Чужестранка. Часть 1. Восхождение к любви (Чужеземец )
Сага о великой любви Клэр Рэндолл и Джейми Фрэзера - любви, которой не страшны пространство и время, — завоевала сердца миллионов читателей во всем мире. Это история женщины, которая, оказавшись в совершенно непостижимой ситуации, нашла в себе силы и мужество противостоять обстоятельствам. 1945 год. Клэр Рэндолл, четыре года прослужившая медсестрой на фронте, возвращается к мирной жизни и воссоединяется со своим мужем Фрэнком. Они уезжают в Шотландию, чтобы отпраздновать свой второй медовый месяц и отыскать сведения о предках Фрэнка. Но одно мимолетное прикосновение к камню из древнего святилища - и Клэр необъяснимым образом переносится из XX века в 1743 год, в то время, когда Шотландию раздирала кровавая междоусобная война.
Серия: Чужестранка Автор: Диана Гэблдон Перевод книги: Л. И. Лебедева
Приятного чтения. Вы так же можете оставлять свои комментарии, отзывы, а так же обсуждать книгу.
Небольшая комната, в которую я вошла, освещалась врезанными в скат крыши мансардными стрельчатыми окнами, которые располагались по всему фасаду дома. Каждый дюйм стены комнаты заполняли полки, на которых стояли баночки, бутылочки, фляжки, флаконы и мензурки. Пучки сохнувших трав, надежно перевязанные нитками разного цвета ровными рядами свисали со стропил и, задевая мои волосы, обсыпали их душистой трухой, когда мы проходили под ними.
(Мансардное окно — окно расположенное непосредственно в кровле здания и могущее выступать за пределы кровли. Виды мансардных окон разнообразны и зависят от формы стен и формы ската крыши.
Однако тут не было той чистоты и предусмотренного порядка, который был в кладовой для трав этажом ниже. Комната была едва ли не забита всякой всячиной и, несмотря на наличие окон, в ней было темно. Одну из полок занимали настолько старые, обветшалые книги, что на их корешках не сохранилось ни единого оттиска. Я с любопытством пробежалась пальцем по стоящим в ряд кожаным переплетам, большинство из которых были обтянуты телячьей кожей, но два-три из них были обтянуты чем-то мягким и неприятно-жирным на ощупь. Еще одну книгу, переплет которой, по-видимому, был обтянут рыбьей кожей я вытащила и осторожно открыла. Она была написана от руки, частично на устаревшем французском, частично на еще более устаревшей латыни, но я смогла разобрать название книги — L'Grimoire d'le Comte Saint Germain. (Гримуар графа Сен-Жермена.)
(Гримуа́р, или гримория (фр. grimoire, от фр. grammaire) — средневековая книга, в которой, как считалось, описываются магические процедуры и заклинания для вызова духов (демонов) или содержащая какие-либо колдовские рецепты.)
Несколько опешив, я закрыла книгу и поставила ее на место. Гримуар. Руководство по магии. Почувствовав сверлящий спину взгляд Гэйли, я повернулась. На ее озорном лице отразилась настороженность. Она гадала: какими будут мои действия после просмотра книги? — Значит это не слухи? — улыбаясь, произнесла я, — ты и в самом деле колдунья. — Насколько же далеко она зашла в своем увлечении колдовством, — думала я, — верила ли она в него сама или это был всего лишь основательно продуманный обман, который помогал ей скрашивать скуку совместной жизни с Артуром, будучи его женой. Хотелось бы знать какой вид магии она практикует или думает, что практикует. — Белую, — ухмыльнувшись, заверила она, — разумеется, белую магию. И у меня мелькнула мысль, что, к сожалению, Джейми, должно быть, был прав, говоря, что глядя на мое лицо, похоже, каждый может понять, о чем я думаю. — Что ж, это хорошо, — заметила я, — но я не из тех, кто в полночь танцует вокруг костров, летает верхом на метле и, тем более, не из тех, кто целует дьявола в зад. Отбросив назад волосы, Гэйли радостно рассмеялась. — Насколько я могу судить, ты никого особо не целуешь, — уточнила она, — впрочем, также, как и я. Но, если бы меня поджидал в кровати такой привлекательный и пылкий дьявол, как твой, я бы не говорила ему, что, возможно, задержусь. — Это напоминает мне... — начала было я, но она уже отвернулась, и, что-то бормоча себе под нос, начала готовиться к ритуалу. Убедившись, что дверь в святилище надежно заперта, Гэйли подошла к стрельчатому окну и начала рыться в встроенном под подоконником сундуке, который использовался, как сиденье. Оттуда она вытащила большую неглубокую миску и высокую белую свечу в керамическом подсвечнике. Затем она достала потрепанное стеганное одеяло и расстелила его на полу, чтобы не испачкаться пылью и не занозиться. — Что ты собираешься делать, Гэйли? — спросила я, с подозрением наблюдая за подготовкой. Поначалу я не видела ничего зловещего в миске, свече и стеганном одеяле, но тогда я еще была что-то вроде начинающей колдуньи. — Вызывать, — ответила она, взяв одеяла за углы и расправив его так, что бо́льшие стороны лежали в соответствии с досками пола. — Вызывать кого? — спросила я, — или что? Она молча поднялась и откинула волосы назад. Красивые и шелковистые, как у ребенка, они выбивались из-под шпилек. Что-то бормоча, она вытащила шпильки, и волосы упали ровной, блестящей завесой цвета густых сливок. — Призраков, духов, видения. Все, что тебе может понадобиться, — ответила она — в любом случае, все ритуалы начинаются одинаково, но травы и заговоры для каждого случая разные. Сейчас нам надо увидеть видение, чтобы узнать кто он твой недоброжелатель. Тогда мы сможем ему вернуть его пожелание. — Э-э, ну... Я не хотела мстить, но мне было любопытно посмотреть, как вызывают видение и кто пожелал мне зла. Поставив миску на середину одеяла и наливая в нее воду из кувшина, она объсняля особенности и атрибутов, и проведения ритуала. — Ты можешь использовать любой достаточно большой сосуд, чтобы обеспечить хорошее отражение, хотя в гримуаре рекомендуется использовать серебряный таз. Для определенных видов вызовов подойдет даже пруд или лужа, но ритуал проводят в полном уединении, поскольку необходимы тишина и покой. Она быстро переходила от окна к окну, задергивая тяжелые черные шторы, и вскоре комната погрузилась в темноту. Я едва различала стройную фигуру Гэйли, легко и бесшумно передвигающуюся в темноте, пока она не зажгла свечу. Когда она направлялась к одеялу, колеблющееся пламя свечи освещало ее лицо, бросив клиновидные тени под резко очерченный нос и точеный подбородок. Миску с водой она поставила сбоку от меня, установив свечу рядом с миской. Осторожно доливая воду, она наполнила миску чуть выше края, и только за счет поверхностного натяжения вода не пролилась. Наклонившись над миской, я увидела, что поверхность воды прекрасно отражает мое лицо, намного лучше, чем любое зеркало замка. Как будто снова прочитав мои мысли, Гэйли объяснила, что такую отражающую поверхность можно использовать не только для вызова духов, но и для укладки волос. Между тем свеча погасла. — Не толкни подсвечник, а то промокнешь, — сосредоточенно нахмурившись, посоветовала она, пытаясь снова зажечь свечу. Что-то в деловом тоне ее совета, столь прозаичном при таких мистических приготовлениях, мне кого-то напомнило. Глядя на стройную, смутную фигуру, изящно склонившуюся над трутницей, я сразу не могла вспомнить кого она мне напоминает. Ну, конечно! Несмотря на то, что склонившаяся фигура была абсолютно не похожа на фигуру женщины в старомодной одежде, стоящей перед чайником в кабинете преподобного Уэйкфилда, тон ее голоса был точно таким же, как у миссис Грэхем. Вероятно, тон их голосов был одинаковым из-за одинаково-прагматичного подхода к оккультизму, поскольку обе они относились к нему, как к совокупности явлений, такой же как погода. Конечно, есть род занятий, к которым следует приступать с опасливым уважением, так же как приступать к работе с острым кухонным ножом, однако не стоит избегать или бояться ножа. А, может быть, это был одинаковый запах лавандовой воды. От свободных, ниспадающих платьев Гэйли всегда исходил аромат различных эссенций, полученных ею из бархатцев, ромашки, лаврового листа, нарда, мяты и майорана. Но сегодня от складок белого платья распространялся запах лаванды. Такой же запах распространял практичный синий хлопок миссис Грэхэм, доносящийся от складок хлопковой ткани на ее костлявой груди. И если такой же скелет поддерживал грудь Гэйли, то костей не было видно, несмотря на низкий вырез ее платья. К слову сказать, я впервые видела Гэйлис Дункан в домашнем платье с таким вырезом. Обычно на ней были строгие, свободные платья, застегнутые почти до подбородка, как подобает жене фискального прокурора. Сейчас пышные выпуклости неожиданно были обнажены. Эта впечатляющая роскошь цвета сливок была почти такого же оттенка, как ее платье, давая понять почему такой человек, как Артур Дункан женился на девушке-сироте без гроша в кармане. В поиске селитры, используемой в ритуалах, я невольно прошлась взглядом по полке, установленной вдоль стены, где выстроившимися в ряд стояли аккуратно подписанные баночки. Выбрав три из них, она налила из каждой понемногу жидкости в углубление крохотной металлической жаровни, затем горящей свечой подожгла слой древесного угля в поддоне и, чтобы зарождающее пламя не погасло, начала его раздувать. Когда огонь охватил уголь, из жаровни начал подниматься душистый дымок, однако воздух в мансарде был настолько неподвижным, что седоватый дымок, не рассеиваясь, поднимался вверх, образуя колонну в виде высокой белой свечи, такой же, как в керамическом подсвечнике. Гэйли, изящно скрестив ноги, сидела между этими двумя «колоннами», как жрица в храме. — Ну, что ж, думаю, так подойдет, — произнесла Гэйли, поспешно стряхнув с пальцев крупицы розмарина и с удовлетворением осмотревшись. Черные шторы с мистическими символами не пропускали назойливых солнечных лучей, и свеча оставалась единственным источником света. Пламя от горящего угля, отражаясь от поддона, рассеивалось в неподвижной воде в тазу, отчего создавалось впечатление, что вода светится, излучая свет, а не отражает его. — И что теперь? — поинтересовалась я. Ее большие посеревшие глаза светившиеся, как вода, загорелись предвкушением. Проведя ладонями поперек поверхности воды, не касаясь ее, и сложив ладони вместе, она зажала руки между голенями. — Посиди немного молча, — посоветовала она, — прислушайся, как бьется твое сердце. Ты слышишь его? Дыши спокойно, не спеша и глубоко. Несмотря на ее оживленное лицо, она говорила спокойно и медленно, но ее манера говорить определенно отличалась от ее обычно бойкой речи. Послушно выполнив то, что она посоветовала, я почувствовала, что мое сердцебиение замедлилось, тогда как дыхание стало ровным. Я распознала в запахе дыма, запах розмарина, но в правильности определения запаха двух других я не была уверена. Пахли то ли наперстянка, то ли лапчатка. Мне показалось, что фиолетовые цветы, подброшенные ею в жаровню были цветами паслена, но, разумеется, это не мог быть паслен. Чьи бы ни были эти цветы, но, похоже, на замедление моего дыхания вряд ли повлиял только лишь совет Гэйли. Я чувствовала, как какой-то груз давит мне на грудь, замедляя мое дыхание помимо моей воли. Сама Гэйли сидела совершенно неподвижно и, не моргая, смотрела на меня. Она кивнула, и я послушно посмотрела на неподвижную поверхность воды. Она заговорила ровным голосом, чем снова напомнила мне миссис Грэхэм, вызывающую солнце в кругу стоячих камней. Говорила она не на английском, вернее, не совсем на английском. Язык был незнакомым, но я осознавала, что понимаю его. К тому же произнесенные ею слова звучали, как будто чуть ниже моего слухового порога. Между тем, почувствовав, что мои руки, сложенные на коленях, немеют, я решила убрать их с колен, но не могла даже шевельнуть ими. Ровный голос Гэйли продолжал звучать тихо и убедительно. Теперь я понимала сказанное, но утратила контроль над своим сознанием. Туманно осознав, что нахожусь либо под гипнозом, либо под воздействием какого-то наркотика, мое сознание, находясь на краю осознанности и ухватившись за этот край, начало сопротивляться притягательности сладковатого дыма. Глянув на свое отражение в воде, я увидела, что мои зрачки настолько сузились, что стали точечными, а глаза широко открылись, как у ослепленной солнцем совы. В моем угасающем сознании пронеслось слово — «опиум». — Кто ты? Я не знала, кто из нас задал этот вопрос, но почувствовала, как задвигалось мое горло, когда я ответила: — Клэр. — Кто послал тебя сюда? — Я пришла сама. — Зачем ты пришла? — Я не могу сказать. — Почему ты не можешь сказать? — Потому что никто мне не поверит. Голос в моей голове стал еще более успокаивающим, дружелюбным и располагающим. — Я тебе поверю. Доверься мне. Кто ты? — Клэр. Внезапно, чей-то громкий голос разрушил чары. Гейли вздрогнула, толкнув коленом миску, отчего отражение исказилось. — Гэйлис? Дорогая? — раздался из-за двери нерешительный, но властный голос, — мы должны ехать, дорогая. Лошади готовы, а ты еще не одета. Пробормотав себе под нос что-то неприличное, Гэйли встала и бросилась открывать окно. В лицо мне хлынул свежий воздух, отчего я моргнула, и туман в голове немного рассеялся. Она стояла, задумчиво глядя на меня, но вскоре нагнулась и помогла мне встать. — Ну, вот, а теперь пошли, — предложила она, — заходи, тебе немного не по себе, да? Иногда так бывает. Тебе станет лучше, если ты полежишь на моей кровати, пока я одеваюсь. Закрыв глаза, я лежала на покрывале, в спальне Гейлис, прислушиваясь к тихим шорохам, доносящимся из гардеробной и думала: «Что, черт возьми, это было»? Безусловно, проведенный ритуал не имел никакого отношения к тому, чтобы узнать ни на что направлено пожелание зла, ни к определению недоброжелателя. Он был проделан только для того, чтобы узнать все обо мне. Контроль над сознанием постепенно восстанавливался, и я подумала: «Не была ли Гэйли шпионкой Колума»? Будучи женой фискального прокурора она была в курсе всех его дел и знала тайны всей округи. Кого же, кроме Колума так интересовало, как я здесь оказалась? — Что было бы,— подумала я,— если бы Артур не прервал ритуал? Услышала бы я в душистом тумане стандартную фразу гипнотизера: «Когда вы проснетесь, вы ничего не будете помнить»? Но я помнила и задумалась, однако, спросить обо всем этом Гэйли, я не могла. Неожиданно дверь спальни распахнулась и вошел Артур Дункан. Подойдя к двери гардеробной, он стукнул в нее и, не дожидаясь ответа, вошел. Тотчас послышался изумленный вскрик, а затем наступила мертвая тишина. Когда Артур Дункан вновь появился в дверях гардеробной, его невидящие глаза были широко открыты, а лицо было таким белым, что я подумала о, возможно, накатившей боли из-за начавшемся у него приступе. Увидев, что он тяжело привалился к дверному косяку, я вскочила с кровати и поспешила к нему. Но не успела я до него дойти, как он оттолкнулся от косяка и, слегка пошатываясь, вышел из спальни, пройдя мимо меня, как мимо пустого места. И тогда я постучала в дверь. — Гэйли! С тобой все в порядке? Последовало недолгое молчание, после чего совершенно спокойный голос произнес: — Да, конечно. Я скоро выйду. Когда мы, наконец, спустились по лестнице в гостиную, мы увидели Артура, которому, судя по его виду, стало немного лучше, потягивающего брэнди вместе с Джейми. Он казался немного рассеянным, как будто думал о чем-то, но поприветствовал жену, спокойно сделав ей комплимент по-поводу ее внешности и отправил конюха за лошадьми. Когда мы прибыли в замок, банкет только начался. Фискальному прокурору и его жене показали на почетные места за главным столом. У нас с Джейми статус был несколько ниже, поэтому мы заняли места за столом, где уже сидели Руперт и Нэд Гоуэн. Мисисс Фитц превзошла себя и сияла от удовольствия, выслушивая комплименты по поводу еды, напитков и десертов. Еда и вправду была очень вкусной. Я никогда не пробовала жареного фазана, нафаршированного каштанами в меду и собиралась съесть третий кусок, когда Нэд Гоуэн, весело наблюдая с каким аппетитом я уплетаю фазана, спросил, не пробовала ли я еще молочного поросенка. Не успела я ответить, как в дальнем конце зала поднялась суматоха. Колум поднялся из-за стола и направился ко мне в сопровождении старого Алека МакМагона. — Я вижу, что вашим талантам нет предела, мистрисс Фрэйзер, — слегка поклонившись, заметил Колум. Широкая улыбка высветила привлекательные черты его лица. — Вы прекрасно справляетесь со своей работой, начиная от перевязки ран и исцеления больных и кончая помощью при рождении жеребят. Надеюсь, что скоро мы будем звать вас для воскрешения мертвых. Все посмеялись, но я заметила, что несколько человека нервно посмотрели в сторону присутствующего здесь отца Бэйна, сидящего в углу и набивающего брюхо жареной бараниной.
— В любом случае, — продолжил Колум, доставая что-то из кармана пиджака, — позвольте мне в знак благодарности за вашу работу вручить вам небольшой подарок на память. И он протянул мне небольшую деревянную шкатулку с выгравированом на крышке фамильным гербом МакКензи. Мне в голову не приходило, насколько ценной была для Колума Лосган, поэтому я мысленно поблагодарила всех добрых духов, направляющих меня во время ее родов за то, что оно закончилось благополучно. — Глупости, — отозвалась я, пытаясь вернуть ему шкатулку, — я ничего особенного не делала. Мне повезло лишь потому, что у меня маленькие руки. — И все же, — твердо произнес Колум, — если хотите, считайте это скромным свадебным подарком, но я бы хотел, чтобы вы его приняли. Джейми кивнул, и я, неохотно взяв шкатулку, открыла ее. В ней лежали великолепные четки из черного янтаря. На каждой бусине был выгравирован замысловатый узор, а распятие инкрустировано серебром. — Они прекрасны, — искренно сказала я. Четки действительно были великолепными, но я понятия не имела, что с ними делать. Хотя считалось, что я католичка, дядя Лэмб воспитал меня закоренелым агностиком, в связи с чем у меня было смутное представление о значимости четок. Тем не менее, я тепло поблагодарила Колума и отдала четки Джейми, чтобы он положил их в спорран. Я сделала реверанс Колуму и была удовлетворена тем, что осваивая искусство реверанса, не падаю ничком. Он открыл было рот, чтобы любезно откланяться, но его прервал неожиданный грохот, раздавшийся у меня за спиной. Обернувшись, я увидела только спины и головы тех, кто вскочив со своих скамей, собрался вокруг того места, где прозвучал грохот, чтобы выяснить его причину. Колум, разгоняя толпу нетерпеливым взмахом руки, с трудом обогнул стол. Когда люди почтительно расступились, я увидела округлую фигуру Артура Дункана лежащего на полу, руки и ноги которого сотрясаясь в конвульсиях, отбивались от услужливых рук тех, кто хотел помочь. Его жена, протолкнувшись сквозь бормочущую толпу, опустилась на пол рядом с ним, тщетно пытаясь уложить его голову к себе на колени. Зеленые глаза Гэйли с тревогой осматривали толпу, будто кого-то искали. Предположив, что я была тем, кого она искала, я пошла по пути наименьшего сопротивления — нырнула под стол и проползла под ним на четвереньках. Добравшись до Гэйли, я обхватила лицо ее мужа и попыталась раскрыть ему рот. Судя по издаваемым звукам, я предположила, что он подавился куском мяса и тот застрял у него в горле. Однако его челюсти были судорожно сжаты, на посиневших губах выступила пена, что не было похоже на удушье. Хотя он явно задыхался, его пухлая грудь тщетно вздымалась, пытаясь вдохнуть. — Быстрее переверните его на бок, — попросила я. Сразу же несколько человек пришли мне на помощь, и тяжелое тело быстро повернули ко мне широкой спиной, обтянутой черной саржей. Сильно, с глухим звуком я неоднократно ударяла его ребром руки между лопаток. Массивная спина, чуть содрогалась от ударов, но ответного рвотного позыва не было, поскольку горло внезапно расслабилось. Ухватившись за мясистое плечо, я снова повернула тело на спину. Гэйли, склонившись над изумленным лицом мужа, звала его по имени, массируя покрытую пятнами шею. Глаза Артура закатились, а барабанящие по полу каблуки все реже и реже постукивали. Руки скребущие в агонии неожиданно раскинулись, задев лицо одного из присутствующих, в тревоге наклонившегося над ним. Булькающие звуки внезапно прекратились, тучное тело обмякло и теперь неподвижно лежало на каменных плитах, как мешок с ячменем. Я лихорадочно нащупывала пульс на одном из вялых запястий, краем глаза заметив, что Гэйли, приподняв выбритый подбородок, делает тоже самое — в поисках сонной артерии вжимает пальцы под углом челюсти. Наши поиски пульса были тщетными. Сердце Артура Дункана подорванное снабжением кровью такого массивного тела в течение многих лет не захотело биться. Я перепробовала все известные мне реанимационные меры: разводила и, перекрещивая, сводила руки, массировала грудь, даже делала искусственное дыхание «рот в рот», хотя это было противно, но все это было без толку. Артур Дункан был мертв. Устало выпрямившись, я отступила, когда отец Бэйн, угрожающе глянув на меня, опустился на колени возле фискального прокурора и поспешно начал читать отходную молитву. У меня болели спина и руки, а лицо непривычно онемело. Гул голосов окружающий меня казался поразительно далеким, как будто завеса отделяла меня от переполненного зала. Закрыв глаза, я потерла покалывающие губы, пытаясь стереть вкус смерти. Несмотря на смерть фискального прокурора и последующие формальные обряды, а также погребение, охоту герцога отложили всего лишь на неделю.
***
Понимание неизбежного отъезда Джейми действовало на меня крайне удручающе. Я вдруг вспомнила, как нетерпеливо ждала его за ужином после рабочего дня, как подпрыгивало мое сердце, когда я случайно встречалась с ним днем, как сильно я зависела от него и его ощутимого, обнадеживающего присутствия в обстановке сложных жизненных процессов замка. И, если быть абсолютно честной, мне очень нравилось ощущать каждую ночь в постели его сдержанную силу и тепло, видеть его такого взлохмаченного и улыбающегося и просыпаться по утрам от его поцелуев. От мысли, что вскоре его рядом не будет становилось тоскливо. Он крепко обнял меня, пристроив мою голову себе под подбородок. — Я буду скучать по тебе, Джейми, — тихо сказала я. Он крепче прижал меня и печально усмехнулся. — Я тоже, Сассенах. Честно говоря, я не думал, что мне будет так тяжело уезжать от тебя. Он нежно погладил меня по спине, проводя пальцами по выступающим позвонкам. — Джейми, ... ты будешь осторожен? Когда он отвечал, я ощущала, как в глубине его груди клокочет смех. — С герцогом или с конем? У меня было мрачное предчувствие, поскольку Джейми собирался ехать на охоту верхом на Донасе. Мысленно я уже представила, как особо строптивое, огромное гнедое чудовище вместе с Джейми летит в пропасть, или как оно топчет его своими смертоносными копытами. — И с тем, и с другим, — сухо ответила я, — если конь сбросит тебя, и ты сломаешь ногу, ты окажешься во власти герцога. — Верно. Но там будет Дугал. Я фыркнула. — Он сломает тебе вторую ногу. Он рассмеялся и наклонил голову, чтобы поцеловать меня. — Я буду осторожен, mo duinne. А ты пообещаешь мне того же? — Обещаю, — осознанно сказала я, — ты имеешь в виду того, кто пожелал мне зла? Он сразу посерьезнел. — Возможно. Не думаю, что тебе грозит опасность, иначе я бы не оставил тебя. Но все же.... держись подальше от Гэйлис Дункан. — Что? Почему? Я немного отодвинулась, чтобы посмотреть на него. Была глубокая ночь, и его лица не было видно, но говорил он серьезно. — Эта женщина известна, как ведьма, и, если раньше о ней ходили зловещие слухи, то после смерти мужа о ней рассказывают истории пострашнее. Я хочу, Сассенах, чтобы тебя не было рядом с ней. — Ты и в правду думаешь, что она колдунья? — спросила я. В ответ своими сильными руками он обхватил мои ягодицы и прижал к себе. Я обняла его, наслаждаясь ощущением его гладкого, крепкого тела. — Нет, — наконец ответил он, — но дело не в том, что я думаю по этому поводу, а в том, что пребывание рядом с ней может быть опасно для тебя. Обещаешь, что ты в ее сопровождении никогда не будешь? — Хорошо. По правде говоря, особого желания давать такое обещание у меня не было, но после случая с подменышем и «вызовом моего недоброжелателя» желания навестить Гэйли у меня не было. Обхватив губами сосок Джейми, я слегка лизнула его языком, отчего он издал короткий горловой звук и привлек меня поближе. — Раздвинь ноги — прошептал он, — я хочу быть уверенным, что ты будешь помнить обо мне, пока меня не будет. Спустя какое-то время я проснулась от того, что замерзла. Сонная, с закрытыми глазами я пыталась нащупать одеяло, но не нашла его. Неожиданно оно само накрыло меня. Ошеломленная его внезапным появлением, я приподнялась на локте, чтобы узнать, каким образом оно появилось. — Прости, милая, — произнес голос Джейми, — я не хотел разбудить тебя. — Что ты делаешь? Почему не спишь? Скосив глаза, я через плечо посмотрела на него. Было еще темно, но мои глаза уже привыкли к темноте. Я увидела, что он сидит на стуле у кровати, закутавшись в плед, и что что-то его слегка смутило. — Мне просто.. приснилось, что я тебя потерял и не могу найти. От этого я проснулся и... захотел посмотреть на тебя, чтобы запомнить и потом вспоминать какая ты, пока я буду в отъезде. Поэтому я и отбросил одеяло, а ты из-за этого замерзла. Прости. — Все хорошо. Ночь была холодной и такой тихой, будто во всем мире, остались только мы. — Иди ложись. Должно быть, ты тоже замерз. Скользнув под одеяло, он устроился рядом, прижавшись к моей спине. Погладив мне шею, он перешел на плечо, затем на талию, дошел до бедра, потом прошелся по спине и по изгибам тела. — Mo duinne, — тихо сказал он, — нет, сейчас я бы назвал тебя mo airgeadach. Моя серебряная. Твои серебристые волосы — с позолотой, а кожа — белый бархат. Calman geal. Белая голубка. Призывая его действовать, я прижалась бедрами к нему и, устроившись под ним, охнула, когда меня наполнила его осязаемая отверделость. Прижав меня к груди, мы одновременно и медленно начали двигаться, причем с каждым движением он проникал в меня все глубже. Я слабо ахнула, и он ослабил хватку. — Прости, — пробормотал он, — я не хотел, чтобы тебе было больно. Но я хочу не только быть в тебе, а быть в тебе как можно глубже. Я хочу, чтоб ты помнила ощущения, когда я был глубоко в тебе, оставив там свое семя. Я хочу держать тебя так до рассвета и, оставив тебя спящую, уехать, сохранив в руках ощущение твоего теплого тела. — Ты не делаешь мне больно, — отозвалась я и крепко прижалась к нему.
***
После отъезда Джейми я в мрачном настроении бродила по замку. Я осматривала пациентов в амбулатории, работала на огородах, насколько это было возможно, пыталась отвлечься, просматривая книги в библиотеке Колума, но все, чем я занималась лежало на мне тяжким бременем. Со времени отъезда Джейми прошло почти две недели, когда в коридоре возле кухни я встретила Лаогеру. С тех пор, как я увидела ее на площадке у кабинета Колума, я иногда украдкой наблюдала за ней. Она казалась цветущей, но тем не менее было заметно, что она напряжена. Похоже, она была расстроена и грустна, что было неудивительно. — Бедная девочка, — с сочувствием подумала я. Однако сейчас она выглядела несколько взволнованной. — Мисисс Фрэйзер! — обратилась она ко мне, — меня просили передать вам кое-что. С ее слов, вдова Дункана просила передать, что она заболела и попросила меня прийти, чтобы присмотреть за ней. Вспомнив наставления Джейми, я засомневалась: ехать или не ехать, но сострадание и тоска сделали свое дело, и уже через час я была на дороге, ведущей в деревню, прихватив с собой аптечку притороченную сзади к седлу лошади. Когда я приехала, от дома Дунканов исходил дух запущенности, к тому же было ощущение беспорядка в самом доме. На мой стук никто не отозвался, и когда я, толкнув дверь оказавшуюся открытой, вошла в прихожую, то увидела разбросанные книги, грязные стаканы, косо лежащие половики и мебель покрытую толстым слоем пыли. На мои звонки прислуга не вышла, в кухне не было никого, но там царил такой же беспорядок, как в прихожей. С возрастающей тревогой я поднималась наверх. В спальне тоже никого не было, но из кладовой, расположенной через площадку, я услышала тихий звук. Распахнув дверь я увидела Гэйли, сидящую в удобном кресле с закинутыми на прилавок ногами. Гэйли пила. На прилавке стояли стакан и графин, а в кладовой сильно пахло брэнди. Увидев меня, она была поражена, но, улыбаясь, с трудом поднялась. Правда, глаза у нее немного косили, но выглядела она определенно довольно неплохо. — Что с тобой? — спросила я, — разве ты не больна? Она изумленно посмотрела на меня. — Больна? Я? Нет. Прислуга сбежала, еды в доме нет, зато есть много бренди. Налить капельку? И она снова повернулась к графину. Я схватила ее за рукав. — Ты не посылала за мной? — Нет. Она смотрела на меня широко открытыми глазами. — Тогда почему... Меня прервал шум снаружи. Это был отдаленный бормочущий рокот. Такой звук, находясь в кладовой, я уже слышала, отчего при мысли о противостоянии толпе, издающей его, мои ладони вспотели. Я вытерла руки о подол платья. Рокот приближался, и уже отпала необходимость в получении ответа на вопрос, и не стало времени.
НЕ ОСТАВЛЯЙ КОЛДУНЬЮ В ЖИВЫХ Впереди меня шли стражники в форме тускло-коричневого цвета. В темноте я видела только их плечи. В какой-то момент они остановились и, расступившись, грубо втолкнули меня через порог. Стукнувшись локтем о нечто деревянное так, что сразу онемела рука, я свалилась головой вперед в темное зловоние, кишащее невидимыми, извивающимися существами. Вскрикивая и отбиваясь, я пыталась избавиться от бесчисленных скребущих крошечных ножек, и отбить нападение более крупного существа, завизжавшего и сильно ударившего меня в бедро. Откатившись всего лишь на один-два фута, я ударилась о земляную стену, с которой мне на голову дождем посыпалась земля. Вжавшись в стену, я пыталась подавить одышку, надеясь уловить хоть какой-нибудь звук, издаваемый тем существом, которого засадили вместе со мной в эту зловонную яму. Чтобы это ни было, оно было большим и хрипло дышало, но не рычало. Может, это свинья? — Кто здесь? — раздался испуганный, но вызывающе громкий голос из адской темноты, — это ты, Клэр? — Гэйли! — ахнув и ориентируясь по ее голосу, я ощупью искала ее руки и нашла их, поскольку она так же искала мои. Мы крепко обнялись и стояли, покачиваясь в темноте. — Есть здесь еще кто-нибудь, кроме нас? — спросила я, настороженно оглядываясь по сторонам. Даже сейчас, когда мои глаза привыкли к темноте, мало что можно было увидеть. Откуда-то сверху падали полосы слабого света, но здесь, внизу ямы мрак доходил до плеч. Я едва смогла различить лицо Гэйли, хотя оно было вровень с моим и отстояло от моего не более, чем на несколько дюймов. — Думаю, несколько мышей и прочая нечисть. И запах, которой свалил бы хорька, — несколько нервно рассмеялась она. — Запах я почувствовала. Но ради всего святого, где мы? — В яме для воров. Отойди! Над головой раздался скрежет и в яму внезапно прорвался луч света. Я прижалась к стене, едва успев избежать ливня из грязи и отбросов низвергающихся через небольшое отверстие в перекрытии нашей тюрьмы. За ливнем последовал приглушенный шлепок. Гэйли наклонилась и что-то подняла со дна ямы. Отверстие в перекрытии осталось открытым, и я увидела то, что она держала. Это был испачканный всевозможной гадостью черствый хлебец. Гэйли бережно протерла его складкой юбки. — А вот и обед, — объявила она, — ты голодна? Отверстие в перекрытии так и не закрыли, правда, стража больше ничего в него не бросала. В редких случаях в него попадало то, что бросали прохожие. В него проникал моросящий дождь, и залетал пронизывающий ветер. В яме было холодно, сыро и совершенно невыносимо. Я подумала, что эта яма предназначалась для содержания преступников, таких как воры, бродяги, богохульники, прелюбодеи и... подозреваемые в колдовстве. Чтобы согреться, мы с Гэйли прижались друг к другу у одной из стен. Говорить было не о чем, сделать мы мало что могли, кроме как запастись терпением. С наступлением ночи отверстие наверху постепенно темнело, пока не растворилось в темноте. — Как ты думаешь, сколько нас здесь продержат? — поинтересовалась я уже на рассвете. Гэйли передвинулась, вытянув ноги так, что небольшой овал утреннего света, падающего из отверстия, осветил ее полосатую льняную юбку. Изначально на юбке были розовые и белые полосы, но теперь юбка была потрепанной. — Не очень долго, — отозвалась она, — в деревне ждут церковных экспертов. В прошлом месяце Артур получил письмо по поводу организации их приезда. Тогда была вторая неделя октября, значит эксперты могут появиться здесь в любое время. Она потерла руки, чтобы их согреть и положила на колени, где небольшой участок освещался солнцем. — Расскажи мне об экспертах, — попросила я, — расскажи подробно как все это будет происходить? — Подробностей я не знаю. Я никогда не присутствовала на суде над ведьмами, хотя, конечно же, слышала о таких судах. В раздумье она ненадолго замолчала. — Вообще-то они не готовились к суду над ведьмами, поскольку приедут для разрешения земельных споров. Так что, по крайней мере, иглоукалывателя для ведьм у них не будет. — Что? — Ведьмы не чувствуют боли, — объяснила Гэйли, — и, если их уколоть, кровь не выступит. Высшим церковным руководством было поручено проверить иглоукалыватели с всевозможными иглами, ланцеты и другие острые принадлежности относительно их воздействия. Смутно вспоминая кое-что из книг Фрэнка о проверке подозреваемых в колдовстве, я думала что такое практиковалось в семнадцатом, но не в этом веке. С другой стороны, иронично подумала я, Крэйнсмюр явно не был очагом цивилизации. — В таком случае, очень жаль, что они его не привезут, — сказала я, испытывая некое отвращение при мысли, что меня неоднократно будут колоть, — мы легко прошли бы это испытание, точнее я бы прошла, — язвительно добавила я,— ну, а когда они опробуют его на тебе, думаю, они получат вместо крови ледяную воду. — На твоем месте, я не была бы излишне уверенной, — задумчиво отозвалась Гэйли, пропустив мой выпад мимо ушей, — я слышала об иглоукалывателе со специальными иглами, которые втягиваются, когда их прижимают к коже, поэтому кожа выглядит нетронутой. — Но зачем использовать такой иглоукалыватель? Зачем сознательно возводить на кого-то напраслину, пытаясь доказать, что этот кто-то — ведьма? Солнце уже садилось, но послеполуденного света хватало, чтобы нашу яму осветили сумерки. В тусклом свете был виден изящный овал лица Гэйли. На этом лице отразилось лишь сожаление относительно моей наивности. — Ты до сих пор так ничего и не поняла? — спросила она, — нас хотят убить, и не имеет никакого значения ни в чем нас обвинят, ни подлинность доказательства. В любом случае нас сожгут. Накануне вечером я была настолько потрясена агрессивным поведением толпы и страданиями от здешних условий, что смогла лишь прижаться к Гэйли и ждать рассвета. Однако, с рассветом, остатки духа во мне начали пробуждаться. — Но почему нас хотят сжечь, Гейли, — спросила я, затаив дыхание, — ты знаешь? Воздух в яме был тяжелый от смрада гнили, отбросов и сырой земли. У меня было такое ощущение, что плотные земляные стены ямы вот-вот рухнут на меня, как стены небрежно выкопанной могилы. Я, скорее, почувствовала, чем увидела, что она пожала плечами. Солнце переместилось и теперь его лучи освещали верх стены нашей тюрьмы, оставив нас внизу в холоде и темноте. — Если тебя это утешит, — сухо отозвалась Гэйли, — то я сомневаюсь, что тебя должны были арестовать. Дело касается меня и Колума. Тебе не повезло, что ты была со мной, когда пришли жители деревни,. Если бы ты была в замке с Колумом, скорее всего, ты была бы в безопасности, и неважно сассенах ты или нет. Слово «сассенах» было произнесено обычным уничижительным тоном, отчего внезапно меня пронизала дикая тоска по человеку называвшему меня так с любовью. Обхватив себя руками, я пыталась сдержать приступ паники, грозящей меня одолеть. — Зачем ты пришла ко мне домой? — полюбопытствовала Гэйли. — Ты же послала за мной. Одна из девушек в замке передала мне твою просьбу, что ты заболела и просила прийти. Так она сказала. — А-а, — задумчиво протянула Гэйли, — это была Лаогера? Я села и прислонилась к земляной стене, несмотря на мое отвращение к грязной зловонной поверхности. Почувствовав, что я села, Гэйли придвинулась поближе. Друзьями мы были или врагами, но в этой яме мы были друг для друга единственным источником тепла. Хочешь не хочешь, но мы прижались друг к другу. — Как ты узнала, что это была Лаогера? — дрожа от холода, спросила я. — Это она подложила в твою кровать пожелание зла, — ответила Гэйли, — я же говорила тебе при нашем знакомстве, что есть те, кому не по нраву, что ты увлекла этого рыжеволосого парня. Полагаю, она думала, что если тебя не станет, у нее снова появится шанс. От ее признания я онемела. Понадобилось какое-то время, чтобы я обрела голос. — Но она не могла! Гэйли рассмеялась все еще серебристым смехом, несмотря на охриплость от голода и жажды. — Любой, увидевший как парень смотрит на тебя, сразу все поймет. Не думаю, что она достаточно всего повидала, чтобы это понимать. Вот когда она пару раз переспит с мужчиной, тогда поймет, но не сейчас. — Я не это имела в виду! — воскликнула я, — ей не нужен Джейми. Девочка беременна от Дугала МакКензи. — Что?! Ее это настолько потрясло, что, схватив меня за руку, она буквально впилась в нее пальцами. — С чего ты взяла? И я рассказала ей, что видела Лаогеру на лестничной площадке под кабинетом Колума, и пришла к таким выводам, услышав разговор Колума и Дугала. Гэйли фыркнула. — Тьфу! Она слышала, как Колум и Дугал говорили обо мне, вот от чего она побледнела. Она подумала, что Колум слышал, что она пришла ко мне за пожеланием зла. За это, он бы приказал выпороть ее до крови. Он не позволяет никому обращаться к тем, кто обладает такими знаниями. — Так это ты дала ей букет? Я была поражена. Гэйли резко отодвинулась. — Нет, я ей его не дала. Я ей его продала. Сквозь сгущающуюся темноту я всматривалась в нее, пытаясь встретиться с ней взглядом. — А между дать и продать есть разница? — Конечно, есть, — заговорила она с досадой, — это была всего лишь сделка, а секреты своих клиентов я не разглашаю. Кроме того, она мне не сказала кому предназначен букет. Надеюсь, ты помнишь, что я пыталась тебя предупредить. — Спасибо, — с сарказмом произнесла я, — но... Мучительно пересматривая свои представления о тех, кого я знала, в связи с полученными новыми сведениями, в моей голове все перемешалось. — Но если она подложила букет в мою кровать, значит ей нужен Джейми. Тогда понятно, почему она отправила меня к тебе домой. Но как же Дугал? Гэйли недолго колебалась, но было похоже, что она на что-то решилась. — Девочка беременна от Дугала Маккензи так же, как ты. — Почему ты так уверенна? Нащупав мою руку в темноте, она притянула ее к себе и положила на свой выпуклый живот. — Потому что беременная от него я, — просто сказала она. — Значит, не Лаогера, — проронила я, — а ты. — Я. Она говорила просто, без своего обычного притворства. — Что сказал Колум: «Я прослежу, чтобы с ней обошлись должным образом». Так вот, думаю, это его план подходящего устранения проблемы. Размышляя над происходящим, я долго молчала. — Гэйли, — наконец, сказала я, — болезнь желудка твоего мужа... — Белый мышьяк, — вздохнув, ответила она, — я думала, что он прикончит его еще до того, как моя беременность станет очевидной, но он продержался дольше. Я вспомнил выражение ужаса и понимания на лице Артура Дункана, когда он выскочил из гардеробной своей жены в свой последний день. — Понятно, — произнесла я, — он не знал, что ты беременная, пока не увидел тебя полуодетой в день банкета в честь герцога. А когда он увидел... Похоже, по известной ему причине он точно знал, что ребенок не от него. Из дальнего угла раздался тихий смех. — Селитра была дорогой, но она того стоила. Сидя съежившись у стены, я содрогнулась. — Так вот почему ты рискнула его убить при всех на банкете. В противном случае, он бы разоблачил тебя, как прелюбодейку и отравительницу. Ты думаешь, он догадывался, что ты травишь его мышьяком? — Да, Артур знал. Конечно, он не признался бы в этом даже самому себе. Когда за ужином мы садились напротив друг друга, и я спрашивала: «Дорогой, может подлить тебе немного супа из копченой пикши?» или «Родной, может сделаешь еще глоточек эля?», он смотрел на меня глазами похожими на отварные яйца и говорил «нет», поскольку именно тогда у него не было аппетита. Он отодвигал тарелку, а позже я слышала, как на кухне он, вроде бы тайком, стоя у буфета, уплетает за обе щеки взятую оттуда еду, думая, что может не опасаться, так как не ел предложенную мной. Говорила она легко и весело так, будто рассказывала несколько пикантную сплетню. Я снова содрогнулась, стараясь не прислушиваться к той, с кем мне пришлось разделить этот мрак. — Он не догадывался, что мышьяк был в укрепляющем средстве, которое он принимал. Лекарства, которые готовила я, он не принимал, а заказал в Лондоне запатентованное укрепляющее средство, которое слишком дорого обошлось. В ее голосе зазвучало возмущение по поводу такой расточительности. — Начну с того, что в этом укрепляющем средстве был мышьяк. Я добавила еще немного, но он не заметил никакой разницы во вкусе. Говорят, что тщеславие — слабость, свойственная убийцам. Видимо, так оно и есть, потому что, закрыв глаза на ситуацию, в которой мы оказались, она с гордостью подробно рассказывала о своих достижениях. — Конечно, было немного рискованно убивать его на глазах у всех, но я должна была срочно это сделать. — Однако мышьяк так не убивает, — подумала я. Я вспомнила отвердевшие синие губы фискального прокурора и онемевшие мои, тесно соприкасавшиеся с его губами. Его убил не мышьяк, а быстродействующий смертельный яд. А я-то думала, что Дугал признался Колуму о своем романе с Лаогерой. Но в этом случае, ничто не помешало бы ему жениться на девушке, хотя Колум его бы не одобрил. Дугал был вдовцом, а значит был свободен. Однако прелюбодеяние с женой фискального прокурора... В такой ситуации причастные к адюльтеру попадают в весьма непростое положение. Насколько я помнила, наказание за супружескую измену в это время было суровым. Вряд ли Колум смог бы уладить такое крупное дело, но я не могла представить, как он будет приговаривать брата к публичной порке или изгнанию. Что касается Гэйли, она вполне могла считать убийство разумной альтернативой ожогу лица, сделанному раскаленным железом и нескольким годам тюрьмы, где по двенадцать часов в день она бы мяла и трепала коноплю.
