Историю, рассказанную в любовных романах Д. Гэблдон «Чужестранка», можно сравнить со стремящейся вперёд по пресечённой местности рекой, на пути которой постоянно возникают всё новые и новые преграды, и в которую постоянно вливаются новые ручейки, не позволяя потоку замедлить свой ход и превратиться в спокойное озеро или стоячее болото. Однако последние книги больше напоминают пестрое лоскутное одеяло, сшитое из фрагментов отдельных историй близких главным героям персонажей – их родственников или друзей. К счастью, в отличие от вод, которые после слияния уже невозможно разделить, одеяло можно распороть, выбрать из него кусочки ткани одного цвета и соединить их в единое целое, чтобы подробнее ознакомиться с историей того или иного – пусть и не главного – героя. Лично для меня самым интересным из всех персонажей «Чужестранки» являются лорд Джон Грей и его приёмный сын Уильям Рэнсом, внебрачный сын Джейми Фрейзера. Собрав воедино все алые кусочки (именно с этим цветом ассоциируется у меня взрослый Уильям) я заново перечитала историю Уильяма Джеймса Кларенса Генри Джорджа Рэнсома, девятого графа Эллсмира, виконта Ашнесса, барона Дервента, изложенную в 8 и 9-й книгах Д. Гэблдон, и предлагаю остальным поклонникам «Чужестранки» с ней ознакомиться. Но начну я с конца 7-й книги («Эхо прошлого») – с того момента, как Уильям узнает о том, кто его настоящий отец, а Джон Грей теряет своего друга Джейми Фрейзера.
Сообщение отредактировалаIreen_M - Пятница, 20.10.2023, 16:05
Думаю, что историю Уильяма и лорда Джона лучше начать с конца 7-й книги («Эхо прошлого») – с того момента, как Уильям узнает о том, кто его настоящий отец, а Джон Грей теряет своего друга Джейми Фрейзера.
«Эхо прошлого» Глава 101. ВОСКРЕСШИЙ*
*«Redivīvus et ultor (лат.) – Воскресший и мстящий». Первоисточник выражения можно предположить в словах, которые произносит покинутая Энеем Дидона перед тем, как покончить жизнь самоубийством – Вергилий, «Энеида»
Клэр закалывала волосы к чаю, когда кто-то поскребся в дверь спальни. – Входите, – сказал Джон, надевая туфли. Дверь осторожно приоткрылась, впуская странного маленького корнуоллского мальчика, который иногда выполнял поручения Вилли. Он что-то сказал Джону, предположительно на английском, и отдал ему письмо. Тот благодарно кивнул и отпустил мальчика. – Вы поняли, что он сказал? – с любопытством спросила Клэр, пока Джон вскрывал печать большим пальцем. – Кто? Коленсо? Нет, ни слова, – рассеянно ответил он и, сжав губы, безмолвно посвистывая, погрузился в чтение. – Что это? – полюбопытствовала Клэр. – Записка от полковника Грейвза, – произнёс Джон, осторожно расправляя её, – интересно, что… – В дверь снова постучали, и Джон нахмурился. – Не сейчас, – сказал он. – Зайдите попозже. – Да, я могу, – послышался вежливый голос с шотландским акцентом. – Но это немного срочно, понимаешь? Дверь открылась и Джейми шагнул внутрь, закрывая её за собой. Он увидел Клэр, на мгновение застыл в шоке, а затем она оказалась в его объятиях, потрясенная теплом и размерами Джейми, затмившими на миг всё вокруг. Она не понимала, куда ушла вся её кровь. Каждая капля отливала от головы, и мерцающие огоньки танцевали перед глазами, но ни одна не достигла ног, которые внезапно растаяли под нею. Джейми обнимал и целовал её, оставляя вкус пива на губах, отросшая щетина царапала лицо, его пальцы погрузились в её волосы, а груди Клэр набухли и разогрелись, прижатые к его телу… – О, вот и она, – пробормотала Клэр. –Что? – спросил он, прерываясь на мгновение. – Моя кровь. – Она потрогала свои горящие губы. – Сделай это снова. – О, с радостью, – заверил он. – Но у меня тут на хвосте несколько английских солдат, и я думаю… Звук ударов раздался снизу, и реальность вернулась, как отскочивший от стенки резиновый мячик. Клэр уставилась на него и внезапно присела, её сердце стучало как барабан. – Какого черта ты не умер? Джейми пожал плечами, уголок его рта приподнялся. Он был очень худым, грязным, с коричневым от загара лицом; она чувствовала запах пота и грязи от давно не менявшейся одежды. И слабый запах рвоты – он недавно сошел с корабля. – Задержите́сь ещё на несколько секунд, мистер Фрейзер, и вы вполне можете оказаться мертвым снова, – Джон направился к окну, всматриваясь вниз на улицу. Он повернулся, и я увидела, что его лицо было бледным, но светилось изнутри. – Уже? Тогда они немного быстрее, чем я думал, – с сожалением произнес Джейми, собираясь выглянуть наружу. Он отвернулся от окна и улыбнулся. – Был рад повидаться, Джон, – пусть даже на минутку. Ответная улыбка Джона осветила его глаза. Он вытянул руку и быстро коснулся предплечья Джейми, словно хотел убедиться в реальности его существования. – Да, – сказал он, направляясь к двери. – А теперь уходите. Вниз по черной лестнице. Или в люк на чердаке – если захотите попасть на крышу… – Джейми с любовью взглянул на Клэр. – Я ещё вернусь, – сказал он. – Когда смогу. – Он протянул ей руку, но остановился с гримасой, резко повернулся и вышел вслед за Джоном, звуки их шагов почти потонули в шуме, доносившимся снизу. Она услышала звук открывающейся парадной двери и грубые голоса мужчин, требовавшие их впустить. Миссис Фигг, благослови её маленькое непреклонное сердце, этого не сделала. Потрясенная Клэр сидела неподвижно, словно жена Лота, но звуки сочных выражений миссис Фигг побуждали к действию. Её сознание, столь ошеломленное событиями последних пяти минут, как ни парадоксально, было абсолютно ясным. Там не было места для мыслей, домыслов, облегчения, радости – даже тревоги – только сознание того, что я все ещё обладаю умственной способностью реагировать на опасность. Она схватила свою шляпу, водрузила на голову, и, на ходу заправляя под неё волосы, рванулась к двери. Вместе с миссис Фигг они могли бы сдерживать солдат достаточно долго. Этот план вероятно бы сработал, но, к несчастью, выскочив на площадку, Клэр тут же налетела на Вилли – взбегая по лестнице, он буквально врезался в неё. – Матушка Клэр! Где Папа́? Здесь… – Он обхватил её руками, поскольку она откинулась назад, но его отвлек звук из холла напротив площадки. Он взглянул туда – и отступил от Клэр, его глаза вытаращились. Джейми стоял в конце холла не далее, как в десяти футах; Джон стоял рядом с ним, белый как полотно, его глаза вытаращились больше, чем у Вилли. Это сходство с Вилли, удивительное само по себе, полностью подавлялось потрясающим сходством Джейми с девятым графом Эллсмиром. Лицо Уильяма отвердело и повзрослело, утратив свои мягкие детские черты, и с обоих концов маленького холла ярко-синие фрейзеровские кошачьи глаза таращились из крепких головушек МакКензи. И Вилли, достаточно взрослый, чтобы бриться каждый день, отлично знал, как выглядит сам. Губы Вилли шевельнулись, но от потрясения он не издал ни звука. Он дико взглянул на Клэр, вновь на Джейми, перевел взгляд обратно – и прочел правду на её лице. – Кто вы? – спросил он хрипло, поворачиваясь к Джейми. Клэр увидела, как Джейми заставил себя медленно выпрямиться, игнорируя звуки снизу. – Джеймс Фрейзер, – сказал он. Его глаза следили за Уильямом с жарким интересом, как бы впитывая каждую замеченную подробность, которой уже не увидит снова. – Ты знал меня как Алекса МакКензи. В Хелуотере. Уильям моргнул, потом моргнул снова, и его взгляд моментально переместился на Джона. – А кто – кто тогда я, черт побери? – потребовал он ответа, к концу перейдя на визг. Джон открыл рот, но ответил Джейми. –Ты – вонючий папист, – сказал он очень четко, – и твое имя в крещении – Джеймс. – Тень сожаления промелькнула на его лице и исчезла. – Имя – вот и всё, что я мог дать тебе, – добавил он, спокойно глядя на сына. – Я сожалею. Левая рука Вилли шарила по бедру, бессознательно отыскивая саблю. Ничего не найдя, он схватился за грудь. Его руки тряслись так, что он не мог расстегнуть пуговицы; тогда юноша просто схватил ткань и разорвал рубашку, шаря за пазухой в поисках чего-то. Одним движением он стащил это через голову и швырнул предмет в Джейми. Инстинкты Джейми непроизвольно подняли его руку, и деревянные четки шлёпнулись в неё, спутавшиеся бусины закачались на пальцах – Будьте вы прокляты, сэр, – сказал Вилли дрожащим голосом. – Гореть вам в аду! – Он слепо дернул головой, затем развернулся на каблуках лицом к Джону. – А вы! Вы знали, не так ли? Черт возьми и вас тоже! – Уильям, – Джон беспомощно протянул к нему руку, но, прежде чем он что-то успел сказать, снизу в холле раздались голоса, а на лестнице – звуки тяжелых шагов. – Сассенах, задержи его! – голос Джейми, ясный и четкий в поднявшемся гаме достиг ушей Клэр. Повинуясь чисто рефлекторно, она уцепилась за Вилли обеими руками. Разинув рот, он в полном смятении уставился на неё. – Что…– его голос был заглушен грохотом ног на лестнице и торжествующим воплем идущего впереди красномундирника. – Вот он! Внезапно площадка оказалась заполненной толкающимися и пихающимися телами, которые пытались пробраться мимо Клэр и Вилли в холл. Женщина держалась изо всех сил, несмотря на давку и запоздалые попытки Вилли освободиться. Наконец крики стихли, и толчки окружающих тел слегка ослабли. В борьбе шляпа сползла Клэр на глаза, и она, отпустив Вилли, освободила одну руку, сняла шляпу и швырнула на пол. У неё возникло чувство, что статус респектабельной дамы ей уже больше не понадобится. Отбросив предплечьем растрепанные волосы с глаз, она вновь вцепилась в Вилли, однако в этом уже не было необходимости: он словно окаменел. Красномундирники переминались на ногах, вполне готовые атаковать, но что-то их удерживало. Клэр слегка передвинулась и увидела Джейми, обхватившего Джона Грея рукой за шею и приставившего к его виску пистолет. – Ещё шаг, – сказал он спокойно, но достаточно громко, чтобы все слышали, – и я вышибу ему мозги. Вы думаете, мне есть, что терять? Собственно говоря, учитывая то, что Вилли и Клэр стояли прямо перед ним, та подумала, что есть, но солдаты этого не знали, а, судя по выражению лица Вилли, он скорее вырвал бы себе язык с корнем, чем выдал правду. Мне показалось, что он не особенно волновался по поводу того, что Джейми может убить Джона и сам погибнуть в перестрелке. Руки Вилли были словно железо; если бы он мог, то сам убил бы обоих. Окружающие мужчины угрожающий роптали, шевелились, готовые атаковать, – но ни один из них не двинулся вперед. Джейми с непроницаемым лицом взглянул на Клэр, затем попятился к задней лестнице, волоча Джона за собой. Они исчезли из виду, и капрал моментально вступил в действие, повернулся и скомандовал своим людям на лестнице: – Кругом! Быстрее! – Стой! – Вилли внезапно вернулся к жизни. Высвободив руку из захвата Клэр, он повернулся к капралу. – У вас есть человек на посту позади дома? Капрал, впервые обратив внимание на форму Вилли, вытянулся и отдал честь. – Нет, сэр. Я не думал… – Идиот, – коротко произнёс Вилли. – Да, сэр. Но мы можем схватить их, если поторопимся. – Капрал покачивался на носках взад и вперед, готовый к погоне. Кулаки Вилли были сжаты, зубы стиснуты. Клэр могла читать мысли на его лице так ясно, как будто они неслись по его лбу бегущей строкой. У него не было полной уверенности, что Джейми не станет стрелять в лорда Джона. Если он пошлет людей за ними, велика вероятность того, что солдаты их догонят – и это может привести к гибели одного из них – или их обоих. А если никто не умрет, но Джейми будет схвачен, – кто знает, что именно и кому он может рассказать. Слишком рискованно. С легким чувством дежавю Клэр наблюдала за вычислениями Вилли до тех пор, пока он не обратился к капралу. – Вернитесь к своему командиру, – сдержанно произнёс он. – Доложите, что полковник Грей захвачен в заложники... э ... мятежником, и попросите оповестить посты. Я должен быть проинформирован обо всех новостях. Солдаты на ступеньках недовольно заворчали, но это не было похоже на неповиновение, – а остальное мгновенно растаяло под грозным взглядом Уильяма. Капрал на мгновение закусил губу, но отдал честь. – Есть, сэр. – Он повернулся кругом и повелительным жестом отправил солдат тяжело топать вниз по ступенькам. Вилли смотрел им вслед. Затем, как будто только сейчас заметив, нагнулся и поднял с пола женскую шляпу. Вертя её в руках он смерил Клэр долгим испытующим взглядом, и она поняла, что совсем скоро начнётся нечто занятное. Ей было всё равно. Хотя она абсолютно точно знала, что Джейми не будет стрелять в Джона ни при каких обстоятельствах, было бы недоразумением считать, что никому из них не угрожает опасность. Все её чувства твердили об этом: густой запах пота и пороха висел в воздухе на лестнице, а подошвы её ног всё ещё чувствовали вибрацию от хлопанья тяжелой двери внизу. Ничего не имело значения. Он был жив. Значит, и она тоже. ГРЕЙ ПО-ПРЕЖНЕМУ был в одной рубашке; дождь промочил его до костей. Джейми подошел к стене сарая и посмотрел в щель между досками. Он поднял руку, призывая к тишине, и дрожащий от холода Джон замер в ожидании, пока топот и голоса не минуют их убежище. Кто это был? Не солдаты: не было ни звона металла, ни звяканья шпор или оружия. Звуки утихли, и Джейми повернулся. Он нахмурился, впервые обратив внимание на то, что его спутник промок насквозь, и, сняв с себя плащ, завернул в него Джона. Сделанный из шерсти плащ хоть и был влажным, но все ещё хранил тепло тела Джейми. Представив, что его обняли, Джон на мгновение закрыл глаза... – Могу я узнать, чем ты занимался? – открыв их, осведомился он. – Когда? – Джейми слегка улыбнулся другу. – В последнее время или с момента нашей прошлой встречи? – В последнее время. – Ах, – Джейми присел на бочку и осторожно прислонился к стене. Грей с интересом отметил, что это прозвучало как «ач», и догадался, что до недавнего времени Фрезер находился среди шотландцев. Он также заметил, как Фрейзер задумчиво поджал губы. Раскосые синие глаза вонзились в него. – Ты уверен, что хочешь? Будет лучше, чтоб ты этого не знал. – Полностью доверяю вашему суждению и благоразумию, мистер Фрейзер, – сказал Грей вежливо, – но хочу остаться при своем мнении. Я уверен, вы меня простите. Фрейзеру показалось это смешным, его широкий рот задергался, но он нагнулся и вытащил из-за пазухи. небольшой пакет, сшитый из непромокаемой промасленной ткани. – Меня заметили в момент получения этого от моего приемного сына, – сказал он. – Тот, кто меня опознал, шел за мной до таверны, а затем, пока я перекусывал, отправился вызывать ближайший отряд солдат. Или мне так показалось. Я увидел их идущих вниз по улице, предположил, что они могут искать меня ... и ушел. – Вы знакомы, я полагаю, с утверждением в отношении виновных, что они бегут, даже когда их никто не преследует? Почему вы решили, что они следовали за вами с самого начала, а не просто заинтересовались вашим внезапным отбытием? Полуулыбка с оттенком сожаления вспыхнула и вновь погасла. – Назови это инстинктом преследуемого. – Действительно. Я удивлен что вы позволили загнать себя в угол, так сказать. несмотря на ваши инстинкты. – Оу, ну даже лисы стареют, правда? – сухо ответил Фрейзер. – Какого черта вы пришли в мой дом? – требовательно произнес Грей с внезапным раздражением. – Почему вы не сбежали на окраину города? Фрейзер удивился. – Моя жена, – просто сказал он, и до Грея с угрызениями совести дошло, что не случайность или отсутствие осторожности побудили Джейми Фрейзера прийти в его дом, несмотря на солдат, следующих за ним по пятам. Он пришел за ней. За Клер. «Иисусе! - впадая в панику, вспомнил он, - ... Клэр!» Но сейчас не было времени на разговоры, даже если бы он мог придумать, что сказать. Джейми поднялся, засунул пистолет за пояс и поманил его за собой. Они спустились вниз по переулку, затем прошли через задний двор паба, протискиваясь между открытых бочек из-под пива, поверхность воды в которых рябила от дождя. Пропахшие солодом, они выбрались на улицу и не спеша двинулись дальше. Джейми сжимал его запястье во время их путешествия, и лорд Джон почувствовал, как рука начинает неметь, но ничего не сказал. Они прошли мимо двух или трех групп солдат, но он шёл рядом с Джейми, приноравливаясь к его походке, смотря прямо вперед. Здесь не было противоречия между долгом и сердцем: зов о помощи мог обернуться смертью Джейми; и, конечно, это означало смерть по крайней мере одного солдата. Джейми держал пистолет в руке, прикрывая его полой куртки, и убрал за пояс только когда они достигли места, где он держал лошадь. Фрейзер оставил Грея одного на крыльце на минуту, пробормотав: – Стой здесь, – и исчез внутри. Сильное чувство самосохранения побуждало лорда Джона к побегу, но он остался, и в награду получил легкую улыбку Джейми, когда тот вернулся и увидел его. «Так он не был уверен, что я останусь? Это интересно», – подумал Грей. Он и сам не был уверен. – Что ж, входи, – сказал Джейми и кивком головы пригласил Грея следовать за собой в конюшню, где быстро взнуздал и оседлал вторую лошадь, и вручил поводья Грею, прежде чем сам сел в седло. – Небольшая формальность, – вежливо произнёс он, вытаскивая пистолет и указывая на него. – Если кто-то спросит позже. Вы пошли со мной, и я мог застрелить вас при любой попытке выдать меня, пока мы не вышли из города. Вы поняли, я надеюсь? – Мы поняли, – коротко откликнулся Грей и вскочил в седло. Он ехал немного впереди Джейми, чувствуя круг мишени у себя между лопаток. Формально или нет, но она была. Он гадал, выстрелит ли Джейми ему в грудь или просто сломает шею, когда узнает. Вероятно, прикончит голыми руками, подумал Джон. Это было нечто идущее изнутри, плотское. Идея скрыть правду не рассматривалась им всерьез. Он не знал Клэр Фрейзер так же хорошо, как знал Джейми, но нисколько не сомневался в том, что она не умеет хранить секреты. Ни от кого. И особенно от Джейми, восставшего ради неё из могилы. Конечно, пройдет некоторое время, прежде чем Джейми сможет снова с ней поговорить. Но Грей знал Фрейзера намного лучше, чем саму Клэр, и был уверен, что ничто не сможет надолго удержать его вдали от жены. Дождь прекратился, и солнце отражалось в лужах, вспыхивавших на дороге. Казалось, всё вокруг движется, возбуждение витало в воздухе. Армия квартировала в Джермантауне, но в самом городе всегда присутствовали солдаты, и их знания о неизбежном отъезде, ожидания возобновления военных действий как будто заразили весь город чумой, передаваясь подобно лихорадке от человека к человеку. Патруль остановил их на выезде из города, но отпустил, когда Грей назвал свое имя и чин. Своего спутника он представил как мистера Александра МакКензи, и ему показалось, что это вызвало немалое веселье у вышеупомянутого спутника. Алексом МакКензи Джейми Фрейзер был в Хелуотере – как узник Грея. «О, Боже, – внезапно подумал Джон, выезжая из поля зрения патруля. – Уильям». В шоке из-за стычки и внезапного бегства у него не было времени подумать. Если он умрет, что будет делать Уильям? Мысли жужжали в его голове словно рой пчел, наползая одна на другую в кипящей массе; невозможно было сфокусироваться на одной прежде, чем она терялась в оглушительном шуме. Денис Рендалл-Айзекс. Ричардсон. Если Грей умрет, они почти наверняка попробуют арестовать Клэр. Уильям мог бы попытаться остановить их, если бы знал… Но Уильям не знает, что такое Ричардсон… Грей и сам не знал, – точнее, не был уверен. Генри и его любовница негритянка – Грей теперь понял, что они были любовниками, он видел это на их лицах. Дотти и ее квакер. Если двойной удар не убьет Хэла, и он ринется на корабле в Америку в ослабленном состоянии, то это точно его прикончит. Перси. О, Иисусе, Перси! Джейми теперь ехал впереди, выбирая путь. На дороге попадались небольшие группы людей: в основном фермеры, везущие в город фургоны с продуктами для армии. Они с любопытством глядели на Джейми, и почти так же – на Грея. Но никто не преследовал и не останавливал их, и спустя час Джейми свернул с главной дороги на тропинку в небольшой лесок, полный испарений и капель от прошедшего дождя. Здесь стоял туман; Джейми спрыгнул с лошади и дал ей напиться. Грей сделал тоже самое, чувствуя странную нереальность, как будто поверхность седла и поводьев стали чужды его коже, а охлажденный воздух не просто обволакивал, но проникал сквозь тело и кости. Джейми наклонился к ручью и напился, затем плеснул водой себе на голову и лицо, и встал, отряхиваясь, как пес. – Спасибо тебе, Джон, – сказал он. – У меня не было времени сказать это раньше. Я очень тебе признателен. – Спасибо мне? Это была не моя заслуга. Ты похитил меня под дулом пистолета. Джейми улыбнулся, напряжение последнего часа ослабло, как и черты его лица. – Не за это. Я имею в виду заботу о Клэр. – Клэр, – повторил Грей. – А. Да. Это… – Эй, в чем дело? – осторожно спросил Джейми, и немного наклонился, с беспокойством вглядываясь в него. – Ты в порядке, Джон? Ты выглядишь чуток изможденным. – Изможденным, – пробормотал Грей. Его сердце билось неравномерно, вероятно могло остановится совсем. Он ждал этого момента – раз хочет, так пусть останавливается, но оно продолжало весело отбивать ритм. Итак, никакой помощи. Джейми продолжал вопросительно смотреть на него. Лучше побыстрее покончить с этим. Он глубоко вздохнул, зажмурил глаза и вверил свою душу Господу. – У меня были плотские отношения с вашей женой. – выпалил лорд Джон. Он ожидал умереть более ли менее мгновенно после этого высказывания, но всё осталось на своем месте. Птицы продолжали чирикать на деревьях, чавканье и ржание лошадей на поляне иногда заглушалось журчанием воды. Грей открыл один глаз и обнаружил стоящего рядом Джейми, который разглядывал его, склонив голову набок. – О? – с любопытством произнёс Джейми. – Почему? ***
What is bred in the bone will not come out of the flesh Что заложено в костях, то не вытравишь из плоти Старая английская пословица
