я боялся, боялся этих разговоров, боялся, что не преуспею в них — и все же не преуспел. Я — трус, и что бы ни случилось с Анной — это моя вина. Как я смогу смотреть в лицо ее сестре?

На то, чтобы успокоить и утешить молодого стряпчего, у Грея ушло немало времени, и то его усилия не были полностью успешны. В конце концов Коулз немного взял себя в руки, когда Грей пересказал свой разговор с Барбарой о драгоценностях ее сестры.

— Да, да! Шкатулки Анны у меня, спрятаны в моей подсобке. Я сегодня вечером пересмотрю их. Нам надо придумать какой-нибудь повод — мне и Барбаре — чтобы встретиться и просмотреть, что в них.

— Уверен, что это не станет проблемой для человека с таким глубоким знанием стратегии и тактики, — сказал Грей, вставая с кресла. — Если Вы или Барбара пришлете мне описание всех безделушек, которых не досчитаетесь…

Он откланялся и был уже у двери, когда Коулз его окликнул:

— Майор?

Он обернулся и увидел, что молодой поверенный опирается на стол, а его живое лицо снова стало серьезным.

— Да, мистер Коулз.

— То, о чем я спросил Вас… каково это убить кого-то в битве… это было простое любопытство. Но это заставило меня задуматься: надеюсь, я не убил Анну Такери. Но если да — Вы мне скажете? Я предпочел бы знать наверняка, а не бояться, что…

Грей улыбнулся.

— Из Вас вышел бы хороший солдат, мистер Коулз. Да, я скажу Вам. Хорошего дня.



— Ну как, Том, удалось повеселиться?

— Ну, милорд, на счет повеселиться — не знаю, — засомневался Том, прикрывая рукой отрыжку. — Я бы сказал, что в «Гусе и Винограде» очень недурное пиво. Еда не так хороша, как в «Гнезде Жаворонка», но и не плохая. А Вам, милорд, удалось поесть?

— Удалось, — сказал Грей, отставляя этот вопрос. На самом деле единственной едой после завтрака были пол-куска фруктового пирога у мистера Такери и немалое количество вина, выпитого в компании мистера Коулза. Это вино, он был уверен, принесли из «Гуся и Винограда», но оно не отличалось тем же качеством, что и местное пиво. Но оно было довольно крепким, и его беспокоило то, что теперь его голова начинала немного кружится, если он делал резкое движение. К счастью, лошадь знала дорогу домой. — Удалось ли тебе услышать что-нибудь о Такери, Листерах, Фаншейвах и Треворсанах… или же ДеВайнах?

— О, и немало, милорд. Особенно о миссис ДеВайн, — ухмыльнулся Том.

— Не сомневаюсь. Что же, можем приберечь это, чтобы скрасить обратный путь в Лондон, — сухо сказал Грей. — Что там о Фаншейвах и Треворсанах?

Том, задумавшись, взглянул на него искоса. Он отказался сесть на лошадь Грея и шел рядом пешком.

— Сквайр Треворсан, говорят, азартный человек. Игрок, понимаете?

— В долгах?

— По самые брови, — радостно ответил Том. — Люди, конечно, точно не знают, но ходят слухи, что его поместье — Мейэпл Фарм называется, и, кстати, очень неудачное название — заложено до последнего гвоздя.

— И почему это название неудачное?

Том бросил на Грея непривычно острый взгляд, но ответил ровно.

— Мейэпл — растение, которое растет в Америке, милорд. [Mayapple – анг. “майское яблоко” – в английском языке одно из названий щитовидного подофилла] Краснокожие делают из него лекарства, как говорят, но вообще-то это яд.

Пару секунд Грей переваривал информацию.

— Значит у Треворсана есть связи в Америке?

— Да, милорд. Дядя в Канаде и два младших брата в Бостоне и Филадельфии.

— Ясно. А что общественному гласу известно о политических взглядах этих «связей»? — это было почти что пальцем в небо, но если саботаж и правда имел отношение к взрыву пушек — а Кворри вроде считал, что это вполне возможно — то тогда лояльность семьи Треворсанов была важным вопросом.

Но завсегдатаи «Гуся и Винограда» ничего об этом не знали или, по крайней мере, ничего не рассказали. О Фаншейвах говорили много и вслух, но разговоры в основном касались ужасного несчастья, приключившегося с Маркусом, толпа, казалось, не слышала ни о чем, что бы дискредитировало его отца.

— Капитан Фаншейв пострадал во время взрыва в одном из цехов его фабрики, — сообщил Грею Том. — Говорят, ему оторвало пол-лица!

— Тот редкий случай, когда людская молва приуменьшает. Я видел капитана у Такери.

— Видели? — Том распахнул глаза. — Неужели все так плохо, как говорят?

— Много хуже. Кто-нибудь говорил о случившемся? Известно, что там произошло?

Том покачал головой.

— Этого не знает никто, кроме капитана Фаншейва. Только он выжил, а он не разговаривает ни с кем, кроме преподобного Такери.

— Но он разговаривает с Такери.

— Да, милорд. Он регулярно посещает преподобного, но больше нигде не бывает. Уже несколько недель никто его не видел, а когда его видят, то об этом не болтают, говорят, выглядит он жутко, расхаживает в этой своей черной шелковой маске, когда все вокруг знают, что под нею. Но преподобный, говорят, очень добр к нему.

Грей вспомнил молодого Коулза: «Не думайте о нем плохо. Он хороший человек и прекрасный священник», — настоятельно сказал он. Очевидно, Такери все же был способен на сочувствие, пусть и не к своим дочерям.

— Кстати о Такери, тебе удалось разузнать что-нибудь о них?

— Ну, ходит много слухов, — Том заколебался. — Это трудно назвать информацией: большинство местных спорят о том, была ли мисс Анна без-нрав-ственной, — старательно произнес он, — потаскухой, или Филип Листер ее соблазнил.

— И что, какое-то мнение превалировало?

Том покачал головой.

— Нет, милорд. Шестеро за одно, полдюжины за второе.

Также разделились мнения относительно того раскола в местном собрании методистов, что завершилось изгнанием Листеров из собрания. Разговоры об этом были долгими и красочными, но в них не отыскалось ни крупицы информации.

Когда закончили обсуждать новости, запала тишина. Солнце уже давно село, и холодная мгла поднялась с полей по обе стороны дороги. Том Берд виделся только как тень, идущая рядом с его стременем, тихий как дья… Грей выровнялся в седле и тряхнул головой, отгоняя эту мысль.

— Вы в порядке, милорд? — спросил Том, сразу забеспокоившись. — Вы же не упадете с этой клячи?

— Конечно, нет, — твердо ответил Грей, хотя на самом деле он ужасно устал, был чертовски голоден, а отвыкшие от упражнений руки и ноги отяжелели.

— Вы слишком много на себя взяли, так я и знал, — сказал Том с мрачным удовлетворением. — Вам лучше сразу отправляться в постель, милорд, съев перед тем хлеба и выпив молока.

Грей, конечно же, не отправился сразу в постель, хотя ему очень того хотелось. Вместо этого, поспешно умывшись, причесавшись и переодевшись с помощью весьма недовольного Тома Берда, он спустился на ужин, чтобы встретиться с членами синдиката, которых, по его просьбе, поспешно собрал Эдгар.

Ужин прошел не так гладко, как он надеялся: во-первых, на ужине присутствовала Моуд. Присутствовала и громко удивлялась тому, что кто-то мог вот так вот попытаться очернить священное имя ДеВайнов.

Эдгар при такой поддержке своей половинки непрерывно похлопывал себя по ноге воображаемым хлыстом, не иначе представляя, как он отхлещет им лорда Марчмонта или полковника Твелвтриса. Грей не мог не признать, что это очень соблазнительная идея, однако постоянное повторение этого предложения все же утомляло.

Что же касается Фаншейва и Треворсана, то оба они, казалось, полностью соответствовали описанию: честные, несколько недалекие фермеры, слегка легкомысленные провинциальные сквайры, если судить по их претенциозным жилетам. У обоих, когда они услышали, что говорилось на Королевской Комиссии расследования, глаза от шока полезли на лоб, и оба выражали полнейшее недоумение по поводу того, что творилось в головах Комиссии.

Но незнание, конечно, не мешало им строить предположения.

— Марчмонт… — сказал Треворсан, задумавшись. — Должен признаться, что вовсе не понимаю этого. Будь это… Вы же, кажется, говорили, что Мортимер Освальд тоже член этого… формирования?

— Да, — ответил Грей, но решил не кивать, опасаясь, что если попробует, то его голова скатится на пол. — А в чем дело?

Треворсан, поднесший бокал с кларетом ко рту, хмыкнул.

— Змей, — коротко объяснил он. — Без сомнения это он надоумил Марчмонта. Пустоголового увальня.

Грей попытался придумать уместный вопрос в ответ на это сообщение, но никак не мог понять связь между слабоумием Марчмонта, гадючьей породой Освальда и обсуждаемой проблемой. «Ну и черт с ним, — решил Грей с остекленевшими глазами. — Спрошу у Эдгара завтра утром».

— Но это же смешно! — говорил в это время Фаншейв. — Что это за глупость? Поставлять опасный порох, чтобы взорвать пушку. В тысячу раз вероятнее, что прислуга пушки что-то сделала не так! — он хлопнул по столу ладонью. — Готов поспорить на сотню гиней, что какой-то гадёныш запаниковал и заложил два заряда!

— Каковы шансы? — манерно протянул Траверсан и рассмеялся так, что задрожал стол. Грей почувствовал, как мышцы вокруг рта напрягаются, изображая смех, но слова отозвались эхом где-то внизу живота, неприятно смешиваясь с жаренной курицей с черносливом.

«Какой-то гадёныш запаниковал…»

— Джон, да Вы даже не коснулись десерта! Вот, Вы должны попробовать — это мой собственный рецепт с вареньем из крыжовника из нашего сада… — Моуд махнула дворецкому, чтобы он подошел к Джону, и тот не смог найти в себе сил возразить, когда большой липкий кусочек опустился в его тарелку.

Члены синдиката, перевозбудившись от полученных через Джона новостей, не отпускали его до поздней ночи, передавая по кругу бутылку бренди они препирались, стоит ли им всем вместе поехать в Лондон и опровергнуть это безобразное обвинение или послать представителя, и если так, то должен ли отправиться ДеВайн, как владелец крупнейшей фабрики, или…

— Я думаю, что проведение акции столь официальной может только распалить огонь подозрений, которые сейчас не воспринимаются всерьез, — твердо вставил Грей, представив кошмар в виде Эдгара, врывающегося в Парламент с кнутом в руке.

— Значит письмо! — предложил раскрасневшийся от бренди и эмоций Фаншейв. — Мы же не можем попустительствовать таким оскорбительный инсинуациям!

— Да, да, мы должны составить письменную жалобу, — небрежно бросил Треворсан, но его глаза, напоминающие глаза разъяренного быка, метнулись в сторону Грея: — Вы ведь отвезете его? Уфе… — он промокнул салфеткой рот. — Убедитесь, что оно дошло до этой беззаконной Комиссии расследования.

Это предложение было встречено шумными одобрениями, и попытки Грея воззвать к рассудку компании были заглушены и утоплены в потоках бренди.

В конце концов он заставил себя подняться по лестнице, оставив партнеров по синдикату их развлечению в виде составления оскорбительных эпитетов под взрывы хохота. Эдгар, как единственный достаточно трезвый, чтобы держать перо человек, был назначен писарем.

С больною головою и весь провоняв табаком, Грей толкнул дверь в свою комнату и увидел Тома, раскинувшегося в кресле у камина и поглощенного «Приключениями Перегрина Прикля». Юный камердинер сразу вскочил, отложил книгу и подошел к Грею, чтобы помочь тому раздеться.

Поспешно освободив хозяина от дневной одежды и облачив его в ночную рубашку, он пошел за халатом Грея, который грелся возле камина. Подавая халат, он с беспокойством рассматривал Грея.

— Вы выглядите, будто… — начал он, но не договорил, лишь покачал головой, будто то, что он видел, было слишком страшным, чтобы облачить его в слова. Это полностью совпадало с видением ситуации самим Греем, но он слишком устал, чтобы сказать об этом, поэтому просто кивнул и, повернувшись, всунул руки в мягкие рукава.

— Иди в постель, Том, — сумел он выдавить. — И не буди меня утром. Думаю, к тому времени я буду уже мертв.

— Очень хорошо, милорд, — сказал Том и, крепко сжав губы, вышел, неся на вытянутую руку перед собой заляпанную вином, потную, провонявшую табачным дымом рубашку.

Грей хотел сразу упасть в постель, но понял, что не может: он находился в том вызывающем раздражение состоянии, когда ты полностью изнурен, но настолько возбужден эмоционально, что не можешь даже думать о сне.

Он сел у огня и поднял книгу, которую ранее читал Том, но слова расплывались у него перед глазами, и он ее отложил. В его венах струился алкоголь, а усталость приклеилась к конечностям как раскисшая по весне грязь, и казалось, что встать — это выше его сил. Но все же он смог встать и медленно прошелся по комнате, касаясь случайных предметов, будто пытаясь найти якорь для своих мыслей, которые — в противоположность состоянию его тела — носились по кругу на бешеной скорости.

Он открыл окно — быть может свежий воздух прочистит ему голову? Внутрь ворвался запах темной холодной земли, неся с собой леденящую душу угрозу, и он поспешно закрыл окно, запутавшись в ручке. Он ненадолго прижался головой к холодному стеклу, глядя на полумесяц, огромный и желтый, как сыр.

Снизу через пол доносились хриплые крики партнеров по синдикату. Теперь они спорили о дате: каким числом следует подписать их предполагаемое письмо, сегодняшним или завтрашним, и какое число теперь: двадцать первое или двадцать второе ноября.

Ноябрь. Уже очень поздно. Обычно, если он не был в походе или при исполнении, он совершал свой ежеквартальный визит в Хэлуотер в конце октября, до того как дожди смоют дороги Озерного Края.

Но, конечно, после того, что произошло… Совершенно неожиданно он снова оказался в той конюшне в Хэлуотере, кровь снова стучала в висках, и эхо непростительных слов, которые он произнес, звенело в ушах.

Под влиянием момента он подошел к столу, взял лист бумаги и открыл чернильницу.

«Дорогой мистер Фрейзер,

Пишу, чтобы сообщить, что не смогу посетить Хэлуотер в этом квартале: Дела официального характера удерживают меня.

Ваш покорный слуга»

Он нахмурился, уставившись на письмо. Нельзя подписывать письмо к узнику «Ваш покорный слуга», и не важно, что этот конкретный узник был некогда джентльменом. Нужно что-то более формальное… Но ведь это и была обычная формальная подпись, принятая между джентльменами, и неважно, был ли сейчас Джейми Фрейзер конюхом или нет, все равно…

— Ты совсем с ума сошел? — спросил он вслух самого себя. Как ему вообще пришло в голову послать письмо, он никогда такого не делал, к тому же это вызвало бы бесконечную волну любопытства и нежеланного внимания в Хэлуотере… И как он вообще мог подумать о том, чтобы писать Фрейзеру, учитывая масштабность того, что произошло между ними в их последнюю встречу?

