ДЕВУШКИ БЕГАЛИ гораздо медленнее Уильяма, и ничего не знали о лесе, чтобы найти в нем укрытие. Он схватил Фанни – как всегда, отставшую от сестры – за край передника, когда она перелезала через упавшее дерево. К его удивлению, девочка повернулась и с криком набросилась на него, пытаясь расцарапать лицо. 
– Беги, Зейни, беги!
– Черт возьми, когда это прекратиться? – сердито произнёс Уильям, удерживая её на расстоянии вытянутой руки. 
– Ой! – и он отпустил Фанни, которая вонзила зубы ему в запястье.
Она соскочила с бревна и, вопя изо всех сил, понеслась прочь словно заяц. Уильям было погнался за ней, но затем передумал. С одной стороны, у него было сильное желание бросить их, но с другой... Он вспомнил, как Мак однажды рассказывал ему о ржанках, когда они сидели возле озера Уотендлат^[4] и, поедая хлеб с сыром, наблюдали за птицами.

 [4] Watendlath Tarn – озеро в Озерном крае (Камбрия, Англия), на берегу которого находится деревня Уотендлат. 

– Проваливай, Мак, – буркнул Уильям, безжалостно прогоняя мысли о Хелуотере и конюхе. Но, вопреки собственному желанию, он вспомнил: 
– Они убегают и кричат, словно раненые, видишь? – Мак обнимал его рукой за плечи, не давая подойти слишком близко к трепещущей птице. – Но они хотят увести тебя от гнезда, чтобы ты не разбил их яйца или не навредил птенцам. Осмотрись повнимательнее, и ты его найдешь.
Замерев на месте, Уильям затаил дыхание и, едва шевеля головой медленно и осторожно осмотрелся. И действительно, нашел гнездо ржанки: к несчастью для себя, Джейн сегодня надела розовый ситец, и её гладкие круглые ягодицы торчали из травы на расстоянии десяти футов от Уильяма, словно пара яиц в гнезде.
Спокойно и неторопливо он двинулся вперёд. Благородно подавив сильное желание шлепнуть соблазнительно изогнутую задницу, Уильям вместо этого просто положил руку ей на спину.
– Нашел, – сказал он. – Ты водишь.
Джейн вывернулась из–под его руки и вскочила на ноги.
– Что? Что, черт возьми, ты имеешь в виду? – глядя на него дикими глазами, нервно и, как обычно, зло произнесла она.
– Вы никогда не играли в прятки? – спросил Уильям, почувствовав, как глупо звучат его слова.
– О, – сказала она, облегченно вздохнув. – Это игра. Ясно. Да, играла, но не долго.
Очевидно, никто не играл в прятки в борделе, сообразил он.
– Послушайте, – с усилием произнесла Джейн, – мы хотим уйти. Я – я ценю всё, что вы сделали для меня – для нас. Но… –
– Сядь, – сказал Уильям, подведя её к бревну, за которым скрылась Фанни, и, нажав на плечо, вынудил нехотя подчиниться и сесть. Затем он сел рядом и взял Джейн за руку – холодную и влажную от травы, в которой она пряталась.
– Послушай, – твердо, но, как он надеялся, доброжелательно произнес Уильям, – я не позволю вам сбежать. Это решено. Если вы хотите идти в Нью–Йорк вместе с армией, я возьму вас с собой, как и обещал. Если вы хотите вернуться в Филадельфию…
– Нет! – упоминание об этом привело её в ужас. Она отчаянно попыталась выдернуть руку, но Уильям её не выпустил.
– Это из–за капитана Харкнесса? Потому что –
 Джейн издала крик, словно дикая птица, угодившая в сидки, и он чуть крепче сжал её запястье. Оно было хрупким и тонким, хотя сама девушка казалась на удивление сильной.
– Я знаю, что ты выкрала горжет, – сказал Уильям. – Всё нормально. Никто об этом не узнает. И я обещаю, что Харкнесс больше тебя не тронет.
Она издала легкий булькающий звук, похожий на смех – или рыдание.
– Полковник Тарлетон – помнишь, зеленый драгун, который делал тебе предложение? – сказал мне, что Харкнесс в самоволке и не вернулся в свой полк. Ты что-нибудь знаешь об этом?
– Нет, – ответила она. – Отпустите меня. Пожалуйста.
Прежде чем он успел что-либо сказать, в нескольких ярдах позади из–за деревьев донесся тихий, чистый голос.
– Лусше скази ему, Зейни.
– Фанни! – Джейн рванулась к сестре, на мгновение забыв, что она не свободна. – Не надо!
 Фанни вышла из тени, осторожная, но на удивление сосредоточенная.
– Если ты не сказесь, сказу я, – произнесла она, уставившись в лицо Уильяма своими большими карими глазами. – Он не остановися. 
Фанни подошла поближе, настороженная, но не испуганная. – Если я сказу тебе, – продолжила она – ты обесяесь не уводить нас обятно?
– Куда именно?
– В Фивадельфию, – сказала девочка. – Или в авмию.
Уильям раздраженно вздохнул, ясно понимая, что всё будет по–прежнему, если он не добьётся признания одной из девушек, согласившись на их условия. И у него начало холодеть в груди от предчувствия того, каким может быть ответ.
– Хорошо, я обещаю, – сказал он, но Фанни недоверчиво попятилась назад.
– Кьянись, – приложив руки к груди, заявила она.
– Кля – ох. Проклятье. Хорошо – клянусь своей честью.
Джейн тихонько фыркнула – скорее тоскливо, чем насмешливо, – и это его задело.
– Думаешь, у меня нет чести? – заявил Уильям, развернувшись к ней.
– Откуда мне знать?  – возразила она, выпятив подбородок. Он дрожал, но девушка не сдавалась. – На что похожа честь?
– Ради собственного блага вам лучше уповать на то, что я и есть олицетворение той самой чести, – ответил ей Уильям, а затем повернулся к Фанни.
 – Чем мне поклясться?
– Зизнью своей матели – быстро сказала она.
– Моя мать умерла.
– Тогда зизнью своего отса.
 Он глубоко вздохнул. Которого из них?
– Клянусь жизнью своего отца, – ровным голосом произнес Уильям.
И они рассказали ему всё.

– Я ЗНАЛА, ЧТО ОН вернется, – начала Джейн. Она сидела на бревне, зажав ладони между колен и рассматривая носки своих туфель.
– Они всегда так делают. Плохие. 
Она произнесла это с деланным равнодушием, но её губы сжались от нахлынувших воспоминаний. 
– Они не желают смирится с тем, что ты избежишь их ... их. Хотя мне казалось, что это буду я.
Фанни уселась как можно ближе к сестре, и теперь обвила Джейн руками и прижалась к ней, уткнувшись личиком в ее обтянутое розовым ситцем плечо.
– Мне так заль, – прошептала она.
– Я знаю, малышка, – нежно произнесла Джейн и похлопала Фанни по ноге. Однако на её лице появилось свирепое выражение. – Это не твоя вина, и ты никогда – слышишь – никогда – не должна так думать!
Уильяма затошнило от отвращения при мысли о том, что этой красивой девочкой с нежным, как цветок, лицом мог овладеть такой негодяй, как… 
– Ее девственность стоит десять фунтов, – напомнила Джейн. – Мадам Эббот приберегала её для богача, которому нравятся юные пташки. Капитан Харкнесс предложил ей двадцать фунтов. 
Она впервые за все время взглянула прямо в глаза Уильяму. 
– У меня не было такой суммы, – просто сказала она. – Поэтому я попросил миссис Эбботт отправить меня вместе с Фанни; я сказала, что при мне она не станет шуметь. Понимаете, я же знала, что он из себя представляет, – сказала она и на миг невольно сжала губы.
– Он не из тех, кто просто вставит тебе. а потом пашет как бык, пока не кончит. Он будет играть с тобой, заставляя понемногу раздеваться и – и делать всякое – рассказывая о том, что собирается с тобой сделать.
И поэтому, пока Харкнесс разглядывал Фанни, Джейн легко удалось зайти ему за спину с ножом, который она украла на кухне и прятала в складках своих юбок.
– Я хотела ударить его в спину, – продолжила Джейн, снова опуская глаза. – Однажды я видела человека, которого зарезали таким образом. Но по лицу Фанни он понял, что я… – она ни в чем не виновата, она не могла этого скрыть, – быстро добавила Джейн. – Но он быстро обернулся, и у меня не было иного выхода.
Она вонзила нож в горло Харкнесса и выдернула его обратно, собираясь ударить ещё раз. Но в этом уже не было необходимости. 
– Кровь была везде. – говоря это, она побледнела, вцепившись руками в свой передник.
– Меня стоснило, – добавила Фанни. – Это был узас.
– Ну ещё бы, – сухо заметил Уильям. Он старался не думать о том, как всё это выглядело, – свет свечей, брызги крови, перепуганные девушки – но без особого успеха.
– Как вы выбрались оттуда?
Джейн пожала плечами. 
– Это была моя комната, и он запер дверь. И никто не удивился, когда Фанни начала кричать, – с горечью прибавила она.
Там были таз и кувшин с водой, несколько тряпок для уборки – они поспешно обмылись, переоделись и вылезли в окно.
– Мы нашли фермера, который согласился взять нас в свой фургон, и … остальное вам известно. 
Джейн на миг зажмурилась, словно заново переживая это «остальное», а затем открыла свои темные как омут глаза, и в упор взглянула на Уильяма.
– И что теперь будет? – спросила она.
****
УИЛЬЯМ уже задавал себе этот вопрос в течении последних минут, пока слушал Джейн. Зная Харкнесса, он прекрасно понимал, почему Джейн так поступила, но…
– Ты это спланировала, – сказал он, бросая на острый взгляд на склонившую голову девушку, чье лицо скрывали распушенные волосы. – Ты взяла нож, приготовила одежду для переодевания, ты знала, как спуститься из окна и скрыться.
– И сто? – спросила Фанни голосом, слишком равнодушным для девочки её возраста.
– Зачем нужно было его убивать? – спросил Уильям, обращаясь к Фанни, но не спуская глаз с Джейн. – Вы собирались сбежать в любом случае. Почему вы не сбежали до его прихода?
 Джейн подняла голову и взглянула ему прямо в глаза.
– Я хотела его убить, – сказала она абсолютно спокойным голосом, от которого в этот жаркий день Уильяму стало холодно.
– Я ... понимаю.
Он словно наяву увидел, как Джейн своей тонкой белой ручкой вонзает нож в толстую красную шею капитана Харкнесса под крики своей младшей сестры. И тут Уильям заметил среди листвы, в шести футах от себя бледное лицо Рэйчел Хантер, и судя по его выражению, она всё слышала.
Он закашлялся.
– Э–э ... с мистером Мюрреем всё в порядке? – вежливо спросил Уильям. Вытаращив глаза, Джейн и Фанни резко обернулись.
– Он в обмороке, – ответила Рэйчел. Она смотрела на девушек глазами, полными ужаса – почти как они на неё. – Его плечо сильно воспалилось. Я пришла спросить, нет ли у тебя бренди.
Уильям пошарил в кармане и достал оттуда маленькую серебряную флягу с выгравированными на ней фамильным гербом Греев.
– Виски подойдет? – спросил он, протягивая ей фляжку. Рейчел явно удивилась – виски не был популярным напитком, но лорду Джону он всегда нравился, и Уильям сам к нему пристрастился – хотя теперь, зная правду о позорной шотландской примеси в своей крови, он не думал, что когда–либо сможет снова пить скотч.
– Конечно, спасибо тебе.
 Она помедлила, явно желая вернуться к Мюррею, но не решаясь уйти. Уильям был весьма благодарен ей за эту нерешительность – не то чтобы он не хотел оставаться наедине с Джейн и Фанни; скорее, ему не хотелось в одиночку принимать решение о том, что, черт побери, ему с ними делать.
Кажется, Рэйчел почувствовала это, потому что с кратким: 
– Я сейчас принесу её обратно, – исчезла в направлении дороги.
Все молчали. После этого обмена взглядами Джейн снова опустила голову и сидела не шевелясь, хотя снова и снова нервно поглаживала рукой свое округлое бедро, обтянутое розовой тканью. 
Фанни покровительственно погладила Джейн по голове, бесстрастно рассматривая Уильяма. Это привело его в замешательство.
 Что ему делать с ними? Конечно, они не могли вернуться в Филадельфию. И он отбросил свой недостойный порыв просто оставить их на произвол судьбы. Но –
– Почему бы вам не отправиться в Нью–Йорк вместе с армией? — спросил Уильям и собственный голос показался ему неестественно громким и резким. — И почему вы вчера сбежали?
– Ох, – Джейн медленно подняла взгляд, её глаза были немного затуманены, словно она только что проснулась. 
– Я видела его снова. Зеленого драгуна. Он хотел, чтобы я пошла с ним накануне вечером, но я отказалась. Но вчера утром я снова заметила его и подумала, что он ищет меня. – Она сглотнула. – Я же говорила – я сразу вижу тех, кто не отступится.
– Очень проницательно с вашей стороны, – сказал он, глядя на неё с некоторым уважением. – Он действительно не отступает. Значит, он вам сразу не понравился? 
Потому что Уильям ни на мгновение не поверил, что его запрет мог помешать ей заниматься своим ремеслом, если бы она этого захотела.
– Дело вовсе не в этом, – сказала она и отмахнулась от Банастра Тарлетона словно от назойливого насекомого. – Просто он уже приходил в бордель раньше, в прошлом году. Тогда он выбрал не меня, а другую девушку – но я поняла, что если он проведет со мной чуть больше времени, то, скорее всего, вспомнит, почему я показалась ему знакомой. Он сказал, что мы уже встречались, – прибавила она, – когда подошел ко мне в очереди за хлебом.
– Я понимаю. – Уильям помолчал. – Значит, вы действительно хотите попасть в Нью–Йорк, но не с армией. Это правда?
Джейн сердито пожала плечами. 
– А это имеет значение?
– Почему, черт возьми, это не должно иметь значения?
– Разве желание шлюхи имеет значение? – Она вскочила и быстрыми шагами пересекла поляну, оставив его в изумлении таращиться ей вслед.
– Что с ней такое? – требовательно произнёс Уильям, поворачиваясь к Фанни. Девочка недоверчиво взглянула на него, поджав губы, но затем слегка шевельнула плечами.
– Она думает, вы мозете отдать её контеблю или магис–трату, – произнесла она, немного запнувшись на последнем слове – Или, мозет быть, армии. Она же убила шолдата.
Он провел рукой по лицу. Действительно, мысль о том, чтобы передать Джейн в руки правосудия, промелькнула в голове Уильяма, потрясенного известием о её преступлении. Однако эта мысль скончалась тотчас же после своего рождения.
– Я не стану этого делать, – сказал он Фанни, стараясь говорить как можно убедительнее. Она скептически посмотрела на него из-под красивых темных бровей.
– Почему нет?
– Отличный вопрос, – сухо произнёс Уильям. – И у меня нет на него ответа. Но, полагаю, мне он не нужен.
Он приподнял бровь, глядя на неё, и она тихонько хихикнула. Джейн курсировала вдоль дальнего края поляны, поминутно оглядываясь на Фанни; её намерения были ясны, но она не хотела уходить без сестры. В этом он был уверен.
– Поскольку ты здесь, со мной, – рассудительно начал он, – а не со своей сестрой... – значит, ты не хочешь убегать, и знаешь, что она не уйдет без тебя. Следовательно, ты веришь, что я не стану её выдавать.
Она покачала головой, медленно и торжественно, словно сова.
– Зейн говорит, я совсем не внаю мусчин, но я внаю.
Уильям вздохнул.
– Хвала Господу, Френсис, ты права.
 Дальнейшего разговора не было, пока Рейчел не вернулась через несколько минут.
ОНИ БОЛЬШЕ не разговаривали, пока через несколько минут не вернулась Рейчел.
– Я не могу поднять его, – обратилась она к Уильяму, сделав вид, что не замечает девушек. – Ты мне поможешь?
Он сразу же поднялся, радуясь грядущим физическим усилиям, но оглянулся через плечо на Джейн, которая, словно колибри, сновала вдоль дальнего края поляны.
– Мы будем сдесь, – тихо сказала Фанни. Он кивнул ей и ушёл.
Мюррей лежал на обочине дороги, рядом с фургоном. Парень был в сознании, но его явно лихорадило: взгляд туманился, а язык заплетался от жара.
– Я могу идти.
– Черта с два ты сможешь, – коротко возразил Уильям. – Держись за мою руку.
Он усадил мужчину прямо и осмотрел раненое плечо. Сама рана была не слишком серьезной: кости не сломаны, кровотечение небольшое. С другой стороны, плоть в месте ранения покраснела, распухла и начала гноиться. Уильям наклонился поближе и незаметно принюхался – однако не слишком незаметно: Рейчел всё поняла.
– Гангрены нет, – заявила она. – Я думаю, её не будет – считаю, всё будет хорошо, если мы как можно скорее отвезём его к доктору. Что ты собираешься делать со своими девочками? – добавила она внезапно.
Он решил не утруждаться и повторять, что они не его. Хотя, возможно, так оно и было – во всяком случае, с точки зрения той ответственности, которую он за них нёс.
– Я не знаю, – признался Уильям, поднимаясь на ноги. Он взглянул в сторону леса, но поляна была слишком далеко, чтобы различить мелькание их платьев или иное движение.
– Они не могут вернуться в Филадельфию, и я не могу забрать их с собой в армию. Лучшее, что я могу сейчас придумать, – это найти им какое-нибудь жильё в одной из ближайших деревушек и спрятать там, пока я не смогу переправить их... в более безопасное место.
«Где бы, черт побери, оно ни было. Может, в Канаде?» – подумал он и удивился такой дикой мысли.
Рейчел решительно покачала головой.
– Ты понятия не имеешь, как болтливы люди в маленьких поселениях – или как быстро расходятся по округе новости и слухи. – Она взглянула на Мюррея, который пока ещё сидел прямо, но покачивался с полузакрытыми глазами. – Они ничего не умеют делать, – сказала она. – И любому быстро станет ясно, чем они занимались до этого. Они нуждаются не только в убежище, но и в людях, которые не прогонят их, как только узнают об их профессии.
Её голубой ситцевый чепец, слетевший во время борьбы с Джейн, сполз ей на плечи, открыв загорелое лицо, но оно побледнело, когда Рейчел взглянула на Мюррея. Она сжала кулаки, на мгновение зажмурилась, затем открыла глаза, и, выпрямившись во весь рост, в упор взглянула на Уильяма.
– Примерно в двух часах езды отсюда есть небольшое поселение Друзей. Не более трех–четырех ферм. Я знаю об этом от одной женщины, которая приехала в Вэлли-Фордж[5] вместе со своим мужем. Девушки будут там в безопасности – по крайней мере, какое-то время.
[5]Valley Forge – Вэлли–Фордж –лагерь армии Вашингтона.
– Нет! – произнёс Мюррей. – Ты не можешь... – Его глаза затуманились, и он замолчал, опираясь на здоровую руку и по-прежнему покачиваясь. Он с трудом сглотнул. – Нет, – повторил он. – Это... опасно.
– Верно, – согласился Уильям. – Три молодые женщины одни на дороге? И даже без пистолета, чтобы защитить себя!
– Если бы у меня был пистолет, я бы им всё равно не воспользовалась, – заметила Рейчел немного резко. — Или пушкой, если уж на то пошло. –
Мюррей рассмеялся – или, во всяком случае, издал звук, который мог сойти за смех.
– Да, – выдавил он из себя и остановился, чтобы перевести дыхание, прежде чем продолжить. 
– Ты их отвезёшь, – обратился он к Уильяму. – Я ... в порядке, подожду здесь.
– Ни в коем случае! – яростно воскликнула Рейчел. Схватив Уильяма за руку, она подтащила его ближе к Мюррею. – Взгляни на него! Скажи ему сам, раз уж он отказывается верить мне.
Уильям неохотно взглянул на лицо Мюррея, бледное, как сало, и влажное от нездорового пота. Мухи густо облепили плечо Мюррея, и у него не хватало сил отогнать их.
– Merde (Дерьмо – франц.) – пробормотал Уильям себе под нос, а вслух с неохотой прибавил:
 – Она права. Тебе нужен врач, если хочешь сохранить руку.
Эта мысль, очевидно, не пришла Мюррею на ум; смерть – да, ампутация – нет. Он повернул голову и, нахмурившись, посмотрел на свою рану.
– Проклятье, – произнёс Уильям и повернулся к Рейчел. – Хорошо, скажите мне, где находится это поселение. Я сам отвезу туда девушек.
Она поморщилась, прижав стиснутые кулаки к бокам. 
– Даже Друзья могут не очень хорошо отнестись к внезапному появлению незнакомца, который попросит их на неопределённый срок приютить у себя убийцу. Я им не чужая и смогу лучше тебя объяснить Друзьям, что случилось с девушками. – Она сделала вдох, от которого её грудь высоко поднялась, и взглянула на Мюррея, а затем, повернув голову, пристально уставившись на Уильяма.
– Я сделаю это, но ты должен позаботится о нём.
– Я?
– Рэйчел! – прохрипел Мюррей, но она не обратила на него внимания.
– Да. Нам придется взять фургон, мне и девушкам.
Уильям тоже вздохнул, понимая, однако, что она права. К тому же он видел, чего ей стоило решение спасти Джейн.
– Хорошо, – с некоторым усилием произнёс он. Подняв руку, Уильям снял с шеи горжет и протянул его Рейчел. – Передайте это Джейн. Ей он может понадобиться, если они окажутся в трудной ситуации. 
Как ни странно, лишившись горжета, Уильям ощутил, что у него как будто стало легче на душе. Даже возможный арест – если кто-нибудь узнает его в Филадельфии – не слишком его обеспокоил.
Он уже собирался снять свой форменный мундир и жилет – надо же было их где-то спрятать, чтобы они его не выдали, – когда Рейчел подошла к нему вплотную и положила ладонь на предплечье.
–Этот мужчина – мое сердце и моя душа, – просто сказала она, глядя ему в лицо. – И он – твоя родня, что бы ты сейчас ни думал по этому поводу. Я верю, что ты позаботишься о нём ради нас всех.
Уильям пристально посмотрел на нее, обдумывая несколько вариантов ответа, но ничего не сказал, а лишь холодно кивнул.
– Куда мне его отвезти? – поинтересовался он. – К моей... – к леди Джо... – то есть, к миссис Ф ... Проклятье, я имею в виду, – поправился он, чувствуя, как кровь приливает к щекам, – к его тете?
Рейчел удивленно взглянула на него.
– Ты не знаешь? Конечно, откуда ты можешь знать? - Она нетерпеливо взмахнула рукой, досадуя на собственную тупость. – Его тётю подстрелили во время битвы у церкви Теннент, где она ухаживала за ранеными.
Раздражение Уильяма сразу же улетучилось, словно ему на голову вылили ледяную воду, разлившуюся по венам.
– Она мертва?
– Хвала Господу, нет, - ответила Рейчел, и он почувствовал, как напряжение в его груди немного ослабло. – Или, по крайней мере, вчера она была жива, – нахмурившись, поправилась девушка. – Хотя ранение очень тяжёлое. 
Напряжение вернулось.
— Она сейчас в доме Маккенов в деревне Фрихолд, примерно в шести милях в том направлении. – Рейчел кивнула в сторону дороги. – Мой брат, вероятно, тоже там или где-то рядом; там есть и другие раненые. Он обязательно справится с раной Й–Йена. – Впервые её голос дрогнул, когда она перевела взгляд на своего жениха.
Глаза Мюррея запали и потускнели от лихорадки, но он достаточно владел собой, чтобы протянуть Рейчел свою здоровую руку. Движение заставило его опереться на больную руку, и он сморщился от боли, но Рейчел мгновенно упала рядом с ним на колени и нежно обняла.
Уильям кашлянул и деликатно отвернулся, чтобы оставить их наедине для прощания. Каковы бы ни были его собственные чувства, они имели на это право. Он видел много плохих ран, и, по его оценке, шансы Мюррея выжить или умереть были примерно равны. С другой стороны, парень одновременно был и проклятым шотландцем, и ирокезом, а обе эти расы печально известны тем, что их довольно сложно убить.
Уильям отошел от дороги и в этот момент краем глаза уловил мелькание розовой ткани за кустом.
– Джейн! – позвал он. – Это ты?
– Да, – ответила она и, выйдя на открытое место, скрестила руки на груди и выпятила подбородок. – Что ты собираешься делать? Со мной, я имею в виду.
– Мисс Хантер собирается отвезти вас с Фанни в безопасное место, – сказал он как можно мягче. Несмотря на свой бравый вид, она напоминала ему косулю: солнечные лучи, пробивающийся сквозь деревья, пятнали её лицо и платье, делая пугливой и нематериальной – казалось, в любое мгновенье она могла раствориться в лесу. – Я пришлю вам туда сообщение, как только … найду для вас что-нибудь подходящее. 
– Она? – Джейн бросила удивленный взгляд в сторону дороги. – Почему? Почему ты не можешь нас отвезти? Разве она не хочет остаться со своим … индейцем?
– Пока вы будете ехать, мисс Хантер вам всё объяснит.
 Он колебался, не зная, что ещё сказать. С дороги доносились голоса Рейчел и Йена Мюррея. Уильям не мог разобрать слов, но это не имело значения – и так было понятно, что они говорили друг другу. Он ощутил приступ острой боли под третьей пуговицей жилета и закашлялся, пытаясь её прогнать.
– Спасибо, тер, – произнес мягкий голос у него за спиной, и, обернувшись, он увидел рядом с собой Фанни. Она взяла его руку, повернула ладонью вверх и запечатлела в её центре нежный теплый поцелуй.
— Я ... пожалуйста, мисс Фанни, – сказал Уильям и улыбнулся ей, несмотря на своё настроение. Она с большим достоинством поклонилась ему и ушла на дорогу, оставив его наедине с Джейн.
Мгновение они стояли, уставившись друг на друга.
– Я предлагала тебе гораздо большее, чем поцелуй, – тихо произнесла она. – Ты отказался. Мне больше нечем тебя отблагодарить.
– Джейн, – начал он. — Это не... я не... – и затем запнулся, отчаянно сожалея, что не в силах придумать хоть какой-нибудь ответ. – Счастливого пути, Джейн, – произнёс наконец Уильям, и у него перехватило горло. – До свидания.

БЫЛО ОЧЕВИДНО, что мул Рэйчел, несмотря на всю свою выносливость, не выдержит веса двух таких мужчин, как Уильям и Йен Мюррей. Неважно – в любом случае они могли двигаться только шагом: Мюррей поедет верхом, а Уильям пойдет рядом, следя за тем, чтобы ублюдок не упал.
Мюррею удалось самостоятельно забраться в седло, несмотря на то, что у него действовала только одна рука. Рейчел наскоро перевязала его рану, а руку вложила в перевязь, сооружённую из оторванной полосы своей нижней юбки. Уильям не предложил Мюррею помощи, будучи уверенным, что её отвергнут без всякой благодарности. 
Однако, наблюдая за сложным процессом перевязки, Уильям с интересом отметил, что, хотя ткань была застиранной и сильно выцвела, с одного края её украшала вышивка в виде маленьких синих и желтых розеток. Выходит, женщины-квакерши носили под своими строгими платьями довольно привлекательное нижнее белье?
Когда они двинулись осторожным шагом, звук удаляющейся повозки всё ещё был слышен, хотя постепенно терялся в шуме древесных крон.
– Ты вооружен? – внезапно спросил Мюррей.
– Почти. – Уильям оставил себе нож, который Джейн сунула ему во время драки – он завернул его в носовой платок и спрятал в карман, так как ножен у него не было. Он потрогал деревянную рукоятку, гадая, тот ли это нож, которым она... Ну, конечно, тот самый.
– А я – нет. Найдешь мне дубинку?
– Ты не веришь, что я смогу тебя защитить? – ехидно спросил Уильям.
Плечи Мюррея сгорбились, а склонившаяся голова слегка покачивалась в такт шагам мула, однако он повернулся и взглянул на Уильяма утомленными, но на удивление настороженными глазами.
– О, в тебе-то я не сомневаюсь. В отличие от тех, с кем ты недавно дрался.
Справедливое замечание; дороги сейчас были довольно опасны, и, осознав это, Уильям ощутил болезненный укол совести за беззащитных женщин, которых он только что отправил безоружными в многомильное путешествие по этим самым дорогам в повозке, запряжённой ценным мулом. «Я должен был поехать с ними, настоять, чтобы мы ехали все вместе...»
– Моя Ма постоянно твердит, что нет никого упрямее дяди Джейми, – мягко заметил Мюррей, – но, скажу я тебе, девушка-квакер, которая что-то задумала, перещеголяет даже дядюшку Джейми. Я не мог её переубедить – и ты бы тоже не смог.
Уильям был не в том настроении, чтобы обсуждать кого–либо из упомянутых лиц, или вступать в философские дискуссии относительно фамильного упрямства. Он взялся за уздечку и остановил мула.
– Жди здесь. Я вижу кое-что, что может нам пригодиться. 
Уильям давно заметил, что вдоль дороги почти не было веток – их никогда не оставалось после отрядов армейских фуражиров. Однако, недалеко от дороги он увидел какой-то фруктовый сад, а за ним – фермерский дом.
Подходя к саду, Уильям увидел, что через него протащили пушки: на земле остались глубокие борозды, ветки многих деревьев были сломаны, свисая вниз, словно соломинки.
В саду лежал мертвец. Судя по охотничьей рубашке и домотканым бриджам, это был американский ополченец – он свернулся калачиком среди узловатых корней большой яблони.
– Надо было её срубить, – громко произнёс Уильям, стараясь говорить ровно. Старые яблони очень мало плодоносят – через пятнадцать–двадцать лет их выкорчёвывают, чтобы заменить саженцем. Он отвернулся от тела, однако недостаточно быстро, чтобы не увидеть, как облако жирных мух с жужжанием роится над тем, что осталось от лица покойника. Уильям отошел на три шага, и его вырвало.
Без сомнения, только приторный запах гниющих яблок мог заглушить едкий дух черного пороха; весь сад был заполнен гудящими осами, лакомящимися фруктовым соком. Размотав носовой платок с ножа Джейн, Уильям сунул его за пояс, не посмотрев, есть ли на лезвии остатки крови. Он вытер рот, а затем, после минутного колебания, подошёл и прикрыл носовым платком лицо мятежника. Кто-то уже ограбил тело – на нём не было ни оружия, ни обуви.
– ЭТО ПОДОЙДЁТ? – Уильям положил поперек седла Мюррея трехфутовую (≈ 91 см) яблоневую ветку. Он обломал её с обоих концов, так что из нее получилась приличная дубинка толщиной примерно с его предплечье.
Казалось, Мюррей очнулся от дремоты – он медленно выпрямился, взялся за дубинку и кивнул.
– Да, сойдет, – тихо произнёс он. Его голос звучал хрипло, и Уильям повнимательнее пригляделся к нему.
– Вот, попей ещё, – и он в очередной раз протянул Мюррею фляжку. Она почти опустела – воды в ней оставалось не более четверти. Мюррей вялым движением поднял флягу, напился и со вздохом вернул обратно.
Около получаса они двигались молча, наконец-то дав Уильяму время осмыслить утренние события. Было уже далеко за полдень – солнце давило ему на плечи как раскаленный утюг. Что там говорила Рейчел насчёт Фрихолда? Сколько до него – шесть миль?
– Так ты хочешь это узнать, или нет? – внезапно заговорил Мюррей.
– Узнать что?
Мюррей издал возглас, который мог означать либо смех, либо стон.
– Насколько вы с ним похожи.
Возможные ответы пришли так быстро, что рухнули сами по себе, как карточный домик. Он выбрал тот, что оказался последним.
– Почему ты решил, что мне это интересно? – холодно процедил Уильям тоном, который мог запросто заморозить обычного человека. Однако у Мюррея был такой жар, что заморозить его могла только Квебекская метель.
– На твоём месте я бы это сделал, – мягко произнёс Мюррей.
Его ответ слегка утихомирил готового взорваться Уильяма.
– Допустим, ты действительно так считаешь, – сказал он, не пытаясь скрыть своего раздражения. – Ты можешь знать его, но обо мне ты ровным счетом ничего не знаешь.
На этот раз Мюррею, несомненно, стало весело: он засмеялся, хрипло и скрипуче.
– Десять лет назад я помогал вытаскивать тебя из уборной, – сказал он. – Именно тогда я впервые это заметил, ясно?
Потрясенный Уильям лишился дара речи – хоть и ненадолго.
 – Что... – там... в том месте в горах – во Фрейзер–Ридже?! – Ему почти удалось забыть тот инцидент со змеей в уборной, а вместе с ним и большую часть своего мучительного путешествия по горам Северной Каролины.
Однако Мюррей принял раздражение Уильяма за смущение и решил прояснить ситуацию.
– Когда ты выбрался из дерьма с горящими синими глазами и жаждой убийства на лице, ты был вылитый дядя Джейми в бешенстве. 
Мюррей внезапно клюнул носом, опасно наклонившись вперед, но сумел собраться и выпрямился с приглушенным стоном.
– Если ты собираешься падать, – с подчеркнутой вежливостью произнёс Уильям, – постарайся свалиться на другую сторону, хорошо?
– Хмм.
Они прошли ещё сотню ярдов, прежде чем Мюррей снова ожил и продолжил их так называемый диалог, словно и не было этой долгой паузы.
– Поэтому, когда я нашел тебя в болоте, я сразу понял, кто ты такой. Кстати, я не помню, чтобы ты поблагодарил меня за то, что я тогда спас тебе жизнь.
– Можешь поблагодарить меня за то, что сейчас я не привязал тебя к волокуше рядом с дохлой пумой, чтобы тащить несколько миль по грязи, – рявкнул Уильям.
 Мюррей сдавленно рассмеялся.
– Наверняка ты бы так и сделал, будь у тебя дохлая пума. – Казалось, смех отнял у него последние силы, и, потеряв равновесие, он опасно покачнулся.
– Упадешь, и я обязательно это сделаю, – сказал Уильям, хватая его за бедро, чтобы удержать. – С дохлой пумой или без неё. 
Боже, тело мужчины было таким горячим, что он почувствовал это даже сквозь кожаные штаны.
 Несмотря на жар, Мюррей заметил его реакцию.
– Ты пережил лихорадку, – сказал он и глубоко вздохнул. – Я тоже переживу, dinna fash (не волнуйся – гэльск.).
– Если ваши слова означают, что я не должен беспокоиться о вашей смерти, – холодно ответил Уильям, – то меня это точно не волнует.
– Я тоже не беспокоюсь, – заверил его Мюррей. Парень слегка пошатнулся, едва не выпустив поводья из рук, и Уильям подумал, не хватил ли его солнечный удар. – Ты обещал Рэйчел, верно?
– Да, – ответил Уильям и неожиданно для себя прибавил: – Я обязан жизнью ей и её брату не меньше, чем тебе.
– Угу, – согласился Мюррей и замолк. Его загорелая кожа на глазах приобретала неприятный сероватый оттенок. На этот раз он молчал добрых пять минут, прежде чем внезапно ожил.
– А ты не думаешь, что я многое о тебе узнал после того, как несколько дней слушал твой лихорадочный бред?
– Нет, – парировал Уильям. – Полагаю, не больше, чем я буду знать о тебе к тому моменту, как доставлю во Фрихолд.
– Может, даже больше, чем ты думаешь. Давай остановимся, а? Меня тошнит.
– Тпру! – Мул послушно остановился, однако ему явно не нравились то, что происходило у него над головой, и он завертелся на месте, пытаясь отделаться от неприятных звуков и запахов.
Уильям подождал, пока всё не закончилось, а затем без слов протянул Мюррею свою флягу. Тот осушил её и вернул обратно. Его рука дрожала, и Уильям начал всерьёз беспокоиться.
– Мы остановимся, как только я найду воду, – сказал он. – Отведу тебя в тень.
Ни у кого из них не было шляпы – свою Уильям оставил в роще под кустом, завернув в мундир. Мюррей проигнорировал его замечание: он не то чтобы бредил, но как будто разговаривал сам с собой.
– Может, я и в самом деле не слишком тебя знаю – не так хорошо, как Рэйчел.
Это была истинная правда, вызывавшая у Уильяма странную смесь стыда, гордости и гнева. Рэйчел с братом действительно хорошо его знали: они спасли ему жизнь, ухаживали за ним, пока он не выздоровел; а позже они вместе путешествовали неделями, разделяя и пищу, и опасность.
– Она говорит, что ты хороший человек.
 Сердце Уильяма невольно сжалось.
– Я благодарен ей за столь лестное мнение, – произнёс он. Вода не слишком помогла – Мюррей продолжал покачиваться в седле с полузакрытыми глазами.
– Если ты умрешь, – громко заявил Уильям, – я на ней женюсь.
Это сработало – веки Мюррея тотчас же поднялись. Он усмехнулся, но очень слабо.
– Я знаю, – сказал он, – только я не собираюсь умирать, понятно? И, кроме того, ты должен мне жизнь, англичанин.
– Нет. Я тоже спас твою чертову задницу – спас вас обоих от того маньяка с топором – Бага, да? – в Филадельфии. Так что мы квиты.
Спустя некоторое время Мюррей снова очнулся.
– Сомневаюсь, – произнёс он.

Клэр очень устала, испытывая постоянную слабость и глубокое утомление из-за любого события – даже такого, как визит Греев. Она легла на спину и задремала, время от времени просыпаясь от каких-либо звуков. Джейми крепко спал, и у неё на душе становилось легче, когда она слышала его тихий, ровный храп.
Спустя некоторое время она проснулась, разбуженная стуком в дверь на первом этаже. С усилием приподняв голову с подушки, она услышала крик: «Эй, есть кто дома?» – и мгновенно пришла в себя, так как узнала этот голос.
Клэр быстро взглянула вниз, но Джейми крепко спал, свернувшись калачиком словно ежик. С мучительной медлительностью ей удалось спустить ноги с кровати. Двигаясь со скоростью древней черепахи и цепляясь спинку кровати, она умудрилась сделать два шага к окну, где ухватилась за подоконник.
Во дворе напротив дверей стоял красивый гнедой мул с перекинутым через седло полуобнаженным телом. Клэр ахнула – и тут же согнулась пополам от боли, но подоконник не отпустила. Ей пришлось сильно прикусить губу, чтобы не закричать. Тело было одето в леггины из оленьей кожи, а в его длинных каштановых волосах красовалась пара потрёпанных индюшачьих перьев.
– Иисус твою Рузвельт Христос, – выдохнул она сквозь стиснутые зубы. – Пожалуйста, Боже, пусть он...
Но молитва была услышана прежде, чем она её закончила: через мгновение входная дверь распахнулась, и оттуда вышли Уильям с лейтенантом Маккеном; они сняли Йена с мула и, закинув его руки себе на плечи, унесли в дом.
Обернувшись, Клэр инстинктивно потянулась за своей медицинской сумкой – и чуть не упала. Чтобы устоять на ногах, она схватилась за край кровати, но непроизвольно застонала, и Джейми тут же вскинулся, дико озираясь по сторонам.
– Всё... в порядке, – пробормотала она, заставляя мышцы живота оставаться неподвижными. – Я в порядке. Это Йен. Он вернулся.
Джейми вскочил на ноги, тряхнул головой, прогоняя остатки сна, и поспешил к окну. Увидев, как он напрягся, Клэр, схватившись за бок, последовала за ним. Уильям вышел из дома и готовился сесть на мула. Он был в рубашке и бриджах, очень грязных, а солнце, лизавшее его темно-каштановую макушку, окрасило её в ярко-рыжий цвет. Миссис Маккен что-то сказала ему с порога, и он повернулся, чтобы ответить ей. Клэр не издала ни звука, но что-то заставило Уильяма внезапно взглянуть вверх, и он замер. Джейми тоже замер, когда их взгляды встретились.
Выражение лица Уильяма не изменилось, и спустя бесконечно долгое мгновенье он вновь повернулся к мулу, сел на него и ускакал прочь. Спустя ещё одно долгое мгновение Джейми выдохнул.
 – Давай я помогу тебе лечь в постель, Сассенах, – спокойно произнёс он. – Мне нужно найти Денни, чтобы он занялся Йеном.