– Я ... АХ … ПРОШУ прощения, я на минутку… – Клэр медленно пятилась к двери в свою комнату и, вцепившись в ручку, влетела внутрь и закрыла дверь, оставив Вилли приводить в себя в порядок в полном одиночестве. И не только Вилли. Она прижалась к двери изнутри, как будто за ней гнались оборотни, кровь грохотала в её ушах. – Иисус твою Рузвельт Христос, – прошептала она. Что-то вроде фонтана взорвалось внутри и ударило ей в голову, струи его искрились солнечными лучами и бриллиантами. Она смутно осознавала, что снаружи идет дождь, и грязная серая вода течет по стеклам оконных рам, но это не имело никакого отношения к кипевшим в ней чувствам. Несколько минут она стояла с закрытыми глазами, не шевелясь, ни о чем не думая, только снова и снова беззвучно повторяла: – Спасибо тебе, Господи. Неуверенный стук в дверь вырвал Клэр из транса, и она повернулась, чтобы её открыть. На площадке стоял Уильям. Его рубашка до сих пор была распахнута на груди, и она могла разглядеть в месте разрыва пульсирующую жилку на его шее. Уильям неловко поклонился, попытался улыбнуться, но, потерпев полную неудачу, прекратил свои попытки. – Я не знаю, как к вам обращаться, – начал он. – При ... при вновь открывшихся обстоятельствах. – О, – слегка смутилась Клэр, – Хорошо. Я не думаю – точнее, я надеюсь, что наши взаимоотношения не изменятся. – Восторг женщины неожиданно угас от мысли, что такое вполне возможно. Эта мысль просто потрясла её. Она искренне полюбила Вилли – как его самого, так и из-за его отца – или отцов, как в данном случае… – Не могли бы вы продолжать звать меня «матушка Клэр», как думаете? Только до тех пор, пока мы не придумаем что-то ... более подходящее? – поспешно добавила она, видя, как его глаза суживаются от неприязни. – В конце концов, полагаю, что я всё ещё твоя мачеха. Несмотря на все… э–э ... обстоятельства. Пару мгновений он осмысливал это, затем коротко кивнул. – Могу я войти? Мне нужно с вами поговорить. – Да, конечно, входите. Если бы она не знала обоих его отцов, то поразилась бы способности Вилли подавлять ярость и смущение, которые он так явно выказывал четверть часа назад. Джейми делал это инстинктивно, Джон – после долгих тренировок, но они оба имели железную силу воли, и Уильям несомненно был таким же – получил ли он это по наследству или научился на примере. – Могу ли я послать кое за чем? – спросила Клэр. – Немного бренди? Помогает при шоке. Он покачал головой. Он не стал садиться – очевидно, просто не мог, – но прислонился к стене. – Я полагаю, вы знали? Уверен, такое сходство трудно не заметить, – добавил он с горечью. – Да, сходство просто поразительное, – осторожно согласилась она. – Да, я знала. Мой муж рассказал мне несколько лет назад, – Клэр нащупывала самый деликатный способ изложения, – ммм… обстоятельства вашего появления на свет. И каким же образом она собиралась описать эти обстоятельства? От неё не ускользнуло, что нужно было сделать несколько неудобных объяснений – но, застигнутая врасплох внезапным воскрешением и побегом Джейми, а также головокружением от последующего за этим собственного восторга, ей как–то не пришло в голову, что придется заниматься чем–то подобным. Она видела маленькую святыню – хранившийся в комнате Вилли двойной портрет его матерей, столь душераздирающе юных. Если возраст хорош для всего, сможет ли он дать ей мудрость справится с этим? Как она может ему рассказать, что он появился на свет в результате шантажа импульсивной, самовольной юной девицы? Не говоря уж о том, что он стал причиной смерти своих законных родителей? И уж если кто и должен был говорить о том, что его рождение значило для Джейми, то только сам Джейми. – Ваша мать… – начала Клэр и запнулась. Она знала, что Джейми возьмет на себя всю вину только ради того, чтобы не чернить память Дженивы перед сыном. И ей это тоже ни к чему. – Она была безрассудной, – сказал Уильям, внимательно наблюдая за Клэр. – Все говорили, что она была безрассудной. Было ли это – думаю, я должен знать наверняка – это было изнасилование? – Боже, нет! – ужаснувшись, ответила она, и заметила, что его кулаки немного разжались. – Это хорошо, – сказал он и перестал сдерживать дыхание. – Вы уверены, что он не врал вам? – Я уверена. – Он и его отец могли скрывать свои чувства; но Клэр – нет, и хотя она никогда не смогла бы заработать себе на жизнь игрой в карты, иметь правдивое лицо иногда оказывалось полезным. Она замерла и позволила ему понять, что не врёт. – Как вы думаете, он не говорил, – Уильям запнулся и с трудом сглотнул. – Они любили друг друга, как вы думаете? – Ну, настолько, насколько это было возможно, я думаю, – мягко ответила Клэр. – Они недолго оставались вместе, всего одну ночь. – Она переживала за него, ей очень хотелось обнять его и утешить. Но он был мужчина, к тому же молодой, ожесточившийся от боли. Ему придется справляться с этим самому, и она подозревала, что потребуется несколько лет, прежде чем он научится с кем-нибудь делиться своими переживаниями, – если это вообще произойдет. – Да, – произнёс он и сжал губы, как будто бы собирался сказать что-то ещё, но передумал. – Да, я – я понимаю. – По его тону было ясно, что это не так, но он не мог придумать, что ещё спросить, потрясённый навалившимся пониманием, и не знал, как распорядиться уже полученной информацией. – Я родился ровно через девять месяцев после свадьбы моих родителей, – произнес он, пристально взглянув ей в глаза. – Они обманывали моего отца? Или моя мать распутничала со своим конюхом ещё до замужества? – Ну, это слишком резко сказано, – начала Клэр. – Нет, не слишком, – отрезал он. – Так что это было? – Твой отец – Джейми. Он никогда не обманывал другого женатого мужчину. «Исключая Френка», – в диком порыве подумала она. Но конечно, вначале Джейми не знал, что делает… – Мой отец, – сказал он внезапно, – Па – лорд Джон, то есть. Он знал – знает? – Да. – Опять тонкий лед. Клэр сознавала, что Уильям понятия не имеет о том, что лорд Джон женился на Изабель исключительно ради него – и Джейми – но ей не хотелось, чтобы он затрагивал вопросы, касающиеся мотивов лорда Джона. – Все они, – твердо сказала она, – все четверо; они хотели для тебя самого лучшего. – Лучшего для меня, – мрачно повторил он. – Верно. – Его костяшки пальцев опять побелели и он, прищурив глаза, бросил на Клэр взгляд, который она слишком хорошо знала: Фрейзер собирается устроить скандал. Женщина прекрасно понимала, что не существует никаких способов предотвратить взрыв, но всё же решила в любом случае попробовать и протянула к нему руку. – Уильям, – начала она. – Поверь мне… – – Я верю, – сказал он. – Больше ни черта мне не говорите! Проклятье! И, повернувшись на каблуках, он двинул кулаком в стенную панель с грохотом, который сотряс всю комнату, выдернул руку из проделанной дыры и выбежал вон. Клэр слышала хруст и треск, когда он задержался, чтобы выбить несколько балясин на лестнице и сломать перила, и она добралась до двери как раз в тот момент, чтобы увидеть, как он, замахнувшись через плечо, ткнул и разбил четырехфутовым куском дерева висевшую над лестничной клеткой хрустальную люстру, взорвавшуюся осколками стекла. Мгновение Уильям балансировал на открытом краю лестницы, и ей показалось, что он упадет или бросится вниз, однако молодой человек отступил назад и швырнул деревянный обломок как копьё в остатки люстры со вздохом, который больше походил на рычание или рыдание. Затем он сломя голову бросился вниз по лестнице, время от времени ударяя разбитым кулаком по стене, оставляя на ней кровавые следы. Протаранив входную дверь плечом, он снес её, сорвав с петель, и вырвался наружу как локомотив. Клэр стояла в оцепенении на площадке в центре хаоса и разрушений, схватившись за край разбитых перил. Крошечные радуги танцевали на стенах и потолке как разноцветные стрекозы, выпрыгнувшие из осколков хрусталя, рассыпанных по полу. Внизу что–то двигалось, тень пересекла пол в холле. Маленькая темная фигурка медленно вошла внутрь через распахнутую дверь. Откинув капюшон своего плаща, Дженни Фрейзер Мюррей осмотрела разгром, затем взглянула вверх на Клэр, и её бледное овальное лицо тронула ироничная усмешка. – Каков отец, таков и сын, – заметила она. – Боже, помоги всем нам.
Дата: Воскресенье, 22.10.2023, 21:46 | Сообщение # 10
Баронет
Сообщений: 381
«Написано кровью моего сердца» Глава 2. ГРЯЗНЫЙ БАСТАРД
УИЛЬЯМ РЭНСОМ, девятый граф Эллсмир, виконт Ашнесс, барон Дервент, продирался сквозь толпы Маркет-стрит, не обращая внимания на жалобы тех, кто отлетал в сторону после столкновения с ним. Он не знал, куда идет, и что будет делать там, куда придет. Ясно было только одно - он взорвется, если будет стоять на месте. Голова Уильяма пульсировала как воспаленный нарыв. Все пульсировало: рука - вероятно, он что-то сломал, ну и наплевать. Пульсировало сердце, больно колотившееся в груди, и даже нога - черт возьми, он что, пинал что-то? Уильям со злобой накинулся на случайно оказавшийся у него на пути булыжник и запустил его, как снаряд, в стадо гусей. Гуси, не оставшись в долгу, громко загоготали и ринулись на него, шипя и нанося удары крыльями по его голеням. Гусиные перья и помет полетели во все стороны, и толпа бросилась врассыпную. - Ублюдок! - завизжала девчонка-птичница и стукнула его посохом, нанеся резкий удар по уху. - Черт тебя забери, dreckiger (грязный - нем.) ублюдок! Ещё несколько злых голосов пожелали того же, и Уильям свернул в переулок, преследуемый улюлюканьем и злобными воплями. Он потирал пульсирующее от боли ухо, то и дело приваливаясь к зданиям, мимо которых двигался, забыв обо всем, кроме единственного слова, всё громче бившегося в его голове. «Ублюдок». - Ублюдок! - громко произнёс он, а затем заорал во все горло: - Ублюдок, ублюдок, ублюдок! - колотя в кирпичную стену перед собой сжатыми кулаками. - Кто ублюдок? - спросил удивленный голос за ним. Он повернулся кругом и увидел молодую женщину, смотрящую на юношу с некоторым интересом. Её глаза медленно скользили по его фигуре, отмечая вздымающуюся грудь, пятна крови на отворотах мундира, и зеленые мазки гусиного помета на бриджах. Взгляд достиг серебряных пряжек на башмаках и вернулся на лицо с бо́льшим интересом. - Я, - хрипло и горько ответил он. - О, неужели? - она покинула свое укрытие в дверном проеме, где оставалась до этого, и пересекла переулок, встав прямо перед ним. Будучи высокой и стройной, девушка обладала парой очень соблазнительных пышных молодых грудей, которые отчетливо просматривались под её муслиновой сорочкой, потому что, несмотря на шелковую юбку, корсета она не носила. Без чепца, более того - её волосы свободно падали на плечи. Шлюха. - В некотором роде я тоже ублюдок, - сказала она, легко коснувшись руки Уильяма. - Какой именно ты ублюдок? Злобный? Развратный? - Несчастный, - ответил он и нахмурился, когда она засмеялась. Девушка заметила его недовольство, но не отступила. - Входи же, - сказала она и взяла его за руку. - Похоже, тебе не помешало бы выпить. Он заметил, как она прикусила свою нижнюю губу маленькими белыми зубами, рассматривая его разбитые и кровоточащие кулаки. Она не выглядела испуганной, и он обнаружил, что без всякого протеста движется вслед за ней в тень дверного проема. «Какая разница? - с внезапной дикой усталостью подумал Уильям. - Что теперь имеет значение?» ***
Дата: Понедельник, 23.10.2023, 18:53 | Сообщение # 11
Баронет
Сообщений: 381
«Написано кровью моего сердца» Глава 4. НЕ ЗАДАВАЙ ВОПРОСЫ, ЕСЛИ НЕ ГОТОВ УСЛЫШАТЬ ОТВЕТЫ
Монст Кунстлер. Американские ополченцы
В лесу, в часе езды от Филадельфии
ДЖОН ГРЕЙ совершенно примирился со смертью. Он был готов к ней с того самого момента, когда выпалил: «У меня были плотские отношения с вашей женой». Его беспокоил лишь один вопрос – пристрелит ли его Фрейзер, зарежет или выпотрошит голыми руками. То, что оскорбленный муж отнесся к нему спокойно, сказав всего лишь: «О? Почему?» было не просто неожиданно, но... позорно. Абсолютно позорно. – Почему? – повторил недоверчиво Джон Грей. – Ты спросил «почему»? – Да. И я буду признателен за ответ. Теперь, держа оба глаза открытыми Грей видел, что внешнее спокойствие Фрейзера было не столь уж непроницаемым, как он предположил вначале. На виске у Джейми билась жилка, и он переступил с ноги на ногу, как это может делать человек, вступая в кабацкую драку: пока еще не решил, стоит ли применить насилие, но уже готовится ко встрече с ним. Совершенно невероятно, но это зрелище успокоило Грея. – Что, черт возьми, значит твое «Почему?» – сказал он с внезапным раздражением. – Какого хрена ты не умер? – Я и сам удивляюсь, – вежливо откликнулся Фрейзер. – Я полагаю, ты думал, что я мертв? – Да, и твоя жена тоже! Ты хоть представляешь, как на неё повлияло известие о твоей смерти? Темно-голубые глаза слегка прищурились. – Ты хочешь сказать, что весть о моей смерти потрясла Клэр до такой степени, что она потеряла рассудок и силой затащила тебя в свою постель? Потому что, – продолжал он, предвосхищая пылкую реплику Грея, – потребовалась бы немалая сила, чтобы принудить тебя совершить подобное действие. Либо я серьезно заблуждался относительно твоей природы. Или я ошибаюсь? Глаза по-прежнему холодно щурились. Грей выдержал их взгляд. Затем он сам зажмурился, плотно прижал ладони к лицу и потер его, как будто пробуждаясь после ночного кошмара. Он уронил руки и вновь открыл глаза. – Ты не заблуждался, – сказал он стиснув зубы. – И ты ошибаешься. Рыжие брови взметнулись вверх – «в искреннем удивлении», – подумал Грей. – Ты пошел к ней, потому что... – захотел её? – повысил голос Фрейзер. – И она позволила тебе? Я в это не верю. Загорелая шея Фрейзера медленно наливалась краской, пламенея, как ползучая роза. Грей уже видел подобное раньше, и опрометчиво решил, что лучшая – и единственная защита – первому выйти из себя. Это могло принести облегчение. – Мы думали, что ты мертв, ты, чертова задница! – сказал он в бешенстве. – Мы оба! Мертв! И мы – мы – так напились однажды ночью – просто сверх меры … Мы говорили о тебе… и… Проклятье, ни один из нас не занимался любовью с другим – мы оба трахали тебя! Лицо Фрейзера внезапно стало отрешенным, челюсть отвисла. При виде этого Грей на долю секунды испытал чувство удовлетворения, прежде чем массивный кулак нанес ему тяжелый удар под ребра и отбросил назад; он отступил на несколько шагов и упал. Грей лежал на листьях, полностью бездыханный, непроизвольно открывая и закрывая рот. «Понятно, – смутно подумал он. – Это будет голыми руками». Руки сгребли его за рубашку на груди и вздернули на ноги. Грей пытался держаться прямо, и воздух стал просачиваться в его легкие. Фрейзер находился в дюйме от него. Он был настолько близок, что Грей не мог видеть выражения его лица – только приближенные вплотную два налитых кровью, горящих бешенством голубых глаза. Этого было достаточно. Теперь Грей ощутил полное спокойствие. Это долго не продлится. – Ты в точности расскажешь мне всё, что случилось, ты, грязный мелкий извращенец, – прошипел Фрейзер, его дыхание, отдававшее пивом, обжигало лицо Грея. Он слегка встряхнул Джона. – Каждое слово. Каждое движение. Всё. Грей обрел достаточно дыхания для ответа. – Нет, – сказал он твердо. – Ну давай, убей меня. ФРЕЙЗЕР ЯРОСТНО ЗАТРЯС его так, что зубы Грея клацнули, и он болезненно прикусил себе язык. Он издал приглушенный крик, и в ту же секунду удар, который Грей даже не успел заметить, обрушился на его левый глаз. Он упал снова, голова взорвалась с мельканием цвета и черными пятнами, запах гниющей листвы ударил в нос. Фрейзер схватил его и вновь поднял на ноги, но сделал паузу, по-видимому решая, как лучше продолжить процесс умерщвления. Из-за шума крови в ушах и хриплого дыхания Фрейзера Грей ничего не слышал, но когда он осторожно открыл свой здоровый глаз, чтобы понять, куда будет направлен следующий удар, то заметил какого-то мужчину. Грязный и грубый на вид бандит в охотничьей рубашке с бахромой тупо таращился на них из-под дерева. – Джетро! – заорал мужик, перехватывая покрепче ружье в своих руках. Несколько человек вышли из-за кустов. Один или два носили нечто похожее на униформу, но большинство были одеты в гражданское, однако с добавлением странных шапок «свободы», связанных из плотной шерсти колпаков, туго обтягивающих головы и уши. Глядя на них слезящимися глазами, Джон подумал, что шапки делали мужчин грубым и зловещим подобием оживших снарядов. Жены, которые предположительно делали эти предметы, вывязали девизы вроде «СВОБОДА» или «НЕЗАВИСИМОСТЬ» на ободках, хотя одна кровожадная мастерица изобразила восхитительное «УБЕЙ!» на шапке своего мужа. Муж, кстати, как заметил Грей, маленький и захудалый субъект, носил очки с одной разбитой линзой. Фрейзер остановился, услышав звуки их приближения, и теперь озирался как медведь, затравленный охотничьими собаками. Собаки как по команде остановились на безопасном расстоянии. Грей задыхался, прижимая руку к своей печени, предположив, что та, скорее всего, была разорвана. Он старался вздохнуть как можно глубже. – Кто вы? – требовательно спросил один из мужчин, задиристо тыкая в сторону Джейми концом длинной трости. – Полковник Джеймс Фрейзер, стрелки Моргана, – холодно ответил Фрейзер, игнорируя трость. – А вы? Человек выказал некоторое смущение, но скрыл это за бравадой. – Капрал Джетро Вулбин, рейнджеры Даннинга, – сказал он довольно грубо, и резко кивнул головой своим спутникам, которые сразу же деловито разошлись по сторонам, окружая поляну. – А кто тогда ваш пленник? Грей почувствовал, как болезненно сжимается живот, очевидно из-за состояния его печени. Не дожидаясь Джейми. он ответил сквозь стиснутые зубы. – Я лорд Джон Грей. Если это вас интересует. – Его мысли прыгали как блохи, пытаясь вычислить, где у него больше шансов выжить: рядом с Джейми Фрейзером, или с этой бандой деревенщин. Всего несколько мгновений назад он был охвачен идеей умереть от рук Джейми, но, как и многие идеи, она была достаточно привлекательной лишь как понятие, но не в момент её воплощения в жизнь. Подобное саморазоблачение, кажется, смутило мужчин, они щурились и перешептывались, с сомнением глядя на него. – На нем нет униформы, – заметил один другому, в полголоса. – Он точно солдат? Нам нет до него никакого дела, если он не военный, так? – Нет, есть, – заявил Вудбин, возвращаясь к прежней самоуверенности. – Если полковник Фрейзер взял его в плен, я полагаю, что у него была причина? – Он повысил голос, неохотно задавая вопрос. Джейми не ответил – он не отрывал глаз от Грея – Он военный. – Головы завертелись в поисках говорившего. Это был коротышка со сломанными очками, и сейчас он поправлял их одной рукой, чтобы лучше рассмотреть Грея через целую линзу. Водянисто-голубые глаза исследовали Грея, затем мужчина уверенно кивнул. – Он военный, – повторил коротышка. – Я видел его в Филадельфии, сидящим на террасе дома на Честнат–стрит в мундире, во всей красе. Он офицер, – без всякой надобности добавил человечек. – Он не солдат, – сказал Фрейзер и повернул голову, впиваясь в очкастого мужчину твердым взглядом. – Видел его, – проворчал человек. – Ясно как день. В золотых галунах, – прошептал он совсем беззвучно, опуская глаза. – Ха. – Джетро Вудбин подступил к Грею, тщательно присматриваясь. – Ну, что вы можете сказать в свою защиту, лорд Грей? – Лорд Джон, – сказал Грей раздраженно, и убрал частицу раздавленного листика с языка. – Я не пэр, как мой старший брат. Грей – наше фамильное имя. По поводу того, солдат ли я – да, я им был. Я до сих пор имею чин в своем полку, но не состою на действительной службе. Этого достаточно, или вы хотите знать, чем я завтракал сегодня утром? Он намеренно провоцировал их, какая-то часть его решила, что он скорее должен пойти с Вудбином, и подвергнутся допросу континенталов, чем остаться здесь наедине с Джейми Фрейзером для дальнейших разбирательств. Фрейзер разглядывал его прищуренными глазами. Грей боролся с желанием отвести взгляд. «Это правда, – демонстративно думал он. – То, что я сказал тебе – это правда. И теперь ты это знаешь». «Да, – ответил злобный взгляд Фрейзера. – Ты думаешь, я смогу спокойно с этим жить?» – Он не солдат, –повторил Фрейзер сознательно поворачиваясь спиной к Грею, переключая внимание на Вудбина, – он мой пленник, потому что я хочу его допросить. – О чем? – Это не ваше дело, – сказал Джейми глубоким мягким голосом, в котором звучала сталь. Джетро Вудбин однако, был не дурак, и хотел это доказать. –Я сам решаю, что мне делать, сэр, – и добавил, после многозначительной паузы: – Откуда мы знаем, что вы сами тот, кем назвались, а? Вы не в форме. Парни, кто-нибудь знает этого человека? Парни, к которым он обратился, выглядели удивленными. Они неуверенно переглянулись, один или два отрицательно покачали головами. – Что ж, тогда, – сказал приободрившийся Вудбин, – если вы не можете доказать кто вы, тогда, я думаю, мы возьмем этого человека с собой в лагерь для дознания. – Он неприятно улыбнулся, очевидно другая мысль пришла ему на ум. – Думаете, нам стоит взять и вас тоже? Фрейзер минуту стоял неподвижно, медленно дыша и рассматривая Вудбина, как тигр смотрит на дикобраза: да, он может его съесть, но стоит ли, раз того будет неудобно глотать? – Ладно, забирайте его, – резко сказал он, отступая от Грея. – У меня есть дела в другом месте. Вудбин, ожидавший возражений, смущенно моргнул и приподнял свою палку, но ничего не сказал, пока Фрейзер шествовал к дальнему краю полны. Уже под деревьями Фрейзер обернулся и бросил на Грея долгий мрачный взгляд. – Мы не закончили, сэр, – сказал он. Грей заставил себя выпрямиться, превозмогая боль в печени и слезы, льющиеся из поврежденного глаза. – К вашим услугам, сэр, – парировал он. Фрейзер обжег его взглядом и двинулся в дрожащие зеленые тени, полностью игнорируя Вудбина и его людей. Один или двое из них смотрели на капрала, чье лицо выражало нерешительность. Грей не мог сказать того же о себе. Прежде чем высокий силуэт Фрейзера навсегда исчез из виду, он приложил ладони ко рту и собрал все свои силы. – Я ни о чем не жалею черт побери! – выкрикнул он. ***
Сообщение отредактировалаIreen_M - Четверг, 26.10.2023, 16:30
«Написано кровью моего сердца» Глава 5. ЮНОШЕСКИЕ СТРАСТИ
Элфрет-Аллея* *Элфрет-Аллея считается старейшей улицей Филадельфии и всей Америки. Названа в честь первого обитателя - кузнеца Дж. Элфрета [Elfreth, Jeremiah], построившего здесь дом в 1713 г. Ширина улицы всего 2 метра, на ней находятся 33 дома, первые постройки появились в 1690г.
