Темное небо

Роджер обливался потом, с трудом пробираясь сквозь дерби ликвидамбра и болотного дуба. Он находился где-то рядом с водой; он еще не мог слышать ее шум, но ощущал свежий смолистый запах какого-то растения, которое обычно росло по берегам рек. Он не знал, как оно называется, но он узнал запах.

Ремешок его походного мешка зацепился за сук, и он дернул его, вызвав небольшой дождь из желтых листьев, которые запорхали вокруг него, как бабочки. Он был рад воде и не только оттого, что испытывал жажду. Хотя ночи были холодные, днем было достаточно жарко, и он опустошил флягу еще до полудня.

Однако больше, чем воды, он жаждал открытого пространства. Здесь в долине заросли кизила и магнолии были так обильны, что он едва видел небо, а там где солнце пробивалось сквозь листву, густая трава достигала колен, и колючие листья падуба цеплялись за одежду и волосы.

Он ехал на муле Кларенсе, который больше подходил для дикой местности, чем лошади, но некоторые места даже для него были непроходимы. Он оставил спутанного мула вместе со скаткой и седельными сумками на возвышенности и стал пробираться сквозь кусты, чтобы достигнуть следующего пункта для измерения.

Каролинка, громко хлопая крыльями, вылетела из ближнего куста и заставила его сердце практически остановиться. Он застыл на месте с отдающимися в ушах ударами сердца. На ветках сидела орда маленьких длиннохвостых попугаев, громко чирикая и разглядывая его с дружелюбным любопытством. Потом что-то их спугнуло, и они взлетели, как яркие стрелы, исчезнув среди деревьев.

Было жарко; он снял сюртук и обвязал его за рукава вокруг талии, потом вытер лицо рукавом рубашки и продолжил продираться сквозь поросль. Астролябия на ремешке болталась на его шее. С вершины горы он смог рассмотреть укутанные туманом долины и покрытые лесом горные хребты и получил удовольствие от мысли, что это принадлежит ему. Здесь же внизу в борьбе с плетями дикого винограда, куртинами лисохвоста и бамбукообразными зарослями тростника, возвышающимися над его головой, мысль о владении показалась ему смешной — кому нужно это гребаное дикое болото?

Единственное, к чему он стремился — это поскорее провести измерения и вернуться на возвышенность. Даже под сенью гигантских деревьев девственного леса для человека было достаточно воздуха. Огромные ветви тюльпанных деревьев и каштанов образовывали навес, который плохо пропускал солнечные лучи, так что лишь небольшие растения: маленькие дикие цветы, орхидеи и триллиумы — могли расти под ними, а опавшие листья образовывали толстый упругий матрац, в который ноги погружались на несколько дюймов.

Невозможно было представить, что это место может измениться, и все-таки оно изменилось, то есть оно изменится. Он знал это хорошо, даже больше чем знал — он, черт побери, видел это сам! Он водил автомобиль по трассам, проложенным в сердце мест, подобных этому. И все же, пробираясь через заросли сумаха и митчеллы, он знал еще лучше, что это место могло поглотить его в мгновение ока.

Однако абсолютная дикость местности приносила ему своеобразное успокоение. Среди гигантских деревьев и разгула дикой природы он нашел покой, отдохновение от запруды несказанных слов в голове, от молчаливого беспокойства в глазах Брианны, от оценивающих взглядов Джейми, не осуждающих, но висящих, как Дамоклов меч, над душой. Отдохновение от жалостливых и любопытных взглядов, от постоянных усилий, которые требуются, чтобы говорить, от памяти о способности петь.

Он скучал по ним всем, особенно по Бри и Джему. Он редко видел связные сны в отличие от Бри — что она сейчас пишет в своем дневнике? — но сегодня утром он проснулся от яркого ощущения, что Джем ползает по нему, как он обычно любил делать, с любопытством тыча пальцами ему в лицо, исследуя глаза, уши, нос и рот, словно ища потерянные слова.

Он совсем не говорил в первые несколько дней своей экспедиции, испытывая сильное облегчения от того, что не обязан это делать. Теперь он начал говорить снова, и хотя хриплые искореженные звуки, вылетающие из его горла, ему не нравились, его это не волновало, так как его все равно никто не слышал.

До него донеслось бульканье воды, и он, прорвавшись сквозь стену молодых деревцев ивы, увидел ручей с мерцающей от солнца водой. Встав на колени, он попил и умыл лицо, потом выбрал место на берегу, с которого можно было проводить измерения. Он достал толстый журнал, чернила и перо из висящей на плече кожаной сумки и вытащил из-под рубашки астролябию.

В его голове зазвучала песня. Песни прокрадывались туда, когда он терял бдительность, и их мелодии звучали в его внутреннем ухе, как сирены на скалах, готовых разнести его на куски.

Но не эта. Он улыбнулся, прицеливаясь сквозь меридиан астролябии на дерево на противоположном берегу. Это была детская песенка-считалка, которую Бри пела Джемми. Одна из тех ужасных песен, от которых, если они попали в голову, невозможно было избавиться. Когда он сделал измерения и записал их в журнал, он уже тихо напевал, игнорируя резкие немелодичные звуки.

— …му-равьи мар-шируют один за дру-гим…

«Пять тысяч акров. Что, черт возьми, он должен с ними делать?»

— Вниз на землю… прочь от дождя та-та-та-та…

Я поняла, почему мое присутствие было так важно для Цацави, сразу же, как узнала название деревни — Калануи или Воронья деревня. Я не видела воронов по дороге, но слышала хриплый крик одного из них с дерева.

Деревня располагалась в очаровательном месте, в узкой долине у подножия горы, и была окружена небольшими полями и садами. Вдоль долины бежала небольшая речка, которая после небольшого водопада исчезала в зарослях тростника, сияющего пыльным золотом в солнечном свете начала дня.

Нас встретили с большим энтузиазмом и сердечностью, щедро угостили и развлекали в течение дня и ночи. На второй день мы были приглашены на ритуал, который, как я поняла, являлся обращением к охотничьему богу индейцев-чероки с просьбой помочь экспедиции, которая должна была начаться на следующий день.

До встречи с Джексоном Джоли мне не приходило в голову, что индейские шаманы так же отличаются друг от друга, как христианские священники. К этому времени я сталкивалась с несколькими их представителями, но, не владея языком, не понимала, что быть шаманом еще не значит обладать личным магнетизмом, духовной силой или даром проповедника.

Наблюдая, как собравшимися в доме тестя Питера Бьюли людьми постепенно овладевает сонливость, я поняла, что независимо от того, обладает ли Джексон Джоли магнетизмом или даром общаться с духами, ему печально недоставало таланта красноречия.

Я обратила внимание на смиренное выражение на лицах его паствы, когда он занял свое место перед очагом, завернутый в шаль из красной фланели, и с маской в виде головы птицы. Когда он начал говорить нараспев громким гудящим голосом, женщина рядом со мной тяжело переступила и вздохнула.

Вздох был заразителен, но не так, как зевота. Через несколько минут половина людей вокруг меня зевала, и из их глаз слезы текли, как фонтаны. Мои челюстные мускулы болели от усилий держать рот закрытыми, и я видела, как Джейми мигал, как сова.

Исполняющий свою роль с большим энтузиазмом, шаман был также очень скучным. Единственным человеком, на которого его песнопения произвели впечатление, был Джемми, который сидел на руках Брианны и смотрел на шамана, испуганно открыв рот.

Молитва об удачной охоте была довольно монотонной с бесконечными повторениями «Хай! Хайюа’ханива, хайюа’ханива, хайюа’ханива…» Потом пошли небольшие вариации на эту тему с каждым стихом, заканчивающимся неожиданным и громким «Йохо!», как будто мы плыли на пиратском корабле с бутылкой рома.

Однако конгрегация и в этой части молитвы не выказала большого энтузиазма, и я подумала, что дело было не в самом шамане. Медведь-призрак изводил деревню в течение многих месяцев, и они, должно быть, проводили эту церемонию несколько раз, хотя и без особого успеха. Дело не в том, что Джексон Джоли был плохим проповедником, просто его паства потеряла веру.

После окончания молитвы, Джолли что-то сказал, подчеркивая свою речь топаньем ноги, потом достал волшебную палочку из мешочка, поджег ее, сунув в огонь, и замаршировал по комнате, дымя на людей. Толпа вежливо раздалась, когда он приблизился к Джейми и обошел его и близнецов Бердсли несколько раз, что-то распевая и окуривая их ароматным дымом.

Джемми посчитал это очень забавным. Также считала его мать, которая стояла с другой стороны от меня, сотрясаясь от подавленного смеха. Джейми стоял высокий и прямой, выглядя очень торжественно, когда Джоли — мужчина весьма низенького роста — прыгал вокруг него, как лягушка, а потом поднял полу его сюртука, чтобы окурить ему зад. Я не смела взглянуть на Брианну.

Закончив эту фазу церемонии, Джоли занял свою позицию возле очага и начал снова петь. Женщина рядом со мной закрыла глаза и немного скривила лицо.

Моя спина начинала болеть. Наконец, шаман завершил свои действия громким криком. Он снял маску и вытер трудовой пот со лба, выглядя весьма довольным собой. Глава деревни поднялся для речи, и люди зашевелились.

Я как можно незаметнее потянулась и задалась вопросом, что же будет на ужин. Отвлеченная этими мыслями, я не заметила сначала, что движение вокруг меня стало более интенсивным. Потом женщина рядом со мной внезапно выпрямилась и что-то произнесла громким голосом. Она склонила голову набок, прислушиваясь.

Вождь сразу же прекратил говорить, и все стали смотреть вверх. Тела напряглись, а глаза широко раскрылись. Я услышала это тоже, и гусиная кожа покрыла мои плечи. Воздух был полон звуками хлопающих крыльев.

— Что это? — спросила Брианна, глядя вверх, как и все остальные. — Схождение Святого духа?

Я не имела понятия, но звуки становились все громче и громче. Воздух начал вибрировать, а шум уже напоминал непрерывный раскат грома.

— Циква! — крикнул один мужчина, и началось массовое бегство к двери.

Выбежав из дома, я сначала решила, что внезапно налетела буря. Небо было темным, воздух наполнен гулом, странный тусклый свет мерцал повсюду. Но в воздухе не ощущалось влажности, а мой нос заполнил специфический запах — не дождя. Определенно не дождя.

— Птицы, Боже мой, это птицы! — услышала я голос Брианны посреди хора изумленных криков. Все стояли на улице, глядя вверх. Несколько детей, напуганных шумом и темнотой, принялись плакать.

Это было пугающее зрелище. Я никогда не видела ничего подобного так же, как и большинство чероки, если судить по их реакции. Казалось, земля дрожала, а воздух вибрировал от взмаха крыльев, как барабан, по которому били обезумевшие руки. Я чувствовала его пульс на свое коже, а мой платок рвался в воздух, словно хотел улететь.

Растерянность толпы длилась недолго. Тут и там раздались крики, и люди резко помчались к домам, выбегая оттуда уже с луками. В течение нескольких секунд град стрел взмыл в облако из птиц, и пернатые тела, пронзенные стрелами, упали на землю окровавленными каплями.

Тела не были единственными предметами, падающими с неба. Сочная капля ударила меня по плечу, и я увидела целый дождь ядовитых осадков, которые поднимали маленькие облачка пыли, падая на землю. Перья плавали в воздухе, как парашютики одуванчика, и временами большие перья из хвоста или крыльев летели вниз, как маленькие ланцеты, вращаясь от ветра. Я торопливо бросилась в убежище под свисающий край крыши, где уже укрылись Брианна с Джемми.

Мы с изумлением смотрели, как индейцы, толкая друг друга, стреляли так быстро, как могли, посылая одну стрелу за другой. Джейми, Питер Бьюли и Джосайя тоже сбегали за ружьями и теперь стреляли, даже не давая себе труд прицелиться. В этом не было необходимости, промахнуться было невозможно. Дети, вымазанные птичьими экскрементами, ныряли среди толпы, подбирая и складывая тушки птиц возле домов.

Это длилось где-то около получаса. Мы присели под навесом, полуоглушенные шумом и загипнотизированные зрелищем. После первого испуга Джемми прекратил плакать, но прижимался к матери, пряча голову под ее платком.

Выделить отдельных птиц в этом необъятном потоке было невозможно. Это была река из перьев, заполнившая небо от края до края. За хлопаньем крыльев я могла слышать крики птиц — непрерывный шум, словно ураганный ветер мчался через лес.

Наконец, стая улетела, и ее рваный край, состоящий из отставших птиц, скрылся за горой.

Все в деревне вздохнули, как один. Я видела, как люди терли уши, пытаясь избавиться от шума крыльев. Посреди толпы с сияющим видом и горящими глазами стоял Джексон Джоли, весь в перьях и зеленоватых подтеках и, раскинув руки, что-то говорил. Стоящие рядом люди бормотали в ответ.

— Мы благословлены, — перевела для меня потрясенная сестра Цацави. Она кивнула на Джейми и близнецов Бердсли. — Древний Белый послал нам добрый знак. Они найдут злого медведя.

Я кивнула, все еще чувствуя себя ошеломленной. Брианна возле меня наклонилась и подняла мертвую птицу, держа за пронзившую ее стрелу. Это была красивая птичка с изящной дымчато- голубой головкой и темно-желтыми перьями на грудке; оперение крыльев было красновато- коричневое.

— Это он? — спросила она тихо.

— Думаю, да, — ответила я также тихо. Я протянула палец и осторожно коснулась гладкого оперения. Я никогда не видела его прежде, но была совершенно уверена, что птица, которой я касаюсь, являлась странствующим голубем.

Охотники ушли на рассвете следующего дня. Брианна с неохотой рассталась с Джемми, но запрыгнула в седло с такой легкостью, что я подумала: она не станет скучать по нему во время охоты. Что касается Джемми, то он был слишком занят, роясь в корзинках под нарами, и не обратил внимания на отъезд матери.

Женщины провели весь день, ощипывая, жаря, коптя и обваливая голубей древесным пеплом; воздух был полон дыма и аромата жареной голубиной печени. Я тоже помогала с голубями, перемежая работу интересными разговорами и взаимовыгодным бартером, прерываясь время от времени, чтобы взглянуть на горы, куда ушли охотники, и возносила краткую молчаливую молитву за них и за Роджера.

Я привезла с собой двадцать пять галлонов меда, а также ряд европейских трав и семян из Уилмингтона. Торговля шла бойко, и к вечеру я выменяла свои запасы семян на некоторое количество дикого женьшеня, клопогон и настоящую редкость — чагу. Этот огромный бородавчатый гриб, растущий на старых березах, использовался, как мне сказали, для лечения рака, туберкулеза и язв. «Полезная вещь для любого врача», — решила я.

Мед я обменяла на те же двадцать пять галлонов подсолнечного масла. Оно было разлито в кожаные бурдюки, которые лежали под навесом, как маленькая кучка ядер. Я останавливалась, с удовлетворением посматривая на них, каждый раз, когда выходила наружу, и воображала ароматное мягкое мыло, которое можно сделать с его помощью. Больше никаких рук, воняющих жиром сдохшей свиньи! И если повезет, то я смогу продать большую его часть по достаточно хорошей цене, чтобы собрать деньги для проклятой Лаогеры, лопни ее глаза.

Следующий день был проведен в саду с другой сестрой Цацави, которую звали Сунджи. Она была высокой женщиной около тридцати лет, имела приятное лицо и знала несколько слов по- английски, тогда как мой чероки ограничивался словами: привет, хорошо и больше.

Несмотря на все укрепляющееся взаимопонимание с индейскими леди, я не могла точно определить, что означает имя «Сунджи». В зависимости от того, с кем я разговаривала, это слово означало «лук», «мята» или даже «норка». После длительных объяснений я пришла к выводу, что имя не означало ни одно из этих вещей, а скорее указывало на какой-то сильный аромат.

Яблони в саду были еще молодыми и тонкими, но на них было достаточное количество желто- зеленых фруктов, которые вряд ли произвели бы впечатление на Лютера Бербанка,[Лютер Бёрбанк (англ. Luther Burbank; 7 марта 1849–11 апреля 1926) — американский селекционер, садовод.] но имели прекрасную хрусткую мякоть и кисловатый вкус — великолепный антидот к сальному вкусу голубиной печени.

Сунджи определила двух своих дочерей присматривать за Джемми и, очевидно, проинструктировала их быть осторожными, указывая в сторону леса.

— Хорошо, приехал убийца медведей, — сообщила она, повернувшись ко мне и держа корзину с яблоками на бедре. — Этот медведь не говорит с нами.

— О, ага, — ответила я, глубокомысленно кивая головой. Одна из леди услужливо разъяснила, что дух медведя откликнется на призыв шамана, и охотники с ним встретятся. Учитывая цвет медведя и его злобный нрав, совершенно очевидно, что это не настоящий медведь, а некий недобрый дух, который решил проявить себя в форме медведя.

— Ага, — сказала я уже более разумно. — Джексон упоминал про Древнего Белого, он имел в виду медведя?

Другая женщина, которая назвалась английским именем Анна, удивленно рассмеялась.

— Нет, нет! Древний Белый — огонь.

С вмешательством других леди я, наконец, поняла, что огонь, будучи мощной стихией и оттого уважаемый, являлся также благословенной сущностью. Обычно к белым животным относились с уважением и рассматривали их как курьеров, несущих послание из другого мира — здесь одна или две женщины украдкой взглянули на меня — но поведение этого медведя было им непонятно.

Зная о медведе и «черном маленьком дьяволе» из рассказа Джосайи Бердсли, я могла понять их. Я не хотела вовлекать Джосайю, но осторожно упомянула, что слышала истории о чернокожем мужчине в лесу, который совершал разбойные нападения. Они слышали о нем?

«О, да», — уверили они меня, но я не должна беспокоиться. Небольшая группа черных жила «там» — кивок на противоположный конец деревни, в сторону невидимых отсюда зарослей тростника в долине. Возможно, эти люди были демонами особенно, если они прибыли с запада.

А возможно нет. Охотники из деревни обнаружили их и внимательно следили за ними в течение нескольких дней. Они сообщили, что черные люди живут бедно, одеты в обноски и не имеют хороших домов. Это не похоже на то, как должны жить уважающие себя демоны.

Однако их было слишком мало, они были слишком бедны, чтобы совершать набеги, и охотники сказали, что среди них только три женщины, довольно уродливые, которые могли быть демонами. «Черные люди никогда не подходили к деревне, — добавила одна леди, сморщив нос. — Собаки их учуяли бы». На этом беседа закончилась, и мы продолжили собирать зрелые яблоки с деревьев, а маленькие девочки подбирали с земли паданцы.

Домой мы вернулись после полудня, усталые, загорелые и пахнущие яблоками, и обнаружили, что охотники вернулись.

— Четыре опоссума, восемнадцать кроликов и девять белок, — сообщил Джейми, утирая влажной тряпкой лицо и руки. — Мы видели множество птиц, но не стреляли их, кроме ястреба, который был нужен Джорду Гисту для перьев.

Лицо Джейми обветрилось, нос покраснел от солнца, но он был очень весел.

— И Брианна, благослови ее Господь, убила прекрасного лося прямо на другой стороне ручья. Она попала в грудь и сама завалила его и перерезала горло, хотя это было рискованно, животное все еще дергалось.

— О, хорошо, — без особого воодушевления сказала я, представляя себе острые копыта и смертельные рога в непосредственной близости от моей дочери.

— Не беспокойся, сассенах, — сказал он, заметив мою тревогу. — Я ее хорошо научил. Она зашла сзади.

— О, хорошо, — произнесла я несколько желчно. — Полагаю, охотники были впечатлены.

— Очень, — жизнерадостно подтвердил он. — Ты знаешь, сассенах, что чероки разрешают женщинам воевать и охотиться? Не так уж часто, — добавил он, — но время от времени какая-нибудь дама становится, как они называют, «боевой женщиной». И тогда мужчины следуют за ней.

— Очень интересно, — произнесла я, пытаясь проигнорировать видение Брианны, возглавляющей военный набег чероки. — Врожденное, я полагаю.

— Что?

— Ничего, не обращай внимания. Вы встречали каких-либо медведей, или были слишком заняты обсуждением антропологических фактов.

Он сузил глаза, глядя на меня поверх полотенца, но ответил довольно спокойно.

— Мы нашли следы медведя. Джосайя видел их. Не только наваленные кучи дерьма, но и деревья, о которые он чесался; у них в коре застрял мех. Он сказал, что у медведя есть одно или два любимых дерева, к которым он будет возвращаться снова и снова, так что если хотите убить его, то нужно расположиться возле дерева и ждать.

— Вижу, в данный момент стратегия не сработала?

— Осмелюсь сказать, сработала бы, — ответил он с усмешкой, — только это был не тот медведь. Волосы на дереве были бурыми, а не белыми.

Однако экспедиция не стала провальной. Охотники сделали большой полукруг возле деревни, заходя далеко в лес, потом отправились вниз по реке. И на мягкой почве долины возле зарослей тростника обнаружили следы.

— Джосайя сказал, что эти следы отличаются от следов медведя, мех которого мы нашли, и Цацави думает, что они те же самые, как у медведя, который убил его друга.

Логический вывод всех присутствующих экспертов состоял в том, что медведь-призрак по всей вероятности устроил свое логово в зарослях тростника. Это место было темным и прохладным в жаркое лето и изобиловало птицами и прочей мелкой дичью. В жару там могли скрываться даже олени.

— Вы не сможете проехать там верхом, да? — спросила я. Он покачал головой, вычесывая пальцами листья из своих волос.

— Нет, но там и на ногах не пройти, такие густые заросли. Мы вообще не собираемся туда идти.

План состоял в том, чтобы поджечь тростник с одной стороны и выгнать медведя на плоскую равнину с другой стороны, где его можно было легко убить. Очевидно, это был обычный охотничий прием, особенно когда тростник высыхал и легко загорался. Однако пожар также выгонит из тростников большое количество дичи, и потому в соседнюю деревню, в двадцати милях отсюда, было отправлено приглашение присоединиться к охоте. При удаче может быть набито столько дичи, что ее хватит обеим деревням на зиму, а дополнительное число охотников станет гарантией, что медведь- призрак не удерет.

— Весьма эффективно, — сказала я с насмешкой. — Надеюсь, они не выкурят оттуда рабов.

— Что? — он прекратил приводить себя в порядок.

— Чернокожие дьяволы, — ответила я, — или что-то подобное, — и рассказала ему все, что узнала о поселении в тростниках, если оно являлось таковым, и сбежавших рабах, если они являлись ими.

— Не думаю, что это дьяволы, — равнодушно сказал он, садясь передо мной, чтобы я смогла заплести его волосы в косичку. — Но полагаю, опасность им не грозит. Они, должно быть, живут по ту сторону тростниковых зарослей. Но я все же спрошу. Время есть, охотники из Канугалуи прибудут через три-четыре дня.

— О, хорошо, — сказала я, аккуратно завязывая ремешок бантиком. — Вы успеете съесть все голубиные печени.

Следующие несколько дней прошли вполне приятно, но с возрастающим чувством ожидания, которое достигло своей кульминации в день, когда должны были прибыть охотники из Канугалуи, так называемой тернистой деревни. Я задавалась вопросом, были ли они приглашены, как эксперты в области охоты в непроходимых дебрях, но воздержалась от вопросов. Джейми обладал способностью подхватывать незнакомые слова, как вшей, но я не хотела утруждать его переводом игры слов.

Джемми, кажется, унаследовал способность деда к языкам, и к концу недели нашего пребывания среди индейцев его словарный запас увеличился вдвое, причем половину его составляли английские слов, а половину — слова на языке чероки, которые не понимал никто, кроме его матери. Мой собственный словарь расширился за счет добавления слов «вода», «огонь», «еда» и «помогите!». В остальном я зависела от милости англоговорящих чероки.

После соответствующих церемоний и большого радушного пира — копченая голубиная печень с жареными яблоками — большая группа охотников выступила на рассвете, вооруженная сосновыми факелами и горшками с горящими углями в дополнение к лукам и мушкетам. Проводив их подходящим завтраком из кукурузной муки, смешанной с голубиной печенью и свежими яблоками, те, кто не участвовал в охоте, вернулись в хижины проводить время за плетением, шитьем и разговорами.

День был жарким и душным. Ни ветерка не пролетало над полями, где сухие стебли собранной кукурузы и подсолнечника лежали, как раскиданные палочки для игры в бирюльки. Никакое движение воздуха не тревожило пыль на деревенской улице. «Хороший день для поджога», — подумала я. Сама же я предпочла найти убежище в прохладном полусумраке дома Сунджи.

Во время беседы мне пришло в голову выяснить значения компонентов, составляющих амулет Найавене. Хотя она была врачевателем народа тускарора, и верования могли отличаться, но меня очень интересовали летучие мыши.

— Про летучих мышей есть сказание, — начала Сунджи, и я спрятала улыбку. Чероки сильно походили на шотландцев, особенно, с точки зрения любви к различным историям. Мне довелось услышать немало историй за время пребывания в деревне.

— Животные и птицы решили играть в мяч, — сказала Анна, довольно бойко переводя за Сунджи. — В то время летучие мыши ходили на четырех ногах, как другие звери. Но когда они явились, другие звери сказали, что не возьмут их в игру, так как они слишком маленькие. Летучим мышам это очень не понравилось.

Сунджи состроила гримасу, изображая раздосадованную летучую мышь.

— Тогда летучие мыши отправились к птицам и предложили играть на их стороне. Птицы согласились, взяли листья и палочки и сделали для них крылья. Птицы выиграли, а летучим мышам так понравились крылья, что…

Сунджи резко замолчала, подняв голову и принюхиваясь. Все вокруг примолкли. Женщина поднялась, быстро пошла к выходу и выглянула наружу.

Я ощущала запах дыма уже в течение часа, как только задул ветерок, но сейчас запах стал значительно сильнее. Сунджи вышла на улицу, я и другие женщины последовали за ней; иглы беспокойства кололи мою кожу.

Небо начало темнеть от дождевых облаков, но дымное облако, черное пятно над дальними деревьями, было еще темнее. Налетел ветер, громоздясь на краю приближающегося шторма, и потоки сухих листьев покатились мимо нас со звуком множества бегущих маленьких ног.

В большинстве языков есть односложные слова, которые используются при внезапном возникновении тревожной ситуации; у чероки тоже. Сунджи произнесла что-то, незнакомое мне, но значение высказывания было ясно. Одна из молодых женщина облизала палец и подняла его вверх, но жест был совсем не нужен. Я чувствовала ветер на своем лице; он поднимал мои волосы и холодил шею. Он дул от дымного облака на деревню.

Анна потянула воздух, и я увидела, как она напряглась, готовая к действиям. И тут все женщины задвигались; они бросились вдоль улицы, зовя своих детей, останавливаясь временами, чтобы схватить с забора и бросить в поднятый подол юбки вяленое мясо, подхватить мимоходом косы лука и кабачки.

Я не знала, где был Джемми; одна из старших девочек взяла его с собой, и теперь в волнении я не могла вспомнить ее. Подобрав свои юбки, я бросилась вдоль улицы, заглядывая в каждый дом без разбора в поисках мальчика.

Нашла я его в пятом доме, где он крепко спал вместе с несколькими детьми различных возрастов на буйволовой шкуре. Я не смогла бы увидеть его, если бы не его яркие волосы, которые блестели, словно маяк, в темноте дома. Я, как можно мягче, разбудила детей и взяла на руки Джемми. Он тут же проснулся и стал оглядываться вокруг, сонно мигая.

— Иди к бабе, милый, — сказала я. — Мы идем на улицу.

— Идем к лошадке? — спросил он, оживляясь.

— Прекрасная мысль, — ответила я, пристраивая его на бедре. — Пойдем, посмотрим лошадку.

Запах дыма стал намного более сильным, когда мы вышли на улицу. Джемми закашлялся, а я при каждом вздохе чувствовала во рту резкую горечь. Эвакуация была в полном разгаре; люди — в основном, женщины — поспешно выходили из домов, подталкивая перед собой детей и неся свертки имущества. Однако ни паники, ни тревоги не ощущалось в этом торопливом уходе; все казались довольно спокойными. Мне пришло в голову, что деревня, находясь так близко к лесу, время от времени должна была подвергаться такому риску. Без сомнения, жители сталкивались с лесными пожарами прежде и знали, как себя вести.

Эта мысль немного успокоила меня, но тут я осознала, что постоянное шуршание сухих листьев на самом деле было потрескиванием приближающегося огня, и мое спокойствие мгновенно исчезло.

Большинство лошадей взяли с собой охотники. Когда я подошла к загону, там оставалось только три лошади. Старик-индеец сидел на одной и держал за поводья Иуду и другую лошадь. Иуда был оседлан, а к задней луке были привязаны седельные сумки. Увидев меня, индеец улыбнулся и что- то крикнул, указав на Иуду.

— Спасибо, — прокричала я в ответ. Мужчина наклонился и ловко подхватил Джемми из моих рук, а когда я уселась на коня и взяла поводья, он передал мальчика мне.

Лошади беспокоились, прядая ушами и ударяя копытами. Они так же, как мы, понимали, что значит огонь, и любили его даже меньше. Я твердо натянула узду одной рукой, другой крепко прижала Джемми.

— Спокойно, животное, — сказала я коню как можно более властным голосом. — Мы уже едем.

Иуда был полностью согласен со второй моей фразой; он резво бросился к отверстию в ограждении, как если бы это была финишная черта, и выскочил наружу, порвав мои юбки о сучки в изгороди. Мне удалось немного сдержать его, и старик с двумя лошадьми догнал нас.

Он что-то кричал мне, указывая на гору в сторону от огня. Порыв ветра бросил длинные седые волосы на его лицо, заглушая слова. Он отбросил их, но не стал повторять, а вместо этого направил своих лошадей к горе.

Я стукнула Иуду коленями и развернула его, чтобы следовать за мужчиной, но заколебалась и натянула узду. Я оглянулась назад на деревню и увидела, что небольшой поток людей тек в направлении, указанном стариком. Никто не бежал, хотя все шли очень энергично.

Бри прискачет за Джемми, как только поймет, что деревня в опасности. Я знала — она уверена, что я смогу спасти его, но никакая мать в подобных обстоятельствах не успокоится, пока не воссоединится с ребенком. Непосредственная опасность нам не угрожала, поэтому я, выжидая, сдерживала Иуду, несмотря на его усиливающееся беспокойство.

Ветер свистел между деревьями, неся лавины зеленых, красных и желтых листьев, которые прилипли к моей юбке и бокам Иуда осенним конфетти. Небо стало фиолетово-черным, и за свистом ветра и потрескиванием огня я услышала первые раскаты грома. Я ощутила сильный запах приближающегося дождя и почувствовала внезапную надежду. Хороший проливной дождь, вот что требовалось в данной ситуации, и чем скорее, тем лучше.

Джемми был дико возбужден атмосферными явлениями; он колотил толстыми ручками по луке и вопил свои личные воинственные кличи; что-то вроде:

— Угай-угай-угагай!

Иуде было наплевать на его поведение. Мне приходилось прилагать все больше усилий, чтобы удерживать коня; он дергался и приплясывал, совершая неровные круги. Повод, намотанный на мою руку, больно врезался в кожу; голые пятки Джемми выбивали дробь на моих бедрах.

Я уже решила сдаться и отпустить поводья, когда конь внезапно развернулся к деревне и, подняв голову, громко заржал.

Конечно же, там были другие лошади; я увидела, что из леса у противоположного края деревни выскочила группа всадников. Иуда, обрадованный видом других лошадей, с радостью бросился назад, несмотря на то, что нужно было бежать навстречу огню.

Я встретила Брианну и Джейми посредине деревни; у обоих были встревоженные лица. Джемми завопил от радости, увидев свою мать, и бросился ей в руке, едва не свалившись под копыта лошадей.

— Вы убили медведя? — крикнула я Джейми.

— Нет, — крикнул он в ответ, перекрывая рев усиливающегося ветра. — Уходим, сассенах!

Брианна уже была впереди, направляясь к лесу, где исчезали последние жители деревни. Освободившись от ответственности за Джемми, я вспомнила о своих приобретениях.

— Минутку! — крикнула я и соскользнула с седла, бросив поводья Джейми. Он потянулся, чтобы поймать их, и что-то закричал мне вслед, но я не разобрала что.

Мы были возле дома Сунджи, и я увидела кожаные бока бурдючков с подсолнечным маслом. Я кинула взгляд в направлении зарослей тростника. Огонь определенно был ближе; мимо меня пролетали завихрения дыма, и мне показалось, что среди деревьев мелькает пламя. Однако я была уверена, что верхом мы сможем обогнать огонь, а на земле валялась выручка годового урожая меда, и я не собиралась оставлять ее там.

Я заскочила в дом, игнорируя бешеный рев Джейми, и стала дико рыться среди разбросанных корзин, отчаянно надеясь, что Сунджи не взяла их… Они были здесь. Я схватила пучок ремней, сделанных из сыромятной кожи, и выскочила наружу.

Встав на колени среди пыли и дыма, я обернула ремень вокруг шеек двух бурдючков и связала его свободные концы, стягивая кожу так сильно, как могла. Подхватив тяжелую связку я, пошатываясь, бросилась назад к лошадям.

Джейми, увидев, что я делаю, собрал поводья обоих лошадей в одну руку, схватил мешки за импровизированную ручку и забросил на спину Гидеона так, что они свесились по бокам лошади.

— Уходим! — крикнул он.

— Еще один! — крикнула я в ответ, убегая к дому. Уголком глаза я увидела, как он боролся с лошадьми, которые фыркали и рвались прочь от огня. Он вопил что-то нелестное в мой адрес на гэльском, но я ощутила определенную нотку смирения в его голосе и не могла не улыбнуться, несмотря на то, что страх сжимал мою грудь.

Иуда фыркал и закатывал глаза, временами обнажая зубы, но Джейми притянул его голову, крепко держа за уздцы, и мне удалось забросить на коня вторую пару бурдюков с маслом и залезть в седло.

Как только железная хватка Джейми на поводе ослабла, Иуда рванул к подъему в гору. Поводья были в моих руках, но понимая их бесполезность, я просто изо всех сил цеплялась за луку; кожаные мешки больно били меня по ногам.

Шторм был намного ближе сейчас; ветер немного утих, но над головой раздался удар грома; Иуда присел на задние ноги и прыгнул вперед, как заяц. Он ненавидел гром. Помня, что случилось, когда я ехала на нем в грозу в последний раз, я распласталась на его спине, вцепившись, как колючка, с мрачной решимостью не позволить ему сбросить меня во время бешеной скачки.

Мы ворвались в лес, и уже лишенные листьев ветви хлестали меня, как кнуты. Я прижалась ниже к шее коня и зажмурила глаза, опасаясь за них. Иуда стал двигаться более медленно, но было ясно, что он все еще напуган; я чувствовала дрожание его задних ног и слышала дыхание, со свистом вылетающее из ноздрей.

Гром загремел снова, и он, поскользнувшись на мокрых листьях, пошел боком и врезался в плотную стену молодых деревьев. Упругие деревца спасли нас от больших повреждений, и мы, зашатавшись, удержались в вертикальном положении, продолжая двигаться вверх. Осторожно приоткрыв один глаз, я поняла, что каким-то образом Иуда нашел тропу; я могла видеть ее слабый след, петляющий среди густой растительности.

Потом деревья снова сомкнулись вокруг нас, и я видела только множество переплетенных стволов и ветвей с вкраплениями желтой жимолости и алыми вспышками лиан. Густая растительность еще больше замедлила бег лошади, и я смогла, наконец, глубоко вздохнуть и задаться вопросом, где же Джейми.

Гром загрохотал снова, и вслед за ним я услышала пронзительное ржание, но далеко позади. Да, Иуда ненавидел гром, но Гидеон не любил следовать за хвостом другой лошади. Он скоро догонит нас.

Тяжелые капли стукнули меня по лопаткам, и я услышала шелест начинающегося дождя, ударяющего по листьям, деревьям и почве под ногами. Резко запахло озоном, и, казалось, весь лес сделал зеленый вздох, открывая себя для дождя.

Я тоже глубоко вздохнула от облегчения.

Иуда сделал еще несколько шагов и, пошатываясь, остановился. Не ожидая следующего удара грома, я торопливо соскользнула на землю и негнущимися дрожащими пальцами привязала его за поводья к небольшому дереву.

Как раз вовремя. Гром ударил снова; звук был так силен, что я почувствовала его на своей коже. Иуда заржал и встал на дыбы, дергая поводья, но я обмотала их вокруг дерева. Я отскочила в сторону, спасаясь от его паники, и Джейми схватил меня сзади. Он начал что-то говорить, но новый раскат грома заглушил его.

Я повернулась и вцепилась в него, дрожа от запоздалого шока. Дождь полил во всю силу. Он поцеловал меня в лоб, потом потащил под нависающие ветви тсуги, которые задерживали дождь, и потому под ними образовалась прохладная сухая пещера.

Когда адреналин, несущийся по моим венам, начал убывать, я стала озираться вокруг и поняла, что мы были не единственными посетителями этого убежища.

— Смотри, — сказала я, указывая в тень. Следов было немного, но они были довольно очевидны; кто-то ел здесь, оставив аккуратную кучку костей. Животные не были столь аккуратны. Животные также не сгребали опавшие иглы, чтобы сделать удобную подушку.

Джейми моргнул от следующего удара грома и кивнул.

— Да, это место убийцы людей, хотя думаю, что оно не использовалось в последнее время.

— Что?

— Убийца людей, — повторил он. Молния вспыхнула позади него, оставив отпечаток его силуэта на моей сетчатке. — Так они называют часовых, воинов, которые охраняют деревню и останавливают незнакомцев. Видишь?

— Я пока ничего не вижу, — я протянула руку, нащупала его рукава и вступила в убежище его рук. Закрыв глаза, я ждала, когда мое зрение восстановится, но даже за прикрытыми веками я видела вспышки молний.

Гром уходил или, по крайней мере, становился менее частым. Я мигнула и обнаружила, что снова могу видеть. Джейми отдвинулся в сторону, показывая рукой, и я увидела, что мы стояли на выступе, и за нами поднимался склон горы. Под нами, не заметная снизу из-за деревьев, была узкая полянка, очевидно искусственная, единственное открытое место в этих горах. Глядя сквозь ветви, я могла видеть захватывающее зрелище долины вместе с деревней.

Дождь замедлялся. С этого места было заметно, что шторм не образовывал единой массы, а разбивался на несколько грозовых туч; столбы темного дождя свисали с них, как завесы серого бархата, а молчаливые зигзаги молний пронзали темное небо над пиками гор, и вослед им рокотал гром.

Дым все еще поднимался из зарослей тростника короной бледно-серого цвета, почти белого на фоне черного неба. До нас донесся запах горения, смешанный с ароматом дождя. Тут и там пробивались язычки пламени, но было очевидно, что следующий порыв дождя погасит их окончательно. Я также видела людей, который возвращались в деревню, волоча свертки и детей.

Я поискала глазами всадников, но не увидела ни одного, не говоря уже о всаднице с рыжими волосами. Брианна и Джемми были в безопасности? Я внезапно задрожала; изменчивая горная погода менее чем за час сменилась от удушливой жары до промозглой сырости.

— Все в порядке, сассенах? — пальцы Джейми тепло легли на мою шею и мягко потерли позвоночник. Я глубоко вздохнула и расслабилась, насколько могла.

— Да. Как ты думаешь, безопасно сейчас спускаться вниз? — мое единственное впечатление от дороги сюда заключалось в том, что она была узкой и крутой, а теперь она еще и размокла и стала скользкой от грязи и упавших листьев.

— Нет, — ответил он, — но я не думаю… — он резко замолчал, нахмурившись от какой-то мысли, посмотрел на небо, потом на лошадей позади нас. Их силуэты едва виднелись возле дерева, где я привязала Иуду.

— Я хотел сказать, что оставаться здесь не совсем безопасно, — проговорил он, наконец. Его пальцы мягко выбили задумчивую дробь у меня на плече, словно простучали капли дождя.

— Вон та туча быстро приближается. Видишь, молнии бьют по горам, а гром…

Как раз в этот момент резкий раскат грома прокатился по долине. Я услышала пронзительное ржание одной из лошадей и треск ветвей, когда она дергала поводья. Джейми поглядел через плечо.

— Твой конь боится грома, сассенах.

— Да, я заметила это, — сказала я, прижимаясь к нему ближе в поисках тепла. Со следующей волной бури ветер поднялся снова.

— Скорее всего, он сломает себе шею и тебе тоже, если ты будешь иметь несчастье сидеть на нем, когда…

Другой удар грома заглушил его слова, но я поняла, что он имел в виду.

— Мы подождем, — заключил он.

Он поместил меня перед собой, обнял и вздохнул, положив подбородок на мою макушку. Мы стояли в нашем убежище под ветвями тсуги и ждали приближения следующего шторма.

Далеко внизу в тростниках огонь трещал и шипел, а налетевший ветер поднял в воздух дым пожара. На сей раз в сторону от деревни к реке. Я внезапно подумала о Роджере. Где он, нашел ли он себе безопасное убежище от бури?

— Интересно также, где сейчас медведь? — озвучила я вторую половину своей мысли. Грудь Джейми заколебалась от тихого смеха, но гром заглушил его ответ.

Пожар

Роджер проснулся от дыма, царапающего горло. Он откашлялся и снова задремал, представляя в полусне закопченный очаг и сгоревшую колбасу. Продираясь все утро сквозь непроходимые чащи кустов и тростника, он страшно устал и, съев скудный обед, лег на берегу реки отдохнуть в тени черной ивы.

Убаюканный журчанием воды, он, возможно, погрузился бы в глубокий сон, но отдаленный рев заставил его сесть прямо и прислушаться, дремотно помаргивая глазами. Вопль повторился, далекий, но довольно громкий. Мул!

Он вскочил и побежал в направлении крика, потом вспомнил о кожаной сумке, в которой хранились чернила, перья, половинная мерная цепь и драгоценные записи измерений, бросился назад, схватил ее и, разбрызгивая воду, помчался по отмели в направлении истеричного рева Кларенса. Астролябия, подвешенная на кожаном ремешке на шее, болталась на груди. Он затолкал ее под рубашку, чтобы она не цеплялась за кусты, и стал отчаянно искать путь, по которому пришел сюда.

Дым. Он действительно чувствовал запах дыма. Он закашлялся, почти задыхаясь, и горло обожгло такой жгучей болью, что ему показалось, что его шрам лопнул изнутри.

«Иду», — прошептал он мулу. Не было разницы, даже если бы он мог кричать и обладал голосом; ему не сравниться в этом с Кларенсом. Он спутал мула на травянистой полянке на краю зарослей тростника, и не успел далеко углубиться в них.

— Опять, — бормотал он, продираясь сквозь дебри молодого тростника. — Орет… опять… черт побери!

Небо потемнело. Ошеломленный после неожиданного пробуждения, он не соображал, где находится, и только крик Кларенса служил ему ориентиром.

Дерьмо. Что происходит? Запах дыма стал заметно сильнее, и когда его голова очистилась от сна и паники, он понял: что показалось ему неправильным. Птицы, обычно затихающие в середине дня, с паническими криками носились над его головой. Порывы ветра трепали листья тростника, и его лицо горело, но не от влажного и душного тепла, а от сухого жаркого прикосновения, которое задело его лица и породило парадоксальное ощущение холода в его спине. Святой Боже, пожар!

Он глубоко вздохнул, заставляя себя успокоиться. Горячий воздух двигался через заросли, треща сухими стеблями тростника и гоня перед собой стайки певчих птиц и попугайчиков, летевших как брошенные щедрой рукой яркие разноцветные конфетти. Дым набился в легкие, и каждый вздох доставлял ему боль.

— Кларенс! — закричал он так громко, как мог. Бесполезно. За шумом в зарослях тростника он едва мог слышать себя, не говоря уже о муле. Конечно же, глупое животное не дало себя зажарить. Скорее всего, он уже порвал тряпичные путы и ускакал в безопасное место.

Что-то коснулось его ноги, и, посмотрев вниз, он увидел голый чешуйчатый хвост опоссума, скользнувший в кусты. «Что ж, это направление так же хорошо, как и любое другое», — подумал он и нырнул следом в кусты цефалантуса.

Где-то рядом раздалось хрюканье; небольшая дикая свинья выскочила из порослей рвотного чая и перебежала ему дорогу, направляясь влево. Дикая свинья, опоссум — славились ли эти животные хорошим чувством направления? Он мгновение колебался, потом последовал за свиньей; она была достаточно большой, чтобы проложить заметный путь.

След был хорошо виден; маленькие участки вырванной травы и комья земли виднелись тут и там среди кочек. Дым становился гуще, ему пришлось остановиться и откашляться, согнувшись вдвое и схватившись за горло, словно он боялся, что оно может порваться. Смахнув слезы с глаз, он выпрямился и обнаружил, что след исчез. Острое чувство паники сжало его внутренности, когда он увидел струйку дыма, изящно струящуюся через подлесок.

Он сильно сжал кулаки, чувствуя вонзившиеся в ладони ногти и используя эту боль, чтобы сосредоточить свой ум. Он медленно поворачивал лицо, закрыв глаза для концентрации, и искал дуновение свежего воздуха или горячего потока, которые могут подсказать ему, в каком направлении двигаться.

Ничего. Дым был всюду, и его клубы низко стелились над землей. Теперь он мог слышать огонь; хриплое хихиканье, словно кто-то смеялся сквозь полузадушенное горло.

Ивы. Его ум уцепился за эту мысль. На некотором расстоянии Роджер мог видеть их верхушки над зарослями тростника. Ивы растут возле воды, значит там река.

Маленькая красно-черная змея скользнула через его ногу, когда он достиг воды, но он не обратил на нее внимания. Не было времени и не было никакого страха, кроме страха перед огнем. Он бросился в середину потока и упал на колени, наклоняясь лицом, как можно ближе к воде.

Воздух здесь был прохладнее, и он с жадностью глотнул его и снова закашлялся, сотрясаясь от мучительной боли. Куда бежать? В какую сторону? Вниз по потоку или вверх. Какой путь не приведет его прямо в середину пожара? Но не было ничего, кроме чернеющих облаков, и не было никакой подсказки.

Прижав руки к груди, чтобы задушить кашель, он почувствовал бугор кожаной сумки. Замеры. Проклятие; он может смириться с собственной смертью, но не с потерей результатов своего многодневного труда. Спотыкаясь, он подобрался к берегу и стал отчаянно рыться в мягкой почве, вырывая пучки длинной жесткой травы, потом сунул сумку в сделанную яму и забросал ее пригоршнями грязи, ощущая комфорт от ее влаги. Он должен был вспотеть, но пот высыхал, не успев выступить на поверхность кожи.

Камни. Ему нужны камни, чтобы отметить место; камни не горят. Он вернулся назад в воду и стал шарить по дну. О, Боже, вода была холодной, она была влажной. Он схватил большой булыжник, покрытый зеленоватой слизью, и выбросил его на берег. Потом еще рассыпь камней поменьше, потом плоский и еще один достаточно большой. Хватит, огонь уже приближался.

Он торопливо сложил из камней пирамидку и, вверив свою душу Господу, побежал по воде, спотыкаясь и скользя по каменистому дну. Он бежал, пока дым не схватил его за горло, не заполнил его нос, голову и грудь, и петля на шее не выжала из него весь воздух, оставив под веками только черноту с красными искрами огня.

Он боролся. Боролся с петлей, боролся с веревками на руках, боролся в первую очередь с черной пустотой, которая сдавила его грудь и запечатала ему горло, боролся за драгоценный глоток воздуха. Он резко выгнулся, собрав каждую унцию своей силы, и покатился по земле, размахивая освободившимися руками.

Его рука ударилась обо что-то мягкое, и оно удивленно взвизгнуло.

Потом чьи-то руки схватили его за плечи и ноги; его посадили, и он пытался и не мог сделать хотя бы один вдох. Что-то сильно ударило его между лопаток. Он закашлялся и смог протолкнуть достаточно воздуха внутрь, в обугленный центр, и сгусток черной мокроты, теплой и слизистой, как гнилая устрица, поднялся из груди к его языку.

Он выплюнул его, задохнувшись от боли, когда желчь поднялась по его кровоточащему горлу. Потом снова сплюнул и выпрямился, задыхаясь.

Он не обращал внимания ни на что, кроме чуда воздуха и возможности дышать. Ему смутно слышались голоса и мелькали размытые лица, но ничего не имело значения, только поток кислорода в его груди, насыщающий иссушенные клетки, как вода губку.

Влага коснулась его рта и он, моргая, попытался что-нибудь увидеть. Его глазные яблоки были высушены; свет и тень размазывались в однородное пятно, и ему пришлось сильно моргать, пока бальзам слез не оросил их и не пролился прохладой на его лицо. Кто-то держал чашку возле его губ. Женщина с почерневшим от сажи лицом. Нет, не сажа. Он мигнул, прищурился, мигнул еще раз. Она была чернокожей. Рабыня?

Он сделал маленький глоток, не желая прерывать дыхание даже ради удовольствия почувствовать прохладу в саднящем горле, но ощущение было превосходным. Подняв руки, он взялся за чашку и удивился. Вместо ожидаемой боли сломанных пальцев и онемевшей плоти он ощутил здоровые, послушные ему, руки. Он автоматически потянулся к отверстию в горле, ожидая нащупать янтарный мундштук, но нашел только цельную плоть. Он дышал, и воздух проходил через его нос и скользил по горлу. Мир вокруг него дернулся и выровнялся.

Он находился в какой-то хижине. Рядом стояли несколько людей. Большинство из них были черными; все были одеты в лохмотья и выглядели совсем недружелюбными.

Женщина, поившая его водой, казалась испуганной. Он попробовал улыбнуться ей и закашлялся. Она взглянула на него из-под рваной тряпки, повязанной на голове, и он увидел, что белки ее глаз были красными, а веки опухшими. Его глаза, наверное, выглядели так же, если судить по ощущениям. Воздух все еще бы полон дыма, и он мог слышать отдаленный треск лопавшегося от жара тростника — звуки умирающего огня.

Возле двери свистящим шепотом велся разговор. Разговаривающие, нет, спорившие мужчины поглядывали на него со страхом и недоверием. Снаружи полил дождь; Роджер не мог чувствовать его запах, но холодный воздух ударил ему в лицо, и он услышал скороговорку дождя, бьющего по крыше и по деревьям.

Он выпил остаток воды и протянул чашку женщине. Она испуганно отшатнулась, и он, кивнув ей, поставил чашку на землю, потом сильно прижал к своим векам запястья. Волосы на них опалились и осыпались пылью при движении.

Он напрягся, чтобы разобрать слова, но слышал лишь невнятное бормотанье. Мужчины говорили не на английском, не на французском и не на гэльском языках. Он слышал подобные хрипловатые звуки от рабов, которых привозили для продажи в Уилмингтон из Чарльстона. Какой-то африканский язык, или смесь нескольких.

На его коже местами лопнули пузыри, горячие и болезненные. Воздух в хижине был таким плотным и горячим, что пот бежал по его лицу вместе со слезами, но холод коснулся его спины, когда он осознал одну мысль. Он находился не на плантации. В горах плантаций не было, а одиночные хутора были слишком бедны, чтобы держать рабов. Индейцы иногда держали рабов, но не черных.

Существовал только один возможный ответ. Они были маронами, его похитители… его спасители? Сбежавшие рабы, тайно проживающие в зарослях тростника.

Их свобода и, возможно, их жизни зависели от скрытности. И вот он здесь — живая угроза для них. Его внутренности сжались, когда он понял, каким опасным было его положение. Они спасли его из огня? Если так, то они сожалели об этом, если судить по взглядам мужчин возле двери.

Один из спорящих отделился от группы, подошел и сел на корточки, убрав женщину с дороги. Узкие черные глаза пробежались по нему взглядом.

— Кто ты?

Роджер не думал, что мужчину интересовало его имя; скорее, он хотел знать его цели. Возможные ответы закружились в голове Роджера. Что поможет ему?

Не «охотник». Если они примут его за англичанина, охотящегося в одиночестве, они наверняка убьют его. Притвориться французом? Может быть, француз не покажется им таким опасным.

Он сильно моргнул, чтобы очистить зрение, и открыл рот, чтобы произнести: «Je suis Francais- un voyageur»,[Я французский путешественник (фр.)] когда острая боль в груди заставила его со свистом вдохнуть воздух.

Под металлической астролябией, раскаленной при пожаре, вспухли и лопнули пузыри, приклеив ее к коже липкой жидкостью. Когда он двинулся, инструмент под своим весом оторвался вместе с прилипшими кусочками кожи, оставив на груди ободранный участок.

Он двумя пальцами вытащил астролябии за кожаный ремешок.

— Из-мере-ния, — прокаркал он, проталкивая слоги через сажу и шрам в горле.

— Хау!

Спрашивающий, выпучив глаза, уставился на золотой диск. Мужчины у двери подошли и, толкаясь, пытались лучше рассмотреть вещь.

Один их них схватил астролябию и потащил ремешок через его голову. Роджер не стал ее удерживать, но расслабился, используя их увлеченность яркой вещицей, чтобы медленно подтянуть под себя ноги. Он старался держать глаза открытыми, преодолевая нестерпимое желание закрыть их; даже приглушенный свет из дверей был болезненным для них.

Один из мужчин поглядел на него и что-то резко произнес. Два человека встали между ним и дверью, уставившись на него налитыми кровью глазами, словно василиски. Мужчина, держащий астролябию, позвал кого-то, и через толпу у дверей протиснулся человек. Точнее женщина.

Она была похожа на других; рваная мокрая от дождя рубашка и кусок ткани, повязанный на голове. Однако было одно существенное различие; тонкие руки и ноги, высовывающиеся из-под рубашки, были загорелыми, коричневыми ногами белого человека. Она не спускала глаз с Роджера, продвигаясь к центру хижины, и только вес астролябии, сунутой ей в руки, отвлек ее внимание.

Высокий костлявый мужчина выдвинулся вперед. Он ткнул пальцем в инструмент и произнес что-то, похожее на вопрос. Она медленно покачала головой, зачаровано проводя по маркировке пальцем, потом перевернула прибор.

Роджер увидел, как плечи ее напряглись, когда она заметила выгравированную надпись, и проблеск надежды вспыхнул в его груди. Она узнала имя Джеймса Фрейзера.

Женщина кинула на Роджера тяжелый взгляд и подошла медленно, но без видимого страха.

— Вы не Джеймш Фрейжер, — произнесла она, и он дернулся, пораженный звуком ее голоса, ясного, но шепелявого. Он мигнул, прищурился и затенил глаза рукой, чтобы рассмотреть ее на фоне света, льющегося из двери.

Она могла быть в любом возрасте от двадцати до шестидесяти, хотя на висках в светло- каштановых волосах седины не было. «Ее лицо состарено не возрастом, а трудностями и голодом», — подумал он. Он улыбнулся ей, и ее рот приоткрылся в рефлекторном ответе, быстрая гримаса, но достаточно долгая, чтобы он смог увидеть, что ее передние зубы были обломаны. Прищурившись, он увидел тонкий шрам, пересекающий одну бровь. Она был много худее, чем описывала Клэр, но это и неудивительно.

— Я не… Джеймс Фрейзер, — согласился он хрипло и закашлялся. Сплюнув сажу и слизь в сторону, он снова повернулся к ней. — Но вы Фанни Бердсли, не так ли?

Он не был уверен, несмотря на обломанные зубы, но выражение шока, пробежавшее по ее лицу, явилось однозначным подтверждением. Мужчинам это имя также было знакомо. Одноглазый раб сделал быстрый шаг вперед и схватил женщину за плечо; другие угрожающе придвинулись ближе.

— Джеймс Фрейзер — отец моей жены, — сказал он быстро, прежде чем они могли схватить его. — Вы хотите узнать… о ребенке?

Подозрение исчезло с ее лица. Она не шевелилась, но в ее глазах появилось какое-то голодное выражение, и ему захотелось отодвинуться.

— Фахни? — высокий мужчина все еще держал руку на ее плече. Его единственный глаз перебегал с женщины на Роджера и обратно.

Она что-то произнесла шепотом и положила ладонь на руку человека на ее плече. Его лицо вдруг стало неподвижным; она повернулась к нему и, смотря в его глаза, заговорила о чем-то низким настойчивым голосом.

Атмосфера в хижине изменилась, в ней появилось замешательство. Прогрохотал гром, но никто не обратил на него внимания. Мужчины смотрели друг на друга и на пару, ведущую тихий спор. Молния вырисовала силуэты людей возле двери. Еще удар грома.

Роджер стоял неподвижно, собирая силы. Его ноги были как резиновые, и каждый вдох обжигал легкие. Если он убежит, он не сможет далеко уйти.

Спор прекратился внезапно. Высокий человек повернулся и сделал резкий жест к выходу, что заставило других мужчин удивленно и сердито заворчать. Однако они пошли к двери.

Когда ветхая дверь за ними закрылась, женщина схватила Роджера за рукав.

— Шкажите мне.

— Не так быстро, — он снова кашлянул, отерев мокроту тыльной стороной ладони. — Вы выводите… меня отсюда… потом я говорю. Все, что я знаю.

— Шкажите мне!

Ее пальцы вцепились в его руку. Ее глаза были налиты кровью от дыма, а коричневые радужки пылали, как угли. Он покачал головой.

Высокий мужчина отодвинул женщину, схватив Роджера за грудки. Что-то замерцало перед глазами Роджера, и среди зловония гари он уловил сильный запах гниющих зубов.

— Ты говоришь ей, или я вырву твои кишки!

Роджер повернулся к мужчине плечом и с усилием отпихнул его.

— Нет, — сказал он упрямо. — Вы отпускаете меня… и я… Тогда я скажу.

Мужчина заколебался; лезвие его ножа слегка дрогнуло. Взгляд его единственного глаза метнулся к женщине.

— Он знает?

Женщина, не отводя глаз от Роджера, медленно кивнула.

— Он знает.

— Это была девочка, — Роджер твердо взглянул в ее глаза, борясь с желанием моргнуть. — Вы сами… это знаете.

— Она жива?

— Выведите меня…

Она не была высокой и большой женщиной, но ее настойчивость, казалось, наполняла хижину. Она буквально дрожала от переполнявших ее чувств. На долгую минуту она впилась взглядом в Роджера, потом развернулась к мужчине и стала что-то горячо говорить ему на странном африканском языке.

Он попытался спорить, но это было бесполезно; поток ее слов хлестал, как вода из пожарного шланга. Он вскинул руки в сердитом подчинении, потом стащил с ее головы платок. Развязав его, он свернул его в подобие повязки, что быстро бормоча.

Последнее, что увидел Роджер перед тем, как мужчина завязал ему глаза, была Фанни Бердсли. Волосы свисали на ее плечи множеством маленьких сальных косичек, а глаза все еще, уставившиеся на его, горели, как тлеющие угольки. Ее обломанные зубы были обнажены, и он подумал, что она укусила бы его, если бы могла.

Они не смогли уйти без спора; хор сердитых голосов следовал за ними некоторое время, и руки щипали его одежду и конечности. Но у одноглазого все еще был нож. Роджер услышал вскрик боли, голоса затихли, и руки больше к нему не прикасались.

Он шел, положив руки на плечи Фанни Бердсли. Он решил, что они были на небольшой поляне, по крайней мере, потребовалось не так много времени, чтобы он почувствовал вокруг себя деревья. Листья касались его лица, и смоляной запах стоял в горячем дымном воздухе. Дождь еще шел, но запах дыма был повсюду. Земля была неровной; ковер из листьев был усыпан камнями, пнями и упавшими ветками.

Под край повязки пробивался свет, и Роджер мог судить о времени суток. Он подумал, что они покинули хижину сразу после полудня, а когда они остановились, свет почти полностью исчез.

Он мигнул, когда повязка была снята. Были поздние сумерки, и они стояли в лощине, уже наполовину заполненной темнотой. Взглянув вверх, он увидел над горами небо, горящее оранжевым и темно-красным цветом; в разрыве облаков сияли ранние звезды.

Фанни Бердсли взглянула на него, выглядя еще меньше под сенью высокого каштана, но такая же решительная, как и в хижине.

У него было много времени, чтобы обдумать разговор. Должен ли он сказать, где находится ребенок? Если она узнает, предпримет ли она попытку забрать ее? И если так, то как это отразится на девочке, сбежавших рабах или на Джейми и Клэр Фрейзерах?

Ни один из них ничего не рассказал о произошедшем в доме Бердсли, кроме того, что он умер от удара. Но Роджер хорошо знал их обоих, чтобы сделать молчаливые выводы из обеспокоенного лица Клэр и преувеличенно безразличного выражения на лице Джейми. Он не знал, что произошло, но Фанни сделала что-то, о чем Фрейзеры предпочли умолчать. Если миссис Бердсли появится в Браунсвилле, чтобы забрать свою дочь, то, конечно, возникнут вопросы, и, возможно, ответы никому не принесут пользы.

Однако столкнувшись с голодом в горящих глазах, он мог сказать только правду.

— С вашей дочерью… все хорошо, — начал он твердо, и из ее горла вырвался тихий полузадушенный звук. К тому времени, когда он закончил говорить, слезы бежали по ее лицу, вымывая в саже бледные русла, но ее глаза оставались широко открытыми и закрепленными на нем, словно она боялась, что моргнув, может пропустить какое-нибудь жизненно важное слово.

Мужчина с настороженным видом стоял немного сзади. Его внимание, в основном, было направлено на женщину, но он иногда бросал взгляды на Роджера и в конце рассказа стоял уже рядом с Фанни, а его единственный взгляд так же блестел, как ее глаза.

— У нее есть деньги? — спросил он. У него были индейские переливы в голосе, а кожа была темной, как мед. Он был бы красив, если бы не лишился одного глаза, вместо которого остался кусок мертвенно бледной плоти под искривленным веком.

— Да, она… унаследовала всю… собственность Аарона… Бердсли, — заверил его Роджер хриплым от долгого разговора голосом. — Мистер Фрейзер… позаботился об этом.

Он вместе с Джейми ездили на слушание суда по делу об опеке над сиротой. Джейми свидетельствовал о личности девочки. Опекунство было передано Ричарду Брауну и его жене, так же как и ее собственность. Они назвали маленькую девочку — из сентиментальных чувств или от гнева — Алисией.

— Даже если она черная?

Он увидел, что взгляд раба метнулся к Фанни Бердсли, потом в сторону. Миссис Бердсли услышала нотку неуверенности в его голосе и развернулась к нему, как гадюка, готовая к удару.

— Она твоя! — прошипела она. — Она не могла быть его, не могла!

— Да, ты говорила, — ответил он с мрачным лицом. — Они дали деньги черной девочке?

Она топнула ногой по земле и стукнула его по лицу. Он выпрямился, отклоняя лицо, но не сделал других попыток избежать ее ярости.

— Ты думаешь, я бы оштавила ее, шмогла бы оштавить ее, ешли бы она была белой, ешли была бы вожможношть, что она белая? — закричала она. Она ударяла его кулаком по рукам и груди. — Это твоя вина, что я должна была оштавить ее, твоя! Ты и твои проклятые черные бока. Прокляни тебя Бог…

Именно Роджер схватил ее за запястья и держал их, позволив ей накричаться до хрипоты, прежде чем она разразилась слезами.

Раб, который смотрел на нее со смесью вины и гнева приподнял руки, словно собираясь протянуть их к ней, и этого маленького движения стало достаточно, чтобы она бросилась в объятия своего любимого, рыдая на его груди. Он неловко обнял ее и крепко прижал к себе, покачиваясь взад и вперед на голых пятках. Он выглядел смущенным и больше не сердитым.

Роджер откашлялся, гримасничая от боли. Раб посмотрел на него и кивнул головой.

— Ты уходишь, человек, — сказал он мягко. Но прежде чем Роджер повернулся, он сказал. — Подожди. Правда, с девочкой все хорошо?

Роджер кивнул, чувствуя невыразимую усталость. Несмотря на адреналин и чувство самосохранения, сил у него не осталось.

— С ней… все хорошо. Они хорошо… позаботятся о ней, — он сделал паузу, ища, что еще можно сказать. — Она красивая, — сказал он, наконец. — Красивая девочка.

На лице мужчины отразилась смесь замешательства и удовольствия.

— О, — произнес. — Это, конечно, от ее мамы, — и он очень нежно погладил ее по спине. Фанни Бердсли прекратила плакать, но стояла тихо, не отрывая лица от его груди. Была уже почти полная темнота, и в глубоком сумраке ее кожа казалась такой же темной, как у него.

На мужчине была изодранная рубашка, насквозь промокшая, и сквозь ее дыры мерцала черная кожа. Но на нем был пояс с подвешенной к нему холстяной сумкой. Он залез в нее одной рукой и, вытащив астролябию, отдал ее Роджеру.

— Вы не оставите ее себе? — спросил Роджер. Он чувствовал себя так, словно стоял на облаке; все выглядело далеким и туманным, и слова, казалось, доносились к нему сквозь вату.

Бывший раб покачал головой.

— Нет, что я буду с ней делать? И потом, — добавил он с кривой усмешкой, — может быть, никто не станет искать тебя, но за ней хозяин уж точно явится.

Роджер взял тяжелый диск и непослушными руками повесил его за ремешок на шею.

— Никто… не станет искать, — сказал он, потом развернулся и ушел, не представляя, куда идет. Сделав несколько шагов, он остановился и оглянулся, но ночь уже поглотила пару.

Сожженный дотла

Лошади немного успокоились, хотя все еще били копытами и дергали головами, когда в отдалении глухо ворчал гром. Джейми вздохнул, поцеловал мою макушку и двинулся к маленькой полянке, на которой они были привязаны.

— Если вам здесь не нравится, — услышала я его голос, — почему вы сюда забрались?

Он говорил успокаивающим голосом, и Гидеон коротко заржал от удовольствия видеть его. Я повернулась, чтобы пойти и помочь ему, но какое-то движение внизу задержало мой взгляд.

Я высунулась вперед с уступа, крепко держась за ветвь тсуги. «Лошадь, — подумала я, — но пришла не с той стороны, где скрывались беженцы». Я осторожно двинулась вдоль хвойных деревьев, поглядывая время от времени сквозь их ветви, и достигла, наконец, места почти на конце узкого выступа, откуда была хорошо видна долина внизу.

Не совсем лошадь, это был…

— Это Кларенс! — крикнула я.

— Кто? — голос Джейми донесся с дальнего края уступа, почти заглушенный шелестом ветвей. Ветер снова усиливался, влажный от дождя.