Поэтому она предприняла превентивные меры, но их предпринял и Колум. Я же оказалась между молотом и наковальней. — А как же ребенок? — спросила я, — наверное... В темноте прозвучал мрачный смешок. — Друг мой, случайности бывают и с лучшими из нас. И однажды такая случайность произошла... Я скорее почувствовала, чем увидела, что она пожала плечами. — Вообще-то я хотела избавиться от ребенка, но потом подумала, что, возможно, это повод заставить его на мне жениться, когда умрет Артур. И тут у меня возникло ужасное подозрение. — Но когда ты уже была беременной жена Дугала была еще жива. Гэйлис, ты ...? Платье ее зашуршало, и я уловила слабый отблеск ее волос, когда она покачала головой. — Я собиралась, — ответила она, — но Господь избавил меня от хлопот. Знаешь, я тогда подумала, что это — знак свыше. И все это могло бы очень хорошо сработать, если бы не Колум МакКензи. Пытаясь согреться, я обхватила себя, взявшись за локти, и продолжила разговор только для того, чтобы отвлечься. — Был ли тебе нужен сам Дугал или тебе были нужны только лишь его положение и деньги? — Ну, денег у меня было много, — сказала она с ноткой удовлетворения в голосе, — я знала, где Артур хранил ключ от всех своих служебных дел и записей. Должна сказать, что почерк у него был разборчивый, так что подделать его подпись было довольно просто. За последние два года мне удалось умыкнуть около десяти тысячи фунтов. — Но для чего? — в полном ошеломлении спросила я. — Для Шотландии. — Что? Сначала я подумала, что ослышалась, потом решила, что одна из нас, возможно, слегка не в себе, но, исходя из очевидного, это была не я. — В каком смысле для Шотландии? — немного отодвинувшись, осторожно спросила я. Я не знала насколько она не в себе. Возможно, беременность повлияла на ее рассудок. — Тебе нечего бояться, я не сумасшедшая. От циничного веселья в ее голосе я покраснела. Хорошо, что было темно, и она этого не видела, однако ее реплика меня задела. — Не сумасшедшая? — переспросила я, — ты сама призналась в том, что совершила мошенничество, кражу и убийство. Можно было бы с состраданием отнестись к тебе, учитывая, что ты сошла с ума, поскольку если ты не... — Не сумасшедшая и не преступница, — решительно заявила она, — я патриотка. Забрезжил рассвет, я выдохнула и приготовилась к нападкам душевнобольной. — Якобитка, — проронила я, — мать твою, ты — чертова якобитка! Она действительно была якобиткой, и это многое объясняло. Например, почему Дугал, как правило, выражающий мнение своего брата, проявил такую находчивость при сборе денег для Дома Стюартов. И почему Гэйлис Дункан, обладающая незаурядными способностями и могущая привести любого, нравящегося ей мужчину к алтарю, выбрала настолько непохожие личности, такие как Артур Дункан и Дугал МакКензи. У одного были деньги и положение в обществе, у другого — способность влиять на общественное мнение. — Конечно, если бы со мной был Колум, было бы лучше, — продолжила она — жаль. Его страдания — это и мои страдания. Это он должен был быть со мной. Только он, единственный мужчина из всех, кого я видела, был бы мне подходящей парой. Вместе мы могли бы... но тут уж ничего не поделаешь. Он — единственный мужчина, которого я хотела бы заполучить и единственный в мире, к кому я не смогла даже прикоснуться своим оружием. — И потому вместо него ты использовала Дугала. — Да, — отозвалась она, при этом о чем-то раздумывая, — он — сильный мужчина и обладает определенной властью. Собственности у него немного. Он прислушивается к людям. Хотя в действительности он всего лишь ноги и член, — она хохотнула, — Колума МакКензи. Вот Колум, тот обладает силой. Почти такой же, как я. Ее хвастливый тон раздражал меня. — Насколько я могу судить, у Колума есть некоторые качества, которых нет у тебя. Например, чувство сострадания. — О-о, да. Он — вместилище милосердия и сострадания, не так ли? — иронично проронила она, — только много ли ему пользы от этого? Смерть уже стоит у него за спиной, и это видно невооруженным глазом. Он может и проживет года два после Хогманая, но не более того. — А сколько еще проживешь ты? — поинтересовалась я. Ирония из ее голоса исчезла, но серебристый голосок оставался ровным. — Думаю, немного меньше, чем он. Но это — не важно. За то время, которое у меня было, мне удалось многое: десять тысяч фунтов переправлены во Францию и люди в округе поднимутся за принца Чарли. Когда начнется восстание, я буду знать, что помогла, если я до него доживу. Она стояла почти под отверстием в перекрытии. Мои глаза уже привыкли к темноте, и сейчас во мраке она показалась мне бледным силуэтом несвоевременно появившегося неупокоенного призрака. Неожиданно она повернулась ко мне. — Что бы ни случилось во время экспертизы, я ни о чем не жалею, Клэр. — Сожалеешь лишь о том, что можешь отдать за свою страну всего одну жизнь?- иронично спросила я. — Красиво сказано, — отозвалась она. — А разве это не так? Когда стало темнеть, мы замолчали. Казалось, что мрачность ямы обладает реальной силой, холодом и тяжестью напирая на грудь и переполняя легкие запахом смерти. В конце концов, свернувшись калачиком, положив голову на колени и прекратив возражать, я впала в беспокойную дремоту, то чувствуя, что замерзаю, то впадая в панику. — Ты любишь его? — внезапно спросила Гэйли. Испугавшись, я подняла голову с колен. Я понятия не имела который час. На небе сквозь отверстие наверху была видна одна звезда, но она настолько слабо светила, что ее свет в яму не попадал. — Кого, Джейми? — Кого же еще? — сухо сказала она, — это его ты зовешь во сне. — Я этого не знала. — Теперь знаешь? Холод вызывал у меня неодолимую сонливость, но досаждающий голос Гэйли вырывал из ступора. Обхватив колени, я начала слегка покачиваться вперед-назад. Слабый свет звезды растворился в зыбкой темноте предрассветья. Эксперты предположительно прибудут завтра, в течение дня или чуть позже. Было немного поздновато продолжать увиливать от ответа самой себе или кому-то еще. И хотя трудно было признать реально грозящую мне смертельную опасность, но я начала понимать осужденных на смерть, инстинктивно стремящихся исповедоваться накануне казни. — Я имею в виду, по-настоящему его любишь? — упорно продолжала Гэйли, — не просто хочешь переспать с ним, я знаю, что ты этого хочешь также, как и он. Мужчины все этого хотят. Но любишь ли ты его? Люблю ли я его, помимо физического влечения? Темнота в яме была похожа на таинственную темноту исповедальни, да и душе в преддверии смерти было не до лжи. — Да, — проронила я, снова положив голову на колени. Какое-то время в яме было тихо, и я снова задремала, когда услышала, что Гейли заговорила, как будто сама с собой. — Значит, такое возможно, — задумчиво произнесла она.
***
Церковные эксперты прибыли днем позже. В промозглую яму для воров доносились звуки суматохи, сопровождающие их приезд: возгласы деревенских жителей и стук лошадиных копыт по мощеной камнями Хай-стрит. Звуки суматохи стихали по мере того, как процессия двигалась к отдаленной площади. — Они приехали, — сообщила Гэйли, прислушиваясь к звука сумятицы, доносящимся сверху. Мы непроизвольно сцепили руки в замок, в страхе забыв о неприязни. — Что ж, — сказала я с напускной бравадой, — думаю, лучше сгореть, чем замерзнуть до смерти. В конечном счете, мы продолжали мерзнуть. Лишь в полдень следующего дня дверь нашей тюрьмы резко открылась, и нас вытащили из ямы, чтобы доставить в суд. Разумеется, чтобы вместить толпу зрителей, заседания суда решили проводить на площади перед домом Дунканов. Я заметила, как Гэйли, подняв голову, бросила взгляд на окна с ромбовидными стеклами своей гостиной и отвернулась, при этом ее лицо оставалось бесстрастным. Два церковных эксперта сидели на пуфах за установленным прямо на площади столом. Один из них был чрезмерно высоким и худым, а другой — низким и толстым. Они очень сильно напомнили мне американский комикс, который я когда-то видела. Не зная их имен, я мысленно окрестила высокого — Мэтом, а другого — Джэфом. На площади собралось большинство деревенских жителей. Оглядев толпу, я заметила довольно много своих бывших пациентов, однако бросалось в глаза, что жителей замка в толпе не было. Исполняющий сейчас обязанности тюремщика, Джон МакРэй огласил обвинительный акт или по-простому — обвинение выдвинутое против лиц Гэйлис Дункан и Клэр Фрэйзер, обвиняемых церковным судом в преступной деятельности, а именно — в колдовстве. — Свидетели в своих показаниях утверждают, что обвиняемые привели к смерти Артура Дункана посредством колдовства, — не запинаясь, ровным голосом читал МакРэй, — и принимая во внимание, что они способствовали смерти нерожденного ребенка Джанет Робинсон, вызвали потопление лодки Томаса МакКензи, навлекли изнурительное заболевание кишечника на жителей Крэйнсмюра... Какое-то время чтение продолжалось. Колум подготовился основательно. После чтения обвинения начали вызывать свидетелей. Большинство из них были жители деревни, которых я не знала. Среди них не было ни одного из моих пациентов, за что я была им благодарна. И хотя показания многих свидетелей были просто абсурдными, другим явно заплатили за их услуги, но некоторые показания звучали вполне правдоподобно. Например, Джанет Робинсон бледную и дрожащую, с фиолетовым синяком на щеке притащил в суд отец, где она призналась, что зачала ребенка от женатого мужчины и пыталась избавиться от него, обратившись за услугой к Гэйлис Дункан. — Она дала мне выпить отвар и дала заклинание, которое я должна была произнести трижды на восход луны, — пробормотала девушка, боязливо переводя взгляд с Гэйлис на отца, видимо, не определившись, кто из них представляет для нее бо́льшую угрозу. — Она сказала, что это вызовет у меня месячные. — И как, подействовало? — с интересом спросил Джеф. — Не сразу, ваша честь, — ответила девушка, нервно покачивая головой, — но я снова выпила отвар на заходе луны, и они начались. — Начались!? Девчонка чуть не истекла кровью! — вмешалась пожилая женщина, явно мать девушки, — она сказала мне правду только тогда, когда почувствовала, что умирает. Весьма желающую добавить кровавые подробности, мисс Робинсон с трудом заставили замолчать, чтобы уступить место следующим свидетелям. Казалось, никто не может рассказать обо мне что-то определенное, кроме невразумительного обвинения в том, что поскольку я присутствовала при смерти Артура Дункана и прикасалась к нему, прежде, чем он умер, то, очевидно, я как-то причастна к его смерти. Тогда же я подумала, что Гэйли была права, когда говорила, что я — не цель Колума. — Но, если уж на то пошло, — думала я, — возможно, меня освободят. По крайней мере, я так думала, пока не появилась эта женщина. Когда она вышла вперед, худая, в желтой шали и поклонилась, я почувствовала, что нас с Гэйли ожидают серьезные неприятности. Она не жила в деревне, и раньше я ее никогда не видела. Она стояла босая, и ступни ее были покрыты пылью дороги, по которой она шла, чтобы прийти на суд. — Можете ли вы предъявить обвинение какой-либо из присутствующих здесь женщин? — спросил высокий худой судья. Было видно, что женщина напугана. Она боялась поднять глаза, чтобы посмотреть на судей. Однако она кивнула, и толпа затихла, чтобы ее слышать. Говорила она тихо и Мэт попросил ее повторить все, что она рассказала. И она повторила, что у них с мужем был больной ребенок, который родился здоровеньким, но потом стал хиреть и плохо развивался. В конце концов решив, что феи подменили ребенка, они положили его на сиденье фей на холме Кройх Горм. Ожидая, когда феи вернут их ребенка, они видели, как присутствующие здесь две леди подошли к сиденью фей и, взяв ребенка, произносят над ним непонятные заклинания. Переплетя худые руки и спрятав их под фартук, она, не переставая, шевелила ими. — Мы с мужем наблюдали всю ночь, господа, — продолжила она, — вскоре после наступления темноты появился огромный демон. Его громадная черная фигура, беззвучно прошла сквозь тени. Он подошел к ребенку и наклонился над ним. По толпе прокатился благоговейный ропот, и я, даже зная, что «огромным демоном» был Джейми, который пошел посмотреть, жив ли ребенок, почувствовала, как волосы у меня на затылке слегка зашевелились. Зная, что будет дальше, я подготовилась к тому, что сейчас начнется. — А когда взошло солнце, мы с мужем пошли на холм. Там мы нашли мертвого подменыша, а нашего малыша там не было. Зарыдав после этих слов, она закрыла лицо передником, заглушая рыдания.
Казалось, что рассказ матери подменыша послужила неким сигналом для толпы, поскольку толпа расступилась, и из нее вышел погонщик Питэр. Увидев его, я внутренне застонала. Когда та женщина свидетельствовала, я понимала, что эмоции толпы обернуться против меня, но чего мне сейчас не хватало, так это рассказа суду о водяном коне. Наслаждаясь возможностью показать себя, погонщик выпрямился и театральным жестом указал на меня. — Вы правы, милорды, когда называете ее ведьмою! Я своими глазами видел, как эта женщина призывала водяного коня из Зловещего озера, что тот выполнил ее приказание! Это было огромное, страшное существо, господа, высокое, как сосна, шея у него, как громадная голубая змея, глаза, как большие яблоки, а как посмотришь в них, то как будто душу из тебя вынули. Должно быть судей впечатлили его показания, поскольку несколько минут они перешептывались, в то время как Питэр вызывающе смотрел на меня, как бы говоря: «Я тебе покажу!». Наконец толстый судья прервал совещание и властно подозвал Джона МакРея. Тот стоял в сторонке, и был начеку в случае неприятностей. — Тюремщик! — крикнул он и, повернувшись, указал на погонщика, — уведите этого человека и пригвоздите его к позорному столбу за пребывание в общественном месте в состоянии явного опьянения. Суд рассматривает серьезное дело, и эксперты здесь не для того, чтобы тратить время впустую, выслушивая нелепые обвинения пьянчуги, увидевшего водяного коня после того, как выпил слишком много виски! Погонщик Питэр был настолько ошеломлен, что даже не сопротивлялся, когда тюремщик решительно шагнул вперед и взял его за руку. Рот у него открылся и, когда его уводили, он, обернувшись, дико смотрел на меня. Я не смогла удержаться и в след ему пошевелила пальцами, выражая одобрение. Однако после перерыва напряженного заседания, ситуация катастрофически ухудшалась. Девушки и женщины шедшие чередой клялись, что покупали у Гэйлис Дункан амулеты и приворотное зелье, чтобы вызвать у кого-то болезнь, избавиться от нежелательных детей и приворожить к себе мужчину. Все без исключения клялись, что и амулеты, и зелье действовали. — Завидный результат для практикующего врача, — цинично подумала я. Хотя никто не заявил, что я занималась тем же, было несколько человек, сказавших честно, что часто видели меня в кладовой с травами у миссис Дункан, где я смешивала снадобья и измельчала травы. Тем не менее, их показания не были для меня пагубными. Столько же моих пациентов, сколько было обращающихся к Гэйли, утверждали, что я вылечила их без каких-либо заклинаний, амулетов и прочих трюков, а используя только обычные лекарства. Учитывая воздействие общественного мнения, этим людям понадобилось мужество, чтобы выйти и свидетельствовать в мою пользу, и за это я была им благодарна. От долгого стояния у меня болели ноги. В то время, как судьи сидели относительно комфортно, заключенным табуреты не не были предусмотрены. Но когда появился очередной свидетель, я совсем забыла о боли в ногах. С врожденной склонностью к зрелищности, благодаря которой он мог посоперничать с Колумом, отец Бэйн распахнул широкую дверь кирхи и, сильно хромая, опираясь на дубовую трость, вышел на площадь. Медленно пройдя к центру площади, он наклонил голову, приветствуя судей, и, повернувшись, внимательно начал осматривать толпу, пока под его суровым взглядом шум не утих, перейдя во взволнованное бормотание. Когда он заговорил, его голос, как удары хлыста обрушился на присутствующих. — Это — божья кара вам, жители Крэйнсмюра! Пред лицом Его идёт язва, а по стопам Его — жгучий ветер. Да, вы позволили совратить себя с путей праведных! Вы посеяли ветер, и теперь пожинаете бурю! Я в изумлении смотрела на него, несколько ошеломленная этим непредвиденным даром риторики. А может он способен на такое вдохновенное красноречие только под воздействием чрезвычайных ситуаций. Между тем его громозвучный голос продолжал греметь. — На вас обрушится чума, вы умрете от своих грехов, если не очиститесь. Вы всем сердцем радушно приняли вавилонскую блудницу. — Это он обо мне, — подумала я, судя по его взгляду, брошенному на меня. — Вы продали свою душу своим врагам, вы пригрели на груди английскую гадюку, и теперь отмщение всемогущего Господа падет на вас. «Избави тебя от незнакомки, как и от незнакомца с их речами льстивыми, ибо дом ее располагает к смерти, а дорога ее ведет к мертвецам». Покайтесь, люди, пока не стало слишком поздно! Падите на колени, говорю я вам, и молите о прощении. Изгоните английскую блудницу и отвергните сделку с порождением Сатаны! Схватив с пояса четки и потрясая большим деревянным распятием, он направив его на меня. Как бы забавно все это не было, но я заметила, что Мэт по-настоящему забеспокоился. Скорее всего, из-за профессиональной ревности. — Э-э... ваше преподобие, — слегка поклонившись отцу Бэйна, произнес судья, — можете ли вы на основании доказательств обвинить этих женщин? — Могу. Вспышка ораторства отца Бэйна угасла, и приземистый священник успокоился. Указательным пальцем он угрожающе указал на меня, и мне пришлось собраться с силами, чтобы не сделать шаг назад. — Две недели назад, во вторник, в полдень я встретил эту женщину на огородах Леоха. Используя свои неестественные силы, она натравила на меня стаю гончих, отчего я, пал перед ними, оказавшись в смертельной опасности. Собаки сильно искусали мне ногу, но я ушел. Эта женщина пыталась соблазнить меня своей греховностью, предложив пойти с ней и остаться с ней наедине, но когда я начал сопротивляться ее уловкам, она наложила на меня проклятие. — Что за чертов бред! — возмутилась я, — более нелепейшего преувеличивания, я еще не слышала! Взгляд темных, блестящих, как в лихорадке глаз отца Бэйна, переместился с экспертов на меня. — Ты отрицаешь, женщина, что сказала мне: «Пойдемте со мной, падре, иначе ваша рана загноится и начнется разложение»? — Не совсем так, как я говорила, но что-то в этом роде, — согласилась я. Торжествующе стиснув зубы, священник отбросил в сторону полу́ сутаны. Повязка на его бедре была вся в пятнах: частично в пятнах засохшей крови, остальные пятна были влажные желтые пятна гноя. Бледная кожа вспухла над и под повязкой, кроме того, над повязкой тянулись вверх зловещие красные языки. — Черт побери, посмотрите! — воскликнула я, потрясенная увиденным, — да у вас заражение крови. Вам нужна медсестра, прямо сейчас, иначе вы умрете! По толпе прокатился потрясенный звучный ропот. Даже Мэт и Джеф, похоже, были немного потрясены. Отец Бэйн медленно покачал головой. — Вы слышите? — спросил он, — безрассудство этой женщины не знает границ. Она наложила смертельное проклятие на слугу Господа перед судом самой церкви! Возбужденный ропот толпы становился громче. Слегка повысив голос, чтобы его было слышно, отец Бэйн заговорив снова: — Я оставляю вас, господа, на усмотрение вашего благоразумия и указания Господа нашего:« Не оставляйте ведьму в живых!» Впечатляющие показания отца Бэйна завершили опрос свидетелей. Надо полагать, никто не смог бы превзойти такое представление. Судьи, объявив небольшой перерыв, сели подкрепиться принесенной из гостиницы едой и напитками. Таких благ обвиняемым не предполагалось. Я напряглась и попробовала растянуть связывающие меня путы. Кожаные ремешки слегка скрипнули, но не поддались ни на дюйм. — Именно теперь, — цинично подумала я, пытаясь унять панику, — смелый молодой герой непременно должен промчаться сквозь толпу и, отбив у замерших от неожиданности жителей деревни упавшую в обморок героиню, подхватить ее и вместе с ней вскочить в седло. Но мой смелый молодой герой был где-то в лесу, лакал эль со стареющим гомосексуалистом благородной крови и убивал ни в чем не повинных оленей. — Вряд ли, — скрежеща зубами, подумала я, — Джейми вернется вовремя, чтобы подобрать с земли мой прах для официального захоронения, прежде чем меня развеет по ветру. Поглощенная возрастающим страхом, я даже не слышала стука копыт. Только когда послышался тихий ропот и головы стоящих в толпе повернулись, я услышала мерное цоканье, отдающееся от каменной мостовой Хай-стрит Удивленная толпа зароптала громче, ее край начал расступаться, впуская всадника, которого мне не было видно. В моем беспросветном отчаянии мелькнул слабый проблеск абсурдной надежды. — Может это Джейми вернулся пораньше? — подумала я, — наверное, заигрывания герцога были слишком настойчивы, или оленей было слишком мало и они редко попадались. Как бы то ни было, но я встала на цыпочки, чтобы увидеть лицо приближающегося всадника. Когда сильная гнедая лошадь ткнула удлиненной мордой между плечами тесно стоящих людей, ряды толпы неохотно расступились, и на глазах изумленной толпы, включая меня, быстро спешился тощий, как палка Нэд Гоуэн. Джеф с неким удивлением оглядывал стоящего перед ним тощего, опрятно одетого человека. — А вы кто, сэр? Разумеется, его неохотно-вежливый тон, был вызван серебряными пряжками на туфлях и бархатным пиджаком посетителя — служба у лэрда клана МакКензи неплохо оплачивалась. — Меня зовут Эдвард Гоуэн, ваша светлость, — внятно произнес Нэд,— я солиситор. Мэт ссутулился и слегка поерзал. Предоставленный ему пуф был без спинки, а с таким длинным торсом, конечно же, его спина была напряжена постоянно. Уставившись на него, я желала ему грыжу межпозвоночного диска в пояснице. — Если меня собираются сжечь за сглаз, — подумала я, — так пусть моя смерть хоть чем-то будет оправдана. — Солиситор? — пророкотал Мэт, — тогда что привело вас сюда? Голова Нэда Гоуэна в седом парике склонилась в безукоризненном церемонном поклоне. — Ваши светлости, я прибыл, чтобы предложить свои скромные услуги в поддержку мистрисс Фрэйзер, — произнес он, — самой милостивой леди, которую я знаю и могу лично засвидетельствовать, что она отзывчива и востребована в искусстве исцеления, поскольку хорошо знает, как его применить. — Очень хорошо, — с одобрением подумала я, — для начала надо нанести удар с нашей стороны. Глядя через площадь, я видела, что губы Гэйли изогнулись в полувосхищенной, полунасмешливой улыбке. И хотя Нэд Гоуэн не подходил на роль прекрасного принца, я не собиралась привередничать в такое время, а принимала своих защитников такими, какими они были. Поклонившись судьям и присутствующим на площади так же церемонно, как и мне, мистер Гоуэн выпрямился не так, как обычно, а во весь рост, уперся большим пальцами в пояс штанов и с романтизмом присущим его возрасту и доблестным сердцем приготовился к битве, выбрав для сражения избранное оружие закона — невыносимую скуку. Нэд был неимоверно скучным. С убийственной педантичностью мясорубки, он выделял каждое обвинение из обвинительного акта и, внимательно изучив его, безжалостно кромсал на мелкие кусочки клинком норм права и топором прецедента.
(Обвинительный акт(англ. bill of indictment)в странах англо-саксонской правовой семьи — официальное обвинение человека в совершении уголовного преступления.)
Это было превосходное зрелище. Он говорил, говорил и говорил. Время от времени он почтительно останавливался, якобы для получения указаний судьи, хотя на самом деле только переводил дух для очередного натиска словоблудия. Моя жизнь висела на волоске, мое будущее полностью зависело от красноречия этого тощего человечка, и, по идее, я должна была восхищенно ловить каждое его слово. Вместо этого я поймала себя на том, что ужасно зеваю, не имея возможности прикрыть свой разинутый рот, и, переминаясь на ноющих ногах, страстно желаю, чтобы меня тотчас сожгли, прекратив эту пытку. По-видимому толпа чувствовала то же, что и я. Сильное утреннее возбуждение сошло на нет, его заменила скука, а мистер Гоуэн негромко и монотонно все говорил, говорил и говорил. Люди, вдруг вспомнив, что не доена корова, что надо подмести в доме, начали уходить, твердо уверенные в том, что ничего интересного не произойдет, пока бубнит этот ужасный голос. Когда Нэд Гоуэн, наконец, закончил предварительную защиту, наступил вечер, и приземистый судья, названный мной Джефом, объявил, что судебное заседание продолжиться завтра утром. После недолгих приглушенных переговоров Нэда Гоуэна с Джэфом и тюремщиком Джоном МакРэйем, два крепких сельских жителя проводили меня в гостиницу, предварительно обступив с боков. Бросив взгляд через плечо, я увидела, что Гэйли уводят в противоположную сторону. Выпрямившись, она неторопливо шла, абсолютно не замечая своих сопровождающих.
***
В темной задней комнате гостиницы с меня, наконец, сняли путы и принесли свечу. Вскоре в комнату вошел Нэд Гоуэн с бутылкой эля и тарелкой, на которой лежали мясо и хлеб. — У нас с вами всего несколько минут, дорогая, и то полученных с таким трудом, так что внимательно слушайте. Человечек наклонился ближе и в мерцающем свете свечи заговорщицки посмотрел на меня. Глаза его блестели, и если не считать немного сбившегося парика, в его лице даже не было намека на напряжение и усталость. — Мистер Гоуэн, я так рада вас видеть, — искренне сказала я. — Да, да, дорогая, — отозвался он, — но сейчас на подобные разговоры у нас нет времени. И он доброжелательно, но безотчетно похлопал меня по руке. — Мне удалось убедить судей рассмотреть ваше дело отдельно от дела миссис Дункан, и это может помочь. Судя по всему, изначально вас не собирались арестовывать, но вас задержали, потому что вы были близки с... миссис Дункан. Тем не менее, — поспешно продолжил он, — вам грозит опасность, и я не стану этого скрывать. На сегодняшний день в деревне общественное мнение о вас не очень благоприятно. К тому же, хотел бы я знать, что побудило вас, — с несвойственной ему горячностью, поинтересовался он, — трогать этого ребенка? Я открыла было рот, чтобы ответить, но он нетерпеливо махнул рукой.
— Ладно, теперь это неважно. Что мы должны сделать, так это сыграть на том, что вы — англичанка, и, значит, вы — невежественны и не знаете наших обычаев, понимаете, а не то, что наши обычаи вам чужды, и, насколько это возможно, затягивать обсуждение этого спорного вопроса. Видите ли время работает на нас, поскольку худшие подобные процессы проходят в атмосфере истерии, где обоснованные доказательства могут быть проигнорированы, чтобы жаждущая крови толпа утолила свою жажду. Жажда крови. Это определение полностью совпадало с теми ощущениями, которые я улавливала, и, которые исходили от лиц в толпе. Некоторые лица отражали сомнение, некоторые — сочувствие, но вряд ли в Крейнсмюре найдется кто-то, кто противопоставит себя толпе. По крайней мере, здесь таких героев, скорее, не хватало. Хотя нет, поправила я себя, есть один такой — это маленький, сухонький эдинбургский солиситор, прочный, как старый башмак и своей стойкостью очень его напоминающий. — Чем дольше мы будем продолжать делать то, что делали сегодня, — обыденно продолжал мистер Гоуэн, — тем толпа будет менее склонна к поспешным действиям. Так что завтра, — произнес он, упершись руками в колени, — вы должны молчать. Говорить буду только я, и молю Бога, чтобы наши действия были результативны. — Пожалуй, ваше представление обо всем разумно, — чувствуя себя уставшей, но пытаясь улыбнуться, отозвалась я. Я глянула на дверь выходящую к главному входу в гостиницу, через которую доносились голоса. Перехватив мой взгляд, мистер Гоуэн кивнул. — Да, я вынужден немедленно уйти. Я договорился с хозяином гостиницы , что вы переночуете здесь, — произнес он и с сомнением осмотрелся. Небольшой сарай пристроенный к гостинице, в котором я должна была провести ночь, в основном предназначался для хранения всевозможных разрозненных предметов и различных припасов. В нем было холодно и темно, но он был в разы лучше ямы для воров. Неожиданно, дверь сарая открылась, и в проеме вырисовался силуэт хозяина гостиницы, всматривающегося в чернильную темноту за бледным колеблющимся пламенем свечи. Мистер Гоуэн поднялся, собираясь уходить, но я удержала его за рукав. Мне нужно было кое-что узнать. — Мистер Гоуэн, это Колум прислал вас мне на помощь? Он недолго колебался. Впрочем, в рамках своей профессии он был безупречно честен. — Нет, — прямо ответил он. На его иссохшем лице мелькнуло едва ли не смущение , и он добавил: — Я пришел... сам. Нахлобучив шляпу, повернувшись к двери и лаконично пожелав мне: «Спокойной ночи», он исчез в свете и суете гостиницы. К тому, что я проведу ночь в этом сарае почти не готовились, но на одной из больших бочек пребывали кувшинчик с вином и буханка хлеба, на этот раз чистая, а на земле у этой бочки лежало сложенное старое одеяло. Завернувшись в одеяло, я села на бочку поменьше, чтобы поужинать и подумать, пока я ела скудный ужин. Значит, Колум не посылал адвоката. А знал ли он хотя бы, что мистер Гоуэн собирается приехать? Скорее всего, Колум запретил кому-либо появляться в деревне из-за боязни, что кого-то из клана схватят во время охоты на ведьм. Волны страха и истерии, накрывшие деревню были ощутимы. Я чувствовала, как они бьются о стены моего хлипкого убежища. От размышлений меня отвлек громкий шум из соседнего паба. Возможно, туда зашел один из моего караула смертников с кем-то еще. Но на пороге смерти даже лишний час стоит благодарности. Я закуталась в одеяло, натянув его на голову, чтобы не слышать шума из гостинцы, и очень старалась не чувствовать ничего, кроме благодарности.
***
Вскоре после рассвета и крайне беспокойной ночи меня разбудили и отвели на площадь, хотя судьи появились там часом позже. Чистые, сытые, плотно позавтракавшие, они сразу же приступили к работе. Джеф повернулся к Джону МакРею, вернувшемуся на свое место позади обвиняемых. — Мы не можем определить вину только на основании представленных доказательств, — произнес он. Собравшаяся толпа уже вынесшая собственное решение взорвалась возмущением, подавленным Мэтом, который взглядом пробуравил молодых рабочих, стоящих в первом ряду, тем самым успокоив их тявканье, как успокаивают непрерывно тявкающих собак, облив их холодной водой. Восстановив порядок, он снова повернул угловатое лицо к тюремщику. — Будьте добры, отведите заключенных на берег озера, — обратился он к МакРэю. После его слов по толпе прокатился удовлетворенный гул предвкушения, вызвавший у меня наихудшие догадки. Чтобы вести нас, Джон МакРэй взял нас с Гэйли за руки, но у него нашлось много помощников. Пока он рывками тащил нас вперед, преисполненные злобой «помощники» рвали на мне платье, щипали и толкали меня. Какой-то идиот взял с собой барабан и выбивал на нем прерывистую дробь. В таком же ритме под барабанный бой толпа что-то скандировала, но что именно я не уловила из-за беспорядочных выкриков и призывов. Не думаю, что мне хотелось бы узнать, что они скандируют. Процессия спустилась на луг и подошла к берегу озера, где выступал в воду небольшой деревянный причал. Нас подтащили к краю выступающему в воду, а судьи стали по обе стороны причала. Джэф повернулся к толпе, ожидающей на берегу. — Вытащите шнурки! — приказал он мне и Гэйлис. В толпе невнятно заговорили, выжидательно поглядывая то на меня, то на Гэйли, пока кто-то поспешно не побежал и не принес длинную тонкую веревку. МакРэй взял ее и нерешительно подошел ко мне, при этом он украдкой взглянул на экспертов, что, казалось, придало ему решительности. — Пожалуйста, будьте добры, мэм, снимите обувь, — распорядился он. — Какого чё... зачем? — спросила я, скрестив на груди руки. Он моргнул, явно не готовый к сопротивлению заключенных, но один из судей опередил его ответ. — Это надлежащая процедура при испытании водой. Подозреваемой в колдовстве следует привязать пеньковым шнурком большой палец правой руки к большому пальцу левой ноги. Точно так же большой палец левой руки привязывают к большому пальцу правой ноги. А потом... Он замолчал и бросил красноречивый взгляд на воду в озере. Там двое рыбаков стояли босиком в прибрежной грязи. Их клетчатые штаны были закатаны выше колен и обвязаны бечевкой. Глядя на меня, один из них, интригующе ухмыльнувшись, поднял камешек и бросил его вдоль похожей на сталь поверхности. Отскочив от поверхности, камешек утонул. — Войдя в воду, — вмешался приземистый судья, — обвиняемая в колдовстве всплывет, поскольку чистота воды не примет ее оскверненную душу, а невинная женщина утонет. — Значит, у меня есть выбор: быть осужденной как колдунья или остаться невиновной, но утонуть, так ведь? — резко спросила я, — спасибо, не надо! Я крепче обхватила локти, пытаясь унять дрожь, которая, казалось, стала постоянной сопровождающей моего тела. Приземистый судья надулся, как испуганная жаба. — Ты не смеешь без разрешения выступать перед таким судом, женщина! Ты осмеливаешься отказываться от законной экспертизы? — Смею ли я отказываться от утопления? Даже очень смею! Слишком поздно я заметил, что Гэйли так неистово качает головой, что ее светлые волосы разметались по лицу. Судья, повернулся к МакРэю: — Разденьте ее и избейте, — категорично произнес он. Я была настолько поражена распоряжением судьи, что не могла в него поверить, но толпа тотчас вдохнула. Это был вдох не ошеломленных от страха, а вдох предвкушающих удовольствие. Наверное, только сейчас я осознала, что по-настоящему означает ненависть. Не их. Моя. Меня не удосужились отвести снова на деревенскую площадь, а поскольку теперь меня это вполне устраивало и терять мне было нечего, я не собиралась никому облегчать жизнь. Вскоре, рванув за край блузки и корсажа, меня грубо толкнули вперед, пытаясь протолкнуть сквозь толпу. — Отпусти меня, ты, чертов мужлан! — крикнула я, пнув одного из таких «помощников» туда, где мой пинок сработал наилучшим образом. Он рухнул на землю со стоном, но его сложенное пополам тело быстро исчезло в бурлящем извержении выкриков, плевков и вопящих лиц. Тогда множество рук схватив меня за руки, проталкивали меня вперед, вынуждая спотыкаться. Приподняв меня над телами упавших в давке, они вталкивали меня в слишком узкие просветы между телами, через которые невозможно было пройти. Кто-то ударил меня под ложечку, и у меня перехватило дыхание. К этому времени мои блуза и корсаж были разорваны в клочья, и то, что от них осталось было сорвано без особого труда. Я никогда не страдала чрезмерной скромностью, но то, что я, испытывая унижение, стояла полуголой с отпечатками потных рук на оголенной груди перед этой глумящейся толпой ненавистников, наполнило меня такой ненависть, о которой я даже не подозревала. Джон Макрэй связал мне руки спереди, обмотав запястья пеньковой веревкой и оставив конец длиной в несколько футов. Надо отдать ему должное, ему было стыдно, он не смел поднять глаз, когда обматывал мои запястья, но было ясно, что рассчитывать на его помощь или снисхождение бесполезно. Он был так же во власти толпы, как и я. Гейли была там же, и несомненно с ней обращались так же, как со мной. Я мельком увидела ее платиновые волосы, развевающиеся на внезапно налетевшем ветерке. Когда МакРэй перебросил веревку через ветку большого дуба и сильно ее натянул, мои руки взметнулись кверху. Стиснув зубы, я изо всех сил сдерживала ярость, она было единственным чувством, помогающим мне преодолевать страх. В воздухе висело напряженное ожидание предвкушения, перемежающееся с взволнованным ропотом и возгласами раздающимися из наблюдающей за всем толпы. — Дай ей, Джон! — крикнул кто-то, — не тяни время! Джон МакРэй, учитывая театральную составляющую своей профессии приостановился, удерживая бич на уровне пояса, и осмотрел толпу. Он прошел вперед и аккуратно повернул меня лицом к стволу дерева так, что я едва ли не касалась его грубой коры. Затем отступив от меня на два шага, он поднял бич и обрушил его на меня. Потрясение от удара было сильнее боли. Только после нескольких ударов я поняла, что МакРэй изо всех сил старается щадить меня. И все же хватило одного-двух ударов, чтобы рассечь мне кожу, после чего я почувствовала резкое пощипывание. Крепко зажмурив глаза и сильно прижавшись щекой к дереву, я изо всех сил пыталась представить, что нахожусь в другом месте. Однако я услышала нечто такое, что тотчас вернуло меня в реальность. — Клэр! Веревка, связывающая мои запястья, немного ослабла, но этого было достаточно для того чтобы прийти в себя и рывком повернуться лицом к толпе. То, что меня не оказалась на прежнем месте привело тюремщика в замешательство. По инерции ударив бичом, он рассек им воздух, качнулся вперед и, потеряв равновесие, влетел головой в ветку дуба. Это оплошность тюремщика потрясающе подействовало на толпу, которая, разразившись оскорблениями, начала глумиться над ним. Волосы упавшие мне на глаза, прилипли к лицу мокрому от пота и слез, и грязному от заключения в яме. Тряхнув головой, чтобы убрать их с лица, мне, по крайней мере, удалось искоса взглянуть, чтобы визуально убедиться, что слух меня не обманывает. Безжалостно расталкивая тех, кто оказался у него на пути, Джейми пробивался сквозь толпу, мастерски используя свой рост и силу. Его лицо было чернее тучи. Я чувствовала себя как же, как чувствовал себя генерал МакОлиф в Бэстони, когда увидел вдалеке Третью армию Патона. Несмотря на ужасную опасность для Гэйли и меня, а теперь и для Джейми, я никогда не была так счастлива увидеть знакомое лицо. — Муж колдуньи! Это ее муж! Вонючий Фрэйзер! Коронер! Эти и подобные оскорбления начали раздаваться, перемежаясь с оскорблениями звучащими в мой адрес и в адрес Гэйли..