Он потер лоб ладонью, поднял и смял письмо. Развернулся, чтобы бросить его в огонь, но остановился, зажав смятую в шар бумажку в руке… затем медленно положил ее на стол и разгладил.

Уже одно то, что он написал имя Фрейзера, подарило ему ощущение связи, и он осознал, что стал писать потому, что безумно нуждается в такой связи. Он также осознал теперь, что никогда не отправил бы этого письма. Но все же ощущение связи оставалось, и даже если это ощущение было лишь следствием его нужды, все же оно было реальным.

«А почему бы и нет? Это не больше чем разговаривать с самим собой, и если записать мысли, это поможет их упорядочить».

— Нет, ты действительно сошел с ума, — пробормотал он, но снова взялся за перо. Твердою рукою перечеркнул «Ваш покорный слуга» и продолжил:

«Эти дела заключаются в расследовании взрыва пушки в Германии в июле этого года. Меня вызвала на допрос государственная Комиссия Расследования, которая…»

Он писал спокойно, останавливаясь время от времени, чтобы сформулировать предложение, и обнаружил, что это действительно помогает упорядочить его мысли.

Он написал о комиссии, Марчмонте, Твелвтрисе и Освальде, об Эдгаре и его синдикате, о Джонсе, Гормли и бренных останках Тома Пилчарда…

К этому времени он писал с такой скоростью, что буквы превратились в едва различимые закорючки. Ясность его мыслей растаяла так же, как и внятность его почерка: то, что начиналось как уравновешенный, хорошо осмысленный анализ ситуации, превратилось в кашу.

Он отложил перо и снова начал ходить по комнате. Остановившись возле зеркала, он взглянул в него, затем себе за спину, затем снова в зеркало.

Он замер на месте и уставился в посеребренное стекло, и ему показалось, что его собственные черты заслоняют искалеченные черты Маркуса Фаншейва. Его желудок опустился, и он прижал ладонь ко рту, чтобы его не стошнило. Иллюзия рассеялась, как только он шевельнулся, но ужас продолжал волнами перекатываться от головы до пят.

Он развернулся и потянулся рукой к сабле на боку, но той не было.

— О Господи, — тихо сказал он. Он видел — он был уверен в этом — еще кое-что в том зеркале: Филипа Листера, стоящего у него за спиной.

Он, дрожа, закрыл глаза, затем открыл, опасаясь того, что может увидеть. Но комната была пустынной и тихой, если не считать шипение огня и раскаты хохота, доносившегося с нижнего этажа.

Неожиданно ему захотелось одеться и спуститься вниз, даже компания Эдгара и его партнеров казалась желанной. Но его ноги тоже дрожали, и он резко опустился на стул за письменным столом и вынужден был опустить голову на руки, чтобы не потерять сознание.

Он закрыл глаза и просто дышал, стараясь не думать ни о чем. Ему показалось, что это длилось очень долго. Когда он снова их открыл, у него перед глазами оказались смятые листы его неоконченного письма.

Его руки ужасно дрожали, но он взял перо и, не обращая внимания на кляксы и помарки, стал упрямо писать. Он сам не понимал, что он пишет, лишь пытался в словах отыскать избавление и через какое-то время осознал, что вернулся к визиту мистера Листера и его комментарию в отношении карьеры военного.

«Это действительно грубое занятие, — написал он, — и помоги мне, Господи, если я и не герой, я все же чертовски хорош в нем. Вы, я думаю, понимаете, ведь Вы и сами таковы.»

Он так крепко сжимал перо, что оно оставило отпечатки на его пальцах. Он ненадолго отложил его, помассировал пальцы и снова взялся за перо.

«И помоги мне, Господи, — медленно продолжил он, — я боюсь».

Боюсь чего?

«Какой-то гадёныш запаниковал...»

«Боюсь всего. Боюсь того, что я, возможно, совершил, не осознавая, и того, что мог совершить. Боюсь смерти, боюсь, что останусь калекой, боюсь стать недееспособным, но все солдаты боятся этого и все равно воюют. Со мною все было так же, а…»

Он хотел изложить свои мысли спокойно и теперь попытался снова вернуться к этому, но рука сама выводило слова, которые возникали в голове, и все, что он мог, это — записывать их.

«Я боюсь оказаться неспособным. Неспособным не только биться, но и командовать, — он какой-то миг смотрел на это предложение, затем снова аккуратно коснулся бумаги пером. — Я задумался, знаком ли этот страх Вам? Не могу, глядя на Вас, представить себе этого».

Образ Фрейзера ярко запечатлелся в его памяти — Фрейзер был из тех, кто обращает на себя внимание. Даже в самые сердечные и непринужденные моменты их общения во Фрейзере всегда ощущалось, что это человек, который руководит людьми, и когда Грей видел шотландских заключенных за работой, то было очевидно, что они относятся к Фрейзеру как к их прирожденному лидеру и, как нечто само собою разумеющееся, обращаются именно к нему.

А потом был тот случай с лоскутком тартана. Грей почувствовал, как горячая кровь хлынула по венам и его желудок сжался от стыда и от злости. Почувствовал, как плеть ударила по обнаженной плоти, почувствовал это, как спазм внизу живота, почувствовал, как под ударом плетки разрывается кожа у него между лопатками.

Он рефлекторно закрыл глаза и так крепко сжал кулаки, что перо хрустнуло и переломилось. Он уронил его и какой-то миг сидел не двигаясь и просто дышал, затем открыл глаза и взял другое перо.

«Простите меня, — написал он. А затем почти сразу продолжил: — Но почему мне просить у Вас прощения? Видит Бог, Вы виноваты в этом так же, как и я. Ваши действия и мой долг вместе…»

Но Фрейзер тоже выполнял то, что считал своим долгом, даже если имел и другие основания. Грей вздохнул, вычеркнул последний кусок и отступил немного от слов «Простите меня».

«Мы солдаты, Вы и я. И, несмотря на то, что было между нами в прошлом, я верю что…»

Что мы понимаем друг друга. Слова сами сложились у него в голове, но то, что предстало пред его внутренним взором, было не взаимопонимание людей, которые разделяют бремя командования, или людей, которых преследуют одни и те же невысказанные страхи, острые, как осколок металла, что засел возле его сердца.

То, что предстало перед его внутренним взором, был тот ужасающий миг, когда Фрейзер, застигнутый врасплох его словами, на мгновение предстал перед ним в наготе, той наготе души, в которой Грей не желал бы видеть ни одного человека, а уж тем более такого человека, как Фрейзер.

— Понимаю, — тихо сказал он, и звук собственного голоса удивил его. — Хотел бы я, чтобы этого не было.

Он опустил взор на лежащую перед ним в беспорядке бумагу, смятую и всю в кляксах, перепачканную словами смятения и гнева. Это напомнило ему о той записке, написанной размоченным в воде сгоревшим фитилем свечи. Несмотря ни на что, Фрейзер оказал ему помощь, когда он об этом попросил.

Сможет ли он снова когда-нибудь увидеть Джейми Фрейзера? Шансы на это были ничтожны. Если его не убьет случай, это может сделать трусость.

Его накрыла одержимость исповедью, лучше по полной этим воспользоваться. Чернило на пере засохло. Он не стал смачивать его снова.

«Я люблю Вас, — написал он, быстро и без нажима, оставляя на бумаге едва различимый оттиск без чернил. — Хотел бы я, чтобы этого не было».

Затем встал, собрал исписанные страницы, смял их в шар и бросил в огонь.



Наутро он, к сожалению, не был мертв, хотя хотел бы, чтобы это было так. Болел каждый мускул его тела, и ужасное похмелье от всего, что он вчера выпил, напоминало прилипший изнутри к его болезненно пульсирующей черепушке запыленный мех.

Том Берд принес поднос с завтраком, посмотрел на его бренные останки, смиренно покачал головой, но ничего не сказал.

Довольно странно, но его руки не тряслись. Тем не менее он осторожно сжал в них чашку чая и осторожно поднес ее к губам. В процессе заметил на подносе письмо, запечатанное красным сургучом, на котором читался оттиск инициалов СК. Саймон Коулз.

Он поднялся на постели, едва не расплескав чай, и неловко раскрыл письмо, в котором, как оказалось, были короткая записка от юриста и лист бумаги с несколькими карандашными набросками и аккуратными подписями с описанием под ними. Описания драгоценностей, которые Анна Такери забрала с собой, когда бежала с Филипом Листером.

— Том, — прокряхтел Грей.

— Да, милорд?

— Отправь конюха седлать коней и собери вещи. Мы уезжаем через час.

Обе брови Тома подскочили вверх, но он лишь поклонился.

— Очень хорошо, милорд.

Он надеялся незаметно покинуть Блэкторн-Холл и как раз размещал на столе Эдгара благодарственную карточку, в которой просил простить его нежданный отъезд, ссылаясь на неотложные дела, когда сзади неожиданно раздался голос.

— Джон!

Он развернулся с виноватым видом и увидел в дверях Моуд с корзинкой через руку, наполненной чем-то, что напоминало лук, но вероятно было саженцами чего-то вроде нарциссов.

— А, Моуд. Как я рад Вас видеть. Я думал, мне придется уехать, так и не поблагодарив Вас за Вашу доброту. Как удачно…

— Вы уезжаете от нас, Джон? Так скоро?

Она была высокой. И красивой: ее смуглая красота прекрасно сочеталась с красотой Эдгара. Но ее глаза не были глазами поэтессы. В них, по его ощущениям, было скорее что-то от Медузы Горгоны: они притягивали ее собеседников, даже когда все инстинкты кричали им бежать без оглядки.

— Я… да. Да. Я получил письмо… — у него была при себе записка Коулза, и он поднял ее в доказательство. — Я должен…

— А, конечно, от мистера Коулза. Дворецкий сказал, что принес записку и Вам, когда передавал мне мою.

Она взглянула на него с совершенно необычной сердечностью, и по позвонку у него пополз холодок. Холодок усилился, когда она неожиданно приблизилась к нему, отставила свою корзинку, взяла его ладонь в свои и внимательно заглянула ему в глаза. Ее теплое дыхание касалось его щеки и несло запах яичницы.

— Вы уверены, что достаточно поправились, чтобы выдержать дорогу?

— Эмм… да, — сказал он. — Вполне. Вполне уверен, — милостивый Боже, она что, собирается поцеловать его в щеку?

Благодарение Господу, нет. Осмотрев его лицо пядь за пядью, она отпустила его.

— Вы, знаете ли, должны были нам сказать, — укоризненно сказал она.

Он в ответ вопросительно хмыкнул, и она кивнула в сторону письменного стола. Где, как он теперь заметил, во всем своем блеске красовалась вырезка из газеты, в которой его представляли героем Крефельда, рядом с запиской, написанной рукой Саймона Коулза.

— О, — сказал он. — Эм… Это. Понимаете…

— Мы не имели ни малейшего понятия, — сказала она, глядя на него с выражением, которое у более хрупкой женщины могло бы сойти за волоокое благоговение. — Вы так скромны, Джон! Подумать только, что Вам пришлось пережить — это оставило столь явный след на Вашем облике — и не сказать об этом ни слова, даже Вашей семье!

Хотя день был холодным, а в библиотеке еще не затопили камин, он почувствовал, что ему становится жарко. Он кашлянул.

— Тут, конечно, довольно много преувеличений…

— Глупости, глупости! Но, конечно, я понимаю, что Ваше врожденное благородство вынуждает Вас сторониться общественного признания.

— Я знал, что Вы поймете, — сказал сдаваясь Грей. Они несколько секунд смотрели друг на друга, затем он снова кашлянул и целенаправленно прошел мимо нее.

— Джон.

Он послушно остановился, и она взяла его под локоть. Она была немного выше его ростом, и он находил это обстоятельство слегка нервирующим, будто она могла в любой момент силой утащить его в свое логово.

— Вы же будете осторожны, правда, Джон? — она смотрела на него с таким волнением, что это, несмотря ни на что, его тронуло.

— Конечно, ятровка, — сказал он и ласково похлопал ее по руке. — Буду осторожен.

Ее рука расслабилась и он смог отстраниться без применения силы. Но в возникшую при этом минутную задержку его посетила новая мысль.

— Моуд, можно Вас спросить?

— Конечно, Джон. В чем дело? — она застыла, нагнувшись за своей корзинкой.

— Может, Вы знаете, почему Дуглас Фаншейв сказал, что политик Мортимер Освальд — змея?

Она выпрямилась, и между ними снова слегка повеяло холодом.

— Право слово, Джон. Как Вы можете ничего не знать о бесчестных делишках Освальда во время выборов прошлого года?

— Я, э-эм… боюсь, я был в это время за границей, — ответил он и кивнул в сторону письменного стола. Ее лицо сразу смягчилось, и она слегка засмущалась.

— Ах, конечно. Прошу прощения. Естественно Вам было не до того. Что же, дело в том, что Освальд шастал по округе и распускал лживые сплетни об Эдгаре — полнейшую чушь! Но он сумел ускользнуть и ни разу не попасться, змей!

— Ам-м… А можете рассказать об этих слухах? Ну, что-нибудь кроме того, что они лживые.

— Слухи сводились к тому, что Эдгар и партнеры заключили контракт с правительством, используя… коррупционные, — на этом слове она скривила губы, — связи. В чем, конечно, нет ни грамма истины!

— Конечно нет, — сказал Грей, но она уже вошла в раж, глаза ее гневно пылали.

— Будто у Освальда чистые в этом отношении руки! Каждая собака знает, что он жиреет на взятках! Склизкая змея!

— Понятно, — Грей начал улавливать, откуда ветер дует: очевидно, Освальд был соперником Эдгара на недавних выборах. Что очень хорошо объясняет его инсинуации относительно саботажа синдиката ДеВайн. Трудно представить лучший способ убрать политического оппонента.

Было очень умно со стороны Освальда предоставить Марчмонту и Твелвтрису выдвинуть обвинение, и тем самым искусно создать видимость отсутствия личной вовлеченности. Да уж, «змея» — вполне подходящее слово.

— А кто давал ему взятки? — спросил он.

В этом вопросе, однако, Моуд несколько потерялась, и смогли лишь повторить, что «все об этом знают», но не что именно «знают все». А это означало, что если Освальд и брал взятки, то был в этом довольно осторожен. Что же, пара слов Гарри Кворри возможно смогут пролить свет на этот вопрос.

Укрепленный этой мыслью и еще сильнее стремясь возвратиться в Лондон, он тепло улыбнулся Моуд.

— Благодарю, Моуд, дорогая, — сказал он. — Вы просто благословение и благостыня, — и, привстав на цыпочки, он поцеловал ее щеку и весьма целенаправленно отправился в на конюшню.

— Что скажешь, Том, я не выгляжу потрепанным? — спросил он. Над его туалетным столиком было зеркало, но ему как-то не хотелось в него заглядывать.

— Да, милорд.

— Ох, ну что же, не думаю, что полковник Кворри будет сильно возражать. Знаешь, что делать?

— Да, милорд, — Том заколебался, внимательно посмотрел на него: — Вы уверены, что справитесь сами, милорд?

