Шотландия - гордая, нищая, из последних сил противостоящая захватчикам англичанам... Англия эпохи революции Кромвеля и пышной бурной Реставрации... Франция - "солнце Европы", страна изощренных интриг и потрясающей роскоши... Новый Свет, куда отправляются за счастьем и богатством те, кому уже нечего терять и чья жизнь не стоит ломаного гроша... Время перемен и потрясений, войн, мятежей и восстаний. Время, которое оживает в эпическом цикле Дианы Гэблдон "Странник"! Читайте начало увлекательных приключений героев романа "Барабаны осени"!
Серия: Чужестранка Автор: Диана Гэблдон Перевод книги: И. Голубева
Вожделение Преподобный отец Уэйкфилд был человеком доброжелательным и обладал широкими взглядами, он уважал чужое мнение и готов был терпимо относиться к любым религиозным доктринам, даже к таким, которые многие из его паствы и коллег сочли бы ошибочными, а то и вовсе богохульными. И все же всю его жизнь перед Роджером стояло суровое лицо пресвитерианского священника-шотландца, полного подозрительности ко всему «римскому», — и потому Роджер ощущал некую непонятную неуверенность, входя в католическую церковь; он чувствовал себя так, будто его могли схватить сразу за порогом и насильно окрестить все эти заморские служители Истинного Креста в причудливых одеяниях. Но ничего подобного не произошло, когда он вслед за Брианной вошел в маленькое каменное строение. В дальнем конце нефа он увидел мальчика в длинном белом балахоне, но мальчик занимался тем, что мирно зажигал две пары высоких белых свечей, украшавших алтарь. Слабый незнакомый запах висел в воздухе. Роджер принюхался, пытаясь незаметно определить природу этого аромата. Благовония? Брианна остановилась, ища что-то в сумочке, и он остановился рядом с ней. Девушка достала небольшой клочок черных кружев и приколола шпилькой к волосам, прикрыв макушку головы. — Что это такое? — спросил Роджер. — Я не знаю, как это у вас называется, — ответила Брианна, — но это нужно иметь на голове, если не хочешь надевать шляпу или мантилью. Ну, на самом-то деле это не такое уж строгое правило, просто меня приучили к этому с детства. Женщинам ведь не разрешается входить в католический храм с непокрытой головой, ты знаешь. — Нет, я не знал этого, — ответил он, искренне заинтересованный. — А почему нельзя? — Возможно, это из-за апостола Павла, — пожала плечами Брианна, доставая из сумочки расческу, чтобы поправить волосы. — Он думал, что женщины должны вообще всегда покрывать волосы, чтобы не вызывать вожделения. Старый нервный ворчун, — добавила она, убирая расческу на место, в сумочку. — Мама всегда говорила, что он просто боялся женщин. Считал их жутко опасными, — Брианна широко улыбнулась при этих словах. — Они такие и есть, — он, поддавшись невольному порыву, наклонился и поцеловал ее, не обращая внимания на стоявших поблизости людей. Она удивленно посмотрела на него, но потом приподнялась на цыпочках и поцеловала его в ответ, нежно и быстро. Роджер услышал где-то неподалеку весьма неодобрительное хмыканье, но ему не было дела до недовольных. — В церкви, да еще в канун Рождества! — хрипло прошипел кто-то за его спиной. — Ну, это еще не совсем церковь, Анни, это ведь просто преддверие, а? — Да он к тому же еще и сын пастора, этот тип! — Ну, будет тебе, Анни, ничего тут особенного, сапожники вечно ходят босиком, ты же знаешь, а дети если и идут по стопам отцов, то скорее в обратную сторону. Помнишь ведь ту историю, когда сын проповедника попался в лапы дьявола. Обычное дело. Идем же, ну! Голоса затихли, их обладатели вошли в церковь под твердый стук толстых каблуков туфель дамы и более мягкий топот мужских ботинок. Брианна оглянулась и посмотрела им вслед, с трудом сдерживая смех. — Ты не намерен отправиться в лапы дьявола? Роджер улыбнулся, глядя на нее сверху вниз, и погладил по щеке. Брианна в честь Рождества надела бабушкино ожерелье, и чистые, сияющие жемчужины, казалось, впитали в себя свечение ее нежной кожи. — Если я на что-то ему понадоблюсь, этому самому дьяволу. Прежде чем Брианна успела сказать что-нибудь еще, их окутал клуб холодного туманного воздуха, влетевший в открывшуюся дверь церкви. — О, мистер Уэйкфилд, никак это вы? Роджер повернулся, и на него тут же уставились две пар глаз, горящих самым неприкрытым любопытством. Две пожилые женщины, каждой из которых было явно за шестьдесят, стояли перед ним рука об руку, и плотных зимних пальто и маленьких фетровых шляпках, из-под которых выбивались седые волосы. Они выглядели как близнецы. — О, миссис Макмурд, миссис Хайз! Счастливого вам Рождества! — Роджер, улыбаясь, раскланялся с дамами. Мисси Макмурд жила через два дома от старого особняка, и каждое воскресенье ходила в церковь со своей подругой, миссис Хайз. Роджер был знаком с ними всю свою жизнь. — Так значит, решили приобщиться к римской вере, мистер Уэйкфилд? — спросила Кристина Макмурд. Джесси Хайз хихикнула, оценив шутку подруги, и красные вишенки, которыми была украшена ее шляпка, подпрыгнули. — Ну, может быть, не прямо сейчас, а немножко позже, — все так же с улыбкой ответил Роджер. — Я просто проводил на службу свою подругу, видите? Вы знакомы с мисс Рэндэлл? — Он взял Брианну за руку и заставил ее выйти вперед, после чего вполне официально представил дам друг другу, внутренне умирая со смеху при виде того, как жадно старые леди рассматривали девушку, изучая малейшие детали ее внешности. Для миссис Макмурд и миссис Хайз присутствие Роджера в этом здании говорило многое о его намерениях, — это был равнозначно тому, как если бы он дал огромное объявление на первой полосе вечерней газеты. К сожалению, Брианна этого не поняла. А может быть, все-таки поняла? Она искоса посмотрела на Роджера, и в ее глазах играла улыбка, а ее пальцы чуть-чуть сжали руку Роджера, всего на долю секунды. — Ох, смотри, Кристи, так уже тот малыш вышел с кадильницей! — воскликнула миссис Хайз, заметив появление в глубине нефа еще одного мальчика в белом балахоне, — он вышел из-за алтаря. — Идем-ка поскорее, а то нам места не останется! — Приятно было с вами познакомиться, моя дорогая, — сказала миссис Макмурд, обращаясь к Брианне, и при этом так закинула назад голову, что ее шляпке явно угрожало падение с макушки на пол. — Ох, ну до чего милая и высокая девушка! — Она посмотрела на Роджера и подмигнула — Повезло ей, нашла парня себе по росту, а? — Кристи! — Иду, Джесси, иду, уже иду! Вы тут не задерживайтесь, уже пора! — Поправив шляпку, украшенную небольшим пучком перьев шотландской куропатки, миссис Макмурд неторопливо повернулась и последовала за своей подругой. Колокол над церковью снова начал звонить, и Роджер взял Брианну за руку. Впереди, совсем близко, он увидел Джесси Хайз, оглядывавшуюся в этот момент назад, — и в глазах старой леди светилось раздумье, а улыбка казалась немного смущенной и понимающей. Брианна опустила пальцы в небольшую каменную чашу, стоявшую у стены возле двери, и перекрестилась. Роджер вдруг понял, что жест Брианны, окунувшей руку в святую воду, показался ему до странности знакомым, несмотря на то, что это был чисто католический обычай. Много лет назад, когда они с преподобным бродили как-то по холмам, они добрались до некоего священного источника, затаившегося в небольшой рощице. Рядом с тонким фонтанчиком стояла плоская каменная плита, на которой можно было рассмотреть остатки когда-то вырезанного изображения, почти стершегося, — это была лишь тень человеческой фигуры на камне. Над маленьким озерцом темной воды висело ощущение мистической тайны; Роджер и преподобный отец некоторое время стояли перед источником молча, просто глядя на воду. Потом преподобный наклонился, зачерпнул пригоршню воды и так же молча, торжественно выплеснул ее на основание плиты, зачерпнул еще пригоршню — и омыл свое лицо. Когда преподобный наклонился, Роджер заметил ветхие обрывки ткани, привязанные к ветвям дерева, возвышавшегося над источником. Конечно же, это были подношения… подношения, оставленные теми, кто молился перед этим источником, теми, кто приходил поклониться древней святыне. Сколько тысячелетий соблюдался этот ритуал — сначала омыться священной водой, а уж после высказывать свои затаенные желания? Роджер тоже окунул пальцы в чашу, а потом неловко коснулся ими лба и сердца, мысленно произнося нечто вроде молитвы. Они с Брианной нашли места на скамье в восточном трансепте, устроившись рядом с каким-то разговорчивым семейством, — родители суетливо усаживали поудобнее детей, — причем некоторые из малышей просто засыпали, едва усевшись, — укладывали поудобнее пальто и сумки, и бутылочки с молоком, а маленький, страдающий одышкой орган, невесть где спрятанный, играл «О, маленький град Вифлеем». Потом музыка умолкла. Молчаливое ожидание повисло над всеми, и тут же орган взорвался новой мелодией, величественной вариацией на тему «Приди, Господь, мы дети Твои». Роджер встал вместе со всеми прихожанами, когда процессия вышла в центральный проход. В ней участвовали несколько псаломщиков и прислужников в белых одеждах, и один из них размахивал кадилом, испускавшим клубы ароматного дыма, окутавшего людей. Еще один нес какую-то книгу, а у третьего было в руках большое распятие, и ужасающе вульгарная фигура на нем была измазана красной краской, чей кровавый цвет перекликался с цветом риз священника, золотых с алым. Вопреки самому себе, Роджер почувствовал, что просто задыхается от отвращения; вся эта смесь варварской пышности с песнопениями на латинском языке казалась ему слишком чужеродной, слишком несоответствующей его подсознательным представлениям о церкви как месте, где обращаются к Богу. Но по мере того, как месса продолжалась, все стало выглядеть чуть более нормальным; читали Библию, и Роджер слышал знакомые с детства слова, а потом его охватила привычная скука от долгого обряда, в которой было даже что-то приятное, и он рассеянно слушал обычные рождественские призывы к миру, доброте, любви… эти слова всплыли на поверхность его сознания, безмятежные, как белые лилии, плавающие в озере слов. К тому времени, когда прихожане снова поднялись со своих мест, Роджеру все это уже совершенно не казалось таким уж странным и чужеродным. Знакомая жаркая духота молитвенного собрания была насыщена запахами мастики для паркета, влажной шерстяной ткани, нафталина, а заодно и слабым духом виски, которым некоторые из местных жителей подкрепились перед долгой службой, — и благодаря этому привычному букету Роджер почти уже не замечал сладкого, отдающего мускусом дымка ладана. А когда он вдыхал чуть поглубже, ему казалось, что он улавливал свежий запах травы, исходивший от волос Брианны. Ее волосы мягко светились в тусклом свете трансепта, густые и пышные, и фиолетовый цвет джемпера Брианны подчеркивал глубину их оттенка. Медные искры, вспыхивавшие в темных прядях, подчеркивали окружавшую их полутьму; волосы Брианны имели сейчас глубокий красновато-коричневый оттенок, напоминающий шкуру красного оленя, и Роджера охватило вдруг то же самое чувство беспомощной тоски, какое он испытал однажды, внезапно встретившись на горной тропе с таким красным оленем, — ему ужасно захотелось прикоснуться к зверю, погладить это дикое существо и удержать его при себе, — и в то же время он прекрасно знал, что малейшее движение заставит оленя мгновенно сорваться с места и исчезнуть. Что бы там ни говорили об апостоле Павле, подумал Роджер, этот человек хорошо знал, что делал, когда велел женщинам прикрывать волосы. Они и в самом деле вызывают вожделение, разве не так? Перед ним вдруг как наяву возник обшарпанный холл, и капли воды, стекающие по коже Брианны, и влажные, прохладные змеи волос, рассыпавшиеся по ее плечам. Он повернулся в другую сторону, пытаясь сосредоточиться на том действе, что происходило перед алтарем, — там священник как раз поднял вверх большой круг плоского хлеба, а маленький мальчик отчаянно тряс колокольчик. Он наблюдал за Брианной, когда та пошла принимать Святое причастие, и вдруг с немалым изумлением обнаружил, что мысленно повторяет молитву. Роджер несколько расслабился, когда осознал смысл своей молитвы: это не было «Позволь мне обладать ею», как он мог бы ожидать. Нет, в его уме звучали куда более простые — и более приемлемые, тут же подумал он, — слова: «Позволь мне заботиться о ней, позволь мне боготворить ее и любить ее вечно; позволь мне всегда быть рядом с ней». Роджер кивнул, глядя на алтарь, потом вдруг поймал удивленный взгляд человека, сидевшего рядом, выпрямился и откашлялся, смущенный, как будто кто-то подслушал его очень личный разговор. Брианна вернулась, и ее глаза были широко открыты, а их взгляд обращен куда-то вглубь собственной души, и легкая мечтательная улыбка блуждала по нежным губам девушки. Она преклонила колени, и Роджер опустился рядом с ней. Брианна казалась сейчас такой юной и хрупкой… но вовсе не кроткой. Ее лицо с прямым носом, густыми темно-рыжими бровями могло бы показаться строгим, даже суровым, если бы те же самые брови не были выгнуты изящными арками. Подбородок и щеки выглядели бы как высеченные из холодного белого мрамора, если бы не рот, подвижный, смягчавший общее впечатление, — впрочем, губы Брианны умели сжиматься с твердостью, присущей средневековым настоятельницам монастырей, принимая выражение каменного целомудрия. Низкий голос с акцентом уроженца Глазго затянул рядом с Роджером «Три владыки», оторвав Роджера от созерцания как раз вовремя, чтобы он мог увидеть священника, шедшего вдоль прохода в окружении псаломщиков, в облаках победоносного дыма. * * * — Мы три владыки Востока, — негромко напевала Брианна, когда они после мессы неторопливо шли к реке. — Запалим и взорвем… эй, а ты действительно выключил газ, когда мы уходили? — Да, — заверил ее Роджер. — Не беспокойся. Это не имеет значения. При такой плите, как в нашей кухне, и при таком водогрее… ну, если особняк до сих пор не сгорел, это можно объяснить только божественным вмешательством. Брианна рассмеялась. — А пресвитерианцы верят в ангелов-хранителей? — Определенно нет. Это чисто польский предрассудок, разве не так? — Ну, я надеюсь, что не буду обречена на вечные муки из-за того, что привела тебя на рождественскую мессу. А в ад пресвитерианцы верят? — О, да, безусловно, — кивнул Роджер. — Так же, как и в рай, или даже больше. У реки туман был гораздо гуще, чем в верхней части склона, у церкви. Роджер порадовался тому, что они не поехали на машине; уже в пяти футах впереди ничего не было видно, так что передвигаться пешком было куда безопаснее. Они шли по улице рука об руку, и их шаги звучали в тумане глухо, странно. Окутанный туманом, невидимый город вокруг них словно исчез, перестал существовать. Роджер и Брианна обогнали других прихожан; они были совершенно одни. Роджер, оставив позади тепло и уют церкви, почему-то вдруг почувствовал себя брошенным, угнетенным и ранимым. Это просто нервы, подумал он и крепче сжал руку Брианны. Потом глубоко вздохнул, и холодный туман наполнил его грудь. — Брианна… — Он повернул девушку лицом к себе, когда она еще не успела задержать шаг, и от толчка ее волосы всколыхнулись тяжелой волной, вспыхнув в тусклом свете фонаря, висевшего как раз над их головами. Капли влаги загадочно поблескивали на коже Брианны, — осевший, сгустившийся туман, превратившийся в жемчужины и бриллианты на ее щеках и волосах, и на воротнике ее жакета, и Роджера охватило воспоминание о ее обнаженном теле, прохладном, как туман, и в то же время обжигающе горячем… Ее глаза были огромными и темными, как горные озера, с их тайным движением в глубине, наполовину видимым, наполовину ощущаемым под спокойной поверхностью воды… Волшебная водяная лошадка келпи. Озерный конь с развевающейся гривой и сияющей шкурой. И человек, прикоснувшийся к этому прекрасному существу, навсегда пропадает, не в силах забыть чудо, и тонет в озере, ставшем ему подлинным домом. Роджер вдруг испугался, но не за себя, а за нее, как будто нечто могло вдруг выплыть из подводного мира на поверхность и утащить Брианну, вернуть ее в родную стихию, украсть у него. Он крепко схватил девушку за руку, словно желая защитить от неведомой угрозы. Ее пальцы были холодными и влажными, а его ладонь — горячей, и это ощущение несколько отрезвило его. — Я хочу тебя, Брианна, — негромко произнес он. — Других слов у меня нет. Я хочу тебя, я люблю тебя. Ты выйдешь за меня замуж? Она ничего не сказала, но ее лицо внезапно ожило, как вода, в которую бросили камешек. Роджер отчетливо видел, как в ее глазах отразились его собственные сомнения, его слабость, его муки… — Ты не хотела, чтобы я это говорил. — Туман сгустился в его груди; он дышал льдом, и острые кристаллические иглы впивались в его сердце и легкие. — Ты не хотела этого слышать, так? Она молча покачала головой. — А…. ладно. — С огромным усилием он заставил себя выпустить ее руку. — Все в порядке, — сказал он, сам удивляясь тому, как ровно и спокойно звучит его голоса. — Не думай об этом, хорошо? Он повернулся, чтобы уйти, но Брианна остановила его, коснувшись его рукава. — Роджер… Ему было нелегко обернуться и посмотреть на нее; он просто не желал видеть вежливое выражение ее лица, не желал слышать что-нибудь вроде «останемся друзьями». Он думал, что вообще не сможет посмотреть на нее, так велико было охватившее его чувство потери. Но тем не менее он повернулся — и Брианна тут же прижалась к нему, ее холодные руки обхватили его голову, ее губы крепко прижались к его губам, не столько в поцелуе, сколько в некоем слепом, безумном отчаянии. Он взял ее за руки, решительно оттолкнул от себя. — Объясни, Бога ради, что за игру ты затеяла? — Гнев был все-таки лучше, нежели полная опустошенность, и Роджер выкрикнул эти слова чуть ли не во все горло. Хорошо, что на улице вокруг них никого не было. — Это не игра! Ты сказал, что хочешь меня, — Брианна нервно сглотнула. — Я тоже тебя хочу, разве ты этого не знаешь? Разве я тебе не говорила этого сегодня днем, в холле? — Говорила. И хотела, — он пристально смотрел на нее. — Но что все это значит, черт побери? — Это значит… это значит, что я хочу лечь с тобой в постель, — брякнула девушка. — Но ты не хочешь выходить за меня замуж? Она покачала головой, бледная, как простыня. Роджер почувствовал, как внутри у него все закипает, как ярость пополам с тошнотой поднимается из желудка, — и взорвался. — Так значит, ты не хочешь выходить замуж, но хочешь, чтобы я тебя трахал?! Да как у тебя язык повернулся сказать такое? — Выбирай слова, когда говоришь со мной! — Слова? Тебе не нравятся слова? Ты предлагаешь мне именно это, но не хочешь, чтобы я называл все своими именами? Да меня в жизни так не оскорбляли! Брианна дрожала, капли воды падали с ее волос на лицо, и без того мокрое. — Я не хотела тебя обижать. Я думала, ты хочешь… хочешь… Он схватил ее за локти и притянул к себе. — Если бы я хотел просто трахнуть тебя, я мог бы это сделать десять раз за прошедшее лето! — Вот именно, мог, черт тебя побери! — Брианна вырвала одну руку и с размаху врезала Роджеру в подбородок, немало его тем удивив.
Он поймал руку-хулиганку, обнял Брианну и поцеловал — куда крепче, чем когда-либо до сих пор, и поцелуй этот был куда более долгим. Да, Брианна была высокой девушкой, и сильной, и разъяренной в данный момент, — но он был выше, сильнее, и разозлен намного больше. Она брыкалась и дергалась, но он продолжал целовать ее, пока сам не насытился поцелуем. — Да, черт побери, я мог бы это сделать, — сказал он, отпустив Брианну и жадно втягивая в легкие воздух. Потом вытер ладонью губы — и ошеломленно отступил на шаг назад. На его руке была кровь. Брианна укусила его, а он даже не заметил этого. Брианну трясло с головы до ног. Лицо ее побледнело еще сильнее, губы сжались изо всех сил, но глаза, темные глаза пылали огнем. — Но я этого не сделал, — продолжил Роджер, немного отдышавшись. — Потому что это было не то, чего я хотел; и это не то, чего я хочу сейчас. — Он вытер окровавленную руку о рубашку. — Но если тебя не интересует замужество, то меня точно так же не интересует просто постель! — Меня интересует! — Да, просто чертовски. — Да, чертовски, я черт знает, как хочу выйти за тебя, ублюдок! — Ты… что?!! — Только если я выйду за тебя… если я выйду вообще за кого-нибудь… это будет до конца, ты слышишь? Если я поклянусь, если я дам обещание — я его сдержу, чего бы мне это ни стоило! По лицу Брианны ручьями бежали слезы. Роджер достал из кармана носовой платок и протянул ей. — Высморкайся, вытри лицо и объясни, наконец, какого черта ты несешь всю эту чушь? О чем ты говоришь? Она послушно проделала все, что он ей велел, то и дело, шмыгая носом и одновременно пытаясь другой рукой убрать с лица прилипшие волосы. Глупый клочок кружев свалился с ее макушки и повис, зацепившись за заколку. Роджер отцепил его и смял в руке. — Когда ты волнуешься, у тебя так шотландский акцент усиливается, что и не поймешь, что ты говоришь, — пробормотала Брианна, пытаясь улыбнуться и возвращая Роджеру насквозь мокрый носовой платок. — Чему тут удивляться? — в отчаянии воскликнул Роджер. — А теперь объясни, что ты имела в виду, говоря всю ту чушь, и объясняй честно, пока я не начал вспоминать все до единого гэльские ругательства! — О, ты говоришь на гэльском? — Брианна, похоже, постепенно приходила в себя. — Да, говорю, — ответил он. — И если ты не хочешь услышать прямо сейчас десяток-другой энергичных выражений, рассказывай! Что ты имела в виду, когда сделала такое оригинальное заявление? Это ты, примерная девочка-католичка, да еще только что вышедшая с рождественской мессы! Я-то думал, ты девственница! — Я и есть… А при чем тут моя девственность? — И прежде чем он успел что-нибудь ответить на очередное ее скандальное заявление, Брианна продолжила, добавив к нему еще одно: — И не пытайся мне врать, что у тебя не было других девушек! Я знаю, что были! — Да, были! Ну и что? У меня не было желания на них жениться, а они не хотели за меня замуж. Я не любил их, они не любили меня. Я тебя люблю, черт побери! Брианна прислонилась к фонарному столбу, сложив руки на груди, и посмотрела прямо в глаза Роджера. — Мне кажется, я тоже тебя люблю. Он не сразу заметил, что задержал дыхание, словно боясь выпустить из легких остатки воздуха. — А… вот, значит, как, — пробормотал он наконец. Туман уже насквозь пропитал его волосы, ледяные струйки побежали по шее. — Ну да. Какое у нас тут главное слово в предложении — «кажется» или «люблю»? Брианна слегка расслабилась и нервно сглотнула. — Оба. — Видя, что он хочет что-то сказать, девушка вскинула руку, заставляя его замолчать. — Люблю… мне кажется. Но… но я постоянно думаю о том, что произошло с моей мамой, я просто не могу об этом не думать. Я не хочу, чтобы и со мной случилось такое. — Твоя мама? — Сначала Роджер просто удивился, но тут же удивление сменилось новым взрывом гнева. — Что? Так ты думаешь об этом проклятом Джейми Фрезере? Ты думаешь, что паршивый скучный историк тебе ни к чему, что тебе нужна… э… великая страсть, как у твоей матери, и что я Фрезеру и в подметки не гожусь? — Нет! — вскрикнула Брианна. — Нет, я вовсе не думаю о Джейми Фрезере! Я думаю о моем отце! — Она засунула руки в карманы жакета и покачала головой. Брианна уже не плакала, но дрожащие слезинки еще висели на ее ресницах. — Она же не шутила, когда давала ему обещания… когда выходила за него замуж, это понятно, это видно по тем фотографиям, которые ты мне привез. Она сказала — «в горе и в радости, в богатстве и в бедности», и она действительно так думала, А потом… а потом она встретила Джейми Фрезера, и все эти клятвы перестали для нее что-нибудь значить. — Брианна на несколько секунд умолкла, но ее губы продолжали шевелиться, подыскивая нужные слова. — Я ее не виню… нет, в самом деле, не виню, особенно после того, как хорошенько подумала. Она ничего не могла изменить… я же видела, да… когда она рассказывала о нем, я видела, как сильно она его любит, но разве ты не понимаешь, Роджер? Она ведь и моего отца тоже любила, а потом что-то случилось. Она ничего такого не ожидала, и ее вины в том нет… но это заставило ее нарушить данное слово. Я такого не хочу. Просто не хочу. Она шмыгнула носом, и Роджер снова протянул ей платок, не сказав ни слова. Брианна смахнула слезы и посмотрела на Роджера. — Все равно пройдет больше года, прежде чем мы сможем быть вместе. Ты не можешь бросить Оксфорд, я не могу уехать из Бостона, пока не закончу учебу. Роджер хотел сказать, что готов оставить должность, чтобы она спокойно продолжала учиться, — но промолчал. Она была права; ни один из них не станет от этого счастливым. — Вот и подумай: а если я сейчас скажу тебе «да», а потом что-то случится? Что, если… если я встречу кого-то еще, или ты кого-то встретишь? — Слезы снова хлынули из ее глаз и потекли по щекам. — Я не хочу причинять тебе боль. Я просто не хочу. — Но сейчас-то ты меня любишь? — Роджер осторожно коснулся пальцем ее губ. — Бри, ты любишь меня? Она сделала шаг вперед и, не говоря ни слова, принялась расстегивать пуговицы своего пальто. — Какого черта ты делаешь? — К крайнему удивлению примешалось еще и множество других, самых разнообразных чувств, сопровождаемых неким специфическим ощущением, когда ее длинные бледные пальцы вцепились в «молнию» его куртки и рывком расстегнули ее. Волна холода, ворвавшаяся под куртку, отступила перед теплом тела Брианны, прижавшейся к нему изо всех сил, всем телом. Его руки сами собой обхватили девушку поверх пальто, оберегая; а она отчаянно вцепилась в него под курткой. Ее волосы пахли холодом и слабостью, и еще от них исходил слабый, едва заметный запах ладана, впитавшийся в густые пряди, и все это смешивалось с запахами травы и жасмина. Роджер заметил, как блеснула заколка, — темная бронза среди медных волн. Ни Брианна, ни Роджер не сказали, ни слова. Он ощущал тело девушки сквозь тонкую преграду одежды между ними, и волна безумного желания затопила его, вызвав дрожь в ногах, как будто бы он встал на обнаженный электрический провод. Роджер осторожно, одним пальцем взял Брианну за подбородок, заставив ее поднять голову, и потянулся губами к ее губам. — …видела же эту Джеки Мартин, и какой у нее на пальто новый воротник? — Ох, и где только она добывает деньги на такие вещи, при таком-то муже, он ведь уже с полгода, наверное, нигде не работает! Говорю тебе, Джесси, эта женщина… ох! Стук каблуков по тротуару умолк, и вместо него послышалось некое демонстративное покашливание, — такое громкое, словно кто-то желал разбудить покойника. Роджер лишь крепче прижал к себе Брианну и не шевельнулся. А она в ответ сцепила руки за его спиной, и он почувствовал, как к уголку его рта прижались ее нежные губы. — Кхм… KXM! — Ой, Крисси, — шипящий голос пресек энергичный кашель. — Да ну их, пойдем, а? Ты что, не видишь, они празднуют обручение? — Кхм! — раздалось снова, но на этот раз тоном ниже. — Ну… они вполне могут праздновать и кое-что другое, и вообще, что-то все это слишком уж затянулось… Впрочем… — Последовал долгий вздох, исполненный глубокой тоски. — А, ладно, пойдем… как хорошо быть молодым, правда? Две пары каблуков снова зацокали по тротуару, несколько медленнее, чем до того, миновали застывшую парочку и наконец, все звуки поглотил туман. Роджер еще какое-то время стоял неподвижно, пытаясь оторваться от Брианны. Но ведь если уж человеку довелось коснуться гривы волшебной озерной лошадки, ему не так-то просто оторваться от нее… и старый стишок о коне-келпи вспомнился ему: Сиди у омута, Джанет, Скачи прямо в омут, Дэви. Конь твой прекрасный встанет Только на дне Лох-Кэви. — Я подожду, — сказал Роджер и отпустил, наконец, Брианну. Он взял девушку за руки и заглянул ей в глаза, теперь чистые и прозрачные, как дождевые лужицы. — Послушай меня, счастье мое. Ты будешь моей вся, целиком и навеки… или не будешь принадлежать мне вовсе. Позволь мне любить ее вечно, — безмолвно взмолился он. Но разве миссис Грэхэм не повторяла ему в юности снова и снова: «Будь поосторожнее в своих просьбах, парень, а то ведь Бог может и в самом деле дать тебе то, о чем ты твердишь». Он обхватил ладонями ее груди, такие мягкие под джемпером. — Мне нужно не только твое тело… хотя, видит Бог, я страстно его желаю. Но я хочу, чтобы ты стала моей женой… на меньшее я не согласен. Тебе решать. Брианна подняла руку и коснулась его волос, отвела их со лба — и ее пальцы были такими холодными, что обжигали, словно льдинки. — Я понимаю, — прошептала она. С реки донесся порыв холодного ветра, и Роджер застегнул «молнию» куртки. При этом его рука задела карман, и он вспомнил о маленьком пакете, лежавшем внутри. Роджер хотел преподнести его за ужином… — Вот, — сказал он, доставая пакетик и протягивая его Брианне. — Счастливого Рождества. Я купил его прошлым летом, — добавил он, глядя, как застывшие пальцы Брианны сражаются с упаковочной бумагой, изукрашенной праздничным орнаментом. — Как будто предвидел, а? Брианна положила на ладонь серебряный браслет — это была плоская лента серебра с выгравированными на ней словами. Роджер взял браслет и надел на руку девушки, на тонкое запястье. Брианна медленно повернула ленту, всматриваясь в слова. — Je t'aime… un peu… beaucoup… passionnément… pas du tout. Я люблю тебя… немножко… сильно… страстно… вовсе не люблю. Роджер сам повернул браслет еще немножко, завершая круг. — Je t'aime, — сказал он, и резким поворотом пальцев заставил браслет закружиться вокруг запястья. Брианна положила на него ладонь, остановив вращение. — Moi aussi, — мягко сказала она, глядя не на серебряную ленту, а в глаза Роджера. — Joyeux Noël.
Благословенный очаг Сентябрь 1767 года. Заснуть под открытым небом в объятиях обнаженного любовника, на пышном ложе из листьев, когда над головой ярко сияют луна и звезды, а вы оба закутаны в меха и вас убаюкивает далекий шум огромного водопада — это чертовски романтично. Но спать в лесу в наскоро сооруженном шалаше из зеленых ветвей, будучи сплющенной до почти плоского состояния, зажатой между огромным промокшим мужем и не менее огромным и мокрым племянником, и слушать, как дождь шумит в кронах деревьев наверху, — это, знаете ли, совсем другое дело; в особенности если еще и приходится то и дело отпихивать здоровенного и жутко вонючего пса, который пытается влезть под одеяло, потому что ему скучно. — Воздуха! — потребовала я, безуспешно пытаясь принять сидячее положение и в сотый раз сбрасывая со своего лица хвост Ролло. — Я задыхаюсь! — Запах отсыревшего кобеля в небольшом пространстве домика из веток был просто одуряющим; он представлял собой безумную смесь мускуса и тухлятины, приправленную вонью мокрой собачьей шерсти и рыбы. Я перевернулась на живот, встала на четвереньки и поползла к выходу, стараясь ни на кого не наступить. Джейми что-то проворчал сквозь сон и, ощутив, что тепло моего тела куда-то подевалось, свернулся под пледом в плотный ком. Ян и Ролло представляли собой некую единую массу, состоявшую из клочьев шерсти и лоскутов одежды, и от их дыхания в холодном предрассветном воздухе поднимались легкие туманные облачка. Снаружи было по-настоящему холодно, но зато там был свежий воздух; настолько свежий, что я чуть не раскашлялась, когда хватанула его открытым ртом. Дождь уже прекратился, и окружающая атмосфера состояла наполовину из водяных паров, а наполовину из чистого кислорода, слегка приправленного острым духом зелени, испускаемым каждым из растения на склоне горы. Я спала, натянув на себя запасную рубашку Джейми, спрятав свои кожаные брюки в седельную сумку, чтобы за ночь не превратились в слякоть. К тому времени, когда я отыскала их и натянула на себя, я уже с головы до ног покрылась мурашками и стучала зубами от холода. Но довольно толстая кожа штанов, плотно обхватившая нижнюю часть моего тела, согрела меня за несколько минут. Босиком, с зазябшими ступнями, я, прихватив с собой котелок, осторожно спустилась к ручью, чтобы умыться. Светать еще не начало, и лес вокруг был полон тумана и серовато-голубого света; это были сумерки, таинственный час, наступающий равно в конце и в начале дня, час, когда всякие мелкие твари, прячущиеся в другое время, выползают из своих убежищ, чтобы подхарчиться. В кронах деревьев наверху время от времени кто-то неуверенно чирикал, но это совсем не было похоже на обычный утренний хор, оглушительный и нестройный. Птицы не спешили начинать свой трудовой день из-за дождя; небо все еще висело низко-низко, а закрывавшие его тучи меняли свой цвет от черного на западе до светло-синего со стальным оттенком на востоке. Я почувствовала некоторое удовлетворение при мысли, что я теперь знаю, когда обычно птицы начинают концерт, и оказалась способна заметить его отсутствие. Я подумала также, что Джейми был прав, когда предложил остаться в горах вместо того, чтобы возвращаться в Кросскрик. Стояло начало сентября, и по предсказанию Майерса впереди была еще пара месяцев хорошей погоды — относительно хорошей погоды, мысленно уточнила я, посмотрев вверх, на тучи, — и можно было провести их на открытом воздухе, прежде чем холода загонят нас в более надежное убежище. И у нас, возможно, было достаточно времени, чтобы построить небольшую хижину и поохотиться, создав некоторые запасы на предстоящую зиму. — Это будет чертовски тяжелая работа, — сказал тогда Джейми. Он сидел на верхушке здоровенного обломка скалы, а я стояла рядом, чуть ниже, прислонившись спиной к его коленям, и мы смотрели на лежавшую под нами долину. — И это может быть даже опасно; снег может, к примеру выпасть раньте обычного, или я не найду достаточно дичи. Я не стану за это браться, если ты скажешь «нет», Сасснек. Ты не боишься? Ну, «боишься» — это, пожалуй, было слишком мягкое слово. От дикой паники у меня просто кишки сводило. Когда я соглашалась поселиться на склоне горного хребта, я вообще-то предполагала, что зиму мы проведем в Кросскрике. Мы ведь могли не спеша заготовить все необходимые припасы и дождаться людей, которые готовы были осваивать дикие края, а весной вернуться сюда целым караваном, чтобы начать расчищать землю и строить дома. А вместо того мы могли оказаться тут совершенно одни, в нескольких днях пути от ближайшего крошечного поселения европейцев. Одни в девственном лесу, наедине с суровой зимой. У нас в сущности ничего и не было с собой в смысле инструментов или припасов, кроме топора, каким орудуют лесорубы, пары ножей, довольно большого котелка и жестяного листа, да еще моей маленькой медицинской сумки. А что, если вдруг произойдет какое-нибудь несчастье, а если Ян или Джейми заболеют, или пострадают на охоте, или при рубке деревьев? А если мы начнем тут помирать с голоду или от мороза? Да и почему Джейми был так уверен, что наши знакомые индейцы не имеют каких-нибудь особых намерений на наш счет? Я вовсе не была так оптимистично настроена; да и кроме знакомых, тут вполне могли появиться и другие индейцы, незнакомые. В общем, я не просто боялась, я боялась черт знает как! Но, с другой стороны, я жила на свете достаточно долго, чтобы понимать: по большей части страхи бывают не такими уж страшными, во всяком случае, сами по себе. Если уж мы даже с медведем справились, и с краснокожими договорились… Но поначалу я все же с некоторой тоской вспоминала Речную Излучину, горячую ванну и теплую постель, и вкусную еду три раза в день, и порядок, и чистоту… и чувство безопасности. Однако я прекрасно понимала, почему Джейми не хочет извращаться туда; проживи он еще несколько месяцев за счет Джокасты, и он оказался бы связанным слишком большими обязательствами, и тогда стало бы гораздо труднее отказаться от ее соблазнительного предложения. И еще Джейми осознавал — и осознавал это куда лучше, чем я, — что Джокаста Камерон — урожденная Маккензи. Я достаточно была знакома с ее братьями, Дугалом и Колумом, чтобы испытывать серьезное беспокойство по поводу их наследственности; все эти Маккензи из Леоха не слишком-то легко отказывались от своих намерений, и определенно не брезговали никакими интригами ради достижения своих целей. А слепой паук может ничуть не хуже зрячего плести свою паутину, ведь ему достаточно для этого иметь лапы и ощущать клейкую нить. Заодно у нас было немало причин держаться как можно дальше от мстительного сержанта Марчинсона, ведь он принадлежал к тому типу людей, которые подолгу копят свою злобу и ненависть. И еще был Фархард Кэмпбелл, и огромная паутина, состоявшая из плантаторов и регуляторов, рабов и политиков… Да, я вполне понимала, почему Джейми так не хотелось возвращаться во всю эту путаницу взаимосвязей, тем более что он знал о том, что впереди маячит война. И в то же время я была абсолютно уверена, что на самом деле ни один из этих факторов ничуть не повлиял на его решение. — Это ведь не потому, что ты просто не хочешь возвращаться в Речную Излучину? — спросила я его тогда, прижимаясь спиной к его ногам и чувствуя их тепло, как бы защищавшее меня от прохладного вечернего ветра. Еще не кончилось лето, позднее лето; воздух был переполнен ароматами прогретых солнцем листьев и ягод, но мы были высоко в горах, и ночи уже стали холодными. Я почувствовала, как Джейми слегка содрогнулся от смеха, и его теплое дыхание коснулось моего уха. — Это слишком просто, да? — Да, очень просто. — Я повернулась в его руках и посмотрела на него в упор; между нашими лицами оставалось всего несколько дюймов. Глаза Джейми были темно-синими, точно такого же цвета, каким бывает по вечерам небо над вершинами гор. — Сова! — сказала я. Он удивленно рассмеялся, чуть отшатнулся и моргнул, хлопнув длинными каштановыми ресницами. — Что? — Проиграл, — сообщила я. — Это такая игра, называется «сова». Кто первый моргнул, тот проиграл. — А! — Он осторожно взял меня пальцами за мочки ушей и притянул к себе, лоб ко лбу. — Значит, сова? У тебя глаза похожи вообще-то на совиные, ты замечала? — Нет, — ответила я. — Не могу сказать, что замечала. — Прозрачные и золотистые… и очень мудрые. Я не моргнула. — Но ты все-таки объясни, почему мы тут остались, — потребовала я. Он тоже не моргнул, но я почувствовала, как под моей ладонью от глубокого вздоха поднялась его грудь. — Как я могу тебе это объяснить? Это просто… потребность иметь свое место на земле, — мягко сказал он. — Потребность ощущать снег под ногами. Ощущать дыхание гор, вдыхать в них жизнь, как Господь вдохнул жизнь в Адама. Чувствовать под руками шероховатость скал, карабкаться на них, видеть с вершин долины, рассматривать растущие на камнях лишайники, впитывать в себя солнечный жар и порывы ветра… — Он умолк, потому что его дыхание иссякло, и он набрал полную грудь воздуха. Его пальцы сплелись на моем затылке, удерживая меня близко-близко… — Если я хочу жить, как настоящий мужчина, я должен жить в горах, — просто закончил Джейми. Теперь его глаза широко раскрылись, вопросительно всматриваясь в мои, ища понимания. — Ты мне доверяешь, Сасснек? — спросил он, прижимаясь носом к моему носу, но так ни разу и не моргнув. Я, впрочем, тоже держалась. — Бери мою жизнь, — сказала я. Я почувствовала, как он улыбнулся, почти касаясь меня губами. — А как насчет твоего сердца? — И оно тоже твое! — прошептала я, закрывая глаза и целуя его. * * * Вот так оно все и устроилось. Майерс вернулся в Кросскрик, чтобы передать Дункану инструкции Джейми, сообщить Джокасте, что мы пребываем в полном здравии и закупить как можно больше разных припасов на те жалкие гроши, что остались у нас. Если у него оставалось бы время до первого снегопада, он должен был вернуться в ближайшее время; если нет — нам следовало ожидать его только весной. Ян решил остаться; его помощь была необходима при постройке хижины, к тому же вдвоем мужчины могли добыть больше дичи. «Хлеб наш насущный дай нам днесь, — думала я, продираясь сквозь усыпанные дождевыми каплями кусты, росшие вдоль ручья. — И не введи нас в искушение…» Впрочем, никакие искушения нам пока что не грозили; к добру ли, к худу ли, но в ближайший год мы уж никак не могли попасть в Речную Излучину. Что же касается хлеба насущного, то пока что он сыпался на нас, как манна небесная; в это время года вокруг было полным-полно зрелых орехов, всяческих плодов и ягод, и я собирала про запас неутомимо, как какая-нибудь белка. И я надеялась, что и через два месяца, когда с деревьев облетит последний листок и ручей замерзнет, Господь все же будет слышать нас сквозь завывание зимнего ветра. Воды ручья набухли от дождя, уровень поднялся больше чем на фут по сравнению со вчерашним днем. Я опустилась на колени, негромко кряхтя от попыток расслабить спину; сон на голой земле приводил к тому, что по утрам я всегда чувствовала себя скованной. Я плеснула холодной водой себе в лицо, прополоскала рот, напилась из пригоршни и еще раз окатила лицо водой, заставив кровь побежать быстрее; щеки и кончики пальцев стало слегка покалывать. Когда я подняла голову, мокрая и довольная, я увидела двух красных оленей, пивших из заводи на другой стороне ручья, немного выше по течению. Я замерла, не дыша, чтобы не спугнуть их, но они, похоже, не слишком интересовались мной. В тени берез они казались такими же темно-синими, как камни и стволы деревьев, просто чуть более темные силуэты на фоне сумерек, — и тем не менее каждая линия их прекрасных тел вырисовывалась отчетливо и изысканно, как будто это был японский рисунок тушью. А потом они вдруг исчезли. Я моргнула раз, другой… Я не видела, чтобы они повернулись или побежали, — и, несмотря на их ирреальную красоту, я ничуть не сомневалась, что действительно видела их, они мне не померещились; да к тому же я и теперь могла рассмотреть темные, влажные отпечатки их копыт в грязи на противоположном берегу. Но, тем не менее, они исчезли. И тут я почувствовала… Я ничего не увидела и не услышала, но все волоски на моем теле вдруг разом встали дыбом, инстинкт заставил их отреагировать на что-то… как будто я ощутила слабый удар тока. Я застыла, и лишь мои глаза шарили вокруг. Что это было, где это было? Солнце уже поднялось; верхушки деревьев окрасились яркой зеленью, а скалы начали светиться, как будто их краски оживали от тепла. Но птицы продолжали помалкивать, и ничто вокруг не двигалось, кроме воды. И тут я увидела. Он был не более чем в шести футах от меня, наполовину скрытый кустом. Он лакал воду, но шум ручья заглушал эти звуки. Потом большая голова поднялась, и ухо с кисточкой на конце повернулось в мою сторону, хотя я не издала ни малейшего звука. Неужели он слышал, как я дышу? Солнечный луч коснулся рыжевато-коричневой шкуры, заставив ее заблестеть, глаза зверя вспыхнули золотом, когда он со сверхъестественным спокойствием посмотрел прямо в мои глаза. Подул ветерок, и я уловила запах: острый кошачий дух, смешавшийся с куда более сильным запахом крови. Словно забыв обо мне, зверь поднял огромную лапу, разрисованную темными пятнами, и принялся старательно вылизывать ее, и его глаза чуть прикрылись, — он сосредоточился на гигиенической процедуре. Несколько раз проведя лапой за ухом, зверь лениво растянулся на берегу, подставив бока лучам едва выглянувшего солнца… черт побери, в этой твари было не меньше шести футов длины! — а потом перевернулся на спину, выставив живот. Не могу сказать, что я боялась в обычном смысле этого слова; простой инстинкт самосохранения заставил меня, словно примерзнуть к месту, инстинкт и бесконечное изумление, — я была изумлена красотой огромной кошки, ошеломлена ее близостью… Но когда зверь ушел, моя центральная нервная система сразу же словно развалилась на мелкие кусочки. Я не заорала и даже не выругалась, но меня начало трясти; мне понадобилось несколько минут, чтобы подняться с колен. Руки у меня основательно дрожали, и я несколько раз уронила котелок, прежде чем смогла набрать в него воды. Довериться ему, так, кажется, говорил Джейми? А, доверяю ли я ему… Да, я ему доверяла. И так уж всегда получалось, что судьба всегда возвращала его мне. А меня — ему. Но кто мог знать, что случится… Ну, впрочем, я ведь осталась жива — на этот раз. Я постояла на месте, глубоко вдыхая чистый утренний воздух, и кровь наконец-то энергично побежала по всем моим сосудам, наполняя бодростью каждую клетку, каждую нить мышечной ткани. Солнечный луч упал на мое лицо, приятно согревая холодную кожу. Я широко открыла глаза и уставилась в путаницу зеленых, желтых и голубых пятен; день, наконец, начался. И птицы теперь распевали вовсю. Я пошла вверх по тропинке к нашей поляне, изо всех сил стараясь не оглядываться назад. * * * Джейми и Ян накануне свалили несколько высоких, ровных сосен, обрубили их, превратив в бревна длиной около двадцати футов, и перетащили к нижней части склона. Теперь эти бревна лежали кучей, и их шершавая влажная кора пестрела темными пятнами. Когда я вернулась с котелком, полным воды, Джейми что-то вымерял шагами на поляне, топча мокрую траву. Ян разжигал костер на большом плоском камне — он уже научился у Джейми хитроумному приему: всегда держать в своей сумке горсть сухих лучинок для растопки, вместе с кремнем и огнивом. — Тут у нас будет маленький сарайчик, — говорил Джейми, уставясь в землю и сосредоточенно нахмурившись. — Мы его построим в первую очередь, и сможем в нем спать, если снова зарядит дождь, но его незачем делать таким же основательным, как дом… но мы заодно потренируемся, да, Ян? — А для чего он еще… ну, кроме практики? — спросила я. Джейми поднял голову и улыбнулся мне. — С добрым утром, Сасснек. Хорошо спала? — Конечно, нет, — ответила я. — Так для чего этот сарай? — Для мяса, — пояснил Джейми. — Мы вон там сзади выкопаем яму, в нее заложим угли, чтобы коптить то, что раздобудем, для хранения. И еще устроим такую стойку, чтобы вялить мясо, Ян видел, как это делают индейцы, они такое мясо называют «джерки». Нам надо иметь надежное хранилище, чтобы здешнее зверье не добралось до нашей еды. Что ж, это звучало вполне разумно; в особенности, если учесть, какое именно зверье водилось в этих местах. Я сомневалась только относительно копчения. Мне приходилось видеть в Шотландии, как коптят мясо, и я знала, что этот процесс требует немалого внимания; кто-то постоянно должен находиться неподалеку от коптильни, чтобы следить за огнем. Он не должен разгораться слишком сильно, и в то же время не должен быть слишком слабым; кроме того, мясо нужно было регулярно переворачивать и смазывать жиром, чтобы оно не подгорело или не пересохло. Мне нетрудно было угадать, кого приставят к этой работе. И меня беспокоило, смогу ли я сделать все как следует, — ведь если я в чем-то ошибусь, нам всем будет грозить неминуемая смерть от отравления птомаином, или трупным ядом. — Ладно, — сказала я без особого энтузиазма. Джейми усмехнулся в ответ на мое уныние. — Это первый сарай, Сасснек, — сообщил он. — Второй будет специально для тебя. — Для меня? — ошарашенно переспросила я. — Да, для твоих сушеных трав и прочих растительных штучек. Они, насколько я помню, занимают немало места. — Он махнул рукой, показывая в другой конец поляны, и в его глазах вспыхнул огонь маньяка-строителя. — А вон там… да, вон там будет дом; в нем мы все и проживем зиму. К моему немалому удивлению, Джейми с Яном возвели стены первого сарая уже к концу второго дня, и даже успели наладить временную кровлю из очищенных от листьев ветвей, — но, конечно, они намеревались соорудить настоящую, надежную крышу. Стены сарая были сложены из тонких бревен, с которых мужчины не стали снимать кору, и между стволами оставалось немало широких и узких щелей. Но это все-таки было достаточно надежное и просторное помещение, в котором все мы, включая и Ролло, могли с удобством устроиться на ночь. А уж когда мужчины выкопали небольшую яму, обложили ее камнями и развели в ней огонь, в сарае стало даже уютно. Часть ветвей с временной крыши сняли, чтобы дать выход дыму; и я, устроившись под боком у Джейми и слушая, как он критикует результаты своих трудов, сквозь отверстие любовалась на вечерние звезды. — Глянь-ка вон туда, — сердито сказал Джейми, кивком головы указывая в дальний угол сарая. — Я не посмотрел, как следует и установил там кривой столб, и из-за этого вся стена криво выглядит. — Не думаю, чтобы сарай из-за этого стал сильно переживать, — пробормотала я. — Отвернись и не смотри в тот угол. Дай-ка мне твою руку, я посмотрю, что там… — Ну да, а крыша? Она же с одной стороны на добрых шесть дюймов выше, чем с другой! — продолжил Джейми, не обратив внимания на мои слова, но позволив мне завладеть его левой рукой. Обе ладони Джейми были вечно покрыты мозолями, но я без труда находила среди них свежие царапины и порезы, а еще — множество мелких заноз, ужасно колючих. — Ты похож на рыбу-ежа, — сообщила я, проводя пальцами по его ладони. — Ну-ка, давай поближе к огню, а то мне их не повыдергивать. Джейми послушно передвинулся, ползком обогнув Яна, который, самостоятельно справившись с наиболее крупными занозами, уже крепко спал, положив голову на пушистый бок Ролло. К несчастью, перемена позиции позволила Джейми увидеть новые недостатки строительной конструкции. — Но ведь тебе никогда прежде не приходилось строить сараи из только что срубленных деревьев, правда? — перебила я его рассуждения о дверном проеме, осторожно вытаскивая пинцетом из его ладони здоровенную щепку. — Ох, нет, конечно, но… — И ты построил этот чертов сарай за два дня, причем у тебя только и было, что топор и нож, так о чем ты тут болтаешь?! У тебя даже единого гвоздика не было в запасе! И ты хочешь, чтобы все это выглядело, как Букингемский дворец?