ДОМ ВЫГЛЯДЕЛ ОБИТАЕМЫМ: из трубы на западной стороне валил дым. Однако дверь оказалась закрытой и запертой изнутри на засов.
– Интересно, что случилось со старой дверью? – сказал Джон Хэлу, на всякий случай ещё раз подёргав за ручку. – Раньше она была зеленой.
– Если постучишь в эту, то возможно, кто-нибудь выйдет и удовлетворит твоё любопытство, – предложил Хэл. На них не было формы, но Хэл заметно нервничал – это началось после их визита к генералу Арнольду.
 По понятным причинам генерал был сдержан, но вежлив и, прочитав письмо Фрейзера три или четыре раза, согласился выдать им разрешения на право оставаться в городе и наводить любые справки, которые они сочтут необходимыми. 
 – При всём моём понимании, – прибавил Арнольд, чья должность губернатора лишь усилила присущее ему высокомерие, – если только я узнаю о чём-нибудь неподобающем, я немедленно арестую вас обоих и выдворю из города верхом на доске ^[1].
– На чем? – недоверчиво переспросил Хэл, который никогда прежде не сталкивался с этим специфическим американским методом обращения с нежеланными гостями.
– На доске, – повторил Арнольд, добродушно улыбаясь. – Длинный кусок дерева, понимаете? Полагаю, он используется для заборов?
Хэл, приподняв одну бровь, повернулся к Джону, словно приглашая его перевести речь какого-то готтентота, случайно оказавшегося у него на пути. Джон, подавив вздох, пояснил:
– Нежелательную персону сажают верхом на ребро объекта, о котором идет речь. После этого группа мужчин поднимает доску за оба конца и отправляется с ней по улицам, пока не вывезет всадника за пределы города. Кажется, иногда его предварительно окунают в деготь и перья, хотя обычно считается, что ему вполне хватает физического воздействия доски. 
– Ваша мошонка сплющится так, словно на неё наступила лошадь, – сказал Арнольд, продолжая улыбаться. – Да и заду тоже придётся несладко.

[1] С конца XVI века английская армия использовала для наказания провинившихся солдат специальное орудие, названное «Деревянным конём или пони».
«Деревянная лошадь была сделана из сбитых гвоздями досок, образующих острый гребень или угол длиной около восьми – девяти футов (2,45 – 2,75 м); этот хребет представлял собой спину лошади; она поддерживалась четырьмя опорами или ножками высотой около шести или семи футов (1,85 – 2, 20 м.). Когда один или несколько солдат приговаривались к катанию на этой лошади, их помещали на гребень со связанными за спиной руками». (Фрэнсис Гроуз, «Военные древности, относящиеся к истории английской армии», 1786 г.)
Однако с начала 1700–х годов английская армия постепенно прекращает использование деревянного коня «из-за необратимого вреда здоровью преступника, который иногда получал разрывы». Тем не менее, его по-прежнему использовали в колониях, где он стал любимой формой наказания в Американской континентальной армии. Один из вариантов деревянного коня представлял из себя обычную деревянную доску, установленную строго горизонтально тонким ребром вверх на значительной высоте от пола. Такой вариант был куда более доступен, чем треугольная форма – края доски могли быть закруглены, чтобы причинять меньшую боль, или сильно заострены, чтобы обеспечить дополнительное давление и усилить боль: в этом случае обычно использовали тонкую доску. Иногда вместо доски использовали толстую жердь. (Из статьи «Riding the Wooden Horse & Other Medieval Tortures Adopted by Washington’s Army During the American Revolution» – «Езда на деревянной лошади и другие средневековые пытки, принятые в армии Вашингтона во время американской революции»).

– Могу себе представить, – вежливо ответил Хэл, который раскраснелся чуть больше обычного, но старался не показать, насколько он оскорблён. Грей счел это явным доказательством – не то чтобы он в нём нуждался – важности их миссии для брата. 
Звук отодвигаемого засова прервал его воспоминания. Дверь распахнулась, и на пороге возникла его экономка и кухарка миссис Фигг с охотничьем ружьём в руках.
– Лорд Джон! – воскликнула она, со стуком роняя винтовку.
– Да, я, – сказал Грей, переступая порог и поднимая оружие. Он улыбнулся, ощущая, как при виде неё – такой солидной, опрятной и, как всегда, украшенной лентами – его охватывает чувство глубокой нежности. – Очень рад видеть вас снова, миссис Фигг. Позвольте познакомить вас с моим братом… 
– Мы встречались, – произнёс Хэл с лёгким оттенком иронии. – Как поживаете, мадам?
– Судя по вашему виду, лучше, чем ваша светлость, – произнесла миссис Фигг, прищурившись. – Однако, вы всё ещё дышите, как я погляжу. 
Голос экономки звучал так, словно подобное положение дел не слишком её устраивало, но Хэл широко улыбнулся ей в ответ.
– Вы успели спрятать серебро? – спросил он.
– Конечно, – с достоинством ответила она и, повернувшись к Джону, поинтересовалась: – Так вы пришли за ним, милорд? Я могу распорядиться, чтобы его тотчас же откопали.
– Возможно, пока не стоит, – сказал Джон. Он огляделся, отметив отсутствие перил у ограждения на верхней площадке, покрытую пятнами и выбоинами лестничную стену и ...
 – Что случилось с люстрой? 
Миссис Фигг вздохнула и мрачно покачала головой.
– Это сделал мастер Уильям, – сказала она. – Как он, милорд?
– Боюсь, я не знаю, миссис. Фигг. Я надеялся, что найду его здесь, но, кажется, напрасно?
Это её встревожило.
– Увы, сэр. Мы не видели его с тех самых пор... ну, с того дня, как вы сами ушли. – Она пристально оглядела Грея с головы до ног, отмечая всё – от коротко остриженных волос и побледневших синяков до невзрачного костюма, после чего со вздохом покачала головой, но затем расправила широкие плечи и снова повеселела. 
– И мы тоже рады видеть вас, сэр! И вашу светлость, – добавила она после секундного раздумья. – Идите присаживайтесь, а через пару минут я принесу вам по чашечке отличного чая.
– У вас есть чай? – просиял Хэл.
– Первым делом мы закопали ящик с чаем, – сообщила ему миссис Фигг. – Но я только что достала брикет для мисс Дотти, так что...
– Дотти здесь?
 – Конечно, – сказала миссис Фигг, радуясь тому, что сообщает добрые вести. – Я сейчас пойду на кухню и приведу её.
 Это оказалось излишним – звук открывающейся задней двери возвестил о появлении Дотти, – девушка несла с огорода полный передник каких–то округлых плодов. Это оказались кабачки, которые обрушились на пол желто–зеленым потоком, когда она, выпустив передник, бросилась к отцу, чтобы обнять его.
 – Папá!
В один миг лицо Хэла, озарённое любовью, изменилось до неузнаваемости, и обескураженный Грей удивился, почувствовав, что на его собственные глаза наворачиваются слезы. Заморгав, он отвернулся и отошел к буфету, чтобы дать им время побыть наедине.
Серебряный чайный сервиз, конечно, отсутствовал, но его блюда из мейсенского фарфора стояли на подставке на своих привычных местах. Он прикоснулся к прохладному позолоченному краю одного из них, ощущая себя до странности бестелесным. «…И место его не будет уже знать его…». (Ветхий завет, Книга Иова, 7:10)
Но теперь Дотти обращалась к ними двоим, и Грей с улыбкой повернулся к ней. 
– Я так рада, что вы оба здесь, в безопасности!
Её щеки раскраснелись, глаза сверкали – и сердце Грея сжалось при мысли о том, что это состояние счастья через минуту может испариться, стоит только Хэлу рассказать о причине их появления. Однако, прежде чем что-либо подобное произошло, Дотти перехватила инициативу и направила разговор в совершенно иное русло.
– Раз уж вы здесь, дядя Джон, не могли бы мы воспользоваться вашим домом? Я имею в виду, для свадьбы. Пожалуйста, пожалуйста!
– Для свадьбы? – Хэл осторожно высвободился из её объятий и прочистил горло. – Твоей свадьбы?
– Конечно, я имею в виду свою свадьбу. Не глупи, папа. – Она лучезарно улыбнулась дяде, кокетливо коснувшись его рукава. – Вы не против, дядя Джон? Мы не можем пожениться в молитвенном доме, но для надлежащего бракосочетания Друзей у нас должны быть свидетели, и, право же, я уверена, что папа не захочет, чтобы я венчалась в обеденном зале таверны. Ну, что скажете? – взмолилась она, поворачиваясь к Хэлу, выражение лица которого обрело прежнюю настороженность.
– Ну, конечно, моя дорогая, – сказал Джон, оглядывая свою гостиную. – При условии, что к моменту вашего бракосочетания я всё ещё буду владельцем этого дома. Когда состоится церемония, и сколько свидетелей нам понадобится для её проведения?
Она заколебалась, прикусив зубами кончик ногтя.
– На самом деле я точно не знаю. Там будут некоторые из Друзей–единомышленников Денни, которых, подобно ему, исключили из Собрания за то, что они вступили в Континентальную армию. И несколько друзей – обычных друзей с маленькой буквы, не сочтите это за неуважение, – если таковые ещё остались в Филадельфии. И ... семья?
 Она снова запнулась, искоса взглянув на отца из-под опущенных ресниц. Джон подавил улыбку.
Хэл закрыл глаза и глубоко вздохнул.
– Да, я буду на твоей свадьбе, – покорно произнёс он, открывая их. – И Генри тоже, даже если мне придется тащить его за шиворот. Полагаю, миссис Вудкок тоже следует пригласить, – прибавил он без всякого энтузиазма. – Что касается Адама... и ... и Бена...
На мгновение Джону показалось, что сейчас он ей всё расскажет, но губы брата решительно сжались. Хэл не смотрел на Джона, но тот понял его мысль настолько отчётливо, словно герцог произнёс её вслух: «Ради Бога, только не сейчас, пусть она побудет счастливой ещё немного…»
– Да, это очень плохо, – с сожалением произнесла Дотти, взглянув в глаза отца. – Мне жаль насчет мамы. Но я ей написала.
– Правда, милая? – спросил Хэл почти нормальным голосом. – Это было очень заботливо с твоей стороны. – Он склонил к ней голову, слегка прищурившись. – Что-то ещё?
– Ох. – Лицо Дотти снова зарумянилось, и она с рассеянным видом принялась одной рукой укладывать складки на переднике. – Ну, да. Вам известно, что Рэйчел – сестра Дензелла – помолвлена с Йеном Мюрреем? Это племянник мистера Джеймса … – нет, нет, простите, мы не используем слово «мистер», – так вот, он племянник Джеймса Фрейзера. Ты знаешь …
– Я знаю, – произнёс Хэл тоном, исключающим дальнейшие пояснения. – То есть, мне известно, кто он такой. Что ты хочешь, Дотти? Будь добра, говори без околичностей.
Она фыркнула, но, судя по всему, ничуть не смутилась.
– Что ж, хорошо. Рэйчел и Йен хотят пожениться как можно скорее – как и мы с Дэнни. Поскольку у них будут те же свидетели, то почему бы не заключить оба брака одновременно?
Теперь Хэл всё-таки посмотрел на Джона, который ответил ему не менее озадаченным взглядом.
– А ... ну что ж. Полагаю, это означает наличие дополнительных гостей? Включая вышеупомянутого мистера Фрейзера? Уверен, дорогая; ты простишь меня за то, что я использую это звание, – вращаясь в свете, я привык к подобным излишествам.
– Да, хорошо. Рейчел говорит, что миссис Фрейзер достаточно окрепла, и уже завтра или послезавтра они смогут вернуться в Филадельфию. И кроме того, есть ещё Фергюс, его жена Марсали, и, возможно, их дети. Не знаю, есть ли у них другие друзья, которые... Я не думаю, что какие-нибудь могавки – родственники Йена – могут находиться поблизости, но...–
– Один, два, три, четыре, пять... – Джон повернулся и принялся считать маленькие позолоченные стулья, ровным строем стоящие вдоль обшитой деревянными панелями стены. —Дотти, боюсь, что нам здесь будет тесновато, если только ... – 
Миссис Фигг прочистила горло. Звук был настолько впечатляющим, что все замолчали и посмотрели на неё.
– Прошу прощения, джентльмены, – сказала она, и на её круглом лице проступил лёгкий румянец. – Я не хочу лезть вперед или показаться самонадеянной... Но так уж вышло, что я рассказала преподобному Фиггу о том, что мисс Дотти и Другу Дензеллу нужно место для свадьбы.
Экономка снова прокашлялась; румянец под её тёмной кожей стал ещё ярче, из–за чего она приобрела удивительное сходство с раскалённым пушечным ядром. Грей, которому пришло в голову такое сравнение, нашёл его весьма очаровательным.
– И ... ну, короче говоря, мэм и джентльмены, преподобный и его паства будут рады, если вы надумаете обвенчаться в новом здании церкви – ведь вы были так щедры, когда жертвовали на неё. Конечно, вы должны знать, что там не слишком шикарно, но …–
– Вы просто чудо, миссис Фигг! – Грей сжал её руки в своих – подобное внимание взволновало женщину до такой степени, что она лишилась дара речи. Поняв это, он отпустил её, что позволило Дотти броситься к экономке и со словами благодарности расцеловать её. Это было нормально, но когда Хэл взял руку миссис Фигг и прикоснулся к ней губами, бедная дама чуть не задохнулась и, выдернув руку, поспешно ретировалась, бессвязно бормоча что–то о чае и едва не споткнувшись о кабачок.
– Вам можно венчаться в церкви? – поинтересовался Хэл у Дотти, как только миссис Фигг удалилась на безопасное расстояние. – Надеюсь, это иначе, чем у евреев? Нам не придётся делать обрезание, чтобы присутствовать на церемонии? Если это так, то я уверен, что список ваших гостей может существенно сократиться.
– О, я полагаю, это не пона... – довольно нерешительно начала Дотти, но её внимание отвлекло что–то за окном, выходящим на улицу. – Боже мой, неужели это...?
Не потрудившись закончить фразу, она подлетела к незапертой двери и рывком распахнула её, обнаружив на крыльце поражённого Уильяма.
– Дотти! – начал он. – Что... – И в этот момент он заметил Джона и Хэла. 
Лицо Уильяма молниеносно изменилось, отчего по спине Джона от загривка до копчика пронеслась волна дрожи. По меньшей мере сотню раз он видел точно такое же выражение у Джейми Фрейзера – но никогда прежде не замечал его на лице сына.
Это было лицо человека, которому абсолютно не нравится то, что ожидает его в ближайшее время, – но, тем не менее, не сомневается, что способен всё преодолеть. Уильям шагнул внутрь, усилием воли заставив себя уклониться от объятий Дотти. Сняв шляпу, он поклонился сначала ей, а затем – так же церемонно – Джону и Хэлу.
– К вашим услугам, мэм, господа.
Хэл фыркнул, оглядывая племянника с головы до ног. Уильям был одет почти так же, как и они с братом, в гражданский костюм – однако, как отметил Джон, его одежда отличалась качеством и хорошим покроем и, несомненно, принадлежала ему самому.
– И где, черт побери, ты шлялся последние три дня, могу я узнать?
– Нет, не можете, – парировал Уильям. – А вы почему здесь?
– Во–первых, мы искали тебя, – невозмутимо ответил Джон, прежде чем Хэл продолжил свой допрос. Охотничье ружье лежало на каминной полке в пределах досягаемости Хэла, но Джон почти не сомневался в том, что оно не заряжено. 
– А во–вторых, капитана Ричардсона. Вы с ним не встречались в последнее время?
Удивление на лице Уильяма заставило Джона мысленно вздохнуть с облегчением. 
– Нет, не встречались. – Уильям по очереди окинул их лица проницательным взглядом. – Так вот что вы делали в штаб–квартире Арнольда? Искали Ричардсона?
– Да, – удивленно ответил Джон. – Как ты – о. Ты следил за штабом. – Он улыбнулся. – Теперь я догадываюсь, почему ты так вовремя здесь появился. Ты шёл за нами от резиденции генерала Арнольда.
Уильям кивнул и, взявшись длинной рукой за один из стульев, отодвинул его от стены.
 – Именно так. Присядьте. Нам нужно кое–что обсудить.
– Звучит довольно зловеще, – пробормотала Дотти. – Пожалуй, мне стоит принести бренди.
– Спасибо за любезность, Дотти, – ответил Джон. – Скажи миссис Фигг, что, если это возможно, то мы хотим бутылку коньяка пятьдесят седьмого года. Я имею в виду, если она не закопана.
– По–моему, всё, что имеет отношение к алкоголю, находится в колодце. Я сейчас его принесу.
В этот момент появилась сама миссис Фигг с дребезжащим подносом. Она извинилась за скромный фаянсовый чайник, в котором заваривался напиток, и спустя непродолжительное время все получили по чашке дымящегося чая и небольшому бокалу бренди пятьдесят седьмого года разлива.
– Спасибо, милая, – произнёс Хэл, принимая бокал из рук Дотти, а затем многозначительно прибавил: – Тебе не обязательно оставаться.
– Я бы предпочел, чтобы ты осталась, Дотти, – тихо сказал Уильям, пристально глядя на Хэла. – Полагаю, есть вещи, которые тебе следует знать.
Дотти, которая в этот момент собирала разбросанные кабачки, бросила беглый взгляд на отца и уселась на оттоманку напротив кузена.
– Рассказывай, – просто произнесла она. – Я тебя слушаю.
– Ничего особенного, – с напускной небрежностью заверил её Уильям. – Недавно я обнаружил, что являюсь внебрачным сыном некоего Джеймса Фрейзера, который...
– Ох, – Дотти уставилась на него с неподдельным интересом. – Сколько раз я думала, что генерал Фрейзер мне кого–то напоминает! Теперь всё ясно! Боже мой, Вилли, у вас с ним буквально одно лицо!
Уильям был явно ошеломлен, но быстро взял себя в руки.
– Он генерал? – поинтересовался он у дяди.
– Был, – ответил Хэл. – Он ушел со своего поста.
Уильям тихо и безрадостно хмыкнул.
– Неужели? Что ж, я тоже.
После долгого молчания Джон с лёгким звяканьем поставил свою чашку на блюдце.
– Почему? – мягко спросил он в тот самый момент, когда Хэл, нахмурившись, произнёс: – А разве ты можешь уйти в отставку, формально считаясь военнопленным?
– Понятия не имею, – коротко ответил Уильям, очевидно, отвечая на оба вопроса. – Но я это сделал. Теперь, что касается капитана Ричардсона...– и он рассказал им о своей странной встрече на дороге с Дэнисом Рэндаллом-Айзексом.
– Или, скорее, Дэнисом Рэндаллом, как он теперь себя называет. Очевидно, он не хочет упоминать, что его отчим был евреем.
– Разумно, – коротко заметил Хэл. – Я его не знаю. Что ещё тебе известно о нём, Уильям? Как он связан с Ричардсоном?
– Не имею ни малейшего представления, – сказал Уильям и, осушив свою чашку, потянулся за чайником, чтобы снова её наполнить. – Очевидно, связь есть – я бы предположил, что ранее Рэндалл, возможно, работал с Ричардсоном или на него.
– Вероятно, он до сих пор это делает, – с легким раздражением в голосе заметил Джон. Он сам был разведчиком в течение нескольких лет и не собирался принимать слова возможных шпионов за чистую монету.
Слова Джона ошеломили Уильяма, но спустя мгновение он нехотя кивнул.
– Ладно, – согласился он. – Но скажите мне, какого черта вас двоих так интересует Ричардсон?
И они ему рассказали.
В конце повествования встревоженный Хэл примостился на оттоманке рядом с Дотти, обнимая её вздрагивающие плечи. Она беззвучно рыдала, а он вытирал ей лицо своим носовым платком, который, послужив флагом перемирия, превратился в грязную тряпку. 
– Я в это не верю, – упрямо повторял он в шестой или седьмой раз. – Слышишь меня, дорогая, я в это не верю, и не хочу, чтобы ты в это верила.
– Н–нет, – послушно ответила девушка. – Нет, я … я тоже не буду. Ох, Бен!
В надежде отвлечь Дотти, Джон снова обратился к Уильяму.
– Могу я узнать, а что привело в Филадельфию тебя? Ты ушёл из лагеря ещё до того, как капитан Ричардсон исчез – так что ты не мог его искать.
– Я пришел по личному делу, – произнёс Уильям тоном, означавшим, что дело всё ещё личное и останется таковым навсегда. – Но также ... –
 Он на мгновение сжал губы, и Джон снова испытал странное чувство неловкости при виде лица Джейми Фрейзера. – Я собирался оставить здесь для вас вот это, на случай, если вы вернётесь в город. Или попросить миссис Фигг отправить его в Нью–Йорк, если... – 
К тому моменту, как он вытащил письмо из внутреннего кармана своего темно–синего камзола, его голос почти затих.
– Но сейчас в этом нет нужды, – твердо заключил он и снова спрятал конверт. – Это всего лишь повторение того, что я уже рассказал вам. – Однако легкий румянец тронул его скулы, и Уильям, стараясь не смотреть Джону в глаза, повернулся к Хэлу.
– Я поеду и постараюсь выяснить, что случилось с Беном, – решительно произнёс он. – Я больше не солдат; можно не опасаться, что меня примут за шпиона. И мне гораздо легче путешествовать, чем вам.
– Ох, Уильям! – Дотти взяла у отца носовой платок и тихонько – как и положено истинной леди – высморкалась, после чего взглянула на молодого человека полными слез глазами. 
– Ты правда поедешь? О, благодарю тебя!
Безусловно, этим дело не кончилось. Грей давно знал, что Уильям отличался упрямством, унаследованным им от родного отца, – настолько непоколебимым, что никто, кроме Хэла, не стал бы тратить время на споры с ним. И даже Хэл спорил не долго. 
 Спустя некоторое время Уильям встал, собираясь уйти.
– Пожалуйста, передайте миссис Фигг мои наилучшие пожелания, – обратился он Джону, а затем – с лёгким поклоном – к Дотти:
– До свидания, кузина.
 Джон последовал за ним к выходу, чтобы проводить, но на пороге положил ладонь ему на рукав.
 – Вилли, – мягко произнёс он. – Отдай мне письмо.
 Впервые за всё время Уильям утратил часть своей уверенности. Он поднёс руку к груди, но застыл в нерешительности.
— Я не стану его читать – разве только ты не вернёшься. Но если это случится... Я хочу. Его сохранить.
Уильям перевел дыхание, кивнул и, сунув руку в карман камзола, достал запечатанный конверт и протянул его Грею. Джон увидел, что он заклеен толстой кляксой свечного воска – Уильям не воспользовался личной печатью, оставив вместо неё на горячем воске отпечаток своего большого пальца, 
– Спасибо, – произнёс Грей, стараясь проглотить застрявший в горле комок. – Счастливого пути, сын.

НЕГРОМКО ФЫРКНУВ, ХЭЛ произнёс. 
– Мне не нравится, что ты едешь один.
– Мне это тоже не нравится, – сухо ответил Джон, закупоривая свою фляжку. – На самом деле, ты единственный человек, с которым мне хотелось бы отправиться в путь, – но ты не можешь оставить полк, так что... Боже, как я скучаю по Тому Берду, – непроизвольно вырвалось у него.
– Твоему бывшему камердинеру? – Хэл улыбнулся, несмотря на всю тревожность сложившейся ситуации. – Сколько времени прошло с тех пор, как вы виделись с ним последний раз? По меньшей мере лет десять, верно?
– Да, по меньшей мере. 
Мысль о Томе всё ещё причиняла Грею легкую боль. К глубочайшему сожалению обеих сторон, Том оставил свою службу – чтобы жениться и стал преуспевающим трактирщиком в Саутуарке, поскольку его супруга унаследовала от своего отца процветающий трактир. Джон не мог не порадоваться счастью своего бывшего камердинера, однако до сих пор очень скучал по Тому Берду с его острыми глазами, быстрым умом и трепетной заботе о как о самом Грее, так и о его гардеробе.
Он оглядел себя – нынешний камердинер умудрялся поддерживать его одежду и причёску в приличном состоянии, выполняя, по его собственному признанию, Сизифову работу, однако мужчине не хватало ни воображения, ни разговорчивости.
– Как бы там ни было, ты должен взять Маркса, – сказал Хэл, судя по всему, без труда прочитав его мысли. – Кто-то же должен проследить, чтобы ты выглядел прилично. – Он критически оглядел мундир брата.
– Видишь ли, одеться я могу и сам, – мягко ответил Джон. – Что касается мундира... – Он посмотрел вниз и пожал плечами. – Небольшая чистка, свежая рубашка, запасные чулки... я же не собираюсь наносить визит генералу Вашингтону.
– Очень на это надеюсь. 
Губы Хэла плотно сжались. Он уже выразил свои сомнения – конечно, если так можно было назвать его темпераментные возражения относительно намерения Грея путешествовать в военной форме в полном одиночестве.
– Нет, благодарю, с меня хватило прошлого ареста по обвинению в шпионаже, – ответил Джон. – Помимо риска быть повешенным на месте, мне вовсе не хочется испытать на себе пресловутое американское «гостеприимство» ... кстати, я давно хотел спросить: ты знаешь некоего Уотсона Смита? По-моему, он был капитаном – служил в Двадцать втором.
Хэл сосредоточенно нахмурился, однако его лоб почти сразу же разгладился.
–Знаю, – кивнул он. – Отличный офицер; хорошо проявил себя при Крефельде и Цорндорфе. – Приподняв брови, Хэл склонил голову набок. – А что?
– Он перешёл на другую сторону: теперь он полковник Континентальной армии. Я был его невольным гостем – хотя недолго. Славный парень, – честно прибавил Грей. – Напоил меня яблочной водкой.
– Несомненно, намереваясь вытянуть из тебя какую-нибудь информацию? – Выражение лица Хэла отражало его глубочайшие сомнения по поводу способностей Смита выудить что-либо из Джона таким способом. 
– Нет, – задумчиво произнес Грей. – Я так не думаю. Мы просто напились вместе. Славный малый^[1], – повторил он.

[1] Ничего себе «славный малый»! Заковал в Грея цепи и хотел сделать из него козла отпущения за поражение при Паоли – отдать под трибунал, где его наверняка приговорили бы к смерти (Примечание переводчика).

 – Хочу надеяться, что мы больше не встретимся – то есть, мне бы не хотелось его убивать, – однако не исключено, что я всё-таки могу с ним где-нибудь столкнуться. 
При этой мысли Грей ощутил короткий приятный спазм в низу живота, что вызвало у него некоторое удивление.
– В любом случае, – прибавил он, – я еду в мундире, даже если он грязный. Не факт, что он убережет меня от ареста, тюремного заключения, голода и пыток, но наверняка спасет от повешения.
– Пыток? – вытаращился на него Хэл.
– Я имею в виду похмелье после яблочной водки, – пояснил Джон. – И пение. Ты хоть представляешь, сколько у американцев куплетов в «Янки Дудл»? 
Хэл хмыкнул в ответ и достал кожаную папку, из которой извлек тонкую пачку бумаг.
– Вот твои bona fides^[2], – сказал он, протягивая документы Джону. – Они могут помочь – при условии, что, во-первых, тебя задержат или возьмут в плен, а не пристрелят на месте, и во-вторых, если твои захватчики дадут себе труд их прочесть.

[2] Bona fides (лат.) – букв. честные намерения – юридический термин, характеризующий добросовестность субъекта; здесь – документы, удостоверяющие личность.

Грей не потрудился ему ответить, будучи занят просмотром документов. 
Копия приказа о его назначении; записка от Хэла как командира полка, временно отстраняющего подполковника Джона Грея от службы, чтобы он выполнил его особое поручение: разыскал некую миссис Бенджамин Грей (урожденную Амарантус Коуден), вдову покойного капитана Тридцать четвертого Пехотного Полка Бенджамина Грея, и оказал ей необходимую помощь; письмо Клинтона «Всем заинтересованным лицам», с официальным подтверждением задания Грея и просьбой оказать ему всяческое содействие и поддержку в этом деле; несколько переводных векселей, выданных банком Коуттса в Нью–Йорке («На всякий случай», – пояснил Хэл. «На случай чего?» – «На случай, если тебя ограбят и отберут всё золото, недоумок». – «О»); и – ... записка Бенедикта Арнольда, дающая герцогу Пардлоу и его брату, лорду Джону Грею, разрешение на временное проживание в Филадельфии с целью поисков племянника герцога.
– В самом деле? – высоко поднял брови Грей, прочитав последнюю бумагу. – Скажи на милость, а при каких обстоятельствах мне может пригодиться вот это?
Хэл пожал плечами и одёрнул жилет. 
– Тот факт, что мы с тобой знакомы с генералом Арнольдом, кое-чего стоит. К тому же там не указано его мнение о нас.
Грей критически осмотрел записку, но Арнольд действительно воздержался от личных оценок и не перенёс на бумагу свои угрозы относительно досок, смолы и перьев.
– Хорошо. – Джон закрыл папку и, отложив её в сторону, накрыл шляпой, чтобы не забыть. – Тогда всё. Что у нас на ужин?
ДЖОН ГРЕЙ наслаждался неясным, но приятным сном, в котором присутствовали весенний дождь, его такса Роско, полковник Уотсон Смит и большое количество грязи, пока в конце концов не осознал, что капли воды на его лице были настоящими.
Заморгав, он открыл глаза и увидел свою племянницу Дотти с кувшином для умывания в одной руке: кончиками пальцев другой она брызгала водой ему в лицо.
– Доброе утро, дядя Джон, – весело поздоровалась она. – Пора вставать!
– Последний человек, который имел неосторожность сказать мне это утром, кончил очень плохо, – ответил Джон, с трудом выпрямляясь и вытирая лицо рукавом ночной рубашки.
– В самом деле? Что с ним случилось? И был ли это он? – Дотти лукаво улыбнулась, продемонстрировав ему ямочки на щеках, и поставила кувшин, вытирая мокрые пальцы о юбку.
– Какой неприличный вопрос, – пристально глядя на неё, заметил Джон.
– Ну, видите ли, я теперь замужняя женщина, – с совершенно невозмутимым видом произнесла она, опускаясь на стул. – Мне позволено знать, что мужчины и женщины иногда спят вместе даже за пределами брака.
– За пределами брака? Где ты подцепила эту варварскую конструкцию? Общаешься с шотландцами?
– Постоянно, – ответила Дотти. – Но что случилось с тем несчастным, который посмел вас разбудить?
– О, с ним. – Джон провел рукой по голове – он всё ещё не мог привыкнуть к своим коротким волосам, хотя они уже достаточно отросли, чтобы падать на сторону и лежать довольно ровно, а не стоять торчком, как кисточка для бритья. – С него сняли скальп краснокожие.
Девушка моргнула.
– Что ж, это, несомненно, послужит ему уроком, – пробормотала она.
Грей спустил ноги с кровати и присмотрелся к ней повнимательнее.
– Даже если ты замужем, Дотти, я всё равно не позволю, чтобы ты помогала мне одеться. И вообще, какого дьявола ты здесь делаешь?
– Я еду искать вдову Б–Бена вместе с тобой, – начала она, и внезапно вся её внешняя весёлость растаяла, как папье–маше под дождем. Слезы навернулись девушке на глаза, и она крепко зажала рот рукой, чтобы не разрыдаться в голос.
– О, – произнёс Грей. – О, моя дорогая... – И, замешкавшись лишь для того, чтобы набросить баньян – даже при чрезвычайной ситуации существовали определённые ограничения, – он опустился рядом с племянницей на колени и заключил её в объятия.
– Всё в порядке, – успокаивающе сказал он, гладя её по спине. – Вполне возможно, что Бен ещё жив. Мы так считаем – твой отец и я. 
«Точнее, мы просто надеемся, что это так», – подумал Грей, но предпочёл наиболее оптимистичный взгляд на ситуацию.
– Не верите? – Она поперхнулась, шмыгнула носом и выпрямилась, глядя на него снизу вверх глазами цвета влажных васильков.
– Безусловно, – уверенно ответил он и полез в карман баньяна за носовым платком.
– Но почему? – Она взяла льняной квадрат – слегка мятый, но вполне приличный – и вытерла лицо. – Как такое возможно?
Грей вздохнул, оказавшись между Сциллой и Харибдой, – впрочем, так обычно бывало, когда он вмешивался в те или иные дела Хэла.
– Твой отец знает, что ты здесь? – спросил он, пытаясь потянуть время.
– Не... я имею в виду, нет, — откашлявшись, сказала Дотти и выпрямилась. – Я пошла к отцу на квартиру, но его там не было, поэтому я решила найти вас и пришла сюда.
– Почему ты уверена, что Бен мертв? 
 Грей встал и, завязав пояс своего баньяна, начал оглядываться в поисках тапочек. Он знал, что Хэл ещё не написал Минни о Бене – и не сделает этого до тех пор, пока ужасная правда не будет окончательно доказана, – а если даже и написал, то весть о смерти брата ни за что на свете не дошла бы до Дотти так быстро. И Хэл не стал бы сообщать эту новость дочери, – так же, как и жене – не будь он в ней совершенно уверен.
– Мне рассказал об этом Генри, – ответила Дотти. Намочив носовой платок, она принялась приводить своё лицо в порядок. – Я пошла навестить их с Мерси, а он только что получил письмо от Адама, в котором говорилось... Дядя, вы уверены, что Бен не умер? – с тревогой спросила она, опуская платок, чтобы взглянуть ему в глаза. – В письме Адама говорилось, что он услышал это от кого-то из штаба генерала Клинтона, утверждавшего, что Бен умер в американском военном лагере в Нью-Джерси – кажется, он называется Миддлбрук^[3].
 [3] Middle brook (англ.) – Средний ручей 

– Нет, мы не уверены, – признался Джон. – Но у нас есть веские основания для сомнений, и пока все обстоятельства не будут полностью исследованы, мы станем исходить из предположения, что Бен жив. Тем не менее я должен найти его жену, – прибавил он. – И ребёнка.
Глаза Дотти широко распахнулись.
– Ребёнка? У Бена есть ребенок?
– Ну, у женщины, которая называет себя его женой, по её словам, есть сын, и она утверждает, что Бен – отец её отпрыска. 
Видя, что другого выхода нет, Джон сообщил племяннице о письме Амарантус Коуден, которое Хэл получил в Филадельфии, и о его содержании.
– Итак, поскольку Бен никогда прежде не рассказывал Хэлу об этой женщине, то по поручению твоего отца я должен выяснить, говорит ли она правду. И, если это так, то я обязательно заберу мисс Коуден с собой, чтобы семья могла позаботится о ней и её ребёнке.
– А если она говорит неправду? – Отчаяние Дотти быстро сменилось смесью надежды и любопытства.
– Бог её знает, – откровенно ответил Грей. – Дотти, пожалуйста, не могла бы ты пойти и попросить Маркса приготовить нам завтрак? Хоть я и встал с постели, но абсолютно не готов выдвигать какие-либо гипотетические предположения до того, как выпью чашку чая.
– Ох. Да, конечно. 
Она медленно встала и направилась к двери, продолжая, по-видимому, обдумывать неожиданные известия, но на пороге остановилась и оглянулась на Грея.
– Я еду с вами, – твердо заявила она. – Мы можем поговорить об этом по дороге.
ХЭЛ ВОШЁЛ в тот момент, когда им подали копченую рыбу и ассорти из жареного мяса. Увидев Дотти, он на долю секунды замер, а затем медленно двинулся вперёд, пристального разглядывая дочь.
– Доброе утро, папа, – бодро сказала она, вставая и подходя к нему, чтобы поцеловать в щеку. – Садись и попробуй рыбу.
Хэл опустился на стул, по-прежнему не сводя с неё глаз, а затем резко взглянул на Джона.
– Я не имею к этому ни малейшего отношения, – заверил брата Грей. – Она приехала... Как ты сюда добралась, Дотти?
– Верхом на лошади, – терпеливо ответила она, беря ломтик тоста.
– А где твой муж? – мягко спросил Хэл. – Он знает, где ты?
– Дензелл там, куда призвал его долг, – ответила она довольно лаконично. – В Континентальной армии. Мой же привёл меня сюда. И, конечно, ему известно, где я.
– И он не возражал против твоего путешествия в одиночку из Пенсильвании в Нью–Йорк по дорогам, кишащим...
– Я была не одна. – Она откусила маленький кусочек тоста и, прожевав, проглотила его. – Меня проводили Йен и несколько его друзей–могавков. Индейцы направлялись куда-то на север.
– Йен – это случайно не Йен Мюррей? – спросил Грей – и сам же ответил: – Несомненно, это он; много ли могавков носит имя Йен? Надо полагать, он оправился после своего ранения? Я рад это слышать. Как же вы …– 
– Доротея, – раздельно произнес Хэл, пристально глядя на Дотти. – Почему ты приехала?
Дотти выдержала его взгляд, крепко сжав зубы.
– Из –…из–за Бена, – произнесла она, не в силах сдержать дрожь в голосе. – Папа, ты … ты уверен, что он не умер?
Хэл шумно вздохнул и кивнул.
– Уверен, – твердым командным голосом произнёс он. Но Джон увидел, как побелели костяшки его пальцев, сжимавших чайную ложку, и почувствовал, что его собственный желудок тоже сжимается в узел.
Дотти вежливо кивнула, однако, судя по брошенному на отца взгляду, её по-прежнему одолевали сомнения. И, конечно же, она не остановилась.
– Почему? – спросила она. – Откуда ты знаешь? И Адам, и Генри думают... о худшем.
Рот Хэла приоткрылся на долю дюйма, но оттуда не вылетело ни звука.
Джон подумал, что Хэлу давно следовало подготовится к такому, однако на брата столько навалилось... И, честно говоря, трудно быть готовым к чему-то – или кому-то – подобному Дотти.
– Думаю, тебе лучше рассказать ей, – обратился к брату Джон. – Если ты этого не сделаешь, она, скорее всего, напишет Минни.
Хэл бросил на него убийственный взгляд, прекрасно понимая, что брат пытается заставить его поделиться своими соображениями с Дотти, но особого выбора у него не было, поэтому он рассказал обо всём с максимальной деликатностью, на которую только был способен.
– Но этот капитан Ричардсон вроде бы не навредил Вилли? – спросила Дотти, слегка нахмурившись. – Мне кажется... – 
– В этот раз – нет, – коротко ответил Джон. – Но, учитывая его прежнее поведение в случаях с Мрачным Болотом и Квебеком, мы, безусловно, насторожились.
– К тому же он, по всей видимости, дезертировал, – прибавил Хэл.
– Ты этого не знаешь. Возможно, кто-то его убил, а тело спрятал, – рассудительно заметила Дотти.
– Его видели покидающим лагерь, – терпеливо пояснил Джон. – В одиночку. И, на мой взгляд, учитывая все имеющиеся у нас факты и догадки, есть веские основания подозревать, что он может быть американским агентом. 
Сам он был практически уверен в этом, рассматривая весь свой прошлый опыт общения с Ричардсоном с позиций сегодняшнего дня. Когда-то Джон в течение нескольких лет тоже занимался сбором информации, и в настоящее время все его инстинкты буквально вопили: «Гнилой товар!» по поводу Иезекииля Ричардсона.
– Это исключительно моя вина, – извиняющимся тоном обратился он к Хэлу. – Мне следовало выйти на него гораздо раньше. Но в то время я ... слегка отвлёкся.
Отвлёкся. Был выбит из колеи и почти уничтожен известием о смерти Джейми Фрейзера. Даже воспоминания об этом хватило, чтобы у Джона свело желудок. Он отложил вилку с копченой рыбой, так и не попробовав её.
– Хорошо, – медленно произнесла Дотти. Её собственный завтрак остывал на тарелке. Как и у Хэла. – Итак, вы не верите в смерть Бена, поскольку вам рассказал о ней Ричардсон, а вы считаете, что Ричардсон – обманщик. И это... всё? – В поисках утешения она пристально взглянула на отца, её нежный подбородок предательски дрогнул.
Хэл на мгновение опустил веки, затем поднял их и посмотрел прямо в глаза дочери.
– Доротея, – тихо произнес он, – я просто обязан верить, что Бен жив. В противном случае твоя мать умрет от горя – и я вместе с ней.
В комнате воцарилась глубокая тишина, позволившая Грею уловить грохот уличных повозок и приглушенные голоса камердинера и чистильщика сапог, долетавшие из коридора. Дотти не издала ни звука, но Джону показалось, что он слышит, как по её щекам медленно катятся слёзы.