— Уверен, — сказал он со всей уверенностью, на какую был способен. — Со мной все будет хорошо.

Берд посмотрел на него с явным недоверием.

— Я поймаю для Вас кэб, милорд, — сказал он.

Грей, чисто для проформы, чтобы Том не начал беспокоиться, запротестовал против такого предложения, но, оказавшись внутри кареты, с благодарностью опустился на пыльное мягкое сиденье, закрыл глаза и сосредоточился на дыхании, готовясь к визиту в Бифштекс.

«Как много ломбардов может быть в Соутверке?» — задумался он, пока трясся в карете по улицам. Том сделал несколько аккуратных копий списка драгоценностей Анны Такери, и он с братьями теперь поищут, не закладывалось ли что-нибудь из этого.

У него было очень нехорошее предчувствие в отношении Анны Такери, но он надеялся ради ее сестры, что какие-то ее следы найдутся. Он сразу же по приезду в Лондон лично навестил последнее известное место ее жительства, но хозяйка — стерва с жестоким лицом — ничего не знала или, по крайней мере, не согласилась говорить даже за вознаграждение.

Его слегка лихорадило; встретившись с Гарри он, пожалуй, снимет в Бифштексе комнату на ночь и отправится в постель. Но он хотел поведать Кворри то, о чем разузнал в Сассексе, и пустить его по следу Мортимера Освальда. Конечно, Моуд ДеВайн не была беспристрастным свидетелем в отношении члена парламента, но то, как она говорила «все знают» и так уверенно… Если Освальд действительно берет взятки, то очень даже может быть, что Гарри сможет разузнать об этом. Братом по отцу самого Гарри был сэр Ричард Джофри, влиятельный и проницательный политик, благополучно переживший множество смен в правительстве за последние пятнадцать лет. Никто не мог так продержаться, не зная, где припрятаны несколько скелетов.

Грей заплатил кэбмену и, обернувшись, увидел швейцара Бифштекса, который придерживал дверь открытой и при этом кланялся с бо́льшим чем обычно уважением.

— Милорд! — взволнованно сказал он.

— Вы в порядке, мистер Добс? — спросил Грей.

— Вполне, сэр, — заверил его мужчина, с поклоном приглашая его внутрь. — Полковник Кворри ждет Вас в библиотеке, милорд.

Пока он шел по коридору, его нехорошие предчувствия все усиливались. Мистер Бодли, стюард, увидев его, застыл на месте с широко распахнутыми глазами, а затем нырнул в столовую, предположительно, чтобы прихватить поднос.

Он осторожно застыл у дверей библиотеки, но, к его облегчению, все выглядело как обычно. Широкая спина Кворри виднелась согнутой над столиком у окна. Когда Грей приблизился, то увидел, что столик покрыт газетами, и одну из них Гарри Кворри внимательно читал с весьма сосредоточенным видом. Он поднял голову, услышав шаги Грея, и на грубом лице расцвета широкая — от уха до уха — улыбка.

— Хо! — сказал он вместо приветствия. — Да это же он, собственной персоной! Бокал Вашего лучшего виски, мистер Бодли, если изволите, для героя Крефельда!

— Вот дерьмо! — сказал Грей.

В конечном счете он все же провел ночь в «Бифштексе», поскольку был вынужден (несмотря на многочисленные протесты, которые напрочь игнорировали все вокруг) присоединиться к такому множеству экстравагантных тостов в свою честь, что даже ходить ему уже не очень удавалось, не говоря о том, чтобы отыскать путь обратно к своим комнатам в казармах.

Попытка удалиться утром провалилась из-за лающих ищеек из Флит Стрит, поскольку несколько из них где-то услышали, что он ныне в клубе, и кружили у входа, отгоняемые непоколебимым мистером Добсом, который в свое время пережил ранение томагавком краснокожими в Америке и не боялся простых писак.

Один из наиболее упрямых певунов занял стратегическую позицию под окнами библиотеки и (к величайшему неудовольствию мистера Вилбрахема и других обитателей «угла отшельников», которые поглядывали на Грея, явно считая его ответственным за это нарушение покоя) распевал бесконечную, драматичную песню с ужасными рифмами под названием «смерть Тома Пилчарда».

В конце концов он улизнул под покровом темноты, надев пальто и обшитую лентой шляпу мистера Добса, пешком пробрался через путаницу улиц и добрался голодным и уставшим — хоть наконец-то трезвым — в свои покои в казармах, где, как оказалось, Том и его старший брат Джек с нетерпением ожидали его.

— Это я обнаружил в лавке некоего Маркхема, — сказал ему Джек, показывая находку. — Заложено месяц назад, женщиной. Молодой, как говорит ломбардщик, несколько лупоглазой, но ничего больше в ее внешности он не запомнил.

— Это же ее вещь, правда, милорд? — подал голос взволнованный Том.

Грей поднял безделушку — дешевую подвеску с гравировкой «А». Ради проформы он сравнил с ее описью, которую ему дала Барбара, но тут было мало места для сомнений.

— Прекрасно! — сказал он. — Вы, конечно, спросили, оставила ли она свой адрес?

Джек кивнул.

— Но тут у меня нет добрых вестей, милорд. Вот только… — он оглянулся на младшего брата, который, в конце концов, был камердинером Грея и имел определенные права.

— Парень не хотел продавать эту безделушку нам, милорд. Он сказал, что у него были и другие вещи этой леди, и что один господин приходит и спрашивает именно ее вещи и дает за них хорошие деньги.

— Да, сэр, — сказал Джек, кивая. — Я подумал, что это просто уловка, чтобы мы предложили лучшую цену, и не хотел платить, но Том сказал, что мы должны выкупить. Надеюсь, мы поступили правильно?

— Да, конечно, — Грей отмахнулся от этого вопроса. — А тот господин, его-то ломбардщик запомнил?

— О, да, милорд, — сказал Том. Из-за возбуждения от того, что он сейчас выложит, его волосы едва не встали дыбом. — Его он запомнил вполне хорошо. Сказал, что этот человек всегда носит маску: черную шелковую маску.

Грей испытал наплыв такого же возбуждения, какое бурлило в Бердах.

— О, Боже! — сказал он. — Фаншейв!

Том кивнул.

— Я так и подумал, милорд. Так он, думаете, тоже разыскивает мисс Такери?

— Не могу представить, что еще он мог бы пытаться… Но он не слишком яростно разыскивает ее, если все еще не узнал, где она остановилась.

— Может и узнал, — предположил Джек, — но не мог решиться увидеться с ней, с его-то лицом — Том рассказал мне о том, что с ним случилось, — Джек вздрогнул от одной мысли об этом.

Грей взглянул на окно, за полузакрытыми шторами проглядывал черный квадрат ночи.

— Ну, сегодня ночью мы мало что можем с этим сделать. Но я напишу записку, надеюсь, ты, Джек, не откажешься отвезти ее по утру.

— Что, в Сассекс? — Джек был слегка ошеломленным. — Эм, конечно, милорд, как пожелаете, но…

— Нет, не думаю, что придется ехать так далеко, — заверил его Грей. — Очевидно, что капитан Фаншейв регулярно навещает Лондон. Он член клуба Вайтс — оставьте записку там, чтобы ему передали, когда он прибудет.

Два Берда поклонились, на миг став до абсурду похожими, хотя вообще-то они не очень походили друг на друга.

— Очень хорошо, милорд, — сказал Том. — Прикажете подавать ужин?

Грей кивнул и присел, чтобы составить эту записку. Он как раз закончил чинить перо, когда осознал, что ни один Берд не ушел: оба стояли с противоположной стороны комнаты, поглядывая на него с одобрением.

— Да? — спросил он.

— Ничего, милорд, — ответил Том, одобрительно улыбаясь. — Я как раз говорил Джеку, что Вы уже не выглядите таким подавленным, как прежде.

— Ты имеешь в виду «потрепанным»?

— И это тоже.



В конце концов Грей погрузился в беспокойный сон, в котором он бесконечно бродил через покрытые стерней поля, стараясь добраться до удаленного здания из красного кирпича, чтобы предотвратить некое невыразимое несчастье, но никак не мог до него дойти; а над его головой каркали вороны.

Одна ворона, крича, нырнула вниз, и он наклонился, прикрывая голову, а затем резко сел, осознав, что ворона сказала «Просыпайтесь, милорд».

— Что такое? — прямо спросил он. Он не мог сфокусировать зрение или внимание, но чувство страшной спешки, которое он испытывал во сне, не оставило его. — Кто… что?

— Пришел солдат, милорд. Я бы не стал будить Вас, но он говорит, что это вопрос жизни и смерти.

Теперь, когда его глаза наконец снизошли до того, чтобы фокусироваться, он увидел Тома Берда, чье круглое лицо выражало беспокойство, но аж лучилось заинтересованностью; Том поспешно разворошил угли и теперь грел возле камина халат Грея.

— Что же. Конечно. Он… он… — Грей пытался одновременно отыскать слова и выбраться из постели. — Имя?

— Да, милорд. Он назвался капитаном Джонсом.

Выпутавшись из постели, Грей всунул руки в рукава халата, но не стал ждать, пока Том найдет его тапки, и босиком побрел в темный холод гостиной.

Джонс как раз ворошил угли: огромный темный демон, силуэт которого подсвечивали искры. Он обернулся, когда Грей вошел, и со звоном упустил кочергу на плиты камина.

— Где он? — он потянулся, будто хотел схватить Грея за предплечье, но тот отступил в сторону.

— Где кто?

— Герберт Гормли, конечно! Что Вы сделали с ним?

— Гормлес? [англ. Гормлес (Gormless) — бестолочь, безмозглый — прим. пер.] — Грей был до такой степени изумлен, что это слово просто выскочило у него. — А что с ним случилось?

Стиснутые кулаки Джонса, видимые в свете огня, слегка расслабились.

— Гормлес? Вы тоже называете его так?

— Только не в лицо. Благодарю, Том, — поспешно вошедший Берд поставил папочки Грея на пол, с заметным недоверием поглядывая на Джонса.

— Что случилось? — повторил Грей, засовывая свои озябшие стопы в тапочки. Про себя он отметил, что они теплые: Том прогрел их над огнем камина в спальне.

— Он, майор, пропал. А с ним и Том Пилчард. И я хочу знать, какое Вы имеете к этому отношение!

Грей уставился на Джонса, не способный так сразу осознать сказанное. Его разум, еще не вполне очнувшись от ночного кошмара, выдал ему картинку, как Гербер Гормли скрывается в ночи, унося под мышкой остатки массивной пушки. Он потряс головой, чтобы выбросить из головы это бредовое видение, и указал Джонсу на диван.

— Присаживайтесь. Уверяю Вас, сэр, я не имею к этому отношения… но я чрезвычайно заинтересован в том, чтобы узнать, кто имеет. Расскажите мне, что Вы знаете.

Лицо Джонса пошевелилось — Грею показалось, что тот скрипит зубами — но он кивнул и сел, пусть и на самый край дивана, положив руки на колени и готовый в любой миг вскочить.

— Он пропал, Герберт то есть. Когда я обнаружил пропажу пушки, я отправился искать его, но нигде не смог его найти. Я ищу его с позавчерашнего дня. Вы не знаете, где он?

Том развел огонь в камине; пламя достаточно разгорелось, чтобы можно было рассмотреть крупное лицо Джонса с запавшими от беспокойства щеками и явственными следами усталости.

— Не знаю. А Вы знаете, где он проживает? — Грей и сам сел и потер лицо руками, пытаясь полностью проснуться.

Джонс кивнул, бессознательно то сжимая лежащие на коленях кулаки, то разжимая их.

— Его не было дома два дня. Последний раз его видели в среду вечером, когда он уходил из лаборатории. Вы совершенно уверены, что он сюда не приходил? — Карие глаза бросили на Грея подозрительный взгляд.

— Если желаете, то милости прошу обыскать здание, — Грей махнул в сторону комнаты и дверей, в которых скрылся Том Берд, предположительно для того, чтобы найти какое-нибудь угощение. — И чего ради он бы приходил сюда?

— Ради того осколка.

На миг Грей не мог сообразить, о чем речь, затем вспомнил. Его рука сама собою поползла к груди, но он сделал вид, что зевает и прикрыл рот.

— Тот кусок металла от Тома Пилчарда? Голова леопарда? И чего ради ему — или Вам — она так нужна?

Джонс долгую секунду оценивающе смотрел на него, до того как неохотно ответить.

— После того, как пушка пропала, голова могла стать единственным доказательством.

— Доказательством чего, Бога ради? И что Вы имеете в виду под «пушка пропала»? — спросил он, с задержкой осознав, что пропустил мимо ушей эту часть фразы Джонса. — Кто, во имя Господа Бога, мог похитить пушку?

— Ее не похитили, — коротко ответил Джонс. — Ее забрали литейщики; ее и остальные пушки. Их переплавили.

Это казалось вполне разумным решением, о чем Грей и сказал. Лицо Джонса снова задвигалось. Он и правда скрежетал зубами — Грей услышал это.

Неожиданно Джонс закрыл глаза и закусил верхнюю губу нижними зубами, так что это напомнило Грею бульдога его кузины Оливии, которого звали Альфред. Это был вполне дружелюбный питомец, но очень уж упертый.

Часы на каминной полке отбили два часа ночи. Вероятно, капитан не соврал, говоря, что обыскал везде, где только мог, до того как прийти к дверям Грея.

Спустя какое-то время Джонс открыл глаза — они были покрасневшими, что лишь усиливало его сходство с Альфредом, но не убрал зубы с верхней губы. Наконец, решившись, тряхнул головой и вздохнул.

— Полагаю, мне придется довериться Вам, — сказал он.

— Я глубоко польщен, — холодно сказал Грей. — Благодарю, Том.

Том вернулся с поспешно собранным подносом с двумя чашками чая. Чай был перестоявший и почти черный, не иначе как Том одолжил его у ночной смены стражников, но подал в приличных фарфоровых чашках Грея с узором виноградных лоз. Грей с благодарностью принял чашку и долил туда из графина хороший глоток виски.

Джонс же уставился на чашку, которую держал в руках, будто не мог сообразить, откуда она там взялась, но затем сделал осторожный глоток, закашлялся и вытер рот тыльной стороной ладони.

— Пушка. Герберту показалось, что Вы ничего не знаете о процессе отливки пушек, это так?

— Ничего, кроме того, что он сам мне рассказал, — горячий чай с виски одновременно успокаивал и пробуждал; Грей стал более внимательным, настороженным. — А что?

Джонс выдохнул небольшое облачко пара: воздух в гостиной все еще оставался холодным.

— Чтобы не рассказывать Вам весь процесс… Вы знаете, что бронза, из которой отливают пушки — это сплав из…

— Да, это я знаю, — Грей уже достаточно проснулся, чтобы почувствовать раздражение. — Какое это имеет…

— Я уверен, что взорвавшиеся пушки — все взорвавшиеся пушки — были отлиты из неправильного сплава: в нем было недостаточно меди, — он многозначительно взглянул на Грея, очевидно ожидая, что тот уронит чашку с чаем и схватится за голову или сделает другой столь же отчаянный жест.