— Я никогда не видел Букингемского дворца, — сказал Джейми уже несколько спокойнее. И, помолчав, добавил: — Но, впрочем, готов согласиться с тобой, Сасснек. — Отлично. — Я склонилась еще ниже над его ладонью, стараясь половчее ухватить маленький темный кусочек дерева, засевший глубоко под кожей. — Ну, по крайней мере, мне кажется, эта штука не упадет, — после долгой-долгой паузы решил Джейми. — Да тут и говорить не о чем, — пробормотала я, смачивая небольшой лоскуток бренди и тщательно протирая его ладонь. После этого я занялась правой рукой Джейми. Какое-то время мы оба молчали. Огонь с негромким треском пожирал дерево, время от времени выбрасывал искры, и его языки то прятались куда-то под поленья, то выплескивались наверх, забавляясь. — Дом надо ставить на верхней части склона, — сказал вдруг Джейми. — Там, где земляника растет. — Вот как? — рассеянно откликнулась я. — Ты имеешь в виду, хижину на зиму? Мне казалась, ты собирался строить ее на этой стороне поляны. — Я уже вытащила все те занозы, за которые можно было зацепиться без особого труда; оставшиеся сидели так глубоко в коже, что приходилось ждать, когда они сами собой выйдут ближе к поверхности. — Нет, не хижину. Красивый дом, — мягко произнес Джейми. Он откинулся назад, прислонился спиной к шершавой стене и уставился куда-то в пространство поверх огня, вдаль, в темноту, царившую по ту сторону щелястых стен. — Это будет великолепно. — Я уложила пинцет на место, в футляр, и закрыла коробку с инструментами. — С высокими потолками, и с такими дверями, чтобы я не стукался лбом о притолоки, — добавил Джейми. — Да, это было бы чудесно, — я тоже прислонилась к стене, рядом с Джейми, и положила голову на его плечо. Далеко-далеко в горах завыл волк. Ролло тут же поднял голову и негромко зарычал, насторожив уши, но потом тяжко вздохнул и снова улегся на место. — И там будет твоя личная комната для отдыха, и мой кабинет, и вдоль всех стен — полки с книгами… — Мм… — В данный момент у Джейми имелась в собственном владении одна-единственная книга — «Естественная история Северной Каролины», изданная в 1733 году и прихваченная с собой в дорогу в качестве путеводителя и справочника. Огонь снова притих, но ни один из нас не шевельнулся, чтобы подбросить еще полено. Ночью нас вполне могли согревать и янтарные угли, а утром нетрудно было оживить пламя. Джейми обнял меня за плечи, заставляя лечь рядом с ним на толстый слой палых листьев, из которых мы устроили свою постель. Я прижалась к нему и сказала: — И там будет кровать. Полагаю, ты сумеешь соорудить надежную кровать? — Такую же красивую, как в Букингемском дворце, — заверил меня Джейми. * * * Майерс, да благослови Господь его доброе сердце и честную натуру, вернулся ровно через месяц, — и привел с собой не только трех мулов, нагруженных сверх всякой меры инструментами, всяческими хозяйственными мелочами и такими необходимыми припасами, как соль, например, — но еще и Дункана Иннеса. — Значит, вот это где? — Иннес с немалым интересом оглядел небольшой участок, уже начинавший отчетливо просматриваться на заросшем земляникой склоне. Мы к этому времени уже соорудили два примитивных сарая, а вдобавок к ним — огороженный длинными жердями загон, а при нем — нечто вроде конюшни, а при ней — уголок для других полезных в хозяйстве разностей. К моменту прибытия Дункана наше хозяйство состояло из маленького белого поросенка, которого Джейми доставил из моравского поселения, что находилось в тридцати милях от нас; он выменял поросенка на мешок сладкого батата, который я собрала в горах, и метлу из ивовых прутьев, которую также изготовила я. Поросенок был пока что слишком мал, чтобы оставить его в загоне, и жил вместе с нами в сарае, — и надо заметить, что он удивительно быстро подружился с Ролло. Но мне лично его соседство не доставляло особого удовольствия. — Ага… Хорошая земля, и воды много. Я в лесу и родники видел, да и речки тут сплошь и рядом, — похвалил выбранное место Дункан. Джейми повел Дункана наверх, на гребень горы, откуда были хорошо видны западные склоны. В лесу на той стороне было довольно много естественных проплешин, «убежищ», как называли их шотландцы; сейчас их сплошь покрывали высокие лесные травы, но там, безусловно, можно было выращивать культурные растения. — Видишь? — Джейми широким жестом обвел склон, плавно спускавшийся от гребня горы к не слишком высокому обрыву, за которым длинный ряд платанов отмечал противоположный берег реки. — Тут хватит места по меньшей мере для тридцати семейств, для начала. И даже не нужно будет валить лес, и расчищать делянки, на первое время и так достаточно земли. Любой арендатор, если не будет лениться, прокормит семью даже на небольшом участке, почва тут очень богатая. Дункан был рыбаком, а не фермером, но тем не менее он согласно кивнул, и его глаза как бы оценивали картину, нарисованную Джейми, — множество домов, множество людей… — Я тут уже все измерил шагами, — продолжал Джейми, — хотя, конечно, позже надо будет провести настоящий обмер, и лучше как можно скорее. Но у меня в голове уже есть полный план… ты случайно не привез чернила и бумагу? — Ну, привез, конечно. И еще разные мелочи, — Дункан улыбнулся мне, и его длинное, несколько меланхоличное лицо сразу изменилось. — Мисс Джо прислала пуховики для постели, она подумала, что это уж никак не будет тут лишним. — Пуховая постель? В самом деле? О, как замечательно! — Я мгновенно переменила мнение о Джокасте Камерон, забыв о своих мелочных претензиях к этой леди. Ведь когда Джейми соорудил для нас великолепную, крепкую кровать из дубовых досок, и натянул на нее искусно сплетенную веревочную сетку, — мне было нечего положить на эту сетку, кроме кедровых лап, которые, конечно, были очень душистыми, но не слишком мягкими. Мои мечты о постельной роскоши и неге были прерваны появлением Яна и Майерса; они вышли из-за деревьев, причем на поясе Майерса висела целая связка добытых им белок. А Ян гордо предъявил мне нечто огромное и черное, что при ближайшем рассмотрении оказалось здоровенным индюком, жирным, разъевшимся на осенних кормах. — У парнишки хороший глаз, миссис Клэр, — сообщил Майерс, одобрительно покачивая головой. — Это ведь дикие птицы, индейки. Их даже краснокожим не удается так уж легко поймать. До Дня Благодарения было еще далеко, но я, конечно же, обрадовалась при виде этой птицы, которая стала первым существенным вкладом в нашу продуктовую кладовую. Джейми тоже порадовался, но мне показалось, что его в основном заинтересовали перья в хвосте — они годились для письма, и прочие перышки, из которых можно было понаделать отличных зубочисток. — Я должен написать губернатору, — пояснил Джейми, когда мы сели обедать. — Сообщу, что я приму его предложение, и приложу к письму план земель. — Он взял кусок лепешки и с рассеянным видом вонзился в него зубами. — Поосторожнее, — немного нервно предупредила его я, — там может оказаться ореховая скорлупа! Ты же не хочешь сломать зуб? Наш обед состоял из индейки, зажаренной над костром, батата, запеченного в костре, и очень грубых лепешек, которые я состряпала из орехов гикори, кое-как растерев их в своей медицинской ступке. А до сих пор мы питались в основном рыбой и теми съедобными корнями и плодами, которые мне удавалось собрать. Ян и Джейми были слишком заняты строительством, у них просто не было времени на то, чтобы еще и охотиться. Я вообще-то надеялась, что Майерс сможет побыть с нами некоторое время — ну, хотя бы столько, чтобы успеть убить оленя или отловить еще какой-нибудь симпатичный, крупный источник белков. Питаться всю зиму только сушеной рыбой — нет, это казалось мне несколько пугающим. — Не беспокойся, Сасснек, — пробормотал Джейми с набитым ртом и даже ухитрился улыбнуться. — Очень вкусно. — И он снова повернулся к Дункану. — Когда покончим с едой, Дункан, может быть, прогуляешься со мной к реке, выберешь для себя местечко? Иннес почему-то побледнел, на его лице отразилась некая смесь удовольствия и испуга. — Местечко? А, ты хочешь сказать — землю, Mac Dubh? — И он невольно повел тем плечом, где отсутствовала рука. — Ну да, землю. — Джейми нацепил на острую палочку горячий клубень батата и начал аккуратно снимать с него кожуру двумя пальцами, не глядя на Иннеса. — Ты мне будешь нужен, Дункан, ты станешь моим представителем, агентом, — если захочешь. И тогда будет только справедливо получать за это плату. И вот что я думаю… ну, только если ты с этим согласишься: я хочу зарегистрировать за тобой участок для строительства дома и прочего, но поскольку тебе придется разъезжать, и ты не сможешь тут работать, мы с Яном распашем для тебя землю и засеем, и займемся постройкой жилья. А потом уже, когда тебе будет где устроиться, если ты захочешь, у тебя будет небольшой запас. Как ты думаешь, тебе это подойдет? Пока Джейми говорил все это, на лице Дункана отражалась целая гамма чувств, от страха до изумления, а потом все это сменилось чем-то вроде осторожного восторга. Последнее, до чего бы он мог самостоятельно додуматься, — это то, что он вдруг станет полноправным землевладельцем. Без гроша за душой, неспособный работать из-за того, что у него была только одна рука, — в Шотландии он мог бы стать разве что нищим попрошайкой… если бы вообще сумел выжить. — Но… — начал, было он, и тут же умолк и тяжело сглотнул, и его кадык судорожно дернулся. — А, да, Mac Dubh. Мне это подходит, еще и как. — Осторожная, недоверчивая улыбка скользнула по его губам и замерла, как будто Дункан не в силах был изменить положение собственных губ. — Агент, говоришь? — Он снова сглотнул и потянулся к одной из привезенных им бутылок эля. — И чем же я должен буду заниматься, что должен буду для тебя делать? — Ну, надо решить две задачи, Дункан, и ты с ними справишься. Во-первых, необходимо найти людей, которые захотят здесь поселиться, в этих горах. — Джейми широко взмахнул рукой, показывая на фундамент нашего нового домика, пока что представлявший собой просто плоскую каменную площадку, на которую гораздо позже предстояло настелить деревянный пол, да еще большой плоский обломок темного сланца, специально подобранный в качестве основы очага, — пока что он стоял рядом с фундаментом. — Я ведь сам не могу сейчас отсюда уехать, ты понимаешь. Вот я и хочу, чтобы ты отыскал как можно больше людей, привезенных в колонии из Ардсмура. Они наверняка разбросаны сейчас по разным местам, но все они прибыли через Велмингтон; и многие должны жить в Северной или Южной Каролине. Найди их, всех, кого сумеешь, расскажи им, что я тут затеял, — и весной привези сюда всех желающих. Дункан медленно кивал в ответ на слова Джейми, его губы шевелились под обвислыми усами. Усы вообще-то были довольно редким украшением в его кругу, но Иннесу они были к лицу, делали его похожим на тощего, но весьма благодушного моржа. — Очень хорошо, — сказал он. — А второе что? Джейми посмотрел сначала на меня, потом на Дункана. — Моя тетушка, — ответил он. — Ты ничего не имеешь против того, чтобы помочь ей, Дункан? Она отчаянно нуждается в честном человеке, который смог бы управиться с этими военно-морскими ублюдками и выступать от ее имени в деловых переговорах. Дункан ни мгновения не колебался, соглашаясь мотаться в разные стороны по всем колониям в поисках новых поселенцев ради осуществления нашего безумного предприятия, но одно лишь упоминание о том, что ему придется иметь дело с военно-морскими ублюдками, сразу вызвало в нем серьезную неуверенность. — Деловые… Да я же ничего не знаю о… — Да ты не тревожься, — поспешил сказать Джейми, улыбаясь своему другу, и его просящий тон подействовал на Дункана точно так же, как всегда действовал на меня; я видела, как неуверенное выражение начало таять в глазах Иннеса. И, наверное, в стотысячный раз я попыталась понять, как Джейми удается этот фокус. — У тебя из-за этого никаких проблем не возникнет, — продолжал Джейми особым мягким тоном, действовавшим на всех без исключения успокаивающе. — Моя тетушка вообще-то и сама прекрасно знает, что и как следует сделать; она тебе объяснит все до последней подробности — с кем говорить, как, о чем… просто она не может сделать этого сама, тут нужен мужчина. Я ей напишу подробное письмо, объясню, что ты был бы рад выступать от ее имени… Во время этого разговора Ян копался в мешках и свертках, которые сняли со спин мулов. И теперь он вытащил из кучи плоский кусок металла и недоуменно вертел его в руках. — Что это такое? — спросил он, ни к кому в особенности не обращаясь. И повернулся, чтобы мы смогли посмотреть на его находку — плоскую темную железку, с одной стороны заостренную на манер ножа, с намеком на поперечину. Это было похоже на маленький кинжал, попавший под большой паровой каток. — Железо для вашего очага, — сказал Дункан, забирая у Яна железяку и протягивая ее Джейми. — Это мисс Джо придумала. — Вот как? Она очень добра. — Лицо Джейми за дни, проведенные под открытым небом, загорело до цвета темной бронзы, но тем не менее я заметила слабый розовый блик, вспыхнувший у основания его шеи. Палец Джейми поглаживал гладкую поверхность железа, а потом Джейми передал эту штуковину мне. — Береги его хорошенько, Сасснек, — сказал он. — Мы благословим наш очаг перед отъездом Дункана. Я видела, что он глубоко тронут этим подарком, но совершенно не понимала, в чем тут суть, — пока Ян не объяснил мне, что под новым очагом положено класть железо, чтобы защитить дом и всех живущих в нем. Но это означало также и то, что Джокаста благословляет нашу отчаянную авантюру; она приняла как должное решение Джейми — и простила его за то, что он бросил ее. Это было нечто большее, чем просто щедрость, и я аккуратно завернула маленький кусок железа в свой носовой платок и спрятала в карман, чтобы он не потерялся. * * * Мы благословили наш очаг два дня спустя, собравшись на площадке между едва намеченными стенами. Майерс из уважения даже снял шляпу, а Ян не поленился умыться. Ролло тоже присутствовал, равно как и маленькая белая свинка, которая должна была изображать собой наших будущих арендаторов, несмотря на все ее протесты. Свинка не видела ровно никакого смысла в непонятной процедуре, из-за которой ее оторвали от вкусных желудей, — тем более, что во время ритуала явно не предвиделось никакого угощения. Не обращая внимания на пронзительный поросячий визг, Джейми взял маленький железный нож за острый конец, так что это стало похоже на крест, и негромко заговорил: Благослови, Господь, весь мир и живущих в нем. Благослови, Господь, мою супругу и моих детей. Благослови, Господь, глаза, которыми я вижу, и благослови, Господь, руки, которыми я работаю. И благослови тот час, когда я поднимаюсь от сна, и тот час, когда я ложусь в постель. Благослови мой труд рано утром, благослови мой отдых поздно ночью. Джейми протянул руку и коснулся железным подобием креста сначала меня, потом Яна, а потом, усмехнувшись, Ролло и свинки, и после этого продолжил: Защити, Господь, мой дом и мое хозяйство. Освяти, Господь, материнство и рождение. Направь, Господь, старых и малых, всех моих чад и домочадцев, и пребудь с ними, и позаботься о них и в тот час, когда стада пасутся на склонах гор и на пустошах, и в тот час, когда я встаю рано утром, и в тот час, когда стада возвращаются в загоны, и в тот час, когда я ложусь в постель и мирно засыпаю. И пусть огонь твоего благословения вечно пребывает с нами, о Боже! Джейми опустился на колени перед тем местом, где предстояло быть очагу, и опустил железо в маленькую ямку, выкопанную загодя, прикрыл ее камнем и присыпал землей. Потом мы с ним взялись за большую сланцевую плиту и осторожно уложили ее на место. Мне бы следовало чувствовать себя полной дурой, стоя посреди дома без стен, в компании волка и свиньи, в глубине дикого первобытного леса, — и слыша, как кричат пересмешники, явно веселясь при виде абсолютно языческого по своей сути ритуала. Но ничего подобного я не ощущала. Джейми выпрямился, стоя перед новым очагом, и протянул мне руку, и заставил встать рядом с ним. Глядя на сланцевую плиту, я вдруг вспомнила о брошенном доме, на который мы наткнулись по пути на север; осыпавшаяся черепица крыши, треснувшая плита очага, сквозь которую пробился куст остролиста. Возможно, те, кто жил в том доме, тоже благословляли свой очаг… и все же им не повезло? Рука Джейми сжала мои пальцы, как бы утешая и обнадеживая. На плоском камне рядом с будущим домом Дункан развел небольшой костер, а Майерс помогал ему, держа кремень. Едва вспыхнув, огонь тут же жадно набросился на дерево, и из него извлекли одну головню. Держа ее в единственной руке, Дункан пошел вокруг фундамента по солнцу, громко напевая что-то по-гэльски. Джейми переводил мне его слова. Щит Фиона Маккэмбелла будет с тобой, Щит Кормака Красавчика будет с тобой, Щит Конна тоже будет с тобой, Скроет тебя от волков и от хищных птиц… Спасет от волков и от хищных птиц. Дункан прерывал напев, останавливаясь ненадолго у центра каждой из будущих стен и кланялся на все четыре стороны света, размахивая пылающим поленом перед собой, описывая им полукружия. Ролло, явно не одобрявший эти пиротехнические забавы, низко рычал, порываясь разобраться с Дунканом, однако крепкая рука Яна удерживала его на месте. Щит короля Файна будет с тобой, Щит царя-солнца будет с тобой, Щит правителя звезд будет с тобой, Поможет в час опасности и беды, Поможет в час опасности и беды. Песня оказалась чрезвычайно длинной; Дункан трижды обошел фундамент. И только когда он добрался до последнего куплета, который исполнил стоя перед только что уложенным камнем очага, я осознала, что Джейми сложил фундамент так, что очаг оказался с северной стороны; утреннее солнце согрело мое левое плечо и заставило наши тени вытянуться к западу. Убежище короля королей будет твоим, Убежище Иисуса Христа будет твоим, Убежище Духа Святого будет твоим, Укроешься там от семени зла и раздора, От бешеного пса и от красного пса. С опаской глянув на Ролло, Дункан подошел к очагу и передал головню Джейми, — а тот поджег уже заготовленную кучку щепок. Ян ухнул на гэльский манер, когда над очагом взвилось пламя, и мы все громко зааплодировали. * * * Немного позже мы проводили Дункана и Майерса в путь. Они сначала направлялись не в Кросскрик, а в Мон-Геликон, где каждую осень собирались все живущие в этих местах шотландцы, чтобы вознести благодарность небесам за хороший урожай, обменяться новостями и заключить деловые сделки, а заодно отпраздновать свадьбы, окрестить детей и поддержать единство и общность кланов и семей. Джокаста со всеми своими домочадцами тоже должна была быть там; туда же собирались отправиться и Фархард Кэмпбелл, и Эндрю Макнейл. И Дункан не нашел бы лучшего места и времени для начала поисков разбросанных по всем колониям людей из Ардсмура; Мон-Геликон был местом самого большого собрания шотландцев, они приезжали туда даже из Южной Каролины и Виргинии. — Я вернусь весной, Mac Dubh, — пообещал Дункан, садясь в седло. — И привезу столько людей, сколько сумею разыскать. И я доставлю твои письма, не сомневайся. — Он похлопал по седельной сумке, а потом натянул шляпу поглубже, чтобы спрятать глаза от жаркого сентябрьского солнца. — А своей тетушке ты ничего не передашь? Джейми сосредоточился на мгновение, размышляя. Он уже написал Джокасте; мог бы он еще что-то добавить к уже сказанному? — Скажи тете, я не смогу в этом году увидеться с ней на нашем съезде, а может, и в следующем тоже. Но уж через два года я наверняка приеду, и все мои люди со мной. С Богом, Дункан! Он хлопнул лошадь Дункана по крупу и стоял рядом со мной, маша рукой, пока оба всадника не скрылись за гребнем горы. Отъезд этих двоих вызвал у меня странное чувство одиночества; Дункан был последней ниточкой, связывавшей нас с цивилизацией. Теперь мы с Джейми действительно остались одни. Ну, не совсем одни, тут же напомнила себе я. У нас был Ян. Да еще при нас были Ролло, белая свинка, три лошади и два мула, которых Дункан оставил нам, чтобы весной мы могли вспахать землю. В общем, целое маленькое поместье. Я несколько воспрянула духом. Через месяц будет достроен домик, и у нас над головами появится надежная крыша. А потом… — Плохие новости, тетя, — произнес голос Яна прямо над моим ухом. — Свинка слопала все твое ореховое тесто.
Белая ворона Октябрь 1767 года. — Тело, душа и рассудок, — процитировал Джейми, наклоняясь, чтобы ухватиться за конец очередного очищенного от коры бревна. — Тело дает нам ощущения, душа побуждает к действиям, рассудок создает законы и правила. Но способностью ощущать обладает и бык, привязанный в своем стойле; и дикие животные, и идиоты подчиняются лишь своим желаниям. И даже люди, отвергающие богов, или предающие свой народ, или… эй, осторожнее, парень! Ян, вовремя предупрежденный, аккуратно переступил через рукоятку топора и повернулся налево, заводя свой конец бревна за угол наполовину сложенной стены. — …или творят всяческие мерзости за запертой дверью, вместо того, чтобы идти прямой дорогой долга, — продолжил Джейми, на память пересказывая «размышления» Марка Аврелия. — Так, теперь давай наверх… А, хорошо, легло как родное… да, так вот. И видя все то, что является обычным для подобных типов, добрый человек лишь удивляется… а ведь он сам, лишь однажды солгав ради того, чтобы вырваться из петли судьбы, спутавшей его ноги, мучается несказанно, и считает себя виноватым, и боится, что душа его погублена навеки… ну, теперь вот это поднимем — раз, два… опа! Лицо Джейми покраснело от напряжения, когда они с Яном наконец встали как надо и разом подняли тяжелое бревно. Слишком теперь занятый, чтобы отвлекаться на Марка Аврелия, Джейми отдавал племяннику команды короткими кивками головы и краткими словами, — они укладывали громоздкое бревно в пазы поперечных стен. — Ох, так значит, побуждает к действию, да? — Ян убрал со взмокшего лба прядь волос — Я вот чувствую некое побуждение к действию в своем брюхе. Это как, признак идиотизма, или нет? — Полагаю, это вполне естественное и приемлемое телесное ощущение для данного времени дня, — снисходительно решил Джейми, с кряхтением продвигая бревно на последний дюйм. — Чуть-чуть левее, Ян. Бревно вошло в пазы, и мужчины отступили назад, чтобы обменяться довольным взглядом. Ян усмехнулся, глядя на своего дядюшку. — Хочешь сказать, что и сам уже проголодался, а? Джейми весело оскалился в ответ, но прежде чем он успел ответить, Ролло вскинул голову и насторожил уши, и низкое, грозное рычание вырвалось из его пасти. Видя это, Ян повернулся, чтобы посмотреть в ту сторону, куда нацелился взгляд собаки, — забыв даже, что собрался вытереть лицо подолом рубашки. — Эй, дядя, у нас гости, — сказал он, кивая в сторону леса. Джейми замер. Но прежде чем он успел повернуться или схватиться за кинжал, я уже увидела то, что успели рассмотреть среди густой листвы Ролло и Ян. — Эй, не беспокойся, — весело сказала я, — это твой давний приятель-пьяница… принарядился для визита. Похоже, это нечто вроде той самой петли судьбы, которую свили специально для тебя. Накогнавето вежливо стоял в тени каштановой рощицы, пока не убедился, что мы его заметили. Потом он неторопливо вышел из-под деревьев, но на этот раз следом за ним шли не его сыновья, а три женщины, и две из них тащили на спинах большие узлы. Одна из них была совсем молодая девочка, лет тринадцати или около того, а второй было не меньше тридцати, и можно было не сомневаться, что это мать и дочь. Третья женщина, сопровождавшая их, выглядела намного старше, — даже не как бабушка, подумала я, глядя на ее согнутую спину и белые волосы, а скорее как прабабушка. Индейцы и в самом деле принарядились, собираясь в гости. Накогнавето надел кожаные чувяки на босу ногу, и сверкал голыми икрами, зато его бедра прикрывали муслиновые панталоны, спускавшиеся до колен. К панталонам он добавил розовую льняную рубаху навыпуск, перехваченную поясом, сплошь расшитым иглами дикобраза и белыми и синими ракушками. Поверх всего этого он надел кожаный жилет, украшенный бусинами, а на голове у него красовалось нечто вроде тюрбана из голубого набивного ситца, из-под которого ниспадали длинные волосы, — и при том за ухо индеец заткнул два вороньих пера. А уж если добавить к общей картине украшения из раковин и серебряных бляшек — бусы, ожерелье в несколько рядов, да сверкающую пряжку ремня, да разные мелочи, вплетенные в волосы… да, зрелище было впечатляющим. Женщины выглядели не столь ошеломляюще, но тем не менее ясно было, что и они надели свои лучшие наряды: свободные платья до колен, мягкие сапожки и гамаши из тонкой кожи. Еще они повязали фартуки из оленьей кожи, разрисованные орнаментами, а на двух младших были еще жилетки с таким же рисунком. Они все вместе дошли до середины поляны и там остановились. — Боже ты мой, — пробормотал Джейми, — да никак это посольство! — Он быстро вытер лицо рукавом и ткнул Яна локтем в бок. — Поди-ка, сделай за меня реверанс, я сейчас вернусь. Ян, несколько растерявшийся, пошел навстречу индейцам, помахивая ручищей в знак приветствия. Джейми схватил меня под локоть и затащил за угол, а потом втянул внутрь недостроенного дома. — Что ты… — начала было я, недоумевая. — Переоденься, — перебил он меня, подталкивая ко мне ящик с одеждой. — Надень лучшее платье, понятно? Нужно показать, что мы относимся к ним уважительно. «Лучшее» в имевшемся у меня гардеробе едва ли сильно отличалось от того, что называлось повседневным, и тем не менее я приложила все старания, поспешно натянув желтую юбку и заменив шейный платок на свежий, взяв один из тех, что прислала мне Джокаста, — белый, вышитый вишенками. Я подумала, что этого вполне достаточно, — учитывая, какого рода мужчинам предстояло оценить мой туалет. Джейми, в рекордно короткий срок сбросивший бриджи и заменивший их на килт и плед, уже пристегнул маленькую бронзовую брошь и достал из-под кровати бутылку; он вышел наружу, прежде чем я успела хоть немного пригладить волосы. Решив, что попытка уложить локоны в приличный плотный узел — напрасная трата времени, я поспешила за ним. Женщины оглядели меня с таким же восторгом и любопытством, с каким и я — их, но поспешили отойти подальше когда Джейми и Накогнавето начали церемонию взаимного приветствия, включавшую в себя прием небольшой дозы бренди; Ян тоже участвовал в этом ритуале. Только когда они все закончили, вторая женщина, повинуясь жесту Накогнавето, вышла вперед и несколько смущенно склонила голову, готовая начать беседу. — Bonjour, messieurs, madame, — негромко сказала она, оглядывая нас всех по очереди. Ее глаза задержались на мне с откровенным любопытством, впитывая каждую деталь моей внешности, так что я не испытывала ни малейших угрызений совести, точно так же таращась на нее. Я подумала, что она, похоже, полукровка, и в ней вполне может течь французская кровь. — Je suis sa femme, — продолжила женщина, вежливо и очень грациозно наклоняя голову в сторону Накогнавето и подтверждая тем самым мою догадку насчет их родственных связей. — Je m'appelé Gabrielle. — Э-э… je m'appelé Claire, — сказала я, показывая на себя далеко не с таким изяществом жеста. — S'il vous plait, — я показала на кучу дров, ожидающих огня, и тем самым приглашая индейцев усаживаться, но при этом лихорадочно соображая, хватит ли у нас тушеного беличьего мяса на всю эту компанию. Джейми тем временем рассматривал Накогнавето со смешанным выражением веселья и раздражения. — Так вот как, «по-французски не знаю», да? — сказал он. — Ни слова, так я понял? — Индеец ответил ему вежливым пустым взглядом и кивнул жене, чтобы та продолжила процедуру представления и знакомства. Старшую леди звали Наявенне, и она приходилась бабушкой самому Накогнавето, а не Габриэль, как я предположила. Эта дама была очень хрупкой, худенькой и согнутой ревматизмом, но глаза у нее были яркими, живыми, как у воробья (на которого она и в целом была весьма похожа). На шее у нее висела небольшая кожаная сумка, украшенная нешлифованным зеленым камнем с дыркой, сквозь которую пропускался тонкий ремешок, и замызганными перьями из хвоста дятла. При ней была еще и другая сумка — холщовая, побольше размером, привязанная к поясу. Она заметила, что я всматриваюсь в зеленые пятна на ее одежде и улыбнулась, показав два торчащих вперед желтых зуба. Девочка оказалась, как я и предполагала, дочерью Габриэль — но, тут же решила я, это не была дочь Накогнавето, потому что в ней не было ни малейшего сходства с ним, и она держалась с ним как чужая, очень застенчиво. У нее было имя, звучавшее совершенно нелепо, — Берте (с ударением на последний слог), и в ней была куда сильнее заметна примесь чужой крови, чем в ее матери; волосы у девочки были темными и шелковистыми, но скорее имели оттенок каштана, нежели эбонита, а на ее круглых щеках играл румянец, совершенно не свойственный краснокожим, — но глаза при этом были все-таки индейскими, совсем как в исторических американских фильмах. Когда официальная часть церемонии завершилась, Накогнавето жестом приказал что-то Берте, и она послушно поставила у моих ног большой узел, который притащила на спине, и развязала его. В узле оказалась спрятана целая корзина апельсинов и полосатых зеленых тыкв, а также связка сушеной рыбы и маленькая корзинка с бататом, а заодно целая куча индейской кукурузы, прямо в початках. — Бог ты мой, — пробормотала я, — Санта-Клаус пришел! Все до единого посмотрели на меня с вежливым недоумением, и я поспешила улыбнуться и рассыпаться в восторженных благодарностях — абсолютно искренних, — за такую уйму подарков. Конечно, этого не хватило бы нам на всю зиму, но по крайней мере на пару месяцев наше меню стало бы несколько более разнообразным. Накогнавето при помощи Габриэль объяснил, что все это — скромный и совершенно незначительный дар в ответ на медведя преподнесенного им Джейми, и все это прислано из его деревни, жители которой восхищены храбростью Джейми и удивлены тем, что он решился сразиться один на один с медведем (тут переводчица скосила глаза на меня и хихикнула; видимо, эпизод с рыбиной также был хорошо известен в деревне). В общем, все передают Джейми привет и поздравления, примерно так. Джейми, отлично владеющий искусством дипломатического обмена любезностями, скромно отказался от всяческих претензий на то, чтобы выглядеть храбрецом, и представил весь эпизод как чистую случайность, а свои действия — как обычную самооборону. В то время как Габриэль усердно переводила слова собеседников, старшая леди, не обращая внимания на взаимный обмен комплиментами, бочком подобралась ко мне. И, ничуть не смущаясь и явно не предполагая, что мне это может не понравиться, она ощупала меня с головы до ног, потрогала мою одежду и приподняла подол юбки, чтобы изучить мою обувь, при этом комментируя результаты исследований хриплым шепотом. Бормотание стало громче и в нем послышались нотки удивления, когда старая леди добралась до моих волос. Я, видя ее искренний интерес, послушно выдернула шпильки и позволила волосам упасть на плечи. Старуха ухватилась за один из локонов, сильно дернула его, потом отпустила — и рассмеялась каким-то странным булькающим смехом. Мужчины посмотрели в нашу сторону, но тут же забыли о нас, потому что к этому времени Джейми уже объяснял Накогнавето конструкцию дома. Камин уже был закончен, поставленный на ту самую плоскую каменную плиту, и пол настелен, — но стены, которые строились из толстых, очищенных от коры бревен не менее восьми дюймов в диаметре каждое, были возведены пока только до уровня плеча. Джейми уговаривал Яна показать, как надо снимать кору с поваленных деревьев, — и Ян взялся за топор, показывая, как надо им орудовать, двигаясь вдоль бревна спиной вперед и точными ударами очищая древесину. Эта часть разговора мужчин в переводе не нуждалась, так что Габриэль смогла подойти ко мне, чтобы немножко поболтать; хотя ее французский страдал невообразимым акцентом и был насыщен совершенно невероятными идиомами, мы в общем отлично поняли друг друга. Я очень быстро выяснила, что Габриэль действительно была дочерью француза — торговца мехами — и женщины из племени гуронов, второй жены Накогнавето, который, в свою очередь, был ее вторым мужем; первым был отец Берте, тоже француз, которого убили во время стычки французских войск с индейцами десять лет назад. Они жили в деревне, именуемой Аннэ Оока (я прикусила губы, чтобы не хихикнуть, и сделала серьезное лицо, — но ведь и для индейцев, наверное, «Нью-Бёрн» прозвучало бы забавно). Деревня находилась в двух днях пути к северу от нас, — Габриэль указала направление грациозным наклоном головы. Пока я разговаривала с Габриэль и Берте, восполняя недостаток слов выразительными жестами, я постепенно начала осознавать, что одновременно я как бы общаюсь и со старой леди, но неким опосредованным образом. Старуха не обращалась ко мне напрямую, просто время от времени что-то бормотала, поглядывая на Берте, и явно требуя объяснить, что именно я сказала, — но дело было даже не в этом. Ее яркие, живые глаза неотрывно следили за мной, и я остро ощущала ее внимание. У меня возникло странное чувство, будто она что-то говорит мне — а я ей, — не произнося при этом ни единого слова вслух. Я увидела, как на другой стороне поляны Джейми протягивает Накогнавето бутылку с остатками бренди; похоже, пришло время преподнести ответные дары. Для Габриэль у меня был приготовлен вышитый шейный платок, а для Берте — заколка для волос, украшенная фальшивыми бриллиантами. Женщины приняли эти мелочи с искренним восторгом. Но для Наявенне у меня имелось кое-что особенное. Неделей раньше мне здорово повезло — я нашла четыре крупных корня женьшеня. И теперь я достала все их из своей медицинской сумки и с улыбкой вложила в ладони старухи. Она внимательно посмотрела на меня, усмехнулась и сунула мне в руки сумку, висевшую на ее поясе, не потрудившись даже развязать ее. Да я в этом и не нуждалась; я сразу ощутила сквозь плотную ткань знакомые длинные, бугристые формы четырех точно таких же корней. Я расхохоталась; да уж мы и в самом деле говорили на одном языке! Движимая любопытством и повинуясь некоему импульсу, сути которого я и сама не поняла, я спросила у Габриэль, что это за амулет висит на шее старой леди, надеясь при этом, что я не слишком грешу против правил хорошего тона. — Grandmere est… — она замялась, подыскивая нужное французское слово, но я уже поняла. — Pas docteur, — сказала я, — et pas sorcière, magtnicienne. Elle est… — Я тоже заколебалась; в самом деле, было ли во французском языке подходящее слово? — Мы говорим, она певунья, — робко вставила по-французски Берте. — Мы называем ее шаман. А ее имя, оно означает: «Это может быть; это случится». Старая леди что-то сказала, кивнув в мою сторону, и обе молодые удивленно уставились на меня. Наявенне наклонила голову, сняла с шеи кожаный шнурок и вложила в мою руку маленький мешочек. Он был таким тяжелым, что мое запястье невольно согнулось, и я едва не уронила мешочек. Изумленная, я сжала пальцы. Теплая кожа хранила тепло тела старухи, округлое нечто внутри уютно легло в ладонь. И на какое-то мгновение мне вдруг показалось: то, что лежит внутри — живое. Должно быть, мои чувства явственно отразились на моем лице, потому что старая леди снова расхохоталась. Она протянула руку, и я вернула ей амулет, — пожалуй, с излишней поспешностью. Габриэль вежливо сообщила, что бабушка ее мужа была бы рада показать мне кое-какие полезные растения, растущие поблизости, если я не против прогуляться с ней по лесу. Я с восторгом откликнулась на это предложение, и старая леди тут же встала и направилась по тропинке вверх по склону с живостью, казавшейся просто удивительной при ее годах. Я шла следом за ней, глядя на ее крошечные ноги, обутые в кожаные башмачки, и надеялась, что когда я доживу до ее лет, то буду тоже способна сначала совершить двухдневный переход по лесам, а потом с большим интересом заняться исследованием окрестностей. Мы некоторое время шли вдоль берега речки, а за нами на приличном расстоянии следовали Габриэль и Берте, приближавшиеся только в том случае, если требовалась их помощь в переводе. — Каждое из растений содержит в себе нечто целебное, — поясняла старая леди при посредстве Габриэль. Она сорвала веточку с куста, росшего у тропинки, и протянула мне. — Если бы мы только знали о них достаточно много! По большей части нам для взаимопонимания вполне хватало жестов, но когда мы добрались до большой заводи, в которой Джейми и Ян ловили рыбу, Наявенне остановилась и махнула рукой, в очередной раз подзывая Габриэль. Старуха что-то сказала, и на лице молодой женщины отразилось легкое удивление. Она повернулась ко мне. — Бабушка моего мужа говорит, что она видела сон о тебе, в ночь полной луны, две луны назад. — Сон обо мне? Габриэль кивнула. Наявенне положила пальцы на мою руку и внимательно всмотрелась в мое лицо, как будто желая проверить, какое впечатление произвели на меня слова Габриэль. — Она рассказывала нам об этом сне, — продолжила Габриэль, — она видела тогда женщину с… — Губы Габриэль чуть изогнулись в улыбке, но тут же поспешно приняли строгое выражение, когда она вежливо показала на свои собственные длинные, абсолютно прямые волосы. — А через три дня мой муж и его сыновья вернулись и рассказали, что встретили в лесу тебя и Убийцу Медведя. Берте тоже наблюдала за мной с нескрываемым интересом, машинально наматывая прядь собственных темно-каштановых волос на палец. — Она, которая умеет исцелять, сразу же сказала, что должна увидеть тебя, и когда мы услышали, что вы все теперь здесь… Эти слова несколько ошеломили меня; у меня ни разу не возникало ощущения, что за нами кто-то наблюдает, но было совершенно ясно, что наше присутствие в горах был отмечено и о нем сообщили Накогнавето. Рассердившись из-за неуместной и несвоевременной на ее взгляд болтовни, Наявенне ткнула пальцем в свою родственницу и что-то сказала, а потом решительно показала на воду у наших ног. — Бабушка моего мужа говорит, что когда она видела сон о тебе, то дело происходило именно здесь, — Габриэль широким жестом обвела заводь и чрезвычайно серьезно посмотрела на меня. — Она встретила тебя здесь, ночью. Луна плавала в воде. Ты превратилась в белую ворону; ты полетела над водой и проглотила луну. — О?! — Я понадеялась, что мне не придется осуществлять сон старой леди наяву. — Потом белая ворона вернулась и отложила яйцо в ее ладонь. Яйцо лопнуло, и в нем оказался светящийся камень. Бабушка моего мужа знает, что это было великое колдовство, что этот камень может прогонять болезни. Наявенне несколько раз кивнула, снова сняла с шеи мешочек с амулетом и заглянула в него. — А на следующий день после этого сна, — снова заговорила Габриэль, — бабушка моего мужа пошла, копать корни киннея, и по пути увидела вдруг что-то голубое, оно торчало из глины на берегу реки. Наявенне извлекла из мешочка маленький округлый предмет и опустила его в мою ладонь. Это был камень; с шершавой поверхностью, но без всякого сомнения драгоценный. На него налипли каменные крошки материнской породы, но под ней виднелась глубокая, мягкая синева. — О Господи! — невольно вскрикнула я. — Да это же сапфир… ведь правда? — Сапфир? — Габриэль как бы попробовала слово на вкус, приценилась к нему. — Мы называем это… — она помедлила, не сразу отыскав подходящее французское выражение. — Мы называем это pierre sans peur. — A… pierre sans peur? Бесстрашный камень? Наявенне кивнула и снова заговорила. Берте начала переводить, прежде чем ее мать успела открыть рот. — Бабушка моего отца говорит, что такие вот камни, как вот этот, они помогают людям не бояться, и делают их дух сильным, и болезни от таких людей отступают быстрее. И этот камень, вот этот, да, он уже вылечил двух людей от лихорадки, и еще вылечил болезнь глаз у моего младшего брата, уже вылечил. — Бабушка моего мужа хочет поблагодарить тебя за этот дар, — наконец-то и Габриэль смогла вставить слово. — А… ну… скажите ей, что она очень любезна — Я сердечно кивнула старой леди и вернула ей синий камень. Она опустила его в мешочек и туго затянула шнурок. Потом придвинулась ко мне, пристально уставилась на мои волосы, протянула руку и снова ухватилась за один из локонов; и, продолжая говорить, она не выпускала его из пальцев. — Бабушка моего мужа говорит, что ты уже умеешь лечить, но ты научишься еще многому. Когда твои волосы станут белыми, как у нее, вот тогда ты войдешь в полную силу. Старая леди выпустила, наконец, мой локон и мгновение-другое смотрела мне прямо в глаза. Мне показалось, что в глубине ее темных глаз я заметила великую печаль, и я невольно протянула руку, чтобы коснуться старухи. Но она отступила назад и сказала еще что-то. Габриэль как-то странно посмотрела на меня и перевела: — Она говорит, ты не должна тревожиться; болезни приходят не сами по себе, их насылают великие боги. Твоей вины в этом нет. Я, в полном ошеломлении, уставилась на Наявенне, но она уже отвернулась. — В чем нет моей вины? — спросила я, но старая леди отказалась добавить что-нибудь еще.
Ночь на заснеженной горе Декабрь 1767 года. Зима немного задержалась с приходом, но все ж в ночь на двадцать восьмое ноября пошел снег, когда мы проснулись, то увидели, что мир вокруг нас преобразился. Каждая иголочка на огромной голубой ели за нашим домом была покрыта инеем, и неровное кружево льда свисало с перепутанных стебле дикой малины. Снега пока что выпало немного, но он сразу изменил наш повседневную жизнь. Я уже не могла бродить часами в поисках продовольствия, и лишь совершала короткие пробежки к реке, за водой, да ненадолго задерживалась там, чтобы набрать немножко дикого кресс-салата, хотя для этого приходилось разгребать ледяную крошку у края воды. Джейми с Яном прекратили труды по лесоповалу и расчистке земли под пашню и занялись окончательным устройством крыши. Зима наваливалась на нас, и мы спрятались от холода, укрывшись в доме. У нас не было хороших восковых свечей; мы запаслись только масляными лампами и сальными свечками, да еще у нас в очаге постоянно горел огонь, медленно покрывая сажей потолочные балки. Мы поневоле вставали с первыми проблесками рассвета и ложились спать сразу после ужина, и наш ритм жизни совпадал теперь с ритмом жизни всех тварей, населявших окрестные леса. У нас пока что не было овец, а значит, не было ни шерсти, которую можно было бы прясть или ткать, ни шкур, из которых можно было бы сшить что-нибудь теплое. Не было у нас стад, которые можно было бы пасти, а были только лошади, мулы да свинка, уже изрядно подросшая и растолстевшая. Поскольку она так повзрослела, ее пришлось устроить на самостоятельное житье, в углу примитивной конюшни, которую успел-таки построить Джейми, — впрочем, конюшня представляла собой всего лишь сарай с тремя стенами и кровлей из веток. Майерс привез нам небольшой, но весьма полезный набор инструментов, точнее, их металлические составляющие, к которым нетрудно было приделать деревянные рукоятки из подручного материала. Там были два топора, один специально для снятия коры, другой для рубки деревьев; был плужный лемех для весенних полевых работ, различные сверла, рубанки и стамески, небольшая коса для травы, два молотка и ручная пила, и некая штуковина, называвшаяся «твайбил», — то есть вообще-то это оказалась специальная вырубка, которая, как объяснил Джейми, использовалась для того, чтобы делать выемки в бревнах, которые нужно было уложить под углом друг к другу. Еще там нашелся «гладильный нож» — выгнутое лезвие с рукоятками на обоих концах, им счищали мелкие сучки и неровности с бревен; были и два маленьких острых ножа для резьбы по дереву; и еще нечто, показавшееся мне средневековым пыточным орудием, но оказавшееся всего лишь гвоздодером, и специальный инструмент для изготовления кровельной дранки. Несмотря на все это богатство, Джейми с Яном так и не нашли времени, чтобы всерьез заняться крышей, пока наконец не выпал снег, — но сараи с конюшней и в самом деле были куда важнее. Специально заготовленные для дранки чурбаки плотно устроились возле очага, строгач был воткнут в один из них, ожидая, когда у кого-нибудь выдастся свободная минутка, чтобы отделить от чурбака очередную щепу, — но дело продвигалось медленно. Тот угол вообще был предназначен для работы с деревом; Ян уже состряпал грубоватую, но вполне пригодную для дела табуретку, другая пока что стояла незаконченной; а щепки и опилки сразу же попадали в очаг, горевший день и ночь. Майерс и для меня кое-что привез, например: здоровенную корзину, чтобы держать в ней всяческое шитье, отличный набор игл, булавок, ножниц, клубки ниток и отрезы льна, муслина и шерстяной ткани. Хотя шитье вовсе не было одним из моих любимых занятий, я все же пришла в полный восторг при виде этих сокровищ, поскольку Джейми и Ян, постоянно лазая сквозь кусты и ползая на коленях по крышам сараев, то и дело рвали рубашки и штаны в самых неожиданных местах, не считая традиционных локтей и колен. — Еще одна! — Джейми резко сел на кровати рядом со мной. — Еще что? — сквозь сон спросила я, открывая один глаз. В доме было очень темно, огонь превратился в угли, не дававшие света. — Еще одна проклятая протечка! Прямо мне в ухо капнуло, черт побери! — Джейми выскочил из постели, направился к очагу и сунул в него пучок веток, изготовив, таким образом, осветительный прибор. Как только огонь разгорелся, он вернулся к кровати и поднял факел к потолку, отыскивая место, где просочилась вода. — А? — Ян, спавший на низенькой кровати, которая на день задвигалась под нашу, перевернулся с боку на бок и вопросительно замычал. Ролло, настоявший на том, чтобы спать вместе с Яном, издал короткое «уфф!» и снова громко захрапел. — Протечка, — объяснила я племяннику, щурясь на свет факела. Мне вовсе не хотелось, чтобы моя драгоценная пуховая постель вспыхнула от какой-нибудь случайной искры. — Ох, — Ян потянулся и прикрыл лицо ладонями. — Снова дождик, да? — Должно быть. Окна у нас были затянуты кусками промасленной оленьей кожи, сшитой на скорую руку; звук они пропускали отлично, но сейчас снаружи ничего не было слышно. Однако в воздухе висела та особая тишина, что приходит вместе со снегопадом. Снег валил неслышно, на крыше образовывались целые сугробы, а потом они начинали таять от тепла, поднимавшегося снизу, и ползли вниз по скатам крыши, оставляя за собой ледяные дорожки и сосульки на карнизах. Но время от времени талая вода находила щель в дранке, или же от тяжести снега щепы расходились в стороны, и тогда на нас сыпался ледяной дождик. Джейми воспринимал подобные проникновения воды в дом как личное оскорбление и тут же бросался латать дыру, не откладывая дела ни на минуту. — Вон, смотри! — воскликнул он. — Вон где. Видишь? Я перевела взгляд от волосатых ног, красовавшихся прямо передо мной, к потолку. И в самом деле, факел высветил черную линию разошедшейся щепы, причем по обе стороны дыры уже расползались темные пятна влаги. Пока я все это рассматривала, на потолке медленно набухла капля прозрачной воды, блеснувшая красным и желтым, — и упала прямо на подушку рядом со мной. — Мы можем немножко передвинуть кровать, — предложила я, хотя и без особой надежды. Это ведь было не в первый раз. Бесполезно было доказывать Джейми, что ремонт может прекрасно подождать до утра; Джейми только фыркал в ответ и заявлял, что ни один уважающий себя мужчина не потерпит подобного безобразия. Джейми отошел от кровати и бесцеремонно пнул Яна голой пяткой. — Вставай, будешь мне показывать изнутри, где дыра, а я залезу на крышу. — Схватив несколько кусков кровельной щепы, молоток, резак и горсть гвоздей, он пошел к двери. — Эй, ты что, полезешь на крышу в таком виде? — спохватилась я, подскакивая на кровати. — На тебе же новая шерстяная рубашка! Джейми остановился у порога, бросил на меня короткий взгляд и потом, с видом одного из первых христианских мучеников, положил на пол инструменты, снял рубашку, отшвырнул ее в сторону — и величественно вышел наружу, воевать с течью, и даже его ягодицы выражали решимость. Я крепко потерла ладонями заспанное лицо и застонала. — Да ничего с ним не случится, тетя! — заверил меня Ян. Он широко зевнул и неохотно выбрался из теплой постели. Топот ног по крыше возвестил нам, что Джейми уже на месте. Мне пришлось тоже вылезти из-под одеяла, как это ни было неприятно, — и Ян взобрался на нашу кровать и просунул обгорелую веточку между отсыревшими щепами, а потом еще и постучал по стропилу, давая наводку. Далее последовали треск и стук, пока Джейми выдирал пришедший в негодность кусок кровли и заменял его новым, и течь соответственно на время усилилась, но потом от нее только и осталось, что ком снега, успевший провалиться внутрь в тот момент, когда Джейми сдирал дефектную щепу. Вернувшись в постель, Джейми прижался ко мне всем своим замерзшим телом, притиснул меня к ледяной груди и благополучно заснул, осознавая свою правоту и будучи весьма довольным тем, что он в очередной раз защитил свой дом от страшной угрозы. * * * Наш плацдарм на склоне горы был хрупким и не слишком устойчивым — но тем не менее это был плацдарм, где готовилось будущее наступление. У нас было не слишком много мяса, потому что на серьезную охоту у мужчин не хватало времени, так что добывали они в основном белок и кроликов, которые теперь, как большинство грызунов, устроились на зимних квартирах, — но зато у нас было в достатке сушеных овощей, от батата до тыкв, а заодно куча дикого лука и чеснока, да еще пара бушелей орехов и небольшой запас целебных трав, которые я умудрилась собрать и высушить. Конечно, диета у нас была довольно скудной, но до весны мы вполне могли дотянуть. Поскольку вне дома теперь мало что можно было сделать, у нас появилось время, чтобы просто поговорить, рассказать друг другу какую-нибудь сказку, помечтать. Джейми нашел время, чтобы помимо таких полезных вещей, как ложки и миски, вырезать из дерева еще и набор шахматных фигур, и теперь постоянно уговаривал то меня, то Яна сыграть с ним. Ян и Ролло, отчаянно страдавшие от необходимости сидеть в закрытом помещении (я называла это состояние «домашней лихорадкой»), частенько отправлялись в Аннэ Оока, и иной раз участвовали в охоте вместе с молодыми индейцами из деревни, — и тем явно нравилось общество Яна, а в особенности Ролло. — Парень говорит на языке индейцев куда лучше, чем говорил когда-то на греческом и латыни, — весьма кисло заметил однажды Джейми, наблюдая за тем, как Ян обменивается ругательствами с одним из индейцев, когда те отправлялись в очередной поход. — Ну, если бы Марк Аврелий писал о том, как выслеживать дикобраза, думаю, он нашел бы в Яне искреннего почитателя, — сказала я, стараясь утешить Джейми. Я, конечно же, всей душой любила Яна, однако ничего не имела против его частых отлучек. В такой тесноте, в таком маленьком доме трое — это уже целая толпа. Ничто в мире не может быть лучше пуховой постели и открытого огня в очаге… разве что пуховая постель, в которой рядом с тобой лежит нежный и пылкий любовник. Когда Ян отсутствовал, мы могли не беспокоиться о том, чтобы зажигать вечером сальные свечи, — мы просто заваливались в постель с наступлением темноты и лежали рядом, болтая заполночь о том, о сем, смеясь, вспоминая прошлое, строя планы на будущее, и то и дело, прервав разговор, наслаждались близостью, радуясь тому, что мы вместе. — Расскажи мне о Брианне… Джейми повторял это часто; он мог до бесконечности слушать истории о детстве Брианны. Что она говорила, как ходила, что делала, во что я ее одевала. Как она причесывалась, что любила и так далее. — А я тебе говорила, как меня один раз пригласили в ее школу, чтобы я рассказала о том, что это такое — быть врачом? — Нет. — Джейми повернулся на бок, устраиваясь поудобнее, поближе ко мне. — А зачем это было нужно? — Ну, в школах это называют днем выбора профессии. Школьное руководство приглашает множество разных людей, чтобы они рассказали детям о разных занятиях, объяснили, какие перспективы дает та или иная работа, в чем она состоит. Дети должны иметь представление, например, о том, чем занимается адвокат, или пожарный… — Мне казалось, с пожарным и без того все ясно. — Ну! Или ветеринар — это врач, который лечит животных… или дантист, который лечит только зубы… — Лечит зубы? Да что вообще можно сделать с зубами, кроме как выдернуть, если они заболят? — Ну, ты бы удивился, если бы увидел, что можно с ними сделать. — Я смахнула с лица волосы и приподнялась на локте. — Ну, в общем, они приглашали меня в такие дни, потому что тогда это было не таким уж частым явлением — женщина-хирург. — Думаешь, сейчас это в порядке вещей? — Джейми расхохотался, и я лягнула его в голень. — Ну, вообще-то женщин-врачей много, вот только хирурги… Ладно, неважно. И вот я туда пришла, рассказала им о себе и ответила на вопросы, и один маленький мальчик вдруг встал и сказал, что его мама говорит, что вообще все женщины, которые работают, не лучше проституток, потому что они должны сидеть дома и заботиться о семье, а не крутиться целыми днями среди посторонних мужчин. — Не думаю, чтобы его мама видела так уж много проституток. — Да, пожалуй. Во всяком случае, не среди работающих женщин. Но когда он это сказал, Брианна вскочила и во все горло заявила: «Ну, тебе лучше порадоваться тому, что моя мама — доктор, потому что сейчас она тебе понадобится!» И тут же изо всех сил стукнула его по голове своим учебником арифметики, а когда он свалился на пол, она прыгнула на него и дала ему кулаком в зубы. Я почувствовала, как затряслись грудь и живот Джейми, прижимавшиеся к моей спине. — Ай да храбрая малышка! Надеюсь, учитель ее не выпорол за это? — В школах не бьют детей. Ей пришлось просто написать письменное извинение этому мальчику, но и ему пришлось письменно извиниться передо мной, и Бри решила, что это честный обмен. Но тут обнаружился еще один скандальный момент. Отец этого мальчика оказался врачом, да не просто врачом, — это был один из моих коллег в госпитале! — А тебе, наверное, дали то место, которого он сам добивался? — Эй, как это ты угадал? — Ммм… — Дыхание Джейми согревало и щекотало мою шею. Я потянулась назад и погладила длинное волосатое бедро, мои пальцы просто наслаждались, ощущая мощные выпуклые мускулы. — Ты говорила, что она учится в университете, изучает историю, как Фрэнк Рэндэлл. А она никогда не хотела стать доктором, как ты? — Большая ладонь накрыла мою ягодицу и принялась мягко массировать ее. — Хотела, пока была совсем маленькой… я часто брала ее с собой в госпиталь, и она просто глаз не могла отвести от тамошнего оборудования; и ей нравилось играть с моим стетоскопом и отоскопом… это такая штука, при помощи которой осматривают глаза, но потом ее планы изменились. Впрочем, они менялись раз десять, по меньшей мере, как у любого ребенка. — Вот как? — Похоже, для Джейми это была новая идея. Большинство детей в его время просто-напросто учились тому делу, которым занимались их отцы, или, может быть, брались за ту профессию, которую выбирали для них родители. — Да, конечно. Дай-ка подумать… ну да, сначала ей хотелось стать балериной, ну, этого многим маленьким девочкам хочется. Это такие танцовщицы, которые танцуют, поднимаясь на цыпочки, — пояснила я, и Джейми удивленно засмеялся. — Потом она хотела стать мусорщиком… это после того, как наш мусорщик прокатил ее на своем грузовике. Потом — водолазом, потом — почтальоном, потом… — Черт побери, что такое водолаз? А мусорщик, это что за хреновина? К тому времени, когда я закончила краткий перечень основных профессий людей двадцатого века, мы уже лежали лицом друг к другу, наши ноги тесно переплелись, и я замирала от счастья, чувствуя, как соски Джейми твердеют под моими пальцами. — Я так и не смогла понять, то ли ее действительно так интересует история, то ли она просто хотела доставить удовольствие Фрэнку. Она его очень любила… а он гордился своей девочкой. — Я умолкла, задумавшись, а рука Джейми осторожно поглаживала мою спину. — Она ходила на занятия в исторический класс при университете, еще когда училась в школе… я ведь рассказывала тебе, как устроена вся эта школьная система? А потом Фрэнк умер… знаешь, я даже думаю, что она занялась историей только потому, что думала: ему этого хотелось. — Такая преданность — это неплохо. — Да. — Я запустила пальцы в его волосы, чтобы ощутить мощный, крепкий овал черепа. — Понятия не имею, от кого у нее эта черта характера. Джейми весело фыркнул и обнял меня покрепче. — Не имеешь? — Не дожидаясь моего ответа, он продолжил: — Если она всерьез занимается историей… ты не думаешь, что она отыщет нас? Я хочу сказать, где-нибудь в книгах. Если честно, такая мысль никогда не приходила мне в голову, и на мгновение я замерла, ошеломленная. Потом подтянулась немного выше и положила голову на плечо Джейми. — Вообще-то нет, не думаю. Разве что мы совершим нечто достойное упоминания. — Я коротким жестом обвела стены домика и то, что лежало за ними, — бесконечные необжитые просторы первобытной земли. — Но здесь нам это вряд ли удастся. Да и в любом случае, ей бы пришлось тогда вести узконаправленный поиск. — А если она этим займется? Я снова замолчала, вдыхая его сильный, мужской запах. — Надеюсь, не займется, — сказала я наконец. — У нее должна быть своя собственная жизнь… ей незачем тратить время, копаясь в прошлом. Он не ответил словами, а просто взял мою руку и покачал ее, то ли утешая, то ли недоумевая. — Ты очень умная женщина, Сасснек, но уж извини — видишь не дальше своего носа. Впрочем, это, может быть, просто скромность? — О чем это ты? — спросила я, слегка задетая. — Наша девочка отличается преданностью, ты сама это сказала. Она любила своего отца настолько, что решила заняться его делом, потому что он этого хотел, пусть и после его смерти. Но ты ведь не думаешь, что тебя она любит меньше? Я отвернулась в сторону, постаравшись, чтобы при этом волосы упали мне на лицо. — Нет, — выговорила я наконец, хотя и с трудом, уткнувшись носом в подушку. — Ну, так вот, в этом и дело. — Джейми перевернул меня на спину и тут же очутился сверху. Больше мы не разговаривали, и все границы, разделявшие наши тела, растаяли, испарились. Это было чудесное и фантастическое ощущение, и оно приносило покой… его тело стало моим, а мое стало частью его собственного, и я обхватила ногами его бедра и чувствовала пятками курчавые волосы, и по моей коже бродили мозолистые ладони, и его плоть ласкала меня, одновременно и острая, и мягкая, как шелк, и ритм нашего движения совпадал с ритмом биения наших сердец. Огонь в очаге негромко шипел и потрескивал, бросая красные и желтые блики на деревянные стены нашего тесного убежища, и мы долго лежали молча, не слишком различая, какие из ног или рук принадлежат ему, а какие — мне. И когда я уже засыпала, я почувствовала дыхание Джейми у своего уха. — Она найдет, — уверенно шепнул он. * * * Два дня спустя началась короткая оттепель, и Джейми, тоже страдавший легкой формой «домашней лихорадки», решил воспользоваться переменой погоды и немного поохотиться. Конечно, земля все также была покрыта снегом, но снег был неглубокий и местами подтаял. Джейми решил, что будет совсем нетрудно ходить по склонам гор. Я вовсе не была в этом так уверена, когда тем утром набирала снег в корзину, чтобы растопить его. Под кустами снежный покров был толстым, хотя на открытых местах он и в самом деле почти весь растаял. Но я надеялась, что Джейми прав, — наши продуктовые запасы были слишком скудными, и мяса у нас оставалось в лучшем случае на неделю; а те силки и ловушки, что Джейми расставил поблизости от нашей поляны, завалило снегом. Я внесла корзину в дом и вывалила снег в большой котел, чувствуя себя чем-то вроде ведьмы, — впрочем, эта процедура всегда вызывала у меня подобные ощущения. — Терпенье и труд все перетрут, — пробормотала я, наблюдая, как белые комья тихонько шипят, тая в уже кипящей воде. У меня был только один большой котел, полный воды, постоянно кипевшей над огнем. Горячая вода была нужна не только для мытья, но и для того, чтобы сварить все то, что нельзя зажарить или запечь. Предназначенные для варки продукты укладывались в выдолбленную тыкву или в кувшин из обожженной глины, запечатывались и на веревке опускались в кипящую глубину; время от времени нужно было их извлекать наружу и проверять, как там обстоят дела. При такой системе я могла разом и сварить мясо, и иметь достаточно горячей воды, чтобы после помыть посуду.