ШЛА ВТОРАЯ ПОЛОВИНА дня, и в доме слышались лишь приглушенные женские голоса, похожие на чириканье птиц. Никого не было в гостиной, никто не встретился им на затоптанной лестнице, пока девушка вела Уильяма наверх в свою комнату. У него возникло странное чувство, будто он превратился в невидимку. Он испытал облегчение, потому что был сам себе противен. Девушка вошла первой и рывком открыла ставни. Он хотел попросить закрыть их; чувствуя себя жалким и убогим в потоках солнечного света. Но в разгар лета в комнате было жарко и душно, а он и так уже весь вспотел. Воздух с запахом древесной смолы и недавнего дождя вливался внутрь, солнце ярко светило прямо на её гладкую макушку, блестевшую, как свежий плод каштана. Она повернулась и улыбнулась Уильяму. - Первым делом, - бойко объявила она, - скидывай свой мундир и жилет, пока не задохнулся. Прежде чем он последовал ее совету, девушка повернулась и направилась в сторону тазика с кувшином. Она наполнила тазик и отошла, указывая на умывальник, где на истертой деревянной поверхности лежали полотенце и обмылок, которым пользовались уже давно. - Я принесу нам выпить, ладно? - И с этими словами она удалилась, босые ноги деловито прошлепали вниз по ступеням. Механически Уильям начал раздеваться. Он тупо уставился в тазик, но припомнил, что иногда в лучших домах такого рода мужчина сначала должен вымыть свои части тела. Однажды он уже сталкивался с подобным, но в том случае шлюха устроила омовение ему - и занималась намыливанием столь усердно, что первое действие закончилось прямо над тазиком для умывания. От этого воспоминания кровь вновь бросилась ему в лицо, и он рванул ширинку на бриджах так, что пуговицы отлетели. Он все еще дрожал от пережитого, но чувства начали постепенно поддаваться контролю. Его руки тряслись, и он чертыхнулся про себя, вспоминая сбитой кожей кулаков свой скандальный уход из отцовского дома - нет, не дома кровного отца. Лорда Джона. - Ты, чертов ублюдок! - пробормотал он. - Вы знали, все вокруг знали! - Это бесило его больше, чем ужасающее откровение о его собственном происхождении. Его приемный отец, кого он любил, и кому доверял больше всего на свете - лорд Джон чертов Грей - врал ему всю жизнь! Все вокруг врали ему. Все. Он внезапно почувствовал, как будто провалился сквозь ледяную корку смерзшегося снега и погрузился вниз, в ранее невидимую реку. Его словно смело черным безвоздушным ледяным потоком - беспомощного, безгласного, с жутким холодом, терзающим сердце. За его спиной раздался тихий звук, Уильям инстинктивно обернулся, и, лишь увидев потрясенное лицо юной шлюхи, осознал, что безутешно рыдает: слезы текут по лицу, а его мокрый полувставший член вываливается из бриджей. - Уходи - прорычал он, сделав отчаянное усилие, чтобы заправиться. Она не ушла, а направилась к нему, с графином в одной руке, и парой оловянных кружек в другой. - Вы в порядке? - спросила она, искоса разглядывая его - Позвольте предложить вам выпить. Если хотите, можете рассказать мне обо всём. - Нет! Девушка двинулась к нему, но гораздо медленнее. Сквозь льющиеся из глаз слезы он заметил, что её рот дернулся, когда она увидела его член. - Я приготовила воду для ваших бедных рук, - сказала она, явно сдерживая смех. - Хочу сказать, однако, вы настоящий джентльмен. - Я - нет! Она моргнула. - Это оскорбление - называть вас джентльменом? Это слово привело его в ярость: ничего не соображая, он размахнулся и выбил из ее рук графин. Тот разлетелся с брызгами стекла и дешевого вина, и она вскрикнула, когда её юбка покраснела, промокнув насквозь. - Ах ты ублюдок! - завизжала девушка и с размаху швырнула кружки ему в голову. Она промахнулась, и кружки с лязгом покатились по полу. Она повернулась к двери, вопя: - Нэд! Нэд! - когда Уильям ринулся и схватил её. Он только хотел остановить её визг, помешать вызвать какого-то мужика, приставленного к дому владельцем. Он прижал руку ко рту девушки, оттаскивая от двери, и обхватил другой, пытаясь помешать ей размахивать руками. - Простите меня, простите! - повторял Уильям. - Я не хотел… - я не хочу - о, черт побери! - Она внезапно зацепила его локтем по носу, и он отпустил её, попятился, прижав руку к лицу, кровь капала сквозь пальцы. Лицо девушки в том месте, где он зажимал ей рот, покрылось красными пятнами, а глаза горели от бешенства. Она пятилась прочь, вытирая губы тыльной стороной ладони. - Пошел… вон! - с трудом выдохнула она. Ему не нужно было повторять дважды. Он пронесся мимо неё, отпихнув по пути дородного мужчину, поднимавшегося вверх по лестнице, и побежал прочь по переулку. И, только достигнув улицы, Уильям осознал, что на нем одна рубашка: мундир и жилет остались позади, а бриджи расстегнуты. - Эллсмир! - раздался рядом потрясенный голос. Он в ужасе огляделся и обнаружил себя в окружении нескольких английских офицеров, среди которых был Александр Линдсей. - Ради Христа, Эллсмир, что случилось? - Сэнди был кем-то вроде друга и уже доставал из рукава белоснежный носовой платок солидных размеров. Он приложил платок к носу Уильяма и зажал ему ноздри, настаивая, чтобы тот запрокинул голову. - На вас напали и ограбили? – допытывался другой. - Боже! Что за грязное место! Уильям сразу почувствовал облегчение в их компании - и ужасно смутился из-за этого. Он больше не был одним из них, уже нет. - Что это было? Ограбление? - нетерпеливо спросил ещё один, бросая по сторонам яростные взгляды. - Мы найдем ублюдков, сделавших это, клянусь честью! Мы вернем вашу собственность и зададим им всем хороший урок! Кровь, стекавшая по носоглотке в горло, имела резкий железный привкус, и Уильям закашлялся, но постарался кивнуть и одновременно пожать плечами. Он был ограблен. Но никто никогда не сможет вернуть ему то, что он потерял сегодня. ***
«Написано кровью моего сердца» Глава 7. НЕПРЕДВИДЕННЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ НЕПРОДУМАННЫХ ДЕЙСТВИЙ (отрывок)
Офицерский патент на назначение Уильяма Монина в качестве прапорщика в 52-м Оксфордширском полку под командованием сэра Джона Мура. Подписано лордом Хоксбери и королем Георгом III.
КРОВЬ СТУЧАЛА в ушах Джона Грея так громко, что он едва слышал спор своих захватчиков, которые, приняв некоторые элементарные меры предосторожности, – обыскав и связав ему руки перед собой, – сбились кучкой в нескольких ярдах поодаль и принялись горячо шипеть друг на друга, как стая гусей на птичьем дворе, изредка бросая враждебные взгляды в его сторону. Ему было всё равно. Он ничего не видел своим левым глазом, и теперь был совершенно уверен, что его печень повреждена, – но даже это его не заботило. Он сказал Джейми Фрейзеру правду – всю чертову правду – и сейчас испытывал тот же неистовый калейдоскоп чувств, которые посещают выигравшего битву: начиная от глубокого, пронизывающего до костей, облегчения от мысли, что уцелел; от головокружительного всплеска эмоций, которые сначала несут в опьянении на гребне волны, а потом угасают, оставляя на берегу ошеломленного, в полной прострации, – вплоть до абсолютной неспособности определить до конца цену своей победы. Его колени пережили примерно тот же набор гаснущих воинственных ощущений – и подогнулись. Без всяких церемоний он уселся в кучу листьев и закрыл здоровый глаз. После небольшого перерыва, в течение которого Джон не ощущал ничего, кроме постепенного замедления сердцебиения, грохот в ушах начал стихать, и он понял, что кто-то зовет его по имени. – Лорд Грей! – произнес чей-то голос снова, на этот раз громче, и достаточно близко – он почувствовал на своем лице горячее зловонное дыхание, насыщенное запахом табака. – Мое имя не лорд Грей, – довольно грубо отозвался Джон, приоткрывая глаз. – Я вам это уже говорил. – Вы сказали, что вы лорд Джон Грей, – повторил его собеседник, нахмурив заросшее спутанными седыми волосами лицо. Это был тот самый здоровяк в грязной охотничьей рубашке, кто первым обнаружил их с Фрейзером. – Да. И если вы, черт побери, желаете поговорить со мной, называйте меня «милорд», или просто «сэр» – если хотите. Что вам нужно? Мужчина слегка отпрянул, с возмущением глядя на него. – Ну, коль уж вы спрашиваете… сэр, – во-первых, мы хотели бы знать, этот генерал-майор Чарльз Грей – не ваш ли старший брат? – Нет. – Нет? – Косматые брови мужчины сошлись на переносице. – Вы не знаете генерал-майора Чарльза Грея? Он разве не ваш родственник? – Да, верно. Он... – Грей попытался определить точную степень родства, но сдался и махнул рукой. – Кто-то вроде кузена. Раздался удовлетворенный гул, все лица теперь были обращены вниз, на Джона. Тот, кого называли Вудбином, присел рядом со сложенным листом бумаги в руке. – Лорд Джон, – сказал он более или менее учтиво. – Вы сказали, что в настоящее время не выполняете никаких поручений для армии его величества? – Совершенно верно. Грей боролся с внезапно возникшим желанием зевнуть. В данный момент волнение в его крови совершенно угасло, он просто хотел прилечь. – Тогда потрудитесь объяснить, что означают эти документы, милорд? Мы нашли их у вас в штанах. – Он аккуратно развернул бумаги и поднес к самому носу Грея. Джон вгляделся в них здоровым глазом. Записка, лежавшая сверху, была от адъютанта генерала Клинтона: короткое предписание Грею явиться к командующему при первой же возможности. Да, он уже видел её, хотя едва успел взглянуть на бумагу перед ураганным явлением воскресшего из мертвых Джейми Фрейзера, в результате чего совершенно забыл о ней. И при этом, несмотря на все произошедшее, Грей не смог сдержать улыбки. Он жив, чертов Фрейзер был жив! Между тем Вудбин убрал записку и показал нижнюю бумагу: документ, прилагавшийся к посланию Клинтона. Небольшой листок, скрепленный красной восковой печатью, тотчас был опознан как патент на офицерский чин, подтверждающий полномочия Грея и действительный для его персоны на все времена. Грей таращился на документ в полном недоумении – тонкие небрежные завитки чиновника расплывались у него перед глазами. Но написанное в самом низу, ниже королевского имени, выглядело совершенно иначе, исполненное жирными, четкими и хорошо узнаваемыми каракулями. – Хэл! – воскликнул Джон. – Черт бы тебя побрал! – Говорил я вам – он военный, – сказал маленький человечек в треснутых очках, пристально разглядывая пленника из-под отворота своей вязаной шапки с призывом «УБЕЙ!» с жадным выражением, которое Грей счел весьма оскорбительным. – И не просто солдат, нет; он шпион! Почему мы не можем повесить его безо всяких раздумий, сию минуту?! Заметная вспышка восторга, одобряющая подобное развитие событий, была с трудом подавлена капралом Вудбином, который орал настойчивее и громче всех сторонников немедленной казни, пока его противники нехотя, с недовольным ворчанием не отступили. Грей сидел, сжимая скомканный патент в связанных руках, сердце у него бешено колотилось. Черт побери, ведь они могут запросто его повесить. Хау[1] проделал подобное с Хейлом – капитаном континенталов – два года назад, когда Хейла поймали при сборе разведданных, одетым во все гражданское – и мятежники порадуются такому удачному поводу для мести. Уильям присутствовал при аресте и казни Хейла, а потом дал Грею краткий отчет о происшедшем событии, которое шокировало своей жестокостью.
[1] Хау, Уильям – генерал британской армии, главнокомандующий Британскими войсками в Северной Америке в 1775 – 1778 гг.
«Уильям! Иисусе, Уильям!» – С тех пор, как он оказался не по собственной воле вовлечен в непредвиденную ситуацию, Грею впервые пришла в голову мысль о собственном сыне. Они с Фрейзером удрали тогда на крышу и спустились вниз по водосточной трубе, бросив едва державшегося на ногах после шокирующего открытия Уильяма одного в коридоре второго этажа. «Нет, не одного. Клэр тоже была там», – эта мысль немного подбодрила Грея. Клэр сможет поговорить с Вилли, успокоить его, объяснить – ну, пусть не объяснить и не успокоить, – то, по крайней мере, если в ближайшие несколько минут Грей будет повешен, Уильяму не придется переживать свою утрату полном одиночестве – Мы отведем его назад в лагерь, – уже в который раз упрямо повторял Вудбин. – Какая польза в том, если мы повесим его прямо здесь? – Одним красномундирником меньше! По мне так это отличная вещь! – парировал здоровенный бандит в охотничьей рубашке. – Вот что, Гершон, я не говорю, что мы вовсе не будем его вешать. Я сказал – не здесь и не сейчас. Вудбин, обеими руками держа мушкет, медленно обвел взглядом стоящих кружком мужчин, пристально заглядывая каждому в глаза. – Не здесь, и не сейчас, – повторил он. Грей, восхищаясь силой воли Вудбина, с трудом удержался от того, чтобы не кивнуть ему в знак согласия. – Мы заберем его с собой в лагерь. Вы все слышали, что он сказал: – генерал-майор Чарльз Грей его родственник. Может, полковник Смит сам решит его вздернуть – или даже захочет отправить этого человека к генералу Уэйну. Вспомните Паоли! – Помните Паоли! – их нестройные голоса откликнулись на призыв, а Грей вытер опухший глаз рукавом – слезы текли из него постоянно, вызывая раздражение на лице. «Паоли? Что это ещё за чертовщина? И как же выяснить, будут ли они меня вешать – главное – когда, и где именно?» – Грей решил ничего не спрашивать в данный момент, и когда его подняли на ноги, пошел с ними без всяких возражений. ***
Сообщение отредактировалаIreen_M - Четверг, 26.10.2023, 16:35
«Написано кровью моего сердца» Глава 11. ПОМНИТЕ ПАОЛИ!
Резня при Паоли. Неизвестный художник
УТИРАТЬ ПОТ с лица связанными руками оказалось довольно трудно. Невозможно было уберечь поврежденный глаз от разъедавшей его соли, поэтому он распух, превратился в щелочку, и не мог закрываться. Слезы бежали по щекам нескончаемым потоком и уже капали с подбородка. Непрерывно моргая в тщетной попытке очистить себе поле зрения, Джон Грей прозевал упавшую ветку на своем пути, и тяжело рухнул на землю. Те, кто шел за ним следом по узкой тропе, резко остановились, послышались глухие звуки столкновений, бряцанье оружия и фляг, возгласы недовольства и нетерпения. Чьи-то грубые руки подхватили и вновь поставили Джона на ноги – но высокий, костлявый человек, которому поручили его охрану, сказал только: – Смотрите под ноги, милорд. Он произнес это достаточно мягким тоном, и скорее легонько подтолкнул, нежели выпихнул Грея на тропинку. Воодушевленный таким проявлением сочувствия, Джон поблагодарил мужчину и спросил, как его зовут. – Меня? – с удивлением произнес человек. – А ... Бампо. Натти Бампо. – И спустя какое-то время добавил: – Хотя люди чаще называют меня Соколиный Глаз [1].
