ГЛАВА 1. ЗНАКОМСТВО

Джонни проснулся от ужаса, нахлынувшего удушливой волной. Мальчика все чаще мучили кошмары. Он даже начал привыкать к такому пробуждению. Ему часто снилось, что плачет младенец, а он, Джонни, старается добраться до источника плача и успокоить малыша, но у него это никак не получается. Во сне мальчику казалось, что ребенок захлебывается своим плачем, и от этого он просыпался, задыхаясь.
Полежав немного в своей узкой жесткой и такой неудобной кровати, он прислушался. На самом деле где-то за стенкой плакал младенец. Тут же пришло осознание того, что это заявлял о себе его недавно родившийся младший брат.
– Господи, ну почему нянька не заставит его замолчать?! Накрыла бы его подушкой, что ли. – проговорил Джонни вслух.
Утром Джонни чувствовал себя гадко, в чем винил капризного младшего брата. Ему очень хотелось спать. Однако это его желание не было никакой возможности привести в исполнение, поскольку скоро должен был прийти гувернер.
Надо сказать, семья Рэндоллов жила небогато, поэтому не имела возможности отправить младших детей на учебу в частную школу. Старший брат Джонни – Уильям после домашнего обучения у гувернеров имел возможность продолжить учебу в  публичном учебном заведении в Лондоне. Однако  обучение среднего сына в подобном месте Уильям Рэндолл-старший оплачивать отказывался – только  кадетский корпус. Поэтому Джонни предстояло стать военным, как любому другому второму сыну мелкого дворянина.
Однако ребенку полагался учитель, которым у Джонатана Вульвертона Рэндолла, второго сына Уильяма Рэндолла-старшего, был мистер Джонс, преподававший ему английский, латинский и греческий языки и другие полезные науки. Мистер Джонс представлял собой высокого тощего мужчину средних лет, довольно нескладного и не имеющего понятия о настоящей жизни, как думал о нем юный Рэндолл, но весьма начитанного и напичканного сведениями о разных странах, чем он с огромным удовольствием делился со своим учеником, заражая его страстью к путешествиям и приключениям.
Надо сказать, мальчик, как бы это ни тяготило его, вполне осознавал свою дальнейшую судьбу. Все состояние и титул отойдет брату Уильяму, как старшему сыну. А если Джонни вдруг посчастливится, то достанется ему какая-нибудь маленькая деревушка в наследство, с которой он сможет собирать ренту, и титул эсквайра, как у многих других младших детей дворян. На это много не попутешествуешь. Хотя, он утешал себя тем, что военные, как рассказывал учитель, тоже много ездят по миру, если повезет.
Надо отдать должное мистеру Джонсу, он заметил у юного Рендолла эту его тягу к естественным наукам и географии и всячески поощрял ее. Однако латинский и греческий давались мальчику с трудом. Впрочем, Джонни не любил заниматься науками, мальчику хотелось обычных детских игр, подвижных и немного опасных. Он любил представлять себя капитаном пиратского судна, захватывающего корабль с золотом, или путешественником, открывающим новые земли.
Несмотря на непреодолимое желание поспать, юный Джонни заставил себя подняться с постели, наскоро оделся, помочил каждый глаз каплей воды и сбежал по ступенькам в гостиную, где уже подали завтрак.
Миссис Рэндолл, мать Джонни, тщательно намазывая масло на хлеб, совершенно не отреагировала на появление сына, только Дик, домашний лакей привычно подал ему тарелку с завтраком. Немного овсяной каши и стакан молока – это был его обычный утренний рацион. Джонни поздоровался с матушкой, слегка чиркнув губами по ее костлявой руке, и присел за стол. Мальчик, как того требовал этикет, поинтересовался здоровьем матушки и, после ее невнятного ответа, без особого аппетита приступил к трапезе, с унылым видом размазывая кашу по тарелке.
После завтрака Джон и миссис Рэндолл, встав из-за стола, пошли навестить  младшего сына и брата, который так тоскливо и жалобно плакал ночью. Сегодня был день его ангела, и мать решила, что нужно в честь праздника поощрить малыша Рэндолла.
Джонни, войдя в детскую, ощутил густой запах грудного молока и несвежих пеленок и осторожно заглянул в колыбель. Там шевелился маленький человечек. Он не спал, но все движения его были немного вялыми, даже неестественными. Малыш не издавал ни звука. Теперь мальчик вблизи смог рассмотреть существо, которое упорно называли его младшим братом. Ребенок был бледен. То, что младенец едва шевелился, Джонни расценил, как нехватку его силенок. Джонни вдруг подумалось, что на месте братца он двигался бы гораздо проворнее, только ради того, чтобы напоминать о себе.
До этого момента мальчик не мог хорошо рассмотреть брата, потому что его не приглашали в детскую. А для того, чтобы зайти в комнату с детскими игрушками самому, он считал себя уже достаточно взрослым.
Младенец был очень маленький и худой, ребра выступали сквозь прозрачную кожу. Джонни отметил, что Алек, его брат, сучил ручками и почти не шевелил ножками. У малыша глаза были такого же цвета, как и у самого Джонни и их разрез, хоть ребенок постоянно щурился, напомнил мальчику его собственный. В остальном он не смог найти сходство с младшим братом. Губки ребенка были припухшие и, как ни старался старший брат, он так и не смог усмотреть зубов.
Джонни с раздражением подумалось, что в этом возрасте он сам не отважился бы нескончаемо плакать, чтобы утомлять всех своими капризами. Однако мальчик заставил себя дотронуться до крохотной ручки брата. Она была холодной, а пальчики такими маленькими, что их можно бы было очень легко сломать, стоит немного поднажать, вдруг пришло в голову Джонни. Но он отогнал эти мысли. Внезапно, младенец открыл глаза, так похожие на его собственные, и посмотрел прямо на Джонни. В этот момент он как раз не плакал, не куксился, просто спокойно и очень серьезно смотрел на брата.
Джонни никогда не был склонен к проявлениям нежности. По крайней мере, он не помнил, чтобы испытывал какие-то чувства, кроме неприязни по отношению к матери и старшему брату. Однако когда маленькие холодные пальчики вцепились в его руку мертвой хваткой, а внимательные глаза устремились в его сторону, мальчик испытал доселе неизвестное ему чувство нежности к этому незнакомому и странному, глупому и ненужному, по его мнению, существу.
Джонни смотрел на младшего брата, как на существо с другой планеты, про которые с увлечением иногда рассказывал ему учитель. Он никогда не испытывал каких-либо особых симпатий к родственникам, но этот малыш, вызвал непонятные и неизвестные ему ощущения. Неожиданно для себя, Джонатан мягко сжал маленькие хрупкие пальцы и мысленно проговорил: «Обещаю, что буду любить тебя и беречь от всех невзгод, которые могут повстречаться тебе на пути. Если встретишь дракона (он вспомнил, как няня когда-то рассказывала ему на ночь страшные сказки) или ужасного тролля, я обещаю, что сделаю все, чтобы не отдать тебя в руки этого существа». Проговорив эти слова про себя,  словно молитву, Джонни высвободил свои длинные пальцы из цепких ручек младенца.
Он не понимал, зачем сказал это. Ему всегда казалось, что этот младенец не имеет никакого отношения к нему, он был для Джонни лишним, ненужным балластом в их семействе. Но пронзительная беззащитность малыша вдруг вызывала у старшего брата какую-то щемящую и, до этого момента неосознанную, тревогу за его будущее. Мысленно посмеявшись над тем, что его клятва походила на обет супружества, мальчик побежал в  классную комнату, где его ждал учитель.

ГЛАВА 2. РЭНДОЛЛЫ

Джонатан Вульвертон Рэндолл был вторым сыном Уильяма Рэндолла-старшего и его супруги Мэри Рэндолл, родивших его 3 сентября 1705 года. Его старший брат Уильям Томас Рэндолл, был рожден семью годами ранее. А четыре месяца назад в семье появился  младший брат Джонатана - Александр Рэндолл.
Надо сказать, супруги Рэндолл не имели других детей, то есть, никогда не было у Мэри Рэндолл выкидышей или мертворожденных младенцев, все три мальчика родились живыми и вполне жизнеспособными. Но, если первая беременность проходила без особых сложностей и разрешилась вполне  легко, несмотря на юный возраст матери – роженице было всего шестнадцать лет, то вторая беременность проходила крайне тяжело. В первую очередь, беременная не сразу  осознала свое положение, потому что дни, когда к ней не мог прикоснуться мужчина, так и не прервались.
Во-вторых, примерно с двух недель беременности у женщины началась жуткая рвота. Как только она съедала что-нибудь, ее тут же выворачивало наизнанку.
Но больше всего ее пугали так и не прекратившиеся крови. Старая повитуха, миссис Брайт, тщательно осмотрев ее, сказала, что это от нечистого, и бедная женщина была уверенна, что ребенка, которого она носит, каким-то образом, пока она спала, подменили, и он – от Сатаны. А ее тело, отданное при крещении Богу, противится младенцу, всячески его отторгая. Бедная девушка провела все месяцы беременности в совершеннейшем расстройстве.
Хотя, надо отдать ему должное, малыш поспешил появиться на Свет Божий. Так, по подсчетам измученной матери, ребенок должен был родиться не раньше октября месяца, однако, схватки начались в ночь на второе сентября. Бедная девушка неистово молила Бога  прекратить это действо, чтобы младенец явил свое лицо в срок. Но, мало того, что малыш не захотел  соблюсти Божьи сроки, как было ему положено, то, как выразилась повитуха, он решил родиться «попкой к миру, а не головкой проложить себе путь», как старший сынок Уилли. Промучившись полтора дня, миссис Рэндолл разрешилась вторым сыном. Однако, вопреки ожиданиям, ребенок возвестил о себе громким требовательным плачем, хотя, в душе, молодая мать надеялась, что этот отпрыск Сатаны, так измучивший ее, искалечивший ее родовые пути, отправится в ад, где, как полагала молодая мать, ему самое место.
С каждым днем существования своего второго сына мать убеждалась в правильности своих рассуждений. Не смотря на то, что плод долго терзал и себя и ее и вышел совершенно не по-христиански, мальчик, названный Джонатаном, оказался весьма жизнеспособным, о чем заявил с первых минут своей жизни.
Юная мать боялась младенца и как можно меньше подходила к нему. Кроме того, Мэри не видела в сыне ничего, чтобы напоминало ей мужа, хотя она знала, что, кроме него, отцом ребенка никто быть не мог. И это еще больше убеждало ее в нечистом происхождении нового отпрыска. Он так не походил на горячо ею любимого старшего Уильяма, который был послушным и воспитанным, и, как доказательство ее верности, был копией своего отца. В душе мать радовалась, что все наследство мужа, за маленьким исключением, достанется старшему сыну.
Впрочем, Мэри Рэндолл никогда не питала к мужу нежных чувств и, по необходимости деля с ним постель, исполняла супружеский долг только для того, чтобы обзавестись потомством. Кажется, мужа это вполне устраивало. Однако, после рождения второго сына, желание, даже, если оно хоть немного присутствовало раньше, исчезло совершенно, и долгое время супруги жили, не исполняя своих прямых обязанностей по отношению друг к другу.
После родов Мэри чувствовала себя так, будто ее лишили души. На младенца она не могла, да, и не хотела смотреть. В современном обществе сказали бы, что женщина страдает послеродовой депрессией, но тогда молодая мать считала, что это так же происки Дьявола, и во всем винила своего маленького сына Джонни.
По прошествии десяти лет отношение Мэри к сыну не изменилось – в нем ее раздражало абсолютно все: его не похожесть на отца; его стремление главенствовать, которое иногда проскальзывало в поведении ребенка; необычно высокий интеллект, которым, нет-нет, да блеснет мальчик. С садистским наслаждением Мэри видела, как, ее стараниями, ребенок растет подозрительным, немногословным, замкнутым, будто он боится причинить лишние неудобства близким. И с каждым годом нелюдимость его проявлялась все сильнее.
О мистере Рэндолле–старшем можно сказать только, что ни супруга, ни дети не знали мужа и отца достаточно хорошо,  так как он занимался торговлей шерстью и частенько отсутствовал дома.

ГЛАВА 3. СТРАШНОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ

Джонни никогда не имел друзей. Их семья жила в довольно уединенном поместье, поэтому других детей его возраста и положения поблизости не было. Признаться, Джонни и не хотел играть с другими детьми. Он был нелюдимым мечтателем, ему вполне хватало своего общества. Дети слуг, в свою очередь, считали хозяйского сына очень странным, скрытным, неразговорчивым и нервным. Ну, посудите сами, какой нормальный человек будет кричать от простого прикосновения к плечу?! А с юным хозяином именно так и произошло.
В тот день юный хозяин Джонни зачем-то, наверно от безделья, ошивался возле конюшен, как всегда мрачный, погруженный в свои мысли. Видимо, мальчишка сильно замечтался, потому что не услышал, как большой и строптивый конь чего-то испугался и, сорвавшись с привязи, помчался в его сторону. Лошадь была уже совсем близко от мальчика, когда конюх, мистер Стивенс, рванул через двор. Конь быстро приближался, но слуга успел добежать и оттолкнуть хозяйского сына в сторону, чтобы лошадь не сшибла его. Однако самое странное произошло при прикосновении конюха к плечу мальчика. В этот самый момент Джонни, уже падая, выгнулся, побледнел и истерично закричал, по телу прошла дрожь, как от удара плетью. Джонни упал в грязь, все еще вопя, но, услышав смех детей прислуги, очнулся, замолчал и зло уставился на смеющихся. Громче всех гоготал сын конюха, тринадцатилетний Томми. Он притопывал и, держась за трясущийся живот, грязным кулаком размазывал по багровому лицу сопли и слезы.
– Ты еще пожалеешь! – медленно поднимаясь с земли, зло прошипел Джонни в сторону весельчака. Бросив на Томми тяжелый горящий взгляд, юный мистер Рэндолл поковылял домой мыться и переодеваться.
А спустя неделю после этих событий в поместье произошел несчастный случай.
Был дождливый пасмурный ноябрьский день. Во дворе слышались топот множества ног, громкие крики и плач людей. Миссис Рэндолл спустилась вниз, чтобы узнать, что стряслось.
– Бетти, что за переполох? – спросила хозяйка раздраженным голосом.
– О, миссис, какая беда случилась! – истерично воскликнула бледная экономка.
– Да, говори уже, что произошло! – не выдержала Мэри Рэндолл.
– Ох уж, какое несчастье, миссис, случилась с бедняжкой сынком конюха Стивенса, младшеньким Томми. Он вечером не вернулся домой, а сегодня поутру его выловили в реке. Застрял он там, в грязи, у левого берега, на отмели. – затараторила экономка, взмахивая руками в сторону воображаемой реки. – Говорят, и одежка-то на нем изодрана. Наверное, тельце цеплялось за ветки. А на лице-то, на лице.. и на теле, миссис, ох.. нет живого места.. сплошное месиво.. Весь кровью изошел.. бедняга.
Экономка неистово перекрестилась, шмыгая носом и вытирая опухшие глаза передником.
– Успокойся, – скомандовала хозяйка. – Где тело? Надеюсь, за коронером послали?
Миссис Рэндолл позвала мужчин, выловивших тело, которые рассказали, что, когда Томми не пришел вечером домой, родители и соседи пытались искать мальчика. Но в ноябре темнеет рано, поэтому поиски в тот день прекратились, и возобновились только утром. Тело на отмели увидел старший брат Томаса. Труп достали из грязи и отнесли домой. Сейчас оно там, и родня ждет коронера, который необходим, потому что парень не просто утонул: на теле было множество ран, как поверхностных, так и глубоких, и огромные синяки. Но хуже всего выглядело лицо и голова убитого: на затылке была глубокая, но довольно чистая, резаная рана, видимо, нанесенная после смерти. Вокруг глаз темнели синяки, и выглядело все так, будто их пытались выдавить. Носа не было вовсе – он был отрезан. Рот же, распластанный неровным разрезом, ужасал своей улыбкой от уха до уха. Причем, по этим ранам было заметно, что нанесены они были еще при жизни бедного мальчика. Причиной же смерти служила колотая рана шеи, как сошлись во мнении все, кто видел тело.
Пока слуги в гостиной рассказывали миссис ужасные подробности случившегося, за дверью стоял молодой хозяин Джонни и внимательно их слушал. По лицу мальчика было невозможно прочесть, о чем он думает, на протяжении всего повествования оно оставалось бесстрастным и немного отсутствующим. Дослушав подробности до конца, мальчик тихо поднялся вверх по лестнице в свою комнату.
Коронер добрался в поместье только к вечеру следующего дня. Были проведены сыскные мероприятия, которые не дали никакого результата: ни орудия убийства, ни преступника найти не удалось. Тело было осмотрено врачом, приехавшим с коронером. Всех ужаснула жестокость, с которой был убит подросток. Выводы медика совпадали со словами слуг, доставших тело. Миссис Рэндолл написала письмо мужу с просьбой приехать домой, поддержать семью верного конюха. К тому же миссис опасалась недовольства челяди и боялась за свою жизнь и жизни детей.
Джонни было запрещено ходить к реке и, вообще, уходить со двора. Хотя мать оценила его благоразумие, проявляющееся в том, что мальчик и сам не спешил выходить из дома, будто боялся страшного монстра, расправившегося с сыном конюха.

ГЛАВА 4. МЛАДШИЕ БРАТЬЯ

Джонни сдружился с маленьким Алеком, если можно так сказать. Дружба заключалась в том, что Джонни ежедневно, часами, просиживал в детской у кроватки несмышленого брата. Нянька пыталась отогнать мальчишку от младенца, считая, что тот может наградить малыша простудой, либо еще какой-нибудь заразой. Поскольку Алек был слабеньким и болезненным ребенком опасения няньки были резонными, но Джонни не обращал внимания на ее сетования. А когда миссис Рут пригрозила пожаловаться миссис Рэндолл, Джонни спокойно заявил, что, в таком случае, расскажет матери и о том, как к няньке по ночам приходит кузнец Питер. Миссис Рут замолчала.
Надо сказать, на няньку юный господин наводил, практически, мистический ужас. С виду мирный, воспитанный мальчик, обладал поистине неприятным взглядом, который холодил душу, и иногда в нем проскальзывало что-то дьявольское и даже безумное. Спокойный на людях, по ночам молодой хозяин часто кричал и плакал. Что точно он кричал, миссис Рут не могла расслышать из соседней комнаты, а по утрам частенько его кровать была обмочена. Меняя постельное белье, прислуга не рассказывала об этом его матери, боясь мести этого бесового отродья, как между собой они называли маленького хозяина. Ночные плач и крики не раздавались только в те ночи, когда приезжал молодой наследник и старший сын четы Рэндолл.
Джонни сидел у кроватки Алека и тряс перед ним деревянной трещоткой. Малыш, в который раз, пытался схватить ее из рук брата и засунуть себе в рот. От роду ему было всего восемь месяцев, и он, наконец-то, начал сидеть, хоть иногда и заваливался на бок, отчего смешно злился и кряхтел. Джонни нравилось усаживать брата обратно в подушки и чмокать его в маленькие бледные губки или лобик. С младшим братом мальчик мог делиться всеми своими мыслями, планами, он рассказывал ему, как прошел его день, какая погода за окном, и, даже, что творится у него на душе.
Рассказал он ему и о страшном преступлении в их поместье. Только не решался рассказать всего, что он знал об этом ужасающем убийстве. И не потому, что боялся малыша, нет. Алек был еще не настолько разумен. Боялся Джонни, что его может подслушать прислуга или еще кто-нибудь и открыть то, что знал только он.. Его тайну, одну из тех страшных тайн, которые давили камнем его грудь. Но он обещал рассказать брату все во время прогулки, когда их оставят наедине в саду. Следовало дождаться теплой погоды.
Говорил он Алеку и про то, что не любит, когда приезжали отец и старший брат. Особенно брат. Джонни ненавидел, когда приезжал Уилли. Однако причину ненависти он тоже, почему-то, не рассказывал малышу, и сам не мог понять, почему? Ведь Алек совсем мал и ничего не мог бы понять, но Джонни все равно было стыдно перед этим маленьким худеньким «гномом». Уже несколько месяцев он старался набраться мужества и рассказать братцу все, но потом решил тоже дождаться теплой погоды и прогулок в саду.
Каждый день в эту слякотную холодную зиму Джонни приходил к брату поиграть и посмотреть, как малыш понемногу начинает познавать мир, интересоваться всем вокруг. Ему очень нравилось, как Алек радуется его приходу, улыбается ему и протягивает свои маленькие ручки. Джонни отметил про себя, что малыш радовался ему больше, чем остальным домочадцам. И как же горд был мальчик, когда Алек произнес свое первое слово: «Дьзонни», и улыбнулся ему своей беззубой улыбкой. Отсутствие зубов также волновало старшего брата. Джонатан видел ровесника Алека, сына кормилицы, у того уже виднелось четыре передних зуба. Мальчик решил, что это из-за того, что кормилица плохо кормит его брата и отдает все своему отпрыску, поэтому Алек недоедает. Он пригрозил служанке, чтобы она кормила малыша получше, а не то...
Джонни иногда даже удивлялся своему отношению к брату. Но, до этого такой нелюбимый и ненужный родственникам, напоминающий матери о боли, которую невольно причинил ей своим рождением и так раздражающий отца своей непохожестью на него, что тот старался не замечать мальчика в те редкие моменты, когда приезжал домой, Джонни понимал, что, наконец, появился человек, который на самом деле рад его приходу, который его слушает, пусть не понимает, но ведь слушает. Человек, который тянется к нему, искренне улыбается, смеется и обнимает его. Да, Джонни чувствовал, что младший брат любит его.
И, самое странное, что мальчик тоже испытывал привязанность и даже.. – нет, этого не может быть! – полюбил этот болезненный, плачущий и пачкающий пеленки комочек. Иногда, когда миссис Рут не могла его услышать, он прижимал свои губы к уху малыша и шептал ему: «Я люблю тебя, Алек. Слышишь, я люблю тебя».
Малыш отвечал ему восторженной улыбкой и начинал смеяться, потому что губы брата щекотали его ухо. Иногда, когда он смотрел на Алека, от переполнявших его чувств, Джонни начинал плакать. Ему хотелось взять малыша на руки, крепко-крепко сжать в своих объятиях и целовать его, целовать бесконечно. Он дал себе слово, что никогда не причинит боль младшему брату.
Джонни знал о боли много, слишком много для маленького мальчика, которым он был. Он знал, как причинить такую боль, чтобы человек начинал кричать и просить о пощаде. Часто, лежа в своей неудобной узкой кровати, он начинал представлять, как причиняет такую боль и испытывал странное чувство удовлетворения при этом.
А с ноября месяца мальчик начал не просто представлять эти страшные картинки, он начал  emphasis вспоминать  /emphasis о той боли, которую причинил, и том удовольствии, которое испытал при этом.
Он стал замечать, что кошмары стали сниться ему все реже, а также реже он просыпался в обмоченной кровати. Однако и под дулом пистолета он не признался бы никому ни о своих желаниях, ни о том, что совершил. Никому, кроме Алека. Но он ждал весны, тепла и уединения, чтобы рассказать об этом брату.
Джонни не знал, рассказать ли малышу только о том, что случилось с сыном конюха на берегу реки промозглым ноябрьским днем, или рассказать обо всем: о том, почему он, Джонни, не любит, когда до него дотрагиваются, ненавидит, когда над ним смеются и когда долго смотрят на него?
Рассказать ли ему о том, когда он узнал, как причинять людям боль, и когда у него начались кошмары, и он снова начал писаться в кровать? Рассказать ли, почему он, Джонни, ненавидит своих родных, всех, кроме него, маленького Алека? Рассказать ли о том, кто и когда начал причинять боль ему, Джонни? Рассказать ли, как тьма поглотила его, как он барахтался в ней, тонул, и как научился жить с этим? Джонни не знал, что в конце концов расскажет брату о себе.
Где-то в глубине души он боялся, что Алек, несмотря на слишком юный и несмышленый возраст, ужаснется и возненавидит его, если узнает о нем правду. Мальчик не хотел потерять единственного родного человека, поэтому решил начать с рассказа о Томми, сыне конюха. Он расценил, что Томми всего лишь слуга, не родня Алеку, поэтому братик должен проще воспринять рассказ именно об этом событии.