— Кларенс! Мул Роджера!

Не дожидаясь ответа, я нырнула под нависающие ветви и схватилась за выступающее скальное образование, удерживая сомнительное равновесие. Почти под моими ногами торчали верхушки деревьев, и мне не хотелось свалиться на них.

Без сомнения, это был Кларенс. Я не имела знаний и опыта, чтобы распознать любое четвероногое животное по его стати, но Кларенс перенес в молодости чесотку или другое кожное заболевание, отчего его шкура покрылась белыми пятнами, особенно, вокруг огузка.

Он мчался вприпрыжку по полю, покрытому кукурузной стерней, и очевидно был страшно рад присоединиться к компании. Он был оседлан и без всадника. Увидев это, я потихоньку выругалась.

— Он порвал путы и сбежал, — Джейми появился возле меня, вглядываясь вниз на маленькую фигурку мула. Он показал рукой. — Видишь?

Я увидела кусок веревки, которая болталась вокруг одной из его передних ног и которую я в тревоге не заметила.

— Это лучше, — сказала я. Мои руки вспотели, и я вытерла ладони о свои рукава, не способная отвести взгляд от мула. — Я имею в виду, если он порвал путы, стало быть, Роджер не сидел на нем и значит, не упал и не пострадал.

— А, нет, — Джейми выглядел заинтересованным, но не встревоженным. — Все что ему грозит — это длительная прогулка пешком.

Однако я увидела, как его взгляд переместился вниз по речной долине, заполненной дымом. Он слегка покачал головой и произнес что-то под нос, без сомнения, родственное моему ругательству.

— Интересно, Бог чувствует то же самое, — сказал он громко и искоса взглянул на меня, — когда видит, как люди совершают глупости, но ничего с этим не может поделать.

Прежде чем я смогла ответить, сверкнула молния, и следом бухнул такой громкий удар грома, что я подпрыгнула, отпустив скалу. Джейми схватил меня за руку и оттащил от края. Лошади забились в панике возле своей привязи, и он повернулся к ним, но внезапно замер, все еще держа меня за руку.

Закрыть




— Что? — я посмотрела в том же направлении, но увидела только стену утеса, покрытую небольшими скальными растениями.

Он отпустил мою руку и, не отвечая, пошел к утесу. Точнее, к сожженному огнем мертвому дереву, которое росло возле него. Очень осторожно он протянул руку и щипнул что-то на его коре. Я подошла к нему и увидела, что он держал в руке несколько длинных жестких волос. Белых.

Дождь полил снова, словно собрался промочить все до основания. Со стороны лошадей, которым не нравилось, что их оставили одних, раздалось пронзительное ржание.

Я смотрела на ствол дерева; белые волосы в изобилии застряли в трещинах коры. «У медведя есть любимые деревья для чесания, — вспомнила я слова Джосайи. — Он возвращается к нему снова и снова». Я тяжело сглотнула.

— Возможно, — задумчиво произнес Джейми, — лошадей беспокоит не только гром.

Возможно. Молния высветила деревья далеко вниз по склону, следом прогрохотал гром. Еще одна вспышка, и еще удар грома, словно под нами выстрелила зенитка. Лошади впали в истерику, и я была готова присоединиться к ним.

Я накинула плащ с капюшоном, когда покидала деревню, но и капюшон, и волосы теперь промокли, облепив мой череп, и дождь стучал по голове, как душ из гвоздей. Волосы Джейми также прилипли к его голове, и он гримасничал сквозь потоки дождя.

Он сделал жест «оставайся здесь», но я покачала головой и последовала за ним. Лошадьми овладела полная паника; их влажные гривы свисали над дико вращающимися глазами. Иуда почти вырвал из земли деревце, к которому я его привязала, а Гидеон прижал уши и периодически обнажал большие желтые зубы, словно собирался кого-то укусить.

Рот Джейми напрягся. Он оглянулся на дерево, где мы нашли следы медведя. Сверкнула молния, скалы содрогнулись от грома, и лошади заржали, рванувшись. Джейми покачал головой, принимая решение, и схватил Иуду за уздцы, принуждая того стоять. Очевидно, мы собирались спускаться, несмотря на скользкую тропу.

Я вскочила в седло, взмахнув мокрыми юбками, и, крепко ухватив поводья, пыталась успокоить Иуду, крича ему в ухо ласковые слова. Мы были опасно близко к краю уступа, и я, сильно наклонившись вбок, пыталась отвести его ближе к скале.

Внезапно по всему моему телу пробежало сильное покалывание, словно меня кусали тысячи крошечных муравьев. Я взглянула на свои руки и увидела, что они сияли синим светом. Капюшон слетел с моей головы, и волосы встали торчком, как если бы их подняла гигантская рука.

Воздух внезапно запах серой, и я в страхе оглянулась вокруг. Деревья, скалы и почва — все светилось синим светом. Крошечные змейки ослепительно белых разрядов скользили с шипением по поверхности скалы всего в нескольких ярдах от меня.

Я повернулась, окликая Джейми, и увидела его верхом на Гидеоне; он, повернувшись ко мне, что-то кричал, но слова терялись в вибрирующем воздухе.

Грива Гидеона начала подниматься, словно по волшебству. Волосы Джейми плавали в воздухе, пронизанные синими нитями. Лошадь и его всадник пылали адским огнем, обрисовывающим каждый мускул. Я почувствовал порыв воздуха на моей коже, и затем Джейми прыгнул с седла ко мне, бросая нас обоих в пустоту.

Молния ударила, прежде чем мы коснулись земли.

Я пришла в себя, чувствуя зловоние сожженной плоти и иссушающий горло запах озона. Я чувствовала себя так, словно меня вывернули наизнанку, выставив наружу внутренние органы.

Все еще шел дождь. Некоторое время я лежала неподвижно, позволяя дождю обмывать мое лицо, в то время как мои нейроны начали медленно оживать. Мой палец дергался сам по себе. Я попробовала согнуть его и с некоторым усилием сделала это. Однако прошло еще несколько минут, прежде чем моя нервная система заработала полностью, и я смогла сесть.

Джейми лежал возле меня, раскинувшись на спине в зарослях сумаха, словно тряпичная кукла. Я подползла к нему и увидела, что глаза его были открыты. Он моргнул и дернул мускулом в уголке рта в попытке улыбнуться.

Я не видела крови, и его разбросанные конечности не были согнуты под неестественными углами. Дождь налился в его глазницы, заливая глаза. Он яростно моргнул и повернул лицо, чтобы влага скатилась вниз. Я положила руку на его живот и ощутила его сильный брюшной пульс, медленный, но устойчивый.

Я не знала, сколько времени мы находились без сознания, но и этот шторм закончился. Зарница вспыхнула за отдаленными горами, высвечивая их острые пики.

— «Гром великолепен, — процитировала я, находясь еще в оцепенении, — гром внушителен, но работу делает молния».[Марк Твен]

— Да, она сделала со мной хорошую работу. Как ты, сассенах?

— Великолепно, — ответила я, чувствуя себя приятно отстраненной. — А ты?

Он испытующе взглянул на меня, но, видимо, пришел к заключению, что со мной все в порядке. Он схватился за куст сумаха и с трудом встал на ноги.

— Я немного не чувствую пальцев ног, — ответил он мне, — но остальное в порядке. Однако лошади… — он взглянул вверх, и я увидела, как двинулось его горло, когда он сглотнул.

Лошади молчали.

Мы находились приблизительно в двадцати футах ниже уступа среди елей и бальзамов. Я была в состоянии двигаться, но не могла заставить себя сделать это и сидела, не шевелясь, в то время как Джейми встряхнулся и начал подниматься назад на сторожевой выступ.

Было очень тихо, я задалась вопросом, не была ли я оглушена ударом. Моя нога мерзла, я взглянула вниз и обнаружила, что мой левый башмак исчез, то ли сорванный молнией, то ли потерянный при падении, но поблизости его не было. Чулок тоже исчез, и возле щиколотки выделялся звездчатый узелок вен — наследство моей второй беременности. Я сидела, уставившись на него, словно в нем был ключ к тайнам вселенной.

Лошади, должно быть, мертвы. Почему мы остались живы? Я вдохнула вонь сгоревшей плоти, и глубоко во мне возникла мелкая дрожь. Остались ли мы живы только потому, что нам суждено умереть через четыре года? Когда придет наша очередь, будем ли мы лежать в руинах нашего сгоревшего дома оболочками обугленной смердящей плоти?

Сожженные до костей. Слезы, смешиваясь с дождем, бежали по моему лицу, но это были слезы по лошадям, по моей матери, но не по мне самой. Еще нет.

Сетка синих вен под моей кожей проступала более явственно, чем обычно. На тыльной стороне моих ладоней они напоминали дорожную карту; вдоль голени, подобно змее, тянулась разбухшая вена. Я нажала на нее пальцем; она утопилась в мягкой плоти и вернулась назад, как только я убрала палец.

Джейми вернулся со сбившимся от подъема дыханием. Я обратила внимание, что оба его башмак исчезли.

— Иуда мертв, — сказал он, садясь возле меня. Он взял мою онемевшую руку своей холодной рукой и сильно сжал ее.

— Бедняжка, — сказала я, и снова теплый поток моих слез смешался с холодным дождем. — Он предчувствовал это. Он всегда ненавидел гром и молнию.

Джейми обнял меня за плечи и прижал мою голову к своей груди, бормоча что-то ласковое и успокоительное.

— А Гидеон? — спросила я, наконец, поднимая голову и пытаясь утереть нос плащом. Джейми покачал головой с несколько изумленной улыбкой.

— Он жив, — ответил он. — У него обгорело правое плечо и передняя нога, а его грива сгорела полностью. — Он взял полу своего изодранного плаща и попытался вытереть мое лицо, но также без особого успеха. — Думаю, это сотворит чудо с его норовом, — добавил он в попытке пошутить.

— Полагаю, что так, — я слишком изнемогла и была потрясена, чтобы рассмеяться, но выдавила слабую улыбку, и она подбодрила меня. — Ты думаешь, ты сможешь свести его вниз? У меня… есть немного мази от ожогов.

— Да, — он дал мне руку и помог мне подняться. Я повернулась, чтобы отряхнуть мои юбки, и заметила его.

— Смотри, — произнесла я шепотом. — Джейми… смотри.

На расстоянии десяти футов от нас на склоне росла большая пихта; ее вершина была обломана и часть ветвей была сожжена и дымилась. Между одной из ветвей и стволом была втиснута огромная округлая туша. Наполовину она был черной из-за сгоревших тканей, но волосы на другой половине торчали мокрыми шипами цвета белых триллиумов.

Джейми смотрел на тушу медведя с открытым ртом, потом медленно закрыл его и покачал головой. Он повернулся ко мне и поглядел на отдаленные горы, где бесшумно блеснула молния.

— Говорят, — произнес он тихо, — что большая буря предвещает смерть короля.

Потом он очень мягко коснулся моего лица.

— Жди здесь, сассенах, я приведу коня. Мы едем домой.

Огонь очага

Фрейзерс- ридж

Октябрь, 1771

Время года изменилось. Она заснула прохладным вечером бабьего лета, а проснулась в середине ночи от острого холода поздней осени, замерзнув под единственным одеялом. И потом, хотя и сонная, она не могла заснуть, по крайней мере, без дополнительных одеял.

Почти не открывая глаз, шлепая босыми ногами по ледяному полу, она подошла к кроватке проверить, как там Джемми. Он спал, утонув в теплой перине, с одеялом, натянутым до маленьких розовых ушей. Она мягко положила руку на его спинку и стала ждать, когда она поднимется и опустится при дыхании. Один раз, два, еще раз.

Порывшись, она нашла дополнительное одеяло и растянула его на кровати, потом потянулась за чашкой с водой и с раздражением обнаружила, что та пуста. Ей страстно хотелось заползти в теплую постель и погрузиться в глубокий сон, но жажда была сильнее.

На крыльце должно быть ведро с колодезной водой. Зевая и гримасничая, она сняла щеколду и тихо опустила ее вниз, хотя Джемми спал крепко, и риск разбудить его был невелик.

Однако дверь она открыла осторожно и вышла, дрожа от холодного воздуха, забравшегося под рубашку. Она наклонилась и пощупала в темноте. Никакого ведра. Где…

Уголком глаза она уловила движение и резко развернулась. На мгновение ей показалось, что это был Обадия Хендерсон, который сидел на скамье, и сердце ее сжалось, как кулак, когда он встал. Потом она поняла, кто это был, и оказалась в руках Роджера, прежде чем смогла хорошенько рассмотреть его.

Безмолвно прижавшись к нему, она ощущала различные вещи: дугу его ключицы против ее лица, запах одежды, так долго носимой, что она уже пахла не потом, а лесом, через который он шел, землей, на которой он спал, и главным образом горьковатым дымом, который он вдыхал. Силу его рук на ней и колючую бороду на ее коже. Резко холодная кожа его обуви под ее босыми ногами и кости под ней.

— Это ты, — вскрикивала она. — Ты дома!

— Да, я дома, — шептал он ей на ухо. — Ты в порядке? С Джемми все хорошо?

Она ослабила свои объятия, и он улыбнулся ей незнакомой улыбкой, но знакомыми губами, видимыми в лунном свете среди зарослей густой черной бороды.

— У нас все хорошо? Как ты? — она шмыгнула носом, и глаза ее наполнились слезами. — Почему ты сидишь здесь, ради Бога? Почему ты не постучался?

— У меня все в порядке. Я не хотел пугать тебя. Подумал, что посплю здесь до утра. Почему ты плачешь?

Она поняла, что он шептал не потому, что боялся разбудить Джемми, у него был такой голос — шуршащий, деформированный, с придыханием. И все же он говорил ясно; слова звучали свободно, не так как раньше.

— Ты можешь говорить, — сказала она, торопливо вытирая глаза ладонью. — Я имею в виду, лучше.

Прежде она опасалась прикасаться к его горлу, боясь ранить его чувства, но сейчас инстинкт не позволял ей впустую потратить внезапную близость. Напряженность может возникнуть снова, и они снова могут стать чужими друг другу, но в это мгновение она могла сказать и сделать все, и потому она положила пальцы на его теплый неровный шрам, касаясь залеченного разреза, который спас его жизнь.

— Все еще больно говорить?

— Да, больно, — сказал он шероховатым каркающим голосом, и его глаза взглянули на нее, мягкие и темные в лунном свете. — Но я могу. Я буду… Брианна.

Она отстранилась, все еще держа его за руку, не желая ее отпускать.

— Заходи, — сказала она, — здесь холодно.

У меня могло быть множество возражений против огня в очаге, начиная от заноз под ногтями и ожогов на руках — иногда до пузырей — и кончая доводящим до бешенства упрямством не желающего разгораться пламени. Однако две вещи я могла сказать в его пользу: это, бесспорно, тепло и то, что в его тусклом свете любовный акт приобретал такую красоту, что о всяком стеснении можно было благополучно забыть.

Наши переплетенные тени плыли по стене, выявляя то колено, то изгиб спины или округлость бедра, словно части какого-то извивающегося животного. Голова Джейми запрокинулась; огромное существо с львиной гривой нависло надо мной, выгнувшись назад в экстазе.

Я провела пальцами по его пылающей коже и дрожащим мускулам, погладила поблескивающие волоски на руках и груди и зарыла пальцы в тепло его волос, чтобы притянуть его, задыхающегося, к темной пустоте в моей груди.

Не открывая глаз, я продолжала удерживать его ногами, не желая отпускать его тело и разрушить иллюзию единства — если это было иллюзией. Сколько раз я еще смогу держать его таким образом в зачарованном свете от очага?

Я изо всех сил цеплялась за него, за затихающую вибрацию моей плоти. Но радость достигнутая есть радость прошедшая, и через несколько мгновений я снова было только самой собой. Темная звездочка вен на моей лодыжке была ясно видна даже в тусклом свете камина.

Я ослабила хватку на его плечах и с нежностью коснулась жестких кудряшек его волос. Он повернул голову и поцеловал мою грудь, потом вздохнул и соскользнул с меня.

— А еще говорят, что у куриц нет зубов, — сказал он, осторожно касаясь пальцем глубокой ранки от укуса на одном плече.

Я невольно рассмеялась.

— Так же, как и члена у петуха, — я привстала на одном локте и посмотрела на очаг.

— Что там, моя курочка?

— Просто проверила, не загорится ли моя одежда.

В нетерпении страсти я не обратила внимания, куда он побросал предметы моей одежды, но, кажется, они были на безопасном расстоянии от огня; юбка маленькой кучкой лежала возле кровати, корсет и рубашка валялись в разных углах комнаты. Полосы материи для поддержки груди не было видно нигде.

На побеленных стенах мерцал свет, и кровать была полна теней.

— Ты так красива, — прошептал он мне.

— Как скажешь.

— Ты мне не веришь? Я когда-нибудь обманывал тебя?

— Я не это имела в виду. Я подразумевала, что если ты говоришь так, значит это правда. Ты делаешь это правдой.

Он вздохнул и пошевелился, устраивая нас удобнее. В очаге, взметнув вверх сноп золотых искр, внезапно треснуло полено и зашипело, когда его жар столкнулся с влажной струей воздуха. Я молча наблюдала, как дрова чернели, потом краснели и, наконец, сверкали раскаленным добела светом.

— Ты можешь сказать это обо мне, сассенах? — внезапно спросил он. В его голосе звучало смущение, и я повернула голову, с удивлением взглянув на него.

— Сказать что? Что ты красив? — мой рот невольно растянулся в улыбке, и он улыбнулся мне в ответ.

— Нет, не это. Но то, что мой вид тебе не противен, по крайней мере.

Я провела пальцем по слабому белому шраму, оставленному давным-давно мечом. По более длинному и толстому шраму от штыка, который разорвал его бедро. Рука, которая держала меня, загорела и огрубела, волосы на ней выгорели до цвета белого золота из-за долгой работы на солнце. Возле моей руки в гнезде темно-рыжих волос между бедрами скрючился его член, ставший теперь маленьким и мягким.

— Ты прекрасен для меня, Джейми, — сказала я, наконец, нежно. — Такой красивый, что это разбивает мне сердце.

— Но я старый человек, — возразил он с улыбкой. — Или скоро стану. У меня седые волосы в голове, а моя борода стала серой.

— Серебряной, — поправила я его и погладила щетину на его подбородке, пеструю, как лоскутное одеяло. — Местами.

— Серая, — сказал он твердо, — и пегая к тому же. Но все же… — его глаза с нежностью смотрели на меня. — Все же я горю, когда прикасаюсь к тебе, сассенах, и думаю, так будет, пока мы оба не сгорим дотла.

— Это поэзия? — спросила я осторожно, — или ты говоришь буквально?

— О, — сказал он. — Нет. Я не имел в виду… нет, — он сжал меня в объятиях и склонил свою голову к моей. — Я не знаю. Если это должно случиться…

— Этого не случится.

Дыхание его смеха тронуло мои волосы.

— Ты кажешься очень уверенной, сассенах.

— Будущее можно изменить. Я делаю это все время.

— О, да?

Я немного откатилась, чтобы взглянуть на него.

— Да. Погляди на Майри МакНейл. Если бы меня не было там на прошлой неделе, то она умерла бы, и близнецы вместе с ней. Но я была там, и они живы.

Я закинула руку за голову, глядя на рябь огня на балках.

— Я думаю, я могу спасти немногих, но некоторое количество могу. Если кто-то останется жив благодаря мне и позже родит детей, и у них будут свои дети, и так далее, то к моему времени в мире, вероятно, будет тридцать-сорок человек, которых иначе быть не могло, да? И ведь они что-то совершили, прожив свои жизни, разве это не изменение будущего?

Мне впервые пришло в голову, что я в некоторой степени способствовала демографическому взрыву в двадцатом веке.

— Да, — медленно проговорил он, взял мою свободную руку и провел по линиям ладони своим длинным пальцем.

— Да, но ты изменяешь их будущее, сассенах, и, возможно, для этого ты предназначена, — он взял мою руку и легонько потянул за пальцы. Один сустав затрещал, как плюющееся полено в очаге. — Врачи спасли множество людей.

— Конечно. И не только врачи, — я села, возбужденная нашим разговором. — Но это не имеет значения, ты понимаешь? Ты, — я указала пальцем на него, — ты тоже иногда спасаешь жизни. Фергюс? Иэн? И вот они существуют, что-то делают, создают. Ты изменил их будущее, не так ли?

— Ну, да… возможно. Хотя я просто не мог поступить иначе, правда?

Это простое заявление остановило меня, и мы некоторое время лежали в тишине, наблюдая за бликами света на беленой стене. Наконец, он пошевелился и заговорил.

— Это не для жалости, — сказал он, — но ты знаешь… время от времени мои кости болят. — Он не смотрел на меня, но протянул свою изуродованную руку, повернув ее к свету таким образом, что тень от ее согнутых пальцев образовала на стене паука.

Время от времени. Я знала это. Я знала ограничения тела и его чудеса. Я видела, как он сидел в конце дневной работы, и измождение было написано в каждой линии его тела. Замечала, как медленно он двигался холодными утрами, упрямо преодолевая протест плоти и костей. Я была готова держать пари, что ни дня после Каллодена он не прожил без боли, и его физические травмы к тому же ухудшались суровыми условиями жизни.

— Я знаю, — сказала я мягко и коснулась его руки. Перевитого шрама, прорезавшего его ногу. Маленького углубления в плоти его руки, оставшегося от пули.

— Но не с тобой, — продолжил он и накрыл мою руку своей ладонью. — Знаешь ли ты, что единственное время, когда я не испытываю боли — это тогда, когда нахожусь с тобой в постели, сассенах? Когда я беру тебя, когда я лежу в твоих руках, мои раны излечиваются, мои шрамы забыты.

Я вздохнула, положив голову на его плечо. Мое бедро прижалось к его телу, и моя мягкая плоть стала слепком его твердых форм.

— Мои тоже.

Он некоторое время молчал, поглаживая мои волосы здоровой рукой. Они дико вились, растрепанные во время нашего любовного акта, и он приглаживал одну прядь за другой, пропуская каждый завиток между пальцами.

— Твои волосы, как большое штормовое облако, сассенах, — пробормотал он сонным голосом. — И темные, и светлые одновременно. Нет и двух волосинок одинакового цвета.

Он был прав; локон между его пальцами имел нити чисто белого серебряного цвета, и темные, как у соболя, полоски, и остатки светло-каштановых волос моей молодости.

Его пальцы нырнули под массу моих волос, и я ощутила, как его пальцы охватили основание моего черепа, словно он держал чашу.

— Я видел мою мать, лежащую в гробу, — произнес он, наконец. Его большой палец тронул мое ухо, поглаживая его закругление и мочку, и я задрожала от его прикосновения.

— Женщины заплели ей косы, но мой отец возражал. Я слышал его. Он не кричал, он был очень спокоен. Он только сказал, что она будет такой, какой он видел ее в последний раз. Женщины говорили, что он сошел с ума от горя, что он должен оставить все как есть. Он не стал больше с ними разговаривать, а подошел к гробу и расплел ее косу, потом уложил волосы вокруг ее головы на подушке. Они побоялись остановить его.

Он сделал паузу, и его большой палец замер.

— Я был там, тихо сидел в углу. Когда все вышли встречать священника, я подобрался ближе. Я никогда раньше не видел мертвого человека.

Я обхватила пальцами его руку. Однажды утром моя мать поцеловала меня в лоб и вышла. Больше я никогда ее не видела. Ее хоронили в закрытом гробу.

— Это была она?

— Нет, — произнес он мягко. Его глаза, направленные на огонь, были полузакрыты. — Не совсем. Лицо было тем же самым, но не более. Будто кто-то вырезал его из березы. Но ее волосы, они все еще были живы. Они все еще были… ею.

Я услышала, как он сглотнул и немного прочистил горло.

— Волосы лежали на ее груди, закрывая ребенка, который покоился там. Я подумал, что ему это не нравится, что волосы лезут ему в лицо, и я убрал их. Я увидел его, моего крошечного братика, свернувшегося в ее руках, с головой на ее груди, под покрывалом ее волос.

— И тут я понял: он будет более счастлив, если я оставлю все, как есть, так что я пригладил ее волосы, снова накрыв ими его голову.

Он глубоко вздохнул, и я почувствовала, как его грудь поднялась под моей щекой. Его пальцы медленно двигались по моим волосам.

— У нее не было ни одного седого волоса, сассенах.

Эллен Фрейзер умерла во время родов в возрасте тридцати восьми лет. Моей матери было тридцать два. А я… я потеряла все богатство этих лет во время нашей разлуки.

— Видеть, что годы оставляют на тебе след, доставляет мне радость, сассенах, — прошептал он. — Ибо это означает, что ты жива.

Он поднял руку и позволил прядям моих волос упасть с его пальцев, они коснулись моего лица, губ, опустились мягкой тяжелой волной на шее и плечи, легли перышками на вершины моих грудей.

— Мо nighean donn, — прошептал он, — mo chridhe. Моя каштанноволосая. Мое сердце.

— Иди ко мне. Укрой меня. Приюти меня, bhean[Женщина (гэльск.)], излечи меня. Гори со мной так же, как я горю с тобой.

Я лежала на нем, укрыв его, моя кожа, его кости, и все еще — все еще! — яростная сердцевина плоти соединяла нас. Я позволила волосам упасть, накрыв нас обоих, и в пещере, пронизанной вспышками пламени, прошептала в ответ:

— Пока оба не сгорим дотла.

На дне моря есть яма [Детская народная песенка]

Фрейзерс-Ридж

Октябрь, 1771 г.

Роджер проснулся внезапно; его тело все еще было погружено в сонную расслабленность, но ум уже бодрствовал, а уши настороженно прислушивались к тому, что разбудило его. Он еще не понял, плакал ли Джемми, но плач отдавался в его внутреннем ухе, смешиваясь с надеждой и покорностью, характерными для разбуженного родителя.

Сон все еще лип к нему, затягивая в свою пучину, как десятитонный валун на ногах. Шуршащий звук, однако, заставил его приподнять голову.

«Засыпай, — подумал он отчаянно, направляя мысли к колыбели. — Шшш. Тихо. За-сы-пай». Этот телепатический гипноз редко срабатывал, но это давало ему несколько драгоценных секунд покоя. А иногда чудо случалось, и сын действительно засыпал, расслабившись в теплых мокрых пеленках и вернувшись к своим детским снам.

Роджер задержал дыхание, цепляясь за исчезающий сон, ловя вожделенные секунды неподвижности. Потом раздался еще один тихий звук, и он сразу же вскочил на ноги.

— Бри? Бри, что случилось? — звук «р» странно вибрировал в его горле, но он проигнорировал сей факт. Все его внимание было направлено на нее.

Она стояла возле кроватки, как призрачная колонна в темноте. Он дотронулся до нее, опустил руки на ее плечи. Она прижимала к себе мальчика и дрожала от холода и страха.

Он инстинктивно притянул ее к себе, заражаясь ее холодом, и почувствовал, как его сердце замерло при взгляде на пустую колыбель.

— Что? — прошептал он. — Джемми? Что случилось?

Дрожь пробежала по всему ее телу, и он почувствовал гусиную кожу под тонкой тканью ее рубашки. Несмотря на тепло в комнате, он ощутил, как волоски приподнялись на его руках.

— Ничего, — произнесла она. — Он в порядке.

Ее голос был хрипловатым от беспокойства, но она была права. Проснувшийся Джем обнаружил себя зажатым между родителями и возмущенно заорал, размахивая руками и ногами, как взбивалка для крема.

Эти крепкие удара заполнили Роджера потоком теплого облегчения, смывая холодные мысли, которые захватили его ум при виде жены. С некоторым трудом он забрал Джемми из ее рук и прижал его к своей груди.

Он тихонько похлопал по плотной спинке, успокаивая его — успокаивая себя в той же мере — и стал что-то тихо шептать. Джемми, обнаружив эту знакомую процедуру комфортной, широко зевнул и расслабился мягким отяжелевшим телом. Уткнувшись носом в ухо Роджера, он стал напевать, поднимая и опуская голос, как далекая сирена.

— Папа-Папа-Папа…

Бриана все еще стояла возле пустой колыбели, обхватив себя руками. Роджер протянул свободную руку и погладил ее голову, плечо с твердыми костями и притянул ее к себе.

— Шшш, — сказал он им обоим. — Шшш. Все в порядке. Шшш.

Она обхватила его руками, и он ощутил влагу на ее лице сквозь свою льняную рубашку. Его другое плечо намокло от сонной потной теплоты Джемми.

— Ложись спать, — сказал он мягко. — Залазь под одеяло… холодно.

В хижине было тепло, но она послушно пошла к кровати.

Прежде чем улечься, она взяла сына на руки, приложив его к груди. Никогда не отказывающийся от возможности подкрепиться, Джемми с готовностью принял предложение и уютно свернулся, прижимаясь тельцем к ее животу.

Роджер скользнул в кровать позади нее и повторил позу своего сына, обвившись вокруг тела Брианны запятой. Оказавшись в защитном кольце, Брианна начала медленно расслабляться, хотя Роджер все еще мог чувствовать ее напряженность.

— Все в порядке? — мягко спросил он. Ее кожа была липкой на ощупь, но теплой.

— Да, — она глубоко вдохнула и выдохнула с дрожащим звуком. — Плохой сон. Извини, что разбудила тебя.

— Все в порядке, — он погладил выпуклость ее бедра, словно успокаивая нервную лошадь. — Хочешь рассказать?

Он наделялся, что она расскажет, хотя ритмичные звуки сосания, производимые Джемми, и возрастающее ощущение тепла погружали его в сон, и он таял, как воск свечи.

— Мне было холодно, — сказала она тихо. — Я думаю, одеяло сползло, но во сне я видела, как будто открыто окно.

— Здесь? Это окно? — Роджер указал на слабо освещенный прямоугольник в дальней стене. Даже в темной ночи промасленная кожа, натянутая на оконные рамы, была несколько светлее окружающей темноты.

— Нет, — она глубоко вздохнула. — Это было дома в Бостоне. Я спала, и холод разбудил меня во сне. Я встала, чтобы посмотреть, откуда дует.

В кабинете ее отца были французские окна. Холодный ветер дул из них, развевая длинные белые шторы. Колыбель стояла возле старинного антикварного стола, и белое одеяльце поблескивало в темноте.

— Его не было, — ее голос уже не дрожал, но на мгновение прервался от воспоминания об испытанном ужасе. — Джемми не было. Колыбель стояла пустая, и я знала, что нечто проникло через окно и украло его. — Она прижалась к нему в поисках утешения. — Я боялась этого существа, чем бы оно ни было, но я должна была найти Джемми.

Одна ее рука была стиснута в кулак на груди; он взял его в свою руку и слегка пожал.

— Я открыла шторы и выбежала наружу, и… и там никого не было. Только вода… — она снова задрожала.

— Вода? — он погладил ее сжатую ладонь большим пальцем, пытаясь успокоить ее.

— Океан. Море. Просто вода, плещущая о край террасы. Я знала, что это существо ушло на дно, и Джемми с ним. Он утонул, и я не смогла спасти его, — она задохнулась, но снова обрела голос и продолжила более твердо. — Но я все равно нырнула. Я должна была. Было очень темно, и там были какие-то существа. Я не видела их, но они касались меня огромными телами. Я продолжала искать, но ничего не видела, а потом вода вдруг стала светлой, и я увидела его.

— Джемми?

— Нет. Боннета, Стивена Боннета.

Роджер заставил себя не двигаться и не напрягаться. Она часто видела сны, и он подозревал, что сны, о которых она ему не рассказывал, были связаны с Боннетом.

— Он держал Джемми и смеялся. Я пыталась забрать ребенка, но он держал его далеко от меня. Я попыталась ударить его, но он схватил меня за руку и продолжал смеяться. Потом он поглядел на меня, и выражение его лица изменилось.

Она глубоко вздохнула и сжала пальцы Роджера.

— Я никогда не видела подобного взгляда, Роджер, никогда. Сзади меня что-то было, что-то приближалось за моей спиной, и это испугало его до смерти. Он держал меня, и я не могла повернуться и посмотреть, кроме того я не могла оставить Джемми. Это приближалось… и я проснулась.

Она издала негромкий дрожащий смешок.

— Бабушка моей подружки Гейл сказала как-то, что когда во сне ты падаешь с утеса и ударяешься о землю, то умрешь. Умрешь наяву, я имею в виду. Ты думаешь, это верно, когда во сне тебя съедает морской монстр?

— Нет. Кроме того ты всегда просыпаешься вовремя.

— Так было до сих пор, — произнесла она с сомнением, но теперь, рассказав ему свой кошмар и умерив, таким образом, чувство ужаса, она расслабилась и облегченно вздохнула.

— Так будет всегда. Не волнуйся. Джемми в порядке. Я здесь и буду охранять вас.

Он нежно обнял ее, положив руку на пухлую попку Джемми, теплую в льняной пеленке. Наевшийся Джемми впал в мирное сонное оцепенение, заразительное в своей энергетике. Брианна вздохнула и обняла Роджера в свою очередь.

— На столе были книги, — произнесла она немного сонным голосом. — На папином столе. Он, кажется, работал; книги были раскрыты и повсюду валялись бумаги. В середине стола лежал исписанный лист, я хотела прочесть его, но у меня не было времени.

— Ммм.

Брианна пошевелилась, и движение заставило зашелестеть скорлупки зерна в матраце — крошечное сейсмическое волнение в их маленькой теплой вселенной. Она напряглась, борясь со сном, потом, когда его рука обхватила ее грудь, расслабилась и заснула.

Роджер лежал с открытыми глазами, наблюдая, как квадрат окна становится светлее, и держал в руках свою семью, охраняя ее.

Утро было хмурым и прохладным, но очень влажным. Роджер чувствовал, как пот стягивал его кожу, как пленка на топленом молоке. Прошло не больше часа с рассвета, и они еще были в поле зрения дома, а кожу на его голове уже щипало от капелек пота, собирающегося под косицей.

Он дернул плечами, и первая щекочущая струйка влаги поползла по спине. По крайней мере, от пота может пройти онемение членов. Сегодня утром его руки совершенно не гнулись, так что Брианне пришлось помочь ему одеться. Она натянула ему рубашку через голову и застегнула пуговицы своими ловкими пальцами.

Он улыбнулся про себя, вспомнив, что еще делали ее длинные пальцы. Эта воспоминание временно отвлекло его от напряженности в теле и от тревожных мыслей о сне. Он потянулся и застонал, почувствовав боль в мускулах. Чистая рубашка уже прилипла на груди и спине.

Джейми шел впереди; влажное пятно между его лопатками, где пересекались ремни фляги, заметно увеличивалось. Роджер с некоторым утешением отметил, что этим утром движения тестя совсем не обладали обычным для него изяществом партнеры. Он знал, что Великий шотландец был всего лишь человеком, но время от времени этот факт требовал подтверждения.

— Думаете, эта погода продержится? — спросил Роджер просто ради поддержания разговора. Джейми вообще был не говорлив, но сегодня утром он казался непривычно тихим, пробормотав: «Ага, доброе утро», в ответ на приветствие Роджера. Возможно, это было из-за окружающей серости или ожидания дождя.

Унылое небо низко нависало над головой, словно перевернутая кверху дном оловянная миска. Провести бы вторую половину дня дома, слушая дождь, бьющий по промасленной коже на окнах. Маленький Джемми дремлет, свернувшись, как маленькая мышка-соня, а его мать снимает рубашку и ложится в постель в мягком сером свете… В общем, некоторые способы вспотеть лучше, чем другие.

Джейми остановился и взглянул на небо. Он согнул пальцы правой руки, собирая их в неуклюжий кулак, потом медленно разжал. Из-за негнущегося четвертого пальца тонкая работа, такая как, например, письмо, представляла значительную трудность, но взамен этот палец давал одну сомнительную выгоду — распухшие суставы предсказывали дождь так же верно, как барометр.

Джейми пошевелил пальцами, прислушиваясь к ощущениям, и слегка улыбнулся Роджеру.

— Нет, болит не сильно, — сказал он. — Дождь пойдет только к вечеру, — он потянулся, расслабляя спину, и вздохнул. — Давай быстрее доберемся до места.

Роджер оглянулся; дом и хижина исчезли. Он, нахмурив брови, посмотрел вслед удаляющемуся тестю, споря сам с собой. До места оставалось еще полмили, и достаточно времени для разговора. Но момент был неподходящий. Этот вопрос нужно обсудить лицом к лицу во время отдыха, когда они сделают перерыв на обед.

В лесу было тихо, воздух был неподвижен и тяжел. Даже птицы примолкли, и только случайная дробь дятла нарушала тишину. Они шли по толстому слою гниющих листьев бесшумно, как индейцы, и вышли из дубовой чащи так внезапно, что вспугнули стаю ворон, которые взметнулись с расчищенного поля, вопя, как демоны, сбежавшие из ада.

— Иисус! — пробормотал Джейми и невольно перекрестился. Горло Роджера сжалось. Вороны питались чем-то, что лежало в яме, оставленной после вывороченного дерева. Он мог видеть только бледную выпуклость, которая тревожно напоминала оголенное плечо.

Это и было плечо… дикой свиньи. Джейми сел на корточки перед тушей, хмуро разглядывая кровавые полосы на бледной шкуре. Он с отвращением потрогал глубокие борозды на боках, и Роджер увидел мух, деловито снующих в черно-красных ранах.

— Медведь? — спросил он, присаживаясь рядом на корточки. Его тесть покачал головой.

— Кошка, — он раздвинул длинную жесткую щетину за ухом и указал на синеватые колотые раны в складках жира. — Сломала шею одним укусом. Видишь, следы когтей?

Роджер видел, но не имел опыта, чтобы отличить следы когтей медведя от таковых пантеры. Он внимательно всмотрелся, запоминая образец.

Джейми встал и вытер лицо рукавом.

— Медведь сожрал бы больше. А туша едва тронута. Кошки так делают — убивают и оставляют, чтобы потом возвращаться и есть ее день за днем.

Несмотря на духоту, волосы на шее Роджера приподнялись от холода. Слишком легко было вообразить в тени чащобы желтые глаза, со зверским намерением уставившиеся на место на шее, где череп соединяется с хрупким позвоночником.

— Думаете, она все еще рядом? — он огляделся, пытаясь выглядеть спокойным. Лес оставался таким же тихим, но теперь тишина казалась неестественной и зловещей.

Джейми с хмурым видом отмахнулся от случайных мух.

— Да, возможно. Это недавнее убийство, личинок еще нет, — он кивнул на зияющую рану в боку свиньи, потом наклонился и взялся за его ноги. — Давай подвесим ее. Слишком много мяса, чтобы оно пропало впустую.

Они за ноги подтащили тушу к дереву. Джейми вытащил из рукава грязный платок и повязал его на голову, чтобы пот не тек в глаза. Роджер нащупал в кармане свой выстиранный, поглаженный и аккуратно сложенный платок и сделал то же самое. Помня о чистых рубашках, они сняли их и повесили на куст ольхи.

В поле от прежней работы по выкорчевке пней осталось веревка. Джейми обвязал ее несколько раз вокруг передних ног свиньи и перебросил свободный конец через ветвь. Это была взрослая свинья, приблизительно два центнера чистой плоти. Джейми расставил ноги и потянул веревку, издав резкое кряхтение.

Роджер старался не дышать, когда согнулся, чтобы приподнять тушу, но Джейми был прав, свинья была убита недавно. Присутствовал обычный запах свинины, ослабленный смертью и более острым запахом крови — ничего более.

Грубая щетина коснулась его живота, когда он обхватил тушу, и он с отвращением сжал зубы. На свете мало есть вещей мертвее, чем большая мертвая свинья. Потом пришла команда от Джейми, и туша поднялась в воздух. Он отпустил ее, и свинья тихо закачалась, как мясистый маятник.

Роджер был мокрый и не только от усилий по подъему туши. На его груди и животе было большое пятно коричневой крови. Он потер ладонью по животу, смешивая кровь с потом, и еще раз огляделся вокруг. Ничего не двигалось среди деревьев.

— Женщины будут рады, — сказал он.

Джейми рассмеялся, снимая дирк с пояса.

— Я так не думаю. Им придется до полуночи разделывать и солить мясо, — он кивнул, заметив направление взгляда Роджера.

— Даже если она рядом, она не побеспокоит нас. Кошки не охотятся на большую добычу, если не голодны, — он взглянул, прищурившись на порванный бок висящей свиньи. — Думаю, полстоуна хорошего бекона ей пока хватит. А если нет… — он поглядел на свое длинное заряженное ружье, прислоненное к гикори.

Роджер держал свинью, пока Джейми потрошил ее, потом завернул зловонную массу кишечника в тряпку от их обеда, в то время как Джейми терпеливо разжигал костер из зеленых ветвей, который будет держать мух подальше от висящей туши. Измазанный и воняющий кровью, потом и дерьмом, Роджер направился через поле к небольшому ручью, пробегающему по лесу.

Он встал на колени и вымыл руки, лицо и туловище, пытаясь избавиться от ощущения, что за ним наблюдают. Не раз, бродя по пустым торфяникам Шотландии, он был ошеломлен оленем, выскочившим ниоткуда, словно по волшебству. Несмотря на слова Джейми, он слишком хорошо знал, что часть спокойного пейзажа могла неожиданно отделиться и напасть, грозя копытами или острыми зубами.

Он ополоснул рот и сплюнул, потом сделал большой глоток, проталкивая воду в сжавшееся горло. Он все еще мог чувствовать жесткую неподвижность туши, видеть затвердевшую грязь в ее ноздрях, кровавые пустоты там, где вороны выклевали глаза. Гусиные пупырышки выступили на его плечах, как от этих мыслей, так и от холодной воды.

Никакой разницы между свиньей и человеком. Плоть к плоти, пыль к пыли. Один удар — все, что требуется. Он медленно выпрямился, наслаждаясь уходящей болью в мускулах.

С каштана раздалось хриплое карканье. Вороны, черные пятна в желтой листве, высказывали свое недовольство тем, что их пир прервали.

— «Куда… направим путь… где ждет обед?» [Шотландская народная песня «Два ворона»] — пробормотал он себе под нос, взглянув наверх. — Не здесь… ублюдки. Прочь!

Охваченный гневом, он схватил камень и со всей силы швырнул его в листву. Вороны снялись крикливой стаей, и он с удовлетворением вернулся на поле.

Джейми взглянул ему в лицо, но ничего не сказал. На краю поля на дереве висела туша свиньи; ее очертания терялись в дыму.

Они уже приготовили жерди для изгороди из молодых сосенок, которые выкорчевали на поле, и они лежали возле леса. Однако для соединения жердей нужны были каменные столбы, поскольку изгородь предназначалась не просто для защиты от оленей или для отметки границы, но должна быть достаточно прочной, чтобы выдержать натиск трехсот- или четырехсотфунтовых кабанов.

Через месяц надо будет поместить в загон свиней, которые на лето были выпущены на волю и жировали на каштанах, в изобилии валяющихся на земле. Часть из них могла стать добычей хищников или несчастных случаев, но, вероятно, пятьдесят или шестьдесят свиней можно заколоть и продать.

Им всегда хорошо работалось вместе. Оба одинакового роста, каждый инстинктивно чувствовал движение другого. Когда нужно было приложить руку, она уже была там. Ничего этого сейчас не требовалось. Эта часть работы была самой худшей, поскольку не вызывала интереса, который мог ослабить скуку, и не требовала умений, которые могли облегчить тяжкий труд. Только камни, сотни камней, которые нужно было вырыть из глинистой почвы и принести, притащить или прикатить к полю, уложив кучками в отведенных местах.

Они часто разговаривали, когда работали, но не этим утром. Каждый мужчина трудился, углубившись в свои мысли, бесконечно топая туда и сюда с тяжелым грузом. Утро проходило в тишине, нарушаемой лишь отдаленными криками ворон и стуком камней на растущих кучах.

Это должно быть сделано. Иного выбора нет. Он знал это давно, но теперь туманная перспектива вырисовывалась в реальность. Роджер скрытно поглядывал на тестя. Согласится ли Джейми?

На расстоянии шрамы на его спине, замаскированные потом, были едва заметны. Постоянный тяжелый труд сохранил тело мужчины подтянутым и крепким, и никто, видя тугие мышцы на спине Фрейзера, плоский живот и длинные чистые линии его рук и бедер, не принял бы его за человека среднего возраста.

Джейми показал ему шрамы на спине в первый же день, когда они отправились работать после возвращения Роджера из землемерной экспедиции. Стоя возле недостроенной маслодельни, Джейми снял свою рубашку и, повернувшись к нему спиной, небрежно бросил:

— Посмотри-ка.

Вблизи шрамы оказались старыми и хорошо излеченными, представляя собой, по большей части, тонкие серебристые кривые и линии. Однако местами, где кнут содрал слишком большие участки кожи, и она не смогла ровно затянуться, поблескивали серебристая паутина и лоснящиеся шишки. Были также участки нетронутой кожи, гладкой и чистой среди рубцов, но не много.

И что он должен сказать, задался вопросом Роджер. Мне жаль? Спасибо за доверие?

В конечном счете, он промолчал. Джейми, не разговаривая, развернулся и вручил Роджеру топор, и они стали работать без рубашек. Однако он заметил, что Джейми никогда не раздевался, когда с ними работали другие мужчины.

Бремя сна Брианны лежало в животе Роджера, как тяжелый камень, и из всех людей Джейми, как никто, мог понять необходимость этого шага. Конечно, Джейми поможет ему, но позволит ли он Роджеру покончить с делом одному? Он, в конце концов, тоже имел отношение к этому.

Вороны все еще каркали, но издалека, и их крики звучали пронзительно и отчаянно, словно кричали потерянные души. Возможно, было глупо даже подумать, чтобы действовать одному. Он бросил охапку на кучу, и маленькие камни со стуком скатились вниз.

«Парень священника». Так называли его мальчишки в школе, и он был им. Первоначальное желание казаться мужественным с помощью силы позже сменилось пониманием моральной слабости насилия. Но это было в другой стране…

Он нагнулся с мрачным видом, чтобы рычагом вытащить глыбу изо мха и грязи. Ставший сиротой из-за войны, воспитанный убежденным пацифистом, как он мог решиться убить? Он медленно покатил камень, переворачивая его с боку на бок.

«Ты никого не убивал, кроме рыбы, — бормотал он себе. — С чего ты решил…»

Но он хорошо знал, почему он так решил.

К середине утра было собрано достаточно камней, чтобы начать делать первый столб, и они принялись за работу, время от времени покряхтывая, когда ушибали палец или ногу.

Джейми положил большой камень на место и выпрямился, отдуваясь.

Роджер тоже вздохнул. Вероятно, лучшей возможности, чем сейчас, не будет.

— Я хотел бы просить вашей помощи, — быстро сказал он.

Джейми, тяжело дыша, взглянул на него и приподнял одну бровь.

— Научите меня драться.

Джейми вытер потное лицо рукой и выдул воздух.

— Ты сам знаешь, как драться, — сказал он. Один уголок его рта дернулся. — Или ты хочешь, чтобы я научил тебя обращаться с мечом, дабы ты случайно не отрезал себе ногу?

Роджер бросил камень назад в кучу.

— Для начала пойдет.

Джейми мгновение стоял, рассматривая его. Это был совершенно беспристрастный осмотр, словно он оценивал вола, которого собрался купить. Роджер не шевелился, чувствуя, как пот скатывается по его хребту, и думал, что его снова сравнивают — и не в лучшую сторону — с отсутствующим Иэном Мюрреем.

— Ты слишком стар для этого, — сказал Джейми, наконец. — Большинство мечников начинают с детских лет, — он сделал паузу. — Я получил свой первый меч в пять лет.

В пять лет у Роджера был игрушечный поезд. С красным паровозом, который давал свисток, когда дергаешь за шнур. Он встретил взгляд Джейми и весело улыбнулся.

— Старый, возможно, — сказал он, — но не мертвый.

— Но можешь стать им, — ответил Фрейзер. — Малое знание — опасная вещь. Дурак с мечом в ножнах безопаснее дурака, который полагает, что знает, как с ним обращаться.

— «И полузнайство ложь в себе таит, — процитировал Роджер, — струею упивайся пиерид».[Александр Поп «Опыт о критике», перевод А. Субботина] Ты полагаешь, что я дурак?

Джейми рассмеялся с веселым удивлением.

— «Один глоток пьянит рассудок твой, — ответил он, продолжая стих, — пьешь много — снова с трезвой головой».[Там же] Что касается дурака, полагаю, ты не собираешься пьянеть?

Роджер улыбнулся в ответ; он уже не удивлялся широте знаний Джейми.

— Я выпью достаточно много чтобы остаться трезвым, — сказал он. — Вы станете учить меня?

Джейми посмотрел, прищурившись, потом пожал одним плечом.

— Надо сказать, у тебя хороший рост и размеры, и кроме того длинные руки, — он еще осмотрел Роджера с ног до головы и кивнул. — Да. Возможно, у тебя получится.

Он развернулся и отправился за очередной порцией камней. Роджер последовал за ним, чувствуя странное удовлетворение, словно прошел небольшое, но очень важное испытание.

Испытание, однако, еще не начиналось. И в середине сооружения другого столба, Джейми снова заговорил.

— Почему? — спросил он, не сводя глаз с огромного камня, который он пытался подкатить к яме. Глыба, размером с бочонок из-под виски, была слишком тяжела, чтобы ее можно было поднять, и Роджер поспешил ему на помощь.

— Мне нужно защищать семью, — сказал он. Камень с трудом двигался по неровной почве, вырывая пучки травы из земли. Джейми кивнул головой: раз, два, и на молчаливое «три» они с дружным хеканьем приподняли край глыбы. Каменный монстр приподнялся, встал на торец и перевернулся, упав в яму с громким стуком, так что земля задрожала под их ногами.

— От кого защищать? — Джейми распрямился и провел запястьем по подбородку. Потом кивнул на подвешенную тушу свиньи. — Не хотелось бы мне идти с мечом на пантеру.

— Вот как? — Роджер наклонился за другим камнем. — Я слышал, что вы убили дирком двух медведей.

— Ну, да, — сказал Джейми сухо. — Просто потому, что у меня ничего не было, кроме дирка. А что касается второго медведя, то там был, скорее, меч Святого Михаила.

— И все же, если бы вы заранее знали, что можете его встретить, разве вы не приготовились бы лучше?

— Если бы я знал заранее, что встречу проклятого медведя, — ответил Джейми, закряхтев, когда взялся за следующий камень. — Я пошел бы другой дорогой.

— Вы думаете, есть другая дорога? — спросил Роджер.

Фрейзер задумчиво протер рот.

— Если ты имеешь в виду войну, то да, я так думаю, — он пристально поглядел на Роджера. — Может быть, я найду его, может быть, нет, но другой путь есть.

— Может быть, — Роджер не имел в виду грядущую войну и не думал, что Джейми говорил о ней.

— А что касается медведей, — Джейми стоял, не шевелясь и не спуская с него глаз, — есть разница, когда ты встречаешься с медведем случайно, а когда охотишься на него.

Солнце так и не показалось, но необходимости в нем не было. Полдень наступил с голодным урчанием в животе и болью в руках; внезапное ощущение усталости в спине и ногах отмерило время так же верно, как звон дедушкиных часов. Последний камень встал на место, и Джейми выпрямился, пытаясь отдышаться.

Не сговариваясь, они уселись возле мешка с едой и накинули рубашки на голые плечи, защищаясь от холода высыхающего пота.

Джейми откусил большой кусок бутерброда, усердно прожевал и сделал щедрый глоток пива. Губы его невольно скривились, и он едва не выплюнул выпитое, но передумал и сглотнул.

— Фу! Опять Лиззи делала сусло, — он состроил гримасу и откусил еще, чтобы уничтожить во рту вкус пива.

Роджер усмехнулся, увидев гримасы своего тестя.

— Что она положила в него на этот раз?

Лиззи использовала различные добавки для пива, но всегда без особого успеха.

Джейми опасливо понюхал горлышко бутылки.

— Анис? — предположил он, передавая ее Роджеру.

Роджер понюхал и невольно сморщил нос от спиртного запаха.

— Анис и имбирь, — определил он и сделал маленький осторожный глоток. Он сделал такое же лицо, как у Джейми, и опорожнил бутылку под куст ежевики.

— Как говорится, мотовство до нужды доведет, но…

— Это не мотовство, когда спасаешься от отравления, — Джейми с усилием поднялся, взял опустевшую емкость и отправился к небольшому ручейку на противоположной стороне поля.

Возвратившись, он уселся рядом с Роджером и вручил ему бутылку с водой.

— У меня вести о Стивене Боннете.

Это было сказано так небрежно, что сначала Роджер даже не понял значение этих слов.

— Да? — смог выдавить он, наконец. Соус пикаллили [Маринованная цветная капуста] капал на его руку. Роджер вытер влагу с запястья пальцем и затолкал его в рот, но не стал есть бутерброд; его аппетит исчез.

— Да. Я не знаю, где он находится сейчас, но я знаю, где он будет в следующем апреле, или скорее, куда я заставлю его явиться. Шесть месяцев, и потом мы убьем его. Ты думаешь, тебе достаточно времени?

Он спокойно смотрел на Роджера, как если бы назначал встречу с банкиром, а не со смертью.

Роджер верил в ад и демонов. Он не видел ничего во сне этой ночью, но лицо демона всегда держалось где-то на краю его умственного зрения. Настало время взглянуть ему прямо в лицо. Чтобы изгнать демона, прежде нужно вызвать его, не так ли?

Тем не менее, нужна определенная подготовка, прежде чем это произойдет. Он повел плечами, на этот раз в предвкушении. Боль в мускулах почти прошла.

— Да, — сказал он. — Хватит.

En garde! [Фехтовальный термин, с французского «К бою!»]

На мгновение ему показалось, что он не в состоянии поднять руку и дернуть за веревку щеколды. Обе руки висели, словно налитые свинцом, и мелкие мышцы предплечий дрожали от безмерной усталости. Потребовалось две попытки, но даже тогда он смог ухватить веревочку лишь двумя средними пальцами; большой палец вообще не двигался.

Брианна услышала его возню; дверь внезапно открылась, и его рука бессильно упала. Он мельком увидел блеск распущенных волос, сияющее лицо с пятном сажи на щеке, а потом руки обняли его, и рот прижался к его губам. Он был дома.

— Ты вернулся! — воскликнула она, отпуская его.

— Да.

И был очень рад этому. В хижине пахло горячей едой, щелочным мылом и слабым, но пронзительным ароматом можжевельника, перекрывавшим запахи дыма от свечей и мускусный запашок человеческого присутствия. Он улыбнулся ей, внезапно почувствовав себя не таким усталым.

— Папа, папа! — Джемми радостно подпрыгивал, цепляясь за низкий табурет, чтобы не упасть. — Па-пааа!

— Привет, привет, — Роджер наклонился, чтобы погладить пушистую голову малыша. — Кто здесь хороший мальчик? — он промахнулся, и его рука лишь мягко коснулась его щеки, но Джемми это не расстроило.

— Я! Я! — кричал он и улыбался во весь рот, показывая розовые десна и все свои белые зубки. Брианна тоже улыбалась, показывая гораздо больше эмали во рту, но с не меньшей радостью.

— У нас для тебя сюрприз. Смотри! — она стремительно подошла к столу и встала на одно колено в шаге от Джемми, протянув к нему руки. — Иди к маме, милый. Иди к маме, сыночек.

Джемми колебался некоторое время, потом протянул одну руку к матери, сделал неверный шажок, потом еще один и упал с воплем радости в ее руки. Она обняла его, восхищенно смеясь, потом повернула его к Роджеру.

— Иди к папе. Давай, иди к папе.

Джемми слегка нахмурился, набираясь смелости, и стал походить на парашютиста-новичка, стоящего возле открытой двери самолета. Он опасно покачивался.

Роджер, забыв об усталости, сел на корточки и протянул руки.

— Давай, парень, давай. Ты можешь это!

Джемми, цепляясь за руку матери, наклонялся вперед все сильнее, потом отпустил ее и, шатаясь, двинулся к Роджеру, убыстряясь с каждым шагом, и через три шажка бросился головой вперед в безопасные объятия отца. Тот прижал к себе мальчика, который вертелся и радостно вопил.

— Хороший мальчик! Будешь теперь везде лезть, не так ли?

— Как будто он уже не лазит повсюду! — сказала Брианна, закатывая глаза. Словно подтверждая его слова, Джемми вывернулся из объятий Роджера, упал на четвереньки и с большой скоростью пополз к корзине с игрушками.

— И что вы еще делали сегодня? — спросил Роджер, присаживаясь к столу.

— Что еще? — она широко распахнула глаза, потом сузила их. — Ты думаешь учиться ходить так просто?

— Нет, это, конечно, великолепно! — торопливо уверил он ее. — Я только поддерживаю разговор.

Она успокоилась и расслабилась.

— Ну, мы скребли пол, хотя вряд ли это заметно… — она с некоторым отвращением поглядела на грубые некрашеные половицы под своими ногами. — Потом мы поставили подниматься тесто для хлеба, но оно не поднялось, так что тебе придется есть лепешки.

— Я люблю лепешки, — торопливо заверил он ее, уловив опасный блеск в ее пристальном взгляде.

— Конечно, ты любишь, — произнесла она, приподняв густую рыжую бровь, — по крайней мере, с той стороны, с которой масло.

Он рассмеялся. Отогревшись в тепле, его руки начали болезненно пульсировать, но это не мешало ему чувствовать себя счастливым. Усталый так, что едва не валился с табурета, но счастливый… и страшно голодный. В его животе громко заурчало.

— Лепешка с маслом для начала, — сказал он. — Что еще? Я чувствую приятный запах, — он посмотрел в сторону дымящегося котла и с надеждой принюхался. — Тушеное мясо?

— Нет, стирка, — Бри сердито посмотрела на котел. — Третья партия сегодня. Я не могла стирать во дворе, потому что одновременно занималась делами в доме. А во дворе нужно постоянно поддерживать огонь и перемешивать белье, так что ничего другого не сделаешь, — она сильно сжала зубы. — Очень неэффективно.

— Да, ужасно, — на этом Роджер закончил разговор о прачечной логистике и перешел к более насущным проблемам. Он указал подбородком на очаг.

— Я чувствую запах мяса. Думаешь, в котел попала мышь?

Джемми уловил последнее слово и, бросив тряпичный шар, пополз к огню.

— Мыска? Где мыска?

Брианна схватила Джемми за воротник рубашки и с негодованием посмотрела на Роджера.

— Разумеется, нет. Нет, сыночек, никакой мышки. Папа сказал глупость. Сейчас будем кушать, — отпустив воротник, она подхватила ребенка и посадила на высокий стул, не обращая внимания на его пинки и крики. — Кушать, я сказала! Сиди смирно!

Джемми выгнулся, протестующе визжа, потом внезапно расслабился и соскользнул со стула, спрятавшись в складках ее юбки.

Брианна схватила его, покраснев лицом от смеха и раздражения.

— Хорошо, — сказала она, придавая ему вертикальное положение. — Не ешь. Мне все равно, — она достала из кучки игрушек, вываленных из корзины, потертую тряпичную куклу, набитую шелухой. — Видишь — куколка? Хорошая куколка.

Джемми, прижав куклу к груди, шлепнулся на пол и стал выговаривать кукле сердитым тоном, встряхивая ее время от времени.

— Кусай! — сказал он сердито, тыча ее в живот, потом положил ее на пол и накрыл перевернутой корзиной. — Сиди смилно!

Брианна провела рукой по лицу и вздохнула.

— И ты хочешь знать, что я делала весь день.

Взгляд ее обострилась, когда она впервые по-настоящему взглянула на него.

— А чем занимался ты, мистер МакКензи? У тебя такой вид, словно ты побывал на войне, — она мягко коснулась его лица. На лбу у него налилась шишка, и он почувствовал небольшую вспышку боли, когда она коснулась ее.

— Нечто подобное. Джейми показывал мне основы фехтования.

Она приподняла брови, и он смущенно рассмеялся, держа руки на коленях.

— Деревянными мечами.

Несколькими деревянными мечами. Они сломали три штуки, хотя самодельные мечи были сделаны из крепкого дерева, а не из каких-то там веточек.

— Он ударил тебя по лбу? — в голосе Брианны послышались сердитые нотки, хотя Роджер не знал, предназначались ли они ее отцу или ему самому.

— А… нет. Не совсем.

Имея туманные воспоминания о приключенческих фильмах и университетских соревнованиях по фехтованию, он не был подготовлен к дикой мощи боя на мечах. Первый же удар Джейми выбил меч из рук Роджера и заставил деревяшку взлететь в воздух, потом когда она раскололась при ударе, кусок дерева пролетел рядом с его ухом.

— Что означает «не совсем»?

— Ну, он просто показывал мне corps à corps;[Фехтовальный термин, когда два фехтовальщика входят в физический контакт любыми частями тела или рукоятками оружия.] по-моему, с французского это переводится так: «Запутай меч противника в своем мече, пни его коленом по яйцам и тресни по голове, пока он пытается освободиться».

Брианна издала короткий потрясенный смешок.

— Ты имеешь в виду, что он…

— Нет, но довольно близко, — сказал он, вздрогнув от воспоминания. — У меня синяк на бедре размером с мою ладонь.

— У тебя есть еще раны? — обеспокоенная Брианна, нахмурив брови, смотрела на него.

— Нет, — он улыбнулся ей, держа руки на коленях. — Усталый. В синяках. Голодный.

Хмурый взгляд исчез, и ее улыбка снова вернулась, хотя маленькая вертикальная линия все еще оставалась между бровями. Она достала деревянное блюдо с буфета и присела на корточки возле очага.

— Перепела, — с удовлетворением произнесла она, вытаскивая из углей множество почерневших комочков с помощью кочерги. — Па принес их утром. Он сказал, что их не надо ощипывать, просто обмазать глиной и запечь. Надеюсь, он знает, о чем говорит, — она кивнула в направление кипящего котла. — Джемми помогал мне обмазывать их, так что пришлось стирать еще раз. Ай! — она отдернула руку и пососала обожженный палец, потом подняла блюдо и принесла его на стол.

— Пусть немного остынут, — предупредила она его. — Я принесу соленых огурцов, которые ты любишь.

Перепела выглядели, как закопченные камни. Однако из трещин в глине с дразнящим ароматом поднимался пар. Роджеру захотелось взять один и съесть, несмотря на обгоревшую глину и все прочее. Вместо этого, он снял тряпку с блюда, стоящего на столе, и обнаружил лепешку из неудавшегося теста. Негнущимися пальцами он смог отломить большой кусок и затолкал его в рот.

Джемми забросил тряпичный шар под кровать и подполз посмотреть, что делает его отец. Ухватившись за ножку стола, он встал на ноги и, увидев хлеб, требовательно протянул за ним руку. Роджер оторвал еще один кусок и вручил его своему отпрыску при этом, едва не уронив хлеб. Его руки были порезаны и разбиты; косточки его правой руки, содранные до крови, распухли и посинели. Полногтя на большом пальце правой руки было оторвано, и плоть в этом месте медленно сочилась кровью.

— Ой, — взяв хлеб, Джемми посмотрел на руку Роджера, потом на его лицо. — Папа ой?

— Папа в порядке, — уверил его Роджер. — Просто устал.

Джемми, глядя на травмированный палец, медленно поднял свою руку и, сунув большой палец в рот, стал его громко сосать.

Похоже, это была не плохая идея. Палец без ногтя болел ужасно, и все суставы были застывшими и жесткими. Кинув быстрый взгляд на спину Брианны, Роджер сунул палец в рот.

Сначала тот ощущался, как нечто инородное, и давал привкус серебристой крови и грязи. Потом внезапно чувство чужеродности пропало; язык и небо мягко зажали палец, создавая успокоительное давление.

Джемми ткнулся головой ему в бедро — его обычный знак «на ручки» — он подхватил мальчика свободной рукой и усадил к себе на колени. Джемми повозился, устраиваясь удобнее, и притих, зажав в одной руке хлеб и сося большой палец другой руки.

Постепенно напряжение оставляло Роджера; он сидел, опершись локтем на стол и обхватив сына другой рукой. Тяжелая теплота Джемми и его влажное дыхание на ребрах Роджера вместе с домашними звуками, которые производила Брианна, накрывая на стол, действовали успокаивающе. К его удивлению, травмированный палец перестал болеть, но он оставил его во рту, слишком усталый, чтобы отказаться от чувства странного уюта.

В его внутреннем ухе все еще звучали команды: «Работай рукой, человек… запястьем, запястьем! Не тыкай так рукой, держи ее ближе к телу. Это меч, да? Не чертова дубинка. Используй острие!»

Однажды он очень сильно толкнул Джейми на дерево. И однажды Фрейзер споткнулся о камень и упал. Но что касается, чтобы задеть его мечом — это было все равно, что драться с облаком.

«Грязная драка — вот что такое бой на мечах, — сказал ему запыхавшийся Фрейзер, когда они встали на колени у ручья, плеща холодной водой на горящие лица. — Все остальное — показуха».

Он дернул головой и мигнул, резко вернувшись от стука деревянных мечей к теплому полусумраку хижины. Брианна шепотом ругалась у буфета, пытаясь рукояткой его дирка разбить глиняную корку на перепелах.

«Стой твердо. Назад, назад, да, теперь ко мне! Нет, не тянись так далеко… продолжай защищаться!»

И жалящие удары упругого «лезвия» по рукам, бедра, плечам, и сильный укол между ребер, заставивший его потерять дыхание. Если бы это был настоящий меч, он уже давно был бы мертв, порезанный на кровавые ленточки.

«Не лови лезвие на себя, отбивай его! Отбивай! Иди сюда, выпад! Закройся, закройся… да, хорошо… ха!»

Его локоть скользнул, и рука упала. Он резко дернулся и выпрямился, держась за спящего ребенка.

Брианна виновато вздрогнула и закрыла тетрадь. Поднявшись, она затолкала ее за большое оловянное блюдо, прислоненное к стенке буфета.

— Все готово, — поспешно произнесла она. — Я только… я схожу за молоком, — и исчезла в кладовой.

Роджер поднялся, перехватив удобнее Джемми, и прижал маленькое тяжелое тело к груди, хотя его руки были, словно вареные макароны. Мальчик крепко спал, но палец держал во рту.

Роджер посмотрел на свой палец, мокрый от слюны, и его вдруг охватило смущение. Христос, она рисовала его в таком виде? Без сомнения, она заметила, как он сосал палец, и решила, что это «мило». Не в первый раз она рисовала его в компрометирующих, по его мнению, ситуациях. Или она снова записывал свои сны?