(Ко́ронер(англ. coroner от лат. coronarius) — в некоторых странах англо-саксонской правовой семьи должностное лицо, специально расследующее смерти, имеющие необычные обстоятельства или произошедшие внезапно, и непосредственно определяющее причину смерти. В некоторых странах коронер может выносить приговор самостоятельно или опираться на возглавляемую им группу следователей.)
— Схватите и его! Сжечь их! Сжечь их всех! Истерия толпы, временно отвлеченная на оплошность МакРэя, вновь достигла апогея. Помощники тюремщика, вцепились в Джейми, пытаясь его удержать, и он остановился. На каждой его руке висело по человеку, но он изо всех сил пытался дотянуться до своего ремня. Думая, что он тянется к кинжалу, один из висевших сильно ударил его в живот. Слегка согнувшись, Джейми выпрямился и въехал ударившему локтем в нос. Теперь одна его рука пока была свободной. Не обращая внимания на отчаянно хватавшего его за руку второго повисшего, он залез в спорран, поднял руку и что-то бросил. Когда он крикнул, его вторая рука уже была свободна. — Клэр! Замри! — крикнул он. — Я и не могу сдвинуться с места, — ошеломленно подумала я. Нечто темное летело прямо мне в лицо, и я, начав отклоняться назад, вовремя остановилась. Влетев мне в лицо, цокнув и причинив острую боль, четки из черного янтаря, как брошенный боллас, упали мне на плечи и аккуратным кольцом охватили мою шею. Хотя не очень аккуратным, поскольку нитка зацепилась за правое ухо. Глаза слезились от удара, и я потрясла головой. Зацепившиеся бусины, упав с уха, легли мне на шею, а распятие лихо закачалось между моими обнаженными грудями.
(Болас, бола, болеадорас(исп. bola «шар») — охотничье метательное оружие, состоящее из ремня или связки ремней, к концам которых привязаны обёрнутые кожей круглые камни, костяные грузы, каменные шары и т. п. , которое при броске опутывает ноги добычи. Европейцы впервые увидели болас у бразильских индейцев.)
Стоящие в первом ряду смотрели на четки с распятием с какой-то шоковой оторопью. Их внезапное молчание поразило тех, кто стоял за ними и ревущий клокочущий гвалт стих. Голос Джейми, обычно тихий даже в гневе, раздался в тишине. Сейчас его голос был далеко не тихим. — Развяжите ее! Прихлебатели тюремщика разбежались, и, когда он шел, толпа волнами расходилась перед ним. Глядя на приближающегося Джейми, Макрэй застыл, разинув рот. — Я сказал, развяжи ее! Сейчас же! Тюремщик, выведенный из транса апокалиптическим видением надвигающейся на него рыжеволосой смерти, пошевелился и поспешно нащупывал свой кинжал. Перерезанная веревка, подрагивая, с треском разошлась, и мои руки, ноющие после натяжения, упали, как ватно-марлевые подушечки. Я пошатнулась и упала бы, но сильная, знакомая рука, поймав меня за локоть, подняла меня. Я прижалась лицом к груди Джейми и для меня больше ничего не имело значения.
Возможно, на несколько секунд я потеряла сознание или, почувствовав неимоверное облегчение, мне это только показалось. Рука Джейми крепко держала меня за талию, свой плед он набросил на меня, наконец-то, закрыв мое обнаженное тело от взглядов жителей деревни Из толпы, пребывающей в полном замешательстве, со всех сторон, раздавались беспорядочные возгласы, но той обезумевшей, той ликующей от утоления жажды крови толпы больше не было. Голос Мэта или Джефа, заглушил эти выкрики. — Кто вы? Как вы смеете вмешиваться в судебное расследование? Я скорее почувствовала, чем увидела, что толпа подалась вперед. Джейми был крупным мужчиной и был вооружен, но он был один. Под складками пледа я прижалась к нему. Правой рукой он крепко обнял меня, а левой потянулся к ножнам на бедре. Серебристо-голубоватый клинок угрожающе ширкнул, наполовину выйдя из ножен, и первые ряды толпы резко остановились. Но судьи были сделаны из несколько более прочного материала, чем собравшиеся. Выглянув из своего укрытия, я увидела, что Джеф смотрит на Джейми. Зато Мэт выглядел, скорее, озадаченным, чем раздраженным этим внезапным вторжением. — Вы смеете вытаскивать оружие против Божьего правосудия? — вспыхнул толстый приземистый судья. Джейми, выхватив меч из ножен, сверкнул сталью и вонзил его в землю с такой силой, что отпустив меч, рукоять продолжала дрожать. — Я вытащил меч в защиту этой женщины и правды, — отозвался Джейми, — и если кто-нибудь из присутствующих выступит против них обеих, он ответит мне, а потом Богу, именно в такой последовательности. Судья раза два моргнул, как будто не мог поверить в такой поступок, но вновь обрушился на Джейми. — Вы не вправе вмешиваться в работу этого суда, сэр! Я требую, чтобы вы немедленно передали подсудимую суду. Ваш поступок суд тоже вскоре рассмотрит! Джейми холодно посмотрел на судей. Прижимаясь к нему я чувствовала, как под щекой бьется его сердце, но одна его рука покоилась на рукояти меча, а другая — на рукояти дирка, ножны с которым висели на поясе. — Что касается этой женщины, сэр, то я поклялся у алтаря Бога защищать ее. И если вы говорите мне, что считаете свой авторитет выше авторитета Всемогущего, то должен сообщить вам, что лично я не разделяю ваше мнение. Последовавшую тишину нарушило смущенное хихиканье, как эхом отразившись разрозненными нервными смешками. И хотя симпатии толпы не перешли на нашу сторону, однако побудительная сила, которая подвела нас к гибели, была сломлена. Положив руку мне на плечо, Джейми повернул меня лицом к толпе. Я не могла смотреть на эти лица, но знала, что должна. Подняв голову, как можно выше, не глядя на лица в толпе, я сосредоточенно смотрела на лодочку на середине озера. Я смотрела на нее до тех пор, пока глаза не начали слезиться. Придерживая наброшенный на меня плед, Джейми отогнул его так, чтобы были видны моя шея и плечи. Он слегка оттянул четки, и они плавно закачались. — Черный янтарь обожжет кожу колдуньи, не правда ли? — обратился он к судьям, — думаю еще сильнее обожжет ее крест Господа нашего. Но посмотрите, — и он, подсунув палец под бусины, поднял распятие. Кожа была безупречно белой, без отметин, кроме грязных пятен, оставшихся после заточения в яме. Собравшиеся ахнули, и толпа зароптала. Такая реакция толпы была результатом невероятного мужества Джейми, его холодной головы и врожденной способности в трудной ситуации быстро найти правильное решение. Колум МакКензи был прав, опасаясь честолюбивых замыслов Джейми. А учитывая его опасение, что я могу раскрыть его неотцовство по отношению к Хэмишу и, по его мнению, я это знаю, тогда становится очевидным, что все произошедшее со мной — дело его рук. Его можно было понять, но невозможно простить. Теперь настроение толпы было неопределенным, оно менялось, переходя из одной крайности в другую. Жажда крови, прежде управляющая толпой, угасла, но она еще могла вернуться, и сокрушить нас, как нахлынувший вал. Мэт и Джеф в нерешительности переглянулись. Ошарашенные последним событием судьи на мгновение перестали контролировать ситуацию. Именно тогда Гэйлис Дункан пришла на помощь. Надеялась ли она в тот момент на что-то или нет — не знаю. Во всяком случае, она демонстративно перебросила свои светлые волосы через плечо и решила пожертвовать собой. — Эта женщина — не колдунья, непринужденно сказала она, — колдунья — я. Каким бы впечатляющим не было зрелище продемонстрированное Джейми, оно было несравнимо с тем, что творилось сейчас. Возникший гвалт полностью заглушил голоса судей, вопрошающие выкрики и вопли. Лицо ее, как всегда, было невозмутимо, и невозможно было догадаться о чем она думает и что чувствует. Ее высокий белый лоб не был омрачен, а большие зеленые глаза сияли от удовольствия. В рваной грязной одежде она стояла прямо и смотрела на своих обвинителей так, что привела их в замешательство. Когда шумиха немного утихла, она начала говорить, не соизволив повысить голос, чем вынудила толпу замолчать, иначе ее не было бы слышно. — Я, Гэйлис Дункан, признаюсь, что я колдунья и возлюбленная сатаны. В толпе снова послышались выкрики, и она опять терпеливо ждала, пока собравшиеся затихнут. — Повинуясь своему Учителю, я признаюсь, что убила своего мужа, Артура Дункана, при помощи колдовства. При этом она мельком глянула в сторону и, поймав мой взгляд, ее губ коснулась тень улыбки. Ее взгляд остановился на женщине в желтой шали, но он не смягчился. — Из злого умысла я наложила заклинание на ребенка-подменыша, чтобы он умер, а замененный им человеческий ребенок остался с феями. Повернувшись, она указала на меня. — Воспользовавшись незнанием Клэр Фрэйзер, я использовала ее в своих целях. Но она не участвовала и не знала о моих делах. Она не служит моему Учителю. Толпа вновь зароптала. Собравшиеся проталкивались ближе, чтобы лучше видеть происходящее. Она протянула к ним руки ладонями вверх. — Отойдите! Ее звонкий голос прозвучал, как щелчок хлыста. Запрокинув голову к небу, она замерла, как будто к чему-то прислушиваясь. — Слушайте! — воскликнула она, — услышьте ветер его приближающий! Остерегайтесь, жители Крэйнсмюра! Ибо мой Учитель прибывает на крыльях ветра! Она опустила голову и испустила высокий, жуткий, ликующий вопль. Большие зеленые глаза, как в трансе уставились в одну точку и были неподвижны. Между тем ветер усиливался. Над дальним берегом озера клубились грозовые тучи. Собравшиеся тревожно осматривались, несколько из них отошли от края толпы. А Гэйли начала кружиться. Она кружилась и кружилась. Ее волосы развевались по ветру, а рука грациозно повисла над головой, как у танцовщицы у майского дерева. Я ошеломленно смотрела на нее, не веря своим глазам.
(Майское дерево — расписной шест, украшенный цветами, вокруг которого традиционно танцуют во время Первомая, держась за длинные ленты, прикрепленные к вершине шеста.)
Когда она поворачивалась, волосы закрывали ее лицо. Но при последнем повороте она тряхнула головой, отбросив светлую гриву в сторону, и я отчетливо увидела ее лицо и устремленные на меня глаза. Маска транса на мгновение исчезла, а губы прошептали всего одно слово. Затем она в очередной раз повернулась лицом к толпе и снова испустила этот жутки вопль. — «Бегите!» — проговорили ее губы. Внезапно она остановилась и, с безумным ликованием, ухватившись за свой корсаж с двух сторон, разорвала его едва ли не до низа, продемонстрировав толпе тайну, которую я узнала, прижавшись к ней в холодной грязной яме для воров. Тайну, которую Артур Дункан узнал за час до смерти и, из-за которой он умер. Лоскуты ее свободного платья разошлись, обнажив увеличенный живот женщины, беременной на седьмом месяце. Уставившись на нее, я продолжала стоять, как вкопанная. В отличие от меня Джейми начал действовать. Схватив меня одной рукой, в другой был меч, он бросился в толпу и, прорываясь к берегу озера, локтями, коленями и рукоятью меча, сбивал всех, кто попадался ему на пути. На ходу он пронзительно свистнул сквозь зубы. Увлекшись зрелищем под дубом, мало кто сразу осознал, что происходит. Позже, когда некоторые из собравшихся начали кричать, пытаясь схватить нас, послышался топот коня, несущегося галопом по твердой земле над берегом. Донасу никогда не нравились люди, и он всегда был готов это продемонстрировать. Он укусил за руку, первого, потянувшегося к уздечке, и тот, вскрикнув, отступил, с его руки капала кровь. Конь взвился на дыбы, пронзительно заржал, молотя копытами, и несколько смельчаков все еще пытавшихся его остановить, вдруг потеряли к нему интерес. Джейми перебросил меня через седло, как куль с мукой и одним махом вскочил на коня. Расчищая дорогу яростными ударами меча, он направил Донаса в гущу толпы, не дававшей нам проехать. Когда собравшиеся отступили под натиском зубов, копыт и клинка, мы набрали скорость, оставив позади озеро, деревню и Леох. От удара о седло у меня перехватило дыхание, но я изо всех сил пыталась кое-что сказать, крикнуть Джейми. Ибо я не остолбенела, увидев, что Гэйли беременна, а увидела нечто такое, что пробрало меня до мозга костей. Когда Гэйли кружилась, подняв над головой свои белые руки, я увидела то, что видела она, когда с меня сорвали одежду. На ее руке была такая же отметина, как и у меня. Здесь, в этом времени, невзрачный шрамик, оставшийся после прививки от оспы считался меткой колдовства, меткой чародейства.
***
По воде барабанил дождь. Он охлаждал мое опухшее лицо и следы от веревки на запястьях. Зачерпнув пригоршню воды из ручья, я пила медленно, маленькими глотками, блаженствуя, когда холодная жидкость стекала по горлу. Джейми куда-то исчез, но вскоре вернулся с горстью темно-зеленых вогнутых листьев, что-то жуя на ходу. Выплюнув пережеванную зелень на ладонь и засунув принесенную в рот, он повернул меня спиной к себе и бережно приложил к спине пережеванную, после чего жжение существенно уменьшилось. — Что это? — спросила я, пытаясь взять себя в руки. Меня все еще трясло, и я шмыгала носом, но безудержные слезы начали понемногу иссякать. — Водяной кресс, — ответил он немного приглушенным из-за листьев голосом. Выплюнув, он начал прикладывать вторую порцию. — Ты, Сассенах, не единственная, кто немного разбирается в травах, — произнес он чуть отчетливее. — Какой... какой он на вкус? — поинтересовалась я, сдерживая рыдания. — Отвратительный, — лаконично сообщил он и, закончив прикладывать, аккуратно накрыл пледом мои плечи. — От такого не... — начал он и запнулся, — я хочу сказать, что рассечения неглубокие. Ду... думаю, что у тебя не останется... следов. Он говорил резко, но его прикосновения были такими нежными, что я снова расплакалась. — Прости, — пробормотала я, вытирая нос уголком пледа, — я... я не знаю что со мной происходит. Не знаю, почему я не могу перестать плакать. Он пожал плечами. — Не думаю, Сассенах, что раньше кто-то намеренно пытался сделать тебе больно, — отозвался он, — скорее, это больше последствия шока, чем боли. Он замолчал, поднимая с земли край пледа. — Со мной, девочка, было то же самое, — буднично оборонил он, - после порки меня вырвало, и, пока мне очищали рассечения, я плакал. А уже потом меня начало трясти. Он бережно вытер мне лицо пледом, и, взяв меня за подбородок, приподнял мое лицо. — А когда, Сассенах, меня перестало трясти, — тихо сказал он, — я возблагодарил Бога за боль, потому что это означало, что я еще жив. Отпустив мой подбородок, он кивнул мне. — Когда ты, девочка, дойдешь до этого состояния, скажи мне, потому что я хочу кое-что тебе сказать. Он поднялся и подошел к краю ручья, чтобы в холодной воде отстирать кровь с носового платка. — Почему ты вернулся? — спросила я, когда он отошел от берега. Мне удалось перестать плакать, но меня еще трясло, и я глубже зарылась в складки пледа. — Благодаря Алеку МакМагону, — улыбаясь, ответил он, — я попросил его присматривать за тобой, пока меня не будет. Когда жители деревни увели тебя и миссис Дункан, он, разыскивая меня, скакал всю ночь и следующий день. А потом поскакал я да так, будто возвращался сам дьявол. Господи, какой это надежный конь. И он одобрительно посмотрел на верх берегового склона, где к дереву был привязан Донас. Его мокрая шерсть блестела, как медь. — Придется увести его оттуда, — задумчиво произнес он, — сомневаюсь, что кто-то отправится за нами, но это место не очень далеко от Крэйнсмюра. Ты сможешь идти? Я с трудом поднималась вслед за ним по крутому склону, где из-под ног скатывались камешки, а папоротник и ежевика цеплялась за сорочку. На верху склона раскинулась роща молодой ольхи, где деревья выросли так близко друг другу, что их нижние ветви переплелись, образуя покрытую листьями «крышу» над растущим внизу папоротником. Джейми приподнял ветви достаточно высоко, чтобы я смогла пролезть в небольшое пространство между «крышей» и папоротником, а затем тщательно расправил перед входом примятый папоротник. Отступив и критически осмотрев мое убежище, он удовлетворенно кивнул. — Так, отлично. Никто тебя там не найдет. Он повернулся, чтобы уйти, а потом развернулся. — Постарайся уснуть, если получится и не волнуйся, если я скоро не вернусь. На обратном пути я поохочусь. У нас нет еды, и я не хотел бы привлекать внимание, остановившись на ферме. Натяни тартан на голову так, чтобы не было видно твоей сорочки. Белое будет видно издалека. Еда казалась абсолютно ненужной. Похоже, больше никогда я не захочу есть. Вот сон — другое дело, хотя спина и руки ныли, следы от веревки на запястьях кровоточили, все тело было в синяках, и все они саднили. Тем не менее, изможденная, измученная страхом и болью, я почти сразу уснула, а острый запах папоротника, как запах фимиама витал в моем убежище.
Проснулась я оттого, что меня схватили за ногу. Испугавшись, я села, врезавшись головой в упругие ветки «крыши». В то время как я, дико размахивая руками, пыталась отцепить волосы от ветвей над головой, на меня сыпались листья и мелкие веточки. Исцарапанная, взлохмаченная, раздраженная я вылезла из своего убежища и увидела улыбающегося Джейми, который сидел на корточках неподалеку, наблюдая за моим появлением. Приближался закат. Солнце скрылось за скалистым краем противоположного берега ручья, погрузив каньон в тень. Запах жаренного мяса исходил от небольшого костра, горящего среди камней возле ручья. Там на самодельном вертеле подрумянивались два кролика, сделанном из заостренных свежесрезанных веточек. Джейми протянул мне руку, чтобы помочь спуститься по склону, но я, горделиво отказавшись, спустилась сама, споткнувшись только раз из-за того, что наступила на волочившиеся по земле концы пледа. Тошнота ушла, и я с жадностью набросилась на мясо. — После ужина, Сассенах, мы переберемся в лес, — сказал Джейми, оторвав от тушки кроличью ножку, — не хочется спать возле ручья. Если кто-нибудь подойдет, то из-за шума воды его не будет слышно. Во время еды мы почти не общались. Ужас утренних событий и мысль о той, кого мы оставили, угнетала нас обоих. Я глубоко скорбела, упустив не только шанс побольше выяснить почему и зачем я здесь, мало того, я потеряла друга. Моего единственного друга. У меня часто вызывали сомнения мотивы поступков Гэйли, но то, что минувшим утром она спасла мне жизнь, я твердо знала. Зная, что обречена, она сделала все возможное, чтобы дать мне шанс бежать. Пламя костра, почти невидимое при дневном свете, теперь, с наступлением темноты светило ярче. Посмотрев на огонь, я увидела, что верхний слой мяса покоричневел, зажарившись до хруста, да и кости кролика были такими. Капля крови из разломанной кости упала в огонь и, зашипев, испарилась. В тот же миг мясо застряло у меня в горле. Тут же отложив его, я отвернулась. По-прежнему изредка переговариваясь, мы покинули ручей и нашли удобное место в лесу, на краю поляны. Окружающие нас холмы были похожи на волнообразные курганы, но Джейми выбрал место повыше с хорошим обзором дороги, ведущей в деревню. Сумерки на мгновение сгустили краски окрестности, осветив землю блистающими драгоценностями. Лощины засветились изумрудом, в кустах вереска вспыхнул великолепный, приглушенного цвета аметист, а на рябинах, венчающих холмы, рубинами загорелись ягоды. Ягоды рябины — средство против колдовства. Вдалеке у подножия Бен-Адена еще виднелись очертания замка Леох, но они быстро растворились в наступившей темноте. В укромном месте Джейми развел костер и сел у огня. Дождь перешел в легкую морось, затуманившую все вокруг и усыпав каплями мои ресницы, так что когда я смотрела на пламя, в каплях играла радуга. Джейми долго сидел и смотрел на огонь. Наконец, обхватив руками колени, он посмотрел на меня. — Я уже говорил, что не буду спрашивать тебя о том, о чем ты не хочешь мне рассказывать. Я бы и сейчас не стал тебя спрашивать, но я должен кое-что знать, ради твоей и моей безопасности. В нерешительности, он замолчал, но все-таки продолжил. — Клэр, даже если ты никогда не была честна со мной, будь честной сейчас, потому что я должен знать правду. Клэр, ты колдунья? Я изумленно посмотрела на него. — Колдунья? Ты... ты всерьез об этом спрашиваешь? Я подумала, что он, должно быть, шутит, но он не шутил. Он взял меня за плечи и, глядя в глаза, крепко сжал, будто требовал от меня ответа. — Я должен спросить тебя об этом, Клэр! И ты должна мне ответить! — А если бы я ею была? — пересохшими губами проронила я, — если бы ты считал, что я колдунья, ты бы так же боролся за меня? — Я пошел бы с тобой на костер! — яростно ответил он, — а потом в преисподнюю, если придется. Но, да помилует Господь Иисус наши души, скажи мне правду! Напряжение всего, что мне довелось пережить за эти дни, догнало меня. Вырвавшись из его хватки, я побежала через поляну к окружающим ее деревьям. После произошедшего утром, я не выносила незащищенность открытого места. Ухватившись за дерево, обняв его и изо всех сил впившись пальцами в кору, я прижалась к нему лицом и, завопила, истерически хохоча. Побелевшее, потрясенное лицо Джейми показалось по другую сторону ствола. Смутно осознавая, что мои вопли и хохот пугающе напоминают гогот, я, приложив огромное усилие, замолчала. Какое-то время, задыхаясь, я смотрела на него. — Да, — пятясь и все еще задыхаясь от безумного хохота, ответила я, — я — колдунья! Ты и будешь так думать. Я никогда не болела оспой, но могу пройти через помещение полное умирающими от нее, и никогда не заражусь. Я могу ухаживать за такими больными, дышать тем же воздухом, что и они, прикасаться к ним, но болезнь меня не коснется. Я не заражусь ни холерой, ни столбняком, ни гнойной ангиной. Ты, наверное, подумаешь, что это колдовство, потому что ты никогда не слышал о вакцинах, а по-другому мою способность не заболеть, ты не сможешь объяснить. То, что я знаю... Перестав пятиться, я остановилась и, все еще тяжело дыша, попыталась взять себя в руки. — о Джоне Рэндолле, — продолжила я, — это потому, что мне о нем рассказывали. Я знаю когда он родился и когда умрет, знаю что он сделал и что сделает, знаю о Сандригеме, потому что... потому что Фрэнк рассказал мне об этом. Он знал о Рэндолле, потому что он... он... о, Боже! Я почувствовала, что мне вот-вот станет дурно, и закрыла глаза, чтобы не видеть вращающихся звезд. — И Колум... он думает, что я колдунья, потому что я знаю, что Хэмиш не его сын, знаю,... что он не может иметь детей. Но он думает, что я знаю кто отец Хэмиша. Сначала я думала, может быть это — ты, но потом поняла, что этого быть не может и... Я говорила все быстрее и быстрее, пытаясь унять головокружение звуком собственного голоса. — Все, что я когда-либо рассказывала о себе — правда, — исступленно кивая, говорила я, как будто пытаясь убедить в этом саму себя, — все. У меня нет друзей и родных, нет прошлого, потому что меня еще нет. Знаешь, когда я родилась? — спросила я, посмотрев на него. Я знала, что волосы у меня взлохмачены, а глаза широко открыты, но мне было все равно. — Двадцатого октября тысяча девятьсот восемнадцатого года от рождества Христова. Ты меня слышишь? — спросила я, потому что он моргал, но лицо его было застывшим, как будто он не слушал то, о чем я говорила. — Я сказала тысяча девятьсот восемнадцатый! Почти через двести с лишним лет! Ты слышишь? Я уже кричала, и Джейми медленно кивнул. — Я слышу, — тихо ответил он. — Да, ты слышишь! — вспыхнула я, — и думаешь, что я сошла с ума, да? Признайся, что ты так думаешь! Ты не можешь так не думать, иначе ты не сможешь объяснить самому себе мое присутствие здесь. Ты не сможешь мне поверить, не отважишься. Ох, Джейми... Я почувствовала, как мое лицо начало морщиться. Все это время я скрывала правду, понимая, что никогда никому не смогу рассказать, как я здесь очутилась, но сейчас я поняла, что могу рассказать об этом Джейми, моему любимому мужу, человеку, которому я доверяю больше, чем кому-либо, а он не поверил... или не смог мне поверить. — Это случилось на холме фей. Там были камни. Стоячие камни. Камни Мерлина. Там я и прошла через них. Я задыхалась, едва ли не рыдала, и с каждой секундой говорила все бессвязнее. — Давным-давно, а на самом деле двести лет. В преданиях всегда говорится о двухстах годах... Но в них люди всегда возвращаются, а я не смогла вернуться Пошатываясь, я отвернулась, надеясь на поддержку, но ее не было. Я села на камень, и, положив сложенные руки на колени, уронила голову на руки. В лесу повисла долгая тишина. Она висела очень долго, пока ночные птички, осмелев, не начали перекликаться, охотясь за оставшимися летними насекомыми и призывая друг друга тонким высоким «зиик!». Я подняла голову, думая, что подавленный моими откровениями, Джейми, наверное, поднялся и ушел. Однако, он сидел на своем месте, так же упершись руками в колени и склонив голову в глубокой задумчивости. В свете костра волосы на его руках горели, как медная проволока, и я подметила, что они стоят торчком, как шерсть у ощетинившейся собаки. Он боялся меня. — Джейми, — позвала я его, чувствуя как мое сердце разрывается от полного одиночества, — о, Джейми... Я села, свернувшись клубком, пытаясь унять душевную боль. Для меня все стало неважным, и я от души разрыдалась. Он подошел и, взяв меня за плечи, поднял так, чтобы я видела его лицо. Сквозь пелену слез я увидела его взгляд. Такой взгляд был у него во время сражения. Сейчас это был взгляд человека, который боролся сам с собой и, определившись с выбором, обрел спокойную уверенность. — Я верю тебе, — твердо сказал он, — я не все еще понимаю, — пока, — но я тебе верю. Клэр, я верю тебе! Выслушай меня! Между нами — правда, между тобой и мной, и чтобы ты мне ни сказала, я поверю тебе. Он слегка встряхнул меня. — Не важно, о чем будет речь. То, о чем ты мне рассказала — пока достаточно. Ничего не говори, mo duinne. Ляг и отдохни. Остальное ты расскажешь мне позже. И я тебе поверю. Я все еще рыдала, не в состоянии понять, что он говорит. Пытаясь вырваться от него, я боролась, но он схватил меня и, крепко прижав к себе, накинул мне на голову наброшенный на него плед, повторяя снова и снова: «Я верю тебе». Наконец, в полном изнеможении я настолько успокоилась, что посмотрела на него и сказала: — Но ты не можешь мне поверить. Он улыбнулся. Губы его слегка задрожали, но он улыбался. — Не стоит говорить мне, Сассенах, чего я не могу. На мгновенье он замолчал. — Сколько тебе лет? — с любопытством спросил он, — мне никогда не приходило в голову спросить тебя об этом. Вопрос показался мне настолько абсурдным, что мне понадобилась минута, чтобы подумать. — Двадцать семь... или, кажется, двадцать восемь, — добавила я. На мгновение он смутился. В то время двадцати восьмилетняя женщина обычно считались почти среднего возраста. — О, — произнес он, глубоко вздохнув, — я думал, что ты моего возраста или моложе. На секунду он замер, но потом посмотрел себе под ноги и слабо улыбнулся. — С днем рождения, Сассенах, — произнес он. Его поздравление застало меня врасплох, и я тупо уставилась на него. — Что? В конце концов, я сообразила — Я сказал: «С днем рождения». Сегодня двадцатое октября. — Правда? — тупо произнесла я, — я не следила за числами. Меня снова трясло от холода, шока и воздействия собственной тирады. Он привлек меня к себе и обнял, прижимая к груди мою голову и своими большими руками слегка приглаживая мои волосы. Я снова заплакала, но на этот раз от облегчения. В состоянии сильного потрясения мне, казалось, логичным, что если, узнав мой возраст, он все еще хочет меня, значит все будет хорошо. Джейми взял меня на руки и, прижав к плечу, бережно удерживая, отнес к огню, где лежало седло. Он сел, прислонившись к седлу, и приобнял меня. После долгого молчания он заговорил. — Хорошо. Теперь рассказывай обо всем. И я рассказала ему. Я рассказала ему все, правда, запинаясь, но связно. Замолчав от изнеможения, я была довольна, как удирающий от лисы кролик нашедший под бревном временное убежище. Конечно, бревно не было хорошим убежищем, но по крайней мере, он получил передышку. О Фрэнке я тоже рассказала. — Фрэнк, — тихо произнес он, — значит все-таки он не умер. — Он еще не родился. Я почувствовала, как очередная небольшая волна истерии сдавливает мне грудь, но мне удалось взять себя в руки. — И я тоже. Слушая, он гладил меня по спине, но, остановив похлопыванием, начинал что-то бормотать по-гэльски. — Когда в форте Уильяма я забрал тебя от Рэндолла, — вдруг сказал он, — ты пыталась вернуться. Вернуться к камням и... к Фрэнку. Вот почему ты ушла из рощи. — Да. — И за это я тебя выпорол, — с сожалением тихо произнес он. — Ты не знал, а я не могла тебе сказать. Меня начало сильно клонить в сон. — Не думаю, что могла бы. Укутав меня в плед, он бережно подоткнув его мне под плечи. — Спи, mo duinne. Никто не тронет тебя. Я рядом. Зарывшись головой в теплый изгиб его плеча, я предоставила возможность своей измученной психике углубиться в толщу забвения. Очень долго я заставляла себя всплыть на поверхность, чтобы задать вопрос. Когда, наконец, я себя одолела, то спросила у Джейми: — Ты действительно мне веришь? Он вздохнул и грустно улыбнулся. — Да, Сассенах, я тебе верю. Но все было бы намного проще, если бы ты была колдуньей. Спала я как убитая, а проснулась после рассвета с ужасной головной болью и скованностью в каждом мускуле. У Джейми в спорране, в мешочке было несколько горстей овса. Он приготовил драммак (смесь овса и сырой воды)и заставил меня его съесть. Драммак застревал у меня в горле, и я с трудом его глотала. В это утро он был со мной тихим и нежным, но по большей части молчал. После завтрака он быстро свернул наш небольшой лагерь и оседлал Донаса. Еще не опомнившись после потрясений последних событий, я даже не спросила, куда мы едем. Сидя сзади Джейми, я удовлетворилась тем, что прислонилась лицом к его широкой покатой спине, а размеренные покачивания во время езды ввели меня в неглубокий транс. Спустившись со склона холма недалеко от озера Мэдок, мы пробирались сквозь промозглый рассветный туман к краю неподвижной серой поверхности озера. Дикие утки начавшие подниматься из тростника, сбивались в встрепанные стаи и кружились над болотами, кряканьем призывая к подъему любителей поспать. В отличие от уток над нами пролетел ровный клин журавлей, вызывая глубокую печаль и ощущение брошенности. Седой туман рассеялся ближе к полудню второго дня. Бледное солнце осветило луга, заросшие пожелтевшими дроком и ракитником. Проехав несколько миль вдоль озера, мы выехали на узкую дорогу и повернули на северо-запад. Дорога вновь повела нас вверх к невысоким покатым холмам, сменившихся холмами со скалистыми вершинами и гранитными утесами. По дороге нам встретились несколько путников, но каждый раз, заслышав впереди стук копыт, мы, от греха подальше, сворачивали с дороги и прятались в кустах. Лиственная растительность сменилась сосновыми лесами. Глубоко вдохнув, я наслаждалась свежим смолистым воздухом, хотя к сумеркам он становился холоднее. На ночлег мы остановились на небольшой поляне в стороне от нужной нам, как сказал Джейми, тропинки. Выкопав углубление в форме гнезда, выстлав его дно сосновыми иголками и накрыв одеялами, мы, укрывшись пледом и одеялом Джейми, прижались друг к другу, чтобы согреться. Разбудил он меня, когда было совсем темно и молча, медленно и нежно занялся со мной любовью. Я смотрела через переплетение черных ветвей на мерцающие звезды и под его согревающим, все еще теплым телом уснула снова. Утром Джейми выглядел бодрее или, по крайней мере, успокоившимся, как будто он принял какое-то решение, которое ему тяжело далось. Он обещал горячий чай к ужину, что в тот момент, в том холоде, было слабым утешением. Еще полностью не проснувшись, я последовала за ним на нужную нам тропинку, стряхивая с юбки сосновые иголки и паучков. За ночь от узкой тропинки протоптанной в неказистой овечьей овсянице остался лишь слабый зигзагообразный след, обходящий наиболее выпирающие камни. Я едва ли обращала внимание на местность, по которой мы шли, поскольку мечтательно наслаждалась прибывающим солнечным теплом, когда неожиданно наткнувшись взглядом на знакомое расположение камней, сразу же очнулась от своего блаженного состояния. Я знала где мы находимся и почему. — Джейми! Услышав мой оклик, он обернулся. — А ты не знала? — с любопытством спросил он. — Что мы идем сюда? Нет, конечно! Мне стало немного не по себе. Крэг-на-Дун находился не более чем в миле от нас. Сквозь оставшиеся клочья утреннего тумана я видела его горбообразное очертание. Я нервно сглотнула. Почти полгода я пыталась добраться до этого места. Теперь, когда я, наконец, оказалась здесь, я хотела очутиться где угодно, только не тут. Снизу стоячих камней на вершине холма не было видно, но, казалось, что он них исходит неуловимый ужас потянувшийся ко мне. Еще задолго до вершины ведущая к ней тропа, шла по слишком крутому склону, для Донаса она была непроходимой, поэтому, спешившись, мы привязали его к низкорослой сосне и продолжили свой путь. К тому времени, как мы достигли гранитного уступа, я задыхалась и вспотела, однако по Джейми, не было видно, что он вообще прилагал усилия, если не учитывать слабого румянца, поднимающегося от воротника его рубашки. Здесь, над соснами было тихо, но в расщелинах скального холма уныло завывал ровный ветер. Мимо уступа проносились ласточки. В погоне за насекомыми, они резко взмывали в воздушных потоках а затем, расправив тонкие крылья, снижались, как пикирующие бомбардировщики. Джейми взял меня за руку и втащил на последнюю ступеньку к широкому ровному уступу у основания расколотого камня. Не выпуская руку, он привлек меня к себе и всматривался в мое лицо так, будто хотел запомнить его черты. — Зачем ...? — задыхаясь, успела сказать я, но договорить он мне не дал. — Это твое место, — резко сказал он, — не так ли? — Да. Я уставилась на каменный круг, как загипнотизированная. — Оно не изменилось. Я вошла в круг и Джейми последовал за мной. Взяв меня за руку, он решительно двинулся к расколотому камню. — Это тот? — на ходу спросил он. — Да. Я попыталась его приостановить. — Осторожнее! Не подходи слишком близко! Он перевел скептический взгляд с меня на камень. Возможно, он был прав. Неожиданно, я сама засомневалась в достоверности того, что со мной произошло. — Я...я ничего об этом не знаю. Может ... это нечто... закрылось за мной. Может оно работает в определенное время года. Я прошла незадолго до Белтэйна. Джейми через плечо бросил взгляд на солнце. Плоский диск висел в зените за тонкой завесой облаков. — Сегодня канун Самайна, — сказал он, — канун Дня всех святых. Вроде бы подходящий, нет? Это была шутка, но он невольно вздрогнул. — Перед тем как... пройти, что ты делала? При попытке вспомнить, меня охватил такой ледяной холод, что я засунула руки подмышки. — Я обошла каменный круг, рассматривая камни, но ни один из них особого не выделялся. Однако подойдя к расколотому камню, я услышала гул, похожий на жужжание роя пчел... Там и сейчас слышался гул, услышав который, я отпрянула от камня, как от звука колец на хвосте гремучей змеи. — Гул все еще есть! В панике я бросилась к Джейми, и обхватила его, но он решительно отстранил меня. Лицо его побледнело, и он вновь развернул меня камню. — Что было потом? Резкий пронизывающий ветер свистел в ушах, но голос Джейми звучал резче ветра. — Я положила руку на камень. — Так сделай это. Он подтолкнул меня ближе к камню, но поскольку я не шевельнулась, схватил меня за запястье и крепко прижал мою руку к полосатой поверхности. Потянувшись к руке, хаос увлек меня. Внезапно, солнце остановилось, перестав вращаться перед глазами, и пронзительный крик, постепенно затихая, умолк. На смену крику пришел неутихающий зов — Джейми повторял и повторял мое имя. Мне было так плохо, что не было сил ни открыть глаза, ни сесть, но я вяло махнула рукой, давая ему понять, что я жива. — Я в порядке, — наконец, произнесла я. — Как ты? О, Боже, Клэр! Он крепко прижал меня к себе и долго не отпускал. — Господи, Клэр, я думал, что ты умерла. Ты... ты как-то начала... уходить. На твоем лице застыл такой ужас, будто ты смертельно испугана. Я... я оттащил тебя от камня. Я остановил тебя. Я не должен был принуждать тебя проходить все повторно. Прости, девочка.