— Да? — сказал Грей и снова потянулся за бренди.

Джонс вздохнул столь тяжело, что, казалось, воздух дошел ему до пят, и тоже потянулся за бренди.

— Чтобы, майор, не вдаваться в подробности, — сказал он, не отрывая глаз от янтарного потока, который вливался в его чай, — я шпион.

Грей едва удержался от того, чтобы снова сказать «да?», и вместо этого сказал:

— Французский? Или австрийский?

Том Берд, который вежливо ждал позади, вздрогнул, а затем как будто невзначай наклонился и поднял лежавшую около камина кочергу.

— Ни то, ни другое, Бога ради! — сердито сказал Джонс. — Я нахожусь на службе у правительства Его Величества.

— Что ж, и за кем же Вы тогда шпионите? — спросил Грей, теряя терпение.

— За Арсеналом, — ответил Джонс, удивившись, будто это было и так понятно. — Или, если точнее, за Литейной.

Дальше последовали десять долгих минут вытягивания информации, из-за которых Грею захотелось и самому заскрежетать зубами. Но в конце он сумел заставить Джонса признать (хоть и весьма неохотно), что он не является служащим Арсенала вопреки сложившемуся у Грея впечатлению. Он, однако, действительно был капитаном — в королевском артиллерийском полку, и как таковой был послан в арсенал неофициально разнюхать что удастся о разорвавшихся пушках — Королевская Артиллерия имела основания считать, что это ее касается, полагал Грей.

— Это, видите ли, нельзя было сделать официально, — сказал Джонс, уже более доверительно. — Королевская Комиссия уже была назначена, и это был, так сказать «их выход».

Грей кивнул, заинтригованный. Твелвтрис, который входил в Комиссию Расследования, был офицером королевской артиллерии, зачем полку посылать Джонса, чтобы скрытно проделать то же, что Твелвтрис делал в открытую? Если только… если только кто-то не подозревает в чем-то самого Твелвтриса?

— Кому Вы докладываете то, что узнаете? — спросил Грей. Джонс снова заметно напрягся, и у Грея вниз по спине поползла дрожь.

Джонс пошевелил губами в нерешительности, затем стиснул зубы и сказал:

— Человеку по имени Боулз.

Будто по указке невидимого суфлера чашка начала дробно стучать по блюдцу. Грей испытал огромное раздражение: сможет ли он, во имя Господа, хоть когда-то спокойно выпить чашку чая до конца? Очень осторожно он отставил чашку и блюдце и вытер руки о полы халата.

— О, так вы знакомы? — Джонс, сразу насторожившись, не отрывал взгляда своих покрасневших глаз от Грея.

— Я знаю о нем, — Грею не хотелось признавать свое знакомство с Боулзом, а уж тем более обсуждать его. Он лишь однажды встречал таинственного мистера Боулза и не имел ни малейшего желания повторять этот опыт. — Значит, официально у Вас нет должности в лаборатории?

— Нету. Поэтому мне был нужен Гормли.

Герберт Гормли не обладал большой властью в иерархии Артиллерийского ведомства, но обладал необходимыми знаниями, чтобы найти остатки взорвавшихся пушек, и достаточными навыками руководителя, чтобы без лишнего шума отправить их на свалку бракованных пушек возле испытательного полигона и придержать там для обследования.

— Там лежат сотни разорвавшихся пушек! Они должны были бы быть там в безопасности! — Джонс в отчаянии сжал зубы; чтобы предупредить дальнейший вред его зубам, Грей долил ему в чашку еще бренди.

Джонс выпил одним глотком и отставил чашку. Его глаза слезились.

— Но не были, — хрипло сказал Джонс. — Они пропали — все они. Но лишь эти восемь — те, что Гормли отыскал для меня. Все остальные на месте. А теперь и Гормли пропал. Вы, майор, не можете утверждать, что это совпадение.

Грей и не собирался.

— А вы не думаете, что Гормлесс… Гормли мог быть причастен к пропаже взорвавшихся пушек?

Джонс резко покачал головой.

— Ни единого шанса. Нет, это он меня выследил. Не иначе.

— Он? Кто он?

— Не знаю, черт побери! — руки Джонса невольно сжались так, будто он пытался свернуть кому-то шею. — Я не уверен. Но я его достану, — сказал он, яростно взглянув на Грея, обнажив сжатые зубы. — Если он причинил вред бедному Герберту, я… я…

«Парень останется без зубов до того, как ему стукнет сорок», — подумал Грей.

— Мы найдем мистера Гормли, — твердо сказал он. — Но где бы он ни был, сомневаюсь, что сможем отыскать его до рассвета. Соберитесь, пожалуйста, капитан, и расскажите мне всю чертову правду о том, что там творится в этом Арсенале.

Правда, извлеченная и очищенная от шелухи утомительных предположений и дедуктивных тупиков, оказалась довольно простой: Гормли и Джонс тщательно обследовали остатки и на основании этого обследования пришли к выводу, что кто-то в литейной изымает добрую часть меди, что должна была бы пойти на сплав для отливки пушек. Как результат — новые пушки хоть и выглядели вполне обычно, но металл, из которого они были сделаны, был более хрупким, чем должен, и потому при длительной стрельбе мог неожиданно разорваться.

— Те пометки, на которые Вы обратили внимание на Томе Пилчарде, — сказал Джонс, вычертив указательным пальцем несколько полукругов в воздухе, — это были отмечены места дыр, образовавшихся при отливке, которые позднее были заделаны, затем отшлифованы и отполированы. При любой отливке может образоваться одна-две полости, это вполне нормально, но если сплав не верный, их будет намного больше.

— И намного выше вероятность того, что метал треснет, если несколько полостей расположены рядом друг с другом. Ясно.

И правда ясно. Он представил себя и еще четверых человек стоящими не более чем в футе от пушки, что внутри была дырявой, как сыр, и каждый заряд, заложенный в ее дымящийся ствол, был еще одним броском шулерских игральных костей. Грей ощутил металлический привкус в глубине рта. Вместо того, чтобы взять чашку с блюдцем, он взял графин за горлышко стал пить прямо оттуда.

— Кто бы ни изымал медь, он ее, конечно, продает? — медь по большей части импортировалась и дорого стоила.

— Да, но мне не удалось ничего отследить, — угрюмо признал Джонс. — На этой дряни нет никаких пометок, по которым ее можно опознать. И при том, какой бедлам творится в доках… ее могли отправить куда угодно. Датчанам, французам, может какому-то частному лицу, скажем в Вест-Индийскую компанию — не стал бы исключать этих ублюдков, — он взглянул на окно, где меж тяжелых гардин полоска ночи все еще оставалась беспросветно темной, и вздохнул.

— Мы найдем его, — повторил Грей уже мягче, хотя сам вовсе не был уверен в этом. Он прокашлялся и снова сделал глоток. — Если Вы правы и медь действительно воруют, то ответственный за отливку человек должен об этом знать, верно?

— Говард Стаутон, — безрадостно сказал Джонс. — Мастер-литейщик. Да, скорее всего. Но я наблюдал за ним неделями, и он не сделал ни одного неверного шага. Ни тени каких-либо тайных встреч с иностранными агентами, он вообще почти не покидает Литейную, а когда делает это, то отправляется домой и остается там. Но если дело в меди, и за этим стоит он, и Гормли нашел какие-либо доказательства…

Тут Грея посетила еще одна мысль, и он счел необходимым озвучить ее, несмотря на то, какому риску подвергал зубную эмаль Джонса.

— У нас тут, капитан, два предположения, не так ли? Во-первых, что Вы с мистером Гормли правы в отношении причины разрыва пушек. И во-вторых, что мистер Гормли отсутствует, потому что узнал, кто стоит за кражей меди из Арсенала, и его из-за этого убрали. Но пока что это лишь предположения. Вы не рассматривали другую возможность, — сказал он, покрепче ухватив бутылку бренди на случай, если придется использовать ее как оружие, — что мистер Гормли и сам мог быть вовлечен в это дело?

Джонс выпучил свои воспаленные глаза и медленно поднял взгляд на Грея; мускулы на его шее напряглись. Но прежде, чем он смог что-либо сказать, со стороны камина донеслось осторожное покашливание.

— Милорд? — Том Берд, который внимательно слушал, не опуская кочерги, теперь отставил ее и решительно ступил вперед.

— Да, Том?

— Прошу прощения, милорд. Просто я был в среду в Гнезде Жаворонка — остановился перекусить на обратном пути от Арсенала, вот, и весь трактир гудел, как гнездо шершней, а не жаворонка. Говорили, что по окрестностям прошла группа вербовщиков, рекрутировали двух парней, которые были пехотинцами, ну и говорилось о том, не должны ли они пойти и попробовать их вернуть, но было ясно, что дальше разговоров дело не зайдет. И все же они предупредили, чтобы я был осторожен по дороге, — юный камердинер замер, в нерешительности глядя то на одного из господ, то на другого. — Думаю, они могли забрать его, этого Гормли.

— Вербовщики? — спросил Джонс, лишь слегка расслабляясь. — Ну, это, конечно мысль, но…

— Прошу прощения, сэр, но это не просто мысль — я видел их.

Сердце Грея забилось быстрее.

— Вербовщиков?

— Да, сэр. Был очень сильный туман от реки, так что я услышал, как они приближаются, до того, как они увидели меня; я кроликом нырнул в переулок и спрятался за кучей хлама. Но они прошли близко от меня, сэр, и я их видел: шестеро моряков и четверо рекрутированных мужчин, связанных вместе, — он нахмурившись задумался. — Туман правда был сильным, сэр. И я не… я не видел его до того. Но это было возле Арсенала, и то, как Вы его назвали — «бестолочь». Я просто подумал… это случайно не был невысокий, смуглый, смышленый на вид парень с милым, как у девицы, личиком и одетый как клерк?

— Верно, — сказал Грей, проигнорировав Джонса, который взвыл, как раненный кабан. — Ты не видел, с какого корабля они спустились?

Том Берд покачал головой.

— Нет, сэр. Но это были настоящие моряки, судя по тому, как они разговаривали.

Джонс уставился на него.

— С чего это им не быть настоящими моряками? Что ты, парень, имеешь в виду?

— Мистер Берд от природы несколько подозрителен, — тактично вмешался Грей, видя, как Том вспыхнул от возмущения. — Иногда эта черта бывает весьма кстати. Сейчас же, полагаю, он лишь хотел сказать, что хоть Ваше изначальное предположения было, что Гормли был похищен — человеком или людьми, ответственными за кражу меди из литейной — очевидно, это не так. Кстати, — продолжил он — ему пришла в голову новая мысль, — у Вас есть улики, что в Литейной меди меньше, чем должно быть? Это было бы доказательством в пользу Вашей теории.

— Да, — сказал Джонс, и его мрачное лицо слегка посветлело от удовлетворения. — О да, это мы добыли. Когда я доложил о своих подозрениях о краже меди, мистер Боулз предпринял попытку внедрить в литейную еще одного своего подчиненного, человека по имени Степлтон в качестве клерка, чтобы он, не привлекая внимания, проверил отчетность и провел инвентаризацию. Хороший парень, этот Степлтон, — с одобрением добавил он. — Добыл информацию за неделю.

— Восхитительный, — сказал Грей и сделал большой глоток бренди. При упоминании Нила Степлтона волосы у него на теле встали дыбом. Нил, обладатель горящих голубых глаз… и еще более воспламеняющих достоинств. Известный близкому кругу людей — причем не обязательно друзьям — как «курва Нил». [в новелле «Лорд Джон и личное дело» его прозвище перевели как «сука Неил», что, по моему скромному мнению, не вполне передает значение оригинала — прим. пер.]

Он встречался со Степлтоном дважды: изначально в весьма приватном клубе под названием Лэвенд-Хаус в обстоятельствах, что не оставляли сомнений в личных предпочтениях их обоих. И позже, когда Грей грубо угрожал выдать эти предпочтения Нила Хьюберту Боулзу, чтобы заставить Степлтона добыть для него срочную информацию. Господи Боже, насколько близко он подошел к тому, чтобы снова встретиться с ним? Он отбросил эту мысль и сделал еще глоток.

Джонс явно испытывал нетерпение: его ноги отбивали беззвучную дробь по ковру.

— Это должен быть один из кораблей, что стоят на якоре в доках. Как только рассветет, я прочешу их как следует, и мы докопаемся до самого дна всего этого!

— Желаю удачи, — учтиво сказал Грей. — И я правда надеюсь, что джентльмен, которого Том видел под опекой вербовщиков, был мистером Гормли. Хотя… если это так, разве это не делает ваше заключение, что он владел документами, доказывающими вину своего начальства, излишним?

Джонс поднял на него остекленевший взгляд, и Том Берд взглянул на него с осуждением.

— Ну, милорд, Вы же знаете, что не стоит говорить такое так поздно ночью. Вы, сэр, должны извинить Его Благородие, — извинился он перед Джонсом. — Его отец — ну, Вы знаете, герцог — он приучил его мыслить логически. И он правда ничего не может с этим поделать.

Джонс мотнул головой, как пловец, вынырнувший с высокой волны и молча потянулся за бренди; Грей отдал его и жестом извинился.

— Я имел в виду, — уточнил он, — что если Гормли забрали вербовщики, то это могло быть простое невезение. Совсем не обязательно это как-то связано с вашим расследованием.

Джонс сжал губы. Выглядел он недовольным.

— Может быть. А может быть и нет. Но первым делом необходимо вернуть Гормли. Согласны?

— Конечно, — сказал Грей, про себя задумавшись, насколько сложно может оказаться вырвать недавно рекрутированного моряка (причем не имело значения, было ли его вступление добровольным) из жадной хватки военного флота.

Джонс, удовлетворенный этим, кивнул и взглянул на часы. Без пяти минут три — еще несколько часов до восхода солнца. Том Берд неожиданно зевнул, и Грей почувствовал, как его собственные мышцы челюсти напрягаются в ответ.

Все разговоры как-то резко оборвались — больше нечего было сказать, и какое-то время они простояли в тишине. Слышно было шум далеких казарм и треск огня, но и эти звуки были приглушенными, какими-то нереальными. Над ними нависла ночь, давя скрытыми в ней возможностями, большая часть которых была устрашающей.

Грей осознал, что слушает свое сердцебиение и непосредственно перед каждым ударом сердца чувствует резкий укол боли в груди.

— Я отправляюсь в постель, — без вступления сказал он, готовясь встать. — Том, найдешь, где заночевать капитану Джонсу?

Проигнорировав капитана, бормотавшего о том, что не стоит беспокоиться, так как он все равно не уснет, Грей встал и развернулся к двери. Свет и тени смазывались в его затуманенном бренди зрении. Однако, когда он почти дошел до дверей, ему в голову пришел еще один — последний — вопрос.

— Капитан, Вы совершенно уверены, что причиной всех взрывов был неправильный сплав? — спросил Грей, обернувшись. — Нет никаких свидетельств о преднамеренном саботаже, как, скажем, использование бомб — зарядов с слишком мелко размолотым порохом?

Джонс моргнул своим осоловелыми взглядом.