Он аккуратно уложил Джемми в кроватку, предварительно сметя влажные крошки с покрывала, и стоял некоторое время неподвижно, потирая разбитые суставы на руке. Из кладовой доносились хлюпающие звуки. Двигаясь очень тихо, он подошел к буфету и извлек тетрадь из-за ее прикрытия. Рисунок, не сны.

Не больше, чем несколько быстрых линий, выражающих сущность эскиза. Мужчина, усталый до смерти, но настороже, сидел, опершись головой на одну руку; другой рукой он крепко обнимал бесценное маленькое существо.

Она назвала рисунок «En garde», написав название своим наклонным остроконечным почерком.

Он закрыл тетрадь и задвинул ее назад за блюдо. Брианна стояла в дверях кладовой с молочником в руке.

— Иди и поешь, — сказала она, глядя на него. — Тебе нужно подкрепиться.

Роджер покупает меч

Кросс-Крик

Ноябрь, 1771 г.

Ему уже приходилось иметь дело с палашами восемнадцатого века, и потому ни вес меча, ни его длина Роджера не удивили. Чаша гарды была помята, но это не мешало руке твердо держать рукоять. Он делал это раньше. Однако существовала значительная разница между тем, чтобы почтительно уложить старинный экспонат в витрину музея, и тем, чтобы брать острое железо с намерением воткнуть его в человеческое тело.

— Он немного побит, — сказал Фрейзер, критически осмотрев лезвие меча, прежде чем вручить его Роджеру, — но хорошо сбалансирован. Попытайся почувствовать его, убедиться, что тебе он подходит.

Чувствуя себя полным дураком, он сунул руку в чашку и принял фехтовальную позу, заимствованную из фильмов Эррола Флинна. [Эррол Лесли Томсон Флинн (англ. Errol Leslie Thomson Flynn; 20 июня 1909, Хобарт, Австралия — 14 октября 1959, Ванкувер, Канада) — знаменитый голливудский актёр австралийского происхождения, кинозвезда и секс-символ 1930-х и 1940-х годов.] Они стояли в людном переулке возле лавки кузнеца в Кросс-Крике, и несколько прохожих остановились, чтобы поглазеть и предложить свои советы и комментарии.

— И сколько Мур просит за этот кусок кастрюльного олова? — спросил кто-то пренебрежительно. — Если больше двух шиллингов, то это разбой на большой дороге.

— Это прекрасный меч, — с негодованием заявил Мур, выглядывая из открытой верхней половины дверей. — Он у меня от дяди, который служил в форте Стэнвик. Да этим мечом убили кучу французов, и ни одной зазубрины на лезвии.

— Ни одной зазубрины! — вскричал хулитель. — Да он так согнут, что если ты попытаешься ткнуть им в лицо человеку, то скорее отрежешь ему ухо!

Среди толпы раздался смех, заглушивший ответ кузнеца. Роджер опустил конец лезвия, потом медленно поднял его. Как, черт возьми, проверяют меч? Махать им туда-сюда? Что-нибудь проткнуть им? Неподалеку от них стояла телега, загруженная мешками с необработанной овечьей шерстью, если судить по запаху.

Он поискал в растущей толпе владельца этой телеги, но не смог определить его. Огромная ломовая лошадь, привязанная к телеге, была оставлена без присмотра и сонно дергала ушами.

— Если молодой человек желает меч, у Малачи МакКейба есть гораздо лучше, чем этот. И я думаю, он расстался бы с ним не более чем за три шиллинга, — сапожник из лавки напротив поджал губы, с видом знатока кивнув на меч.

— Это не особо красивая вещь, — согласился мужчина средних лет, по виду бывший солдат, — однако пригодная для боя, уверяю вас.

Роджер сделал выпад в сторону кузницы, едва не задев Мура, который в этот момент выскочил из дверей, чтобы защитить качество своего товара. Кузнец отскочил в сторону с испуганным криком, и толпа восторженно взревела.

Извинения Роджера были прерваны громким носовым голосам позади него.

— Сэр! Позвольте предложить вам противника, более достойного вашей стали, чем невооруженный кузнец.

Развернувшись, Роджер обнаружил перед собой д-ра Фентмана, который вытаскивал тонкое длинное лезвие из трости. Доктор, хотя и наполовину ниже Роджера, размахивал своей рапирой с большим энтузиазмом. Его нос, очевидно, после завтрака с обильным возлиянием пылал, как рождественская лампочка.

— Проверка мастерства, сэр? — доктор со свистом разрубал воздух лезвием. — До первого укола; первый, пустивший кровь противнику — победитель, что скажете?

— О, как врач, он имеет несомненное преимущество! Ведь пускать кровь — его профессия, не так ли?

— Ха-ха! А если вы его проткнете, то бесплатно зашьете отверстие? — завопил другой зритель. — Или вы воспользуетесь пиявками?

— Осторожно, молодой человек! Не поворачивайтесь к нему спиной, а то он вставит вам клизму!

— Лучше клизма в заднице, чем меч!

Доктор проигнорировал эти и другие вульгарные замечания, держа лезвие в вертикальной готовности. Роджер взглянул на Джейми, который, забавляясь, прислонился к стене. Тот приподнял одну бровь и слегка пожал плечами.

«Попытайся почувствовать его», — сказал Джейми. Ладно, поединок с пьяным карликом мог стать такой же хорошей проверкой, как и любой другой тест.

Роджер поднял палаш и грозно уставился на доктора.

— En garde,[Фехтовальный термин «К бою!»] — произнес он, и толпа одобрительно заревела.

— Gardez vous,[Фехтовальный термин «Защищайтесь!»] — быстро ответил доктор и сделал выпад. Роджер развернулся на одном каблуке, и доктор проскочил мимо, держа рапиру, как копье. Кузнец Мур, отчаянно ругаясь, отпрыгнул в сторону, как раз вовремя, чтобы избежать участи быть насаженным на острие второй раз.

— Что, я для вас траханная мишень? — завопил он, грозя кулаком.

Игнорируя промах, доктор вернул равновесие и бросился назад к Роджеру, поддерживая себя пронзительными криками.

«Как будто нападает оса, — подумал Роджер. — Если не паниковать, то можно отбить ее палкой». Возможно, трезвый доктор был неплохим фехтовальщиком, однако в настоящем состоянии его бешеные удары и выпады легко отражались, пока Роджер был достаточно внимателен.

Ему уже пришло в голову, что он мог легко прекратить это состязание, просто встретив тонкое лезвие рапиры краем своего существенно более тяжелого оружия. Тем не менее, он начал получать удовольствие от боя, стараясь парировать удары плоскостью меча.

Постепенно из поля зрения Роджера исчезло все, кроме вспыхивающих росчерков кончика рапиры; крики толпы свелись к отдаленному гудению пчелы. Он задел локтем стену, отодвинулся от нее, стремясь получить больше свободного места, и все без осознанной мысли.

Удар рапиры по широкому лезвию, скрежет и визг металла. Лязг и стук, свист воздуха и звон удара, который вибрировал в кисти руки с каждым столкновением лезвий.

Следить за ударом, отбивать его. Он понятия не имел, как он это делал, но, тем не менее, делал. Пот заливал его глаза; он тряхнул головой, чтобы смахнуть его и едва не пропустил низкий выпад в бедро, поймал край рапиры и отбросил ее.

Доктор зашатался, потеряв равновесие, и дикие крики: «Давай! Бей его! Проткни его!» разнеслись в пыльном воздухе. Роджер увидел незащищенный жилет доктора, вышитый шелковыми бабочками, и подавил инстинктивное желание ткнуть прямо туда.

Потрясенный интенсивностью этого желания, он сделал шаг назад. Доктор, почувствовав слабину, с ревом прыгнул вперед, наставив лезвие. Роджер сделал шажок в сторону, и мужчина проскочил мимо, задев рапирой ногу лошади.

Та издала возмущенное ржание и отправила доктора в полет вместе с его рапирой в направление сапожной лавки. Стукнувшись о стену, доктор сполз на землю, как раздавленная муха, в окружении разбросанных башмаков.

Роджер остановился, задыхаясь. Все его тело дрожало, разогретое боем. Он хотел продолжать, ему хотелось смеяться и ударить кого-нибудь. Ему хотелось прижать Брианну к ближайшей стене и прямо сейчас взять ее.

Джейми мягко разжал его пальцы на рукояти палаша. Рука казалась пустой и легкой без него, как будто готовая взлететь к небу. Его пальцы были жестки от напряжения, и он автоматически согнул и разогнул их, чувствуя покалывание от возвращающейся крови.

Он едва слышал смех, предложения выпить и почти не чувствовал поздравительных похлопываний на спине.

— Клизму, клизму, вставьте ему клизму! — распевала группа учеников, пока доктора волокли для оказания первой помощи в ближайшую таверну. Лошадиный владелец заботливо суетился возле своего гнедого, который выглядел скорее ошеломленным, чем травмированным.

— Полагаю, что он выиграл. В конце концов, это он пролил первую кровь.

Роджер не осознавал, что говорил он сам, пока не услышал собственный голос в ушах.

— Походит? — Джейми вопросительно смотрел на него, легко держа меч в руках. Роджер кивнул. Переулок был полон слепящего света и белого песка, который скрипел под его веками и между зубами.

— Да, — ответил он. — Подходит.

— Хорошо, — сказал Джейми. — Ты тоже, — небрежно добавил он, отворачиваясь, чтобы заплатить кузнецу.

Луны Юпитера

Конец ноября 1771 г.

В четвертый раз за последние десять минут Роджер успокаивал себя тем, что с медицинской точки зрения умереть от сексуального воздержания невозможно. Он даже сомневался, что это может нанести значительный ущерб. С другой стороны, в воздержании нет ничего хорошего, как бы он не пытался рассматривать его, как упражнение для воспитания характера.

Он осторожно перевернулся на спину на шуршащем матраце и уставился в потолок. Не помогло. Из трещины на краю промасленной кожи, натянутой на окно, на кровать падали лучи утреннего солнца, и он уголком глаза мог видеть стройные золотистые бедра своей жены, освещенные ими.

Она лежала на животе, уткнувшись лицом в подушку, и простыня сползла с нее, оголив тело от затылка до ягодиц. На узкой кровати она лежала близко к нему, и его нога касалась ее тела, а ее дыхание щекотало его плечо. Во рту у него было сухо.

Он закрыл глаза. Это не помогло, он просто стал видеть картины прошедшей ночи. Брианна в тусклом свете потухающего очага, огонь ее волос, вспыхивающий в тени, мерцание ее белой груди, когда она неторопливо спускала с плеч рубашку.

Несмотря на позднее время и на усталость он хотел ее отчаянно. Но кому-то она была нужна больше. Он приподнял веки и взглянул поверх рыжих кудрей Брианны в сторону колыбели, которая все еще была в тени. Никаких признаков движения.

У них было негласное соглашение. Он просыпался мгновенно, тогда как она приходила в себя медленно и неохотно. Поэтому когда вой сирены из кроватки выдергивал его из сна, именно Роджер вставал, брал на руки мокрый вопящий сверток и занимался вопросами гигиены. К тому времени, когда он приносил голодного Джемми к матери, она уже просыпалась, освобождала грудь и брала его к себе в теплую темноту к молочному убежищу ее тела.

Теперь, когда Джемми стал старше, он редко просыпался ночью, но когда у него болел живот, или его одолевали плохие сны, требовалось больше времени, чтобы усыпить его снова. Вчера Роджер не выдержал и уснул, пока Бри возилась с сыном, но проснулся, когда она повернулась в постели, скользнув ягодицами по его бедрам. Скорлупки зерна потрескивала под ними, словно тысячи отдаленных искр, и он почувствовал сильное, почти болезненное возбуждение.

Он чувствовал давление ее ягодиц и едва удержался от того, чтобы взять ее сзади. Тихие причмокивающие звуки с другой стороны ее тела остановили его. Джем все еще был в их постели.

Лежа неподвижно, он вслушивался и молился, чтобы она не уснула до того, как унесет маленького негодника в его кроватку; иногда они так и засыпали вместе, мать и дитя, и Роджер просыпался утром, ощущая смешанный аромат соблазнительной женщины и мочи ребенка. А потом он уснул, несмотря на боль в теле от целого дня работы в горах.

Он осторожно вдохнул воздух. Нет, она положила его в кроватку. Никакого запаха ребенка, только земляной запах женской плоти, слабое сладкое облачко пота и влажной готовности.

Она вздохнула во сне, пробормотала что-то неразборчивое и повернула голову на подушке. Под глазами лежали синие тени; она легла поздно, варила джем, и вставала два раза ночью к маленькому убл… ребенку. Как он мог разбудить ее только для того, чтобы удовлетворить свою нужду.

Как он не мог?

Он скрипнул зубами, разрываясь между искушением, сочувствием и уверенностью, что если он поддастся своему желанию, в самый неподходящий момент плач со стороны кроватки заставит его остановиться.

Опыт был суровым учителем, но жажда плоти была громче голоса разума. Он протянул руку и мягко ухватился за ближайшую ягодицу. Она была прохладной, гладкой и круглой, как тыква.

Брианна произвела негромкий шум в горле и роскошно потянулась. Она выгнула спину, толкаясь в него задом, и это убедило Роджера, что самым мудрым будет откинуть одеяло, залезть на нее и добиться своей цели за те десять секунд, которые, вероятно, потребуются.

Он успел только откинуть одеяло. Когда он поднял голову, круглый белый объект медленно поднимался над краем кроватки, словно одна из лун Юпитера. Пара голубых глаз с клинической беспристрастностью уставилась на него.

— О, дерьмо! — простонал он.

— О, делмо! — счастливо подхватил Джемми. Он встал на ноги и, ухватившись за перекладину, стал подпрыгивать и распевать. — Делмо, делмо, делмо.

Брианна, дернувшись, проснулась и заморгала из-под распущенных волос.

— Что? Что случилось?

— А… меня что-то ужалило, — Роджер аккуратно натянул одеяло на место. — Должно быть, оса.

Бри потянулась со стоном и убрала волосы с лица, потом взяла чашку со стола и сделала глоток. Она всегда просыпалась с ощущением жажды.

Потом она оглядела его с головы до ног, и улыбка медленно растянула ее широкий мягкий рот.

— Да? Тебя там ужалили. Может быть мне погладить его? — она поставила чашку на стол и, грациозно перекатившись на бок, протянула руку.

— Ты садистка, — сказал Роджер, скрипнув зубами. — Без всякого сомнения, это у тебя от твоего отца.

Она рассмеялась и, усевшись в кровати, стала натягивать рубашку.

— Мама! Делмо, мама! — радостно сообщил ей Джемми, когда она взяла его из кроватки.

— Ты крыса, — нежно ответила она. — Этим утром ты попал к папе в немилость. Не вовремя проснулся, — она сморщила нос, — и еще не вовремя что-то наделал.

— Зависит от точки зрения, — Роджер перекатился на бок. — Думаю, с его точки зрения он все сделал своевременно.

— Да? — Брианна поглядела на него, приподняв бровь. — И потому ты научил его новому слову?

— Он слышал его прежде, — ответил Роджер. — Много раз, — он сел, спустив ноги с кровати, и провел рукой по лицу и волосам.

— Ну, а теперь мы должны перейти от слов к делу, да? — она поставила Джемми на ноги и встала перед ним на колени, потом, поцеловав его в носик, стала расстегивать подгузник. — О, Боже. Интересно, восемнадцать месяцев — не слишком рано для приучения к горшку?

— Ты меня спрашиваешь или его?

— Фу. Все равно кого, если, конечно, у вас есть мнение по этому вопросу.

У Джемми мнения не было; с веселым стоицизмом он игнорировал решительные действия матери, которая обтирала его попу холодной мокрой тряпкой, и распевал новую песню собственного сочинения: «Фу-фу, делмо, делмо, фу, фу…»

Брианна прекратила его пение, взяв на руки и усевшись на стул для кормления возле очага.

— Хочешь перекусить? — спросила она, соблазнительно спуская рубашку с плеча.

— Боже, да, — произнес Роджер с чувством. Бри рассмеялась не без сочувствия и, усадив Джемми на колени, дала ему грудь.

— Твоя очередь следующая, — успокоила она Роджера. — Хочешь овсянку или кукурузную кашу на завтрак?

— В меню еще что-нибудь есть? — проклятие, он опять был близок к боевому состоянию.

— Разумеется. Тосты с земляничным джемом. Сыр. Яйца, только за ними нужно сходить в курятник, в доме их нет.

Роджеру трудно было сконцентрироваться на обсуждении завтрака; все его внимание занимала Брианна, сидящая в тусклом дымном свете хижины, широко расставив свои длинные бедра и засунув пятки под стул. Она, казалось, обнаружила его отсутствие интереса к еде, потому что подняла голову и улыбнулась ему, охватывая взглядом его голое тело.

— Ты прекрасно выглядишь, Роджер, — произнесла она мягко. Свободной рукой она коснулась внутренней стороны своего бедра, делая медленные круговые движения.

— Ты тоже, — его голос был хриплым. — Более чем прекрасно.

Ее рука поднялась и нежно похлопала Джемми по спине.

— Хочешь пойти и поиграть с тетушкой Лиззи, милый? — спросила она, не глядя на сына. Ее глаза не отрывались от Роджера, а широкий рот изогнулся в медленной улыбке.

Он подумал, что, по крайней мере, может не ждать окончания завтрака, чтобы прикоснуться к ней. Взяв ее платок, который лежал в ногах кровати, он для приличия обернул им бедра и, подойдя к ним, встал на колени возле ее стула.

Сквозняк от окна пошевелил ее волосы, и он увидел, как на ее руках образовалась гусиная кожа. Он обнял их обоих. Ветерок обдал холодом его голую спину, но его это не волновало.

— Я люблю тебя, — прошептал он ей на ухо, положив руку на ее бедро.

Она повернула голову и поцеловала его в губы.

— Я люблю тебя тоже, — сказала она.

Она пила воду с вином, и ее губы соединяли вкус спелого винограда и студеной воды. Он только собрался приступить к более серьезной работе, как от громкого стука задрожала деревянная дверь, и раздался голос его тестя.

— Роджер! Ты там? Вставай, человек!

— Что он имеет в виду — здесь ли я? — прошипел Роджер Брианне. — Где, черт возьми, я могу быть?

— Шшш, — она куснула его шею и неохотно отпустила, оглядывая его с глубоким одобрением.

— Он уже встал, па! — отозвалась она.

— М-да, это, кажется, входит в привычку, — пробормотал Роджер. — Иду! — проревел он. — Проклятие, где моя одежда?

— Под кроватью, где ты оставил ее вчера вечером, — Брианна поставила Джемми, который, услышав голос деда, с восторженным визгом бросился к двери. Наконец, начав ходить, он не стал тратить много времени на освоение следующего навыка и через несколько дней уже вовсю бегал.

— Поспеши! — солнечный свет хлынул в хижину, когда шкура на окне была поднята, и в нем появилось широкое лицо Джейми, красное от спешки и утреннего солнца. Он поднял брови, увидев Роджера, который сидел на полу и прикрывал рубашкой середину тела.

— Шевелись, человек, — сказал он мягко. — Не время сверкать голым задом. МакЛеод говорит, что на хребте появились животные, — он послал воздушный поцелуй Джемми. — A ghille ruaidh, a charaid! Ciamar a tha thu?[Рыжий парень. Как дела? (гэльск.)]

Роджер забыл про секс и стеснение. Он натянул рубашку через голову и встал.

— Что за животные? Олени, лоси?

— Не знаю, главное, что мясо! — оконная шкура внезапно упала, оставив комнату в полутьме.

Вторжение Джейми впустило поток холодного воздуха, который, нарушив теплую дымную атмосферу, принес с собой дыхание охоты, свежего ветра и красных листьев, грязи и свежего помета, влажной шерсти и блестящих от пота боков, приправив все это сильным запахом пороха.

С последним, полным страстного желания, взглядом на тело жены Роджер схватил чулки.

Опасность в траве

К полудню запыхавшиеся мужчины вошли в зону темно-зеленого хвойного леса. Высоко на вершине хребта между разбросанными в беспорядке камнями застыли в своем вечно зеленом бессмертии пихты, сосны и ели, и только иглы шелестели, жалуясь на недолговечность листьев, устилавших землю.

В тени деревьев Роджер задрожал от холода и был рад замшевой охотничьей рубахе, которую надел поверх льняной. Никто не разговаривал, даже когда они сделали короткую остановку, чтобы отдышаться. В лесу стояла полная тишина, и любые разговоры казались неуместными.

Дикая местность вокруг них выглядела спокойной и пустынной. Возможно, они опоздали, и дичь ушла дальше, а, может быть, МакЛеод ошибся. Роджер еще не выработал навыков охотника, но он провел много времени наедине с ветром и солнцем, чтобы приобрести некоторое охотничье чутье.

Потом мужчины перевалили через хребет и вышли на солнце. Воздух был разреженный и холодный, но Роджер почувствовал тепло солнечных лучей и прикрыл глаза от удовольствия. Все, не сговариваясь, остановились, чтобы согреться в этом защищенном от ветра месте.

Джейми подошел к краю уступа, и солнце вспыхнуло в его медных волосах, забранных в хвост. Он, прищурившись, вглядывался вниз между деревьями. Роджер заметил, как ноздри мужчины дрогнули, и улыбнулся. Возможно, Фрейзер и вправду чуял запах дичи. Роджера это бы не удивило. Он принюхался, но не ощутил ничего, кроме запаха гниющих листьев и едкого запашка застарелого пота от Кенни Линдсея.

Джейми покачал головой, потом повернулся к Фергюсу, что-то тихо сказал ему и поднялся вверх по уступу, исчезнув из вида.

— Ждем, — лаконично заявил Фергюс остальным и уселся. Вытащив из сумки пару каменных шаров, он принялся перекатывать их по ладони, ловко обводя шарами каждый палец.

Яркое солнце просунуло свои длинные пальцы сквозь облетевшие ветви, даря последнее тепло и благословляя умирающую на зиму землю. Мужчины сидели, тихо разговаривали и обильно потели. Роджер заметил, что здесь на чистом воздухе запах свежего пота был сильнее, перекрывая запахи грязи и немытых тел.

Роджер подумал, что не чрезвычайная острота обоняния животных, а сильная вонь самих людей не позволяла им близко подобраться к дичи. Он видел, как индейцы-могавки натирали себя травами, чтобы замаскировать запах перед охотой, но даже мятное масло не смогло бы помочь в случае с Кенни Линдсеем.

А от него самого не сильно пахнет? Он нагнул голову к расстегнутой на груди рубашке и принюхался. Струйка пота бежала из-под волос по шее. Он промокнул ее воротником рубашки и решил искупаться перед возвращением в хижину, даже если ручей будет покрыт льдом.

«Душ и дезодоранты имеют лишь эстетическую ценность, — подумал он. — Человек может быстро привыкнуть к любой вони». Чего он не осознавал, проживая когда-то в среде с относительно слабыми запахами, так это их роли в интимной жизни. Иногда он ощущал себя чертовым бабуином, когда его примитивные инстинкты срывались с цепи при дуновении какого-либо случайного аромата.

Он вспомнил, что произошло неделю назад, и горячо покраснел.

Роджер в поисках Клэр зашел в молочный сарай и нашел ее там — и Джейми тоже. Они были полностью одеты и стояли обособленно друг от друга, но воздух был наполнен мускусом желания и острым запахом мужского завершения, от которых у Роджера кровь бросилась в лицо, и волоски на теле взъерошились.

Его первым побуждением было повернуться и уйти, но это выглядело бы нелепо. Он передал сообщение Клэр, ощущая на себе спокойный ироничный взгляд Фрейзера и сознавая также молчаливую связь между этой парой, невидимую нить в воздухе, словно они были двумя бусинками на растянутой пружинке.

Джейми подождал, пока Роджер покинул сарай, и потом вышел сам. Выходя, Роджер уголком глаза уловил движение — легкое прикосновение его руки к Клэр на прощание, и даже теперь он почувствовал странное сжатие в животе при этом воспоминании.

Он выдул воздух, чтобы ослабить стеснение в груди, потом растянулся не листьях, позволив солнечным лучам упасть на закрытые веки. Он услышал приглушенный стон, потом шаги француза, который поспешно удалился в кусты. Вчера вечером Фергюс наелся перекисшей капусты, и это было заметно каждому, кто просидел рядом с ним достаточно долго.

Его мысли вернулись назад к смущающему моменту в молочном сарае.

Это не было похотливостью или простым любопытством, но он часто наблюдал за ними. Он видел их из окна хижины, когда они шли вместе. Джейми склонил голову к ней, сложив руки за спиной. Руки Клэр при разговоре летали в воздухе, как длинные белые крылья, словно она могла поймать ими будущее и придать ему форму.

Однажды уличив себя на этом занятии, он стал наблюдать за ними целенаправленно, оставив чувство стыда от вторжения, хотя и незаметного, в их частную жизнь. У него имелся настоятельный повод для такого любопытства; он должен был узнать что-то настолько важное, что это извиняло любое отсутствие манер.

Что значит жить в браке?

Он воспитывался в доме холостяка. Получив всю любовь, как ребенок, от двоюродного деда и престарелой домоправительницы, повзрослев, он остался неграмотным в способах общения, не понимая этих прикосновений и слов, которые невидимыми нитями связывают супругов. Для начала могла помочь интуиция.

Но если такой любви можно выучиться…

Прикосновение к локтю было так неожиданно, что он дернулся, вскинув руку в инстинктивной защите. Джейми ловко нырнул, уклоняясь от удара, и усмехнулся.

— Я нашел их, — сказал он, кивнув головой к краю уступа.

Джейми поднял руку, и Фергюс тотчас подошел к нему. Француз доставал только до плеча большому шотландцу, но не выглядел смешным. Он прикрыл глаза рукой, вглядываясь вниз, куда указывал Фрейзер.

Роджер подошел к ним и посмотрел туда же. На полянке, отражая солнечный свет, мерцала вода. Ничего более интересного он не заметил; внизу была только плотная чащоба из лавра, гикори и дуба, точно такая же, как и на той стороне хребта.

Фрейзер заметил его и подбородком указал вниз.

— Возле ручья, видишь?

Сначала, Роджер ничего не заметил. Сам ручей был почти не виден, но он мог проследить его русло по зарослям платана и ив. Потом он увидел, что один из кустов далеко внизу шевелился совсем не так, как качались от ветра кусты поблизости. Ветки его дергались, словно кто-то тянул их, обрывая листья.

— Иисус, что это?

Его взгляд уловил очертания большой темной фигуры, очень большой.

— Не знаю. Больше, чем олень. Вапити, может быть, — прищуренные от ветра глаза Фрейзера были внимательны. Он стоял, расслабившись, держа мушкет в одной руке, но Роджер чувствовал его возбуждение.

— Лось, должно быть, — Фергюс нахмурился под затеняющей рукой. — Я еще не встречал лосей, но они очень большие, не так ли?

— Нет, — Роджер покачал головой. — Я имею в виду, да, лось большой, но это не он. Я охотился на лосей с индейцами-могавками. Они так не двигаются.

Слишком поздно он заметил, что рот тестя на мгновение сжался, потом расслабился; по молчаливому уговору они избегали упоминать о жизни Роджера в плену у индейцев. Тем не менее, Фрейзер ничего не сказал, только кивнул на лесную чащу внизу.

— Да, это не олень и не лось, и он не один. Видите?

Роджер сильнее прищурился, потом увидев, как делает Фрейзер, стал так же медленно переступать с ноги на ногу, позволив взгляду спокойно дрейфовать по пейзажу.

Без попыток сфокусироваться на единственном пятне, он смог увидеть весь склон, как размытую путаницу цвета и движения. «Как живопись Ван Гога», — подумал он и улыбнулся. Потом он увидел то, что видел Джейми, и замер, забыв все мысли о модернистском искусстве.

Однородность увядших серых, коричневых и зеленых участков местами была нарушена, словно образовались узлы на ткани природы — странные шевеления, не вызванные дыханием ветра. Каждое животное само по себе не было видно, но выдавало свое присутствие движением кустов поблизости. Боже, какими большими они должны быть? Там… и там… Он медленно водил взглядом туда-сюда и чувствовал, что возбуждение сжимает его живот и грудь. Христос, их было здесь полдюжины, по крайней мере!

— Я был прав! Я был прав, да же, Мак Дубх? — ликовал МакЛеод. Его круглое лицо покраснело от триумфа. — Я же говорил, что видел животных!

— Иисус, их там целое стадо, — выдохнул Эван Линдсей с горящим от нетерпения лицом. Он поглядел на Джейми. — Что будем делать, Мак Дубх?

Джейми приподнял плечо, вглядываясь в долину.

— Трудно сказать. Они на открытом месте. Мы не можем загнать их в угол, — он облизал палец и поднял его вверх.

— Ветер с запада. Давайте спустимся вдоль ручья к подножию. Потом мы с молодым Роджером пойдем той стороной возле скалы, видите?

Линдсей медленно кивнул, прикусив губу обломанным зубом.

— Они возле ручья. Обойдите их стороной, пока не дойдете вон до того большого кедра. Потом разделитесь, по двое на каждый берег. Эван — лучший стрелок, пусть будет готов стрелять. Роджер Мак и я зайдем сзади стада, чтобы гнать его на вас.

Фергюс кивнул, глядя на землю под ногами.

— Понятно. А если они заметят нас, они побегут в узкий проход и попадут в ловушку. Очень хорошо. Allonsy! [За дело! (франц.)]

Он властно махнул другим, сверкнув крюком на солнце. Потом поморщился, приложив руку к животу, и громкое пуканье нарушило тишину леса. Джейми задумчиво посмотрел на него.

— Держись с подветренной стороны, хорошо? — сказал он.

Идти бесшумно по шуршащим сухим листьям было практически невозможно, но Роджер ступал максимально тихо. Увидев, что Джейми зарядил ружье и вставил запал, он сделал то же самое, ощущая смешанные чувства возбуждения и опасения от едкого запаха пороха. Судя по размеру животных, которых они преследовали, даже он имел шанс подстрелить одного из них.

Подавив сомнение, он на мгновение приостановился и стал вертеть головой, прислушиваясь. Ничего, только слабые порывы ветра через голые ветви вверху и отдаленный ропот воды. Негромкий треск прозвучал в подлеске впереди него, и он мельком увидел рыжие волосы. Он установил приклад на ладонь, ощущая теплоту дерева, пристроил удобнее на плече ружье, направив его дулом вверх, и последовал за Джейми.

Крадучись обходя куст сумаха, Роджер внезапно поскользнулся на чем-то и дернулся, сохраняя равновесие. Он посмотрел, на что наступил, и, несмотря на внезапное разочарование, почувствовал сильное желание расхохотаться.

— Джейми! — позвал он, не беспокоясь больше о скрытности.

Яркая голова Джейми появилась из-за зарослей лавра. Он ничего не сказал, лишь вопросительно приподнял густую бровь.

— Я не великий следопыт, — произнес Роджер, указывая вниз, — но я ступал в это слишком часто, чтобы не узнать, во что вляпался. — Он почистил подошву об упавший ствол дерева и указал носком на коричневое пятно. — Как ты думаешь, за кем мы гонялись все это время?

Джейми резко остановился, прищурившись, потом подошел и присел на корточки. Он подтолкнул лепешку указательным пальцем, затем посмотрел на Роджера со смесью тревоги и развлечения.

— Будь я проклят, — произнес он и, все еще сидя на корточках, осмотрелся вокруг. — Но что они здесь делают? — пробормотал он.

Он встал и, прикрыв глаза от солнца, поглядел в сторону ручья.

— Ничего не понимаю, — сказал он, всматриваясь в тень. — В Ридже только три коровы, и я видел, как их доили этим утром. Третья корова принадлежит Бобби МакЛеоду, и я уверен, он узнал бы ее, когда увидел. Кроме того… — он медленно развернулся к крутому склону, по которому они спустились.

Слова были не нужны; никакая корова без парашюта не смогла бы спуститься по нему.

— Здесь их гораздо больше, — сказал Роджер.

— Да. Но откуда они появились? — Джейми в замешательстве смотрел на него. — Индейцы не держат коров, а осенью они забивают всех домашних животных и коптят мясо. В пределах тридцати миль отсюда нет никакого поселения, откуда они могли прийти.

— Может быть, они дикие? — предположил Роджер. — Убежали давно и одичали?

— Если так, то они станут легкой добычей, — сказал Джейми. Он наклонился и отломил кусочек коровьей лепешки, раскрошил его и отбросил крошки.

— Совсем свежее, — произнес он. — Они близко. Идем.

Примерно через полчаса ходьбы они подошли к ручью, который видели сверху. Он был широкий и мелкий с ветвями ивы, плавающими в воде. Ничего не двигалось, кроме блесток солнца на воде, но было совершенно ясно, что коровы находились поблизости. Грязь на берегу была усеяна следами копыт, и в одном месте, где недавно лежало большое тело, трава была сильно помята.

— Почему я не подумал взять веревку? — бормотал Джейми, проталкиваясь сквозь заросли ивы. — Одна вещь мясо, но молоко и сыр были бы… — бормотание замерло, когда он свернул от берега, следуя за тропой в виде помятой растительности в лес.

Мужчины шагали бесшумно, не разговаривая. Роджер изо всех сил прислушивался к лесной тишине. Они, должно быть, близко; даже неопытный глаз Роджера определил, что следы были свежие. И все же лес был по-осеннему тихим; только где-то далеко каркали вороны. Солнце низко висело в небе, заполняя воздух золотым туманом. Заметно холодало: Роджер вошел в участок тени и задрожал, несмотря на теплую рубаху. Им нужно найти других мужчин и стать лагерем; сумерки осенью очень коротки. Огонь — это хорошо; еще лучше, если бы было что на нем приготовить.

Они спускались сейчас в небольшую долину, где струи осеннего тумана поднимались с охлажденной земли. Джейми шел на некотором расстоянии впереди, шагая целеустремленно; по- видимому, для него след был ясно виден, несмотря на густую растительность.

«Стадо коров не может исчезнуть просто так, — подумал Роджер, — даже в таком густом тумане…» Если они, конечно, не были коровами из волшебного королевства. А в это он не был готов поверить, несмотря на неземную тишину здешнего леса.

— Роджер, — очень тихо произнес Джейми, но Роджер прислушивался так внимательно, что сразу же определил местонахождение тестя — на некотором расстоянии справа от себя. Джейми дернул головой на что-то поблизости. — Смотри.

Он раздвинул большой колючий кустарник, оголяя ствол большого платана. Часть коры на нем была содрана, оставив на ней медленно сочащийся беловатый участок.

— Разве коровы трутся о деревья? — Роджер с сомнением посмотрел на кору, потом выдернул пучок темных волос, застрявших в ее неровностях.

— Да, иногда, — ответил Джейми. Он наклонился и покачал головой, всматриваясь в спутанный клубок в руках Роджера. — Но проклятие, если я когда-либо видел корову с такой шерстью. Почему ты решил, что это…

Что-то зашевелилось возле локтя Роджера, и он повернул голову, чтобы обнаружить темную голову чудовища над своим плечом. Маленький, налитый кровью глаз встретился с его собственным, и Роджер завопил, отпрыгивая вбок. Раздался оглушительный грохот, когда его ружье выстрелило, потом глухой удар, и Роджер оказался на земле в обнимку с упавшим деревом и без дыхания, отправленный в полет легким движением волосатой твари.

Он сел, пытаясь восстановить дыхание, и увидел, что Джейми на коленях, отчаянно шарит по траве в поисках его ружья.

— Вставай! — крикнул он. — Мой Бог! Это бизон!

И вот он уже бежит рядом с Джейми. Все еще задыхающийся, но бегущий со всех сил, с непонятно как появившимся в руках ружьем и рожком с пороха, стучащим по его бедру.

Джейми, как олень, прыгал через кусты; свернутый плащ подпрыгивал на его спине. Лес больше не был тихим; впереди раздавались треск, фырканье и мычание.

Он догнал Джейми на склоне, и они продолжили подниматься вверх с горящими от усилий легкими, скользя на влажных листьях, пока не достигли вершины и перед ними не открылся пологий спуск, поросший группами молодых сосенок и гикори.

Они были здесь, восемь или девять огромных косматых животных, бегущих вниз грохочущим стадом, разделяющимся на потоки, когда они обегали деревья. Джейми встал на одно колено и выстрелил, но без видимого эффекта.

Не было времени остановиться и перезарядить ружье; они не должны выпустить стадо из вида. Излучина ручья вспыхнула ниже и справа. Охваченный возбуждением Роджер рванул вниз по склону, и его сердце стучало, как копыта бизона. Он слышал Джейми, что-то ревущего позади по-гэльски.

Громкое восклицание совсем другим тоном заставило Роджера оглянуться. Джейми остановился с замершим от шока лицом. Прежде чем Роджер позвал его, шок превратился в ярость. Оскалив зубы, Фрейзер схватил ружье за ствол и стукнул им по земле. Потом, не останавливаясь, он стал ударять прикладом снова и снова.

Неохотно оставив преследование, Роджер повернулся и пошел вверх по склону.

— Что, черт побери…? — потом он увидел и ощутил, как волосы на его теле приподнялись от внезапного отвращения. Толстые чешуйчатые кольца извивались между пучками травы. Голова змеи была разбита, превратившись в мягкую массу, и ее кровь запятнала приклад мушкета Фрейзера, но тело продолжало корчиться, как огромный безголовый червяк.

— Остановитесь! Она мертва. Вы меня слышите? Стойте, я говорю! — он схватил руку Джейми, но его тесть рывком освободился и еще раз приложил змею прикладом. Потом он остановился и стоял, облокотившись на мушкет и сильно сотрясаясь.

— Христос! Что случилось? Она укусила вас?

— Да, в ногу. Я наступил на нее, — лицо Джейми было бледным. Он взглянул на еще корчащуюся змею, и глубокая дрожь снова пробежала по его телу.

Роджер подавил свою собственную дрожь и схватил Фрейзера за руку.

— Идите сюда, присядьте. Давайте посмотрим.

Джейми подошел, спотыкаясь, и в полуобморочном состоянии упал на бревно. Он трясущимися руками стал скатывать чулок. Роджер отодвинул его руку и стащил башмак вместе с чулком с его правой ноги. Следы зубов были очевидны: двойной темно-красный прокол в плоти голени. Вокруг маленьких отверстий образовался синеватый оттенок, видимый даже в последних лучах уходящего солнца.

— В ране яд. Я должен вырезать его, — у Роджера пересохло во рту, но он был удивительно спокоен, без всякого чувства паники. Он вынул нож из-за пояса, подумал мельком о стерилизации, но отклонил эту мысль. Потребовались бы драгоценные минуты, чтобы разжечь огонь, а терять время нельзя.

— Подожди, — Фрейзер был все еще бледен, но перестал дрожать. Он отстегнул флягу со своего пояса и налил виски на лезвие ножа, потом капнул немного на пальцы и растер жидкость по ране. Затем взглянул на Роджера, слегка дернув ртом в подобии улыбки.

— Клэр делает так, когда собирается кого-то резать, — он откинулся назад, упершись руками в мшистый ствол, и кивнул головой. — Давай.

Закусив губу, Роджер нажал кончиком ножа чуть выше одного прокола. Кожа была удивительно крепкой и эластичной; нож вдавливался, но не прорезал ее. Фрейзер положил свою ладонь на руку Роджера и с глубоким злобным хрипом толкнул нож, и тот внезапно вошел в плоть на дюйм или даже больше. Кровь хлынула из раны, и рука отпустила нож.

— Еще. Резко и быстро, ради Бога, — голос Джейми был тверд, но Роджер чувствовал маленькие капельки пота, падающие с лица Фрейзера на его руки, сначала теплые на коже, потом, остынув, холодные.

Он собрался и нанес резкие удары, делая крестообразные разрезы на обоих проколах, как учат в пособиях по первой медицинской помощи. Раны сильно кровоточили; кровь текла обильными потоками. Он подумал, что это хорошо, но нужно добраться глубже до мест, куда еще не проник яд. Он уронил нож и согнулся, прижавшись к ране ртом.

Не было паники, но чувство спешности возрастало. Как быстро распространяется яд? У него было несколько минут не больше, возможно, меньше. Роджер всасывался в плоть со всей силы; кровь заполнила его рот вкусом горячего металла. Он выплюнул ее, забрызгав желтые листья, и отер волоски с ног Джейми со своих губ. Со странным состоянием ума, которое приходит во время экстраординарной ситуации, он думал о множестве незначительных вещей, хотя был полностью нацелен на решение основной задачи.

«Проклятая змея действительно мертва?»

«Насколько она ядовита?»

«Бизоны убежали?»

«Христос, он все делает правильно?»

«Брианна убьет его, если он позволит ее отцу умереть. Так же, как и Клэр».

«У него сильные судороги в правом бедре».

«Черт побери, где все другие? Фрейзеру нужно позвать их…»

Нет, он звал их и очень громко, но это не проникало в сознание Роджера. Плоть ноги, которую Роджер держал, стала очень твердой; мышцы под его пальцами закоченели.

Что-то схватило его за волосы и откинуло голову, вынуждая остановиться. Он взглянул вверх, тяжело дыша.

— Достаточно, — сказал Джейми мягко. — Ты высосешь у меня всю кровь

Он осторожно пошевелил босой ногой и поморщился. Порезы ярко пламенели; из них все еще сочилась кровь, а плоть вокруг распухла и посинела.

Роджер сел на пятки, глотая воздух.

— Я наделал больше ран, чем змея.

Его рот наполнился слюной, он откашлялся и сплюнул. Фрейзер молча предложил ему фляжку с виски; он прополоскал рот первым глотком, сплюнул еще раз и сделал большой глоток.

— Все в порядке? — спросил он, кивнув на рану, и отер подбородок тыльной стороной ладони.

— Я справлюсь, — все еще бледный Джейми улыбнулся уголком рта. — Сходи и посмотри — не видно ли других.

В поле зрения никого не наблюдалось; вид с вершины показывал только море оголенных раскачивающихся ветвей. Ветер усилился. Если бизоны все еще находились возле реки, никаких их следов — так же, как и охотников — не было заметно.

Охрипнув от призывных криков, Роджер спустился вниз к Джейми. Тот немного передвинулся, найдя защищенный от ветра уголок среди камней возле большой пихты. Он сидел, прислонившись к скале и вытянув ноги с повязкой из носового платка на раненной голени.

— Никаких признаков. Вы можете идти? — Роджер наклонился над тестем и встревожился, увидев, что тот горит и потеет, несмотря на усиливающийся холод.

Джейми покачал головой и указал на ногу.

— Могу, но не долго.

Нога заметно раздулась возле укуса, и синий отек распространился, виднеясь по сторонам повязанного платка.

Роджер ощутил первый укол беспокойства. Он сделал все, что знал из пособий об оказании первой помощи при укусе ядовитой змеи. Следующий шаг в них гласил: «Иммобилизуйте конечность и доставьте потерпевшего в больницу, как можно скорее». Иссечение и высасывание предназначались, чтобы очистить рану от основной порции яда, но совершенно очевидно, что яд еще остался в окружающих тканях и теперь медленно распространяется по телу Джейми Фрейзера. У него не было времени очистить рану полностью, если вообще это было возможно. А ближайшая больница — Клэр с ее травами — находилась на расстоянии дневного перехода.

Роджер медленно сел на корточки, задаваясь вопросом: что, черт побери, сейчас делать. Иммобилизовать конечность не проблема, но что хорошего из этого выйдет.

— Сильно болит? — неловко спросил он.

— Да.

С этим мало обнадеживающим ответом Джейми прислонился к камню и закрыл глаза. Роджер опустился на кучу сухих игл и пытался думать.

Быстро темнело; короткое тепло дня исчезло, и вечерние тени под деревьями стали темно- синими, хотя вряд ли сейчас было больше четырех часов. Совершенно очевидно, что сегодня они никуда не могут двинуться; идти по горам в темноте невозможно, даже если бы Фрейзер мог ходить. Если бы здесь были другие мужчины, они могли бы сделать носилки, чтобы нести его, но не будет ли лучше оставить его на месте. И хотя он страстно желал, чтобы Клэр была здесь, здравый смысл говорил ему, что она тоже немногое могла бы сделать — разве что утешить Джейми перед смертью…

Эта мысль связала его кишки узлом. Решительно отогнав ее, он полез в свою сумку, проверить запасы. У него оставалось немного лепешек. С водой в горах не было никаких проблем; он мог слышать бульканье ручья где-то внизу за деревьями. А сейчас, пока еще светло, он должен собрать топливо для костра.

— Нам лучше развести огонь, — внезапно заговорил Джейми, поразив Роджера отражением его собственной мысли. Фрейзер открыл глаза и теперь смотрел вниз на одну руку, поворачивая ее вверх и вниз, словно никогда не видел прежде.

— У меня будто иголки колют пальцы, — заметил он с интересом. Потом коснулся своего лица. — И здесь тоже. И губы онемели. Ты знаешь, так всегда бывает?

— Не знаю. Полагаю, вы перепили виски.

Это была не смешная шутка, но он почувствовал облегчение, когда она была встречена слабым смехом.

— Нет, — Джейми похлопал по фляжке, лежащей подле него. — Я думаю, что он пригодится мне позже.

Роджер глубоко вздохнул и встал.

— Хорошо. Оставайтесь здесь; вы не должны двигаться. Я принесу дрова. Может быть, другие увидят огонь.

От других мужчин вряд ли будет польза, по крайней мере, до утра, но хорошо, если они будут не одни.

— Принеси змею, — крикнул ему вслед Джейми. — Будет справедливо, если мы съедим ее на ужин!

Усмехнувшись, несмотря на тревогу, Роджер кивнул и стал спускаться по склону.

«Каковы шансы?» — думал он, наклоняясь, чтобы оторвать толстую ветвь от упавшего дерева. Фрейзер был крупным мужчиной и обладал отменным здоровьем. Конечно, он выживет.

Но люди умирали от укуса змей весьма часто; только на прошлой неделе они услышали о немецкой женщине возле Хай-Пойнта, которая была укушена змей прямо в горло, когда набирала дрова из поленницы. Женщина умерла в течение нескольких минут. Он потянулся под куст за сухой ветвью, как раз в тот момент, когда этот эпизод пришел ему в голову; он тут же испуганно отдернул руку, покрывшуюся гусиной кожей. Ругая себя за глупость, он подобрал палку и разворошил сухие листья, прежде чем осторожно взять хворостину.

Он не мог удержаться, чтобы не глядеть вверх по склону каждые несколько минут и чувствовал укол тревоги всякий раз, когда Фрейзер исчезал из поля зрения. Что если он впадет в кому, прежде чем Роджер вернется?

Потом он внезапно вспомнил газетную заметку. Нет, Джейми не умрет ни от укуса змеи, ни от холода. Он не мог; ему предназначено умереть в пожаре несколько лет спустя. Впервые грядущая погибель означала уверенность в настоящем. Он глубоко вдохнул воздух и с облегчением выдохнул, потом собрался с силами и подошел к змее.

Теперь она была совершенно неподвижна и вполне мертва. Однако ему потребовалось некоторое усилие, чтобы дотронуться до нее. Она была толщиной с его запястье и почти четыре фута длиной. Она уже стала коченеть, и он положил ее на охапку дров, как чешуйчатую ветку. Увидев ее среди сухих ветвей, он без труда понял, почему женщина не увидела змею, которая ее укусила; нежные коричневые и серые оттенки кожного узора делали ее почти невидимой на этом фоне.

Джейми разделал тварь, пока Роджер разводил костер. Уголком глаза, он мог видеть, что тесть делал работу довольно неуклюже; онемение в его пальцах, должно быть, усиливалось. Однако он упорно продолжал разрезать змею, насаживая дрожащими руками куски бледной плоти на очищенную ветку.

Закончив работу, Джейми протянул палку к разгорающемуся костру и едва не уронил ее. Роджер подхватил ее и сквозь дерево ощутил дрожь, сотрясающую руку Джейми.

— Вы в порядке? — спросил он Джейми, автоматически потянувшись потрогать его лоб. Фрейзер отклонился с несколько оскорбленным видом.

— Да, — сказал он и сделал паузу. — Да… я действительно чувствуя себя немного странно, — признал он.

Трудно было судить в неверном свете сумерек, но Роджер подумал, что он выглядел не просто немного странно.

— Почему бы вам пока не полежать? — предложил он, пытаясь казаться беззаботным. — Поспите, я разбужу вас, когда еда будет готова.

Джейми не стал возражать, и это испугало Роджера больше, чем что-либо иное до сих пор. Мужчина свернулся на куче сухих листьев, с осторожностью двигая раненной ногой, что показало Роджеру, как сильно она болела.

Мясо шипело и капало над огнем, и несмотря на отвращение от мысли съесть змею, Роджер ощутил голодное урчание в желудке. Проклятие, если бы оно не пахло, как жареный цыпленок! Не в первый раз он подумал о тонкой грани между аппетитом и голодом; даже самый привередливый гурман через два дня без еды стал бы есть слизняков и ящериц без всяких колебаний, как Роджер во время своего возвращения с землемерных съемок.

Он украдкой наблюдал за Джейми. Тот не двигался, но Роджер мог видеть, что время от времени мужчина содрогался, несмотря на разгоревшийся костер. Его лицо казалось красным, но это могло быть лишь светом от огня — ничего общего с реальным цветом.

К тому времени, когда мясо было готово, наступила полная темнота. Роджер принес воду, затем навалил сухой травы и древесины в костер, заставив языки пламени подняться выше его головы. Если мужчины находятся в пределах одной мили, они увидят огонь.

Фрейзер с трудом проснулся, чтобы поесть. Было ясно, что у него совсем отсутствует аппетит, но он вынуждал себя есть, пережевывая и глотая мясо с упорной настойчивостью. «Что это? — задался вопросом Роджер. — Простое упрямство? Своеобразная месть змее? Или некое горское суеверие, что поедание плоти рептилии может излечить от яда?»

— Индейцы знают, как лечить укус змеи? — неожиданно спросил Джейми, косвенно подтвердив последнее предположение Роджера.

— Да, — ответил Роджер осторожно. — У них есть корни и травы, которые они мешают с экскрементами или горячей кукурузной кашей, чтобы сделать припарку.

— Это помогает? — Рука Фрейзера с куском мяса опустилась, словно он был не в силах поднести ее ко рту.

— Я видел это только два раза. Однажды это, вроде бы, сработало. Никакой опухоли и боли; девочка к вечеру была совершенно здорова. В другой раз, не помогло.

Он был очевидцем, когда завернутое тело вынесли из большого дома, но сам ужасных признаков смерти не видел. По-видимому, сейчас у него будет шанс познакомиться с эффектами укуса змеи совсем близко.

Фрейзер покряхтел.

— А что сделали бы в твое время?

— Сделали бы укол противоядия.

— Укол? — Джейми не выразил энтузиазма. — Клэр однажды делала мне укол. Мне совсем не понравилось.

— Это помогло?

Джейми что-то неразборчиво проворчал и оторвал зубами кусочек мяса.

Несмотря на тревогу, Роджер с жадностью прикончил свою часть змеи и несъеденную долю Джейми тоже. Небо распростерлось над ними, черное и звездное, и холодный ветер запел среди деревьев, холодя руки и лица.

Он закопал остатки потрохов змеи — меньше всего им нужно, чтобы запах крови привлек какого-нибудь хищника — и стал подкладывать дрова в огонь, все время прислушиваясь к звукам из темноты. Но не было слышно ничего, кроме завывания ветра и стука ветвей. Они были одни.

Фрейзер скинул замшевую куртку, несмотря на прохладу, и сидел, закрыв глаза и слегка покачиваясь. Роджер присел рядом на корточки и коснулся его руки. Иисус! Человек был обжигающе горячим на ощупь.

Тем не менее, он открыл глаза и слабо улыбнулся. Роджер протянул чашку с водой; Джейми кивнул и неловко взял ее. Нога его ниже колена страшно раздулась и стала в два раза толще, чем обычно. На коже выступили нерегулярные темно-красные пятна, словно какой-то суккуб оставил на ней засосы.

Роджер тревожно подумал, что, возможно, он был не прав. Он верил, что прошлое изменить нельзя, и, следовательно, время и способ смерти Фрейзера предрешены; это случится только через четыре года. Но насколько он может быть уверенным?

— Ты мог ошибаться, — Джейми поставил чашку и посмотрел на него пристальным синим взглядом.

— В чем? — спросил он, потрясенный озвученной мыслью. Неужели он говорил вслух, сам того не осознавая?

— В том, что историю изменить нельзя. Но что если ты не прав?

Роджер нагнулся, чтобы пошевелить костер.

— Я не ошибаюсь, — сказал он твердо, как самому себе, так и Фрейзеру. — Вспомни, ты и Клэр пытались остановить Чарльза Стюарта и не смогли. Это невозможно.

— Не совсем так, — возразил Фрейзер. Он откинулся назад, глядя на огонь с полузакрытыми глазами.

— Что не так?

— Да, верно, мы не смогли помешать восстанию, но это зависело не только от нас и от него; в деле было замешано множество людей. Главари кланов, которые последовали за ним, проклятые ирландцы, которые льстили ему, даже Людовик со своим золотом.

Он махнул рукой, оставляя эту мысль.

— Все это не имеет значения. Ты сказал, что мы с Клэр не могли остановить его, и это верно, мы не смогли изменить начало, но, возможно, мы могли изменить конец.

— Вы имеете в виду Каллоден? — Роджер смотрел на огонь, вспоминая день, когда Клэр рассказала им с Брианной о камнях и Джейми Фрейзере. Да, она говорила о последней возможности, шансе предотвратить резню кланов.

Он взглянул на Фрейзера.

— Убив Чарльза Стюарта?

— Да, но ни она, ни я не смогли решиться на убийство, — его глаза были почти закрыты, но он беспокойно вертел головой. — Я много раз с тех пор задавался вопросом, воспитание или трусость не позволили нам сделать это.

— Или, быть может, что-то еще, — резко произнес Роджер. — Кто знает. Если бы Клэр попыталась отравить его, держу пари, что произошло что-нибудь, что помешало бы ей — блюдо с отравой разбилось бы, его съела бы собака, умер бы кто-нибудь другой, да мало ли что!

Глаза Фрейзера медленно открылись.

— Значит, ты полагаешь, что все предопределено? У человека вообще нет свободы выбора? — он протер рот тыльной стороной ладони. — И когда ты принял решение последовать за Брианной, а потом вернуться к ней и ребенку — это был не твой выбор? Это было предназначено?

— Я… — Роджер остановился, сжав руки. Вонь трюмов «Глорианы», казалось, внезапно перебила запах горящего дерева. Потом он расслабился и коротко хохотнул. — Неподходящее время для философских разговоров, не так ли?

— Да, в общем, — спокойно согласился Фрейзер. — Только может статься у меня не будет другого времени, — и прежде чем Роджер бросился убеждать его, он продолжил. — Если нет свободы выбора… тогда нет греха и искупления, да?

— Иисус, — пробормотал Роджер, отбрасывая волосы со лба. — Отправиться на охоту с Хоукаем [Хоукай (Hawkeye), или Ястребиный глаз — персонаж из вселенной Марвел. Его в 1964 году создали Стэн Ли и художник Дон Хек.] и оказаться под деревом с проклятым Августином из Гиппо.[Блаженный Августин Аврелий родился в Тагасте, Нумидия. С 396 по 430 год был епископом Гиппо в римской провинции Африки.]

Джейми проигнорировал его высказывание, сосредоточенный на своей мысли.

— Мы выбрали, Клэр и я. Мы не могли совершить убийство. Мы не могли пролить кровь одного человека, но тогда кровь Каллодена ложится на нас? Мы не могли совершить грех, но грех все равно нашел нас?

— Конечно, нет, — Роджер беспокойно встал и начал ворошить дрова в костре. — Что произошло в Каллодене — не ваша вина, да и как могло быть? Все эти люди, которые принимали участие — Мюррей, Камберленд, главы кланов… это не могло быть делом одного человека!

— Значит, ты полагаешь, что все предопределено? Мы обречены или спасены с самого рождения? И это ты, сын священника! — Фрейзер сухо хихикнул.

— Да, — Роджер начинал чувствовать себя смущенным и сердитым, — то есть, я не думаю так. Ведь если это уже произошло каким-то образом, как это может произойти иначе?

— Просто ты думаешь, что это произошло, — указал Фрейзер.

— Я не думаю, я знаю!

— Ммфм. Да. Это находится для тебя в прошлом, потому что ты подошел с другой стороны. Поэтому ты не смог бы изменить его, но я мог, потому что для меня это было будущее.

Роджер сильно потер лицо рукой.

— Это не… — начал он и замолчал. Как он мог сказать, что это не имело смысла? Иногда ему казалось, что в мире больше ничего не имеет смысла.

— Возможно, — произнес он устало. — Бог знает, я нет.

— Да. Полагаю, мы очень скоро узнаем.

Роджер резко взглянул на мужчину, уловив странную нотку в его голосе.

— Что вы имеете в виду?

— Ты думаешь, что знаешь, что я умру через три года, — сказал Фрейзер спокойно. — Если я умру сегодня ночью, тогда ты не прав, да? То, что ты полагаешь свершившимся, не произойдет, значит, прошлое можно изменить, не так ли?

— Вы не умрете, — рявкнул Роджер, с возмущением глядя на Фрейзера.

— Я рад слышать это, — сказал тот, — но сейчас мне хотелось бы виски. Вытащи пробку из фляжки; мои пальцы не держат ее.

Руки самого Роджер тоже не были уверены. Вероятно, сильный жар, исходящий от Фрейзера, заставил его чувствовать свою кожу холодной, когда он поил тестя из фляжки. Он сомневался, что виски рекомендован при укусе ядовитой змеи, но, по-видимому, сейчас это не имело никакого значения.

— Ложитесь, — сказал он хрипло, когда Джейми кончил пить. — Я схожу за дровами.

Он не мог сидеть на месте, и хотя дров было много, он долго бродил в темноте, не выпуская из вида костер.

У него было множество ночей, подобных этой. В одиночестве под небом, столь необъятным, что у него кружилась голова, когда он глядел вверх; промерзший до костей, двигающийся, чтобы согреться. Ночи, когда его одолевали мучительные сомнения, и он не мог успокоиться и уснуть в куче из листьев.

Выбор был очевиден, но сделать его было совсем нелегко: с одной стороны Брианна, и все что с ней следовало — любовь и опасность, страх и сомнение. А с другой стороны надежность. Знание — кто он и что, надежность, которую он оставил ради женщины, принадлежащей ему… и ребенка, который мог быть его.

Он выбрал. Черт побери, он выбрал! Никто не вынуждал его, он сам сделал выбор. И если это означало переделать себя до основания, он выбрал и это тоже! И он сам принял решение поцеловать Мораг. Его рот дрогнул от воспоминания; он тогда не имел ни малейшего понятия о последствиях этого вполне невинного поступка.

Где-то в глубине его памяти раздалось негромкое эхо незнакомого голоса:

«…не имеет значения, кем я родился, только то, кем я сделаю себя, только то, кем я стану».

Кто написал эти слова. Монтень? Локк? Один из проклятых философов Просвещения с их идеями о судьбе и личности? Хотел бы он знать, что бы они сказали о путешествии во времени! Потом он вспомнил, где он прочитал эти слова, и холод скользнул вдоль его позвоночника.

Это гримуар ведьмы Джейллис. Это имя ведьмы, и его собственное имя. Не имеет значения, кем я родился, только то, кем я сделаю себя, только то, кем я стану.

— Ладно, — громко возразил он. — Ладно, но и ты не смогла изменить прошлое, да, бабушка?

Из леса сзади него донесся звук, и волоски приподнялись на его шее, пока он не осознал, что это был не смех, как он подумал в первый момент, а отдаленный крик пантеры.

«Она, тем не менее, изменила», — внезапно пришло ему в голову. Правда, ей не удалось сделать королем Чарльза Стюарта, но она сделала множество других вещей. И сейчас ему пришло в голову… Она и Клэр, обе сделали нечто, что гарантировано изменило будущее; они родили детей от мужчин другого времени. Брианна… Уильям Баккли, и когда он подумал о влиянии, которое оказали эти два рождения не его собственную жизнь, не говоря уже о всем прочем…

Значит, можно менять прошлое, не так ли? Он медленно сел на поваленный ствол, чувствуя холод и влажность коры. Да, это так. Даже его проклятое существование явилось результатом выбора, который сделала Джейли Дункан. Если бы Джейли не родила ребенка Дугалу МакКензи… конечно, она не намеревалась делать этого.

И имеет ли какое-то значение намерение? И об этом ли он спорил с Джейми Фрейзером?

Он встал с дерева и обошел вокруг костра, всматриваясь в тени. Фрейзер лежал неподвижной кучей.

Он подошел к нему тихо, как мог, хотя сухие иглы потрескивали под ногами. Мужчина не шевелился. Его глаза были закрыты; по лицу распространились пятна. Роджеру показалось, что лицо его отекло; губы и веки немного раздулись. В неверном свете костра невозможно было определить, дышал ли он.

Роджер встал на колени и сильно потряс его.

— Эй! Вы живы? — он хотел, чтобы это прозвучало, как шутка, но страх в его голосе был очевиден ему самому.

Фрезер не шевелился, потом приоткрылся один глаз.

— Да, — пробормотал он, — но не испытываю от этого удовольствия.

Роджер обтер лицо Джейми влажной тряпкой, предложил еще виски, от которого тот отказался, и сел рядом, прислушиваясь к каждому хриплому вздоху.

Против воли он стал планировать свои действия, переходя от одного плохого предположения к другому. Что если худшее случится? Он был вынужден признать, что это возможно. Ему приходилось видеть, как умирали люди, выглядевшие не так скверно, как Фрейзер сейчас.

Если это произойдет, и мужчины не найдут их, ему придется похоронить Джейми. Он не может нести тело и оставить его на растерзание пантерам и другим хищникам тоже.

Его глаза тревожно оглядывали темноту. Скалы, деревья, кусты — все выглядело чуждым; контуры форм, полускрытых тьмой, казалось, дрожали и изменялись в дергающемся свете; ветер проносился со стоном, как бродячее животное.

Вон там наклонилось под углом полуупавшее дерево. Он мог выкопать под ним мелкую яму, а потом уронить на нее дерево, прикрыв таким образом временную могилу.

Он сильно прижался головой к коленям.

— Нет! — прошептал он. — Пожалуйста, нет!

Мысль о том, чтобы сообщить ужасное известие Брианне, Клэр, доставляла ему физическую боль, нанося удары в грудь, заставляя сжиматься горло. И не только им… а как же Джем? Фергюс и Марсали, Лиззи и ее отец, Баги, Линдсеи и другие семьи в Ридже? Они всегда обращались к Джейми за помощью, утешением и руководством. Как они обойдутся без него?

Фрейзер пошевелился и застонал. Роджер положил руку на его плечо, успокаивая.

«Не уходите, — думал он, и невысказанные слова свивались клубком в его горле, — останьтесь с нами. Останьтесь со мной».

Он сидел долгое время, оставляя руку на плече Фрейзера. У него появилась абсурдная мысль, что таким образом он удерживает его на земле, словно якорем. Если он продержит свою руку до рассвета, все будет хорошо; если он отнимет ее, это будет конец.

Огонь медленно прогорал, но он все откладывал момент, когда нужно будет подбросить в него дрова, не желая выпускать плечо Фрейзера.

— МакКензи? — голос был едва слышным шепотом, но он сразу же нагнул голову.

— Да, я здесь. Воды, капельку виски? — он протянул руку к чашке, пока говорил, и от беспокойства пролил немного воды. Фрейзер сделал два небольших глотка, потом оттолкнул чашку слабым взмахом руки.

— Я все еще не знаю, прав ты или нет, — сказал он. Его голос был тихим и хриплым, но отчетливым. — Но если ты ошибаешься, и я умираю, я должен сказать тебе некоторые вещи. Я не хочу дожидаться, пока не станет слишком поздно.

— Я здесь, — повторил Роджер, не знаю, что еще сказать.

Фрейзер прикрыл глаза, собираясь с силами, потом, тяжелый и неуклюжий, с трудом повернулся на бок. Он поморщился и некоторое время потратил на то, чтобы отдышаться.

— Боннет. Я должен рассказать тебе о том, что я предпринял.

— Да? — в первый раз за этот день Роджер испытал другое чувство, кроме тревоги о здоровье Фрейзера.

— Есть человек по имени Лайон; Дункан Иннес знает, как его найти. Он работает на побережье, скупает товар у контрабандистов, промышляющих во Внешних отмелях. [320-километровая полоса узких песчаных барьерных островов побережья Северной Каролины.] Он подходил ко мне на свадьбе, чтобы узнать, не мог ли я завести с ним дела, касающиеся виски.

Внешне план был очень прост; Джейми отправляет этому Лайону сообщение — каким способом Роджер не имел понятия — что готов вступить в дело при условии, что тот привлечет Стивена Боннета в доказательство того, что имеет человека, обладающего необходимой репутацией и знающего побережье сверху донизу.

— Необходимая репутация, — отозвался Роджер эхом. — Да, у него она есть.

Фрейзер произвел звук, который, возможно, был смехом.

— Вряд ли он легко согласится на это; он будет ставить условия и сроки, но согласится. Скажи ему, что у тебя достаточно виски, чтобы сделать дело стоящим. Если будет необходимо, отдай ему бочонок двухлетнего виски на пробу. Когда он убедится, что народ станет за него платить, он проявит энтузиазм. Место… — Фрейзер остановился, скривившись, и некоторое время пытался отдышаться.

— Я полагал назначить встречу на пристани Уайли, но если ты возьмешься за дело, выбери место на свое усмотрение. Возьми с собой Линдсеев, охранять твою спину, если они согласятся пойти с тобой. В противном случае найди еще кого-нибудь. Один не ходи. И будь готов убить его первым выстрелом.

Роджер кивнул, сильно сглотнув. Веки Джейми распухли, но он кинул из-под них острый взгляд, сверкнувший в свете костра.

— Не позволяй ему приблизиться слишком близко, чтобы он смог достать тебя мечом, — сказал он. — Ты хорошо учился, но тебе не одолеть такого человека, как Боннет.

— А вам? — Роджер не смог не задать вопрос. Ему показалось, что Фрейзер улыбнулся, хотя трудно было сказать наверняка.

— О, да, — сказал он мягко — Если буду жив, — он кашлянул и поднял руку, считая разговор о Боннете законченным.