ГЛАВА 5. ПРИЕЗД ОТЦА И БРАТА

Миссис Рэндолл отправила письмо мужу о преступлении в поместье в середине ноября. Муж смог приехать только ближе к рождественским праздникам. У него было много дел, связанных с продажами шерсти. Но, теперь, он решил устроить себе рождественские каникулы и пробыть с семьей до середины января. К тому же, мистер Рэндолл не видел супругу и детей уже около десяти месяцев. Последняя их встреча состоялась, когда родился их младший сын Александр. Отец семейства дождался благополучного разрешения жены от бремени, окрестил младенца и с чистой совестью уехал по делам.
Теперь же долг главы семьи велел ему навестить родных, навести порядок в поместье и выполнить одну из неприятных обязанностей хозяина, поддержав семью мистера Стивенса, потерявшую младшего ребенка. Мистер Рэндолл вел дела в Лондоне, где также учился в небольшом частном колледже его старший сын. Вместе с наследником, у которого начались каникулы, они благополучно добрались до родового гнезда.
К приезду хозяина во дворе и в доме все было убрано, приготовлены лучшие блюда. Джонни и Алека привели в порядок и одели в лучшие одежды.
Джонни вся эта суматоха совсем не нравилась, он, с плохо скрываемым раздражением, позволил себя вымыть и причесать густые темные волосы. В день приезда родных он был подавлен и взволнован, все утро мальчик не находил себе места. Какой же он испытал ужас, когда, поставленный рядом с матерью у двери, увидел, что вместе с отцом приехал и его старший брат Уильям. Хотя он прекрасно понимал, что во всех учебных заведениях начинаются каникулы, и Уилли, как его называли домашние, в любом случае приедет.
Миссис Рэндолл радушно встретила мужа, обняла и поцеловала сына. Отойдя от них, она подтолкнула Джонни в спину, чтобы тот тоже поприветствовал прибывших. Мальчик нехотя подошел к отцу, промямлил что-то невнятное и поцеловал его руку. Брату же он только мотнул головой, стараясь не встречаться с ним взглядом.
– Как же ты вырос, – только и сказал ему отец, и отвернулся, чтобы получше рассмотреть свое младшее чадо. Он с недовольством отметил, что Алек внешне напоминает ему среднего сына, но также заметил и некоторое сходство с собой и старшим сыном, которое никогда не замечал в Джонни. Про Джонни же мистер Рэндолл подумал, что с последней их встречи мальчик вытянулся и окреп. Кроме того, у него улучшился цвет лица, значит, ребенок здоров. И новая волна раздражения к среднему сыну поднялась после того, как он решил, что мальчишка стал еще более походить на свою мать. Только выражение лица не напоминало Мэри, у которой был апатичный, хмурый взгляд. Во взгляде же Джонни отец заметил непонятный страх. Надо сказать, мистера Рэндолла иногда мучили сомнения в своем отцовстве относительно Джонни – ни характером, ни фигурой мальчик не напоминал его.
Здесь следует описать внешность и характер самого мистера Рэндолла подробнее. То был дородный мужчина средних лет, хотя и выглядел старше. Полное лицо и маслянистый мясистый нос были красны от лопнувших капилляров и выглядели неопрятно. Голову же, когда-то украшенную прямыми светло-русыми волосами, венчала крупная лысина. На мир мистер Рэндолл взирал маленькими блекло-голубыми глазками. Когда его полные губы недовольно кривились, было заметно, что во рту порядочно не хватало зубов, а те, что оставались, были желтыми и кривыми. Вся его высокая массивная фигура резко контрастировала с изящными, аристократически удлиненными кистями рук и тонкими длинными пальцами. Если бы отец был более внимателен к своему среднему сыну, он бы заметил, что Джонни обладал точно такими же красивыми руками, как и он сам, но с изящной фигурой мальчика руки смотрелись более гармонично.
Нрав же у отца семейства был скверным: властный и жадный по натуре, Рэндолл закалился еще больше в не самых честных сделках своего бизнеса и стал еще более подозрительным и мелочным.
Его супруга не любила, когда муж приезжал домой. Приходилось угождать всем его прихотям, властным выходкам, любви к хорошей еде и выпивке. Успокаивало Мэри то, что она не интересовала супруга, как женщина. Грубо говоря, он не хотел ее с первого дня женитьбы, и делили они постель только ради продолжения рода. Мэри тоже всегда была холодна в постели. Миссис Рэндолл вполне хватило бы и одного ребенка – сыночка Уильяма, но, боясь остаться вообще без детей, потому что когда Уилли было 6 лет, он сильно заболел, и родители были уверены, что ребенок умрет, они зачали среднего сына – Джонатана.
Но к моменту рождения брата, Уилли поправился. И мать, смертельно напуганная повитухой, тайно надеялась, что с младенцем все как-нибудь само собой разрешится, может быть, даже Бог приберет его, нежеланного, если будет на то Его воля. Однако, как мы уже говорили, ребенок, при ужасно протекающей беременности, неправильном положении и мучительном появлении на свет, родился не просто живым, а очень здоровым, подвижным и любознательным малышом. При этом он чуть не стал невольной причиной смерти матери, которая выжила чудом, только благодаря правильному уходу опытной повитухи и прислуги.
Мальчик же успел напугать всех и тем, что родился он с открытыми глазищами, а поскольку они еще ничего не видели, то взгляд получился бегающим и каким-то злым. Джонни поскорее был передан на попечение кормилицы и все родные, включая мать, постарались забыть о нем, изредка вспоминая, когда младенец оглашал весь дом голодным криком.
Мистер Рэндолл же, злясь за такую непохожесть на себя и старшего мальчика, приходя в бешенство от требовательного и странно подвижного сына, нередко давал Джонни хорошего тумака. Когда парень подрос, то понял, чтобы не злить отца, следует притвориться послушным, почтительным и тихим мальчиком, и тогда наказания не последует. Вскоре отец расширил свой бизнес, стал реже появляться дома, и про Джонни забыли почти все домашние.
Как же был не похож на Джонни его старший брат Уильям. Учился он хорошо, что составляло гордость родителей, не забывал писать сердечные и почтительные письма матери, и обсуждать дела в письмах к отцу. Однако Джонатан считал своего брата отвратительным, гнусным и ужасным притворщиком, который умело скрывает свою двуличность. И на то были причины…
Между старшими братьями было семь лет разницы. Джонатану в январе шел двенадцатый год, его брату должно было исполниться девятнадцать. Уильям, так же, как и родители, не обращал бы на младшего брата никакого внимания, если бы не одно обстоятельство. Дом семейства Рэндолл был не очень большим, и братьям приходилось делить одну спальню на двоих.
Но, если у Джонни была маленькая кровать, сбитая из старых корявых досок с тюфяком из свалявшейся шерсти, то его брат спал на большом просторном ложе с пуховой периной. Когда же он уезжал в колледж, то снисходительно разрешал брату в его отсутствие спать на своей шикарной кровати. Но, на самом деле, Джонатану никогда этого не хотелось, поскольку кровать брата до самой сердцевины провоняла пóтом Уильяма, а этот мерзкий запах вызывал у него рвотные позывы. Лучше бы он сгорел в аду, чем прикоснулся к его тошнотворным вещам.
В шестилетнем возрасте, когда еще Алека не было и в помине, Джонни за постоянное непослушание – так казалось его раздраженным родителям – был помещен в комнату Уильяма, чтобы было кому держать в узде «проказливого» брата. Подростку, которому к тому времени исполнилось тринадцать лет, это совершенно не понравилось, но ослушаться приказа отца он не смел, поэтому скрепя сердцем потеснился, когда в его комнату поставили кровать брата, и, с тех пор, свое негодование он всеми силами пытался выместить на Джонни. Он наотрез отказался принять хоть одну игрушку мальчика, которую тот пытался принести с собой, выгоняя его днем в детскую для игр.
Потом он начал дразнить и унижать его, беспрестанно раздавая ему тычки и тумаки. И, окончательно решив, что воспитание Джонни теперь в его полной власти, стал, по своему усмотрению, бивать его ремнем и даже розгой.
Бесспорно, следствием всего этого было, что Джонни, после переселения к брату, на самом деле начал вести себя тише. Даже слишком тихо. Если бы родители больше обращали внимания на своего сына, то заметили бы, что мальчик стал вести себя не просто тихо, а как-то затравленно, испуганно и перестал даже пытаться обратить на себя внимание. Помимо этого, Джонни опять начал писаться в кровать по ночам, хотя такого не случалось уже года четыре как. Про его конфуз долгое время никто не знал, постельное белье не меняли, так как Уильям о проблемах брата, понятное дело, не распространялся, упиваясь своей внезапной властью. Он сам наказывал брата за испачканную кровать, сдавив его худенькую шею и тыча носом в мокрые простыни, а потом заставлял его спать в сырой промозглой постели без одеяла. Ситуация тем самым, понятно, только усугублялась.
После церемонной встречи мужа и сына, все пошли садиться за стол. А после ужина отец подозвал к себе Джонни и протянул ему книгу:
– Джонатан, ты уже довольно взрослый мальчик и на следующий учебный год отправишься учиться в кадетскую школу, поэтому дарю тебе книгу о военном деле. При этих словах отец протянул мальчику уже потрепанный томик книги.
– Благодарю вас, отец, – промямлил ошарашенный Джонни. Его обуревало множество эмоций, которые, однако, невозможно было прочесть на его лице.
Вцепившись в книгу, Джонни сел на диван и погрузился в мысли. Ему не хотелось быть военным, он всегда мечтал стать путешественником, ездить по разным странам. Он прочел множество книг об этом и хотел, как Колумб, снискать славу не на военном поприще, а как человек, открывший какой-нибудь доселе неизвестный материк.
«И как же я оставлю Алека надолго? – размышлял мальчик. – Если я уеду, то его даже покормить забудут, как оно иногда и случается. А кто напомнит о том, чтобы сменить ему пеленки? Кто будет следить, не заболел ли он? Он же меня совсем забудет. А если я сгину в этой школе, как там иногда бывает, а домой вернется Уилли, что тогда?»
Джонни был близок к отчаянию, ему хотелось зарыдать в голос. Поэтому он тихонько отпросился у матери и поднялся в детскую, к брату, и там дал волю чувствам.
Когда он вбежал в комнату, там было темно, и никого из взрослых не было – миссис Рут помогала на кухне. Алек одиноко и тихо сидел в кроватке. Джонни, весь в слезах, подхватил брата, сел на пол и прижал его к себе. Малыш не сопротивлялся, а, наоборот, прижался к старшему брату плотнее и ухватил его за ворот рубашки.
– Я люблю тебя, люблю, и никогда не брошу, – повторял Джонни, как в бреду. – Я не позволю нас разлучить, и никому не дам тебя в обиду.
– Дьзонни, – произнес Алек, настроение брата передалось ему, и он захныкал.
– Не бойся, со мной все нормально. Просто… я не хочу… и не уеду от тебя в следующем году. Я не буду военным. – Джонни попытался придать твердости своему голосу, но сомнения в том, что он не нарушит клятву, точили его душу.
Чуть позже, когда вернулась миссис Рут, с большой неохотой Джонни пришлось пойти в свою комнату спать. Почти весь дом погрузился в сон.
Все последующие дни каникул Джонни ходил, как тень, он осунулся, под глазами появились темные круги. По утрам, если бы кто-нибудь обращал на него внимание, он бы заметил, что у мальчика были припухшие глаза, будто он плакал всю ночь. Ребенок сторонился домочадцев, не позволял дотрагиваться до себя. Он даже перестал заходить в детскую Алека, от чего тот нервничал и часто плакал. Каждое утро Джонни старался потихоньку ускользнуть из дома, несмотря на то, что на улице было очень холодно. Отец со старшим братом часто запирались в кабинете и обсуждали деловые вопросы или учебу Уилли.
С приближением дня отъезда отца и брата Джонни становился спокойнее и увереннее, иногда он заходил к Алеку и играл с ним, только, старался не смотреть на него, будто боялся, что малыш поймет, что его терзает.
В день отъезда старших мужчин Джонни чувствовал себя очень плохо. Он лежал в мокрой, с ночи, постели и совершенно не хотел шевелиться. Отец даже не зашел попрощаться с ним, но он этого и не желал. Но Уилли пришел, наклонившись к нему, провел холодными пальцами по его спутанным волосам и, заправив их за ухо, что-то прошептал ему, гнусно улыбаясь. Потом долго поцеловал в губы и вышел из комнаты. Джонни заплакал, зарывшись лицом в подушку, и так пролежал полдня, недвижимый.

ГЛАВА 6. ВЕСНА

После отъезда хозяина дома и его старшего сына жизнь в поместье вошла в свое русло. Дни проходили за днями, на улице теплело. Юный Джонни вполне оправился после каникул и даже подрос и окреп. Он начал более жизнерадостно и по-детски смотреть на жизнь. Однако по ночам его снова мучили кошмары, которые было прекратились в ноябре. Мальчик кричал и рыдал по ночам от тяжких сновидений. Также, вернулась после каникул и мокрая по утрам постель.
Дни Джонатан проводил в классной комнате с учителем, мистером Джонсом, делая успехи в естественных науках и запинаясь при изучении языков. Вечера он просиживал в детской с Алеком. Он был горд, что малыш, не без его помощи, начинает говорить, уже достаточно уверенно ползает  и пытается самостоятельно встать на ножки. Но братишка был слабеньким ребенком и быстро уставал и падал, отчего нарочно громко и обижено хныкал, пока любимый брат, жалея и успокаивая хитреца, ласково не обнимал его.
В январе Алеку исполнился год, а из физических упражнений он хорошо мог только сидеть. Хотя миссис Рут говорила, что тот же Джонни впервые пошел очень рано, чем сильно ее удивил, а к году довольно сносно бегал и составлял простенькие предложения. Из всех воспоминаний няньки Джонни вынес уверенность в том, что ему с Алеком надо усерднее заниматься, чтобы ребенок поскорее догнал в развитии его самого в том нежном возрасте.
К середине марта стало совсем тепло, и маленького Алека начали выносить на прогулки в сад. Поскольку земля еще не прогрелась, на поляну ставили люльку и укладывали туда ребенка – он хорошо спал на свежем воздухе. Когда у Джонни заканчивались уроки, он присоединялся к брату и начинал с ним болтать  о всякой чепухе, повторяя слова еще и еще раз, чтобы малыш их запоминал.
О своем обещании кое о чем рассказать младенцу Джонни помнил и ждал более подходящего времени. Он дал себе слово, что расскажет, когда распустятся листья на деревьях. До этого момента Джонатан набирался храбрости. Он мысленно называл будущий разговор беседой, поскольку, по его мнению, Алек стал более сообразительным. Он замечал, что малыш узнает многие слова и пытается их повторить. Кроме того,  братец уже говорил: «Дьзонни», «Неть», «Да», «Дай» и «Хотю». При этом он так забавно мотал головой. Взгляд его стал более осмысленным, он с радостью показывал на лице брата нос, рот, глаза, дергал его за волосы и улыбался Джонни во все свои четыре зуба.
Также Джонатан заметил, что иногда, от избытка чувств к нему, малыш сжимал свои зубки, начиная ими скрипеть, и тихонько дрожал, а потом его отпускало. Вначале старший брат испугался такой реакции, потому что видел в деревне одну припадочную девушку, которая начинала трястись, а потом падала на землю и билась в судорогах. Но позже понял, что просто малыш еще не умеет хорошо проявлять свои чувства и выражает их таким странным образом.
– Я тоже тебя люблю, – всегда отвечал на подобную реакцию брата Джонни и целовал его то в русую макушку, то в одну из щечек, которые, наконец, стали более пухлыми и розовыми.
Нянька давно заметила тесную связь между братьями, но теперь не мешала Джонни общаться с Алеком, увидев, что такое общение хорошо сказывается на обоих мальчиках. Что до миссис Рэндолл, она, как и раньше, будто бы совсем не замечала своих младших сыновей.
Прошло довольно много времени. Деревья стояли в зелени, и Джонни, наконец, созрел для серьезной беседы с Алеком. Мысленно он раз сто проговорил про себя все, что скажет ему про тот холодный ноябрьский день, решив, что ничего не станет утаивать и выложит брату все, что сделал с Томми. И каким образом он это сделал. Хотя и сам не понимал, как у него такое получилось, ведь мальчишка был старше его на три года, выше почти на голову, гораздо плотнее и сильнее.
Была середина мая, погода стояла, не сказать, чтобы жаркая, но по-летнему теплая, в саду пели птицы. Джонни уже не занимался с учителем, который уехал на лето к своей родне, и утром он упросил миссис Рут разрешить ему поуглять с Алеком, обещая, что присмотрит за братом. К тому же, малыш был не очень подвижный, хоть уже и начал ходить, когда Джонни держал его за руки. Но складывалось ощущение, что Алеку не сильно-то и нравится упражняться таким образом. Миссис Рут разложила на траве плед и усадила на него малыша, приказав Джонни присматривать за ним.
– Да, да, конечно, не переживайте, – взволнованным тоном ответил мальчик. Ему очень сильно хотелось, чтобы нянька поскорее скрылась в доме.
Когда она наконец ушла, Джонни присел рядом с Алеком, обдумывая, как же начать «беседу».
– Знаешь, Алек, – доверительно начал Джонни, придвинувшись поближе к брату. – Я ненавижу, когда надо мной смеются – в меня как будто черт вселяется. Вот, и в тот день, когда я упал в грязь... Этот вонючий конюх, видите ли, спас меня от лошади...
– Джонни немного помолчал, задумавшись. – Я не просил себя спасать, лучше бы конь растоптал меня тогда, чем жить так...
Мальчик шмыгнул носом, но не заплакал.
– Я там показал себя трусом, я закричал, когда это плебейское отродье меня коснулся. Наверняка, все эти грязные выродки решили, что я какой-то припадочный. Они засмеялись, понимаешь, смеялись надо мной, все они, но громче всех этот здоровенный ублюдок, Том. Этот поганый рот, растянутый в улыбке… Но ничего, он у меня посмеялся... Я показал ему, какой должна быть его улыбка.
Джонни покосился на Алека, который с наслаждением грыз травинку, сорванную для него братом.
– Я хотел его смерти, понимаешь – никто не имеет права смеяться надо мной! Они не догадываются, но когда надо мной смеются, у меня ощущение, что они все, все без исключения, знают… – мальчик замолчал от избытка чувств и машинально протянул малышу очередную травинку.
– Я просто не хочу, чтобы кто-то знал о том, что… Нет, еще рано про это, – осек себя Джонни. Он помолчал, собираясь с мыслями и стараясь быть более  уверенным.
– Ладно, я, наверно, совсем запутал тебя. Несу какую-то чушь, а ведь, собирался говорить совсем о другом, да. Я хотел рассказать тебе об этом выродке Томми. Только ты плохие слова не запоминай, пожалуйста. А то, миссис Рут мне голову оторвет. – Джонни посмотрел на брата и улыбнулся на его сосредоточенный вид. – Ладно, хорошо, так, на чем я остановился? Когда я услышал смех этого Томми, я был совсем в невыгодном положении, они видели, как я кричал, и еще эта грязь... Я был так напуган!.. Только никому не говори! А потом я очень разозлился. Я пообещал себе, что он пожалеет о своем ублюдочном смехе, – Джонни передернуло от отвращения.
– В тот день я следил за ним целое утро. Я и представить не мог, чем занимаются все эти крестьяне. Он с утра торчал в конюшне, помогал своему  emphasis папочке /emphasis , – сказал Джонни, отвратительно коверкая последнее слово. – Я замерз, пока ждал, когда он уже оттуда уйдет. Он крикнул отцу, что пойдет на реку, посмотрит, есть ли там рыба. Я тихонько крался за ним, представляя себя дикарем, охотящимся за бледнолицым.
Мальчик мечтательно посмотрел в небо.
–  Нет, он не услышал, как я подошел, – не без гордости сказал Рэндолл. – А нож я носил с собой с самого утра – стащил его на кухне. Но я не стал сразу его резать, так было бы неинтересно. Ударил его камнем по голове, он и свалился в воду, пришлось его вытащить, чтобы не захлебнулся… Ух, и тяжеленный же он был! Еще и сам весь вымок, а было холодно. Но я уже тебе это говорил... Он лежал на земле, такой тихий, грязный и мокрый. Поверь, теперь ему было не до смеха! Не знаю почему, но я не удержался и поцеловал его… в губы, как это делает… неважно, не о нем сейчас речь. Я не ожидал, что он очнется, понимаешь. Если бы он не очнулся, может, я и не стал бы его убивать. Но он очнулся и понял, что это я! Он назвал меня грязным словом и оттолкнул. Я упал. А он навалился на меня, стал душить. Он был больше меня и сильнее, поэтому не понимаю, откуда у меня появились силы, но мне удалось скинуть его с себя, оглушив камнем, который я все еще сжимал в руке. Сев на него, я попытался выдавить его глаза пальцами, чтобы он не видел, но это чертовски трудно сделать, я не смог. Но он закричал от боли и страха, и тут со мной что-то произошло… Знаешь, мне  emphasis понравился /emphasis  его крик, это было так… чудесно, что даже придало мне силы! Он изогнулся подо мной в паническом усилии освободиться, и я еще раз ударил его камнем по голове. Потому что почувствовал, что он сейчас сбросит меня. Я тебе не сказал, этот болван пришел на реку с сачком и веревкой, и пока он приходил в себя после моего удара, я накинул веревочную петлю ему на шею, а другим концом связал ему руки спереди, чтобы он не сильно-то дергался. Да, я знаю, как это делать, и не спрашивай, откуда, я тебе потом расскажу.
Джонни насупился и помолчал, оживляя в своей голове воспоминания о том ноябрьском дне.
– Знаешь, а ведь я поцеловал его снова, потому что знал, что уже не отпущу, – рот Джонни растянулся в блаженной улыбке. – Он брыкался и пытался меня укусить, а потом закричал. Это, конечно, было приятно, но я не хотел, чтобы сбежался народ, поэтому заткнул ему рот своим носовым платком. Чтобы он меньше трепыхался, я пару раз ударил его в живот, он притих. Слезы катились у него из глаз. Знаешь, такого испуганного и, в тоже время, умоляющего взгляда, я не видел никогда. Теперь эта тварь понял, кто тут главный, и что не следует надо мной смеяться! Когда я достал нож, глаза у него расширились от ужаса, и я сделал разрез у него на груди… Кровь выступила сразу – нож оказался острым. Ну, еще бы, им разделывали мясо. Надо признать, все внутри у меня затрепетало от радости, но я не хотел, чтобы меня увидели, место-то открытое. Я еще раз ударил ему по челюсти, раздумывая, что бы такого сделать с этим куском дерьма. Я хотел, чтобы он боялся. Мне это было так приятно, даже настроение поднялось! Я даже чуть не рассмеялся, но не стоило шуметь, и все надо было сделать быстро. Поэтому я решил сделать больше его улыбку, и надрезал с каждой стороны рта до ушей. Пусть посмеётся как следует! Он не мог кричать, но зарыдал и стал корчиться, мычать и биться подо мной, как необъезженная лошадь. Веревка на его шее все больше затягивалась от его усилий, и он захрипел и перестал дергаться. Я усидел на нем, схватил его за волосы и притиснул голову к земле, угрожая ножом! Кровь так и хлестала из раны. Я подумал, что надо слегка улучшить его внешность – слишком уж большой у него нос! – и начал отрезать его. Пришлось попотеть, не очень-то он хотел отделяться. Еще и Томми хрипели дергал головой, хотя шею у него совсем затянуло, и еще я держал его за волосы. Но у меня получилось! Как же он стал отвратительно выглядеть, это поросячье рыло! Кажется, он потерял сознание. В моей руке остался клок его волос. Я чуть ослабил петлю на его шее – не хотел, чтобы он умер раньше времени – и пошел к реке, помыл руки и нож, а потом зачерпнул воды и вылил на него. О,  никогда не забуду, как он смотрел на меня, когда пришел в себя! И тогда я всадил ему нож в горло по самую рукоятку! Его тело так забилось подо мной, а хруст его мышц и костей я до сих пор чувствую.
Джонни посмотрел на свои стиснутые в экстазе кулаки и разжал их, внимательно разглядывая пальцы, будто не веря, что он мог это совершить. Он перевел отсутствующий взгляд на Алека.
– Я стоял над ним, пока он хрипел и трепыхался в агонии. Его умоляющий взгляд остекленел, и он затих. Но я не хотел его еще отпускать. Я же чувствовал себя дикарем-охотником и решил снять с него скальп, как это делают все эти дикари со своими врагами. Я даже сделал надрез на затылке, но крови не было, и мне стало неинтересно. Да, и пора было уходить. Нос я бросил в реку, пусть рыбы съедят его гадкую плоть, вытащил платок изо рта, он был в крови, и позже я бросил его в горящий камин. Опять вымыл в реке нож и руки и развязал Томми. Потом я оттащил его к воде, но эта зараза не утонул там, а застрял в кустах. Я пошел домой и отнес нож на кухню. Вот, как-то все…
Джонни посмотрел на брата и улыбнулся ему. Алек одарил мальчика лучезарной улыбкой, и посмотрел на него так, как только он один смотрел на Джонни: доверчиво и с обожанием. Джонатан повалил Алека на плед, лег рядом, и так, обнявшись, они уснули, освещенные мягким весенним солнцем.