*«A-Hunting We Will Go» – популярная народная песня и детские стишки, написанные в 1777 году английским композитором Томасом Арне.
[1] Горы Вотчунг (раннее название Блю-Хиллз – Голубые холмы) представляют собой группу из четырёх длинных низких хребтов вулканического происхождения, от 400 до 500 футов (120 – 150 м.) высотой, лежащих параллельно друг другу в северной части современного штата Нью-Джерси. Первая гора Вотчунг – юго-восточный хребет – простирается более чем на сорок миль (64 км) на юго-запад от Соммервиля.

У ТРОПИНКИ ЛЕЖАЛА аккуратная кучка помета, темного и блестящего, как кофейные зерна, и почти такого же размера. Уильям вел свою кобылу в поводу – она была крупной, а тропа – крутой, поэтому воспользовался возможностью сделать короткую остановку и дать лошади отдышаться. Что она и сделала, громко фыркнув и тряхнув гривой.
Он присел на корточки, зачерпнул несколько шариков и принюхался. Помёт был очень свежим, но не теплым, и слегка пах дубом – это означало, что олень недавно лакомился зелеными желудями. Взглянув налево, Уильям увидел сломанный кустарник, отмечавший путь животного, и его рука невольно потянулась к ружью. Он мог бы стреножить кобылу...
– Что скажешь, старая подружка? – обратился Уильям к кобыле, подражая говору Озерного края, в котором прошло его детство. – Сможешь увезти оленя, если я его пристрелю?
Кобыле было лет четырнадцать – достаточно взрослая и крепкая; собственно говоря, трудно было представить себе более надёжное и солидное создание. Благодаря широкой спине и округлым, как у пивной бочки бокам, она больше походила на софу, чем на лошадь. Однако, покупая её, Уильям не додумался спросить, приучена ли она к охоте. Уверенная поступь и покладистый характер вовсе не означали, что лошадь останется спокойной, если он взвалит ей на спину окровавленную тушу оленя. И всё же...
Он подставил лицо ветру. Замечательно – дует с вершины горы в его сторону. Уильяму даже показалось, что он чувствует запах …
Что-то шевельнулось в лесу, хрустнули ветки, послышался знакомый шорох: такие звуки издаёт крупное травоядное животное, поедающее листья с деревьев.
Не долго думая, он вскочил на ноги, как можно тише вытащил из чехла ружьё и сбросил ботинки. Ступая бесшумно, он скользнул в кусты подобно хорьку...
И пять минут спустя Уильям, ухватив одной рукой годовалого самца за короткие рога, другой рукой перерезал горло брыкающегося оленя – ещё до того, как эхо его выстрела, отраженное скалистым откосом, успело угаснуть.
Всё произошло так быстро, что казалось нереальным, несмотря на густой запах крови, залившей его чулки – тёплой и ледяной одновременно. Прямо под стекленеющим глазом оленя висел круглый клещ, похожий на крошечную алую виноградинку. «Интересно, он отцепится сразу, или ещё какое-то время продолжит питаться остатками крови?» – отрешённо подумал Уильям.
Олень отчаянно содрогнулся, с силой боднул его рогами в грудь, конвульсивно поджал ноги, словно собираясь совершить последний прыжок, и испустил дух.
Уильям удерживал его ещё несколько мгновений. Неровная бархатистая поверхность оленьих рожек под его вспотевшей ладонью напоминала грубую замшу, а холка, поросшая жесткой шерстью, давила на колено.
– Спасибо тебе, – прошептал он, отпуская добычу. Уильям вспомнил, что именно конюх Мак впервые рассказал ему о необходимости благодарить животное, подарившее тебе свою жизнь, и что именно Джеймс Фрейзер годы спустя убил у него на глазах огромного вапити^[2] и, прежде чем его разделать, произнес на гэльском то, что, по его словам, было «молитвой оленьим потрохам».

[2] Ва́пити (лат. Cervus elaphus subspp) — общее название подвидов благородного оленя, обитающих в Северной Америке Достигает высоты в холке около 150 см.

Но сейчас, когда по лесу гулял легкий ветерок, а кровь оленя высыхала на его коже, Уильям в кои-то веки не стал прогонять эти воспоминания прочь.
Он пошел проверить кобылу, которая, к счастью, оказалась поблизости от места, где он её оставил, отойдя всего лишь на несколько ярдов в сторону, чтобы пощипать травы. Из уголка её рта свисали желтые полевые цветы, когда она взглянула на него спокойными глазами, словно выстрелы и запах крови были для неё обычным делом. «Возможно, так оно и есть», – подумал он, дружески похлопав лошадь по плечу.
«Это в честь тебя, Бен», – думал Уильям спустя несколько минут, вспарывая брюхо оленя. Кузен, который был почти на шесть лет его старше, время от времени брал его с собой на охоту в лес близ Эрлингдена вместе со своим другом, виконтом Алмердингом, владельцем этих угодий.
Готовясь к путешествию, он старался поменьше размышлять о кузене. В глубине души Уильям почти не сомневался, что Бен мертв. Тиф – тюремная лихорадка – так Ричардсон сказал дяде Хэлу. В самом деле, такое часто происходило с заключенными. Однако Уильям, сгорая от стыда, с большой неохотой вынужден был признать, что, хотя Ричардсон оказался отъявленным негодяем, а сам он – простофилей, позволившим обвести себя вокруг пальца, это вовсе не означало, что каждое слово, сказанное капитаном, являлось ложью. Кроме того, за несколько недель поисков он так и не нашел никаких следов Бена.
И всё же в глубине сердца Уильяма теплилась крошечная частичка надежды. Остальную его часть переполняло желание сделать всё возможное, чтобы облегчить горе дяди и отца, какой бы ужасной не оказалась правда.
– Проклятье, если до этого дойдёт, что, черт побери, мне тогда делать? – пробормотал он, засовывая руку внутрь исходящей паром туши, чтобы нащупать сердце оленя.
По крайней мере, ему будут рады в лагере Миддлбрук, как его называли местные. Человека, приносящего свежее мясо, всегда и везде встречали с удовольствием.
Полчаса спустя Уильям выпотрошил добычу и обернул её своим холщовым наматрасником, чтобы уберечь от мух. Почуяв запах убоины, лошадь раздула ноздри и с отвращением фыркнула, но не стала особо возражать, когда он взвалил оленя ей на спину.
Было уже далеко за полдень, но в начале осени ещё какое-то время будет светло. Лучше всего, решил Уильям, начать расспросы во время ужина. Скорее всего, кто-нибудь пригласит его к столу, а за едой и выпивкой разговаривать было намного легче.
Он поднялся на скалистую вершину, чтобы осмотреть местность, и вынужден был признать, что Вашингтон и его инженеры сделали правильный выбор. С вершины Первой горы, на которой стоял Уильям, были отлично видны равнины перед Нью–Брансуиком^[3]. Из этого гнезда континенталы могли легко следить за британской армией и пикировать вниз, чтобы помешать её передвижениям – впрочем, так они и сделали.

[3] New Brunswick (англ.) — город в округе Мидлсекс, Нью-Джерси, США.

Однако теперь обе армии ушли. Британцы – в Нью-Йорк, войска Вашингтона – в ... ну, туда, где они сейчас находились. Их здесь уже не было – безусловно, к лучшему. Но люди, которые жили рядом с лагерем, по-прежнему оставались здесь.
Бен, будучи офицером, носил – точнее, носит, яростно поправил себя Уильям, – чин капитана пехоты, как и он сам. А пленных офицеров обычно размещали в домах местных жителей под честное слово. Оттуда он и начнёт свои поиски.
– Ну пошли, девочка, – обратился Уильям к кобыле, отвязывая поводья, обмотанные вокруг ствола молодого деревца. – Давай сделаем так, чтобы нам оказали радушный прием.

ДВЕ НОЧИ спустя Уильям, стоя на опушке темного леса, наблюдал, как над лагерем Миддлбрук восходит ущербная луна. Стук сердца отдавался в его ушах, он учащенно дышал, сжимая обеими руками ручку лопаты, которую только что украл.
Он не ошибся насчёт радушного приема. Усилив свой акцент и назвавшись иммигрантом из Англии, желающим вступить в армию Вашингтона, Уильям получил от семьи Гамильтонов приглашение на ужин и остался у них на ночлег. На следующий день он отправился в лагерь Миддлбрук со старшим сыном Гамильтона, юношей примерно его возраста, где его представили капитану Ронсону – одному из немногих остававшихся там офицеров.
Слово за слово, и Уильям постепенно перевел разговор на битву при Брендивайн-Крик, а затем на британских военнопленных... и в конце концов его отвели на небольшое кладбище, которое сейчас лежало перед ним.
В отношении Бена Уильям был очень осторожен, лишь вскользь упомянув его имя среди нескольких других – якобы знакомых его семьи, которые, по слухам, участвовали в этой битве. Некоторые из собеседников вообще не узнали этого имени; двое или трое вспомнили: «А, да, пленный английский виконт^[1], жил в доме семьи Тобермори, очень вежливый парень, жаль, что он умер…»

[1] Непонятно, почему автор так ошиблась – ведь согласно британскому наследственному праву, которое действует с XII века и по сей день, старший сын герцога (Пардлоу) с рождения носит титул графа (Мелтона). Остальные сыновья – сколько бы их ни было – будут носить титул лорда (лорд Адам и лорд Генри). Об этом Диана Гэблдон давным-давно писала в новелле «Братство клинка», вложив эти объяснения в уста своего героя – лорда Джона. Когда был жив 1–й герцог Пардлоу (Джеральд Грей), его старший сын Харольд Грей именовался графом Мелтоном, а младший сын – лордом Джоном Греем. Кроме того, старший сын герцога наследует все остальные титулы – он одновременно и граф (Мелтон), и виконт (Ашер), и барон (этот титул в «ЧС» не назван). Так, например, лорд Уильям Рэнсом носит титулы 9-го графа Эллсмира, виконта Ашнесса и барона Дервента не потому, что у него нет братьев, а потому, что первый сын английского вельможи считается единственным наследником фамильного состояния и титула своего отца. Бен должен быть «его светлостью графом Мелтоном», а не каким-то виконтом. Его законная супруга будет носить титул графини Мелтон (леди Мелтон, а не леди Грей), а вот его старший сын будет носить титул виконта Ашера до тех пор, пока будет жив его дед, 2–й герцог Пардлоу. После смерти Хэла его старший сын Бенджамин станет 3–м герцогом Пардлоу, а сын Бена – графом Мелтоном. Если Бен умрёт раньше своего отца Харольда, именно его сын – а не второй по старшинству брат, лорд Адам, – станет графом Мелтоном (а позднее герцогом Пардлоу) и унаследует фамильное состояние. Старший сын обычного графа носит титул виконта (но младшие уже не будут лордами, а всего лишь «достопочтенными» + фамилия), старший сын виконта носит титул барона, а его младшие братья – «сэр» + фамилия, и т.д. по нисходящей. (Примечание переводчика)

То же самое повторил один из континентальных офицеров, некий лейтенант Кори, однако при этом в его глазах что-то промелькнуло. Уильяму хватило ума перевести беседу на другую тему, и только гораздо позже он снова заговорил о капитане Бенджамине Грее уже с другим человеком, постаравшись, чтобы Кори ничего не услышал.
– Его похоронили где-то рядом? – с напускной небрежностью поинтересовался Уильям. – Я немного знаком с его семьёй. Хотелось бы написать им, сообщить, что я побывал на его… – ну, вы понимаете...
Пришлось приложить немало усилий, чтобы это осуществить: кладбище находилось далеко за пределами лагеря, на небольшом лесистом холме; некоторые могилы выглядели ровными и аккуратными, в то время как другие явно были вырыты наспех, а многие вообще остались безымянными. Однако его проводник никуда не торопился и оказался услужливым малым: он сходил в лагерь и отыскал там книгу адъютанта командира, в которую записывали имена погибших, и, немного поплутав, в конце концов привел Уильяма к осевшему холмику с воткнутым в него обломком дощечки, на которой гвоздём было выцарапано имя «ГРЕЙ».
– Повезло, что вы приехали раньше, чем до этого добралась очередная зима, – заметил спутник Уильяма, вытаскивая дощечку и критически осматривая её. Он покачал головой, полез в карман и, достав свинцовый карандаш, толстыми линиями обвел надпись, прежде чем воткнуть дощечку обратно в землю. – Вот, пожалуй, так дольше продержится, если вдруг семья захочет поставить надгробный камень.
– Это... очень любезно с вашей стороны, – произнёс Уильям, у которого перехватило горло. – Я расскажу его семье о вашей доброте.
Однако он не мог открыто оплакивать человека, с которым якобы не был знаком, поэтому пересилил своё горе и отвернулся, а спускаясь с холма на обратном пути, завёл разговор о каких-то обыденных мелочах.
Позже, оставшись в одиночестве, Уильям разрыдался, в поисках утешения прислонившись к крупу кобылы, которую назвал Мирандой. Она не отличалась резвостью, но была хорошей лошадью и просто негромко фыркнула и переступила копытами, поддерживая своего хозяина.
Уильям упрямо твердил себе, что здесь какая-то ошибка. Бен не мог умереть. Его убеждение основывалось на том, что дядя Хэл категорически отказывался верить в эту новость. И это было весьма правдоподобно: что бы ни замышлял Иезекииль Ричардсон, он явно не желал Греям добра.
Но вот она, могила Бена, безмолвный холм земли, усыпанный первыми пожелтевшими листьями. И повсюду вокруг него превращались в прах тела других людей – кто-то из них прежде был военнопленным, кто-то – солдатом континентальной армии или ополченцем ... всех их, отныне таких одиноких, уравняла смерть.
Тем вечером Уильям снова ужинал у Гамильтонов, машинально поддерживая разговор, озабоченный свалившимся на него горем – и мыслью о гораздо большем горе, которое его ждет, когда по возвращении в Нью–Йорк ему придётся рассказать обо всем отцу и дяде Хэлу....
На следующее утро Уильям попрощался с Гамильтонами, отдал им остатки оленя и отправился вниз по узкой дороге, провожаемый пожеланиями доброго пути и надеждами на новую встречу, когда он вместе с войсками генерала Вашингтона вернется на зимовку в Миддлбрук. С тяжелой душой Уильям спустился на несколько миль ниже, когда остановился справить малую нужду.
Однажды во время охоты с Беном они остановились по той же причине. Бен рассказал ему такой скабрезный анекдот, что Уильям от смеха никак не мог помочиться – и тогда Бен пописал ему на сапоги, что заставило обоих кузенов смеяться ещё сильнее, и ...
– Проклятье, – громко произнёс он и, застегнув ширинку, быстрыми шагами вернулся к Миранде и вскочил в седло. – Прости, старушка, – обратился он к кобыле, разворачивая её назад, к вершине горы. – Мы возвращаемся.
И вот он здесь, разрываясь между убеждением, что это форменное безумие, и констатацией того факта, что в ином случае ему ничего не останется, как вернуться в Нью–Йорк, – но он не сделает этого до тех пор, пока у него не будет другого выбора. Может быть, ему удастся спасти хотя бы прядь волос Бена для тетушки Минни…
От этой мысли Уильяма чуть не стошнило, но он дотронулся до ножа, висевшего у него на поясе, покрепче ухватил лопату и начал осторожно пробираться между могилами.
Луна светила достаточно ярко, чтобы не спотыкаться, но не настолько, чтобы разобрать абсолютно все надписи. Уильяму пришлось несколько раз опускаться на колени и водить по табличкам подушечкой большого пальца, прежде чем он нащупал буквы Г–Р–Е–Й.
– Ладно, – произнёс он вслух. Его голос звучал тихо и сдавленно, поэтому Уильям откашлялся и сплюнул – конечно, в сторону, а не на могилу.
– Ладно, – более решительно повторил он, поднялся на ноги и, взяв лопату, воткнул её в землю.
Уильям начал оттуда, где, по его мнению, должна была находиться голова, но сбоку – от мысли, что он может вогнать лопату в лицо Бена, по его коже побежали мурашки. Земля была мягкой и влажной после недавнего дождя, но работа оказалась тяжелой, и, несмотря на прохладу горной ночи, спустя четверть часа он взмок от пота. Они говорили, что Бен умер от тифа – тюремной лихорадки, – но, если разобраться, имело ли это смысл? Его не держали в одной камере с рядовыми. Будучи офицером, он жил в доме Тобермори. Где он мог подхватить лихорадку? Но, если Бен действительно умер от тифа, то одновременно с ним наверняка умерло бы ещё несколько человек; Уильям хорошо знал, насколько заразна эта болезнь.
Но если это правда, всех умерших похоронили одновременно и быстро, чтобы не заразиться самим... (О, интересная мысль: возможно, он вскрывает могилу, кишащую опаснейшей чумой…). Впрочем, если это так, то могилы окажутся неглубокими.
Вроде этой. Лопата наткнулась на что-то более твердое, чем земля, и Уильям мгновенно остановился, его мышцы дрожали от напряжения. Сглотнув, он продолжил копать, но уже намного осторожнее.
Тело было завернуто в саван из грубой мешковины. Он этого не увидел – скорее, почувствовал, торопливо ощупав ткань кончикам пальцев. Присев на корточки, он принялся разгребать землю руками, надеясь, что освобождает голову. Его желудок съёжился в комок, поэтому Уильям старался дышать ртом. Вонь была достаточно сильной, однако слабее, чем он ожидал.
О, Боже, Бен... До этого Уильям тешил себя надеждой, что могила окажется пустой.
В конце концов, он нащупал нечто округлое и глубоко вздохнул, отыскивая край савана. Неужели он зашит? Нет, конец был свободен.
Сначала Уильям хотел взять с собой фонарь, но передумал и решил не рисковать, чтобы его не обнаружили. Теперь он был рад, что не сделал этого. Он вытер грязные руки о бриджи и, сморщившись, осторожно попытался отогнуть прилипшую к коже мешковину. Она отошла с таким отвратительным треском, что Уильям едва не бросил её и не убежал. Однако собрался с духом и прикоснулся к лицу мертвеца.
Это оказалось не столь ужасно, как он думал: тело сохранило свою форму и вроде бы не сильно разложилось. Много ли пролежит человек в земле, пока не сгниет^[2]? Что там ответил могильщик – девять лет? Ну, тогда... Они с Беном и Адамом смотрели «Гамлета» в Лондоне…

[2] «Если он не протухнет заживо – сейчас пошел такой покойник, что едва дотягивает до похорон, – то лет восемь–девять продержится».
Шекспир, «Гамлет», акт V, сцена 1, перевод Б. Пастернака

Подавив приступ истерического смеха, Уильям осторожно прикоснулся к лицу покойника. Нос был широким и коротким, а не тонким с горбинкой, как у Бена – возможно, из-за начавшегося разложения... Он провел пальцами по виску в надежде отыскать более-менее сохранившуюся прядь волос – и замер, едва не задохнувшись.
У трупа не было уха. Черт побери, у него отсутствовали оба уха! Не в силах в это поверить, он снова ощупал голову с обеих сторон. Всё правильно – причём ушей не было уже давно: даже на дряблой разлагающейся плоти отчётливо выделялись рубцы старых шрамов. Вор.
Уильям опустился на пятки и с шумным вздохом запрокинул голову. Звезды на ночном небе принялись описывать перед его глазами маленькие сверкающие круги.
– Иисусе, – выдохнул он, переполненный облегчением, благодарностью и внезапно подкравшимся ужасом. – Боже, благодарю тебя! О, Господи, – прибавил он, уставившись на невидимого незнакомца в могиле Бена. – И что теперь?

Его Светлости Харольду, Герцогу Пардлоу
от Уильям Рэнсома
24 сентября 1778 г.
Дорогой Дядя Хэл,
Вы будете рады узнать, что ваш отцовский Инстинкт вас не подвёл. Я счастлив сообщить вам, что Бен, скорее всего, жив.
С другой стороны, я, черт побери, не имею ни малейшего Представления о том, куда и почему он исчез.
В лагере Миддлбрук в Нью-Джерси мне показали Могилу, будто бы принадлежащую Бену, но вместо него там похоронено Тело другого человека. (Полагаю, вам лучше не знать, как были получены эти сведения.)
Очевидно, кому-то в Континентальной армии наверняка известно, где он сейчас, но большинство солдат Вашингтона, которые находились в Лагере, когда Бен попал к ним в плен, уже ушли отсюда. Здесь есть Человек, который наверняка обладает кое-какими Сведениями, однако помимо него единственным возможным источником Информации остаётся уже знакомый нам Капитан.
Поэтому я намерен поохотиться на вышеупомянутого Джентльмена и извлечь из него всю Информацию, которая окажется у него к тому моменту, как я его найду.
Ваш покорнейший племянник,
Уильям

Харольду, Герцогу Пардлоу
от Лорда Джона Грея
Чарльстон, Южная Каролина
28 сентября 1778 г.
Дорогой Хэл,
Два дня назад мы прибыли на корабле в Чарльстон, попав в Шторм в районе Чесапикского залива. Буря унесла нас в Море, задержав на несколько дней. Уверен, ты ничуть не удивишься, узнав, что Дотти оказалась гораздо лучшим Моряком, чем я.
Она также подает большие Надежды как Агент-разыскник. Первое, что она сделала сегодня утром, – это удивительно простым Способом определила Местонахождение Амарантус Коуден: остановила на Улице хорошо одетую Даму, восхитилась её Платьем, а затем выяснила у неё адреса лучших Портних в Городе, предположив (как она позже мне объяснила), что Бен никогда не женился бы на Простушке, либо на девице, которая не разбирается в Моде.
Действительно, в третьем Ателье, которое мы посетили, нам с гордостью сообщили, что Мисс Коуден (по их словам, теперь она называет себя «Миссис Грей», но им известна её Девичья фамилия, поскольку она жила у своей Тетушки по имени Коуден) была их постоянной Клиенткой, и смогли описать её как стройную молодую Женщину среднего Роста, с прекрасным цветом Лица, большими карими Глазами и густыми Волосами золотисто–русого Оттенка. Однако они не смогли дать мне её Адрес, поскольку эта Леди недавно уехала на зиму с Друзьями в Саванну. (Я был очень раздосадован, когда выяснил, что её Тетя недавно скончалась.)
Любопытно, что мисс Амарантус представляется Вдовой; следовательно, ей сообщили – хотел я бы знать, кто именно? – о предполагаемой Смерти Бена уже после того, как она отправила Письмо тебе, поскольку в противном случае она наверняка упомянула бы о его кончине.
К тому же я нахожу весьма интересным, что она может позволить себе Услуги мадам Евлалии, причём в значительных Объёмах; мне удалось уговорить мадам показать её последние Счета – хотя в Письме к тебе она жаловалась на финансовые Затруднения из-за Пленения Бена.
Если Бен действительно мертв, а его Смерть и Брак будут подтверждены, то вероятно, если не она, то по крайней мере, её Ребенок может унаследовать его Имущество. Но едва ли после отправки Письма к тебе она к настоящему моменту успела предпринять какие–либо Юридические Шаги в этом направлении: даже на то, чтобы просто отправить Послание в Лондон, потребовалось бы немало времени – при условии, что она знала, кому его посылать. И при условии, что получатель не проинформировал бы тебя о нём немедленно.
О, да, у нее действительно есть Ребёнок – Мальчик, и он её собственный; мадам сшила ей два платья и несколько корсетов из тех, что обычно носят во время Беременности. Естественно, невозможно утверждать, что именно Бенджамин является Отцом этого ребенка. Тем не менее, она явно знакома с Беном – или, возможно, с Адамом; фамилию «Уоттисвейд»^[1] можно было узнать от любого члена нашей Семьи, однако это не является Доказательством ни Брака, ни Отцовства.

[1] Wattiswade – Уоттисвейд – девичья фамилия Минни, жены Хэла, матери Бенджамина, Адама, Генри и Доротеи Греев. (Примечание переводчика)

В общем, твоя предполагаемая Невестка – довольно интересная Женщина. Очевидно, теперь мы отправимся в Саванну, хотя для дальнейшего Расследования может потребоваться несколько больше Усилий, поскольку мы не знаем Имен Друзей, у которых она нашла Пристанище, а если она действительно бедствует, то уже не будет покупать себе новые Платья.
Я надеюсь убедить Дотти, что ей нет необходимости сопровождать меня. Она настроена очень решительно, но я вижу, как она тоскует по своему Врачу–Квакеру. И, если наши Поиски затянутся надолго... Заверяю тебя, я не допущу, чтобы она оказалась в Опасности.
Горячо любящий тебя
Твой брат Джон

Его Светлости Герцогу Пардлоу, Полковнику 46-го Пехотного полка
От Генерала Сэра Генри Клинтона, Главнокомандующего войсками Северной Америки
Сэр,^[2]
С получением настоящего приказа вам необходимо доукомплектовать и перевооружить ваши Отряды любым удобным вам способом, а затем соединиться с Подполковником Арчибальдом Кэмпбеллом для наступления на Город Саванну в колонии Джорджия, чтобы вернуть его под контроль Его Величества.
Г. Клинтон

ХАРОЛЬД, герцог Пардлоу, почувствовал, как у него сжалось сердце, и позвонил в колокольчик, вызывая адъютанта.
– Кофе, пожалуйста, – произнёс он. – Покрепче и побыстрее. И налей мне бренди, раз уж ты здесь.

[2] Немыслимая ошибка для англичанина – ни один дворянин не мог обратиться к герцогу в письменной форме иначе, чем «Ваша светлость» – тем более, простой рыцарь (даже если он генерал и главнокомандующий армией) (Примечание переводчика).

...Повернувшись, чтобы войти в дом, Клэр взглянула в другой конец улицы и увидела высокого молодого человека, чья стройная долговязая фигура показалась ей поразительно знакомой. Она прищурилась, и воображение тут же окрасило его одежду в алый цвет.
– Уильям! – воскликнула она и, подобрав юбки, бросилась вдогонку за ним.
СНАЧАЛА ОН ЕЁ НЕ УСЛЫШАЛ, и Клэр охватили сомнения – но ненадолго; посадка головы, развёрнутые плечи, широкий, уверенный шаг... Он был тоньше Джейми, с темно-каштановыми, а не рыжими волосам, однако обладал фигурой отца. И глазами: когда, услышав её, он наконец-то обернулся, эти темно-синие кошачьи глаза расширились от удивления.
– Матушка Кл... – Он осёкся, лицо его посуровело, но Клэр потянулась и взяла его большую ладонь обеими руками (очень надеясь, что смыла с них всю слизь).
– Уильям, – слегка задыхаясь произнесла она, с улыбкой глядя на него снизу вверх, – можешь называть меня как угодно, но в любом случае я останусь для тебя той же, кем и была всегда.
При этих словах его суровый взгляд немного смягчился, и он неловко кивнул ей.
– Полагаю, теперь я должен называть вас миссис Фрейзер, не так ли? – Он осторожно высвободил руку. – Как вы здесь оказались?
– Могу задать тебе тот же вопрос – и, пожалуй, у меня для этого куда больше оснований. Где твой мундир?
– Я вышел в отставку, – немного натянуто произнёс Уильям. – При сложившихся обстоятельствах я не вижу особого смысла оставаться в армии. И у меня есть дела, требующие несколько большей свободы передвижений, чем та, что была у меня как у одного из адъютантов сэра Генри.
– Не хочешь ли выпить со мной чего-нибудь согревающего? Расскажешь мне о своих делах – если захочешь.
Клэр выбежала на улицу без плаща, и холодный ветерок обдувал её куда сильнее, чем она ожидала.
– Я ... – нахмурившись, он осёкся, затем задумчиво взглянул на Клэр и потер пальцем высокую переносицу, точно так же, как это делал Джейми, принимая какое-либо решение. И, подобно Джейми, он опустил руку и коротко кивнул саму себе.
– Ладно, – довольно резко произнёс он. – Собственно говоря, мое дело может оказаться довольно важным … в том числе и для вас.
Пять минут спустя они уже сидели в таверне рядом с Эллис–Сквер и пили горячий сидр, сдобренный корицей и мускатным орехом. К счастью, зима в Саванне не была такой мерзкой, как в Филадельфии, однако день выдался холодным и ветреным, поэтому оловянная кружка в руках Клэр казалась ей восхитительно теплой.
– Итак, что привело тебя сюда, Вилли? Или теперь мне следует называть тебя Уильямом?
– Уильямом, пожалуйста, – сухо ответил он. – Сейчас это единственное имя, которое, как я полагаю, принадлежит мне по праву. Хотелось бы сохранить то немногое достоинство, которым я ещё обладаю.
– Ммм, – уклончиво пробормотала Клэр. – Значит, Уильям.
– Что касается моего дела... – Коротко вздохнув, он потер костяшками пальцев между бровями, после чего рассказал ей о своем кузене Бене, его жене и ребенке, затем о Дэнисе Рэндалле и, наконец, о капитане Иезекииле Ричардсоне. Это имя заставило Клэр выпрямиться.
Он заметил её реакцию и кивнул, поморщившись.
– Именно это я имел в виду, говоря, что моё дело может иметь отношение к вам. Па... – лорд Джон рассказал, что именно угрозы Ричардсона арестовать вас по обвинению в шпионаже заставили его …э–э… – жениться на вас, – прибавил Уильям, слегка покраснев.
– Да, верно, – сказала Клэр, стараясь не думать о прошлом. В действительности она помнила лишь обрывки тех пустых, ужасных дней, когда ей казалось, что Джейми мертв. Однако, одним из этих обрывков было яркое воспоминание о том, как она с букетом белых роз в руках стоит рядом с Джоном в гостиной дома номер 17, напротив них – военный капеллан с книгой, а по другую сторону от Джона, серьезный и прекрасный в своём капитанском мундире с сияющий горжетом на груди высится Уильям, так похожий на Джейми, что на один головокружительный миг Клэр показалось, что она видит его призрак. Не в силах решить, упасть ли в обморок или с визгом выбежать из комнаты, она застыла на месте, пока Джон не подтолкнул её легонько локтем, что-то прошептав на ухо, после чего она выпалила:
– Да, – и рухнула на оттоманку, выронив из рук цветы.
Погрузившись в воспоминания, Клэр пропустила мимо ушей то, что говорил Уильям, и тряхнула головой, пытаясь сосредоточиться.
– Я искал его последние три месяца, – продолжал он, ставя кружку на стол и вытирая рот тыльной стороной ладони. – Этот негодяй просто неуловим. Честно говоря, я понятия не имею, в Саванне ли он. В последний раз я обнаружил его след в Чарльз-тауне, но оттуда он уехал три недели назад, направляясь на юг. Не исключено, что сейчас этот тип направляется во Флориду или уже сел на корабль, идущий в Англию. С другой стороны – ... Амарантус здесь, или, по крайней мере, мне так кажется. Судя по всему, Ричардсон питает огромный интерес к связям и семье Греев, и, возможно... Кстати, вы случайно не знакомы с Дэнисом Рэндаллом?
Он пристально уставился на неё поверх своей кружки, и Клэр со смесью веселья и возмущения поняла, что он специально назвал это имя, пытаясь застать её врасплох и уличить в возможных преступных связях.
«Ах ты, маленький негодяй, – подумала Клэр, и веселье взяло верх. – Тебе нужно ещё немного попрактиковаться, прежде чем проворачивать такие штучки, мой мальчик».
На самом деле ей было кое-что известно о Дэнисе Рэндалле, чего почти наверняка не знал Уильям, и, возможно, не знал и сам Денис Рэндалл, – однако, это была не та информация, которая могла бы пролить свет на местонахождение и мотивы Иезекииля Ричардсона.
– Я никогда с ним не встречалась, – совершенно искренне ответила Клэр и протянула свою кружку служанке за очередной порцией сидра. – Я когда-то знала его мать, Мэри Хокинс; мы познакомились в Париже. Прекрасная, милая девушка, но я не общалась с ней последние... тридцать... нет, тридцать четыре года. Судя по твоим словам, я могу предположить, что она вышла замуж за мистера Айзекса – говоришь, он был еврейским торговцем?
– Да. Так сказал Рэндалл, – и я не понимаю, зачем ему врать об этом.
– Я тоже. Но ты уверен – точнее, предполагаешь, – поправилась она, – что Дэнис Рэндалл и Иезекииль Ричардсон, вероятно, прежде работали вместе, однако теперь это не так?
Уильям нетерпеливо пожал плечами.
– Насколько мне известно. Я не видел Рэндалла с тех пор, как он предупредил меня о Ричардсоне, но и Ричардсона я тоже не видел.
Клэр чувствовала, как в нём растет желание встать и уйти; он тихонько барабанил пальцами по столешнице, а сам стол слегка подрагивал от того, что Уильям постукивал по нему ногой.
– Где ты остановился, Уильям? – поспешно спросила Клэр, прежде чем он поднялся из-за стола. – На случай, если я все-таки увижу Ричардсона. Или услышу что-нибудь об Амарантус, если уж на то пошло. Я врач; ко мне приходит много пациентов, и каждый из них разговаривает с врачом.
Он заколебался, но затем снова пожал плечами, на этот раз почти незаметно.
– Я снял комнату у Хендри на Ривер-стрит.
Он встал, бросил на стол несколько монет и подал руку Клэр, чтобы помочь ей подняться.
– Мы остановились у Ландрума, в одном квартале от городского рынка, – повинуясь импульсу, произнесла она, вставая. – Если ты … захочешь зайти. Или тебе понадобиться помощь. На всякий случай, я имею в виду.
Уильям тщательно скрывал свои чувства – его лицо было бесстрастным, однако глаза пылали подобно горящим спичкам. Она почувствовал озноб, по опыту зная, что обычно скрывается за таким фасадом.
– Сомневаюсь, миссис Фрейзер, – вежливо произнёс он. И, быстро поцеловав ей руку на прощание, Уильям ушел.

ЛЯГУШАЧЬИ ЛАПКИ были таких размеров, что действительно походили на куриные ножки. И на вкус тоже – особенно после того, как их обваляли в кляре и обжарили, приправив солью и перцем.
– Почему люди говорят, что мясо необычных животных напоминает куриное? – спросила Рейчел, ловко выхватывая очередную лапку прямо из-под руки мужа. – Я слышала, как с курицей сравнивали всё – от горной кошки до аллигатора.
 – Потому что это так, – приподняв бровь, ответил Йен, вонзая свою вилку в один из лежащих на блюде кусков сома, обжаренных в таком же кляре.
– Ну, если вы действительно хотите во всём разобраться… – начала Клэр под общий гомон и смех.
Однако, прежде чем она начала объяснять биохимию мышечных волокон, раздался стук в дверь. Во время ужина все так шумели, что Клэр не услышала шагов на лестнице и не сразу сориентировалась.
Жермен вскочил, чтобы открыть дверь, и с удивлением уставился на двух офицеров Континентальной армии в форменных мундирах.
Под громкий скрип стульев мужчины встали, и Джейми вышел из-за стола. Сначала он полночи охотился на болотах, затем проработал на складе весь день и теперь был босиком, да к тому же одет в грязную, запятнанную рубашку и выцветший поношенный килт, который местами сильно истончился. Однако никто не усомнился, что именно он – хозяин дома. Когда он, наклонив голову, произнёс: 
– Добро пожаловать, джентльмены, – оба офицера сняли шляпы, поклонились и вошли, пробормотав: «К вашим услугам, сэр».
– Генерал Фрейзер, – полувопросительно произнёс старший офицер, оглядев наряд Джейми. – Я – генерал–майор Роберт Хоу^[1].