[1] Соколиный Глаз, он же Следопыт, он же Зверобой, друг Чингачгука – вымышленный герой романов Фенимора Купера. Его участие в войне за независимость США на стороне континенталов представляется весьма сомнительным. (здесь и далле примечания переводчика)
– Не удивительно, – пробормотал Грей себе под нос. Он поклонился, насколько возможно было сделать это на ходу, и кивнул на длинную винтовку, которая покачивалась на ремне за спиной у его собеседника. – Ваш покорный слуга, сэр. Итак, я могу предположить, что вы прекрасный стрелок? – Полагаю, что это правильный вывод, ваша милость. – В голосе Бампо слышалось веселье. – Что, захотелось пострелять? Просто так, или в кого-то конкретного? – Я составляю список, – ответил Грей. – Обязательно дам вам знать, когда он будет завершен. Он скорее почувствовал, чем услышал, как смеются остальные – их веселье было явным, хотя почти беззвучным. – Дайте-ка я угадаю, кто в списке первый – тот здоровенный шотландский парень, который вам в глаз засветил? – Да, он в верхней части моего списка. На самом деле, Грей никак не мог решить, кого бы он предпочел пристрелить первым: Джейми Фрейзера или собственного чертова братца. Вероятно, Хэла – учитывая все обстоятельства. Да, такова ирония судьбы – если дело закончится тем, что по вине Хэла его расстреляют. Хотя взявшие Джона в плен мятежники безусловно считали повешение наилучшим способом казни. Это напомнило ему о самом неприятном моменте беседы, которая предшествовала нынешнему продвижению Грея вглубь леса по оленьей тропе, обильно заросшей колючей ежевикой, под навесом ветвей, усеянных клещами и оводами размером с фалангу его большого пальца. – Вы случайно не знаете, кто – или, возможно, что это такое, – Паоли, мистер Бампо? – спросил он вежливо, пинком ноги отбрасывая со своего пути еловую шишку. – Что такое Паоли? – Голос мужчины был полон искреннего удивления. – Слушай, парень, а ты давно в наших краях? – Сравнительно недавно, – сдержанно ответил Грей. – А, – Бампо задумался, стараясь приноровить свою размашистую поступь к более коротким шагам Грея. – Что ж, будьте уверены, это было одно из самых позорных нападений за последнее время. Ваш родственник – генерал-майор Грей со своим войском, как позже стало известно, – подкрались ночью к месту расположения генерала Уэйна и его людей. Грей, не желая рисковать даже вспышкой при случайном ударе о кремень и таким образом себя выдать, отдал приказ солдатам вынуть все кремни из ружей, и действовать только штыками. Напал на американцев, и штыками заколол около сотни человек – прямо в постели, сонными! – В самом деле? – Грей пытался сопоставить эти потери с информацией обо всех известных ему сражениях – но безуспешно. – А Паоли? – О. Это название таверны поблизости. Таверна Паоли. – Ах так... И где это? Географически, я имею в виду. И когда именно это сражение произошло? В задумчивости Бампо выпятил свои узкие губы, затем снова сомкнул их. – Неподалеку от Maлверна, в прошлом сентябре. Резня в Паоли – они так это называют, – добавил он с некоторым сомнением. – Резня? – переспросил Грей. Битва состоялась перед самым его прибытием, но он слышал разговоры о ней краем уха, и совершенно точно, без всякого упоминания слова «резня». Но, впрочем, восприятия одного и того же события должно было различаться, в зависимости от позиции, занимаемой человеком в этом вопросе. Уильям Хау с одобрением вспоминал о ней как об успешной операции, в которой минимальное количество британских войск разгромило целую американскую дивизию, потеряв всего семерых человек. Казалось, Бампо был склонен разделять позицию Грея о явно преувеличенном характере такого названия – хотя по совершенно иной причине. – Ну, вы знаете, что слухами земля полнится, – сказал разведчик, пожимая плечами. – Я бы не назвал это настоящей резней, и к тому же, мало кто вообще мог видеть нечто подобное – в отличие от меня – В самом деле? – Взглянув на высокого бородатого головореза, Грей решил, что это вполне вероятно. – Меня вырастили индейцы, – продолжил Бампо с явной гордостью. – Могикане – потому что мои собственные родители умерли, когда я был совсем мелким. Да, я видел одну резню ... или две. – Неужели? – спросил Грей, чья врожденная вежливость обязывала помочь человеку продолжать повествование, раз уж он не прочь он это сделать. Кроме того, беседа помогла бы скоротать время; казалось, они шли уже несколько часов, и конца этому не было видно – хотя нельзя было сказать, что Грей с нетерпением ожидал окончания своего путешествия. Как бы то ни было, под воспоминания мистера Бампо время пролетело так быстро, что Грей искренне удивился, когда идущий во главе капрал Вудбин приказал отряду остановиться на краю довольно большого лагеря. Он даже обрадовался передышке – обувь на нем была городская, совсем не подходящая для данной местности; чулки порвались, а ноги стерлись до кровавых мозолей. – Разведчик Бампо, – обратился Вудбин спутнику Грея с коротким поклоном, – Отведете людей к месту расположения Зика Боуэна. Я сам доставлю пленника к полковнику Смиту. Это заявление вызвало громкое недовольство, и Грей понял, что отряд в полном составе очень хотел сопровождать Вудбина, опасаясь пропустить казнь Грея, которая, согласно их ожиданиям, должна была произойти спустя считанные минуты после его доставки к вышеупомянутому полковнику Смиту. Но Вудбин проявил твердость – и с непочтительным ропотом и проклятиями ополченцы под руководством Натти Бампо нехотя продолжили свой путь. Вудбин подождал, пока они не скрылись из виду – потом выпрямился, стряхивая с ветхой куртки случайную гусеницу, и поправил свою жалкую шляпу. – Ну что ж, подполковник Грей, идем? Воспоминания Нэтти Бампо о том, как на самом деле следует проводить резню, заставили Грея почувствовать, что, возможно, повешение по сравнению с этим – не самый худший способ умереть. Но поскольку он лично не был свидетелем какой-либо первоклассной бойни, зато повешенных видел достаточно близко, – и при этом видении в горле у него пересохло. Слезотечение из глаза полностью не прекратилась, однако слегка поутихло. Тем не менее, кожа вокруг него воспалилась и болела, из-за отека появилось неприятное ощущение, что лицо Грея вульгарно деформировано. Тем не менее, он выпрямился, и, задрав подбородок, зашагал впереди капрала Вудбина к рваной парусиновой палатке. Полковник Смит поднял голову от походного раскладного стола, пораженный внезапным вторжением – хотя Грей был поражен ничуть не меньше. В последний раз он видел Ватсона Смита в гостиной у собственной свояченицы в Лондоне два года назад – тот закусывал бутербродами с огурцом. И носил форму капитана Баффов[2].
[2]Баффы – с 1751г. 3-й Кентский полк пехоты – линейный пехотный полк британской армии, традиционно расквартированный в графстве Кент с гарнизоном в Кентербери. Баффы были в то время были единственным пехотным полком, чье название определялось цветом униформы. Солдаты полка носили красный мундир с лацканами и манжетами цвета «бафф» (цвет буйволовой кожи, светло-жёлтый или желтовато-коричневый) на подкладке телесного цвета, и бриджи того же цвета бафф.
– Мистер Смит, – сказал Грей, первым придя в себя. Затем он очень вежливо поклонился. – Ваш покорный слуга, сэр. – Он уже не беспокоился о том, что нужно следить за голосом или выражением собственного лица, и без приглашения уселся на свободный стул. Грей уставился прямо в лицо Смиту – насколько ему позволил здоровый глаз. Щеки у Смита вспыхнули, он слегка откинулся в кресле, с тем же интересом разглядывая Грея, одновременно собираясь с мыслями, прежде чем ответить. Он был невысок, но широкие плечи и правильная осанка производили сильное впечатление – и Грей знал его как опытного военного. К тому же достаточно компетентного, чтобы не отвечать Грею прямо – вместо этого Смит обратился к капралу. – Капрал, как сюда попал этот джентльмен? –Это подполковник лорд Джон Грей, сэр, – сказал Вудбин. – Из-за поимки Грея его так и распирало от гордости, он выложил на шаткий столик и королевский патент Грея, и сопроводительную записку Грйвза с видом мажордома, подающего правящему монарху жаркое из фазана с алмазным глазками. – Мы поймали его в лесу возле Филадельфии. Без формы. Э–э... сами видите, сэр.– Он выразительно откашлялся. – И он признался, что генерал-майор Чарльз Грей – его кузен. Вы знаете – резня Паоли. – В самом деле? – Смит взял бумаги, и повел бровью в сторону Грея. – И что он там делал? – Да из него там выбивал дерьмо полковник Фрейзер, сэр, один из офицеров Моргана. Он так себя назвал, – добавил Вудбин с меньшей уверенностью. Смит озадаченно уставился на капрала. – Фрейзер ... никогда о нём не слышал. Переключив свое внимание на Грея, он впервые обратился непосредственно к нему. – Вы знаете полковника Фрейзера ... полковник Грей? Нарочитая заминка говорила о многом. Ну что же, ничего другого он и не ожидал. Грей, как мог, вытер нос о предплечье и уселся прямо. – Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы, сэр. Вы неправильно их задаете. Вам уже известно мое имя, звание и полк. Все остальное – моё личное дело. Смит уставился на него, прищурив глаза. Глаза у него были довольно привлекательные: светло-серые, с черными бровями и ресницами, очень выразительные. Грей обратил на них внимание еще когда Смит явился к чаю вместе с Минни. Вудбин закашлялся. – Э–э ... полковник Фрейзер сказал, что этот человек был его пленником, сэр. Но не хотел объяснить, почему, – а когда я стал настаивать, он э–э ... удалился. Тогда мы обыскали лорда ... э–э ... господина полковника и обнаружили его документы. – Удалился? – строгим голосом повторил Смит слова Вудбина. – И вы позволили ему уйти, капрал? К тому времени Вудбин, казалось, начал сомневаться в непогрешимости собственных действий, однако, он был не из тех, кого можно легко запугать - Грей уже в этом убедился. Капрал набычился и в упор взглянул на Смита. – Его было трудно было остановить – разве что выстрелом. Сэр. – категорически заявил он. Кожа вокруг ноздрей Смита побелела, и у Грея сложилось явное впечатление, будто англичанин вынужден мириться с тем, что его новая должность командира не совсем то, к чему он привык. Достойное жильё, конечно, отсутствовало. Хотя континентальная форма Смита была элегантной и ухоженной, а парик выглядел отлично – палатка его, пусть и просторная, похоже, уже использовалась в нескольких кампаниях. Она сильно пообтрепалась в одних местах, а в других была залатана. «Возможно, это даже к лучшему», – подумал Грей, на мгновение прикрыв глаза, когда слабый вечерний бриз проник сквозь стены палатки, ослабив дневную духоту. У него заметно разболелась голова, и даже такая мелочь была весьма кстати. – Очень хорошо, капрал, – произнес Смит после небольшой паузы, в течение которой он, видимо, пытался придумать, что ещё спросить – но так и не преуспел в этом. – Отличная работа, – добавил он, с ноткой запоздалого поздравления в голосе. – Благодарю вас, сэр. – Вудбин помедлил, явно не желая упустить кульминационный момент. – Могу я спросить вас, сэр, что вы намерены делать с пленным? Грей чуть приоткрыл глаз, с интересом прислушиваясь к тому, каким будет ответ, и обнаружил, что Смит разглядывает его со странным плотоядным выражением. Перебежчик улыбнулся. – О, я что-нибудь придумаю, капрал Вудбин, – сказал он. – Вы свободны. Спокойной ночи. СМИТ ВСТАЛ, ПРИБЛИЗИЛСЯ к Грею и наклонился, чтобы получше рассмотреть его лицо. Грей чувствовал запах его пота, острый и мускусный. – Вам нужен доктор? – бесстрастно, но без всякой враждебности спросил перебежчик. – Нет, – ответил Грей. У него отчаянно ныло в боку, голова болела и кружилась, но он сомневался, что какой-нибудь здешний врач может облегчить его страдания. И еще Грей обнаружил, что после длительного общения с Клэр и с её профессиональными воззрениями, он теперь гораздо меньше доверял другим врачам – хотя с самого начала не особо их жаловал. Смит кивнул и, выпрямившись, подошел к потрепанному походному сундуку и выудил из него два помятых оловянные кубка и глиняную бутыль, в которой оказалась яблочная водка. Он налил две щедрые порции, и они потягивали её некоторое время, не произнося ни слова. Близился Иванов день[3], и снаружи было еще светло, хотя Грей уже слышал звуки начинающего свою привычную вечернюю суету лагеря.
[3]Иванов день – день летнего солнцестояния, который по традиции отмечали 24 июня. Раздавался стук колес и шарканье ног, громко заревел мул, и еще несколько откликнулись ему хриплым хором. Значит, фургоны ... возможно, артиллерия? Он глубоко вздохнул, раздувая ноздри; артиллерийские роты имели свой особый запах: неповторимую смесь пота, пороха и горячего металла, куда более острую, чем запах пехоты с их мушкетами – аромат раскаленного железа навсегда въедался в одежду артиллериста, как и в его душу. Но вместо вони орудий он почуял запах жареного мяса. Едва он просочился в палатку, желудок Грея громко заурчал. Сегодня он не пробовал ничего, кроме пива, которое обычно предваряло его трапезу, не состоявшуюся на этот раз. Ему показалось, что при этом звуке рот у Смита слегка дернулся, но полковник из вежливости сделал вид, что ничего не слышал. Смит прикончил свой напиток, вновь наполнил стаканы, и откашлялся. – Не стану беспокоить вас вопросами, раз вы не желаете на них отвечать, – осторожно начал он, – но если в рамках частной беседы вы захотите о чем-то меня расспросить, в этом не будет ничего предосудительного. Грей криво усмехнулся. – Весьма любезно с вашей стороны, сэр. Вы хотите доказать свою лояльность по отношению ко мне лично? Уверяю вас, в этом нет необходимости. На скулах у Смита моментально вспыхнули небольшие красные пятна. – Это не входило в мои намерения, сэр, – сухо отрезал он. – В таком случае, примите мои извинения, – сказал Грей, и сделал еще глоток. Крепкий сладкий сидр немного утолил в нем муки голода, равно как и боль в боку, хотя совершенно не справился с головокружением. – Какого рода вопросы я могу вам задать, как вы думаете? Каково нынешнее состояние Континентальной армии? Думаю, я и сам достаточно легко могу догадаться об этом, судя по виду джентльменов, которые меня захватили, и по ... иным признакам. Грей нарочито медленно обвел взглядом всю палатку, включая осколки глиняной посуды, валяющиеся под кривобокой походной койкой, и концы грязного белья, торчащие из чемодана в углу. Судя по всему, Смит либо вовсе не имел ординарца, либо тот оказался полным идиотом. На мгновение Грей испытал острый приступ ностальгии по Тому Бёрду, лучшему камердинеру из всех, кто у него когда-либо был. Румянец Смита сошел на нет; он издал легкий, ироничный смешок. – Я полагаю, что могли. Не такой уж это большой секрет. Нет, я скорее думал, что вам будет любопытно узнать, как я намерен поступить с вами. – Ах, это. – Грей поставил кубок и осторожно потер лоб, стараясь не прикасаться к отёку вокруг глаза. – Честно говоря, я так поразился, увидев вас здесь, что совсем забыл об этом. А затем просто наслаждался вашим любезным гостеприимством, – поднимая кубок, добавил он уже безо всякой иронии. – Судя по всему, капрал Вудбин и его люди полагают, что меня необходимо немедленно повесить – как за шпионаж, так и за более серьёзный проступок, – как родственника генерал-майора Чарльза Грея, который, насколько я понял, считается виновным в совершении некоего злодеяния в местечке под названием Паоли. Брови у Смита поползли вверх: – И вы отрицаете, что являетесь шпионом? – Не говорите чепухи, Смит. Я подполковник. Зачем мне шпионить в безлюдном лесу, скажите на милость? Ну, ладно, – безлюдном до тех пор, пока туда не явился Вудбин со своей весёлой компанией, – добавил Грей. Его кубок была пуст, и он уставился внутрь, искренне недоумевая, как такое могло случиться. С легким вздохом Смит вновь подлил ему сидра. – Кроме того, у меня не было при себе ни секретных донесений, ни тайных писем – никаких доказательств шпионской деятельности. – Не сомневаюсь, что вы сохранили в памяти всю собранную вами информацию, – сказал Смит с насмешкой в голосе. – Насколько я помню, у вас потрясающая память. Он легонько фыркнул, – скорее, это можно было назвать хихиканьем: – So sayeth Sally, nimble-fingered, as her grip upon his prick did linger[4]...
[4]Так что же Салли изрекла, //Когда его петушка нашла,// Проворными ручками крепко схватила, //Зажала и больше не отпустила ...
И в самом деле, память у Грея была хорошей, так что он легко вспомнил обед, на котором присутствовали несколько офицеров из разных полков. Когда джентльмены принялись за портвейн, Грей – после многочисленных просьб и под гром аплодисментов, – продекламировал исключительно по памяти одну из очень длинных, и очень скабрезных од из скандально известного сборника «Избранных поэм о предмете Эроса» Гарри Кворри, копии которого до сих пор пользовались спросом: их тайком передавали из рук в руки во всех кругах общества, хотя книга была опубликована почти двадцать лет назад. – Ну за чем тут можно шпионить, ради всего святого? – воскликнул Грей, слишком поздно заметив расставленную ловушку. Уголок рта Смита дернулся. – Вы рассчитываете услышать об этом от меня? Ответ напрашивался сам собой: судя по всему, основные силы Вашингтона были уже на марше, в непосредственной близости отсюда, готовые войти в Филадельфию и, вполне вероятно, атаковать отступающие войска Клинтона. Грей проигнорировал вопрос Смита, как риторический, и выбрал иной путь – на этот раз довольно опасный. – Вудбин дал вам правильную оценку обстоятельств, при которых он меня застал, – пояснил он. – Поймите, если бы полковник Фрейзер поймал меня на месте преступления, он сделал бы тоже самое, что и капрал Вудбин – просто арестовал бы меня. – Вы утверждаете, что полковник Фрейзер встретился с вами по договоренности, дабы передать информацию? Иисусе Христе... Грей знал, что выбрал опасную тактику, но никак не предвидел вероятности того, что Джейми Фрейзера могут заподозрить в пособничестве британской армии. Естественно, Смит проявил особое внимание к подобной возможности, учитывая его собственную измену короне. – Разумеется, нет, – ответил Грей, позволив себе продемонстрировать легкую нервозность в голосе. – Неожиданная стычка, свидетелем которой стал капрал Вудбин, была чисто личного характера. Смит, который явно кое-что знал о правилах ведения допроса, приподнял бровь. Грей, естественно, тоже знал пару трюков, поэтому уселся поудобнее, и беззаботно потягивал яблочную водку, словно был совершенно уверен, что его заявление разрешило все сомнения. – Понимаете, скорее всего вас повесят, – сказал Смит после небольшой паузы. Он произнес это как бы невзначай, не отрывая глаз от янтарной струи, пока наполнял оба кубка. – Вы же знаете, что сделал Хау с капитаном Хэйлом? А тем более, после Паоли. Чарльз Грей ваш кузен, не так ли? – Да, троюродный или четвероюродный брат. Грей знал этого человека, хотя они и вращались в разных кругах, как в светских, так и в военных. Чарльз Грей, с лицом, напоминающим свиное рыло, больше походил на профессионального убийцу, чем на солдата – и в то же время Джон сомневался, что резня в Паоли полностью соответствовала описаниям; ну что за идиоты могли спокойно лежать, безропотно ожидая, когда их заколют штыками в собственных постелях? Ему казалась невероятной сама мысль о том, что колонна пехоты способна беззвучно подкрасться в темноте, по незнакомой пересеченной местности на столь малое расстояние, без того, чтобы не обнаружить чем-нибудь своего присутствия, поскольку он хорошо знал о беспощадных штыковых атаках Чарльза при Каллодене. – Ерунда, – сказал Грей со всей уверенностью, на которую только был способен. – Что бы там ни говорили об американском верховном командовании, я сомневаюсь, будто оно состоит из одних дураков. Моя казнь ничего не даст, тогда как обмен может оказаться полезным. Мой брат пока что пользуется некоторым влиянием. Смит улыбнулся не без сочувствия: – Прекрасный аргумент, лорд Джон, – и я уверен, что генерал Вашингтон, несомненно бы его одобрил. К сожалению, конгресс и король до сих пор остаются в натянутых отношениях по вопросам обмена пленными; в настоящее время не существует механизма, позволяющего это делать. У Грея перехватило дыхание, словно он получил удар в солнечное сплетение. Он слишком хорошо знал, что никаких официальных каналов обмена не существует; поскольку сам пытался обменять Уильяма в течение нескольких месяцев. Смит перевернул бутылку вверх дном, вытряхивая последние янтарные капли в кубок Грея. – Вы перечитываете Библию, полковник? Грей бросил на него отрешенный взгляд. – Не имею привычки. Хотя кое-что я читал ... Некоторые отрывки. А что? – Просто поинтересовался, известно ли вам понятие «козел отпущения[5]».