— Об остальных… опасайся Синклера. Он полезный человек, он знает все, что происходит в колонии, но он не тот человек, к которому можно поворачиваться спиной.

Он замолчал, задумчиво наморщив лоб.

— Ты можешь доверять Дункану Иннесу и Фаркарду Кэмпбеллу, — продолжил он. — И Фергюсу, он поможет тебе, если это в его силах. Остальные… — он пошевелился и сморщился от боли. — Опасайся Обадию Хендерсона; он попытается испытать тебя. Таких будет много, не обращай внимания, но не позволяй этого Хендерсону. Останови его при первой возможности, второго шанса не будет.

Медленно с частыми паузами для отдыха он прошелся по всему списку мужчин в Ридже и Кросс-Крике, не упустив всех важных людей из долины Кейп-Фер. Склонности, тайны, обязательства.

Роджер, подавляя панику, изо всех сил пытался слушать внимательно и запоминать все. Хотя ему хотелось сказать Фрейзеру что-то успокаивающее, попросить его отдохнуть, заявить, что во всем этом нет необходимости, он осознавал, что знания эти были жизненно важны. Война приближалась. Если благополучие Риджа, Брианны, Джемми и Клэр будет зависеть от неопытных рук Роджера, он должен усвоить каждый кусочек информации, которую Фрейзер мог ему дать.

Голос Джейми утонул в хрипе. Он потерял сознание? Плечо под ладонью Роджера было тяжелым и неподвижным. Он сидел тихо, не смея пошевелиться.

«Этого недостаточно», — подумал он, и тупой страх сжал его живот; страх, который лежал под острой мукой горя. Он не может сделать это. Христос, он даже не может попасть из мушкета в предмет размером с дом! И теперь он должен заменить Джейми Фрейзера? Поддерживать порядок кулаками и разумом, кормить семью ружьем и ножом, шагать по канату политики над бочонком с порохом с арендаторами и семьей на плечах? Заменить мужчину, которого называют Сам? «Ничего подобного», — подумал он уныло.

Рука Фрейзера вдруг дернулась. Пальцы на ней раздулись, как сосиски; натянутая кожа покраснела и блестела. Роджер положил на руку свою ладонь и почувствовал, что пальцы зашевелились, пытаясь ухватиться за нее.

— Скажи Брианне, что я горжусь ею, — прошептал Фрейзер. — Мой меч отдай ребенку.

Роджер кивнул, не способный говорить, потом сообразил, что Фрейзер не может видеть его, и откашлялся.

— Да, — произнес он хрипло. — Я скажу ей.

Он ждал, но Фрейзер молчал. Костер почти прогорел, но рука мужчины была горяча, как раскаленные угли. Налетел резкий порыв ветра, отбросив волосы на его лицо, поднимая брызги искр из костра.

Он ждал так долго, как мог; холодная ночь ползала минута за минутой. Потом он наклонился, чтобы Фрейзер мог услышать его.

— Клэр? — спросил он тихо. — Я должен ей что-то передать?

Ему показалось, что он ждал слишком долго. Фрейзер несколько минут лежал неподвижно. Потом большая рука пошевелилась; раздутые пальцы попытались сомкнуться, словно хотели схватить убегающее время.

— Скажи ей… то, что я говорил ей, остается верным.

Домашнее лечение

— В жизни не видела ничего подобного, — я наклонилась ближе, чтобы лучше рассмотреть. — Просто удивительно.

— И ты целитель половину своей жизни, — раздраженно пробормотал Джейми. — Только не говори, что в вашем времени нет змей.

— Ну, в центре Бостона их не слишком много. Кроме того хирург не занимается укусами змей. Единственный раз, когда я имела с ними дело, случился, когда хозяина зоопарка укусила королевская кобра. Мой друг делал вскрытие трупа и пригласил меня посмотреть.

Я воздержалась от замечания, что Джейми сейчас выглядел намного хуже того тела, на котором проводилась аутопсия.

Я осторожно положила руку на его лодыжку. Кожа была горячей и сухой. Она была также красной. Точнее, ярко-красной. Блестящая краснота простиралась от ног почти до грудной клетки; он выглядел так, будто его сварили в кипятке.

Его лицо, уши и шея тоже были помидорного цвета; только на груди кожа оставалась бледной, да и то была покрыта мелкими красными точками. Кроме цвета вареного лобстера, его кожа на руках и ногах отличалась тем, что шелушилась, свисая тонкими клочками, как испанский мох.

Я всмотрелась в кожу на его бедре и увидела, что ее краснота образовалась за счет более плотного узора красных точек таких же, как на груди.

— Ты выглядишь так, будто тебя поджаривали на медленном огне, — сказала я, с изумлением проводя пальцем по сыпи. — Я никогда не видела ничего более красного в моей жизни.

Плоские точки. Я не чувствовала никаких шишечек и выступов. «Не сыпь, как таковая, — подумала я. — Это должно быть петехии, точечные кровоизлияния под кожей. Но столь многочисленные…»

— Не думаю, что ты выглядишь лучше, чтобы критиковать меня, сассенах, — сказал он. Слишком слабый, чтобы кивнуть головой, он указала глазами на мои руки, все в желтых и синих пятнах.

— О, черт! — я вскочила на ноги, торопливо набросила на него одеяло и выбежала в дверь. Отвлеченная драматическим прибытием Джейми, я оставила во дворе чан, в котором окрашивала одежду, а воды в нем было мало. Христос, если она выкипела, а одежда сгорела…

Горячий сильный запах мочи и индиго ударил мне в нос, когда я выскочила из двери. Несмотря на это, я облегченно вздохнула, поскольку увидела Марсали, которая с красным от усилий лицом тащила из чана парящую массу большой деревянной рогаткой. Я торопливо подбежала к ней и стала хватать из этой груды дымящиеся предметы одежды один за другим и бросать их на кусты ежевики для просушки.

— Слава Богу, — сказала я, махая ошпаренными пальцами, чтобы охладить их. — Я боялась, что все сожгла.

— Возможно, они будут немного темноватыми, — Марсали вытерла лицо рукой, откидывая назад светлые пряди волос, выбившиеся из керча. — Если погода будет хорошая, можно оставить их на солнце, чтобы они немножко поблекли. Давайте, снимем чан, пока он не сгорел.

Слой индиго на его дне уже почернел и потрескался, когда мы опрокинули его с костра, и облака резко пахнущего дыма окружили нас.

— Все в порядке, — сказала Марсали, кашляя и сдувая дым от лица. — Оставьте его, мама Клэр, я налью воды, чтобы он отмокал. Вам нужно осмотреть па, да? Я пришла, как только услышала, что он плох.

— О, спасибо, дорогая, — я была переполнена благодарностью; у меня совсем не было времени таскать несколько ведер воды с ручья, чтобы залить в чан. Я подула на ошпаренные пальцы; кожа на них стала почти такой же красной, как у Джейми.

— Я думаю, с ним все будет в порядке, — уверила я ее, подавляя свой страх. — Он чувствует себя ужасно и выглядит еще хуже. Я не видела ничего подобного в жизни, но если рана не воспалится… — я суеверно скрестила обожженные пальцы.

— Ага, он выживет, — уверенно заявила Марсали. — Фергюс говорил, что когда они нашли его с Роджером, им показалось, что он умер, но когда они пересекли хребет, он уже отпускал неприличные шутки о змее, так что они перестали волноваться.

Я была не так оптимистична, увидев состояние его ноги, но бодро улыбнулась.

— Да, с ним все будет хорошо. Я собираюсь сделать ему луковые припарки и прочистить рану. Почему бы тебе не навестить его, пока я хожу за луком?

К счастью лука было много; я собрала его две недели назад, когда ударил первый мороз, и десятки узловатых ароматных плетей висели в кладовой. Я сорвала шесть больших луковиц и принесла их на кухню, почистила и начала резать. Мои полуобваренные пальцы покалывало, и они были жесткими, так что я работала медленно, опасаясь случайно порезаться.

— Давайте, leannan,[Милая (гэльск.)] я порежу, — миссис Баг вынула нож из моей руки и принялась быстро кромсать лук. — Это для припарки? Да, это то, что нужно. Хорошая припарка из лука вылечит все что угодно, — однако она немного хмурилась, когда кидала озабоченный взгляд в сторону моего кабинета.

— Я могу чем-то помочь, ма? — в кухню вошла Бри с таким же встревоженным видом. — Па выглядит ужасно. Он в порядке?

— Деда узасно? — Джемми притопал следом за матерью, скорее заинтересованный ножом, которым работала миссис Баг, чем обеспокоенный состоянием дедушки. Он с целеустремленным видом подтащил табурет к столу. — Я делаю!

Я убрала волосы с обильно орошаемых слезами глаз.

— Думаю, да, — я вздохнула и промокнула глаза платком. — Как Роджер?

— Хорошо, — я заметила нотку гордости в ее голосе. Джейми заявил, что Роджер спас ему жизнь. Я только надеялась, что она останется спасенной.

— Он спит, — добавила она. Ее рот немного изогнулся, когда она с понимающим видом встретила мой взгляд. Пока муж в постели, вы, по крайней мере, знаете, где он. И уверены, что в настоящий момент он в безопасности.

— Джем, не приставай к миссис Баг! — она подхватила его с табурета, несмотря на протестующие пинки, и унесла подальше от разделочной доски. — Ма, нужно что-нибудь сделать?

Я в размышлении потерла между бровями.

— Да, может, ты попытаешься найти личинки мух? Они нужны для ноги Джейми, — я нахмурила брови, глядя из окна на яркий осенний день. — Однако боюсь, что мороз убил всех мух, я не видела ни одной уже несколько дней. Посмотри в загоне, они могли отложить яйца в теплые экскременты.

Она состроила быструю гримасу отвращения, но кивнула, ставя Джемми на пол.

— Давай, парень, пойдем поищем какашки для бабы.

— Какашки, какашки, какашки, — Джемми носился вокруг в восторге от такой перспективы.

Я бросила нарезанный лук в выдолбленную тыкву и налила в нее немного горячей воды из котелка. Оставив лук настаиваться, я вернулась в хирургию. В центре кабинета стоял крепкий сосновый стол, который служил диагностическим столом, стоматологическим креслом, поверхностью для составления препаратов и даже исполнял роль обеденного стола в зависимости от медицинской необходимости и числа гостей. В настоящее время на нем лежало тело Джейми, едва видимое под кучей одеял и накидок. Марсали стояла рядом и поила его водой из чашки.

— Ты уверен, что с тобой все хорошо, па? — спросила она, потянувшись к нему рукой, но остановилась, боясь дотронуться до него.

— О, да.

Я слышала в его голосе глубокую усталость, но большая рука медленно появилась из-под одеял и коснулась ее щеки.

— Фергюс прекрасно справился, — сказал он. — Собрал мужчин ночью, утром нашел меня и Роджера Мака, благополучно привел всех домой. У него великолепное чувство направления.

Голова Марсали была наклонена, но я видела, как ее щека искривилась от улыбки.

— Я говорила ему тоже самое. Однако он не перестает ругать себя за то, что упустил животных. Он говорит, что одного из них хватило бы Риджу на всю зиму.

Джейми коротко фыркнул.

— Обойдемся.

Говорить ему было трудно, но я не стала отсылать Марсали. Роджер сказал мне, что Джейми рвало кровью, когда они возвращались, поэтому я не могла дать ему бренди или виски, и у меня не было лауданума. Присутствие Марсали помогало ему отвлечься.

Я тихонько открыла шкаф и вытащила большой горшок с крышкой, в котором держала пиявок. Глиняная посуда приятно холодила ошпаренные пальцы. В горшке было около дюжины больших пиявок, которые плавали в темном настое из воды и корней рогоза, похожие на черные капли. Я выложила трех пиявок в маленькую миску, наполненную чистой водой, и пододвинула ее к жаровне согреться.

— Просыпайтесь, друзья мои, — сказала я. — Время отрабатывать ваше содержание.

Я стала выкладывать другие вещи, которые мне понадобятся, слушая негромкую беседу позади себя — Герман, Джоан, дикобраз в деревьях возле хижины Марсали и Фергюса.

Грубая марля для луковой припарки, закупоренные бутылки со спиртом, разведенным стерильной водой, глиняные горшки с высушенными растениями: желтокорень, эхинацея, окопник. И бутылка пенициллинового раствора. Я тихо выругалась, взглянув на этикетку. Он был почти месячной давности; отправившись на охоту за медведем и занявшись домашней работай после нашего возвращения, я не приготовила новую партию раствора.

Он должен работать. Тесно сжав губы, я раскрошила травы в миску из древесины бука и вознесла тихую молитву Святой деве. Мне нужна была вся помощь, которую я могла получить.

— А ветки на земле свежие? — спросил Джейми, проявив больше заинтересованности в дикобразе, чем в новых зубах Джоан.

— Да, зеленые и свежие. Я точно знаю, что эта отвратительная тварь наверху, но дерево очень большое, и я не могу увидеть его с земли, не говоря уже о том, чтобы попасть в него из ружья.

Марсали была посредственным стрелком, но так как Фергюс с одной рукой вообще не мог стрелять из мушкета, в семье охотилась она.

— Ммфм, — с усилием откашлялся Джейми, и она торопливо дала ему еще воды. — Возьми немного соленой свинины из кладовой и натри ею палку. Воткни палку в землю недалеко от дерева, и пусть Фергюс караулит. Дикобразы страшно любят соль и жир; он почувствует их и спустится с дерева, когда стемнеет. Как только он окажется на земле, не нужно тратить выстрелы, можно просто стукнуть его по голове. Фергюс с этим прекрасно справится.

Я открыла медицинский сундучок и хмуро уставилась на пилы и скальпели. Я вынула маленький с изогнутым лезвием скальпель, чувствуя его прохладную ручку. Мужчины залепили его рану грязью и завязали грязным платком. Мне нужно удалить омертвевшие ткани, клочки кожи, кусочки листьев, материи и грязи. Только после этого я могу опрыснуть ее открытую поверхность раствором пенициллина. Мне оставалось только надеяться, что пенициллин поможет.

— Это было бы хорошо, — произнесла Марсали с жаром. — Я никогда не добывала дикобраза раньше, но Иэн говорил, что они очень полезны: много жира и игл, которые можно использовать для шитья и всего прочего.

Я закусила губу, рассматривая другие лезвия. Самой большой была складная пила с длиной лезвия около восьми дюймов, предназначенная для ампутации в полевых условиях; я не использовала ее с самого Аламанса. От мысли, применить ее сейчас, по моим бокам потекли струйки пота… но я видела его ногу.

— В мясе слишком много жира, — сказал Джейми, — но это хорошо.

Он резко замолчал, издав приглушенный стон, когда задел ногу, перемещая свой вес.

Я почти могла ощущать процесс ампутации, эхом отдающийся в мускулах моих рук; упругое сопротивление разрезаемых кожи и мышц, скрип распиливаемой кости, треск рвущихся сухожилий и скользкие эластичные сосуды, брызжущие кровью, ускользающие в разъединенную плоть, как… змеи.

Я сглотнула. Нет. До этого не дойдет. Конечно, нет.

— Тебе нужно есть жирное мясо. Ты очень худенькая, muirninn,[Дорогая (гэльск.)] — мягко произнес Джейми позади меня. — Слишком худенькая для женщины, вынашивающей ребенка.

Я обернулась, мысленно обругав себя еще раз. Я подозревала это, но надеялась, что я не права. Три ребенка за четыре года! И однорукий муж, который не может управляться с мужской работой на ферме и не хочет заниматься женской работой по уходу за детьми и пивоварением.

Марсали издала негромкий звук: полурыдание, полуфырканье.

— Как вы догадались? Я даже Фергюсу еще не сказала.

— Надо было сказать, хотя он уже знает.

— Это он сказал вам?

— Нет, но я думаю, что его мучило не только расстройство желудка во время охоты. Теперь, когда я увидел тебя, я понял, что его беспокоило.

Я до крови прикусила язык. Неужели масло пижмы и уксус, которые я ей дала, не помогают? Или семена атаманты? Или, как я сильно подозревала, она не брала на себя труд регулярно ими пользоваться? Но слишком поздно для вопросов и упреков. Я поймала ее взгляд, когда она подняла голову, и ободряюще — я надеюсь — улыбнулась ей.

— О, — сказала она со слабой улыбкой. — Мы справимся.

Пиявки шевелились; их тела медленно растягивались, как ожившие резиновые ленты. Я отогнула одеяло, открыв ногу Джейми, и мягко прижала пиявку к раздутой плоти возле раны.

— Выглядит более мерзко, чем есть на самом деле, — сказала я успокаивающим тоном, услышав непроизвольный выдох Марсали при виде его ноги. Это было правдой, хотя реальность была достаточно мерзкой. Разрезы были покрыты черной коркой по краям; но все еще зияли, открывая красную массу, источающую гной. Плоть вокруг ран чрезвычайно распухла и почернела, испещренная зловещими красноватыми полосками.

Я прикусила губу и нахмурилась, оценивая ситуацию. Я не знала, какая змея укусила его — хотя это не имело особого значения из-за отсутствия противоядия — но ясно, что токсин обладал сильным гемолитическим эффектом. Мелкие кровеносные сосуды полопались по всему его телу, внутри и снаружи, а большие сосуды — возле раны.

Ступня и лодыжка раненной ноги были теплые и розовые, или скорее красные. Это было неплохим знаком, так как свидетельствовало о том, что боле глубокое кровообращение не нарушено. Проблема состояла в том, чтобы улучшить кровообращение вблизи раны для предотвращения отмирания тканей. Красные полосы, однако, очень сильно меня беспокоили; они могли быть как частью геморрагического процесса, так и ранними признаками септического заражения крови.

Роджер не многое рассказал мне о той ночи на горе, но необходимости в этом не было; я видела и раньше людей, которые сидели в темноте в обнимку со смертью. Если Джейми пережил ночь и следующий за ней день, есть шанс, что он выживет… если я смогу справиться с инфекцией. Но в каком состоянии?

Мне не приходилось лечить укусы ядовитых змей прежде, но я видела достаточно иллюстраций в учебниках. Зараженная ткань отмирает и гниет; Джейми мог легко потерять большую часть мышечной массы голени, что может сделать его хромым на всю жизнь, или хуже того, рана может стать гангренозной.

Я украдкой взглянула на него. Он был накрыт одеялами и так ослаб, что едва мог шевелиться. И все же линии его тела изящно вырисовывались под ними, указывая на скрытую силу. Я не могла вынести мысли сделать его калекой, и все же я сделаю это, если будет нужно. Отрезать ногу Джейми… мысль об этом заставила мой желудок сжаться, а ладони, покрытые синими пятнами, вспотели.

Захочет ли он сам?

Я взяла чашку с водой возле головы Джейми и выпила ее. Я не стала бы спрашивать. Выбор был его правом, но он принадлежал мне, а я сделала свой выбор. Я не брошу его, независимо от того, на что мне придется пойти, чтобы удержать его.

— Ты действительно в порядке, па? — Марсали увидела мое лицо. Ее глаза испуганно метнулись от меня к Джейми. Я торопливо попыталась сменить выражение лица на твердую уверенность.

Джейми тоже наблюдал за мной. Один уголок его рта приподнялся.

— Да, я так думал, но сейчас я не совсем уверен.

— В чем дело? Ты чувствуешь себя хуже? — спросила я с тревогой.

— Нет, я чувствую себя прекрасно, — неискренне уверил он меня. — Я только подумал: когда у меня были небольшие раны, ты ругалась и трещала, как сорока, но если я был очень плох, ты становилась нежной, как молоко, сассенах. А сейчас ты не обзываешь меня и не произнесла ни слова упрека с тех пор, как меня принесли домой. Означает ли это, что ты решила, что я умираю, сассенах?

Он насмешливо приподнял бровь, но я могла видеть искру беспокойства в его глазах. В Шотландии никогда не было гадюк; он не мог знать, что происходит с его ногой.

Я глубоко вздохнула и легко положила руки на его плечи.

— Проклятый человек. Это надо же, наступить на змею! Ты что, не смотришь куда идешь?

— Нет, когда преследую по склону тысячу фунтов мяса, — сказал он, улыбаясь. Я почувствовала небольшое расслабление мускулов под моими пальцами и подавила желание улыбнуться в ответ. Вместо этого я сердито сверкнула глазами.

— Ты напугал меня до чертиков! — это, по крайней мере, было правдой.

Бровь приподнялась снова.

— Может быть, ты думаешь, что я сам не испугался?

— Тебе нельзя, — заявила я твердо. — Мы можем бояться только по очереди. Теперь мой черед.

Это заставило его рассмеяться, но смех быстро сменился кашлем и холодной дрожью.

— Принеси горячий камень для ног, — приказала я Марсали, обертывая его одеялами. — И еще чайник с кипящей водой.

Она торопливо бросилась к кухне. Я кинула взгляд на окно, задаваясь вопросом, была ли Брианна успешна в обнаружении личинок. Они не имели себе равных в очищении гнойных ран, не повреждая здоровой плоти. Если я хочу спасти его ногу вместе с его жизнью, мне нужно гораздо больше помощи, чем молитва Святой деве.

Рассеянно подумав о том, есть ли святой покровитель у личинок, я приподняла край одеяла и кинула короткий взгляд на моих беспозвоночных помощников. «Хорошо», — я издала тихий вздох облегчения. Пиявки работали быстро; они уже округлились, отсасывая кровь, которая заполнила ткани из разорванных капилляров. Без ее давления кровообращение могло восстановиться достаточно быстро, чтобы дать питание коже и мышцам голени.

Я видела, как его рука сжала край стола, и почувствовала бедрами, прижатыми к дереву, как он задрожал от холода.

Я обхватила его голову ладонями; щеки его горели.

— Ты не умрешь! — прошипела я. — Нет! Я не позволю тебе!

— Люди говорят мне это постоянно, — пробормотал он, прикрыв запавшие глаза. — Мне нельзя иметь собственное мнение?

— Нет, — сказала я. — Тебе не позволено. Вот, выпей.

Я поднесла чашку с пенициллиновым раствором к его губам, придерживая его, пока он пил. Он состроил гримасу, но послушно выпил.

Марсали принесла чайник, полный кипящей воды. Большую часть кипятка я вылила на подготовленные травы и оставила настаиваться. Чашку холодной воды я дала Джейми, чтобы смыть вкус пенициллина.

Он проглотил воду, потом откинулся на подушку, все еще не открывая глаз.

— Что это? — спросил он. — Я чувствую вкус железа.

— Вода, — ответила я. — У тебя кровоточат десна, от этого все будет иметь вкус железа, — я вручила Марсали пустой кувшин и попросила принести еще воды. — Положи в нее мед, — сказала я. — Одна часть меда на четыре части воды.

— Крепкий бульон — вот в чем он нуждается, — сказала она, посмотрев на него с нахмуренным от тревоги лбом. — Это всегда советовала моя мама, и ее мама тоже. Когда тело потеряло много крови, лучше говяжьего бульона ничего нет.

Я подумала, что Марсали была серьезно взволнована; из тактичности она очень редко упоминала при мне свою мать. На этот раз проклятая Лаогера была права; крепкий бульон был бы превосходной вещью, если бы у нас была свежая говядина.

— Медовая вода, — коротко сказала я, выставляя ее из комнаты. Потом пошла за добавочной порцией пиявок, и остановилась, чтобы посмотреть в окно в надежде увидеть Брианна.

Она уже вылезла из загона с босыми ногами и юбками, подоткнутыми выше колен, и очищала с ноги конский помет. Значит, безуспешно. Она увидела меня в окне и махнула рукой, потом показала на топор, прислоненный к изгороди, затем в направлении леса. Я кивнула и махнула ей рукой в ответ; гнилые бревна давали еще одну возможность.

Джемми находился рядом с ней, привязанный к изгороди загона за помочи. Он не нуждался в них, чтобы стоять на ногах, но они не позволяли ему убежать, пока мать была занята. Он с увлечением стягивал с забора засохшие тыквенные плети с остатками овощей и радостно вопил, когда обломки сухих листьев и куски побитых морозом тыкв падали на его пылающие волосы. С решительным видом на круглом личике он попытался затолкать в рот тыкву размером с его голову.

Уголком глаза я уловила движение; Марсали принесла в ведре воду с ручья и стала наливать ее в подгоревший котел. Нет, она не показывала вида, но Джейми был прав, она была слишком худой. Теперь я могла видеть бледность ее лица и тени под глазами. Черт.

Еще какое-то движение; длинные белые ноги Брианны под подоткнутыми юбками в тени голубой ели. А она пользовалась маслом пижмы? Она все еще кормила грудью Джемми, но это не давало никакой гарантии при таком возрасте ребенка.

Я повернулась на звук позади меня и увидела, что Джейми медленно забирается назад под одеяла, похожий на большого красного ленивца, с моей ампутационной пилой в руке.

— Что, черт побери, ты делаешь?

Он улегся, гримасничая от боли, и откинулся на подушку, делая глубокие задыхающиеся звуки. Складная пила была прижата к его груди.

— Я повторяю, — сказала я, угрожающе нависнув над ним и уперев руки в боки, — что, черт возьми…

Он открыл глаза и приподнял пилу на дюйм или чуть выше.

— Нет, — сказал он решительно. — Я знаю, о чем ты думаешь, сассенах, и я не согласен.

Я глубоко вздохнула, чтобы голос мой не дрожал.

— Ты же знаешь, я не стану этого делать, если не будет абсолютной необходимости.

— Нет, — повторил он с таким знакомым мне упрямством. «Ничего удивительного, что никто не сомневается, на кого похож Джемми», — с кислой усмешкой подумала я.

— Ты не знаешь, что может произойти…

— Я знаю лучше тебя, сассенах, что происходит с моей ногой, — прервал он меня, потом сделал паузу, чтобы вдохнуть воздух. — Мне все равно.

— Может быть, но мне не все равно!

— Я не собираюсь умирать, — произнес он твердо, — и я не хочу жить без ноги. Я в ужасе от этого.

— Я сама от этого не в восторге. Но что, если встанет выбор между ногой и жизнью?

— Не встанет.

— Это очень даже может быть!

— Нет, не может.

«Возраст не имеет ни малейшего значения», — подумала я. Два года или пятьдесят лет. Фрейзер остается Фрейзером, нет камня упрямей их. Я провела рукой по волосам.

— Хорошо, — произнесла я сквозь сжатые зубы. — Отдай эту чертову вещь, я уберу ее.

— Даешь слово?

— Что? — я уставилась на него.

— Даешь слово? — повторил он, возвращая мне пристальный взгляд. — У меня может быть жар, я могу потерять сознание. Я не хочу, чтобы ты отрезала ногу, когда я не в состоянии остановить тебя.

— Если ты будешь в таком состоянии, то у меня не будет выбора!

— Может быть, у тебя, — сказал он ровным голосом, — но у меня он есть. Я сделал его. Даешь слово, сассенах?

— Ты отвратительный, доводящий до бешенства…

Его улыбка была удивительна, белая вспышка на багровом лице.

— Если ты назовешь меня шотландцем, сассенах, тогда я буду уверен, что выживу.

Громкий крик на улице помешал мне ответить. Я повернулась к окну и увидела, как Марсали уронила оба ведра с водой на землю. Вода выплеснулась на ее юбки и обувь, но она не обратила на это внимания. Я кинула взгляд в ту сторону, куда она глядела, и задохнулась.

Животное прошло через загон, сломав жерди изгороди, как спички, и теперь стояло посредине грядки, жуя тыквенные плети. Оно было огромным и черным и покрыто длиной шерстью. На расстоянии десяти футов от него стоял Джемми с огромными круглыми глазами и открытым ртом, забывший о тыкве в руках.

Марсали издала еще один визг, и Джемми, заразившись ее страхом, заорал и стал звать свою мать. Я развернулась, чувствуя себя, словно в замедленной съемке, хотя это было совсем не так медленно, выхватила пилу из рук Джейми и выскочила во двор с мыслью, что бизоны в зоопарке не такие большие.

Я не помню, как сбежала с крыльца, наверное, спрыгнула. Из леса появилась Брианна, которая бежала молча с решительным напряженным лицом, держа в руках топор. У меня не было времени окликнуть ее, а она уже была рядом.

Она замахнулась топором еще в беге и на последнем шаге со всей силы опустила его между ушей гигантского животного. Тонкие брызги крови взлетели в воздух и упали на тыквы. Буйвол взревел и наклонил голову, словно собираясь рвануться вперед.

Бри нырнула в сторону, бросившись к Джемми, который стоял на коленях, и стала дергать помочи, за которые он был привязан к изгороди. Уголком глаза я увидела, как Марсали, выкрикивая гэльские молитвы и проклятия, содрала юбку с куста ежевики.

Я каким-то образом разложила пилу, пока бежала и, в два удара перерезав помочи Джемми, вскочила и помчалась к грядке. Марсали набросила юбку на голову буйвола, и тот стоял, ошеломленно качая головой и шатаясь; кровь черными пятнами проступала на свежевыкрашенной ткани.

В холке он был с меня ростом и странно пах — пылью и теплом, слега протухшим мясом и чем- то удивительно знакомым, как пахнет корова. Он сделал шаг, другой. Я, удерживая, вцепилась пальцами в его густую шерсть и ощутила, как судороги пробегали по его телу; они трясли меня, как землетрясение.

Я никогда не делала этого, но действовала так, как будто делала это тысячу раз. Уверенной рукой я нащупала место под его слюнявыми губами, чувствуя, как теплое дыхание задирает мой рукав. Сильный пульс бился под челюстью, и я мысленным взором увидела его большое мясистое сердце, накачивающее горячую кровь.

Я с силой провела пилой по горлу, чувствуя в пальцах и руках упругое сопротивление разрезаемых кожи и мышц, скрип распиливаемой кости, треск рвущихся сухожилий и скольжение перерезанных сосудов, исходящих кровью.

Мир содрогнулся. Мир дернулся и сдвинулся, ударив меня землей. Когда я пришла в себя, я сидела посредине палисадника с одной рукой, все еще вцепившейся в волосы буйвола, и онемевшей ногой, придавленной его головой. Мои юбки прилипли к бедрам, горячие и воняющие кровью.

Кто-то что-то сказал, я подняла голову. Джейми с открытым ртом и абсолютно голый стоял на крыльце на четвереньках. Марсали сидела на земле, разбросав ноги, и молча открывала и закрывала рот.

Брианна стояла рядом со мной, прижимая Джемми к груди. Забыв про свой страх, он перегнулся, наклонившись вниз, и с любопытством смотрел на бизона.

— Ууу! — сказал он.

— Да, — сказала я, — хорошо сделано.

— Ты в порядке, мама? — спросила Бри, кладя руку мне на голову, и я поняла, что она задавала этот вопрос уже несколько раз.

— Не знаю, — ответила я. — Думаю, что да.

Я взяла ее руку и, с трудом освободив ногу, встала. Ее и меня сотрясала такая же дрожь, как до этого бизона, но она затихала. Бри с глубоким вздохом посмотрела на массивное тело. Лежа на боку, животное доставало ей почти до пояса. Марсали подошла к нам и стояла, покачивая головой в страхе от его размеров.

— Божья матерь, как же мы будем разделывать его? — сказала она.

— О, — ответила я, проведя дрожащей рукой по волосам. — Полагаю, мы справимся.

Я принимаю помощь от друзей [Строка из песни группы «Битлз» «With a little help from my friends»]

Прислонившись лбом к прохладному оконному стеклу, я смотрела во двор. Последствия шока придали сцене за окном оттенок сюрреализма.

Солнце почти село, напоследок осыпав пылающим золотом оставшиеся на каштанах листья. В угасающем свете чернели хвойные деревья и перекладина в центре двора, с которой свешивались останки бизона. У кустов ежевики был разожжен костер, и возле него мелькали силуэты, исчезая и появляясь из тени. Одни фигуры атаковали с ножами и топорами подвешенную тушу; другие утаскивали куда-то куски мяса и ведра жира. Силуэты женщин, имеющие благодаря юбкам форму колокола, сгибались и разгибались в молчаливом балете вокруг огня.

Несмотря на наступающую темноту, в этой орде демонов я смогла выделить высокую белую фигуру Брианны, которая, как я думала, руководила разделкой буйвола. Прежде чем его насильственно вернули в хирургический кабинет, Джейми оценил вес животного от тысячи восьмиста до двух тысяч фунтов. Брианна молча кивнула в ответ на его оценку и, вручив сына Лиззи, медленно обошла вокруг туши, задумчиво прищурив глаза.

— Хорошо, — сказала она, и как только из домов стали появляться мужчины, полуодетые с выпученными от волнения глазами, холодным тоном приказала спилить несколько деревьев и соорудить блочную конструкцию, способную поднять больше тонны мяса.

Мужчины, будучи в плохом настроении от того, что им не пришлось поучаствовать в убийстве бизона, сначала не хотели ее слушаться. Однако Брианна была крупной и яркой женщиной с острым языком и упрямым характером.

— Чей это удар? — спросила она, сердито уставившись на Джорди Чизхолма и его сыновей, которые подступили к туше с ножами в руках. Она указала на глубокую рану на голове буйвола и со значением провела рукой по рукаву, привлекая внимание к пятнам крови на нем. — Или этот? — длинная босая нога указала на перерезанное горло и лужу крови на траве. Мои чулки валялись на ее краю, где я их сбросила. Хотя и залитые кровью, они были легко узнаваемы, как женские.

Смотря из окна, я видела, как лица поворачивались в сторону дома, когда мужчины осознавали, что она была дочерью Самого. Факт, с которым лучше было считаться.

Но именно Роджер переломил ситуацию в ее пользу, явившись с холодным взглядом, топором в руках и братьями Линдсеями, следующими по пятам.

— Это она убила бизона, — прокаркал он хриплым голосом. — Делайте, что она говорит, — он расправил плечи и кинул на мужчин взгляд, убедительно предлагающий воздержаться от дальнейших противоречий.

Фергюс на это пожал плечами и, нагнувшись, схватил своей единственной рукой длинный тонкий хвост.

— Куда положить его, мадам? — вежливо поинтересовался он. Мужчины рассмеялись и потом со смущенным видом и пожатием плеч неохотно взялись за дело, следуя ее указаниям.

Брианна сначала удивленно, а потом благодарно взглянула на Роджера и взялась за руководство с замечательными результатами. К сумеркам разделка туши была почти завершена; мясо было распределено по всем семьям Риджа. Она знала всех, знала число ртов в каждой хижине и справедливо поделила мясо и внутренности. «Даже Джейми не справился бы лучше», — подумала я, чувствуя приступ теплой гордости за нее.

Я оглянулась на стол, где лежал Джейми, завернутый в одеяла. Я хотела переместить его наверх в кровать, но он настоял на том, чтобы остаться внизу, откуда он мог слышать, если не видеть, что происходит.

— Они почти закончили с разделкой, — сказала я, подойдя к нему и положив руку ему на лоб, все еще обжигающе горячий. — Брианна проделала великолепную работу, — добавила я, чтобы отвлечь нас обоих.

— Да? — его глаза были полуоткрыты с застывшим лихорадочным взглядом. Когда я заговорила, его взгляд медленно вернулся откуда-то издалека; его глаза под тяжелыми веками прояснились, и он слабо улыбнулся. — Это хорошо.

Шкура была распята на колышках, огромная печень была нарезана на кусочки для быстрого высыхания, кишки отмокали для дальнейшей чистки, стегна подвесили в сарае для копчения, полоски мяса развесили для сушки, жир вытапливался. Оголенные кости будут использоваться для бульона, а потом для пуговиц.

Копыта и рога, принесенные в качестве приза Мурдо Линдсеем, скромно лежали на моей стойке. Молчаливые трофеи — эквивалент восемнадцатого века для двух ушей и хвоста.[Уши и хвост быка являются трофеями в корриде.] Мне также вручили желчный пузырь; во-первых, никто на него не польстился, а, во-вторых, по умолчанию считалось, что я могу использовать любой природный объект в качестве лекарственного средства. Теперь эта скользкая вещь зеленоватого цвета размером с мой кулак лежала на тарелке, выглядя весьма зловеще рядом с грязными копытами.

Все в Ридже явились к нам во двор, даже Ронни Синклер из своей бондарной лавки у подножия хребта, и теперь от быка осталась только горка очищенных костей. Я уловила слабый аромат жарящегося мяса, сжигаемого гикори и кофе и открыла окно шире, впуская аппетитные запахи. С порывом холодного ветра ворвались смех и потрескивание огня. В кабинете было душно, и я с удовольствием ощутила холодный воздух на своих раскрасневшихся щеках.

— Ты не голоден, Джейми? — спросила я. Сама я сильно проголодалась, хотя не понимала этого, пока не учуяла запах еды. Я закрыла глаза и вздохнула, ободренная приятным ароматом печени и лука.

— Нет, — ответил он сонно. — Ничего не хочется.

— Нужно съесть немного супа перед сном, — я повернулась и пригладила его волосы, убирая их с лица. Краснота немного спала, хотя трудно было сказать определенно в зыбком свете от одной свечи и очага. Мы влили в него достаточно медового чая и травяных отваров, чтобы глаза уже не западали от обезвоживания, но его щеки ввалились, и скулы остро торчали. Он не ел ничего более сорока восьми часов, а лихорадка расходовала много энергии, сжигая его плоть.

— Вам нужно еще горячей воды, мэм? — Лиззи появилась в дверном проеме, выглядя более растрепанной, чем обычно. Джемми сидел у нее на руках, вцепившись в прядь ее волос, выбившуюся из пучка, и сердито дергал, заставляя девушку морщиться с каждым рывком.

— Мама-мама-мама, — хныкал он нарастающим тоном, показывающим, что он зовет мать уже некоторое время. — Мама-мама-мама!

— Нет, спасибо, Лиззи, воды достаточно. Прекрати сейчас же, молодой человек, — сказала я, схватив руку Джемми и разжимая его толстые пальчики. — Мы не дергаем за волосы.

Из гнезда одеял позади меня раздалось хихиканье.

— Никогда бы не подумал, глядя на тебя, сассенах.

— Мм? — я развернулась и непонимающе глядела на него несколько мгновений, потом, следуя за его взглядом, дотронулась до своих волос. Конечно же, мой чепец куда-то исчез, и волосы торчали метелкой. Привлеченный словом «волосы», Джемми оставил светлые пряди Лиззи и вцепился в мой локон.

— Мама-мама-мама…

— Фу, — произнесла я раздраженно, отцепляя его пальцы. — Опусти, маленький злодей. И вообще, почему ты еще не в постели

— Мама-мама-мама…

— Он хочет к маме, — пояснила очевидное Лиззи. — Я укладывала его спать несколько раз, но он вылазил из кровати, как только я отворачивалась. Я не могу справиться с ним…

Внешняя дверь открылась, впустив сильный порыв холодного ветра, отчего тлеющие угли в жаровне разгорелись и задымили, и я услышала шлепанье босых ног на дубовых половицах в зале.

Я слышала раньше выражение «в крови до бровей», но не часто видела его воплощение, по крайней мере, вне поля битвы. Брови Брианны вообще не были видны. Будучи красными от природы, они почти сливались с маской запекшейся крови на ее лице. Джемми поглядел на нее и испуганно замолчал, готовый разразиться громкими воплями.

— Это я, сынок, — заверила она его. Она протянула к нему руки, но он, хотя и не заплакал, но спрятал лицо на плече Лиззи, совершенно не желая признавать общее между этим апокалиптическим видением и его матерью, которую он только что призывал.

Брианна проигнорировала и его, и то, что она оставляла на полу следы из крови и грязи.

— Смотри, — сказала она, протягивая ко мне закрытый кулак. Ее руки были покрыты коркой засохшей крови, и под ногтями было черно. Она осторожно разжала пальцы и показала мне свое сокровище — горстку белых извивающихся червячков, заставивших мое сердце быстро стукнуть от волнения.

— Это они? Подойдут? — спросила она с тревогой.

Я торопливо вытрясла влажные листья травяного чая на блюдечко, чтобы дать червям временное убежище. Брианна аккуратно высыпала их на смятые листья и почтительно понесла к стойке, где стоял мой микроскоп, словно на блюдце находились золотая пыль, а не личинки.

Я подцепила одного червячка кончиком ногтя и положила на предметное стекло, где он судорожно извивался в тщетном поиске пропитания. Я жестом показала Брианне принести мне еще одну свечу.

— Только рот и пищеварительный тракт, — бормотала я, направляя зеркало в поисках света. Было слишком темно для полноценной работы с микроскопом, но для определения вида личинок этого было достаточно. — Жадные, маленькие злодеи.

Я задержала дыхание, всматриваясь в окуляр. У личинок обычных мясных мух на теле только одна линия, у личинок серой мясной мухи — две. Линии очень тонкие и не видны невооруженным глазом, но они очень важны. Личинки обычных мясных мух являются падальщиками и едят только мертвую разлагающуюся плоть. Личинки серой мясной мухи вгрызаются в живую плоть, поедая мышцы и кровь хозяина. Ничего похожего на них я не хотела бы поместить в свежую рану.

Я прикрыла один глаз, всматриваясь в движущиеся в окуляре тени. Темное продолговатое тело личинки крутилось во все стороны. Одна линия была ясно видна. Была ли здесь другая? Я всматривалась, прищурившись, пока глаз не начал слезиться, и ничего не стало видно. Освободив сдерживаемое дыхание, я расслабилась.

— Поздравляю па, — Брианна двинулась к Джейми. Он открыл один глаз и с заметным отсутствием энтузиазма оглядел ее фигуру с подоткнутыми до колен юбками, с прилипшей к телу рубашкой и в потеках темной крови с головы до ног.

— О, да? — произнес он. — С чем?

— Личинки. Ты их сделал, — объяснила она и раскрыла другую ладонь, показав деформированный кусочек металла: расплющенную пулю. — Личинки были в задней части бизона. Я вытащила пулю из раны вместе с ними.

Я рассмеялась, как от облегчения, так и от настоящего веселья.

— Джейми, ты подстрелил его в зад?

Рот Джейми слегка дернулся.

— Я думал, что вообще не попал в него, — сказал он. — Я только пытался повернуть стадо к Фергюсу.

Он взял пулю и стал медленно катать его между пальцами.

— Возможно, тебе следует сохранить ее на удачу, — сказала Брианна. Она говорила легким тоном, но я видела морщинку между ее невидимыми бровями. — Или кусать ее, пока мама лечит твою ногу.

— Уже не нужно, — произнес он с очень слабой улыбкой.

Тут она заметила маленькую кожаную полоску, лежащую возле его головы с глубокими следами зубов на ней. Она шокировано поглядела на меня. Я немного приподняла одно плечо. Больше часа я чистила рану на его ноге, и это плохо сказалось на нас обоих.

Я откашлялась и вернулась к личинкам. Уголком глаза я видела, как Бри положила ладонь на шею Джейми. Он повернул голову и поцеловал ее суставы, несмотря на кровь на них.

— Не беспокойся, девочка, — сказал он слабым, но уверенным голосом. — Все будет хорошо.

Я открыла рот, чтобы высказать свое мнение, но заметила лицо Бри и прикусила язык. Она трудно работала, и ей нужно позаботиться о Джемми и Роджере; она не должна волноваться еще и о Джейми.

Я бросила личинки в миску со стерильной водой и быстро перемешала, потом высыпала на ложе из влажных листьев.

— Больно не будет, — сказала я Джейми, пытаясь уверить, как его, так и себя.

— О, да, — произнес он с несвоевременным цинизмом. — Я слышал то же самое раньше.

— Вообще-то она права, — раздался позади меня мягкий хрипловатый голос. Роджер был вымыт, влажные темные волосы намочили воротник его чистой рубашки. Засыпающий Джемми лежал на плече отца, сонно посасывая большой палец. Роджер подошел к столу.

— Как вы? — спросил он спокойно.

Джейми повернул голову на подушке.

— Я выживу.

— Это хорошо.

К моему удивлению Роджер коротким утешающим жестом сжал плечо Джейми. Я никогда не видела, чтобы он делал это прежде, и я еще раз задалась вопросом, что же произошло между ними на горе.

— Марсали принесла говяжий или точнее бизоний бульон, — сказал он, взглянув на меня. — Может быть, вам тоже стоит поесть.

— Хорошая мысль, — сказала я, на мгновение прикрывая глаза, и глубоко вздохнула.

Только, когда я села, я поняла, что находилась на ногах с самого утра. Ныла каждая косточка моих ног; болела большая берцовая кость, которую я сломала несколько лет назад. Но долг звал.

— Ну, время и прилив не ждут личинок, — сказала я, с трудом поднимаясь на ноги. — Лучше продолжить.

Джейми тихо фыркнул и вытянулся, потом расслабился; его длинное тело неохотно сдалось. Он смиренно наблюдал, как я принесла личинок на блюдце и щипцы, потом потянулась за кожаной полосой.

— Вам не нужно это, — сказал Роджер. Он вытянул из-под стола табурет и сел. — Она сказала верно, маленькие твари не причинят вам боли.

Джейми снова фыркнул, и Роджер усмехнулся ему в ответ.

— Однако, — сказал он, — они сильно щекочут. Но только, если вы думаете об этом. А если вы выкинете из головы все мысли о них, тогда ничего страшного.

Джейми оглядел его.

— Ты великий утешитель, МакКензи, — сказал он.

— Спасибо, — сказал Роджер с шелестящим смехом. — Вот, я принес его вам.

Он наклонился и положил сонного Джемми на деда. Мальчик удивленно пискнул, но успокоился, когда руки Джейми рефлекторно схватили его. Маленькая пухлая ручка поползла по телу Джейми в поисках якоря и нашла его.

— Тепло, — пробормотал он с блаженной улыбкой. Зажав в кулак рыжие волосы Джейми, он вздохнул и крепко уснул на горячей от лихорадки дедушкиной груди.

Джейми сузил глаза, когда я взяла щипцы, потом слегка пожал плечами, положил щетинистую щеку на шелковые волосы своего внука и закрыл глаза. Напряженность его черт контрастировала с пухлым мирным личиком Джемми.

Ничего не могло быть легче; я просто сняла луковую припарку и засунула личинки одну за другой в изъявленные разрезы на ноге Джейми. Роджер подошел сзади, наблюдая.

— Почти походит на ногу, — сказал он, выглядя удивленным. — Кто бы мог подумать.

Я улыбнулась, хотя и не оглянулась на него, углубленная в тонкую работу.

— Пиявки очень эффективны, — сказала я. — Хотя твои большие разрезы тоже помогли. Через них вышло много гноя и жидкости.

Это было верно; хотя конечность была все еще горяча и чрезвычайно обесцвечена, опухоль заметно спала. Стали видны длинный выступ большеберцовой кости, изящная арка ступни и лодыжка. Я не тешила себя иллюзией; опасность еще оставалась — инфекция, гангрена, отторжение некротических масс, но тем не менее на сердце у меня стало легче. Это была узнаваемая нога Джейми.

Я зажала личинку щипцами позади ее головы осторожно, чтобы не раздавить, приподняла край кожи тонким зондом, который держала в другой руке, и ловко вставила маленькое извивающееся существо в образовавшийся карман, стараясь игнорировать воспоминание о ноге Аарона Бердсли.

— Сделано, — произнесла я мгновение спустя и мягко положила припарку на место. Настой из лука, чеснока и пенициллина будет сохранять рану влажной. Меняя теплые припарки каждый час, я также надеялась возобновить кровообращение в ноге. А потом медовая повязка, чтобы предотвратить попадание бактерий в рану.

Только сила воли позволяла моим рукам быть твердыми. Теперь, все было сделано, и оставалось только ждать. Блюдце с влажными листьями зазвенело, когда я поставила его на стойку.

Не думаю, что я уставала так сильно когда-нибудь прежде.

Выбор

Роджер и мистер Баг перенесли Джейми наверх в нашу спальню. Мне не хотелось тревожить его ногу, что было неизбежно при передвижении, но он настоял.

— Я не хочу, чтобы ты спала здесь на полу, сассенах, — сказал он в ответ на мои возражения и улыбнулся мне. — Ты должна спать в своей постели, но я знаю, ты не оставишь меня одного, и значит, я тоже должен быть там.

Я могла спорить и дальше, но говоря по правде, я так устала, что не стала бы сильно возражать, даже если бы он предложил, чтобы мы спали в сарае.

Но как только его устроили на кровати, мои сомнения возвратились.

— Я потревожу твою ногу, — сказала я, вешая свое платье на один из колышков. — Давай, я просто постелю тюфяк возле огня и…

— Нет, — сказал он решительно. — Ты будешь спать со мной.

Он откинулся назад на подушках, закрыв глаза; его темно-рыжие волосы разметались по наволочке. Его кожа уже не была такой красной. Однако там, где крошечные кровоизлияния отсутствовали, она была тревожно бледной.

— Ты станешь спорить и на смертном одре, — сказала я раздраженно. — Ты не должен постоянно быть главным. На этот раз ты можешь тихо полежать и позволить другим позаботиться о тебе. Ничего не случится, если ты…

Он открыл глаза и кинул на меня темно-синий взгляд.

— Сассенах, — сказал он мягко.

— Что?

— Я хотел бы, чтобы ты коснулась меня… не причиняя боли. Один раз, пока я не уснул. Ты не возражаешь?

Я замолчала и втянула носом воздух, чувствуя себя страшно расстроенной от внезапного понимания, что он прав. Из-за чрезвычайной ситуации и беспокойства о его состоянии все, что я делала с ним в течение дня, было болезненным. Марсали, Брианна, Роджер, Джемми — все они дотрагивались до него мягко, предлагая сочувствие и утешение.

А я…. я была так напугана тем, что могло случиться, тем, что я, возможно, буду вынуждена делать, что у меня не достало времени проявить мягкость. Я на мгновение отвела взгляд и мигнула, заставив слезы отступить. Потом я подошла к кровати и, наклонившись, очень нежно поцеловала его.

Я пригладила его волосы, убрав их со лба, провела по бровям большим пальцем. Арчи Баг побрил его, и кожа под моей ладонью была гладкой и горячей. Его кости под ней были тяжелы и тверды, и все же он показался мне хрупким. Я и себя чувствовала такой же.

— Я хочу, чтобы ты спала у меня под боком, сассенах, — прошептал он.

— Хорошо, — я улыбнулась ему слегка дрожащими губами. — Я только расчешу волосы.

Я села в одной рубашке и, распустив волосы, взяла щетку. Он молча со слабой улыбкой на губах наблюдал за мной, пока я расчесывала их. Ему всегда нравилось наблюдать за этой процедурой, и я надеялась, что она была для него такой же успокоительной, как и для меня.

Снизу доносились шумы, но они звучали приглушенно, в комфортном отдалении. Ставни были приоткрыты; свет от камина мерцал на стеклах, освещенных догорающим костром во дворе. Я взглянула на окно, спрашивая себя, стоит ли его закрыть.

— Оставь его открытым, сассенах, — пробормотал он с кровати. — Мне нравится слышать, как люди разговаривают.

Снаружи доносились голоса, то громче, то тише с негромкими взрывами смеха.

Звук щетки, двигающейся в волосах, был мягким и регулярным, как прибой на песке, и я чувствовала, что напряжение постепенно оставляет меня, как будто я могла убрать неприятности и страхи из моей головы так же легко, как путаницу и кусочки тыквенных плетей из моих волос. Когда я, наконец, положила щетку и встала, глаза Джейми были закрыты.

Встав на колени, я притушила огонь в камине, поднялась, задула свечу, потом направилась к кровати и легла рядом с ним осторожно, стараясь не толкнуть его. Он лежал на боку спиной ко мне, и я повернулась к нему лицом, повторяя изгибы его тела.

Я лежала очень тихо, прислушиваясь. Все звуки в доме приобрели ночной ритм. Шипение огня, ропот ветра в дымоходе, внезапный скрип ступеньки, словно на нее ступила неосторожная нога. Аденоидный храп мистера Вемисса, смягченный до умеренного гудения толщиной разделяющих нас дверей.

Снаружи все еще звучали голоса, приглушенные расстоянием и нетвердые от выпивки и позднего часа. Однако веселые, без всяких признаков враждебности и зарождающихся драк. Хотя мне было все равно. Жители Риджа могли избить друг друга до бесчувствия и танцевать на поверженных останках. Все мое внимание было сосредоточено на Джейми.

Его дыхание было поверхностным, но ровным, и плечи расслаблены. Я не хотела тревожить его; прежде всего ему был нужен отдых. В тоже время мне страшно хотелось дотронуться до него. Я жаждала уверенности, что он здесь со мной, что он жив, и кроме того я должна была знать, каково его состояние.

Лихорадило ли его? Не началась ли инфекция, распространяя яд в его крови, несмотря на пенициллин?

Я осторожно наклонила голову, почти уткнувшись носом в его покрытую рубашкой спину, и сделала медленный и глубокий вдох. Я ощущала тепло от его спины на своем лице, но из-за рубашки не могла сказать, насколько он в действительности был горяч.

Он слабо пах лесом, более сильно кровью. Лук в повязке испускал сильный горьковатый запах, также как и его пот.

Я принюхалась, проверяя воздух. Никакого запаха гноя. Слишком рано для гангренозной вони, даже если гниение под бинтами уже началось. Все-таки мне показалось, что я уловила странный запашок от его кожи, которые не ощущала раньше. Некроз ткани? Какой-то продукт распада яда змеи? Я сделала короткий выдох через нос и снова принюхалась.

— Я ужасно воняю? — спросил он.

— Ой! — испуганно дернулась я и прикусила язык. Он слабо задрожал, что я могла счесть за подавленный смех.

— Ты похожа на маленькую трюфельную свинью, сассенах, когда принюхиваешься за моей спиной.

— О, вот как, — сказала я немного раздраженно и нежно потрогала укушенный язык. — Ну, по крайней мере, ты не спишь. Как ты себя чувствуешь?

— Как куча гниющих потрохов, — ответил он.

— Очень живописно, — сказала я. — Можешь быть немного точнее? — я осторожно положила руку ему на бок, и он выдохнул с тихим стоном.

— Как куча гниющих потрохов… — повторил он и, сделав тяжелый вздох, добавил, — …с личинками.

— Ты будешь шутить и на смертном одре, да? — произнеся это, я тут же почувствовала укол тревоги. Он будет, и я только надеялась, что сейчас не тот случай.

— Я постараюсь, сассенах, — пробормотал он сонным голосом, — но я действительно сейчас не в самом лучшем виде.

— Сильно болит?

— Нет. Я просто… устал, — его голос звучал так, как будто он полностью обессилил и не мог подобрать подходящее слово, остановившись на первом, пришедшем на ум.

— Ничего удивительного. Я пойду спать куда-нибудь в другое место; тебе нужно отдохнуть, — я отбросила край одеяла, но он остановил меня, приподняв руку.

— Нет, не оставляй меня, — он подался ко мне и попытался поднять голову от подушки. Я почувствовала себя еще более встревоженной, когда поняла, что он был настолько слаб, что не мог повернуться самостоятельно.

— Я не оставлю тебя. Может быть, я посплю в кресле. Я не хочу…

— Мне холодно, — произнес он тихо. — Очень холодно.

Я прижала пальцы под его грудиной, нащупывая брюшной пульс. Его сердцебиение было быстрым и более мелким, чем должно быть. Его не лихорадило, и он не просто ощущал холод, он был холодным на ощупь — охлажденная кожа и ледяные пальцы. Я посчитала это очень тревожным знаком.

Не опасаясь больше ничего, я сильно обняла его и прижалась теснее к его спине, уткнувшись щекой ему в лопатку. Я сконцентрировалась так сильно, как могла, пытаясь заставить свое тело стать горячее и передать ему тепло. Так часто он оборачивался вокруг меня, защищая меня, давая тепло своего большого тела. Мне было отчаянно жаль, что я не обладала более крупным телом, чтобы сделать для него то же самое; на самом деле я могла только прилипнуть к нему, словно маленький горчичный пластырь, и надеяться, что буду иметь тот же эффект.

Я нашла край его рубашки и, осторожно подняв, обхватила ладонями его ягодицы. Они немного напряглись, потом расслабились.

Я не задавалась вопросом, почему у меня появилось чувство, что я должна дотронуться до него таким образом. Подобные неожиданные побуждения появлялись у меня много раз прежде, и я давно бросила волноваться о том, что это было ненаучно.

Я ощущала слегка гранулированную структуру сыпи на его коже, и мне внезапно пришла в голову мысль о вампире. Существо гладкое и холодное на ощупь, с изменяемым обликом и смертельно ядовитое. Один укус, и распространяющийся змеиный яд замедляет его сердце, охлаждает его теплую кровь. Я могла вообразить крошечные чешуйки, выступающие на его коже.

Я подавила эту мысль, но не дрожь, которая появилась вместе с нею.

— Клэр, — произнес он тихо, — дотронься до меня.

Я могла слышать его сердцебиение; я могла слышать биение моего сердца — частый приглушенный звук в моем ухе, прижатом к подушке.

Я скользнула рукой вниз по его животу, раздвинула пальцами жесткие вьющиеся волосы и обхватила его плоть. Все его тепло было сосредоточено там.

Я погладила его большим пальцем и почувствовала, что он пошевелился. Дыхание вышло из него длинным выдохом, и его тело, казалось, отяжелело, расслабляясь. Его плоть в моей руке походила на теплый свечной воск, гладкий и шелковистый.

Я чувствовала себя странно; испуга и тревоги больше не было, ощущения чрезвычайно обострились, но порождали… какое-то успокоение. Я больше не слышала ничего, кроме дыхания Джейми и стука его сердца; темнота была заполнена ими. Я ни о чем не думала и действовала скорее инстинктивно, задействовав обе мои руки в поисках средоточия его тепла.

Потом я двинулась, или мы стали двигаться вместе. Одна моя рука, зажатая между нашими телами, лежала между его ног, касаясь места как раз позади яичек. Моя другая река обнимала его, двигаясь в таком же ритме, с каким мои согнутые бедра толкались в него сзади.

Я могла двигаться так вечно, и мне казалось, что, возможно, так оно и было. Я потеряла чувство времени и ощущала только сонное спокойствие и медленный устойчивый ритм наших движений в темноте. В некоторый момент я почувствовала пульсацию сначала в одной руке, потом в другой, которая слилась с ударами его сердца.

Он вздохнул долго и глубоко, и я тоже выдохнула. Мы лежали тихо и вместе погрузились в сон.

Я проснулась, ощущая себя совершенно умиротворенной. Некоторое время я лежала неподвижно, ни о чем не думая, слушая гудение крови в моих венах, наблюдая за полетом частиц в луче света, льющегося через полуоткрытые ставни. Потом я вспомнила и резко повернулась.

Его глаза были закрыты, а кожа имела цвет старой слоновой кости. Голова была повернута в сторону от меня, на шее выделялись жилы, но я не увидела пульса на его горле. Он все еще был теплым, или, по крайней мере, теплым было постельное белье. Я в панике понюхала воздух. Комната провоняла луком, медом и потом, но не было никакого запаха внезапной смерти.

Я хлопнула его рукой по груди; он дернулся от неожиданности и открыл глаза.

— Ты, ублюдок, — сказала я, чувствуя такое облегчение, что мой голос дрожал. — Ты пытался умереть на мне, не так ли?

Его грудь под моей ладонью поднялась и упала, поднялась и упала, и мое сердце дергалось и дрожало, словно я в последний момент остановилась над пропастью.

Он моргал, глядя на меня затуманенными лихорадкой глазами под тяжелыми веками.

— Это не потребовало бы много усилий, сассенах, — произнес он тихим и хриплым от сна голосом. — Труднее было не умереть.

Он не стал притворяться, что не понимает меня. При свете дня я ясно видела то, что мои изнеможение и шок не позволили мне увидеть вчера ночью. Его настойчивость лечь в свою постель. Открытые окна, чтобы он мог слышать голоса своей семьи и арендаторов во дворе. И я возле него. Он, не говоря ни слова, очень тщательно спланировал свою смерть; как и где он хотел умереть.

— Ты думал, что ты умираешь, когда мы принесли тебя наверх? — спросила я. Мой голос казался скорее удивленным, чем обвиняющим.

Ему потребовалось время, чтобы ответить, хотя он не колебался. Скорее он искал подходящие слова.

— Ну, я не был точно уверен, — начал он медленно. — Хотя я действительно очень плохо себя чувствовал, — его глаза медленно закрылись, как будто он устал держать их открытыми. — Я и сейчас такой же, — добавил он отстраненным тоном. — Но не беспокойся, я сделал свой выбор.

— Что ты имеешь в виду?

Я залезла рукой под одеяло и нашла его запястье. Он снова был теплым, даже горячим, и пульс был слишком быстр и слишком мелок. Однако это так отличалось от того холода, который я ощутила от него ночью, что моей первой реакцией было облечение.

Он сделал несколько глубоких вздохов, потом повернул голову и, открыв глаза, посмотрел на меня.

— Я мог умереть вчера ночью.

Он, конечно, мог, но все-таки не это он имел в виду. Он говорил так, словно сознательно…

— Что значит, ты сделал выбор? Ты решил не умирать? — я пыталась говорить легко, но это плохо у меня получалось. Я слишком хорошо помнила странное чувство вневременной недвижности, которая окружала нас.

— Это было очень странно, — сказал он. — И в тоже время совсем не странно.

Он казался немного удивленным.

— Думаю, — сказала я, держа большой палец на его пульсе, — ты должен сказать мне, что произошло.

Он улыбнулся в ответ, хотя улыбка была больше в глазах, чем на губах. Последние были сухими и потрескавшимися. Я коснулась их пальцами, желая пойти и принести мази для смягчения, немного воды, немного чая, но я подавила этот импульс, чтобы остаться и услышать.

— Я действительно не знаю, сассенах, или точнее, знаю, но не могу придумать, как сказать.

Он все еще выглядел усталым, но его глаза оставались открытыми. Ярко-синие в утреннем свете, они задержались на моем лице с каким-то выражением любопытства в них, словно он не видел меня прежде.

— Ты так красива, — сказал он мягко. — Ты очень красива, mo chridhe.[Мое сердце (гэльск.)]

Мои руки были покрыты поблекшими синими пятнами и кое-где оставались пропущенные мазки бизоньей крови; я чувствовала, что мои немытые спутанные волосы приклеились к шее; я могла также ощущать исходящую от меня смесь неприятных ароматов — запах несвежей мочи от краски и сильный запах пота от страха. И, несмотря на то, что он видел перед собой, его лицо светилось, как будто летней ночью он любовался чистой и светлой полной луной.

Его глаза не отрывались от моего лица, пока он говорил. Они слегка двигались, словно он прослеживал мои черты.

— Я чувствовал себя ужасно, когда Арч и Роджер принесли меня наверх, — сказал он. — Страшно больным; моя нога и голова пульсировали от боли с каждым стуком сердца, так что я стал бояться следующего его удара. И я стал вслушиваться, ожидая его; ты не поверишь, — произнес он удивленно, — как много времени проходит между двумя биениями сердца.

Он начал надеяться, что следующего биения не будет. И постепенно он осознал, что его сердце действительно замедляется, а боль словно отделяется от него.

Его кожа похолодела, жар исчез из его тела и ума, оставив разум до странности ясным.

— И тут, сассенах, я действительно не могу выразить словами, — взволнованный рассказом, он вытащил свое запястье из моей ладони и сжал мои пальцы. — Но я… видел.

— Видел что? — но я уже понимала, что он не сможет рассказать. Как любой доктор, я видела людей, которые решили умереть, и я знала, как они порой выглядят. Их широко открытые глаза зафиксированы на чем-то очень отдаленном.

Он медлил, изо всех сил пытаясь найти слова. Я пришла к нему на помощь.

— В больнице, где я работала, — начала я, — умерла престарелая женщина. Все ее взрослые дети были с нею, и все было мирно, — я опустила глаза на наши переплетенные пальцы: его все еще красные и немного распухшие и мои запятнанные индиго и кровью.

— Она умерла, она была мертва, я видела, что пульс ее перестал биться, и она не дышала. Все ее дети стояли возле кровати и плакали. И внезапно ее глаза открылись. Она не смотрела ни на кого, но она что-то видела. И она очень отчетливо произнесла: «Ух!». Словно маленькая девочка, которая увидел нечто замечательное. А потом она снова закрыла глаза, — я взглянула на него, удерживая слезы. — Это было похоже?

Он безмолвно кивнул, и его рука сжала мои пальцы.

— Что-то такое, — тихо произнес он.

Он ощущал себя в странном невесомом состоянии в месте, которое он не мог описать, чувствуя глубокое умиротворение.

— Как будто там была… нет, не дверь, точно, но какой-то проход. И я мог пройти через него, если бы захотел. А я действительно хотел, — он искоса взглянул на меня и застенчиво улыбнулся.

Он также знал, что лежит позади него, и понимал, что он должен выбрать. Пройти или вернуться.

— И именно тогда ты попросил меня потрогать тебя?

— Я знал, что только ты, единственная в мире, могла вернуть меня, — сказал он просто. — У меня самого не было сил.

В моем горле застрял огромный ком; я не могла говорить и только крепче вцепилась в его руку.

— Почему? — наконец, спросила я. — Почему ты… решил остаться?

Мое горло было сжато, и голос был немного хриплым. Он услышал это, и его рука сжала мою — слабый призрак его прежней крепкой хватки, но все еще с памятью прежней силы в ней.

— Потому что я нужен здесь, — сказал он мягко.

— Не потому, что ты любишь меня?

Он взглянул на меня с тенью улыбки.

— Сассенах… я люблю тебя и буду любить вечно. Все равно: жив ли я или мертв, и жива ли ты, и будем ли мы вместе или порознь. Ты знаешь это, — сказал он спокойно и коснулся моего лица. — Я знаю, что это так для тебя, и ты знаешь, что это так для меня.

Он наклонил голову, и яркие пряди волос упали на его щеку.

— Я имею в виду не только тебя, сассенах. У меня еще есть работа, которую нужно сделать. Я на мгновение подумал, что, возможно, ты, Роджер Мак, старый Арч, Джозеф и Бердслеи — все вместе справитесь. Но приближается война, а я за мои грехи, — он немного скривился, — вождь.

Он слегка покачал головой, признавая свою обязанность.

— Бог сделал меня таким, каков я есть. Он дал мне долг, и я должен исполнять его, чего бы мне это не стоило.

— Чего бы не стоило, — тревожным эхом отозвалась я, слыша нечто более суровое, чем признание долга. Он посмотрел на меня, потом с каким-то отстраненным видом перевел взгляд на свои ноги.

— Моя нога не стала хуже, — сказал он спокойным тоном, — но и не стала лучше. Я думаю, ты должна отрезать ее.