[1] Роберт Хоу (1732 –1786) генерал–майор Континентальной армии во время Американской войны за независимость. Потомок известной семьи из Северной Каролины. Однофамилец сэра Уильяма Хау (1729–1814), генерала британской армии, до 1778 г. главнокомандующего английскими войсками в Северной Америке 

Клэр никогда раньше не видела генерал-майора Хоу, однако узнала его спутника и невольно сжала рукоятку хлебного ножа. Теперь он носил мундир полковника, а его лицо, как и раньше, было таким же вежливо-неприметным, но едва ли она могла забыть капитана Иезекииля Ричардсона, бывшего капитана армии Его Величества, которого в последний раз видела в штаб-квартире Клинтона в Филадельфии.
– Ваш покорный слуга, сэр, – сказал Джейми тоном, совершенно не отражающим смысл приветствия. – Я – Джеймс Фрейзер, но я больше не являюсь офицером какой-либо армии. Я вышел в отставку.
– Я так и понял, сэр. 
Хоу оглядели стол, его выпуклые глаза скользнули по Дженни, Рейчел, Марсали и маленьким девочкам прежде чем остановиться на Клэр. Он слегка кивнул самому себе в знак подтверждения и поклонился ей. 
– Миссис. Фрейзер? Надеюсь, вы в добром здравии, мэм. – Очевидно, он слышал историю драматической отставки Джейми.
– Да, благодарю, – ответила Клэр. – Будьте осторожны, полковник, там раки. 
Ричардсон стоял прямо перед жестяной бадьей, в которую она положила раков, залив их водой и добавив несколько пригоршней кукурузной муки, при помощи которой они в течение суток могли очистить свои маленькие грязные внутренности, после чего их можно было есть.
– Прошу прощения, мэм, – вежливо произнёс Ричардсон, отходя в сторону. В отличие от Хоу, он больше интересовался мужчинами: Клэр заметила, как его взгляд на мгновение задержался на крюке Фергюса, и, отвергнув его, с довольным видом остановился на Йене. По спине Клэр пробежало то, что Джейми называл ледяной дрожью. Она догадалась, зачем они сюда явились: это была команда высокопоставленных вербовщиков.
Джейми тоже понял их цели.
– Слава Богу, моя жена здорова, генерал. Думаю, ей хотелось бы, чтобы её муж пребывал в том же состоянии.
Что ж, это было довольно откровенно. Хоу, очевидно, решил, что в дальнейших любезностях нет смысла, и сразу перешел к делу.
– Известно ли вам, сэр, что несколько британских отрядов высадилось прямо за городом с очевидным намереньем его захватить?
– Знаю, – спокойно ответил Джейми. – Я видел их корабли прошлой ночью. Что касается захвата города, я считаю, у них для этого имеются отличные возможности. И, будь я на вашем месте, генерал, – а я благодарю Господа, что это не так, – я бы сию минуту собрал своих людей и вывел их из города. Помните пословицу «уцелеть сегодня, чтобы победить завтра»? Рекомендую её вам в качестве стратегии.
– Правильно ли я вас понял, сэр? – резким тоном начал Ричардсон. – Вы отказываетесь встать на защиту своего родного города?
– Да, отказываемся, – вмешался Йен, прежде чем Джейми успел ответить. Окинув пришельцев враждебным взглядом, он опустил правую руку вниз, потянувшись к голове Ролло, но, не найдя её, сжал пальцы в кулак. – Это не наш город, и мы не собираемся за него умирать.
Клэр сидела рядом с Рейчел и почувствовала, как её плечи слегка расслабились. Сидевшая напротив Марсали взглянула вбок, их с Фергюсом глаза встретились, и Клэр увидела, как супруги без слов поняли друг друга: «Не нужно говорить им, кто мы такие, если они этого не знают».
Хоу несколько раз открыл и закрыл рот, прежде чем нашел слова для ответа.
– Я потрясен, сэр, – наконец выдавил он, лицо этого довольно коренастого мужчины сильно покраснело. – Потрясен, – повторил он, и его второй подбородок задрожал от возмущения – и, как показалось Клэр, от немалого отчаяния, – что человек, известный своей храбростью в бою, своей преданностью делу свободы, готов трусливо подчинится власти кровавого тирана!
– Поступок, весьма похожий на государственную измену, – мрачно кивнув, вставил Ричардсон. Услышав это, Клэр уставилась на него, высоко подняв брови, но он старательно избегал её взгляда.
Стоя на месте, Джейми некоторое время разглядывал их, потирая указательным пальцем переносицу.
– Мистер. Хоу, – произнёс он наконец, опуская руку. – Сколько человек у вас в подчинении?
– Какое ... – почти тысяча!
– А точнее?
– Шестьсот, – сказал Ричардсон в тот самый момент, когда Хоу воскликнул:
– Девятьсот, сэр!
– Ага, – сказал Джейми, явно не впечатлённый их словами. – На таких кораблях могут спокойно разместиться до трех тысяч человек – хорошо вооружённых, с артиллерией – и ещё с ними целый Хайлендский полк; я слышал их волынки, когда они сходили на берег.
Лицо Хоу заметно побледнело. И всё же у него была выдержка – он по-прежнему держался с достоинством.
– Каковы бы ни были наши шансы, сэр, – произнёс он, – мой долг сражаться и защищать вверенный мне город.
– Я уважаю вашу преданность своему долгу, генерал, – совершенно серьезно сказал Джейми. – И Бог вам в помощь. Но не я.
– Мы могли бы заставить вас силой, – заметил Ричардсон.
– Могли бы, – невозмутимо согласился Джейми. – А что дальше? Вам не заставить меня командовать людьми, если я не хочу этого делать, а что хорошего в подневольном солдате?
– Это трусливое малодушие, сэр! – заявил Хоу, однако его возмущение было явно театральным, причем плохо разыгранным.
– Dia eadarainn’s an t–olc, – тихо произнёс Джейми и кивнул в сторону двери. – Бог между нами и злом, – повторил он. – Идите с Богом, джентльмены, и покиньте мой дом.
 – ТЫ ПРАВИЛЬНО СДЕЛАЛ, Джейми, – негромко похвалила Рейчел, после того, как на лестнице окончательно стихли шаги офицеров. – Ни один из Друзей не сказал бы что-либо более мудрое. 
 Слегка скривив губы, Джейми взглянул на неё.
 – Спасибо, девочка, – ответил он. – Но, надеюсь, ты понимаешь, что причины, по которым я это сказал, были совсем другие, чем у квакера. 

Клэр глубоко вздохнула. 
– Кстати, о солдатах – я должна кое-что вам рассказать. Возможно, это и не важно, но с другой стороны...
И она рассказала им об Иезекииле Ричардсоне.
– Ты совершенно уверена в этом, Сассенах? – Джейми слегка нахмурился, его рыжие брови заблестели в свете свечей. – У этого человека такое лицо, которое легко можно спутать с другим.
– Ты прав, его трудно назвать запоминающимся, – согласилась Клэр. – Но я уверена, что это он. Сбоку на подбородке у него есть родинка, я её запомнила. Однако куда важнее то, как он смотрел на меня. Не сомневаюсь, он тоже меня узнал.
Погрузившись в размышления, Джейми набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул. Затем он положил руки на стол и взглянул на Йена.
– На днях твоя тетя встретила в городе моего сына Уильяма – случайно, – произнёс он, стараясь, чтобы его голос звучал бесстрастно. – Сассенах, расскажи им, что он говорил о Ричардсоне, хорошо?
Клэр так и сделала, следя за пульсирующей жилкой на шее Йена. Как и Рейчел – она тихонько положила ладонь на его сжатую в кулак руку, лежавшую на столе. Он взглянул на неё, коротко улыбнулся и нехотя разжал кулак, чтобы их с Рейчел пальцы переплелись.
– И что же Уильям здесь делает? – спросил Йен, явно стараясь, чтобы в его голосе не прозвучало ни малейшего намека на враждебность.
– На самом деле он искал Ричардсона, но также он ищет жену своего кузена, женщину по имени Амарантус Грей – или, возможно, Коуден, – пояснила Клэр. – Возможно, она живет под своей девичьей фамилией. Хотела спросить, не мог ли кто-нибудь из вас слышать о ней. 
И Йен, и Рейчел покачали головами.
– Мы бы запомнили такое имя, – сказала Рейчел. – По-твоему, Уильям не знает, что Ричардсон здесь?
– Уверена, что нет, – ответила Клэр. – Как и то, что Ричардсон, судя по всему, перешел на сторону повстанцев.



*Sovereign cure – целительная сила в переводе М. Чайковского (упоминается в 153 сонете В. Шекспира)
Погода была прохладной, но солнечной, и, глядя на солдат в красных мундирах, заполнявших городские улицы, Клэр лениво размышляла над тем, могли ли климатические условия повлиять на решение британцев перенести театр военных действий на Юг.
Мистер Джеймсон-старший – жизнерадостный джентльмен лет семидесяти – любезно приветствовал Клэр, когда она вошла в его аптеку. Они хорошо ладили – ей и раньше доводилось покупать у него небольшие порции трав. Она отдала ему свой список и принялась разглядывать склянки на полках, пока он сновал взад-вперед в поисках заказанного. В другом конце аптеки трое молодых солдат тихонько переговаривались с младшим мистером Джеймсоном, разглядывая то, что он тайком показывал им из-под прилавка. Клэр предположила, что это средство от сифилиса или – если отбросить сомнения по поводу их предусмотрительности – вероятно, кондомы.
Совершив свои таинственные покупки, они поспешили уйти – покрасневшие и с опущенными головами. Мистер Джеймсон-младший – внук владельца, юноша примерно того же возраста, что и ушедшие солдаты, – тоже сильно разрумянился, однако, сохраняя самообладание, с поклоном поприветствовал Клэр:
– К вашим услугам, миссис Фрейзер! Чем могу быть вам полезен?
– Благодарю вас, Найджел, – ответила она. – Я уже отдала вашему дедушке свой список. Но, – тут Клэр пришла в голову мысль, на которую её, по всей видимости, натолкнули британские солдаты^[1]. – Вы случайно не знаете некую миссис Грей? Её имя – Амарантус, Амарантус Грей, думаю, её девичья фамилия была... О, как же её звали? Коуден! Амарантус Коуден Грей. Вы когда-нибудь слышали это имя?

[1] Amaranthus (лат) – щирица, пурпурный цвет, бархатник, а также love-lies-bleeding – «безнадёжная любовь» – высокое растение с цветами пурпурного или алого оттенка. Коренные жители Центральной и Латинской Америки выращивали некоторые виды этого растения как зерновую культуру.

Он задумчиво наморщил свой гладкий лоб.
– Какое странное имя. Э–э ... простите, не хотел вас обидеть, мэм, – поспешил заверить он. – Я имел в виду, что оно... довольно экзотичное. Очень необычное.
– Да, верно. Я с ней не знакома, – пояснила Клэр, – но одна моя подруга сказала, что она живёт в Саванне и уговаривала меня... э–э ... познакомиться с этой дамой.
– Да, понимаю. – Найджел задумчиво похмыкал, затем покачал головой. – Нет, извините, мэм, не думаю, что я когда-либо встречал мисс Амарантус Коуден.
– Коуден? – переспросил мистер Джеймсон, внезапно появляясь из задней комнаты с несколькими склянками в руках. – Конечно, встречались, мой мальчик. Точнее, мы не встречались лично; она никогда не заходила в нашу аптеку. Но всего две или три недели назад мы получили от неё заказ по почте, в котором она просила... ох, что же там было, моя память – просто решето, уверяю вас, абсолютное решето, не старейте, миссис Фрейзер, это мой вам совет – о, да. Крем для лица «Гоулд», настойка «Вилетт от колик, коробка пастилок, освежающих дыхание, и дюжина кусков французского мыла «Сэйвон Д`Артаньян». Вот и всё. – Он просиял, глядя на Клэр поверх очков.
 – Она живет в Сапервилле, – после некоторого раздумья прибавил он.
– Ты просто чудо, дедушка, – почтительно пробормотал Найджел и потянулся за склянками, которые держал в руках мистер Джеймсон-старший. – Мне завернуть это, или мы приготовим для леди что-нибудь ещё?

САППЕРВИЛЬ? УИЛЬЯМ уже начал сомневаться, существовала ли Амарантус Коуден Грей на самом деле, или она была «блуждающим огоньком», неким призрачным созданием, которое выдумал Иезекииль Ричардсон. Но с какой целью он это сделал?
Получив вчера записку миссис Фрейзер, Уильям немедленно навёл справки: действительно, существовало местечко под названием Сапервилль – крошечное поселение примерно в двадцати милях к юго-западу от Саванны, посреди того, что его собеседник назвал «сосновыми лесами», говоря так, словно эти леса являлись преддверием ада, с точки зрения как удаленности, так и условий проживания. Уильям не мог себе представить, что могло заставить эту женщину – если она действительно существовала – поселиться в подобной глуши.
Если её не существовало... значит, кто-то её выдумал, и наиболее вероятным подозреваемым в этом обмане был Иезекииль Ричардсон. Однажды Уильям уже побывал в ловушке Ричардсона. Воспоминания о приключениях на Мрачном Болоте до сих пор заставляли его скрежетать зубами – особенно, когда он размышлял над тем, что если бы не эта цепь событий, ни он, ни Йен Мюррей никогда бы не встретили Рэйчел Хантер.
Сделав над собой усилие, Уильям выбросил Рейчел из головы – она не исчезала из его снов, но ему не хотелось думать о ней наяву – и вернулся к неуловимой Амарантус.
Суть дела заключалась в том, что Сапервилль находился за лагерем армии Кэмпбелла, которая по-прежнему занимала несколько акров земли на окраине Саванны, хотя вопросы расквартирования были улажены, казармы построены, а укрепления – вырыты. Большая часть противостоявшего им гарнизона была по всем правилам арестована и отправлена на север в качестве военнопленных, и шансы на то, что оставшиеся на свободе континенталы доставят Кэмпбеллу хоть какие-то неприятности, были ничтожно малы. Это вовсе не означало, что Уильям мог пройти прямиком через лагерь, не привлекая к себе чьего-либо внимания. Возможно, он не встретит никого из знакомых, однако расспросов ему не избежать. И, каким бы безобидным не казалось его поручение, последнее, чего хотел Уильям, – это объяснять кому-либо причины своей отставки.
Пока Кэмпбелл занимался перегруппировкой, Уильям успел вывести Миранду из Саванны и разместить её у фермера примерно в десяти милях к северу от города. Конечно, её могли найти армейские фуражиры – и наверняка найдут, если армия останется в Саванне надолго, – но на данный момент его кобыла была в безопасности. Уильям, слишком хорошо знакомый с алчностью военных – он сам неоднократно реквизировал лошадей и провиант – не собирался показывать её армейским интендантам.
Некоторое время он размышлял, барабаня пальцами по столу, и неохотно пришел к выводу, что лучше всего добраться до Сапервилля пешком, обогнув по дуге лагерь Кэмпбелла. Несомненно одно – он не ничего не узнает об этой проклятой Амарантус, если будет и дальше сидеть здесь.
Приняв решение, Уильям заплатил за еду, завернулся в плащ и отправился в путь. Дождя не было – уже хорошо.
Однако январские дни были короткими, и к тому времени, когда он приблизился к краю безбрежного моря сопровождающих армию людей, окружавших лагерь Кэмпбелла, тени удлинились. Он шёл мимо скопления красноруких прачек – на холоде над горячими котлами клубился густой пар, а запах дыма и щелочного мыла окутывал их колдовской дымкой.
– Пламя, взвейся и гори, наш котел, кипи, вари, – пропел Уильям себе под нос. – Ты, змеи болотной жир, закипай, чтоб вышел пир. Пса язык бросайте вы, кровь ехидн, крыло совы, ящериц, нетопыря, чтоб котел кипел, варя…^[1] –
Забыв продолжение, он замолчал.

[1] Шекспир, «Макбет», акт 4 сцена 1, песня ведьм, пер. С. Соловьёва.

Местность по соседству с прачками была неровной: заболоченные участки сменялись невысокими пригорками, увенчанными чахлыми деревцами и низкими кустами – без сомнения, служившими, если можно так выразиться, плацдармом для шлюх, занимавшихся там своим ремеслом.
Он постарался обойти это место и в результате обнаружил, что хлюпает по чему-то, очень похожему на болото. Однако здесь было удивительно красиво – в смысле сочетания света и тени: в наступающих сумерках силуэт каждой голой веточки отчётливо выделялся на фоне неба, их набухшие почки пока ещё спали, но уже округлились, балансируя на грани между зимней летаргией и весенним возрождением. На мгновение Уильям пожалел, что не умеет рисовать картины или писать стихи, но в реальности он мог лишь остановиться на несколько секунд, чтобы полюбоваться увиденным.
Однако этого хватило, чтобы Уильям почувствовал, как в его сердце зарождается спокойное, непоколебимое чувство уверенности, что отныне эти короткие мгновения останутся с ним навеки, и он всегда сможет мысленно вернуться в это место, в это время.
Уильям оказался прав, хотя причины были вовсе не те, на которые он рассчитывал.
Он прошел бы мимо скорчившейся фигурки, решив, что она – просто болотная кочка, поскольку её плащ был тёмным, а капюшон скрывал голову. Но она издала тихий, душераздирающий всхлип, который заставил его остановиться, и лишь тогда Уильям разглядел её, съёжившуюся в грязи у подножия амбрового дерева.
– Мэм? – неуверенно спросил он. Она тоже не сразу его заметила, но сейчас внезапно выпрямилась и, с потрясённым, залитым слезами лицом, уставилась на Уильяма снизу вверх. Затем она отчаянно вздохнула и, вскочив на ноги, бросилась к нему.
– Уийам! Уийам! – Это была Фанни, сестра Джейн, одинокая, измазанная грязью и буквально бьющаяся в истерике. Девочка прыгнула ему в объятия, и он, крепко схватив, прижал её к себе, словно она могла упасть и разлететься вдребезги, – судя по состоянию бедняжки, такое казалось вполне возможным.
– Фрэнсис. Фрэнсис! Всё в порядке, я с тобой. Что случилось? Где Джейн?
Услышав имя сестры, она издала такой вопль, от которого у него кровь застыла в жилах, и уткнулась лицом ему в грудь. Уильям осторожно похлопал её по спине и, поскольку это не помогло, слегка встряхнул.
– Фрэнсис! Возьми себя в руки. Ну же, милая, – прибавил он более мягко, увидев её мокрые, покрасневшие глаза и опухшее лицо. Очевидно, она рыдала уже очень долго. – Расскажи мне, что случилось, и тогда я смогу тебе помочь.
– Ты не мозешь, – всхлипнула она, начиная биться лбом ему в грудь. – Ты не мозешь, не мозешь, никто не мозет, ты не мозешь!
– Ну, это мы ещё посмотрим.
Он огляделся в поисках места, куда можно её усадить, но вокруг не было ничего прочнее зарослей травы и тонких чахлых деревьев.
– Пошли, уже темнеет. В любом случае нам нужно выбраться отсюда.
Уильям аккуратно опустил её на землю, и, взяв за руку, повел за собой, исходя из теории, что нельзя одновременно биться в истерике и куда-то идти.
Его предположения оправдались. К тому времени, когда Уильям привел девочку обратно на стоянку сопровождающих армию, она ещё всхлипывала, но больше не завывала, и смотрела, куда ступает. Он купил чашку горячего супа у женщины с дымящимся котелком и заставил Фанни его выпить, однако сам отказался последовать её примеру, вспомнив «любви преступной плод, тот, что матерью убит и во рву тайком зарыт» (Шекспир, «Макбет», акт 4 сцена 1, песня ведьм, пер. С. Соловьёва).
Он вернул торговке пустую чашку и, увидев, что Фанни слегка успокоилась, – во всяком случае, внешне, – потащил её к поросшему деревьями пригорку в поисках места, где они могли бы присесть. Однако, когда они приблизились к лесу, она напряглась, и с тихим испуганным возгласом отпрянула назад.
Теряя терпение, Уильям взял её за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза.
– Фрэнсис, – начал он ровным тоном. – Скажи мне, что, черт побери, происходит, и немедленно. Буквально в двух словах, пожалуйста.
– Жейн, – произнесла она, и её глаза вновь наполнились слезами. Однако она смахнула их обёрнутой плащом рукой, и с видимым усилием сумела выговорить:
– Это был жакомый.
– Кто? Ох, знакомый, прости. Ты имеешь в виду – из борделя, верно?
Фанни кивнула.
– Он искал девушек и увидел Жейн. – Она сглотнула. – Он был другом капитана Харкнесса. Он был в доме, когда он – капитан Харкнесс – умер. Он узнал Жейн.
От этих слов внутри Уильяма всё заледенело.
– Черт бы его побрал, – тихо пробормотал он. – Что он сделал, Фанни?
Мужчина – по её словам, его звали майор Дженкинс – схватил Джейн за руку и потащил за собой, а Фанни побежала за ними. Он отвёл Джейн в город, в дом, у входа в который стояли солдаты. Они не пустили Фанни внутрь, поэтому она ждала снаружи, на улице, и никуда не ушла, хоть и была ужасно напугана, и через некоторое время солдаты оставили попытки прогнать её.
Дом, у которого стояли солдаты, был, скорее всего, штаб–квартирой полковника Кэмпбелла, подумал Уильям, начиная испытывать тошноту. Очевидно, Дженкинс отволок Джейн к кому-нибудь из старших офицеров, если не к самому Кэмпбеллу, чтобы обвинить в убийстве Харкнесса.
Станут ли они утруждать себя организацией судебного процесса? Едва ли. В городе введено военное положение, и армия – точнее, подполковник Кэмпбелл – поступала так, как считала нужным. Уильям прекрасно понимал, что у Кэмпбелла не возникнет ни малейших сомнений по поводу вины шлюхи, подозреваемой в убийстве военного.
– Где она сейчас? – Он заставил себя говорить спокойно, хотя испытывал совершенно противоположные чувства.
Фанни всхлипнула и снова вытерла нос плащом. В данный момент это было совершенно не важно, но, повинуясь инстинкту, он вытащил из рукава носовой платок и протянул его девочке.
– Они отвели её в другой дом. На окраине города. Рядом с большим деревом. Уийам, я думаю, они её повесят.
Именно этого Уильям боялся больше всего. Проглотив скопившуюся во рту слюну, он похлопал Фанни по плечу.
– Я пойду и попробую выяснить, что можно сделать. У тебя здесь есть друзья – те, у кого можно остановиться?
Он указал на стоянку сопровождающих, где среди надвигающихся ночных теней начинали разгораться небольшие костры. Она кивнула, плотно сжав губы, чтобы они не дрожали.
– Хорошо. Иди и найди их. Я приду утром – как только взойдёт солнце. Встретимся там, где я тебя нашел, хорошо?
– Хорошо, – прошептала она и положила свою маленькую белую ручку ему на грудь, туда, где билось его сердце. – Спасибо тебе, Уийам.
ЕДИНСТВЕННОЕ, ЧТО ОН МОГ сделать – это поговорить с Кэмпбеллом. Фанни описала ему дом, куда Дженкинс отвел Джейн, – это был большой серый особняк в северной части площади Рейнольдс – самое подходящее место для начала его миссии.
Оказавшись на городских улицах, Уильям приостановился, чтобы стряхнуть с плаща остатки засохшей грязи и растительного мусора. Он отлично понимал, что слишком похож на того, за кого выдавал себя последние три месяца: на безработного подёнщика. С другой стороны…
Поскольку он вышел в отставку, то больше не обязан подчиняться Кэмпбеллу. И, независимо от того, как Уильям относился к своему титулу, по закону этот титул по–прежнему принадлежал ему. Девятый граф Эллсмир выпрямился во весь рост, расправил плечи и ринулся в бой.
Безупречные манеры и правильная речь помогли ему миновать стоявших у двери часовых. Лакей, вышедший забрать его плащ, уставился на него в крайнем смятении, но побоялся вышвырнуть вон и исчез, чтобы найти кого-нибудь, способного справиться с нежеланным гостем.
В особняке давали званый ужин: Уильям слышал звяканье серебра и фарфора, бульканье льющегося из бутылок вина и приглушенный гул разговоров, перемежаемый взрывами вежливого смеха. Его ладони вспотели, и он незаметно вытер их о бриджи.
О чём, черт возьми, он будет говорить? По пути сюда Уильям пытался сформулировать какие-нибудь убедительные аргументы, но едва он начинал их обдумывать, они тут же рассыпались как карточный домик. Однако, ему нужно сказать хоть что-нибудь...
Затем Уильям услышал голос со знакомыми вопросительными интонациями, заставившими его сердце ёкнуть. Дядя Хэл! Он не мог ошибиться: у его дяди с отцом были негромкие, но звонкие голоса, чистые как граненный хрусталь, а когда нужно – острые как закалённая толедская сталь.
– Эй, любезный! – Он пересёк холл и схватил официанта, выходившего из столовой с блюдом, полным крабовых панцирей. – Дай сюда, – приказал он, забирая блюдо из его рук. – Возвращайся назад и скажи герцогу Пардлоу, что его племянник хотел бы с ним поговорить.
Мужчина вытаращился на него с открытым ртом, но не двинулся с места. Уильям повторил свою просьбу, прибавив:
– Пожалуйста, – и одарил официанта выразительным взглядом, означавшим, что в случае неповиновения его ждёт удар тарелкой по голове. Это сработало: мужчина повернулся и как заводная кукла промаршировал обратно в столовую, откуда очень быстро появился дядя Хэл, изысканно–элегантный, но явно взволнованный.
– Уильям! Черт побери, зачем тебе это? – Он взял блюдо из рук Уильяма и небрежно засунул его под один из позолоченных стульев, стоящих вдоль стены холла. – Что случилось? Ты нашел Бена?
Господи, он об этом не подумал. Естественно, дядя Хэл предположил... Поморщившись, Уильям покачал головой.
– Нет, дядя, извини. Кажется, я знаю, где его жена, но...
Выражение лица Хэла претерпело пару молниеносных изменений – от возбуждения к разочарованию и внешнему спокойствию.
– Хорошо. Где ты остановился? Мы обязательно зайдем к тебе с Джоном, и …
– Папá тоже здесь? – выпалил Уильям, чувствуя себя полным идиотом. Если бы он так не переживал по поводу своего положения и не оборвал все связи с армией, то давным-давно узнал бы о том, что 46–й полк вошёл в состав сил Кэмпбелла.
– Естественно, – с легким нетерпением ответил Хэл. – А где ещё он может быть?
– Искать жену Бена вместе с Дотти, – быстро нашёлся Уильям. – Она тоже здесь?
– Нет. – Дядя выглядел недовольным, но не слишком. – Она выяснила, что ждет ребенка, поэтому Джон очень осмотрительно отвёз её обратно в Нью–Йорк – и неосмотрительно передал на попечение мужа. Вероятно, она сейчас там, где находятся войска Вашингтона, если только у этого чёртова квакера не хватило здравого смысла...
– О, Пардлоу…
Дородный офицер в форме подполковника и помпезном парике с двойным рядом завитков с некоторым удивлением смотрел на них из дверного проёма.
– Я подумал, вам стало плохо, раз вы так быстро выскочили.
Несмотря на нейтральный тон, в голосе мужчины чувствовалась некая скрытая сила, от которой позвоночник Уильяма содрогнулся так, словно в него вогнали раскалённый гвоздь. Это был Арчибальд Кэмпбелл^[2], и, судя по явной холодности, с которой они с герцогом смотрели друг на друга, ценность дяди Хэла как переговорщика могла оказаться далеко не той, на которую рассчитывал его племянник.

[2] Sir Archibald Campbell - Арчибальд Кэмпбелл (1739 – 1791 гг.) британский военный и политик шотландского происхождения, полковник 71-го пехотного полка «Фрейзер Хайлендерс», участвовавшего в войне за независимость Америки, затем губернатор Джорджии. «Как завоевателя Саванны, его непосредственной заботой было смягчить суровость войны и примирить со своим справедливым правительством тех, кто в первую очередь подчинился превосходству его оружия. Угнетение было чуждо его натуре и несовместимо с его практикой». (Американский патриот Александр Грин, адъютант генерал-майора Континентальной армии Натанаэля Грина).

Тем не менее, дядя Хэл мог представить Уильяма Кэмпбеллу, что он и сделал, избавив племянника от необходимости предъявлять документы, удостоверяющие его личность.
– К вашим услугам, милорд, – сказал Кэмпбелл, окинув его подозрительным взглядом. Он оглянулся через плечо, освобождая дорогу паре лакеев, несущих массивное ведро со льдом для охлаждения вина. – Боюсь, что ужин почти закончился, но, если вам угодно, я распоряжусь накрыть вам стол в кабинете.
– Нет, сэр, благодарю вас, – с поклоном произнёс Уильям, хотя от запаха еды у него заурчало в животе. – Я позволил себе смелость прийти к вам, чтобы поговорить об одном... м–м ... срочном деле.
– О, неужели, – Кэмпбелл даже не пытался скрыть своё недовольство. – А это не может подождать до утра?
– Я в этом не уверен, сэр.
Он видел большой дуб на окраине города – возможно, именно его имела в виду Фанни. Поскольку тела Джейн на дереве не было, Уильям предположил, что её всё ещё держат под замком в доме по соседству. Однако не было никаких гарантий, что завтра утром её не повесят. В армии любили казнить заключенных на рассвете, чтобы начинать выходной в хорошем расположении духа …
Усмирив наконец свои скачущие мысли, Уильям снова поклонился.
– Это касается молодой женщины, сэр, которую, как мне стало известно, арестовали сегодня днём по подозрению в ... в нападении. Я –
– Нападение? – Нависшие брови Кэмпбелла взлетели к основанию его пышного парика. – Она нанесла мужчине двадцать шесть ударов ножом, а затем хладнокровно перерезала ему горло. Если таково ваше представление о нападении, мне неприятно сознавать...
– Кто эта молодая женщина, милорд? – вставил дядя Хэл официальным тоном и с бесстрастным лицом.
– Её зовут Джейн, – начал Уильям и замолчал, понятия не имея, какая у неё фамилия. – Э–э ... Джейн...
– Покок, так она сказала, – вставил Кэмпбелл. – Она шлюха.
– Шлю... – Хэл слишком поздно оборвал свое восклицание. Прищурившись, он уставился на Уильяма.
– Она... под моей защитой, – как можно твёрже произнёс Уильям.
– В самом деле? – протянул Кэмпбелл. Он бросил на дядю Хэла взгляд, полный насмешливого презрения, и герцог побелел от сдерживаемой ярости, которая ясно читалась в его глазах, когда он устремил их на Уильяма.
– Да. В самом деле. – Ответ был далеко не блестящим, но ничего лучше Уильям придумать не смог. – Я хочу быть её представителем. Дайте ей адвоката, – неистово прибавил он. – Я уверен, что она не виновна в преступлении, в котором её обвиняют.
Кэмпбелл откровенно расхохотался, и Уильям почувствовал, как у него запылали уши. Он вполне мог наговорить глупостей, если бы в этот момент не появился лорд Джон, одетый столь же безупречно, как и брат, но с выражением лёгкого любопытства на лице.
– А, Уильям, – произнёс он так, словно появление сына не было для него полнейшей неожиданностью. По очереди окинув взглядом лица присутствующих, лорд Джон, очевидно, уловил если не суть беседы, то её характер. Почти без промедления он шагнул вперед и тепло обнял сына.
– Ты здесь! Как же я рад тебя видеть, – сказал он, улыбаясь Уильяму снизу вверх. – У меня замечательные новости! Вы не против, если мы ненадолго вас оставим, сэр? – обратился он к Кэмпбеллу и, не дожидаясь ответа, схватил Уильяма за локоть, и, рывком распахнув входную дверь, выволок его на широкую веранду.
– Ладно, а теперь рассказывай, что происходит, – плотно закрыв за ними дверь, тихо произнёс лорд Джон. – И быстро.
– Господи Иисусе, – вздохнул он, когда Уильям торопливо и немного сбивчиво посвятил его в суть дела. Задумавшись, лорд Джон медленно провел рукой по лицу и повторил: – Иисусе...
– Да, – ответил по-прежнему расстроенный Уильям, хотя присутствие отца его немного утешило. – Я собирался поговорить с Кэмпбеллом, но потом, узнав, что дядя Хэл здесь, я надеялся... Но, видимо, они с Кэмпбеллом...
– Да, у них сложные отношения; можно сказать, что они от всей души ненавидят друг друга, – согласился лорд Джон. – Арчибальд Кэмпбелл вряд ли окажет Хэлу какую-либо услугу, если только не сопроводит его лично до кареты, следующей на юг – или в ад. – Он выдохнул и потряс головой, словно пытаясь избавиться от остатков винных паров.
– Я не знаю, Уильям, я правда не знаю. Эта девушка действительно шлюха?
– Да.
– Это её рук дело?
– Да.
– О, Боже. – Мгновение он беспомощно смотрел на Уильяма, затем расправил плечи. –Хорошо. Я сделаю всё, что можно, но ничего не гарантирую. На площади есть таверна под названием «У Тьюди». Иди и жди меня там – я больше чем уверен, что твоё присутствие на нашей беседе будет лишним.
КАЗАЛОСЬ, ПРОШЛА ВЕЧНОСТЬ, – на самом деле чуть меньше часа, – когда лорд Джон появился «У Тьюди». С первого взгляда Уильям понял, что он не добился успеха.
– Мне жаль, – без предисловий произнёс он, садясь напротив Уильяма и смахивая капли дождя со своих волос: шляпы на нем не было. – Девушка –
– Её имя Джейн, – перебил Уильям. Ему было важно, чтобы её называли по имени, он не позволит никому отмахнуться от неё как от «шлюхи».
– Мисс Джейн Элеонора Покок, – согласился отец, коротко кивнув. – Судя по всему, она не только совершила преступление, но и призналась в нем. Мало того, она даже подписала признание. Я его читал. – Он устало провел рукой по лицу. – Она отрицала лишь то, что ударила Харкнесса двадцать шесть раз, прежде чем перерезала ему горло. По её словам, до того, как прикончить, она ударила его ножом всего один раз. Люди склонны преувеличивать подобные вещи.
– Она сказала мне то же самое.
У Уильяма перехватило горло. Отец бросил на него быстрый взгляд, но предпочел воздержаться от комментариев. Однако и так было ясно, о чем он подумал.
– Она пыталась помешать этому мерзавцу надругаться над своей младшей сестрой, – поспешил защититься Уильям. – А Харкнесс был развратным негодяем, который использовал её самым – я имею в виду Джейн – самым отвратительным способом! Я слышал, что он говорил. Вас бы вывернуло наизнанку, если бы вы его услышали.
– Не сомневаюсь, – согласился лорд Джон. – Опасные клиенты – один из минусов этой профессии. Но неужели у неё не было иных средств защиты, кроме разделочного ножа? В большинстве борделей, обслуживающих солдат, должны быть способы избавить шлюх от... чрезмерной назойливости посетителей. А мисс Покок, судя по тому, что рассказал мне полковник Кэмпбелл, – э–э ...
– Стоит дорого. Да. Точнее, стоила.
Уильям не глядя потянулся за кружкой пива, к которой до этого не притронулся, сделал огромный глоток и зашёлся в приступе кашля. Отец наблюдал за ним с некоторым сочувствием.
Наконец Уильям перевел дух и выпрямился, уставившись на свои сжатые кулаки, лежащие на столе.
– Она его ненавидела, – тихим голосом произнёс он. – И мадам не стала отказывать Харкнессу, когда он захотел сестру Джейн: он дорого заплатил за её девственность.
Лорд Джон со вздохом накрыл один из кулаков Уильяма ладонью и сжал пальцы.
– Ты любишь эту женщину, Уильям? – очень тихо спросил он. В таверне было немноголюдно, однако они практически не выделялись среди прочих пьющих мужчин.
Уильям беспомощно покачал головой.
– Я ... пытался защитить Джейн. Чтобы спасти от Харкнесса. Я ... я купил её на ночь. Я не подумал о том, что он может вернуться, – и, конечно же, он вернулся, – с горечью закончил Уильям. – Вероятно, я лишь ухудшил её положение.
– Ты ничем не мог его улучшить – разве что жениться на девушке или собственноручно убить Харкнесса, – сухо заметил лорд Джон. – Но я не рекомендую убийство как способ разрешения сложных ситуаций. Это, как правило, приводит к осложнениям, – правда, не столь многочисленным, как брак.
Встав, он подошел к стойке и вернулся с двумя кружками горячего ромового пунша.
– Вот, выпей, – сказал он, ставя дымящийся напиток перед Уильямом. – Похоже, ты продрог до костей.
Это было правдой – Уильям занял столик в дальнем углу, вдали от камина, и теперь его бил мелкий озноб, от которого поверхность пунша покрылась рябью, когда он взял в руки оловянную кружку. Пунш, хоть и был приготовлен с сушёной лимонной цедрой, оказался вкусным: сладким, крепким и горячим, с приличным бренди и ромом. Уильям ничего не ел уже много часов, поэтому его желудок немедленно согрелся.
Они пили молча – о чем тут было говорить?
Уильям не видел иного способа спасти Джейн, кроме как попытаться освободить её силой, однако не мог просить отца или дядю присоединиться к нему – или хотя бы поддержать его отчаянную затею. Прежде всего, он сомневался, что они согласятся. Уильям знал, как они к нему привязаны, но прекрасно понимал, что они сочтут своим долгом помешать ему совершить глупость, которая вполне может оказаться фатальной.
– Ты же понимаешь – в том, что случилось, всё же был какой-то смысл, – тихо сказал лорд Джон. – Она ведь спасла свою сестру.
Уильям кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Неужели утром он увидит Фанни только для того, чтобы сказать ей … – а что потом? Неужели он будет стоять рядом с ней и смотреть, как вешают Джейн?
Лорд Джон встал и, ни о чем не спрашивая, вернулся к стойке за следующей парой бокалов. Уильям посмотрел на стоящую перед ним дымящуюся кружку, а затем перевёл взгляд на отца.
– Думаешь, что чертовски хорошо знаешь меня, верно? – голосом, полным искренней любви, спросил он.
– Да, я действительно так думаю, Уильям, – ответил его отец тем же тоном. – Пей свой пунш.
Улыбнувшись, Уильям встал и похлопал отца по плечу.
– Возможно, так оно и есть. Увидимся утром, Папа.

Клэр лежала в постели рядом с Джейми, сонно размышляя, какие доводы ей нужно привести миссис Вейзенхаймер, чтобы побудить её сдать мочу. Пациентка страдала от мочекаменной болезни, при которой толокнянка^[1] была лучшим из имеющихся у Клэр растительных средств. 

[1] Толокнянка обыкновенная, или медвежье ушко (лат. Arctostáphylos úva-úrsi) - кустарник семейства Вересковые. (лат. Ericaceae). Произрастает в Европе и Северной Америке. Используется как лекарственное средство, так и для дубления кожи и окрашивания шерсти.