ГЛАВА 7. КАНИКУЛЫ

Весна быстро закончилась, и наступило лето. Джонни решил повременить с самым главным, как он считал, признанием, и просто наслаждаться жизнью, по крайней мере, пока не приедет старший брат.
Мальчику очень понравилось, что теперь не он один знает про Томми. Казалось, этот маленький секрет сплачивает его с Алеком сильнее, делая их, по меньшей мере, заговорщиками. При встрече с малышом Джонни всегда ему таинственно подмигивал, и они приступали к занятиям, как он это называл. Он без устали водил младшего брата за руки, и, благодаря его усилиям, малыш скоро пошел самостоятельно.
Также, Джонни много времени уделял развитию речи брата, спокойно и монотонно повторяя одни и те же слова изо дня в день. Это тоже принесло свои плоды, и Алек, наконец, к середине июня начал говорить простенькими предложениями. Иногда Джонни вслух читал ему книги про любимых первооткрывателей, про пиратов и прекрасных дам, а также про борьбу героев-колонизаторов с дикарями. Книгами своего ученика снабжал мистер Джонс. Малыш всегда внимательно его слушал. Было видно, что ему нравится, как старший брат читает с интонацией, подражая голосам героев книг.
В июле приехал Уилли. Джонни опять помрачнел, забросил книги, дома бывал редко. У него был укромный уголок в сарае, недалеко от сада, где он мог прятаться целыми днями. В своем потайном убежище мальчик лежал на старом, развалившемся диване и смотрел в небольшую дырку в крыше. А когда темнело, представлял, как они с младшим братом поднимаются по Млечному Пути на Луну или какую-нибудь другую планету. Там их радостно встречают местные жители, и мальчики остаются с ними, живут беззаботно и счастливо, и никто, никто не знает, что случилось с ним. Или же, проще всего, им можно было бы убежать далеко-далеко, в Новый Свет, в Британские колонии, и жить там, отвоевывая новые земли у кровожадных дикарей. В мечтах Джонатана будто бы и не было ничего до этого момента, не было жизни..
Алека он стал навещать реже и уже не резвился с ним в саду. Надо сказать, на малыша эти обстоятельства тоже действовали тягостно. Он привык к обществу брата, любил его всей своей еще наивной детской душой. Каждый день, копошась в траве сада, малыш искал глазами родное лицо, не находя его, он начинал громко и жалобно хныкать. Сквозь слезы и всхлипывания можно было разобрать только одно единственное слово: «Дьзонни». Нянька сбивалась с ног, ища этого самого «Дьзонни», но, обычно, поиски завершались ничем.
В один жаркий июльский день, когда Алек только что проснулся в саду, оставленный в одиночестве, появился долгожданный и родной Джонни. Малыш почувствовал неладное из-за неопрятного и диковатого вида брата и закуксился. Подросток понял, что напугало Алека, и бросился его успокаивать, стараясь улыбнуться. Надо сказать, что Джонни, и правда, выглядел плохо: серое лицо с огромными черными кругами под опухшими красными глазами, спутанные слипшиеся волосы, следы слез на щеках, грязная, неопрятная одежда… было чем напугать малыша, привыкшего видеть своего брата веселым и разговорчивым.
– Прости, прости меня, малыш, – зашептал, как молитву мальчик, прижав к себе Алека. – Прости, что не приходил, но я, правда, не хотел и не хочу никого видеть. Как я их всех ненавижу! Нет, нет, к тебе это не относится. – заверил его Джонни. – Ты не представляешь, что он со мной делает, просто не представляешь… – скривился он и зарыдал.
Но, боясь, что кто-нибудь услышит, он закусил зубами плед, на котором обычно ползал Алек, и от этого его рыдания стали глухими и страшными, будто рычал и завывал какой-нибудь попавший в ловушку зверь. Заревел и Алек, которого Джонни все еще прижимал к себе другой рукой. Осознав, что слишком сильно прижимает к себе малыша, делая ему больно и просто пугая своим поведением, Джонни подавил свой рев и ослабил хватку, судорожно вытирая слезы и себе, и Алеку, и целуя мокрое, соленое от слез, лицо брата.
– Я не… не... не знаю, как сказать тебе это… – заикаясь сказал Джонни. – Я просто не могу сказать!.. Это... это так… больно, унизительно… Это невозможно!..
У Джонни перехватило дыхание, он судорожно глотнул. Мальчик не мог посмотреть на младшего брата. Ему было стыдно, да, стыдно перед этим маленьким неразумным существом, которому он уже доверил один из главных своих секретов. Но, как же ему было тяжело собраться с мыслями, взять свою волю в кулак и исповедаться перед ним еще раз. Рассказать то, что другим людям он не рассказал бы и под страхом смерти. Ему казалось, что и под пытками он не решился бы в этом признаться. Но молчать уже не было больше сил. Он чувствовал, что эта тайна убивает его, она точит его мозг, не позволяя больше думать ни о чем. Ему хотелось убежать в лес и там громко, во всю мощь своих легких, кричать, кричать, а потом повалиться ничком на землю и лежать так, пока силы не оставят его.
– Знаешь, – почему-то все беседы с Алеком Джонни начинал именно так, – когда-то я любил его… Мне нравилось, что у меня есть старший брат, я хотел быть на него похожим. Какой же я был дурак! Я ведь смотрел ему в рот, когда он говорил, прямо, как ты на меня…
Он помолчал.
– Только я никогда, слышишь, никогда не причиню тебе боль! И ему не позволю. Ты не бойся меня, я буду хорошим братом.
Мальчик помолчал еще немного, собираясь с мыслями, не зная, как начать говорить о раздирающей его правде. Но и молчать он тоже больше не мог.
– Знаешь, это началось, когда мне было около шести лет, и меня переселили к нему в комнату. Ему было тринадцать. Сначала он просто очень сильно обижал меня, а потом вдруг неожиданно подобрел... Тогда, в первый раз, где-то через неделю после моего переезда, он пригласил меня лечь к нему в кровать. Он сказал, что она больше и мягче моей. Помню, я удивился, чего это он стал вдруг таким добрым, но очень обрадовался, решив, что он тоже любит меня и, наверное, пожалел, что обижал меня все это время. Да... Так и было. Он любил меня... Только не так, как я представлял себе. Я лег к нему и собрался спать, но он развернул меня на спину и начал трогать… везде. Нежные ласки из простого любопытства… Да, он хотел посмотреть, как я буду отвечать на его прикосновения... Знаешь, мне понравилось, он просто гладил меня, задрав мою ночную рубашку, а потом мы уснули. На следующую ночь все повторилось, только он попросил и меня поласкать его. У него был больше, чем у меня, ну.. ты еще не понимаешь, о чем я.. ладно.. не важно.. и отвердел в моей руке, когда я трогал… Я испугался и отдернул руку, но он снова вложил его в мою ладонь и начал двигаться, а потом он застонал, и мои руки оказались в чем-то липком. Он сказал, что надо спать. А ночью я проснулся от того, что кто-то переворачивает меня на живот. Он велел мне встать на четвереньки и… и… тогда он… он засунул свою штуку в меня. Я закричал от ужаса и боли, но он закрыл мой рот ладонью… Было очень, очень больно. Но он навалился на меня всем телом, и я не мог шевелиться и даже дышать, потому что его рука закрывала мне рот и нос. А потом, когда все кончилось, он выгнал меня на свою кровать. Но все это – только начало…
Джонни тихо заплакал, чтобы не напугать брата, уткнувшись лицом в подтянутые к подбородку колени.
– Он делал это со мной почти каждую ночь, но через какое-то время ему надоело так, и он начал укладывать меня по-разному, а позже стал связывать мои руки, а иногда и ноги, веревками. А, потом, он заставил взять его в рот!.. Мне не хватало воздуха и я думал, что задохнусь… Но он крепко держал меня за волосы и не давал пошевелиться. Я плакал всегда, но тихо, чтобы никто не услышал, я не хотел, чтобы кто-нибудь увидел это…
Я стал… писаться в кровать, потому что он начал избивать меня ремнем перед этим и после, а иногда и во время. Только он бил не по лицу, а по спине, по ногам и животу, чтобы не было видно синяков. Знаешь, оказывается, когда мальчик растет, у него и там растет тоже, я раньше не замечал этого, но мне пришлось заметить, что у него он рос слишком быстро… У меня было ощущение, что все разрывается у меня в животе до самых ребер, и тогда у меня появлялась кровь. А он только сильнее и быстрее двигался во мне… И дольше. А я… я… сжимал зубами подушку и смотрел на спинку кровати. Иногда он запихивал его мне в рот и… заставлял вылизывать и проглатывать все. А после каждой такой ночи он ложился на меня и долго целовал в губы, и гладил по волосам, а я боялся плакать.
Джон задрал рубашку, продемонстрировав брату огромный фиолетовый синяк на боку.
– Алек, я хотел сказать, что после каждой ночи он ложиться на меня и целует так… что мне трудно дышать. И еще, еще… он называет меня Джинни…
Лицо мальчика приобрело пунцовый цвет, он не мог заставить себя посмотреть на брата.
– Когда он уезжал после зимних каникул… в ночь перед этим… он очень долго и сильно мучил меня. У меня болело все тело, я не мог подняться с кровати и не хотел никого видеть. Я хотел умереть!.. Но он пришел попрощаться. Он как обычно погладил меня по голове, нагнулся и прошептал в ухо: «Джинни, летом я вернусь к тебе»… и поцеловал. – лицо Джонни передернуло судорогой. – И он вернулся…
Он ждал, что после исповеди ему станет легче, но этого не произошло. Вся эта страшная правда тяжелым камнем лежала у него внутри вместо сердца.
– Знаешь, я почувствовал себя живым и счастливым только однажды, после того, как все это началось, тогда, с ублюдком Томми. Это было так… так замечательно! Не я боялся, и не мне делали больно, а боялись меня, и делал больно я. Никто не смел в тот момент смеяться надо мной!.. Он смеется иногда надо мной, говорит, что я слабак, не вырасту… и у меня никогда не будет таким большим, как у него. И вообще, никогда не станет таким же твердым, как у него… А у меня он был твердым… Когда я с ним, он немного у меня встает, не всегда, но, когда я был на берегу с Томми, он стал твердым, каким никогда раньше не был…
– Знаешь, я молил Бога, чтобы он прекратил все это. Каждый вечер я читал молитву, плакал и просил, чтобы он забрал его или, лучше, забрал меня, чтобы мои мучения прекратились. Я знаю, что неправильно так делать, нельзя. Я был уверен, что грешен, потому знал, что такое – грех. Но Он не слышал меня. Я молил пустоту. И я стал думать, что Его нет. А тогда, в ноябре, я убедился в этом. Думаешь, я не знаю, что то, что я сделал, плохо? – Джонни сорвался на хриплый отчаянный крик. – Знаю. Убивать можно только на войне. Но это – моя война, и мне вдруг стало лучше там, на берегу с Томми. Я чувствовал себя живым. Хотя умер еще тогда, в кровати Уильяма, когда мне было шесть. Он убил меня. То, что я чувствую, невозможно описать. Это, как… как… когда срываешься с обрыва и летишь в пропасть. Только при ударе о землю ты погибнешь, а я все еще здесь, но будто меня и нет вовсе… Я не могу передать это словами…Но в тот момент, когда я проткнул шею ублюдку Томасу, мне стало так хорошо! Я... я был свободен и делал, что хотел! Я будто бы зацепился этим ножом за последний выступ перед тем, как разбиться! И именно тогда я вдруг понял, что Его нет. Потому что, если бы Бог был, он, может, и допустил бы убийство этого никчемного червяка, но не позволил бы мне чувствовать себя так хорошо. Есть только тьма, Алек, и ты, когда подрастешь, узнаешь об этом. Нет, нет, не таким способом, как я… надеюсь.
Джонни шипел сквозь зубы, брызгая слюной и размазывая слезы по щекам. Всхлипывал и Алек, который не мог понять, что происходит с его братом, чем он так расстроен.
Мальчик осекся и поспешно вытер слезы рукавом рубашки, огляделся по сторонам, но было слишком поздно, Уилли заметил братьев и шел прямо к ним.
– Играете, мальчики? – спросил он вкрадчиво. – И почему так громко?
Джонни отвернулся от него, чтобы брат не заметил его красного лица и заплаканных глаз, когда подошел ближе. Он был все еще намного выше Джонни, но тело имел рыхлое и слегка уже обрюзгшее. Светловолосый и, в общем-то, очень похожий на своего отца, он обладал глазами точно такого же цвета, как и у двух его младших братьев: светло-карими, или, скорее, цвета золотистого виски. Подойдя к среднему брату, Уилли сгреб его в охапку и притянул к себе. Джонатан дернулся, пытаясь высвободиться, но, что говорить, Уилли был гораздо сильнее и, засмеявшись, только крепче сжал мальчика. Потом приподнял его лицо за подбородок и впился в его губы своими пухлыми губами.
– Только не при Алеке, – задохнувшись, шёпотом взмолился Джонни, с силой отодвигаясь от брата.
– Да, что он еще понимает, он маленький и безмозглый. Только пачкать пеленки и умеет. Здесь, как видишь, никого нет и не будет в ближайшее время. У всех дела... – с этими словами он, надавив на плечи Джонни, заставил того встать на колени, и расстегнул ширинку брюк. Умелым движением он открыл брату рот…
Минут через пять, довольный, Уилли развязной походкой направился к дому, оставив скрюченного брата стоять на коленях. Джонни рвало.
Когда спазмы прекратились, Джонни вытер рот рукавом и, все еще стоя на коленях, повернулся к Алеку. Малыш во все глаза смотрел на брата. Он еще никогда не видел, чтобы тому было плохо. Подросток упал перед ним на землю, не смея поднять глаза, уткнулся лицом ему в ноги и беззвучно, отчаянно завыл.
Ад Джонатана продолжался до второй половины августа. В середине августа приехал отец, а Уилли отправился на учебу. Родители начали собирать среднего сына в кадетскую школу. Наверняка, они только и мечтали избавиться от мальчика поскорее, но, все же, заметил отец, поскольку его школа находилась в Лондоне, также, как и колледж Уилли, то старший брат будет навещать его изредка и присматривать за ним… При этих словах все внутри Джонни сжалось и похолодело.
Последнюю неделю лета Джонни старался проводить с Алеком. Он хотел, чтобы мальчик запомнил его веселым и любящим братом, а не тем испуганным, униженным и полным отчаяния ребенком на поляне.
В последние дни лета Джонни, получив наставления от матери и ее благословение, вместе с отцом отправился в Лондон. 3 сентября мальчику исполнилось двенадцать лет.