— Э, да, — медленно ответил он. — Вообще-то да. С этого и началось расследование: Артиллерийское Ведомство обнаружило заряды для картечи со значительно большим количеством пороха, чем следует, к тому же намного мельче, чем он должен быть — Вы же знаете, что такой порох не стабилен? Он очень взрывоопасен. Именно что бомбы.

Грей кивнул и сжал кулаки, невольно вспомнив очертания и вес картечных зарядов, с которыми он имел дело при Крефельде, передавая их в беззаботной спешке, будто они были безобидны как обычные камни.

— Они как раз узнали о том, что пушка взорвалась, — пожал плечами Джонс, — так что они созвали Комиссию Расследования.

Грей облизнул пересохшие губы.

— И как они это обнаружили?

— Во время испытаний на полигоне. Едва не убило орудийную прислугу. Но Гормли был почти уверен, что это не имело ничего общего с тем, что пушки разрывались.

— Почти? — скептически отозвался Грей.

— Он говорил, что может доказать, что дело было в сплаве. Мог взять пробу металла из разорвавшейся пушки и доказать, что в ней не хватало меди. Но он не мог сделать этого в открытую, приходилось ждать случая, чтобы тайно использовать лабораторное оборудование.

Горло Джонса напряглось, Грей не мог сказать во гневе ли или от горя. Джонс же, сглотнув, переборол эмоции и продолжил:

— Но они забрали пушку до того, как он смог провести свои тесты. Именно поэтому я сначала был уверен, что он пошел к вам, майор, — добавил он, сверля Грея взглядом. — Тот кусочек металла, что Вы забрали обратно — единственный фрагмент разорвавшейся пушки, который не был переплавлен и потерян. Это единственное оставшееся доказательство. Вы ведь позаботитесь о нем?

— Что значит «в районе арсенала нет никаких вербовщиков»?!

Грей подумал, Джонс сейчас взорвется как мельничный цех и стены и крыша разлетятся во все стороны. Он навис над крохотным комендантом порта Королевской Верфи, крупное лицо его дрожало от гнева, а глаза вылезали из орбит.

Комендант порта, привыкший иметь дело с вспыльчивыми морскими капитанами, не обратил на это внимания.

— Даже отставив в сторону вопрос вежливости — флот никогда не стал бы так грубо вмешиваться в дела других служб, — спокойно ответил он, — ни одно судно в порту сейчас не снаряжается, а значит не нуждается в пополнении команды. Если им не нужны новые моряки, то, естественно, капитаны не посылают вербовщиков рекрутировать людей. Quod erat demonstrandum [что и следовало доказать (лат.) — прим. пер.], — добавил он, очевидно считая это coup de grâce. [ударом милосердия (фр.) — прим. пер.]

Капитан, кажется, был склонен поспорить об этом — или же наброситься на коменданта порта. Предвидя, что это не пошло бы на пользу их делу, Грей взял его под локоть и решительно вывел из кабинета.

— Этот сукин сын лжет нам!

— Возможно, — ответил Грей, силой тащивший Джонса вдоль доков. — А может быть и нет. Пойдемте посмотрим, удалось ли Тому что-нибудь узнать.

Не известно, снаряжались ли суда в порту или нет, но они точно там строились и ремонтировались. Кильсоны со шпангоутами [Шпанго́ут (нидерл. spanthout, от spant — «балка» и hout — «древесина») — поперечное ребро корпуса судна; кильсон — продольная связь на судах с одинарным дном, соединяющая днищевые части шпангоутов — прим. пер.] вздымались по одну руку, напоминая скелеты китов, а по другую руку лежал в канале только законченный корпус, и толпы людей покрывали его как рой муравьев, в грохоте молотков и проклятий настилая палубу.

Верфь была захламлена брусьями, досками, свертками листовой меди, кадушками с гвоздями, бочками с дегтем, мотками тросов, кучами опилок, киянками, пилками, рубанками, мастерками и всеми прочими удивительными инструментами судостроения. И люди были везде: Англия вела войну, и доки гудели как ульи.

На реке небольшое судно лавировало туда и сюда, моряки белели на фоне коричневой Темзы и темных форм плавучих тюрем, пришвартованных в отдалении. Но два бо̀льших судна также были пришвартованы, и именно они интересовали Грея.

Не зная, где точно находится Том Берд, он крепко взял Джонса за предплечье и стал прохаживаться туда-сюда, насвистывая Лиллибуллеро. Кто-нибудь из проходящих мимо моряков время от времени бросал на них взгляд, но в доках было полно торговцев и людей в мундирах — они не вызывали подозрения.

И вот его камердинер вышел из-за большого штабеля брусьев с небольшой медной подзорной трубой в руке.

— Да, милорд.

— Бога ради, убери это, Том, или тебя схватят как французского шпиона. И мне будет стоить дьявольских усилий вытащить тебя из тюрьмы флота.

Видя, что его хозяин не шутит, Том поспешно убрал трубу во внутренний карман камзола.

— Увидел кого-то знакомого?

— Ну, я, милорд, не могу быть уверенным, но, думаю, я заметил одного человека, что был в той группе вербовщиков, которую я видел.

— Где? — брови Джонса встопорщились, глаза под ними искрились готовностью кого-нибудь задушить.

Берд кивнул в сторону воды.

— Он, сэр, поднимался на один из больших кораблей. Этот вот, — он кивнул на тот, что стоял слева: трехмачтовый корабль с убранными парусами. — Может с полчаса назад. Я не видел, чтобы он возвращался.

Грей секунду постоял, глядя на корабли. Он еще живо помнил свои последние приключения в море и поэтому крайне не хотел снова ступать на борт корабля. С другой стороны, его непроизвольный вояж произошел, когда он был в руках Ост Индийской Компании, и не было похоже, чтобы хоть один из стоящих кораблей собирался отплывать.

Рядом с ним Джонс дрожал, как унюхавшая фазана гончая.

— Ладно, — решился Грей. — Полагаю, ничего не поделаешь. Но не отходи от меня, Том. Не хочу, чтобы тебя рекрутировали.



— Это он, милорд, — вполголоса сказал Том, едва заметно кивнув головой на человека, стоявшего к ним спиной и что-то кричавшего в сторону такелажа. [Такела́ж (от нидерл. takelage, от takel — «оснастка») — общее название всех снастей на судне или вооружение отдельной мачты или рангоутного дерева, употребляемое для крепления рангоута и управления им и парусами. (Ранго́ут (ранго́утное де́рево, ранго́утные дерева́) (от нидерл. rondhout — «круглое дерево») — общее название устройств для постановки парусов (их подъёма, растягивания, удержания в штатном рабочем положении), выполнения грузовых работ, подъёма сигналов и т. д. Ранее на судах парусного флота рангоут изготавливался из дерева) — прим. пер.] — Я уверен.

— Ладно, посмотрим, сможешь ли ты без лишнего шума разузнать, кто он такой. Думаю, время у нас есть.

Повернувшись спиной, Грей неспешно подошел к фальшборту и стал там, глядя в сторону Вулиджа. На таком расстоянии от арсенала видно было лишь контуры темных зданий и расположенные поодаль морщинистые поля испытательных полигонов. Снизу доносился гам от собранной на скорую руку поисковой команды Джонса.

Капитан «Восхода» по имени Хэнсон был, мягко говоря, удивлен их внезапным появлением и повторил то же, что говорил комендант порта в отношении вербовщиков. Но все же он сейчас никуда не спешил и был молодым и от природы благожелательным человеком (и знал брата Грея). Поэтому великодушно пригласил Джонса, если желает, обыскать корабль (на случай, если мистер Гормли как-то прокрался на борт) в компании унтер-офицера и двух или трех матросов, чтобы открывать или поднимать вещи, если он захочет взглянуть, что там внутри или под ними.

Из этого уже было ясно, что ничего подозрительного они не обнаружат на борту, но у Джонса не оставалось выбора, кроме как провести этот осмотр, пока Грей остался поговорить с капитаном, а Том бродил по палубе, надеясь увидеть того мужчину, замеченного тогда в тумане.

Вскоре капитан Хэнсон извинился и ушел, предложив Грею воспользоваться его каютой, Грей учтиво отказался, сказав, что он предпочтет подышать свежим воздухом, пока его друг не освободится.

Грей повернулся спиной к фальшборту и как бы невзначай окинул взглядом палубу. Мужчина, которого высмотрел Том, был, вне всякого сомнения, запоминающимся — он сильно напоминал варварийскую обезьяну: те его волосы, что не были заплетены в косичку, торчком стояли рыжим гребнем на его макушке.

Также по его виду было видно, что он обладает определенной властью: в данный момент он стоял одной ногой на бочке, опирался локтем о колено и подбородком о ладонь и щурился, насмешливо поглядывая на что-то — наклон кливера? поворот льяла? Грей совсем не разбирался в морских терминах.

Не следовало слишком пристально смотреть, так что он снова развернулся к воде, при этом отметив, что Том свободно болтал с молодым матросом в хвосте… то есть на корме (это-то слово он знал) корабля.

И что дальше? Он был уверен, что Джонс не отыщет Гормли на борту «Восхода». Грей предполагал, что им придется поискать и на втором корабле. Он видел, как моряки на обоих кораблях перекрикиваются между собою — второй корабль стоял всего в нескольких сотнях ярдов [ярд ≈ метр]; варварийская обезьяна, вне всякого сомнения, легко мог переправить Гормли туда, хотя Грей и не мог представить, зачем бы ему это делать.

Обезьяна (Грей снова незаметно осторожно оглянулся на него) явно был членом команды «Восхода». И все же капитан Хэнсон твердо заявил, что не посылал вербовщиков. Значит, если только Том не ошибся и это был тот же человек (а такое лицо, проступающее из тумана, трудно не запомнить), обезьяна затевал что-то по собственной инициативе.

Хм, а это интересная мысль. И если они не отыщут Гормли на втором корабле, может стоить устроить очную ставку Тома, капитана Хэнсона и Обезьяны, пусть он расскажет что знает. Грей полагал, что уважающий себя капитан должен заинтересоваться тем, что его подчиненные втайне ведут торговлю людьми.

Новая мысль заставила его похолодеть. Боже, а если речь идет о торговле телами? Обезьяна с дружками запросто мог дополнять свой доход как рессурекционист — поставляя тела в анатомические школы.

Нет. Он отбросил ужасающую картину мертвого и выпотрошенного Гормлеса как, во-первых, слишком драматичную, а во-вторых, как слишком мудреный, чтобы оказаться правдой, вариант. Значит, возвращаемся к Оккаму. Если есть множество объяснений, самое простое их них — самое вероятное. И самым простым объяснением исчезновения Герберта Гормли было, во-первых, что рекрут варварийской обезьяны, которого видел Том, не был Гормли — что Том ошибся, опознавая его. Или, во-вторых, (и не менее вероятно, зная Тома, подумал он) что его камердинер видел их вместе и обезьяна непонятно что сделал со своими пленными.

Сейчас они действовали исходя из второго предположения, но, быть может, поступать так было неразумно. Что если…

Все мысли моментально испарились, когда его глаз зацепился за небольшую лодку, отплывающую от берега. Или, если точнее, за отблеск солнца в золотистых волосах. Грей выругался так, что у стоящего рядом матроса отвисла челюсть, и наклонился за фальшборт, пытаясь лучше рассмотреть.

— Его зовут Эплдор, — раздался голос у него под ухом, сбив его с толку.

— Кого это зовут Эплдор?

— Ну его, милорд, того парня, что мы видели, говорят, он помощник боцмана. И, — Том, возбужденный важностью известия, слегка надулся, — в среду он сошел на берег и вернулся на корабль в… ну, я не совсем разбираюсь, как они тут на кораблях отсчитывают время, все эти склянки и вахты и все такое прочее, но было это поздно.

— Прекрасно, — ответил Грей, не очень слушая его. — Том, подай мне подзорную трубу.

Он поднес прибор к глазам и увидел гладь реки, затем небо и облака, пока неожиданно в объектив не попала лодка, и то, что в ней было, виднелось четко и ясно. В лодке было двое мужчин. Одного из них он не знал — грузный мужчина, почти скрытый камзолом и треуголкой с чемоданчиком на коленях. Но гребущий парень в рубашке, с развивающимися на ветру золотистыми волосами был Курва Нил. Что почти наверняка означало, что второй джентльмен был Говардом Стаутоном, мастером-литейщиком Королевской Латунной Литейной.

Лодка направлялась ни к одному из больших кораблей, а в сторону юга. Проследив за ее направлением, он увидел небольшое, проворное на вид, медленно покачивающееся на волнах судно.

— Стой тут, — Грей отдал подзорную трубу обратно Тому в руки. — Видишь эту лодчонку с двумя мужчинами? Не спускай с нее глаз!

— Куда Вы, милорд? — сбитый с толку Том пытался одновременно смотреть на хозяина и в трубу, но Грей уже был на полпути к лестнице в трюм.

— Собрать абордажную команду, — крикнул он через плечо и не колеблясь нырнул в чрево «Восхода».



Капитанская шлюпка быстро рассекала воды реки: гребло полдюжины дородных матросов; сам капитан присоединился к команде. Грей, продолжая выкрикивать ему на ухо объяснения, одной рукой держась за борт лодки, в другой же держал внушительный тесак, который ему сунул в руки один из моряков.

Том Берд и капитан Джонс тоже были вооружены. Том казался испуганным, Джонс выглядел грозно.

Лодка плыла намного медленнее, но у нее была большая фора. Она вне всякого сомнения доплывет до брига — Хэнсон сказал, что это был бриг — раньше них, но это не имело значения, если они успеют добраться до брига и не дадут ему отплыть вниз по течению.

Когда они подплыли ближе, Грей увидел, как Нил Степлтон оглянулся на них с удивлением, затем повернулся назад и с удвоенным усилием продолжил грести.

Грей на миг задумался, действительно ли Степлтон работает на Боулза. Но да — тот, как говорят моряки, «поймал краба»: одно весло заскользило по поверхности, и лодка полуразвернулась. Достаточно умно — это вполне выглядело случайностью, но замедлило продвижение лодки, в то время как шлюпка рассекала воды под крики боцмана.

Хэнсон стоял на коленях, придерживаясь рукой за плечо Грея, чтобы не упасть, и что-то кричал морякам на бриге. Те удивились и поглядывали то на приближающуюся шлюпку, то на лодку, старавшуюся до них добраться.

Лодка врезалась в борт брига. Грей услышал удар и гневные окрики с палубы корабля. От этого удара грузный мужчина упал на дно лодки; он, бранясь, встал и начал подниматься, неловко перевалился за фальшборт брига, почти упав в руки ожидавших его матросов.

Он поднялся на ноги и, обернувшись, поспешно потянулся через борт за своим чемоданчиком. Но Степлтон уже погрузил весла и быстро греб обратно в сторону шлюпки.

— Убрать весла! — крикнул боцман, и команда, как один, подняла весла на борт, позволив длинной обтекаемой лодке скользить к меньшей. Матросы потянулись и ухватили борта, и Степлтон отпустил весла.

Его лицо раскраснелось от усилий и возбуждения, голубые глаза горели, как огоньки свечей. Грей позволил себе в течении одного глубокого вдоха наслаждаться его красотой, затем схватил его за плечо и, перевернув через спину, перетащил в шлюпку.