Приоткрыв глаза, я увидела его потрясенное и испуганное лицо, склоненное надо мной,. — Все в порядке, — еле-еле пробормотала я. Для того, чтобы что-то сказать, необходимо было приложить усилие. Сделать это мне было тяжело, в придачу я плохо понимала, что происходит, но постепенно окружающий меня мир становился четче. Я попробовала улыбнуться, но губы лишь дернулись. — По крайней мере,... мы знаем,... что оно все еще действует. — О Боже, конечно, действует. В его взгляде брошенном на камень смешались страх и отвращение. Надолго оставив меня, он ушел, чтобы намочить платок в дождевой воде, собравшейся в одном из каменных углублений. Он обтер мне лицо платком, по-прежнему бормоча подбадривание и извинения. Между тем, почувствовав себя лучше, я села. — Ты все-таки не поверил мне, да? — какой бы слабой я ни была, я чувствовала себя оправданной, — но все, что я рассказала тебе — правда. — Да, правда. Джейми сел рядом со мной и несколько минут смотрел на камень. Все еще чувствуя слабость и головокружение, я обтерла лицо мокрым платком. Неожиданно он вскочил, подошел к камню и хлопнул по нему. Ничего не произошло, и через минуту поникший он вернулся ко мне. — Может, оно действует только на женщин, — неуверенно сказала я, — в легендах всегда говорится о женщинах. Или, может быть, только я могу пройти. — Во всяком случае, я не могу, — ответил он, — однако лучше убедиться. — Джейми, осторожнее! — крикнула я, но он меня не слушал. Он подошел к камню, снова хлопнул по нему, бросился на него всем телом, прошел через раскол туда и обратно, но камень «отреагировал» на него так, как «реагирует» на человека обычный монолит. Что касается меня, то я содрогнулась при мысли приблизиться еще раз к этой двери в безумие. И еще. В этот раз, когда я начала погружаться в хаос, я думала о Фрэнке. Я ощущала его, в этом я была уверенна. Где то в пустоте была крошечная точечка света, и он был в ней. Я это видела. Так же я видела еще одну светящуюся точечку, в которой был тот, кто сейчас сидел рядом со мной, уставившись на камень. Его лицо блестело от пота, несмотря на холодный день. Наконец, он повернулся ко мне и взял меня за руки. Он поднес их к губам и сдержанно поцеловал каждую. — Моя леди, — тихо произнес он, — моя... Клэр. Нет смысла ждать. Теперь я должен расстаться с тобой. Мои губы одеревенели, я не могла говорить, но то, что выражало мое лицо, наверное, как обычно, можно было легко прочитать. — Клэр, — сразу же продолжил он, — по другую сторону... этой штуки — твое время. Там твой дом, работа. Все, к чему ты привыкла. И... и Фрэнк. — Да, — проронила я, — там Фрэнк. Джейми взял меня за плечи, поставил на ноги и, слегка тряхнув, начал убеждатья. — На этой стороне для тебя, девочка, ничего нет! Ничего, кроме насилия и опасности. Иди! Он повернул меня к камню и слегка подтолкнул. Но я снова повернулась к нему и схватила его за руки. — Неужели здесь меня ничего не держит, Джейми? Я смотрела ему в глаза, не давая отвернуться. Не отвечая и мягко высвободившись из моих рук, он отступил назад, внезапно ставшим человеком из другого времени, отчетливо выделяющим на фоне подернутых дымкой холмов. Казалось, что его лицо замерло и лишь отражает тень камня, подобно истончившимся под слоями краски воспоминаниям художника о местах, где он побывал и его увлечениях воедино канувших в лету. Я посмотрела в его глаза, заполненные болью и тоской, и он, вновь обрел плоть, став подлинным возлюбленным, мужем, человеком. Должно быть, страдания отразились на моем лице, потому что, помедлив, он повернулся к востоку и указал на спуск по склону. — Видишь там, внизу, за невысокими дубками? Примерно на середине спуска? Я увидела дубки, а потом то, на что он указывал. Это был полуразрушенный, и заброшенный фермерский коттедж. — Я спущусь к дому и останусь там до вечера, чтобы убедиться... убедиться, что ты в безопасности. Посмотрев на меня и даже не попытавшись ко мне прикоснуться, он закрыл глаза, как будто больше не мог на меня смотреть. — Прощай, — сказал он и повернулся, чтобы уйти. Онемев, я наблюдала за ним, но потом вспомнила, что должна ему кое-что сказать. — Джейми! — окликнула я его. Остановившись, он какое-то время неподвижно стоял, пытаясь совладать со своим лицом. Когда же он повернулся, лицо его было белым и напряженным, а губы бескровными. — Да? — Есть кое-что... я имею в виду, что должна тебе кое-что сказать, прежде чем... прежде чем я уйду. Он ненадолго прикрыл глаза, и мне показалось, что он пошатнулся, хотя может это ветер шевельнул его килт. — В этом нет необходимости, — проронил он, — иди, девочка. Не медли. Иди. Он хотел было отвернуться, но я схватила его за рукав. — Джейми, выслушай меня! Ты должен это выслушать! Он сокрушенно покачал головой и приподнял руку, как будто хотел оттолкнуть меня. — Клэр... нет. Я не могу. От ветра его глаза заслезились. — Это касается восстания, — поспешно заговорила я, тряся его за рукав, — Джейми, выслушай. Принц Чарли... его армия. Колум прав! Ты слышишь меня, Джейми? Прав Колум, а не Дугал! — А? О чем ты, девочка? На этот раз мне удалось привлечь его внимание. Он провел рукавом по лицу, и его взгляд, устремленный на меня, стал острым и ясным. Ветер пел у меня в ушах. — О принце Чарли. Восстание начнется, в этом Дугал прав, но закончится оно провалом. Какое-то время армия принца будет преуспевать, но все завершится бойней. Последнее сражение будет в Каллодене. Кланы... В памяти всплыли разбросанные по полю серые валуны, где под каждым с нанесенной фамилией главы клана лежали убитые клансмены. От этих воспоминаний у меня перехватило дух и, чтобы не упасть, я схватилась за руку Джейми. Его рука была холодной, как у трупа. Вздрогнув, я закрыла глаза, чтобы сосредоточиться на том, о чем начала говорить. — Горцы последующие за принцем, будут убиты. Сотни и сотни клансменов погибнут в Каллодене. На тех, кто уцелеет, будут охотиться и убивать. Кланы будут разгромлены, и уже не возродятся, ни в этом времени, ни даже в моем. Открыв глаза, я наткнулась на застывший взгляд. — Джейми, держись от этого подальше! — умоляла я, — и людей своих, если сможешь, тоже держи подальше, но Бога ради... Джейми, если ты... И тут я запнулась, поскольку хотела сказать: «Если ты меня любишь», но не могла. Ведь я собралась навсегда исчезнуть, и если раньше я не говорила, что люблю его, то сейчас и подавно не должна была это говорить. — Не езжай во Францию, — тихо продолжила я, — поезжай в Америку, в Испанию, в Италию. Но ради тех, кто любит тебя, не ступай на поле Каллодена. Он по-прежнему смотрел на меня, и я подумала, слышал ли он то, о чем я говорила? — Джейми? Ты меня слушал? Ты все понял? Вскоре он безучастно кивнул. — Да, — тихо ответил он. Его голос прозвучал так тихо, что из-за завывания ветра я едва его услышала. — Да, слышал, — повторил он. И высвободившись от моей руки, он проронил: — Ступай с Богом, mo duinne. Сойдя с уступа, он начал спускаться по крутому склону, упираясь ногами в пучки травы и хватаясь за ветви, чтоб не упасть. Спускаясь он ни разу не оглянулся. Я смотрела ему вслед, пока он не скрылся в дубовой роще. Все это время он шел медленно, как раненный, который знает что должен идти, но чувствуя, как жизнь медленно сочится сквозь пальцы зажавшие рану. Колени мои дрожали. Медленно опустившись на гранитный выступ, я села, скрестив ноги и наблюдая за полетом ласточек. Внизу виднелась крыша коттеджа, в котором находилось мое прошлое, а мое будущее, в виде расколотого камня, маячило у меня за спиной. До самого вечера я неподвижно просидела, пытаясь вытеснить из головы все эмоции и руководствоваться только здравым смыслом. Безусловно, Джейми рассуждал логично, утверждая, что я должна вернуться домой к Фрэнку, поскольку там безопаснее, тем более, что время от времени я очень скучала по небольшим житейским удобствам, такими как горячая ванна и водопровод с канализацией в доме, не говоря уже о таких значительных причинах, как надлежащая медицинская помощь и комфортные поездки. И все же. Безусловно признавая неудобства и подлинную опасность здешней жизни, я так же признавала, что мне нравятся многие ее стороны. И хотя поездки исключали удобств, но здесь не было пересекающих местность бетонных дорог огромной протяженности и гудящих, воняющих бензином и опасных для жизни авто, напомнила я себе. — Жизнь здесь намного проще, как и люди, — рассуждала я, — они не менее смышленые, но более прямолинейные... за редким исключением вроде Колума бан Кэмпбелла МакКензи, — мрачно подумала я. Из-за специфики работы дяди Лэма я жила во многих местах, многие из которых были гораздо суровей здешних. В них не было даже таких удобств, как здесь. Я довольно легко приспосабливалась к спартанским условиям и, по правде говоря, не скучала по отсутствию «цивилизации», хотя так же легко привыкала к электроплите и газовой колонке для подогрева воды. Глядя на камень и дрожа от холодного ветра, я обхватила себя руками. Похоже, рациональный подход не очень помог. Тогда я призвала эмоции, отказавшись от рациональности, и начала восстанавливать подробности своей семейной жизни — сначала с Фрэнком, а затем с Джэйми. В результате, почувствовав себя полностью разбитой, я разревелась. Дорожки от слез на моих щеках заледенели. Хорошо, если не рассуждения и не эмоции, так, может быть, поможет чувство долга? Я дала Фрэнку обет у алтаря, и сделала это от всего сердца. Джейми я тоже дала обет, намереваясь как можно скорее оставить его. Так с кем же из них я не выполню данный обет? Уже низко опустилось солнце, ласточки улетели в свои гнезда, а я не сдвинулась с места. Когда между черных сосновых ветвей зажглась вечерняя звезда, я поняла, что в данной ситуации рассуждения бесполезны. Придется полагаться на что-то другое, но на что именно я не знала. Повернувшись к расколотому камню, я шагнула к нему, потом шагнула еще раз и еще. Остановившись, я развернулась и сделала то же, только в противоположную сторону. Шаг, потом другой, еще и еще... Еще даже не сообразив, что решение принято, я оказалась на полпути к коттеджу, крепко цепляясь за пучки травы, скользя и падая на участках гранитной осыпи. До коттеджа я добралась, задыхаясь от страха, что Джейми уже уехал, но, увидев неподалеку стреноженного и пасущегося Донаса, успокоилась. Конь поднял голову и неприязненно посмотрел на меня. Тихо ступая, я толкнула дверь. Джейми спал в передней комнате на узкой дубовой скамье. Лежал он, как обычно, на спине со скрещенными на животе руками и чуть приоткрытым ртом. Последние лучи заходящего солнца, падающие из окна позади меня, осветили его лицо, ставшее похожим на металлическую маску. На золотистой коже блестели серебристые следы высохших слез, и тускло отсвечивала медная щетина. Какое-то время я стояла и смотрела на него, ощущая, как меня наполняет неописуемая нежность. Подойдя, как можно тише, я легла рядом с ним на это узкое ложе и прижавшись к нему спиной. Продолжая спать, он повернулся ко мне и, как делал это часто, прижал меня к себе, прижавшись щекой к моим волосам. Еще полусонный он потянулся, чтобы отбросить с носа мои волосы. Внезапный рывок предупредил, что он проснулся и сообразил, что я рядом, и тут же мы с грохотом рухнули на пол так, что Джейми оказался на мне. В том, что на мне лежит весьма осязаемая плоть не было ни малейших сомнений. Охнув, я ткнула коленом ему в живот, я, кряхтя, выдавила: — Слезь с меня! Иначе я задохнусь! Вместо этого, крепко целуя, он усугубил мое состояние. Временно смирившись с нехваткой воздуха, я сосредоточилась на более важном. Потом мы молча долго лежали обнявшись, пока, наконец, зарывшись губами мне в волосы, он приглушенно не пробормотал: — Почему? В ответ я поцеловала его в щеку. Она была влажной и соленой. Ощущая грудью, как бьется его сердце, я хотела только одного: навсегда остаться в этом коттедже, также обнимаясь и даже не занимаясь любовью, а просто дышать с ним одним и тем же воздухом. — Пришлось, — рассмеявшись ответила я, слегка дрожащим голосом, — ты не представляешь, насколько далеко все зашло. Горячие ванны едва не победили. А потом, дрожа, я плакала, потому что выбор был сделан накануне и радость за человека, которого я обнимала смешалась с раздирающим душу горем по человеку, которого я больше никогда не увижу. Джейми крепко держал меня, прижимая собой, как бы защищая и спасая от гудящего притяжения каменного круга, чтобы оно меня не унесло. В конце концов, слезы мои иссякли. Я лежала обессиленная, прижавшись головой к успокаивающей груди Джейми. Уже совсем стемнело, но он все равно обнимал меня, что-то тихо бормоча, как бормочут ребенку боящемуся темноты. Мы еще довольно долго обнимались, и я не хотела отпускать его даже для того, чтобы в очаге разжечь огонь или зажечь свечу. Наконец Джейми встал и, подхватив меня, отнес к скамье, где сел, посадив меня на колени. Дверь коттеджа оставалась открытой, и мы видели, как внизу над долиной загораются звезды. — А знаешь, — сонно заговорила я, — чтобы свет этих звезд дошел до нас потребуется тысячи и тысячи лет. Некоторые из них, возможно, уже погасли, но мы этого не знаем, потому что видим их свет. — Разве? — отозвался он, поглаживая меня по спине. — я этого не знал. Должно быть я ненадолго заснула, положив голову ему на плечо, проснувшись, когда он бережно укладывал меня на пол, на импровизированное ложе из одеял, притороченных к седлу. Устроившись рядом со мной, он снова прижал меня к себе. — Спи, девочка, — прошептал он, — утром я отвезу тебя домой.
***
Встали мы перед самым рассветом, и с восходом солнца уже спускались вниз, стремясь уйти от Крэйг-на-Дуна. — Куда мы едем, Джейми? — спросила я, радуясь тому, что могу смотреть в будущее, связанное с ним, не воспользовавшись последним шансом вернуться к человеку, который полюбил меня, а может и до сих пор любит? Натянув поводья, Джейми остановил коня и оглянулся. Отсюда, зловещий круг стоячих камней не был виден, но возвышающийся позади каменистый склон холма ощетинившийся валунами и кустами дрока казался непроходимым, а разрушающийся остов коттеджа, выглядевший отсюда еще одной скалой, костлявой костяшкой торчал из гранитного кулака холма. — Хотел бы я побороться с ним за тебя, — обернувшись ко мне, вдруг сказал Джейми. Его синие глаза потемнели и смотрели серьезно. Растрогавшись, я улыбнулась. — Это был бы не твой поединок, а мой. Но ты по-любому его выиграл Я протянула ему руку, и он ее пожал. — Да, но я не это имел в виду. Если бы я дрался с ним, как мужчина с мужчиной и победил, ты бы не терзалась угрызениями совести, — он запнулся, — если когда-нибудь... — Больше никаких «если», — твердо сказала я, — вчера я думала о каждом из вас, и я — здесь. — Слава Богу, — улыбаясь, сказал он, — да поможет тебе Бог, — и добавил: — хотя мне никогда не понять почему. Донас спускался по последнему крутому склону, и я держалась, обхватив Джейми за талию. — Потому что я, черт возьми, не могу без тебя, Джейми Фрэйзер, и хватит об этом. Так, куда ты меня везешь? Джейми повернулся и посмотрел на оставшийся позади склон. — Вчера, поднимаясь по тому холму, я не переставая молился, — тихо сказал он, — не о том, чтобы ты осталась, думаю, это было бы неправильно, я молился, чтобы у меня хватило сил отослать тебя. Молча скользя отсутствующим взглядом вверх по склону, он покачал головой. — Я просил: Господи, если раньше мне не хватало стойкости, дай мне ее сейчас. Дай мне сколько нужно решительности, чтобы не упасть на колени и не умалять ее остаться, — оторвав взгляд от коттеджа, он усмехнулся, — это была самая трудная ситуация из всех, Сассенах, с которыми мне довелось столкнуться. И повернувшись, он направил коня на восток. Утро выдалось на редкость ясным, и раннее солнце, позолотив все вокруг, очертив тонкой огненной линией края поводьев, изогнутую шею Донаса, абрис широких скул лица и плечи Джейми. Глубоко вздохнув, он кивнул в сторону виднеющегося вдалеке прохода между двумя скалами на другом конце вересковой пустоши. — Ну что ж, теперь, надеюсь, я смогу справиться с еще одним сложным делом. И, щелкнув языком, он слегка пришпорил коня. — Мы едем домой, Сассенах. В Лаллиброх.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ЛЭРДА Первое время, оставшись наедине вдали от Леоха, мы были настолько счастливы, что почти не общались. По ровной пустоши Донас легко вез нас двоих. Сидя за спиной Джейми и обхватив его за талию, я прижалась щекой к его нагретой солнцем спине, наслаждаясь ее подвижностью. С какими бы проблемами нам не пришлось столкнуться — а я знала, что их будет не счесть — мы были вместе. Навсегда. И этого уже было немало. Когда потрясение от счастья улеглось и появилась потребность в теплом дружеском общении, мы снова разговорились. Сначала о местности, по которой проезжали, затем тактично обо мне и о том, откуда я пришла. Описание жизни моего времени чрезвычайно заинтересовало Джейми, хотя могу заметить, большинство моих рассказов воспринималось им, как сказки. Особенно его заинтересовало описания автомобилей, танков и самолетов. Он заставлял меня как можно подробнее снова и снова описывать их. По молчаливому согласию, Фрэнка мы не упоминали. По мере продвижения к проходу, мы вернулись к обсуждению недавних событий: Колум, замок, охота на оленя и герцог. — Кажется, герцог неплохой мужик, — заметил Джейми. Когда дорога стала неровной, он спешился и пошел рядом с конем, отчего разговаривать стало удобней. — Я тоже так думала, — отозвалась я, — но... — Ну да, сейчас не стоит слишком доверять человеку основываясь только на том, каким он кажется, — согласился он, — и все же мы с ним ладили. По вечерам сидели у огня в охотничьем домике и беседовали. Могу сказать, что он гораздо умней, чем кажется. Он знает какое впечатление на окружающих производит его голос, и похоже, этим пользуется, прикинувшись дурачком. Между тем, наблюдая за всем и всеми, его голова все время работает. — Ммм, это меня и настораживает. Ты ему рассказал? Джейми пожал плечами. — Немного. Он, конечно, знал мое имя еще с того времени, когда останавливался в замке. Вспомнив рассказ Джейми о том времени, я рассмеялась. — Вы... э-э... вспоминали прежние времена? Он ухмыльнулся. Осенний ветерок у его лица развевал кончики волос. — Самую малость. Как-то он спросил меня, страдаю ли я по-прежнему от схваток живота. Придав лицу невозмутимое выражение, я ответил, что, как правило, нет, но чувствую, что, возможно, схватки могут вот-вот начаться. Он рассмеялся и выразил надежду, что это не смутит мою красавицу-жену. Теперь рассмеялась я. Сейчас казалось, что сможет ли герцог помочь или нет, особого значения иметь не будет, хотя может случиться так, что его помощь понадобится. — Я ему рассказал кое-что, — продолжил Джейми, — что меня объявили вне закона, но я не виновен, хотя у меня практически нет возможности это доказать. Он вроде бы посочувствовал, но я из осмотрительности не рассказал ему о всех обстоятельствах, не говоря уже о том, что за мою голову назначена награда. Пока я думал стоит ли ему полностью доверять, как... в лагерь, влетел старый Алек да так, будто его преследовал сам дьявол, и мы с Муртой, вскочив на лошадей, понеслись в том же темпе. — А где Мурта? — спохватилась я, — он с тобой вернулся в Леох? Я надеялась, что невысокий клансмен не столкнулся ни с Колумом, ни с жителями Крэйнсмюра. — Он выехал вместе со мной, но куда его коню до моего Донаса. Да, хороший ты парнишка, Донас, чудовище ты мое, — и Джейми шлепнул по лоснящейся гнедой шее. В ответ Донас фыркнул и взметнул гривой. Джейми глянул на меня и улыбнулся. — Ты о Мурте не беспокойся. Этот «cheerful» человечек сумеет о себе позаботиться. — «Cheerful»? Мурта? Джейми произнес «cheerful» на гэльском, что означало «веселый» и по отношению к Мурте звучало нелепо. — Не видела, чтобы он когда-то улыбался. А ты? — Видел. По крайней мере, дважды. — Давно ты его знаешь? — Двадцать три года. Он — мой крестный. — А-а. Теперь мне кое-что понятно. Не думаю, что он так же будет беспокоится и обо мне. Джейми похлопал меня по ноге. — Конечно будет. Ты ему нравишься. — Поверю тебе на слово. Приблизившись таким образом к теме последних событий, я, глубоко вздохнув, решилась задать вопрос, ответ на который очень хотела услышать: — Джейми? — Да? — Гэйлис Дункан. Они... они и вправду ее сожгут? Слегка нахмурившись, он взглянул на меня и кивнул. — Думаю, да, но только после рождения ребенка. Тебя это беспокоит? — Да. Кое что. Посмотри сюда, Джейми. Попытавшись поднять объемный рукав сорочки, я не смогла. Пришлось, ослабив горловину, спустить рубашку с плеча, чтобы показать шрам оставшийся после прививки. — Боже правый, — тихо выдохнул он, после объяснения происхождения этого шрама. Он проницательно посмотрел на меня. — Так вот оно что... значит она из твоего времени? Я обреченно пожала плечами. — Не знаю. Могу сказать только то, что она родилась после 1920 года, когда прививки начали делать всем. Я оглянулась. Низко нависшие облака скрывали скалы, отделяющие нас от Леоха. — Не думаю, что когда-нибудь все узнаю... Взяв вожжи, Джейми повел Донаса в сторону сосновой рощицы, расположенной на берегу небольшого ручья. Там он обхватил меня за талию и спустил с лошади. — Не сокрушайся о ней, — обнимая меня, твердо сказал он, — она — порочная женщина, убийца, если не ведьма. Разве не она убила своего мужа? — Она, — содрогнувшись от воспоминания остекленевших глаз Артура Дункана, отозвалась я. — И все же я до сих пор не понимаю, почему она его убила, — недоуменно покачав головой, произнес он, — у него были деньги, хорошая должность, и я не думаю, что он ее бил. Изумленная его речью, я раздраженно посмотрела на него. — И ты считаешь такого мужа хорошим? — Ну... да, — нахмурился он, — а что еще ей не хватало? — Что еще? Я была настолько ошарашена, что, какое-то время молча смотрела на него, а затем опустившись на траву, расхохоталась. — Я сказал что-то смешное? Считаю, что своего мужа она убила. Впрочем он улыбнулся и обнял меня. — Просто я подумала, — все еще посмеиваясь, ответила я, — что, по-твоему, хороший муж — это тот, у кого есть деньги, положение в обществе, и который не бьет свою жену. Тогда каким мужем ты считаешь себя? — А я, Сассенах, — ухмыльнулся он, — никогда и не говорил, что я хороший муж. И ты тоже этого не говорила. Кажется, это ты называла меня садистом, а не хорошим мужем, наградив еще кое-какими эпитетами, которые я не стану повторять из соображений приличия. — Ладно. Однако у меня не возникнет желание отравить тебя цианидом. — Цианид? — он с любопытством посмотрел на меня, — что это? — То, что убило Артура Дункана. Чертовски быстродействующий сильный яд. Довольно распространен в моем времени, но не в этом. Задумавшись, я облизнула губы. — Я ощутила его на губах, когда, пытаясь вдохнуть в него воздух, прикоснулась к его губам. Мне хватило мизера этого яда, чтобы у меня онемело лицо. Как ты сам видел, он действует практически мгновенно. Мне следовало тогда догадаться, что это дело рук Гэйлис. Видимо, она приготовила его из толченых ядер абрикосовых и вишневых косточек, хотя должно быть, это было дьявольски трудно. — Она рассказала тебе, почему она это сделала? Вздохнув, я обтерла ноги. Обувь моя потерялись, когда я отбивалась у озера, и, по обыкновению, я подцепила колючки и овечий репейник, поскольку мои стопы не были такими огрубевшими, как у Джейми. — Рассказала и не только об этом. Если в твоих седельных сумках есть какая-нибудь еда, принеси, и я все тебе расскажу.
***
В долину Брок Туарак мы въехали на следующий день. Когда мы спускались с предгорья, я заметила всадника, который направлялся примерно в том же направлении, куда двигались мы. Он был первым человеком, увиденным мною после отъезда из Крэйнсмюра. Приближающийся грузный мужчина с бросающимся в глаза белоснежным шейным платком выглядел преуспевающим. На нем было саржевое пальто практичного серого цвета, из-под длинных фалд которого всего на дюйм или два выглядывали бриджи. Мы добирались сюда около недели, спали под открытым небом, мылись холодной водой из ручьев, питались кроликами и рыбой, которые добывал Джейми и съедобными растениями и ягодами, которые находила я. Благодаря нашим усилиям, еда наша была лучше, чем в замке — более свежая и, конечно, более разнообразная, хотя и несколько непредсказуемая. Но если, живя под открытым небом, едой мы были обеспечены, то наш внешний вид оставлял желать лучшего. Заметив, что джентльмен на лошади, нахмурясь, приостановился и, изменив направление, не спеша потрусил к нам, чтобы выяснить кто мы такие, я лихорадочно пыталась критично, оценить, как мы выглядим со стороны. У Джейми настоявшем на том, что он будет идти пешком, щадя лошадь, вид и впрямь был, как у оборванца: чулки до колен в красноватой пыли, запасная рубашка изодрана шипами ежевики, а недельная растительность яростно щетинилась на лице и вверху шеи. Его густые и непокорные волосы за последние месяцы отросшие до плеч и обычно собранные сзади в хвост, перевязанный шнурком, сейчас были распущены. В спутанных медных локонах вперемешку застряли обрывки листьев и обломки веточек. Его лицо было покрыто густым бронзовым загаром, сапоги от ходьбы потрескались, дирк и меч заткнуты за пояс. Так что выглядел он, как одичавший шотландский горец. Я выглядела едва ли лучше. Довольно скромно прикрытая ниспадающими фалдами лучшей рубашки Джейми и лохмотьями моей сорочки, обернутая его пледом, с босыми ногами, я выглядела настоящей оборванкой. Мои волосы приободренные сыростью тумана и отсутствием сдерживающих факторов, таких как гребень или щетка, буйствовали. Отросшие до плеч за время моего пребывания в замке, они поднимались дыбом, концы их путались и лезли в глаза, когда ветер дул в спину, например, как сейчас. Убрав своенравные локоны с глаз, я следила за настороженным приближением джентльменом в сером. Заметив его, Джейми остановил Донаса и ждал, когда мужчина приблизится настолько, чтобы можно было с ним заговорить. — Это Джок Грэм, — пояснил он мне. — живет выше по дороге в Мэч Надага. Осадив лошадь, мужчина остановился в нескольких ярдов от нас, настороженно нас осматривая. Его заплывшие жиром сощуренные глазки подозрительно уставившиеся на Джейми вдруг широко раскрылись. — Лаллиброк? — неуверенно спросил он. Джейми благосклонно кивнул, а затем с совершенно немотивированным гордым видом собственника, положив руку на мое бедро, произнес: — И миледи Лаллиброк. Рот Джока Грэма на дюйм-два приоткрылся, и тут же поспешно закрылся. На его взволнованном лице появилось выражение уважения. — А... ми... леди, — проговорил он, запоздало снимая шляпу и поклонившись, — теперь вы едете... э-э... домой? — спросил он, пытаясь оторвать свой восхищенный взгляд от моего обнаженного, измазанного соком бузины колена, выглядывающего из прорехи сорочки. — Да, — ответил Джейми, бросив взгляд через, плечо на расщелину между скалами, которая, с его слов, была проходом в Брок Туарак, — Джок, вы в последнее время бывали там? Грэхем перевел взгляд с меня на Джейми. — А? Да. Бывал. У них все в порядке. Надеюсь, они вам будут рады. Доброго пути, Фрэйзер. И торопливо взяв лошадь в шенкеля, он свернул в сторону, направив ее в долину. Мы смотрели ему вслед. Ярдов через сто он, неожиданно остановившись, повернулся в седле и, привстав на стременах и приложив к губам сложенные рупором руки, что-то прокричал. Ветер донес до нас его приглушенные, но отчетливо слышимые слова: — Добро пожаловать домой! И он скрылся за холмом. Название Брок Туарак означает «башня, обращенная на север». На вершине склона горы, башня, давшая название небольшому имению, представляла собой не более, чем груду камней очень похожую на те, что лежали у подножия гор, через которые мы пробирались. Между тем, мы прошли через узкую каменистую расщелину между скалами, проведя коня между валунами. После прохода идти стало легче, поскольку почва под ногами постепенно становилась все более пологой. Мы шли через поля мимо разбросанных кое-где коттеджей, пока, наконец, не вышли на короткую извилистую дорогу, ведущую к дому. Дом был больше, чем я представляла. Это было красивое трехэтажное белокаменное здание с окнами окаймленными необработанным серым камнем, с высокой сланцевой крышей, над которой возвышалось множество дымоходов. Несколько окружающих дом побеленных строений жались к нему, как окружающие и жмущиеся к курице цыплята. Старая каменная башня высотой в шестьдесят футов опоясанная тремя рядами маленьких бойниц, с конусообразной, наподобие шляпы колдуньи крышей, стояла на небольшой возвышенности позади дома. Стоило нам приблизиться к дому, как со стороны хозяйственных пристроек внезапно раздался жуткий лай. Донас шарахнулся в сторону и встал на дыбы. Не будучи хорошей наездницей, я тут же позорно свалилась в дорожную пыль. Оценив обстановку и вычленив наиболее важное, Джейми ухватился за уздечку, оставив меня справляться самой. Когда мне, наконец, удалось подняться, собаки, лая и рыча, уже были совсем близко. С перепугу, мне показалось, что их не менее дюжины и все они злобно скалятся. Но тут раздался окрик Джейми: — Бран! Люк! Стоять!
Сбитые с толку собаки затормозили в нескольких футах от меня. Они сгрудились и неуверенно рычали, пока он снова не крикнул: — Стоять, красавцы! Стоять, маленькие язычники! Собаки остановились. Самый большой из них раза два неуверенно вильнул хвостом. — Клэр, подойди и придержи коня. Донас не подпустит их к себе, а они хотят заполучить меня. Иди не спеша, они тебя не тронут. Он произносил это будничным тоном, чтобы не взбудоражить ни собак, ни коня. Не будучи столь оптимистичной, я тем не менее настороженно подошла к нему. Когда я взялась за уздечку, Донас дернул головой и выкатил глаза, но мне было не до его истерики. Сильно дернув уздечку вниз, я схватила ее за оголовье. Его толстые бархатные губы поднялись над зубами, но я дернула сильнее и, приблизившись к сверкнувшему золотистому глазу, заглянула в него. — Даже не пытайся! — предупредила я, — не то закончишь тем, что станешь мясом для собак, а я и пальцем не шевельну, чтобы тебя спасти! Тем временем Джейми, вытянув вперед руку сжатую в кулак, направился к собакам. Свора казавшаяся большой состояла всего лишь из четырех собак. В нее входили небольшой коричневатый рэт-терьер, две лохматые пятнистые овчарки и огромное черное с рыжими подпалинами чудовище, как две капли похожее на собаку Баскервилей. Это истекающее слюной существо вытянуло шею толще моей талии и настороженно принюхалось к протянутому кулаку. Его хвост толщиной в корабельный трос вилял все быстрее и быстрее. Наконец, запрокинув свою огромную голову и радостно залаяв, существо прыгнуло на хозяина, опрокинув его навзничь на дорогу. — «Но к Одиссею близость почувствовал он, шевельнулся, тронул хвостом и поджал в изъявлении радости уши», — процитировала я Донасу фыркнувшему мне в ответ и таким способом продемонстрировавшему свое мнение то ли о Гомере, то ли о недостойном проявлении чувств на дороге. Тем временем Джейми, смеясь, ерошил шерсть и тянул за уши собак, пытавшихся лизать его лицо. Наконец, чтобы встать он отогнал их, с трудом удерживаясь на ногах от столь бурного проявления радости. — Что ж, во всяком случае, хоть кто-то рад меня видеть, — ухмыляясь сказал он, погладив черную голову чудовища, из уголков пасти которого стекала слюна. — Это Люк, — он показал на терьера, — а это Элфин и Марс, славные овчарки. Они братья. А это, — и он с любовью положил руку на огромную черную голову. В знак признательности собака исходила слюной, — это Бран. — Поверю тебе на слово, — отозвалась я, настороженно протягивая кулак, чтобы пес обнюхал, — и в чем его призвание? — Это — шотландский борзой, — ответил Джейми. Почесывая навостренные уши, он процитировал: — Вот как Фингал выбирал себе гончих:
Глаз — словно ягоды терна, Уши — как листья, Грудь — как у лошади, В форме седла подколенная впадина, И удлиненное тело к тому же.
— Если такие требования при выборе борзых, тогда ты прав, — сказала я, осматривая Брана, — и будь его спина подлиннее, ты мог бы на нем ездить. — Я и ездил, когда был маленький, естественно, не на Бране, а на его дедушке Нэйроне. Он еще раз погладил Брана и, выпрямившись, посмотрел на дом. Потом взял своенравного Донаса за уздечку и, повернув, направил вниз. — «Вслед за Эвмеем явился и сам Одиссей богоравный в образе хилого старца, который чуть шел, опираясь на посох, с бедной котомкою, рубище в жалких лохмотьях набросив на плечи», — продолжил он цитировать «Одиссея», но на греческом. — А теперь, — поправив воротник, мрачновато произнес он, — пожалуй, настало время пойти и разобраться с Пенелопой и ее женихами. Когда мы подошли к двустворчатой двери в сопровождении собак, которые тяжело дыша бежали за нами по пятам, Джейми замешкался. — Может постучим? — слегка нервничая, спросила я. Джейми удивленно посмотрел на меня. — Это мой дом, — сказал он и толчком открыл дверь. Он вел меня по дому, не обращая внимания на немногих встречающихся, потрясенных слуг. Миновав прихожую и небольшую оружейную комнату, мы вошли в гостиную. Ее украшал большой камин с полированной каминной полкой, в которую местами были вставлены кусочки серебра и стекла, сверкающие отраженными солнечными лучами предвечерья. Сначала мне показалось, что комната пуста, но потом в углу возле камина я заметила еле уловимое движение. Она оказалась меньше ростом, чем я предполагала. Я представляла сестру Джейми, по меньшей мере своего роста или даже выше, но женщина у камина была ростом около полутора метров. Когда мы вошли она потянулась к чему-то на полке китайского шкафчика и была спиной к нам. Концы пояса ее платья едва не доставали до пола. Увидев ее, Джейми замер. — Дженни, — позвал он. Женщина повернулась и прежде чем она бросилась к брату, я успела мельком заметить на ее белом лице впечатляющие чернильно-черные брови над синими широко раскрытыми глазами. — Джейми! Какой бы невысокой она ни была, но от ее объятий он сотрясся. Он по привычке обхватил ее плечи, и они на мгновенье прижались друг к другу. Она уткнулась лицом в его рубашку, а он нежно обхватил ее шею сзади. На его лице отразилась такая нерешительность и одновременно такая радость, о которой он мечтал и наконец ее обрел, что я почувствовала себя едва ли не незваной гостьей. Тихо сказав ему что-то по-гэльски, она сильнее прижалась к нему, при этом его лицо выражало потрясение. Глядя на нее, он схватил ее за руки и отстранил от себя. Они были очень похожи. Одинаковыми были своеобразно раскосые темно-синие глаза и широкие скулы, такими же тонкие, чуть удлиненные носы с узкой переносицей, только Дженни была темноволосой, а Джейми — светловолосым. Ее темные вьющиеся волосы каскадом падающие на спину были перевязаны зеленой лентой. Она была красива, с правильными чертами лица, алебастровой кожей и явно на позднем сроке беременности. У Джейми побелели губы. — Дженни, — прошептал он, — Дженни, сердце мое. В этот момент ее отвлекло появление в дверях малыша. Оторвавшись от брата, она не заметив его замешательства. Взяв за руку маленького мальчика и тихо проговаривая ему что-то ободряющее, она ввела в комнату. В то время как тот, слегка отстав и засунув в рот для успокоения большой палец, рассматривал незнакомцев из-за юбок матери. Его матерью, несомненно, была она. Он унаследовав от нее копну черных вьющихся волос и прямые плечи, но лицом на нее похож не был. — Это малыш Джейми, — с гордостью глядя на сына, сказала она, — а это, сердце мое, твой дядя Джейми, в честь которого тебя назвали. — В мою честь? Ты назвала его в мою честь? Джейми выглядел как у боец, которому только что изо всех сил врезали в живот. Он попятился от матери и малыша и пятился до тех пор, пока не споткнулся о стул и не рухнул на него так, будто у него отказали ноги. Рухнув, он закрыл лицо руками. Его сестра уже сообразила, что с ним что-то неладно и осторожно притронулась к его плечу. — Джейми? В чем дело, дорогой? Ты болен? В ответ он посмотрел на нее, и я увидела, что его глаза наполнены слезами. — Тебе обязательно надо было его так назвать, Дженни? Ты думаешь, я недостаточно страдал из-за того, что все случилось по моей вине? Ты назвала бастарда Рэндолла в мою честь, чтобы всю жизнь он был для меня упреком? Бледное лицо Дженни, вообще утратило цвет. — Бастарда Рэндолла? — безучастно повторила она, — ты имеешь в виду Джона Рэндолла? Капитана красных мундиров? — Да, капитана красных мундиров. Господи, кого бы еще я имел в виду! Надеюсь, ты его помнишь? Джейми уже настолько пришел в себя, что в его голосе зазвучал привычный сарказм. Подозрительно приподняв изогнутую бровь, Дженни неотрывно смотрела на брата. — Ты, братец, сошел с ума, — поинтересовалась она, — или перебрал по дороге? — Мне не следовало возвращаться, — пробормотал он. Он поднялся и, слегка спотыкаясь, попытался, не коснувшись, пройти мимо нее. Не сдвинувшись с места, Дженни схватила его за руку. — Поправь меня, братец, если я ошибаюсь, — медленно произнесла она, — но у меня сложилось впечатление, что ты считаешь меня шлюхой капитана Рэндолла. Хотелось бы знать, какая дурь засела в твоей голове, что ты такое говоришь? — Какая дурь? Джейми повернулся к ней, от горечи его рот перекосился. — Хотел бы я, чтобы это была дурь. Лучше бы я умер и лежал в могиле, чем видеть до чего дошла моя сестра. Схватив ее за плечи и слегка встряхнув, он воскликнул: — Зачем, Дженни, зачем? То, что ты погубила себя ради меня, для меня — унизительный позор, так что лучше бы меня убили. Но это... И с отчаянием опустив руки, он посмотрел на ее выпирающий живот обличительно торчащий под легким платьем. Он резко повернулся к двери, и стоявшая там, жадно слушавшая немолодая женщина с ребенком, цепляющимся за ее юбки, в страхе отпрянула. — Мне не надо было приезжать. Я ухожу. — Ты никуда не уйдешь, Джейми Фрэйзер, — резко произнесла его сестра, — пока не выслушаешь меня. Сядь, и я расскажу тебе о капитане Рэндолле, раз уж ты об этом хочешь знать. — Я не желаю ни знать об этом, ни слушать! Она подошла к нему, но он резко повернулся к окну выходящему во двор. — Джейми, — позвала она, но он гневно ее отстранил. — Нет! Не рассказывай! Я же сказал, что мне невыносимо об этом слушать! — Да, неужели?!— посмотрела она на брата. Тот, демонстративно повернувшись к ней спиной, широко расставил ноги и оперся руками о подоконник. Проницательно глянув на Джейми и прикусив губу, она молниеносно наклонилась и, суну руку под его килт со скоростью нападающей змеи. По настоящему вознегодовавший Джейми взревел и ошеломленно застыл на месте, вытянувшись по стойке «смирно!». По всей видимости, она схватила его за мошонку. Он попытался развернуться, но замер. Похоже Дженни усилила хватку. — Есть люди умные, — лукаво улыбнувшись, обратилась она ко мне, — а животные — послушные. С несхожими на таких ты ничего не добьешься, если только не возьмешь их за яйца. — Думаю теперь ты вежливо выслушаешь меня, — обратилась она к брату, — или я их слегка покручу. Да? Он стоял, как вкопанный с покрасневшим лицом, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы. — Я выслушаю, — сказал он, — а потом, Джанет, сверну тебе шейку! Отпусти меня! Не успела она его отпустить, как он повернулся к ней. — Черт возьми, ты думаешь что ты делаешь? Пытаешься опозорить меня перед женой? Его негодование не смутило Дженни. Покачиваясь с пятки на носок, она иронично нас разглядывала. — Что ж, если она твоя жена, полагаю, она лучше меня знает твои яйца. Я не видела их с тех пор, когда ты настолько повзрослел, что сам начал мыться. Думаю, они немного увеличились, разве нет? Выражение лица Джейми претерпело несколько настораживающих изменений, поскольку наставления по поведению цивилизованного человека боролись с примитивным порывом младшего брата отвесить сестре затрещину. В конце концов победила цивилизованность и он с достоинством, на которое только был способен процедил сквозь зубы: — Оставь в покое мои яйца. И уж раз ты не успокоишься, пока не заставишь меня выслушать, расскажи мне о Рэндолле и ответь, почему ты ослушалась меня, предпочтя опозорить себя и свою семью? Дженни уперлась руками в бока и, выпрямившись во весь свой рост, была готова к бою. Она не так быстро, как ее брат, выходила из себя, но самообладание разумеется теряла. — А-а, я ослушалась тебя, верно? Так вот что гложет тебя, Джейми, да? Ты один знаешь как лучше сделать, и мы все должны делать так, как ты говоришь, иначе, разумеется, нас ожидает разорение и гибель. И это тебя гложет, да? Ты всегда знаешь, как поступать наилучшим образом, и все должны поступать так, как скажешь ты, в противном случае нас несомненно ожидает полный провал. Она сердито отмахнулась. — Так вот, если бы я сделала так, как ты говорил, ты бы в тот же день лежал мертвым во дворе, отца бы повесили или же он сидел в тюрьме за убийство Рэндолла, а земли отошли бы короне. Ну, а я лишившись дома и семьи была бы вынуждена просить милостыню на проселочных дорогах. Еще не успевший побледнеть Джейми, снова пылал от гнева. — И ты подумала что лучше продать себя, чем просить милостыню! Да я бы скорее захлебнулся собственной кровью, увидев отца и наши земли в аду вместе со мной, и ты это прекрасно знаешь! — Да, я это знаю! Ты дурак, Джейми, и всегда им был! — вновь раздраженно воскликнула Дженни. — Что ты несешь! Мало того, что ты опозорила свое доброе имя и мое, ты еще скандалишь, выставляя свой позор на всеобщее обозрение! — Не смей в таком тоне разговаривать со мной, Джеймс Фрэйзер, и не имеет значения, брат ты мне или нет! Что ты имеешь ввиду, говоря о «моем позоре»? Ты, круглый дурак, ты... — Что я имею в виду? То, что разгуливая тут, ты раздуваешься, как бешеная жаба? — и пренебрежительно взмахнув рукой, он изобразил ее живот. Отступив на шаг, Дженни размахнулась и изо всех сил влепила ему пощечину. От удара голова его откинулась, а на щеке отпечатался белый след от ее пальцев. Уставившись на сестру, он медленно поднял руку, приложив ее к этому отпечатку. Грудь ее вздымалась, глаза опасно сверкнули, а речь полилась потоком сквозь стиснутые белые зубы. — Жаба, да? А ты — вонючий трус! У тебя только и хватило смелости на то, чтобы оставить меня здесь, думая, что ты мертв или в тюрьме и каждый день ожидая от тебя весточки. Зато в один прекрасный день ты являешься всего-навсего с женой, сидишь в моей гостиной, обзывая меня жабой и шлюхой, и... — Я не называл тебя шлюхой, хотя следовало бы! Как ты можешь... Несмотря на разницу в росте брат и сестра стояли едва ли не соприкасаясь носами и шипели друг на друга, стараясь, чтобы их голоса не разносились по старому дому, хотя, судя по мельканию лиц, выражавших заинтересованность и незаметно выглядывающих из кухни, холла и заглядывающих в окна, их старания были напрасны. Судя по всему, возвращение лэрда Брох-Туараха домой безусловно вызывало любопытство.