ГЛАВА 8. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Весь учебный год Джонатан Вульвертон Рэндолл прилежно присылал письма родителям. В письмах к матери он всегда интересовался здоровьем и успехами младшего брата, заверял ее в своей искренней привязанности к ней, и отчитывался, что учится хорошо, дисциплину не нарушает, и начальство им довольно. В январском письме он поздравил брата с его двухлетием и обмолвился, что на Рождество Уилли забирал его к себе на квартиру, на несколько дней, для отдыха.
Когда закончилась учеба, и были сданы все экзамены, Джонатан вернулся на побывку домой. Надо заметить, что привез его старший брат, но не остался, так как был приглашен на каникулы к своему приятелю из колледжа, у которого была сестра, девица на выданье. Однако Уилли с другом задержались на пару дней, чтобы засвидетельствовать свое почтение миссис Рэндолл.
Джонни, как того требует этикет, очень тепло поздоровался с матушкой. Перед ней стоял бледный, стройный подросток в изящно сидевшем мундире кадета, который очень ему шел. Он почти догнал по росту своего старшего брата, но лицо, уже приобретавшее понемногу черты юности, все еще оставалось по-детски чистым, без единого пушка или прыщика. Надо сказать, Джонни всегда был красивым мальчиком, но теперь это становилось все более очевидным.
Поздоровавшись с родительницей, мальчик влетел по лестнице на второй этаж и вбежал в детскую.
– Алек! Алек! Хороший мой! – задыхаясь от быстрого бега и волнения, во весь голос звал Джонни.
Малыш все так же одиноко сидел на ковре и играл с деревянной лошадкой, которая досталась ему в наследство от старших братьев. Джонатан отметил про себя, что братишка подрос, но все также бледен и худоват. «Ничего, мы это исправим», - подумал он.
На звук знакомого голоса Алек повернул голову и, вскрикнув, со всех ног побежал к гостю, немного спотыкаясь.
– Джонни, Джонни, – малыш крепко обхватил колени брата и уткнулся в них носом.
– Узнал, надо же, узнал!..– восторженно прошептал Джонни, ероша его тонкие волосики и, взяв мальчика на руки, прижал к себе, как раньше, нежно целуя его бледное личико и головку. Алек, смеясь, вцепился ему в шею обеими ручками, и только слегка уворачивался, когда становилось щекотно. Братья были счастливы.
Вернувшись, Джонни полностью посвятил себя младшему брату. Он с удвоенной энергией начал заниматься с мальчиком, рассказывая и показывая ему много нового и интересного, то, что сам узнал, учась в своей школе, а так же проживая в большом, современном городе. Также, сдерживая обещание, Джонни следил за тем, чтобы Алек был всегда вовремя и досыта накормлен. Он даже самостоятельно начал купать малыша. Со стороны казалось, что эта одержимость судьбой Алека вызвана обычной братской любовью, но, на самом деле, если кому-либо пришло в голову присмотреться к душевному состоянию подростка, он бы мог, за всей этой суетой, разглядеть желание отогнать от себя какие-то досадные мысли.
Об учебе, кроме нескольких общих фраз, мальчик молчал или, на расспросы матери, мычал что-то невразумительное. Для себя Джонни решил, что обязательно расскажет о своей жизни, но только одному человеку – Алеку. Но, для начала, малыша стоило привести в нормальный, жизнерадостный вид. В последний год Джонни увлекся идеями о своем здоровье, также в нем проснулась тяга хорошо одеваться, выгодно подчеркивая свое стройное юношеское тело. К тому же, он с тщеславием замечал, разглядывая себя в зеркало, что военная форма ему очень идет.
Лето выдалось прохладным, и, несмотря на все старания брата, Алек все-таки простыл и стал подкашливать. Вообще, с дыханием малыша с рождения были проблемы. Джонни был в отчаянии, он ночевал в комнате брата, менял ему одежду, когда тот потел, натирал жиром, поил травами, которые дала ему кухарка, в надежде, что братец выздоровеет. Его усилия не пропали даром – мальчик пошел на поправку. Если бы Джонни верил в высшие силы, он воздал бы молитву Богу, но заслугу в улучшении состояния брата он, не без основания, приписывал себе. В конце концов, к началу июля, старший брат даже смог вывести малыша на прогулку, чтобы тот подышал свежим воздухом.
В один из таких дней мальчики прогуливались по саду, Алек крепко держал брата за руку. Малышу нравилось идти рядом со своим большим и сильным братом. Он, наконец, ощутил чувство защищенности, которое испытывал только находясь рядом с Джонни. Когда брат пропал неизвестно куда, малыш ощутил свою ненужность и ужасную тоску. На протяжении всего времени, пока отсутствовал Джонатан, ему было не по себе: он плохо ел и спал, был капризным и вялым. Теперь же он был под защитой. Алек был счастлив!
Мальчики сели на скамеечку, Алек доверчиво прижался к Джонни, не отпуская его руки.
– Знаешь, Алек, я, наверно, должен рассказать тебе немного о том, как жил без тебя, в этой долбанной военной школе, – задумчиво протянул подросток.– Мне кажется, я попал в ад. Эта муштра меня убивает. Подъем ни свет, ни заря, постоянные крики сержанта, одевание по команде, раздевание тоже, еда по команде и даже ходить в туалет можно в определенное время или нужно унизительно отпрашиваться, это ужасно. В одной комнате с тобой всегда толпа народа, нигде не найти уединения, чтобы подумать о чем-нибудь своем. Хотя, если честно, я так устаю за день, что мне не до мечтаний. Но по ночам я часто просыпаюсь и слышу, как многие мальчики во сне плачут, стонут и зовут своих родных. А за любую провинность тебя секут, как следует. И мне перепадало пару раз, но это не так страшно, как кажется, я ведь не очень чувствителен к боли, или же я ее уже просто не замечаю… Но я ненавижу, когда мною командуют, мне не нравится быть чей-то куколкой, которую дергают за веревочки. Больше про эту треклятую школу и сказать нечего. Давай, я тебе лучше расскажу, как эти ублюдки начали меня бояться, потому что сначала они ко мне цеплялись.
Джонни, оглянулся по сторонам, проверяя, действительно ли они с братом одни, потом устроился поудобнее и продолжил.
– Ну, ты знаешь, у меня есть некоторые проблемы по ночам, почему я и стал хуже спать там. Я боюсь заснуть. Крики – не самое страшное, многие мальчики, вдали от дома, боятся и кричат во сне, но никто из них не писается в свои 12– 15 лет. Никто, кроме меня. Сначала мне удавалось это скрывать, но потом они как-то узнали об этом и начали меня изводить. Они называли меня мокроштанным малышом и разными другими обидными прозвищами, говорили, что мне еще нужно сосать мамкину титьку. Но больше всего раздражал смех, их мерзкий, тупой смех, ты же знаешь, как я ненавижу, когда надо мной смеются … – Джонни передернуло.
– А потом они попытались меня побить. Ха, идиоты! Они собрались группкой и окружили меня. Они не знали, глупцы, чтобы защититься, необязательно сражаться сразу со всеми… Достаточно свалить одного. Когда они меня окружили, я стоял у стола, на котором лежал нож для бумаги. Я схватил его. Они еще посмеялись над его размерами, глупцы. Я выбрал самого крупного и неуклюжего – Стюарта Доулса, и, не дожидаясь, пока они нападут, прыгнул в его сторону, повалил на пол и вцепился ногтями в его прыщавую рожу. Я даже хотел вырвать ему глаза, но он зажмурил их. А потом я схватил его за волосы и стал долбить головой об пол, очень сильно – все равно мозгов в его башке нет. Остальные оторопели и отпрянули от нас. – Джонни возбужденно посмотрел на брата, глаза его горели. – Никто, слышишь, никто не попытался ему помочь, они стояли и смотрели на нас, как стадо баранов на выпасе. О, как это было приятно! Этот увалень что-то пищал подо мной, а на полу под его головой появилось пятно крови. И тогда я воткнул нож, который держал в руке, в пол, рядом с его потной шеей, там, где, я видел, его кровь бешено толкалась и клокотала. Воткнул так сильно, что лезвие погнулось, а он обмочился от страха. Ха! Ну и кто из нас мокроштанный малыш?! Я крикнул им всем, что если еще кто-нибудь тронет меня, или засмеется, или начнет обзывать, я убью каждого, отрежу их поганые языки и скормлю крысам.
Джонни блаженно прищурил глаза, став похожим на довольного кота.
– Наверное, я выглядел слишком безумным, потому что с тех пор они обходят меня стороной, даже заговорить бояться, называют бесноватым. Меня посадили в карцер после всего этого, ну и что? Я посидел там недельку и вышел. Зато никто из этих соплежуев ко мне на пушечный выстрел больше не подойдет.
– А потом, на Рождество, Уилли пришел и забрал меня к себе на квартиру на несколько дней. Но я расскажу тебе об этом чуть позже.
Джонни помрачнел и посмотрел на Алека, который улегся на скамью, положив свою голову на колени брату, и Джонни в задумчивости стал гладить ему волосы.
– Давай, лучше, поиграем и побегаем, это полезно, а то станем толстыми увальнями, как наш драгоценный папочка.
С этими словами Джонни опустил Алека на землю и побежал от него, жестом приглашая следовать за собой.
Июль прошел в играх и занятиях с Алеком. В первых числах августа Джонни решился рассказать о праздничных днях, проведенном со старшим братом.
– Помнишь, я обещал тебе рассказать об этом Рождестве? – спросил подросток.
– Да, братец, – ответил Алек.
Челюсть Джонни поползла вниз от удивления: оказывается, его несмышленый братишка уже подрос настолько, что, кажется, понимает, о чем говорит его старший брат, ну, по крайне мере, помнит об этом, и он настороженно посмотрел на Алека:
– То, что я расскажу тебе, малыш, это очень большой секрет, ты ведь никому не станешь рассказывать об этом, правда?
– Нет, братец, – ответил Алек.
– Ну, хорошо, только помни, ты обещал, – начал Джонатан. – Перед Рождеством за мной в училище приехал Уилли и испросил для меня отпуск на праздники, на четыре дня.  Мне его предоставили, конечно, и он привез меня к себе на квартиру. Она была маленькая, его квартирка, на самой окраине Лондона – всего одна комнатка под самой крышей, в мансарде.. Увидев единственную узкую кровать, я все понял… Я не буду рассказывать тебе о том, что он делал со мной... Все было, как раньше, дома, только он не боялся, что нас кто-нибудь застукает, поэтому, иногда, делал это со мной и днем. Он не боялся меня целовать и открыто называл Джинни. На третий день, на само Рождество, в гости к нему пришел его друг, Роберт, тот, у которого  он  гостил, помнишь? Коренастый, потный ублюдок с гнилыми зубами.
«Это Джонни, но ты можешь  звать его Джинни», – представил меня Уилли. «У Роберта никогда не было девушки, –  сказал мне Уилл, – Поэтому сегодня ты будешь его девушкой».  У меня все внутри оборвалось. Я и так чувствовал себя ужасно после двух дней, проведенных с братом, и стал умолять пощадить меня. Но он, не обращая внимания на мои мольбы, пообещал Роберту показать, как  это делается…
Джонни вытер навернувшиеся слезы.
– Он велел мне снять штаны и лечь на кровать… Помню, я еще спросил его: «Как?» И он ответил: «На спину». Потом  залез сверху и вошел в меня резко. Было понятно, ему нравится, что на него смотрят. Он чувствовал себя героем, похоже, делал это долго, кряхтел и пускал мне в ухо слюни. Было очень больно – меня будто сжигали изнутри – и стыдно, а этот ублюдок смотрел на нас и тоже пускал слюни. Я видел, как у него стало топорщиться в штанах. Потом, когда Уильям кончил и слез с меня, то  разрешил своему приятелю сделать со мной то же самое. Но Роберт велел мне встать на колени около кровати и лечь на нее животом. Я успел заметить, что на простыне, где я лежал до этого, пятно крови – Уилли порвал меня снова.
Джонни замолчал и замер с застывшим взглядом, будто провалившись в свои полные отчаяния воспоминания, но потом, через некоторое время, словно очнувшись ото сна, продолжал.
– Роберт был первый чужой человек, который думал сделать это со мной, и меня затрясло от отвращения и страха. Как я умолял его не делать этого! Плакал и говорил, что мне очень больно, но он не слушал меня и все-таки сделал! Еще и за волосы схватил и тянул за них мою голову к себе. Правда, с ним продолжалось недолго, какую-то минуту. Этот грязный и потный урод странно взвизгнул, и я почувствовал, что он кончил. Я хотел уже встать, но брат приказал мне не шевелиться. Да, он тоже смотрел на нас все время и теребил себя, пока его приятель делал со мной это. А потом он опять вошел в меня, стиснул мои руки в своих ладонях и начал двигаться. У него... был больше, чем у Роберта и толще. Я уткнулся лицом в матрац, чтобы не кричать – почему-то вдруг не хотел доставлять им такого удовольствия. Уилли двигался то резко, то медленно, и все это продолжалось очень долго, я просто отупел от непрерывной рези в заду и в животе и начал проваливаться куда-то...
Щеки у Джонни пылали, он судорожно сжимал хрупкие пальцы брата и с силой тер их суставчики, не замечая ничего вокруг.
– Наконец, он отпустил меня, и я долго не мог встать. А когда я попытался подняться, ноги меня не слушались, а руки тряслись так, что я даже не мог натянуть штаны. Я почти ничего не видел – слезы застилали мне глаза. Я быстро стирал их, чтобы они не увидели, и вдруг заметил кровь между моих бедер, которая вытекала вперемежку с... этой липкой гадостью, которую они в меня.. влили. Мне стало так страшно, Алек! Так страшно, будто я заблудился в пещере.. а выход.. его завалило!..
Джонни судорожно всхлипнул, уставившись невидящими глазами куда-то вдаль, и вдруг с ненавистью скрипнул зубами.
– А потом я увидел… увидел, как Роберт расплачивается с Уилли. Тот дал брату денег за то, что сделал со мной. Они ушли, а я забрался на кровать и проплакал всю ночь, потому что Уилл так и не вернулся. Он дал мне день отлежаться, правда, заставил меня сосать ему. А потом отправил обратно в школу.
Слезы бежали по щекам Джонни, и он совсем не ожидал, что худенькие ручки обхватят его за шею и притянут к теплому маленькому телу. Алек поцеловал брата в щеку и прошептал ему на ухо: «Я люблю тебя, не плачь!»
Правда, реакция получилась обратной  – Джонни заплакал еще отчаяннее. Он обнял Алека, и они так и сидели на скамейке очень долго и, обнявшись, плакали.
Алек всем своим, пока еще неопытным, существом понимал, что с братом творится что-то неладное, что ему плохо, и его кто-то обижает. Он хотел помочь, но, кроме объятий, нежных взглядов и признаний в любви, сделать ничего для него не мог. И поддерживал Джонни в силу всех своих детских возможностей и не отставал от него ни на минуту. Разлучались они только на сон.
На пару дней приезжал Уильям со своим приятелем Робертом. Тот спал в гостевой комнате, Уильям же в одной комнате с братом. Но потом они уехали в имение Роберта.
Тогда же случилось это странное событие. Как впоследствии рассказывал Уилли, они с Робертом ловили рыбу, и он даже не заметил, как кто-то стукнул его камнем по голове. Когда же он очнулся, то увидел неподалеку от себя Роберта, лежащего в странной позе. Уильям, пошатываясь, подошел ближе, и его вывернуло наизнанку. Роберт лежал мертвый, со спущенными штанами, погруди его струйками растеклась кровь, а во рту торчал его собственный пенис, видимо, отрезанный чем-то острым. Уилли схватился за свое причинное место и, убедившись, что с ним все в порядке, завопил, что есть силы.
Где-то в глубине души, Уильям стал подозревать брата в убийстве, поскольку у Джонни была весомая причина убить Роберта именно таким способом, но Джонатан очень отстраненно среагировал на происшествие. Он лишь удивился и с естественным интересом выслушал рассказ, будто он узнает об этом впервые. Также, старший брат понимал, что имение Динглов находилось довольно далеко от поместья Рэндоллов, поэтому мальчику было бы затруднительно не замеченным добраться туда. Еще немного посомневавшись, Уильям отогнал от себя подозрения насчет брата.
К тому же, у него появился новый интерес – сестра Роберта, Элизабет, стала единственной наследницей неплохого состояния, поэтому Уилли стал чаще наведываться в гости к родителям Лиззи, с поводом поддержать семью в эти трудные времена. Родители же девушки видели в нем неплохую партию для своей дочери. Убийство Роберта осталось нераскрытым.
– Понимаешь, Роберт поступил со мной, как с дешевой шлюхой. Он взял меня, а потом заплатил деньги за это, – ходил взад и вперед по поляне Джонни. – Я не мог оставить его безнаказанным. В то утро я взял на конюшне лошадь и, за полдня добрался до места. Там я сразу увидел Уилли и этого ублюдка, прохлаждающихся у заводи.. Понимаешь, они сидели там,   emphasis вместе /emphasis , как ни в чем ни бывало, будто ничего не  произошло, и они ничего мне не сделали. Этот, драгоценный моему братцу, потный Роберт пошел отлить или проверить другие свои снасти дальше по берегу, а я саданул Уилли камнем по голове. Он рухнул, как подкошенный, жаль, не умер.
Тогда эта жирная задница прибежал на шум и попытался ударить меня, но я был быстрее, я всадил нож ему в грудь. Хорошо еще, что не в ребро попал. Он дышал еще, когда я решил отрезать его пакостный отросток. Я отрубил его, пока он еще был жив. Его хрипы и крики до сих пор звучат как песня в моих ушах. Я заткнул ему рот его же хоботом, тогда он и помер.
Джонни посмотрел на Алека, и ему показалось, что у малыша в глазах читался вопрос.
- Что? Ты спрашиваешь, почему я не убил в тот момент и Уилли? Я не смог.. Я хотел, видит дьявол, хотел, но он мой брат все же. Да, я ненавижу его и желаю ему смерти, но не смог тогда. А, может, это из-за того, что он был без сознания и все равно ничего не почувствовал бы, не страдал… А я очень хочу посмотреть на его страдания, хочу, чтобы он корчился и кричал от боли, как я из-за него, чтобы он умолял прекратить его страдания… как я… – тихо добавил подросток. – Но я не стал бы делать с ним то, что он со мной, мне он противен, даже дотрагиваться до него мерзко, тошнит… Я бы просто пытал его и оставил умирать в муках.
Остаток лета прошел быстро, ничем не примечательный. Джонни пора было возвращаться в школу. Поскольку Уильям тоже уезжал на учебу, они поехали вместе. На постоялых дворах братья все также спали в одной комнате. 3 сентября Джонни исполнилось 13 лет.

ГЛАВА 9. ВЗРОСЛЕНИЕ

Так, незаметно, пролетело два года. Уильям, которому исполнялось двадцать три, заканчивал учебу, а Джонни, которому было пятнадцать, оставался еще один год учебы в кадетской школе. Он должен был выпуститься в звании капрала. Надо сказать, юноша учился хорошо, заслужив своим усердным поведением уважение начальства, но воспитанники его боялись. Среди них он слыл нервным, вспыльчивым мерзавцем, который хорошо владел оружьем и, к тому же, он обзавелся плетью, которой пользовался весьма решительно и умело. Старший брат каждое Рождество забирал юношу к себе, и, несмотря на то, что Джонни уже перерос брата, он так и не мог дать отпор его насилию.
Долгими вечерами, лежа в своей кровати, в казарме, и слыша храп, сопения и бормотание своих соучеников-кадетов, он много раз клятвенно обещал себе: не давать себя в обиду, защититься от грязных домогательств Уилли. Но когда он оказывался наедине с этим извращенным упырем, вся его решимость куда-то испарялись, страх сковывал его по рукам и ногам, и он становился послушным и безвольным, позволяя делать с собой все, что тому заблагорассудится. Как же юноша ненавидел себя за этот страх и слабость. К тому же, в своих утехах, Уилли начал использовать плеть брата. А иногда, во время мучений, он брал в руки пенис Джонни и доводил его до оргазма. Такие вещи поражали Джонни до глубины души, ведь он не мог понять, как в голове может перемешаться страх, боль и наслаждение. Эта загадка мучала его, и он никак не мог найти объяснения.
Если Уильям каждые каникулы, кроме рождественских, ездил гостить к мисс Дингл, то Джонни за все годы не обзавелся ни друзьями, ни любовным интересом. Юноша сторонился девушек и вспыхивал, как факел, когда его товарищи по казарме начинали обсуждать прелести прекрасного пола. Но совсем не от смущения – надо сказать, он испытывал дикое раздражение – его тошнило от всех этих пошлых глупых бесед.
Каждую свободную минуту Джонни думал о младшем братишке и заваливал мать письмами с расспросами о мальчике, которому шел уже шестой год. Алек все также был болезненным ребенком, но, общими усилиями домашних, он достаточно окреп, хотя и бывали сложные периоды, но у родных пока не возникало серьезных опасений за его жизнь.
Летом 1721 года за Джонни приехал отец, поскольку Уильяму нужно было завершить последние дела в колледже. Юноша был очень благодарен отцу за то, что отправится домой с ним и сможет спокойно спать ночами в дороге. Недержание незаметно прошло, и остались только кошмары, которые мучили его практически каждую ночь. Но и они отступили перед желанной встречей с младшим братом.
Как Джонни мечтал об этом, предвкушая увидеть радость на личике Алека, зарыться лицом в его мягкие светло-русые волосы, целовать их и плакать! Ведь только с ним Джонни мог дать волю своим нежным чувствам, показать тот укромный уголок своей души, о котором никто даже не догадывался, быть опять нежным и любящим братом. И в школе, и с Уильямом Джонни всегда был натянут, как тетива, он не мог позволить себе роскошь быть добрым, а, значит, слабым, в его понимании. А, если он и плакал когда, то только украдкой, от своей горькой беспомощности перед старшим братом.
Когда приветственная церемония по случаю их с отцом приезда, была закончена, Джонни, наконец, поспешил к младшему брату. Мальчик опять недомогал. Надо сказать, что в свои пять лет Алек едва ли выглядел на четыре года.
Джонни решил поговорить с матерью, призвать ее к чувству долга и, возможно, совести. Во время их нелегкого разговора он упрекал мать, настаивал, чтобы она лучше следила за здоровьем сына и иногда вспоминала, что она ему все-таки мать. Времена, когда можно было игнорировать Джонни, прошли. Теперь это был высокий, уверенный в себе юноша, умеющий разговаривать с позиции силы.
Нет, он не повышал голос... Он очень спокойно, но настойчиво уведомил мать, почему она обязана ухаживать за Алеком, следить за его здоровьем и питанием. Миссис Рэндолл нехотя вняла словам сына, к тому же, Джонни был на хорошем счету у командования школы, его родители нередко получали благодарственные письма от его наставников. И она вынуждена была с этим считаться.
Джонни опять погрузился в рутину забот о братишке, и уже, в который раз, вырвал его из лап болезни, для чего ему пришлось, как всегда, приложить немало усилий.
На 15 июля была назначено венчание Уильяма Томаса Рэндолла и мисс Элизабет Каролины Дингл. Старший брат разрывался между двумя поместьями и подготовкой к свадьбе, поэтому на «общение» со средним братом у него не было времени, чему юноша был бесконечно рад.
А Джонни заново открыл в себе давно забытый талант – он начал рисовать портреты. Рисовал всех, кого видел. Они выходили очень реалистично и правдиво, без прикрас. Но, если бы юноша решил зарабатывать рисованием на жизнь, то дела у него, скорее всего, шли бы неважно. Кто захочет заказать портрет у художника, который отразит в нем все самое тайное, что вы хотели бы скрыть от посторонних глаз? Поэтому великолепнее и нежнее всего, у нашего художника выходили портреты Алека. Однако в лице мальчика на них можно было разглядеть какую-то печать неизбежности. Автопортреты же Джонни не писал никогда.
Приближался день бракосочетания Уильяма. Церемонию решено было провести в церкви поместья Динглов, она была просторнее, да и хозяйский дом тоже. В нем было достаточно места для размещения родни жениха. Все Рэндоллы, коих было пятеро человек, были размещены в гостевых комнатах: комната для жениха, комната для родителей и комната для младших братьев. Поскольку семейство приехало на две недели раньше, чтобы родители жениха могли помочь с подготовкой к свадьбе, то младшие дети начали обследовать окрестности. Но больше всего Джонни нравилось гулять у реки, примерно в том месте, где трагически погиб Роберт.
Вечером, накануне свадьбы, все разошлись по комнатам довольно рано, по обычаю жениху было строго-настрого запрещено видеть невесту до церемонии, поэтому Уилли ушел в свою комнату раньше остальных. Как только Джонни уложил Алека, погасил свечи и забрался в их общую кровать с другой стороны, вошел Уилли. Джонни шепотом умолял не трогать его, ведь рядом еще не спал младший брат, но изверг не слушал его. И юноше оставалось только молча терпеть, чтобы не напугать братишку. Но, судя по тому, что в темноте раздавалось тихое испуганное дыхание малыша, Джонни не слишком удавалось сдерживаться, и стоны пополам со всхлипываниями иногда прорывались сквозь стиснутые зубы. Закончив, Уильям удалился в свою комнату.
Подросток лежал на животе со все еще задранной ночной рубашкой и тихо плакал в подушку, когда почувствовал, что младший брат подобрался к нему поближе. Он залез к нему под одеяло, заботливо укрыл Джонни, а затем прижался к его боку и начал нашептывать ему слова утешения. В темноте он не все видел, что творил с его любимым братом Уилли, но понимал, что это что-то очень плохое, унизительное и неправильное. Он понимал, что Джонни от этого страдает, но помочь ему не мог, только утешить. Эту ночь Александр Рэндолл запомнил на всю жизнь.
Наутро Джонатан, решив немного успокоить младшего брата, сказал ему, криво улыбаясь, что с ним все будет хорошо, Уилли скоро женится и будет довольствоваться своей женой. Конечно, юноша кривил душой, эти неподобающие отношения давно отравили его душу, убив в ней все самое доброе. Также, он попросил Алека забыть о прошлой ночи и не рассказывать никому то, что он видел.
Наступил день свадьбы. Жених и его родные ждали в церкви приезда невесты с ее отцом. На Уильяме Рэндолле был его самый лучший костюм, сшитый по такому случаю на заказ. Миссис Рэндолл также надела свое лучшее платье. Отец жениха, мистер Рэндолл-старший, стоял рядом с супругой. Скука было написана на его багровом лице, он еле сдерживал раздражение. Мужчина ничего не мог с собой поделать – любые мероприятия, где речь шла не о продаже шерсти, всегда навевали на него тоску. Два их младших сына выглядели измождено. Алек стоял чуть впереди брата, а Джонни, не поднимая головы, одной рукой держал младшего брата за руку, а другой бессознательно поглаживал его по светлой макушке. Наконец, появились невеста со своим отцом, немногочисленные гости поднялись со скамей, заиграл орган.
Лиззи Дингл была маленькой, рыхлой и совершенно несимпатичной девушкой. Однако немалое приданное придавало ее неказистости ореол очарования. К тому же она была болезненно бледна, а лицо ее постоянно выражало какое-то недовольство – она часто морщила нос, будто вокруг очень плохо пахло. С таким выражением лица она и вошла в церковь.
«Надо же, какая уродина!» - мелькнуло в голове Джонни. Но он очень ждал клятв невесты и, особенно, жениха.
Когда клятвы были произнесены, и священник объявил молодых мужем и женой, Джонни вздохнул с облегчением.
«Вот и всё, всё закончилось, – подумал парень. И голова его закружилась от радости. – Теперь он женат, теперь есть, кому его ублажать, значит, меня он больше не тронет».
К тому же, было решено, что молодые будут жить в поместье Динглов, где было достаточно места и для хозяев, и для молодой пары – будущих наследников, и их детей, которые, даст Бог, не преминут вскоре появиться.
Чуть позже состоялось небольшое торжество с застольем, но Джонни и Алек рано отправились спать.
Малыш уснул сразу, но Джонни не спалось. Он прокручивал в голове события прошлой ночи, жгучая волна стыда поднималась в нем, когда он вспоминал, что маленький брат все видел и слышал, а после полночи его успокаивал, гладил по спине и шептал слова утешения.
Джонни не услышал, как кто-то вошел в комнату.
– Джинни, ты думала, что все закончилось после моей свадьбы?! – прошептал ненавистный голос ему в ухо.
То, что произошло дальше ни Уилли, ни сам Джон не ожидали. Сознание подростка захлестнула волна темной ярости, его затрясло, он со всей силы отпихнул брата от себя так, что тот отлетел и со всего размаху врезался в стену. Этого времени Джонни оказалось довольно, чтобы выхватить нож и бросится на обидчика. Он оседлал оглушенного брата, приставил нож к его горлу и сказал в полголоса:
- Только тронь меня еще раз, только дай мне повод, только один лишь повод, и я убью тебя, убью, как сделал это с твоим приятелем Робертом. И попробуй тронуть Алека, если с мальчишкой что-то случиться, я убью тебя медленно, отрезая по кусочку твою плоть…
Джон ощутил, как все бесы его истерзанной души прорвались наружу. Он почти перестал себя контролировать и перешел на сдавленный крик, а маленький Алек проснулся и в страхе забился под кровать.
– Почему, почему ты делаешь это со мной, что с нами не так, брат? – рычал Джонни.
Уилли съежившись под ним, дрожал, из глаз катились слезы.
– Если ты сейчас же мне не ответишь, я убью тебя! – надавив на рукоять ножа, пригрозил ему брат. Кровь потекла по шее и Уилли заскулил от боли.
– Я, я… рано начал испытывать желание, меня это сводило с ума, но вокруг не было подходящих девушек, а чтобы пойти к шлюхам, черт, я был слишком молод. Поэтому, когда отец переселил тебя в мою комнату, я не смог устоять перед искушением, ты был такой беспомощный и невинный, от тебя так хорошо пахло. Я так хотел тебя, Джонни.
– Почему, почему ты не остановился после первого раза? – Джонни трясло от едва сдерживаемой ярости.
– Я не смог…
Под кроватью, с отчаянными подвизгиваниями, рыдал Алек. Но Джонни уже не мог остановиться, в него будто вселился сам Дьявол. Он с непередаваемым наслаждением полоснул Уильяма по груди, а, когда потекла кровь, подросток наклонился и, слизывая ее с ножа, исступленно прошептал ему в ухо:
– Я обещаю тебе, брат, клянусь, когда ты меньше всего будешь ожидать, я приду в твой дом и… сделаю с твоими детьми тоже самое, что ты делал со мной!.. Сколько бы их не было. Клянусь тебе, Уилли, я сделаю это!
С этими словами он вдруг пришел в себя, спокойно встал, спрятал нож под подушку и вытащил Алека из-под кровати. Затем мягко уложил его в постель и лег сам.
На странный шум уже бежали люди, но ему было все равно, он был полностью опустошен.
Когда в комнату вбежали переполошенные домочадцы, Уильям уже поднялся с пола. Он дрожал и был слишком бледен, по шее и по груди его текла кровь, а свои штаны он обмочил. Впоследствии, он смог убедить всех, в такой версии происшествия: он услышал, как в комнате плачет Алек, зашел посмотреть, все ли в порядке, но в темноте наткнулся на спинку кровати и упал, разбившись о табурет. А от вида крови, ему стало плохо.
Самое странное, что маленький брат после увиденного не отстранился от Джонни, а еще сильнее привязался к нему. Где-то глубоко в душе он чувствовал, что рядом с братом ему нечего бояться - он под защитой. И, напротив, он сам стал по мере сил опекать Джонни. Когда он чувствовал, что старший брат не в настроении, или готов сорваться и навредить кому-то, Алек подходил к Джонни, брал за руку и прижимался к нему.
После случившегося ночью Уильям прекратил свои посягательства на Джонни и стал совсем редко приезжать домой, встречаясь с отцом по коммерческим делам на нейтральной территории. Кроме того, в нем засел дикий страх от дьявольского обещания брата. О том, что, однажды, тот придет к нему в дом…
Лето закончилось, Джонатан вернулся в военную школу на последний год обучения, после которого он должен будет покинуть ее в звании капрала и отправится туда, куда прикажет ему командование.
3 сентября юноше исполнилось 16 лет.