Я сидела в своем хирургическом кабинете, смотрела в окно и пыталась найти другой путь. Должно быть что-то еще, что я могу сделать. Должно быть.

Он был прав; красные полосы на ноге оставались. Они не распространились, но были все еще там, уродливые и угрожающие. Применение пенициллина орально и местно дало некоторый эффект, но недостаточный. Личинки прекрасно справились с небольшими абсцессами, но они не могли справиться с бактериемией, которая отравляла его кровь.

Я взглянула на коричневую стеклянную бутылку, полную только на одну треть. С этим количеством пенициллина он мог продержаться дольше, но не намного, и если принимать его через рот, вряд ли он будет эффективен против смертельных бактерий, размножающихся в его крови.

— Десять тысяч к десяти миллионам миллиграмм, — пробормотала я. Рекомендуемая доза пенициллина для бактериемии или сепсиса согласно Руководству Мерка,[«The Merck Manual of Diagnosis and Therapy» — известнейшее и авторитетнейшее руководство по клинической медицине, издаваемое с 1899 г. фармацевтической кампанией Merck&Co.] настольного справочника всех врачей. Я перевела взгляд на журнал Даниэля Роллингса, потом снова на бутылку. Даже не имея способа определить точную концентрацию полученного мной пенициллина, я была уверена, что его применение будет более действенным, чем смесь змеиного корня и чеснока, которую советовал Роллингс. Но боюсь, недостаточно.

Ампутационная пила лежала на стойке, куда я положила ее вчера. Я дала ему слово, и он отдал ее.

Я сжала кулаки, испытывая чувство такой сильной злости, что оно почти подавило мое отчаяние. Ну, почему, почему я не приготовила больше пенициллина? Как я могла быть такой безответственной, такой небрежной, такой проклятой дурой?

Почему я не настояла на том, чтобы съездить в Чарльстон или хотя бы в Уилмингтон, чтобы найти стеклодува, который мог сделать стеклянный цилиндр и поршень для шприца? Конечно, я смогла бы придумать: что можно использовать вместо иглы. Преодолеть такие трудности, провести массу экспериментов для того, чтобы получить драгоценное вещество, а теперь, когда оно отчаянно нужно мне…

У открытой двери раздался тихий звук, и я обернулась, изо всех сил пытаясь придать лицу спокойное выражение. Я обязана рассказать домашним, что происходит, и сделать это в скором будущем. Но лучше самой выбрать время и место, кроме того, будет лучше, если они соберутся вместе.

Это был один из Бердслеев. С отросшими волосами, аккуратно подстриженными Лиззи до одной длины, они теперь мало отличались друг от друга, если не подходили достаточно близко. Но, разумеется, как только они начинали говорить, различить их было просто.

Закрыть




— Мэм?

Это был Кеззи.

— Да? — без сомнения, голос мой звучал взвинчено, но это не имело значения. Кеззи не различал нюансов речи.

Он принес с собой небольшой мешок. Когда он вошел в комнату, я увидела, что мешок дернулся и поменял форму, и мелкая дрожь отвращения пробежала по моему телу. Он увидел это и улыбнулся.

— Это для Самого, — сказал он громким, немного плоским голосом, протягивая мешок. — Он, старый Аарон, говорил, что это хорошо помогает. Вас кусает большая змея, вы ловите маленькую, отрезаете ей голову и пьете ее кровь.

Он сунул мешок мне в руку, и я осторожно взяла его, держа на вытянутой руке, как можно дальше от себя. В мешке снова что-то зашевелилось, и сквозь ткань раздалось слабое гудение, заставив мою кожу покрыться мурашками.

— Спасибо, — произнесла я слабым голосом. — Я… эээ… что-нибудь с ней сделаю. Спасибо.

Кезайя просиял и, отдав поклон, вышел, оставив меня обладательницей мешка, в котором, по всей видимости, находилась маленькая, но чрезвычайно рассерженная гремучая змея. Я отчаянно оглядывалась вокруг, в поисках места, куда можно было убрать ее. Я не могла просто выбросить ее в окно, так как Джемми часто играл во дворе возле дома.

Наконец, я смогла вытащить на стойку большую стеклянную банку с солью и, держа мешок на отлете одной рукой, другой ухитрилась высыпать соль на поверхность стойки. Я забросила мешок в банку, захлопнула крышку, потом отбежала в противоположный конец комнаты и упала на стул, ощущая пот, выступивший сзади под коленками от страха.

Я не боялась змей в теории, но на практике…

Брианна просунула голову в двери.

— Мама, как па?

— Не очень хорошо, — мое лицо, очевидно, сказало ей, насколько серьезно его состояние, потому что она вошла в кабинет и встала рядом со мной с встревоженным видом.

— Действительно плохо? — спросила она тихо, и я кивнула, неспособная произнести ни слова. Она выдохнула сильно и долго.

— Я могу помочь?

Я сделала аналогичный выдох и беспомощно махнула рукой. У меня в голове вертелась одна смутная мысль, или точнее она вернулась ко мне, так как я обдумывала ее уже некоторое время.

— Единственное, что я могу придумать, это сделать глубокий разрез на ноге и вылить туда весь пенициллин, который у меня есть. Ввод пенициллина в ткани при бактериальных инфекциях более эффективен, чем принятие его через рот. К тому же не обработанный пенициллин, такой как этот, — я кивнула на бутылку, — распадается в присутствии кислоты. Маловероятно, что пройдя через желудок, он принесет много пользы.

— То же самое сделала тетя Дженни, не так ли? От этого у него на бедре огромный шрам?

Я кивнула, вытирая ладони о колена. Обычно, руки мои мало потели, но ощущение ампутационной пилы в моих руках было так явственно.

— Я должна буду сделать два или три глубоких разреза. Это, вероятно, сделает его на всю жизнь хромым, но это может помочь, — я попыталась улыбнуться ей. — Я думаю, вас в МИТ[Массачусетский технологический институт] не учили проектировать шприцы, да?

— Почему ты не сказала мне это раньше? — спокойно заявила она. — Я не знаю, могу ли я сделать шприц, но я буду страшно удивлена, если не придумаю какую-нибудь штуку, которая будет делать то же самое. Сколько у нас времени?

Я уставилась на нее с полуоткрытым ртом, потом резко захлопнула его.

— Несколько часов, по крайней мере. Я думала, если мы не получим улучшение с горячими припарками, то к вечеру я должна или сделать разрезы, или ампутировать ногу.

— Ампутировать! — все кровь отлила от ее лица. — Ты не можешь сделать этого!

— Я могу, но, мой Бог, я не хочу.

Мои ладони сильно сжались, отрицая их умение.

— Давай, я подумаю, — ее лицо было все еще бледно, но шок проходил, по мере того, как она концентрировалась на задаче. — О, а где миссис Баг? Я собиралась оставить с ней Джемми.

— Она ушла? Ты уверена, что ее нет в курятнике?

— Нет, я заглянула туда, когда шла сюда. Я не видела ее нигде, и огонь в кухне почти погас.

Это было более чем странно. Миссис Баг пришла в дом, как обычно, чтобы приготовить завтрак. Что могло заставить ее уйти снова? Я надеялась, что Арч не заболел внезапно; это было бы совсем плохо.

— Где же тогда Джемми? — спросила я, оглядываясь в поисках мальчика. Он обычно находился недалеко от матери.

— Лиззи повела его наверх, увидеться с па. Я попрошу ее присмотреть за ним.

— Прекрасно. О!

Мое восклицание заставило ее обернуться от двери.

— Не возражаешь взять это? — я указала на большую стеклянную банку, — Унеси ее куда-нибудь подальше, дорогая, и избавься.

— Конечно. Что это? — она с любопытством подошла к банке. Гремучка выползла из мешка и свернулась темными угрожающими кольцами. Когда Бри протянула руку к сосуду, змея сделала выпад, ударившись о стекло, и Брианна отскочила с визгом.

— Ifrinn! [Геена огненная (гэльск.)] — воскликнула она, и я рассмеялась, несмотря на беспокойство.

— Где ты ее достала и для чего? — спросила она. Преодолев первоначальный шок, она наклонилась и осторожно постучала по стеклу. Змея, казавшаяся страшно разозленной, тут же бросилась вперед, ударившись о стекло с заметным стуком, и Брианна резко убрала руку.

— Кеззи принес ее; предполагается, что Джейми должен выпить ее кровь в качестве лекарства, — пояснила я. Она вытянула указательный палец и провела им по стеклу, прослеживая путь, оставленный маленькой желтоватой капелькой, точнее, двух.

— Посмотри! Она пыталась укусить меня через стекло! Это сумасшедшая змея. Думаю, ей не нравится эта идея.

Ей не нравилось. Она снова свернулась в кольца, и они издавали тихий скрежет, вибрируя от абсолютной безумной злобы.

— Все в порядке, — сказала я, подойдя к ней. — Уверена, что Джейми эта идея тоже не понравится. Он сейчас настроен очень антизмеинно.

— Ммфм, — она все еще смотрела на змею, нахмурив густые рыжие брови. — Кеззи сказал, как он поймал ее?

— Я не спрашивала его. А что?

— Холодает; змеи впадают в зимнюю спячку, не так ли? В норах?

— Ну, доктор Брикелл уверяет, что так они и делают, — ответила я с сомнением. «Натуральная история Северной Каролины» этого доброго доктора была интересным чтением, но я позволила себе сомневаться относительно некоторых его наблюдений, особенно касающихся змей и крокодилов, о ловкости и мощи которых у него, казалось, было преувеличенное мнение.

Она кивнула, не отводя глаз от змеи.

— Понимаешь, — сказала она задумчиво, — у гремучих змей прекрасная конструкция. Их челюсти разъединяются, так что они могут глотать добычу больше себя, и их зубы складываются, прижимаясь к небу, когда они не пользуются ими.

— Да? — сказала я, кидая на нее подозрительный взгляд, который она проигнорировала.

— Клыки полые, — продолжила она и коснулась пальцем стекла, указывая на желтоватое пятно, где яд впитался в льняную ткань мешка. — Они связаны с мешочком с ядом в щеке. Когда змея вонзает клыки, мышцы щеки выжимают яд из мешочка, и через клык он поступает в рану. Совсем как…

— Иисус Рузвельт Христос, — произнесла я.

Она кивнула, отведя, наконец, взгляд от змеи, и посмотрела на меня.

— Я думала сделать что-нибудь из заостренного пера, но змеиный клык будет лучше. Он уже создан для такой работы.

— Понятно, — сказала я, чувствуя крошечный толчок надежды. — Но нужна будет какая-то емкость.

— Для начала нужна большая змея, — сказала она спокойно и повернулась к двери. — Я пойду и поищу Джо и Кеззи. И если эта змейка действительно поймана в норе, где есть еще змеи…

Она быстро вышла, отправившись выполнять свою миссию и прихватив с собой гремучку. Я осталась с возродившейся надеждой и вернулась к обдумыванию ситуации с антибиотиком. Если у меня будет возможность вколоть раствор, то его нужно, как можно лучше, отфильтровать и очистить.

Самое лучшее, это прокипятить раствор, но я опасалась, что высокая температура разрушит неочищенный пенициллин. Проблеск надежды, который я испытала от идеи Брианны, начал немного затухать. Наличие приспособления для подкожного впрыскивания не поможет, если у меня не будет ничего подходящего для введения.

Я беспокойно ходила по кабинету, беря вещи и ставя их снова на место.

Заставив себя остановиться, я положила руку на пилу и закрыла глаза, возрождая в памяти движения и ощущения, а также чувство потустороннего отчуждения, с которым я убила бизона.

Сейчас сам Джейми заговорил о потустороннем. «Прекрасно с твоей стороны, что ты даешь ему выбор, — подумала я сардонически, — хотя ты не собираешься сделать его легким».

«Но он и не просит об этом». Я изумленно раскрыла глаза. Я не знала, откуда пришли эти слова — из моего ли собственного подсознания или еще откуда-то, но как только они возникли в моей голове, я поняла их правдивость.

Джейми привык делать выбор и держаться его, чего бы это ему не стоило. Он понял, что остаться в живых означает для него, скорее всего, потерю ноги и принял это как естественную цену за свое решение.

— Но я не принимаю ее! — громко произнесла я в сторону окна. Свиристель на ветке за окном кинула на меня острый взгляд сквозь свою грабительскую маску, решила, что я безумна, но не опасна, и продолжила заниматься своими делами.

Я подошла к открытой дверце шкафа, подняла крышку моего медицинского ящичка и взяла лист бумаги, перо и чернильницу, принесенные из кабинета Джейми.

Банка сушеных ягод грушанки. Экстракт зимолюбки. Кора вяза. Кора ивы, вишни, блошница, тысячелистник. Пенициллин был, безусловно, самым эффективным из имеющихся у меня средств, но не единственным. Люди вели войну с микробами тысячелетия, не имея понятия, с чем борются. Я понимала, и это было пусть небольшим, но преимуществом.

Я начала писать список имеющихся трав и под каждым названием приводила их применение, известное для меня, независимо использовала ли я когда-либо их с этой целью или нет. Любая трава, применяемая для борьбы с нагноением, могла быть полезна — очистка рваных ран, лечение болезней полости рта, диареи, дизентерии… Я услышала шаги на кухне и позвала миссис Баг с намерением дать ей задание принести мне кипяток, чтобы я могла сразу же начать делать настои.

Она появилась в дверном проеме с ярко-розовыми от холода щеками, с выбившимися из-под керча прядями волос и с большой корзиной в руках. Прежде чем я смогла что-либо произнести, она подошла и водрузила корзину на стойку передо мной. За ней появился ее муж с другой корзиной и маленьким открытым бочонком, из которого доносился сильный аромат спирта. Воздух вокруг них имел легкий несвежий запашок, словно доносилась вонь от отдаленной мусорной свалки.

— Я слышала, вы говорили, что у вас мало плесени, — начала она, волнуясь. — И я, значит, сказала Арчи, что мы должны пойти по ближним домам и посмотреть, что мы сможем собрать для миссис Фрейзер. В конце концов, хлеб плесневеет очень быстро, когда влажный, и Бог знает и простит меня, но миссис Чизхолм — большая неряха, хотя я знаю, что у нее доброе сердце, а что у нее творится в очаге, я даже не хочу думать, но мы…

Не обращая внимания на ее разглагольствования, я уставилась на добычу Багов, полученную во время их утреннего рейда на кладовые и помойки Риджа. Корки хлеба, заплесневелые булочки, полусгнившая тыква, кусочки пирогов со следами зубов на них… мешанина из липких и гниющих фрагментов, все покрытое пятнами плесени бархатисто синего и зеленого, как лишайник, цветов с вкраплениями розовых и желтых пятнышек и участков, покрытых грязно-белой пыльцой. Бочонок был заполнен гниющим зерном, выделившим темную жидкость, на поверхности которой плавали островки синей плесени.

— Свиньи Эвана Линдсея, — пояснил мистер Баг в порыве редкой болтливости. Супруги, грязные от своих трудов, с сияющим видом смотрели на меня.

— Спасибо, — сказала я, чувствуя удушье, и не только от запаха. Я мигнула; глаза начали слезиться от миазмов, издаваемых забродившим зерном. — О, большое спасибо.

Темнота только что наступила, когда я поднялась наверх с подносом, уставленным микстурами и инструментами, чувствуя смесь волнения и тревоги.

Джейми, окруженный посетителями, полулежал на подушках. Люди приходили в дом весь день, чтобы увидеть его и пожелать скорейшего выздоровления; очень многие потом оставались, и когда я вошла, в мою сторону повернулось множество тревожных лиц.

Он выглядел очень больным; лицо его раскраснелось и осунулось, и на мгновение я подумала выгнать всех из спальни. Но я увидела, как Мурдо Линдсей взял его за руку и дружески пожал ее, и поняла, что компания, которая поддерживала и отвлекала его, была более полезной, чем отдых, на который он бы не согласился.

— Ну, что ж, — произнес Джейми при виде меня, хорошо изображая беззаботность. — Мы готовы, я полагаю.

Он размял ноги под одеялом, сильно сжимая пальцы ступней. Учитывая состояние его ноги, это должно было причинить ему ужасную боль, но я поняла, что он считал это последней возможностью пошевелить конечностью, и сильно прикусила свою губу изнутри.

— Ну, мы действительно готовы кое к чему, — сказала я, пытаясь улыбаться с уверенной бодростью. — И любой, кто захочет помолиться за удачу, пусть сделает это.

Удивленный шепот сменил атмосферу страха, которая возникла при моем появлении, и я увидела, как Марсали, которая держала спящую Джоан одной рукой, другой торопливо полезла в карман в поисках четок.

Все бросились очищать прикроватный столик, который был завален книгами, бумагами, огарками свечей, заставлен различной едой, принесенной, чтобы соблазнить аппетит Джейми — вся нетронутая — и здесь же по какой-то непостижимой причине лежали цимбалы и полувыделанная шкурка сурка. Я поставила поднос на столик, и Брианна, которая пришла вместе со мной, вышла вперед, осторожно держа в руках свое изобретение, словно алтарник, подающий хлеб священнику.

— Что это, по имя Христа? — Джейми, нахмурившись, взглянул на предмет, потом на меня.

— Это что-то вроде самодельной гремучей змеи, — ответила ему Брианна.

Все забормотали, с интересом вытягивая шеи, чтобы увидеть. Однако интерес быстро сменился потрясенным ропотом и сочувствующими восклицаниями, когда я отвернула одеяло и начала разворачивать ногу Джейми.

Лиззи и Марсали весь день добросовестно меняли припарки из свежего лука и льняного семени, и струи пара поднимались с тряпок, когда я их снимала. Плоть ноги была ярко красной до колена, по крайней мере, в тех местах, которые не почернели и не сочились гноем. Мы удалили личинок, боясь, что высокая температура их убьет, и теперь они находились в блюдце в моем кабинете, пируя на некоторых наиболее отвратительных кусках добычи Багов. Если я преуспею в своих трудах по сохранению ноги, они пригодятся позже.

Я тщательно исследовала синие образования на объедках с помощью микроскопа и отложила в большую миску все, что могла идентифицировать, как относящееся к пенициллину. На эту коллекцию я вылила ферментированный зерновой спирт и позволила ему настояться в течение дня. При удаче необработанный пенициллин растворится в алкоголе, отделившись от мусора.

В то же время я выбрала три травы, имеющие хорошую репутацию по очистке внутренних органов, и сделала насыщенный отвар, погрузив их на несколько часов в кипящую воду. Этот очень ароматный раствор я налила в чашку и вручила ее Роджеру, старательно отворачивая нос.

— Заставь его выпить это, — сказала я. — Весь, — добавила я со значением, не сводя взгляда с Джейми.

Джейми понюхал предложенную чашку и в свою очередь посмотрел на меня, однако послушно выпил, строя при этом ужасные гримасы, которые сильно позабавили компанию. Почувствовав, что общая атмосфера стала легче, я перешла к главному событию, повернувшись, чтобы взять самодельный шприц Бри.

Близнецы Бердслеи, стоявшие плечом к плечу в уголке, подались вперед, раздуваясь от гордости. Они вышли сразу же по просьбе Бри и вернулись в полдень с прекрасной гремучей змеей почти трех футов длиной и, к счастью, мертвой, будучи разрубленной топором пополам, чтобы сохранить ценную голову.

Я с большими предосторожностями вырезала мешочки с ядом и отделила клыки, которые вручила миссис Баг, чтобы она старательно промыла их в спирте.

Бри взяла промасленный шелк, в который была завернута астролябия, и сшила маленькую трубочку, собрав один ее конец продетой ниткой, как кошелек шнурком. Она вырезала толстый сегмент пера из крыла индейки, ошпарила его горячей водой и с помощью него присоединила собранный конец трубочки к клыку. Места соединения были промазаны расплавленным воском, также как и шов трубочки, чтобы избежать утечки. Это была прекрасная аккуратная работа, но в действительности конструкция напоминала короткую толстую змею с большим кривым клыком и вызвала немало комментариев со стороны окружающих.

Мурдо Линдсей все еще держал руку Джейми. Когда я показала Фергюсу, чтобы он поднес ближе свечу, я увидела, что Джейми протянул другую руку Роджеру. Роджер мгновение выглядел удивленным, потом схватил его руку и упал на колени возле кровати, крепко держа ее.

Я провела пальцами по ноге, выбрала подходящее место, свободное от кровеносных сосудов, промыла его чистым спиртом и воткнула клык так глубоко, как могла. Зрители ахнули; Джейми потянул дыхание, но не двинулся.

— Хорошо, — я кивнула Брианне, которая держала бутылку с зерновым спиртом, насыщенным пенициллином. Закусив зубами нижнюю губу, она тщательно заполнила шелковую трубу. Потом я свернула ее открытый конец и большим и указательным пальцами погнала жидкость вниз через клык в ткань ноги.

Джейми произвел негромкий задыхающийся звук; Мурдо и Роджер инстинктивно наклонились вперед, прижимая его.

Я боялась давить слишком быстро и сильно, чтобы не сломать восковые печати, хотя у нас был запасной шприц, сделанный из второго клыка. Я произвела еще несколько инъекций вверх и вниз по ноге, и из отверстий, из которых я вынимала клык, выступала яркая кровь, скатывающаяся маленькими ручейками по его ноге. Лиззи, не дожидаясь просьбы, взяла ткань и стала отирать ее, не поднимая глаз.

В комнате было тихо, но я чувствовала, как все задерживали дыхание, когда я выбирала новое место, выдыхали, когда я наносила удар, а потом неосознанно наклонялись к кровати, когда я вводила едкий спирт в зараженные ткани. Мышцы взбугрились на руках Джейми, и пот лил по его лицу, как дождь, но ни он и ни Мурдо с Роджером не произвели ни звука и не дернулись.

Уголком глаза я заметила, как Джозеф Вемисс убрал волосы со лба Джейми и вытер полотенцем пот с его лица и шеи.

Когда дело было сделано, я тщательно вмазала мед во все открытые раны и втерла масло грушанки в кожу ноги и щиколотку.

— Да, ты хорошо подготовила ногу, сассенах. Думаешь, она уже готова для духовки? — спросил Джейми и пошевелил пальцами ног, заставив всех в комнате расслабиться и рассмеяться.

Потом все ушли, похлопав Джейми по плечу или поцеловав его в щеку с грубоватыми пожеланиями удачи. Он улыбался и кивал, поднимая руку на прощание и отпуская маленькие шутки.

Когда дверь закрылась за последним из гостей, он откинулся на подушки и закрыл глаза, испустив долгий глубокий вздох. Я приступила к уборке, опустила шприц в спирт, закупорила бутылки, собрала перевязочный материал. Потом я села возле него, и он протянул руку ко мне, не открывая глаз.

Его кожа была теплой и сухой, красной от жесткой хватки Мурдо. Я нежно погладила его суставы большим пальцем, прислушиваясь к шумам внизу, приглушенным, но оживленным.

— Это поможет, — сказала я мягко после минуты молчания. — Я знаю, это поможет.

— Я знаю, — сказал он, глубоко вздохнул и, наконец, заплакал.

Свежие силы

Роджер внезапно проснулся от черного, лишенного сновидений сна. Он ощущал себя вытащенной на берег рыбой, задыхающейся в невообразимо чужеродной среде. Он видел, но не осознавал окружающее — только странный свет и плоские поверхности. Потом он ощутил касание Брианны к своей руке и пришел в себя, обнаружив, что лежит на кровати.

— Ч-что? — хрипло спросил он и резко сел.

— Мне жаль, что я разбудила тебя, — Брианна улыбнулась, но между ее соединенными бровями пролегла морщинка. Она убрала спутанные волосы с его лба, и он инстинктивно обнял ее, потом упал обратно на подушку, держа ее в своих объятиях.

— Ммм, — ее тело в руках Роджера было якорем, привязывающим его к действительности — тугая плоть и теплая кожа, мягкие волосы у него на лице.

— Все в порядке? — спросила она нежно. Длинные пальцы коснулись его груди, и сосок на ней сморщился, а курчавые волосы вокруг него приподнялись.

— Все в порядке, — ответил он и глубоко вздохнул. Коротко поцеловав ее в лоб, он моргнул и расслабился. В горле у него как будто был насыпан песок, а рот заполнен вязкой слюной, но он начал мыслить связно. — Сколько времени?

Он находился в своей собственной кровати; в комнате стоял полусумрак, словно уже наступил вечер, но просто оказалось, что дверь была закрыта, а окна завешаны. Однако что-то неправильное ощущалось в воздухе и неярком свете.

Она поднялась с него, одной рукой откинув назад рыжие волосы.

— Немного за полдень. Я бы не стала будить тебя, но тут пришел мужчина, и я не знаю, что с ним делать, — она посмотрела в направлении большого дома и понизила голос, хотя никто не мог ее слышать.

— Па крепко спит, и мама тоже, — негромко сказала она, подтверждая это впечатление. — Я не хочу будить их, даже если бы смогла, — она коротко улыбнулась, совсем как отец, приподняв уголок длинного рта. — Думаю, нужно стрелять из пушки, чтобы их разбудить. Они умерли для внешнего мира.

Она повернулась и взяла со стола кувшин. Звук наливаемой воды зазвучал в ушах Роджера, как стук дождя по выжженной земле, и он, в три глотка осушив предложенную чашку, протянул ее снова.

— Еще, пожалуйста. Мужчина?

— Он говорит, что его зовут Томас Кристи. Он приехал поговорить с папой и утверждает, что был вместе с ним в Ардсмуире.

— Да? — Роджер пил вторую чашку более медленно, собираясь с мыслями. Потом он поставил чашку на стол и, спустив ноги с кровати, потянулся за рубашкой, висящей на колышке. — Хорошо. Скажи ему, что я буду через минуту.

Она чмокнула его и ушла, задержавшись, чтобы открыть окно и впустить сверкающий столб легкого и холодного воздуха.

Он одевался медленно, все еще чувствуя приятную расслабленность. Когда он нагнулся, чтобы достать из-под кровати чулки, что-то привлекло его внимание среди разворошенного постельного белья. Он протянул руку и достал вещицу, выглядывающую из-под края подушки. «Старая женщина» — маленький талисман плодородия. Древний розовый камень статуэтки гладко блестел на солнце, и его вес был удивительно тяжел в руках.

— Будь я проклят, — громко произнес он и некоторое время стоял неподвижно, уставившись на фигурку, потом наклонился и осторожно затолкал ее назад под подушку.

Брианна привела посетителя в кабинет Джейми, который большинство арендаторов все еще называли «комнатой-на-пару-слов». Роджер на мгновение задержался в коридоре, чтобы проверить все ли с ним в порядке. У него не было времени побриться, но он расчесал волосы, и это было самое большое, на что мог рассчитывать Кристи при данных обстоятельствах.

Три лица повернулись к нему, когда он вошел, и он был удивлен. Брианна не подумала предупредить его о том, что у Кристи есть сопровождение. Однако пожилой, кряжистый джентльмен с короткими темными волосами, тронутыми сединой, был, несомненно, мистером Кристи. Темноволосый молодой человек лет двадцати, скорее всего, приходился ему сыном.

— Мистер Кристи? — Роджер протянул руку пожилому мужчине. — Я Роджер МакКензи; я женат на дочери Джейми Фрейзера. Полагаю, вы видели мою жену.

Мужчина с легким удивлением посмотрел мимо Роджера, словно ожидая, что сзади него объявится Джейми. Роджер откашлялся; его голос был грубым от сна и казался более хриплым, чем обычно.

— Боюсь, что мой тесть… не может встретиться с вами в настоящее время. Могу я быть полезным вам?

Кристи, нахмурившись, рассматривал его оценивающим взглядом, потом медленно кивнул головой. Он взял руку Роджера и решительно встряхнул ее. К своему удивлению, последний обнаружил неожиданное, но знакомое давление на сустав пальца — масонский знак приветствия. Он годами не сталкивался с ним и скорее рефлекторно, чем сознательно, ответил, надеясь, что сделал правильный жест. Очевидно, это было так, потому что суровое выражение лица Кристи немного смягчилось, и он отпустил руку Роджера.

— Может быть, мистер МакКензи, может быть, — ответил он и уставился на Роджера немигающими глазами. — Я хочу найти землю, на которой смогу обосноваться со своей семьей, а мне сказали, что мистер Фрейзер имеет возможность предложить мне нечто подходящее.

— Возможно, — осторожно ответил Роджер. «Что за черт? — подумал он. — Кристи действовал на удачу, или у него были причины ожидать, что знак будет признан? По крайней мере, он полагал, что Джейми Фрейзер узнает его, так же как и его зять. Джейми Фрейзер — франкмасон?» Эта мысль никогда не приходила Роджеру в голову, а сам Джейми никогда не говорил об этом.

— Пожалуйста, садитесь, — сказал он, махнув рукой. Сын и девушка, которая могла быть или дочерью Кристи, или женой его сына, следуя примеру отца, тоже встали, когда Роджер вошел и теперь стояли, как свита, сопровождающая монарха.

Чувствуя небольшое смущение, Роджер снова указал им на стулья и уселся за стол Джейми. Он взял перо из глиняного глазированного стаканчика, надеясь, что от этого он будет выглядеть более деловитым. Христос, какие вопросы он должен задавать потенциальным арендаторам?

— Итак, мистер Кристи, — он улыбнулся им всем, остро осознавая щетину на своих скулах, — жена сказала, что вы познакомились с моим тестем в Шотландии?

— В тюрьме Ардсмуир, — ответил Кристи, кинув на Роджера острый взгляд, как бы бросая этим вызов.

Роджер снова откашлялся; хотя горло его было излечено, некоторое время после сна оно все еще было напряженным и саднило. Кристи, однако, воспринял это, как неблагоприятный комментарий, и немного ощетинился. У него были густые перистые брови и слегка выпученные глаза желто-коричневого цвета, и это вместе с торчащими темными волосами и короткой, почти невидимой шеей придавало ему вид большой сердитой совы.

— Джейми тоже был там заключенным, — сказал он. — Вы, разумеется, знаете об этом?

— Ну, да, — мягко ответил Роджер. — Я знаю также, что несколько мужчин, поселившихся в Ридже, содержались вместе с ним в Ардсмуире.

— Кто? — резко спросил Кристи и стал еще больше похож на сову.

— Ну… Линдсеи — Кенни, Мурдо и Эван, — ответил Роджер и потер лоб, вспоминая. — Джорди Чизхолм, Роберт МакЛеод. Я думаю также, нет, я абсолютно уверен, что Алекс МакНейл тоже был в Ардсмуире.

Кристи слушал этот список с пристальным вниманием, как сипуха, прислушивающаяся к шелесту в сене. Сейчас он расслабился. «Сложил перья», — подумал Роджер.

— Я знаю их, — произнес он с удовлетворенным видом. — МакНейл поручится за меня, если будет необходимо.

Его тон сильно предполагал, что такой необходимости не возникнет.

Роджер никогда не присутствовал на собеседовании Джейми со своими будущими арендаторами, но он слышал, как Фрейзер рассказывал Клэр о тех, кого он выбрал. Соответственно с этим, он задал Кристи несколько вопросов, касающихся его недавнего прошлого, пытаясь соблюсти грань между любезностью и властностью и, по его собственному мнению, справился с этим.

Кристи вместе с другими заключенными был транспортирован в Колонии, но ему повезло, так как его контракт купил некий плантатор из Южной Каролины, который обнаружив, что Кристи имеет приличное образование, сделал последнего учителем своих шестерых детей. Кроме того, за плату он принимал на обучение к Кристи соседских детей. Когда срок контракта истек, Кристи согласился остаться, работая теперь уже за плату.

— Вот как? — произнес Роджер; его интерес к Кристи значительно возрос. Учитель, а? Бри чрезвычайно понравится идея покончить со своей преподавательской деятельностью, которую она пренебрежительно называла игрой в прятки. А Кристи казался вполне компетентным в обращении с упрямыми учениками. — Что же тогда привело вас сюда, мистер Кристи? От Южной Каролины не близкий путь.

Мужчина пожал плечами. Одежда его помялась и запылилась в дороге, но ткань его сюртука была дорогой, а обувь хорошей.

— Моя жена умерла, — сказал он угрюмо. — От гриппа. Также как и мистер Эверетт, хозяин. Его наследнику мои услуги не понадобились, и мне не захотелось оставаться там без работы, — он кинул на Роджера острый взгляд из-под косматых бровей. — Вы сказали, что мистер Фрейзер не может встретиться со мной. Как долго его не будет?

— Не могу сказать, — Роджер постучал кончиком пера по зубам, колеблясь. Он не мог знать, на какое время Джейми был выведен из строя; вчера тот выглядел еле живым. Даже если бы он стал выздоравливать очень быстро, все равно, это займет некоторое время. А ему не хотелось отправлять Кристи назад или заставлять его ждать. Осень заканчивалась, и оставалось мало времени, чтобы он и его семья могли подготовиться к зиме.

Он перевел взгляд с Кристи на его сына. Оба выглядели большими и сильными. Ни один из них не имел вид пьяницы или неотесанного мужлана, и у обоих мужчин ладони были в мозолях, которые говорили об их дружбе с тяжелым трудом. У них была женщина, чтобы заботиться о доме. И, в конце концов, даже без учета масонского братства Кристи был одним из ардсмуирских мужчин Джейми. Он знал, что Джейми всегда старался найти таким людям место.

Приняв решение, Роджер вытащил чистый листок бумаги и открыл чернильницу. Он еще раз откашлялся.

— Очень хорошо, мистер Кристи. Я думаю, мы можем достигнуть некоторой… договоренности.

К его удивлению открылась дверь, и вошла Брианна, неся поднос с булочками и пивом. Она скромно опустила глаза, когда ставила его на стол, но он уловил вспышку веселья, которую она послала ему из-под ресниц. Он нагнул голову, улыбаясь, и коснулся ее руки в знак признательности, когда она поставила перед ним кружку с пивом.

— Брианна, поприветствуй наших новых арендаторов, — сказал он с поклоном в сторону Кристи. — Мистер Томас Кристи и…

— Мой сын, Алан, — сказал Кристи с резким кивком головы, — и моя дочь, Мальва.

У сына не было совиного взгляда своего отца, и он имел более мирное выражение на квадратном чисто выбритом лице, хотя у него были такие же темные торчащие волосы. Он молча кивнул в ответ на представление, не спуская глаз с закуски.

Девушка — Мальва? — едва приподняла глаза, скромно держа руки на коленях. У Роджера осталось смутное воспоминание о довольно высокой девушке семнадцати или восемнадцати лет, одетой в опрятное темно-синее платье и белый керчь, из-под которого выбивались мягкие прядки волос, обрамляющих бледный овал ее лица. «Еще один довод в пользу семьи Кристи», — рассеянно подумал Роджер. Девушек, достигших брачного возраста, в Ридже было мало, а хорошеньких — еще меньше. У Мальвы Кристи до весенних работ, вероятно, будет уже несколько предложений.

Бри кивнула каждому из них, посмотрев на девушку с особым интересом. Потом со стороны кухни донесся громкий рев, и она убежала, пробормотав извинения.

— Мой сын, — пояснил Роджер, извиняясь. Он поднял кружку, предлагая выпить. — Подкрепитесь немного, мистер Кристи.

Контракты арендатора хранились в левом ящике стола; он видел их и знал их общую схему. Пятьдесят акров земли предоставлялись сразу же — при необходимости больше — с оплатой в зависимости от конкретной ситуации. Немного обсуждения за пивом с булочками, и они заключили соглашение.

Роджер закончил завитушкой подпись на контракте, который подписал, как агент Джейми Фрейзера, и подтолкнул бумагу через стол к Кристи. Он ощущал глубокое жаркое чувство успеха. Добросовестный арендатор, согласный оплачивать половину арендной платы, работая учителем пять месяцев в году. «Сам Джейми, — подумал Роджер с удовлетворением, — не мог бы добиться большего успеха».

Потом он остановил себя. Нет, Джейми сделал бы больше и позаботился, чтобы у семьи Кристи был временный приют, где они могли пожить, пока не решится вопрос о постоянном жилье. Не в большом доме, конечно, где больной Джейми и Клэр, ухаживающая за ним. Он на мгновение задумался, потом выглянул в дверь и позвал Лиззи.

— У нас появился новый арендатор, muirninn,[Милая (гэльск.)] — сказал он, улыбнувшись выражению беспокойной готовности на ее мышином личике. — Это мистер Томас Кристи, его сын и дочь. Попроси твоего отца проводить их в хижину Эвана Линдсея. Это рядом с их будущим наделом, и может быть, Эван и его жена будут согласны приютить их на время, пока они не устроятся на новом месте.

— О, да, мистер Роджер, — Лиззи коротко присела в направлении Кристи, который ответил ей небольшим поклоном. Потом она поглядела на Роджера, приподняв тоненькие брови.

— Вы скажете Самому?

Роджер почувствовал, как краска бросилась в его лицо.

— Все в порядке, — ответил он. — Я скажу ему позже, когда он почувствует себя лучше.

— Мистер Фрейзер болен? Мне очень жаль, — неожиданно раздался позади него незнакомый мягкий голос, и он повернулся, обнаружив смотрящую на него Мальву Кристи. Он не обратил на нее внимания прежде и теперь был поражен красотой ее блестящих миндалевидных глаз странного светло-серого цвета, окаймленных длинными темными ресницами. «Возможно, гораздо раньше весенних работ», — подумал он и откашлялся.

— Его укусила змея, — ответил он резко. — Однако не волнуйтесь, он поправляется.

Он протянул руку Кристи, уже готовый к тайному знаку при пожатии.

— Добро пожаловать во Фрейзерс-Ридж, — сказал он. — Надеюсь, вам и вашей семье здесь понравится.

Джейми сидел в кровати, опираясь на подушки, окруженный настойчивой заботой любящих женщин, и от того выглядел весьма несчастным. Его лицо просияло при виде мужчины, и он жестом приказал свои служанкам удалиться. Лиззи, Марсали и миссис Баг неохотно ушли, но Клэр осталась, занятая своими бутылками и инструментами.

Роджер присел в изножье кровати и был согнан Клэр, которая твердо указала ему на табурет прежде, чем поднять простыню и убедиться, что его опрометчивый поступок не нанес ущерба больной ноге.

— Хорошо, — произнесла она, наконец, с удовлетворенным видом тыча пальцем в марлевую повязку. Очевидно, личинки вернулись на место, отрабатывать свое содержание. Она выпрямилась и кивнула Роджеру, как ему показалось, с видом великого визиря, разрешающего аудиенцию с калифом Багдада. Роджер взглянул на Джейми; тот на мгновение закатил глаза, потом криво улыбнулся в знак приветствия.

— Как дела? — произнесли оба мужчины одновременно и улыбнулись. Джейми коротко пожал плечами.

— Я жив, — сказал он. — Но это не доказывает, что ты прав. Нет.

— Прав в чем? — с любопытством спросила Клэр, поднимая глаза от миски, которую держала в руках.

— О, небольшой философский вопрос, — ответил ей Джейми. — Относительно выбора и предопределенности.

Она фыркнула.

— Я не хочу слышать ни слова об этом.

— Я тоже. Не имею склонности обсуждать такие вопросы, сидя только на хлебе и молоке, — Джейми с умеренным отвращением взглянул на наполовину опустошенную миску с размятой массой в ней. — Итак, ты посмотрел мула с язвой на ноге, Роджер Мак?

— Я посмотрела, — встряла Клэр. — Она хорошо заживает. Роджер был занят собеседованием с новыми арендаторами.

— О, да? — брови Фрейзера заинтересованно приподнялись.

— Да, с мужчиной по имени Том Кристи и его семьей. Он сказал, что был с вами в Ардсмуире.

На доли секунды Роджеру показалось, что весь воздух в комнате исчез вместе с теплом. Фрейзер уставился на него с ничего не выражающим видом. Потом он кивнул; выражение легкого интереса, словно по волшебству, появилось на его лице, и время снова пошло.

— Да, я прекрасно помню Тома Кристи. Где он был последние двадцать лет?

Роджер рассказал о скитаниях Тома Кристи и о соглашении, которые они заключили относительно аренды земли.

— Это очень хорошо, — заметил Джейми, услышав о готовности Кристи быть учителем. — Скажи ему, что он может пользоваться любой книгой здесь и попроси, чтобы он составил список книг, в которых будет нуждаться. Я скажу, чтобы Фергюс поискал их, когда будет в Кросс-Крике или Уилмингтоне.

Дальше беседа пошла о хозяйственных делах, и через несколько минут Роджер встал, чтобы уйти.

Все, казалось, было в совершенном порядке, и все же он чувствовал какое-то смутное неудобство. Повернувшись, чтобы закрыть дверь за собой, он увидел, что Джейми сложил руки на груди и прикрыл глаза и, если не спал, то эффективно отказывался разговаривать. Клэр смотрела на своего мужа, задумчиво прищурив желтые ястребиные глаза. Нет, она тоже заметила это.

Значит, он не вообразил себе тот момент. Что же, спрашивается, было не так с Кристи?

Белые ночи

На следующий день Роджер, закрыв за собой дверь, стоял на крыльце и вдыхал холодный ясный воздух позднего утра. Боже, вряд ли сейчас было больше половины восьмого, но все равно гораздо позднее того времени, когда он привык вставать. Солнце уже достигло каштановых деревьев на высоком хребте, и его пылающий диск виднелся между последними желтыми листьями.

В воздухе все еще ощущался запах крови, но никаких следов туши бизона не наблюдалось, исключая темное пятно на раздавленных тыквенных плетях. Он огляделся, мысленно составляя список хозяйственных работ на сегодня.

У него было странное чувство, что если он на мгновение закроет глаза, а потом откроет их, то обнаружит себя посредине Броуд-стрит в Оксфорде; запах бензиновых выхлопов будет щекотать его ноздри, а впереди его будет ожидать мирная работа среди пыльных книг Бодлианской библиотеки. Чувство дислокации, столь сильное в первое время его пребывания здесь, давно исчезло, но теперь неожиданно вернулось снова.

Он хлопнул рукой по бедру, чтобы отогнать это чувство. Не сегодня. Это Ридж, не Оксфорд, и работа, хотя и мирная, должна быть сделана руками, а не головой. Нужно было окольцевать деревья, собрать сено, и не на луговине, а на участках среди гор: охапка здесь, охапка там — достаточно, чтобы прокормить одну корову во время зимы.

Заделать дыру в крыше дымокурни, пробитую упавшей ветвью. Крышу надо перекрыть, а ветвь порубить на дрова. Вырыть новую яму для уборной, пока земля не замерзла или не превратилась в грязь. Нарезать жердей для забора. Починить прялку Лиззи…

Он чувствовал себя немного пьяным и поглупевшим, неспособным сделать простой выбор, не говоря уже о сложных вопросах. Он спал больше, чем достаточно, чтобы восстановиться физически после напряжения последних дней, но встреча с Кристи и его семьей, последовавшая после его отчаянных усилий благополучно доставить Джейми домой, отняла у него всю душевную энергию.

Он взглянул на небо, на котором вырисовывались тонкие перистые облака, похожие на хвост кобылы. Дождя в ближайшее время не предвидится, крыша может подождать. Он пожал плечами и поцарапал голову. Тогда сено и окольцовка деревьев. Он наполнил фляжку пивом, положил в сумку пакет с бутербродами, сделанными для него Бри, и пошел за серпом и топором.

Ходьба разбудила его. В тени под соснами было холодно, но солнце поднялось достаточно высоко, чтобы освещать открытые участки. От ходьбы его мускулы согрелись, и к тому времени, когда он поднялся на первый из высокогорных лужков, он снова почувствовал себя единым с миром гор и леса. Будущее вернулось в область снов и воспоминаний, и он снова был в настоящем с ясной головой.

— Тоже хорошая вещь, — пробормотал он. — Не хочу отрезать себе ногу.

Он положил топор под дерево и стал срезать траву.

Это была не та размеренная монотонная работа, когда большая двуручная коса укладывала рядами густую траву на лугу. Здесь работа была более неровной, но более легкой; он хватал пучки травы одной рукой, срезал их под корень и укладывал в принесенный с собой мешок.

Работа не требовала большой силы, только некоторого внимания, а не бессмысленного мускульного усилия, как при кошении на лугу. Пучки травы росли густо на всем протяжении маленькой полянки, но повсюду были выходы гранита, гниющие сучки и маленькие кустики ежевики.

Это была успокаивающая работа, и хотя она требовала внимательности, достаточно скоро ему на ум стали приходить другие мысли. О том, что говорил ему Джейми под звездами на черном склоне горы.

Кое о чем он знал. Например, о том, что между Алексом МакНейлом и Нельсоном МакИвером существовала вражда, и какова ее причина. О том, что один из сыновей Патрика Нири был, вероятно, вором, и что следует с этим сделать. Какие земли продавать, когда и кому. О других он и понятия не имел. Он сильно сжал губы, подумав о Стивене Боннете.

И как следует поступить с Клэр?

— Если я умру, она должна уйти, — сказал Джейми, вдруг очнувшись от лихорадочного забытья. Он схватил руку Роджера с удивительной силой; глаза его горели темным огнем. — Отошли ее. Заставь ее уйти. Вы должны уйти все, если ребенок сможет пройти. Но она должна уйти обязательно. Заставь ее пройти сквозь камни.

— Почему? — тихо спросил Роджер. — Почему она должна уйти? — Возможно, из-за лихорадки Джейми начал бредить. — Это очень опасно.

— Ей опасно здесь без меня, — глаза Фрейзера на мгновение потеряли концентрацию, и черты лица обмякли. Он откинулся назад, опустив веки, потом, внезапно, его глаза снова распахнулись.

— Она древняя, — сказал он. — Они убьют ее, если узнают.

Потом он снова закрыл глаза и больше не говорил, пока их не нашли утром.

Вспоминая теперь этот эпизод в ясном свете осеннего утра, благополучно удаленного от завывающего ветра и танцующего огня той ночи в горах, Роджер был уверен, что Фрейзер просто блуждал в туманах своей лихорадки. Беспокойство о своей жене смешалось у него в голове с фантомами, порожденными ядом в его крови. Однако Роджер не мог не отметить одну вещь.

«Она древняя». Фрейзер говорил на английском, что было плохо. Если бы он говорил по- гэльски, то смысл его высказывания был бы более ясным. Если бы он сказал «она ban-sidhe»,[Дословно «женщина с холмов» (гэльск.). Женщина волшебного народа (sidhe), проживающего в холмах.] Роджер бы понял, что Джейми действительно считает, что она принадлежит к волшебному народу, а не просто человеческая мудрая женщина.

Конечно, он не мог… или мог. Даже в собственном времени Роджера вера в «иных» была очень сильна среди горцев. А сейчас? Фрейзер совершенно искренне верил в призраки, не говоря уже о святых и ангелах. Для циничного пресвитерианского ума Роджера не было большого различия между тем, чтобы зажигать свечи перед Святой Женевьевой и выставлять на ночь горшки с молоком для волшебного народа.

С другой стороны, он с некоторой неловкостью осознавал, что никогда не тронет молока, предназначенного для Иных, не коснется амулета, повешенного на коровнике или над дверной перемычкой — и не только из уважения к человеку, который поместил их туда.

За работой он разогрелся; его рубашка стала липнуть к плечам, и по шее потек пот. Он остановился для того, чтобы выпить воды из тыквы и повязать платок на лоб.

«Фрейзер прав в одном», — подумал он. Хотя мысль о том, что он или Брианна, или даже Клэр являлись фэйри, на первый взгляд была смешна, но… Они отличались от других; не все могли путешествовать во времени сквозь камни.

Хотя были и другие. Джейлис Дункан. Неизвестный путешественник, о котором упоминала Клэр. В отрезанной голове мужчины, найденной в глуши, она обнаружила серебряные пломбы. От этой мысли волоски на руках Роджера приподнялись.

Джейми похоронил голову с должным почетом и краткой молитвой на холме недалеко от дома, и она стала первым обитателем заполненной солнцем полянки, предназначенной под будущее кладбище Фрейзерс-Риджа. По настоянию Клэр он отметил маленькую могилу грубым куском гранита без подписи — ибо, что можно было написать? — но с зелеными мраморными прожилками.

Был ли Фрейзер прав? «Вы должны уйти все, если ребенок сможет пройти».

Если они не уйдут, то когда-нибудь все будут лежать на солнечной полянке под гранитными камнями: он сам, Брианна, Джемми. Единственное отличие от могилы неизвестного мужчины будет в том, что на каждом камне будет имя. «А какие даты вырежут на них?» — неожиданно задался он вопросом и вытер пот со скул. Для Джемми это не проблема, но для остальных…

Если ребенок может пройти. Если теория Клэр правильна, и способность проходить сквозь камни заложена в наследственности, как цвет глаз или группа крови, то тогда пятьдесят на пятьдесят процентов, что Джемми унаследовал эту способность, при условии, что он был ребенком Боннета, и три четвертых — если он был ребенком Роджера.

Он со всей силы рубанул по пучку травы, не потрудившись захватить его другой рукой, и семена разлетелись во все стороны, как шрапнель. Потом он вспомнил розовую фигурку под подушкой и глубоко вдохнул. Если она сработает, если появится другой ребенок, который однозначно будет его крови? Шанс три к четырем, или еще один камень на семейном кладбище.

Мешок был почти полон, и на полянке не осталось травы, годной для сена. Подобрав топор, он перебросил мешок через плечо и спустился вниз к краю самого высокого поля.

Поле также не было похоже на привычные для него британские поля, как высокогорные лужайки на заливные луга. Деревья, бывшие когда-то частями девственного леса, все еще стояли, мертвые и черные, на фоне бледного неба. Широкими кольцами с них содрали кору и оставили для медленного гниения. На открытых участках между стволами сеяли зерно.

Это был простейший способ получить землю под посевы зерновых. Сквозь омертвевшие безлистные ветви проникало достаточно солнечного света. Через один, два или три года мертвые корни сгниют, и можно будет свалить стволы, распилив их на дрова, а корни выкорчевать и уволочь с поля. Однако пока они стояли, жуткая группа черных пугал, распростерших голые руки над полем.

Урожай был уже собран; стаи голубей выискивали жуков среди сухих стеблей, и выводок вспугнутых куропаток вспорхнул при приближении Роджера, как горсть мраморных шариков, брошенных над землей. Маленький дятел над его головой прекратил стучать и, издав тревожный крик, изучал его некоторое время, потом снова вернулся к своему шумному занятию.

— Ты должен радоваться, — сказал он птице, бросая мешок на землю и снимая топор с пояса, — больше жуков для тебя.

Мертвая древесина была полна бесчисленным количеством насекомых. И на любой делянке с подвяленными деревьями можно было обнаружить нескольких дятлов, которые, склонив головы, прислушивались к шуршанию своих жертв внутри стволов.

— Прости, — пробормотал он выбранному стволу. Было смешно испытывать жалость к какому-то дереву, особенно в этой глуши, где молодая поросль вырастала из земли с такой энергией, что раскалывала камни, а горы так плотно поросли деревьями, что воздух был заполнен голубоватой дымкой от их дыхания. И потому подобные эмоции будут длиться не дольше начала работы. Когда он примется за третье дерево, он будет обильно потеть и проклинать дурацкое занятие.

Однако он всегда с нежеланием принимался за подобную работу. Рубить дерево на дрова было честнее, чем подло, хотя и практично, оставлять его медленно умирать из-за того, что оно не могло доставить воду от корней к ветвям через кольцо обнаженной древесины. Однако когда деревья сбросили на зиму листву и уснули, проводить окольцовку было не так неприятно. «Это должно походить на смерть во сне», — подумал он. Он надеялся, что это так.

Щепки ароматной древесины пролетали над его головой, пока он прорубал канавку вокруг ствола. Потом он без паузы перешел к следующей жертве.

Разумеется, он старался, чтобы никто не услышал, как он приносит извинения дереву. Джейми всегда читал поминальную молитву о животных, которых он убил, но Роджер сомневался, что тесть когда-либо рассматривал деревья иначе, чем как топливо, строительный материал или досадную преграду на пути. Дятел вверху внезапно заскрипел, и Роджер развернулся, чтобы посмотреть, что вызвало его тревогу, но расслабился, увидев небольшую жилистую фигуру подходящего Кенни Линдсея. Очевидно, Линдсей пришел по тому же делу; он помахал своим топором в знак приветствия.

— Madain mhath, a Smeòraich![Доброе утро, дрозд (гэльск.)] — крикнул он. — Я слышал, что у нас новички, правда?

Роджер, который давно перестал удивляться тому, с какой скоростью новости передаются в горах, предложил Линдсею свою бутылку с пивом и рассказал о новой семье.

— Их имя Кристи, не так ли? — спросила Кенни.

— Да, Томас Кристи с сыном и дочерью. Вы должны знать его — он был в Ардсмуире.

— Да? О.

И снова эта странная реакция на имя Кристи.

— Кристи, — повторил Кенни Линдсей. Кончик его языка показался на мгновение, словно он пробовал имя на вкус. — Мм. Да, ясно.

— Что не так с Кристи? — настойчиво спросил Роджер.

— Не так? — Кристи выглядел удивленным. — Ничего с ним такого.

— Я имею в виду, что вы выглядели как будто озадаченным, услышав это имя, и я подумал, может быть, он был вором или пьяницей, или что-то еще подобное.

Понимание осветило поросшее щетиной лицо Кенни, словно солнце утренний луг.

— О, да, я понял тебя. Нет, нет, Кристи довольно приличный человек, насколько я знаю.

— Насколько вы знаете? Вы разве не были с ним в Ардсмуире? Он говорил, что были.

— Ох, да, он прав, — согласился Кенни, но с каким-то смущенным видом. Подталкивание со стороны Роджера ничего не дало, кроме пожатия плеч, и через некоторое время они вернулись к окольцовке деревьев, отвлекаясь только на глоток пива или воды. Погода была прохладная, слава Богу, но все равно пот бежал с них ручьем, и после окончания работы Роджер, сделав последний глоток, вылил оставшуюся воду себе на голову.

— Ты зайдешь ко мне на минутку, Smeòraich? — Кенни положил на землю свой топор и со стоном разогнул спину. Он кивнул головой на противоположный край поля. — Моя хижина там. Жена уехала продавать свинину, но в ручье есть свежая пахта.

Роджер с улыбкой кивнул.

— Да, Кенни, спасибо.

Он пошел с Кенни и помог ему покормить животных. У Линдсея было две молочные козы и свинья в сарае. Кенни принес им воды из маленького ручья поблизости, а Роджер бросил в козью кормушку навильник сена.

— Хорошая свинья, — вежливо заметил Роджер, ожидая, пока Кенни насыпит раздробленное зерно в корыто свинье, огромной пятнистой самке с рваным ухом и злобным взглядом маленьких глаз.

— Злая, как гадюка, и почти такая же быстрая, — ответил Кенни, бросив на свинью опасливый взгляд. — Вчера чуть не отхватила мне руку. Я хотел свести ее к борову Мак Дубха, но она была против.

— Да, с женщиной многого не сделаешь, когда она не в настроении, — согласился Роджер.

Кенни покачал головой, раздумывая.

— Ну, может быть, так оно и есть. Хотя есть способы умаслить их, да? Один трюк мне показал мой брат Эван, — он улыбнулся Роджеру, показав редкие зубы, и кивнул головой на бочонок в углу сарая, испускавший острый запах забродившего зерна.

— Да? — сказал Роджер, смеясь. — Надеюсь, что это работает.

Он невольно представил Кенни и его внушительную жену Розамунду в постели и задался вопросом, играл ли алкоголь большую роль в их браке.

— О, это работает, — ответил Кенни с уверенностью. — Она до ужаса любит забродившее зерно. Но дело в том, что его нужно слишком много, чтобы улучшить ее настроение, а тогда она уже не сможет ходить. Так что придется привести борова к ней, когда Мак Дубх встанет на ноги.

— Она гуляется? Я могу привести борова завтра, — предложил Роджер, не раздумывая. Кенни удивился, но потом кивнул с довольным видом.

— Да, это было бы хорошо, Smeòraich, — он помолчал мгновение, потом добавил небрежным тоном. — Я надеюсь, Мак Дубх был на ногах и чувствовал себя хорошо, чтобы встретиться с Кристи.

— Нет, он не встречался с Кристи. Я рассказал ему.

— О? Ну, это хорошо, не так ли?

Роджер сузил глаза, но Кенни отвел взгляд.

Все еще ощущая неловкость при мысли о Кристи, Роджер, повинуясь внезапному импульсу, наклонился и схватил Кенни за руку, сильно удивив пожилого мужчину. Он нажал пальцем на его сустав, давая знак, и отпустил руку.

Кенни, моргая, таращился на него. Наконец, он поставил пустое ведро, тщательно вытер руку о рваный килт и вежливо протянул ее Роджеру.

Когда он опустил руку, отношения между ними оставались дружественными, но немного изменились, всего на волосок.

— Кристи тоже, — заметил Роджер, и Кенни кивнул.

— Да, мы все.

— Вы все? В Ардсмуире? И Джейми? — он удивился этой мысли.

Кенни кивнул и нагнулся, чтобы взять ведро.

— Ну, да. Это начал Мак Дубх. Ты не знал?

Роджер покачал головой. Он спросит об этом у Джейми, как только увидит его; конечно, если тот будет в состоянии отвечать. Он направил на Кенни пристальный взгляд.

— Так. А теперь о Кристи. Что-то не так с этим человеком?

Прежняя сдержанность Кенни теперь, когда больше не стоял вопрос об обсуждении масонского брата с посторонним, исчезла. Он покачал головой.

— О, нет. Я просто немного удивился, увидев его здесь. Он не очень хорошо ладил с Мак Дубхом, вот и все. Если бы ему было куда податься, я думаю, он бы ни за что не явился во Фрейзерс- Ридж.

Роджер на мгновение удивился тому факту, что в Ардсмуире был кто-то, кто не считал, что солнце светит из задницы Джейми Фрейзера. Хотя, если подумать, в этом нет ничего удивительного. Бог знает, этот человек был очень талантлив в приобретении как врагов, так и друзей.

— Почему?

Кенни оглянулся вокруг, как если бы искал путь к побегу, но Роджер стоял между ним и дверью.

— Так пустяки, — произнес он, наконец, и резко опустил плечи, капитулируя. — Просто Кристи — протестант, понятно?

— Понятно, — ответил Роджер, — но он был помещен в Ардсмуире вместе с якобитами. Из-за этого была проблема, да?

«Вполне вероятно», — размышлял он. Даже в его время особой любви между католиками и суровыми шотландскими последователями Джона Нокса [Джон Нокс (англ. John Knox; ок. 1510–24 ноября 1572 г.) — крупнейший шотландский религиозный реформатор XVI века, заложивший основы пресвитерианской церкви.] не наблюдалось. Ничего шотландцы не любили больше, как поучаствовать в небольшой религиозной заварушке.

— Как же тогда он оказался в Ардсмуире? Кристи, я имею в виду.

Кенни удивленно взглянул на него.

— Ну, он был якобитом. Его арестовали и судили вместе со всеми после Каллодена.

— Якобит-протестант? — это не было невозможно или неправдоподобно; политика создавала куда более странные альянсы. Однако это было необычно.

Кенни вздохнул и поглядел на горизонт, где солнце медленно опускалось к соснам.

— Давай зайдем в дом, МакКензи. Если Том Кристи появился в Ридже, я полагаю, будет лучше, чтобы кто-то все тебе рассказал. Если я потороплюсь, ты успеешь домой к ужину.

Розамунды дома не было, но пахта из ручья была холодная и аппетитная. Принеся стулья и налив пахту, Кенни Линдсей приступил к своему рассказу.

Кристи был уроженцем нижних земель, поведал он. Из Эдинбурга. Во время восстания Кристи был торговцем в городе с хорошим процветающим делом, доставшимся ему от отца. Однако Том Кристи был честолюбив и решил сделаться джентльменом.

Когда армия принца Чарлаха захватила город, Кристи надел свой лучший костюм и пошел к О’Салливану, ирландцу, который ведал снабжением армии.

— Никто не знает, что между ними произошло, но когда Кристи вышел у него был контракт на снабжение продовольствием горской армии и приглашение на бал в Холируд, — Кенни сделал большой глоток и опустил чашку; его усы густо покрылись белой пеной. Он со значением кивнул головой Роджеру.

— Мы знали, какие были балы во дворце. Мак Дубх иногда рассказывал нам. Огромная галерея с портретами шотландских королей и камины из синей голландской плитки, такие большие, что в них можно было зажарить быка целиком. Принц и все высокородные, приехавшие встретиться с ним, разодеты в шелка и кружева. А еда! Благой Иисус, о какой еде он нам рассказывал, — глаза Кенни стали круглыми и мечтательными при воспоминании, как они слушали о пирах на пустой желудок. Он рассеянно высунул язык и облизал пахту с верхней губы.

Потом он тряхнул головой и вернулся в настоящее.

— Ну, так вот, — продолжил он. — Когда армия ушла из Эдинбурга, Кристи отправился с ней. То ли он не хотел попуститься своими деньгами, то ли хотел быть на виду у принца, не могу сказать.

Роджер невольно отметил про себя, что Кенни Линдсей не допускал мысли, что Кристи действовал из патриотических побуждений. Из-за расчетливости или из-за честолюбия, но Кристи оставался с принцем слишком долго. Он оставил армию в Нэрне за день до Каллодена и отправился в Эдинбурга на одной из обозных повозок.

— Если бы он оставил ее и уехал верхом на лошади, он бы успел, — рассказывал Кенни. — Но нет, он прямиком вляпался в Кэпмбеллов. В правительственные войска, да?

Роджер кивнул.

— Я слышал, он пытался представиться простым торговцем, но он брал зерно на одной ферме, как раз в этом месте, и фермер клялся до посинения, что Кристи был у него во дворе за три дня до этого, и у него была белая кокарда на груди. Вот так его и взяли.

Кристи сначала попал в тюрьму Берик, потом по причинам, известным только Короне — в Ардсмуир, где он появился за год до Джейми Фрейзера.

— Я попал туда в то же самое время, — Кенни заглянул в свою пустую кружку и потянулся за кувшином. — Это была старая развалина, она не использовалась несколько лет. Когда Корона решила вновь открыть ее, туда были переведены около ста пятидесяти заключенных. В основном, якобиты, один случайный вор и один или два убийцы, — Кенни внезапно усмехнулся, и Роджер не мог не улыбнуться в ответ.

Кенни не был великим рассказчиком, но он говорил с такой простой выразительностью, что Роджер без труда видел сцену, которую он описывал: камни, покрытые полосами сажи, и люди в рваной одежде. Мужчины со всей Шотландии, оторванные от дома, разлученные с семьей и друзьями, брошенные гнить, как мусор на свалке, где грязь, голод и теснота лишали их душевной чуткости и цивилизованности.

Чтобы найти защиту и компанию, образовывались маленькие группки, между которыми постоянно происходили конфликты. Они сталкивались, словно галька в прибойной волне, ударяя друг друга и иногда раздавливая несчастного, который оказался между ними.

— Из-за еды и тепла, да? — бесстрастно произнес Кенни. — В таких местах больше не о чем думать.

Среди групп была маленькая компания кальвинистов, возглавляемая Томасом Кристи. Ни с кем не общаясь, они держались вместе, делились между собой едой и одеялами, и их показная добродетель вызывала ярость католиков.

— Если бы кто-нибудь из нас загорелся — а время от времени это случалось, когда во сне человека сталкивали в очаг — они даже не помочились бы на него, чтобы спасти, — сказал Кенни, качая головой. — Они не воровали еду, что и говорить, но они стояли в углу и громко молились, проклиная развратников, ростовщиков, идолопоклонников и все такое, и делали это так, чтобы мы поняли, кого они имеют в виду!

— А потом появился Мак Дубх, — осеннее солнце уже садилось; на щетинистое лицо Кенни легли тени, но Роджер мог видеть, что его мрачное выражение, вызванное воспоминаниями, смягчилось.

— Что-то вроде второго пришествия, не так ли? — произнес Роджер. Он сказал это шепотом и удивился, когда Кенни рассмеялся.

— Если только ты имеешь в виду, что некоторые уже знали Sheumais ruaidh [Красный Джейми (гэльск.)] до этого. Нет, человек, его привезли в лодке. Ты знаешь, что Джейми Рой не переносит лодок, да?

— Я слышал про это, — ответил Роджер.

— Что бы ты не слышал, это верно, — уверил его Кенни с ухмылкой. — Он вошел в камеру, шатаясь, зеленый, как девушка, его вырвало в углу, потом он заполз под скамью и не вылазил оттуда день или два.

Когда он все же выполз, то оставался молчаливым, ни во что не вмешивался и только наблюдал, пытаясь понять — кто есть кто и что происходит. Но он был рожден джентльменом, был лэрдом и доблестным воином, человеком, пользующимся уважением среди горцев. И естественно мужчины потянулись к нему, спрашивая его мнение, ища его одобрение, и защиту в его присутствии.

— И это было для Тома Кристи, как неудобное седло для задницы, — сказал Кенни, кивая головой. — Видишь ли, он считал себя самой большой лягушкой в водоеме, да? — он раздул шею и выпучил глаза в качестве иллюстрации, и Роджер рассмеялся.

— Да, понятно. И он не жаждал иметь соперников, не так ли?

Кенни согласно кивнул головой.

— Все было бы не так плохо, если бы половина его маленькой банды спасающихся не начала сбегать от молитв, чтобы послушать истории Мак Дубха. Но главное, прибыл новый комендант.

Богль, прежний комендант, уехал, и его сменил полковник Гарри Куори. Куори был относительно молодым, но опытным солдатом; он воевал при Фолкерке и в Каллодене. В отличие от своего предшественника он обращался с заключенными с некоторым уважением, знал о доброй славе Джейми Фрейзера и относился к нему, как к побежденному, но благородному врагу.

— Куори вызвал Мак Дубха к себе вскоре, как появился в Ардсмуире. Я не могу сказать, что произошло между ними, но с тех пор каждую неделю стражника отводили Мак Дубха помыться и побриться, а потом он ужинал с Куори и говорил с ним о том, что нам нужно.

— И Тому Кристи это тоже не нравилось, — предположил Роджер. В его голове сформировался образ Кристи, честолюбивого, умного и… завистливого. Достаточно компетентный, он, однако, не имел удачи Фрейзера родиться лэрдом и не владел его военным талантом — преимущества, на отсутствие которых торговец сетовал еще до катастрофы в Каллодене. Роджер испытал определенное сочувствие к Кристи; Джейми Фрейзер был трудным соперником для простого смертного.

Кенни покачал головой и откинул голову, допивая чашку, потом опустил ее со вздохом наполненности в желудке и вопросительно поднял брови, указывая на кувшин. Роджер махнул рукой, отказываясь.