[5] Козлом отпуще́ния в Ветхом Завете названо особое животное, которое, после символического возложения на него грехов всего народа, отпускали в пустыню. В христианской теологии иногда интерпретируется как образ самопожертвования. В быту идиома «козёл отпущения» используется в качестве метафоры и обозначает человека, на которого возложили ответственность за действия других – вину за неудачу, для того, чтобы скрыть её настоящие причины и настоящего виновника.
Смит слегка откинулся на стуле, глядя на Грея своими прекрасными, глубоко посаженными глазами, которые сияли неподдельной симпатией – хотя, возможно, в этом была виновата яблочная водка. – Я боюсь, что теперь в этом и заключается ваша главная ценность, полковник. Не секрет, что континентальная армия находится в плохом состоянии: не хватает денег, полно разочарований и дезертирства. Ничто не может ободрить и сплотить войска сильнее, чем судебное разбирательство и публичная казнь разоблаченного шпиона – высокопоставленного британского офицера и близкого родственника печально известного «Грея–Без кремней», – которая послужит серьезным предупреждением генералу Клинтону. Он деликатно рыгнул и поморгал, по-прежнему не сводя глаз с Грея. – Вы спросили, что я намерен с вами делать. – Нет, не спрашивал. Смит проигнорировал эти слова, направляя на Грея свой длинный узловатый палец: – Я отправляю вас к генералу Уэйну, на чьем сердце слово «Паоли» высечено навеки. – По-видимому, он испытывает от этого постоянную боль, – вежливо ответил Грей и осушил свой кубок. ***
«Написано кровью моего сердца» Глава 12. МАЛЕНЬКАЯ НОЧНАЯ СЕРЕНАДА* (отрывок)
* «Маленькая ночная серенада» была написана В. А. Моцартом в 1787г. ДЕНЬ, КАЗАВШИЙСЯ ВЕЧНОСТЬЮ, неохотно заканчивался, жара постепенно спадала, покидая лес вместе с убывающим светом. Грей полагал, что его не отправят к генералу Уэйну немедленно - разве что сей достойный муж окажется где-то на расстоянии вытянутой руки, в чём он сильно сомневался. Судя по звукам, а также руководствуясь собственными ощущениями, Грей мог с уверенностью сказать, что они находятся в небольшом лагере, и полковник Смит – самый старший из присутствующих здесь офицеров. Смит на всякий случай попросил его дать слово чести, что он не попытается бежать, – и был совершенно ошеломлён вежливым отказом Грея. – Если я в самом деле британский офицер на военной службе, – пояснил Грей, – тогда совершенно очевидно, что мой долг – сбежать отсюда поскорее. Смит уставился на него. В тусклом свете сумерек его лицо трудно было разглядеть, поэтому Грей так и не понял, старался ли полковник скрыть свою усмешку – или ему это просто показалось. – Вы не сбежите, – твердо сказал Смит и вышел. Грей услышал короткое бурное обсуждение, проведенное приглушенными голосами за пределами палатки – относительно того, как именно с ним поступить. В военном лагере в походе негде было содержать заключенных. Грей развлекался про себя, придумывая забавные ситуации, в которых Смит вынужден будет разделить с ним свою узкую походную койку – для того, чтобы держать своего пленника под контролем. Однако дело закончилось появлением капрала, притащившего с собой набор ржавых кандалов, выглядевших так, будто в последний раз их использовали во времена Испанской инквизиции. Капрал отвел Грея на другой конец лагеря, где солдат, бывший кузнецом в мирное время, сковал их вместе тяжелым молотком, использовав плоский камень в качестве наковальни. Он испытал очень странное чувство, стоя в полумраке на коленях на земле, окруженный группой заинтересованных ополченцев, собравшихся понаблюдать за происходящим. Грею пришлось наклониться вперед и, оставаясь в полусогнутом положении, вытянуть руки перед собой, как при обезглавливании, в то время как удары молотка по металлу эхом отдавались в костях его запястий и предплечий. Он не сводил глаз с молотка и не только из опасения, что в густеющих сумерках кузнец промахнется и разобьет одну из его рук. Под влиянием алкоголя и всё возрастающего чувства страха, в котором Грей сам себе не желал признаваться, он ощущал смесь любопытства и враждебности, исходившее от окружающих; ему казалось, словно на него надвигается гроза – электрические разряды пробегали по его телу, а смертельные молнии били настолько близко, что можно было даже ощутить их резкий запах, соединенный с острой вонью мужского пота и пороха. Озон. Его разум ухватился за слово, стремясь вернуться в действительность. Так Клэр называла запах молнии. Он сказал тогда, что название, возможно, произошло от греческого озми[1] – существительное мужского рода – от причастия настоящего времени «озеин», что означает «пахнущий».
Он постарался сосредоточиться, и принялся методично спрягать – к тому времени, как он закончит, они наверняка завершат свое дело. «Озеин, – пахнуть, я пахну, они пахнут…» Он чувствовал запах собственного пота, острый и сладкий. В прошлом самой почетной казнью считали отсечение головы. Повешение было позором – смертью для преступников и простолюдинов. Медленной смертью. Он совершенно точно знал это. Последний раскатистый удар, за которым последовало примитивное удовлетворенное ворчание наблюдателей. Его заковали в кандалы, превратив в настоящего заключённого. НИКАКИХ УКРЫТИЙ, кроме шалашей из веток и навесов из парусины, натянутых ополченцами возле костров, в лагере не было, поэтому Грея привели обратно в большую обтрепанную палатку Смита, подали ужин – который он с трудом проглотил, даже не обратив особого внимания, на то, что ел – а затем привязали к центральному шесту тонкой веревкой, пропущенной сквозь цепь кандалов – достаточно длинной, чтобы позволить ему лечь или воспользоваться ночной посудиной. Смит настоял, чтобы Грей спал на его походной койке, и он улегся на неё с тихим стоном облегчения. Каждый удар сердца отдавался в висках, вся левая сторона лица подергивалась в такт, посылая короткие, весьма неприятные импульсы в основание верхних зубов. На фоне этого боль в боку притупилась, ушла вглубь, сделалась почти незаметной. К счастью, Грей так устал, что сон поглотил все эти неудобства, и он провалился в него с чувством глубокой благодарности. Спустя некоторое время он проснулся в полной темноте от какого-то жуткого сновидения, весь в поту, с отчаянно колотящимся сердцем. Он поднял руку, чтобы убрать с лица влажные волосы, и почувствовал изнурительную тяжесть оков, о которых совсем забыл. Те загремели, и темная фигура часового, вырисовывающаяся в свете костра перед входом в палатку, резко обернулась к нему, но затем вновь расслабилась, когда Грей, позвякивая цепями, повернулся на койке. «Вот негодяй, – подумал он, все еще в полусне. – Я даже не смогу подрочить, если захочу». Эта мысль заставила его рассмеяться, но к счастью, звук получился больше похожим на вздох. Чье-то тело зашевелилось рядом, шурша и тяжело переворачиваясь с боку на бок. «Смит – спит на своем холщовом матрасе, набитом травой», – подумал Грей. Он чувствовал запах сухого лугового сена, отдающим затхлостью во влажном воздухе. Такие матрасы стандартного образца имелись в британской армии; Смит, должно быть, сохранил его вместе с палаткой и другим снаряжением, поменяв лишь свою униформу. «Интересно, почему он переметнулся?» – лениво раздумывал Грей, всматриваясь в сгорбившуюся фигуру Смита, еле заметную на бледном фоне холста. Ради карьеры? Поскольку континенталы отчаянно нуждались в профессиональных кадровых военных, они сделали из звания приманку; капитан любой европейской армии в мгновение ока мог стать здесь кем угодно, от майора до генерала, тогда как в Англии единственным средством достижения более высокого ранга были лишь деньги, необходимые для его приобретения. Однако, что такое чин без жалованья? Грей давно уже не был шпионом, но когда–то он был одним из них – и до сих пор знал людей, собирающих плоды с этих темных нив... Насколько ему было известно у американского Конгресса совсем не было денег, и все зависело от займов – совершенно непредсказуемых по размеру, и поступающих крайне нерегулярно. Иногда это были источники из Франции или Испании, хотя, разумеется, французы этого не признавали. Некоторые – от еврейских ростовщиков, как сообщал один из корреспондентов Грея. Салмон, или Соломон – или нечто вроде этого. Эти пространные размышления прервал звук, который заставил его напрячься. Девичий смех. В лагере были женщины: жены, которые последовали на войну за своими мужьями. Он заметил несколько таких особ, когда его провели по лагерю, а одна принесла ему ужин, с подозрением поглядывая на него из-под своего капора. Но этот смех Грею показался очень знакомым – глубокий, вибрирующий и абсолютно раскованный. «Иисусе, – прошептал он, едва дыша. – Дотти?» Это было вполне возможно. Он сглотнул, попытавшись прочистить левое ухо, чтобы легче распознать её голос среди множества мелких звуков, доносившихся снаружи. Дензелл Хантер был хирургом у континенталов, и Дотти – к вящему ужасу её брата, кузена и дядюшки, – присоединилась к сопровождавшим армию[2] в Вэлли-Фордж, дабы помогать жениху, хотя регулярно ездила в Филадельфию навещать своего брата Генри.
[2] Сопровождающие армию (Camp followers – «Следующие за лагерем») – группа гражданских людей, которые сопровождали армейские подразделения. Они обеспечивали солдат различными товарами и услугами. Это были прачки, проститутки, продавцы спиртного, странствующие портные и т. п.
Если армия Вашингтона пришла в движение – что было совершенно очевидно, – то это означало, что хирург мог быть с любым из их отрядов. Высокий, звонкий голосок о чем-то спрашивал. Голос англичанки – и не совсем обычный. Он напряженно вслушивался, но не смог разобрать ни слова. Ему хотелось, чтобы она снова засмеялась. Если это Дотти... Грей глубоко вдохнул, лихорадочно соображая. Он не мог окликнуть ее; поскольку чувствовал направленную на него неприкрытую враждебность, исходившую буквально от каждого человека в лагере – да и позволить их родственным отношениям стать известными было бы опасно для нее и для Дензелла, и, конечно, ничем не помогло бы самому Грею. И все-таки он должен был рискнуть – утром его могли увезти. Будучи не в состоянии придумать что-либо путное, он сел на кровати и принялся напевать «Die Sommernacht» (Летняя ночь – нем.) [3]
[3] Ода «Летняя ночь», написанная немецким поэтом Ф. Клопштоком в 1766 г., была положена на музыку Ф.Шубертом в 1815г., т. е. намного позже описываемых в главе событий.
Wenn der Schimmer von dem Monde nun herab In die Wälder sich ergießt, und Gerüche Mit den Düften von der Linde In den Kühlungen wehn;
В час, когда сияет месяц в полутьме, Серебром окутав лес, И, прохладою дыша, разносит, Пряный запах лип ветерок. (пер. Дмитрий Седых)
Начал он тихо, но постепенно набирал силу и тембр. Когда же он вывел «In den Kulungen wehn», (Веет в прохладе – нем.), взяв самые высокие ноты своим достаточно звучным тенором, Смит подскочил, как чертик из табакерки, и произнес: – Что такое? – полным изумления, хриплым со сна голосом.
–So umschatten mich Gedanken an das Grab Der Geliebten, und ich seh in dem Walde Nur es dämmern, und es weht mir Von der Blüthe nicht her.
– Я к любимой уношусь на крыльях дум, К тихой могиле, И во мраке не вижу леса, И не слышу аромата цветов, – продолжал Грей, но немного тише. Он не желал, чтобы Дотти – конечно, если это была Дотти, – явилась сюда; просто хотел сообщить ей о своем о своем присутствии. Он научил её этому романсу (lied – песня, романс, нем.) когда ей было четырнадцать; и она часто пела его музыкальных вечерах. – Вместе с вами, умершие, бродили прежде мы, Как прохлада нас тогда овевала, Как прекрасна тогда ты была, О лунная ночь! Он остановился, слегка откашлялся, и заговорил в молчаливую темноту перед собой, слегка коверкая слова, как будто все еще был пьян. И обнаружил, что так оно и было на самом деле. – Можно мне немного воды, полковник? – Если я вам ее дам, вы продолжите своё пение? – спросил Смит крайне недоверчиво. – Нет, думаю, теперь я закончил, – заверил его Грей. – Просто не мог заснуть, – слишком много выпил, знаете ли, – однако я нашел, что песня зам–мечательно очищает разум. – О, неужели? Смит несколько мгновений тяжело сопел, но все же поднялся на ноги и взял кувшин с умывальника. Грей чувствовал, что полковник с трудом подавляет желание немедленно выплеснуть на пленника всё его содержимое, но Смит был человеком сильного характера, и даже придерживал кувшин до тех пор, пока его пленник не напился. Затем он поставил кувшин назад в тазик и вернулся в свою постель, лишь пару раз раздраженно фыркнув. Пение вызвало в лагере разнообразные комментарии, и несколько любителей музыки тут же взяли мелодию в качестве источника вдохновения, и принялись петь все подряд, от «Greensleeves» (Зеленые рукава – англ.) [4] – в очень трогательном и нежном исполнении, – и до «Честера».
[4]Greensleeves – «Зеленые рукава» – английская фольклорная песня, известная с XVI в. «Честер» (Chester) – патриотический гимн американских борцов за независимость, написан Уильямом Биллингсом в 1770 г. и доработан в 1778г.
Грею действительно понравилось их пение, однако лишь благодаря своей сильной воле ему удалось воздержаться от того, чтобы не позвенеть оковами в конце припева «Честера»: Let tyrants shake their iron rod, And Slav'ry clank her galling chains, We fear them not, we trust in God, New England's God forever reigns.
Пусть тираны потрясают железными хлыстами, И рабство пусть лязгает истертыми цепями. Мы больше не страшимся их, мы верим в Бога, Отныне в Новой Англии царит Бог и свобода.
Они по-прежнему пели, когда Грей снова уснул, погрузившись в тревожные обрывочные сновидения, и пары яблочной водки клубились в его опустевшей голове.
Глаза мои открыл веревки скрежет. Душа изумлена, порвав со сном. На миг она бесплотно, упрощенно Повисла, как обманчивый рассвет. Снаружи, за окном моим открытым, Весь ангелами полон воздух утра. Ричард Уилбур «Вещи этого мира призывают нас к любви», 1956 г. Перевод И.Елагина
Офорт 18 в. Осмотр больного глаза
На следующий день
ДЖОН ГРЕЙ ПРОСНУЛСЯ в жару, с тяжестью в руках и ногах, и с раскалывающейся от боли головой – а едва он попытался открыть слипшиеся и покрытые коркой веки, в левом глазу началась сильная резь. Во сне он видел череду ярких, обрывочных видений, мешанину образов, голосов и эмоций... Джейми Фрейзер кричал на него с потемневшим от страсти лицом, но затем что-то изменилось, началась какая-то погоня, и он провалился в безумный кошмар. Они вместе убегали по болоту, увязая при каждом шаге в липкой трясине, и Фрейзер бился в ловушке прямо перед ним, и кричал, чтобы он возвращался - но Грей не мог, его ноги быстро погружались в грязь, он тонул, извиваясь, как сумасшедший, но никак не мог отыскать опору… – Эй! Чья-то рука потрясла его за плечо, вырвав из трясины. Он еле открыл свой здоровый глаз, и увидел перед собой расплывающийся силуэт молодого человека в аккуратном темном камзоле и в очках, глядевшего на него сверху со странно знакомым выражением. – Джон Грей? – спросил молодой человек. – Да, – ответил он, и с трудном сглотнул, ощущая боль в горле. – Я... я имею честь быть с вами знакомым, сэр? Молодой человек слегка покраснел. – Именно, Друг Грей, – сказал он, понизив голос. – Я… – О! – сказал Грей, быстро садясь на койке. – Конечно же, вы... ох! О, Господи... Его голова, потревоженная резкой переменой позы, по-видимому, решила спрыгнуть у него с плеч и удариться в ближайшую стенку. Этот юноша – Хантер – Грей удивился, что так легко отыскал имя, непонятно как выплывшее из царившего в его голове хаоса. Доктор Хантер – тот самый квакер Дотти. – Я думаю, тебе лучше прилечь, Друг. – Думаю, это лучше будет сделать после того, как меня вырвет… Хантер выхватил горшок из-под раскладушки как раз вовремя. К тому времени, как он, отдав указания по поводу воды: «Пейте медленно, Друг, если хотите, чтоб она оставалась внутри», – осторожно уложил Грея обратно на койку, полковник Смит уже возвышался за спиной врача. – Ну, что скажете, доктор? Смит хмурился и выглядел взволнованным. – Он в своем уме? Прошлой ночью он пел, сейчас стонет и говорит довольно странные вещи, а выглядит так, будто… Смит скривился, и Грей с изумлением понял – он похож черт знает на кого. – У него сильная лихорадка, – сказал Хантер, кидая выразительный взгляд сквозь очки, когда наклонился чтобы расстегнуть манжет рубашки Грея. – Посмотрите на состояние его глаза. Перемещать его крайне опасно. Возможно кровоизлияние в мозг… Смит недовольно хмыкнул и сжал губы. Он отодвинул Хантера в сторону и наклонился над Греем. – Вы меня слышите, полковник? – спросил он, медленно и четко выговаривая слова, будто разговаривал с идиотом или иностранцем. – Ich bin ein Fisch. Я есть рыба, – блаженно пробормотал Грей по-немецки и закрыл глаза. – Пульс у него совсем беспорядочный, – предостерегающе сказал Хантер, нажимая большим пальцем на запястье Грея. Рука у него оказалась прохладной и твердой; Грей нашел это прикосновение очень приятным. – Я действительно не могу предсказать, каковы будут последствия при его резком перемещении. – Понятно. – Смит мгновение стоял неподвижно; Грей слышал его тяжелое дыхание, но остерегался открывать глаза. – Что ж, ладно. – Перебежчик издал короткий, невеселый смешок. – Если Магомет не может прийти к горе, то гора сама с радостью заявится сюда. Я пошлю записку генералу Уэйну. Пожалуйста, сделайте все, что можете, лишь бы он выглядел вменяемым, хорошо, доктор? ОН СУМЕЛ-ТАКИ рассмотреть Дэнзелла Хантера своим поврежденным глазом – и это обнадеживало: Грей не ослеп. Пока. Хантер снял очки, чтобы получше рассмотреть поврежденный орган; глаза самого доктора показались Грею очень красивыми: радужная оболочка была золотистой, цвета спелой оливки, с тоненькими темно-зелеными прожилками. – Будь добр, посмотри вверх, – прошептал Хантер. Грей попробовал выполнить его просьбу. – Ой! – Нет? Посмотри вниз. – Эта попытка также не увенчалась успехом; ни вправо, ни влево повернуть глаз он тоже не смог. Казалось, тот застрял в глазнице, как желток в сваренном вкрутую яйце. Грей поделился своим соображением с Хантером, который усмехнулся, хотя выглядел при этом немало обеспокоенным. – Безусловно, все дело в огромном отеке. Что бы это ни было, тебе нанесли удар с необычайной силой. Пальцы Хантера нежно перемещались по лицу Грея, ощупывая и исследуя его тут и там. – А это… – – Да, так и есть. Не нужно спрашивать, где болит; у меня болит всё, от линии волос до подбородка, включая левое ухо. То, что вы сказали относительно кровоизлиянии в мозг – вы это серьезно? – Что ж, такое вполне возможно. – Однако при этом Хантер слегка улыбнулся. – Но поскольку ты явно не собираешься биться в судорогах или терять сознание – разве что от алкоголя – и ты, очевидно, ходил пешком в течение нескольких часов после травмы, я думаю, что скорее всего, кровоизлияние маловероятно. Хотя под склерой есть кровотечение. Его прохладные пальцы приоткрыли опухшее веко. – Твое глазное яблоко пунцовое, как и веко изнутри. Это довольно... впечатляющее зрелище. В последних словах Грей уловил нотки веселья, поэтому слегка успокоился. – О, замечательно, – сухо произнёс он. – И сколько пройдет времени, прежде чем всё заживет? Квакер слегка поморщился и покачал головой. – Потребуется от недели до месяца, прежде чем кровь рассосётся – по сути, это то же самое, что простой синяк: разрыв мелких кровеносных сосудов под кожей. Меня больше волнует твоя неспособность двигать глазом. Я думаю, что у тебя перелом или трещина кости глазницы, которая каким-то образом зажимает круговую мышцу глаза. Мне бы хотелось, чтобы сейчас здесь была твоя жена; она гораздо более… – – Моя жена, – тупо повторил Грей. – О! Прошлое и настоящее наконец слились воедино, и он воспрянул духом. – Но она мне не жена! Уже нет, – добавил он, и обнаружил, что усмехается во весь рот. Он наклонился вперед, и прошептал в ухо удивленному Хантеру: – Джейми Фрейзер не умер! Хантер вытаращился на него, моргнул, вновь надел очки, и уставился снова – очевидно, пересматривая собственную оценку умственного состояния Грея. – Он тот, кто меня ударил, – любезно пояснил Грей. – Всё в порядке, – добавил он, заметив, как нахмурился Хантер. – Я сам напросился. – Хвала Господу, – прошептал квакер, расплываясь в широчайшей улыбке, по-видимому, не столько от того, что Грей оправдывает действия Фрейзера, сколько от новостей о возвращении его живым и здоровым. – Йен будет... – Он прервался и развел руками, не в состоянии описать возможные эмоции Йена Мюррея. – А Друг Клэр? – спохватился квакер, глаза под его очками казались огромными. – Она уже знает? – Да, но... – приближающиеся шаги заставили Грея повалиться обратно на кровать, с совершенно правдоподобным болезненным возгласом. Он закрыл глаза, откинул голову набок и застонал. – Кажется, гора сейчас где-то рядом с генералом Вашингтоном, – произнёс Смит слегка расстроенным голосом. Грей почувствовал, что полковник остановился у койки, упершись в её край ногами. – Доктор, сделайте всё, чтобы завтра он был готов к путешествию – мы погрузим его в один из фургонов, если возникнет такая необходимость.
