Это сага, которая завоевала сердца миллионов читателей во всем мире. Это сага о великой любви Клэр Рэндалл и Джейми Фрейзера - любви, которой не страшны пространство и время. Это сага о женщине, которая нашла в себе силы и мужество противостоять обстоятельствам. Двадцать лет назад Клэр Рэндалл, используя магию древнего каменного круга, вернулась из прошлого, спасаясь от неминуемой гибели и спасая свое не рожденное дитя. Двадцать лет она прожила в современном мире, продолжая любить того, с кем ее разделили века. Но теперь, когда она узнала, что ее возлюбленный Джейми Фрейзер выжил после ужасной битвы, ничто не может удержать ее здесь. Клэр без колебаний возвращается в Шотландию XVIII века, чтобы разыскать Джейми. Однако за эти годы каждый из них пережил слишком многое. Остался ли Джейми тем достойным восхищения человеком, которого Клэр полюбила когда-то? Смогут ли они возродить то пылкое и глубокое чувство, которое некогда связывало их?
Серия: Чужестранка Автор: Диана Гэблдон Перевод книги: Виталий Эдуардович Волковский
Приятного чтения. Вы так же можете оставлять свои комментарии, отзывы, а так же обсуждать книгу.
Дата: Пятница, 09.10.2015, 16:50 | Сообщение # 101
Король
Сообщений: 19994
Некоторое время я писала, покрывая строками лист за листом. Обращение к воспоминаниям несколько уняло возбуждение, а осознание необходимости излагать сведения внятно заставило меня вновь остановиться и задуматься. Что я могла сообщить ей, кроме нескольких голых, бесцветных фактов? Как передать те разрозненные крупицы мудрости, что обрела я за сорок восемь лет весьма богатой событиями жизни? Да разве дочери когда-нибудь прислушиваются к материнским поучениям? Как повела бы себя я, если бы моя матушка захотела меня наставить? Это, однако, не имело значения: мне просто нужно все записать в надежде, что этому найдется применение. Правда ли то, что мои слова останутся навсегда, невзирая на смену времен, и смогут принести ей пользу? А главное, смогу ли я донести до нее, как я ее любила? Я осознала громадность своей задачи, и пальцы вцепились в перо. Думать об этом я не могла, могла только водить пером по бумаге. И надеяться. «Дитя», — написала я и остановилась. Затем с трудом сглотнула и продолжила: Ты мое дитя, это навсегда. Тебе не понять, что это значит, пока ты не родишь собственного ребенка, но говорю тебе: ты навсегда останешься частью меня, как и тогда, когда пребывала в моем теле и я чувствовала внутри твое шевеление. Навсегда. Я могу видеть тебя спящей и воображать, что всю ночь поправляю сбившееся одеяльце, прихожу в темноте услышать твое дыхание, прикоснуться к тебе ладонью, чтобы почувствовать, как поднимается и опускается твоя грудь, зная: что бы ни случилось, раз ты живешь, все в мире хорошо. Помню все до единого ласковые имена, какими я когда-либо тебя называла: мой цыпленочек, моя тыковка, драгоценная голубка, прелесть, чудо, крошка, солнышко… Мне понятно, почему у евреев и мусульман для обозначения Бога существует девятьсот имен: невозможно одним коротким словом обозначить любовь. Я заморгала, чтобы прояснить зрение, и стала писать быстрее, не осмеливаясь задержаться в поисках нужных слов, потому что тогда, возможно, не смогла бы писать вовсе. Я помню о тебе все: от нежного золотого пушка на твоей головке, когда тебе и было-то несколько часов от роду, до ногтя на большом пальце ноги, сломанного в прошлом году, когда ты, разругавшись с Джереми, пнула дверь его пикапа. Боже, сердце разрывается при мысли о том, что сейчас все прекратится: возможность видеть тебя, следить за тобой, замечать все малейшие изменения. Я так и не узнаю, когда ты перестанешь обкусывать ногти (если вообще перестанешь), не увижу, как ты станешь выше меня ростом, как у тебя полностью сформируются черты лица. Я всегда буду помнить, Бри, всегда. Наверное, на земле нет больше никого, кто бы знал, как выглядели сзади твои уши, когда тебе было три года. Я обычно сидела рядом с тобой, читая стишки "Рыбка раз, рыбка два" или «Три сердитых козлика», и видела, как твои ушки розовеют от удовольствия. Твоя кожа была такой чистой и нежной, что при любом прикосновении на ней оставались отпечатки пальцев. Я говорила тебе, что ты похожа на Джейми. Конечно, что-то тебе досталось и с моей стороны — возьми в коробке фотографию моей мамы и маленькие черно-белые снимки бабушки и прабабушки. Сама увидишь: у тебя такой же чистый, широкий лоб, как у них; у меня такой же. Но от Фрэзеров тебе досталось немало. Думаю, ты надолго сохранишь привлекательность, если будешь заботиться о своей коже. Заботься обо всем, Бри. О, как мне хочется, как хотелось, чтобы я могла заботиться о тебе всю жизнь! Но я не могу, я должна или остаться, или уйти. Поэтому позаботься о себе сама — ради меня. Слезы вовсю капали на бумагу, и мне пришлось остановиться и промокнуть их, иначе письмо невозможно было бы прочесть. Я утерла лицо и продолжила. Ты должна знать, Бри, я не жалею об этом. Несмотря ни на что, не жалею. Сейчас ты немного представляешь себе, как одинока я была столь долгое время без Джейми. Но если цена этой разлуки — твоя жизнь, то ни я, ни Джейми ни о чем не сожалеем. Уверена, он не против того, что я сказала это от его имени. Бри… ты моя радость. Ты замечательная, прекрасная… И я сейчас слышу, как ты в ответ на это раздраженно замечаешь: "Ну конечно, ты так говоришь, потому что ты — моя мама". Но я на самом деле так думаю. Бри, ты для меня ценнее всего на свете. В своей жизни я много чего повидала и понаделала, но важнее всего в ней была любовь к твоему отцу и к тебе. Высморкавшись, я потянулась за следующим чистым листом бумаги. Я все равно не могла выразить все свои чувства, но написать письмо казалось лучшим из того, что было в моих силах. Но что я могла добавить такого, что пригодилось бы в жизни, во взрослении? Чему такому, что стоило бы передать ей, я научилась сама? «Выбирай таких мужчин, как твой отец. Как оба твоих отца», — написала я и покачала головой, ибо трудно было представить себе двух менее похожих людей. Но, подумав о Роджере Уэйкфилде, я оставила эти слова. «Но уж если выбрала мужчину, не пытайся изменить его, — добавила я уже с большей уверенностью. — И что еще важнее, не позволяй ему пытаться изменить тебя. Он все равно не сможет, но мужчины всегда пытаются». Я прикусила кончик пера, ощутив горький привкус индийских чернил, и приписала под конец самый лучший совет, который сама усвоила, став взрослой: Держись прямо и постарайся не толстеть. Всегда любящая тебя мама. Плечи склонившегося над ограждением Джейми дрогнули, не знаю уж, от смеха или от чего-то другого. Его белая рубашка отражала лунный свет, а голова вырисовывалась темным силуэтом. Наконец он повернулся и притянул меня к себе. — Думаю, у нее все будет хорошо, — шепнул Джейми, — Потому что не так уж важно, что за несчастный олух был ее отцом, главное, что ни у одной девчонки не было лучшей матери. Поцелуй меня, англичаночка, и поверь мне: я не променял бы тебя на целый мир.
Дата: Пятница, 09.10.2015, 19:37 | Сообщение # 102
Король
Сообщений: 19994
ФАНТОМНЫЕ ОЩУЩЕНИЯ Фергюс, мистер Уиллоби, Джейми и я с самого отплытия из Шотландии внимательно следили за шестерыми контрабандистами, однако ни за кем из них не было замечено и намека на подозрительное поведение, и по прошествии времени мои опасения стали ослабевать. Но некоторая настороженность в отношении их всех, кроме Иннеса, сохранялась. До меня, наконец, дошло, почему ни Джейми, ни Фергюс не принимали его в расчет как возможного предателя: будучи одноруким, он никак не смог бы придушить на дороге акцизного служителя. Иннес отличался чрезвычайной сдержанностью. Шотландцы вообще не склонны к излишней болтовне, но он был неразговорчив даже по их меркам. Поэтому меня не удивило, когда как-то поутру я застала его скорчившимся за крышкой люка со страдальческой гримасой на лице. — Что-то болит, Иннес? — спросила я, остановившись. Он удивленно охнул и выпрямился, но тут же скорчился снова, а худощавее лицо покраснело оттого, что его раскусили. — Пойдем со мной, — предложила я, взяв его за локоть. Иннес затравленно огляделся, словно в поисках спасения, но я твердо направляла его, чуть сопротивлявшегося, но не возражавшего вслух, назад, к своей каюте, где заставила снять рубаху и лечь на стол для осмотра. Пальпируя его тощий волосатый торс, я нащупала плотную, гладкую массу печени с одной стороны и слегка раздутый изгиб желудка — с другой. Перемежающийся характер болей, то заставлявших его извиваться, как червяк на крючке, то отпускавших, подсказал мне, что, скорее всего, причиной его страдания является банальный метеоризм, но догадку следовало проверить. Я прощупала попутно желчный пузырь, проверяя, не имеет ли место острый приступ холецистита или воспаление аппендикса, при этом мысленно видела брюшную полость вскрытой, со всем сложным комплексом жизненно важных органов. В действительности вскрытие полости оставалось рискованным делом даже при наличии современных средств анестезии и антибиотиков. Конечно, я понимала, что рано или поздно столкнусь с такой необходимостью, но искренне считала, что чем позже, тем лучше. — Вдох! — скомандовала я, держа ладони на его груди и видя мысленным взором, как розовеет зернистая поверхность здорового легкого. — Теперь выдох. С оттоком воздуха цвет становился бледнее, приобретая голубоватый оттенок. Дыхание было ровным, не прерывистым, без хрипов. Я потянулась за одним из плотных листов веленевой бумаги, которые использовала в качестве стетоскопа. — Когда вы в последний раз опорожняли кишечник? — спросила я, скатывая бумагу в трубочку. Под моим пристальным взглядом физиономия шотландца приобрела цвет свежей печенки. Он пробормотал нечто невразумительное, из чего разобрать удалось лишь слово «четыре». — Четыре дня назад?! Я пресекла его попытки удрать, надавив ладонью ему на грудь и прижав к столу. — Спокойно! Я только прослушаю вот здесь для большей уверенности. Сердечные шумы были нормальными: я слышала, как методично, в правильном ритме и с правильным звуком открываются и закрываются клапаны. Собственно говоря, диагноз я поставила с первого взгляда, но сейчас в дверь просовывались головы любопытствующих приятелей больного, и я для пущей важности переместила трубку стетоскопа ниже, прослушивая звуки кишечника. Как и предполагалось, в верхнем отделе толстой кишки было отчетливо слышно бурчание газа. А вот нижняя сигмовидная кишка была блокирована, там никакие звуки не прослушивались. — Газы в животе, — констатировала я. — И запор. — Уж мне ли этого не знать, — пробормотал Иннес, в отчаянии глядя на свою рубаху. Я положила руку на этот предмет одежды, чтобы не дать ему уйти, не ответив на мой вопрос относительно того, чем он в последнее время питался. Оказалось, что рацион состоял почти исключительно из свиной солонины и сухарей. — А как насчет сухого гороха и овсянки? — с удивлением спросила я. Наведя справки о том, каков обычный корабельный рацион, я заодно с бочонком лимонного сока и набором лечебных трав запаслась тремястами фунтами сушеного гороха и таким же количеством овсяной муки в расчете пополнить этим морской паек. Иннес промолчал, но вот стоявшие в дверях зеваки в ответ на мой вопрос разразились потоком жалоб и разоблачений. Джейми, Фергюс, Марсали и я ежедневно обедали вместе с капитаном Рейнсом, вкушая пищу богов, сотворенную Мерфи, так что относительно неполноценности питания команды я пребывала в полном неведении. Очевидно, суть проблемы коренилась в самом Мерфи: придерживаясь высочайших стандартов во всем, что касалось капитанского стола, он совсем по-другому относился к кормежке команды. Эту рутинную работу он выполнял быстро, умело, но категорически отвергал любые предложения разнообразить меню, требовавшие дополнительного времени и усилий. И уж совсем наотрез отказывался заниматься такой ерундой, как приготовление моченого гороха или вареной овсянки. Часть проблемы состояла в глубоко укоренившемся у Мерфи предубеждении против грубой шотландской овсянки, оскорблявшей его эстетическое чувство. Что именно думает он об этом блюде, я могла догадаться по таким словам, как «блевотина собачья». Их и им подобные он бормотал над подносами с завтраком, включавшими плошки с кашей, столь любимой Джейми, Марсали и Фергюсом. — Мистер Мерфи говорит, что поскольку свиная солонина и сухари, не говоря уже о пудинге и говядине (хотя если это говядина, то я китаец) по воскресеньям, годились для любой команды из тех, что он кормил тридцать лет, то они сойдут и для нас! — возмущался Гордон. Имевший дело со смешанными командами из французских, итальянских, испанских и норвежских моряков, Мерфи привык, что матросня жадно поедает все подряд, независимо от национальных вкусов. Упрямство шотландцев, желавших, во что бы то ни стало получать свою овсянку, натолкнулось на его ирландскую неуступчивость. И если поначалу конфликт лишь слегка разогревался, то теперь начинал закипать. — Мы-то думали, нас будут кормить по-людски, — пояснил Маклеод. — Во всяком случае, так обещал Фергюс, когда звал нас. Но с тех пор, как мы покинули Шотландию, никто из нас в глаза не видел ничего, кроме солонины и сухарей, а непривычный желудок это не больно-то усваивает. — Неохота нам было беспокоить Джейми Роя по такому поводу, — вставил Риберн. — У Джорджи есть сковорода, и мы сами жарили себе овсяные лепешки на огне лампы в нашем кубрике. Но весь овес, что был у нас в мешке, уже кончился, а ключи от кладовки у мистера Мерфи. Он смущенно посмотрел на меня из-под светлых ресниц. — А просить его не больно-то хочется, зная, что он о нас думает. — Кстати, миссис Фрэзер, вы не знаете, что он подразумевает под словом «негодяи»? — осведомился Макри, подняв кустистую бровь. Выслушивая сии горестные излияния, я одновременно подбирала травы для отвара: анис и дягиль, две большие щепотки конской мяты и несколько побегов мяты перечной. Завязав все это в марлю, я закрыла коробку и вручила Иннесу его рубаху, в которую он поспешно облачился. — Непременно поговорю с мистером Мерфи, — пообещала я шотландцам. — Тем временем, — эти слова были адресованы уже Иннесу, который получил от меня марлевый узелок, — нужно будет заварить это в чайнике, дать настояться и пить по полной чашке каждую смену вахты. Если до завтра результатов не будет, прибегнем к более сильнодействующим средствам. Словно в ответ на эту угрозу, чрево несчастного издало высокий трескучий звук, и шотландцы покатились со смеху. — Славно вы его напугали, миссис Фрэзер, этак из него со страху все дерьмо выйдет, — с широкой ухмылкой заметил Маклеод. Иннес, красный, как артериальная кровь, взял узелок, закивал и удалился, последовав за остальными контрабандистами. Спор с Мерфи, хоть и довольно язвительный, завершился не кровопролитием, а достижением компромисса: я брала на себя ответственность за приготовление завтрака для шотландцев в отдельном котле и с отдельным черпаком, обязуясь при этом не петь за стряпней и вообще не нарушать установившегося порядка в его святилище. Только ночью, ворочаясь без сна в своей тесной и холодной постели, я сообразила, сколь необычным был утренний инцидент. Будь эти шотландцы арендаторами Джейми из Лаллиброха, у них не только не возникло бы ни малейших колебаний насчет того, чтобы обратиться к нему с подобным вопросом, но и надобности бы такой не появилось. Он всегда был в курсе всего происходящего, знал, где что не так, и вовремя принимал меры к исправлению ситуации. Привыкшая к преданности и доверию, которым всегда пользовался Джейми со стороны своих людей, я не могла не обеспокоиться таким проявлением отчужденности. На следующее утро Джейми не завтракал за капитанским столом, потому что отправился с двумя матросами в шлюпке на ловлю снетков, и встретились мы только в полдень, когда он вернулся — веселый, загоревший, весь в чешуе и рыбьей крови. — Что ты такое сделала с Иннесом, англичаночка? — ухмыляясь, спросил Джейми. — Он укрылся в гальюне справа по борту и говорит, что ты не велела ему вылезать оттуда, пока он не опорожнится. — Не совсем так. На самом деле я сказала, что, если к вечеру у него не заработает желудок, я поставлю ему клизму. Джейми посмотрел в сторону гальюна. — Будем надеяться, что с кишками у него дело утрясется, иначе ему придется все плавание проторчать в гальюне. — Тут особо волноваться нечего: и он, и остальные снова будут получать овсянку, так что их кишки позаботятся о себе сами, без моего чрезмерного участия. Джейми взглянул на меня с удивлением. — Снова будут получать? О чем ты, англичаночка? В то время как он ходил за тазиком, чтобы помыть руки, я рассказала ему о причинах и результатах овсяной войны. Закатывая рукава, Джейми нахмурился. — Они должны были прийти с этим ко мне, — пробурчал он. — Думаю, рано или поздно они бы так и сделали. Я-то узнала это случайно, обнаружив Иннеса, ворчавшего за крышкой люка. Джейми хмыкнул и принялся счищать пятна крови с пальцев, оттирая налипшие чешуйки маленьким кусочком пемзы. — Эти люди, они ведь не то же самое, что твои арендаторы из Лаллиброха? — спросила я. — Верно, — тихо подтвердил он, окуная пальцы в тазик. По воде пошли круги, в которых поблескивали плавающие чешуйки. — Я не их лэрд; я всего лишь человек, который им платит. — Однако они хорошо к тебе относятся, — возразила я, но, припомнив историю Фергюса, уточнила: — Во всяком случае, пятеро из них. Джейми, коротко кивнув, взял у меня полотенце, вытер руки и, задумчиво глядя вниз, покачал головой. — Ну да, Маклеод и остальные относятся ко мне достаточно хорошо. Во всяком случае, пятеро из них, — с иронией повторил он. — И они постоят за меня, если потребуется, все пятеро. Но ни они не знают меня по-настоящему, ни я их. Кроме Иннеса. Выплеснув грязную воду за борт, Джейми сунул тазик под мышку и, собираясь спуститься вниз, предложил мне руку. — При Куллодене погибло нечто большее, чем дело Стюартов, англичаночка, — проговорил он. — Ну что, идем обедать? Что такого особенного в Иннесе, я узнала только на следующей неделе. Видимо, мое слабительное подействовало хорошо, потому что через неделю он сам явился ко мне в каюту. — Прошу прощения, миссис, — вежливо произнес он, — мне хотелось бы узнать, бывает ли такое лекарство, чтобы лечить то, чего нет? — Что? Поняв, что его вопрос поверг меня в замешательство, Иннес продемонстрировал мне пустой рукав. — Моя рука, — пояснил он. — Как видите, ее у меня нет. Но она болит, иногда очень сильно. Иннес слегка покраснел. — Некоторое время я даже думал, что малость тронулся, — признался он, понизив голос, — но потом как-то разговорился с мистером Мерфи, и оказалось, что у него с его ногой бывает то же самое. Да и Фергюс рассказывал, будто порой чувствует, как его отрубленная ручонка лезет в чей-то карман. Вот я и подумал: если чувствовать несуществующую конечность — дело обычное, может быть, против этой боли есть какое-то средство? — Понимаю. — Я потерла подбородок, размышляя. — Да, это обычное явление, когда человек продолжает чувствовать утраченную конечность, это называется «фантомные ощущения». Касательно же того, что с этим делать… Я нахмурилась, пытаясь припомнить, слышала ли я что-то о терапии фантомного эффекта, и, чтобы выиграть время, спросила: — Как вышло, что вы лишились руки? — Это было заражение крови, — ответил он. — Однажды я оцарапал руку гвоздем, и рана загноилась. Я невольно посмотрела на рукав, пустой от плеча. — Сочувствую. — О, не стоит. Это была удача, благодаря которой меня не сослали вместе с остальными. — С какими «остальными»? Он удивленно взглянул на меня. — Как это, с какими? С остальными узниками Ардсмура. Разве Макдью вам не рассказывал? Когда англичане закончили работы в крепости, они сослали всех заключенных шотландцев на принудительные работы в колонии, но двоих оставили: Макдью, поскольку он был большим человеком и они боялись выпустить его из-под надзора, и меня, так как без руки работник из меня никудышный. Его держали где-то в Англии, а меня — что с меня было взять? — помиловали и освободили. Так что сами видите: если бы не боли, которые порой донимают по ночам, этот случай можно было бы назвать крупной удачей. Он поморщился, сделал вид, будто растирает несуществующую руку, и пожал плечами. — Понятно. Значит, вы сидели вместе с Джейми в тюрьме. Не знала. Я стала рыться в ларце со снадобьями, гадая, способно ли обычное болеутоляющее средство вроде ивовой коры или конской мяты с фенхелем помочь против фантомных болей. Иннес справился со стеснительностью и заговорил более свободно: — Ну да. Я наверняка умер бы с голоду, не найди меня Макдью после своего освобождения. — Он отправился вас разыскивать? Краешком глаза я приметила блеск голубого шелка и поманила мистера Уиллоби к себе. — Ага. Как только его освободили, он начал выяснять, что стало с его товарищами, пытался разузнать о тех, кого отправили в Америку: нельзя ли вернуть их обратно. — Иннес пожал плечами; отсутствие руки сделало этот жест более выразительным. — В Шотландии из наших не осталось никого, кроме меня. — Понятно. Мистер Уиллоби, есть соображения насчет того, что тут можно сделать? Жестом, пригласив китайца подойти и взглянуть, я объяснила ему суть проблемы и была рада услышать, что соображения у него имеются. Мы снова сняли с Иннеса рубашку, и я, стараясь все запомнить, внимательно проследила, как мистер Уиллоби сильно надавил пальцами на несколько точек в области шеи и спины, объясняя по мере возможности суть своих манипуляций. — Рука пребывать в царство духов, — пояснил он. — Тело нет, оно оставаться в верхний мир. Рука пытаться вернуться; ей не нравится быть отдельно от тело. Это ан-мо, жать-пожать, это остановить боль. Но еще мы будем сказать рука, что она не возвращаться. — И как ты это сделаешь? Иннес начинал проявлять заинтересованность. Моряки не позволяли мистеру Уиллоби прикасаться к себе, поскольку считали его нечистым язычником и извращенцем до мозга костей, но Иннес знал китайца и работал с ним уже два года. Мистер Уиллоби, видимо по причине нехватки слов, покачал головой и стал рыться в моей коробке с медикаментами. Обнаружив склянку сухого перца, он встряхнул ее, отсыпал щепотку и поместил на маленькое блюдо. — Есть огонь? — спросил он. У меня имелись кремень и кресало. Искра легко воспламенила сухой растительный порошок. Каюту заполнил едкий запах, белый дымок поднялся над блюдом и завис в виде парящего облачка. — Направить дым от фан-яо посланцем в мир призраков, говорить о рука, — пояснил мистер Уиллоби. Набрав полную грудь воздуха и надув щеки, он с силой дунул на облачко, рассеяв его. А затем без промедления повернулся и смачно плюнул Иннесу на культю. — Ты что, спятил, содомит нечестивый? Да как ты смеешь в меня плеваться? — Плевать на призрак, — пояснил мистер Уиллоби, отступив шага на три к двери. — Призраки боятся плевок. Уходить и скоро-скоро не возвращаться. Я взяла Иннеса за здоровую руку. — Ну что, сейчас болит? Он задумался, и гнев на его лице стал ослабевать. — А ведь, пожалуй, нет, — признал он, после чего хмуро воззрился на мистера Уиллоби. — Но это не значит, что я позволю тебе плеваться, что бы тебе ни взбрело в голову, червяк надутый! — О нет, — довольно холодно изрек мистер Уиллоби. — Моя не плевать. Сейчас плевать твоя. Пугать твоя собственный призрак. Иннес почесал затылок, не зная, сердиться ему или смеяться. — Будь я проклят, — пробормотал он, качая головой, поднял свою рубаху и натянул ее. — Ладно, миссис Фрэзер, может быть, в следующий раз я попробую ваш чай.
Дата: Пятница, 09.10.2015, 20:01 | Сообщение # 103
Король
Сообщений: 19994
СИЛЫ ПРИРОДЫ — Я дурак! — задумчиво сказал Джейми, созерцая стоявших у противоположного борта, всецело поглощенных друг другом Фергюса и Марсали. — Что подтолкнуло тебя к этому выводу? — осведомилась я, хотя у меня имелись соображения на сей счет. Сам факт, что обе семейные пары, находившиеся на борту, при их столь очевидной тяге друг к другу не могли удовлетворить свою страсть, забавлял остальных членов команды, для которых воздержание являлось вынужденным. — Двадцать лет я мечтал о том, чтобы снова разделить с тобой постель, — начал объяснять Джейми, — а в результате через месяц после твоего возвращения не могу даже поцеловать тебя, не спрятавшись где-нибудь за переборкой. Да и то вынужден озираться по сторонам, не подглядывает ли за мной этот пройдоха Фергюс! Каково? О чем я, спрашивается, думал? Этот риторический вопрос он задал, глядя на Фергюса и Марсали, которые прижимались друг к другу, ничуть не стесняясь. — Марсали всего пятнадцать, — мягко напомнила я. — Ты думал, что поступаешь по отношению к ней как отец. Или как приемный отец. — Ага, так оно и было, — буркнул он с недовольной усмешкой. — Только вот чудная награда досталась мне за отеческую заботу — невозможность прикоснуться к собственной жене. — О, прикасаться ко мне ты вполне можешь, — возразила я, взяв его за руку и поглаживая ладонь подушечкой своего большого пальца. — Ты просто не можешь дать волю своей разнузданной похоти. Мы предприняли несколько бесплодных попыток, каждая из которых была расстроена несвоевременным появлением кого-нибудь из членов команды или просто острой нехваткой на борту «Артемиды» укромных местечек, способных обеспечить хоть какую-то приватность. Одна ночная вылазка в кормовой трюм завершилась тем, что здоровенная крыса спрыгнула со стопки кож на голое плечо Джейми, повергнув меня в истерику и отбив у Джейми всякое желание продолжать начатое. Он взглянул на наши сцепленные руки, где мой палец совершал тайное любовное действо на его ладони, прищурился, нежно обхватил мое запястье, ласково коснувшись большим пальцем пульсирующей впадинки. Мы не могли удержаться от постоянных прикосновений друг к другу, прекрасно зная, что ни к чему, кроме еще большего разочарования, это не приведет. — Ну ладно, могу оправдаться тем, что намерения у меня были благие, — сказал Джейми, с улыбкой глядя мне в глаза. — Ага, а знаешь, что говорят о благих намерениях? — Что о них говорят? Его большой палец мягко поглаживал мое запястье, вызывая трепет во всем моем теле. Видимо, прав был мистер Уиллоби, утверждавший, что прикосновение к одной части тела может оказывать воздействие на другую. — Что ими вымощена дорога в ад. Я пожала ему руку и попыталась высвободить свою, но он не отпустил, а только хмыкнул, не сводя глаз с Фергюса, поддразнивавшего Марсали пером альбатроса: одной рукой он обнимал ее, а другой щекотал под подбородком, в то время как она безуспешно пыталась вырваться. — Истинная правда, — согласился Джейми. — Я ведь чего хотел? Чтобы девица имела возможность, как следует поразмыслить, что к чему, пока еще есть возможность все исправить. Конечный результат моего вмешательства свелся к тому, что я полночи лежу без сна, пытаясь не думать о тебе и прислушиваясь к Фергюсу с его вожделением. Ну а утром при виде меня все проходящие мимо матросы ухмыляются в бороды! При этих словах он бросил испепеляющий взгляд на спешившего мимо Мейтленда, перепугав безбородого юнгу до такой степени, что бедняга заторопился еще пуще, опасливо оглядываясь через плечо. — Как ты можешь слышать чье-то вожделение? — изумилась я. Джейми смутился. — О? Ну, это… просто… — Он помолчал, потирая переносицу, начавшую краснеть на резком ветру. — Ты имеешь какое-нибудь представление о том, чем занимаются в тюрьме мужчины, очень надолго оторванные от женщин? — Могу себе представить, — буркнула я, подумав, что мне не очень хотелось бы, выслушивать признания на сей счет. До сих пор Джейми практически не говорил со мной об Ардсмуре. — Воображаю, что ты там представляешь, — сухо произнес он. — Впрочем, может быть, ты и права. Так или иначе, заключенным приходится выбирать между тремя возможностями: использовать друг друга, сойти с ума или удовлетворяться самим, понимаешь? Он взглянул на море, слегка наклонил голову, чтобы посмотреть на меня, и улыбнулся. — Как думаешь, англичаночка, я сумасшедший? — Большую часть времени — нет, — честно ответила я. Джейми рассмеялся и печально покачал головой. — Мне казалось, я этого не вынесу, и порой приходила мысль, что неплохо бы на самом деле сойти с ума: это казалось лучшим выходом. Содомия, как ты понимаешь, не для меня. — Да уж, понимаю. Люди, у которых в обычных обстоятельствах сама мысль о подобном использовании другого мужчины вызвала бы ужас и отвращение, могли, однако, пойти на это в отчаянных обстоятельствах. Но не Джейми. Зная, что довелось ему пережить в руках Джека Рэндолла, я подозревала, что он и вправду скорее сошел бы с ума, чем прибегнул бы к такой разрядке. Он пожал плечами, молча глядя на море, а потом перевел взгляд на свои руки, лежащие на бортовом ограждении. — Я дрался с ними, с солдатами, которые меня схватили, несмотря на данное Дженни обещание не сопротивляться. Она очень боялась, как бы меня не убили при аресте. Я сам все это затеял, но в последний момент не смог сдаться просто так. Он медленно разжал и сжал правую, поврежденную руку — вдоль двух фаланг среднего пальца тянулся глубокий шрам, второй сустав безымянного не сгибался, и палец торчал, даже когда рука сжималась в кулак. — Я сломал его снова, о челюсть драгуна, — печально признался Джейми, слегка покачав пальцем. — Это бы третий перелом, второй случился при Коллодене. Пустяки. А вот то, что меня заковали в цепи, проигнорировать было трудно. — Да уж, наверное. Мне было не просто тяжело, а физически больно вообразить это полное жизни, сильное тело в жестоких, беспощадных оковах. — В тюрьме нет места ничему личному, и я думаю, что это хуже кандалов. Днём и ночью каждый находится под надзором, и забыть об этом можно разве что во сне. Скрыть удается только мысли, а вот все остальное… Он фыркнул и убрал выбившиеся волосы за ухо. — Ты с нетерпением ждешь, когда стемнеет, потому что только темнота способна хоть чуточку тебя оградить. Камеры были невелики, и люди, чтобы согреться, по ночам жались друг к другу. Кроме темноты, не было ничего, что защищало бы личные потребности человека. — Англичаночка, я провел в оковах больше года, — сообщил Джейми и поднял перед собой руки, разведя их на восемнадцать дюймов и резко остановившись, словно свободу движения ограничили кандалы. — Я мог двигать руками вот настолько — и ни на дюйм больше. И вовсе не мог шевелить ими без того, чтобы цепи не зазвенели. Разрываемый между стыдом и потребностью, он таился во тьме, вдыхая спертый, затхлый запах множества тел, слыша бормочущие голоса, пока тайные звуки неподалеку не сообщали ему о том, что теперь на предательское позвякивание цепей не обратят внимания. — Если я что и запомнил, англичаночка, — сказал он, бросив взгляд на Фергюса, — так это звуки, издаваемые мужчиной, занимающимся любовью с женщиной, которой с ним нет. Он вдруг широко развел руки, будто разрывая невидимые оковы, посмотрел на меня сверху вниз с легкой улыбкой, и я увидела в его глазах тень мрачных воспоминаний. А еще я видела там необоримую потребность, желание, достаточно сильное, чтобы перенести одиночество и упадок, запустение и разлуку. Мы стояли совершенно неподвижно, глядя друг на друга, не замечая кипевшей вокруг нас обычной палубной суеты. Джейми умел скрыть свои мысли лучше кого бы то ни было, но от меня он их не таил. Вожделение пронизывало его до мозга костей, и мои собственные кости плавились, откликаясь на это желание. Его рука, такая сильная, с длинными пальцами, лежала на деревянном ограждении в дюйме от моей. «Стоит сейчас к нему прикоснуться, — подумалось мне, — и он овладеет мной прямо здесь, на досках палубы». Словно подслушав мои мысли, Джейми взял мою руку и сильно прижал ее к своему крепкому бедру. — Сколько раз мы с тобой были близки с тех пор, как ты вернулась? — прошептал он. — Пару раз в борделе, три раза в вереске. Потом в Лаллиброхе и в Париже. Он легонько постучал по моему запястью в такт пульсу сначала одним, потом другим пальцем. — Всякий раз я покидаю твою постель таким же ненасытным, каким в нее лег. Чтобы возбудить меня, достаточно запаха твоих волос, коснувшихся моего лица, или прикосновения твоего бедра, когда мы сидим рядом за обедом. Или вот сейчас — ты стоишь на палубе, а платье на ветру льнет к твоему телу. Джейми смотрел на меня, и я видела, как бьется пульс в его горле, а кожа покраснела от ветра и желания. — Бывают моменты, англичаночка, когда за один медный пенни я мог бы задрать тебе юбку, прижать тебя спиной к мачте… и пошла она к дьяволу, вся эта команда! Я судорожно сжала его ладонь, и он ответил усиленным пожатием, одновременно ответив вежливым кивком на приветствие канонира, проходившего мимо. Колокол, возвещавший о капитанском обеде, зазвонил прямо у меня под ногами: вибрация металла передалась через подошвы, пронизав меня снизу доверху. Фергюс и Марсали оставили свою игру и направились вниз, команда готовилась к смене вахт, и только мы с Джейми продолжали стоять у бортового ограждения, не сводя друг с друга горящих глаз. — Мистер Фрэзер, капитан велел вам кланяться и спросить, не отобедаете ли вы с ним? Юнга Мейтленд передал это послание, держась на почтительном расстоянии. С глубоким вздохом Джейми отвел от меня глаза. — Да, мистер Мейтленд, мы скоро там будем. Он снова вздохнул, повел плечами и предложил мне руку. — Пойдем вниз, англичаночка? — Минуточку. Нащупав в кармане то, что искала, я вытащила руку и сунула найденный предмет ему в ладонь. Джейми воззрился сначала на монетку с изображением короля Георга Третьего в своей руке, потом на меня. — Это аванс, — сказала я. — Пойдем, поедим. Следующий день снова застал нас на палубе: воздух оставался холодным, но мы предпочитали холод спертой затхлости кают. Как всегда, мы расхаживали вдоль одного борта в одну сторону и вдоль другого — в другую. Джейми задержался у ограждения, чтобы рассказать мне одну историю, касавшуюся печатного дела. В нескольких футах от нас, под сенью грот-мачты, сидел, скрестив ноги, с плиткой влажной черной туши на носке туфли и лежащим перед ним на палубе большим листом белой бумаги мистер Уиллоби. Кончик его кисточки касался бумаги с легкостью мотылька, оставляя поразительно четкие следы. Я зачарованно следила за тем, как сверху вниз ложились на бумагу причудливые значки. Движения китайца были быстрыми и уверенными, словно у хорошо знающего свое дело танцора или фехтовальщика. Один из палубных матросов прошел в опасной близости от края листа, едва не наступив грязной ногой на белоснежную бумагу. Чуть погодя точно так же прошествовал еще один, хотя места было вполне достаточно. Затем первый появился снова, задел-таки и опрокинул маленькую плитку туши. Возвращавшийся второй матрос задержался с заинтересованным видом. — Это ж надо, а, посадить кляксу на чистую палубу! Капитану Рейнсу это не понравится. — Он кивнул мистеру Уиллоби с издевательской улыбкой. — Ну-ка, коротышка, быстро слижи это, пока капитан не увидел… — Ага, а ну давай вылизывай! Живо! Первый моряк шагнул по направлению к сидящей фигуре, его тень упала на бумагу. Губы мистера Уиллоби напряглись, но он, не отрывая глаз от бумаги, закончил второй столбик, вернул на место плитку, обмакнул свою кисточку и принялся твердой рукой выводить знаки третьего столбца. — Я кому сказал… — начал было первый моряк, но осекся, когда большой белый носовой платок лег перед ним на палубу, накрыв чернильную кляксу. — Прошу прощения, джентльмены, — пророкотал Джейми. — Кажется, я что-то уронил. Сердечно кивнув моряку, он наклонился и поднял носовой платок, оставив на палубе лишь едва заметный мазок. Матросы неуверенно переглянулись, потом посмотрели на вежливо улыбающегося Джейми. Один моряк поймал взгляд его голубых глаз, заметно побледнел и потянул своего приятеля за рукав. — Ну что вы, сэр, — пробормотал он, — Пойдем, Джо, нас ждут на корме. Джейми, не глядя ни на уходящих матросов, ни на китайца, направился ко мне, засовывая на ходу носовой платок за обшлаг. — Чудесный день, англичаночка, не правда ли? — сказал он, запрокинув голову и сделав глубокий вдох. — Такой свежий воздух! — По-моему, день как день, — откликнулась я с некоторым удивлением. — И воздух как воздух. По правде говоря, как раз на том месте, где мы находились, в воздухе ощущался сильный запах хранившихся в трюме дубленых кож. — Это, конечно, мило с твоей стороны, — добавила я, когда он встал у борта рядом со мной. — Но как думаешь, может быть, мне предложить мистеру Уиллоби для его художеств свою каюту? Джейми коротко фыркнул. — Нет, не стоит. Я сказал ему, что он может использовать мою каюту или обеденный стол в кают-компании, когда никто не ест, но он предпочел остаться здесь. Чертов упрямец. — Может, здесь освещение лучше? — с сомнением предположила я, глядя на маленькую фигурку, скорчившуюся под мачтой. — Но мне это место кажется не самым удобным. Тем временем порыв ветра чуть не вырвал лист бумаги из рук мистера Уиллоби. Китаец едва успел придержать его одной рукой, не прекращая уверенно выводить кисточкой знаки. — Да уж, с этим не поспоришь. — Джейми в раздражении запустил пальцы в волосы. — Он торчит у всех на виду намеренно, чтобы позлить матросов. — Ну, если такова его цель, то он ее добивается, — заметила я. — Непонятно только, зачем ему это нужно? Джейми облокотился о перила. — Это дело непростое. Ты вообще как, встречалась раньше с китайцами? — Было дело, — сухо ответила я. — Но боюсь, в мое время они другие. Не носят косы, не щеголяют в шелковых пижамах и не одержимы навязчивыми идеями насчет женских ног. Во всяком случае, при мне они на сей счет помалкивали, — добавила я. Джейми рассмеялся и придвинулся ближе, так что его лежащая на перилах рука теперь касалась моей. — Именно с ногами все и связано, — пояснил он. — Во всяком случае, с этого началось. Жози, одна из девочек мадам Жанны, рассказала об этом Гордону, ну а уж тот, понятное дело, раззвонил всем и каждому. — И что там насчет ног? — спросила я, охваченная любопытством. — Что с ними делает мистер Уиллоби? Джейми закашлялся, его щеки слегка порозовели. — Видишь ли, это несколько… — Ой, только не воображай, ради бога, будто ты можешь чем-то меня шокировать. Я в жизни всякого повидала, причем немало из этого — вместе с тобой. Выкладывай! — Ну ладно. Дело в том, что у них в Китае девочкам из хороших семей бинтуют ноги. — Я об этом слышала, — сказала я, удивляясь, неужели весь переполох только из-за этого. — Говорят, благодаря этому у них маленькие, изящные ножки. Джейми фыркнул. — Изящные, да? А ты знаешь, как они этого добиваются? Они берут маленькую девочку — не старше годика, представляешь? — подгибают пальцы ее ног так, что они касаются пяток, и туго-туго бинтуют ступни в таком положении. — Ох! — невольно вырвалось у меня. — Да уж, — сухо сказал Джейми. — Нянюшка время от времени разбинтовывает ноги, чтобы их вымыть, но сразу же бинтует снова. Через некоторое время пальчики сгнивают и отваливаются. И к тому времени, когда бедняжка вырастает, вся стопа у нее представляет собой комок из костей и кожи не больше моего кулака. — Для наглядности он постучал кулаком по перилам. — Зато девушка считается очень красивой. — Какая гадость! — ужаснулась я. — Но какое это имеет отношение к… Я покосилась на мистера Уиллоби, но он, похоже, нас не слышал, поскольку ветер дул в нашу сторону, унося слова в море. — Представь себе, что это стопа девушки, — сказал Джейми, раскрыв правую ладонь. — Если пальцы ноги подогнуть так, что они коснутся пятки, то что получится? В качестве иллюстрации он согнул пальцы. — Что? — переспросила я, сбитая с толку. Джейми вытянул средний палец левой руки и несколько раз сунул его в середину неплотно сжатого кулака в недвусмысленном жесте. — Дырка, — кратко пояснил он. — Да ты врешь! Неужели они для этого так делают? Он слегка наморщил лоб, но тут же расслабился. — Думаешь, я шучу? Вовсе нет, англичаночка. Этот малый говорит, — он кивнул в сторону мистера Уиллоби, — что это самое удивительное ощущение. Для мужчины. — Ах, он маленький извращенец! Джейми мое возмущение насмешило. — Ну, да, так и команда считает. Разумеется, он не может добиться того же от европейской женщины, но, как я подозреваю… пытается то здесь, то там. Я начинала понимать, почему команда настроена по отношению к маленькому китайцу недружелюбно. Даже краткого знакомства хватило, чтобы понять, что моряки в большинстве своем натуры романтические и к женщинам относятся соответственно, потому что большую часть года лишены женского общества. Я хмыкнула, взглянув на мистера Уиллоби с подозрением. — Ладно, с ними все ясно, но как насчет него? — Тут все чуточку сложнее, — с усмешкой ответил Джейми. — Видишь ли, с точки зрения мистера И Тьен Чо, все, кто не проживает в Поднебесной, — варвары. — Правда? Я непроизвольно бросила взгляд на Броди Купера, спускавшегося сверху по вантам: снизу были хорошо видны его грязные, мозолистые ступни. Поневоле подумаешь, что нет дыма без огня.