ГЛАВА 10. НАСТАВНИК

За время учебы Джонатан зарекомендовал себя как усердный и исполнительный воспитанник. Когда кадетов, в качестве обучения действиям в особых ситуациях, привлекали к патрулированию улиц, и им приходилось разгонять толпу разгулявшихся студентов или разнимать пьяную драку в трактире, юноша проявлял чудеса жестокости. Он нещадно набрасывался на несчастных, сек их плетью и мог ранить саблей. Однако командование списывало это на его исполнительность и жесткость, по их мнению, необходимую хорошему офицеру. Вообще, Джонни пророчили славное будущее.
Что касается внутреннего состояния юноши, то многие ужаснулись бы, если бы могли его увидеть. Хорошо, что никто не может лицезреть, что творится у человека в душе. Джонни обуревали демоны. Теперь, после того, как ненормальные отношения со старшим братом прекратились, почему-то жуткие мысли, желания и видения по ночам приходили к подростку все чаще. Однако, пока только с простыми горожанами, он мог удовлетворять свои темные желания, при этом, не переходя грань. Но жажда слышать крики, причинять боль, такую же и даже сильнее, какую ему когда-то причинял Уилли, становилась нестерпимой. Причем, очень часто, в желаниях Джонни отсутствовал сексуальный подтекст, или, лучше сказать, не с каждым, кого парень мысленно выбирал жертвой, он испытывал желание соединиться. Он с наслаждением вспоминал, как замучил и убил Томми, в эти моменты он ласкал себя и доводил до оргазма. Но, когда он вспоминал расправу над Робертом, он испытывал торжество, но не более.
Юноша, слышавший много рассказов однокашников о походах в публичный дом, решил, что и ему пора испытать эту сторону взрослой жизни. Однажды под Рождество он направился туда. Попивая в уголке эль, он долго выбирал себе девушку из тех, кто был на тот момент свободен, и выбрал невысокую, темноволосую и худосочную, телосложением больше напоминающую юношу. Зайдя в комнату, девица, как водится без лишних предисловий, подошла к Джонни и, прижимаясь к нему маленькими обнаженными грудями, стала расстегивать ширинку его брюк. Но, в тот момент, когда шлюха дотронулась до пениса, волна отвращения вдруг прошла по телу парня. Защищаясь от ее наглого вторжения, он непроизвольно ударил ее по лицу, и она, отлетев на кровать, испуганно вскрикнула. От этого звука член юноши неожиданно напрягся. А когда он, не особо контролируя себя, выхватил плеть, и начал стегать ею обезумевшую от боли и страха девушку, и та отчаянно закричала, он почувствовал невероятный прилив желания. Он навалился на нее сверху… За полминуты все было кончено.
На крик девицы ворвался охранник, здоровый верзила, стянул с проститутки все еще приникшего к ней парня и, оглушив ударом в челюсть, потащил к двери. Выкинув Джонни вместе с его вещами из заведения, перед этим он, как водится, успел обчистить его карманы. Ошеломленный всем произошедшим, юноша с минуту полежал на земле, приходя в себя, потом спокойно встал, застегнул брюки и пошел в казарму. После случившегося его как-то перестало тянуть в официальные места разврата, где была опасность натолкнуться на неожиданности и непреодолимую силу в лице охранников.
Хотя, через пару недель изувеченный труп охранника-верзилы был найден в сточной канаве, а на следующий день было найдено тело той самой проститутки. У нее были отрезаны соски и изуродованы гениталии. После этого события, Джонатан почувствовал себя на удивление умиротворенным, он притих и даже стал более приветлив и спокоен с окружающими.
В столь тесном сообществе, как военная школа, когда у тебя, в силу возраста, играют гормоны, некоторые мальчики начинали засматриваться на соседей своего пола, но, обычно, это так и оставалось для них просто фантазиями. Свои физические потребности юноши старались справлять в публичных домах или, на худой конец, уединяясь со своей рукой. Неожиданно, Джонни тоже приглянулся один паренек, двумя годами младше его, белокурый Кристофер с нежным, как у девушки, румянцем. Правда, парень происходил из знатной семьи и казался очень высокомерным, он не считал сыновей мелких дворян себе ровней. Нужно ли говорить, что на Джонни он не обращал никакого внимания, и даже намерено сторонился его, поскольку был наслышан о его вздорном и жестком нраве и некоторой одержимости.
Учитывая школьный распорядок, Джонни начал отслеживать, чем занимается Кристофер в свободное время. К недовольству Джонни, практически весь досуг паренек проводил с приятелями-одноклассниками и никогда не бывал один. Однако, раз в месяц, по вторникам, ближе к вечеру, юноша в одиночку, отправлялся с визитом к своей тетушке, которая жила в большом загородном доме, совсем близко от школы.. В один из таких вторников Джонатан и решил действовать.
Дорога к поместью тетушки Кристофера проходила через буковую рощицу, где можно было редко встретить прохожих. Джонни терпеливо ждал за деревом и, увидев, как парень идет по дороге, безмолвно появился перед ним из своего убежища. Он спокойно приблизился к ничего не подозревающему парню и, внезапно вытащив кинжал, приставил его к шее жертвы, приказывая кивком головы свернуть за деревья. Юный Кристофер от неожиданности сильно испугался, но не посмел убежать и, как кролик, загипнотизированный холодным взглядом Джонатана, безропотно пошел туда, куда ему велели.
Выбрав местов ложбине, за кустарником, откуда их не будет видно с тропы, Джонни припал к губам юноши долгим испытывающим поцелуем. Не почувствовав желаемого отклика, он раздосадовано хмыкнул, молча снял с него портупею с бесполезной саблей и медленно, глядя в упор в его завороженные испуганные глаза, стал расстегивать его форменный сюртук. Крис был настолько ошеломлен, что не сопротивлялся, только мелко дрожал. Потом, рванув пуговицы его бриджей, Джонни, загадочно улыбаясь, опустился перед ним на колени, не забывая, однако, держать кинжал у горла парня. Кристофер, на удивление, кончил быстро, после чего Рэндолл заставил его совсем снять сюртук и встать на четвереньки. Крис повиновался беспрекословно. Джонатан, окончательно почувствовав опьянение властью, задрал рубашку ему на голову и вытащил плеть из сапога. Как только плетка коснулась его спины, юноша в панике закричал, но Джонни, хорошенько ткнув кинжал ему в бок, заставил его замолчать и, потом, немного подумав, засунул свой платок глубоко ему в рот. Юноша содрогнулся в рвотных спазмах, но не посмел сопротивляться, по его щекам текли беспомощные слезы. Рендолл, встав за парнем на колени, овладел им грубо и самозабвенно. После акта он еще несколько раз прошелся по спине парня плетью и, наклонившись к его уху, вкрадчиво прошептал:
– Чтобы никто не знал об этом, малыш, ты меня понял, а не то пожалеешь?!.
Но ответа он не дождался – на слова своего мучителя мальчик промычал что-то невразумительное и затих. Подумав еще раз, насколько безопасно будет оставить Криса в живых для дальнейшего использования, Джонатан решил, что лучше не рисковать и все-таки прикончить жертву, но когда Джонни заглянул в глаза парнишки, он с недоумением заметил, что взгляд кадета был какой-то затуманенный и отсутствующий. Замерев в раздумьи, он поигрывал кинжалом, и вдруг услышал приближающиеся шаги и голоса. Кто-то шел по тропе – их могли увидеть. Недолго думая, Рэндолл сгреб свои вещи, не забыв захватить платок с инициалами, и быстро исчез среди деревьев.
Вечером кадет не вернулся в школу, а наутро начались поиски. Вскоре юноша был найден. Он бродил с отсутствующим видом по тому самому лесу, поблизости от усадьбы своей тетушки, в одной окровавленной рубашке. По всему было видно – он лишился рассудка. Поскольку на его теле были обнаружены следы истязаний, началось дознание. Жертву пытались допрашивать, но он только упорно смотрел в одну точку и монотонно покачивался. Через несколько дней приехали родители и забрали паренька под свое попечение. Преступник найден не был.
После этого происшествия Джонатан решил затаиться. Он особо не горел желанием, чтобы кто-то прознал его вкусы, поэтому очень быстро Рэндолл научился контролировать себя и казаться более сдержанным и спокойным.
Ближе к маю, в школу, посмотреть, как проходит обучение будущих офицеров, приехал новый куратор Его Величества. Воспитанников выстроили на плацу, перед зданием школы, где новый попечитель мог провести полный смотр подготовки состава.
То был невысокий, дородный господин, одежда на нем была самая изысканная, голову венчал искусно уложенный парик. Но, когда он начал произносить свою речь, большинство юношей еле сдержали ухмылку. Голос господина был очень высоким и звучал почти фальцетом, никак не подходящим для его внушительной внешности.
Джонатан про себя отметил, что, несмотря на аристократическую внешность, попечитель имел отталкивающе суетливую манеру держаться и неприятный взвизгивающий смех, которым он иногда приправлял свою долгую речь. Кроме того, впечатление портили мясистый рыхлый нос любителя выпить и маленькие бегающие глазки, которыми он во время своего вдохновенного спича внимательно осматривал всех молодых людей, изредка, с испытывающим любопытством, останавливаясь на ком-нибудь. Как показалось юному кадету, герцог Сандрингем, а именно так начальство представило нового куратора школы, остановил на нем свой прищуренный взгляд гораздо дольше, чем на остальных юношах, но, может быть, ему это только показалось?
На следующий день лучшие воспитанники школы были лично представлены герцогу, среди этих восьмерых молодых людей был и Джонатан Рэндолл. С некоторой долей тщеславия, он убедился – в прошлый раз ему не показалось –попечитель действительно подолгу задерживает на нем свой взгляд. Было заметно, что Сандрингем с откровенным интересом приглядывается к юноше, будто оценивая его красивое грациозное тело. Казалось, он дольше всех остальных расспрашивал Рендолла о нем и его семье, а так же со странным любопытством выяснял, где бы юноша хотел служить после окончания школы, и вообще, какие планы у того на будущее.
На что Джонни отвечал, что его долг – с превеликим удовольствием поехать туда, куда прикажет Его Величество – он будет рад любому назначению. Также он соврал, весьма убедительно, что с самого раннего детства мечтал стать военным и всегда готов служить своему королю и Англии. Во время его пафосной речи, герцог молча смотрел на него долгим ироничным взглядом, как бы заглядывая в самый тайный уголок его души и, посему, подвергая сомнению его наигранный патриотизм.
На следующий вечер один лишь кадет Рэндолл был приглашен на ужин к Его Светлости. Герцог начала издалека. Дескать, заметно, что Джонатан очень умный и исполнительный юноша, и будет очень обидно, если он попадет в какую-нибудь глушь, где его таланты пропадут даром, или, не дай Бог, он падет жертвой каких-нибудь местных злодеев. Не хотел бы молодой человек служить поближе к цивилизации, где у него будет больше возможности сделать военную карьеру, проявить себя с лучшей стороны и тем самым послужить своему королю?
Джонатан всегда считал себя разумным парнем и сразу осознал, к чему клонит герцог. Однако он прикинулся простаком и сдержано отвечал:
– Да, Ваша Светлость, было бы неплохо послужить своей стране в полную силу и быть поближе к таким выдающимся людям, – он сделал многозначительный поклон в сторону польщенного герцога, – моим единомышленникам, рдеющим за свое Отечество и Короля, не жалея своей жизни.
Герцог, воодушевленный такими словами, пригласил молодого Джонатана в одно из своих поместий, сказав, что сам договорится с руководством школы о его назначении и даже, быть может, оплатит ему чин лейтенанта, если будет им доволен. При этом он многозначительно похлопал кадета по руке. Джонни напрягся, но руку не убрал. На этом ужин завершился, и юноша, полный противоречивых мыслей, отбыл к себе в казарму.
Сдав все положенные испытания, Джонатан отправился на побывку домой. Вслед за ним его родителям пришло письмо с печатью герцога Сандрингема, в котором содержались хвалебные отзывы в адрес их сына и уведомление, что их отпрыск направлен для прохождения службы в поместье герцога в качестве секретаря Его Светлости. Герцог уверял, что это место будет очень полезно для последующей военной карьеры Джонатана, после чего тот с легкостью получит назначение в одну из лучших частей Лондона, которую курирует сам герцог. Родителей такие отзывы и перспективы сына весьма порадовали, и они написали ответ с благодарностью Его Светлости за заботу и благословили сына на службу.
После приезда Джонни снова занялся развитием Алека. За тот месяц, который он планировал пробыть дома, он решил научить мальчика грамоте и простому счету, во время занятий отмечая про себя, что его младший брат совсем даже не отсталый, а очень умный ребенок, при всей его физической слабости.
Весь этот месяц Джонатан раздумывал, как вести себя с герцогом, что и как ему говорить и, вообще, какую линию поведения выстроить с Его Светлостью. Он понимал, что приглашен не просто так, и даже, если Сандрингем сдержит свои обещания и пристроит его в теплое местечко, ему, Джонни, придется за это заплатить. И хорошо заплатить.
Перед отъездом он решил, что будет исполнять все желания Сандрингема. Но, будучи по натуре довольно расчетливым человеком, решил, что будет действовать по обстоятельствам и постарается, если не подчинить герцога своей власти, то за время пребывания у него найти такие рычаги воздействия, чтобы в дальнейшем, когда наскучит Его Светлости, иметь возможность дергать его за веревочки в своих интересах. Джонни понимал, что у него ни гроша за душой, перспективы безрадостны и будущее весьма туманно, поэтому ему не хотелось попасть в захолустье и там погибнуть от скуки в рутине провинциальной службы. Поэтому он решил не продавать себя слишком дешево. А уж какую установить цену, он уже придумал.