К счастью, у мистера Джемисона в запасе имелось немного сухих листьев. Но применять их нужно было очень осторожно, поскольку растение содержало арбутин, который при взаимодействии с водой быстро превращался в гидрохинон - чрезвычайно эффективный, но достаточно токсичный уринальный антисептик. С другой стороны, ... при наружном применении он прекрасно осветляли кожу. 
Клэр зевнула и решила, что не стоит беспокоиться и уговаривать Джейми отправиться в приемную и на немецком поговорить с миссис Вейзенхеймер о её моче. Он, конечно, выполнит просьбу жены, но после будет без конца напоминать ей об этом.
Она выбросила эту идею из головы, и повернулась, прижимаясь к Джейми, который мирно спал, как всегда, на спине, и, не проснувшись до конца от прикосновения, неуклюже ощупал её, обнял и снова заснул крепким сном. Девяносто секунд спустя раздался стук в дверь.
– Ifrinn! Адово пекло! – Джейми резко подскочил, отбрасывая одеяло и потирая лицо ладонью. Постанывая, Клэр куда менее резво последовала его примеру и сползла с кровати, на ощупь пытаясь найти свои вязанные тапочки.
– Давай я пойду. Наверняка это ко мне. 
В такой поздний час стук в дверь скорее всего означал, что кто–то нуждается в медицинской помощи, а не в соленой рыбе или лошадях, хотя во время войны в оккупированном городе было возможно все.
 Однако Клэр меньше всего на свете ожидала увидеть за распахнутой дверью бледного и мрачного Уильяма. 
– Мистер Фрейзер дома? – коротко спросил он. – Мне нужна его помощь.
ФРЕЙЗЕР СРАЗУ ЖЕ ОДЕЛСЯ, взял пояс с кинжалом в ножнах, прикрытых кожаной сумкой, и без лишних вопросов застегнул его на талии. Уильям отметил, что он носил костюм Хайленда – сильно поношенный выцветший плед. Фрейзер собрал его в складки на плечах и повернулся к двери. 
– Нам лучше пройти вниз, в приемную моей жены, – негромко произнес он, кивая на тонкую стену, где деревянные планки просвечивали сквозь штукатурку. – Тогда расскажешь, в чем дело.
Уильям следовал за Фрейзером по залитым водой улицам, и дождь холодными слезами стекал по его лицу. Ему казалось, что под его горячей и потрескавшейся кожей скрывается твердый комок ужаса, сжигавший его изнутри.
Всю дорогу Фрейзер молчал и лишь однажды схватил его за локоть, чтобы втащить в узкое пространство между домами, когда на углу показался военный патруль. Уильям плотно прижался к стене, плечом к плечу с Фрейзером, и испытал настоящее потрясение от прикосновения к его твердому и теплому телу.
Неожиданно к Уильяму вернулись полузабытые детские воспоминания о том, как он заблудился в тумане на пустошах Озерного края. Тогда он провалился в каменную трещину и неподвижно лежал там, замерзший и испуганный, слушая шепот прячущихся во мгле призраков. А затем испытал ошеломляющее облегчение, оказавшись в теплых и крепких руках Мака, когда конюх нашел его. 
Он поспешно отбросил воспоминание прочь, но, когда топот солдатских ботинок затих вдали, и Фрейзер, выскользнув из убежища, поманил его за собой, Уильям почувствовал нечто похожее на слабое чувство надежды.
В маленьком, темном и холодном кабинете пахло травами, лекарствами и засохшей кровью. Кроме того, здесь витал сладковатый запах, странный, но знакомый, и после минутной заминки Уильям понял, что это эфир – так пахли матушка Клэр и Дензел Хантер, когда оперировали его кузена Генри.
Фрейзер запер за ними дверь и нашел в шкафчике подсвечник. Он вручил его Уильяму, достал лежащую там же трутницу и на удивление быстро зажег свечу. Дрожащий свет залил его лицо, отчетливо обрисовав энергичные черты: длинный прямой нос и густые брови, широкие скулы, прекрасной формы челюсть, виски и лоб. Было чертовски странно видеть так близко столь явное сходство, но в тот момент при взгляде на лицо Фрейзера Уильям почему–то испытал непонятное чувство облегчения. 
Фрейзер поставил подсвечник на стол и, указав Уильяму на один стульев, сам уселся на другой.
– Теперь рассказывай, – спокойно сказал он. – Здесь безопасно, никто не услышит. Как я понимаю, это опасное дело?
– Речь идет о жизни и смерти, – ответил Уильям и, глубоко вздохнув, начал свой рассказ.
Фрейзер слушал очень внимательно, не отрывая глаз от лица Уильяма, пока тот говорил. Когда он закончил, на мгновение воцарилась тишина. Фрейзер коротко кивнул, словно самому себе.
– Могу я узнать, – произнес он, – кем приходится тебе эта молодая женщина?
Уильям колебался, не зная, что ответить. Кем была для него Джейн? Уже не просто друг, но и не возлюбленная. И всё же... 
– Она... я обещал защищать её вместе с сестрой, – сказал он. – Когда они покинули Филадельфию вместе с армией.
Фрейзер кивнул, как будто это полностью объясняло сложившуюся ситуацию.
– Ты знаешь, что твой дядя и его полк присоединились к армии, занявшей город? Я хочу сказать – ты в курсе, что он здесь?
– Да. Я говорил с моим ... – с лордом Джоном и Пардлоу. Они не могут помочь. Я – я подал в отставку, – счел необходимым добавить Уильям. – Только это не имеет отношения к тому, что они не могут помочь – просто я больше не подчиняюсь военному командованию.
– Ага, я видел, что ты без формы, – сказал Фрейзер и забарабанил пальцами правой руки по столу. Уильям только сейчас заметил, что безымянный палец на ней отсутствует, а по тыльной стороне кисти тянется широкий шрам. Фрейзер не оставил его взгляд без внимания. 
– Саратога, – пояснил он, и нечто, что при иных обстоятельствах можно было принять за улыбку, промелькнуло на его лице.
Услышав это название, Уильям испытал небольшое потрясение, поскольку незначительные события прошлого внезапно обрели новый смысл. Он вспомнил себя, стоявшего ночью на коленях у смертного ложа бригадного генерала Саймона Фрейзера, и высокого человека с повязкой на руке с другой стороны ложа, склонившегося из тени, чтобы тихо сказать что–то на шотландском наречии генералу, ответившему ему на том же языке.
– Генерал… – начал Уильям, и не смог продолжить.
– Мой родич, – ответил Фрейзер. Он проявил достаточно такта, чтобы не добавить «и твой тоже», но Уильям и сам это понял. Он почувствовал отзвук прежней печали, всколыхнувшей его память как галька поверхность воды, но сейчас его беспокоило совсем другое. 
– Ты уверен, что жизнь этой женщины дороже твоей собственной? – спросил Фрейзер. – Мне почему–то кажется, что все остальные твои… – твои прочие родственники придерживаются иного мнения, – уголок его рта дернулся, но насмешливо или неприязненно, Уильям не разобрал, – и именно из этих соображений отказываются тебе помочь.
Уильям почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо, гнев вытеснил отчаяние.
– Они не отказывали мне. Они просто не могли. Вы хотите сказать, что тоже не желаете помочь мне, сэр? Или не можете? Или боитесь рисковать?
Фрейзер многозначительно посмотрел на Уильяма – но ему было плевать на это предупреждение. Он уже вскочил на ноги, стискивая кулаки. 
– Тогда можете не утруждаться, я все сделаю сам.
– Если бы ты был в этом уверен, ты бы ни за что не пришел, ко мне, парень, – бесстрастно произнес Фрейзер.
– Не смейте называть меня «парнем», вы, вы ... – Уильям подавился эпитетом, но не из благоразумия, а из–за невозможности выбрать один из множества внезапно пришедших ему на ум. 
– Сядь, – не повышая голоса твердо произнес – вернее, скомандовал Фрейзер так, что ослушаться его показалось немыслимо или, по крайней мере, неприлично. Уильям, чья грудь вздымалась, впился в него глазами: ему не хватало дыхания, чтобы сказать хоть что-нибудь. Он не сел, но разжал кулаки и остался на месте. В конце концов ему удалось отрывисто кивнуть. Фрейзер промедлил, глубоко вздохнул и медленно выдохнул изо рта белое облачко пара, отчетливо видное в темноте маленькой комнаты. 
– Ну ладно. Расскажи мне, где она, и что тебе известно об окружающей обстановке. – Он взглянул на закрытое ставнями окно, где между створками темнели следы от проникавшего внутрь дождя. – Ночь не такая уж и длинная.

ОНИ ПРИШЛИ к складу у реки, где работал Фрейзер. Он оставил Уильяма стеречь снаружи, открыл боковую дверь и бесшумно проскользнул внутрь. Через несколько минут он вернулся, одетый в грубые бриджи и рубашку, которая была ему мала, держа в руках небольшую парусиновую сумку и два широких черных платка. Один из платков он вручил Уильяму, а второй сложил по диагонали и повязал себе на лицо, прикрыв нос и рот.
– Это в самом деле необходимо? – Уильям тоже повязал платок, чувствуя себя немного нелепо, как будто нарядился для какого–то ярмарочного представления.
– Можешь не одевать, если не хочешь, – сообщил Фрейзер, и, вынув из сумки вязанный шерстяной берет, натянул его по самые брови, тщательно спрятав под него все волосы. – А вот я не могу рисковать, нельзя, чтобы меня узнали. 
– Если вы думаете, что риск слишком велик ... – повысив голос начал Уильям, но Фрейзер прервал его, схватив за руку.
– Ты в праве требовать от меня помощь – хрипло и резко произнес он, – в любом деле, которое ты считаешь важным для себя. Но у меня есть семья, о которой я должен заботиться. Я не могу оставить их без средств к существованию, если меня схватят.
Уильям не успел ответить – Фрейзер запер дверь и направился прочь, нетерпеливым жестом позвав его за собой. Уильям обдумывал сказанное, следуя за шотландцем по колено в тумане, покрывавшим мокрые улицы. Дождь перестал – по крайней мере, с этим им повезло.
«В любом деле, которое ты считаешь для себя важным». Ни слова о том, что Джейн – шлюха и обвиняется в убийстве. Возможно, Фрейзер, испытывал сочувствие к себе подобным – раз он сам в прошлом был преступником. 
«Или он просто готов поверить мне на слово, что я должен это сделать. И готов пойти на дьявольский риск, чтобы помочь мне.»
Но сейчас эти мысли были бесполезны, и Уильям выбросил их из головы. Они, бесшумные и безликие, спешили по пустым кварталам Саванны к дому под раскидистым дубом.

– ПОЛАГАЮ, ты не знаешь, где её комната? – шепотом поинтересовался Джейми. Они прятались под большим виргинским дубом^[2], скрытые не столько его тенью, сколько длинными бородами испанского мха^[3], свисавшими с ветвей, и туманом, плавающим между ними.

[2] Виргинский или «живой» дуб (лат. Quercus virginiana) – вечнозеленое дерево, эндемик юго–восточной части США.
[3] Испа́нский мох, или Луизиа́нский мох, или Испанская борода́ (лат. Tillandsia usneoides) — аэрофитное растение, лишённое корней и цепляющееся за кору деревьев своими тонкими, почти нитевидными стеблями. Стебли эти покрыты чешуевидными волосками, служащими для всасывания воды.

– Нет.
– Жди здесь. – Фрейзер исчез в своей обычной раздражающей кошачьей манере. Предоставленный самому себе и нервничая в наступившей тишине, Уильям решил исследовать содержимое лежащей на земле сумки Фрейзера. Внутри обнаружилось несколько листов бумаги и закупоренная бутылка, наполненная … патокой – понял Уильям, вытащив пробку.
Он всё ещё ломал над этим голову, когда Фрейзер вернулся так же внезапно, как и исчез.
– Там только один охранник, у входа в дом, – прошептал он Уильяму на ухо, придвинувшись к нему вплотную. – И все окна темные, кроме одного на втором этаже. Горит только одна свеча – наверняка у неё.
– Почему вы так решили? – прошептал в ответ ошарашенный Уильям.
Фрейзер помедлил несколько мгновений, но все же ответил ещё более тихо:
 – Однажды я провел ночь, ожидая, что на рассвете меня казнят. Если бы у меня был выбор, я не стал бы сидеть в темноте. Пошли.
Это был двухэтажный дом простой планировки, несмотря на свои значительные размеры. На втором этаже было всего четыре комнаты – по две в задней и в передней части. Ставни верхних окон оставались открытыми, и огонек свечи мерцал в правой комнате задней части здания. Фрейзер настоял на обходе дома – на безопасном расстоянии, бросками от куста к дереву и от дерева к кусту – чтобы выяснить местоположение охранника. Мужчина с висевшим за спиной мушкетом стоял на террасе, тянувшийся вдоль фасада здания. Молодой – судя по фигуре – возможно, даже моложе Уильяма. И судя по его крайне беспечной позе, часовой совершенно не ожидал нападения.
– Кажется, они не подозревают, что у шлюхи могут быть друзья, – пробормотал себе под нос Уильям, и в ответ получил короткое шотландское урчание. Фрейзер поманил его, направляясь к задней части дома. 
Они миновали окно без занавесок – очевидно, это была кухня, поскольку Уильям увидел глубоко внутри слабый свет тлеющего очага, едва видимый сквозь ставни. Вероятность того, что здесь мог спать кто-то из слуг – или даже несколько слуг или рабов – была слишком велика, и Уильям обрадовался, увидев, что Фрейзер, судя по всему, сделал тот же вывод, поскольку они как можно тише двинулись к следующему углу дома.
Фрейзер прижал ухо к ставням большого окна, но вроде бы ничего не услышал. Он просунул лезвие своего прочного кинжала между створок и с некоторым трудом вывернул засов из скоб. Затем он подозвал Уильяма, показывая, что ему нужно сильно надвить на ставень, чтобы задвижка внезапно не упала, и совместными усилиями, сопровождаемыми самыми дурацкими и невероятными жестами – сторонний наблюдатель наверняка нашел бы это смешным – им удалось открыть проклятые ставни без особого шума. 
Окно перед ними, к счастью, было зашторено, но оконная рама с выступом закрывалась на шпингалет, который не желал поддаваться ножу Джейми. Крупный шотландец вспотел, даже на мгновение снял свой берет, чтобы вытереть пот со лба, затем снова надел его, достал бутыль из сумки, и, откупорив её, налил немного густого сиропа себе на ладонь. Он размазал патоку по стеклу, и, взяв лист бумаги, прижал его к липкой поверхности.
Уильям не мог взять в толк, что происходит, пока Фрейзер не отвел руку назад и резко не ударил кулаком по стеклу. Оно разбилось со звуком, больше похожим на тихий треск, чем на звон, и осколки, приклеенные патокой к бумаге, удалялись очень легко. 
– Где вы этому научились? – прошептал сильно впечатленный Уильям, и услышал из–под маски Фрейзера довольный смешок.
– Дочь рассказала, – прошептал шотландец, кладя осколки и бумагу на землю. – Она прочитала об этом в книжке.
– То есть… – Уильям внезапно остановился, и его сердце тоже замерло. Он забыл. – Ваша ... дочь. Вы хотите сказать, у меня есть сестра?
– Ага, – коротко ответил Фрейзер. – Ты встречался с ней. Пойдем. 
Сквозь дыру в стекле он отодвинул защелку и толкнул оконную раму. Створка окна отворилась, неожиданно громко скрипнув несмазанными петлями. 
– Дерьмо! – еле слышно выдохнул Уильям.
Фрейзер произнес нечто – Уильям полагал, что на гэльском это означало тоже самое, – и, мгновенно отпихнув Уильяма назад к стене, прошипел:
 – Стой здесь! – после чего растворился в ночи. 
Уильям с колотящимся сердцем прижался к стене. Он услышал стук быстрых шагов по ступеням веранды, затем приглушенный топот по влажной земле. 
– Кто здесь? – обогнув дом, крикнул охранник. Заметив Уильяма, он поднял мушкет и прицелился. И в этот миг Фрейзер, словно злой дух, вынырнул из туманной мглы, сцапал парня за плечо и оглушил ударом камня по затылку. 
– Скорее, – укладывая обмякшее тело охранника на землю вполголоса произнес Фрейзер, указывая подбородком на окно. Уильям, не теряя времени даром, полез в дом, взобрался на подоконник и почти беззвучно приземлился на корточки на ковер – очевидно, это была гостиная, судя по смутным очертаниям интерьера. Невидимые часы осуждающе тикали где–то во мраке. 
Появившийся в оконном пролёте Фрейзер промедлил, прислушиваясь. Но из дома не доносилось ни звука, кроме тиканья часов, и он с кошачьей легкостью спрыгнул внутрь.
– Ты не знаешь, чей это дом? – оглядываясь, прошептал шотландец.
Уильям покачал головой. Жильё явно принадлежало офицеру, но он понятия не имел, кому именно – возможно, майору, ответственному за дисциплинарные взыскания. По-видимому, Кемпбелл поселил здесь Джейн вместо того, чтобы отправить её на гарнизонную гауптвахту. Как заботливо с его стороны. 
Уильям, глаза которого быстро приспособились к окружающему мраку, увидел в нескольких футах от них темный прямоугольник – дверь. Фрейзер тоже её заметил, и положил руку на спину Уильяма, направляя его в ту сторону.
В парадной двери имелось овальное застеклённое окошко, в которое снаружи проникало достаточно света, позволявшего рассмотреть пеструю холщовую дорожку на полу холла, однако цвета её геометрического узора были неразличимы в полумраке. В темном омуте около двери пряталось подножие лестницы, и спустя несколько секунд они уже крались вверх по ступенькам, двигаясь настолько быстро и бесшумно, насколько это было возможно для двух очень крупных спешащих мужчин.
– Туда. – Идущий впереди Уильям сделал Фрейзеру знак и повернул налево. Кровь стучала в висках, он с трудом мог дышать. Ему хотелось сорвать прилипшую маску и глотнуть воздуха, но нет ... ещё рано. 
Джейн. Слышала ли она возглас охранника? Если девушка проснулась, то могла услышать их шаги на лестнице. 
Погруженная во мрак лестничная площадка не имела окон – лишь слабый свет просачивался из–под двери Джейн. «Боже, только бы это была её дверь». Проведя рукой по косяку, Уильям нащупал круглую ручку и попробовал её повернуть. Дверь оказалась заперта – но, поворачивая ручку, он наткнулся на ключ, который торчал в замке. 
Фрейзер стоял позади него, Уильям слышал его дыхание. За дверью соседней комнаты раздавался спокойный равномерный храп. Но так будет лишь до тех пор, пока охранник не очнётся … 
Прижав губы к щели между дверью и косяком, он громко прошептал: 
– Джейн, – надеясь, что его слышат. – Джейн! Это я, Уильям. Постарайся не шуметь!
Ему показалось, что за дверью раздался легкий вздох – хотя это вполне мог быть лишь стук его собственного сердца. С безграничной осторожностью он повернул ключ и открыл дверь. 
Свеча стояла на маленьком комоде, пламя заметалось на сквозняке, когда дверь открылась. В комнате сильно пахло пивом, на полу лежала разбитая бутылка, коричневое стекло поблескивало в мерцающем свете. Кровать смята, простыни наполовину свисали с матраса. Где же Джейн? Он огляделся по сторонам, подумав, что она спряталась в углу, напуганная его внезапным появлением. 
Сначала Уильям увидел её руку. Джейн лежала на полу у кровати, рядом с разбитой бутылкой, с отброшенной в сторону рукой, белой и полуобнаженной, словно молящей о чем–то.
– A Dhia – Боже, – прошептал сзади Фрейзер, и только сейчас Уильям почувствовал острый металлический запах крови, смешанный с запахом пива. 
Он не помнил, как упал на колени и поднял её на руки. Она стала тяжелой, вялой и неуклюжей, вся её грация и страсть исчезли, щека под его рукой казалось ледяной. Только волосы, сверкающие в огне свечи, были волосами прежней Джейн, такие же мягкие и нежные под его губами. 
– Послушай, bhalaich (гэльск. – мальчик), – на плечо Уильяма опустилась рука, и он бездумно обернулся.
Фрейзер опустил свою маску на шею, его лицо было серьезным и решительным.
 – У нас мало времени, – мягко произнес он.
Они не разговаривали – молча расправили простыни, страшные кровавые пятна накрыли чистым одеялом, на которое уложили девушку. Уильям намочил свой платок водой из кувшина и стер остатки крови с лица и рук Джейн. После секундного колебания он резко разорвал платок пополам, перевязал порезанные запястья, а затем сложил ей руки на груди. 
Рядом возник Джейми Фрейзер, сверкнув обнаженным лезвием своего кинжала. 
– Для её сестры, – сказал он и, наклонившись, отрезал локон сияющих каштановых волос, спрятал его в карман своих потрепанных бриджей и тихо вышел прочь. Уильям услышал легкое поскрипывание ступеней лестницы под его ногами и понял, что Фрейзер специально оставил его для последнего прощания. 
Взглянув в лицо Джейн, освещённое мерцающим пламенем свечи, Уильяму показалось, что видит её в первый – и в последний раз. Он чувствовал себя опустошенным, словно выпотрошенный олень. Не зная, о чём говорить, он коснулся обмотанной черной тканью руки и искренне произнес так тихо, что его мог услышать только мёртвый. 
– Я действительно хотел спасти тебя, Джейн. Прости меня. 

ДЖЕЙМИ ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ незадолго до рассвета, бледный как полотно и продрогший до костей. Клэр не спала. Она не спала с тех пор, как он ушел с Уильямом, и, услышав на скрипучей лестнице его шаги, зачерпнула горячей воды из постоянно кипящего котла в заранее приготовленную деревянную кружку, наполовину наполненную дешевым виски и ложкой меда. Она думала, что ему это понадобится, но понятия не имела, насколько.
– Девушка перерезала себе запястья разбитой бутылкой, – сказал он, присев на табурет у камина с накинутым на плечи стеганым одеялом, обхватив теплую кружку своими большими ладонями. Он не мог унять дрожь.
– Упокой, Господи, душу бедняжки и прости ей грех отчаяния.
Он закрыл глаза и яростно замотал головой, словно пытаясь избавиться от воспоминаний о том, что видел комнате с горящей свечой.
 – О, Боже, бедный мой мальчик.
Она уложила его в постель и забралась к нему, чтобы согреть своим телом, но заснуть так и не смогла – не чувствовала в этом необходимости. С наступлением дня её ожидала целая куча дел: она чувствовала их, терпеливых посетителей, ожидающих приёма. Уильям. Мертвая девушка. И Джейми что-то говорил о младшей сестре девушки.... Но сейчас время остановилось, балансируя на границе ночи. Клэр лежала рядом с Джейми и слушала, как он дышит. На данный момент этого было достаточно.
НО СОЛНЦЕ взошло как обычно.
Клэр помешивала овсянку для завтрака, когда появился Уильям, ведя с собой чумазую девочку, похожую на деревце, обожжённое молнией. Уильям выглядел ничуть не лучше, но, кажется, не собирался рассыпаться на части.
– Это Фрэнсис, – сказал он низким, хриплым голосом, кладя большую ладонь ей на плечо. – Это мистер и миссис Фрейзер, Фанни. 
Клэр почти ожидала, что девочка пошатнется под тяжестью его руки – такой хрупкой она казалась, – однако этого не произошло. На мгновение остолбенев, Фанни поняла, что её представили, и отрывисто кивнула.
– Садись, милая, – с улыбкой сказала ей Клэр. – Каша почти готова, а ещё у нас есть тосты с мёдом.
 Девочка уставилась на Клэр, отрешённо моргая. Её глаза были красными и опухшими, волосы выбивались из– под дырявого капора. Казалось, она была настолько потрясена, что почти ничего не соображала. Уильям выглядел так, словно его оглушили ударом по голове, как быка, идущего на бойню. Клэр неуверенно посмотрела на Джейми, не зная, что может для них сделать. Он по очереди осмотрел их обоих, затем встал и нежно обнял девочку.
– Вот так, a nighean, девочка (гэльск.), – тихо сказал Джейми, похлопывая её по спине. Его глаза встретились с глазами Вилли, и Клэр увидела, как между ними что-то промелькнуло: один задал вопрос, а другой ответил. Джейми кивнул. 
– Я позабочусь о ней, – сказал он.
– Спасибо. Она... Джейн, – с трудом выговорил Уильям. – Я хочу... похоронить её. Как следует. Но не думаю, что смогу... забрать её тело.
– Да, – кивнул Джейми. – Мы об этом позаботимся. Иди займись своими делами. Возвращайся, когда сможешь.
Уильям постоял ещё мгновение, не сводя покрасневших глаз со спины девочки, затем коротко поклонился Клэр и ушел. При звуке его удаляющихся шагов Фрэнсис тихонько, отчаянно взвыла, словно осиротевший щенок. Джейми обнял её, ещё крепче прижав к груди.
– Все будет хорошо, a nighean, – тихо сказал он, не отрывая взгляда от двери, через которую вышел Уильям. – Теперь ты дома.
КЛЭР НЕ ПОДОЗРЕВАЛА, что Фанни косноязычна, пока не отвела её к полковнику Кэмпбеллу. До этого момента девочка вообще ничего не говорила, просто утвердительно кивала или отрицательно качала головой, короткими жестами выражая отказ или благодарность.
– Вы убили моу фефтру! – громко заявила она, когда Кэмпбелл поднялся из-за своего стола, чтобы поприветствовать их. Он моргнул и сел обратно.
– Я в этом сомневаюсь, – сказал он, настороженно глядя на неё. Она не плакала, но её личико покрылось пятнами и распухло, словно кто-то надавал ей пощёчин. Однако Фанни стояла очень прямо и свирепо смотрела на него, сжав маленькие кулачки. Кэмпбелл взглянул на Клэр, которая слегка пожала плечами.
– Она мертфа,–  продолжила Фанни. – Она была у фас ф плену!
Кэмпбелл сложил руки домиком и откашлялся.
– Могу я спросить, кто ты, дитя мое? И кто твоя сестра?
– Её зовут Фрэнсис Покок, – поспешно вставила Клэр. – Она сестра Джейн Покок, которая, как я понимаю... умерла прошлой ночью, находясь у вас под арестом. Она хотела бы забрать тело своей сестры для погребения.
Кэмпбелл бросил на них мрачный взгляд.
– Я вижу, что новости распространяются довольно быстро. А кто вы, мадам?
– Друг семьи, – сказала Клэр как можно тверже. – Меня зовут миссис Джеймс Фрейзер.
Его лицо немного изменилось: он узнал её имя. Похоже, что– то пошло не так.
– Миссис Фрейзер, – медленно произнес он. – Наслышан о вас. Это вы снабжаете городских шлюх средствами от сифилиса, верно?
– Помимо... всего остального, да, – ответила Клэр, слегка озадаченная таким описанием её медицинской практики. Но, кажется, Кемпбелл решил, что обнаружил связь между ней и Фанни, поскольку переводил взгляд с одной на другую, понимающе кивая головой.
– Что ж, – медленно произнес он. – Я не знаю, где сейчас... э– э ... её тело...
– Не называйте моу фефтру «телом»! – выкрикнула Фанни. – Её зовут Жейн!
Как правило, командиры не привыкли к тому, чтобы на них кричали, и Кэмпбелл, похоже, не был исключением. Его квадратное лицо побагровело, и он положил ладони на стол, собираясь встать. Однако, прежде чем он успел оторвать задницу от кресла, вошел его адъютант и деликатно кашлянул.
– Прошу прощения, сэр, подполковник лорд Джон Грей желает вас видеть.
– О, неужели. – Судя по всему, Кэмпбелла эта новость не обрадовала – в отличие от Клэр.
– Кажется, вы заняты, сэр, – быстро сказала она, хватая Фанни за руку. – Мы вернемся позже.
 И, не дожидаясь, пока их отпустят, Клэр почти выволокла девочку из кабинета.
Как и следовало ожидать, в приемной стоял Джон в парадном мундире. Судя по всему, он настроился вести переговоры – его симпатичное лицо хранило спокойное и любезное выражение, однако оно мгновенно изменилось, как только он увидел Клэр.
– Что вы здесь делаете? – выпалил он. – И, – после взгляда на Фанни, – кто это, черт побери?
– Вы знаете о Джейн? – сказала Клэр, хватая его за рукав. – О том, что с ней случилось минувшей ночью?
– Да, мне… – 
– Мы хотим забрать её тело для погребения. Вы можете помочь?
Он вежливо отстранил её руку и одёрнул рукав.
– Да, могу. Я здесь по той же причине. Я вам сообщу … – 
– Мы вас подождем, – поспешно сказала Клэр, и, увидев, как адъютант нахмурился, прибавила: – Снаружи. Пойдем, Фанни!
Оказавшись на улице, они нашли место для ожидания на резной скамейке в небольшом английском садике, разбитом перед особняком. Несмотря на зиму, место было приятным, с несколькими карликовыми пальмами, чьи широкие листья выглядывали из кустарника подобно многочисленным японским зонтикам, и даже присутствие нескольких солдат, сновавших взад– вперёд, не слишком нарушало ощущение благостного мира. Фанни, однако, не была настроена на мирный лад.
– Кто это? – спросила она, оборачиваясь, чтобы взглянуть на дом. – Для чего ему Жейн?
– Э ... это отец Уильяма, – осторожно произнесла Клэр. – Его зовут лорд Джон Грей. Я полагаю, Уильям попросил его прийти.”
Фанни быстро моргнула, а затем устремила на неё необычайно проницательный взгляд своих карих глаз, воспалённых и покрасневших, но на удивление умных.
– Он не похоз на Уийяма, – сказала она. – Мистер Фейзер больше похоз на Уийяма.
Клэр бросила на неё ответный взгляд.
– Неужели? Я этого не заметила. Давай немного помолчим, Фанни, ты не против? Мне нужно подумать.
ДЖОН ВЫШЕЛ минут через десять. Он остановился на ступеньках, оглядываясь по сторонам, и Клэр помахала ему рукой. Спустившись в садик, где они сидели, Джон сразу же очень церемонно поклонился Фанни.
– Ваш покорный слуга, мисс Фрэнсис, – произнёс он. – Из слов полковника Кэмпбелла я понял, что вы сестра мисс Покок – в таком случае, позвольте мне выразить вам свои глубочайшие соболезнования.
Он произнес это так просто и искренне, что глаза Фанни наполнились слезами.
– Мозно мне её забвать? – тихо спросила она. – Позалуйста?
Не обращая внимания на свои элегантные бриджи, Джон опустился перед ней на колени и взял за руку.
– Конечно, милая, – так же тихо ответил он. – Конечно, можешь. – Джон похлопал её по руке. – Ты не подождёшь здесь минутку, пока я поговорю с миссис Фрейзер? 
Он встал и как бы ненароком вытащил из рукава большой белоснежный носовой платок, который вручил Фанни с ещё одним легким поклоном.
– Бедное дитя, – сказал он, беря руку Клэр и кладя её на сгиб своего локтя. – Точнее, дети – старшей девушке было не больше семнадцати лет. 
Они прошли несколько шагов по узкой кирпичной дорожке между голыми цветочными клумбами, пока не оказались вне пределов слышимости как уличных прохожих, так и обитателей особняка. 
– Как я понимаю, Уильям обратился за помощью к Джейми. Я предполагал, что он может это сделать, хотя и надеялся, что он на это не пойдёт, ради них обоих.”
Его лицо было мрачным, а под глазами залегли голубые тени – очевидно, у него тоже была бессонная ночь.
– Вы не знаете, где Уильям? – спросила она.
– Нет. Он сказал, что у него есть дело за городом, но он вернется сегодня вечером. – Грей оглянулся через плечо на дом. – Я договорился о том, чтобы о ... Джейн ... позаботились как следует. Конечно, её нельзя похоронить на церковном кладбище...
– Конечно, – пробормотала Клэр, рассерженная такой идеей. Он это заметил, но откашлялся и продолжил.
– Я знаю семью, у которой есть небольшое частное кладбище. Полагаю, что смогу организовать скромные похороны. Конечно, это нужно сделать быстро – например, завтра, рано утром?
Клэр кивнула, беря себя в руки. Это была не его вина.
– Вы очень добры, – сказала она. Беспокойство и недосыпание возымели своё действие: окружающий мир казался ей странно плоским, как будто деревья, люди и садовая мебель были просто наклеены на расписной фон. Она потрясла головой, чтобы собраться с мыслями, поскольку ей нужно было сообщить Грею нечто важное.
– Я должна вам кое-что рассказать, – начала она. – Мне бы этого не хотелось, но придётся. На днях ко мне в приемную приходил Иезекииль Ричардсон.
– Чёрт бы его побрал, – Грей буквально окаменел, услышав это имя. – Он не может быть здесь с армией, верно? Я бы – 
– Может, но не с вашей армией. 
Как можно короче она рассказала ему, кем теперь был Ричардсон – или, точнее, кем он являлся на самом деле; одному Богу известно, как долго он шпионил в пользу американцев, – и каковы его намерения в отношении Хэла и семьи Греев в целом.
Джон слушал её с бесстрастным выражением лица, хотя уголок его рта дернулся, когда Клэр изложила ему план Ричардсона повлиять на политические шаги Хэла.
– Да, я в курсе, – сухо сказал Клэр, заметив это. – Я не думаю, что он когда-либо лично встречался с герцогом. Но самое важное... – Она заколебалась, однако Джону нужно было знать об этом.
– Он знает о вас, – сказал она. – Я имею в виду, кто вы … Что вы … – 
– Кто я такой, – повторил он без всякого выражения. До этого момента его глаза были прикованы к её лицу; теперь же он отвел взгляд. – Понятно.
Он глубоко вздохнул и медленно выдохнул.
Лорд Джон Грей был блестящим боевым офицером и благородным джентльменом, членом древнего дворянского рода. А ещё он был гомосексуалистом – в этот период времени за подобные наклонности приговаривали к смертной казни. И теперь его тайна оказалось в руках человека, который желал зла ему и всей его семье... У Клэр не было никаких иллюзий по поводу того, что она сейчас сделала: в трех словах сообщила Грею, что он стоит на очень узком канате над очень глубокой пропастью, а Ричардсон держит конец этого каната.
– Мне жаль, Джон, – прошептала она, коснувшись его руки. В ответ он быстро накрыл кисть Клэр своей ладонью, и, улыбнувшись, нежно её пожал.
– Спасибо. – Мгновение он смотрел на кирпичную дорожку у себя под ногами, затем поднял глаза. – Вы не знаете, как он получил эту... информацию?
 Он говорил спокойно, но нерв под его поврежденным глазом едва заметно подергивался. Ей захотелось прижать его пальцем, чтобы успокоить. Но она не могла этого сделать.
– Нет. – Клэр оглянулась на отдалённую скамейку. Фанни по-прежнему сидела там – маленькая, скорбная фигурка с опущенной головой. Она снова перевела взгляд на Джона, который задумчиво наморщил лоб.
– И последнее. Невестка Хэла, молодая женщина со странным именем...
– Амарантус, – перебил он, криво усмехнувшись. – Да, и что насчет неё? Только не говорите мне, что Иезекииль Ричардсон изобрел эту девицу для собственных целей.
– Скорее всего нет, хотя он вполне на это способен. – Клэр рассказала ему о том, что узнала от мистера Джеймсона.
– Позавчера я написала Уильяму, – продолжила она. – Но, учитывая всё это, – Клэр взмахнула рукой, подразумевая Фанни, Джейн, полковника Кэмпбелла и всех прочих, – я сомневаюсь, что у него было время съездить в Сапервилль и отыскать её. Как вы думаете, а вдруг это и есть то самое дело, о котором он говорил сегодня утром? – спросила она, встревоженная своей догадкой.
– Бог его знает. – Он потёр рукой лицо, затем выпрямился. – Я должен идти. Мне нужно кое– что рассказать Хэлу. Нет... вряд ли об этом, – прибавил Джон, поймав её взгляд. – Однако есть вещи, о которых он должен узнать, и как можно скорее. Да благословит вас Бог, моя дорогая. Я напишу вам насчет завтрашнего утра. 
 Он взял её руку, очень нежно поцеловал и отпустил.
Она смотрела, как он уходит – спина Джона была необычайно прямой, а цвет его алого мундира на серо-зеленом фоне блёклого зимнего сада был ярким, словно кровь.
ПОХОРОНЫ ДЖЕЙН состоялись пасмурным холодным утром. Небо было затянуто низкими серыми облаками, с моря дул пронизывающий ветер. Маленькое частное кладбище принадлежало владельцам большого загородного дома.
С Фанни пришли все: Рейчел и Йен, Дженни, Фергюс с Марсали, даже девочки и Жермен. Клэр немного волновалась; они не могли не вспомнить гибель Анри– Кристиана. Но смерть была частью жизни, причем вполне естественной; поэтому, несмотря на свой торжественный и бледный вид, стоявшие среди взрослых ребятишки были спокойны. Фанни была не столько спокойной, сколько – как показалось Клэр – совершенно оцепеневшей. Девочка выплакала все слезы, что могли поместиться в её маленьком тельце, и была бледной и омертвевшей, словно обесцвеченная веточка.
Джон пришел в мундире (на случай, если кто-нибудь проявит любопытство и попытается их побеспокоить, вполголоса объяснил он Клэр). У гробовщика имелись в наличии только большие гробы для взрослых. Закутанное в саван тело Джейн было так похоже на кокон бабочки, что Клэр почти ожидала услышать глухое шуршание, когда мужчины подняли его. Фанни отказалась в последний раз взглянуть на лицо своей сестры, и Клэр решила, что это даже к лучшему.
На кладбище не было ни священника, ни проповедника – девушка покончила с собой, и её просто похоронили на освящённой земле. Когда могилу засыпали, все замерли в молчаливом ожидании под порывами резкого ветра, трепавшего их волосы и одежду.
Джейми глубоко вздохнул и шагнул к изголовью могилы. Он прочел гэльскую молитву под названием «Погребальная песнь» ^[1], но сделал это на английском – ради Фанни и лорда Джона. 

[1] Death Dirge (англ.), An Tuiream Bàis (шотл. гэлльск) – «Время смерти». Отрывок гимна взят из сборника «Carmina Gadelica – Himns and Incantations» (Гэльские песни. Гимны и заклинания – лат.), авт. Александр Кармичел, 1910. Г.

Этой ночью ты уходишь к себе, в обитель зимы,
В дом свой осенний, весенний и летний;
Этой ночью ты уходишь домой, в дом свой вечный,
В свою вечную обитель, в сон свой вечный.
Спи, засыпай, да сгинут твои печали,
Спи, засыпай, да сгинут твои печали,
Спи, засыпай, да сгинут твои печали,
Спи, возлюбленная, на каменном ложе.
Тень смерти лежит на твоем лице, возлюбленная,
Но Иисус милосердный примет тебя в объятия;
Святая Троица избавит тебя от мук и страданий,
Тебя встретит Христос, дарующий мир.
Дженни, Йен, Фергус и Марсали присоединившись к Джейми, продекламировали вместе с ним заключительный куплет:
Спи, о, спи в спокойствии вечном,
Спи, о спи под рукой милосердной,
Спи, о, спи в любви и блаженстве,
Спи, о возлюбленная Владыки небесного,
Спи, о возлюбленная Господа нашего!

Только когда все повернулись, чтобы уйти, Клэр увидела Уильяма. Он стоял прямо за кованой железной оградой, окружавшей кладбище, высокий и мрачный своём в темном плаще, и ветер развевал его длинные темные волосы. Он держал под уздцы очень крупную кобылу, спина которой была широкой, как дверь амбара. Когда Клэр, держа Фанни за руку, вышла за ограду, он шагнул им навстречу, и лошадь послушно последовала за ним.
– Это Миранда, – обратился он к Фанни. Лицо Уильяма было бледным и искаженным горем, но голос звучал ровно. – Теперь она твоя. Она тебе пригодится.
 Он взял безвольную ручку Фанни, вложил в нее поводья и сомкнул вокруг них пальцы девочки. Затем он взглянул на Клэр, пряди волос упали ему на лицо. 
– Вы присмотрите за ней, матушка Клэр?
– Конечно, присмотрю, – ответила она, чувствуя, как у неё перехватило горло. – Куда ты идешь, Уильям?
Тогда он слабо улыбнулся.
– Это не имеет значения. 
Сказав это, Уильям ушел.