Вторую порцию снега я набила в большую деревянную миску, чтобы он таял не спеша; эта вода предназначалась для питья. Потом, поскольку у меня не было неотложных дел, я поудобнее уселась у очага, чтобы немного почитать записи доктора Даниэля Роулингса и заштопать носки. Поначалу я не встревожилась, когда Джейми не вернулся вовремя. То есть я всегда беспокоилась, если он уходил надолго, но только в глубине души, даже втайне от самой себя. Но потом солнце начало опускаться все ниже и ниже, и тени на снегу стали темно-фиолетовыми, и я начала прислушиваться, все более и более напряженно, — когда же наконец раздадутся его шаги? Я продолжала заниматься своими делами, но ежесекундно ждала, что вот-вот захрустит снег под его ногами, готовая вскочить и броситься ему навстречу, и сразу же приняться за работу, если он, например, принесет дикого индюка или еще что-нибудь съедобное, что нужно ощипывать или обдирать. Я накормила и напоила лошадей и мулов, то и дело поглядывая вверх, на гребень горы. Когда же дневной свет начал решительно угасать вокруг меня, ожидание превратилось в отчаянную надежду. В доме становилось все холоднее, и я вышла наружу, чтобы принести дров. На самом-то деле был не вечер, было чуть больше четырех часов дня, подумала я, просто в горах темнеет раньше… и тени под высокими замерзшими кустами черники сгустились, как будто до ночи оставались считанные минуты. Впрочем, еще два часа — и наступит полная тьма. Поленница дров была припорошена снегом, и то дерево, что лежало снаружи, отсырело. Но, забравшись на колоду, стоявшую рядом, я могла дотянуться до тех поленьев, что лежали уже под навесом сарая, — и, как всегда, я при этом боялась, что где-то там прячется змея или еще кто-нибудь, решивший, что наш дровяной сарай — самое подходящее для него убежище. Я сначала постучала палкой по поленнице, потом всмотрелась в полутьму, а потом, чтобы окончательно успокоить себя, потыкала палкой в промежутки между обрубками стволов. Не услышав ни визга, ни шороха, ни каких-либо других звуков, которые мог бы издавать затаившийся враг, я уже более уверенно принялась нашаривать подходящие поленья. Толстый сосновый чурбак — это как раз то, что надо, он будет гореть долго и даст много тепла. А мне очень хотелось, чтобы сегодня в доме было не просто тепло, а жарко; ведь после целого дня охоты на морозе Джейми наверняка и сам будет как ледышка. Итак, сосновый чурбак для жара, и еще — три тонких обрезка ствола гикори, он не горит, а медленно тлеет… тем более, что я возьму ореховые поленья с наружной стороны, влажные. Да и вообще лучше натаскать всего побольше, и сложить пока у очага, пусть дрова просыхают, пока я заканчиваю готовить ужин; а уж потом, ложась спать, я положу поверх огня ореховые стволы, и они будут тлеть до самого утра. Тени приобрели уже индиговый оттенок, стали черно-синими, наступили унылые зимние сумерки. Но небо над вершинами было еще темно-лавандовым там, где его не закрывали плотные облака… снежные облака. В воздухе ощущалась сырость; ночью температура воздуха упадет, и тогда повалит снег. — Чертов мужик, — вслух выругалась я. — Какого черта ты там делаешь, лося выслеживаешь, что ли? Мой голос прозвучал глухо и мрачно в сыром, прижавшемся к земле воздухе; но все равно мне стало немного легче. Если Джейми и впрямь добыл какого-то крупного зверя уже к вечеру, он вполне мог решить остаться рядом с тушей на ночь; разделывать большую тушу — дело утомительное и долгое, а мясо вряд ли пролежит в лесу долго, если его не охранять, — желающих поживиться тут хватает. Мое овощное рагу все еще варилось, и дом был насквозь пропитан запахами лука и дикого чеснока; но мне совершенно не хотелось есть. Я передвинула котел вглубь очага — когда Джейми вернется, я снова сдвину его к огню, и все сразу закипит. Уголком глаза я заметила какую-то зеленую вспышку и повернулась, чтобы посмотреть. Это была крошечная зеленая саламандра, напуганная до полусмерти, — она выскочила из расщелины в чурбаке, куда спряталась на зиму. Да, она была зеленая с черным, похожая на маленький драгоценный камень; я поспешила поймать ее, пока она с перепугу не прыгнула в огонь, и вынесла глупое существо из дома, причем саламандра панически вертелась и жутко щекотала мои ладони. Я сунула ее назад в дровяную кучу, в самый низ. — Будь повнимательнее, — сказала я. — В следующий раз тебе может не так повезти. Я постояла немного перед дверью, прежде чем вернуться в дом. Уже было темно, но я могла еще различить стволы деревьев, окружавших нашу поляну, меловые стволы платанов слабо вырисовывались на фоне нависшей над ними горы. Ни малейшего признака движения вокруг… но с темного неба уже начали медленно падать крупные ленивые снежинки, сразу таявшие на голом пятне земли перед нашим порогом. Я заперла дверь, съела немного овощного супа, совершенно не чувствуя его вкуса, убавила огонь в очаге при помощи нескольких влажных ореховых поленьев, и улеглась в постель. В конце концов, он мог встретить какого-нибудь индейца из Аннэ Оока и задержаться из-за этого… Аромат тлеющего орехового дерева расползся по комнате, клочки белого дыма плавали в очаге. Потолочные балки уже почернели от копоти, хотя огонь непрерывно горел всего около двух месяцев. Из досок изголовья кровати все еще понемногу сочилась смола, и ее крошечные капельки светились золотом, как мед, и пахли чисто и сильно. В косом свете на досках были заметны следы топора, и я вдруг очень ярко вспомнила, как Джейми сооружал для нас это ложе, как его широкая спина блестела от пота, как он взмахивал топором, снова и снова, с ритмичностью часового маятника, и лезвие топора отсвечивало металлической синевой, проходя в паре дюймов от ступни Джейми, когда он снимал кору с очередного обрубка ствола… Но ведь это же чертовски легко — промахнуться, без устали работая топором или большим тесаком. Джейми мог начать рубить деревца, чтобы разжечь костер, и пораниться… мог угодить себе по руке или ноге. Мое воображение, всегда готовое создать самую кошмарную картину, тут же услужливо изобразило передо мной отчетливое видение чудовищного артериального кровотечения… фонтан алой крови, бьющий из лежащего в снегу недвижного тела… Я перевернулась с боку на бок. Джейми не мальчик, он умеет жить в лесу. Он семь лет провел в пещере, черт побери! Но это было в Шотландии, тут же язвительно напомнил мне внутренний голос. Там, где самый страшный из хищников, — лесной кот, ростом с домашнюю кошку. Где самое страшное, что грозит человеку, — это английские солдаты. — Чушь все это! — сказала я вслух и повернулась на спину. — Он взрослый мужчина, и он вооружен до зубов, и он прекрасно знает, что делать, если начнется снегопад! Да, но что именно он будет делать? Наверное, поищет какое-нибудь убежище, или сам его соорудит. Я вспомнила примитивный шалаш, который Джейми соорудил для нас, когда мы только еще начали устраиваться на этом склоне, и мне стало чуть спокойнее. Если он не поранился, то уж точно не замерзнет насмерть. А если все-таки поранился? Или его кто-то ранил? Медведи, конечно, должны уже завалиться спать, но волки-то и зимой рыщут по лесам, и эти чертовы горные рыси… Я вспомнила того гигантского кота, с которым встретилась у ручья, и вздрогнула, хотя мне и было тепло в пуховой постели. Я перевернулась на живот, меня охватил озноб. Да, в доме было тепло, а под одеялом еще теплее, но руки и ноги у меня просто заледенели. Мне ужасно не хватало Джейми, это было некое утробное чувство, не имеющее никакого отношения к рассудку. Остаться с Джейми наедине — это всегда было для меня счастьем, приключением, я растворялась в блаженстве… Остаться одной, без него, — это было… это было настоящее одиночество. Я слышала, как шуршал снег по промасленным шкурам, закрывавшим оконный проем рядом с моей головой. Если снегопад будет долгим, следы Джейми к утру исчезнут… И если с ним действительно что-то случилось… Я отшвырнула одеяло и встала Быстро оделась, не особо раздумывая над тем, что, собственно, я собираюсь делать; я и без того уже слишком долго думала. Я надела шерстяную нижнюю рубашку, заправив ее под кожаные брюки, и две пары носков. Я мимоходом порадовалась тому, что мои башмаки были совсем недавно тщательно смазаны салом выдры; они, правда, воняли рыбой, но зато не должны были пропускать влагу. Джейми забрал с собой большой тесак; мне пришлось воспользоваться молотком и клином, чтобы отделить от соснового чурбака достаточное количество щепок; я проклинала себя за медлительность, пока занималась этим. Теперь, когда я решилась действовать, любая помеха раздражала меня. Но древесина с длинными ровными волокнами кололась легко, на мое счастье; и вот уже у меня было пять отличных длинных деревяшек; четыре из них я связала кожаным ремешком. Пятую сунула в очаг, в испускающие прозрачный дым угли, и подождала, пока на ее конце не разгорелся уверенный огонь. Потом я привязала к поясу маленькую медицинскую сумку, надела плащ, схватила факел и запасные лучины и вышла в ночь, под снегопад. Было совсем не так холодно, как я того ожидала; и когда я двинулась к лесу быстрым шагом, мне стало вполне тепло во всей моей амуниции. Вокруг стояла полная тишина; ветра не было, а едва слышный шепот снега заглушал слабые ночные звуки. Джейми собирался обойти все поставленные им ловушки — вот и все, что я знала о его предполагаемом маршруте. И вряд ли он собирался идти строго по прямой, наверняка его путь был довольно извилистым. Снег, выпавший до оттепели, был тонким и сохранился далеко не везде, но почва была влажной, а Джейми — крупный мужчина, и я была уверена, что без труда замечу его следы, в какую бы сторону они ни вели. А уж если я замечу его самого, например, устроившимся где-нибудь на ночь, поблизости от туши убитого им зверя… то куда уж лучше. Да и спать на холоде вдвоем безопаснее, чем в одиночку. Миновав последние голые кусты ореха, что обрамляли нашу поляну с западной стороны, я пошла вверх по склону. Я не отличалась хорошим чувством направления, но уж никак бы не перепутала дорогу вверх и дорогу вниз. Да и Джейми приложил немало усилий, чтобы научить меня ориентироваться при помощи заметных и устойчивых примет. Я посмотрела в сторону водопадов — их белые потоки издали выглядели едва заметными пятнами. Их шума не было слышно; только когда ветер дул от них в нашу сторону, до нас доносился слабый гул рушащейся воды. — Когда ты охотишься, надо стараться, чтобы ветер дул тебе в лицо, — объяснял мне Джейми. — Тогда олень или лось тебя не смогут почуять. Мне стало немного неуютно, когда я подумала о тех зверях, которые могут прятаться в темноте, вынюхивая меня сквозь снегопад. Огонь факела бросал красные блики на твердый наст, местами покрывавший старый снег, и отражался от льдинок, свисавших с каждой веточки. Если Джейми находится в пределах четверти мили от меня, он меня увидит. Первая ловушка стояла в узкой лощинке всего в паре сотен ярдов над нашим домом, и по одну сторону от нее густо сплели свои колючие ветви ели, а по другую росла тсуга. Я ходила с Джейми, когда он налаживал эту ловушку, но это было днем; а теперь, ночью, даже при факеле все казалось совершенно другим и абсолютно незнакомым. Я прошлась в разных направлениях, наклоняясь к земле и светя на снег. Мне пришлось несколько раз промаршировать вдоль лощинки и поперек нее, прежде чем я, наконец обнаружила то, что искала: темные глубокие следы ног на пятне снега между двумя голубыми елями. Еще несколько минут поисков, и я нашла ловушку, пустую и настороженную. То ли в нее никто не попался, то ли Джейми извлек добычу и установил ловушку заново. Следы уводили с опушки вверх по склону, потом исчезли, добравшись до большого участка земли, лишенного снега, зато сплошь покрытого прошлогодними листьями. На мгновение я ударилась в панику и начала метаться в разные стороны, ища хоть какое-нибудь местечко, на котором могли бы остаться отпечатки ног. Но я ничего не нашла; слой листвы достигал, пожалуй, фута в глубину, она шуршала и пружинила под моими башмаками. Но — стоп! Я увидела бревно, которое перевернули явно совсем недавно; да, я отчетливо различала темную, влажную борозду на том месте, где дерево лежало прежде, и оборванный мох на самом стволе. Ян объяснял мне, что белки и бурундуки иногда устраивают гнезда под такими вот упавшими деревьями. Очень медленно, то и дело, теряя след и поневоле делая круги и возвращаясь назад в их поисках, я шла за Джейми от одной ловушки к другой. Снег повалил гуще, и меня охватили сомнения. Если снег скроет следы до того, как я найду Джейми, как я найду обратную дорогу к дому? Я оглянулась назад, но не увидела за своей спиной ничего, кроме длинного, пугающего пространства склона, покрытого свежим снегом; склон уходил к совершенно незнакомому ручью внизу, и камни, торчавшие вдоль его берегов, походили на острые зубы. Никаких признаков веселой струйки дыма и искр, вылетавших из трубы нашего очага. Я отвернулась от этого страшного зрелища и огляделась по сторонам, но водопады уже не были видны. — Отлично, — пробормотала я сквозь зубы. — Значит, ты заблудилась. И что теперь? Я решительно подавила панический страх, зародившийся где-то в глубине живота, и принялась напряженно думать. Я не совсем еще заблудилась. Я просто не знала, где я нахожусь, а это совсем другое дело. Передо мной все еще виднелись следы Джейми, и они должны были вести меня… или могли вести, пока их не скроет снег. А если уж я сумею найти Джейми, то он как-нибудь отыщет дорогу к дому. Мой факел догорел уже почти до конца; я ощущала кожей руки его жар, довольно сильный. Я извлекла из связки, спрятанной под плащом, вторую сухую лучину и зажгла ее от огрызка первой, поспешив бросить догорающую деревяшку в снег, пока она не сожгла мне пальцы. Я не знала, удаляюсь ли я от дома, или брожу беспорядочно туда-сюда, или уже возвращаюсь… Мне было известно, что ловушки Джейми расставил по кругу, — хотя это, конечно, был очень большой круг, — но я понятия не имела, сколько их всего. Пока что я отыскала три, и все они были пустыми и готовыми к появлению добычи. Но четвертая ловушка не была пустой. Огонь моего факела отразился в кристаллах льда, покрывавших шкуру крупного зайца, растянувшегося под замерзшим кустом. Я потрогала зайца, потыкала в него пальцем от носа до хвоста. Он был твердым — то ли от мороза, то ли от трупного окоченения. Значит, убит он уже некоторое время назад… и разве это не должно означать, что Джейми где-то поблизости? Я попыталась рассуждать логично, не обращая внимания на все усиливавшийся мороз, пробиравшийся в мои башмаки, заставлявший неметь пальцы и щеки. Заяц лежал на снегу; я отлично видела отпечатки его лап, цепочку, протянувшуюся к ловушке… я видела следы предсмертной агонии зверька. Но я не видела поблизости следов ног Джейми. Отлично; значит, он до этой ловушки не добрался. Я стояла неподвижно, и от моего дыхания надо мной клубились небольшие белые облачка. Я чувствовала, как у меня в ноздрях намерзают льдинки; мороз явно усиливался. Где-то между этими двумя ловушками Джейми свернул в сторону. Но куда именно? Куда? Вверх по склону? Или вниз? С тупым упорством я вернулась назад, к тому следу Джейми, который смогла определить наверняка. Мне понадобилось немало времени, чтобы его найти, — снег покрыл уже почти все оголенные участки земли тонким пушистым слоем. Второй мой факел догорел уже до половины, когда я наконец нашла то, что искала. Вот он, бесформенный отпечаток в грязи на берегу ручейка. Я нашла ловушку с зайцем только потому, что пошла в ту сторону, в которую, как мне показалось, был направлен этот след. Но… но я явно ошиблась. Джейми просто перепрыгнул это мокрое грязное место, и пошел… куда? — Джейми! — закричала я. Несколько раз подряд я выкрикнула его имя, но снег, казалось, тут же поглощал звук моего голоса. Я прислушалась, но не услышала ничего, кроме бульканья воды и позвякивания льдинок у моих ног. Но… Джейми явно не было впереди по моему маршруту, и его не было сзади. Так куда же мне теперь податься? Вправо или влево? — Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать… — пробормотала я и пошла вниз по склону, потому что идти вниз было легче. И снова, и снова я звала Джейми. Потом я остановилась и прислушалась. Мне показалось? Или действительно кто-то откликнулся на мой зов? Я снова закричала, но ничего не услышала в ответ. Ветер усиливался, и ветки деревьев над моей головой звенели, покрытые льдом. Я сделала еще шаг, другой, присела на заледеневший камень — и тут земля выскользнула из-под моих ног. Я поскользнулась и полетела вниз по склону, точнее, поехала на животе по скользкой грязи, и наконец, врезалась в кучу камней, перелетела через них и вцепилась в какие-то колючие обледенелые ветки, едва дыша. Прямо у моих ног начинался каменистый обрыв, и ничего, кроме падающего снега, я не увидела. Вцепившись покрепче в куст, который помог мне остановиться, я осторожно подползла к самому краю и заглянула вниз. Это было не ущелье, как мне думалось; обрыв оказался высотой едва ли в пять футов. Но не от этого мое сердце упало и чуть не лопнуло, — а потому, что мои глаза увидели кое-что на дне засыпанной листьями ямы. Да, листьев там хватало, сухих, мертвых, заставивших меня с неприязнью вспомнить о смерти… впрочем, я несла ее с собой, если иметь в виду зайца, привязанного к моему поясу. И там, внизу, тоже кто-то боролся, как этот заяц, разбросав во все стороны пожухлую листву… а потом его уволокли в сторону. Широкая дорожка уходила куда-то в темноту. Не чувствуя под собой ног, я спустилась вниз по камням и поспешила по широкому следу, наклоняясь, чтобы не стукнуться лбом о низко нависшие ветки тсуги и бальзамина. В неверном свете факела я увидела, как широкий след огибает груду острых обломков скал, потом тянется через заросли вечнозеленых кустарников… Он лежал там, у подножия огромного треснувшего валуна, наполовину засыпанный листьями, как будто кто-то уже пытался похоронить его. Он не свернулся в клубок, стараясь сберечь тепло, а просто лежал на животе… абсолютно неподвижно. Снег засыпал полы его плаща, припорошил грязные подошвы его сапог. Я уронила факел и, заорав от ужаса, бросилась на его тело. * * * Он издал душераздирающий стон и конвульсивно дернулся подо мной. Я отпрянула, застонав от облегчения и ужаса одновременно. Джейми не был мертв, да, но он был ранен. Куда, насколько серьезно? — Где? — требовательно спросила я, дергая его плащ, обмотавшийся вокруг тела. — Где у тебя рана? Черт побери, у тебя идет кровь? Ты сломал что-нибудь? Я вообще-то не видела больших пятен крови, но я ведь уронила факел, и он просто-напросто зашипел и погас, очутившись среди мокрых листьев. А странное, чуть розоватое небо и снежная пелена вокруг с трудом позволяли рассмотреть что-либо в непосредственной близости от себя, но совсем не способствовали изучению деталей, тем более в медицинском смысле. Джейми был настолько холодным, что уже одно это могло испугать до полусмерти; его кожа даже мне казалась холодной, хотя мои собственные руки были не намного теплее снега. И он теперь как-то очень тяжело, лениво ворочался, сопровождая слабые попытки движения стонами и рычанием. Мне показалось, что я различила слово «спина», и тут же отшвырнула в сторону плащ, резким движением выдрала рубашку из-под пояса бриджей. Это заставило его застонать громче, а я просунула руки под одежду, в полной панике, уверенная, что сейчас нащупаю дыру, проделанную пулей. Должно быть, ему выстрелили в спину; входное отверстие вряд ли будет сильно кровоточить, но где искать выходное? И будет ли оно не слишком рваным? Где-то на краю моего ума проскользнула мысль о том, кто же, собственно, мог стрелять в Джейми, и не болтается ли этот «кто-то» поблизости? Но… я ничего не нашла Ничего. Мои нервные пальцы не нащупали ничегошеньки, кроме гладкой холодной кожи, — холодной, как кусок мрамора, испещренный старыми шрамами, но явно не имеющий свежих повреждений. Я повторила исследование, заставив себя не торопиться, сосредоточившись на кончиках собственных пальцев, осторожно прижимая ладони к плоскости его спины от плеч до копчика. Ничего. Ниже? На его штанах виднелись темные пятна, и я с надеждой подумала, что это грязь. Я просунула руки под живот Джейми, нащупала шнурки бриджей и рывком развязала их, а потом спустила с него штаны. Да, на штанах действительно была просто грязь. Ягодицы Джейми светились передо мной в темноте, белые, крепкие, безупречно округлые, ничем не запятнанные. Я сжала одну из них крепко-крепко, не веря собственным глазам. — Это ты, Сасснек? — спросил Джейми как-то очень сонно. — Да, это я! Что с тобой случилось? — резко спросила я, внезапно словно обезумев от ярости и непонимания. — Ты сказал, что тебе выстрелили в спину! — Нет, я не говорил… да я и не мог так сказать, в меня ведь никто не стрелял, — вполне разумно сообщил он. Его голос звучал ровно и по-прежнему очень сонно, а язык слегка заплетался. — Очень тут холодный ветер, прямо свистит по моей спине, Сасснек… может, ты бы прикрыла меня, а? Если можно. Я дернула его бриджи, возвращая их на место, и Джейми снова застонал. — Да что с тобой, черт побери?! — заорала я. Он вроде бы наполовину проснулся; во всяком случае, он с трудом повернул голову и посмотрел на меня. — А, ерунда Ничего страшного. Я просто не могу много двигаться. Я вытаращила глаза, уставившись на него. — Но почему? Ты вывихнул ногу? Сломал лодыжку? — А… нет, нет… — Похоже, Джейми немного смутился. — Я… э… я вывихнул спину. — Ты… что сделал? — Со мной такое уже было один раз, — сообщил он. — Это на день-два, не больше. — Ага, и я так предполагаю, что тебе и в голову не приходило, что ты не можешь пролежать день или два вот тут, лежа на земле, засыпанный снегом? — Приходило, как же, — ответил он все так же сонно, — но, похоже, я все равно ничего не могу сделать. Тут меня пронзила ужасная мысль: вполне может оказаться так, что и я тоже ничего не смогу с этим сделать. Джейми был тяжелее меня на добрых шестьдесят фунтов; мне его не унести. Мне даже волоком его не утащить далеко, через все эти подъемы и спуски, камни и лощины, промытые водой. Обрыв с которого свалился Джейми, даже для лошади был слишком крутым. Теоретически, конечно, я могла бы привести сюда одного из наших мулов — если бы, для начала, сумела отыскать дорогу назад к нашему дому в полной темноте, а потом еще и вернуться сюда, тоже в темноте… да еще и сквозь буран, который, похоже, уже начинался. Или, может быть, я могу соорудить из ветвей волокушу, в отчаянии подумала я, что-то вроде примитивных саней… и помчаться по склонам, усевшись на недвижное тело Джейми… — Ох, думай же, думай, соображай! — сказала я себе вслух. Потом вытерла полой плаща нос, из которого уже потекло, и попыталась всерьез подумать о том, что мне теперь делать.
Мы с Джейми находились в неплохом месте, дававшем относительное укрытие от непогоды; посмотрев наверх, я видела кружившиеся снежинки, которые падали на верхушку огромного камня, возле которого мы пристроились, — но здесь не было ветра, и снег валил в основном мимо нас. Лишь редкие снежинки падали мне на лицо, когда я внимательно всматривалась в обрыв. Волосы и плечи Джейми были только слегка припорошены снегом, но его ноги высовывались слишком далеко, им доставалось больше. Я натянула край его плаща вниз, потом смахнула снег с лица Джейми. Его щеки были почти такими же белыми, и он весь закоченел. Тут меня снова охватила паника — я вдруг поняла, что Джейми переохладился куда сильнее, чем мне показалось сначала. Глаза у него были полузакрыты, веки просто ледяные, и, похоже, его это не слишком волновало. Это было чертовски опасно; если он не будет двигаться, его мышцы перестанут производить столь необходимое ему тепло, а то тепло, которое еще сохранялось в его теле, будет постепенно вытекать… Плащ Джейми уже отсырел и стал очень тяжелым; если влага из него просочится сквозь остальную одежду, Джейми запросто может умереть от переохлаждения прямо у меня на глазах. — Проснись! — закричала я, хватая его за плечи и сильно встряхивая. Он открыл глаза и сонно улыбнулся мне. — Двигайся! — потребовала я. — Джейми, ты должен двигаться! — Я не могу, — безмятежно ответил он. — Я ведь уже говорил тебе. — И он снова закрыл глаза. Я вцепилась в его ухо и начала жестоко крутить его и колоть ногтями мочку. Джейми рыкнул и отдернул голову. — Проснись! — снова потребовала я. — Ты меня слышишь? Проснись сейчас же! Двигайся, черт тебя побери! Дай мне руку! Я не стала ждать, пока он это сделает, а просто забралась под плащ, схватила его руку и начала с бешеной силой растирать ее. Он снова открыл глаза и нахмурился, глядя на меня. — Я в порядке, — сказал он. — Просто устал немножко, понимаешь? — Шевели руками, — приказала я, подталкивая его. — Хлопай в ладоши, поднимай руки вверх, опускай… А ноги у тебя что, совсем не движутся? Джейми устало вздохнул, как будто только что сам себя вытащил из болотной трясины, и что-то пробормотал себе под нос по-гэльски, но тем не менее начал очень медленно поднимать и опускать руки, сгибая их в локтях. После очередного ряда понуканий он сумел все-таки расслабить лодыжки и начал также осторожно поворачивать ступни из стороны в сторону, — однако попытка пошевелить ногами целиком тут же вызывала у него судорогу в спине. Джейми был очень похож на лягушку, пытающуюся взлететь, но у меня не было ни малейшего желания смеяться. Я не знала, действительно ли ему грозит смерть от переохлаждения, но я не желала давать случаю ни единого шанса. Постоянно понукая Джейми, ругаясь и жестоко дергая, я все-таки заставила его продолжать эти упражнения и добилась того, что он окончательно проснулся и задрожал. И настроение у него сразу стало хуже некуда, но уж на это я и вовсе не собиралась обращать внимание. — Продолжай шевелиться, — посоветовала я ему. Я поднялась на ноги с некоторым трудом, потому что все тело у меня затекло от долгого сидения на корточках. — Двигайся, тебе говорят! — снова рявкнула я, потому что он тут же начал снова засыпать. — Только остановись, и я прыгну ногами прямо тебе на спину, клянусь! Я тупо огляделась по сторонам, не зная, что ищу. Снег продолжал падать, и уже в нескольких футах ничего не было видно. Но нам необходимо было найти укрытие — более надежное, чем просто какой-то камень. — Тсуга, — процедил Джейми сквозь зубы. Я посмотрела на него сверху вниз, и он дернул головой, показывая на густые заросли хвойных деревьев неподалеку от нас. — Возьми тесак. Большие… ветки. Шесть футов. Сруби четыре. — Он дышал тяжело, но его лицо чуть-чуть порозовело, и я могла это заметить, несмотря на почти полное отсутствие света. Он перестал махать руками, несмотря на все мои угрозы, и стиснул зубы, потому что они стучали от дрожи; я предпочла бы не видеть этого симптома. Я наклонилась и снова забралась к нему под плащ, на этот раз в поисках тесака, висевшего на его поясе. И, не удержавшись, заодно сунула ладонь за обледеневший воротник его шерстяной рубашки. Теплый! Слава Богу, он был еще вполне теплый; конечно, кожа на его груди была довольно прохладной, потому что он, как-никак, лежал на холодной влажной земле, но, тем не менее, мои пальцы ощутили живое тепло. — Точно, — сказала я, найдя, наконец, тесак. — Шалаш. Шесть футов — это длина ветвей, я правильно поняла? Он кивнул, решительно замахал руками, и я тут же направилась к тем деревьям, на которые он показывал. Когда я углубилась в хвойные заросли, меня окутал аромат тсуги и кедров, и запах живицы, и острый дух смолы, — здесь пахло прохладой и свежестью, воздух был чистым и бодрящим. Многие деревья были просто огромными, их нижние ветки находились высоко над моей головой, но нашлись и деревца пониже, разбросанные там и тут. Я сразу отыскала вполне подходящее дерево — под ним почти не было снега, и только ветки на его вершине были увешаны снежинками и походили на удивительные длинные веера. Я ударила тесаком по нижней ветке, разрываясь между желанием поскорее справиться с делом и страхом нечаянно отрубить себе пальцы; руки у меня онемели от холода и были неуклюжими и неповоротливыми. Дерево, естественно, было живым и упругим, тесак отлетал от него, как от резинового, оставляя лишь неглубокие засечки. Но все-таки мне удалось, наконец, срубить четыре достаточно длинные ветви, густо усаженные длинными тонкими веточками. Лежа на свежем снегу, они выглядели мягкими и темными, как огромные веера из перьев, — но стоило прикоснуться к ним, и твердые, холодные иглы кололи пальцы, и это казалось странным и непонятным. Я приволокла ветки к камню, возле которого лежал Джейми, и обнаружила, что он умудрился подгрести к себе целую кучу листьев; Джейми почти скрылся под ними, превратившись в некую бесформенную черно-серую кучу у основания скалы. Следуя немногословным указаниям Джейми, я прислонила ветки тсуги к боку камня веерами вверх, а их толстые обрубленные концы уперла в землю под таким углом, чтобы под ветками образовалось небольшое треугольное укрытие. Потом я снова взялась за тесак и нарубила тонких сосновых и еловых веток, набрала здоровенную охапку сухой травы, и все это уложила сверху на четыре большие ветви. И наконец, едва дыша от усталости, я вползла в шалаш и уселась рядом с Джейми. Я зарылась в прошлогодние листья между телом Джейми и камнем, набросила свой плащ на нас обоих и обняла Джейми, крепко прижав его к себе. А потом вдруг обнаружила, что слегка дрожу — не от холода пока что, нет, а от облегчения и страха одновременно. Джейми ощутил мою дрожь и с трудом повернулся и протянул руку, чтобы погладить меня. — Все будет в порядке, Сасснек, — сказал он. — Раз мы с тобой вместе, все будет в порядке. — Я знаю, — пробормотала я и уткнулась лицом в его плечо. Но мне понадобилось еще немало времени, чтобы унять дрожь. — Сколько времени ты так пролежал? — спросила я наконец. — Я имею в виду, на земле? Он попытался пожать плечами, но тут же застонал от боли. — Довольно долго. Я спрыгнул с того небольшого обрыва вскоре после полудня. Там и высоты-то было чуть больше пяти футов, но когда я приземлился, у меня в спине что-то громко щелкнуло, — а потом я обнаружил, что лежу, уткнувшись лицом в грязь, и чувствую себя так, как будто мне в позвоночник воткнули кинжал. В нашем убежище было не слишком тепло, как ни говори; из листьев испарялась влага, а камень за моей спиной, казалось, просто излучал ледяной холод, как будто он был неким вывернутым наизнанку очагом. И тем не менее внутри было заметно теплее, чем снаружи. Я снова начала дрожать, теперь уже по вполне понятным причинам физического характера. Джейми, конечно, сразу это заметил и поднял руку к своему горлу. — Ты можешь развязать шнурки моего плаща, Сасснек? Завернись в него. Дело потребовало немалых усилий, и Джейми не раз издавал глухие тяжкие стоны, пытаясь передвинуться хоть немного, но в конце концов я вытащила из-под него плащ и накрыла им нас обоих поверх моего плаща. Джейми теперь лежал ко мне спиной. Потом я потянулась и осторожно положила руку на его спину, бережно пробралась под рубашку, к прохладному нагому телу. — Скажи-ка, где именно у тебя болит, — сказала я. Я надеялась, я чертовски надеялась, что это не смещение позвонка; чудовищная мысль о том, что Джейми навсегда останется калекой, оглушила меня, да еще к ней добавился вполне резонный страх по поводу того, что мне ведь все равно придется как-то тащить его домой, даже если дело не в позвонке. А может, придется оставить его здесь и доставлять ему пропитание на место, пока он не поправится? — Вот как раз тут, — сказал он, зашипев от боли. — Да, это… ой… там как будто шишка внутри, и когда я пытаюсь шевелиться, она стреляет прямо мне в ноги, как будто раскаленным железом прожигает. Я с предельной осторожность ощупывала его спину, теперь уже обеими руками, чуть нажимая, чуть сдвигая кожу, требуя, чтобы он попытался приподнять одну ногу, другую, потом согнул бы колено… никак? — Никак, — заверил он меня. — Да ты не беспокойся, Сасснек. Это то же самое, я-то знаю. Пройдет, не сомневайся. — Да, ты уже говорил, что такое случалось. Когда, кстати, это было? Джейми слегка пошевелился, со сдержанным стоном прижимаясь крепче к моим ладоням. — Ох! Черт, ну и боль… В тюрьме. — И сейчас болит в том же самом месте? — Ага. Я наконец-то нащупала плотный узел мускулов внизу, справа, у самого копчика, и сжавшиеся выпрямляющие мышцы, рядом с позвоночником. Судя по тому, как Джейми описал предыдущий случай, я могла почти с полной уверенностью сказать, что это всего-навсего жестокий мышечный спазм. Но в таких случаях предписываются тепло, покой и противовоспалительные средства. Да, вряд ли я сейчас смогу все это ему предоставить, мрачно подумала я. Условия у нас тут несколько иные. — Думаю, я могла бы попробовать иглоукалывание, — сказала я, размышляя вслух. — У меня и иголки с собой имеются, и… — Сасснек, — тут же сказал Джейми изменившимся тоном. — Я могу все вынести — боль, холод и голод. Но я не выдержу, если моя собственная жена начнет вколачивать гвозди мне в спину. Может, вместо этого ты просто посочувствуешь мне и немножко меня пожалеешь? Я рассмеялась и крепко обняла Джейми, прижавшись к нему всем телом. И позволила своим рукам скользнуть вниз и произвести осторожное исследование живота Джейми, немного ниже пупка. — Эй… ты какое это сочувствие имеешь в виду? Он быстро схватил мою руку, чтобы она не пробралась еще ниже. — Не такое, — заявил он. — Но это вполне может отвлечь тебя от боли, — и я приглашающе пощекотала его живот, а он в ответ крепче стиснул мои пальцы. — Да уж, наверняка отвлечет, — сухо сказал он. — Ладно, я скажу тебе, Сасснек. Будь мы с тобой дома, лежи я в теплой постели, да еще после того, как в мой живот попал бы горячий ужин, — ну, такое намерение встретило бы с моей стороны самый нежный отклик. Но вот сейчас… да одна только мысль… Господи, боже ты мой, да ты хоть представляешь, насколько у тебя холодные руки, женщина? Я прижалась щекой к его спине и расхохоталась. Я чувствовала, как он и сам трясется от сдерживаемого хохота, хотя громко смеяться он не мог из-за боли. Наконец мы утихли, прислушиваясь к шороху, падающего на шалаш снега. Здесь, под ветвями, было темно, однако мои глаза достаточно адаптировались, чтобы видеть сквозь промежутки между колючими ветками странное свечение снега над нашими головами. Время от времени крошечные снежинки просачивались внутрь; я видела их, и они казались мне похожими на крошечные клубы тумана, и я ощущала холодные уколы, когда они падали мне на лицо. Джейми, лежавший рядом со мной, казался не более чем огромной темной глыбой, и все же, когда мои глаза окончательно привыкли к темноте, я стала без труда различать светлую полосу его шеи — между воротником рубашки и заплетенными в косу волосами. А сама эта коса, гладкая и холодная, щекотала мое лицо; если бы я немного повернула голову, я могла бы схватить ее губами. — Как ты думаешь, сколько сейчас времени? — спросила я. Сама я не имела об этом ни малейшего представления; я вышла из дома вскоре после наступления сумерек и, казалось, потратила целую вечность, ища Джейми на склоне нашей горы. — Поздно, — сказал он. — Но до рассвета еще далеко, — это уже был ответ на тот вопрос, который подразумевался под моими словами. — День солнцестояния недавно ведь был, так? Значит, это одна из самых длинных ночей в году. — Ох, и в самом деле! — ужаснулась я. Я наконец перестала дрожать всем телом; не то чтобы я согрелась — я по-прежнему не ощущала пальцы на собственных ногах, но все-таки что-то в моем состоянии изменилось. Меня одолела страшная дремота, все мои мышцы отчаянно ныли от усталости и холода. Я как бы увидела нас с Джейми со стороны: вот мы лежим, свернувшись в комки, словно два ежа в листьях, и мирно, спокойно замерзаем. О нас скажут, что мы умерли без мучений, — но меня почему-то мало радовала подобная перспектива. Дыхание Джейми стало реже и глубже. — Эй, не спи! — настойчиво сказала я, щекоча его подмышкой. — А? — Он крепко прижал руку к боку, останавливая мои пальцы. — Почему не спать? — Мы не должны спать, мы так замерзнем насмерть! — Нет, теперь не замерзнем, — раздраженно бросил он. — Снег же идет снаружи, нас скоро совсем завалит. — Я знаю, что идет снег, — ничуть не менее раздраженно и сварливо сказала я. — Да к нам-то он какое имеет отношением. Джейми попытался повернуться ко мне лицом, но ему это не удалось. — Снег холодный, если ты до него дотрагиваешься, — объяснил он, стараясь не потерять терпения, — но он и не пропускает холод к нам, ясно? Как одеяло. В доме, на крыше которого лежит снег, гораздо теплее, чем в доме, с которого весь снег сдуло ветром. Как, ты думаешь, медведи на зиму устраиваются? Они же спят всю зиму, и не замерзают, правда? — У них за лето образуется толстый слой жира, — возразила я. — Я всегда думала, что именно жир защищает их от холода. — Ха-ха, — отчетливо произнес Джейми и, с немалым усилием вытянув руку назад, цапнул меня за ягодицу. — Ну, тогда тебе и вовсе не о чем беспокоиться, а? С твердой решимостью я дернула его за воротник, вытянула шею и крепко лизнула его в шею, у самого основания, а потом провела языком вверх, к волосам за ухом. — А-ах! — Джейми содрогнулся с головы до ног, и от его резкого движения с ветвей над нами рухнула маленькая снежная лавина. Джейми выпустил мою ягодицу, чтобы приложить ладонь к собственной шее. — Ты просто ужасно себя ведешь! — укоризненно заявил он. — И это сейчас, когда я лежу тут, беспомощный, как бревно! — Ба, да ты просто притворяешься! — сказала я. Придвинувшись поближе к нему, я немного успокоилась. — Ты действительно уверен, что мы не замерзнем и не умрем во сне? — Не совсем уверен, — ответил он. — Но думаю, что такое вряд ли возможно. — Хм, — пробурчала я, и мое спокойствие несколько поубавилось. — Ну, тогда, может быть, нам лучше не спать еще какое-то время, на всякий случай? — Я же все равно не могу больше махать руками, — решительно сказал Джейми. — Тут просто места для этого нет. Но если ты еще раз засунешь свои ледяные ладошки ко мне в штаны, клянусь, я тебя придушу, с больной спиной или без нее. — Ладно, ладно, — поспешила сказать я. — Ну, а если я вместо того расскажу тебе какую-нибудь историю? Все шотландские горцы всегда любили слушать разные истории, и Джейми не был исключением. — О, давай, — тут же сказал он, и его голос на этот раз прозвучал куда более радостно. — А что за история, о чем? — Это что-то вроде рождественской сказки, — пояснила я, пристраиваясь к изгибам его тела. — О некоем скупце по имени Эбенезер Скрудж. — Англичанин, да, насколько я понимаю? — Да, — согласилась я. — Молчи и слушай. Я начала рассказ, наблюдая за собственным дыханием, — точнее, за белыми облачками пара, таявшими в темном холодном воздухе. Снег все падал и падал снаружи нашего убежища; когда я останавливалась, чтобы перевести дыхание, я слышала шорох снежинок, опускавшихся на колючие ветки тсуги, и далекое завывание ветра в кронах деревьев. Эту историю я знала просто наизусть; она была частью нашего рождественского ритуала — то есть частью жизни Фрэнка, Брианны и моей собственной. С того времени, как Бри исполнилось то ли пять, то ли шесть лет, мы читали книгу «Рождественские истории» каждый год, начиная обычно за неделю или за две до Рождества. То есть читали мы ее мы с Фрэнком по очереди, а Брианна слушала, — когда ее уже укладывали вечером в постель. — И тогда привидение взвыло: «Я — Дух Прошлого Рождества…» Может, я и не собиралась замерзнуть насмерть, но тем не менее холод оказывал на меня странное, почти гипнотическое воздействие. Я уже миновала стадию острых ощущений и теперь чувствовала себя вроде как не совсем телесной. Я прекрасно знала, что руки и ноги у меня заледенели, и что тело промерзло уже почти насквозь, но это как бы перестало иметь значение. Я плыла в тихом белом тумане, видя, как слова кружатся возле моей головы, словно снежинки, и говорила, говорила… — … но там был еще и старый добрый Турок, затерявшийся среди огней и музыки… Я не могла определить, то ли я постепенно согревалась, то ли наоборот, становилась все холоднее. Меня охватило чувство необъятного покоя, я расслабилась, и вдруг у меня возникло совершенно отчетливое ощущение, типичное дежа-вю, — словно однажды я уже была похоронена, закопана в снегу, и мне было хорошо, несмотря на то, что снаружи царили пурга и запустение. Ну конечно, вспомнила я, тогда звучала история о том, как Боб Кратчит купил свою тощую птицу. Я машинально продолжала рассказ, знакомые слова сами собой выплывали из какого-то глубинного слоя моего сознания, — но видела перед собой переднее сиденье «олдсмобиля» 1956 года выпуска, и пышные горки снега на его стеклоочистителях. Мы тогда ехали в гости к одному из престарелых родственников Фрэнка, жившему где-то в северной части штата Нью-Йорк. Мы не проехали еще и половины пути, как начался сильный снегопад, и не просто снегопад, а пурга, и ветер с завыванием несся поперек разом обледеневшей дороги. Прежде чем мы успели понять, где мы находимся, нас снесло с дорожного полотна и мы въехали передними колесами в канаву, и «дворники» тщетно метались по лобовым стеклам, пытаясь смахнуть налипший снег. Нам ничего не оставалось, кроме как ждать утра и аварийную службу. И мы извлекли на свет корзину для пикников и несколько старых одеял, и уселись поближе друг другу, закутавшись в пальто и одеяла; Брианну мы посадили между нами на переднее сиденье. Мы не спеша пили не слишком горячее какао из термоса и шутили вовсю, чтобы малышка не испугалась. Когда начало темнеть и похолодало, мы сдвинулись еще теснее, и чтобы отвлечь Брианну, Фрэнк начал на память пересказывать Диккенса, обращаясь ко мне за помощью, когда забывал какой-нибудь отрывок. Ни один из нас не вспомнил бы эту историю сам по себе, но вдвоем мы благополучно справились. К тому моменту, когда появился зловещий Призрак Будущего Рождества, Брианна благополучно заснула под одеялами, — теплый, невесомый комочек, притулившийся у меня под боком… Доводить историю до конца было уже ни к чему, но мы все равно ее закончили, помимо слов многое, говоря друг другу, и наши руки соприкасались под прикрытием одеял. Я вспомнила руки Фрэнка, теплые и сильные, и как его большой палец поглаживал мою ладонь и ласкал подушечки моих пальцев… Фрэнку всегда очень нравились мои руки. Салон автомобиля наполнился туманом нашего дыхания, капли воды поползли по внутренней стороне залепленных снегом стекол. Голова Фрэнка казалась мне темной камеей, вырезанной на белом фоне. Он наконец наклонился ко мне, и его нос и щеки были холодными, но губы, коснувшиеся моих губ, — теплыми… и он шепотом произнес последние слова сказки. — Благослови нас Господь, всех и каждого, — сказала я, заканчивая другую историю, и легкий угол совести, как осколок льда, пронзил мое сердце. В шалаше было тихо и вроде бы стало еще темнее; но ведь снег уже закрыл все щели… Джейми протянул руку и коснулся меня. — Спрячь-ка руки мне под рубашку, Сасснек, — тихо и мягко сказал он. Я просунула одну руку спереди, коснувшись его груди, а другую положила ему на спину. Старые, давно зажившие следы кнута ощущались словно нити под его кожей. Он накрыл мою руку своей, прижав крепче к груди. Он был очень теплый, и его сердце билось медленно и ровно под моими пальцами. — Спи, a nighean donn, — сказал Джейми. — Я не позволю тебе замерзнуть.
* * * Я проснулась внезапно, как-то вдруг сбросив с себя вялую дремоту, и почувствовала, что рука Джейми крепко сжимает мое бедро. — Тихо, — едва слышно сказал он. В нашем крошечном убежище было по-прежнему темно, однако что-то изменилось… Да, уже настало утро; нас укрывал толстый слой снега, не дававший доступа дневному свету, но всепоглощающая тьма ночи все же отступила. А заодно отступила и тишина. Звуки, доносившиеся снаружи, были приглушенными, но различимыми. Я услышала то же, что слышал Джейми, — слабое эхо голосов, — и взволнованно дернулась. — Тихо! — повторил он яростным шепотом и крепче стиснул мою ногу. Голоса приблизились, уже почти можно было разобрать отдельные слова. Почти. Но как я ни старалась, я не могла понять, что говорят находящиеся снаружи люди. Потом, наконец, я осознала, что не понимаю их потому, что они говорят на языке, которого я не знаю. Индейцы. Это было одно из индейских наречий. Но я бы могла догадаться, что это не язык тускара, даже не прислушиваясь к отдельным словам. Просто вся речь в целом звучала иначе; повышения и понижения тона были похожими, а вот ритм заметно отличался. Я смахнула с глаз волосы, чувствуя, как меня просто разрывает между двумя желаниями. Там, снаружи, были те, в ком мы отчаянно нуждались, — люди, которые могли оказать нам помощь; судя по голосам, в компании было несколько мужчин, они бы вполне могли донести Джейми до дома. Но с другой стороны — стоит ли нам привлекать к себе внимание незнакомых индейцев, которые могут оказаться просто-напросто бандитами? Судя по тому, как насторожился Джейми, нам, пожалуй, не следовало с ними связываться. Он даже умудрился приподняться на локте и вытащил нож, держа его наготове в правой руке. И вытянул шею, выставив вперед небритый подбородок, — напряженно прислушиваясь к приближавшимся голосам. Ком снега упал с крыши нашего шалаша, приземлившись прямо на мою макушку с мягким хлопком и заставив меня вздрогнуть. Мое движение вызвало новый обвал, и снег посыпался на нас мерцающим водопадом, припорошив голову и плечи Джейми, как дорогая белая пудра.
Его пальцы сжимали мою ногу настолько сильно, что запросто могли остаться синяки, но я не шевельнулась и не издала ни звука. Еще один ком снега свалился с неплотной колючей крыши над нами, оставив множество мелких щелочек, — и сквозь обнажившиеся иглы я могла увидеть кое-что из происходящего снаружи, глядя через плечо Джейми. Склон перед нашим камнем уходил вниз, и те хвойные заросли, где я накануне ночью рубила ветки, располагался на несколько футов ниже нас. Все вокруг покрывал мощный слой снега; должно быть, его выпало за ночь не меньше четырех дюймов. Рассвет наступил совсем недавно, и встающее солнце окрасило черные деревья красным и золотым, и они сверкали, словно охваченные огнем, а снег, укрывавший землю, казался еще синим. Ветер снаружи усилился, его порывы, похоже, достигали немалой силы, потому что над елями и тсугой поднимались снежные облачка, похожие на дым. Индейцы были по другую сторону хвойной рощи; теперь я слышала их голоса совершенно отчетливо. Они о чем-то спорили, судя по всему. Внезапно у меня промелькнула мысль, заставившая все мое тело покрыться мурашками: а что, если они пойдут прямиком через рощу и увидят обрубки ветвей там, где я добывала для нас крышу? Я ведь не старалась скрыть следы своих трудов; там наверняка полным-полно осыпавшихся игл, куски коры разбросаны под деревьями… Прикрыл ли снег ту борозду, которую я пропахала, волоча ветки сюда, к огромному камню? Между деревьями что-то мелькнуло, потом я заметила еще один всплеск движения, — и вдруг они все оказались на склоне под нами, словно материализовавшись из воздуха между елями… как будто драконьи зубы внезапно выскочили из снега. Они были одеты для долгого зимнего перехода, в меха и кожу, на некоторых были еще наброшены плащи — поверх кожаных штанов; на ногах у всех были мягкие мокасины. Все они тащили узлы с одеялами и провизией, на головах у них были меховые шапки, и у многих были перекинуты через плечо снегоступы. Видимо, сейчас снег был не настолько глубоким, чтобы эти предметы им понадобились. Индейцы были вооружены; я рассмотрела несколько мушкетов, томагавки и боевые дубинки, висевшие на каждом поясе. Шесть, семь, восемь… Я мысленно пересчитала их, когда они все вышли из-за деревьев, — и каждый индеец ступал точно в след идущего перед ним. Один из тех, что шли в конце процессии, со смехом крикнул что-то идущим впереди, и индеец из начала цепочки обернулся и ответил через плечо, но его слов заглушил порыв налетевшего ветра. Я глубоко вздохнула, стараясь, чтобы мой вздох не был слышен снаружи. Я ощутила запах Джейми, и обычный мускусный дух его тела почти исчез под запахом свежего пота. Я тоже вспотела, несмотря на холод. Могут ли они почуять нас, несмотря на то, что мы скрыты под резко пахнущими ветвями ели и тсуги? Потом я сообразила, что ветер, должно быть, дует в наш сторону, раз мы так отчетливо слышим их голоса. Нет, нас бы даже собаки не учуяли. Но вдруг они заметят ветки, явно установленные руками человека? Пока я гадала на эту тему, еще один большой ком снега соскользнул со стены нашего шалаша, но свалился наружу, с довольно громким, хотя и мягким звуком. Джейми вдруг резко вздохнул, и я наклонилась поближе его плечу, всматриваясь в просветы. Из леса вышел еще один человек, ладонями закрывая лицо от резкого ветра со снегом, дувшего ему навстречу. Это был иезуит. На нем поверх его обычной одежды была еще и короткая пелерина из оленьей кожи, кожаные гамаши и мокасины — но тем не менее нам первым делом бросилась в глаза черная сутана, подол которой был подвязан повыше, ради удобства хождения по глубокому снегу, и на нем была широкополая шляпа с плоской тульей, как и положено священнику, и он придерживал ее одной рукой, чтобы ее не унесло ветром. Когда на несколько мгновений стало видно его лицо, оказалось, что у него светлая бородка, а кожа настолько белая, что даже с такого расстояния я рассмотрела, насколько покраснели от холода его нос и щеки. — Позови их! — прошептала я в самое ухо Джейми. — Они христиане, они должны быть христианами, раз среди них священник. Они не могут причинить нам вред. Джейми медленно покачал головой, не отрывая взгляда от цепочки индейцев, уже исчезавшей из поля нашего зрения, — они углубились в заснеженные кусты ниже на склоне. — Нет, — едва слышно выдохнул Джейми. — Нет. Может, они и христиане, но… — Он еще раз покачал головой, на этот раз более решительно. — Нет. Спорить с ним не имело смысла. Я закатила глаза вверх от разочарования, одновременно изображая полное смирение. — Как твоя спина? Он осторожно потянулся и резко замер, не закончив движение, и сдавленно застонал, как будто его шарахнуло током. — Ага, значит, не слишком хорошо? — сказала я, приправив сострадание заметной долей сарказма. Джейми одарил меня мрачным взглядом и очень медленно вернулся в прежнее положение, растянувшись на ложе из смятых листьев, а потом со вздохом закрыл глаза. — Ты, конечно, уже придумал какой-то остроумный способ спуска с горы, я так понимаю? — вежливо спросила я. Джейми приоткрыл один глаз. — Нет, — сообщил он и снова зажмурился. Дышал он тихо, его грудь мягко поднималась и опускалась под осыпанной снегом охотничьей рубашкой, создавая впечатление, что этот человек пребывает в полном покое и ничто его не заботит. День выдался холодным, но ясным, и солнце уже разбросало сверкающие лучи по всему нашему склону, смотревшему на восток, и осветило наше временное убежище, заставив маленькие комочки снега осыпаться с веток, — они падали вокруг нас, похожие на засахаренные сливы. Я взяла один такой комочек и осторожно опустила за ворот рубашки Джейми. Джейми вздрогнул и зашипел сквозь зубы, открыл глаза и окинул меня холодным взглядом. — Я думал! — сообщил он. — О! Извини, что прервала мыслительный процесс. — Я пристроилась рядом с ним и взялась за сбитые в ком плащи, чтобы расправить их и укрыть нас обоих. Ветер начал уже просачиваться сквозь многочисленные дыры нашего шалаша, и подумала, что Джейми был абсолютно прав, когда говорил, что снег — лучшая из защит. Вот только не похоже было на то, что к ночи снова начнется снегопад. Кроме того, следовало обсудить еще и вопрос пропитания. Мой желудок уже начал периодически издавать звуки протеста, а желудок Джейми урчал еще громче, намного громче. Но он ведь и не ел дольше, чем я. Джейми строго наморщил длинный прямой нос в ответ на наглые требования нарушителя спокойствия. — Заткнись, — порицающим тоном сказал он собственному животу по-гэльски и возвел глаза к потолку. Потом, наконец, вздохнул и посмотрел на меня. — Ну, ладно, вот мы как сделаем. Тебе лучше выждать еще немного, чтобы нам уже наверняка быть уверенными, что краснокожие ушли достаточно далеко. Потом ты вернешься домой… — Я понятия не имею, где он находится. Джейми разочарованно фыркнул. — Как же ты меня нашла? — Пошла по твоему следу, — сообщила я с нескрываемой гордостью. А потом посмотрела сквозь просветы между колючими ветвями на необозримое пространство, засыпанное снегом. — Но не думаю, что смогу проделать это еще раз, в обратном направлении. — Ох… — Похоже, мои слова произвели на Джейми некоторое впечатление. — Ну ладно, и все равно это было весьма изобретательно с твоей стороны, Сасснек. Ну, не беспокойся. Я расскажу тебе, как найти обратную дорогу, и ты доберешься до дома. — Ладно. А потом что? Он пожал одним плечом. Комок снега растаял и вода стекла по его груди, и одна ее капля задержалась в ямке между ключицами, а остальное впиталось в рубашку, превратившись в маленькое темное пятно. — Принесешь мне немного еды и одеяло. Через несколько дней я уже смогу нормально двигаться. — Оставить тебя здесь? — Я уставилась на Джейми, обозленная донельзя. — Со мной все будет в порядке, — мягко сказал он. — Да тебя волки сожрут! — Ну, не думаю, — небрежно ответил он. — Они скорее займутся лосем, так что им будет не до меня. — Лосем? Каким лосем? Джейми кивнул в сторону еловых зарослей. — Тем самым, которого я добыл вчера. Я сначала попал ему в шею, но первым выстрелом его убить не удалось. И он побежал вон туда. Я пошел за ним, и вот тогда-то и повредил спину. — Джейми задумчиво потер ладонью медно-серебряную щетину на своем подбородке. — Не думаю, что ему удалось далеко уйти. И снег, скорее всего, засыпал тушу, иначе наши маленькие друзья его бы заметили, они ведь шли как раз с той стороны. — Так значит, ты подстрелил лося, и теперь на него налетят волки, как стая мух, и ты предполагаешь при этом лежать вот тут, на сумасшедшем морозе, и ждать, когда они явятся? Очень умно! А, вот оно что… наверное, ты думаешь, что к тому времени, когда они примутся за тебя, ты уже настолько замерзнешь, что даже и не заметишь, что они начали отгрызать тебе ноги? — Не кричи, — предостерег меня Джейми. — Краснокожие могут быть еще слишком близко. Я набрала в грудь воздуха, чтобы продолжить рассуждения на столь интересную тему, но Джейми остановил меня, осторожно погладив по лицу. — Клэр, — мягко сказал он, — ты не сможешь сдвинуть меня с места. Тут уж ничего не поделаешь. — Да, верно, — согласилась я, стараясь скрыть дрожь в голосе. — Но я останусь с тобой. Я принесу, конечно, еду и одеяла, но я не оставлю тебя здесь в одиночестве. Я наберу дров и мы разожжем костер. — В этом нет необходимости, — настойчиво произнес Джейми. — Я и сам справлюсь. — Я не справлюсь, — процедила я сквозь зубы. Я слишком хорошо помнила, как чувствовала себя одна в доме в долгие, удушающие часы ожидания. Конечно, не слишком приятно будет в течение пары дней морозить задницу вот здесь, в снегу, — но это все равно лучше, чем снова пережить такое. Он понял, о чем я думаю, и улыбнулся. — Ну ладно, хорошо. Ты можешь заодно принести немножко виски, если там еще хоть что-то осталось. — Там еще половина бутылки, — сообщила я, сразу почувствовав себя гораздо лучше. — Я принесу. Он обнял меня и прижал к своему плечу. Несмотря на то, что снаружи завывал ветер, я чувствовала себя вполне уютно под двумя плащами, ощущая рядом его тело, крепко прижимаясь к нему. От кожи Джейми исходил теплый, немного соленый запах, и я не смогла удержаться — подняла голову и прижалась губами к выемке между его ключицами. — А-ах… — выдохнул он, вздрогнув. — Не делай этого! — Тебе не нравится? — Да, мне не нравится! С какой стати мне должно это нравиться? У меня по всей шкуре мурашки побежали! — Ну и ладно, зато мне нравится! — возразила я. Он удивленно уставился на меня. — В самом деле? — О, да! — заверила его я. — Просто балдею, когда ты покусываешь меня за шею. Джейми прищурил один глаз и задумчиво обозрел меня. Потом протянул руку, осторожно взял меня за ухо и откинул мою голову назад, заставив при этом повернуть лицо вбок. А потом лизнул в основание горла, крепко, но мягко, поднял голову и прикусил нежную кожу сбоку, под ухом. — И-ии… — пискнула я, невольно содрогаясь всем телом. Он отпустил меня и в его глазах вспыхнуло изумление. — Черт бы меня побрал, — пробормотал он, — тебе действительно нравится! У тебя даже соски затвердели, как недозрелые вишни! — Он легко провел ладонью по моей груди. Я, конечно же, не потрудилась надеть свой самодельный бюстгальтер, отправляясь среди ночи в непредвиденную экспедицию. — Говорю же тебе, — я немного смутилась и даже порозовела. — Наверное, одного из моих предков укусил вурдалак, или еще какая-нибудь тварь в этом роде. — Кто-кто? — непонимающе посмотрел на меня Джейми. Нам все равно нужно было убить время, так что я выдала ему краткое жизнеописание графа Дракулы и изложила основные особенности той эпохи. Джейми счел историю забавной и в то же время пугающей, но пока он слушал, его рука машинально продолжала действовать, забравшись под мою рубашку из оленьей кожи и быстренько отыскав вырез нижней шерстяной рубахи. Пальцы у Джейми были холодными, но я ничего не имела против. — Некоторым людям все эти вампирские приемчики кажутся жутко эротическими, — закончила я рассказ. — В жизни бы не подумал! — сказал Джейми. — Надо же, как это непохоже на ощущения мужчины! — Ну, мне на это наплевать, — заявила я, вытягиваясь рядом с ним во весь рост, откидывая голову назад и подставляя ему свое горло. — Сделай так еще раз. Он что-то пробормотал себе под нос на гэльском, он сумел как-то приподняться на локте и навалился на меня. Его губы были теплыми и мягкими, и как бы он ни относился к тому, что делал, одобрял или порицал, но сделал он это чертовски хорошо. — Оо… ох! — выдохнула я и содрогнулась в экстазе, когда его зубы добрались до мочки моего уха. — Ну, ладно, а как тебе нравится вот это? — с покорностью в голове сказал наконец Джейми и, взяв мою руку, прижал ее к твердому бугру между своими бедрами. — Просто чудо! — сообщила я. — Но вообще-то я думала, что ему холодно… — Он скоро согреется, — пообещал Джейми. — Снимем все эти штуки, а? Это оказалось довольно сложной задачей — в нашем крошечном убежище разобраться со сбившимися плащами, суметь избавиться от излишков одежды, и при этом оставаться укрытыми, чтобы мороз не впивался мгновенно в любой обнаженный участок наших тел, тем более что Джейми мог оказывать мне лишь очень небольшую помощь, — но тем не менее мы вполне удовлетворительно справились с проблемой. Но хотя я и была занята по уши то одним, то другим, все то время, что мы с Джейми проявляли повышенную активность, меня не оставляло беспокойное ощущение, что за нами кто-то наблюдает. Я даже приподнялась на руках и всмотрелась в просветы между еловыми ветвями, — но не увидела ничего, кроме темных зарослей хвойных деревьев да покрытого снегом склона, уходящего вниз. Джейми издал низкий стон. — Не останавливайся, — пробормотал он, чуть приоткрыв глаза. — В чем дело? — Мне показалось, я что-то услышала, — ответила я, снова опускаясь на его грудь. И тут я действительно кое-что услышала; это был смех, негромкий, но вполне отчетливый, раздавшийся прямо над моей головой. Я мгновенно отбросила в сторону перепутанные плащи и кожаные рубашки, а Джейми крепко выругался и схватился за пистолет. И тут же раздвинул колючие ветки, держа пистолет дулом вверх. С верхушки камня над нами свешивались несколько голов, и все они ухмылялись. Это были Ян и четверо его приятелей из Аннэ Оока. Индейцы хихикали и переговаривались между собой с таким видом, как будто увидели что-то невообразимо смешное. Джейми положил пистолет и окинул племянника сердитым взглядом. — Какого черта ты здесь делаешь, Ян? — Да я просто шел домой, чтобы встретить вместе с вами Рождество, дядя, — ответил Ян, улыбаясь от уха до уха. Джейми с откровенным недоверием оглядел племянника. — Рождество? — сказал он. — Ох, ну ты и горазд врать, приятель! * * * Туша лося основательно промерзла за ночь. При виде ледяных кристаллов, застывших в пустых, неподвижных глазах, я содрогнулась… нет, не от зрелища смерти как таковой; на самом деле это выглядело прекрасно — темное лохматое тело, совершенно неподвижное, присыпанное снегом… нет, меня пробрало страхом от мысли, что если бы я не уступила своим сомнениям и не ушла в ночь разыскивать Джейми, передо мной сейчас могла бы оказаться совсем другая картина. Не «Замерзший лось в окружении спорящих индейцев», а «Мертвый шотландец в снегу». Дискуссия наконец завершилась ко всеобщему удовлетворению, и Ян сообщил мне, что индейцы решили вернуться в Аннэ Оока, но готовы сначала доставить нас домой в обмен на лосятину. Туша лося, конечно, была заморожена, но не насквозь. Для начала индейцы выпотрошили зверя, выбросив на снег, кучу голубовато-серых кишок, кое-где покрытых черными пятнами свернувшейся крови. Потом отделили голову, чтобы туша стала еще легче, а после этого двое мужчин перевернули остатки вверх ногами и связали ноги лося, пропустив между ними здоровенную палку. Джейми мрачно наблюдал за индейцами, явно подозревая, что они и с ним обойдутся ничуть не лучше, но Ян заверил его, что индейцы сейчас соорудят волокушу; хотя пришедшие вместе с Яном индейцы передвигались на своих двоих, при них, как выяснилось, имелся еще и крепкий мул, на которого они грузили добытые шкуры. Погода заметно улучшилась; ветер смел снег с открытых каменистых поверхностей, и хотя воздух по-прежнему был морозным и сухим, небо сияло ослепительной голубизной, а лес испускал холодный аромат хвои — причем можно было без труда различить более мягкий запах елей и острый дух пихт и тсуги. Когда мы, наконец, отправились в путь и вошли в еловый лес, я вспомнила сегодняшнее утро и таинственный отряд индейцев, которых мы с Джейми видели из своего укрытия. — Ян, — спросила я, дергая племянника за рукав, — слушай… незадолго до того, так ты со своими друзьями нашел нас, там проходила большая компания индейцев, и с ними был священник-иезуит. Они были не из Аннэ Оока, мне кажется… ты не знаешь случайно, кто это такие? — Ох, тетя, да. Я о них знаю. — Он вытер рукавицей заметно покрасневший мокрый нос. — Мы как раз за ними и шли, когда натолкнулись на вас. Эти странные индейцы, пояснил Ян, были могавками, и они пришли издалека, с севера. Племя тускара около пятидесяти лет назад вступило в Лигу Ирокезов, и здешние индейцы поддерживали довольно тесные отношения с могавками, регулярно обмениваясь с ними визитами, официальными и неофициальными. Теперешнее появление могавков было связано с деловыми вопросами, но отчасти это был и неофициальный визит, — среди гостей было несколько молодых могавков, отправившихся на поиски жен. В их собственной деревне недоставало молодых женщин брачного возраста, и потому они решили отправиться на юг, посмотреть, нельзя ли выбрать что-нибудь подходящее среди тускара. — Видишь ли, женщина должна принадлежать к правильному роду, — пояснил Ян. — Если ее род неправильный, на ней нельзя жениться могавку. — Это вроде как у Макдоналдов и Кэмпбеллов? — заинтересованно вставил Джейми. — Да, немножко, похоже, — с усмешкой согласился Ян. — Ну, в общем, они как раз потому и таскают за собой священника, если найдут себе женщин — смогут сразу жениться и не спать в холодной постели на обратном пути домой. — Так значит, они и вправду христиане? Ян пожал плечами. — Ну, некоторые из них. Там у них довольно долго жили иезуиты, и многих гуронов окрестили. Но среди могавков таких куда меньше. — Так значит, они направляются в Аннэ Оока? — удивленно спросила я. — Но тогда почему ты и твои друзья шли следом за ними? Ян фыркнул и покрепче затянул вокруг шеи шарф из беличьих шкурок. — Они, может быть, и союзники, тетя, но это вовсе не значит, что Накогнавето и его воины им доверяют. Все до единого члены Лиги Ирокезов боятся могавков — будь они хоть христианами, хоть нет. * * * До дома мы добрались уже почти на закате. Я промерзла насквозь и устала, но мое сердце наполнилось невыразимой радостью, когда я увидела наконец нашу крошечную обитель. Один из мулов бродил по загону — это был светло-серый бодрячок по кличке Кларенс, — и вот он, заметив нас, энергично подпрыгнул и заорал во все горло, приветствуя вернувшихся хозяев, и его поддержали стоявшие в стойлах лошади, требуя, чтобы их поскорее накормили и напоили. — Лошади вроде бы в порядке. — Джейми, будучи истинным фермером, прежде всего, поинтересовался состоянием животных. Меня же куда больше беспокоило его собственное состояние; я хотела, чтобы он как можно скорее очутился в доме, согрелся, поел. Мы пригласили друзей Яна зайти, но они отклонили приглашение, и просто сгрузили Джейми перед входом в дом и мгновенно исчезли, чтобы догнать ушедших вперед могавков и присмотреть за ними. — Им не нравится заходить в дома белых людей, тетя, — объяснил мне Ян. — Им кажется, что там плохо пахнет. — Вот как, в самом деле? — Я почувствовала себя задетой, в особенности когда вспомнила некоего пожилого джентльмена из индейцев, с которым встречалась в Аннэ Оока, — он, судя по всему, густо смазывал свое тело медвежьим салом и не менял одежду всю зиму. Если бы меня спросили, я сказала бы: в чужом глазу соринка всегда виднее, чем бревно — в собственном. * * * Много позже мы и в самом деле отпраздновали Рождество, пропустив по глоточку — или по два — виски, а потом улеглись, наконец, в родную кровать, глядя на вновь разожженный огонь в очаге и слыша мирное сопение Яна. — Как хорошо снова очутиться дома, — негромко сказала я. — Да, верно. — Джейми вздохнул и привлек меня к себе, и я положила голову на его плечо. — Знаешь, мне там, на морозе, снились очень странные сны… — Вот как? — Я потянулась, наслаждаясь мягкостью и теплом пуховой перины. — И что же ты видел? — Да в общем разное, — в голосе Джейми послышалось легкое смущение. — Но главное — я несколько раз видел Брианну. — Правда? — Меня это слегка ошеломило; там, в лесу, в нашем заснеженном убежище, мне тоже снилась Брианна, хотя вообще-то я чрезвычайно редко видела ее во сне. — Я хотел спросить… — Джейми слегка замялся. — Сасснек, у нее есть какая-то родинка? И если есть, ты мне рассказывала о ней или нет? — У нее есть, — медленно, задумчиво произнесла я. — Но не думаю, чтобы я тебе о ней рассказывала. Ее в общем редко можно заметить, я и сама далеко не сразу увидела… Она… Рука Джейми стиснула мое плечо, заставляя умолкнуть. — У нее маленькое коричневое пятнышко, похожее на бриллиант, — сказал он. — За левым ухом. Угадал? — Угадал… — В постели было тепло и уютно, однако меня обдало волной холода, я вздрогнула… — И ты видел это во сне? — Я ее поцеловал прямо в эту родинку, — мягко ответил Джейми.