Дата: Понедельник, 30.10.2023, 16:32 | Сообщение # 23
Баронет
Сообщений: 381
«Написано кровью моего сердца» Глава 14. ПЕРЕД ГРОЗОЙ
– НАЗНАЧЕНИЕ СООТВЕТСТВУЕТ вашему особому положению, – сообщил майор Финдлей. «Финдлей не знает даже половины», с горечью отметил про себя Уильям. Его положение было «особым» даже без учета недавних открытий. В октябре семьдесят седьмого он, как и вся армия Бёргойна[1], попал в окружение под Саратогой. Британских солдат и их немецких союзников обязали сдать всё своё вооружение, однако они не должны были оставаться в плену. Саратогский договор (Конвенция), подписанный Бёргойном и генералом континенталов Гейтцем, предусматривал, что всем военным будет позволено вернуться в Европу, если они дадут клятву больше не участвовать в Американской войне.
[1]Джон Бёргойн (1722 – 1792г.г.) – британский военный и государственный деятель, генерал–лейтенант, писатель и драматург, один из командиров британских войск в ходе войны за независимость Северной Америки. Под Саратогой он и 6000 его солдат, в том числе отряд гессенских наёмников, капитулировали, после чего должны были покинуть Америку и не возвращаться до конца войны.
Но корабли не могли плавать во время зимних штормов, а с захваченными солдатами нужно было что-то делать. Назвав пленных «Армией Конвенции», их в полном составе отправили в Кембридж в Массачусетсе, где они должны были дожидаться весны и репатриации. Всех, кроме Уильяма и нескольких ему подобных, имевших влиятельные связи в Америке, – либо связи с сэром Генри Хау, поскольку им повезло находится под его непосредственным командованием, как главы Американской военной кампании. Уильям, счастливчик, оказался и тем, и другим: он служил в личном составе Хау, его дядя был командиром полка, а его отец в настоящее время оставался влиятельным дипломатом в Филадельфии. Уильям был отпущен в виде исключения под личное честное слово, как одолжение генералу Хау, и отправлен к лорду Джону. Тем не менее, он по–прежнему входил в состав британской армии, просто был исключен из активных боевых действий. И у армии имелось достаточно неприятной рутинной работы, не связанной с военными операциями, которую генерал Клинтон[2] будет рад ему поручить.
[2]Генри Клинтон (1730 – 1795гг.), заместитель генерала Хау. Получил звание генерал – лейтенанта после битвы при Банкер – Хилл в 1776 году. После отъезда сэра Хау весной 1778 года в Европу был назначен главнокомандующим британскими войсками в Америке.
Глубоко уязвленный своим положением, Уильям умолял отца обменять его на кого–либо из пленных, что могло бы избавить его от клятвы и позволило продолжить выполнение своего воинского долга в полной мере. Лорд Джон готов был это сделать, но в январе 1778 г. произошел конфликт между генералом Бергойном и континентальным Конгрессом из–за отказа первого предоставить список капитулировавших солдат. Саратогская Конвенция был аннулирована Конгрессом, затем объявившим, что они задерживает всю Армию Конвенции, пока документ и списки пленных не будут ратифицированы самим королем Георгом. Конгресс чертовски хорошо знал, что король никогда подобного не сделает, поскольку это было бы равноценно признанию независимости колоний. Результатом этого стало полное отсутствие в настоящее время какого–либо механизма по обмену пленными. Любыми пленными. Таким образом, Уильям оказался в чрезвычайно двусмысленном положении. Фактически, он был беглым пленником, и в том невероятном случае, если его поймают американцы и опознают как саратогского офицера, он будет быстро отправлен в Массачусетс – прозябать там до конца войны. С другой стороны, не было полной уверенности в том, что ему дозволено вновь брать в руки оружие, раз Уильям дал свое честное слово – даже несмотря на разрыв договора. Это возвращало Уильяма в нынешнее ненавистное положение – возглавлять команду, помогавшую эвакуации из Филадельфии состоятельных лоялистов. Он мог представить только одно, что могло быть хуже – протащить стадо свиней через игольное ушко. Пока беднейшие горожане, чувствовавшие грозящую опасность из–за близости войск генерала Вашингтона, были вынуждены испытывать судьбу на дорогах, путешествуя в фургонах, с тележками и пешком, состоятельным лоялистам было позволено безопасное и теоретически более комфортабельное передвижение на кораблях. И ни один из них не хотел принять во внимание, что в настоящее время есть лишь один приспособленный для этого корабль – личный корабль генерала Хау – с очень ограниченным количеством кают на борту. – Нет, мадам. Я сожалею, но совершенно невозможно разместить…– – Нонсенс, молодой человек, дедушка моего мужа приобрел эти напольные часы в Нидерландах в 1670. Они показывают не только время, но и фазы Луны и точный уровень приливов в заливе Неаполя[3]! Неужели вы ожидаете, что я позволю такому инструменту попасть в когти бунтовщиков?
[3] Неаполь – городок на западном побережье полуострова Флорида. Разница уровней воды при приливе и отливе доходит до 80 см. В Неаполитанском заливе в Средиземном море высота прилива не превышает нескольких сантиметров.
– Да, мадам, боюсь, это так. Нет, сэр, никаких слуг, только члены семьи и близкие родственники, и небольшое количество багажа. Я уверен, что ваши невольники будет в полной безопасности, следуя за ... – – Но они будут голодать! – вскричал мертвенно–бледный джентльмен, не желающий расстаться со своими замечательным поваром и пухленькой чувственной экономкой, которая, если и не была гениальна в уборке, то, несомненно, обладала иными выдающимися способностями – это было совершенно очевидно. – Или их могут похитить! Я несу за них ответственность! Уверен, что вы не можете…– – Могу, – твердо сказал Уильям, оценивающе покосившись на экономку. – Таков мой долг. Капрал Хиггинс, сопроводите прислугу мистера Хеннингса на причал. – Нет, мадам. Я согласен, что этот гарнитур кресел очень ценен для вас, но жизнь людей, которые могут утонуть вместе с кораблем, важнее. Вы можете взять ваши дорожные часы. – Он возвысил голос и заорал: – Лейтенант Рендилл! Рендилл, с красным и потным лицом пробивался с боем через толпы толкающихся, чертыхающихся, волокущих тяжести, визжащих эвакуантов. Оказавшись перед Уильямом, который взобрался на ящик, чтобы не быть растоптанным или сброшенным в воду толпой, Рэндилл отдал честь, но его грубо отпихнули несколько человек, пытавшихся привлечь внимание Уильяма, и дело кончилось тем, что лейтенанту сбили на глаза парик. – Да, сэр? – бодро сказал он, поправляя парик и стараясь как можно вежливее отпихнуть локтем в сторону какого–то джентльмена. – Здесь список личных знакомых генерала Хау, Рендилл. Пройдите на борт, и просмотрите, всё ли они собрались – а если нет… – Он бросил красноречивый взгляд на бурлящую толпу на пристани, окруженную горами брошенных пожиток и растоптанного багажа, после чего вручил список лейтенанту. – Найдите их. – О, Боже, – сказал Рендилл – То есть… да, сэр. Слушаюсь. – И, безнадежно вздохнув, он развернулся и погрузился в толпу, делая движения, чем–то напоминающие гребки в плавании брассом. – Рендилл! Рендилл послушно обернулся, и смиренно направился назад в пределы слышимости, прокладывая себе путь сквозь толпы, словно крепкий красный дельфин сквозь косяки испуганной селедки. – Сэр? Уильям наклонился и, понизив голос до уровня, неслышного для окружающей массы народа, кивнул на неустойчивые груды мебели и багажа, наваленные по всей пристани – многие из них в опасной близости от края причала. – Когда будешь проходить мимо, скажи парням на пристани, чтобы они не сильно страдали, если не удастся уберечь эти кучи от падения в реку, ладно? На вспотевшем лице Рендилла вспыхнуло изумление. – Есть, сэр! – Он отдал честь и отплыл назад, вновь излучая энтузиазм, а Уильям, слегка успокоившись душой, галантно повернулся, чтобы рассмотреть жалобу затравленного немца – отца шести дочерей, одетых во все самое роскошное, что только было в их гардеробе, с кипами шелка и кружев в руках; их озабоченные круглые лица выглядывали из–под широких полей соломенных шляпок. Парадоксально, но жаркий воздух и надвигающаяся гроза соответствовали его настроению, а явная неосуществимость поставленной перед ним задачи успокаивали его. Осознав полную невозможность удовлетворить запросы всех этих людей – или даже одного из десятка – он перестал волноваться, предпринял всё возможное, чтобы обеспечить порядок, и мыслями витал где–то, галантно раскланиваясь и издавая сочувственные возгласы шеренгам лиц, наседающих на него. Если бы он мог иронизировать, размышлял Уильям, то над многим вокруг. Он был ни рыба, ни птица, ни красная селедка, (ни рыба, ни мясо, ни то, ни сё) как гласит деревенская поговорка, когда речь идет о сомнительном куске мяса. Не настоящий солдат, но и не свободный штатский. «И очевидно, не англичанин и не граф, и всё же ... как, во имя Господа, он мог не быть англичанином?» Как только Уильям достаточно овладел собой, чтобы трезво мыслить, то осознал, что он всё ещё законный девятый граф Эллсмир, независимо от происхождения. Его родители – его настоящие родители – точнее, его «законные» родители – несомненно состояли в браке на момент его рождения. Хотя, как казалось ему теперь, это только всё ухудшало: разве он мог позволить людям думать и обращаться с ним, как с наследником древнего Эллсмирского рода, когда он чертовски хорошо знал, что на самом деле он сын ... Он задохнулся от этой мысли, яростно загоняя её вглубь своего сознания. Слово «сын», однако, вызвало в его голове яркий образ лорда Джона. Уильям глубоко вдохнул горячий, пахнущий рыбой и мускусом воздух, пытаясь подавить внезапные угрызения совести при мысли о папа́. Он не хотел признаваться самому себе в том, что весь день всматривался в толпу, разглядывая лица в поисках Па – да, черт возьми, своего отца! Джон Грей был ему сейчас отцом больше, чем когда–либо – даже будучи чертовым лжецом. Уильям волновался о нём всё больше и больше. Коленсо доложил ему утром, что лорд Джон не вернулся домой – и он должен был бы вернуться сейчас. А если вернулся, то уже должен был пойти на его поиски – Уильям был в этом уверен. Если только Фрейзер не убил его. Он проглотил скопившуюся в глотке горечь. «Почему? Они ведь когда–то были друзьями, хорошими друзьями. Правда, война разорвала подобные узы. Но даже если . . . И причина всему – матушка Клэр?» Уильям содрогнулся от этой мысли, но заставил себя к ней вернуться. У него до сих пор перед глазами стоял образ Клэр, чье лицо, несмотря на окружающую суматоху, светилось изнутри неистовым пламенем восторга при виде Джейми Фрейзера, и почувствовал укол ревности за своего отца. «Если Фрейзер испытывает подобную страсть, он способен ... но это же невозможно! Наверняка он должен понимать, что лорд Джон просто взял её под свою защиту, и сделал это ради своего хорошего друга!» Но в тот момент они были женаты ... и его отец всегда придерживался достаточно свободных взглядов в любовных взаимоотношениях... Лицо Уильяма запылало от смущения, вызванного видениями собственного отца, развлекающего в постели с не совсем бывшей миссис Фрейзер. И если Фрейзер это выяснил. . . – Нет, сэр! – жестко сказал он настойчивому торговцу, который – Уильям поздно это сообразил – пытался подкупить его, чтобы провести свою семью на корабль Хау. – Как вы смеете? Исчезните и считайте, что вам крупно повезло, поскольку у меня нет времени поступить с вами должным образом! Человек печально зашаркал прочь, и Уильям почувствовал лёгкое сожаление, но он и в самом деле мало что мог сделать. Если бы он и захотел пойти на уступки в виде одолжения торговцу, то предложенная взятка исключала это. «Если бы и так, то каким образом Фрейзер мог узнать обо всём? Очевидно, лорд Джон не будет настолько глупым, чтобы сам всё рассказать. Нет, должно быть что-то ещё, что задержало возвращение папа́ – безусловно, тьма народа покидает Филадельфию, дороги забиты…» – Да, мадам. Я думаю, у нас найдется комната для вас и вашей дочери, – сказал он очень испуганной молодой матери с ребенком, которого она прижимала к своему плечу. Уильям подошел и коснулся щеки девчушки, та проснулась, но не испугалась толпы, а принялась разглядывать его нежными карими глазами с длинными пушистыми ресницами. – Привет, солнышко. Хочешь пойти на корабль вместе с мамочкой? Мать подавила вздох облегчения, похожий на сдержанное рыдание. – О, спасибо, лорд … – вы лорд Эллсмир, не так ли? – Да, – ответил Уильям автоматически, а затем почувствовал, как будто кто–то ударил его в живот. Он сглотнул, лицо его запылало. – Мой муж – лейтенант Биман Гарднер, – представилась женщина, стремясь оправдать оказанную ей милость, и присела в коротком реверансе. – Мы встречались. Помните Мисчианзу[4]? – Да, конечно! – ответил он, кланяясь, хотя совершенно не помнил миссис Гарднер.
[4] Мисчианза – прощальный праздник в итальянском стиле, который устроил генерал Уильям Хау перед отплытием из Америки в мае 1778 г.
– Счастлив помочь супруге собрата–офицера, мэм. Не будете ли вы добры тотчас же пройти на борт, пожалуйста? Капрал Андерсон! Проводите миссис и мисс Гарднер на корабль. Он поклонился вновь и отвернулся, чувствуя себя так, будто его выпотрошили изнутри. «Собрат офицер. Мой лорд. А что подумает супруга лейтенанта Гарднера, если она узнает? И что подумает сам лейтенант?» Уильям глубоко вздохнул, закрывая глаза, чтобы немного отвлечься от действительности. А когда открыл их, то обнаружил себя лицом к лицу с капитаном Иезекилем Ричардсоном. – Stercus! (Дерьмо – лат.) – воскликнул он, пораженный тем, что подобно дядюшке Хэлу, воспользовался в момент чрезвычайного напряжения латинским ругательством. – Неужели, – вежливо заметил Ричардсон. – Можно вас на пару слов? Да, все верно – лейтенант! – Он поманил Рендилла, который находился лицом к лицу с пожилой женщиной в черном бомбазине[5] и не менее чем с четырьмя маленькими собачками, тявкающими у ее ног. Собачек с многострадальным видом держал на привязи маленький чернокожий мальчик.
[5] Бомбазин или бумазея – (Bombazine– англ., bombasin (шелк – фр.), bambagia (хлопок – итал.), – плотная вначале шелковая, позднее – хлопчатобумажная ткань саржевого, реже полотняного переплетения с начёсом на одной, обычно изнаночной, стороне. Черный бомбазин некогда использовался для траурной одежды.
Рендилл сделал даме успокаивающий жест и повернулся к Ричардсону. – Сэр? – Смените капитана лорда Эллсмира, пожалуйста. Я займу его ненадолго. Прежде чем Уильям решил, протестовать ему или нет, Ричардсон взял его под локоть и потащил из толпы в укрытие – изящный маленький лодочный домик небесно–голубого цвета, стоявший на берегу реки. Уильям испытал облегчение, когда на него упала тень, и успел к этому моменту собраться с мыслями. Его первым порывом было серьёзно поговорить с Ричардсоном – возможно, даже стоило скинуть его в реку – но здравый смысл подсказывал выбрать иной путь. Именно по инициативе Ричардсона Уильям некоторое время шпионил для армии, собирая информацию под видом обычных поездок, и передавал ее капитану. В последней из таких миссий, во время поездки в Великое Мрачное Болото Виргинии, Уильям имел несчастье заблудиться, был ранен и ужасно страдал от лихорадки, которая несомненно убила бы его, если бы Йен Мюррей не нашел и не спас его. А ещё в ходе спасения Мюррей рассказал Уильяму, что его совершенно точно одурачили, и отправили не в расположение британских союзников, а в гнездо повстанцев. И повстанцы, узнай кто он, тотчас бы его схватили. Уильям всё ещё не решил – можно ли верить Мюррею или нет, – особенно, когда после явления Джеймса Фрейзера, стало совершенно ясно, что Мюррей был его кузеном, однако не счел нужным сообщить Уильяму об этом факте. Но подозрения по поводу Ричардсона и мотивов его поступков вернулись, и он повернулся к капитану с далеко не дружелюбным лицом. – Что вам нужно? – резко спросил он. – Вашего отца, – ответил Ричардсон, заставив сердце Уильяма с силой содрогнуться, – ему даже показалось, что находившийся рядом человек мог это услышать. – Где лорд Джон? – Понятия не имею, – коротко сказал Уильям. – Я не видел его со вчерашнего дня. – «Именно с того самого проклятого дня моя жизнь и кончилась». – Что вам от него нужно? – спросил он, не заботясь о каком–либо подобии вежливости. Ричардсон приподнял бровь, но ничем иным не отреагировал на его тон. – Его брат, герцог Пардлоу исчез. – Брат ... – что? – Уильям некоторое время непонимающе глазел на Ричардсона. – Его брат? Исчез ... откуда? Когда? – Очевидно, из дома вашего отца. Что до «когда» – леди Джон сказала, что герцог покинул дом вчера сразу после чая во второй половине дня, – по–видимому, отправился искать вашего отца. Видели ли вы его с тех пор? – Я вообще его не видел. – Уильям почувствовал отчетливый звон в ушах – возможно, его мозги рвались через них наружу. – Как ... – то есть, я понятия не имел, что он находится в Филадельфии. Вообще в колониях, раз уж на то пошло. Когда он прибыл? «Иисусе, он приехал разбираться с Дотти и её квакером? Нет, он не мог, у него не хватило бы времени ... или мог?» Ричардсон искоса разглядывал Уильяма, возможно, стараясь определить, говорит ли он правду. – Я не видел никого из них. – категорично заявил Уильям. – А теперь, если позволите, капитан ... – Громогласный всплеск и громкий вопль толпы, полный изумления и ужаса, раздался со стороны причала. – Прошу прощения, – повторил он и повернулся, чтобы уйти. Ричардсон схватил Уильяма за руку, буравя его взглядом. Уильям демонстративно смотрел в направлении оставленного места службы. – Когда вы увидите хоть одного из них, капитан Рэнсом, будьте добры известить меня. Это сильно поможет – многим людям. Уильям рывком освободил свою руку и, не ответив, направился прочь. Ричардсон назвал его фамилию, не упоминая титула – было ли в этом нечто иное, чем просто грубость? Сейчас ему было все равно. Он не мог воевать, не мог никому помочь, не мог сказать правду и не мог жить во лжи. Черт возьми, он застрял как боров по колена в болоте. Уильям рукавом вытер пот с лица, расправил плечи и шагнул обратно в пекло. Единственное, что он мог поделать – это выполнять свои обязанности.