Дата: Пятница, 09.10.2015, 20:02 | Сообщение # 104
Король
Сообщений: 19994
— Даже ты? — О, разумеется. Послушать его, так я грязный, дурно пахнущий гао-фе, что означает «демон-чужеземец», и к тому же вонючий, как хорек — кажется, именно так переводится выражение «хуан-шу-лан», — а морда у меня как у горгульи. — Он что, правда, тебе все это сказал? Мне это показалось более чем странной формой благодарности за спасение жизни. Джейми посмотрел на меня, выгнув бровь. — Может, ты замечала, сколько всего могут наговорить самые плюгавые мужчины, стоит им выпить? — спросил Джейми. — Думаю, бренди помогает им забыть, что они маломерки, и вообразить себя могучими волосатыми великанами, вот они и начинают хвастаться. Он кивнул на мистера Уиллоби, корпевшего над своим художеством. — Трезвый, он ведет себя малость осмотрительнее, но мысли-то его при этом не меняются. Он вечно злится. Главным образом из-за того, что понимает: не будь меня, кто-нибудь запросто мог бы треснуть его по голове или тихой ночью выбросить через окно в море. Он произнес это словно между делом, но от меня не укрылись косые взгляды проходивших мимо матросов, и я поняла, почему Джейми проводил время со мной в праздном разговоре у борта. Если кто-то здесь сомневался в том, что мистер Уиллоби находится под защитой Джейми, у него была возможность быстро избавиться от подобного заблуждения. — Итак, ты спас ему жизнь, дал работу и оградил от неприятностей, а он оскорбляет тебя, считая невежественным варваром, — констатировала я. — Ничего не скажешь, славный малый. — Ага. Легкий ветерок кинул прядь волос на лицо Джейми. Он убрал ее большим пальцем за ухо и придвинулся ко мне поближе, так что наши плечи почти соприкоснулись. — Да пусть говорит что угодно; я ведь единственный, кто его понимает. — Правда? Я накрыла ладонью, лежавшую на борту руку Джейми. — Ну, может быть, не так уж хорошо понимаю, — признал он, глядя на палубу, и тихо добавил: — Но я очень хорошо помню, каково это — не иметь ничего, кроме гордости. И друга. Припомнив о том, что рассказывал Иннес, я подумала, уж не этот ли однорукий проявил себя как настоящий друг в трудный час. Я понимала, что имеет в виду Джейми, благо у меня у самой был Джо Абернэти. — У меня тоже был друг в госпитале… — начала я. Но неожиданно меня прервали громкие восклицания, раздавшиеся прямо у меня под ногами: — Будь ты проклят! Гореть тебе в аду! Пожиратель дерьма! Грязный свинячий ублюдок! Вздрогнув от неожиданности, я не сразу поняла, что этот поток брани доносится снизу, с камбуза, над которым мы стояли. Ругательства звучали все громче и привлекли внимание находившихся рядом матросов, которые, обернувшись, как и я, на звук, увидели высунувшуюся из люка, повязанную черным платком голову разъяренного кока. — Увальни толстозадые! — орал он. — Чего вылупились? А ну, подать сюда двоих ленивых ублюдков, пусть пошевелят задницами! Живо вниз — вытащить это дерьмо и выбросить за борт! Или вы думаете, что я буду целый день ковылять по трапу вверх-вниз, вынося эту гадость ведрами на одной ноге? Голова исчезла в люке, и Пикар, добродушно пожав плечами, жестом отослал вниз матроса помоложе. Вскоре снизу донесся шум и грохот, как при перемещении чего-то тяжелого и громоздкого, а потом мне в ноздри ударил мерзкий запах. — Боже, что за гадость?! Я выхватила носовой платок и прижала к носу. Сталкиваться с вонью на борту мне было не впервой, и у меня вошло в привычку всегда иметь при себе холщовый квадрат, вымоченный в настое грушанки. — Что это такое? — Судя по запаху, дохлая лошадь. Очень старая кляча, сдохшая давным-давно. Джейми слегка зажал ноздри своего длинного носа, да и все моряки вокруг нас морщились, затыкали носы и по-матросски откровенно высказывались насчет этой вонищи. Мейтленд и Гросман, отвернув от своей ноши позеленевшие физиономии, вытащили из люка и теперь кантовали по палубе большую бочку. В крышке была щель, и я мельком увидела, как колышется внутри желтовато-белая масса. Похоже, в ней что-то шевелилось, не иначе как черви или личинки. — Фу! — не удержалась я. Двое матросов молчали, крепко сжав губы, но, судя по всему, вполне разделяли мои чувства. Они подкатили бочку к ограждению, поднатружившись, подняли и перебросили через борт. Свободные от вахты матросы сгрудились у борта, глядя, как качается в кильватере бочка, и забавляясь многословными, выразительными характеристиками, которыми мистер Мерфи награждал продавшего ее поставщика. Манцетти, низкорослый итальянский матрос с густыми, собранными на затылке в хвост волосами, стоя у ограждения, заряжал мушкет. — Акула, — пояснил он, когда увидел меня, блеснув из-под усов белыми зубами. — Прекрасная еда. — Ага, — подтвердил Стерджис. Все свободные матросы собрались на корме поглазеть. Я уже знала, что это акулы: прошлым вечером Мейтленд показал мне две темные гибкие тени, следовавшие наравне с кораблем без видимых усилий, не считая легких, но непрерывных колебаний серповидных хвостов. — Смотрите! Крик вырвался из нескольких глоток сразу, когда бочка от неожиданного толчка дернулась и завертелась в воде. Последовала пауза. Мушкет в руках Манцетти был наведен в сторону бочки. Она дернулась еще раз, потом еще, как от сильного удара. Вода была грязно-серой, но мне удалось разглядеть под самой поверхностью стремительное движение. Еще один толчок — бочка крутанулась, и над водой неожиданно появился рассекающий ее острый спинной плавник акулы. Мушкетный выстрел прозвучал рядом со мной не так уж громко, но облачко едкого порохового дыма снесло ветром в мою сторону, и у меня защипало глаза. У наблюдателей вырвался дружный крик. Когда мои глаза перестали слезиться, я увидела расползающееся вокруг бочки бурое пятно. Он попал в акулу или в конину? — спросила я Джейми, понизив голос. — В бочку угодил, — прозвучал ответ. — Но все равно это был славный выстрел. Раздалось еще несколько выстрелов. Бочка выплясывала Неистовую джигу, взбешенные акулы вновь и вновь ее атаковали. Во все стороны летели обломки и щепки вокруг разбитой бочки, на месте акульего пиршества расползалось вместе с ошметками большое пятно крови. Как по волшебству начали появляться морские птицы. По одной, по две, они ныряли за добычей. — Не получится, — сказал, наконец, Манцетти, опустив мушкет и отирая лицо рукавом. — Слишком далеко. Он вспотел, вся физиономия, от шеи до линии волос, покрылась пороховой гарью, оставшаяся после рукава белая полоса на уровне глаз придала ему сходство с енотом. — Я бы полакомился акульей вырезкой, — раздался рядом со мной голос капитана, задумчиво созерцающего кровавую сцену. — Может быть, спустим лодку, а, месье Пикар? Боцман, повернувшись, проревел приказ, и «Артемида», заложив круто к ветру, подошла к плавающим обломкам бочки. На воду спустили маленькую лодку, вместившую Манцетти с мушкетом и трех матросов с острогами и веревками. К тому времени, когда они добрались до места, от бочки остались лишь обломки, однако бурная активность продолжалась. Вода вокруг кипела, спинные плавники акул разрезали поверхность, а детали происходящего скрывала от взора галдящая туча морских птиц. Неожиданно из воды вынырнуло заостренное рыло, зубастая пасть схватила одну из птиц и в мгновение ока исчезла под водой. — Видел? — с благоговейным трепетом спросила я. Разумеется, тот факт, что акулы весьма зубасты, не был для меня тайной. Правда, выяснилось, что демонстрация этих зубов вживую производит несравненно более сильное впечатление, чем любые фотографии из «Нэшнл джиографик». — «Бабушка, для чего тебе такие большие зубы?» — процитировал Джейми, явно находившийся под впечатлением. — О да, с зубами у них порядок, — послышался рядом веселый голос Мерфи, на чьем широком лице светилась кровожадная улыбка. — А мозгов — капля, и если пуля пробьет их насквозь, этой твари хоть бы что. Он поднял над бортом мясистый кулак и крикнул: — Эй, Манцетти, добудь мне одну из этих зубастых гадин, и тогда на камбузе тебя будет дожидаться бутылка бренди! — Тут замешано что-то личное, мистер Мерфи? — учтиво осведомился Джейми. — Или это профессиональный интерес? — И то и другое, мистер Фрэзер, и то и другое, — ответил возбужденный кок и притопнул своей деревянной ногой. — Эти твари отведали, каков я на вкус, — мрачно пояснил он, — но уж будьте спокойны, с тех пор я пробовал их не раз и не два! Лодка была едва видна за тучами птиц, а их крики заглушали все, кроме воинственных восклицаний Мерфи. — Акулий стейк с горчицей! — ревел Мерфи, закатывая глаза в мстительном экстазе. — Тушеная печень с пикулями! Из плавников я сделаю суп, а твои глазные яблоки пойдут на желе! И поделом тебе, мерзкая тварь! Я видела, как Манцетти, припав на колено, целился из мушкета: белый дымок возвестил о произведенном выстреле. A потом я увидела мистера Уиллоби. Я не заметила, как он прыгнул с борта, а остальные тем более, ибо все взоры были прикованы к охоте. Но он находился там, совсем недалеко от кипевшей вокруг лодки схватки. Его бритая макушка подскакивала на волнах, как поплавок, руки же удерживали громадную птицу, взбивавшую крыльями воду, как миксер. Встревоженный моим испуганным криком, Джейми отвлекся от зрелища охоты, на миг замер и, прежде чем я успела шевельнуться или что-то сказать, взлетел на поручни. Вырвавшийся у меня вопль ужаса совпал с удивленным восклицанием Мерфи, но Джейми этого уже не слышал: нырнув с борта головой вниз, он почти без всплеска ушел под воду. Когда до всех дошло, что происходит, с палубы послышались крики и истошный визг Марсали. Мокрая рыжая макушка вынырнула рядом с мистером Уиллоби, и вот уже Джейми обхватил китайца рукой за шею. Однако тот упорно не выпускал птицу, и на миг мне показалось, что Джейми колеблется, спасать ли ему Уиллоби или придушить на месте, но в конце концов он стал грести к кораблю, увлекая с собой и китайца, и пойманную птицу. Из лодки тем временем неслись торжествующие возгласы, по воде расплывалось красное пятно. Отчаянно бившейся, попавшей под острогу акуле накинули на хвост петлю и тащили ее за лодкой. Но спустя миг крики смолкли: люди в лодке увидели, что происходит неподалеку. Троса полетели в воду с одного борта, потом с другого, и матросы метались туда-сюда, не зная, кому помогать. Но наконец, Джейми, обремененный китайцем и птицей, был втянут на правый борт, и обмяк на палубе, тогда как пойманная акула — несколько больших кусков мяса были вырваны из ее боков голодными сородичами — слабо трепыхалась у левого борта. — Боже… мой… — выдохнул Джейми. Грудь у него ходила ходуном. Он лежал плашмя на палубе, хватая ртом воздух, как вытащенная из воды рыба. — Как ты? — спросила я, опускаясь рядом с ним на колени и утирая его лицо подолом юбки. Он криво улыбнулся и кивнул, все еще тяжело дыша. — Боже мой! — пробормотал, наконец, Джейми, сел, покачал головой и чихнул. — А ведь я думал — все, сейчас меня слопают. Эти дурни на лодке рванули прямо к нам, а за ними и все акулы, привлеченные кровью той, которую загарпунили. Он осторожно массировал свои икры. — Ты уж не сердись на меня, англичаночка, но я всегда чертовски боялся лишиться ноги. По мне, так лучше уж и вовсе с жизнью расстаться. — Не стану, раз ты сохранил и то и другое, — сурово произнесла я. Джейми начинал дрожать, и я закутала его в свою шаль, после чего огляделась, ища мистера Уиллоби. Маленький китаец, полностью поглощенный своим трофеем молодым пеликаном размером чуть ли не с него самого, не обращал внимания ни на Джейми, ни на отборную брань в свой адрес. Вполне возможно, матросы не ограничились бы руганью, но защитой китайцу служил здоровенный клюв его пленника, приближаться к которому никто не решался. Противный хряпающий звук и последовавший за ним общий торжествующий вопль с другой стороны палубы возвестили о том, что Мерфи воспользовался топором для совершения акта возмездия. Матросы столпились вокруг с ножами, полосуя шкуру. Еще несколько рубящих ударов, и сияющий Мерфи прошествовал мимо нас с окровавленным топором на плече, неся под мышкой обрубок хвоста, а в руке — сетку с увесистой желтой печенью. — Не потонули, а? — осведомился он, взъерошив волосы Джейми свободной рукой. — Не скажу, что, на мой взгляд, желтый содомит стоит такого беспокойства, но то был смелый поступок. Я сварю вам из хвоста прекрасную похлебку, помогает от простуды, — пообещал кок и направился к люку, вслух обдумывая меню. — Зачем мистеру Уиллоби это понадобилось? — спросила я. Джейми покачал головой и высморкался в подол рубашки. — Будь я проклят, если знаю. Он хотел заполучить птицу, но для какой надобности, бог весть. Может, съесть хочет? Мерфи, услышав это, оглянулся с трапа, ведущего на камбуз. — Ну, уж для еды пеликан никак не годится, — заявил он, неодобрительно качая головой. — Эта птица так воняет рыбой, что ничем не перешибить. И вообще непонятно, откуда он здесь взялся. В открытом море пеликаны не водятся. Они такие нескладные, потешные. Наверное, штормом занесло. Его лысая голова исчезла — он удалился в свое царство, радостно бормоча что-то начет сушеной петрушки и кайенского перца. Джейми рассмеялся и встал. — Возможно, он просто хочет надергать из птицы перьев для письма. Пойдем-ка вниз, англичаночка, поможешь мне обсушиться. Говорил Джейми шутливо, но после этих слов лицо его приобрело заговорщицкое выражение. Он бросил быстрый взгляд налево, где матросы теснились вокруг останков акулы, а Фергюс и Марсали осторожно исследовали отделенную голову, лежащую на палубе с разинутой пастью. Затем мы с Джейми обменялись взглядами, превосходно понимая друг друга. Спустя тридцать секунд мы уже были внизу, в каюте. Холодные капли падали с его мокрых волос мне на плечи и проскальзывали под платье, но губы были жаркими и настойчивыми. Сквозь мокрую ткань рубахи я ощущала горячие и твердые изгибы его спины. — Черт возьми! — выдохнул Джейми, отстранившись, чтобы развязать шнур на штанах. — Надо же, они ко мне прилипли! Мне их не снять! Фыркая от смеха, он несколько раз дернул за шнурок, но набухший от воды узел поддаваться не собирался. — Нужен нож! — воскликнула я. — Где у тебя нож? Фыркая при виде того, как Джейми отчаянно пытается выпростать из штанов мокрую рубашку, я принялась шарить на письменном столе, среди вороха бумаг. Под руку, естественно, попадалось все, что угодно, кроме ножа. Я нашла только костяной ножик для вскрытия писем, выполненный в виде руки с заостренным пальцем. Взяв его со стола, я ухватила Джейми за шнур и потянула, пытаясь разрезать мокрый узел. Он вскрикнул и отпрянул. — Англичаночка, бога ради, осторожнее! Что толку снимать с меня штаны, если по ходу дела ты меня оскопишь? Нам, ошалевшим от вожделения, это показалось достаточно забавным, чтобы покатиться со смеху. — Вот! Порывшись в хаосе своей койки, он достал кортик и принялся торжествующе им размахивать. Спустя мгновение шнурок был разрезан и мокрые штаны свалились на пол. Джейми схватил меня, поднял и повалил на стол, сбрасывая бумаги и перья. Задрав юбки выше талии, он схватил меня за бедра и навалился, раздвинув мои ноги. Он был как огненная саламандра в холодной шкуре: когда мокрая рубаха коснулась моего голого живота, я охнула, а потом охнула снова, услышав шаги. — Прекрати! — прошипела я ему в ухо. — Кто-то идет! — Слишком поздно! — выдохнул он. — Или я сейчас же возьму тебя, или умру! Он стремительно вошел в меня. Я впилась зубами в его плечо, покрытое мокрой, просоленной рубахой, но он не издал ни звука. Два толчка, три… Я обхватила ногами его ягодицы, и лишь его рубашка приглушала мои стоны. Мне уже было все равно, что кто-то может войти. Он овладел мною быстро и всецело, входя в меня снова, снова и снова, конвульсивно содрогаясь в моих объятиях с торжествующим рычанием. Спустя пару минут дверь распахнулась, и в разгромленную каюту заглянул Иннес. Его карие глаза отметили беспорядок на письменном столе, скользнули по мне, сидящей на койке, вспотевшей и взъерошенной, но одетой, и остановились на Джейми, который рухнул на табурет, как был, в одной мокрой рубашке, тяжело дыша и убирая с лица рыжие волосы. Ноздри Иннеса слегка расширились, но он ничего не сказал. Он вошел в каюту, кивнул мне, наклонившись, полез под койку и вытащил оттуда бутылку бренди. — Для китаезы, — пояснил мне Иннес. — Ему от простуды нужно. Он повернулся к двери, но задержался, задумчиво покосившись на Джейми. — Вы могли бы потребовать от мистера Мерфи сварить вам какой-нибудь бульон на том же основании, Макдью. Говорят, что, взмокнув после тяжелой работы, запросто можно простудиться. Кому охота подцепить лихорадку? В глубине его печальных карих глаз что-то блеснуло. Джейми пригладил просоленные спутанные волосы, и на лице его медленно расплылась улыбка. — Ну что ж, Иннес, если дело дойдет до этого, то я, по крайней мере, умру счастливым человеком. Зачем мистеру Уиллоби понадобился пеликан, выяснилось на следующий день, когда я обнаружила его на корме. Пеликан сидел на сундуке для парусины, обмотанный несколькими полосками ткани так, что не мог расправить крылья. Он уставился на меня круглыми желтыми глазами и предостерегающе щелкнул клювом.
Дата: Пятница, 09.10.2015, 20:03 | Сообщение # 105
Король
Сообщений: 19994
Мистер Уиллоби вытягивал леску, на другом конце которой извивался маленький пурпурный кальмар. Отцепив добычу, он поднял ее, показывая пеликану, и сказал что-то по-китайски. Птица посматривала на него с подозрением, но не шевелилась. Неожиданно китаец схватил пеликана за верхнюю часть клюва, поднял ее и сунул кальмара в мешок. Пеликан с удивленным видом проглотил подачку. — Хао-ляо, — одобрительно проговорил Уиллоби, поглаживая птицу по голове. Увидев мою заинтересованность, китаец жестом подозвал меня ближе. С опаской поглядывая на внушительный клюв, я подошла. — Пинг Ан, — пояснил Уиллоби, указывая на пеликана. — Хороший птица. При этих словах пеликан встопорщил хохолок из белых перьев, словно отреагировал на свое имя и понял похвалу. Я рассмеялась. — Правда? И что вы собираетесь с ним делать? — Я учить его охотиться для моя, — пояснил маленький китаец. — Ваша смотреть. Я так и сделала. После того как пеликану скормили нескольких кальмаров и пару мелких рыбешек, мистер Уиллоби достал полоску ткани и плотно обмотал вокруг птичьей шеи. — Его не мочь глотать рыба, — пояснил он, — не хотеть задохнуться. Прикрепив к ошейнику тонкий, но прочный линь, китаец дал мне знак отступить и сорвал путы, удерживавшие крылья птицы. Удивившись неожиданно обретенной свободе, пеликан прошелся взад-вперед по сундуку, раз или два пробно раскинул крылья и всполохом перьев взмыл в воздух. На земле пеликан представляет собой неуклюжее, потешное создание, но стоит ему подняться в воздух, как он преображается. В своей первозданной мощи и грации кружащий над водами пеликан выделяется среди чаек и альбатросов, напоминая птеродактиля. Пинг Ан воспарил, насколько позволяла привязь, попытался подняться выше, а потом, видимо смирившись, начал летать кругами. Мистер Уиллоби, щурясь на солнце, неотрывно следовал взглядом за полетом пеликана, словно за воздушным змеем. Все матросы, и на реях, и на палубе, побросали свои занятия, зачарованные этим зрелищем. Внезапно пеликан сложил крылья и, как пущенная из арбалета стрела, почти без плеска ушел под воду, а когда с несколько удивленным видом вынырнул на поверхность, Уиллоби начал подтягивать его обратно. Оказавшись снова на палубе, пеликан поначалу не хотел делиться добычей, но в конце концов уступил и позволил китайцу выудить из его кожаного подклювного мешка жирного морского леща. Любезно улыбнувшись таращившемуся с ошалевшим видом Пикару, мистер Уиллоби взял маленький нож и разрезал продольно еще живую рыбину. Прижимая одной жилистой рукой крылья, он расслабил ошейник и предложил пеликану трепыхавшуюся половинку леща, которую тот выхватил из его пальцев и проглотил. — Для ему, — пояснил мистер Уиллоби, стряхивая кровь и чешуйки со штанины. — Для моя. Он кивнул на вторую половину рыбы, оставшуюся на сундуке. Она уже не билась. По прошествии недели пеликан сделался совершенно ручным и уже летал свободно, с ошейником, но без привязи, регулярно возвращаясь к хозяину, чтобы изрыгнуть к его ногам сверкающую кучку пойманной рыбы. Когда же Пинг Ан не был занят рыбной ловлей, он, к неудовольствию матросов, которым выпадало драить палубу внизу, пристраивался на салинге или таскался по палубе за мистером Уиллоби, потешно переваливаясь и наполовину расправив для равновесия восьмифутовые крылья. Матросы, с одной стороны, пребывавшие под впечатлением от рыболовных успехов, а с другой — опасавшиеся здоровенного, щелкающего клюва, держались подальше от мистера Уиллоби, который ежедневно, если позволяла погода, сидел под мачтой и под бдительным желтым оком своего нового друга наносил кисточкой на бумагу таинственные письмена. Как-то раз, заметив мистера Уиллоби за работой, я понаблюдала за ним из укрытия за мачтой. Он присел, с видом глубокого удовлетворения созерцая исписанную страницу. Разумеется, понять, что это за символы, я не могла, но сама их форма и расположение производили приятное впечатление. Затем китаец быстро огляделся по сторонам, желая удостовериться, что никто не приближается, подхватил кисточку и с величайшим старанием добавил в верхнем левом углу страницы последний символ. Мне без лишних объяснений было ясно, что это подпись. С глубоким вздохом китаец поднял глаза и бросил взгляд куда-то вдаль. На его мечтательном лице было написано удовлетворение, и я знала: сейчас он видит не корабль и не волнующийся простор океана. Наконец он снова вздохнул, покачал головой, словно в ответ на какие-то собственные мысли, взял бумагу и аккуратно сложил ее вдвое, потом еще раз, потом еще. Поднявшись на ноги, китаец подошел к ограждению и, вытянув руки, уронил сложенную бумагу в воду. Однако до воды она так и не долетела: ветер подхватил ее, приподнял, понес, и белое пятнышко стало стремительно удаляться, напоминая издалека чаек и крачек, с криками следовавших за кораблем, собирая с воды объедки. Но на это мистер Уиллоби смотреть не стал, отвернулся от борта и направился вниз. На его маленьком круглом личике застыла мечтательная улыбка.
Дата: Пятница, 09.10.2015, 20:07 | Сообщение # 106
Король
Сообщений: 19994
ИСТОРИЯ МИСТЕРА УИЛЛОБИ Как только мы прошли центр Атлантического круга, держа курс на юг, дни и вечера стали теплее, и свободные от вахты матросы стали собираться после ужина на полубаке, где пели песни, отплясывали под скрипку Броди Купера джигу или травили байки. После того как, продвинувшись дальше на юг, мы покинули владения кракена и морского змея, интерес к чудовищам спал и моряки принялись рассказывать о своих родных краях. А когда все рассказы были исчерпаны, наш юнга Мейтленд обратился к мистеру Уиллоби, который сидел, как обычно, у подножия мачты, прижимая к груди кружку. — Как ты вообще попал сюда из Китая? — спросил Мейтленд. — Я и моряков-то китайских видел редко, хотя говорят, что в этом вашем Китае живет уйма народу. Может, там так хорошо живется, что мало кому охота бывать в других местах? Маленький китаец поначалу отнекивался, но все же казался польщенным проявленным к нему интересом, и стоило проявить чуточку настойчивости, согласился поведать о том, как покинул родину. Он попросил Джейми быть его переводчиком, поскольку недостаточно хорошо владел английским. Джейми охотно согласился, присел рядом с мистером Уиллоби и склонил к нему голову, готовый слушать и переводить. — Я был мандарином, — начал Уиллоби устами Джейми, — мастером словесности, обладающим даром сочинительства. Я носил шелковый халат с многоцветной вышивкой, а поверх него еще и верхний синий шелковый халат, служащий отличием ученого сословия. На груди и спине этого одеяния было вышито изображение фен-ху-ан, огненной птицы. — Думаю, это что-то вроде феникса, — вставил Джейми и тут же вернул свое внимание терпеливо ожидавшему мистеру Уиллоби. Тот продолжил: — Родился я в Пекине, столице Сына Неба… — Так они называют своего императора, — шепнул мне Фергюс. — Какая наглость равнять своего царя с Господом Иисусом! На француза зашикали. Он ответил Максвеллу Гордону грубым жестом, однако замолчал и снова повернулся к маленькой, скорчившейся под мачтой фигурке. — Во мне рано обнаружилась склонность к сочинительству. Поначалу я не слишком-то ладил с кисточкой и тушью, но со временем, с превеликим трудом, мне удалось научиться воплощать в письменах образы, танцевавшие, подобно журавлям, в моем сознании. После того как я преподнес образцы своего творчества придворному Сына Неба, мандарину By Сену, тот взял меня под свое покровительство, поселил у себя и создал мне все условия для совершенствования. Моя известность росла сообразно признанным заслугам, и к двадцати шести годам я получил право носить на шапке красный коралловый шар. Но затем повеял злой ветер, занесший в мой сад семена злосчастья. Возможно, меня постигло вражеское проклятие или я по высокомерию пропустил нужное жертвоприношение. Хотя, конечно же, я высоко чтил своих достойных предков, ежегодно посещал фамильную гробницу и возжигал жертвенные свечи в зале предков… — Если его сочинения были столь же многословны, то не удивлюсь, что Сын Неба потерял терпение и приказал бросить его в реку, — пробормотал Фергюс. — Но как бы то ни было, — продолжил мистер Уиллоби голосом Джейми, — мои стихи попали на глаза Ван Мей, второй жене императора, женщине весьма могущественной, родившей государю четверых сыновей. Естественно, что когда она попросила зачислить меня в штат ее придворных, эту просьбу незамедлительно удовлетворили. — Ну и что здесь не так? — поинтересовался, подавшись вперед, Гордон. — По-моему, такой шанс выпадает раз в жизни. Мистер Уиллоби явно понял вопрос, ибо, продолжая, кивнул в сторону Гордона: — О, то была неоценимая честь: я должен был получить собственный дом в стенах дворцового комплекса, почетную стражу для сопровождения моего паланкина, тройной зонт, который следовало нести передо мной в знак моего сана, а возможно, даже павлинье перо на шапку. Имени же моему предстояло быть занесенным в Книгу заслуг золотыми письменами. Маленький китаец умолк и почесал голову. Волосы на ее бритой части уже начали отрастать, делая гладкую макушку похожей на теннисный мячик. — Однако существовало непреложное условие: все служители императорского двора становились евнухами. У всех разом перехватило дыхание, а потом люди возбужденно загомонили. Из всех комментариев, какие мне удалось разобрать, выражения «Чертовы язычники!» и «Желтомордые ублюдки!» были самыми скромными. — А что такое «евнух»? — с интересом спросила Марсали. — Это тебя совершенно не должно волновать, chиrie, — ответил Фергюс, обнимая девушку за плечи. — Итак, ты бежал, mon ami? — спросил он китайца с явным сочувствием. — На твоем месте я поступил бы так же. Его заявление было встречено многоголосым гомоном понимания, и мистера Уиллоби, похоже, приободрила эта дружная поддержка: он кивнул слушателям и возобновил рассказ. — Отклонить дар императора означало для меня лишиться чести, но — о прискорбная слабость! — я пребывал во власти любви к женщине. Эти слова были встречены сочувственными вздохами: многие моряки были по натуре романтиками, но мистер Уиллоби остановился, дернул Джейми за рукав и что-то ему сказал. — О, я ошибся, — поправился Джейми, — Я сказал «женщина», но он имел в виду не конкретную женщину, а всех женщин вообще. Правильно? — спросил он у мистера Уиллоби. Китаец удовлетворенно кивнул. Луна освещала воодушевленное лицо маленького мандарина. — Да. Я много думал о женщинах, об их красоте и грации, цветущей, как лотос, плывущей, как молочай на ветру. О мириадах присущих только им звуков, иногда подобных щебету рисовки, иногда — нежным соловьиным трелям, но иногда и вороньему карканью, — добавил китаец с улыбкой, превратившей его глаза в щелочки и вызвавшей смех у слушателей, — но я любил их даже тогда. Все мои стихи были посвящены женщине. Иногда какой-то определенной госпоже, но чаще женщине как таковой. Абрикосовому вкусу ее грудей, теплому аромату ее сосков, когда она пробуждается поутру, нежности лобка, наполняющего вашу руку, как спелый сочный персик. Фергюс, шокированный услышанным, закрыл руками уши Марсали, но остальные подобной стыдливости не выказали и внимали с интересом. — Неудивительно, что этот малый считался у них хорошим поэтом, — одобрительно заметил Риберн. — Конечно, это все по-язычески, но мне нравится. — Да уж, заслуживает красного помпона на шапке, это как пить дать, — согласился Мейтленд. — Я уж подумываю, не стоит ли малость подучить китайский, — подал голос помощник шкипера, глядя на мистера Уиллоби с новым интересом. — А есть у него эти стихи? Джейми помахал рукой, призывая слушателей к молчанию, — к тому моменту здесь собрались почти все свободные матросы. — Я бежал в ночь фонарей, — продолжил китаец. — Это великий праздник, когда улицы заполняют огромные толпы, в которых ничего не стоит затеряться. С наступлением сумерек, когда, собственно, и начинаются торжества, я облачился в одежды странника. — Это вроде паломничества, — пояснил от себя Джейми. — Они совершают путешествие к дальним гробницам предков, облачившись в белые одежды: у них это цвет траура. — Я покинул свой дом и без затруднений пробрался сквозь толпу, неся в руках купленный мною анонимный, без указания моего имени и места жительства, фонарь. Караульные били в бамбуковые барабаны, многочисленные служители огромного дворцового комплекса — в гонги, а над дворцовыми крышами взлетали и вспыхивали великолепные фейерверки. Воспоминания окрасили маленькое круглое лицо грустью. — Это было наиболее подобающее прощание для поэта — бежать безымянным, под громовые звуки торжества и ликования. Минуя стражу у городских ворот, я в последний раз оглянулся на сияющие пурпуром и золотом дворцовые крыши, казавшиеся дивными цветами, распустившимися в волшебном и отныне запретном для меня саду. Ночью И Тьен Чо проделал свой путь без происшествий, но днем едва не попался. — Я совсем забыл про свои ногти, — пояснил он, вытягивая маленькую руку с короткими пальцами и обстриженными под корень ногтями. — Все мандарины в знак того, что им не приходится заниматься физическим трудом, носили длинные ногти, и мои были длиной с фалангу пальца. В доме, где он на другой день остановился отдохнуть, его узнал слуга, тут же побежавший с доносом к начальнику стражи. И Тьен Чо бежал в последний момент и спасся от погони лишь благодаря тому, что бросился в сырой, заросший кустами ров и лежал там, пока преследователи не удалились. — В этой канаве, разумеется, я обрезал свои ногти. — Мистер Уиллоби поднял мизинец правой руки. — Это было необходимо, ибо в них были вделаны золотые да-ци, от которых иначе было не избавиться. Он украл с куста вывешенную для просушки одежду какого-то крестьянина, оставив взамен загнутые, расписанные золотыми иероглифами ногти, и медленно двинулся к побережью моря. Поначалу он расплачивался за еду теми немногими деньгами, что сумел унести с собой, но на сельской дороге ему повстречалась шайка разбойников, которые и забрали деньги, оставив ему жизнь. — После этого, — честно признался Уиллоби, — я воровал еду, когда мог, и голодал, когда такой возможности не было. Наконец ветер удачи повернул в мою сторону, и я прибился к странствующим торговцам снадобьями, направлявшимся к побережью на лекарственную ярмарку. Они всю дорогу давали мне пищу и кров, я же за это расписывал иероглифами стяги, которые они поднимали над своими палатками, и сочинял надписи для ярлыков, восхваляющих их снадобья. Добравшись до побережья, он отправился в порт, где попытался выдать себя за моряка и наняться на уходящий корабль, но потерпел неудачу. Его тонкие, изящные пальцы, привычные к кисточке и туши, не умели вязать узлы и крепить снасти. В порту стояло несколько иностранных судов, и он выбрал то, экипаж которого имел наиболее варварское обличье, а стало быть, прибыл из самых удаленных от Поднебесной краев. Мистер Уиллоби незаметно проскользнул мимо вахтенного у трапа и спрятался в трюме. Так китаец оказался на борту «Серафимы», приписанной к Эдинбургу. — Ты, значит, решил окончательно покинуть страну? — осведомился Фергюс. — Это отчаянное решение. — Император иметь длинные руки, — ответил мистер Уиллоби по-английски, не дожидаясь перевода. — Моя стоять перед выбор: бежать или умирать. Слушатели дружно вздохнули, устрашенные подобным проявлением беспощадной власти, и на миг на палубе воцарилась тишина, нарушаемая лишь скрипом снастей. Мистер Уиллоби взял свою кружку и допил грог. Потом он облизал губы и положил руку на предплечье Джейми. — Странно, — задумчиво промолвил китаец устами Джейми, — но в моих стихах вторую жену более всего привлекала как раз моя чувственная любовь к женщинам. Однако, желая обладать мной и моими стихами, она готова была уничтожить то, чем восхищалась. Мистер Уиллоби издал иронический смешок. — Но на этом противоречия моей жизни не закончились, ибо, не желая поступиться мужским началом, я лишился всего остального: чести, средств к существованию, родины. Под последним словом я подразумеваю не просто поросшие благородной елью горные склоны в Монголии, где я проводил лето, или великие равнины юга и полноводные, изобилующие рыбой реки, но и себя самого. Мои родители обесчещены, могилы моих предков прозябают в небрежении, и никто не приносит жертв перед их образами. Вся гармония, вся красота — все потеряно! Я прибыл туда, где золотые слова моих стихов воспринимаются как кудахтанье кур, а сам я оказался ниже последнего нищего или балаганного шута, глотающего змей на потеху толпе и позволяющего любому прохожему вытащить змею у него из глотки за хвост, заплатив ничтожные гроши, дающие возможность прожить еще один ничтожный день. Мистер Уиллоби обвел слушателей пылающим взглядом. — Я прибыл в страну, где женщины грубые и волосатые, как медведицы, — страстно возгласил он, хотя Джейми сохранял ровный тон, произнося слова четко, но, не вкладывая в них чувств. — Они понятия не имеют об изяществе, не знают церемоний, невоспитанны, невежественны, плохо пахнут и обросли волосами, как собаки! И они — они! — презирают меня! Называют желтым червяком, и даже последняя шлюха не желает ложиться со мной постель! Тут мистер Уиллоби горько произнес по-английски: — Ради любовь к женщинам я прибыть туда, где женщины не заслуживают любви! На этом месте, увидев, как помрачнели моряки, Джейми прекратил переводить и, желая унять китайца, положил большую руку на обтянутое синим шелком плечо. — Ну-ну, приятель, вполне понимаю. И не думаю, что среди присутствующих найдется мужчина, который поступил бы иначе, будь у него выбор. Правильно я говорю, парни? — спросил он, оглянувшись через плечо и многозначительно подняв брови. Этого оказалось достаточно, чтобы все ворчливо согласились, но сочувствие, вызванное перечислением тягот, выпавших на долю мистера Уиллоби, сошло на нет из-за его оскорбительного заключения. Прозвучали резкие замечания в адрес распущенных, неблагодарных язычников, меня же и Марсали моряки осыпали множеством восхищенных комплиментов, после чего удалились на корму. За ними ушли и Фергюс с Марсали. Правда, последний счел нужным задержаться и сообщить мистеру Уиллоби, что дальнейшие высказывания в том же духе относительно европейских женщин вынудят его, Фергюса, намотать его, Уиллоби, косу на шею да этой косой его и удавить. Мистер Уиллоби оставил эти замечания и угрозы без внимания. Он стоял и смотрел прямо перед собой, его черные глаза блестели от воспоминаний и грога. Джейми тоже поднялся и протянул мне руку, помогая встать с бочки. Когда мы с Джейми собрались уходить, китаец потянулся к своему паху. Без малейших призраков похотливости он взял свои яички в сложенную чашечкой руку, так что их округлость обрисовалась пол тонким шелком, и стал медленно перекатывать в своей ладони, сосредоточенно созерцая сей процесс. — Иногда, — произнес он, словно говорил с самим собой, — моя думать, что это того не стоить.
Дата: Пятница, 09.10.2015, 20:25 | Сообщение # 107
Король
Сообщений: 19994
ВСТРЕЧА С «ДЕЛЬФИНОМ» С некоторых пор мне казалось, что Марсали пытается набраться решимости для разговора со мной, и я полагала, что рано или поздно это случится: какие бы чувства она ко мне ни испытывала, других женщин на борту не было. Со своей стороны я любезно ей улыбалась и говорила «доброе утро», но первый шаг должна была сделать она. И наконец, она сделала его, посреди Атлантического океана, спустя месяц после нашего отплытия из Шотландии. Сидя в нашей каюте, я вносила в журнал запись о проведенной малозначительной ампутации — одному матросу пришлось удалить два расплющенных пальца, — когда в дверном проеме возникла Марсали, задиристо подняв голову. — Мне нужно кое-что узнать, — решительно заявила она. — Вы мне не нравитесь, и, наверное, для вас это не секрет, но папа говорит, что вы вроде как ведунья, а мне кажется, что вы, даже если и шлюха, женщина честная, так что врать мне не станете. Существовало множество способов достойно отреагировать на столь примечательное вступление, но я от них отказалась. — Очень может быть, — сказала я, положив перо. — А что ты хочешь узнать? Убедившись, что я не разозлилась, девушка проскользнула в каюту и села на табурет, единственное свободное место. — Ну, это касается младенцев, — пояснила она. — Что с этим делать? Я подняла брови. — Тебе что, мать не рассказала, откуда берутся дети? Она нетерпеливо фыркнула и презрительно усмехнулась, сдвинув светлые брови. — Вот еще! Разумеется, я знаю, откуда берутся дети. Это любая дурочка знает. Женщина дает мужчине засадить ей между ног свою штуковину, и девять месяцев спустя — готово, младенчик. Но я-то хочу узнать, как сделать, чтобы этого не было. — Понимаю, — произнесла я, глядя на нее с немалым интересом. — Значит, ты не хочешь ребенка? Даже состоя в законном браке? Странно! Считается, что большинству молодых женщин хочется иметь детей. — Ну, — медленно проговорила она, теребя подол платья, — не то чтобы мне вовсе не хотелось. Может быть, когда-нибудь я и заведу ребеночка. Будет такой красавчик, черноволосый, как Фергюс. — На миг на ее лице появилось мечтательное выражение, но она тут же опять посуровела. — Однако сейчас я не могу. — Почему? Задумавшись, Марсали надула губки. — Из-за Фергюса. Мы с ним до сих пор не ложились в постель. Только и удается, что целоваться здесь и там, прячась за переборками. Все из-за отца да его чертовых дурацких понятий. — Аминь! — усмехнулась я. — Что? — Неважно, — отмахнулась я. — Какое это имеет отношение к нежеланию заводить детей? — Я хочу, чтобы мне это нравилось, — призналась девушка. — Ну, когда мы с ним все-таки ляжем в постель. Я прикусила изнутри нижнюю губу. — Я… хм… понимаю, что это, конечно, может иметь отношение к Фергюсу, но решительно не возьму в толк, при чем здесь дети. Марсали смотрела на меня настороженно. Не враждебно, скорее оценивающе. — Фергюс хорошо к вам относится, — сказала она. — Мне он тоже симпатичен, — осторожно ответила я, не понимая, к чему этот разговор. — Я ведь знала его давно, еще мальчишкой. Неожиданно она заметно расслабилась, худенькие плечи слегка опустились. — О, так вы знаете это? Я имею в виду, где он родился? Неожиданно я поняла, что ее тревожило. — Насчет борделя в Париже? Конечно, знаю. Он и тебе рассказал? Марсали кивнула. — Да, уже давно. На прошлый Новый год. Ну конечно, в пятнадцать лет, кажется, что год — это огромный период времени. — Это случилось, когда я призналась, что люблю его, — продолжила Марсали, не отрывая глаз от своей юбки. Ее щеки слегка порозовели. — Он ответил, что тоже меня любит, но что моя матушка ни за что не согласится на нашу свадьбу. «Почему? — удивилась я. — Что страшного в том, что ты француз? Не всем же быть шотландцами». И в руке его я тоже ничего особенного не видела: вон мистер Муррей ковыляет себе на деревянной ноге, а матушка относится к нему со всем уважением. Тут он и сказал, что это не самое дурное, да все и выложил. О Париже, о том, что родился в борделе и был карманником, пока не повстречал отца. Она подняла глаза, в светло-голубой глубине которых светилось удивление. — Мне кажется, он думал, что меня это испугает. Порывался уйти, говорил, что не должен больше меня видеть. Ну да ладно. — Марсали повела плечами, отбрасывая светлые волосы. — С этим я разобралась быстро. Она взглянула прямо на меня. — Я бы вообще не стала об этом упоминать, если бы вы уже не знали. Но раз так вышло… да, признаюсь, что меня беспокоит вовсе не Фергюс. Он-то уверяет, будто знает, что да как, и мне самой понравится, не с первого раза, так со второго. Но вот матушка моя говорила совсем другое. — Что именно она тебе говорила? — заинтересовалась я. Марсали слегка нахмурилась. — Ну, — медленно проговорила девушка, — в сущности, не так много она и сказала. Правда, когда узнала от меня про Фергюса, пригрозила, что он будет вытворять со мной ужасные вещи, потому что жил среди шлюх и мать его… мать его тоже была шлюхой. Щеки Марсали порозовели, глаза уставились в пол, а пальцы вцепились в подол юбки. Проникавший в окно морской бриз мягко шевелил ее светлые волосы. — Когда у меня впервые отошли крови, мама сказала мне, что это часть проклятия Евы, с которым ничего не поделаешь и надо просто смириться. Я спросила, что это за проклятие, и она прочла мне из Библии все, что святой Павел говорил о женщинах как о порочных, грязных, греховных существах, на которых лежит проклятие их праматери Евы, из-за чего они обречены вынашивать и рожать детей в муках. — Никогда особо не задумывалась о святом Павле, — заметила я, и Марсали изумленно вскинула глаза. — Но ведь о нем написано в Библии! — Как и о многом другом, — отрезала я. — Ты слышала историю о Гедеоне и его дочери? Или о малом, который отдал свою жену на растерзание толпе разбойников, чтобы они не добрались до него? Тоже был божий человек, как и Павел. Но продолжай. Она какое-то время изумленно взирала на меня, потом неуверенно продолжила: — Матушка говорила, что, раз такое случилось, можно считать, что я уже подросла, скоро буду годиться в невесты и, того и гляди, выйду замуж. А потому мне следует знать, что долг женщины состоит в выполнении всех желаний мужа независимо от того, нравится ей это или нет. И выглядела она при этих словах очень печальной… Я тогда подумала: в чем бы ни заключался женский долг, он должен быть ужасен, недаром святой Павел говорил о вынашивании и рождении детей в муках… Марсали умолкла и вздохнула. Я сидела тихо, дожидаясь продолжения. Оно последовало, но сбивчивое, словно ей было непросто подобрать нужные слова. — Я не помню своего настоящего отца: англичане забрали его, когда мне было всего три года. Но вот когда матушка вышла замуж за Джейми, я уже была достаточно большой, чтобы обратить внимание на то, какие между ними отношения. Девушка шлепнула себя по губам: ей было непривычно называть Джейми по имени. — Оте… то есть Джейми, он добрый человек, во всяком случае, всегда был таким со мной и Джоан. Но я примечала: стоило отцу обнять матушку за талию и попытаться привлечь к себе, как она отстранялась. Девушка пожевала губу. — Видно было, что она боится; она не хотела, чтобы он к ней даже притрагивался. Но я ни разу не видела, чтобы он сделал ей что-то плохое, как-то напугал ее при нас, и думала, что это имеет отношение к происходящему между ними наедине, в постели. Мне и Джоан было интересно узнать, что же там за страсти такие, ведь у матушки никогда не было синяков ни на руках, ни на лице. Не то что у Магдален Уоллес, которую муж лупасил каждый; базарный день, напившись пьян. Но нет, папа матушку не бил. Марсали облизала высушенные жарким соленым воздухом губы, и я подвинула к ней кувшин с водой. Она кивнула в знак благодарности и налила себе полную чашку. — Мне кажется, — продолжила она, глядя на воду, — все дело в том, что у матушки были дети, то есть мы, и, наверное, это было ужасно и она боялась, что они заведутся снова, и будет так же ужасно. Поэтому она и не хотела ложиться в постель с отц… с Джейми, из-за этого страха. Она сделала глоток, поставила чашку и вызывающе посмотрела на меня. — Я видела вас с отцом, — сказала Марсали. — За миг до того, как он меня заметил. Мне показалось, вам нравилось, что он делал с вами в постели. У меня отвисла челюсть. — Ну да, — слабо проговорила я. — Нравилось. Марсали удовлетворенно хмыкнула. — Вам нравится и когда он прикасается к вам, я видела. Однако детей у вас не было. А я слышала, что существуют способы не заводить их. Правда, их, похоже, никто не знает, но уж вы-то женщина сведущая, вам сам бог велел. Она склонила головку набок, внимательно глядя на меня. — Вообще-то я бы хотела иметь ребенка, — пояснила она, — но Фергюс для меня важнее. Поэтому ребенка пока не будет, если вы научите меня, как беречься. Я убрала волосы за уши, размышляя, с чего начать. — Прежде всего, — сказала я с глубоким вздохом, — дети у меня были. При этих словах глаза девушки стали круглыми. — Правда? А отец… Джейми знает? — Естественно, — раздраженно ответила я. — Это же его дети. — Никогда не слышала, чтобы папа упоминал о каких-либо детях. Ее светлые глаза подозрительно прищурились. — Видимо, он решил, что это не твое дело, — язвительно сказала я. — И был прав. Марсали по-прежнему смотрела на меня с подозрением, и я сдалась. — Первая девочка умерла. Во Франции. Там она и похоронена. Моя… наша вторая дочка родилась после Куллодена, она уже взрослая. — Выходит, он ни разу ее не видел? Она так и выросла? — медленно произнесла Марсали, нахмурившись. Я лишь покачала головой, на миг лишившись способности говорить: казалось, что-то застряло у меня в горле, так что я даже потянулась за водой. Марсали, слегка отклонившись в сторону, противоположную той, куда качнулся корабль, пододвинула кувшин ко мне. — Это очень печально, — тихо сказала она, скорее самой себе, и снова подняла на меня глаза, сосредоточенно морща лоб и силясь подобрать верные слова. — Итак, у вас были дети, но это ничего для вас не изменило? Ммфм… Но это было давно, и, потом, у вас ведь был другой мужчина, пока вы жили во Франции? Она вытянула нижнюю губу, прикрыв ею верхнюю, и это сделало девушку похожей на маленького упрямого бульдога. — Это, — твердо заявила я, — определенно не твое дело. Что же до того, меняют ли что-то для женщин роды, то да, бывает, хотя не всегда и не для всех. И в любом случае у женщины могут быть свои соображения насчет того, когда стоит заводить ребенка, а когда нет. — Значит, существуют способы? — Способов полно, только вот, к сожалению, в большинстве своем они ненадежны, — ответила я, с сожалением вспоминая о пилюлях для контрацепции. Однако мне достаточно хорошо запомнились и наставления опытных повитух из «Обители ангелов» в Париже, где я работала двадцать лет назад. — Дай-ка мне небольшую коробку, вон оттуда, из шкафчика, — попросила я, указывая на дверцы над ее головой. — Ага, вот эту. Так вот, некоторые французские повитухи используют отвар гвоздичного перца и валерианы, — продолжила я, копаясь в коробке. — Но это довольно опасно и, думаю, не вполне надежно. — Вы по ней скучаете? — неожиданно спросила Марсали и в ответ на мой непонимающий взгляд пояснила: — По вашей дочери? Лицо ее стало каким-то отстраненным, и мне показалось, что этот вопрос имел отношение скорее к Лаогере, чем ко мне. — Да, — просто ответила я. — Но она выросла, у нее своя собственная жизнь. В горле у меня снова встал ком, и мне пришлось склониться над коробкой, чтобы спрятать лицо. Шансы на то, что Лаогера когда-нибудь снова увидит Марсали, были примерно таковы, как и мои — увидеть Брианну. Думать об этом мне совсем не хотелось. — Смотри, — сказала я, доставая большой кусок очищенной губки. Я вынула один из вложенных в пазы крышки хирургических ножей и аккуратно отрезала несколько маленьких кусочков, каждый примерно в три дюйма в длину и ширину. Снова порывшись в коробке, я нашла маленький флакончик масла из пижмы и под зачарованным взглядом Марсали пропитала им один квадратик. — Вот, это чтобы ты знала, сколько масла нужно использовать. Если нет масла, можешь пропитать губку уксусом, в крайнем случае сойдет даже вино. Кусочек губки помещаешь в себя перед тем, как лечь с мужчиной в постель. Не забудь сделать это даже в первый раз. Чтобы забеременеть, хватит и одного раза. Марсали кивнула и осторожно коснулась губки указательным пальцем. — Да? И что потом? Я должна вытащить это обратно или… Истошный вопль сверху, сопряженный с внезапным креном «Артемиды», как будто она вдруг свернула свои паруса, прервал нашу беседу. Наверху что-то случилось. — Потом расскажу, — пообещала я, сунула ей бутылку с губкой и поспешила в проход. Джейми, стоя на корме рядом с капитаном, наблюдал за тем, как сзади к нам приближалось большое, раза в три больше «Артемиды», трехмачтовое судно с целым лесом снастей и парусов. Черные фигурки матросов сновали по оснастке, как блохи по простыне. За кораблем тянулся белый дымок, след недавнего выстрела. — Они что, в нас стреляют? — удивилась я. — Нет, — мрачно ответил Джейми. — Пока это только предупредительный выстрел. Они хотят произвести досмотр. — А могут? Этот мой вопрос адресовался капитану Рейнсу, выглядевшему еще более мрачно, чем обычно: опущенные уголки его рта утонули в бороде. — Могут, — ответил он. — При постоянном ветре, как сейчас, в открытом море нам от них не уйти. — А что это вообще за корабль? Над мачтой реял флаг, но на таком расстоянии, да еще когда приходилось смотреть против солнца, он казался черным. — Военный корабль британского флота, — ответил Джейми, невыразительно глядя на меня. — Семьдесят четыре пушки. Сдается мне, тебе лучше спуститься вниз. Это была скверная новость. Хотя Британия больше не находилась в состоянии войны с Францией, отношения между двумя странами никак нельзя было назвать сердечными. «Артемида» была вооружена, но ее четыре двенадцатифунтовые пушки предназначались для защиты от легких суденышек пиратов и, разумеется, не позволяли дать отпор военному кораблю. — Что им от нас надо? — спросил Джейми капитана. Рейнс покачал головой, его пухлое лицо потемнело. — Скорее всего, принудительная вербовка, — буркнул он. — У них не хватает матросов. Взгляните на их такелаж, на бак… — Капитан неодобрительно махнул рукой в сторону военного корабля. — Они могут призвать всех наших матросов, которые выглядят британскими подданными, — это половина команды. И вас, мистер Фрэзер, тоже, если вы не захотите выдать себя за француза. — Проклятье! — тихо выругался Джейми, взглянул на меня и нахмурился. — Я разве не сказал, чтобы ты отправлялась вниз? — Сказал, — ответила я, но вместо того, чтобы уйти, придвинулась к нему, не сводя глаз с военного корабля. Офицер в расшитом золотом мундире и шляпе с галуном спускался с его борта в корабельную шлюпку. — Если британских матросов призовут, — спросила я капитана Рейнса, — что с ними будет? — Им придется служить на борту «Дельфина», — он кивнул в сторону военного корабля с носовым украшением в виде головы губастого морского животного, — в качестве моряков военного флота. По прибытии в порт их могут отпустить, а могут и не отпустить. — Что? Ты хочешь сказать, что они имеют право просто захватывать первых попавшихся людей и заставлять их служить матросами, сколько им вздумается? При одной мысли о том, что Джейми может вот так, неожиданно, исчезнуть, меня пробрал ужас. — Имеют, — подтвердил капитан. — И если они это сделают, нам придется добираться до Ямайки с половиной команды. Он повернулся и отправился встречать шлюпку. Джейми сжал мой локоть. — Иннеса и Фергюса никто не заберет, — сказал он. — Они помогут тебе в поисках Айена. Если нас заберут, — (это «нас» больно укололо меня), — отправляйся на плантацию Джареда у Сахарного залива и начинай поиски оттуда. Джейми посмотрел на меня сверху вниз и улыбнулся. — Там мы с тобой и встретимся, — добавил он, сжимая мой локоть. — Трудно сказать, как скоро, но я непременно туда прибуду. — Но ты можешь выдать себя за француза! — попыталась протестовать я. — Никто тебя не уличит. Он смерил меня долгим взглядом и покачал головой. — Нет. Неужели ты думаешь, что я позволю им забрать моих людей, а сам спрячусь, прикрывшись французским именем? — Но… Я хотела сказать, что шотландские контрабандисты вовсе не «его люди» и ему совсем не обязательно идти ради них на такие жертвы, но не стала, поняв, что возражения бесполезны. Шотландцы не были его родичами или арендаторами, среди них мог оказаться предатель, но это он, Джейми, завел их сюда, а значит, он в ответе за них, что бы ни случилось. — Не бери в голову, англичаночка, — тихо сказал он. — Со мной все будет в порядке. Но на данный момент нам лучше называться супругами Малкольм. Он похлопал меня по руке и двинулся вперед, готовый встретить любую судьбу. Я поплелась за ним. Когда лебедка подтянула визитера, брови капитана Рейнса полезли на лоб. — Господи помилуй, что это? — пробормотал он, увидев появившуюся над бортом «Артемиды» голову. То был молодой человек лет двадцати пяти, его осунувшееся лицо и понурые плечи свидетельствовали о крайней усталости. Мундир был ему велик, рубаха под ним — грязна; ступив на палубу «Артемиды», он пошатнулся.