Искра древнего пламени Оксфорд, сентябрь 1970 года. — О, Боже милостивый! — Роджер неподвижным взглядом смотрел на страницу толстой книги, лежавшей перед ним, до тех пор, пока буквы не потеряли свои очертания и не превратились в простые завитушки. Но этот фокус не уничтожил смысла слов; слова уже впечатались намертво в его ум. — О, Боже, нет! — громко сказал он. Девушка, сидевшая в соседней кабинке над такой же кучей книг, раздраженно оглянулась на шум и ножка ее стула скрипнула по полу. Роджер снова склонился над томом, прикрыв страницу рукой, закрыв глаза. Он чувствовал себя по-настоящему больным, его ладони вдруг стали холодными и влажными. Он просидел так несколько долгих минут, пытаясь разобраться в сути. Но суть от него ускользала. Господи, думал он, это вед уже произошло, разве не так? Давным-давно произошло. А прошлое изменить нельзя… Наконец он сглотнул подступившую к горлу желчь и снова посмотрел на страницу. Конечно, никуда это не делось. Маленькая заметка из газеты, отпечатанной 13 февраля 1776 года в американской колонии Северная Каролина, в городе Велмингтоне. «Мы только что получили прискорбную весть о смерти в огне Джеймса Маккензи Фрезера и его супруги, Клэр Фрезер. Это случилось во время большого пожара, полностью уничтожившего дом Фрезеров в поселке Фрезер Ридж в ночь на 21 января. Мистер Фрезер, племянник покойного Гектора Камерона, владельца плантации Речная Излучина, родился в Шотландии, в Брох Туарахе. Он был широко известен в колонии и пользовался глубоким уважением. После него не осталось детей». Больше в заметке ничего не было. Роджер еще мгновение-другое цеплялся за надежду, что речь шла не о них; в конце концов, мало ли в мире Джеймсов Фрезеров, это же очень распространенное имя… Но не Джеймсов Маккензи Фрезеров, имеющих жену по имени Клэр… Не таких, которые родились не просто в Шотландии, а именно в Брох Туарахе. Конечно же, это были они; у Роджера как-то странно опустело в груди, горло сжалось от горя. В глазах у него жгло, и затейливая печать восемнадцатого века снова расплылась. Так значит, Клэр его все-таки отыскала. Нашла своего благородного горца, и по крайней мере несколько лет прожила рядом с ним, радуясь и наслаждаясь. Роджеру чрезвычайно нравилась Клэр Рэндэлл — хотя он готов был также и проклясть ее за все ее фокусы. Впрочем, если быть честным до конца, он очень любил ее, любил за ум, за глубокую душу, любил не меньше, чем ее дочь. А может, даже и больше. Ему отчаянно хотелось, чтобы она нашла своего Джейми Фрезера и жила с ним долго и счастливо. И знание — а точнее, надежда, — что именно так и случилось, в конце концов, было его талисманом; это было доказательством существования нерушимой, вечной любви, любви настолько сильной, что она способна была преодолеть любые расстояния и справиться с любыми трудностями, сильной настолько, что само время не могло ее остановить. Но ведь всякая плоть смертна; и даже любовь не в силах противостоять этому факту. Роджер ухватился за край стола, пытаясь справиться с собой. Дурак, твердил он себе. Полный, законченный дурак. И все равно его охватило чувство сиротства, как после смерти преподобного; как будто он вот только что, сию минуту лишился любимых родителей. Потом на него накатила новая волна отчаяния. Он не может показать это Брианне, просто не может. Она, конечно, и сама знала, что прошлое полно опасностей, но… нет. Она бы и не вообразила себе ничего подобного. Он ведь нашел эту заметку по чистой случайности. На самом деле он искал тексты старинных баллад, чтобы пополнить свой репертуар, и рылся в сборниках старинных народных песен. И вот он наткнулся на иллюстрацию — это была фотография той газетной страницы, на которой когда-то впервые напечатали текст одной из баллад. И Роджер, рассеянно просматривая текст, вдруг случайно глянул на древние газетные заметки, расположенные на той же странице, и наткнулся на фамилию «Фрезер». Первое потрясение начало понемногу утихать, но горе притаилось где-то в верхней части желудка, обжигая и царапаясь, как язва. Роджер был ученым и сыном ученого; он вырос в окружении книг, он с младенчества впитал в себя веру в святость и нерушимость печатного слова. И потому ощущал себя самым настоящим убийцей, когда достал из кармана перочинный нож и тайком открыл его, оглядываясь по сторонам, желая быть уверенным в том, что никто за ним не наблюдает. Его действиями двигал скорее инстинкт, нежели разум; тот самый инстинкт, который заставляет людей убирать все осколки случайно разбитой посуды, накрывать достойным образом тела умерших, уничтожать все видимые следы разнообразных бедствий, даже если это ничуть не уменьшит истинных последствий трагедии. Со сложенной в несколько раз страницей книги, лежавшей в его кармане, как самый тяжкий груз в его жизни, он вышел из библиотеке и под дождем побрел куда-то по улицам Оксфорда. Прогулка несколько отрезвила его, заставила вернуться к логическим рассуждениям, спрятать на время собственные чувства, — чтобы разобраться в том, что он теперь должен делать, как защитить Брианну от горя, которое, конечно же, будет куда более глубоким и долгим, чем его собственное… Он не забыл посмотреть на выходные данные книги; она была выпущена в 1906 году маленьким британским издательством. Это значило, что ее можно найти далеко не в каждой библиотеке; и тем не менее Брианна вполне могла натолкнуться на нее, ведя свои собственные исследования. Конечно, если посмотреть на все с точки зрения сухой логики, эта книга была не из тех, в которые могла бы заглянуть девушка в поисках необходимой ей информации. И все же… Книга называлась «Песни и баллады восемнадцатого века». Роджеру было хорошо знакомо то любопытство историка, которое заставляет ни с того ни с сего соваться в самые невообразимые письменные источники; наверняка и Брианна страдает таким же любопытством. Более того, он знал эту юношескую жажду знаний — любых знаний, — которая могла подтолкнуть Брианну к тому, чтобы заглядывать в любую и каждую книгу, относящуюся к интересующему ее периоду, ей ведь наверняка хотелось как можно подробнее представить себе обстановку, окружавшую ее родителей, создать собственное видение их жизни, которую ей никогда не разделить с ними. Да, тут должно совпасть много обстоятельств, но все же риск оставался… Роджера нечаянно толкнул какой-то прохожий, и только тогда он осознал, что уже несколько минут стоит, облокотившись о перила моста, глядя, как на поверхность реки падают дождевые капли, и ничего не видя. Он медленно повернул обратно и пошел по улице, не замечая ни потоков дождя, ни зонтиков, вдруг покрывших все тротуары. Нет, невозможно было предполагать, что Брианна никогда не увидит это издание; книга могла существовать в одном-единственном экземпляре, но их могла быть и добрая сотня, а то и больше, и они лежали, как бомбы с часовым механизмам, в библиотеках по всем Соединенным Штатам. Боль в желудке стала еще сильнее. Роджер к этому времени уже промок насквозь и основательно замерз. Но в глубине его тела холод был куда сильнее, и он разлился по конечностям Роджера при новой страшной мысли: а что сделает Брианна, если вдруг наткнется на эту заметку? Конечно, она сначала будет просто потрясена, поражена горем. Но потом? Сам он был абсолютно убежден в том, что прошлое изменить невозможно; это говорила ему Клэр, и она доказала ему это. Они с Джейми фрезером пытались хотя бы уменьшить кровавую бойню при Калодене, если уж не предотвратить ее вовсе. Клэр пыталась спасти своего будущего мужа, Фрэнка, спася его предка, Джека Рэндэлла, — но потерпела неудачу, и лишь тогда узнала, что Джек вообще не был предком Фрэнка, а просто женился на беременной любовнице своего младшего брата, чтобы дать ребенку законное имя, поскольку его брат умер. Да уж, прошлое и само по себе может корчиться и извиваться, как раненная змея, но изменить его невозможно. Но Роджер совсем не был уверен в том, что Брианна разделяет его убеждение. «Да как ты можешь оплакивать путешественников по времени?» — спросила она его как-то раз. Но если он покажет ей эту заметку, и она тоже начнет оплакивать, от всего сердца. Но, наверное, ей все равно следует это знать. Это знание тяжко ранит ее, но душевные раны заживут, и она оставит прошлое в покое. Оставила бы, если… Если бы не было тех камней на Крэйг-на-Дун. Каменного круга и той пугающей возможности, которую он обещал… Клэр прошла сквозь камни Крэйгна-Дун во время древнего языческого праздника огня, в первый день ноября, почти два года назад. Роджер содрогнулся, и на этот раз не от холода. Волосы на его голове шевельнулись, когда он только лишь подумал об этом. Тогда было ясное, мягкое осеннее утро, рассвет… наступал День всех святых, и ничто не тревожило мирный покой травянистых склонов холмов, где уже многие сотни лет стояли на страже каменные круги. Ничто не тревожило… пока Клэр не коснулась огромного треснувшего камня и не исчезла в прошлом. И тогда земля словно растаяла под его ногами, а воздух умчался прочь с грохотом, оглушившим его, словно это был грохот пушек. Он ослеп он удара света и тьмы; лишь память о том, как это уже происходило, удержало его от полной и безоглядной паники. Он держал Брианну за руку. И рефлекторно сжал ее, хотя все остальные чувства как бы исчезли. Это было похоже на то, как если бы он внезапно провалился на тысячу футов вглубь ледяной воды; ужасающее головокружение, отсутствие воздуха, потрясение настолько сильное, что он ничего и не чувствовал, кроме собственно потрясения… в голове кружились остатки двух последних мыслей, его сознание мерцало, как огонек свечи в вихре ветра. «Я умираю, — думал он с полным равнодушием. И еще: — Не отпускай ее». Луч рассветного солнца упал сквозь трещину в огромном камне; Клэр ушла навстречу ему… Когда Роджер наконец смог пошевелиться и поднял голову, в небе жарко сияло полуденное солнце, и темно-голубое, лавандовое небо вставало за камнем, и эта огромная глыба казалась черной на фоне золота и синевы. Он лежал на Брианне, закрывая ее своим телом. Девушка была без сознания, но дышала, и ее лицо казалось невыносимо бледным в окружении темно-красных волос. Он настолько ослабел, что не могло быть и речи о том, чтобы отнести Брианну вниз со склона холма, туда, где их ждал автомобиль; дочь своего отца, она была ростом почти в шесть футов, лишь немного ниже, чем сам Роджер. Он притулился возле нее, положил ее голову себе на колени, и сидел так, поглаживая ее волосы и дрожа, до самого заката. Только тогда она открыла глаза, темно-синие, как вечернее небо, и прошептала: «Она ушла?» — Да, все в порядке, — шепнул в ответ Роджер. Он наклонился и поцеловал ее в холодный лоб. — Все будет в порядке. Я позабочусь о тебе. Он и хотел о ней заботиться. Но как? * * * К тому времени, когда Роджер вернулся к себе, уже полностью стемнело. Он слышал стук тарелок в столовой, когда проходил мимо нее, чувствовал запах тушеного окорока и печеных бобов, но ужин был последним, что могло бы сейчас его заинтересовать. Он с трудом поднялся в свои комнаты и бросил промокшую одежду прямо у двери, свалив все в кучу. Он насухо вытерся, потом уселся на кровать прямо голышом, держа в руках полотенце, но совершенно забыв о нем, и уставился на письменный стол и на деревянную шкатулку, в которой лежали письма Брианны. Он должен сделать что-нибудь, чтобы уберечь ее от горя. Он должен сделать куда больше, чтобы спасти ее от угрозы тех камней. Клэр вернулась — как он надеялся — из тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года в тысяча семьсот шестьдесят шестой. А потом умерла в тысяча семьсот семьдесят шестом. Сейчас был 1970 год. И тот, кто отправился бы в прошлое сейчас… ну да, он мог бы очутиться в самом конце тысяча семьсот шестьдесят восьмого года. Тогда времени бы хватило. В этом, черт побери, все и крылось; времени бы хватило… Но даже если бы Брианна разделяла его убеждение — или если бы он сумел доказать, внушить ей, — что прошлое нельзя изменить, как бы она жила следующие семь лет, зная, что приближается последняя возможность, зная, что у нее остается единственный шанс не только узнать собственного отца и снова увидеть свою мать, но и спасти их, — и что эта возможность тает с каждым днем? Одно дело — просто позволить им исчезнуть, не зная, где они находятся или что с ними происходит; и совсем другое — знать все в точности, и не предпринять ничего. Он знал Брианну уже более двух лет, но рядом с ней находился лишь несколько месяцев из этого периода. И тем не менее в определенном смысле они знали друг друга очень хорошо. Да и как им было не понять друг друга, если им пришлось вместе пережить подобное? А потом были письма… десятки писем, по два, по три, по четыре в неделю… и редкие дни отдыха, проведенные вместе, и вызывавшие чувства очарованности и разочарования… и он все сильнее желал эту девушку. Да, он ее хорошо знал. Она была тихой и спокойной, но обладала беспощадной решимостью, и эта решимость — он был уверен — не уступит вот так просто даже перед большой печалью. И как только Брианна получит предупреждение — ее острый ум мгновенно начнет работать, собирая детали в целое. А если она решит рискнуть и попытаться войти во временной туннель — ему уж точно ее не остановить. Его пальцы невольно стиснули влажное полотенце, а желудок упал куда-то вниз, когда он вспомнил глубокую трещину в одном из камней круга и ту безумную пустоту, что чуть не поглотила их обоих. И только одно казалось ему страшнее этой картины: мысль, что он может потерять Брианну, так и дождавшись подлинного обладания ею. Он никогда ей не лгал. И не собирался лгать. Но когда последствия шока и внезапно нахлынувшего горя стали понемногу отступать, в его уме начали медленно складываться наметки некоего плана. Он встал и обернул полотенце вокруг бедер. Одним письмом тут не обойдешься. Это должен быть медленный, неторопливый процесс предположений, мягких отговоров. Он подумал, что тут не должно возникнуть особых трудностей; он ведь почти ничего не нашел за целый год поисков в Шотландии, кроме сообщения о том, что в Эдинбурге сгорело здание, где находилась типография Фрезера… Роджер содрогнулся, подумав о том, что и здесь их преследовало пламя… Но теперь, конечно, он понял, почему его поиски не принесли результатов; они должны были эмигрировать вскоре после этого события, и потому он должен проследить их путь по корабельным спискам того времени. Пора оставить бесплодные поиски, вот что он будет внушать Брианне. Оставьте прошлое в покое… и пусть мертвые хоронят своих мертвых. Он будет осторожно, очень осторожно доказывать ей, что продолжение поисков при полном отсутствии каких-либо свидетельств — это уже похоже на навязчивую идею. Он будет исподволь внедрять в ее сознание мысль, что такая сосредоточенность на прошлом выглядит нездоровой, и что пришло время посмотреть вперед, в будущее, и ни к чему тратить свою жизнь на бесплодный поиск. Ее родителям это вряд ли могло бы понравиться. В комнате было довольно холодно, но Роджер почти не замечал этого. «Я позабочусь о тебе», — сказал он тогда, и он действительно имел в виду именно это — заботу. Если он просто скроет от нее опасную правду — будет ли это ложью? Если ты соглашаешься сделать что-то неправильное — это грех, такому его учили с самого детства. Ну и пусть, ладно, он готов рискнуть ради Брианны спасением собственной души, и рискнет охотно. Он порылся в ящиках стола, ища авторучку. Потом вдруг бросил это занятие, наклонился, запустил два пальца в карман влажных джинсов, валявшихся на полу. Страница из книги смялась и отсырела, превратившись в нечто непонятное. Роджер решительно разорвал ее на мелкие кусочки, не обращая внимания на холодный пот, вдруг покрывший его лицо.
Череп Я давно уже объясняла Джейми, что вовсе не намерена вечно сидеть без работы; там, где вообще есть люди, всегда найдется дело для целителя. Дункан сдержал слово и сдержал его с блеском; весной 1768 года он вернулся и привез с собой восьмерых бывших узников Ардсмура с семьями, готовых начать новую жизнь в Фрезер Ридж, как теперь называлось это место. И теперь у меня на руках оказалось почти тридцать душ, то и дело взывавших к моему несколько заржавевшему искусству врачевания; мне приходилось зашивать сильные порезы и лечить лихорадки, вскрывать абсцессы и чистить инфицированные десны. Две женщины оказались беременными, и с моей помощью произвели на свет двоих здоровеньких ребятишек — мальчика и девочку; оба родились в самом начале весны. Моя слава (если можно так выразиться) как целителя вскоре разнеслась по всем окрестным деревушкам, и я вдруг обнаружила, что меня просят поехать к больным во все более и более дальние поселения, — к фермерам, чьи маленькие поля, укрывшиеся в горных долинках, были разбросаны на протяжении тридцати, а то и более миль в этих первозданных горах. К тому же я еще изредка вместе с Яном посещала Аннэ Оока, чтобы встретиться с Наявенне, и возвращалась от нее с корзинами и кувшинами, полными разнообразных полезных трав. Поначалу Джейми настаивал, чтобы он сам или Ян сопровождали меня в дальних поездках, но вскоре стало ясно, что ни у одного из них нет такого количества свободного времени. Нужно было высаживать рассаду, вспахивать и боронить первые поля, сеять кукурузу и ячмень, а заодно выполнять множество мелких рутинных работ, чего не избежать ни одному фермеру, у нас теперь, кроме лошадей и мулов, была еще и небольшая стайка курочек, был и жутко развратного вида черный хряк, привезенный специально ради удовлетворения общественных нужд в свинине и старавшийся изо всех сил, производя новых поросят. И еще — предел всяческой роскоши — у нас имелась молочная коза. Но эта компания требовала, чтобы ее кормили и поили, а заодно необходимо было присматривать, чтобы этот зоопарк не убился, не покалечился и не был съеден медведями или ягуарами. И потому я все чаще и чаще отправлялась в путь одна, если вдруг у нашей двери появлялся какой-то чужак и спрашивал целительницу или акушерку. В тетради доктора Даниэля Роулингса появлялись все новые и новые записи, а наша кладовая обогащалась за счет даров — это были свиные окорока и оленьи ляжки, мешки зерна и корзины яблок, — благодарные пациенты не скупились. Пациенты являлись ко мне из самых разных уголков колонии, и многие из них вообще не говорили ни по-английски, ни по-французски. В колонии жили немецкие лютеране, квакеры, шотландцы и ирландцы, возле Салема располагалось большое поселение моравских братьев, и они говорили на некоем весьма специфическом наречии, которое мне казалось чешским языком. Но обычно я все-таки умудрялась их понимать; в большинстве случаев находился кто-то, способный перевести хотя бы часть фраз, а при худшем варианте приходилось пользоваться языком жестов и тела. В конце концов, вопрос: «Где болит?» задать не так уж трудно. * * * Август 1768 года. Я промерзла до самых костей. Несмотря на все мои усилия удерживать плащ как можно ближе к телу, ветер то и дело сносил его в сторону и заставлял полоскаться, как небольшой парус. Заодно плащ колотил по голове мальчишки, шедшего рядом со мной, а ветер еще и пытался выбросить меня из седла с энергией самого настоящего урагана. Дождь без труда проникал под мою одежду, его струи казались мне ледяными иглами, и мои платье и белье промокли насквозь задолго до того, как мы добрались наконец до берега Мюллер-Крика, или Ручья Мюллера. В данный момент этот ручей представлял собой нечто вроде кипящего супа из вырванных с корнем молодых деревьев, камней и обломанных веток, на мгновение-другое всплывавших на его поверхность. Томми Мюллер стоял, пристально вглядываясь в стремительный поток, подняв плечи почти до обвисших полей шляпы, которую он натянул до ушей. Во всей его фигуре читалось глубокое сомнение. Я спрыгнула на землю, наклонилась к нему и крикнула в самое ухо: — Не стойте здесь! Он покачал головой и крикнул что-то в ответ, но я не расслышала. Я тоже отчаянно затрясла головой и показала на берег; с края невысокого обрыва сыпались в воду комочки влажной земли, и несколько упали прямо в тот момент, когда я на них показывала. — Вернитесь! — закричала я. Он, в свою очередь, выразительно махнул рукой в сторону фермерского дома и потянулся к поводьям моей лошадки. Конечно же, он думал, что переправляться через ручей сейчас слишком опасно; он хотел, чтобы я вернулась вместе с ним в дом и переждала бурю. Безусловно, он был прав. Но, с другой стороны, я видела, как прямо на моих глазах набухает поток, и яростно ревущая вода пожирает мягкий берег, откусывая от него понемножку. Еще немного — и никому уже не перебраться на другую сторону, и не только сегодня, а и еще несколько дней; такие ручьи могли бушевать и неделю подряд, пока не пройдут дожди выше в горах, питающие их воды. Но мне хватило одной мысли о том, что если я не рискну сейчас, то окажусь на неделю запертой в четырехкомнатном домике вместе со всеми десятью Мюллерами. Отобрав у Томми поводья, я развернула лошадь навстречу дождю и осторожно повела ее по скользкой грязи. Мы добрались до верхней части склона, где толстый слой прошлогодних листьев давал более надежную опору ногам. Я развернула лошадь, вскочила в седло и махнула рукой Томми, предлагая ему убраться с дороги. Я наклонилась вперед, как жокей на стипль-чезе, уткнув локти в мешок с ячменем, привязанный к седлу впереди меня (это была плата за мою медицинскую помощь). Мой вес переместился в седле, и для лошади этого оказалось достаточно; ей точно так же не хотелось задерживаться здесь, как и мне. Я ощутила внезапный толчок, когда она присела на задние ноги и сгруппировалась, а в следующую секунду мы уже летели вниз по склону, как разогнавшиеся сани. Потом последовал рывок, потом короткий головокружительный полет, потом громкий всплеск, — и я оказалась по задницу в ледяной воде. Руки у меня были настолько холодными, что, казалось, примерзли к поводьям, но помочь лошади выбраться из ручья мне было не под силу. Я просто предоставила ей решать все самой и перестала натягивать поводья. Я чувствовала, как мощные мускулы ритмично движутся подо мной, — лошадь поплыла, и тут, как назло, какой-то корявый обломок ствола зацепился за мою юбку, грозя стянуть меня с седла и увлечь за собой, в бешеный поток. Но тут копыта лошади ударились о камни и заскребли по ним, — ноги моего верного друга достали, наконец до дна, и мы выбрались на берег, и вода лилась с нас, как из дуршлага. Я повернулась в седле, чтобы посмотреть на Томми Мюллера, стоявшего на противоположном берегу, — рот у него был широко разинут, глаза вытаращены. Я не могла помахать ему рукой, поскольку не рисковала выпустить поводья, а просто весьма церемонно поклонилась, а потом толкнула лошадь пятками и повернула к дому. В доме Мюллера я провела три дня, принимая первые роды у его восемнадцатилетней дочери Петронеллы. Первые и последние, так заявила мне сама роженица. Ее семнадцатилетний супруг, который топтался в соседней комнаты и время от времени со страдающим видом заглядывал к нам, в середине вторых суток мучительного процесса получил от Петронеллы длинную очередь энергичных немецких ругательств и поспешил сбежать в обычное мужское прибежище — бар, причем уши у него были красными, как помидоры, от оскорбления. Однако несколько часов спустя я уже увидела Фредди — выглядевшего намного моложе своих семнадцати, — стоявшим на коленях возле постели жены, и он был, пожалуй, бледнее роженицы, и очень осторожно, одним пальцем пытался отодвинуть в сторону край одеяльца, чтобы увидеть свою дочку. Он, онемев от пережитого, долго смотрел на круглую головку, покрытую нежным темным пушком, потом посмотрел на жену, как будто нуждался в некоей подсказке. — Ну что, правда, она хорошенькая? — мягко спросила Петронелла по-немецки. Парень медленно кивнул, потом вдруг опустил голову на колени жены и заплакал. Присутствовавшие при сцене женщины все разом добродушно улыбнулись и отправились готовить обед. Обед был, кстати, весьма неплохой; к еде в доме Мюллера относились более чем серьезно. Даже теперь, хотя прошло уже немало времени, мой желудок ощущал приятную сытость, поскольку я основательно набила его пышными клецками и кровяной колбасой, а язык все еще чувствовал вкус яичницы, поджаренной на свежем коровьем масле, — и это слегка отвлекало меня от ветра, дождя, плохой дороги и так далее. Я надеялась, что Ян и Джейми сумели в мое отсутствие соорудить что-нибудь достаточно съедобное. Лето уже подходило к концу, но время сбора урожая еще не настало, так что на полках кладовой не было пока что ничего, что хотя бы отдаленно походило на щедрые дары осени, на которые я не шутя рассчитывала, — но все же там еще оставалось несколько голов сыра, огромный керамический чан с соленой рыбой на полу, кукуруза, рис, бобы, ячмень и овсяная мука. Джейми вообще-то умел готовить, — по крайней мере, мог ощипать и выпотрошить дичь и зажарить ее на огне, а я потратила немало усилий, чтобы посвятить Яна в тайны приготовления овсяной каши, но они все-таки были мужчинами, и я подозревала, что они скорее всего не стали тратить время на всякую ерунду, а предпочли обойтись сырым луком и вяленым мясом. Я вообще-то так и не смогла разобраться, в чем тут дело. То ли они действительно слишком уставали, дни напролет валя деревья, вспахивая поля и таская через горные перевалы оленьи туши, чтобы думать еще и о правильном приготовлении пищи, — то ли просто нарочно оставляли это мне, чтобы я чувствовала себя необходимой. Теперь мы с лошадью уже спускались вниз, и я находилась под защитой горного хребта, так что ветер меня почти перестал беспокоить, но дождь лил все так же упорно, и продвигаться по склону было опасно, поскольку верхний слой почвы местами превратился в жидкую грязь, укрывшуюся под слоем сухих листьев, плававших в ней, — и все это было обманчивым, как зыбучие пески. Я ощущала, как нервничает моя лошадь, а точнее, мой конь, — каждый раз, когда его копыта оскальзываются, а это теперь случалось чуть ли не на каждом шагу. — Хороший мальчик, — ласково сказала я. — Держись, ты же у меня молодец! — Уши коня слегка дернулись, но он продолжал держать голову низко наклоненной, осторожно ступая по склону. — Победитель Трясин, — сказала я. — Как тебе, нравится? У этого коня пока что не было имени — или, точнее, было, просто я его не знала. Тот человек, у которого Джейми купил конягу, назвал его неким немецким словечком, но Джейми заявил, что так нельзя именовать лошадь, на которой будет ездить леди. Когда я попросила его перевести это заковыристое слово, Джейми в ответ просто сжал губы и посмотрел на меня с чисто шотландской хитростью и упрямством, из чего я сделала вывод, что слово представляет собой крепкое ругательство. Я запомнила его и даже хотела спросить у старой миссис Мюллер, что оно значит, но как-то забыла за суетой. Но в любом случае, по теории Джейми эта лошадь должна была со временем сама своими манерами продемонстрировать, как ее следует называть, и это и будет правильным именем (или, по крайней мере, произносимым вслух), а потому мне нужно просто наблюдать за животным и оценить его характер. На основании пробной поездки Ян предложил назвать его Кроликом, но Джейми просто покачал головой и сказал, что нет, это не подходит. — Парнокопытное? — предположила я. — Легконогий? Ч-черт! Конь резко остановился, и к тому у него были причины. Небольшой поток весело несся вниз по склону, беспечно прыгая с камня на камень. Зрелище было просто удивительным, — вода была чистой, как кристалл, и камни и трава под ней казались яркими, нарядными. К несчастью, поток выбрал себе не слишком подходящую дорогу — он выскочил прямо на тропу, и без того слишком узкую и сложную, и несся в долину впереди нас. Мокрая насквозь, я выпрямилась в седле, оглядываясь. Обходного пути здесь не было. Справа от меня поднималась отвесная скала, из трещин на ее поверхности торчали кусты и пучки травы, а слева был склон настолько крутой, что пытаться спуститься по нему было равносильно самоубийству, тем более что он почти сплошь зарос всякой колючей гадостью. Негромко выругавшись, я развернула безымянного коня назад. Если бы не разлившийся ручей, я бы просто вернулась к Мюллерам и предоставила Джейми и Яну кормиться самостоятельно еще некоторое время. Но теперь мне оставалось либо поискать другую дорогу к дому, либо просто стоять под проливным дождем и ждать, когда все это кончится. Утомленные, мы потащились обратно по тропе. Однако меньше чем в четверти мили от залитого участка я увидела место, где склон горы образовывал небольшую седловину, углубление между двумя гранитными «рогами». Подобные геологические образования были делом обычным; на одной из соседних гор я видела такую же седловину, только куда больших размеров, ее называли Пиком Дьявола. Я прикинула, что если я проеду через расщелину на другую сторону склона, а потом двинусь немного наискось, то через некоторое время снова окажусь на своей тропе, там, где она уже поднимается к южной стороне гребня. Поднявшись на стременах, я быстро осмотрела склоны горы и голубоватую впадину долины внизу. Но по другую сторону тучи окутали вершины гор — черные, напитанные дождем, изредка прорезаемые вспышками молний. Однако ветер утих, а значит, первая волна бури миновала. Но дождь все шел и шел, и вроде бы даже усилился, хотя такое вряд ли было возможно, как я думала, — и я простояла на месте ровно столько, чтобы оторвать холодные пальцы от поводьев и накинуть на голову капюшон. Спуск на этой стороне был ровным, почва каменистая, но без крутых перепадов по высоте. Мы миновали несколько маленьких рощиц горного ясеня, усыпанного красными ягодами, потом добрались до более солидной купы дубов. Я отметила для себя местоположение зарослей гигантской черной ежевики, чтобы несколько позже вернуться к ней, но останавливаться не стала. При сложившихся обстоятельствах мне здорово повезет, если я сумею добраться домой до темноты. Чтобы отвлечься от холодных струек воды, резво стекавших с шеи мне на спину (неприятное ощущение!), я стала мысленно исследовать кладовую. Что бы я могла приготовить на обед, когда вернусь? Что-нибудь такое, что не требует много времени, подумала я, содрогаясь всем телом, и обязательно горячее. Жарить мясо — это слишком долго; скорее это будет суп. Если в запасах обнаружатся белка или кролик, то их, конечно, можно и зажарить, обваляв в яйцах и кукурузной муке. А если их там нет, то, может быть, я заправлю суп небольшим количеством бекона, для вкуса, и добавлю к этому яичницу-болтунью с зеленым луком. Я наклонила голову пониже, морщась. Несмотря на капюшон и на плотную шапку собственных волос, дождевые капли колотили по моей голове с такой силой, как будто это был крупный град. Потом я сообразила, что это и в самом деле был град. Крошечные белые шарики отскакивали от лошадиной спины и громко стучали по дубовым листьям. Через несколько секунд градины увеличились в размерах, и шум стал таким, как будто где-то неподалеку в листве затаился пулемет; а может, пулеметов было несколько, и они стояли на каждой поляне по соседству. Лошадь вскинула голову, энергично встряхнула гривой, пытаясь смахнуть жалящие ледяные шарики. Я поспешно натянула поводья и отвела коня под укрытие ветвей огромного старого каштана. Шум здесь стоял точно такой же, но градины соскальзывали по густым листьям, и нам почти ничего не доставалось. — Вот и хорошо, — сказала я. С некоторым усилием я разжала пальцы, выпустила повод и похлопала конягу по шее. — Немножко отдохнем. Ничего, все будет в порядке, если, конечно, в нас не шарахнет молния. Похоже, мои слова кому-то о чем-то напомнили; бесшумный ослепительный зигзаг расколол черное небо над Овечьей горой. Через несколько мгновений глухой раскат грома пронесся над нами, заглушив стук градин по листве каштана. Молнии одна за другой вспыхивали вдали, за вершинами гор. Потом последовали несколько более ярких и близких вспышек, сопровождаемых куда более громкой небесной канонадой. Град наконец иссяк, но зато дождь возобновился с прежней силой, или даже с большей. Лежавшая внизу долина скрылась в брызгах воды и тумане, но зато молнии высвечивали горные вершины, превращая их в некие неясные силуэты, как будто я рассматривала рентгеновский снимок ближайшего горного хребта. — Один гиппопотам, два гиппопотама, три гиппопотама, четыре гиппопо… БАБАХ!!! Лошадь дернулась, тряхнула головой, начала нервно перебирать ногами. — Догадываюсь, как ты должен сейчас себя чувствовать, — сказала я, вглядываясь вниз, в долину. — Но — держись, друг, держись! И снова сверкнула молния, настолько яркая и близкая, что осветила весь склон, и впечатала в сетчатку моих глаз черный силуэт лошади с настороженными ушами. — Один гиппопотам, два гиппопо… — Я могла бы поклясться, что земля под нами содрогнулась. Лошадь пронзительно заржала и попятилась, не обращая внимания на натянутые поводья, ее копыта расшвыривали старую листву во все стороны. В воздухе сильно запахло озоном. Вспышка. — Один, — прошипела я сквозь зубы. — Черт тебя побери, да стой же ты! Один гиппо… Вспышка. — Один… Вспышка. — А-ай!.. Я просто не успела уловить тот момент, когда вылетела из седла; и момент приземления я тоже не успела осознать. Просто я вот только что сидела, отчаянно натягивая поводья, а подо мной бесновалась тысяча фунтов паникующей конины, готовой просто взорваться от страха, — а в следующее мгновение я уже лежала на спине, моргала, глядя в пылающее молниями черное небо, и пыталась восстановить дыхание. Удар был достаточно сильным, чтобы вытряхнуть душу из тела, и я отчаянно принялась возвращать почти утраченное единство духа и плоти. Потом я наконец воздохнула, и вздох отозвался болью во всех костях, а потом обнаружила, что дрожу с головы до ног, мысленно воображая последствия падения. Я довольно долго лежала не шевелясь, закрыв глаза, сосредоточившись на дыхании, мысленно исследуя свое тело. Дождь все так же колотил по моему лицу, причиняя заметную боль векам и стекая прямиком в уши. Подбородок и руки у меня совершенно онемели. Но, тем не менее, руками я могла пошевелить. Я вздохнула с некоторым облегчением. Ноги! Что с моими ногами? Левая точно пострадала, но не слишком сильно; я просто ушибла коленку. Я с трудом перевернулась набок — мне мешала тяжелая мокрая одежда. Однако именно она уберегла меня от серьезных повреждений. Где-то над моей головой послышалось жалобное ржание, едва различимое между непрерывными раскатами грома. Я удивленно посмотрела вверх — и увидела лошадиную голову, торчавшую из густого переплетения веток невысокого кустарника футах в тридцати над моей головой. А под кустами падал вниз крутой каменистый обрыв; длинный след показывал линию моего падения к основанию обрыва, — а тут уже я, судя по всему, стукнулась о камень и перевернулась пару раз, прежде чем очутилась в нынешней позиции. Теперь мне стало ясно, что я остановила коня почти на самом краю вот этой не слишком глубокой, но опасной пропасти; я просто не заметила ее, потому что край обрыва прятался за плотными зарослями кустов. Лошадь, запаниковав, метнулась в эту сторону, но явно почуяла опасность и успела вовремя остановиться — но, конечно же, она не могла помешать мне вылететь из седла и свалиться вниз. — Ну, чертов содомит! — выругалась я. И тут же подумала: а что, если и незнакомый мне немец назвал конягу как-то в этом роде? — Я же могла шею сломать! Я все еще дрожащей рукой стерла с лица грязь и осмотрела обрыв в поисках пути наверх. Но как раз его-то и не было. Передо мной вправо и влево тянулась сплошная каменная стена, вливавшаяся в один из гранитных рогов. Прямо передо мной стена была абсолютно вертикальной, и внизу у ее основания была впадина. Склон, на котором я очутилась, сплошь зарос желтокорнем и сумахом; он начинался от этой впадины, а потом спускался к берегу небольшого ручья футах в шестидесяти от меня. Я долго стояла совершенно неподвижно, пытаясь обдумать ситуацию. Никто не знал, где я. Я и сама в точности не знала, где нахожусь, если уж на то пошло. Хуже того, никто и искать меня не станет в ближайшее время. Джейми подумает, что я осталась у Мюллеров из-за дождя. У Мюллеров, само собой, не будет никаких оснований для тревоги; с чего бы им вдруг заподозрить, что я не добралась до дома? Да даже если бы им и пришло в голову такое, они все равно не смогли бы отправиться вслед за мной, потому что их ручей слишком разлился. А к тому времени, когда меня спохватятся, все мои следы окажутся давным-давно смытыми этим чертовым непрерывным дождем. Однако я осталась цела и невредима, а это что-нибудь да значило. А также я лишилась лошади, была одна-одинешенька, без крошки еды при себе, абсолютно не представляла, где нахожусь и насквозь промокла. Но что мне уж точно не грозило, так это смерть от жажды. Молнии все еще прорезали небо тут и там, как будто небожители взялись за огненные вилы и принялись шпынять друг друга, но гром уже превратился в глухое рычание где-то далеко-далеко. Я уже не боялась, что в меня угодит молния, — в конце концов, наверху, над обрывом, имелось куда больше подходящих кандидатов в виде гигантских деревьев, — но тем не менее мне подумалось, что найти какое-нибудь укрытие от дождя было бы совсем неплохо. Дождь все не утихал; капли стекали с кончика моего носа с удручающей монотонностью. Прихрамывая на ушибленную ногу и ругаясь сверх всякой меры, я пошла вниз по скользкому склону к берегу ручья. Этот ручей тоже разбух от дождя; из воды то и дело выскакивали на поверхность обломки ветвей, вырванные с корнем кусты, — потом их снова затягивало под воду, и над ними бешено кружились листья. О береге как таковом говорить не приходилось; я с треском продиралась сквозь сплошные колючие заросли падуба и можжевельника к небольшому голому утесу к югу от меня; я надеялась, что там отыщется какая-нибудь пещера, в которой я смогла бы укрыться от дождя.
Но я ничего там не обнаружила кроме обломков скалы, черных от дождя и слишком крупных, чтобы их могло унести водой. Но в отдалении я все же заметила кое-что такое, что могло хотя бы отчасти послужить мне прикрытием от холодных струй. Огромный кедр свалился прямо поперек ручья, и его корни обнажились, потому что вода вымыла ту почву, в которой они прежде держались. Упало дерево с моей стороны ручья на противоположную, и его пышная крона отчасти попала в воду, но при этом оно надежно зацепилось верхушкой за камни на другой стороне, а ствол повис над течением под небольшим углом; с моей же стороны оказался огромный комель, и сверху на торчащих во все стороны корнях повисло несколько кустов, вылетевших из земли при падении гиганта. Да и земля наверху сохранилась, ее не успело смыть дождями. Конечно, под корнями я вряд ли могла по-настоящему спрятаться от дождя, но все равно это было лучше, чем стоять на открытом месте или сидеть, скрючившись, под каким-нибудь кустиком. Мне и в голову не пришло, что уютное гнездышко может быть уже кем-то занято — медведем, например, или рысью, или еще каким-нибудь представителем местной недружелюбной фауны. Но, к счастью, там никого не оказалось. Зато под корнями действительно нашлось замечательное углубление, футов пяти в глубину и примерно такой же ширины, — темное, сырое и осклизлое. Потолок «помещения» образовывали огромные кривые корни дерева, между которыми набилась песчаная почва, — точь-в-точь как в барсучьей норе. Но при всем при том это была надежная крыша; пол же представлял собой сплошные земляные бугры, влажные, но не размокшие до жидкого состояния. И вот наконец-то после нескольких часов непрерывной пытки дождь перестал молотить меня по голове. Измученная вконец, я пробралась в самый дальний угол, сняла мокрые башмаки, поставила их рядом с собой и провалилась в сон. Мокрая одежда холодила тело, и я спала неглубоко, то и дело просыпаясь, и мне грезились кровь и роды, деревья и камни, и бесконечный дождь, — и в этом полубессознательном состоянии я ощущала отчаянную усталость, но снова и снова засыпала и видела странные сны. Мне снилось, что я рожаю. Я не ощущала боли, но видела, как появилась головка ребенка, — как будто я сама стояла между собственными ногами, принимая ребенка у самой себя. Я взяла на руки нагое тельце, все еще пахнувшее кровью, которой мы обе истекали. Я протянула младенца Фрэнку, но это оказался Джейми, и он снял с личика ребенка обрывок околоплодной оболочки и сказал: «Да она красавица!» Тут я снова проснулась, а потом в очередной раз заснула, и на этот раз пробиралась во сне между гигантскими валунами и водопадами, упорно пытаясь найти нечто потерянное. Снова проснулась и заснула, и очутилась в лесу, и за мной гнался кто-то страшный и непонятный. Проснулась, заснула — и в руке у меня оказался нож, красный от крови… но я не знала, чья это кровь. Потом я проснулась окончательно и сразу почуяла запах огня и дыма, и мгновенно села. Дождь прекратился; я подумала, что именно внезапно наступившая тишина разбудила меня. Но запах дыма ощущался все так же сильно — он был реальным, он мне не приснился. Я высунула голову из своей норы так же осторожно, как выглядывает из расщелины между камнями змея. Небо окрасилось в бледный сероватый пурпур, и над самыми вершинами гор его прорезали огненно-оранжевые полосы. Ветви ближайших деревьев были неподвижны, и с них капало. Близился закат, и в низинках уже скапливалась темнота. Я выбралась наружу и огляделась по сторонам. Ручей за моей спиной все так же бурлил и бесновался, но никаких других звуков, кроме шума потока, я не услышала, как ни старалась. Передо мной обрыв уходил наверх, а на одном из широких выступов я увидела источник дыма, — это тлел высокий тополь. Должно быть, в дерево ударила молния; половина его кроны сохранила листву, и она вырисовывалась на форе бледного неба кружевным балдахином. Но вторая половина ветвей почернела и скрючилась, и мощный ствол был обожжен с одной стороны. Струйки белесого дыма поднимались от тополя, как привидения, спешащие удрать от страшных заклинаний, и время от времени откуда-то вырывались красные языки огня, а потом снова прятались под почерневшую кору. Я поискала свои башмаки, но в глубине норы было слишком темно, и я их не нашла. Не особенно огорчившись из-за этого, я принялась карабкаться по камням к подожженному дереву, сопя от напряжения. Все мои мышцы закостенели от холода и долгого сна; я чувствовала себя так, будто я сама была деревом, с трудом, пробуждающимся к жизни, — но продолжала ползти вверх, цепляясь за кусты и торчащие из земли корни. Рядом с тополем было тепло. Это было божественное, восхитительное тепло. В воздухе пахло золой и горячей сажей, но — здесь не было холода! Я подошла к дереву настолько близко, насколько осмелилась, распахнула плащ и замерла, исходя паром. Некоторое время я даже не пыталась ни о чем думать; я просто стояла там, чувствуя, как оттаивает и размягчается моя плоть, как к ней возвращается нечто похожее на человеческую сущность. Но по мере того, как кровь начинала быстрее бежать по венам, мои ушибы начали болеть, и с каждой минутой я все сильнее ощущала и боль, и голод. И в самом деле, после завтрака прошло уже немало времени. Но, пожалуй, мне еще долго придется дожидаться ужина, мрачно подумала я. Темнота поднималась ко мне снизу, от ручья, — а я ведь еще не знала, где мой дом. Я посмотрела направо, налево, на противоположный берег ручья, — нет, никаких признаков этого чертова коня. — Предатель, — пробормотала я. — Наверное, удрал, чтобы стать лосем или кем-нибудь в этом роде. Я потерла ладонь о ладонь; моя одежда почти просохла, но температура воздуха падала. Похоже, было на то, что ночью будет холодно. Я не знала, как поступить; то ли остаться здесь, на открытом месте, возле тлеющего дерева, то ли лучше вернуться в нору, пока еще не стемнело окончательно и я могу отыскать ее? Треск ветки за моей спиной решил дело. Тополь уже угасал; хотя на ощупь дерево было еще горячим, языков пламени больше не было видно. Дерево уже не могло отпугнуть ночных охотников. А поскольку у меня не было оружия и огня, мне просто необходимо было спрятаться; я буду всю ночь лежать тихо-тихо, как мышь или кролик. А заодно найду свои башмаки. С неохотой отойдя от источника пусть уже слабого, но все-таки тепла, я спустилась назад, к упавшему стволу. Вползая в свою нору, я заметила в дальнем углу какое-то бледное пятно, едва выделявшееся на фоне темной почвы. Я потянулась к нему, но нащупала не мягкую оленью кожу своих мокасин, а нечто твердое и гладкое. Врачебный инстинкт определил сущность предмета еще до того, как в уме вспыхнуло обозначавшее его слово, и я резко отдернула руку. Несколько мгновений я сидела неподвижно, и мое сердце отчаянно колотилось. Потом любопытство преобладало над атавистическим страхом, и я принялась раскапывать суглинок и перегной вокруг предмета. Это и в самом деле был череп, совершенно целый, с нижней челюстью, хотя она едва держалась на жалких остатка сухих связок… Фрагмент сломанного позвонка побрякивал внутри. — Долго ли надо лежать в земле человеку, прежде чем он полностью сгниет? — пробормотала я, вертя череп в руках. Кость была холодной и влажной, немного скользкой от сырости. Мне не хватало света, чтобы рассмотреть детали, но я ощущала выступы тяжелых надбровных дуг, скользкость гладких клыков. Скорее это был мужчина, причем не старый; большая часть зубов пребывала на своих местах, и даже не были испорченными, — ну, по крайней мере, ощупав их, я не нашла дупел. Как долго он тут пролежал? Лет восемь или девять, так могильщик сказал Гамлету. Не знаю, насколько Шекспир был силен в судебной медицине, но мне такой подсчет показался вполне приемлемым. Не меньше этого. Или даже побольше. Как он очутился здесь? Его могли убить, тут же услужливо подсказал мне инстинкт, — ведь я и сама была недалеко от того, чтобы быть съеденной каким-нибудь зверем. Впрочем, владелец черепа мог погибнуть и от болезни, от голода или от несчастного случая… Я решительно остановила этот поток предположений, стараясь не обращать внимания на бурчащий желудок и сыроватую одежду… но вряд ли его могли похоронить в таком случае вот так, под деревом… Чероки и тускара хоронили своих мертвых, да, — но не таким же образом, не в какой-то норе, вдали от деревни. И не по частям, кстати говоря. Сломанный позвонок сразу же, как бы рассказал мне всю историю; его края были словно спрессованы, поверхность была гладкой, срезанной, а не раздробленной. — Кому-то ты здорово не понравился, а? — сказала я. — Им недостаточно оказалось снять с тебя скальп; они отрубили тебе и всю голову. Отсюда последовал еще один вопрос: а где все остальное? Тоже где-то тут? Я потерла лицо ладонью, размышляя, — но в конце концов, мне же все равно нечем было заняться. Я не могла уйти отсюда до рассвета, а всю сонливость с меня как ветром сдуло, когда я обнаружила в норе такого соседа. Я осторожно отложила череп в сторону и принялась копать. К этому времени уже наступила ночь, но даже в самые темные ночи редко случается абсолютный мрак. И теперь небо покрывали облака, отражавшие достаточно света, так что в моей норе можно было все-таки кое-что разглядеть. Суглинок был мягким, копать было совсем нетрудно, но через несколько минут костяшки и подушечки моих пальцев оказались здорово исцарапанными о песок, и я отползла в сторону, чтобы поискать какое-нибудь орудие труда — палку, щепку. Дальнейшие раскопки привели к тому, что я натолкнулась на что-то твердое; но это кость, подумала я, и не металлический предмет. Камень, решила я, наконец, ощупав темный овал. Просто речной камень? Нет, это вряд ли; поверхность была очень гладкой, но на ней было что-то вырезано; некий рельеф, картинка, — однако мои пальцы оказались не настолько чувствительными, чтобы я могла понять, что там изображено. Больше я ничего не нашла, сколько ни рылась в земле. Или скелета Йорика здесь просто не было, или же он был захоронен настолько глубоко, что мне до него было не добраться. Я спрятала камень в карман, присела на корточки и вытерла перепачканные песком и глиной пальцы об юбку. Ну, по крайней мере, эти упражнения согрели меня. Я снова уселась более основательно, взяла череп и положила его на колени. Несмотря на то, что это был довольно мрачный предмет, он все-таки представлял собой некую видимость компании, отвлекал меня от мыслей о моем бедственном положении. Впрочем, и все мои действия в течение последнего часа или даже более тоже были ничем иным, как попыткой отвлечься; они должны были просто-напросто подавить панику, готовую вот-вот прорваться сквозь поверхностное спокойствие моего ума, как выскакивали на поверхность речного потока острые обломки унесенных водой веток. Мне ведь предстояла долгая, очень долгая ночь. — Ладно, — сказала я вслух, обращаясь к черепу. — Ты в последнее время читал что-нибудь интересное? Нет, думаю, в этих краях ты вряд ли мог раздобыть что-то путное. Стихи тебя интересуют? — Я откашлялась и решила начать с нескольких строк Китса, которые вроде бы помнила достаточно хорошо… как называется то стихотворение? А! «Ода греческой урне». — «…навек любовь моя с тобой, тверда, как камень!» — продекламировала я. — Вообще-то оно длинное, только я его забыла. Но вообще-то такое было бы весьма кстати, тебе не кажется? Ну, может, попытаться вспомнить что-нибудь из Шелли? «Ода западному ветру» — думаю, тебе понравится. Тут вдруг у меня в уме возник вопрос: а почему, собственно, я решила, что черепу надо объяснять, что такое европейская поэзия? У меня ведь не было особых причин думать, что бедный Йорик родился именно здесь, на американском континенте, а не в Европе… но я думала о нем именно как об индейце. Может быть, из-за камня, который лежал рядом с ним? Пожал плечами, я решила в конце концов, что отпугивающий эффект европейской поэзии должен быть ничуть не меньше, чем у костра, — насколько это касалось местных медведей и ягуаров. Дай стать мне лирой, как осенний лес, И в честь твою ронять свой лист спросонья. Устрой, чтоб постепенно я исчез Обрывками разрозненных гармоний. Суровый дух, позволь мне стать тобой! Стань мною иль еще неугомонней! Развей кругом притворный мой покой И временную мыслей мертвечину. Вздуй, как заклятьем, этою строкой Золу из непогасшего камина. Дай до людей мне слово донести, Как ты заносишь семена в долину. И сам раскатом трубным вознести… И тут слова замерли на моих губах. Наверху, над обрывом, появился свет. Сначала это была слабая искра, потом она разгорелась… Первым делом я подумала, что это вновь вспыхнуло пораженное молнией дерево — огонь мог долго тлеть в глубине ствола, а потом вырваться наружу… но нет, это не было дерево. Деревья не движутся. А этот огонь медленно спускался по склону, прямиком ко мне, освещая верхушки кустов. Я вскочила на ноги, и только тут сообразила, что до сих пор не обулась. Я в отчаянии принялась шарить руками по земляному полу норы, бросаясь из стороны в сторону. Но все было тщетно. Мои мокасины исчезли. Тогда я схватила череп и гордо выпрямилась, босая, повернувшись лицом к свету. * * * Я следила взглядом за огнем, все приближавшимся ко мне, плывшим вниз вдоль склона, как облачко млечного сока. И в моем парализованном страхом уме крутились черт знает, откуда взявшиеся слова: «Демоны, я не боюсь вас! Мой ум спокоен и не подвержен страсти». Не могу исключить того, что и эти строки принадлежали Шелли. Где-то в глухих уголках моего сознания сидел сторонний наблюдатель, и он пришел к выводу, что у автора цитаты нервы были куда как покрепче моих. Я прижала к себе череп. Конечно, вряд ли он мог выступить в роли серьезного оружия, — но что-то мне не верилось, что тот, кто приближался ко мне, — кем бы он ни был, — весь сплошь ощетинился ножами и пистолетами. Но не только царившая вокруг сырость породила у меня сомнения в том, что какой-то человек мог вот так быстро шагать сквозь заросли с пылающим факелом. Нет, просто сам огонь ничуть не был похож на факел или фонарь. Он не мигал, а светил ровным мягким светом. Он плыл в нескольких футах над землей, как раз на такой высоте, на какой следовало бы находиться факелу, держи его кто-то перед собой. И приближался он с такой скоростью, с какой мог бы двигаться человек. Я даже видела, как он чуть-чуть подпрыгивает в такт уверенным шагам. Я съежилась в своем убежище, наполовину скрывшись за большим комом земли и растопыренными корнями. Я похолодела, но при этом по моей спине и бокам ручьями стекал пот, и я сама чувствовала запах собственного страха. Пальцы моих ног, совершенно онемевшие, скрючились, упираясь в сырую землю и ожидая приказа бежать. Мне уже приходилось видеть огни святого Эльма, в море. Они, безусловно, выглядели жутко зловещими, но их подвижные голубые искры ничуть не были похожи на тот бледный свет, что приближался ко мне. В этом огне вовсе не было цвета, он не разбрасывал искр; это было просто абстрактное свечение. Болотный газ, говорили люди в Кросскрике, когда вспоминали о горных огнях. Ха, сказала я себе, хотя и беззвучно, вот уж чушь собачья! Болотный газ на ножках! Свет двинулся сквозь заросли молодой ольхи, прямо к открытому пространству передо мной. Да уж, это был совсем не болотный газ. Он был высок, и он был наг. Кроме штанов, на нем была только краска; длинные красные полосы сбегали по его рукам, ногам и торсу, а лицо плотно замазано черным, от лба до подбородка. Его волосы были густо смазаны жиром и уложены в гребень, из которого торчали два индюшачьих пера. Меня нельзя было увидеть, меня полностью скрывала тьма моей норы, а его освещал факел, который он держал в руке, освещая грудь и плечи, затеняя орбиты глаз. Но он знал, что я здесь. Я не осмеливалась даже пальцем шевельнуть. И мое собственное дыхание казалось мне невообразимо громким, оно меня просто оглушало. А он просто стоял там, чуть больше, чем в десятке футов от меня, и смотрел прямо в темноту, где я пряталась, — как будто вокруг был ясный день. И его факел горел ровно и беззвучно, и огонь был бледным, как огонь газовой горелки, и он не пожирал древесину. Не знаю, как долго я там крючилась, не дыша, пока мне наконец не пришло в голову, что теперь уже незачем бояться. Меня все так же пробирал холод, но сердце вернулось к своему обычному ритму, а поджатые пальцы ног распрямились. — Чего тебе надо? — сказала я, и только тогда до меня дошло, что мы уже некоторое время как бы разговаривали мысленно. Между нами возникло что-то такое, что не требовало слов. Ничего связного, разборчивого, — но тем не менее это было нечто ощутимое. Облака поднялись выше, рассеялись еще до того, как поднялся легкий ветер, и темные пятна усыпанного звездами неба показались сквозь разрывы в их поредевшей массе. В лесу было тихо, но это была обычная ночная тишина, насыщенная разнообразными звуками: то потрескивали ветви высоких деревьев, то шуршала листва кустарника, отзываясь на едва заметный ветерок, и где-то вдали слышался ровный шум воды, отзывавшийся в скалах. Я глубоко вздохнула и вдруг ощутила прилив энергии. Воздух был свежим и чистым, насыщенным дыханием зеленых растений, пряным запахом трав и мускусным духом увядших листьев, и надо всем этим плыли ароматы пролетевшей бури — пахло мокрыми камнями, влажной землей и поднимающимся над ней легким туманом, и в это вплетались резкие струйки озона, возникающие так же внезапно, как молнии… Земля и воздух, вдруг подумала я, и еще огонь и вода. Здесь рядом со мной все эти элементы; я среди них, я под их защитой, я завишу от их благосклонности. — Чего тебе надо? — повторила я, чувствуя свою полную беспомощность. — Я не наброшусь на тебя. Я знаю, что ты там, я тебя вижу. Вот и все. Ничто не шевельнулось вокруг, ни слова не прозвучало в ответ. Но в моем уме возникла совершенно отчетливая мысль, не принадлежавшая мне, прозвучал голос, который не был моим! «Этого достаточно», — вот что он сказал. Фигура неторопливо повернулась и пошла прочь. Гигант прошел пару десятков шагов — и за это время свет его факела исчез, растворившись в пустоте, как растворяется в ночи последний проблеск дня. — Ох, — выдохнула я, чувствуя себя изрядно отупевшей. — Господи… — Ноги у меня дрожали, и я тяжело опустилась на землю, и череп — о котором я совершенно забыла, — скатился мне на колени. Я сидела так очень долго, прислушиваясь и приглядываясь, но ничего больше не произошло. Меня окружали одни только горы, темные, таинственные, непостижимые. Может быть, утром мне и удастся найти дорогу домой, подумала я, но сейчас нечего было и пытаться уйти отсюда; блуждать в темноте — значит наверняка навлечь на себя беду. Впрочем, теперь я уже ничего не боялась; весь мой страх иссяк за время встречи с… ну, с чем бы там ни было. Мне по-прежнему было холодно и я ужасно, просто ужасно хотела есть. Я положила череп на землю и свернулась клубочком рядом с ним, завернувшись в почти сухой плащ. Но я довольно долго не могла уснуть, а просто лежала в промозглой норе, глядя на звезды, выглядывавшие между несущимися невесть куда облаками. Я пыталась осмыслить события последнего получаса, но в этом явно не было никакого смысла; ведь на самом-то деле ничего не произошло. И все же кое-что случилось: некто был здесь. И ощущение его присутствия не оставляло меня, и почему-то это меня утешало, и наконец я заснула, положив голову на кучку прошлогодних листьев. Спала я неглубоко, меня мучил холод и голод; и еще передо мной мелькали разрозненные картины. Деревья, пораженные молниями, пылающие, словно гигантские факелы. Деревья, вырванные из земли, шагающие по горам, волоча за собой корни, — они пошатывались и стонали на ходу… А потом я увидела саму себя лежащей под дождем с перерезанным горлом, и теплая кровь толчками вылетала мне на грудь, и согревала мою остывающую плоть… Мои пальцы онемели, не в силах шевельнуться. Дождь колотил по моей коже, как град, и удар каждой из холодных капель был словно удар молота, а потом дождь потеплел и мягко омыл мое лицо. А потом меня похоронили заживо, и черная земля закрыла мои распахнутые глаза. Я проснулась с бешено колотящимся сердцем. Была уже глубокая ночь; небо окончательно очистилось и висело надо мной, бесконечное и глубокое, и я словно очутилась на дне чаши, полной тьмы. Через некоторое время я снова задремала, и снова на меня навалились видения. Где-то вдали завывали волки. Я в панике мчалась через белый, холодный, заснеженный лес, и красные потеки живицы сверкали, словно кровавые драгоценности, на белых, как бумага, стволах. Среди истекающих кровью деревьев стоял человек, его голова была наголо острижена с боков, и только поверху торчала щетка черных волос, густо смазанных жиром. У него были глубоко сидящие глаза, он улыбался разбитым ртом, а кровь на его груди выглядела куда ярче древесной крови. Волчий вой стал громче. Вой и лай, и запах крови, горячей крови в моем собственном носу, текущей ручьями. Заливающей меня. Я быстронога, белозуба, в моем рту привкус крови, она в моем носу, пощипывает… Голод. Погоня и схватка, убийство и кровь. Сердце колотится, кровь мчится по венам, мне страшно, что меня догонят. Я почувствовала, как треснула кость моей руки — с таким звуком, словно это была сухая ветка, — и почувствовала на лице что-то теплое, влажное… Что-то и в самом деле елозило по моему лицу, когда я открыла глаза. Большие желтые глаза уставились прямо на меня из темной густой шерсти, покрывавшей морду белозубого волка. Я завизжала и двинула его в нос, и тварь попятилась с изумленным воем. Я с трудом поднялась на колени и съежилась, невнятно ругаясь. Уже начинался новый день. Свет еще был слабым и неуверенным, но он помог мне отчетливо увидеть огромный черный силуэт… Ролло! — Ох, Господь наш всемилостивый, какого черта ты здесь делаешь, сволочная вонючая зверюга, тварь проклятая! — Наверное, я бы постепенно опомнилась и вылезла из норы, но Джейми опередил меня.