Решив что лучше оставить их разбираться между собой, я тихо вышла в прихожую, неловко кивнув пожилой женщине, а оттуда во двор. Там стояла небольшая беседка со скамейкой, на которую я и присела, с интересом оглядываясь по сторонам. Помимо беседки во дворе был разбит небольшой палисадник с цветущими поздними розами. За ним находилось то, что Джейми назвал голубятней, как я предположила, судя по разнообразным голубям влетавших и вылетавших через отверстие наверху этого сооружения. Джейми рассказывал мне, что еще есть конюшня и сарай для силоса, и что они располагаются по другую сторону дома вместе с зернохранилищем, двориком при птичнике, огородом и заброшенной часовней. С этой стороны было еще небольшое каменное строение, назначение которого я не знала. Но когда с его стороны подул легкий осенний ветерок, я принюхалась и почувствовала густой запах хмеля и дрожжей. Значит это небольшое строение было пивоварней, где для поместья варили пиво и эль. Дорога проходившая мимо ворот вела на невысокий холм. Когда я на него посмотрела, на его вершине показалась группка мужчин, фигуры которых вырисовывались на фоне вечернего неба. Они на мгновение задержались, как бы прощаясь друг с другом. Похоже так оно и было поскольку один из них начал спускаться к дому, а остальные направились через поля к коттеджам, виднеющимися вдалеке. Когда этот мужчина спускался с холма, я заметила, что он сильно хромает. Когда же он прошел ворота, стала видна причина хромоты. Отсутствующую ниже колена правую ногу заменили деревянной. Несмотря на хромоту, он двигался по-юношески легко. Когда же он подошел к беседке, я подумала, что ему не больше двадцати. Он был высоким, почти как Джейми, но гораздо уже в плечах и чересчур худым, если не тощим. Остановившись у входа в беседку и тяжело опершись на трельяж, он с интересом посмотрел на меня. Густые каштановые волосы свободно ниспадали на высокий лоб, а взгляд глубоко посаженных карих глаз был терпеливо-доброжелательным.
Трелья́ж (фр. treillage, англ. trellis — решётка, сетка). В садово-парковом искусстве — решётчатая конструкция для вьющихся растений или вьющейся зелени обрамляющая беседку.
Пока я сидела в беседке голоса Джейми и его сестры становились все громче. Вечер был теплый, окна были открыты настежь, и спорщиков хорошо было слышно в беседке, хотя не все слова я понимала. — Везде суешь свой нос, любопытная сука, — раздался громкий голос Джейми в вечерней тишине. — Будь вежлив, чтобы... Ответ сестры унес нежданный ветерок. Незнакомец слегка кивнул в сторону дома. — А-а, похоже Джейми вернулся. В ответ я кивнула, не будучи уверена стоит ли мне представиться. Вероятно, молодому человеку было все равно, поскольку, улыбнувшись, он наклонил ко мне голову. — Я Йен Мюррей, муж Дженни. А вы полагаю... эм... — Английская девка, на которой женился Джейми, — закончила я за него. — Меня зовут Клэр. Вы знали об этом? — спросила я, и он рассмеялся. У меня голова пошла кругом. Муж Дженни? — Да. Нам рассказал об этом Джо Орр, а ему рассказал лудильщик в Ардрае. В Хайлэнде секреты быстро становятся известными. Вы с Джейми должны были это знать, даже если женаты всего месяц. Дженни уже несколько недель гадает, какая вы. — Шлюха! — проревел Джейми, но муж Дженни и бровью не повел и продолжал рассматривать меня с дружеским любопытством. — Ты красивая, — откровенно разглядывая меня, сказал он, — ты любишь Джейми? — Ну...да. Да... люблю, — слегка опешив, поскольку вопрос застал меня врасплох, отозвалась я.. Я уже привыкла к прямолинейности горцев, но время от времени такая прямолинейность все еще заставала меня врасплох. Должно быть, удовлетворенный моим ответом, Йен поджал губы, кивнул и сел рядом со мной. — Лучше дать им еще несколько минут, — заметил он, махнув рукой в сторону дома, откуда доносились крики теперь уже на гэльском. Казалось, что причина перепалки его совершенно не интересовала. — Фрэйзеры ничего не слушают, когда они вышли из себя. Вот когда они накричатся, иногда их можно заставить понять причину раздора. Но не раньше, чем они накричатся. — Да. Я заметила, — сухо произнесла я, и он рассмеялся. — Значит, вы женаты уже довольно давно, если вам об этом известно, так ведь? Мы слышали, что Дугал заставил Джейми на тебе жениться, — продолжал он, не обращая внимание на ругань, а неотрывно глядя на меня, — но Дженни сказала, что понадобился бы нечто большее, чем принуждение Дугала МакКензи, чтобы заставить Джейми сделать то, чего он не хочет. Теперь, когда я увидел тебя, я понимаю, почему он женился. Он приподнял брови, побуждая меня к дальнейшим объяснениям, но, это выглядело деликатно, он не настаивал. — Полагаю, у него были на то причины, — отозвалась я, глядя и слушая своего собеседника, и прислушиваясь к вылетавшим из окон звукам, где продолжалась ругань. — Я не хочу... то есть я надеюсь... Йен правильно истолковал причину моего замешательства и взгляды бросаемые на окна гостиной. — Полагаю, ты как-то причастна к тому, что происходит, но она бы вывела его из себя независимо от того была бы здесь или нет. Знаешь, она очень любит Джейми и очень переживала, пока его не было, особенно когда так внезапно умер отец. Ты знаешь об этом? Взгляд карих глаз был зорким и наблюдательным, будто оценивал степень доверия между Джейми и мной. — Да, Джейми рассказал мне. — Ага, — и он кивнул в сторону дома, — но она беременная. — Да, я это заметила, — Трудно не заметить, так ведь? — с усмешкой сказал Йен, и мы оба рассмеялись. — Во время беременности она становится раздражительной, — объяснил он, — но я не виню ее за это. К тому же у меня не хватает смелости, чтобы перечить женщине на девятом месяце. И откинувшись, он вытянув перед собой деревянный протез. — Вместе с Фергюсом Ником Леодхасом потерял ногу при Домье, — объяснил он, — от выстрела картечью. К концу дня немного побаливает, — и он потер ногу чуть выше кожаной манжеты удерживающей на культе деревянный протез. — А вы не пробовали натирать ногу бальзамом Галаада? — спросила я, — также может помочь водяной перец или томленая рута. — Водяной перец не пробовал, — заинтересовавшись, ответил он, — спрошу у Дженни, знает ли она, как его приготовить. — Я с удовольствием приготовлю его для вас, — предложила я, испытывая к Йену симпатию и снова посмотрела на дом, — если мы останемся здесь надолго, — с сомнением произнесла я.
Бальзам Галаад — редкий парфюм, используемый в медицине, был упомянут в Библии и назван в честь региона Галаад, где был произведен.
Мы еще немного поболтали, прислушиваясь в пол-уха к перепалке доносившейся из окон, пока Йен не наклонился и прежде чем подняться, бережно подставил протез под культю . — Думаю нам пора войти, поскольку, если один из них надолго перестанет кричать, чтобы услышать другого, то тот кто будет говорить может больно задеть чувства того, кто молчит. — Надеюсь, это все, что они заденут, — отозвалась я. Йен усмехнулся. — Не думаю, что Джейми поднимет на нее руку. У него хватит терпения, чтобы не поддаваться на провокации. Что касается Дженни, то она может влепить ему пощечину, но не более того. — Уже влепила. — Оружие заперто, все ножи — на кухне, кроме дирка у Джейми. Не думаю, что он подпустит ее настолько близко, чтобы она смогла выхватить его дирк. Нет, они оба в безопасности. У двери он остановился. — Что касается нас с тобой ... — он торжествующе подмигнул, — это совсем другое дело. Стоило войти в дом и приблизится к двери гостиной, как собравшиеся там служанки, заметив Йена, вздрогнули и поспешно разбежались. Но экономка, наслаждаясь происходящим зрелищем была настолько увлечена, что, прижав к своей пышной груди тезку Джейми, даже с места не сдвинулась. Она наблюдала за происходящим так внимательно, что когда Йен обратился к ней, она подпрыгнула, будто он воткнул в нее шляпную булавку, и приложила руку к месту, где сильно билось ее сердце. Вежливо ей кивнув и взяв сына на руки, он встал на ее место. Стоя в дверном проеме, мы осматривали место «битвы». Похоже, брат и сестра решили перевести дух, так как все еще ощетинившиеся и испепеляющие друг друга взглядом они походили на двух разъяренных котов. Маленький Джейми увидев маму, заартачился и, прилагая все силы, вырвался из рук Йена и оказавшись на полу понесся к ней, как голубь. — Мама! — крикнул он. — На руки! На руки, Джейми, — и повернувшись, Дженни подхватила малыша, переложив его на плечо и придерживая как оружие. — Ты можешь сказать твоему дяде, сколько тебе лет, милый? — спросила она, приглушив голос до воркования, в котором все еще слышались звуки лязгающей стали. Услышав эти звуки, малыш,, повернулся и уткнулся лицом в материнскую шею. Машинально поглаживая его по спине, она продолжала смотреть на брата. — Поскольку он тебе не скажет, скажу я. Ему два года. В августе прошлого года ему исполнилось два года. И если ты умеешь считать, в чем я сомневаюсь, то сообразишь, что он был зачат спустя шесть месяцев после того, как в последний раз я видела Рэндолла, когда в нашем дворе он избивал саблей моего брата до полусмерти. — Это правда? — и Джейми сердито посмотрел на сестру, — но я слышал нечто другое. Есть сведения, что ты легла в постель с упомянутым мужчиной, и не один раз, и что этот мужчина — твой любовник. И что ребенок от него. И он презрительно кивнул в сторону своего тезки, который повернулся, чтобы из-под маминого подбородка посмотреть на этого большого и громкоголосого незнакомца. — Я верю тебе, что новый бастард, которого ты носишь не от Рэндолла, так как до марта тот был во Франции. Судя по всему, ты не просто шлюха, но к тому же еще и вообще непереборчивая. Так кто отец этого дьявольского отродья, которое ты носишь? Высокий молодой человек рядом со мной извиняюще кашлянул, разрядив напряжение в комнате. — Я его отец, — мягко произнес он, — а также отец вот этого. С трудом передвигаясь на деревянной ноге, он подошел к разъяренной жене и взял у нее малыша себе на руки. — Говорят, что он немного похож на меня. И правда, расположенные рядом их лица были практически одинаковы, если не принимать во внимание круглые щечки одного и искривленного носа другого. Один и тот же высокий лоб и такие же узкие губы. Такие же изогнутые пушистые брови над такими же глубоко посаженными светло-карими глазами. Неотрывно глядя на них, Джейми выглядел так, будто ему въехали по пояснице мешком с песком. Он закрыл рот и сглотнул, явно не имея понятия, что делать дальше. — Йен, — произнес он слегка ослабевшим голосом, — так вы женаты? — Да, — весело отозвался шурин, — а разве могло быть по-другому? — Понимаю, — откашлявшись и кивнув своему новоявленному шурину, пробормотал Джейми, — это... э-э.. очень благородно с твоей стороны. Я имею в виду, взять ее в жены. Ты безмерно великодушен. Почувствовав, что сейчас ему возможно необходима моральная поддержка я подошла к Джейми и коснулась его руки. Задумчивый взгляд его сестры задержался на мне, но она ничего не сказала. Джейми оглянулся и, казалось, поразился тому, что я рядом, будто забыл о моем существовании. — И неудивительно, если забыл, — подумала я. По крайней мере, казалось, что ему стало легче от того, что его прервали. Он протянул руку и потянул меня вперед. — Моя жена, — резко произнес он, кивнув в сторону Дженни и Йена, — а это моя сестра и ее ...э... — он не договорил, увидев, что мы с Йеном обменялись вежливыми улыбками. Но Дженни не сбили с толку светские условности. — Что ты подразумеваешь, говоря, что с его стороны было благородно на мне жениться? — спросила она, оставляя без внимания обоюдное представление. — Может быть я чего-то не знаю! — воскликнул Йен и вопросительно посмотрел на Дженни, пренебрежительно махнувшую рукой в сторону Джейми. — Он хочет сказать, что с твоей стороны было благородно взять в жены обесчещенную девицу! — и она фыркнула так, что сделало бы честь человеку в два раза крупнее ее, — болтун! — Обесчещенную девицу? — Йен выглядел удивленным, в то время как Джейми неожиданно подался вперед и крепко схватил сестру за руку выше локтя. — Ты не рассказала ему о Рэндоллле? — он выглядел поистине потрясенным, — Дженни, как ты могла так поступить? Если бы Йен не удержал Дженни за другую руку, она бы вцепилась брату в глотку. Йен сильно притянул ее к себе и, повернувшись, сунул ей на руки маленького Джейми, так что она была вынуждена подхватить ребенка, чтобы он не упал, после чего обнял Джейми за плечи и учтиво отвел на безопасное расстояние. — Вряд ли стоит обсуждать эту тему в гостиной, — понизив голос, укоризненно произнес Йен, — но, возможно, тебе будет небезынтересно знать, что твоя сестра вышла замуж будучи девственницей. В конце концов, я готов это подтвердить. Теперь гнев Дженни в равной степени вылился на мужа и на брата. — Как ты смеешь говорить о таком при мне, Йен Мюррей? — вспыхнула она, — да и без меня тоже! Моя брачная ночь не касается никого, кроме меня и тебя, и уж точно не его! Осталось только показать ему простыни после брачной ночи! — Если бы я сейчас это сделал, разве он не прикусил бы язык? — примиряюще сказал Йен, — Ну, что ты, милая, тебе не стоит волноваться, это вредно для младенца. И маленький Джейми будоражат крики, — и он потянулся к хнычущему сыну, пока еще сомневающийся в том, стоит ли начинать плакать. Между тем, Йен качнул мне головой в сторону Джейми и закатил глаза. Поняв намек, я схватила Джейми за руку и потянула к креслу в дальнем углу. Йен тоже взял Дженни за руку и усадил в кресло для двоих, крепко обняв за плечи, чтобы удержать на месте. — Ну, что ж..., — произнес он. Несмотря на его скромное поведение, авторитет Йена Мюррея был неоспоримым. Положив руку на плечо Джейми, я ощутила, что он расслабляется.
На мой взгляд, комната немного напоминала боксерский ринг, когда боксеры нетерпеливо подергиваясь в углах, ждут сигнала к продолжению поединка под успокаивающе-похлопывающей рукой тренера. Улыбаясь, Йен кивнул своему шурину: — Джейми. Рад тебя видеть, дружище. Мы рады, что ты вместе с женой приехал домой. Верно, дорогая? — обратился он к Дженни, заметно сжав рукой ее плечо. Однако, Дженни была не из тех, кого можно принудить к чему-либо. Она сжала губы, будто запечатывая рот, превратив их в тонкую линию. Затем она неохотно их разомкнула, выдав: — Как сказать, — и снова их сжала. Джейми с силой провел рукой по лицу и поднял голову. Он был готов к новому раунду. — Я видел, как ты вошла в дом с Рэндоллом, — упрямо произнес он, — тогда как он узнал, что у тебя на груди родинка, о чем мне и сообщил? Дженни яростно фыркнула. — Ты помнишь все, что в тот день происходило, или капитан саблей вышиб это у тебя из головы? — Конечно, помню! Вряд ли я это забуду. — Тогда, возможно, ты помнишь, что я со всей силы пнула коленом в промежность капитана? Джейми настороженно ссутулился. — Да, помню. Дженни снисходительно улыбнулась. — Если бы твоя жене — кстати, ты мог хотя бы сказать, как ее зовут. Джейми, клянусь, ты напрочь забыл правила приличия — так вот, если она поступит с тобой также, а ты, должна признаться, вполне этого заслуживаешь, смог бы ты исполнить супружеские обязанности через несколько минут после этого, как ты думаешь? Джейми открыл было рот, чтобы высказаться, но неожиданно его закрыл. Он пристально посмотрел на сестру, и уголок его рта слегка дернулся. — Как сказать, — ответил он. Уголок рта снова дернулся. Раньше он сидел в кресле сгорбившись, но теперь откинулся на спинку. Он, как младший брат, чувствуя себя вполне взрослым, смотрел на свою сестру, будто рассказывающую ему детские сказки с едва ли не скептическим выражением лица. Слушая ее, он уже не поражался, как раньше, но по привычке вроде бы верил в рассказываемое. — Это правда? Дженни повернулась к Йену: — Принеси простыни, Йен, — распорядилась она. Как бы сдаваясь, Джейми поднял руки. — Не надо. Я верю тебе. Просто то, как он вел себя потом... Откинувшись на спинку кресла, Дженни расслабилась в обнимающей руке Йена. Ее сынишка, одобрив ее успех в споре, прижался к ней настолько, насколько позволял ее выступающий живот. — Ну, после всего что он наговорил во дворе при своих подчиненных, разве мог он признаться в своей мужской несостоятельности? Он должен был сохранить свое лицо, как человек выполняющего свои обещания, верно? К тому же, — призналась она, — должна сказать, что выполнение обещанного было для него антипатично. Все, что он сделал — ударил меня и разорвал на мне платье. Причем ударил так, что я потеряла сознание, а когда пришла в себя и смогла прикрыться так, чтобы выйти во двор, англичане уже уехали, забрав тебя с собой. Издав протяжный вздох, Джейми закрыл глаза. Его широкие ладони покоились на коленях, и я ее слегка сжала одну. Взяв меня за руку, он открыл глаза, слегка улыбнулся в знак благодарности и повернулся к сестре. — Ладно, — произнес он, — но я хочу знать Дженни, знала ли ты, когда пошла с ним, что он не надругается над тобой? Какое-то время она молча, не отрываясь всматривалась в лицо брата, затем покачала головой и слегка улыбнулась. Предупреждая его протест, Дженни выставила руку, призывая к молчанию, при этом ее брови, как крылья чайки изящно, но вопросительно приподнялись. — Если ты готов отдать свою жизнь, чтобы защитить мою честь, ответь мне, почему я не могу отдать свою честь в обмен на твою жизнь? Ее брови, как близнецы похожие на те, что украшали лицо ее брата, нахмурившись, сошлись. — Или ты хочешь сказать, что я не люблю тебя так же сильно, как любишь меня ты? Если ты это хотел сказать, Джейми Фрэйзер, то я сразу скажу, что это — неправда! Открыв было рот, чтобы ответить, хотя она еще не закончила говорить, Джейми неожиданно растерялся от такой концовки. Он резко закрыл рот, в то время как его сестра, воспользовавшись этим, продолжила. — Потому что несмотря на то, что ты тупоголовый, недогадливый, безмозглый болван, я люблю тебя, и не допущу, чтобы ты мертвый лежал на дороге у моих ног из-за своего ослиного упрямства в нежелании хоть раз в жизни удержать свой язык за зубами! Синие глаза впились в такие же синие так, что искры летели в разные стороны. С трудом проглотив оскорбления, Джейми искал разумный ответ. Казалось, он его нашел, поскольку расправил плечи, смирившись с тем, что должен был произнести. — Ладно, тогда прости меня, — произнес он, — я был не прав и прошу прощения. Они еще долго сидели, уставившись друг на друга, однако ожидаемого прощения не последовало. Прикусив губу, она внимательно рассматривала его, не проронив ни слова. В конце концов, Джейми не выдержал. — Я же извинился! Чего тебе еще надо? — спросил он, — хочешь чтобы я встал перед тобой на колени? Я встану, если надо, ты скажи! Не переставая прикусывать губу, она медленно покачала головой. — Нет, — наконец, ответила она, — я не хочу, чтобы в собственном доме ты вставал на колени. Поднимись. Джейми поднялся. Усадив ребенка на свое место, Дженни подошла к нему. — Сними рубашку, — распорядилась она. — Не сниму! Тогда она выдернула его рубашку из килта и потянулась к пуговицам. Не доводя до вынужденного сопротивления, он явно собирался либо сам снять рубашку, либо покориться тому, что она его разденет. С достоинством отступив назад и сжав губы, Джейми снял рубашку. Обойдя его и осмотрев его спину, лицо Дженни стало таким же бесстрастным, как у Джейми, когда он скрывал сильные эмоции. При этом она кивнула, будто подтверждая то, о чем давно догадывалась. — Что ж, если ты и был дураком, Джейми, то, похоже, ты за это поплатился, — и она бережно накрыла рукой шрамы наиболее обезобразившие спину. — Должно быть, было больно. — Так и было. — Ты плакал? — Да! — ответил он, и его руки свободно висевшие вдоль боков, непроизвольно сжались в кулаки. Обойдя его, Дженни снова стала лицом к брату. Приподняв заостренный подбородок и глядя широко открытыми, блестящими, раскосыми глазами, она тихо произнесла: — Я тоже. Каждый день с тех пор, как они тебя забрали. Широкоскулые лица вновь зеркально отразили друг друга, но их выражение стало таким, что я встала и тихо вышла через кухонную дверь, оставив брата и сестру наедине. Закрывая двери, я увидела, как Джейми, взяв сестру за руки, хрипло сказал ей что-то на гэльском. Она шагнула к нему в объятья и лохматая светловолосая голова склонилась к темноволосой.
ПОСЛЕДНИЙ ДОВОД За ужином мы ели, как волки, затем поднялись в просторную спальню и легли спать. Спали мы, как убитые, а когда проснулись солнце, должно быть, поднялось высоко, правда, оно было закрыто сплошными облаками. Судя по суете в доме, торопливому передвижению домочадцев спешащих по своим делам и соблазнительным запахам доносившимся с лестницы, можно было сказать, что уже поздно. После завтрака мужчины собрались посетить арендаторов, осмотреть заборы, починить фургоны, получая от этого удовольствие. Когда в прихожей они надевали пиджаки, Йен заметил стоящую на столике под зеркалом большую корзину Дженни. — Принести яблок из сада, Дженни? Да и тебе не надо будет идти так далеко. — Неплохая мысль, — поддержал Джейми, оценивая на глаз внушительный живот сестры, — не хотелось бы, чтобы по дороге она обронила ребеночка. — Скорее, я уроню тебя, Джейми Фрэйзер, прямо на том месте, где ты стоишь — спокойно парировала Дженни, помогая Йену надеть пиджак, — сделай хоть одно доброе дело, прихвати с собой этого чертенка. Миссис Крук в прачечной, оставь его там. Она дернула ногой, пытаясь отцепить малыша Джейми, цепляющегося за материнские юбки и не переставая ноющего: «на ручки, возьми на ручки». Дядя молча подхватил чертенка поперек живот и верх тормашками, в сопровождении восторженного визга вынес из дома. — Фу-у — удовлетворенно выдохнула Дженни, наклонившись к зеркалу в золотой раме, чтобы осмотреть себя. Лизнув палец, она пригладила брови и докончила застегивать пуговицы на груди заканчивающиеся у горловины. — Приятно закончить одеваться, когда никто не цепляется за юбки и не обхватывает колени. Бывают дни, когда я едва ли могу без сопровождения пойти в туалет или что-то сказать не будучи прерванной. Ее щеки слегка зарумянились, а темные волосы блестели на синем шелке платья. Йен улыбнулся. Глядя на ее цветущий вид, его карие глаза начинали сиять, а взгляд становился теплее. — Возможно, ты найдешь время поговорить с Клэр, — предложил он, приподняв бровь и указывая на меня, - полагаю, она достаточно воспитана, чтобы выслушать тебя. Только ради Бога не читай ей свои стихи, а то она укатит в первой карете следующей в Лондон еще до того, как мы с Джейми вернемся. Дженни щелкнула пальцами у него под носом, абсолютно не реагируя на его поддразнивания. — Меня это не очень волнует, муженек. Карет не будет до апреля следующего года, а к тому времени, думаю, она к нам привыкнет. Иди, тебя Джейми ждет. Пока мужчины занимались делами, мы с Дженни провели целый день в гостиной. Она шила, а я сматывала различные куски обычной нитки и разбирала шелковые цветные нитки. Внешне дружелюбные, мы осмотрительно лавировали, краем глаза наблюдая за реакцией друг друга. Сестра Джейми и жена Джейми. И главной темой, вокруг которой крутился наш разговор был Джейми. Их вместе проведенное детство связало их навсегда, как переплетенные в ткани нити основы и утка. Но переплетение этих нитей ослабло из-за отсутствия и подозрения Джейми и его брака. Нить Йена в их переплетении присутствовала изначально, моя же была новой. Не перекосится ли ткань в новом переплетении из-за находящейся в ней нити сестры и протянутой навстречу ей новой нити? Наш разговор протекал непринужденно, но в нем отчетливо слышался подтекст. — С тех пор, как умерла ваша мама, ты сама ведешь домашнее хозяйство? — Да, с десяти лет. (Подтекст: я любила и заботилась о нем с детства. Как ты будешь относиться к человеку, которому я содействовала стать таким, каким он стал?) — Джейми говорит, что ты на редкость хорошая целительница. — Я вправила ему плечо, когда мы впервые встретились. (Да, я искусный целитель и отзывчивая. Я буду заботиться о нем.) — Я слышала, что вы женились весьма спешно? (Ты вышли замуж за моего брата из-за его земли и денег?) — Да, все произошло настолько быстро, что до венчания я даже не знала настоящей фамилии Джейми. (Я не знала, что он здешний лэрд. Я выходила замуж исключительно за него самого.) Так прошло все утро, легкий обед и послеобеденные часы. Присматриваясь друг к другу, мы обменивались светскими слухами, пикантными новостями, мнениями и пристойными анекдотами. Женщина с десятилетнего возраста управляющая большим домохозяйством, а после смерти отца и исчезновения брата управляющая целым поместьем заслуживала глубокого уважения. Хотелось бы знать, что она думает обо мне, но, похоже, она, как и ее брат, умела скрывать свои мысли. Когда часы на каминной полке начали бить пять, Дженни зевнула и потянулась. Одежда, которую она чинила, соскользнула с округлого живота на пол. Она неуклюже потянулось за ней, но я опустилась на колени рядом с ней. — He надо, я подниму. — Спасибо... Клэр. Впервые назвав меня по имени, она застенчиво улыбнулась, и я ответила ей тем же. Не успели мы вернуться к нашему разговору, как нас прервал приход экономки миссис Крук. Сунув в гостиную свой длинный нос, она осведомилась не видели ли мы маленького хозяина Джейми. Вздохнув, Дженни отложила шитье. — Опять сбежал? Не волнуйся, Лиззи, скорее всего, он увязался за па или дядей. Мы пойдем посмотрим, да, Клэр? Мне не помешает глоток свежего воздуха перед ужином. С трудом поднявшись поднявшись, она ухватилась за поясницу, охнула, и криво усмехнулась. — Осталось недели три, а мне уже не терпится. Мы не спеша шли по двору, Дженни, указав на пивоварню и часовню, рассказывала историю поместья и время возведения различных построек. Подойдя к углу голубятни, мы услышали голоса доносящиеся из беседки. — Вот он где, маленький негодник! — воскликнула Дженни, — подожди, пока я им займусь! Минуту. Узнав более звучный голос слышимый на фоне детского голоска, я за плечо придержала Дженни. — Не переживай, парень, — послышался голос Джейми, — научишься. Пока сделать это несколько затруднительно, поскольку твой торчащий петушок не виден из-за твоего пупка. Выглянув из-за угла голубятни, я увидела Джейми сидящего на колоде и беседующего со своим тезкой, который мужественно боролся со складками своей рубашонки. — Чем ты занимаешься с ребенком? — настороженно спросила я. — Учу младшего Джейми тонкому искусству писать, не попадая себе на ноги, — объяснил он, — кажется это самое малое, что его дядя может для него сделать. Я приподняла бровь. — Легко говорить. Кажется, самое малое, что его дядя мог бы сделать — это показать ему. В ответ он ухмыльнулся. — Вообще-то, у нас было несколько наглядных примеров, правда, в последний раз случилась небольшая авария. И он с племянником обменялись обвинительными взглядами. — Нечего на меня смотреть, — обратился он к племяннику, — это была твоя ошибка. Я говорил тебе стоять смирно. — Кхм, — сухо выдала Дженни, выразительно посмотрев на брата, а потом на сына. В ответ младший Джейми, ухватившись за подол своей рубашонки, натянул его себе на голову, а старший, не смущаясь, весело усмехнулся и, поднявшись с колоды, отряхнул штаны. Опустив руку на голову племянника накрытую подолом, он повернул его к дому. — «Всему свое время, — процитировал он, — и всякому намерению под небом свой час». Сначала, малыш Джейми, мы работаем, потом умываемся, а потом, слава Богу, — пора ужинать. Покончив с наиболее неотложными делами, Джейми, не откладывая в долгий ящик, показал мне дом, выкроив время после обеда. Построенный в 1702 году, он был вполне современным для своего времени с такими новшествами как изразцовые печи для отопления дома и большая печь из кирпича встроенная в кухонную стену, так что хлеб больше не пекли в золе очага. Стены прихожей, лестницы и гостиной были увешаны картинами. Среди них попадались пасторальные пейзажи или этюды животных, но сюжеты большинства из них были посвящены членам семьи и родственникам. Я остановилась у портрета Дженни, когда та была еще молоденькой девушкой. Она была изображена присевшей боком на верхний торец каменной ограде сада, а за ее спиной виднелась виноградная лоза с покрасневшими листьями. Перед ней на торце выстроились в ряд воробышки, дрозды, жаворонки и даже фазан. Они толкались и двигались бочком, стремясь занять место поближе к своей смеющейся любимице. Эта картина была совсем не похожа на большинство официальных портретов предков, взирающих с полотен с таким выражением, будто их душил собственный воротничок. — Ее написала мама, — сказал Джейми, заметив мою заинтересованность, — она написала довольно много картин из тех, что висят на стенах вдоль лестницы, но здесь находятся всего лишь две ее работы. Маме самой эта картина нравилась больше всех. Недлинный большой палец осторожно коснулся холста, проведя по виноградной лозе с покрасневшими листьями. — А это — прирученные птички Дженни, — дополнил Джейми, — каждый раз, когда кто-нибудь находил хромую птичку или птичку со сломанным крылом, ее приносили Дженни. Через несколько дней она вылечивала птичку и та ела с ее рук. А этот всегда напоминал мне Йена — и он постучал пальцем по фазану, удерживающему равновесие распростертыми крыльями и уставившемуся на свою любимицу темными обожающими глазами. — Ты ужасный человек, Джейми, — смеясь, проговорила я, — а твой портрет есть? — Да. И он отвел меня к противоположной стене, где у окна висела картина. На меня серьезно смотрели два рыжеволосых мальчика одетые в тартаны с сидящим рядом огромным шотландским борзым. Должно быть это были Нэйрн — дедушка Брана, Джейми и его старший брат Уилли, умерший от оспы в одиннадцать лет. Когда была написана картина, похоже, Джейми было не более двух лет. Он стоял между коленями старшего брата, положив руку на голову собаки. Во время нашего отъезда из Леоха, однажды ночью, сидя у костра в укромной узкой горной долине, Джейми рассказал мне об Уилли. Я вспомнила маленькую змейку, вырезанную из вишневого дерева, которую он достал из споррана, чтобы показать мне. — Уилли подарил мне ее в день рождения, когда мне исполнилось пять, — произнес он, нежно поглаживая пальцем бока изгибающегося тельца. Маленькая змейка была забавной. Она виртуозно изгибалась, повернув головку назад, как если бы она заглядывала через плечо, если бы у змей были плечи. Когда Джейми передал мне эту небольшую вещицу из дерева то из любопытства решив осмотреть ее со всех сторон, я ее перевернула. — Что это нацарапано на ее животике? «С-а-н-и». Сани? — Это я, — повернув голову и как бы слегка смутившись, отозвался Джейми, — так меня называл Уилли. Это — производное от моего второго имени Александр. Лица мальчиков на картине были очень похожи. Взгляд у всех детей Фрэйзеров был таким искренним, что не давал оценивать их ниже, чем они оценивали сами себя. Щечки Джейми на этом портрете были округлыми, а нос вздернутый, как бывает в младенчестве, тогда как крепкий костяк его брата только начал обнадеживать, что перестроится в скелет мужчины, завершиться чему было не суждено. — Ты очень его любил? — тихо спросила я, накрыв рукой его руку. Джейми кивнул, глядя на огонь в камине. — Да, — слегка улыбнувшись, ответил он, — он был на пять лет старше и был для меня Богом или, как минимум, Христом. Я следовал за ним повсюду, во всяком случае, везде, когда он позволял. Отвернувшись от меня, он направился к книжным полкам, а я осталась стоять и смотреть в окно, предоставив ему возможность немного побыть одному. С этой стороны дома сквозь пелену дождя смутно различались очертания возвышающегося вдали скалистого холма поросшего травой. Он напомнил мне холм фей, где шагнув между камнями, я оказалась в этом мире. Прошло всего полгода, но мне казалось, что это было очень давно.
Джейми подошел и встал рядом. Невидяще глядя на проливной дождь, он произнес: — Был и другая причина. Основная. — Причина? — машинально переспросила я. — Почему я на тебе женился. — Какая же? Я не представляла, что он скажет, возможно, очередного откровения о запутанных делах его семьи, но то что он сказал, вызвало у меня скорее что-то вроде потрясения. — Я хотел тебя,— произнес он, отвернувшись от окна и посмотрев на меня, — больше, чем когда-либо и кого-либо я хотел в своей жизни, — тихо добавил он. Я ошарашенно уставилась на него. Такого я не ожидала. Увидев мое изумленное лицо, он негромко продолжил: — Когда я спросил у па, как ты узнал, что эта женщина твоя, он ответил, что когда придет время, у меня не будет никаких сомнений. Их и не было. Когда по дороге в Леох я очнулся в темноте под деревом, а ты, устроившись у меня на груди, проклинала меня за то, что истекая кровью, я едва не умер, я сказал себе: «Джейми Фрэйзер, хотя ты не видишь, как она выглядит, и хотя она весит, как хорошая тягловая лошадь, это — твоя женщина». Я направилась к нему, а он попятился, торопливо продолжая: — Я сказал себе:«Знаешь, парень, за время несколько часов она дважды залатала тебя. Жить среди МакКензи — не сахар, и было бы неплохо жениться на той, которая может вылечить рану и вправить сломанные кости». И еще я сказал:«Джейми, если ее прикосновения к ключице так приятны, представь, парень, каковы ощущения могут быть внизу...». От стула он увернулся. — Конечно, подумал я, такие мысли могли появиться в результате четырех месяцев, проведенных в монастыре без женского общества, но потом эта езда верхом на лошади... ночью, — он театрально вздохнул, ловко ускользнув от захвата рукава рубашки, и продолжил, — с такой привлекательной широкой задницей, зажатой между моими бедрами, — увернувшись от удара в левое ухо и отступив в сторону, он добрался до низкого столика, оказавшегося между нами, — а эта твердая, как скала голова, бьющая меня в грудь, — небольшое металлическое украшение отскочило от его головы и со звоном ударилось об пол, - и я сказал себе... И тут он начал хохотать. Он так хохотал, что, задыхаясь от смеха, прерывался и тем не менее продолжал говорить. — Джейми... сказал я... уж если она английская сука... с языком, как у гадюки, с такой задницей ... какая разница, если фи... физиономией, она похожа на о... о... овцу? После этих слов, я ловко подставила ему подножку, отчего он рухнул на пол с таким грохотом, от которого содрогнулся весь дом, и припечатала коленями его живот. — Хочешь сказать, что женился на мне по любви? — поинтересовалась я. С трудом переводя дыхание, он приподнял брови. — Разве я... только что... не сказал об этом? Обхватил меня за плечи одной рукой, другую он запустил под юбку, принявшись безжалостно щипать ту часть моего тела, которую только что расхваливал. В этот момент в комнату прошествовала Дженни, чтобы забрать корзинку с шитьем, и немного удивленно уставилась на брата. — Чем занимается, молодой парнишка Джейми? — приподняв бровь, спросила она. — Любовью со своей женой — проговорил он, еще задыхаясь после смеха и после борьбы. — Мог бы найти для этого более подходящее место, — приподняв вторую бровь, посоветовала она, — на таком полу ты задницу занозишь.
***
Несмотря на то, что в Лаллиброке ощущался покой, никто из проживающих не бездельничал. Жизнь в нем оживала с криками петухов и кипела до заката. Работа была организована подобно работе сложного часового механизма из шестеренок и колесиков. Только при наступлении темноты работники, как элементы этого механизма, один за другим покидали его, чтобы поужинать и лечь спать, а утром, как по волшебству вновь появиться на своих рабочих местах. Руки каждого мужчины, женщины или ребенка были крайне необходимы для жизнедеятельности Лаллиброка, поэтому не укладывалось в голове как обходились живущие здесь, оставшись на несколько лет без руководства в лице хозяина. Теперь не только руки Джейми, но и мои были задействованы на полную. Только сейчас я поняла суровое осуждение шотландцами праздности, воспринимаемое мной до этого периода моей жизни или после него, в зависимости от обстоятельств, не более чем перегибами. Праздность считалась не только признаком морального разложения личности, но и попрание порядка природных процессов. Моменты... Они, конечно, бывали всякие, те короткие, слишком быстро проходящие промежутки времени, когда кажется, что все вокруг замерло, а жизнь так гармонична, как момент перехода света в темноту, когда тебя обступает и свет, и темнота, а не что-то одно. Таким моментом я наслаждалась вечером второго или третьего дня приезда в поместье. Сидя за домом на верхнем торце каменной изгороди, я смотрела на темно-желтые поля, раскинувшиеся у подножия утеса и продолжающиеся за башней, на переплетенные деревья на дальней стороне перевала, чернеющие на фоне сияющего, как жемчуг неба. Казалось, что предметы находящиеся близко и в отдалении расположены на одинаковом от меня расстоянии, в то время как их длинные тени растворялись в надвигающихся сумерках. Уже похолодало, и в воздухе слегка ощущался легкий морозец. Хотелось скорее войти в дом, и вместе с тем не хотелось покидать этот все еще прекрасный ландшафт. Я не заметила приближения Джейми, пока мои плечи не накрыли складки плаща из плотной шерсти, и не осознавала насколько замерзла, пока завернувшись в него не согрелась. Руки Джейми обняли меня поверх плаща, и, слегка дрожа, я прижалась к нему спиной. — Я видел как ты дрожишь еще от дома, — сказал он, взяв мои руки в свои, — простудишься, если не будешь беречься. — А как же ты? Повернувшись, я посмотрела на него. Судя по его виду, несмотря на усиливающийся холод, он чувствовал себя вполне комфортно в одной рубашке и килте, и лишь слегка покрасневший нос заверял, что этот весенний вечер еще не очень холодный. — А, ну, я к этому привык. Шотландцы не такие мерзляки, как южане, у которых стоит чуть похолодать сразу же носы синеют. Он приподнял мой подбородок, и улыбнувшись поцеловал в нос. Взяв его за уши, я направила его пониже. Поцелуй был таким долгим, что когда он отпустил меня температуры наших тел сравнялись и горячая кровь шумела в ушах. Откинувшись, я балансировала на изгороди. Легкий ветерок подул со спины, разбросав пряди волос по лицу. Смахнув их с моих плеч, Джейми, пальцами отделяя пряди растрепанных локонов, располагал их так, что сквозь них просвечивали лучи заходящего солнца. — Солнце светит тебе в спину, обрамляя ореол, — тихо произнес он, — ты — ангел с золотым нимбом. — Тебя тоже обрамляет ореол, — тихо ответила я, обводя пальцем контур низа его лица, где янтарный свет искрился, пробиваясь сквозь щетину, — почему раньше ты мне не говорил? Он понял меня. Приподняв бровь, он улыбнулся. Половина его лица была освещена солнцем, другая находилась в тени. — Что ж, я знал, что ты не хочешь выходить за меня замуж, и не хотел обременять тебя или выставлять себя глупцом, сказав тогда тебе о своих чувствах, поскольку было ясно, что ты ляжешь со мной только потому, что дала клятву, которую предпочла бы не давать. Он ухмыльнулся. На теневой половине лица блеснули зубы, упреждая мой протест. — По крайней мере, на первых порах, — уточнил он, — у меня, женщина, чувство самоуважения развито. Не поднимаясь, я протянула руку, привлекая его так, что он оказался зажатым между моими ногами. Почувствовав, что кожа его стала прохладней, я обхватила его ногами и укрыла полами плаща. А он крепко обнял меня, прижав щекой к своей испачканной батистовой рубахе. — Любовь моя, — прошептал он, — Ох, любовь моя. Я так тебя хочу. — Разве это одно и тоже — спросила я, — любить и хотеть? Он хрипловато рассмеялся. — Это чертовски близко, Сассенах, по крайней мере, для меня. Я чувствовала силу его желания. Непреодолимую и безотлагательную. Неожиданно, он сделал шаг назад и, нагнувшись, поднял меня с изгороди. — Куда мы идем? — заинтересовалась я, увидев, что мы идем не к дому, а к сараям, стоящим в тени вязов. — Найти стог сена.