— Это был Стаутон? — кричал Джонс. Грей едва мог расслышать его за криками перепалки между Хэнсоном и моряками на борту брига.

Степлтон стоял на четвереньках и пытался отдышаться, почти уткнувшись лицом Грею в коленки, но смог поднять голову и кивнуть. Другие матросы тащили чемоданчик; тот стукнулся о дно шлюпки, и Джонс потянулся за ним.

— Пойдемте, — крикнул Хэнсон. Сам он уже тянулся к рукам матросов брига. Грей встал, зашатался, пытаясь удержать равновесие; несколько пар доброжелательных рук схватили его и буквально перебросили на борт брига. Он схватился за фальшборт, чтобы не выпасть за борт, и через плечо увидел внизу улыбающееся лицо Степлтона.

Он отсалютовал и развернулся, чтобы разобраться с насущным делом.



— То есть как, это — судно военного флота? — с недоверием переспросил Джонс. — Вот это?

Капитан «Ронсона» (а именно так назывался небольшой старый бриг) оскорбился. Он был очень юн, но преисполнен чувством достоинства за свою службу, свой корабль и чувством собственного достоинства.

— Мы — один из кораблей Его Величества, — чопорно сказал он. — Вы находитесь под юрисдикцией военно-морского флота, капитан. И Вы не заберете этого человека.

«Этот человек» — Стаутон — глубоко вдохнул, услышав это, немного успокоился и больше не выглядел настолько перепуганным.

— Он, знаете, прав, — капитан Хэнсон, втиснувшийся в небольшую каюту вместе с Греем, Джонсом и Стоутоном, внимательно слушал все доводы и контраргументы с видом глубокой задумчивости. — Он обладает абсолютной властью на всем корабле, если только на борт не поднимется морской офицер более высокого ранга.

— А, черт возьми! А Вы что, не офицер более высокого ранга? — вскричал Джонс. Его глаза налились кровью, он весь вымок от речной воды, и его волосы стояли торчком.

— Ну да, — мягко ответил Хэнсон. — Но господин, написавший это письмо — намного выше меня рангом, — он кивнул на вскрытое письмо, лежавшее на столе — лист бумаги, который Стаутон носил на груди.

Оно было смято и подмокло, но было вполне читаемым. Оно было подписано вице-адмиралом и гарантировало некоему Говарду Стаутону свободную переправу на любом из кораблей Его Величества.

— Но ведь эта мразь — изменник! — Джонс все еще не выпускал из рук тесак. Он крепче сжал его рукоять и перевел взгляд на злополучного Стаутона; тот слегка отшатнулся, но не отступил.

— Неправда! — сказал он, выпятив подбородок. — Это не было изменой, как бы еще Вы это не называли.

Два морских капитана переглянулись, и Грей почувствовал, как что-то между ними проскочило.

— Можно Вас на пару слов, сэр? — учтиво спросил Хэнсон капитана. — Надеюсь, вы, господа, простите нас…

Грею и Джонсу не осталось ничего, кроме как уйти, люди из команды «Ронсона» проводили их на палубу за пределы слышимости.

— Вот дьявол! Поверить не могу! Как он мог…

Грей не слушал его. Он подошел и выглянул за фальшборт, где Степлтон спорил с боцманом, судя по всему, речь шла о чемоданчике.

Боцман зажал его между ногами и, очевидно, мешал Степлтону его вскрыть.

— Как Вы думаете, что там внутри, мистер Степлтон? — крикнул Грей.

Нил поднял голову, его лицо все еще было раскрасневшимся, и Грей увидел, как блеснули зубы, когда тот крикнул в ответ:

— Золото, — крикнул он. — Возможно, бумаги. Может имя. Надеюсь на это.

Грей кивнул, затем поймал взгляд боцмана.

— Не дайте ему открыть его, — крикнул он и отвернулся. Бритва Окамма говорила, что Стаутон, при всех прочих, действовал в одиночку. Но кто-то применил существенное влияние на флот, чтобы заставить написать это письмо. И он не думал, что Стаутон обладает подобным влиянием.

Грей почувствовал подвох. И не малый.

Если он действовал не в одиночку, то Грей хотел знать имя его сообщника. И он ни на йоту не верил в то, что имя это всплывет, если попадет в руки Хьюберта Боулза. Особенно, если имя это имеет отношение ко флоту Его Величества.

Звук открывающейся двери предрек появление на палубе капитана Хэнсона, который кивком подбородка отозвал Грея в сторону. Выглядел он смущенным.

— Что же, — сказал он. — У меня тридцать секунд, и это должно остаться между мной и Вами. Он и правда тот, на кого Вы думаете, и он действительно сделал то, что Вы думаете. И он отплывает во Францию на «Ронсоне». Мне жаль.

Грей медленно и глубоко вдохнул и убрал с лица развевающиеся волосы.

— Понятно, — ответил он, как по обстоятельствам, весьма уравновешенно. — Он продал медь флоту.

Хэнсону хватило чести выглядеть пристыженным.

— Сейчас война, — сказал он. — Жизни наших людей…

— Неужели жизнь моряка стоит больше жизни солдата?

Хэнсон скривил губы, но ничего не ответил.

Грей осознал, что его ногти впиваются в ладони и, глубоко дыша, намеренно разжал кулаки. Хэнсон двинулся, собираясь уходить.

— Одна просьба, — сказал Грей, удерживая взгляд Хэнсона.

Капитан мотнул головой, не то чтобы соглашаясь, но все же готовый выслушать.

— Одна минута наедине с этим чемоданчиком. Цена жизней артиллеристов.

Хэнсон пожевал губу.

— Не наедине, — наконец сказал он. — со мною.

— Согласен, — ответил Грей.



Уже приближался закат, когда он вышел из каюты капитана Хэнсона. Джонс сидел на пушке возле фальшборта. Он давно пересек стадию апоплексии и просто одарил Грея подозрительным взглядом покрасневших глаз.

— Вы докопались, верно? — спросил он.

Грей кивнул.

— Но мне Вы не скажете, верно? — сказал Джонс с горечью, но и со смирением.

Грей полез в карман и достал небольшой комочек — голову леопарда, холодную и твердую — и опустил ее в ладонь Джонса.

— Вот Вам доказательство, которое Вы искали. Вы и Гормли были правы, пушки разрывались из-за нехватки меди, и именно Стаутон воровал ее. Вы напишете об этом рапорт и — до того, как доставить его своему полковнику в королевском артиллерийском полку или мистеру Боулзу — Вы отошлете копию Королевской Комиссии Расследования в вопросе взрыва пушки «Том Пилчард».

Увидев, как Джонс нахмурил брови, он повысил голос:

— Это, капитан, приказ старшего по званию офицера. Если только Вы хотите, чтобы Ваш полковник оставался в неведении относительно Ваших связей с господином Боулзом, советую выполнить его.

Джонс издал горлом какое-то бульканье, но пото́м неохотно кивнул.

— Да, хорошо. Но то, что мерзавец так просто ускользнет от ответственности… и теперь Вы намерены и второму мерзавцу дать уйти, не так ли? Тому, кто покрывал эти дьявольские сделки. Честно говоря, майор, это доводит меня до безумия!

— Я Вас не виню, — Грей вдруг почувствовал сильную усталость и присел рядом с ним. — Война быть может и грубое занятие, но она не идет ни в какое сравнение с политикой.

Они посидели минуту молча, глядя на моряков. Эплдор кричал, чтобы шлюпку притянули к борту. Услышав это, Джонс снова выпрямился.

— Но бедный малыш Герберт Гормли, как же он? Скажите, что Стаутон хотя бы рассказал Вам, что он сделал с Гормли! Он мертв?

Утомление, которое не было неприятным, окутывало члены Грея как пеленой. Он был уставшим, но не изможденным. И что значит еще один или два часа до сладостной перспективы ужина и постели? Лондонская часть этого дела может и подождать до завтра.

— Нет, он в плавучей тюрьме, — сказал Грей, кивая в сторону кораблей-тюрем. — Сейчас пойдем и вызволим его.

— Флот был замешан в этом по самую макушку! — вскричал Кворри. — Чертовы подонки, будь они прокляты!

Грею редко доводилось видеть Кворри настолько разгневанным. Шрам на его щеке совсем побелел, и глаз с этой стороны лица почти не открывался.

— Не весь флот, — он потер лицо рукой, все еще удивляясь, что оно гладкое. Он чувствовал себя потрепанным и неопрятным, но Том настоял на том, чтобы побрить его до того, как отпустить в Бифштекс.

— Хэнсон не знал об этом: если бы знал, ни за что не согласился бы пойти на «Ронсон». И был просто в бешенстве, когда узнал, что помощник его боцмана — Эплдор, тот, похожий на обезьяну парень, о котором я говорил — участвовал в этом без его ведома. Если бы не раздражение, что его выставили на посмешище — присвоив его полномочия без его ведома и разрешения — сомневаюсь, что он сказал бы мне хоть что-нибудь. Ну а так…

Ну а так до Грея дошло чуть раньше, чем сам Хэнсон осознал, насколько глубоко флот был вовлечен в это. То, что Эплдор похитил Гормли, забирая всех мужчин, подходящих под описание Гормли, каких смог найти, очевидно, по наущению Стаутона, но без ведома своего капитана…

— Это указывает на то, что кто-то из военного флота, чьи полномочия превышают полномочия Хэнсона, в это втянут. И когда я увидел письмо от… того джентльмена, о котором я рассказывал… — кроме них в курильной комнате Бифштекса никого не было, но в коридорах люди были, и осторожность в любом случае не позволяла называть вслух имя вице-адмирала.

— Джентльмен, тьфу! — Кворри, кажется, собирался плюнуть на пол, но поймал взгляд стюарда, входившего с бренди, и передумал. — Трусливая помойная крыса, — пробормотал он вместо этого.

— Скорее уж корабельная крыса, Гарри, — Грей взял бокал бренди с подноса у мистера Бодли, кивком поблагодарил его и, прежде чем продолжать, подождал, пока стюард уйдет. — Но крыса или нет, а человек, занимающий столь высокое положение, не рискнул бы установить явную связь со Стаутоном. Единственным доказательством является это письмо о неприкосновенности, и оно составлено так, что ничего нельзя доказать. Вообще, если бы Стаутон не добрался до «Ронсона» — будь проклят этот Степлтон, что не придумал, как бы задержать того вовремя! — это письмо ничего бы не стоило. Оно лишь гарантировало ему безопасный вояж, и если бы это стало общеизвестно, от письма легко можно было бы отмахнуться как от простой любезности в сторону Арсенала, которая облегчила бы Стаутону рабочие поездки, если таковые потребуются.

Кворри хмыкнул в свой бокал, но неохотно кивнул.

— Ага, понятно. Так что Вы верно сообразили, что есть и третье гнилое яблочко в этой бочке — кто-то, кто стоял между Стаутоном и нашей высокопоставленной корабельной крысой.

Грей тоже кивнул, невольно закрывая глаза от удовольствия, когда жидкость обожгла его нёбо.

— Да, и это соображение в свою очередь обратило мое внимание на членов комиссии. Потому что это должен быть кто-то, кто постоянно имеет дело с Арсеналом, и таким образом мог не вызывая подозрения контактировать со Стаутоном. И точно так же это должен быть кто-то, чьи встречи с вице-адмиралом не вызвали бы замечаний. Кроме того, — сказал он, слизывая липкую каплю с нижней губы, — предположение, что кто-то из этой троицы вовлечен в это дело, объяснило бы их удивительно недоброжелательное отношение ко мне во время допроса. Пришпилив ответственность за погибель Тома Пилчарда к моему камзолу, можно было бы избежать расследования остальных возможных случаев и, таким образом, не допустить, чтобы взрыв связали с разрушением других пушек, а также, в дополнение счастья, дискредитировать одного или обоих моих братьев. И один из них запросто мог повлиять на двух других, чтобы провести допрос так, как он того желает.

— Хм, — Кворри нахмурился на янтарную жидкость в своем бокале, выпил ее, будто это была вода, и отставил бокал. — Что же, если дискредитировать Мэлтона было основной целью, нашего мерзавца, это мог быть Твелвтрис. Там старая вражда. Не удивлюсь, если однажды дойдет до пистолетной дуэли на рассвете между ним и Мэлтоном.

— Верно, — согласился Грей. — И Хэл с радостью пристрелит его как собаку. Но это не было основной целью. Твелвтрис тот еще паскуда, но обладает честью. Он не просто солдат, не просто полковник — он полковник королевской Артиллерии.

Кворри кивнул, поджав губы, принимая аргумент.

— Да. Обобрать армию за деньги флотской корабельной крысы, чтобы его же люди погибли? Никогда.

— Именно. Потому что этот мерзавец Стаутон был прав: это не измена, только преступление. Значит, наиболее вероятен самый простой мотив — деньги.

— А Марчмонт подтирает задницу золотой тряпочкой; он в деньгах не нуждается. В то время как Освальд…

— Не имеющий большого влияния политик, — закончил Грей. — А потому по определению постоянно нуждающийся в деньгах.

— А потому по определению не имеющий ни совести, ни чести? Верно. Ой, простите, ваш брат по матери ведь тоже политик, не так ли? Стюард!

Мистер Бодли, хорошо знакомый с привычками Кворри, уже нес свежий бренди и небольшую деревянную шкатулку с испанскими сигарами. Кворри старательно выбрал две, отрезал кончик у одной и передал ее Грею, который поднес ее к свече мистера Бодли.

Он редко курил, и когда табак проник в кровь, сердце сильно забилось. Он почувствовал небольшой укол в груди, но не обратил внимания.

Кворри выдохнул сквозь сложенные трубочкой губы большое симпатичное облачко дыма.

— Можете это доказать? — спросил он небрежно. — Я, конечно, безоговорочно Вам верю, но помимо этого…

Грей, прищурившись, попытался выдуть колечко дыма, но претерпел полную неудачу.

— Не думаю, что это можно использовать в суде, — сказал он. — Но я нашел это в чемоданчике Стаутона. Как я сказал, если бы Стаутон не добрался до корабля, то не мог рассчитывать ни на какую помощь со стороны флота. Будь я проходимцем, то хотел бы иметь рычаги влияния на своего партнера-проходимца, так, на всякий случай.

Он полез в карман и вытащил небольшую медаль на шелковой ленте.

— Я видел ее на Освальде во время допроса. Не знаю, дал ли он ее Стаутону, как признание их связи, или Стаутон попросту украл ее. Освальд, думается мне, будет настаивать на втором варианте.

Кворри нахмурился, разглядывая железку, делая вид, что не нуждается в очках, чтобы прочесть гравировку, хотя и нуждался.

— Украшено явно в армейском стиле; Освальд никогда не служил в армии, — сказал он, возвращая ее назад. — Может просто заявить, что это не его, разве нет?

— Вряд ли. На обороте выгравировано имя его отца. И «Мортимер Монморанси Освальд» — третий, если желаешь — не такое, осмелюсь сказать, распространенное имя как, скажем, «Джон Смит».

Кворри вольно расхохотался, снова взял медаль и покрутил ее в руке.