Дата: Пятница, 09.10.2015, 20:26 | Сообщение # 108
Король
Сообщений: 19994
— Вы капитан этого корабля? — Глаза молодого англичанина покраснели от усталости, однако это не помешало ему мигом вычленить капитана Рейнса из толпы угрюмых матросов. — Я Томас Леонард, исполняющий обязанности капитана корабля «Дельфин», флота его величества. Ради бога, — прохрипел он, — у вас на борту есть хирург? Внизу, за стаканом портвейна, капитан Леонард объяснил, что четыре недели назад на «Дельфине» разразилась эпидемия — какое-то моровое поветрие. — Половина команды слегла, — сказал он, вытирая с подбородка малиновую каплю. — Тридцать человек мы уже потеряли, и есть основания опасаться, что потеряем гораздо больше. — Капитана вы тоже лишились? — спросил Рейнс. Леонард покраснел. — Наш… наш капитан и оба его старших помощника умерли на прошлой неделе, а также хирург и помощник хирурга. Я был третьим помощником и принял командование на себя. Это объясняло и необычную молодость командира, и его нервное состояние: в один миг превратиться из младшего офицера в командира военного корабля с экипажем в шестьсот человек и эпидемией на борту — такое испытание повергнет в дрожь кого угодно! — Если бы у вас нашелся кто-нибудь обладающий медицинскими познаниями… Его взгляд с надеждой перебегал с капитана Рейнса к слегка хмурившемуся Джейми. — Хирург на «Артемиде» я, капитан Леонард, — прозвучал из дверного проема мой голос. — Опишите симптомы болезни. — Вы? Голова молодого капитана дернулась в мою сторону, челюсть отвисла, открыв взгляду язык с белесым налетом и зубы в пятнах от табачной жвачки. — Моя жена — редкостная целительница, капитан, — мягко пояснил Джейми. — Если вы нуждаетесь в помощи, я рекомендовал бы вам рассказать ей о том, что у вас происходит, выслушать ее рекомендации и неукоснительно им следовать. Леонард моргнул, сделал глубокий вздох и кивнул. — Хорошо. Так вот, кажется, все начинается со спазмов в животе, сопровождающихся поносом и рвотой. Заболевшие жалуются на сильную головную боль, их бросает в жар. Они… — Есть ли у больных сыпь на животе? — спросила я, и он энергично закивал. — Есть. А у некоторых еще и кровотечение из заднего прохода. О, прошу прощения, мэм! — Молодой человек покраснел. — Мне не следовало в присутствии дамы… — Кажется, я знаю, что это может быть, — прервала я его извинения. Во мне нарастало знакомое воодушевление врача, ставящего правильный диагноз и знающего, как бороться с недугом. «Труба зовет!» — подумала я с кривой усмешкой. — Конечно, для полной уверенности мне лучше бы осмотреть больных, но… — Моя жена будет рада помочь вам советом, капитан, — встрял Джейми. — Но, боюсь, подняться к вам на борт она не может. — Вы уверены? — Глаза капитана Леонарда были полны отчаяния. — Если бы миссис Малкольм хотя бы взглянула на мою команду… — Нет! — произнес Джейми в тот же самый миг, когда я сказала: — Да, конечно. Джейми встал и со словами: «Прошу прощения, капитан Леонард» — вытащил меня из каюты в проход, ведущий к кормовому трюму. — Ты с ума сошла? — прошипел он, схватив меня за руку. — Это надо додуматься — отправиться на чумной корабль! Рискнуть жизнями — своей, команды, юного Айена — из-за какой-то шайки чертовых англичан! — Это не чума, — возразила я, пытаясь высвободить руку. — Никакой опасности для меня нет. Да отпусти ты меня, чертов шотландец! Отпустить он, правда, отпустил, но по-прежнему загораживал трап, сверкая глазами. — Послушай меня, — терпеливо сказала я. — Это не чума. Судя по описанию болезни, у них там эпидемия брюшного тифа. А тифом я заразиться не могу, я же рассказывала тебе про вакцинацию. По его лицу пробежала тень сомнения. Несмотря на все мои объяснения, микробы и вакцины казались ему чем-то относящимся к области черной магии. — Да? — скептически пробормотал он. — Может, оно и так, но… — Послушай! — с нажимом повторила я. — Я врач. Они больны, и я могу что-то для них сделать… и… и обязана сделать! Определенное воздействие этот образец красноречия произвел. Джейми приподнял бровь, как бы предлагая мне продолжить. Я глубоко вздохнула. Как могла я объяснить это — необходимость, внутреннюю потребность исцелять? Фрэнк, хоть и на свой манер, понимал. Значит, должен существовать способ донести это и до Джейми. — Я дала клятву. Когда стала врачом… Брови его полезли на лоб. — Клятву? — повторил он за мной. — Что за клятву? До сих пор мне довелось произнести клятву Гиппократа вслух только один раз, однако ее текст, заключенный в рамочку, висел в моем кабинете. Это был подарок Фрэнка в честь окончания медицинской школы. Я сглотнула ком в горле, закрыла глаза и заговорила, словно перед моим внутренним взором развернули свиток: — «Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство… Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла… Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство… В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всякого намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами. Что бы при лечении — а также и без лечения — я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена, преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому». Я открыла глаза и увидела, что Джейми внимательно меня разглядывает. — Э… часть этого только дань традиции, — пробормотала я. Уголок его рта слегка дернулся. — Понятно, да, начало звучит малость по-язычески, но мне понравилось место, где ты обязуешься никого не совращать. — Так и думала, что тебе понравится, — буркнула я. — Со мной добродетели капитана Леонарда ничто не грозит. Он слегка фыркнул и запустил пальцы в волосы. — Значит, у вас, у врачей, так принято? Вы считаете себя обязанными помогать каждому, кто к вам обратится, даже врагу? — Да, если он болен или ранен, — ответила я, ища понимания в его глазах. — Ну ладно, — неохотно согласился он. — Мне самому случалось порой давать клятвы, и я держал слово, хотя это всегда было нелегко. Джейми дотронулся до моей правой руки, и его пальцы замерли на серебряном колечке. — Одни обеты, однако, перевешивают другие, — произнес он, глядя мне в лицо. Солнце, падая из люка над головой, высвечивало рукав его рубашки, золотило кожу руки и вспыхивало на серебре моего обручального кольца. — Да, — тихо сказала я. — Ты знаешь, так оно и есть. — Я положила другую руку ему на грудь, и золотое кольцо блеснуло, поймав луч солнца. — Но когда держишь одну клятву, иногда неминуемо нарушаешь другую… Джейми вздохнул и нежно поцеловал меня. — Ну ладно. Не становиться же тебе клятвопреступницей. — Он выпрямился и с сомнением добавил: — А эта твоя… вакцинация и вправду работает? — Еще как работает, — заверила я его. — Может, мне все-таки стоит пойти с тобой? — Тебе нельзя: ты ведь не был привит, а брюшной тиф — ужасно заразная штука. — Ты сделала вывод о тифе только на основании слов капитана Леонарда, — заметил он, — и пока не можешь быть в этом уверена. — Не могу, — признала я. — Но есть только один способ удостовериться. На борт «Дельфина» меня подняли в подвесной боцманской люльке, жутко раскачивавшейся в воздухе над пенящимся морем. После неуклюжего приземления ощутив под ногами твердь, я подивилась тому, как прочна и солидна палуба военного корабля по сравнению с хлипким дощатым настилом «Артемиды», оставшимся далеко внизу. Я взирала на наше суденышко, как с Гибралтарской скалы. Пока я переходила с корабля на корабль, ветер растрепал мои волосы. Я собрала их наверх и заколола, как смогла, после чего потянулась за медицинским саквояжем, который дала подержать гардемарину. — Лучше всего сразу покажите мне больных, — велела я. Ветер был свежим, и я подумала, что обеим командам будет не так-то просто удерживать корабли борт к борту. Под палубой было сумрачно, маленькие масляные лампы, мягко покачивавшиеся вместе с корпусом корабля, давали мало света, и ряды подвесных коек с лежащими на них людьми прятались в глубоких, лишь кое-где разрежавшихся тенях. Все это напоминало лежбище китов или еще каких-то морских животных, сбившихся в тесную стаю и покачивающихся на волнах. Внизу стояла ужасающая вонь. Воздух поступал сюда с палубы через узкие вентиляционные отверстия, чего было явно недостаточно. К смраду немытых матросских тел примешивалось отвратительное зловоние рвоты и кровавого поноса. Жидкие фекалии то здесь, то там пятнали палубу под гамаками, ибо некоторые больные были слишком слабы, чтобы дотянуться до какого-нибудь из немногих имеющихся в наличии горшков. Пока я осторожно продвигалась вперед, мои подошвы прилипали к полу и отрывались с противным, чмокающим звуком. — Мне нужно больше свету! — бросила я приставленному ко мне в качестве сопровождающего унылому, перепуганному гардемарину. Он прикрывал лицо шарфом с самым несчастным видом, однако повиновался — подняв фонарь, продвинулся ко мне, насколько мог среди гамаков. Лежавший человек застонал и отвернулся, словно свет причинял ему боль. Он раскраснелся от жара, кожа на ощупь была горячей. Я задрала ему рубашку и осмотрела живот, раздутый и твердый. Когда я попыталась осторожно пальпировать, больной изогнулся, как червь, издавая жалобные стоны. — Все в порядке, — успокаивающе сказала я. — Вам помогут, скоро вы почувствуете себя лучше. Только позвольте заглянуть вам в глаза. Да, вот так. Я оттянула веко: зрачок на свету сузился, веки покраснели. — Боже, уберите свет! — выкрикнул больной, отдергивая голову. — У меня от него голова раскалывается! Итак, лихорадка, рвота, брюшные спазмы, головная боль. — Знобит? — спросила я, махнув рукой гардемарину, чтобы убрал фонарь. Ответом послужил утвердительный стон. Даже в полутьме я видела, что многие люди на подвесных койках завернуты в одеяла, хотя здесь, внизу, было душно и жарко. Если бы не головная боль, можно было бы подумать, что это обычный гастроэнтерит, но эта хворь не поражает столько людей сразу. Сомнений нет, это не отравление, а какая-то цепкая зараза. Не малярия, пришедшая в Европу с Карибских островов. Скорее всего, брюшной тиф, носителем которого является обыкновенная вошь. Эта болезнь стремительно распространяется при скоплении большого количества людей в тесном пространстве, что как раз и имело место. Да и симптомы на первый взгляд были схожими. С одним лишь отличием. Первый осмотренный мною моряк не имел характерной сыпи на животе, второй тоже, но у третьего этот симптом обнаружился, так же как и розовые, в форме розеток пятна на липкой белой коже. Я крепко надавила на одно такое пятнышко, и оно исчезло, появившись снова, как только кровь прилила к коже. С трудом протиснувшись между гамаками, я вернулась к трапу, где меня дожидался капитан Леонард. — Это брюшной тиф, — заявила я со всей уверенностью, какая только была возможна без микроскопа и анализа бактериального посева. — О! — Судя по выражению осунувшегося лица, капитан был полон дурных предчувствий. — И как, по-вашему, миссис Малкольм, можно с этим что-нибудь сделать? — Да, можно, но это будет непросто. Больных необходимо вынести наверх, вымыть и уложить там, где они смогут дышать чистым воздухом. Кроме того — это уже вопрос выхаживания, — им необходимо жидкое питание. Очень много воды — кипяченой, это очень важно! — и обтирания, чтобы остановить лихорадку. Однако главное — воспрепятствовать дальнейшему распространению заразы. Тут потребуется кое-что сделать… — Так сделайте, — прервал он меня. — Я прикажу выделить столько трудоспособных людей, сколько возможно, чтобы они выполняли все ваши распоряжения. — Хорошо, — пробормотала я, неуверенно озираясь по сторонам. — Я начну и объясню вашим людям, что надо делать, но работа предстоит большая. А капитан Рейнс и мой муж торопятся. — Миссис Малкольм, — с воодушевлением произнес капитан. — Я буду весьма признателен за любую помощь, какую вы сможете оказать. Нам необходимо как можно скорее попасть на Ямайку, но если поветрие охватит и оставшуюся часть команды, мы можем вообще туда не добраться. Говорил он весьма серьезно, и я вдруг ощутила жалость к нему. — Хорошо, — вздохнула я. — Для начала выделите мне дюжину матросов. Взобравшись на шканцы, я подошла к борту и помахала Джейми, который стоял у руля «Артемиды», глядя наверх. Несмотря на расстояние, я хорошо видела его лицо: оно было встревоженным, но при виде меня на нем появилась широкая улыбка. — Ты спускаешься? — крикнул он, сложив рупором ладони. — Пока еще нет! — крикнула я в ответ. — Мне нужно два часа! Показав два пальца для наглядности, я отступила от борта и увидела, как растаяла его улыбка. Убедившись, что больных вынесли на корму, сняли грязную одежду и принялись мыть их морской водой, я отправилась на камбуз, чтобы проинструктировать кока и его помощников насчет гигиенических предосторожностей, и вдруг ощутила движение под ногами. Кок, с которым я разговаривала, стремительно выбросил руку и закрыл на задвижку буфет позади себя. С той же привычной ловкостью он подхватил кастрюлю, свалившуюся с полки, сунул нанизанный на вертел окорок в нижний ящик и, развернувшись, накрыл крышкой кипятившийся над кухонным очагом котел. Я воззрилась на него в удивлении. Мерфи проделывал у себя на камбузе такие же чудные пляски, но лишь перед тем, как «Артемида» должна была резко тронуться с места или изменить курс. — Что… — начала, было я и, не закончив вопроса, со всех ног кинулась на шканцы. Огромная масса «Дельфина» пребывала в движении: паруса поймали ветер, и под ногами ощущалась дрожь, пронизывавшая весь корпус до киля. Выскочив на палубу, я увидела, что паруса «Дельфина» подняты и наполнены ветром. Он уходил, оставляя «Артемиду» позади. Капитан Леонард стоял рядом с рулевым, отдавая команды работавшим со снастями матросам. — Что вы делаете? — закричала я. — Вы, чертов сопляк, что здесь происходит? Капитан явно пребывал в смущении, но, посмотрев на меня, упрямо выставил челюсть. — Мы должны сделать все возможное, чтобы в кратчайшие сроки прибыть на Ямайку. Я весьма сожалею, но… — Никаких «но»! — яростно возразила я. — Остановитесь! Бросьте ваш чертов якорь! Вы не можете увезти меня с собой! — Я сожалею, — повторил он угрюмо, — но это необходимо. Мы настоятельно нуждаемся в ваших услугах, миссис Малкольм. И не волнуйтесь вы так, — добавил капитан, стараясь говорить доверительно. Он даже потянулся, чтобы коснуться моего плеча, но не решился и уронил руку. — Я обещал вашему мужу, что флот обеспечит ваше пребывание на Ямайке до прибытия туда «Артемиды». Увидев выражение моего лица, он отпрянул из опасения, что я могу ударить его, и на то были основания. — Что значит «обещал моему мужу»? — процедила я сквозь зубы. — Уж не хотите ли вы сказать, что Дж… мистер Малкольм согласился на это похищение? — Э… нет. — Похоже, капитану эти вопросы не нравились. Он достал из кармана грязный носовой платок и вытер лоб и затылок. — Боюсь, он был непреклонен. — Непреклонен, да? Ну а как насчет меня? — Я топнула ногой по палубе, целя ему по пальцам, но он сумел отскочить. — Если вы, чертов похититель, полагаете, будто после этого можете рассчитывать на мою помощь, то подумайте как следует! Капитан убрал свой носовой платок и вскинул подбородок. — Миссис Малкольм, вы заставляете меня повторить то, что я уже говорил вашему мужу. «Артемида» шла под французским флагом и с французскими судовыми документами, но большую часть команды составляли англичане или шотландцы, которых я в сложившихся обстоятельствах имел право призвать на службу: люди мне, как вы понимаете, нужны позарез. Я согласился не трогать никого из них в обмен на ваши медицинские познания. — Ага, то есть решили вместо них призвать меня. Замечательно. И мой муж согласился на эту… сделку? — Нет, не согласился, — сухо ответил молодой человек. — Однако капитан «Артемиды» признал весомость моих аргументов. Он моргнул. Глаза у него опухли и покраснели от недосыпания капитанский мундир был слишком велик и болтался на худощавом теле, как на пугале, но тем не менее ему как-то удавалось сохранять в своем облике достоинство. — Мне следует принести извинения за свое поведение, которое конечно, может показаться неджентльменским, — сказал юный командир, — но постарайтесь понять, миссис Малкольм, мною двигало отчаяние. Вы были нашим единственным шансом. И я был обязан его использовать. Я открыла рот, чтобы сказать что-то нелицеприятное, но передумала. Несмотря на свой гнев и беспокойство насчет того, что скажет Джейми, когда я увижусь с ним снова, я не могла не отнестись к молодому капитану с сочувствием и пониманием. Что ни говори, а без помощи он и вправду рисковал остаться без большей части своей команды. Да и с моей помощью без потерь, скорее всего, не обойтись. Но об этой перспективе мне не хотелось думать. — Ладно, — процедила я сквозь зубы, глядя на быстро уменьшающиеся паруса «Артемиды». Не будучи подвержена морской болезни, я вдруг ощутила противную пустоту в желудке при виде остающегося позади корабля, а с ним и Джейми. — Выбора у меня все равно нет, так что будьте добры выделить, сколько сможете людей для наведения чистоты под палубами. И вот еще: надо полагать, у вас на борту имеется алкоголь?
Дата: Пятница, 09.10.2015, 20:26 | Сообщение # 109
Король
Сообщений: 19994
Мой вопрос его удивил. — Алкоголь? Ну конечно, есть ром для матросского грога и, думаю, некоторое количество вина для кают-компании. А в чем дело? — А в том, что я должна выяснить, на что могу рассчитывать, — ответила я, пытаясь отодвинуть в сторону собственные эмоции и в первую очередь разобраться со сложившейся ситуацией. — Мне нужно потолковать с вашим экономом. Леонард направился к сходному трапу, но, видимо сообразив, что при спуске мои нижние юбки окажутся на виду, покраснел и неловким жестом предложил мне спускаться первой. Закусив губу то ли от смеха, то ли от злости, я полезла в люк. И уже спустилась по трапу, когда сверху донеслись голоса: — Нет, кому говорят! Капитан занят. Что бы там у тебя ни было, приходи позже. — Пустите меня. Потом будет поздно. Затем послышался голос Леонарда. — Эй, Стивенс, что там такое? В чем дело? — Ничего особенного, сэр, — снова прозвучал первый голос, но на сей раз почтительно. — Просто матрос Томпкинс уверяет, будто знает что-то важное про того малого с корабля. Ну, того верзилу с рыжими волосами. Он говорит… — У меня нет времени, — отрезал капитан. — Изложи свое дело помощнику, а я потом решу, заслуживает ли оно внимания. К тому времени, когда разговор закончился, я снова поднялась до середины трапа и прекрасно все слышала. И уж конечно, моего внимания это дело заслуживало. Проем люка затемнился: капитан Леонард спускался по трапу. Молодой человек бросил на меня настороженный взгляд, но я, сохраняя невозмутимый вид, осведомилась: — Как у вас на борту с провизией, капитан? Больным, знаете ли, требуется особое питание. Я, конечно, не рассчитываю, что здесь найдется молоко, но… — О, как раз молоко у нас есть! — неожиданно оживился капитан. — Представьте себе, на борту шесть молочных коз! Миссис Йохансен, супруга канонира, превосходно с ними управляется. После того как мы встретимся с экономом, я пришлю ее к вам. Капитан Леонард представил меня мистеру Оверхолту, корабельному эконому, и отбыл, велев оказывать мне всевозможное содействие. Мистер Оверхолт, толстый коротышка с блестящей от пота лысиной, сущий Шалтай-Болтай, тут же принялся с несчастным видом бормотать об истощении припасов к концу плавания и своем затруднительном положении, но, признаться, поначалу я почти не обращала на его слова внимания. Слишком уж взволновало меня то, что я нечаянно подслушала. Кто он такой, этот Томпкинс? Голос был незнакомым, и имени этого я совершенно точно раньше не слышала. Но важнее другое: что он знает о Джейми? И как поступит с этой информацией капитан Леонард? Правда, в настоящий момент я все равно не могла найти ответы на эти вопросы, и в то время как часть моего сознания предавалась бесплодным гаданиям, я вела разговор с мистером Оверхолтом об имеющихся в наличии продуктах и возможности организации лечебного питания. — Нет, солониной их кормить нельзя, — решительно заявила я. — И сухарями тоже, разве что, размочив их в молоке: это годится для восстановления сил. Если, конечно, вы сначала вытряхнете оттуда долгоносиков, — добавила я. — Тогда остается только рыба, — не слишком обнадеживающе произнес мистер Оверхолт. — С приближением к Карибским островам часто встречаются крупные косяки макрели или даже тунца. Может, нам повезет с ловлей на наживку. — Очень на это надеюсь, — рассеянно ответила я. — На ранней стадии будет достаточно кипяченого молока и воды, но когда люди начнут выздоравливать, им потребуется легкая и полезная пища, например суп. Полагаю, мы сможем кормить их рыбным супом? А чего-нибудь более подходящего у вас нет? — Ну… — Мистер Оверхолт замялся, явно чувствуя неловкость. — Вообще-то да, у нас есть немного сушеной рыбы, десять фунтов сахара, немного кофе, немного неаполитанского печенья и большой бочонок мадеры, но мы, конечно, не можем все это трогать. — Почему? — удивилась я. Он неловко переступил с ноги на ногу. — Эти припасы предназначены для нашего пассажира. — Какого еще пассажира? — спросила я. Мистер Оверхолт выглядел удивленным. — А разве капитан вам не сказал? У нас на борту новый губернатор Ямайки. Вот в чем причина, э-э, одна из причин, — тут же поправился он, нервно вытирая потную лысину носовым платком, — нашей спешки. — Если губернатор не болен, он может, есть солонину. Не сомневаюсь, ему не повредит. А сейчас будьте любезны принести вино на камбуз: мне надо работать. В сопровождении одного из уцелевших гардемаринов, низкорослого коренастого юноши по фамилии Паунд, я совершила быструю обзорную экскурсию по кораблю, безжалостно реквизируя припасы и набирая рабочие команды. Паунд, семенящий возле меня, словно маленький свирепый бульдог, сурово сообщал удивленным и возмущенным поварам, плотникам и прочим матросам из трюмных и палубных команд, что все мои указания — пусть даже они покажутся бредовыми — следует выполнять немедленно и неукоснительно. Таков приказ капитана. Важнее всего было установить карантин. Как только межпалубное помещение будет отмыто и проветрено, больных вернут обратно, но подвесные койки натянут не впритык (это займет больше места, но не заразившиеся могут поспать и на палубе) и снабдят всех туалетными принадлежностями. Я уже присмотрела на камбузе два большущих котла, которые собиралась задействовать. На сей счет в моем мысленном списке имелась соответствующая пометка. Хотелось лишь надеяться, что здешний кок будет не столь упрямым собственником по отношению к своему «святилищу», как Мерфи. Я последовала за круглой, покрытой короткими каштановыми кудряшками головой Паунда в трюм за старыми парусами, которые собиралась пустить на тряпки. Попутно я размышляла о том, откуда могла пойти зараза. Возбудителем служила бацилла сальмонелла, обычно попадавшая в организм при приеме пищи с немытых рук, контактировавших с мочой или фекалиями. Учитывая отношение матросов к гигиене, каждый в команде мог оказаться источником инфекции, но, скорее всего, им являлся кто-то имевший доступ к приготовлению и раздаче пищи: сам кок, один из двух его помощников или один из стюардов. Мне нужно было выяснить, сколько человек имело доступ к котлам, кто, когда и где подавал на стол и не случилось ли так, что на кого-то эти обязанности впервые возложили четыре… нет, поправила я себя, пять недель назад. Четыре недели назад разразилась вспышка, но нужно сделать поправку на инкубационный период. — Мистер Паунд! — позвала я, и круглое лицо обратилось ко мне с нижних ступеней трапа. — Да, мэм? — Мистер Паунд, а можно узнать, как вас назвали при крещении? — Элиас, мэм, — ответил он смущенно. — Вы не против, если я буду обращаться к вам по имени? Я улыбнулась ему, и он, помедлив, улыбнулся в ответ. — Э… нет, мэм. Но капитан… может быть против. На флоте так не принято, мэм. Элиасу Паунду было никак не больше семнадцати-восемнадцати лет. Впрочем, что уж тут говорить, если сам капитан Леонард был старше лет на пять, не более того. Однако этикет есть этикет. — На людях я постараюсь, вести себя по-флотски, — заверила я его, подавляя улыбку. — Но мы с вами собираемся работать вместе, и мне будет проще обращаться к вам по имени. В отличие от него я знала, что ждет нас впереди: часы, дни, а может быть, и недели работы без отдыха, до полного изнеможения, когда все ощущения притупляются и лишь привычка, слепой инстинкт и разумеется, неутомимый лидер заставляют тех, кто заботится о больных, держаться на ногах. Я неутомимой не была, но считала необходимым поддерживать эту иллюзию, для чего мне требовалось двое-трое помощников, способных стать моими глазами и ушами на то время, пока я буду отдыхать. И раз уж судьба и капитан Леонард отвели роль моей правой руки Элиасу Паунду, нам нужно сработаться. — Как давно вы на море, Элиас? — поинтересовалась я, наблюдая, как он поднырнул под низкую платформу, на которой свернулась кольцами толстенная, со звеньями в два моих запястья, цепь. «Якорная, наверное», — подумала я, потрогав ее. Мне показалась, что такая штуковина удержала бы и лайнер «Королева Елизавета». Мысль эта несколько успокаивала. — С семи лет, мэм, — ответил он, пятясь обратно задом и таща тяжелый сундук. — Мой дядюшка командовал на «Тритоне», так что там нашлась койка и для меня. Но на «Дельфине» это мой первый рейс из Эдинбурга. Он выпрямился, отдуваясь, утер свое круглое простодушное лицо и откинул крышку сундука, открыв взору набор тронутых ржавчиной (во всяком случае, я надеялась, что это ржавчина) хирургических инструментов и кучу закупоренных бутылочек, флаконов и склянок. Одна из склянок была разбита, и все в сундуке запорошило белым порошком, похожим на тонкую парижскую пудру. — Мэм, вот все, что осталось после нашего хирурга, мистера Хантера. Вам это пригодится? — Бог знает, — ответила я, заглядывая в сундук. — Посмотрим. Найдите кого-нибудь, чтобы отнести это в лазарет. А вы, Элиас, понадобитесь мне для того, чтобы серьезно поговорить с коком. Пока я наблюдала за очисткой межпалубного пространства, меня обуревали самые разные мысли. Прежде всего, я размышляла над тем, какие шаги необходимо предпринять для противостояния болезни. Двое моряков, находившихся в тяжелой стадии обезвоживания и истощения, скончались при переноске и сейчас лежали в дальнем углу кормовой палубы, где мастер по шитью парусов зашивал усопших в их собственные подвесные койки для погребения в пучине. В каждый такой мешок в ноги покойному помещали пару пушечных ядер. Остальные сорок больных имели различные, от значительных до ничтожных, шансы остаться в живых. При наличии не только умения, но и везения мне, может быть, удастся спасти большую их часть. Но сколько случаев заболевания еще не выявлено? По моему распоряжению на камбузе в огромных количествах кипятили воду: горячая морская вода предназначалась для уборки, а кипяченая пресная — для питья. Я поставила еще одну галочку в своем мысленном списке: надо повидаться с миссис Йохансен, занимавшейся козами, и договориться о том, чтобы молоко тоже стерилизовали. Надо переговорить со всеми, работающими на камбузе: если удастся выявить и изолировать источник инфекции, я смогу остановить ее распространение. Галочка. Все имеющееся в наличии крепкое спиртное, к ужасу мистера Оверхолта, было приказано доставить в лазарет. Частично его можно будет использовать в том виде, в каком есть, но было бы лучше получить чистый спирт. Есть ли возможность соорудить перегонный куб? Надо посоветоваться с мистером Оверхолтом. Галочка. Все подвесные койки следует прокипятить и высушить, только после этого здоровым матросам можно будет в них спать. И сделать это следует быстро, до того как сменившаяся вахта отправится на отдых. Послать Элиаса, пусть приведет команду, которая займется подметанием и мытьем нижних палуб. И еще надо будет назначить наряд для стирки. Галочка. Мысленный список необходимых дел неуклонно расширялся, но при этом в моем сознании оставался уголок для мыслей о таинственном Томпкинсе и его неведомой информации. Какой бы она ни была, это не привело к изменению курса и возвращению к «Артемиде». Или капитан Леонард не воспринял ее всерьез, или просто слишком стремился поскорее попасть на Ямайку и не желал отвлекаться на что бы то ни было. На миг я задержалась у борта, приводя в порядок мысли. Я убрала волосы со лба и подставила лицо очищающему ветру, предоставив ему возможность сдуть и развеять зловоние болезни. Над ближайшим люком поднимался дурно пахнущий пар: по моему указанию помещения внизу отдраивали горячей водой. После этого, конечно, будет лучше, чем было, но по большому счету нужен свежий воздух, а до этого еще далеко. Я бросила взгляд за борт, тщетно надеясь увидеть хотя бы проблеск паруса, но «Дельфин» плыл в одиночестве. «Артемида» и Джейми остались далеко позади. Я решительно подавила накатившую волну одиночества и паники. Мне, конечно, надо будет поговорить с капитаном Леонардом: некоторые из заботивших меня проблем были связаны с ним. Это имело отношение и к возможному источнику тифозной заразы, и к роли неизвестного мистера Томпкинса в делах Джейми. Но в настоящий момент у меня имелись более неотложные заботы. — Элиас, — позвала я, зная, что он находится где-то в пределах слышимости. — Будьте добры, отведите меня к миссис Йохансен и ее козам.
Дата: Воскресенье, 11.10.2015, 18:35 | Сообщение # 110
Король
Сообщений: 19994
ЧУМНОЙ КОРАБЛЬ Прошло два дня, а мне так и не удалось поговорить с капитаном Леонардом. Дважды я наведывалась в его каюту, но молодой командир всякий раз оказывался недоступен — мне говорили, что он определяет курс, сверяется с картами или занят какими-то другими мореходными таинствами. Мистер Оверхолт попытался укрыться от меня и моих бесконечных требований в своей каюте, обвешавшись ароматическим шариками сушеного шалфея и иссопа, предохранявшими, как считалось, от поветрия. Матросы, выделенные для наведения чистоты и порядка, поначалу не видели в этом смысла и работали вяло, и мне пришлось кричать, топать ногами и грозить всеми карами, чтобы их расшевелить. Правда, чувствовала я себя не врачом, а пастушьей овчаркой, подгоняющей стадо ленивых и упрямых баранов рычанием, лаем и клацаньем зубов. Но, несмотря ни на что, я работала и чувствовала, что среди команды стала возрождаться надежда. Да, сегодняшний день принес четыре смерти и десять новых случаев заболевания, но стонов безнадежности стало меньше, а на лицах остававшихся здоровыми матросов было написано явное облегчение оттого, что они уже не ждали своей участи, опустив руки, а хоть что-то делали. Но выявить источник заразы мне пока не удалось, а лишь сделав это, я могла остановить распространение болезни, пока на борту еще остается достаточно людей, чтобы управляться с парусами. После быстрого обсуждения в мое распоряжение были выделены двое матросов, завербованных в тюрьме графства, куда они угодили за незаконное производство спиртного. Им было поручено соорудить куб для перегонки — к великому ужасу и их самих, и всей остальной команды — половины корабельного запаса рома на спирт. Одного из уцелевших гардемаринов я поставила у входа в лазарет, а другого — у камбуза, каждого с плошкой чистого спирта и строжайшим указанием не разрешать никому ни входить, ни выходить, не стерилизовав руки. Рядом с каждым гардемарином пришлось поставить по морскому пехотинцу с мушкетом, чьей задачей было отгонять жаждущих выпивки матросов от бадьи, куда сливали спирт, ставший слишком грязным для дальнейшего использования. Неожиданную союзницу я обрела в лице жены пушкаря, миссис Йохансен, смышленой женщины лет тридцати. Она с трудом изъяснялась по-английски, я ни слова не знала по-шведски, но миссис Йохансен всегда прекрасно понимала, что мне от нее требуется, и делала все как надо. Если Элиас был моей правой рукой, то Аннеке Йохансен — левой. Эта рука кипятила козье молоко, терпеливо толкла сухари, по ходу дела удаляя из них долгоносиков, и пичкала полученной смесью тех матросов, у которых хватало сил это есть. Ее муж, главный канонир, тоже заразился брюшным тифом, но, с счастью, кажется, в легкой форме, и имелись основания надеяться на его выздоровление — благодаря как самоотверженному уходу жены, так и могучему организму. — Мэм, Рутвен говорит, что кто-то опять пил чистый спирт. Элиас Паунд неожиданно возник у моего локтя. Его лицо, от природы круглое и розовое, выглядело усталым, осунувшимся и за последние несколько дней заметно похудело. Услышав это сообщение, я не сдержалась и выругалась столь замысловато, что карие глаза Элиаса расширились. — Прошу прощения, — сказала я, пытаясь убрать волосы с лица. — У меня не было намерения оскорбить ваш нежный слух, Элиас. — О, мне случалось слышать и не такое, мэм, — заверил он меня. Правда, не от леди. — Здесь я не леди, — доверительно сообщила я, — а врач. Надо найти их, наверняка валяются где-то в беспамятстве. Элиас вскочил и развернулся на одной ноге. — Я поищу в канатных бухтах, — сказал он. — Проверю места, где они обычно прячут выпивку. Это был четвертый случай за последние три дня. Несмотря на все попытки уберечь от них алкоголь, матросы, получавшие лишь половину своей обычной порции грога, шли на все и ухитрялись каким-то образом добывать чистый зерновой спирт, предназначенный для стерилизации. — Помилуйте, миссис Малкольм! — покачал головой эконом, когда я изложила ему проблему. — Матрос всегда будет пить все, что опьяняет! Прокисшую сливовую брагу, всякую перебродившую дрянь. Боже мой, я знал случай, когда один матрос стащил у хирурга использованные бинты в надежде выжать из них остатки спирта. Нет, мэм, говорить им, что пьянство может убить их, бесполезно. Между тем оно уже их убивало. Один из четверых напившихся матросов умер, еще двое находились в отгороженной секции лазарета в коматозном состоянии. Скорее всего, если они и выживут, то повредятся умом. «Хотя, — подумала я, — разве одного пребывания на этой чертовой плавучей дыре недостаточно, чтобы кто угодно повредился умом?» Неподалеку на бортовое ограждение уселась крачка. — Пока я пытаюсь спасти половину этого сумасшедшего дома от брюшного тифа, другая половина упорно травит себя алкоголем. Чтоб их всех черт побрал! — пожаловалась я птице. Крачка склонила головку набок и, видимо сочтя меня несъедобной, улетела. Вокруг расстилался пустынный океан. Где-то впереди лежала загадочная Вест-Индия, скрывавшая судьбу Айена-младшего. Позади осталась давно пропавшая из вида «Артемида». А посередине, в компании шестисот обезумевших от пьянства английских матросов и рядом с трюмом, набитым больными с гниющими кишками, оказалась я. Я постояла, закипая от злости, а потом решительно повернулась к переднему трапу. Плевать, что капитан Леонард собственноручно откачивает воду из трюма: ему придется со мной поговорить. Я остановилась на пороге каюты. Дело шло к полудню, но капитан спал, положив голову на руку, покоящуюся на большой раскрытой тетради. Перо выпало из его пальцев, чернильница, предусмотрительно установленная в выемку, покачивалась в такт волнам. Несмотря на отросшую щетину, капитан выглядел очень молодым. Я повернулась, решив зайти позже, но зацепилась за рундук, на котором среди вороха бумаг, навигационных инструментов и полуразвернутых карт неустойчиво балансировала стопка книг. Верхний томик шлепнулся на пол. На фоне обычных корабельных шумов этот звук был почти неслышным, но капитан проснулся, вскинул глаза и заморгал. — Миссис Фрэ… О, миссис Малкольм! — пробормотал он, потер лицо ладонью и потряс головой, пытаясь отогнать сон. — Вы… Вам что-то нужно? — Не хотела вас будить, — сказала я. — Но мне нужно больше спирта. При необходимости я могу использовать крепкий ром или бренди. А вы должны поговорить с матросами или найти какой-то другой способ удержать их от попыток пить чистый спирт. Сегодня еще один моряк отравился алкоголем. Кроме того, нужно, чтобы в лазарет поступало больше свежего воздуха. Я замолчала, сообразив, что в его полусонном состоянии и этого слишком много. Он поморгал и потянулся, стараясь собраться с мыслями. Пуговицы с манжеты оставили на его щеке два красных отпечатка, волосы с одного боку были примяты. — Понятно, — тупо сказал Леонард. Постепенно его взгляд начал проясняться. — Да. Конечно. Я отдам приказ открыть все люки, чтобы вниз поступало как можно больше воздуха. А насчет спиртного мне нужно поговорить с экономом: сам я, к сожалению, не знаю наших запасов. Он обернулся и, видимо, хотел позвать стюарда, но сообразил, что тот находится сейчас в лазарете, вне пределов слышимости. В этот момент наверху ударили в корабельный колокол. — Прошу прощения, миссис Малкольм, — учтиво промолвил он. — Сейчас почти полдень, и мне нужно идти определять координаты. Если вы задержитесь здесь ненадолго, я пришлю вам эконома. — Спасибо. Я села на единственный свободный стул. Перед уходом Леонард одернул расшитый галунами капитанский мундир, слишком большой для него. — Капитан Леонард! — окликнула я его, повинуясь неожиданному импульсу. Он обернулся с вопросительным выражением на лице. — Позвольте спросить, сколько вам лет? Он заморгал и напрягся, но ответил: — Мне девятнадцать, мэм. Всегда рад служить вам, мэм. И с этими словами он исчез. Девятнадцать! Признаться, на миг я остолбенела. Разумеется, я видела, что он молод, но не думала, что настолько. Обветренное, загорелое и осунувшееся от напряжения, усталости и недосыпания лицо выглядело самое меньшее лет на двадцать пять. «О боже! — мысленно воскликнула я. — Он ведь еще ребенок!» Девятнадцать. Ровесник Брианны. И в таком возрасте он неожиданно оказался командиром, и не просто командиром, а командиром корабля, да не просто корабля, а военного корабля королевского флота, и не просто военного корабля, а корабля, который поветрие лишило четверти экипажа и фактически всего командного состава. Я чувствовала, как страх и ярость, клокотавшие во мне первые несколько дней, начали убывать по мере понимания того, что он похитил меня не из-за высокомерия или невежества, а от полнейшего отчаяния. Ему требовалась помощь, так он сказал. Ну что ж, тут он был прав, и я действительно ее оказывала. При воспоминании о том, что творилось в лазарете, у меня вырвался глубокий вздох. Как бы то ни было, я должна была сделать все, что в моих силах. На столе лежал открытый судовой журнал с незаконченной записью. На странице осталось влажное пятнышко: во сне капитан пустил слюну. Чувствуя одновременно и жалость, и раздражение, я перевернула страницу, желая скрыть еще одно свидетельство его уязвимости. Мой взгляд скользнул по слову на странице, и по моей спине пробежал холодок. Я кое-что вспомнила. Когда я разбудила его, капитан, увидев меня, произнес «миссис Фрэ…», прежде чем спохватился. И на странице мое внимание привлекло то же самое имя — «Фрэзер»! Он знал, кто я такая и кто такой Джейми! Быстро поднявшись, я заперла дверь на засов, обезопасив себя от чьего-либо внезапного появления, после чего села за капитанский стол, разгладила страницы и принялась за чтение. Я перелистала журнал назад в поисках записи трехдневной давности о встрече с «Артемидой». Манера ведения судового журнала капитана Леонарда отличалась от его предшественника и была очень лаконичной, чему, учитывая его крайнюю занятость в последнее время, удивляться не приходилось. Большая часть записей касалась навигации, курса и координат, с перечислением имен умерших за день людей. Встреча с «Артемидой», равно как и моя скромная персона тоже удостоилась занесения в журнал. «3 февраля 1767 г. Около девятой склянки мы повстречали "Артемиду", небольшой двухмачтовый бриг, следовавший под французским флагом, и запросили помощь тамошнего корабельного врача. Судовой хирург К. Малкольм, поднявшись к нам на борт, по сию пору находится у нас и заботится о больных». «К. Малкольм», а? Ни слова о том, что я женщина. Возможно, он считал это не относящимся к делу, но не исключено, что не хотел привлекать внимания к этому факту. Я перешла к следующей записи. «4 февраля 1767 г. от палубного матроса Гарри Томпкинса мною получена информация о том, что суперкарго брига "Артемида" известен ему как преступник по имени Джеймс Фрэзер, скрывавшийся также под именами Джейми Рой и Александр Малкольм. Названный Фрэзер является мятежником и вожаком контрабандистов, за чью поимку королевской таможней объявлена награда. Сведения получены от Томпкинса после того, как оный побывал на "Артемиде". Я не счел возможным преследовать "Артемиду" в силу полученного приказа считать первоочередной задачей доставку нашего пассажира на Ямайку, однако обещал вернуть на "Артемиду" их корабельного хирурга, и когда это произойдет, Фрэзер может быть арестован. Двое членов экипажа скончались от поветрия, которое лекарь с "Артемиды" называет брюшным тифом. Джо Джасперс, палубный матрос, СС. Гарри Кеппл, помощник кока, СС». На этом ценные сведения исчерпывались: записи следующего дня касались навигации и фиксировали смерть шести человек, к имени каждого были приписаны буквы «СС». Что они означают, я не знала, но сейчас мне было не до этого. За дверью раздались шаги, и я едва успела отодвинуть засов, когда постучался мистер Оверхолт. Его извинения я почти не воспринимала, ибо мое сознание было поглощено только что сделанным открытием. Кто он, это чертов Томпкинс, чтоб ему провалиться? Я была уверена, что видеть его не видела и слышать о нем не слышала, а вот ему было известно о деятельности Джейми слишком много. Опасно много. Это порождало два вопроса: где английский моряк мог раздобыть такие сведения и кто еще ими располагает. — …урезать на будущее порцию грога, чтобы иметь возможность выделить вам дополнительный бочонок рома, — с сомнением в голосе произнес мистер Оверхолт. — Матросам это сильно не понравится, хотя, может быть, мы это и устроим: в конце концов, до Ямайки всего неделя пути. — Нравится им это или нет, но я нуждаюсь в спирте больше, чем они в гроге, — безапелляционно заявила я. — Если они станут слишком сильно выражать недовольство, скажите им, что, если у меня не будет спиртного, возможно, никто из них не доплывет до Ямайки. Мистер Оверхолт вздохнул и вытер мелкие капельки пота со своего лоснящегося лба. — Я скажу им, мэм, — пообещал он, не зная, что возразить против подобного аргумента. — Вот и прекрасно. Минуточку, мистер Оверхолт! Он обернулся. — Могу я узнать, что означают литеры «эс-эс»? Я видела, как капитан делал такие пометки в судовом журнале. В глубоко посаженных глазах эконома промелькнула искорка юмора. — Это сокращение, мэм, означает «списан в связи со смертью». Для большинства из нас это единственный способ гарантированно расстаться с королевским военным флотом. Пока я надзирала за обмыванием тел и раздачей подслащенной воды и кипяченого молока, мысли мои вертелись вокруг проблемы неведомого Томпкинса. Я ничего не знала о нем, за исключением его голоса. Он мог оказаться любым из множества тех, чьи силуэты я мельком замечала на реях, когда выходила на палубу глотнуть свежего воздуха, или тех, кто метался по трапам между палубами и трюмами в тщетной попытке справиться в одиночку с работой, рассчитанной на троих. Конечно, подцепи он заразу, ему бы меня не миновать: я знала имена всех пациентов в лазарете. Но ждать, когда это случится (если вообще случится), я не могла, а потому пришла к выводу, что придется пойти путем расспросов. Хуже не будет, скорее всего, он знает, кто я такая. Ну узнает еще и то, что я о нем спрашивала, — велика ли беда? Проще всего было подступиться к Элиасу. Правда, я повременила с расспросами до конца дня в расчете на то, что усталость притупит его природное любопытство. — Томпкинс? — Круглое юное лицо сморщилось в попытке вспомнить, затем прояснилось. — Ах да, мэм. Матрос из команды полубака. — А вы знаете, где его приняли на борт? Разумеется, мой внезапно возникший интерес к тому, откуда взялся на корабле незнакомый мне матрос, трудно было назвать естественным, но, к счастью, Элиас был слишком усталым, чтобы это заметить. — О, — неуверенно сказал он, — наверное, в Спитхеде. Или… Ах да, вспомнил! Это было в Эдинбурге. — Элиас потер костяшками пальцев под носом, сдерживая зевоту. — Точно, в Эдинбурге. Всего и не припомню, скажу только, что, когда его прибрали вербовщики, он поднял страшный шум, утверждая, что его нельзя трогать, потому что он работает на сэра Персиваля Тернера, то есть на таможню и акцизное ведомство. Тут он не удержался и все-таки широко зевнул, после чего, моргая, продолжил: — Только вот никаких письменных свидетельств, заверенных сэром Персивалем, он не представил, так что и говорить было не о чем. — Значит, он был агентом таможни? Интересно… Это объясняло кое-какие странности. — Хм… Да, мэм, что-то в этом роде. Элиас мужественно пытался изображать бодрость, но его глаза были сфокусированы на покачивающемся фонаре в дальнем конце лазарета и он сам покачивался в такт светильнику. — Отправляйтесь в постель, Элиас, — сказала я, пожалев бедолагу. — Я здесь сама закончу. Молодой человек затряс головой, стараясь отогнать сонливость. — О нет, мэм, я совсем не хочу спать, ничуточки! — Он неуклюже потянулся к бутылке и чашке в моих руках. — Дайте это мне, а сами идите отдыхать. Он едва держался на ногах, но упрямо настаивал на том, чтобы помогать мне при последнем обносе водой, и только после этого шатаясь побрел к своей койке. Когда мы закончили, я была измотана почти так же, как Элиас, но сон не шел. Я лежала в каюте покойного корабельного хирурга, глядя на теряющийся в тенях брус над моей головой, прислушиваясь к скрипу и потрескиванию корабельного корпуса, и размышляла. Итак, Томпкинс работал на сэра Персиваля. А сэр Персиваль несомненно знал, что Джейми контрабандист. Но только ли это? Томпкинс знал Джейми в лицо. Откуда? Опять же, сэр Персиваль был склонен закрывать глаза на делишки Джейми, получая за это взятки, но сомнительно, чтобы с этих взяток хоть что-то перепадало Томпкинсу. Однако в таком случае… Впрочем, все это никак не объясняет засаду в бухте Арброут. Должно быть, в шайку контрабандистов затесался предатель. Но если так… Мои мысли теряли связность, бегая по кругу и исчезая, словно кольца волчка. Белое, напудренное лицо сэра Персиваля сменялось ужасным, налитым кровью лицом таможенного агента, повешенного на дороге, красные и золотые отблески взорвавшегося фонаря высвечивали самые дальние закоулки моего сознания. Я перекатилась на живот, прижимая к груди подушку. Последняя моя мысль была о том, что мне необходимо найти Томпкинса.