ПОИСКИ САПЕРВИЛЛЯ были долгими, но, когда они закончились, городок оказался настолько маленьким, что место жительства вдовы по фамилии Грей удалось обнаружить, расспросив всего трех человек.
– Это там. – Хэл натянул поводья и кивнул в сторону дома, стоявшего в сотне ярдов от дороги в тени огромной магнолии. Держался он непринужденно, но Джон заметил, как на скулах брата задёргались желваки.
– Что ж ... полагаю, нам стоит просто пойти туда и постучать. 
Он направил лошадь на изрытую колеями улицу, по мере приближения оценивая жилище. Дом выглядел довольно ветхим: один угол веранды покосился из-за просевшего фундамента, а половина немногочисленных окон была заколочена досками. Тем не менее, он был жилым; из трубы неровными клубами валил дым – судя по всему, дымоход давно не прочищали.
Дверь им открыл неопрятная белая женщина с настороженными глазами и кислой миной, одетая в заляпанный халат и войлочные тапочки. В опущенных уголках её рта темнели потёки от жевания табака.
– Миссис Грей дома? – вежливо осведомился Хэл.
– Здесь таких нет, – ответила женщина и попыталась закрыть дверь, но Хэл ей помешал, поставив в проём носок сапога.
– Нас направили по этому адресу, мадам, – вежливости в голосе Хэл заметно поубавилось. – Будьте добры, пожалуйста сообщите миссис Грей, что к ней пришли посетители.
Глаза женщины сузились.
– А кто, черт побери, вы такой, мистер Модные Штаны?
При этих словах Джон понял, что недооценил нахальство этой особы, и решил, что ему пора вмешаться, пока Хэл не начал задыхаться.
– Это его светлость герцог Пардлоу, мадам, – с максимальной вежливостью произнёс он. Выражение её лица мгновенно изменилось, хотя и не в лучшую сторону. Подбородок женщины ожесточился, а в глазах появился хищный блеск.
– Elle connaît votre nom (она знает твоё имя –франц.) – предупредил Джон брата.
– Вижу, – отрезал Хэл. – Мадам...–
Что бы он ни собирался сказать, его внезапно прервал детский визг, донёсшийся откуда-то сверху.
– Прошу прощения, мадам, – учтиво обратился к неряхе лорд Джон и, схватив её за локти, заставил спиной вперёд зайти в дом, где развернул и втолкнул на кухню. Обнаружив там кладовку, он запихнул женщину в этот закуток, захлопнул за ней дверь и, схватив со стола хлебный нож, просунул его в петлю замка в качестве импровизированного засова.
Тем временем Хэл исчез на лестнице, топоча, словно целый отряд кавалерии. Джон помчался за ним, и к тому моменту, когда он добрался до верхней площадки, его брат был занят тем, что пытался выломать дверь комнаты, из которой доносились пронзительные вопли младенца и ещё более громкие крики – очевидно, издаваемые матерью ребёнка. 
Это была добротная, крепкая дверь; Хэл со всего маху ударил в неё плечом и отскочил, словно мячик для рэкетса (разновидность тенниса, популярная в Англии с середины XVIII в. – прим. переводчика) из натурального индийского каучука. Чуть помедлив, он поднял ногу и ударил подошвой сапога по двери – полотно хоть и треснуло, но внутрь не проломилось.
Вытерев лицо рукавом, герцог взглянул на дверь и, уловив за разбитой панелью какое-то движение, крикнул: 
– Мисс, не бойтесь! Мы пришли вас спасти! Отойдите подальше от двери!
Он повернулся к брату с протянутой рукой.
 – Пистолет, пожалуйста.
– Позволь мне, – примирительно произнёс Джон. – У тебя мало опыта обращения с дверными ручками.
После этого он с напускной небрежностью вытащил из-за пояса пистолет, тщательно прицелился и вдребезги разнес дверную ручку. Грохот выстрела, очевидно, напугал обитателей комнаты, потому что внутри наступила мертвая тишина. Джон аккуратно надавил на стержень разбитой ручки и, когда её остатки с грохотом упали на пол с противоположной стороны, осторожно приоткрыл дверь.
Кивнув в знак благодарности, Хэл шагнул вперед сквозь лёгкое облачко дыма.
Комната оказалась маленькой и довольно грязной: из мебели в ней были только плоская кровать, комод, табурет и умывальник. Особенно бросался в глаза табурет, поскольку им размахивала молодая женщина с безумным взглядом, другой рукой прижимавшая к груди ребенка.
Корзина в углу была завалена грязными тряпками, от которых исходил резкий запах аммиака; сложенное стеганое одеяло в выдвинутом ящике комода указывало, что в нём спал ребенок, а не слишком аккуратный вид самой молодой женщины наверняка разочаровал бы её мать: чепец съехал набок, передник покрывали грязные пятна. Хэл всё это проигнорировал и как ни в чём не бывало поклонился ей.
– Я имею честь говорить с мисс Амарантус Коуден? – вежливо спросил он. – Или с миссис Грей?
Джон бросил на брата пренебрежительный взгляд и одарил молодую женщину сердечной улыбкой.
– С виконтессой Грей, – поправил он и учтиво поклонился. – Ваш покорнейший слуга, леди Грей.
Молодая женщина дико переводила взгляд с одного мужчины на другого, по-прежнему держа табурет на весу и явно не в силах разобраться в причинах этого вторжения. Наконец она остановилась на Джоне как на лучшем – хотя и всё ещё сомнительном – источнике информации.
– Кто вы? – спросила она, прижимаясь спиной к стене. – Тише, дорогой. – Малыш, оправившись от потрясения, решил похныкать.
Джон откашлялся.
– Ну... это Гарольд, герцог Пардлоу, а я его брат, лорд Джон Грей. Если наша информация верна, то мы, соответственно, являемся вашими тестем и вашим дядей по мужу. А кроме того, – заметил он, поворачиваясь к Хэлу, – как ты думаешь, сколько дам в колониях могут носить имя Амарантус Коуден?
– Она ещё не подтвердила, что её зовут Амарантус Коуден, – заметил Хэл. Однако он улыбнулся молодой женщине, которая отреагировала на это так же, как и большинство остальных женщин: уставилась на него с приоткрытым ртом.
– Вы позволите? – Джон шагнул вперед и, осторожно взяв табурет из её обмякшей руки, поставил его на пол и жестом пригласил её присесть. – Могу я поинтересоваться, что это за имя – Амарантус?
Женщина заморгала, затем сглотнула и села, прижимая к себе ребенка.
– Это цветок, – отрешённым голосом произнесла она. – Мой дедушка – ботаник. Могло быть и хуже, – более резко добавила Амарантус, увидев улыбку Джона. – Меня могли назвать Ампелопсис – Виноградовиком – или Петунией.
– Амарантус – очень красивое имя, моя дорогая, – могу я так вас называть? – с величайшей учтивостью произнёс Хэл. Он погрозил указательным пальцем малышу, который перестал хныкать и настороженно уставился на него. Хэл стянул через голову свой серебряный офицерский горжет и покачал блестящим предметом достаточно близко от ребенка, чтобы тот мог его схватить, – что малыш и сделал.
– Он слишком велик, так мальчик им не подавится, – заверил молодую мать герцог. – Его отец – и братья его отца – они все его грызли. И я тоже, если уж на то пошло. – Хэл снова улыбнулся. Амарантус по-прежнему была бледна, но осторожно кивнула ему в ответ.
– Как зовут вашего малыша, моя дорогая? – спросил Джон.
– Тревор, – ответила она, прижимая к себе ребенка, который теперь был полностью поглощен попытками засунуть себе в рот серповидный горжет размером в половину его головы. – Тревор Грей. – Нахмурившись, Амарантус по очереди переводила взгляд с одного брата Грей на другого. Затем она вздернула подбородок и, четко выговаривая слова, произнесла: 
– Тревор... Уоттисвейд... Грей. Ваша светлость.
– Итак, вы жена Бенджамина. – Плечи Хэла немного расслабились. – Вам известно, где сейчас Бен, моя дорогая?
Лицо молодой женщины застыло, она вновь прижала к себе малыша.
– Бенджамин мертв, ваша светлость, – сказала Амарантус. – Но это его сын, и, если вы не против... мы бы очень хотели уехать отсюда вместе с вами.

УИЛЬЯМ ПРОДИРАЛСЯ сквозь толпы городского рынка, игнорируя жалобы тех, кто отлетал в сторону после столкновения с ним. Он знал, куда идет, и что собирается делать, когда придет туда. Осталось сделать только одно дело, прежде чем покинуть Саванну. А что потом ... неважно.
Его голова пульсировала как воспаленный нарыв. Всё пульсировало. Рука – вероятно, он что-то сломал, но это не имело значения. Его сердце, с болью колотившееся в груди. Он не спал со времени похорон Джейн; возможно, он больше никогда не заснет, но это тоже не имело никакого значения.
Уильям вспомнил, где находился склад. Помещение было практически пустым; очевидно, солдаты забрали все, что владелец не успел спрятать. Трое мужчин, покуривая свои трубки, бездельничали у дальней стены, сидя на оставшихся из-под соленой рыбы бочонках; запах табака достиг его, добавив немного уюта гулкой пустоте помещения.
– Джеймс Фрейзер? – спросил он у одного из бездельников, и человек указал мундштуком трубки на маленькую контору, нечто вроде сарая, пристроенного к дальней стене склада.
Дверь была открыта, Фрейзер сидел за столом, заваленным бумагами, и что-то писал при свете, льющимся из крошечного зарешеченного окошка прямо перед ним. Он поднял голову при звуке шагов Уильяма и, увидев его, отложил перо и медленно поднялся на ноги. Уильям подошел ближе, остановившись напротив стола. 
– Я пришел проститься, – очень официально произнёс он. Его голос был менее тверд, чем ему хотелось, поэтому он как следует откашлялся.
– Да? И куда ты направляешься? – Фрейзер был в своём килте: в тусклом свете выцветшие краски казались ещё более темными, но его волосы внезапно вспыхнули ярким светом, как только он пошевелил головой.
– Я не знаю, – хрипло ответил Уильям. – Это не важно. – Он сделал глубокий вздох. – Я … хочу вас поблагодарить. За всё, что вы сделали. Даже если… – У него перехватило горло; как ни старался Уильям, он не мог выкинуть из своей головы маленькую белую ручку Джейн.
Фрейзер скромно отмахнулся и мягко произнёс:
 – Упокой её Господь, бедная малышка.
– Да будет так, – кивнул Уильям и снова прочистил горло. – Но есть ещё одно одолжение, о котором я хотел бы вас попросить.
Фрейзер с удивленным видом поднял голову, но кивнул. 
– Да, конечно, – сказал он. – Если смогу.
Уильям повернулся и закрыл дверь, затем снова повернулся лицом к Фрейзеру.
– Расскажите, как я появился на свет.
Фрейзер удивлённо распахнул глаза – его белки сверкнули, но спустя миг исчезли, когда он прищурился.
– Я хочу знать, что произошло, – продолжил Уильям. – Когда вы переспали с моей матерью. Что случилось той ночью? Если это была ночь, – добавил он, и тут же почувствовал, как глупо это звучит.
Фрейзер некоторое время пристально его разглядывал. 
– А ты не хочешь рассказать мне, на что это было похоже, когда ты впервые переспал с женщиной?
Уильям почувствовал, как кровь бросилась ему в голову, но прежде чем он успел заговорить, шотландец продолжил.
– Ага, точно. Порядочный человек не должен говорить о таких вещах. Ты же не расскажешь о таком своим друзьям, верно? Нет, конечно, нет. Тем более, ты бы не рассказал об этом… отцу, или отцу – его ми...
Колебание перед словом «отец» было коротким, но Уильям без труда его уловил. Рот Фрейзера был твердым, а его взгляд – прямым.
– Кем бы ты ни был, я тебе этого не скажу. Но, будучи тем, кто ты есть… –
– Будучи тем, кто я есть, я имею право знать!
Секунду Фрейзер смотрел на него без всякого выражения, затем на мгновение закрыл глаза и вздохнул. Открыв их, он выпрямился, расправляя плечи. 
– Нет, не имеешь. В любом случае, это вовсе не то, что ты хочешь узнать, – произнёс шотландец. – Ты хочешь знать, принуждал ли я твою мать. Нет, не принуждал. Ты хочешь знать, любил ли я твою мать. Нет, не любил.
Некоторое время Уильям обдумывал услышанное, контролируя дыхание до тех пор, пока не убедился, что его голос не будет дрожать.
– А она любила вас? – Наверное, его легко было полюбить. Мысль пришла к нему непрошенная и нежеланная – одновременно с его собственными воспоминаниями о конюхе Маке. В чем-то он был согласен с матерью. 
Фрейзер опустил глаза, следя за дорожкой крошечных муравьев, бегущих по потертым половицам.
– Она была очень молодой, – мягко произнес он. – Я был в два раза старше. Это была моя вина.
Последовало короткое молчание, прерываемое только их дыханием и далекими возгласами работавших на реке людей. 
– Я видел портреты. – внезапно выпалил Уильям. – Моего… – восьмого графа. Её мужа. А вы? 
Рот Фрейзер слегка покривился, но он тряхнул головой.
– Как будто ты не знаешь. Он был на пятьдесят лет старше её.
Искалеченная рука Фрейзера подрагивала, пальцы слегка постукивали по бедру. Да, он знал. Как он мог не знать? Он опустил голову, вроде бы кивнув.
– Вы же не считаете меня дураком, – произнёс Уильям громче, чем собирался. 
– Даже и в мыслях не было, – пробормотал Фрейзер, но взгляд не поднял.
– Я умею считать, – продолжил Уильям, стиснув зубы. – Ты спал с ней прямо перед её свадьбой. Или сразу после? 
Это подействовало: Фрейзер вскинул голову, его темно-синие глаза вспыхнули гневом.
– Я никогда не обманывал женатого мужчину. Поверь мне, наконец. 
Странно, но Уильям ему поверил. И несмотря на злость, которую он изо всех сил пытался контролировать, Уильям подумал, что, возможно, понимает, как это могло произойти.
– Она была безрассудной. – Это было утверждение, а не вопрос, и он увидел, что Фрейзер моргнул. Это был не кивок, но Уильям принял его за подтверждение и продолжил более уверенно.
– Все это говорили – все, кто её знал. Она была безрассудной, красивой, беспечной... шла на риск...
– Она была отважной. – Это было сказано мягко, слова падали как камешки в воду, и рябь разбегалась по крохотной комнате. Фрейзер по-прежнему глядел на него в упор. – Они рассказывали тебе об этом? Её семья, люди, те, кто её знал?
– Нет, – сказал Уильям и почувствовал, что это слово застряло в его горле, как острый камень. На мгновение он увидел её за этими словами. Уильям видел её, и сознание безмерной потери пробилось сквозь его злость, как удар молнии. Он грохнул кулаками по столу, ударил раз, другой, и колотил до тех пор, пока доски не закачались, а ножки не заходили по полу ходуном; бумаги разлетелись, чернильница перевернулась.  
Он остановился – так же, как и начал – внезапно, и грохот прекратился.
– Вы сожалеете? – сказал Уильям, даже не пытаясь скрыть дрожь в голосе. – Ты жалеешь об этом, черт тебя дери?
Стоявший в пол-оборота Фрейзер резко повернулся лицом к Уильяму, но не смог произнести ни слова. Когда смог, его голос звучал низко и твердо.  
– Из-за этого она умерла, и я буду скорбеть о её смерти и раскаиваться из-за своего участия в этом до своего смертного часа. Но, – Фрейзер на мгновение сжал губы, а затем обошел стол и, прежде чем Уильям успел отскочить, поднял руку и легким, но решительным жестом прижал ладонь к его щеке.
 – Нет, – прошептал он. – Нет! Я не жалею. 
Он повернулся на каблуках, толкнул дверь и удалился в развевающемся килте.  

УИЛЬЯМ, ДЕВЯТЫЙ граф Эллсмир, виконт Ашнесс, барон Дервент, прислонился к дубу, оценивая свои резервы. На данный момент они состояли из довольно приличного, симпатичного каракового коня с белым носом по кличке Бартоломью (её сообщил Уильяму его предыдущий владелец); холщового мешка, где было удручающее мало еды и полбутылки несвежего пива; неплохого ножа и мушкета – последний в лучшем случае годился лишь для того, чтобы кого-нибудь отдубасить, поскольку при попытке выстрелить из него Уильяму, несомненно, могло запросто оторвать руку или лицо - или и то, и другое вместе.
Всю его наличность составляли три фунта, семь шиллингов, два пенса, а также горсть мелких монет и ошмётков металла, которые когда-то были монетами, – приятный бонус от малоприятного знакомства с подразделением американских ополченцев: Уильям повстречался с ними в придорожной таверне. По их словам, они сражались в рядах континентальной армии при Монмуте, а шестью месяцами ранее находились с генералом Вашингтоном в лагере Миддлбрук – в том самом месте, где Бенджамина – кузена Уильяма – в последний раз видели живым.
Можно было сколько угодно гадать, был ли Бенджамин всё ещё жив, однако Уильям твёрдо решил исходить из этого предположения до тех пор, пока не найдет доказательств обратного.
Его встреча с ополченцами Нью–Джерси не дала никакой информации на этот счет, зато привлекла внимание нескольких мужчин, жаждущих поиграть в карты, и, по мере того, как ночь подходила к концу, а выпивка заканчивалась, ставки азартных игроков неуклонно повышались.
Уильям надеялся, что грядущим вечером найдет себе пристанище, где сможет заплатить за ужин и ночлег выигранными деньгами; но в данный момент его, по всей видимости, собирались убить. Он давно выяснил, что рассвет – это время сожалений о вчерашних поступках, и, как оказалось, американцы придерживались того же мнения. Утром они проснулись скорее агрессивными, нежели страдающими от похмелья, и почти сразу же обвинили Уильяма в шулерстве, что вынудило его поспешно ретироваться из таверны.
Он осторожно выглянул наружу из-под низкой кроны раскидистого белого дуба. Дорога находилась примерно в фарлонге^[1] от его укрытия – к счастью, сейчас она была пуста, однако, судя по всему, ею часто пользовались – грязная поверхность была сильно истоптана и изрыта копытами недавно проехавших по ней всадников.

[1]Фарлонг (furlong) – старинная британская единица измерения длины, равная 660 футам или 220 ярдам (201 м). В одной миле 8 фарлонгов.

Слава Богу, Уильям заранее услышал их приближение и успел увести Барта с дороги и спрятать в зарослях подлеска и дикого винограда. Он вернулся к обочине как раз вовремя, чтобы увидеть скачущих по ней мужчин – очевидно, некоторые из тех, кого он обыграл прошлой ночью, частично вышли из пьяного забытья и теперь, судя по их бессвязным возгласам, собирались вернуть свои деньги обратно.
Он взглянул вверх, определив по льющемуся сквозь листву рассеянному зеленоватому свету, что сейчас не больше десяти утра. Плохо дело. Возвращаться в таверну, где наверняка ошивались остальные ополченцы, было глупо, однако Уильям понятия не имел, далеко ли до соседней деревушки. Он переступил с ноги на ногу и вздохнул: ему не хотелось болтаться под деревом – или на нём: Уильяму внезапно показалось, что размеры и форма дуба идеально подходят для виселицы. Неизвестно, что случится раньше: его преследователи устанут и вернутся обратно по другой дороге, или наступит ночь. 
Затем он вновь услышал топот лошадей, однако сейчас их было меньше. Трое верховых медленно ехали в его сторону.
Cloaca obscaena^[2]. Грёбаное  дерьмо. 

[2]Cloaca (лат.) – подземный канал для стока нечистот в древнем Риме; obscaena – извращённая (в сексуальном смысле).
 
Эти слова отчётливо прозвучали в голове Уильяма, хотя он не произнес их вслух. Одним из всадников был тот самый джентльмен, у которого он два дня назад купил Барта, а двое других – американские ополченцы.
И тут Уильям так же отчётливо вспомнил отпечаток правого переднего копыта Барта – на подкове была довольно большая выбоина треугольной формы.
Он не стал дожидаться, чтобы выяснить, сможет ли бывший владелец отыскать след Барта в дорожной грязи. Обогнув дуб, Уильям торопливо продрался сквозь кусты, последними словами проклиная треск, который они издавали.
Барт, которого он оставил лакомиться подножным кормом, при виде хозяина поднял голову, с любопытством навострил уши и раздул ноздри.
– Нет! – отчаянным шепотом начал Уильям. – Не надо …–
Лошадь громко заржала.
Уильям, отвязав Барта, вскочил в седло, схватив поводья одной рукой, а мушкет – другой.
– Вперед! – крикнул он, энергично пнув жеребца, и они, прорвавшись сквозь заросли кустарника, выскочили на дорогу в вихре листьев и грязи.
Всадники стояли на обочине, один из мужчин присел на корточки, разглядывая путаницу отпечатавшихся в грязи следов. Все трое обернулись и вытаращились на Уильяма, который, размахивая мушкетом, проревел что-то бессвязное, резко повернул налево и, низко пригнувшись к шее лошади, понёсся в сторону таверны. 
Уильям слышал несущиеся ему в спину громкие проклятия, однако он намного опережал своих преследователей. У него может получиться.
Ну, а что будет, если ему действительно это удастся... – впрочем, какая разница. У него просто не было иного выхода. Хотя Уильяму совершенно не нравилось оказаться зажатым между двумя группами враждебно настроенных всадников.
Барт споткнулся. Поскользнулся в грязи и упал – а Уильям перелетел через его голову и грохнулся на спину с такой силой, что у него перехватило дыхание, а мушкет вывалился из рук.
Они набросились на него прежде, чем он успел перевести дух. Голова Уильяма кружилась, кровь шумела в ушах, а движущиеся вокруг фигуры казались размытыми пятнами. Двое мужчин подняли его, и Уильям беспомощно повис между ними, дрожа от ярости и страха, безмолвно открывая и закрывая рот, словно выброшенная на берег рыба.
Они не тратили время на угрозы. Бывший владелец Барта ударил его кулаком в лицо, после чего Уильяма отпустили, бросив обратно в грязь. Чьи–то руки обшарили его карманы, выхватили из-за пояса нож. Уильям услышал неподалеку храп Барта, который забил копытом, когда один из мужчин попытался снять с него седло.
– Эй, а ну оставь его в покое! – крикнул владелец Барта, поднимаясь на ноги. – Это моя лошадь и мое седло, чёрт тебя побери!
– Ничего подобного, – ответил решительный голос. – Без нас ты никогда не поймал бы этого мерзавца! Седло я забираю себе.
– Брось, Лоуэлл! Отдай ему лошадь, а деньги мы поделим на двоих.
Судя по всему, третий мужчина подкрепил свои слова ударом ремня, потому что вслед за сочным шлепком послышался возмущенный вопль Лоуэлла. К Уильяму внезапно вернулась способность дышать, и темная пелена перед его глазами рассеялась. Часто и неглубоко дыша, он перекатился на бок и попытался поджать под себя ноги.
Один из мужчин мельком взглянул на Уильяма, но решил, что он абсолютно безопасен. 
«Кажется, так оно и есть», – отрешённо подумал Уильям. Однако он не привык проигрывать в драках – к тому же сама мысль о том, чтобы тихо улизнуть, подобно побитой собаке, показалась ему совершенно неприемлемой.
Его мушкет улетел в густую траву, разросшуюся по краям дороги. Уильям вытер кровь с одного глаза, встал, поднял ружьё и треснул им бывшего владельца Барта по затылку. Мужчина как раз садился в седло, и в момент падения его нога застряла в стремени. Лошадь шарахнулась и с негодующим ржанием попятилась назад, а бандиты, занятые дележом имущества Уильяма, испуганно обернулись.
Один из негодяев отскочил назад, а другой бросился вперед, схватившись за дуло мушкета, и в течении нескольких секунд оба противника в замешательстве пыхтели, пока их не прервали крики и топот скачущих лошадей.
Растерянный Уильям обернулся и увидел, что большая группа уже знакомых ему вчерашних игроков во весь опор несётся на них. Он выпустил мушкет и нырнул в густую траву у обочины.
Всё бы обошлось, однако Барт, напуганный шумом и бесчувственным грузом, всё ещё свисавшим с его стремени, выбрал тот же момент и ту же цель. Девятьсот фунтов (≈ 408 кг) ударившейся в панику лошади отбросили Уильяма на дорогу, куда он приземлился лицом вниз. Земля под ним содрогалась, и единственное, что он мог сделать – это прикрыть голову руками и молиться.
Началось настоящее побоище – звонкие шлепки, громкие вопли и глухие удары. Его задели ногой по ребрам и резко пнули в левую ягодицу. «Почему они дерутся?» – борясь с головокружением размышлял Уильям о схватке, которая бушевала вокруг него.
Потом началась стрельба.
Его положение ничуть не изменилось. Уильям по-прежнему лежал ничком на дороге, слушая тревожные крики и ругань людей и прикрывая голову руками – но теперь к нему галопом мчалось ещё больше лошадей, а над вышеупомянутой головой раскатисто гремели мушкетные залпы.
Мушкетные залпы? – внезапно сообразил Уильям. Черт возьми, это действительно были они! Он поспешно перевернулся и сел, изумлённо уставившись на роту британских пехотинцев – часть из них ловко окружала людей, пытавшихся скрыться с места происшествия, другие так же ловко перезаряжали свои мушкеты – и двух офицеров на лошадях, со злобным интересом наблюдавших за происходящим.
Уильям протёр глаза и повнимательнее присмотрелся к офицерам. И слегка расслабился, убедившись, что ни один из них ему не знаком. Он не был ранен, однако столкновение с Бартом оглушило Уильяма, оставив на его теле множество синяков и ушибов. Поэтому он продолжал сидеть посреди дороги, стараясь отдышаться и восстановить контроль над собственным телом.
Стычка – или что это было – закончилась. Солдаты, окружив большинство мужчин, с которыми Уильям не так давно играл в карты, штыками согнали их в тесную кучу, где молодой прапорщик умело связывал им руки за спиной.
– Ты, – произнес голос за спиной Уильяма, и чей-то ботинок грубо пнул его под ребра. –Вставай.
Он оглянулся и увидел, что к нему обращается пожилой рядовой – судя по всему, у мужчины не было никаких сомнений по поводу Уильяма. И тут до него внезапно дошло, что пехотинцы могут легко принять его за участника недавней стычки, а не за жертву нападения. Уильям вскочил на ноги и уставился сверху вниз на низкорослого рядового, который отступил назад и покраснел.
– Руки за спину!
– Нет, – коротко ответил Уильям и, повернувшись к мужчине спиной, шагнул в сторону конных офицеров. Оскорбленный рядовой бросился к нему и схватил за локоть.
– Уберите от меня свои руки, – произнёс Уильям и, поскольку рядовой проигнорировал эту вежливую просьбу, оттолкнул мужчину, отчего тот зашатался и чуть не упал.
– Стой на месте, черт бы тебя побрал! Стой, или я буду стрелять!
Уильям снова повернулся и увидел, как другой рядовой – с потным и разгоряченным лицом – целится в него из мушкета. Мушкет был заряжен, а курок взведён – и это был мушкет Уильяма. У него сразу пересохло во рту.
– Не... не стреляйте, – выдавил Уильям. – Это ружьё... оно не... – 
Первый солдат подскочил к нему сзади и сильно ударил кулаком по почкам. Внутри Уильяма всё сжалось, как будто его ткнули ножом в живот, перед глазами замелькали белые искры, а колени подогнулись. Однако он не упал на землю, а просто свернулся дугой, словно опавший лист.
– Вот этот, – голос образованного англичанина пробился сквозь белый туман, гудящий в голове Уильяма. – Вон тот, вон тот и… – этот, высокий парень. Поднимите его.
Чьи-то руки схватили Уильяма за плечи и дёрнули вверх. Он едва мог дышать, но умудрился что-то прохрипеть. Сквозь пелену слез и грязи он увидел, что один из офицеров, по-прежнему сидящий в седле, оценивающе смотрит на него сверху вниз.
– Да, – произнёс офицер. – И этого тоже повесить.

УИЛЬЯМ КРИТИЧЕСКИ ОСМОТРЕЛ свой носовой платок. От него мало что осталось – этим платком солдаты пытались связать ему запястья, и при сопротивлении он разорвал его в клочья. Всё ещё … Уильям осторожно высморкался. Да, из носа всё ещё шла кровь, и он аккуратно её промокнул. На лестнице послышались шаги – кто-то поднимался на второй этаж таверны к дверям комнаты, где Уильяма охраняли двое бдительных часовых.
– Так как он говорит, его зовут? – прозвучал из коридора раздраженный голос. Кто-то что-то ответил, но его слова потонули в скрежете, который издала открывающаяся дверь, задевая неровный пол. Уильям медленно встал и выпрямился во весь рост, повернувшись лицом к офицеру – драгунскому майору, который входил внутрь. Майор резко остановился, вынудив двух идущих за ним мужчин последовать его примеру.
– Он говорит, что он гребаный девятый граф Эллсмир, – сказал Уильям хриплым, угрожающим тоном, уставившись на майора единственным неповреждённым глазом.
– Да, это действительно он, – произнес куда более приятный голос с весёлыми и одновременно знакомыми интонациями. Уильям удивлённо заморгал при виде стройного темноволосого мужчины в форме капитана пехоты, который только что вошел в комнату. – Вообще-то капитан лорд Эллсмир. Привет, Уильям.
– Я сложил с себя офицерские полномочия, – сухо произнес Уильям. – Привет, Дэнис.
– Но не титул. – Дэнис Рэндалл оглядел его с головы до ног, однако воздержался от комментариев по поводу внешнего вида Уильяма.
– Значит, ушли из армии? 
Майор, моложавый коренастый парень, выглядевший так, словно бриджи жали ему в одном месте, бросил на Уильяма неприязненный взгляд. – Очевидно для того, чтобы перейти на сторону мятежников?
Уильям дважды глубоко вздохнул, чтобы не сболтнуть чего-нибудь опрометчивого.
– Нет, – произнёс он неприязненным тоном.
– Естественно, нет, – с легким упреком обратился к майору Дэнис, после чего снова повернулся к Уильяму. – Вы просто путешествовали с ротой американских ополченцев, потому что...?
– Нет, я не путешествовал с ними, – ответил Уильям, чудом опустив слово «кретин» в конце фразы. – Прошлой ночью я случайно встретил вышеупомянутых джентльменов в таверне и выиграл у них в карты крупную сумму денег. Сегодня рано утром я покинул таверну, чтобы продолжить свое путешествие, но они последовали за мной с явными намерениями вернуть свои деньги силой.
– С явными намерениями? – недоверчиво переспросил майор. – И как же вы распознали их намерения? … Сэр, – неохотно прибавил он.
– Я бы предположил, что погоня и избиение до полусмерти недвусмысленно подтверждает подобные намерения, – заметил Дэнис. – Сядь, Эллсмир, ты закапал весь пол. Они действительно забрали деньги?
Он вытащил из рукава большой белоснежный носовой платок и протянул его Уильяму.
– Да. Вместе со всем остальным, что было у меня в карманах. И я не знаю, куда делась моя лошадь.
Уильям приложил носовой платок к разбитой губе. Несмотря на распухший нос, он уловил запах одеколона Рэндалла – настоящей «Кёльнской воды»^[3], пахнущей Италией и сандаловым деревом. 
[3] Eau de Cologne (фр.) – дословно – «Вода из Кёльна» – парфюмерная вода, созданная в 1709 в г. Кёльне (Германия, Сев. Вестфалия) итальянским парфюмером Джованни Марио Фарино.
Лорд Джон время от времени пользовался им, и этот аромат успокаивающе подействовал на Уильяма.

– Значит, вы утверждаете, что ничего не знаете о людях, среди которых мы вас нашли? – спросил другой офицер – лейтенант, одногодок Уильяма, нетерпеливый, словно взявший след терьер. Майор бросил на него неприязненный взгляд, намекая, что при допросе Уильяма ему не требуется чья-либо помощь, но лейтенант не обратил на это внимания. 
– Вы играли с ними в карты – должно быть, вы собрали о них некоторую информацию?
– Я знаю, как зовут некоторых из них, – сказал Уильям, внезапно почувствовав страшную усталость. – Это всё.
На самом деле это было далеко не всё, но ему не хотелось делиться с ними своими знаниями – например, Эббот был кузнецом и владельцем умной собаки, которая помогала ему в кузнице, принося по его указке мелкие инструменты или хворост для горна. У Джастина Мартино была молодая жена, в чью постель он мечтал вернуться. Жена Джеффри Гарденера варила лучшее пиво в деревне, а пиво его дочери было почти таким же вкусным, хотя ей исполнилось всего двенадцать лет. Гарденер был одним из тех, кого майор приказал повесить. Уильям тяжело сглотнул: в горле у него пересохло от пыли и невысказанных слов.
Он избежал петли лишь благодаря своему мастерству ругаться на латыни, что на время привело майора в замешательство – этого времени хватило, чтобы Уильям успел назвать себя, свой бывший полк и имена высокопоставленных армейских офицеров, начиная с генерала Клинтона, которые могли бы за него поручиться. (Боже, и где Клинтон сейчас?).
Дэнис Рэндалл что-то шептал майору, который по–прежнему выглядел раздражённым, однако перестал кипеть от злобы и перешел к недовольному бульканью. Лейтенант не отрывал от Уильяма прищуренных глаз, наверняка ожидая, что тот вскочит со скамейки и бросится бежать. Время от времени он бессознательно хватался то за патронташ, то за рукоять пистолета, видимо мечтая о том, как застрелит Уильяма, когда тот помчится к двери. Уильям неожиданно широко зевнул и прикрыл глаза – волны усталости накатывали на него подобно морскому приливу.
Сейчас ему действительно было все равно, что произойдет дальше. Окровавленные пальцы Уильяма оставили следы на потертой деревянной столешнице, и он сосредоточенно рассматривал их, не обращая внимания на разговоры – пока его разбитое ухо не уловило слово «тайный агент».
Он закрыл глаза. Нет. Только не... нет. Но Уильям, даже вопреки собственному желанию, уже не мог не прислушаться.
Голоса становились громче, перебивали друг друга, прерывались. Но теперь он слушал внимательно и понял: Дэнис пытался убедить майора в том, что он, Уильям, был шпионом и собирал информацию среди американских ополченцев в рамках подготовки операции по... похищению Джорджа Вашингтона?
Кажется, майор был поражен услышанным не меньше Уильяма. Стало тихо, когда майор, повернувшись к пленнику спиной, наклонился к Дэнни, чтобы прошипеть ему на ухо свои вопросы. Дэнис, черт бы его побрал, и бровью не повел, но, тем не менее, тоже понизил голос. Где теперь находился треклятый Джордж Вашингтон? В данный момент он, скорее всего, был в двухстах милях отсюда... или нет? Если не считать битвы при Монмутском Суде^[4], единственное известное Уильяму место, где мог болтаться Вашингтон, находилось в горах Уотчунг в Нью–Джерси. Именно там в последний раз видели его кузена Бенджамина.

[4] Битва при Монмуте, также известная как битва при Монмутском Суде, началась 28 июня 1778 года, когда континентальная армия атаковала тыл колонны британской армии, покидающей район Монмут Корт Хаус.

Под окнами таверны поднялся шум – ну, шумели там постоянно, но это были неясные звуки, издаваемые людьми, которых сгоняли в кучу: приказы, топот, протесты. Теперь звуки приобрели более упорядоченный характер, и Уильям понял: идёт подготовка к маршу. Властный голос командира, распускающего строй? Уходила толпа людей, но явно не солдат: в шарканье и бормотании, которые прорывались сквозь спор Дэниса с майором Как-его-там, не было никакого порядка. Неизвестно, что там происходило, – но точно не публичное повешение. Три года назад Уильям присутствовал на подобном мероприятии: тогда американского капитана – кажется, его звали Хейлом – казнили за... шпионаж. Уильям не завтракал и почувствовал горечь во рту, как будто это слово превратилось в холодный свинец, пробивший ему желудок.
«Спасибо, Дэнис Рэндалл…» – сглотнув, подумал он. Когда-то он считал его другом, и, хотя три года назад разуверился в этом из-за внезапного исчезновения капитана из Квебека – тот ни с того ни с сего бросил его в снежном плену – Уильям не ожидал, что Дэнис станет открыто использовать его в качестве орудия. Интересно, какие цели он преследовал?
Кажется, Дэнис добился своего. Обернувшись, майор смерил Уильяма оценивающим взглядом прищуренных глаз, затем покачал головой, повернулся к нему спиной и вышел из комнаты. Вынужденный подчиниться начальству лейтенант неохотно последовал за ним.
Некоторое время Дэнис стоял совершенно неподвижно, слушая шаги офицеров, спускающихся по лестнице. Затем он глубоко и демонстративно вздохнул, поправил мундир и, подойдя к столу, уселся напротив Уильяма.
– Мы в таверне? – произнёс Уильям прежде, чем Дэни успел заговорить.
– Так точно. – Одна темная бровь поползла вверх.
– Тогда принеси мне выпить, прежде чем начнешь рассказывать, что, черт побери, ты сейчас со мной сделал.
ПИВО БЫЛО хорошим, и Уильям, вспомнив Джеффри Гарденера, почувствовал угрызения совести, хотя ничем не мог помочь этому человеку. Разбитую губу немного пощипывало – но он жадно пил, не обращая на это внимания, и скоро почувствовал себя немного увереннее. Дэнис с таким же усердием прикладывался к своей кружке, и наконец-то Уильям смог сосредоточиться и обратить внимание на толстый слой пыли, покрывавший широкие манжеты Дэниса, и на его грязную рубашку. Очевидно, он уже несколько дней не слезал с коня. Уильям впервые задумался о том, что, возможно, своевременное появление Дэниса было не такой уж случайностью. Но если да – то почему? И как он здесь оказался?
Дэнис осушил свою кружку, поставил её на стол и на мгновение замер от удовольствия, прикрыв глаза и приоткрыв рот. Затем он вздохнул, выпрямился, открыл глаза и встряхнулся, приводя себя в порядок.
– Иезекииль Ричардсон, – начал он. – Когда вы видели его в последний раз?
Это было совершенно не то, чего ожидал Уильям. Он осторожно вытер рот рукавом и, приподняв бровь, повернулся со своей пустой кружкой к ожидавшей служанке, которая забрала обе кружки и скрылась на лестнице.
– Разговаривали? – уточнил Уильям. – За неделю или две до Монмута... примерно, год назад. Хотя мне не хотелось ним разговаривать. А в чем дело?
 Упоминание о Ричардсоне вызвало у него раздражение. Этот человек – по словам Дэниса, напомнил себе Уильям – специально отправил его в Великое Мрачное болото, рассчитывая, что в Дисмал–тауне его схватят или убьют повстанцы. Он чуть не погиб на болоте, и упоминание о Ричардсоне сильно его разозлило.
– Он переметнулся к американцам, – без предисловий заявил Дэнис. – Я уже какое-то время подозревал, что он американский агент, но окончательно убедился в этом только после того, как он отправил тебя в болото. Но у меня не было доказательств, а без них обвинять офицера в шпионаже – дело довольно опасное.
– И теперь у вас есть доказательства?
Дэнис бросил на Уильяма острый взгляд.
– Он ушёл из армии – смею добавить, даже не потрудившись официально сообщить о своей отставке – и появился зимой в Саванне уже в качестве майора^[5] континентальной армии. Полагаю, это можно считать достаточным доказательством?