— Нет, спасибо. Но вольные каменщики… как это случилось? Вы сказали, это связано с Кристи?

Дневной свет почти померк. Ему придется идти домой по темноте, но это не имело значения; его любопытство не позволит ему уйти, не узнав, что произошло.

Кенни покряхтел, поправляя свой килт. Гостеприимство — это хорошо, но у него была своя работа по дому. Однако любезность есть любезность, и ему нравился Дрозд и не только потому, что он был зятем Мак Дубха.

— А, ну, — он пожал плечами, сдаваясь. — Нет, Кристи совсем не обрадовался, что Мак Дубх стал большим человеком и занял место, которое он считал своим, — Кенни бросил на Роджера проницательный взгляд. — Я не думаю, что он понимал, чего стоит быть вожаком в таком месте. Но дело не в этом, — он махнул рукой, отгоняя неуместное замечание.

— Дело в том, что Кристи сам был вожаком, но не таким хорошим, как Мак Дубх. Хотя были и те, кто слушал его, и не только божьи зануды.

Если Роджер и был немного озадачен такой характеристикой своих единоверцев, он проигнорировал ее, горя желанием узнать больше.

— И что?

— Снова были проблемы, — Кенни пожал плечами. — Мелочи, да, но происходили.

Подвижки и трения, небольшие удары и отколы, которые случаются, когда две континентальные массы, толкаясь, наползают друг на друга, пока между ними не вырастут преградой высокие горы или пока одна не поглотит другую, взламывая землю и разрушая камни.

— Мы видели, что Мак Дубх думал, как решить их, — сказал Кенни, — но он не тот человек, чтобы рассказывать кому-нибудь что у него на уме.

«Почти ни кому, — подумал Роджер, внезапно вспомнив тихий голос Фрейзера, едва слышимый в завывающем осеннем ветре. — Мне рассказал». Мысль отозвалась в груди неожиданной теплотой, но он отодвинул ее, чтобы не отвлекаться.

— И вот, однажды вечером Мак Дубх вернулся довольно поздно, — продолжал Кенни, — но вместо того, чтобы лечь спать, он позвал нас: меня и моих братьев, Гэвина Хейеса, Ронни Синклера и… Тома Кристи.

Фрейзер тихо разбудил шестерых мужчин и подвел их к окну, где свет ночного неба освещал его лицо. Мужчины с сонными глазами, вымотанные тяжелой дневной работой, собрались вокруг него, удивляясь, что это могло означать. С последнего столкновения, когда оба мужчины подрались из-за какого-то пустякового оскорбления, Кристи и Фрейзер не обменялись ни словом.

Это была мягкая весенняя ночь со слегка морозным воздухом, но пахнущая новой зеленью с торфяников и соленым ароматом отдаленного моря. Ночь, когда человеку хочется свободно нестись по земле и чувствовать, что темная кровь поет в его венах. Хотя и усталые, мужчины почувствовали ее и проснулись.

Кристи был настороже, внимательный и подозрительный. Ведь он стоял лицом к лицу с Фрейзером и пятью его ближайшими союзниками. Что они могли замышлять? Правда они находились в камере, где спали пятьдесят мужчин, и некоторые пришли бы к нему на помощь, если бы он позвал, но человека могли избить и убить, пока он еще не осознал опасность.

Фрейзер, не произнося ни слова, улыбнулся и протянул руку Тому Кристи. Тот мгновение колебался, подозревая подвох, но у него не было выбора.

— Нам показалось, что у Мак Дубха в руке была молния, так сильно тряхнуло Кристи, — рука Кенни лежала на столе между ними с раскрытой ладонью с зароговевшими мозолями на ней. Короткие толстые пальцы медленно сжались, и широкая ухмылка пересекла лицо мужчины.

— Я не знаю, как Мак Дубх узнал, что Кристи был масоном, но он узнал. Надо было видеть лицо Тома, когда он понял, что Джейми Рой был одним из них!

— Это сделал Куори, — пояснил Кенни, видя вопрос на лице Роджера. — Он был мастером, понимаешь.

Масонской мастер и глава маленькой ложи, состоящей из офицеров гарнизона. Один из них недавно умер, и их численность стала меньше необходимых семи членов. Куори подумал и после осторожной пробной беседы пригласил Фрейзера присоединиться к ним. В конце концов, джентльмен остается джентльменом, якобит он или нет.

«Не совсем ортодоксальная ситуация, — подумал Роджер, — но этот Куори обращался с законами, как выгодно ему самому. Да, и Фрейзер тоже».

— Ну, значит, Куори принял его в ложу, и через месяц он продвинулся от ученика до подмастерья, а потом еще через месяц стал мастером, и вот тогда он выбрал нас, чтобы поговорить об этом. Таким образом, мы всемером основали маленькую ложу — ардсмуирская ложа номер два.

Роджер коротко фыркнул.

— Да. Шестеро вас и седьмой Кристи.

Том Кристи, будучи твердым в своих убеждениях, оставался верным масонским клятвам, и у него не было другого выбора, как принять Фрейзера и его католиков в качестве братьев.

— С этого и началось. Через три месяца каждый мужчина в камере стал учеником. И после этого проблем больше не было.

Их не должно было быть, так как вольные каменщики придерживались таких основных принципов, как равенство — джентльмен, арендатор, рыбак, лэрд, в ложе это не имело значение — и терпимость. Законом также был запрет спорить по вопросам политики или религии между собой.

— Я не думаю, что членство в ложе офицеров было плохо для Джейми, — сказал Роджер.

— О, — неопределенно протянул Кенни. — Нет. Думаю, никакого вреда.

Он отодвинул свой табурет и поднялся; история была рассказана, темнота наступила, и пришло время зажечь свечу. Но Роджер заметил, что мужчина не сделал ни шага к глиняному подсвечнику, который стоял на полке над очагом, и хотя в очаге горел огонь, не было никакого запаха готовящейся еды.

— Время идти домой на ужин, — сказал он, также поднимаясь. — Идемте со мной, хорошо?

Лицо Кенни заметно прояснилось.

— Да, Smeòraich, и спасибо. Дай мне несколько минут подоить коз, и я буду готов.

Когда следующим утром после восхитительного завтрака из омлета с фаршем из бизоньего мяса, луком и грибами я вернулась наверх, то обнаружила, что Джейми уже не спит, но находится не в самом лучшем настроении.

— Как ты? — спросила я, ставя поднос, который принесла с собой, на стол и кладя руку на его лоб. Все еще горячий, но не обжигающий; лихорадка заметно спала.

— Хочется умереть, лишь бы народ прекратил спрашивать, как я, — ответил он сварливо. Я расценила такое настроение, как показатель выздоровления, и убрала руку.

— Ты ходил на горшок сегодня утром?

Он приподнял одну бровь, с негодованием уставившись на меня.

— А ты?

— Ты совершенно невозможен, когда не очень хорошо себя чувствуешь, — заметила я, поднимаясь, чтобы заглянуть в ночной горшок. Ничего.

— Тебе не приходило в голову, сассенах, что это ты невозможна, когда я болен? Если ты не пичкаешь меня отвратительным месивом из жужелиц и опилок, то тычешь в мой живот и выспрашиваешь интимные подробности о состоянии моего кишечника. Ах!

Я откинула простыню и пощупала низ его живота. Никакого неудобства из-за раздутого мочевого пузыря; похоже, его восклицание было обусловлено щекоткой. Я быстро пальпировала печень и не нашла уплотнения, что было утешительно.

— Ты чувствуешь боли в спине?

— Я чувствую боли в заднице, — ответил он, сузив глаза и складывая руки на животе охранительным жестом. — И в данный момент они ухудшаются.

— Я пытаюсь определить, затронул ли яд змеи твои почки, — терпеливо пояснила я, решив пропустить его последнее замечание. — Если ты не можешь мочиться…

— Я прекрасно могу мочиться, — уверил он меня, натягивая простыню до груди, чтобы я не потребовала доказательства. — Теперь позволь мне позавтракать.

— Как ты можешь быть уверен? Ты же не…

— Я сделал это, — увидев мой недоверчивый взгляд, он сердито взглянул на меня и пробормотал что-то, заканчивающееся на слово «окно».

Я повернулась к окну; несмотря на холодный утренний воздух ставни были открыты, и рама поднята.

— Ты сделал что?

— Ну, — произнес он, защищаясь, — я встал и подумал, что сделаю. Вот и все.

— Почему ты встал?

— О, мне просто было нужно, — он, моргая, смотрел на меня, невинный, как новорожденный ребенок. Я оставила вопрос, возвращаясь к более важным вопросам.

— Кровь была в…

— Что ты принесла на завтрак? — игнорируя мои клинические вопросы, он перекатился на бок и снял салфетку с подноса. Взглянув на миску с молоком и хлебом, он повернул голову ко мне с видом человека, потрясенного предательством.

Прежде, чем он начал изливать жалобы, я уселась на табурет рядом и с ним и прямо спросила:

— Что за проблемы с Томом Кристи?

Он моргнул, захваченный врасплох.

— Что-то не так с этим человеком?

— Я не знаю, я не видела его.

— А я не видел его более двадцати лет, — сказал он и, взяв ложку, подозрительно потыкал в хлеб в молоке. — Если за это время он вырастил еще одну голову, то для меня это новость.

— Ладно, — сказала я терпеливо. — Ты можешь — я говорю, можешь — обмануть Роджера, но я тебя слишком хорошо знаю.

Он взглянул на меня и кривовато улыбнулся.

— О, да? А ты знаешь, что я не люблю молоко с хлебом?

Мое сердце затрепетало от его улыбки, но я сохранила невозмутимый вид.

— Если ты думаешь шантажом заставить меня принести тебе мяса, то можешь забыть об этом, — посоветовала я ему. — Я могу подождать и узнать о Томе Кристи от кого-нибудь еще.

Я встала и, отряхнув юбки, повернула к двери.

— Сделай овсянку с медом, и я расскажу тебе.

Я обернулась и увидела, что он усмехается мне.

— Согласна, — сказала я и вернулась на табурет.

Он на мгновение задумался, но я видела, что он просто решал с чего начать.

— Роджер рассказал мне о масонской ложе в Ардсмуире, — сказала я, помогая ему. — Вчера вечером.

Джейми кинул на меня удивленный взгляд.

— И от кого молодой Роджер Мак узнал об этом? От Кристи?

— Нет, от Кенни Линдсея. Но, очевидно, Кристи подал Роджеру какой-то масонский знак, когда появился здесь. Я думала, что католикам нельзя быть масонами.

Он приподнял одну бровь.

— Ну, папы римского в Ардсмуире не было, а я был. Хотя я не слышал, чтобы это запрещалось. Значит, молодой Роджер тоже масон, не так ли?

— Очевидно. И, по-видимому, пока масонство для католиков не запрещено; запрет будет сделан позже, — я махнула рукой, отклоняя эту тему. — Но возвращаясь к Кристи, есть что-то еще о нем, не так ли?

Он кивнул и посмотрел в сторону.

— Да, есть, — произнес он ровным голосом. — Ты помнишь сержанта Марчисона, сассенах?

— Как живого.

Мне пришлось повстречаться с сержантом Марчисоном в Кросс-Крике. Однако имя казалось мне знакомым в связи с какими-то недавними событиями. Потом я вспомнила.

— Арчи Хейес упоминал про него, или про них. Это были два близнеца, и один из них стрелял в Арчи в каллоденской битве, да?

Джейми кивнул. Его глаза были закрыты, и я поняла, что он вернулся назад во времена Ардсмуира.

— Да. И хладнокровно пристрелить ребенка — это еще не все, что можно было ожидать от них. Более жестокой парочки я надеюсь больше не встречу, — уголок его рта приподнялся, но без веселья. — Единственная полезная вещь, которую совершил Стивен Боннет, это то, что он убил одного из этих уродов.

— А другой? — спросила я.

— Другого убил я.

Внезапно в комнате стало тихо, словно, мы перенеслись далеко от Фрейзерс-Риджа, и только это неожиданное заявление висело в воздухе. Он смотрел мне в глаза, ожидая, что я скажу. Я сглотнула.

— Почему? — спросила я, немного удивленная тем, как спокойно звучал мой голос.

Тогда он отвел свои синие глаза и покачал головой.

— Сто причин, — произнес он тихо, — и не одной.

Он рассеяно потирал запястье, словно ощущал на них железные кандалы.

— Я мог бы рассказать тебе множество историй об их злобе, сассенах, и все они будут верны. Они издевались над слабыми, отбирали все, что у них было, избивали заключенных до смерти, и они любили жестокость ради жестокости. В тюрьме нет никакой защиты против таких людей. Но я не стану приводить подобные случаи, чтобы оправдать себя.

Заключенные в Ардсмуире использовались, как рабочая сила; вне крепости они резали торф, вырубали и транспортировали камня. Они работали небольшими группами, и каждую группу охранял английский солдат, вооруженный мушкетом и дубинкой. Мушкет, чтобы предотвращать побеги, дубинка, чтобы заставлять работать и подчиняться.

— Было лето. Ты знаешь лето в горах, сасенах, белые ночи?

Я кивнула. Далеко на севере в середине лета солнце едва опускается под горизонт, и даже в полночь небо молочно белое, а воздух кажется заполненным мистическим туманом.

Комендант Ардсмуира время от времени использовал такие вечера, и тогда заключенные работали до поздней ночи.

— Мы были не против, — рассказывал Джейми. Его открытые глаза смотрели вдаль; в своих мыслях он видел ту белую ночь. — Снаружи было лучше, чем внутри. И все же к ночи мы так устали, что едва передвигали ногами. Словно мы ходили во сне.

И охранники, и заключенные лишились всех сил к тому времени, когда дневная работа была закончена. Людей собрали в колонну, и они побрели назад в тюрьму по вересковой пустоши, спотыкаясь и мечтая об одном — упасть и уснуть.

— Мы еще оставались в карьере, когда других увели прочь. Нам нужно было сложить в фургон инструменты и загрузить последние блоки. Я помню, что я с трудом поднял большой камень, уложил его в фургон и отошел назад, задыхаясь от напряжения. Сзади меня раздался звук; я повернулся и увидел сержанта Марчисона, близнеца по имени Билли, хотя это я узнал совсем недавно.

В сумерках сержант выглядел приземистой черной фигурой; черты его лица не были видны на фоне неба перламутрового цвета.

— Я иногда задаюсь вопросом, сделал ли я то, что сделал, если бы видел его лицо, — пальцы левой руки Джейми рассеянно поглаживали запястье, и я поняла, что он все еще ощущал вес кандалов, которые он тогда носил.

Сержант поднял дубинку и сильно ткнул ею в ребра Джейми, потом, указав ему на оставленную на земле кувалду, отвернулся.

— Я не задумался ни на мгновение, — тихо произнес Джейми. — Я сделал к нему два шага и сжал его шею цепью от кандалов. У него не было времени даже вскрикнуть.

Фургон стоял недалеко от края ямы футов сорок глубиной, на дне которой была вода, черная и неподвижная под бледным небом.

— Я привязал его к одному из блоков и, сбросив тело в яму, вернулся к фургону. Там, словно каменные статуи, застыли двое мужчин из моей группы. Они никому ничего не сказали и ничего не сделали. Я подошел и взялся за узду; они залезли на фургон, и я направил лошадь к тюрьме. Мы вскоре догнали колонну и без слов вернулись в камеру. Никто не спохватился сержанта до следующего вечера; все думали, что он находится в деревне в увольнении. Я не думаю, что они когда- либо нашли его.

Он вдруг заметил, что он делает, и убрал руку с запястья.

— А эти двое мужчин? — спросила я тихо. Он кивнул.

— Том Кристи и Дункан Иннес.

Он глубоко вздохнул и повел плечами, словно ослабляя давление тесной одежды, хотя на нем была свободная ночная рубашка. Потом он поднял руку и повернул ее туда-сюда, разглядывая запястье с хмурым видом.

— Это очень странно, — произнес он с несколько удивленным видом.

— Что?

— Отметины… они исчезли.

— Отметины от кандалов?

Он кивнул, с ошеломлением разглядывая оба запястья. Кожа была гладкая, обветренная и загорелая до золотистого цвета, но без всяких шрамов.

— Они были много лет. Я даже не заметил, что они исчезли.

Я положила руку на его запястье, мягко гладя большим пальцем по пульсу, где радиальная артерия пересекает кость.

— У тебя не было шрамов, когда я нашла тебя в Эдинбурге, Джейми. Они исчезли давно.

Он посмотрел на свои руки и покачал головой, словно не мог в это поверить.

— Да, — сказал он тихо, — и Том Кристи тоже.

Aurum

В доме было тихо. Мистер Вемисс, забрав с собой Лиззи и миссис Баг, отправился на мельницу, а для гостей было слишком поздно — все обитатели Риджа готовились к ночи: кормили животных, носили дрова и воду, разжигали очаги для приготовления ужина.

Наш скот был уже накормлен и загнан в стойла. Адсо свернулся клубочком на окне и, блаженно закрыв глаза, грелся в последних лучах заходящего солнца. Мой вклад в ужин состоял из блюда, которое Фергюс элегантно называл «lapin aux chanterelles» (среди нас же оно по-простому именовалось тушеным кроликом); кролик булькал в котле с самого утра и не требовал от меня много внимания. Что касается подметания полов, мытья окон, стирания пыли и другой тяжелой работы подобного вида… Ну что ж, если женскую работу всю не переделать, то зачем стремиться сделать ее именно сейчас?

Я взяла чернила и ручку из шкафа, а также большой журнал в твердом переплете и уселась на солнышке рядом с Адсо. В журнале я детально описала образование на ухе маленького Джорди Чихзолма, за которым нужно было наблюдать, и добавила результаты последних осмотров левой руки Тома Кристи.

Кристи страдал от артрита обеих рук, и его пальцы были сильно искривлены. Однако увидев его близко за обедом, я поняла, что деформация пальцев на его левой руке (безымянный палец и мизинец, словно крюки, загибались к ладони) была вызвана не артритом, а контрактурой Дюпюитрена [Контрактура Дюпюитрена (Dupuytren 'S Contracture) — сгибательная контрактура одного или нескольких пальцев (обычно третьего и/или четвертого) кисти в результате сжатия поверхностного ладонного апоневроза (ред.) и сращения сухожилия сгибателя пораженного пальца с кожей ладони. Данная контрактура устраняется путем хирургического разделения фиброзных волокон, с помощью которых сухожилие прикрепляется к коже.] — укорочением ладонного апоневроза.

При других условиях этот диагноз не вызвал бы у меня проблем, но ладони Кристи были в тяжелых мозолях, и я не могла прощупать характерный нарост в основании безымянного пальца. Этот палец показался мне подозрительным с самого первого раза из-за рванного шва на нем, и я осматривала его всякий раз, когда могла заловить Кристи и уговорить его на осмотр, что случалось довольно редко.

Несмотря на подозрительность Джейми, Кристи пока был идеальным арендатором; он вел спокойный замкнутый образ жизни и в школе проявил себя как строгий, но хороший учитель.

Внезапно я ощутила чье-то присутствие возле моей головы. Солнечный луч переместился, и Адсо вместе с ним.

— Даже не думай, кот, — предупредила я, но рокочущее мурлыканье раздалось возле моего левого уха, и большая лапа потрогала мою макушку.

— О, ладно, — сказала я, сдаваясь. Действительно никакого выбора, если только я не встану и не уйду писать в другое место. — Пусть будет по-твоему.

Адсо обожал волосы. Любые волосы независимо от того, находились ли они на голове или нет. К счастью, единственным пострадавшим от этой любви явился майор МакДональд, который имел неосторожность сесть в пределах досягаемости Адсо и в результате лишился своего парика. Я вернула его майору, хотя мне пришлось лезть под дом, куда кот удалился со своей добычей, так как забрать парик из его зубов никто больше не осмелился. Майор был весьма рассержен инцидентом, и хотя не прекратил посещать нас, во время своих визитов никогда не снимал треуголку и, попивая кофе из цикория, бдительно следил за перемещениями кота.

Я расслабилась, хотя и не мурлыча, но чувствуя себя совершенно размягченной. Было довольно приятно ощущать, как лапы с полувыпущенными когтями ерошат волосы и топчут голову, время от времени делая паузу, когда кот ласково терся мордой о мою голову. Полузакрыв глаза, я раздумывала над тем, как описать контрактуру Дюпюитрена, не называя ее этим именем, ведь барон Дюпюитрен еще не родился.

Однако рисунок стоит тысячи слов, и я подумала, что смогу сделать вполне грамотный набросок. Я принялась старательно рисовать, раздумывая тем временем, как убедить Томаса Кристи позволить мне прооперировать его руку.

Это довольно быстрая и простая операция, однако имея в виду, что Кристи был истовым пресвитерианцем и трезвенником… Может быть, Джейми усядется ему на грудь, Роджер — на ноги, а Брианна будет держать его запястье…

Я вяло зевнула и пока оставила эту проблему. Сонливость резко исчезла, когда в окно, треща, как маленький вертолет, влетела трехдюймовая желтая стрекоза. Адсо подпрыгнул, оставив мои волосы в диком беспорядке, и лента, которую он, оказывается, жевал, мокрой измятой тряпицей повисла за моим левым ухом. Я с некоторым отвращением вытащила ее и положила на подоконник сушиться, потом перевернув несколько страниц, полюбовалась аккуратным рисунком раны от укуса ядовитой змеи на ноге Джейми и чертежом устройства для подкожного впрыскивания, сделанного Брианной из зуба гремучки.

Нога Джейми, к моему изумлению, зажила хорошо и чисто; личинки великолепно справились с довольно обильным отторжением некротических масс. В результате на икре остались лишь два небольших углубления в месте укуса, и тонкий прямой шрам там, где я сделала разрез для санации раневой полости и помещения туда личинок. Джейми все еще немного прихрамывал, но я думаю, что со временем это пройдет само собой.

Удовлетворенно мурлыча, я пролистала журнал назад, лениво просматривая последние несколько страниц записей Дэниела Роулингса.

«Джозеф Ховард. Главная жалоба — запущенный гнойный геморрой. Лечение — отвар из собачьей мяты, смешанный с жженными квасцами и небольшим количеством меда, перекипятить с соком ноготков».

Более поздние ссылки на эту страницу месяц спустя указывали на эффективность состава с иллюстрациями состояния пациента до и после лечения. Я приподняла брови при виде изображений. Роулингс рисовал не лучше меня, но с замечательной точностью сумел отразить все подробности.

Я постучала пером по губам в размышлении, потом добавила примечание на полях о том, что дополнительно к такому лечению должна быть рекомендована богатая волокнистыми веществами диета, которая также поможет бороться с запорами и их худшими осложнениями.

Я вытерла перо и перевернула страницу, едва не пропустив ее — запись, которая была сделана после изображения геморроя, как случайное упоминание о событиях прошедшего дня.

«Говорил с мистером Гектором Камероном из Речного потока, который попросил меня приехать к нему и посмотреть его жену, которая безвозвратно теряет зрение. Плантация его находится не близко, но он отправит за мной повозку».

Это замечание сразу же сломало сонную атмосферу дня. Я стала листать журнал, пытаясь узнать, осматривал ли доктор Джокасту. Я сама — после длительных уговоров — обследовала ее глаза, и мне было интересно узнать его заключение. Без офтальмоскопа определить причину ее слепоты не представлялось возможным, но у меня были предположения, и я с большой степенью уверенности могла исключить такие болезни, как диабет и катаракта. Мне было интересно, нашел ли Роулингс что- то, чего не заметила я, и сильно ли изменилось состояние ее зрения с тех пор.

Несмотря на свои иногда варварские методы, Дэниел Роулингс был хорошим врачом. Я еще раз задалась вопросом, что же с ним произошло, и будет ли у меня шанс встретить его когда-либо. Хотя у меня было довольно грустное предчувствие, что этого не произойдет. Я не могла поверить, что доктор не вернулся бы, чтобы забрать свои прекрасные инструменты, если бы у него была такая возможность.

Джейми, подталкиваемый моим любопытством, навел справки, но без всякого результата. Дэниел Роулингс отправился в Вирджинию, оставив свой чемодан с инструментами, и бесследно исчез.

Еще страницы. Еще пациенты, пускание крови, очистка, вскрытие фурункула, удаление загноившегося ногтя, рисунок зуба с абсцессом, прижигание раны на ноге женщины… У Роулингса было много дел в Кросс-Крике. Добрался ли он до Речного потока?

Да. Это произошло неделю спустя и через несколько страниц.

«Достиг Речного потока после ужасного путешествия под ветром и дождем, который мог утопить корабль. Дорогу совершенно размыло, так что пришлось ехать под градом через поля и в грязи по самые брови. Выехал на рассвете с черным рабом мистера Камерона, который пригнал повозку, и прибыл в усадьбу поздней ночью, усталый и голодный. Был встречен мистером Камероном, который предложил мне бренди».

Войдя в расходы по приглашению врача, Гектор Камерон, очевидно, решил максимально использовать шанс и заставил Роулингса осмотреть всех его рабов и слуг, как и самого хозяина.

Роулингс описал Камерона, как мужчину семидесяти трех лет, среднего роста, широкоплечего, но несколько согбенного, с руками, так изуродованными ревматизмом, что он не мог пользоваться орудием более тонким, чем ложка. В остальном вполне хорошо сохранившийся и очень энергичный для его возраста человек. Жалуется на то, что часто приходиться вставать по ночам, и на болезненное мочеиспускание.

«Я склонен предполагать расстройство мочевого пузыря, а не камни или хроническое заболевание мужских органов, поскольку боли имеют периодический характер примерно с двухнедельной продолжительностью каждого приступа, сопровождаемого жжением в мужском органе. Небольшой жар, мягкость при пальпации низа живота и черная моча, имеющая сильный запах, утверждают меня в моем предположении.

Поскольку в доме, имеется большое количество сушеной клюквы, предписал пить ее отвар три раза день по одной чашке. Рекомендовал также пить настой подмаренника утром и вечером из-за его охлаждающего эффекта и в случае присутствия камней в мочевом пузыре, которые могут ухудшить положение».

Я одобрительно кивнула. Я не всегда соглашалась с Роулингсом по вопросам диагноза или по методам лечения, но думаю, в данном случае он был прав. А что же Джокаста?

Вот про нее, на последней странице.

«Джокаста Камерон. Шестьдесят четыре года, tri-gravida,[Три беременности (лат.)] упитанная и в общем здоровая женщина, очень молода для своих лет».

Tri-gravida? Я на мгновение остановилась, прочтя это сухое замечание. Такой простой, такой бесстрастный термин для обозначения вынашивания, не говоря уже о потере, трех детей. Выносить, родить, вырастить детей, минуя опасности младенчества, для того, чтобы потерять их таким жестоким образом. Солнце все еще грело, но я почувствовала холод в сердце, подумав об этом.

Если бы это была Брианна? Или Джемми? Как женщина могла перенести такую потерю? Я сама потеряла ребенка и все еще не знала, как это пережить. Это случилось давно, и все же я время от времени просыпаюсь, ощущая теплый вес ребенка, спящего на моей груди, чувствуя его теплое дыхание на моей шее. Я подняла рука и погладила свое плечо, как если бы на нем лежала голова ребенка.

Я думала, что легче потерять дочь при родах, не зная ее многие годы. Однако я знала Фейт до последнего атома ее существа, и в моем сердце всегда оставалась пустота, которая точно соответствовала ей. Вероятно, от того, что это была естественная смерть, во мне оставалось чувство, что она все еще со мной, что она не одна. Но потерять детей, убитых, погибших на войне?

Очень многое могло случиться с детьми в то время. Я с обеспокоенным умом вернулась к чтению записей о ее болезни.

«Никаких признаков органических заболеваний, никаких внешних повреждений глаз. Белок глаз чистый, гноя нет, опухолей не наблюдается. Зрачки реагируют на свет нормально. Свеча, поднесенная сбоку и освещающая стекловидную жидкость, не показала там заметных дефектов. Я отметил небольшое затемнение, указывающее на развивающуюся катаракту в хрусталике правого глаза, но этого не достаточно, чтобы объяснить потерю зрения».

— Хм, — громко хмыкнула я. И наблюдения Роулингса, и его заключения совпадали с моими. Он отметил так же, что потеря зрения продолжалось около двух лет, ничего внезапного, лишь постепенное сужение поля зрения.

Я подумала, что на самом деле процесс длился дольше; иногда потеря зрения происходит столь незаметно, что люди не замечают его, пока оно значительно не ухудшится.

«…остатки зрения проявляются только в сумеречном свете, поскольку при ярком свете пациент испытывает сильное раздражение и боль.

Я встречал такие симптомы два раза у людей пожилого возраста, хотя не столь ярко выраженные. Мое мнение, что никаких шансов на его улучшение нет, и это остаточное зрение скоро исчезнет. К счастью, у мистера Камерона есть черный слуга, который умеет читать, и он приставил его к своей жене, чтобы читать ей и помогать ориентироваться в доме».

Болезнь прогрессировала, и теперь Джокаста была полностью слепа. Однако это ни о чем не говорит; большинство глазных болезней ведут к такому результату. Когда Роулингс осматривал ее?

Это могло быть любое заболевание: дегенерация макулы, опухоль оптического нерва, поражение паразитами, пигментный ретинит, темпоральный артериит — за возможным исключением отслоения сетчатки, так как оно происходит довольно резко. Но я все-таки склонялась к глаукоме. Я вспомнила Федру, горничную Джокасты, которая смачивала тряпку холодным чаем, жалуясь, что у ее хозяйки снова головные боли, и Дункана, который попросил, чтобы я сделала подушку, набитую лавандой, для ослабления мигреней ее жены.

Хотя головные боли могли и не иметь никакого отношения к зрению Джокасты и, в частности, к глаукоме. Артериит, например, также мог вызывать головную боль. Самое плохое заключалось в том, что у глаукомы не было ярко выраженных характерных признаков, кроме возможной слепоты. Эта болезнь вызывалась нарушением оттока внутриглазной жидкости, что приводило к повышению давления внутри глазного яблока и его повреждению. Но и другие виды заболеваний, приводящих к слепоте, были также бессимптомны…

Я все еще размышляла об этом, когда заметила, что Роулингс продолжил свои записи на обороте листа на латыни. Я удивленно моргнула. Они были сделаны в то же время, что и предыдущие записи, а не добавлены позднее. Но почему внезапный переход на латынь? Роулингс явно ее знал, что говорило о его систематическом, если не медицинском, образовании, но использовал из нее лишь отдельные термины или фразы для описания клинических случаев. Здесь же было полторы страницы латыни старательным убористым почерком, как если бы он тщательно продумывал то, что писал.

Я перелистала журнал назад, чтобы проверить свое впечатление. Да, он писал по-латыни тут и там, но не часто, и всегда, как продолжение фразы, написанной на английском. Как странно. Я вернулась к записям на латыни, сделанным в Речном потоке, и стала их переводить.

После двух предложений я оставила попытки и пошла искать Джейми. Он был в своем кабинете и писал письмо. Или просто сидел.

На столе стояла чернильница, сделанная из маленькой тыквы и заткнутая пробкой для предотвращения высыхания чернил; я могла ощущать деревянный запах чернильных орешков, смешанный с запахом железных опилок. Новое перо индейки лежало рядом, заточенное до такой остроты, что подходило скорее для укалывания, чем для письма. На чистом листе бумаги одиноко чернели три слова. Мне было достаточно взглянуть ему в лицо, чтобы понять, что было написано там.

«Моя дорогая сестра».

Он взглянул на меня и, криво улыбнувшись, пожал плечами.

— Что я могу написать?

— Не знаю.

Увидев его, я закрыла журнал, зажав его подмышкой, подошла к нему и положила руку ему на плечо. Он накрыл ее своей ладонью и на мгновение мягко сжал, потом потянулся за пером.

— Я не могу бесконечно писать, что сожалею, — он медленно катал перо между большим и средним пальцами. — Я пишу об этом в каждом письме. Если она простила меня…

Если бы она собиралась сделать это, Дженни ответила хотя бы на одно письмо, которое он отправлял в Лаллиброх каждый месяц.

— Иэн простил тебя. И дети.

Послания от шурина приходили спорадически, иногда с примечаниями от молодого Джейми и строчками от Мэгги, Китти, Майкла или Джанет. Но молчание Дженни было столь оглушительно, что сводило на нет эффект от всех других писем.

— Да, было бы хуже, если… — он замолчал, уставившись на чистый лист бумаги. В действительности ничего не могло быть хуже этого отчуждения. Дженни была ближе, важней для него, чем любой человек в мире, за возможным исключением меня самой.

Я делила с ним постель, его жизнь, его любовь, его мысли. Она делила с ним свое сердце и душу с самого его рождения до дня, когда он потерял ее младшего сына. Или так она считала.

Мне было больно видеть, как он продолжает нести вину за исчезновение Иэна, и я чувствовала невольное негодование по отношению к Дженни. Я понимала глубину ее потери и сочувствовала ее горю, но Иэн не был мертв, по крайней мере, насколько мы знали. Она одна могла освободить Джейми от чувства вины, и она, несомненно, знала об этом.

Я подтащила табурет и села рядом с ним, отложив журнал в сторону. Маленькая стопка бумаг, покрытых его корявым почерком, лежала сбоку. Ему стоило большого труда писать изуродованными пальцами, но он упорно скарябал каждый вечер, описывая события дня. О посетителях Риджа, здоровье животных, продвижении строительства, новых поселенцах, о новостях из восточных округов… Он записывал все, чтобы в один день отправить исписанные листы с оказией в долгое путешествие к берегам Шотландии. Не все письма прибудут в место назначения, но некоторые дойдут. Также большинство писем, если они были посланы, могли достигнуть нас.

Какое-то время я надеялась, что письмо Дженни затерялось где-то в пути. Но прошло слишком много времени, и я прекратила надеяться. Джейми нет.

— Я думаю, может быть, мне послать ей это, — он перебрал листы в стопке и вытащил маленький грязный и помятый листочек, неровный с одного края, где он был вырван из книги.

Это была записка от Иэна, единственное доказательство, которое мы имели, что мальчик все еще жив и с ним все в порядке. Его принес нам в ноябре на Сбор Джон Квинси Майерс, охотник, который бродил по горам, был своим человеком, как в хижинах индейцев, так и поселенцев, но больше времени проводил с оленями и опоссумами, чем с теми, кто жил в домах.

Написанная на плохой латыни, записка уверила нас, что Иэн жив и счастлив. Женат на девушке по обычаю могавков (думаю, он решил разделить ее дом, постель и очаг, и она позволила ему), ждет, что весной станет отцом. Это было все. Весна наступила и прошла без каких-либо вестей от него. Иэн не был мертв, но для нас перспектива встретиться с ним оставалась туманной, и Джейми знал это. Дикая местность поглотила юношу.

Джейми мягко коснулся бумажки, обводя по-детски округлые буквы. Он написал Дженни про записку, я знала об этом, но в то же время я понимала, почему он не отправил ее сестре. Она являлась его последней физической связью с Иэном, и отказаться от нее значило в некоторой степени уступить его могавкам.

«Ave! — было написано еще несформировавшимся почерком Иэна. — Ian salutat avunculus Jacobus». Иэн приветствует своего дядю Джеймса.

Для Джейми Иэн был больше, чем один из его племянников. Как бы он не любил детей Дженни, Иэн для него был словно приемный сын, как Фергюс, но только родной крови; он являлся заменой сына, которого Джейми потерял. Тот сын не был мертв, но он никогда не сможет заявить на него отцовские права. Мир внезапно показался мне полным потерянных детей.

— Да, — произнесла я, чувствуя напряжение в горле. — Я думаю, что ты должен послать ее. У Дженни она должна быть, даже если… — я кашлянула, внезапно вспомнив о записи в журнале. Я взяла журнал и открыла его, надеясь, отвлечь Джейми.

— Гм. Если разговор зашел о латыни… здесь есть кое-что. Ты мог бы взглянуть сюда?

— Да, конечно, — он отложил записку Иэна и взял у меня журнал, поднося его ближе к свету. Немного хмурясь, он водил пальцем по строчкам.

— Христос, человек так же мало знает о латинской грамматике, как и ты, сасссенах.

— О, спасибо. Мы не можем все быть учеными, не так ли? — я придвинулась ближе, заглядывая через его плечо, пока он читал. Значит, я была права, Роулингс прибег к латыни не удовольствия ради и не для того, чтобы похвастаться своей эрудицией.

— Странно… — медленно переводил Джейми, — я проснулся, нет — он имел в виду — был разбужен звуками в комнате, примыкающей к моей. Я думал, нет, подумал, что мой пациент вышел до ветра и встал, чтобы последовать за ним. Интересно, зачем он это сделал?

— Пациент — это Гектор Камерон, и у него, кстати, были проблемы с мочевым пузырем. Роулингс хотел понаблюдать, как он мочится, испытывает ли он при этом боли, и есть ли кровь в моче.

Джейми искоса взглянул на меня, приподняв бровь, потом вернулся к журналу, пробормотав про специфические вкусы врачей.

— Homo procediente… мужчина проследовал… Почему он называет его мужчиной, а не по имени?

— Он писал по латыни, чтобы сохранить секрет, — сказала я, нетерпеливо ожидая продолжения. — Если бы Камерон увидел свое имя в журнале, я думаю, его бы это заинтересовало. Что дальше?

— Человек вышел на улицу, или он имел в виду, только из комнаты? Все-таки на улицу, я думаю. Удивительно, но он шел решительно и быстро… Почему он не должен? О, вот. Я дал ему двенадцать гран лауданума…

— Двенадцать гран? Ты уверен, что здесь так написано? — я наклонилась через плечо Джейми, вглядываясь в черные слова, на которые он указывал. — Но этой дозы достаточно, чтобы свалить лошадь!

— Да, двенадцать гран лауданума, чтобы помочь ему уснуть, так он написал. Неудивительно, что доктор был изумлен, увидев, как Камерон бегает по поляне среди ночи.

Я подтолкнула его локтем.

— Продолжай!

— Ммфм. Ладно. Он пишет, что отправился в нужник, думая найти там Камерона, но никого там не обнаружил, и даже не было запаха, что кто-то… э… здесь недавно побывал.

— Ты не должен деликатничать со мной, — сказала я.

— Я знаю, — ответил он, усмехаясь, — но моя чувствительность не совсем загрубела, несмотря на длительную связь с тобой, сассенах. Ой! — он резко дернулся, потирая руку в месте, где я ущипнула ее. Я нахмурила брови и кинула на него нарочито сердитый взгляд, хотя внутренне была рада, что подняла настроение нам обоим.

— Поменьше о твоей чувствительности, пожалуйста, — сказала я, топая ногой. — Кроме того, у тебя ее нет, иначе ты не женился бы на мне. Так, где же был Камерон?

Он просмотрел страницу, шевеля губами.

— Он не знал. Он бродил по усадьбе, пока не появился дворецкий, решивший, что к ним забрался вор, и не стал угрожать ему бутылкой с виски.

— Страшное оружие, — заметила я с улыбкой при мысли о размахивающим бутылкой Улиссе в ночном колпаке. — Как по-латыни «бутылка с виски»?

Джейми взглянул на страницу.

— Он пишет «aqua vitae»,[Живая вода (лат.)] и это самое близкое, что он мог подобрать. Это должен быть виски, поскольку он пишет, что дворецкий дал ему глотнуть из бутылки, чтобы избавиться от шока.

— Значит, он так и не нашел Камерона?

— Нашел после того, как оставил Улисса. Громко храпящего в своей кровати. На следующее утро он спросил Камерона, но тот не помнил, что вставал ночью, — он перевернул страницу одним пальцем и посмотрел на меня. — Лауданум затемняет память?

— Может, — ответила я, нахмурившись. — Но просто невероятно, что кто-то, приняв такую большую дозу, может расхаживать… если только… — я подняла бровь, вспомнив одно замечание Джокасты. — Существует ли возможность, что твой дядя употреблял опиум или что-нибудь подобное? Достаточно много и регулярно, чтобы выработать привычку, так что доза Роулингса не могла оказать на него действие?

Никогда не удивляющийся порокам своих родственников, Джейми серьезно рассмотрел мое предположение и, наконец, покачал головой.

— Если он и пристрастился к опиуму, то я никогда не слышал об этом. Хотя, — добавил он логично, — кто бы мог мне рассказать.

Действительно. Если Гектор Камерон и имел возможность баловаться наркотиками, а это было вполне возможно, так как Речной поток был богатым процветающим поместьем, то это никого не касалось, кроме него самого. Однако я полагала, что кто-то должен был упомянуть об этом.

Размышления Джейми были направлены в другую сторону.

— Зачем человеку выходить из дома среди ночи, чтобы помочиться, сассенах? — спросил он. — Я знаю, что у Гектора Камерона был ночной горшок; я сам им пользовался. На нем были его имя и его знак.

— Хороший вопрос, — я уставилась на запись в журнале. — Если у Гектора Камерона были проблемы с мочеиспусканием, например, из-за камней, он мог выйти, чтобы не будить домашних.

— Я не слышал, чтобы мой дядя злоупотреблял опиумом, но я также не слышал, чтобы его волновал покой его жены или его слуг, — скептически заметил Джейми. — Исходя из всех сведений, Гектор Камерон был порядочным ублюдком.

Я рассмеялась.

— Без сомнения, именно поэтому твоя тетя посчитала Дункана таким приятным человеком.

Пришел Адсо с остатками стрекозы, торчащими из пасти, и сел у моих ног, чтобы я могла восхититься его удачной охотой.

— Прекрасно, — сказала я ему, мимолетно погладив его по голове. — Однако не порти себе аппетит, в кладовой много тараканов, и я хочу, чтобы ты с ними разобрался.

— Ecce homo,[Этот человек (лат.)] — задумчиво пробормотал Джейми, постукивая пальцем по журналу. — Француз, как ты думаешь?

— Что? — я непонимающе уставилась на него.

— Тебе не приходило в голову, что человек, которого доктор преследовал, не был Камероном?

— Нет, — я наклонилась и всмотрелась в страницу. — Почему это должен быть кто-то другой, да еще и француз?

Джейми указал на край страницы, где располагались несколько рисунков, которые, как я подумала, были начерчены машинально. Рисунок под пальцем Джейми был французской геральдической лилией.

— Ecce homo, — повторил он, постукивая пальцем. — Доктор не был уверен, кого он преследовал, поэтому не назвал его имени. Если Камерон принял лауданум, то это должен быть другой человек, хотя Роулингс не упоминал, что в доме присутствовал кто-то еще.

— Но он мог и не упоминать, если он не осматривал этого человека, — заметила я. — Он иногда делает личные заметки, но большей частью пишет об истории болезни, своих медицинских наблюдениях и методах лечения. И лилия, начерченная на краях, не обязательно должна что-то означать, тем более присутствие там француза.

Исключая Фергюса, французов в Северной Каролине не было. Существовали французские поселения к югу от Саванны, но это было в сотнях миль от нас.

Геральдическая лилия могла быть машинальным наброском, и все же, насколько я помнила, Роулингс никогда не делал случайных рисунков. Когда он рисовал, он делал это тщательно и с определенной целью, как напоминание себе или справочник для какого-либо врача, который будет пользоваться его журналом.

Над лилией была нарисована фигура, напоминающая треугольник с маленьким кругом в вершине и изогнутым основанием, под ним были буквы. Au et Aq.

— А… у, — медленно произнесла я, глядя на них. — Аурум.

— Золото? — Джейми удивленно взглянул на меня. Я кивнула.

— Это сокращение для золота. Aurum et aqua. Золото и вода. Полагаю, он имел в виду гольдвассер — взвесь песчинок золота в водном растворе. Лекарство от артрита. Странно, но оно работает, хотя никто не знает почему.

— Дорогое, — заметил Джейми. — Хотя Камерон мог себе это позволить, он ведь сохранил унцию или две золотых слитков, да?

— Он действительно писал, что Камерон страдал от артрита, — я, нахмурившись, смотрела на страницу с загадочными маргиналиями.[Заметки, примечания, сноски на полях (книги).] — Возможно, он хотел посоветовать гольдвассер для его лечения. Но при чем тут геральдическая лилия или этот другой знак? — я указала на него. — Насколько я знаю, она никогда не использовалась, как символ врачевания.

К моему удивлению, Джейми рассмеялся.

— Я так не думаю, сассенах. Это масонский циркуль.

— Что? — я моргнула и посмотрела на Джейми. — Камерон был масоном?

Он пожал плечами и провел рукой по своим волосам. Джейми никогда не говорил о своем масонстве. Он был посвящен в Ардсмуире, и помимо того, что членство в масонской ложе предполагало тайну, он редко говорил о том, что происходило в этих сырых каменных стенах.

— Роулингс тоже мог быть масоном, — сказал он, не желая говорить о масонстве, но неспособный удержаться от логических заключений. — Иначе он не стал бы рисовать его.

Длинный палец указала на рисунок циркуля.

Я не знала, что сказать, но была отвлечена Адсо, который, выплюнув пару янтарных крыльев, вскочил на стол в поисках следующей поживы. Джейми одной рукой схватил чернильницу, другой перо. Лишенный добычи, Адсо прошелся по краю стола и уселся на исписанные листы, слегка помахивая хвостом.

Глаза Джейми сузились от такой дерзости.

— Убери свою пушистую задницу с моего письма, животное, — сказал он, тыча в направлении кота острым концом пера. Адсо расширенными зелеными глазами следил за кончиком движущегося пера, и его лопатки напряглись. Джейми повертел пером, дразня его, и Адсо сделал неудачную попытку ударить по нему лапой.

Я торопливо подхватила кота, издающего протестующее мяуканье, и сняла его с бумаг, пока он не натворил беспорядка.

— Нет, это его игрушка, не твоя, — сказала я коту и с упреком взглянула на Джейми. — Идем, тебя ждут тараканы.

Свободной рукой я потянулась за журналом, но к моему удивлению, Джейми остановил меня.

— Пусть журнал побудет у меня, сассенах, — сказал он. — Есть нечто странное в том, что по Речному потоку по ночам бродит французский масон. Я хотел бы посмотреть, что еще Роулингс может написать на латыни.

— Хорошо, — я прижала громко мурлыкающего Адсо к своему плечу и выглянула в окно. Солнце превратилось в золотистое сияние за каштанами, а из кухни доносились голоса женщин и детей; миссис Баг наставляла на стол, и ей помогали Брианна и Марсали.

— Скоро обед, — сказала я и, наклонившись, поцеловала Джейми в макушку, сияющую в последнем солнечном луче. Он улыбнулся и, коснувшись пальцами своих губ, дотронулся до моей руки, но когда я подходила к двери, он уже полностью погрузился в чтение. Листок с тремя черными словами, забытый, лежал на краю стола.

Группы крови

Я краем глаза уловила в коридоре проблеск коричневого цвета, и Адсо тут же рванул к двери, как будто крикнули заветное слово: «Рыба!» В действительности же там объявилась Лиззи, которая возвращалась из молочного сарая с миской топленых сливок в одной руке, тарелкой с маслом в другой, и кувшином молока, прижатым к груди скрещенными руками. Для Адсо это было почти также хорошо, как рыба. Он обвился вокруг ее ног, словно пушистая веревка, в явной надежде сбить ее с шага и заставить выронить ношу.

— Перестань, кот, — сказала я ему и взяла у девушки кувшин с молоком.

— О, спасибо, мэм, — Лиззи с легким вздохом облегчения расслабила плечи. — Просто не хотелось ходить два раза, — она еще раз вздохнула и попыталась вытереть нос предплечьем, подвергнув опасности масло.

Я вытащила носовой платок из кармана и вытерла ей нос, подавив материнский импульс сказать ей: «А теперь сморкайся».

— Спасибо, мэм, — повторила она, покачнувшись.

— Ты в порядке, Лиззи? — не ожидая ответа, я взяла ее под локоть и потащила в хирургический кабинет, где большие окна давали достаточно света для осмотра.

— Я чувствую себя хорошо, мэм. Правда, хорошо! — протестовала она, прижимая сливки и масло, как защиту.

Она была бледна, но Лиззи всегда была такой. Однако на сей раз ее бледность показалась мне странной. Последний приступ малярийной лихорадки случился почти год назад, и она действительно казалась здоровой, но…

— Иди сюда, — сказала я, подталкивая ее к двум высоким табуретам. — Присядь на минуточку.

Неохотно, но не смея противоречить, она села, разместив посуду на своих коленях. Я забрала миски и после взгляда на хищный зеленый свет в глазах Адсо поставила их для сохранности в буфет.

Пульс нормальный, то есть нормальный для Лиззи; он всегда у нее был немного быстрым и мелким. Дыхание… в порядке, без хрипов. Лимфатические узлы под челюстью были ощутимы, но ничего необычного; из-за малярии они были увеличены и ощущались под нежной кожей, как перепелиные яйца.

Я приподняла веко, внимательно всматриваясь в бледно-серый глаз, который с тревогой посмотрел на меня. Как будто все хорошо, хотя немного налит кровью. И все же, что-то было не так, но я никак не могла уловить что. Может быть, оттенок желтизны в белке? Я нахмурилась и взяла девушку за подбородок, повернув ее голову в бок.

— Привет всем. Все в порядке? — Роджер стоял в дверном проеме, держа в одной руке большую мертвую птицу.

— Индейка! — воскликнула я, изображая восхищение. Мне нравилась индейка, но Джейми и Бри на этой неделе убили пять огромных птиц, внеся тем самым некоторое однообразие в наш обед. Три птицы в данный момент висели в сарае для копчения. С другой стороны, насколько я знала, убить дикого индюка дело непростое, и раньше Роджеру никогда не удавалось сделать это.

— Ты сам застрелил ее? — спросила я и подошла, чтобы восхититься добычей. Он держал птицу за ноги, и ее большие полуоткрытые крылья свисали вниз, а на грудных перьях переливались черно- зеленым цветом солнечные лучи.

— Нет, — лицо Роджера раскраснелось от солнца и возбуждения. — Я загнал ее, — ответил он с гордостью. — Подбил ее крыло камнем, а потом догнал и свернул шею.

— Замечательно, — сказала я с несколько большим энтузиазмом. Нам не нужно будет выбирать дробь из мяса или рисковать сломать об нее зуб во время еды.

— Прекрасная птица, мистер Мак, — Лиззи соскользнула с табурета и тоже подошла полюбоваться. — Такая жирная! Давайте, я возьму ее и ощиплю для вас.

— Что? О, спасибо, Лиззи, нет. Я сам, гм, позабочусь о ней, — кожа его покраснела сильнее, и я подавила улыбку. Совершено ясно, что он хотел похвастаться своей добычей перед Брианной. Он переместил птицу в левую руку, а правую, обмотанную запачканным кровью куском ткани, протянул мне.

— Я немного поцарапался во время битвы с птицей. Может быть, вы…

Я развернула тряпку, поджав губы при виде ран. Птица, борясь за свою жизнь, глубоко процарапала когтями тыльную сторону его ладони, оставив три рваные борозды. Кровь, в основном, уже свернулась, но сейчас самая глубокая рана снова открылась, и кровь потекла из нее, капая с пальцев на пол.

— Вот это немного, — произнесла я, глядя на него с поднятыми бровями. — Иди сюда и садись. Я промою раны и… Лиззи! Подожди минутку!

Лиззи, пользуясь моментом, решила сбежать и украдкой подобралась к двери. Когда я ее окликнула, она замерла, словно ее подстрелили в спину.

— Правда, мэм, я в порядке, — начала умолять она. — Совершенно ничего плохого, правда, нет.

В действительности я остановила ее, чтобы напомнить забрать масло и сливки из буфета. Для молока было уже поздно; Адсо стоял на задних лапках, засунув в кувшин морду и плечи, и оттуда раздавалось негромкое лакание, которое, как эхо, повторяло звук капель крови, падающих на пол. И тут меня внезапно озарило.

— У меня идея, — сказала я. — Лиззи посиди еще на минутку. Мне нужно немного твоей крови.

Лиззи выглядела, словно мышка-полевка, которая, подняв голову от зерна, обнаружила себя в окружении сов. Но она была не тем человеком, который мог сопротивляться, и потому послушно, хотя и неохотно, уселась на стул рядом с Роджером.

— Зачем вам кровь? — заинтересованно спросил он. — Вы можете использовать мою совершенно бесплатно, — усмехаясь, он приподнял раненую руку.

— Щедрое предложение, — заметила я, вынимая кусочек чистой льняной ткани и несколько маленьких стеклянных прямоугольников. — Но у тебя не было малярии, не так ли?

Я ухватила Адсо за загривок и вытащила из кувшина, прежде чем потянуться к верхним полкам буфета.

— Нет, насколько я знаю, — Роджер с интересом наблюдал за мной.

Лиззи издала тихий грустный смешок.

— Вы бы точно знали, если бы она у вас была.

— Думаю, да, — он с сочувствием посмотрел на нее. — Ужасная вещь, насколько я слышал.

— Да. Все кости так болят, будто их переломали, а глаза жжет адским огнем. Потом с вас ручьем льет пот, и холодно так, что зубы стучат… — она съежилась и задрожала от воспоминания. — Хотя я думаю, что она уже прошла, — добавила она, с тревогой глядя, как я стерилизую ланцет над спиртовой лампой.

— Я надеюсь на это, — произнесла я, разглядывая лезвие, потом взяла тряпочку и бутылку с очищенным спиртом и тщательно промыла подушечку ее среднего пальца. — У некоторых людей бывает только единственный приступ малярии, и я надеюсь, что ты одна из них, Лиззи. Но в основном приступы время от времени возвращаются. Я хочу узнать, будут ли они повторяться у тебя. Готова?

Не ожидая ее кивка, я резко проколола кожу пальца ланцетом, потом перевернула его и взяла стеклянную пластинку. Нажимая на кончик пальца, я щедро накапала крови на каждую из трех пластинок, потом забинтовала его и отпустила.

Быстро взяв чистую пластинку, я провела ее краем по крови, распределив ее тонким слоем по нижнему стеклу. И так со всеми тремя образцами крови.

— Это все, Лиззи, — сказала я ей с улыбкой. — Нужно немного подготовить образцы, и можно будет посмотреть на кровь. Когда они будут готовы, я позову тебя.

— О, нет, мэм, — пробормотала она, слезая с высокого стула и боязливо отводя глаза от пластинок с кровью. — Я не хочу смотреть на нее.

Она отряхнула передник и выскочила из комнаты, все-таки забыв масло и сливки.

— Прости, что заставляю тебя ждать, — извинилась я перед Роджером. — Я только подумала…

Я потянулась к буфету, вытащила три маленьких глиняных горшочка и открыла их.

— Никаких проблем, — уверил он меня, зачарованно наблюдая, как я проверила, высохла ли кровь, и опустила в каждый горшок по пластинке.

— Вот так, — теперь я могла заняться раной на его руке, что было довольно просто. — Не так плохо, как я думала, — пробормотала я, вытирая засохшую кровь с его суставов. — Вытекло достаточно много крови, и это хорошо.

— Как скажете, — он не морщился и не вздрагивал, но старательно отворачивался, уставившись на окно.

— Кровь промыла рану, — объяснила я, протирая рану спиртом. — Мне не нужно залазить глубоко, чтобы очистить ее.

Он потянул дыхание с резким шипением, потом, чтобы отвлечься, кивнул на горшки с пластинками.

— Что вы собираетесь делать с кровью мистрис Мыши?

— Хочу кое-что попробовать. Я не уверена, сработает ли это. Но я сделала вытяжки из некоторых красящих растений, и если какой-либо краситель взаимодействует с кровью, то я смогу увидеть в микроскоп красные кровяные тельца и включения, — я говорила со смесью надежды и волнения.

Попытка окрасить клетки крови подручными материалами была трудной, но выполнимой. У меня были обычные растворители: спирт, вода, скипидар, и их дистилляты, а так же большой набор красящих растений — от индиго до плодов шиповника — наряду с хорошими практическими знаниями их красящих свойств.

В моем распоряжении не было кристаллического фиолетового или малахитового зеленого красителей, которые обычно используются для окраски клеток крови, но я смогла произвести красноватое вещество, которое позволяло хорошо проявлять эпителиальные клетки, пусть и на короткое время. Однако еще не было ясно, сможет ли оно воздействовать на эритроциты, или мне нужно будет искать другой краситель.

— Какие включения? — Роджер повернулся и с интересом поглядел на меня.

— Plasmodium vivax, — ответила я. — Внутриклеточный паразит типа простейших, вызывающий малярию.

— Вы сможете его увидеть? Я думал, что микробы слишком малы, чтобы увидеть их даже под микроскопом!

— Ты также невежественен, как Джейми, — ответила я шутливо. — Хотя мне нравится слышать, как шотландец произносит «микррроб». Такое зловещее слово, произнесенное глубоким голосом с раскатистым «р».

Роджер рассмеялся. Повешение лишило его силы голоса, но более низкие хриплые регистры остались.

— Почти такое же, как «зарррежу», — произнес он, грохоча, как бетономешалка.

— О, ничего не подходит шотландцу больше, чем это слово, — уверила я его. — Кровожадные типы — вот вы кто.

— Что, все? — он усмехнулся, совершенно не возражая против такого грубого обобщения.

— Все до одного, — подтвердила я. — Вроде бы смирные на вид, но стоит только задеть их или их семьи, и «Гей, все Кавалеры с отвагой в груди за мной под знамена Красавца Данди».[Баллада Вальтера Скотта «Красавчик Данди» (Bonnie Dundee), Джон Грэм, виконт Данди (1648–1689), поддерживал Якова II в его борьбе за шотландский престол] И вот синие береты с копьями и мечами на Кромдэйльских полях.

— Замечательно, — пробормотал он, следя за моими действиями. — И вы замужем за одним из них уже…

— Весьма длительное время, — я закончила промывать рану и промокнула кровь чистой марлей. — Кстати о кровожадных мужчинах, — добавила я, — ты не знаешь свою группу крови?

Он приподнял темную бровь.

— Да, — медленно произнес он. — Нулевая, положительная.

Темно-зеленые глаза пристально глядели на меня.

— Очень интересно, — сказала я и, взяв чистую марлю, стала бинтовать его руку.

— Насколько интересно? — спросил он. Я взглянула на него и столкнулась с напряженным выражением в его глазах.

— Умеренно, — я вытащила пластинки, с которых капала розовая и синяя краски. Одну пластинку и оставила сушиться, прислонив к кувшину с молоком, другие две поменяла местами, погрузив розовую пластинку в синий краситель и наоборот.

— Существуют три главные группы крови, — продолжила я, осторожно дуя на пластинку, оставленную сушиться. — На самом деле больше, но большинство людей знают о трех: А, В и нулевая. Группа так же, как и другие ваши признаки, определяется генетикой. Поскольку, вообще говоря, человек — существо гетеросексуальное, любой признак в вас имеет половину генов от одного родителя и половину от другого.

— Что-то такое смутно помню со школы, — сказал Роджер. — Все эти дурацкие, прошу прощения, диаграммы крови о гемофилии в королевской семье и прочее. Я полагаю, вопрос имеет ко мне какое- то отношение?

— Не знаю, — сказала я. — Может быть.

Розовая пластинка выглядела сухой; я аккуратно положила ее на предметный столик микроскопа и нагнулась, регулируя зеркало.

— Дело в том, — сказала я, прищурившись в окуляр и крутя фокусирующий винт, — что группы крови связаны с антителами, маленькими неправильной формы образованиями на поверхности кровяных клеток. У группы А — один вид антител, у В — другой, а у нулевой — их нет вообще.

В поле зрения внезапно проявились эритроциты, полупрозрачные, словно призраки, розовые пятна. Здесь и там мелькали более темные пятна, которые могли быть осколками клеток или белыми кровяными тельцами. Не очень много, впрочем.

— Итак, — продолжила я, вынимая пластинки из емкостей с красителями, — если один из родителей дал ребенку ген с группой 0, а второй — А, то у ребенка будет группа А, так как группа крови определяется антителами. Хотя гены с нулевой группой у ребенка тоже будут.

Я помахала одной из пластинок в воздухе, подсушивая ее.

— Моя группа — А. И я знаю, что у моего отца была нулевая группа. Это значит, что оба его родителя имели нулевую группу, а ген А достался мне от матери.

Увидев его непонимающее лицо, я вздохнула и положила пластинку на стол. Бри, которая делала для меня зарисовки спор пенициллина, оставила возле микроскопа блокнот и карандаш. Я взяла их и стала рисовать на чистой странице.

— Смотри, — сказала я, набросав быструю диаграмму.

— Понимаешь? — я указала карандашом. — Я не знаю группу крови моей матери точно, но это не имеет значения, ген группы А мог достаться мне только от нее, так как у отца его не было.

Пластинка высохла; я, отложив карандаш, устроила ее на предметном столике и наклонилась, чтобы посмотреть в окуляр.

— Вы можете видеть эти антитела в микроскоп? — Роджер подошел ко мне.

— Нет, — ответила я, не поднимая головы. — Разрешение микроскопа недостаточное. Но ты сможешь увидеть нечто иное.

Я покрутила винт, и вот в поле зрения резко появились клетки. Я освободила дыхание, которое задерживала, и ощутила дрожь предвкушения во всем теле. Они были там: маленькие розоватые диски красных клеток крови. Кое-где внутри них были темные пятна: некоторые круглые, некоторые в форме миниатюрных кеглей. Мое сердце взволнованно забилось, и я негромко вскрикнула от восхищения.

— Посмотри, — сказала я и отошла в сторону. Роджер наклонился с несколько недоуменным видом.

— Что я вижу? — спросил он, прищуриваясь.

— Plasmodium vivax, — ответила я гордо. — Малярия. Маленькие темные капельки в клетках крови.

Круглые капли были простейшими одноклеточными микроорганизмами, попавшими в кровь с укусом москита. Немногие, похожие на кегли, капли являлись организмами в процессе деления.

— Когда они размножаются, — пояснила я, нагибаясь, чтобы еще раз взглянуть в окуляр, — то разрушают клетку, потом поселяются в новую, разрушают ее и так далее; в это время у больного наблюдается приступ малярии. Когда плазмодий находится в спокойном состоянии, то есть не размножается, то больной в порядке.

— Что заставляет их размножаться?

— Никто точно не знает, — я вздохнула и закрыла горшочки крышкой. — Но можно следить за их размножением. Никто не может принимать хинин долго. Он очень дорог, и я не знаю, какой эффект он может произвести при длительном применении. К сожалению, на большинство простейших организмов воздействовать пенициллином невозможно. Однако теперь я стану проверять кровь Лиззи каждые несколько дней, и когда увижу, что плазмодий начал резко размножаться, начну давать ей хинин. При удаче, это может предотвратить приступ. Определенно стоит попробовать.

Он кивнул, глядя в микроскоп на розовую пластинку.

— Да, стоит, — сказал он тихо.

Он наблюдал, как я двигалась, прибирая за собой после эксперимента. Когда я наклонилась, чтобы убрать тряпку, которой он завязывал свою руку, он спросил:

— Вы, конечно, знаете группу крови Бри?

— Группа В, — ответила я, не поднимая глаз от тряпки. — Очень редкая, особенно для белого человека. В основном, она встречается в маленьких изолированных популяциях, например, у некоторых индейских племен на американском юго-западе, у черных людей, которым она, наверное, досталась в наследство от африканских аборигенов.

— Маленькие изолированные популяции. Шотландские горцы тоже?

Я подняла глаза.

— Возможно.

Он кивнул, явно о чем-то раздумывая. Потом он взял карандаш и начертил на листе свою диаграмму.

— Правильно, — сказала я в ответ на его вопросительный взгляд. — Совершенно правильно.

Он криво улыбнулся мне, потом опустил глаза, рассматривая диаграммы.

— Значит, вы можете сказать? — спросил он, наконец, не глядя на меня. — Наверняка?

— Нет, — ответила я и, вздохнув, бросила тряпку в корзину для грязного белья. — Или вернее, не могу точно сказать, является ли Джемми твоим сыном. Но я могу точно сказать, если он не является.

— Как это?

— У Бри группа В, у меня А. Значит у нее есть ген группы В и мой ген нулевой группы, который мне достался от отца. И любой из них она могла передать Джемми. От тебя ему мог перейти только ген нулевой группы, поскольку других генов у тебя нет.

Я кивнула на маленькую стойку с трубочками, в которых под лучами послеполуденного солнца золотисто коричневым цветом сияла сыворотка.

— Таким образом, если от Бри ему достался ген 0 и от тебя тоже, то его кровь, имея нулевую группу, не будет взаимодействовать с сывороткой моей крови, Джейми или Бри. Если от Бри он получит ген крови В, а от тебя — 0, то группа его крови будет В, и она будет взаимодействовать с моей сывороткой, но не с сывороткой Бри. В любом случае, ты мог быть отцом, но так же им мог быть любой мужчина с нулевой группой крови. Однако…

Я передохнула и взяла карандаш, иллюстрируя мои объяснения.

— Но если Джемми имеет группу А или АВ, то его отец не был гомозиготным в отношении группы крови, каковым являешься ты, имея только гены нулевой группы.

Роджер откашлялся и некоторое время сидел молча с задумчивым видом уставившись на мои диаграммы.

— Значит, — сказал он, наконец, — если у него группа 0 или В, то он может быть моим сыном, но не наверняка. А если у него группа крови А или АВ, то он точно не мой.

— Это очень грубый тест, — произнесла я, сглотнув. — Я не могу, то есть, я имею в виду, что есть возможность ошибки.

Он кивнул, не глядя на меня.

— Вы говорили Бри?

— Конечно. Она сказала, что не хочет знать, но если ты хочешь, я могу провести тест.

Я увидела, как он сглотнул, и его рука на мгновение поднялась к шраму на горле. Взгляд его немигающих глаз была направлен на половицы.

Я отвернулась, давая ему момент уединения, и склонилась над микроскопом. «Я должна сделать сетку, — подумала я, — сетку для подсчета плазмодий, которую я могу наложить на пластинку с образцами крови и с ее помощью оценить плотность зараженных клеток. Ну, а пока можно прикинуть на глаз».

Потом мне пришло в голову, что поскольку у меня теперь есть красители для мазков крови, я должна проверить всех жителей Риджа, или для начала — обитателей нашего дома. В горах москитов было значительно меньше, чем на побережье, но все же довольно много. И хотя с самой Лиззи могло быть все хорошо, она оставалась очагом потенциальной инфекции.

— …четыре, пять, шесть… — считала я зараженные клетки, пытаясь не обращать внимания ни на Роджера, ни на воспоминание, пришедшее мне на ум, когда я заговорила о группе крови Брианны.