Дата: Воскресенье, 11.10.2015, 18:35 | Сообщение # 111
Король
Сообщений: 19994
Но вышло так, что это Томпкинс нашел меня. На притяжении двух дней ситуация была столь напряженной, что я практически не покидала лазарет и лишь на третий позволила себе уйти в каюту судового хирурга, чтобы умыться и чуть-чуть отдохнуть, пока полуденный барабан не подаст сигнал к обеду. Я лежала на койке, накрыв усталые глаза полотенцем, когда за дверью послышался топот, раздались голоса и кто-то, постучавшись, произнес: — Просим прощения, мэм, но у нас тут несчастный случай… Я открыла дверь и увидела двух моряков, поддерживавших третьего. Он стоял на одной ноге, подогнув другую, с искаженным от боли лицом. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, кто передо мной. Лицо моряка было испещрено шрамами от страшных ожогов, одно веко открывало мутный, молочного цвета хрусталик невидящего глаза. Ну а еще одним подтверждением того, что передо мной тот самый моряк, которого Айен-младший считал погибшим от его руки, явились гладкие светло-каштановые волосы, зачесанные с лысеющего лба назад и собранные в косичку, которая падала на плечо, открывая большие, оттопыренные прозрачные уши. — Мистер Томпкинс, — уверенно сказала я, и его здоровый глаз стал круглым от удивления. — Посадите его, будьте добры. Матросы усадили Томпкинса на табурет возле стены и вернулись к своей работе. Отвлекаться не позволяли обстоятельства: на корабле каждые руки были на счету. С тяжело бьющимся сердцем я опустилась на колени, чтобы осмотреть раненую ногу. Он знал, кто я такая: я поняла это по его физиономии, едва открыв дверь. Нога под моей рукой сильно напряглась. Рана была кровавой, страшной с виду, но не слишком опасной, из тех, которые при своевременной и правильной обработке заживают без последствий. Порез на икре, глубокий, но не задевший ни одной важной артерии, туго забинтовали обрывком чьей-то рубашки, и когда я размотала эту самодельную повязку, кровотечение почти прекратилось. — Как это вас угораздило, мистер Томпкинс? — спросила я, встав и потянувшись за бутылью со спиртным. Единственный глаз моряка наблюдал за мной настороженно и тревожно. — Щепка попала, мэм, — ответил он гнусавым голосом, который я уже слышала прежде. — Рангоутное дерево лопнуло, а я, как назло, случился рядом. Кончик его языка воровато высовывался, облизывая нижнюю губу. — Понятно. Я повернулась и подняла крышку моего пустого медицинского короба, делая вид, будто подбираю нужные снадобья, а сама наблюдала за ним краешком глаза и гадала, с какого бы боку к нему подступиться. Малый держался настороже — на то, чтобы вызвать его на откровенность или вкрасться к нему в доверие, надеяться не приходилось. Мои глаза заметались по столу в поисках чего-нибудь впечатляющего. И таковое нашлось. Мысленно поблагодарив врачевателя Асклепия, я взяла в руки ампутационную пилу — устрашающего вида инструмент из нержавеющей стали в восемнадцать дюймов длиной. Задумчиво посмотрев на зубастое полотно, я, словно примериваясь, приложила его к раненой ноге чуть повыше колена и, увидев ужас в его единственном зрячем глазу, очаровательно улыбнулась. — Мистер Томпкинс, — начала я, — давайте поговорим откровенно. По прошествии часа годный к службе моряк Томпкинс с зашитой и перевязанной раной был уложен в гамак. Дрожь сотрясала тело матроса, но его трудоспособности ничто не угрожало. А вот меня после всего услышанного бил озноб. Томпкинс, по его собственным словам, служил прежде в отряде вербовщиков и являлся агентом сэра Персиваля Тернера. В этом качестве он шатался по причалам, пакгаузам да кабакам всех портов на заливе Фёрт-оф-Форт от Кулросса и Донибристла до Ресталрига и Масселборо, собирая слухи и сплетни, выслушивая и высматривая все, что могло иметь отношение к незаконной деятельности. Ну а поскольку отношение шотландцев к установленным англичанами налогам было таким, каким оно было, недостатка в материале для донесений не наблюдалось. Другое дело, что судьба этих донесений была разной. Мелких контрабандистов, пойманных с поличным, с бутылкой-другой нелегального рома или виски, арестовывали, судили в упрощенном порядке и приговаривали, как правило, к отправке на исправительные работы в колонии с конфискацией имущества в пользу короны. Вопрос с рыбкой покрупнее решался самим сэром Персивалем в частном порядке. Иными словами, за основательные взятки им предоставлялась возможность обделывать свои делишки под носом у ослепших (тут Томпкинс со смехом показал на свой слепой глаз) служителей короля и закона. — Но у сэра Персиваля имелись амбиции, понимаете? — Томпкинс выпрямился и подался вперед, подкрепляя свои объяснения выразительным жестом и прищурив здоровый глаз. — Очень уж ему хотелось стать не простым рыцарем, а пэром. Но в подобном деле одними деньгами не обойтись. Что тут могло помочь, так это наглядная демонстрация своей компетентности и верности короне. — Например, арест преступника, но не простого, а такого, чтобы это наделало шуму, понятно? О, миссис, щиплется! Вы уверены, что это правильно: этак добро расходовать? Томпкинс с сомнением покосился вниз, где я протирала края его раны смоченной в спиртном губкой. — Вполне уверена. Продолжайте. Думаю, поимка всего лишь контрабандиста, даже вожака, вряд ли возымела бы нужный эффект? Возможно. Но когда сэру Персивалю стало известно, что в его руках может оказаться важный государственный преступник, старый джентльмен чуть не получил удар. — Однако подстрекательство к мятежу доказать труднее, чем контрабанду. Одно дело сцапать кого-то из мелкой рыбешки и вызнать у него про вожака: контрабандисты свою выгоду понимают и всегда готовы поторговаться. А вот бунтовщики — они же все сплошь идеалисты. Томпкинс неодобрительно покачал головой. — Поди найди среди них доносчика. — Итак, вы не знали, кого именно искали? Я встала, взяла шовную нить и вдела ее в иголку. Поймав встревоженный взгляд Томпкинса, я не сделала ничего, чтобы унять его беспокойство. Мне он нужен был напуганный — и разговорчивый. — Нет, мы знать не знали, кто там заправила, до тех пор пока агентам сэра Персиваля не удалось сговориться с одним из помощников Фрэзера, который дал им кончик ниточки, ведущей к печатнику Малкольму, и раскрыл его настоящее имя. Тут, конечно, все прояснилось. Сердце мое подпрыгнуло. — Кто был осведомителем? — спросила я. В моей памяти всплыли имена и лица шести контрабандистов — мелкой рыбешки. Идеалистов, прямо скажем, среди них не наблюдалось. Но кто же из них оказался предателем? — Не знаю. Ей-богу, миссис. Ой! Он дернулся, когда я вонзила иголку в кожу. — Я вовсе не хочу причинять вам боль, — проворковала я фальшивым голосом. — Но рану-то зашить надо, тут уж ничего не поделаешь. — Ох! Ой! Да что вы? Клянусь вам, я не знаю! Господь свидетель, знай я что-то, выложил бы все как на духу! — Лучше бы вам так и сделать, — сказала я, собираясь продолжить свое шитье. — О, пожалуйста, миссис, прошу вас. Подождите! Минуточку. Я знаю, что это был англичанин, вот и все. Вот и все! Я остановилась и воззрилась на него. — Англичанин? — Да, миссис. Так говорил сэр Персиваль, — пылко уверял Томпкинс, и слезы струились из обоих его глаз, зрячего и незрячего. Бережно, насколько это было возможно, я сделала последний стежок и завязала узел, после чего без лишних слов отлила из своей личной бутыли немного бренди и вручила ему. Он с радостью выпил, и это оказало на него благотворное действие. То ли из благодарности, то ли от облегчения в связи с окончанием испытания, он поведал мне конец истории. Поиски вещественных доказательств участия в противоправительственном заговоре и подстрекательстве к мятежу привели его в тупик Карфакс, в типографию. — Что там случилось, мне известно, — сказала я, повернула лицо моряка к свету и осмотрела зажившие шрамы от ожогов. — Как, все еще болит? — Вообще-то нет, миссис, но порой чертовски мешает, — пробормотал он. Будучи выведен из строя, Томпкинс не принимал участия в ночной засаде на контрабандистов, но слышал об этой операции («Не из первых уст, миссис, но наслышан, вы меня понимаете?») и знал, что там случилось. Сэр Персиваль предупредил Джейми об опасности, чтобы Джейми не заподозрил его в причастности к нападению и, будучи схвачен, не развязал бы язык насчет своих денежных взаимоотношений с сэром Персивалем, что последнему было совсем ни к чему. В то же самое время сэр Персиваль знал — от своего соглядатая, таинственного англичанина, — о подготовке встречи с французским поставщиком товара, и его люди устроили засаду, зарывшись в песок на берегу. — Но как насчет таможенника, убитого на дороге? — резко спросила я, не в силах сдержать дрожь при воспоминании об ужасном лице удавленника. — Кто это сделал? Такая возможность, во всяком случае в теории, имелась только у пятерых контрабандистов, да вот ни одного англичанина среди них не было. Томпкинс потер рот тыльной стороной ладони, явно размышляя, стоит ли со мной откровенничать. Я подхватила бутылку бренди и подставила ему под локоть. — Я вам очень обязан, миссис Фрэзер. Вы истинная христианка, миссис, я это каждому скажу, кто спросит. — Оставим мои добродетели в покое, — отрезала я. — Просто скажите мне, что вы знаете о таможеннике. Он наполнил чашку, медленно, смакуя, осушил ее, поставил и с довольным видом облизал губы. — Да то и знаю, миссис, что прикончили его никакие не контрабандисты, а свой же товарищ. — Что? — изумленно воскликнула я. Томпкинс подмигнул здоровым глазом в знак того, что говорит честно. — Так оно и есть, миссис. Их ведь было двое, верно? Вот, и один из них получил четкие указания от сэра Персиваля. Они заключались в том, чтобы дождаться, когда ускользнувшие при нападении на берегу контрабандисты побегут к дороге, накинуть петлю на шею его напарника из таможенной стражи, задушить его и оставить там как доказательство кровавого злодеяния контрабандистов. — Но зачем? — озадаченно спросила я. — Какой в этом смысл? — Неужто не понимаете? — Томпкинс выглядел удивленным, словно ситуация была яснее ясного. — Нам не удалось добыть в типографии доказательства причастности Фрэзера к подстрекательству к мятежу, а поскольку его мастерская сгорела дотла, стало ясно, что из этого уже ничего не выйдет. Никак не получалось взять Фрэзера с поличным на контрабанде: попадалась лишь работавшая с ним мелкая рыбешка. Один соглядатай вроде бы собирался разведать, где хранятся товары, но то ли Фрэзер разоблачил его и перекупил, то ли еще что, однако в один ноябрьский день он как в воду канул, и никто о нем больше не слышал. Как и о тайнике контрабандистов. Понятно? Я сглотнула, вспомнив человека, цеплявшегося ко мне на лестнице борделя. Интересно, как там та бочка с мятным ликером? — Но… — Да подождите, миссис, дайте договорить. — Томпкинс предостерегающе поднял руку. — Итак, сэр Персиваль понимает, что у него появилась редкостная возможность изобличить не просто контрабандиста и автора бунтарской писанины, которую мне выпала удача увидеть, но еще и помилованного мятежника-якобита, одного имени которого хватит, чтобы превратить судебный процесс в главнейшее событие во всем королевстве. Одна беда: с доказательствами у него было плоховато. Вникая в объяснения Томпкинса, я начинала осознавать весь масштаб подлого замысла. Убийство таможенника при исполнении обязанностей не только являлось преступлением, каравшимся смертной казнью, но и относилось к тем злодеяниям, которые вызывали общественное негодование. И если обычно простые люди не считали контрабанду таким уж дурным занятием и относились к контрабандистам с симпатией, то бессердечное убийство — это совсем другое дело. — Ваш сэр Персиваль проявил себя первостатейным сукиным сыном, — заметила я. Томпкинс задумчиво кивнул, моргая над чашкой. — Тут вы, миссис, в точку попали. Да, на сей счет с вами поспорить трудно. — Что же до того убитого таможенника — сдается мне, он это заслужил. Томпкинс хихикнул, разбрызгав мелкие капельки бренди. У его единственного глаза были явные проблемы с фокусировкой. — О, вполне заслужил, миссис, и не один раз. Вот уж о ком не стоит убиваться. Куча народу была чертовски рада увидеть Тома Оуки качающимся в петле, и сэр Персиваль не в последнюю очередь. — Понимаю. Я закрепила повязку на его икре. Было уже поздно; скоро мне предстояло вернуться в лазарет. — Лучше бы кликнуть кого-нибудь помочь вам забраться в гамак, — сказала я, взяв из его вялой руки, почти пустую бутылку. — Вам нужно дать своей ноге отдых самое меньшее дня на три: передайте вашему офицеру, что я предписала вам не лазить на реи, пока не сниму швы. — Так я и сделаю, миссис, и спасибо вам за доброе отношение к бедному невезучему матросу. Томпкинс предпринял попытку встать и удивился, когда она не увенчалась успехом. Я подхватила его под мышки, помогла подняться на ноги и дотащила до двери, поскольку он категорически не желал поддержать мои усилия. — Не стоит вам беспокоиться насчет Гарри Томпкинса, миссис, — пробормотал он, обернулся, пошатнувшись при этом, и бросил на меня многозначительный взгляд. — Старина Гарри никогда не пропадет, у него завсегда все будет как надо. Глядя на его длинный, красный от злоупотребления спиртным нос и единственный хитрый карий глаз, я вдруг кое о чем вспомнила. — Мистер Томпкинс, в каком году вы родились? Мой вопрос сбил его с толку. Он растерянно заморгал, но ответил: — В лето Господне тысяча семьсот тринадцатое, миссис. А что? — Да так, неважно, — сказала я и махнула рукой. Я провожала его взглядом, пока он плелся по коридору. Скатившись, как куль с овсом, по трапу, Томпкинс пропал из виду. Конечно, по этому вопросу мне было бы желательно проконсультироваться с мистером Уиллоби, но я готова была поспорить на мою сорочку, что тысяча семьсот тринадцатый был годом Крысы.
Дата: Воскресенье, 11.10.2015, 18:41 | Сообщение # 112
Король
Сообщений: 19994
МИГ МИЛОСЕРДИЯ За следующие несколько дней все превратилось в рутину, как случается даже в самых отчаянных ситуациях, если они затягиваются надолго. Для первых хаотичных часов после битвы характерна потребность в неотложной помощи: жизнь многих раненых висит на волоске и зависит от того, как быстро врач окажется рядом. В такой ситуации лекари проявляют подлинный героизм, зная, что вовремя остановленное кровотечение может спасти жизнь, а правильно обработанная рана — сохранить конечность. Но эпидемия — это совсем другое дело. Последовали долгие дни бдений и беспрестанных сражений с микробами, сражений, которые велись без необходимого оружия, а потому в расчете лишь на отсрочку неизбежного. Я делала то, что следовало, даже если не рассчитывала, что это поможет, снова и снова вступала в бой с невидимым смертельным врагом, движимая лишь слабой надеждой на то, что хоть у кого-то из заболевших организм окажется достаточно сильным, чтобы справиться с заразой. Бороться с болезнью, не имея лекарств, — это все равно что биться с тенью, с безжалостно распространяющейся тьмой. Я вела эту борьбу девять дней, и сорок четыре человека за это время расстались с жизнью. Но я не сдавалась: вставала каждое утро до рассвета и, плеснув воды в слипающиеся глаза, спешила на свое поле боя, не вооруженная ничем, кроме упорства и бочонка со спиртным. Имелись и некоторые победы, но и те с привкусом горечи. Я установила вероятный источник инфекции, некоего Ховарда, раньше служившего канониром. Шесть недель назад, после того как он повредил пальцы при откате пушки, его перевели на камбуз. Ховард обслуживал кают-компанию, и первым заболевшим, согласно неоконченному журналу умершего судового хирурга мистера Хантера, оказался бывавший там морской пехотинец. Следующие четыре случая тоже были связаны с кают-компанией, но потом, когда уже инфицированные, но еще не ощутившие себя заболевшими люди разнесли заразу по кораблю, хворь распространилась и заболевать начали все подряд, без разбора. Признание Ховарда в том, что он встречал подобный недуг раньше, на других кораблях, для меня многое прояснило. Правда, кок ни в какую не желал расставаться с ценным помощником из-за «дурацких выдумок чертовой бабы». Элиас не смог убедить его, и мне пришлось обратиться к самому капитану, который, не зная, в чем причина беспокойства, явился в сопровождении нескольких вооруженных морских пехотинцев. Сцена на камбузе вышла неприятная: Ховард, отчаянно протестующий и пытающийся выяснить, в чем его вина, был отправлен в единственное место, пригодное для роли карантинного бокса, — в арестантский трюм. Когда я поднялась с камбуза, солнце, выложив западную часть моря золотом, словно райские мостовые, уже погружалось в океан. На миг я остановилась, всего лишь на миг, но пронизывающий и ошеломляющий. Это случалось и прежде, не раз, но всегда заставало меня врасплох. В дни величайшего напряжения, когда я, как это бывает с врачами, буквально утопала в горе и отчаянии, мне случалось выглянуть в окно, приоткрыть дверь, посмотреть в лицо — и я встречала его, всегда неожиданный и безошибочно узнаваемый миг покоя. Свет лился на корабль с небес, и широкий горизонт казался уже не предвестником бесформенной пустоты, но прибежищем радости. На какой-то миг я очутилась в объятиях солнца, согретая и омытая его лучами, развеявшими запахи и образы болезни. Горечь ослабла, на сердце у меня полегчало. Я никогда не стремилась к этому специально, не придумывала этому названия, однако всегда знала, когда на меня снизойдет этот дар покоя. Я замерла, пока длилось это мгновение, дивясь и в то же время не дивясь тому, что эта милость нашла меня даже здесь. С радостным облегчением я перекрестилась и, ощущая слабый блеск на своих потускневших было доспехах, направилась вниз. Элиас Паунд скончался от брюшного тифа четыре дня спустя. То была вирулентная инфекция. В лазарет его поместили в лихорадке, щурящимся даже от слабого света, через шесть часов у него развился делирий, и он уже не мог приподняться, а на рассвете он прижал голову к моей груди, назвал меня мамой и умер у меня на руках. Весь день я провела в обычных хлопотах, а на закате стояла рядом с капитаном Леонардом, когда он вел погребальную службу. Тело гардемарина Паунда завернули в гамак и предали океану. Отказавшись от приглашения капитана отобедать, я, желая побыть одна, нашла на корме рядом с огромной пушкой укромный уголок, где меня никто не мог увидеть. Солнце, отсияв ясным золотом, уходило за горизонт, уступая место звездному бархату ночи, но во всем, что представало моему взору, я не видела ни милосердия, ни покоя. По мере того как темнело, жизнь на корабле замирала, звуки стихали. Я положила голову на пушечный ствол, коснувшись щекой прохладного металла. Мимо по каким-то своим делам пробежал озабоченный матрос, и я осталась одна. Трудно сказать, что у меня не болело: голова пульсировала, спина затекла, ноги распухли, но все это не имело значения в сравнении с болью, терзавшей мою душу. Для любого врача нет потери горше, чем смерть пациента. Смерть — это враг целителя, и, отдавая черному ангелу того, кто находился на его попечении, врач тем самым признает свое поражение. А стало быть, к обычному человеческому состраданию и страху перед кончиной добавляется еще и ярость, порожденная собственным бессилием. Между рассветом и закатом этого дня у меня умерли двадцать три человека. Элиас был всего лишь первым. Нескольких больных смерть настигла тогда, когда я обтирала их губкой или держала за руку, другие встретили ее в одиночестве, не сподобившись напоследок даже успокаивающего прикосновения, ибо у меня не было возможности поспеть ко всем вовремя. Казалось бы, мне следовало смириться с реальностью времени, в котором я пребывала, но в тот момент, когда у меня на руках умирал восемнадцатилетний гардемарин, понимание того, что его спасла бы простая инъекция пенициллина, разъедало мою душу, как болезненная язва. Контейнер со шприцами и ампулами остался на «Артемиде», в кармане моей сменной юбки. Правда, будь они со мной, я все равно не могла бы их использовать. А если бы и могла, спасти мне удалось бы одного, от силы двух человек. Однако от осознания всего этого легче не становилось: я злилась и на себя, и на обстоятельства, скрежетала зубами так, что болели челюсти, и металась от больного к больному, имея на вооружении только кипяченое молоко, печенье и две беспомощные руки. Сейчас в памяти прокручивались события прошедшего дня, бесконечная беготня от койки к койке и лица, искаженные мукой или уже медленно разглаживавшиеся в посмертном расслаблении лицевых мышц. Но все они смотрели на меня. На меня! Застонав от бессилия, я что было мочи, ударила рукой по бортовому ограждению. Раз, другой, снова, снова и снова, как будто горе и ярость лишили меня способности ощущать боль. — Прекратите! — раздался позади голос, и чья-то рука схватила меня за запястье. — Отпустите! Я попыталась вырваться, но хватка была слишком сильна. — Прекратите, — повторил человек и, обхватив меня другой рукой за талию, оттащил от борта. — Нельзя так делать, вы себя пораните. — А мне плевать на это, ко всем чертям! Я забилась в его руках, но потом обмякла, признавая поражение. Какая, в конце концов, разница? Хватка разжалась, и я, обернувшись, увидела мужчину, которого до сих пор на борту не встречала. Явно не моряка: его одежда, помятая, как будто он ее долго не снимал, тем не менее, была дорогой, изысканного покроя. Камзол и жилет сидели как влитые, у горла пенились брюссельские кружева. — Кто вы такой, черт побери? — удивленно спросила я, утирая свои мокрые щеки, хлюпая носом и пытаясь пригладить взлохмаченные волосы. Хотелось верить, что в сумраке мой расхристанный вид был не слишком заметен. Незнакомец улыбнулся и протянул мне носовой платок, мятый, но чистый. — Мое имя Грей, — ответил он с легким изысканным поклоном. — А вы, очевидно, знаменитая миссис Малкольм, чей героизм так воспевает капитан Леонард? Я раздраженно скривилась, и Грей осекся. — Прошу прощения, я сказал что-то не то? Честное слово, мадам, у меня и в мыслях не было вас обидеть. Он и вправду выглядел озабоченным, поэтому я покачала головой. — В том, чтобы смотреть, как умирают люди, нет ничего героического, — прогундосила я и высморкалась. — Я просто нахожусь здесь, вот и все. Спасибо вам за носовой платок. Я замешкалась, не решаясь ни вернуть использованный платок ему, ни просто сунуть его в карман. Он разрешил эту дилемму, махнув рукой. — Могу я еще что-нибудь для вас сделать? — неуверенно осведомился он. — Воды? А может быть, бренди? Он полез за пазуху, извлек маленькую серебряную карманную фляжку с выгравированным на ней гербом и предложил мне. Приняв ее с благодарным кивком, я сделала глоток, да такой основательный, что закашлялась. Крепкий напиток обжег горло, но я отпила еще и почувствовала, как внутри разливается бодрящее, снимающее напряжение тепло. Глубоко вздохнув, я отпила снова. Это помогало. — Спасибо, — сказала я чуть охрипшим голосом, возвращая фляжку. Подумав, что невежливо отделываться одним словом, я добавила: — Знаете, я уже успела забыть, что бренди — это напиток: главным образом приходится использовать его для обмывания больных в лазарете. Все события минувшего дня вдруг вспомнились, навалившись на меня с такой силой, что я пошатнулась и снова села на пороховой ящик. — Насколько я понимаю, эпидемия свирепствует по-прежнему? Его светлые волосы поблескивали в свете ближнего фонаря. — Ну, не то чтобы по-прежнему. — Я прикрыла глаза, чувствуя себя опустошенной. — Сегодня число заболевших увеличилось только на одного человека. Вчера таких было четверо, а позавчера шестеро. — Звучит обнадеживающе, — заметил он. — Похоже, вы побеждаете болезнь. — Нет. Все, что мы делаем, — это предотвращаем дальнейшее распространение заразы. А для тех, кто ее уже подцепил, я ничего не могу сделать. — Правда? Грей наклонился и взял меня за руку. От неожиданности я не отстранилась, а он легонько провел большим пальцем по волдырю — я обожглась кипяченым молоком — и коснулся костяшек, покрасневших и потрескавшихся от постоянного соприкосновения со спиртом. — Для особы, которая ничего не делает, мадам, у вас удивительно натруженные руки. — Как раз делать-то я делаю, и немало! — выпалила я, отдернув руку. — Вот только толку нет, это правда! — Уверен… — начал он. — Да в чем вы можете быть уверены? — Я хлопнула ладонью по пушке, вложив в этот бессмысленный удар всю горечь и отчаяние этого дня. — Вы хоть знаете, сколько человек мы сегодня потеряли? Двадцать три! Я на ногах с самого рассвета, по локти в грязи и рвоте, моя одежда уже вся пропотела, а толку никакого! Ничего не могу поделать! Вы слышите меня? Ничего! Лицо Грея скрывала тень, но я видела, как напряглись его плечи. — Слышу, — спокойно ответил он. — Вы устыдили меня, мадам. Я сидел у себя в каюте по приказу капитана, но поверьте, понятия не имел, что дела обстоят подобным образом, и готов, если требуется, прийти на помощь. — Зачем? — тупо спросила я. — Это ведь не ваша работа. — А разве ваша? Он повернулся ко мне лицом, и я увидела, что это привлекательный мужчина лет под сорок, с тонко очерченным лицом и большими голубыми глазами, расширенными от удивления. — Да, — ответила я. Он внимательно пригляделся ко мне, и удивление на его лице сменилось задумчивостью. — Понимаю. — Нет, не понимаете, но это не важно. Я сильно нажала кончиками пальцев на лоб, на точки, которые показал мне мистер Уиллоби, чтобы облегчить боль. — Если капитан считает, что вам следует оставаться в каюте, так, вероятно, и должно быть. Людей для помощи в лазарете хватает. Беда в другом: мало что помогает, — заключила я, уронив руки. Грей подошел к борту и некоторое время молча смотрел на темную гладь воды, искрящуюся то здесь, то там дробящимся на волнах светом звезд. — Понимаю, — повторил он, словно обращаясь к волнам. — Признаться, поначалу я принимал ваше огорчение за проявление обычной женской чувствительности, но теперь вижу, что здесь нечто иное. Он помолчал. Стоял, держась руками за ограждение, — темный силуэт в звездном свете. — Я был военным, офицером, — продолжил он. — Мне известно, что такое держать в руках человеческую жизнь — и терять ее. Я молчала, молчал и он. Тишину нарушали лишь обычные корабельные звуки, по ночному времени негромкие и нечастые. Наконец Грей вздохнул и снова повернулся ко мне. — Приходит понимание того, что ты не Бог. — Он помедлил. — Понимание и сожаление по этому поводу. Я вздохнула, чувствуя, как отпускает напряжение. Прохладный ветерок приподнял волосы на моей шее и сдул несколько локонов на лицо. — Да, — согласилась я. Он помолчал, будто не зная, что сказать напоследок, затем наклонился, взял мою руку и поцеловал без всякой аффектации. — Спокойной ночи, миссис Малкольм, — произнес он, повернулся и двинулся прочь. Он успел отойти от меня не более чем на несколько ярдов, когда спешивший мимо моряк, стюард по имени Джонс, заметил его и воскликнул: — Милорд! Вам не следует покидать каюту, сэр! Ночной воздух опасен, ведь зараза все еще на борту, да и что бы там ни думал на сей счет ваш слуга, приказ капитана предписывает оберегать вас от заразы. Грей кивнул с виноватым видом. — Да-да, знаю, я не должен был сюда подниматься. Только я подумал, что если останусь в каюте еще на миг, то просто задохнусь. — Лучше уж задохнуться, сэр, чем умереть от кровавого поноса, прошу прощения за эти слова, — сурово сказал Джонс. Мой новый знакомый возражать не стал, лишь пробормотал что-то невнятное и удалился вниз. Я протянула руку и схватила проходящего Джонса за рукав. От неожиданности он вскрикнул. — Ох, это вы, миссис Малкольм, — проговорил он, приложив к груди костистую руку. — Право же, напугали. Я вас, мэм, за призрака принял, вы уж, прошу прощения, не обессудьте. — Это я прошу прощения. Мне просто хотелось спросить, кто тот джентльмен, с которым вы только что разговаривали? — Ах, он? Джонс оглянулся через плечо, но человек, назвавшийся мистером Греем, уже исчез. — Ну, мэм, это лорд Джон Грей, новый губернатор Ямайки. Ему не следовало сюда подниматься: капитан строго-настрого приказал ограждать его от любой опасности. Неровен час, заразится. Нам только того и не хватает, как прибыть в порт с мертвым губернатором на борту. Впрочем, не будь вас, тут вообще творилось бы черт знает что. Он неодобрительно покачал головой и повернулся ко мне. — Так вы возвращаетесь к себе, мэм? Принести вам чашечку чаю или, может быть, печенья? — Нет, Джонс, спасибо. Перед тем как лечь спать, я хочу еще раз проведать больных. Мне ничего не нужно. — Выходит, что нужно, мэм, и вы только что об этом сказали. Ну ладно. Доброй ночи; мэм. Он коснулся пальцами лба и поспешил прочь. Прежде чем спуститься вниз, я задержалась у борта, глубоко вдыхая чистый свежий воздух. До зари еще оставался не один час. Звезды, ясные и чистые, сверкали над моей головой, и я неожиданно осознала, что миг милосердия, о котором я возносила бессловесные молитвы, все-таки настал. — Вы правы, — вслух обратилась я к морю и небу. — Заката было бы недостаточно. Спасибо. С этими словами я отправилась вниз.
Дата: Воскресенье, 11.10.2015, 18:46 | Сообщение # 113
Король
Сообщений: 19994
ЗЕМЛЯ! Правду говорят моряки: вы можете учуять землю задолго до того, как увидите ее. Несмотря на долгое плавание, козий загон под палубой представлял собой на удивление приятное место. К настоящему времени свежая солома уже кончилась, и козьи копытца цокали по голым доскам, однако навоз ежедневно аккуратно сгребался в кучи, укладывался в корзины и выбрасывался за борт, а Аннеке Йохансен каждое утро засыпала в ясли охапки свежего сена. Да, запах от коз исходил сильный, но то был чистый, естественный, здоровый запах животных, куда более приятный, чем смрад немытых матросских тел. — Иди, иди сюда, дурашка, — приговаривала она, стараясь подманить годовалого козленка в пределы досягаемости пригоршней сена. Козленок потянулся к приманке и был схвачен крепкой рукой Аннеке. — Что там, клещ? — спросила я, желая помочь. Аннеке подняла глаза и одарила меня широкой улыбкой, показав редкие зубы. — Гутен морген, миссис Клэр, — сказала она. — Да, клещ. Здесь. Она взяла обвисшее ушко козленка в руку и развернула шелковистый край, показав мне темное вздутие, обозначавшее место, где под нежной кожицей угнездился насосавшийся крови паразит. Удерживая козленка, чтобы не вырвался, Аннеке зажала припухлость между ногтями и, как выдавливают гнойник, выдавила клеща наружу. Козленок блеял и брыкался, на ушке осталась маленькая кровоточащая ранка. — Подожди, — сказала я, когда она уже собиралась отпустить животное. Аннеке посмотрела на меня с любопытством, но козленка удержала. Я взяла бутылку со спиртом, которую носила у пояса, как офицер шпагу, и капнула несколько капель на язвочку. Ушко было мягким, нежным, с тонкими, видимыми под атласной кожей прожилками. Глаза козленка округлились еще пуще, он высунул язык и возбужденно заблеял. — Чтобы ухо зажило, — пояснила я, и Аннеке одобрительно кивнула. Козленка отпустили. Он побежал к сородичам и стал энергично тыкаться головкой в материнский бок, настоятельно требуя утешения в виде молока. Аннеке огляделась в поисках извлеченного клеща и обнаружила его на палубе: он беспомощно шевелил крохотными лапками в попытке сдвинуть свое раздувшееся тельце. Она безжалостно раздавила насекомое каблуком, оставив на досках маленькое темное пятнышко. — Вы сойдете на берег? — спросила я, и она кивнула с широкой счастливой улыбкой. Аннеке мечтательно взглянула вверх, где сквозь крышку люка пробивались в темный загончик веселые солнечные лучи. — Да. Чувствуете? — Ее ноздри затрепетали. — Земля, да. Вода, трава. Как хорошо! — Мне тоже очень нужно на берег, — сказала я, тяжело вздохнув. — Вы мне поможете? Некоторое время она молчала, размышляя. Крупная, добродушная женщина, она напоминала мне ее собственных коз, легко приспособившихся к своеобразной жизни на борту корабля, радующихся теплу и обилию соломы и чувствовавших себя превосходно, несмотря на качку, шаткую палубу и сумрак трюма. Потом Аннеке так же спокойно и уверенно подняла на меня глаза и кивнула со словами: — Да, я помогу. После полудня мы бросили якорь у острова Уайтлинга — это название сообщил мне один из корабельных гардемаринов. Я смотрела за борт с нескрываемым любопытством. Этот плоский остров с белыми пляжами и невысокими пальмами, первоначально названный Сан-Сальвадором, а впоследствии переименованный в честь удачливого английского пирата, был тем самым первым клочком земли Нового Света, к которому причалили корабли Колумба. Перед Колумбом у меня было принципиальное преимущество: в отличие от пего я точно знала, что за земля передо мной, но все равно ощущала некий отголосок радости и облегчения, испытанных его матросами, когда их хлипкие деревянные каравеллы бросили якорь у неведомых берегов. За долгое время пребывания на шаткой палубе человек забывает, каково это, шагать по твердой земле, и приучается ходить вразвалочку, или, как говорят на флоте, приобретает «морские ноги». Эта метаморфоза, смена походки, превращает человека в моряка, как головастика в лягушку, однако запах и вид земли заставляет любого вспомнить, что он рожден на суше, даже если его ноги от нее и отвыкли. Главная моя проблема заключалась в том, чтобы вообще ступить ногой на твердую почву. Остановка на острове Уайтлинга была недолгой и вынужденной, предпринятой для пополнения критически истощившихся запасов воды. Далее предстояло плавание через Наветренные острова и далее на Ямайку, что должно было занять не меньше недели. Остров Сан-Сальвадор был невелик, но, осторожно расспрашивая своих пациентов, я выяснила, что он лежит на оживленном морском пути и в Кокбурн, его главный порт, корабли заходят очень часто. Не то чтобы место идеально подходило для побега, но ведь особого выбора у меня не было. Я не собиралась отправляться на Ямайку, чтобы, пользуясь «гостеприимством» королевского флота, послужить наживкой, на которую они собирались поймать Джейми. Хотя все команда истосковалась по суше и мечтала почувствовать под ногами твердую землю, сойти на берег было позволено только тем, кто отправлялся за водой. Матросы с бочками на слегах двинулись к источнику вдоль берега Голубиного залива, у горловины которого мы бросили якорь. У трапа капитан выставил часового с приказом никого больше не выпускать. Моряки, не попавшие в состав посланной за водой команды, но большей части толпились на палубе у бортового ограждения, болтая, отпуская шуточки или просто мечтательно глядя на остров. Чуть дальше я приметила развевающиеся на дующем с берега ветру длинные светлые волосы. Губернатор тоже поднялся наверх и подставил бледное лицо тропическому солнцу. Я бы подошла и поговорила с ним, но на это не было времени: Аннеке уже отправилась вниз за козленком. Я вытерла руки о юбку, делая последние прикидки. От береговой линии до кромки деревьев, пальм с густым подлеском, было не более двухсот ярдов. Если мне удастся сбежать по трапу и домчаться до джунглей, побег, скорее всего, можно будет считать успешным. Капитан Леонард в своем стремлении поскорее прибыть на Ямайку не станет терять время, чтобы организовывать поиски на берегу. Ну а если меня все-таки поймают, вряд ли он решится прибегнуть к наказанию: я не член корабельной команды и не нахожусь под арестом, во всяком случае официально. Солнце позолотило светлую макушку Аннеке, осторожно поднявшейся снизу на палубу, нежно прижимая к пышной груди годовалого козленка. Бросив быстрый взгляд и удостоверившись, что я на месте она направилась к наружному трапу и завела с часовым разговор на своей диковинной смеси шведского и английского, демонстрируя ему козленка и убеждая, что животному позарез нужно сойти на берег, чтобы пощипать свежей травки. Караульный, похоже, понимал ее, но оставался неколебим. — Нельзя, мэм, — повторял он уважительно, но твердо. — Никому, кроме тех, кого послали пополнить запасы воды, на берег сходить нельзя. Приказ капитана. Стоя так, чтобы меня не было видно, я наблюдала, как миссис Йохансен настойчиво сует под нос, матросу своего козленка, тесня его в сторону, чтобы предоставить мне возможность незаметно проскочить мимо. Цель была почти достигнута, оставалось совсем немного. Как только Аннеке оттеснит его от верхушки трапа, она уронит козленка, примется его ловить и поднимет переполох, чтобы отвлечь внимание на себя и дать мне время улизнуть. Я нервно переступала с ноги на ногу, босая, поскольку так легче бежать по песчаному берегу. Часовой уже повернулся ко мне обтянутой красным мундиром спиной. «Еще фут, — мысленно внушала я ему. — Ну же, еще фут!» — Какой прекрасный день, миссис Малкольм! От неожиданности я прикусила язык. — Дивный день, капитан, — удалось мне пробормотать в ответ. Когда он заговорил, мне показалось, что мое сердце остановилось. Теперь оно забилось снова, но гораздо быстрее. Капитан встал рядом со мной, глядя через бортовое ограждение, его молодое лицо сияло, словно он был Колумбом, открывшим Новый Свет. Невзирая на сильное желание увидеть, как он летит вверх тормашками за борт, я невольно улыбнулась и сама. — То, что мы подошли к берегу, в той же мере ваша победа, что и моя, миссис Малкольм, — отметил он. — Сомневаюсь, чтобы без вас «Дельфину» вообще удалось бы добраться до суши. Он несмело коснулся моей руки, и я снова вымученно улыбнулась. — Я была уверена, что вы справитесь с этим, капитан. Вы производите впечатление весьма компетентного моряка. Он рассмеялся, и от этого его гладкие, выбритые в честь подхода к земле, щеки порозовели еще пуще. — В первую очередь это заслуга матросов, не щадивших себя. А вот тем, что они смогли предпринять такие усилия, мы обязаны вашему врачебному умению. Его карие глаза светились воодушевлением. — Действительно, миссис Малкольм, у меня нет слов, чтобы выразить, как много значат для нас ваши искусство и доброта. Я, разумеется, не премину рассказать об этом губернатору и сэру Гренвиллю — это королевский комиссар на Антигуа. Разумеется, я напишу рапорт, в котором будут засвидетельствованы ваши исключительные заслуги. Возможно… возможно, это поможет. — Поможет чему, капитан? Мое сердце бешено забилось. Капитан Леонард прикусил губу, затем поднял взгляд. — У меня не было намерения что-либо говорить вам, мэм. Но я… На самом деле молчать в данной ситуации кажется мне бесчестным. Я знаю ваше имя и знаю, кто ваш муж. — Вот как? — отозвалась я, стараясь сохранить контроль над эмоциями. — И кто же он? Молодой человек выглядел несколько удивленным этим вопросом. — Но, мэм, он преступник, вот кто. Или вы хотите сказать, что не знали этого? — Что вы, конечно знала, — сухо ответила я. — Но я не знаю, чего ради вы мне это говорите? Он облизал губы и встретил мой взгляд довольно смело. — Когда мне удалось установить, кто таков ваш муж, я внес соответствующую запись в судовой журнал. Теперь я сожалею об этом, однако уже слишком поздно, информация зафиксирована официально. По прибытии на Ямайку я должен буду сообщить его имя и местопребывание местным властям, равно как и флотскому командованию на Антигуа. Как только «Артемида» пришвартуется, его арестуют. А как только его арестуют… — Он будет повешен, — закончила я за него. Капитан молча кивнул. Он пошевелил губами, подыскивая слова и с трудом выдавил из себя: — Я видел, как вешают людей. Миссис Фрэзер, я просто… я… Он сбился, но сумел взять себя в руки, выпрямился и взглянул мне прямо в глаза. Недавняя радость в его взоре сменилась страданием. — Мне очень жаль, — тихо произнес он. — Я не могу просить вас о прощении, могу лишь сказать, что страшно сожалею. С этими словами он повернулся, зашагал прочь и наткнулся прямо на Аннеке Йохансен с ее козленком, оживленно беседующую с вахтенным. — Это еще что такое? — возмутился капитан Леонард. — Немедленно убрать животное с палубы! Мистер Холфорд, вы о чем думаете? Аннеке, чей взгляд перебегал с капитана на меня, мгновенно поняла, что что-то пошло не так. Пока капитан давал матросу нагоняй, она стояла, наклонив голову, а затем направилась к люку в трюм, унося своего козлика. Проходя мимо, она серьезно подмигнула мне большим голубым глазом: «Мы попробуем снова». Но как? Угнетаемый сознанием вины, капитан Леонард скрывался от меня на юте все то время, пока мы осторожно следовали мимо острова Аклинс и Саманского залива. Погода давала ему для этого прекрасный предлог: оставаясь ясной, она отличалась странными, порывистыми, часто менявшими направление ветрами, что требовало постоянного управления парусами. При нехватке рук это было непростой задачей, и капитан действительно был занят по горло. Спустя четыре дня мы сменили курс, чтобы пройти проливом Кайкос, и вдруг внезапный, невесть откуда взявшийся ураган обрушился на корабль, не дав времени не только укрыться, но даже убрать паруса. Я находилась на палубе, когда налетел чудовищный шквал. Юбки мигом надулись, как паруса, меня подхватило и понесло по палубе. Откуда-то сверху послышался страшный треск, а я врезалась головой в Рэмсделла Ходжеса, матроса из команды полубака, и мы с ним вместе после нескольких головокружительных пируэтов грохнулись на палубу. Повсюду царило смятение, звучали команды, люди с криками носились туда-сюда. Я села, пытаясь собраться с мыслями. — В чем дело? — спросила я Ходжеса, уже поднявшегося на ноги и наклонившегося, чтобы помочь мне встать. — Что случилось? — Чертова грот-мачта сломалась, мэм, — коротко ответил он. — Не только вас свалило, но и ее. Так что теперь держитесь! Некоторое время поврежденный «Дельфин» медленно двигался да юг, остерегаясь приближаться без грот-мачты к опасным прибрежным отмелям. Но, в конце концов, капитан Леонард встал на якорь для ремонта в ближайшей подходящей гавани, Бутылочной бухте, что на острове Северный Кайкос. На сей раз нам разрешили сойти на берег, но толку от этого для меня было мало. Маленькие, засушливые, с немногочисленными источниками пресной воды острова Теркс и Кайкос могли похвастаться разве что множеством бухточек и заливов, где проходящие суда укрывались во время шторма. Мысль о том, чтобы прятаться на бесплодном, засушливом, безлюдном острове, ожидая, когда благосклонный ураган соблаговолит пригнать туда корабль, меня не воодушевляла. Однако изменение нашего курса навело Аннеке на новую мысль. — Я знаю эти острова, — заявила она, кивая с хитрым видом. — Будем обходить Большой Терк, Мушуар. Не Кайкос. Видя мое недоумение, она присела на корточки и принялась чертить толстым и коротким указательным пальцем на желтом прибрежном песке. — Смотри: пролив Кайкос — Она начертила пару линий, потом нарисовала между ними маленький треугольник паруса. — Плывет здесь, — она показала на пролив, — но должен уходить. Теперь… Она быстро начертила справа от пролива несколько неправильных окружностей. — Северный Кайкос, Южный Кайкос, Кайкос, Большой Терк, — назвала Аннеке, тыча пальцем в каждый из кружков. — А теперь обходить рифы. Мушуар. С этими словами она начертила еще две линии, обозначив пролив к юго-востоку от острова Большой Терк. — Пролив Мушуар? Я слышала, как матросы упоминали это название, но понятия не имела, какое отношение оно может иметь к моему возможному бегству с «Дельфина». Аннеке просияла, энергично закивала и провела под своими предыдущими рисунками длинную волнистую черту, на которую указала с гордым видом: — Эспаньола. Санто-Доминго. Большой остров, города, много кораблей. Я растерянно подняла брови. Она вздохнула, видя мое непонимание, задумалась, потом встала, разгладив юбку на своих пышных бедрах. Мы собирали с камней ракушки в мелкий тазик. Аннеке освободила его, наполнив морской водой. Лежа на песке, она поманила меня к себе, жестом велев смотреть. Она размешала воду, вызвав круговое движение, и вынула палец, потемневший от пурпурной крови моллюсков. Вода продолжала кружиться, обегая края посудины. Затем Аннеке вытянула нитку из лохматившейся бахромой кромки своей юбки и опустила в воду. Ниточка стала медленными кругами плавать по тазику, следуя движению растревоженной воды. — Ты! — указала она пальцем на ниточку. — Вода понесет тебя. Она вернулась к своему чертежу на песке. В проливе Мушуар появился новый треугольник. От маленького паруса отошла налево изогнутая линия, обозначающая курс корабля. А тонкая голубая нить изобразила меня, избежавшую утопления. Аннеке поместила ее рядом с символом «Дельфина», а затем повернула в сторону от его маршрута, к побережью Эспаньолы. — Прыгнешь, — просто сказала она. — Ты сумасшедшая! — в ужасе прошептала я. Аннеке хихикнула, удовлетворенная моей догадливостью. — Да. Это получится. Вода отнесет тебя. Она указала на край пролива в направлении Эспаньолы и еще раз покрутила пальцем воду в тазике. Мы стояли бок о бок, глядя, как постепенно сходит на нет рябь рукотворного течения. Аннеке задумчиво покосилась на меня. — Попробуй не утонуть, а? Я глубоко вздохнула и убрала волосы с глаз. — Да уж, попробую.