Одновременно с обустройством в имении у меня появлялись свои обязанности. Поскольку Дженни, будучи на последнем сроке беременности, уже не могла долго ходить, посещая коттеджи арендаторов, посещать их стала я, иногда в сопровождении конюха, а иногда Джейми или Йена. Взяв с собой еду и лекарства, я по мере возможности лечила больных и рекомендовала меры по улучшению здоровья и соблюдению гигиены, воспринимаемые с различной степенью одобрения. Что касается самой усадьбы, то я помогала и в доме и на приусадебной территории, но в основном в саду и огороде. Помимо красочного садика, в усадьбе был небольшой огород с травами и огромный огород, где для домашних выращивали репу, капусту и кабачки. Джейми успевал везде, наверстывая упущенное время: в кабинете работал с бухгалтерскими книгами, в поле общался с арендаторами, в сарае помогал Йену ухаживать за лошадьми. И судя по тому, как он это делал было что-то большее, чем всего лишь долг или интерес. Скоро нам придется уехать, и он хотел наладить все дела так, чтобы, пока его не будет они выполнялись также, как при нем. Пока он —пока мы —не сможем вернуться сюда навсегда. Я понимала, что нам придется уехать, но пока окруженная миролюбивой атмосферой дома и самого имения Лаллиброк, в веселой компании с Джинни, Йеном и малышом Джейми я чувствовала себя так, будто наконец-то вернулась к себе домой. Однажды утром после завтрака Джейми поднялся из-за стола и сообщил, что он решил съездить в верховье долины, чтобы посмотреть лошадь выставленную на продажу Мартином Маком. Стоявшая у буфета Дженни, нахмурив брови повернулась к брату: —Джейми, ты думаешь, что для тебя эта поездка будетбезопасной? В прошлом месяце или в конце позапрошлого по всей округе шныряли английские патрули. Он пожал плечами и взял пиджак со стула, предварительно туда положенный. — Я буду осторожен. — Слушай, Джейми, — войдя с охапкой дров для очага, обратился к нему Йен, — все хотел спросить, может быть сейчас мы сходим на мельницу? Вчера приходил Джок и сказал, что что-то случилось с колесом. Я мельком глянул, но мы с ним не смогли сдвинуть его с места. Думаю, что во время работы немного мусора застряло под колесом, и оно забуксовало. Но мусор находится глубоко под водой. И улыбнувшись мне, он притопнул деревянным протезом. — Слава Богу, я пока могу ходить и ездить верхом, но плавать не выходит. Я просто бью руками по воде, нарезая круги, как лоза у лозоходца. Улыбнувшись описанию шурина своих возможностей, как пловца, Джейми вернул пиджак на стул. — Не так уж и плохо, Йен, если неспособность плавать избавит тебя от необходимости провести утро в ледяной воде мельничной запруды. Разумеется, я схожу. — Не хочешь прогуляться со мной, Сассенах? Сегодня отличное утро, ты можешь захватить свою корзинку, — предложил он, скосив ироничный взгляд на огромную корзину из ивовой лозы, которую я брала с собой, отправляясь за травами и кореньями. — Пойду сменю килт. Буду через минуту, — и, направившись к лестнице, он ловко взлетел, перепрыгивая через три ступени . Мы с Йеном улыбнулись друг другу. Если шурин и сожалел, что такие деяния теперь ему не по силам, он этого не показывал, радуясь рвению Джейми. — Хорошо, что он вернулся, — произнес Йен. — Жаль только, что мы не можем остаться, — с сожалением отозвалась я. Добрый взгляд карих глаз стал тревожным. — Вы же не собираетесь вскоре уехать? — Нет, — я покачала головой, — не вскоре, но нам надо уехать до первого снега. Джейми решил, что нам лучше отправиться в Бьюли — резиденцию клана Фрэйзеров. Возможно, его дедушка лорд Ловат сможет нам помочь, а если не сможет, то, по крайней мере, организует нам переезд во Францию. Успокоившись, Йен кивнул. — Да, но у вас есть еще несколько недель. Стоял прекрасный солнечный осенний день. Воздух слегка пьянил, а небо было таким синим, что в нем можно было утонуть. Мы медленно шли, чтобы я не пропустила поздно цветущие шиповник и ворсянку и непринужденно беседовали. — На следующей неделе квартальный день, — заметил Джейми, — к тому времени твое новое платье будет готово? — Думаю, что да. А что, это повод его надеть? Улыбнувшись, он забрал у меня корзину, чтобы мне было удобней собирать пижму. — В некотором роде. Конечно, это мероприятие не сравнится с такими грандиозными, которые устраивает Колум, но соберутся все арендаторы Лаллиброха, чтобы внести арендную плату и засвидетельствовать свое почтение новой леди Лаллиброх. — Полагаю, они удивятся, что ты женился на англичанке. — Сдается мне, что разочарованы этим могут быть несколько отцов. Я ухаживал за несколькими девушками, живущими поблизости, пока меня не арестовали и не увезли в форт Уильяма. — Жалеешь, что не женился на местной? — игриво спросила я. — Если ты думаешь, что я скажу «да», когда у тебя в руке секатор, — заметил он, — то скажу, что не думал, что мое благоразумие ты оцениваешь так низко. Выпустив из рук секатор, я раскинула руки и в ожидании замерла. Он обнял меня, а когда отпустил, я нагнулась и, подобрав секатор, поддразнивая проронила: — У меня всегда вызывало удивление, как это ты так долго оставался девственником. Неужели все девушки в Лаллиброке настолько невзрачные? — Нет, — щурясь на утреннее солнце, отозвался он, — к этому скорее причастен отец. Иногда вечерами мы с ним прогуливались по полям, разговаривая обо всем. Когда я повзрослел настолько, что уже мог вступить в интимные отношения с женщиной, он как-то сказал мне, что мужчина должен быть ответственен за посеянное им семя, ибо его долг — заботиться о женщине и защищать ее. А если я к этому не готов, то не имею права обременять женщину последствиями своих действий. Он обернулся и посмотрел в сторону дома. Там, у подножия башни, давшей название имению, расположилось небольшое фамильное кладбище, где были похоронены его родители. — А еще он сказал, что самое значительное в жизни мужчины — спать с любимой женщиной, — тихо продолжил Джейми. Он улыбнулся. Его глаза были такими же синими, как небо. — И он был прав — завершил он. Слегка дотронувшись я провела по его щеке. — Если он предполагал, что ты довольно поздно женишься, то для тебя это были бы довольно суровые испытания, — возразила я. Джейми ухмыльнулся. Килт на свежем осеннем ветру развевался вокруг его колен. — Церковь учит, что онанизм — это грех, но отец говорил, что если делать выбор между причинением вреда себе или какой-то бедной женщине, то порядочный мужчина предпочтет пожертвовать собой. Отсмеявшись, я покачала головой и сказала: — Я не буду спрашивать, что предпочел ты. Ведь ты остался девственником. — Только по милости Божьей, Сассенах, и благодаря моему отцу. Когда мне было лет четырнадцать я думал только о девушках, но меня отправили на воспитание к Дугалу в Беаннэхд. — Там не было девушек? — спросила я, — я считала, что у Дугала есть дочери. — Да, есть. Четыре. Две младшие — ничего примечательного, но старшая очень красива. Молли, старше меня на год—два, но, похоже, мое внимание ей не очень-то и льстило. Бывало я пялился на нее за обеденным столом, а она смотрела на меня свысока и спрашивала не простужен ли я? Потому что, если я простужен, мне надо ложиться в постель, а если нет, то она будет очень признательна, если я закрою рот, поскольку смотреть на мои миндалины во время еды у нее нет желания. — Теперь я понимаю, почему ты остался девственником, — приподняв юбки, чтобы взобраться на перелаз в заборе, оборонила я, — но не могли же все дочери быть такими. — Нет, — задумчиво произнес он, подавая мне руку. — Все не были такими, как Молли. Ее младшая сестра Табита относилась ко мне благосклонней. Вспоминая, он улыбнулся. — Тибби была первой девушкой, которую я поцеловал, или, точнее сказать, первой девушкой, которая поцеловала меня. Я относил ей два ведра молока из коровника в маслобойню, по дороге прикидывая, как затащить ее за дверь, откуда она не сможет улизнуть, и там поцеловать. Но руки у меня были заняты ведрами, и, чтобы я мог пройти дверь пришлось открыть ей. Так что за дверью оказался я, а Тиб подошла ко мне и, взяв за уши, поцеловала. К тому же расплескав молоко, — добавил он. — Первый опыт. Звучит незабываемо, — смеясь, изрекла я. — Сомневаюсь, что я был у нее первым, — ухмыльнувшись, произнес он, — она знала об этом намного больше меня. Но долго целоваться нам не пришлось. На следующий день или через день ее мать застукала нас в кладовой. Она только бросила на меня быстрый взгляд и отправила Тибби накрывать на стол к обеду, но наверняка рассказала об этом Дугалу. Если Дугал МакКензи мгновенно вскипел по поводу оскорбления чести своей сестры, то я могла только представить, как он мог отреагировать защищая честь своей дочери. — Мне даже страшно представить, — ухмыльнувшись, заметила я. — Мне тоже, — содрогнувшись, отозвался Джейми. Он бросил на меня косой взгляд и выглядел смущенным. — Ты знаешь, что молодые мужчины иногда по утрам просыпаются в... ну, в... — и он покраснел. — Знаю, — ответила я, — так же, как и двадцатитрехлетние старики. Думаешь, я не замечаю? Ты достаточно часто обращаешь на это мое внимание. — Мммфм. На следующее утро, после того, как мать Тиби нас застукала, я проснулся на рассвете. Она снилась мне, — я имею в виду Тиб, а не ее мать, — и я не удивился, почувствовав на своем члене руку. Удивительно было то, что рука была не моя. — И конечно, не Тибби? — Нет, не ее. Это была рука ее отца. — Дугала?! Что...? — У меня глаза на лоб полезли, а он очень приятно мне улыбнулся. А потом сел ко мне на кровать, и мы с ним немного, но мило поболтали, как дядя с племянником или как приемный отец с приемным сыном. Он сказал что очень доволен, что я здесь, что у него нет сына и так далее, и что вся его семья так меня любит и все в таком же духе. И как ему было бы неприятно думать, что я мог жно воспользоваться такими прекрасными, невинными чувствами, какие испытывают ко мне его дочери, но, конечно, он так рад, что может доверять мне, как родному сыну". И все время, пока он говорил, я лежал. Одну руку он держал на дирке, а другой опирался на мои нежные молодые яйца. Поэтому я отвечал только «Да, дядя» и « Нет, дядя», а когда он ушел, я закутался в одеяло и мне снились свиньи. Больше я не целовал девушек, пока мне не исполнилось шестнадцать и меня не отправили в Леох. Улыбнувшись, он посмотрел на меня. Его волосы были перевязанные сзади кожаным ремешком, но более короткие, как обычно, торчали на макушке, мерцая рыжим и золотистым на бодрящем, прозрачном воздухе. Его кожа во время нашей поездки из Леоха и Крэйг на Дуна потемнела до цвета золотистой бронзы и сам он был похож на осенний лист, радостно кружащийся на ветру. — А что может рассказать о себе, моя красотка Сассенах? — усмехаясь, спросил он, — за тобой ходили по пятам жаждущие мальчики или ты была застенчивая и скромная? — Мой первый поцелуй случился, когда я была моложе тебя, — осмотрительно ответила я, — мне было восемь. — Иезавель. Кто был счастливчиком? — Сын гида и переводчика. Это случилось в Египте. Ему было девять. — А, ну, тогда ты не виновата, поскольку тебя сбил с пути истинного мужчина старший тебя, к тому же чертов язычник.
(Иезавель: Изебель, Изабель — жена израильского царя Ахава (IX век до н. э.), — имя стало нарицательным и означает безнравственность)
Внизу показалась, будто сошедшая с картинки водяная мельница. Лоза с темно-красными листьями поднималась по оштукатуренной стене окрашенной в желтый цвет. Ставни, несмотря на облупившуюся зеленую краску, выглядели аккуратными и были открыты настежь. Вода стремительным потоком неслась по шлюзу под неработающее водяное колесо в мельничный пруд, где даже плавали утки: чирок и гоголь решившие передохнуть при перелете на юг. — Посмотри, — обратилась я, остановившись на вершине холма и взяв Джейми за руку, чтобы и он остановился, — разве все это не прекрасно? — Было бы намного прекрасней, если бы колесо вращалось, — деловито отозвался он, но, посмотрев на меня, улыбнулся. — Да, Сассенах. Здесь чудесно. Я плавал здесь, когда был мальчишкой. Там, за излучиной ручья есть большая заводь. Чуть ниже по склону сквозь завесу листвы ив виднелась заводь. В ней также купались мальчишки. Их было четверо. Голые, они резвились, плескались и орали, как сойки. — Б-ррр, — глядя на них, вырвалось у меня. Погода, как для осени, выдалась чудесной, но воздух был весьма прохладным, и я была довольна, что прихватила шаль. — Глядя на них, у меня кровь стынет в жилах. — Да? — откликнулся Джейми, — ну, тогда давай я тебя согрею. Глянув на купающихся мальчишек, он отступил в тень раскидистого конского каштана, и взяв меня за талию, увлек за собой. — Ты не первая девушка, которую я поцеловал, — тихо произнес он, — но клянусь, что ты будешь последней, — и он склонил голову над моим запрокинутым лицом.
***
Стоило мельнику появиться из своего логова, как меня спешно представили, после чего я ушла на берег мельничного пруда в то время как Джейми какое-то время выслушивал объяснения по поводу неисправности. Мельник вернулся в помолочную, чтобы попытаться провернуть верхний камень жернова, а Джейми ненадолго замер, уставившись в темные, заросшие водорослями глубины мельничного пруда. В конце концов, смиренно пожав плечами, он начал раздеваться. — Ничего не поделаешь, — обратился он ко мне, — Йен прав, что-то застряло между колесом и дном шлюза. Придется спуститься и... Остановленный моим «ах», он обернулся к берегу, где сидела я, держа корзину. — Что с тобой? — спросил он, — разве ты раньше не видела мужчину в подштанниках? — Не... не в таких... как эти! — удалось вымолвить мне между всплесками. Предвидя возможное погружение, Джейми надел под килт короткое старинное изделие. Когда-то пошитые из красной фланели, подштанники пестрели множеством заплат из лоскутов различных тканей и расцветок. Очевидно они принадлежали человеку, объем талии которого был на несколько дюймов больше, чем у Джейми. Они хлипко свисали с его бедер, V-образными складками ниспадая на плоский живот. — Это подштанники твоего дедушки? — предположила я, безуспешно пытаясь подавить смех, — или бабушки? — Отца, — с презрением посмотрев на меня, холодно ответил он, — надеюсь ты не думала, что я буду плавать совершенно голым на глазах у жены и арендаторов? И, прихватив у пояса излишки материала подштанников, он с величественным достоинством погрузился в мельничный пруд. Подплыв к колесу, Джейми сориентировался и, сделав глубокий вдох, нырнул. Последнее что я видела, был вздувшийся низ красных фланелевых штанин. Мельник, высунувшись из окна помолочной, выкрикивал слова поддержки и давал указания всякий раз, когда выныривала голова облепленная мокрыми волосами. Кромка берега пруда густо заросла водными растениями, и теперь с помощью палки-копалки я добывала корень мальвы и небольшого мелколистного лабазника. Когда корзина наполовину заполнилась, я услышала сзади вежливое покашливание. Женщина была очень старой, а может просто так выглядела. Она опиралась на палку из боярышника, а одежде на ней было должно быть лет двадцать, хотя теперь, эта одежда стала слишком просторной для такого усохшего тела.
— Доброе утро, — качнув головой сначала в одну, а потом в другую сторону, поздоровалась она. Ее голову покрывала белая накрахмаленная косынка, скрывающая большую часть ее волос, но несколько седеющих прядей выбившихся из-под косынки обрамляли по бокам ее щеки похожие на бока сморщенного яблока. — Доброе утро, — ответила я, пытаясь встать, но она, сделав насколько шагов, с удивительной грацией опустилась рядом. Хотелось верить, что встать она сможет. — Я... — начала было я, но она меня перебила: — Вы, конечно, наша новая леди. А я миссис МакНаб — бабушка МакНаб, так меня все называют, и всех моих невесток также зовут миссис МакНаб. Протянув худую руку, она подтянула к себе мою корзину и заглянула в нее. — Корень мальвы — а-а, хорош при кашле, а вот этот, дорогуша, вряд ли ты захочешь использовать, — заявила она, ткнув в маленький коричневатый клубень, — он похож на корень лилии, но это не он. — А что это? — спросила я. — Змеиный язык. Примешь его и будешь кататься по полу, задрав ноги за голову. Выхватив клубень из корзины, она выбросила его в пруд, и он с плеском упал в воду. Поставив корзину к себе на колени, она мастерски перебрала оставшиеся растения, а я с удовольствием и вместе с тем раздражаясь наблюдала за ней. Наконец, оставшись довольной, она поставила корзину на место. — Что ж, для сассенахской девчонки ты не так уж глупа, — заметила она, — по крайней мере, отличаешь буквицу от лебеды, — и, бросив взгляд на пруд, где ненадолго над поверхностью показалась гладкая, как у тюленя голова Джейми, и снова исчезла под помолочной, добавила, — вижу, что его светлость женился на тебе не только из-за внешности. — Благодарю, — ответила я, решив истолковать ее слова, как комплимент. Между тем, взгляд старушки, острый, как игла устремился к моему животу. — Еще не беременна? — спросила она, — листья малины, вот что надо. Завари горсть листьев с шиповником и пей, когда луна прибывает от первой четверти четверти до полнолуния. А когда начнет убывать от полнолуния до половины прими немного барбариса, чтобы очистить матку. — А, ну... — проронила я. — Хотелось бы озвучить его светлости небольшую просьбу, — продолжала старушка, — но, как вижу, он сейчас немного занят, и я передам ее через вас. — Хорошо, — нехотя согласилась я, не зная, как пристойно ее остановить. — Я пришла по поводу моего внука, — сообщила она, пристально глядя на меня серыми глазками, размером и блеском похожие на стеклянные шарики, — Рэбби. Внуков у меня шестнадцать, и троих назвали Робертами, одного — Боб, другого — Роб, а самого младшего — Рэбби. — Поздравляю, — учтиво отозвалась я. — Я хочу, чтобы его светлость взял паренька помощником конюха, — продолжала она. — Но я, не могу утверждать... — Понимаете, его отец..., — начала говорить она и доверительно наклонившись ко мне, продолжила, — не то, чтобы я говорила, что твердость чем-то плоха. Я довольно часто говорила: пожалеешь розгу, испортишь ребенка, и добрый Господь знает, что мальчишкам предопределена порка, иначе Он бы не преисполнил их дьяволом. Но когда доходит до того, что укладываешь ребенка у очага, а у него на лице синяк с мою ладонь только за то, что он взял лишнюю лепешку с тарелки, тогда... — Хотите сказать, что отец Рэбби бьет его? — перебила я. Старушка кивнула, довольная, что я сразу ее поняла. — Разумеется. Разве не об этом я говорила? — она подняла руку, — конечно, случись что-то привычное, а бы не стала вмешиваться. Мужчина может поступать с собственным сыном так, как сочтет нужным, но... только Рэбби я люблю чуть больше остальных. Парнишка не виноват, что его отец горький пьяница, как бы не было стыдно говорить такое мне — его матери. И она предостерегающе подняла палец. — Нет, но отец Рональда время от времени если и пил, то не напивался. Но на меня и на детей он руку не поднимал, по крайней мере, после первой попытки, — задумчиво добавила она. Неожиданно она подмигнула мне, ее щечки округлились, стали упругими, как бока летних яблок, и можно было догадаться какой живой и привлекательной девушкой она, должно быть, была. — Как-то раз он меня ударил, — призналась она, — а я схватила с огня сковородку и треснула его по голове. Смеясь, она покачивалась взад-вперед. — Думала, наверняка его убила. Положила его голову себе на колени, а сама реву и думаю: чем же я — вдова двух детишек кормить буду? Но он пришел в себя, — как ни в чем не бывало изрекла она, — и больше никогда не поднимал руку ни на меня, ни на детей. Знаете, я родила тринадцать детей — с гордостью сообщила она, — а вырастила десять. — Мои поздравления, — проникновенно произнесла я. — Лист малины, — повторила она, доверительно положив руку мне на колено, — запомни, деточка, тебе поможет лист малины. А если не поможет, приходи ко мне и я приготовлю тебе горькое питье из эхинацеи и семян кабачка с сырым взбитым яйцом. Оно извлечет семя твоего мужа и направит прямо в матку, так что к Пасхе ты раздуешься, как тыква. Кашлянув, я слегка покраснела. — Мммфм. Так вы хотите, чтобы Джейми, э-э-э, я имею в виду его сиятельство, забрал вашего внука к себе и пристроил его помощником конюхом, чтобы оградить от отца? — Верно. Рэбби — потрясающий маленький трудяга и его светлость не будет... Неожиданно оживленная речь старушки прервалась, и ее лицо окаменело. Обернувшись, чтобы посмотреть через плечо на причину прерывания, я тоже окаменела. Красные мундиры. Шесть драгун верхом на лошадях осторожно спускались с холма, направляясь к мельнице. Проявив восхитительное присутствие духа, миссис МакНаб сначала поднялась, а затем села на кучу сброшенной одежды Джейми, полностью накрыв ее юбками. Всплеск и шумный вдох позади известили, что Джейми вынырнул. Я боялась окликнуть его, боялась пошевелиться, опасаясь привлечь внимание драгун к пруду, но внезапная мертвая тишина подсказала мне, что он их видел. Тишину нарушило пронесшееся по воде слово сказанное тихо, но проникновенно и от всей души. — Merde (дерьмо). Мы со старой леди с каменными лицами неподвижно сидели и смотрели как солдаты спускаются с холма. В последний момент, когда они огибали последний поворот тропинки к мельнице, миссис МакНаб, быстро повернувшись ко мне, провела выпрямленным пальцем по своим поблекшим губам, тем самым показывая, что я должна молчать, иначе по моей речи она поймут, что я англичанка. Я не успела даже кивнуть, тем самым подтвердив, что поняла ее, как заляпанные грязью копыта лошадей остановились в нескольких футах от меня. — Доброго вам утра, дамы, — приветствовал нас командир отряда. Он был в чине капрала, но, к счастью, это был не Хоукинс. Бегло взглянув на присутствующих солдат и не увидев среди них ни одного из тех, кого я видела в форте Уильяма, я чуть-чуть ослабила хватку ручки корзины. — Мы сверху увидели мельницу, — объяснил командир, — и подумали, что, возможно, сможем купить у вас мешок муки. Поклонившись каждой, он не смог определить к кому из нас обратиться с этим вопросом. Миссис МакНаб отвечала холодно, но вежливо. — Утро доброе, — ответила она, наклонив голову, — если вы приехали за мукой, боюсь, будете очень разочарованы, поскольку мельничное колесо не работает. Может быть, приехав сюда в следующий раз, вам повезет. — Да? А что с ним? Капрал, невысокий молодой человек с румяным лицом, казалось, заинтересовался. Он подошел к берегу пруда и начал осматривать колесо. Увидев его, мельник высунувшийся из окна помолочной, чтобы сообщить о последних успехах в работе жернова, поспешно исчез. Сначала капрал подозвал одного из солдат. Затем, поднявшись по склону, он махнул другому солдату, и тот последовав за ним, услужливо наклонился, позволив капралу взобраться на спину. Ухватившись руками за край крыши, покрытой соломой, капрал на нее забрался. Стоя на крыше, он едва дотягивался до верха огромного колеса, пытаясь его раскачать. Нагнувшись, он крикнул мельнику в открытое окно помолочной, чтобы тот попробовал провернуть жернова вручную. На дно желоба я не смотрела. Недостаточно знающая работу водяного колеса, я боялась того, что в случае поломки колеса работающий под водой может быть раздавлен. По-видимому мой страх был не безосновательный, поскольку миссис МакНаб резко заговорила с солдатом, стоящим рядом с нами. — Скажи своему командиру, чтобы он спускался. Ни мельнице, ни себе он не поможет. Не лезьте вы в то, в чем не разбираетесь. — Не стоит беспокоится, миссус, — небрежно ответил солдат, — у отца капрала Сильверса в Хемпшире есть мельница, на которой он мелет пшеницу, и это — чистая правда. Мы с миссис МакНаб обменялись тревожными взглядами. Капрал еще не раз поднимался на крышу и спускался вниз. После неоднократных попыток раскачать колесо или толчком сдвинуть его с мертвой точки, ничего не добившись, он подошел к нам. Сильно вспотев, он вытер покрасневшее лицо большим, грязным носовым платком и потом заговорил. — Я не могу сдвинуть колесо сверху, а этот болван мельник, похоже, вообще не говорит по-английски. Взглянув на скрюченные пальцы миссис МакНаб, держащие прочную палку, он перевел взгляд на меня. — Может быть молодая леди подойдет со мной на мельницу и поможет мне поговорить с мельником. Ухватив меня за рукав, миссис МакНаб, протестующе выставила руку. — Вы уж простите мою невестку, но с тех пор, как ее последний младенец родился мертвым у нее с головой не в порядке. За год слово не сказала, бедняжка. Я на минуту не могу ее оставить, боюсь чтобы с горя она не утопилась. Я изо всех сил старалась выглядеть придурковатой, что в моем нынешнем состоянии души было несложно. Капрал растерялся. — А, ну... — только и произнес он. Подойдя к краю пруда, он, хмурясь, смотрел в воду. Выглядел он точно также, как час назад Джейми. — Ничего не поделаешь, Коллинз, — сказал он старому солдату, — придется нырнуть, чтобы посмотреть, что удерживает колесо. Сняв алый мундир, он принялся расстегивать манжеты рубашки. Мы с миссис МакНаб с ужасом посмотрели друг на друга. Если под мельницей может и было достаточно воздуха для выживания, то спрятаться там было негде. Попытку разыграть эпилептический припадок я рассматривала не с особым оптимизмом, когда внезапно раздался скрип огромного колеса. Со звуков падающего срубленного дерева большая часть колеса сделала стремительный полуоборот и, на мгновение застыв, колесо начало мерно вращаться. С его лопастей в желоб оживленно сливались сверкающие потоки. Перестав раздеваться, капрал смотрел на него с восхищением. — Вы только гляньте на это, Коллинз! Интересно, что же в нем застряло? Словно в ответ, на верху колеса показалось нечто. Оно свисало с лопасти, и с его мокрых красных складок лилась вода. Попав в поток стекающий теперь по желобу, нечто сорвалось с лопасти. По мельничному пруду величественно поплыли нательные шорты отца Джейми. Пожилой драгун выловил их палкой и бережно подал своему командиру. Тот снял их с палки с таким видом, будто ему было крайне необходимо взять в руки дохлую рыбу. — Гм, — скептически произнес капрал, держа нательные шорты, — интересно, как, черт возьми, они там оказались? Должно быть, накрутились на вал. Поразительно, что из-за подобного может возникнуть столько проблем, да Коллинз? — Да, сэр. Рядовой явно не учел, что внутреннее устройство колеса шотландской мельницы вызывает столь захватывающий интерес, но ответил вежливо. Перевернув тряпку несколько раз, капрал пожал плечами и вытер ею грязные руки. — Неплохой кусок фланели, — сказал он, выкрутив мокрые нательные шорты, — по крайней мере, подойдет для полировки сбруи. Что-то вроде сувенира, а Коллинз? И вежливо поклонившись миссис МакНаб и мне, он повернулся к своему коню. Едва драгуны скрылись за вершиной холма, как всплески в мельничном пруду возвестили о подъеме из глубины местного водяного. Он был абсолютно белым с голубоватым оттенком, как каррарский мрамор, его зубы так сильно стучали, что я едва могла разобрать его первые слова, которые по-любому были на гэльском. Но миссис МакНаб легко разобрала их, и почтенной дамы открылся рот. Закрыв его, она сделала низкий реверанс внезапно всплывшему лэрду. Увидев ее он не стал приближаться к берегу. Вода пока еще скромно прикрывала его бедра. Стиснув зубы, чтобы они не не стучали, он, глубоко вздохнув, сбросил с плеча ряску. Миссис МакНаб, — произнес он, поклонившись своей пожилой арендаторше. — Сэр, — отозвалась она, вновь присев в реверансе, — прекрасный день, не правда ли? — Немного п..прохладный, — пробормотал он, бросив на меня взгляд. В ответ я беспомощно пожала плечами. — Мы рады, что вы вернулись домой, сэр, и надеемся, и мальчики и я, что скоро вы вернетесь насовсем. — Я тоже на это надеюсь, миссис МакНаб, — вежливо ответил Джейми и, глядя на меня, дернул головой. Я любезно улыбнулась. Не обращая внимания на наши переглядывания, пожилая дама, присев и сложив на коленях узловатые руки, с достоинством откинулась. — Я прошу у вашей светлости оказать мне маленькую услугу, — начала она. — касающуюся... — Бабуля МакНаб, — перебил ее Джейми, угрожающе продвинувшись на полшага к берегу, — я выполню все, что вы попросите, при условии, что вы отдадите мне рубашку, пока мои органы не отвалились от холода.
БОЛЬШЕ ЧЕСТНОСТИ По вечерам после ужина мы, как правило, сидели с Дженни и Йеном в гостиной, беседуя на разные темы или слушая рассказы Дженни. Но этим вечером настала моя очередь, и я увлеченно описывала Дженни и Йену беседу с миссис МакНаб и появление красных мундиров. — Господь отлично знает, что мальчишки созданы для порки, в противном случае Он бы не преисполнил их дьяволом, — говорила я, подражая бабушке МакНаб, чем вызывала взрыв истерического хохота. Отсмеявшись, Дженни вытерла слезы — Господи, так и есть. И она об этом знает. Сколько у нее мальчишек, Йен? Восемь? Йен кивнул. — Да, не меньше. Я даже не вспомню имен их всех. Когда мы с Джейми были моложе, казалось, всегда находилась парочка МакНабов собирающаяся вместе с нами поохотиться, порыбачить или поплавать. — Вы вместе выросли? — поинтересовалась я, на что Йен и Джейми заговорщицки широко ухмыльнулись друг другу. — О, да, мы с ними знакомы, — смеясь, произнес Джейми, — отец Йена был управляющим в Лаллиброхе, как Йен сейчас. Во времена моей бесшабашной юности я неоднократно стоял рядом с мистером Мюррэйем, объясняя ему или своему отцу, что внешность бывает обманчива, и если их в этом не удавалось убедить, тогда приходилось объяснять, что изменившиеся обстоятельства повлияли на исход случившегося. — А если объяснить не удавалось, — подхватил Йен, — тогда я, перегнувшись через перекладину забора, находился рядом с мистером Фрэйзером, ожидая своей очереди и слушая как во все горло орет Джейми. — Никогда! — негодующе возразил Джейми, — я никогда не орал. — Говори, что хочешь, Джейми, — ответил его друг, но ты кричал ужасно громко. — Вас обоих было слышно за несколько миль, — вмешалась Дженни, — и не только вопли. Было слышно, как Джейми спорит, начиная от момента, когда он отправился на порку и до того времени, как дошел до забора. — Ты должен был быть адвокатом, Джейми. Но я не понимаю, почему возможность говорить я всегда предоставлял тебе, — качая головой, продолжил Йен, — ты всегда втягивал нас в более неприятные ситуации, чем предполагалось вначале. — Ты имеешь в виду башню? — снова рассмеялся Джейми. — Да, башню. И повернувшись ко мне, Йен махнул рукой в сторону запада, где на холме за домом возвышалась старая башня. — Тогда Джейми привел один из лучших аргументов, — закатив глаза, сказал Йен, — он сказал Брайану, что использование физической силы для навязывания своей точки зрения — дикость. С его слов телесные наказания — варварство, к тому же они старомодны, а порка только за то, что совершенный поступок, с последствиями которого кто-то не согласен совершенно не результативная форма наказания.... После этого монолога все присутствующие рассмеялись. — И Брайан все это слушал? — поинтересовалась я. — Слушал, — кивнул Йен, — я стоял там с Джейми, кивая каждый раз, когда он останавливался, чтобы перевести дух. Когда Джейми, наконец, закончил, его отец вроде как кашлянул и сказал: «Понятно». А затем, повернувшись, он какое-то время смотрел в окно, помахивая ремнем и слегка кивая, как будто что-то обдумывая. А мы стояли бок о бок, как сказал Джейми, и обливались потом. В конце концов, Брайан развернулся и велел нам идти за ним в конюшню. — Там он дал нам по венику, щетке и ведру и отправил в башню, — перехватил рассказ Джейми, — сказав, что я его убедил, и поэтому он выбрал более «результативную» форму наказания. Взгляд Йена медленно поднимался вверх так, будто он поднимался по грубо отесанным каменным ступеням башни. — Высота этой трехэтажной башни шестьдесят футов, диаметр — тридцать, — объяснил он мне. Он тяжело вздохнул. — Мы подметали ее сверху донизу, а потом скоблили щетками снизу доверху. Все это заняло пять дней. Хотя, когда приходится кашлянуть, я до сих пор ощущаю привкус гнилой овсяной соломы. — На третий день ты попытался меня убить, — напомнил Джейми, - за то, что я втянул нас в это дело. Он с осторожностью дотронулся до головы. — Ты ударил меня метлой и сильно ранил за ухом. — Что ж, — спокойно ответил Йен, — это было после того, как ты во второй раз сломал мне нос, так что мы — квиты. — Вести счет доверьте Мюррею, — качнув головой, отпарировал Джейми. — Позвольте, — начала я, загибая пальцы, — по-вашему Фрэйзеры упрямы, Кэмпбеллы трусливы, Макензи подкупающие, но коварны, Грэхемы бестолковы. Тогда какова отличительная черта Мюррейев? — Можно рассчитывать на них в бою, — хором ответили Джейми и Йен и рассмеялись. — Рассчитывать можно, — отсмеявшись, внес поправку Джейми, — если надеешься, что они на твоей стороне. И оба снова сотряслись от хохота. Посмотрев на мужа и брата, Дженни укоризненно покачала головой. — А мы еще даже вина не пили, — заметила она и, отложив шитье, с трудом поднялась. — Пойдем со мной Клэр, узнаем приготовила ли миссис Крук какое-нибудь печенье к портвейну. Через четверть часа возвращаясь по коридору с подносами с вином и печеньем, я услыхала как Йен сказал: — Значит ты не против, Джейми? — Не против чего? — Что мы с Дженни поженились без твоего согласия. Шедшая впереди меня Дженни внезапно остановилась у двери гостиной. Развалившись в двухместном кресле и положив ноги на пуф сидел Джейми, он фыркнул. — Поскольку я не сказал вам где я, а вы понятия не имели, и не знали когда я вернусь, если вообще вернусь, то вряд ли я имею право винить вас в том, что вы меня не дождались. Я видела профиль Йена, наклонившегося к корзине с поленьями. Его удлиненное добродушное лицо было слегка нахмуренным. — Ну, я считаю, что так поступать не стоит, особенно учитывая, что я покалечен... В ответ послышалось более громкое фырканье. — Дженни не могла бы найти лучшего мужа, даже если бы ты потерял обе ноги и руки в придачу, — хрипло отозвался Джейми. От смущения бледное лицо Йена порозовело. Кашлянув, Джейми спустил ноги с пуфа и, нагнувшись, подобрал с пола вывалившуюся из корзины щепку. — Как ты вообще женился с такими угрызениями совести? — Боже милостивый, — запротестовал Йен, — думаешь у меня был выбор? Разве небесполезно возражать любому Фрэйзеру? — и, усмехнувшись, он покачал головой. — Как-то я пытался в поле починить телегу, у которой соскочило колесо. Вот тогда она и подошла ко мне. Вылез я из-под фургона весь в грязи, вижу она стоит, как куст облепленный бабочками. Окинув меня взглядом с головы до ног, она и говорит... — замолчав, он почесал затылок, — сейчас точно не вспомню, что она сказала, но закончилось тем, что она меня поцеловала, несмотря на грязь, и говорит: «Ладно, тогда поженимся в День Святого Мартина». И с комической покорностью он развел руками. — В очередной раз объясняя ей, почему мы не можем пожениться, я поймал себя на том, что стою перед священником и говорю: «Я беру тебя, Джанет»... и произношу еще какие-то немыслимые клятвы. Засмеявшись, Джейми откинулся на спинку кресла. — Мне это знакомо, — подтвердил он, — чувствуешь себя несколько опустошенным, верно? Уже не смущаясь, Йен улыбнулся. — Да, это так. Знаешь, у меня до сих пор такое чувство, когда я вдруг вижу, как Дженни, не видя меня, стоит на холме со спины освещенная солнцем или держит на руках маленького Джейми, я смотрю на нее и думаю:«Боже, да не может быть, чтобы она была моей, на самом деле не может». Он покачал головой, и на лоб упали каштановые волосы. — А потом она повернется и улыбнется мне... И ухмыльнувшись, он посмотрел на зятя — Ну, ты и сам знаешь. Я же вижу, что у тебя с Клэр то же самое. Она... какая-то особенная, разве нет? Джейми кивнул. Он продолжал улыбаться, но улыбка стала какой-то другой. — Да, — тихо ответил он, — она такая. За портвейном и бисквитами Джейми и Йен продолжили вспоминать свое детство и своих отцов. Уильям, отец Йена умер прошлой весной, и управлять поместьем пришлось Йену. — А ты помнишь, как твой отец наткнулся на нас у ручья и заставил пойти с ним в кузницу, чтобы посмотреть, как чинят телегу? — Помню. Тогда он не мог понять почему мы не переставая извиваемся и не можем устоять на месте. — И все время спрашивал не хотим ли мы в туалет. Они так хохотали, что никак не могли завершить эту историю, поэтому я посмотрела на Дженни. — Жабы, — объяснила она, — у каждого под рубашкой было по пять-шесть штук. — О, Господи! — простонал Йен, — когда одна из них вскарабкалась тебе на шею и прыгнула в кузницу, я думал, что умру. — А я не могу понять, почему отец, у которого было столько поводов, не свернул мне шею, — качая головой, проронил Джейми, — удивительно, что я вообще остался жив. Тем временем Йен задумчиво смотрел на своего сына, усердно устанавливающего у очага одно полено на другое. — Я не совсем представляю, как справлюсь, когда со временем придется пороть своего сына. Ведь... он... ну, он такой маленький. И он сокрушенно показал на крепкую маленькую фигурку с нежной шейкой, которая наклонилась, пытаясь решить свою задачу. Джейми цинично посмотрел на маленького тезку. — Со временем и он станет таким же дьяволенком каким был ты или я. Полагаю, что даже я когда-то, должно быть, выглядел таким же маленьким и невинным. — Ты таким и выглядел, — неожиданно сказала Дженни, подойдя к мужу и передав ему оловянную кружку с сидром, а потом погладив голову брата, — ты был очень славным ребенком, Джейми. Я помню, как стояла у твоей кроватки. Тебе тогда не было и двух. Ты спал, засунув в рот большой палец, и все, кто был сошлись во мнении, что более славного малыша никогда не видели. У тебя были пухленькие круглые щечки и прелестные рыжие локоны. «Славный малыш» порозовел и, избегая моего взгляда, одним глотком осушил кружку. — Однако таким ты оставался недолго, — глядя на брата и несколько ехидно улыбнувшись, она сверкнула белыми зубами и продолжила, — сколько лет тебе было, Джейми, когда тебя впервые выпороли? Семь? — Восемь, — отозвался Джейми, всунув полено в тлеющую кучу растопки, — Боже, как было больно. Ровно двенадцать полновесных ударов по заднице. От начала и до конца удары не ослабевали ни на йоту. До этой порки отец еще никого не порол. Он сел на пятки, потирая нос костяшками. Щеки его раскраснелись, глаза неестественно блестели. — Когда отец закончил, он отошел и сел на камень, ожидая когда я успокоюсь. А когда я перестал выть и начал всхлипывать, он подозвал меня. Теперь, когда мы об этом заговорили, я постараюсь вспомнить, что он тогда сказал. Возможно, Йен, когда придет время ты так же скажешь юному Джейми. И вспоминая слова отца, Джейми прикрыл глаза. Через какое-то время он их открыл и продолжил: — Отец поставил меня между колен, потребовал смотреть ему в глаза и сказал:«Это первый раз, Джейми. Мне придется сделать это снова, может быть сотню раз, пока ты не станешь мужчиной». Потом он рассмеялся и сказал:«Мой отец порол меня, по крайней мере, часто. А ты такой же упрямый и взбалмошный, каким был я». И добавил:«Осмелюсь сказать, что иногда мне нравится тебя пороть, поскольку ты это заслужил, но это зависит от того, что ты натворил. И хотя, по большей части, пороть тебя мне не по нраву, но я выпорю. Помни об этом, парень. Так что если ты замыслишь сотворить какую-то проказу, за это ответит твоя задница». А потом он обнял меня и сказал:«Ты храбрый парень, Джейми. Иди домой, пусть мама тебя успокоит». Я открыл было рот, чтобы высказаться по этому поводу, но он опередил меня:«Знаю, тебе это не нужно, это нужно ей. Иди». — Так что я пошел, и мама дала мне хлеб с джемом. Неожиданно рассмеялась Дженни. — Я просто вспомнила, — объяснила она, — что папа говорил об этом случае. Он рассказал, что сначала тебя выпорол, и что потом сказал. Он говорил, что когда тебя отправил домой, ты на полпути вдруг остановился, поджидая его, а когда он спустился к тебе, ты, посмотрел на него и поинтересовался: — Я просто хотел спросить отец, а сейчас тебе понравилось? И когда он сказал «нет», ты кивнул и произнес: — Ладно. Мне тоже не очень понравилось. Все рассмеялись, а потом Дженни посмотрела на брата и покачала головой. — Папа любил рассказывать этот случай. Он всегда говорил что его погибелью станешь ты, Джейми. Веселье Джейми, как рукой сняло. Он посмотрел на свои большие руки лежащие на коленях и тихо произнес: — Так и вышло. Разве стал кто-то другой? Дженни и Йен обменялись обеспокоенными взглядами, а я, не зная что сказать, уставилась на свои колени. Какое-то время было слышно лишь потрескивание дров в камине. Дженни, взглянув на Йена, поставила бокал и коснулась колена брата. — Джейми, — проронила она, — его смерть — не твоя вина. Он посмотрел на нее и мрачновато улыбнулся. — Не моя? А чья же? Тяжело вздохнув, она ответила: — Моя. — Что? В изумлении он уставился на нее. Дженни стала бледней обычного, но оставалась спокойной. — Я же сказала, что это моя вина, также как и чья-либо. За... за то, что случилось с тобой, Джейми. И с отцом. В ответ Джейми нежно ее погладил, накрыв ее руку своей.