— Монморанси, серьезно? Значит его отец служил в армии, верно? Медаль за храбрость?

— Нет, — ответил Грей. — За хорошее управление. Что же до того, что я собираюсь делать, — добавил он, отложив сигару и поднимаясь на ноги. — Я собираюсь пойти домой и переодеться. У меня есть планы на вечер — бал-маскарад в Воксхолле.

Кворри моргнул, глядя на него сквозь облачно дыма.

— Бал-маскарад? И в виде кого Вы собираетесь там быть?

— Ну, в виде героя Крефельда, — сказал Грей, взяв обратно медаль и положив ее в карман. — Кем же еще?



На самом деле он пошел туда просто самим собой. Не в мундире, а одетым в темно-синий, неприметный костюм и в ярко-красной полумаске. Те, кого он искал, смогут узнать его.

И им придется это сделать, подумал он, глядя, как орды людей проходят сквозь ворота развлекательных садов Воксхолл-Гарденз. Если те, с кем он хочет поговорить, замаскировались хоть сколь-нибудь успешно — и как минимум один из них уж точно был в маске — у него было немного шансов найти их в такой толчее.

— Ох, — выдохнул Том, завороженный видом деревьев по большей части облетевших, но украшенных сотнями горящих огоньков. — Это волшебное царство!

— Что-то вроде того, — согласился Грей, улыбаясь, несмотря на то, что его сердце колотилось в груди. — Постарайся, однако, не попасть под чары местных фей: многие из них обчистят твои карманы, как только поймают твой взгляд, а остальные по достоинству оценят тебя под кустом и одарят гонореей.

Он заплатил за вход за себя и Тома, и они вошли в путаницу дорожек, что разбегались во все сторону вдоль берегов Темзы и вели от грота, где, закутанные до бровей от осеннего холода, играли музыканты, до беседок, где раскинулись столы с ароматными яствами: горки еды были видны поверх суетящихся слуг в ливреях. Большая Ротонда, [Рото́нда — композиционный тип круглого в плане здания, как правило окружённого колоннами и увенчанного куполом. — прим. пер.] где проходили танцы, вздымалась в центре садов как большой пузырь, и смех растекался в ночи как поток реки, подхватывая празднующих и увлекая их за собой от приключения к приключению.

— Развлекайся, Том, — сказал Грей, вручая Берду немного денег. — Не стой слишком близко, Освальд — пугливая пташка.

— Он не увидит меня, милорд, — заверил его Том, поправляя свою черную полумаску. — Но далеко я не уйду, не волнуйтесь!

Грей кивнул и, расставшись со своим слугой, пошел по случайно выбранной дорожке в сторону звуков Генделя.

В садах, укрытых густой зеленой изгородью и кирпичными стенами и переполненными людьми, было не слишком холодно, несмотря на время года. Прохлада приятно ласкала лицо и ладони — и все другие обнаженные участки тела — и остальная часть тела по контрасту казалась еще теплее.

И довольно-таки много тел было выставлено на обозрение. Они блестели меж света и тени, выделялись на фоне ярких красок костюмов — алых, малиновых, пурпурных, зеленых и голубых, ярко-желтых, как тропические птицы. Тут и там женщина (возможно), решившая для контрасту одеться в строгие черный и белый цвета. Эти эффектно выплывали из теней, будто являлись из самой ночи. Одна, проходя, одарила его томным взглядом и протянула к нему руку, а когда он невольно протянул в ответ свою, сжала ее, взяла его палец в рот стала настойчиво его сосать.

Когда она неспешно отпустила его, ее зубы (ее зубы? он не мог сказать точно) четко отпечатались на его коже; широко улыбнулась, она легкими шажками убежала по дорожке. Он постоял глядя ей — или ему — вслед, затем пошел дальше.

Звуки веселья приближались, и он поспешно отступил в сторону, как раз вовремя, чтобы не попасть под колеса стайке бедно одетых девочек на роликовых коньках, которые замысловато сплелись, так что они прокатились по дорожке одним целым, развевая подолами и визжа от возбуждения. Звуки аплодисментов заставили его обернуться: над зеленой изгородью виднелся ряд тарелочек, вращающихся на торцах палок — в соседнем алькове выступали жонглеры.

Музыка, дым, еда, вино, пиво, ромовый пунш и представления — все смешалось вместе, образовывая атмосферу свободы, чтобы не сказать вседозволенности. Развлекательные сады были щедро снабжены укромными местечками, альковами, гротами и уединенными скамьями; большинство этих мест были полностью заняты разнообразными парочками.

Он — в отличии от большинства развлекавшихся тут людей — вполне осознавал присутствие в толпе мужчин, заинтересованных в мужчинах. Некоторые из них были переодеты женщинами, другие пришли в своих мужских костюмах, дополненных диковинными масками, они узнавали друг друга по взглядам и выражениям лиц и по той же химии тела, что позволяет телу отыскать тела, освобожденные от обычной своей скованности маскарадом.

Далеко не один парень заглядывался на него, и время от времени кто-то из них, проходя мимо, касался его: рука зацепляла его руку или зад, на миг задерживалась на его бедрах. Касание-вопрос. Он порой улыбался в ответ, но продолжал свой путь.

Почувствовав голод, он направился к столам, купил еды и нашел себе на соседней лужайке местечко, чтобы поесть. Когда он покончил с грудкой жаренной дичи и выбросил кости под куст, рядом с ним присел мужчина. Сел намного ближе, чем обычно садятся.

Грей взглянул на него настороженно, но не узнал и преднамеренно отвел взгляд, явно не поощряя.

— Лорд Джон, — обратился мужчина приятным голосом.

Это потрясло его, и он поперхнулся — кусочек птицы застрял в горле.

— Мы знакомы, сэр? —учтиво спросил он, когда смог откашляться.

— О, нет, — ответил джентльмен (а по голосу было ясно, что он джентльмен). — И, боюсь, не познакомимся. Уверен, это — большая потеря для меня. Я всего лишь посланник, — он улыбнулся милой улыбкой за своей маской виргинского филина.

— Что же, — Грей вытер жирные пальцы о свой платок. — И во имя чьего блага Ваше послание?

— Во имя блага Англии. Прошу простить мне напыщенность этого утверждения, — поспешил он успокоить. — Однако это правда.

— Неужели? — мужчина не был вооружен: оружие крайне не приветствовалось в Воксхолл-Гарденз, но завалявшийся нож встречался не так уж редко, а время от времени попадался и пистоль.

— Да. И послание, лорд Джон, состоит в том, что Вы не предпримете никаких действий к обличению Мортимера Освальда.

— Что, правда? — сказал он, сохраняя скептический тон, хотя желудок его сжался от этих слов. — Так Вы из флота?

— Нет. И не из Армии тоже, — невозмутимо ответил мужчина. — Я служу в Военном Министерстве, если эта информация может Вам как-то помочь. В чем я очень сильно сомневаюсь.

Грей тоже в этом сомневался, но не сомневался, что мужчина сказал правду. Он почувствовал, как внутри нарастает грубый жгучий гнев, но он был приправлен хорошей долей чувства неизбежности. Он как-то не сильно удивился.

— Вы имеете в виду, что Освальд избежит расплаты за свои преступления? — спросил он. — Его действия привели к смерти нескольких людей, изувечили еще больше и представляют опасность — и будут ее представлять, осмелюсь сказать — для сотен. Это ничего не значит в глазах правительства?

Мужчина повернулся и взглянул на него прямо, подчеркнутые глаза его совиной маски — огромные и свирепые — скрывали человечность его собственных глаз.

— Если Освальда публично обвинят, не говоря уже, если засудят за коррупцию, это повредит интересам страны. Неужели Вы не осознаете последствий? Такие изобличения как в суде приведут к широкому распространению гнева и тревоги, дискредитируют как армию, так и флот, поставят под угрозу наши отношения с германскими союзниками, поддержат наших врагов… Нет, милорд. Вы не станете изобличать Освальда.

— А если стану?

— Это было бы крайне неразумно, — тихо ответил мужчина. Его глаза были закрыты — Грей мог разглядеть бледные веки в прорезях маски. Неожиданно тот открыл их, в мерцающем свете они казались темными, Грей не мог сказать, какого они цвета. — Мы позаботимся том, чтобы мистер Освальд больше не причинил вреда, уверяю Вас.

— И для Военного Ведомства намного лучше иметь под рукой члена парламента, которого можно шантажировать, чтобы заставить голосовать, как вам выгодно, чем повешенного в качестве назидания и порицаемого в прессе? — сейчас он уже переборол свой гнев и говорил спокойным тоном.

Филин серьезно кивнул, ничего не говоря, и подтянул под себя ноги, чтобы встать. Грей остановил его, положив ладонь ему на руку.

— Знаете, мне думается, что я довольно неразумен, — небрежно сказал он.

Мужчина резко застыл.

— Неужели? — спросил он все еще вежливо, но намного менее дружелюбно.

— Если бы я в открытую рассказал то, что знаю… скажем, журналисту? У меня есть доказательства, знаете ли, и свидетели — может этого и не хватило бы для суда, но более чем достаточно, чтобы засудить человека в прессе. Или поднять вопрос в Палате Лордов?

— Ваша карьера ничего не значит для Вас? — в голосе совы проступила угроза.

— Нет, — ответил Грей и глубоко вдохнул, проигнорировав резкий укол боли в груди. — Но моя честь кое-что да значит.

Уголки губ мужчины напряглись, губы крепко сжались. Красивые это были губы, подумал Грей, полные, но не пошлые. Сможет ли он узнать его по одним лишь губам, если снова встретит? Он ждал, пока мужчина подумает, чувствуя себя на удивление спокойно. Он действительно имел в виду то, что сказал и ни о чем не жалел, к чему бы это теперь ни привело. Он не думал, что они попытаются его убить — это ничего бы не решило. Разрушить его жизнь — возможно. Это его не заботило.

Наконец филин расслабил губы и отвернулся.

— Освальд уйдет в отставку без лишнего шума. По причине плохого здоровья. Ваш брат будет назначен на его место до конца строка его полномочий. Это Вас устроит?

Грей на миг задумался, не причинит ли Эдгар больше вреда стране, чем Освальд. Но Англия пережила глупость правительства не один век. Глупость еще не самое худшее, что может быть. И какая разница, если Военное Ведомство считает его столь же коррумпированным, как они сами?

— Договорились, — сказал он, слегка повысив голос так, что его можно было расслышать за звуками скрипок бродячей группы цыган.

Филин беззвучно поднялся и исчез в толпе. Грей даже и не пытался разглядеть, куда тот ушел. Все, что ему требовалось, чтобы исчезнуть — это снять маску и засунуть ее под руку.

— Кто это был? — послышался голос рядом с его ухом.

Он обернулся, совсем не удивившись — это ночь была из тех, когда нереальность происходящего делала все вокруг похожим на сон — и обнаружил Курву Нила сидящим рядом с ним на примерзшей траве; его голубые глаза блестели в прорезях украшенной перьями маски боевого петуха.

— Отцепитесь, мистер Степлтон, — спокойно сказал он.

— Ну же, Мэри, давай не будем ругаться, — Степлтон отклонился, оперся на руки и как бы совсем невзначай раскинул ноги, выставив на показ свое совсем немалое достояние. — Вы можете рассказать мне, — уговаривал он. — Знаете, не похоже, чтобы он желал Вам добра. Вам может быть полезно, чтобы друг, искренне переживающий о Вас, прикрывал Вашу спину.

— Осмелюсь предположить, было бы, — сухо сказал Грей. — Но это не будет мистер Боулз. Или Вы. Вы следили за мною или за тем господином, что только что ушел?

— Если бы я следил за ним, я бы знал кто он, разве нет?

— Вполне возможно, что Вы знаете, мистер Степлтон, и лишь пытаетесь выяснить, знаю ли я.

Степлтон издал звук — почти смешок — и придвинулся настолько близко к Грею, что их ноги соприкоснулись. Уже не впервые Грей поразился теплу, исходящему от тела Степлтона: даже через разделявшие их слои ткани, тот горел таким жаром, что желтые и красные перья его маски, казалось, вспыхнут огнем.

— Очаровательный ансамбль, — томно сказал Нил, и глаза его в прорезях маски горели столь дерзко, что это перешло всякие границы флирта. — У Вас всегда был такой изысканный вкус в одежде, — он потянулся погладить кружевной воротник рубашки Грея, длинные пальцы медленно — очень медленно — проскользнули между пуговицами; его горячее прикосновение было едва ощутимым на холодной обнаженной коже груди Грея.

Сердце Грея сильно стукнуло, его пронзила резкая боль, и он замер. Ощущалось это так, будто его грудь проткнули железным прутом, не давая пошевелиться. Он попытался вдохнуть, но снова замер от боли. Господи, неужели он умрет на людях в увеселительных садах в компании содомита, выряженного петухом? Он лишь надеялся, что Том где-то поблизости и заберет его тело, до того как он привлечет чье-то внимание.

— Что это? — испуганно спросил Степлтон, отдергивая пальцы, будто обжегся.

Грей боялся пошевелиться, но сумел достаточно наклонить голову и взглянуть вниз. На его рубашке проступало пятно крови величиной с шестипенсовик.

Он вынужден был вдохнуть, чтобы не задохнуться. Он набрал воздух и вздрогнул от боли, но не умер на месте. Его руки и ноги похолодели.

— Оставьте меня, — прохрипел он. — Мне нехорошо.

Степлтон нерешительно переводил взгляд туда-сюда. Его губы, прикрытые клювом петуха, сжались, и, поколебавшись долгую секунду, он резко поднялся и исчез.

Грей снова попытался вдохнуть и понял, что сердце его все еще бьется, хотя каждый его удар отдается режущей болью в груди. Он сжал зубы и осторожно просунул руку под рубашку.

Тонкий осколок металла, напоминавший кончик иглы, торчал на полдюйма сквозь кожу на его груди. Стараясь дышать едва-едва, он зажал его между большим и указательным пальцем и потянул.

Потянул сильнее, зашипев сквозь зубы, и вдруг тот вышел легко и гладко.

— Боже, — прошептал он и вдохнул глубоко и свободно. — Благодарю, — его грудь немного жгло в месте, где вышел осколок, но сердцебиение больше не отдавалось болью. Так он и сидел какое-то время, зажав в кулаке осколок метала, а второй рукой прижимая ткань рубашки к ранке, чтобы остановить кровь.

Он не знал, как долго просидел так, просто ощущая радость. Гуляки проходи мимо группками и по двое, иногда проскакивал одинокий человек. Некоторые из них оглядывались на него, но он не подавал виду, что узнал кого-то или рад их видеть, и они проходили дальше.

Потом еще один одиночка вышел из-за поворота дорожки; его тень падала перед ним. Очень высокий человек с митрой на голове. Грей поднял глаза.

Не епископ. Гренадер в высокой форменной шапке, с сумкой для гренад, переброшенной через плечо, катушка запала на его поясе слегка светилась неестественным светом от горящего фитиля. Хорошо, что не еще одна чертова птица, подумал Грей, но по его спине пошел холодок.