Дата: Воскресенье, 11.10.2015, 19:02 | Сообщение # 114
Король
Сообщений: 19994
ВСТРЕЧА СО СВЯЩЕННИКОМ Море было на удивление теплым, словно ванна, особенно по сравнению с ледяными водами Шотландии. В то же время оно было чертовски мокрым: через два или три часа пребывания в воде ноги мои онемели, а пальцы, цеплявшиеся за веревочную сбрую, крепившую меня к паре пустых бочек, похолодели. Однако жена канонира слов на ветер не бросала. То, что виделось с «Дельфина» лишь как темное, расплывчатое пятно, теперь, оказавшись ближе, уже приобретало очертания. На фоне серебристого моря вырисовывались темные бархатные холмы острова Эспаньола — Гаити. У меня не было возможности определить время, хотя за два месяца пребывания на корабле, где постоянно отбивали склянки, я научилась приблизительно чувствовать течение ночных часов. По моим представлениям, я покинула «Дельфин» около полуночи, стало быть, сейчас около четырех утра и до берега остается около мили. Океанские течения сильны, но не стремительны. Истомленная трудами и беспокойством, я неуклюже намотала веревку на запястье, чтобы ненароком не выскользнуть из упряжи, положила лоб на бочонок и, вдыхая исходивший от него запах рома, уснула. Меня пробудило ощущение чего-то твердого под ногами, и я увидела опаловую зарю: море и небо переливались разными оттенками перламутра. Ноги зарылись в холодный песок, тогда как прибой продолжал тянуть бочки. Я высвободилась из веревок и с облегчением предоставила не отягощенным ничем бочонкам плыть к берегу. На моих плечах остались глубокие красные борозды, мокрая веревка стерла запястье до крови, и это не говоря уже о том, что я замерзла, смертельно устала, изнемогала от жажды, а ноги казались резиновыми, как вареные кальмары. С другой стороны, море позади меня было пустым, «Дельфина» нигде не видно. Мой побег удался. Теперь оставалось только выбраться на твердую почву, найти воду, добраться до Ямайки и найти там «Артемиду» и Джейми раньше, чем это сделает королевский флот. Только и всего. Эта программа представлялась мне вполне выполнимой. Насколько этот вывод далек от истины и сколь ошибочное представление об островах Карибского моря сложилось у меня по открыткам, выяснилось очень скоро. Начать с того, что пляжей с чистейшим песком и кристальных лагун нигде не было видно. Передо мной щетинилась густая, неприятного вида поросль, поднимавшаяся из клейкой, липкой, темно-коричневой грязи. Похожие на кустарники заросли были, вероятно, мангровыми. Они расстилались во всех направлениях, и другого выхода, кроме как пробираться сквозь них, похоже, не было. Их переплетающиеся, извилистые корни поднимались над грязью, изгибаясь дугами на манер крокетных воротец, о которые я беспрестанно спотыкалась, а гладкие белые сучки, торчавшие на ветвях, словно костлявые пальцы, цеплялись за волосы. Ноги проваливались по лодыжки в сырую грязь, вызывая панику среди крохотных пурпурных крабов. Мне подумалось, что туфли лучше бы снять, все равно уже промокли насквозь. Я завернула их в мокрый подол верхней юбки, который заткнула за пояс. А вот рыбацкий нож, что дала мне на всякий случай Аннеке, наоборот, вытащила. Вроде бы никакой угрозы не было, но с оружием в руках я все равно чувствовала себя увереннее. Когда плечи стало пригревать восходящее солнце, я поначалу порадовалась теплу и возможности обсушить одежду, но примерно через час стала думать, что лучше бы ему убраться за какую-нибудь тучу. Едва оно поднялось повыше, как стало невыносимо жарко, и я вся покрылась потом. Грязь, в которой я была вымазана, засохла и скукожилась, и вдобавок ко всему меня стала мучить жажда. Попытки высмотреть, где же кончаются эти мангровые заросли, ни к чему не привели: деревья были выше моего роста, и куда бы ни обращался взгляд, он встречал лишь бесконечные волны узких серо-зеленых листьев. — Не может же этот чертов остров состоять из сплошного мангрового леса, — пробормотала я, продолжая ковылять под солнцем. — Должна же где-то быть настоящая суша. И вода, хотелось надеяться. Раздавшийся неподалеку звук, гулкий, точно бабахнули из небольшой пушки, напугал меня, и я выронила рыбачий нож. Я наклонилась и принялась отчаянно шарить в грязи, в которую и нырнула физиономией, когда что-то со свистом пронеслось в нескольких дюймах над моей головой и кто-то сказал: — Квак? — Что? — прохрипела я и настороженно выпрямилась, держа нож в одной руке и утирая с лица налипшую мокрую грязь другой. В шести футах от меня на мангровой ветке сидела, рассматривая мою персону критическим взглядом, большая черная птица. Она склонила голову набок и почистила клювом шелковистые черные перья, словно желая подчеркнуть контраст между их незапятнанной чистотой и моим неприглядным видом. — Ага, — буркнула я, — у тебя-то есть крылья и по грязи шататься не приходится. Птица прервала свое занятие и весьма придирчиво воззрилась на меня. Затем она подняла клюв и набрала полную грудь воздуха, отчего у нее на шее раздулся ярко-красный кожаный мешок. — Бум! — ухнула птица на манер мортиры, напугав меня снова, хотя и не так сильно. — Нечего тут ухать, — сердито сказала я. Не обращая внимания на мои слова, птица хлопнула крыльями, устроилась поудобнее на ветке и ухнула снова. Неожиданно сверху донеслись хриплые крики, и еще две черные птицы, громко хлопая крыльями, уселись на мангровую ветвь в нескольких футах от первой. Воодушевленная наличием аудитории, первая принялась ухать, что было мочи с регулярными интервалами, мешок на шее раздувался от возбуждения. Над головой появились еще два птичьих силуэта. Даже будучи убеждена, что это никакие не стервятники, я все равно не хотела оставаться на месте. Мне предстояло преодолеть не одну милю, прежде чем я смогу поспать. Или найти Джейми. Возможностью найти его вовремя я предпочитала не пренебрегать. Спустя полчаса я так мало продвинулась вперед, что до сих пор слышала прерывистое уханье моих привередливых знакомых, к которым теперь присоединилось множество их сородичей. Задыхаясь от напряжения, я выбрала корень потолще и присела отдохнуть. Пересохшие губы потрескались, и мысли о воде вытеснили из головы все прочее, включая даже Джейми. Мне казалось, что я тащусь по мангровым зарослям уже целую вечность, однако до сих пор слышала шум океана и оставалась в пределах досягаемости прилива. Пока я сидела, набежавшая со стороны моря сквозь мангровые корни морская вода коснулась пальцев ног. — Ну вот, — буркнула я, — воды хоть залейся, а как попить, то ни капельки! Мой взгляд поймал в сырой грязи какое-то движение, и, наклонившись, я разглядела несколько маленьких рыбешек, каких никогда прежде не видела. Начать с того, что они не бились и не разевали рты в бесплодных попытках набрать воздуха, а сидели себе, выпрямившись, опершись на грудные плавники с таким видом, будто то, что они оказались вне воды, ничуть их не беспокоило. Пораженная, я склонилась еще ниже, чтобы рассмотреть их как следует. Одна или две переместились на плавниках, но в целом, похоже, рыбины не имели ничего против моего любопытства. Они и сами с важным видом таращились на меня выпученными глазами. Лишь внимательно приглядевшись, я заметила, что важный вид в известной мере объяснялся наличием у них не двух, а четырех глаз. Я чувствовала, как струйка пота стекает у меня между грудями. — Интересно, — заговорила я, — у кого из нас галлюцинации, у меня или у вас? Рыбы не ответили, но одна из них неожиданно подпрыгнула и уселась на ветку в нескольких дюймах над землей. Возможно, она сделала это, что-то почуяв, потому что в следующий миг набежавшая волна омыла мои лодыжки. Вместе с ней пала приятная прохлада. Солнце, как по команде, скрылось за облаком, и с его исчезновением все в мангровых зарослях разительно изменилось. Серые листья затрепетали и затрещали под напором налетевшего ветра, а все мелкие рыбешки, крабы и песчаные блохи исчезли, и их исчезновение показалось мне дурным предзнаменованием. Я взглянула на облако, за которым укрылось солнце, и охнула. Подсвеченная пурпуром темная клубящаяся масса наползала из-за холмов так быстро, что мне казалось, будто передний край грозового фронта теснит сияющий свет солнца, двигаясь вперед, прямо на меня. Следующая волна оказалась на пару дюймов выше предыдущей и дольше откатывалась назад. Не будучи ни рыбой, ни крабом, я к этому времени все же почувствовала, что надвигается гроза, причем с удивительной скоростью. Я огляделась вокруг, но в пределах видимости не было ничего, кроме нескончаемых мангровых зарослей. И уж точно ничего пригодного в качестве убежища. В моих обстоятельствах оказаться застигнутой дождем было далеко не самой пугающей перспективой. Наоборот, при мысли о сладких, освежающих дождевых каплях, падающих мне на лицо, я мечтательно облизала сухим, едва ворочавшимся языком потрескавшиеся губы. Плеск следующей волны у моей голени заставил осознать, что мне грозит нечто худшее, чем просто возможность промокнуть. Стоило поднять глаза, и я увидела клочья высохших водорослей на мангровых ветвях гораздо выше уровня моей головы. Вот, значит, на какую высоту может подниматься вода. Ощутив приступ паники, я усилием воли заставила себя успокоиться: лишиться сейчас самообладания означало погибнуть. — Держись, Бошан, — велела я себе, припомнив один из советов, усвоенных еще в интернатуре: когда сталкиваешься с остановкой сердца, первым делом проверь собственный пульс. Я улыбнулась, чувствуя, как отступает паника, и нащупала собственный пульс. Он был несколько учащенным, но ровным и сильным. Ладно, тогда в эту сторону, по направлению к горе, раз уж это единственное, что я могу видеть над морем мангровых деревьев. Я прокладывала себе путь, раздвигая ветви настолько быстро, насколько хватало моих сил, не обращая внимания ни на рвущуюся юбку, ни на то, что с каждой новой волной напор воды под ногами усиливается. Ветер со стороны моря крепчал и гнал воду к берегу, поднимая ее уровень. Он постоянно сдувал мои волосы на лицо, они лезли в глаза и в рот, и я без конца отбрасывала их назад, ругаясь вслух и радуясь звучанию голоса, хотя в горле совсем пересохло и слова давались с трудом. Хлюпая по воде, я тащилась вперед. Юбка выбилась из-под пояса, туфли свалились и пропали где-то в пене, клокотавшей уже заметно выше моих колен. Меня это не останавливало. Прилив достиг половины своей высоты, когда хлынул дождь, заглушивший шум листьев на ветру и мгновенно вымочивший меня до нитки. Поначалу я попусту теряла время, закидывая голову и пытаясь направить хлещущие по лицу струи в открытый рот, но потом во мне пробудились-таки остатки разума: я сняла с плеч косынку, намочила ее, отжала, чтобы удалить впитавшуюся соль, намочила снова, поднесла мокрую ткань ко рту и стала сосать с нее влагу. Косынка пропахла потом и водорослями, но вода все равно была великолепна. Я продолжала идти, цепляясь за мангровые деревья. Прилив уже нагнал воды мне по пояс, и идти становилось все труднее, но я наклонила голову и упорно шла вперед настолько быстро, насколько могла. Над горами вспыхнула молния, чуть позже прогрохотал гром. Прибой был таким сильным, что я могла продвигаться вперед только вместе с очередной волной. Потом волна откатывалась, порываясь утащить назад и меня, но я удерживалась на месте, вцепившись в ближайший мангровый стебель. Я начинала думать, что поспешила покинуть «Дельфин» и капитана Леонарда. Ветер дул все сильнее и сыпал дождем мне в лицо, почти лишая способности видеть. Матросы говорят, что каждая седьмая волна выше остальных. Продвигаясь вперед, я стала считать их, и не седьмая, а девятая волна ударила меня между лопаток и сбила с ног, прежде чем я успела ухватиться за ветку. Беспомощная, ослепленная и полузадушенная песком и водой, я барахталась, пока мои ноги снова не ощутили под собой почву. Волна, чуть меня не утопившая, еще и изменила направление моего движения. Гора передо мной больше не маячила. А маячило, всего-то футах в двадцати, большущее дерево. Еще четыре волны, еще четыре рывка вперед, еще четыре попытки откатывающейся воды утащить меня назад, и я оказалась на болотистом берегу маленького заливчика, поползла вперед, поднялась, шатаясь и скользя, и бросилась в манящие объятия ближайшего дерева. Со своего насеста на ветке, с высоты в двенадцать футов, я видела всю протяженность мангрового болота, через которое прошла, а за ним море. И то, что я видела, заставило меня еще раз изменить мнение относительно решения покинуть «Дельфин». Как бы скверно ни было сейчас на суше, тем, кто оказался в прибрежных водах, приходилось гораздо хуже. Молнии разбивались о поверхность клокочущей воды, в то время как ветер и прилив сражались за власть над волнами. Дальше, в проливе, волны вспучивались до такой высоты, что казались катящимися холмами, а завывающий ветер продувал меня насквозь. Вспышки молний и раскаты грома свирепствовали над моей головой. «Артемида» была куда менее быстроходным судном, чем военный корабль, и я надеялась, что она сейчас находится далеко от грозового фронта. В сотне футов от себя я видела мангровую рощу. Вода, шипя и пузырясь, то набегала, затапливая темные стебли, то обнажала сушу. Я обхватила руками ствол дерева и стала молиться. За Джейми и «Артемиду». За «Дельфин», за Аннеке Йохансен, за Тома Леонарда, за губернатора. И за себя. Проснулась я уже при свете дня: нога застряла между двумя ветками и онемела от колена вниз. Выбравшись, а по сути чуть не свалившись со своего насеста, я плюхнулась ногами в мелкую воду залива, зачерпнула пригоршню для пробы и выплюнула. Конечно, то была уже не морская вода, но для питья все-таки солоноватая. Одежда промокла, зато я изнывала от жажды. Буря давно стихла. Все вокруг выглядело мирным и спокойным, за исключением мангровых деревьев. Издалека доносились крики больших птиц. Вода здесь была солоноватой, однако чем дальше от моря, тем более пресной она должна была становиться. Я постаралась оттереть грязь с ног и заковыляла в сторону суши. Характер растительности начал меняться. На смену мангровым деревьям с сероватыми листьями приходила более яркая зелень, появилась густая трава и сочный донный мох. Впрочем, вымотанная и изнывавшая от жажды, я не могла плюхать по воде слишком долго: то и дело приходилось садиться, чтобы сделать передышку. Во время одного из таких привалов несколько маленьких четырехглазых рыбешек выпрыгнули неподалеку и с любопытством уставились на меня. — По-моему, ты и сама выглядишь довольно странно, — сказала я рыбине. — Вы что, англичанка? — недоверчиво спросила та. На миг я ощутила себя Алисой в Стране чудес и, моргая, уставилась на рыбеху. Но потом я резко подняла голову и увидела человека задавшего этот вопрос. Лицо его было обветренным и загорелым, цвета красного дерева, темные курчавые волосы густыми, без признаков седины. Он медленно вышел из-за мангрового ствола, словно боялся меня напугать. Роста незнакомец был чуть выше среднего, дородный, широкоплечий, с резко очерченным лицом, по природе добродушным, но сейчас настороженным. Одежда на нем была поношенная, на плече висела холщовая сума, а на поясе — фляга из козлиной кожи. — Vous кtes Anglaise? — повторил он свой вопрос по-французски. — Comment зa va? — Да, я англичанка, — прохрипела я. — Не будете ли вы добры, дать мне немного воды? Его светло-ореховые глаза расширились, но он не сказал ни слова, просто снял с ремня кожаную флягу и протянул мне. Я положила нож на колено, оставив под рукой, и жадно, чуть ли не давясь, припала к фляге. — Осторожнее, — посоветовал он. — Пить слишком быстро — опасно. — Знаю, — чуть запыхавшись, ответила я, опустив мешок. — Сама, слава богу, доктор. Я снова припала к горлышку, но постаралась пить не так жадно. Мой спаситель воззрился на меня насмешливо, но не без удивления. Вымоченная и просоленная морем, обгоревшая на солнце, насквозь пропотевшая, измазанная в грязи, со спутанными, падавшими на лицо волосами я походила на нищенку, а мои слова, надо думать, навели его на мысль, что я не просто побирушка, а еще и чокнутая. — Доктор? — переспросил он по-английски, показав, что мыслит именно в том направлении, в каком я и предполагала. Он таращился на меня примерно так же, как встреченная задолго до него большая черная птица. — Доктор чего, осмелюсь спросить? — Медицины, — ответила я между глотками. Его черные брови полезли на лоб. — Вот как? — произнес он после заметной паузы. — Вот так, — ответила я в том же тоне, и он рассмеялся. — Тогда позвольте представиться, мадам: Лоренц Штерн, доктор натуральной философии, Gesellschaft von Naturwissenschaft Philosophieren, Mьnchen. Я заморгала. — Натуралист, — пояснил он, указывая на висевшую через плечо полотняную котомку. — Бродил, знаете ли, в местах гнездования птиц-фрегатов в надежде понаблюдать за их спариванием, а вместо этого услышал ваш… хм… — Разговор с рыбой, — закончила за него я. — А что, у них и вправду бывает по четыре глаза? Вопрос был задан мною в надежде сменить тему. — Да, кажется. — Лоренц перевел взгляд на рыбу, следившую за этой беседой с сосредоточенным вниманием. — Они используют свои необычно устроенные органы зрения при плавании в верхних слоях воды: когда верхняя пара глаз отслеживает происходящее на поверхности, нижняя работает под водой. Он посмотрел на меня, пряча улыбку. — Могу ли я надеяться, мадам лекарь, что мне будет оказана честь узнать ваше имя? Я помедлила, думая, как лучше назваться, и, прикинув количество возможных союзников, решила сказать правду. — Фрэзер. Клэр Фрэзер или миссис Джеймс Фрэзер, если угодно. Последнее я добавила в слабой надежде на то, что статус замужней дамы добавит мне хоть чуточку респектабельности, несмотря на непрезентабельную внешность. — Ваш покорный слуга, мадам, — отозвался он с учтивым поклоном и, глядя на меня, задумчиво потер переносицу. — Вы, наверное, жертва кораблекрушения? Он выдвинул наиболее вероятное и приемлемое объяснение моего появления, так что мне оставалось лишь кивнуть. — Мне нужно добраться до Ямайки, — сказала я. — Не сможете ли вы оказать мне помощь? Он посмотрел на меня, чуть нахмурившись, словно размышляя, к какому виду по научной классификации можно меня отнести, но завершил эти размышления кивком. У него был широкий рот, прямо-таки созданный для улыбки: уголки его поднялись, когда Лоренц протянул руку, чтобы помочь мне. — Конечно, смогу. Но сдается мне, сначала нужно раздобыть для вас еду и, возможно, одежду, как думаете? К счастью, у меня тут неподалеку живет друг. Я отведу вас к нему, если вы не против.
Дата: Воскресенье, 11.10.2015, 19:02 | Сообщение # 115
Король
Сообщений: 19994
До сих пор, из-за всех этих сменявших одно другое событий, я не слишком-то обращала внимание на требовательные сигналы моего желудка, но стоило лишь упомянуть о еде, как он стал заявлять о себе настойчиво и громко.
Когда мы вышли из пальмовой рощи, перед нами открылся широкий склон холма, на вершине которого я увидела дом или его развалины. Желтые, с потрескавшейся штукатуркой стены тонули в розовых бугенвиллеях и разросшихся гуавах; даже отсюда в крыше были видны нешуточные дыры, и вся усадьба производила впечатление если не полной заброшенности, то небрежения. — Фазенда де ла Фуэнте, — сообщил мой новый знакомый, кивнув в том направлении. — У вас хватит сил подняться по склону или… Он помедлил, прикидывая мой вес, и с сомнением в голосе сказал, что мог бы меня понести. — Справлюсь сама, — отрезала я. Мои босые ноги была натерты, исцарапаны и исколоты опавшими листьями пальм, однако тропа впереди казалась более или менее сносной. Склон ведущего к дому холма был исполосован цепочками овечьих следов, да и сами эти животные присутствовали в изрядном количестве: мирно пощипывали травку под жарким солнцем Эспаньолы. Когда мы выступили из-под деревьев, одна овца заметила нас и коротко проблеяла, в результате чего все овцы на склоне, как по команде, повернули головы к нам. Чувствуя себя неловко в центре столь пристального и подозрительного внимания, я подхватила грязную юбку и последовала за доктором Штерном по главной тропе — протоптанной, судя по ее ширине, кем-то покрупнее овец, — что вела к дому на вершине. Стоял дивный погожий денек, над травой порхали стайки оранжевых и белых бабочек. То и дело они садились на чашечки цветков, распуская крылья. Яркие желтые бабочки сверкали, как крохотные солнышки. Я глубоко вдохнула, вбирая в себя сладкий аромат травы и цветов с легким оттенком запаха овец и нагретой солнцем пыли. Коричневая бабочка села мне на рукав, и я успела разглядеть бархатные чешуйки крыльев, изгиб хоботка, пульсирующее при дыхании брюшко. Крылышки встрепенулись — и мимолетная гостья исчезла. Все это: вода, бабочки, деревья — сулило мне помощь, и бремя страха и изнеможения, тяготившее меня так долго, несколько полегчало. Вопрос о том, как добраться до Ямайки, оставался нерешенным. Но я встретила расположенную ко мне душу, а возможность перекусить уже не казалась столь неосуществимой, как недавно в мангровых зарослях. — Вот он где! Лоренц остановился, подождал, пока я догнала его, и указал наверх, на тощего, жилистого мужчину, осторожно спускавшегося по склону в нашем направлении. Шагал он прямо сквозь кучку овец, которые не обращали на него внимания. — Боже! — воскликнула я. — Это же святой Франциск Ассизский! Лоренц воззрился на меня с удивлением. — Вовсе нет. Я ведь говорил вам, он англичанин. Он помахал рукой и крикнул по-испански: — ЎHola! Seсor Fogden! Фигура в сером насторожилась и одной рукой ухватила за шерсть ближайшую овечку с явным намерением защитить. — їQuien es? — откликнулся тоже по-испански овечий пастырь. — Кто это? — Штерн! — крикнул в ответ Лоренц. — Лоренц Штерн! Пойдемте, — сказал он мне, протянул руку и стал помогать взбираться по крутому склону к овечьей тропе. Овца предпринимала энергичные попытки вырваться и удрать от своего защитника, и ему приходилось делить внимание между животным и нашим приближением. Хозяин овцы был поджарым мужчиной чуть выше меня ростом, с худощавым лицом, которое показалось бы привлекательным, не будь оно обезображено торчащей, как швабра, неухоженной рыжей бородой. Его длинные, спутанные, заметно подернутые сединой волосы без конца падали на глаза. А когда мы подошли, с его макушки взлетела оранжевая бабочка. — Штерн? — Он почесал свободной рукой затылок, моргая на солнце, как сова. — Что-то не припомню я никакого Ш… О, да это вы! — Худощавое лицо просияло. — Надо было сразу сказать, что вы тот самый джентльмен, который выуживал из дерьма червей: тут бы я вас мигом признал! Штерн, несколько смутившись, бросил на меня извиняющийся взгляд. — Во время предыдущего визита, я… хм… пополнил свою коллекцию несколькими интересными экземплярами паразитов, извлеченными из, хм, экскрементов овец отца Фогдена, — пояснил он. — Страшенные такие червяки, — подтвердил, припоминая, священник. — И здоровущие! Иные не меньше фута в длину! — Не более восьми дюймов, — с улыбкой уточнил Штерн и, взглянув на ближайшую овцу, положил руку на свой коллекционный мешок, словно в предвкушении скорого и существенного вклада в науку. — Кстати, средство, которое я вам посоветовал применить, подействовало? Отец Фогден наморщил лоб, мучительно пытаясь вспомнить, о каком средстве идет речь. — Скипидарное вливание, — напомнил натуралист. — О да! — Солнце освещало худощавое лицо священника и ласкало нас своими лучами. — Конечно, конечно. Да, это сработало превосходно! Некоторые, правда, умерли, но остальные полностью исцелились. Прекрасно, просто прекрасно! Неожиданно отцу Фогдену показалось, что он не проявляет надлежащего гостеприимства. — Но вы непременно должны заглянуть ко мне: я как раз собирался пообедать. Он повернулся ко мне. — А вы, я полагаю, миссис Штерн? Признаться, при упоминании о восьмидюймовых кишечных паразитических червях у меня чуть не вывернуло желудок, но стоило прозвучать волшебному слову «пообедать», как он унялся и заурчал. — Нет, но мы были бы рады воспользоваться вашим гостеприимством, — церемонно проговорил Штерн. — Прошу разрешения представить мою спутницу: миссис Фрэзер, кстати, ваша соотечественница. При этих словах глаза Фогдена, бледно-голубые, но удивительно яркие на солнечном свету, округлились. — Англичанка? — Он с трудом верил своим ушам. — Здесь? Его круглые глаза обозрели пятна грязи и соли на разорванном платье. Оценив мое плачевное положение, Фогден моргнул, шагнул вперед и с величайшей учтивостью склонился над моей рукой. — Ваш покорный слуга, мадам, — сказал он, выпрямился и указал на развалины, на холме. — Mi casa es su casa. Мой дом — ваш дом. Он свистнул, и из зарослей высунулась мордочка маленького спаниеля. — Людо, у нас гости, — с сияющим видом сообщил священник, — Разве это не прекрасно? Крепко подхватив меня под локоток, а другой рукой вцепившись в пучок шерсти на загривке овцы, он направил нас обеих к фазенде де ла Фуэнте, то есть усадьбе у источника, предоставив Лоренцу Штерну следовать позади. Откуда взялось такое название, стало понятным, как только мы ступили на запущенный двор: облачко стрекоз вилось над наполовину заросшим водорослями водоемом в углу. Судя по всему, то был естественный источник, заключенный в камень при строительстве дома. Не меньше дюжины лесных куропаток, всполошившись, метнулись из-под наших ног по потрескавшимся плитам, вздымая пыль. Исходя из всего увиденного, можно было предположить, что нависавшие над патио деревья служили им привычным обиталищем, и уже довольно давно. — …И таким образом мне выпала несказанная удача встретить в этот вечер в мангровых зарослях миссис Фрэзер, — заключил Штерн. — Я подумал, что вы, может быть… О, взгляните, какая красота! Какой великолепный экземпляр odonata! Последнее заявление было сделано тоном, в котором смешались удивление и восторг. Он бесцеремонно протолкнулся мимо нас и всмотрелся в тень под пальмовой крышей, где здоровенная, никак не меньше четырех дюймов в размахе крыльев, стрекоза металась туда-сюда, вспыхивая огнем всякий раз, когда ловила в полете один из проникавших сквозь дырявую крышу лучей солнца. — О, если вам угодно! Добро пожаловать в гости. Наш хозяин добродушно махнул на стрекозу рукой. — Ну-ка, Бекки, живо туда, шевели копытцами. Он направил овцу в патио, хлопнув по крестцу. Она фыркнула забежала внутрь и тут же принялась поедать плоды, опавшие с нависавшей над старой стеной раскидистой гуавы. Таких деревьев, обрамлявших патио, было несколько, и они разрослись так, что во многих местах их кроны перекрывались, делая часть внутреннего двора похожим на тоннель или коридор с лиственной крышей, ведущей к темной пещере — входу в дом. Подоконник был покрыт пылью и усыпан опавшими розовыми листьями бугенвиллеи, но под ним поблескивал гладкий, незапятнанный пол. Внутри казалось темно после сияющего снаружи солнца. Когда глаза привыкли к полумраку, я стала с любопытством озираться по сторонам. Комната была незатейливая, темная, холодная, всю ее обстановку составляли длинный стол, несколько табуретов и стульев да маленький буфет, над которым висел большущий образ в испанском стиле — изможденный, бледный на фоне мрака Христос с эспаньолкой, указующий скелетообразной рукой на трепещущее в его груди окровавленное сердце. Сие устрашающее видение поразило мой взор за миг до того, как я сообразила, что в комнате находится кто-то еще. Тени в углу сгустились, слились воедино и сформировались в маленькую круглую физиономию с явно зловредным выражением. Я заморгала и отступила. Женщина — ибо то была женщина — шагнула вперед, вперив в меня немигающий, как у овцы, взгляд черных глаз. Росту в ней было не больше четырех футов, из-за чего толстое тело походило на приземистый пень и казалось совершенно одинаковым в обхвате повсюду: что в плечах, что в груди, что в талии, что ниже. Голова представляла собой небольшой шар, посаженный на этот пень практически без шеи, а над указанным шаром торчал еще один, поменьше, — узел собранных наверх седых волос. Кожа ее, то ли от природы, то ли от солнца, имела красновато-коричневый оттенок, и в целом она походила на неуклюжую, грубо вырезанную из дерева куклу. — Мамасита, — по-испански обратился священник к этому изваянию, — представляешь, какая удача! У нас сегодня гости. Ты ведь помнишь сеньора Штерна? Он указал жестом на Лоренца. — Si, claro. Да, конечно, — ответило странное создание, не разлепив невидимых губ. — Он христопродавец. А кто эта puta alba? — Это сеньора Фрэзер, — как ни в чем не бывало ответил отец Фогден. — Несчастная леди стала жертвой кораблекрушения, мы должны помочь ей, чем можем. Мамасита медленно оглядела меня с головы до ног. Она ничего не говорила, но ноздри ее раздувались от бесконечного презрения. — Еда готова, — буркнула она наконец и отвернулась. — Замечательно! — радостно воскликнул священник. — Мамасита приветствует вас: она принесла нам еду. Не желаете ли присесть? На столе уже стояла большая щербатая глиняная тарелка и лежала деревянная ложка. Священник достал из буфета еще пару тарелок с ложками, плюхнул их на стол и жестом пригласил нас садиться. Стул во главе стола занимал здоровенный волосатый кокосовый орех. Фогден бережно поднял его и поставил рядом со своей тарелкой. Волокнистая скорлупа потемнела от времени, и волоски кое-где вытерлись, открывая взгляду гладкую, чуть ли не полированную поверхность. Можно было догадаться, что орех хранится здесь давно. — Привет, старина, — сказал священник, энергично похлопывая по скорлупе. — Как тебе этот прекрасный денек, Коко? Я взглянула на Штерна — он, наморщив лоб, рассматривал образ Христа и решила, что, пожалуй, мне стоит завести беседу. — Вы здесь живете один, мистер… отец Фогден? — спросила я у хозяина усадьбы. — То есть, конечно, вы и, хм, мамасита? — Боюсь, что да. Поэтому мне так приятно вас видеть. А то ведь вся моя компания — это Людо да Коко, понимаете, — объяснил он, снова похлопав мохнатый орех. — Коко? — вежливо переспросила я, надеясь, что этот странный человек имеет в виду не просто орех, и снова метнула взгляд на Штерна, но тот выглядел разве что слегка удивленным, но ничуть не встревоженным. — «Коко» — это вроде как «бука». Так испанцы называют чертенка или домового, — пояснил священник. — Этакое пугало с маленьким носом-пуговкой и огромными черными глазищами. Внезапно Фогден ткнул двумя длинными тонкими пальцами в углубление на конце кокосового ореха и резко отдернул их, давясь от смеха. — А-ах! — воскликнул он. — Нечего таращиться, Коко, это грубо! От неожиданности я прикусила губу и, когда острый взгляд бледно-голубых глаз метнулся ко мне, с трудом разжала челюсти. — Какая милая леди, — произнес он словно самому себе. — Конечно, не то что моя Эрменегильда, но все равно очень милая, не правда ли, Людо? Пес, которому был адресован этот вопрос, меня проигнорировал, зато радостно прыгнул к хозяину, просунул голову ему под руку и тявкнул. Священник ласково почесал собаку за ушами и обратился ко мне: — Вот все думаю, подойдет ли вам одно из платьев Эрменегильды? Не зная, ответить или промолчать, я ограничилась вежливой улыбкой, надеясь, что мои мысли не отразились на лице. К счастью, в этот момент вернулась мамасита, неся завернутый в полотенца дымящийся глиняный горшок. Плеснув по полному черпаку в каждую тарелку, она удалилась, резво перебирая невидимыми под бесформенной юбкой ногами (если они у нее вообще были). Я поковырялась ложкой в месиве на моей тарелке. По виду это было что-то овощное. Набравшись храбрости, я взяла немножко в рот. К моему удивлению, блюдо оказалось вкусным. — Жареный подорожник с маниокой и красными бобами, — пояснил Лоренц при виде моего замешательства, после чего зачерпнул полную ложку дымящейся мякоти и отправил в рот, даже не подув, чтобы остудить. Признаться, я ожидала форменного допроса относительно своего появления, личности и намерений, но отец Фогден лишь напевал что-то себе под нос и, когда не зачерпывал ложкой угощение, отбивал ею ритм по столу. Я бросила взгляд на Лоренца, приподняв брови. Он улыбнулся и склонился над своей тарелкой. Разговор, кроме случайного обмена словами, не шел до тех пор пока мамасита, сказать о которой «неулыбчивая» значило бы серьезно недооценить выражение ее лица, не убрала тарелки, заменив их подносом с фруктами, тремя чашками и огромным глиняным кувшином. — Случалось ли вам пить сангрию, миссис Фрэзер? Я уже совсем было открыла рот, чтобы сказать «да», но, подумав, пролепетала: — Нет, а что это такое? На самом деле в шестидесятых годах двадцатого столетия сангрия была весьма популярным напитком, который часто подавали и на факультетских вечеринках, и на госпитальных посиделках. Но в данную эпоху, надо полагать, в Англии и Шотландии этот напиток известен не был. Миссис Фрэзер из Эдинбурга просто не могла слышать про сангрию. — Это смесь красного вина с апельсиновым и лимонным соком, — пояснил Лоренц Штерн. — Заправляется пряностями и подается горячим или холодным в зависимости от погоды. Самый приятный и полезный для здоровья напиток, правда, Фогден? — О да. О да. Самый приятный. Не дожидаясь меня, священник залпом осушил чашку и потянулся за кувшином, чтобы налить себе еще, когда я успела сделать лишь один глоток. Это был тот самый сладкий, терпкий вкус, и на миг возникла иллюзия того, что я вернулась в прошлое и снова оказалась на вечеринке, где впервые отведала этот напиток в компании покуривавшего марихуану аспиранта и профессора ботаники. Эта иллюзия поддерживалась и разговором Штерна, вертевшимся вокруг его научных коллекций, и поведением отца Фогдена. После нескольких чашек сангрии он встал, пошарил в шкафу и извлек оттуда внушительных размеров глиняную трубку. Набив ее остро пахнувшей, мелко нарезанной травой, высыпанной из бумажного пакета, священник с наслаждением закурил. — Конопля? — спросил Штерн. — Как вы считаете, это способствует пищеварению? Я слышал такое мнение, однако в большинстве городов Европы данное растение недоступно, и у меня не было возможности наблюдать эффект лично. — О, травка действует на желудок наилучшим образом, — заверил его отец Фогден. Он сделал глубокую затяжку, задержал дыхание, потом медленно, даже сонно выдохнул, выпустив облачко белого дымa, воспарившее к низкому потолку его комнаты, расползаясь туманными лоскутами. — Я непременно дам вам с собой пакет, дорогой друг. А сейчас скажите, что вы намерены делать с этой леди, жертвой кораблекрушения, которую вы спасли? Штерн изложил свой план: после ночного отдыха мы отправимся в селение Сент-Луис-дю-Норд, откуда рыбачий баркас доставит нас в Кап-Аитьен, что в тридцати милях отсюда. Если с баркасом не получится, мы двинемся по суше к Лё-Кап, ближайшему порту. Сдвинув растущие пучками брови, священник воззрился на выпущенный им дым. — Хм. Полагаю, выбор не так уж велик? Правда, если вы решите добираться в Лё-Кап сушей, нужно быть очень осторожной. Мароны, понимаете ли. — Мароны? Я недоуменно покосилась на Штерна. Тот нахмурился и кивнул. — Это правда. Мне довелось встретиться с двумя или тремя мелкими бандами, когда я путешествовал на север по долине Артибонит. Они меня не тронули. Склонен предположить, потому что выглядел я ненамного лучше этих бедолаг. Мароны — это беглые рабы, — пояснил он. — Они бежали от жестокости своих хозяев и скрываются в горах под защитой джунглей. — Вас они, скорее всего, не тронут. — Отец Фогден глубоко, со свистом затянулся, надолго задержал дыхание и неохотно выпустил дым. Глаза его налились кровью. Он прикрыл один из них, а другим взглянул на меня. — Непохоже, чтобы у нее было что грабить, а? Штерн, глядя на меня, широко улыбнулся, но улыбка тут же исчезла: видимо, он счел вызвавшие ее мысли бестактными. Он прокашлялся и снова взялся за чашку с сангрией. Священник смотрел поверх трубки красными, как у хорька, глазами. — Думаю, мне не повредит немного свежего воздуха, — сказала я, отодвигая стул. — И возможно, немного воды — умыться. — О, конечно-конечно! — воскликнул отец Фогден. Он встал, заметно покачиваясь, и беспечно постучал трубкой о буфет, выбивая угольки. — Пойдемте со мной. Воздух в патио и вправду был свежим и бодрящим, несмотря на какой-то гнилостный запашок. Я вдохнула полной грудью, с интересом глядя, как отец Фогден неловко пытается набрать ведром воды из источника в углу. — Откуда вытекает вода? — поинтересовалась я. — Это ключ? Каменный желоб был устлан мягкими щупальцами зеленых водорослей. Они слегка пошевеливались, что свидетельствовало о наличии течения.
Дата: Воскресенье, 11.10.2015, 19:03 | Сообщение # 116
Король
Сообщений: 19994
На мой вопрос ответил Штерн. — Вообще-то тут сотни подобных источников. Насчет иных говорят, будто в них обитают духи, но я не думаю, чтобы вы разделяли эти предрассудки. Кажется, что-то в этих словах заставило отца Фогдена задуматься: он отставил наполовину наполненное ведро и, прищурившись, уставился на воду, пытаясь сосредоточиться на одной из множества сновавших там серебристых рыбешек. — Что? — встрепенулся он через некоторое время. — Духи? Нет, никаких духов. До сих пор… О, погодите, совсем забыл. Хочу вам кое-что показать. Он направился к встроенному в стену шкафу, открыл потрескавшуюся деревянную дверь и вытащил оттуда маленький узелок неотбеленного муслина, который осторожно сунул Штерну в руки. — В прошлом месяце всплыла неведомо откуда у нас в источнике, — пояснил он. — Полуденное солнце убило ее, а я углядел и оттуда вытащил. Правда, боюсь, другие рыбы ее чуточку обгрызли, — добавил священник извиняющимся тоном, — но рассмотреть, что к чему, еще можно. На тряпице лежала сушеная рыбешка, почти такая же, как и те, что во множестве шныряли в источнике. Но чисто белая. И слепая. По обе стороны округлой головы, там, где положено находиться глазам, имелось по небольшой выпуклости — и все! — Думаете, это рыба-призрак? — спросил священник. — Мне это пришло в голову, когда упомянули духов. Но вот чего я в толк не возьму: какой такой грех могла совершить рыбина, чтобы заслужить проклятие существования в подобном виде, без глаз? Я это к чему… — Он снова прикрыл один глаз в своей излюбленной манере. — Считается, что у рыб нет души, а как, спрашивается, без души можно сделаться призраком? — Мне это тоже кажется сомнительным, — ответила я и внимательно пригляделась к рыбешке, вызвавшей восторженное внимание натуралиста. Кожа у нее была очень тонкой, полупрозрачной, так что просвечивали темные очертания внутренних органов и узловатая линия хребта. Чешуйки тоже были очень тонкими, изначально прозрачными, но затуманившимися при высыхании. — Это слепая пещерная рыба, — объявил Штерн, почтительно постукивая по маленькой тупорылой голове. — Я такую видел только однажды, в подземном озере, в недрах пещеры, которую называют Абандауи, но и та скрылась, прежде чем я успел толком ее рассмотреть. Дорогой друг! — Он повернулся к священнику, его глаза сияли воодушевлением. — Могу я оставить ее себе? — Конечно-конечно. — Священник великодушно махнул рукой. — Для меня-то пользы никакой: чтобы съесть, маловата, даже если бы мамасита решила ее приготовить, а она этого делать не станет. Он рассеянно обвел взглядом двор, пнув между делом подвернувшуюся курицу. — Кстати, а где мамасита? — Здесь, cabrуn, где же еще? Я не заметила, когда она вышла из дома, но эта низкорослая, запыленная, пропеченная солнцем женщина и впрямь была здесь — наполняла из источника второе ведро. Тут мне в ноздри пахнуло какой-то плесенью или гнилью, и я непроизвольно поморщилась, что не укрылось от священника. — О, не обращайте внимания, — сказал он. — Это всего лишь бедная Арабелла. — Арабелла? — Да, смотрите, что у меня здесь. Священник отодвинул драную занавеску из мешковины, отгораживавшую уголок патио, дав мне возможность заглянуть туда. По каменной невысокой ограде в длинный ряд были выставлены овечьи черепа, белые и гладкие. — Видите, я не могу с ними расстаться. — Отец Фогден ласково похлопал по изгибу черепа. — А вот, видите, Беатрис, умница и красавица. Умерла еще малышкой, бедняжка. Он указал на один из пары черепов, отличавшихся малым размером, но таких же белых и гладких, как остальные. — Арабелла, она… тоже овца? — спросила я. Запах здесь был заметно сильнее, и мне на самом деле не очень-то хотелось узнать, откуда он исходит. — Одна из моего стада, да, конечно же. Священник обратил ко мне свои на удивление яркие голубые глаза, в которых сейчас полыхал гнев. — Ее убили, бедняжку Арабеллу, нежное, доверчивое создание. Как могли они совершить подобное злодейство: предательски лишить жизни невинное создание ради постыдного насыщения плоти? — Ох, надо же! — Слова сочувствия получились не вполне соразмерными его скорби. — И кто… кто ее убил? — Матросы, бессердечные язычники! Убили ее на берегу и зажарили на рашпере, как святого мученика Лаврентия. — О господи! — вырвалось у меня. Священник вздохнул, и даже его жидкая бородка, казалось, поникла от скорби. — Да, конечно, я не должен забывать о Божьем милосердии, ибо если Отец наш Небесный прозревает всякую мелкую тварь земную вроде последнего воробья, трудно предположить, чтобы Он проглядел Арабеллу. Она ведь весила добрых девяносто фунтов, нагуляла себе бока на сочной травке. Бедное дитя! — Ах! — произнесла я, постаравшись, чтобы в этом возгласе прозвучали ужас и скорбь. И только потом до меня дошло, что сказал священник. — Матросы? — переспросила я. — Когда, простите, имело место это… печальное происшествие? Первая мысль была о том, что это, конечно же, не должны быть матросы с «Дельфина». Не столь уж я важна для капитана Леонарда, чтобы он, преследуя меня, подверг свой корабль риску и причалил к острову. Только вот ладони все равно вспотели, и я незаметно вытерла их об одежду. — Нынче утром, — ответил отец Фогден, возвращая на место овечий череп, который он поднял, чтобы приласкать. — Но, — добавил он с таким видом, будто на него снизошло просветление, — с ней они добились заметного прогресса. Обычно на это уходит больше недели, а тут, вы сами видите… Он снова открыл шкаф, выставив на обозрение внушительный ком, прикрытый несколькими слоями сырой мешковины. Запах сделался сильнее, а свет перепугал множество мелких коричневых жучков, которые бросились врассыпную. — О, Фогден, да у вас здесь представители рода кожеедов! Лоренц Штерн, бережно поместив тушку пещерной рыбы в сосуд со спиртом, подошел к нам и через мое плечо с интересом уставился на мелких тварей. В шкафу белые личинки кожеедов тут же усердно принялись за полировку черепа овцы Арабеллы. При виде того, как закопошились они в глазницах, маниока в моем желудке опасно зашевелилась. — Это они и есть? Полагаю, что да: славные маленькие прожорливые ребята. Священник опасно покачнулся, но удержался на ногах, ухватившись за шкаф, и только тогда поймал в фокус своих глаз старую женщину, стоявшую, глядя на него, с ведром в каждой руке. — Ох, я совсем позабыл! Вам ведь нужно переодеться, миссис Фрэзер! Я оглядела себя. Платье и нижняя рубашка были порваны до неприличия во многих местах, промокли и пропитались соленой водой и болотной жижей. Это едва ли могло считаться приемлемым даже в столь невзыскательной компании, как общество отца Фогдена и Лоренца Штерна. Священник обернулся к могильному видению. — Мамасита, у нас есть что-нибудь, что могла бы надеть эта попавшая в беду леди? — спросил священник по-испански, помедлил, слегка покачиваясь, и добавил: — Может быть, одно из платьев… Старуха ощерилась. — Ни одно из них на такую корову не налезет, — ответила она тоже по-испански. — Если без этого не обойтись, отдайте ей одну из своих ряс. Она презрительно покосилась на мои спутанные волосы и перемазанное грязью лицо. — Пойдем, — бросила она по-английски, поворачиваясь ко мне спиной. — Умываться. С огромным облегчением закрыв за ней двери патио, я с еще большим облегчением сорвала с себя липкую, грязную одежду и занялась туалетом, насколько это было возможно при наличии лишь холодной воды и без гребня. Облачившись в приличную, хоть и странно выглядевшую на мне сутану отца Фогдена, я, за неимением лучшего, расчесала волосы пальцами, размышляя при этом о необычной персоне хозяина дома. Трудно было понять, являются ли некоторые его странности признаком слабоумия, ил и это всего лишь побочный эффект продолжительного злоупотребления алкоголем и конопляным дурманом, но, несмотря ни на что, он производил впечатление человека мягкого и доброжелательного. А вот его служанка, или кем там она была, производила совершенно иное впечатление. Мамасита не на шутку меня нервировала. Мистер Штерн заявил о своем намерении спуститься вниз, к морю, и искупаться, а возвращаться в дом без него мне не хотелось. Сангрии оставалось еще много, и я подозревала, что отец Фогден, даже если он еще в сознании, будет для меня слабой защитой от взоров этого василиска. С другой стороны, не могла же я торчать на улице весь день. Я чертовски устала и мне хотелось сесть, а еще лучше найти кровать и проспать там целую неделю. Обнаружив дверь, ведущую в дом из маленького патио, я открыла ее, ступила в темноту и, оказавшись в маленькой спальне, с удивлением огляделась: она не походила на весь остальной дом с его спартанской гостиной и запущенными патио. Кровать с пышными перьевыми подушками была застлана красным шерстяным покрывалом, на белых оштукатуренных стенах, как распростертые крылья, красовались четыре больших узорчатых веера, на столе стоял ветвистый бронзовый канделябр с восковыми свечами. Мебель отличалась изысканной простотой и была отполирована до ровного, глубокого блеска, а задний конец комнаты был отгорожен полосатым хлопковым занавесом. Наполовину отдернутый, он открывал взгляду длинный ряд развешанных за ним, переливавшихся всеми цветами радуги платьев. Видимо, это были упомянутые отцом Фогденом платья Эрменегильды. Бесшумно ступая босыми ногами, я двинулась вперед, чтобы посмотреть их. Комната содержалась в чистоте, пыли не было и в помине, однако не было и того неуловимого духа, которым отмечено присутствие человека. Здесь никто не жил. Платья были прекрасны: шелк и бархат, муар, атлас и муслин. Даже безжизненно висевшие на вешалках, они обладали блеском и красотой, присущими коже живых существ, словно в них каким-то чудом задержалась частичка ушедшей жизни. Я потрогала один корсаж: пурпурный бархат, расшитый серебряными анютиными глазками; каждый цветок с жемчужиной посередине. Она была небольшого росточка, эта Эрменегильда, и худощавого телосложения: в корсажи некоторых платьев под кружева были искусно вшиты объемные вкладки, зрительно увеличивавшие бюст. Комната была удобной, хотя и не роскошной, а вот платья великолепными — в таких не стыдно было бы появиться и при дворе в Мадриде. Эрменегильды не стало, но комната и по сию пору казалась обитаемой. Я потрогала на прощание переливчато-синий рукав и на цыпочках удалилась, оставив наряды досматривать их сны. Лоренца Штерна я нашла на веранде позади дома, выходившей на крутой, поросший алоэ и гуавой склон. Вдалеке виднелся лелеемый в лазурной колыбели моря островок. При моем появлении Штерн галантно встал, встретив меня легким поклоном и удивленным взглядом. — Миссис Фрэзер, позвольте выразить восхищение тем, как вы стали выглядеть. По правде сказать, на вас одеяние отца Фогдена сидит не в пример лучше, чем на нем. Штерн улыбнулся мне, ореховые глаза расширились, выражая восхищение. — Полагаю, избавление от грязи украсит любого, — отозвалась я, усаживаясь на предложенный им стул. — Кажется, здесь есть какой-то напиток? На шатком деревянном столике стоял кувшин. Сконденсировавшаяся на нем влага собиралась в капли, стекавшие вниз. Выглядел этот сосуд соблазнительно, тем более что меня давно мучила жажда. — Еще сангрии? — предложил Штерн. Он налил нам обоим по небольшой чашке и, пригубив свою, удовлетворенно вздохнул. — Надеюсь, вы не сочтете меня невоздержанным, миссис Фрэзер, но после месяцев скитаний по диким землям, где нечего было пить, кроме воды да жуткого рома, который в ходу у рабов… — Он блаженно прикрыл глаза. — Амброзия! Я была склонна с ним согласиться. — Э… отец Фогден… Я замялась, подыскивая подходящее слово, чтобы охарактеризовать состояние нашего хозяина. Как оказалось, не стоило утруждаться. — Пьян, — откровенно заявил Штерн. — На ногах не стоит, язык не ворочается. К закату он почти всегда в таком состоянии. — Понятно, — пробормотала я, удобнее устраиваясь на стуле и потягивая вино. — И давно вы знакомы с отцом Фогденом? Штерн задумчиво потер рукой лоб. — Несколько лет. Он взглянул на меня. — Скажите, а вы случайно не знакомы с Джейми Фрэзером из Эдинбурга? Я понимаю, имя распространенное… О, так вы знакомы? Я не произнесла ни слова, но меня, по обыкновению, выдало лицо, как бы старательно я ни готовилась соврать. — Джейми Фрэзер — мой муж. В глазах Штерна вспыхнул интерес. — Надо же! — воскликнул он. — Это такой здоровенный детина с… — …с рыжими волосами, — подхватила я. — Да, это Джейми! Кое-что пришло мне на память. — Точно, он говорил мне, что встречался в Эдинбурге с натурфилософом и имел удовольствие беседовать с ним на разнообразные увлекательные темы. Больше всего меня удивляло то, что Штерн называл Джейми настоящим именем. Большинство тех, с кем он имел дело в Эдинбурге, знали его или как контрабандиста Джейми Роя, или как почтенного печатника из тупика Карфакс, мистера Александра Малкольма. Разумеется, доктор Штерн с его сильным немецким акцентом не мог быть англичанином, о котором говорил Томпкинс. — О пауках, — оживленно сказал Штерн. — Да, о пауках и пещерах. Мы встретились в… э… Он замялся, потом закашлялся и ловко вывернулся. — …в питейном заведении. Вышло так, что одну из… хм… тамошних горничных судьба свела с крупным экземпляром Arachnida — паук свалился на нее, когда мы с ней, хм, беседовали. Испугавшись, она вскочила и выбежала в коридор с бессвязными криками. Штерн отпил большой глоток сангрии, что, видимо, должно было способствовать освежению воспоминаний. — И только я поймал экземпляр и поместил его в морилку, как вдруг в комнату влетает мистер Фрэзер, наставляет на меня какое-то оружие и говорит… На этом месте Штерн поперхнулся, закашлялся и стал стучать себя по груди. — Эх. Не находите ли вы содержимое этого кувшина слишком терпким, миссис Фрэзер? Подозреваю, что старуха положила туда многовато лимонов. Я подозревала, что мамасита не преминула бы добавить туда цианида, будь он у нее под рукой, но на самом деле сангрия была прекрасной. — Не заметила, — ответила я, смакуя напиток. — Но продолжайте. Итак, Джейми появился с пистолетом и сказал… — Ох. Признаться, я точно не помню, что именно было сказано. Кажется, имело место небольшое недоразумение, вызванное сложившимся у него ошибочным впечатлением, будто восклицание леди было связано с какими-то моими действиями или словами, а вовсе не с паукообразным. К счастью, я смог продемонстрировать ему это существо, которое повергло леди в бегство, — кстати, мы так и не смогли убедить ее вернуться в комнату, — и причина ее испуга стала очевидной. — Понимаю, — сказала я, прекрасно представляя себе всю эту сцену, за исключением одного, имевшего первостепенное значение пункта. — Вы не припомните, что на нем было надето? На Джейми? — Надето? — Лоренц явно растерялся. — Право же, затрудняюсь ответить. Вроде бы он был одет в уличное платье, а не в домашнее, но… — Все в порядке, я просто спросила, — заверила я Штерна. Слово «одет» было именно тем, что я хотела услышать от него. — Итак, он вам представился? Штерн нахмурился и запустил пальцы в свои густые черные кудри. — Не могу сказать с уверенностью. Припоминаю, иногда, по ходу разговора, леди обращалась к нему как к мистеру Фрэзеру. Дело в том, что наша с ним беседа затянулась допоздна, мы оба нашли друг друга интересными собеседниками, и в какой-то момент он предложил мне обращаться к нему по имени. — Он сардонически поднял бровь. — Надеюсь, вы не сочтете это фамильярностью с моей стороны, несмотря на краткость нашего знакомства? — Разумеется, нет! — сказала я и, желая сменить тему, продолжила: — Кажется, вы говорили о пауках и пещерах? При чем тут пещеры? — В связи с историей о Роберте Брюсе, которую ваш супруг был склонен считать апокрифической. В отношении того, что вдохновило его добиваться трона Шотландии. Предположительно Брюс скрывался от своих преследователей в пещере и… — Да, мне эта история известна, — прервала я его. — Джейми придерживался того мнения, что пауки нечасто поселяются в пещерах, служивших местами человеческого обитания. Мнение, с которым я в основном соглашался, с той лишь поправкой, что особенно большие пещеры, какие, например, имеются на этом острове… — А здесь есть пещеры? — вырвался у меня удивленный вопрос, и я тут же устыдилась собственной глупости. — Ну конечно, должны быть, раз здесь обитают пещерные рыбы вроде тех, в источнике. Однако я всегда думала, что Карибские острова имеют коралловое происхождение и в них, как мне кажется, пещер быть не может. — Такое возможно, хотя и не слишком вероятно, — рассудительно ответил Штерн. — Однако остров Эспаньола — это не атолл, его основа имеет вулканическое происхождение с добавлением кристаллических сланцев, древних отложений, содержащих останки ископаемых организмов, и больших залежей известняка. Известняки по большей части карстовые. — Что вы говорите? Я налила еще чашку пряного вина. — О да. Лоренц поднял с пола веранды свою котомку. Вытащив тетрадь, он вырвал лист бумаги и скомкал его в руке. — Вот, — сказал он, раскрывая ладонь. Бумага самопроизвольно распрямилась, но лишь частично: поверхность бугрилась, возвышения перемежались впадинами. — Вот он каков, этот остров. Помните, что говорил отец Фогден о маронах, беглых рабах, нашедших убежище в этих горах? Если им удается скрываться от преследования, то уж, поверьте, никак не от недостатка желания и стараний со стороны бывших хозяев вернуть их. На этом острове есть места, куда, смею предположить, еще не ступала нога человека, ни белого, ни черного. И в этих таинственных горах находятся еще более таинственные, неведомые пещеры, о существовании которых если кто и знал, то лишь давно сгинувшие туземцы, исконные обитатели этих мест. Мне довелось увидеть одну такую пещеру, — задумчиво продолжил он. — Абандауи, так называют ее мароны. Они считают это место зловещим и священным, но почему, я не знаю.
