С днем рождения

1 мая 1771 г.

Майский военный лагерь

Я проснулась на рассвете, разбуженная каким-то насекомым, пробирающимся по моей ноге. Я дернула ею, и насекомое торопливо спрыгнуло в траву, очевидно, испугавшись того факта, что я оказалась живой. Я на всякий случай поджала пальцы ног, но не обнаружив больше никаких незваных гостей на одеяле, глубоко вдохнула свежий воздух и расслабилась.

Поблизости раздавались слабые звуки движения, но это были только лошади, которые переступали копытами и тихонько отфыркивались. Люди еще спали, и лагерь был тих, как может быть тих лагерь с несколькими сотнями мужчин, хотя бы и спящих. Ткань палатки надо мной просвечивала, но солнце еще не взошло. Я прикрыла глаза, радуясь возможности еще некоторое время полежать и тому, что когда я встану, кто-то другой будет готовить завтрак.

Мы вошли в лагерь полковника Брайена ночью после головокружительного спуска с гор и долгого марша вдоль их подножия. Мы прибыли вовремя; Трайон со своим войском еще не явился из Нью-Берна, так же как и полки из округов Крейвен и Картерет, которые транспортировали полевое орудие и маленькие пушки. Трайон ожидался сегодня, так, по крайней мере, поведал нам полковник Брайен вчера за ужином.

Кузнечик с еле слышным стуком приземлился на полог. Я с подозрением проследила за ним, но, слава Богу, он не собирался пробираться внутрь. Возможно, мне следовало принять гостеприимное предложение миссис Брайен, которая хотела найти для меня кровать в доме, где остановились несколько офицерских жен, сопровождающих своих мужей. Джейми, однако, настаивал, чтобы я спала в палатке в его отряде, и я согласилась, предпочитая проводить свои ночи с ним.

Я скосила глаза, проверить спить ли он. Он не спал. Он лежал тихий и расслабленный, подняв правую руку, которую он, казалось, исследовал, медленно поворачивая ее туда-сюда и пробуя распрямить пальцы. Сустав четвертого пальца не сгибался, и палец постоянно торчал; средний палец был немного искривлен, и толстый белый шрам опоясывал его сустав посредине.

Его рука была мозолистой и разбитой от работы, и сейчас посередине ладони розовел крошечный шрам от гвоздя. Кожа на руках была глубокого бронзового цвета и покрыта веснушками и светло-золотистыми волосками. Я считала ее удивительно красивой.

— Счастливого дня рождения, — произнесла я тихо. — Проводишь ревизию?

Он позволил руке медленно упасть на грудь и с улыбкой повернул ко мне голову.

— Да, что-то подобное. Хотя у меня есть еще несколько часов до полной полусотни лет; я родился в половине шестого дня.

Я рассмеялась и повернулась на бок, сбрасывая одеяло с ног. Воздух все еще был восхитительно прохладным; жаль, что таким он останется недолго.

— Боишься, что рассыплешься к этому времени? — спросила я, поддразнивая.

— Ну, не думаю, что случится что-то столь ужасное, — сказал он. — Однако, что касается рабочего состояния… О, да, хорошо.

Он выгнул спину, потянулся и упал с блаженным стоном, когда моя рука легла на него.

— Кажется, все находится в рабочем состоянии, — уверила я его и в качестве эксперимента коротко сжала свою руку, заставив его легонько взвизгнуть. — Совсем не расслаблено.

— Хорошо, — сказал он, твердо удержав мою руку, чтобы предотвратить несанкционированные действия с моей стороны. — Как ты догадалась, о чем я думал? Как ты говоришь — проводил ревизию?

Я оставила руку в его ладони, но повернулась, чтобы положить подбородок на его грудь, где в центре была небольшая впадина, словно предназначенная для этой цели.

— Я всегда провожу ревизию в свой день рождения, или точнее ночью перед ним. Заглядываю в прошлое, думаю о прожитом годе, пересматриваю события, хотя думаю, так делают все. Для того, чтобы убедиться, что ты остался тем же человеком, что и день назад.

— Я думаю, что остался тем же, — уверил он меня. — Ты не видишь во мне заметных изменений, не так ли?

Я подняла голову и внимательно посмотрела в его лицо. Трудно было оценивать его объективно; я так привыкла к его чертам и так любила их, что скорее замечала маленькие дорогие для моего сердца вещи: маленькую родинку на мочке уха, нижний резец слегка выступающий вперед — и читала малейшие изменения его выражения, но никогда в действительности не смотрела на него в целом.

Он спокойно переносил мое исследование, прикрыв глаза от усиливающегося утреннего света. Его волосы развязались во сне и рассыпались по плечам, обрамляя рыжими волнами лицо, отмеченное замечательным юмором и страстью, но обладающее парадоксальной, удивительной способностью ничего не выражать.

— Нет, — наконец, произнесла я, и с довольным вздохом уткнулась подбородком назад во впадину на его груди. — Это все еще ты.

Он весело хмыкнул, но остался лежать неподвижно. Я могла слышать, как один из поваров поблизости выругался, запнувшись о дышло фургона. Лагерь находился еще в процессе формирования; некоторые отряды, имеющие в составе достаточное количество бывших военных, организовали место своего расположения довольно хорошо. Очень многие отряды не смогли, и потому криво натянутые палатки и разбросанное оборудование перемешались по все поляне.

Начал бить барабан, но без видимого эффекта. Армия продолжала спать.

— Ты думаешь, губернатор будет в состоянии что-нибудь сделать с этим войском? — спросила я с сомнением.

Мое личное олицетворение армии тоже собралось подремать. Тем не менее, в ответ на мой вопрос темно-рыжие ресницы лениво приподнялись.

— О, да. Трайон — солдат. Он хорошо знает, что делать, по крайней мере, с чего начинать. Не так уж трудно заставить мужчин ходить строем и копать выгребные ямы для уборных. Чтобы заставить их драться — другое дело.

— Он может сделать это?

Грудь под моим подбородком поднялась в глубоком вздохе.

— Возможно, да. Возможно, нет Вопрос в том, будет ли он вынужден?

Да, это был вопрос. Слухи кружились вокруг нас, как осенние листья, с самого Фрейзерс-Риджа. Регуляторы войском в десять тысяч человек шли на Нью-Берн. Генерал Гейдж плыл из Нью-Йорка с регулярным войском, чтобы усмирить колонию. Милиционеры округа Оранж взбунтовались и убили своих офицеров. Больше половины мужчин из милиции округа Уэйк дезертировали. Хасбанд Хермон арестован и доставлен на корабль, который должен увезти его в Лондон для суда по обвинению в измене. Хиллсборо взят регуляторами, которые собрались предать город огню и казнить Эмунда Фаннинга и его друзей. Я надеялась, что последний слух не был верен, а если был, то молилась, чтобы Хьюберт Шерстон не был другом Фаннинга.

Перебирая слухи, предположения и явные измышления, мы были уверены только в одном — губернатор Трайон двигался на соединение с милицией. А что будет после этого, оставалось только гадать.

Свободная рука Джейми лежала на моей спине; легонько поглаживая большим пальцем мою лопатку. С его обычной способностью управлять своим состоянием он, казалось, полностью выбросил из головы туманные перспективы военной кампании и думал о чем-то своем.

— Ты когда-нибудь думала… — начал он и прервался.

— Думала о чем? — я нагнула голову и поцеловала его в грудь, выгнув спину и поощряя его к дальнейшим ласкам, что он и сделал.

— Ну… Не уверен, что могу объяснить это, но мне вдруг пришло в голову, что я теперь старше, чем был мой отец, когда умер. И я никогда не ожидал, что так случится, — добавил он с кривоватой улыбкой. — Только… все кажется странным. Я вот подумал, ты когда-нибудь думала об этом, ты ведь тоже рано потеряла свою мать?

— Да, — я спрятала лицо на его груди, и мой голос звучал глухо из складок его рубашки. — Я привыкла и не задумывалась об этом… когда была молода. Это такое ощущение, словно отправилась в путь без карты.

Его рука на моей спине на мгновение замерла.

— Да, вот именно, — он казался немного удивленным. — Я представлял более или менее, что значит быть мужчиной тридцати или сорока лет, а как сейчас? — его грудь приподнялась с коротким шумом, который возможно выражал смесь веселья и замешательства.

— Ты будешь строить себя по своему образцу, — сказала я мягко из-под распущенных волос, которые закрывали мое лицо. — Ты будешь смотреть на мужчин и примерять их жизнь на себя. Ты будешь брать то, что можешь использовать, или будешь искать в себе то, что не сможешь найти где-нибудь еще. И всегда… всегда… будешь думать, правильно ли ты делаешь.

Его рука была теплой и тяжелой на моей спине. Он почувствовал мои неожиданные слезы, намочившие его рубашку, и его другая рука коснулась моей головы, приглаживая волосы.

— Да, именно так, — очень мягко повторил он.

Снаружи лагерь начал пробуждаться, с лязганьем, топотом и хриплыми от сна голосами. Застрекотал кузнечик, словно царапали гвоздем по медному котелку.

— Это утро, которое никогда не встретил мой отец, — произнес Джейми настолько тихо, что я услышала его скорее через стенку грудной клетки, чем ушами. — Мир и каждый день в нем является подарком, mo chridhe, что бы ни готовило нам будущее.

Я глубоко вздохнула и повернула голову, прижавшись щекой к его груди. Он потянулся и мягко утер мне нос полой своей рубашки.

— Что касается ревизии, — добавил он спокойно, — у меня сохранились все зубы, я не потерял ни одной части тела, и мой «петушок» встает каждое утро сам по себе. Могло быть и хуже.

Военная машина

Журнал похода против мятежников.

«Четверг, 2-ого мая

Отряды из округов Крейвен и Картерет вышли из Нью-Берна двумя полевыми частями с шестью маленькими пушками, установленными на повозках, с шестнадцатью фургонами и четырьмя телегами, нагруженными боеприпасами и провизией, достаточной для пропитания нескольких подразделений, которые должны были присоединиться к ним на марше к месту сбора армии.

Губернатор вышел из Нью-Берна 27-ого апреля и присоединился к полковнику Брайану 1-ого мая. Сегодня подошли отряды этих двух округов.

Пятница, 3-его мая, объединенный лагерь.

Губернатор провел смотр армии в 12 часов на луге возле Смитс-Ферри на западном берегу реки Ньюз.

Суббота, 4-ого мая.

Марш на Джонстон-кортхауз, 9 миль.

Воскресенье, 5-ого мая

Марш на соединение с майором Теофилом Хантером в округе Уэйк, тринадцать миль.

Понедельник, 6-ого мая.

Армия встала лагерем, губернатор произвел общий смотр уэйковского полка. Полковник Хинтон доложил губернатору, что смог набрать только двадцать два человека в отряд в связи с всеобщим недовольством в округе Уэйк.

Губернатор заметил недовольство в указанном полку, когда проходил вдоль фронта батальона и увидел, что только один из пяти человек был вооружен, а на его призыв послужить Правительству, получил отказ. Тогда он распорядился окружить батальон и трем полковникам выбрать сорок наиболее видных и активных мужчин, что вызвало не малую панику в полку, состоящем почти из четырехсот человек.

Во время набора офицеры убедили мужчин завербоваться и меньше, чем через два часа увеличили отряд до пятьдесяти человек. На ночь уэйковский отряд был распущен, пристыженный своим поведением, которое вызвало такие меры. Армия вернулась в лагерь.

Среда, 8-ого мая.

Отряд полковника Хинтона был оставлен сзади, чтобы предотвратить недовольство в округе и препятствовать присоединению мужчин к регуляторам.

Этим утром отряд подошел к жилищу известного регулятора Тернера Томлинсона и доставил его в лагерь, где он был заключен под стражу. Он признал, что он регулятор, но ничего нового не сообщил.

Армия переместилась и стала лагерем возле Бута на речке Нью-Хоуп-Крик.

Пятница, 10-ого мая

Остановились для перегрузки фургонов, подковки лошадей и прочего ремонта. Произведен смотр двух отрядов милиции округа Оранж.

Заключенный Томлинсон сбежал ночью из-под стражи. Погоня не увенчалась успехом.

Воскресенье, 12-ого мая

Перешли на марше реку Хоу и расположились на западном берегу. Ожидалось, что регуляторы окажут сопротивление форсированию реки, поскольку таково было их намерение. Однако, не зная, что армия выступит из Хиллсборо до понедельника, они потерпели неудачу в своих планах.

Днем получено сообщение о том, что генерал Уоделл был вынужден под давлением регуляторов вернуться назад за реку Ядкин.

Проведено богослужение преподобным МакКартни, на тему „А если нет меча, то продай одежду и купи его“.

Двадцать джентльменов-добровольцев присоединились к Армии, в основном, из округов Гранвиль и Бьют. Они образовали отряд легкой кавалерии под командованием майора МакДональда. Фланговыми частями был схвачен регулятор, лежащий с ружьем в засаде. Из его дома был изъят бочонок рома, приготовленный для регуляторов, а также несколько бочонков, предназначенных для его семьи.

Понедельник, 13-ого мая

Маршировали к О'Нилу. В 12 часов прибыл верховой курьер от генерала Уоделла с устным сообщением. Письмо из-за боязни перехвата не было отправлено. Сообщение следующее: в среду вечером регуляторы в количестве двух тысяч человек окружили его лагерь и в самой наглой манере потребовали, чтобы генерал с войском отступил за реку Ядкин. Он отказался подчиниться, утверждая, что исполняет приказ губернатора. Это разозлило регуляторов, и громкими индейскими криками они пытались запугать его людей.

Генерал обнаружив, что общая численность его отряда не превышала триста человек, и не желая развязывать сражение, и учитывая, что часть его людей перешла на сторону регуляторов, на следующее утро перешел назад реку Ядкин с оружием и обозом. Регуляторы согласились разойтись по домам.

Немедленно был собран военный совет, чтобы обсудить вести, доставленные курьером; присутствовали достопочтенные Джон Рутерфорд, Льюис ДеРоссет, Роберт Палмер и Сэм Корнелл из Совета Его величества, а также полковники и полевые офицеры Армии. Было решено изменить маршрут и направиться по дороге, ведущей из Хиллсборо в Солсбери, перейти реки Большой и Малый Аламанс и, не теряя времени, соединиться с генералом Уоделлом. На ночь Армия встанет лагерем на западном берегу Малого Аламанса, отправив большие силы к западному берегу Большого Аламанса, чтобы враги не смогли занять это стратегически важное место.

Вечером получены данные разведки о том, что мятежники направили своих разведчиков во все поселения и собрались на Песчаном ручье возле Хантера.

Основные силы присоединились к отрядам на западном берегу Большого Аламанса, где был разбит укрепленный лагерь. Здесь Армия будет стоять, пока не поступят новые запасы из Хиллсборо, для этой цели туда были направлены несколько фургонов.

Разведка выявила, что мятежники намереваются напасть на лагерь ночью. Были сделаны необходимые приготовления, и одна треть Армии получила приказ оставаться под ружьем всю ночь, а остальные должны спать со своим оружием. Никакого нападения не было.

Вторник, 14-ого мая

Встали лагерем. Армия ложится с ружьями, как и в прошлую ночь. Нападения не было.

Среда, 15-ого мая

Около 6 часов вечера губернатор получил письмо от мятежников, которое было рассмотрено на военном совете, где было решено, что Армия должна выступить против мятежников рано утром. Губернатор должен направить им письмо с условиями, и в случае отказа должен напасть на них.

Люди были всю ночь под ружьем. Никаких нападений, хотя мятежники находятся в пяти милях от лагеря.»

Из дневника Брианны

«Хиллсборо, 15 мая

Вчера вечером я уснула рано и проснулась на рассвете погруженная в серое облако. Весь день я ходила, как в тумане; люди говорят со мной, а я их не слышу, только вижу движения их губ. Я киваю им и улыбаюсь, а потом ухожу. Воздух горячий и душный, и всюду запах раскаленного металла. Моя голова болит, а повар гремит кастрюлями.

Весь день я пыталась вспомнить, что видела во сне, но не могла. Я помню только что-то серое и еще чувство страха. Я никогда не видела сражения, но мне кажется, что мне снился дым пушек».

Военный совет

Джейми вернулся с военного совета после ужина и кратко проинформировал своих людей о намерениях Трайона. Общий отклик на решения совета был одобрительным, хотя и без энтузиазма.

— Хорошо двигаться сейчас, — сказал Эвальд Мюллер, потягиваясь и щелкая суставами пальцев. — Больше сидеть, мох обрастать!

Эти слова вызвали смех и согласные кивки. Настроение компании заметно поднялось от перспективы действий, и мужчины, оживленно разговаривая, уселись вокруг своих костров. Лучи заходящего солнца вспыхивали на оловянных кружках и полированных стволах мушкетов, аккуратно сложенных возле их ног.

Джейми провел быструю инспекцию, отвечая на вопросы и вселяя уверенность, затем вернулся к нашему маленькому костру. Я внимательно посмотрела на него; несмотря на напряженность настоящего момента в нем ощущалось чувство какого-то удовлетворения, что сразу же вызвало у меня подозрение.

— Что ты сделал? — спросила я, вручая ему большой кусок хлеба и миску с тушеным мясом.

Он не стал уверять, что ничего не сделал.

— Поймал Корнелла после совета и спросил его о Стивене Боннете, — он откусил хлеба и проглотил кусок, почти не жуя. — Христос, как я проголодался. Я не ел весь день, ползая по ежевике на животе, как змея.

— Но Сэмюэля Корнелла ты, наверняка, нашел не в ежевике?

Корнелл, богатый купец из Эдентона, являлся членом Королевского совета при губернаторе и обладал сложением, совершенно не подходящим для ползания в зарослях ежевики.

— Нет, это было позже, — он макнул хлеб в миску, сделал еще один большой укус, потом махнул рукой, на мгновение замолчав. Я вручила ему кружку с сидром, которым он обычно запивал еду.

— Мы изучали позиции мятежников, — пояснил он, промочив горло. — Они недалеко отсюда. Хотя «позициями» назвать это трудно, — добавил он, вылавливая мясо. — Я не видел такого сброда с тех пор, как воевал во Франции, и мы вошли в деревню контрабандистов вином. Половина из них валялись в обнимку со шлюхами, и все были пьяны; нам приходилось поднимать их с земли, чтобы арестовать. На позициях регуляторов было не лучше, хотя шлюх меньше, — добавил он справедливости ради и запихал оставшийся хлеб в рот.

Что касается пьяных, то, по крайней мере, половина губернаторской армии была не в лучшем состоянии. Но это являлось таким обычным делом, что не вызвало никаких комментариев. Я дала ему еще кусок хлеба, сконцентрировавшись на важном аспекте нашей беседы.

— Значит, ты что-то узнал о Боннете?

Он кивнул, прожевал и сглотнул.

— Корнелл не видел его, но слышал о нем. По-видимому, часть времени Боннет работает вдоль Внешних отмелей,[Внешние отмели — 320-километровая полоса узких песчаных барьерных островов побережья Северной Каролины] затем исчезает на три-четыре месяца. И потом внезапно появляется в тавернах Эдентона и Роанока и сорит золотом.

— Значит, он ввозит товары из Европы и продает их. (Три-четыре месяца требовалось, чтобы пересечь океан до Англии и обратно.) Контрабанда, я полагаю?

Джейми кивнул.

— Корнелл думает так. И знаешь, где он хранит товары на берегу? — он протер рот ладонью с мрачновато-удивленным видом. — На пристани Уайли. Или такие ходят слухи.

— Что… ты имеешь в виду, что Филипп Уайли в сговоре с ним? — я была потрясена и даже обеспокоена, но Джейми покачал головой.

— Относительного этого ничего не знаю. Но пристань примыкает к плантации Уайли; это точно. И этот поганец был вместе с Боннетом ночью, когда тот объявился в Речном потоке, что бы потом этот хлыщ ни утверждал, — добавил он и махнул рукой, выбрасывая из головы мысли о Филиппе Уайли.

— Но Корнелл говорит, что Боннет снова исчез в прошлом месяце. Так что тетя и Дункан пока находятся в безопасности. Одной заботой меньше, и так есть о чем беспокоиться.

Он говорил без иронии, оглядывая лагерную стоянку, которая раскинулась вокруг нас. С наступлением сумерек, огни костров вдоль берегов Большого Аламанса пылали, как сотни светлячков.

— Хасбанд Хермон здесь, — произнес он.

Я подняла голову от миски, которую наполняла новой порцией тушеного мяса.

— Ты говорил с ним?

Он покачал головой.

— Я не смог подобраться близко. Он был с регуляторами. Я прятался на небольшом холме и увидел его через реку. Он находился в толпе, но я не мог не узнать его одежду.

— Что он будет делать? — я подала ему наполненную миску. — Конечно, он не станет драться и не позволит драться остальным.

Я посчитала присутствие Хасбанда обнадеживающим признаком. Он пользовался большим авторитетом среди регуляторов, и я была уверена, что они могли послушаться его.

Джейми с обеспокоенным видом покачал головой.

— Я не знаю, сассенах. Он сам не возьмется за оружие, нет, но что касается остальных… — он замолчал, раздумывая. Потом его лицо приобрело решительное выражение. Он вернул мне миску и, развернувшись на каблуках, направился прочь.

Я увидела, как он прикоснулся к плечу Роджера и отвел его в сторону. Они немного поговорили, потом Джейми достал из кармана какой-то белый сверток и вручил его Роджеру. Тот мгновение смотрел на сверток, потом кивнул и убрал его в карман своего сюртука.

Джейми хлопнул его по плечу и пошел назад, остановившись по дороге, чтобы обменяться шутками с братьями Линдсеями.

Он подошел ко мне и с довольным видом взял миску.

— Я сказал Роджеру Маку, чтобы он с утра первым делом нашел Хасбанда, — сказал он, приступая к рагу с возобновившимся аппетитом. — Если он сможет, то пусть приведет Хасбанда сюда поговорить с Трайоном. Если тот не сможет убедить губернатора — а скорее всего, так и будет — то, возможно, Трайон убедит Хасбанда, что настроен серьезно. Если Хермон поймет, что их действия могут привести к кровопролитию, возможно, он сможет уговорить своих людей умерить их боевой пыл.

— Ты уверен?

Днем моросил дождь, и остатки облаков все еще закрывали восточную часть неба. Края облаков слегка отдавали красным, но не от закатных лучей солнца, а от костров регуляторов, расположенных на противоположном берегу Аламанса.

Джейми протер миску последним куском хлеба и затолкал его в рот.

— Я не знаю, — ответил он и покачал головой. — Но ничего другого мы сделать не можем, не так ли?

Я кивнула и наклонилась, подкладывая дрова в огонь. Вряд ли кто-нибудь этой ночью уснет рано.

Походные костры горели весь день, куря дымком и шипя от капель дождя. Сейчас дождь прекратился, и облака разошлись, образуя длинные тонкие полосы, пылающие, как огонь, в западной части неба и затмевающие земные огни. Увидев это, я положила руку на рукав Джейми.

— Погляди, — сказала я. Он обернулся в ожидании новой проблемы, но успокоился, когда я указала вверх.

Фрэнк, если бы его попросили посмотреть на чудо природы, когда он был озабочен своими проблемами, помолчал бы немного, чтобы не показаться невежливым, потом сказал бы: «О, да, прекрасно» и вернулся бы к своим мыслям. Джейми поднял лицо к пылающему великолепию небес и стоял тихо.

«Что с тобой? — спросила я себя. — Не можешь оставить Фрэнка в покое?»

Джейми положил руку на мое плечо и вздохнул.

— В Шотландии, — произнес он, — небо свинцовое весь день, и даже на закате ты видишь только красный шар солнца, опускающийся в море. Небо там никогда не бывает таким.

— Почему ты подумал о Шотландии? — спросила я, заинтригованная тем, что его мысли, так же как и мои, обратились к прошлому.

— Закат и сумерки, время года, — ответил он, и уголки его широкого рта слегка приподнялись вверх. — Всякий раз, когда в воздухе вокруг меня что-то меняется, это заставляет меня думать о том, что было и что есть сейчас. Я мало думаю об этом дома, но когда я живу на природе, я часто просыпаюсь от того, что вижу во сне людей, которых я когда-то знал, и потом долго сижу в темноте, думая о других местах и других временах, — он слегка пожал плечами. — И вот солнце садится, а в моих мыслях — Шотландия.

— О, — произнесла я, успокоенная его объяснениями. — Значит, от этого?

— Что от этого? — опускающееся солнце позолотило его лицо, смягчив напряжение в его глазах, смотрящих вниз на меня.

— Я тоже думала о других местах и других временах, — сказала я, положив голову на его плечо. — Однако не сейчас…

— О? — он мгновение колебался, потом осторожно произнес. — Я не спрашивал об этом, сассенах, потому что, если твой ответ будет «да», я мало что могу сделать, чтобы исправить это, но скажи, ты часто жалеешь… о других временах?

Я подождала в течение трех ударов сердца, медленно бьющегося под моим ухом в груди Джейми, и сжала левую руку, чувствуя гладкий металл золотого кольца на пальце.

— Нет, — ответила я, — но я помню их.

Ультиматумы

«Лагерь на Большом Аламансе

16-ого мая 1771

Собравшимся людям, которые именуют себя регуляторами.

В ответ на ваше обращение я должен информировать вас, что всегда защищал истинные интересы страны и каждого человека, проживающего в ней. Я сожалею о несчастной необходимости, к которой вы принудили меня, поставив себя вне милосердия Короны и законов этой страны, и требую, чтобы вы сложили оружие, выдали своих главарей и, подчинившись закону, сдались на милость Правительства. Исполнив эти требования в течение часа после получения данного послания, вы предотвратите кровопролитие, так как вы находитесь сейчас в состоянии мятежа и войны против своего Короля, своей страны и своих законов.

У. Трайон»

Джейми ушел до того, как я проснулась; его аккуратно свернутое одеяло лежало возле меня; также исчез Гидеон, которого он вечером привязал к дубу.

— Полковник ушел на военный совет, — сказал мне Кенни Линдсей, широко зевая. Он моргнул, отряхиваясь, как мокрая собака. — Чай, мэм, или кофе?

— Чай, пожалуйста.

Вероятно, последние события заставили меня вспомнить бостонское чаепитие. [Акция протестa американских колонистов 16 декабря 1773 года в ответ на действия британского правительства, в результате которой в Бостонской гавани был уничтожен груз чая.] Я забыла, когда точно произойдет это событие, но у меня было неясное чувство, что я должна пользоваться каждой возможностью выпить чая, пока он доступен, в надежде насытиться им, словно медведь, который пожирает личинки и ягоды в ожидании зимы.

День разгорался спокойный и тихий, и хотя было прохладно, в воздухе висел призрак духоты и влажности от вчерашнего дождя. Я пила чай, чувствуя, как маленькие прядки волос, выбившиеся из прически и влажные от пара, прилипли к моим щекам.

Подкрепившись, я взяла два ведра и направилась к реке. Я надеялась, что в этом не будет необходимости, но на всякий случай лучше иметь под рукой достаточно кипяченой стерильной воды. И мне хотелось постирать свои чулки, которые сильно нуждались в этом.

Вопреки своему названию, Большой Аламанс не был особенно большой рекой и не превышал пятнадцати или двадцати футов шириной почти по всей длине. Кроме того, он был мелким, имел грязевое дно и разбивался на множество протоков, петляя по всей долине. Полагаю, это был хороший военный рубеж; полк мог легко пересечь его, но, конечно, он не мог сделать это незаметно.

Стрекозы летали над водой и головами двух милиционеров, которые весело переговаривались, отливая в мутные воды реки. Я тактично задержалась в кустах, пока они не ушли, и спустилась к потоку, размышляя — какое счастье, что большинство людей в армии пьют воду, только когда умирают от обезвоживания.

Когда я вернулась в лагерь, он уже кипел; все мужчины, хотя и с красными глазами, уже бодрствовали. Общая атмосфера, однако, была скорее выжидательной и не содержала немедленную готовность к сражению. И когда Джейми вернулся на Гидеоне, который прокладывал свой путь между кострами с удивительной деликатностью, он был встречен лишь с легким интересом.

— Что, Мак Дубх? — спросил Кенни, вставая в знак приветствия, когда Джейми натянул поводья. — Какие-то проблемы?

Джейми покачал головой. Он был одет опрятно, даже строго; волосы заплетены в косичку; на поясе прикреплены кинжал и пистолеты; на боку меч. Желтая кокарда на плече была единственным ярким мазком в его одежде. Он был готов к сражению, и маленькая дрожь пробежала вдоль моего спинного хребта.

— Губернатор отправил ультиматум регуляторам. Четыре шерифа везут четыре копии, которые они должны зачитать каждой группе, с которой встретятся. Мы должны подождать и посмотреть, что из этого получится.

Я проследила за его взглядом в направлении третьего костра. Роджер, вероятно, уехал до того, как лагерь проснулся.

Я вылила воду в котел для кипячения и взяла ведра, чтобы снова отправиться к реке. Гидеон внезапно поднял голову и издал громкое приветственное ржание. Джейми немедленно подтолкнул коня, прикрывая меня, и его рука легла на рукоять меч. Мой взгляд перекрывала широкая грудь Гидеона, и я не видела, кто подъехал, но я заметила, что рука Джейми на эфесе расслабилась. Значит, друг.

Или не совсем друг, но, по крайней мере, кто-то, на кого он не собирался наброситься и рубить сплеча. Я услышала знакомый голос, прокричавший приветствие, и наклонилась под мордой Гидеона, чтобы увидеть, как губернатор Трайон, сопровождаемый двумя адъютантами, едет через маленький лужок.

На лошади Трайон держался прилично, хотя и без особого шика; он был одет в обычный для военной кампании мундир неяркого синего цвета и замшевые бриджи, на шляпе желтела офицерская кокарда, на поясе висел кортик — не для видимости, как показывали зарубки на рукоятке и потертые ножны.

Трайон натянул узду и, коснувшись шляпы, кивнул Джейми, который ответил подобным же образом. Увидев меня в тени Гидеона, губернатор вежливо снял треуголку и поклонился с седла.

— Миссис Фрейзер, ваш слуга, — он взглянул на ведра в моих руках и повернулся в седле, подзывая одного из своих адъютантов. — Мистер Викерс, будьте любезны, помогите миссис Фрейзер.

Я с благодарностью вручила ведра мистеру Викерсу, розовощекому молодому человеку, приблизительно восемнадцати лет, но вместо того, чтобы уйти вместе с ним, я просто объяснила ему, где набрать воды. Трайон посмотрел на меня, приподняв бровь, но я ответила на его выражение сдержанного недовольства мягкой улыбкой и осталась на месте. Я никуда не собиралась уходить.

Он был достаточно умен, чтобы понять это, и не стал делать проблемы из моего присутствия. Перестав обращать на меня внимания, он снова кивнул Джейми.

— Ваш отряд готов, полковник Фрейзер?

Он оглянулся вокруг. Единственными представителями отряда, находящимися в настоящее время в поле его зрения, были Кенни, уткнувшийся носом в кружку, и Мурдо Линдсей с Джорди Чизхолмом, которые играли в ножички в тени деревьев.

— Да, сэр.

Губернатор скептически приподнял обе брови.

— Позовите их, сэр. Я хотел бы посмотреть их готовность.

Джейми мгновение помолчал, собирая в кулак узду, потом, сощурившись от восходящего солнца, оценивающе оглядел лошадь губернатора.

— Хороший мерин, сэр. Он не бросается?

— Конечно, нет, — губернатор нахмурился. — В чем дело?

Джейми откинул назад голову и издал завывающий горский крик, который, вероятно, был слышен за несколько горных склонов. Конь губернатора дернулся, вращая глазами. Милиционеры высыпали из чащи, завывая, как банши, и стая черных воронов с громкими криками взвилась над лесом, словно облако из пушки. Мерин встал на дыбы, свалив губернатора неприглядной кипой в траву, и помчался к дальнему концу луга.

Я благоразумно отошла с его дороги.

Губернатор с багровым лицом сидел в центре круга скалящихся милиционеров, наставивших на него свои ружья. Он яростно взглянул на ружье, почти уткнувшееся ему в лицо, и отвел его ударом руки, делая короткие задыхающиеся звуки, словно сердитая белка. Джейми со значением кашлянул, и мужчины бесшумно исчезли в роще.

Я решила, что будет ошибкой, не только помочь губернатору подняться, но и позволить ему увидеть выражение моего лица. Я тактично отвернулась и сделала несколько шагов назад, притворяясь, что увидела заинтересовавшее меня растение.

Мистер Викерс появился из леса с ведрами в руках и удивленным выражением на лице.

— Что случилось?

Он направился к губернатору, но я остановила его, потянув за рукав. Лучше дать время мистеру Трайону обрести дыхание и чувство собственного достоинства.

— Ничего серьезного, — сказала я, подхватывая ведра, прежде чем он смог пролить их. — Э-э… сколько милиционеров здесь собрались?

— Одна тысяча шестьдесят восемь, мэм, — сказал он изумленно. — Это не считая войска генерала Уоделла, разумеется. Но что…

— И у вас есть пушки?

— О, да, несколько, мэм. У нас два отряда артиллерии. Две шестифунтовки, десять малых пушек и две восьмифунтовые мортиры, — Викерс выпрямился, демонстрируя уважение к такому количеству разрушительного потенциала.

— За рекой находятся две тысячи человек, большинство из которых практически не вооружены. У многих ничего нет, кроме ножа, — раздался голос Джейми за моей спиной, привлекая внимание Викерса. Я обернулась и увидела, что Джейми уже спешился и стоит возле губернатора, держа его шляпу. Он небрежно хлопнул ею по бедру и протянул владельцу, который взял ее со всем достоинством, которое мог проявить при данных обстоятельствах.

— Я информирован, мистер Фрейзер, — сухо произнес он, — хотя я рад, что ваша разведка подтверждает мои сведения. Мистер Викерс, пойдите, пожалуйста, и приведите мою лошадь.

Фиолетовый оттенок исчез с лица Трайона, и хотя в его манерах еще ощущалась определенная напряженность, он не сердился. Он обладал чувством справедливости и — что было важнее в данном случае — чувством юмора, и оба этих чувства подверглись нешуточному испытанию при только что проведенной демонстрации военной готовности.

Джейми кивнул.

— Полагаю, ваши шпионы также доложили вам, что у них нет главаря?

— Напротив, мистер Фрейзер. Я полагаю, что Хасбанд Хермон уже некоторое время является одним из главных вдохновителей этого движения. Джеймс Хантер также часто упоминается в бесконечных жалобах, полученных мною в Нью-Берне. И еще Гамильтон, Джиллеспи…

Джейми сделал нетерпеливый жест рукой, отгоняя облачко комаров от своего лица.

— В других условиях, сэр, я бы подискутировал с вами на тему «Имеет ли перо большую силу, чем меч», но не на поле сражения, а мы на нем и находимся. Смелость пера не делает человека способным вести за собой войска, а Хасбанд к тому же — квакер.

— Я слышал это, — согласился Трайон. Он указал в сторону реки, с вызовом приподняв бровь. — И все же он здесь.

— Он здесь, — в свою очередь согласился Джейми и сделал паузу, оценивая настроение губернатора, прежде чем продолжить. Тот был напряжен и подтянут, глаза его блестели. Однако сражение еще не было неизбежным, и он держал свое настроение в узде. Он все еще мог слышать.

— Я принимал этого человека у своего очага, сэр, — сказал Джейми осторожно. — Я ел у его очага. Он никогда не делал тайны из своих воззрений. И если он сегодня приехал сюда, я уверен, он сделал это после больших колебаний, — Джейми чуть заметно потянул воздух, он вступил сейчас на скользкую почву.

— Я послал человека через реку, сэр, чтобы найти Хасбанда и попросить его встретиться со мной. Может случится так, что я смогу убедить его использовать его немалое влияние на этих людей, этих граждан, — он коротко махнул в сторону реки, — чтобы они оставили пагубный курс, который может привести только к трагедии, — он прямо встретил взгляд Трайона. — Могу я просить вас, сэр, могу ли я умолять вас — если Хасбанд приедет, поговорить с ним лично?

Трайон стоял неподвижно, забыв о пыльной треуголке, которую он рассеянно вертел в руках. Эхо недавней сумятицы затихло, и только маленькая птичка пела в ветвях вяза.

— Они граждане этой колонии, — произнес он, наконец, кивнув в сторону реки. — Я должен сожалеть, что им будет причинен вред. Их обиды имеют основания, я признал это публично и предпринял шаги к восстановлению справедливости, — он взглянул на Джейми, как если бы хотел убедиться, что его утверждение принято. Джейми застыл в молчаливом ожидании.

Трайон вздохнул и хлопнул треуголкой по колену.

— Но я губернатор колонии. Я не могу видеть, как нарушается мир, законы презираются, а бунт и кровопролитие остаются безнаказанными! — он холодно взглянул на меня. — Я не стану встречаться с ним.

Он вернул свое внимание Джейми.

— Я не думаю, что он приедет, сэр. Они определили свой курс, — он кивнул в сторону деревьев, обрамляющих берега реки Аламанс, — и я свой тоже. Хотя… — он колебался несколько мгновений, но потом решительно покачал головой.

— Нет. Если он действительно приедет, попытайтесь всеми средствами убедить его, и если он согласится распустить своих людей по домам с миром, тогда приводите его ко мне, и мы обговорим условия. Но я не могу строить планы, исходя из этого.

Мистер Викерс поймал мерина губернатора. Юноша стоял невдалеке, держа под уздцы двух коней, и я видела, как он слегка кивнул, словно подтверждая слова Трайона. Его лицо было прикрыто шляпой, но огонь в глазах и вспыхнувшее лицо говорили, что он стремится в битву.

Трайон не стремился, но он был готов. Джейми тоже не рвался в бой, но он тоже был готов. Он держал пристальный взгляд губернатора некоторое время, потом кивнул, принимая неизбежное.

— Как скоро? — спросил он спокойно.

Трайон взглянул вверх на солнце, которое показывало почти середину утра. Роджер ушел два часа назад; сколько времени ему потребуется, чтобы найти Хасбанда Хермона и вернуться назад?

— Отряды готовы к сражению, — сказал Трайон. Он поглядел на рощу, и уголок его рта немного дернулся, потом он обратил потемневший пристальный взгляд на Джейми. — Скоро. Будьте готовы, мистер Фрейзер.

Он отвернулся, нахлобучил шляпу на голову и вскочил в седло. Он уехал, не оглянувшись, в сопровождении своих адъютантов.

Джейми с непроницаемым выражением наблюдал за его отъездом.

Я подошла к нему и коснулась его руки. Я ничего не говорила, только надеялась, что Роджер успеет.

Праздношатающиеся и другие подозрительные личности

«Пункт № 12 — Ни офицер, ни солдат не должны покидать пределов лагеря без разрешения. Пункт № 63 — Командующие офицеры должны допрашивать всех праздношатающихся и других подозрительных личностей, и если они не смогут сообщить правдивые сведения о себе, арестовать их и доставить в штаб-квартиру корпуса.»

«Лагерное уложение и инструкции». Приказы Его Губернаторского Превосходительства Трайона. Провинция Северная Каролина.

Роджер прикоснулся к карману бриджей, куда убрал оловянный значок милиционера. Кружок полдюйма в диаметре с грубо выбитыми буквами «ОФ» — отряд Фрейзера — нашивался на шляпу или пальто и наряду с кокардой на одежде являлся единственным признаком военной формы губернаторской пехоты и единственным отличием милиционеров от регуляторов.

— И как же я узнаю в кого стрелять? — спросил он с иронией, когда Джейми вручил ему значок за два дня до этого. — Прежде чем я смогу приблизиться достаточно, чтобы различить значок, этот негодяй подстрелит меня первым.

Джейми взглянул на него с равной иронией, однако воздержался от замечания относительно меткой стрельбы Роджера и его способности управиться с мушкетом.

— Ну, — сказал он, — ждать не нужно. Если кто-то с ружьем будет бежать тебе навстречу, стреляй сразу же и надейся на лучшее.

Несколько мужчин, сидевших вокруг костра, загоготали, но Джейми проигнорировал их. Он взял палку и вытащил из огня три печеных ямса, которые теперь лежали рядком, черные и дымящиеся паром в холодном воздухе. Он легонько пнул один клубень, и тот снова скатился в костер.

— Это мы, — пояснил он и пнул следующий ямс. — Это отряд полковника Лича, а это, — он подтолкнул ногой третий клубень, который подкатился к другим, — полковника Эша. Понял? — он приподнял бровь, глядя на Роджера. — Каждый отряд движется по своему маршруту, и вряд ли мы с ними столкнемся, по крайней мере, с самого начала. Так что любой направляющийся в нашу сторону будет, скорее всего, врагом.

Потом уголки его широкого рта немного приподнялись, и он махнул рукой в сторону мужчин, занятых ужином.

— Ты знаешь этих людей достаточно хорошо, не так ли? Значит, не стреляй ни в кого из них, и все будет прекрасно.

Роджер грустно улыбнулся, пробираясь вниз по склону, покрытому низенькими растениями с желтыми цветами. Это был мудрый совет; вероятность того, что подстрелят его самого, волновала его меньше, чем страх случайно ранить кого-нибудь из своих, и еще он немного опасался, что может отстрелить себе несколько пальцев.

Про себя он решил, что ни при каких обстоятельствах ни в кого стрелять не будет. Он знал множество жизненных историй регуляторов — Абеля МакЛеннана, Хасбанда Хермона. Несмотря на преувеличения, памфлеты Хасбанда верно обличали злоупотребление и коррупцию. Как Роджер мог убить или искалечить человека за то, что тот протестовал против несправедливости настолько явной, что она была видна любому здравому уму?

Ученый-историк, он достаточно хорошо разбирался в существующей ситуации, чтобы понять, насколько глубоки были проблемы, и как трудно их решить. Он сочувствовал положению Трайона — до некоторой степени — но его симпатия не простиралась так далеко, чтобы бороться за сохранение королевской власти, тем более способствовать упрочнению карьеры и личного благосостояния Уильяма Трайона.

Он приостановился, услышав голоса, и встал за ствол тополя.

Мгновение спустя в его поле зрения появились трое беседующих мужчин. Все трое несли ружья и ящички с патронами, но производили впечатление троих друзей, отправившихся охотиться на кроликов, а не на солдат накануне сражения.

Скорее всего, они были фуражирами. У одного на поясе болталась связка мохнатых тушек, другой нес мешок, запятнанный свежей кровью. Пока Роджер из своего укрытия наблюдал за ними, один мужчина предупреждающе поднял руку, другие тут же застыли, как легавые, уставившись на рощу в шестидесяти ярдах от них.

Даже понимая, что там что-то есть, Роджер только через минуту обнаружил небольшого оленя, который неподвижно стоял в подлеске; пятна света от молодой весенней листвы служили ему превосходной маскировкой.

Первый мужчина потихоньку снял ружье с плеча и потянулся за шомполом и патроном, но второй остановил его, положив руку на его плечо.

— Подожди, Абрам, — сказал он тихо, но четко. — Не стоить стрелять так близко от реки. Ты же слышал, что говорил полковник — регуляторы находятся как раз напротив нас, на другом берегу, — он кивнул на заросли ольхи и ивы, отмечающие берег невидимого потока, не далее чем в ста ярдах от них. — Ты не должен их провоцировать, не сейчас.

Абрам неохотно кивнул и положил ружье на плечо.

— Да, я понимаю. Как ты думаешь, это произойдет сегодня?

Роджер оглянулся на рощу молодых деревьев, но олень растаял, как дым.

— Не знаю, — третий мужчина вытащил платок и вытер вспотевшее лицо. — Трайон зарядил орудия с утра и не позволит поймать себя врасплох. Он должен был дождаться Уоделла, но, вероятно, решил обойтись без него.

Абрам презрительно хмыкнул.

— Побить эту толпу? Ты видел их? Наихудшие солдаты, которых я когда-либо видел.

Человек с платком скептически улыбнулся.

— Может быть и так, Эйби. Но ты ведь видел наших милиционеров из захолустья, да? Это что касается толпы. Что касается регуляторов, то их великое множество, толпа это или нет. Два к одному, по словам капитана Нила.

Абрам что-то неохотно проворчал, бросая взгляд на реку.

— Толпа, — повторил он более уверенно и отвернулся. — Ладно, идем, посмотрим на склоне.

Фуражиры находились на том же берегу, что и Роджер; они не носили кокард, но он видел значки на груди и шляпах, вспыхивающих серебром на солнце. Однако он оставался в тени, пока мужчины не исчезли. Он был уверен, что Джейми послал его по собственному усмотрению, и лучше всего, если ему не придется объясняться.

Отношение милиционеров к регуляторам было, большей частью, презрительным. В худшем — среди командного состава — кровожадным.

«Уничтожить их раз и навсегда», — заявил Касвелл за чашкой кофе вчера вечером. У владельца плантации в восточной части колонии не было никакого сочувствия к жалобам регуляторов.

Роджер снова похлопал по карману. Нет, лучше оставить жетон в кармане. Он успеет предъявить значок, если его остановят; он не думает, что в него будут стрелять без предупреждения. Однако, пробираясь по речному лугу, он чувствовал себя незащищенным и вздохнул с невольным облегчением, когда свисающие ивовые ветви окутали его прохладной тенью.

Он, с одобрения Джейми, не взял с собой мушкет и не имел ничего из вооружения, кроме ножа на ремне, который носили все мужчины в колонии. Другим оружием был большой белый платок, теперь лежащий в кармане его пальто.

— Если тебе будут угрожать, маши платком и кричи: «Перемирие», — проинструктировал его Джейми. — Потом скажи, чтобы позвали меня, и ничего не говори, пока я не приду. Если тебя не задержат, приведи Хасбанда ко мне под защитой этого платка.

Представив себя, ведущим Хасбанда Хермона с белым платком на палке, словно гид во главе группы туристов в аэропорту, он чуть не рассмеялся. Джейми, однако, не смеялся и даже не улыбался, и потому Роджер с серьезным видом взял платок и аккуратно убрал его в карман. Он выглянул из-за завесы листьев; река шуршала по камням и мерцалв в свете нарождающегося дня. В поле зрения никого не было, а шум воды маскировал любой звук с другого берега. И хотя милиционеры вряд ли бы стали стрелять ему в спину, он не был уверен, что регуляторы не станут стрелять ему в лицо, увидев его пересекающим реку со стороны правительственных войск.

Но он не мог прятаться в деревьях весь день. Он вышел на берег и пошел вниз по течению к месту, указанному фуражирами, внимательно наблюдая за любыми признаками жизни. Здесь брод был лучше; вода мельче и дно каменистей. И все же если регуляторы были поблизости, они вели себя дьявольски тихо. Более мирную картину трудно было представить, но сердце его внезапно сильно застучало. Он испытал странное чувство, будто рядом с ним кто-то находится. Он огляделся вокруг, но ничего не двигалось, кроме текущей воды и покачивающихся ветвей ивы.

— Это ты, па? — произнес он тихо и сразу же почувствовал себя глупо. Но все равно ощущение чьего-то присутствия оставалось, сильное, но мягкое.

Мысленно пожав плечами, он нагнулся и снял обувь и чулки. «Это из-за схожей ситуации, — подумал он. — Хотя нет никакого сравнения между тем, чтобы перебраться через речку в поисках вдохновителя регуляторов, и пересечением на самолете Ла-Манша, направляясь на ночную бомбардировку в Германию. Но миссия остается миссией, тем не менее», — закончил он.

Он еще раз огляделся, но увидел лишь головастиков, мельтешащих на отмели. С немного кривоватой улыбкой он вступил в поток, распугав их.

— Ну что ж в атаку, — сказал он утке, но птица проигнорировала его, занятая поиском корма среди темно-зеленых листьев кресса.

Никакого окрика не последовало из-за деревьев с обеих сторон, и вообще никаких звуков, кроме веселого щебета гнездящихся птиц. И только когда он сел на камень, намереваясь высушить ноги, прежде чем надеть чулки и башмаки, он услышал признаки того, что на берегу все же были люди.

— Так ты хочешь, дорогой?

Раздался голос сзади него, и он замер, ощущая гром крови в ушах. Это был женский голос. Прежде чем он смог пошевелиться, он услышал более глубокий смех, который заставил его расслабиться. Инстинкт подсказал ему, что эти голоса не несли в себе угрозы.

— Не знаю, милочка. Сколько это будет мне стоить?

— О, только послушайте его! Нет ни пенни, не так ли?

— Не беспокойтесь, дорогие леди, при необходимости мы наберем сколько нужно.

— О, вот как? Хорошо, сэр, но вы понимаете, что в нашем приходе сначала берут денег, потом поют!

Слушая эту мирную болтовню, Роджер понял, что голоса принадлежат трем мужчинам и двум женщинам, и что независимо от финансовых вопросов они найдут общий язык.

Взяв в руки башмаки, он потихоньку удалился, оставив невидимых часовых — если это были они — их желаниям и подсчетам. Очевидно, армия регуляторов была менее дисциплинирована, чем правительственные войска.

«Менее дисциплинирована — это слишком мягко сказано», — подумал он некоторое время спустя. Он шел вдоль берега почти четверть мили и не увидел, и не услышал никого, кроме этих двух шлюх и их клиентов. Чувствуя себя как во сне, он проходил через небольшие сосновые рощи и маленькие лужайки в компании птиц и ярких оранжевых и желтых бабочек.

— Кто, черт побери, так ведет войну? — бормотал он, пробираясь через кусты ежевики. Ситуация походила на описанную в одном из научно-фантастических рассказов, в котором все, кроме героя, внезапно исчезли с лица земли. Он уже начал беспокоиться, что не сможет найти проклятого квакера — или даже армию регуляторов — прежде чем начнется сражение.

Потом он обошел извилину реки и увидел, нечто близкое к военному лагерю — группу женщин, стирающих одежду в потоке между валунов.

Он нырнул назад в кусты, прежде чем его заметили, и, ободренный, пошел прочь от берега. Если здесь были женщины, значит, мужчины находились неподалеку.

Так и было. Через несколько ярдов он услышал лагерные звуки: смех, звяканье ложек и котелков, удары топора по бревну. Завернув за куст боярышника, он чуть не столкнулся с группой молодых людей, которые с криками неслись за парнем, размахивающим хвостом енота над своей головой.