[5] В главе №128 «Охота на лягушек» предыдущей 8–й книги Д. Гэблдон писала, что Ричардсон был полковником.

– Пусть так, ну и что теперь? Здесь можно что-нибудь поесть? Я не завтракал.
 Дэнис внимательно взглянул на него, но затем без всяких комментариев встал из-за стола и отправился вниз – очевидно, за едой. На самом деле голова Уильяма шла кругом, но ему нужно было несколько мгновений, чтобы осмыслить услышанное.
Его отец немного знал Ричардсона – именно поэтому Уильям начал выполнять небольшие поручения капитана, передавая ему ту или иную информацию. Дядя Хэл – как и большинство солдат – считал разведку неподходящим занятием для джентльмена, но Папá не выказывал никаких возражений по этому поводу. Кроме того, именно отец познакомил Уильяма с Дэнисом Рэндаллом^[6], который в то время называл себя Рэндалл-Айзексом.

[6] Это не соответствует тому, что ранее писала Д. Гэблдон. В романе «Эхо прошлого» (глава №20 «Я сожалею») сказано: «Существует некий капитан Рэндалл-Айзекс, – небрежно сказал Ричардсон, – который через месяц отправляется в Канаду, где ему предстоит разобраться с кое-какими военными делами. И находясь там, вполне возможно, он встретится с ... одним человеком, который может предоставить армии ценную информацию. У меня есть основания полагать, что этот человек едва ли говорит на английском, а капитан Рэндалл-Айзекс, увы, совершенно не знает французского. Попутчик, свободно владеющий этим языком, мог бы быть... ему полезен». А в главе №23 Уильям в письме к лорду Джону сообщает: «Я пока не встречал капитана Рэндалла-Айзекса, но присоединюсь к нему в Олбани на следующей неделе». Лорд Джон не знакомил Уильяма с Рэндаллом.

Они с Рэндаллом–Айзексом провели несколько месяцев в Квебеке, без конца и без цели слоняясь по его территории, а затем Дэнис внезапно исчез – якобы для выполнения какой–то непонятной миссии, оставив Уильяма наедине с индейцем–проводником. Скорее всего, Дэнис … В голове Уильяма впервые возникла стойкая уверенность в том, что Дэнис – шпион, – как и мысль о том, что его собственный Папá, возможно, тоже был одним из них. Машинально он стукнул себя костяшками кулака по виску, пытаясь прогнать эту мысль, но она никуда не исчезла.
В Саванне. Зимой. Британская армия взяла город в конце декабря. Вскоре после этого Уильям сам оказался в Саванне, и у него была веская причина помнить всё, что там происходило. У него перехватило горло. Джейн.
Снизу послышались голоса и шаги поднимающегося наверх Дэниса. Уильям потрогал свой нос: он болел и на ощупь казался примерно вдвое больше обычного, но кровоточить перестал. Вошел Дэнис с ободряющей улыбкой.
– Еда сейчас будет! И пиво – если, конечно, вам не нужно чего-нибудь покрепче? – Пристально взглянув на Уильяма, он помедлил и решительно повернулся на каблуках. – Я принесу нам бренди.
– Это подождет. Какие отношения – если они действительно существуют – связывают Иезекииля Ричардсона и моего отца? – резко спросил Уильям.
Дэнис остолбенел, но лишь на мгновение. Он подошел к столу и медленно сел, уставившись на Уильяма, – по его глазам было понятно, что он что-то напряжённо вычисляет. Да, именно вычисляет. Уильям ясно видел мелькание мыслей в голове этого человека – он просто не мог определить, что это были за мысли.
Дэнис глубоко вздохнул и положил обе руки на стол ладонями вниз, как бы собираясь с духом.
– Почему вы решили, что Ричардсон имеет какое-то отношение к лорду Джону?
– Он – я имею в виду лорда Джона – знаком с этим типом; к тому же Ричардсон обратился к нему с предложением, чтобы я ... снабжал его разной информацией.
– Понятно, – сухо сказал Дэнис. – Ну, если они и были друзьями, то сейчас, я полагаю, эти отношения прекратили своё существование. Ходят слухи, что Ричардсон выдвигал против вашего отца некие обвинения, однако, по-видимому, решил не давать им ход. Пока, – осторожно добавил Рэндалл.
– Какого рода обвинения? 
По хребту Уильяма пронеслась яростная волна тревоги, кровь прилила к избитому лицу, отозвавшись болью во всех синяках и ссадинах.
– Я уверен, что они необоснованны… – начал Дэнис.

Уильям привстал из-за стола. 
– Черт побери, говори немедленно, или я оторву твой гребаный нос!
 Он вытянул руку, целясь распухшими костяшками пальцев в лицо Дэниса, и тот вскочил, со скрежетом отодвинув скамейку.
– Делаю скидку на твое состояние, Эллсмир, – сказал он, одарив Уильяма настороженным взглядом – так обычно смотрят на собаку, готовую укусить. – Но… –
Уильям издал угрожающий рык.
Дэнис невольно отступил на шаг. 
– Хорошо! – рявкнул он. – Ричардсон угрожал объявить всем, что лорд Джон – содомит.
На миг Уильям окаменел. До него не сразу дошёл смысл сказанного.
А когда это случилось, он не успел ничего сказать из-за появления служанки – пухлая измученная девушка, косящая на один глаз, внесла в комнату большой поднос, уставленный едой и напитками. Запах жареного мяса, тушёных в масле овощей и свежего хлеба неприятно резанул по воспалённым носовым перепонкам, но заставил желудок Уильяма сжаться в голодном спазме. Однако желания утолить голод оказалось недостаточно, чтобы отвлечь его внимание от слов Рэндалла. Уильям встал, с поклоном выпроводил девушку и плотно закрыл за ней дверь, прежде чем снова повернуться к Дэнису.
– Кто – лорд Джон? Это... – Уильям широко взмахнул рукой, подразумевая полную абсурдность подобных обвинений. – Ради Бога, он же был женат!
– Да, мне это известно. На – хм, веселой вдовушке шотландского генерала–мятежника. Но этот брак, кажется, состоялся совсем недавно верно?
Дэнис Рэндалл еле заметно усмехнулся уголком рта, что привело Уильяма в ярость.
– Я не это имел в виду! – рявкнул он. – И он не ... Я хотел сказать, что чертов шотландец не умер, там была какая-то ошибка. Мой отец много лет был женат на моей матери – я имею в виду, на моей приёмной матери, леди из Озерного края. – Уильям сердито втянул в себя воздух и сел. – Ричардсон ни за что не сможет нам навредить своими лживыми сплетнями.
Дэнис поджал губы и медленно выдохнул.
 – Уильям, – терпеливо произнёс он, – полагаю, что сплетни убили больше людей, чем мушкетные пули.
– Чепуха.
Дэнис слабо улыбнулся и слегка пожал плечами, признавая, что несколько преувеличил.
 – Возможно, я переоценил силу сплетен, но подумай вот о чём. Ценность слов мужчины зависит от его репутации. Если бы некоторое время назад майор Олбрайт не принял мои слова за чистую монету, ты был бы уже мёртв. – Он ткнул своим длинным ухоженным пальцем в сторону Уильяма. – Что, если бы до этого кто-то сказал ему, что я зарабатываю себе на жизнь, играя краплёными картами, или являюсь владельцем известного публичного дома? Захотел бы он поверить моему свидетельству о твоей добропорядочности?
Уильям скептически хмыкнул, но что-то в этом было.
– «Укравший мой кошель украл пустое» – ты говоришь об этом?
Улыбка Дэни стала шире.
– «Но добрую мою крадущий славу / Ворует то, чем сам богат не станет, / Но без чего я нищий». ^[7] Да, я говорю об этом. Подумай о том, какой ущерб могут нанести вашей семьей сплетни, которые собирается распустить Зик Ричардсон, хорошо? А пока перестань таращиться на меня и съешь что-нибудь.

 [7] У. Шекспир, «Отелло», акт III сцена 3, пер. М. Лозинского.

Уильям скрепя сердце последовал его совету. Нос перестал кровоточить, но в глотке чувствовался привкус железа. Он откашлялся и как можно деликатнее сплюнул в обрывки своего носового платка, оставив более солидное пожертвование Дэниса для вытирания.
– Хорошо. Я понимаю, что ты имеешь в виду, – хрипло сказал он.
– Друг вашего отца – майор Бейтс– несколько лет назад был осужден за содомию и повешен, – сказал Дэнис. – Ваш отец присутствовал при казни; мало того – он вцепился в ноги майора, чтобы ускорить его смерть. Не думаю, что он рассказывал вам об этом инциденте^[8].

[8] Данный инцидент описан в новелле Д. Гэблдон «Братство клинка». Он произошел в 1758 году, т.е. за 21 год до описываемых событий. Майкл Бейтс был капитаном конной гвардии. Он не был ни содомитом, ни другом Грея – они виделись всего дважды – один раз в тюрьме Ньюгейт, куда Грей пришёл по просьбе любовницы капитана, второй и последний – в Тайберне, на месте казни Бейтса. Капитана обвинили в содомии, чтобы скрыть шпионский заговор, который возглавлял Бернард Адамс, убийца отца Грея. Дэнис Рэндалл не мог знать об этом деле – в то время ему было всего 12 лет, а Уильяму – 2 месяца. 

Уильям отрицательно качнул головой. Сейчас он был настолько потрясен, что не мог говорить.
– Понимаете, существует смерть души – так же, как и смерть тела. Даже если человека не арестуют, не будут судить и не вынесут ему приговор... таких обвинений вполне достаточно, чтобы он расстался с той жизнью, которой живёт в настоящее время. 
Это было сказано спокойно, почти небрежно, после чего Дэнис выпрямился, взял ложку и поставил перед Уильямом оловянную тарелку с кусками жареной свинины, тыквой, тушёной с кукурузой, и толстыми ломтями кукурузного хлеба, а затем налил ему щедрую порцию бренди.
– Ешь, - твердо повторил Дэнис. – А потом, – он окинул взглядом Уильяма, с ног до головы перепачканного грязью, – расскажешь мне, чем, во имя всего Святого, ты занимаешься. Для начала поясни – почему ты подал в отставку?
– Не твое дело, – отрезал Уильям. – Относительно того, чем я занимаюсь...
Его так и подмывало сказать, чтобы Дэнис не лез в его дела, но он не мог не учитывать ценность капитана как источника полезной информации. В конце концов, это была работа разведчика – докапываться до истины.
– Если ты действительно хочешь это знать, то я пытаюсь отыскать следы моего кузена, Бенджамина Грея. Капитан Бенджамин Грей, – добавил Уильям. – Из тридцать четвертого пехотного. Ты случайно его не знаешь?
Дэнис моргнул – и, хотя его лицо осталось непроницаемым, Уильям почувствовал, как у него ёкнуло в низу живота – так бывало, когда рыба хватала его наживку.
– Я его встречал, – осторожно произнёс Рэндалл. – Ты сказал «следы»? Что, он … пропал?
– Можно и так сказать. Он был попал в плен при Брендивайне и континенталы держали его в лагере Миддлбрук в горах Уотчунг. Мой дядя получил официальное письмо из штаба сэра Генри Клинтона, в котором содержалась короткое послание от американцев с сожалениями по поводу смерти от лихорадки капитана Бенджамина Грея.
– О. – Дэнис чуточку расслабился, хотя его глаза по–прежнему оставались настороженными. – Мои соболезнования. Хочешь сказать, что пытаешься отыскать место, где похоронен твой кузен? Чтобы, э–э, перевезти его тело на семейное... э–э... кладбище?
– Я думал об этом, – ответил Уильям. – Только вот я нашел его могилу. Но Бенджамина там не оказалось.
Внезапно на него нахлынуло воспоминание о той ночи в горах Уотчунг, отчего волоски на предплечьях Уильяма встали дыбом. Холодная, мокрая глина, прилипшая к ногам, дождь, пропитавший одежду, болезненные волдыри на ладонях и запах смерти, вырвавшийся из–под земли, когда его лопата неожиданно заскрежетала по кости … Он поспешно отвернулся – и от Дэниса, и от воспоминаний.
– Там был кто–то другой.
– Боже милостивый. – Дэнис машинально потянулся за своим бокалом и, обнаружив, что он пуст, передёрнулся в попытке прогнать неприятное видение, а затем потянулся за бутылкой бренди. – Ты точно в этом уверен? Я имею в виду, долго ли он...?
– Да, он действительно какое–то время пролежал в могиле. – Уильям сделал большой глоток бренди, надеясь, что обжигающий напиток поможет изгнать из его памяти тот запах. И прикосновение к мертвому телу. – Но не настолько долго, чтобы не распознать, что у покойника изначально отсутствовали уши.
Дэнис был явно потрясён, и это доставило Уильяму мрачное удовлетворение.
– Вот именно, – продолжил он. – Вор. И нет, это не было ошибкой – тела не могли перепутать. Могила была помечена именем «Грей», а в книге записей о захоронениях пленных значилось полное имя Бенджамина.
Тонкие черты лица Дэниса внезапно заострились и посуровели. Он был на двенадцать лет старше Уильяма, но сейчас, внимательно слушая его слова, он выглядел старше своих тридцати трех.
– Значит, ты считаешь, что это сделали намеренно. Ну, конечно, – нетерпеливо перебил он сам себя, – так оно и было. Но кто и с какой целью? – Рэндалл не стал дожидаться ответа. – Если кто-то убил твоего кузена и хотел скрыть его смерть, почему Бенджамина Грея не похоронили как обычную жертву лихорадки? Я имею в виду, что не было смысла в подмене тел. Итак, ты предположил, что он жив? Думаю, это вполне возможно.
Уильям облегчённо вздохнул.
– Я тоже так считаю, – сказал он. – В таком случае, существуют две возможности: Бен инсценировал свою смерть и сумел подменить собственное тело, чтобы его никто не искал. Или кто–то сделал это за него, без его согласия, а затем увез его из лагеря. Первый вариант мне понятен, но будь я проклят, если смогу объяснить второй. Но это не столь уж важно: если он жив, я смогу его найти. И, черт возьми, я это сделаю. Что бы с ним не случилось, семья не должна оставаться в неведении.
Это была абсолютная правда. Однако Уильям был достаточно честен, чтобы признаться самому себе: поиски Бена давали ему цель и возможность выбраться из омута вины и печали, куда он погрузился после смерти Джейн.
Дэнис потёр лицо рукой. День клонился к вечеру, и у него начала отрастать щетина, челюсти и подбородок потемнели.
– На ум приходят слова «иголка» и «стог сена», – заметил он. – Но теоретически, да, если твой кузен жив, ты мог бы его найти.
– Безусловно, – твердо сказал Уильям. – У меня есть список, – он коснулся нагрудного кармана, дабы убедиться, что тот на месте, и успокоился, почувствовав шуршание сложенной бумаги, – людей из двух отрядов ополчения, которые копали могилы в лагере Миддлбрук во время вспышки лихорадки.
– Ах, так вот почему ты оказался среди ...– 
– Да. К сожалению, американцы служат в ополчении не слишком долго, после чего разбредаются по своим фермам. Один из отрядов пришёл из Северной Каролины, а другой – из Вирджинии, но те, с кем я играл прошлой ночью не были... – Уильям резко замолчал, вспомнив. – Те люди, что находились здесь ночью... майор Олбрайт действительно собирается кого–то из них повесить?
Дэнис пожал плечами. 
– Не могу сказать ничего определённого – я не слишком хорошо его знаю. Возможно, это было сделано только для острастки, чтобы напугать и разогнать остальных. Но он забрал этих троих в свой лагерь. Если к тому времени, как они туда доберутся, раздражение майора уляжется, то, скорее всего, он прикажет их выпороть и отпустит по домам. Под его командованием слишком много людей, чтобы безнаказанно вешать гражданских – это может стать достоянием гласности. Полагаю, офицер, стремящийся к продвижению по службе, постарается этого избежать – конечно, если у него есть хоть капля здравого смысла. Не то чтобы Олбрайт им обладал, – задумчиво добавил Дэнис.
– Понимаю. Кстати, о здравом смысле – что, черт возьми, это была за чушь насчет того, что я собираюсь похитить Джорджа Вашингтона?
Рэндалл откровенно расхохотался, и Уильям почувствовал, как у него запылали уши.
– Ну, речь шла не только о тебе, – заверил Уильяма Дэнис. – Это была просто ruse de guerre. (военная хитрость – фр.). Зато сработало, верно? Мне нужно было придумать какое-нибудь более–менее правдоподобное объяснение твоему экстравагантному внешнему виду: поэтому мне пришло в голову назвать тебя разведчиком. 
Уильям хмыкнул и осторожно попробовал суккоташ – обжаренную в масле смесь нарезанной кубиками тыквы и кукурузных зёрен. Вкус был нормальным, и он с энтузиазмом набросился на свою порцию, не обращая внимание на небольшое неудобство, которое причиняли ему разбитые губы. Дэнис с улыбкой наблюдал за ним, поглощая свою порцию, однако вопросами не беспокоил.
Когда тарелки опустели, над столом повисла задумчивая тишина. Не дружеская, но и не враждебная.
Дэнис взял бутылку бренди и встряхнул.  Услышав тихий плеск, он приободрился, разлил остатки коньяка по стаканам и вручил один из них Уильяму.
– Предлагаю сделку, – произнёс он. – Если ты услышишь что-нибудь об Иезекииле Ричардсоне, то сообщишь мне. Если я узнаю что-нибудь о твоём кузене Бенджамине, то сообщу тебе. 
Уильям на мгновение заколебался, но затем решительно поднял стакан и чокнулся с Рэндаллом.
– Согласен.
Дэнис выпил и опустил свой стакан на стол.
– Письма для меня шли на имя капитана Блейкни – он сейчас с армией Клинтона в Нью–Йорке. А если я услышу о чем-нибудь...?
Уильям поморщился, но особого выбора у него не было.
– Моему отцу. Они с дядей сейчас в Саванне, в гарнизоне с Прево.
Дэнис кивнул, отодвинул скамью и встал.
– Хорошо. Твоя лошадь ждет снаружи. Вместе с ножом и мушкетом. Могу я узнать, куда ты теперь отправишься?
– В Вирджинию. 
В действительности Уильям не знал, куда поедет, но немедленно обрел уверенность, едва произнес это слово вслух. Вирджиния. Плантация Маунт Джосайя.
Дэнис улыбнулся Уильяму и, порывшись в кармане, выложил на стол две гинеи и горсть монет помельче. 
– До Вирджинии долгий путь. Считай это займом.

УИЛЬЯМ ПОЧУВСТВОВАЛ ЗАПАХ ДЫМА. НЕ от кухонного очага или лесного пожара: ветер слегка отдавал пеплом и смесью ароматов древесного угля, жира и … рыбы. Он не мог идти из полуразрушенного дома – труба дымохода обрушилась, прихватив с собой часть крыши, а россыпь камней и черепицы опутала большая лиана с красноватыми листьями.
Сквозь растрескавшиеся доски невысокой террасы проросли молодые тополя: лес медленно, но верно отвоёвывал назад утраченные владения. Но лес не коптил собственную дичь. Здесь явно кто-то был.
Он спешился, привязал Барта к молодому деревцу, зарядил пистолет и направился к дому. Это могли быть индейцы-охотники, решившие закоптить добычу перед тем, как отнести её обратно к месту своей стоянки. Уильям не собирался ссориться с охотниками, но, если это окажутся бездомные переселенцы, решившие завладеть чужой собственностью, им придётся отказаться от своих планов. Это место принадлежало ему.
Это были индейцы – по крайней мере, один индеец. Полуголый мужчина сидел на корточках в тени огромного бука, склонившись над небольшим земляным очагом^[1], накрытым влажной мешковиной. 

[1] Firepit – земляной/подземный очаг («подземный костер», «костер дакота», «костер в яме») – разновидность скрытого земляного костра, в котором горящее топливо находится под землей, что защищает сам очаг от ветра, а окружающую растительность – от возгорания.

Уильям почувствовал аромат только что срубленной древесины гикори, смешанный с густым запахом крови, свежего мяса, дыма и острым духом вялящейся рыбы – у соседнего костра на небольшой решетчатой подставке лежала разделанная форель. В животе у него заурчало.
Индеец – явно молодой, однако крупный и очень мускулистый, – сидевший рядом с костром спиной к Уильяму, ловко разделывал тушу небольшого кабанчика, лежавшую на джутовом мешке рядом с земляным очагом.
– Всем привет, – громко поздоровался Уильям. Заморгав, индеец огляделся, отгоняя дым, попавший ему в лицо. Он медленно поднялся, по-прежнему держа в руке разделочный нож, однако Уильям говорил достаточно вежливо – да и сам незнакомец не выглядел угрожающим. К тому же он не был незнакомцем. Когда индеец вышел из тени дерева и солнце осветило его волосы, изумлённый Уильям вздрогнул, узнав, кто перед ним.
Судя по выражению его лица, молодой человек испытывал тоже самое.
– Лейтенант? – недоверчиво переспросил индеец. Он быстро оглядел Уильяма с головы до ног, отмечая отсутствие военного мундира, и в конце концов его большие темные глаза остановились на лице Уильяма. – Лейтенант … Лорд Эллсмир?
– Да, был им когда-то. Мистер Корица, не так ли? 
Уильям невольно улыбнулся, произнося это имя. Волосы юноши были длиной чуть более дюйма, но их характерный насыщенный красновато–коричневый цвет и крутые завитки он мог скрыть, только сбрив их наголо. Именно благодаря им сирота из французской миссии получил такое необычное имя. 
– Да, Джон Корица. Ваш слуга... сэр.
Бывший разведчик отвесил ему вежливый полупоклон, хотя слово «сэр» прозвучало с вопросительной интонацией.
– Уильям Рэнсом. К вашим услугам, сэр, – улыбнулся Уильям, протягивая руку Джону Корице, который был на пару дюймов ниже и на пару дюймов шире его самого. За прошедшие пару лет индеец сильно возмужал, его рукопожатие оказалось неожиданно крепким.
– Надеюсь, вы простите мое любопытство, мистер Корица, но как, черт возьми, вы здесь оказались? – спросил Уильям, отпуская его руку. В последний раз они с Джоном Корицей виделись два года назад в Квебеке, где он провел большую часть долгой холодной зимы, охотясь и ставя капканы в компании местного проводника – индейца-полукровки, который практически был его ровесником.
На мгновение Уильяму почудилось, что Корица разыскивал его, но это было полным абсурдом. Он не мог припомнить, что когда-либо говорил индейцу о «Маунт Джосайя», а даже если и говорил, то Корица едва ли стал искать его здесь. Уильям не был в имении с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать.
– Ах. – К удивлению Уильяма, на широких скулах Корицы медленно проступил румянец. – Я ... э–э–э ... я ... ну, я заглянул сюда по пути на юг. 
Румянец стал ещё гуще.
Уильям приподнял бровь. Хотя Вирджиния действительно находилась к югу от Квебека, а южнее неё действительно лежала значительная часть страны, попасть куда-либо через плантацию «Маунт Джосайя» было попросту невозможно. Сюда не вело ни одной дороги. Чтобы добраться до имения, Уильям вместе с лошадью поднялся на барже вверх по реке Джеймс до Порогов: на этом участке земля внезапно встала на дыбы, и водопады с бурунами сделали дальнейшее передвижение по воде невозможным. Объезжая пороги суше, он встретил только трех человек – и все они направлялись в противоположную сторону.
Неожиданно широкие плечи Корицы расслабились, а настороженность на его лице сменилось облегчением.
– На самом деле я пришел навестить своего друга, – сказал он, кивнув в сторону дома. Уильям быстро обернулся и увидел другого индейца, продирающегося сквозь заросли малины и ежевики, разросшиеся на месте бывшей лужайки для игры в крокет.
– Маноке! – ахнул Уильям и выкрикнул: – Маноке! – заставив мужчину поднять голову. Лицо пожилого индейца расцвело от удовольствия, и Уильяма внезапно охватила неподдельная радость, омывшая его сердце подобно чистому весеннему дождю.
Индеец выглядел таким же гибким и стройным, как и прежде, только морщин на лице стало чуть больше. Его волосы пахли дымом, и седина в них была того же мягкого, серебристо-серого оттенка, однако они по-прежнему оставались густыми и жесткими. Уильям сразу это заметил, когда обнял Маноке: ведь он смотрел на них сверху, пока щека индейца прижималась к его плечу.
– Что ты сказал? – спросил Уильям, выпуская Маноке из объятий.
– Я сказал: «Боже, как ты вырос, мальчик», – сказал Маноке, улыбаясь ему снизу вверх. – Есть хочешь?
МАНОКЕ БЫЛ другом лорда Джона – насколько Уильям помнил, отец никогда не называл его иначе. Индеец приходил и уходил, когда ему заблагорассудится, – обычно без всякого предупреждения, – хотя большую часть времени проводил на Маунт Джосайя, чем вне её. Он не был слугой или подёнщиком, однако, живя здесь, готовил еду, мыл посуду и даже держал кур – да, куры были на месте, устраивались на деревьях вокруг заброшенного дома; Уильям отчётливо слышал их возню и кудахтанье – а также помогал свежевать и разделывать добытую на охоте дичь.
– Ваш боров? – спросил Уильям Корицу, коротко кивнув головой в сторону прикрытого земляного очага. Позаботившись о Барте, он присоединился к индейцам, ужинавшим на полуразрушенной террасе: мужчины наслаждались мягким вечерним воздухом и присматривали за коптившейся рыбой, чтобы уберечь её от енотов, лис или иных голодных хищников.
– Oui. Да (фр.). Взял его там, – Корица махнул большой рукой в направлении севера. – В двух часах ходьбы. В лесу были свиньи – совсем немного. 
Уильям кивнул. 
– У вас есть лошадь? – спросил он. Кабанчик был небольшим, возможно, около шестидесяти фунтов (≈ 27 кг), но достаточно тяжелым, чтобы нести его на себе в течение двух часов, – тем более, что Корица, судя по всему, не знал, сколько ему придётся идти. Он уже сказал Уильяму, что никогда прежде не бывал в имении «Маунт Джосайя».
Корица кивнул – его рот был полон, – указывая подбородком в сторону хозяйственных построек и ветхой табачной сушильни. Уильям задумался о том, давно ли Маноке вернулся в имение: оно выглядело так, словно его забросили немало лет тому назад – однако, куры здесь всё-таки были…
Кудахтанье и отрывистые выкрики птиц внезапно напомнили ему о Рэйчел Хантер, и в следующий миг Уильям вновь ощутил резкий запах дождя, мокрых кур – и промокшей девушки.
«– ...одну из них мой брат называет Великой Вавилонской блудницей. Давно известно, что у кур нет ни капли разума, но эта – настоящая извращенка.
– Извращенка? 
Очевидно, девушка поняла, что он представил себе поведение, подходящее под это описание, и нашёл его забавным для курицы, поэтому фыркнула и наклонилась, чтобы открыть сундук с бельём.
– Эта особь сидит на сосне на высоте двадцати футов, в самый разгар грозы. Извращенка. 
 Она достала льняное полотенце и начала вытирать им волосы.
Шум дождя внезапно сменился стуком – град бил по ставням, словно в них швыряли камешками.
– Хм–м, – буркнула Рейчел, мрачно покосившись на окно. – Не сомневаюсь, что град оглушит и собьет эту дуру на землю, где её сожрет первая из оказавшихся поблизости лис. Ну и поделом ей. – Она продолжила вытирать волосы. – Хотя это уже не важно. Рада, что больше никогда не увижу ни одну из этих кур.»
Запах мокрых волос Рейчел накрепко засел в его памяти – впрочем, как и они сами – темные пряди, рассыпавшиеся по спине, увлажнили поношенную сорочку. Ветхая ткань местами стала почти прозрачной, и нежно-белая кожа девушки просвечивала сквозь неё.
– Что? Я ... прошу прощения, о чем ты?
Маноке что-то сказал Уильяму, и аромат дождя исчез, сменившись запахами тлеющей древесины гикори, жареных кукурузных лепешек и рыбы.
Маноке бросил на него удивленный взгляд, но вежливо повторил:
– Я спросил, надолго ли ты приехал? Если собираешься здесь остаться, то тебе нужно будет починить дымоход.
Уильям оглянулся назад: увитые виноградной лозой обломки трубы едва виднелись из-за края террасы.
– Я не знаю, – произнёс он, пожимая плечами. Маноке кивнул и продолжил беседу с Корицей. Они разговаривали по-французски, но Уильям не мог заставить себя слушать: на него внезапно навалилась страшная усталость, сковавшая его по рукам и ногам.
Останется ли он? Нет, не сейчас – но, возможно, позже, когда выполнит задуманное: найдет либо своего кузена Бена, либо неопровержимые доказательства его смерти. Может быть, он вернется. Уильям до сих пор не знал, зачем сюда приехал, хотя … это было единственное место, куда он мог пойти, чтобы, ни перед кем не отчитываясь, спокойно всё обдумать. Его приёмная мать – хотя она всегда была для него просто Матушкой Изабель – завещала имение ему. Интересно, посещала ли она когда-нибудь «Маунт Джосайя», – неожиданно задумался Уильям. 
Он отыскал ещё нескольких ополченцев из Вирджинии, которые находились в лагере Миддлбрук в то время, когда Бен был там в плену. Большинство из них ничего не слышали о капитане Бенджамине Грее, а те немногие, кто слышал, знали лишь то, что он умер.
Только это не было правдой. Уильям упрямо цеплялся за это убеждение. А если Бен и умер, то явно не от лихорадки или тифа, как сообщили американцы.
Уильям собирался выяснить, что случилось с его кузеном. Как только ему... ну, существовало ещё немало вещей, которые он собирался обдумать.
Уильяму нужно было собраться с мыслями. Разобраться во всем, решить, что делать дальше. Во-первых, конечно, Бен. Значит, ему необходимо собраться и начать действовать, чтобы всё исправить.
– Исправить, – пробормотал Уильям себе под нос. – Ад и смерть^[2]. – Ничего уже не исправить.

[2] Возможно, отсылка к «Откровению Иоанна Богослова», 1:18 – I have the keys of Hell and of Death (англ) – имею ключи ада и смерти.

Рейчел вышла замуж за долбанного Йена Мюррея – типа, который был чем-то средним между горцем и могавком, да к тому же кузеном Уильяма, что только добавляло соли на его рану. Это невозможно исправить.
Джейн … Ему страшно не хотелось вспоминать о том, как выглядела Джейн, когда он видел её в последний раз. Это тоже нельзя было ни исправить, ни стереть из памяти. Джейн стала маленьким твердым камешком, который время от времени переворачивался в глубине его сердца. Да и факт того, кто является настоящим отцом Уильяма, тоже невозможно изменить – хотя этот факт ранил его самолюбие сильнее тысячи острых шипов. 
После того, как он нос к носу столкнулся с Джейми Фрейзером и провел с ним адскую ночь в тщетной надежде спасти Джейн... отрицать правду было просто невозможно. Уильям был зачат предателем-якобитом, шотландским преступником... проклятым конюхом, дьявол его забери. Но … шотландец сказал ему:
«Ты вправе получить от меня помощь в любом деле, которое сочтёшь для себя важным».
И Фрейзер оказал эту помощь, верно? Сразу и без вопросов. И не только в том, что касалось Джейн, но и её младшей сестры Фрэнсис.
Во время похорон Джейн Уильям едва мог говорить. Теперь горе нахлынуло на него с прежней силой, и он склонил голову, забыв о куске рыбы в своей руке.
Тогда Уильям просто передал Фрэнсис в руки Фрейзера и ушел. И теперь впервые задался вопросом, почему он так поступил. Лорд Джон – собственный отец Уильяма – тоже присутствовал на тех печальных и скромных похоронах. Конечно, можно было благополучно оставить Фанни на его попечении. Но Уильям не только этого не сделал – он даже не подумал об этом.
 «Нет! Нет, я не жалею». Он вспомнил голос, произнёсший эти слова – и большую горячую ладонь, на миг прижавшуюся к его щеке. Уильям поперхнулся – незамеченная рыбья косточка вонзилась ему в нёбо; он кашлянул и едва не подавился.
 Маноке бросил на него быстрый взгляд, но Уильям махнул рукой, и индеец продолжил свою напряженную беседу с Джоном Корицей – теперь они разговаривали на алгонкинском. Уильям встал и, кашляя, направился за угол дома к колодцу.
Вода оказалась сладкой и холодной, и он, достаточно быстро вытащив кость, с удовольствием напился, а затем вылил остатки воды себе на голову. Смывая пыль с лица, Уильям почувствовал, как его постепенно охватывает спокойствие. Не умиротворение или смирение, а осознание того, что если невозможно уладить всё прямо сейчас... то, вероятно, в этом нет особой необходимости. Ему уже исполнился двадцать один год, он достиг совершеннолетия, но поместьем Эллсмир по-прежнему управляли поверенные и адвокаты; так что за всех арендаторов и фермы отвечал кто-то другой. Так будет до тех пор, пока Уильям не вернется в Англию, чтобы заявить о своих правах и самому заняться делами. Если он вернётся. Или... что «или»?
Наступили глубокие сумерки – живя здесь, он полюбил это время суток. С заходом солнца лес притих, но воздух зашевелился и, сбрасывая бремя дневной жары, словно древний холодный дух скользил сквозь шелестящие листья, принося покой разгоряченной коже Уильяма.
«Можно остаться здесь», – подумал он, вытирая рукой мокрое лицо. – «Только на какое-то время. Не думать. Не бороться. Просто немного пожить спокойно. Возможно, тогда всё постепенно прояснится само собой».
Уильям неторопливо вернулся на террасу и обнаружил, что оба индейца как-то странно на него смотрят.
– Что? – смущенно спросил он, проводя рукой по макушке. – У меня в волосах репьи?
– Да, – кивнул Маноке, – но это не важно. Думаю, наш друг хочет сказать тебе кое-что.
Уильям удивленно взглянул на Корицу. В наступившей темноте было трудно что-либо разглядеть, но ему показалось, что юноша покраснел – судя по его поникшим плечам, он явно пытался побороть смущение.
– Ну же, – настаивал Маноке, подталкивая Корицу локтем. – Рано или поздно тебе придётся всё ему рассказать. Сейчас самое подходящее время.
– Рассказать мне что?
Уильям сел, скрестив ноги, чтобы их с Корицей глаза оказались на одном уровне. Парень плотно сжал губы, но выдержал его взгляд.
– О том, что вы спрашивали, – выпалил он. – Раньше. Как я здесь очутился. Я пришел для того ... я подумал, а вдруг ... короче, это единственное известное мне место, откуда можно было начать поиски.
– Поиски чего? – спросил сбитый с толку Уильям.
– Лорда Джона Грея, – Корица сглотнул, и Уильям увидел, как дернулся кадык на его мощной шее. – Моего отца.
МАНОКЕ МАЛО ОХОТИЛСЯ, но был хорошим рыболовом; он научил Уильяма делать ловушки для форели, забрасывать леску и даже ловить сома голыми руками. Смельчаку достаточно было сунуть руку в яму у берега, где в мутной воде жила эта рыба, а когда сом хватал ловца за пальцы, быстро вытащить его наружу. 
Теперь Уильям внезапно испытал те же ощущения: по спине пронеслась волна дрожи, по голове вновь медленно заструилась холодная и мутная вода, а пальцы закололо, словно в ожидании внезапной хватки невидимых железных челюстей.
– Вашего отца, – осторожно произнес он.
– Да, – ответил Джон Корица. Он опустил голову, упершись взглядом в кукурузную лепёшку, которую до этого жевал.
Чувствуя себя так, словно кто-то ударил его по затылку узкой кожаной дубинкой, набитой песком^[3], Уильям посмотрел на Маноке.

 [3]В оригинале Stuffed eel skin (англ.) – дословно «фаршированная кожа угря» – жаргонное обозначение узкого кожаного или матерчатого мешка, набитого песком, который грабители использовали в качестве дубинки. Выражение встречается в цикле рассказов «Укридж» П. Г. Вудхауса, 1924 г.