ГРЕЙ ПЕРЕЖИЛ ещё один бесконечный, хоть и менее насыщенный событиями день, монотонность которого скрашивалась лишь наблюдениями за полковником Смитом, который писал депеши; он строчил их в бешеном темпе, скрипящее перо издавало звуки, напоминающие шорох лапок разбегающихся тараканов. Подобные образы ни в коей мере не способствовали аппетиту Грея, который из-за похмелья не смог воздать должное холодным жареным кукурузным лепешкам и «кофе» из подгоревших желудей, поданным ему на завтрак. Однако, несмотря на физическое недомогание и неопределенное будущее, он чувствовал себя необычайно бодрым. Джейми Фрейзер был жив, а он, Джон Грей, – холост. Принимая во внимание два этих чудесных факта, сомнительные перспективы его побега и более высокая вероятность повешения уже не так сильно заботили Грея. Он собрал все свои силы и настроился на ожидание – спал столько, сколько ему позволяло состояние его головы, временами тихонько напевал себе под нос, – и эти упражнения заставляли Смита втягивать голову в плечи чуть ли не до ушей, и скрипеть пером ещё быстрее. Вестовые приходили и уходили все чаще и чаще. Если бы даже до этого он не знал, что континенталы не просто меняют свое местоположение, но и готовятся к битве – всё стало бы понятно в течение часа. Жаркий воздух был полон запахом расплавленного свинца и визгом точильного колеса, а над лагерем витало ощущение возрастающей активности, которую любой солдат чувствовал сразу. Смит даже не пытался помешать пленному слушать все, что говорили ему – или он говорил курьерам и младшим офицерам, – очевидно, считая, что полученные сведения Грею никак не пригодятся. Что ж ... Грей тоже так думал, честно говоря. Ближе к вечеру в палатке неожиданно стало темнее – у входа возникла стройная женская фигурка, и Грей переместился в сидячее положение, оберегая свою внезапно ставшей слишком чувствительной голову, потому что его сердце учащенно забилось, а глаз снова начал болезненно пульсировать. На этот раз его племянница Дотти была в скромном квакерском облачении – но бледно-голубой цвет застиранного индиго выгодно оттенял её внешность истинно английской розы[1], и выглядела она просто потрясающе.
[1]Английская роза – характерный для английской культуры эпитет, описывающий внешность молодой светлокожей английской женщины или девушки, чья естественная красота сочетается с природной скромностью.
Она сделала реверанс полковнику Смиту и опустила поднос ему на стол, прежде чем взглянуть поверх его плеча на заключенного. Её голубые глаза изумленно расширились, и Грей ободряюще улыбнулся ей из-за спины полковника. Дэнзелл должен был её предупредить, хотя сам догадывался, что выглядит сейчас просто чудовищно, с причудливо распухшим лицом и неподвижным ярко-бордовым глазом. Она моргнула и непроизвольно сглотнула, потом что-то тихо спросила у Смита, сделав быстрый жест в сторону Грея. Тот нетерпеливо кивнул, уже берясь за ложку, и Дотти, обернув толстой тряпкой один из дымящихся на подносе горшков, направилась к койке Грея. – Боже мой, Друг, – с жалостью в голосе произнесла она, – похоже, ты сильно ранен. Доктор Хантер говорит – ты можешь есть все, что только пожелаешь, а сам он навестит тебя позже и наложит повязку на твой глаз. – Спасибо, милочка, – серьезно сказал Грей и, посмотрев поверх её плеча на Смита, убедился, что он сидит к ним спиной, после чего кивнул племяннице. – Это тушеная белка? – Опоссум, Друг, – ответила она. – Вот, я принесла тебе ложку. Мясо очень горячее; будь с ним поаккуратнее. Осторожно передвинувшись и закрыв его от Смита, она поставила завернутый в тряпки горшок Грею на колени, и быстро коснулась тряпок, а потом звеньев его кандалов, выразительно приподнимая брови. Из матерчатого кармана[2], повязанного у неё на талии, появилась сначала роговая ложка, а затем и нож, который был засунут Грею под подушку так, что и фокусник не управился бы быстрее.
[2]Матерчатый съёмный плоский карман – сумку из плотной ткани носили все женщины вплоть до середины XIX в. Его носили под юбкой, (на которой имелись разрезы в швах, в которые легко можно было просунуть руку), чтобы не портить внешний вид и воспрепятствовать кражам, поскольку в таком кармане чаще всего носили самое ценное и важное.
От волнения на шее девушки часто пульсировала жилка, а виски блестели от пота. Он нежно коснулся её руки и взял ложку. – Благодарю, – снова повторил он. – Передайте доктору Хантеру, что я с нетерпением жду нашей встречи. ВЕРЕВКА БЫЛА СПЛЕТЕНА из конского волоса, а нож оказался тупым; поэтому было уже очень поздно, когда Грей с саднящими от бесчисленных мелких порезов пальцами и ладонями с осторожностью поднялся со своей койки. Сердце бешено колотилось; он чувствовал, как его удары заметно отдаются в раненном глазу, и очень надеялся, что глаз от этого не лопнет прямо под повязкой. Он нагнулся, поднял оловянный ночной горшок и воспользовался им. К счастью, Смит спал очень крепко – ну а если бы он все-таки проснулся, то, услышав знакомый звук, скорее всего, заснул бы снова, подсознательно игнорируя все дальнейшие незначительные шумы, предположив, что Грей просто ворочается с боку на бок. К счастью, дыхание Смита ничуть не изменилось. Он похрапывал, издавая тихий жужжащий звук, будто копошащаяся в цветке пчела – аккуратно и по-деловому – что показалось Грею весьма комичным. Он медленно опустился на колени между раскладушкой и тюфяком Смита, борясь с внезапным безрассудным порывом поцеловать полковника в ухо – у него были очень милые, маленькие нежно-розовые уши. Но спустя мгновение желание улетучилось, и Грей на четвереньках пополз к краю палатки. Он обмотал цепи своих кандалов тряпками и бинтами, которые Дэнзелл Хантер использовал для перевязки его глаза, но всё равно двигался с большой осторожностью. Если Грея поймают, ему придется туго, но для Хантера и Дотти это может стать настоящей катастрофой. Он внимательно прислушался к перемещениям часовых. Палатку полковника охраняли двое, но он был абсолютно уверен, что в данный момент они находились впереди, напротив входа в палатку, греясь у костра. Как ни жарок был день, поздней ночью лес остыл. Как и кровь в жилах Грея. Он лег на землю и подполз под край палатки, двигаясь как можно быстрее, но при этом придерживая холщовую стенку, чтобы свести к минимуму сотрясения всего навеса – хотя в течение минувшего вечера он приложил достаточно усилий, дергая за свою привязь – так что теперь любое движение всей конструкции можно было отнести на счет его обычных движений. Он снаружи! Грей позволил себе единственный глоток воздуха – холодного, свежего и ароматного, – затем поднялся, и, прижимая обмотанные цепи к телу, как можно тише пошел прочь от палатки. Нет, он не должен бежать. Во время последнего вечернего визита у него с Хантером произошел короткий, довольно резкий спор шепотом – им удалось улучить момент, когда Смит вышел из палатки, чтобы посетить уборную. Хантер настойчиво предлагал Грею укрыться в его фургоне; он собирался ехать в Филадельфию, это знал каждый, в этом не было ничего подозрительного, и Грей мог не опасаться патрулей. Грей поблагодарил Хантера за желание его спасти, но не мог позволить врачу – а вместе с ним и Дотти – так рисковать; а риск, несомненно, был большим. На месте Смита он сам, во-первых, запретил бы кому бы то ни было покидать стоянку, а во-вторых, обыскал бы лагерь и всё, что в нем находилось. – Время вышло, – сказал Хантер, энергично закрепляя конец бинта, которым он обматывал голову Грея. – Хотя, возможно, ты и прав, Друг. – Он быстро оглянулся через плечо; Смит мог вернуться в любую минуту. – В своем фургоне я оставлю сверток с едой и одежду. Я буду рад, если ты решишь ею воспользоваться... Если нет – да пребудет с тобой Господь! – Подождите! – Грей схватил Хантера за рукав, так что его оковы зазвенели. – Как я узнаю, какой из фургонов ваш? – О! – Хантер смущенно закашлялся. – На нем имеется... э, знак, нарисованный на заднем откидном бортике. Дотти приобрела его у… Итак, теперь ты должен беречься, Друг – сказал он, резко повышая голос. – Есть надо побольше, но не торопясь, не принимать никакого алкоголя, двигаться с осторожностью. И не вставай слишком быстро. Полковник Смит вошел внутрь и, увидев присутствующего в палатке врача, подошел ближе, чтобы самому проверить состояние больного. – Вы чувствуете себя лучше, полковник? – вежливо поинтересовался он. – Или по-прежнему страдаете от желания исполнить какую-нибудь песню? Если так, то могу ли я предложить вам заняться этим прямо сейчас, и исторгнуть всё из себя прежде, чем я отойду ко сну? Хантер – который, несомненно, слышал прошедшей ночью «Die Sommernacht» (Летняя ночь – нем.) в исполнении Грея, – издал приглушенный горловой звук, однако сумел удалиться, не потеряв над собой контроля. Грей усмехнулся, вспоминая сердитые взгляды Смита – и воображая, как будет выглядеть полковник через несколько часов, когда проснется и обнаружит, что его певчая птичка упорхнула. Он шел по самому краю лагеря, старательно избегая коновязей[3] с мулами и лошадьми: их легко было обнаружить по запаху навоза. Фургоны стояли совсем рядом – и никакой артиллерии, отметил он.
[3]Picket line (Коновязь – англ.) – в походных условиях представляет из себя канат, натянутый между кольями или деревьями, к которому привязывали лошадей.
Небо было пасмурным: месяц тускло мерцал среди мчавшихся по небу облаков, и в воздухе уже чувствовался запах надвигающегося дождя. Прекрасно. Есть вещи намного хуже холода и дождя, а непогода может помешать погоне, если кто-нибудь обнаружит его отсутствие до восхода солнца. Никаких подозрительных звуков из лагеря за его спиной – он не мог расслышать ничего громче стука собственного сердца и тяжелого дыхания. Фургон Хантера найти оказалось легко, даже при неверном лунном свете. Грей думал, что под «знаком» доктор подразумевал собственное имя – но это оказался один из амбарных рисунков[4], которые некоторые немецкие эмигранты изображали на своих домах и хозяйственных постройках.
[4]Амбарный знак появился в Северной Америке впервые именно на сараях и амбарах немецких эмигрантов, хотя на их родине такого обычая не существовало. Знак представлял из себя восьмиугольник или круг с геометрическим, а позднее – любым иным живописным рисунком внутри. До сих пор идут споры о его происхождении, однако в старых документах упоминается о том, что его изображали исключительно ради красоты.
Когда облака разошлись и рисунок стал различим, Грей улыбнулся, поняв, почему Дотти выбрала именно его: внутри большого круга две потешные птички нежно смотрели друг на друга, с приоткрытыми словно для поцелуя клювиками. «Дистлфинк[5] – Щегол». Слово само выплыло из памяти – кто-то когда-то уже упоминал при нём название таких птичек, утверждая, что они являются символом удачи.
[5]Distlefink – птица удачи, аналог современной «синей птицы» – стилизованный чиж или золотистый черноголовый щегол, характерный для культуры немецких переселенцев Пенсильвании, символизирует счастье и удачу. Часто встречается в народном искусстве той эпохи (1740 – 1830гг.)
– Отлично, – пробормотал он себе под нос, забираясь в фургончик. – Это как раз то, что мне нужно. Он нашел сверток под сиденьем, как и сказал Хантер, и пару мгновений потратил на то, чтобы снять серебряные пряжки со своих туфель, повязав вместо них поверх клапанов куски кожаного шнурка, который, по-видимому, предназначался для его волос. Он оставил пряжки, надежно спрятав их под сиденьем, накинул на себя поношенный плащ, который насквозь пропах кислым пивом и чем-то ещё, сильно напоминающим запах засохшей крови, и заглянул внутрь вязанной шапки, в которой оказались две кукурузных лепешки, яблоко и маленькая фляжка с водой. Заворачивая обратно края шапки, он прочитал в неверном лунном свете идущие по ободку большие жирные буквы: СВОБОДА ИЛИ СМЕРТЬ. ОН НЕ ВЫБИРАЛ какое-то определенное направление; даже если небо и было бы ясным, у Грея не имелось достаточно опыта, чтобы попытаться определить своё местоположение по звездам. Единственной его целью было убраться как можно дальше от Смита, не наткнувшись при этом на другой вооруженный отряд или патруль континенталов. Как только взойдет солнце, он сможет сориентироваться: Хантер говорил ему, что главная дорога лежит примерно в четырех милях к юго-юго-западу от лагеря. Что могут сделать окружающие с человеком, прогуливающимся по главной дороге в кандалах, был уже другой вопрос, но не тот, на который необходимо было ответить прямо сейчас. После того, как он шёл примерно час – или около того, Грей нашел укромное место между корней гигантской сосны, где достал нож и как мог, обкромсал свои волосы. Он запихнул обрезанные пряди как можно глубже под корни, испачкал руки в грязи, а затем решительно провел ими по волосам и лицу, прежде чем натянул на себя свою «шапку свободы». Замаскировавшись таким удачным образом, он нагреб осыпавшихся сухих иголок и, свернувшись калачиком под этим толстым одеялом, погрузился в сон под стук дождевых капель в кронах деревьев в вышине, будучи снова свободным человеком.
«Написано кровью моего сердца» Глава 18 БЕЗРОДНЫЙ, БЕЗДОМНЫЙ, БЕЗ СРЕДСТВ И ПЬЯНЫЙ В СТЕЛЬКУ
Johann Georg Mayer Von Bremen - В будуаре
ПОТНЫЙ, ВЗЪЕРОШЕННЫЙ и всё ещё не пришедший в себя после стычки с Ричардсоном, Уильям возвращался домой, пробираясь сквозь уличные толпы. По крайней мере, ещё одна ночь в хорошей постели. Завтра он покинет Филадельфию с последними армейскими ротами, следуя за Клинтоном на север, бросив оставшихся лоялистов на произвол судьбы. В мыслях он разрывался между облегчением и виной, но у него осталось слишком мало сил, чтобы разбираться в таких тонкостях. Он добрался до своей квартиры и обнаружил, что его ординарец исчез, прихватив с собой лучший камзол Уильяма, две пары шелковых чулок, полбутылки бренди и инкрустированный речным жемчугом миниатюрный двойной портрет матерей Уильяма – его родной, Джиневы, и приемной – её сестры Изабель. Это настолько переходило все чертовы границы того, что можно было вынести, поэтому он даже не выругался, – просто рухнул на край кровати, закрыл глаза и дышал сквозь стиснутые зубы, пока боль под сердцем не утихла. На её месте осталась ноющая пустота. Эта миниатюра была у него с рождения, он привык желать ей спокойной ночи перед сном, хотя делал это беззвучно с тех пор, как покинул родной дом. Он сказал себе, что это не важно; вряд ли он забудет, как выглядели его матери, – а дома, в Хелуотере были другие картины. Уильям помнил маму Изабель, и всегда мог найти черты своей родной матери на собственном лице ... Невольно он взглянул в зеркало для бритья, висящее на стене, – ординарец почему-то оставил его без внимания при побеге – и почувствовал, как пустота внутри заполняется черной кипящей злобой. Он больше не замечал изгиба материнского рта и её темных волнистых каштановых волос – вместо этого он видел длинный, будто вырезанный ножом нос, раскосые глаза и широкие скулы. Пару мгновений он глазел на эти грубые доказательства измены, затем повернулся и твердой поступью направился прочь. – К черту всякое сходство! – сказал он и захлопнул за собой дверь. Ему было все равно куда идти, но на одной из улиц он натолкнулся на Линсдея и парочку знакомых парней, которые намеривались выжать все возможное из своего последнего вечера в этом полуцивилизованном городе. – Присоединяйтесь, юный Эллсмир, – сказал Сэнди, вцепившись в него и подталкивая впереди себя вдоль по улице. – Давайте создадим себе воспоминания, которые будут согревать нас холодными зимними ночами на севере, а? Несколько часов спустя, глядя на мир сквозь дно пивного бокала, Уильям довольно осоловело размышлял, могут ли воспоминания считаться таковыми, если ты их не помнишь. Некоторое время назад он потерял представление о том, что именно – и сколько – он выпил. Ещё ему казалось, что он потерял одного или двух, а может, и трех приятелей из тех, с кем он начинал вечер, но не мог бы в этом присягнуть. Сэнди всё ещё был здесь, раскачиваясь перед ним, он что-то говорил, заставляя его подняться. Уильям рассеянно улыбнулся девушке за стойкой, пошарил в кармане и положил на стол свою последнюю монету. Всё в порядке, у него были ещё в саквояже, закатанные в запасную пару чулок. Он последовал за Сэнди наружу; ночь тут же захватила и обволокла их, горячий воздух, наполненный запахами лошадиного навоза, человеческих экскрементов, рыбьей чешуи, гниющих овощей и свежей убоины, был таким густым, что едва давал возможность дышать. Было поздно и темно, луна ещё не взошла, и Уильям спотыкался о брусчатку, когда пошатываясь брел за Сэнди, черной тенью маячившей в ночи перед ним. Затем была дверь, пятно света, и его окружило жарким ароматом выпивки и женщин – их плоти и духов; запах одурманивал больше, чем внезапный свет. Женщина в капоре с лентами улыбалась ему, кланялась – слишком старая, чтобы быть шлюхой. Уильям приветливо поклонился, открыл рот, и вдруг, к своему немалому удивлению, обнаружил, что забыл, как разговаривать. Он закрыл рот и продолжил кивать; женщина, понимающе посмеиваясь, привела его к потертому креслу с подголовниками, в котором и разместила, оставив как сверток, который может понадобиться позднее. Уильям некоторое время оставался в глубоком оцепенении; пот стекал у него по шее под галстуком, увлажняя рубашку. У его ног горел огонь в камине, небольшой котелок с ромовым пуншем испускал пар на подставке в очаге, и этот запах вызывал у него отвращение. Уильям чувствовал, что плавится как свечка, но ощущал тошноту при малейшем движении. Он закрыл глаза. Несколько позже он постепенно пришел в себя от звучащих рядом голосов. Некоторое время он прислушивался, не в силах разобрать ни слова, но всё же чувствовал какие-то неясные успокаивающие колебания, подобные морским волнам. Его желудок успокоился, и сквозь полуопущенные веки Уильям безмятежно наблюдал за движущимися зыбкими пятнами света и тени, с вкраплениями пронзительно ярких цветов, напоминающих тропических птиц в стремительным полёте. Он моргнул несколько раз, и цвета замерцали согласованно: волосы и ленты, белые рубашки женщин, красные мундиры пехоты и синие куртки артиллеристов, двигающиеся между ними. Их голоса напоминали ему птичьи, высокие и вибрирующие: они то взмывали до визга, то бранились, подобно пересмешникам, жившим на большом дубе возле дома на их плантации Маунт Джосайя. Но не женские голоса привлекли его внимание. Двое драгун, развалившихся рядом на кушетке, пили ромовый пунш и разглядывали женщин. Уильям понял, что они разговаривали уже некоторое время, но только сейчас стал разбирать слова. – А ты когда-нибудь пользовал девку в зад? – обратился один из драгун к своему собеседнику. Его приятель захихикал и покраснел, тряхнул головой, бормоча что-то, звучащее как: «Слишком накладно для моего кошелька». – Тебе нужно выбрать девок, которые это ненавидит. – Драгун не отводил глаз от находящихся в комнате женщин. Он заговорил чуть громче. – Они зажимаются, пытаясь отделаться от тебя. Но не могут. Уильям повернул голову и посмотрел на мужчину с отвращением, постаравшись показать тому своё омерзение. Мужчина проигнорировал его. Он выглядел смутно знакомым: смуглый, с грубыми чертами лица, но не из тех, кого Уильям знал по имени. – Затем ты берешь её руку и заставляешь дотронуться до зада, чтобы почувствовать тебя. Боже, как она извивается, пока не выдоит тебя, точно фермерша корову! Мужчина громко захохотал, все ещё таращась в противоположную сторону комнаты, и впервые Уильям огляделся в поисках цели этой грубой твари. Рядом стояли три женщины – две в сорочках, тонкий влажный материал облегал их тела, одна в вышитой юбке, – но было совершенно ясно, на кого намекал драгун. Самая высокая девушка в юбке стояла, сжав кулаки, с ненавистью оглядываясь на драгуна, готовая взглядом прожечь дыру в его лбу. Стоявшая немного в стороне мадам хмуро посматривала на драгуна. Сэнди исчез. Остальные присутствующие мужчины пили и разговаривали с четырьмя девушками в дальнем конце комнаты, они не слышали этих вульгарных грубостей. Приятель драгуна заалел, как его мундир – то ли от выпивки, то ли от веселья пополам со смущением. Смуглый драгун тоже покраснел, багровая полоса пересекала его небритые тяжелые челюсти там, где они упирались в кожаный воротник. Одна рука мужчины рассеянно подергивала испачканную пятнами пота промежность его молескиновых[1] бриджей. Похоже, он получал слишком большое удовольствие от травли своей жертвы, чтобы быстро её завершить.
[1] Молескин – букв. «кротовая шкура», русский аналог – «чертова кожа» – толстая, плотная и прочная хлопчатобумажная ткань с начёсом на внутренней поверхности и гладкой глянцевой лицевой стороной.