Большие руки вытащили меня из норы, поставили на ноги, встревоженно охлопали со всех сторон в поисках ран. Я уткнулась лицом в мягкий шерстяной плед; от него пахло влагой и щелочным мылом, и мужским духом самого Джейми, и я вдыхала все это, как чистый кислород. — Ты в порядке? Бога ради, Сасснек, с тобой ничего не случилось? — Нет, — ответила я. — Да. — И разревелась. Но слезы быстро иссякли; это было просто радостное потрясение. Я попыталась рассказать обо всем, что со мной произошло, но Джейми не стал слушать. Он подхватил меня на руки, грязную и отсыревшую, и понес к ручью. — Тихо, тихо, детка. Теперь уже все в порядке. Тебе ничто не грозит. Я еще не до конца пришла в себя, меня знобило, ночные видения стояли перед глазами. Мой собственный голос казался мне странным, нереальным, мне чудилось, что меня невозможно понять. Но теплое тело Джейми, его крепкие руки был при всем при том более чем реальны. — Подожди, — сказала я, слабо цепляясь за его рубашку. — Подожди, я забыла. Я должна… — Господи Иисусе, дядя Джейми, ты посмотри-ка! Джейми повернулся, не отпуская меня. Младший Ян стоял у входа в мое убежище, обрамленного перепутанными корнями, держа в руке череп. Я почувствовала, как напряглись мускулы Джейми, когда он увидел находку Яна. — Святой Боже, Сасснек, что это такое? — Кто это такой, ты хотел сказать, — поправила его я. — Не знаю. Славный малый, я думаю. Эй, не подпускай к нему Ролло, ему это вряд ли понравится. — Ролло уже принюхивался к черепу с предельным вниманием, и его влажный черный нос подергивался от любопытства. Джейми всмотрелся в мое лицо и слегка нахмурился. — Сасснек, с тобой действительно все в порядке? Ты уверена? — Нет, — ответила я, потому что ко мне наконец-то вернулась способность здраво рассуждать и даже шутить. — Я жутко замерзла и умираю с голоду. Ты случайно не захватил с собой завтрак? — с жадной надеждой спросила я. — Я бы сейчас убила кого-нибудь за яичницу. — Нет, — Джейми покачал головой, поставил меня на землю и запустил руку в кожаную сумку, висевшую на его поясе, — классический шотландский спорран. — У меня не было времени искать съестное, но я прихватил немного бренди. Вот, Сасснек, глотни-ка, это тебе поможет. А потом, — добавил он, подняв одну бровь, — ты можешь рассказать мне, какого черта тебя занесло в это место, ага? Я свалилась на камень и с благодарностью приняла глоточек бренди. Фляжка ходила ходуном в моей руке, но дрожь начала утихать, когда темная янтарная жидкость коснулась стенок моего пустого желудка и впиталась в кровь. Джейми стоял рядом, положив руку мне на плечо. — И долго ты тут просидела, Сасснек? — мягко спросил он. — Всю ночь, — ответила я, снова вздрогнув. — Точнее, я тут очутилась вчера, еще до полудня, когда эта чертова лошадь… я думаю, ее надо назвать Иудой, вот как, — сбросила меня вон с того уступа. Я кивком указала на упомянутый уступ. И тут же подумала, что это место можно наиболее точно описать всего двумя словами: посреди нигде. Вокруг в горах были, наверное, тысячи таких же никому не ведомых уступов, ручьев, лощинок, полянок… Меня как током ударило при мысли, которая давным-давно могла бы прийти мне в голову, если бы я не так замерзла и устала. — А как, черт побери, ты меня нашел? — спросила я. — Неужели один из Мюллеров поехал вслед за мной? Или… о, нет, только не говори, что тебя привела сюда эта сволочная лошадь, изобразив из себя лесную фею! — Ты же уехала на мерине, тетя, — укоряющим тоном поправил меня Ян. — А не на какой-нибудь фее. Только мы того коня вообще не видели. Нет, нас привел сюда Ролло. — И племянник гордо улыбнулся, показав на пса, который тут же умудрился изобразить величавое достоинство и одновременно скромность, как будто вообще-то он такими вещами каждый день занимался, так что спасибо, не стоит внимания… — Но если вы не нашли коня, — немного недоверчиво начала я, — то как вы вообще узнали, что я уехала от Мюллеров? И как мог Ролло… — я умолкла, заметив, как переглянулись мужчины. Ян чуть заметно пожал плечами, как бы уступая в чем-то Джейми. Джейми присел на корточки передо мной и, приподняв край моей юбки, обхватил мою голую ногу большими теплыми руками. — У тебя ноги совсем замерзли, Сасснек, — негромко сказал он. — Где ты потеряла свои башмаки? — Там где-то, — ответила я, махнув рукой в сторону своей норы под корнями. — Они должны быть там. Я их сняла, потому что они совершенно промокли, поставила рядом с собой, а потом не смогла найти в темноте. — Их там нет, тетя, — сказал Ян. Его голос прозвучал настолько странно, что я невольно уставилась на него, удивленная. Он стоял, по-прежнему держа в руках череп, небрежно перебрасывая его с ладони на ладонь. — Да, их там нет, — Джейми наклонил голову, дыша на мои ноги, и я в неярком утреннем свете видела, как поблескивают его медные волосы, не связанные в хвост, небрежно рассыпавшиеся по его плечам, перепутанные так, будто он внезапно выскочил из постели и забыл, и думать о них. — Я уже лег в постель и уснул, — сказал Джейми, как будто услышав мои мысли, — когда эта зверюга вдруг словно взбесилась. — Он дернул подбородком, показывая на Ролло, но не поднял взгляд на меня. — Начал лаять, выть, метался по дому, колотился телом о дверь, — можно было подумать, что снаружи стоит сам дьявол. — Я на него прикрикнул, — вставил Ян, — потом поднялся, схватил его за загривок и встряхнул, как следует, чтобы он угомонился, но он и не думал останавливаться, что бы я ни делал. — Да, он все бесновался, да так, что у него пена на губах выступила, и я решил, что он точно взбесился. И подумал, что он может нас покусать, так что велел Яну отпереть дверь и выпустить пса, — Джейми немного откинулся назад и хмуро уставился на мои ноги, потом снял сухой лист, прилипший к лодыжке. — Ну, и что, снаружи действительно стоял сам дьявол? — легкомысленно спросила я. Джейми покачал головой. — Мы обшарили весь двор и всю поляну, от загонов до источника, и ничего не нашли… кроме вот этого. — Он открыл свой спорран и вытащил из него мои башмаки. И теперь уже посмотрел прямо мне в глаза, но на его лице не было никакого выражения. — Они стояли прямо на пороге, вот так, рядышком. Я почувствовала, как у меня на голове зашевелились волосы. И тут же поспешно взяла фляжку и влила себе в рот солидную порцию бренди. — Ролло бросился куда-то, как борзая за лисицей, — сказал Ян, страстно желая поучаствовать в рассказе. — Но тут же вернулся и начал нюхать твои башмаки и завывать и плакать. — Мне, честно говоря, тоже хотелось завыть, — уголок рта Джейми слегка приподнялся в улыбке, но я прекрасно видела, что в глубине его глаз затаился страх. Я тяжело сглотнула, но сказать ничего не смогла, потому что во рту у меня пересохло, несмотря на бренди. Джейми надел мне один башмак, потом второй. Они были по-прежнему влажными, но слегка согрелись у его тела. — Я подумал, что ты, возможно, погибла, Сасснек, — тихо сказал он и наклонил голову, чтобы спрятать лицо. Ян ничего не заметил, поскольку весь пылал энтузиазмом и горел нетерпением продолжить рассказ. — Мой умный маленький песик рвался куда-то, как будто кролика почуяла, так что мы поскорее схватили пледы и побежали за ним, только и задержались, чтобы схватить головню из очага да пригасить огонь. И Ролло нас повел прямиком сюда, ведь так, малыш? — Ян потрепал уши Ролло с нескрываемой гордостью. — А ты тут как тут! Бренди жужжало у меня в ушах, обволакивая мой мозг толстый мягким одеялом, но я еще соображала достаточно, чтобы понять: Ролло никак не мог пройти по моему следу от нашего дома до этого места… нет, кто-то должен был надеть мои башмаки и дойти до порога… Я собрала остатки тающих сил, напрягла голосовые связки и несколько хрипло спросила: — А вы… вы что-нибудь видели… по дороге? — Нет, тетя, — ответил Ян, внезапно став очень серьезным. — А ты? Ты видела? Джейми наконец поднял голову и я увидела, насколько него встревоженное, измученное, осунувшееся лицо, — даже кожа на его скулах натянулась так, что торчали кости. Похоже не только у меня ночь была длинной и трудной. — Да, — сказала я. — Видела. Но я вам расскажу все это попозже. А прямо сейчас у меня не голова, а пустая тыква, вот так. Пошли-ка домой. * * * Джейми привел лошадей, но не было никакой возможности привести их вниз, к ручью; нам пришлось сначала подниматься вверх по берегу, спускавшемуся к бурному потоку, шлепать по лужам, оставшимся после дождя, потом мы с огромным трудом долго карабкались по каменной стене выступа, с которого я слетела, — и наконец добрались до относительно ровного места, где были привязаны лошади. Ноги у меня были основательно поцарапаны, к тому же после перенесенных испытаний я плохо на них держалась, так что при восхождении на скалу толку от меня было немного, однако Джейми и Ян прекрасно справлялись с делом, перетаскивая меня через разнообразные препятствия и передавая с рук на руки, как будто я была здоровенным бесчувственным тюком. — Ты вообще-то ошибаешься, если думаешь, будто спиртное помогает людям, страдающим от переохлаждения, — пробормотала я, когда Джейми во время краткой остановки в очередной раз приложил к моим губам фляжку. — Меня не особо интересует, от чего именно ты страдаешь, — ответил он, — но твои страдания наверняка уменьшатся, когда выпивка попадет тебе в живот. — После дождя в горах было прохладно, однако лицо Джейми раскраснелось от лазанья по обрывам. — Кроме того, — добавил он, вытирая вспотевший лоб краем пледа, — если ты хорошенько напьешься, то перестанешь брыкаться и мешать нам. Черт побери, да с тобой управиться труднее, чем с теленком, угодившим в болото! — О, извини! — Я растянулась на земле и закрыла глаза, надеясь, что меня не вывернет наизнанку. Небо над моей головой крутилось в одну сторону, а мой желудок — в противоположную. — Прочь, собака! — прикрикнул Ян. Я приоткрыла один глаз, чтобы выяснить, что там происходит, и увидела, что Ян решительно отпихивает Ролло от черепа, который по моему настоянию мы взяли с собой. При ярком дневном свете череп вряд ли мог произвести особо благоприятное впечатление. Он был весь покрыт пятнами въевшейся земли, из которой я его извлекла, и издали его можно было принять за гладкий камень, истертый и поцарапанный ветрами и ненастьями. Часть зубов была выбита, от некоторых откололись края, хотя в остальном череп не имел повреждений. — А что ты собираешься с ним делать, этим Обаяшкой? Улыбка у него, надо сказать, не из самых приятных, — сказал Джейми, с явным неодобрением рассматривая мою находку. Лицо у него уже приобрело нормальный цвет и дыхание восстановилось. Он глянул на меня, протянул руку и пригладил мои волосы, улыбнувшись. — Как ты себя чувствуешь, Сасснек? — Уже лучше, — заверила его я, принимая сидячее положение. Нельзя сказать, чтобы горы уже перестали водить вокруг меня хоровод, но бренди, растворившееся в моей крови, теперь создавало в моем теле довольно приятные ощущения, — как будто я ехала в вагоне поезда, а за окнами шуршали искупавшиеся в дожде деревья. — Наверное, нам следует отнести его домой и устроить ему христианские похороны, по меньшей мере? — спросил Ян, задумчиво рассматривая череп. — Вряд ли ему это понравилось бы, — возразила я. — Что-то мне не верится, чтобы он был христианином. — Передо мной вдруг как наяву встал тот человек, которого я видела из своей норы под корнями. Безусловно, я знала, что часть индейцев поддалась влиянию миссионеров и приняла христианство, но тот обнаженный джентльмен, с вымазанным черной краской лицом и перьями в прическе, выглядел в моих глазах таким же язычником, какими были все краснокожие до появления на их континенте белого человека. Пальцы, онемевшие и ослабевшие, плохо меня слушались, но я сумела-таки достать из кармана юбки вторую свою находку. — Вот, это лежало рядом с ним в земле. Я показала мужчинам плоский камень. Он был грязно-коричневого цвета, а по форме представлял собой неправильный овал в половину моей ладони. С одной стороны он был плоским, с другой слегка выпуклым, и скользким, как будто его только что подняли со дна реки. Я перевернула его — и задохнулась. Плоская сторона камня действительно была покрыта резьбой, как мне и показалось ночью. Это была рельефная спираль замыкающаяся в саму себя. Но не резной символ заставил Джейми и Яна уставиться на мою ладонь, едва не столкнувшись лбами. В выемках резьбы, там, где была снят темный верхний слой, переливались искрометные огни, маленькие вспышки зеленого, оранжевого, красного… они как будто отчаянно рвались навстречу солнечным лучам. — О Господи, что это такое? — с благоговейным ужасом в голосе просил Ян. — Это опал… и чертовски здоровенный опал, вот что это такое, — сказал Джейми. Он потрогал камень своим корявым указательным пальцем, как будто желая убедиться, что тот действительно существует. Камень оказался вполне реальным. Джейми запустил пальцы в волосы, задумчиво почесал макушку, потом посмотрел на меня. — Сасснек, вообще-то говорят, что опалы приносят несчастье. — Я подумала было, что он шутит, но он был предельно серьезен и явно смущен. Хорошо образованный человек, немало путешествовавший по всему свету, он все равно оставался шотландским горцем, и я знала, что он в высшей степени суеверен, хотя обычно умудрялся скрывать эту черту своего характера. Ха-ха, мысленно сказала я самой себе, не ты ли провела ночь в компании призрака? И теперь ты готова обвинить Джейми в суеверности? — Чушь! — сказала я вслух, и в моем голосе прозвучала уверенность, которой я вовсе не чувствовала. — Это просто камень, и все. — Ну, не такие уж они и несчастливые, дядя Джейми, — вмешался Ян. — У моей мамы есть кольцо с опалом, которое ей оставила бабушка… хотя, конечно, с этим его не сравнить! — Ян осторожно и уважительно потрогал камень. — Мама говорила, что опал не причинит вреда своему владельцу, хотя… ну, если до тебя он принадлежал хорошему человеку, тогда все в порядке, тебе он принесет только удачу. Но если нет… — Ян слегка вздрогнул. — Ну, хорошо, — сухо произнес Джейми. И, вздернув подбородок, кивнул в сторону черепа — Если камень принадлежал тому парню, то непохоже, будто он способен принести большую удачу. — Но, по крайней мере, мы знаем, что убили его не из-за камня, — возразила я. — Да может быть, они просто не захотели его взять, потому что знали, что он опасен, — предположил Ян. Он хмуро уставился на камень, и между его бровями прорезалась тревожная морщинка. — Может, лучше положить его обратно, тетя? Я почесала нос и посмотрела на Джейми. — Он вообще-то должен быть очень дорогим, — сказала я. — Ого! — Оба мужчины на мгновение замерли в созерцательном раздумье, разрываясь между суеверием и практичностью. — А, ладно, — сказал, наконец, Джейми. — Я думаю, он не успеет нам особо сильно навредить, если мы подержим его у себя какое-то время. — Наконец-то его губы изогнулись в улыбке. — Но позволь мне его нести, Сасснек; если меня по дороге к дому шарахнет молнией, ты можешь отнести его обратно. Я с некоторым трудом поднялась на ноги, держась за руку Джейми, чтобы не слишком шататься. У меня кружилась голова, меня слегка подташнивало, но в общем все обстояло неплохо. Джейми взял камень из моей руки и опустил его в свой спорран. — Я его покажу Наявенне, — сказала я. — По крайней мере, она может знать, что означает рисунок на камне. — Хорошая мысль, Сасснек, — одобрил Джейми. — А если вдруг окажется, что наш Обаяшка был ее родственником, она может тогда взять камень себе, вместе с моим благословением. — После этого он показал в сторону небольшой купы кленов ярдах в трехстах от нас; их пышная листва уже была кое-где тронута желтизной. — Лошадки вон там, ждут нас. Ты можешь идти сама, Сасснек? Я с сомнением посмотрела на собственные ноги. Они были почему-то очень далеко, намного дальше, чем я привыкла их видеть. — Я не уверена, — ответила я. — Что-то мне кажется, я здорово надралась. — Ох, нет, тетя, — искренне заверил меня Ян. — Мой па всегда говорит, что ты не пьян, пока можешь удержаться за пол. Джейми расхохотался и перекинул край пледа через плечо. — А мой па говорит, что ты до тех пор не пьян, пока можешь обеими руками нащупать собственную задницу. Вскинув брови, он обозрел мой зад, но весьма благоразумно воздержался от последующих комментариев, хотя они явно вертелись у него на языке. Ян подавился смехом, закашлялся, потом, наконец, справился с собой и заявил: — Ну, тетя, тебе до этого еще ой как далеко. Ты уверена, что действительно не можешь идти? — А я и не собираюсь тащить ее на себе дальше, имейте виду, — заявил Джейми, не дожидаясь моего ответа. — Мне что-то не хочется нажить себе грыжу или сломать спину. Он забрал у Яна череп, взяв его осторожно, кончиками пальцев, и положил мне на колени. — Подожди-ка нас здесь вместе со своим приятелем, Сасснек. Мы с Яном приведем сюда лошадей. * * * К тому времени, когда мы добрались до Фрезер Риджа, бы уже почти полдень. Я мерзла, мокла и ничего не ела уже больше суток, и в моей голове царила полная пустота; это ощущение еще более усиливалось, благодаря как излишне щедрой порции бренди, принятого мной, так и моим усилиям объясни события предыдущей ночи Яну и Джейми. При солнечном свете мне и самой эта ночь казалась чем-то фантастическим и нереальным. Но потом мне и вообще все вокруг стало казаться нереальным, поскольку я плавала в тумане переутомления, голода и легкого опьянения. И вследствие этого я решила, что у меня просто начались галлюцинации, когда мы выехали на нашу поляну и я увидела струйку дыма над нашей трубой. Но потом пряный запах горящего гикори ударил прямо мне в нос. — Мне казалось, вы говорили, что притушили огонь, — сказала я, повернувшись к Джейми. — Хорошо еще, что вы дом не сожгли. — Такие случаи были делом обычным; я не раз слышала о том, что деревянные дома сгорали дотла из-за небрежного обращения с печами. — Я его потушил, — коротко ответил Джейми, соскакивая с седла на землю. — Там кто-то есть. Что там с лошадьми, Ян? Ян приподнялся на стременах, чтобы заглянуть через ограду загона. — Эй, да там тетин беглец! — удивленно воскликнул он. — И с ним еще один, здоровенный, в яблоках. И в самом деле, чертов конь, окрещенный Иудой, преспокойно стоял в загоне, расседланный, и вполне дружелюбно тыкался мордой в круп другого коняги, упитанного серого мерина. — Ты не знаешь, чей это? — спросила я. Я пока что не могла спуститься на землю; на меня вдруг накатила тошнота, голова закружилась, и мне пришлось замереть на несколько минут, вцепившись в седло. Земля под ногами лошади, казалось, ходила волнами, как будто это был океан. — Нет, не знаю, но это кто-то знакомый, — сказал Джейми. — Он накормил наших животных и подоил козу. — Он кивнул в сторону сарая, где возле яслей, наполненных сеном, стояла на скамье бадейка с молоком, аккуратно прикрытая квадратным лоскутом, чтобы в нее не попали насекомые. — Идем, Сасснек, — он поднял руки и обхватил меня за талию. — Мы тебя уложим в постель и заварим тебе много-много чая. Наше прибытие не осталось незамеченным; дверь дома открылась, наружу выглянул Дункан Иннес. — А, вот и ты, Mac Dubh, — сказал он. — Что тут у вас творится? Ваша коза орала так, что мертвого могла разбудить, а вымя у нее чуть не лопалось от молока, когда я сюда явился утром. — Тут он увидел меня, и его длинное серьезное лицо еще больше вытянулось от удивления. — Миссис Клэр! — воскликнул он, рассматривая мой жутко грязный и изодранный наряд. — Что с вами случилось? Я немного встревожился, когда нашел вашего коня там, на склоне, и ваша маленькая сумка у седла висела. Я поискал там вокруг, звал вас, но никаких следов не нашел, так что просто привел животное домой, поставил в загон. — Да, кое-что со мной и вправду случилось, — сказала я, пытаясь самостоятельно удержаться в вертикальном положении, но, не слишком преуспев в этом. — Впрочем, я прекрасно себя чувствую. — Вообще-то я совсем не была в этом уверена. Моя голова, похоже, стала в три раза больше обычного, она почему-то раздулась, как воздушный шар. — В постель! — твердо произнес Джейми, подхватывая меня под руку, прежде чем я растянулась на земле. — Немедленно. — Купаться, — возразила я. — Сначала. Джейми посмотрел в сторону ручья. — Ты или замерзнешь, или утонешь. Или и то, и другое вместе. Бога ради, Сасснек, поешь и забирайся под одеяло; ты вполне можешь искупаться завтра утром. — Нет. Хочу в горячую воду. В котел. — Я не желала тратить времени на долгие споры и доказательства, но была полна решимости. Я не собиралась ложиться в постель грязной, как поросенок, чтобы потом самой же приводить в чистый вид перепачканные простыни. Джейми раздраженно посмотрел на меня, потом закатил глаза к небу, сдаваясь. — Ладно, хорошо. Котел, горячая вода, прямо сейчас, — сказал он. — Ян, принеси дров, а потом пойдите с Дунканом проверить, как там свиньи. Я буду отстирывать твою тетушку. — Я сама могу себя постирать. — Черта с два ты можешь.
Он оказался прав; мои пальцы настолько окоченели, что я даже не смогла развязать шнурки на лифе платья. Джейми раздел меня, как будто я была маленьким ребенком; снял с меня порванную верхнюю и насквозь пропитанные грязью нижние юбки, небрежно швырнул все в угол, потом стащил сорочку и расшнуровал корсет, который я не снимала так долго, что его края врезались в мою кожу, оставив красные полосы. Я постанывала от боли и от наслаждения, освобождаясь от всей этой сбруи, осторожно растирая красные полосы и чувствуя, как восстанавливается кровообращение в верхней части тела. — Сядь, — приказал Джейми, подсовывая под меня табуретку, на которую я и свалилась без возражений. Он набросил мне на плечи стеганое одеяло, поставил передо мной на стол тарелку, на которой лежала большая овсяная лепешка, и отправился к буфету на поиски мыла, мочалки и льняных полотенец. — Найди там зеленую бутылку, пожалуйста, — попросила я, впиваясь зубами в сухое тесто. — Мне надо вымыть волосы. — Ммм… — Несколько мгновений в буфете что-то звякало, и наконец Джейми вынырнул из его глубин, держа разом кучу всяких вещей, включая полотенце и бутылку, наполненную шампунем, который я изготовила самостоятельно, не желая мыть волосы щелочным мылом, — в его состав вошли мыльный корень, люпиновое масло, ореховые листья и цветы календулы. Он сгрузил все это на стол, а потом принес мою самую большую кухонную миску. Осторожно налив в нее горячей воды из висевшего над огнем котла, Джейми сначала немного подождал, пока та остынет, а потом обмакнул в нее тряпку и, опустившись передо мной на колени, начал мыть мне ноги. Когда мои грязные, наполовину отмороженные ноги почувствовали горячую воду, меня пронзило острейшее из наслаждений, какие только можно испытать по эту сторону небес. Уставшая и здорово пьяная, я растворялась в блаженстве, пока Джейми тщательно отмывал мою кожу от грязи, начав с ног и закончив головой. — Вот это у тебя откуда, Сасснек? — Голос Джейми вырвал меня из состояния, очень похожего на сон. Я послушно посмотрела на свое левое колено, поскольку Джейми слегка сжал его, поясняя, о чем он спрашивает. Колено распухло, на внутренней его стороне красовалась здоровенно пурпурно-синяя гематома. — Ох… это я ударилась, когда свалилась с коня. — Ты слишком легкомысленно себя вела, — резко сказал Джейми. — Разве я тебе не повторял тысячу раз, чтобы ты была как можно более осторожна, в особенности когда садишься на новую лошадь? Им совершенно нельзя доверять, пока не узнаешь все их повадки! А ты не такая уж сильная, чтобы справиться с конем, если он понесет или закусит удила! — Тут дело не в доверии, — возразила я. Даже в полусне я восхищалась широкими плечами Джейми, обтянутыми льняной рубашкой, — мне их было так хорошо видно, когда он наклонился, исследуя мое колено. — Его напугала молния, вот я и свалилась с того уступа, там футов тридцать высоты было. — Ты могла сломать шею! — Похоже, я ее немножко-таки сломала, — я закрыла глаза и слегка покачнулась. — Тебе следует быть более благоразумной, Сасснек. И для начала тебе не следует никогда забираться на ту сторону хребта в одиночку… — У меня выбора не было, — сообщила я, открывая глаза. — Тропу размыло, мне пришлось отправиться в обход. Он поднял голову и уставился на меня, его чуть раскосые глаза превратились в темно-голубые щелки. — Тебе, прежде всего, не следовало уезжать от Мюллеров, раз уж начался такой дождь! У тебя что, ума не хватает понять, во что превращаются во время грозы горы? Я с некоторым усилием выпрямилась, придерживая на груди одеяло. Мне вдруг пришло в голову, что Джейми не просто раздражен, что тут нечто большее, и меня это озадачило. — Да… но… — пробормотала я, пытаясь привести мысли в порядок и сообразить, к чему это он ведет. — Но откуда мне знать это? Кроме того… Он перебил меня, шмякнув тряпку в миску и разбрызгав воду вокруг. — Помолчи! Я не намерен с тобой спорить! Я вытаращила глаза. — Какого черта! Что все это значит? И почему ты на меня кричишь? Я ничего плохого не сделала! Он резко выдохнул через нос. Потом встал, вынул тряпку из воды и аккуратно отжал. Потом перевел дыхание, снова опустился на колени передо мной и проворно обтер мое лицо, смывая грязь. — Нет. Ничего не сделала, — согласился он. — Уголок его длинных губ сухо дернулся. — Но ты чертовски перепугала меня, Сасснек, и из-за этого мне хочется обругать тебя как следует, заслужила ты этого или нет. — Ох, — вздохнула я. Сначала мне захотелось рассмеяться, но смех застрял у меня в горле, когда я увидела, насколько измученным выглядит его лицо. Рукава его рубашки были запачканы грязью, а на его носках и бриджах налипли репьи… он бросился среди ночи искать меня в горах, совершенно не представляя, где я могу быть, не зная, жива я или мертва. Я действительно чертовски перепугала его, хотела я того или нет. Я принялась бормотать извинения, чувствуя, что язык у меня почти такой же толстый, как ноги. Наконец я протянула руку и вытащила из его волос какое-то желтенькое соцветие. — Почему бы тебе не выругать меня на гэльском? — сказала я. — Ты освободишься от своих эмоций, а я и половины не пойму из того, что ты скажешь. Джейми насмешливо фыркнул на шотландский манер, твердой рукой схватил меня за шею и обмакнул мою голову в воду. Когда я вынырнула, хлюпая носом, он тут же набросил на мои мокрые волосы полотенце и принялся вытирать их большими, уверенными руками, говоря при этом тем грозным тоном, каким священники говорят с кафедры о грехах, пугая прихожан. — Глупая женщина, — сказал он по-гэльски, — у тебя мозгов не больше, чем у мухи! — Потом среди потока фраз я уловила слова «дурацкий» и «неуклюжая», а потом просто перестала слушать. Я закрыла глаза и растворилась в сонном наслаждении, пока он вытирал мои волосы, а потом расчесывал их. Его руки прикасались ко мне уверенно и нежно, и возможно, он тренировался в искусстве расчесывания на лошадиных хвостах и гривах. Я видела, как он разговаривал с лошадьми, когда чистил и расчесывал их, и точно так же он говорил теперь со мной, и гэльская речь лилась, как утешительная мелодия, в том же ритме, в каком двигались щетки или скребница. Я даже подумала, что о лошадях он, возможно, куда лучшего мнения, чем о людях. Его руки касались моей шеи, моей голой спины и плеч, пока он занимался делом: это были легкие прикосновения, вернувшие мою оттаявшую плоть к жизни. Я еще изредка подрагивала, но все равно позволила одеялу упасть мне на колени. Огонь горел вовсю, языки пламени танцевали вокруг котла, и в комнате становилось все теплее. Теперь Джейми доверительным голосом рассказывал, что бы он хотел со мной сделать за мои фокусы, — начиная с того, что выпорол бы до посинения солеными розгами, и так далее. Гэльский — весьма богатый язык, а Джейми был вовсе не лишен воображения, и неважно, на какую тему ему приходилось развивать фантазии; он мог с равным успехом воображать и сцены насилия, и сцены секса. И я подумала, что, пожалуй, это совсем неплохо — что я понимаю лишь малую часть его слов. Мою грудь заливало тепло очага; спиной я чувствовала тепло тела Джейми. Его свободная рубашка скользнула по моей коже, когда он потянулся к полке, чтобы достать какую-то бутылку, — и я снова вздрогнула. Он заметил это и на мгновение прекратил свою тираду. — Холодно? — Нет. — Хорошо. Резкий запах камфары ударил мне в нос, и прежде чем я успела шевельнуться, одна его ручища впилась в мое плечо, прижав меня к табурету, а другая принялась с силой втирать в мою грудь скользкое масло. — Стой! Прекрати, мне же щекотно! Стой, тебе говорят!.. Он и не подумал остановиться. Я отчаянно извивалась, пытаясь вырваться, но Джейми был слишком большим и сильным, чтобы я могла противиться ему. — Не вертись, — сказал он, и его безжалостные пальцы вдавились еще глубже между моими ребрами, прошлись под ключицами, вокруг грудей, обмазывая меня маслом так же тщательно, как обмазывал молочных поросят перед тем, как насадить их на вертел. — Ты ублюдок! — твердо заявила я, когда он наконец меня отпустил. Я хихикала и задыхалась от борьбы. От меня несло перечной мятой и камфарой, и моя кожа пылала жаром от подбородка до пупка. Он усмехнулся, глядя на меня, мстительный и абсолютно не склонный к раскаянию. — Ты, между прочим, точно так же обошлась со мной, когда я подхватил лихорадку, — напомнил он, вытирая руки полотенцем. — Как аукнется, так и откликнется, правильно? — У меня нет лихорадки! У меня даже насморка нет! — Я уверен, что все это скоро бы проявилось — после того, как ты всю ночь спала в земляной норе, да в мокрой одежде. — Он неодобрительно щелкнул языком, как делают шотландские женщины. — А ты что, никогда не спал на земле, под дождем? И сколько же раз ты простужался после таких ночевок? — возмущенно спросила я. — Боже милостивый, да ты вообще жил в пещере целых семь лет! — И три из них постоянно чихал. Кроме того, я мужчина, — абсолютно нелогично добавил он. — Не лучше ли тебе натянуть ночную рубашку, Сасснек? А то на тебе и нитки нет. — Я заметила, спасибо. Кстати, мокрая одежда и холод не являются причинами болезни, — сообщила я ему, шаря под столом в поисках упавшего одеяла. Он вскинул брови. — Вот как? Не являются? — Нет, представь себе. Я уже объясняла тебе, болезни возникают благодаря микробам. Если я не подхвачу какой-нибудь микроб, я не заболею. — Ах, микр-ррр-робы! — прорычал он. — Ну, будь уверена, ты уж точно поймала самого толстозадого! Вот только почему люди зимой болеют чаще, чем летом? Эти микробы размножаются на холоде, я правильно понял? — Не совсем. — Почему-то чувствуя себя неловко, я развернула одеяло, намереваясь снова набросить его на плечи. Но прежде чем я успела закутаться в него, Джейми схватил меня за руку и притянул к себе. — Иди сюда, — сказал он, хотя я и так была совсем близко. Но прежде чем я успела открыть рот, чтобы сказать хоть слово, Джейми смачно шлепнул меня по попе, развернул к себе лицом и крепко поцеловал. Он тут же отпустил меня, и я чуть не шлепнулась на пол. Чтобы удержаться на ногах, я обхватила его руками, и он тут же обнял меня за талию, помогая сохранить равновесие. — Меня вообще не интересуют причины, — сказал он, сурово уставившись на кончик собственного носа. — Будь то ушибы, или ночной воздух, или этот твой чертов новый знакомец. Я не хочу, чтобы ты заболела, и все об этом. А теперь — быстро ныряй в свою ночную рубашку и в постель! Мои руки наслаждались, ощущая его. Гладкий лен его рубашки был прохладным, он остужал мою пылающую от едкого масла грудь, а чуть-чуть кусачая шерстяная ткань килта прижималась к обнаженным бедрам и животу, и не могу сказать, что мне было от этого неприятно. Я неторопливо потерлась о Джейми, как кошка о ножку стола. — В постель! — повторил он, он уже немножко менее строго. — Ммм… — промычала я, отчетливо давая ему понять, что вовсе не намерена отправляться в постель одна. — Нет, — сказал Джейми, слегка подергиваясь. Я решила, что он намерен удрать, но прежде чем я его отпустила, он уже дозрел. — Мм… — снова прогудела я, крепче прижимаясь к нему. Но, хотя я и была под основательным кайфом, я все-таки сумела сообразить, что Дункан вряд ли проведет всю ночь в загонах, а скорее всего вернется в дом и уляжется на ковре перед очагом, да и Ян водрузится на свою низенькую кровать. Но в данный момент меня охватил порыв чувств, и я не способна была заглядывать так далеко вперед. — Мой отец не раз говорил мне, что самое последнее дело — это воспользоваться тем, что пьяная женщина плохо соображает, — сказал Джейми. Он на какое-то время справился с собой, но теперь его снова начало потряхивать, чуть слабее, как будто он не в силах был остановить свой порыв. — Я неплохо соображаю, наоборот, очень хорошо, — заверила я его. — Кроме того… — тут я и сама содрогнулась с головы до ног, стремясь к его телу, — кроме того, мне казалось, он говорил еще, что ты не пьян, пока можешь обеими руками отыскать собственную задницу. Джейми окинул меня оценивающим взглядом. — Мне неприятно говорить тебе это, Сасснек, но ты держишься не за свою собственную задницу… это моя. — Ничего, все в порядке, — сообщила я. — Мы женаты. У нас все общее. Едина душа, едина плоть, так говорил священник. — Может, и не надо было мазать тебя этим маслом, — пробормотал Джейми, обращаясь скорее к себе, чем ко мне. — Мне оно никогда не помогало. — Ну, ты же мужчина. Джейми предпринял последнюю попытку. — А ты не хочешь сначала что-нибудь съесть, малышка? Ты, должно быть, умираешь от голода. — Мм-м… — ответила я. И, зарывшись лицом в рубашку Джейми, легонько укусила его. — Умираю. От страсти. * * * Есть некая история о графе Монтрозе — та самая, в которой говорится, как однажды после битвы его, полумертвого от холода и голода, нашла на поле брани некая молодая женщина. Эта женщина сняла свой башмак, смешала в нем ячмень и холодную воду, получившейся смесью накормила лежавшего без сил графа и таким образом спасла его от смерти. В чашке, которую в данный момент подсунули мне под нос, содержалась порция точно такой же возвращающей жизнь субстанции, с той небольшой разницей, что вода была теплая. — Что это такое? — спросила я, глядя на бледные раздувшиеся зерна, плававшие на поверхности водянистой жидкости. Выглядело это так, словно в чашку сыпанули сушеных личинок мух. — Ячменная каша, — ответил Ян, глядя на чашку с такой гордостью, как будто это была никакая не чашка, а его первенец. — Я ее сам сварил, из того зерна, что бы привезла от Мюллеров. — Спасибо, — поблагодарила я и осторожно отпила глоточек. Ну, не думаю все-таки, чтобы он смешивал все это в сапоге, хотя от чашки и пахло пылью. — Отлично, — похвалила я. — Как мило с твоей стороны, Ян. Племянник порозовел от удовольствия. — Ну, не стоит благодарности, — сказал он. — Там ее полно. А может, поискать для тебя еще и кусочек сыра, тетя? Я всю зелень срежу как следует… — Нет, нет… мне и каши хватит, — поспешно сказала я. — А… а почему бы тебе не взять ружье, Ян, и не попытаться подстрелить белку или кролика? Я уверена, к вечеру я буду в порядке и смогу приготовить ужин. Ян просиял, и улыбка совершенно преобразила его длинное, худое лицо. — Как хорошо, тетя, я рад, — воскликнул он. — Если бы ты видела, чем мы тут с дядей Джейми кормились, пока тебя не было! Ян ушел, оставив меня с чашкой «каши» в руках и наедине с раздумьями на тему: и что же мне делать с этим продуктом? Мне не хотелось глотать эту жидкость, но я чувствовала себя так, будто мое тело было изготовлено из куска мягкого, подтаявшего масла… и я просто представить не могла, что вот сейчас выберусь из кровати; это потребовало бы слишком больших затрат энергии. Джейми, быстро и тщательно проведя еще несколько процедур ради моего окончательного оттаивания, уложил меня в постель, не слушая дальнейших возражений. Я подумала, что ему бы не следовало отправляться на охоту вместе с Яном. От него точно так же несло камфарой, как и от меня; любой зверь учуял бы его за милю, а то и больше. Тщательно укрыв меня стеганым одеялом, он оставил меня, уже засыпающую, а сам пошел искать Дункана, чтобы наконец поздороваться с ним как следует и продемонстрировать шотландское гостеприимство нашего дома. А сейчас я смутно слышала их голоса, доносившиеся снаружи; мужчины сидели на скамье у двери, наслаждаясь остатками дневного тепла, — длинные бледные лучи солнца сочились через окно, заставляя мягко поблескивать оловянную посуду и деревянные поверхности в комнате. Солнце коснулось и моей находки, черепа. Он лежал на моем письменном столе в другом конце комнаты, создавая очень уютную и симпатичную композицию вместе с глиняным кувшином, полным цветов, и моей тетрадью для записей. Именно вид тетради и вывел меня из апатии. Роды, которые я принимала на ферме Мюллера, уже и теперь помнились мне весьма смутно; я подумала, что лучше бы мне записать все детали прямо сейчас, пока я вообще могу их вспомнить. И вот, движимая профессиональным долгом, я потянулась, застонала и села в кровати. У меня все еще слегка кружилась голова, а в ушах звенело вследствие неумеренного приема бренди. Тело также побаливало в разных местах… собственно, практически во всех местах, где-то посильнее, где-то поменьше, — но, в общем и целом я была вполне в рабочем состоянии. Хотя и жутко хотела есть. Я надеялась, что племянник вернется с каким-нибудь мясом для ужина; я слишком хорошо знала, что сейчас не следует набивать желудок сыром и соленой рыбой, но вот симпатичный, наваристый супчик из белки, приправленный зеленым луком и сушеными грибами, мог бы стать воистину целебным средством. Да, стоило только подумать о наваристом супе… Я неохотно выбралась из-под одеяла и проковыляла через комнату к очагу, чтобы вылить обратно в котелок ячменное варево. Ян наварил этой штуки столько, что хватило бы на полк солдат, — если, конечно, этот полк состоял бы из шотландцев. Живя в бесплодной стране, где трудно найти вообще что-то съедобное, шотландцы всегда были способны слопать что угодно, они наслаждались клейким варевом из любого зерна, лишенным малейших признаков вкуса или запаха. Но я принадлежала к куда более изнеженному народу и не в состоянии была следовать их примеру. Открытый мешок с ячменем стоял возле очага, и его джутовая ткань все еще была очень влажной. Мне бы следовало высыпать из него зерно, для просушки, иначе оно могло заплесневеть. Мое ушибленное колено выразило легкий протест, но я все же достала большую плоскую корзину-поднос, сплетенную из тростника, и опустилась на коленки, чтобы тонким слоем рассыпать по ней ячмень. — Так значит, у него мягкий рот, Дункан? — отчетливо донесся до меня через окно голос Джейми; закрывавшие окно шкуры были подняты, чтобы проветрить комнату, и я уловила слабый запах дымка, исходящего из трубка Дункана. — Он большой и сильный, но глаза у него добрые. — О, да, это отличный парнишка, — сказал Дункан, и в его голосе отчетливо прозвучала нотка гордости. — И рот у него хороший, мягкий. Мисс Джо отправила своего старшего конюха на рынок в Велмингтон и сказала ему, что он должен найти такую лошадку, с которой можно управиться одной рукой. — Ммм… Ну, ладно, он и вправду хорош. — Деревянная скамья скрипнула, когда кто-то из мужчин передвинулся. Я уловила в голосе Джейми некое сомнение, но не знала, услышал ли его и Дункан. Но отчасти это была просто снисходительность; ведь Джейми вырос на спине лошади, он был прирожденным конником, он вообще полагал, что руки для управления лошадью ни к чему. Я собственными глазами видела, как он направлял коня одними только коленями и бедрами, или пускал его в галоп по скошенным полям, замотав поводья на конской шее, потому что руки ему были нужны для меча и пистолета. Но Дункан не был ни прирожденным лошадником, ни солдатом; он жил поблизости от Ардоссана, мирно ловя рыбу, пока восстание Стюарта не сорвало его с места, как и многих, многих других, и не привело к полю Калодена и к поражению. Джейми, конечно, не мог проявить бестактность, указывая Дункану на его неопытность, тем более что Иннес и сам прекрасно ее осознавал; но тем не менее Джейми мог намекнуть на что-то еще. Понял ли это Дункан? — Но, конечно, она в первую очередь хотела помочь тебе, Mac Dubh, и ты это отлично знаешь, — очень сухо произнес Дункан; все в порядке, он понял намек Джейми. — Иначе я и не стал бы об этом говорить, Дункан, — голос Джейми прозвучал неестественно ровно. — Ммм… Я улыбнулась, несмотря на то, что между мужчинами явно возникло некоторое напряжение. Дункан, точно так же, как и Джейми, был шотландцем до мозга костей, и точно так же владел искусством намеков и недомолвок. И его мычание, изданное неким особым тоном, выражало очень многое. Дункан был оскорблен намеком Джейми на то, что ему, Иннесу, не следовало бы принимать в дар от Джокасты эту лошадку, — и одновременно Дункан давал понять, что он с охотой принял такое же недосказанное извинение за оскорбление. — Ну, так как, ты уже думал об этом? — Скамья взвизгнула, когда Дункан внезапно переменил тему разговора; надо полагать, он и сам при этом переместился. — Это будет Синклер или Джордж Чихолм? И, не дав Джейми времени ответить, он продолжил, но из его слов мне стало ясно, что собеседники вернулись к чему-то такому, что уже обсуждали прежде. Я пыталась понять, то ли Дункан хотел убедить Джейми, то ли самого себя… или, повторяя уже известное, он просто таким образом искал верное решение. — Это верно, конечно, что Синклер — бондарь, но Джорджи отличный парень; он бережливый, и работник усердный, и у него два маленьких сынка, кроме того. Синклер не женат, так что ему не так уж нужно пока плотно оседать на месте, но… — Ему понадобятся токарный станок и инструменты, и железо, и хорошо просушенное дерево, — перебил его Джейми. — Он, конечно, мог бы жить в своей мастерской, но мастерскую-то сначала надо построить. А все это очень дорого обойдется, я думаю, — если купить ему то, что требуется для бондарного дела. А Джорджи только и потребуется, что немного еды для семейства, но он и сам сможет себя обеспечить в этих-то краях; кроме того, ему для начала понадобятся всего лишь несколько простых инструментов… топор у него есть, надеюсь? — Да, топор у него остался, он ведь работал по контракту, топор ему выдали, а отбирать не стали. Но сеять-то озимые надо прямо теперь, Мас Dubh. И сначала расчистить землю… — Уж я-то это хорошо знаю, — несколько язвительно ответил Джейми. — Именно я месяц назад распахал, пять акров земли под зерно. И сначала их расчистил. — За словами Джейми отчетливо слышалось: я занимался этим, пока Дункан болтался в Речной Излучине, пьянствовал в тавернах и объезжал дареную лошадку. Я это услышала, и Дункан тоже; последовало выразительное молчание, такое же громкое, как слова. Снова скамейка скрипнула, и Дункан снова заговорил, очень мягко: — Твоя тетя Джо прислала тебе небольшой подарочек. — О, вот как? — язвительность в голосе Джейми прозвучала еще более выраженно. Я понадеялась, что у Дункана хватит ума не обращать на это внимания.
— Бутылочку виски. — Я просто услышала, как Дункан улыбнулся, и тут же прозвучал сдержанный смех Джейми. — Вот, значит, как? — сказал он заметно изменившимся тоном. — Мило с ее стороны. — Она старалась. — Теперь скамья просто взвыла и застонала — Дункан поднялся на ноги. — Идем-ка, выпьем капельку, Mac Dubh. Небольшая порция тебе уж никак не повредит. — Точно, не повредит. — Послышался мягкий звук — это рука хлопнула по плечу, — и мужчины пошли через двор, шагая рядом. Я подошла к окну и посмотрела им вслед. Волосы Джейми в лучах заходящего солнца сверкали темной бронзой, он чуть наклонил голову набок, прислушиваясь к тому, что говорил ему Дункан, а Иннес сопровождал свои слова выразительными жестами. Взмахи его единственной руки совпадали с ритмом его шагов, и он весь дергался, словно большая марионетка. Интересно, что стало бы с ним, если бы Джейми его не нашел, подумала я… и не нашел бы для него дела? В Шотландии не было места однорукому рыбаку. Конечно, Дункану пришлось бы нищенствовать. По сути, умирать с голода. Или воровать, чтобы выжить, и кончить свою жизнь в петле, как Гэйвин Хайз. Но он попал в Новый Свет, и здесь жизнь давала каждому свой шанс, — по крайней мере, шанс выжить. И нечего было удивляться тому, что Джейми тревожился из-за того, кто больше заслуживает удачи, — Синклер-бондарь или фермер Чихолм? Конечно, было бы очень выгодно иметь под рукой собственного бондаря; это избавило бы здешних людей от долгих путешествий в Кросскрик или Аверсбор, чтобы закупить там бочки для живицы и терпентина, для соленого мяса и для сидра. Но строить бондарную мастерскую — очень дорого, даже если оснастить ее только самым необходимым оборудованием. И к тому же стоило подумать о жене Чихолма и его маленьких детях… как они проживут, что с ними станет, не окажи им кто-то помощь? Дункан сумел уже найти имена тридцати человек, привезенных из Ардсмура; первым из них был, конечно же, Гэйви Хайз, и мы уже сделали для него все, что могли, — присмотрели, чтобы он благополучно добрался до небесной обители. Еще о двоих Дункан выяснил, что они умерли: один от лихорадки, второй утонул. Трое закончили работу по контракту и — вооруженные одними лишь топорами да имея ту одежду, что была на них, — умудрились устроиться самостоятельно, получив кусок земли на окраине колонии и построив маленькие фермы. Двадцать из оставшихся уже приехали к нам и получили хорошую землю вдоль реки, под покровительством Джейми. Один из них, правда, оказался слабоумным, но он работал как поденный рабочий то у одного фермера, то у другого, так что вполне мог прокормиться. Но тем не менее все эти дела полностью исчерпали наши ресурсы, высосали все наши небольшие деньги, занятые под будущий урожай… и вынудили Джейми пуститься в пугающую авантюру. Он поехал в Кросскрик, обошел там всех своих знакомых и занял у каждого понемножку, и с этими деньгами отправился в одну прибрежную таверну, где играл три дня и три ночи подряд, увеличив свой капитал в четыре раза… и едва не получив в процессе игры удар ножом, о чем я узнала лишь много позже. Я, помню, просто онемела от ужаса, уставившись на длинную рваную дыру на груди его сюртука. — Ч-что… — хрипло выдавила я наконец. Он небрежно пожал плечами; вид у него в тот день был по-настоящему утомленный. — Да неважно, — сказал он. — Все обошлось. Потом он побрился, умылся и снова отправился объезжать плантаторов, возвращая каждому долг с благодарностью и с небольшим процентом, и нам тогда осталось достаточно, чтобы купить зерно для посева и еще одного мула для пахоты, а также козу и нескольких поросят. Я тогда больше ни о чем его не спросила; просто заштопала его сюртук и уложила его в постель, когда он вернулся, раздав долги. Я сидела рядом с ним долго-долго, глядя на его изможденное, покрывшееся морщинами лицо; они только слегка разгладились, когда он заснул. Только слегка. Я взяла его руку, безвольную и тяжелую во сне, и стала рассматривать линии на его покрытой мозолями ладони. Линия ума и линия сердца, и линия жизни — длинная и глубокая. Сколько жизней держал он в своих руках? Мою собственную, прежде всего. Наших арендаторов. Жизни Фергуса и Марселы, только-только прибывших с Ямайки в компании с Германом, толстощекого очаровашки, — и счастье одуревшего от радости папаши целиком и полностью зависело от того, будет ли счастлив его крохотный отпрыск. При этой мысли я невольно бросила взгляд за окно. Ян и Джейми помогли молодой семье построить маленький домик всего лишь в какой-нибудь миле от нашего собственного, и Марсела иной раз заходила к нам вечерком, вместе с младенцем. Я всегда так рада была видеть его… Иной раз меня охватывала отчаянная тоска по Брианне, и маленький Герман заменял мне тех внуков, которых мне никогда не придется держать на своих руках. Я вздохнула и постаралась отогнать грустные мысли. Джейми и Дункан вернулись с бутылочкой виски; я слышала, как они разговаривают возле загона, и их голоса звучали теперь куда более спокойно и расслабленно, напряжение между мужчинами исчезло… на какое-то время. Разровняв высыпанное из мокрого мешка зерно и задвинув плоскую корзину в угол у очага, чтобы оно просохло, я подошла к письменному столу, открыла чернильницу и открыла тетрадь. Сами по себе роды прошли без особых осложнений; единственным необычным моментом был «чепчик» на голове младенца, обрывок околоплодной оболочки, — в таких случая говорят «родился в сорочке»… Я прекратила писать и встряхнула головой. Все еще продолжая частью ума думать о Джейми, я была не слишком сосредоточена на том, что пишу. Ребенок Петронеллы родился без «сорочки». Я отчетливо вспомнила макушку крохотной головки, показавшуюся на свет, маленькое пятнышко, покрыто темными волосиками… мышцы влагалища Петронеллы охватывали его огненно-красным кольцом. Я прикоснулась к головке, ощутила пульс, бившийся прямо под тонкой кожей. Я отлично помнила ощущение влаги на своих пальцах, точно такое же ощущение возникает, если дотронуться до едва вылупившегося цыпленка… Это был сон, подумала я. Я заснула там, в норе на берегу ручья, а теперь перепутала картины двух рождений — ребенка Петронеллы и Брианны. Это Брианна появилась на свет в сорочке. «Колпак дурака», называют это шотландцы. Чепчик счастья. Благоприятное предзнаменование, говорят они, — дескать, эта оболочка всю жизнь защищает человека от многих бед, и он уж точно никогда не утонет. А некоторые из детей, родившихся в «чепчике», благословлены вторым зрением… хотя после того, как мне довелось встретиться с одним или двумя ясновидящими, я сильно усомнилась в том, что это именно благословение, а не проклятие. Ну, к счастью то было или нет, но Брианна никогда не проявляла ни малейших признаков этого странного кельтского «знания», и я думала, что это только к лучшему. Мне было достаточно и моего собственного дара, и я знала, насколько это неприятно — предвидеть то, что должно произойти… и я вовсе не желала того же другим. Я посмотрела на страницу тетради, лежавшей перед мной. Почти бессознательно я набросала очертания головы девочки. Волна густых вьющихся волос, едва намеченный тонкой линией длинноватый прямой нос… Больше на листе ничего не было. Я вовсе не была художником. Я научилась вырисовывать аккуратные клинические схемы, зарисовывать конечности, тела, органы… но я не умела вдыхать в свои рисунки жизнь, как это умела Брианна, А рисунок, сделанный мной, был просто памятной заметкой; я могла взглянуть на него и отчетливо увидеть перед собой лицо Брианны. Но если бы я попыталась пойти дальше, попробовала перенести свои воспоминания на бумагу, воплотить их в нечто более осязаемое, — я просто разрушила бы все и даже рисковала потерять тот образ, который бережно хранила в сердце. Да если бы я и могла, — захотела бы я увидеть Брианну во плоти, здесь, в этом мире? Нет. Совершенно точно — нет. Я уже тысячу раз думала об этом и радовалась, что она пребывает в безопасном и удобном мире своего собственного времени, — и нечего ей делать среди беспорядка и опасностей этой эпохи. Но это совсем не значило, что я по ней не скучала. Впервые я почувствовала нечто вроде легкой симпатии к Джокасте Камерон и поняла ее желание иметь наследника; ей хотелось иметь кого-то, кто всегда был бы рядом, кто занял бы впоследствии ее место. Ей хотелось знать, что она живет не напрасно. За окном уже сгущались сумерки, заливая поля, лес, реку. Обычно говорят, что ночь «опускается», но это на самом деле не так. Темнота поднимается, вырастает, сначала заполняя низинки, потом вползая вверх по склонам, она незаметно забирается под деревья, укладываясь вокруг стволов, пристраивается возле столбиков изгородей, и наконец, по мере того как ночь заполняет землю, выпрямляется во весь рост и сливается с великой тьмой звездного неба. Я сидела, глядя в окно, наблюдая, как меняется свет в паддоке; и вот настал тот самый короткий и прекрасный миг сумерек… в этот миг все — изогнутые конские шеи, их гладкие крупы, даже отдельные травинки — становится удивительно ярким и прозрачным, и реальный мир вдруг на долю мгновения освобождается от дневных иллюзий, заставляющих нас верить в свет и тени. Сама того не замечая, я провела пальцем по начертанным мною линиям… потом еще раз, еще… и тьма восстала вокруг меня, и подлинная реальность моего сердца очистилась в мягких сумерках. Нет, я не хотела, чтобы Брианна очутилась здесь. Hо это совсем не значило, что я по ней не скучала. * * * Я не спеша закончила свои записи, и некоторое время сидела неподвижно. Мне бы следовало встать и начать готовить ужин, я прекрасно это понимала, но усталость после тяжких испытаний все еще не окончательно исчезла, и мне вообще не хотелось шевелиться. Все мои мышцы ныли, синяк на колене пульсировал болью. Все, чего мне хотелось, — это добраться до кровати и растянуться на ней. Но вместо того я взяла череп, стоявший на письменном столе рядом с тетрадью для записей. Мои пальцы осторожно прошлись по выпуклому своду. Для настольного украшения череп выглядел уж слишком мрачно, я готова была с этим согласиться, но тем не менее я чувствовала к нему какую-то непонятную привязанность. Я всегда считала кости прекрасными, будь они человеческими или звериными; это были чистые и изысканные останки жизни, сведенной к своей основе. Я вдруг подумала о том, чего не вспоминала уже много лет; это была маленькая, темная, пыльная кладовка в Париже, позади аптекарской лавки. Ее стены были сплошь покрыты полками, как сотами, и на каждой из этих полочек стоял полированный череп. Там были черепа самых разнообразных существ — от землероек до волков, от мышей до медведей. Положив ладонь на голову моего неведомого друга, я слышала голос мастера Раймонда, так отчетливо звучавший в памяти, как если бы старый мастер стоял рядом со мной. — Сочувствие? — говорил он, в то время как я осторожно прикасалась к высоким ветвистым рогам, венчавшим череп лося. — Симпатия? Это весьма странно — если подобные чувства испытываются по отношению к костям, мадонна. Но он понимал, что я имею в виду. Я знала, что он понимал, потому что когда я спросила его, зачем он держит тут все эти черепа, он улыбнулся и ответил: «Ну, это все-таки хоть какая-то компания». И я тоже поняла, что он имел в виду; ведь тот джентльмен, чей череп я держала в руках, тоже составил мне компанию в той темной, сырой норе, когда мне было так одиноко. И не в первый уже раз я задумалась о том, не имеет ли череп непосредственного отношения к тому призраку, что явился мне в горах, — к индейцу с выкрашенным черной краской лицом. Призрак — если он был призраком, — не улыбался, не говорил вслух. Я не могла увидеть его зубы, а ведь только они могли бы дать мне материал для сравнения с этим вот черепом, лежавшим передо мной… точнее, который я держала в руках, потому что я вдруг обнаружила, что снова взяла его и вожу пальцем по зазубренному краю сломанного резца. Я подняла череп, чтобы на него упали мягкие закатные лучи солнца, и внимательно всмотрелась в него. С одной стороны зубы были совершенно разбиты; обломаны и сплющены, как будто его что-то с силой ударило прямо по ним… возможно, это была скала, на которую он упал, а возможно — чья-то дубина… или ружейным приклад? С другой стороны зубы были целыми; и, кстати говоря, были они в очень хорошем состоянии. Я не была специалистом в таких вопросах, но подумала, что череп, пожалуй, принадлежал зрелому мужчине; ему могло быть от тридцати до сорока лет. Но вообще-то у мужчины в таком возрасте зубы должны быть немного стерты, учитывая индейскую систему питания; они ведь питались по большей части дикой кукурузой и дикими злаками, в которых — благодаря тому, что их размалывали между камнями, — всегда оказывалось немало земли и каменной крошки. Но резцы и клыки на уцелевшей половине ничуть не были стерты. Я перевернула череп, чтобы изучить поверхность коренных зубов, и вдруг меня охватило холодом. Мне стало жутко холодно, несмотря на то, что мою спину согревал огонь очага; так холодно, как будто я внезапно очутилась в пустой непроглядной тьме, одна-одинешенька далеко в горах, и в руках у меня была голова мертвеца. Закатный луч разбросал по моей руке искры — это были отсветы моего серебряного обручального кольца… и от серебряных пломб во рту моего покойного приятеля. Я несколько мгновений тупо таращилась на пломбы, потом снова перевернула череп и осторожно положила его на стол, так осторожно, как будто он был отлит из тончайшего стекла. — Боже, о Боже, — прошептала я, забыв о своей усталости. — Боже мой… — Я посмотрела в пустые глаза, посмотрела на кривобокую улыбку. — Да кто же ты такой?! * * * — И как ты думаешь, кем он мог быть? — Джейми осторожно потрогал череп. У нас было всего несколько минут: Дункан вышел в уборную, Ян кормил свиней. Но я не могла ждать, меня просто разрывало на части от моего открытия, — я должна была немедленно кому-то рассказать обо всем. — Ни малейшего представления не имею. Ну, разве что он был кем-то… вроде меня. — Я вздрогнула с головы до ног. Джейми посмотрел на меня и нахмурился. — Ты точно не простудилась, Сасснек? — Нет, — я неловко улыбнулась ему. — Просто у меня мурашки по коже от всего этого. Джейми взял мою шаль, висевшую на крючке у двери, и набросил на меня. Его руки задержались на моих плечах, теплые и приносящие успокоение. — Но это может означать только одно, ведь так? — спросил он негромко. — Это означает, что есть еще одно… место. И, возможно, совсем рядом с нами. Еще один каменный круг — или что-то вроде него. Я тоже подумала об этом, и такое подозрение вновь заставило меня содрогнуться. Джейми задумчиво посмотрел на череп, потом вытащил из рукава носовой платок и аккуратно набросил его на пустые глаза. — Я его похороню после ужина, — сказал он. — Ох, ужин! — вскрикнула я, заправляя волосы за уши и пытаясь сосредоточить растрепанные мысли на приготовлении еды. — Ага, пойду-ка посмотрю, не найдется ли сколько-нибудь яиц. Их недолго готовить. — Да не хлопочи ты, Сасснек, — Джейми заглянул в котелок, стоявший на плите. — Тут есть чем поужинать. На этот раз я передернула плечами из чистого каприза. — Ух! — сказала я. Джейми усмехнулся. — Но ведь в доброй ячменной каше нет ничего вредного, правда? — Кроме того, что она несъедобна, — заявила я, с отвращением заглядывая в котелок. — Она же пахнет, как сусло для самогона. — Сваренная из влажного зерна, недоваренная и оставленная на краю очага, холодная скользкая мешанина и в самом деле уже слегка забродила, испуская бражный запах начавшейся ферментации. — Да, кстати о зерне, — сказала я, подталкивая носком башмака большой открытый мешок с влажным ячменем. — Надо его рассыпать для просушки, пока оно не заплесневело и не забродило, — если это уже не случилось, конечно. Джейми все еще смотрел в котелок с варевом, его брови задумчиво нахмурились. — А? — рассеянно бросил он, потом, наконец очнулся. — А, да. Я сделаю. — Он закрутил края мешка, вскинул его на плечо. По пути к двери он задержался, глядя на покрытый саваном череп. — Ты говорила — ты не думаешь, чтобы он был христианином, — сказал Джейми, с заметным недоумением посмотрев на меня. — Но почему, Сасснек? Я замялась, но сейчас не время было рассказывать ему о моем видении — если, конечно, это было видение. Я слышала голоса Дункана и Яна, идущих к дому. — Да, в общем, без особых причин, — ответила я, пожав плечами. — А, ну ладно, — кивнул Джейми. — Тогда истолкуем сомнения в его пользу.
Роджеру казалось, что в Инвернессе должен идти дождь, как и в Оксфорде, но он никогда не имел ничего против северного дождя. Холодный шотландский ветер, дувший со стороны Морей-Фир, бодрил, и вкупе с непрерывным дождем лишь освежал ум и заставлял его работать энергичнее.
Но все это было в Шотландии, и тогда Брианна была с ним, рядом. А теперь она находилась в Америке, он в Англии, и Оксфорд казался ему холодным и унылым, а все его улицы и здания серыми, словно пепел умершего костра. Дождь колотил по плечам Роджера, профессорской мантии, когда он бежал через квадратный дворик, пряча охапку бумаг под поплиновыми полами. Добравшись до холла, где обитал швейцар, он остановился и встряхнулся совсем по-собачьи, разбросав капли по каменному полу.
— Письма есть? — спросил он.
— Думаю, да, мистер Уэйкфилд. Сейчас посмотрю, — и Мартин исчез во внутреннем помещении, оставив Роджера перед каменной плитой, на которой были начертаны имена сотрудников и студентов факультета, погибших во время войны, — эта плита была установлена в холле сразу у входа.
— Вот они, мистер Уэйкфилд, — Мартин наклонился через стойку, протягивая Роджеру тонкую стопку конвертов. — Одно из Штатов, — добавил он, весело подмигнув.
Роджер почувствовал, как на его лице сама собой расплывается ответная улыбка, и теплая волна, зародившаяся в его груди, растеклась по всему телу, изгнав холод, рожденный дождливым днем.
— Скоро ли мы увидим вашу юную леди, мистер Уэйкфилд? — просил Мартин, вытягивая шею и без смущения рассматривая конверт с маркой Соединенных Штатов. Швейцар видел Брианну, когда она приходила сюда с Роджером, как раз перед Рождеством, и тоже поддался ее очарованию.
— Надеюсь, скоро. Может быть, летом. Спасибо.
Он повернул к своей лестнице, тщательно припрятав письма в рукава своей мантии, пока искал ключи. При мысли о лете его охватило смешанное чувство бурной радости и уныния. Брианна сказала, что приедет в июле… но до июля оставалось еще целых четыре месяца. А Роджеру и четырех дней ждать не хотелось.
* * *
Роджер снова сложил письмо и засунул его во внутренний карман, поближе к сердцу. Брианна писала каждые несколько дней, и он получал то коротенькие сообщения, то длиннющие письма, и каждый пришедший от нее листок рождал в нем маленькое теплое солнышко, светившее обычно до прибытия следующего конверта.
И в то же время письма Брианны в эти дни были немножко не теми, каких ему хотелось. Хотя, конечно, они были по-прежнему нежными, и в конце всегда было написано: «С любовью…», и в каждом говорилось, что она скучает по нему и хочет, чтобы он был рядом. Но в них не было той страсти, от которой тлеют листы почтовой бумаги.
Наверное, это было вполне естественным; это было нормальным развитием отношений, по мере того, как они узнавали друг друга лучше. Никто не может писать страстные послания изо дня в день, если предпочитает быть честным.