Дата: Воскресенье, 11.10.2015, 19:04 | Сообщение # 117
Король
Сообщений: 19994
Воодушевленный моим вниманием, он отпил еще сангрии и продолжил свою лекцию по натурфилософии. — Сейчас этот маленький островок, — Штерн кивнул в сторону видневшегося в море, словно дрейфующего среди волн острова, — называется Черепашьим: de la Tortue, или Тортуга. В сущности, это атолл с практически заросшей лагуной. Так вот, знаете ли вы, что некоторое время он был прибежищем пиратов? — спросил ученый, видимо решив дополнить свою лекцию чем-то более увлекательным, чем разговоры о карстовых отложениях и кристаллических аспидных сланцах. — Настоящих пиратов? Флибустьеров? — Я оглядела маленький остров с возросшим интересом. — Это довольно романтично. Штерн рассмеялся, и я взглянула на него с удивлением. — Я не над вами смеюсь, миссис Фрэзер, — сказал он с улыбкой. — Просто дело в том, что я совсем недавно разговаривал в Кингстоне с одним стариком как раз об обычаях флибустьеров, база которых одно время располагалась в ближнем селении Порт-Роял. Он поджал губы, размышляя, говорить ли дальше, но, покосившись на меня, решил рискнуть. — Извините за прямоту, миссис Фрэзер, но вы все-таки замужняя женщина и, как мне известно, не понаслышке знакомы с медициной… Он помедлил и, может быть, на том бы и остановился, но, выпив уже почти две трети кувшина, сделался очень разговорчивым. — Вы, наверное, слышали об отвратительном грехе содомии? — пробормотал Штерн, покраснев до ушей и отводя глаза. — Разумеется, — подтвердила я. — Вы имеете в виду… — Уверяю вас, — кивнул он с авторитетным видом. — Мой информатор был осведомлен о нравах морских разбойников. Они были содомитами, мужеложцами. Он покачал головой. — Точно? — Во всяком случае, таковыми их считали, — заметил он. — Мой информатор говорил мне, что, когда лет шестьдесят назад Порт-Роял поглотило море, очень и очень многие восприняли это как акт божественного возмездия, обрушившегося на грешников за их мерзкое и противоестественное поведение. — Весьма милосердно, — пробормотала я, гадая, что сказала бы на это сластолюбивая Тесса из «Пылкого пирата». Он кивнул с серьезностью совы. — Говорят, в затонувших церквях Порт-Рояла до сих пор звонят колокола, возвещая о надвигающемся шторме, а бьют в них души утонувших пиратов. Я подумывала о том, чтобы расспросить подробнее насчет «мерзкого и противоестественного» поведения, но тут на веранде появилась мамасита. — Еда, — коротко бросила она и исчезла. — Интересно, где отец Фогден ее нашел? — спросила я, отодвигая свой стул. Штерн посмотрел на меня с удивлением. — Где ее нашел? Ах да, я и забыл, вы ведь не знаете. Он покосился на открытую дверь, куда удалилась пожилая женщина, но внутри дома было темно и тихо. — Он познакомился с ней в Гаване, — сказал Штерн и поведал мне всю историю. Отец Фогден уже десять лет отслужил священником, когда в качестве миссионера ордена святого Ансельма, пятнадцать лет назад, прибыл на Кубу. Призванный служить сирым и убогим, он несколько лет трудился в трущобах Гаваны, не думая ни о чем другом, кроме как об облегчении людских страданий и обретении Господней милости, пока в один прекрасный день не встретил на рынке Эрменегильду Руис Алькантару-и-Мерос. — Не думаю, чтобы он даже сейчас понимал, как это все случилось, — произнес Штерн и сделал глоток вина. — Возможно, и она тоже. А может быть, она задумала это в тот самый миг, как только его увидела. Так или иначе, спустя полгода вся Гавана была потрясена скандальной новостью: молодая жена дона Армандо Алькантары сбежала, причем не с кем-нибудь, а со священником! — И со своей матерью, — еле слышно произнесла я, но Штерн разобрал мои слова и улыбнулся. — Эрменегильда никогда не оставила бы мамаситу, — подтвердил он. — Ни ее, ни Людо. Вообще-то у их побега почти не было шансов на успех, ибо дон Армандо был влиятелен и обладал большими возможностями, однако случилось так, что именно в это время англичане предприняли вторжение на Кубу и у дона Армандо появились заботы более неотложные, чем поиски сбежавшей жены. Верхом, хотя поездку изрядно затрудняли наряды Эрменегильды, с которыми она не пожелала расстаться, беглецы добрались до Байамо, наняли рыбачью лодку и прибыли на Эспаньолу, где можно было не опасаться преследования. — Она умерла три года спустя, — произнес Штерн. Он вновь наполнил свою чашку из благоухающего кувшина. — Фогден похоронил ее сам, под бугенвиллеей. — И с тех пор они остались одни, — откликнулась я, — Священник, Людо и мамасита. — О да. Штерн прикрыл глаза. Его профиль темнел на фоне закатного зарева. — Эрменегильда никогда не покинула бы мамаситу, а мамасита никогда не расстанется с Эрменегильдой. Он залпом допил остатки сангрии. — Никто сюда не приходит, — сказал он. — Поселяне на холм ни ногой: их пугает призрак Эрменегильды. Проклятая грешница, похороненная нечестивым священником, — разве она может покоиться с миром? Морской бриз холодил мой затылок. Сгущавшиеся сумерки заставили угомониться даже цыплят в патио. Фазенда де ла Фуэнте была объята покоем. — Вы же пришли, — заметила я, и Штерн улыбнулся. Апельсиновый запах поднимался над пустой чашкой в моих руках, сладкий словно от свадебного букета. Штерн протянул ко мне руку, не совсем твердую. — Не отужинать ли нам вместе, миссис Фрэзер? На следующее утро, после завтрака, Штерн был готов отбыть в Сент-Луис. Перед этим я решила задать священнику несколько уточняющих вопросов насчет виденного им корабля: хотелось выяснить, не «Дельфин» ли это. — Какой это был корабль? — спросила я, наливая в чашку поданное к завтраку козье молоко. Отец Фогден, пребывавший явно не в лучшей форме после вчерашних излишеств, постукивал по кокосовому ореху, задумчиво напевая что-то себе под нос. — А? Он оторвался от своих мечтаний, когда Штерн легонько ткнул его под ребра. Я терпеливо повторила свой вопрос. — О! Он прищурился в глубокой задумчивости, потом его лицо расслабилось. — Деревянный. Штерн уткнулся лицом в тарелку, давясь от смеха. Я глубоко вздохнула и попыталась зайти с другой стороны: — Вы видели матросов, которые убили Арабеллу? Он поднял узкие брови. — Конечно, видел, как не видеть? Иначе откуда бы я знал, что это сделали они? Я ухватилась за это свидетельство способности к логическому мышлению. — Да, естественно. А что на них было надето? Рот священника приоткрылся с явным намерением сказать «одежда», и я опередила его, задав уточняющий вопрос: — Было ли на них что-то вроде мундиров? Команда «Дельфина», кроме случаев выполнения официальных обязанностей, носила грубые рабочие робы, однако даже они могли сойти за униформу в силу единообразия цвета и фасона. Отец Фогден опустил свою чашку, оставив над верхней губой молочный след, стер его тыльной стороной ладони, нахмурился и покачал головой. — Нет. Думаю, нет. Только и припоминаю, что у их вожака был крюк вместо утраченной руки. Он согнул длинные пальцы, как бы иллюстрируя сказанное. Я выронила чашку, молоко пролилось, Штерн с восклицанием подскочил, а священник остался на месте, с удивлением наблюдая, как струйка молока стекает со стола к нему на колени. — Ну и зачем было делать это? — укоризненно сказал он. — Прошу прощения, — пролепетала я. Руки мои дрожали так, что мне никак не удавалось собрать осколки разбитой чашки, и я с превеликим трудом осмелилась задать последний вопрос: — Отец Фогден, этот корабль уплыл? — Нет, — отозвался священник, оторвав взгляд от своего мокрого одеяния. — Да и как бы он мог? Он на берегу. Отец Фогден шел впереди, подоткнув сутану и поблескивая тощими белыми икрами. Мне пришлось последовать его примеру, ибо склон холма выше дома порос густой травой и репейником, цеплявшимся к подолу моего позаимствованного одеяния. По всему холму вились овечьи тропы, но узкие и едва заметные, теряющиеся под деревьями и полностью исчезающие в густой траве. Но священник знал, куда идти, ибо двигался быстро и напрямик, не глядя под ноги и ни разу не обернувшись. Ближе к вершине я уже запыхалась, даже при том что Лоренц Штерн галантно помогал мне, убирая ветви с моего пути, а на самых крутых участках склона подавал мне руку. — Думаете, там на самом деле корабль? — спросила я, когда мы уже приближались к вершине. По правде сказать, многое в поведении нашего хозяина наводило на мысль, что он запросто мог и придумать что-нибудь в этом роде, совершенно бескорыстно, просто ради общения. Штерн пожал плечами и стер с бронзовой щеки струйку пота. — Что-то там, во всяком случае, есть, — ответил он. — Овца-то мертва, от этого никуда не денешься. Мысль об участи Арабеллы пробудила во мне неуверенность. Овцу кто-то убил, и когда мы поднимались на вершину холма, я старалась двигаться как можно тише. Это не могли быть люди с «Дельфина»: ни у одного из офицеров или матросов с военного корабля крюка не было. Я попыталась убедить себя, что вряд ли это и «Артемида», но когда мы остановились под большой агавой на вершине холма, сердце билось учащенно. Сквозь пышную листву мне была видна сверкающая синяя гладь Карибского моря и узкая полоска прибрежного пляжа. Отец Фогден остановился и поманил нас к себе. — Они там, злобные создания, — пробормотал он. В его голубых глазах горел праведный гнев, жидкие волосенки топорщились на голове, подобно иголкам траченного молью дикобраза. — Убийцы! — выдохнул он приглушенным яростью голосом, как будто говорил сам с собой. — Каннибалы! Я бросила на него удивленный взгляд, но Лоренц Штерн схватил меня за руку и потащил к более широкому просвету между деревьями. — О, да там корабль! — воскликнул он. И точно. Вытащенный на берег, он лежал на борту, с мачтами, вынутыми из гнезд. Рядом валялись груды груза, элементы такелажа, а вокруг деловито, как муравьи, сновали люди. Звучали возгласы и похожие на выстрелы резкие удары молотов, в воздухе распространялся резкий запах смолы.
Поблескивавший на солнце вытащенный из трюмов груз, медь и олово, несколько потускнел, не иначе как от соприкосновения с морской водой. Дубленые кожи промокли, и теперь их сушили на солнце. — Это они! «Артемида»! Все стало ясно, как только у корпуса судна появилась ковыляющая одноногая фигура, с головой, повязанной от солнца ярким желтым платком. Мерфи обернулся на мой крик, но убраться с дороги уже не мог: увлекаемая инерцией словно сорвавшийся с горы камень, я налетела прямо на него и сбила с ног. — Мерфи! — взвизгнула я и поцеловала его, вне себя от радости. — Боже мой! — вскричал потрясенный кок, пытаясь выбраться из-под меня. — Миледи! — раздался радостный голос Фергюса, и надо мной появилось его улыбающееся, дочерна загорелое лицо. Он живо поднял кряхтевшего Мерфи, помог встать мне и стиснул так, что затрещали ребра. Позади него тем временем уже появилась широко улыбающаяся Марсали. — Merci aux les saints! — прозвучали в моем ухе слова француза. — Я уж боялся, что мы больше вас не увидим. Он пылко расцеловал меня в обе щеки и в губы и лишь потом отпустил. Я воззрилась на «Артемиду», завалившуюся набок. — Что случилось? Фергюс и Мерфи обменялись выразительными взглядами. То были взгляды из числа тех, которые называют понимающими, и это Меня удивило, ибо прежде я не замечала между ними подобной близости. Затем Фергюс с глубоким вздохом повернулся ко мне. — Капитан Рейнс мертв, — сказал он. Как оказалось, шторм, от которого я укрывалась в мангровом болоте, не миновал и «Артемиду». Ураганный ветер сорвал корабль с курса и погнал на рифы, которые пробили изрядную пробоину в днище. Правда, «Артемида» осталась на плаву, но кормовой отсек быстро заполнялся водой, и судно в поисках убежища поспешило к ближайшему заливчику. — Когда произошло крушение, мы находились не более чем в трехстах ярдах от берега. — Лицо Фергюса омрачилось воспоминаниями. — Груз в полузатопленном кормовом трюме сместился, центр тяжести изменился, и корабль завалился на борт. И надо же такому случиться — именно в этот миг, прежде чем команда успела предпринять какие бы то ни было меры, набежавшая с моря огромная волна захлестнула накренившуюся палубу. Капитана Рейнса и с ним четырех матросов смыло за борт. — А ведь до берега оставалось совсем немного, — перебила его заплаканная, удрученная Марсали. — Спустя десять минут мы уже были на берегу. Фергюс прервал ее причитания, взяв девушку за руку. — Неисповедимы пути Господни, — произнес он. — То же самое могло произойти и когда мы находились в открытом море, в тысяче миль от побережья. По крайней мере, мы смогли похоронить товарищей, как подобает. Он кивнул в направлении джунглей. Маленькие холмики на краю зарослей, увенчанные грубо сколоченными деревянными крестами, отмечали место последнего упокоения утонувших людей. — У меня есть немножко святой воды, которую папа получил в соборе Парижской Богоматери, — сказала Марсали, облизывая потрескавшиеся губы. — В маленьком флакончике. Я прочла молитву и побрызгала ею на могилки. Как думаете, им бы это понравилось? Голос девушки дрожал, и я поняла, что при всем ее самообладании последние два дня стали для бедняжки суровым испытанием. Лицо ее было мрачным, волосы растрепались, взгляд лишился обычной живости, потому что глаза затуманило слезами. — Уверена, они были бы рады, — мягко ответила я и легонько похлопала ее по руке. Я огляделась по сторонам, ища среди обступивших нас людей рослую фигуру и огненную копну волос и постепенно осознавая, что Джейми здесь нет. — Где Джейми? — спросила я. После того как я сбежала с холма, лицо мое раскраснелось, но теперь кровь начала отливать от щек, а по коже пополз противный холодок страха. Фергюс уставился на меня, тоже бледнея на глазах. — А что, он не с вами? — ошеломленно спросил он. — Нет! А как бы он мог быть со мной? Ослепительно сияло солнце, но кожа словно покрылась инеем, и тепла я совершенно не чувствовала. Замерзшими казались и губы: мне с огромным трудом удалось выговорить: — Где он? Фергюс медленно помотал головой, как бык, оглушенный ударом забойщика. — Я не знаю.
Дата: Вторник, 13.10.2015, 11:21 | Сообщение # 118
Король
Сообщений: 19994
ДЖЕЙМИ ЧУЕТ НЕЛАДНОЕ Укрывшись за корабельной шлюпкой «Дельфина», Джейми Фрэзер пытался отдышаться. Грудь его ходила ходуном. Попасть незамеченным на военный корабль было не просто. Его бока были все в синяках после неоднократных ударов о корпус, полученных, когда он болтался на абордажной сети, стараясь подтянуться к борту. Руки при этом чуть не выскочили из суставов и теперь отчаянно болели, а в ладони засела здоровенная заноза. Но, так или иначе, он был здесь, и его пока не засекли. Джейми осторожно покусал ладонь, стараясь нащупать зубами кончик занозы. Одновременно он пытался сориентироваться. Руссо и Стоун, матросы с «Артемиды», которым довелось послужить на военном корабле, потратили не один час, рассказывая ему об устройстве большого судна, о его отсеках и палубах и в первую очередь о вероятном местоположении каюты корабельного хирурга. Ну что ж, по крайней мере, эту чертову посудину качало не так сильно, как скорлупку «Артемиды», хотя неприятное подрагивание палубы под ногами он ощущал и здесь. Занозу удалось ухватить зубами, медленно вытащить и выплюнуть на палубу. Джейми пососал ранку и, настороженно прислушиваясь, выскользнул из-под шлюпки. Вниз по трапу, на нижнюю палубу. Там должны находиться офицерские каюты, в том числе, если повезет, и каюта хирурга. Правда, вряд ли она будет сидеть в каюте, это не в ее правилах: в первую очередь Клэр думает о больных и искать ее надо рядом с ними. Джейми дождался темноты, и Робби Макри усадил его в лодку. Рейнс сказал ему, что «Дельфин», скорее всего, поднимет якорь с вечерним приливом, то есть через пару часов. Если за это время ему удастся найти Клэр, то они с ней без особого труда доберутся вплавь до берега: «Артемида» будет ждать их, укрытая в маленькой бухточке по другую сторону острова Кайкос. Если нет — ну, тогда и видно будет. После тесных, крохотных трюмов и кают «Артемиды» подпалубные помещения «Дельфина» казались обширными и просторными. Джейми стоял неподвижно; лишь ноздри его раздувались, когда он отчаянно втягивал в легкие зловонный воздух. Вдобавок ко всем неприятным запахам, скапливающимся на корабле за время долгого плавания, здесь витал смрад фекалий и рвоты. Джейми повернул налево и медленно двинулся вперед, подергивая длинным носом. Где сильнее всего запах болезни, там, вероятнее всего, окажется и Клэр. Спустя четыре часа Джейми в полном отчаянии снова добрался до кормы. Он уже осмотрел весь корабль, ухитрившись не попасться никому на глаза, но Клэр нигде не было. — Чертова женщина! — пробормотал он себе под нос — Куда ты запропастилась, хотелось бы знать? Его сердце подтачивал маленький червячок страха. Клэр говорила, что ее снадобья защитят ее от недуга, но что, если она ошибалась? Ему казалось, что коль скоро смертельная хворь распространилась по военному кораблю и все тут по колено в заразе, то микробы могут наброситься и на нее, вакцинирована она или нет. Микробы представлялись ему маленькими, размером с личинку, тварями, слепыми, но вооруженными острыми, словно у крохотных акул, зубами. Он слишком реалистично представлял себе, как рой этих тварей устремляется на нее и убивает, разрывая в клочья. Видение было под стать тому, которое побудило его пуститься за «Дельфином». Кроме того, его подгоняла безумная ярость, вскипавшая при одной мысли об английском мерзавце, имевшем наглость похитить жену у него из-под носа с издевательским обещанием вернуть после надлежащего использования. Чтобы он оставил ее среди англичан беззащитной? Он глубоко вздохнул и замер в удивлении. Здесь были животные, козы: их запах ни с чем не спутаешь. Был и свет, тусклый, едва пробивавшийся из-за края переборки, откуда доносились неразборчивые голоса. Один вроде бы женский. Он подался вперед, прислушиваясь. На палубе слышался топот ног и тяжелый стук, который был ему знаком: матросы спрыгивали на палубу с рей. Видел ли кто-нибудь его? Ну а если и видел? Насколько ему известно, в том, что муж ищет свою жену, никакого преступления нет. «Дельфин» шел под парусами: Джейми чувствовал гудение натянутых ветром парусов, передававшееся по всему деревянному корпусу до самого киля. Судя по всему, с «Артемидой» они уже давно разошлись. Видимо, не оставалось ничего другого, кроме как смело предстать перед капитаном и потребовать, чтобы ему дали увидеть Клэр. Но она могла быть и где-то здесь — слышал же он женский голос. Потом возникла и женская фигура, силуэт на фоне света от фонаря. Сердце Джейми подпрыгнуло, когда он увидел отблеск ее волос, но затем он разглядел фигуру стоявшей рядом с козьим загоном женщины, плотной и приземистой. Рядом с ней находился мужчина. Он наклонился, поднял корзину, повернулся и двинулся в сторону Джейми. Тот шагнул в узкий проход между переборками, перекрыв моряку путь. — Эй, ты что… — начал было моряк, но, разглядев Джейми, ахнул. В одном глазу отразился испуг узнавания, другой глаз представлял собой лишь белесо-голубоватый серп под вялым, морщинистым веком. — Господи сохрани! Вы-то что здесь делаете? В тусклом свете его физиономия поблескивала бледной желтизной. — Ты меня знаешь, верно? — Сердце Джейми билось о ребра, но голос оставался негромким и ровным. — Но я, кажется, не имею чести знать твое имя. — Ага, и я предпочел бы оставить это без изменений, если вы не против. Одноглазый матрос попытался отступить, но Джейми задержал его, схватив за руку с такой силой, что бедняга вскрикнул. — Не так быстро, пожалуйста. Где миссис Малкольм, хирург? Моряк и без того выглядел испуганным, но этот вопрос поверг его в настоящий ужас. — Я не знаю, — пробормотал он. — Знаешь, — резко возразил Джейми. — И сию же минуту мне скажешь, иначе я сломаю тебе шею. — Но ведь ежели вам будет угодно сломать мне шею, так я уж точно вам ничего не скажу, — заметил матрос, к которому уже возвращалось самообладание, и задиристо вскинул подбородок над своей корзиной с навозом. — Лучше отстаньте от меня, а не то я позову… Фраза осталась незаконченной, поскольку Джейми стиснул матросу глотку своей здоровенной ручищей. Корзина упала, и катыши козьего помета разлетелись из нее, как шрапнель. Гарри Томпкинс вскрикнул, засучил ногами, разбрасывая во всех направлениях козлиное дерьмо, физиономия его побагровела, как свекла. Когда у него начал выкатываться глаз, Джейми отпустил его глотку и брезгливо вытер о штаны руку, ставшую неприятно сальной после потной матросской шеи. Томпкинс шлепнулся на палубу, неуклюже раскинув руки и ноги и тихо похрипывая. — Ты прав. А вот если я сломаю тебе руку, это не лишит тебя способности отвечать на мои вопросы. Он наклонился, рывком поднял Томпкинса на ноги и заломил руку ему за спину. — Да скажу я, скажу! — заверещал в ужасе матрос — Черт побери, вы такой же злобный мучитель, какой была она! — Была? — взревел Джейми. — Что значит «была»? Сердце Джейми сжалось, и он заломил руку моряка сильнее, чем намеревался. — А ну говори, где моя жена! — потребовал он тоном, нагнавшим бы страху и на человека покрепче, чем Гарри Томпкинс. — Нет ее, — выпалил моряк. — Свалилась за борт. — Что? Джейми был так ошеломлен, что отпустил его. — За борт. Свалилась за борт. Ее нет. — Когда? Как? — вырвалось у Джейми. — Черт тебя побери, что случилось? Сжав кулаки, он рванулся к моряку. Тот пятился, потирая руку и пыхтя, с выражением злобного удовлетворения в единственном глазу. — Не переживайте, ваша честь, — произнес он глумливо. — Вам недолго придется томиться в одиночестве. Через несколько дней вы присоединитесь к ней в аду, предварительно подергавшись на нок-рее над Королевской гаванью. Шаги у себя за спиной Джейми услышал слишком поздно, и удар обрушился на него прежде, чем он успел обернуться. Он достаточно часто получал по голове для того, чтобы знать: в подобной ситуации лучше всего лежать неподвижно, пока головокружение и огни, вспыхивающие под веками с каждым ударом сердца, не сойдут на нет сами собой. Попытка сесть сразу после удара почти наверняка закончится рвотой. Палуба под ногами ходила ходуном вверх и вниз, как всегда на кораблях. Он крепко закрыл глаза и постарался сосредоточиться на болевом узле у основания черепа, надеясь отвлечься от состояния своего желудка. Корабль. Он должен был находиться на корабле. Да, но под его щекой ощущалось что-то не то — не мягкая подушка корабельной койки, а твердое дерево. И запах, запах тоже был не тот. Пахло… Он подскочил, когда вернувшаяся память принесла с собой боль, по сравнению с которой пульсация в голове была ничем. Кружившая вокруг тьма, наполненная разноцветными вспышками, вызвала возмущение в его желудке. Он закрыл глаза и тяжело вздохнул, пытаясь собрать воедино разрозненные, но ужасные мысли, пронзавшие его мозг, будто вертел — баранью тушку. Клэр! Потеряна. Утонула. Мертва. Он наклонился, и его вырвало. Он заходился в кашле и тошноте, извергая блевотину, словно его тело хотело вместе с рвотной массой избавиться и от этой мысли. Но это не помогло: когда он, опустошенный и обессиленный, прислонился к переборке, горе осталось с ним. От него перехватывало дыхание, кулаки отчаянно сжимались. Послышался звук открывающейся двери, яркий свет больно резанул по глазам. Джейми заморгал и, не в силах смотреть на фонарь, прикрыл глаза. — Мистер Фрэзер, — прозвучал мягкий, сдержанный, хорошо поставленный голос. — Я… я весьма сожалею. Хочу, чтобы вы это знали. Как в тумане он видел из-под опущенных век лицо молодого Леонарда, человека, виновного в гибели Клэр. Его взгляд выражал сожаление. Сожаление! Он сожалел о том, что убил ее! Нахлынувшая ярость заставила его забыть о слабости и бросила вперед по уходящей из-под ног палубе. От полученного удара Леонард с криком отлетел в проход и с громким стуком приложился затылком к доскам. Послышались испуганные восклицания, в руках устремившихся к нему людей заплясали фонари, но это не имело значения. Одним мощным ударом он сокрушил Леонарду челюсть, другим расквасил нос. Слабость ничего не значила, он мог истратить до конца остаток сил и с радостью встретить здесь смерть, лишь бы только избить, изувечить недруга, ощутить под своими кулаками хруст его костей и липкое тепло его крови. Благословенный Михаил, позволь сначала отомстить за нее! Чьи-то руки вцепились в него, удерживая и оттаскивая, но это тоже ничего не значило. Он отстраненно подумал, что они, наверное, сейчас его убьют, но и это не имело никакого значения. Упавшее тело несколько раз судорожно дернулось и затихло. Затем на него обрушился удар, и Джейми провалился в забытье. Его разбудило легкое прикосновение пальцев к лицу. Джейми сонно потянулся, чтобы взять ее за руку, и его ладонь коснулась… — А-а-а-а! Он мгновенно вскочил на ноги и схватился за лицо. Огромный волосатый паук, почти так же напуганный, как и он сам, припустил в кусты. Позади него послышалось громкое хихиканье. С сердцем, бьющимся, как барабан, Джейми резко развернулся и увидел шестерых детишек, рассевшихся по ветвям большого дерева и таращившихся на него, демонстрируя в ухмылке потемневшие от табачной жвачки зубы. Чувствуя головокружение и слабость в коленях — последствия испуга, — Джейми изобразил некое подобие поклона. — Mesdemoiselles, messieurs, — прохрипел он, едва ли отдавая себе отчет в том, что именно побудило его заговорить по-французски. Может быть, они тарахтели рядом, пока он спал, и их речь отложилась в его подсознании? И действительно, они ответили тоже по-французски, однако с сильным и своеобразным креольским акцентом, какого он никогда раньше не слышал. — Vous кtes matelot? — спросил самый рослый мальчик, с интересом глядя на него. — Non, — ответил Джейми, с трудом ворочая языком. — Je suis guerrier. Во рту у него пересохло, голова трещала, и мелькавшие в ней обрывки мыслей и воспоминаний никак не могли объединиться во сколь бы то ни было цельную картину. — Солдат! — крикнул кто-то из детишек, с темными и круглыми, словно ягоды терновника, глазенками. — А где твоя шпага и pistola? — Не будь дурачком, — рассмеялась девочка постарше. — Как бы он мог плыть, держа pistola? Вместе с ним бы на дно пошел. А ты ничего не смыслишь, потому что у тебя вместо головы гуайява. — Не смей обзываться! — закричал мальчик, мордашка которого исказилась от гнева. — Дерьмовая рожа! — Лягушачьи потроха! — Башка с какашками! Детишки гонялись друг за другом по веткам с ловкостью обезьянок, и шум поднимали примерно такой же. Джейми потер рукой лицо, пытаясь заставить себя думать. Он поймал взгляд старшей девочки и поманил ее: — Мадемуазель! Немного помедлив, она сорвалась с ветки, как созревший фрукт, подняв по приземлении облачко пыли. Девочка была босой, одежду ее составляли лишь муслиновая рубашонка да цветная косынка на черных кудряшках. — Monsieur? — Вы выглядите сведущей особой, мадемуазель, — сказал Джейми. — Скажите, пожалуйста, как называется это место? — Кап-Аитьен, — бойко ответила девочка, глядя на него с нескрываемым любопытством. — Какой чудной у вас говор! — Я умираю от жажды. Есть тут поблизости вода? Значит, Кап-Аитьен. Выходит, он оказался на острове Эспаньола. Его сознание медленно возвращалось в рабочее состояние: появилось смутное воспоминание об изматывающих попытках удержаться на бушующих, пенящихся волнах и о дожде, лившемся сверху таким потоком, что было уже все равно, над или под поверхностью воды находится его голова. А что еще? — Сюда, сюда! Маленькая девочка потянула его за руку, увлекая за собой к источнику. Он опустился на колени у ручейка, плеснул воды себе на голову и в лицо и, зачерпывая полные пригоршни, стал пить жадными глотками, в то время как дети носились по скалам, швыряясь друг в друга глиной. Теперь Джейми вспомнил краснорожего моряка, удивленное лицо Леонарда и глубокое удовлетворение от сокрушительной силы своего кулака. И Клэр. Неожиданно память вернулась, а вместе с ней сумятица чувств: ужас утраты, сменившийся радостным облегчением. Что же случилось? Он остановился, напрягая память и не слыша вопросов цеплявшихся к нему детей. — Вы дезертир? — снова спросил один из мальчишек. — А в бою были? Взгляд мальчишки с любопытством задержался на его руках: сбитые костяшки распухли и болели, а судя по ощущениям в четвертом пальце, он снова был сломан. — Да, — рассеянно ответил Джейми, ибо сознание его было занято другим. Все возвращалось: тьма, удушливая теснота брига и ужасное пробуждение с мыслью о том, что Клэр мертва. Он прижимался к голым доскам, раздавленный горем до такой степени, что не замечал ни сильной качки, ни оглушительного завывания ветра в снастях, доносившегося даже до его темницы. Но через какое-то время движение и шум смогли пробиться сквозь кокон горя. Теперь он слышал рев бури, крики и топот над головой, хотя, поглощенный отчаянием, ничего не замечал. В тесном помещении не за что было ухватиться, и его швыряло от стенки к стенки, как сухой горох в погремушке, так что в кромешной тьме он не мог разобрать, где право, где лево, где верх, где низ. Но ему было все равно. Он не думал ни о чем, кроме смерти, к которой лихорадочно стремился. Джейми почти потерял сознание, когда вдруг дверь в его темницу распахнулась, и в ноздри ударил сильный козлиный запах. У него не было ни малейшего представления о том, как ей удалось поднять его по трапу на верхнюю палубу, осталось загадкой, и почему она это сделала. Он сохранил лишь смутное воспоминание о том, что, пока женщина тащила его, едва волочащего ноги, по скользкой, мокрой палубе к корме, она говорила с ним на ломаном английском. Он припомнил последнее, что она сказала, подталкивая его к клонящемуся кормовому ограждению. «Она не быть мертвый, она идти туда. — Женщина указала на волнующееся море. — И ты ходить за ней. Найди ее!» Потом она наклонилась, ухватила его за ногу, подставила сильное плечо под его зад и ловко перекинула его через борт в бурлящую воду. — Вы не англичанин, — сказал мальчишка. — А тот корабль английский? Джейми машинально повернулся туда, куда указывал паренек, и увидел «Дельфин», стоявший на якоре перед входом в узкую бухту. Остальные суда были разбросаны по гавани, прекрасно видимые с этой выгодной позиции на пригородном холме. — Да, — ответил он мальчику, — английский. — Ура, я выиграл! — радостно вскричал мальчуган. — Английский корабль. Он повернулся к своему приятелю. — Ну что я тебе говорил, Жак? Я был прав — корабль английский. В этом месяце счет четыре-два в мою пользу. — Четыре-три, — пылко возразил другой мальчишка. — Я угадал испанский и португальский. «Бруха» была португальской, так что очко мое! Джейми ухватил старшего мальчика за рукав. — Pardon, monsieur. Твой друг сказал: «Бруха». Она была здесь? — Ага, была на прошлой неделе, — ответил мальчик. — «Бруха» — это ведь португальское название? Или испанское? — Некоторые матросы заходили к maman в таверну, — встряла одна из девочек. — Говорили они вроде бы по-испански, но не так, как дядюшка Геральдо. — Думаю, мне стоило бы потолковать с твоей maman, cherie, — сказал Джейми девочке. — А кто-нибудь из вас знает, куда направилась «Бруха» после отплытия? — В Бриджтаун, — выпалила старшая девочка, снова стараясь привлечь его внимание. — Я слышала, как об этом говорил гарнизонный писец. — Гарнизонный? — Казармы находятся прямо перед таверной maman, — подала голос девочка помладше, потянув его за рукав. — Все капитаны кораблей приходят туда с судовыми документами, пока их матросы пьянствуют в таверне. Пойдем, пойдем. Скажи maman, что проголодался, и она тебя покормит. — Боюсь, девочки, ваша maman вышвырнет меня за дверь, — сказал Джейми, почесывая поросший густой щетиной подбородок. — Я выгляжу настоящим бродягой. Так оно и было. Вся его одежда, несмотря на вынужденное купание, оставалась перепачканной кровью и рвотой, и он чувствовал, что все лицо в синяках и ссадинах. — Maman и не таких видела, — успокоила его маленькая девочка. — Пошли! Он улыбнулся, поблагодарил ее и побрел вместе с ними вниз по склону. Джейми шел, запинаясь и пошатываясь, — руки и ноги еще не совсем слушались. То, что дети не боятся его, несмотря на ужасный вид, казалось странным, но в какой-то мере успокаивало. Что имела в виду эта пахнувшая козлом женщина? Что Клэр доплыла до этого острова и выбралась на берег? Прилив надежды стал таким же бальзамом для его сердца, как холодная вода для пересохшего горла. Клэр была упряма, смела и безрассудна, но, вне всякого сомнения, далеко не глупа. Да еще и «Бруха» находилась неподалеку, а значит, и Айен! Он найдет обоих! Тот факт, что в настоящий момент он был бос, не имел ни гроша в кармане и за ним охотился королевский флот, представлялся несущественным. Голова и руки оставались при нем, а сейчас, когда вдобавок к этому он чувствовал под ногами твердую землю, все казалось возможным.
Дата: Вторник, 13.10.2015, 11:35 | Сообщение # 119
Король
Сообщений: 19994
СВАДЬБА Не оставалось ничего другого, кроме как поскорее починить «Артемиду» и отплыть на Ямайку. Я изо всех сил старалась подавить свои страхи за Джейми, но следующие два дня все равно почти не могла есть. Чтобы отвлечься, я отвела Марсали в дом на холме, где она очаровала отца Фогдена тем, что припомнила старинный шотландский рецепт и приготовила для него снадобье, уничтожающее овечьих клещей. Штерн с готовностью принял участие в смолении корпуса, попросив меня приберечь для него интересный экземпляр Arachnida, если таковой попадется мне при сборе лекарственных растений в окрестных джунглях. Я предпочла бы при встрече с крупным пауком не хватать его голыми руками, а прихлопнуть чем-нибудь тяжелым, но тем не менее не отказала ему в просьбе и внимательно вглядывалась в наполненные водой чашечки цветков бромелиевых растений, выискивая ярко окрашенных лягушек и пауков, населявших эти крохотные миры. Во второй половине третьего дня я вернулась из подобной экспедиции с несколькими крупными корнями лилии, трутовыми грибами и редкостным мхом, а заодно и с живым тарантулом, пойманным в матросский колпак. Эту тварь, здоровенную и волосатую в достаточной степени, чтобы повергнуть Лоренца в полный восторг, я осторожно несла на расстоянии вытянутой руки. Едва выйдя из джунглей, я увидела, что в спасательных работах наметился прогресс: «Артемида» уже не лежала на боку, но медленно, с помощью веревок, клиньев и громких надсадных криков выравнивалась на песке. — Что, дело близится к концу? — спросила я Фергюса, стоявшего возле кормы и кричавшего громче всех, указывая команде, куда подсовывать клинья. — Да, миледи. Смолить и конопатить мы уже закончили. Мистер Уоррен считает, что мы сможем спустить судно на воду уже нынче вечером, как только похолодает и смола затвердеет. — Чудесно! — Я вытянула шею и задрала голову, глядя на голую мачту. — А паруса у нас есть? — Конечно. На самом деле у нас есть все, кроме… Что бы он ни хотел сказать, его оборвал на полуслове сигнал тревоги, поданный Маклеодом. Я оглянулась на обсаженную пальмами дорогу и увидела, как поблескивает солнце на металле оружия и сбруи. — Солдаты! Фергюс отреагировал быстрее, чем кто-либо другой, спрыгнув с помоста на землю, так что меня обдало разлетевшимся из-под его ног песком. — Быстрее, миледи! В лес! Марсали! — закричал он, озираясь в поисках девушки. Взгляд его метался между джунглями и приближавшимися солдатами. — Марсали! — крикнул он еще раз. Марсали, бледная, до смерти перепуганная, появилась из-за корабельного корпуса. Фергюс схватил ее за руку и толкнул ко мне. — Отправляйся с миледи! Живо! Я вцепилась в руку девушки и, увлекая ее за собой, припустила к лесу так, что только песок из-под ног летел. С дороги позади нас послышались крики, громыхнул выстрел, потом другой. Еще десять шагов, еще пять — и мы скрылись под сенью джунглей. Я проломилась сквозь густой колючий кустарник и рухнула, задыхаясь и чувствуя колотье в боку. Марсали с мокрыми от слез щеками опустилась на колени рядом со мной. — Что? — Она тоже задыхалась, и слова давались ей с трудом. — Кто… эти?.. Что… они… с Фергюсом? — Не знаю. Тяжело дыша, я ухватилась за молоденький кедр, встала на колени, глядя сквозь подлесок, увидела, что солдаты приближаются к кораблю. Под деревьями было прохладно и сыро, но во рту у меня пересохло и пришлось куснуть себя за внутреннюю сторону щеки, чтобы вызвать хоть небольшой приток слюны. — Думаю, все будет хорошо. Я похлопала Марсали по плечу в надежде приободрить ее. — Смотри, их всего десяток, — шепнула я, когда из пальмовой рощи выехал последний солдат. — Это французы; «Артемида», по бумагам, французский корабль. Все должно быть в порядке. На самом-то деле я понимала, что все не так просто. Выброшенный на берег бесхозный корабль представлял собой законную добычу. Конечно, этот корабль не совсем бесхозный, но ведь между отрядом французов и ценным призом стоит всего лишь команда «Артемиды». У некоторых моряков имелись пистолеты, но у большинства только ножи, а вот солдаты были вооружены до зубов: у каждого мушкет, шпага и пара пистолетов. Конечно, если дело дойдет до схватки, она будет ожесточенной и кровавой, но преимущество явно было на стороне кавалеристов. Люди около корабля сбились в кучу позади Фергюса, который стоял впереди, выпрямившись во весь рост, полный решимости говорить за всех. Послышался скрип упряжи, приглушенный песком топот копыт, и конный отряд медленно приблизился к морякам. Солдаты остановились в десяти футах от маленькой кучки матросов. Рослый мужчина, судя по всему командир, поднял руку, приказывая стоять, и соскочил с лошади. Я наблюдала не столько за солдатами, сколько за Фергюсом, и увидела, что он переменился в лице и побледнел даже под слоем тропического загара. Взгляд мой непроизвольно переместился к офицеру, шагавшему по песку ему навстречу, — и в моих жилах тоже застыла кровь. — Silence, mes amis, — произнес командир повелительным голосом, но довольно любезно. — Silence, et restez, s'il vous plaоt. Что означало: «Друзья мои, прошу всех молчать и не двигаться». Не будь я уже на коленях, точно бы грохнулась. Я закрыла глаза и вознесла беззвучную благодарственную молитву. Марсали рядом со мной охнула. Я открыла глаза и зажала ей рот ладонью. Командир снял шляпу, встряхнул густой пропотевшей копной темно-рыжих волос и ухмыльнулся Фергюсу. В дебрях густой рыжей бороды сверкнул волчий оскал белых зубов. — Ты здесь командуешь? — громко спросил Джейми по-французски. — Пойдешь со мной. Остальные, — он кивнул морякам, которые таращились на него в полнейшем изумлении, — оставайтесь на месте. И чтоб мне не болтать! — грозно добавил он. Марсали дернулась под моей рукой, и тут я поняла, как крепко ее держу. — Извини, — шепнула я, отпуская девушку, но не сводя глаз с берега. — Что происходит? — шепнула мне на ухо Марсали. Ее лицо побледнело от возбуждения, что делало крохотные веснушки на носу еще заметнее. — Откуда он здесь взялся? — Не знаю! Ради бога, тише! Команда «Артемиды» переглядывалась, люди покачивали головами и пихали друг друга локтями, но, к счастью, выполняли приказ и не распускали языков. Я надеялась, что их возбуждение будет истолковано как проявление естественного страха. Джейми с Фергюсом отошли по направлению к берегу, тихо переговорили и разошлись. Фергюс с угрюмой решимостью на лице вернулся к корпусу судна, Джейми велел солдатам спешиться и собрал их вокруг себя. Что уж он им там говорил, мне слышно не было, а вот Фергюс находился достаточно близко. — Это солдаты из гарнизона Кап-Аитьен, — объявил он морякам. — Их командир, капитан Алессандро… Тут Фергюс многозначительно поднял брови и скорчил гримасу, чтобы особый смысл сказанного дошел до всех. — …говорит, что солдаты помогут нам спустить «Артемиду» на воду. Это заявление было встречено хоть и не слишком восторженными, но одобрительными возгласами некоторых матросов и растерянными взглядами остальных. — Но как мистер Фрэзер… — начал тугодум Ройси, наморщив лоб от умственного усилия. Фергюс мигом оказался рядом с матросом, обхватил его за плечи и направил к помосту, оживленно разговаривая, чтобы заглушить любую неуместную реплику. — Ну, разве нам не повезло? — громко вопросил он, и мне было видно, как здоровой рукой он дернул Ройси за ухо. — Еще как повезло! Капитан Алессандро говорит, что здешний житель по пути со своей плантации увидел корабль на берегу и поставил в известность гарнизон. С их помощью мы спустим «Артемиду» на воду без задержки. Он отпустил Ройси и звонко хлопнул себя ладонью по бедру. — Давайте, давайте. Дружно за работу! Манцетти, не отлынивай! Маклеод, Макгрегор, за молотки! Мейтленд…. Увидев, что Мейтленд стоит на песке, вытаращившись на Джейми, Фергюс развернулся и хлопнул юнгу по спине так, что тот пошатнулся. — Мейтленд, mon enfant, дитя мое. Ну-ка затяни песню, чтобы дело спорилось. Мейтленд, хоть и выглядел малость ошалевшим, послушно завел «Девушку с каштановыми волосами». Несколько матросов, с подозрением оглядываясь, начали взбираться на помост. — Запевай! — гаркнул Фергюс, уставившись на них. Мерфи, похоже находивший в происходящем нечто чрезвычайно забавное, утер рукавом потное лицо и подхватил куплет, подкрепив чистый тенор Мейтленда своим хриплым басом. Фергюс расхаживал вдоль корпуса взад и вперед, увещевая, понукая, раздавая указания, и ухитрился привлечь к себе столько внимания, что на Джейми никто и не смотрел. Возобновился неравномерный стук молотков.