ГЛАВА 11. ШЛЮХА
В июле, распрощавшись с Алеком и пообещав ему заехать к концу лета на несколько дней, Джонатан отправился в поместье герцога. Дорога прошла без происшествий, и, спустя неделю, юноша добрался до нужного места. По дороге Джонни еще раз продумал, какую игру он поведет с герцогом, правда его беспокоил один аспект, но он решил разобраться с ним на месте.
Сандрингем тепло приветствовал гостя, если и были у него какие-либо особые планы насчет нового секретаря, то он это умело скрыл за почти отцовской радушностью приема. Только мимолетный плотоядный взгляд, которым он окинул парня, когда тот отвернулся, мог бы выдать его тайные желания. Но голова новоиспеченного секретаря была занята другими мыслями. Рэндолл, признаться, немного побаивался – по сути, он был один на один, в полной власти этого незнакомого ему человека, от которого было неизвестно, чего ожидать и какие извращенные фантазии крутятся в его голове? Может, он прикажет слугам связать его, а сам будет с наслаждением смотреть, как они насилуют Джонни или мучают до смерти? В таких тревожных думах юноша поднялся в предоставленную ему комнату, где принял ванну и сменил дорожное платье на более презентабельное для ужина с Его Светлостью.
За ужином герцог и его юный протеже болтали о погоде, литературе, политике и других нейтральных вещах. Герцог был весел и не сводил глаз со своего нового приобретения. «Этот парень не так прост, как хочет казаться, он явно что-то скрывает и себе на уме», - размышлял герцог, развлекая молодого человека очередным анекдотом. Ему был крайне интересен этот скрытный экземпляр, и с пылом исследователя человеческих душ он желал раскусить сей твердый орешек, а заодно понять, как ему нужно действовать дальше. Он рассчитывал, что превосходная еда, вино и мягкая, расслабляющая беседа ненавязчиво вызовет парня на откровения, и он проговорится о чем-нибудь важном для себя. К большому разочарованию хозяина, этот номер с Джонни не прошел. Воспитанный в атмосфере страха и подозрительности, наш герой как никто другой умел хранить секреты.
После ужина хозяин с гостем переместились в библиотеку, где продолжили беседу за партией в шахматы. Поздно вечером Сандрингем, оставив на время бесплодные попытки познать какие-либо тайны загадочного молодого человека, распрощался с ним перед сном. Юноша тоже был немного сбит с толку, но слегка расслабился, почувствовав, что немедленная оргия с изнасилованием ему не угрожает.
«Что ему нужно? Хорошо, старый содомит прощупывает почву, чтобы убедиться, что я не из болтливых, и не растрезвоню повсюду, если что случиться. Может этому скользкому развратнику нужна не только одна близость со мной, а от меня требуется сделать что-то большее?» – размышляя таким образом, Джонни не заметил, как погрузился в сон.
Юноша угадал, хозяину нужно было получить не только его тело, он хотел владеть им целиком и полностью. Безраздельно повелевать его, как представлялось герцогу, мистической душой. Сандрингем предполагал заслать в один из привилегированных полков своего человека, который будет там его глазами и ушами. Но для начала, он, конечно, хотел насладиться телом юного Джонни, поставить на нем, так сказать, свою печать.
Конечно, хитрый сластолюбец понимал, что дело – в цене вопроса. Поэтому он решил исследовать паренька получше и понять, чем его можно купить. Пока из своих недолгих наблюдений он вынес, что юноша неразговорчив, предпочитает слушать и у него трудно выведать что-либо на самом деле ценное. Это было хорошее качество для той миссии, на которую ловкий интриган планировал своего протеже.
Но, безотчетно, герцог чувствовал, что в парне есть еще что-то, то, что его, изощренного знатока человеческих душ, настораживало и даже пугало. Он никак не мог уловить, что это было: учтивый, воспитанный, скромный и сдержанный юноша… Но было в нем что-то такое, от чего у Его Светлости пробегал мороз по коже… Что-то в проницательном магнетическом взгляде или в напористой звериной грации тела, иногда властно расслабленного, или, может, во всем этом вместе, герцог пока не мог разобраться.
В общем, Сандрингем решил повременить с принятием решения в отношении своей новой игрушки, и «попридержать коней в штанах», как он любил выражаться. Ему было неведомо, с каким коварным бесом он вступил в игру.
Парень, хорошенько поразмыслив, тоже решил сменить тактику и сделать так, чтобы герцог считал себя обязанным ему. Джонни продолжил разыгрывать свою партию. Перед Его Светлостью он оставался искренним, простоватым юношей, умеющим и готовым угождать хозяину.
Вначале герцог немного удивлялся, чувствуя несоответствие во внешнем поведении парня и в своих смутных ощущениях по поводу его темной подноготной, но ему так хотелось подпасть под обаяние молодого красавчика и понравиться ему. Поэтому, хоть он и говорил себе, что с этим пареньком надо держать ухо в остро, но незаметно пал жертвой своих неуемных желаний.
Джонатан, немного попривыкнув, приступил к своим новым обязанностям. Герцог дал ему понять, что он пока на особом положении, и работы предвидится не слишком много. Разбирать почту, следить за перепиской герцога, подавать ему срочную корреспонденцию – это все, что от него требовалось. По сути, он находился на положении гостя, мог в свободное время бродить по дому и окружающему его саду, пить и есть, что ему вздумается, заниматься своими делами. У герцога была обширная библиотека, и Джонни часами пропадал в ней. Жизнь удалась!
Вскоре, замечая, что он не ошибся относительно планов Сандрингема насчет самого Джонни, и знаки внимания и намеки становятся слишком явными и откровенными, он начал безотлагательно осуществлять свой план. Разбирая письма, он интересовался, не встретится ли ему чего-нибудь особенное, что он мог бы использовать в своих махинациях. Содержание писем, доставляемых курьерами из разных концов Англии и даже из-за границы, было самое разнообразное. Но в основном, это были коммерческие счета или договоры. Часть из них касалась каких-то сделок с недвижимостью, или продажи крупных партий товара, а часть – отчеты командующих различных войсковых частей, их расходные счета и прочее – ничего интересного.
Конечно, герцог не доверял ему настолько, чтобы поручать что-то важное и секретное. Но, присматриваясь к деталям распорядка в доме, он заметил, что каждую неделю к герцогу приезжает один и тот же курьер, капрал, с какими-то письмами и другими бумагами. Однажды, в маленьком личном кабинете Сандрингема, куда тот никого не пускал и ключ всегда носил с собой, дверь почему-то оказалась не заперта. Джонни осторожно приоткрыл дверь и заглянул туда –хозяина не было. На столе лежали какие-то распечатанные письма, бумаги. Это было уже кое-что.. Одно письмо красноречиво говорило о том, что герцог ведет слежку за высокопоставленными господами. Доносы, доклады, агентурная сеть по всей Англии и.. Франции. У Джонни закружилась голова – он проникнул в святая святых Сандрингема. Но пора было уносить ноги, и, заметив одно нераспечатанное письмо, до которого, хозяин, как видно, еще не дошел, Джонни положил его к себе в карман, решив прочесть в своей комнате и незаметно вернуть, если удастся. Однако этим вечером прочесть письмо не удалось.
Джонатан уже разделся до рубашки, собираясь лечь в кровать, когда дверь открылась, и вошел герцог. Он был в одной тонкой шелковой сорочке, заправленной в бархатные бриджи цвета молочного шоколада. Кружева пышной пеной распадались на волосатой груди, а круглый живот упруго выпирал над поясом. Молодой человек, было, испугался, что хозяин заметил пропажу письма. Но тот, тихонько притворив за собой дверь, заговорил совсем о другом.
– Джонни, мальчик мой, – елейно произнес герцог. – Не позволишь ли составить тебе компанию? Дождь идет целый день, и так тоскливо сегодня на душе... – герцог подошел к окну и заглянул в темноту. – Мне хотелось бы скрасить свое одиночество и твое заодно. Или ты собрался спать, сердце мое?
Его Светлость повернулся и, прищурившись, внимательно посмотрел на замершего парня. Как юноша и ожидал, терпению старика все-таки пришел конец, и тот решил получить сполна за свое «гостеприимство». Волна омерзения прошла по телу Джонни, он чуть прикрыл глаза, но, незаметно вздохнув, овладел собой, так как давно был готов к такому повороту дела. Развернувшись к герцогу, он, с поклоном, ответил, открыто выдержав его взгляд:
– Нет, нет, я еще не собираюсь спать, милорд. Конечно, милорд. Как вам будет угодно, милорд.
И любезно улыбнулся. Сандрингем, помедлив немного, налил им по бокалу хереса из хрустального графина, всегда стоявшего на туалетном столике возле окна, потом мягко подошел и опустился на кровать. Огромный сапфир, обрамленный мелкими бриллиантами, сверкнул в свете свечи, когда герцог пальцем поманил Джонни присесть рядом. Его глазки сально заблестели, когда парень, с кошачьей грацией и легкой, многообещающей ухмылкой, повиновался.
Герцог протянул юноше вино. Они выпили. Причем Джонни влил в себя полный бокал одним глотком, даже не заметив изысканного дорогого вкуса. Он знал, он готовился, и он решился, но все равно, ему было не по себе. Хотя, по виду юноши герцог никогда бы не догадался, что тот испытывает едва ли не тошноту рядом с ним. Герцог нежно забрал у него бокал, заодно проведя своими холеными пальцами по его предплечью, задержался на тыльной стороне его ладони, тихонько поглаживая по кругу. Джонни, несколько нервно улыбнулся в ответ и, положив вспотевшие руки себе на колени, приготовился. Почему-то перед ним вдруг возник образ Роберта, который платит деньги братцу, за него, за Джонни. Неожиданно Роберт скосил глаза в его сторону и глумливо ухмыльнулся. Джонни замер, но предаваться раскаянию было поздно.
Герцог за плечи неловко притянул его к себе и начал жарко дышать в его ухо и мусолить мочку губами. Это было крайне неприятно, слюни Его Светлости попадали внутрь, к тому же дыхание у него было гнилым, но юноша старался отрешиться от своих ощущений и не морщиться. А когда похотливый старикан, коим, по мнению парня, был герцог, повалил его на кровать и начал задирать ему подол рубахи, Джонни не заметил, как перестал дышать и зажмурился. По крайне мере, с закрытыми глазами можно было представлять себе кого-нибудь другого. Но кого? Не своего же изверга-братца. Парень чуть не рассмеялся, хотя впору было заплакать.
Ощупав своими шершавыми руками под рубашкой все его сухощавое крепкое тело, старый развратник ласково и осторожно развел ему колени, и Рэндолл почувствовал что-то мягкое и теплое на своем члене. Хм-м.. Так-то было лучше – герцог, похоже, заботился не только о своем удовольствии…
Джонатан еще раньше решил, что престарелый ловелас едва ли сможет продержаться дольше, чем его молодой и здоровый братец, да, и размерами, наверняка, уступает ему, поэтому маловероятно, что он нанесет какой-либо вред организму юноши. Он расслабился и даже застонал, чувствуя, как волна желания затуманивает его мозг под виртуозными губами герцога.
Он уже был почти готов, когда ощутил, как герцог, основательно обслюнявив ему между ягодиц, вошел в него, но, на удивление, особого дискомфорта юноша не почувствовал, наоборот, все пару минут, пока длилось соитие, он даже постанывал от наслаждения, чувствуя одновременно и раздражающую, но не сильную боль, и сладость от того, что его член терся о горячий жирный лобок Его Светлости. В его затуманенном бездумном сознании неожиданно возник образ так ненавистного ему старшего брата, насмехающегося над ним, терзающего его плоть и душу и, к крайнему изумлению Джонни, он испытал при этом очередной виток наслаждения. А потом вдруг в голове его что-то радужно взорвалось, и он, не в силах сдержаться, закричал.
Он очнулся несколько минут спустя, ошеломленный от своего безумного видения и своей такой реакции на него, и с отвращением почувствовал, что Сандрингем опять пускал слюни ему в ухо, а под конец засунул свой язык Джонни в рот, от чего парня чуть не вывернуло наизнанку, но он, понятно, стерпел. Наконец, весь багровый, герцог повалился на спину, противно хрюкнув. Он тяжело дышал, глаза его были закрыты. Краем глаза Джонатан заметил бессильно обмякший «стручок» Его Светлости.
На самом деле, герцог чувствовал некоторую досаду. Он, весьма сведущий в делах подобного рода, понял, что был у Джонни не первым, и «цветок целомудрия» был сорван кем-то до него. Однако приятно удивился, когда юноша, склонившись над ним, поблагодарил и тепло поцеловал в губы, добавив при этом, что улетел с ним на небеса. Герцог решил не сомневаться в правдивости слов юноши – тем более следы удовольствия, размазанные между их животами и животный крик юного любовника в конце, подтверждали эти слова. «Старикан» решил позже, при случае, выведать у мальчишки, с кем он спал до него и, вообще, много ли их было.
На следующее утро, за завтраком, Его светлость осторожно задал Джонни вопрос:
– Понимаешь, мальчик мой, я немного разбираюсь в вопросах отношений между мужчинами, – он внимательно осмотрел серебряный ножичек, которым собирался намазать масло на поджаренный хлеб, – тесных отношений между ними. И, как бы тебе это сказать… я ведь у тебя не первый? Ничего, я понимаю... – увидев, как Джонни зарделся, Сандрингем ободряюще похлопал его по сжавшейся руке. – Скажи мне... не смущайся.
Рэндоллу стало не по себе, он лихорадочно соображал, что ответить, и, наконец, решил сказать правду, или, хотя бы, часть оной:
– Нет, Ваша Светлость, не первый. Но, поверьте, до вас у меня был всего один мужчина.
Джонни пришлось соврать, добавив сокрушенных красок в голос, что в школе был связан отношениями с одним кадетом, но ему этого не очень-то хотелось… Просто его… принуждали, но, заверил он, все закончилось задолго до Его Светлости. Казалось, герцог поверил. Он многозначительно ухмылялся и, сочувственно качая головой, продолжил черпать серебряной ложечкой яйцо, сваренное всмятку, закусывая густо смазанным хрустящим хлебцем.
Отношения продолжались. Сандрингем примерно раз в три дня наведывался к Джонатану. Парень решил, поскольку герцог в курсе, что до него уже кто-то был, он станет вести себя более раскованно в постели, чтобы ублажить развратного ублюдка по полной и тем сильнее привязать его к себе. Старый сластолюбец был в восторге. Однако, через какое-то время, Его Светлость предложил поменяться местами. Вначале Джонни боялся, уставившись на дряблый неаппетитный зад герцога, что у него ничего не получится, но, стоило ему, закрыв глаза, представить перед собой Кристофера или Томми, все вышло отлично.
А еще через какое-то время Сандрингем, стремясь не сильно шокировать партнера, аккуратно привнес легкую нотку жесткости в их отношения. Но, так как Джонни особо не испугался, а наоборот, кажется, был заинтересован, то герцог становился все смелее в своих желаниях. Как оказалось, у него имелся целый арсенал средств для этого, развешенный по стенам в специальной комнате. Они с Джонни иногда закрывались там на пару часов, и слуги слышали, как оттуда доносились то запах чего-то паленого, то хлесткие удары по телу, то звяканье цепи, а то хриплые, с придыханием, стоны и даже вскрики, похожие, впрочем, на звуки сладострастья. Герцог, а затем и его подопечный, в этом плане оказались очень изобретательны. Его Светлость сам проделывал всякие вещи с парнем и позволял ему проделывать некоторые вещи с собой.
Надо сказать, юному Рэндоллу эта ситуация доставляла странное удовлетворение. Конечно, ему претило прикасаться к дряблому телу «старика», и он с трудом терпел, когда герцог прикасался к нему и проделывал «все эти гадости». Но он однажды решил для себя, что в его положении не стоит воротить нос – без хороших связей прилично не устроишься в жизни. Теперь он был шлюхой Сандрингема и сознавал это. Это было частью сделки. С герцогом, с совестью, с самим Дьяволом. И, «наказывая» себя подобным образом, истязая этими извращенными отношениями свое тело и душу, он, на удивление, чувствовал некоторое облегчение от острой брезгливости к самому себе… Это было похоже на искупление.
Из письма, которое он выкрал из кабинета герцога, Джонни узнал, что Его Светлости частенько поставляют молодых мальчиков со всех уголков Британии, якобы для работы в поместье. Интриган ликовал, он нашел, чем достать сластолюбца. К тому же, он смог выкрасть, для полной картины, еще несколько разнообразных писем и донесений.
Заканчивалось лето, рекомендательное письмо от герцога в полк, куда следовало прибыть Джонатану, было уже отправлено. Но, хотя Рэндолл не сказать, чтобы так уж наслаждался их связью, но находил в ней довольно много интересных для себя моментов, он решил все же немного окоротить своего пожилого любовника, чтобы дать ему почувствовать, кто хозяин положения и выторговать более привилегированные для себя условия.
В один прекрасный день, мягко прошествовав в кабинет хозяина, он тщательно прикрыл за собой дверь, затем подошел к герцогу и долго поцеловал его в губы. В последний раз. А потом выложил информацию, которой владел и последствия ее публичного оглашения с присущей ему виртуозной фантазией.
Его Светлость вначале ошарашенно молчал, следя за перемещениями своего протеже из-под насупленных бровей, но потом, взял себя в руки и рассмеялся, скрестив пальцы на тучном животе:
– Молодец. Надо думать, превзошел своего учителя. Могу гордиться. Чего ты хочешь, маленький ублюдок?
– Свободы. Но не только свободы от вас в постели. Кстати, – он хмыкнул, – я действительно признателен вам за то время, которое мы провели вместе.. Было необычно, интересно и познавательно. – легкий поклон в сторону герцога. Он помолчал, собираясь с мыслями. – Я хочу свободы вообще… Хочу делать все, что мне заблагорассудится, но я совсем не против работать на вас, Ваша Светлость, собирать важную информацию – видите, у меня неплохо получается – и присылать вам подобные письма, какие вы получаете отовсюду.
– Ну что ж... мальчик… – герцог, раздумывая, встал и подошел к открытому окну. Чувствовалось приближение осени, и в саду ощущался стойкий аромат последнего дыхания увядающего лета. Сандрингему стало немного грустно, не то, чтобы он сильно боялся угроз этого самонадеятельного мальчишки, но он успел по- настоящему привязаться к нему и жаль было расставаться вот так. «Хотя, каков шельмец! - думал он с невольным восхищением. – Не зря я изначально не доверял этой хитрющей морде. Всегда надо слушать свой внутренний голос». Он опять тихо рассмеялся этим своим мыслям, чем поверг юного шантажиста в легкое недоумение.
– А чем же ты хочешь заниматься, в таком случае? – голос герцога был на удивление спокоен и, даже, несколько вкрадчив.
– Служить Его Величеству, – с презрительной насмешкой произнес молодой аферист. – И себе, конечно. Я прошу немногого, всего лишь поступать с находящимися под моей властью людьми так, как я захочу. О, не смотрите на меня так… удивленно. Вы понимаете, что я имею ввиду, я не раз демонстрировал вам, на что я способен. Только, конечно, это было не столь сурово, как хотелось бы... – он многозначительно помолчал. – Но, само собой разумеется, со своими солдатами я буду всего лишь строгим командиром. Я же не хочу, чтобы меня разжаловали и вздернули на виселице, как какого-нибудь бродягу. Но те из этих грязных ублюдков, виновные в нарушениях или преступлениях перед королем, кто попадется мне в руки, думаю, будут не слишком рады остаться со мной наедине… Я хотел бы полную индульгенцию на этот счет…
– Ты думаешь, я тебе позволю выбраться из моего дома живым, мой самонадеятельный шантажист? – герцог, забавляясь про себя, решил до конца испытать способности своего протеже.
– Вполне, – Джонни презрительно сощурил глаза, – если я не отправлю из полка письмо родителям, ваша корреспонденция, не только та, в которой говорится про мальчиков, но и та, где про шпионаж, отправился прямиком в Лондон, кому следует.
Надо сказать, Джонни не блефовал, он предпринял меры для обеспечения своей безопасности и, даже, пусть пришлось привлечь к этому малолетнего Алека, зато он был уверен, что умный не по годам малыш выполнит все указания старшего брата.
Одного он не учитывал – в силу своей неопытности, самонадеятельности и некоторой житейской наивности – у герцога были длинные руки и большие возможности, и, если бы он захотел, Джонни уже как пару часов лежал бы в могиле, а его родительское поместье пылало бы вместе со всеми домочадцами.
Но Сандрингем, усмехаясь, понимал, что большинство из тех, в чьих кругах он вращается, знает о его маленьких слабостях – он, кстати, их особо и не стыдился – а его титул и деньги, был уверен, защитят его в любой ситуации. И не факт, что им вдруг заинтересуются из-за шпионажа, про это тоже были наслышаны в определенных сферах, тем более те, на кого он работает, почти всесильны и постараются скрыть любые компрометирующие его сведения.
Единственное, чего он хотел сейчас – и отдавал себе полный отчет в этом – иметь в своем подчинении такую неординарную личность, как молодой Рэндолл и пользоваться его способностями в своих интересах. Он не мог отказать себе в такой возможности, это было выше его сил. Особенно после того, как молодой боец показал ему свои зубы и, таким образом, предстал перед ним в своей полной красе. «Если бы у дьявола были дети, – думал герцог, – скорее всего, Джонни был бы одним из них, маленьким злобным дьяволенком». Дьяволенком, жаждущим только одного – угождать своим темным потребностям, от мысли о которых у герцога все сжималось внизу живота. Ведь он на своей шкуре знал, какие извращенные забавы тому по душе. Теперь он, не без основания, считал мальчишку не просто протеже, а своим учеником, во всех смыслах этого слова. Герцогу вдруг с особой тоской захотелось иметь сына, и пусть он будет похожим на юного Рэндолла...
Герцог отвернулся от окна и глянул парню прямо в глаза:
– Ты думаешь, малыш, я не могу контролировать тьму, в которой обитаю?
Звучало зловеще, и Джонни вдруг оцепенел от страха, его самонадеятельность растаяла, как дым. Он понял, что сейчас жизнь его и его близких висит на волоске. Особенно он испугался за Алека.
Герцог пару минут наслаждался замешательством наглеца, разглядывая его насмешливо, потом вдруг дружески рассмеялся.
– Ладно, парень, не бойся, наш договор остается в силе... не смотря на то, что ты вел себя сегодня очень, очень плохо... Поэтому, – герцог, помедлив, вытащил из ящика стола хлыст и пару веревок, – тебя стоит как следует проучить. Раздевайся и стань на колени возле кушетки... сынок…
Нельзя было сказать, что он проиграл. Прощание, конечно, прошло совсем не так, как планировал Джонни, но довольно сносно. Главное, он понимал и радовался тому, что чудом избежал катастрофы, и герцог, надо отдать должное старому похотливому ублюдку, с лихвой выполнил свою часть договора. Он отправлялся в привилегированную столичную часть в чине лейтенанта. Не так уж и плохо для начинающего бедного солдата. Кроме того, он будет шпионить для герцога, а тот, в свою очередь, обещал прикрывать его тайные пристрастья. Хотя просил не слишком злоупотреблять этим. Но это уж как получится. Джонни поерзал на изодранной в кровь заднице и усмехнулся. Последняя ночь была бурной. Герцог не смог отказать себе в удовольствии как следует поиметь его на прощание. Что ж. Это была плата. Похоже, за его жизнь и за жизнь Алека…
Бывшие любовники договорились о том, как будут держать связь друг с другом, и Джонни, на последней неделе лета, наконец, отправился навестить родителей и, самое важное для него, Алека. Он сильно соскучился по малышу, ему хотелось поделиться с ним прекрасными новостями, ведь он, поразмыслив в дороге, все-таки счел, что совершил превосходную сделку. Кроме того, ему, можно сказать, фантастически повезло – он вышел сухим из воды. Его даже перестало смущать то, чем он расплатился, назвав эти отношения про себя деловым ущербом. С другой стороны, он осознавал, это был очень полезный для него опыт. И, самое важное, он был свободен сейчас, как он наивно полагал, и теперь ему не придется спать с этим старым обрюзгшим куском дерьма и выполнять его извращенные прихоти. Хотя, быть может, это было не так уж и плохо... Однако с какой стороны посмотреть.
ГЛАВА 12. ПРОЩАНИЕ С ДОМОМ
После приезда, Джонни с наслаждением упаковал свой скромный скарб, чтобы навсегда уехать из родительского дома, который был для него кошмаром. Единственное, что его печалило это Алек, который останется здесь, пока и его не выпроводят в какое-нибудь «богоугодное», как называл его юноша, заведение. Алека ждала семинария.  Неизвестно, на самом деле, где мальчику было бы лучше. Джонатана беспокоило слабое здоровье брата. Уж, если дома он частенько подхватывал лихорадку, то возникали серьезные опасения, что может случиться с ним в незнакомом месте? Он подробно расспросил родителей, куда они собираются отдавать Алека в дальнейшем. Джонатан решил, что при случае выяснит условия содержания  воспитанников в той семинарии,  и хоть как-то поспособствует нормальным условиям жизни для брата. Для себя он давно понял, что будет поддерживать Алека всегда, справедливо полагая, что не блещущий ни здоровьем, ни деловыми качествами брат не сможет пробить себе достойную дорогу в жизни или, хотя бы, устроится на «теплое» место.
Рэндолл, в часы долгих раздумий над своими странными вкусами, дал себе слово быть честным с самим собой до тех самых глубин души, которые ему удавалось осознавать. Поэтому, он прекрасно отдавал себе отчет, что из себя представляет и, как следствие, он давно смирился со своими «демонами», весьма уютно свив гнездышко в той тьме, которая его заполняла. Раз Бога не существует, думал он, тогда и ада, похоже, тоже нет. И чего тогда стараться? Лучше он будет жить в свое удовольствие и добиваться своих целей любыми средствами, которые ему доступны.
Эти размышления сначала пугали его, но потом он понял все открывающиеся перед ним перспективы и был даже воодушевлен. В своих же «своеобразных» наклонностях он, отчасти, винил Уильяма, справедливо полагая, что тот стал как бы спусковым крючком, выпустившим на волю его мерзкую, отвратительную сущность. Иногда Джонни раздумывал, стал бы он таким извращенным, если бы не его старший брат? Наверно, все же стал бы, но до какой степени, сложно было предполагать.
Но на своего доброго, ласкового, отзывчивого и кроткого младшего брата смотрел с восхищением и нежностью, иногда даже с завистью, понимая с внезапной тоской, что путь этот для него самого закрыт навсегда. Но, иногда, жалость и некоторое презрение поднималось в его душе, ведь брат был не приспособлен к тому жесткому миру, который Джонни уже изведал во всех деталях, и он был, по сути, обречен, если старший брат не возьмет на себя заботу о младшем. Ответственность вместе со страхом за брата лежала тяжким грузом на его сердце.
Во время последних часов своего пребывания в родительском доме, он, как всегда, уделял много времени Алеку, занимаясь с ним, и прилагая все усилия, чтобы  братишка хотя бы еще немного окреп и пережил теперь уже такую долгую разлуку с ним.
«Хоть что-то в своей жизни сделаю хорошего..» – говорил  себе Джонни, разглядывая светлую взъерошенную макушку Алека, привычно прильнувшего к его плечу. Эта мысль, как ни странно, была его тайной отдушиной и тем спасительным крючком, который не давал ему окончательно провалиться в бездонную пропасть.
Мальчик, как всегда, платил ему тем же. Часто, выслушивая откровения брата и, уже будучи в состоянии отделять хорошее от плохого, он, конечно, ужасался жестокости и вероломству Джонатана, но перед его мысленным взором всегда вставала та страшная ночь перед свадьбой Уильяма. Он помнил, как старший брат, гнусно ухмыляясь, навалился на Джонни, делая с ним что-то непостижимое для его неискушенного детского ума, и как его любимому брату было больно от всего этого было заметно даже в сумраке. Алек помнил слезы и стоны, помимо воли вырывавшиеся  изо  рта Джонатана, хотя тот изо всех сил старался не шуметь, чтобы не пугать его, Алека. Мальчик часто видел эту картину во снах и слышал умоляющий шепот, пронизанный болью: «Пожалуйста, Уилли, не надо. Пожалуйста, здесь же Алек. Хватит, прекрати, пожалуйста».
Из-за этих событий Александр Рэндолл простил своего  брата  за всё, что он сделал и за то, что еще, быть может, он совершит в своей жизни, а брата Уильяма возненавидел всем своим существом, переложив на него вину за искалеченную душу Джона. Став взрослее, он всегда говорил себе, что Джонни тоже пострадал, пострадал в таком  возрасте, когда не мог защитить себя,  и он тоже мученик, как все те жертвы, про  судьбу которых он узнавал из ужасающих откровений старшего брата. А самое главное, Джонатан Рэндолл, его Джонни, всегда был и будет его добрым братом, может быть, страшным человеком для окружающих, но любящим  защитником для него самого. Алек не видел – или не хотел видеть – что Джонни всегда, по крайне мере за то время пока он его знал, готов был с особым мрачным удовольствием принять темную сторону жизни, и насилие старшего брата только обострило в нем это желание. В данный момент младший брат просто наслаждался обществом Джонатана, невероятным чувством своей нужности и защищенности, и ни о чем  другом мальчишке сейчас не  хотелось думать.
По приезду в родительский дом, Джонни с неизмеримым наслаждением узнал, что некоторое время назад у его брата Уильяма случилась трагедия: ребенок, которого они с супругой так ждали, родился мертвым. Если бы он верил в Бога и Проведение, то, наверное, посчитал бы это Божьей Карой за грех Уильяма и задумался, стоит ли ему самому так усердствовать в изобретении планов возмездия. Но в его опыте не было привычки полагаться на кого-нибудь, кроме себя. Грех гордыни уже давно прочно укоренился в его душе, измученной страхами и обидой.
«Надо же, повезло этому маленькому сдохшему ублюдку, жаль только, что месть придется отложить на неопределенный срок», – усмехнулся про себя юноша. Нет, конечно, малютку он истязать пока не собирался, это было бы совсем неинтересно.  Но подождать, пока племянник подрастет, вполне мог бы, тренируя свою извращенную фантазию на этот счет и продумывая в деталях план мести.
Теперь же стало не понятно, случится ли когда-нибудь в семье его брата «счастливое» прибавление, и получится ли  у него воплотить, в один прекрасный момент, задуманный им план,  но в своей решимости и способностях сделать это Джонни не сомневался. Он ненавидел Уилли, его жену и все его будущее потомство заранее.  Но, узнав про несчастье брата, он, опустив взгляд, чтобы никто не заметил, как его глаза сверкают от радости, выразил глубокую скорбь, всем видом  демонстрируя, как тяжела ему эта новость.
В последних числах августа отмечали день рождения матери, миссис Рэндолл, на которое, как полагалось,  собралась вся семья – Уильям с супругой приехали тоже.
Джонатан сдержано поприветствовал супругу брата, высказав  слова сочувствия по поводу невосполнимой утраты. Затем подошел к брату.
Надо сказать, теперь Джонни был на полголовы выше Уильяма, кроме того Уилли стал понемногу заплывать жирком,  а тело Джонатана, в результате его военных тренировок и продолжительных маршей, приобрело силу и грацию хищного зверя, всегда готового к смертельному прыжку. К тому же, за пару последних лет стало заметно, что Джонатан стал выглядеть гораздо старше своего возраста: в его почти  семнадцать, ему можно было дать около двадцати лет.
Джонни спокойно протянул руку брату, крепко ее пожал и повторил слова соболезнования, сделав ударение на словах: «на все милость Божья». На этой фразе, Уильям пристально глянул в бесстрастное лицо брата и вдруг, ему показалось, он уловил мимолетную усмешку торжества, которая тут же исчезла.  Он еще раз внимательно посмотрел на брата и ужаснулся, потому как увидел в его  глазах всполохи ненависти и ликования. Уильяма пробил озноб. На всем протяжении вечера он старался не смотреть в сторону Джонатана.
За обедом новоиспеченный лейтенант  рассказал родственникам, что он повышен в звании и направляется на службу в полк неподалеку от Лондона. На самом деле Джонни был полон радужных надежд и грандиозных планов, поскольку в столице можно было найти больше удовольствий, а так же возможностей для блестящей карьеры, чем в какой-нибудь глуши.
Впрочем, по выражению их лиц, нельзя было сказать рады ли отец с матерью, но они произнесли обычные в таких случаях слова поздравления и напутствия, выразив надежду, что он не опозорит честь семьи.
– Будьте уверены, не опозорю. – заверил всех Джонни и замолчал.
После обильного ужина брат с супругой откланялись, отказавшись заночевать в доме родителей, не смотря на то, что ночью обратная дорога в их имение могла быть небезопасной. Уильям решил, что пусть лучше будет некоторый риск попасть  в неприятности по дороге, чем остаться на ночь в одном доме со своим демоническим братцем.
За день до отъезда Джонатана, пришло официальное письмо, уведомлявшее, что он направляется служить в Его королевского Величества Второй драгунский полк в чине лейтенанта. Родители, младший брат и вся прислуга решили, что он  получил чин благодаря своим выдающимся заслугам во время учебы, но Джонни прекрасно знал, что это «подарок» Сандрингема за его «выдающиеся заслуги» на прошлой и некоторый аванс за его будущую службу.
Юноша слезно простился с младшим братом, обещая часто-часто ему писать  и рассказывать  Алеку о своих боевых подвигах и других событиях на службе, и уехал в расположение полка, к которому был прикомандирован. 3 сентября юноше исполнилось 17 лет.