Они промчались мимо Роджера, не удостоив его второго взгляда, и он двинулся дальше, уже менее осторожно. Его не окликнули; часовых не было. Новое лицо никого не удивило и не насторожило. Несколько мужчин взглянули на него и вернулись к своему разговору, не увидев ничего странного в его внешности.

— Я ищу Хасбанда Хермона, — обратился он к мужчине, жарящему на костре белку. Мужчина посмотрел на него с непонимающим видом.

— Квакера, — уточнил Роджер.

— А, его, — произнес человек с прояснившимся лицом. — Он, кажется, где-то там, — он указал направление палкой с обугленной белкой на конце.

«Где-то там» находилось довольно далеко. Роджер прошел через три разбросанных лагеря, прежде чем достиг места, которое с натяжкой можно было посчитать центром армии. Правда, атмосфера здесь казалась более серьезной, и было меньше беззаботных шалостей, которые он видел возле реки. И все же назвать его главной штаб-квартирой было нельзя.

Он начал испытывать небольшую надежду, что насилия можно будет избежать, даже если армии встанут лицом друг к другу. Когда он проходил через линии милиционеров, он ощущал атмосферу взволнованной готовности, но никакой ненависти и жажды крови.

Здесь атмосфера была другая, но даже менее склонная к военным действиям. Пока он пробирался далее, спрашивая дорогу возле костров, он начал ощущать в воздухе нечто иное — чувство какой-то нужды, почти отчаяния. Грубоватые развлечения, которые он видел на окраинах войска регуляторов, исчезли; мужчины, сбившись небольшими группами и склонив головы, вели негромкие разговоры или сидели с мрачным видом, заряжая мушкеты и затачивая ножи.

По мере его продвижения имя Хасбанда Хермона узнавалось уже всеми, а указующие персты становились все увереннее. Имя казалось каким-то магнитом, которое тянуло его все дальше и дальше к центру взволнованной и вооруженной группы мужчин. Шум усиливался, голоса стучали у него в ушах, как молотки по наковальне.

Он, наконец, обнаружил Хасбанда, который стоял на камне, как большой серый волк, обложенный толпой в тридцать или сорок сердито кричащих мужчин. Ясно, что они требовали какого-то ответа, но не были способны замолчать, чтобы услышать его.

Хасбанд в одной рубашке и с красным лицом кричал что-то близстоящим мужчинам, но за всеобщим гвалтом Роджер ничего не слышал. Он протолкался через внешнее кольцо толпы, но застрял, не дойдя до центра. По крайней мере, здесь он мог различить некоторые слова.

— Мы должны! Ты знаешь это, Хермон, у нас нет выбора! — кричал долговязый мужчина в потрепанной шапке.

— Выбор есть всегда! — проревел Хасбанд в ответ. — Настало время выбирать, и Бог даст, мы поступим мудро!

— Да, с пушками, нацеленными на нас?

— Нет, нет, вперед, мы должны двигаться вперед, или все потеряно!

— Потеряно? Мы уже потеряли все! Мы должны…

— Губернатор не оставил нам выбора, мы должны…

— Мы должны…

— Мы должны!

Все слова утонули в гневном реве. Видя, что ничего не выйдет из ожидания, Роджер отпихнул двух фермеров и схватил Хасбанда за рукав рубашки.

— Мистер Хасбанд, я должен поговорить с вами! — прокричал он в ухо квакеру.

Хасбанд взглянул на него остекленевшим взглядом и попытался вырвать руку, но потом остановился и мигнул, признав его. Квадратное лицо мужчины над отросшей бородой раскраснелось, серые растрепанные волосы торчали, как иглы дикобраза. Он покачал головой и закрыл глаза, потом снова открыл их, уставившись на Роджера, словно не мог поверить свои глазам.

Сделав сердитый жест в толпу, он схватил Роджера за руку и, спрыгнув с камня, потащил его в ветхую покосившуюся лачугу в тени кленовой рощи. Роджер следовал за ним, оглядываясь на толпу с предупреждающим видом.

Несмотря на это, несколько мужчин последовали за ними, размахивая руками и горячо протестуя, но Роджер захлопнул дверь перед их носом, задвинул щеколду и на всякий случай привалился к двери спиной. Внутри было более прохладно, хотя воздух был не свеж и пах пеплом и подгоревшей пищей.

Некоторое время Хасбанд стоял, тяжело дыша, потом схватил ковш и стал жадно пить воду, зачерпывая ее из ведра возле очага. Сюртук и шляпа Хасбанда аккуратно висели на крюке, вбитом в стену. Никакой мебели Роджер не увидел, только на глиняном полу валялся какой-то мусор. Кому бы ни принадлежала эта хижина, они покинули ее срочно и унесли все свое невеликое имущество.

Успокоившись, Хасбанд поправил рубашку и пригладил волосы.

— Что вы здесь делаете, друг МакКензи? — спросил он с характерной мягкостью в голосе. — Вы, разумеется, прибыли не для того, чтобы присоединиться к регуляторам.

— Да, не для этого, — уверил его Роджер и кинул осторожный взгляд в окно, опасаясь, что люди попытаются проникнуть через него, но, несмотря на то, что спор за дверью продолжался, атаковать хижину никто не собирался. — Я пришел просить вас последовать за мной через реку под белым флагом — для безопасности — чтобы поговорить с Джейми Фрейзером.

Хасбанд тоже поглядел на окно.

— Боюсь, что время для разговоров уже прошло, — сказал он, скривив губы. Роджер считал так же, но продолжал нажимать, стремясь выполнить свою миссию.

— Не совсем, если учесть, что губернатор не заинтересован в избиении людей своей колонии, при условии, что толпа разойдется мирно…

— Такая перспектива кажется вам вероятной? — Хасбанд махнул рукой в сторону окна, глядя на него с саркастическим видом.

— Нет, — был вынужден признаться Роджер. — Однако если бы вы пришли… если бы они увидели, что еще есть возможность…

— Если бы возможность примирения и восстановления справедливости существовала, то переговоры должны были начаться гораздо раньше, — резко сказал Хасбанд. — Неужели губернатор думает, что придя с войском и пушками и направив ультиматум…

— Не справедливости, — честно сказал Роджер. — Я имел виду возможность спасения ваших жизней.

Хасбанд стоял совершенно неподвижно. Вся краска сбежала с его лица, хотя он выглядел спокойно.

— Значит, так стоит вопрос? — спросил он тихо, не спуская взгляда с Роджера. Тот глубоко вздохнул и кивнул.

— Времени мало. Мистер Фрейзер просил передать вам, что если вы не придете на переговоры с ним, то против вас выстроены два отряда артиллерии и восемь отрядов хорошо вооруженных милиционеров. Все готово, и губернатор будет ждать, самое позднее, только до завтрашнего рассвета.

Он знал, что выдает военную тайну, но Джейми Фрейзер сказал бы то же самое, будь он на месте Роджера.

— Здесь почти две тысячи регуляторов, — произнес Хасбанд, словно про себя. — Две тысячи! Разве вы не думаете, что их вид поколеблет его? Что так много людей покинули свои очаги, чтобы выразить протест…

— Губернатор считает, что они мятежники и пришли воевать, — прервал его Роджер. Он поглядел на окно, где закрывающий его пергамент висел лохмотьями. — И увидев их, я должен признать, что у него есть основания для такого мнения.

— Это не мятеж, — упрямо сказал Хасбанд. Он выпрямился и, вытащив из кармана черную шелковую ленту, начал завязывать волосы. — Но наши законные жалобы были проигнорированы! У нас нет иного выбора, как предстать перед мистером Трайоном всей силой, чтобы доказать ему справедливость наших требований.

— Несколько минут назад вы говорили о выборе, — сухо произнес Роджер. — И если сейчас настало время выбирать, как вы сказали, то насколько я уяснил из того, что видел и слышал по пути сюда — большинство регуляторов выберут насилие.

— Возможно, — неохотно признал Хасбанд. — И все же мы… они… не мстительная орда и не обезумевшая толпа…

Однако непроизвольный взгляд в сторону окна показал его опасения, что на берегу Аламанса собралась именно неуправляемая толпа.

— У них есть лидер, который может вести переговоры от их лица? — вмешался Роджер, стремящийся скорее выполнить свою миссию и уйти. — Вы сам или, быть может, Хантер?

Хасбанд долго молчал, вытирая рот ладонью, словно хотел избавиться от прогорклого вкуса, потом покачал головой.

— У них нет реального лидера, — сказал он тихо. — Джим Хантер достаточно смел, но у него нет дара командовать людьми. Я просил его, но он ответил, что каждый должен действовать сам по себе.

— У вас есть дар. Вы можете повести их за собой.

Хасбанд выглядел шокированным, как если бы Роджер обвинил его в шулерстве.

— Нет.

— Вы привели их сюда…

— Они сами собрались здесь! Я никого не просил…

— Вы здесь. Они последовали за вами.

Хасбанд вздрогнул и сжал губы. Видя, что его слова имеют некоторый эффект, Роджер нажал.

— Вы говорили им прежде, и они слушали. Они пришли сюда за вами. Они обязательно вас услышат!

Шум снаружи хижина возрастал; толпа становилась все нетерпеливее. Она еще не горела жаждой крови, но была уже близка к этому. А что бы они сделали, если бы узнали, кто он, и зачем сюда явился? Ладони Роджера взмокли; он опустил их вниз и прижал к полам сюртука. Почувствовав милицейский значок в кармане, пожалел, что не зарыл его до пересечения реки.

Хасбанд посмотрел на него, потом потянулся и схватил его за обе руки.

— Молитесь со мной, друг мой, — произнес он тихо.

— Я…

— Не нужно ничего говорить, — сказал Хасбанд. — Я знаю, вы папист, но квакеры не молятся вслух. Если вы помолчите вместе со мной и попросите всем своим сердцем, чтобы мудрость осенила не только меня, но и всех здесь…

Роджер прикусил язык, чтобы удержаться и не поправить Хасбанда; его собственная религиозная принадлежность едва ли была важна в настоящий момент, а вот Хасбанда имела значение. Вместо этого он кивнул, сдерживая нетерпение, и сжал руки старшего мужчины в ответ, предлагая ту поддержку, которую мог.

Хасбанд стоял тихо, его голова была опущена. В хлипкую дверь хижины постучали кулаком и позвали.

— Хермон! С вами все в порядке?

— Давай, Хермон! Сейчас не время уединяться. Колдуэлл вернулся от губернатора…

— Час, Хермон! Он дал нам не больше часа!

Струйка пота пробежала у Роджера между лопаток, но он проигнорировал щекотку, не решаясь почесать спину.

Он перевел взгляд от обветренных рук Хасбанда к его лицу и увидел, что мужчина смотрел ему прямо в глаза, но в его взгляде было отстраненное выражение, словно он прислушивался к чему-то отдаленному, не слыша криков, проникающих снаружи. Даже глаза Хасбанда были по-квакерски серыми, словно вода в дождевых лужах, подрагивающая после пронесшегося ливня.

Они могли сломать дверь. Но удары становились все реже, и Роджер почувствовал, как замедляется сумасшедший бег его сердца, и возбуждение в крови утихает.

Он прикрыл глаза, собравшись читать молитву, как просил Хасбанд. Он порылся в памяти, пытаясь найти подходящую, но в голову приходили только отдельные фрагменты из «Книги общих молитв».[Официальный сборник молитв и других литургических (то есть богослужебных) предписаний англиканства.]

«Помоги нам, о Господи…»

«Услышь нас…»

«Помоги нам, о Господи, — прошептал голос его отца, другого отца — священника, где-то на окраине его сознания. — Помоги нам, о Боже, помнить, как часто люди ошибаются из-за недостатка мысли, а не из-за недостатка любви, и как хитры ловушки, подстерегающие нас».

Каждое слово коротко вспыхивало в его голове, как горящий лист, поднятый ветром с костра, и превращалось в пепел, прежде чем он смог ухватить его. Он бросил свои попытки и просто стоял, сжимая руки Хасбанда в своих и слушая низкое хрипловатое дыхание мужчины.

«Пожалуйста», — молча подумал он, хотя не представлял о чем просил. И это слово также исчезло, не оставив за собой ни следа.

Ничего не происходило. Голоса еще звали снаружи, но они казались не более значащими, чем голоса птиц. Воздух в комнате был застоявшийся, но холодный, словно по углам гулял сквозняк, не касаясь их, стоящих в центре хижины. Роджер чувствовал свое ровное дыхание и замедляющиеся удары сердца.

Он не помнил, когда открыл глаза, но теперь они были открыты. В мягких серых глазах стоящего напротив мужчины были голубые пятнышки и черные черточки. Его ресницы были густыми, и на краешке одного века краснела небольшая опухоль, подживающий ячмень. Маленькая выпуклость была гладкой и круглой, и ее цвета переливались всеми оттенками красного — от рубиновой точки в центре через малиновый до розового цвета к краям. Такая радуга могла украсить рассветное небо в день Создания.

Лицо перед ним с глубокими складками, идущими от носа ко рту, было словно вырезано скульптором. Морщины лежали над тяжелыми седыми бровями, разлетающимися, как крылья птицы. Губы были толстыми и гладкими, темно-розовыми; белые зубы блестели и казались странно твердыми по сравнению с мягкой плотью, прикрывающей их.

Роджер стоял, не двигаясь, удивляясь красоте того, что видел. Понимание того, что Хасбанд — коренастый мужчина среднего возраста с невыразительными чертами лица, не имело никакого значения. То, что он сейчас видел, было потрясающим сердце своеобразием, уникальной особенностью, удивительной и неповторимой.

Ему внезапно пришло в голову, что с такими же чувствами он рассматривал своего маленького сына, поражаясь совершенству каждого крошечного пальчика на ножке, изгибу щеки и ушка, которые заставляли его сердце сжиматься, сиянию его новорожденной кожи, сквозь которую просвечивала невинность младенца. И здесь перед ним было такое же создание, не новорожденное и не невинное, но такое же изумительное.

Он взглянул вниз и увидел собственные руки, все еще держащие руки Хасбанда. И испытал трепет, осознав красоту своих пальцев, выточенных костей запястий и суставов, восхитительное очарование тонкого красного шрама на большом пальце.

Хасбанд глубоко вздохнул и отпустил его руки. Роджер на мгновение почувствовал себя лишенным чего-то, но потом мир комнаты обнял его, снова подарив удивление перед красотой и чувство глубокого спокойствия.

— Я благодарю вас, друг Роджер, — сказал Хасбанд мягко. — Я не ожидал получить такой милости, но я ее принимаю всей душой.

Роджер молча кивнул. Он наблюдал, как Хасбанд снял с крючка сюртук и надел его; его лицо выражало спокойную уверенность. Не колеблясь, квакер поднял щеколду двери и открыл ее.

Люди снаружи отступили с удивлением на лицах, которое быстро сменилось нетерпением и раздражением. Хасбанд проигнорировал град вопросов и увещеваний и пошел прямо к лошади, которая была привязана к молодому деревцу за хижиной. Он отвязал ее, вспрыгнул в седло и только потом посмотрел на окружающих его регуляторов.

— Идите домой! — сказал он громким голосом. — Мы должны уйти отсюда, все должны разойтись по домам!

Это заявление было встречено ошеломленной тишиной, а потом криками замешательства и гнева.

— Какой дом? — крикнул молодой человек с неряшливой рыжей бородой. — Возможно, у тебя есть дом, у меня нет!

Хасбанд сидел в седле, оставшись непоколебимым.

— Идите домой! — крикнул он снова. — Я призываю вас. Здесь остается только насилие!

— Да, и мы сделаем это! — проревел тучный мужчина, вскидывая мушкет над головой под приветственные крики.

Роджер, следующий за Хасбандом, был проигнорирован регуляторами. Он стоял невдалеке и наблюдал, как квакер медленно отъезжал, наклоняясь с седла, крича и жестикулируя мужчинам, которые бежали за ним. Один человек схватил Хасбанда за рукав, и тот остановил лошадь, наклонившись, чтобы выслушать страстную речь мужчины.

Выслушав его, он выпрямился, покачал головой и нахлобучил на голову шляпу.

— Я не могу остаться и позволить, чтобы из-за этого пролилась кровь. Если вы останетесь здесь, друзья мои, то произойдет убийство. Уезжайте! Вы еще можете уйти… Я умоляю вас!

Он больше не кричал, но шум вокруг него затих, и его голос разнесся далеко. Он поднял лицо, полное тревоги, и увидел Роджера, стоящего в тени кизила. Спокойствие покинуло его, но решительность все еще была в его глазах.

— Я ухожу! — крикнул он. — Я прошу вас всех — идите домой!

Он развернул лошадь с внезапной решимостью и пустил ее быстрым бегом. Несколько мужчин побежали за ним, но вскоре остановились и вернулись назад с озадаченным видом.

Шум снова усилился, поскольку заговорили все, убеждая, настаивая и отрицая. Роджер развернулся и направился под прикрытие кленовой рощи. Сейчас, когда Хасбанл отбыл, казалось, мудрым уйти как можно скорее.

Вдруг его схватили за плечи и развернули.

— Кто, черт побери, ты такой? Что ты сказал Хермону, если он уехал?

Грязный мужчина в рваном кожаном жилете стоял напротив, сжав кулаки. Он был очень сердит и готов выплеснуть свой гнев на ближайший объект.

— Я сказал, что губернатор не хочет причинять вреда без необходимости, — произнес Роджер, как он надеялся, миролюбивым тоном.

— Ты приехал от губернатора? — спросил мужчина с черной бородой, скептически рассматривая домотканую ткань одежды Роджера. — Ты пришел, чтобы предложить условия, отличные о тех, что привез Колдуэлл?

— Нет, — Роджер, все еще находясь под действием разговора с Хасбандом, чувствовал себя защищенным от потока гнева и начинающейся истерии, который циркулировал возле хижины, но спокойствие быстро покинуло его. К мужчинам, допрашивающим его, подошли другие.

— Нет, — повторил он громче. — Я пришел, известить Хасбанда… известить вас всех. Губернатор хочет…

Его прервал хор возмущенных голосов, заявляющих, что желания губернатора в данный момент не имеют никакого значения. Он огляделся вокруг, но не увидел ни одного спокойного лица, не говоря уже о дружелюбном. Тогда он пожал плечами и отступил.

— Ваше дело, — сказал он холодно. — Мистер Хасбанд дал вам лучший совет, и я подтверждаю его.

Он повернулся, чтобы уйти, но пара рук опустилась на его плечи и вновь развернула лицом к толпе.

— Не так быстро, приятель, — произнес мужчина в кожаном жилете. Он все еще был красен от гнева, но руки уже не сжимались в кулаки. — Ты разговаривал с Трайоном?

— Нет, — ответил Роджер. — Меня послал… — он заколебался, может ли он использовать имя Джейми Фрейзера? Нет, лучше нет; это скорее вызовет больше проблем, чем спасет его. — Я пришел просить Хасбанда Хермона пересечь реку и посмотреть самому, как обстоят дела. Вместо этого он решил принять мой взгляд на ситуацию. Вы сами видели, каков его ответ.

— Это ты так говоришь! — крупный мужчина с рыжими бакенбардами драчливо задрал подбородок. — Почему кто-то должен принимать твой взгляд на ситуацию? — он спародировал шотландский выговор Роджера под смех своих приятелей.

Спокойствие, приобретенное им в хижине, еще не полностью покинуло его; Роджер собрал остатки этого чувства и спокойно произнес:

— Я не могу заставить вас, слушать меня, сэр. Но те, у кого есть уши, услышат, — он переводил взгляд с одного лица на другое, и люди неохотно замолкали, пока он не оказался в кольце внимательных глаз.

— Войско губернатора подготовлено и хорошо вооружено, — его голос казался странным ему самому, спокойный, но приглушенный, словно говорил кто-то, находящийся на некотором расстоянии. — Я не встречался с губернатором, но я слышал о его намерениях: он не хочет напрасно проливать кровь, но твердо настроен применить силу, если понадобится, чтобы разогнать ваше собрание. Все же, если вы мирно разойдетесь по домам, он будет склонен к снисходительности.

Тишина, следующая за его словами, была прервана харкающим звуком. Комок слизи с коричневыми полосками от табака шлепнулся в грязь возле его ног.

— Это, — заметил плюнувший человек, — для снисходительности губернатора.

— А это для тебя, болтун! — сказал один из его товарищей, замахнувшись на Роджера. Тот нырнул и, выставив вперед плечо, врезался в мужчину, который покачнулся и отступил назад. Но за ним стояли еще люди, и Роджер остановился, сжав кулаки, готовый защищаться до последнего.

— Не бейте его, парни, — приказал мужчина в кожаном жилете. — По крайней мере, пока, — он стал осторожно обходить Роджера, держась подальше от его кулаков.

— Встречался ты с Трайоном или нет, неважно, но ты уж точно видел его отряды, не так ли?

— Да, — сердце Роджера колотилось с бешеной скоростью, и кровь ревела в висках, но он не боялся. Толпа была враждебной, но еще не жаждала крови.

— Так сколько народа у Трайона? — человек пристально смотрел на него, поблескивая глазами. Лучше ответить честно; скорее всего, цифра уже была им известна; ничего не мешало регуляторам пересечь Аламанс и самим оценить ситуацию.

— Немногим больше тысячи, — ответил Роджер, внимательно следя за лицом мужчины. На нем не было никакого удивления: он знал. — Но они обученные милиционеры, — добавил Роджер, со значением окидывая взглядом регуляторов, многие их которых, потеряв к нему интерес, обратили свое внимание на борьбу, затеянную поблизости. — У них есть пушки. Я не думаю, что у вас есть хотя бы одна, сэр.

Лицо человека было закрыто, как кулак.

— Думай, что хочешь, — сказал он коротко. — Но ты можешь передать Трайону, что у нас в два раза больше людей. А насчет обучены мы или нет… — его рот искривился с иронией, — мы все вооружены, каждый человек имеет мушкет.

Он откинул назад голову, прищурив глаза.

— Час, не так ли? — спросил он более спокойно. — Меньше, я думаю.

Он опустил голову, глядя Роджеру в глаза.

— Идите назад через ручей, сэр. Скажите губернатору Трайону, что мы хотим высказаться и поступим, как захотим. Если он согласится выполнить наши требования, то хорошо. Если нет… — он коснулся рукоятки пистолета на поясе и кивнул с мрачным лицом.

Роджер оглядел притихших людей. Некоторые лица выражали неуверенность, но большинство были угрюмыми и дерзкими. Он без слов развернулся и ушел, слыша шепот преподобного в шелесте листьев, под которыми проходил.

«Благословенны миротворцы, поскольку их можно назвать детьми Бога».

Он надеялся, что его попытка была не напрасной.

Книга хирурга I

«Пункт № 28 — Хирурги обязаны вести Журнал и записывать в него сведения о каждом человеке, который обращается к ним за помощью, как-то: имя человека, его отряд, день, когда он поступил, и день, когда он был выписан».

«Лагерное уложение и инструкции», У.Трайон

Я почувствовала на щеке холодный ветерок и задрожала, хотя день был очень теплый. В голову мне пришла абсурдная мысль, что ее коснулось крыло ангела смерти, направляющегося по своим темным делам.

— Глупости, — сказала я вслух. Эван Линдсей услышал меня; я видела, как он повернул голову в мою сторону, но тут же отвернулся, глядя, как и все, на восток.

Люди, которые не верят в телепатию, никогда не ступали на поле битвы, никогда не служили в армии. Что-то невидимое носится от одного человека к другому, когда армия готова двинуться в сражение; сам воздух полон этого ощущения. Частично страх, частично возбуждение, это чувство щиплет кожу и сверлит в спинном хребте с настойчивостью внезапной страсти.

Не было ни одного вестника, но он будет — я знала. Что-то где-то происходило.

Все застыли в ожидании, как зачарованные. Я почувствовала сильное желание сломать эти чары и, сцепив пальцы в замок, резко выгнула их в стремлении двигаться, что-нибудь делать. Чайник кипел, вода была готова, покрытая чистым куском ткани. Медицинский сундучок стоял на пне; я подняла крышку и начала бесцельно перебирать его содержимое, хотя и знала, что в нем все в порядке.

Я касалась поблескивающих бутылочек одну за другой, повторяя их названия, как успокоительную литанию.

Атропин, белладонна, лауданум, болеутоляющее, лавандовое масло, масло можжевельника, мята болтоная, вика… и объемная из коричневого стекла бутылка спирта. Всегда спирт. У меня был целый бочонок спирта в фургоне.

Я уловила краем глаза движение. Это был Джейми; солнечные лучи, проникающие сквозь листву, вспыхивали в его волосах, когда он спокойно двигался среди деревьев, наклоняясь тут и там, чтобы произнести несколько слов кому-то на ухо, коснуться чьего-то плеча, словно волшебник, оживляющий статуи.

Я стояла тихо, сжав руки под передником, не желая его отвлекать, но страстно желая привлечь его внимание. Он двигался легко, шутя и небрежно касаясь чьих-то рук, но я могла видеть в нем напряжение. Когда в последний раз он стоял с армией, ожидая приказа к бою?

В Каллодене, я думаю, и волосы на моих руках невольно шевельнулись, бледные на весеннем солнце.

Раздался топот конских копыт и шум пробирающихся сквозь кусты лошадей. Все развернулись в ожидании, держа мушкеты в руках. Потом раздались удивленные возгласы, когда первый наездник появился на поляне, наклонив яркую красно-рыжую голову, проезжая под кленом.

— Иисус Христос, — громко произнес Джейми на всю поляну. — Что, черт побери, она здесь делает?

Мужчины, узнавшие ее, рассмеялись, и напряженность сломалась, как треснутая льдина. Плечи Джейми немного расслабились, но его лицо было довольно мрачным, когда он пошел навстречу наезднице.

К тому времени, когда Брианна остановила лошадь рядом с ним и слезла с седла, я была уже рядом.

— Что… — начала я, но Джейми уже был нос к носу со своей дочерью; схватив ее за руку и сузив глаза, он что-то быстро говорил низким голосом по-гэльски.

— Мне очень жаль, мэм, но она приехала, — на поляну с виноватым видом выехал молодой негр. Это был Джошуа, конюх Джокасты. — Я не мог отговорить ее, и миссус Шерстон не могла. Мы действительно пытались.

— Я вижу, — сказала я.

Брианна сердито покраснела от того, что говорил ей Джейми, но она не собиралась сесть на лошадь и уехать. Она ответила ему тоже по-гэльски, отчего он отшатнулся назад, словно перед его носом пролетела оса. Она резко кивнула головой, словно удовлетворенная воздействием своих слов, и отвернулась. Тут она увидела меня, и широкая улыбка преобразила ее лицо.

— Мама! — она обняла меня; от ее платья слабо пахло мылом, воском и скипидаром. Маленькая полоска кобальтовой краски была прочерчена на подбородке.

— Привет, солнышко. Откуда ты приехала? — я поцеловала ее и отступила, чувствуя радость от ее появления, несмотря ни на что. Она была одета очень просто в коричневое платье из грубого домотканого полотна, которое она носила в Ридже. Ее длинные рыжие волосы были заплетены в косу, и широкая соломенная шляпа висела на спине на завязках.

— Из Хиллсборо, — ответила она. — Кто-то из гостей Шерстонов вчера вечером сказал, что милиция располагается лагерем здесь, и я приехала. Я привезла немного еды, — она махнула на раздутые седельные сумки на лошади, — и некоторые травы из огорода Шерстонов. Я подумала, что они тебе пригодятся.

— О? Да, прекрасно, — я с тревогой осознавала присутствие возмущенного Джейми позади меня, но не оглядывалась. — Ээ… Не хочу, чтобы это прозвучало так, будто я не рада тебя видеть, дорогая, но здесь скоро будет сражение и…

— Я знаю, — она еще сильнее покраснела и повысила голос. — Все в порядке. Я приехала не драться. Иначе я надела бы бриджи.

Она бросила взгляд через мое плечо, и я услышала оттуда громкое фырканье, сопровождаемое ржанием братьев Линдсеев. Она опустила голову, чтобы скрыть усмешку, и я тоже невольно улыбнулась.

— Я останусь с тобой, — сказала она, понижая голос и касаясь моей руки. — Если нужно будет ухаживать за ранеными… после, я могу помочь.

Я колебалась: если без сражения все-таки не обойдется, дополнительная пара рук будет весьма кстати. Брианна не была квалифицированной медсестрой, но она имела понятие о микробах и антисептиках, что было сейчас важнее знаний об анатомии и физиологии.

Бри выпрямилась. Ее ищущий взгляд пробежался по мужчинам, расположившимся в тени кленов.

— Где Роджер? — спросила она низким, но спокойным голосом.

— Он в порядке, — заверила я ее, надеясь, что это было правдой. — Джейми послал его утром через реку с белым флагом, привести Хасбанда Хермона на переговоры с губернатором.

— Он там? — ее голос невольно повысился, и она тут же понизила его. — У врага? Если их так можно называть.

— Он вернется, — Джейми стоял сбоку от меня, глядя на дочь без большого удовольствия, но, очевидно, смирившись с ее присутствием. — Не беспокойся, милая. Никто не тронет его под белым флагом.

Бри подняла голову, вглядываясь в направлении реки. Ее лицо внезапно застыло и побледнело от предчувствия.

— Белый флаг поможет ему, если он все еще будет там, когда начнется стрельба?

Ответ на этот вопрос — и она знала об этом — был: «Вероятно, нет». Джейми также знал, потому не стал отвечать. Он даже не стал успокаивать ее, заявляя, что, возможно, до стрельбы дело не дойдет. Душный с резкими запахами дымного пороха и человеческого пота, воздух был наполнен предчувствием.

— Он вернется, — повторил Джейми более мягким тоном. Он коснулся ее лица, убирая выбившийся из косы локон. — Я обещаю, милая. С ним все будет хорошо.

Тревожное выражение на ее лице немного ослабло, пока она внимательно смотрела на отца. Она, казалось, нашла какое-то заверение в его лице, потому что напряжение оставило ее, и она кивнула, молча принимая его обещание. Джейми наклонился и поцеловал ее в лоб, потом отошел, чтобы поговорить с Робом Бернсом.

Бри смотрела ему вслед некоторое время, потом развязала ленты своей шляпы и села возле меня на камень. Руки ее немного дрожали; она глубоко вздохнула и зажала их между колен.

— Чем я могу помочь тебе сейчас? — спросила она, кивнув в сторону раскрытого сундучка. — Нужно что-нибудь принести?

Я покачала головой.

— Нет, у меня есть все, что нужно. Делать нечего, только ждать, — я немного поморщилась. — Это самое трудное.

Она буркнула что-то, неохотно соглашаясь, и с видимым усилием заставила себя расслабиться. Слегка нахмурив брови, она оглядела мои приготовления: огонь, кипящая вода, раскладной столик, большой ящик с инструментами, небольшую торбу с инструментами и препаратами первой необходимости.

— Что находится здесь? — она ткнула носком ботинка холстяной мешок.

— Спирт и перевязка, скальпель, щипцы, пила, жгуты. Раненых будут доставлять сюда или к другому хирургу, но если мне придется идти в поле, я возьму его и могу отправиться тотчас же.

Я услышала, как она сглотнула, и взглянула на нее. Она была бледна, и веснушки резко выделялись на ее носу. Она кивнула и сильно потянула воздух, собираясь что-то сказать. Но вдруг ее лицо изменилось; серьезное выражение сменилось отвращением. Она фыркнула и наморщила нос, принюхиваясь, как муравьед.

Я тоже почувствовал запах; вонь свежих фекалий донеслась от рощи позади нас.

— Это довольно распространено перед сражением, — сказала я шепотом, пытаясь не рассмеяться от ее вида. — У них расстройство желудка, бедняги.

Она откашлялась и ничего не сказала; ее взгляд бродил по поляне от одного человека к другому. Я знала, о чем она думала. Как это возможно? Как могут эти люди, такие живые сейчас, наклонившиеся, чтобы выслушать товарища, протянувшие руку за фляжкой, то хмурящиеся, то улыбающиеся, с горящими глазами и тугими мускулами, превратиться в неподвижные трупы?

Это невозможно было понять. Это было трудно вообразить для того, кто не видел такого ужасного превращения.

Но это можно было помнить. Я кашлянула и наклонилась к ней, пытаясь отвлечь нас обоих.

— Что ты сказала отцу? — спросила я ее вполголоса. — Когда ты приехала, вы говорили по-гэльски.

— А, это? — румянец немного уменьшил ее бледность. — Он ругал меня и спрашивал, что за игру я затеяла. Я хочу оставить ребенка сиротой, сказал он, рискуя моей жизнью наряду с Роджером, — она убрала прядь рыжих волос с лица и улыбнулась мне немного раздраженно. — Тогда я сказала ему, если это так опасно, выходит, что он рискует оставить сиротой меня, удерживая тебя здесь, а?

Я рассмеялась, хотя и немного нервно.

— Здесь не опасно для тебя, не так ли? — спросила она. — Здесь в лагере?

Я покачала головой.

— Нет. Если сражение подойдет достаточно близко, мы передвинемся. Но я не думаю…

Я была прервана быстрым топотом копыт и вскочила на ноги вместе со всем лагерем, когда появился адъютант Трайона, юноша с детским лицом, бледным от возбуждения.

— Будьте готовы, — крикнул он, свисая с седла с задыхающимся видом.

— А что мы делаем с утра, как вы думаете? — с нетерпеливым раздражением спросил Джейми. — Что, ради Бога, произошло, молодой человек?

Очень немногое, очевидно, но достаточно важное. От регуляторов приехал священник, чтобы вести переговоры с губернатором.

— Священник? — прервал его Джейми. — Квакер, вы имеете в виду?

— Не думаю, сэр, — ответил адъютант, недовольный тем, что его прервали. — У квакеров нет священников, все это знают. Нет, это был священник по имени Колдуэлл, преподобный Дэвид Колдуэлл.

Несмотря на священнический чин посла, Трайон не внял его воззванию. Он не может и не будет вести переговоры с толпой, и это его окончательное слово. Пусть регуляторы разойдутся по домам, и он рассмотрит любую жалобу, представленную ему должным образом. Но разойтись они должны в течение часа.

— Можешь-будешь в ящике пустом? [Английский детский стишок «Зеленые яйца с ветчиной»] — пробормотала я себе под нос, почти расстроенная задержкой.

— А с лисой с большим хвостом? [Там же] — Джейми снял шляпу, и солнце ярко засияло на его рыжих волосах.

Бри хихикнула, скорее от шока, чем от веселья.

— Но не может и не будет он с толпой, — пробормотала она в ответ. — Он не может и не будет… со стрельбой.

— Но он может, — сказала я sotto voce. [Музыкальный термин, вполголоса.] — И я боюсь, он будет.

В сотый раз за утро я взглянула на заросли ивы, в направлении которых с поручением отправился Роджер.

— Час, — повторил Джейми и тоже взглянул в направление реки. — И как много времени от него осталось?

— Возможно, полчаса, — адъютант, показавшийся мне почти мальчиком, сглотнул и надел шляпу. — Я должен ехать, сэр. Слушайте пушку, сэр, и удачи вам!

— И вам, сэр, — Джейми коснулся рукава адъютанта прощальным жестом, потом хлопнул коня по крупу своей шляпой, отправляя его в галоп.

Жест словно послужил сигналом — весь лагерь внезапно оживился. Ружья уже заряженные проверялись и перепроверялись, пряжки расстегивались и застегивались снова, значки полировались, пыль выбивалась из шляп, и на них крепились кокарды, чулки подтягивались и подвязывались, фляжки встряхивались, чтобы убедиться, что их содержимое не испарилось за последние четверть часа.

Всеобщее оживление было заразительно. Я обнаружила, что мои пальцы снова и снова пробегают по бутылкам в медицинском сундучке, и названия снова и снова звучат в моей голове, словно бусинки четок, перебираемых в лихорадочной молитве. Розмарин, атропин, лаванда, масло гвоздики…

Бри отличалась своей неподвижностью среди всей этой суматохи. Она сидела на камне без движения, и только ветерок шевелил ее юбку. Ее глаза были направлены на отдаленные деревья. Я услышала, что она что-то бормотала себе под нос.

— Что ты сказала?

— Этого нет в книгах, — она не отводила взгляда от деревьев, сжимая руки, сложенные на коленях, так сильно, словно могла силой воли заставить Роджера появиться среди ив. Она подняла подбородок, указав на поляну, деревья, мужчин.

— Этого, — повторила она, — нет в книгах по истории. Я читала о Бостонской резне в исторических книгах там, в будущем, и здесь в газетах, Но я никогда не читала там о губернаторе Трайоне, Северной Каролине или реке Аламанс. Так что ничего не произойдет, — она говорила с отчаянной надеждой. — Если бы здесь произошло большое сражение, то об этом обязательно бы написали. Но никто не написал, значит, ничего не произойдет. Ничего!

— Я надеюсь, что ты права, — сказала я, почувствовав ручеек холода на спине. Возможно, она была права. По крайней мере, это не будет большим сражением. До начала революции оставалось всего четыре года, и даже небольшие перестрелки, возникшие перед восстанием, были хорошо известны.

Бостонская резня произошла не более года назад — уличная драка между толпой и взводом взвинченных солдат. Несколько оскорбительных выкриков, несколько брошенных камней, несанкционированный выстрел, панический залп, и пять мертвых человек. Об этом происшествии писали в очень тенденциозном изложении в одной из бостонских газет. Я читала ее у Джокасты, которая получила газету от одного из своих друзей.

А двести лет спустя этот краткий инцидент был увековечен в детских учебниках, как свидетельство возрастающего недовольства колонистов. Я оглядела мужчин, готовых к битве. Разумеется, если произойдет большое сражение, в котором королевский губернатор усмирит недовольство налогоплательщиков, это стоило бы отметить в истории революции.

Однако это была теория. И я слишком хорошо понимала, что ни военное искусство, ни история не могут предвидеть, что произойдет.

Джейми стоял рядом с Гидеоном, которого он привязал к дереву. На битву он отправится пешком вместе со своими людьми. Нагнув голову, поглощенный тем, что делал, он вытащил пистолеты из седельной сумки и убрал запасные патроны в мешочек на его поясе.

Я внезапно почувствовала сильнейшую потребность дотронуться до него, сказать ему что-нибудь. Я попыталась успокоить себя тем, что сказала Бри: ничего не произойдет, вероятно, даже ни разу не выстрелят. Однако здесь на берегу Аламанса находилось три тысячи вооруженных мужчин, и готовность к кровопролитию реяла над ними.

Я оставила Брианну и быстрым шагом пошла к нему.

— Джейми, — сказала я и коснулась его руки.

Это походило на прикосновение к проводу высокого напряжения; под изоляционным покрытием его плоти гудела энергия, готовая прорваться во вспышке ослепительного света. Говорят, что человек не сможет отпустить такой провод; жертва электрического удара просто замирает, не способная отодвинуться и спасти себя, в то время как электрический ток выжигает его мозг и сердце.

Он положил свою руку на мою и посмотрел вниз на меня.

— Nighean donn, — сказал он и слабо улыбнулся. — Ты пришла пожелать мне удачи?

Я с трудом улыбнулась ему в ответ; его электрический ток с шипением пронзил мое тело, замораживая мышцы горящего лица.

— Я не могу отпустить тебя, не сказав… ничего. Может быть, «удачи» подойдет, — я колебалась некоторое время; множество слов теснились в моем горле, и высказать их мне не хватило бы времени. В конец концов, я сказала только важное. — Джейми, я люблю тебя. Будь осторожен.

По его словам, он не помнил Каллодена. Мне внезапно пришел в голову вопрос, простиралась ли его потеря памяти до тех нескольких часов перед сражением, когда он и я сказали друг другу: «Прощай»? Я посмотрела в его глаза и поняла, что нет.

— «Удачи» подойдет, — сказал он, и его рука крепче сжала мою, словно тоже прикипела к току, циркулирующему в наших телах. — Но «я люблю тебя» намного лучше.

Он поднял руку и коснулся моих волос, моего лица, глядя мне в глаза, как если бы пытаясь запечатлеть мой образ, на случай, если это была наша последняя встреча.

— Может быть, настанет день, когда мы снова расстанемся, — наконец, мягко произнес он, и его пальцы коснулись моих губ легко, словно падающий лист. Он слабо улыбнулся. — Но не сегодня.

Из-за деревьев донеслись звуки горна, далекие, но отчетливые, как стук дятла. Я повернулась. Брианна сидела на камне, неподвижная, как статуя, и смотрела на лес.

Сигнал к действию

«Примечание: во время марша выстрел трех пушек будет служить сигналом для образования военного построения, а выстрел пяти — сигналом к боевым действиям».

«Порядок сражения». У. Трайон

Роджер медленно шел от лагеря регуляторов, заставляя себя не бежать и не оглядываться назад. Некоторые регуляторы бросали ему вслед оскорбления и даже угрозы, но к тому времени, когда он вошел под сень деревьев, они потеряли к нему всякий интерес, погрузившись в свои споры. Было уже за полдень, и для мая было довольно жарко, но ему казалось, что его пропитанная потом рубашка больше напоминала об июльском дне.

Он остановился, как только его не стало видно из лагеря повстанцев. Он быстро дышал и чувствовал головокружение от адреналина. В окружении враждебных лиц он не ощущал ничего… совсем ничего, но когда он оказался в безопасности, то почувствовал, что ноги его трясутся, а кулаки болят: так сильно он их сжимал. Он разжал их и распрямил задеревеневшие пальцы, пытаясь дышать медленнее.

Возможно, это было похоже на полет над ночным Ла-Маншем под дулами зенитных орудий больше, чем он думал.

Он, однако, вернулся и сейчас отправится домой к жене и сыну. Эта мысль причинила ему острую боль — глубокое, пробирающее до костей облегчение и еще более глубокое сожаление о своем отце, который не был так удачлив.

Небольшой ветерок витал вокруг него, обдавая влажные волосы долгожданной прохладой. И рубашка, и сюртук пропитались потом, и ему внезапно показалось, что сырая одежда душит его. Он скинул сюртук, дрожащими пальцами развязал шейный платок и сдернул его, а потом стоял, закрыв глаза со свисающим из руки кусочком ткани, вдыхая воздух коротким глотками, пока не прошло чувство тошноты.

Он вызвал в памяти видение Брианны, когда она стояла в дверном проеме с Джемми на руках. Он видел ее ресницы, мокрые от слез, круглые серьезные глаза ребенка и ощутил сильный отголосок того чувства, которое он испытал в хижине Хасбанда — видение красоты, обещание радости, которое успокоило его ум и облегчило душу. Он вернется к ним; это единственное, что имеет значение.

Открыв глаза, он поднял сюртук и отправился дальше, чувствуя себя отдохнувшим телом, если не умом.

Он не привел Хасбанда к Джейми, но он достиг того же, что мог достигнуть сам Джейми. Существовала возможность, что толпа — это была никакая ни армия, независимо от того, что думал Трайон — теперь лишенная даже слабого подобия руководства со стороны Хасбанда, разойдется по домам. Он надеялся на это.

Или нет. Может появиться другой человек, который возьмет на себя роль лидера. Он внезапно вспомнил фразу из криков возле хижины.

«Вы прибыли, чтобы предложить другие сроки, чем привез Колдуэлл?» — спросил его чернобородый мужчина. И ранее другие слова, которые он слышал из хижины: «…времени нет совсем!», «Колдуэлл вернулся от губернатора…», и тоном отчаяния — «Час, Хермон! Он дал нам только час!»

— Дерьмо, — громко произнес он. Дэвид Колдуэлл, пресвитерианский священник, который обвенчал его и Бри. Это, должно быть, он. Очевидно, мужчина отправился к губернатору с петицией от лица регуляторов, и ему было отказано.

«Только час». Час, чтобы разойтись мирно? Или час, чтобы ответить на некий ультиматум?

Он взглянул на небо; солнце стояло высоко; полдень только миновал. Он натянул сюртук, ощутив в его кармане ненадетую кокарду вместе с неиспользованным белым флагом. Независимо от того, что означало установление этого часа, было ясно — пора уходить.

День был яркий и жаркий, запах травы и листьев был острым от наполняющего их сока. Однако сейчас с мыслями о регуляторах, которые, словно шершни, гудели в его голове, он был не восприимчив к красотам природы. Но все равно глубоко внутри него жило чувство умиротворения, слабое эхо того, что он чувствовал в хижине.

Это странное чувство благоговения оставалось с ним, скрытое, но доступное, как гладкий камень в его кармане. Он думал об этом, пока пробирался к реке, не обращая внимания на цепкие заросли ежевики на своем пути.

«Как удивительно, — думал он. — В сущности ничего особенного не произошло, все случившееся было весьма обычно, ничего сверхъестественного». И все же он никогда не сможет этого забыть. «Интересно, сможет он объяснить это Брианне?»

Свисающая ветвь коснулась его лица; он взялся за нее и, отодвигая, почувствовал слабое удивление от гладкости зеленых листьев и изящества зубчиков по их краю, острых как ножи, и легких как бумажки. И снова слабое эхо воспоминания о том, что он видел эту хватающую за сердце красоту. «Клэр видит это? — внезапно подумал он. — Видит ли она прикосновение красоты в телах под своими руками? Не потому ли она и является целительницей?»

Хасбанд тоже видел красоту. И это утвердило его в своих квакерских принципах, вот потому он уехал с поля, не способный не совершить насилие, не одобрить его.

А как с его собственными принципами? Он предположил, что они не изменились. Если он и раньше не собирался ни в кого стрелять, то теперь и подавно.

Весенние ароматы все еще витали в воздухе, и маленькая синяя бабочка беззаботно порхала возле его колена. Все еще был прекрасный весенний день, но иллюзия спокойствия исчезла. Запахи пота, грязи и страха, висевшие в лагере регуляторов оставались в его ноздрях, смешиваясь с чистыми ароматами триллиума и воды.

«А как с принципами Джейми Фрейзера?» — задался он вопросом, поворачивая к зарослям ивы, отмечающим брод. Он часто задумывался о том, каковы мотивы Фрейзера, как из-за личной симпатии к этому человеку, так и из-за более отстраненного любопытства историка. Роджер решил для себя, что он сам никогда не причинит вреда человеку, хотя предполагал, что может сделать это, защищая свою жизнь. А Джейми?

Он был практически уверен, что симпатии Джейми находятся на стороне регуляторов. Он также полагал, что у его тестя нет никакого чувства личной преданности Короне; ни один человек, переживший Каллоден и то, что за ним последовало, не почувствует себя обязанным хранить верность английскому королю. Нет не Короне, но возможно Уильяму Трайону?

Никакой лояльности, имеющей личный характер, но, без сомнения, какие-то обязательства были. Трайон вызвал Джейми Фрейзера, и тот явился. В данных условиях у него практически не было выбора. Но явившись, будет ли он драться?

Как он сможет отказаться? Он должен вести своих людей, и если дело дойдет до сражения — Роджер оглянулся назад на лагерь регуляторов, над которым, казалось, висело видимое облако гнева — да, он будет драться, независимо от того, каковы его мнения по данному вопросу.

Роджер попытался представить себе, как нацеливает мушкет на человека, к которому не испытывает никакой вражды, и нажимает спусковой крючок. Или хуже, бросается на соседа с мечом в руке. Например, разбивает голову Кенни Линдсея. Но воображение его подвело.

Неудивительно, что Джейми пытался привлечь в помощь Хасбанда, прежде чем это началось.

Однако Клэр рассказывала ему, что Джейми, будучи юношей, дрался во Франции, как наемник. Он, по-видимому, убивал людей, к которым не питал ненависти. Как…

Он вошел в заросли ивы и услышал голоса, прежде чем увидел людей. Группа женщин занималась стиркой на берегу реки. Некоторые с голыми ногами стирали белье на отмели, другие относили его на берег и развешивали на кустах. Его взгляд мимоходом скользнул по ним, потом вернулся назад, уловив что-то знакомое. Что это?

Вот. Он не мог сказать, как он сумел вообще различить ее; в ней не было ничего примечательного. И все же она выделялась среди других женщин, словно ее силуэт был очерчен чернилами на фоне водного потока и зеленой листвы.

— Мораг, — прошептал он, и его сердце стукнуло с радостью. Она была жива.

Он почти вышел из укрытия, когда ему пришло в голову спросить себя — что он делает, не говоря уже о том, почему он это делает. Но было поздно, он уже вышел на открытое пространство и шел к ним.

Несколько женщин поглядели не него, некоторые настороженно застыли. Но он был один и без оружия, поэтому большинство женщин глядели на него просто с любопытством.

Она стояла, не шевелясь, по колено в воде с высоко подоткнутыми юбками. Она узнала его — он это понял — но не показала вида.

Остальные женщины на всякий случай отступили назад, но она стояла неподвижно среди стремительных стрекоз; пряди каштановых волос выбились из-под ее чепца, а в руках висела забытая мокрая блуза. Он подошел к ней.

— Миссис МакКензи, — сказал он мягко. — Рад видеть вас.

Она легко, уголками губ, улыбнулась. У нее были коричневые глаза; он этого раньше не замечал.

— Мистер МакКензи, — произнесла она и слегка поклонилась ему. Его ум работал, решая, что делать. Он должен предупредить ее, но как? Не перед другими женщинами.

Мгновение он стоял беспомощный и неуклюжий, не зная, что предпринять, потом его неожиданно охватило вдохновение. Он наклонился и схватил в охапку одежду, плавающую вокруг ее ног, потом повернулся и пошел с ней к берегу. Мораг торопливо последовала за ним.

— Что вы делаете? — сердито спросила она. — Сейчас же верните мою одежду!

Он подошел к кустарнику и небрежно свалил мокрую кипу на кусты, однако постаравшись, чтобы одежда не упала в грязь. Мораг тут же подбежала к нему с красным от негодования лицом.

— Что вы думаете, воруя мою одежду? — сердито спросила она. — Отдайте!

— Я не ворую ее, — уверил ее Роджер. — Я только хотел поговорить с вами наедине.

— О, да? — она с подозрением взглянула на него. — О чем?

Он улыбнулся ей; он видел, что она все еще была худой, но ее руки загорели, а лицо имело здоровый цвет. Одета она была чисто и потеряла тот бледный затравленный вид, который имела на «Глориане».

— Я хотел спросить, у вас все хорошо? — мягко сказал он. — А ваш ребенок, Джемми?