Тем временем Джейми отдавал распоряжения солдатам. Я приметила, как то один, то другой француз, слушая его, бросал на «Артемиду» плохо замаскированный алчный взгляд, наводивший на мысль, что, вопреки заверениям Фергюса, главным их движущим мотивом было вовсе не желание помочь соотечественнику. Но, так или иначе, солдаты довольно охотно включились в работу: сбросили свои кожаные безрукавки и отложили в сторону большую часть оружия. Правда, трое из них не присоединились к остальным, а остались нести караул при полном вооружении, внимательно следя за каждым движением моряков. Джейми остался один, в стороне от всех, наблюдая за происходящим. — Не пора ли нам выбраться? — прошептала Марсали. — Кажется, все спокойно. — Нет! Я не отводила глаз от Джейми. Он стоял в тени высокой пальмы, и выражение его лица, обросшего непривычной для меня бородой, прочесть было невозможно, но я заметила, что он легонько постукивает по бедру двумя негнущимися пальцами. — Нет, пока нельзя. Работа продолжалась всю вторую половину дня. Подтащили обрезки бревен, которые должны были послужить катками. Свежие спилы распространяли в воздухе острый запах смолы. Фергюс охрип, отдавая распоряжения, и его промокшая от пота рубаха липла к худощавому телу. Стреноженные лошади медленно передвигались вдоль кромки деревьев, пощипывая травку. Матросы уже перестали петь и лишь изредка посматривали туда, где в тени пальмы, сложив руки на груди, стоял капитан Алессандро. Часовой у кромки деревьев медленно расхаживал взад-вперед с мушкетом наготове, не сводя настороженного взгляда с холодных зеленых теней. Время от времени он проходил так близко от меня, что были видны темные сальные завитки падающих на шею волос и оспины на одутловатых щеках. При ходьбе его амуниция скрипела и позвякивала, одна из шпор была без колесика. Судя по виду, он пребывал в дурном расположении духа. Затаиться пришлось надолго, а из-за назойливых лесных мошек это время и вовсе показалось мне вечностью. Наконец Джейми кивнул одному из стражей и направился к деревьям. Я подала Марсали знак ждать, а сама нырнула в заросли и, увертываясь от ветвей и сучьев, помчалась в том направлении, где он исчез. Задыхаясь, я выскочила из кустов на маленькую прогалину в тот момент, когда он завязывал пояс на штанах. Джейми стремительно повернулся на звук, при виде меня глаза его расширились, а с губ сорвался возглас, способный, пожалуй, воскресить и мертвую овцу Арабеллу, а не только привлечь внимание бдительного часового. Я нырнула обратно в укрытие, услышав приближающиеся топот и крики. — C’est bien! — подал голос Джейми. — Се n'est gu'un serpent. Прибежавший часовой на своеобразном диалекте французского языка осведомился, ядовита ли змея, на которую наткнулся Джейми. — Non, c’est innocent, — успокоил его Джейми. Часовой высунул голову из-за кустов и стал опасливо озираться. Похоже, он на дух не переносил змей, даже неядовитых, потому что быстро вернулся к своим обязанностям, а Джейми без промедления нырнул в кусты. — Клэр! Он едва не раздавил меня, прижав к груди, а потом схватил за плечи и сильно встряхнул. — Черт тебя побери! — произнес он сердитым шепотом. — Я был уверен, что ты мертва. Да как тебе вообще в голову взбрело такое безрассудство: сигануть с корабля посреди ночи? Совсем ума лишилась! — Пусти! — прошипела я, прикусив губу от его тряски. — Пусти, я сказала! И это ты обвиняешь меня в безрассудстве? Что на тебя нашло? Зачем ты потащился за мной, как одержимый? Его лицо, и так темное от солнца, побагровело. — Что на меня нашло? — повторил он. — Ради бога, ты ведь моя жена. Разумеется, я беспокоюсь о тебе, но почему бы и тебе не подождать меня? Господи, будь у меня время, я бы… Само слово «время» напомнило ему, что такового у него в обрез, и он с видимым усилием заставил себя воздержаться от дальнейших высказываний. Я тоже с трудом проглотила все те слова, что лезли из меня наружу. — Какого хренова черта ты тут делаешь? — спросила я. Румянец несколько поблек, сменившись намеком на улыбку, спрятавшуюся в его густой бороде. — Я, между прочим, капитан, — сказал он. — Ты не заметила? — Еще как заметила! Капитан Алессандро, ну и чушь! Что ты намерен делать? Вместо ответа он еще раз встряхнул меня и перевел взгляд на Марсали, с любопытством высунувшую голову из кустов. — Оставайтесь обе здесь, и чтоб ни одна шагу отсюда не ступила, иначе, клянусь, отлуплю обеих до бесчувствия. Не дав нам времени ответить, Джейми развернулся и пропал среди деревьев. Мы с Марсали все еще переглядывались, когда на прогалину снова вылетел запыхавшийся Джейми. Он схватил меня за обе руки и поцеловал. Поцелуй вышел недолгим, но основательным. — Забыл сказать. Я люблю тебя. — Он снова встряхнул меня, чтобы лучше дошло. — И чертовски рад, что ты не умерла. Больше так не делай! Он отпустил меня, проломился через кусты и исчез. У меня перехватило дыхание и по всему телу прошла дрожь, но я чувствовала себя совершенно счастливой. Глаза у Марсали стали круглыми, как тарелки. — Что мы делаем? — спросила она. — Что затевает папа? — Понятия не имею, — ответила я. Щеки мои пылали, я продолжала ощущать прикосновение его губ и непривычное покалывание от соприкосновения с бородой и усами. Я тронула языком прикушенную губу. — Не знаю, что он затевает, — повторила я, — но, полагаю, мы должны смотреть и ждать. Ждать пришлось долго, и я задремала, прислонившись к толстому стволу. Меня разбудила Марсали. — Они спускают корабль на воду! — раздался ее возбужденный шепот. Под присмотром часовых солдаты вместе с командой «Артемиды» все, как один, налегали на веревки и подсовывали катки, по которым корабль сползал по берегу к водам маленького залива. Даже Фергюс, Иннес и Мерфи, несмотря на увечья, включились в работу. Солнце садилось: его огромный, почти коснувшийся поверхности моря оранжево-золотой диск темнел на глазах, багровея. Люди вырисовывались на свету черными силуэтами, безликими, как фигуры рабов на фресках Древнего Египта. За монотонным боцманским «тяни!» последовали негромкие восклицания. Корпус, сдернутый с берега канатами, закрепленными на шлюпке и катере с «Артемиды», преодолел последние несколько футов по суше и соскользнул в воду. Я увидела сверкание рыжих волос — это Джейми поднялся на борт и ступил на палубу — и блеск металла: следом за ним взобрался солдат. Они стояли рядом в карауле — не более чем две точки на вершине веревочной лестницы, рыжая и черная, — когда к борту подгребла шлюпка и члены команды вместе с французскими солдатами полезли вверх. Последний человек поднялся по лестнице и пропал из виду. Оставшиеся в лодках члены команды сидели в настороженном ожидании. Но ничего не происходило. Лишь услышав рядом посапывание Марсали, я поняла, что сама уже давно сдерживаю дыхание. — Что они делают? — нетерпеливо спросила девушка. И тут, будто в ответ, с «Артемиды» донесся громкий гневный возглас. Люди в лодках напряглись, готовые устремиться на борт, но сигнала с корабля не последовало. «Артемида», словно изображение на картине мариниста, безмятежно покачивалась на высокой воде бухты. — С меня хватит, — решительно заявила я Марсали. — Что бы этот чертов сумасброд ни затеял, дело уже сделано. Пошли. Глотнув свежего, прохладного вечернего воздуха, я выступила из-за деревьев. Марсали следовала за мной. Когда мы приближались к берегу, маленькая черная фигура спрыгнула с корабельного борта и, взметая на бегу сверкающие пурпурные и зеленые брызги морской воды, припустила по мелководью. — Моя дорогая! Фергюс с сияющим от восторга лицом схватил Марсали в объятия, оторвал от земли и закружил. — Готово! — радостно вскричал он. — Дело сделано, и без единого выстрела! Связаны, как гуси, и упрятаны в трюм, как сельди в бочку! Он пылко поцеловал Марсали, опустил ее на песок и, повернувшись ко мне, отвесил церемонный поклон, широко взмахнув воображаемой шляпой. — Миледи, капитан «Артемиды» просит вас оказать ему честь, разделив с ним ужин. Новый капитан «Артемиды» стоял посередине своей каюты, с закрытыми глазами, совершенно голый и блаженно почесывал промежность. — Ух ты! — вырвалось у меня. Он открыл глаза, и лицо его осветилось радостью. В тот же миг я бросилась к нему в объятия, прижавшись лицом к золотисто-рыжим волосам на его груди. Какое-то время мы не могли вымолвить ни слова. Я слышала над головой топот ног, звонкие возгласы моряков, радующихся избавлению, скрип снастей и хлопанье поднимавшихся парусов. «Артемида» возвращалась к жизни.
Дата: Вторник, 13.10.2015, 11:36 | Сообщение # 120
Король
Сообщений: 19994
Его борода покалывала мое лицо, а я вдруг ощутила неловкость. Вольно же нам обниматься, когда он гол, как Адам, да и мою наготу скрывают лишь лохмотья, в которые превратилось одеяние отца Фогдена. Тело, прижимавшееся к моему со все возраставшей силой, от шеи и ниже, несомненно, принадлежало Джейми, но физиономия была не его, а какого-то средневекового разбойника-викинга. Мало того что борода сделала неузнаваемым его лицо, так он еще и пах как-то странно: запах его собственного пота перебивался духом прогорклого масла, каких-то неприятных духов и незнакомых приправ. Я отпустила его и отступила на шаг. — Почему бы тебе не одеться? — поинтересовалась я. — Нет, не то чтобы меня не устраивало, как ты выглядишь голым. Да и борода эта мне нравится… пожалуй. — Не могу, — честно ответил Джейми. — Я весь завшивел, и из-за этих тварей у меня все чешется. — Ой! — непроизвольно вырвалось у меня. Будучи хорошо знакома с Pediculus humanus, обыкновенной телесной вошью, я, естественно, не испытывала к этому существу симпатии, а потому тут же принялась нервно чесаться, уже воображая себе, как крохотные ножки щекочут мой скальп, а противные существа копошатся в гуще волос. Джейми усмехнулся: в окружении рыже-каштановой бороды блеснули белые зубы. — Не бойся, англичаночка, я уже послал за бритвой и горячей водой. — Правда? И не жалко сбривать этакую красоту? Невзирая на вшей, я наклонилась и присмотрелась к его косматому украшению. Надо же, вроде бы тоже рыжая, как все твои волосы, но других оттенков. Тебе идет, правда. Я осторожно прикоснулась к ней. Ощущение было странным: все волоски густые, жесткие и сильно вьющиеся в отличие от такой же густой, но мягкой шевелюры на голове. Настоящие пружинки, выскакивающие из кожи, причем разнообразных оттенков: медного, золотого, янтарного, медового и темно-коричневого, столь глубокого, что при определенном освещении он мог показаться черным. Больше всего меня поразила серебряная полоска, сбегавшая от нижней губы к подбородку. — Забавно, — сказала я, проводя по волоскам пальцем. — На голове у тебя седины нет, а здесь — пожалуйста. — Правда? Джейми с удивленным видом поднес руку к челюсти, и до меня вдруг дошло, что он понятия не имеет о том, как выглядит. Джейми криво улыбнулся и наклонился, чтобы поднять брошенную на пол одежду. — Тут нечему удивляться. Наоборот, удивительно, как из-за событий этого месяца я вообще весь не поседел. — Он немного помедлил. — И раз уж на то пошло, англичаночка, как я говорил тебе под деревьями… — Да, раз уж на то пошло, — перебила я его, — скажи, ради бога, что ты сделал? — О, ты имеешь в виду, с солдатами? — Джейми задумчиво поскреб подбородок. — Ну, с ними все было довольно просто. Я сказал солдатам, что, как только корабль окажется на воде, мы все соберемся на палубе, набросимся по моему сигналу на команду и загоним всех в трюм. На его заросшей физиономии расцвела широкая улыбка. — Только вот Фергюс предупредил об этом команду, и когда очередной солдат поднимался на борт и ступал на палубу, двое моряков заламывали ему руки, а третий связывал и тащил его в трюм. Оружие у них забирали. Вот, собственно, и все. Он бесстрастно пожал плечами. — Хорошо, — со вздохом произнесла я. — В первую очередь, как тебя угораздило… На этом месте нас прервал осторожный стук в дверь. — Мистер Фрэзер? То есть я хотел сказать, капитан. Худощавое молодое лицо Мейтленда появилось из-за дверного косяка. Он осторожно нес лохань, над которой поднимался пар. — Мистер Мерфи разжег на камбузе огонь и посылает вам горячую воду со своими наилучшими пожеланиями. — «Мистер Фрэзер» вполне сойдет, — заверил его Джейми, принимая поднос с лоханью одной рукой, поскольку в другой он держал бритву. — Может, я и капитан, но моряк из меня неважный. Он помолчал, прислушиваясь к топоту ног над головой. — Однако, поскольку я все-таки капитан, — медленно произнес Джейми, — наверное, именно мне положено решать, когда нам отплывать, а когда причаливать? — Да, сэр, это право капитана, — подтвердил Мейтленд и услужливо добавил: — Также капитан лично распоряжается о выдаче дополнительных порций еды и грога. — Понятно. Даже борода не могла скрыть иронический изгиб его губ. — Хотелось бы знать, Мейтленд, сколько может выпить матрос, чтобы остаться в состоянии управлять судном? — Довольно много, сэр, — убежденно ответил Мейтленд и насупил брови, задумавшись. — Может быть, по двойной порции сверх нормы на глотку? Джейми поднял бровь. — Бренди? — О нет, сэр! — ужаснулся Мейтленд. — Грога. Бренди сверх нормы можно давать только полпорции, иначе все будут валяться в трюмах. — Значит, двойной грог. — Джейми церемонно поклонился Мейтленду, ничуть не смущаясь своей наготы. — Быть по сему, мистер Мейтленд. И корабль не поднимет якоря, пока я не закончу ужинать. — Да, сэр. — Мейтленд поклонился в ответ, подражая Джейми. — И прислать к вам китайца, как только мы поднимем якорь? — Даже чуточку пораньше, мистер Мейтленд, если вы будете так любезны. Мейтленд бросил последний восторженный взгляд на шрамы Джейми и повернулся к двери, но я его остановила: — Мейтленд, еще одна просьба. — Что угодно, мэм? — Будь любезен, сходи на камбуз и попроси мистера Мерфи прислать сюда бутылку самого крепкого уксуса. Да, а еще надо выяснить, где он хранит мои снадобья, и их тоже доставить сюда. Он удивленно наморщил узкий лоб, но с готовностью кивнул: — О да, мэм. Сию минуту. — Англичаночка, зачем тебе вдруг понадобился уксус? — осведомился Джейми, пристально уставившись на меня, как только Мейтленд исчез в коридоре. — Вымочить тебя в нем, чтобы избавиться от этих вшей. У меня нет желания спать с рассадником паразитов. — О! — промолвил Джейми, задумчиво почесывая шею. — Так ты, выходит, спать со мной собираешься, вот оно что? Он бросил полный сомнения взгляд на койку и дыру в перегородке. — Не знаю, правда, где, но собираюсь, это точно, — твердо ответила я. — И еще я хочу, чтобы ты не сбривал бороду, — добавила я, когда он наклонился, чтобы поставить поднос. — Не сбривать? Это почему? Он с любопытством посмотрел на меня через плечо, и на моих щеках загорелся румянец. — Ну… потому что… это по-другому. — Вот как? Джейми встал и шагнул ко мне. В тесном помещении он казался еще более огромным — и еще более голым! — чем когда-либо на палубе. Темно-голубые глаза насмешливо сузились. — В каком смысле по-другому? — спросил он. — Ну… хм… — Я помахала ладонями, чтобы охладить пылающие щеки. — Когда ты целуешь меня, это ощущается по-другому… моей кожей. Его глаза встретились с моими. Он не двинулся с места, но как будто оказался гораздо ближе. — У тебя чудесная кожа, англичаночка, — прошептал Джейми. — Как жемчуг и опалы. Он нежно очертил пальцем линию моего подбородка, спустился на шею, скользнул по выпуклости ключицы и стал медленно водить по верхней части моих грудей, скрытых высоким воротом священнического одеяния. — У тебя всюду чудесная кожа, англичаночка, — добавил Джейми» изогнув бровь. — Ты об этом думаешь? Я сглотнула и облизала губы, но не отвела глаз. — Да, это примерно то, о чем я думала. Он убрал палец и посмотрел на чан с водой, над которым поднимался пар. — Ладно. Непозволительно тратить воду впустую. Что мне лучше сделать: отослать этот чан обратно к Мерфи, чтобы он сварил суп, или все выпить? Я рассмеялась, и напряжение мгновенно исчезло. — Лучше всего используй эту воду для умывания. А то от тебя, честное слово, борделем пахнет. — Ничего удивительного, — отозвался Джейми, почесываясь. — Кстати, он находится на верхнем этаже, над таверной, где пьют и играют в кости солдаты. Джейми взял кусок мыла и опустил его в горячую воду. — Наверху? — уточнила я. — Ага. Девушки время от времени спускаются вниз. И в конце концов, сгонять их с колен было бы неучтиво. — Твоя матушка привила тебе хорошие манеры, — сказала я весьма сухо. — Помимо всего прочего, я подумал, что мы, может быть, встанем здесь на якорь на эту ночь, — проговорил Джейми, задумчиво глядя на меня. — Вот как? — И переночуем на берегу, где найдется место. — Место для чего? — осведомилась я, подозрительно глядя на него. — Вообще-то я это планировал, понимаешь? Джейми обеими руками плеснул воду себе в лицо. — Что ты там такое планировал? Перед тем как ответить, он отфыркался и стряхнул брызги с бороды. — Я думал об этом месяцами, — с воодушевлением заговорил Джейми. — Каждую ночь, сжимаясь, чтобы уместиться в этом проклятом стручке, который здесь именуется койкой, и слыша, как храпит и пускает газы Фергюс, я размышлял о том, что бы я сделал, окажись ты у меня под рукой голая, готовая, и будь у нас помещение, где можно сделать все как надо. Он ожесточенно потер кусок мыла между ладонями и намылил лицо. — Ну, можно сказать, я готова, — сказала я, чувствуя себя заинтригованной. — Да и помещение, вот оно, имеется. Что же до наготы… — Я об этом позабочусь, — заверил меня Джейми. — Это часть плана, смекаешь? Я увлеку тебя в укромный уголок, расстелю одеяло и начну с того, что сяду рядом с тобой. — Хорошо, предположим, это начало, — сказала я. — А что дальше? Я присела на койку, а он наклонился ко мне и легонько куснул мочку уха. — А потом я усажу тебя на колени. И поцелую. Эти слова были подкреплены действием: Джейми обхватил меня так крепко, что я не могла и шелохнуться, а когда отстранился, на моих чуть припухших губах остался привкус мыла, эля и Джейми. — Достаточно для первого шага, — сказала я, стирая с губ мыльную пену. — А потом? — А потом я уложу тебя на одеяло, соберу твои волосы в горсть и испробую губами все твое лицо, и глаза, и горло, и грудь. Думаю, я буду заниматься этим, пока ты не начнешь повизгивать. — Я никогда не повизгиваю! — Еще как повизгиваешь. Слушай, дай-ка мне полотенце, а? Затем, — осторожно продолжил он, — думаю, подступлюсь с другого конца. Я задеру твою юбку и… Его лицо скрылось в складках льняного полотенца. — И что? — зачарованно спросила я. — И поцелую то место между бедрами, где такая нежная кожа. Заодно и бородкой пощекочу, а? Он почесал свой подбородок, размышляя. — Ну что ж, возможно, — отозвалась я ослабевшим голосом. — А что, по-твоему, буду в это время делать я? — Ты можешь чуток постонать, чтобы пуще меня раззадорить, но в прочих отношениях будешь лежать смирнехонько. Судя по его тону, ни в каком «раззадоривании» он ни капельки не нуждался. Одна его рука лежала на моем бедре, тогда как в другой находилось влажное полотенце, которым он обтирал себе грудь. Откинув полотенце, он добрался до меня и этой рукой. — «Левая рука его у меня под головою, — процитировала я, — а правая обнимает меня. Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви». Белые зубы блеснули в окружении рыжей бороды. — Больше похоже не на яблоко, а на грейпфрут, — заметил Джейми, тиская мою ягодицу. — Впрочем, скорее на тыкву. Грейпфруты слишком малы. — На тыкву? — возмутилась я. — Ага, тыквы, знаешь ли, иногда вымахивают такими же здоровенными. Но двинемся дальше. Он еще раз стиснул ягодицу и убрал руку, чтобы ополоснуть подмышку с той стороны. — Ну вот, лягу я, значит, на спину, а тебя положу сверху, во всю длину, чтобы можно было ухватить, как следует твои ягодицы. Он прервал свое омовение, чтобы показать, что значит «как следует». Да так показал, что я невольно охнула. — И конечно, — продолжил он, — если ты пожелаешь немного подрыгать ногами, похотливо покачать бедрами и по ходу дела попыхтеть мне в ухо, я не слишком буду возражать. — Чтобы я пыхтела? Этого со мной не бывает! — Брось, еще как бывает! Что же касается твоих грудей… — Надо же! Я думала, ты про них забыл. — Никогда в жизни, — заверил он меня и оживленно продолжил: — Так вот, тогда я сниму с тебя платье, не оставив на тебе ничего, кроме сорочки… — Нет на мне никакой сорочки. — О, надо же! Впрочем, неважно, — отмел он этот пункт. — Я хотел сказать, что намерен посасывать твою грудь сквозь тонкий хлопок, пока твои соски не затвердеют у меня во рту, а потом сниму все, что осталось… Но если ничего нет, то обойдусь и без хлопка, так и знай. Итак, учитывая отсутствие рубашки, я буду посасывать, и покусывать твои груди, пока ты не начнешь стонать… — Ничего я не начну… — И когда в соответствии с планом ты будешь полностью раздета и благодаря моим правильным действиям, возможно, готова… — Только возможно? — подала я голос. Губы мои покалывало уже после первого пункта его плана. — …я раздвину пошире твои ноги, сниму штаны и… — И? Ухмылка стала еще шире. — И мы посмотрим, англичаночка, какие тогда звуки ты будешь издавать. И тут в дверях кто-то негромко прокашлялся. — О, прошу прощения, мистер Уиллоби, — сказал Джейми извиняющимся тоном. — Не ждал тебя так скоро. Может быть, ты пойдешь и съешь что-нибудь на ужин? И если да, то возьми эти тряпки с собой и скажи Мерфи, чтобы он сжег их на камбузе в очаге. Он швырнул драные остатки мундира мистеру Уиллоби и принялся рыться в сундуке, ища сменное платье. — Вот уж не чаял снова встретиться с Лоренцем Штерном, — заметил он, копаясь в ворохе одежды. — Как его сюда занесло? — Значит, он и есть тот самый еврей-натурфилософ, о котором ты мне рассказывал? — Да. Хотя я не думаю, что вокруг нас бродит столько евреев-натурфилософов, что можно в них запутаться. Я рассказала, как встретилась со Штерном в мангровых зарослях. — Потом он привел меня в дом священника и… Господи, совсем из головы вылетело! Ты должен ему два фунта стерлингов за Арабеллу. — В самом деле? — удивленно спросил Джейми. — В самом деле. Наверное, стоит попросить Лоренца выступить в роли посредника: кажется, священник к нему расположен. — Ладно. А что случилось с этой Арабеллой? Кто-то из команды совратил ее? — В принципе, можно сказать и так. Я набрала воздуха, чтобы приступить к объяснениям, но в дверь снова постучали. — Одеться спокойно и то не дадут! — раздраженно бросил Джейми. — Ну кто там? Входи! Дверь отворилась, впустив Марсали, которая, увидев своего отчима обнаженным, испуганно зажмурилась. Джейми торопливо обернул чресла рубашкой, которую держал в руках, и кивнул падчерице. — Марсали, девочка. Рад видеть, что с тобой все в порядке. Тебе что-нибудь нужно? Девушка вошла в комнату, заняла позицию между столом и рундуком и решительно сказала: — Да. Марсали загорела так, что ее нос шелушился, но, несмотря на это, сейчас выглядела бледной. Прижав кулачки к бокам, она вызывающе подняла голову и заявила: — Я требую, чтобы ты сдержал свое обещание. — Какое? — насторожился Джейми. — Кое-кто обещал, что позволит нам с Фергюсом пожениться, как только мы доберемся до Вест-Индии. — Между ее светлыми бровями залегла упрямая морщинка. — Эспаньола — это Вест-Индия. Так еврей сказал. Джейми в явной растерянности схватился за бороду. — Ну да, — пробормотал он, — конечно. Обещал, не отказываюсь, но… Вы уверены в своем намерении, вы оба? Она упрямо задрала подбородок еще выше. — Уверены! Джейми поднял бровь. — А где сейчас Фергюс? — Помогает укладывать груз. Нам скоро в дорогу, так что, думаю, лучше пойти и спросить сейчас. Джейми нахмурился, потом, смирившись, вздохнул.
Дата: Вторник, 13.10.2015, 11:36 | Сообщение # 121
Король
Сообщений: 19994
— Ну ладно. Ладно, чего уж там. Но я, помнится, говорил, что соглашусь, если вас благословит священник, верно? А здесь никакого священника не сыщешь ближе, чем в Байамо, а дотуда три дня пути. Может быть, на Ямайке… — А вот и нет, вот и нет! — торжествующе воскликнула Марсали. — Есть тут священник, прямо под рукой. Нас обвенчает отец Фогден. У меня отвисла челюсть, и я поспешно закрыла рот. Джейми исподлобья уставился на падчерицу. — Да мы же утром отплываем! — Это не займет много времени, — пылко возразила девушка. — Всего-то несколько слов, это недолго. Мы уже состоим в браке по закону, нужно только, чтобы наш союз благословила церковь. Она положила ладонь себе на живот, туда, где предположительно хранился под корсетом ее брачный контракт. — Но твоя матушка… Джейми беспомощно повернулся ко мне в поисках поддержки, Но получил в ответ столь же беспомощное пожатие плеч. Такие задачи, как растолковать Джейми насчет отца Фогдена или отговорить Марсали, находились явно за пределами моих скромных возможностей. — Но он, вероятно, не захочет в этом участвовать, — сказал Джейми с видимым облегчением, думая, что нашел отговорку. — Команда дурно обошлась с одной из его прихожанок по имени Арабелла. Полагаю, он не захочет иметь с нами дело. — Нет, захочет! Он сделает это ради меня: я ему нравлюсь. От возбуждения Марсали чуть ли не приплясывала. Джейми посмотрел в ее юное лицо долгим сосредоточенным взглядом. — Ты уверена, девочка? — спросил он, наконец. — Ты действительно этого хочешь? Она зарделась и, сделав глубокий вдох, выпалила: — Да, папа. Действительно хочу. Я хочу Фергюса! Я люблю его! Помедлив мгновение, Джейми запустил пятерню в волосы, почесал макушку и кивнул. — Ну что ж, ладно. Иди и пришли ко мне мистера Штерна, а потом найди Фергюса и скажи, чтобы готовился. — Ой, папа! Спасибо, спасибо! Марсали бросилась ему на шею и поцеловала его. Он обнял девушку одной рукой, другой придерживая на себе рубашку, поцеловал в лоб и легонько отстранил. — Осторожнее. Ты ведь не хочешь подцепить перед свадьбой вошку-другую? — Ой! Это, кажется, кое о чем ей напомнило. Она посмотрела на меня и покраснела, подняв руку к светлым локонам, потным и кое-как собранным в растрепанный узел. — Матушка Клэр, — смущенно пробормотала она. — Я подумала… не дадите ли вы мне кусочек того особого мыла, которое у вас с ромашкой. Я… по-моему… — Она покосилась на Джейми. — Мне не помешало бы… — Конечно, — откликнулась я. — Пойдем со мной, и я сделаю все для того, чтобы на своей свадьбе ты была самой красивой и нарядной. Мой оценивающий взгляд отметил круглую раскрасневшуюся мордашку, грязные босые ноги и мятое, узкое в груди муслиновое платье, обтрепанный подол которого был на несколько дюймов выше измазанных в песке лодыжек. Не лучший вид для невесты. С этой мыслью я обернулась к Джейми. — Для свадьбы ей необходимо красивое платье. — Англичаночка, — попытался возразить он, — но мы не можем… — Зато священник может, — оборвала его я. — Скажи Лоренцу, чтобы он спросил отца Фогдена, не одолжит ли тот одно из своих платьев… То есть я имею в виду платья Эрменегильды. Кажется, они должны подойти по размеру. Лицо Джейми выражало крайнюю растерянность. — Эрменегильда? — пробормотал он. — Арабелла? Платья? — Его глаза сузились. — И что он за тип, этот священник? Я задержалась в дверном проеме. Позади меня, в проходе, нетерпеливо маячила Марсали. — Ну, — ответила я, — он, конечно, пьяница. И большой любитель овец. Но нужные слова должен помнить и обряд совершить может. Это была одна из самых необычных свадеб, на каких мне доводилось присутствовать. К тому времени, когда завершились все приготовления, солнце уже давно утонуло в море, и Джейми, к превеликому удовольствию штурмана, мистера Уоррена, заявил, что не отплывет до следующего дня, чтобы дать возможность новобрачным провести ночь в уединении, на берегу. — Черт побери, нельзя же, чтобы первая брачная ночь прошла на одной из этих богом проклятых корабельных коек, где и в одиночку-то еле помещаешься, — сказал он мне, когда мы остались одни. — Я уже не говорю о перспективе лишиться девственности в гамаке. — Вот именно, — подхватила я, обильно поливая уксусом его голову и улыбаясь самой себе. — Ты очень заботлив. Сейчас Джейми стоял рядом со мной на пляже и, хотя от него довольно сильно пахло уксусом, выглядел весьма достойно и впечатляюще в своем синем камзоле, чистой рубашке, серых саржевых брюках и шейном платке. Медные волосы были аккуратно зачесаны назад и собраны в хвост. Правда, разросшаяся рыжая борода не вполне соответствовала этому ухоженному облику, но даже она была ровно подстрижена и расчесана, а потому не мешала ему выглядеть почтенным отцом невесты. Мерфи в качестве одного из свидетелей и Мейтленд в качестве другого производили менее благоприятное впечатление, хотя Мерфи не забыл вымыть руки, а Мейтленд — лицо. Фергюс предпочел бы видеть в роли свидетеля Лоренца Штерна, а Марсали — меня, однако мы их отговорили. Штерн не был не то что католиком, но и вообще христианином, а я если и могла считаться христианкой, то явно не в глазах Лаогеры.
— Я говорил Марсали, что она должна написать матери о своем замужестве, — тихо сказал мне Джейми, когда мы наблюдали за вовсю шедшими на берегу приготовлениями. — Но сдается мне, она выполнила это буквально: ограничилась извещением о том, что выходит замуж. И все. Суть проблемы я понимала: невелика радость для Лаогеры узнать, что дочь вышла за однорукого бывшего карманника, да к тому же старше ее почти вдвое. Ее материнские чувства вряд ли порадовало бы и упоминание о том, что брачный обряд был совершен посреди ночи, на пустынном вест-индийском пляже, опальным и слава богу что вовсе не лишенным сана священником, в присутствии двадцати пяти человек, десятка французских лошадей, маленькой отары овец и спаниеля, вносившего свой вклад в общее оживление и веселье попытками при любой возможности совокупиться с деревянной ногой Мерфи. Единственное, что могло бы огорчить Лаогеру еще больше, — это известие о моем участии в церемонии. На воткнутых в песок шестах зажгли несколько факелов, пляшущий свет которых окрашивал участки побережья в яркие на фоне черного бархата ночи красный и оранжевый цвета, а над головой, как благословляющие огни небес, сияли ясные карибские звезды. Хоть обряд проходил и не в церкви, немногие пары могли бы похвастаться таким красивым обрамлением свадебной церемонии. Не знаю уж, что за чудеса убеждения проявил Лоренц, но отец Фогден был здесь, нестойкий и колышущийся, словно призрак. Лишь блеск голубых глаз являлся в его облике отчетливым признаком жизни: кожа была серой, как его одеяние, а руки тряслись, с трудом удерживая переплетенный в кожу требник. Джейми смерил его неодобрительным взглядом и, кажется, собирался высказаться, но ограничился тем, что пробормотал себе под нос какое-то крепкое гэльское выражение и поджал губы. Вокруг отца Фогдена витал пряный запах сангрии, но, по крайней мере, священник добрался сюда самостоятельно. Сейчас он стоял, покачиваясь, между двумя факелами, сосредоточив усилия на попытке перелистать страницы требника, которые легкий прибрежный ветерок вырывал из его пальцев. Уяснив в конце концов непосильность поставленной задачи, священник отступился, и книга с легким шлепком упала на песок. Он хмыкнул, рыгнул и одарил нас исполненной благочестия улыбкой. — Возлюбленные чада Господни… Прошло некоторое время, прежде чем до переминавшихся с ноги на ногу и переговаривавшихся зевак дошло, что церемония началась, и они зашикали друг на друга, пихая локтями, чтобы призвать к тишине. — Согласен ли ты взять в жены эту женщину? — громогласно вопросил отец Фогден, неожиданно уткнув перст в Мерфи. — Нет! — воскликнул перепуганный кок. — Я тут вообще ни при чем. Это ошибка. — Нет? Отец Фогден прикрыл один глаз, а другой, яркий и обвиняющий, вперил в Мейтленда. — А, так это вы ее берете? — Нет, сэр, не я. Никоим образом, — торопливо заверил тот. — Жених — вот этот парень. Мейтленд указал на Фергюса, который смотрел на священника исподлобья. — Этот? Хм. Но у него же нет руки, — с сомнением заметил отец Фогден. — И что, невеста не против? — Я не против! — нетерпеливо воскликнула Марсали. Девушка стояла рядом с Фергюсом в одном из нарядов Эрменегильды — голубом шелковом платье с золотым шитьем по низкому квадратному вырезу, с распущенными по плечам на девичий манер волосами, блестящими, как свежая солома. Она была очаровательна. И начинала сердиться. — Продолжайте! Марсали топнула ножкой по песку, что не произвело ни малейшего звука, но священника, похоже, напугало. — Да-да! — нервно произнес он, отступая на шаг. — Я, конечно, ни в коем случае не предполагаю, что это пре… преп… препятствие. Вот если бы он лишился детородного члена, это совсем другое дело! Но ведь он не лишился, правда? — Похоже, такая возможность чрезвычайно встревожила святого отца. — Потому что ежели с ним приключилась подобная беда, то все. Не могу я вас поженить. Не положено. Лицо Марсали, и без того казавшееся в свете факелов красным, в этот миг напомнило мне лицо ее матушки, когда та обнаружила меня в Лаллиброхе. Плечи Фергюса задрожали, не знаю уж, от ярости или от смеха. Джейми подавил назревавшую вспышку, решительно шагнув к участникам церемонии и положив одну руку на плечо Фергюса, а другую — на плечо Марсали. — Этот мужчина, — кивнул он на Фергюса, — и эта женщина хотят пожениться. Обвенчайте их, святой отец. Сейчас же. Уж пожалуйста, — веско добавил он, отступил на шаг и восстановил порядок среди не в меру развеселившейся аудитории, бросая вокруг строгие взгляды. — Спокойствие, только спокойствие, — возгласил отец Фогден, слегка покачиваясь. — Сейчас все сделаем как надо. Последовала долгая пауза: священник молча воззрился на Марсали. — Имя, — неожиданно вспомнил он. — Да, мне нужно знать имя. Никто не может жениться без имени, так же как и без того, что находится между ног. Чтоб вы знали, без этой штуковины… — Марсали Джейн Маккимми Джойс! — громко произнесла Марсали, прервав его разглагольствования. — Да-да, — поспешно подхватил священник. — Ну конечно. Марсали. Мар-са-ли. Итак, Марсали, согласна ли ты взять этого мужчину, хотя у него не хватает руки, а может, и чего-то еще, чего мы не видим, в качестве мужа, чтобы любить и почитать его с этого дня и впредь… Тут он сбился: его внимание отвлекла вышедшая на свет, усердно жевавшая свою жвачку овца. — Да. Отец Фогден заморгал, возвращаясь к происходящему. Он предпринял безуспешную попытку сдержать очередной позыв рыгнуть и перевел взгляд своих голубых глаз на Фергюса. — У вас тоже есть имя и все, что надо? — Да, — кратко ответил Фергюс, предпочитая не вдаваться в подробности. — Меня зовут Фергюс. При этих словах священник слегка нахмурился. — Фергюс? Фергюс, Фергюс… Ладно, годится. И это все? Так не бывает. Должна быть фамилия. — Фергюс! — повторил француз натянуто, поскольку это было его единственное имя, не считая имени Клодель, как его называли когда-то на родине. Фергюсом Джейми назвал его в Париже двадцать лет назад, и до сих пор этого хватало. Но ведь и верно — у выросшего в борделе бастарда не было фамильного имени, которое смогла бы носить его жена. — Фрэзер, — прозвучал за моей спиной низкий голос. Фергюс и Марсали удивленно обернулись, и Джейми кивнул, а встретившись глазами с Фергюсом, улыбнулся. — Фергюс Клодель Фрэзер, — четко, с расстановкой произнес он и, взглянув на Фергюса, поднял бровь. Сам Фергюс выглядел ошеломленным: челюсть отвисла, глаза расширились и в тусклом свете сделались похожими на плошки. Затем он медленно кивнул, и лицо его зарделось. — Фрэзер, — сказал он священнику. — Фергюс Клодель Фрэзер. Отец Фогден откинул назад голову, обозревая небо, по которому плыл над деревьями светлый полумесяц, лелея в своей чаше черный шар луны, после чего с мечтательным видом снова воззрился на Фергюса. — Ну, вот и хорошо, — пробормотал он. — Теперь все в порядке. Легкий тычок под ребра со стороны Мейтленда вернул его к действительности, заставив вспомнить о текущих обязанностях. — О! Хм. Да. Муж и жена. Да, провозглашаю вас мужем и… Тьфу, неправильно, вы ведь не сказали, что согласны взять ее в жены, и кольцо бы надо надеть. У нее-то две руки, — услужливо подсказал он. — Да, согласен, — произнес Фергюс. До сего момента он держал Марсали за руку, но сейчас выпустил ее, поспешно полез в карман и выудил оттуда маленькое золотое колечко. Я сообразила, что он, должно быть, купил его еще в Шотландии и хранил до сих пор, потому что не хотел устраивать официальную церемонию, не получив благословения. Не от священника — от Джейми. Когда он надевал колечко на палец невесты, на берегу царило молчание: все взоры были прикованы к маленькому золотому ободку и двум склонившимся одна к другой головам, светлой и темной. Итак, она сделала это. Пятнадцатилетняя девчонка, вооруженная одним лишь упорством, добилась своего. «Я хочу его», — сказала она. И продолжала твердить это, несмотря на возражения матери, доводы Джейми, сомнения Фергюса и свои собственные страхи; вопреки тоске по оставшемуся в трех тысячах милях позади дому, лишениям, океанским штормам и кораблекрушению. Она подняла сияющее лицо и встретила такое же сияние в глазах Фергюса. Глядя на них, я почувствовала, как невольно подступившие слезы затуманивают взор. «Я хочу его». Во время нашей свадьбы я о Джейми этого не говорила. Я не хотела его тогда. Но с того времени мне довелось сказать это трижды: два раза в момент выбора на Крэг-на-Дуне и один раз в Лаллиброхе. «Я хочу его». Я хотела, чтобы он был со мной, и ничто не могло встать между нами. Джейми выразительно посмотрел на меня темно-голубыми, нежными, как море на заре, глазами. — О чем думаешь, mo chridhe? — ласково спросил он. Я сморгнула с ресниц слезы и улыбнулась ему, чувствуя его большие, теплые руки. — Что то, что сказано мной трижды, есть правда, — ответила я и, поднявшись на цыпочки, поцеловала его под продолжавшееся матросское ликование.
Дата: Вторник, 13.10.2015, 11:38 | Сообщение # 122
Король
Сообщений: 19994
Часть девятая НЕВЕДОМЫЕ ЗЕМЛИ
ГУАНО ЛЕТУЧИХ МЫШЕЙ В свежем виде гуано летучих мышей представляет собой зеленовато-черную вязкую и склизкую субстанцию, а в высушенном — светло-коричневый порошок. И в том и в другом виде оно испускает едкий, заставляющий слезиться глаза запах мускуса, нашатыря и гнили. — Сколько, ты говоришь, этой благодати берем мы на борт? — осведомилась я сквозь ткань, которой прикрывала нижнюю часть лица. — Десять тонн, — ответил Джейми, чей голос прозвучал приглушенно по той же самой причине. Мы стояли на верхней палубе, глядя, как рабы закатывали тачки с вонючим грузом на борт, после чего их содержимое отправлялось через открытый люк в кормовой трюм. Тончайшие пылинки сухого гуано, разлетаясь над тачками, наполняли воздух вокруг нас обманчиво прелестным золотистым туманом, поблескивая и мерцая в лучах вечернего солнца. Тела людей, занимавшихся погрузкой, тоже были покрыты сплошным слоем этой пыли. Пот, струившийся по их обнаженным торсам, и слезы, беспрерывно лившиеся из раздраженных едкой взвесью глаз, проделывали в налипшей на щеки, грудь, бока и спину пыли темные бороздки, поэтому люди были разукрашены черными и золотыми полосами, словно какие-то экзотические зебры. Стоило ветру повеять в нашу сторону, как Джейми потер тут же начавшие слезиться глаза и спросил: — Англичаночка, не знаешь, как лучше кое с кем посчитаться? — Нет, но если в качестве кандидата у тебя на уме Фергюс, я с тобой заодно. Как далеко до этой Ямайки? Не кто иной, как Фергюс, занимаясь расспросами на рыночном перекрестке Королевской улицы Бриджтауна, сговорился об использовании «Артемиды» в качестве грузоперевозчика — подрядился доставить десять тонн гуано летучих мышей с Барбадоса на Ямайку, где некий мистер Грей, владелец сахарной плантации, намеревался использовать сей весьма пахучий продукт в качестве удобрения. Фергюс с довольным видом наблюдал за погрузкой больших кусков сухого гуано, которые вываливали на палубе из тачек и один за другим затаскивали в трюм. Марсали, всегда ни на шаг от него не отходившая, на сей раз держалась аж у самого полубака, где сидела на бочке с апельсинами, прикрывая рот и нос прелестной шалью, недавно подаренной ей Фергюсом. — Мы собираемся, вести торговлю или нет? — горячился француз, объясняя свой поступок. — Свободный трюм у нас имеется. Кроме того, — рассудительно добавил он, выдвигая последний довод, — месье Грей заплатит нам более чем щедро. — Ты спрашивала, далеко ли, англичаночка? Джейми покосился в сторону горизонта, надеясь увидеть поднимающуюся над сверкающей морской гладью землю. Волшебные иголки мистера Уиллоби сделали его способным переносить морские путешествия, но к самому процессу он и по сию пору относился без энтузиазма. — Три-четыре дня плавания, по словам Уоррена, — со вздохом сказал он. — Это при хорошей погоде. — Может быть, когда выйдем в открытое море, вони поубавится? — предположила я. — О да, миледи! — успокоил меня проходивший мимо Фергюс. — Хозяин объяснил, что запах заметно ослабевает по мере выветривания сухой пыли. Он вскочил на нижнюю рею с обезьяньей ловкостью, несмотря на свой крюк, вскарабкался на верхушку, добравшись до верхней поперечины, привязал красный платок, сигнал для находившихся на берегу матросов возвращаться на борт, и соскользнул вниз, замешкавшись, чтобы сказать что-то Пинг Ану, устроившему себе насест на рее, откуда он ярким желтым глазом обозревал происходящее на палубе. — У Фергюса к этому грузу какое-то особое отношение, прямо-таки собственническое, — заметила я. — Естественно, мы же партнеры, — отозвался Джейми. — Я сказал ему, что раз он обзавелся женой, которую нужно содержать, то не помешает подумать об источнике доходов. Он и прежде имел долю в моей типографии, а сейчас ему и Марсали достанется половина выручки от продажи нашего груза — я ведь обещал ей приданое, — с усмешкой добавил он, и я расхохоталась. — Знаешь, — призналась я, — мне бы очень хотелось прочесть, что пишет Марсали своей матушке. Сначала Фергюс, потом отец Фогден и мамасита, а теперь вот приданое в виде десяти тонн дерьма летучих мышей. — После того как Лаогера прочтет об этом, мне в Шотландию лучше не соваться, — проворчал Джейми, впрочем с улыбкой. — А ты уже думала о том, что делать с твоим новым знакомым? — Нечего мне напоминать, — мрачно откликнулась я. — Где он? — Где-то внизу, — ответил Джейми, чье внимание привлек мужчина, шагавший по пристани в нашу сторону. — Мерфи накормил его, а Иннес подыщет ему местечко. А сейчас извини, англичаночка, кажется, этот человек ищет меня. Он соскочил с борта и сбежал на пристань по трапу, едва разминувшись с рабом, закатывавшим на судно тачку. Я с интересом наблюдала, как он приветствовал пришедшего, рослого колониста, одетого как процветающий плантатор, чье загорелое, обветренное лицо говорило о долгих годах, прожитых на островах. Они обменялись крепким рукопожатием, Джейми что-то сказал, плантатор ответил, и настороженность на его лице неожиданно сменилась дружелюбием. Это, должно быть, являлось результатом посещения Джейми масонской ложи в Бриджтауне, куда он, памятуя наставления Джареда, Направился днем раньше, сразу по прибытии в порт. Он назвался членом братства и побеседовал с мастером ложи, описав ему Айена и попросив помощи в получении каких только возможно сведений о пареньке или о «Брухе». Мастер обещал известить о наших поисках вольных каменщиков, связанных с портом и невольничьим рынком. К счастью, похоже, он выполнил свое обещание. Я с напряженным интересом проследила за тем, как плантатор полез за пазуху и извлек бумагу, которую развернул и показал Джейми, явно что-то объясняя. Лицо Джейми было сосредоточенным, рыжие брови задумчиво сдвинулись, однако не было заметно ни восторга, ни разочарования. Возможно, он вообще не узнал об Айене ничего нового. После того как днем раньше мне довелось побывать на невольничьем рынке, об этом варианте я думала чуть ли не с надеждой. Мерфи, весьма недовольный выпавшей ему задачей, повел Лоренца, Фергюса, Марсали и меня на невольничий рынок, в то время как Джейми встречался с мастером масонской ложи. Невольничий рынок находился неподалеку от порта; туда вела пыльная дорога, по обочинам которой бесчисленные торговцы предлагали кофе, фрукты, сушеную рыбу, кокосы, ямс и стеклянные банки с красными кошенилевыми жуками, что шли на изготовление красителя. Мерфи, с его пристрастием к порядку и этикету, упрямо стоял на том, что нам с Марсали необходимы зонтики для защиты от солнца, и он заставил-таки Фергюса купить у придорожного торговца две штуки. — Все белые женщины в Бриджтауне ходят с зонтиками, — заявил он, порываясь всучить мне один из них. — Не нужны мне никакие зонтики! — воскликнула я, не понимая, как можно толковать о подобной ерунде, когда мы, может быть, вот-вот найдем Айена. — Солнце ничуть не припекает. Пошли! Мерфи воззрился на меня с явным неодобрением. — Настоящая леди должна заботиться о своей коже и цвете лица, иначе люди сочтут ее недостаточно респектабельной! — У меня как-то и в мыслях не было здесь обосноваться, — проворчала я. — И мне дела нет до того, что здешний народ обо мне подумает. Не тратя времени на продолжение спора, я поспешила по дороге навстречу отдаленному шуму, доносившемуся со стороны рынка. — Но у вас же… у вас лицо покраснеет! — не отставал Мерфи, упорно норовя раскрыть и всунуть мне в руки зонтик от солнца. — О, это, несомненно, страшнее смерти, — буркнула я. — Ладно, раз так, давайте мне эту чертову штуковину. Я выхватила зонтик из его рук, раскрыла и раздраженно положила на плечо, не собираясь укрываться под ним. Буквально через несколько минут у меня появилась возможность оценить настойчивость Мерфи и преисполниться благодарности к нему. В то время как дорога была затенена раскидистыми кронами высоких пальм, невольничий рынок располагался на широкой, вымощенной камнем площади, полностью лишенной хотя бы малейшей тени, не считая той, что давали крытые жестью или пальмовыми листьями ветхие навесы, под которыми работорговцы и аукционеры время от времен и прятались от солнца. Рабов держали в открытых всем стихиям загонах. Мало того что на открытом пространстве солнце нещадно палило, так еще отражавшийся от мостовой солнечный свет просто ослеплял после зеленой тенистой дороги. Зажмурив начавшие слезиться глаза, я поспешно подняла зонтик над головой. Находясь в тени, я смогла разглядеть ошеломляющее количество тел, обнаженных или почти обнаженных, поражающих разнообразием оттенков кожи — от бледного «кофе с молоком» до иссиня-черного. А перед аукционными помостами пестрели одежды плантаторов, управляющих и их слуг, пришедших прицениться к товару. Здешний смрад шибал в нос даже тем, кто был знаком и с уличными запахам и Эдинбурга, и со зловонной духотой под палубой «Дельфина». Края загонов для рабов обрамляли кучи человеческих экскрементов, над которыми вились тучи мух. Резкая, острая вонь стояла в воздухе, и сильнее всего был прогорклый, тошнотворный запах множества немытых, потных, выставленных на солнце тел. — Господи! — пробормотал рядом со мной Фергюс; его темные глаза метались из стороны в стороны, сверкая от негодования. — Это хуже, чем трущобы Монмартра. Марсали молчала, но теснее жалась к нему, морща носик. Лоренц воспринимал все более спокойно: вероятно, он уже бывал на невольничьих рынках, посещая острова прежде. — Белые в той стороне, — сказал он, указывая на дальний конец площади. — Пойдем, расспросим обо всех юношах, выставлявшихся на торги в последнее время. С этими словами он легонько подтолкнул меня в спину широченной ладонью. Ближе к краю рыночной площади, подбрасывая уголья в небольшую жаровню, сидела на корточках чернокожая старуха. Как раз когда мы проходили мимо, к ней приблизилась небольшая группа людей: белый плантатор и двое негров в домотканых рубахах и штанах, явно его слуги. Один из них тащил за руку только что приобретенную рабыню. Еще двух девушек, голых, если не считать полоски ткани на бедрах, вели на веревках, обвязанных вокруг шей. Плантатор наклонился и вручил старухе монету, та повернулась и вытащила из земли позади себя несколько коротких латунных стержней, которые предъявила мужчине для осмотра, Рабовладелец внимательно изучил их, выбрал два, выпрямился и передал приспособления для клеймения одному из своих слуг, который сунул их концы в старухину жаровню. Другой слуга, подступив сзади, крепко связал девушке руки, а первый извлек из жаровни раскаленные клейма и прижал оба к верхней части ее правой груди. У бедняжки вырвался крик, пронзительный и долгий. Несколько голов обернулись в ее сторону. Служитель отдернул клейма, оставив на груди рабыни выжженные литеры «X. Б.». Это зрелище заставило меня застыть на месте, а остальные, не поняв, что я уже не иду с ними, двинулись дальше. Когда я опомнилась и принялась озираться в поисках Фергюса или Лоренца, никого уже не было видно. С Джейми у меня подобных проблем никогда не возникало: рост и яркая шевелюра выделяли его в любой толпе. Но Фергюс не вышел ростом, Мерфи ненамного превосходил его, Лоренц едва дотягивал до среднего роста, и даже желтый зонтик Марсали пропал из виду, затерявшись среди множества таких же. Я с содроганием отвернулась от жаровни, слыша позади крики и хныканье, проскочила мимо нескольких торговых помостов, не посмотрев в их сторону, но, в конце концов, застряла в тесной толпе. Мужчины и женщины, запрудившие площадь, слушали распорядителя торгов. Тот призывал купить выставленного на помосте обнаженного однорукого раба, низкорослого, но крепко сбитого мужчину, мускулистого и широкоплечего. Утраченная рука была грубо ампутирована по локоть, с культи капал пот. — Для работы в поле не годен, что правда, то правда, — признал аукционер. — Но его можно приобрести на племя. Взгляните на его ноги. Он легонько хлопнул раба ротанговой палкой по икрам и подмигнул толпе. — А где гарантия, что от него будет приплод? — выкрикнул кто-то из толпы. — Был у меня один три года назад, здоровенный, как мул, да и толку от него, как от мула. Так приплода и не дождался. Толпа захихикала, и аукционист сделал вид, будто его оскорбили. — Хотите гарантий? — спросил он и театральным жестом провел ладонью по лицу, собрав на нее маслянистый пот. — Ну, маловеры, смотрите сами. Чуть наклонившись, он ухватил раба за член и принялся энергично его массировать. Негр заворчал от удивления и попытался отстраниться, но помощник распорядителя торгов остановил его, крепко схватив за единственную руку. Толпа покатилась со смеху, а когда черная плоть начала затвердевать и набухать, кое-кто захлопал в ладоши. Какая-то струна внутри меня оборвалась со щелчком, который я отчетливо услышала. И без того выведенная из себя всем этим рынком, клеймением, наготой, наглыми, грубыми разговорами и совершавшимся походя унижением человеческого достоинства, а более всего своим присутствием в этом непотребном месте, я потеряла контроль над собой и, разумеется, не подумала о последствиях. Мною овладело странное чувство отстраненности, словно я наблюдала за собой со стороны. — Прекрати! — громко выкрикнула я, едва узнав собственный голос. Аукционер удивленно вскинул глаза и слащаво улыбнулся, глядя мне прямо в глаза. — Племенной производитель, мэм. Сами видите — результат гарантирован. Я сложила свой зонтик и острым концом, что было мочи, ткнула его в живот. Он отшатнулся, выпучив в изумлении глаза. Я отвела зонтик назад, размахнулась и огрела работорговца по голове, после чего выпустила свое оружие и отвесила ему еще и хорошего пинка. Конечно, в глубине души я сознавала, что вся эта эскапада ничего не изменит и лучше от моей выходки никому не станет, разве только хуже. Но я просто не могла стоять там безучастно, потворствуя происходящему своим молчанием, и сделала то, что сделала, не ради клейменых девушек, или мужчины на колоде, или кого-нибудь еще, а ради себя самой. Вокруг поднялся страшный шум: чьи-то руки хватали меня, оттаскивая от распорядителя торгов, который, более или менее оправившись от первоначального потрясения, гнусно усмехнулся и с размаху ударил раба по лицу. Озираясь в поисках поддержки, я успела мельком увидеть искаженное яростью лицо Фергюса. Он ринулся к аукционеру, поднялся крик, несколько человек развернулись, чтобы преградить ему дорогу, и в начавшейся суматохе и толчее кто-то пихнул меня так, что я тяжело шлепнулась на землю. Сквозь дымку пыли в шести футах от себя я увидела Мерфи с решительным выражением на широком красном лице. Он наклонился, отстегнул деревянную ногу, ловко прыгнул вперед и со страшной силой запустил своим протезом в голову аукционеру. Тот пошатнулся и рухнул, толпа в испуге расступилась. Когда намеченная Фергюсом жертва упала, он остановился, яростно озираясь. Лоренц, помрачневший, неуклюжий, продирался сквозь толпу, положив руку на рукоять висевшего на поясе мачете. Вся дрожа, я сидела на земле, чувствуя боль и страх: я поняла, что результатом моего непродуманного поведения станет то, что Фергюса, Лоренца и Мерфи основательно отдубасят. И это в лучшем случае. Но тут появился Джейми. — Встань, англичаночка, — тихо сказал он, склонившись надо мной и подавая руку. Я поднялась, хотя колени дрожали. Сначала мне бросились в глаза топорщащиеся усы Риберна, потом я увидела позади Джейми Маклеода и поняла, что его шотландцы с ним. Тут мои колени подогнулись, но Джейми удержал меня в объятиях. — Сделай что-нибудь, — взмолилась я дрожащим голосом, уткнувшись в его грудь. — Пожалуйста. Что-нибудь! И Джейми, сохраняя, как всегда, присутствие духа, сделал то единственное, что могло унять бурлящую толпу и предотвратить неприятности. Он купил однорукого негра. И по иронии судьбы в результате моего сострадательного порыва я оказалась полноправной владелицей гвинейского чернокожего раба, однорукого, но вполне здорового и годного на роль производителя. Я вздохнула, стараясь не думать о человеке, находившемся где-то у меня под ногами, накормленном и, как я надеялась, одетом. Удостоверяющие право владения бумаги, к которым мне и прикасаться-то было противно, свидетельствовали, что французский плантатор с Барбадоса продал своего раба, чистокровного негра-йоруба с Золотого Берега, однорукого, имеющего на левом плече клеймо в виде геральдической лилии и литеры «А», известного под прозванием Темерер-Смельчак. О том, что мне с ним делать, там не было сказано. Джейми закончил просматривать бумаги, полученные от его знакомого масона, — очень похожие, насколько я могла видеть с борта корабля, на те, которые достались мне на Темерера, — и вернул их с благодарным поклоном, но унылым лицом. Мужчины обменялись еще несколькими фразами, пожали друг другу руки и разошлись. — Все на борту? — осведомился Джейми, сойдя с трапа. Слабый ветерок трепал синюю ленту, собиравшую сзади его гус-тые волосы в хвост. — Так точно, сэр! — отрапортовал мистер Уоррен с небрежным кивком, который на торговом судне сходил за отдачу чести. — Будем отплывать? — Пожалуй, да. Спасибо, мистер Уоррен. С легким поклоном Джейми отошел от него и встал рядом со мной. — Ничего, — тихо сказал он.