— Не говори глупости, девочка, — сказал он, — ты поступила так, пытаясь спасти меня. И ты была права, если бы ты не пошла с Рэндоллом, он, пожалуй, убил бы меня во дворе. Обеспокоенно нахмурив выпуклый лоб так, что на нем появились морщины, она всматривалась в лицо брата. — Нет, я не жалею, что увела Рэндолла в дом... даже если бы он... нет. Не в этом дело. И собираясь с духом, чтобы продолжить, она снова тяжело вздохнула. — Когда мы вошли в дом, я привела его в свою комнату. Я... я совершенно не знала, что от него ожидать... я еще не... была с мужчиной. Однако, он выглядел очень нервным, раскрасневшимся, неуверенным в себе, что показалось мне странным. Толкнув меня на кровать, он остался стоять и начал наяривать свое причинное место. Сначала я подумала, что ушибла его колено, хотя знала, что ударила по нему вполсилы. Румянец начал заливать ее щеки снизу. Украдкой глянув на Йена, она поспешно опустила глаза. — Теперь я знаю, что так он пытался... подготовиться. Я не хотела, чтобы он заметил мой испуг, поэтому будучи на кровати села, выпрямив спину, и уставилась на него. Казалось, его это разозлило, и он приказал мне отвернуться. Но я не отвернулась, а продолжала на него смотреть. Она покраснела. — Он... расстегнулся, а я... я начала над ним смеяться. — Что ты сделала? — недоверчиво спросил Джейми. — Начала смеяться. Я хочу сказать, что ... И она с вызовом посмотрела на брата. — Я хорошо знаю, как устроен мужчина. Я видела голым тебя, Уилли и Йена. Но он... И губы Дженни тронула едва заметная улыбка, несмотря на очевидные попытки подавить ее. — Он выглядел таким смешным, лицо красное, а он так неистово наяривает свой член. И все равно тот поднялся только наполовину... Йена издал сдавленный звук, но она, прикусив губу, храбро продолжила. — По нему было видно, что ему не нравится то, что я смеюсь над ним, поэтому я продолжала смеяться. И тогда он набросился на меня и надвое разорвал на мне платье. Я влепила ему пощечину, он же так ударил меня по лицу, что искры из глаз посыпались. Негромко хмыкнув, как от полученного удовольствия, он полез ко мне на кровать. У меня хватило ума снова начать смеяться. С трудом встав на колени, я... я насмехалась над ним. Я сказала ему, что он в определенном смысле не мужчина, поскольку не может управиться с женщиной. Я... И наклонив голову ниже так, что ее темные локоны упали на пылающие щеки, она тихо почти шепотом продолжила: — Раздвинув половины разорванного лифа я... дразнила его грудью. Я сказала, что знаю, что он боится меня, поскольку не может прикоснуться к женщине, поэтому развлекается только с животными и молодыми парнями... — Дженни, — сокрушенно качая головой, только и произнес Джейми. Подняв голову, она посмотрела на брата. — Да, так я и поступила, — проронила она, — ничего другого мне в голову не пришло. Ну, а он, будто с ума сошел, но было видно, что как мужчина он... ничего не сможет. Уставившись на его бриджи, я снова рассмеялась. В ответ он схватил меня за горло и начал душить. Пытаясь вырваться, я ударилась головой о прикроватный столбик и...когда пришла в себя ни тебя, ни его уже не было. Она схватила Джейми за руки. В ее прекрасных синих глазах стояли слезы. — Джейми, ты простишь меня? Я понимаю, что, если бы я его не разозлила, он бы так с тобой не обошелся, а потом еще и отец... — Дженни, милая, сердце мое, не надо, — попросил он и, опустившись перед ней на колени, он прижал ее лицом к своему плечу. Йен, стоящий с другой стороны, окаменел. И пока сестра рыдала, Джейми нежно ее покачивал. — Ш-ш-ш, голубка. Ты поступила правильно. Это не твоя вина а, может быть, и не моя. И он погладил ее по спине. — Послушай, сердце мое. Он явился сюда по приказу, чтобы содеять зло, и не имело никакого значения с кем он здесь столкнется. Что ты или я могли бы ему противопоставить, учитывая расстановку сил? Он пришел сюда с намерением поднять местное население против англичан, как для достижения своих целей, так и для целей того, кто его нанял. Дженни перестала плакать и села, изумленно глядя на него. — Поднять людей против англичан? Но зачем? Джейми нетерпеливо махнул рукой. — Чтобы выявить тех, кто может поддержать принца Чарли, если дойдет до нового восстания. Но я пока не знаю на чьей стороне наниматель Рэндолла. Хочет ли этот наниматель выявить тех, кто последует за принцем и, установив за ними слежку, вероятно, завладеть их имуществом, или же сам наниматель собирается последовать за принцем и хочет, чтобы Хайлэнд пробудился и когда придет время был готов к борьбе. Не знаю, да и сейчас это не важно, — и он убрал волосы сестры со лба, — важно только то, чтобы ты не пострадала, и что я в это время был дома. Скоро, сердце мое, я вернусь насовсем. Обещаю. С сияющим лицом она поднесла его руку к губам и поцеловала. Порывшись в кармане и вытащив носовой платок, она высморкалась и, посмотрев на стоящего рядом, окаменевшего Йена, в глазах которого читались обида и возмущение, нежно дотронулась до его плеча. — Ты считаешь, что я должна была рассказать тебе об этом? Не отрывая от нее взгляда, он не пошевелился. — Считаю — тихо произнес он. Положив платок на колени, она вновь взяла его обеими руками. — Йен, муж мой, я не рассказала тебе только потому, что не хотела потерять тебя. Пропал мой брат, не стало отца, я не могла потерять еще и тебя, тебя — кровь моего сердца. Ведь ты, любимый, дороже для меня даже дома и семьи. И мимолетно улыбнувшись Джейми, она прибавила: — А это говорит о многом. Она с мольбой смотрела в глаза Йену, и на его лице отразилась борьба любви и уязвленной гордости. Джейми поднялся и тронул меня за плечо. Мы тихонечко вышли из комнаты, оставив их у догорающего камина.
***
Ночь была ясная, и лунный свет потоком вливался сквозь высокие створчатые окна. Я никак не могла уснуть и подумала, что Джейми может быть тоже не спит из-за света. Он лежал неподвижно, но то, что он не спит, я поняла по его дыханию. Он перевернулся на спину, и я услышала, как он тихонько хмыкнул себе под нос. — Что тебя насмешило? — тихо спросила я. Он повернул ко мне голову. — Я разбудил тебя, Сассенах? Прости. Просто я кое-что вспомнил. — Я не спала. Я придвинулась ближе. Кровать несомненно была сделана в те времена, когда на ней спала вся семья. Гигантская перина вобрала в себя перья не одной сотни гусей, и пробираться через ее пуховые «сугробы» было тоже самое, что без компаса переходить Альпы. Благополучно добравшись до Джейми, я поинтересовалась: — И что же ты вспомнил? — В основном, отца и то, что он мне говорил. Заложив руки за голову, он задумчиво уставился на массивные поперечные балки низкого потолка. — Как это ни странно, — продолжал он, — пока отец был жив, я не придавал никакого значения его словам, но когда его не стало, его наставления стали восприниматься совершенно по-иному. Он снова хохотнул. — А думал я о том, что он сказал, когда выпорол меня в последний раз. — Это было смешно? — спросила я, — тебе никто не говорил, Джейми, что у тебя очень своеобразное чувство юмора? Я попыталась нашарить под одеялами его руку, но вскоре отказалась от этой затеи. Джейми начал гладить меня по спине, и прижавшись к нему, я негромко замурлыкала от удовольствия. — Разве твой дядя не порол тебя, когда ты этого заслуживала? — с любопытством спросил Джейми. Услышав это, я подавила смех. — Господи, нет! Если бы такая мысль пришла ему в голову, он бы ужаснулся. Дядя Лэмб не верил в то, что порка детей приводит к желаемому результату, он считал, что разговаривать с ними нужно аргументированно, как со взрослыми. Джейми издал известный горловой шотландский звук, тем самым выразив насмешку относительно такого абсурдного воззрения. — Это, без сомнения, объясняет недостатки твоего характера, — высказался он, слегка шлепнув меня пониже спины, — в юности тебе не хватало дисциплины. — И какие же недостатки в моем характере? — спросила я, увидев при ярком лунном свете, что он ухмыляется. — Перечислить? — Не стоит, — пнув локтем ему в бок, ответила я, — лучше расскажи мне о твоем отце. Сколько тебе тогда было? — Лет тринадцать-четырнадцать. Я был высоким, худым и прыщавым. Сейчас я уже не вспомню за что меня выпороли. но тогда меня чаще пороли за мои высказывания, чем за то, что я что-то натворил. Все, что я помню это то, что из-за причины порки мы оба кипели от злости, и что это был тот случай, когда ему нравилось меня пороть. Притянув меня к себе и пристроив поближе к плечу, он обнял меня. Я начала гладить его плоский живот, щекоча пупок. — Перестань щекотать. Ты будешь слушать или нет? — Буду. А что мы будем делать, когда у нас появятся дети — вразумлять их или пороть?? При мысли о детях сердце мое забилось чаще, хотя теоретические рассуждения о методах их воспитания вряд ли когда-нибудь будут решаться, так и оставшись теоретическими. Поймав мою руку, Джейми удерживал ее на животе. — Все очень просто. Ты будешь их вразумлять, а когда закончишь, я возьмусь за ремень. — Я думала, ты любишь детей. — Люблю. И мой отец любил меня, когда я не вел себя как идиот и не переставал любить, когда всыпа́л по первое число за идиотские поступки. Я плюхнулась на живот. — Ладно. Расскажи мне о последней порке. Джейми сел, подбил подушки и лег, заложив снова руки за голову. — Как обычно, отец отправил меня к забору. Он всегда отправлял меня пораньше, чтобы ожидая его, я, как он говорил, испытывал страх и раскаяние, но в тот раз он был настолько зол, что следовал за мной. Наклонившись и стиснув зубы, я ухватился за забор, решив, что не издам ни звука. Черт меня побери, если он поймет насколько мне больно. В деревянную перекладину забора я вцепился изо всех сил так, что в пальцы впились занозы. Я чувствовал, как краснею от того, что задерживаю дыхание. Он глубоко вдохнул, как будто восполняя тогдашнюю нехватку воздуха, и медленно выдохнул. — Обычно я знал, когда дело идет к концу, но в этот раз отец не остановился. Еле сдерживаясь, чтобы не вскрикивать, я стонал от каждого удара, чувствуя, как наворачиваются слезы, сколько бы я не моргал, но изо всех сил я продолжал держаться. Джейми лежал обнаженный по пояс и чуть ли не светился, покрытый крохотными волосками ставшими серебристыми в лунном свете. Под моей рукой чуть ниже грудины ровно билось его сердце. — Не знаю сколько это длилось, — продолжил он, — наверное, не очень долго, но мне казалось, что прошла вечность. Наконец он остановился и заорал. Он был вне себя от ярости. Меня тоже обуяла ярость, и поэтому сначала я едва мог понять, что он орет, но потом разобрался. — Черт бы тебя побрал, Джейми! — орал он. Ты что не можешь вскрикнуть? Ты уже взрослый, и я больше не собираюсь тебя пороть, но я хочу, чтобы прежде чем я закончу, ты громко вскрикнул, просто чтобы я думал, что наконец-то в чем-то убедил тебя!» Джейми рассмеялся, чем нарушил ровное биение сердца. — Меня настолько взбесили его слова, что выпрямившись, я развернулся к нему и заорал в ответ: — Ну, почему ты не сказал этого с самого начала, старый дурак! Ой!!» — Когда я пришел в себя, то понял, что лежу на земле, в ушах звенит и болит челюсть, по которой заехал отец. Тяжело дыша, он стоял надо мной. Его волосы и борода стояли дыбом. Протянув руку, за которую я ухватился, он поднял меня, и все еще тяжело дыша, похлопав меня по щеке, произнес: — Это за то, что ты назвал отца дураком. Даже если это и так, ты проявил к отцу неуважение. А теперь пошли помоемся перед ужином». — Больше он меня не порол. Он мог накричать на меня, я тоже кричал в ответ, но после этого случая между нами, как правило, установились мужские отношения. Джейми непринужденно рассмеялся, и я улыбнулась, уткнувшись в его теплое плечо. — Хотелось бы мне встретиться с твоим отцом, — сказал я, — а может и хорошо, что наша встреча не состоялось, — высказала я мысль, пришедшую мне на ум, — возможно, ему бы не понравилось, что ты женился на англичанке. Джейми прижал меня к себе, натянув одеяло на мои обнаженные плечи. — Он бы подумал, что, наконец-то, я стал здраво мыслить, — произнес он, погладив меня по голове, — он бы уважал мой выбор, каким бы он ни был, но ты — и повернув голову, он нежно поцеловал меня в лоб, — моя Сассенах, ему бы очень понравилась. Я восприняла его слова как одобрение.
БЕСЕДЫ У КАМИНА Если в отношениях между Дженни и Йеном и появилась трещинка вызванная откровениями Дженни то, похоже, она затянулась. На следующий вечер после ужина мы недолго посидели в гостиной. Йен и Джейми, сидя в углу с графином вина из ягод бузины, обсуждали дела фермы, а Дженни, поставив на брошенную на пол подушечку отекшие лодыжки, наконец расслабилась. Я же пыталась записать кое-какие рецепты, поскольку весь день мы обе были заняты. Так что я строчила рецепты, которые она диктовала мне через плечо, уточняя подробности. Первый лист я озаглавила — ЛЕЧЕНИЕ КАРБУНКУЛОВ. На неделю замочить в кислом эле три железных гвоздя. Добавить горсть кедровых опилок и дать настояться. Когда стружка осядет на дно, средство готово. Применять три раза в день, начиная с первого дня первой лунной четверти. Следующий лист был озаглавлен — ВОСКОВЫЕ СВЕЧИ Извлеките мед из сот. Насколько возможно, удалите мертвых пчел. Растопите соты в большом казане в небольшом количестве воды. Всплывшие пустые оболочки пчел, крылья и ножки снимите с поверхности воды. Слейте воду, заменив ее на чистую. Нагревая воду с сотами в течение получаса, часто помешивайте. Дайте отстояться. Слейте воду, оставив ее для подслащивания. Затем еще два раза промойте воск водой. От быстрого письма рука устала, а я даже не приступила к изготовлению форм для свечей, не скрутила фитили и не приготовила подвеску для просушки. — Дженни, — поинтересовалась я — сколько времени уходит на весь процесс изготовления свечей? Сшивая рубашечку для младенца, она положила ее на колени и задумалась. — Полдня — на сбор сотов, два — на слив меда, один день, если жарко, —на очистку воска, если его много и в нем не много мертвых пчел, потом еще два дня — на очистку самого воска. Полдня — на изготовление фитилей, один-два — на изготовление форм, полдня на то, чтобы расплавить воск и залить в формы и повесить сушиться. Скажем, целая неделя. Одолеть тусклый свет лампы и брызжущее перо после дневных трудов было выше моих сил, и я подсела к Дженни, любуясь крохотной рубашонкой, детали которой она сшивала почти незаметными стежками. Ее округлившийся живот внезапно вздрогнул, когда ребенок повернулся. Я, как зачарованная смотрела на это зрелище. Так сложилось, что я никогда не находилась рядом с беременными продолжительное время и даже не подозревала о проявлении такой активности у них в животе. — Хочешь потрогать? — предложила Дженни, увидев с каким изумлением я смотрю на ее живот. — Ну... Она взяла мою руку и плотно приложила к своему животу. — Вот тут. Подожди немного, он скоро снова пнет. Знаешь, им не нравится лежать на спине, и они начинают крутиться. И вправду, неожиданно сильный толчок подбросил мою руку на несколько дюймов. — Господи! Он такой сильный! — воскликнула я. — Конечно, — и с некой гордостью Джении похлопала себя по животу, — он будет таким же симпатичным, как его брат и папа. И она улыбнулась Йену, который на мгновенье отвлекшись от отчета о разведении лошадей, бросил взгляд сначала на жену, а потом на ее живот. — Или даже как его непутевый рыжий дядюшка, — слегка подтолкнув меня локтем и немного повысив голос, добавила она. — А? — Джейми поднял голову, оторвавшись от счетов, — ты мне что-то сказала? — Интересно, на какое определение он быстрее отреагировал на «рыжий» или «непутевый»? — вполголоса поинтересовалась Дженни, в очередной раз слегка подтолкнув меня локтем. Но Джейми она приветливо ответила: — Сердце мое, я тебе ничего не говорила. Мы с Клэр просто обсуждали возможность того, что родившийся ребенок, к несчастью, может быть похожим на своего дядюшку. Усмехнувшись, упомянутый дядя сел на подушечку. Дженни, сначала благожелательно передвинув стопы, положила их к нему на колени. — Помассируй, — попросила она Джейми, — ты делаешь это лучше, чем Йен. Он любезно согласился и Дженни, откинувшись, блаженно закрыла глаза. Шитье упало на верхушку живота, который, словно протестуя, продолжал выпячиваться. На миграцию выпячивания мы с Джейми смотрели, как зачарованные. — Разве тебе приятно, когда кто-то кувыркается у тебя в животе? Открыв глаза, Дженни поморщилась, когда длинная выпуклость прошла поперек ее живота. — Ммм. Иногда я чувствую, как моя печень становится черно-синей оттого, что ее пинают. Но, вместе с тем, по большей части, это приятные ощущения. Это как... — запнувшись и посмотрев на брата, она усмехнулась, — трудно описать это мужчине, поскольку у него нет женских органов, поэтому не думаю, что смогу описать тебе каково это — вынашивать ребенка так же, как ты не сможешь описать мне ощущения, когда тебя пнут в мошонку. — О-о, это я мог бы тебе описать. Тотчас согнувшись пополам, он сжался и закатил глаза с ужасающим булькающим стоном. — Разве пинок, Йен, не так ощущается? — спросил Джейми, повернув голову к табуретке, где хохоча сидел Йен, прислонив деревянный протез к камину. Его сестра, поставив изящную ножку ему на грудь, слегка его подтолкнула, тем самым предлагая выпрямиться. — Ладно, клоун. В таком случае, я счастлива что у меня нет мошонки. Выпрямившись, Джейми убрал волосы с глаз. — Нет, правда, — заинтересовавшись, произнес он, — ты не можешь понятно описать только потому, что у нас разные детородные органы? В таком случае, ты не могла бы описать эти ощущения Клэр? Ведь она женщина, хотя и не рожавшая. Дженни оценивающе посмотрела на мой живот, и я в очередной раз испытала кратковременную острую боль. — Ммм, возможно смогу, — обдумывая, что и как сказать, она заговорила не спеша: — Ты чувствуешь, будто твоя кожа истончилась и остро ощущаешь, когда к ней что-то прикасается, даже когда о тело трется одежда и не только когда она трется о живот, но и о ноги, бока и груди, — и она неосознанно потянулась к ним, отогнув тонкую ткань под набухшими округлостями, — груди кажутся тяжелыми и налитыми... но особенно чувствительны соски. Маленькими грубоватыми большими пальцами она не спеша обвела соски, которые тотчас приподнялись над тканью. — Конечно же, ты раздаешься и становишься неуклюжей, — Дженни грустно улыбнулась, потирая место на бедре, ранее ударенное об стол, — и занимаешь места больше, чем привыкла. — Но здесь, — и как бы защищая, она прикрыла руками верх живота, — именно здесь кожа наиболее чувствительна. Принявшись гладить свой округлившийся живот, она гладила его так, будто гладит младенца, а не себя. Йен взглядом следовал за ее руками, снова и снова двигающимися сверху-вниз, попутно разглаживая ткань. — На ранних сроках беременности ощущение такое, будто в животе скопились газы, — смеясь, пояснила она, ткнув пальцем ноги в живот брата, — будто там множатся маленькие пузырьки. Позже, ты ощущаешь шевеление малыша. Ощущение такое, будто рыбка задев леску, броском исчезает. Но это происходит настолько быстро, что ты сомневаешься — а было ли это. Словно протестуя против такого описания, ее младенец начал так активно двигаться, что живот Дженни выпячивался то с одной, то с другой стороны. — Надеюсь сейчас ты уже уверена, — заметил Джейми, зачарованно наблюдая за активностью младенца. — Да, — и она, как бы успокаивая выпячивание накрыла его рукой, — знаешь, они спят часами. Иногда, когда долго малыш не двигается, опасаешься, что он умер. Через какое-то время пытаешься его разбудить, — продолжая говорить, она резко толкнула выпуклость на боку и тотчас была вознаграждена сильным толчком в бок противоположный, — и радуешься, когда они начинают брыкаться. Но дело не только в малыше. Ближе к концу беременности чувствуешь себя раздувшейся. Не то, чтобы тебе было тяжело, ... просто ты настолько созрела, что можешь лопнуть, так что притрагиваться к тебе можно только едва касаясь... Заканчивая описывать свои ощущения, Дженни уже не смотрела на меня. Она уже не замечала ни меня, ни брата. Она смотрела на мужа. Похоже, между ней и Йеном установилась такая близость, при которой описание ее ощущений проговаривалось ни один раз, но им это не надоедало. Снова потянувшись к впечатляюще потяжелевшим под легким лифом грудям, она заговорила тише. — В последний месяц начинает прибывать молоко. Каждый раз, когда ребенок шевелиться, оно понемногу прибывает. А после этого живот вдруг становится твердым и округляется, — и она снова обхватила ладонями свой живот, — боли нет, только дух захватывает и грудь покалывает так, будто вот-вот взорвется, если не сцедить молоко. Откинувшись и закрыв глаза, она продолжала поглаживать свой живот таким манером, в каком произносят заклинание. Глядя на нее, я подумала, что если ведьмы и существуют, то Дженет Фрэйзер была одной из них. Дымный воздух наполнял комнату, погружая присутствующих в транс. Пробудилось чувство похоти, переполняя неодолимой потребностью — воедино слиться для зачатия. Даже не глядя на Джейми, я смогла бы пересчитать все волоски на его теле, так как знала, что они встали дыбом. Открыв скрытые в тени глаза и маняще изогнув губы, Дженни многообещающе улыбнулась мужу и продолжила: — На позднем сроке, когда ребенок шевелится часто, иногда возникает ощущение проникновения в тебя мужа, словно, проникнув глубоко в тебя, он изливает свое семя. В это время ты ощущаешь пульсацию похожую на шевеление ребенка, но она намного сильнее. Эта пульсация, проходя сквозь стенки твоего чрева, наполняет тебя. При этом ребенок затихает, и у тебя создается впечатление, будто в тебя проник ребенок, а не муж. Внезапно Дженни повернулась ко мне, и чары рассеялись. — Знаешь, иногда мужчины этого хотят, — глядя мне в глаза и улыбаясь, тихо проронила она, — они хотят вернуться в лоно. Спустя какое-то время, Дженни встала и, оглянувшись назад, призывно посмотрев на Йена, поплыла к двери. Тот потянулся за ней, как магнитная стрелка компаса тянется к Северному полюсу. Поджидая мужа, она, остановилась у двери и, оглянувшись, посмотрела на брата, неподвижно сидевшего у камина. — Ты присмотришь за огнем, Джейми? — обратилась она к брату. Выгнув спину, она потянулась, при этом изгиб ее позвоночника повторял необычно бугорчатый изгиб ее живота. Сильно надавив костяшками, Йен прошелся вдоль всей спины жены и растер поясницу, чем вызвал у нее стон. После этого они ушли. Подняв руки, я тоже потянулась, получая удовольствие от растяжки уставших мышц. Тем временем Джейми подошел ко мне со спины и, скользнув ладонями по бокам, положил их мне поверх бедер. Прислонившись к нему спиной, я вытащила его руки вперед, представляя, как они обхватывают плавный изгиб моего живота с еще не родившимся ребенком. Повернув голову, чтобы поцеловать Джейми, я заметила в углу комнаты приткнувшуюся на скамье маленькую фигурку, свернувшуюся калачиком. — Смотри, они забыли про маленького Джейми. Обычно малыш спал на низенькой кроватке на колесиках в спальне родителей, но сегодня вечером, он заснул у камина. Пока мы сидели и, выпивая вино, разговаривали, никто не вспомнил что нужно отнести ребенка в кроватку. Джейми повернув меня лицом к себе, отодвинув мои волосы со своего носа. — Дженни никогда ничего не забывает, — заверил он, — думаю, что ей и Йену сейчас не нужно чье-то присутствие. И он потянулся к находящейся сзади застежке на моей юбке. — Так что пока оставь все, как есть. — А если он проснется? В ответ блуждающие руки оказались под неплотно прилегающим краем лифа. Глядя на лежащего племянника, Джейми приподнял бровь. — Что ж, придет время и ему придется осваивать навыки, верно? Ты же не хочешь, чтобы он был таким же невеждой, каким был его дядя. Бросив на пол перед камином несколько подушек, он опустился на них, увлекая меня за собой. Огонь в камине отражался на серебристых шрамах спины, как будто он и в самом деле был железным, в чем я его когда-то обвиняла, и его железное нутро просвечивается сквозь прорехи истончившейся кожи. Один за другим я проводила по следам ударов плетью. От моих прикосновений он вздрагивал. — Как по-твоему, Дженни права, когда говорит, что мужчины хотят вернуться в лоно? Ты поэтому занимаешься со мной любовью? — позже спросила я. От его смеха шевельнулись за ухом мои волосы. — Как правило, Сассенах, когда я отношу тебя в постель, первыми такие мысли не приходили мне в голову. Совсем. Но позже.... Его руки бережно обхватили мои груди, а губы сомкнулись на одном из сосков. — Я бы не сказал, что она полностью неправа. Иногда... да, иногда было бы хорошо снова оказаться в лоне, в безопасности и... одному. Возможно, понимание того, что мы не можем вернуться и побуждает в нас желание иметь потомство. Если мы не можем вернуться сами, то лучшее, что мы можем сделать — передать этот драгоценный дар своим сыновьям, хотя бы на время... Неожиданно он встряхнулся, как собака, отряхивающаяся от воды. — Не обращай на меня внимания, Сассенах. Вино из бузины делает меня слишком сентиментальным.
КВАРТАЛЬНЫЙ ДЕНЬ В дверь негромко постучали. Вошла Дженни с перекинутой через руку сложенной одежде синего цвета, в другой она несла шляпу. Критически посмотрев на брата, она кивнула. — С рубашкой все в порядке, а вот твой лучший пиджак пришлось выпустить. С тех пор, когда мы виделись в последний раз, ты немного раздался в плечах. Склонив голову набок, она посмотрела на него. — Ты сегодня отлично потрудился над собой, по крайней мере до подбородка, а теперь садись вон туда, я приведу в порядок твои волосы, — и она указала на табуретку у окна. — Мои волосы? А что не так с моими волосами? — поинтересовался Джейми, проверяя не растрепались ли. Выросшие почти до плеч волосы, он привычно откинул назад, и, чтобы они не лезли в глаза затянул кожаным ремешком. Не теряя времени на бесполезную болтовню, сестра толкнула его на табурет и, сдернув ремешок, принялась энергично расчесывать его шевелюру щетками из черепахового панциря. — Что не так с волосами? — риторически переспросила она, — Что ж. Во-первых, в них дурнишник, — сообщила она, аккуратно выбирая из волос небольшие бурые кусочки и кладя их на туалетный столик, — и кусочки дубовых листьев. Где ты был вчера? Рыскал под деревьями, как кабан? И вообще они перепутались хуже ниток в мотке выстиранной шерсти... — Ой! — Тихо, Рой. Сосредоточенно нахмурившись, она взяла гребешок и расчесала спутанные места, после чего волосы рассыпались гладкими и блестящими рыжеватыми, медными, светло-каштановыми и золотистыми перемешавшимися прядями, сияющими в утреннем солнечном свете, льющимся из окна. — Не понимаю, зачем милостивый Господь наделил такими волосами мужчину, — заметила она, — кое-где напоминающие шкуру благородного оленя. — Разве они не прекрасны? — подтвердила я, — посмотри на его макушку освещенную солнцем, на эти чудные светлые пряди. Объект нашего восхищения бросил на нас сердитый взгляд. — Если вы обе не замолчите, я обрею голову. И он угрожающе потянулся к туалетному столику, где лежала его бритва. Его сестра, несмотря на огромный живот, ловко шлепнула его гребешком по запястью. Когда же она, собрав сзади волосы, зажала их, он несколько раз вскрикнул. — Сиди смирно, — распорядилась она, принявшись разделять волосы на три крупные пряди,— я заплету твои волосы в косу и перевяжу лентой,— с удовлетворением произнесла она,— я не допущу, чтоб ты выглядел дикарем, когда спустишься к своим арендаторам. Джейми пробормотал себе под нос нечто протестное, но уступив уговорам сестры затих. Ловко подправляя кое-где выбившиеся пряди, она заплела волосы в тугую косу полагающуюся на официальных приемах, заправив концы под низ и прочно перевязав их ниткой. Затем, достав из кармана синюю шелковую ленту, она торжествующе завязала ее бантом. — Ну вот! — воскликнула она, — Красиво, да? Она повернулась ко мне, ожидая подтверждение, пришлось признать ее правоту. Туго заплетенные волосы подчеркивали форму его головы и мужественность лица. Чистый, опрятно одетый, в белоснежной льняной рубашке и серых бриджах он выглядел превосходно. — Особенно хороша лента, — заметила я, подавляя желание рассмеяться, — в цвет глаз. Джейми пристально посмотрел на сестру. — Нет, — резко заявил он, — никаких лент. Здесь не Франция и не двор короля Георга! Мне было бы все равно, даже если цвет этой ленты был бы таким же, как покров Девы Марии. Никаких лент, Джанет! — Ну ладно, ладно, придира. Все. И развязав ленту, она отошла назад. — Ладно. Подойдет, — с удовлетворением проронила она и перевела на меня проницательный взгляд синих глаз. — Хм, — выдохнула она, задумчиво постукивая ногой. Так как сюда я прибыла отчасти в лохмотьях, пришлось быстро сшить для меня два платья: одно из домотканой ткани для повседневной носки, а другое из шелка для торжественных случаев. Зашивая раны лучше, чем ткань, я помогала вырезать и скреплять булавками детали платья, но была вынуждена оставить моделирование и шитье Дженни и миссис Крук. Они отлично поработали, и бледно-желтый шелк облегал меня как перчатка. Глубокие складки лифа расходились по плечам и спускались по спине, ниспадая красивыми складками в роскошную пышную юбку. Неохотно приняв мой отказ носить корсет, они укрепили лиф китовым усом, безжалостно выдрав его из старого корсета. Взгляд Дженни, не спеша скользнув по мне снизу доверху, задержался на голове. Вздохнув, она потянулась к щетке для волос. — Ты тоже садись, — распорядилась она. Заменив Джейми, я сидела избегая его взгляда, пока его сестра аккуратно вычесывала из моих локонов обрывки веточек и кусочки листьев дуба, кладя их на туалетный столик рядом с извлеченными из волос брата. Когда мои волосы были причесаны и заколоты, она достала из кармана небольшой кружевной головной убор. — Теперь, кэтч — произнесла она, прочно приколов его на макушке к копне моих локонов, — ну, вот и все. Ты выглядишь весьма респектабельно, Клэр.
(Кэтч (Kertch) — головной убор горской женщины, представляющий собой идеальный квадрат размером 3 х 3 фута белого хлопчатобумажного муслина или тонкого льна, сложенный пополам треугольником, свободные концы которого связывались на макушке так, чтобы волосы были внутри. Кэтч прикрепляли к волосам шнурками или шпильками. Замужние женщины одевали его на следующий день после свадьбы, как символ ее семейного положения. Незамужние горские девушки ходили без головного убора.)
Оценив ее слова, как комплимент, в ответ я что-то пробормотала. — У тебя есть драгоценности? — спросила Дженни. Я покачала головой. — Боюсь, что нет. Все, что у меня было, это жемчуг подаренный мне Джейми на нашу свадьбу, но то... В тех обстоятельствах нашего отъезда из Леоха мне было не до жемчуга. — О! — воскликнул Джейми, вдруг что-то вспомнив. Начав рыться в спорране, лежащем на туалетном столике, он торжествующе извлек оттуда нитку жемчуга. — Как, черт возьми, она оказалась у тебя? — удивленно спросила я. — Мурта привез сегодня рано утром, — ответил Джейми, — пока шел суд он вернулся в Леох и взял все, что смог унести, думая, что если мы сбежим, это нам понадобится. Он разыскивал нас, когда ехал сюда, но мы сначала отправились... к холму. — Он еще здесь? — поинтересовалась я. Джейми подошел ко мне сзади, чтобы застегнуть ожерелье. — Да. Он сидит внизу на кухне, поедает все подряд и изводит миссис Крук. Если не считать спетых им песен, то за все время нашего знакомства я слышала от этого жилистого человечка менее трех десятков слов, и то, что он изводит кого-то воспринималось мной полным абсурдом. — Возможно, здесь в Лаллиброхе он чувствует себя как дома, — подумала я. — А кто такой, Мурта? — спросила я. — я имею в виду, он твой родственник? Дженни и Джейми были удивлены. — Конечно, — отозвалась она и, повернувшись к брату, добавила, — он кто, Джейми? Дядя троюродного брата папы? — Племянник, — поправил он, — Ты не помнишь? У старого Лио было два сына, а потом… Но тут я демонстративно заткнула уши. Казалось, этот жест о чем-то напомнил Дженни, и она хлопнула в ладоши. — Сережки! — воскликнула она, — по-моему, у меня есть жемчужные, они как раз подойдут к твоему ожерелью. Я сейчас принесу! И она, как обычно, исчезла со скоростью света. — Почему сестра называет тебя Роем? — с любопытством спросила я у Джейми, глядя, как он завязывает перед зеркалом галстук с характерным лицом для всех завязывающих галстук мужчин, выражающим битву со смертельным врагом. Впрочем, разжав губы, он ухмыльнулся. — Ах, это! Это не английское имя Рой, это на гэльском означает ласкательное название цвета моих волос. Слово «ruadh» означает рыженький. Ему пришлось произносить это слово по буквам несколько раз, прежде чем я смогла уловить разницу. — Для меня оно звучит также, как Рой, — качая головой, отреагировала я. Молча взяв спорран, Джейми начал забрасывать в него предметы выпавшие, когда он вытаскивал жемчуг. Обнаружив кусок запутанной лески, он перевернул спорран вверх дном над кроватью, вытряхивая из него содержимое, и начал его перебирать. Он старательно смотал куски лески и веревочки, и найдя разбросанные рыболовные крючки, надежно воткнул их в кусок пробки, где обычно они и находились. Я подошла к кровати и осмотрела всю эту кучу. — Никогда в жизни не видела столько хлама, — заметила я, — ты настоящая сорока, Джейми,. — Это не хлам, — отозвался он, уязвленный моей оценкой содержимого споррана, — все это я использую. — Ну, леска и рыболовные крючки нужны. И веревочки для силков тоже. Даже пыжи и пули нужны тебе с натяжкой, поскольку пистолет ты берешь с собой не всегда. То, что ты носишь с собой змейку подаренную Уилли, это я понимаю. Но камни? Раковина улитки? Кусок стекла? Это тебе зачем? А... — я наклонился поближе к какому-то темному и пушистому комку, чтобы получше его рассмотреть, — это... что такое? Джейми, зачем ты носишь в спорране высушенную лапку крота? — От ревматизма, само собой разумеется? Он выхватил лапку у меня из-под носа и засунул ее в сумку из барсучьей шкуры. — А, ну конечно! — согласилась я, с интересом его рассматривая, отчего, смутившись, он слегка покраснел, — лапка должна сработать. Ты ведь нигде не скрипишь. Из оставшегося хлама я извлекла небольшую библию и пролистала ее, пока он прятал прочее ценное снаряжение. — «Александр Уильям Родерик МакГрегор», — прочитала я имя, написанное на форзаце, — ты говорил, что в долгу перед ним. Что ты имел в виду? — А, это. — Он сел рядом со мной на кровать, взял у меня маленькую книжку и бережно перелистал страницы. — Я же говорил тебе, что она принадлежала заключенному умершему в Форт-Уильяме, так ведь? — Да. — Сам я этого парня не знал. Он умер за месяц до того, как меня туда привезли. Но тюремный врач, который дал мне книгу, пока занимался моей спиной, рассказывал мне о нем. Похоже, ему нужно было с кем-то поделиться, а в гарнизоне он никому не мог об этом рассказать. Придерживая книгу на колене, Джейми ее закрыл и уставился в окно на бледное октябрьское солнце. Как выяснилось, Алекс МакГрегор, примерно восемнадцати лет был арестован за привычное в тех краях преступление — угон скота. Светлый, тихий парень, казалось, отбудет свой срок и без проблем выйдет на свободу. Однако за неделю до освобождения его нашли повешенным в конюшне. — Без сомнения это было самоубийство, — сказал врач, — и погладив кожаную обложку книжечки, Джейми провел по ней большим пальцем, — но сам он не уточнил, что думает по этому поводу. Однако сказал, что за неделю до смерти капитан Рэндолл беседовал с парнем наедине. Я сглотнула, неожиданно похолодев, несмотря на то, что комната освещалась солнцем. — И ты думаешь... — Нет, — Джейми говорил тихо, но уверенно, — я не думаю, а знаю, и врач тоже знал. Полагаю, что и сержант-майор безусловно знал, поэтому его и убили. Он положил руки на колени, рассматривая свои длинный пальцы. Сам он был крупным сильным и умелым. Его руки могли справиться и с работой фермера, и с оружием воина. Взяв небольшую Библию, он положил ее в спорран. — Вот что я тебе скажу, mo duinne (моя каштанововолосая). Однажды я собственноручно убью Джека Рэндолла, а после этого верну эту книгу матери Алекса МакГрегора со словами, что ее сын отомщен. Напряженную атмосферу разрушило внезапное появление Дженни в великолепном синем шелковом платье и кружевном кэче с большой шкатулкой, обтянутой потертым красным сафьяном. — Джейми, прибыли Карраны, Уилли Мюрей и Джефри. Будет лучше, если ты спустишься к ним и еще раз с ними позавтракаешь. Я приготовила свежие лепешки и соленную селедку, а миссис Крук сейчас готовит пирожные с джемом. — Уже иду, — ответил он сестре, добавив, — Клэр, ты тоже спускайся, когда будешь готова, Поспешно поднявшись, он надолго остановился, чтобы поднять меня и быстро, но страстно поцеловать и скрылся. Спустившись с грохотом по первому лестничному пролету, второй он преодолевал уже более спокойно, а приближаясь к концу лестницы, темп его шагов уже соответствовал темпу входящего лэрда. Глядя ему вслед, Дженни улыбнулась и переключила внимание на меня. Поставив шкатулку на кровать, она откинула крышку, демонстрируя лежащие в беспорядке драгоценности и безделушки. Я была поражена. Это было так непохоже на опрятную, аккуратную Дженни Мюррей, железной рукой удерживающей дом от рассвета до заката. Проведя пальцем по переливающейся беспорядочной куче, она, словно уловив мои мысли, посмотрела на меня и улыбнулась. — Я все время думаю о том, что однажды мне придется все это разобрать. Знаешь, когда я была маленькой, мама иногда разрешала мне порыться в ее шкатулке. Это было похоже на поиск волшебного сокровища... Я никогда не знала что найду в следующий раз. Мне кажется, что если все разложить по местам, волшебство уйдет. Глупо, правда? — Нет, — в ответ улыбаясь я, — вовсе нет. И мы не спеша начали рыться в шкатулке, перебирая дорогие сердцу мелочи четырех поколений женщин. — Вот это принадлежало моей бабушке Фрэйзер, — сообщила Дженни, показывая серебряную брошь в форме украшенного резьбой полумесяца, над кончиком которого, как звездочка, сиял маленький бриллиант. — А это... — и она вытащила тонкое золотое колечко с рубином в окружении бриллиантов, — мое венчальное кольцо. Йен потратил на него свое полугодовое жалованье, хотя я сказала ему, что это глупо. Любящее выражение ее лица говорило о том, что Йен был кем угодно, только не глупцом. Отполировав камень о ткань платья на груди и еще раз полюбовавшись им, она убрала кольцо в шкатулку. — Я буду счастлива, когда рожу, — поглаживая живот и поморщившись, оповестила она, — По утрам у меня так отекают пальцы, что я едва могу завязать шнурки, не говоря уже о том, чтобы носить кольца. В глубине шкатулки я уловила чуждый здесь неметаллический блеск и показав на него спросила: — Что это? — А это! — произнесла она, снова доставая нечто из шкатулки, — я никогда их не носила, они мне не идут. Но ты можешь их надеть, ты высокая и статная, как моя мама. Понимаешь, они подходили только ей. Нечто оказалось парой браслетов, сделанных из изогнутых, почти что круглых, клыков дикого кабана цвета слоновой кости и отполированных до глянцевого блеска. На концы клыков были насажены серебряные колпачки с выгравированным цветочным узором. — Господи, они великолепны! Я еще никогда не видела таких... по-варварски изумительных. Дженни повеселела. — Да, так оно и есть. Кто-то подарил их маме на свадьбу, но она никогда не говорила кто. Отец время от времени поддразнивал ее по поводу воздыхателя, но она и ему не говорила, только улыбалась, как кошка полакомившаяся на ужин сливками. Попробуй надеть. Надетые браслеты цвета слоновой кости были прохладны и увесисты. Не в силах удержаться, я погладила потемневшую, пожелтевшую и чуть потрескавшуюся от времени поверхность. — Они тебе идут, — оценила Дженни, — и подходят к желтому платью. Вот сережки. Надевай и будем спускаться.