Произнеся имя, он почувствовал странную дрожь и на долю секунды увидел Брианну в дверном проеме с сыном на руках, и тут же — Мораг с сыном на руках в полумраке трюма, готовую убить или умереть, защищая его.

— О, — произнесла она, и подозрение на ее лице ослабло, сменившись неохотным признанием его права спрашивать. — С нами все хорошо… с обоими. И с моим мужем тоже, — добавила она подчеркнуто.

— Я рад это слышать, — уверил он ее. — Очень рад, — он искал что еще сказать, чувствуя себя неловко. — Время от времени я думал о вас… задавался вопросом — все ли с вами в порядке. Когда я увидел вас, то решил спросить. Это все.

— О, да. Понятно. Спасибо, мистер МакКензи, — она прямо встретила его взгляд своими коричневыми серьезными глазами. — Я понимаю, что вы сделали для нас. Я не забуду этого; я упоминаю вас в каждой молитве на ночь.

— О, — Роджер почувствовал, словно его слегка толкнули в грудь. — А… спасибо.

Он иногда задавался вопросом, думала ли она когда-нибудь о нем. Помнила ли она поцелуй в трюме, который он ей подарил, ища ее тепла, пытаясь преодолеть холод одиночества? Он откашлялся, покраснев от воспоминания.

— Вы живете поблизости?

Она покачала головой, и какая-то мысль или воспоминание заставили ее сжать рот.

— Мы жили, но теперь… в общем, это не имеет значения, — она внезапно стала активной и начала снимать мокрую одежду с кустов, отряхивая ее, прежде чем свернуть. — Благодарю вас, за ваше беспокойство, мистер МакКензи.

Его явно прогоняли. Он обтер руки о бриджи и переставил ноги, не желая уходить. Он должен сказать ей, но найдя ее вновь, он не мог просто предупредить ее и уйти. Любопытство переполняло его — любопытство и ощущение какой-то особой связи с ней.

Может быть, не такой особой. Эта маленькая загорелая женщина была его родственницей, его семьей — единственным человеком его крови, которую он знал со дня смерти своих родителей. В то же самое время, связь была особенной, он понял это, когда взял ее руку. Все-таки она была его много раз прабабушкой.

Она напряглась, пытаясь вырваться, но он держал ее за локоть. Ее кожа была холодной от воды, но он чувствовал биение пульса под своими пальцами.

— Подождите, — сказал он. — Пожалуйста. Всего мгновение. Я должен кое-что сказать вам.

— Нет. Я не хочу, — она потянула руку сильнее и выдернула ее.

— Ваш муж. Где он?

Запоздалая мысль пришла ему в голову. Если она не жила поблизости, значит, она была одной из женщин, которые сопровождали регуляторов. А так как она не была шлюхой — он мог поклясться в этом своей головой — то, значит, следовала за мужем, что означало…

— Он недалеко! — она сделала шаг назад, оценивая расстояние между собой и постиранными вещами. Роджер стоял между ней и кустами, и ей нужно было пройти мимо него, чтобы забрать их.

Поняв внезапно, что она опасалась его, он торопливо повернулся и сгреб охапку одежды с куста.

— Я сожалею. Вот ваши вещи, — он толкнул их ей в руки, и она рефлекторно их схватила. Что-то упало на землю — детская рубашка — и оба наклонились, чтобы поднять ее, с громким стуком столкнувшись лбами.

— О! О! Святая дева! — Мораг схватилась за голову, хотя и не выпустила мокрые вещи, которые прижимала к груди одной рукой.

— Христос! С вами все в порядке? Мораг… миссис МакКензи, с вами все хорошо? Я очень сожалею! — Роджер коснулся ее плеча, прищурив глаза, слезящиеся от боли. Он наклонился и поднял рубашку с земли, сделав безуспешную попытку очистить ее от грязи. Она моргнула такими же слезящимися глазами и рассмеялась над его озабоченным видом.

Столкновение лбами каким-то образом разрушило напряженность между ними; она отстранилась, но, казалось, уже не чувствовала себя в опасности.

— Да, все хорошо, — она вздохнула и вытерла слезящиеся глаза, потом осторожно дотронулась до пятна на своем лбу. — У меня толстый череп, так всегда говорила моя мама. А как вы?

— Да, прекрасно, — Роджер коснулся своего лба, внезапно осознав, что надбровная дуга под его пальцами была точным отражением дуги на лице, находящемся перед ним. Ее кости были меньше и тоньше, но той же самой формы.

— У меня тоже толстый череп, — он усмехнулся, почувствовав себя абсурдно счастливым, — как и у всех в нашей семье.

Он вручил ей замазанную рубашку.

— Я сожалею, — снова извинился он. — Ваш муж. Я спрашивал о нем потому… Он регулятор, так?

Она смотрела на него, приподняв бровь.

— Конечно. А вы сами не регулятор?

Конечно. Кто может быть еще на этом берегу Аламанса? Войска Трайона в отменном боевом порядке располагались на другой стороне реки, а здесь регуляторы роились, как пчелы, без лидера, без управления — разгневанная масса, готовая к насилию.

— Нет, — ответил он. — Я с милицией, — он махнул в сторону отдаленного дыма, висящего над походными кострами армии Трайона. Ее глаза стали снова осторожными, но не испуганными.

— Об этом я хотел поговорить с вами, — сказал он. — Предупредить вас и вашего мужа. На сей раз губернатор настроен очень серьезно, он привел организованное войско и привез сюда пушки.

Он наклонился к ней, подавая оставшиеся чулки. Она протянула руку забрать их, но не сводила с него ожидающих глаз.

— Он хочет подавить восстание любым способом. Он дал приказ стрелять, если будет сопротивление. Вы понимаете? Вы должны заставить вашего мужа уехать, прежде… прежде чем это произойдет.

Она побледнела и невольно прижала руку к животу. Влага от стираных вещей промочила муслин ее платья, и он увидел под ним небольшую выпуклость, круглую и гладкую, как дыня. Он почувствовал укол страха, словно влажные чулки, которые они оба держали, проводили электричество.

«Мы жили, но сейчас нет…» — ответила она на его вопрос: живут ли они поблизости. Она могла подразумевать, что они переехали, но в ее стирке были детские вещи; ее сын был с нею. И ее муж был здесь где-то в бурлящем котле регуляторов.

Одинокий мужчина мог взять орудие и присоединиться к толпе просто по пьянке или от скуки, но не женатый человек с ребенком. Это говорило о серьезном недовольстве и глубокой обиде. А то, что он привел с собой жену и ребенка, означало, что у него не было безопасного места, где он мог их оставить.

Роджер подумал, что, вероятно, у Мораг и ее мужа сейчас вообще не было дома, и он хорошо понимал ее страх. Если ее мужа убьют или искалечат, как она сможет вырастить Джемми и ребенка, который еще находится в ее животе. У нее нет семьи, к которой она могла бы обратиться за помощью.

Однако семья есть, хотя она и не знает этого. Он сильно сжал ее руку и притянул к себе, переполненный желанием защитить ее и ее детей. Однажды он спас их, он может сделать это опять.

— Мораг, — произнес он. — Послушайте меня. Если что-нибудь случится, найдите меня. Если вам что-нибудь понадобится. Я позабочусь о вас.

Она не оттолкнула его, но посмотрела в лицо серьезными коричневыми глазами, слегка нахмурив брови. У него возникло непреодолимое побуждение установить с ней какую-нибудь физическую связь, как ради нее, так и ради себя. Он наклонился и очень мягко поцеловал ее.

Открыв глаза и подняв голову, он увидел за ее плечом полное недоверчивого изумления лицо своего много раз прадеда.

— Отойди от моей жены! — Уильям Баккли МакКензи появился из кустарника с громким шелестом листьев и зловещими намерениями на лице. Он был очень высоким человеком, почти таким же высоким, как Роджер, но шире в плечах. Дальнейшее сравнение казалось неважным, учитывая то, что у него также был нож. Он еще находился в ножнах, но мужчина со значительным видом держал руку на его рукоятке.

Роджер подавил первоначальный импульс сказать: «Это не то, что вы думаете». Это действительно было не то, но у него не было достоверного объяснения своему поступку.

— Я не имел в виду ничего непочтительного, — произнес он вместо этого и медленно выпрямился. Он чувствовал, что сейчас неразумно делать быстрые движения. — Приношу мои извинения.

— Нет? И что же вы подразумеваете под этим? — МакКензи положил собственническую руку на плечо жены, сверкая глазами на Роджера. Она вздрогнула; по-видимому, пальцы мужа больно впились в ее плоть. Роджеру захотелось отбросить его руку прочь, но это, вероятно, лишь могло ухудшить положение.

— Я встретил вашу жену… и вас, — добавил он, — на борту «Глорианы» год или два назад. Когда я увидел ее здесь, я решил спросить, как она поживает. Это все.

— Он не имел в виде ничего плохого, Уильям, — Мораг коснулась руки ее мужа, и тот ослабил свою хватку. — Он говорит правду. Ты знаешь этого человека? Это он нашел меня и Джемми в трюме, где мы прятались. Он принес нам еду и воду.

— Вы просили позаботиться о них, — добавил Роджер многозначительно. — Во время драки той ночью, когда моряки бросали больных в море.

— О, да? — лицо МакКензи слегка расслабилось. — Это были вы, не так ли? Я не видел вашего лица в темноте.

— Я не видел вашего тоже.

Он мог видеть его сейчас и, несмотря на неловкость ситуации, не мог сдержаться, чтобы не изучать его с интересом.

Значит, это и есть непризнанный сын Дугала МакКензи, бывшего военного вождя клана МакКензи из Леоха. Роджер видел это. Более грубая, более квадратная и светлокожая версия фамильного лица. Однако приглядевшись внимательнее, Роджер мог легко узнать широкие скулы и высокий лоб, который Джейми Фрейзер унаследовал от клана своей матери. Это и семейный высокий рост. МакКензи был более шести футов высотой, почти наравне с Роджером.

Мужчина слегка повернул голову на звук в кустах, и солнце блеснуло в его ярких глазах, зеленых, как мох. Внезапно Роджеру захотелось закрыть свои собственные глаза, чтобы у МакКензи не возникло такого же чувства узнавания.

Но у того были другие проблемы. Двое мужчин появились из кустарника. Один держал мушкет, второй был вооружен только дубинкой, грубо вырубленной из ствола упавшего дерева.

— Кто это, Бак? — спросил человек с мушкетом, с подозрением глядя на Роджера.

— Я как раз пытаюсь это выяснить, — мимолетное смягчение исчезло с его лица, оставив его мрачно напряженным. Он отодвинул от себя жену и слегка подтолкнул ее. — Иди назад к женщинам, Мораг. Я разберусь с этим парнем.

— Но, Уильям… — Мораг перевела взгляд от Роджера к мужу с беспокойным лицом. — Он ничего не сделал…

— О, ты думаешь, что он может нахальничать с тобой при людях, как ненормальный? — Уильям обратил на нее злой взгляд, и она внезапно покраснела, вспомнив поцелуй, но продолжила.

— Я… нет, я хочу сказать… что он был добр к нам, мы должны…

— Я сказал, возвращайся!

Она открыла рот, словно хотела что-то еще возразить, но вздрогнула, когда Уильям сделал внезапное движение в ее сторону, взмахнув кулаком. Не раздумывая ни мгновения, Роджер врезал кулаком в челюсть МакКензи так сильно, что удар сотряс его руку до локтя.

Потеряв равновесие, Уильям закачался и упал на одно колено, мотая головой, как оглушенный вол. Аханье Мораг потонуло в удивленных возгласах мужчин. Прежде чем развернуться к ним, Роджер услышал сзади тихий звук, не громкий, но достаточно отчетливый, чтобы заставить кровь замерзнуть — холодноватый клик взводимого курка.

Раздалось короткое шипение вспыхнувшего пороха, и затем ружье выстрелило с ревом и облаком черного дыма. Все ошеломленно дернулись, и Роджер обнаружил, что борется со стрелявшим мужчиной, при этом оба кашляли и были оглушены выстрелом. Отпихивая мужчину, он заметил, что Мораг встала на колени возле мужа и вытирала его лицо мокрой тряпкой. Уильям толкнул ее и, вскочив на ноги, яростно бросился на Роджера с выпученными глазами и красным лицом.

Роджер развернулся, поскользнувшись на листьях, и оттолкнув руку человека с ружьем, бросился в кусты. Он бежал сквозь кустарник, ломая ветви, которые царапали его лицо и руки. Потом сзади него послышались шумный треск и тяжелое дыхание, и железная ладонь сжала его плечо.

Он схватил эту руку и сильно выкрутил, слыша треск суставов и костей. Владелец руки завопил и отскочил, а Роджер бросился головой вперед в брешь в кустах.

Он стукнулся о землю одним плечом, согнулся, перекатился и, вылетев из куста, заскользил вниз по крутому глинистому берегу, пока, наконец, не плюхнулся в воду.

Вскочив на ноги, он, откашливаясь и оттряхивая воду с глаз и волос, увидел Уильяма МакКензи, балансировавшего на краю берега. Увидев своего врага в невыгодном положении, МакКензи с ревом прыгнул на него.

Словно пушечное ядро врезалось в грудь Роджера, и он с мощным всплеском упал в воду, слыша отдаленные крики женщин. Он не мог дышать и не мог видеть, но хватался за месиво из перекрученной одежды и конечностей, поднимая грязь со дна реки, в тщетной попытке встать на ноги и вдохнуть воздух в горящие легкие.

Наконец, его голова поднялась над поверхностью. Он открывал рот, как рыба, заглатывая воздух и слыша хрип, вылетающий из груди. МакКензи тоже хрипло дышал, стоя в нескольких футах от него. Роджер согнулся, положив дрожащие руки на бедра. Потом, сделав большой вдох, он выпрямился и убрал мокрые волосы с лица.

— Послушайте, — начал он с отдышкой, — я…

Он замолчал, так как МакКензи, все еще тяжело дыша, бросился к нему, рассекая воду, которая доставала ему до пояса. На лице мужчины застыло странно нетерпеливое выражение; зеленые, как мох, глаза ярко горели.

Запоздало Роджер подумал, что этот мужчина был не только сыном Дугала МакКензи, но также сыном Джейлис Дункан, ведьмы.

Где-то за ивами пронесся нарастающий мощный рев, и тучи птиц с криками поднялись с деревьев. Сражение началось.

Аламанс

«Губернатор послал капитана Малкольма, одного из своих адъютантов, и шерифа округа Оранж с письмом, требуя от мятежников сложить оружие, сдать их главарей и т. д. Около половины одиннадцатого капитан Малкольм и шериф возвратились с информацией, что шериф прочитал письмо несколько раз различным отрядам мятежников, которые с возмущением отклонили предлагаемые условия, заявив, что им не нужно никакого времени для их рассмотрения, и громкими криками призывали к сражению.»

«Журнал Экспедиции против Повстанцев» У. Трайон

— Будьте внимательны, не подстрелите МакКензи, — Джейми коснулся плеча Джорди Чизхолма, и тот слегка кивнул головой, принимая предупреждение.

Они все знали. Они были хорошими парнями, и они будут внимательны. Он, конечно, найдется.

Он говорил себе это уже в двенадцатый раз, но уверенности все равно не прибавилось.

Он двинулся вперед, расталкивая кусты с силой, словно это были его личные враги. Если они будут внимательны, то вовремя увидят МакКензи и не выстрелят в него по ошибке. Так он уговаривал себя, отлично зная, что в пылу сражения каждый стреляет во все движущиеся предметы, и совсем не будет времени вглядываться в человека, появившегося из облака порохового дыма.

Не имеет никакого значения, кто убьет МакКензи. Если это произойдет, Брианна и Клэр станут винить его и будут правы.

Потом к его облегчению времени для раздумий не осталось. Они вышли на открытое пространство; мужчины рассыпались и, низко пригнувшись и делая зигзаги, побежали тройками и четверками с опытным солдатом в каждой группе, как он учил их. Где-то сзади, как гром среди ясного неба, раздался первый выстрел пушки.

Он увидел первую группу регуляторов, выбегающих на луг справа, и пока они не заметили его людей, он, проревев «Замок Дун!»,[Боевой клич Фрейзеров из Ловата.] бросился на врагов, подняв мушкет над головой, как сигнал для своего отряда. Рев и дикие вопли заполнили воздух. Захваченные врасплох регуляторы остановились, бестолково размахивая оружием.

— Thugham! Thugham!

Ко мне! Ко мне! Близко, достаточно близко. Он упал на одно колено, склонился над мушкетом, готовя заряд, и потом выстрелил прямо над головами мечущихся мужчин.

Сзади он слышал тяжелое дыхание своих людей, стуки кремня, и затем оглушительный залп.

Один или два регулятора присели, отвечая выстрелами. Остальные, дрогнув, бросились укрываться за маленький травянистый холм.

— A draigha! Налево! Nach links![Влево (нем.)] Отрезай их! — услышал он собственный рев, но тут же забыл все, рванувшись вперед.

Небольшая группа регуляторов разделилась; часть их бросилась к ручью, остальные, сбившись в кучу, как овцы, бежали к холму.

Достигнув его, они исчезли за возвышением, и Джейми позвал свой отряд пронзительным свистом, перекрывающим возрастающий гром пушек. Теперь он мог слышать выстрелы мушкетов слева от них. Он бросился в том направлении, уверенный, что люди последуют за ним.

Ошибка; земля здесь была болотистой с частыми ямами и засасывающей грязью. Он снова закричал и замахал людям бежать назад на высокое место. Отступайте, пусть враги, если они есть, вступят на трясину. Возвышенность обильно поросла кустарником, но, по крайней мере, там было сухо. Он махнул рукой с растопыренными пальцами, показывая мужчинам, что нужно рассыпаться и спрятаться.

Кровь бешено неслась по его венам и покалывала кожу. Облачко бело-серого дыма поднялось над ближайшими деревьями, едкое от запаха черного пороха. Сейчас, когда обслуга пушек вошла в ритм, артиллерийские выстрелы звучали непрерывно, словно в отдалении медленно билось гигантское сердце.

Он медленно двинулся на запад, бдительно оглядываясь вокруг. Кустарник, в основном, состоял из сумаха, церсиса и зарослей ежевики, достигающих ему до пояса, и кое-где над ним возвышались группы сосен. Видимость была плохой, но он сможет услышать всех, кто войдет сюда, до того как увидит их, или они увидят его.

Никого из его людей в поле зрения не было. Он спрятался в кустах кизила и издал резкий крик куропатки. Похожие отклики донеслись до него сзади, и не одного спереди. Прекрасно, теперь они примерно представляли, где кто находится. Здесь под сенью деревьев было прохладнее, но воздух оставался густым и вязким, и пот стекал по его шее.

Он услышал топот ног и прижался к сосне, позволив ветвям с темными иглами прикрыть его, и наставил мушкет в брешь в кустарнике. Кто бы это ни был, он приближался быстро. Раздался треск веток под ногами, учащенное дыхание, и вот сквозь кусты продрался молодой человек. У него не было никакого оружия, кроме ножа для снятия шкур в руке.

Парень выглядел знакомым, и память Джейми подсказала ему имя молодого человека, прежде чем палец нажал на спусковой крючок.

— Хью! — позвал он тихим, но отчетливым голосом. — Хью Фаулз!

Молодой человек вскрикнул и развернулся, выпучив глаза. Он заметил Джейми и его ружье за экраном из веток и замер, как кролик.

Потом в приступе панической решимости он с криком бросился на Джейми. Пораженный Джейми едва успел поднять мушкет, чтобы принять нож прикладом. Он отбил его вверх и назад, лезвие со скрежетом скользнуло по прикладу, задев его пальцы. Молодой Хью снова замахнулся, и он резко пнул парня по колену, отступив в сторону, когда тот покачнулся, дико размахивая ножом.

Джейми пнул его снова, и Хью упал, воткнув нож в землю.

— Ты прекратишь это? — довольно раздраженно произнес Джейми. — Ради Христа, парень, ты, что, не узнаешь меня?

Он не мог сказать, узнал ли юноша его или нет, и слышал ли он его вообще. С белым лицом и выпученными глазами Фаулз барахтался, пытаясь встать на ноги и вытащить из земли нож.

— Ты… — начал Джейми и отступил назад, когда молодой человек, оставив нож, с рычанием бросился вперед.

Вес парня заставил Джейми отступить назад, в то время как руки Фаулза пытались схватить его за горло. Он уронил мушкет, повернулся, подставив ему плечо, и положил конец этой ерунде зверским ударом в живот юноши.

Хью Фаулз упал и свернулся клубком, задыхаясь и дергаясь, как проткнутая многоножка.

Джейми поднес правую руку ко рту, отсасывая кровь с содранных суставов. Нож срезал кожу со всех четырех пальцев, а удар сделал дело еще хуже; они горели, как огонь, и кровь оставила в его рту привкус раскаленного серебра.

Раздался еще топот ног. Он едва успел схватить мушкет, как из кустов выскочил тесть Фаулза, Джо Хобсон, с готовым для стрельбы мушкетом.

— Ни с места.

Джейми присел, наставив дуло ружья в грудь Хобсона, и тот остановился, как если бы кукловод дернул марионетку за веревочки.

— Что вы с ним сделали? — взгляд Хобсона перескочил от Джейми к зятю и обратно.

— Ничего смертельного. Положи ружье.

Хобсон не шевельнулся. Его лицо было покрыто грязью и отросшей бородой, но глаза были живые и внимательные.

— Я не причиню вам вреда. Положи его на землю.

— Вы нас не захватите, — сказал Хобсон. Его палец лежал на спусковом крючке, но в его голосе было заметно колебание.

— Вы уже схвачены, дурак. Не беспокойся, ничего не случится с тобой и парнем. Согласись, вам будет безопаснее в тюрьме, чем здесь.

Свистящий звук подчеркнул его слова, когда что-то пролетело в нескольких футах над его головой, и сверху посыпались срезанные веточки. «Наши стреляют», — подумал Джейми, рефлекторно приседая на корточки.

Хобсон испуганно дернулся, направив дуло мушкета на Джейми, потом дернулся снова, и его глаза удивленно расширились, а на его груди стал медленно расцветать красный цветок. Он в замешательстве посмотрел вниз на него; ствол его мушкета опустился вниз, словно увядший стебель. Потом он выронил ружье, осел на землю и, прислонившись к стволу поваленного дерева, умер.

Джейми развернулся, все еще не вставая с корточек, и увидел сзади Джорди Чизхолма с лицом, почерневшим от дыма выстрела, и удивленным выражением на нем, словно вопрошающим, как это получилось.

Снова прозвучал выстрел пушки, и ядро, ломая ветки, упало на землю недалеко от Джейми с таким стуком, что он почувствовал содрогание почвы через подошвы своих башмаков. Он бросился на живот и пополз к Хью Фаулзу, который теперь стоял на четвереньках, изрыгая содержимое желудка.

Он схватил Фаулза за руку, игнорируя лужу рвоты, и сильно дернул.

— Идем! — он встал на ноги, подхватив Фаулза за талию, и потащил его к роще позади них. — Джорди! Джорди, помоги мне!

Чизхолм подбежал к ним. Вдвоем они подняли юношу на ноги и полупотащили, полупонесли в укрытие.

Воздух был наполнен острым ароматом сока, медленно сочащегося из обломанных деревьев, и он внезапно подумал об огороде Клэр, раскопанной и вывороченной земле под его ногами и Хобсоне, сидящем возле поваленного дерева с удивленным выражением, все еще сохраняющимся в его глазах. Фаулз пах рвотой и дерьмом. Он надеялся, что пахло от Фаулза.

Ему пришло в голову, что его самого может вырвать от нервного напряжения, и он прикусил язык, снова почувствовав вкус крови, и сжал мускулы живота, пытаясь удержать рвоту.

Кто-то поднялся из кустов слева от него. Он автоматически поднял мушкет, который держал в левой руке, и выстрелил. Когда он прошел сквозь дым от выстрела, то увидел, что тот, в кого он стрелял, развернулся и побежал, налетая на деревья.

Фаулз уже мог стоять на своих ногах, и Джейми отпустил его руку, оставив Джорди поддерживать парня. Он упал на колено, нащупывая порох и пулю, разорвал патрон зубами, ощущая вкус пороха, смешанный с кровью, насыпал его в ствол, утрамбовал, вставил запал, проверил кремень и с чувством удивления отметил, что все это время его руки нисколько не дрожали, но делали свое дело со спокойной ловкостью, словно сами знали, что нужно делать.

Он поднял ствол и оскалил зубы, не осознавая, что делает это. Из-за деревьев появились трое мужчин; он поднял ружье, потом с последним обрывком сознательной мысли перевел его выше и выстрелил над их головами. Они остановились, он бросил мушкет и, выхватив из-за пояса кинжал, с криком бросился на них.

Крик оцарапал его горло, саднящее от дыма.

— Бегите!

Словно со стороны он наблюдал за собой и думал, что именно так поступил Хью Фаулз, и это показалось ему тогда глупым.

— Бегите!

Мужчины разбежались в разные стороны, как вспугнутые перепелки. Действуя как волк, он бросился за самым слабым, перепрыгивая через неровности. Свирепая радость затопила его ноги, расцвела в животе. Он мог бежать вечность; холодный ветер обдувал его лицо и свистел в его ушах, весенняя земля под его ногами пружинила, и он словно летел над травой и камнями.

Человек, которого он преследовал, услышал его бег, оглянулся назад и с воплем ужаса со всей силы врезался в дерево. Джейми бросился на свою добычу и, приземлившись на спину мужчины, почувствовал треск ребер под своими коленами. Захватив горсть сальных от пота волос, он задрал голову человека назад и едва удержался от того, чтобы не перерезать обнаженное беззащитное горло. Он уже чувствовал, как лезвие взрезает плоть, и кровь бьет горячей струей. Он жаждал этого.

Он с трудом сделал глоток.

Очень медленно он отвел кинжал от бешено бьющейся вены. Это движение заставило его задрожать от неудовлетворенной потребности, словно его оттянули от тела женщины, когда его семя было готово извергнуться.

— Вы мой пленник, — сказал он.

Человек уставился на него непонимающим взглядом. Он плакал; слезы проложили дорожки на его грязном лице, и он пытался говорить, но не мог вдохнуть достаточно воздуха с оттянутой назад головой. Джейми вдруг понял, что говорил по-гэльски, и мужчина его не понял.

Медленно он ослабил хватку и заставил себя отпустить голову бедняги. Порывшись в памяти, он нащупал английские слова, похороненные где-то под жаждой крови, пульсирующей в его мозгу.

— Вы… мой… пленник, — справился он, наконец, ловя ртом воздух между словами.

— Да! Да! Не убивайте меня, пожалуйста, не убивайте меня!

Человек под ним сжался, втянув шею в плечи и обхватив ее руками, словно боялся, что Джейми вопьется в нее зубами и перегрызет ему хребет.

Где-то в глубине сознания тот чувствовал неясное желание сделать это, но барабанный бой в его крови уже стихал. По мере ослабления биения в его ушах, он начинал слышать. Ветер больше не пел для него, а отправился по своим делам, беспечный и одинокий, шевеля по пути листву. Слышались отдельные ружейные выстрелы, но гром пушек прекратился.

Пот капал с его подбородка и бровей, и его рубашка была мокрой от пота, издавая сильный резкий запах.

Он медленно слез со своего пленного и встал на колени возле лежащего тела; мускулы его бедер дрожали и горели от усилия. Он почувствовал внезапную невыразимую нежность к человеку и протянул руку, чтобы дотронуться до него, но вдруг его объяло чувство ужаса, которое также неожиданно ушло. Он закрыл глаза и глотнул, чувствуя тошноту; язык, который он укусил, пульсировал болью.

Энергия, которую ему дарила земля, теперь вытекала из его тела через ноги, возвращаясь в почву. Он протянул руку и неловко похлопал пленного по плечу, потом встал на ноги, борясь с омертвевшим от нервного истощения телом.

— Вставайте, — сказал он. Его руки дрожали, и ему понадобилось три попытки, чтобы вложить дирк в ножны.

— Ciamar a tha thu, Mac Dubh?[Как дела, Мак Дубх? (гэльск.)] — Ронни Синклер рядом с ним спрашивал, все ли у него в порядке. Он кивнул и отступил, когда Синклер поднял мужчину с земли и заставил его надеть вывернутый наизнанку сюртук. Парами и поодиночке подходили другие: Джорди, Линдсеи, Галлегер, группируясь вокруг него, словно железные опилки возле магнита.

Другие уводили пленных: всего шестерых мужчин, которые выглядели угрюмыми, напуганными или просто смертельно уставшими: все с вывернутыми наизнанку сюртуками, как показателем их статуса. Бледный и несчастный Фаулз был среди них.

Его сознание теперь очистилось, хотя его тело было вялым и тяжелым. У Генри Галлегера была кровавая царапина через весь лоб, один мужчина из Браунсвилла — Лайонел, кажется — держал руку под неестественным углом — очевидно, сломана. Больше, казалось, ранений не было, и это хорошо.

— Спроси, видели ли они МакКензи, — сказал он Кенни Линдсею на гэльском, коротко махнув рукой в сторону пленных.

Стрельба практически прекратилась. Звучали только случайные выстрелы, и стая голубей, шумно треща крыльями, пролетела над их головами.

Никто не видел и не знал Роджера МакКензи. Джейми кивнул, услышав это, и рукавом вытер остатки пота с лица.

— Или он вернется, или нет. Но что случилось, то случилось. Вы действовали великолепно, парни. Идемте.

Необходимая жертва

«Этим вечером мертвые были преданы земле с военными почестями, и три преступника, захваченные в сражении, были повешены перед всей армией. Казнь доставила людям большое удовлетворение; это была необходимая жертва для того, чтобы прекратить ропот солдат, которые настойчиво требовали немедленного совершения правосудия и казни ряда преступников, в сражении с которыми они подвергались опасности и теряли свои жизни и свою кровь.»

«Журнал похода против мятежников» У. Трайон

Роджер сильно дернул веревку, обвязанную вокруг запястий, но добился лишь того, что она еще сильнее впилась в его плоть. Он мог чувствовать горение содранной кожи и влажность на ней, как он решил, от крови, но руки настолько оцепенели, что он не был уверен в своих ощущениях. Его пальцы распухли, как сосиски, и казалось, что кожа на них сейчас лопнет.

Он лежал в тени поваленного дерева, где его бросили Баккли и его товарищи, предварительно связав кисти рук и лодыжки. Он мог бы замерзнуть, так как был весь мокрый от падения в реку, если бы не пытался отчаянно освободиться. Пот бежал по его шее и щекам, горящим от прилива разъяренной крови.

Они заткнули ему рот белым флагом, затолкав его так глубоко, что он чуть не задохнулся, и завязали рот его же шейным платком. Предок или нет, но он собирался искалечить Уильяма Баккли МакКензи, даже если это будет последнее в жизни, что он сможет сделать.

Выстрелы все еще раздавались где-то поблизости, но не залпами, а треском жареной кукурузы. Воздух вонял пороховым дымом, и временами между деревьев что-то свистело, как Бармаглот,[Бармаглот — стихотворение Льюиса Кэрролла, входящее в повесть-сказку «Алиса в Зазеркалье»] взрываясь и осыпая его ветками и листьями. Пушечные ядра?

Некоторое время назад ядро упало на берег реки, зарывшись в грязь, и на время остановило драку. Один из товарищей Баккли вскрикнул и, разбрызгивая воду, помчался прятаться среди деревьев, но второй остался, не обращая внимания на крики и стрельбу. Они вместе с Баккли смогли затолкать голову Роджера под воду и таким образом одолеть его. Он все еще чувствовал жжение речной воды в своих пазухах.

Он сумел подняться на колени, сгорбившись, как гусеница-землемер, но не поднимал голову выше бревна, опасаясь выстрелов. Ярость, бежавшая по его венам, была настолько сильна, что в действительности он не испытывал страха, однако он еще не совсем потерял голову.

Он потерся лицом о грубую кору дерева, пытаясь содрать полотно с лица. Это сработало; шейный платок зацепился за сучок, и он сильно дернул головой, отчего повязка сползла под подбородок. Кряхтя от усилий, он слегка вытолкнул изо рта белый платок, зацепил его за тот же сучок и отвел голову; мокрая тряпка вылезла из его рта, как если бы он был глотателем змей наоборот.

Его затошнило, и он почувствовал, как желчь поднимается в горле. Он жадно глотнул воздух, и его желудок немного успокоился.

Великолепно, теперь он может дышать, что дальше? Стрельба продолжалась; слева от себя он слышал треск кустов, где несколько людей бежали через кустарники.

Топот ног приблизился к нему, и он нырнул за бревно, как раз вовремя, чтобы избежать столкновения с телом, перелетевшим через него. Его новый сосед быстро поднялся на четвереньки и только тут обнаружил его присутствие.

— Ты!

Это был мужчина с черной бородой из окружения Хасбанда. Он уставился на Роджера, и его лицо медленно наливалось кровью. Роджер буквально чувствовал исходящий от него сильный запах страха и гнева.

Черная борода схватил его за грудки и дернул на себя.

— Это твоя вина! Ублюдок!

Со связанными руками и ногами, он не мог сопротивляться, но дернулся, пытаясь освободиться.

— Отпусти, дурак!

Только тогда человек понял, что он связан и от удивления отпустил его. Потерявший равновесие, Роджер упал на бок, больно ободрав лицо о кору дерева. Глаза Черной бороды изумленно расширились, потом сузились от ликования.

— Клянусь папашей, тебя схватили! Разве это не удача! Кто тебя поймал, дуралей?

— Он мой, — низкий голос с шотландским выговором позади них объявил о возвращении Уильяма Баккли МакКензи. — И какую вину ты имеешь в виду?

— Вот это! — Черная борода взмахнул рукой, показывая вокруг. — Этот проклятый краснобай явился утром в лагерь и заявил, что хочет поговорить с Хермоном Хасбандом наедине. Я не знаю, что, во имя ада, он ему сказал, только Хасбанд вышел из хижины сел на свою лошадь, сказал всем идти домой и уехал!

Черная борода впился взглядом в Роджера и, развернувшись, со всей силы врезал ему по лицу.

— Что ты ему сказал, чертова задница! — не ожидая ответа, он повернулся к Баккли, который, нахмурив густые брови, с глубоким интересом переводил взгляд от одного к другому. — Если бы Хермон был с нами, мы могли бы выстоять. Но его отъезд выбил почву из-под наших ног — никто не знал что делать, а когда мы очухались, Трайон потребовал, чтобы мы сдались. Конечно, мы не собирались сдаваться, но мы были не готовы к драке…

Он замолк, когда уловил взгляд Роджера, с неловкостью осознавая, что тот видел его паническое бегство.

Стрельба вокруг прекратилась, и установилась тишина. До Роджера дошло, что сражение не только закончилось, но и было полностью проиграно регуляторами. Что в свою очередь означало, что милиция в скором времени может появиться здесь. Его глаза все еще слезились от удара, но он проморгался и уставился на Черную бороду.

— Я сказал Хасбанду то же, что и говорю вам, — сказал он со всей уверенностью, которую смог изобразить, лежа на земле связанный, как рождественский гусь. — Губернатор настроен решительно. Он хочет подавить восстание, и судя по всему, он это сделал. Если вас заботит ваша шкура, я…

С невнятным рычанием Черная борода схватил Роджера за плечи и попытался разбить его голову о бревно.

Роджер извивался, как угорь. Он отпрянул назад, вырвался из объятий мужчины и боднул его головой, разбив тому нос. Он с удовлетворением услышал хруст кости и хрящей и ощутил поток горячей крови на своем лице, потом упал на локоть, задыхаясь.

Он никогда раньше не применял этот прием, называемый «поцелуем из Глазго», но выполнил его так, как будто пользовался им всю жизнь. Локоть болел ужасно, но ему было все равно. Пусть только Баккли подойдет ближе, и он получит такой же удар головой.

Баккли смотрел на него со смесью веселья и невольного уважения.

— О, даровитый мужик, не так ли? Предатель, соблазнитель чужих жен и хороший драчун, все в одном человеке.

Черная борода вскочил, глотая кровь, бегущую из его носа, но Роджер не обратил на него внимания. Он внимательно следил за Баккли; он знал, какого мужчину из двух ему следует опасаться.

— Человек, уверенный в своей жене, не должен беспокоиться, что кто-то сможет соблазнить ее, сказал он, немного умерив свой гнев. — Я уверен в своей жене и не нуждаюсь в твоей, amadain.[Дурак (гэльск.)]

Смуглый и раскрасневшийся от борьбы, Баккли покраснел еще сильнее, его щеки приобрели бордовый цвет. Однако он сохранял самообладание и глядел на Роджера с усмешкой.

— Женат, не так ли? Твоя жена, должно быть, уродина, если ты увиваешься вокруг моей. Или она выгнала тебя из своей постели, потому что ты не можешь прилично ее обслужить?

Веревка на запястьях напомнила Роджеру, что он находится не в том положении, чтобы пикироваться. Он с усилием воздержался от дальнейших высказываний и проглотил слова, вертящиеся на кончики языка. На вкус они показались ему отвратительными.

— Если не хочешь сделать свою жену вдовой, самое время уходить, — сказал он и кивнул головой в сторону, откуда доносились удаленные голоса. — Битва закончена, и вы проиграли. Не думаю, что они намерены брать пленников.

— Они взяли нескольких, — Баккли хмуро смотрел на него, не зная как поступить. «Вариантов у него немного», — подумал Роджер; Баккли должен отпустить его, оставить связанным или убить. Любой вариант из первых двух был для него приемлемым. Что касается третьего, ну что ж, если бы Баккли хотел его убить, он уже давно был бы мертв.

— Тебе лучше уйти, пока есть время, — предложил ему Роджер. — Твоя жена будет беспокоиться.

Было ошибкой упомянуть Мораг снова. Лицо Баккли еще больше потемнело, но прежде чем он смог что-то сказать, появилась его жена в сопровождении мужчины, который ранее помог связать Роджера.

— Уилл! О, Вилли! Слава Богу, ты жив! Ты не ранен? — она выглядела бледной и встревоженной; маленький ребенок у нее на руках, как обезьянка, цеплялся за ее шею. Несмотря на ношу, она протянула руку, чтобы убедиться, что муж цел.

— Не волнуйся, Мораг, — ответил Баккли грубо. — Я не ранен.

Однако он погладил ее руку и неловко поцеловал в лоб.

Игнорируя эту нежную встречу, товарищ Баккли потыкал Роджера носком башмака.

— Что делать с ним, Бак?

Тот заколебался, отвлеченный на мгновение от жены. Мораг, увидев Роджера на земле, приглушенно вскрикнула и зажала рот рукой.

— Что ты наделал, Вилли? — закричала она. — Отпусти его, ради Святой девы!

— Нет. Он гнусный предатель, — Баккли поджал губы, очевидно, рассерженный словами жены.

— Нет, не может быть! — крепко прижимая к себе сына, Мораг с тревожной складкой между бровей наклонилась над Роджером. Увидев его связанные руки, она ахнула и повернулась к мужу.

— Уилл, как ты можешь так обращаться с этим человеком, после того как он спас твою жену и твоего ребенка!

«Ради Бога, Мораг, отступись!» — подумал Роджер, увидев, как Баккли сжал кулаки. Он был очень ревнивым ублюдком, и то что, он оказался на проигравшей стороне, еще более усугубляло его гнев.

— Убирайся прочь, Мораг, — сказал Баккли, выражая мысль Роджера, но менее галантным языком. — Это не место для тебя и ребенка, уходите.

Черная борода, оправившийся к этому времени, встал рядом с Баккли и, осторожно прижимая руку к распухшему носу, злобно уставился на Роджера.

— Перерезать ему горло и покончить с этим, — он подчеркнул свое мнение ударом по ребрам Роджера, и тот загнулся, как креветка.

Мораг издала громкий крик и пнула Черную бороду по голени.

— Оставь его!

Черная борода от неожиданности взвизгнул и отпрыгнул назад. Второй компаньон, казалось, счел происшествие забавным, но быстро задушил смех, когда Баккли кинул на него яростный взгляд.

Мораг уже стояла на коленях с маленьким ножом в руке и пыталась одной рукой разрезать веревку на запястьях Роджера. Как бы он ни ценил ее добрые намерения, Роджеру не хотелось, чтобы она пыталась помочь ему. Было совершенно очевидно, что ревность прочно владела душой Уильяма Баккли МакКензи и сияла в его глазах зеленой яростью.

Баккли схватил жену за руки и вздернул на ноги. Испуганный ребенок стал вопить.

— Оставь, Мораг! — прорычал ее муж. — Уходи немедленно!

— Да, уходи! — с негодованием вмешался Черная борода. — Нам не нужна твоя помощь, грязная ведьма!

— Не разговаривай так с моей женой! — развернувшись, Бакли ударил кулаком Черную бороду в живот. Мужчина осел, открывая и закрывая рот с комичным видом. Роджер даже испытал некоторое сочувствие к нему; кажется, Черной бороде было лучше не встречаться ни с одним из МакКензи.

Другой их компаньон, зачаровано наблюдавший за происходящим, воспользовался случаем и вмешался, кивая на Мораг, которая пыталась успокоить ребенка.

— Что бы ты ни собирался сделать, Бак, делай это быстрее, и уходим, — он с опаской поглядел на реку. Судя по голосам, в их направлении двигались несколько мужчин. Милиция ловит пленных? Роджер надеялся на это.

— Да, — Баккли взглянул в направлении шума, потом повернулся к жене. Он взял ее за плечи, но мягко.

— Уходи, Мораг. Со мной все будет в порядке.

Она услышала нотку мольбы в его голосе, и ее лицо смягчилось. Однако она не ушла, а перевела взгляд с мужа на Роджера, который сейчас отчаянно пытался передать ей свою мысль.

«Уходи, ради Бога, женщина, прежде чем ты не прикончила меня!»

Мораг повернулась к мужу, решительно сжав челюсти.

— Я уйду. Но ты, Уильям Баккли МакКензи, поклянешься мне, что не тронешь и волоска на голове этого человека!

Глаза Баккли слегка расширились, а ладони сжались в кулаки, но Мораг стояла на своем, маленькая и непоколебимая.

— Поклянись! — сказала она. — Клянусь именем Святой девы, я не стану делить постель с убийцей!

Чувствуя себя не в своей тарелке, Баккли перевел взгляд от угрюмого мужчины с черной бородой на второго компаньона, который стоял, переминаясь с ноги на ногу, словно срочно захотел в туалет. Милиция придвигалась все ближе. Потом он посмотрел на жену.

— Хорошо, Мораг, — сказал он хрипло и слегка подтолкнул ее. — А теперь уходи!

— Нет, — она схватила руку мужа и потянула к себе. Маленький Джемми уже успокоился и, положив голову на плечо матери, громко сосал свой палец. Мораг положила руку мужчины на голову мальчика.

— Поклянись, головой сына, Вилли, что ты не покалечишь и не убьешь этого человека.

Роджер мысленно поаплодировал ее жесту, но боялся, что она зашла слишком далеко. Баккли напрягся, и кровь снова бросилась ему в лицо. Спустя мгновение, он, однако, кивнул головой.

— Я клянусь, — произнес он спокойно и опустил руку. Лицо Мораг расслабилось и, больше не разговаривая, она развернулась и ушла, прижимая ребенка к груди.

Роджер выдохнул. Боже, какая женщина! Он неистово надеялся, что она и ее ребенок будут в безопасности — хотя, если ее тупоголовый муж хочет упасть в яму и сломать себе шею…

Уильям Баккли, сузив зеленые глаза в размышлении, смотрел на него и не обращал внимания на нетерпение своего товарища.

— Давай, Бак! — мужчина оглянулся через плечо в направлении милиционеров, прочесывающих заросли. — Времени нет. Говорят, что Трайон намерен вешать пленных, и у меня нет никакого желания попасться им.

— Вот как? — произнес Баккли вполголоса. Он смотрел в глаза Роджера, и тому показалось, что в глазах мужчины зашевелилось что-то знакомое. Холодок пробежал по его спине.

— Он прав, — сказал он Баккли, кивнув на другого мужчину. — Уходите. Я не выдам тебя, ради твоей жены.

Баккли в раздумье скривил губы.

— Нет, — произнес он, наконец. — Я не думаю, что ты сможешь выдать меня.

Он наклонился и поднял с земли мокрый и грязный платок, призванный служить белым флагом. — Иди, Джонни. Присмотри за Мораг. Встретимся позже.

— Но, Бак…

— Иди! Я в безопасности, — с легкой улыбкой, не спуская глаз с Роджера, Баккли затолкал руку в свой карман и вытащил маленький кругляшок из серебристого металла. С некоторым потрясением Роджер признал свой милицейский значок с грубо выбитыми буквами «ОФ», чернеющими на оловянном диске.

Подбрасывая значок на ладони, Баккли повернулся к Черной бороде, который снова заинтересовался происходящим.

— У меня есть мысль относительного нашего общего друга, — он кивнул головой на Роджера. — Ты со мной?

Черная борода перевел взгляд на Роджера, потом снова на МакКензи, и медленная улыбка расцвела у него под красным опухшим носом. Холодок предчувствия, пробежавший вниз по спине Роджера, внезапно превратился в страх.

— Помогите! — взревел он. — На помощь, милиция! На помощь!

Он перекатился, избегая рук мужчин, но Черная борода вцепился в его плечи. Из-за деревьев послышались крики и топот бегущих ног.

— Нет, сэр, — сказал Уильям МакКензи, становясь рядом с ним на колени. Он железной хваткой ухватил его за подбородок, заглушая его вопли и заставляя открыть рот. — Я не думаю, что ты станешь говорить.

С небольшой улыбкой он засунул бывший флаг ему в горло и завязал рот изодранным шейным платком.

Потом встал, зажимая милицейский значок в руке. Когда кусты раздвинулись, он повернулся в их сторону и замахал рукой, приветствуя милиционеров.

После сражения

«Сейчас половина третьего. Враг полностью разбит, и армия находится в пяти милях от лагеря, хотя весьма желательно, чтобы она незамедлительно вернулась в свой лагерь на Аламансе. Оттуда были срочно высланы пустые фургоны для транспортировки убитых и раненных лоялистов, а также для доставки некоторых раненных мятежников, которым несмотря на это была оказана помощь и их раны были перевязаны.»

«Журнал похода против мятежников» У. Трайон

Мушкетная пуля раздробила локоть Дэвида Уингейта. Очень неудачно. Если бы пуля попала на дюйм выше, она сломала бы кость, но вылечить ее было бы гораздо легче. Я сделала полукруглый разрез с внешней стороны сустава и выскребла из капсулы расплющенную пулю и осколки костей. Хрящ был сильно поврежден, а сухожилие бицепса полностью оторвано. Я могла видеть его серебристый конец, который глубоко зарывался в темно-красную плоть мускула.

Я задумчиво покусала нижнюю губу. Если я оставлю все как есть, рука останется неподвижной навсегда. Если я смогу прикрепить оторванное сухожилие и хорошо собрать кости в суставной сумке, то, возможно, он сможет ею пользоваться, хотя и ограниченно.

Я огляделась вокруг; окружение напомнило мне станцию скорой помощи — повсюду лежали тела, инструменты и окровавленные повязки. Большинство тел шевелилось, слава Богу, даже если они просто стонали или ругались. Один мужчина был уже мертв, когда товарищи донесли его до лагеря, и теперь он, завернутый в одеяло, тихо лежал под деревом.

Большинство ран, которые я обрабатывала, были легкими, хотя двое мужчин имели серьезные пулевые ранения, и все что я могла — это держать их в тепле и надеяться на лучшее. Брианна каждые несколько минут проверяла их на предмет шока и лихорадки, а в промежутках поила водой с медом тех, чьи раны были не так тяжелы. «Лучше, чтобы она была занята», — думала я, и она непрестанно двигалась, но ее лицо было похоже на один из утренних цветков дикой виноградной лозы, которая вилась по кустам позади меня — такое же белое и закрытое, отгородившееся от ужаса наступающего дня.

Сразу же после окончания сражения я была вынуждена ампутировать ногу одному раненому. Это был мужчина из отряда Мерсера, который стоял лагерем рядом с нами, и в котором не было своего хирурга. Срикошетивший осколок мины практически оторвал ему ступню, и мускулы голени свисали с раздробленной кости кровавыми лохмотьями. Я думала, что она упадет в обморок, когда тяжелая стопа упала в грязь возле ее ног. Она, наверное, сама так полагала, но чудом осталась стоять, поддерживая пациента, который действительно потерял сознание — спасибо, Господи, за это маленькую милость — пока я с сумасшедшей скоростью прижигала сосуды и перевязывала обрубок.

Джейми не было; он привел своих людей, крепко обнял меня и яростно поцеловал, потом уехал вместе с Линдсеями, чтобы отвести пленных к губернатору, а по пути поспрашивать о Роджере.

Возвращение Джейми порадовало мое сердце, но страх за Роджера тяжестью лежал в груди. Я, однако, могла игнорировать его, пока работала. Отсутствие новостей вовсе не представлялось мне хорошей новостью, и я приветствовала реальность, когда я могла заниматься раненными, убегая от воображения.

Ничего иного не было важнее в данный момент. Мужчины все еще прибывали, и Бри присматривала за ними. Если кто-то из них будет нуждаться в моей помощи, она позовет меня. «Хорошо, — решила я. — Стоит попытаться. Терять нечего; это доставит мистеру Уингейту больше боли, но если он согласен…»

Он был бледен, как воск, и весь вспотел, но держался на ногах. Он кивнул в знак согласия, и я снова дала ему бутылку с виски, которую он поднес ко рту здоровой рукой так, словно это был эликсир жизни. Я позвала одного из мужчин, чтобы тот держал руку Уингейта, и быстро разрезала кожу выше локтя в форме перевернутой буквы «Т», оголяя нижний конец бицепса. Потом я взяла свои самые длинные щипцы и стала вытаскивать ими одну за одной нити порванного сухожилия. Вытянув их достаточно, чтобы можно было использовать шовные нити, я приступила к тонкой работе соединения разорванных концов.