В возрасте семи лет ей удалили миндалины. Я вспомнила доктора, который, нахмурившись, рассматривал листок с группой крови Бри и обоих ее родителей. У Фрэнка была группа А, такая же как у меня. А два родителя с группами А ни при каких обстоятельствах не могли породить ребенка с группой крови В.

Доктор поднял глаза и перевел взгляд с меня на Фрэнка и обратно. В его глазах было холодное предположение, когда он смотрел на меня, словно на моей груди была вышита алая буква «А»[Имеется в виду роман Н. Готорна «Алая буква» о женщине, подвергнутой социальному остракизму за измену мужу.] или «В», в данном случае.

Фрэнк, благослови его Господь, увидел этот взгляд и произнес легким тоном: «Моя жена была вдовой; я удочерил Бри». Лицо доктора сразу же смягчилось, а Фрэнк сильно сжал мою руку в складках юбки. Моя рука непроизвольно сжалась при этом воспоминании, и пластинка сдвинулась, уйдя из поля зрения.

Сзади раздался звук, когда Роджер встал. Я обернулась, он улыбнулся мне темными и мягкими, как мох, глазами.

— Кровь не имеет значения, — сказал он спокойно. — Он мой сын.

— Да, — сказала я, и мое горло сжалось. — Я знаю.

Громкий треск сломал короткое затишье, и я испуганно взглянула вниз. Облачко перьев индейки проплыло возле моих ног, и Адсо, пойманный за разбоем, помчался прочь из кабинета, зажав в пасти часть большого крыла.

— Проклятый кот! — выругалась я.

Умница

Ночью с востока дул холодный ветер. Роджер слышал его завывание за стеной, обмазанной глиной, и стук раскачиваемых им веток по крыше. Резкий порыв ветра ударил по коже, натянутой на оконный проем; она вздулась и с треском лопнула вдоль одной стороны. Сквозняк сбросил со стола бумаги и накренил пламя свечи под опасным углом.

Роджер торопливо переместил свечу в безопасное место и, зажав оторванный край ладонью, обернулся посмотреть, не разбудил ли шум жену и сына. От сквозняка покачивалась кухонная тряпка, висящая на колышке возле очага, и слегка гудела натянутая кожа бойрана. Пламя в очаге внезапно вспыхнуло, и в его свете он увидел, что Брианна зашевелилась, когда холодный ветер коснулся ее лица.

Но она не проснулась, а только глубже зарылась в одеяла, и лишь прядь рыжих волос мерцала снаружи. Кроватка, где спал Джемми, была защищена большой кроватью, и из того угла не доносилось ни звука.

Роджер облегченно выдохнул и, порывшись в роговой миске, в которой они держали разные хозяйственные мелочи, вытащил гвоздь с широкой шляпкой. Он забил его на место старого гвоздя внутренней стороной ладони, а потом собрал рассыпавшиеся листы бумаги.

При этом он непрестанно повторял про себя строки, слыша в голове резкий старческий голос Кимми Клеллана.

Это была песня «Джейми Тефлер из Фэйр-Додхеда» — одна из древнейших баллад, состоящая из нескольких десятков куплетов и имеющая десятки вариаций в разных местностях. Однако во всех вариантах описывалось, как житель приграничья Тефлер пытается призвать на помощь друзей и родных, чтобы отомстить за нападение на его дом. Роджер знал три версии этой баллады, но у Клеллана была совершенно новая модификация, включающая кузена Тефлера — Вилли Скотта.

Кимми сказал Роджеру, что поет, чтобы скоротать время по вечерам, или чтобы развлечь хозяев, у очага которых находил приют. Он помнил все песни своей юности, которая прошла в Шотландии, и с удовольствием пел их, пока было кому слушать, а горло было хорошо промочено.

Этим вечером все собравшиеся в большом доме, выслушав две или три песни из репертуара Клеллана, начали зевать и мигать осоловевшими глазами, и, в конце концов, бормоча извинения, неверными шагами отправились спать. Роджер остался, надеясь с помощью виски уговорить старика повторить песню, чтобы хорошо запомнить слова.

Однако память — ненадежная вещь, существовал риск что-то упустить, что-то заменить своим вымыслом. Лучше записать песню в тетрадь.

Перо тихо скребло по бумаге, фиксируя слова, одно за другим. Было поздно, и мускулы Роджера занемели от холода и долгого сидения, но он был полон решимости записать все куплеты, пока они были свежи в его памяти. Клеллан может уйти утром и быть съеденным медведем или убитым обломком скалы, но кузен Тефлера, Вилли, будет жить.

Свеча произвела резкий шипящий звук, когда огонь попал на какой-то дефект в фитиле; свет на бумаге задрожал, буквы исчезли в тени, а пламя превратилось из столбика в синеватую точку, в подобии умирающего миниатюрного солнца.

Роджер с приглушенным проклятием бросил перо и, схватив глиняный подсвечник, стал дуть на фитиль, пытаясь разжечь пламя.

— «Но Вилли стукнули по голове, — бормотал он в перерывах, чтобы не забыть слова. — Но Вилли стукнули по голове, меч разрубил его шлем. И Гарден гневно вскричал, когда Вилли на землю упал… Когда Вилли на землю упал…»

Неровная корона оранжевого пламени на мгновение вспыхнула, но тут же погасла, превратившись в красную сверкающую точку, которая несколько раз насмешливо мигнула и исчезла, оставив в полутемной комнате струйку белого дыма, а в носу запах горячего воска.

Он снов выругался, теперь несколько громче. Брианна пошевелилась, и он услышал шелест скорлупок зерна, когда она приподняла голову с вопросительным выражением на сонном лице.

— Все в порядке, — сказал он хриплым шепотом, бросая тревожный взгляд на кроватку в углу. — Свеча погасла. Спи.

— Ммм, — шелест и вздох, когда голова снова упала на подушку.

Но тут же, словно чертик из табакерки, из кроватки появилась голова Джемми, вокруг которой огненным ореолом сияли рыжие волосы. Он издал невнятный, но требовательный звук, и Брианна, как самонаводящаяся ракета, бросилась к нему и выхватила ребенка из кроватки.

— Горшок! — рявкнула она Роджеру, шаря босой ноги сзади себя в поисках ночного сосуда, и одной рукой снимая с Джемми одежду. — Достань горшок! — и воркующим голосом сыну. — Подожди, сладенький. Совсем немноооожко…

Подстегнутый ее командным тоном, Роджер упал на колени и сунул руку в темное пространство под кроватью.

«Вилли стукнули по голове… по шлему?»

Как бы Роджер не был ошеломлен возникшей ситуацией, какой-то уголок его памяти продолжал упорно цепляться за песню, которая все еще звучала в его внутреннем ухе. Но только мелодия; слова же быстро исчезали.

— Вот! — он вытащил глиняный горшок, в спешке ударив его о ножку кровати — слава Христу, не разбил! — и пустил его по полу к Бри.

Она с удовлетворенным звуком усадила на него уже раздетого Джемми. Роджер стал шарить по полу в поисках упавшей свечи, пока она бормотала уговаривающим голосом:

— Хорошо, сладенький, да, правильно…

«Вилли разбили голову… нет, стукнули по голове…»

Он нашел свечу, к счастью, не сломанную и, осторожно обойдя парочку, зажег фитиль от тлеющих углей в очаге. Потом подгреб угли и подбросил в него дрова. Огонь разгорелся, осветив Джемми, который, казалось, засыпал, несмотря на сидение на горшке и уговоры матери.

— Сходи на горшок, милый? — приговаривала она, мягко тряся его за плечо.

— Сходи на горшок? — любопытство вытеснило из головы Роджера последние еще оставшиеся в ней строки. — Что значит, сходи на горшок? Какое глупое выражение.

Брианна кинула на него сердитый взгляд и открыла рот, чтобы ответить. Но тут Джемми опасно качнулся, клюнув носом.

— Нет, нет! — сказала она, подхватывая его. — Проснись, милый! Проснись и сходи на горшок!

Однако коварное выражение прочно засело в голове у Роджера, заменив исчезающие слова песни, которые он пытался вспомнить.

«Вилли сидел на горшке, Вилли сходил на горшок…»

Он потряс головой, пытаясь избавиться от этих прилипчивых слов, но, увы, стихи исчезли из его памяти. Покорившись, он бросил безнадежное дело и присел рядом с Брианной.

— Проснись, парень. Надо делать работу, — он поднял голову Джемми за подбородок и легонько дунул ему в ухо, пошевелив рыжие прядки, влажные от сна.

Джемми недовольно приоткрыл глаза. Он был похож на маленького розового крота, безжалостно вытащенного из своей темной уютной норы и теперь озлобленно взирающего на неприветливый мир.

Брианна широко зевнула и покачала головой, мигая.

— Если тебе «ходить на горшок» кажется глупым, тогда как говорят у вас в Шотландии? — с раздражением спросила она.

— Ну… Я вспомнил, что мой друг говорил своему маленькому сыну «пис-пис» — ответил он. Брианна громко хмыкнула, но веки Джемми затрепетали.

— Пис, — произнес он очаровано, звук ему понравился.

— Правильно, — ободрил его Роджер и пощекотал Джемми пальцем; мальчик хихикнул и стал просыпаться.

— Пис, — сказал он. — Пис-пис.

— Все что угодно, — сказала Брианна, все еще сердитая, но смирившаяся. — Только закончи скорее, малыш. Мама хочет спать.

— Может быть, тебе лучше убрать его, — Роджер указал на палец Брианны, которым она направляла «инструмент» малыша в горшок. — Ты разовьешь в бедном парне плохие привычки.

— Прекрасно, — Бри с готовностью убрала руку, и маленький короткий предмет тут же выскочил из горшка, нацелившись прямо на Роджера.

— Эй! Подожди… — начал он и успел вовремя прикрыться рукой.

— Пис, — довольно произнес Джемми.

— Дерьмо!

— Делмо! — отозвался веселым эхом Джемми.

— Это совсем не… Ты прекратишь смеяться? — с раздражением спросил Роджер, вытирая руку о тряпку.

Брианна фыркала и захлебывалась от смеха, и пряди волос из растрепанной косы упали ей на лицо.

— Хороший мальчик, Джемми! — наконец, выдавила она.

Ободренный этими словами, Джемми сосредоточился, наклонил голову и приступил ко второму действию ночной драмы.

— Умница! — произнес Роджер.

Брианна удивленно взглянула на него, прекратив смеяться.

Он сам удивился. Слова вылетели у него ненамеренно, и как только они прозвучали, ему показалась, что голос был не его. Очень знакомый, но не его собственный. Так же как, когда он записывал песню Клеллана, он слышал голос старика, хотя слова произносили его собственные губы.

— Да, умница, — сказал он мягко и погладил мальчика по шелковистым волосам.

Он понес вылить горшок на улицу, в то время как Брианна с поцелуями и восхищенным бормотанием уложила Джемми спать. Выплеснув из горшка, он вымыл руки у колодца и зашел в дом.

— Ты закончил писать? — сонно спросила Бри, когда он скользнул в кровать рядом с ней. Она повернулась и бесцеремонно уткнулась задом ему в живот. Роджеру это понравилась, особенно учитывая тот факт, что она была на тридцать градусов теплее, чем он после уличного холода.

— На сегодня да, — он обнял ее и поцеловал в ухо. Она молча взяла его руки и, подтянув к своему подбородку, поцеловала суставы его согнутых пальцев. Его мускулы слегка расслабились, и он ощутил еле заметное движение их тел, когда они приспосабливались друг к другу. От кроватки доносилось негромкое посапывание; сухой Джемми сладко спал.

Брианна подкинула дров в огонь, и он горел ровно, распространяя тепло и свежий аромат гикори. Время от времени, когда пламя касалось смолы или влажного пятна на дереве, оно испускало треск и искры. Тепло распространилось по телу Роджера; медленно подкрался сон, набрасывая на него свое сонное одеяло и раскрывая ящички его памяти, из которых вываливались мысли и впечатления прошедшего дня, образуя разноцветные кучки.

Сопротивляясь сну, он ворошил эти кучки тут и там в надежде найти ускользнувшие слова песни о Тефлере и вытянуть их в область сознательного. Однако он вытащил не историю про злополучного Вили, а голос. Не его собственный, и не старого Кимми Клеллана.

«Умница!» — произнес голос ясным теплым контральто, окрашенным смехом. Роджер дернулся.

— Что? — пробормотала Брианна, встревоженная его движением.

— Давай, будь умницей, — медленно проговорил он, повторяя слова, как они сформировались в его памяти. — Так говорила она.

— Кто? — Брианна повернула к нему голову.

— Моя мать, — он положил свободную руку на ее талию и прижал к себе. — Ты спросила, как говорят в Шотландии, чтобы заставить ребенка пописать в горшок. Я вспомнил, что она обычно говорила мне: «Давай, будь умницей».

Бри сонно хохотнула.

— Ну, это лучше, чем пис-пис.

Они некоторое время лежали тихо. Потом она мягко, но уже без всяких признаков сна в голосе сказала:

— Ты иногда говорил о своем отце, но я никогда не слышала, чтобы ты упоминал о матери.

Он пожал одни плечом, подгибая колени к ее бедрам.

— Я мало что помню о ней.

— Сколько тебе было, когда она умерла? — пальцы Брианны коснулась его руки.

— Четыре или пять.

— Ммм, — она издала сочувствующий звук и сжала его руку. Некоторое время она молчала, погрузившись в свои мысли, но Роджер слышал, как она сглотнула, и почувствовал напряжение в ее плечах.

— Что?

— О… ничего.

— Да? — он отнял руку и, убрав в сторону ее тяжелую косу, стал мягко мять ее затылок. Она повернула голову, уткнувшись лицом в подушку, чтобы ему было удобно.

— Просто… я подумала, что если я умру сейчас… Джемми такой маленький, он не будет помнить меня вообще, — прошептала она приглушенным голосом.

— Нет, он будет, — автоматически возразил он, желая утешить ее, даже зная, что она наверняка права.

— Ты ведь не помнишь, а ты был старше его, когда потерял мать.

— О… я помню ее, — медленно произнес он, нажав большим пальцем туда, где соединялись ее шея и плечо. — Только фрагментарно. Временами, когда я вижу сны или думаю о чем-нибудь, я мельком вижу ее или слышу ее голос. Некоторые вещи я помню хорошо, например, медальон, который она носила на шее. На нем маленькими красными камнями были выложены ее инициалы. Камни были гранатами.

Этот медальон, возможно, спас ему жизнь во время его первой неудачной попытки пройти сквозь камни. Иногда он чувствовал его утрату, как маленькую занозу под кожей, но отмахивался от этого чувства, говоря себе, что это всего лишь кусочек металла.

— Это только вещь, Роджер, — в ее голосе прозвучала резкая нотка. — Ты помнишь ее? Я имею в виду, что Джемми будет знать обо мне… о тебе, если все что от нас останется, — она остановилась в поисках подходящих предметов, — это твой бойран и мой складной нож?

— Ну, он будет знать, что его папа был музыкальным, а мама кровожадной, — сказал Роджер. — Ай! — он дернулся, когда она ударила его кулаком по бедру, потом умиротворяющим жестом положил руки на ее плечи. — Нет, действительно, он многое будет знать о нас, и не только благодаря вещам, которые останутся после нас, хотя они помогут ему помнить.

— Как?

— Ну… — он почувствовал, как ее плечи расслабились, и острый край лопатки уперся в его руку. «Она слишком похудела», — подумал он. — Ты ведь изучала историю, не так ли? Ты знаешь, как много можно сказать, изучая даже такие простые домашние вещи, как посуда и игрушки.

— Ммм, — она, казалось, сомневалась, но он подумал, что она просто хотела, чтобы ее убедили.

— И Джем многое узнает о тебе из твоих рисунков, — указал он. «И чертовски много, если прочитает твой сонник», — подумал он. Внезапный импульс признаться, что он читал дневник с ее снами, едва не заставил его проговориться, но он сглотнул слова, уже висевшие на кончике языка. За страхом, что она скажет, когда узнает о его вторжении в ее скрытый мир, существовал больший страх, что она перестанет писать, и ее маленькие секреты будут потеряны для него.

— Думаю, ты прав, — медленно произнесла она. — Интересно, будет ли Джемми рисовать или играть на музыкальных инструментах?

«Если, конечно, Стивен Боннет играет на флейте», — язвительно подумал Роджер, но отмел эту неприятную мысль.

— Таким образом, он будет многое знать о нас, — сказал он, возобновляя свой нежный массаж. — Кроме того, он будет видеть себя.

— Ммм?

— Посмотри на себя, — указал он. — Все, кто видят тебя, сразу же говорят, что ты дочь Джейми Фрейзера. И не только из-за рыжих волос. А как насчет меткости в стрельбе? А как вы с матерью любите помидоры…

Она невольно почмокала губами и хихикнула в ответ на его смех.

— Да, я понимаю, — сказала она. — И зачем ты только напомнил о помидорах? Я съела последний на прошлой неделе, а до новых еще шесть месяцев.

— Извини, — сказал он и поцеловал ее в шею сзади.

— Интересно, — произнес он мгновение спустя, — когда ты узнала о Джейми… когда мы начали его искать, ты ведь задавалась вопросом, каким он был? А когда ты встретила его, как он соответствовал твоим представлениям? Был ли он таким, как ты себе воображала?

Она засмеялась несколько суховато.

— Я не знаю, — сказала она. — Я не знала тогда, и все еще не знаю сейчас.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, когда встречаешь живого человека, обнаруживаешь, что он отличается от того, что вы слышали о нем или вообразили. Но все равно ваше представление остается, и оба образа сливаются в один. И наоборот… — она задумалась, — когда вы знали кого-то, а потом слышите что-то о нем, это влияет на то, как вы представляете его, не так ли?

— Да? Может быть. Ты имеешь в виду… твоего второго отца? Фрэнка?

— Может быть, — она пожала плечом, сбрасывая его руку. Ей не хотелось говорить о Фрэнке Рэндалле, не сейчас.

— А твои родители, Роджер? Ты не думаешь, что священник хранил все эти старые коробки, чтобы ты мог позже посмотреть их вещи и узнать о них больше, чтобы эти вещи добавили что-то к твоим реальным воспоминаниям о них?

— Я… да, думаю, это так, — ответил он неуверенно. — Вряд ли у меня есть реальные воспоминания о моем отце. Он видел меня только один раз, и тогда мне было меньше года.

— Но ты ведь помнишь свою мать?

Она, казалось, очень хотела, чтобы он помнил. Он задумался, и его потрясла внезапная мысль. Он никогда сознательно не пытался вспомнить свою мать. Осознание этого принесло ему непривычное чувство стыда.

— Она умерла во время войны, да? — Бри протянула руку и мягко сжала его напрягшееся бедро.

— Да. Во время блица.[Бомбардировка Великобритании нацистской Германией в период с 7 сентября 1940 года по 10 мая 1941.] Бомба.

— В Шотландии? Но я думала…

— Нет. В Лондоне.

Он не хотел говорить об этом. Он никогда не говорил об этом. В редких случаях, когда память вела его к тем дням, он отворачивался прочь. Эта территория была за закрытой дверью, на которой висел знак «Хода нет», и он никогда не пытался войти туда. Но сегодня… он понимал горечь Бри, когда она думала, что сын не будет помнить ее. Отголосок этой горечи звучал за закрытой дверью в его памяти тихим голосом женщины. Но была ли дверь заперта?

С чувством пустоты в груди, которое, возможно, было страхом, он протянул руку и положил ладонь на ручку этой двери. Как много он вспомнит?

— Моя бабушка, мать моей мамы, была англичанкой, — медленно начал он. — Вдовой. И когда отец погиб, мы приехали жить к ней.

Он вспоминал о бабушке не больше, чем о матери все эти годы. Но говоря о ней сейчас, он мог чувствовать аромат розовой воды и глицерина, который она использовала для рук, немного плесневелый запах квартиры в Тоттенхэм-Корт-Роуд, переполненной мебелью из конского волоса, слишком большой для квартиры, оставшейся от прежней жизни, где были муж и дети.

Он глубоко вздохнул. Бри почувствовала это и ободряюще прижалась спиной к его груди. Он поцеловал ее в шею. И дверь открылась; не намного, всего лишь маленькая щель, но сквозь нее засиял свет зимнего лондонского дня, освещая старые деревянные кубики на изношенном ковре. Рука женщины, строящая башню из кубиков; солнечные лучи, сверкающие радугой на бриллианте на ее пальце.

— Мама, она была маленькой, как бабушка. Они обе казались мне большими, но я помню, что она вставала на цыпочки, чтобы достать что-нибудь полки.

Банку, хрустальную сахарницу, старый чайник, три разномастные чашки. На его чашке была нарисована панда. Пакет с бисквитами, красный, с попугаем на нем. Делают ли сейчас такие? Нет, конечно…

Он решительно отбросил эти отвлекающие воспоминания.

— Я знаю, какая она была, но, в основном, по фотографиям, а не по своим впечатлениям.

И все-таки у него были воспоминания, понял он с ноющим ощущением в желудке. Он подумал: «Мама» и видел уже не фотографии, а цепочку ее очков, маленькие металлические бусинки на мягком изгибе ее груди и ощущал приятную теплую гладкость, пахнущую мылом, против своей щеки. Хлопчатобумажную ткань ее домашнего платья с синими цветами, колокольчиками. Он видел их ясно.

— Какая она была? Вы похожи хоть немного?

Он пожал плечами; Бри повернулась, чтобы смотреть на него, положив голову на вытянутую руку. Ее глаза, освещенные интересом, сияли в полумраке.

— Немного, — медленно проговорил он. — Ее волосы были такими же черными, как мои.

Блестящие и вьющиеся, они развевались на ветру, и в них застряли белые песчинки. Он насыпал ей песок на голову, и она, смеясь, отряхивала его с волос. Пляж?

— Преподобный держал в кабинете несколько ее фотографий. На одной она держала меня на коленях. Я не знаю, на что мы смотрели, но мы оба выглядели так, словно еле удерживались от смеха. Мы смотрелись очень похожими на ней. У меня ее рот, я думаю, и… возможно, форма бровей.

В течение долгого времени он чувствовал стеснение в груди, когда видел фотографии матери. Но потом они потеряли свое значение и стали не больше, чем предметами, в переполненном доме священника. Теперь он снова ясно увидел их, и стеснение в его груди возвратилось. Он сильно откашлялся, надеясь ослабить его.

— Хочешь воды? — она приподнялась и потянулась к кувшину с водой, который она всегда держала на табурете возле кровати, но он покачал головой, положив ладонь на ее руку, чтобы остановить ее.

— Все в порядке, — немного хрипло произнес он и откашлялся снова. Горло сжалось и болело так же, как в дни после повешения, и его рука в невольном поиске шрама коснулась пальцем неровного рубца под челюстью.

— Ты знаешь, — сказал он, пытаясь хотя бы на мгновение отвлечься, — тебе следует нарисовать свой автопортрет в следующий раз, когда ты поедешь к тете в Речной поток.

— Что, мой портрет? — ее голос прозвучал удивленно, но ему показалось, что идея ей понравилась.

— Конечно. Ты можешь, я знаю. И тогда будет… постоянная память.

Для Джема, чтобы помнить, если что-нибудь с ней случится. Невысказанные слова повисли над ними в темноте, заставив их на мгновение замолчать. Черт, а он хотел утешить ее.

— Мне хотелось бы иметь твой портрет, — сказал он мягко и провел пальцем по ее щеке. — И когда мы состаримся, я посмотрю на него и скажу, что ты совсем не изменилась.

Она коротко фыркнула, но повернула голову и поцеловала его пальцы, потом перекатилась на спину.

— Я подумаю об этом, — сказала она.

В комнате было тихо, только негромко потрескивал огонь, и изредка на поленьях шипела смола. Ночь была холодной и спокойной, но утро будет туманным. Когда он выходил на улицу, то ощутил, как над землей собирается влага. Однако в доме было тепло и сухо. Брианна снова вздохнула, и он почувствовал, что она погружается в сон. Роджером также овладело сонное состояние.

Искушение, сдаться и погрузиться в забвение, было велико, но хотя страхи Брианны немного рассеялись, он продолжал слышать ее шепот: «Он не будет помнить меня вообще». Но сейчас шепот звучал с той стороны двери.

«Нет, мама, я вспомню», — подумал он и распахнул дверь.

— Я был с нею, — произнес он тихо, глядя вверх на соединяющиеся где-то в темноте стропила.

— Что? С кем? — в ее сонном голосе прозвучало любопытство.

— С моей матерью. И бабушкой. Когда… бомба…

Он услышал, как она резко повернула к нему голову, но он продолжал смотреть вверх на темные балки.

— Ты хочешь рассказать мне? — рука Брианны сжала его руку. Он не был уверен в этом, но кивнул и сжал ее ладонь в ответ.

— Да, думаю, я должен, — сказал он тихо и глубоко вздохнул, ощущая запах кукурузной каши и лука, висевшего по углам хижины. Где-то в глубине памяти он мог чуять воображаемые запахи горячего воздуха от нагревательных регистров, овсянки и бензиновых паров от грузовиков на улице.

— Это был ночной налет. Выли сирены. Я не впервые попадал в бомбежку, но каждый раз пугался до смерти. Не было времени одеться. Мама вытащила меня из кроватки, натянула пальто прямо на пижаму, и мы побежали вниз по лестнице с тридцатью шестью ступеньками. Я пересчитал их днем, когда возвращался домой из магазина.

Самым близким убежищем была станция метро через дорогу; грязно-белые плитки и вспышки люминесцентных ламп, движение теплого воздуха откуда-то снизу, словно дыхание дракона из пещеры.

— Это было невероятно, — он видел, как люди давились, слышал крики дежурных, перекрывающие шум толпы. — Все вибрировало: лестница, стены, сам воздух.

Ноги стучали по деревянным ступенькам, когда толпа втекала в недра земли; вниз, один пролет, платформа, еще вниз и еще, в безопасность. Была паника, но паника упорядоченная.

— Бомбы могли пробить пятьдесят футов земли, но самые нижние уровни были безопасны.

Они достигли основания первой лестницы и вместе с толпой побежали к другой через короткий туннель с белой плиткой. На площадке перед второй лестницей образовался затор, поскольку из туннеля люди все пребывали и пребывали, а спускаться по ней одновременно могло ограниченное количество.

— Вход на вторую лестницу был огорожен невысокой стенкой, и я слышал, как бабушка беспокоилась, что меня раздавят.

Он стоял на цыпочках с грудью, прижатой к бетону, и мог видеть через стенку пунктир аварийных ламп и движущуюся внизу толпу. Была поздняя ночь, и большинство людей были одеты во что попало. В свете тут и там вспыхивали обнаженные участки тела и самые необычные предметы одежды. Одна женщина вместе со старым изношенным пальто надела экстравагантную шляпу, украшенную перьями и фруктами.

Он зачаровано наблюдал за толпой внизу и пытался разглядеть, действительно ли на шляпе был настоящий фазан. Дежурный в белом шлеме с большой черной буквой «Д» на ней яростно кричал, пытаясь заставить людей быстрее пройти к дальнему концу платформы, освобождая место для спускающихся с лестницы.

— Плакали дети, но не я. На самом деле я даже не боялся, — он не боялся потому, что мама держала его за руку. Если она была рядом, ничего плохого произойти не могло.

— Было большое сотрясение. Я видел, как задрожали огни. Потом вверху раздался звук, словно там что-то треснуло. Все поглядели наверх и стали кричать.

На наклонном потолке образовалась трещина, которая сначала не выглядела пугающей, только тонкий черный зигзаг среди белой плитки. Но потом она внезапно расширилась зияющей утробой, как пасть дракона, и вниз посыпались грязь и плитки.

Роджер давно согрелся, но теперь каждый волосок на его гусиной коже дрожал. Его сердце колотилось в груди, и ему казалось, что петля снова затянулась на его шее.

— Она отпустила, — сказал он задушенным шепотом. — Она отпустила мою руку.

Руки Брианны схватили его руку и крепко сжали, пытаясь спасти того маленького мальчика.

— Она должна была, — сказала она настойчивым шепотом. — Роджер, она не отпустила бы, если бы не было необходимости.

— Нет, — яростно покачал он головой. — Это не то… я имею в виду… подожди. Подожди минутку, хорошо?

Он сильно моргнул, пытаясь замедлить дыхание, собрать разбитые части той ночи. Хаос, безумство, боль… но что произошло на самом деле? Он не запомнил ничего, кроме ощущения хаоса. Но он был там, и он должен знать, что произошло. Если только он сможет заставить себя пережить это снова.

Он закрыл глаза и позволил памяти вернуться.

— Я ничего не помнил сначала, — сказал он, наконец, спокойно, — или точнее, я знал, что произошло со слов других людей.

Он не помнил, как его без сознания несли по туннелю, как после своего спасения он провел несколько недель в детских приютах и сиротских домах, немой от потрясения.

— Я, конечно, знал свое имя и свой адрес, но это мало помогло. Мой отец уже погиб, и когда люди из Красного креста нашли брата моей бабушки, и он приехал забрать меня, они выработали свою версию того, что произошло в убежище.

— Чудо, что я не погиб со всеми на площадке, сказали они мне. Они сказали, что мать каким-то образом среди паники выпустила мою руку, и меня, должно быть, унесло от нее людским потоком, и таким образом я оказался на нижнем уровне, где крыша не обвалилась.

Рука Брианны, которая все еще держала его ладонь, сжала ее сильнее.

— Но сейчас ты помнишь, что произошло? — спросила она тихо.

— Я помню, как она отпустила мою руку, — произнес он. — И потому я думал, что остальное тоже правда. Но это не так.

— Она отпустила мою руку, — сказал он. Слова теперь давались ему легче; тяжесть в его груди и сжатие в горле прошли. — Она отпустила мою руку… а потом взяла меня. Эта маленькая женщина… она подняла меня и перебросила через стенку. Вниз в толпу на нижнюю платформу. Я был оглушен падением, но я помню грохот обвалившейся крыши. Никто на той площадке не выжил.

Брианна прижалась лицом к его груди и испустила длинный дрожащий вздох. Он погладил ее волосы, и его сердце, наконец, замедлило свой сумасшедший бег.

— Все в порядке, — прошептал он ей. Голос его был хриплым и резким, и огонь в камине вспыхнул расплывчатыми звездами сквозь влагу в его глазах. — Мы не забудем. Ни Джем, ни я. Независимо ни от чего, мы не забудем.

Он видел лицо своей матери, сияющее среди звезд.

«Умница», — сказала она и улыбнулась.

Снег начал таять, и меня волновали противоположные чувства: радость от того, что наступает весна, и в мир приходит тепло, и тревога от того, что тает барьер холода, который ограждал нас, пусть и временно, от внешнего мира.

Джейми не отказался от своего намерения. Он потратил вечер и, тщательно подбирая слова, составил письмо Милфорду Лайону. Он готов, написал он, рассмотреть вопрос Лайона о продаже своего товара — то есть незаконного виски — и рад сообщить, что имеет на данный момент достаточное его количество. Однако он беспокоится о сохранности товара во время доставки — не исключена возможность его перехвата таможенниками или грабежа в пути — и желал бы иметь гарантию, что доставкой будет заниматься джентльмен, известный своей способностью в таких делах: другими словами контрабандист, которому известно все побережье сверху донизу.
Он написал, что получил уверения от своего друга мистера Пристли из Эдентона (который о Джейми и не слышал) и от мистера Сэмюеля Корнелла, с которым имел честь быть в военном совете губернатора, что некий Стивен Боннет как нельзя лучше подходит для такого рода дел. Если бы мистер Лаойн устроил ему встречу с мистером Боннетом, чтобы Джейми мог составить свое мнение и убедиться в надежности предприятия, то…
— Ты думаешь, он сделает это? — спросила я.
— Если он знает Стивена Боннета и сможет найти его, то, да, сделает, — Джейми прижал кабошон перстня к воску, запечатывая письмо. — Пристли и Корнелл — это имена, способные творить чудеса.
— А если он действительно найдет Боннета…
— Тогда я поеду и встречусь с ним, — он убрал кольцо с затвердевшего воска, оставив на нем гладкую выемку, окруженную маленькими земляничными листьями герба Фрейзеров. Листья означали постоянство. В некоторые моменты мне казалось, что это лишь другое слово для обозначения упрямства.
Письмо было отправлено с Фергюсом, и я попыталась забыть о нем. Все еще длилась зима, и при удаче судно Боннета могло попасть в шторм и затонуть, избавив нас от больших неприятностей.
Однако мысль о нем постоянно присутствовала в тайном уголке моего ума, и потому, когда я вернулась после приема родов и обнаружила пачку писем в кабинете Джейми, мое сердце подпрыгнуло к самому горлу.
Слава Богу, я не нашла среди них письма от Милфорда Лайона. Но даже если бы оно пришло, оно в тот же момент было бы забыто, потому что среди корреспонденции находился конверт с именем Джейми, написанным твердым почерком его сестры.
Я едва подавила желание тут же вскрыть его и, если в нем были несправедливые упреки, бросить письмо в огонь, пока Джейми не увидел его. Однако воспитание возобладало, и я смогла сдержать себя до тех пор, пока Джейми не прибыл из Салема, залепленный грязью с головы до ног по причине раскисших дорог. Узнав о письме, он торопливо сполоснул руки и лицо водой и вошел в кабинет, тщательно закрыв за собой дверь, прежде чем сломать печать.
На его лице не отражалось никаких эмоций, но я видела, что он глубоко вздохнул, как бы готовясь к худшему. Я тихо подошла к нему и положила руку на плечо в молчаливой поддержке.
Дженни Фрейзер Мюррей писала уверенной рукой округлыми изящными буквами с четкими линиями.

«16 сентября 1771.

Брат,

Взяв перо и написав это слово, я сидела и смотрела на него, пока свеча не сгорела на целый дюйм, а в голове так и не появилось ни одной мысли: что я могу тебе сказать. Однако продолжать сидеть, ничего не делая — бесполезная трата воска, но с другой стороны, если я погашу свечу и пойду спать, то лист бумаги будет испорчен. Значит, я должна продолжить.

Я могла бы упрекать и ругать тебя. Таким образом я заполнила бы часть листа теми словами, которые, по словам моего мужа, были самыми грязными и отвратительными ругательствами, которые он когда-либо слышал в своей жизни. Не пропадать же им зря, в свое время я приложила много усилий, придумывая их. Однако думаю, что мне не хватит бумаги, чтобы записать их все.

И еще я думаю, что не хочу бранить и обвинять тебя, поскольку ты можешь воспринять это как справедливое наказание и потому решишь, что искупил свою вину, и совесть твоя успокоится. Это было бы слишком легкое наказание; мне хочется, чтобы вина терзала твою душу, как потеря сына терзает мою.

Несмотря на это, я хотела бы простить тебя, и хотя в настоящее время это кажется мне весьма сомнительным, может быть со временем, эта мысль станет для меня более приемлемой».

Брови Джейми поднялись чуть ли не до линии роста волос, но он продолжал читать дальше.

«Однако сейчас я взяла перо с определенной целью. Тебе будет интересно, что подвигло меня на это действие.

Я ездила проведать Мэгги в прошлой понедельник; у нее родилась малышка, так что ты в очередной раз стал дядей. Это красивая девочка; ее назвали Анжеликой. Я полагаю, что имя глупое, но она очень миленькая и родилась с пятном в виде земляничного листа на груди, что является хорошей приметой. Домой я отправилась уже вечером; по дорогое мой мул наступил ногой в кротовую нору и упал. В результате мы с ним оба охромели, и я не могла ни ехать на нем, не идти пешком.

Это произошло на Олдернской дороге, как раз через холм от Барлиггана. Обычно я не ищу общества Лаогеры МакКензи (она вернула себе прежнее имя, а я дала всем понять, что не желаю, чтобы она использовала имя Фрейзеров, так как не имеет на него прав), но это было единственное место, где я могла получить еду и убежище, ибо надвигалась ночь, и собирался дождь.

Расседлав мула, я оставила его щипать траву возле дороги, а сама похромала добывать еду и кров для себя.
Я подошла к дому со стороны огорода и натолкнулась на беседку, которую ты построил. Теперь она вся увита плющом, так что я ничего не видела, но поняла, что в ней находятся люди, так как слышала голоса.
Начался дождь, не очень сильный, но, вероятно, из-за стука капель, они не услышали, как я кричала. Я подошла ближе, еле передвигаясь, поскольку ушиблась, падая с мула, и моя правая лодыжка болела, и только хотела позвать снова, как услышала из беседки звуки самого непристойного hochmagandy».
— Hochmagandy? — я вопросительно посмотрела на Джейми.
— Блуд, — ответил он кратко.
— О, — сказала я и пододвинулась, чтобы заглянуть ему через плечо.

«Я тихо стояла и думала, что делать. По голосу я узнала в женщине Лаогеру, которая пустилась во все тяжкие, но я понятия не имела, кто был ее партнером. Моя лодыжка вздулась, и я не могла уйти, так что мне пришлось слушать все это непотребство.
Если бы это был человек из наших, я знала бы об этом, но я не слышала, чтобы она кого-нибудь привечала, хотя некоторые пробовали за ней ухаживать. В конце концов, у нее есть Барлигган, и она живет как лэрд на деньги, которые ты ей присылаешь.
Я была вне себя от гнева и еще больше потрясена, когда поняла его причину. Я была в ярости из-за тебя, как бы это ни было глупо в данных обстоятельствах. Однако, обнаружив в себе такие эмоции, я должна была неохотно признать, что не все мои чувства к тебе умерли».

Здесь текст прерывался; возможно, Дженни отвлеклась по каким-то домашним делам. Письмо продолжалось с новой датой на следующей странице.

«18 сентября 1771.

Я иногда вижу во сне маленького Иэна…»

— Что? — воскликнула я. — При чем тут маленький Иэн, кто был с Лаогерой?
— Хотел бы я знать, — пробормотал Джейми. Кончики его ушей побагровели от прилива крови, но он не оторвал глаз от страницы.

«Я иногда вижу во сне маленького Иэна. Обычно я вижу его здесь в Лаллиброхе среди повседневной жизни, но иногда мне сниться его жизнь среди дикарей. Если он все еще жив. Я пытаюсь убедить себя, что сердце поведало бы мне, если бы это было не так.

Я опять возвращаюсь к тому слову, с которого начала — „брат“. Ты мой брат, также как маленький Иэн — мой сын; вы оба моя плоть и кровь. Если потеря Иэна тревожит мои сны, то потеря тебя не дает мне покоя днем, Джейми».

Он на мгновение перестал читать и сглотнул, потом продолжил спокойным голосом.

«Я занималась бумажными делами все утро, споря сама с собой, закончить ли письмо к тебе или бросить его в огонь. Но теперь все счета приведены в порядок, письма написаны всем, кого я могла вспомнить; облака ушли, и солнце светит в окно сквозь шпалеры роз, посаженных матерью.
Очень часто в моей жизни мне казалось, что мама говорит со мной. Но теперь я и так знаю, что она могла сказать мне, поэтому я не брошу это письмо в огонь.

Ты помнишь, не так ли, когда я разбила кувшин со сливками, запустив его в тебя, потому что ты меня разозлил? Я знаю, ты помнишь этот случай, потому что рассказывал о нем Клэр. Ты взял вину на себя, но отец узнал правду и наказал нас обоих.
Сейчас я бабушка уже десять раз; мои волосы стали седыми, и тем не менее мои щеки горят от стыда, а желудок сжимается в кулак, когда я вспоминаю, как отец поставил нас на колени возле скамейки.
Ты орал и визжал, как щенок, когда он порол тебя, а я едва могла дышать и не смела посмотреть на тебя. Потом настала моя очередь, но я была так переполнена эмоциями, что не чувствовала ударов. Без сомнения, читая эти строки, ты с негодованием заявляешь, что отец просто пожалел меня, потому что я была девочкой. Может быть, это так или нет, но я скажу, что Иэн очень мягок со своими дочерями».
Джейми в этом месте фыркнул.
— Да, ты угадала, — пробормотал он, потер нос пальцем и возобновил чтение, постукивая пальцами по столу.

«Но потом отец сказал, что ты получишь еще одну порку за ложь, потому что правда есть правда. Мне хотелось вскочить и убежать далеко-далеко, но он приказал мне остаться. Он сказал, что если ты заплатишь за мою трусость, будет справедливо, если я разделю эту плату.
Ты знаешь, что ты не издал ни звука во второй раз? Я надеюсь, ты не чувствовал удары на своей заднице, потому что я чувствовала их все до одного.
В тот день я поклялась, что никогда снова не буду трусихой.
И теперь я понимаю, что было трусостью с моей стороны обвинять тебя из-за маленького Иэна. Я всегда знала, что означает любить мужчину, будь он мужем, братом или сыном. Опасное дело — вот что это такое.
Мужчины идут, куда нужно, и делают то, что необходимо, и не дело женщин просить их остаться или упрекать их за то, что они такие, какие есть, или за то, что они не вернулись.
Я знала это, когда провожала Иэна во Францию с березовым крестиком и локоном моих волос, завязанных в узелок любви, молясь, чтобы он вернулся ко мне душой и телом. Я знала это, когда дала тебе четки и отправила в Леох, надеясь, что ты не забудешь ни меня, ни Лаллиброх. Я знала это, когда молодой Джейми плавал к Тюленьему острову, когда Майкл сел на корабль и уплыл в Париж, и я должна была это знать, когда маленький Иэн отправился с тобой.
Но я была благословенна в этой жизни: мои мужчины всегда возвращались ко мне. Возможно, немного покалеченные, немного побитые временем, хромые, израненные, но они возвращались. И я привыкла к этому, считая, что так и должно быть, но я была не права.
Я видела много вдов после Восстания. Я не могу сказать, почему я решила, что меня не коснутся подобные страдания, что я не потеряю никого из моих родных, кроме моей крошки Кейтлин. Потеряв ее, я стала больше бояться за Иэна, поскольку понимала, что он последний ребенок, которого я могу родить.Я думала о нем, как о своем малыше, а мне следовало видеть в нем мужчину. И я хорошо знаю, что независимо от того, мог ли ты остановить его или нет, ты не сделал бы этого, потому что ты тоже один из этих проклятых существ.
Теперь я дописала этот лист, и считаю расточительством использовать еще один.
Мама всегда любила тебя, Джейми, и когда она умирала, она позвала меня к себе и приказала заботиться о тебе. Как если бы я могла перестать.

Твоя любящая сестра, Джанет Флора Арабелла Фрейзер Мюррей».

Джейми мгновение держал письмо, потом очень тихо положил его на стол. Он сидел, склонив голову и уткнувшись лбом в ладони, чтобы я не могла видеть его лица. Его пальцы двигались в его волосах, когда он медленно качал головой взад и вперед. Я могла слышать его дыхание, время от времени прерываемое легкими всхлипами.
Наконец, он опустил руки и взглянул на меня. Он сильно раскраснелся, в глазах стояли слезы, а на лице в удивительной гамме смешались смущение, ярость и смех, при этом смех преобладал.
— О, Боже, — произнес он. Он фыркнул и вытер слезы ладонью. — О, Христос. Как, черт побери, она делает это?
— Что? — я вытянула чистый носовой платок из лифа и подала ему.
— Заставляет меня чувствовать так, словно мне восемь лет, — сказал он грустно. — И идиотом, к тому же.
Он высморкался и нежно погладил сплющенные лепестки роз, выпавшие из письма.
Я была взволнована посланием Дженни и знала, что на сердце Джейми стало гораздо легче после ее письма. В то же время меня страшно заинтересовал инцидент, который она начала описывать в начале письма, и я знала, что Джейми был заинтересован еще больше, хотя тщательно скрывал это.
Примерно через неделю пришло письмо от его шурина; в нем содержались обычные новости о Лаллиброхе и Брох Мордхе и ни слова о приключении Дженни в Балриггане.
— Ты мог бы спросить у кого-нибудь из них, — тактично предложила я, взгромоздясь на забор, откуда наблюдала, как он готовился кастрировать поросят, — у Иэна или Дженни?
— Я не могу, — твердо ответил Джейми. — В конце концов, это не мое дело. Даже если эта женщина когда-то была моей женой, теперь она мне чужая. Если она хочет взять себе любовника, то это только ее дело, — он нажал ногой на меха, раздувая огонь, в котором калилась железка для прижигания, и вытащил из-за пояса нож для кастрации. — Какой конец предпочитаешь, сассенах?
Это был выбор между большой вероятностью быть укушенной, зажимая зубы поросенка, или вымазаться в дерьме, работая с его задней частью. И хотя Джейми был гораздо сильнее меня и, конечно, мог кастрировать поросенка без труда, надо было учесть, что я обладала профессиональными навыками. Поэтому мой выбор был продиктован практическими соображениями; к тому же я подготовилась к нему, надев плотный холстяной фартук, деревянные башмаки и рванную экс-рубашку Фергюса, которую после кастрации ждал огонь.
— Ты держишь, я кастрирую, — я соскользнула с забора и взяла нож.
Потом последовал короткая, но шумная интерлюдия, после которой поросята отправились утешаться едой из кухонных отходов, выставив задницы, обильно смазанные смесью смолы и скипидара для предотвращения инфекции.
— Послушай, — спросила я, убедившись, что они практически успокоились, — если бы ты был поросенком, ты отказался бы от еды, сохранив свои яйца, или отказался бы от яиц ради роскошных помоев?
Эти пятеро поросят содержались в загоне, и их кормили остатками пищи для получения нежного мяса, тогда как другие свиньи обычно выгонялись в лес, где они должны были сами себя кормить.
Джейми покачал головой.
— Думаю, они не могут скучать по тому, что никогда не имели, — ответил он. — И, в конце концов, их кормят, — он оперся на забор, некоторое время наблюдая, как поросята весело крутили завитыми хвостами, очевидно, забыв о своих ранах.
— Кроме того, — добавил он цинично, — пара яиц может доставить человеку больше горя, чем радости, хотя я мало встречал мужчин, которые согласились бы лишиться их, ради чего бы то ни было.
— Ну, полагаю, священники посчитал бы их излишним бременем, — я оттянула испачканную рубашку от тела и осторожно сняла через голову. — Фу, ничто не пахнет хуже экскрементов свиньи, ничто.
— Даже трюм работорговца или разлагающийся труп? — спросил он, смеясь. — Гниющие раны? Козел?
— Дерьмо свиньи, — ответила я твердо. — На, держи.
Джейми взял рубашку и порвал ее на куски, оставив чистые для хозяйственных нужд, а остатки выбросив в огонь.
— В общем-то был один, некто Нарсес.[Нарсес (478–573) — полководец и влиятельный придворный Восточной Римской империи, армянского происхождения, при императоре Юстиниане I.] Говорят, он был великим полководцем, несмотря на то, что был евнухом.
— Возможно, ум мужчины работает лучше, когда его не отвлекают, — предположила я, смеясь.
Джейми коротко, но весело фыркнул в ответ. Он нагреб грязи на горячий пепел костра; я забрала железку для прижигания и горшок со смолой, и мы пошли домой, разговаривая о других вещах.
Однако в голове у меня засело его замечание о том, что пара яиц может доставить человеку больше горя, чем радости. Он сказал это вообще? Или здесь подразумевалось что-то личное?
Во всем, что он рассказывал о своем коротком браке с Лаогерой МакКензи — как бы мало он не говорил об этом — не было ни малейшего намека на то, что он испытывал к ней физическое влечение. Он женился на ней из-за одиночества и чувства долга, желая обрести якорь в пустоте, которой стала его жизнь после возвращения из Англии. Или так он говорил мне.
Я верила этому. Он был человеком чести и долга, и я понимала, каким было его одиночество, потому что сама испытала его. С другой стороны, я знала его тело, как свое собственное. Если оно обладало большими способностями терпеть всяческие лишения, оно также могло испытывать огромное наслаждение от плотских удовольствий. Джейми мог быть аскетом по необходимости, но никак из-за причин естественного характера.
Большую часть времени я благополучно забывала о том, что он разделял постель с Лаогерой — хотя и короткое время и, как он говорил, неудовлетворительно. Но я не забывала, что она была и продолжала быть весьма привлекательной женщиной.
И от этого, мне хотелось бы, чтобы Дженни Мюррей нашла другую причину, чтобы поменять свое отношение к брату.
Джейми был молчалив и сосредоточен весь оставшийся день, хотя пытался быть общительным, когда Фергюс и Марсали вместе с детьми пришли на ужин. Он учил играть Германа в шашки, пока Фергюс вспоминал для Роджера слова баллады, которую он слышал в парижских переулках. Женщины возле очага шили детские распашонки, вязали пинетки и, очевидно, в связи с беременностью Марсали и помолвкой Лиззи, развлекались, рассказывая ужасные истории о беременности и родах.
— Малыш лежал поперек и был размером с шестимесячного поросенка…
— Ха, у Германа голова была с пушечное ядро, и повитуха говорила, что он лежал лицом к моей спине…
— У Джемми была большая голова, но главной проблемой были плечи…
— …le bourse… кошелек леди…
— Ага, ее способ зарабатывать на жизнь. И когда клиент сует пальцы в ее кошелек…
— Нет, ты не должен ходить, сейчас мой ход. И я иду сюда…
— Merde![Дерьмо (фр.)]
— Герман! — завопила Марсали, впившись взглядом в своего отпрыска, который, выпятив нижнюю губу, хмуро смотрел на доску.
— Не расстраивайся, парень. Теперь твой ход, и ты можешь сходить вот так, так и так…
— «Avez-vous ête la selle aujourd’hui?» — спрашивает он шлюху…
— Был ли у вас сегодня стул? — Фергюс рассмеялся; кончик его длинного носа порозовел от смеха. — Это только один перевод, конечно.
Роджер приподнял бровь, с полуулыбкой глядя на него.
— Да?
— Это выражение, которой используют французские врачи, — вставила я, видя его непонимание. — Проще говоря, это означает: вы сегодня испражнялись?
— Эта леди, вероятно, была une specialiste,[Специалист (фр.)] — весело пояснил Фергюс. — Я когда-то знал такую…
— Фергюс! — лицо Марсали стало розовым, хотя она была скорее смущена, чем рассержена.
— Понятно, — пробормотал Роджер, все еще держа брови приподнятыми, а я задалась вопросом, как можно было положить на музыку такие непристойности.
— Comment sont vos selles, grandpere?[Как ваш стул, дедушка? (фр.)] — весело спросил Герман, очевидно услышав разговор.
— Свободно и легко, — уверил его дедушка. — Ешь овсянку каждое утро и у тебя никогда не будет геморроя
— Па!
— Но это правда, — запротестовал Джейми.
Покрасневшая Брианна негромко фыркнула, и Джемми у нее на коленях зашевелился.
— Le petit rouge[Рыжий малец (фр.)] ест овсянку, — заметил Герман, кинув хмурый взгляд на Джемми, который с довольным видом сосал материнскую грудь. — Он срал ею.
— Герман! — закричали обе женщины в унисон.
— Но это правда, — заявил он, в совершенстве имитируя дедушку. Он с гордым видом повернулся спиной к женщинам и принялся строить башню из шашек.
— Он, кажется, не собирается бросать титьку, — заметила Марсали, кивнув головой на Джемми. — Так же было с Германом, но у него не был выбора, так же как и у малышки Джоан, — она грустно посмотрела на свой огромный живот с третьим ребенком.
Я уловила мгновенный обмен взглядами между Роджером и Брианной, сопровождаемый улыбкой Моны Лизы, появившейся на лице Брианны. Она устроилась удобнее и погладила голову Джемми. «Наслаждайся, пока есть возможность, милый», — сказали ее действия более красноречиво, чем слова.
Я почувствовала, что мои брови приподнимаются, и поглядела на Джейми. Он тоже видел эту небольшую сцену и ответил мне мужским эквивалентом улыбки Брианны, прежде чем вернуться к шашкам.
— Мне нравится овсянка, — застенчиво вставила Лиззи, делая робкую попытку изменить предмет разговора. — Особенно с медом и молоком.
— А, — сказал Фергюс, которому напомнили о его первоначальном занятии. Он повернулся к Роджеру, подняв палец. — Ульи. Припев, понимаешь, куда летят les abeilles.[Пчелы (фр.)]
— Да, да, — миссис Баг вернула беседу к прежней теме, когда он остановился, чтобы вдохнуть воздух. — Овсянка с медом — лучшее средство для живота, хотя иногда даже она не помогает. Я знала человека, который не мог сходить по-большому целый месяц.
— Да? А он пробовал шарики из воска в гусином жиру? Или отвар из виноградный листьев? — немедленно откликнулся Фергюс. Француз до мозга костей, он был великим знатоком очистительных и слабительных средств и свечей.
— Все, — уверила его миссис Баг. — Овсянка, сушеные яблоки, вино с желчью вола, вода, которую он пил в новолуние в середине ночи… ничего ему не помогало. Бедный человек весь посерел лицом. Это были нервные судороги; его кишки просто завязались узлами, как…
— Он взорвался? — заинтересованно спросил Герман.
Миссис Баг коротко задрожала от смеха.
— Нет, малец. Хотя он был близок к этому.
— Что же тогда ему помогло? — спросил Джейми.
— Она, наконец, заявила, что выходит замуж за меня, а не за кого-то другого, — мистер Баг, который дремал в углу на протяжении всего вечера, встал и потянулся, потом положил руку на плечо жены, нежно улыбнувшись ей. — Это стало большим облегчением.
Спать мы легли поздно после веселого вечера, который закончился балладой о проститутке, исполненной Фергюсом на французском языке под всеобщие аплодисменты. Джейми и Герман отбивали такт ладонями по столу.
Джейми лежал, заложив руки за голову, и время от времени хихикал, вспоминая строки песни. Было довольно холодно, и стекла запотели от нашего дыхания, но он был абсолютно голый. Я расчесывала волосы перед сном и восхищалась этим зрелищем.
Он оправился от укуса змеи, но был худее, чем обычно. От того изящные арки его ключиц были хорошо видны, и длинные мускулы рук четко выделялись под кожей. На груди, где ворот рубашки был обычно открыт, кожа имела бронзовый оттенок, но нежная кожа на внутренней стороне его рук была молочно-белой с синеватым узором вен. Тени смягчали резкие черты его лица, и свет мерцал в волосах, окрашивая их в свет корицы и янтаря там, где они лежали на его плечах, и делая их темно- рыжими и красно-золотыми на обнаженном теле.
— Свет свечи подходит тебе, сассенах, — произнес он, улыбаясь, и я увидела, что он наблюдает за мной синими, как безграничный океан, глазами.
— Я только что думала то же самое о тебе — сказала я, откладывая щетку. Мои волосы, чистые и блестящие, пушистым облаком падали на плечи. Они пахли ноготками и подсолнечником, и моя кожа — тоже. Купание и мытье головы зимой было не самым простым делом, но я не намеревалась ложиться спать, благоухая поросячьим дерьмом.
— Пусть горит, — остановил он меня, когда я наклонилась, чтобы задуть свечу, и взял меня за запястье.
— Ложись в кровать и позволь мне посмотреть на тебя. Мне нравится, как огоньки играют в твоих глазах, словно виски, который вылили на хаггис и подожгли.
— Как поэтично, — пробормотала я, но не возражала, когда он, уложив меня, развязал ленту моей рубашки и спустил ее с плеч. Комнатный воздух был холоден, и мои соски сжались, наморщив кожу вокруг них, но его грудь была восхитительно горяча, когда он прижал меня к себе, вздохнув от удовольствия.
— Полагаю, песня Фергюса вдохновила меня, — произнес он, обхватывая мою грудь и с восхищением взвешивая ее в своей ладони. — Боже, у тебя такие прекрасные груди. Ты помнишь куплет, где он пел, что у леди были такие большие сиськи, что мужчина мог зарыться в них по самые уши? Твои груди, конечно, не такие большие, но ты можешь спрятать в них мой…
— Не думаю, чтобы они должны быть такими огромными для этого, — заверила я его. — Поднимись выше. Если их сжать, то они держат довольно хорошо. Видишь?
— О, — выдохнул он с глубоким удовольствием. — Ты права. Это выглядит так красиво, по крайней мере, отсюда.
— И отсюда тоже выглядит интересно, — согласилась я, пытаясь не рассмеяться и не косить глаза. — Кто из нас будет двигаться?
— Пока я. Я не сильно натираю, сассенах? — забеспокоился он.
— Нет, совсем немного. Хотя подожди… — я протянула руку, вслепую шаря на столе возле кровати, взяла баночку с миндальным кремом и погрузила в нее палец.
— Да, так гораздо лучше, — сказала я. — Не так ли?
— О. О. Да.
— И там был один куплет, помнишь? — задумчиво произнесла я, проводя скользким от крема пальцем по его ягодице. — О том, что проститутка делала с церковным певчим.
— О, Христос!
— Да, именно так он и кричал, если верить песне.
Намного позже уже в темной комнате я проснулась от того, что снова почувствовала на себе его руки. Все еще находясь в приятной дремоте, я лежала, не шевелясь, позволяя ему делать все, что он захочет.
Мой ум был не совсем привязан к реальности, и потому только через некоторое время я начала медленно осознавать какую-то неправильность. Мне понадобилось еще больше времени, чтобы сосредоточиться и вынырнуть из глубины сна на поверхность. Я открыла глаза и моргнула, прогоняя сон.
Он навис надо мной; на его лице, полуосвещенном тусклым жаром от очага, застыло хмурое выражение, глаза были закрыты, и дыхание вылетало толчками сквозь полуоткрытые губы. Его движения были почти механическими, и я с удивлением подумала, неужели он делал это во сне.
Тонкая пленка пота мерцала на его скулах, на переносице длинного прямого носа, на плоскостях и выпуклостях его голого тела.
Он поглаживал меня странными монотонными движениями, как человек, занятый однообразной работой. Прикосновения были очень интимными, но какими-то безличными; я даже подумала, что с таким же успехом на моем месте мог быть кто-то другой, или что-то другое.
Потом он откинул с меня одеяло и, все еще не открывая глаз и сильно нахмурив брови, навалился, бесцеремонно раздвигая мои ноги. Это было так не похоже на него, что я инстинктивно свела их и попыталась отодвинуться, но его руки зажали мои плечи, его колено раздвинуло мои бедра, и он жестко вошел в меня.
Я протестующее вскрикнула, и его глаза резко открылись. Он уставился на меня расфокусированным взглядом, потом в его глазах вспыхнуло понимание, и он замер.
— Черт побери, за кого ты меня принимаешь? — произнесла я разъяренно.
Он рывком скатился с меня и слетел с кровати, оставив одеяла свисать до пола. Схватив свою одежду с колышка, он в два шага достиг двери и исчез, захлопнув ее за собой.
Я в полном замешательстве села в кровати. Подтянув одеяла, я обмоталась ими, чувствуя себя ошеломленной и сердитой. Мне же это не во сне приснилось?
Нет. А вот он спал или почти спал, и он считал, что я была проклятой Лаогерой! Ни что иное не могло объяснить того, как он трогал меня — с чувством болезненного нетерпения, окрашенного гневом. Он никогда в жизни не трогал меня так.
Я снова легла, но уснуть было совершенно невозможно. Я лежала несколько минут, уставившись на темные балки, потом решительно поднялась и оделась.
Двор стыл холодом под высокой и яркой луной. Я вышла, тихо закрыв за собой кухонную дверь, и вслушалась, кутаясь в плащ. Ничего не двигалось, лишь ветер вздыхал в соснах. Однако на некотором расстоянии слышался слабый повторяющийся звук, и я пошла на него.
Двери сенника были открыты.
Я прислонилась к косяку и сложила руки, наблюдая, как он топал туда и сюда, перекладывая сено, пытаясь восстановить самообладание. У меня все еще пульсировало в висках, но я уже стала успокаиваться.
Проблема заключалась в том, что я все понимала, и даже очень хорошо. Я почти не сталкивалась с женщинами Фрэнка — он был очень осторожен. Но время от времени я ловила обмен взглядами на факультетских вечеринках, и меня затапливала черная ярость, которая сменялась удивлением — от чего это происходит.
Однако ревность не имеет никакого отношения к логике.
Лаогера МакКензи находилась на расстоянии четырех тысяч миль, и, вероятно, никто из нас ее больше не увидит. Фрэнк был еще дальше, и совершенно точно, что никто из нас не встретится с ним по эту сторону могилы.
Нет, ревность не подчиняется логике.
Я замерзла, но продолжала стоять на месте. Он знал, что я здесь; я это видела по тому, как он старательно не поднимал головы от своей работы. Он вспотел, несмотря на холод; тонкая рубашка прилипла к его телу, образовав темное пятно на спине. Наконец, он воткнул вилы в охапку сена и сел на скамью, сделанную из половины бревна. Он обхватил голову руками, яростно теребя волосы.
Потом он взглянул на меня со смесью тревоги и невольного смеха.
— Я не понимаю.
— Что? — я подошла и села рядом, подогнув под себя ноги. Я могла чувствовать на его коже запах пота и миндального крема и едва уловимый запах прошедшего желания.
Он искоса взглянул на меня и хмуро ответил:
— Все, сассенах.
— Неужели, так плохо? — я осторожно провела рукой по его спине.
Он сделал глубокий вдох и выдохнул через вытянутые губы.
— Когда мне было двадцать три года, я не мог понять, как вид женщины мог превратить мои кости в воду, и в то же время заставить чувствовать себя так, словно я мог руками гнуть подковы. Когда мне было двадцать пять, я не понимал, как я мог обожать женщину и в тоже время испытывать желание взять ее силой.
— Женщину? — спросила я и получила желанный ответ — короткую улыбку и взгляд, который проник в мое сердце.
— Одну женщину, — сказал он и взял мою руку, которую я положила ему на колено, крепко держа ее, словно боялся, что я выдерну. — Тольку одну, — повторил он хриплым голосом.
В сеннике было тихо, только доски потрескивали от холода. Я подвинулась к нему. Совсем немного. Лунный свет втекал через открытые двери, неярко мерцая на сложенном сене.
— И вот, — сказал он, сжимая мои пальцы сильнее, — что я не могу понять теперь. Я люблю тебя, nighean donn. Я влюбился в тебя с самого первого взгляда, и буду любить до скончания времен. И пока ты рядом со мной, я счастлив в этом мире.
Прилив теплоты прошел по моему телу, но прежде чем я смогла ответить, он продолжил, посмотрев на меня с таким интенсивным выражением непонимания, что это казалось почти смешным.
— И при всем этом, Клэр, почему, по имя Христа и всех его святых, почему мне хочется сесть на корабль и плыть в Шотландию, чтобы найти мужчину, которого я вообще не знаю, и убить его за то, что он трахает женщину, которая для меня никто, и в комнате с которой я не смогу находиться больше трех минут.
Он ударил свободной кулаком по бревну, которое завибрировало под моими ягодицами.
— Я не понимаю!
Я подавила желание сказать: «Ты думаешь, я понимаю?» Вместо этого я некоторое время сидела неподвижно, потом слегка погладила его суставы большим пальцем. Это была не ласка, просто успокоительный жест, и он это понял.
Он глубоко вздохнул, сжал мою руку и встал.
— Я дурак, — сказал он.
Я сидела молча, но он, казалось, ждал моего подтверждения, и я любезно кивнула.
— Ну, возможно, — сказала я. — Но ты же не едешь в Шотландию, не так ли?
Вместо ответа он стал ходить взад и вперед, сердито пиная комки сухой грязи, и те взрывались, как маленькие бомбочки. Конечно, он не рассматривал всерьез… он не мог. Я с трудом держала рот закрытым и терпеливо ждала, пока он не подошел и не встал предо мной.
— Хорошо, — начал он тоном человека, декларирующего принципы. — Я не знаю, почему меня так раздражает то, что Лаогера может искать любви другого мужчины… Нет, неправда. Я знаю очень хорошо почему. И это не ревность. Или… ревность, но это не главное, — он стрельнул в меня взглядом, словно ожидая, что я буду оспаривать это утверждение, но я не открыла рта. Он сильно выдохнул через нос и уставился вниз.
— Ну, тогда, если быть честным, — он на мгновении сжал губы. — Почему? — выпалил он, взглянув на меня. — Что есть такого в нем?
— В ком? В мужчине, с которым она…?
— Она ненавидела это, ненавидела постель! — прервал он меня. — Возможно, я льщу себе, или ты льстишь мне… — он кинул на меня взгляд, который должен был выражать твердость, но выразил только замешательство. — Я… я…?
Я не была уверена, что он хочет услышать: «Да!» или «Нет!», и ответила улыбкой, которая выразила и то, и другое.
— Ладно, — произнес он неохотно. — Я не считал, что это было из-за меня. В конце концов, пока мы не поженились, я нравился Лаогере.
Должно быть, я тихо фыркнула, потому что он посмотрел на меня, но я покачала головой, отказываясь что-нибудь объяснять.
— Я думал, что она вообще не любит мужчин, или только сам акт. И если это так…ну… Это не так уж и плохо, если это не моя вина. Хотя я чувствовал, что должен был как-то это исправить, — он замолчал, хмуря брови, потом продолжил со вздохом. — Но, возможно, я был не прав. Возможно, это из-за меня. И эта мысль раздражает меня до чертиков.
У меня не было никакой идеи, что ответить ему, но я должна была что-нибудь сказать.
— Я думаю, это было из-за нее, — сказала я твердо. — Не из-за тебя. Хотя я могу быть пристрастной, ведь она пыталась убить меня.
— Что? — он развернулся с удивленным видом.
— Ты не знал? О, — я попыталась вспомнить, рассказывала ли я ему о том случае. По-видимому, нет. Сначала было некогда и не казалось важным; я не ожидала, что встречусь с ней когда-либо еще. А позже… это действительно стало неважно. Я коротко рассказала ему о том, как Лаогера обманом отправила меня к Джейлис Дункан в Крейнсмуир в тот день, когда ее собирались арестовать за колдовство, в надежде, что меня арестуют вместе с ней. Что и случилось на самом деле.
— Злобная сучка! — выругался он, скорее удивленно, чем как-то еще. — Нет, я ничего не знал… Христос, сассенах, ты же не думаешь, что я женился бы на женщине, которая сделала с тобой такое!
— Ну, тогда ей было только шестнадцать, — ответила я, найдя в себе силы быть толерантной, — Возможно, она не предполагала, что суд приговорит нас, как ведьм, к сожжению. Может быть, она считала, что если меня объявят ведьмой, ты потеряешь ко мне интерес.
Открытие ее махинаций отвлекло внимание Джейми, что было хорошо.
Его единственным ответом на мое заступничество стало короткое фырканье. Он некоторое время шагал туда-сюда, шурша соломой. Он был бос, но, казалось, холод не беспокоил его.
Наконец, он остановился, глубоко вздохнул и нагнулся, упершись рукой в бревно и положив голову на мое плечо.
— Я сожалею, — прошептал он.
Я обхватила его руками и сильно притянула к себе, держа его так, пока он снова не вздохнул, и напряжение в его плечах не ослабло. Я отпустила его, и он выпрямился, протянув мне руку, чтобы помочь подняться.
Мы закрыли дверь сенника и пошли назад в тишине, взявшись за руки.
— Клэр? — внезапно произнес он с несколько застенчивым видом.
— Да?
— Это не в свое оправдание… просто мне интересно… ты когда-нибудь думала… о Фрэнке? Когда мы… — он остановился и откашлялся. — Возможно, в некоторые моменты тень англичанина лежала на моем лице?
И что же я могла ответить? Я не могла солгать, но как я могла сказать правду таким образом, чтобы он понял, и чтобы это не причинило ему боль.
Я глубоко вдох

Мертвый кит

К концу марта тропы, ведущие вниз с гор, стали проходимы. Ответа от Милфорда Лайона все еще не было, и после некоторых дебатов было решено, что Джейми и я вместе с Брианной, Роджером и Марсали едем в Уилмингтон, а Фергюс отправляется в Нью-Берн с землемерными результатами, чтобы официально их зарегистрировать.