Мурта сидел за кухонным столом и, наколов на кончик дирка ветчину, сосредоточенно ее ел. Проходя сзади него с блюдом свежеиспеченных, еще горячих овсяных пресных лепешек, миссис Крук, быстро нагнувшись и почти не сбавляя шага, положила ему на тарелку три лепешки. Дженни, крутясь на кухне, готовила, успевая замечать все происходящее. Остановившись и глянув через плечо Мурты, она увидела его стремительно опустошаемую тарелку. — Ешь сколько хочешь, дружочек, — заметила она, — в конце концов, в хлеву еще свинья есть. — Жалеешь кусок для родственника? — не прекращая жевать, спросил он. — Я? — уперлась руками в бока Дженни, — Боже, нет! Между тем, ты съел четыре порции. Миссис Крук, — повернувшись, окликнула она уходящую экономку, — когда вы испечете лепешки, приготовьте этому голодающему миску каши, чтобы он, наконец, наелся. Нам, знаете ли, не хотелось бы, чтобы у порога он упал в обморок. Когда Мурта увидел меня в дверном проеме, он подавился ветчиной. — Мммфм, — в качестве приветствия изрек он после того, как Дженни услужливо стукнула его по спине. — Я тоже рада вас видеть, — ответила я, садясь напротив него, — и заодно, спасибо. — Мммфм? — вопрос был приглушен половиной лепешки, намазанной медом. — За то, что привезли мои вещи из замка. — Ммп, — махнув рукой, он отверг даже мысль о благодарности и потянулся к масленке. — Я привез ваши травы и не только, — сообщил он, дернув головой в сторону окна, — все это в седельных сумках, во дворе. — Вы привезли мой сундучок с медикаментами? Замечательно! Я была в восторге. Некоторые лекарственные травы встречались редко. Их надо было не только найти, но и правильно заготовить. — Но как вам это удалось? — спросила я. Оправившись от ужаса суда над ведьмами, я часто думала о том, как жители замка восприняли мой внезапный арест и бегство. — Надеюсь, затруднения не возникли? — Нет. Он откусил приличный кусок лепешки с медом, но, прежде чем продолжить отвечать, подождал пока тот не спеша спустится в пищевод. — Мистрисс Фитц велела собрать ваши вещи и уже упаковала их в сундучок. Вообще-то сначала я пошел к ней, поскольку не знал, как меня встретят. — Вы поступили весьма разумно. Не думаю, что, увидев вас, мистрисс Фитц начала кричать, — согласилась я. В прохладном воздухе лепешки слегка парили, и пахли они божественно. Потянувшись за одной, надетые на запястье увесистые браслеты из клыков кабана звякнули. И тут я заметила, что на них смотрит Мурта, поэтому повернула их так, чтобы были видны серебряные наконечники с гравировкой. — Разве они не прекрасны? — спросила я, — Дженни сказала, что они принадлежали ее маме. Мурта опустил глаза в миску с кашей, бесцеремонно сунутой ему под нос миссис Крук. — Они вам идут, — буркнул он и, сразу же возвращаясь к прежней теме разговора, продолжил: — Нет, увидев меня, она не стала звать на помощь. Я довольно давно и хорошо знаю Гленну ФитцГиббонс. — Она ваша давно потерянная возлюбленная, да? — поддразнила я его, представляя нелепую сцену, как он и пышнотелая миссис Фитц сплетаются в любовных объятиях, получая от этого удовольствие. Оторвавшись от каши, Мурта холодно посмотрел на меня. — Моей возлюбленной она не была, и я буду вам признателен, если бы будете учтиво говорить об этой леди. Ее муж — брат моей матери. К слову, сообщаю вам, что она была очень огорчена тем, что с вами произошло. Устыдившись, опустив глаза, чтобы скрыть смущение, я потянулась за медом. Им был наполнен каменный кувшин, а чтобы растопить мед, кувшин поставили в кастрюлю с кипятком. — Простите, — проронила я, поливая лепешку сладкой золотистой жидкостью и внимательно следя, чтобы не накапать на стол, — хотелось бы знать, как реагировала миссис Фитц, когда ... когда я ... — Проживающие в замке не сразу сообразили, что вас нет, — не обращая внимание на мои извинения, буднично сказал человечек, — когда вы не пришли к обеду, подумали, что вы допоздна задержались в поле и, не поев, легли спать. Дверь вашей комнаты была закрыта. На следующий день, когда поднялся шум по поводу ареста мистрисс Дункан, никто и не подумал искать вас. Так что, когда известие о ней дошло до замка, о вас не упоминали, говорили только о ней, и во всей этой суматохе, никому не пришло на ум искать вас. Я задумчиво кивнула. Никто не подумал бы обо мне, кроме тех, кто обращался за медицинской помощью. Пока Джейми не было дома, большую часть времени я проводила в библиотеке Колума. — А как отреагировал Колум? — полюбопытствовала я. Для меня было крайне любопытно узнать реакцию Колума. Действительно ли он рассчитывал на такое развитие событий, как считала Гэйли? Мурта пожал плечами. Осмотрев стол в поисках еды, и, очевидно, не найдя ничего, удовлетворяющего его вкусам, он откинулся, удобно сложив руки на впалом животе. — Когда до него дошли новости из деревни, он приказал немедленно закрыть ворота и запретил кому бы то ни было спускаться в деревню, под угрозой быть пойманными, — откинувшись глубже, Мурта изучающе смотрел на меня, — ну а миссис Фитц думала, что отыщет вас на второй день. Она рассказала, что опросила всех служанок, не видели ли они вас. Никто из них вас не видел, но одна из девиц сказала, что она предполагает, что вы, возможно, уехали в деревню и, вероятно, отсидитесь там в каком-нибудь доме. — Одна из девиц, — сердито подумала я, — которая, чертовски хорошо знала, где я. Мурта негромко отрыгнул, не утруждаясь приглушить звук. — Я слышал, что миссис Фитц перевернула замок вверх дном и как только убедилась, что вас там нет, заставила Колума послать человека в деревню. А когда узнали, что случилось... Легкий намек на веселье осветил его темное лицо. — Всего она мне не рассказала, но я догадался. Она ему устроила «веселую» жизнь, умоляя послать воинов в деревню и силой оружия освободить вас, но это было абсолютно бесполезно. Он уверял, что последствия того, что случилось с вами вышли из-под контроля и что он уже никак не может ни на что повлиять, что теперь решение в руках экспертов, и то, и сё. Наверное, было на что посмотреть, — задумчиво сказал он, — столкнулись две такие силы воли. Как оказалось никто из них не победил, но и не отступил. Нэд Гоуэн, как одаренный адвокат, предложил компромисс — он сам явится в суд, но не в качестве представителя лэрда, а как независимый адвокат. — Неужели она думала, что я ведьма? — с интересом спросила я. Мурта хмыкнул. — Я еще не встречал ни молодых, ни пожилых женщин, которые верили бы в существование ведьм. Это мужчины думают, что женщины могут наслать что-то нехорошее, что они применяют магию, но это всего лишь нормальный образ жизни женщин. — Теперь я понимаю, почему вы так и не женились. — Да? Резко отодвинув стул, он встал, набросив плед на плечи. — Я уезжаю. Передайте мое почтение лэрду, — обратился он к Дженни, появившейся со двора, где она встречала арендаторов, — не сомневаюсь, что он занят. Дженни протянула ему большой матерчатый мешок, завязанный узлом у горловины, в котором хватало провизии не меньше, чем на неделю. — Небольшой перекус на дорогу домой, — улыбаясь, проговорила она, отчего на ее щеках появились ямочки, — может продержишься, хотя бы до тех пор, когда наш дом исчезнет из виду. Надежно заправив узел мешка за пояс и быстро кивнув, Мурта повернулся к двери. — Продержусь, — обнадежил он, —а если не получится, то вы увидите как сразу за холмом слетаются вороны, чтобы обклевать мои кости. — Думаешь, они наедятся, — ехидно отозвалась она, глядя на его тощее тело, — по-моему, на ручке метлы и то больше плоти. Суровое лицо Мурты не изменилось, но его глаза слегка блеснули. — Разве? — оборонил он, — вот что, девочка, я тебе скажу... Их голоса донеслись уже из коридора, откуда послышались добродушные подковырки и споры, пока отзвуки голосов не затихли в передней. Я еще немного посидела за столом, машинально поглаживая теплые, цвета слоновой кости браслеты Элен МакКензи. От отдаленного звука захлопнувшейся двери я встряхнулась и встала, чтобы занять место леди Лаллиброха.
***
Обычно, всегда оживленная усадьба лэрда, в квартальный день просто бурлила. Целый день приходили и уходили арендаторы. Многие приехали только, чтобы заплатить арендную плату, но кое-кто оставался на целый день, бродя по поместью, навещая друзей и подкрепляясь в гостиной. Дженни в ее синем шелковом платье выглядела чудесно. Она вместе с миссис Крук, облаченной в накрахмаленный белоснежный лен, сновали из кухни в гостиную и обратно, присматривая за двумя служанками, который носились по тому же маршруту с огромными блюдами заполненными овсяными лепешками, кексами с цукатами и орехами, рассыпчатым песочным печеньем и прочими лакомствами. Джейми, церемонно представив меня собравшимся арендаторам в столовой и гостиной, удалился вместе с Йеном в кабинет, чтобы принять арендаторов по отдельности, обсудив с ними потребности для проведения весенне-полевых работ, расспросив их о продаже шерсти и зерна, упомянув при этом о деятельном участии поместья в решении всех вопросов, и привести в порядок дела для продуктивной работы в следующем квартале. Я охотно ходила по залу, при необходимости принося закуски и общаясь с арендаторами. Время от времени стараясь быть незаметной, я наблюдала за их приходом и уходом. Помня обещание Джейми данное старушке у мельничного пруда, я с неким любопытством ожидала прибытия Рональда МакНаба. Он прибыл вскоре после полудня верхом на муле, кости ног которого, казалось, вот-вот выскользнут из суставов. Сидящий сзади него мальчуган уцепился за отцовский пояс. Стоя у двери гостиной и украдкой наблюдая за ними, я подумала о том, верно ли мнение о нем у его матери. Понаблюдав за Рональдом, я пришла к выводу, что отозвавшись о нем как о «горьком пьянице», бабушка МакНаб может быть немного и преувеличила, но в общем ее мнение был обоснованным. Его длинные, сальные волосы были забраны назад и небрежно перевязаны шпагатом, а будучи когда-то белыми воротник и манжеты теперь были грязными. И хотя он на год-два был моложе Джейми, выглядел он как минимум лет на пятнадцать старше. Лицо его оплыло, а маленькие серые глазки потускнели и покраснели. Что касается его сына, то и сам он, и его одежда тоже были грязными. Хуже того, я видела, как он опасливо шел за отцом, не смея поднять глаз, а когда Рональд повернулся и ему что-то резко сказал, он съежился. Джейми подошедший в это время к двери кабинета и, увидев происходящее, выразительно посмотрел на Дженни, которая по его просьбе принесла наполненный графин, заменив пустой. Незаметно кивнув и передав графин брату, она крепко взяла мальчугана за руку и потащила его на кухню, говоря: — Пошли со мной, паренек. Уверена, у нас еще осталось рассыпчатое печенье, так что если захочешь можешь его съесть, пока вы с отцом не ушли. А как насчет кусочка кекса с изюмом и цукатами? Джейми, стоя сбоку от двери, сдержанно кивнул Рональду МакНабу, когда тот входил в кабинет. Потянувшись, чтобы закрыть дверь, Джейми поймал мой взгляд и кивнул в сторону кухни. Кивнув в ответ и повернувшись, я последовала за Джейми и юным Рабби. Я застала их за приятной беседой с миссис Крук, переливавшую пунш из большого котла в хрустальную чашу. Налив немного в деревянную чашку, она предложила ее пареньку. Тот отшатнулся, подозрительно на нее глядя, но, в конце концов чашку взял. Продолжая непринужденно беседовать с пареньком, Дженни накладывала ему еду. В ответ слышались лишь отрыгивания. И все же, казалось, что полудикое маленькое существо слегка расслабилось. — Рубашка у тебя, парнишка, слегка грязноватая — наклонившись и отогнув воротник, заметила она, — сними ее и до твоего ухода, я ее постираю. Определение «грязноватая» было явным преуменьшением, но мальчуган, сопротивляясь, отступил. Однако я стояла позади него и, по поданному Дженни знаку, схватила его за руки, не дав убежать. Он брыкался и выл, но Дженни и миссис Крук пришли мне на помощь, и мы втроем стянули с него эту рубашку. Дженни ахнула. Она крепко удерживала его голову под мышкой, и теперь тощая спина мальчугана была видна. Рубцы и струпья покрывали спину с обеих сторон выпирающих позвонков. Некоторые рубцы недавно зажили, а некоторые были настолько давние, что поблекли и пересекали выступающие ребра. Отпустив его голову и крепко ухватив сзади за шею, Джении говорила ему что-то успокаивающее. Посмотрев на меня, она дернула головой в сторону коридора. — Лучше, если ты ему все расскажешь, — заметила она. Захватив в качестве оправдания тарелку с овсяными лепешками с медом, я робко постучала в кабинет. Услышав из-за двери приглушенное разрешение войти, я вошла. Должно быть на моем лице, когда я подавала лепешки МакНабу, довольно хорошо отразилось то, о чем я хотела рассказать Джейми, поэтому не пришлось просить у него личной аудиенции. Какое-то время он задумчиво смотрел на меня, а потом снова обратился к своему арендатору. — Что ж, Ронни, этого надела хватит для зерновых. Впрочем, есть еще одно дело, которое я хотел с тобой обсудить. Насколько я знаю, у тебя есть сын Рэбби, а мне нужен такой парнишка для помощи на конюшне. Ты дашь согласие, чтобы он у меня работал? Длинными пальцами Джейми играл на столе гусиным пером, в то время как Йен, подперев кулаками подбородок, сидел сбоку за столиком поменьше, уставившись на МакНаба с нескрываемым интересом.
Макнаб гневно нахмурился, и у меня сложилось впечатление, что такая реакция похожа на раздражение уже выпившего человека, который хочет напиться. — Нет, парень нужен мне, — резко ответил он. — Мм… — сложив руки на груди, Джейми откинулся на спинку стула, — я, конечно, заплачу тебе за его работу. Хмыкнув, мужчина заерзал на стуле. — Моя мать была у вас, да? Я сказал нет, значит нет. Это мой сын, и я поступаю с ним так, как нахожу нужным и считаю, что нужно держать его при себе. Джейми задумчиво посмотрел на МакНаба, но возражать не стал и снова обратился к своим гроссбухам. Ближе к вечеру, когда арендаторы направились в более теплые буфетную и гостиную, чтобы перекусить перед отъездом, я увидела из окна неторопливо направляющегося к свинарнику Джейми по-дружески обхватившего за плечи неряшливого МакНаба. Пара скрылась за сараем, как видимо, осмотреть что-то интересное и необходимое для земледелия, а через минуту-две снова появилась, направляясь к дому. Джейми по-прежнему обхватывал плечи низкорослого Рональда, но теперь, казалось, что Джейми его поддерживает. Лицо МакНаба было нездорово-серым, мокрым от пота, шел он очень медленно и, казалось, был не в силах выпрямиться. — Что ж, это отлично, — весело заметил Джейми, когда они подошли достаточно близко, — надеюсь, твоя благоверная обрадуется дополнительным деньгам, а, Рональд? А вот и твое животное, красивое животное, верно? Старый мул, доставивший МакНаба в усадьбу, заковылял со двора, где он наслаждался гостеприимством поместья. Пучок сена все еще торчал из уголков его губ, беспорядочно подергиваясь, пока он его жевал. Помогая взобраться МакНабу на мула, Джейми подставил ладонь, чтобы тот поставил на нее ногу. Судя по всему, такая помощь Рональду была крайне необходима. В ответ на непринужденные пожелания Джейми «Бог в помощь» и «Счастливого пути», МакНаб не ответил и не махнул рукой, а, выезжая со двора прогулочным шагом, только ошеломленно кивал. Судя по его виду, он сосредоточился на решение некой проблемы, полностью поглотившей его внимание. Джейми стоял, опершись на забор, и дружески прощался с разъезжающимися по домам арендаторами до тех пор, пока, перевалив через вершину холма, Макнаб не скрылся из виду. Тогда, поглядывая на дорогу, он выпрямился, потом повернулся и свистнул. Маленькая фигурка в рваной, но чистой рубашке и испачканном килте вылезла из-под телеги с сеном. — Ну что ж, юный Рабби, — приветливо произнес Джейми, — похоже твой отец все-таки разрешил тебе работать конюхом. Уверен, что ты будешь трудолюбив, что делает твоему отцу честь, верно? Круглые, покрасневшие глаза на грязном лице тупо уставились на Джейми. Паренек никак не реагировал, пока Джейми, осторожно взяв его за плечо, не направил его к водопойной колоде для лошадей. — На кухне, малыш, тебя будет ждать ужин. но сначала пойди и умойся. Миссис Крук требовательная. И вот еще что, Рабби, — наклонившись, прошептал он парню, — следи за своими ушами, иначе она ими займется. Сегодня утром она щеткой терла мои уши. И заложив руки за уши, он торжествующе помахал ими парнишке, расплывшемуся в застенчивой улыбке и побежавшему к водопойной колоде. — Я рада, что тебе удалось справиться с этой ситуацией, — беря Джейми под руку, чтобы пойти на ужин, произнесла я, — я имею в виду Рабби МакНабба. Но как тебе это удалось? Он пожал плечами. — Отвел Рональда за пивоварню и пару раз врезал ему кулаком в живот. Спросил его, хочет ли он расстаться с сыном или со своей печенкой. Нахмурившись, он посмотрел на меня. — Это было неправильно, но ничего другого я придумать не смог. Я не хотел, чтобы парнишка возвращался с ним. И все это я делал не только потому, что обещал его бабушке. Дженни рассказала мне, как выглядит спина мальчонки. Он помолчал. — Вот что я скажу тебе, Сассенах. Мой отец порол меня тогда, когда считал нужным и гораздо чаще, чем мне кажется. Но, когда он обращался ко мне, я не съеживался. И я не думаю, что молодой Рабби, когда-нибудь лежа в кровати со своей женой, смеясь, расскажет ей, как его порол его отец. Ссутулившись, он свойственным ему движением передернул плечами, чего не было уже несколько месяцев. — Он прав. Мальчонка — его сын, и он может обходиться с ним так, как захочет. Я не Бог, а всего лишь лэрд, и мое положение — чуть пониже. Кривовато усмехнувшись, он посмотрел на меня. — Между справедливость и жестокостью, Сассенах, чертовски тонкая грань. Хочется надеяться, что я поступил правильно. Свободной рукой я обхватила его талию. — Ты правильно поступил, Джейми. — Ты так считаешь? — Да. Обнявшись, мы направились к дому. В лучах заходящего солнца побеленные постройки усадьбы отливали янтарем. Но вместо того, чтобы войти в дом, Джейми повел меня за усадьбу на небольшую возвышенность. Там, сидя на верхней перекладине ограждения поля, перед нами, как на ладони раскинулось поместье. Положив голову на плечо Джейми, я вздохнула. В ответ он нежно обнял меня. — Это то, для чего ты был рожден, Джейми? — Похоже, Сассенах. Он окинул взглядом поля, постройки, небольшие фермы и дороги, и его губы неожиданно расплылись в широкой улыбке. — А ты, моя Сассенах? Для чего родилась ты? Быть хозяйкой поместья или спать в поле, как цыганка? Быть целительницей, женой землевладельца или женой преступника? — Я родилась для тебя, — просто ответила я и протянула ему руки. Он обнял меня. — Знаешь, — отпуская меня, заметил он, — ты никогда этого не говорила. — Как и ты. — Я говорил. На следующий день после нашего приезда. Сказал, что хочу тебя больше всего на свете. — А я ответила, что любить и желать не всегда одно и то же, — возразила я. Он рассмеялся. — Возможно, ты права, Сассенах. И убрав волосы с моего лица, он поцеловал меня в лоб. — Я захотел тебя, как только впервые увидел, но полюбил, когда мы прибыли в Леох, и ты плакала в моих объятиях, а я тебя утешал. Солнце уже скрылось за рядом темных сосен, и на небе показались первые вечерние звезды. Была середина ноября, и несмотря на то, что дни стояли погожие, вечерами было холодно. Стоя по другую сторону забора, Джейми, наклонив голову прижался лбом к моему. — Ты первая. — Нет, ты. — Почему? — Боюсь. — Чего, моя Сассенах? На поля, покрывая землю и поднимаясь навстречу ночи, надвигалась темнота. Свет молодого месяца, освещая его лицо, высветил надбровные дуги и нос. — Боюсь, начав, я не смогу остановиться. Он глянул на горизонт, где низко висел и поднимался месяц. — Скоро зима, mo duinne, и ночи будут долгими. Перегнувшись через забор, он потянул руки, и я шагнула в его объятья, ощутив тепло его тела и стук его сердца. — Я люблю тебя.
ИЗНУРИТЕЛЬНЫЙ ТРУД Спустя несколько дней, ближе к закату, на холме за домом я выкапывала клубни хохлатки на небольшом пятачке. Услыхав шуршание травы под приближающимися шагами, я обернулась, ожидая увидеть Дженни или миссис Крук пришедших звать меня на ужин, но это был Джейми. Его волосы слиплись после умывания перед ужином, а рубашка оставалась завязанной узлом между ног после работы в поле. Подойдя ко мне сзади, он обнял меня, положив подбородок мне на плечо. Какое-то время мы смотрели, как солнце, испуская золотые и пурпурные лучи, садится за сосны. Краски окружающей нас природы неуловимо блекли, но мы не уходили. Нам было хорошо вдвоем. Когда же начало темнеть, я услышала, как из дома нас зовет Дженни. — Будет лучше, если мы пойдем домой, — неохотно пошевелившись, проронила я. — М-м-м. Джейми не шевельнулся, лишь крепче сжал руки, по-прежнему вглядываясь в сгущающиеся тени, будто пытался запечатлеть в памяти каждый камешек, каждую травинку. Повернувшись к нему, я обняла его за шею. — Что случилось? — тихо спросила я, — мы вскоре должны уехать? При мысли что мы покинем Лаллиброх, мое сердце замерло, но я понимала, что слишком долго оставаться здесь опасно. Еще один визит красных мундиров с куда более зловещими последствиями мог произойти в любое время. — Да. Завтра, в крайнем случае, послезавтра, но не позднее. Англичане в Нокчойлуме. Отсюда до него двадцать миль, но в хорошую погоду их можно преодолеть за два дня. Я начала сползать с забора, но Джейми, подхватив меня под колени, взял на руки и прижал к груди. От его кожи исходило тепло солнца, нагретой пыли, запах пота и овсюга. Он помогал убирать оставшийся урожай, и этот запах напомнил мне ужин неделю назад, когда всегда вежливая и дружелюбная Дженни, наконец-то, безоговорочно признала меня членом семьи. Уборка урожая — изнурительный труд и Йен вместе с Джейми к концу ужина зачастую начинали дремать. В тот вечер я вышла из-за стола, чтобы принести десерт — пудинг из овсяной муки, заваренной кипящим молоком — а вернувшись, застала обоих крепко спящими, тогда как Дженни сидела у стола с остатками ужина и тихо хохотала. Йен сгорбился в кресле, упершись подбородком в грудь и тяжело дыша, а Джейми улегся щекой на скрещенные руки и, растянувшись поперек стола, мирно похрапывал между большим плоским блюдом и перцемолкой. Дженни приняла у меня пудинг и, разложив нам на тарелки, кивком указала на спящих мужчин. — Понимаешь, они так зевали, — известила она, — что я подумала: а что будет, если я перестану говорить. Я замолчала и минуты через две, они оба были готовы. И она заботливо откинула Йену волосы со лба. — Вот почему здесь так мало детей, родившихся в июле, — объяснила Дженни, насмешливо вздернув бровь, — в ноябре мужчины не могут долго бодрствовать, чтобы зачать. По сути, так оно и было, и я рассмеялась. Рядом со мной зашевелился и всхрапнул Джейми. Чтобы его успокоить я положила руку ему на затылок. Его губы тотчас изогнулись в трогательной, невольной улыбке, но вскоре расслабившись, он снова погрузился в сон. Дженни, глядя на него, заметила: — Удивительно. Я не видела, чтобы он это делал с тех пор, когда он был еще совсем маленьким. — Делал что? Она вздохнула. — Улыбался во сне. Он всегда улыбался, когда кто-нибудь гладил его в колыбели, а позже — в люльке. Иногда мы с мамой по очереди гладили его по головке и смотрели будет ли он улыбаться. Он всегда улыбался. — Странно, ты не находишь? Решив проверить реакцию на поглаживание, я нежно провела рукой по его затылку и шее. Разумеется, меня тотчас вознаградили удивительно трогательной улыбкой, задержавшейся лишь на мгновенье, прежде чем за мгновенье, расслабившись, его лицо стало строгим, каким обычно было во сне. — Интересно, почему на поглаживание он именно так реагирует? — зачарованно глядя на Джейми, спросила я. Глядя на меня, Дженни пожала плечами и улыбнулась. — Думаю это означает, что он счастлив. На следующий день нам не удалось уехать. Среди ночи меня разбудил тихий разговор. Перевернувшись, я увидела склонившегося над кроватью Йена со свечой в руке. — У Дженни начались роды, — увидев, что я проснулась, сообщил Джейми. Позевывая, он сел. — Йен, ты не находишь, что рановато? — Никогда наверняка не знаешь когда начнется. Малыш Джейми родился позже. По-моему, лучше раньше, чем позже, — нервно усмехнулся Йен. — Сассенах, ты сможешь принять ребенка? Или мне лучше обратиться к акушерке? — повернувшись ко мне, спросил Джейми. — Пригласи акушерку, — покачав головой, уверенно ответила я. За время обучения я всего лишь трижды присутствовала при родах. Роды проходили в стерильной обстановке. Роженицы были накрыты простынями и находились под наркозом. Ничего не было видно, кроме невероятно расширившейся промежности и внезапно выходящей головки ребенка. Увидев, что Джейми ушел за акушеркой миссис Мартинс, я последовала за Йеном, поднимающимся по лестнице. Дженни сидела в кресле у окна, удобно откинувшись на спинку. Она надела старенькую ночную рубашку и, сняв постельное белье, накрыла перину старым одеялом. Теперь она сидела и ждала продолжения. Йен, уже одетый для встречи с акушеркой, нервно топтался рядом. Дженни улыбнулась, но взгляд ее был отвлеченный и направленный как бы внутрь себя. Она как будто прислушивалась к чему-то отдаленному, что слышала лишь она. Между тем Йен начал беспокойно бродить по комнате, при этом он брал первое, что попадалось под руку и тут же клал взятое на место. Так продолжалось до тех пор, пока Джении его не выпроводила. — Йен, спустись и разбуди миссис Крук, — улыбнувшись, чтобы смягчить его выпровождение, попросила она, — скажи ей, чтобы она подготовила все понадобившееся миссис Мартинс. Она знает, что делать. Затем, резко вдохнув, она положила обе руки на свой вспучившийся живот. Видя, как ее живот неожиданно напрягся и округлился, я уставилась на нее. Закусив губу и тяжело вздохнув, она расслабилась. Ее живот принял свою обычную форму чуть зависшей слезинки, закругленной с обеих сторон. Йен нерешительно положил ей на плечо руку, и она, улыбнувшись ему, накрыла ее своей. — И скажи ей, чтобы она тебя накормила. Вам с Джейми надо поесть. Говорят, что вторые роды проходят быстрее первых. Может, к тому времени, когда вы закончите завтракать, я сама смогу перекусить. Собравшись уходить, он, сжал ее плечо и поцеловал, прошептав что-то на ухо. Уже стоя на пороге, оглянувшись, он посмотрел на нее, но она отправила его, решительно махнув рукой. Казалось, прошло очень много времени, прежде чем появились Джейми с акушеркой. Я нервничала, поскольку схватки усиливались. Говорили, что вторые роды, как правило, проходят быстрее. Что делать, если этот ребенок появится на свет раньше, чем прибудет миссис Мартинс? Поначалу Дженни поболтала со мной на отвлеченные темы, лишь слегка наклонялась вперед и придерживая живот когда схватки усиливались. Но она быстро утратила желание разговаривать, и, откинувшись на спинку кресла, спокойно отдыхала между схватками, с каждым разом более болезненными. Наконец, после очередной схватки, едва не согнувшей ее пополам, она, пошатываясь, встала с кресла. — Помоги мне немного пройтись, Клэр, — попросила она. Не зная, правильно ли поступаю, удовлетворяя ее просьбу, я крепко взяла ее под руку и помогла встать. Мы медленно прошлись по комнате, сделав несколько кругов, останавливаясь, когда возобновлялись схватки и продолжая, когда они ослабевали. Незадолго до прихода акушерки Дженни легла на кровать. Миссис Мартинс производила впечатление надежного человека. Она была высокой, худой, с широкими плечами и мускулистыми предплечьями. Ее доброе лицо, выражение которого характеризовало ее, как реалиста, внушало доверие. Две бросающиеся в глаза вертикальные морщины между серо-стальными бровями углублялись, когда она сосредотачивалась. Во время предварительного осмотра эти морщины не углублялись. Значит, пока все было в норме. Из приготовленной миссис Крук стопки чистых, выглаженных и сложенных простыней, миссис Мартинс, взяв одну, подсунула ее под Дженни. Увидев темное пятно крови между ее бедрами, я была потрясена. Заметив мой взгляд, миссис Мартинс ободряюще кивнула. — Да-да. Оно так и называется «кровавое зрелище». Все в порядке. Беспокойство вызывает алая кровь и обильное кровотечение. А в такой крови нет ничего настораживающего. Мы все устроились и стали ждать. Миссис Мартинс тихим, успокаивающим голосом беседовала с Дженни, растирала ей поясницу, сильно нажимая во время схваток. По мере их учащения и усиления боли Дженни сжимала губы и резко выдыхала носом воздух. Теперь, когда боль стала нестерпимой все чаще раздавался ее страдальческий, ослабевающий стон. К этому времени ее волосы промокли от пота, а лицо от напряжения стало ярко-красным. Глядя на нее, я в полной мере поняла, почему рождение ребенка назвали «родовыми муками». Роды оказались чертовски изнурительным трудом. В течение следующих двух часов заметных изменений в состоянии Дженни не было, только боль усилилась. Если поначалу она отвечала на вопросы, то теперь она лежала молча, тяжело дыша в конце каждой схватки, а ее лицо стремительно бледнело. Сжав губы при очередной схватке, когда та ослабла, она поманила меня к себе. — Если ребенок выживет... — задыхаясь, проговорила она, — и если это девочка... ее имя Маргарет. Скажи Йену... назовите ее Маргарет Элен. — Да, конечно, — успокоила ее я, — но ты сама ему это скажешь. Скоро все закончится. Опровергая мои слова, она лишь покачала головой и стиснула зубы, когда началась очередная схватка. Миссис Мартинс взяла меня за руку и увела от постели Дженни. — Не обращайте внимания на ее слова, девушка, — буднично сказала она, — им всегда кажется, что они вот-вот умрут. — Ох, — немного успокоившись, выдохнула я. — Но имейте в виду, — понизив голос, продолжила она, — иногда это случается. Боли продолжались, а заметного улучшения не было, так что даже миссис Мартинс казалась слегка обеспокоенной. Боль вымотала Дженни. Как только боль начинала ослабевать, тело Дженни расслаблялось, и она начинала дремать, как бы используя эти незначительные паузы для отдыха. Но когда безжалостная рука боли вновь сжимала ее, она просыпалась и, лежа на боку и стоная от усилий, боролась, корчась от боли и сворачиваясь в клубок, чтобы защитить застывший комок не родившегося ребенка.
Дата: Суббота, 29.08.2015, 20:13 | Сообщение # 100
Король
Сообщений: 19994
— Может ребенок лежит... вниз попкой? — несмело предположила я, стесняясь это высказывать такой опытной акушерке. Однако это предположение, похоже, вовсе не обидело миссис Мартинс. Морщины между ее бровями углубились, когда она взглянула на измотанную женщину. Когда прекратилась очередная схватка, миссис Мартинс отбросила простыню, подняла ночную рубашку роженицы и сразу же принялась за работу, быстро нажимая умелыми пальцами в разных местах на огромный бугор живота. Диагностировать пришлось несколько раз, поскольку прощупывания, похоже, вызывали боль, а осмотр был невозможен в связи с непрекращающимися сильными схватками. В конце концов акушерка отступила от кровати и теперь стояла задумавшись, машинально постукивала ногой, глядя, как Дженни корчиться еще и от дополнительной жуткой боли в позвоночнике. В то время как роженица крутилась на кровати, простынь натянулась и вдруг с треском разорвалась. Для миссис Мартинс этот звук стал как бы сигналом, и она, подозвав меня, решительно двинулась вперед, — Наклони ее немного назад, милая, — распорядилась она, абсолютно не реагируя на крики Дженни. И я подумала, что к ним она уже привыкла. После прекращения очередной схватки миссис Мартинс принялась за дело. Обхватив ребенка через стенки на мгновение расслабившейся матки, она попыталась его повернуть. Но тут началась очередная схватка, и, закричав, Дженни резко дернула меня за руки. Миссис Мартинс попыталась еше раз. Еще раз и еще. Не в состоянии удержаться от потуг, Дженни довела себя до изнеможения. Она с трудом напрягалась, стремясь вытолкнуть ребенка на свет божий. И это сработало. Неожиданное, невероятное перемещение околоплодных вод и бесформенное тело ребенка перевернулось под руками миссис Мартинс. Форма живота Дженни тотчас изменилась, и сразу же появилось ощущение, что роды начались. — Теперь тужься. Дженни повиновалась, и миссис Мартинс опустилась на колени возле кровати. Очевидно, она увидела явное улучшение ситуации, потому что поднялась и поспешно схватила со стола маленькую бутылочку, которую поставила, когда вошла. Налив на подушечки пальцев немного жидкости, похожей на масло, акушерка начала бережно втирать ее между ног Дженни. Но тут началась очередная схватка, и Дженни утробно и озлобленно застонала, протестуя против любых прикосновений. Пришлось миссис Маптин убрать руку. Но когда боль утихла и Дженни охватила вялость, акушерка продолжила ее бережно массировать напевая вполголоса: все будет хорошо, надо просто отдохнуть, ну а теперь... тужься! Во время следующей схватки миссис Мартинс, положив руку на живот Дженни, сильно на него надавила. Дженни пронзительно закричала, но акушерка продолжала давить до тех пор, пока схватка не ослабла. — При следующей схватки надавите вместе со мной, — попросила меня акушерка, — ребенок вот-вот выйдет. Положив руки поверх рук миссис Мартинс лежащих на животе Дженни, по ее сигналу мы одновременно сильно нажали, а Дженни натужилась. Она утробно, но торжествующе охнула, в то время как между ее бедер показался нечто увеличивающееся, округлое, покрытый слизью. Выпрямившись и упершись ногами в матрас, она еще раз натужилась, и Маргарет Элен Мюррэй вылетела на божий свет, как смазанный жиром поросенок. Чуть позже вытерев влажной тканью улыбающееся лицо Дженни, я выпрямилась и посмотрела в окно. Близился закат. — У меня все в порядке, — оповестила она, — в полном порядке. Широкую восторженную улыбку, с которой она встретила рождение дочери сменила не сходящая с ее лица улыбка глубокого удовлетворения. Протянув подрагивающую руку, она коснулась моего рукава. — Иди, скажи об этом Йену, — проговорила она, — он волнуется. Войдя в кабинет лэрда и окинув его скептическим взглядом, я пришла к выводу, что ожидания Дженни не соответствовали реальности. Зрелище в кабинете, где отсиживались Йен и Джейми очень напоминало преждевременную пьянку в честь еще незавершенных родов. На буфете стоял пустой графин в сопровождении нескольких бутылок, а воздух был насыщен стойкими запахом спиртного. Гордый отец, судя по всему, вырубился, пристроив голову на руки, лежащие на столе лэрда. Сам лэрд, похоже, еще что-то соображал, поскольку стоял прислонившись к облицовочной стенной панели, моргая как сова мутными глазами. Негодуя, я протопала к столу и, схватив Йена за плечо, грубо его встряхнула, проигнорировав обратившегося ко мне уже оторвавшегося от панели и выпрямившегося Джейми: — Сассенах, подожди ... Как оказалось, Йен вырубился не полностью. Он неохотно поднял голову. На меня умоляюще посмотрели мрачные глаза на окаменевшем лице. И тут до меня дошло, что он подумал, будто я пришла сообщить ему о смерти Дженни. Ослабив хватку, я слегка похлопала его по плечу. — С ней все хорошо, — тихо сказала я, — у тебя родилась дочь. Он опустил голову на руки, его худые плечи содрогались. Решив дать ему возможность успокоиться, я отошла от него, в то время как Джейми начал гладить его по спине. Когда пострадавшие от родов пришли в себя и привели себя в надлежащий вид, семьи Фрэйзеров и Мюррэев собрались в комнате Дженни на праздничный ужин. Маленькую Маргарет приведенную в порядок и завернутую в одеяльце передали отцу, взявшему свое новорожденное чадо с выражением блаженного благоговения. — Здравствуй, малышка Мэгги, — прошептал он, коснувшись кончиком пальца крошечной пуговки носика. Его новорожденную дочку, очевидно, знакомство не впечатлило, поскольку она закрыла глазки, сосредоточилась, напряглась и написала на папину рубашку. Во время недолгой веселой суеты и ликвидации последствий, вызванных этим нарушением хороших манер, маленькому Джейми удалось вырваться из хватки миссис Крук и повалиться на кровать Дженни. Она тихо охнула от боли, но протянув руку, привлекла его к себе, махнув рукой миссис Крук, чтобы она оставила его в покое. — Моя мама! — вжавшись в ее бок, заявил он. — Конечно, а чья же еще? — спросила она, — иди ко мне, малыш. Обняв его, она поцеловала его в макушку. От этого он успокоился, расслабился и крепче прижался к ней. Спокойно наклонив его голову, она начала ее гладить. — Укладывайся, малыш, — предложила она, — уже пора спать. Ложись. Ощущая ее рядом, он засунул большой палец в рот и уснул. Теперь у Джейми появилась возможность подержать малышку. Он оказался на удивление сведущим, Согнув ладонь, он положил в нее, как теннисный мячик покрытую пушком головку. Казалось, он неохотно отдал малышку Дженни, которая прижав ее к груди что-то нежно ей напевала. Наконец мы направились в свою комнату казавшуюся тихой и пустой по сравнению с трогательной семейной идиллией: Йен, придерживающий маленького Джейми, стоит на коленях у кровати жены, пока она кормит новорожденную. За все это время я только сейчас почувствовала, насколько устала. Прошло почти двадцать четыре часа с тех пор, когда Йен разбудил меня. Джейми тихо закрыл за собой дверь и, молча, подойдя ко мне сзади, расстегнул мне платье. Он обнял меня, и я с благодарностью откинулась на его грудь. Он наклонил голову, чтобы поцеловать меня, а я, повернувшись, обняла его за шею, ощутив не только сильную усталость, но и безграничную нежность и глубокую грусть. — Может, это и хорошо, — не сразу, как бы про себя произнес Джейми. — Что хорошо? — Что ты бесплодна. Он не видел моего лица, уткнувшегося ему в грудь, но он должен был почувствовать, что я напряглась. — Да, я знал это давно. Вскоре после нашей свадьбы мне сказала об этом Гэйлис Дункан. И он нежно погладил меня по спине. — Сначала я немного сожалел об этом, но потом подумал, что это хорошо. Так, как мы живем, нам было бы очень нелегко, если бы ты забеременела. А теперь — он слегка вздрогнул — теперь, я, кажется, рад этому. Я не хотел бы, чтобы ты так страдала. — Я бы не возражала, — после долгого молчания проронила я, вспоминая круглую покрытую пушком головку и крохотные пальчики. — А я возражаю, — он поцеловал меня в макушку, — я видел лицо Йена. Его плоть разрывалась каждый раз, когда кричала Дженни. Обнимая его, я гладила его изборожденную шрамами спину. — Сам я могу вынести боль, — тихо сказал он, — но твою не смог бы. На это понадобилось бы сил больше, чем те, что у меня есть.
Оutlander является собственностью телеканала Starz и Sony Entertainment Television. Все текстовые, графические и мультимедийные материалы,
размещённые на сайте, принадлежат их авторам и демонстрируются исключительно в ознакомительных целях.
Оригинальные материалы являются собственностью сайта, любое их использование за пределами сайта только с разрешения администрации.
Дизайн разработан Стефани, Darcy, Совёнок.
Запрещено копирование элементов дизайна!