Я потеряла связь с внешним миром, сосредоточив все свое внимание на работе. Я неясно слышала капание жидкости у моих ног, но не имела представления, что это было: пот, бегущий по моим рукам и лицу, кровь из руки пациента, или то и другое вместе. Было бы хорошо иметь в помощь обученную медсестру, но за неимением таковой, я обходилась только своими руками. Но все же у меня была прекрасная хирургическая игла и тонкие нити прокипяченного шелка, и потому стежки получались маленькие и аккуратные; их черный зигзаг крепко держал скользкую мерцающую ткань. Обычно для внутренних швов я использовала кетгут, нити которого постепенно распадаются и поглощаются телом, но сухожилия заживают медленно — если вообще заживают — поэтому я не могла рисковать. Шелковые стежки продержаться достаточно долго — и я молилась — не вызовут дополнительных проблем.

Когда самая трудная часть была сделана, время пошло снова. Я смогла сказать несколько успокоительных слов Дэвиду, который храбро выдержал операцию. Он кивнул и предпринял слабую попытку улыбнуться, хотя зубы его были сжаты, а щеки влажны от слез. Он закричал, когда я промыла рану разбавленным спиртом — они всегда кричали, не могли сдержаться бедняжки — потом затих, дрожа, пока я сшивала разрезы и перевязывала рану.

Для этого не требовалось большого умения, и у меня появилось возможность обратить внимание на окружающих. Я услышала, как несколько мужчин позади меня обсуждали сражение, восхваляя губернатора Трайона.

— Ты видел это? — спросил один из них нетерпеливо. — Он действительно сделал, как говорят?

— Пусть меня выпотрошат и зажарят на завтрак, если это не так, — напыщенно ответил его товарищ. — Видел своими собственными глазами. Он проехал в ста ярдах от этих свиней и приказал им сдаться. Они не отвечали, а переглядывались между собой, как будто не знали, кто из них будет говорить. Потом кто-то закричал, что, черт побери, они никогда не сдадутся. Тогда губернатор нахмурился, как грозовая туча, и пришел в ярость. Он высоко поднял меч и махнул им, закричав: «Стреляйте в них!»

— И они стали стрелять?

— Нет, мы не стреляли, — вставил другой голос довольно сухим тоном. — Ты станешь обвинять нас за это? Сорок шиллингов за вступление в милицию — это одно дело, но хладнокровно стрелять в людей, которых знаешь — другое. Думаете, кого я увидел напротив? Двоюродного брата моей жены, который нагло усмехался мне. Я не говорю, что этот мошенник — любимчик моей семьи, но как я вернусь домой и скажу моей Салли, что я сделал несколько отверстий в ее кузене Милларде?

— Лучше, чем если бы кузен Миллард сделал дырки в тебе, — сказал первый голос с заметной усмешкой, и мужчина рассмеялся.

— Совершенно верно, — согласился он. — Ну, мы и не стали смотреть, дойдет ли дело до этого. Губернатор покраснел, как индюк, когда мужчины заколебались. Он привстал на стременах, размахивая мечом, и закричал: «Огонь, черт вас побери! Стреляйте в них или в меня!»

Рассказчик с большим энтузиазмом изобразил эпизод, и со стороны слушателей раздался одобрительный ропот.

— Да, вот это солдат! — заявил один голос, сопровождаемый единодушным одобрением.

— И вот мы начали стрелять, — продолжил рассказчик, и по его голосу было понятно, что он слегка пожал плечами. — Все закончилось довольно быстро. Кузен Миллард очень быстрый, он удирал, как заяц. Ублюдок в мгновение ока исчез с глаз долой.

Раздался смех, и я улыбнулась, похлопав Дэвида по плечу. Он тоже слушал рассказ, который немного отвлек его от боли.

— Нет, сэр, — вмешался другой мужчина. — Полагаю, что Трайон на этот раз настроен решительно. Я слышал, что он собрался повесить вожаков регуляторов прямо на поле битвы.

— Он, что? — я развернулась к нему с повязкой в руке.

Разговаривающие мужчины с удивлением уставилась на меня.

— Да, мэм, — ответил один, дотронувшись до полей своей шляпы. — Человек из отряда Лиллингтона сказал мне об этом; он отправился посмотреть на забаву.

— Забава, — пробормотал другой мужчина и перекрестился.

— Позор, если он повесит квакера, — заметил третий. — Старый Хасбанд — настоящий ужас в печати, но он не мятежник. И не Джеймс Хантер, и не Ниниан Гамильтон.

— Возможно, он повесит кузена Милларда, — пошутил другой и с усмешкой подтолкнул соседа. — Тогда ты избавишься от него, а твоей жене останется только обвинять губернатора.

Раздался взрыв смеха, и я вернулась к своей работе, отчаянно пытаясь выкинуть из головы мысли о том, что происходило на поле битвы.

Война — это всегда плохо, даже когда она необходима. Хладнокровная месть победителя казалась мне чем-то немыслимым. Однако с точки зрения Трайона она могла быть необходимой. Битва закончилась быстро и была относительно малокровной. На моем попечении находилось не более двадцати раненных, и только один умер. Были еще раненные у других врачей, но из комментариев окружающих следовало, что это было бегство, а не резня; милиционеры в общей массе не горели желанием убивать сограждан, являлись ли те их родственниками или нет.

Это означало, что большинство регуляторов не пострадало. Я понимала, что губернатор мог ощущать необходимость в решительном жесте, чтобы закрепить победу, напугать оставшихся в живых и погасить раз и навсегда тлеющий фитиль мятежного движения.

Уловив уголком глаза движение и услышав топот конских копыт, я взглянула в том направлении; Бри рядом со мной тоже вскинула голову, и мы увидели, что Джейми вернулся вместе с Мурдо Линдсеем, который сидел за его спиной. Оба мужчины спешились; Джейми отослал Мурдо позаботиться о Гидеоне и подошел ко мне.

По тревожному выражению на его лице я поняла, что у него не было никаких новостей о Роджере. Он взглянул мне в лицо и увидел там ответ на свой невысказанный вопрос. Его плечи на мгновение поникли, потом решительно расправились.

— Я поеду поищу его в поле, — сказал он мне негромко. — Я уже отправил запросы во все отряды. Если его обнаружат, нас сразу же известят.

— Я с тобой, — Брианна уже сняла свой замызганный передник, скомкав его.

Джейми поглядел на нее, потом кивнул.

— Да, девочка, конечно. Только подожди немного, я найду маленького Джоша, чтобы он помогал твоей матери.

— Я приготовлю лошадей.

Ее движения были быстрыми и судорожными, без ее обычного изящества. Она уронила бутылку с водой и сделала несколько неуклюжих попыток поднять ее. Я забрала бутылку, прежде чем она уронит ее снова, и сильно сжала ее руку.

Уголок ее рта задрожал, когда она посмотрела на меня, и я подумала, что это не от того, что она хотела улыбнуться.

— С ним все будет в порядке, — сказала она. — Мы найдем его.

— Да, — сказала я, отпуская ее руку. — Я знаю, вы найдете.

Я смотрела ей вслед, когда она бежала через поляну, приподняв юбку, и чувствовала, как страх тяжелым камнем смещается в живот.

Казнь

Роджер медленно пришел в сознание, ощущая пульсирующую боль и ужасную жажду. Он понятия не имел, где находится, и как он здесь оказался, но слышал голоса, много голосов, произносящих что-то за пределами его понимания, словно пронзительным диссонансом пели гарпии. На мгновение ему показалось, что голоса звучали в его голове. Он даже мог видеть их, в виде небольших коричневых существ с кожаными крыльями и острыми зубами, который сталкивались друг с другом в своем беспорядочном метании, и от этого маленькие бомбы взрывались за его веками.

Он чувствовал горящий шов, по которому раскалывалась от давления его голова. Он хотел, чтобы кто-нибудь пришел и раскрыл его череп, выпустив голоса наружу, оставив лишь пустой свод сияющей кости.

Он не понял, когда открыл глаза, и некоторое время оцепенело смотрел на происходящее вокруг, считая его только частью хаоса, творящегося в его голове. Люди толпились перед ним в море вращающихся цветов: голубого, красного, желтого, смешанных с зелеными и коричневыми пятнами.

Дефект зрения лишал его перспективы и заставлял видеть все фрагментарно — отдаленное скопление голов, плавающих как связка волосатых шаров, рука, машущая темно-красной тряпкой, по-видимому, отделенная от тела. Несколько пар ног рядом с ним… он сидит на земле? Да. Муха прогудела рядом и села на его верхнюю губу. Он рефлекторно дернулся, чтобы согнать ее, и осознал, что в действительности он не спал и все еще был связан.

Его руки занемели и уже не чувствовали ничего, но боль билась в мускулах его плеч. Он потряс головой, пытаясь прочистить ее. Это было ошибкой. Ослепительная молния пронзила его голову, вызвав обильные слезы.

Он моргнул и глубоко вздохнул, желая удержать чувство реальности и прийти в себя. «Сконцентрируйся, — приказал он себе. — Держись». Поющие голоса исчезли, оставив негромкий шум в ушах. Но разговоры продолжались, и теперь он знал, что они реальны. Он мог уловить отдельные слова и удержать их в голове, пытаясь определить их значение.

— Пример.

— Губернатор.

— Веревка.

— Моча.

— Регуляторы.

— Тушеное мясо.

— Нога.

— Повесить.

— Хиллсборо.

— Вода.

«Вода». Это имело смысл. Он знал воду. Он ужасно хотел воды. Его горло пересохло, во рту как будто было что-то напихано… в нем действительно было что-то напихано, он попытался глотнуть и чуть не задохнулся.

«Губернатор». Повторно произнесенное слово заставило его взглянуть вверх. Он закрепил свое колеблющееся внимание на лице, худом и темном от жесткого выражения.

— Вы уверены? — сказало лицо. Уверен, в чем? Он ни в чем не был уверен, кроме того, что ему плохо.

— Да, сэр, — ответил другой голос, и он увидел, что рядом с первым выплыло еще одно лицо с густой темной бородой. Оно казалось знакомым. — Я видел его в лагере Хермона, с которым он разговаривал. Спросите у пленных, они подтвердят.

Первая голова кивнула, потом повернулась, обращаясь к кому-то более высокому. Глаза Роджера тоже двинулись следом, и он дернулся, когда увидел, как зеленые глаза холодно взглянули на него.

— Это Джеймс МакКуистон, — сказал зеленоглазый мужчина, кивнув в подтверждение. — Из Хаджин-Ферри.

— Вы видели, что он сражался? — первый человек теперь был виден полностью, офицер около сорока лет. В центр внимания Роджера попало слово «Джеймс МакКуистон». Он слышал о МакКуистоне… но что?

— Он убил мужчину из моего отряда, — сказал зеленоглазый гневным голосом. — Хладнокровно застрелил его, когда тот раненный лежал на земле.

Губернатор, это, должен быть, губернатор… Трайон! Это его имя!

Губернатор кивнул с хмурым выражением на лице.

— Возьмите также его, — произнес он, отворачиваясь. — Трех пока достаточно.

Двое мужчин, одетых в военные мундиры, схватили Роджера и вздернули на ноги, потом потащили волоком. Он попытался вырваться и найти этого зеленоглазого дьявола, как же его зовут? Но его дернули и потащили на возвышенность с огромным дубом.

Дуб был окружено морем людей, но они расступились, давая дорогу Роджеру и его конвоирам. Чувство необходимости вернулось к нему, сверля под черепом, словно там бегали муравьи.

«МакКуистон, — думал он, когда имя внезапно возникло в его памяти. — Джеймс МакКуистон».

МакКуистон был одним из незначительных лидеров регуляторов, представителем от Хаджин-Ферри, чьи пламенные угрозы и обвинения были напечатаны в бюллетене, который Роджер видел.

Проклятие, этот зеленоглазый… Баккли! Это был Баккли. Чувство облегчения от того, что он вспомнил его имя, сменилось потрясением, когда он понял, зачем Баккли назвал его МакКуистоном. Почему…

У него не было даже времени, чтобы сформулировать вопрос, когда последний ряд людей раздвинулся, и он увидел лошадей под деревом; над их пустыми седлами с ветвей дуба свисали петли.

Лошадей держали под уздцы, пока мужчин усаживали в седла. Листья коснулись его щеки, веточки запутались в волосах, и он инстинктивно наклонил голову, чтобы не повредить глаз.

На некотором расстоянии, на краю полянки он увидел фигуру женщины, полускрытую толпой, но с безошибочно узнаваемой фигуркой ребенка на руках; маленькая мадонна в коричневом. Ее вид заставил его резко выпрямиться; ему вспомнилась Бри с Джемми на руках.

Он резко бросился вбок и заскользил с седла. Руки поймали его и затолкали назад, сильно ударив по лицу. Он потряс головой, стряхивая слезы с глаз, и сквозь размытое пятно увидел, что мадонна в коричневом толкнула свою ношу кому-то в руки и, приподняв юбки, бросилась бежать, словно сам дьявол преследовал ее.

Что-то упало на его грудь, тяжелое и сколькое, как змея. Колючая пенька коснулась его шеи, затягиваясь на горле, и он закричал сквозь кляп.

Он боролся, не думая о возможности и последствиях, побуждаемый отчаянным инстинктом выжить, не обращая внимания на истекающие кровью запястья и мучительную боль в мускулах. Его бедра сжали бока лошади с такой силой, что она протестующе взбрыкнула. Он натягивал стягивающие его веревки с силой, которую никогда в себе не предполагал.

На поляне заплакал ребенок и стал звать свою мать. Толпа притихла, и крики ребенка раздавались очень громко. Черный воин сидел на лошади, высоко подняв в руке меч. Он, казалось, что-то говорил, но Роджер ничего не слышал из-за рева крови в его ушах.

Кости его запястий трещали, и полоса жидкого жара пробежала по одной руке, когда мускул на ней порвался. Меч упал со вспышкой отраженного от лезвия света. Его ягодицы скользнули по лошадиному крупу, ноги беспомощно обвисли, и вес потянул его вниз.

Мучительный толчок…

И он закрутился, задыхаясь и борясь за глоток воздуха; его пальцы царапали веревку, глубоко впившуюся в плоть. Его руки освободились, но было слишком поздно, он не мог чувствовать их, не мог управлять ими. Его пальцы скользили на крученой веревке, бесполезные, оцепенелые и нечувствительные словно деревяшки.

Он висел, дергая ногами, и слышал отдаленный ропот толпы. Он пинался и брыкался, цепляясь пальцами за горло. Грудь его напряглась, спина выгнулась, а в глазах засверкали маленькие черные молнии. Он обратился к Богу, но не услышал в себе молитвы о милосердии, только крик «Нет!», отдававшийся эхом в его костях.

Потом упрямый инстинкт оставил его, и он почувствовал, что его тело ослабло, вытягиваясь вниз к земле. Прохладный ветерок охватил его, и он ощутил теплые испражнения, побежавшие по его ногам. Сияющий свет вспыхнул в его глазах, и он не слышал больше ничего, кроме разрыва своего сердца и отдаленных криков осиротевшего ребенка.

Чрезвычайная ситуация

Джейми и Бри были готовы ехать. Многие мужчины, уставшие и закопченные пороховым дымом, выразили желание присоединиться к поискам, что заставило Бри закусить губу. Я была уверена, что она испытывал благодарность за предложенную помощь, но для подготовки большой поисковой группы требовалось время, и я видела, как нетерпение вспыхивало красными пятнами на ее скулах, пока оружие заряжалось, фляжки заполнялись, сброшенная обувь снова натягивалась на ноги.

«Маленький Джош» немного побаивался своего нового статуса помощника хирурга, но он все-таки был конюхом и привык ухаживать за больными лошадьми. «Единственная разница, — сказала я ему, заставив его улыбнуться, — в том, что люди, могут сказать, что у них болит».

Я мыла руки, чтобы начать зашивать содранную кожу на голове милиционера, когда услышала какой-то непривычный шум на краю луга за моей спиной. Джейми тоже услышал его; он повернул голову, потом стремительно направился в ту сторону.

— В чем дело? — я повернулась и увидела молодую женщину, которая, наклоняясь на один бок, бежала к нам. Она была маленькой и страшно хромала, по-видимому, один башмак она где-то потеряла, но продолжала бежать, сопровождаемая Мурдо Линдсеем, который что-то говорил ей успокоительным тоном.

— Фрейзер, — услышала я ее задыхающийся голос. — Фрейзер!

Она оставила Мурдо и стала проталкиваться между стоящими мужчинами, разглядывая их лица. Ее каштановые волосы растрепались и были полны листьев, а лицо было поцарапано и в крови.

— Джеймс… Фрейзер… я должна… это вы? — она ловила ртом воздух; грудь ее резко вздымалась, а лицо было темно-красное, словно она была близка к удару.

Джейми вышел вперед и взял ее за руку.

— Я Джейми Фрейзер, девушка, — произнес он. — Вы хотите мне что-то сказать?

Она кивнула, задыхаясь, но не могла произнести ни слова. Я торопливо налила в чашку воды и подала ей, но она яростно покачала головой, указывая рукой в направлении реки.

— Род… жер, — выдавила она, глотая воздух, как выброшенная на берег рыба. — Роджер МакКен… зи.

Прежде чем последний слог вылетел из ее рта, Брианна была уже возле нее.

— Где он? Он ранен? — она схватила молодую женщину за руку, и добиваясь ответа и поддерживая ее.

Голова женщины моталась от потери сил, но она смогла выкрикнуть: «Вешают… они… они его повесили! Губернатор!»

Брианна отпустила ее и бросилась к лошадям. Джейми уже был там, отвязывая ее лошадь с выражением такой же интенсивной сосредоточенности, как перед битвой. Без слов он наклонился, сцепив пальцы рук; Брианна вставила в них ногу и запрыгнула в седло, тотчас отправив коня в галоп. Гидеон с Джейми догнали ее через несколько секунд, и оба всадника исчезли в ивах.

Я что-то произнесла вполголоса, не осознавая проклятие или молитву, потом всучила иглу с нитью в руки пораженного Джоша, схватила чемоданчик скорой помощи и бросилась к своей кобыле. Женщина с каштановыми волосами упала на траву, и ее вырвало.

Через короткое время я догнала их. Мы не знали точно, где Трайон проводил судилище, и бесценное время терялось, когда Джейми был вынужден останавливаться снова и снова, выспрашивая направление к месту казни. Ответы часто были запутанными и противоречащими друг другу. Бри была погружена в себя и слегка дрожала, как стрела на тетиве, готовая к полету, но не знающая куда лететь.

Я пыталась подготовить себя к любому повороту событий, включая самый худший. Я понятия не имела, насколько растянутую церемонию суда мог проводить Трайон, или как много времени будет между вынесением приговора и казнью. «Не очень много», — подумала я. Я знала Трайона достаточно хорошо, чтобы понимать — он никогда не действовал, не подумав, но, приняв решение, он действовал стремительно.

Что касается почему… здесь мое воображение полностью отказывало. Я могла только надеяться, что женщина была не права, что она приняла за Роджера кого-то другого. Однако я так не думала, как и Брианна, которая яростно понукала лошадь на болотистом участке и выглядела так, словно была готова соскочить с седла и тянуть ее за собой.

День клонился к концу, и тучи комаров окружили нас, но Джейми не делал ни жеста, чтобы отогнать их. Его плечи застыли, как каменные, придавленные грузом знания. И именно это, а также мои страхи сказали, что, скорее всего, Роджер был мертв.

Мысли стучали в моей голове, как отбойный молоток. До сих я поддавалась только кратким приступам отчаяния, когда смотрела на белое лицо Брианны, думала о маленьком осиротевшем Джемми, слышала в отдалении мягкий глубокий смех Роджера и его песни в моем сердце. Я не пыталась избавиться от мыслей — это было невозможно. Но я знала, что я не сломаюсь, пока не увижу его тело.

Даже тогда я не позволю моему срыву вырваться наружу. Брианна будет нуждаться во мне. Джейми поддержит ее, как скала, и сделает все, что нужно, но позже он тоже будет нуждаться во мне. Никто не может освободить его от чувства вины, которую, я знала, он испытывает, но я, по крайней мере, могла стать его исповедником и его просителем перед Брианной. Мой траур может подождать достаточно долго, я надеюсь.

Заросли расступились, открывая широкий луг, и Джейми послал Гидеона в галоп. Наши тени летели по траве, как летучие мыши; звук лошадиных копыт терялся в гомоне собравшейся толпы.

На возвышении в дальнем конце луга рос огромный дуб, его весенние листья ярко зеленели в лучах заходящего солнца. Моя лошадь проскочила мимо группы мужчин, и я увидела их — три фигуры, свисающие с ветвей в глубокой тени дуба. Молоток в моей голове ударил в последний раз, и мое сердце треснуло, как лед.

Слишком поздно.

Это была неумелая казнь. Не имея в своем распоряжении профессиональных воинов, Трайон не смог найти палача с необходимыми навыками. Троих осужденных посадили на лошадей, накинув им на шее веревки, свисающие с ветвей, и по сигналу вывели животных из-под них, оставив тела раскачиваться в воздухе.

Только один оказался достаточно удачлив, чтобы сломать шею и умереть в то же самое мгновение. Это был не Роджер.

Другие умирали медленно. Тела были искривлены, удерживаемые узами в заключительных конвульсиях борьбы. Один человек… одно тело было снято, и его на руках пронес мимо меня мужчина, по-видимому, брат. Их лица почти не отличались: оба искаженные и потемневшие, каждое от своей собственной муки. Они использовали первую попавшую под руки веревку; она была новой и не растянутой. Пальцы ног Роджера почти касались земли, так как он был выше остальных повешенных. Его руки были свободны, и ему удалось протолкать пальцы одной руки под веревку. Они были практически черными из-за недостатка кровообращения. Я не могла глядеть на его лицо, вместо этого я смотрела на Брианну, белую и неподвижную, с застывшим, как у мертвеца, лицом.

Лицо Джейми было таким же, но если у Брианны глаза были пусты от шока, его глаза горели, как два черных отверстия в черепе. Он на мгновение остановился перед Роджером, перекрестился и что-то тихо произнес по-гэльски. Потом вытащил из-за пояса дирк.

— Я подержу его. Перережь веревку, девочка, — Джейми вручил кинжал Брианне, не глядя на нее, и, подойдя ближе, обхватил тело за талию, приподняв его, чтобы ослабить натяжение веревки.

Роджер застонал. Джейми замер, и его глаза, круглые от шока, метнулись ко мне. Это был очень слабый звук, и только реакция Джейми убедила меня, что я действительно слышала его. Стон также слышала Брианна. Она подскочила к веревке и стала пилить ее с молчаливым безумством, а я замерла, хотя мысли в моей голове неслись с сумасшедшей скоростью.

Может быть, нет. Может быть, это только звук выходящего из потревоженного тела воздуха. Но нет, это не так; глядя на лицо Джейми, держащего Роджера, я поняла, что это был не воздух.

Я бросилась вперед, протягивая руки, когда тело Роджера стало падать, и поймала его голову в колыбель моих ладоней, придерживая ее, пока Джейми опускал тело на землю. Он был холоден, но тверд. Конечно, он должен быть таким, если живой, но я ожидала прикосновения к вялой мертвой плоти, и шок от ощущения жизни под моими руками был значителен.

— Доску, — произнесла я, не способная дышать, словно кто-то ударил меня кулаком в живот. — Доску, дверь или что-то подобное, положить его на нее. Мы не должны двигать его голову; шея может быть сломана.

Джейми громко сглотнул, потом резко кивнул и пошел, сначала скованно, потом все быстрее и быстрее мимо скорбящих родственников и праздных зевак, чьи любопытные взгляды были теперь направлены в нашу сторону.

Брианна с дирком в руке оглянулась на подошедших людей; ее лицо все еще было белым и напряженным, но глаза горели темным огнем, который мог сжечь любую душу, осмелившуюся подойти ближе.

У меня не было времени вмешиваться или для чего-нибудь еще. Роджер почти не дышал, грудь не поднималась, губы и ноздри не шевелились. Я безуспешно пыталась нащупать пульс на его израненном запястье, искать пульс на раздутой плоти шеи было бессмысленно, и, наконец, я обнаружила его в брюшной области сразу под грудиной.

Петля глубоко врезалась в его плоть. Я лихорадочно нашарила нож в своем кармане. Это была новая веревка из пеньки. Запятнанные засохшей кровью волокна обильно торчали из нее. Я отстраненно отметила этот факт в своем уме, который все замечал, пока мои руки неустанно работали. Новая веревка растягивается. У настоящего палача есть свои собственные веревки, уже вытянутые и хорошо смазанные жиром для лучшего использования. Волоски кололи мои пальцы, болезненно втыкаясь под ногти, пока я резала ее и рвала ногтями.

Последнее волокно треснуло, и я дернула его, не обращая внимания на раны, что вряд ли имело значение. Я не рисковала наклонять его голову назад: если шейный позвоночник был сломан, то это убило бы его. Но если он не сможет дышать, это не будет иметь никакого значения.

Я взялась за его челюсть, пытаясь затолкать пальцы в рот и убрать оттуда слизь и другие преграды. Бесполезно, его язык распух и не вытаскивался, блокируя путь воздуху. Но все же воздуху нужен меньший проход, чем пальцам. Я сильно зажала ему нос, глубоко вдохнула воздух два-три раза и, прижавшись ртом к его рту, стал дуть.

Если бы я видела его лицо, когда он висел, я бы сразу поняла, что он не был мертвым; черты лица ослабли от потери сознания, губы и веки были синими, но лицо не почернело от переполнения кровью, глаза были закрыты, а не выпучены. Кишечник его опорожнился, но спинной мозг не был сломан, и он не задохнулся — пока.

Однако он был уже близок к этому. Его грудь не поднималась. Я глотнула еще воздуха и снова стала дуть, положив руку на его грудь. Ничего. Вдувание. Никакого движения. Вдувание. Что-то. Недостаточно. Вдувание. Воздух вытекал наружу из-под моих губ. Вдувание. Словно пытаюсь вдохнуть воздух в скалу, а не надуваю воздушный шар. Снова вдувание.

Смутные голоса в моей голове. Брианна что-то крикнула, потом возле меня появился Джейми.

— Вот доска, — сказал он спокойно. — Что нужно делать?

Я отдышалась и утерла рот.

— Возьми его за бедра, Бри бери его за плечи. Поднимайте по моему сигналу не раньше.

Мы быстро перенесли его на доску, при этом мои руки держали его голову, как Священный Грааль. Вокруг толпились люди, но у меня не было времени смотреть и слушать, я полностью сосредоточилась на своей задаче.

Я сорвала нижнюю юбку и, скатав ее, зафиксировала ему шею. Я не слышала никакого трения и треска в его шее, когда мы подняли его, но мне понадобится вся возможная удача для других дел. Из-за упрямства или обыкновенного чуда он не был мертв. Но он висел, подвешенный за шею, около часа, и опухоль в горле собиралась довершить то, что начала веревка.

Я не знала было ли у меня несколько минут или час, но исход был неизбежен, и с этим можно сделать только одну вещь. Не более нескольких молекул просачивались в его легкие сквозь массу раздутой искореженной ткани; еще немного опухоли, и горло будет полностью перекрыто. Если воздух не может достигнуть его легких через нос или рот, нужно проделать иной канал.

Я повернулась в поисках Джейми, но рядом со мной на колени опустилась Брианна. Негромкий шум на заднем плане показал, что Джейми разбирается с зеваками.

Коникотомия? [Вскрытие (прокол) перстнещитовидной мембраны при невозможности интубации трахеи или наличии обструкции в области гортани.] Быстро и не требует особого умения, но трудно держать прокол открытым, и может оказаться, что этого будет недостаточно, чтобы преодолеть обструкцию. Моя рука лежала на груди Роджера, чувствуя под пальцами тихие удары его сердца. Достаточно сильные… может быть.

— Да, — сказала я Брианне, надеясь, что мой голос звучит спокойно. — Мне нужна небольшая помощь.

— Хорошо, — ответила она, и благодарение Богу, она казалась спокойной. — Что мне делать?

По существу ничего трудного — просто держать голову Роджера откинутой назад и неподвижной, в то время как я стану разрезать его горло. Конечно, сверхнатяжение шеи может порвать спинной мозг, если в позвоночнике есть осколки, или необратимо защемить его. Но Брианна не должна беспокоиться об этом или даже просто знать.

Она встала на колени возле его головы и сделала, как я сказала. Средостение его трахеи выпятилось, туго обтянутое кожей и фасцией. Вот он, расположенный, как я надеялась, прямо между двумя большими кровеносными сосудами. Если это не так, то я могу перерезать сонную артерию или яремную вену, и он умрет от потери крови прямо в моих руках.

Единственный плюс в этой ужасной чрезвычайной ситуации заключался в том, что она давала шанс сделать то, что в обычной ситуации я никогда не решилась бы сделать.

Я залезла в карман и вытащила оттуда маленькую бутылочку со спиртом, которую всегда носила там. Я чуть не уронила ее, но к тому времени, когда я вылила ее содержимое на свои пальцы и протерла им скальпель и шею Роджера, хирургический транс овладел мною, и руки мои были точны и уверены.

Я помедлила мгновение с рукой на его шее, закрыв глаза, ощущая слабую пульсацию артерии и нащупывая более мягкую массу щитовидной железы. Я двинула ее вверх, да, она перемещалась. Я стала массажировать перемычку железы, сдвигая ее вверх и убирая с пути, а другой рукой приставила нож к четвертому трахеальному хрящу.

Хрящ был изогнут подковой, пищевод за ним был мягкий и уязвимый; я не должна резать слишком глубоко. Я чувствовала, как кожа и фасция с сопротивлением раздвинулись, а потом раздался легкий хлопок, когда лезвие вошло в горло. Послышалось громкое бульканье и влажный свистящий звук воздуха, проходящего через кровь. Грудь Роджера поднялась. Я почувствовала это поднятие и только тогда поняла, что мои глаза все еще закрыты.

Все хорошо

Темнота мягко укачивала его в теплой колыбели, прекрасная в своем уютном совершенстве. Потом он почувствовал слабое, но назойливое и неприятное присутствие чего-то снаружи и попытался заползти назад в темноту. Но та уже таяла, оставляя его обнаженным для безжалостного света.

Он открыл глаза. Он не мог сказать, на что смотрел, и изо всех сил пытался понять. Его голова болезненно пульсировала, так же как и дюжина меньших очагов во всем теле, каждый из которых являлся маленьким ослепляющим взрывом боли. Он чувствовал, как ее иглы пронзали его, накалывая, словно бабочку к доске. Если бы он мог выдернуть их, он мог бы улететь…

Он закрыл глаза, стремясь к комфорту темноты. В его голове смутно мерцало воспоминание об ужасном усилии, когда его ребра и мускулы ломались и рвались в борьбе за глоток воздуха. Также в его памяти была вода, заполняющая нос и вздувающая одежды… он тонет? Эта мысль послала слабую вспышку тревоги в его голову. Говорят, что это легкая смерть — тонешь, как засыпаешь. Он тонет, погружаясь в окончательную фазу, которая видится ему поиском темноты?

Он дернулся, размахивая руками, пытаясь развернуться и достигнуть поверхности. Боль взорвалась в его груди и обожгла горло, он попытался откашляться и не смог, попытался вдохнуть воздух и не нашел его, ударил по чему-то…

Что-то схватило его и держало неподвижным. Над ним появилось лицо — размытое пятно с пламенем рыжих волос. Брианна? Имя всплыло в его уме, как яркий воздушный шар. Потом его глаза немного сфокусировались, и он увидел более жесткое, более суровое лицо. Джейми. Имя висело перед его мысленным взором, покачиваясь, и каким-то образом обнадеживая.

Давление, теплота… рука, сжимающая его руку, сильная хватка на его плече. Он моргнул, зрение немного прояснилось. Он не чувствовал движения воздуха ни в носу, ни во рту; его горло было сжато, и грудь горела, но он дышал. Он чувствовал шевеление мускулов на ребрах, когда они двигались. Значит, он не тонет — слишком больно.

— Ты жив, — произнес Джейми. Синие глаза пристально глядели в его глаза. Он был так близко, что он чувствовал теплое дыхание на лице. — Ты жив. Ты цел. Все хорошо.

Он исследовал эти слова с отстраненным интересом, переворачивая их как горстку гальки в ладонях своего ума.

«Ты жив. Ты цел. Все хорошо».

Какое-то чувство покоя охватило его. Казалось, это все, что он должен был знать в данный момент. Остальное могло подождать. Долгожданная темнота наплывала на него, как уютная мягкая кушетка, и он с благодарностью погрузился в нее, все еще слыша слова, звучащие как аккорды арфы.

Ты жив. Ты цел. Все хорошо.

Слабая искра

— Миссис Клэр?

Робин МакДжилливрей топтался в проеме палатки; его темные жесткие волосы торчали, как стебли хвоща. Мужчина был похож на смертельно уставшего енота; вокруг глаз сажа и пот были очищены, а вся остальная часть лица почернела от дыма сражения.

При его появлении Клэр сразу же встала.

— Иду, — она, подхватив медицинский ящичек, уже направлялась к входу, когда Брианна смогла заговорить.

— Мама! — это был не больше, чем шепот, но паника в ее голосе заставила Клэр быстро развернуться. Янтарные глаза стрельнули от Брианны к Роджеру, потом назад к дочери.

— Следи за его дыханием, — сказала она. — Держи мундштук чистым. Давай ему воду с медом, если он будет в состоянии глотать. И прикасайся к нему. Он не может повернуть голову, чтобы увидеть тебя, но он должен знать, что ты здесь.

— Но… — Брианна замолчала с пересохшим ртом. «Не уходи! — хотелось ей закричать. — Не оставляй меня одну! Я не могу ухаживать за ним; я не знаю, что делать!»

— Я нужна им, — сказала Клэр очень мягко. Она повернулась к нетерпеливо ожидающему Робину и с шелестом юбок исчезла в сумерках.

— А мне нет? — губы Брианны двигались, но она не знала, говорила ли она вслух или про себя. Это не имело значения; Клэр ушла, а она осталась одна.

Почувствовав легкое головокружение, она поняла, что задерживает дыхание. Она сделала выдох и вдохнула глубоко и медленно. Страх ядовитой змеей скользнул от головы вдоль хребта, готовый погрузить клыки в ее сердце. Она сделала еще один вдох через стиснутые зубы, мысленно схватила извивающуюся змею за голову, сунула в корзину и накрыла крышкой. С паникой покончено.

Ее мать не ушла бы, если существовала хоть какая-нибудь угроза жизни Роджеру, сказала она себе твердо, или если можно было сделать что-нибудь еще с медицинской точки зрения. Значит, медицинская помощь ему не нужна. Что могла сделать она сама? Она глубоко вздохнула так, что косточки ее корсета заскрипели.

«Прикасайся к нему. Говори с ним. Дай ему знать, что ты с ним рядом». Именно эти слова говорила Клэр настоятельно, но немного рассеянно во время санитарных процедур, последовавших после импровизированной трахеотомии.

Брианна повернулась к Роджеру, напрасно ища, до чего могла дотронуться, не боясь причинить ему боли. Его руки, багровые от ушибов, распухли, как надутые резиновые перчатки; израненные пальцы были почти черные; сырая тонкая веревка, связывающая его запястья, так глубоко врезалась в плоть, что в некоторые тошнотворные моменты ей казалось, что она может видеть белеющие кости.

Эти руки выглядели ненастоящими, словно на них был наложен грим для пьесы ужасов, но они были все же лучше, чем его лицо. Оно тоже было покрыто синяками и распухло; под челюстью торчала ужасная щетка из пиявок, но тем не менее в нем проглядывали знакомые черты, и казалось, что какой-то зловещий незнакомец притворяется Роджером.

Пиявки также щедро украшали его руки. «К нему присосались все пиявки, которых только можно было достать», — подумала она. Клэр отправила Джоша к другим хирургам с просьбой поделиться своими запасами, а потом отправила его и двух парней Финдли бродить на речной отмели в поисках еще большего количества этих тварей.

«Следи за его дыханием». Это она могла. Она села, двигаясь так тихо, как могла, из-за смутной боязни разбудить его. Она легонько приложила руку к его груди и почувствовала такое облегчение от того, что он оказался теплым, что сильно вздохнула. Он немного сморщился, почувствовав ее дыхание на своем лице, напрягся на мгновение и снова расслабился.

Его собственное дыхание было настолько незаметным и поверхностным, что она убрала руку, опасаясь, что давления ладони будет достаточно, чтобы помешать ему дышать. Но все же он дышал; она могла слышать слабое посвистывание воздуха в мундштуке, вставленном в его горло. Клэр реквизировала английскую трубку мистера Касуэлла, безжалостно оторвав ее янтарный мундштук. Торопливо выполосканный в спирте, он был в пятнах табачной смолы, но, казалось, хорошо исполнял свою роль.

Два пальца правой руки Роджера были сломаны; все ногти были обломаны до крови или вырваны. Ее горло напряглось от доказательства того, как отчаянно он боролся за свою жизнь. Его состояние казалось ей таким шатким, что она боялась прикасаться к нему, как если бы это могло столкнуть его с невидимой узкой грани между жизнью и смертью. И все же она понимала, что имела в виду ее мать: это же самое прикосновение могло удержать его, помешать ему перейти за черту и упасть в темноту.

Она сжала его бедро, чувствуя ободрение от того, что длинные мускулы под одеялом, прикрывающим его нижнюю часть, были крепки на ощупь. Он произвел тихий звук, напрягся и расслабился снова. В некоторый абсурдный момент ей пришла в голову мысль сжать его гениталии.

— Это точно дало бы ему знать, что я здесь, — пробормотала она, подавляя истеричное желание рассмеяться. Его нога немного дрогнула при звуке ее голоса.

— Ты слышишь меня? — спросила она мягко, наклоняясь вперед. — Я здесь, Роджер. Это я Бри. Не беспокойся, ты не один.

Ее собственный голос показался ей странным, слишком громким и грубым.

— Bi socair, mo chridhe, — сказала она и немного расслабилась, — tha mi seo.[Не волнуйся, мое сердце, я здесь (гэльск.)]

Гэльские слова заставили ее почувствовать облегчение; их формализм стал тоненькой дамбой против наплыва чувств, которые могли затопить ее, если дать им волю. Любовь, страх и гнев сплелись в такой интенсивный клубок, что у нее дрожали руки.

Она внезапно осознала, что грудь ее набухла и болела; за последние несколько часов у нее не было времени даже подумать о кормлении, уже не говоря о том, чтобы сцедить молоко. Ее соски покалывало, и она сжала зубы, когда маленькая струйка молока, смешанная с потом, намочила ее рубашку. Внезапно ей захотелось, дать Роджеру грудь, прижать его к себе и позволить жизни течь от нее к нему.

«Прикасайся к нему». Она забыла делать это. Спохватившись, она мягко пожала его руку, надеясь избавиться от чувства дискомфорта.

Он как будто почувствовал ее руку; один его глаз приоткрылся, и ей показалось, что в его глубине мелькнуло осознание.

— Ты похож на Медузу Горгону мужского пола, — произнесла она первое, что пришло ей в голову. Одна темная бровь немного дернулась.

— Пиявки, — пояснила она и дотронулась до одной из висящих на его шее пиявок. — У тебя борода из змей. Ты их чувствуешь? Они тебя не беспокоят?

Его губы шевельнулись, с очевидным усилием формируя беззвучное «нет».

— Не разговаривай, — она смущенно оглянулась на вторую кровать, но раненный мужчина, лежавший на ней, молчал, закрыв глаза. Она повернулась к Роджеру, наклонилась и быстро поцеловала его — не более чем легкое соприкосновение губ. Его рот дернулся, и она решила, что он хотел улыбнуться.

Ей захотелось накричать на него. Что случилось? Что, черт побери, ты натворил? Но он не мог ответить.

Внезапно ярость затопила ее. Не обращая внимания на людей, проходящих мимо палатки, она наклонилась, схватила его за плечо — за место, которое ей показалось не таким поврежденным, как все остальное — и прошипела ему на ухо:

— Как, во имя Бога, ты ухитрился попасть в это?

Его глаза медленно повернулись, остановившись на ее лице. Он сделал маленькую гримасу, которую она не смогла интерпретировать, а потом плечо под ее рукой начало трястись. Она смотрела на него в недоумении несколько секунд, прежде чем поняла, что он смеялся. Смеялся!

Трубка в его горле слегка покачивалась и издавала тихие хрипящие шумы, что окончательно вывело ее из себя. Она встала, прижав руки к горящей груди.

— Я скоро вернусь! — сказала она. — И, черт тебя побери, попробуй только уйти!

Трут для искры

Джеральд Форбс был успешным адвокатом и, обычно, так же и выглядел. Даже одетый в походный костюм, с лицом, измазанным пороховой сажей, он имел уверенный вид, что хорошо служило ему, как капитану милиции. Этот вид еще не покинул его, но он явно чувствовал себя не в своей тарелке, когда стоял в проеме палатки, сворачивая и разворачивая поля шляпы.

Сначала я предположила, что это было чувство неудобства, которое охватывает многих людей в присутствии больных, или, быть может, он ощущал неловкость из-за обстоятельств, приведших Роджера к травме. Но, очевидно, это было что-то другое; он только кивнул Брианне, которая сидела возле постели мужа.

— Мои сочувствия, мэм, — произнес он и сразу же повернулся к Джейми. — Мистер Фрейзер, могу я поговорить с вами? И миссис Фрейзер тоже, — добавил он с глубоким поклоном в мою сторону.

Я поглядела на Джейми, и когда он кивнул, встала и по привычке взяла свой медицинский ящичек.

Было очевидно, что я мало чем могла помочь. Исайя Мортон лежал в палатке Форбса на боку с белым блестящим от пота лицом. Он еще дышал, но очень медленно с ужасным булькающим звуком, который неприятно напомнил мне звук, вырвавшийся из горла Роджера, когда я проткнула его. Благодарение Богу, он был без сознания. Я произвела поверхностный осмотр и присела на пятки, вытирая лицо подолом моего передника; вечер не принес значительной прохлады, а в палатке было вообще жарко.

— Пуля пробила легкое, — сказала я, и оба мужчины кивнули, хотя уже знали об этом.

— Стреляли в спину, — мрачным тоном произнес Джейми. Он поглядел на Форбса, который кивнул, не отводя взгляда от раненого.

— Нет, — произнес он спокойно, отвечая на невысказанный вопрос, — он не был трусом. Мы двигались вперед, и сзади никого не было.

— Никаких регуляторов? Снайперов, засады? — спросил Джейми, и Форбс отрицательно покачал головой, прежде чем вопросы закончились.

— Мы преследовали нескольких регуляторов до реки, но на берегу остановились и позволили им уйти, — Форбс все еще держал шляпу в руках, продолжая скатывать и расправлять ее поля. — Мне не хотелось зря убивать.

Джейми молча кивнул.

Я кашлянула и аккуратно запахнула остатки рубашки на Мортоне.

— В него стреляли дважды, в спину, — сказала я. Вторая пуля задела только предплечье, но я видела направление борозды, которую она оставила.

Джейми на мгновение прикрыл глаза.

— Брауны, — произнес он с мрачной убежденностью.

Джеральд Форбс удивленно взглянул на него.

— Брауны? Он тоже так говорил.

— Говорил? — Джейми присел на корточки рядом с раненным мужчиной, нахмурив рыжие брови. Он взглянул на меня, и я безмолвно покачала головой. Я держала запястье Исайи Мортона и могла ощущать его мерцающий пульс. Вряд ли он заговорит снова.

— Когда его принесли, — Форбс присел на корточки рядом с Джейми, наконец, отложив в сторону истерзанную шляпу, — он спрашивал про вас, Фрейзер. А потом сказал: «Скажите Элли. Скажите Элли Браун». Он повторил это несколько раз, прежде чем он… — мужчина молча махнул в сторону Мортона, из-под полузакрытых век которого были видны белки закаченных в муке глаз.

Джейми выругался вполголоса на гэльском.

— Ты действительно думаешь, что это сделали они? — спросила я так же тихо. Пульс судорожно бился и дрожал под моим большим пальцем.

Он кивнул, глядя вниз на Мортона.

— Я не должен был позволить им убежать, — сказал он, как бы про себя, имея в виду Мортона и Алисию Баун.

— Возможно, ты не смог бы остановить их, — я протянула свободную руку, чтобы дотронуться до него с утешением, но не могла дотянуться, привязанная к пульсу Мортона.

Джеральд Форбс смотрел на меня в замешательстве.

— Мистер Мортон… тайно сбежал с дочерью человека при имени Браун, — деликатно объяснила я. — Брауны были не слишком довольны этим.

— О, понятно, — Форбс кивнул головой. Он поглядел на Мортона и прищелкнул языком со звуком, выражающим неодобрение и сочувствие. — Вы знаете, в какой отряд входили Брауны, Фрейзер.

— В мой, — коротко ответил Джейми. — Входили. Я не видел ни кого из них после сражения, — он повернулся ко мне. — Нужно что-нибудь сделать для него, сассенах?

Я покачала головой, но запястье мужчины не выпустила. Пульс не стал более стабильным, но и не ухудшился.

— Нет. Я думаю, он уже должен был умереть, но он даже не впал в кому. Пуля, должно быть, не задела главный кровеносный сосуд, но даже в этом случае…

Джейми глубоко вздохнул и кивнул.

— Да. Ты останешься с ним до…?

— Да, конечно. А ты возвращайся в палатку и посмотри все ли там в порядке. Если Роджер… в общем, придешь за мной, если будет нужно.

Он кивнул еще раз и ушел. Джеральд Форбс осторожно положил руку на плечо Мортона.

— Его жена… Я позабочусь, чтобы ей оказали помощь. Если он придет в себя, скажите ему это.

— Да, конечно, — снова произнесла я, но колебание в моем голосе заставило его приподнять брови.

— Дело в том, что он… гм… у него две жены, — пояснила я. — Он уже был женат, когда сбежал с Алисией Браун. Отсюда его проблемы с ее семьей.

Лицо Форбса стало комично удивленным.

— Понятно, — сказал он и мигнул. — …А… первая миссис Мортон. Вы знаете е имя?

— Нет, боюсь, я…

— Джесси.

Слово было не больше, чем шепот, но воздействовало на нашу беседу, как выстрел.

— Что? — моя рука на запястье Мортона, должно быть, напряглась, поскольку он вздрогнул, и я ослабила хватку.

Его лицо все еще было мертвенно-бледным, но глаза были открыты, затуманенные от боли, но определенно осмысленные.

— Джесси… — прошептал он снова. — Джеза… бель. Джесси Хатфилд. Воды.

— Во… Ах, да! — я отпустила его руку и взяла кувшин с водой. Он смог бы выпить весь кувшин, но я могла позволить ему только несколько маленьких глотков.

— Джезабель Хатфилд и Алисия Браун, — старательно произнес Форбс, очевидно записывая их имена в своей аккуратной адвокатской голове. — Правильно? И где эти женщины проживают?

Мортон вздохнул, закашлялся и внезапно прервался с резким болезненным вздохом. Он некоторое время боролся с удушьем, потом заговорил.

— Джесси — в Гранитных водопадах, Элли — в Гринборо, — он дышал очень мелко, задыхаясь между словами. И все же я не услышала бульканья крови в его горле и не видела, чтобы она сочилась изо рта или носа. Еще я слышала всасывающий звук от раны в его спине и, поддавшись неожиданному вдохновению, я легонько потянула раненого вперед и задрала его рубашку.

— Мистер Форбс, у вас есть листок бумаги?

— Что… ах, да. Вот… — Форбс непроизвольно полез в карман сюртука и вытащил свернутый листок бумаги. Я выхватила его, развернула и, намочив водой, прилепила к маленькому отверстию под лопаткой Мортона. Чернила смешались с водой и кровью и побежали темными ручейками по липкой коже, но сосущий звук резко прекратился.

Придерживая бумагу ладонью, я могла ощущать биение его сердца. Оно все еще было слабым, но точно более стабильным.

— Будь я проклята, — произнесла, наклоняясь, чтобы взглянуть в его лицо. — Ты не собираешься умирать, не так ли?

Пот лился по его лицу, и рубашка на груди была темная и мокрая, но губы его дрогнули в попытке улыбнуться.

— Нет, мэм, — сказал он, — не собираюсь. — Он все еще дышал короткими вздохами, но они стали более глубокими. — Элли. Ребенок… следующем… месяце. Скажите ей… я буду там.

Я вытерла ему пот с лица краем одеяла, которым он был накрыт.

— Мы приложим все усилия, чтобы ты был там, — заверила я его, потом оглянулась на адвоката, который слушал нас с открытым ртом.

— Мистер Форбс, я полагаю, будет лучше, если мы переместим мистера Мортона в мою палатку. Вы можете найти нескольких мужчин, чтобы перенести его?

Он резко захлопнул рот.

— О, да, конечно, миссис Фрейзер. Немедленно…

Однако он остался стоять на месте, и я увидела, как он стрельнул глазами на влажный листок бумаги, прилепленный на спине Мортона. Я тоже мельком взглянула на него. Между своими пальцами я смогла прочитать только несколько размытых слов, но этого было достаточно, чтобы понять, что оскорбительное замечание Джейми насчет гомосексуализма Форбса было, скорее всего, не верным. «Моя любимая Валенсия», — так начиналось письмо. Я знала только одну женщину с таким именем, которая жила в окрестностях Кросс-Крика в колонии Северная Каролина. Это была жена Кемпбэлла.

— Мне ужасно жаль, что ваша бумага испорчена, — произнесла я, тщательно разглаживая листок и безвозвратно замазывая кровью и чернилами уцелевшие слова. — Боюсь, что ничего уже нельзя прочитать.

Он глубоко вздохнул и нахлобучил шляпу на голову.

— Все в порядке, миссис Фрейзер. Ничего страшного. Я пойду и найду мужчин.

Вечер принес избавление от жары и от мух. Привлеченные потом, кровью и навозом, они оккупировали лагерную стоянку, ползая повсюду, кусая и гудя самым невыносимым образом. Еще долго после наступления сумерек, я машинально продолжала хлопать по рукам и шее, поскольку постоянно ощущала щекотанье их лапок.

Но теперь они исчезли. Я оглядела свое маленькое королевство, увидела, что все дышали — хотя и с поразительным разнообразием звуковых эффектов — и вынырнула из палатки, глотнуть свежего воздуха.