Роджер думал, что тут нет причин сомневаться, что все это лишь его воображение — ему ведь казалось, что Брианна о чем-то умалчивает в своих письмах.
Он, конечно, не ожидал от Брианны эксцентричных выходок, вроде той, которую учинила подруга одного из его знакомых, — она состригла волосы со своего лобка и вложила их в письмо, — но вообще-то он даже восхищался сентиментальностью, лежавшей за этим жестом.
Он откусил от сэндвича и стал машинально жевать, думая о той последней статье, которую прислала ему Фиона. Выйдя замуж, Фиона стала считать себя большим специалистом в брачных делах, и проявляла горячий сестринский интерес к любовным делам Роджера, шедшим, на ее взгляд, уж слишком тяжело и неровно.
Фиона постоянно вырезала разнообразные полезные заметки из женских журналов и отправляла их Роджеру. Последняя заметка была из журнала «Мой Еженедельник» и называлась «Как заинтересовать мужчину». Причем на полях Фиона написала многозначительное: «Приманка для простаков!»
«Разделяйте его интересы, — рекомендовал автор статейки. — Если вам самой футбол кажется глупой тратой времени, но он от него без ума, сидите рядом с ним на каждом матче и расспрашивайте о шансах „Арсенала“ на победу. Ему это никогда не надоест».
Прочитав это, Роджер несколько мрачно улыбнулся. Да уж он-то точно разделял интересы Брианны, если уж принялся разыскивать этих ее чертовых родителей через века, и для него это было наилучшим времяпрепровождением. Но вообще-то он чертовски мало может разделить с ней.
«Всегда держись скромно, сдержанно, — советовала другая заметка из дамского журнала. — Ничто так не подогревает интерес мужчины, как ощущение некоторой скрытности. Не позволяй ему подходить слишком близко к тебе, к твоей жизни, во всяком случае, не сразу».
Тут Роджеру пришло в голову: а не читает ли Брианна подобные статейки с умными советами в американских дамских журналах? Но он отбросил эту мысль. Да, она не прочь была заглянуть в журнал мод, — в этом он успел убедиться, — но Брианна Рэндэлл была так же неспособна играть в подобные глупые игры, как и он сам.
Нет, она бы не стала что-то скрывать от него только затем, чтобы подогреть его интерес; в этом просто не было смысла. Она ведь прекрасно знала, как он любит ее и как тревожится за нее.
Но знала ли? Роджера охватила неуверенность, когда он вспомнил еще одну статеечку из «Моего Еженедельника», где говорилось о безответной любви.
«Не думайте, что он прочитает ваши мысли, — говорилось там. — Намекните ему на ваши чувства, чтобы он знал о них наверняка».
Роджер машинально откусил еще кусок сэндвича и прожевал, совершенно не ощущая вкуса. Ну, с этим ведь все в порядке, он вполне прозрачно намекнул… Вывернулся перед ней наизнанку, обнажил свою кровоточащую душу. А она тут же села в самолет и улетела в Бостон.
— «Не будь слишком агрессивной», — пробормотал он, цитируя статью номер четырнадцать, и фыркнул. Женщина-профессор, сидевшая рядом с ним, слегка отодвинулась.
Роджер вздохнул и с отвращением положил недоеденный сэндвич на пластиковый поднос. Взял чашку того, что в их университетской столовой называли «кофе», но пить не стал, а уставился в пространство перед собой, зажав чашку в ладонях, впитывая кожей ее тепло.
Проблема заключалась в том, что хотя ему и казалось, что он сумел немного отвлечь Брианну от ее излишней привязанности к прошлому, сам он избавиться от этой привязанности не мог. Клэр и этот ее чертов шотландский горец просто стали его навязчивой идеей; они с равным успехом могли быть и его собственными родителями, судя по тому, как они притягивали его внимание.
«Всегда будь честна». Статья номер три. Если бы он был честен, если бы он помог ей все узнать, тогда, возможно, призрак Джейми Фрезера уже успокоился… а вместе с ним и сам Роджер.
— Ох, дубина, — буркнул он довольно громко.
Женщина рядом с ним со стуком поставила свою чашку на поднос и резко встала.
— Сам дубина! — нервно бросила она и ушла.
Роджер мгновение-другое озадаченно смотрел ей вслед.
— Да, пожалуй, — сказал он наконец. — Мозги у меня точно деревянные.
Явление змия Октябрь 1768 год. В принципе я ничего не имею против змей. Змеи питаются крысами, что весьма похвально с их стороны, некоторые из них очень красивы, большинство достаточно мудры, чтобы держаться подальше от меня и не соваться мне под ноги. Живи и давай жить другим, вот мое основное убеждение. С другой стороны, это все была чистая теория. На практике же у меня возникло множество возражений против здоровенной змеюки, свернувшейся клубком на стульчаке в нашей уборной. Мало того, что в настоящий момент я прекрасно обошлась бы и без нее, так ведь она еще и не занималась поеданием крыс и вовсе не была эстетически привлекательной; это была тускло-серая тварь, покрытая темными пятнами. Но главным пунктом моих претензий являлось то, что это была гремучая змея. Впрочем, похоже, это было только к лучшему: ведь только устрашающий до потери пульса звук ее погремушек и удержал меня от того, чтобы усесться прямо на гадкую тварь, — в предрассветной полутьме я ее бы и не разглядела. Когда до меня донесся звук погремушки, я встала, словно вкопанная, уже перешагнув порог крошечной уборной. Я осторожно попыталась сделать шаг назад и подняла ногу, придерживаясь рукой за дверной косяк. Змее это не понравилось; я снова замерла, когда предупреждающий звук стал громче. Я видела, как дрожал кончик змеиного хвоста, поднятый вверх, словно толстый желтоватый палец, торчащий из кучи толстых колец. Язык и нёбо у меня стали сухими, как песок в пустыне; я закусила щеки, пытаясь раздобыть хоть капельку слюны. Интересно, насколько велика эта змея? Я вроде бы вспомнила, что Брианна мне пересказывала то, что прочитала в своем «Руководстве для скаутов», — гремучие змеи способны нанести удар с расстояния, равного одной трети длины их собственного тела. Меня от мрачной серой твари отделяло не более двух футов, — от свернутого кольцами туловища и от отвратительной плоской головы с глазами, лишенными век. Достигала ли эта змея шести футов? Угадать, само собой, было невозможно, но груда колец выглядела до отвращения большой, а само туловище было толстым, чешуйчатым, с отчетливо проступающими мышцами. Это была чертовски большая змея, страх быть постыдно укушенной прямо в промежность, если я хоть чуть пошевелюсь, без труда удерживал меня на месте. Но как бы там ни было, я не могла стоять тут вечно. Даже если оставить без внимания все прочие обстоятельства, все равно шок от встречи со змеей отнюдь не устранил потребность моего тела избавиться от продуктов метаболизма. Скорее наоборот. У меня зародилась некая смутная надежда, что змея, может быть, глухая; тогда я могла бы позвать на помощь. Ну, а если она отлично слышит? В одной из историй о Шерлоке Холмсе говорится о змее, которая отзывалась на тихий свист. Ну, может быть, именно свист кажется змеям не слишком раздражающим звуком? Я очень осторожно сложила губы трубочкой и дунула. Однако вместо свиста я услышала только негромкое шипение воздуха. — Клэр? — раздался за моей спиной удивленный голос. — Какого черта ты тут делаешь? Я подпрыгнула от неожиданности, и змея тоже… ну, по крайней мере она резко шевельнулась, и кольца ее туловища напряглись, словно готовясь к неминуемой атаке. Я похолодела, затаив дыхание, и змея тоже замерла, и только ее погремушки продолжали тихо дребезжать, как раздражающий звонок будильника, до которого спросонок не дотянуться. — Да там какая-то долбаная змея, — процедила я сквозь зубы, стараясь не шевелить губами. — Ну и чего ты там встала? Отойди, я ей врежу! — Я услышала приближавшиеся ко мне шаги Джейми. Змея тоже их услышала, — уж точно, она не была глухой, — и приподняла выше хвост, увешанный костяными кольцами погремушек. — Ах, — произнес Джейми заметно изменившимся тоном. Я услышала шорох его одежды, когда он остановился рядом со мной. — Не шевелись, Сасснек… Я не успела как-то откликнуться на этот бессмысленный совет, как тяжелый камень просвистел мимо моего бедра врезался в середину кучи колец. Змея дернулась, сжавшись нечто похожее на гордиев узел, зашипела — и свалилась в выгребную яму, издав в конечной точке полета отвратительный чавкающий звук. Я не стала задерживаться, чтобы поздравить отважного воина с победой, а повернулась и стрелой помчалась к ближайшим кустам, и отсыревший от утренней росы подол моей ночной рубашки звучно шлепал меня по лодыжкам. Когда через несколько минут я вернулась, приведя ум и тело в состояние относительного равновесия, то увидела, что Джейми и Ян-младший вместе втиснулись в уборную — что конечно же, было нелегко, учитывая их размеры, — и Ян пристроился на корточках на сиденье, держа факел, изготовленный из сосновой ветки, а Джейми наклонился над дырой, вглядываясь в темные глубины выгребной ямы. — А они умеют плавать? — спросил Ян, пытаясь заглянуть мимо головы Джейми в дыру и при этом не поджечь волосы дяди. — Не знаю, — неуверенно ответил Джейми. — Думаю, все-таки умеют. Но меня куда больше другое интересует — умеют ли они прыгать? Ян резко отшатнулся назад, потом немножко нервно рассмеялся, не зная, шутил Джейми или нет. — Ну, я эту тварь не вижу; дай-ка мне свет, — Джейми протянул руку и забрал сосновую лучину из рук Яна, а потом осторожно опустил ее в дыру. — Если эта вонючка не сбежала еще, нам, пожалуй, лучше просто сжечь уборную, — пробормотал он, наклоняясь ниже. — Ну, где же эта чертова… — Вот она! Я ее вижу! — закричал Ян. Головы мужчин с громким треском столкнулись над дырой, — можно было подумать, это два барана сшиблись лбами. Джейми уронил факел, который тут же исчез в дыре и сразу погас. Тонкая струйка дыма поднялась над краями дыры, словно некое жертвенное благовоние. Джейми задом выбрался из уборной, держась рукой за лоб, зажмурившись от боли. Младший Ян прислонился к стене внутри уборной, прижав обе ладони к макушке и кратко, но весьма выразительно ругаясь по-гэльски. — Она еще живая? — встревоженно спросила я, заглядывая в уборную. Джейми приоткрыл один глаз и сквозь пальцы оглядел меня. — О да, спасибо, с моей головой все в порядке, — сказал он. — Разве что в ушах у меня будет звенеть еще неделю-другую. — Ну, ну, — утешающее сказала я, — чтобы прошибить твой череп, нужен кузнечный молот, никак не меньше. Впрочем, дай посмотреть. — Я отвела его пальцы и заставила Джейми наклониться, чтобы ощупать голову. Под густыми волосами нашлась небольшая шишка, но она не кровоточила. Я поцеловала Джейми в пострадавшее место и погладила его по голове. — Ты не умрешь, — сообщила я. — Во всяком случае, не от этого. — О, отлично, — сухо откликнулся он. — Я бы предпочел умереть от укуса змеи, когда в следующий раз отправлюсь в этот домик по своим делам. — Это ведь ядовитая змея, правда? — спросил Ян, наконец-то выпустив из рук собственную голову и выходя из уборной. И глубоко вздохнул, наполняя легкие свежим воздухом. — Смертельно ядовитая, — уточнил Джейми. — Если такая тебя укусит и ты от этого помрешь, то она смертельно ядовитая. Если же ты ее укусишь и заболеешь от этого, то она просто ядовитая. — А, вот как? — Ян не счел нужным впадать в размышления по этому поводу. — В общем, опасная змея? — Очень опасная, — согласилась я, слежка вздрогнув. — Но что ты собираешься с ней делать? — Я повернулась к Джейми. Джейми приподнял одну бровь. — Я? А почему я должен что-то с ней делать? — поинтересовался он. — Но нельзя же оставлять ее там! — Почему нет? — удивился Джейми, и на этот раз вскинул другую бровь. Ян с отсутствующим видом почесал макушку, поморщился, наткнувшись на шишку, вспухшую после столкновения с Джейми, и пожал плечами. — Ну, я не знаю, дядя Джейми, — с сомнением в голосе проговорил он. — Если ты хочешь, чтобы твои яйца свисали над этой ямой, когда там внутри смертельная тварь, то это твое личное дело, но мне что-то не хочется, чтобы она вцепилась в меня. Толстая она была? — Не худенькая, должен признать, — Джейми обхватил пальцами запястье другой руки, показывая, какой примерно толщины была змея. — Ого! — отреагировал Ян. — Вы ведь не знаете наверняка, умеют ли они прыгать, — с надеждой в голосе вставила я. — Вообще-то знаю, — Джейми окинул меня циничным взглядом. — Но все равно спасибо за подсказку… от такой мысли вполне может и запор случиться. Но как ты предполагаешь вытащить ее оттуда? — Я мог бы подстрелить ее из твоего пистолета, — предложил Ян, и его лицо просветлело при мысли, что ему удастся попользоваться драгоценным оружием Джейми. — Нам незачем ее оттуда вытаскивать, если мы можем просто убить ее. — А она… ее видно? — осторожно спросила я. Джейми задумчиво потер подбородок. Он еще не побрился, и темно-рыжая щетина зашуршала под его ладонью. — Не так чтобы очень. Там ведь дерьма накопилось уж достаточно. Но я не думаю, чтобы ты сумел прицелиться как следует в такой темноте, а я терпеть не могу тратить заряд впустую. — Мы могли бы пригласить на обед Гансенов, — предложила я, имея в виду многочисленную семью квакеров, жившую по соседству. — Выставить побольше пива, и просто-напросто утопить ее, а? Ян захихикал. Джейми бросил на меня суровый взгляд повернулся к лесу. — Я что-нибудь придумаю, — сказал он. — После завтрака. * * * К счастью, приготовление завтрака давно перестало быть проблемой, поскольку куры с готовностью снабжали меня девятью яйцами каждое утро, да и хлеб вполне уродился. Масло, правда, оказалось замурованным в глубине кладовой, за спиной только что опоросившейся и потому очень злой свиньи, — но Ян умудрился-таки перегнуться через нее и сцапать горшок полки, в то время как я стояла рядом с метлой и тыкала ею зверски разинутую свиную пасть, отвлекая мамашу от ног Яна. — Мне теперь понадобится новая метла, — заметила я, краем глаза поглядывая на жалкие остатки этого инструмента, пока готовила яичницу. — Наверное, я сегодня прогуляюсь к ручью, в ивовую рощицу. — Ммм… — Джейми не глядя пошарил рукой по столу вокруг себя в поисках тарелки с хлебом. Его внимание было полностью поглощено книгой, которую он читал, — само собой, это была «Естественная история Северной Каролины» Брикнелла. — А, вот оно, — сказал он. — Я же знаю, что видел тут что-то о гремучих змеях. — Наощупь отыскав хлеб, он взял кусок и с его помощью отправил в рот огромный кусок яичницы. Проглотив все это, он начал читать вслух, держа книгу в одной руке, а другой, начав поиск очередного ломтя хлеба. — Вот… «Индейцы часто выдергивают у змей ядовитые зубы, так что впоследствии они уже не могут причинить кому-либо вред своим укусом; это сделать довольно легко, навязав лоскут красной шерстяной ткани на верхнюю часть глубокой пустой жестяной банки, и таким образом раздразнив гремучую змею и заставив ее укусить жесть. А потом следует резко выдернуть жестянку, и зубы останутся в ткани, их легко заметить». — У тебя есть красный лоскут, тетя? — спросил Ян, запивая свою порцию яичницы чашкой кофе с цикорием. Я покачала головой и поспешила схватить последний кусок яичницы, пока Джейми его не заграбастал. — Синий, зеленый, желтый, серый, белый и коричневый. Красного нет. — Хорошая книжечка, дядя Джейми, — одобрительно сказал Ян. — А там есть еще что-нибудь о змеях? — Он жадно оглядел стол в поисках еще какой-нибудь еды. Не говоря ни слова, я дотянулась до продуктового ящика, достала из него тарелку с оладьями и поставила перед ним. Ян испустил счастливый вздох и набросился на оладьи, пока Джейми переворачивал страницу. — Ну, да, тут вот еще есть о том, как гремучие змеи завораживают белок и кроликов, — Джейми ощупал свою тарелку, но ничего на ней не обнаружил. Я придвинула оладьи поближе к нему. — «Это весьма удивительно — наблюдать, как эти змеи заманивают и зачаровывают белок, куропаток, кроликов и прочих мелких тварей и птиц, а потом быстро пожирают их. Притяжение между ними возникает столь сильное, что вы можете видеть, как белка или куропатка (если их заметила такая змея) перепрыгивают или перелетают с места на место до тех пор, пока не окажутся на расстоянии броска от змеи, а то и сами прыгают ей в пасть, даже не пытаясь избежать столь роковой судьбы, а тем более бороться со своим врагом, который не переменяет позы до тех пор, пока не заполучит свою жертву». Рука Джейми, продолжавшая шарить вокруг в поисках пропитания, натолкнулась наконец на оладьи. Джейми взял одну и посмотрел на меня. — Черт бы меня побрал, если я хоть раз такое видел! Как ты думаешь, это может быть? — Нет, — твердо ответила я. — Ты нашел в этой книге хоть один полезный совет по части того, как обращаться с дикими кабанами? Джейми рассеянно взмахнул половинкой оладьи. — На этот счет не беспокойся, — пробормотал он. — С дикими кабанами я и сам умею управляться. — Он оторвал взгляд от книги и осмотрел стол и пустые тарелки. — А что яиц больше не осталось? — Есть вообще-то, но я их оставила для нашего гостя, — добавила в корзинку, которую уже приготовила, два ломтя хлеба и бутылку травяного отвара, который томился на углях в очаге всю ночь. В него входили золотой корень, пчелиный бальзам и дикий бергамот, и он был черно-зеленый, а пах словно тлеющая солома, но он должен был помочь. Повинуясь внутреннему толчку, я прихватила еще и амулет, подаренный мне старой Наявенне, — это были несколько перьев, связанных в пучок; возможно, вид амулета несколько утешит больного. И в любом случае вреда от него не будет, в медицинском смысле. Наш нежданный гость был чужаком в этих местах, — какой-то тускара из какой-то далекой северной деревни. Он явился на нашу ферму несколько дней назад, вместе с охотниками из Аннэ Оока, которые выслеживали медведя. Нам пришлось предложить им обед и выпивку — поскольку некоторые из охотников были друзьями Яна, — но пока они ели, я заметила, что этот человек уставился в чашку, и глаза у него совершенно стеклянные. При ближайшем рассмотрении оказалось, что он болен, я почти с полной уверенностью поставила диагноз: корь. А в этих временах корь представляла собой чрезвычайно опасную болезнь. Он настоял на том, чтобы отправиться дальше вместе с остальными, но через несколько часов двое охотников привели его обратно, спотыкающегося, горящего в лихорадке. У меня на руках оказался инфекционный больной, к тому же его инфекция была чрезвычайно опасной для других. Я устроила ему удобную постель в недавно построенном, а потому пока что пустом амбаре, и заставила приведших его индейцев пойти к ручью и хорошенько вымыться, — хотя они и нашли эту процедуру совершенно бессмысленной, но зато у них появился новый повод для шуток; потом они отправились дальше, оставив мне своего товарища. Индеец лежал на боку, свернувшись под одеялом. Он не повернул головы, чтобы посмотреть на меня, хотя, безусловно, слышал мои шаги еще тогда, когда я шла по дорожке к амбару. Да и я его отлично слышала — да, более чем хорошо; мне и мой самодельный стетоскоп не понадобился. Хрипы в его легких можно было разобрать с шести шагов. — Как дела? — спросила я, опускаясь на колени рядом с ним. Он не ответил; да это было и ни к чему, вообще-то говоря. Мне не нужны были его слова, мне достаточно было слышать его судорожное хриплое дыхание, чтобы поставить новый диагноз: пневмония, — а взгляд на индейца подтвердил мое первоначальное мнение. Глаза у больного запали и были тусклыми, кожа на лице так натянулась, что все кости можно было пересчитать. У него был жар, у него было воспаление легких, и у него была корь. Симпатичный набор. Я попыталась уговорить его съесть хоть что-нибудь, ему ведь просто необходимо было питание, — но он даже отворачиваться не стал, просто сжал губы. Бутылка, стоявшая рядом с ним, была пуста, и я принесла еще воды, но не стала давать ее индейцу сразу, — надеясь, что, страдая от жажды, он сначала выпьет травный настой. Он и вправду сделал несколько глотков, но потом остановился, позволив зеленовато-черной жидкости просто вытечь из уголков его рта. Я пыталась уговаривать его по-французски, но он явно ничего не понимал; он как будто даже не осознавал моего присутствия, просто смотрел через мое плечо в утреннее небо. Его тощее тело сжималось от отчаяния; он явно думал, что его бросили тут умирать на руках у чужаков. Меня охватило тягучее, противное беспокойство; он вполне мог и в самом деле умереть, если откажется принимать пищу. Но воду он, по крайней мере, принял из моих рук. Он пил жадно, в один миг осушив бутылку, и я отправилась к ручью, чтобы снова ее наполнить. Вернувшись, я достала из корзинки амулет и поднесла к его лицу. Мне показалось, я заметила слабый всплеск удивления под полуприкрытыми веками, — не настолько выраженный, чтобы это могло пробудить во мне надежду на его выздоровление, но, во всяком случае, он впервые заметил меня, хотя до сих пор его сознание блуждало где-то далеко-далеко. Охваченная вдохновением, я снова медленно опустилась на колени рядом с ним. Я вовсе не имела намерения проводить соответствующий обряд, но я была врачом достаточно долго, чтобы знать: если сила самовнушения не подавлена антибиотиками, то лучше использовать ее, чем совсем ничего не делать. Я взяла амулет из вороньих перьев, подняла голову, уставившись небо, и начала самым серьезным тоном напевно произносить самые звучные строки, какие только смогла припомнить. Но так уж получилось, что на память мне почему-то пришел рецепт доктора Роулингса для лечения сифилиса, изложенный на латыни. Я налила себе в ладонь каплю лавандового масла, обмакнула в него перья и помазала виски и горло индейца, напевая: «Уходи, улетай из этого человека» — причем самым низким и зловещим голосом, какой только у меня нашелся. У меня у самой чуть голова не разболелась от усердия. Глаза индейца следили за движениями пучка перьев; я себя чувствовала гремучей змеей, испускающей волны гипноза и ожидающей, когда белка сама запрыгнет к ней в пасть. Я взяла руку индейца, вложила перепачканный маслом амулет в его ладонь и сжала его пальцы. Потом взяла кувшин с медвежьим салом, смешанным с концентратом мяты, обманула в него пальцы и начертила с десяток загадочных символов на груди несчастного больного, стараясь при этом втирать жир, как можно энергичнее. Сильный запах мяты отлично прочистил мои собственные носовые пазухи; мне оставалось только надеяться, что и пациенту станет легче, и его бронхи хоть немного освободятся от слизи. Я завершила ритуал, торжественно благословив бутылку с отваром: «In nomine Patri, et Filii, et Spiritus Sancti, Amen», после чего поднесла ее к губам пациента. Он, и в самом деле выглядя слегка загипнотизированным, послушно открыл рот и проглотил все, что в ней оставалось. Я натянула одеяло ему на плечи, поставила рядом с постелью принесенную еду и ушла, одновременно и надеясь на его выздоровление, и чувствуя себя настоящей мошенницей.
* * * Я медленно шла вдоль ручья, и мои глаза сами собой высматривали что-нибудь полезное. Хотя, конечно, сейчас было не время для сбора большинства целебных растений; для медицины чем старше и крепче растение, тем лучше, — потому что за несколько сезонов борьбы с вредителями основательно повышается концентрация активных компонентов в их корнях и стеблях. Впрочем, на самом-то деле в любое время года можно было найти хоть какие-нибудь цветки, фрукты или семена, содержащие в себе полезные субстанции; и если я замечала, например, лобелию, выбросившую ростки в грязи у тропинки, я ставила в памяти особую отметку, чтобы прийти сюда, когда придет пора. А потом отправлялась на дальнейшие поиски. Водяной салат разросся на диво; целые плантации его плавали между камнями у берегов ручья, и огромная подушка пряных темно-зеленых листьев соблазнительно разлеглась в нескольких шагах впереди меня. И еще основательный пучок хвощей! Я спустилась к ручью босиком, поскольку иначе я бы просто понапрасну промочила обувь; подоткнув юбку я осторожно ступила в воду, держа в одной руке острый нож; на другой руке у меня висела корзинка. От ледяного холода ручья у меня перехватило дыхание. Мои ноги на несколько мгновений полностью утратили способность чувствовать, но меня это не обеспокоило. Я выбросила из головы змею в уборной, свинью в кладовке и индейца в амбаре, полностью сосредоточившись на ощущении текущей воды, скользившей мимо моих ног, — это было холодное, влажное прикосновение некоей первоосновы… и над водой плыло дыхание душистых листьев. В солнечных лучах над маленькими отмелями неподвижно висели стрекозы, вокруг моих ног шныряла рыбья мелочь, ловившая мошек настолько маленьких, что я не могла их рассмотреть. Где-то выше по течению громко и сухо затрещал зимородок, но его, конечно, интересовала рыбка покрупнее той, что суетилась возле меня. Мальки разлетелись в разные стороны, когда я вторглась в сферу их обитания, но сразу же вернулись, серые и серебряные, зеленые и золотые, с черными пятнами, с белыми точками… их почти невозможно было заметить в тени сухих листьев, плававших в ручье. Это похоже на броуновское движение молекул, подумала я, наблюдая за клубами ила, поднятыми мной со дна и теперь медленно уплывавшими по течению; в дымчатой воде продолжали метаться крошечные рыбешки. Все на свете движется, движется постоянно, вплоть до микроскопических молекул, — но это движение создает парадоксальную иллюзию покоя и неподвижности, и вот тут, на отмели маленького ручья, я могла видеть некое условное подобие суеты большого мира, которая тоже создает иной раз иллюзию покоя… Я шагнула вперед, внося свою лепту в общий рисунок веселого танца жизни в ручье, чувствуя, как на мои плечи падает то свет, то тень, а ноги тем временем машинально искали опору среди скользких, едва видимых под водой корней. Мои руки и ноги уже онемели от холодной воды; мне казалось, что я стала наполовину деревом, и в то же время во мне бурлила жизнь, кипел сок, как в серебряной березе, нависшей надо мной, или как в ивах, что окунали свои листья в воду. Возможно, легенды о зеленых человечках и преображенных нимфах рождались именно вот так, подумала я: не в том было дело, что деревья оживали и отправлялись на прогулку, и не в том, что женщины превращались в деревья, — нет, легенда могла родиться вот в такой момент, когда теплая человеческая плоть погружалась в холодную воду, и когда в ней замедлялось движение крови, она начинала понимать чувства растений… Мое сердце и правда, начало биться медленнее, а кончики пальцев чуть побаливали от холода. Но жизненные силы во мне возрастали. Я двигалась в едином ритме с водой и ветром, не тратя силы на отчетливые мысли, став частью неторопливого и безупречного движения вселенной. Я даже забыла о маленьком хаосе у моих ног. Когда я подошла к свесившимся в воду веткам ивы, неподалеку за деревьями вдруг раздался громкий визг. Я не раз слышала, как точно такие же звуки издавали самые разные животные, от рыси до орлов, преследующих добычу, но я ни на секунду не усомнилась в том, что голос, услышанный мною сейчас, принадлежит человеку. Спотыкаясь от торопливости, я выскочила из воды, и помчалась вперед, продираясь сквозь путаницу ветвей, — и очень скоро вырвалась на поляну, бывшую неподалеку от меня. На берегу я увидела мальчишку, отчаянно прыгавшего взад-вперед и яростно колотившего себя по ногам. При этом он громко визжал. — В чем… — заговорила я, и он вскинул голову и уставился на меня, ошеломленный моим внезапным появлением; его голубые глаза расширились. Но вряд ли его потрясение было глубже моего. Парнишке было лет одиннадцать-двенадцать; он был высоким и стройным, как молодая сосенка, с пышной взлохмаченной гривой густых волос цвета ржавчины. Чуть раскосые голубые глаза смотрели на меня, а между ними пристроился прямой нос с тонкой острой спинкой, знакомый мне, как собственные пять пальцев, — хотя я впервые в жизни видела этого ребенка. Мое сердце провалилось куда-то вниз, и холод пронизал меня от головы до пяток. Но, будучи хирургом, я давным-давно научилась мгновенно оценивать ситуацию и действовать, невзирая на всякие там потрясения. Так что я сразу охватила взглядом всего мальчишку — рубашка и короткие штаны хорошего качества, хотя и промокшие в данный момент, а длинные светлые голени все сплошь покрыты темными пятнами, словно брызгами грязи. — Пиявки, — сказала я, и профессиональное спокойствие мгновенно преобладало над личной паникой. Этого не может быть, мысленно твердила я себе, и в то же самое время чертовски хорошо знала, что так оно и есть. — Это просто пиявки. Они тебе не причинят вреда. — Я знаю, что это такое! — крикнул мальчишка. — Сними их с меня! — Он хлопнул ладонью по своей ноге, содрогнувшись от отвращения. — Ну и гадость! — Ну, не такая уж и гадость, — возразила я, окончательно беря себя в руки. — Они приносят пользу. — Плевать мне на их пользу! — бешено заорал мальчишка, топая ногами. — Я их ненавижу, сними их с меня! — Ну, тогда стой спокойно, — резко сказала я. — А лучше сядь вот здесь, и тогда я тобой займусь. Он несколько мгновений колебался, с подозрением глядя на меня, потом неохотно уселся на камень, выставив вперед увешанные пиявками ноги. — Сними сейчас же! — потребовал он. — Всему свое время, — ответила я. — Откуда ты явился? — Он тупо уставился на меня. — Ты не из местных жителей, продолжила я с полной уверенностью. — Так откуда ты явился? Ему понадобилось немалое усилие, чтобы собраться с мыслями. — А… мы ночевали в каком-то местечке под названием Салем, три дня назад. Это был последний город, который я тут вообще видел. — Он дрыгнул ногой. — Сними их, тебе говорят! Существует несколько методов удаления пиявок, но большинство из них наносят коже куда более сильные повреждения, чем сами пиявки. Я осмотрела мальчишку. Он успел содрать четыре пиявки с одной ноги и три с другой. Одна из этих маленьких жирненьких тварей уже почти насытилась, став пухлой и блестящей. Я осторожно просунула под ее головку ноготь большого пальца и она упала в мою ладонь, кругленькая и тяжелая от крови, как речная галька. Мальчишка следил за моими действиями, и даже сквозь загар было видно, как он побледнел. — Не хочу, чтобы добро пропадало, — небрежно сказала я и отправилась на поиски корзинки; я ее уронила, когда продиралась сквозь заросли. По дороге я увидела пальто мальчика, валявшееся на траве, а рядом с ним ботинки и чулки. На башмаках были простые по фасону пряжки, но не оловянные, а серебряные. Пальто из хорошего сукна, неброское, но пошитое с той добротной элегантностью, какую редко увидишь к северу от Чарльстона. Мне вообще-то уже не нужны были дополнительные доказательства, но тем не менее они лежали передо мной. Я набрала пригоршню жидкой грязи с илом, осторожно вдавила в него пиявку и обернула толстушку во влажные листья… и только после этого заметила, что мои руки слегка дрожат. Идиот! Лживый, подлый, равнодушный идиот… какого черта он сюда притащился? И, Боже мой, как поступит Джейми?.. Я вернулась к мальчику, который сидел, сложившись вдвое и рассматривая оставшихся пиявок с выражением крайнего отвращения. Еще одна уже была готова отвалиться; как только я опустилась на колени перед парнишкой, она шлепнулась на влажную землю. — Ой! — вскрикнул он. — Где твой отчим? — спросила я резко. Несмотря на то, что его внимание было полностью сосредоточено на оставшихся пиявках, он услышал мой вопрос. Его голова дернулась, он изумленно уставился на меня. День был прохладным, но на лице мальчишки выступили капли пота. Я подумала, что виски и скулы у него немного поуже, а рот и вовсе не слишком похож; возможно, сходство с Джейми было не таким уж ошеломляющим, как мне показалось на первый взгляд. — Откуда ты меня знаешь? — спросил он, мгновенно надуваясь высокомерием, которое при других обстоятельствах показалось бы мне просто смешным. — Все, что я знаю о тебе, так это то, что тебя зовут Вильямом. Угадала? — Мои руки невольно сжались в кулаки, и я понадеялась, что ошиблась. Если это действительно был Вильям, то я знала о нем немного больше, но тогда говорить бы пришлось довольно долго. На его щеках вспыхнул жаркий румянец, голубые глаза впились в меня, и мальчишка на время даже забыл о пиявках, ошеломленный столь фамильярным обращением к нему… Только тут я внезапно осознала, кого он видит перед собой: растрепанную до невозможности тетку в неприлично подоткнутой юбке. Но то ли ему привили хорошие манеры, то ли несоответствие между моими словами и моей внешностью породило в нем какие-то подозрения, — однако он удержал резкий ответ, явно готовый сорваться с его губ. — Да, угадали, — вместо этого коротко кивнул он. — Вильям, виконт Ашнесс, девятый граф Эллесмер. — Так длинно? — вежливо сказала я. — Спасибо. — Я взяла двумя пальцами очередную пиявку и легонько подергала. Малышка вытянулась, как толстенькая рубиновая тесьма, но отрываться от угощения не захотела. Бледная кожа мальчишки тоже слегка натянулась, и он нервно вскрикнул. — Ну же! — сказал он. — Она оторвется, дерни как следует! — Могу дернуть, — согласилась я. Я встала и одернула юбки, приводя себя в более достойный вид. — Идем-ка, — сказала я, протягивая ему руку. — Я тебя отведу домой. Если я их сбрызну соленой водой, они сразу отвалятся. Он отказался дотронуться до моей руки, но встал, хотя его и трясло слегка. Потом огляделся по сторонам, словно ища кого-то. — Папа, — пояснил он, видя мой вопросительный взгляд. — Мы сбились с пути, и он сказал, чтобы я дожидался его около ручья, пока он разведает направление. Мне бы не хотелось, чтобы он встревожился, когда вернется и не найдет меня здесь. — Я бы на твоем месте не стала из-за этого беспокоиться, — ответила я. — Полагаю, он уже отыскал дом, тут ведь совсем недалеко. — Да уж, найти нас совсем нетрудно, подумала я, поскольку это вообще единственный дом на мили вокруг, да к тому же к нему ведет хорошо накатанная дорога. Лорд Джон просто оставил мальчишку здесь, чтобы самому отправиться вперед и найти Джейми… и предупредить его. Весьма мудро. Мои губы невольно сжались. — Это дом Фрезеров? — спросил мальчик. Он сделал осторожный шаг, слегка расставив ноги, чтобы они не касались одна другой. — Мы приехали, чтобы повидать Джеймса Фрезера. — Я миссис Фрезер, — сообщила я и улыбнулась мальчику. Я могла бы добавить — «и твоя мачеха», — но не стала. — Пошли. * * * Он пошел следом за мной сквозь лесок к дому, почти наступая мне на пятки от торопливости. Я то и дело спотыкалась о корни деревьев и наполовину скрытые землей камни, потому что совершенно не смотрела, куда ступала, и постоянно боролась с желанием обернуться назад и уставиться на мальчишку. Если Вильям, виконт Ашнесс, девятый граф Эллесмер и не был самой последней личностью, какую я вообще ожидала увидеть в глухих лесах Северной Каролины, то он все же был почти последним в списке… полагаю, еще менее можно было предположить, что в нашу дверь вдруг постучится лично король Георг. Что заставило этого… этого… я сосредоточилась, пытаясь выбрать из всех известных мне непристойных эпитетов наиболее подходящий для лорда Джона Грея, и мне пришлось основательно сразиться с самой собой, чтобы постараться называть его тем именем, которое он получил при крещении. Однако в итоге я эту идею отбросила; все равно у меня ничего бы не вышло. Итак, Вильям, виконт Ашнесс, девятый граф Эллесмер. По крайней мере, он себя считал таковым. И что же ты будешь делать, хотела бы я знать, — в ярости обратилась я мысленно к лорду Джону Грею, — когда этот сопляк узнает, что он на самом деле просто незаконнорожденное дитя помилованного шотландца-преступника? Но мне важнее то, что собирается делать этот самый преступный шотландец? И что он почувствует?.. Я резко остановилась, и мальчишка чуть не налетел на меня, но сумел извернуться. — Извини, — пробормотала я. — Мне показалось, я увидела змею, — и тут же пошла дальше, но мысль, вынудившая меня остановиться, продолжала колотить меня по голове, как крупный град. Неужели лорд Джон притащил сюда мальчишку для того, чтобы установить его происхождение? Неужели он вознамерился оставить его здесь, с Джейми… с нами? Перепуганная до полусмерти этим предположением, я как-то даже не потрудилась соотнести картины, созданные моим переполошенным воображением, с тем человеком, с которым я встречалась на Ямайке. Да, у меня были веские причины к тому, чтобы недолюбливать лорда Джона Грея, — довольно трудно испытывать теплые чувства к человеку, который изливает гомосексуальную страсть на вашего собственного мужа, — но я должна была признать, что в остальном в его характере не было ни малейших признаков легкомыслия или жестокости. Напротив, он поразил меня своей чувствительностью, добротой и чувством чести… ну, по крайней мере, он мне казался таким, пока я не обнаружила, что его привязанность к Джейми имеет весьма специфический оттенок. Может быть, там у них что-то случилось? Возникла какая-то угроза для мальчика, и это заставило лорда Джона испугаться за его жизнь? Ведь наверняка никто не мог заподозрить правду о происхождении Вильяма — никто ничего об этом не знал, кроме лорда Джона и самого Джейми. Ну, и меня, конечно, мысленно спохватилась я. И поскольку никто не мог обнаружить внешнего сходства, я снова с трудом удержалась от того, чтобы обернуться, — ни у кого не могло возникнуть и причин для подозрений. Но если поставить их рядом… ну, я скоро и увижу их рядом. От этой мысли у меня стало как-то пусто в груди, отчасти от страха, отчасти от предвкушения. Вправду ли сходство так сильно, как мне показалось? Я намеренно взяла немного в сторону, через рощицу кизиловых деревьев с низко нависающими ветвями, — чтобы получить возможность повернуться и подождать мальчишку. Он повернул за мной, неловко наклонившись по пути, чтобы подобрать свои башмаки с серебряными пряжками; они все так же валялись там, где он их бросил. Нет, подумала я, тайком рассматривая его, когда он выпрямился, причем его лицо слегка порозовело из-за наклона. Нет, сходство не такое уж сильное, как мне показалось на первый взгляд. У него, похоже, будет такая же фигура, как у Джейми, но пока что до этого далеко… он походил на Джейми очертаниями тела, но ведь он был еще пацаном, так что ему не хватало плотности. Он может вырасти очень высоким… да, это очевидно… но пока что он был примерно одного роста со мной, неловкий и тощий, со слишком длинными руками и ногами, почти хрупкий на вид. И у него были намного более темные, чем у Джейми, волосы; хотя они и отливали красным, когда на них падал случайный луч солнца, просочившийся сквозь листву, все же они были скорее темно-каштановые и не имели ничего общего с ярким красным золотом Джейми. Да и кожа его от загара приобрела мягкий золотисто-коричневый оттенок, тогда как Джейми на солнце становился как обожженная бронза. Да, у него были слегка раскосые кошачьи глаза Фрезеров, но совершенно другая посадка головы, и другой разворот худеньких плеч, заставивший меня подумать о… Брианна. Меня словно легонько ударило шоком, такой пугающей оказалась эта мысль. Конечно, мальчишка был похож на Джейми, но не это заставило меня подпрыгнуть от изумления и мгновенно узнать его с первого взгляда, — нет, я словно увидела перед собой Брианну… Брианну в десятилетнем возрасте, да… детские очертания лица Вильяма куда больше напомнили мне мою дочь, чем Джейми. Он приостановился, чтобы высвободить длинную прядь волос из когтей кизила; потом он подошел ко мне, вопросительно приподняв одну бровь. — Далеко еще идти? — спросил он. Его лицо приобрело нормальный цвет после прогулки, но все равно он выглядел немножко больным и старался не смотреть на собственные ноги. — Нет, — ответила я, показывая на каштановые деревья впереди. — Вон там. Смотри, уже виден дым над крышей. Он тут же взял с места в карьер, не дожидаясь меня, страстно желая как можно скорее избавиться от пиявок. Я поспешила за ним, не желая, чтобы он очутился в доме раньше меня. Меня терзали самые противоречивые чувства; прежде всего я тревожилась за Джейми, потом, несколько слабее, — за лорда Джона Грея. Кроме того, меня мучило жуткое любопытство. И наконец где-то в глубине сознания, так глубоко, что я могла сделать вид, будто ничего подобного там вовсе и нет, затаилась острая боль тоски по дочери, чье лицо мне никогда больше не увидеть… Джейми и лорд Джон сидели на скамье перед дверью; заслышав наши шаги, Джейми встал и повернулся к лесу. У него было время подготовиться; его взгляд безразлично скользнул по мальчику и встретился с моим взглядом. — А, Клэр… Так ты уже нашла нашего второго гостя. А я послал Яна на поиски. Надеюсь, ты помнишь лорда Джона? — Разве я могла забыть? — сказала я, одарив его лордство подчеркнуто широкой улыбкой. Его губы слегка изогнулись в ответ, но в целом он сохранил предельно серьезное выражение лица, низко кланяясь мне. Интересно, как это люди умудряются выглядеть столь безупречно одетыми после нескольких дней, проведенных в седле, и ночевок в лесу? — К вашим услугам миссис Фрезер. — Он бросил взгляд на мальчика и слегка нахмурился при виде состояния костюма своего подопечного. — Могу ли я представить вам своего пасынка, лорда Эллесмера? И — Вильям, поскольку ты, как я вижу, уже успел познакомиться с нашей очаровательной хозяйкой, не будешь ли ты так любезен поздороваться и с хозяином дома, капитаном Фрезером? Мальчик переминался с ноги на ногу, чуть ли не вставая на цыпочки. Но при этих словах лорда Джона он все же отвесил короткий поклон в сторону Джейми. — К вашим услугам, капитан, — сказал он, и тут же бросил страдающий взгляд на меня, явно не думая ни о чем больше, кроме как об избавлении от пиявок, с каждой секундой поглощавших все больше его крови. — Вы нас извините? — вежливо произнесла я и, взяв мальчика за руку, вела в дом, решительно захлопнув дверь перед изумленными мужчинами. Вильям сразу же сел на табурет, который я ему придвинула, и, весь дрожа, вытянул вперед ноги. — Скорее! — простонал он. — Пожалуйста поскорее! Размолотой соли под рукой не оказалось; я взяла свой нож для выкапывания корней и поспешно, рискуя порезаться, отколола кусок от большой глыбы каменной соли, бросила его в ступку, несколькими движениями пестика превратила в мелкие гранулы. Еще чуть-чуть растерев соль между пальцами, я быстро посыпала ею каждую пиявку. — Да, это уж слишком для бедных старых пиявок, — сказала я, наблюдая за тем, как первая из посоленных медленно съежилась, превратившись в шарик. — Зато это всегда срабатывает. — Пиявка отцепилась от ноги Вильяма и шлепнулась на пол, а за ней тем же манером последовали и остальные, извиваясь в агонии. Я собрала крошечные тельца и бросила их в огонь, потом опустилась на колени перед мальчиком, тактично наклонив голову, чтобы дать ему возможность взять себя в руки и справиться с выражением своего лица. — Теперь сиди тихо, я осмотрю укусы, — сказала я. По ногам мальчишки стекали тоненькие струйки крови; я промокнула их чистым лоскутом, потом промыла маленькие ранки водой, смешанной с уксусом и настоем зверобоя, чтобы остановить кровотечение. Мальчик глубоко, судорожно вздохнул от облегчения, когда я наконец вытерла насухо его ноги. — Не то чтобы я боялся… крови, — сказал он таким подчеркнуто уверенным тоном, что можно было не сомневаться, что крови он боится до полусмерти, — просто эти твари жутко противные! — Отвратительные маленькие зверюшки, — согласилась я. Я встала, взяла другой чистый лоскут, окунула его в воду и с деловитым видом обтерла чумазую физиономию мальчишки. Потом, не говоря ни слова, взяла свою щетку для волос и принялась распутывать его волосы, превратившиеся в сплошной ком.
Он явно был изумлен до онемения подобной фамильярностью, но лишь слегка дернулся сначала, а потом затих, ничем больше не выразив своего протеста, и даже еще раз слегка вздохнул, а его плечи заметно расслабились. Волосы и кожа у него были теплые, как у щенка, и мои пальцы, все еще не прогревшиеся после пребывания в ледяных струях ручья, просто наслаждались, пока я распутывала мягкие пряди шелковистых каштановых волос. Волосы были густыми и слегка волнистыми. На макушке у него торчал небольшой вихор, эдакая нежная завитушка, заставившая меня ощутить легкое головокружение: у Джейми был точно такой же вихор, и на этом же самом месте. — Я потерял свою ленту, — сказал мальчик, рассеянно оглядываясь по сторонам, как будто ожидал, что лента вот-вот выскочит из хлебного ларя или из чернильницы. — Ну и ладно, я тебе дам ленту взаймы. — Я наконец разгладила его волосы и связала его желтой лентой, испытывая при этом странное чувство, будто я кого-то от чего-то защищаю. Я узнала о существовании этого мальчика лишь несколько лет назад, и если за прошедшее время я и думала о нем, то не более чем с легким любопытством, смешанным с обидой. Но теперь что-то — может быть, сходство Вильяма с моим собственным ребенком, может быть, его сходство с Джейми, или просто тот факт, что мне пришлось слегка позаботиться о нем, — породило во мне непонятное ощущение почти родственной связи с ним. Я слышала голоса, звучавшие снаружи, потом вдруг раздался смех, и мое раздражение, моя досада на Джона Грея вспыхнули с удвоенной силой. Как он посмел рисковать ими обоими — и Джейми, и Вильямом, — и чего ради? Какого черта он явился сюда, в первобытные леса, в необжитый край, где совершенно нечего делать таким, как он, и… Дверь открылась, в комнату заглянул Джейми. — Эй, ты тут как, в порядке? — спросил он. Его взгляд задержался на мальчике, и на лице появилось выражение вежливой озабоченности, но я видела его руку, его пальцы, впившиеся мертвой хваткой в дверной косяк, и от меня не укрылось также напряжение, охватившее все его тело, с головы до ног. Он был весь натянут, как струна; если бы я сейчас прикоснулась к нему, он бы, пожалуй, загудел… — Все в полном порядке, — любезным тоном ответила я. — Как ты думаешь, лорд Джон не откажется немного перекусить? Я водрузила на очаг котел, чтобы вскипятить воду для чая, и — с глубоким внутренним сожалением — достала последнюю буханку хлеба, которую вообще-то намеревалась использовать для новой серии своих опытов по получению пенициллина. И, чувствуя, что ситуация того требует, достала также и последнюю бутылку бренди. Потом поставила на стол миску с джемом, пояснив, что масло, к несчастью, находится в данный момент в недосягаемости из-за свиньи. — Свинья? — со сконфуженным видом переспросил Вильям. — Да, она в кладовке, — кивнула я, показывая на закрытую дверь. — Но почему вы держите… — начал было он, потом вдруг умолк и закрыл рот, — похоже, отчим основательно лягнул его под столом ногой; при этом лорд Джон продолжал очаровательно улыбаться. — Очень любезно было с вашей стороны пригласить нас, миссис Фрезер, — постарался сменить тему лорд Джон, бросив на пасынка предостерегающий взгляд. — Я приношу извинение за наш внезапный приезд; я надеюсь, мы не причинили вам слишком большого беспокойства. — Ни в коей мере, — заверила его я, гадая, придется ли нам оставлять их здесь на ночь. Вильяма тогда можно было бы отправить в сарай вместе с Яном, подумала я; это ничуть не хуже, чем спать сидя, — этим в данный момент и занимался мальчишка. Но мысль о том, чтобы улечься в постель с Джейми, имея лорда Джона на расстоянии вытянутой руки, на низенькой кровати Яна… Ян, обладавший безошибочным инстинктом обеда, появился как раз в этот момент моих активных размышлений, и был представлен гостям, причем в суматохе поклонов и обмена любезностями в нашей тесной каморке кто-то умудрился перевернуть котелок с чаем. Воспользовавшись этой маленькой катастрофой, я отправила Яна показать Вильяму ближайший к дому лес и ручей, выдав им несколько бутербродов с джемом и бутылку сидра, чтобы они перекусили на воздухе. Потом, избавившись от молодежи, я наполнила чашки бренди, снова села к столу и, прищурившись, уставилась на Джона Грея. — Зачем вы сюда явились? — спросила я безо всяких предисловий. Он широко раскрыл светлые голубые глаза, потом опустил длинные ресницы и кокетливо похлопал ими. — О, у меня нет намерения соблазнить вашего супруга, уверяю вас, миссис Фрезер! — клятвенно заверил меня он. — Джон! — кулак Джейми грохнул по столу с такой силой, что все чашки задребезжали. Его высокие скулы залились темной краской, и он оскалился от смущения и ярости. — О, виноват! — Грей, напротив, побледнел, хотя в остальном выглядел совершенно безмятежным. Только тут мне впервые пришло в голову, что он, возможно, точно так же нервничает, как и Джейми. — Прошу меня извинить, мадам. Это непростительная шутка. Однако позвольте заметить, что с момента встречи вы смотрите на меня так, как будто ежесекундно ждете, что я вот-вот нанесу оскорбление вашему честному дому. — Наконец-то его щеки чуть-чуть порозовели. — Извините, — выдохнула я. — В следующий раз предупредите меня заранее, чтобы я успела разобраться с выражением своего лица. Он вдруг встал и подошел к окну, и остановился там спиной к нам, оперевшись руками о подоконник. Повисло в высшей степени неловкое молчание. Я не хотела смотреть на Джейми; вместо того я принялась с большим интересом рассматривать бутылку с семенами фенхеля, стоявшую на столе. — Моя жена умерла, — резко сказал лорд Джон. — На корабле, по пути из Англии на Ямайку. Она собиралась встретиться со мной здесь. — О, сожалею, не ожидал такое услышать, — тихо произнес Джейми. — Так парнишка был с ней? — Да. — Лорд Джон повернулся к нам и присел на подоконник, так что солнечные лучи обрисовали его аккуратно причесанную голову, соорудив вокруг нее нечто вроде сияющего нимба. — Вилли был… он были очень близки с Изабель, он ведь не знал другой матери. Настоящая мать Вильяма, Женевьева Дансени, умерла при родах; его официальный отец, граф Эллесмерский, погиб в тот же самый день в результате несчастного случая. По крайней мере, так мне говорил Джейми. И соответственно сестра Женевьевы, Изабель, взяла на себя заботу об осиротевшем ребенке, а лорд Джон женился на Изабель, когда Вильяму было лет шесть или около того… к тому времени Джейми уже покинул Шотландию. — Мне очень жаль, — искренне сказала я, и я имела в виду не только смерть его супруги. Грей посмотрел на меня и едва заметно кивнул с понимающим видом. — Мое назначение на пост губернатора — дело уже практически решенное, — сказал он. — Я намеревался по возможности устроить свою резиденцию на острове, если тамошний климат подошел бы моей семье. Ну, а теперь… — Он передернул плечами. — Вилли был просто потрясен смертью матери; мне казалось, что было бы полезно как-то отвлечь его, любыми допустимыми средствами. И мне почти сразу представилась такая возможность; владения моей жены включают в себя большую плантацию в Виргинии, и она завещала все это Вильяму. После ее смерти я получил от управляющего плантацией письмо, в котором он просит инструкций к дальнейшему ведению дел. — Лорд Джон оторвался наконец от окна и медленно вернулся к столу, возле которого по-прежнему сидели мы с Джейми. — Я ведь не мог решить, как поступить с данной собственностью, пока не видел ее и не оценил лично все, что можно из нее извлечь. Поэтому я решил, что нам следует добраться морем до Чарльстона, а оттуда уже сухопутным путем направиться в Виргинию. Я верил, что новые впечатления помогут Вилли забыть о его горе… и, должен с удовольствием заметить, отчасти это и в самом деле произошло. В последние недели мальчик выглядит куда более оживленным. Я открыла было рот, чтобы сказать, что Фрезер Ридж лежит вроде как немножко в стороне от описанного им маршрута, но передумала и замолчала. Грей, похоже, без труда угадал, что у меня на уме, потому что тут же посмотрел на меня с кривоватой сухой улыбкой. Я решила, что мне и в самом деле необходимо как-то научиться справляться с собственным лицом. То, что Джейми слышал мои мысли как свои собственные, меня чаще всего только радовало. Но если совершенно посторонние люди могли заглядывать в мой ум, когда им только захочется, — ну, это уже совсем другое дело. — И где находится эта плантация? — спросил Джейми, явно подумав о том же, о чем и я. — Ближайший город, который вообще может считаться именно городом, называется Линсбург… это на реке Джеймс. — Лорд Джон снова искоса глянул на меня; к нему уже явно вернулось хорошее расположение духа. — На самом-то деле мы не слишком отклонились от своего маршрута и потратили не так много времени, приехав сюда, — несмотря на удаленность вашего жилища. После этого он обратил все свое внимание на Джейми и заговорил, слегка хмурясь: — Я сказал Вилли, что вы мои старые знакомые, еще со времен солдатской службы… надеюсь, вы не станете возражать против такого определения? Джейми покачал головой, и уголок его рта слегка приподнялся. — Маленькое жульничество, да? Не думаю, что мне захотелось бы вспоминать, как вы тогда меня называли, но… сейчас другие обстоятельства. Но поскольку все это осталось позади, теперь можно и так сказать. — А ты не думаешь, что он может помнить тебя? — спросила я Джейми. Он когда-то был конюхом в поместье родителей Вилли; он попал в плен во время войны, последовавшей за восстанием якобитов. Джейми задумался ненадолго, потом покачал головой. — Нет, вряд ли. Ему едва шесть исполнилось, когда я оттуда уехал; а для него это чуть ли не половина жизни, для парнишки… да еще и целый мир лег между нами. И вряд ли он вспомнит конюха по имени Маккензи, да еще сумеет связать его со мной. Вильям безусловно не узнал Джейми с первого взгляда, но он ведь был слишком занят пиявками, чтобы обращать внимание на что-либо еще. Тут у меня мелькнула некая мысль, и я повернулась к лорду Джону, который вертел в руках табакерку, извлеченную из кармана, и внимательно рассматривал ее. — Скажите-ка, — повинуясь внезапному толчку, спросила я, — мне не хотелось бы вас огорчать, но… вы знаете, как именно умерла ваша жена? — Как? — Его, похоже, слегка ошеломил вопрос, но он тут же взял себя в руки. — Она умерла от кровавого поноса, так мне сказала ее горничная. — Его губы горестно сжались. — Это была… не слишком легкая смерть, я уверен. Кровавый понос, вот как? Так в эту эпоху могли называть что угодно, от амебной дизентерии до холеры. — Там был врач? На борту корабля, там был какой-нибудь врач, который занимался ею? — Да, был, — чуть более резко ответил лорд Джон. — На что вы намекаете, мадам? — Ни на что, — ответила я. — Я только подумала, что, возможно, именно там Вилли мог увидеть, как применяются пиявки. В его глазах вспыхнуло понимание. — О! Да, простите… я не подумал… В этот момент я заметила Яна, который топтался на пороге, явно не желая прерывать нас; но на его лице было написано нечто похожее на тревогу. — Тебе что-то нужно, Ян? — спросила я, перебив лорда Джона. Племянник встряхнул головой, его каштановые волосы взметнулись в воздух. — Нет, тетя, спасибо. Просто… — Он бросил беспомощный взгляд на Джейми. — Это… мне очень жаль, дядя, я бы ему не разрешил делать это, если бы знал, но… — Что? — встревоженным тоном голоса племянника, Джейми вскочил на ноги. — Что ты натворил? Племянник сжал свои громадные ладони, смущенно хрустнув костяшками пальцев. — Ну, видишь ли, его лордство спросил, где у нас уборная, и я ему рассказал про змею, и что лучше бы ему пойти в лес. Он и пошел, а потом захотел посмотреть на змею, и… и… — Но она его не укусила?! — встревоженно спросил Джейми. Лорд Джон, который явно порывался задать тот же самый вопрос, приподнялся на табурете, глядя на Яна. — Ох, нет! — Ян вроде бы даже удивился. — Ну, сначала мы ее не смогли рассмотреть, потому что внизу было слишком темно. Тогда мы подняли одну из досок сиденья, чтобы светлее стало. Ну, тогда мы хорошо рассмотрели змею, и его лордство потыкал в нее длинной веткой, и та начала туда-сюда метаться, точь-в-точь, как в той книжечке написано, но не похоже было, чтобы она сама себя укусить собиралась. И… и… — Ян бросил быстрый взгляд на лорда Джона и звучно сглотнул. — Это я виноват, — сказал он, величественно распрямляя плечи, готовый понести любое наказание. — Я ему сказал, что хотел утром пристрелить змеюку, но нам не хотелось понапрасну тратить порох. А его лордство тут же заявил, что он сейчас возьмет папин пистолет из седельной сумки и сам с этой тварью расправится. Ну, а потом… — Ян, — процедил Джейми сквозь зубы, — прекрати болтать ерунду и немедленно говори, что ты сделал с мальчишкой. Надеюсь, ты не подстрелил его самого по ошибке? Племянник явно почувствовал себя оскорбленным подобным предположением. — Уж конечно, нет! — ответил он. Лорд Джон вежливо кашлянул, как бы намекая на несвоевременность взаимных обвинений. Ян глубоко вздохнул и вверил свою душу Всемогущему Господу. — Он сейчас в уборной, на дне ямы, — сообщил племянник. — Ты мне не дашь веревку, дядя Джейми? Блестяще продемонстрировав, что он умеет обходиться минимумом слов и движений, Джейми в два шага вылетел за дверь и исчез, преследуемый лордом Джоном. — Он что там, вместе со змеей? — спросила я, торопливо роясь в бельевой корзине в поисках чего-нибудь такого, что можно было бы использовать в качестве жгута. — О нет, тетя, — заверил меня Ян. — Неужели ты думаешь, что я оставил бы его одного, если бы змеюка еще была там? Пойду-ка я помогу им, — добавил он и тоже исчез. Я поспешила вслед за всеми, и обнаружила Джейми и лорда Джона стоящими плечом к плечу в дверях уборной, говорящими с кем-то, находящимся в ее глубине. Поднявшись на цыпочки, чтобы заглянуть через плечо лорда Джона, я смогла рассмотреть лишь растрепанный конец длинной, прямой ветки гикори, торчавшей на несколько дюймов над краем овальной дыры. Я задержала дыхание; борьба лорда Эллесмера за свою свободу привела к тому, что содержимое выгребной ямы основательно взволновалось, и запах был достаточно сильным, чтобы обжечь слизистую оболочку моего носа. — Говорит, не ушибся, — сообщил мне Джейми, на мгновение отворачиваясь от дыры и снимая с плеча моток веревки. — Очень хорошо, — сказала я. — Но змея-то где? — Я нервно всмотрелась во внутренности уборной, но ничего не увидела кроме серебристых тополиных досок и темного пятна дыры. — Она вон туда удрала, — пояснил Ян, неопределенным взмахом руки показывая как раз в ту сторону, откуда пришла я. — Парнишка не мог, как следует прицелиться, так что я взял вон ту палку и потыкал в тварь, и будь я проклят, если она не подпрыгнула и не бросилась на меня, прямо через ветку! Я напугался и отпрыгнул, конечно, и нечаянно ударил палкой парнишку, и… ну, вот так оно и получилось, — смущенно закончил племянник. Стараясь не встречаться глазами с Джейми, он бочком подобрался к дыре и, наклонившись над ней, неловко окликнул страдальца: — Эй! Я рад, что ты не свернул шею, честно! Джейми одарил племянника взглядом, совершенно отчетливо говорившим о том, что если чья-то шея и будет свернута… но сумел удержаться от соответствующих комментариев, поскольку в данный момент было куда важнее сосредоточить внимание на процедуре освобождения узника подземной тюрьмы. Дальше процедура проходила без осложнений, и меткий стрелок, лишь по чистой случайности не сумевший продемонстрировать свое искусство, был извлечен на свет; он висел на веревке, как гусеница шелкопряда на своей нити. К счастью, на дне ямы скопилось достаточно нечистот, чтобы его лордство не расшибся при падении. Выбравшись наружу, девятый граф Эллесмер плашмя упал на землю. Лорд Джон секунду-другую стоял неподвижно, вытирая руки о собственные бриджи и внимательно изучая взглядом покрытый ржавой коркой предмет, лежавший перед ним. Потом тыльной стороной ладони потер губы, пытаясь то ли скрыть улыбку, то ли страдая от густого аромата. Потом вдруг его плечи затряслись. — Что новенького в Подземном мире, Персефона? — спросил он, не в силах удержать смех, звучавший в его голосе. Пара раскосых глаз сверкнула голубым убийственным светом сквозь маску густой грязи, покрывавшей лицо его лордства. Это было выражение, настолько характерное для Фрезеров, что меня охватил приступ дурноты. Ян, стоявший рядом со мной, внезапно вздрогнул. Он быстро перевел глаза с графа на Джейми и обратно, потом поймал мой взгляд и тут же его лицо утратило всякое выражение, став неестественно спокойным. Джейми пробормотал что-то по-гречески, и лорд Джон ответил ему на том же языке, а потом они оба заржали, как последние деревенские дураки. Стараясь не замечать Яна, я скосилась на Джейми. Хотя он трясся от хохота, он все же сумел собраться с силами и просветить меня относительно их с лордом Джоном обмена репликами. — Эпикарм, — пояснил он. — Он упоминал о пророчестве Дельфийского оракула: ищущие просвещенности будут ввергнуты в яму мертвым питоном, а затем повешены, и от них будет исходить вонь фекалий. Лорд Джон продекламировал, величественно взмахнув рукой: — Дух возносится к небу, тело предается земле. Вильям с силой втянул воздух через нос, точно так же, как это делал Джейми, когда у него иссякало терпение. Ян испуганно переступил с ноги на ногу. Вот еще несчастье, подумала я, неужели мальчишка вообще ничего не унаследовал от своей матери? — Скажи-ка, Вилли, ты достиг некоего духовного прозрения в результате столь любопытного и мистического эксперимента? — спросил лорд Джон, безуспешно пытаясь совладать с собой. Они с Джейми оба уже покраснели от смеха, но я подумала, что это уж очень похоже на нервную реакцию, и что смех должен дать им такую же разрядку, как хорошая порция бренди. Его лордство, злобно глядя на отчима, сорвал с шеи платок и швырнул его на тропинку; платок звучно шмякнулся о землю. Теперь уже и Ян начал нервно хихикать, не в силах удержаться. Да и мускулы моего живота отчаянно дергались от напряжения, но тут я увидела, что полоса шеи графа, открывшаяся после удаления платка, приобрела цвет зрелых помидоров. Слишком хорошо зная, на что способны Фрезеры, доведенные до такой специфической кондиции, я решила, что пора прекращать веселую вечеринку. — Э-гей! — произнесла я, откашлявшись. — Вы позволите мне вмешаться, джентльмены? Я не слишком хорошо разбираюсь в греческой философии, но одну маленькую эпиграмму помню наизусть. — Я вручила Вильяму кувшин с жидким щелочным мылом, который успела прихватить с собой вместе с льняной полосой для жгута, буде тот понадобится. — Это Пиндар, — пояснила я. — «Вода есть лучшее в мире». Из-под маски проглянуло нечто вроде благодарного выражения. Его лордство поклонился мне с предельной вежливостью, потом повернулся, окатил Яна подозрительным взглядом и, путаясь ногами в траве, пошел к ручью, оставляя за собой дорожку пахучих капель. Похоже, башмаки он утопил. — Бедный аккуратный мальчик, — пробормотал Ян, уныло качая головой. — Не один день пройдет, пока он проветрится. — Да уж, можно не сомневаться. — Губы лорда Джона все еще изгибались в улыбке, но потребность цитировать древних греков вроде бы, наконец, иссякла, уступив место неким сомнениям. — А кстати, вы не знаете, что случилось с моим пистолетом? Ведь он был у Вильяма в момент несчастного происшествия, не так ли? — Ох… — Племянник явно смутился. Он вздернул подбородок, показывая в сторону уборной. — Я… э-э… боюсь, честно говоря, что… — Понятно. — Лорд Джон потер свой собственный безупречно выбритый подбородок. Джейми пристально уставился на Яна. — А… — промычал Ян, отступая на шаг-другой назад. — Достань его, — произнес Джейми тоном, не допускающим возражений. — Но… — заикнулся Ян. — Сейчас же, — сказал его дядя и швырнул к ногам племянника скользкую вонючую веревку. Кадык Яна подпрыгнул. Парень посмотрел на меня, и его глаза стали похожи на кроличьи. — Только сначала разденься, — услужливо подсказала я. — Ты ведь не хочешь, чтобы нам после пришлось сжечь твою одежду, правда?