Пожилой индеец кивнул – несмотря на серьезное выражение лица, он выглядел довольным.
– Что ж, – вежливо произнёс Уильям, хотя его желудок превратился в камень, застрявший между рёбер. – Я вас поздравляю.
В течение нескольких минут после ошеломляющего заявления Корицы никто не произнёс ни слова – казалось, юноша был потрясён не меньше Уильяма.
– Лорд Джон... прекрасный человек, – наконец сказал Уильям, чувствуя, что ему просто необходимо что-то добавить.
Кивнув, Корица пробормотал нечто нечленораздельное, а затем торопливо схватил маленькую жареную форель, которую в волнении целиком запихнул себе в рот, и, изредка покашливая, принялся с хрустом её жевать.
Маноке, обычно немногословный, продолжал хранить молчание, спокойно поглощая жареную рыбу и кукурузные лепешки, не обращая никакого внимания на смятение, которое бушевало в сердцах обоих его приятелей.
Уильяму тяжело было смотреть на Корицу – однако он, охваченный болезненным любопытством, украдкой бросал на парня быстрые оценивающие взгляды, тут же отводя глаза в сторону.
Корица, в чьих жилах явно текла смешанная кровь, был довольно красив. Свои волосы он мог получить только от европейского родителя. Однако эти тугие, пышные кудри не имели ничего общего с густой белокурой шевелюрой лорда Джона.
Кориц внезапно поднялся, собираясь спуститься с ветхой террасы, на котором они устроились перекусить в сгущающихся сумерках.
– Куда ты, mon ami, друг мой? – удивился Маноке.
– Проверить огонь, – ответила Корица, кивнув головой в сторону дымящейся ямы под большим буком. Мешковина, покрывавшая очаг, пересохла и начала тлеть и дымиться – мгновением позже до Уильяма донеслась её вонь.
Мать Корицы была наполовину француженкой. Он рассказал об этом Уильяму той зимой, когда они вместе охотились в Квебеке. Часто ли у французов встречаются такие кудрявые волосы?
Под деревом стояли ведро и большой глиняный кувшин для воды – серый, с двумя белыми полосами и обитыми краями. Уильям сразу его узнал – лорд Джон купил кувшин у торговца на реке во время их первого приезда в имение «Маунт Джосайя». Корица налил воды в ладонь и побрызгал мешковину, которая перестала дымиться и снова начала тихонько парить; теперь лишь струйки дыма от горевшего внизу огня просачивались под её закрепленные края.
Присев на корточки, Корица подбросил несколько тонких веток в костер, над которым коптилась рыба, а затем поднялся, повернув голову в сторону веранды. В полумраке его лицо казалось почти белым. Уильям поспешно опустил взгляд, машинально кроша пальцами кусок лепёшки. Он почувствовал, как горячая кровь прилила к его щекам, словно его застукали за чем-то постыдным.
Глаза... возможно, в форме глаз было что-то, напоминающее Папá… Уильям замер, не в силах закончить мысль, в которой слово «Папá» сочеталось бы с ... этим …
Каждый раз, думая об услышанном, он словно получал удар под дых. Сын. Сын лорда Джона. Чёрт побери, это было просто невозможно. И, тем не менее, так оно и было.
Маноке никогда не лгал. И он не из тех, кого легко одурачить. И он никогда не сделает ничего, что может навредить лорду Джону – Уильям в этом не сомневался. Если Маноке сказал, что история Корицы правдива ... значит, так оно и есть. Но … должно быть, здесь какая-то ошибка.
ПРИСУТСТВИЕ МАНОКЕ, хоть и было очень приятным, однако перечеркнуло романтические планы Уильяма, который рассчитывал дни напролёт бродить по плантации наедине со своими мыслями. А признание Джона Корицы окончательно похоронило его надежды обрести здесь душевный покой. Куда бы Уильям не отправился, ему уже не скрыться от реальности в лице большого и крепкого индейского парня – как и от мысли: «Он – настоящий сын Папá. А я – нет».
Тот факт, что Уильям не состоял в кровном родстве с Джоном Греем, ни для кого из них не имел особого значения. До сих пор.
И всё же, если лорд Джон однажды переспал с индианкой или – Бог ему судья – завёл себе в Квебеке любовницу-индианку, – это касалось только его. Корица сказал, что его мать умерла, когда он был младенцем; и, несомненно, лорд Джон, будучи человеком чести, счёл своим долгом позаботиться о мальчике. 
«И что же сделает Папá, когда увидит этот... этот... плод своих распутных чресл?»
Это было уже слишком. Уильям встал и пошел прочь.
Ему нужно было отлить, а заодно и немного побыть одному, чтобы привести свои мысли в порядок, – однако они никак не желали успокаиваться, и Уильям продолжал шагать вперёд, несмотря на сгустившуюся темноту.
Ему было все равно, куда идти. Повернувшись спиной к костру, он направился в поля, раскинувшимся за домом. Уильям помнил, что когда-то «Маунт Джосайя» могла похвастаться всего лишь двумя десятками акров (≈ 8 га) табачных полей – интересно, а сейчас кто-нибудь обрабатывает эту землю?
К его удивлению оказалось, что поля не были заброшены. Время для сбора урожая ещё не наступило, но ночной воздух был насыщен густым маслянистым ароматом свежих табачных листьев как собор – благовониями. Запах успокаивал, и Уильям медленно направился через поле к черному силуэту табачной сушильни, гадая, используют ли её по назначению. 
Да, используют. Хотя сушильной её можно было назвать лишь из вежливости: помещение оказалось чуть больше обычного сарая, но в задней части, где развешивали собранные листья, оно было просторным и хорошо проветриваемым. Сейчас со стропил свисало всего несколько связок – едва различимых в слабом свете звезд, проникавшего сквозь широкие промежутки между досками. При появлении Уильяма некоторые из табачных листьев, висящих на краю сушильной рамы, зашевелились и зашуршали, словно сарай заметил пришельца. Это странная фантазия его не встревожила – он непроизвольно кивнул темноте, как будто отвечая на приветствие.
Он наткнулся на что-то, отскочившее в сторону с глухим стуком – пустую бочку. Двигаясь наощупь, Уильям насчитал ещё более десятка бочонков, ожидавших, когда их наполнят. Несколько старых, несколько новых – судя по запаху свежей древесины, добавлявшего новый оттенок к ароматам сарая.
На плантации работали – и это точно был не Маноке. Время от времени индеец с удовольствием курил трубку, но Уильям ни разу не видел, чтобы он когда-либо выращивал или собирал табак. И табаком от Маноке не пахло. Кроме того, после прикосновения к зеленым листьям табака, покрытым липким соком, руки становились черными, а запаха созревших растений было достаточно, чтобы у взрослого мужчины со временем закружилась голова.
Когда Уильям жил здесь с лордом Джоном, – имя вызывало у него приступ боли, который он постарался подавить, – отец нанимал подёнщиков, трудившихся на большой плантации под названием «Бобуайт» – «Белая Перепёлка», расположенной неподалёку в верховьях реки, и те, наряду со своей основной работой, с легкостью справлялись со скромным (по сравнению с соседским) урожаем «Маунт Джосайи». Возможно, эта договоренность действовала до сих пор?
Мысль о том, что плантация до сих пор функционирует, пусть и таким призрачным образом, немного приободрила Уильяма. Увидев разрушенный дом, он решил, что она полностью заброшена.
Мысль о доме заставила его оглянуться. Мерцающий свет костра, проникавший сквозь пустые окна фасада, создавал иллюзию, что в доме по-прежнему кто-то живет. Уильям вздохнул и медленно поплёлся обратно.
Он не обрел покоя, но усилия, которые прилагал его разум, пытаясь избежать мыслей о своём кровном отце, своем титуле, своих обязанностях, своей чертовой будущей жизни, а теперь ещё и о грёбаном сыне грёбаного лорда Джона, заставили его избрать другое направление и снова ухватиться за загадочное исчезновение Бена.
Кто-то похоронил безухого незнакомца в могиле с надписью «Бенджамин Грей», и, кем бы ни был этот человек, он почти наверняка знал, что случилось с Беном. По последним подсчетам Уильям поговорил с двадцатью тремя ополченцами, которые вместе с Вашингтоном находились в горах Уотчунг в то время, когда Бен якобы скончался в лагере Мидлбрук от тюремной лихорадки. Четверо из них слышали о Бене и о том, что он умер, но ни один из американцев не видел ни его тела, ни могилы. Уильям готов был поклясться, что всё они говорили правду.
И тем не менее… Дядя Хэл получил письмо, в котором сообщалось о смерти Бена. Оно было передано ему адъютантом генерала Клинтона – сэр Генри получил его от какого-то офицера Континентальной армии. Кто написал это письмо?
– Почему, черт возьми, я не попросил показать его мне? – пробормотал себе под нос Уильям. «Потому что ты был слишком занят переживаниями о своём чертовом достоинстве», – откликнулся его разум.
Очевидно, по логике вещей, он должен был начать именно с письма. Выяснить имя его автора – американского офицера, а затем... найти этого офицера, если он до сих пор не убит, не попал в плен или не умер от сифилиса.
Следующий шаг представлялся Уильяму вполне логичным: дядя Хэл наверняка сохранил письмо – а у него (как и у Папá ...) имелись обширные связи в армии, которые позволят им навести справки о местонахождении конкретного американского офицера.
Тогда ему придется отправиться в Саванну в надежде, что британская армия по–прежнему удерживает город. И что его отец и дядя Хэл все ещё служат в вышеупомянутой армии.
МАНОКЕ И КОРИЦА курили на террасе, когда Уильям вернулся. Табачный дым смешивался с поднимающимся над землей туманом – прохладным, сладким, напоенным ароматами растений.
Очевидно, пока его не было, они что-то обсуждали, поскольку Маноке вынул изо рта свою трубку, едва Уильям сел рядом.
– Ты знаешь, где он? – без обиняков поинтересовался пожилой индеец. – Наш англичанин?
«Вот уж точно, наш англичанин», – подумал Уильям, бросая взгляд на Корицу. Индеец, сидевший с опушенной головой, старательно набивал свою трубку, однако Уильяму показалось, что его широкие плечи напряглись.
– Нет, – ответил Уильям, но совесть заставила его прибавить: – Когда я видел его в последний раз, он был с армией в Саванне. Это в Джорджии. 
 Маноке кивнул, но по отсутствующему выражению его лица можно было догадаться, что он понятия не имеет, что такое Джорджия и где она может находиться. Где бы ни странствовал Маноке, так далеко на юг он, очевидно, не заходил.
– А это далеко? – небрежно поинтересовался Корица.
– Вероятно, в четырёх сотнях миль отсюда, – рискнул Уильям. Ему потребовалось почти два месяца, чтобы добраться до Вирджинии, но его путешествие не было целенаправленным. По дороге он расспрашивал о Бене, но в действительности просто бессознательно дрейфовал к единственному месту, где чувствовал себя как дома и был по-настоящему счастлив, впервые с тех пор, как покинул Хелуотер – дом своего детства в Озерном крае в Англии.
Если он больше ничего не скажет, Корица, вероятно, отправится в Джорджию, оставив Уильяма в покое, который он так жаждал здесь найти. Он вытер лицо рукавом – его одежда пропахла копченым мясом, рыбой и табаком; значит, «Маунт Джосайя» будет какое-то время путешествовать вместе с ним.
Можно отправить письмо с Корицей и попросить дядю Хэла навести справки об американском офицере, который сообщил о смерти Бена. А Уильям без помех будет делать то, ради чего сюда пришел: сидеть и размышлять над своим положением.
«И я позволю этому парню явиться к Папá без предупреждения?» 
Он был достаточно честен, признав, что его желание не допустить чего-либо подобного не имело ничего общего с предполагаемым смущением лорда Джона или двусмысленным положением Корицы, а было лишь смесью любопытства и ... ну, да, простой ревности. Если лорда Джона ожидает встреча со своим родным сыном, ставшим взрослым мужчиной, то он, Уильям, хотел бы присутствовать при этом событии.
– Знаете, армия часто перемещается, – наконец произнёс Уильям, и Маноке ему улыбнулся.
Корица утвердительно хмыкнул и склонил голову, по-прежнему не отрывая глаз от расшитого бисером табачного кисета на своем колене.
– Хотите, я провожу вас к нему? – спросил Уильям немного громче, чем ему хотелось. – К лорду Джону?
Корица удивленно поднял голову и посмотрел на Уильяма долгим, непроницаемым взглядом.
– Да, – наконец тихо произнёс он, а затем, снова склонив голову, еле слышно вымолвил: – Благодарю вас. 
«Ладно, черт с ним», – подумал Уильям, беря трубку, которую протянул ему Маноке. «Я могу подумать по дороге».

...– Фанни! – закричала Мэнди. – Фанни, тебе письмо!
Она, раскрасневшись от возбуждения, стояла на скамейке рядом с Роджером, который обнимал её за талию. В поисках Фанни все завертели головами, с любопытством перешептываясь.
Фанни, сидевшая в углу на бочке с соленой рыбой, медленно поднялась на ноги, растерянно оглядываясь по сторонам. Джейми поманил девочку, и она нехотя приблизилась к нему.
– О, значит вы та самая мисс Фрэнсис! До чего же пригожая девушка. – Джон Куинси оторвался от скамейки, и, отвесив Фанни низкий, учтивый поклон, вложил письмо в её безвольную ладошку.
Фанни обеими руками прижала письмо к груди. В её огромных глазах застыло паническое выражение: она напоминала испуганную кобылку, готовую пуститься вскачь.
– Неужели ты никогда не получала писем, Фанни? – с любопытством спросил Джем. – Открывай скорее и узнаешь, кто его прислал!
Пару секунд она таращилась на Джема, а затем в поисках поддержки перевела взгляд на Клэр. Та отложила масло в сторону, предлагая девочке подойти. Фанни приблизилась и очень осторожно положила письмо на стол, будто опасаясь, что оно может сломаться.
Письмо состояло из одного листа грубой бумаги, сложенной втрое и запечатанной чем-то наподобие свечного воска: жир от серо-желтой кляксы пропитал бумагу – сквозь прозрачное пятно чернели некоторые слова. Клэр как можно бережнее взяла его в руки и перевернула.
– Да, это определенно твое письмо, – заверила она девочку. – Адресовано Мисс Фрэнсис Покок, подопечной Джеймса Фрейзера, Фрейзер–Ридж, Королевская колония Северная Каролина.
– Открывай его, бабуля! – потребовала Мэнди, подпрыгивая на месте, чтобы ничего не пропустить.
– Нет, это письмо Фанни, – покачала головой Клэр, – и только она может его открыть. И она вовсе не обязана кому-либо его показывать, если только сама этого не захочет.
Фанни повернулась к Джону Куинси и с необычайно серьёзным видом поинтересовалась: 
– Кто поручил вам передать мне это письмо, сэр? Оно пришло из Филадельфии?
Говоря это, девочка заметно побледнела, но Майерс лишь покачал головой и пожал плечами.
– Вряд из Филадельфии – на самом деле, я понятия не имею, откуда оно, дорогая. Письмо вручили мне в Нью–Берне, куда я случайно попал в прошлом месяце, но не тот человек, что его написал. Он просто передавал его из рук в руки, как это обычно происходит.
– О. – Напряженные плечи девочки расслабились, и она с облегчением вздохнула.
– Понимаю. Спасибо, что доставили его, сэр.
Судя по всему, Фанни раньше уже видела письма: она без колебаний просунула большой палец под клапан, однако не сломала печать, а просто отлепила её, положив на стол рядом с развернутым письмом. Девочка склонилась над листком, однако Клэр, взглянув поверх её плеча, смогла хорошо его рассмотреть. Фанни начала медленно, но четко читать письмо вслух, водя пальцем по строчкам.

Мисс Фрэнсис Покок
От мистера Уильяма Рэнсома
Дорогая Фрэнсис,
Я пишу, чтобы справиться о вашем здоровье и благополучии. Надеюсь, вы довольны своим нынешним положением и начинаете осваиваться на новом месте.
Пожалуйста, передайте мою искреннюю благодарность мистеру и миссис Фрейзер за их великодушие.
У меня всё в порядке, хотя в данный момент я очень занят. Обязательно напишу вам ещё раз, как только представится случай для отправки нового письма.
Ваш смиреннейший и покорнейший слуга,
Уильям Рэнсом

– Уил–лим, – едва слышно пробормотала Фанни, проводя пальцем по буквам его имени. Её лицо мгновенно изменилось, засияв каким-то благоговейным счастьем.
Джейми шевельнулся рядом с Клэр – пламя очага, отражаясь в его глазах, сделало их такими же теплыми и счастливыми, как у Фанни.

УИЛЬЯМ ПИТАЛ НАДЕЖДУ, что его вопросы о лорде Джоне Грее либо останутся без ответа, либо ему сообщат, что его милость вернулся в Англию. Однако ему не повезло. Один из клерков генерал-майора Прево сразу же назвал ему адрес дома на Сент-Джеймс-сквер, и Уильям с колотящимся сердцем и свинцовым ядром в желудке спустился по ступенькам штаба Прево к ожидавшему на улице Корице.
Однако все его тревоги в один миг улетучились, едва он заметил полковника Арчибальда Кэмпбелла, бывшего командующего гарнизоном Саванны и своего bête noire^[1] – личного врага, – идущего ему навстречу в сопровождении двух адъютантов.

[1] Bête noire(фр.) – букв. «черный зверь» – предмет особой ненависти.

Первым побуждением Уильяма было надеть шляпу, поглубже надвинуть её на лоб и прошмыгнуть мимо в надежде остаться неузнанным. Однако его и без того уязвленная гордость взбунтовалась – и вместо этого он, высоко подняв голову, зашагал прямо по дорожке, и, поравнявшись с полковником, поприветствовал его царственным кивком:
– Доброго вам дня, сэр.
Кэмпбелл, который что-то говорил одному из адъютантов, рассеянно взглянул на Уильяма, внезапно замер и заметно напрягся.
– Какого дьявола вы здесь делаете? – рявкнул подполковник, чьё широкое лицо потемнело, как подгоревшая отбивная.
– Мои дела вас не касаются, сэр, – вежливо ответил Уильям и двинулся дальше.
– Трус, – презрительно бросил ему в спину Кэмпбелл. – Трус и развратник. Убирайся прочь, пока я не приказал тебя арестовать.
Разум подсказывал Уильяму, что эти оскорбления – лишь результат неприязненных отношений между Кэмпбеллом и его дядей Хэлом, и ему не стоит принимать их близко к сердцу. Он должен идти вперёд, сделав вид, что ничего не слышал.
Уильям развернулся - гравий заскрипел под его каблуками, и только потому, что выражение его лица заставило Кэмпбелла побледнеть и отпрянуть назад, Джон Корица успел сделать три прыжка и схватить Уильяма сзади за руки.
– Amène-toi, imbécile! Идём отсюда, дурак! – прошипел он Уильяму на ухо. – Vite! Быстрее!
Корица весил на сорок фунтов больше и своего добился – хотя на самом деле Уильям ему не сопротивлялся. Однако он не стал поворачиваться к Кэмпбеллу спиной, а, не сводя горящих глаз с покрытого пятнами лица подполковника, медленно пятился к воротам, к которым тащил его Корицы.
– Что на тебя нашло, gonze (приятель – фр.)? – спросила индеец, как только они благополучно выбрались на улицу и отошли подальше от обшитого деревом особняка. Доброжелательное любопытство Корицы немного успокоило Уильяма, и он с силой потёр лицо рукой, прежде чем ответить.
– Извини, – произнёс он, переводя дыхание. – Этот... он... этот тип виноват в смерти одной… молодой леди. Молодой леди, которую я знал.
– Merde (дерьмо – фр), – Корица с негодованием обернулся на особняк. – Джейн?
– Что … как – откуда ты узнал это имя? – взвился Уильям. Свинец в его животе вспыхнул и расплавился, оставив после себя выжженную пустоту. Он до сих пор не мог забыть руки Джейн, такие маленькие, белые и изящные, которые он сложил крест-накрест на её груди, аккуратно перевязав черной тканью перерезанные запястья.
– Иногда ты произносишь его во сне, – виновато пожал плечами Корица. Он медлил, однако его желание найти отца было слишком сильным, и юноша не смог удержаться от вопроса: – Ну что?
– Да. – Уильям сглотнул и повторил более твердо: – Да. Он здесь. Оглторп–стрит, дом двенадцать. Идём.
ДОМ – СКРОМНЫЙ, но изящный, обшитый белыми досками и с дверью синего цвета, – стоял среди таких же приличных домов на улице, в конце которой высилась маленькая церковь из красного песчаника. Листья, сбитые недавним дождем с росшего в палисаднике дерева, влажными желтыми ковром лежали на выложенной кирпичом дорожке. Когда они приблизились к калитке, Уильям услышал, как Корица глубоко вздохнул, а пока они шли к двери, он увидел, как индеец украдкой оглядывается по сторонам, старательно подмечая каждую деталь.
Уильям без колебаний постучал в дверь, не обращая внимания на медный дверной молоток в форме собачьей головы. Несколько мгновений за дверью было тихо, а затем в доме послышался детский плач. Молодые люди с недоумением уставились друг на друга.
– Должно быть, это ребенок кухарки его милости, – с напускной небрежностью заметил Уильям. – Или служанки. Вероятно, эта женщина...
Дверь распахнулась, явив хмурого лорда Джона, растрёпанного и в одной рубашке, прижимавшего к груди маленького вопящего младенца.
– Черт побери, вы разбудили ребенка, – сказал он. – О, Вилли, привет. Входите скорее, не устраивайте сквозняк: у маленького злодея режутся зубки, и, если он вдобавок к этому ещё и простудится, то его настроение нисколько не улучшится. Кто твой друг? Ваш слуга, сэр, – прикрыв рукой рот ребенка, добавил Грей и кивнул Корице, честно исполняя долг гостеприимства.
– Джон Корица, – одновременно выпалили оба молодых человека, и смолкли, одинаково смутившись. Уильям первым пришёл в себя.
– Твой? – вежливо осведомился он, кивнув на ребенка, который на время прекратил свои вопли и яростно грыз сгиб пальца лорда Джона.
– Что за странные шутки, Уильям, – ответил отец, отступая назад и кивком головы приглашая их в дом. – Позволь познакомить тебя с твоим двоюродным племянником Тревором Уоттисвейдом Греем. Рад нашему знакомству, мистер Корица, – может, немного пива? Или чего-нибудь покрепче?
– Я ... – запаниковав, Корица посмотрел на Уильяма в ожидании подсказки.
– Думаю, нам потребуется что-нибудь покрепче, – если оно у вас есть, сэр.
Уильям потянулся и осторожно взял малыша из влажных, напряжённых рук лорда Джона. Отец с облегчением вытер ладонь о бриджи и протянул её Корице.
– К вашим услугам, с... – он внезапно замолчал, очевидно, впервые как следует рассмотрев гостя. – Корица, – медленно повторил лорд Джон, не отрывая глаз от широкого лица индейца. – Как вы сказали – Джон Корица?
– Да, сэр, – хрипло ответил Корица и внезапно упал на колени с таким грохотом, что фарфор в буфете задребезжал, а маленький Тревор напрягся и завизжал так, словно его драли на части голодные барсуки.
– О, Боже, – произнёс лорд Джон, переводя взгляд с Тревора на Корицу и обратно. – Опять начинается. – Он забрал ребенка у Уильяма и принялся со знанием дела его укачивать.
– Мистер Корица, – начал отец, поворачиваясь к индейцу. – Пожалуйста. Прошу вас встать. Не нужно… –
– Во имя всего святого, что вы делаете с ребенком, дядя Джон?
Разъяренный женский голос, прозвучавший из дальнего конца комнаты, заставил Уильяма повернуть голову в ту сторону. В дверях стояла белокурая девушка среднего роста и телосложения, за исключением её полуобнаженных грудей – очень больших и молочно-белых, выглядывающих из распахнутого баньяна и развязанного ворота сорочки.
– Кто, я? – возмущенно воскликнул лорд Джон. – Я ничего не сделал этому маленькому чудовищу. Вот, забирайте его, мадам.
Она взяла ребёнка, и маленький Тревор тут же уткнулся личиком ей в грудь, урча, словно зверёныш. Молодая женщина мельком скользнула взглядом по лицу Уильяма, а затем пристально уставилась на него.
– А вы кто такой, черт побери? – требовательно произнесла она.
От неожиданности Уильям моргнул.
– Меня зовут Уильям Рэнсом, мадам, – довольно сухо произнес он. – К вашим услугам.
– Амарантус, это твой кузен Вилли, – сказал лорд Джон. Он шагнул вперед, ласково потрепав Корицу по макушке в качестве извинения за то, что ему пришлось протискивался мимо него. – Уильям, позволь представить тебе Амарантус, виконтессу^[2] Грей … вдову твоего кузена Бенджамина.

[2] Титул не может совпадать с фамилией – они всегда отличаются; а кроме того, вдова старшего сына герцога, который с рождения носит титул графа (лорда Мелтона) должна быть «вдовствующей графиней Мелтон». Если Бенджамин Грей, граф Мелтон мёртв, то этот титул теперь носит его сын – Тревор Уоттисвейд Грей, граф Мелтон.

Пауза была почти незаметной, но Уильям её уловил и быстро перевел взгляд с молодой женщины на отца, однако лицо лорда Джона оставалось спокойным и дружелюбным. Тем не менее, в глаза Уильяму он не смотрел.
Значит... вне зависимости от того, нашлось ли тело Бена, или нет, они позволяют его супруге считать его мёртвым.
– Мои соболезнования, леди Грей, – поклонился Уильям.
– Спасибо, – ответила она. – Ой! Тревор, ах ты гадкий маленький myotis! – Она утихомирила Тревора, поспешно засунув его под полу своего баньяна, очевидно, тем же движением одернув вниз сорочку, потому что ребенок, прижавшись к её груди, принялся шокирующе громко сосать.
– Э–э ... Миотис?
Слово смутно напоминало греческое, но Уильям никогда прежде его не слышал.
– Летучая мышь-ночница, – ответила Амарантус Грей, поудобнее перехватывая ребенка. – У них очень острые зубы. Прошу прощения, милорд.
И с этими словами она повернулась и, сверкая босыми пятками, исчезла за дверью.
– Кхм, – Корица, на которого никто не обращал внимания, бесшумно поднялся на ноги. – Мой лорд … надеюсь, вы простите меня за то, что я явился к вам без предупреждения. Я не знал, где вас искать, пока мой друг, – кивок в сторону Уильяма, – только что не нашел ваш дом. Хотя, наверное, мне стоило немного подождать. Могу я ... прийти попозже...? – прибавил он, нерешительно направляясь к двери.
– Нет, нет. – Избавленный от присутствия Амарантус и Тревора, лорд Джон вновь обрел своё привычное самообладание. – Пожалуйста, присядьте, хорошо? Я сейчас пошлю... О. К сожалению, на самом деле посылать мне некого. Лакей вступил в армию, а кухарка пьяна в стельку. Я принесу нам –
Он направился к сторону кухни, но Уильям придержал его за рукав.
– Нам ничего не нужно, – почти нежно произнёс он. Парадоксально, но в сумятице последних минут его собственное волнение улеглось. Уильям положил руку на плечо отца, и, ощутив твердые кости под его теплой плотью, повернул лицом к Джону Корице, одновременно пытаясь понять, сможет ли он когда-нибудь снова называть лорда Джона «Папой».
Индеец побледнел настолько, насколько было возможно для человека с цветом его кожи – казалось, что его вот-вот стошнит.
– Я пришел поблагодарить вас, – выпалил Корица и крепко сжал губы, словно опасался сказать лишнее.
Лорд Джона оглядел высокого юношу с ног до головы, и его лицо посветлело и смягчаясь. Сердце Уильяма слегка сжалось.
– Не за что, – лорд Джон запнулся, чтобы прочистить горло. – Не за что, – повторил он более решительно. – Я очень рад снова встретиться с вами, мистер Корица. Спасибо, что разыскали меня.
Уильям обнаружил, что у него самого в горле застрял комок, и отвернулся к окну, смутно сознавая, что должен уйти и дать им время побыть наедине.
– Это Маноке рассказал мне, – произнёс Корица таким же хриплым голосом. – Я имею в виду, о том, что это были вы....
– Он вам рассказал...? Ну, да, теперь я припоминаю, что он был там, в Квебеке, когда я отвез вас в миссию – я имею в виду, после смерти вашей матери. А давно ли вы видели Маноке? – В голосе лорда Джона прозвучали странные нотки, и Уильям оглянулся на него. – Где именно?
– В «Маунт Джосайя», – ответил Уильям, оборачиваясь. – Я ... э–э ... заезжал туда. И застал мистера Корицу в гостях у Маноке. Он – я имею в виду Маноке – просил передать тебе привет и сказать, что приглашает тебя порыбачить вместе с ним.
В глазах лорда Джона промелькнуло очень странное выражение, которое, однако, тотчас же исчезло, едва он снова взглянул на Джона Корицу. Уильям видел, что индеец всё ещё нервничает, но уже не паникует.
– Очень любезно с вашей стороны принять меня, сэр, – произнёс молодой человек, неловко поклонившись лорду Джону. – Я хотел... то есть, я хочу сказать, что не собираюсь... навязываться вам или... или причинять какие-нибудь неприятности. Я ни за что так не поступлю.
– О, да, разумеется, – кивнул лорд Джон, всем своим видом демонстрируя полнейшее недоумение.
– Я не жду, что вы меня признаете, – храбро продолжил Корица. – Или чего-нибудь ещё. Я ни о чём не прошу. Я просто – просто … должен был вас увидеть. – На последних словах голос молодого человека внезапно сорвался, и он поспешно отвернулся. Уильям заметил, что на его глаза навернулись слёзы.
– Признáю? – Лорд Джон в замешательстве уставился на Джона Корицу, и внезапно у Уильяма лопнуло терпение.
– Своим сыном, – грубо сказал он. – Бери его – он лучше, чем тот, что уже у тебя есть. – И, в два прыжка добравшись до двери, он рывком распахнул её и выскочил наружу, бросив дверь открытой.
УИЛЬЯМ РЕШИТЕЛЬНО НАПРАВИЛСЯ к калитке, но остановился. Ему хотелось исчезнуть, уехать куда-нибудь, предоставив лорду Джону и его сыну возможность самим договариваться между собой. Чем меньше он будет знать об их беседе, тем лучше. Однако, положив руку на щеколду, Уильям заколебался.
Он не мог заставить себя бросить Корицу, не узнав исхода разговора. А вдруг всё пойдёт наперекосяк … он внезапно представил себе отвергнутого и обезумевшего Корицу, который спотыкаясь выходит из дома и бредёт в одиночестве Бог знает куда.
– Не будь идиотом, – пробормотал Уильям себе под нос. – Ты же знаешь, что Папá никогда...–
Слово «Папá» застряло у него в горле, словно рыбья кость, и он тяжело сглотнул.
Тем не менее, он убрал руку со щеколды и повернул назад. Уильям решил подождать четверть часа. Если случится что-то ужасное, то, скорее всего, это произойдёт в самое ближайшее время. Однако он не мог болтаться в крошечном палисаднике, не говоря уж о том, чтобы прятаться под окнами. Уильям обогнул двор и направился вдоль стены к задней части дома.
Там был разбит довольно большой сад; огородные грядки, перекопанные под грядущие посадки, до сих пор кое-где украшали ряды капусты. В конце сада стояла небольшая летняя кухня, а с другой стороны – увитая виноградом беседка. Внутри беседки на скамейке сидела Амарантус, которая, прижимая к плечу маленького Тревора, деловито похлопывала его по спине.
– О, привет, – сказала она, заметив Уильяма. – Где ваш друг?
– Внутри, – ответил он. – Разговаривает с лордом Джоном. Я думал подождать его здесь, но не хочу вас беспокоить. – Уильям развернулся, собираясь уйти, но она остановила его, на мгновение подняв руку, а затем продолжила своё занятие.
– Садитесь, – произнесла молодая женщина с интересом разглядывая его. – Значит, вы и есть тот самый знаменитый Уильям. Или мне следует называть вас лордом Эллсмиром?
– Да, это я. И нет, вам не нужно этого делать. – Уильям осторожно присел рядом с ней. – Как поживает ваш малыш?
– Наелся до отвала, – она слегка поморщилась. – В любую минуту… – ой, ну вот, пожалуйста.
Тревор громко срыгнул, залив плечо матери белой жижей. Очевидно, такие инциденты были в порядке вещей; Уильям увидел, что она накрыла баньян на плече салфеткой, хотя её размеров было явно недостаточно, чтобы впитать все извержения Тревора.
– Не могли бы вы подать мне это?
Ловко переложив ребенка на другое плечо, Амарантус кивнула на кусок стёганой ткани, лежавшей на земле у её ног. Уильям осторожно поднял ткань, но она оказалась чистой – вроде бы.
– Разве у него нет няни? – спросил он, передавая салфетку молодой матери.
– Была, – вытирая лицо ребенка, Амарантус слегка нахмурилась. – Я её уволила.
– За пьянство? – спросил Уильям, вспомнив, что лорд Джон говорил о кухарке.
– Помимо всего прочего. Периодически напивалась – слишком часто – и была нечистоплотной.
– Нечистоплотной – в смысле грязнулей? или... э–э ... была не слишком разборчива в отношениях с противоположным полом?
Амарантус рассмеялась – вопреки предмету их разговора.
– И то, и другое. Если бы я не знала, что вы сын лорда Джона, то сразу поняла бы это по вашему вопросу. Точнее, – поправилась она, поплотнее запахивая баньян, – по его формулировке, а не самому вопросу. Все Греи – то есть, те, кого я встречала до сих пор, – так выражаются.
– Я – приёмный сын его милости, – сдержанно заметил Уильям. – Следовательно, манера речи не наследуется, а является результатом воспитания,
Женщина хмыкнула и заинтересованно взглянула на него, приподняв одну светлую бровь. Уильям обратил внимание, что её глаза были изменчивого голубовато–серого ^[3] цвета. Сейчас они имели тот же оттенок, что и сизые голуби, вышитые на её желтом баньяне.

[3]  В предыдущей книге Амарантус описана как «стройная молодая женщина среднего роста, с прекрасным цветом лица, большими карими глазами и густыми волосами золотисто–русого оттенка» (глава 123 «Quod scripsi, scripsi» романа «Написано кровью моего сердца»)

– Вполне возможно, – пожала плечами Амарантус. – Мой отец рассказывал, что многие виды зябликов учится пению у своих родителей; но если вы возьмете яйцо из одного гнезда и положите его в другое, расположенное в нескольких милях от первого, птенец выучит песни новых родителей, а не тех, кто снес яйцо.
Воздержавшись от бестактного вопроса о том, кого вообще могут заинтересовать зяблики, Уильям просто кивнул.
– Вам не холодно, мадам? – спросил он. Они сидели на солнышке, опираясь спинами на теплую деревянную скамью, но ветерок, играющий волосами на затылке Уильяма, был холодным; к тому же он знал, что под баньяном на его соседке не было ничего, кроме сорочки. Эта мысль вызвала у него яркое воспоминание о её первом неожиданном появлении перед ним с полуобнажённой молочно-белой грудью и твёрдыми сосками, выпирающими из-под баньяна, и Уильям опустил глаза, стараясь переключиться на что-то другое.
– А чем занимается ваш отец? – наугад спросил он.
– Он натуралист – когда может себе это позволить, – ответила она. – И нет, мне не холодно. В доме всегда слишком жарко, и мне кажется, что дым от камина вредит Тревору – из-за него он начинает кашлять.
– Возможно, дымоход плохо тянет. Вы сказали: «когда он может себе это позволить». Чем занимается ваш отец, когда не может позволить себе делать то, что... э–э ... интересует его лично?
– Он книготорговец, – с легким вызовом произнесла Амарантус. – В Филадельфии. Там я и познакомилась с Бенджамином, – прибавила она дрогнувшим голосом. – В лавке моего отца.
Она слегка повернула голову, наблюдая за его реакцией. Осудит ли он эту связь, узнав, что она дочь торговца? «Едва ли», – горько усмехнулся про себя Уильям. В его нынешнем положении…
– Примите мои глубочайшие соболезнования в связи с кончиной вашего супруга, мадам, – сказал он. Уильяму хотелось узнать, что ей известно – вернее, что ей рассказали – о смерти Бенджамина, но расспрашивать о таком было верхом неприличия. Вначале ему стоит выяснить, что на данный момент известно об этом Папа и дяде Хэлу, прежде чем он ступит на малоизвестную территорию.
– Благодарю. – Она отвела взгляд и опустила глаза, но Уильям заметил, как губы её довольно красивого рта плотно сжались – очевидно, оттого, что она стиснула зубы.
– Чертовы континенталы! – воскликнула Амарантус с внезапной яростью. Она подняла голову, и Уильям обнаружил, что в её глазах сверкают отнюдь не слёзы, а самая настоящая ненависть.
– Будь они прокляты вместе с их идиотской республиканской философией! Из-за всей этой упрямой, бестолковой, предательской болтовни я ... – Она резко замолчала, заметив его изумление.
– Прошу прощения, милорд, – натянуто произнесла молодая женщина. – Я поддалась эмоциям.
– Это вполне …уместно, – неловко начал он. – Я имею в виду... вполне объяснимо, учитывая... гм... все обстоятельства. – Уильям искоса взглянул на дом, но не услышал ни хлопанья дверей, ни каких-либо слов прощания. – Вы не против называть меня Уильямом – мы ведь кузены, не так ли?
Она широко улыбнулась ему в ответ. У неё оказалась очаровательная улыбка.
– Действительно. Тогда и вы зовите меня «кузиной Амарантус» – это такое растение, – прибавила она с покорным видом человека, которому постоянно приходится давать подобные объяснения. – Amaranthus retroflexus – амарант запрокинутый. Из семейства амарантовых. Обычно его называют щирицей.
Тревор, который до этого момента сидел на коленях у матери, бессмысленно тараща глазки на Уильяма, теперь закряхтел и настойчиво потянулся к нему. Опасаясь, что ребенок вырвется из материнских рук и упадет ничком на кирпичную дорожку, Уильям схватил его за талию и поставил себе на колено. Довольный малыш, агукая и покачиваясь, радостно заулыбался, и Уильям невольно улыбнулся ему в ответ. Мальчик, с мягкими темными волосами и бледно-голубыми глазами, характерными^[4] для Греев, был красив, когда не визжал.

[4] Бенедикта Грей, мать Джона и Хэла – блондинка; лорд Джон – блондин, у Минни, жены Хэла – светло-русые волосы, их с Хэлом дочь Доротея – тоже блондинка. Только у Хэла тёмные волосы и, вероятно, у трех его сыновей.

– Здорово, как дела, Трев? – Уильям опустил голову и сделал вид, что хочет боднуть ребенка – в ответ малыш захихикал и вцепился ему в волосы.
– Он очень похож на Бенджамина, – высвобождая уши из цепких пальчиков Тревора, заметил Уильям. – И на моего дядю. Надеюсь, я не причинил вам боли своими словами? – внезапно смутившись, добавил он.
Молодая женщина покачала головой, однако её улыбка стала печальной.
– Нет. Хорошо, что они похожи. Полагаю, ваш дядя вначале отнёсся ко мне с некоторым подозрением. Мы поженились довольно поспешно, – пояснила она, заметив вопросительный взгляд Уильяма. – Конечно, Бенджамин написал отцу письмо, где сообщал ему о нашем браке, но, очевидно, его послание добралось до Англии уже после того, как герцог отбыл в колонии. Поэтому, когда я узнала, что его светлость в Филадельфии, то написала ему сама... – Она грациозно шевельнула плечом и взглянула в сторону дома.
– Расскажите мне о своем друге, – попросила она. – Он индеец?
Уильям почувствовал, как тяжесть, которую он, сам того не замечая, сбросил несколько минут назад, внезапно навалилась на него с новой силой.
– Да, – кивнул он. – По словам моего друга, его мать была наполовину француженкой, наполовину индианкой. Хотя мне не известно, к какому племени она принадлежала. Она умерла, когда он был младенцем, и его вырастили монахи из католической миссии в Квебеке.
Амарантус заинтересованно наклонилась вперед, глядя в сторону дома.
– А его отец? – спросила она. – Ему что-нибудь известно о своем отце?
Уильям невольно взглянул на дом, но там по-прежнему было тихо.
– Что касается его отца, – начал он, подыскивая слова, которые, не будучи ложью, не выдали бы правду, – это долгая история, и не мне её рассказывать. Я могу лишь сообщить, что его отец был британским военным.
– Я обратила внимание на его волосы, – на щеках Амарантус появились забавные ямочки. – У них весьма примечательный цвет. – Посмотрев мимо Уильяма на дом, она протянула руки к ребёнку. – Вы остановитесь у его милости?
– Я так не думаю.
Тем не менее, внезапное желание оказаться дома – даже если это было место, где он никогда не бывал прежде, – острой тоской пронзило сердце Уильяма. Очевидно, Амарантус это почувствовала, поскольку наклонилась к нему и нежно коснулась его руки.
– Почему бы вам не остаться ... хотя бы ненадолго? Я знаю, дяде Джону это наверняка понравится – он очень по вам скучает. И я тоже хочу познакомиться с вами поближе.
Простота и искренность её слов тронула Уильяма до глубины души.
– Я ... не против, – неловко произнес он. – Я не... то есть, это зависит от моего друга. От его разговора с моим отцом.
– Ясно.
Она ласково прижала Тревора к своему плечу, пригладив его мягкие волосы. При виде этого Уильям испытал внезапный укол зависти. Амарантус поднялась, глядя на дом, однако осталась на месте, качая сына на руках, в то время как ветер развевал её светлые волосы.
– Хотелось бы зайти внутрь, но я не желаю их беспокоить. Интересно, о чём можно так долго разговаривать?