Люди недооценивают способность дышать. Я постояла некоторое время, закрыв глаза, и наслаждаясь процессом поднятия и падения грудной клетки, мягким потоком живительного очищающего воздуха. Проведя несколько часов в стараниях помешать воздуху выходить из раны Исайи Мортона и, наоборот, пытаясь вдохнуть его в Роджера, я высоко ценила привилегию дышать. Ни один из них не мог сделать хотя бы один вдох без боли, но оба дышали.

Они остались моими единственными пациентами; другие серьезно раненые были разобраны хирургами своих отрядов или переведены в палатку губернатора, где ими занялся его личный врач. Легкораненые вернулись к своим товарищам, хвастаясь своими ранами или заглушая боль пивом.

Я услышала вдалеке звуки барабанов, которые, выбив торжественную дробь, внезапно замолкли, и после мгновения тишины, когда, казалось, прекратилось всякое движение, последовал залп орудий.

Братья Линдсей, растянувшиеся возле костра рядом с палаткой, тоже глядели в направлении звуков.

— Что это? — спросила я их. — Что случилось?

— Хоронят мертвых, миссис Фрейзер, — ответил Эван. — Не беспокойтесь.

Я помахала им рукой и отправилась к реке. Лягушки пели вариации на тему боя отдаленных барабанов. Воинская почесть для павших в битве. Я задумалась, будут ли два повешенных главаря регуляторов похоронены здесь же, или для них приготовлена другая более скромная могила, а, может быть, их тела забрали родственники. Трайон не был человеком, который может оставить даже трупы врагов на съедение мухам.

Он, конечно, уже знал об ошибке. Придет ли он принести свои извинения? Да и какое извинение можно принести? Только благодаря чистому везению и новой веревке Роджер остался жив.

И он все еще мог умереть.

Когда я клала руку на Исайю Мортона, я могла чувствовать горение пули в его легком, но еще сильнее горело его свирепое желание выжить, несмотря ни на что. Когда я клала руку на Роджера, я ощущала лишь слабую искру. Я слышала свист его дыхания и мысленным взором видела выгоревшее полено с маленьким тлеющим участком, жар которого был на грани исчезновения.

«Трут», — внезапно пришла мне в голову нелепая мысль. Когда огонь на грани угасания, вы раздуваете искру, но должен быть трут, который может эту искру поймать, подпитать ее и дать вырасти в огонь.

Скрип колес оторвал меня от задумчивого созерцания зарослей тростника. На берег выехал маленький фургон, запряженный лошадью, и с одним ездоком на передке.

— Миссис Фрейзер? Это вы?

Я не сразу смогла признать голос.

— Мистер МакЛеннан? — удивилась я.

Он остановил повозку рядом со мной и прикоснулся к своей шляпе. В тусклом свете звезд его лицо было темным и суровым.

— Что вы здесь делаете? — спросила я, подходя ближе и понижая голос, хотя рядом никого не было.

— Я приехал забрать Джо, — ответил он, слегка кивнув на повозку. Это не должно было стать для меня потрясением; я видела смерть и раны весь день, и я была мало знакома с Джо Хобсоном. Однако я не знала, что он был мертв, и от этой новости мурашки пробежали по моей коже.

Без дальнейших разговоров я подошла к фургону. Повозка слегка дернулась и затряслась, когда Абель поставил ее на тормоз и слез с передка, присоединившись ко мне.

Тело не было прикрыто, хотя кто-то положил большой не совсем чистый платок на его лицо. Три огромные черных мухи сидели на нем. Я махнула рукой, сгоняя их; они взлетели, гудя, и снова уселись на тело вне пределов моей досягаемости.

— Вы участвовали в битве? — спросила я, не глядя на Абеля МакЛеннана. Он должен был находиться с регуляторами, но я не ощущала от него запах пороха.

— Нет, — тихо произнес он за моей спиной. — У меня не было никакого желания драться. Я приехал в лагерь вместе с Джо Хобсоном, мистером Гамильтоном и другими, но когда стало ясно, что сражение неизбежно, я уехал. Я укрылся за мельницей с другой стороны города. И потом, когда солнце село, а от Джо не было никаких вестей… я вернулся, — закончил он просто.

— Что теперь? — спросила я. Мы говорили тихо, как если бы боялись нарушить сон мертвеца. — Вам нужна помощь, чтобы похоронить его? Мой муж…

— О, нет, — прервал он меня. — Я отвезу его домой, миссис Фрейзер. Спасибо вам за доброту. Если бы вы могли найти мне немного воды и еды в дорогу…

— Конечно. Подождите меня здесь, я все принесу.

Я заторопилась назад к нашей палатке, думая, как далеко находится Пьяный ручей от Аламанса. Четыре дня, пять, шесть? А солнце так и палит, и мухи… Но я могла распознать, когда шотландец настроен решительно, и потому не стала спорить.

Минуту у меня занял осмотр двух мужчин. Оба дышали, шумно, мучительно, но дышали. Я сменила влажную бумагу на спине Мортона на кусочек промасленной ткани, смазав ее по краям медом, и она превосходно запечатала пулевое отверстие. Никакой утечки воздуха.

Брианна все еще сидела рядом с Роджером. Она нашла деревянную гребенку и расчесывала его волосы, осторожно вытаскивая из них колючки и прутики, и медленно, и терпеливо распутывала колтуны. При этом она тихонечко навевала «Frère Jacques».[«Братец Якоб» — французская детская песенка.] На лифе ее платья виднелись влажные круги. В течение дня она несколько раз выходила, чтобы сцедить молоко, но, очевидно, снова пришла пора для сцеживания. Ее вид заставил меня живо вспомнить боль в загрубевшей груди.

Она подняла на меня глаза. Я коснулась своей груди и коротко кивнула на вход в палатку, приподняв бровь. Она кивнула и немного улыбнулась, пытаясь показать, что все хорошо, но в ее глазах я видела уныние. Думаю, она поняла, что даже если Роджер останется жив, он, возможно, никогда не сможет петь или даже просто говорить.

Я не могла ничего сказать из-за кома в горле, только кивнула ей и вышла со свертком под рукой.

Из темноты передо мной выступила фигура, и я почти наткнулась на нее. Я вскрикнула и остановилась, прижав пакет к груди.

— Мои извинения, миссис Фрейзер. Я не думал, что вы не видите меня.

Это был губернатор. Он сделал шаг, попав в полосу света из палатки.

Он был один и выглядел очень усталым, лицо было хмурое и помятое. От него пахло алкоголем, по-видимому, его совет и офицеры праздновали победу. Однако глаза его были ясные, а шаг твердый.

— Ваш зять, — сказал он и поглядел на палатку за моей спиной. — Он…

— Он жив, — произнес негромкий глубокий голос позади губернатора, и тот развернулся с невольным восклицанием. Я вскинула голову.

Я увидела двигающуюся тень, которая обрела форму, и вот Джейми медленно появился из ночи, поднявшись с земли, где он сидел под гикори. Как долго он оставался там, задалась я вопросом.

— Мистер Фрейзер, — губернатор вздрогнул, но выпятил челюсть и сжал кулаки. Ему пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть на Джейми, и я видела, что ему это совсем не нравится. Джейми тоже видел это, но ему было наплевать. Он стоял близко к Трайону, нависая над ним с таким выражением на лице, которое могло испугать многих людей.

Оно, казалось, пугало и Трайона, но он задрал подбородок, твердый в намерении сказать то, что собирался.

— Я пришел, чтобы извиниться за причиненные вашему зятю страдания, — сказал он. — Это была прискорбная ошибка.

— Очень прискорбная, — эхом отозвался Джейми с ироничной интонацией. — И будьте так любезны пояснить, как… такая ошибка… могла произойти?

Он сделал шаг вперед, и Трайон автоматически отступил. Я видела, как по его лицу разливается краснота, а губы сжимаются.

— Это была ошибка, — повторил он сквозь зубы. — Его неверно опознали, как одного из главарей регуляторов.

— Кто? — голос Джейми был вежлив.

Маленькие яркие пятна горели на щеках губернатора.

— Я не знаю. Несколько мужчин. У меня не было причин сомневаться, что это так.

— Действительно? И Роджер МакКензи ничего не сказал в свою защиту? Разве он не сказал, кто он?

Губернатор закусил верхнюю губу зубами, потом отпустил.

— Он не… говорил.

— Потому что, дьявол вас забери, он был связан, а рот заткнут! — закричала я. Я сама вытащила кляп из его рта, когда Джейми срезал тело с дерева. — Да вы же не позволили ему говорить, вы, вы…

Свет лампы из-под откинутого клапана палатки мерцал на серебряном полумесяце губернаторского горжета.[Горжет — часть военной униформы, ведет свое происхождение от стальных воротников доспехов, защищавших горло рыцарей. В течение 18 — начале 19 века, горжеты в форме полумесяца из серебра (или позолоченного серебра) носились офицерами в большинстве европейских армий. Обычно они имели приблизительно 7-10 см в ширину и были подвешены на цепочках или лентах.] Рука Джейми очень, очень медленно поднялась — так что Трайон не почувствовал никакой угрозы — и обхватила его горло как раз выше горжета.

— Оставь нас, Клэр, — произнес он. В его голосе не слышалось особой угрозы, просто его тон был сухим. Паника сверкнула в глазах Трайона, и он дернулся назад, блеснув серебряным полумесяцем.

— Как вы смеете поднимать на меня руку, сэр?

Его паника сменилась яростью.

— О, я смею. Поскольку вы подняли руку на моего сына.

Я не думала, что Джейми на самом деле собрался увечить губернатора. С другой стороны, это никоим образом не походило на простую попытку запугивания; я чувствовала холодный гнев внутри него и видела ледяной огонь в его глазах. Трайон тоже.

— Это была ошибка! И я хочу ее исправить, насколько смогу! — Трайон держался твердо, сверкая глазами.

Джейми издал презрительный звук глубоко в горле.

— Ошибка. Лишение жизни невинного человека, для вас не более чем ошибка? Вы убьете и изувечите ради вашей славы, не принимая во внимание, сколько разрушения и горя оставите после себя, лишь бы украсить отчет о своих деяниях. Как это будет смотреться в отчетах, которые вы пошлете в Англию, сэр? То, что вы направили пушки на собственных граждан, вооруженных только ножами и дубинками? Или вы отрапортуете, что подавили восстание и восстановили порядок? Напишите ли вы, что в вашем стремлении к мести, вы повесили невинного человека? Что вы совершили ошибку? Или напишите, что наказали зло и совершили правосудие во имя короля?

Мускулы на скулах Трайона напряглись, и его руки дрожали, но он сдерживал себя. Он сильно выдохнул через нос, прежде чем заговорить.

— Мистер Фрейзер, я скажу вам, что известно лишь некоторым, но еще не является общим достоянием.

Джейми не ответил, но приподнял одну бровь, вспыхнувшую красным цветом на свету. Его глаза были холодными, темными и немигающими.

— Я назначен губернатором колонии Нью-Йорк, — сказал Трайон. — Приказ о назначение прибыл месяц назад. Я уеду к июлю, чтобы занять новую должность, на мое место назначен Джосайя Мартин, — он перевел взгляд на меня, потом снова на Джейми. — Таким образом, вы видите, что у меня не было никакой личной заинтересованности в этом деле, и у меня не было никакой необходимости прославляться своими деяниями, как выразились вы.

Его горло дернулось, когда он сглотнул, но его страх в его голосе сменился таким же холодом, как и у Джейми.

— Я делал, то, что был обязан делать. Я не мог уехать из колонии, оставив ее в состоянии беспорядка и мятежа для моего преемника, хотя мог, наверное, сделать это с полным правом.

Он вздохнул и шагнул назад, заставив свои кулаки разжаться.

— Вы знаете войну, мистер Фрейзер, и знаете, что такое долг. И если вы будете честным человеком, то признаете, что ошибки совершаются, как на войне, так и в понятии долга. Иначе быть не может.

Он прямо встретил взгляд Джейми, и они стояли в тишине, глядя друг на друга.

Мое внимание было резко отвлечено от этой конфронтации плачем ребенка, и я увидела, как из палатки высочила Брианна.

— Джем, — сказала она. — Это Джемми!

Возбужденные голоса приближались с дальней стороны лагеря, и вот появилась округлая подпрыгивающая фигура Фиби Шерстон, которая выглядела немного напуганной, но решительной. За ней следовали два раба: мужчина с двумя огромными корзинами, и женщина со свертком в руках, который извивался и страшно орал.

Брианна схватила сверток, и рев прекратился, а из одеяла появился Джемми с торчащими пучками рыжих волос, суча ногами от радостного облегчения. Мать и ребенок исчезли в тени под деревьями, и всеобщим вниманием завладела миссис Шерстон, которая бессвязно объясняла всем, что она страшно обеспокоилась, услышав об этом ужасном сражении, и до смерти испугалась… но прибыл раб Рутерфордов и сказал, что все хорошо… и она подумала, что… и ребенок так сильно плакал…

Джейми и губернатор, оторванные от их занятия под названием «кто кого переглядит», тоже удалились в тень, и я могла видеть две темные фигуры, одну высокую, другую короче, стоящие близко друг к другу. Опасность исчезла из их tête-à-tête, и я видела, как Джейми склонил голову, слушая Трайона.

— …принесли еды, — рассказывал мне Фиби Шерстон с лицом, раскрасневшимся от важности. — Свежий хлеб, масло, немного ежевичного джема, холодный цыпленок и…

— Еда! — воскликнула я, внезапно вспомнив про сверток, который я держала, зажав локтем. — Простите меня, ради Бога!

Я широко улыбнулась ей и исчезла в темноте, оставив ее стоять с открытым ртом.

Абель МакЛеннан находился там же, где я оставила его, и терпеливо ждал. Он отмахнулся от моих извинений, поблагодарив за еду и пиво.

— Есть что-нибудь… — начала я и замолчала. Что я еще могла сделать для него?

И все же оказалось, что могла.

— Молодой Хью Фаулз, — сказал он, аккуратно заталкивая сверток под сиденье. — Мне сказали, что его взяли в плен. Мог бы… ваш муж замолвить за него словечко, как вы думаете? Как он сделал для меня.

— Думаю, да. Я попрошу его.

Здесь вдалеке от лагеря было тихо, и звуки разговоров оттуда полностью терялись за кваканьем лягушек, скрипом сверчков и шорохом бегущей воды.

— Мистер МакЛеннан, — импульсивно спросила я, — куда вы пойдете? После того, как доставите Джо Хобсона, я имею в виду.

Он снял шляпу и рассеянно почесал лысеющую голову. Однако жест вовсе не выражал растерянность, а являлся подготовкой к тому, чтобы объявить о том, что уже было решено.

— О, — сказал он. — Я никуда не уйду. Там ведь женщины. И детишки. И никого из мужчин теперь, когда Джо погиб, а Хью в плену. Я останусь с ними.

Он поклонился мне и надел шляпу. Я схватила и потрясла его руку — к его большому смущению — потом он залез на передок повозки и прищелкнул языком. Подняв руку на прощание, он тронул лошадь, и я помахала ему вслед, внезапно осознав, что в нем произошла перемена.

В его голосе все еще была горечь, и скорбь давила на его плечи, но он сидел, выпрямившись, и звездный свет мерцал на его пыльной шляпе. Его голос был тверд, и рука тоже. Если Джо Хобсон ушел в страну мертвых, Абель МакЛеннан вернулся оттуда.

Все уладилось, когда я вернулась к палатке. Губернатор и миссис Шерстон с рабами исчезли. Исайя Мортон спал, время от времени постанывая, но лихорадки не было. Роджер лежал неподвижно, как памятник на могиле, с черным лицом и черными руками; слабый свист из дыхательной трубки звучал контрапунктом к песенке Брианны, укачивающей Джемми.

Лицо малыша было расслаблено, розовый ротик приоткрыт в сонной отрешенности. Осененная внезапным вдохновением, я протянула к нему руки, и удивленная Бри позволила взять его. Очень осторожно я положила мягкое отяжелевшее тельце на грудь Роджера. Бри шевельнулась, словно хотела подхватить ребенка и остановить его скольжение, но рука Роджера медленно поднялась и обняла спящего ребенка. «Трут», — подумала я с удовлетворением.

Джейми стоял возле палатки, прислонившись к гикори. Удостоверившись, что внутри все в порядке, я вышла присоединиться к нему. Он протянул руки, и я молча вступила в его объятия.

Мы стояли, укрытые тенями, слушая потрескивание походных костров и неумолчную песню сверчков.

Дыша.

Большой лагерь на Аламансе

Пятница 17-ого мая 1771

Пароль — Гренвилль

Отзыв — Оксфорд

Губернатор, полный чувства признательности, благодарит своих офицеров и солдат за энергичную поддержку, которую они оказали ему вчера в битве на Аламансе. Благодаря их доблести и верности он с благословения Всемогущего Бога мог одержать победу над мятежниками.

Его превосходительство грустит со всеми лояльными людьми о храбрых мужчинах, павших и пострадавших в сражении, но поскольку порядок и законность зависели от этих действий во имя короля и страны, он рассматривает эти потери (хотя и ставшие причиной горя родственников и друзей) как памятник непреходящей славы и чести этим людям и их семьям.

Павшие будут преданы земле этим вечером в пять часов с воинскими почестями и орудийными залпами после церемонии и благодарственных молитв за победу, которую даровало нашей армии Божественное Провидение.

Все оттенки белого

Миссис Шерстон, проявив неожиданное великодушие, предложила нам свое гостеприимство. Я переехала в большой дом Шерстонов в Хиллсборо с Брианной, Джемми и двумя моими пациентами. Джейми делил свое время между Хиллсборо и лагерем на Аламансе, где Трайон должен был оставаться до тех пор, пока полностью не решит проблему с регуляторами.

И хотя я не могла достать пулю, застрявшую в легком Мортона, она, казалось, мало его беспокоила, и рана затягивалась довольно хорошо. Неизвестно, где именно находилась пуля, но было совершенно ясно, что она не повредила ни один из основных сосудов. Пока она не станет перемещаться, Мортон может жить с ней, не испытывая особых проблем. Я знала много солдат, живущих с пулями в теле. Арчи Хейес был одним из них.

Я совсем не была уверена в стабильности пенициллина из моего запаса, но он, по-видимому, работал; вокруг раны молодого человека имелась небольшая краснота, и из нее сочилось немного жидкости, но инфекции не было, а лихорадка была слабая. Кроме пенициллина самым важным фактором, повлиявшим на самочувствие Мортона, явился приезд через несколько дней после сражения Алисии Браун, которая находилась на довольно большом сроке беременности. Через час после ее прибытия он уже сидел в кровати с торчащими волосами, чрезвычайно бледный, но радостный, положив руку на ее вздувшийся живот с будущим ребенком внутри.

С Роджером дела обстояли не так хорошо. Он не был тяжело ранен, если не считать раздавленного горла, хотя это само по себе было достаточно плохо. Переломы пальцев не представляли проблемы; я наложила на них шины, и они должны были зажить без проблем. Следы побоев заживали довольно быстро, меняя цвета от ярко-красного и синего до фиолетового, зеленого и желтого, и от этого он смотрелся так, словно был выкопан из могилы, будучи мертвым уже неделю. Основные жизненные показатели у него были превосходны. Но воля к жизни отсутствовала.

Он много спал, что было хорошо. Однако его сонливость не была здоровой; он стремился к ней с какой-то отчаянностью и, достигнув, упорно цеплялся за нее, что тревожило меня сильнее, чем мне хотелось признавать.

Брианна, обладающая огромным собственным упрямством, каждые несколько часов заставляла его просыпаться, чтобы покормить и вынуть трубку для ее очистки и обработки разреза. Во время процедур он ни на кого не смотрел, сфокусировав взгляд в пустоту, и практически не обращал внимания на адресованные ему замечания. После окончания процедуры его глаза снова закрывались; он откидывался на подушку, сложив перевязанные руки на груди, и лежал тихо, как надгробный камень; только негромкий хрипловатый свист раздавался из трубки в его горле.

Спустя два дня после сражения при Аламансе, Джейми появился в доме Шерстонов в Хиллсборо как раз перед ужином, усталый от долгой дороги и весь покрытый красноватой пылью.

— У меня состоялся небольшой разговор с губернатором, — сказал он во дворе, беря у меня чашку с водой. Он выпил ее одним большим глотком и вздохнул, вытирая рукавом пот с лица пальто. — Он занят всякой суетой и совсем не думает о том, что произошло после сражения, но я это так не оставлю.

— Представляю, какой был разговор, — пробормотала я, помогая ему снять пыльное пальто. — Уильям Трайон — это не уравновешенный шотландец, не говоря уже о Фрейзере.

Я неохотно улыбнулась. «Упрямые, как камни» — вот краткое описание клана Фрейзеров, о котором мне поведали много лет назад, и ничего за прошедшее время не дало мне повода усомниться в его истинности.

— Да, — он пожал плечами и с наслаждением потянулся, расправляя уставший от долгой поездки позвоночник. — О, Христос. Я голоден, есть какая-нибудь еда?

Он поднял свой длинный нос и с надеждой принюхался.

— Запеченный окорок и пирог из сладкого картофеля, — сказала я без необходимости, так как в воздухе витал сильный медовый аромат. — Итак, что сказал губернатор, когда ты его должным образом запугал?

Его зубы сверкнули в короткой улыбке от такого описания его интервью с Трайоном, но из его едва заметного довольного выражения я поняла, что моя характеристика не была совсем неправильной.

— О, многое. Но для начала я настоял на том, чтобы он вспомнил все подробности, когда Роджер Мак был схвачен, кто привел его, и что было сказано. Я хочу все выяснить об этом.

Он развязал ремешок на волосах и тряхнул влажными кудрями, темными от пота.

— Он что-нибудь вспомнил, когда ты нажал на него?

— Да, немного. Трайон говорит, что Роджера Мака привели трое мужчин; у одного из них был значок отряда Фрейзера, и он, конечно же, решил, что это мой человек. Он так говорит, — добавил он с иронией.

Я подумала, что вполне разумно, если губернатор так решил, но Джейми был совсем не в настроении признавать это.

— Должно быть, у мужчины был значок Роджера, — сказала я. — Остальная часть вашего отряда вернулась с тобой. Все, кроме Браунов, но это были не они.

Оба Брауна исчезли после того, как в суматохе сражения использовали благоприятный момент, чтобы отомстить Исайе Мортону. Вряд ли они слонялись бы поблизости, чтобы напасть на Роджера, даже если у них были на то причины.

Он кивнул, отклоняя мысль о Браунах коротким жестом.

— Да. Но почему? Он сказал, что Роджер Мак был связан и с кляпом во рту — постыдный способ обращения с пленными, как я указал ему.

— И что он ответил на это?

Трайон, может быть, и был менее упрям, чем Джейми, но также не был склонен терпеть оскорбления.

— Он заявил, что это не война, а мятеж, и он имел право применить жестокие меры. Но схватить и повесить человека, не разрешив ему даже назвать свое имя… — его лицо покраснело. — Я клянусь тебе, Клэр, если бы Роджер умер на веревке, я сломал бы Трайону шею и бросил его труп воронам!

У меня не было ни малейшего сомнения, что он выполнил бы свою угрозу; я все еще видела его руку, обхватившую шею губернатора над серебряным горжетом. Я подумала, понимал ли Уильям Трайон, в какой опасности находился в ту ночь после сражения.

— Он не умер и не собирается умирать, — я только надеялась, что я права, но произнесла это так уверенно, как могла, и положила ладонь на руку Джейми. Мускулы его предплечья вздулись и подрагивали от сдерживаемого желания ударить кого-нибудь, но застыли от моего прикосновения. Он глубоко вздохнул раз-другой, коротко пробарабанил негнущимися пальцами по бедру и преодолел свой гнев.

— Итак. Он сказал, что мужчина назвал Роджера Джеймсом МакКуистоном, одним из главарей регуляторов. Я справлялся о нем, — добавил он, взглянув на меня. Его голос стал спокойнее. — Тебя удивит, сассенах, что никто не знает этого МакКуистона в лицо?

Да, я была удивлена и сказала ему об этом. Он кивнул головой; краснота немного сошла с его лица.

— И меня это удивило. Статьи этого человека встречается во многих памфлетах, но никто не видел его. Ни старый Ниниан, ни Хасбанд Хермон, никто из регуляторов, с которыми мне удалось поговорить, хотя большинство из них держали язык за зубами.

— Я даже нашел издателя, который напечатал одну из статей МакКуистона; он сказал, что ее текст был оставлен на его пороге однажды утром вместе с головкой сыра и двумя сертификатами провозглашенных денег в качестве платы за печать.

— Это интересно, — сказала я и убрала свою руку; он уже полностью владел собой. — Значит, ты думаешь, что, скорее всего, «Джеймс МакКуистон» — вымышленное имя?

— Очень даже может быть.

Внезапно мне в голову пришла идея.

— Не думаешь ли ты, что человек, представивший Роджера губернатору, как МакКуистона, возможно, и был им самим?

Джейми приподнял брови и медленно кивнул.

— И он стремился спастись, повесив вместо себя Роджера Мака? Сказаться мертвым — превосходный способ избежать ареста и преследований. Да это была умная мысль, хотя и немного плохая, — добавил он справедливости ради.

— О, только немного?

Он, казалось, меньше сердился на фиктивного МакКуистона, чем на губернатора, но, с другой стороны, вина Трайона была очевидна.

Мы подошли к колодцу. На его срубе стояло ведро с водой, нагретой солнцем. Он закатал рукава и, сложив ладони чашей, поплескал водой в лицо, потом яростно потряс головой, разбрызгивая капельки на гортензии миссис Шерстон.

— Губернатор вспомнил, как выглядели эти мужчины? — спросила я, вручая ему сложенное полотенце, лежащее здесь же на срубе колодца. Он взял его и вытер лицо, качая головой.

— Только одного, того, у которого был значок и который вел весь разговор. Он сказал, что это был светловолосый мужчина, очень высокий с хорошей фигурой. Он так же думает, что у мужчины были зеленые глаза. Трайон не обращал особого внимания на их внешность, так как был очень занят, но это он вспомнил.

— Иисус Рузвельт Христос, — сказала я, пораженная внезапной мыслью. — Высокий, светловолосый и зеленоглазый. Не думаешь ли ты, что это мог быть Стивен Боннет?

С широко открытыми глазами он с изумлением уставился на меня из-за края полотенца.

— Иисус, — произнес он в свою очередь и рассеянно положил полотенце назад. — Я даже не подумал об этом.

Я тоже. Все, что я знала о Боннете, не вписывалось в образ регулятора, большинство из которых являлись бедными отчаявшимися людьми, как Джо Хобсон, Хью Фаулз и Абель МакЛеннан. Некоторые были воинствующими идеалистами, как Хасбанд и Гамильтон. Стивен Боннет, вероятно, временами бывал бедным и отчаявшимся, но я была уверена, что выражать правительству свой протест он не станет. Он применит насилие. Возможно, убьет судью или шерифа за непомерные поборы. Но, нет… это смешно. Насколько я знала, Стивен Боннет вообще не платил никаких налогов.

— Нет, — Джейми отрицательно покачал головой, очевидно, придя к такому же заключению. Он смахнул капельку влаги с кончика носа. — В этом деле деньгами не пахнет. Даже Трайон был вынужден просить заем у графа Хиллсборо, чтобы заплатить ополчению. А регуляторы… — он махнул рукой, отвергая мысль о регуляторах, могущих кому-нибудь заплатить. — Я не знаю много о Стивене Боннете, но думаю, только обещание золота могло привести его на поле боя.

— Да, это верно, — из открытого окна раздалось позвякивание фарфора и серебра, сопровождаемое приглушенными голосами рабов, которые накрывали на стол. — И я думаю, Стивен Боннет никоим образом не может быть Джеймсом МакКуистоном, не так ли?

Он рассмеялся, и его лицо впервые за время нашего разговора расслабилось.

— Нет, сассенах. Что еще я знаю о Бонннете — это то, что он не умеет читать и вряд ли сможет написать свое имя.

Я выпучила на него глаза.

— Как ты узнал об этом?

— Мне сказала Сэмюель Корнелл. Он сам не встречался с Боннетом, но он рассказывал, что к нему приезжал Уолтер Пристли, чтобы занять денег. Он был удивлен, так как Пристли — богатый человек, но тот сказал ему, что прибывает корабль с грузом, за который он должен заплатить золотом, поскольку человек, доставивший груз, не возьмет ни складские квитанции, ни сертификаты провозглашенных денег, ни даже банковскую тратту. Он не доверяет словам на бумаге, которые не может прочитать сам, и при этом не доверит прочитать их никому. Так что, остается только золото.

— Да, это действительно похоже на Боннета, — я развернула его пальто, который держала в одной руке и стала вытряхивать его, отворачивая лицо от клубов красноватой пыли. — Насчет золота… Ты не думаешь, что Боннет мог оказаться возле Аламанса случайно? Может быть, по дороге в Речной поток?

Он мгновение подумал, но потом покачал головой, заворачивая манжеты рукавов.

— Это не та война, сассенах, когда человек может оказаться во власти обстоятельств. Армии находились друг против друга два дня, а сторожевые линии были дырявы, как рыбацкие сети; не составляло большого труда уехать с Аламанса или вообще объехать его стороной. И потом Аламанс слишком далеко от Речного потока. Но кто бы ни пытался убить молодого Роджера, он был здесь по своей собственным делам.

— Таким образом, мы вернулись к таинственному мистеру МакКуистону, кем бы он ни был.

— Возможно, — произнес он с сомнением в голосе.

— Но кто еще это мог быть? — запротестовала я. — Уверена, ни у кого среди регуляторов не было ничего личного против Роджера!

— Может быть, — согласился Джейми, — но мы ничего не сможем точно сказать, пока парень сам все не расскажет.

После окончания ужина, во время которого, разумеется, не было никакого упоминания о МакКуистоне, Стивене Боннете или о чем-либо подобном, я встала, чтобы пойти проверить Роджера. Джейми пошел вместе со мной и без слов выслал из комнаты рабыню, которая сидела возле окна, починяя одежду. Кто-нибудь всегда должен был находиться с Роджером, чтобы смотреть — не забилась ли трубка, не сместилась ли она, поскольку для него она пока оставалась единственным средством дыхания. Пройдет еще несколько дней, пока опухоль в его горле спадет достаточно, чтобы я рискнула удалить трубку.

Джейми ждал, пока я проверяла пульс и слушала дыхание Роджера, потом по моему кивку сел на стул рядом с кроватью.

— Ты знаешь имена мужчин, которые выдали тебя? — спросил он без всяких предварительных маневров. Роджер посмотрел на него, нахмурив черные брови, потом медленно кивнул и показал один палец.

— Одного из них? Сколько их было?

Три пальца. Это соответствовало словам Трайона.

— Они были регуляторами?

Кивок.

Джейми взглянул на меня, потом перевел взгляд на Роджера.

— Это не был Стивен Боннет?

Роджер сел прямо с открытым ртом. Он схватился за трубку, торчащую из горла, изо всех сил пытаясь заговорить, и яростно затряс головой.

Я схватила его за плечо, другой рукой удержала трубку, которую он почти выдернул из разреза. Рана открылась, и струйка крови побежала по его шее. Сам Роджер, казалось, не обращал на это внимание; его взгляд был направлен на Джейми, а рот открывался, задавая беззвучные вопросы.

— Нет, нет. Если ты его не видел, значит, его там не было, — Джейми твердо положил руку на другое его плечо, помогая мне положить его на подушку. — Просто, Трайон описал высокого светловолосого мужчину. Возможно, с зелеными глазами. Мы подумали…

Лицо Роджера расслабилось. Он снова покачал головой и откинул голову назад. Джейми продолжил:

— Ты, однако, знал этого человека прежде? — Роджер взглянул на него, потом пожал плечами. Он выглядел немного раздраженным и беспомощным; я слышала, как его дыхание ускорилось и со свистом выходило из янтарного мундштука. Я со значением откашлялась, с нахмуренными бровями глядя на Джейми. Роджеру не грозила непосредственная опасность, но это не означало, что с ним все было хорошо. Ничего подобного.

Джейми проигнорировал меня. Он прихватил с собой ящичек для эскизов Брианны, когда поднимался наверх. Теперь он положил на него листок бумаги и поставил его на колени Роджера, потом протянул ему оточенный угольный карандаш.

— Ты попробуешь еще раз? — он пытался заставить Роджера общаться с помощью бумаги сразу же, как тот пришел в сознание, но руки Роджера слишком распухли, чтобы он мог держать карандаш. Они все еще выглядели ужасно, но периодическое приставление пиявок и мягкий массаж улучшили их состояние, и они стали немного походить на нормальные руки.

Губы Роджера сжались на секунду, но он неуклюже обхватил карандаш пальцами. Первые два пальца на этой руке были сломаны, и маленькие щепки, которые я использовала в качестве шин, заставляли их торчать наподобие буквы «V».

Роджер, сосредоточено хмурясь, начал медленно писать. Джейми придерживал бумагу обеими руками, чтобы она не скользила.

Карандаш переломился, и два его обломка полетели на пол. Я наклонилась, чтобы поднять их, а Джейми склонился над измазанным листком, на котором были корявые «У» и «М», потом пробел и «МАК».

— Уильям? — он вопросительно взглянул на Роджера. Пот блестел у того на скулах, но он коротко кивнул.

— Уильям Мак, — сказала я, глядя через плечо Джейми. — Значит, шотландец или, по крайней мере, шотландское имя?

Не то, чтобы это намного сужало выбор. МакЛеод, МакПерсон, МакДональд, МакДоннел, Мак… Куистон?

Роджер поднял руку и ударил себя по груди. Он ударял снова и снова, произнося какое-то имя. Вспомнив телешоу с шарадами, я на этот раз сообразила быстрее, чем Джейми.

— МакКензи? — спросила я и была вознаграждена быстрой вспышкой в зеленых глазах и кивком головы.

— МакКензи. Уильям МакКензи, — Джейми хмурился, очевидно, перебирая в уме список имен и лиц, но не находя нужного.

Я наблюдала за лицом Роджера. Все еще нездоровое, оно выглядело более нормальным, несмотря на синевато-багровый рубец под челюстью, и я подумала, что на нем было какое-то странное выражение. Я могла видеть физическую боль в его глазах, беспомощность и расстройство от того, что он не может сказать то, что хотел, но там было еще что-то. Гнев, конечно, и какая-то озадаченность.

— Ты знаешь какого-либо Уильяма МакКензи? — спросила я Джейми, который слегка барабанил пальцами по столу, раздумывая.

— Да, четырех или пятерых, — ответил он, все еще сосредоточено хмуря брови. — В Шотландии. Но ни одного здесь, и ни одного…

Рука Роджера резко поднялась при слове «Шотландия», и Джейми замолчал, уставившись на Роджера, как охотничья собака в стойке.

— Шотландия, — сказал он. — Что о Шотландии? Человек — только что прибывший иммигрант.

Роджер яростно покачал головой, затем остановился, гримасничая от боли. Он на мгновение зажмурился, потом открыл глаза и махнул рукой на куски угольного карандаша, которые я держала в руках.

Потребовалось несколько попыток, пока, наконец, Роджер не откинулся устало на подушку; горловина его рубашки была влажна от пота и запятнана кровью из горла. Результатом его усилий были корявые смазанные буквы, но я могла легко их прочитать.

«Дугал» было написано на листке. Выражение на лице Джейми стало настороженным.

— Дугал, — повторил он медленно. Он знал нескольких Дугалов, и некоторые из них жили в Северной Каролине. — Дугал Чизхолм? Дугал О’Нил?

Роджер отрицательно качнул головой, и трубка в его горле захрипела. Он поднял руку и ткнул в сторону Джейми негнущимися пальцами. Получив непонимающий взгляд в ответ, он снова попытался взять карандаш, но тот скатился с ящичка и упал на пол.

Тогда используя измазанные темно-серым порошком пальцы, он вывел на бумаге едва видимые каракули, при виде которых я ощутила удар электрического тока.

«Джейли», образовали слово каракули.

Джейми мгновение смотрел на имя, потом он немного вздрогнул и перекрестился.

— Dhia,[Боже (гэльск.)] — произнес он тихо и посмотрел на меня. Мы оба поняли, о ком идет речь; Роджер увидел это и откинулся на подушку, испустив громкий вздох через трубку.

— Сын Дугала от Джейлис Дункан, — сказал Джейми, поворачиваясь к Роджеру с недоверчивым видом. — Его, кажется, назвали Уильямом. Ты его имеешь в виду? Ты уверен?

Краткий кивок, и глаза Роджера закрылись. Потом они открылись, и один палец неуверенно указал на свой собственный глаз глубокого ясного зеленого цвета — цвета мха. Лицо его было белым, как простыня, на которой он лежал, и его измазанные углем пальцы дрожали. Его рот дергался в отчаянной попытке заговорить, объяснить, но дальнейшие пояснения должны будут подождать, по крайней мере, некоторое время.

Его рука упала, и глаза снова закрылись.

Обнаружение личности Уильяма Баккли МакКензи, не изменило твердое желание Джейми найти его, но изменило его желание немедленно убить человека, как только тот будет найден. В целом, все было не так плохо.

Брианна, которую оторвали от ее живописи для консультации, пришла в мою комнату в блузе, сильно пахнущей скипидаром и льняным маслом, и с пятном кобальтовой краски на одной мочке уха.

— Да, — сказала она, удивленная настойчивыми расспросами Джейми. — Я слышала о нем. Уильям Баккли МакКензи, подмененный ребенок.

— Какой? — брови Джейми высоко поднялись.

— Это я так назвала его, — сказала я, — когда увидела родословную Роджера и поняла, кто такой Уильям Баккли МакКензи. Дугал отдал ребенка Уильяму и Саре МакКензи, помнишь? И они дали ему имя ребенка, которого они потеряли за два месяца до этого.

— Роджер упоминал, что видел его и его жену на борту «Глорианы», когда он плыл из Шотландии в Северную Каролину, — вставила Бри. — Но он сказал, что до недавних пор он не подозревал, кто был этот человек, и не имел случая поговорить с ним. Значит, Уильям здесь, но с какой стати он попытался убить Роджера, да еще таким способом?

Она задрожала, хотя в комнате было тепло. Лето наступило, и даже с открытыми окнами воздух был горяч и влажен.

— Он отродье ведьмы, — коротко ответил Джейми, как если бы это был достаточный ответ. Возможно, так оно и было.

— Они и меня считали ведьмой, — напомнила я ему немного желчно и получила в ответ взгляд синих глаз искоса и изгиб длинного рта.

— Да, они считали, — сказал он и откашлялся, протерев рукой потный лоб. — Ну что ж, думаю, нам остается только ждать и искать. Имя нам поможет. Я пошлю письмо Дункану и Фаркарду, чтобы они поискали, — он раздраженно потянул воздух и выдохнул.

— Что мне с ним делать, когда я найду его? Сын ведьмы или нет, но он мой родственник; я не могу убить его. Не после того… — он вовремя спохватился и кашлянул. — Я имею в виду, он сын Дугала. Он мой двоюродный брат, в конце концов.

Я понимала, что он на самом деле имел виду. Четыре человека знали, что произошло в чердачной комнате калоденского дома за день до сражения. Один из них мертв, другой исчез и, скорее всего, тоже мертв. Только я осталась свидетелем того, как пролилась кровь Дугала, и чья рука это сделала. Независимо от того, какое преступление совершил Уильям Баккли МакКензи, Джейми не станет убивать его ради отца.

— Ты собирался убить его? Пока не узнал, кто он? — Бри выглядела потрясенной от этой мысли. Она медленно крутила в руках запятнанную краской тряпку.

Джейми повернулся к ней.

— Роджер Мак — твой муж, сын моего дома, — очень серьезно произнес он. — Конечно, я отомстил бы за него.

Брианна поглядела на меня, потом отвела глаза. Она выглядела странно задумчивой, и ее вид немного встревожил меня.

— Хорошо, — сказала она очень тихо. — Когда ты найдешь Уильяма Баккли МакКензи, я хочу знать об этом.

Она сложила тряпку, затолкала ее в карман блузы и вернулась к работе.

Брианна соскребла немного голубовато-зеленой краски с края палитры и капнула ее на большое бледно-серое пятно. Она поколебалась мгновение, наклоняя палитру из стороны в сторону, чтобы рассмотреть полученный цвет, потом добавила немного кобальта с другой стороны пятна, создав переход тонов от сине-серого к серо-зеленому, слишком слабый, чтобы его мог различить неопытный глаз.

Она взяла одну из коротких широких кистей и короткими несильными ударами нанесла серые тона вдоль челюсти на холсте. Да, это было почти правильно — бледная, как обожженный фарфор, кожа, но с ярким оттенком, одновременно деликатным и земным.

Поглощенная вдохновением артиста, она не замечала окружение, глубоко погрузившись в работу, сравнивая появляющееся на холсте с тем, что было в ее памяти. Не то, что бы она никогда раньше не видела мертвого человека. Ее отец, Фрэнк, был похоронен в открытом гробу, и она присутствовала на похоронах родственника своих старых друзей. Но цвета бальзамировщика были ярки и почти грубы по сравнению с цветами свежего трупа. Она была поражена контрастом.

«Это из-за крови», — подумала она, беря тонкую кисть, чтобы добавить точку чистого голубовато-зеленого цвета в углубление глазницы. Смерть не изменяет ни форму костей, ни тени, которые они отбрасывают. Но кровь окрашивает эти тени. В жизни они голубоватые, красноватые, розовые и бледно-лиловые от крови, движущейся под кожей; в смерти, когда кровь останавливается, густеет и темнеет, цвета синие, как у голубой глины, фиолетовые, индиго и лиловато-коричневые… и еще появляется новый цвет — деликатно-зеленый, который ее художественный ум с жесткой ясностью классифицировал, как начало гниения.

Из зала раздались незнакомые голоса, и она настороженно прислушалась. Фиби Шерстон любила приводить своих гостей полюбоваться на процесс написания портрета. Обычно Брианна не возражала против этого и даже объясняла, что она делала, но сейчас работа была сложная, и времени оставалось мало. Она могла работать с такими тонкими оттенками только в короткий период заката, когда света было еще достаточно, и он не был слишком ярок.

Голоса, однако, двинулись в сторону гостиной; она расслабилась и снова взяла толстую кисть.

Она вызвала видение в своей памяти: мертвец, которого они положили под деревом возле импровизированного госпиталя ее матери у Аламанса. Она ожидала, что будет потрясена боевыми ранами и смертью, а вместо этого была потрясена своим отношением к ним. Она видела ужасные вещи, но это не походило на обычные приемы больных, которые проводила ее мать, и которые она посещала в свое свободное время, чтобы посочувствовать пациентам в мелких немочах слабой плоти. На поле битвы все происходило очень быстро, было слишком много раненых, чтобы делать все тщательно и выверено.

Несмотря на спешку и нехватку времени, каждый раз проходя мимо того дерева, она на мгновение останавливалась. Наклонялась, чтобы отогнуть угол одеяла, и смотрела в лицо человека. Потрясенная собственной зачарованностью, но не делая усилий, чтобы сопротивляться ему, она запоминала удивительные необратимые изменения цвета и тени, окоченение мускулов и изменение форм, когда кожа теснее липла к костям, и процесс смерти и распада начинал свою ужасную магию.

Ей не пришло в голову спросить имя мертвеца. Было ли это бесчувственно с ее стороны, задалась она вопросом. Вероятно, это от того, что все ее чувства были направлены на другое — и тогда и теперь. Все же она закрыла глаза и прочитала быструю молитву об успокоении души неизвестного человека.

Когда она открыла глаза, свет уже исчез. Она почистила палитру и стала мыть кисти и руки, медленно и неохотно возвращаясь к миру вне ее работы.

Джема уже должны накормить и искупать, но он отказывался лечь спать, пока она не давала ему грудь и не укачивала на руках. Ее груди немного закололо при этой мысли; в них было полно молока, но не было мучительной боли от переполненности, так как Джем стал есть твердую пищу, и его потребность в грудном молоке уменьшилась.

Она укачает Джема, положит спать, а потом пойдет на кухню и съест свой запоздалый ужин. Она не ужинала со всеми, желая использовать вечерний свет, и ее живот тихонько урчал, когда ароматы пищи в воздухе заменяли острые запахи скипидара и льняного масла.

А потом… она поднимется наверх к Роджеру. Ее губы сжались при этой мысли и, осознав это, она заставила их надуться, выдохнув воздух с такой силой, что они завибрировали с треском, как моторная лодка.

В этот неудачный момент в двери просунулась удивленная голова Фиби Шерстон. Она моргнула, но воспитанно сделала вид, что ничего не заметила.

— О, моя дорогая, вот вы где! Выйдите, пожалуйста, на минутку в гостиную. Мистер и миссис Уилбур хотели бы с вами познакомиться.

— О, хорошо, разумеется, — произнесла Брианна со всей вежливостью, которую смогла изобразить. Она показала на свою запятнанную блузу. — Позвольте мне только пойти и переодеться…

Миссис Шерстон отклонила ее просьбу, очевидно желая похвастать домашним художником в его рабочем костюме.

— Нет, нет, не беспокойтесь об этом. Этим вечером мы все одеты просто. Никто не станет возражать.

Брианна неохотно двинулась к гостиной.

— Хорошо. Но только на несколько минут — я должна уложить Джема спать.

Пухлый рот миссис Шерстон слегка сжался; она не видела причины, почему бы ее рабам не заняться ребенком, но она уже слышала мнение Брианны на этот счет и потому мудро не стала настаивать.

Родители Брианны были в комнате с Уилбурами, которые оказались приятной пожилой парой, и которых ее мать назвала бы Дарби и Джоан.[Диалектизм, означающий старую любящую супружескую чету. Фарфоровые фигурки, изображающие любящую пару (каминное украшение).] Они засуетились при ее появлении, вежливо настаивая на своем желании посмотреть портрет и выражая глубокое восхищение и картиной, и живописцем, и вообще вели себя с такой добротой, что она расслабилась.

Она уже собралась извиниться и покинуть их, когда мистер Уилбур, воспользовавшись затишьем в разговоре, с доброжелательной улыбкой повернулся к ней.

— Я так понимаю, что поздравления по случаю вашей удачи принимаются, миссис МакКензи?

— А? О… спасибо, — произнесла она, сомневаясь, по какому поводу были поздравления. Она поглядела на мать в поисках подсказки. Клэр немного поморщилась и посмотрела на Джейми, который кашлянул.

— Губернатор Трайон предоставил твоему мужу пять тысяч акров земли в дальних горах, — сказал он ровным, почти бесцветным голосом.

— Да? — на мгновение она почувствовала изумление. — Что… почему?

Среди гостей возникло смущенное движение с тихим покашливанием и переглядыванием между парами Шерстонов и Уилбуров.

— Компенсация, — кратко пояснила мать, бросая взгляд на Джейми.

Теперь Брианна поняла; никто не был настолько невоспитан, чтобы отрыто упоминать об ошибке, произошедшей с Роджером, но история была слишком сенсационная, чтобы ее не обсуждали в обществе Хиллсборо. Она также поняла, что приглашение миссис Шерстон погостить у нее, возможно, было вызвано не только добротой. Слава, иметь в доме гостем повешенного человека, самым лестным образом сосредоточила бы все внимание местного общества на Шерстонах даже больше, чем рисование необычного портрета.

— Надеюсь, что вашему мужу гораздо лучше, дорогая? — миссис Уилбур тактично заполнила паузу в разговоре. — Нам было очень жаль услышать о его ранении.

Ранение. Это было самое осторожное описание ситуации, какое можно только вообразить.

— Да, намного лучше, спасибо, — произнесла она, коротко улыбнувшись, и как только вежливость позволила, повернулась к отцу.

— Роджер знает? О гранте на землю?

Он взглянул на нее, потом в сторону и откашлялся.

— Нет. Я подумал, что, может быть, ты сама скажешь ему об этом.

Ее первой реакцией была благодарность: у нее есть, что сказать Роджеру. Очень трудно разговаривать с кем-то, кто не может тебе ответить. Весь день она собирала материал для разговора: маленькие мысли и события, которые она могла превратить в истории, чтобы рассказать ему при встрече. Но их запас заканчивался слишком быстро, и она сидела возле постели, судорожно пытаясь найти еще темы для разговора.

Ее второй реакцией было раздражение. Почему отец не сообщил ей об этом наедине вместо того, чтобы выставить их семейное дело перед незнакомцами? Потом она уловила беззвучный диалог между родителями и поняла, что мать глазами спросила, а он ответил коротким взглядом в сторону мистера Уилбура, потом на миссис Шерстон, прежде чем опустить свои длинные темно-рыжие ресницы, чтобы скрыть выражение глаз.

«Лучше, открыть правду перед уважаемыми свидетелями, — сказало его выражение, — чем позволить сплетням распространяться бесконтрольно».

Она не особенно заботилась о своей репутации, но достаточно хорошо разбиралась в перипетиях социальной жизни, чтобы понять, что этим скандалом ее отцу может быть нанесен реальный ущерб. Если фальшивый донос о том, что Роджер был одним из главарей регуляторов, распространится, то лояльность Джейми будет поставлена под сомнение.

Слушая разговоры в гостиной Шерстонов, она стала понимать, что Колония представляла собой обширную паутину. Существовали бесчисленные нити контактов, вдоль которых шныряли несколько больших и ряд средних пауков, всегда прислушиваясь, не раздастся ли жужжание попавшей в сети мухи, и ища истонченные нити и разорванные связи.

Всякая мелкота осторожно пробиралась по краям сети, опасаясь больших пауков, ибо те были каннибалами. «Так же, как — думала она, — и честолюбивые люди».

Положение ее отца было заметным, но не настолько прочным, чтобы не опасаться подрывного эффекта сплетен и подозрений. Она и Роджер уже разговаривали об этом между собой; линии перелома уже наметились и были заметны для знающих людей. Напряженность возрастала и в некоторый момент могла вызвать раскол достаточно глубокий, чтобы отделить колонии от Англии.

Если напряжение будет нарастать стремительно, если нити контактов между Фрейзерс-Риджем и остальной частью колонии оборвутся слишком быстро… эти липкие нити обовьют их семью толстым коконом, оставив их одних и беззащитных перед теми, кто захочет высосать их кровь.

«Ты совсем ненормальная сегодня вечером», — подумала она, неприятно удивленная образами, которые выбрал ее ум. Вероятно, рисование смерти виновато в этом.

Ни Уилбуры, ни Шерстоны не заметили ее настроения, но мать заметила и послала ей длительный задумчивый взгляд. Она обменялась еще несколькими любезностями и, извинившись, оставила компанию.