Мор и чума Я вышла из дома перед закатом, чтобы навестить моего пациента в амбаре. Ему не стало лучше, но и видимого ухудшения я не заметила; дыхание было все таким же затрудненным, тело пылало жаром. Но на этот раз провалившиеся глаза встретились с моими, когда я вошла в сарай, и не отрывались от моего лица, пока я осматривала несчастного. Он все также держал амулет из вороньих перьев, крепко зажав его в руке. Я прикоснулась к перышку и улыбнулась больному, потом напоила его. Он пока еще ничего не ел, но выпил немного молока, а потом без возражений проглотил очередную порцию моего жаропонижающего варева. Пока я его осматривала и поила, он лежал совершенно неподвижно, однако когда я потянулась к нему, чтобы положить горячую припарку на его грудь, он вдруг схватил меня за руку. Другой рукой он ударил себя по груди, как-то странно загудев. На мгновение я застыла в изумлении, но потом поняла, что он имел в виду. — В самом деле? — сказала я. Взяв пакет с сухими травами для припарки, я высыпала их во влажный лоскут. — Ну что ж, тем лучше. Дай-ка подумать… Я остановила свой выбор на «Вперед, воины Христовы», и мое исполнение ему, похоже, понравилось; но мне пришлось спеть это трижды, прежде чем он решил, что этого достаточно, и расслабился наконец, слегка покашливая и благоухая камфарой. Я задержалась перед входом в дом, чтобы тщательно вымыть руки спиртом из прихваченной с собой бутылки. Сама я не боялась заразиться, потому что в детстве мне делали прививку от кори, — но мне совсем не хотелось инфицировать кого-нибудь другого. — Говорят, по Кросскрику гуляет красная корь, — заметил лорд Джон, выслушав вместе с Джейми мой отчет о состоянии больного. — А правда ли это, миссис Фрезер, что краснокожие по своей природе меньше способны сопротивляться болезням, нежели европейцы, в то время как африканские рабы, наоборот, болеют меньше, чем их хозяева? — Это зависит от типа инфекции, — ответила я, заглядывая в котел и осторожно переворачивая палкой тыкву, в которой тушилось мясо. — Индейцы более устойчивы к болезням, которые вызывают разные паразиты… ну, к малярии, например… потому что это местные заболевания. А африканцы легче справляются с тропической лихорадкой, поскольку это болезнь их родины, в конце-то концов. Но индейцы не в силах противостоять европейской заразе, такой, к примеру, как оспа или сифилис. Лорд Джон был явно ошеломлен, и это доставило мне некоторое удовлетворение; он ведь задал свой вопрос явно из простой вежливости, и совершенно не ожидал, что я действительно кое-что знаю. — Как интересно, — сказал он наконец, и, похоже, действительно заинтересовался. — Вы упомянули о каких-то организмах? Вы имели в виду те, которые описаны в труде мистера Эвана Гунтера о болезнетворных тварях? Тут уж настала моя очередь удивляться. — Э-э… не совсем так, нет, — пробормотала я и поспешила сменить тему. Мы провели достаточно приятный вечер; Джейми и лорд Джон обменивались разными охотничьими и рыболовными историями, а я занялась штопкой чулок. Вилли и Ян играли в шахматы, и Ян выигрывал, не скрывая своего удовольствия. Его лордство зевнул во весь рот, но, поймав предостерегающий взгляд отца, сделал слабую попытку прикрыть рот ладонью. По его лицу бродила сонная пресыщенная улыбка, и неслучайно: они с Яном после сытного ужина уничтожили еще и здоровенный пирог со смородиной. Джейми, заметив, что мальчишка уже засыпает, вскинул бровь и посмотрел на Яна, — и племянник тут же послушно поднялся и повел его лордство на ночлег, в сарай, где хранились мои сушеные травы. Минус два, подумала я, решительно отводя взгляд от кровати, — но три в остатке. Так или иначе, надо было решать деликатную проблему сна, и я для себя решила ее, скромно удалившись в сторону кровати и под одеялом переодевшись в ночную рубашку, пока Джейми и лорд Джон сидели, склонившись при свете очага над шахматной доской и допивая остатки виски. Лорд Джон играл в шахматы куда лучше, чем я, — ну, по крайней мере, я пришла к такому выводу, поскольку партия заняла у них добрый час. Меня Джейми обычно разбивал наголову минут за двадцать. Игроки по большей части молчали, и лишь изредка между ними происходил короткий обмен репликами. Наконец лорд Джон после очередного хода выпрямился, словно придя мысленно к какому-то решению. — Я полагаю, здесь, в вашем горном уединении, вас не особенно беспокоят политические страсти? — небрежным тоном произнес он. И тут же снова склонился к доске, сосредоточенно вглядываясь в фигуры. — Я просто завидую вам, Джейми, поскольку вы ушли от всех этих трудностей, с которыми сталкиваются торговцы и владельцы небольших ферм в долинах. Даже если в вашей жизни есть трудности — а их не может не быть в любом случае, разумеется, — вы все равно отчасти находите утешение в мысли о том, что ваш труд значителен и даже героичен. Джейми громко фыркнул. — О, да. Очень даже героичен, можете не сомневаться. И в данный момент от меня требуется максимум героизма, чтобы управиться со свиньей в моей кладовке. — Он кивком указал на шахматную доску, вскинув одну бровь. — Вы действительно хотите сделать этот ход? Грей, прищурившись, посмотрел на Джейми, потом перевел взгляд на доску, и, поджав губы, изучил положение фигур. — Да, — наконец ответил он с полной уверенностью. — Черт побери, — пробормотал Джейми и, протянув руку, опрокинул своего короля, сдаваясь. Грей засмеялся и потянулся к бутылке с бренди. — Черт побери! — воскликнул он в свою очередь, обнаружив, что та пуста. Джейми расхохотался и, встав, подошел к буфету. — Глотните-ка немножко вот этого, — предложил он, и я услышала музыкальное бульканье жидкости, наливаемой в чашку. Грей поднес чашку к носу, понюхал — и тут же оглушительно чихнув, расплескав часть содержимого чашки по столу. — Это не вино, Джон, — мягко заметил Джейми. — Это можно пить только для опьянения, ясно? Тут нет ни вкуса, ни букета. — Это я заметил. Господи, что это за зверское пойло? — Грей снова принюхался, на этот раз куда более осторожно, и сделал крошечный глоток. Он задохнулся, но храбро проглотил напиток. — Господи, — сказал он снова. Голос у него сел. Он закашлялся, прочищая горло, и бережно поставил чашку на стол, глядя на нее так, словно она могла взорваться. — Стоп, ничего не говорите, — предупредил он Джейми. — Я попробую сам угадать. Это должно со временем стать шотландским виски? — Лет через десять или около того, — согласился Джейми, наливая небольшую порцию для себя. Он отпил немного, чуть подержал жидкость во рту, проглотил и покачал головой. — В данный момент это просто спирт, вот и все, что о нем можно сказать. — Да, пожалуй, — признал лорд Джон, отваживаясь на следующий глоток. — Но где вы его достаете? — Я его сам гоню, — сказал Джейми со скромной гордостью мастера-пивовара. — У меня уже двенадцать баррелей в кладовой. Светлые брови Грея взлетели до середины лба. — Ну, если вы не намерены мыть в нем свои сапоги, то спрашивается, для чего вам может понадобиться двенадцати баррелей вот этого? Джейми рассмеялся. — Для торговых операций, — пояснил он. — Когда можно продать — продаю. Торговый налог и лицензия на производство спиртного — это одна из тех маленьких политических проблем, которые меня совершенно не тревожат, в силу удаленности моего жилья, — добавил он с откровенной иронией. Лорд Джон хрюкнул, глотнул еще капельку и поставил чашку. — Ну, да, пожалуй, вас и вправду может не беспокоит проблема налогов… ближайший чиновник живет в Кросскрике. Но все равно не могу сказать, что это занятие выглядит безопасным. И позвольте спросить, кому вы продаете это сногсшибательное варево? Не краснокожим, надеюсь? Джейми пожал плечами. — Разве что в очень малых количествах… одну-две фляжки, очень редко, да и то не продаю, а дарю или меняю на что-нибудь. Не больше, чем может выпить один мужчина. — Весьма мудро. Вы, полагаю, слышали истории на эту тему. Я разговаривал с одним человеком, который умудрился уцелеть при резне в Мичилимакинаке, это когда шла война с французами. Резню спровоцировало — ну, отчасти, по крайней мере, — большое количество спиртного, попавшего в руки индейцев в том форте. — Да, я тоже об этом слышал, — сухо сказал Джейми. — Но мы в очень хороших отношениях с окрестными индейцами, да к тому же их тут и не так много, как пришло тогда в форт. И, как я уже сказал, я всегда проявляю предельную осторожность. — Н-да… — Лорд Джон глотнул еще чуть-чуть и скривился. — Ну, думаю, этим напитком их можно скорее отравить насмерть, чем довести до желания подраться. — И он сменил тему разговора. — Я слышал в Велмингтоне разговоры о некоей группе бунтовщиков, называемых регуляторами, — они терроризируют окраины колонии и ведут себя как настоящие бунтовщики и мятежники. Вы тут с чем-то подобным сталкивались? Джейми хмыкнул. — Терроризируют что? Белок? Это же настоящая окраина, Джон, вокруг необжитые места, сплошной лес. Неужели вы не заметили отсутствие жилья, пока добирались к нам? — Да, я заметил нечто в этом роде, — признал лорд Джон. — Однако до меня дошли и некие слухи, касающиеся вашего пребывания здесь… и отчасти в них утверждалось, что именно благодаря вам сдерживается растущее в этих краях беззаконие. Джейми рассмеялся. — Думаю, тут еще не скоро проявится такое беззаконие, которое следовало бы подавлять. Хотя, впрочем, я недавно врезал тут одному фермеру-немцу, который вздумал оскорблять молодую женщину на мельнице, там, на реке… Ему с чего-то почудилось, что она его обвесила при помоле, — хотя ничего подобного не было, и я не смог убедить его в обратном. Но это была моя единственная попытка установить общественный порядок. Грей искренне развеселился и поднял лежавшего на доске короля. — Рад это слышать. Не окажете ли мне честь еще одной партией? Думаю, впрочем, что во второй раз мой фокус не пройдет. Я перевернулась на бок, лицом к стене, и сонно уставилась на бревна. Отсветы пламени, горевшего в очаге, играли на оставленных топором отметинах, бегущих вдоль каждого бревна с равномерностью песчаных волн на пляже. Я постаралась отвлечься от разговора, продолжавшегося за моей спиной, вместо того пустившись в воспоминания о том, как Джейми снимал кору со срубленных деревьев, о том, как я засыпала в его руках под защитой недостроенных стен, чувствуя, как дом растет вокруг меня, охватывая меня теплом, защищая, и объятия дома сливались с объятиями Джейми. Я всегда успокаивалась, вспоминая эту картину, и даже когда я бродила в одиночестве по горам, я знала, что меня охраняет дом, построенный для меня. Но сегодня и это не помогло. Меня на самом деле просто мучила ревность; это было чувство, которого я не испытывала много лет, и которое меня испугало. Я перевернулась на спину и закрыла глаза, стараясь не слышать разговор мужчин. Лорд Джон был просто вежлив со мной. Более того, он человеком весьма интеллигентным… и весьма обаятельным, честно говоря. И слушая, как он разговаривает с Джейми — интеллигентно, умно, очаровательно, — я внутренне сжималась в комок и стискивала кулаки, укрытые одеялом. «Ты идиотка, — яростно твердила я себе. — Какое тебе дело?» Я попыталась расслабиться, глубоко дыша носом и крепко зажмурив глаза. Конечно, отчасти причиной был Вилли. Джейми вел себя очень осторожно, но я заметила, с каким выражением он смотрел на мальчика в тот момент, когда думал, что никто этого не заметит. Не только лицо или глаза, но и все его тело выражало радость и гордость, смешанные с чем-то еще… и меня словно ударили прямо в сердце. Ему не удалось посмотреть вот так на Брианну, своего первого ребенка. И он никогда вообще не увидит ее. Вряд ли он был в этом виноват — но мне все равно все это казалось несправедливым. И в то же время я не вправе была ревновать его к его сыну… и не буду, твердо заявила я себе. Но на самом-то деле взгляд Джейми пробудил во мне желание и самой уставиться на мальчика и не сводить с него глаз, — на это дерзкое, красивое лицо, так похожее на лицо его сестры… но это было моей личной проблемой. Она не имела отношения ни к Джейми, ни к Вилли. И ни к Джону Грею, привезшему мальчика сюда. Но зачем он его привез? Об этом я думала непрерывно с того самого момента, когда слегка опомнилась от первого шока при его появлении, и об этом я продолжала думать теперь. Какого черта этот человек задумал? История о плантации могла быть чистой правдой, а могла быть и просто подходящим поводом. Но даже если это и правда, все равно им пришлось сделать уж слишком большой крюк, чтобы появиться в Фрезер Ридже. Чего ради он подверг себя таким трудностям? И такому риску? Вилли был настолько похож на своего отца, что даже Яну это бросилось в глаза, — но если бы этого сходства не было? Или для Грея было так уж важно напомнить Джейми о том, что ему, лорду Джону, тут кое-чем обязаны? Я повернулась на другой бок и с трудом разлепила веки, чтобы увидеть мужчин все так же склоненными над шахматной доской, — огненная голова и светловолосая голова, — оба полностью поглощены игрой. Грей сделал ход слоном и выпрямился, потирая шею, улыбаясь тому эффекту, который произвел его ход. Он был интересным мужчиной; стройный, хорошо сложенный, с энергичным чисто выбритым лицом и прекрасным чувствительным ртом, без сомнения, привлекавший внимание женщин. Грей, пожалуй, владел своим лицом даже лучше, чем Джейми; я ни разу не заметила, чтобы он бросил хоть один подозрительный взгляд. Впрочем, на Ямайке такое однажды случилось, и тогда у меня не осталось ни малейших сомнений относительно тех чувств, которые лорд Джон испытывал к Джейми. С другой стороны, у меня не было и сомнений по части того, как отнесся к этому Джейми. Ком, застрявший где-то под моим сердцем, слегка размяк, и я глубоко вздохнула. Неважно, что они просидят полночи за шахматами, напиваясь и болтая, — все равно Джейми придет в мою постель. Я разжала кулаки, и только когда потерла ладони о бедра, осознала, почему я так безумно испугалась появления лорда Джона. Мои ногти оставили крошечные полумесяцы вмятин на ладонях, тоненькие пульсирующие половинки лун. Многие годы подряд я растирала точно такие же полумесяцы на своих ладонях после каждой вечеринки, после каждого обеда в гостях, каждый раз, когда поздно вечером Фрэнк «задерживался в конторе». Долгие годы я подолгу лежала одна в двуспальной кровати, широко раскрыв глаза в темноте, крепко стиснув кулаки, ожидая, когда же он наконец вернется… И он возвращался. К его чести, надо сказать, он всегда возвращался до рассвета. Иногда я просто поворачивалась к нему спиной, обливая ледяным презрением, а иногда бросала ему яростный вызов, требовательно прижимаясь к нему всем телом, молчаливо требуя, чтобы он избавил меня от подозрений, доказал собственную невиновность собственным телом, — так сказать, испытание битвой. Чаще всего он принимал вызов. Но мне это не помогало. И ни один из нас никогда не заговаривал об этом при свете дня. Я просто не могла; я не имела права. А Фрэнк молчал; это была его месть. Иногда между такими эпизодами проходило несколько месяцев, иной раз даже год или больше… и мы мирно жили вместе, не ссорясь. Но потом это случалось снова; таинственный телефонный звонок, слишком подробное объяснение отсутствия, бессонные ночи. Никогда я не замечала ничего столь явного, как запах чужих духов или следы губной помады на его воротнике, — нет, он был очень осторожен. Но я всегда ощущала призрак другой женщины, кем бы она ни была; просто безликая, не имеющая особых примет Она. Я знала, что ее личность не имеет ровно никакого значения… тем более, что их было несколько. Важно было лишь то, что это была Она, а не я. А мне оставалось только лежать в темноте, стискивая кулаки так, что на ладонях у меня оставались глубокие красные отпечатки ногтей, маленькие болезненные полумесяцы… Голоса, гудящие у очага, начали понемногу замирать, разговор шел с большими паузами; теперь я по большей части слышала лишь негромкий стук шахматных фигур при очередном ходе. — Вы довольны своей нынешней жизнью? — спросил вдруг лорд Джон. Джейми ответил не сразу. Но потом, наконец, произнес тихо: — У меня есть все, чего может пожелать мужчина. У меня есть земля и честная работа. Моя жена рядом со мной. И я знаю, что мой сын живет в безопасности и о нем хорошо заботятся. — Он поднял голову и посмотрел на Грея. — И у меня есть хороший друг. — Он протянул руку, на мгновение сжал пальцы лорда Джона и тут же отпустил их. — Мне нечего желать. Я решительно закрыла глаза и принялась считать овец. * * * Еще до рассвета меня разбудил Ян, склонившийся над кроватью. — Тетя, — негромко сказал он, положив руку мне на плечо, — тебе бы лучше пойти туда; тот человек в амбаре, ему, похоже, очень плохо. Я машинально вскочила, еще не до конца проснувшись, набросила плащ и босиком выбежала из дома следом за Яном, прежде чем мое сознание начало нормально функционировать. Впрочем, в данном случае особое искусство диагноста было и ни к чему; я услышала глубокое прерывистое дыхание еще с расстояния в десяток футов от больного. Юный граф маячил в дверном проеме, и его тонкое лицо выглядело бледным и испуганным в серых рассветных сумерках. — Убирайся отсюда, — резко прикрикнула на него я. — Тебе нельзя подходить к нему, и тебе, Ян, тоже… марш оба в дом, принесите мне горячей воды из котла, мой ящик и чистые тряпки. Вилли мгновенно сорвался с места, страстно желая оказаться как можно дальше от ужасных звуков, доносившихся из сарая. Ян помедлил немного, и лицо у него было встревоженное. — Я не думаю, что ты сумеешь как-то ему помочь, тетя, — негромко сказал он. Он посмотрел мне прямо в глаза, и в его глазах я увидела совсем не юношеское глубокое понимание. — Вполне возможно, и не сумею, — ответила я тем же словом. — Но я не могу оставаться не у дел. Он глубоко вздохнул и покачал головой. — Да… Но я думаю… — Он слегка замялся, но я ободряюще кивнула, и он продолжил: — мне кажется, тебе не следует мучить его лечением. Он ведь умирает, тетя; мы ночью слышали, как сова ухала… и он тоже наверняка ее слышал. А это для индейцев верный знак смерти. Я посмотрела в темную глубь сарая, закусив губы. Дыхание уже стало поверхностным и свистящим, и между вздохами тянулись пугающе долгие паузы. Я снова посмотрела на Яна. — Что индейцы делают, когда кто-то находится при смерти? Ты знаешь? — Поют, — просто ответил племянник. — И еще шаман рисует на лице умирающего, да, и поет, чтобы душа благополучно выбралась из этого мира, чтобы ее не ухватили по дороге демоны. Я колебалась; моя внутренняя потребность делать хоть что-нибудь вступила в противоречие с убеждением, что любые действия сейчас уже не имеют смысла. Имею ли я право лишить этого человека покоя в момент смерти? Хуже того, вправе ли я позволить ему испугаться того, что его душа потеряется где-то из-за моего вмешательства?
Ян не стал ожидать окончательного результата моих внутренний борений. Он наклонился и наскреб пальцами немного влажной земли, плюнул на нее и растер между пальцами. Не говоря ни слова, он обмакнул указательный палец в эту жижу и провел вертикальную линию посередине моего лба по переносице. — Ян!.. — Тсс! — прошипел он, сосредоточенно хмурясь. — Да, думаю, примерно так. — Он добавил еще две линии, горизонтальные, на скулах, и волнистую на подбородке. — Примерно так, насколько я помню. Я только один раз такое видел, да то издали. — Ян, но это же не… — Тсс! — снова предостерег меня он, сжимая мою руку заставляя замолчать. — Иди к нему, тетя. Он тебя не испугается, он тебя уже знает, привык, ведь так? Я стерла каплю грязи с кончика носа, чувствуя себя полно и абсолютной идиоткой. Но времени на споры у меня просто не было. Ян слегка подтолкнул меня, и я повернулась к двери сарая. Я шагнула в полутьму пустого амбара, подошла к индейцу, наклонилась над ним и прикоснулась к его руке. Кожа у него была горячая и сухая, рука висела безвольно, как тряпка. — Ян, ты можешь поговорить с ним? Спросить его имя, объяснить, что все будет в порядке? — Ты не должна называть его имени, тетя. Это привлечет злых духов. Ян слегка откашлялся и произнес несколько слов на мягком щелкающем языке, причем голос у него вдруг начал выходить откуда-то из самого низа живота. Рука, которую я осторожно сжимала в своих пальцах, едва заметно шевельнулась. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я увидела, что на лице индейца отразилось легкое удивление, когда он увидел полосы грязи на моей физиономии. — Пой, тетя, — тихо, но очень настойчиво произнес Ян. — Хотя бы «Tantum ergo», это будет немножко похоже на то, что нужно. В конце концов, мне все равно ничего больше не оставалось. И я, чувствуя себя совершенно беспомощной, начала: Tantum ergo, sacramentum… Через несколько секунд мой голос окреп и я уселась на собственные голые пятки, медленно выводя слова и держа при этом индейца за руку. Его лицо расслабилось, и в глазах появилось нечто похожее на покой… ну, во всяком случае, мне так показалось. Я много раз видела смерть — смерть от несчастных случаев, от ран на поле боя, от болезней или просто от старости, и знала, что у людей было к ней весьма разнообразное отношение — от философского или религиозного смирения до яростного, безумного протеста. Но я никогда не видела, чтобы человек умирал так, как этот краснокожий. Он просто ждал, глядя на меня, пока я не допела до конца свою песню. Потом повернулся лицом к двери, и когда солнечный луч коснулся его, дух покинул тело, не шевельнувшее ни единой мышцей, не испустившее последнего вздоха. Я сидела рядом с ним, застыв как неживая, держа его вялую руку, пока вдруг не заметила, что почему-то сдерживаю дыхание… Воздух вокруг меня показался мне странно неподвижным, и время как будто бы остановилось на несколько мгновений. Но это ведь и в самом деле так, подумала я, заставив, наконец, себя вздохнуть. Время остановилось для этого индейца, остановилось навсегда. * * * — Но что нам теперь полагается с ним делать? Для нашего гостя мы уже сделать ничего не могли, так что в данный момент оставался только один вопрос: как лучше всего обойтись с его бренными останками? Я тихонько переговорила с лордом Джоном, и он, забрав Вилли, отправился вместе с ним наверх, к самому гребню, собирать позднюю землянику. Пока что смерть индейца оставалась для мальчика неким слегка печальным событием, не более того, и я не хотела, чтобы Вилли увидел тело. Это могло оказаться слишком тяжелым зрелищем для ребенка, совсем недавно, всего несколько месяцев назад, видевшим смерть своей матери. Да и лорд Джон казался несколько расстроенным… вот я и подумала, что солнечный свет и свежий воздух помогут им обоим. Джейми хмурился и то и дело тер ладонью подбородок. Он еще не брился, и щетина под его рукой чуть слышно шуршала. — Мы ведь должны его похоронить, правильно? — задумчиво сказал он. — Ну, полагаю, мы и вправду не можем оставить его просто лежать в амбаре, да, но не станут ли его соплеменники возражать против того, чтобы мы похоронили его где-то тут? Ян, ты что-нибудь знаешь о том, что они делают со своими покойниками? Ян выглядел слегка бледновато, но на удивление хорошо владел собой. — Не то чтобы я много знал, тетя… Но один раз я видел, как умер индеец, я ведь говорил тебе. Они его завернули в оленью шкуру и понесли вокруг деревни, это была целая процессия, и при этом пели. Потом отнесли тело в лес, положили на такую специальную платформу, подвешенную довольно высоко, и оставили его там, чтобы оно высохло. Джейми, похоже, совсем не был очарован идеей иметь в окрестностях собственной фермы мумифицированный труп, висящий где-то в лесу среди ветвей. — Знаешь, я думаю, может, нам как следует завернуть тело, чтоб прилично выглядело, и отвезти в его деревню? Пусть бы его родственники и соплеменники сами сделали все, что полагается в таких случаях. — Нет, ты не можешь этого сделать. — Я достала противень с только что испеченными булочками из духовки, отломила тонкий прутик от метлы и проткнула одну из булочек. Прутик оказался совершенно сухим, булочки пропеклись как следует, так что я поставила противень на стол и сама наконец села. И рассеянно уставилась на миску с медом, светившимся нежным золотом в лучах утреннего солнца. — Проблема в том, что труп инфицирован, почти наверняка. Ты до него не дотрагивался, Ян? — Я посмотрела на племянника, и он отрицательно покачал головой. Вид у него был грустный. — Нет, тетя. После того, как он тут у нас заболел — нет, не дотрагивался. А до того — не помню. Мы же все вместе охотились. — А корью ты в детстве не болел. Черт, пропади все пропадом… — Я запустила пальцы в волосы. — А ты? — спросила я Джейми. К моему облегчению, он кивнул. — Да, болел, когда мне было лет пять или около того. А ты говоришь, человек не может заболеть этой болезнью во второй раз. Значит, со мной ничего не случится, если я дотронусь до тела? — Нет, ничего, и со мной тоже. Но беда-то в том, что мы не можем отвезти его в деревню. Я не знаю, как долго сохраняет жизнеспособность бактерия кори… ну, это такой микроб… он ведь может остаться в одежде или на самом трупе, но разве мы сумеем объяснить индейцам, что они не должны прикасаться к покойному, и что даже подходить близко к нему нельзя? А разве мы можем рисковать, что вся деревня заразится? — Что меня лично беспокоит, — внезапно вмешался Ян, — так это то, что он совсем не из Аннэ Оока, он из какой-то деревни дальше к северу. Если мы тут его просто закопаем по-своему, его сородичи могут прослышать об этом и подумать, что мы сами каким-то образом довели его до смерти, и закопали, чтобы скрыть это. Подобная устрашающая возможность мне даже и в голову не приходила, так что от слов Яна меня пробрало холодом, как будто чья-то ледяная рука вцепилась в мою шею. — О, нет, ты же не думаешь, что такое действительно может случиться! Ян пожал плечами, разломил горячую булочку и, зачерпнув ложкой меду, вылил его в горячую, исходящую паром сердцевину. — Люди Накогнавето доверяют нам, но Майерс говорил как-то, что к другим индейцам это вряд ли относится. Учитывая то, что основная часть племен тускара была истреблена во время жестокой, кровопролитной войны с поселенцами Северной Каролины около пятидесяти лет назад, я подумала, что у индейцев, пожалуй, есть все основания к недоверию. Но это ничуть не могло помочь в решении насущных проблем в данный момент. Джейми проглотил последнюю булочку из своей доли и удовлетворенно вздохнул. — Ну, ладно. Думаю, мы можем завернуть беднягу в нечто вроде савана и положить его в ту маленькую пещеру, что выше по склону. У меня заготовлены столбики для изгороди вокруг конюшни, мы их вобьем там, на поляне, чтобы до него зверье не добралось. А потом Ян или, может, я сам прогуляемся до Аннэ Оока, объясним все самому Накогнавето. Может, он пошлет кого-нибудь к нам, чтобы осмотреть тело и удостовериться, что никто из нас их парня не убивал… ну, а потом можно будет и похоронить его. Прежде чем я успела хоть слово ответить на это предложение, я услышала, как кто-то подбежал к двери. Я оставила ее открытой, чтобы проветрить дом. Я обернулась — и увидела бледного и растерянного Вильяма. — Миссис Фрезер! Пожалуйста, не могли бы вы пойти со мной? Папе плохо… * * * — Он что, подхватил заразу от индейца? — спросил Джейми. Он, нахмурившись, всматривался в лорда Джона, которого мы уже раздели до пояса и уложили на кровать. Лицо лорда то бледнело, то вспыхивало жаром, — но ведь то же самое было с ним и вчера, однако я отнесла все на счет эмоционального расстройства… — Нет, от индейца он не мог подхватить. У кори инкубационный период от недели до двух. Где вы с ним были… — Я повернулась к Вилли, но тут же махнула рукой, давая мальчику понять, что ответ не нужен. Они ведь проделали долгий путь; и теперь нельзя было с уверенностью сказать, где именно Грей подхватил инфекцию. Обычно на постоялых дворах этой эпохи путешественники спали по несколько человек в одной кровати, а одеяла менялись очень редко; любой мог запросто оказаться бок о бок с больным, и утром встать с любой болезнью, от кори до гепатита. — Вы говорили, что в Кросскрике началась эпидемия кори, верно? — Я положила руку на лоб Грея. У меня был немалый опыт, я давно научилась определять лихорадку с одного прикосновения, и теперь могла с уверенностью утверждать, что температура у лорда Джона — градусов тридцать девять, не меньше. Плохо. — Да, — хрипло ответил он. — Что, у меня корь? Вы должны держать Вилли подальше от меня. — Ян… уведи Вилли на улицу, если тебе нетрудно. — Я отжала лоскут, смоченный в настое цветков бузины, и обтерла его лицо и шею. На коже лорда Джона пока что не видно было сыпи, но когда я заставила его открыть рот, то увидела отчетливое высыпание внутри, на слизистой. — Да, вы подхватили корь, — сказала я. — Вы давно чувствуете недомогание? — У меня заметно кружилась голова вчера вечером, когда я ложился спать, — ответил он и снова кашлянул. — И я проснулся с жуткой головной болью посреди ночи, но подумал, что это просто из-за так называемого виски, которым меня напоили. — Он с трудом улыбнулся Джейми. — Ну, а утром… — Он чихнул, и я поспешно схватила свежий носовой платок и приложила к его носу. — Ну, хорошо. Попытайтесь немного поспать. Я сейчас приготовлю настой ивовой коры, он должен немного облегчить головную боль. — Я выпрямилась и жестом показала Джейми, чтобы он вышел со мной наружу. — Нельзя допустить, чтобы Вилли находился рядом с ним, — сказала я, понизив голос, потому что Вилли с Яном находились неподалеку, у лошадиного загона, нагружая сеном кормушки. — Или Ян. Он сейчас очень опасен в смысле заразности. Джейми нахмурился. — А, ну да. Но ты говорила еще и об инкубационном… — Да, верно. Ян мог уже заразиться от покойного индейца, а Вилли мог подхватить заразу там же, где и лорд Джон. Они оба и в самом деле могут быть уже больны, просто болезнь еще не проявила себя. — Я посмотрела на двух парнишек; оба они выглядели отменно здоровыми, как и лошади, которых они кормили. — Знаешь, я думаю… — я несколько замялась, мысленно формулируя смутно прорезавшуюся у меня идею. — Я думаю, что тебе, пожалуй, лучше пока устроиться вместе с мальчиками вне дома… вы могли бы ночевать в сарае с травами, или устроить шатер в роще. Надо выждать день или два; если Вилли; заразился — то есть если он подхватил инфекцию там же, где и лорд Джон, — он, скорее всего за это время уже сляжет. Если не заразился — за два дня и это прояснится. Если же с ним все в порядке, тогда ты сможешь взять его с собой в Аннэ Оока, чтобы рассказать Накогнавето об умершем индейце. И Вилли окажется вне опасности.
— А Ян может остаться здесь, чтобы помогать тебе? — Джейми нахмурился, размышляя. — А, да, полагаю, так и надо сделать. Он повернулся и посмотрел на Вилли. Хотя Джейми умел хранить абсолютно бесстрастное выражение лица, когда того хотел, я все-таки достаточно хорошо его знала, чтобы заметить проблеск чувств, мелькнувших в его глазах. В складке между его бровями читалась тревога — тревога за Джона Грея, и, пожалуй, за меня и за Яна. Но было и еще что-то, совсем другое… некое любопытство, смешанное с опасением, подумала я, — и это уже относилось к перспективе провести несколько дней наедине с мальчиком. — Если он до сих пор ничего не заметил, то вряд ли и теперь это случится, — мягко сказала я, кладя руку на его плечо. — Да, — буркнул он, отворачиваясь от Вилли. — Да, я думаю, это ничем не грозит. — Ну, не зря же говорят, что нет худа без добра, — сказала я. — Ты сможешь поговорить с ним обо всем на свете, и это не покажется странным. — Я немного помолчала. — Но до того, как вы отправитесь, надо сделать еще одно дело. Джейми прикрыл ладонью мою руку, все еще лежавшую на его плече, и улыбнулся, глядя на меня сверху вниз. — Да, и что же это за дело? — Выгони свинью из кладовой, очень тебя прошу!
Рыбная ловля в Америке Начало путешествия не предвещало ничего хорошего. Прежде всего, шел дождь. Второе — ему и думать было противно о том, чтобы оставить Клэр одну в таких затрудненных обстоятельствах. В-третьих, он очень тревожился за Джона; ему совсем не понравилось, как тот выглядел, когда они отправлялись в путь, — лорд был почти без сознания и пыхтел, как дельфин-касатка, а все его лицо покрывала красная сыпь, так густо, что лорда было не узнать. И наконец, имелось еще и «в-четвертых». Девятый граф Эллесмерский только что двинул его в челюсть. Джейми крепко схватил юного лорда за плечо и встряхнул его так, что у мальчишки зубы лязгнули. — Итак, слушай, — сказал он, отпуская пацана. Тот пошатнулся и внезапно сел, не удержавшись на ногах. Джейми сверху смотрел на парнишку, сидящего в грязи рядом с загоном для лошадей. Джейми только и делал в последние двадцать четыре часа, что так и эдак уговаривал его, приводя самые разнообразные доводы, — но теперь ему это надоело. — Я прекрасно понял все, что ты сказал. Но я тебе говорю, что ты пойдешь со мной. Я тебе объяснил, почему это необходимо, и больше повторять не намерен. Лицо мальчишки исказилось от злости. Его не так-то легко было напугать, но тут Джейми подумал, что, наверное, этот граф и не привык к тому, чтобы с ним вот так обращался какой-то простолюдин. — Я не пойду с тобой, — упрямо повторил мальчик. — Ты не можешь меня заставить! — Он встал, стиснув зубы, повернулся и пошел к дому. Джейми выбросил вперед руку, схватил мальчишку за воротник и развернул к себе лицом. Заметив, что граф занес ногу, чтобы лягнуть его, он мгновенно сжал кулак и ткнул графа под ложечку. Глаза Вильяма выкатились, он согнулся вдвое, задыхаясь и держась за живот. — Не лягайся, — мягко сказал Джейми. — Это признак невоспитанности. А что касается «заставить» — конечно же, я могу это сделать. Лицо графа побагровело, его рот открывался и закрывался, как у перепуганной насмерть золотой рыбки. Шляпа свалилась с его головы, и капли дождя стекали потемным прядям его волос. — Это очень хорошо, что ты хочешь остаться рядом с отчимом, — продолжил Джейми, стирая капли воды со своего собственного лица. — Это говорит о том, что ты любишь его, предан ему. Но ты ничем не можешь ему помочь, зато можешь заболеть сам, если останешься здесь. Поэтому ты тут не останешься. — Уголком глаза он заметил, как сдвинулась с места промасленная оленья шкура, закрывавшая окно, а потом и вовсе упала. Без сомнения, Клэр не могла понять, почему они не ушли давным-давно. Джейми взял графа за руку (причем на этот раз мальчик не сопротивлялся) и подвел его к одной из оседланных лошадей. — Садись, — спокойно сказал он, и, к его немалому удовольствию, мальчик неохотно сунул ногу в стремя и вскочил на спину лошади. Джейми подобрал шляпу графа и подал ему, после чего и сам сел в седло. Но, впрочем, ради простой предосторожности он держал поводья обеих лошадей, когда они тронулись наконец с места. — Вы, сэр, — послышался за его спиной разъяренный, задыхающийся голос, — вы просто деревенщина! Джейми одновременно хотелось, и прикрикнуть на мальчишку, и расхохотаться, но он не сделал ни того, ни другого. Оглянувшись через плечо, он увидел, что Вильям тоже смотрит назад и уже весьма опасно накренился в седле, готовый вот-вот соскользнуть на землю. — Даже и не пытайся, — посоветовал он мальчику, который мгновенно сел прямо и уставился на него. — Мне совсем не хочется привязывать твои ноги к стременам, но я это сделаю, если понадобится, будь уверен. Глаза юного графа сузились, превратившись в сверкающие голубые щели, но он явно принял к сведению слова Джейми. Он по-прежнему сжимал челюсти изо всех сил, но его плечи слегка расслабились; он временно отступил, но это не означало, что он сдался. Наконец-то они отправились в путь, и большую часть утра ехали молча, а дождь все моросил и моросил, стекая по их шеям и постепенно пропитывая плащи. Вилли, конечно, признал свое поражение, но далось ему это нелегко. Он продолжал угрюмо дуться, когда они спешились, чтобы перекусить, но по крайней мере без возражений принес воды и упаковал остатки продуктов, пока Джейми поил лошадей. Джейми то и дело исподтишка оглядывал мальчишку, но пока что никаких признаков кори не замечал. Лицо юного графа было хмурым, да, но ни единого красного пятнышка на нем не выступило, и хотя из носа у него текло, можно было с уверенностью утверждать, что это всего лишь из-за промозглой погоды. — Далеко нам ехать? Уже наступил полдень, когда наконец любопытство в душе Вильяма победило упрямство. Джейми давно уже отдал ему поводья его лошади, — теперь нечего было бояться того, что мальчишка удерет домой; он просто не нашел бы дорогу. — Два дня, возможно. Путь по горам, лежавшим между Фрезер Риджем и Аннэ Оока, на лошадях можно было проделать лишь чуть-чуть быстрее, нежели пешком. Но отправившись верхом, они могли себе позволить немножко больше удобств; они взяли с собой котелок, чтобы кипятить воду, небольшой запас еды и пару хороших удочек. И кое-какие маленькие подарки для индейцев, включая маленький бочонок домашнего «виски», который должен был помочь смягчить впечатление от тех дурных новостей, которые вез Джейми. Причин к спешке у Джейми не было, зато была причина не спешить; Клэр твердо заявила ему, что он должен держать Вильяма вдали от дома по меньшей мере шесть дней. К тому времени лорд Джон перестанет быть опасным. Он или начнет поправляться — или умрет. Клэр держалась внешне очень уверенно, заявляя мальчику, что с его отчимом все будет в полном порядке, но Джейми видел, как тревожно светились ее глаза. От этого у него жутко похолодело под ребрами. Может быть, так плохо ему стало еще и от того, что он вынужден был уехать; он ведь в случае чего не мог рассчитывать на ее помощь, а сам он при виде болезни всегда терялся, и от этого его охватывали одновременно и страх, и гнев. — Эти индейцы… они действительно хорошо к нам отнесутся? — Он услышал в голосе Вильяма явственное сомнение. — Да. — Джейми прекрасно слышал, что Вилли ждет от него, что он добавит привычное для мальчика «милорд», и испытал маленькое извращенное удовлетворение, не сказав этого слова. Он повернул лошадь чуть в сторону и заставил ее идти медленнее, как бы приглашая Вилли догнать его и ехать рядом. И улыбнулся мальчику, когда тот принял приглашение. — Мы с ними знакомы больше года, и уже бывали в гостях у них… в их длинных домах. Ну, так вот, люди в Аннэ Оока куда более вежливы и гостеприимны, чем многие из тех, с кем я встречался в Англии. — Вы жили в Англии? — Мальчик бросил на Джейми короткий удивленный взгляд, и Джейми тут же обругал себя за неосторожность, но, к счастью юного графа куда больше интересовали краснокожие, чем история жизни какого-то Джеймса Фрезера, так что ответа на этот вопрос не понадобилось. Джейми рад был видеть, что мальчик наконец вышел из своей мрачной задумчивости и начал понемногу проявлять интерес к окружавшему их миру. И Джейми постарался поддержать и усилить этот интерес, рассказывая всякие истории о краснокожих и показывая Вильяму, следы диких зверей, встречавшиеся им там и тут. Он с удовольствием наблюдал за тем, как по мере их продвижения вперед мальчик все больше и больше оттаивал и готов был держаться со спутником вполне любезно, если не сказать больше. Джейми был совсем не прочь немного поболтать; его ум был слишком встревожен и обременен неприятными мыслями, молчание его лишь еще сильнее угнетало. Ведь если случится самое ужасное… если Джон умрет… что тогда станет с Вилли? Разумеется, он вернется в Англию, к бабушке… и Джейми никогда больше его не увидит, и ничего не услышит о нем. Лорд Джон оставался единственным человеком, кроме Клэр, кому была известна правда о рождении Вильяма, подлинная правда. Нельзя, конечно, было исключить и того, что бабушка Вилли могла кое-что заподозрить, но она никогда, ни при каких обстоятельствах не признается в том, что ее внук может быть незаконным отпрыском предателя-якобита, а не благопристойно рожденным наследником покойного графа. Джейми вознес короткую молитву к Святой Деве, прося ее позаботиться о лорде Джоне, и постарался выбросить из головы тревожные, раздражающие его мысли. Несмотря на все опасения, он наслаждался путешествием. Дождь хотя и не прекратился, но утих, обернувшись легкой моросью, небо понемногу светлело, и лес наполнился ароматом влажной зеленой листвы и густым сочным духом земли, прели, грибов… — Видишь вон те следы, внизу, на стволе? — Джейми кивнул в сторону огромного гикори, чья кора была изодрана в полосы и отвалилась местами, обнажив белую древесину, на которой нетрудно было заметить глубокие параллельные царапины, футах в шести над землей. — Да. — Вилли снял шляпу и хлопнул ею по собственному колену, чтобы хорошенько стряхнуть воду, потом наклонился вперед и всмотрелся в дерево более внимательно. — Это сделало какое-то животное? — Медведь, — пояснил Джейми. — И он тут был совсем недавно… видишь, сок еще не высох в углублениях? — Он где-то рядом? — Вилли огляделся по сторонам, но, похоже, не столько встревожился, сколько загорелся любопытством. — Нет, не слишком близко, — сказал Джейми, — иначе бы лошади его почуяли… это нам ни к чему, они от страха могут понести. Давай-ка повнимательнее; мы вполне можем найти его следы или помет. …Да, если Джон умрет, его и без того слабая связь с Вилли окончательно прервется. Джейми давным-давно смирился с обстоятельствами, он принимал все как должное, не жалуясь, — но наверняка его охватит чувство потери, если какая-то чертова корь отнимет у него не только лучшего друга, но и вновь обретенного сына. Дождь наконец кончился. Когда они обогнули вершину горы и выбрались на склон над долиной, Вилли негромко вскрикнул от восхищения и удивления и приподнялся в седле. На фоне убегавших от них темных дождевых облаков вспыхнула огромная яркая радуга, перекинувшая свою дугу от склона далекой горы прямо в мерцающую чистым светом долину, лежавшую прямо под ними. — О, это потрясающе! — воскликнул Вилли. Он повернулся к Джейми, и на его лице сияла широкая улыбка. Все разногласия были забыты. — Вы когда-нибудь видели подобное, сэр? — Нет, никогда, — покачал головой Джейми, улыбаясь в ответ. Он вдруг с ужасом осознал, что вот эти несколько дней в безлюдных горах могут действительно оказаться последними, когда он будет видеть и слышать Вильяма… И как же он надеялся, что ему не придется причинить мальчику новую боль! * * * Ночуя в лесу, он всегда спал очень чутко, и раздавшийся где-то неподалеку некий звук сразу же разбудил его. Он несколько мгновений лежал неподвижно, не будучи уверенным, что именно он услышал. Потом до него донесся короткий сдавленный вздох, и едва слышный плач. Ему хотелось сейчас же повернуться к мальчику, обнять его, утешить. Но ведь парнишка изо всех сил старался, чтобы Джейми ничего не заметил; он был достоин того, чтобы никто не посмел ранить его гордость. И потому Джейми продолжал лежать не шевелясь, глядя в необъятное небо над собой, и прислушиваясь. Нет, вряд ли мальчик плакал от страха; Вильям уже продемонстрировал свою отвагу, доказал, что ничуть не страшится ночевать под открытым небом, в темном лесу, а если бы он заметил неподалеку какого-то крупного зверя, то уж конечно не стал бы заливаться слезами, а просто разбудил бы Джейми. Не заболел ли парнишка? Он давился вздохами, у него, судя но звукам, перехватывало в горле… может, ему очень больно, а он слишком горд, чтобы пожаловаться… Именно страх перед болезнью заставил Джейми заговорить; ведь если их настигла корь, им нельзя терять время, он должен тогда как можно скорее отвезти мальчика к Клэр. — Милорд? — мягко окликнул парнишку Джейми. Всхлипывания мгновенно прекратились. Джейми услышал, как Вилли громко сглотнул, и тут же до него донесся шорох кожаного рукава — мальчик вытер лицо. — Да? — отозвался юный граф с достойным похвалы старанием заставить свой голос звучать ровно и спокойно. — Ты здоров, милорд? — Он мог бы уже с уверенностью и сам сказать, что с мальчиком все в порядке в смысле кори, но тем не менее следовало убедиться. — У вас нет колик? Бывает иногда такое от сушеных яблок. С другой стороны костра донесся глубокий вздох и легкое посапывание, что свидетельствовало о попытке незаметно прочистить забитый нос. Огонь уже угас, только угли светились в темноте; но все же Джейми видел темные очертания сидевшей на корточках фигурки, съежившейся, несчастной… — Я… а… ну да, я почувствовал что-то такое… что-то в животе. Джейми сел, и плед соскользнул с его плеч. — Ну, в этом нет ничего страшного, — негромко сказал он. — У меня есть с собой снадобье, которое лечит всякие расстройства желудка. Ты подожди минутку, милорд, я только принесу воды. Он встал и отошел от костра, тщательно уводя взгляд в сторону от мальчика. К тому времени, когда он вернулся от ручья с полным котелком, Вилли уже успел хорошенько высморкаться и вытереть лицо, и теперь сидел, согнув колени и положив на них голову. Джейми не смог удержаться и слегка коснулся волос мальчика, проходя мимо него. Чертовски фамильярно. Темные волосы были мягкими, теплыми, слегка влажными от пота. — Что, жмет в кишках, да? — вежливо спросил он, опускаясь на колени и пристраивая котелок над костром, чтобы вскипятить воду. — Мм… э-э… — промычал Вилли, уткнувшись лицом в собственные коленки. — Ничего, такое быстро проходит, — заверил его Джейми. Он потянулся за своим спорраном, порылся в лежавших там мелочах и наконец отыскал небольшой полотняный мешочек, врученный ему на дорогу женой, — в мешочке хранилась смесь сушеных цветов и листьев. Он не знал, как могла Клэр догадаться о том, что это зелье может им понадобиться в дороге, но он давно уже научился не задавать ей вопросов в том, что касалось исцеления, — неважно, души или тела. На мгновение его охватило чувство горячей благодарности к Клэр. Он ведь видел, как она смотрела на мальчика, и прекрасно понимал, что она должна была чувствовать. Конечно, она знала о существовании этого парнишки, но видеть живое доказательство того, что ее муж делил постель с другой женщиной — это уже нечто такое, что трудно вынести, да нельзя и требовать такого от жены. И нечего удивляться, что ей явно хотелось исцарапать в кровь Джона за то, что тот притащил в ее дом этого мальчика. — Оно через минуту будет готово, — сообщил он юному графу, растирая пахучую смесь между ладонями и бросая ее в деревянную чашку, — точно так, как это делала Клэр. Нет, она его не укоряла. Не за это, по крайней мере, подумал он, вдруг вспомнив, как она вела себя, узнав о Лагхэйр. Она тогда налетела на него, как дьяволица… то же было, когда она услыхала о Женевьеве… Ну, ведь мать мальчика умерла, может, поэтому Клэр так отнеслась к Вилли? И только теперь он осознал это, и его словно пронзило мечом. Мать Вильяма была мертва. Не его настоящая мать, которая скончалась, едва успев произвести его на свет, — нет, теперь умерла та женщина, которую он называл мамой всю свою жизнь. А если та же судьба постигнет и его отца? То есть того человека, которого Вильям считал своим отцом… ведь он сейчас лежал, заразившись болезнью, которая всего несколько дней назад на глазах мальчика убила другого… Нет, не страх перед горами заставил парнишку давиться слезами в темноте. Это было горе, глубокое горе, и Джейми Фрезер, сам лишившийся матери еще в детстве, должен был понять это с самого начала. И не упрямство, и даже не преданность отцу заставили мальчика так сопротивляться походу. Он любил Джона Грея и боялся его потерять. И та же самая любовь пролилась слезами в ночи, любовь и отчаяние, и страх за отца. Непривычное чувство ревности шевельнулось в сердце Джейми Фрезера, опалив его, как крапивой. Но он решительно подавил его; он был вполне счастлив и тем, что знал: его сын любит своего отчима, а тот искренне любит мальчика. И не на что тут жаловаться. Однако как ни старался он вытоптать ростки дурного чувства в своей душе, все-таки, похоже, один маленький стебелек сумел выжить; Джейми чувствовал, как тот колеблется при каждом его вздохе. Вода в котелке закипела. Джейми осторожно вылил ее в чашку с травяной смесью, и тут же в воздух поднялся душистый пар. Валериана, так говорила Клэр, и кошачья мята. И еще корень страстоцвета, вымоченный в меду и тщательно растертый. И еще тут ощущался слабый, чуть отдающий мускусом запах лаванды, возникающий как послевкусие. — Только сам этого не пей, — предупредила его Клэр, отдавая ему этот мешочек. — Там есть лаванда. И поскольку она его предупредила, запах ничуть не обеспокоил его, он был готов почуять этот специфический аромат. Но вообще-то время от времени запах лаванды ввергал его в некую растерянность, а в брюхе у него что-то кружилось, и его начинало слегка тошнить. Клэр не раз замечала этот эффект, и потому предпочла проявить осторожность. — Вот, держи. — Джейми потянулся вперед и подал чашку мальчику, гадая, проявится ли когда-нибудь и в пацане то же, чем страдал он сам, и не начнет ли его тревожить запах лаванды, — или же, наоборот, в этом аромате Вилли будет находить утешение. Это, подумал Джейми, может зависеть от того, поправится Джон Грей или умрет. Мальчик уже отчасти справился с собой, разговор принес ему временное облегчение, и по крайней мере Вилли мог теперь внешне сохранять спокойствие, но все равно Джейми видел в глубине глаз юного графа затаившееся горе. Джейми улыбнулся пальчику, скрывая собственные опасения. Впрочем, зная Джона и Клэр так, как он их знал, он, конечно, не так боялся возможного исхода, как мальчик, — но все равно страх засел в нем, въедливый, как колючка, застрявшая в подошве. — Это тебе поможет, — сказал он, кивком указывая на чашку. — Это моя жена приготовила. Она очень искусный целитель. — Вот как? — Вилли глубоко вздохнул, судорожно втягивая пар, поднимавшийся над чашкой, потом высунул язык и осторожно лизнул горячую жидкость. — Я видел, как она… кое-что делала. С тем индейцем, который умер. — В его голосе слышалось явственное порицание; Клэр что-то делала, но человек все равно умер. Ни Клэр, ни Ян не слишком-то говорили об этом, а он и не мог спросить ее о том, что там происходило, — она предупредила его взглядом, что не следует обсуждать эту тему в присутствии Вильяма, который вернулся от амбара вместе с ней, бледный до невозможности и влажный от пота. — Да? — немного удивленно произнес он. — В смысле… что делала? Какого же черта она могла там делать, непонятно, думал он. Уж конечно, ничего такого, что могло бы ускорить смерть; он бы сразу понял это по ее виду. Нет, на этот раз она не чувствовала себя ни виноватой, ни беспомощной, — а ведь ему не однажды приходилось обнимать и успокаивать ее, если она мучилась из-за того, что не сумела кого-то спасти. Нет, на этот раз она была спокойна, немного подавлена — как и Ян, — но не расстроена до глубины души. И вроде бы еще в ней затаилось недоумение… — Она намазала грязью его лицо. И пела ему. Я подумал, что она поет что-то папистское; это было на латинском, и насколько я понял, нечто религиозное. — В самом деле? — Джейми постарался скрыть собственное изумление и недоумение, услышав такое описание. — А, ну, это… Возможно, она просто хотела немного утешить его, раз уж не могла спасти его жизнь. Индейцы, видишь ли, куда тяжелее переносят корь, чем мы, да и со многими другими болезнями случается то же самое; зараза, которая убивает краснокожего, для белого может обернуться простым насморком. Я сам болел корью, когда был совсем маленьким, и ничего со мной не случилось, как видишь. — Он с силой потянулся, демонстрируя свое очевидное здоровье. Напряжение, державшее лицо мальчика, чуть-чуть ослабело, и он осторожно отпил глоток горячего настоя. — Ну да, я тоже слышал, как миссис Фрезер это говорила. Она сказала мне, что с папой все будет в порядке. Она… она дала мне слово. — В таком случае можешь положиться на нее, она свое слово держит, — твердо сказал Джейми. — Миссис Фрезер весьма достойная женщина. — Он слегка откашлялся и перебросил край пледа через плечо; ночь была совсем не холодной, но с вершины дул ветер. — Ну что, помогает питье? Вилли бросил на него непонимающий взгляд, потом посмотрел на чашку в своей руке. — А! Да. Да, спасибо. Хороший напиток. Мне уже лучше. Во всяком случае, это не похоже на сушеные яблоки. — Да уж, не похоже, — согласился Джейми, наклоняя голову, чтобы скрыть улыбку. — Ну, я думаю, к завтрашнему ужину мы сумеем раздобыть что-нибудь получше яблок. Если нам повезет — мы раздобудем форель. — Форель? Мы будем рыбачить? — А ты часто ловил рыбу в Англии? Я не думаю, что тамошние ручьи можно сравнить со здешними, но я знаю, что в районе озер есть хорошие места для рыбалки… по крайней мере, так мне говорил твой отец. Джейми прикусил язык. Ну, какого черта он спросил мальчишку об этом? Он же сам возил пятилетнего Вильяма ловить пятнистую форель на озере неподалеку от Эллесмера, когда работал в Англии по контракту. Он что, хочет, чтобы мальчик вспомнил?.. — Ох… да. Там очень здорово, на тех озерах, в самом деле… но на это ничуть не похоже. — Вилли неопределенно взмахнул рукой, показывая в сторону ручья. Лицо мальчика окончательно разгладилось, в глазах снова засветилось оживление. — Я никогда не видел вот таких мест. Это ничуть не похоже на Англию! — Да, наверняка, — весело согласился Джейми. — А ты не скучаешь по Англии? Вилли ненадолго задумался, а заодно допил остатки травяного чая. — Нет, вряд ли, — ответил он наконец и решительно встряхнул головой. — Я иногда скучаю по бабушке, да еще по моим лошадям, а вообще — нет. Мне там только и приходилось заниматься, что учить уроки с гувернером, да танцевать, да зубрить латинский и греческий… ух! — Он наморщил нос, и Джейми расхохотался. — Так тебе не нравятся танцы? — Нет. Приходится же танцевать с девчонками. — Он, немного наклонив голову, бросил на Джейми взгляд из-под густых темных бровей. — А вы любите музыку, мистер Фрезер? — Нет, — улыбаясь, ответил Джейми. — Но мне нравятся девушки. — А уж как будет нравиться девушкам вот этот парнишка, подумал Джейми, да он и сейчас должен вызывать у девочек немалый интерес, с его-то широкими плечами и длинными ногами, и с пушистыми длинными ресницами, что так загадочно прикрывают прекрасные голубые глаза…