Дата: Вторник, 13.10.2015, 12:41 | Сообщение # 123
Король
Сообщений: 19994
Лицо его оставалось спокойным, но я ощущала всю глубину его разочарования. Разговоры, которые он вел за день до того с отбывающими срок подневольными белыми на рынке рабов, не дали никакой полезной информации. Плантатор-масон оставался последней надеждой. Сказать тут было нечего, и я просто положила руки поверх его и слегка сжала. Джейми посмотрел на меня, слабо улыбнулся и расправил плечи, словно для того, чтобы камзол сидел на нем получше. — Но, по крайней мере кое-что я выяснил. Некий мистер Вильерс, владелец большой плантации сахарного тростника, три дня назад приобрел шестерых рабов у капитана корабля под названием «Бруха». Айена среди них не было. — Три дня! — вскинулась я. — Но «Бруха» покинула Эспаньолу более двух недель назад! Джейми кивнул, потирая щеку. Перед тем как выйти на люди с расспросами, ему пришлось побриться, и теперь гладкая кожа поблескивала над снежной белизной галстука. — Так оно и было. А сюда прибыла в среду, пять дней назад. — Иными словами, перед заходом на Барбадос судно побывало где-то еще! Нам известно, где именно? Джейми покачал головой. — Вильерс не знает. Он сказал, что потолковал с капитаном «Брухи», но тот не больно-то откровенничал насчет того, откуда пришел да куда следует. Правда, Вильерсу до этого не было особого дела. Он знал, что репутация у «Брухи» не самая лучшая, и если капитан торопится сбыть с рук рабов поскорее, можно сделать выгодное приобретение по сходной цене… Подожди. — Он слегка просветлел. — Вильерс показывал мне бумаги, купчие на приобретенных рабов. В том числе и оформленную на твоего раба. — Мне бы не хотелось, чтобы ты его так называл, — возразила я. — Но ладно, не в этом дело. Что, они все одинаковые? — Не совсем. В трех документах нет указаний на прежних владельцев, хотя Вильерс утверждает, что никто из невольников не прибыл прямиком из Африки: все хоть чуть-чуть, но изъясняются по-английски. В одном листе прежний хозяин вписан был, однако имя затерлось так, что его не разобрать. Но в двух других случаях оно одно и то же — миссис Абернэти из Роуз-холла на Ямайке. — Ямайка? А далеко… — Не знаю, — прервал меня Джейми. — Но мистер Уоррен выяснит. Может быть, это как раз то, что нам надо. В любом случае, по моему разумению, нам нужно туда завернуть, чтобы избавиться от груза, пока мы тут все не перемерли от смрада. Он привередливо сморщил свой длинный нос и рассмеялся. — Так ты похож на муравьеда, — сказала я. Попытка отвлечь его увенчалась успехом. Джейми повернулся спиной к причалам Барбадоса и улыбнулся мне. — Правда? Это что, зверь, который лопает муравьев? Сколько же ему нужно их сожрать, чтобы наесться? — Полагаю, он их уминает целыми муравейниками. Впрочем, не думаю, что они хуже, чем хаггис. Прежде чем продолжить, я набрала в грудь воздуха и тут же закашлялась. — Господи, а это еще что? «Артемида» уже отошла от грузовой пристани и скользила к выходу из гавани, но как только мы поймали ветер, со стороны берега повеяло удушливым смрадом, куда более резким, чем обычная для тропических портов смесь запахов мокрого дерева, рыбы и гниющих водорослей. Я закрыла нос и рот носовым платком. — Что это за вонища? — Мэм, мы проплываем мимо кострищ позади рынка рабов, — пояснил Мейтленд, услышавший мой вопрос, и указал на берег, где из-за стены кустов восковицы поднимался белесый дым. — Они сжигают тела рабов, не выдержавших путешествия из Африки. Сначала сгоняют на берег выживших, а потом очищают корабль от трупов. Тела стаскивают на пристань, сваливают в кучу и сжигают на большом костре, чтобы избежать заразы. Я посмотрела на Джейми и увидела на его лице тот же страх, который наверняка был написан и на моем. — Как часто они сжигают тела? — вырвалось у меня. — Ежедневно? — Точно не знаю, но сомневаюсь, чтобы часто. Наверное, раз в неделю. Мейтленд пожал плечами и вернулся к своим обязанностям. — Надо взглянуть, — предложила я голосом, прозвучавшим на удивление четко и спокойно. Джейми побледнел. Он уставился на густеющую струйку дыма, поднимавшуюся из-за купы пальм. Губы его плотно сжались, на щеках появились желваки. — Ладно, — наконец выдавил он из себя и приказал мистеру Уоррену лечь на другой галс. Смотритель огня, иссохшее существо с неопределенным цветом кожи и невнятным произношением, выразил шумное удивление намерением леди побывать в таком месте, но Джейми бесцеремонно оттеснил коротышку в сторону, даже не оглянувшись, чтобы убедиться, иду ли я за ним. Ему было ясно, что одного его я здесь не оставлю. Небольшое расчищенное пространство между деревьями было как раз достаточным, чтобы там разместился маленький, вдававшийся в реку причал. Смоляные бочки в черных разводах и штабеля сухих дров мрачно громоздились среди изумрудной зелени папоротников и карликовой цезальпинии. Справа, на деревянной платформе, с наваленными на нее облитыми смолой телами, был устроен гигантский костер. Разожгли его совсем недавно: с одной стороны пламя уже разгорелось основательно, но с другой его языки еще только лизали трупы. Над костром поднималась завеса дыма, и колыхание создавало жуткую иллюзию, будто покойники шевелятся. Джейми замер, глядя на эту груду, а потом, наплевав на дым и жар, вспрыгнул на платформу и принялся переворачивать тела, разгребая ужасающие останки. Неподалеку лежала куча поменьше — серый пепел, в котором кое-где виднелись хрупкие белесые кости. На самой верхушке торчала черепная крышка, белизной и изгибом смахивавшая на скорлупу огромного яйца. — Славный быть урожай, — произнесло вымазанное в саже приземистое существо неопределенного пола. Тот (или та), кто следил за костром, возник у моего локтя в явном Расчете на подачку и указал на кучу золы. — Зола земля класть, все расти-расти. — Спасибо, не надо, — пролепетала я. Фигура Джейми исчезал в дыму, и у меня вдруг сжалось сердце от страха: а вдруг он задохнется, угорит и погибнет? Отвратительный едкий запах жженого мяса становился все сильнее, и меня замутило. — Джейми! — позвала я. — Джейми! Он не откликался, но я слышала доносившийся из пламени хриплый, надсадный кашель. Спустя несколько бесконечных минут он, заходясь в кашле, появился из-за завесы дыма. Джейми спустился с платформы, и какое-то время стоял, сложившись пополам и выхаркивая свои легкие. С ног до головы его покрывала маслянистая сажа, на руки и одежду налипла смола. Дым ослепил, его глаза слезились, и слезы оставляли бороздки на закопченных щеках. Бросив хранителю костра несколько монет, я взяла Джейми за руку и повела его, ослепшего и задыхающегося, прочь из долины смерти. Под пальмами он упал на колени, и его вырвало. — Не трогай меня, — прохрипел Джейми, когда я попыталась ему помочь. Его вырвало еще раз, и еще, и еще. Наконец он с усилием поднялся на ноги. — Не трогай меня, — повторил он охрипшим от дыма и рвоты, каким-то незнакомым голосом, подошел к краю пристани, скинул камзол, разулся и, не снимая остальной грязной одежды, прыгнул в воду. Выждав несколько мгновений, я наклонилась и подобрала камзол и башмаки, осторожно держа их перед собой на вытянутых руках. Во внутреннем кармане камзола обрисовывался плотный прямоугольник — пачка фотографий Брианны. Джейми выбрался из воды, отряхиваясь. Смоляные пятна кое-где остались, но от сажи и запаха гари избавиться в основном удалось. Он сел на причал, тяжело дыша, и уронил руки на колени. С борта «Артемиды» на нас смотрели любопытные лица. Не зная, что еще делать, я наклонилась и положила руку ему на плечо. Он, не поднимая головы, пожал мою ладонь и произнес приглушенным, дребезжащим, чужим голосом: — Его там не было. Прохладный, освежающий ветерок шевелил влажные пряди, лежащие на его плечах. Я оглянулась назад: поднимающийся над маленькой долиной дымок, загустевший и потемневший, стал дрейфовать над морем. Ветер сносил пепел мертвых рабов в направлении их родины, Африки.
Дата: Вторник, 13.10.2015, 12:59 | Сообщение # 124
Король
Сообщений: 19994
«ПЫЛКИЙ ПИРАТ» — Джейми, я не могу владеть живым человеком! — заявила я, уныло глядя на освещенные масляной лампой бумаги. — Просто не могу, вот и весь сказ! — Вообще-то, англичаночка, я склонен с тобой согласиться, — откликнулся Джейми, присаживаясь на койку рядом, чтобы иметь возможность читать купчую через мое плечо. Он запустил пальцы в волосы и нахмурился. — Мы могли бы освободить его, это кажется самым справедливым и правильным, но если мы так сделаем, что будет с ним потом? — Джейми прищурился, читая написанное в бумагах. — По-английски и по-французски он говорит еле-еле. Если мы отпустим его на все четыре стороны и даже дадим на первое время денег, сможет ли он жить сам по себе? Я задумчиво надкусила сырную булочку, испеченную Мерфи. Она была недурна, но в совокупности с чадом горящего лампадного масла и всепроникающим едким запахом гуано аромат сырной начинки воспринимался насколько странно. — Не знаю, — призналась я. — Лоренц говорил, что на Эспаньоле немало свободных чернокожих. Уйма креолов, полукровок живут собственным трудом. Надо думать, и на Ямайке тоже… Джейми покачал головой и потянулся к подносу за булочкой. — Вряд ли это наш случай. Да, конечно, там есть некоторое количество чернокожих, самостоятельно зарабатывающих на жизнь, но все это люди, имеющие какие-то навыки: портнихи, рыбаки, кто угодно. Я малость потолковал с этим Темерером: до увечья он был рубщиком сахарного тростника и никаким другим ремеслом не владеет. Я положила булочку, едва надкусив, и с несчастным видом уставилась на бумаги. Сама мысль о том, чтобы оказаться в числе рабовладельцев, внушала мне ужас и отвращение, но я начинала понимать, что избавиться от свалившейся на меня ответственности не так-то просто. Этого человека привезли с побережья Гвинеи пять лет назад. Моим первым порывом было вернуть беднягу домой, однако по здравом размышлении неосуществимость такого замысла становилась очевидной. Даже сумей мы найти корабль, чтобы доставить его к берегам Африки, его, скорее всего, снова обратили бы в рабство, если не на борту этого самого корабля, то уж точно в первом же порту Западной Африки. Одинокий, однорукий, невежественный, он был совершенно беззащитен. И даже случись ему каким-то чудом добраться до Африки и не попасть в руки ни европейских, ни африканских работорговцев, ему все равно не удалось бы вернуться в родное селение. А если бы и вернулся, соплеменники убили бы его или выгнали, потому что сочли бы опасным духом. Так сказал мне Лоренц. — Ты не думала о том, чтобы продать его? — осторожно спросил Джейми, подняв бровь. — Кому-то, насчет кого мы будем уверены, что он станет хорошо с ним обращаться? Я потерла двумя пальцами лоб между бровей, пытаясь избавиться от усиливающейся головной боли. — Не вижу, чем это лучше, — возразила я. — Может быть, даже хуже, потому что откуда нам знать, как новые хозяева с ним обойдутся. Джейми вздохнул. Большую часть дня он провел в вонючем трюме, готовя с Фергюсом опись груза к нашему прибытию на Ямайку, и смертельно устал. — Ага, понимаю, — сказал он. — Только вот не думаю, что отпустить его на все четыре стороны, позволив умереть с голоду, будет добродетельным поступком. — И то, правда. «Лучше бы мне вообще никогда не видеть этого однорукого раба!» — невольно возникло у меня не слишком милосердное желание. Это и впрямь было бы облегчением. Для меня, но не для него. Джейми поднялся с койки, потянулся, опершись о стол и разминая затекшие плечи, а потом наклонился и поцеловал меня между бровями. — Не переживай, англичаночка. Я поговорю с управляющим Джаредовой плантации — возможно, он подыщет для малого подходящее занятие или… Его прервал донесшийся сверху крик. — Аврал! Свистать всех наверх! Слева по борту! Тревога! За встревоженными возгласами вахтенного последовали крики и топот: команда выбегала на палубу. Крики умножились, последовал толчок, словно «Артемида» резко дала задний ход. — Да что, во имя Господа… — начал было Джейми, но его слова потонули в грохоте и треске. Каюта заходила ходуном, он повалился на бок, табурет вывернулся из-под меня, и я оказалась на полу. Масляная лампа при толчке не удержалась в консоли и тоже свалилась, к счастью, потухнув при падении. Каюта погрузилась во тьму. — Англичаночка! С тобой все в порядке? — донесся из ближнего сумрака встревоженный голос Джейми. — Вроде бы, — ответила я, выбираясь из-под стола. — А что случилось? Мы с кем-то столкнулись? Не теряя времени, чтобы ответить хоть на один из этих вопросов, он добрался до двери, открыл ее, и с палубы донеслись топот и крики, порой перемежавшиеся резкими хлопками выстрелов из ручного огнестрельного оружия. — Пираты! — кратко сообщил он. — Пошли на абордаж. Мои глаза уже приспособились к темноте, и я разглядела, как Джейми, склонившись над столом, вынул из выдвижного ящика пистолет. Он замешкался, чтобы вытащить из-под подушки на своей койке кортик, и, на ходу отдавая распоряжения, направился к двери. — Забирай Марсали, англичаночка, и забейтесь с ней в трюм, подальше к корме, туда, где лежит гуано. Спрячьтесь за брикеты и ждите. С этими словами он исчез. — Матушка Клэр? Со стороны двери послышался высокий, испуганный голос Марсали. Белое хлопковое платье виделось в проеме бледным пятном. — Я здесь. Потянувшись, я сунула ей в руку нож для вскрытия писем с ручкой из слоновой кости. — Возьми на крайний случай. Пошли, нам нужно спрятаться. Держа в одной руке ампутационный нож с длинной ручкой, а в другой гроздь скальпелей, я проследовала через весь корабль в кормовой трюм. Сверху, с палубы, доносились топот ног, проклятия, брань, выстрелы, а громче всего страшный треск досок. Видимо, «Артемида» сталкивалась и терлась бортами с неизвестным, напавшим на нас судном. В трюме было темно и душно, в воздухе висела едкая пыль гуано. Двигаясь вслепую, мы пробрались в самый дальний уголок. — Кто они такие? — спросила Марсали. Голос ее звучал странно, поскольку заполнявшие трюм блоки спрессованного гуано приглушали эхо. — Думаете, это пираты? — Вполне возможно. Лоренц рассказывал, что Карибское море представляет собой охотничьи угодья пиратских люггеров и прочих суденышек всех мастей и размеров, однако мы надеялись, что на нас ввиду малой ценности нашего груза морские разбойники не позарятся. — Наверное, у них у всех носы заложило. — Что? — спросила Марсали. — Пустяки, — ответила я. — Сиди тихо и не высовывайся. Все равно мы ничего не можем сделать. Признаться, мне по собственному опыту было известно, что нет ничего хуже, чем беспомощно ждать, пока мужчины сражаются, но никакой приемлемой альтернативы у нас не было. Сюда, вниз, шум схватки доносился лишь в виде отдаленных, приглушенных ударов, отдававшихся дрожью по всему кораблю. — О господи, Фергюс! — в ужасе прошептала Марсали. — Пресвятая Дева, спаси его! Я молча вторила ее молитве, думая о Джейми, находившемся наверху, в центре хаоса. Перекрестившись в темноте, я дотронулась пальцами до той самой точки между бровями, которую он поцеловал всего несколько минут назад, стараясь не думать о том, что это, возможно, было наше последнее соприкосновение. Неожиданно сверху громыхнуло, и весь корпус корабля содрогнулся. — Они взрывают корабль! — Марсали в панике вскочила на ноги. — Они нас потопят! Надо выбираться! Иначе отправимся на дно! — Подожди! — крикнула я. — Это всего лишь канонада. Но ни слушать, ни ждать Марсали не хотела: я слышала, как она, охваченная слепой паникой, неловко поспешила к выходу, всхлипывая и ругаясь, когда натыкалась на блоки гуано. — Марсали! Вернись! В трюме царила полная темнота. Вслепую я сделала несколько тагов в пыльной духоте, пытаясь по звуку определить ее местоположение, но осыпавшиеся груды гуано искажали и приглушали шумы. Сверху раздался грохот еще одного взрыва, за ним почти сразу же последовал другой. Сотрясение подняло еще больше едкой вонючей пыли; я закашлялось, на глазах выступили слезы. Вытерев глаза рукавом, я заморгала. Нет, не померещилось: из-за края ближнего к трапу отсека виднелось тусклое свечение. — Марсали! — позвала я. — Ты где? Ответом был истошный визг, раздавшийся оттуда, где виднелся свет. Огибая препятствия, я выбежала к подножию трапа и увидела Марсали, бившуюся в руках здоровенного полуголого мужчины. Этого толстого, широкоплечего детину с множеством татуировок на жирном торсе и ожерельем из монет и каких-то побрякушек на шее только потешали попытки девушки вырваться. Но тут он заметил меня, и глаза его на плоской физиономии под пучком перепачканных дегтем черных волос расширились. Рот приоткрылся в глумливой усмешке, демонстрируя примечательно малое количество зубов, и выдал что-то на языке, похожем на испорченный испанский. — Отпусти ее! — громко крикнула я. — Basta, саbron! На этом мои познания в испанском исчерпались. Мое заступничество, похоже, позабавило пирата. Он ухмыльнулся еще шире, отпустил Марсали и повернулся ко мне. Я швырнула в него один из скальпелей. Железяка отскочила от его головы. Пират растерялся, отшатнулся, и Марсали, воспользовавшись его замешательством, проскочила мимо и бросилась к трапу. Пират замешкался, выбирая между нами, но когда Марсали уже добралась до верха и высунулась в люк, он с удивительным для его веса проворством в несколько прыжков настиг ее и схватил за ногу. Она завопила. Бессвязно бормоча ругательства, я подскочила к подножию трапа и изо всех сил рубанула пирата по ноге своим ампутационным ножом с длинной рукояткой. Пират пронзительно взвизгнул, и что-то маленькое пролетело мимо меня, обрызгав щеку горячей кровью. Испугавшись, я отпрянула и непроизвольно взглянула вниз — что там упало? Это оказался маленький коричневый палец ноги, мозолистый, грязный, с черным ногтем. Пират тяжело спрыгнул рядом со мной на настил трюма, так что задрожали доски, и бросился ко мне. Я быстро отступила, но он схватил меня за рукав. Я дернулась — послышался треск разрываемой ткани — и ткнула ему в лицо ножом, все еще зажатым в руке. Враг, не ожидавший от меня подобной прыти, отшатнулся, поскользнулся в собственной крови и грохнулся на доски. Я отбросила нож, метнулась к трапу и стала карабкаться наверх. Он был так близко, что схватил меня за подол, но я снова вырвалась и, задыхаясь от заполнявшей трюм едкой пыли, взлетела по трапу. Мой преследователь орал что-то на неизвестном мне языке, и какая-то часть моего сознания, не занятая решением неотложной задачи по спасению, услужливо подсказала, что это, кажется, португальский. Я выскочила из трюма на палубу, в самую гущу хаоса. Воздух был наполнен пороховым дымом, звучали выстрелы, лязгала сталь, повсюду сходились в схватке и падали люди. У меня не было времени оглядеться: снизу, из люка позади меня, доносилось хриплое дыхание. Я вскочила на поперечину и на миг застыла, балансируя на узкой жердине. Внизу пенилась и бурлила темная морская вода. Я вцепилась в веревки и стала взбираться по снастям вверх. И почти сразу поняла, что сделала ошибку. Он был моряком, а я нет, к тому же ему не мешало совсем не приспособленное для лазания по вантам и реям женское платье. Троса дергались и вибрировали в моих руках, отзываясь на перемещения, гнавшегося за мной тяжеленного преследователя. Он взбирался по вантам с ловкостью гиббона и скоростью, несопоставимой с той, с какой я, цепляясь за снасти, медленно продвигалась вверх. Наконец пират поравнялся со мной и плюнул мне в лицо. Движимая отчаянием, я продолжала взбираться; больше мне все равно ничего не оставалось. Он без видимых усилий следовал с той же скоростью и, злобно усмехаясь, цедил сквозь зубы в мой адрес какие-то ругательства. На каком языке они звучали, не имело значения: смысл их был очевиден. Пират ухватился одной рукой за рею, повис на ней, выхватил абордажную саблю, и меня едва не настиг его яростный удар. Я была слишком испугана, чтобы кричать. Податься было некуда, делать нечего. Я изо всех сил зажмурилась, надеясь, что все произойдет быстро. Затем послышался звук удара, резкий хриплый возглас, и меня обдало сильным запахом рыбы. Я открыла глаза. Пират исчез. Пинг Ан сидел на рее в трех футах от меня. Его хохолок сердито топорщился, крылья были наполовину расправлены, чтобы удерживать равновесие. — Гва! — сердито крикнул он, повернув ко мне маленький, похожий на бусинку, желтый глаз и предостерегающе выставив клюв. Пинг Ан терпеть не мог шума и беспорядка. И явно не любил португальских пиратов. Перед глазами у меня танцевали точки, голова кружилась, и я, дрожа, вцепилась в веревку, дожидаясь, когда почувствую себя способной двигаться снова. Шум внизу начал стихать, крики если и звучали, то по-другому. Что-то произошло. Я подумала, что все кончено. Послышались новые звуки: неожиданный хлопок поймавших ветер парусов и тягучий, дрожащий звон натянувшихся под моими руками кантов. Все действительно закончилось: пиратский корабль уходил. По другому боргу «Артемиды» была видна черневшая на фоне серебристого Карибского неба паутина мачт, рей и снастей удаляющегося судна. Медленно, очень медленно я стала спускаться. Внизу по-прежнему горели фонари. В воздухе еще висел запах порохового дыма, па палубе валялись тела. Мои глаза с тревогой скользили по ним, высматривая рыжие волосы, а когда я наконец их увидела, сердце мое подпрыгнуло. Джейми сидел на бочке недалеко от штурвала, откинув голову назад и закрыв глаза, с тряпицей на лбу и стаканом виски в руке. Мистер Уиллоби стоял рядом на коленях и оказывал первую помощь — то есть наливал виски — Уилли Маклеоду, привалившемуся спиной к мачте. Меня трясло от напряжения, голова кружилась, слегка знобило. «Шок, — подумала я. — Ничего удивительного. Пожалуй, мне тоже не помешает полечиться виски». Ухватившись покрепче за ванты, я соскользнула по ним на палубу, не обращая внимания на то, что жесткие троса ободрали в кровь ладони. Я исходила потом, и в то же время меня знобило, лицо неприятно покалывало. Когда я неловко приземлилась на палубу, Джейми встрепенулся, открыл глаза, и одно лишь облегчение в его взоре словно притянуло меня к нему. Мне стало гораздо лучше, когда, преодолев разделявшие нас несколько футов, я ощутила под своими руками его теплые мускулистые плечи. — С тобой все в порядке? — спросила я. — Чепуха, слегка зацепило, и все, — с улыбкой ответил Джейми. На голове у него была небольшая рана — видимо, задело пистолетной пулей, — но кто-то уже перевязал его. На груди по рубашке расплывались кровавые потеки, темные, уже засохшие, а вот рукава оказались вымочены в красной, свежей крови. — Джейми! — Я вцепилась в его плечо, глядя на него будто сквозь туман. — Посмотри, ты же весь в крови! Мои руки и ноги онемели, и я почти не ощутила, как он, встревоженно вскочив с бочки, схватил меня за руки. Последним, что мне удалось разглядеть среди вспышек света, было его побледневшее даже под густым загаром лицо. — Боже мой! — послышался из вращающейся черноты его удаляющийся голос — Это не моя кровь, англичаночка, а твоя! — Вовсе даже не думаю умирать, — сварливо проворчала я. — Разве что от жары. Сними с меня хоть часть этих чертовых покрывал. Марсали, с причитаниями умолявшая меня не покидать этот мир, отреагировала на мои слова с явным облегчением. Она прекратила охать, обрадованно всхлипнула, но даже и не подумала шевельнуться, чтобы убрать что-нибудь из великого множества одеял, плащей и прочих покрывал, в которые я была закутана. — О нет, матушка Клэр, никак нельзя! Папа сказал, что вас следует держать в тепле! — В тепле! Чтобы сварить меня заживо? Я находилась в капитанской каюте, и даже несмотря на открытые кормовые окна под нагретой солнцем палубой царила духота, усугублявшаяся испарениями нашего специфического груза. Я забарахталась, пытаясь выбраться из-под своих оберток, но не слишком преуспела: впечатление было такое, будто в мою правую руку ударила молния. Мир потемнел, перед глазами заплясали яркие вспышки. — Лежи спокойно! — донесся сквозь волну тошноты и головокружения суровый голос шотландца. Он подсунул руку мне под плечи, приподнял и широкой ладонью поддержал мой затылок. — Вот так, хорошо. Теперь ляжем снова, мне на руку. Ты как, англичаночка? — Плохо! — честно ответила я, глядя на цветные спирали, крутящиеся под моими веками. — Сейчас меня стошнит. Пока меня выворачивало, мне казалось, что при каждом спазме в мою правую руку вонзается множество раскаленных ножей. — Господи боже! — выдохнула я. — Ну что, все? Джейми склонился надо мной и осторожно опустил мою голову обратно на подушку. — Если ты спрашиваешь, не умерла ли я, то ответ будет — увы, нет. Я с трудом приподняла одно веко. Джейми стоял на коленях возле койки и выглядел чертовски по-пиратски с окровавленной повязкой на голове и в заляпанной кровью рубахе. Он не двигался, каюта тоже, и я осторожно открыла второй глаз. Джейми слабо улыбнулся. — Нет, вовсе ты не умерла. То-то Фергюс обрадуется. И тут, словно по сигналу, в каюту вбежал взволнованный француз. Когда он увидел меня в сознании, его лицо расплылось в ослепительной улыбке, и он тут же исчез, а снаружи донесся его громкий голос, оповещавший команду о моем спасении. К великому моему смущению, палуба отреагировала на эту новость хором радостных восклицаний. — Что случилось? — спросила я. — Что случилось?
Дата: Вторник, 13.10.2015, 12:59 | Сообщение # 125
Король
Сообщений: 19994
Джейми, наливавший воду в чашку, замешкался и воззрился на меня через край посудины. Затем он снова опустился на колени рядом с койкой, фыркнул и приподнял мне голову, давая возможность отпить глоток. — Она спрашивает, что случилось, а? И правда — что? Ничего особенного, просто я говорю ей, чтобы она тихо сидела внизу и носа не высовывала, после чего она падает, не иначе как с неба, прямо к моим ногам, истекая кровью. Джейми склонился над койкой, вперив в меня взгляд. Он производил устрашающее впечатление, а уж когда его свирепая, заросшая щетиной, окровавленная и разъяренная физиономия нависла в нескольких дюймах над моим лицом, мне оставалось только снова зажмуриться. — А ну, посмотри на меня! — потребовал он не терпящим возражений тоном. Пришлось подчиниться. Джейми пробуравил меня насквозь голубыми глазами, сузившимися от гнева. — Ты хоть понимаешь, что чуть не отправилась на тот свет? — прорычал он. — У тебя рука рассечена от подмышки до локтя, рана такая, что кость видно, и не успей я вовремя ее перевязать, ты бы сейчас была кормом для акул. Здоровенный кулак обрушился на мою койку, заставив меня вздрогнуть. Это отдалось болью в руке, но я не издала ни звука. — Черт возьми, женщина! Ты, похоже, никогда не будешь делать то, что тебе говорят. — Похоже, — смиренно ответствовала я. Джейми сурово нахмурился, но я видела, как уголок его рта подергивается под медной щетиной. — Ладно, — проворчал мой муж. — Надо бы оставить тебя привязанной к пушке, физиономией вниз, да чтобы конец веревки был у меня в руке. Уиллоби! — крикнул он, и на зов мигом явился мистер Уиллоби с подносом, на котором стояли дымящийся чайник и бутылка бренди. — Чай! — выдохнула я, порываясь сесть. — Амброзия! Несмотря на царившую в каюте духоту, горячий чай был как раз тем, что мне требовалось. Бодрящая, сдобренная бренди жидкость скользнула вниз по горлу и наполнила мое дрожавшее чрево приятным теплом. — Никто не умеет заваривать чай лучше, чем англичане, — заявила я, вдыхая чудесный аромат. — Кроме китайцев. Мистер Уиллоби просиял и отвесил церемонный поклон. Джейми фыркнул. — Ну, так и наслаждайся им, пока есть возможность. Это прозвучало несколько зловеще, и я с подозрением воззрилась на него. — О чем это ты, хотелось бы знать? — О том, что, когда ты закончишь, я намерен заняться лечением твоей руки, — проинформировал он меня, поднял чайник и заглянул в него. — Сколько, ты говоришь, крови содержится в человеческом теле? — Около восьми кварт, — растерянно ответила я. — А что? Джейми опустил чайник и перевел взгляд на меня. — А то, — с нажимом сказал он, — что, судя по луже, которую ты оставила на палубе, из тебя вылилось не меньше половины. Давай пополни ущерб хоть этим. Он снова наполнил чашку, поставил чайник на стол и удалился. — Боюсь, Джейми на меня злится, — пожаловалась я мистеру Уиллоби. — Дзей-ми не злиться, нет, — постарался утешить меня китаец, деликатно положив руку мне на плечо. — Болеть, да? Я вздохнула. — Если честно признаться, то еще как! Мистер Уиллоби улыбнулся и, легонько похлопав меня по плечу, пообещал: — Моя помогать. Потом. Несмотря на пульсирующую боль, мне было приятно узнать, что урон, понесенный остальной командой, если верить мистеру Уиллоби, свелся к порезам и ушибам, не считая контузии да несложного перелома. Топот в проходе возвестил о возвращении Джейми, сопровождаемого Фергюсом, который нес под мышкой мой ларец с лекарствами, а в руке бутылку бренди. — Ладно, — решившись, вздохнула я, — давайте посмотрим. Разумеется, раны мне видеть случалось, и эта была не самой страшной. С другой стороны, рассматривать собственную разорванную плоть было затруднительно. — Ох! — вырвалось у меня. Джейми высказался по поводу моей раны более забористо, но и более точно. Это был длинный глубокий разрез, тянувшийся чуть наискось по передней стороне моего бицепса, не доходя примерно на дюйм до локтевого сгиба. Края раны широко расходились, а глубина была такова, что позволяла увидеть белую кость. Кровотечение продолжалось, несмотря на тугую повязку, но кровь сочилась медленно, кажется, главные сосуды рассечены не были. Джейми откинул крышку моего ларца с лекарствами и задумчиво ворошил содержимое большим пальцем. — Тебе нужен шовный материал и иголка, — подсказала я и вздрогнула: до меня только сейчас дошло, что мне предстоит выдержать наложение тридцати, а то и сорока стежков без всякого наркоза, не считая бренди. — Что, настойки опия нет? — спросил Джейми, хмуро уставясь в коробку. Наши с ним мысли явно работали в одном и том же направлении. — Нет. Я использовала весь запас еще на «Дельфине». Сдерживая дрожь в левой руке, я налила в свою пустую чайную чашку основательную порцию крепкого бренди и отпила изрядный глоток. — Спасибо за заботу, Фергюс, — сказала я, кивком указав на принесенную им бутылку бренди, — но сомневаюсь, чтобы мне потребовались аж две бутылки. Учитывая крепость выдержанного Джаредова французского бренди, представлялось сомнительным, что мне удастся осилить больше чайной чашки. Я думала лишь о том, что лучше: осушить ее залпом или оставаться в относительно трезвом состоянии, чтобы наблюдать за процедурой, потому что никакой возможности зашить рану самой, левой рукой да еще дрожа как осиновый лист, у меня не было. Фергюс помочь тоже не мог. Правда, большие руки Джейми могли действовать с удивительной ловкостью. Джейми прервал мои размышления, взяв вторую бутылку. — Это не для питья, англичаночка, а для промывания раны. — Что? В своем шоковом состоянии я и думать забыла о необходимости дезинфекции. Не имея ничего лучше, я обычно промывала раны чистым зерновым спиртом, разведенным пополам с водой, но мой запас уже был израсходован. Я чувствовала, что губы слегка немеют, причем не только из-за действия выпитого бренди. Горцы относились к числу самых отважных и стойких воинов, и моряки относились к той же категории. Эти люди не жаловались, когда я вправляла им сломанные кости, делала небольшие операции, зашивала страшные раны и вообще причиняла нешуточную боль, но когда дело доходило до дезинфекции спиртом, даже они орали так, что крики разносились на многие мили. — Подожди минутку, — встрепенулась я. — Может быть, немножко кипяченой воды? Джейми посмотрел на меня неодобрительно. — От проволочек легче не станет, англичаночка. Фергюс, бери бутылку. И прежде чем я успела открыть рот, он усадил меня к себе на колени, крепко прижал мою левую руку к телу, а правую зажал, словно в тисках, раной вверх. Кажется, старина Эрнест Хемингуэй как-то изрек: «Предполагается, что от боли вы лишитесь чувств, но, к сожалению, этого никогда не происходит». Вот что я могу сказать папе Хему в ответ: или у нас существенно разные представления о понятии «лишиться чувств», или ему просто никто и никогда не лил бренди на открытую рану. Правда, я, видимо, тоже не полностью потеряла сознание, поскольку, когда снова начала воспринимать окружающее, услышала голос Фергюса. — Прошу вас, миледи, не надо так страшно кричать: это расстраивает людей. Уж сам-то Фергюс и точно расстроился не на шутку. Лицо его побледнело, на лбу выступил пот. И насчет людей он был прав: несколько моряков заглядывали в каюту сквозь дверной проем или окна, и на лице каждого были написаны озабоченность и страх. Призвав на помощь все свое самообладание, я ухитрилась слабо им кивнуть. Джейми продолжал крепко удерживать меня в объятиях. Трудно было сказать, кто именно из нас двоих дрожал, не исключено, что оба. Так, содрогаясь, не без посторонней помощи, я опустилась в широкое капитанское кресло. Руку по-прежнему жгло как огнем. Джейми держал одну из моих искривленных хирургических иголок и кетгут, однако я чувствовала, что предстоявшее не внушало ему оптимизма. И тут неожиданно в дело вмешался мистер Уиллоби. Он невозмутимо забрал иголку из руки Джейми и уверенно заявил: — Мой может это сделать. Ваша подождать. После чего удалился по направлению к корме, вероятно чтобы принести что-то нужное. Джейми не возразил, я тоже. Мы одновременно испустили вздох облегчения, и я рассмеялась. — Подумать только, — вырвалось у меня, — как-то раз я сказала Бри, что все крупные мужчины доброжелательные и мягкосердечные, а коротышки склонны ко всяким гадостям. — Ну, так ведь из всякого правила имеются исключения, которые его лишь подтверждают. Джейми бережно обтер мое лицо влажной тряпицей. — Не хочу знать, как это с тобой случилось, англичаночка, — со вздохом сказал он, — но, ради бога, никогда больше так не делай. — Да я и не собиралась ничего делать… — сердито начала я, но тут вернулся мистер Уиллоби с маленьким рулончиком зеленого шелка, который я уже видела, когда он лечил Джейми от морской болезни. — О, у тебя есть маленькие иголки? — обрадовался Джейми, с интересом глядя на тоненькие золотые иглы, и улыбнулся мне. — Не напрягайся, англичаночка, это не больно. Во всяком случае, не очень. Мистер Уиллоби прощупал мою правую ладонь, нажимая то там, то здесь, потом потянул, подергал и слегка согнул по очереди каждый мой палец и наконец, взявшись за запястье, надавил на точку между лучевой и локтевой костью. — Это внутренние врата, — пояснил он. — Здесь спокойствие. Здесь мир. Мне отчаянно хотелось, чтобы так оно и было. Он нацелил золотую иголку на выбранное место и, ловко крутанув большим и указательным пальцами, пронзил ею кожу. От укола я дернулась, но китаец держал мою руку хоть и мягко, но крепко. Боль мигом прошла, и я расслабилась. Мистер Уиллоби воткнул по три иголки в каждое запястье и одну, особенно длинную, как у дикобраза, и пугающую с виду, в верхнюю часть правого плеча. Хотя я чувствовала себя подопытным кроликом, мне было интересно. Иголки, кроме момента первого укола, совершенно меня не беспокоили. Мистер Уиллоби тем временем надавливал на какие-то одному ему ведомые точки на моем плече и шее, мурлыча себе под нос. Трудно было сказать, то ли моя правая рука онемела, то ли сама я ошалела от всего пережитого, но боль казалась уже не такой сильной, во всяком случае, пока китаец не стал орудовать иглой, накладывая стежки. Джейми ласково потрепал меня по щеке: — Можешь вздохнуть, англичаночка, хуже уже не будет. Я сделала вдох, только после его слов осознав, что задерживала дыхание. Напрячься и одеревенеть меня заставил страх перед болью, сама же боль, которую причиняла мне игла в руках китайца, была хоть и весьма неприятна, но терпима. Я осторожно выдохнула и изобразила что-то вроде улыбки. Уиллоби напевал себе под нос китайскую песню. Джейми на той неделе перевел ее мне. То была песенка фривольного содержания: молодой человек пункт за пунктом перечислял физические достоинства своей возлюбленной. Я надеялась, что китаец закончит со своими стежками прежде, чем дело дойдет до ее ног. — Скверная рана, — пробормотал Джейми, глядя на работу мистера Уиллоби. — У меня на это не хватило бы духу. Что это было — малайский нож или абордажная сабля? — Думаю, абордажная сабля, — ответила я. — Точнее, знаю. Он погнался за… — Хотел бы я знать, с чего они на нас набросились? — размышлял вслух Джейми, проигнорировав мои слова. — Уж конечно, не из-за груза. — Да уж, наверное, — согласилась я. — Но может быть, они не знали, что вы везете? В последнее, впрочем, поверить было трудно: аммиачный запах гуано летучих мышей окружал нас облаком, и уже в сотне ярдов ни у кого не оставалось сомнений в характере нашего груза. — Возможно, они просто решили, что «Артемида» достаточно мала и захватить ее не составит труда. А она сама по себе ценная добыча, хоть с грузом, хоть без него. Я взглянула на мистера Уиллоби, который прервал свою песню, чтобы завязать узелок. Мне показалось, что он дошел до описания пупка, но я не стала заострять на этом внимание. — А название этого пиратского корабля нам известно? — спросила я. — Конечно, пиратов в здешних краях, надо думать, хоть отбавляй, но мы знаем, что «Бруха» была в этих водах три дня назад и… — Так я и думал! — воскликнул Джейми. — Конечно, в темноте я мало что разглядел, но размер тот же, и этот широкий испанский бимс… — Ну вот, а тот пират, который гнался за мной, говорил на… Из коридора донеслись голоса, и мне опять пришлось прерваться. Вошел Фергюс, смущенный тем, что прервал разговор, но явно пребывающий в возбуждении. Он держал в руке что-то поблескивающее и позвякивающее. — Милорд, — доложил он, — Мейтленд нашел на передней палубе мертвого пирата. Джейми поднял рыжие брови, переводя взгляд с Фергюса на меня. — Мертвого? — Мертвее не бывает, милорд, — пожал плечами Фергюс. Мейтленд выглядывал из-за его плеча, желая получить свою порцию славы. — О да, сэр, — пылко заверил он Джейми. — Мертвый, как гвоздь: у него башка размозжена, да так, что смотреть страшно. Все трое мужчин повернулись ко мне, и я ответила им скромной улыбкой. Джейми потер рукой лицо. Глаза его были красными, струйка крови высыхала возле уха. — Англичаночка… — начал он сдержанным тоном. — Я пыталась тебе рассказать, — произнесла я с видом оскорбленной добродетели. Под воздействием потрясения, бренди и иглоукалывания, воодушевленная осознанием факта собственного спасения, я начинала чувствовать приятное головокружение, и последние усилия мистера Уиллоби меня почти не тревожили. — Он носил такую штуковину, милорд. Фергюс шагнул вперед и положил на стол перед нами пиратское ожерелье. Оно состояло из серебряных пуговиц от военного мундира, полированных ореховых скорлупок, больших акульих зубов, кусочков шлифованных раковин морского ушка, обломков перламутра и большого числа позвякивающих монет с дырочками посередине, чтобы нанизывать на кожаный шнурок. — Сдается мне, вам стоит на это взглянуть. Фергюс взял в руку одну из поблескивающих монеток. Она была серебряной, не потускневшей, и затуманенным после бренди взглядом мне удалось разглядеть на аверсе двойное изображение Александра. Тетрадрахма, IV век до Рождества Христова. В великолепной сохранности. Совершенно вымотанная дневными событиями, я уснула сразу же после того, как бренди заглушило боль в руке. К тому времени как стемнело, действие алкоголя, увы, кончилось, и рука, казавшаяся распухшей, отзывалась острой, словно уколы множества скорпионьих жал, болью не только на любое движение, но даже на биение сердца. Большая, в три четверти, луна нависла над самым горизонтом, как золотая серьга. Корабль поворачивался, и луна постепенно пропадала из виду, награждая меня на прощание недобрым взглядом. Тело мое дышало жаром — похоже, у меня начиналась лихорадка. На шкафчике, по другую сторону каюты, стоял кувшин с водой. Чувствуя слабость и головокружение, я спустила ноги с койки, и моя рука тут же дала о себе знать, ощутимо протестуя против того, чтобы ее тревожили. А потом я охнула, ибо тьма на полу неожиданно зашевелилась, и у меня из-под ног раздался голос Джейми: — Тебе больно, англичаночка? — Немножко, — ответила я, не желая драматизировать свое положение. Сжав зубы, я неуверенно поднялась на ноги, осторожно поддерживая правый локоть левой рукой. — Это хорошо. — Что здесь хорошего? — возмутилась я. Из темноты донесся короткий смешок, и Джейми сел. Его голова неожиданно оказалась на виду, вынырнув из тени на лунный свет. — Потому хорошо, — пояснил он, — что если рана начинает болеть, значит, она затягивается. Ты ведь не чувствовала ничего такого, когда это случилось? — Не чувствовала, — признала я.
Оutlander является собственностью телеканала Starz и Sony Entertainment Television. Все текстовые, графические и мультимедийные материалы,
размещённые на сайте, принадлежат их авторам и демонстрируются исключительно в ознакомительных целях.
Оригинальные материалы являются собственностью сайта, любое их использование за пределами сайта только с разрешения администрации.
Дизайн разработан Стефани, Darcy, Совёнок.
Запрещено копирование элементов дизайна!