Ее настроение не улучшилось, когда обнаружилось, что Джемми, устав ждать ее прихода, заснул со следами слез на щеках. Она встала на колени рядом с кроваткой и тихонько положила руку на его спину, надеясь, что он почувствует ее и проснется. Его спина поднималась и опускалась в мирном дыхании, но он не шевельнулся. Пот влажно мерцал в складках шеи.

Дневная жара поднялась вверх, и на втором этаже к вечеру всегда было душно. Окно было, конечно, закрыто, чтобы ночной воздух не проник в детскую и не причинил вреда ребенку. У миссис Шерстон не было своих детей, но она знала какие предосторожности стоит соблюдать.

В горах Брианна, не колеблясь ни секунды, открыла бы окно. Но в большом городе, подобном Хиллсборо, переполненном чужаками с побережья и изобилующем корытами для лошадей с застойной водой и сырыми колодцами…

Сравнив опасность малярийных комаров с удушьем, Брианна, наконец, решилась и, стянув легкое одеяло с сына, а так же сняв с него рубашку, оставила его комфортно лежать под одной пеленкой. Его нежная кожа была влажной и розовой в тусклом свете.

Вздохнув, она затушила свечу и вышла, оставив дверь приоткрытой, чтобы слышать, если он проснется. Было почти темно; свет просачивался сквозь перила с нижнего этажа, но наверху лежала глубокая тень. Позолоченные столы миссис Шерстон и портреты предков мистера Шерстона представляли собой не больше, чем призрачные формы в темноте.

В комнате Роджера горела свеча; двери ее были закрыты, но приглушенный веер света лежал под нею, касаясь голубой дорожки в коридоре. Она двинулась к двери, забыв о еде и чувствуя гораздо больший голод к прикосновениям. Груди ее болели.

Рабыня дремала в углу, уронив вязание на колени. Она испуганно дернулась, когда дверь открылась и виновато моргнула при виде Брианны.

Бри первым делом кинула взгляд на кровать, но там все было в порядке; она слышала посвистывание и шипение его дыхания. Она немного нахмурилась на женщину, но махнула ей уйти. Та быстро собрала свою незаконченную работу и неуклюже вышла, избегая глядеть на Брианну.

Роджер лежал на спине с закрытыми глазами; под простыней, накинутой на его тело, выпирали кости. «Он так похудел, — подумала она. — Как он мог похудеть так сильно и так быстро?» Он мог глотать не более нескольких ложечек супа и пенициллинового бульона Клэр во время кормления, но двух или трех дней, конечно же, было недостаточно, чтобы кости обнажились так заметно.

Потом она поняла, что, скорее всего, он похудел раньше в течение военной кампании; оба ее родителя тоже выглядели более худыми, чем обычно. Выпирающие кости его лица были замаскированы ужасной опухолью, а теперь, когда она спала, его скулы вздымались, придавая лицу изможденный вид; над белой повязкой на горле снова стала видна твердая изящная линия челюсти.

Она поняла, что уставилась на его челюсть, исследуя цвета исчезающих ушибов. Желто-зеленый цвет заживающего ушиба отличался от деликатного серо-зеленого цвета недавней смерти, такой же болезненный, но, тем не менее, являющийся цветом жизни. Она глубоко вздохнула, внезапно осознав, что и в этой комнате окно было закрыто, а пот сбегал по ее спине, неприятно просачиваясь в расщелину между ягодицами.

Звук разбудил его; он повернул голову на подушке и слабо улыбнулся, увидев ее.

— Как дела? — спросила она шепотом, словно в церкви.

Он приподнял одно плечо в легком пожатии, но беззвучно произнес: «Хорошо». Он выглядел слабым и влажным; темные волосы на его висках были мокрыми от пота.

— Ужасно душно, не так ли? — она махнула рукой в сторону окна, откуда тек горячий воздух. Он кивнул, ткнув в воротник своей рубашки одной рукой. Она поняла его жест и развязала воротник, раздвигая отвороты шире, чтобы открыть его грудь бризу.

Его соски были маленькими и опрятными, ореолы под темными вьющимися волосами — розовато-коричневыми. Их вид напомнил ей о собственных грудях, полных молока, и у нее на мгновение возникло безумное желание скинуть рубашку и дать ему грудь. Она ярко вспомнила момент, когда она сделала это под ивами в Речном потоке, и жар пробежал по ее телу, отдаваясь в матке. Кровь бросилась ей в лицо, и она отвернулась посмотреть, что есть из еды на ночном столике.

Там был холодный мясной бульон в закрытой чашке и бутылка с чаем, подслащенным медом. Она взяла ложку и вопросительно приподняла бровь, зависнув рукой над столом.

Он немного поморщился, но указал головой на бульон. Она взяла чашку и села рядом с ним.

— Открывай ворота конюшни, — весело произнесла она, поднося ложку кругами к его рту, как будто он был Джемом. — Лошааадка прискакала!

Он раздраженно закатил глаза.

— Когда я была маленькой, — сказала она, игнорируя его хмурый вид, — мои родители говорили так: «Плывет корабль, разводи мосты» или «Открывай гараж, приехала машинка!» Но я не могу использовать их для Джема. Твоя мама говорила об автомобилях и самолетах?

Он скривил губы, но, наконец, неохотно улыбнулся. Он покачал головой и поднял руку, указывая в потолок. Она поглядела вверх и увидела темное пятно на штукатурке. Это была пчела, которая случайно залетела сюда днем из сада и с наступлением темноты заснула.

— Да? Хорошо. Пчелка летит, — сказала она негромко, засовывая ложку в его рот. — Ж-ж-ж-ж.

Она не могла долго поддерживать этот игривый тон, но атмосфера немного разрядилась. Она рассказала о Джемми, любимым словом которого стало слово «Уга», но никто еще не смог догадаться, что оно означало.

— Я подумала, что, может быть, он имеет в виду кошку, но кошку он называет «кискис».

Она вытерла ладонью пот со лба и опустила ложку в чашку.

— Миссис Шерстон говорит, что в этом возрасте он уже должен ходить, — сказала она, глядя на его рот. — Оба ребенка ее сестры пошли в год. Я спросила маму; она говорит, что дети начинают ходить, когда они готовы, и это может произойти в любое время между десятью и восемнадцатью месяцами, хотя обычно не позже пятнадцати.

Она смотрела на ложку, которую подносила к его рту, но чувствовала, что он наблюдает за ней. Ей тоже хотелось заглянуть в его глаза, но она боялась того, что могла увидеть в их темно-зеленых глубинах. Был ли это Роджер, которого она знала, или молчаливый незнакомец, которого повесили?

— О… я совсем забыла, — она замолчала, решив не сообщать о Уилбурах. Она не забыла, но не хотела говорить об этом без подготовки. — Па говорил сегодня с губернатором. Он, губернатор, дает тебе грант на землю. Пять тысяч акров в дальних горах.

Произнося эти слова, она поняла нелепость случившегося. Пять тысяч акров дикой, никому не нужной земли в обмен за почти разрушенную жизнь. «Нет, не почти», — внезапно подумала она, глядя на Роджера.

Он, нахмурившись, глядел на нее с видом, похожим на замешательство, потом покачал головой и откинулся на подушку, закрыв глаза. Рука его поднялась и упала, как если бы не хотел слышать об этом. Возможно, это было так.

Она молча смотрела на него, но он не открывал глаза, и только между бровями залегла глубокая складка.

Поддавшись желанию дотронуться до него, преодолеть барьер тишины, она, едва касаясь его кожи, провела пальцами вдоль скулы.

Она могла видеть размытые края синяков, темную запекшуюся кровь на коже, где лопнули капилляры. Синяки начинали желтеть; мать рассказала ей, что лейкоциты тела, попадая в место ушиба, постепенно перерабатывают травмированные клетки тканей и крови, в результате этой клеточной работы происходит изменение цвета.

Его глаза открылись и уставились в ее лицо с безразличным выражением. Она знала, что выглядела взволнованной и попыталась улыбнуться.

— Ты не выглядишь мертвым, — сказала она. Это сломало безразличный фасад; его брови дернулись, и слабый свет юмора появился в его глазах.

— Роджер… — не находя слов, она импульсивно подвинулась к нему. Он немного напрягся, инстинктивно поднимая плечи, чтобы защитить трубку в горле, но она обняла его за плечи, осторожно, но испытывая отчаянную нужду в ощущении его плоти.

— Я люблю тебя, — прошептала она, сжимая руки, убеждая его верить ее словам.

Она поцеловала его. Его губы были теплыми и сухими, такими знакомыми, и все же она испытала потрясение. Дыхание не коснулось ее щеки ни из его носа, ни из его рта. Словно она поцеловала маску. Влажный воздух из таинственных глубин его легких выходил из янтарной трубочки и касался ее шеи. Гусиная кожа покрыла ее руки, и она отстранилась, надеясь, что ни шок, ни отвращение не отразились на ее лице.

Его глаза были закрыты, веки сильно сжаты. Челюсти его напряглись.

— Отдыхай… — она взяла себя в руки, хотя голос дрожал. — До… до утра.

Она направилась вниз, не замечая, что свет в коридоре уже горел, и что ожидающая рабыня тихо скользнула назад в комнату.

Ее голод вернулся, но она шла вниз не в поисках еды. Она должна сделать что-нибудь с неиспользованным молоком. Она повернула к комнате родителей, чувствуя слабый сквозняк, которым тянуло из теней. Несмотря на теплый душный воздух, ее пальцы были холодными, словно скипидар все еще испарялся с их кожи.

«Вчера ночью мне приснилась моя подруга Дебора. Он обычно гадала за деньги на картах Таро в студенческом союзе и предлагала погадать мне бесплатно, но я всегда отказывалась.

Сестра Мари Ромейн сказала нам в пятом классе, что католикам не позволено гадать; мы не должны дотрагиваться до досок для спиритических сеансов или карт Таро, или хрустальных шаров, потому что это вещи Д-Ь-Я-В-О-Л-А — она всегда говорила его по буквам, никогда не произнося слово целиком.

Я не была уверена, что в них обитает дьявол, но не могла разрешить Деборе погадать мне. Тем не менее, я увидела ее вчера во сне.

Я имела обыкновение наблюдать, как она гадает для других; карты Таро очаровывали меня, возможно, потому, что казались запретными. Но их названия звучали круто — Старшие арканы, Младшие арканы, Рыцарь пентаклей, Паж кубков, Королева жезлов, Король мечей, Императрица, Маг и Повешенный.»

Что еще я могла видеть во сне? Я имею в виду, что это был вполне объяснимый сон. Там была разложена колода карт, и Деб читала их.

«Мужчина подвешен за одну ногу к палке между двух деревьев. Его руки связаны за спиной, и вместе с его головой образуют треугольник, направленный острием вниз; ноги его образуют крест. До некоторой степени человек еще привязан к земле, поскольку его нога присоединена к дереву».

Я могла видеть человека на карте, который находился на полпути между небом и землей. Эта карта всегда казалась мне странной — человек, казался, совершенно равнодушным, несмотря на то, что висел вниз головой и был ослеплен.

Деб продолжала собирать карты и раскладывать их снова, и эта карта появлялась в каждом раскладе.

«Повешенный означает жертву и ответственность, — сказала она. — У этой карты глубокое значение, — она посмотрела на меня и постучала по ней пальцем. — Но большая часть его скрыта. Ты сама должна выяснить ее значение для себя. Самопожертвование приводит к изменению личности, но человек должен совершить свое возрождение».

Изменение личности. Вот этого я и боюсь. Мне вполне нравилась личность Роджера, какой она была!

Черт. Я не знаю, насколько ДЬЯВОЛ замешан во все этом, но я уверена, что попытка заглянуть так далеко в будущее — ошибка. По крайней мер, прямо сейчас.

Звуки молчания

Прошло десять дней, пока портрет Пенелопы Шерстон был закончен и полностью удовлетворил ее. К этому времени состояние и Роджера, и Исайи Мортона улучшилось достаточным образом для путешествия. Учитывая скорое рождение отпрыска Мортона и опасность его появления вблизи Гранитных водопадов или Браунсвилла, Джейми договорился, чтобы он и Алисия остались жить у пивовара Шерстонов. Исайя будет работать возчиком на пивоварне, как только поправится.

— Не могу понять почему, — сказал мне Джейми по секрету, — но мне нравится этот маленький аморальный тип. Мне не хотелось бы увидеть, как его хладнокровно убьют.

Настроение Исайи значительно повысилось с прибытием Алисии, и уже через неделю он спускался вниз, где сидел, наблюдая глазами любящего пса, как она работала на кухне, а когда отправлялся спать, всегда останавливался прокомментировать портрет миссис Шерстон.

— Ну, разве не точь-в-точь она? — произнес он восхищенно, стоя в ночной рубашке в дверях гостиной. — Стоит только посмотреть на картину, сразу поймешь, кто это.

Поскольку миссис Шерстон настаивала, чтобы ее изобразили в образе Саломеи, я не была уверена, можно ли считать это замечание комплиментом, но она мило покраснела и поблагодарила его, очевидно, тронутая его искренностью.

Бри совершила удивительную работу, умудрившись изобразить миссис Шерстон и реалистично, и с долей лести, но без откровенной иронии, что было довольно трудно. Единственным пунктом, где она не удержалась от искушения, была небольшая деталь: отрезанная голова Иоанна Крестителя имела поразительное сходство с мрачным лицом губернатора Трайона, но я сомневалась, что за покрывающей ее кровью кто-либо заметит этот факт.

Мы были готовы двинуться домой, и особняк был полон духом беспокойного волнения и радостного облегчения. Но не Роджер.

Физически Роджер, безусловно, стал лучше. Его руки снова были подвижны, за исключением сломанных пальцев, и большая часть синяков с лица и тела исчезла. Самое главное: опухоль в его горле спала, и он мог теперь снова дышать через нос и рот. Я удалила трубку из его горла и зашила разрез — маленькая, но болезненная операция, которую он вытерпел, напрягшись телом и уставившись в потолок, пока я работала.

В его ментальном выздоровлении я не была уверена. После операции я помогла ему сесть, вытерла его лицо и дала немного воды, смешанной с бренди, в качестве укрепляющего средства. Я внимательно следила, пока он глотал, потом слегка прижала пальцы к его горлу и попросила его сглотнуть снова. Закрыв глаза, я нащупывала движение его гортани и колец трахеи, пытаясь как можно лучше оценить степень их повреждения.

Наконец, я отрыла глаза и в двух дюймах от моего лица увидела его глаза. Они были все еще широко открыты, и в них стыл вопрос, холодный и суровый, как ледник.

— Я не знаю, — произнесла я почти шепотом. Мои пальцы все еще касались его горла; я могла чувствовать пение крови в сонной артерии под его кожей, но твердая выпуклость гортани была деформирована и неподвижна; я не ощущала в ней никакой пульсации, никакой вибрации воздуха, проходящего через голосовые связки.

— Я не знаю, — повторила я и медленно убрала пальцы. — Ты… хочешь попробовать сейчас?

Он покачал головой и, поднявшись с кровати, подошел к окну, где встал, отвернувшись от меня и положив руки на раму. Слабое тревожное воспоминание пришло ко мне.

Тогда в Париже была залитая лунным светом ночь, а не день. Я проснулась и увидела Джейми, который, голый, стоял в оконной раме; шрамы на его спине поблескивали серебром, руки были сложены, а тело мерцало от холодного пота. Роджер тоже вспотел от жары; рубашка прилипла к его телу, но напряжение в его теле было таким же — как у человека, собирающего силы встретить свои страхи и взглянуть в лицо демонов.

Я могла слышать голоса внизу во дворе; Джейми вернулся из лагеря с Джемми, которого он держал перед собой в седле. Он выработал привычку брать Джема с собой, когда отправлялся по ежедневным делам, так чтобы Бри могла работать, не отвлекаясь. В результате Джемми выучил несколько новых слов — два из них непристойных — а хорошее пальто Джейми было в пятнах от джема и пахло, как использованный подгузник, но оба они казались вполне довольными друг другом.

Голос Бри долетел снизу, когда она, смеясь, вышла забрать сына. Роджер стоял неподвижно, словно был вырезан из дерева. Он не мог позвать их, но он мог бы постучать по окну или произвести другой шум, помахать им, но он не двигался.

Я тихо встала и покинула комнату, чувствуя в горле комок, который никак не могла сглотнуть.

Когда Бри унесла Джемми купаться, Джейми сообщил мне, что Трайон освободил большинство мужчин, захваченных в сражении.

— Хью Фаулз был среди них, — он снял пальто и ослабил воротник рубашки, подставляя лицо небольшому ветерку из окна. — Я замолвил за него слово, и Трайон прислушался.

— Еще бы он не прислушался, — сказала я резко. Он взглянул на меня и произвел шум глубоко в горле. Это напомнило мне о Роджере, гортань которого больше не была способна производить этот специфический шотландский звук.

Должно быть, от этой мысли у меня стал несчастный вид, потому что Джейми приподнял брови и коснулся моей руки. Было слишком жарко обниматься, но я на мгновение прижалась щекой к его плечу, ощутив комфорт от основательности его тела под тонким полотном рубашки.

— Я зашила горло Роджеру, — сказала я. — Он может дышать, но я не знаю, будет ли он когда-либо в состоянии говорить.

Не говоря уже о том, чтобы петь. Неозвученная мысль плавала в душном воздухе.

Джейми сделал другой шум, на этот раз глухой и сердитый.

— Я разговаривал с Трайоном также относительно его обещания Роджеру Маку. Он дал мне документ, предоставляющий ему пять тысяч акров земли, примыкающей к моей. Один из его последних актов на посту губернатора.

— Что значит один из последних?

— Я говорил, что он освободил большинство заключенных? — он отодвинулся с немного хмурым видом. — Всех, кроме двенадцати мужчин. Он держит в тюрьме дюжину главарей регуляторов. Или таковыми он их считает, — ирония в его голосе была такой же густой, как пыльный воздух. — Через месяц их буду судить по обвинению в мятеже.

— И если их признают виновными…

— По крайней мере, их выслушают, прежде чем повесить.

Он остановился перед портретом, нахмурившись, хотя я не была уверена, что он его видел.

— Я не останусь здесь до суда. Я сказал Трайону, что мы должны заниматься урожаем и фермами. Он согласился распустить милиционеров.

Я почувствовала легкость в сердце. В горах прохладно, воздух свежий, и кругом зелень. Это хорошее место для жизни.

— Когда мы едем?

— Завтра, — он, наконец, обратил внимание на портрет и с мрачным одобрением кивнул на голову с приоткрытой челюстью на блюде. — Есть одно дело, из-за которого можно было остаться, но думаю, сейчас это мало что даст.

— Какое дело?

— Сын Дугала, — произнес он, отворачиваясь от портрета. — За прошедшие десять дней я искал Уильяма Баккли МакКензи от одного края округа до другого. Я нашел людей, которые знали его, но никто не видел его после Аламанса. Некоторые говорят, что он, возможно, вообще покинул колонию. Очень многие регуляторы так и сделали; говорят, Хасбанд увез семью в Мэриленд. Но что касается Уильяма МакКензи, человек вместе с семьей исчез, как змея в крысиной норе.

«Вчера ночью я видела сон, что я и Роджер лежали под большой рябиной. Был прекрасный летний день, и мы вели одну из тех бесед, где говорили о вещах, которых нам не хватает. И оказывалось, что вещи, о которых мы говорили, лежали на траве между нами.

Я сказала, что продала бы душу за шоколадку Херши с миндалем, и она была там. Я сняла внешнюю обертку и почувствовала запах шоколада, потом я развернула внутреннюю обертку и принялась есть шоколад. Но мы говорили о бумаге.

Роджер подобрал обертку и сказал, что больше всего ему не хватает туалетной бумаги. Обертка слишком жесткая, чтобы подтирать ею задницу. Я рассмеялась и сказала, что нет ничего сложного; даже сейчас люди могли бы делать ее, если бы захотели. И вот на земле лежит рулон туалетной бумаги, я показала на него, и тут подлетел большой шмель, схватил один конец бумаги и полетел, разматывая ее. Она, колышась, летела между ветвями дерева.

Тогда Роджер сказал, что это святотатство подтираться здесь бумагой. Мама делает свои заметки на крошечных листочках, а когда па пишет в Шотландию, он использует обе стороны листа, а потом разворачивает лист и пишет вдоль, так что письмо похоже на решетку.

И тут я увидела, что па сидит на земле и пишет письмо тете Дженни на туалетной бумаге. Письмо становилось все длиннее и длиннее, когда шмель разматывал бумагу, направляясь в Шотландию.

Я использую больше бумаги, чем кто-либо еще. Тетя Джокаста дала мне несколько альбомов для рисования и стопку бумаги для акварелей, но я чувствую себя виноватой, когда рисую на них, потому что знаю, какая она дорогая. Но я должна рисовать. Лучшее в том, что я рисую портрет миссис Шерстон — это то, что поскольку я зарабатываю деньги, я могу использовать бумагу.

Потом сон изменился, и я рисовала Джемми желтым карандашом 2В.[Средняя твердость карандаша.] На нем черными буквами было написано „Тикондерога“,[Карандаши американской фирмы «Диксон Тикондерога», основанной в начале 19 века.] как на карандашах, которыми мы пользовались в школе. Но я рисовала на туалетной бумаге, и карандаш рвал ее. Я разозлилась и скомкала ее.

Потом начался один из скучных и неприятных снов, когда вы блуждаете в поисках туалета и не можете найти, а потом просыпаетесь и понимаете, что вам действительно нужно в туалет.

Я не могу решить, что бы я предпочла: шоколадку Херши, туалетную бумагу или карандаш. Все же думаю, что карандаш. Я прямо-таки чувствую запах оструганного дерева и ощущаю его между пальцами и на зубах. Когда я была маленькой, я грызла карандаши, так что они всегда выглядели так, словно над ними поработал бобер.

Я думала об этом днем. И даже взгрустнула, что у Джема не будет нового желтого карандаша или коробки для завтрака с Бэтманом на крышке, когда он пойдет в школу. Если он вообще пойдет в школу.

Руки Роджера все еще не могут держать перо.

И теперь я знаю, что мне не нужны ни карандаш, ни шоколад, ни туалетная бумага. Я хочу, чтобы Роджер снова говорил со мной.»

Скажи мое имя

Наше путешествие во Фрейзерс-Ридж протекало гораздо быстрее, чем поездка к Аламансу, несмотря на то, что двигаться приходилось в горы. Был конец мая, и в полях вокруг Хиллсборо высокие стебли кукурузы уже пускали золотую пыльцу по ветру. В горах зерно только всходило, и недавно появившееся потомство: телята, жеребята и ягнята нуждались в защите от волков и медведей. Распущенная милиция быстро рассеялась, возвращаясь к своим полям и фермам.

В результате наш караван состоял только из двух фургонов. С нами путешествовали несколько мужчин, проживающих вблизи Риджа, и два мальчика Финдли; наш путь проходил мимо фермы их матери.

Я бросала незаметные взгляды на Финдли, которые помогали разгружать фургон и разбивать наш маленький лагерь. Хорошие мальчики, хотя очень тихие. Они были почтительны или скорее испытывали благоговейный страх перед Джейми, но к Роджеру питали искреннюю и теплую симпатию, возникшую во время недолгой военной кампании и продолжавшуюся по настоящее время.

Они оба приходили навестить его в Хиллсборо и стояли, алые от смущения и практически бессловесные, зарывшись пальцами голых ног в турецкий ковер Фиби Шерстон. Они принесли Роджеру три ранних яблока, маленьких зеленых и твердых, очевидно, украденных по пути в чьем-то саду.

Он широко улыбнулся им в знак благодарности взял одно из яблок и героически надкусил, прежде чем я смогла вмешаться. Он не ел ничего кроме бульона в течение недели и почти задохнулся, глотая кусок. Однако протолкнул его, усиленно работая гортанью и задыхаясь, а потом все трое сидели, молча улыбаясь друг другу, и слезы стояли в их глазах.

Во время путешествия Финдли обычно находились поблизости от Роджера, были всегда внимательны и бросались ему на помощь, если он не мог с чем-либо справиться своими травмированными руками. Джейми рассказывал мне об их дяде Иэне Мхоре; без сомнения, они имели большой опыт в угадывании невысказанных потребностей.

Молодой и сильный, Роджер выздоровел быстро, и переломы были не слишком серьезные, но двух недель было недостаточно, чтобы кости хорошо срослись. Я предпочла бы не снимать повязки еще неделю, но они раздражали его, и я неохотно убрала импровизированные шины с его пальцев, предупредив беречь руки.

— Не смей, — произнесла я, схватив его руку, когда он потянулся к тяжелому мешку на фургоне. Он посмотрел на меня, приподняв бровь, и, добродушно пожав плечами, отступил; мешок тут же взял и утащил Хью Финдли. Роджер указал на камни, которые собирал Иэн Финдли для ограждения костра, потом на окружающий лес. Может ли он собирать дрова?

— Конечно же, нет, — твердо сказала я. Он изобразил пантомимой, как будто пьет воду. Принести воды?

— Нет, — снова сказала я. — Стоит только ведру соскользнуть в руке и…

Я огляделась вокруг, пытаясь найти для него занятие, но вся работа по лагерю требовала физических усилий. В то же время я понимала, что он раздражается, стоя в стороне и чувствуя себя бесполезным. Он чертовски устал от того, что с ним обращаются, как с инвалидом, и я могла видеть бунтарский блеск, разгорающийся в его глазах. Еще одно «нет», и он назло мне, вероятно, попытается поднять фургон.

— Он может писать, сассенах? — Джейми остановился возле фургона, увидев, что я попала в тупик.

— Писать? Что? — удивленно спросила я, но он уже протиснулся мимо меня и достал потрепанную портативную конторку, которую брал с собой в путешествия.

— Любовные письма? — Джейми усмехнулся мне. — Или, может быть, сонеты? — он бросил конторку в сторону Роджера, который поймал ее, прежде чем я протестующе вскрикнула. — Но, может быть, прежде чем сочинять эпос в честь Уильяма Трайона, Роджер Мак, ты напишешь, как вышло, что наш обоюдный родственник попытался убить тебя, а?

Роджер стоял неподвижно некоторое время, сжимая ящичек, потом криво улыбнулся Джейми и кивнул головой.

Он начал писать, пока устраивался лагерь, сделал перерыв, чтобы съесть ужин, и продолжил после него. Это была утомительная и очень медленная работа; переломы почти срослись, но его руки оставались распухшими и неуклюжими. Он ронял перо дюжину раз. Суставы моих пальцев болели при взгляде на его мучения.

— Перестань сейчас же!

Я подняла голову от горшка, который чистила камышом и горсткой песка, и увидела, что Брианна воевала с сыном, который, выгнувшись на ее руках назад, как лук, пинался, извивался и вообще делал все, что заставляет даже любящих родителей на мгновение подумать о детоубийстве. Я заметила, что плечи Роджера напряглись от этого шума, но он продолжал упорно писать.

— Что с тобой? — сердито вскричала Брианна. Она стояла на коленях и пыталась уложить Джемми, чтобы сменить подгузник на ночь.

Подгузник нуждался в срочной замене, так как был мокрым, грязным и болтался возле колен мальчика. Джем проспал большую часть дня в фургоне и проснулся утомленный жарой, раздраженный и не склонный к шуткам, не говоря уже о том, чтобы менять подгузники и ложиться спать.

— Может быть, он еще не устал, — предположила я. — Он поел, да?

Вопрос был риторическим; лицо Джемми было измазано заварным пудингом, а в волосах застряли кусочки гренок.

— Да, — Бри провела по своим волосам, которые были более чистыми, но не менее растрепанными. Джемми был не единственным рассерженным в семье МакКензи. — Может быть, он не устал, но я выбилась из сил.

Она шла пешком большую часть дня, чтобы облегчить нагрузку на лошадей на крутых склонах. Я тоже.

— Почему бы тебе не оставить его и не пойти умыться? — сказала я, благородно подавляя зевок. Я взяла большую деревянную ложку и заманчиво повертела ей перед Джемми, который испускал ужасные скулящие звуки. Увидев ложку, он замолчал и подозрительно уставился на нее.

Я добавила к приманке пустую оловянную кружку, положив их на землю рядом с ним. Он тут же уселся и, схватив ложку обеими руками, принялся вколачивать кружку в землю.

Бри кинула не меня взгляд искренней благодарности, встала и исчезла в лесу, направляясь вниз к маленькому ручью. Быстрое ополаскивание в холодной воде давало не такое роскошное расслабление, как ароматная ванна с пеной и при свечах, но главным словом здесь было «расслабление». Немного одиночества творит чудеса для уставшей матери, как я знала из своего опыта. И если чистота — это еще не все, но чистые ноги, лицо и руки определенно улучшают отношение к миру, особенно после дня с потом, грязью и мокрыми вонючими подгузниками.

Я критически осмотрела свои руки — с управлением лошадьми, разведением костра, готовкой пищи и чисткой горшков, моему собственному отношению к миру требовалось немного позитива.

Однако вода — не единственная жидкость, способная поднять чей-либо дух. Джейми нагнулся через мое плечо и, вручив мне чашку, уселся рядом.

— Slàinte, mo nighean donn,[Будь здорова, моя женщина с каштановыми волосами (гэльск.)] — произнес он мягко и улыбнулся мне, поднимая свою чашку в приветственном жесте.

— Ммм, — я закрыла глаза, вдыхая аромат. — Правильно ли говорить «Slàinte», если пьешь не виски?

Жидкость в чашке была вином и притом очень хорошим, терпким, но с богатым благоуханием виноградных листьев и солнца.

— Почему бы нет, — сказал Джейми. — Это только пожелание здоровья, в конце концов.

— Правильно, но я полагаю, что пожелание здоровья в случае с виски имеет вовсе не фигуральное значение. Я имею в виду — говоря так, вы надеетесь, что человек, пьющий виски, выживет.

Он рассмеялся, и от уголков его глаз разбежались морщины.

— Я еще никого не убил своим виски, сассенах.

— Я не имела в виду твой виски, — уверила я его, сделав паузу для глотка. — О, как хорошо. Я вспомнила о трех милиционерах из отряда полковника Эша.

Трое упомянутых мужчин были обнаружены караульным в мертвецки пьяном состоянии, после того как употребили бутылку так называемого виски, бог весть, где добытого.

Поскольку в отряде Эша не было своего хирурга, а мы располагались рядом с ними, меня вызвали среди ночи откачивать их, и я сделал все, что могла. Все трое выжили, но один мужчина ослеп на один глаз, а другой получил незначительное повреждение головного мозга, хотя про себя я сомневалась, был ли он достаточно умен до этого.

Джейми пожал плечами. Пьянство было одной из реалий жизни, а некачественное самогоноварение — другой.

— Thig seo, chuisle![Иди сюда (гэльск.)] — крикнул он, увидев, что Джемми, потерявший интерес к ложке и чашке, на четвереньках подбирался к кофейнику, который стоял возле огня, чтобы кофе оставался горячим. Джемми проигнорировал приказ, но был спасен Иэном Финдли, который аккуратно подхватил его поперек тела и принес, брыкающегося, к Джейми.

— Сиди, — твердо сказал Джейми, усадил его на землю и вручил тряпичный мяч. Джемми взял его, хитро поглядывая на костер.

— Попробуй бросить его в огонь, chuisle, и я отшлепаю тебя по заду, — сообщил ему Джейми весело. Джемми поднял брови и выпятил дрожащую нижнюю губу, но мяч в огонь все же не бросил.

— Chuisle? — спросила я, старательно выговаривая звуки. — Это новое слово? Что оно означает?

— О, — Джейми потер переносицу, размышляя. — Это означает «моя кровь».

— Я думала, что это «mo fuil».

— Да, но эта та кровь, которая течет из раны. Chuisle означает скорее… тех, в чьих жилах течет моя кровь. Так называют маленьких детей, если они, конечно, родственны вам по крови.

— Как мило, — я поставила пустую чашку на землю и прислонилась к плечу Джейми. Я все еще чувствовала себя уставшей, но волшебство вина сгладило остроту усталости, и я была приятно расслаблена.

— Ты назвал бы так же Германа или Джоан? Или обязательно родство по крови?

— Я склонен называть Германа un petit emmerdeur,[Маленький надоела (фр.)] — произнес он с веселым фырканьем, — но Джоан, да, я назвал бы малышку chuisle. Это кровь сердца, не только тела, понимаешь?

Джемми бросил тряпичный мяч на землю и зачаровано с открытым ртом смотрел на светлячков, которые замерцали в траве с наступлением темноты. С наполненными животами и предвкушением отдыха все почувствовали успокоительное действие ночи.

Мужчины растянулись на траве под платаном, передавая по кругу бутылку с вином и ведя легкий несвязный разговор, обычный для мужчин хорошо знающих друг друга. Мальчики Финдли играли на дороге, единственно свободном месте среди леса, перебрасываясь чем-то и пропуская половину бросков из-за темноты, что сопровождалось веселыми оскорбительными выкриками.

Громко зашелестев кустарником, появилась Брианна, мокрая, но повеселевшая. Она остановилась возле Роджера, положив руку на его спину, и заглянула в его опус. Он поглядел на нее, пожал плечами и, собрав листки, вручил ей. Она встала рядом с ним на колени и принялась читать, откидывая назад влажные волосы и прищуриваясь, чтобы разобрать написанное.

Светлячок уселся на рубашку Джейми, пылая зеленным светом в складках его рубашки. Я потрогала его пальцем, и он улетел, поднявшись над костром, словно вылетевшая оттуда искра.

— Это была хорошая идея заставить Роджера писать, — сказала я, смотря на него с одобрением через огонь. — Я в нетерпении узнать, что же точно с ним случилось.

— Я тоже, — согласился Джейми. — Но поскольку Уильям Баккли исчез, может быть, то, что произошло с Роджером Маком, не столь важно, как то, что будет с ним дальше.

Мне не нужно было спрашивать, что он подразумевал под этим. Больше, чем кто-либо другой, он знал, что значит, когда земля выбита из-под твоих ног, и сколько требуется сил, чтобы снова подняться. Под прикрытием темноты я погладила его искалеченные пальцы, прослеживая утолщения шрамов.

— Значит, для тебя не имеет значения, является ли твой кузен хладнокровным убийцей? — легкомысленно спросила я, прикрывая более серьезный разговор, который вели наши руки.

Он издал негромкий хриплый звук, который, возможно, был смехом. Его пальцы обхватили мои и пожали в ответ.

— Он МакКензи, сассенах, МакКензи из Леоха.

— Гмм.

Фрейзеры упрямы, как камни, сказали мне. А сам Джейми описывал МакКензи из Леоха так: красноречивы, как жаворонки в поле, и вместе с тем хитры, как лисы. Это было верно по отношению к его дядьям: Колуму и Дугалу. Я не слышала ничего указывающее на то, что его мать, Эллен, обладала этой семейной чертой, но Джейми было всего восемь лет, когда она умерла. А его тетя Джокаста? Далеко не дура, но с гораздо меньшей склонностью к заговорам и интригам, чем ее братья — я так думаю.

— Ты, что?! — восклицание Брианны привлекло мое внимание к другой стороне костра. Она смотрела на Роджера со смесью веселья и тревоги на лице. Я не могла видеть лицо Роджера, он был повернут к ней. Однако он поднял руку предупредительным жестом и повернул голову в сторону мужчин, чтобы убедиться, что никто не обратил внимания на ее восклицание.

Я увидела свет от огня, играющий на его лице, и внезапно выражение предупреждения на нем сменилось на открытый страх. Он вскочил на ноги с открытым ртом.

— Штой! — проревел он.

Это был ужасный крик, громкий и резкий, но какой-то задушенный, словно он кричал сквозь кулак, засунутый в глотку. Он заставил замереть всех вокруг, включая и Джемми, который, потеряв интерес к светлячкам, потихоньку направлялся к кофейнику. Он уставился на своего отца с рукой в шести дюймах от горячего металла. Потом лицо его сморщилось, и он испуганно завопил.

Роджер обежал костер и подхватил мальчика на руки, тот плакал, пинался и извивался, пытаясь убежать от ужасного незнакомца. Бри торопливо забрала сына, прижав его к груди и спрятав его лицо на своем плече. Ее собственное лицо было бледным от шока.

Роджер тоже выглядел потрясенным. Он приложил руку к горлу, осторожно, как если бы был не уверен, что прикасается к собственной плоти. Вздутый шрам от веревки под его челюстью все еще был темным; я могла видеть его даже в неровном свете костра, так же как и более аккуратную линию моего разреза.

Первоначальный шок от его крика немного прошел, и мужчины подошли ближе, выбравшись из-под дерева. Финдли, примчавшиеся с дороги, собрались вокруг Роджера, удивлено восклицая и поздравляя его. Роджер кивал, пока ему жали руку и похлопывали по спине, и выглядел так, словно ему страшно хотелось оказаться в другом месте.

— Скажи еще что-нибудь, — уговаривал его Хью Финдли.

— Да, сэр, вы можете, — присоединился к нему Иэн с круглым сияющим от радости лицом. — Скажите… скажите: «Карл у Клары украл кораллы».

Это предложение было освистано и заменено градом других. Роджер начинал выглядеть довольно отчаявшимся, и его челюсти сжались. Джейми и я встали на ноги; я почувствовала, что Джейми собирается вмешаться.

Тут сквозь толпу пробралась Брианна, держа на бедре Джемми, недоверчиво посматривающего на окружающих. Она взяла Роджера за руку свободной рукой и улыбнулась ему, немного дрожащей улыбкой.

— Ты можешь сказать мое имя? — спросила она.

Улыбка Роджера была такой же дрожащей. Я услышала шорох воздуха в его горле, когда он вздохнул.

На этот раз он говорил тихо, очень тихо, но все замолкли, наклонившись вперед, чтобы слышать. Это был рваный шепот, хриплый и болезненный, первый слог был произнесен с силой, чтобы пройти через травмированные голосовые связки, последний был едва слышен.

— Брриа…нах, — произнес он, и она разрыдалась.

Проклятые деньги

Фрейзер-Ридж

Июнь 1771

Я сидела в кресле посетителя в кабинете Джейми, перетирая корни лапчатки, в то время как он трудолюбиво корпел над квартальным отчетом. Обе работы были медленными и утомительными, но мы могли пользоваться одной свечой и наслаждаться компанией друг друга, и кроме того я могла испытывать удовольствие от богатства его замечаний, адресованных бумаге под его пером.

— Яйцесосущий сын дикобраза! — бормотал он. — Только погляди на это, сассенах. Этот человек — настоящий грабитель. Два шиллинга и три пенса за две головы сахара и палочку индиго!

Я сочувственно прищелкнула языком, воздержавшись от замечания, что два шиллинга кажутся разумной ценой за товар, произведенный в Вест-Индии, доставленный на судне до Чарльстона, а оттуда транспортируемый на фургонах и пирогах, верхом на лошадях, а то и просто на ногах несколько сотен миль по суше, чтобы, наконец, появиться у нашего порога за плечами странствующего коробейника, который мог получить оплату за него только через три месяца при своем следующем визите, и даже в таком случае он вряд ли получит деньги, а скорее шесть банок крыжовенного джема или копченый окорок оленины.

— Ты только посмотри! — риторически приговаривал Джейми, ведя пальцем вниз по колонке цифр и с сердцем ткнув в низ листа. — Бочонок бренди за двенадцать шиллингов, две штуки муслина по три десять за каждую, скобяные изделия — что за противоестественные дела могут быть у молодого Роджера с торговцем скобяных изделий, он, что, собирается играть на мотыге? — скобяные изделия десять и шесть!

— Полагаю, это был лемех для плуга, — сказала я миролюбиво. — Это не для нас. Роджер купил его для Джорди Чизхолма.

Лемехи действительно были довольно дороги. Поскольку они импортировались из Англии, то их редко можно было увидеть в колонии у мелких фермеров, многие из которых обходились деревянными колами и лопатами, топором и иногда железными мотыгами для возделывания земли.

Джейми злобно прищурился на цифры, вороша свои волосы.

— Да, — произнес он. — Только у Джорди нет ни пенни и не будет до продажи следующего урожая. Таким образом, я плачу эти десять шиллингов и шесть пенсов, не так ли? — не ожидая ответа, он снова погрузился в подсчеты, пробормотав себе под нос. — Дерьмоед, сын черепахи, — не уточняя относится ли это к Роджеру, Джорди или лемеху.

Я закончила тереть корень и бросила огрызок в кувшин на столе. Лапчатку, по-латыни Sanguinaria, называют кровавым корнем совершенно справедливо; его сок красный, резкий и липкий. Миска на моих коленях была полна влажной стружки, а мои руки выглядели так, словно я потрошила мелких животных.

— У меня есть шесть бутылок вишневого ликера, — предложила я, взяв другой корень. Словно он не знал об этом; целую неделю весь дом пахнул, как микстура от кашля. — Фергюс может отвезти их в Салем и продать там.

Джейми рассеянно кивнул.

— Да, я рассчитываю на них, чтобы купить зерно для посева. У нас есть еще что-нибудь для продажи в Салеме? Свечи? Мед?

Я кинула на него острый взгляд, но увидела только закручивающийся вихор на макушке головы, склоненной над цифрами. Свечи и мед были болезненным предметом.

— Я думаю, что смогу выделить десять галлонов меда, — произнесла я сдержанно, — и возможно десять — ну, ладно, хорошо — двенадцать дюжин свечей.

Он почесал кончик носа концом пера, оставив на нем чернильное пятнышко.

— Я думал, что у тебя был хороший урожай в ульях? — мягко произнес он.

Да, наш единственный первый рой размножился; и теперь девять колод с пчелами стояли по периметру моего огорода. Я собрала почти пятьдесят галлонов меда и воск в количестве, достаточном для изготовления тридцати дюжин свечей. С другой стороны, я имела свои виды на их использование.

— Мне нужен мед для хирургии, — сказала я. — Он является хорошим антибактериальным покрытием для ран.

Он приподнял одну бровь, хотя не поднял глаз от каракулей, которые царапал на бумаге.

— Я полагаю, он будет притягивать на раны мух, — сказал он, — если не медведей, — он пристукнул пером, отбрасывая эту мысль. — Но сколько же тебе нужно меда? Я не думаю, что у тебя так много раненных, чтобы потребовалось сорок галлонов меда, даже если ты будешь намазывать им людей с головы до ног.

Я рассмеялась, несмотря на свою настороженность.

— Нет, два-три галлона меда достаточно, или лучше пять, чтобы готовить электролитические растворы.

Он поглядел на меня, теперь приподняв обе брови.

— Электрические? — он взглянул на дрожащее пламя свечи, потом на меня. — Брианна, кажется, говорила, что это имеет какое-то отношение к свету, да? Или к молнии?

— Нет, электролитические, — подчеркнула я. — Сладкая вода. Когда человек в шоке или слишком болен, чтобы есть, или у него диарея, то электролитическая жидкость поддерживает тело, возвращая важные ионы, которые оно потеряло с кровью или поносом — различные соли, сахар и другие вещества, которые в свою очередь насыщают кровь водой и поддерживают кровяное давление. Ты видел, я использовала ее прежде.

— О, вот как она работает? — его лицо загорелось интересом, и, казалось, он хотел попросить дальнейших разъяснений, но тут его взор упал на груду счетов и корреспонденции на столе. Он вздохнул и снова взялся за перо.

— Ладно, — уступил он, — оставляй мед. А мыло я могу продать?

Я, довольная его согласием, кивнула головой. После длительного и тщательного экспериментирования я, наконец, преуспела в производстве мыла, которое не пахло, как дохлая свинья, вымоченная в щелоке, и не сдирало слои эпидермиса. Для этого потребовалось подсолнечное или оливковое масло вместо почечного сала, хотя, надо, сказать, что оба ингредиента были очень дорогие.

Я планировала поменять излишки меда у чероки на подсолнечное масло, чтобы изготовить больше мыла и шампуня. Они, в свою очередь, могли быть проданы за приличную цену хоть где — Кросс-Крике, Уилмингтоне, Нью-Берне и даже Чарльстоне, если мы рискнем забраться так далеко. Или, по крайней мере, я так считала. Я не была уверена, согласится ли Джейми на такое предприятие, ведь потребуется несколько месяцев, чтобы осуществить мой план, а за мед он мог получить прибыль немедленно. Но если он поймет, что мыло принесет намного больший доход, чем простой мед, то проблем с задуманным не возникнет.

Прежде чем я смогла расписать перспективы моего плана, мы услышали легкие шаги в зале и тихий стук в двери.

— Войдите, — крикнул Джейми, распрямляясь. Мистер Вемисс просунул голову в двери, но колебался, не решаясь войти при виде моих окровавленных рук. Джейми махнул ему пером, приглашая.

— Да, Джозеф?

— Могу я переговорить с вами, сэр?

Мистер Вемисс был одет в повседневную одежду, но пригладил свои светлые волосы, спрыснув их водой, что указывало на некую официальность ситуации.

Я приподнялась на стуле и потянулась собрать свою работу, но мистер Вемисс остановил меня коротким жестом.

— О нет, мэм. Если вы не возражаете, я хотел бы, чтобы вы остались. Это касается Лиззи, и мне нужно мнение женщины по этому вопросу.

— Конечно, — я откинулась на спинку стула, с любопытством приподняв брови.

— Лиззи? Значит, ты нашел мужа для девчушки, Джозеф? — Джейми опустил перо в чернильницу и заинтересованно наклонился вперед, указав на свободный табурет.

Мистер Вемисс кивнул; пламя свечи четко выделило кости его тонкого лица. Он уселся с некоторым достоинством, весьма отличающимся от его обычного смущенного вида.

— Полагаю, что так, мистер Фрейзер. Робин МакДжилливрей приезжал сегодня утром, сговориться отдать мою Лиззи за его парня Манфреда.

Мои брови приподнялись еще выше. Насколько я знала, Манфред МакДжилливрей видел Лиззи не более полудюжины раз и не разговаривал с ней вообще, кроме кратких приветствий при встрече. Хотя нельзя считать невероятным, что она может нравиться ему: Лиззи превратилась в изящную симпатичную девушку, и хотя все еще оставалась застенчивой, обладала прекрасными манерами. Однако это еще не казалось достаточным основанием для брака.

Когда мужчина изложил суть разговора с Робином, дело прояснилось. Джейми обещал Лиззи приданое в виде куска хорошей земли, и мистер Вемисс вместе с освобождением от своего положения слуги по контракту также получил надел в размере пятидесяти акров, наследницей которых была Лиззи. Земли Вемиссов граничили с участком МакДжилливреев, и соединенные вместе представляли значительное хозяйство. Очевидно, выдав замуж или удачно помолвив трех дочерей, Юта МакДжилливрей считала следующим шагом в своем генеральном плане устройство брака Манфреда. Рассмотрев всех подходящих девушек в пределах двадцати миль вокруг Риджа, она остановилась на Лиззи, как лучшей кандидатуре, и прислала Робина провести переговоры.

— Ну что ж, МакДжилливреи — почтенная семья, — задумчиво произнес Джейми. Он макнул палец в миску с кровавым корнем и рассеянно потыкал им в лист промокательной бумаги, оставляя на нем цепочку красных пятен. — У них не так много земли, но Робин достаточно преуспевает в своем деле, а Манфред, как я слышал, хороший работник.

Робин был оружейным мастером и имел небольшую лавку в Кросс-Крике. Манфред был учеником у другого оружейного мастера в Хиллсборо, но теперь стал подмастерьем.

— Он увезет ее в Хиллсборо? — спросила я. Это было плохо для Джозефа Вемисса. И хотя он сделает все, чтобы обеспечить ее будущее, расставание с ней станет для него ударом.

Он покачал головой. Его волосы высохли и теперь топорщились его обычными белокурыми пучками.

— Робин говорит — нет. Он говорит, что парень планирует открыть свое дело в Вулламс-Крике; он может завести там маленький магазинчик. Но жить они станут на ферме, — он бросил взгляд на Джейми и поспешно отвел его, покраснев своей светлой кожей.

Джейми опустил голову, и я увидела, что уголок его рта приподнялся. Значит, вот какая ему отводится роль. Вуламс-Крик было маленькое, но растущее поселение у подножия Фрейзерс-Риджа. И в то время как Вуламам, местной квакерской семье, принадлежали мельница и земля на дальней стороне ручья, Джейми принадлежала вся земля со стороны Риджа.

Он уже обеспечил землей, инструментами и материалами Ронни Синклера, Тео Фрайя и Боба О'Нила для постройки бондарной мастерской, кузницы — все еще в процессе строительства — и небольшой универсальной лавки на условиях того, что они должны выделять нам часть прибыли, после того как станут на ноги.

Так же, как Джейми и я, Юта МакДжилливрей строила свои планы на будущее. Она, конечно, знала, что Лиззи и ее отец занимали особое положение в глазах Джейми, и что он сделает для нее все возможное. И об этом же очень деликатно сейчас просил Джозеф Вемисс. Мог бы Джейми предоставить Манфреду помещение в Вуламс-Крике в качестве части брачного соглашения?

Джейми украдкой взглянул на меня. Я слегка приподняла плечо, имитируя пожатие и в то же время задаваясь вопросом, принимала ли в расчет Юта МакДжилливрей деликатное физическое состояние Лиззи. Ведь было множество девушек крепче ее, которые более подходили для материнства. Хотя, если Лиззи умрет, рожая ребенка, МакДжилливреи станут богаче как за счет ее приданного, так и собственности в Вуламс-Крике, а найти новую жену им не составит труда.

— Полагаю, кое-что можно сделать, — осторожно сказал Джейми. Я видела, как его взгляд скользнул по открытой бухгалтерской книге с ее нерадостными колонками цифр, потом вопросительно уставился на меня. Земля не была проблемой; но без наличных денег и небольшого кредита проблемой являлись инструменты и материалы. Я сжала губы и вернула ему взгляд: нет, он не получит мой мед!

Он вздохнул и откинулся назад, слегка постукивая красноватыми кончиками пальцев по промокательной бумаге.

— Я сделаю, — сказал он. — А что говорит девушка? Она согласна на Манфреда?

Мистер Вемисс выглядел немного сомневающимся.