— Ну да… А миссис Фрезер очень симпатичная, — вежливо сказал граф. И вдруг его рот неудержимо скривился. — Но вообще-то она выглядела очень смешно, когда ее лицо было перепачкано грязью. — Догадываюсь. Выпьешь еще чашечку, милорд? Клэр говорила, что эта смесь успокаивает; похоже, так оно и было, причем действовал отвар очень быстро. Пока они немножко поболтали об индейцах и их странных верованиях, глаза Вильяма уже начали слипаться, и он непрерывно зевал. Наконец Джейми протянул руку и забрал у графа пустую чашку; пальцы мальчика уже едва могли удержать ее. — Ночь довольно холодная, милорд, — сказал он. — Не ляжешь ли ты рядом со мной, чтобы мы могли укрыться потеплее? Ночь, конечно, была прохладной, но уж холодной ее никак нельзя было назвать. Однако Джейми угадал: Вилли горячо ухватился за предложение. Джейми не мог обнять лорда, чтобы утешить его; не мог и юный граф признать, что жаждет подобного утешения. Но двое мужчин могли, не смущаясь, лечь рядом, чтобы сохранить тепло. Вилли мгновенно заснул, приютившись под боком Джейми. А Джейми еще долго лежал без сна, легко обняв сонное тело своего сына. * * * — Теперь вот эту маленькую, крапчатую возьми. Так, придержи пальцем, ага? — Джейми туго замотал нить вокруг крошечного комочка белой шерсти, как раз над пальцем Вилли, но, прихватив при этом стержень пера дятла, так что шерстинки вздыбились, трепеща под легким дуновением воздуха. — Видишь? Похоже на маленькую муху, которая пытается взлететь. Вилли кивнул, сосредоточенно глядя на «муху». Под комочком шерсти скрывались два маленькие желтые перышка, изображавшие собой распростертые крылья насекомого. — Да, понимаю… А что тут главное — цвет или форма? — И то, и другое, но, думаю, дело скорее в очертаниях. — Джейми улыбнулся мальчику. — Но что действительно важно — так это то, насколько проголодалась форель. Если правильно выберешь время, то будь уверен: рыбы начнут хватать все без разбора, даже голый крючок. Если время неправильное — ты можешь сидеть на берегу, пока у тебя пупок не выскочит. Но это не относится к тем, кто ловит сетью; они-то всегда будут с удачей, а у рыбы не останется ни единого шанса. Вилли не засмеялся — он вообще смеялся редко, — но улыбнулся и взял ивовую удочку с привязанной к тонкой бечеве новенькой «мухой». — А сейчас время правильное, как вы думаете, мистер Фрезер? — Он чуть прищурился и всмотрелся в воду. Они стояли в тени раскидистых черных ив, но солнце пока что висело над самым горизонтом, и потому ручей отливал металлическим блеском. — Да, форель обычно подкрепляется на рассвете и на закате. Видишь на воде рябины, вон там? Заводь просыпается. — Вон те маленькие круги? Да. Так это рыба? — Не совсем. Это выбираются на свет новые комары и мошки; они вылупливаются из личинок под водой и выскакивают на воздух — а форель вот-вот заметит их и явится перекусить. И тут вдруг, совершенно внезапно, серебряная молния взметнулась в воздух и тут же с плеском скрылась под водой. Вилли задохнулся от изумления. — А это рыба, — сказал Джейми, хотя в том не было ровно никакой необходимости. Он быстро пропустил нить через гнутые направляющие зажимы удочки и шагнул вперед. — Ну, теперь смотри. Он отвел назад руку и напружинил запястье, качнув удилище взад-вперед, и с каждым движением удлиняя нить, а потом последовал резкий взмах — и леска взлетела в воздух, и в следующее мгновение пушистая «муха» уже плыла по воде, словно кружащее на месте насекомое. Он чувствовал на себе взгляд мальчика и порадовался тому, что бросок удался. Он позволил приманке задержаться на месте мгновение-другое (смотреть на воду было трудно, отблески солнечных лучей слепили глаза), а потом начал осторожно подергивать нить. «Муха» тут же ушла под воду. Круг, оставшийся на месте ее погружения, еще не успел разойтись вширь, как Джейми снова резко дернул леску — и почувствовал ответный яростный рывок. — Вы ее поймали! Вы ее поймали! — Он слышал голос Вилли, от волнения подпрыгивавшего на берегу рядом с ним, но его внимание сейчас было полностью поглощено борьбой с рыбиной. На его удочке не было катушки; это была просто ветка с парой креплений и простой нитью. Джейми потянул удочку на себя, потом повел удилищем вперед, ослабив нить и одновременно перехватив ее другой рукой. И снова потянул на себя, преодолевая сопротивление, и снова отпустил немного… Он ничего не видел среди ослепительных всплесков света и брызг, но его руки ощущали натяжение лески, и этого было более чем достаточно. Он чувствовал себя таким же полным жизни, как и форель, и он как будто уже держал ее в ладонях, бьющуюся и извивающуюся, и это было настоящей борьбой за свободу… Свобода. Нить внезапно ослабла, а он еще мгновение-другое стоял неподвижно, продолжая ощущать вибрацию, толчки… и наконец глубоко вздохнул, опомнившись. — Она удрала! О, вот ведь не повезло, сэр! — Вилли подобрался поближе к воде, держа свою удочку, и на его лице было написано искреннее сочувствие. — Повезло этой рыбке, — усмехнулся Джейми, еще не остыв от схватки, и провел влажной ладонью по лицу. — Ну что, попробуешь, парень? Он слишком поздно вспомнил, что вообще-то должен называть мальчика милордом, однако Вилли был слишком возбужден, чтобы заметить ошибку. Сосредоточенно нахмурившись, Вилли отвел назад руку, всматриваясь в воду, и резко дернул запястьем, забрасывая приманку с крючком. Удилище выскользнуло из его пальцев и грациозно упорхнуло в воду. Мальчик, разинув рот, уставился на него, а потом с отчаянием повернулся к Джейми, который надулся, как пузырь, изо всех сил стараясь удержать хохот. Юный лорд выглядел совершенно ошеломленным, он явно понял состояние Джейми, и ему это не понравилось, — но уже в следующее мгновение уголок его рта дернулся, хотя до настоящего веселья ему было ох как далеко. Он махнул рукой в сторону удочки, плывшей футах в десяти от берега. — Если я за ней полезу туда, я не распугаю всю рыбу? — Распугаешь. Возьми лучше мою, а ту мы вытащим после. Вилли облизнул губы и стиснул зубы, сосредоточившись. Он крепко ухватился за новое удилище, примерился к нему, сделав несколько пробных движений запястьем. Повернувшись к заводи, он несколько раз взмахнул рукой. Потом застыл, подняв удилище в прямой руке. Леска, почуяв свободу, соскользнула по ивовой ветке и обвилась вокруг головы юного графа. — Хороший бросок, милорд, — сказал Джейми, кусая костяшки пальцев, чтобы не взорваться хохотом. — Но я думаю, надо бы сначала нацепить новую муху, а? — О! — Вилли медленно расслабился и с глупым видом уставился на Джейми. — Я об этом не подумал. Юный граф, несколько утративший самоуверенность после всех этих мелких неудач, позволил Джейми прицепить к крючку новую наживку, а потом внимательно выслушал объяснения по поводу того, как правильно работать запястьем, чтобы должным образом забросить крючок в воду. Стоя рядом с мальчиком, Джейми взял в свою огромную ручищу правую руку Вилли, дивясь тому, насколько тонка рука в целом и насколько у нее при этом широкое и крепкое запястье, — что явно обещало в будущем немалую силу вкупе с крупными размерами кисти. Кожа мальчика была слегка влажной и прохладной от волнения, — и прикосновение к этой юношеской руке показалось Джейми похожим на прикосновение к форели, живой и мускулистой, откликающейся на каждое движение. Потом Вилли высвободил руку, и Джейми на мгновение пришел в замешательство, его вдруг охватило острое чувство потери от разрыва их кратковременного контакта. — Это неправильно, — заявил Вильям, поворачиваясь и глядя на Джейми. — Вы бросали левой рукой, я же видел. — Да, но я левша, милорд. Большинство людей забрасывают удочку правой рукой. — Левша? — губы Вилли удивленно приоткрылись. — Да, по большей части мне гораздо удобнее делать что-либо именно левой рукой, а не правой. — А… ну да, я это мне понятно, и я так и подумал про вас. Но я-то тоже такой, — говоря это, Вилли выглядел слегка смущенным, но также и довольным. — Моя… моя мама говорила, что это неправильно, и что я должен учиться пользоваться правой рукой, как все, как это подобает джентльмену. Но папа сказал — нет, и разрешил мне писать левой рукой. Он сказал, что совершенно неважно, если я буду не слишком ловко обращаться с пером; зато, когда дело дойдет до схватки на мечах, у меня может появиться немалое преимущество. — Твой отец мудрый человек, — сказал Джейми, хотя сердце у него в груди перевернулось, разрываясь между ревностью и благодарностью… но благодарность в конце концов возобладала. — Папа был солдатом. — Вилли как-то невольно подтянулся и расправил плечи в неосознаваемой гордости. — Он сражался в Шотландии, во время бунт… ох… — Он закашлялся и его лицо залилось густой краской, когда он бросил взгляд на килт Джейми и сообразил, что перед ним, вполне возможно, стоит как раз один из воинов, потерпевших поражение в той битве. И поспешно уставился на удочку, сгорая от смущения. — Да, я знаю. Мы как раз там и встретились впервые, — Джейми старался, чтобы его голос звучал как можно более спокойно и даже небрежно, чтобы ни намека на веселье не послышалось в его тоне. Его так и подмывало рассказать парнишке об обстоятельствах их встречи, но это было бы слишком дурной платой Джону за его бесценный дар, за позволение провести несколько дней с сыном. — Он был весьма доблестным солдатом, это уж точно, — признал Джейми, сделав неподвижное лицо. — И насчет рук он совершенно прав, я с ним согласен. А ты уже начал учиться обращаться с мечом? — Понемногу, да, — Вилли моментально забыл о своем смущении, захваченный новой темой. — Мне сначала дали короткий меч, когда мне исполнилось восемь лет, и я стал учиться делать ложные выпады и отражать удар. Папа говорит, у меня будет настоящий меч, когда мы доберемся до Виргинии, потому что я уже достаточно высок ростом, чтобы освоить третью позицию защиты и выпад. — Ну что ж… Если ты уже привык держать меч в левой руке, то, думаю, ты и с удочкой гораздо лучше управишься той же левой. Ладно, давай-ка снова попытаемся, а то как бы нам не остаться без ужина. С третьей попытки пушистая приманка наконец благополучно опустилась на воду, чтобы продержаться на ее поверхности ровно секунду, — после чего небольшая, но весьма голодная форель подпрыгнула над водой и заглотала ее. Вилли восторженно взвизгнул и с такой силой дернул удочку, что ошеломленная форель промчалась по воздуху над его головой и звучно шмякнулась на берег позади рыбаков. — Я ее поймал! Я ее поймал! Я поймал рыбу! — Вилли победно взмахнул удочкой и помчался по кругу, завывая, напрочь забыв о том, что он уже почти взрослый, и что он — титулованная особа. — Действительно, ты ее поймал. — Джейми подобрал рыбину, в которой от кончика носа до кончика хвоста было от силы шесть дюймов, и хлопнул графа по спине, поздравляя. — Неплохо получилось, парень! Похоже, клев начался. Давай-ка забросим удочку еще раз-другой, а? Форель и в самом деле отлично клевала. К тому времени, когда солнце скрылось за вершинами далеких черных гор, а серебристая вода приобрела тусклый свинцовый оттенок, они уже имели вполне респектабельную связку рыбы. А заодно они промокли до бровей, устали и наполовину ослепли от сверкания водяных брызг — и были бесконечно счастливы. — Я никогда не пробовал ничего и вполовину такого вкусного, — сонно заявил Вилли. — Никогда в жизни! Он был раздет догола, и завернут в одеяло, а его рубашка, бриджи и чулки висели на ближайшем дереве и сохли. Мальчик с довольным вздохом опрокинулся на спину и негромко рыгнул. Джейми повесил другой стороной к огню свой мокрый плед, висевший на кустике, и подбросил в костер хороший обрубок дерева. Погода была чудесной, благодарение Господу, но после заката слегка похолодало, поднялся ночной ветер, а рубашка на его спине еще была влажной. Джейми встал поближе к огню, так, чтобы горячий воздух добрался до его кожи. Тепло поднялось по его бедрам и коснулось груди и живота, утешая, как руки Клэр, нежно касаясь кожи между его ног… Он некоторое время стоял неподвижно, исподтишка наблюдая за мальчиком. Отбросив в сторону тщеславие и оценивая сына трезво и честно, он признал, что Вильям — красивый парень. Возможно, мальчик будет не такого мощного сложения, как он сам; и сейчас он очень худой, все ребра торчат наружу… но мускулы у него крепкие, и пропорции тела очень хороши. Юный граф повернул голову, уставившись в огонь, и теперь Джейми мог рассматривать его, почти не таясь. Капля сосновой смолы взорвалась в костре, разбросав во все стороны искры и на мгновение очень ярко осветив лицо Вильяма золотым светом. Джейми стоял, затаив дыхание, чувствуя, как сильно бьется его сердце, глядя на сына. Это было одно из тех странных мгновений, которые изредка случались в его жизни, но никогда не длились долго. Мгновения, которые впечатывались в его сердце и мозг, навсегда, и которые он помнил во всех подробностях. Невозможно было объяснить, что именно отличало такие моменты от всех прочих секунд его жизни, но он сразу узнавал их, когда они приходили. Ему приходилось видывать и куда более ужасные вещи, и куда более прекрасные, чем те, что окружали его в такие моменты, — но все это оставляло в его памяти лишь слабые воспоминания. Но эти моменты — мгновения безмолвия, так он их называл для себя, — являлись без предупреждения, чтобы навсегда врезать в его ум некие волшебные образы самых простых вещей, — и стереть это было уже невозможно. Это было немного похоже на фотографии, которые принесла ему Клэр, — на них запечатлевались разные события, и это было вещественное изображение, а не просто след в памяти. Вот так однажды он увидел своего отца, чумазого усталого, сидящего на каменной стене коровника, и холодный шотландский ветер трепал его темные волосы. Джейми тогда вдруг сам почувствовал порыв ветра, уловил запах сухого сена и навозный дух, ощутил, как холодит его пальцы вечерний воздух, — но на сердце у него потеплело от света отцовских глаз. Вот так он однажды увидел Клэр, и свою сестру, и Яна… короткие моменты останавливали время, вырывали из него картины и тщательно консервировали их некими алхимическими компонентами памяти, вплавляя в ум, как вплавляется в янтарь маленькая мушка. И сейчас тоже был такой момент. Джейми будет помнить его, пока жизнь будет теплиться в его теле. Он ощутил на лице холодный горный ветер, и услышал потрескивание волосков на собственных ногах, опаленных костром. Он чуял роскошный запах форели, обвалянной в кукурузной муке и зажаренной в углях, и чувствовал легкий укол крошечной рыбьей косточки, застрявшей у корня языка. И еще он слышал темную тишину леса за своей спиной, и тихий звон воды, струившейся неподалеку. И отныне и навсегда он запомнит золотистый отсвет огня на нежном и смелом лице своего сына… — Deo gratias, — пробормотал он, и только потом понял, что сказал это вслух, потому что мальчик удивленно повернулся к нему. — Что?.. — Нет, ничего. — Чтобы справиться со своим лицом, он отвернулся и снял с куста наполовину просохший плед. Даже влажная, шотландская шерсть хорошо хранила тепло тела, защищая его от ночного холода. — Тебе бы пора уже и заснуть, милорд, — сказал он, садясь на землю и закутываясь во влажноватый плед. — Завтра у нас будет длинный день. — Мне не хочется спать, — возразил мальчик, тоже сев и с силой вонзив пальцы в волосы; пышная масса цвета ржавчины вздыбилась на его голове, как конская грива. Джейми словно кто-то ударил прямо под ложечку; он слишком хорошо знал этот жест, поскольку жест был его собственным… И на самом-то деле он как раз собирался сделать то же самое, так что ему потребовалось немало сил, чтобы удержать руки в неподвижности. Он сглотнул ком, поднявшийся к горлу от самого сердца, и потянулся к своему споррану. Нет. Наверняка парнишке ничего такого не могло прийти в голову… мальчики в этом возрасте не особо обращают внимания на то, что и как говорят или делают взрослые, они даже и не думают присматриваться к мелочам. И все равно это чертовский риск для всех них. Ведь достаточно было увидеть лицо Клэр, чтобы понять, насколько может поразить их сходство… Джейми глубоко вздохнул и начал выкладывать из кожаной сумки сверточки — все необходимые для изготовления наживок материалы он завернул в лоскутки, и теперь достал их, чтобы заняться делом. Они израсходовали всех «мух», которых он изготовил заранее, и если он хочет поймать форель на завтрак, надо позаботиться о наживке прямо сейчас. — Я могу помочь? — и Вилли, не дожидаясь разрешения, на четвереньках прополз вокруг костра и устроился рядом с Джейми. Джейми, не говоря ни слова, сунул парнишке в руки крошечную деревянную коробочку с птичьими перьями и отцепил рыболовный крючок от куска пробки. Некоторое время они молча занимались делом, и лишь время от времени восхищались очередной поделкой, вознося похвалы друг другу, или же Джейми ронял два-три слова, давая парнишке полезный совет, либо помогал затянуть нитку. Вилли скоро утомился от работы, требующей точности и внимания, и положил на землю незаконченного Зеленого Кузнечика, чтобы начать задавать бесчисленные вопросы о рыбалке, охоте, лесах, и о краснокожих, к которым они направлялись в гости. — Нет, — сказал Джейми, отвечая на очередной вопрос. — Я никогда не видел скальпов в этой деревне. Они вообще-то довольно добродушные ребята. Но имей в виду: стоит только задеть одного из них всерьез, и они тут же начнут мстить, без малейшей задержки. — Он сухо улыбнулся. — В этом смысле они немного напоминают мне шотландских горцев. — Бабушка всегда говорит, что шотландцы плодятся как кр… — он захлопнул рот, в ужасе от сказанного им самим. Джейми поднял голову и посмотрел на Вилли, яростно уставившегося на незаконченную приманку, вертя ее между пальцами. Лицо мальчика отчаянно покраснело. — Как кролики? — В голосе слышались и насмешка, и веселье. Вилли осторожно бросил в его сторону косой взгляд. — Да, шотландские семьи бывают довольно большими, — Джейми достал из коробочки воробьиное перышко и аккуратно пристроил его к верхней части крючка. — Мы считаем детей благословением Божьим. Краска слегка отступила от щек юного графа. Он немного выпрямил сгорбленную от стыда спину. — А, понимаю… А у вас самого много детей, мистер Фрезер? Джейми уронил перышко. — Нет, не слишком много, — тихо ответил он, уставившись на сухие листья в кругу света. — О, извините… я не подумал… видимо, тут… Джейми посмотрел на мальчика — тот снова залился румянцем, стиснув в руке незаконченного кузнечика. — О чем не подумал? — удивленно спросил он. Вилли глубоко вздохнул. — Ну, это… это может быть связано с болезнью, ведь правда? С корью. Я не видел у вас в доме детей, но я не подумал об этом, когда сказал… я хотел сказать, может, у вас они и были, только… — О, нет! — Джейми улыбнулся, стараясь успокоить мальчика. — У меня есть дочь, просто она уже взрослая и давным-давно живет далеко отсюда, в Бостоне. — Ах… — Вилли судорожно выдохнул, явно испытав огромное облегчение. — Только дочь? Упавшее перышко взвилось в воздух, подхваченное порывом ветра, и унеслось в густую тень под деревьями. Джейми взял другое, сжав его двумя пальцами, и осторожно поднес к глазам. — Нет, почему же… у меня есть еще и сын, — сказал он, рассматривая крючок и почему-то умудрившись воткнуть его в собственный палец. Маленькая капелька крови выступила на коже вокруг светлого металла. — Симпатичный парнишка, и я его очень люблю… просто сейчас его нет дома.
Задушевный разговор К вечеру глаза у Яна остекленели, а от его тела несло жаром, как от горячей печки. Он сел на постели, чтобы поздороваться со мной, но при этом пугающе покачивался, а взгляд у него был рассеянным. У меня не возникло ни малейших сомнений относительно причины его состояния, однако, чтобы устранить возможность ошибки, я все-таки заглянула ему в рот; ну само собой, маленькие белые точки светились на темно-розовом фоне слизистой оболочки. Кожа на шее, под волосами, была пока что чистой и светлой, как у младенца, лишь несколько крошечных, вполне невинных на вид точек проявились в верхней части. — Так, отлично, — сказала я, опуская руки. — И ты тоже подхватил эту гадость. Тебе лучше сейчас же встать и пойти в дом, тогда мне легче будет управиться с вами обоими. — У меня корь? И что, теперь я умру? — спросил племянник. Он задал вопрос так, словно тема имела для него чисто академическое значение, а вообще-то ему было куда интереснее то, что происходило внутри его организма. — Нет, — твердо ответила я, и в общем я действительно верила, что говорю правду. — Но тебе будет довольно плохо некоторое время, понял? — У меня голова что-то уж очень побаливает, — сообщил Ян. Я и без его слов уже поняла это; брови Яна съехались на переносице, и он морщился даже на тот слабый свет, что лился от принесенной мною свечи. Но передвигаться он пока что мог, и это уже было прекрасно, подумала я, наблюдая за тем, как он не слишком уверенно спускается по лестнице с сеновала. Хотя Ян и был тощим и выглядел в общем совсем еще мальчишкой, он все же был на добрых восемь дюймов выше меня ростом, и потяжелее фунтов на тридцать. Вряд ли мне удалось бы перетащить его из сарая в дом. До дома нужно было пройти каких-нибудь двадцать ярдов, но к тому времени, когда я помогла ему перешагнуть порог, племянник уже дрожал с головы до ног от усталости. Лорд Джон сел на кровати, когда мы вошли, и попытался подняться, но я махнула рукой, приказывая ему не дергаться. — Сядь! — приказала я племяннику, подсовывая под него табурет. — Я сама справлюсь. В предыдущую ночь я спала на низенькой кровати Яна; на ней и сейчас грудились простыни, одеяло, подушка. Я стянула с парня бриджи и чулки и поспешно уложила его. Он весь горел, щеки у него ввалились, и выглядел он куда более нездоровым, чем показалось мне в полутьме сеновала. Отвар ивовой коры, млевший на очаге, был темным и душистым, вполне готовым к употреблению. Я осторожно налила его в чашку, поглядывая при этом на лорда Джона. — Вообще-то я готовила эту порцию для вас, — сказала я. — Но если вы в состоянии немного подождать… — Ну, разумеется, сначала займитесь парнишкой, — ответил лорд Джон, коротким взмахом руки показывая, что ему не к спеху. — Я вполне могу подождать. И не могу ли я помочь вам хоть как-то? Я подумала было, что если уж он и в самом деле хочет оказать мне какую-то поддержку, — то не предложить ли ему прогуляться до уборной, вместо того, чтобы пользоваться ночным горшком (который мне приходилось опорожнять), — но я видела, что он еще явно не в состоянии в одиночку блуждать в ночи. Мне вовсе не хотелось объяснять юному Вильяму, с какой это стати я позволила единственному оставшемуся у него родителю (ну, по крайней мере, он сам так думал) оказаться съеденным медведем, а то и подхватить воспаление легких. Поэтому я просто вежливо покачала головой и опустилась на колени рядом с низкой кроватью, чтобы влить отвар в Яна. Он пока еще достаточно хорошо соображал, чтобы скривиться и пожаловаться на ужасный вкус, и я сочла это обнадеживающим признаком. И тем не менее голова у него явно болела очень сильно, и морщинка между бровями застыла и углубилась, как будто ее прорезали ножом. Я села рядом с ним на кровать, положила голову племянника себе на колени, погладила его по вискам. Потом положила большие пальцы в уголки его закрытых глаз и крепко нажала кверху, к бровям. Ян низко хмыкнул, недовольный, но тут же расслабился. — Дыши глубоко, — сказала я. — Не беспокойся, если сначала будет немножко больно, это просто значит, что я попала в точку. — Все в порядке, — пробормотал племянник заплетающимся языком. Его рука нашарила мою, и он сжал мое запястье, — ручища у него была слишком теплая. — Это ты за свои китайские штучки взялась, да? — Угадал. — Я повернулась к лорду Джону и пояснила: — Он имеет в виду науку Йи Тен Чо… или мистера Уиллогби. Это способ снимать боль, нажимая на определенные точки тела. В данном случае я хотела уменьшить головную боль. Именно этот китаец научил меня такой технике. Мне не слишком хотелось упоминать об этом маленьком китайце при лорде Джоне, учитывая то, что как раз в то время, когда мы были на Ямайке, лорд Джон отправил почти четыре сотни солдат и матросов прочесывать остров в поисках мистера Уиллогби, а потом обвинил его в особо жестоком и отвратительном убийстве. — Он этого не делал, и вам это прекрасно известно, — сочла необходимым добавить я. Лорд Джон посмотрел на меня, приподняв одну бровь. — Ну, можете не беспокоиться на этот счет, — сухо ответил он. — Его ведь все равно так и не поймали. — Да? Я очень рада. — Я снова повернулась к Яну и нажала на другую точку, на дюйм в сторону. Лицо племянника все еще морщилось от боли, но мне показалось, что уголки его рта были уже не так сильно напряжены. — Я… э… наверное, мне не следует предполагать, что вам известно, кто убил мистера Алькотта? — голос лорда Джона прозвучал уж слишком равнодушно. Я бросила на него короткий взгляд, но на его лице ничего невозможно было прочесть, кроме простого и не слишком сильного любопытства, да еще на нем красовалось множество красных пятен сыпи. — Вообще-то я действительно знаю, — неуверенно произнесла я. — Но… — Ты знаешь? Убийцу? И кто же он, тетя? Что там вообще… ох! Глаза Яна от любопытства внезапно широко распахнулись под моими пальцами, но тут же снова закрылись с гримасой боли, когда на них упал слабый свет очага. — Лежи-ка ты спокойно, — приказала я и вонзила пальцы в точки около его ушей. — Ты болен. — О, ччч… — выдохнул он, однако послушно расслабился, и набитый кукурузными листьями матрас громко зашуршал под его тощим телом. — Ладно, тетя, но кто это сделал? Ты же не рассчитываешь, что можешь сказать вот такое, а потом я преспокойно усну, как будто ничего не слышал. Я должен узнать все до конца! Ведь правда? — Он приоткрыл один глаз и скосился на лорда Джона, который в ответ согласно улыбнулся. — Меня это дело больше не касается, я давно за это не отвечаю, — заверил меня лорд Джон. — Тем не менее, — произнес он более решительно, обращаясь к Яну, — тебе следует подумать о том, что, возможно, история касается кого-то такого, кого твоя тетя предпочла бы не называть. И в таком случае было бы не слишком благородно настаивать на подробностях. — О-ох, да ничего подобного тут нет, — пробормотал Ян, крепко зажмурив глаза. — Дядя Джейми не стал бы никого убивать, если бы к тому не было серьезных причин. Краем глаза я видела, что лорд Джон просто подпрыгнул от изумления. Ему явно никогда и в голову не приходило, что это может быть Джейми. — Нет, — улыбнулась я, видя, как сошлись у переносицы его светлые брови. — Нет, это не он. — Ну, и это не я, — пробормотал себе под нос Ян. — А кого бы еще тетя стала защищать? — Ты себе льстишь, Ян, — сухо сказала я. — Но раз уж ты настаиваешь… Мои колебания были на самом-то деле как раз с Яном-младшим и связаны, мне хотелось оградить его от неприятностей. Но по сути теперь эта история никому не могла повредить — убийца уже был мертв, насколько я знала, и о мистере Уиллогби до меня дошли слухи, будто он погиб в джунглях Ямайки, где-то в горах, — хотя я искренне надеялась, что это не так. Но в эту историю был замешан и кое-кто еще; женщина, которую я знала сначала как Джейлис Дункан, а позже как Джейлис Эбернети, — именно по ее приказу Яна похитили из Шотландии, держали в тюрьме на Ямайке, подвергая пыткам, о которых он только в последнее время начал нам понемногу рассказывать. Но, похоже, рассказа было уже не избежать; Ян раскапризничался, как маленький ребенок, настаивающий на том, чтобы ему рассказали на ночь сказку, да и лорд Джон сел на кровати столбиком, как бурундук, ожидающий орешков, и его глаза горели неподдельным любопытством. И вот, испытывая страстное желание начать со слов: «Когда-то, давным-давно…», я прислонилась спиной к стене и, все так же держа голову Яна на коленях, принялась рассказывать историю о Роузхолле и его хозяйке, колдунье Джейлис Дункан; о преподобном Арчибальде Кэмпбелле и его странной сестре Маргарет, об эдинбургском демоне и о пророчестве Фрезера; и о некоей ночи, когда горел огонь и лилась крокодилья кровь, когда рабы шести плантаций вдоль реки Яллах взбунтовались и убили своих хозяев, и вел их за собой некий Исмаэл. О позднейший событиях, происходивших в пещере Абендава на Гаити, я предпочла умолчать. В конце концов, Ян и сам там был. А то, что там случалось, не имело никакого отношения к убийству Мины Алькотт. — Крокодил, — пробормотал Ян. Его глаза были закрыты, а лицо становилось все более спокойным благодаря действиям моих рук, несмотря на мрачный характер истории. — Ты его правда видела, тетя? — Я его не просто видела, я на него наступила, — заверила я племянника. — Или, точнее, я сначала на него наступила, а уж потом его увидела. Если бы я его заметила раньше, я бы уж точно поспешила обойти его подальше. Со стороны кровати донесся низкий смех. Лорд Джон весело посмотрел на меня и сказал: — Должно быть, жизнь в этих горах кажется вам довольно скучной, миссис Фрезер, после всех ваших приключений в Вест-Индии. — О, я вполне могу выдержать скуку, и даже довольно долго, — ответила я, хотя и почувствовала при этом некую тоску по ярким, стремительно текущим событиям. Я невольно посмотрела в сторону запертой на засов двери, возле которой стоял мушкет Яна, — я его принесла из сарая, когда уже доставила Яна в дом. Джейми взял с собой свое собственное ружье, но его пистолеты лежали на буфете, вычищенные и заряженные, как всегда, когда Джейми оставлял их для меня, и рядом с ними аккуратно расположились коробка с пулями и рожок с порохом. В доме было уютно, огонь очага отбрасывал на простые бревенчатые стены красные и золотые блики, в теплом воздухе плавали ароматы булькающего в котелке супа и свежих тыквенных лепешек, смешиваясь с пряным, горьковатым запахом ивового чая. Я пощупала подбородок Яна и его горло. Сыпь пока еще не выступила, но кожа племянника была натянутой и горячей — пока еще очень горячей, несмотря на отвар ивовой коры. Рассказ о Ямайке, по крайней мере, немного отвлек меня от тревоги за племянника. Просто головная боль не являлась чем-то необычным при кори; но вот очень сильная и продолжительная головная боль — это уже другое дело. Ведь я не могла исключить такие опасные вещи, как менингит или энцефалит… и то, и другое было вполне возможно при наших обстоятельствах. — Как голова? — спросила я. — Немножко лучше, — ответил Ян. Он закашлялся, и тут же крепко зажмурил глаза от нового приступа головной боли. Успокоившись, он медленно поднял веки, и стало видно, как расширились его зрачки от лихорадки. — Мне ужасно жарко, тетя. Я соскользнула с его кровати и отправилась за прохладным компрессом. Ян слегка пошевелился, когда я начала обтирать его лицо, и снова закрыл глаза. — Миссис Эбернети поила меня аметистами от головной боли, — сонно пробормотал он. — Аметистами? — Я была поражена, однако совладала с собой, и мой голос прозвучал ровно и спокойно. — Ты пил аметисты? — Ну да, растворенные в уксусе, — ответил Ян. — И жемчужины в сладком вине, но это, она сказала, для того, чтобы уснуть. — Лицо Яна покраснело и опухло, и он повернулся, прижимаясь щекой к прохладной подушке, ища облегчения. — Она здорово разбиралась в камнях, эта женщина. Она растирала в порошок изумруды и жгла эту пудру на пламени черной свечи, и она натирала моего петушка алмазами… чтобы крепче стоял, так она сказала. С кровати донесся странный звук, и я, обернувшись, увидела, что лорд Джон приподнялся на локте и смотрит на Яна, вытаращив глаза. — И что, помогли тебе аметисты? — спросила я, снова осторожно обтирая лицо племянника влажным лоскутом. — Алмазы помогли. — Ян предпринял весьма слабую попытку засмеяться, но тут же хрипло охнул и закашлялся. — Ну, боюсь, тут у нас аметистов не сыщется, — сказала я. — Но спиртное есть, если ты хочешь. — Он хотел, и я поддержала его голову, пока он пил спирт, основательно разбавленный водой, а потом снова уложила его на подушку, пылающего, с распухшими глазами. Лорд Джон тоже улегся снова, и его светлые волосы рассыпались по подушке; теперь он молча наблюдал за мной. — А это как раз то, чего она хотела от парней, ты же знаешь, — сказал Ян. Его глаза были крепко зажмурены, потому что свет его беспокоил, но тем не менее племянник явно что-то видел, пусть даже это были всего лишь воспоминания. Ян облизнул губы; они уже начали пересыхать и трескаться, а из носа потекло. — Она еще говорила, что у парней внутри растет особый камень, и ей он очень нужен. Она говорила, парень должен быть такой, который никогда не знал девушек, это очень важно. Если побаловался — камень уже почему-то становится неправильным. Если он во… вообще был. — Ян закашлялся и умолк. Я поспешила дать ему носовой платок, чтобы он высморкался. — А для чего ей был нужен этот камень? — с сочувствием спросил лорд Джон, — он ведь хорошо понимал, как сейчас чувствует себя парень; но любопытство все равно заставило его задать этот вопрос. Я лично ничего не имела против; мне тоже хотелось это знать. Ян хотел было покачать головой, но тут же застонал от боли. — А! Ох, Господи, моя голова сейчас расколется, право слово! Я не знаю, вот что. Она этого не сказала. Только и говорила, что очень ей нужно, что она должна его иметь, чтобы не сомневаться в чем-то. — Последнее слово он выговорил с трудом, поскольку у него опять случился приступ кашля, куда сильнее предыдущего; он хрипел и рычал, как пес. — Тебе бы лучше не разговаривать больше… — начала я, но тут же услышала мягкий удар в дверь. Я мгновенно похолодела и замерла, держа в руках влажную тряпку. Лорд Джон быстро свесился с кровати и схватил пистолет, лежавший на полу, рядом с его высокими сапогами для верховой езды. Прижав палец к губам, он кивком указал мне на пистолеты Джейми. Я бесшумно двинулась к буфету и схватила один из них, и ощущение тяжелого гладкого металла в руке немного успокоило меня. — Кто там? — спросил лорд Джон неожиданно звучным голосом. Вместо ответа раздалась нечто вроде скрипа, да еще мы услышали тихое поскуливание. Я вздохнула и положила пистолет на место, разрываясь между раздражением, облегчением и желанием рассмеяться. — Это твой чертов пес, Ян. — Вы уверены? — теперь лорд Джон говорил едва слышно, по-прежнему держа ствол пистолета направленным на дверь. — Это может быть и индейским фокусом. Ян с видимым усилием перевернулся на бок, уставившись на дверь. — Ролло! — позвал он хриплым, надтреснутым голосом. Но как бы он ни хрипел, Ролло всегда узнал бы голос хозяина; он тут же откликнулся из-за двери радостным басом: «Гав!» — и принялся отчаянно царапать когтями по дереву, на высоте чуть больше четырех футов от земли. — Чертова собака, — сказала я, поспешно открывая дверь. — Прекрати уродовать дверь, или я тебя переделаю в коврик, или в пальто, или еще во что-нибудь! Восприняв эту угрозу как вполне заслуженный им комплимент, Ролло мимо меня ввалился в комнату. Преисполненный счастья, он с грохотом бросил все свои полтораста фунтов через комнату и приземлился точнехонько на низкую кровать, заставив ее громко скрипнуть и угрожающе накрениться. Не обратив ни малейшего внимания на придушенный вскрик владельца кровати, Ролло высунул язык и принялся, как сумасшедший, облизывать лицо и плечи Яна, — причем Ян беспомощно махал руками, стремясь хоть как-то оказать сопротивление этому слюнявому натиску. — Паршивый пес, — пробормотал племянник, безуспешно пытаясь спихнуть Ролло со своей груди и несмотря ни на что хихикая. — Паршивая собака, на пол… говорят тебе на пол, сэр, лежать! — Лежать, сэр! — строго повторил лорд Джон. Ролло, которому помешали выражать его любовь и привязанность, уставился на лорда Джона, прижав уши. Он приоткрыл пасть и продемонстрировал его лордству отличное состояние своих клыков и резцов. Лорд Джон отшатнулся и машинально поднял пистолет. — Лежать, a dhiobhuil! — рассердился Ян и толкнул Ролло под живот. — Убери свою волосатую задницу с моего лица, ты, дурная тварь! Ролло тут же перестал обращать внимание на лорда Джона и свалился с кровати задом наперед, после чего трижды обернулся вокруг собственной оси, уминая мощными лапами свою подстилку, и наконец с грохотом рухнул на пол рядом со своим хозяином. Он лизнул Яна в ухо и наконец, испустив глубокий вздох, опустил голову на лохматые лапы, выставив вперед нос. — Может, хочешь, чтобы я его выгнала, Ян? — предложила я, разглядывая лапы Ролло. Я, правда, не слишком хорошо представляла, как бы я могла выставить за дверь пса размеров Ролло, да еще с таким характером, — разве что пристрелила бы его из пистолета Джейми и оттащила труп подальше от кровати. Но, к моему великому облегчению, Ян осторожно покачал головой. — Нет, тетя, пусть он тут останется, — сказал он, покашливая. — Он хороший парень. Ведь так, a charaid? — Он положил руку на шею пса и подвинул голову так, чтобы его щека касалась густой шерсти на загривке Ролло. — Ну, тогда ладно. — Я, двигаясь медленно и бросая настороженные взгляды на зверюгу, следившую за мной немигающими желтыми глазами, подошла к кровати и пригладила волосы Яна. Лоб у племянника был все еще очень горячим, но я решила, что температура слегка понизилась. Если же ночью случится сильный приступ лихорадки, подумала я, — что было вполне возможно, — то Яна начнет трясти, и тогда ощущение теплого волосатого тела Ролло, лежащего рядом, вполне может принести парнишке некоторое облегчение. — Ладно, спи. Он и так уже почти заснул, медленно погружаясь в яркие лихорадочные сны, и его «спокойной ночи» прозвучало как едва слышный шепот. Я тихо прошлась по комнате, собирая и приводя в порядок все, что было разбросано в разных углах; мне нужно было еще помыть, просушить и уложить в кладовку корзину недавно собранного арахиса; уложить на противне стебли сухого тростника и залить их топленым свиным салом, — так мы изготавливали сальные свечи. Потом я наведалась в кладовку, где взболтала пивное сусло, созревающее в кадках, отжала творог, которому предстояло превратиться в мягкий сыр, и обмяла медленно всходящее хлебное тесто, уже почти готовое для того, чтобы быть уложенным в формы, — утром, когда небольшая духовка, пристроенная сбоку к нашему очагу, прогреется, как следует на тихом ночном огне, я испеку свежий хлеб. Ян крепко спал, когда я вернулась в комнату; глаза Ролло тоже были закрыты, хотя один из них и приоткрылся на мгновение, когда я вошла, сверкнув желтой искрой. Я посмотрела на лорда Джона; он не спал, но не стал поворачиваться в мою сторону. Я села на скамеечку у очага и придвинула к себе большой лубяной короб, расписанный черно-зеленым индейским орнаментом; Габриэль назвала эту роспись «поедателем солнца». Уже прошло два дня с того момента, как Джейми с Вильямом отправились в свой поход. Два дня им идти до деревни тускара. И два дня обратно. Если не случится ничего такого, что их задержит. — Ерунда, — тихо пробормотала я себе под нос. Ничто их не задержит. Они уже скоро будут дома. Короб был наполнен мотками крашеной шерстяной пряжи и льна. Кое-что мне досталось в подарок от Джокасты, кое-что я спряла самостоятельно. Разница между тем и другим сразу бросалась в глаза, но даже те толстые, неровные нити, которые вышли из моих рук, могли пригодиться. Пусть не для носков или фуфаек, но, может быть, я могла бы связать из них теплый чехол на чайник… то есть на горшок, в котором заваривался чай, — это штука не требует особо изысканной пряжи, сойдет что угодно. Джейми в свое время и поразился до глубины души, и развеселился ничуть не меньше, узнав, что я не умею вязать. Такой вопрос просто не возник в Лаллиброхе, где Дженни и женская прислуга одевали всех в вязаные вещи. Я же там занималась всякими делами в комнатах и в саду, и мне вообще не приходилось иметь дело с нитками и пряжей, разве что изредка я что-нибудь штопала. — Ты что, вообще не умеешь, спицы в руках держать? — недоверчиво спросил он. — А кто же тогда вязал тебе зимние носки в Бостоне, а? — Я их покупала, — пояснила я. Джейми демонстративно оглядел поляну, на которой мы сидели, восхищаясь нашим недостроенным домом. — Ну, поскольку я не вижу поблизости ни одной подходящей лавки, то, пожалуй, лучше бы тебе этому научиться, а? — Да, пожалуй, — согласилась тогда я, с немалым сомнением глядя на корзинку для ниток, которую подарила мне Джокаста. В корзинке имелось множество самых разнообразных предметов. В числе прочего я нашла и три пары спиц, соединенных длинной проволокой, и зловещий комплект из пяти костяных длинных игл, заостренных с обоих концов, стройных, как стилеты, — о них я знала только то, что их каким-то образом используют в таинстве превращения пряжи в носки. — Я попрошу Джокасту, чтобы она мне показала, как это делается, когда в следующий раз буду в Речной Излучине. В будущем году, наверное.
Джейми энергично фыркнул и взял спицы и клубок пряжи. — Это не так уж трудно, Сасснек. Посмотри-ка… вот так ты сначала наберешь петли… — Пропуская нить с клубка сквозь сжатый кулак, он обернул нитку вокруг большого пальца, спустил ее на спицу и быстро, экономными движениями набрал длинный ряд петель — буквально за несколько секунд. Потом протянул мне другой клубок и спицу. — Ну-ка, попробуй. Я смотрела на него, разинув рот от изумления. — Ты умеешь вязать? — Конечно, я умею, — ответил он, отвечая мне не менее удивленным взглядом. — Я этому научился, когда мне было лет семь, не больше. А что, в твоем времени детишек вообще ничему не учат? — Ну… — растерянно протянула я, чувствуя себя довольно глупо, — ну… девочек иногда учат шитью или вязанию, но мальчиков — нет. — Да, но ведь и тебя ничему не выучили, а? Ну, давай, это ведь не то чтобы настоящее искусство вязки, а самое простое, что можно сделать на спицах. Давай, палец нужно держать вот так… В общем, они вместе с Яном — который, как оказалось, тоже отлично умел вязать и просто чуть не помер со смеху, узнав, что я в этом деле ни уха ни рыла, — обучили меня вязать простое полотно, резинку и накид, жутко веселясь при виде моих отчаянных усилий и попутно объясняя, что в Горной Шотландии всех мальчиков учат вязать, это просто само собой разумеется, и что это весьма полезное умение для тех, кому приходится целыми днями сидеть где-нибудь в лощине, присматривая за овцами и коровами. — Когда парень вырастает, он обзаводится женой, которая вяжет для него, и у него появляются дети, которые пасут овец, — ну, тогда, может, ему и не понадобится больше самому вязать себе носки, — сказал тогда Ян, искусно вывязывая начало пятки, прежде чем вернуть мне рукоделье. — Но все равно все парни умеют это делать, тетя, даже маленькие мальчики вяжут. Я бросила опасливый взгляд на стоявшую теперь передо мной корзину. В ней горкой лежали клубки шерстяной пряжи. Ну да, я кое-как усвоила первые уроки вязания, но оно все равно оставалось для меня чем-то вроде героической борьбы с узловатой нитью и скользкими спицами, а вовсе не успокаивающим и усыпляющим делом, как оно выглядело в руках Джейми и Яна. Спицы в их больших руках ритмично постукивали, когда мужчины вязали, сидя у огня и почти не глядя на свое рукоделье. Нет, только не сегодня, подумала я. Я просто не в силах. Я могу заниматься сейчас только чем-нибудь, совершенно не требующим работы мысли. Например, сматывать пряжу в клубок. Это можно. Я отложила в сторону незаконченный носок, который Джейми вязал для себя, — полосатый, красивый, — и вытащила из корзины тяжелый моток недавно покрашенной синей шерсти, все еще сильно пахнувших растительной краской. Обычно мне нравился запах свежей краски, с его слабым маслянистым овечьим привкусом, земляным духом индиго и терпким оттенком уксуса, при помощи которого окраска закреплялась. Но этой ночью он показался мне удушающим, в особенности когда он слился с запахом горящего дерева, свечного воска и ядовитыми испарениями больных мужских тел, и еще тут был запах пропотевших простыней, и полных ночных горшков… всем этим дивным ароматам просто некуда было деться из наглухо закрытой комнаты. Я положила моток на колени и на несколько мгновений закрыла глаза. Сейчас мне хотелось только одного: раздеться и окунуться в холодную воду, а потом голышом забраться под чистые льняные простыни, растянуться на кровати и лежать неподвижно, и чтобы свежий воздух вливался через окно и омывал меня, впавшую в дремоту… Но на моей кровати лежал потеющий англичанин, а рядом на полу валялся вонючий пес, да еще тут же сопел на низенькой кроватке подросток, которому явно предстояла тяжелая ночь. Простыни не стирались уж много дней, а когда их можно будет, наконец снять, мне придется немало потрудиться, чтобы прокипятить их, отжать и развесить для просушки. Моей постелью на эту ночь — если мне вообще придется спать — послужит брошенное на пол одеяло, а вместо подушки придется подсунуть под голову мешок с чесаной овечьей шерстью. И буду я вдыхать овечий запах… Уход за больными — тяжкий труд, и я вдруг чертовски устала от него. На какое-то мгновение мне страстно захотелось, что все вообще убрались отсюда к чертям. Я открыла глаза и с негодованием уставилась на лорда Джона. И тут же всплеск жалости к самой себя был забыт. Лорд Джон лежал на спине, закинув одну руку за голову, и мрачно смотрел в потолок. Может быть, во всем был виноват неверный свет очага, но мне показалось, что на лице лорда написаны тревога и горе, что его глаза потемнели от боли потери… Мне сразу же стало ужасно стыдно за дурные мысли. Ну да, конечно, я вовсе не хотела, чтобы он сюда приезжал. Меня раздражало то, что он нарушил привычное течение моей жизни, да еще и взвалил на меня столько хлопот, заболев в моей доме. Из-за его присутствия я чувствовала себя неуверенной… не говоря уж о присутствии Вильяма. Но они ведь скоро уедут. Джейми вернется домой, Ян поправится, и все встанет на свои места, и все вернется — мой душевный покой, мое счастье и мои чистые простыни. А вот то, что случилось с лордом Джоном, уже не изменить. Джон Грей потерял жену — как бы он к ней ни относился. И ему понадобилось набраться немалой храбрости, чтобы привезти Вилли к нам, и чтобы отпустить его с Джейми. И кто же мог предполагать, что этот проклятый тип явится к нам с корью… Я отложила шерстяной моток и встала, чтобы поставить на огонь котелок. Хорошая чашка чая — это всегда полезно. Когда я выпрямилась, поставив котелок на очаг, я увидела, что лорд Джон повернулся ко мне лицом, — мое движение отвлекло его от тяжелых мыслей. — Чай, — сказала я, смущенно глядя в его глаза, как будто он мог прочитать мои нехорошие мысли. И неловко махнула рукой, показывая на котелок. Он едва заметно улыбнулся и кивнул. — Спасибо, миссис Фрезер. Я достала из буфета коробку с чаем и две чашки с ложками, добавив к ним — после некоторого раздумья — сахарницу с сахаром; никакой кленовой патоки сегодня ночью, решила я. Когда все было готово, я села рядом с кроватью, чтобы выпить чаю вместе с лордом Джоном. Мы некоторое время не спеша прихлебывали душистый напиток, и оба почему-то испытывали непонятное смущение. Наконец я отставила в сторону чашку и слегка откашлялась. — Извините, лорд Джон; мне давно следовало высказать свои соболезнования по поводу потери вами супруги, — довольно официальным тоном произнесла я. Он сначала явно удивился, потом понимающе наклонил голову, также в официальном жесте. — Просто удивительно, что вы заговорили об этом именно сейчас, — сказал он. — Я как раз думал о ней. Я привыкла к тому, что другие люди, едва взглянув на мое лицо, тут же угадывали мои мысли, и потому была приятно удивлена тем, что мне самой удалось проделать то же самое. — Вам ее очень не хватает… вашей жены? — Я чувствовала некоторую неуверенность, задавая этот вопрос, но он, похоже, не счел это вмешательством в его личные дела. Я даже подумала, что он и сам спрашивал себя об этом же, потому что ответил он сразу, хотя и задумчиво. — Я вообще-то и сам не знаю, — тихо проговорил он. Потом посмотрел на меня, подняв одну бровь. — Я кажусь вам бесчувственным? — Не могу сказать, — ответила я чуть кисло. — Наверное, вам это известно лучше, чем мне, — испытываете вы какие-то чувства по отношению к ней, или нет. — Да, безусловно. — Он откинулся на подушку, его густые светлые волосы рассыпались по плечам. — Безусловно, испытываю. Именно поэтому я и приехал сюда, понимаете? — Нет, пожалуй… не понимаю. Ян кашлянул раз-другой, и я встала, чтобы посмотреть на него, но он просто перевернулся во сне; теперь он лежал на животе, и одна его длинная рука свесилась с кровати. Я взяла ее — рука была все еще горячей, но уже не настолько, чтобы меня напугать, — и положила на подушку рядом с его лицом. Волосы Яна упали ему на глаза; я осторожно отвела их за ухо. — Вы очень добры к парнишке; у вас есть собственные дети? Пораженная до глубины души, я обернулась. Лорд Джон наблюдал за мной, опершись подбородком о сжатый кулак. — Я… мы… да, есть дочь, — сказала я. Глаза лорда чуть прищурились. — Мы? — резко бросил он. — Так это девочка Джейми? — Не надо называть ее просто девочкой, — почему-то возмутилась я. — Ее зовут Брианной, и… да, это дочь Джейми. — Приношу свои извинения, — несколько напряженно произнес лорд Джон. — Я не хотел вас обидеть, — сказал он мгновением позже, уже куда более мягким тоном. — Я просто удивился. Я посмотрела на него в упор. Мне ужасно надоело быть тактичной. — И немножко позавидовали, быть может? У него было лицо настоящего дипломата; почти ничего невозможно было увидеть за этим красивым фасадом вежливой любезности. Но я упорно продолжала смотреть на него, и он позволил маске упасть, — и краткая вспышка понимания осветила его черты, смешавшись с немного угрюмым весельем. Светло-голубые глаза лорда ожили. — Пожалуй. Но это ведь одно из самых обычных наших чувств. Меня почему-то поразила едкость, прозвучавшая в его голосе, хотя чему тут было удивляться? Это ведь всегда слишком неприятно — обнаружить, что те чувства, которые ты тщательно скрывал от окружающих, замечены ими, и ты сидишь перед посторонним человеком, как голый. — Только не говорите, что вы не подумали об этом, когда решили приехать сюда, — С чаем было покончено; я отставила чашку подальше и снова схватила моток шерсти. Он мгновение-другое изучал меня, прищурившись. — Да, я подумал об этом, — сказал наконец лорд Джон. Он снова откинулся на подушку и уставился на низкие балки потолка. — Но если вы считаете, что я настолько подвержен простым человеческим слабостям, или настолько мелочен, что решил оскорбить вас, привезя сюда Вильяма, — то прошу вас поверить, у меня и в мыслях не было ничего подобного, и вовсе не желание обидеть вас привело меня в этот дом. Я бросила перемотанную в клубок шерсть в корзинку, достала другой моток и нацепила его на спинку плетеного стула. — Я вам верю, — ответила я, глядя на пряжу. — Просто мне кажется, что из-за этого могут возникнуть разные сложности. Но вообще-то… почему вы приехали? Я не смотрела на него, но услышала, как он вздрогнул. — Это же очевидно… чтобы Джейми увидел своего сына, — негромко сказал он. — И не менее очевидно другое — вы хотели сами увидеть Джейми. Последовало долгое напряженное молчание. Я не отрывала взгляда от пряжи, перематывая ее в клубок, снова и снова совершая одно и то же движение рукой, превращая нить в почти безупречную сферу. — Вы просто удивительная женщина, — сказал наконец лорд Джон очень тихо. — Вот как? Это, в каком же смысле? — Я по-прежнему не смотрела на него. До меня донесся шорох простыней — лорд переменил позу. — Вы совершенно не ищете окольных путей, не пытаетесь скрыть свои мысли. Не думаю, что мне придется еще хоть раз в жизни встретить человека, столь ошеломляюще откровенного, — будь то хоть мужчина, хоть женщина. — Ну, у меня ведь и выбора-то нет, — возразила я. Второй моток пряжи превратился в аккуратный клубок, и я тщательно заправила вглубь конец нити. — Я просто родилась такой. — Вот и я тоже, — очень мягко сказал он. Я не ответила на это; да он и сказал это скорее для самого себя, нежели для меня. Встав, я подошла к буфету. Взяла три кувшинчика с травами: валерьяна, кошачья мята и дикий имбирь. Потом придвинула к себе мраморную ступку и всыпала в нее понемногу сухих листьев и корней из каждого кувшинчика. Из котелка выпрыгнула капля воды и зашипела, испаряясь. — Что это вы делаете? — спросил лорд Джон. — Готовлю отвар для Яна, — ответила я, коротко кивая в сторону низенькой кровати. — Точно таким же я поила вас четыре дня назад. — А! Мы слышали о вас, когда проезжали через Велмингтон, — сказала Грей. Теперь его голос звучал небрежно, лорд просто болтал, как светский человек. — Похоже, вы и ваше искусство хорошо известны в здешних краях. — Ммм… — Я энергично работала пестиком, растирая смесь, и глубокий, пряный запах дикого имбиря поплыл по комнате. — Говорят, вы не просто целитель, а ворожея. Что бы это могло значить, а? — Ну, что-то среднее между просто мудрой женщиной, которая лечит травами, и теми, кто произносит заклинания ради перемены судьбы, — сказала я. — Впрочем, это зависит от точки зрения того, кто вам это сказал. Он издал звук, который вполне можно было принять за смех, потом какое-то время молчал. — Вы думаете, с ними все будет в порядке. — Лорд Джон произнес эти слова тоном утверждения, и тем не менее это был вопрос. — Да. Джейми не взял бы мальчика с собой, если бы думал, что ему хоть что-то может угрожать. И вы наверняка и сами это знаете, если хоть чуть-чуть с ним знакомы, ведь так? — спросила я, посмотрев наконец на Грея. — Да, я его знаю. — Так ли это на самом деле? — спросила я. После небольшой паузы лорд Джон заговорил задумчиво: — Да, я знаю мистера Фрезера достаточно хорошо… ну, по крайней мере, мне так кажется… ну, достаточно для того, чтобы рискнуть отправить Вильяма с ним… И чтобы быть уверенным: он никогда не скажет мальчику правды. Я высыпала желто-зеленый порошок на небольшой лоскут из редкого льна и аккуратно связала края, превратив лоскуток в крохотный мешочек. — Да, он ничего не скажет, в этом вы правы. — А вы? Я уставилась на него, пораженная. — Вы действительно думаете, что я могла бы это сделать? Он несколько мгновений внимательно изучал мое лицо, потом улыбнулся. — Нет, — очень тихо произнес он. — Не думаю. Спасибо вам. Я фыркнула и опустила мешочек с целебным порошком в горшок с кипятком. Поставила на место кувшинчики с травами и снова занялась проклятой пряжей. — Это было весьма благородно с вашей стороны… отпустить Вильяма с Джейми. И храбро, — не слишком охотно добавила я. Подняв голову, я посмотрела на лорда Джона. Он уставился на прямоугольник плотно закрытого окна, как будто мог сквозь оленью шкуру увидеть две фигуры, бок о бок едущие по лесу. — Когда-то, много лет назад, Джейми держал в своих руках мою жизнь, — откликнулся наконец Грей. — Я вполне могу доверить ему жизнь Вильяма. — А что, если Вилли помнит конюха по имени Маккензи лучше, чем вам кажется? Или вдруг внимательнее присмотрится к своему собственному лицу и к лицу Джейми? — Двенадцатилетние дети не слишком внимательны в этом смысле, — сухо сказал Грей. — К тому же, как мне кажется, если мальчик прожил всю свою пусть пока коротенькую жизнь в твердом убеждении, что он — девятый граф Эллесмерский, то вряд ли ему вообще может прийти в голову столь странная идея… он даже и заподозрить не сумеет, что в его рождении что-то не так, что он — всего-навсего незаконный отпрыск конюха-шотландца… А если мысль и возникнет, то надолго не задержится. Я молча перематывала пряжу, слушая, как потрескивают поленья в очаге. Ян снова закашлял, но не проснулся. Собака передвинулась, вытянула лапы, — огромная гора темного меха… Очередной клубок шерсти был готов, я принялась за следующий моток, рассчитывая, что к тому времени, когда я его превращу в клубок, будет уже готов отвар. И если Яну не станет хуже, я смогу наконец лечь.
Грей молчал так долго, что я решила что он заснул, и чуть не подпрыгнула, когда он снова заговорил. Когда я посмотрела на него, то увидела, что он смотрит вверх, снова изучая какие-то видимые лишь ему картины между балками потолка. — Я говорил вам, какие чувства я испытывал к моей жене, — мягко начал он. — Это действительно так. Я был к ней привязан. Мы были близки. Верили друг другу. Мы были знакомы с самого ее детства; наши отцы были друзьями. Я хорошо знал ее брата. Она была мне как сестра. — А ее это устраивало… быть вашей сестрой? Он бросил на меня взгляд — одновременно и заинтересованный, и сердитый. — Да уж, вы не из тех женщин, рядом с которыми можно чувствовать себя уютно, — бросил он и замолчал, словно сожалея о вырвавшихся у него словах. Но ему и самому хотелось продолжить. Нервно пожав плечами, он сказал: — Да, я уверен, ее вполне удовлетворяла та жизнь, которую ей пришлось вести. Она никогда не жаловалась. Я не стала высказывать свое мнение на этот счет, хотя и резко выдохнула через нос, сдерживая чувства. Он как-то неуверенно покачал головой и почесал ключицу. — Я был ей хорошим мужем, — с вызовом произнес лорд Джон. — А то, что у нас не было своих детей… ну, то не по моей… — Я не хочу этого слушать! — О, вот как? Не хотите? Лорд Джон по-прежнему говорил вполголоса, чтобы не разбудить Яна, однако теперь уже всякие там дипломатические нотки исчезли из его тона; лорда охватил гнев. — Вы спросили, почему я сюда приехал; вы спросили, что привело меня сюда; вы обвинили меня в ревности и зависти. Может, вы действительно не хотите ничего знать, потому что если узнаете — вам уже не удастся думать обо мне то, что вам нравится думать. — Да какого черта, откуда вам знать, как мне нравится о вас думать? Его губы искривились так, что будь его лицо не столь красивым, это выглядело бы зловеще. — Не знаю… Я долго, очень долго смотрела ему прямо в глаза, даже и не думая скрывать то, что у меня на уме. — Вы упомянули о ревности, — сказал он, наконец. — Верно, упомянула. И вы тоже. Он отвернулся в сторону, еще немного помолчал и сказал: — Когда я услышал, что Изабель умерла… ну, для меня это ровно ничего не значило. Мы долгие годы прожили рядом, хотя в последнее время не виделись, почти два года. Мы делили постель; можно сказать, что мы делили жизнь. Мне бы следовало огорчиться. Но этого не случилось. — Он глубоко вздохнул; я видела, как колыхнулся свисавший край простыни, когда Грей слегка передвинулся. — Вы упомянули о благородстве… нет, совсем не в этом дело. Я приехал, чтобы понять… понять, остались ли еще во мне чувства. — Он все еще смотрел в сторону, не желая встречаться со мной взглядом. — Понять, что именно умерло: все мои чувства, или только к Изабель. — Только к Изабель? — изумленно повторила я. Через мгновение-другое он едва слышно произнес: — Ну, по крайней мере, мне еще стыдно. Было уже очень поздно, я чувствовала, как затихла ночь за стенами дома; огонь уже едва горел, а все мои мышцы ныли, требуя, чтобы я легла и вытянулась во весь рост. Ян вдруг начал метаться, тяжело ворочался с боку на бок, стонал, и Ролло тут же поднялся и уткнулся в него носом, чуть слышно поскуливая. Я подошла к племяннику и снова обтерла его лицо, поправила подушку и разгладила, как смогла, простыни, тихонько бормоча всякие утешительные глупости. Он проснулся, но не до конца. Я подняла его голову и медленно, по глотку, влила ему в рот чашку теплого отвара. — К утру тебе будет лучше. — В открытом вороте его рубашки я отчетливо видела проступившую на коже сыпь, пока что всего несколько пятнышек, но жар у него начал спадать, а глубокая морщинка между бровями разгладилась. Я еще раз обтерла ему лицо и снова уложила его голову на подушку, как можно удобнее, — но он сразу повернулся на бок, прижался щекой к прохладной льняной наволочке и моментально уснул. У меня оставалось еще довольно много отвара. Я наполнила вторую чашку и протянула ее лорду Джону. Несколько удивленный, он сел на постели и взял ее. — Ну, а теперь, когда вы приехали и увидели его, — вы что-то почувствовали? — спросила я. Он внимательно, не мигая, посмотрел на меня, и в его глазах отразился огонек свечи. — Да, почувствовал, — ответил он. Твердой как камень рукой он поднес чашку к губам и выпил одним глотком. — Господь сжалился надо мной, — добавил он таким небрежным тоном, что это прозвучало как богохульство.
Оutlander является собственностью телеканала Starz и Sony Entertainment Television. Все текстовые, графические и мультимедийные материалы,
размещённые на сайте, принадлежат их авторам и демонстрируются исключительно в ознакомительных целях.
Оригинальные материалы являются собственностью сайта, любое их использование за пределами сайта только с разрешения администрации.
Дизайн разработан Стефани, Darcy, Совёнок.
Запрещено копирование элементов дизайна!