В городе женщины займутся пополнением истощившихся за зиму припасов, таких как соль, сахар, кофе, чай и опий, в то время как Роджер и Джейми будут наводить справки о Милфорде Лайоне и Стивене Боннете. Фергюс присоединится к нам, как только разберется с отчетами, а по дороге проведет аналогичные расспросы, если таковая возможность появится.

После того, как местонахождение мистера Боннета станет известным, Джейми и Роджер орлами налетят на него и пристрелят, или проткнут мечами, а потом отправятся назад в горы, поздравляя себя с хорошо сделанной работой. Или, как я понимала, таков был их план.

— «А мыши, люди, все без проку, изобретают планы»,[Роберт Бернс «Полевой мыши, гнездо которой разорено моим плугом».] — процитировала я во время одного из обсуждений. Джейми, приподняв одну бровь, посмотрел на меня.

— Какие планы могут изобретать мыши?

— Ну, вряд ли они могут, — ответила я. — Однако принцип остается: вы понятия не имеете, что может произойти.

— Это правда, — согласился он, — но чтобы не произошло, я буду готов к этому.

Он похлопал по дирку, лежащему на столе, и продолжил составлять список необходимых закупок для хозяйственных нужд.

По мере того, как мы спускались с гор, погода заметно теплела, и когда мы приблизились к побережью, стаи чаек и ворон уже кружили над свежевспаханными полями, с исступлением крича в ярком весеннем свете.

Деревья в горах только начали покрываться листвой, а в уилмингтонских садах уже ярко пылали цветы; верхушки желтого водосбора и синего шпорника кивали из-за опрятных заборов на Бьюфорт-стрит. Мы сняли номера в небольшой чистой гостинице неподалеку от причала. Она была относительно дешевой и довольно удобной, хотя несколько переполненной и темной.

— Почему здесь так мало окон? — ворчала Брианна, потирая ушибленный палец на ноге, после того как споткнулась в темноте об упавшего Германа. — Кто-нибудь сожжет гостиницу, разыскивая дорогу с горящими свечами. Вставить стекла будет дешевле.

— Налог на окна, — пояснил Роджер, поднимая Германа и подвешивая его вниз головой через перила к огромному восторгу последнего.

— Что? Корона облагает налогом окна?

— Да. Хотя не думаю, что этот налог волнует людей больше, чем чай или гербовый сбор. По- видимому, люди привыкли к нему.

— Неудивительно, что они готовы к рево…. О, доброе утро, миссис Бернс! Завтрак пахнет замечательно.

Мы с женщинами и детьми провели несколько дней, совершая многочисленные покупки, а Роджер и Джейми совмещали дело с удовольствием, посещая различные пивные и таверны. Джейми получил небольшой, но очень нужный доход от игры в карты и ставок на лошадей, однако единственный слух, касающийся Стивена Боннета, заключался в том, что его не видели в Уилмингтоне в течение последних нескольких месяцев. Втайне я была рада услышать это известие.

В конце недели погода значительно испортилась, и мы не выходили из гостиницы в течение двух дней. Бушевал настоящий шторм с таким сильным ветром, что пальметто гнулись чуть ли не параллельно земле, а улицы были засыпаны листьями и обломанными ветками. Марсали сидела до поздней ночи, то перебирая четки, то играя с Джейми в карты, чтобы отвлечься.

— Фергюс вроде говорил, что приплывет из Нью-Берна на большом корабле? «Осьминог»? Это хороший корабль, па?

— О, да. Хотя думаю, и пакетбот будет вполне безопасным. Нет, не эту карту, милая, лучше сбрось тройку пик.

— Как вы узнали, что у меня есть тройка пик? — спросила она, глядя на него с хмурой подозрительностью. — И насчет пакетботов неправда. Вы это знаете так же хорошо, как и я. Мы позавчера видели кораблекрушение.

— Я знаю, что у тебя есть тройка пик, потому что у меня ее нет — ответил Джейми, прижимая руку с картами к своей груди, — а все другие пики уже на столе. Кроме того, Фергюс может приехать по суше, а не по морю.

Порыв ветра ударил в дом, заставив ставни затрещать.

— Еще одна причина не иметь окон, — заметил Роджер, заглядывая в карты Марсали через ее плечо. — Он прав, сбрось тройку пик.

— Вот, доиграй за меня. Мне нужно посмотреть Джоан, — она внезапно встала и, толкнув карты Роджеру, ушла в соседнюю комнату, которую она занимала с детьми. Однако я не слышала плача Джоан.

Сверху раздался громкий стук и скрежет, когда обломанная ветвь дерева упала на крышу. Все посмотрели вверх. За пронзительным воем ветра мы могли слышать низкий грохот прибоя, бросающегося со всей силы на берег.

— «Отправляющиеся на кораблях в море, — негромко процитировал Роджер, — производящие дела на больших водах, видят дела Господа и чудеса Его в пучине. Он речет, и восстанет бурный ветер и высоко поднимает волны его».[Псалтирь, 106:23–24.]

— О, от тебя большое утешение, — с раздражением произнесла Брианна. Ее настроение, и так плохое, совсем не улучшилось от вынужденного затворничества. Джемми, напуганный шумом, все два дня лип к ней, как припарка, и оба они были горячими, влажными и чрезвычайно раздраженными.

Это замечание, казалось, совсем не испортило настроение Роджера. Он наклонился и с некоторым трудом оторвал Джемми от матери. Потом поставил его на пол, держа за руки.

— «Они кружатся и шатаются, как пьяные, — провозгласил он театральным голосом, покачивая Джемми за руки, — и вся мудрость их исчезает».[Там же]

Джемми хихикал, и даже Брианна начала неохотно улыбаться.

— «Но воззвали к Господу в скорби своей, и Он вывел их из бедствия их…» — на слове «вывел» он внезапно подбросил Джемми в воздух и, поймав, закружил, от чего тот восхищенно завопил.

— «Он превращают бурю в тишину, и волны умолкают. И веселятся, что они утихли, — Роджер поцеловал Джемми в голову, — и Он приводит их к желанной пристани».[Там же]

Бри наградила его саркастическими аплодисментами, но тем не менее улыбнулась. Джейми собрал карты и перетасовал их. Неожиданно он замер, приподняв голову. Уловив его неподвижность, я повернула к нему голову. Он поглядел на меня и улыбнулся.

— Ветер утих, — сказал он. — Слышите? Завтра мы выходим.

К утру небо очистилось, и с моря потянуло свежим бризом, который принес с собой сильный запах лимониума, сосен и гниения морских водорослей. Возле причала было совсем мало мачт; никаких больших кораблей, и даже кетчи и пакетботы не стояли здесь на якоре. Но уилимнгтонская гавань кишела шлюпками, каноэ, плотами и пиреттами, небольшими четырехвесельными лодками, которые, словно стрекозы, носились по воде, и с их весел слетали искрящиеся капельки.

С одной из пиррет заметили на причале нашу одинокую группу и быстро подплыли к причалу. Гребцы обратились к нам с вопросом, не нуждаемся ли мы в транспорте? Когда Роджер наклонился, чтобы прокричать вежливый отказ, бриз снес его шляпу, которая упала в коричневую воду и закружилась в пене, как упавший лист.

Лодка развернулась бортом к плавающей шляпе; один из гребцов ловко подцепил ее веслом и с триумфом поднял вверх. Когда пиретта причалила, выражение лица лодочника превратилось из торжествующего в удивленный.

— МакКензи! — закричал он. — Проткни меня серебряной зубочисткой, если это не так!

— Дафф! Дафф, дружище! — Роджер наклонился и схватил свою шляпу, потом протянул руку своему старому знакомому. Дафф, маленький седой шотландец с длинным носом и припорошенными сединой бакенбардами — из-за этого он выглядел так, словно его обваляли в сахарной пудре — выскочил на причал и стал обнимать Роджера, сопровождая объятия сильными ударами по его спине. Роджер отвечал таким же образом. Остальные стояли, вежливо наблюдая за их воссоединением, и только Марсали пыталась помешать Герману прыгнуть в воду.

— Ты его знаешь? — спросила я Брианну, которая со скептическим видом рассматривала товарища своего мужа.

— Думаю, он плавал с ним на одном судне, — ответила она, удерживая Джемми, которого дико волновал вид чаек.

— Вы только посмотрите на него! — воскликнул Дафф, наконец, отступив и со счастливым видом, утирая под носом. — Пальто, как у лорда, и пуговицы хоть куда. И шляпа! Христос, парень, ты весь такой прилизанный, что даже говно к тебе не прилипнет, а?

Роджер рассмеялся и наклонился, чтобы подобрать свою мокрую шляпу. Он охлопал ее о бедро и рассеянно вручил Брианне, которая рассматривала мистера Даффа сузившимися глазами.

— Моя жена, — представил ее Роджер и махнул рукой на остальных. — Ее семья. Мистер Джеймс Фрейзер, миссис Фрейзер… и сводная сестра моей жены, тоже миссис МакКензи.

— Ваш слуга, сэр, леди, — Дафф поклонился Джейми и в знак уважения прикоснулся пальцами к совершенно невообразимому сооружению на своей голове. Потом он посмотрел на Брианну, и широкая ухмылка растянула его губы.

— О, значит, ты женился на ней. Я вижу, она вылезла из своих брюк, — он ткнул Роджера в ребра, понизив голос до хриплого шепота. — Ты заплатил его отцу, или он заплатил тебе, чтобы ты взял ее? — он издал скрипящий шум, который, как я поняла, должен был изображать смех.

Джейми и Брианна одарили его одинаково холодными взглядами, но прежде чем Роджер смог ответить, другой гребец с лодки прокричал что-то непонятное.

— О, да-да, не гони волну, человек, — мистер Дафф махнул рукой партнеру. — Это такая шутка, — пояснил он, обращаясь ко мне. — Кто был моряком, ее понимает. Не гони волну, да? Потому что если вы гоните волну, то вы на дне залива, да? — он задрожал от смеха, произведя тот же скрипящий звук.

— Как забавно, — согласилась я с ним. — Он говорил о ките?

— О, разумеется! Разве вы не потому пришли сегодня на причал?

Все выглядели удивленными.

— Нет, — сказала Марсали, слишком увлеченная наблюдением за сыном, чтобы обращать внимание еще на что-нибудь, включая кита. — Герман, иди сюда! Нет, сэр, мы пришли, чтобы узнать об «Осьминоге». Вы ничего о нем не слышали?

Дафф покачал головой.

— Нет, миссус. Но на Отмелях весь последний месяц погода была опасной… — он увидел, как лицо Марсали побледнело, и быстро добавил, — Многие суда ушли в другие порты или легли в дрейф в открытом море, чтобы при хорошей погоде войти в гавань. Ты помнишь, МакКензи, мы так поступали на «Глориане».

— Да, — кивнул Роджер, хотя его глаза насторожились при упоминании о «Глориане». Он бросил короткий взгляд на Брианну, потом перевел его на Даффа и понизил голос. — Ты разошелся с капитаном Боннетом, я вижу.

Маленький удар пронзил мои ноги, как если бы причал был наэлектризован. Джейми и Брианна тоже среагировали, но по-разному. Первый сделал шаг вперед, вторая — назад.

— Стивен Боннет? — произнес Джейми, уставившись на Даффа. — Вы знакомы с этим джентльменом?

— Был знаком, сэр, — ответил тот и перекрестился.

Джейми медленно кивнул.

— Да, понятно. Не знаете ли вы случайно о нынешнем местонахождении Боннета?

— О, ну,…

Шотландец задумчиво рассматривал Джейми, оценивая одежду и вид и, очевидно, задаваясь вопросом, как дорого может стоить ответ. Его партнер внизу становился все раздраженнее и нетерпеливее.

Марсали тоже не хотела ждать.

— Куда они могли уйти? В какой порт? Герман, стой! Ты сейчас свалишься! — она нагнулась, чтобы подхватить своего отпрыска, который опасно свесился с причала, и посадила его к себе на бедро.

— Боннет? — Джейми приподнял брови, ухитряясь выглядеть одновременно и доброжелательным, и угрожающим.

— Они собираются смотреть кита или нет? — завопил джентльмен в лодке, жаждущий отправиться на поиски других пассажиров.

Дафф выглядел слегка растерянным, переводя взгляд между Джейми, Марсали и крикливым партнером. Я вмешалась, чтобы прервать неловкий момент.

— А что с китом?

От этого простого вопроса лицо Даффа выразило облегчение.

— Так мертвый кит, миссус. Большой такой, выбросило на мель на острове. Я был уверен, что вы пришли посмотреть на него.

Я посмотрела на залив и впервые поняла, что лодки двигались совсем не хаотично. В то время как несколько больших каноэ и барж направлялись к устью Кейп-Фир, большинство маленьких лодок с пассажирами двигались или возвращались с одного направления. Льняные зонтики росли, как грибы над лодками, и группы горожан рядом с нами смотрели туда же.

— Два шиллинга за лодку, — предложил Дафф соблазнительно. — И назад.

Роджер, Брианна и Марсали выглядели заинтересованными, Джейми сомневался.

— В этом? — спросил он, кидая скептический взгляд на покачивающуюся пиретту. Партнер Даффа, мужчина неизвестной расы и национальности, казалось, собрался обидеться за свое плавсредство, но Дафф стал с жаром заверять Джейми.

— Так сегодня полный штиль, сэр, полный штиль. Это все равно, что сидеть на скамейке в таверне. Приятно, да? Очень подходит для разговора, — он моргнул с невинным видом.

Джейми потянул воздух через нос и еще раз поглядел на пиретту. Он ненавидел лодки. С другой стороны, он был готов сделать нечто более отчаянное, чем сесть в лодку, чтобы узнать о Стивене Боннете. Единственный вопрос заключался в том, имел ли мистер Дафф нужную информацию, или просто заманивал пассажиров. Джейми сильно сглотнул и расправил плечи.

Дафф укрепил свое положение, обернувшись к Марсали с хитрым видом.

— Мэм, на острове есть маяк. С него можно видеть далеко в море. Можно увидеть суда, лежащие в дрейфе.

Рука Марсали тут же потянулась к карману за деньгами. Я заметила, что Герман за ее спиной увлечено тыкал мидией в широко открытый рот Джемми, словно заботливая птица, кормящая свое потомство вкусным жирным червяком. Я тактично вмешалась, взяв Джемми на руки.

— Нет, милый, — сказала я, выбрасывая мидию в воду. — Ты не хочешь кушать эту гадость. Хочешь посмотреть красивого мертвого кита вместо этого?

Джейми вздохнул, сдаваясь, и полез в свой спорран.

— Вы лучше подзовите еще одну лодку, чтобы мы не утонули все вместе.

На воде было прекрасно; солнце пряталось за слоями тумана, а прохладный бриз заставил меня снять шляпу, чтобы почувствовать удовольствие от ветерка в моих волосах. И хотя полного штиля не было, прибой поднимал и опускал лодку в приятном мирном ритме — конечно, для тех из нас, кто не страдал морской болезнью.

Я посмотрела на спину Джейми, который греб, наклонив голову, его плечи двигались сильно и размеренно.

Подчинившись необходимости, он взял ситуацию в свои руки, подозвав вторую лодку и загнав в нее Бри, Марсли и мальчиков. Вслед за этим он расстегнул брошь, скрепляющую плед, и заявил, что пиреттой будут грести он и Роджер, а Дафф должен сосредоточиться и вспомнить интересные факты относительно Стивена Боннета.

— Если будет чем заняться, меньше возможности, что меня стошнит, — пояснил он мне вполголоса, снимая свой плед и сюртук.

Роджер весело фыркнул, но согласно кивнул головой и тоже снял сюртук и рубашку. Таким образом, Дафф со своим компаньоном Питером, весьма довольные тем, что им заплатили, чтобы кто- то греб за них, уселись на одном конце лодки. Мне же было сказано сесть на противоположный конец пиретты лицом к ним.

— Только чтобы присматривать за ними, сассенах, — прошептал Джейми и под прикрытием переданной одежды сунул мне в руку пистолет, мягко стиснув на нем мои пальцы. Он помог мне сесть в лодку, потом осторожно спустился сам, лишь слегка побледнев, когда пиретта качнулась под его весом.

К счастью, день был спокойным. Слабый туман нависал над водой, затеняя вдалеке очертания острова Смита. Моевки и крачки вились кругами высоко в небе, а большая чайка, казалось, неподвижно висела в воздухе, планирую на крыльях ветра, пока мы плыли к выходу из гавани.

Роджер, сидящий передо мной, греб легко и размашисто; его широкие голые плечи двигались в неустанном ритме. Очевидно, он был привычен к такой работе. Джейми, который сидел впереди Роджера, греб тоже хорошо, но не так уверено. Он не был моряком. Однако гребля, кажется, на самом деле отвлекла его от проблем с желудком. Пока.

— О, еще привыкнем к этому, что скажешь, Питер, а? — Дафф поднял длинный нос навстречу бризу и прикрыл глаза, смакуя возможность быть пассажиром.

Питер, который казался экзотической смесью индейца и африканца, что-то неразборчиво проворчал, но было видно, что он тоже радовался возможности отдохнуть. На нем были только бриджи, подвязанные длинной просмоленной веревкой, и он загорел до такой черноты, что казался бы негром, если бы не прямые и длинные черные волосы, которые падали через одно плечо и были украшены небольшими раковинами и маленькими морскими звездами.

— Стивен Боннет? — вежливо поинтересовался Джейми, налегая на весла.

— Ах, он, — Дафф выглядел так, словно хотел отложить разговор до следующего раза, но лицо Джейми заставило его передумать.

— Что вы бы хотели знать, — маленький человечек настороженно сгорбился.

— Для начала, где он? — произнес Джейми, с небольшим кряхтением вытягивая весла из воды.

— Понятия не имею, — быстро ответил Дафф с радостным облегчением.

— Где в последний раз вы видели этого негодяя? — терпеливо продолжил Джейми.

Дафф и Питер обменялись взглядами.

— Ну, — осторожно начал Дафф, — вы имеете в виду, где в последний раз я встречал капитана?

— Что он еще мог иметь в виду, идиот? — проворчал Роджер, делая гребок.

Питер кивнул, очевидно, присуждая очко нашей стороне, и ткнул Даффа под ребра.

— Он сидел в кабаке в Роаноке, — начал Дафф, сдаваясь, — ел пирог с устрицами, посыпанный хлебной крошкой, и запивал темным пивом. Ел также мелассовый пудинг.

— Вы очень наблюдательны, мистер Дафф, — сказал Джейми. — А как с вашим чувством времени?

— А? О, да, я понял вас. Это было… около двух месяцев назад.

— Если вы находились достаточно близко к нему, чтобы видеть, что он ел, — заметил Джейми, — то я полагаю, что вы были с ним за одним столом, да? О чем он говорил?

Дафф выглядел немного смущенным. Он посмотрел на меня, потом на кружащихся над нами чаек.

— Ну, в основном, о заднице буфетчицы.

— Я не думаю, что эта тема могла занять весь обед, даже если девица была очень фигуристой, — вставил свое замечание Роджер.

— Эй, ты будешь удивлен, как много можно сказать о женской заднице, парень, — уверил его Дафф. — Она была круглой, как яблоко и тяжелой, как пудинг, приготовленный на пару. В кабаке было холодно, и при мысли о том, чтобы схватиться руками за эту пухлую, горячую… О, простите, я не хочу оскорбить вас, мэм, — добавил он поспешно, приподнимая шляпу в моем направлении.

— Я не оскорблена, — милостиво заверила я его.

— Вы умеете плавать, мистер Дафф? — спросил Джейми, все еще сохраняя тон умеренного любопытства.

— Что? — мужчина непонимающе моргнул.

— Нет, он не умеет, — заявил Роджер. — Он говорил мне.

Дафф кинул на Роджера взгляд человека, потрясенного предательством.

— И это твоя верность дружбе! — вскричал он. — Ну и хороший же ты товарищ! Предал меня, тебе должно быть стыдно!

Джейми поднял весла в воздух, и Роджер последовал его примеру. Мы находились примерно в четверти мили от берега, и вода за бортом была темно-зеленого цвета, показывая, что глубина в этом месте составляла несколько морских саженей. Лодка лениво покачивалась на медленных волнах.

— Боннет, — произнес Джейми все еще вежливым голосом, но с определенной резкостью в нем. Питер сложил руки и закрыл глаза, показывая, что он не имеет к этому никакого отношения. Дафф вздохнул и настороженно посмотрел на Джейми.

— Ага. Это правда, я не имею понятия, где этот человек. Когда я видел его на Роаноке, он договаривался о товарах, которые он должен был… выгрузить. Какой толк вам от этой информации? — добавил он довольно нелюбезно.

— Какие товары? Откуда выгрузить? И куда отвезти? — Джейми непринужденно оперся на сложенные весла. Тем не менее, я заметила некоторую напряженность в его теле, и мне пришло в голову, что, хотя его внимание было сосредоточено на лице Даффа, ему поневоле приходилось смотреть на горизонт позади мужчины, поднимающийся и падающий в гипнотическом ритме при качке пиретты. Вверх и вниз…

— Я перевозил от него ящики с чаем, — осторожно ответил Дафф. — Про остальных я не знаю.

— Остальных?

— Христос, человек, каждая лодка в этих водах перевозит немного того, немного сего. Уверен, ты знаешь об этом.

Глаза Питера слегка приоткрылись, и я увидела, что он посмотрел на Джейми с какой-то заинтересованностью. Ветер сместился на несколько пунктов и запах от мертвого кита значительно усилился. Джейми глубоко потянул воздух и торопливо выдохнул.

— Значит, вы перевозили чай. Откуда? Судно?

— Ух-ты, — Дафф зачаровано уставился на Джейми. Я тревожно пошевелилась на узкой скамеечке. Я не могла сказать точно, так как Джейми сидел ко мне спиной, но, скорее всего, его лицо пошло зеленым цветом.

— «Воробей», — сказал Дафф, не отрывая глаз от Джейми. — Корабль бросил якорь на Отмели; лодки подошли к нему, загрузились и через залив Джоуд подплыли к пристани Уайли, там и сдали груз одному человеку.

— Какому… человеку?

Ветер веял прохладой, но я видела, как пот стекал по шее Джейми; воротник его рубашки потемнел от влаги, а полотно прилипло к спине.

Дафф задержался с ответом. В его маленьких глубоко посаженных глазах мелькнула какая-то мысль.

— Даже не думай, Дафф, — произнес Роджер спокойно, но уверенно. — Я могу достать тебя веслом отсюда.

— Да? — Дафф задумчиво перевел взгляд с Джейми на Роджера, потом на меня. — Да, думаю, ты можешь. Но позволь заметить, если ты умеешь плавать, и даже мистер Фрейзер как-нибудь удержится на плаву, я не думаю, что леди сможет. Все эти юбки… — он покачал головой, кривя тонкие губы при взгляде на меня. — Пойдет ко дну, как камень.

Питер тихонько шевельнулся, подбирая под себя ноги.

— Клэр? — произнес Джейми. Я видела, как его пальцы крепко сжались на весле, и услышала напряжение в его голосе. Я вздохнула и вытянула пистолет из-под сюртука на моих коленях.

— Ладно, — сказала я. — В кого мне стрелять?

Питер раскрыл глаза так широко, что я увидела белые кольца вокруг черных радужек. Он посмотрел на пистолет, потом на Даффа и, наконец, на Джейми.

— Чай принял человек по имени Бутлах, — сказал он. — Работает на мистера Лайона, — он указал на меня, потом на Даффа. — Стреляйте в него, — предложил он.

Таким образом лед был сломан, и потребовалось совсем немного времени, чтобы оба наших пассажира выложили все, что они знали, остановившись только один раз, когда Джейми вырвало за борт.

Контрабанда, как и говорил Дафф, была настолько распространена в этой области, что являлась обычной практикой деловых отношений и помогала избегать грабительских сборов за официально импортируемые товары. Большинство торговцев и все владельцы маленьких лодок в Уилмингтоне принимали в ней участие. Стивен Боннет, однако, был не просто успешным контрабандистом, а поставщиком по специальным заказам.

— Завозит товары по заказу, — сказал Дафф, изогнувшись, чтобы почесать между лопатками. — И в больших количествах.

— Каких? — Джейми упер локти в колени и обхватил голову руками. Это, казалось, помогло ему; голос его стал более уверенным.

Дафф скривил губы и прищурился, оценивая.

— В таверне в Роаноке нас было шесть человек. Шесть маленьких лодок, я имею в виду, которые могли войти в узкий залив. И если каждый нагрузился под завязку… тогда скажем, пятьдесят ящиков чая.

— И как часто он привозит груз, каждые два месяца? — Роджер расслабился, опершись на свои весла. Я оставалась настороже и поверх пистолета послала Даффу угрожающий взгляд, чтобы показать ему это.

— О, чаще, — ответил Дафф, кидая на меня опасливый взгляд. — Не могу сказать точно, но из разговоров с другими, думаю, что в сезон он каждые две недели разгружается на берегу между Вирджинией и Чарльстоном.

Роджер издал короткий удивленный звук, а Джейми на мгновение приподнял голову со своих сложенных рук.

— А как с королевским флотом? — спросил он. — Кому он платит?

Это был хороший вопрос. Маленькие лодки могли избежать внимания флота, но операции Боннета с большим количеством контрабанды требовали вовлечения больших судов, а деятельность такого масштаба скрыть трудно. Очевидным ответом могло быть только то, что он и не скрывал ее.

Дафф пожал плечами.

— Не могу сказать, человек.

— Вы не работаете на Боннета с самого февраля? — спросила я. — Почему?

Дафф и Питер переглянулись.

— Вы кушаете морского ерша, когда голодный, — ответил мне Питер. — Но вы не кушаете его, когда у вас есть еда получше.

— Что?

— Опасный человек, сассенах, — перевел для меня Джейми. — Им не нравится иметь с ним дело, если нет острой необходимости.

— Ну, так сказать, Боннет, — начал Дафф. — С ним вообще-то можно иметь дело, пока твои интересы совпадают с его. Только все будет плохо, если они не совпадут…

Питер торжественно провел пальцем по жилистой шее и кивнул в подтверждение слов напарника.

— И без всякого предупреждения, — добавил Дафф, тоже кивнув головой. — Только что пьешь виски и куришь сигары, а в следующий момент лежишь на спине, глотая кровь, и счастлив, что еще можешь дышать.

— Горячий, не так ли? — Джейми отнял руки от лица и обтер потную ладонь о рубашку. Ткань рубашки прилипла к его плечам, но я знала, что он не снимет ее.

Дафф, Питер и Роджер в унисон покачали головами.

— Хладнокровный, как лед, — сказал Роджер, и я услышала нотку напряжения в его голосе.

— Убьет вас, не моргнув глазом, — уверил Дафф Джейми.

— Вспорет вам живот, как тому киту, — услужливо вставил Питер, указав на остров. Поток принес нас близко к острову, и я могла видеть кита и ощущать его запах. Морские птицы большим крикливым облаком кружили над тушей, падая вниз, чтобы вырвать кусок плоти. Небольшая группа людей располагалась поблизости, держа руки у лиц, очевидно прижимая к своим носам платки и саше.

В этот момент ветер изменился, и зловонный запах гниения накрыл нас с головой, как гигантская волна. Я прижала рубашку Роджера к своему лицу, и даже Питер, казалось, побледнел.

— Матерь Божья, пощади меня, — шепотом произнес Джейми. — О, Христос! — он наклонился над бортом и его несколько раз вырвало.

Я ткнула Роджера в ягодицу большим пальцем ноги.

— Греби, — предложила я.

Роджер с готовностью повиновался, и через несколько минут киль пиретты коснулся песка. Дафф и Питер выпрыгнули, чтобы вытащить лодку на пляж, потом галантно помогли мне сойти на берег, очевидно, не держа на меня зла за пистолет.

Джейми заплатил им, прошел, шатаясь, подальше от воды и уселся в песок под ладанной пальмой. Он был примерно такого же оттенка, что и мертвый кит — грязно-серый с белыми пятнами.

— Подождать вас, сэр, чтобы увезти назад? — Дафф с растолстевшим кошельком услужливо навис над Джейми.

— Нет, — сказал Джейми. — Возьмете их, — он слабо махнул на меня и Роджера, потом закрыл глаза и сильно сглотнул. — Что касается меня, я… я поплыву назад сам.

Монстры и герои

Мальчики, словно бумажных змеев на ниточке, с восторгом потащили за собой не выказывающих энтузиазма матерей ближе к мертвому киту. Я подошла к огромной туше на безопасное расстояние, оставив Джейми на берегу приходить в себя. Роджер отвел Даффа в сторону для какого-то разговора, а Питер задремал, улегшись на дно лодки.

Кита выбросило на остров только сегодня, хотя мертв он был уже давно; такое сильное разложение могло проявиться только через несколько дней. Несмотря на зловоние, некоторые наиболее смелые зеваки стояли на туше, радостно махая товарищам, оставшимся внизу, а один джентльмен, вооружившись топором, отрубал куски мяса и складывал их в пару больших ведер. Я признала в нем владельца небольшой столовой на Хоторн-стрит и сделала себе заметку — исключить это учреждение из списка возможных мест для обеда.

Множество ракообразных, не отличающихся привередливостью в еде, весело роились в плоти кита, и я увидела нескольких человек, которые собирали больших крабов и речных раков в ведра, как спелые фрукты с дерева. Миллионы песчаных блох также присоединились к пиршеству, и я отступила подальше, потирая мои лодыжки.

Оглянувшись на берег, я увидела, что Джейми поднялся и присоединился к разговору. Дафф становился все беспокойнее и часто поглядывал то на кита, то на лодку. Ясно, что он стремился вернуться к своему делу, пока интерес к мертвому киту не угас.

Наконец, он преуспел в своих попытках к побегу и рванул к пиретте так резво, словно за ним гнались. Джейми и Роджер подошли ко мне, но мальчики еще не были готовы оставить увлекательное зрелище. Брианна благородно предложила Марсали присмотреть за обоими сорванцами, чтобы та могла подняться на маяк, посмотреть — нет ли каких-либо признаков «Осьминога».

— Что вы сказали бедняге Даффу? — спросила я Джейми. — Он выглядел довольно взволнованным.

— Да? Ничего особенного, — ответил он, взглянув на берег, откуда быстро отплывала пиретта Даффа. — Я просто дал ему небольшое задание.

— Он знает, где Лайон, — вмешался Роджер с несколько возбужденным видом.

— А мистер Лайон знает, где Боннет, или, по крайней мере, знает, как с ним связаться. Давай поднимемся выше, — все еще бледный Джейми указал подбородком на ступеньки башни и вытер пот с шеи.

Воздух наверху башни был более свежим, но я не обращала внимания на прекрасный вид, открывающийся отсюда на океан.

— Итак…? — произнесла я, не совсем уверенная, что хотела бы услышать ответ.

— Итак, я уполномочил Даффа передать сообщение Лайону. Мы встретимся с мистером Боннетом на причале Уайли через неделю.

Я сглотнула, ощутив головокружение, которое не имело никакого отношения к высоте. Закрыв глаза, я сжала планку деревянных перил, ограждающих маленькую платформу, на которой мы стояли. Дул сильный ветер, и ее доски скрипели и стонали, создавая пугающее ощущение непрочности.

Я услышала, что Джейми пошевелился, сдвинувшись к Роджеру.

— Он человек, ты знаешь это? — произнес он спокойно. — Не монстр.

Нет? «Он монстр, — подумала я, — монстр, который не дает покоя Брианне… и возможно, ее отцу. Сможет ли убийство, превратить его в обычного человека?»

— Я знаю, — голос Роджера был таким же спокойным, но в нем ощущался недостаток уверенности.

Я открыла глаза и увидела океан, простирающийся передо мной далеко в туманную мглу. Он был обширен, красив и пуст. «Можно упасть и падать до самого конца мира», — подумала я.

— Ты ведь плавал с нашим Стивеном, да? Два или три месяца?

— Около трех, — ответил Роджер.

«Наш Стивен, вот как? И что скрывается под этой фамильярностью?»

Джейми кивнул, не поворачивая головы. Он смотрел на прибой, который накатывался на берег; бриз развевал его незакрепленные волосы, заставляя их плясать, как языки пламени.

— Значит, ты узнал человека достаточно хорошо?

Роджер оперся на перила. Они были крепкими, но предательски мокрыми в тех местах, куда долетала пена от разбивающихся о скалы волн.

— Достаточно хорошо, — отозвался он эхом. — Достаточно хорошо для чего?

Джейми развернулся и поглядел ему в лицо. Его глаза были прищурены от ветра, но взгляд бы яркий и острый, как бритва.

— Достаточно хорошо, чтобы знать: он человек, и не более.

— Кем он еще может быть? — Роджер почувствовал раздражение в своем голосе.

Джейми повернулся обратно к морю и, прикрывшись рукой, посмотрел на снижающееся солнце.

— Монстром, — произнес он тихо. — Нечто меньшее, чем человек, или нечто большее.

Роджер открыл рот, чтобы ответить, но не нашел слов и замолчал. Потому что Боннет был монстром, затенившим его сердце страхом.

— Как моряки относились к нему? — раздался голос Клэр с другой стороны Джейми; она наклонилась над перилами, чтобы увидеть его, и ветер, вцепившись в ее волосы, разметал их летящим грозовым облаком.

— На «Глориане»? — Роджер глубоко вздохнул; дуновение от мертвого кита смешалось с запахом соленого болота за их спинами. — Они… уважали его. Некоторые боялись его. — «Как я». — У него была репутация сурового капитана, но хорошего. Знающего. Мужчины охотно шли за ним, потому что он всегда благополучно прибывал в порт, и его рейсы были всегда выгодны.

— Он был жестоким? — спросила Клэр, слегка нахмурив брови.

— Все капитаны иногда жестоки, сассенах, — сказал Джейми с еле заметным оттенком нетерпения. — Они должны быть.

Она взглянула на него, и Роджер увидел, как изменилось выражение ее лица — память смягчила ее взгляд, и какая-то мысль заставила ее рот сжаться. Она взяла руку Джейми, и Роджер увидел, что ее суставы побелели, когда она сжала его пальцы.

— Ты никогда не делал этого, если не было необходимости, — произнесла она настолько тихо, что Роджер едва расслышал ее, да и слова, явно, предназначались не для него. Потом она немного повысила голос. — Есть различие между жестокостью и необходимостью.

— Да, — сказал Джейми вполголоса. — И между монстром и героем, вероятно, очень тонкая грань.

Сражение на пристани Уайли

В проливе был тихо; поверхность воды едва морщилась мелкими волнами, поднятыми ветерком. «И это чертовски хорошо», — подумал Роджер, глядя на своего тестя. По крайней мере, глаза Джейми открыты, хотя и устремлены в сторону берега с отчаянной напряженностью, как если бы вид твердой земли, пусть и недостижимой, мог дать ему некоторое утешение. Капельки пота мерцали над его верхней губой, и лицо было такого же перламутрового цвета, как рассветное небо, но его еще не вырвало.

Роджер не страдал морской болезнью, но чувствовал себя таким же больным, как Джейми. Они не завтракали, но у него было ощущение, словно он съел огромную порцию овсянки, обильно сдобренную ковровыми гвоздиками.

— Вот она, — Дафф перестал грести и кивнул на причал. В этот час было довольно прохладно, но воздух был густой от влаги, и пот бежал по его лицу. Питер молча сидел на веслах; его черное лицо показывало, что он не желает иметь с этим предприятием ничего общего, и чем скорее их нежелательные пассажиры будут высажены, тем лучше.

Пристань Уайли казалась миражом, плавающим в слоях тумана среди ситника и спартины. Ее окружали болото, островки чахлого прибрежного леса и широкие участки открытой воды, а сверху нависало бледно-серое небо. По сравнению с окружающими зелеными горами место казалось неуютно открытым, и в то же время совершенно изолированным: вряд ли в пределах нескольких миль наблюдались какие-либо признаки человеческого жилья.

Роджер понимал, что уединенность была лишь иллюзией, и что плантаторский дом находится не более чем в миле от пристани. Просто он скрыт растущим на болотистой почве лесом с густым подлеском и тощими деревьями, обильно увитыми лианами. Этакий ущербный Шервуд.

Сама пристань состояла из короткой деревянной платформы на сваях и ряда ветхих сараев, бледно-серых от непогоды, которые, казалось, сливались с небом. Рядом с ней была вытянута на берег и перевернута маленькая лодка. Зубчатый частокол загона, сделанный из расщепленных бревен, виднелся за сараями. Уайли время от времени нужно было перевозить по воде домашний скот.

Джейми потрогал коробку с патронами, которая висела на его поясе, или для уверенности, или для того, чтобы убедиться, что она не намокла. Потом он поднял голову, всматриваясь в небо, и Роджер с внезапным приступом тревоги осознал, что если пойдет дождь, то от пистолетов будет мало проку. Порох от влажности, пусть даже самой маленькой, слипался, и стрелять становилось невозможно. Ему бы не хотелось стоять перед Стивеном Боннетом с бесполезным оружием в руках.

«Он человек, не более», — повторил он про себя. Если он позволит Боннету приобрести в своем воображении сверхъестественные черты, то он обречен. Он нашел некоторую надежду в воспоминании о Стивене Боннете, который сидел на досках на носу «Глорианы» со спущенными бриджами с отвисшей нижней челюстью, на которой была видна утренняя щетина, и, полуприкрыв глаза от удовольствия, испражнялся.

«Дерьмо, — подумал он. — Вообрази Боннета монстром, и дело станет невозможным; подумай о нем, как о человеке, и станет еще хуже. Однако это нужно сделать».

Его пальцы потели, и он вытер их о брюки, даже не пытаясь скрыть жест. На его поясе висел кинжал с парой пистолетов; на дне лодки в ножнах лежал меч. Он подумал о письме Джона Грея и глазах капитана Марсдена и ощутил горький металлический привкус во рту.

Пиретта медленно приближалась к пристани, и ее пассажиры внимательно всматривались туда, ища признаки какой-либо жизни.

— Здесь никто не живет? — спросил Джейми тихо, пытаясь через плечо Даффа разглядеть сараи. — Никаких рабов?

— Нет, — ответил Дафф, с кряхтением ворочая веслом. — Уайли не часто использует пристань в эти дни, поскольку построил дорогу от дома до большой дороги на Эдентон.

Джейми скептически взглянул на Даффа.

— Если Уайли не использует ее, значит, ею пользуются другие?

Роджер видел, что пристань была весьма удобно расположена для контрабанды, скрытая с материка и легко доступная с залива. То, что он сначала принял за землю справа от них, было на самом деле лабиринтом островков из наносной земли и песка, которые образовывали каналы, отделенные от основной протоки. Он мог видеть, по крайней мере, четыре таких канала, два из которых были достаточно большими, чтобы укрыть кеч хорошего размера.

Дафф тихонько хихикнул.

— От дома сюда идет маленькая дорога, покрытая ракушечником, — сказал он. — Если кто-нибудь придет по ней, то вы сразу заметите.

Питер обеспокоенно шевельнулся, дергая головой в направлении наносных островков.

— Прилив, — пробормотал он.

— О, да. Вам не придется долго ждать или, наоборот, придется, — Дафф осклабился, очевидно, посчитав это забавным.

— Почему? — резко спросил Джейми, не разделяя его веселье. Теперь, когда плавание заканчивалось, он выглядел лучше, но не был расположен к шуткам.

— Прилив наступает, — Дафф прекратил грести и оперся на весла, сняв свою безобразную шляпу и вытирая лоб. Он махнул ею в направлении наносной гряды, где беспорядочно носились стаи маленьких ржанок.

— В отлив канал слишком мелок, чтобы по нему мог пройти кеч. Часа через два, — он, прищурившись, посмотрел на восток, где появились признаки восходящего солнца, и кивнул своим мыслям, — или чуть больше они смогут войти. Если их там ждут, то они сразу же разгрузятся и уйдут, пока прилив не закончился. Но если там никого нет, то им придется ждать вечернего прилива. Рискованно плавать по этим каналам ночью, но Боннет — не тот парень, который отложит свои дела из-за темноты. Однако если он не торопится, то может задержаться до утра. Да, вам придется немного подождать.

Роджер понял, что задерживал дыхание. Он выдохнул и медленно втянул воздух, пахнущий солью и соснами, и слабой вонью гниющих моллюсков. Таким образом, это случится скоро или вечером, или только на рассвете следующего дня. Он надеялся, что это случится скорее, и в тоже время позже.

Пиретта приблизилась к причалу; Дафф зацепился веслом за одну их свай, покрытых моллюсками, и Джейми быстро взобрался наверх, горя нетерпением оказаться на твердой земле. Роджер передал наверх мечи и небольшой сверток, в котором были их фляги и запасной порох, потом поднялся сам. Оказавшись на причале, он приготовился услышать звуки человеческого движения, но услышал только трели черных дроздов на болоте и крик чаек над заливом.

Джейми порылся в своем спорране и вытащил маленький кошелек, который бросил вниз Даффу, кивнув головой. Слова были не нужны, это был задаток. Остальное Дафф получит, когда через два дня вернется за ними. Если встреча — засада — пройдет успешно, он заплатит оставшуюся часть оговоренной суммы, если нет — заплатит Клэр.

Он вспомнил лицо Клэр, бледное и осунувшееся, когда она кивнула со строго сжатыми губами в ответ на пояснения Джейми о договоре с Даффом. Потом ее взгляд переместился на Даффа с жестким выражением в желтых глазах, как у ястреба, собирающегося схватить мышь, и Роджер увидел, что мужчина вздрогнул от этой скрытой угрозы. Он скрыл улыбку. Если дружбы и денег будет недостаточно, чтобы держать рот Даффа закрытым, то, возможно, страх перед Белой леди сделает это.

Они молча стояли на причале, наблюдая, как пиретта медленно уплывала прочь. В животе Роджера образовался тугой комок. Он помолился бы, но не мог. Он не мог просить помощи в таком деле, ни у Бога, ни у архангела Михаила, ни у преподобного, ни у своих родителей. Только у Джейми Фрейзера.

Иногда он задавался вопросом: сколько человек убил Фрейзер… если тот подсчитывал. Если знал. Конечно, одно дело убить человека в битве или в порядке самозащиты, и совсем другое — лежать в засаде на человека и хладнокровно планировать его убийство. И все-таки для Фрейзера совершить то, что они задумали, будет гораздо легче.

Он взглянул на Фрейзера, который наблюдал за отплывающей лодкой. Он был неподвижен, как камень, и его немигающие глаза были устремлены куда-то вдаль — дальше лодки, неба и моря. Нет, для него легче не будет.

Каким-то образом, эта мысль показалась ему утешительной.

Они быстро обследовали все сараи, найдя только мусор: сломанные деревянные ящики, корзины, кучки заплесневелой соломы, несколько обгрызенных костей, оставленных или собаками, или рабами. Один или два сарая, казалось, использовались как жилые помещения, но довольно давно. Какое-то животное построило большое неряшливое гнездо возле одной из стен, и когда Джейми потыкал в него палкой, оттуда выскочил серый упитанный грызун, пробежал между ног Роджера и с плеском упал с платформы в воду.

Наконец, они расположились в большом сарае, который находился на самом причале, и приготовились ждать. Сколько бы ни пришлось.

План был очень прост: стрелять в Боннета, как только тот появится. Если не будет дождя. В противном случае придется использовать мечи и кинжалы. Поставленная таким образом, задача казалась простой. Однако воображение Роджера не могло относиться к этому с легкостью.

— Пройдись немного, если хочешь, — сказал Джейми после того, как четверть часа наблюдал за метаниями Роджера. — Мы услышим заранее, когда он появится.

Сам он сидел спокойно, как лягушка на листе водяной лилии, периодически проверяя оружие, разложенное перед ним.

— Ммфм. Что если он придет не один?

Джейми пожал плечами, не спуская глаз с пистолетного кремня в руках. Он пошевелил его, чтобы убедиться, что оно насажено прочно, потом положил оружие на землю.

— Тогда значит, он придет не один. Если с ним будут люди, мы должны будем отделить его от них. Я приглашу его в один из маленьких сараев под предлогом частного разговора, а твоя задача — не пускать туда никого. Мне будет нужно не больше минуты.

— О, да? И вы спокойно выйдите и сообщите людям о том, что сделали с их капитаном, а что потом? — спросил Роджер.

Джейми потер переносицу и снова пожал плечами.

— Он будет мертв. Ты же не думаешь, что он вызывает в людях такую любовь и лояльность, что они начнут мстить за него.

— Ну,… нет, — медленно начал Роджер. — Возможно, нет.

Боннет мог вдохновить своих людей на тяжелый труд, но эта работа основывалась на страхе и надежде на прибыль, но не на любви.

— Я многое узнал о мистере Боннете, — заметил Джейми. — У него есть постоянные партнеры, но нет хороших друзей. Он не плавает постоянно с одним и тем же помощником, одной и той же командой, как часто делают морские капитаны, когда находят подходящих людей. Боннет набирает команду, как придется, и выбирает сильных людей с навыками работы, а не тех, кто ему нравится. Так что не думаю, что он пользуется большой симпатией среди них.

Роджер кивнул, признавая правоту этого замечания. Боннет хорошо управлял «Глорианой», но даже к своему помощнику и боцману он не испытывал дружеских чувств. Также верно, что Боннет подбирал себе помощников по мере необходимости. И если с ним явятся люди, то они не будут преданными членами его команды, а скорее случайными моряками, набранными наугад в доках.

— Ладно. Но если… когда мы убьем его, эти люди…

— Будут нуждаться в новой работе, — прервал его Джейми. — И пока мы не станем стрелять в них или не дадим повода думать, что мы им угрожаем, не думаю, что они станут сильно беспокоиться о судьбе Боннета. Однако… — он взял свой меч и, немного нахмурившись, вытащил и снова вложил его в ножны, убеждаясь, что он легко движется.

— Когда я отведу Боннета подальше, как я говорил, дай мне минуту, чтобы разобраться с ним, потом извинись и иди ко мне, как будто хочешь что-то сказать. Однако не останавливайся, пройди мимо сараев и скройся в лесу. Я найду тебя там.

Роджер с сомнением посмотрел на Джейми. Христос, он говорит так, словно это пикник у речки. «Встречаемся в парке; я принесу бутерброды с ветчиной, а ты — чай».

Он откашлялся, раз и еще раз, потом взял один из своих пистолетов. Оружие прохладной твердой тяжестью легло в руку, даря чувство уверенности.

— Ладно. Только одно уточнение: Боннетом займусь я.

Фрейзер остро взглянул на него. Роджер, не моргая, смотрел в ответ, слыша пульс, который шумно стучал в его ушах.

Он видел, что Фрейзер собирался что-то сказать, но промолчал. Мужчина смотрел на него с задумчивым видом, и он слышал его возражения за пульсацией крови также ясно, как если бы он произнес их вслух.

«Ты никогда не убивал человека, даже не участвовал в настоящей битве. Ты плохо стреляешь и не очень хорошо владеешь мечом. Хуже того, ты боишься этого человека. И если ты потерпишь неудачу…»

— Я знаю, — сказал он в ответ на взгляд ярко-синих глаз Фрейзера. — Но он мой. Я убью его. Брианна — ваша дочь, но она моя жена.

Фрейзер моргнул и отвел взгляд. Он мгновение барабанил пальцами по своим коленам, потом прекратил и глубоко потянул воздух. Он медленно выпрямился и повернулся к Роджеру, глядя ему прямо в глаза.

— Это твое право, — произнес он формальным тоном. — Пусть будет так. Не мешкай, не бросай ему вызов. Убей его, как только появится малейшая возможность, — он сделал паузу, не спуская глаз с Роджера. — Если ты погибнешь, знай, я отомщу за тебя.

Казалось, ком, набитый гвоздями, застрял у Роджера в горле. Он кашлянул, чтобы сдвинуть его, и сглотнул.

— Великолепно, — произнес он. — А если погибнете вы, я отомщу за вас. Заключим сделку, да?

Фрейзер не рассмеялся, и Роджер понял, почему мужчины последуют за ним куда угодно и сделают, что угодно. Он просто смотрел на Роджера некоторое время, потом кивнул головой.

— Хорошая сделка, — произнес он мягко. — Спасибо, — и сняв дирк с пояса, принялся точить его.

У них не было часов, да они и не нуждались в них. Даже с покрытым низкими облаками небом и невидимым солнцем можно было ощущать течение минут и вращение земли, сопровождаемое изменениями дневного ритма. Птицы, распевающие на рассвете, замолкли, и запели птицы, начинающие дневную охоту. Удары воды о сваи изменили тональность, когда приливные волны проникли в пространство под пристанью.

Высокий прилив пришел и ушел; эхо от волн под пристанью стало глуше, когда уровень воды понизился. Биение пульса в ушах Роджера замедлилось, узлы в животе расслабились.

Потом что-то ударилось о платформу, и сильная вибрация прошла по полу сарая.

Джейми немедленно был на ногах с пистолетом в руке и еще двумя за поясом. Он дернул головой в сторону Роджера и исчез за дверью.

Роджер запихал за пояс два своих пистолета, коснулся рукоятки кинжала для уверенности и подошел к двери. Он мельком уловил верхушку темного борта над платформой. Джейми нигде не было видно; Роджер сдвинулся влево и встал, прижавшись спиной к стене, всматриваясь в щель между дверью и колодой. Он мог видеть только участок кормы, остальное находилось вне поля зрения. Да он и не мог стрелять, пока на причале не появится Боннет.

Он вытер ладонь о брюки и вытащил лучший из двух пистолетов, удостоверяясь в который раз, что запал и кремень были в порядке. Металл в его руке отдавал острым маслянистым запахом.

Воздух был влажен, и одежда прилипла к его телу. Порох не отсырел? Он потрогал дирк, в сотый раз повторив советы Фрейзера, как убивать кинжалом. Руку на плечо врага; воткнуть дирк под грудину снизу вверх, очень сильно. Сзади в почку снизу вверх. Боже, сможет ли он сделать это лицом к лицу? Да. Он надеялся, что это случится лицом к лицу. Он хотел увидеть…

Кольцо веревки упало на платформу; он услышал тяжелый удар, потом карабканье и глухой стук, когда кто-то спрыгнул на платформу, чтобы привязать лодку. Шорох, тяжелое дыхание, пауза… Он прикрыл глаза, пытаясь вслушаться сквозь грохот сердца. Шаги. Медленные, но не крадущиеся. Приближаются к нему.

Дверь было полуоткрыта. Он бесшумно подступил к ней, вслушиваясь. Тусклая тень упала через дверной проем. Вошел человек.

Он выскочил из-за двери и бросился на вошедшего, впечатав его в стену с полым глухим звуком. Человек испуганно вскрикнул, и этот звук остановил его как раз в тот момент, когда его руки сомкнулись на явно не мужском горле.

— Дерьмо! — выругался он. — Я… э-э… я прошу вашего прощения, мэм.

Он прижал ее к стене всем весом своего тела и хорошо ощущал, что остальная часть ее фигуры тоже не была мужской. Кровь бросилась ему в лицо, и он отпустил ее, отстранившись с тяжелым дыханием.

Она встряхнулась, как собака, оправляя свою одежду, и осторожно коснулась затылка, которым ударилась о стену.

— Мне жаль, — произнес он, чувствуя себя полным идиотом. — Я не хотел… Вам не больно?

Девушка была почти такой же высокой, как Брианна, но более солидной комплекции с темно- каштановыми волосами, широкоскулым симпатичным лицом и большими глазами. Она усмехнулась Роджеру и произнесла что-то непонятное, сильно дохнув на него луком. Потом пробежала взглядом по нему сверху донизу и, видимо, одобрив увиденное, недвусмысленным жестом приподняла руками свои груди и дернула головой в угол сарая, где куча соломы издавала жирный запах гниения.

— Ох… — сказал Роджер. — Нет. Боюсь, что вы ошибаетесь… нет, не трогайте его. Нет. Нет! Nein![Нет (нем.)]

Он схватил ее руки, которые, казалось, были полны решимости расстегнуть его ремень. Она что-то произнесла на незнакомом языке. Он не понял ни слова, но смысл был ему хорошо ясен.

— Нет, я женатый человек. Пожалуйста, остановитесь!

Она рассмеялась, кинула на него вспыхнувший взгляд из-под черных ресниц и возобновила свои настойчивые попытки.

Он решил бы, что все это галлюцинация, если бы не этот запах. Притянутый ближе к ней, он понял, что запах лука был лишь составной частью аромата. Она не была отвратительной на вид, но из- за долгого морского путешествия имела сильный тяжелый запах, который он узнал сразу. Кроме того, от ее юбок доносилась безошибочная вонь свиней.

— Excusez-moi, mademoiselle,[Извините меня, мадемуазель (фр.)] — раздался позади него удивленный голос Джейми. Девушка дернулась от неожиданности, но не испугалась. Тем не менее, она отпустила яйца Роджера, позволив ему отстраниться.

В руках Джейми был пистолет, который, однако, он держал дулом вниз. Он приподнял одну бровь, глядя на Роджера.

— И кто же она?

— Как, черт побери, я могу знать? — Роджер, наконец, смог восстановить порядок в голове. — Я решил, что это Боннет или один из его людей, но, очевидно, это не так.

— Очевидно, — Фрейзер, казалось, находил ситуацию забавной; мускул в уголке его рта отчаянно дергался. — Qui êtes-vous, mademoiselle?[Кто вы, мадемуазель? (фр.)] — спросил он девушку.

Она, нахмурившись, глядела на него, явно не понимая, и снова что-то произнесла на странном языке. Обе брови Джейми приподнялись.

— Что она говорит? — спросил Роджер.

— Понятия не имею, — Джейми с усмешкой, окрашенной осторожностью, повернулся к двери, поднимая свой пистолет. — Наблюдай за ней. Она не одна.

Да, на причале раздавались голоса. Мужчина и еще одна женщина. Роджер с Джейми обменялись озадаченными взглядами. Нет, голос мужчины не принадлежал ни Боннету, ни Лайону, и, ради Бога, что делают здесь эти женщины?

Голоса приблизились, и девушка внезапно крикнула что-то призывное на своем языке. Это не походило на предупреждение, но Джейми быстро прижался к стене возле двери, держа пистолет наготове.

Проем узкой двери почти полностью закрыла тень, и в него просунулась темная косматая голова. Джейми вышел вперед и сунул дуло пистолета под подбородок огромного и страшно удивленного мужчины. Схватив его за воротник, Джейми отступил назад, затаскивая человека в сарай.

Сразу же за мужчиной следовала женщина, чья солидная комплекция и красивое лицо выдавали в ней мать девушки. Женщина была, однако, белокурой, тогда как мужчина — отец девушки? — был темным, как медведь, которого он сильно напоминал. Он был ростом почти с Джейми, но чуть ли не в два раза шире, с массивными плечами, широкой грудью и густой бородой.

Казалось, ни один из них не был испуган. Мужчина выглядел удивленным, а женщина — оскорбленной. Девушка весело рассмеялась и указала на Джейми, потом на Роджера.

— Я начинаю чувствовать себя довольно глупо, — признался Джейми Роджеру. Убирая пистолет, он сделал шаг назад. — Wer seid Ihr?[Кто вы? (нем)]

— Я не думаю, что они немцы, — сказал Роджер. — Она, — он ткнул большим пальцем в направлении девушки, которая теперь оценивающе смотрела на Джейми, словно прикидывала его возможности для забав на соломе, — не понимает ни французский, ни немецкий, хотя, быть может, она притворяется.

Мужчина хмурился, переводя взгляд с Джейми на Роджера в попытке понять, о чем они говорят. При слове «французский» его лицо слегка прояснилось.

— Comment ça va?[Как дела? (фр.)] — произнес он с самым ужасным акцентом, который Роджер когда-либо слышал.

— Parlez-vous Francais?[Вы говорите по-французски? (фр.)]- спросил Джейми, все еще настороженно наблюдая за мужчиной.

Гигант улыбнулся и показал большим и указательным пальцами расстояние не больше дюйма.

— Un peu.[Немного (фр.)]

Совсем немного, как они быстро обнаружили. Мужчина знал около дюжины французских слов, которых ему оказалось достаточно, чтобы представить себя, как Михаила Чемодурова, свою жену Иву и дочь Карину.

— Русский — произнес Чемодуров, хлопая себя по обширной груди.

— Русские? — Роджер изумленно уставился на них; Джейми же смотрел на них с восхищением.

— Я никогда не встречал русских, — сказал он. — Но что, по имя Христа, они здесь делают?

С некоторыми затруднениями этот вопрос был растолкован мистеру Чемодурову, который, засияв, указал рукой на причал.

— Les cochons, — сказал он. — Pour le Monsieur Wylie,[Свиньи для месье Уайли (фр.)] — он с надеждой поглядел на Джейми. — Месье Уайли?

Учитывая вызывающий слезы аромат, исходящий от всей троицы, упоминание о свиньях не вызвало никакого удивления. Связь между русскими свинарями и мистером Уайли была не так очевидна. Однако прежде чем вопрос был задан, раздался тяжелый удар потом громкий скрипящий звук, как если бы о причал ударился большой деревянный предмет. Следом последовал пронзительный хор из воплей и визга, в основном, свиного, но были и мужские голоса и один женский.

Чемодуров, двигаясь с поразительной для его комплекции скоростью, выскочил из сарая; Джейми и Роджер последовали за ним.

Роджер мельком заметил две лодки, привязанные к причалу, одной из которых являлся небольшой русский барк. Из другой лодки на причал лезли несколько мужчин, вооруженные пистолетами и ножами.

Увидев это, Джейми нырнул вбок и скрылся за маленьким сараем. Роджер схватился за пистолет, но колебался — бежать ему или стрелять. Колебание было слишком долгим. В ребра ему ткнулось дуло мушкета, выбивая дыхание, и чужие руки выхватили из-за его пояса пистолеты и кинжал.

— Не двигайся, парень, — произнес человек, держащий мушкет. — Дернешься, и я прострелю твою печень.

Он говорил без особой враждебности, но с достаточной убедительностью, так что Роджер решил не проверять его терпение. Он стоял тихо, подняв руки, и наблюдал.

Чемодуров без колебаний бросился на захватчиков, размахивая толстыми, как окорока, руками. Один человек оказался в воде, очевидно, сброшенный с причала; другого русский сжимал в своих смертоносных объятиях. Он игнорировал крики, угрозы и удары, сконцентрировавшись на человеке, которого убивал.

Крики и визг пронзили воздух; Ива и Карина помчались к лодке, где на палубе появились двое нападающих, каждый из которых держал меньшую версию Карины. Один из мужчин нацелил пистолет на женщин. Кажется, он нажал спусковой крючок; Роджер увидел искру и небольшую струйку дыма, но оружие не выстрелило. Женщины, не колеблясь ни минуты, с воплями набросились на него. Запаниковав, он бросил пистолет, отпустил девочку и прыгнул в воду.

Отвратительный глухой звук, оторвал Роджера от этой сцены. Один из мужчин с приземистой фигурой ударил Чемодурова по голове прикладом. Русский моргнул, затряс головой, и его хватка на жертве ослабла. Его противник оскалился и, покрепче ухватив оружие, нанес еще один удар. Глаза русского закатились, и он с грохотом свалился на причал, сотрясая доски.

Роджер переводил взгляд от человека к человеку, отчаянно ища Стивен Боннета. Однако не увидел и следа бывшего капитана «Глорианы».

Что пошло не так? Боннет не был трусом; он был прирожденным бойцом. Немыслимо, что он отправит людей вперед, а сам будет скрываться сзади. Роджер снова огляделся, стараясь найти его, но только укрепился в своем заключении, когда хаос вскоре прекратился. Стивена Боннета здесь не было.

Роджер не успел решить: был ли он разочарован этим или почувствовал облегчение. Мужчина, отправивший в нокдаун Чемодурова, повернулся к нему, и он узнал в нем Дэвида Анструтера, шерифа округа Оранж. Анструтер тоже узнал его — Роджер увидел, что тот сузил глаза — но не казался удивленным.

Сопротивление быстро прекратилось. Четыре русские женщины были окружены и с воплями и руганью препровождены в небольшой сарай; туда же поволокли Чемодурова, за которым на причале тянулся кровавый след.

В этот момент на краю платформы появилась пара ухоженных рук, и на нее из лодки вылез худощавый мужчина. Роджер без труда признал в нем мистера Лилливайта, одного из судей округа Оранж, даже при том, что тот был без парика и обычного темно-зеленого сюртука.

Для такого случая Лилливайт оделся в платье из простого черного сукна, хотя и прекрасного качества; на боку у него висел изящный меч. Он, не спеша, шел по причалу, оглядывая диспозицию. Роджер увидел, как его рот недовольно сжался, когда он увидел следы крови.

Лилливайт сделал жест мужчине, который держал Роджера, и он смог свободно вздохнуть, когда давление дула на его ребра исчезло.

— Мистер МакКензи, не так ли? — вежливо произнес судья. — А где же мистер Фрейзер?

Роджер ожидал этого вопроса, и у него было время подготовить ответ.

— В Уилмингтоне, — произнес он таким же вежливым тоном. — Однако вы далеко забрались, сэр.

Ноздри Лилливайта на мгновение сжались, словно почуяли неприятный запах.

— Не шутите со мной, сэр, — коротко произнес он.

— Я и не мечтал об этом, — уверил его Роджер, следя за парнем с мушкетом, который, казалось, собрался ткнуть его еще раз. — Хотя, если мы начали задавать подобные вопросы, тогда — где Стивен Боннет?

Лилливайт хохотнул, и даже в его бледных серых глазах появился намек на смех.

— В Уилмингтоне.

Возле локтя судьи появился потный Анструтер. Он кивнул Роджеру и мерзко усмехнулся.

— МакКензи. Рад видеть вас снова. Где ваш тесть, и что более важно — где виски?

Лилливайт нахмурился, глядя на шерифа.

— Вы не нашли его? Вы обыскали сараи?

— Да, обыскали. Ничего, кроме мусора, — он угрожающе приподнялся на носках. — Итак, МакКензи. Где вы его спрятали?

— Я ничего не прятал, — ответил Роджер ровным голосом. — Нет никакого виски, — он начал немного расслабляться. Где бы ни был Стивен Боннет, здесь его не было. Он не ожидал, что их уловка насчет виски так сработает, но…

Шериф ударил его в живот. Он согнулся, в глазах у него потемнело, и он изо всех сил пытался вдохнуть воздух, борясь с приливом паники, заново переживая повешение — темнота, нехватка воздуха…

Яркие плавающие пятна появились по краю поля зрения, и он сделал вдох. Он сидел на причале, раскинув перед собой ноги. Шериф держал его за волосы.

— Попробуйте еще раз, — посоветовал ему Анструтер, больно дергая за волосы. Боль сильно раздражала, и он со всей силы ударил шерифа кулаком по бедру. Мужчина взвизгнул, отпустил его и отскочил назад.

— Вы нашли вторую лодку? — сердито спросил Лилливайт, игнорируя состояние шерифа. Анструтер со злобой взглянул на Роджера, потер свое бедро и отрицательно покачал головой.

— Ничего, кроме свиней и девчонок. И откуда, мать твою, они здесь появились?

— Из России, — Роджер кашлянул, сжав зубы от взрыва боли, и медленно поднялся на ноги, держа руки на животе. Шериф нацелил кулак, но Лилливайт остановил его жестом, недоверчиво глядя на Роджера.

— Из России? Какое отношение они имеют к этому делу?

— Никакого, насколько я знаю. Они прибыли сразу после меня.

Судья что-то промычал с рассерженным видом. Он мгновение хмурился, размышляя, потом попробовал другой шаг.

— У Фрейзера была договоренность с Милфордом Лайоном. Теперь я взял на себя часть соглашения, принадлежащую Лайону. И будет лучше, если вы передадите виски мне, — сказал он, пытаясь выразить голосом деловитую вежливость.

— Мистер Фрейзер имеет другое соглашение, — ответил Роджер с такой же вежливостью. — Он послал меня сообщить об этом мистеру Лайону.

Это, казалось, озадачило Лилливайта. Он поджал губы, вытянул их трубочкой и вновь втянул, при этом пристально глядел на Роджера, словно пытался понять, правду ли тот говорит. Роджер ответил вежливым взглядом, надеясь, что Джейми вдруг не появится и не положит конец его истории.

— Как вы добрались сюда? — резко спросил Лилливайт. — Если вы не прибыли на той лодке?

— Я пришел по суше из Эдентона, — благословляя Даффа за информацию, Роджер небрежно махнул через плечо. — Здесь есть дорога из ракушечника.

Оба мужчины уставились на него, но он ответил им недрогнувшим взглядом.

— Что-то подозрительно попахивает, и это не из болота, — Анструтер принюхался и громко фыркнул. — Фу, ну и вонь!

Лилливайт проигнорировал его замечание, но продолжил смотреть на Роджера суженными глазами.

— Думаю, я должен задержать вас на некоторое время, мистер МакКензи, — сказал он и повернулся к шерифу. — Поместите его вместе с русскими, если они таковыми являются.

Анструтер с готовностью ткнул Роджера мушкетом, направляя его к сараю, где были заперты русские. Роджер сжал зубы, задаваясь вопросом, как высоко подпрыгнет шериф, если поднять его и швырнуть на доски причала.