— Она говорит, что согласна. Он приличный парень, хотя его мать… прекрасная женщина, — добавил он поспешно, — совершенно прекрасная. Только немножко… гм. Но… — он развернулся ко мне, нахмурив узкий лоб. — Я не уверен, что Элизабет знает, чего хочет, если сказать по правде, мэм. Она знает, что это приличный брак, и что она будет недалеко от меня… — его выражение смягчилось при этой мысли, но потом снова стало строгим. — Но я не хотел бы, чтобы она согласилась на этот брак только потому, что думает, что я одобряю его.

Он смущенно взглянул на Джейми потом на меня.

— Я так сильно любил ее мать, — порывисто выговорил он, словно признавался в какой-то позорной тайне, и ярко покраснел, не поднимая глаз с тонких рук, которые он сжимал на своих коленях.

— Понимаю, — тактично произнесла я, отводя свой взгляд, и смахивая несколько крошек корня лапчатки со стола. — Вы хотели бы, чтобы я поговорила с ней?

— О, я был бы вам очень благодарен, мэм! — посветлев от облегчения, он живо вскочил на ноги. Он пылко потряс руку Джейми, несколько раз поклонился мне и, наконец, вышел, кивая головой и бормоча благодарности.

Когда дверь за ним закрылась, Джейми вздохнул и покачал головой.

— Христос знает: выдавать замуж дочерей, которые знают, чего хотят — большое беспокойство, — мрачно сказал он, явно думая о Брианне и Марсали. — Вероятно, лучше, если они не знают.

Свеча замерцала, бросая пляшущие тени на стены. Я встала и подошла к полке за новой свечой. К моему удивлению, Джейми тоже встал и подошел ко мне. Он потянулся мимо ряда полусгоревших и новых свечей и достал приземистую часовую свечу,[Свеча с делениями для определения промежутков времени.] которая находилась сзади, скрываясь в тени.

Он поставил ее на стол и использовал одну из тонких свечей, чтобы зажечь ее. Свечной фитиль был черен: ее уже зажигали, хотя до конца еще было далеко. Он посмотрел на меня, и я бесшумно пошла закрыть дверь.

— Ты думаешь, настала пора? — спросила я тихо, вернувшись к нему.

Джейми кивнул головой, но не ответил. Он откинулся на спинку стула, сложив руки на коленях, и наблюдал, как свеча разгорелась, пока пламя не стало устойчивым и ярким.

Тогда он вздохнул и протянул руку, чтобы развернуть бухгалтерскую книгу ко мне. Я могла видеть состояние наших дел в черных цифрах, таких же мрачных, как наше положение с наличными деньгами.

В Колонии очень мало расчетов производилось с помощью денег, к западу же от Ашвилла они фактически не использовались. Среди горных жителей все сделки совершались бартером, и для нас это было не плохо. У нас для обмена были молоко, масло и сыр, картофель и зерно, свинина и оленина, свежие овощи и сушеные плоды, немного вина из дикого винограда осенью. У нас было сено и древесина — хотя это было у всех — и мой мед и воск. И главнее всего, у нас был виски Джейми.

Хотя это был ограниченный ресурс. Мы имели пятнадцать акров земли, засаженной ячменем, который, если не будет града, лесных пожаров и других стихийных бедствий, превратится в сто бочонков виски, которые можно продать или выгодно обменять, несмотря на то, что напиток не обработан и не выдержан. Однако ячмень все еще зеленел в поле, а виски вырисовывался где-то в перспективе.

Тем временем мы использовали или продали почти весь имеющийся запас этого напитка. Правда, оставалось еще четырнадцать бочонков, которые хранились в маленькой пещере над «ручьем виски», но их нельзя было использовать. От каждой перегонки Джейми откладывал два бочонка, которые оставлялись для выдержки. Самый старший бочонок был заложен два года назад, и еще через десять лет он, с Божьей помощью, превратится в жидкое золото, почти равный по цене своей твердой разновидности.

Но острая необходимость в финансовых средствах не собиралась ждать десять лет. Кроме лавки для Манфреда МакДжилливрея и скромного приданого для Лиззи, существовали и обычные хозяйственные расходы, уход за домашним скотом и честолюбивые планы обеспечить лемехами для плугов каждого арендатора, большинство из которых вскапывали землю вручную.

И кроме наших собственных нужд, было еще одно обременительное обязательство. Проклятая Лаогера МакКензи лопни-ее-глаза Фрейзер.

Нельзя сказать, что она была экс-женой Джейми, но и сказать наоборот тоже было нельзя. Думая, что я ушла навсегда, Джейми, подталкиваемый своей сестрой Дженни, женился на ней. Вскоре выяснилось, что брак этот был ошибкой, а когда я появилась снова, он был аннулирован к взаимному удовлетворению — большему или меньшему — всех сторон.

Щедрый до глупости, Джейми согласился платить ей большое ежегодное содержание, плюс обеспечить приданым каждую из ее дочерей. Приданое Марсали выплачивалось постепенно землей и виски, о замужестве Джоан пока ничего не было слышно. Но выплата на содержание Лаогеры наступила, а денег у нас не было.

Я поглядела на Джейми, который размышлял, полузакрыв глаза. Я не стала произносить предложение, вертевшееся на моем языке — позволить Лаогере получить значок нищенствующего бродяги и пойти по приходу просить милостыню. Независимо от того, что он лично думал об этой женщине, он считал себя ответственным за нее, и это было все.

Я так же полагала, что плата бочками соленой рыбы и щелочным мылом не являлась подходящей альтернативой. Таким образом, у нас оставалось три выбора. Мы могли продать виски из тайного хранилища, хотя в дальнейшем это станет существенной потерей. Мы могли занять деньги у Джокасты, что было возможно, но неприятно. Или мы могли продать что-нибудь еще. Несколько лошадей, например, или несколько свиней. Или драгоценный камень.

Вокруг ярко горящего фитиля таял воск. Рассматривая ясную лужицу растопленного воска, я могла видеть их: три драгоценных камня, темных в серо-золотистом свете; их яркие цвета поблекли в луже воска, но все еще сияли. Изумруд, топаз и черный алмаз.

Джейми не трогал их, но смотрел, сосредоточено нахмурив густые рыжие брови.

Продажа драгоценного камня в Северной Каролине являлась нелегким делом; вероятно, пришлось бы поехать в Чарльстон или Ричмонд. Но это можно было сделать; такая продажа принесет достаточно денег, чтобы заплатить Лаогере ее проклятые деньги, а также покрыть все хозяйственные расходы. Однако у драгоценных камней была иная ценность, кроме денежной — они были валютой, оплачивающей путешествие сквозь камни, являясь защитой жизни путешественника.

То немногое, что мы знали об этом опасном путешествие, базировалось на том, что написала или рассказала мне Джейлис Дункан. Это она утверждала, что драгоценные камни не только дают защиту от хаоса в ужасном месте между слоями времени, но и позволяют выбрать время, в которое путешественник хочет направиться.

Охваченная внезапным побуждением, я вернулась к полке и, привстав на цыпочки, нащупала сверток, скрытый в тени. Он тяжело лег в мою руку, и я, аккуратно развернув его, положила овальный камень на стол возле свечи. Это был большой опал, его внутренний огонь прорывался сквозь унылую поверхность через резьбу, представляющую собой спираль — примитивный рисунок змеи, пожирающей свой хвост.

Опал принадлежал другому путешественнику во времени — таинственному индейцу по имени Зуб Выдры. Индеец, в черепе которого были зубы с серебряными пломбами, индеец, который, кажется, когда-то разговаривал на английском языке. Он называл этот камень своим «билетом назад», и значит, Джейли Дункан не была единственной, кто полагал, что драгоценные камни могут как-то воздействовать на это страшную зону вне времени.

— Пять, сказала ведьма, — задумчиво произнес Джейми. — Она сказала, что нужно пять камней.

— Она так считала.

Вечер был теплый, но волоски на моей шее приподнялись при мысли о Джейли, о камнях и индейце, которого я встретила в темноте на склоне, и лицо которого было раскрашено черной краской для смерти. Это его череп с серебряными пломбами в зубах мы похоронили?

— Обязательно, чтобы камни были отшлифованы или огранены?

— Не знаю. Я помню, она говорила, что ограненные камни лучше, но я не знаю так ли это, и была ли она права.

Единственное что мы знали наверняка, что один из камней должен быть рубином.

Он произвел негромкий «ммфм» звук и медленно потер переносицу суставом пальца.

— Хорошо, у нас есть три камня и рубин моего отца. Всего четыре, и все они отшлифованы и огранены. А твой маленький полупенс, — он взглянул на опал, — и камень в твоем амулете не огранены.

Дело в том, что ограненный камень мог стоить гораздо больше, чем грубый опал или необработанный сапфир в моей медицинской сумке. И все же, можем ли мы рисковать лишиться камня, который однажды может стать выбором между жизнью и смертью для Бри и Роджера?

— Это маловероятно, — произнесла я, отвечая скорее на его мысли, чем на слова. — Бри, конечно, останется, пока Джемми не вырастет и, может быть, навсегда.

В конце концов, кто сможет оставить своего ребенка? Но я сделала это. Я рассеянно потерла гладкий металл моего кольца.

— Да. А парень? — он взглянул на меня, изогнув одну бровь; свет мерцал в его глазах, синих, как отшлифованные и ограненные сапфиры.

— Он не уйдет, — сказала я. — Он не оставит Бри и Джемми.

Я говорила уверенно, но в моем сердце жил червячок сомнения, и это отразилось в моем голосе.

— Не сейчас, — спокойно произнес Джейми.

Я глубоко вздохнула, но не ответила. Я очень хорошо понимала, что он имел в виду. Погруженный в молчание, Роджер, казалось, уходил все дальше день за днем.

Его пальцы уже зажили, и я намекнула Брианне, что он, возможно, найдет утешение в игре на бойране. Она кивнула с сомневающимся видом. Я не знала, говорила ли она ему или нет, но бойран продолжал висеть на стене их хижины, молчаливый, как его владелец.

Он улыбался и играл с Джемми и неизменно был внимателен к Брианне, но тень в его глазах никогда не исчезала, и когда он не требовался для какой-нибудь хозяйственной работы, Роджер исчезал на многие часы, иногда и на целый день, возвращаясь после наступления темноты, вымотанный, весь в грязи и молчащий.

— Он не спит с ней, не так ли? С тех пор как это случилось?

Я вздохнула, убрав прядь волос со своего лба.

— Несколько раз. Я спрашивала. Но думаю, ни разу за последнее время.

Бри прилагала все усилия, чтобы держать его ближе к себе, вытащить его из депрессии, но было ясно мне, а также и Джейми, что она терпела поражение и осознавала это. Она также стала молчаливой, и в ее глазах появились тени.

— Если он вернется… назад… может он вернуть свой голос? Там в вашем времени? — Джейми водил пальцем по опалу, следя глазами за движением пальца по спирали.

Я снова вздохнула и села.

— Я не знаю. Возможно, может помочь хирургия и, конечно, логопедия. Я не могу сказать, как сильно это поможет; никто не может. Дело в том… что он может вернуть свой голос естественным путем, работая над ним. Но он не собирается делать этого. И, конечно, — заставила меня добавить честность, — голос может и не вернуться, как бы тяжело Роджер не работал.

Джейми молча кивнул. Даже если не принимать во внимание возможность медицинского лечения, не останется ничего, что могло удержать его здесь, если брак между Роджером и Брианной потерпит крах. И захочет ли он в таком случае вернуться…

Джейми выпрямился на стуле и задул свечу.

— Еще нет, — сказал он в темноте твердым голосом. — У нас есть несколько недель, прежде чем нужно будет отправить деньги в Шотландию; я посмотрю, что еще можно сделать. А пока мы не станем трогать камни.

«Вчера ночью я видела сон, что пекла хлеб. Или, по крайней мере, я пыталась печь. Я стала заводить тесто и внезапно поняла, что у меня совсем нет муки. Потом я положила тесто в форму и поставила его в духовку, и тут поняла, что оно не поднялось. Я вытащила его и стала месить. Я месила и месила его, потом пошла искать теплое место, где оно могло подняться. Я ходила и ходила с тестом в миске, покрытой платком, и не могла найти, куда его поставить. Я почти обезумела от того, что не могу найти теплое место; всюду дул холодный ветер, а миска в моих руках была тяжелая и сколькая, и я думала, что уроню ее. Мои руки и ноги замерзли и оцепенели.

Потом я проснулась, и мне действительно было холодно. Роджер стащил с меня все одеяла и завернулся в них, а из-под двери дул ужасный сквозняк. Я толкнула его и стала дергать одеяло, но не могла освободить даже его кончик. Не желая поднимать шум и разбудить Джемми, я встала и взяла с колышка плащ, в который завернулась.

Роджер проснулся утром раньше меня и ушел; я думаю, он даже не заметил, что заставил меня мерзнуть.»

Посылка из Лондона

Посылка прибыла в августе благодаря Джетро Уэнрайту, одному из странствующих торговцев, который имел достаточно смелости и предприимчивости, чтобы пробраться по крутым горным тропинкам к Риджу. Раскрасневшийся и запыхавшийся от подъема и распаковки груза, навьюченного на осла, мистер Уэнрайт вручил мне посылку и с благодарным поклоном в ответ на мое приглашение отправился на кухню, оставив животное щипать траву во дворе.

Посылка представляла собой небольшую коробку, тщательно завернутую в непромокаемую ткань и перевязанную бечевкой. Она была довольно тяжелая. Я встряхнула ее; раздался негромкий глухой звук, словно то, что находилось внутри, было хорошо завернуто. На этикетке было написано: «Мистеру Джеймсу Фрейзеру, эсквайру, Фрейзерс-Ридж, Каролина».

— Ну, как ты думаешь, что в ней? — спросила я осла. Это был риторический вопрос, но осел, любезная скотинка, оторвался от травы и издал в ответ громкий рев.

Его крик вызвало целую серию ответных ржаний от Кларенса и других лошадей, и через несколько секунд со стороны сарая появились привлеченные шумом Джейми и Роджер; Брианна вышла из будки над ручьем, а мистер Баг поднялся с кучи навоза, в своей рубашке с широкими рукавами напоминающий стервятника, взлетевшего с трупа.

— Спасибо, — сказала я ослу, и тот, скромно дернув ушами, вернулся к своей траве.

— Что это? — Брианна приподнялась на цыпочки, чтобы заглянуть через плечо Джейми, когда тот взял у меня коробку. — Это не из Лаллиброха, нет?

— Нет, это почерк не Иэна… и не моей сестры, — ответил Джейми после едва заметной заминки, хотя я видела, что он дважды посмотрел на надпись, чтобы удостовериться. — Но прибыло издалека. На корабле?

Он с молчаливым вопросом сунул коробку мне под нос. Я понюхала и кивнула головой.

— Да, чувствуется запах смолы. И никаких сопроводительных писем?

Он перевернул посылку и покачал головой.

— Здесь была печать, но она искрошилась.

Сероватые комочки воска зацепились за бечевку, но печать, которая, возможно, могла прояснить вопрос об отправителе, разрушилась в превратностях путешествия.

— Хмм, — мистер Баг покачал головой, с сомнением прищурившись на коробку. — Не мотыга.

— Нет, не мотыга, — согласился Джейми, оценивающе взвешивая ее на ладони. — И не книга, и не пачка бумаги. А я больше ничего не заказывал. Это могут быть семена, как ты думаешь, сассенах? Ведь мистер Стэнхоуп обещал послать тебе семена от своего друга, не так ли?

— О, может быть!

Это была захватывающая мысль. У друга мистера Стэнхоупа, мистера Кроссли, был обширный декоративный сад с большим количеством экзотических растений, и Стэнхоуп обещал попросить Кроссли обменять семена и черенки некоторых европейских и азиатских растений из его коллекции на семена и клубни из моей «горной твердыни», как он называл мой огород.

Роджер и Брианна обменялись быстрыми взглядами. Семена казались им менее интересными, чем газеты или книги. Однако открывать посылку никто не спешил; всем хотелось получить как можно больше удовольствия, гадая, что же в ней находится.

В конечном счете, посылка не была открыта до окончания ужина, пока все не использовали возможность взвесить ее на руке, потыкать и потрясти, понюхать и высказать свои соображения о ее содержимом. Отодвинув пустую тарелку, Джейми, наконец, с важным видом взял коробку, еще раз встряхнул и вручил мне.

— Такой узел только для рук хирурга, сассенах, — произнес он с усмешкой. Хотя узел был не морской, тот, кто его завязывал, сделал это добросовестно. Я провозилась несколько минут, но, наконец, развязала его и, свернув бечевку, уложила ее в карман.

Джейми кончиком дирка аккуратно распорол шов и к удивлению присутствующих вытащил маленькую деревянную шкатулку. Она была проста по дизайну, но изящно сделана из темного полированного дерева с медными шарнирами и засовом, а также с небольшой медной пластинкой на крышке.

— Мастерская «Холлибартон и Холлибартон», 14 Портман-Сквер, Лондон, — прочитала Брианна, наклонившись над столом и вытягивая шею. — Кто такие эти Норман и Грин? [Норманн Грин — американский актер (ум. 1945 г.)]

— Не имею ни малейшего понятия, — ответил Джейми. Он приподнял засов одним пальцем и аккуратно откинул крышку. Внутри был мешочек из темно-красного бархата. Он вытащил его, растянул шнурок и медленно вытащил… нечто.

Это был золотой диск примерно четырех дюймов в диаметре. Удивленно вытаращив на него глаза, я увидела, что по краю он был немного приподнят, так что напоминал тарелку, и по ободку были выгравированы крошечные символы. В центре диска торчало какое-то устройство, сделанное из серебристого металла. Оно состояло из маленькой окружности, похожей на циферблат часов, и было снабжено тремя стрелками, идущими от его оправы к центру большого золотого диска.

Маленький серебряный круг также был изукрашен таинственными знаками, тонкие линии которых были едва видны, и присоединен к лироподобной фигуре, которая, в свою очередь, покоилась на длинном плоском серебряном угре, вьющемся по внутренней оправе золотого диска. Над всем этим возвышалась золотая планка, которая сужалась на концах, как стрелка очень большого компаса. Стрелка была насажена на ось, проходящую через центр большого круга, которая позволяла ей вращаться. На планке с завитушками было выгравировано «Джеймс Фрейзер».

— Во имя Святой девы, что это такое? — миссис Баг, конечно, первая оправилась от изумления.

— Это планисферная астролябия, — ответил Джейми, который уже преодолел свое удивление, и его голос звучал почти безразлично.

— О, конечно, — пробормотала я. — Естественно!

Он перевернул вещь, показывая плоскую поверхность с выгравированными на ней несколькими концентрическими кругами, которые, в свою очередь, были разделены сотнями рисок и знаков. На этой стороне была вращающаяся планка такая же, как и стрелка компаса на другой, но прямоугольной формы и с загнутыми вверх концами, в которых были сделаны прорези.

Бри почтительно потрогала пальцем мерцающую поверхность.

— Мой Бог, — сказала она. — Она действительно золотая?

— Да, — Джейми осторожно положил объект в ее протянутую руку. — И я хотел бы знать почему?

— Почему золотая или почему астролябия? — спросила я.

— Почему золотая? — ответил он, глядя на вещь немного хмуро. — Я искал этот инструмент давно, но не нашел нигде между Олбани и Чарльстоном. Лорд Грэй обещал отправить ее из Лондона, и очевидно это она и есть. Но почему, во имя Христа…

Общее внимание все еще было приковано к астролябии, но Джейми отвернулся и взял ящичек, в который она была упакована. Конечно же, на его дне лежала записка, свернутая и запечатанная синим воском. Однако печать не принадлежала лорду Грэю с ее обычными улыбающимся полумесяцем и звездами; она была незнакомой с изображением рыбы с кольцом во рту.

Джейми глядел на письмо, нахмурившись, потом сломал печать и развернул листок.

«Мистеру Джеймсу Фрейзеру, эсквайру

Фрейзерс-Ридж, Королевская колония Северная Каролина

Мой дорогой сэр,

Я имею честь послать Вам вложенное сюда с наилучшими пожеланиями от моего отца, лорда Грэя. При моем отъезде в Лондон он дал мне поручение найти самый лучший инструмент, и, зная, как глубоко он ценит Вашу дружбу, я постарался изо всех сил. Надеюсь, он Вам понравится.

Ваш покорный слуга,

Уильям Рэнсом, лорд Элсмир,

Капитан 9-ого полка.»

— Уильям Рэнсом? — Брианна встала, чтобы прочесть записку из-за плеча Джейми. Она, вопросительно, поглядела на меня. — Он пишет, что его отец Джон, но сын лорда Джона — маленький мальчик, да?

— Ему пятнадцать лет, — в голосе Джейми прозвучала странная нотка, и я увидела, что Роджер резко поднял голову от астролябии, и его зеленные глаза внезапно стали внимательными. Его пристальный взгляд переместился на меня с тем особым выражением, который развился у него в последнее время, словно он слышал то, чего никто слышать не мог. Я отвела глаза.

— …не Грэй, — говорила Брианна.

— Нет, — Джейми все еще глядел на записку в руках и казался немного рассеянным. Он коротко покачал головой, словно отгоняя какую-то мысль, и обратился к вопросу Брианны.

— Нет, — повторил он более твердо. — Парень — пасынок Грэя, его отцом был лорд Элсмир, так что мальчик — девятый граф Элсмир. Рэнсом — их фамилия.

Я не поднимала глаз, усердно уставившись на стол и пустую шкатулку, боясь поднять голову из опасения, что мое прозрачное лицо может выдать тайну.

Отцом Уильяма Рэнсома в действительности был не восьмой граф Элсмир, а Джеймс Фрейзер, и я могла чувствовать напряжение в ноге Джейми, которой он касался моей ноги под столом, хотя его лицо выражало лишь умеренное раздражение.

— Очевидно, парень купил комиссию, — произнес он, аккуратно складывая записку и кладя ее назад в шкатулку. — Значит, он поехал в Лондон и купил там инструмент по просьбе Джона. Полагаю, что для человека его происхождения «самый лучший» означает золотой!

Он протянул руку и мистер Уэнрайт, который восхищался своим отражением в блестящей золотой поверхности, неохотно отдал ему астролябию.

Джейми критически рассмотрел ее, вращая серебряного угря указательным пальцем.

— Ну, в общем, — неохотно признал он, — что касается его изготовления, это очень хороший инструмент.

— Красивый, — мистер Баг одобрительно кивнул и взял миску с горячим рагу, которое предлагала миссис Баг. — Для землемерных работ?

— Да, правильно.

— Для землемерных работ? — Брианна взяла две картофельные клецки и села возле Роджера, машинально передав ему одну из них.

— В том числе, — Джейми перевернул астролябию и легонько толкнул планку, заставив ее крутиться. — Вот эти прорези образуют меридиан. Ты знаешь, что это?

Брианна с заинтересованным видом кивнула головой.

— Конечно. Я знаю различные виды съемок, только мы использовали…

Я увидела, как Роджер поморщился, глотая рагу; кусочки мяса застряли в его горле. Я потянулась за кувшином с водой, но он поймал мой взгляд и почти незаметно покачал головой. Он снова глотнул, на этот раз более легко и кашлянул.

— Я помню, ты говорила, что можешь делать такие работы, — Джейми с одобрением взглянул на свою дочь. — Именно для этого мне нужна астролябия, — он поднял руку с инструментом, — хотя я имел в виду что-нибудь менее роскошное. Оловянная больше бы подошла для работы. Но поскольку я не должен платить за нее…

— Дай мне посмотреть, — Брианна протянула руку и, взяв астролябию, стала сосредоточенно вращать внутренний диск.

— Ты знаешь, как ее использовать? — с сомнением спросила я.

— Я знаю, — вмешался Джейми с несколько самодовольным видом. — Нас учили этому во Франции.

Он встал и указал подбородком на дверь.

— Выноси ее наружу, девочка. Я покажу, как определить время.

— …да, вот сюда, — Джейми наклонился через плечо Бри, указывая на место на внешнем диске. Она тщательно прокрутила внутренний диск, чтобы подогнать к метке, взглянула на солнце и сдвинула указатель на часть дюйма.

— Пять тридцать! — воскликнула она, покраснев от восхищения.

— Пять тридцать пять, — поправил ее Джейми, широко ухмыльнувшись. — Видишь здесь? — он указал на один из крошечных знаков на оправе, которая для меня показалась не больше мушиного пятнышка.

— Пять тридцать пять, — повторила миссис Баг благоговейным тоном. — Подумать только, Арч! Да я не знала точного времени с тех пор… с тех пор как…

— С Эдинбурга, — подсказал ее муж, кивнув головой.

— Да, верно! У моей кузины Джейн были часы в футляре. Прекрасная вещь; они звонили, как церковный колокол, на циферблате были медные цифры, и пара крошечных херувимов летали…

— Я первый раз узнала время до минуты после дома Шерстонов, — Бри не обращала внимания ни на восторг миссис Баг, ни на инструмент в ее руках. Я видела, как она встретилась взглядом с Роджером и улыбнулась ему. После нескольких мгновений он кривовато улыбнулся ей в ответ. А когда он в последний раз знал точное время?

Все, прищурившись, смотрели на садящееся солнце и, отмахиваясь от полчищ гнуса, обсуждали, как давно они видели часы. «Очень странно, — думала я с некоторым развлечением. — Откуда такая озабоченность измерением времени?» Однако я тоже разделяла всеобщее увлечение.

Я попыталась вспомнить, когда видела часы в последний раз. На свадьбе Джокасты? Нет, на поле возле Аламанса перед сражением. У полковника Аша были карманные часы, и… Нет, это было после сражения. И, вероятно, для Роджера это тоже был последний случай, если он был в состоянии услышать, как один из армейских хирургов заявил, что сейчас четыре часа, и высказал мнение о том, что Роджер не доживет до пяти часов.

— Что еще можно с ней делать, па?

Бри осторожно вручила астролябию Джейми, который сразу же стал стирать с нее отпечатки пальцев полой рубашки.

— О множество вещей. Можно определить свое местоположение на земле или море, определить время, найти любую звезду на небе…

— Очень полезная вещь, — заметила я. — Хотя не такая удобная, как часы. Но полагаю, что определение времени — не главное твое намерение?

— Нет, — покачал он головой, аккуратно укладывая астролябию в бархатный мешочек. — Мне необходимо провести землемерную съемку двух земель, предоставленных губернатором, и как можно быстрее.

— Почему быстрее? — Бри, собравшаяся уйти, обернулась, вопросительно изогнув бровь.

— Потому что время поджимает, — Джейми поглядел на нее, и удовольствие от нового приобретения на его лице сменилось серьезным выражением. Он оглянулся, но возле порога не осталось никого, кроме его самого, меня, Брианны и Роджера.

Мистер Уэнрайт, равнодушный к научным чудесам, потащил свой тюк в дом, ему помогал мистер Баг, и им обоим своими комментариями мешала миссис Баг. Завтра все в Ридже узнают, что к нам приехал торговец, и придут с утра, чтобы купить, продать или просто услышать последние новости.

— Вы оба знаете, что произойдет, — Джейми перевел взгляд от Бри к Роджеру. — Короля можно свергнуть, но земля останется. И если мы хотим сохранить ее, нам нужно обмерить ее и должным образом зарегистрировать. Когда наступят трудные времена, и люди будут вынуждены бежать со своей земли, или ее у них отберут, будет дьявольски трудно вернуть ее назад, но вполне возможно, если иметь надлежащие документы, подтверждающие, что когда-то она была ваша.

Солнце засияло золотом и огнем в его волосах, когда он поднял голову и кивнул на темную линию гор, вырисовывающуюся на великолепном фоне розовых и золотых облаков, но по отстраненному выражению в его глазах я поняла, что он видел нечто гораздо более удаленное.

— Мы спасли Лаллиброх благодаря дарственной. И молодой Саймон, сын Ловата, боролся и вернул себе большую часть земли после Каллодена, но только потому, что у него были документы, доказывающие, что земля принадлежала ему. Вот так.

Он откинул крышку ящичка и осторожно уложил в него бархатный мешочек.

— У меня будут бумаги. И этот ли Георг или другой будут управлять страной, земля останется нашей. И вашей, — добавил он мягко, поднимая глаза на Брианну, — и ваших детей после вас.

Я положила свою руку на его ладонь, лежащую на шкатулке. Его кожа было горячей от работы и дневного жара, и он пах чистым потом. Волосы на его руках сияли золотым и рыжим на солнце, и я поняла в этот момент, почему мужчины измеряют время. Они хотят зафиксировать момент в тщетной надежде, что это сможет остановить его течение.

Не простое дело

Брианна пришла в большой дом за книгой. Она оставила Джемми на кухне с миссис Баг и через холл прошла в кабинет отца. Джейми там не было, хотя в пустой комнате сохранялся его слабый запах — некоторый неопределенный мужской аромат, состоящий из запахов кожи, опилок, пота, виски, навоза… и чернил.

Ноздри ее вздрогнули; она потерла пальцем под носом и улыбнулась. Роджер пах похоже, но имел и свой собственный особый запах. «Какой?» — задалась она вопросом. Его руки обычно пахли лакировкой и металлом, когда он играл на гитаре. Но это было давно и далеко отсюда.

Отодвинув мысль подальше, она обратила внимание на полку с книгами. Из последней поездки в Уилмингтон Фергюс привез три свежих книги: собрание эссе Мишеля де Монтеня на французском языке, и потому не годящееся для чтения, потрепанный томик Даниэля Дефо «Молл Фландерс», и тоненькую в мягкой обложке книжку Б. Франклина «Средства и способы достижения добродетели».

«Никакого выбора» — подумала она, вытаскивая «Молл Фландерс». С книгой плохо обращались; ее корешок был сломан, и некоторые страницы выпали из переплета. Ей оставалось только надеяться, что они не пропали. Мало хорошего, когда достигнув интересного места, вдруг обнаруживаешь, что следующие двадцать страниц отсутствуют. Она тщательно пролистала книгу, проверяя, но, казалось, все страницы находились на месте, хотя и были иногда помяты или заляпаны едой. От книги исходил довольно специфический запах жира.

Неожиданный грохот из хирургического кабинета матери оторвал ее от книги. Она инстинктивно оглянулась в поисках Джемми, но его здесь не было. Торопливо пихнув книгу назад на полку, она выскочила из кабинета и увидела свою мать, которая быстро бежала по холлу из кухни.

Через мгновение она догнала Клэр возле двери кабинета.

— Джем!

Дверца большого шкафа была открыта, и в воздухе стоял сильный запах меда. Разбитый глиняный кувшин валялся на полу, окруженный липкой золотистой лужей, а в середине ее сидел Джемми, весь измазанный в меде, и с абсолютно круглыми глазами от виноватого потрясения.

Кровь бросилась ей в лицо. Игнорирую клейкую массу, она схватила сына за руки и вздернула на ноги.

— Джеремия Александер МакКензи, — произнесла Брианна страшным голосом, — ты плохой мальчик!

Она торопливо проверила нет ли крови и других ран и, не найдя ничего такого, шлепнула его по попе так сильно, что почувствовала боль в своей ладони.

Раздавшийся визг заставил ее на мгновение растеряться и почувствовать себя виноватой. Потом она увидела, во что превратилась остальная часть помещения, и подавила импульс шлепнуть его еще раз.

— Джеремия!

Пучки высушенного розмарина, тысячелистника и тимьяна были вытащены с полок и раскрошены. Одна из подвешенных марлевых сеток была разорвана, и ее содержимое вывалилось на пол. Бутылки и фляжки из буфета лежали опрокинутые на полу; из некоторых были вытащены пробки, и на пол высыпались и вылились разноцветные порошки и жидкости. Большая льняная сумка с крупной молотой солью была раскрыта, и горстка солевых гранул, брошенных со всей силы, далеко рассыпалась по полу.

Хуже всего, амулет ее матери, небольшой кожаный мешочек, лежал на полу плоской тряпицей; он был порван, открыт и пуст. Вокруг валялись крошки засушенных растений, маленькие косточки и другие предметы.

— Мама, я так сожалею. Он ушел… я не смотрела… я не должна была спускать с него глаз, — ей пришлось почти кричать свои извинения, чтобы их было слышно за завываниями Джемми.

Клэр, слегка сощурившись от шума, оглядывала свой кабинет, производя поспешную инспекцию. Потом она наклонилась и взяла Джемми на руки, не обращая внимания на мед.

— Шшш, — сказала она, слегка прикрывая ему рот своей ладонью. Увидев, что это не помогло, она похлопала его по губам, произведя звук «ва-ва-ва-ва-ва», который заставил Джемми тотчас замолчать. Он сунул большой палец в рот и зачмокал, привалившись грязной щекой к плечу Клэр.

— Они все проходят через это, — сказала она Бри, выглядя скорее позабавленной, чем расстроенной. — Не волнуйся, дорогая, это просто беспорядок. Слава богу, он не смог достать ножи, а яды я положила достаточно высоко.

Брианна почувствовала, что ее сердце замедляет стук, но ее рука, в которой, пульсируя, билась кровь, все еще горела.

— Но твой амулет… — она указала не него и заметила, как тень пробежала по лицу матери.

— О, — Клэр глубоко вздохнула и, погладив спину Джемми, посадила его на пол. Прикусив нижнюю губу, она наклонилась и подняла мягкий мешочек с испачканными перьями.

— Я сожалею, — беспомощно повторила Брианна.

Она видела усилие, с которым ее мать сделала легкий пренебрежительный жест, прежде чем присесть, чтобы собрать остатки с пола. Ее вьющиеся распущенные волосы упали вперед, скрывая выражение лица.

— Меня всегда интересовало, что же находится внутри него, — сказала Клэр. Она бережно собрала крошечные кости в ладонь. — Чьи они, как ты думаешь? Землеройка?

— Я не знаю, — не спуская настороженных глаз с Джемми, Брианна присела на корточки и стала собирать другие предметы. — Я думаю, может быть, мышиные или летучей мыши.

Мать удивленно взглянула на нее.

— Какая ты умница. Смотри, — она подхватила маленький коричневый кусочек с пола и протянула ей. Наклонившись ближе, Брианна увидела, что, казавшийся высушенным кусочком листа, он оказался фрагментов крыла летучей мыши. Его хрупкая кожа была высушена до прозрачности, а тонкая, как игла, косточка проходила через середину.

— «Глаз медянки, хвост ужиный, шерсть кожана, зуб собачий»,[Шекспир «Макбет», перевод Ю. Корнеева] — процитировала Клэр. Она высыпала косточки на стойку, зачаровано глядя на них. — Интересно, что она имела в виду?

— Она?

— Найавене, женщина, которая дала мне этот мешочек.

Присев, Клэр смела крошки листьев — по крайней мере, Брианна надеялась, что это были листья — в свою ладонь и понюхала. В воздухе лаборатории было множество запахов, не говоря уже о перекрывающем все сладковатом аромате меда, но более чувствительный нюх ее матери не испытывал затруднений в их определении.

— Восковница, пихта бальзамическая, дикий имбирь и водяной перец, — сказала она, принюхиваясь, как собака, ищущая трюфеля. — И немного шалфея, я думаю.

Джемми, уже забывший про нагоняй, подобрал хирургический зажим и вертел его в руках, очевидно, решая, съедобен ли он. Бринна раздумывала — забрать ли у него зажим, но зная, что мать всегда стерилизовала свои инструменты, решила оставить, тем более он не имел острых краев.

Оставив его с Клэр, она отправилась на кухню, чтобы взять горячей воды и тряпок. Миссис Баг была там, но крепко спала, слегка похрапывая и сложив руки на круглом животе; ее керчь сполз на одно ухо.

Вернувшись назад с ведром и тряпками, она увидела, что большая часть мусора была уже убрана, а ее мать ползала на коленях, заглядывая под шкаф.

— Ты что-нибудь потеряла? — она взглянула на нижнюю полку шкафа, но увидела, что там отсутствовал только кувшин с медом. Остальные емкости были аккуратно закупорены и поставлены на место.

— Да, — Клэр наклонилась еще ниже, заглядывая под стол. — Камень. Вот такой большой, — она показала большим и указательным пальцами кружок размером с маленькую монету, — серовато-синего цвета. Полупрозрачный с пятнышками. Необработанный сапфир.

— Он был в шкафу? Может быть, миссис Баг убрала его в другое место?

Клэр присела на пятки, качая головой.

— Нет, она ничего здесь не трогает. Кроме того, он был не в шкафу, а в нем, — она кивнула на стол, где среди осколков костей и трав лежал пустой мешочек.

Быстрый поиск, потом более медленный по всему хирургическому кабинету не выявил никаких признаков камня.

— Ты знаешь, — Клэр провела рукой по своим волосам, задумчиво глядя на Джемми — мне не хочется так думать, но не кажется ли тебе…?

— Чер… я имею в виду, крысы, — произнесла Брианна с опасением, перерастающим в умеренную тревогу. Она наклонилась к Джемми, который надменно игнорировал ее, сосредоточившись на задаче затолкать зажим в свою левую ноздрю. Определенно, вокруг его рта были крошки высушенных растений, прилипшие к меду, но это были только розмарин и тимьян.

Оскорбленный ее бесцеремонным рассматриванием, Джемми попытался ударить ее зажимом, но она твердо перехватила его руку, забирая инструмент другой рукой.

— Не бей маму, — сказала она машинально, — это не хорошо. Джем, ты проглотил бабушкин камень?

— Нет, — ответил он, хватаясь за зажим. — Мой!

Она принюхалась к его рту, заставив его отклониться назад под опасным углом, но не могла определиться с запахами. Все-таки она не была уверена, что это розмарин.

— Подойди, пожалуйста, и понюхай, — попросила она мать, вставая на ноги. — Я не могу понять.

Клэр наклонилась, чтобы понюхать, и Джемми издал восторженно-испуганное хихиканье, приготовившись к игре «Съешь меня». Он почувствовал разочарование, когда его бабушка просто вздохнула и произнесла определенно: «Дикий имбирь», потом взяла тряпку и вытерла мед с его мордашки, не обращая внимания на протестующие крики.

— Видишь, — Клэр указала на нежную кожу вокруг его рта. Брианна теперь ясно увидела два или три крошечных, как зернышки, пузырька.

— Джеремия, — строго сказала она, пытаясь смотреть ему прямо в глаза. — Скажи маме, ты съел бабушкин камень?

Джеремия, избегая ее взгляда, пополз прочь, прикрывая попку рукой.

— Не бить, — сказал он. — Не холосо!

— Я не собираюсь бить тебя, — уверила она, хватая его за ногу. — Я только хочу знать. Ты сглотнул вот такой камень? — она показала большим и указательным пальцем размер. Джемми захихикал.

— Голячий, — сказал он. Это было его новое любимое слово, которое он использовал для всего, что ему нравилось.

Брианна прикрыла глаза и раздраженно вздохнула, потом открыла их и посмотрела на мать.

— Боюсь, что это так? Ему будет больно?

— Не думаю, — Клэр задумчиво глядела на внука, приложив палец к губе. Потом она подошла к одному из высоких шкафов и достала большую коричневую стеклянную бутылку.

— Касторовое масло, — объяснила она, роясь в ящике в поисках ложки. — Не такое вкусное, как мед, — добавила она, сверля Джемми взглядом, — но очень эффективное.

Касторовое масло, может быть, и было эффективным, но для проявления его действия требовалось время. Внимательно наблюдая за Джемми, который сидел на полу, играя с деревянными кубиками из корзины, Брианна и Клэр воспользовались ожиданием, чтобы привести хирургический кабинет в порядок, а потом взялись за мирную, но длительную работу по составлению лекарств. Некоторое время у Клэр не было возможности заняться этим, и накопилось множество листьев, корней и семян, которые нужно было измельчить, растолочь, прокипятить в воде, залить маслом или спиртом, процедить через марлю, перемешать с воском или медвежьим жиром, смешать с размельченным тальком или скатать в шарики, а потом засыпать или разлить в кувшины и бутылки, или уложить в мешочки для хранения.

Это был уютный теплый день, и они оставили окна открытыми для ветерка, несмотря на то, что приходилось гонять мух и комаров и вытаскивать случайного шмеля, попавшего в кипящий раствор.

— Осторожнее, милый! — Брианна торопливо согнала пчелу с одного из кубиков Джемми, к которому тот потянулся. — Плохая пчела! Кыш!

— Они чувствуют запах меда, — сказала Клэр, отгоняя другую. — Нужно их немного отвлечь, — она поставила миску с подслащенной медом водой на подоконник, и через мгновение по ее краю сидело множество пчел, жадно прильнувших к сладкой жидкости.

— Целеустремленные существа, не так ли? — Брианна отерла пот, бегущий между грудями.

— Ну, целеустремленность далеко ведет, — рассеянно пробормотала Клэр, с сосредоточенным видом размешивая раствор в миске над спиртовой горелкой. — Не кажется ли тебе, что он готов?

— Тебе лучше знать, — однако Брианна послушно наклонилась и понюхала. — Думаю, пахнет довольно сильно

Клэр обмакнула палец в миску и внимательно осмотрела его.

— Ммм, думаю, что да, — убрав миску с пламени, она процедила темную зеленоватую жидкость через марлю в бутылку. Несколько высоких стеклянных бутылок уже стояли на подоконнике, и солнечный свет просвечивал сквозь них, отчего их содержимое сверкало, как красные, зеленые и желтые драгоценные камни.

— Ты всегда знала, что твое предназначение — быть врачом? — с любопытством спросила Брианна. Мать покачала головой, ловко кроша кизиловую кору острым ножом.

— Когда я была маленькой, эта мысль никогда не приходила мне в голову. Девочки, конечно, не думают об этом. Я мечтала, что вырасту, выйду замуж, заведу детей, дом… Лиззи выглядит в порядке, как ты думаешь? Мне кажется, вчера вечером у нее было немного желтое лицо, но возможно это от недостатка освещения.

— Думаю, она в порядке. Как ты считаешь, она действительно любит Манфреда?

Вчера вечером они праздновали помолвку Лиззи с Манфредом МакДжиллевреем, который прибыл со всей семьей на щедрый ужин. Миссис Баг, которая любила Лиззи, расстаралась вовсю, неудивительно, что сейчас она спала.

— Нет, — сказала Клэр правдиво. — Но пока она еще ни в кого не влюблена, ничего страшного. Он хороший парень и довольно красивый. И Лиззи нравится его мать, что в данных обстоятельствах очень хорошо.

Она улыбнулась при мысли о Юте МакДжилливрей, которая взяла Лиззи под свое просторное материнское крыло, выбирая для нее самые лакомые кусочки и настойчиво толкая их ей, как малиновка, кормящая своего птенца.

— Я думаю, миссис МакДжилливрей ей нравится больше, чем Манфред. Она была совсем маленькой, когда умерла ее мать. И она словно обрела ее заново, — Брианна взглянула на мать уголком глаз. Она слишком хорошо помнила это чувство, когда лишаешься матери, и то чистое счастье, когда обретаешь ее снова. Инстинктивно, она взглянула на Джемми, который вел оживленный, но не разборчивый разговор с котенком Адсо.

Клэр кивнула, засыпая измельченную кору в маленькую круглую флягу со спиртом.

— Да. И все же я думаю, это хорошо, что они могут немного подождать и привыкнуть друг к другу, я имею в виду Лиззи и Манфреда, — на семейном совете было решено, что их свадьба состоится следующим летом, когда Манфред построит свою лавку в Вуламс-Крике. — Я надеюсь, это будет работать.

— Что?

— Кизиловая кора, — Клэр закупорила бутылку и поставила ее в шкаф. — В журнале доктора Роллингса написано, что ее можно использовать вместо хины. И ее легче достать, не говоря уже о том, что она гораздо дешевле.

— Здорово. Надеюсь, она поможет.

Малярия Лиззи не проявляла себя уже несколько месяцев, но всегда существовала угроза приступа, а хинная кора была ужасной дорогой.

Предыдущий предмет их разговора оставался в ее голове, и она вернулась к нему, когда взяла новую горсть листьев шалфея, затолкала их в ступу и тщательно растолкла, прежде чем поместить в раствор.

— Ты сказала, что не планировала стать врачом, когда была девочкой. Но позже ты казалась довольно настойчивой в достижении своей цели.

У нее были отрывочные, но яркие воспоминания об обучении Клэр в медицинском колледже. Он еще помнила запахи больницы, застрявшие в волосах и одежде матери, и могла ощущать прохладное прикосновение ее зеленой хирургической куртки, в которой она иногда приходила, чтобы поцеловать ее на ночь.

Клэр ответила не сразу, сосредоточившись на переборке высушенных пестиков кукурузы, подбирая и выбрасывая испорченные кусочки в открытое окно.

— Ну, — произнесла она, наконец, не отрывая взгляда от своей работы. — Люди, и не только женщины, если они знают, чего хотят, всегда найдут возможность. Твой отец… я имею в виду, Фрэнк… — она сгребла пестики и ссыпала их в плетеную корзинку, оставив на стойке крошки. — Он был хорошим историком. Ему нравился предмет, и у него был талант дисциплины и концентрации, который привел его к успеху, но история не являлась… э… его призванием. Он сам сказал мне, что мог заниматься чем-нибудь другим и с таким же успехом. Это не имело для него значения. Но для некоторых людей одно занятие может значить очень многое. И если это так… Да, медицина много значила для меня. И когда я поняла, что мне предназначено заниматься ею… — она пожала плечами, отряхнула руки и накрыла корзинку чистой тряпицей, обвязав ее веревочкой.

— Да… но не всегда есть возможность заниматься тем, для чего ты предназначен, не так ли? — произнесла Брианна, думая о неровном шраме на горле Роджера.

— Ну, жизнь действительно вносит свои коррективы, — пробормотала ее мать. Она подняла голову, встретила взгляд Брианна, и ее рот слегка дернулся в кривоватой улыбке. — Для большинства людей жизнь, которую они ведут, является единственно возможной. Марсали, например. Я не думаю, что ей когда-либо приходило в голову, что она может заниматься чем-то другим. Ее мать вела дом и воспитывала детей, и она сама не видит причин, почему она должна делать что-то иное. И все же… — Клэр приподняла одно плечо в пожатии и потянулась через стол за другой ступкой. — У нее была большая страсть к Фергюсу, и это стало достаточным, чтобы выбить ее жизнь из привычной колеи.

— Чтобы перевести ее в другую, точно такую же?

Клэр, не глядя, слегка кивнула головой.

— Точно такую же, за исключением того, что она ведет ее в Америке, а не в Шотландии. И у нее есть Фергюс.

— Как у тебя — Джейми? — она редко использовала его имя, и Клэр удивлено взглянула на нее.

— Да, — ответила она. — Джейми — часть меня, и ты тоже, — она коснулась лица Бри быстрым легким касанием и отвернулась, потянувшись за пучком майорана, свисавшим вместе с множеством сушеных трав с потолочной балки. — Но ни один из вас не заполняет меня полностью, — сказала она, не оборачиваясь. — Я та, кто я есть. Доктор, медсестра, целитель, ведьма, как бы меня не называли; имя не имеет значения. Я родилась, чтобы быть врачом, и я буду им, пока жива. Если я должна буду потерять тебя или Джейми, я перестану быть целым человеком, но у меня останется мое призвание. Какое-то время, — продолжила она настолько тихо, что Брианне пришлось напрячься, чтобы услышать ее, — когда я вернулась назад… пока не родилась ты… у меня было только оно, мое призвание.

Клэр накрошила майоран в ступку и взяла пестик. Звук тяжелых башмаков донесся снаружи, и потом раздался голос Джейми, незлобиво прогоняющего курицу с дороги.

А для нее достаточно любить Роджера, любить Джемми? Конечно, должно быть. Только у нее возникло ужасное опустошающее чувство, что, возможно, этого было недостаточно, и она быстро заговорила, прежде чем мысль оформилась в слова.

— А как па?

— Что па?

— Он знает, кто он есть, как ты думаешь?

Руки Клэр остановились, и звук пестика смолк.

— О, да, — сказала она, — он знает.

— Лэрд? Ты так назовешь его призвание?

Ее мать задумалась, колеблясь.

— Нет, — наконец, произнесла она и начала толочь снова. Аромат сушеного майорана заполнил комнату, как ладан. — Он мужчина, — сказала она, — а быть им совсем не простое дело.

Так одиноко

Брианна закрыла книгу со смешанными чувствами облегчения и предчувствия чего-то дурного. По просьбе Джейми она преподавала азы грамотности девочкам из Риджа. Уроки на несколько часов заполняли их хижину веселым шумом, а Джемми наслаждался вниманием, которым его баловали полдюжины маленьких мам.

Однако она не была рождена учительницей и в конце занятий всегда испытывала большое облегчение, за которым по пятам следовало некое неприятное и неловкое чувство. Обычно девочек приводили и забирали старшие сестры, но Энн и Кейт Хендерсонов, которые жили в двух милях от Риджа, сопровождал их старший брат Обадия.

Она не помнила, когда это началось. Возможно, с первого дня, когда он посмотрел ей прямо в глаза с легкой улыбкой на губах и надолго задержал свой взгляд, прежде чем, погладив сестренок по голове, оставил их ее заботе. Однако он ничего не делал, против чего она могла открыто возражать. Ни тогда, ни в другие дни после этого. И все же…

Она честно призналась себе, что Обадия Хендерсон приводил ее в содрогание. Он был высоким парнем двадцати лет, неплохо выглядел, имел каштановые волосы и голубые глаза. Но было в нем что-то тревожащее, выражение какой-то жестокости в очертании рта, нечто дикое в глубоко посаженных глазах. И было что-то очень неприятное в том, как он смотрел на нее.

Ей очень не хотелось выходить во двор после занятий. Девочки разбегутся, хихикая и мелькая юбками… а Обадия будет ждать, прислонившись к дереву, сидя на бортике колодца и однажды даже развалившись на скамье возле их хижины.

Постоянная неуверенность в том, где он будет находиться, при уверенности, что он все равно где-нибудь будет, действовали ей на нервы почти так же, как его вечная полуулыбка и молчаливая ухмылка, с которой он уходил, едва не подмигивая ей, словно знал про нее какую-то маленькую грязную тайну, но пока держал ее при себе.

Ей внезапно пришла в голову несколько парадоксальная мысль, что дискомфорт, который она испытывала возле Обадии, частично был связан с Роджером. С мужем она привыкла слышать то, о чем не говорилось вслух.