Гренадер двигался медленно, будто выискивая кого-то: он поворачивал голову туда-сюда, его черты были полностью скрыты под маской черного шелка.

— Капитан Фаншейв, — тихо сказал Грей, но скрытое лицо сразу обернулось в его сторону. Гренадер оглянулся через плечо, но на дорожке в данный момент никого не было. Он поправил рюкзак на плече и направился к Грею, который поднялся, чтобы поприветствовать его.

— Я получил вашу записку, — голос был все тот же: бесцветный, чеканный.

— И пришли. Благодарю Вас, сэр, — Грей засунул осколок в карман; теперь его сердце билось быстро и свободно. — Значит, Вы мне расскажете? — должен рассказать, он не стал бы приходить лишь для того, чтобы отказать. — Где Анна Такери?

Гренадер снял свой рюкзак, опустил его на землю и прислонился спиной к дереву, скрестив руки.

— Вы часто сюда приходите, майор? — спросил он. — Я — да.

— Нет, не часто, — Грей оглянулся и увидел невысокую кирпичную ограду, за которой отблескивала темная река. Он присел на ограду, приготовившись слушать.

— Но Вы знали, что для меня это окружение будет… комфортным. Вы очень предусмотрительны, майор.

Грей не ответил, но слегка наклонил голову.

Гренадер глубоко вздохнул и опустил руки.

— Она мертва, — тихо сказал он.

Грей и раньше думал, что вероятно это так, но все же, подумав о Барбаре Такери и Саймоне Коулзе, почувствовал острую и неожиданную боль от того, что умерла надежда.

— Как? — спросил он так же тихо. — Родами?

— От моей руки… или так близко к этому, что разницы один пшик, как говорят в глубинке.

— Да уж, — Грей позволил тишине окутать их. Музыка все еще играла, но ближайший оркестр был довольно далеко.

Фаншейв резко выпрямился.

— К черту все, — сказал он, и впервые его голос прозвучал живым, наполненным гневом и презрением к самому себе. — Во что я тут играю? Если я пришел рассказать Вам, то должен рассказать. Уже не осталось причин скрывать это.

Он обернул свое укрытое темное лицо к Грею, который отметил, что в маске был один вырез для глаза, но сам глаз был настолько темным, что казалось, будто говоришь в глухую стенку.

— Я собирался убить Филипа Листера, — сказал Фаншейв. — Полагаю, об этом Вы догадались.

Грей слегка кивнул головой, хоть на самом деле не догадывался об этом.

— Порох, — сказал Грей, и еще один кусочек головоломки занял свое место. — Вы сделали взрывоопасные картузки. Как Вы собирались их использовать, и как, черт возьми, они оказались на поле боя?

Фаншейв хмыкнул.

— Случайность. Точнее, два случая. Я собирался пригласить Филипа пойти со мной взглянуть на что-то на пороховой фабрике. Это было бы проще простого: оставить его возле одного из навесов, пойти внутрь и поджечь фитиль, а затем тихо уйти и дождаться взрыва. Это было бы очень просто. Но нет, я должен был быть хитрее.

Маркус Фаншейв был экспертом, выросшим в тени пороховой фабрики, бесстрашный в производстве и использовании опасной материи.

— Как там говорится в Доброй Книге? «Виновный убегает, когда никто за ним не гонится»? Я подумал, что если он умрет так, люди начнут задаваться вопросами, расспрашивать. Анна, — на этом имени в его голосе проступила горечь, — она могла что-то заподозрить.

Так что он начал изготавливать очень мелкий порох, даже мельче, чем тот, что используется для ружей. Экспериментальная партия, все знали об этом, осознавали потенциальный риск работы с ней. Если бы этот порох вдруг взорвался, никто бы ничего не заподозрил.

— Видите ли, я думал, что знаю, что делаю. Я работал с черным порохом с тех пор как был мальчишкой, знал все. И я действительно знал. Мы создали порох, размололи его с величайшей осторожностью, сделали несколько специальных картузок, остальное упаковали в бочонки. Никаких трудностей. А затем рабочий уронил бегунок.

Не деревянный бегунок, который не причинил бы вреда, нет — один из каменных бегунов, вес которого был необходим для мелкого помола. Но это не имело бы значения — гранит, который использовался для его изготовления, был инертным. Но какое-то мелкое вкрапление в этом камне было кремнием. Оно ударилось о металлическую фурнитуру лошадиной упряжки и выбило искру.

— На один кошмарный миг я видел это: видел воздух, заполненный пылью черного пороха, и понял, что все мы обречены, — сказал Фаншейв. — А потом цех взорвался.

— Ясно, — сказал Грей пересохшими губами. Он пошевелил языком и сглотнул. — А второй случай?

Фаншейв вздохнул.

— Это уже без меня. Половина экспериментального пороха была снаружи, упакованная в бочонки, стояла возле здания, где я ее аккуратно разложил — для Филипа. Но взрыв пошел в другую сторону, и бочонки не взорвались. Управляющий был одним из тех, кто погиб во время взрыва, бочонки еще не были как-то особо промаркированы; кто-то просто погрузил их на баржу вместе с остальными. Прошли недели до того, как я достаточно поправился, чтобы разговаривать, не говоря уже о том, чтобы что-то делать. К тому времени мелко размолотый порох уже попал на рынок, так сказать.

— А Анна Такери вышла за Филипа Листера.

Заостренная шапка наклонилась к нему — Маркус кивнул.

— Сбежала, — поправил он. — Им так и не представился случай пожениться: Филипа призвали назад в его полк в Пруссии. Он как раз успел послать мне записку, в которой просил позаботиться об Анне. Тупица, — задумчиво добавил он. — Филип никогда не видел того, что у него под самым носом.

— Очевидно, да, — ограда была жесткой; Грей слегка поерзал, пытаясь усесться поудобней, но не получилось. — Но Вы не позаботились о ней.

— Нет, — голос Фаншейва утратил ту минутную страсть и снова стал бесцветным, как обычно. — Он умер. Я знал, что Филип не оставил ее хорошо обеспеченной — не смог бы. А ее отец… Ну, Вы его видели. Так что я стал ждать.

Ждать хладнокровно и терпеливо, как умеет ждать человек, привыкший работать со взрывоопасными субстанциями. Ждать, пока Анна Такери не растратит свои средства.

— Она написала этому болвану, Коулзу, который, конечно же, прибежал ко мне с мольбой и готовыми деньгами. Я взял их и сохранил. — И ждал.

Анна, беременная и испытывающая нужду, заложила свои драгоценности одну за одной. А Маркус Фаншейв осторожно следовал за ней и выкупал их, одну за одной.

— Я, понимаете, хотел сохранить их. Для нее, — объяснил он. — Когда она дойдет до полного отчаяния, тогда я намеревался прийти к ней, и у нее не осталось бы выбора, кроме как принять меня, даже в таком виде. Что-то такое, чего она не сделала бы ни за что, — с горечью сказал он, — лишь для того, чтобы не пасть еще ниже.

К этому времени гренадер был уже окутан дымком от катушки запала на его поясе, и Грей уловил душок серы, когда тот пошевелился. Фаншейв вытянул немного фитиля из его коробки и задумчиво подул на него; черный шелк затрепыхался, и конец фитиля разгорелся как искра.

— Но я ждал слишком долго, — сказал он. — Она родила, и я должен был прийти тогда, но я боялся, что она еще не достигла такого отчаяния, чтобы принять меня. Она нашла убежище в борделе, но с таким большим животом ее еще не приставили к работе. Я подумал, что если это случится с ней раз или два…

Грей почувствовал, как невероятное отвращение образует тугой комок внизу его живота.

— Это так… Вы… Да Вы… — выдавил он. Он не мог подобрать слов.

— Вы не скажете мне того, что я сам себе еще не сказал, майор, — Фаншейв наклонился и взял из горлышка своей сумки что-то, напоминающее древнюю гренаду. Он выпрямился, привычно перебрасывая небольшой глиняный шарик из руки в руку. — Я ждал слишком долго, — повторил он, как ни в чем не бывало. — Она подхватила лихорадку и умерла. Конец истории. Проклятый Филип снова победил.

С полнейшим спокойствием он поднес горящий фитиль к запалу гренады.

— Чего, во имя Господа, Вы собираетесь достичь этим представлением? — с презрением спросил Грей. — И что стало с ребенком? Он жив? И если так, то где он?

Феншейв не поднимал головы, наблюдая, как огонь медленно продвигается по запалу. Что задумал этот маньяк? Это же не может быть настоящей гренадой?

Или может?

Грей с беспокойством спустился с ограды. Его зад замерз и ноги закоченели.

— Ребенок, — повторил он более требовательно. — Где ребенок?

Фаншейв поднял гренаду, взвесил ее в руке и, казалось, оценивал горящий запал. Как скоро он догорит до конца? Ведь не дольше нескольких секунд…

— Лови! — вдруг крикнул он и бросил сферу в Грея.

Грей отчаянно засуетился: скользкий шар ударился о его руки, грудь, живот и, наконец, кое-как застрял между его ногами. Чувствуя, как кровь стучит в ушах, он осторожно взял гренаду двумя руками и выпрямился.

Фаншейв хохотал, его плечи беззвучно содрогались.

— Будь ты проклят, чертов паяц! — зло крикнул Грей и, обернувшись, перебросил гренаду через стены садов в сторону реки.

Ночь озарилась золотом и багрянцем, ослепляя его, и поток горячего воздуха опалил ему щеки. Звук же почти полностью затерялся на фоне грохота музыки и болтовни, но он услышал несколько повышенных от возбуждения или любопытства голосов неподалеку.

— О, фейерверки! — восторженно воскликнул кто-то. — Я не знал, что сегодня будут фейерверки!

Грей резко сел, силы полностью покинули его, и его ноги подогнулись. Место, где он достал из груди осколок, отдавало болью при каждом ударе сердца, и перед глазами плясали желтые и черные точки.

— Милорд! Вы в порядке? — он моргнул и разглядел меж пляшущих точек встревоженное лицо Тома Берда.

Том где-то раздобыл причудливую шляпу: большую, сделанную из низкосортного красного сатина и оснащенную закрученным пером. Перо скользнуло по щеке Грея, когда Берд наклонился над ним, и Грей чихнул.

— Да, — сказал он и сглотнул, ощутив привкус серы. — Где… — но гренадер уже исчез, место под деревом было темным и пустынным.

Не совсем пустынным.

— Он оставил свой рюкзак, — Том наклонился и потянулся к нему до того, как Грей успел его предостеречь. Грей свернулся клубочком, прикрыв голову руками в бессмысленной попытке защититься.

— Ой, — сказал Том тоном полного удивления. Он держал края сумки, уставившись внутрь. — Боже!

— Что? — выпрямившись, Грей на четвереньках подполз к рюкзаку. — Что там?

Том аккуратно засунул руку в рюкзак и вынул то, что там было. Маленького, приблизительно месячного ребенка, завернутого в пеленки, уставившегося на него своими немного выдающимися вперед глазами.

— Ох, — сказал Грей, лишившись дара речи. Он протянул руки, и Том Берд осторожно передал ему ребенка, который хоть и был в мокрых пеленках, кажется, никак больше не пострадал во время недавних приключений.

Где-то в ночи резкий звук разорвал музыку, и воздух над живой изгородью озарился желто-красной вспышкой. Грей не обратил внимания на визги и крики ужаса. Все его существо было сосредоточено на свертке в его руках, потому что он был уверен, что это последний раз, когда он видел лицо Филипа Листера.

Было уже очень поздно, но Джон Грей еще не спал. За окном раздавались удаленные звуки ночной вахты, он сидел у огня в своих комнатах в казарме и монотонно писал.

«… так что все закончилось. Можете себе представить, насколько трудно отыскать кормилицу в глухую ночь в армейских казармах, но Том все организовал и о ребенке заботятся. Я завтра напишу Саймону Коулзу, чтобы он занялся вопросом, как доставить ребенка к его семье, быть может, это посольство проторит ему дорогу в его ухаживании за мисс Барбарой Такери. Я на это надеюсь.

Я цепляюсь за мысль о Саймоне Коулзе. Его доброта, его идеализм — сколь бы глупым он ни был — единственный проблеск света в темной трясине этого проклятого дела.

Господь ведает, что я и не лишен знаний о том, как устроен этот мир, и не могу считать себя невинным в этом отношении. И все же я чувствую себя перепачканным после того, сколько зла я видел сегодня ночью. Это давит мне на душу, поэтому пишу, чтобы очиститься».

Он остановился, обмакнул перо и продолжил.

«Я верю в Бога, хоть я и не религиозен в отличии от Вас. Иногда я жалею об этом, о том, что не могу облегчить душу исповедью. Но я — рационалист, и поэтому обречен барахтаться в тревогах и отвращении без присущей Вам полной веры в конечную справедливость.

Меж холодной бессовестностью правительства и маниакальной страстью Маркуса Фаншейва я почти готов ценить обычное, незатейливое, эгоистичное зло Нила Степлтона — он в сравнении выглядит столь добродетельным».

Он снова остановился, поколебался, покусывая кончик пера, затем снова смочил его и продолжил.

«Меня посетила странная мысль. Конечно, между Вами и Степлтоном нет ничего общего, если говорить о характере или о ваших обстоятельствах. И все же есть одна необычная схожесть. И Вы и Степлтон оба знаете. И каждый по своей причине не может или не станет рассказывать об этом кому-либо. И странным следствием этого есть то, что в компании каждого из вас я могу быть совершенно свободным, как не могу быть в присутствии любого другого человека.

Вы презираете меня; Степлтон хочет использовать меня. И все же, когда я с Вами или с ним — я могу быть самим собой, без притворства, без маски, которую большинство людей натягивают при общении с окружающими. И это…»

Он прервался, задумавшись, но, правда, не было способа лучше объяснить, что он имеет в виду.

«… очень необычно», — закончил он, невольно улыбнувшись.

«Что же до армии и практики войн, Вы, я думаю, согласитесь с утверждением мистера Листера, что это грубое занятие. И все же я останусь солдатом. В этом есть своя суровая добродетель и ощущение цели, для достижения которой я не вижу других путей».

Он снова обмакнул перо и взглянул на тонкий осколок металла, что лежал на его письменном столе, прямой как стрелка компаса и тускло блестел в свете свечей.

«Мой полк отбывает на новое место назначения весной, и я присоединюсь к ним, куда бы ни позвал меня долг. Но я, меж тем, снова наведаюсь в Хэлуотер до отъезда».

Он остановился и коснулся металлического осколка левой рукой. Затем написал:

«Вы — истинный север.

Верьте, навсегда Ваш покорный слуга, сэр,

Джон Грей».

Он посыпал письмо песком и помахал им, чтобы оно высохло, затем сложил и, взяв свечу, накапал воск на край бумаги. Прижал своим кольцом горячий мягкий воск, чтобы запечатать. Улыбающийся полумесяц его печати был отчетливым и ясным в свете свечей. Он отставил свечу и, взвесив в руке письмо, потянулся и коснулся его уголком пламени.

Пламя взялось, разгорелось, и он отпустил пылающий сверток в камин. Затем встал, сбросил свой халат, задул свечу и, обнаженный, лег в ночи.