– Пойми, незачем брать ту, которая это практикует. Нужна тугая задница. – Драгун подался немного вперед, уперев локти в колени, пристально глядя на высокую девушку. – И девка, которая никогда этого не испытывала, тоже не нужна. Лучше, если она будет знать, что её ждет, а? Его друг пробурчал что-то невнятное, бросил на девушку взгляд и быстро его отвел. Уильям тоже посмотрел на девушку, и, когда она внезапно то ли пошевелилась, то ли просто вздрогнула, пламя свечи на мгновение засверкало на гладкой макушке, покрытой светло-коричневыми, с блеском молодого каштана волосами. Иисусе Христе. Уильям даже не понял, как оказался на ногах. Шатаясь, он сделал два шага в сторону мадам, вежливо тронул женщину за плечо, а когда она повернула к нему свое удивленное лицо – всё её внимание было сосредоточено на драгуне, даже складка залегла между бровей, – сказал медленно, стараясь отчетливо выговаривать слова: – Я возьму вон ту, пожалуйста. Высокую девушку. В юбке. На всю ночь. Выщипанные брови мадам почти исчезли под её чепцом. Она быстро взглянула на драгуна, который был так сосредоточен на своей жертве, что совсем не замечал Уильяма. В отличие от своего спутника, который толкнул драгуна локтем, и что-то зашептал ему на ухо. – А? В чем дело? – Мужчина тут же зашевелился, поднимаясь на ноги. Уильям торопливо пошарил в кармане, слишком поздно вспомнив, что он без гроша. – В чём дело, Мадж? – Драгун уже рядом был с ними, переводя свой злобный взгляд с мадам на Уильяма. Уильям инстинктивно выпрямился, – он был на шесть дюймов выше, – и приготовившись, расправил плечи. Драгун, оценив его размеры и возраст, приподнял угол верхней губы, показывая клык. – Арабелла моя, сэр. Я уверен, Мадж найдет другую молодую леди обслужить вас. – Я первый, сэр, – сказал Уильям и поклонился, опуская голову на четверть дюйма и не отрывая взгляда от негодяя. Не упустить бы момент, когда мерзкий содомит попытается ударить его по яйцам – судя по лицу драгуна, тот мог запросто решиться на такое. – Он первый, капитан Харкнесс, – быстро сказала мадам, вклиниваясь между мужчинами. – Он уже сделал предложение девушке, и, поскольку вы не принимали решения ... – Не глядя на Харкнесса; она повелительно дернула подбородком в сторону одной из встревоженных девушек, и та быстро исчезла в направлении задней двери. «Побежала вызывать Неда», – машинально подумал Уильям и на мгновение слабо удивился, откуда он знает имя привратника. – Неизвестно ещё, есть ли у него деньги? – Харкнесс полез к себе за пазуху и вытащил туго набитый бумажник, из которого он извлек неаккуратную пачку бумажных денег. – Я беру её. – Он неприязненно усмехнулся Уильяму. – На ночь. Уильям моментально сдернул свой серебряный горжет[2], взял руку мадам и всунул в неё полумесяц.
[2] Горжет – металлический нагрудник в форме полумесяца на цепочке, ранее деталь рыцарского доспеха. В европейских армиях выполнял роль офицерского знака различия до конца XVIII в., по нему можно было определить чин (звание), а иногда и полк.
– За ночь, – повторил он вежливо и без долгих разговоров повернулся и пошел через комнату, хотя ему казалось, что пол слегка колеблется под ногами. Он взял Арабеллу – Арабеллу? – за руку и повел её к задней двери. Она выглядела потрясенной, – очевидно, узнала его, – но, быстро взглянув на капитана Харкнесса, решила, что Уильям – меньшее из двух волн[3] – выражение, которое он слышал от одного из друзей-моряков своего отца.
[3] Игра слов: меньший из двух зол – меньшее из двух волн. В английском оригинале зло (evil –ˈēvəl – ивэл) – созвучно слову долгоносик (weevil – ˈwēvə l– вивэл): меньший из двух долгоносиков.
Он услышал позади вопль Харкнесса, но тут дверь отворилась, и огромный, звероподобного вида мужик вошел в комнату. У него был всего один глаз, и глаз этот немедленно уставился на Харкнесса. Мужчина надвигался на капитана, легко перемещаясь на цыпочках, полусогнув руки и сжав кулаки. Бывший боксер, довольно подумал Уильям. «Ну, Харкнесс, сейчас тебе дадут прикурить». Затем, держась за стену лестничной клетки, и стараясь не спотыкаться, он обнаружил что следует за круглой, возбуждающей попкой по исхоженным, пахнущим щелоком ступенькам, которые уже топтал вчера, ломая голову над тем, что, черт возьми, он ей скажет, когда поднимется наверх. ОН СМУТНО НАДЕЯЛСЯ, что это будет другая комната, но напрасно. Сейчас была ночь, и окна были открыты. Дневной жар всё ещё исходил от стен и пола, но ветерок, приправленный запахом растений и дыханием реки, заставлял пламя единственной свечи мигать и колебаться. Девушка подождала пока он войдет, затем закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, по-прежнему держа ладонь на ручке. – Я вам не наврежу, – выпалил Уильям. – И в прошлый раз тоже не хотел. Её рука немного расслабилась, однако девушка продолжала прищурившись смотреть на него. Там, где она стояла, было темно, и он едва мог различить блеск её глаз. Выглядела она не слишком дружелюбно. – Вы мне не навредили, – сказала она. – Вы только испортили мою лучшую юбку и разбили графин вина. Это стоило мне порки и недельной зарплаты. – Я сожалею, – сказал он. – Очень. Я – я заплачу за вино и юбку. – «Из каких средств?» – задумался Уильям. С опозданием до него дошло, что запасная пара чулок, в которых он хранил свою наличность, исчезла вместе с ординарцем, как и сами деньги. Ладно, он сможет что–нибудь заложить, если придется, или занять немного. – Я ничего не могу поделать с побоями. Но мне искренне жаль. Девушка тихонько раздраженно фыркнула, но похоже, извинения приняла. Она убрала руку с дверной ручки и прошла немного вглубь комнаты, так что он мог рассмотреть её лицо в свете свечи. Она была очень хорошенькая, несмотря на свой недоверчиво–настороженный вид, и Уильям неожиданно почувствовал легкое возбуждение. – Ладно. – Она осмотрела его с ног до головы, совсем как в тот раз, когда встретила его в переулке. – Вы сказали, вас зовут Уильям? – Да. – Молчание длилось, пока его волнение не улеглось, и он спросил первое, что пришло ему в голову: – А тебя действительно зовут Арабеллой? Это её удивило, рот дернулся, но она не засмеялась. – Нет. Я предмет для утехи, так сказать, и Мардж думает, что девушки для развлечений должны иметь имена как… – как у леди? Она приподняла бровь, так что он не понял, спрашивает ли она о том, могут ли леди иметь имена вроде Арабеллы, или его мнение о философии Мардж. – Я знаю парочку Арабелл, одной из них шесть, а другой – восемьдесят два года, – предложил он ей на выбор. – А они леди? – Она взмахнула рукой, отказываясь от вопроса, едва только он был задан. – Конечно леди. Иначе вы не были бы с ними знакомы. Хотите, я пошлю за вином? Или пуншем? – Она бросила на него оценивающий взгляд. – Только, если вы хотите чем-то заняться, я думаю, лучше воздержаться от выпивки. Но выбор за вами. Она поднесла руку к завязкам на своей юбке с холодным приглашением, но не стала их развязывать. Ясно, что ей не очень хотелось поощрять его «чем-то заняться». Он провел рукой по своему потному лицу, догадываясь о запахе алкоголя, который сочился из всех его пор, и вытер ладонь о бриджи. – Нет, я не хочу вина... И я не хочу заниматься ... заниматься «этим» ... ладно, это неправда, – признался он. – Я хочу – и очень сильно, – торопливо добавил он, пока она не сочла его слова за издевательство, – но я не буду этого делать. Она смотрела на него с раскрытым ртом. – Почему? – произнесла она наконец. – Вы заплатили сверх положенного за всё, что вам угодно будет сделать. Включая содомию, если пожелаете. – Её губы слегка сжались. Он вспыхнул до корней волос. – Вы подумали, что я избавлю вас от – от извращения, а потом проделаю это самостоятельно? – Да. Часто мужчина не думает о чём-то, пока другой не упомянет об этом, а затем им всем не терпится попробовать то же самое. Он оскорбился. – Вы должно быть, имеете самое посредственное мнение о джентльменах, мадам! Её рот изогнулся снова, и она одарила его таким откровенно–насмешливым взглядом, что кровь прилила к его лицу и ушам. – Хорошо, – нехотя признал он. – Я согласен с вами. – Ну, это что–то новенькое, – сказала она, усмешка сменилась ехидной ухмылкой. – Это уже совсем другое дело. Он глубоко втянул носом воздух. – Я ... приношу свои извинения, если вам угодно. – Он прилагал усилия, чтобы по–прежнему смотреть ей в глаза. – За то, что произошло в прошлый раз. Легкий ветерок ворвался внутрь, шевеля волосы на плечах девушки, наполняя ткань рубашки, так что она вздулась, позволяя Уильяму мельком увидеть ее сосок, подобный темной розе в тусклом свете свечи. Он сглотнул и отвернулся. – Мой ... мм ... приемный отец ... рассказал мне однажды, что одна из знакомых мадам поведала ему, будто бы ночной сон – это лучший подарок, который вы можете сделать шлюхе. – Это у вас семейное? Частое посещение борделей? – Она не дала ему возможность возразить. – Однако, он прав. Вы в самом деле хотите сказать, что намерены дать мне ... поспать? Судя по скептическому тону, он как будто просил её принять участие в чем–то ещё более извращенном, нежели содомия. Уильям с трудом сохранял самообладание. – Вы можете петь песни или стоять на голове, если пожелаете, мадам, – сказал он. – Я не намерен ... э ... приставать к вам. Остальные действия на ваше усмотрение. Девушка уставилась на него, легкая морщинка легла между бровей, и Уильям понял, что она ему не верит. – Я ... ушел бы, – сказал он, вновь ощущая неловкость, – но у меня есть некоторые опасения по поводу капитана Харкнесса. Он ещё может быть в здании, и если узнает, что вы одна… И Уильям тоже не мог видеть свою собственную пустую темную комнату. Только не сегодня. – Полагаю, Нед избавился от капитана, – сказала она, затем прокашлялась. – Но не уходите. Если вы это сделаете, Мадж пришлет наверх кого-нибудь ещё. Она сняла свою юбку без показного кокетства или притворных жестов. В углу была ширма, девушка прошла за неё, и Уильям услышал журчание, когда она воспользовалась ночным горшком. Арабелла вышла, взглянула на него и, резким взмахом указав на ширму, сказала: – Вот там. Если вы ... – – А ... нет, спасибо. На самом деле ему довольно сильно хотелось писать, но мысль о том, что придется воспользоваться ночным горшком сразу после неё, привела его в невероятное смущение. – Я буду в порядке. – Уильям осмотрелся, нашел стул, сел на него, демонстративно вытянув ноги, и откинулся назад в расслабленной позе. Он закрыл глаза – ну почти закрыл. Сквозь прикрытые веки он видел, как она внимательно осматривала его некоторое время, затем наклонилась и задула свечу. Подобно призраку она вскарабкалась в постель – кровать скрипнула под её весом – и, вытянувшись, замерла. Ему послышался слабый вздох сквозь долетавшие снизу звуки борделя. – Э ... Арабелла? – Он не ожидал благодарности, но ему было нужно ещё кое–что. – Что? – покорно отозвалась девушка, очевидно, готовая услышать слова о том, что Уильям все–таки передумал насчет содомии. – Как твое настоящее имя? Около минуты было тихо – видимо, она приводила свои мысли в порядок. В этом вопросе не прозвучало ничего страшного, поэтому молодая женщина ответила без всякого сопротивления: – Джейн. – О. Просто – ещё кое–что. – Мой мундир... – Я продала его. – О. Э ... ну тогда спокойной ночи. Спустя довольно продолжительное время, заполненное невысказанными мыслей двух людей, раздался глубокий, раздраженный вздох. – Иди сюда и ложись в постель, идиот. *** ОН НЕ МОГ лечь в постель полностью одетым. Уильям остался в сорочке из желания уберечь её скромность и свои первоначальные намерения. Он лежал совсем неподвижно рядом с ней, пытаясь представить себе, что он – надгробная статуя крестоносца, мраморный монумент рыцарскому поведению, давший клятву вынужденного воздержания из–за своего каменного воплощения. К сожалению, кровать была довольно маленькой, а Уильям – довольно большим. И Арабелла–Джейн совсем не старалась избежать соприкосновений с ним. Несомненно, она не пыталась его возбудить, но само присутствие девушки делало это без малейших попыток с её стороны. Он ощущал напряжение в каждом дюйме своего тела – особенно в тех, что соприкасались с нею. Он чувствовал запах её волос, слабый аромат мыла смешивался со сладковатым табачным дымом. Её дыхание тоже было сладким, с запахом жженого рома, и ему захотелось попробовать вкус её рта, разделаться наконец с затянувшейся неподвижностью. Он закрыл глаза и сглотнул. Фактически, лишь нестерпимое желание пописать заставляло его держать свои руки подальше от неё. Он был в той стадии опьянения, когда можно осознать проблему, но не отыскать решение, и полная неспособность думать о двух вещах сразу препятствовала Уильяму как заговорить с девушкой, так и прикоснуться к ней. – В чем дело? – хрипло прошептала она. – Ты вертишься, как будто у тебя колючки в подштанниках, только на тебе нет никаких подштанников, так? – Она хихикнула, и её дыхание пощекотало его ухо. Уильям легонько застонал. – Эй, что такое, – в её голосе возникли нотки тревоги, и она села на кровати, поворачиваясь, чтобы взглянуть на него. – Не вздумай блевать в моей постели! Вставай немедленно! – Она толкала его своими маленькими настойчивыми ручками, и он вывалился из кровати, качаясь и цепляясь за мебель, чтобы не упасть. Распахнутое на ночь окно зияло перед ним, изящный серп луны слабо светился в вышине. Посчитав, что это, вне всяких сомнений, божественное поощрение, он поднял рубашку, схватился за оконную раму и пописал в ночь, величественно изогнувшись в порыве слепого блаженства. Чувство облегчения было так велико, что он не замечал никого и ничего вокруг себя, пока Арабелла–Джейн не схватила его за руку и не оттащила от окна. – Спрячься, ради Бога! – Она отважилась кинуть взгляд вниз, затем спряталась обратно, покачав головой. – Ну и ладно. Это же не из–за того, что капитан Харкнесс собирался предложить тебе стать членом его любимого клуба? – Харкнесс? – Уильям качнулся к окну, моргая. Снизу раздавался впечатляющий поток криков и брани, но у него не получилось сфокусировать взгляд, и он не смог рассмотреть ничего, кроме мелькания красных мундиров, ещё более ярких от света фонаря над входной дверью. – Не бери в голову. Он наверняка подумает, что это я сделала, – сказала Арабелла–Джейн с мрачной ноткой в голосе. – Вы девушка, – обратился к логике Уильям. – Вы не можете писать из окна. – Ну, не обязательно устраивать представление, делая это самой, – согласилась она. – Но для шлюх не является чем–то необычным выливать содержимое своего ночного горшка на кого–нибудь снаружи, вроде как случайно. Ладно. Она пожала плечами, прошла за ширму и возникла с вышеупомянутым сосудом, который немедленно опрокинула в открытое окно. В ответ на новые вопли снизу она высунулась наружу и проорала в ответ несколько ругательств, прежде чем нырнуть назад и с грохотом захлопнуть ставни. Любой полковой сержант мог бы гордиться авторством подобных выражений. – Все равно, за что быть повешенной – или трахнутой в зад – за овцу или за ягненка[4], пояснила она, снова беря его за руку.
[4] As well be hanged for a sheep as for a lamb – Всё равно за что быть повешенным: за овцу или ягненка. (англ. пословица, русский аналог – семь бед – один ответ)
– Вернись в постель. – Это только в Шотландии трахают овец, – сказал Уильям, покорно следуя за ней, – и в части Йоркшира, возможно. В Нортумбрии тоже, может быть. – Ой, правда? Так капитан Харкнесс родом из этих мест? – О, он? – Уильям внезапно резко опустился на кровать, так как комната стала плавно вращаться вокруг него. – Нет. Я бы сказал – возможно, Девоншир, судя по его – его ... произношению. – заключил он, радуясь найденному слову. – Так значит, у них в Девоншире тоже есть овцы, – Арабелла–Джейн расстегивала его рубашку. Уильям поднял руку, чтобы остановить её, удивляясь, почему он должен это сделать, и рука повисла в воздухе. – Много овец, – повторил он. – В Англии везде много овец. – Боже, храни тогда королеву, – пробормотала девушка, поглощенная своей работой. Последняя петля расстегнулась, и легкий поток воздуха зашевелил волосы на груди Уильяма. Тогда он вспомнил, почему должен был её остановить, но она приникла головой к открытому вырезу рубашки и лизнула его сосок до того, как замешкавшаяся рука продолжила свое движение, и в результате его ладонь просто мягко устроилась на её голове, которая оказалось поразительно теплой. Такой же теплой, как её дыхание. Такой же была её рука, которая по–хозяйски обвилась вокруг его члена. Ему показалось, что прошло очень много времени, прежде чем он произнёс: – Нет, – хотя это могли быть и секунды. Рука Уильяма опустилась – с сожалением – и накрыла её руку там, где она держалась за него. – Я ... я говорил серьезно. Я не хочу вас беспокоить. Она не отпустила его, а продолжала сидеть и рассматривать с нетерпеливо–озадаченным видом, едва различимая при свете фонаря, который просачивался сквозь ставни. – Если ты меня побеспокоишь, я скажу тебе остановиться, как насчет этого? – предложила она. – Нет, – повторил он. Он отчаянно сосредоточился; казалось крайне важно, чтобы она поняла. – Честь. Это моя честь. Она издала звук, который мог выражать нетерпение или насмешку. – Надо было посоветоваться со своей честью до того, как идти в публичный дом. Или кто–то затащил тебя внутрь против твоей воли? – Я пришел с другом, – сказал Уильям с достоинством. Она все ещё не отпускала его, но и не могла двигать кистью, сдерживаемая мужской рукой, наложенной сверху. – Это не то… что я имел в виду. Я хотел... Слова, которые мгновением раньше лились свободно, опять ускользали, оставляя его в полной растерянности. – Ты можешь рассказать мне позже, когда придумаешь что-нибудь умное, – предложила девушка, и он испугался, обнаружив, что у неё две руки. И Джейн знала, что делать другой рукой. – Отпустите мои ... – «Черт, что за проклятое слово?» – Отпустите пожалуйста мои тестикулы (testiculus, лат. – яички), мадам. – Как вам угодно, – твердо ответила она, и выполнила его пожелание, но тут же засунула свою голову под его влажную, вонючую рубашку, зажала один из сосков между зубов и засосала так сильно, что последние мысли вылетели у него из головы. Последующие события были сумбурными, но принесли огромное удовольствие, так что в какой–то момент Уильям обнаружил себя вздымающимся над ней, пот капал с его лица на её груди, и он снова и снова повторял: – Я ублюдок, я ублюдок, я ублюдок, как ты не понимаешь? Она ничего не сказала в ответ, только вытянула длинную белую руку, обхватила его затылок и снова потянула вниз. – Именно поэтому... – Постепенно он пришел в себя, обнаружив, что разговаривает, и видимо, уже достаточно долго, в то время как его голова покоилась на изгибе девичьего плеча, обоняние утопало в её запахе (похоже на вспотевший цветок, смутно подумал он), а её сосок – темная и сладкая штучка – находится в паре дюймов от его носа. – Мое слово – вот и вся честь, которая у меня осталась. Я должен сдержать слово. Вдруг слезы неожиданно подступили к его глазам при воспоминании о только что произошедшем. – Зачем ты заставила меня нарушить мое слово? Некоторое время она не отвечала, и он мог подумать, что девушка уснула, если бы не рука, которая скользила по его голой спине, нежная, как шепот. – А ты когда-нибудь думал, что и у шлюхи тоже может быть чувство чести? – произнесла она наконец. Честно говоря, о таком он не думал, и открыл рот, чтобы сказать об этом, но все слова опять куда–то безвозвратно исчезли. Уильям закрыл глаза и заснул на её груди.
Оutlander является собственностью телеканала Starz и Sony Entertainment Television. Все текстовые, графические и мультимедийные материалы,
размещённые на сайте, принадлежат их авторам и демонстрируются исключительно в ознакомительных целях.
Оригинальные материалы являются собственностью сайта, любое их использование за пределами сайта только с разрешения администрации.
Дизайн разработан Стефани, Darcy, Совёнок.
Запрещено копирование элементов дизайна!