Обадия ничего не говорил ей, не совершал по отношению к ней ничего непристойного. Могла ли она сказать ему, чтобы он не смотрел на нее? Это было нелепо. Нелепым было так же то, что, когда она открывала двери, ее сердце подскакивало к горлу, а в подмышках щипало от пота.

Собравшись с духом, она открыла двери девочкам и попрощалась с ними, потом огляделась вокруг. Его не было. Ни у колодца, ни у дерева, ни на скамье… нигде.

Энн и Кейт, не оглядываясь, бежали через полянку вместе с Дженни Камерон; все трое держались за руки.

— Энни! — позвала она. — Где ваш брат?

Энни, взмахнув косичками, повернула голову.

— Он уехал в Салем, мисс, — крикнула она. — Мы сегодня идем ужинать к Джейн!

Не ожидая разрешения, девочки улетели прочь, словно три разноцветных шара.

Она сделала долгий вдох, и напряжение в ее шее и плечах медленно растаяло. На мгновение она почувствовала себя растерянной, словно не знала, что делать, потом взяла себя в руки и отряхнула помятый передник. Джемми спал, убаюканный алфавитной песенкой девочек. Она может воспользоваться этим и пойти принести пахты из будки над ручьем. Роджеру нравятся булочки из пахты, она сделает их с ветчиной на ужин.

В будочке было прохладно и темно; вода, бегущая по каменной кладке на полу, успокоительно журчала. Ей нравилось входить сюда и ждать, пока глаза не приспособятся к темноте, и она сможет восхититься темно-зеленными плетями водорослей, цепляющимися за камни в потоке воды. Джейми как-то упомянул, что в будке поселилось семейство летучих мышей, и сейчас они были здесь — четыре маленьких кокона висели в самом темном углу, каждый длиной не более двух дюймов, похожие на греческую долму, завернутую в виноградные листья. Она улыбнулась этому сравнению, хотя оно сопровождалось острой болью.

Они с Роджером ели долму в греческом ресторане в Бостоне. Она не слишком любила греческую еду, но это было памятью об их собственном времени. Однако если сейчас она расскажет ему о летучих мышах, похожих на долму, он только улыбнется, но улыбка не коснется его зеленых глаз, и ей остается лишь вспоминать в одиночестве.

Она вышла из домика, неся в одной руке ведерко с пахтой, в другой кусок сыра. Омлет с сыром составит великолепный обед; он легко готовится, и Джем обожает его. Он крошил ложкой свой кусок омлета, а потом ел его обеими руками, весь перемазавшись, но все-таки накормив себя.

Она все еще улыбалась, когда взглянула вперед и увидела, что Обадия Хендерсон сидит на скамье возле их хижины.

— Что вы здесь делаете? — ее голос был резок, но несколько визглив. — Девочки сказали, что вы уехали в Салем.

— Да, я уезжал, — он встал и подошел к ней со своей знающей полуулыбкой на губах. — Я вернулся.

Она еле сдержалась, чтобы не отступить назад. Это был ее дом, и проклятие, если он заставит ее повернуться спиной к собственной двери.

— Девочки уже ушли, — сказала она так холодно, как могла. — Они у Камеронов.

Ее сердце сильно билось, но она прошла мимо него, чтобы поставить ведерко на крыльцо.

Когда она нагнулась, он положил руку на ее поясницу. На мгновение она замерла. Он не двигал рукой, не пытался погладить или нажать, но вес его ладони лежал на ее спине, как мертвая змея. Она резко выпрямилась и развернулась, сделав шаг назад, забыв о своем намерении не дать ему себя запугать. Он уже сделал это.

— Я привез вам что-то, — сказал он, — из Салема.

Улыбка все еще была на его губах, но она, казалось, совсем не соответствовала выражению в его глазах.

— Мне ничего не нужно, — произнесла. — Конечно, спасибо, но… Это неправильно, мой муж не одобрит такой поступок.

— Ему не обязательно знать об этом, — он шагнул к ней, и она сделала шаг назад. Его улыбка стала более широкой.

— Я слышал, что ваш муж почти не бывает дома в эти дни, — сказал он тихо. — Это так одиноко.

Он протянул руку к ее лицу. Тут раздался негромкий чавкающий звук, и его глаза потрясенно расширились.

Она мгновение смотрела на него, абсолютно не способная понять, что же произошло. Потом он перевел выпученные глаза на свою руку, и она увидела, что в его предплечье торчит небольшой нож, а рукав вокруг него медленно окашивается в красный цвет.

— Уходи отсюда, — голос Джейми был негромок, но отчетлив. Он выступил из-за деревьев, направив на Хендерсона враждебный взгляд. В три шага он оказался рядом с ними и, протянув руку, выдернул нож из руки Обадии. Тот негромко вскрикнул где-то глубоко в горле, словно раненное животное.

— Уходи, — повторил Джейми, — и никогда больше здесь не появляйся.

Кровь текла из руки Обадии, капая с его пальцев. Несколько капель упали в пахту — темно- красные пятна на насыщенной желтой поверхности. Немного ошеломленная, она должна была признать неприятную красоту этого зрелища — словно рубиновые четки в золоте.

Парень сделал шаг другой и побежал, зажав здоровой рукой рану и спотыкаясь. Он исчез за деревьями, и в палисаднике некоторое время стояла тишина.

— Тебе было обязательно делать это? — первое, что она могла сказать. Она чувствовала ошеломление, словно стукнули ее саму. Пятна крови на пахте стали расплываться, и она подумала, что ее надо вылить.

— Я должен был ждать? — отец схватил ее за руку и усадил на крыльцо.

— Нет, но ты мог бы… сказать ему, — ее губы оцепенели, и на периферии ее зрения мерцали искры. Она поняла, что собирается упасть в обморок, и наклонилась вперед, опустив голову между коленями и спрятав лицо в переднике.

— Я сказал. Я сказал ему уйти, — крыльцо заскрипел, когда Джейми сел рядом с ней.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — ее голос, приглушенный складками ткани, показался странным ей самой. Она медленно распрямилась; большая красная ель возле дома немного заколебалась в поле ее зрения, потом замерла. — Что это было? Выходка? Как ты мог рассчитывать попасть ножом с такого расстояния? И что это был за нож, для заточки перьев?

— Да. Это все что у меня было в кармане. И я не хотел попасть в него, — признался Джейми. — Я хотел воткнуть нож в стену хижины, и когда он отвлечется, ударить его сзади. Но он двинулся.

Она закрыла глаза и глубоко дышала через нос, пытаясь успокоить свой желудок.

— Ты в порядке, muirninn?[Моя дорогая (гэльск.)] — спросил он мягко и положил руку на ее спину, чуть выше того места, где лежала рука Обадии. Ладонь была большая, теплая и утешительная.

— Все хорошо, — сказала она, открывая глаза. Он выглядел встревоженным, и она приложила усилие, чтобы улыбнуться ему. — Все прекрасно.

Он немного расслабился, и беспокойство в глазах уменьшилось, хотя он все еще пристально смотрел на нее.

— Значит, — сказал он, — это не первый раз, да? Как давно этот мерзавец пристает к тебе?

Она сделала еще один вдох и заставила свои кулаки разжаться. Движимая чувством вины — она должна была найти способ остановить его — она хотела представить ситуацию, как несерьезную, но встретившись с синим пристальным взглядом, не смогла солгать.

— С первой недели, — сказала она.

Его глаза расширились.

— Так долго? И ты не рассказала своему мужу об этом? — недоверчиво спросил он.

Она замешкалась с ответом.

— Я… ну… я не думала… Я имею в виду, это не его проблема, — она услышала резкий вдох, без сомнения, предшествующий нелестному замечанию о Роджере, и поторопилась на защиту мужа.

— Фактически он ничего не делал. Только глядел и… улыбался. Как я могла пожаловаться Роджеру, что он смотрит на меня? Я не хотела выглядеть слабой или беспомощной.

Хотя она знала, что была и слабой, и беспомощной. Осознание этого горело на ее коже, как укусы муравьев.

— Я не хотела… не должна была просить, чтобы он защитил меня.

Он уставился на нее с удивленным от непонимания лицом и медленно покачивал головой, не сводя с нее взгляда.

— Ради Бога, для чего же тогда нужен муж? — наконец, спросил он. Он говорил спокойно, но голосом, полным глубокого замешательства. — Ты хочешь держать его за домашнюю зверюшку? Комнатную собачку? Или птичку в клетке?

— Ты не понимаешь!

— Да? — он коротко выдохнул, что, возможно, было сардоническим смешком. — Я женат около тридцати лет, а ты замужем меньше двух лет. И чего же, по-твоему, я не понимаю, девочка?

— Это… не то же самое. У вас с мамой по-другому, чем у нас с Роджером, — вспыхнула она.

— Да, по-другому, — согласился он ровным голосом. — Твоя мать уважает мою гордость, а я — ее. Или ты считаешь ее трусихой, которая не ведет собственные битвы?

— Я… нет, — она сглотнула, чувствуя подступающие слезы, но решила не поддаваться им. — Но, па… это другое. Мы из другого места и другого времени.

— Я прекрасно это знаю, — сказал он, и она увидела, как уголок его рта приподнялся в кривоватой полуулыбке. Его голос смягчился. — Но я не думаю, что мужчины и женщины сильно отличаются и в том времени.

— Возможно, нет, — она снова глотнула, заставив голос звучать без дрожи. — Но Роджер, возможно, изменился. После Аламанса.

Джейми вобрал воздух, словно собираясь заговорить, но потом медленно выдохнул, не произнеся ни слова. Он убрал руку, и она почувствовала сожаление. Он откинулся назад, глядя на палисадник, и его пальцы слегка барабанили по доскам крыльца между ними.

— Да, — наконец, спокойно произнес он, — наверное, это так.

Она услышал приглушенный стук в хижине, потом другой. Джем проснулся и выбрасывал игрушки из своей колыбели. Через секунду он начнет звать ее, требуя, чтобы она подняла их. Она резко встала и одернула платье.

— Джем. Мне нужно идти.

Джейми тоже встал и, взяв ведро, выплеснул пахту широкой желтой струей в траву.

— Я принесу тебе еще, — сказал он и ушел, прежде чем она могла сказать ему не беспокоиться.

Джем стоял, держась за бортик, и с готовностью бросился ей в руки, едва она наклонилась к колыбели. Он стал довольно тяжелым, но она крепко прижала его к себе, уткнувшись лицом во влажную от пота головку. Ее сердце тяжело и болезненно билось в груди.

«Это так одиноко», — сказал Обадия Хендерсон. Он был прав.

Творог со сметаной

Джейми отодвинулся от стола с переполненным желудком и тяжело вздохнул. Но когда он начал вставать, миссис Баг подскочила со своего места, предостерегающе размахивая рукой.

— Нет, сэр, нет, вы никуда не уйдете, а то имбирный пряник и свежий творог пропадут зря!

— Ох, миссис Баг, я, наверное, лопну, однако умру счастливым человеком, — сообщил ей Джейми. — Несите их, а мне пока нужно кое-что взять.

С удивительным проворством для человека, который только что съел фунт или два сосисок с жареными яблоками и картофелем, он встал со стула и исчез в своем кабинете.

Я удовлетворенно вздохнула, довольная тем, что вовремя учуяла запах выпекающегося имбирного пряника, и сняла корсет, прежде чем сесть за стол.

— Хочу тволог! — завопил Джемми и застучал руками по столу, скандируя. — Тво-лог, тво-лог!

Роджер с легкой улыбкой взглянул на Брианну, и я была рада увидеть, как она, поймав его взгляд, улыбнулась в ответ, потом зажала руки Джемми в своей ладони и принялась вытирать с его лица остатки обеда.

Джейми вернулся как раз в тот момент, когда имбирный пряник и творог, намешанный с сахаром и сметаной, были выставлены на стол. Он протянул руку над плечом Роджера и положил перед ним бухгалтерскую книгу, а на нее маленькую деревянную шкатулку с астролябией.

— Погода продержится еще около двух месяцев, — произнес он небрежным тоном, садясь и макая пальцем в творог в своей тарелке. Он сунул палец в рот и блаженно прикрыл глаза.

— Да? — слово прозвучало глухо и еле слышно, но этого было достаточно, чтобы Джемми перестал лепетать и, открыв рот, уставился на отца. Мне пришло в голову: не в первый ли раз Роджер заговорил сегодня.

Джейми открыл глаза и взял ложку с видом человека, намеренного умереть, но съесть все.

— Перед первым снегом Фергюс отправится к побережью, и если он сможет отвезти в Нью-Берн результаты землемерной съемки, будет хорошо, не так ли?

Он деловито откусил пряник, не поднимая глаз.

Установилась тишина, заполненная дыханием и стуком ложек по деревянным тарелкам. Потом Роджер, который даже не взял ложку, произнес:

— Я могу… сделать это.

Может быть, это было только усилие, которое ему потребовалось, чтобы протолкнуть воздух через травмированное горло, но последние слова прозвучали резко, отчего Брианна мигнула. Почти незаметно, но я увидела, и Роджер тоже. Он взглянул на нее, потом опустил взгляд на свою тарелку, и ресницы легли темной дугой на его щеки. Его челюсть напряглась, и он взял свою ложку.

— Хорошо, — произнес Джейми еще более небрежным тоном. — Я покажу тебе, как это делается. Через неделю, я думаю, ты можешь приступать.

«Прошлой ночью мне приснилось, что Роджер готовится уехать. Я видела этот сон всю неделю после того, как па предложил ему произвести съемку земель. Ха, предложил! Он изрек это, как Моисей свои десять заповедей с горы Синай.

Во сне Роджер упаковывал вещи в большой мешок, а я мыла полы шваброй. Он стоял на моем пути, а я сдвигала шваброй его мешок. Пол был грязный в каких-то пятнах липкой бурды, и повсюду валялись мелкие кости, как будто Адсо съел здесь какую-то маленькую зверюшку.

Я не хочу, чтобы он уезжал, но в то же время хочу. Я слышу все, что он не говорит; его мысли эхом отзываются в моей голове. Я думаю, когда он уедет, в ней станет тихо.»

Она резко перешла от сна к бодрствованию. Только что наступил рассвет, и она была одна. В лесу пели птицы. Одна из них звонким мелодичным голосом распевала прямо возле хижины. «Это дрозд?» — подумала она.

Она знала, что он уехал, но подняла голову, чтобы убедиться. Рюкзак возле двери исчез так же, как и мешок с едой, и бутыль сидра, которые она приготовила для него вечером. Бойран все еще висел на своем месте на стене, и казалось, что он был подвешен прямо в сероватом неземном свете.

После Аламанса она пыталась заставить его играть, надеясь, что в ее голове будет звучать музыка, а не его голос. Но он сопротивлялся, и она, наконец, поняла, что раздражает его своей настойчивостью, и прекратила попытки. Он сделает это по собственной воле или вообще не станет делать.

Она поглядела на кроватку, но там все было тихо. Джемми крепко спал. Она откинулась на подушку и дотронулась до своей голой груди. Они были гладкими и круглыми, полными, как тыквы. Она мягко сжала сосок, и на нем появилась крошечная жемчужина молока, которая постепенно увеличилась и щекочущей капелькой скатилась вниз.

Они занимались любовью вчера перед сном. Сначала она не думала, что он ответит, но когда она подошла к нему и обняла за талию, он сильно прижал ее к себе и долго и медленно целовал, потом, наконец, отнес в кровать.

Она так хотела его, так желала убедить его в своей любви ртом, руками и всем телом, чтобы он вспоминал ее в дороге, что совсем забыла о себе и была изумлена, когда кульминация настигла ее. Она скользнула рукой между ног, вспоминая чувство, которое внезапно подхватило ее огромной волной и выбросило на берег, беспомощную и задыхающуюся. Она надеялась, что Роджер заметил это, но он ничего не сказал и не открыл глаз.

Он поцеловал ее на прощание перед рассветом, все так же ничего не говоря. Или нет? Она дотронулась рукой до рта, внезапно неуверенная в этом поцелуе, но никакой подсказки в гладкой прохладной плоти ее губ не было.

Он поцеловал ее на прощание? Или ей это только приснилось?

Убийца медведей

Август 1771

Лошади в загоне заржали, объявив о прибытии гостей. Я отложила очередной эксперимент и с любопытством выглянула в окно. Во дворе не было видно ни людей, ни лошадей, но животные в загоне продолжали фыркать и беспокоиться, как они всегда делали при появлении незнакомцев. Скорее всего, люди пришли пешком и обошли дом, направляясь к задней двери, как было принято в горах и считалось хорошими манерами.

Мое предположение было тут же подтверждено пронзительным воплем из дальнего конца дома. Я высунула голову в холл как раз, чтобы увидеть, как миссис Баг мчится со стороны кухни, словно пуля из ружья, и вопит что есть мочи.

Не заметив меня, она пробежала мимо и выскочила в переднюю дверь, не закрыв ее за собой. Это позволило мне увидеть, как она пересекла двор и скрылась в лесу, не снижая своей бешеной скорости. Когда я посмотрела в другую сторону, то увидела индейца, который с изумленным видом стоял в проеме кухонной двери.

Мы некоторое время с опаской смотрели друг на друга, и когда он увидел, что я не собираюсь кричать и убегать, то расслабился. Заметив, что он не был вооружен и не имел боевой раскраски или других признаков злобных намерений, я тоже расслабилась.

— Osiyo, — осторожно поприветствовала я его, увидев, что он был чероки, и наряд его предназначался для визитов. На нем были три ситцевые рубашки, надетые одна на другую, домотканые бриджи и странный головной убор в виде полуобернутого тюрбана со свисающим концом, плюс длинные серебряные сережки и красивая брошь в виде восходящего солнца.

Он ярко улыбнулся мне в ответ и произнес что-то, совершенно для меня непонятное. Я беспомощно пожала плечами, но улыбнулась ему, и мы некоторое время улыбались и кивали друг другу головами, пока джентльмен, подвигнутый вдохновением, не полез за ворот самой внутренней рубашки — очень модной вещицы с желтыми бриллиантами на синем фоне — и не вытащил кожаный шнурок, на который были нанизаны черные медвежьи когти.

Он приподнял ожерелье и легонько потряс им, вопросительно подняв брови и поглядывая в разные стороны, словно искал кого-то.

— О, — произнесла я, сразу же все поняв. — Вам нужен мой муж? — я изобразила человека, целящегося из винтовки. — Убийца медведей?

Ослепительная улыбка, показавшая превосходные зубы, наградила мою догадливость.

— Думаю, он скоро появится, — сказала я, махнув сначала в сторону окна в направлении, в котором скрылась миссис Баг — без сомнения, она помчалась, чтобы сообщить Самому о том, что в дом ворвались красные дикари, горящие жаждой убийства и осквернения ее чистых полов — а потом в сторону кухни. — Не выпьете ли чего-нибудь?

Он охотно последовал за мной; мы уселись за стол, дружески потягивая чай и обмениваясь дальнейшими улыбками и кивками, пока не явился Джейми, сопровождаемый не только миссис Баг, которая держалась поблизости от него и кидала на нашего гостя подозрительные взгляды, но и Питером Бьюли.

Наш гость был представлен как Цацави, брат индейской жены Питера. Он жил в небольшой деревне приблизительно в тридцати милях от Линии соглашения, но сейчас гостил в семье своей сестры.

— Мы вчера после ужина сидели и курили трубки, — начал объяснять Питер, — и Цацави рассказал жене о проблемах в их деревне, а она рассказала мне. Видите ли, он вообще не знает английский, а я только некоторые слова, но суть в том, что уже несколько месяцев у них бесчинствует медведь.

— Думаю, Цацави сам хорошо справляется с этим зверьем, — сказал Джейми, кивая на ожерелье из медвежьих когтей, и коснулся своей груди в знак уважения. Он улыбнулся Цацави, который, очевидно, понял комплимент и широко осклабился в ответ. Оба мужчины приподняли свои чашки с чаем, демонстрируя взаимное уважение.

— Да, — согласился Питер, слизывая капельки жидкости с уголков губ, и одобрительно причмокнул. — Он хороший охотник, и думаю, что он и его братья смогли бы справиться с обычным медведем. Но этот медведь особенный. Так что я сказал ему, что мы пойдем и скажем Мак Дубху, и, возможно, Сам найдет время разобраться с этим зверем.

Питер поглядел на своего шурина и кивнул на Джейми с видом собственнической гордости. «Видишь, — говорил его жест. — Я же сказал. Он может сделать это».

Я подавила улыбку. Джейми уловил мой взгляд, скромно кашлянул и поставил чашку на стол.

— Ну, я не могу отправиться прямо сейчас. Возможно, когда сено будет собрано… Ты не можешь сказать, что особенного в этом звере, Питер?

— О, да, — с готовностью откликнулся Питер. — Это призрак.

Я захлебнулась чаем. Джейми не выразил никакого удивления, но с сомнением потер подбородок.

— Ммфм. Что же он наделал?

Как оказалось, медведь проявил себя около года назад. Однако некоторое время его никто не видел. Происходили заурядные случаи воровства — связки сушеной рыбы, початки кукурузы, мясо из открытых пристроек, и вначале жители решили, что это просто медведь, правда, немного более умный, чем обычно.

— Понимаете, он приходил только по ночам, — пояснил Питер, — и не производил никакого шума. Народ утром просыпался и обнаруживал кражу, но ночью не было ни звука, который мог бы их разбудить.

Брианна, ставшая свидетельницей побега миссис Баг и пришедшая выяснить его причины, начала тихонько напевать: «Он спит до обеда, но до темноты все корзинки с едой в Йелоустоуне будут его».[Песенка из сериала студии Ханна-Барбара «Мишка Йоги».] Я прижала салфетку ко рту, притворяясь, что утираю остатки чая.

— Они с самого начала знали, что это был медведь, — пояснил Питер. — Следы.

Цацави знал это слово; он положил расставленные ладони на стол, большой палец к большому пальцу, демонстрирую размер следа, потом дотронулся до самого длинного когтя на ожерелье, кивнув со значительным видом.

Жители деревни, привычные к набегам медведей, предприняли простые меры предосторожности, убирая продукты в более защищенные места и выпуская вечером собак. В результате несколько собак так же беззвучно исчезли.

Потом или собаки стали осторожнее, или медведь — более голодный, но стали исчезать люди. Первой жертвой стал мужчина, убитый в лесу. Затем шесть месяцев назад погиб ребенок. Брианна резко прекратила напевать.

Ребенок был утащен вместе с плетеной колыбелькой, в которой лежал, с берега реки, где его мать на закате стирала одежду. Не было никакого звука и никакой улики, кроме следа большой когтистой лапы в грязи.

С тех пор было убито еще четыре жителя. Два ребенка собирали землянику ближе к вечеру. Тело одного из них было найдено со сломанной шеей, но в остальном целое. Другой ребенок исчез; следы показали, что он был утащен в лес. На своем поле была убита женщина и опять же перед закатом; ее труп был частично объеден. Последняя жертва, мужчина, сам охотился на медведя.

— От него ничего не нашли, кроме лука и нескольких кусочков окровавленной одежды, — сказал Питер. Я услышал громкий шлепок, когда миссис Баг резко упала на скамью.

— Значит, они охотились на него? — спросила я. — Или, лучше сказать, пытались?

Питер посмотрел на меня и серьезно кивнул.

— О, да, миссис Клэр. И только тогда они узнали, что он из себя представляет.

Маленькая группа охотников, вооруженная до зубов луками, копьями и двумя мушкетами, которые имелись в деревне, выступила на медведя. Они кружили вокруг деревни по расширяющейся спирали, полагая, что медведь вряд ли отойдет далеко от источника своего пропитания. Они искали его в течение четырех дней, время от времени натыкаясь на старый след, но самого медведя не нашли.

— Цацави был с ними, — сказал Питер, указывая на своего шурина. — Он и один из его товарищей караулили ночью, другие спали. Он говорил, что луна только что взошла, и он отошел отлить. Когда он вернулся к огню, то увидел, что его мертвого друга за шею утягивала эта тварь!

Цацави с пристальным вниманием следил за рассказом. На этом месте он кивнул и сделал жест, который, казалось, был черокским эквивалентом крестного знамения, некий краткий знак для защиты от злых сил. Потом начал говорить сам, водя руками, изображая произошедшие события.

Он, разумеется, закричал, будя товарищей, и бросился к медведю, надеясь испугать его, чтобы тот выронил свою добычу, хотя видел, что мужчина был уже мертв. Он резко согнул голову, показывая сломанную шею, и вывалил язык, так что при других обстоятельствах вид у него был бы уморительный.

Охотников сопровождали две собаки, которые с лаем налетели на медведя. Тот бросил свою добычу, но вместо того, чтобы убегать, побежал на индейца. Мужчина отскочил в сторону, и медведь, сбив с ног одну из собак, исчез в темноте леса, преследуемый оставшейся собакой, градом стрел и двумя мушкетными пулями, ни одна из которых его не коснулась.

Они бросились в лес за медведем с факелами, но так и не смогли найти его. Вторая собака с пристыженным видом вернулась под утро. Брианна издала негромкий шипящий звук при виде пантомимы Цацави, изображающего собаку. Расстроенные охотники вернулись к костру и, проведя остаток ночи без сна, возвратились в деревню. И потому — Цацави сделал изящный жест — он прибыл просить помощи у убийцы медведей.

— Но почему они решили, что он призрак? — Брианна наклонилась вперед; ее первоначальный ужас от рассказа сменился интересом.

Питер поглядел на нее, приподняв бровь.

— Ну, он не говорил, или я думаю, что говорил, но понять это трудно. Тварь гораздо больше обычного медведя, и он белого цвета, просто белоснежный. И он говорит, что, когда медведь повернулся к нему, его глаза горели красным огнем. Таким образом, они сразу поняли, что это призрак, и не удивились, что ни одна стрела его не задела.

Цацави снова вмешался, указав сначала на Джейми, потом постучав по своему ожерелью и, наконец — к моему удивлению — показав на меня.

— Я? — произнесла я. — Что я могу с этим сделать?

Чероки, услышав удивление в моем голосе, перегнулся через стол и, взяв мою руку, погладил ее — вовсе не в знак нежности, но просто показывая на ее кожу. Джейми негромко хмыкнул.

— Ты очень белая, сассенах. Возможно, медведь решит, что ты родственный ему дух.

Он усмехнулся мне, но Цацави, по-видимому, уловил смысл сказанного, потому что серьезно кивнул головой. Он выпустил мою руку и громко каркнул, изображая ворона.

— О, — произнесла я, чувствуя себя не совсем уютно. Я не знала языка чероки, но очевидно люди из деревни Цацави слышали о Белом вороне так же, как об Убийце медведей. Любое белое животное расценивалось, как нечто значительное — и чаще всего зловещее. Я не знала, полагали ли они, что я имею некоторую власть над медведем-призраком, или мне предназначалась роль приманки, но я была включена в приглашение.

И таким образом неделю спустя, благополучно собрав сено и подвесив четыре бока оленины в коптильню, мы отправились к Линии соглашения, изгонять злого духа.

Помимо Джейми и меня, компания состояла из Брианны с Джемми, двух близнецов Бердсли и Питера Бьюли, игравшего роль проводника. Его жена вместе с Цацави отбыли ранее. Брианна не жаждала отправиться в экспедицию, думаю, скорее из-за опасений за Джемми, чем из нежелания участвовать в охоте. Джейми, однако, настоял на ее участии, утверждая, что ее меткость в стрельбе будет неоценима. Не желая отнимать сына на груди, она была вынуждена взять его с собой, а он, казалось, вовсю наслаждался поездкой, сидя в седле впереди матери и счастливо тараторя или сонно посасывая большой палец.

Что касается Бердсли, то Джейми нужен был Джосайя.

— Парень убил, по крайней мере, двух медведей, — сказал он мне. — Я видел шкуры, которые он привозил на Сбор. А если его брат хочет ехать с нами, я не вижу тут ничего плохого.

— Я тоже, — согласилась я, — но зачем ты заставляешь ехать Бри? Разве вы с Джосайей не разберетесь с медведем сами?

— Возможно, — ответил он, протирая старой тряпкой ствол ружья, — но если две головы лучше, чем одна, то три будет еще лучше, не так ли? Особенно если она стреляет, как эта девочка.

— Да? — произнесла я скептически. — Что еще?

Он взглянул на меня и усмехнулся.

— Ты думаешь, у меня есть скрытые мотивы, сассенах?

— Нет, я не думаю — я знаю.

Он рассмеялся и наклонился к ружью. Тем не менее, после нескольких движений тряпкой по стволу он произнес, не глядя:

— Ладно. Мне кажется, что это неплохая идея, чтобы девочка заимела друзей среди чероки. На случай, если когда-нибудь ей будет нужно место, где скрываться.

Легкий тон его голоса не обманул меня.

— Когда-нибудь? Когда разразится революция, ты имеешь в виду?

— Да. Или… когда мы умрем. Когда бы это не случилось, — добавил он, поднимая ружье, и прищурился, оценивая результаты чистки.

Все еще было ясное бабье лето, но я почувствовала кусочки льда на своей спине. Большую часть времени мне удавалось не вспоминать этот обрывок газеты, в котором сообщалось о смерти в огне некоего Джеймса Фрейзера и его жены из Фрейзерс-Риджа. В некоторые дни я вспоминала о нем, но запихивала мысли о смерти на задворки сознания, отказываясь думать о них. Но время от времени я просыпалась по ночам, представляя яркие языки пламени по углам, и испуганно дрожала.

— В газете написано, что не оставили детей, — произнесла я с твердым намерением победить страх. — Ты думаешь, что Бри и Роджер… куда-нибудь уедут к этому времени? К чероки или к камням?

— Может быть, — его лицо было серьезным; глаза опущены на его работу. Никто из нас не был готов допустить другую возможность.

Отказывающаяся вначале ехать, Брианна теперь наслаждалась поездкой. Без Роджера и свободная от домашней работы, она казалась более раскованной, смеялась и шутила с Бердсли, поддразнивала Джейми, нянчилась с Джемми по вечерам у костра, прежде чем, обняв его, упасть и глубоко уснуть.

Бердсли тоже хорошо проводили время. Удаление инфекционных аденоидов и миндалин не вылечило глухоту Кезайи, но значительно улучшило его слух. Теперь он мог слышать достаточно громкую речь, особенно, когда смотрел вам в лицо, и вы говорили четким голосом. Хотя, казалось, он легко различал все, что говорил его близнец, каким бы тихим не был его голос. Наблюдая, с какими круглыми глазами он осматривался вокруг, когда мы ехали через густой лес, переправлялись через шумные потоки и пересекали еле заметные оленьи тропки, я поняла, что он никогда в своей жизни нигде не бывал, кроме окрестностей фермы Бердсли и Фрейзерс-Риджа.

Я задавалась вопросом, как он отнесется к чероки, и как чероки отнесутся к нему и его брату. Питер сказал Джейми, что они считают близнецов благословенным признаком; известие, что Бердсли присоединятся к охоте, очень обрадовало Цацави.

Джосайя, кажется, тоже весело проводил время, насколько я могла судить об этом; он был очень сдержанным юношей. Однако по мере приближения к деревне он становился все более беспокойным.

Я могла видеть, что Джейми тоже был несколько обеспокоен, хотя в данном случае я полагала, что знала этому причину. Он совсем не возражал помочь с охотой и был рад случаю нанести визит чероки. Но я думаю, его слава убийцы медведей, летящая, так сказать, впереди него, доставляла ему чувство дискомфорта.

Мое предположение подтвердилось, когда мы расположились лагерем на третью ночь нашей поездки. Мы находились не более десяти миль от деревни и могли легко достичь ее к полудню следующего дня.

Я видела, как он упорно размышлял дорогой, а когда мы сели ужинать возле потрескивающего костра, он внезапно расправил плечи и встал. Приблизившись к Питеру Бьюли, который сидел, задумчиво уставившись на огонь, он решительно обратился к нему:

— Я хочу кое-что сказать, Питер. Об этом медведе, которого мы собираемся искать.

Питер, выведенный из своего мечтательного состояния, ошеломленно взглянул на него, но, тем не менее, улыбнулся и отодвинулся, освобождая место для Джейми.

— Да, Мак Дубх?

Джейми сел и откашлялся.

— Ну, дело в том, что я в действительности мало что знаю о медведях; в Шотландии их уже нет много лет.

Брови Питера приподнялись.

— Но ведь говорят, что вы убили большого медведя одним лишь дирком!

Джейми потер нос с выражением, близким к раздражению.

— Да… я сделал это. Но я не охотился на него. Он напал на меня, так что мне ничего не оставалось делать, как защищаться. Я совсем не уверен, что от меня будет польза в поисках этого медведя-призрака. Ведь это необычайно умный медведь, не так ли? Чтобы шастать по деревне в течение многих месяцев, и чтобы никто его не заметил.

— Умнее обычного медведя, — согласилась Брианна, и ее рот немного дернулся. Джейми посмотрел на нее, сузив глаза, потом переключился на меня, когда я захлебнулась глотком пива.

— Что? — раздраженно спросил он.

— Ничего, — вымолвила я, откашливаясь. — Ничего особенного.

Сердито повернувшись к нам спиной, Джейми внезапно заметил Джосайю Бердсли, который хотя и не смеялся открыто, но подергивал уголками губ.

— Что? — рявкнул ему Джейми. — Они… просто невежды, — он ткнул большим пальцем в сторону Брианны и меня, — но с тобой-то что?

Джосайя немедленно стер улыбку с лица и попытался выглядеть серьезным, но уголок его рта продолжал дергаться, и краснота, заметная даже в свете костра, расползлась по его худым щекам. Джейми сузил глаза, и задушенный шум, который, возможно, являлся хихиканьем, вылетел изо рта Джосайи. Он прижал руку ко рту, выпучив глаза на Джейми.

— В чем дело? — вежливо спросил Джейми.

Кезайя, очевидно, заключив, что случилось что-то нехорошее, придвинулся к брату, предлагая свою молчаливую поддержку. Джосайя сделал неосознанное движение навстречу брату, но не отводил глаз от Джейми. Его лицо все еще было красным, но, казалось, он овладел собой.

— Полагаю, мне лучше все рассказать, сэр, — Джосайя глубоко вздохнул, решившись. — Это не всегда был медведь, иногда это был я.

Джейми на мгновение уставился на него. Потом уголки его рта начали подрагивать.

— О, да?

— Не всегда, — стал оправдываться Джосайя. Лишь иногда, когда скитания приводили его к какой-нибудь индейской деревне. — Только если я был голоден, сэр, — поспешно добавил он. Он скрывался в лесу поблизости, и с наступлением темноты прокрадывался в деревню, а потом скрывался со своей добычей. Он оставался на месте, пока его силы не восстанавливались, а мешок не наполнялся едой, потом шел дальше охотиться, пряча добычу в пещере, где устроил свой тайник.

Выражение Кезайи во время рассказа совсем не изменилось; я не знала, сколько он услышал, но он не казался удивленным. Его рука дотронулась до руки близнеца, а потом скользнула дальше к вертелу с мясом.

Смех Брианны пропал, и она слушала признания Джосайи, нахмурив брови.

— Но ведь ты… я имею в виду, я уверена, что ты не брал ребенка в колыбельке. И ты не убивал женщину, труп которой был частично объеден… да?

Джосайя изумленно моргнул.

— О, нет. Зачем мне было это делать? Вы же не думаете, что я съел их? — он улыбнулся. — Я бывал сильно голоден время от времени, — добавил он рассудительно, — но не достаточно, чтобы убивать людей для еды.

Брианна кашлянула с шумом, поразительно похожим на один из шотландских звуков Джейми.

— Нет, я не думаю, что ты съел их, — сухо сказала она. — Я только подумала, что если кто-то убил их, медведь мог прийти и погрызть их трупы.

Питер глубокомысленно кивнул головой, заинтересованный, но не обеспокоенный признанием.

— Да, медведи так поступают, — сказал он. — Они не особенно придирчивы в еде. Падаль им нравится.

Джейми кивнул, соглашаясь, но его внимание было сосредоточено на Джосайе.

— Да, я тоже слышал такое, но Цацави сказал, что сам видел, как медведь задрал его друга, значит, он действительно убивает людей, не так ли?

— Да, он убил этого человека, — согласился Джосайя, но в его голосе прозвучала странная нотка, и взгляд Джейми стал более острым. Он приподнял бровь, глядя на парня, который жевал губами, решаясь на что-то. Он взглянул на Кезайю, который улыбнулся ему. У Кеззи, заметила я, была ямочка на левой щеке, тогда как у Джосайи — на правой.

Потом Джосайя вздохнул и повернулся к Джейми.

— Я не собирался рассказывать об этом, — признался он честно, — но вы были добры к нам, сэр, и думаю, что будет неправильно, если я позволю вам идти на медведя, не зная, что еще можно от него ожидать.

Мне показалось, что волосы у меня на шее приподнялись, и я еле подавила импульс повернуться и оглядеться. Желание смеяться совсем оставило меня.

— Что еще? — Джейми опустил кусок хлебка, который собирался откусить. — И что вообще можно от него ожидать?

— Ну, я видел это только один раз, — предупредил его Джосайя. — И ночь была безлунная. Но я всю ночь провел в темноте, и мои глаза привыкли к звездному свете, вы же знаете, как это бывает, сэр.

Джейми кивнул с несколько удивленным видом.

— Да. И ты был там в это время?

Возле деревни, в которую мы направлялись. Джосайя бывал там прежде и знал, что и где находится. Его целью был дом на краю деревни; там под навесом висели початки кукурузы, и он надеялся, что может легко украсть их, если не разбудит деревенских собак. — Разбудишь одну, и целая стая будет на твоем хвосте, — сказал он, качая головой. — Было несколько часов до рассвета. Я потихоньку крался вдоль деревни и увидел одного типа, который спал возле облюбованного мной дома.

Затаившись в лесу, он увидел, что из дома вышел человек, и поскольку собаки не залаяли, было разумно предположить, что он в нем жил. Мужчина отлил, а потом, к ужасу Джосайи, взял лук и стрелы и пошел в лес прямо в том направлении, где он скрывался.

— Не думаю, что он отправился за мной, но я быстро, как рысь, и также тихо забрался на дерево, — продолжал он, ни мало не хвастая.

Мужчина, скорее всего, был охотником; он направился к дальнему ручью, куда рано поутру придут на водопой и енот, и олень. Не опасаясь ничего вблизи своей деревни, он шел по лесу бесшумно, но не таился.

Джосайя, затаив дыхание, съежился на своем дереве всего в нескольких футах над головой охотника. Мужчина прошел мимо и исчез в густом подлеске. Джосайя только что собрался спуститься вниз, как услышал внезапный удивленный вскрик, сопровождаемый звуками короткой драки, закончившейся отвратительным звуком «цанк!»

— Словно перезрелый кабачок, когда его раскалываешь камнем, — поведал он Джейми. — Дырка в моей заднице от этого звука сжалась, как кошелек, затянутый ремешком.

Тем не менее, это не остановило его любопытства, и он осторожно стал красться туда, откуда долетел звук. Он слышал шорохи, и когда вгляделся сквозь ветви кедра, то увидел одну фигуру, распростертую на земле, и другую, которая наклонилась над ней и, очевидно, пыталась что-то снять с тела лежащего человека.

— Он был мертв, — продолжил Джосайя спокойно. — Я чувствовал запах крови и дерьма. Похоже, маленький парень стукнул его камнем или дубинкой.

— Маленький парень? — Питер заинтересовано слушал историю. — Какого роста? Ты видел его лицо?

Джосайя покачал головой.

— Нет, я видел только тень. Было еще совсем темно, — он прищурился, вспоминая. — Похоже, он был ниже меня; возможно, вот такого роста, — он показал рукой высоту примерно в четыре с половиной фута от земли.

Убийцу все-таки оторвали от разграбления тела. Джосайя ничего не замечал, пока не раздался внезапный треск кустов и сопение принюхивающегося медведя.

— Вы не поверите, но маленький парень сбежал мгновенно, как только услышал это, — сказал он Джейми. — Он пробежал мимо меня не дальше, чем находитесь вы. И только тогда я немного рассмотрел его.

— Ну, не тяни, — сказала я, когда он остановился, чтобы глотнуть пива. — На кого он был похож?

Он с задумчивым видом вытер полоску пены с редких усиков над верхней губой.

— Ну, мэм, я был уверен, что это дьявол, только думаю, что дьявол будет немного покрупнее, — добавил он, сделав другой глоток.

Заявление, естественно, вызвало некоторое замешательство. Но дальнейшие выяснения показали, что Джосайя просто имел в виду, что таинственный «маленький парень» был темнокожим.

— Только когда я пришел на Сбор, я понял, что обычные люди тоже бывают черными, — пояснил он. — Раньше я никогда не видел и не слышал о них.

Кеззи серьезно кивнул.

— Дьявол из книги, — сказал он странным хриплым голосом.

«Книга», как оказалось, была старой библией, которую Аарон Бердсли где-то раздобыл и не смог продать. Мальчиков совсем не учили читать, но они с увлечением рассматривали в ней картинки, некоторые из которых изображали дьявола, как существо с черной кожей, совращающее людей.

— Я не видел раздвоенного хвоста, — сказал Джосайя, качая головой, — но он пробежал очень быстро, и я мог просто не заметить его в темноте.

Не желая привлекать внимание существа к себе, Джосайя затих и мог слышать, как медведь занялся несчастным жителем деревни.

— Как говорит мистер Питер, — продолжил он, кивая на Питера Бьюли. — медведи — не привередливые животные. Я сам его не видел, и не могу сказать, был ли он белым или нет, но он ел этого индейца. Я слышал, как он жевал и чавкал.

Юношу, казалось, это воспоминание не волновало, но я видела, как Брианна расширила ноздри.

Джейми обменялся взглядами с Питером, потом вернул свое внимание Джосайе и медленно потер указательным пальцем нос, раздумывая.

— Ладно, — произнес он, наконец. — Кажется, не все плохие дела в деревне твоего шурина творит медведь-призрак, да? Учитывая кражу еды Джосайей и маленьких черных дьяволов, убивающих людей. Как ты думаешь, Питер? Мог медведь тогда распробовать вкус человеческой плоти и начать охотиться на людей?

Питер с хмурым задумчивым лицом кивнул головой.

— Это может быть, Мак Дубх, — допустил он. — И если убийца шастает в лесу, трудно сказать, сколько людей убил медведь, а сколько этот черный дьявол.

— Но кто этот маленький черный дьявол? — спросила Бри. Мужчины переглянулись и почти в унисон пожали плечами.

— Это, должно быть, сбежавший раб, не так ли? — сказала я, глядя вопросительно на Джейми. — Иначе я не понимаю, зачем свободный негр в здравом уме будет шататься в дикой глуши один.

— Может быть, он не в здравом уме, — предположила Бри. — Независимо раб он или свободный, но если он сеет вокруг себя смерть…

Она бросила встревоженный взгляд вокруг и положила руку на Джемми, который, завернутый в одеяло, спал рядом с ней на земле.

Мужчины инстинктивно взглянули на свое оружие, и даже я потянулась к ножу, который носила под передником и использовала для рытья корений и копания в земле.

Лес внезапно показался зловещим и навевающим клаустрофобию. Слишком легко было предположить, что в тени кто-то скрывается, а постоянный мягкий шелест листьев приписать крадущимся шагам или трению шкуры о кусты.

Джейми кашлянул.

— Ваша жена ничего не упоминала о чернокожих дьяволах, Питер?

Бьюли покачал головой. Беспокойство, вызванное рассказом Джосайи, все еще отражалось на его морщинистом лице, но крошечная смешинка мерцала в его глазах.

— Нет, не могу сказать, чтобы упоминала. Единственное, что я могу вспомнить по этому поводу — это Черный человек с Запада.

— Кто это такой? — с любопытством спросил Джосайя.

Питер пожал плечами и поскреб в бороде.

— Вообще-то я не могу сказать, что это человек. Шаманы говорят, что в каждом из четырех направлений живет свой дух, и у каждого свой цвет. Они призывают Красного человека с востока помочь тому, за которого молятся, потому что красный — это цвет удачи и успеха. На севере — Синий человек, и его имя — беды и поражение, так что к нему обращаются, чтобы причинить немного зла врагу. На юге — Белый человек, это мир и счастье, ему молятся за женщин и детей и все такое.

Джейми выглядел заинтересованным и немного пораженным.

— Это очень похоже на четыре стороны мира в Шотландии, Питер, не так ли?

— Ну, в общем, да, — согласился Питер, кивнув головой. — Странно, правда? У чероки такая же вера, как у горцев?

— О, не так уж странно, — Джейми обвел рукой темный лес за пределами освещенного костром круга. — Они живут так же, как мы. Охотятся и живут в горах. Почему они не могут видеть то, что видим мы?

Питер медленно кивнул, но Джосайю этот философский вопрос не заинтересовал.

— А кто тогда этот Черный человек с запада? — нетерпеливо спросил он. И Джейми, и Питер, как один, повернули к нему головы. Эти мужчины совсем не походили друг на друга — Питер был коротким и приземистым человеком с густой бородой, Джейми высоким и элегантным, даже в его охотничьей одежде — и все-таки в их глазах было нечто одинаковое, что заставило меня почувствовать мурашки на спине.

— Запад — дом мертвых, — сказал Джейми тихо, и Питер серьезно кивнул.

— А черный человек с запада — сама смерть, — добавил он. — Или так считают чероки.

Джосайя пробормотал, что не особо верит в это, а Брианна верила еще меньше.

— Я не думаю, что злобный дух с запада бродит по лесу, колотя людей по голове, — заявила она решительно. — Джосайя видел человека. И это был чернокожий мужчина. Следовательно, это был свободный негр или сбежавший раб. И учитывая обстоятельства, я голосую за сбежавшего раба.

Я не была уверена, что это был вопрос для демократического волеизъявления, но согласилась с ней.

— Здесь другой вопрос, — сказала она, оглядываясь. — Что если этот маленький черный человек несет ответственность за съеденных людей? Ведь некоторые африканские рабы — каннибалы, не так ли?

Глаза Питера Бьюли широко распахнулись, так же как и глаза Бердсли. Кеззи бросил испуганный взгляд через плечо и придвинулся ближе к Джосайе.

Джейми, однако, это предложение позабавило.

— Ну, в Африке ты могла бы наткнуться на каннибалов, — согласился он. — Хотя я не могу сказать, что слышал о них среди рабов. Я не думаю, что они были бы желательными слугами в доме. Люди бы боялись повернуться к ним спиной из-за страха быть укушенными за зад.

Это замечание заставило всех рассмеяться и несколько уменьшило напряжение. Люди начали шевелиться и готовиться ложиться спать.

Мы озаботились укладыванием еды в две седельные сумки, которые Джейми повесил на дерево на приличном расстоянии от лагеря. Даже если призрак-медведь был менее могущественным, чем предполагалось вначале, все молча согласились, что рисковать не имело смысла.

По большей части мне удавалось не обращать внимания на тот факт, что мы жили в дикой местности. Хотя время от времени вещественные проявления этого факта происходили под моим носом: ночные визиты лис, опоссумов и енотов, или случайные нервирующие крики пантер, с их странным подобием плачу женщин или маленьких детей. Сейчас было тихо. Но находясь в центре ночных гор, погруженных в абсолютную темноту, слушая тайный ропот деревьев над головами, было невозможно притворяться, что находишься где угодно, но не во власти первобытного леса, или сомневаться, что дикая местность может поглотить нас, не оставив никакого намека на наше существование.

Несмотря на все свое логическое мышление, Брианна ни в коей мере не была нечувствительна к шепотам леса — не с маленьким ребенком, которого нужно охранять. Она не помогала с подготовкой лагеря ко сну, а сидела рядом с Джемми, заряжая свой мушкет.

Джейми после быстрого взгляда на дочь заявил, что он и она будут сторожить первые; Джосайя и я — следующие, а Питер и Кеззи — последние. Прежде мы не выставляли стражу, но никто не стал возражать.

Долгий день в седле — самое лучшее снотворное. Я легла на землю рядом с Джейми, страшно благодарная уже за то, что могла принять горизонтальное положение, которое компенсировало твердую постель. Джейми мягко положил руку мне на голову; я повернула лицо и поцеловала его ладонь, чувствуя себя в безопасности и защищенной.

Питер и близнецы Бердсли тут же заснули; я могла слышать их храп с обратной стороны костра. Я сама почти засыпала, убаюканная тихим разговором между Джейми и Бри, когда тон их беседы изменился.

— Ты тревожишься за своего мужа, nighean?[Дочка (гэльск.)] — спросил он мягко.

Она издала тихий несчастливый смешок.

— Я тревожусь с тех пор, как его повесили, — сказала она. — Теперь я еще и боюсь, — добавила она.

Джейми произвел низкий звук в горле, который он считал успокоительным.

— Он сейчас не в большей опасности, чем был в прошлую ночь, девочка, и в любую ночь с тех пор, как уехал.

— Верно, — ответила она сухо. — Но то, что я не знала о медведях-призраках и чернокожих убийцах, еще не означает, что там их нет.

— Я думаю точно также, — ответил он. — Но он не будет в большей безопасности от того, что ты боишься за него, не так ли?

— Нет. Ты думаешь, это успокоит мой страх?

В ответ раздался тихий грустный смешок.

— Я так не думаю.

Последовало короткое молчание, прежде чем Брианна заговорила снова.

— Я только думаю. Что я буду делать, если он действительно… не вернется? Днем со мной все в порядке, но ночью я не могу не думать…

— О, — произнес он тихо. Я видела, как он запрокинул голову, глядя на сверкающие вверху звезды. — Сколько ночей за двадцать лет, nighean, сколько часов я провел, думая, жива ли моя жена, и как ей живется. Она и мой ребенок…

Его рука нежно провела по моим волосам. Брианна ничего не сказала, но произвела тихий невнятный звук.

— Для этого есть Бог. Беспокойство не поможет, но молитвы могут помочь. Иногда, — добавил он честно.

— Да, — произнесла она, притворяясь спокойной, — но если…

— И если бы она не вернулась ко мне, — прервал он ее твердо, — если бы ты не появилась, если бы я никогда не узнал или узнал бы наверняка, что вы обе мертвы… — он повернул голову, чтобы посмотреть на нее, и я почувствовала, как он пошевелился, убрав руку с моих волос и протянув другую, чтобы коснуться ее. — Тогда я все равно бы жил, nighean, и делал то, что нужно. Ты тоже.