Началась служба Джонатана. Перед командованием он зарекомендовал себя отличным офицером, внешне храбрым и исполнительным, но прекрасно умевшим избегать лишних хлопот, если они были не в его интересах, причем так ловко, что об его маневрах никто не догадывался.
Подчиненные его боялись и дрожали при его появлении на плацу в ожидании придирок – Джонни прослыл кровожадным командиром, всегда очень серьезно относившемся к порке. За любой малейший промах солдата или младшего офицера назначалось жестокое наказание, и он всегда самолично внимательно наблюдал, чтобы экзекуция была исполнена с должной суровостью и тщательностью. Традиции английской армии позволяли ему безнаказанно удовлетворять свои самые низменные страсти. Солдат часто вербовали обманом из самых низов, и угроза бунта всегда была актуальна в английских войсках, поэтому столь жесткие меры для поддержания дисциплины, по мнению верховного командования английской армии и политиков, были весьма оправданы.
Через несколько лет безупречной службы Джонатан был повышен в чине до звания капитана. Ему вверили целую роту, где он стал и королем, и, даже, Богом для своих несчастных солдат. Именно об этом он всегда и мечтал. Солдаты боялись попадать под начало капитана Рэндолла, но кому-то не везло – с подчиненными он был крайне суров, но никогда не преступал черту дозволенного. Все-таки сексуальное насилие в армии не приветствовалось. При неблагоприятном раскладе можно было угодить под суд и даже на виселицу.
Поэтому Джонни очень любил участвовать в подавлении народных волнений. Только тогда он и мог позволить себе в полной мере отвести душу, когда задерживал и препровождал плененных мужчин в тюрьмы. Иногда эти бедолаги по дороге умирали от несчастных случаев, да кого это интересовало? Правда, как ни странно, несчастья случались, в основном, с молодыми, рослыми и привлекательными парнями.
Нужно отметить, что из-за неприятных воспоминаний, касающихся посещения публичного дома однажды, Джонни не жаловал женщин. Вернее, они его не интересовали. Да и что можно было получить от женщин? Они слабее мужчин, и совсем не выдерживали секретных пристрастий молодого человека. К тому же, женщины на его пути попадались редко, они просто не участвовали в заговорах, а тем более, в мятежах. Разве что изнасиловать для разнообразия какую-нибудь молоденькую заблудшую селянку в лесу, угрожая ей расправой. Но здесь нужно было особо потрудится, потому что такого возбуждения, как от крепкого мужского тела, полностью подвластного ему, Рендолл почему-то не испытывал. Разве, что дуреха начинала вопить от страха, как ненормальная. Только тогда он чувствовал подъем в душе и в теле.
Да, Джонни предпочитал мужчин. Сей постыдный секрет он держал за семью замками, если бы кто-то дознался, подобные пристрастия по закону всегда наказывались очень сурово – виновным в содомии грозила виселица, а своя голова ему была дорога.
Рэндолл все время поддерживал своего младшего брата, регулярно отправляя письма, деньги и получая от него весточки. Когда юному Алеку исполнилось 18 лет, он закончил семинарию, и был посвящен в сан священника. Но, поскольку приход ему никто выделять не собирался, Александр был устроен, по протекции Джонатана, помощником приходского священника. Юноша был не глуп, образован, однако, врожденная кротость и слабость тела приводила его к неспособности самому что-то добиться в жизни, а частые болезни, не способствовали продолжительности его работы на таком ответственном и трудозатратном месте.
Кроме того, в семействе Рэндоллов случилось несчастье. Их отец, Уильям Рэндолл–старший слег после удара, внезапно случившегося с ним из-за известия о падении цен на шерсть, и Алеку пришлось вернуться в отчий дом, дабы помогать матушке ухаживать за отцом. Дела пошли неважно – средств к существованию стало не хватать, кроме того бизнесом отца занялся старший брат, который не спешил делиться и без того небольшой прибылью. Однако, после гневного письма среднего брата, Уильям нехотя начал помогать бедствующим родственникам.
Отпуск у Джонатана случался редко, вне армии он теперь не мыслил свою жизнь, но каждый раз, особенно после того, как Алек вернулся к родителям, он старался приехать в родительский дом повидаться с братом. Алек всегда ждал этих встреч, он все также, по-детски восторженно и с обожанием смотрел на своего брата, внимал каждому его слову и пока Джонатан бывал дома, младший брат не отходил от него ни на шаг.
Летом 1735 года, испросив отпуск, капитан Рэндолл прибыл на две недели в отчий дом. Брат с грустью заметил, что Джонни выглядел немного старше своих лет. Годы жестокости и полевой службы не прошли даром и нанесли неизгладимый след на его лицо. Щеки и лоб еще молодого человека прорезали глубокие морщины. Губы, и без того тонкие, превратились в линию, из под нахмуренных бровей сверкал взгляд, прямой и жесткий.
За ужином в честь его приезда, молодой капитан сообщил матери и брату, что по приказу командования он вынужден сменить место службы и, по окончанию отпуска, ему надлежит отбыть в Восьмой драгунский полк Его Величества, для прохождения службы в неспокойной Горной Шотландии, дабы подавлять возможные волнения. Джонни сказал, что теперь ему труднее будет вырываться домой, но обещал присылать письма и немного денег.
К слову, перевод Джонатана в Шотландию был обусловлен тем, что герцог Сандрингем решил немного пожить в одном из своих поместий близ Эдинбурга, и счел наилучшим вариантом держать столь полезного, хотя и опасного подчиненного поближе к себе. Возможно, желанием герцога поменять место жительства, было вызвано какими-то политическими мотивами, кто знает?! Но сей подчиненный был таким переменам не слишком рад, ведь возможность видеть брата хотя бы так редко, как сейчас, совсем пропадала.
Алек тоже был очень опечален перспективой еще реже видеться с братом.
– Не волнуйся, Алек, как только я устроюсь и немного освоюсь в этой чертовой Шотландии, найду тебе место поближе к себе, может быть где-нибудь секретарем в богатом доме, – успокаивал юношу молодой мужчина, решив про себя, что пришло время обратиться к герцогу за протекцией. Давненько он не беспокоил своего покровителя просьбами, хотя исправно и лихо служил его интересам уже много лет.
– Пойми, я не могу ослушаться приказа, я обязан подчиниться. Думаешь, мне хочется ехать к этим дикарям? – после ужина они вышли прогуляться в сад и сели на их любимую скамейку под кустами гортензии. Джонатан притянул Алека к себе и, как в детстве, обнял привычным жестом, ероша его мягкие русые волосы . – Не беспокойся, мы с тобой еще наговоримся. Я сегодня вечером приду к тебе, и мы будем болтать всю ночь.
– А ты знаешь, что Лиззи ждет еще одного ребенка? – почему-то спросил Алек.
Джонни вздрогнул и покачал головой. Губы его еще больше сжались.
– Нет, меня никогда об этом не извещают.
За прошедшие 12 лет Элизабет, жена их старшего брата Уильяма, беременела 6 раз, и только первая и четвертая беременности закончились рождением ребенка. Но первый раз это был мертворожденный мальчик, а четвертый – очень слабенькая девочка, которая прожила всего три месяца.
«Этот раз, значит, должен быть седьмым», – посчитал про себя Джонатан.
– Ох, Джонни, я так надеюсь, что в этот раз у них все получится, и родиться здоровый малыш, – воскликнул Алек.
– Ты же знаешь, мне все равно, что происходит в семье этого ублюдка, – отрезал Джонни. Про себя же подумал: «Я тоже на это надеюсь».
Поздно вечером, когда Алек уже лег, пришел брат и забрался в его постель, под одеяло. Они полежали немного, после чего Джонни спросил:
– О чем ты хотел бы поговорить, Алек, или, может быть, хочешь, чтобы я тебе что-нибудь рассказал?
Надо сказать, Алеку совсем не нравились рассказы брата о его злодеяниях, ему претило то наслаждение, с которым Джонатан описывал свои темные делах. Каждый раз Александр Рэндолл думал о том, что его долг, как священника выслушать и каким-то образом уговорить Джонни раскаяться в содеянном и молиться вместе с братом за спасение его заблудшей души. Но он не мог этого сделать, поскольку Джонни совершенно не собирался раскаиваться и просить Бога о прощении. Мало того, его высказывания в адрес Бога были, мягко говоря, циничными. Алек чувствовал из-за этого саднящую тяжкую боль в груди. Каждый раз, испытывая жуткую вину за брата и чувствуя себя его соучастником, он страстно молился о душах людей, замученных Черным Джеком, о пребывающей во тьме душе самого Джонни, прося Бога наставить ее на путь истинный, а так же он слезно заклинал Бога дать наставления его собственной душе, которая заплутала в лабиринтах долга, вины и любви к брату. Он чувствовал себя совершенно беспомощным перед той пучиной, которая поглощала их обоих, и понимал, что сам отправиться в ад вместе со своим дьявольским братом. Эта мысль съедала его и днем и ночью.
Хотя юноша чувствовал всю глубину падения Джонатана, его душу, одержимую Дьяволом и вселенской тьмой, его неуправляемую страсть к насилию, сам же он не боялся родного человека, видимо подсознательно понимая, что брат лучше вырвет себе сердце, чем причинит ему какое-нибудь зло. Однако, выслушивал «исповеди» Джонатана, молча, опустив взгляд, чтобы случайно не посмотреть на него с осуждением и не выказать весь ужас, который испытывал при этом. Он всегда старался помнить, что Джонни сам несправедливо пострадал от другого развращенного родственника, к которому он ничего, кроме презрения и ненависти, не испытывал. Поэтому сегодня он хотел избежать душераздирающих подробностей из нынешней жизни брата. Но, быть может, ему удастся заронить в него хоть искру раскаяния. Он решил подробнее расспросить брата об его отношениях с Уильямом, чтобы понять, насколько тьма поглотила его душу, и возможно ли ему, Алеку, сделать для брата что-нибудь, хотя бы что-нибудь.. Он решительно поднял взгляд на брата.
– Джонни, скажи, часто ты… ты вспоминаешь то, что творил с тобой Уилли? – Алек отодвинул голову, чтобы лучше рассмотреть лицо брата.
Джонатан довольно долго молчал, обдумывая ответ.
– А ты часто вспоминаешь ту ночь накануне свадьбы, а, братишка? – вопросом на вопрос ответил Джонни.
– Постоянно, когда я вижу его, не тебя, нет, его… В моей памяти всплывает то… то, что он делал тогда. И я вспоминаю тебя, такого беззащитного… под ним, это так ужасно. – Алек вдруг начал дрожать, не в состоянии справится с чувствами, нахлынувшими на него из-за вновь переживаемого детского ужаса. – Я помню, как ты молил его, шептал, и то, как ты плакал… под ним, и твои вскрики, даже, скорее, всхлипы… когда он, наверно, делал тебе очень больно…
Джонни поближе придвинул к себе брата и сжал его хрупкую ладонь:
– Мне так жаль, Алек, что тебе тогда довелось увидеть это воочию. – голос его стал хриплым и почти неслышным. – Знаешь, я помню каждый раз, который был между нами, будто это случилось вчера. Я бы хотел все забыть, но не могу. Почти каждую ночь он приходит ко мне во сне и делает все то, что в детстве. Я чувствую его дыхание на своей шее, его губы на своих губах, я чувствую его в себе, я чувствую ту боль, которая пронзала меня всякий раз, когда он входил в меня.
Голос Джонни превратился в стон и вдруг совсем прервался. Он помолчал, собираясь с силами. Потом взглянул на потупившегося брата и продолжал, раздувая ноздри.
– Он все также называет меня… Джинни и мерзко смеется при этом.– Рэндолл скрипнул зубами. – Он почти каждую ночь связывает мои руки, а потом… потом раздвигает ноги и входит. Он почти никогда не смачивал, чтобы мне было больнее, ему нравилось, что во мне тесно и тепло, он говорил мне это. И я не могу сдержаться от боли, и кричу… Это так больно, ты не представляешь себе…
Алек заметил, что в глазах Джонни вдруг блеснули слезы, но они так и не пролились.
– Когда он это делал, у меня практически всегда шла кровь, затем она вытекала из меня с его спермой, а потом я долго не мог нормально сходить в туалет. С другими – ну с теми, о ком я тебе рассказывал – было не так, может, потому что я уже вырос тогда, но с ним всегда, даже когда мне было уже 15 лет. Я не знаю, может, все потому, что я подсознательно ждал боли от его проникновения?
Джонни вдруг почувствовал, что его пенис увеличился и уплотнился. Внезапно покрывшись холодным потом от страха, он отодвинулся от Алека и натянул одеяло до самого подбородка. Его хрупкий покорный брат беззаботно лежал рядом, прижавшись к его плечу. От него так сладко пахло близостью, теплом и домашним уютом. Синеватая жилка привычно билась на его тонкой шее. Если он протянет руку и обведет пальцем его, еще пухловатые, резко очерченные сухие губы, скользнет мимо этой жилки к его плечу, случайно обнажившемуся от соскользнувшей ночной сорочки.. А дальше маленький, но уже заросший пушистыми волосками сосок, с такими знакомыми очертаниями, ведь он столько раз купал его в детстве. Стоит только потрогать его и… уже не остановиться!.. Он мысленно отдернул руку, перестал дышать и зажмурил глаза.
НЕТ!! ОСТАНОВИСЬ, ДЬЯВОЛ, ТОЛКАЮЩИЙ ЕГО В АД! ХВАТИТ ПОТЕШАТЬСЯ НАД НИМ! ТОЛЬКО НЕ ЭТО!! ОН НЕ МОГ ЭТОГО СДЕЛАТЬ! ОН НЕ ЖЕЛАЛ ТАКОГО ЗЛА БРАТУ!
Он часто видел в своих снах неясный расплывчатый образ, и он никогда бы не признался даже себе, что это образ так похож на его младшего братишку. Он никогда не видел его лица, но всегда чувствовал его так близко, продолжая кошмарное дело, начатое его старшим братом, только творил он еще более страшные вещи, чем его незабвенный Уилли, будь он проклят до седьмого колена. Каждое треклятое утро, просыпаясь в липком поту после подобного сна, Джонни отгонял от себя эти ужасающие видения и старался забыть этот, такой знакомый ему облик, постоянно преследующий его и возбуждающий в нем самые дикие желания. А потом он, с удвоенной силой, набрасывался на своих жертв и терзал их особо извращенно, специально выбирая мужчин, совсем не похожих на брата, но иногда, в полубреду, доводя себя их мучениями до исступления, не мог сдержаться и называл их этим, таким родным, таким сладостным именем.
Алек посмотрел на него большими, доверчивыми глазами, и открыл рот, пытаясь что-то сказать, но с удивлением увидел, как крайне побледневший брат вылетел из его кровати, будто там сидела змея, и поспешил за дверь, даже не пожелав растерянному брату спокойной ночи.
После того случая Джонатан долго не мог прийти в себя. Он всю оставшуюся ночь просидел полураздетый в саду, на их любимой с Алеком скамейке, обняв дрожащими руками свои плечи, и решил больше не искушать судьбу, а, главное, себя самого. Теперь он позволял себе беседовать с Алеком только либо в присутствии других людей, либо находясь от него на почтительном расстоянии. Он только никак не мог взять в толк, почему эти страшные и травмирующие его воспоминания о ночах, проведенных в страданиях, так действуют на него, почему та невыносимая боль тела, которая стойко поселилась в его памяти, заставляет испытывать возбуждение? И при чем здесь вообще его добрый, нежный и глубоко порядочный брат? Ему становилась дико страшно, совсем как в детстве, когда он чувствовал себя летящим в бездонную пропасть, потому что он не понимал что происходит и не мог это контролировать. Хотя одно он точно знал, прикоснись Уильям к нему сейчас, он перережет ему глотку, но перед этим его, Джонни, вывернет наизнанку.
После герцога Сандрингема Рэндолл не позволял никому иметь себя, никому, даже если кто-то ему бы и нравился. И только однажды он позволил войти в себя одному молодому шотландцу, симпатичному рыжему юноше, похожему на неукротимого викинга, плененному его патрулем за мордобой и дебош, перед этим накачав его хорошей дозой виски и сильно его возбудив. Этот акт был коротким и бурным, тот парень трахал его как одержимый, входя по самое основание своего не маленького пениса, грубо, сильно и властно двигался в нем. Джонни вдруг посетила мысль, что парень может убить его в этот момент, потому как капитан был совершенно беззащитен и находился к нему спиной, но почему-то эта фантазия вдруг вызвала в нем дополнительный всплеск возбуждения. Рэндолл тут же испытал оргазм, испачкав свои бриджи. Его совсем не смутило и то, что пленный травмировал его так, что пошла кровь. К сожалению, паренька после этого пришлось убить, хорошенько отплатив ему за свои «страдания» той же монетой. С легкой улыбкой наслаждения Джонатан вспоминал стоны и мольбы несчастного бедолаги доведенного до кровавых судорог. Что ж.. В конце концов, он не мог рисковать, ведь этот крестьянин, конечно, расскажет всем о том, как он поимел капитана красномундирников.
Никто, никто, конечно, кроме Алека, не должен был знать о своеобразных пристрастиях Рэндолла. Да, что и говорить, Джек, Черный Джек, как за беспредельную жестокость его стали называть не только местные жители, но и подчиненные ему солдаты, предпочитал сам мучить и насиловать людей. А то была всего лишь его маленькая «слабость» и «приятное» возвращение в детство.
По истечении двух недель Джонатан начал собираться на новое место назначения в Шотландию. Рэндоллу совсем не хотелось ехать в эту глушь, кроме того, он был наслышан о свирепости и вероломстве этих варваров, однако, это знание его также и подстегивало. Его, любителя заниматься кровавой росписью провинившихся, сладостно манила мысль усмирять такого рода сброд, как он сам про себя называл горцев. Ведь в такого рода делах все средства будут хороши. И начальство, наверняка, не слишком будет вникать, что и как он делает, главное, чтобы был внушительный результат. И уж что-что, а результат Джонни давать умел, в полной мере используя свою необузданную жестокость.
Довольно холодно попрощавшись с матерью и вовсе не зайдя к отцу, Джонни пошел проститься с братом.
Алека переполняли чувства. Ему не хотелось отпускать Джонатана в дикие, неизведанные места Горной Шотландии. В голове ему мерещились страшные фантазии, как на лесной тропе из-за деревьев выскакивает толпа головорезов, набрасывается на беззащитного брата с его людьми и забивает их топорами и вилами. Алек уже почти видел бездыханное тело Джонни…
Поэтому, когда Рэндолл пришел к нему проститься, он со слезами на глазах бросился в объятия любимого брата. Крепко обнимая, и сильно прижавшись к нему, он, всхлипывая, молил Джонни не ехать к дикарям. Джонатан, как мог, пытался успокоить Алека, обещал, что будет осторожен, говорил, что его отдадут под суд, если он ослушается приказа. В конце концов, с трудом оторвав юношу от себя, сказал ему:
– Я военный человек, Алек, я давал присягу и не могу нарушить ее. Я должен исполнять свой долг и обязан отправиться туда, куда меня посылает начальство. Я – мужчина, а не барышня, которая боится всего. Будь и ты сильным. Алек, милый, я буду тебе писать. Я обещал пристроить тебя куда-нибудь поближе к себе. Не думай, что если я уеду так далеко, то брошу тебя. Ты – мой единственный родной человек, не думай, что я это забыл или забуду. Я всегда буду заботиться о тебе, как обещал. Я люблю тебя!
С этими словами он поцеловал младшего брата в лоб и вышел за дверь. 3 сентября Джонатану Вульвертону Рэндоллу исполнилось тридцать лет.

Александр Рэндолл всегда был болезненным молодым человеком. Внешне юноша был похож на мать и среднего брата, однако, можно было заметить что-то от отца и Уилли. Телосложением своим он напоминал Джонни, но был тонок в кости и изящен, так как его мышцы едва наросли на хрупких костях, в отличие от крепкого, тренированного и сильного теперь Джонатана. Он на целых полторы головы был ниже среднего, и на голову ниже старшего брата. Кроме того, он был добрым, учтивым, начитанным и приятным в общении. Но, к его великому сожалению, паренек не имел своего дохода и зависел от денег, присылаемых братьями. К тому же, он был связан по рукам и ногам, исполняя роль сиделки при лежачем отце.
Алек прекрасно отдавал себе отчет, что ни одна девушка из приличной семьи не захочет связать себя узами брака с таким, как он. Юноша, хоть и не до фанатизма, но, воспитанный с детского возраста в семинарии, был достаточно религиозен, поэтому философски относился к подобной перспективе, понимая, что на все Воля Божья. Период своего мужского созревания он перенес спокойно, видимо, холодностью своей он пошел в мать. Он был неискушен в этой области совершенно, ему и в голову не приходило посетить публичный дом или удовлетворить себя самому. А молоденькие служанки, пытавшиеся заигрывать с ним и строить ему глазки, вызывали у него только недоумение.
Он любил свою мать, хоть она, с точки зрения Джонатана, ничем и не заслужила подобные чувства, почтительно относился к отцу. Но больше всех он любил своего брата Джонатана, Джонни, как он нежно его называл. Брат был для него целым миром, заменившим ему и родителей, и друзей, и нежные привязанности юного возраста. Его любовь была искренней, платонической и братской.
Алек понимал, что Джонатан не такой, как все. Он видел его необузданную жестокость и всю его иступленную извращенность. Он прекрасно знал всю подноготную брата, поскольку тот имел какое-то болезненное обыкновение делиться с ним тем, что с ним приключалось. И это была самая большая боль Алека. На самом деле он совершенно не представлял, что ему с этим делать. С одной стороны его долг был, как служителя Бога и любящего брата, удержать Джонни от падения, наставить его на путь истинный. Но он прекрасно видел, что это невозможно – тьма поглотила Джонатана целиком, сделав его Черным Джеком Рэндоллом. Кроме того, он очень боялся оттолкнуть брата своим презрением и осуждением. Ведь он понимал очень ясно, что тому необходимо кому-то излить свою душу, чтобы окончательно не быть сожранными своими внутренними демонами. И он терпел, молча внимая страшным рассказам, осознавая, что Бог не простит ему этот грех соучастия и с ужасом думал о расплате и вечном страдании для своей гибнущей души. Он страстно молился, чтобы Бог показал ему выход, но Всевышний оставался глух к его мольбам. Перспектива потерять брата была для него страшнее уготованного ему адского пламени. Ему и не нужно было умирать, чтобы почувствовать все муки ада, потому как страх, вина и тоска безысходности прочно обосновались в нем, сжигая его внутренности, теснили грудь, не давая нормально дышать. Его Личный Демон неотвратимо присутствовал в его жизни в облике любимого брата, каждый раз нанося ему удар в сердце своими кошмарными откровениями. Понимал ли Джонни, что он делает? Сознательно ли заставлял своего брата страдать или делал вид, что ему неведомы его муки.. Несчастный чувствовал постоянную слабость и боль в груди, когда думал о Джонни. А думал он о нем ежеминутно. Он дал себе слово, как только вырвется из своего семейного заточения в городской храм, обязательно обратиться к пастору за советом, и тут же с отчаянием понимал, что не осмелиться рассказать страшную правду даже священнику.
Конечно, стремясь хоть как-то успокоить разногласия в своей измученной голове и тяжесть в душе, юноша старался уговорить себя, что сам Джонни не так уж и виноват и всегда находил оправдание его поступкам. Он очень хотел во всех грехах Джонни винить старшего брата Уилли, который был ему омерзителен. Молодой человек однажды в детстве лично видел, как Уильям насиловал Джонатана, он мечтал стереть из памяти эти воспоминания, но они возвращались снова и снова. Тем более, позже, Джонни рассказал ему об этих неестественных отношениях со старшим братом во всех подробностях, почему-то усиленно смакуя каждый момент.
Алек также знал, что его любимый брат предпочитает в делах постельных иметь дело с мужчинами. Да, это тоже было смертным грехом, содомией, кто-то даже сказал бы, что это омерзительно, особенно, если бы знал подробности этих утех из уст Джонни, как знал их Алек. Но и в этих предпочтениях брата он так же удобно винил Уильяма. Теперь, страшась своих мучительных сомнений, если в его голову и закрадывалась мысль о том, что, наверное, не во всем так уж виновен один Уильям, он в панике отгонял ее. По-другому просто Алек теперь уже не мог.
Измученный своими непростыми переживаниями, после отъезда Джонатана юноша столкнулся с новой проблемой. У его матери за последнее время сильно испортился характер. Она стала более требовательной, подозрительной и истеричной, безропотный и мягкосердечный младший сын стал для нее средством выпустить пар, а он с трудом выносил ее обострившиеся придирки. Обеспокоенный, сначала он списывал это на нехватку средств и усталость от необходимости ухаживать за больным мужем. Однако он начал замечать и то, что миссис Рэндолл иногда стала как бы отключаться от действительности, она не слышала, когда к ней обращаются, будто отсутствовала, начала забывать даты и имена. Алек написал об этом среднему брату, и при встрече, рассказал старшему. Уильяму пришлось выделить больше денег, чтобы пригласить доктора и нанять специальную сиделку.
Младший Рэндолл все также регулярно получал письма от Джонни. Алек с удивлением замечал, что их, по всей видимости, никто не вскрывал до него. Это было очень необычно, ведь вся корреспонденция проходила через руки специальной секретной службы.
Но лучше бы ему было вовсе не получать таких писем, горько думал истерзанный юноша, ведь от чудовищных откровений брата у него каждый раз замирало сердце, сдавливало грудь и волосы вставали дыбом. После прочтения такого письма, он долго не мог прийти в себя и тут же его сжигал, так как боялся, что оно может попасть в чьи-то недоброжелательные руки, и его брату после этого будет грозить тюрьма или казнь. Что и говорить, Александр был преданным братом.
В январе 1739 года молодому человеку исполнилось 23 года. На имя Алека пришло очередное письмо от Джонни, в котором тот сердечно поздравлял брата с днем рождения. Однако юношу поразила остальная часть письма, как обычно, в подробностях описывающая кровавые деяния брата, которые он излагал довольно буднично и легко, словно речь шла об обычной удачной охоте или игре в покер. Джонни явно любовался собой.
Джонатан Рэндолл, эсквайр,
Капитан Его Величества Восьмого Драгунского Полка
Инвернесс, Нагорье
1738 год, 22 ноября
Дорогой брат!
Поздравляю тебя с очередным годом жизни. Надеюсь, что ты находишься в добром здравии. Так же передай мои искренние пожелания здоровья матушке с отцом, надеюсь, у них тоже все в порядке.
Теперь же хочу, милый мой братец, продолжить рассказ о своей службе в Горной Шотландии. Я уже писал тебе в предыдущем письме, брат мой, какие эти шотландцы хитрые и упрямые – за ними нужно постоянно приглядывать, как бы чего не выкинули. В этом и состоит задача твоего покорного слуги, которая меня порядком раздражает. Ведь приходится тратить свое время на этот зловонный сброд. Например, им всем прекрасно известно, что они обязаны платить налоги своему законному королю Георгу. Однако эти дармоеды так и пытаются скрыть все самое лучшее от глаз представителей власти. Объезжая их грязные унылые поместья, мне с моими людьми приходится заглядывать во все потайные места их неприглядных жилищ – то скотину припрячут, то зерно. А потом прикидываются, плачут, что им, дескать, нечем кормить своих грязномазых детишек. Глупости, все они вруны и бездельники по которым плеть плачет. Но я-то уж умею вывести их на чистую воду, ты же знаешь. Что мне за дело до их детей, когда, помимо отправки денег в казну, надо еще как-то кормить себя и своих людей.
Хочу рассказать тебе об одном занимательном случае, произошедшем со мной в прошлом месяце, октябре. Одной известной тебе персоной мне было поручено секретное задание немного разворошить это осиное гнездо, чтобы выявить неблагонадежных шакалов, которые только спят и видят своего убогого Джеймса на престоле Великобритании. Это была ответственная задача, которую нужно было выполнить с умом. Ну, ты знаешь, что я большой мастер, если дело доходит до возможности провести репрессии. Для этого я предпринял специальную вылазку под предлогом сбора налогов. Мы поехали на запад, обирая всех этих неумытых крестьян до нитки и, по возможности, нанося им какой-нибудь непоправимый ущерб. То девицу моя братия изнасилует, то дом сожжет, пару раз даже распяли ублюдков, оказавших нам сопротивление. Но это была так, мелкая сошка. Мои парни, признаться, только разминались. Нам явно, нужна была дичь покрупнее, чтобы наделать серьезного переполоху. И, представь, некоему Фрейзеру, мелкому лэрду из небольшого уединенного поместья, с глупейшим названием Лаллиброх (надо же так странно назвать свой дом!), похоже, крупно не повезло. Как раз оно и попалось нам по дороге. Его самого дома не оказалось. Во дворе была какая-то челядь и молодая смазливая девчонка, оказавшаяся дочерью лэрда. Наша задача была слегка пощипать им нервы, чтобы спровоцировать сопротивление, и моя братия ринулась обыскивать дом. Соглашусь, парни действовали как настоящие грабители, но задание есть задание. В таком случае, согласись, все средства хороши. Девчонка оказалась огонь, стала отбивать свое имущество, напала на моих идиотов, представляешь! Ох уж эти бестолковые бабы – все беды от них! Так и оказалось, к несчастью для владельцев этого дома и к счастью для меня. Я дал знак моим парням проучить ее маленько – цветочек, признаться, был аппетитный. Сам бы занялся ей, если бы меня интересовали эти истеричные никчемные создания. Ну, ты знаешь, что я предпочитаю совсем других особей.. И представь, я был более чем вознагражден. На ее крик в дом вбежал паренек. Славный такой шотландский ублюдок! Я аж остолбенел. Это был замечательный экземпляр, как раз такой, каких я люблю. Здоровый детина, прекрасно сложен, с огненными волосами и, как водится, в их дурацкой юбочке, под которой, как я тебе уже писал ранее, эти дикари, представь, ничего не носят. Абсолютно, то есть ничего! Задерет свою юбчонку и.. готов к действиям! (Я, ты знаешь, тоже так люблю. Хотя и ношу штаны, как нормальный мужик.)
Мне сразу, конечно, захотелось иметь его в своей коллекции. Ну, как оказалось, мне для этого даже напрягаться не пришлось, даже пальцем практически не пошевелил!. Он все буквально сделал сам. Начал браниться и распускать руки. Представь, напал на моих людей при исполнении, пытаясь отбить у них свою красотку. Кажется, это была его сестра. Разумеется, мои люди сразу повязали его за такое наглое нарушение закона. Даже пришлось всыпать ему, как следует, еще возле их дома, чтобы он успокоился. Не мог же я оставлять столь вопиющий факт неподчинения безнаказанным в глазах всей его челяди. Что ж, ты же знаешь, как мне нравится, нервировать людей. А здесь я прямо наслаждался, потому что этот парень очень завелся, когда я предложил его сестре прогуляться наверх и добровольно удовлетворить меня в обмен на его шкуру. Как он умолял ее не делать этого, (Ого!) его синие глаза так и сверкали. Он, видите ли, предпочел бы смерть, чем позор сестры. Тоже мне герой выискался! Ну я решил доказать ему, что он не прав, сильно не прав. Я вырубил его и увел его сестрицу наверх, чтобы опозорить. На самом деле она мне была не нужна, но кто узнает, что я там с ней делал? Слухи все равно поползут, независимо ни от чего. Эти шотландцы получат хороший урок.
А парня мы захватили с собой, отвезли его в форт и посадили под замок. У меня были особые намерения насчет него. Что-то оказалось в нем такое, что я крайне люблю. Например, обламывать такие горячие головы и усмирять столь необузданный нрав. Это доставляет мне особое наслаждение.
Оказалось, парня зовут Джеймс Фрэйзер, сын лэрда Лаллиброх и его единственный наследник, ему всего-то девятнадцать и было, хотя выглядел он гораздо мощнее своих лет. Видимо с детства занимался тяжелым физическим трудом. Крестьянин, что с них взять..
И, представь, стоило мне на день отлучится по делам, как этот пройдоха в ту же ночь собрался улизнуть. Хорошо, что мои ребята оказались расторопными. Для них хорошо, а то бы им тоже было бы несдобровать. В общем, меня еще не было в форте, а его уже приговорили к наказанию плетьми за побег. Без моего ведома. Вот что значит, заставь дурака Богу молиться.. Решили выслужиться кретины, проявить, так сказать, усердие.
Когда я вернулся, его уже сводили с эшафота, всего в крови. Его спина была отлично разрисована. Но я, признаться, был страшно разочарован. Все самое интересное произошло без меня. И, как мне сказали, он молча перенес наказание, даже рта не раскрыл. Эти чертовы шотландцы вообще народ упрямый, а этот был просто выдающийся образец. Но ведь и я тоже не из покладистых, дьявол меня забери. С самого начала моим страстным желанием было сломить этого парня. А сейчас у меня было полное ощущение, что птичка упорхнула из моих сетей.
От крайнего отчаяния я начал просматривать его дело и тут, хвала вашему несуществующему Богу, я углядел новые обстоятельства, которые давали мне повод высечь его еще раз. Оказалось, этот глупец прихватил с собой в дорогу хлеб и сыр. Видимо умыкнул их у кого-то из охраны. Теперь я имел полное право приговорить его к еще одной порке, как вора.
Сто ударов не слишком уж большое наказание, хотя, соглашусь, довольно болезненное. Я тут же и хотел его произвести, но этот олух еле держался на ногах после первых ста ударов, и врач категорически запретил повторную порку, во избежание его смерти. Если честно, гибели его мне тоже не особо хотелось. Я еще не в полной мере наигрался с ним. Я подумал, что эту неделю использую с пользой для себя, и успокоился.
Теперь этот парень понял, что со мной шутки плохи и, я надеялся, он станет более покладистым, что даст мне возможность получить, наконец, то, что я хочу. Ты, конечно, понимаешь, что мне было нужно, на самом деле, брат мой. Я предложил ему альтернативу. На мой взгляд, очень приемлемую. Мои маленькие слабости тебе известны... Я сказал, что хочу получить его тело и отменю порку, если он согласится. И, уж, поверь, я бы сдержал свое слово, пороть бы его не стали.
Очень интересно было наблюдать за ним, когда я сделал ему это предложение. Ха! Еще бы. Он уже почувствовал на своей шкуре, что значит настоящая английская порка. А вторая будет не менее тяжелой, ведь его спина все еще была кровавым месивом. И он задумался. Я это видел по его глазам. Слезы стояли в них. Еще секунда и он бы согласился, я уверен. Но вдруг что-то произошло. Он сжал свои челюсти и окатил меня градом оскорблений.
Ну что ж, в конце концов, это был его выбор, я тут не при чем. Я слегка шлепнул его кулаком по зубам, чтобы он заткнулся. Нечего тратить свой пыл! Лучше бы он потратил свои силы на что-то более полезное, глупец. Но он отказал мне и сам подписал свой приговор. Он лежал на полу, не шевелясь, когда мои солдаты подняли его, чтобы доставить в камеру. «Увидимся в пятницу!» – сказал я ему, дружески улыбнувшись, потому что примерное представлял, как он себя сейчас чувствует, и заметил, как он страшно побледнел при моих словах.
Я прекрасно знаю, что ожидание, порой, гораздо хуже, чем сама экзекуция, и страх сводит с ума не одного упрямца, поэтому решил держать его в одиночной камере, чтобы у него было время на раздумья и предвкушение наказания. Что ж, он должен был пройти все запланированные мной этапы, которые я отрабатывал не один год. И каждая секунда должна была стать часом его страданий. Не в этом ли смысл всей жизни, брат мой? Страдания это искупление. Я подарил ему хорошую возможность поразмыслить над своими грехами и даже в чем-то искупить их. Может быть, я, Черный Джек Рэндолл, и есть орудие Божие для исправления грешников? Что скажешь?
Как бы там ни было, но наступила пятница, и парня снова вывели на эшафот. Его отец приехал просить за сына, но обвинения, как ты понимаешь, были слишком серьезны, чтобы его просто так отпустить.
В этот раз мне ничего не могло помешать самому исполнить наказание. Если он был всю неделю в предвкушении боли, то я был в предвкушении безмерного удовольствия. Кровавая роспись. Ты знаешь, брат, как я это люблю. Каждый человек художник в своей области, а я чувствовал себя практически гениальным, создавая свой кровавый шедевр. Он должен был сломаться, кричать. Сто ударов плетью – это невыносимо болезненно, если учесть, что его спина еще не зажила с прошлого раза. Я ждал его мольбы о пощаде после первых ударов. Думал, он будет умолять, чтобы я все же поимел его взамен. Черт, я был просто уверен, что так и будет, ведь плеть разрывала его плоть в клочья, и кровь ручьем струилась по телу. Но нет, он дрожал от боли, судорожно прижавшись к столбу, слезы текли из его глаз, но он молчал, стиснув зубы в агонии, молчал даже тогда, когда кожа лохмотьями стала свисать с его спины и ребра стали проглядывать сквозь окровавленную плоть. Зеваки ахали после очередного удара, когда кровь вместе с кусочками его плоти веером разлетались по эшафоту. Я был в его крови с головы до ног, но не замечал этого. Вдохновение захватило меня. Мы с парнем создавали шедевр. Утонченный, кровавый шедевр. Это было самым красивым зрелищем, которое я когда-либо видел. А потом один из моих солдат, как девка, рухнул в обморок, и в толпе послышался смех. Честно говоря, я тогда подумал, что они смеются надо мной, над тем, что я не могу победить этого парня, заставить его сломаться. Ты же знаешь, как я не люблю, когда надо мной смеются, и этот смех свел меня с ума. Я ведь тогда понял, что все опять вышло у меня из под контроля. И тогда я будто потерял сознание. Осатанев, я хлестал его по спине снова и снова и не мог остановиться. Очнулся я от того, что капрал возник прямо передо мной со словами: «Сотня ударов. Наказание закончено, сэр».
Придя в себя, я посмотрел на спину парня и, помню, подумал, что он, скорее всего, уже не жилец. Что ж, мне вдруг стало жаль, что все вот так закончилось, и продолжения уже не будет, но это была его плата за отказ. Пусть все эти ублюдки знают, что мне нельзя отказывать и нельзя насмехаться над капитаном Рэндоллом.
Но что ты думаешь, брат, рано я хоронил его, через неделю этот чертов упрямец сбежал, мои остолопы не уследили за ним, думая, что он полумертв после порки и никуда не денется. Но я был даже рад, что он выжил. Как дикий зверь, он быстро оправился, а такого дикаря в клетке не удержишь, но как бы хотелось… Как бы хотелось иметь его при себе, да еще с моим шедевральным творением на спине. Но ничего, далеко он не убежит, слишком его внешность необычная, чтобы долго скрываться. Я специально пристрелил одного из своих солдат и подставил его, чтобы рыжий преступник был приговорен к повешению, и за его голову была назначена награда. Надеюсь, кто-нибудь обязательно выдаст его местоположение. И тогда, поверь, я получу с него сполна. Я его уничтожу, сломаю, он еще пожалеет, что тогда отказал мне. Я уже не буду так мягок, как в первый раз, он будет кричать и визжать, как девка, он будет ползать у меня в ногах и умолять о пощаде. И тогда.. он не получит ее!
Засим прощаюсь с тобой, дорогой брат. Надо успеть отправить письмо, а то, ты знаешь, они из этой глуши идут слишком долго.
Обнимаю, твой любящий брат Джонатан.
Алека, после прочтения письма, прошиб холодный пот, его затошнило, а руки ходили ходуном так, что он уже не различал последних строчек. Как мог его любимый, добрый Джонни восхищаться тем, что он сотворил с этим юношей?! Это было выше понимания Александра. Но тут же, в его памяти всплыл тот Джонни, каким он его знал. Его чудесный, добрый брат был совершенно не похож на то чудовище, которое написало это письмо. Поэтому, он с остервенением разорвал бумагу на мелкие клочки и сжег, и образ заботливого и любящего брата опять услужливо всплыл в памяти. Сжавшееся в судороге сердце его мягко отпустило. Что и говорить, когда мы любим кого-то, то не хотим замечать плохого в образе любимого человека. Так было и с Алеком.
Надо сказать, что у старшего брата седьмая попытка стать отцом не увенчалась успехом, после чего его супруга больше не смогла забеременеть. Уильям Рэндолл-старший умер вскоре после дня рождения Алека. Мать, также прожила недолго. В наследство вступил старший брат, и Алеку не было больше места в отчем доме. Но Джонни, воспользовавшись прежними связями, пристроил его секретарем на службу к Сандрингему.
После того, как Джонатану стало известно, что месть брату осуществить тем образом, каким он задумал, не удастся, он решил, что, все-таки, все складывается удачно, поскольку после смерти старшего брата наследником всего состояния Рэндоллов и Динглов мог стать сам Джонатан, Алек или ребенок одного из них. Так как Джонни сомневался в том, что когда-нибудь решит связать себя узами брака и завести потомство, он искренне полагал, что Алек и его будущие дети вполне заслуживают этого. И он решил, при случае, как-нибудь поспособствовать удачной партии для младшего брата и поторопить, если ему удастся, кончину старшего.
Несмотря на то, что Алек старался не думать о чудовищных наклонностях своего любимого брата и своем невольном соучастии в этом, невыносимое бессознательное чувство стыда и горя вытягивало из него все жизненные соки, он слабел с каждым годом, и его здоровье ухудшалось.
Он воспрянул ненадолго, когда в его жизни появилась чудесная Мэри Хоукинс, казалось, у них все будет хорошо, но счастье оказалось мимолетным. Тьма, поглотившая Джонатана, затягивала и всех тех, кто находился с ним рядом. Хотя сам Джонни готов был сделать все для единственного дорогого ему человека, он всегда был рядом с ними, всячески поддерживал его в болезни и помогал им с Мери выживать, когда Алек уже не мог подняться с постели. Алек был не в курсе, что его брат даже униженно просил своих заклятых врагов, помочь ему, Алеку, вылечиться от болезни, которая постепенно забирала его жизнь. Ради брата, он был готов пойти на нарушение присяги и предательство. Но уже ничего не могло помочь умирающему.
Так, Александр Рэндолл и прожил свою жизнь, преданный своему брату, всегда оправдывая его ужасающие поступки. Он любил его всей душой, и умер, разделив последние минуты жизни со своим несравненным Джонни, любимой женщиной и… самыми заклятыми врагами Джонатана Вульвертона Рэндолла.