После возвращения из поместья фон Намцена, Грей обнаружил, что находится в более уравновешенном состоянии духа, и встретил все расспросы и сочувствия с безупречной холодной вежливостью, которая удерживала расспрашивающих (а также и его чувства), на безопасном расстоянии. Эта техника, однако, оказалась совершенно не эффективной в отношении Хэла.
Прошло несколько дней после его возвращения до того, как он встретился с братом, так как Хэл был до этого с герцогом Фердинандом. Хэл пришел вечером после ужина в его палатку без предупреждения, без приглашения, и уселся за столом напротив Грея, который писал приказы.
— У тебя есть бренди? — без предисловия спросил он.
Грей молча засунул руку под стол и вытащил кувшин превосходного бренди, подаренного на прощание фон Намценом; ныне тот был наполовину пуст, но немало еще осталось. Хэл кивнул в знак благодарности, поднял кувшин обоими руками и стал из него пить, затем опустил его и слегка задрожал. Опустил локти на стол и спрятал лицо в ладонях, медленно почесывая голову под париком. Наконец он поднял взгляд — его глаза покраснели с дороги и вокруг них залегли морщинки измождения, которое выходило за пределы усталости плоти.
— Ты видел Уэйнрайта с тех пор, как вернулся?
Грей молча покачал головой. Он знал, где содержится Перси: небольшая местная тюрьма в ближайшем поселке. Он произвел минимальные расспросы, чтобы удостовериться, что Перси достойно кормят, и старался больше не думать о нем. Без заметного успеха, но все же он старался.
— Полагаю, новости уже разлетелись, — сказал он. Его голос был хриплым от долгого молчания: он ни с кем не говорил часами, и теперь глухо прокашлялся. — Знает ли герцог?
Хэл скривился и сделал еще глоток.
— Все знают, хотя дело официально еще не разбиралось.
— Полагаю, созовут трибунал.
— Всеобщее настроение среди высшего командования таково, что лучше бы его не было.
Он уставился на Хэла.
— Какого черта ты имеешь в виду?
Хэл потер лицо ладонью.
— Будь он рядовым солдатом, это не имело бы значения, — сказал он приглушенным голосом. Затем убрал руку и потряс головой. — Отдать под трибунал и затем повесить или бросить в тюрьму и конец. Но он — не просто рядовой. Он, черт возьми, член нашей семьи. И с этим нельзя разобраться деликатно.
У Грея появилось неприятное чувство за грудиной.
— А что по их мнению можно сделать… деликатно? Судить и уволить под другим поводом?
— Нет, — сказал Хэл бесцветным тоном. — Это было бы возможно, если бы никто не знал, что на самом деле произошло. Но ввиду обстоятельств… — он глотнул виски, закашлялся и раскраснелся от кашля. — Невезение, — хрипло продолжил он. — Вот что герцог, в своей скрупулезной манере, сказал: чрезвычайное невезение.
Положение Фердинанда было не таким прочным, как у короля Фридриха. Фридрих пользовался абсолютной властью в своей армии, в то время как Фердинанд командовал рядом союзнических армий и был в ответе перед рядом князей за войска, которые они ему предоставляли.
— Некоторые из этих князей яростные лютеране, и склонны к довольно… строгим… взглядам на вещи. Фердинанд считает, что не может рисковать оттолкнуть их, не ради нас, — добавил он с горечью.
Грей уставился на столешницу, потирая пальцами линии древесины.
— И что он собирается делать? — спросил он. — Немедленно казнить Уэйнрайта без суда?
— О, он бы с радостью, — сказал Хэл, откидываясь назад, и вздохнул. — Но это только разогреет скандал. И, конечно, — добавил он, снова потянувшись за бренди, — я поставил его в известность, что буду вынужден увести наши войска и официально пожаловаться королю — или королям: нашему и Фридриху — если он попытается обращаться с британским солдатом подобным образом.
Комок под сердцем Грея казалось слегка размяк. Отбытие полка Хэла не развалит армию Фердинанда, но будет толчком, который может привести к разладу среди других его союзников.
— И что же они — или ты — предлагаете сделать? — спросил он. — Держать его взаперти, надеясь, что он подхватит тюремную лихорадку и помрет, тем самым разрешив вашу проблему? — он говорил с иронией, но Хэл ответил ему странным взглядом и снова кашлянул.
Ничего не говоря, он поднял мешок, который перед тем бросил на стол и вытащил пистоль. Это был старый пистоль немецкого производства.
— Я хочу, чтобы ты пошел и увиделся с ним, — сказал он.
— Что? — недоверчиво переспросил Грей.
— Ты знаешь, что случилось с его… — Хэл задумался, подбирая слово. — соучастником?
— Да знаю. Фон Намцен рассказал мне. Ты серьезно предлагаешь мне прийти к Перси и убить его в камере?
—Нет. Я предлагаю навестить его, отдать ему это и… подтолкнуть его… совершить достойный поступок. Так будет лучше для всех, — тихо добавил Хэл, уставившись вниз на столешницу. — Включая его.
Грей резко вскочил, почти перевернув стол, и вышел из палатки. Он чувствовал, что разлетится на кусочки, если не будет двигаться.
Он прошел по главному проходу меж палаток через лагерь, не разбирая дороги. Он смутно осознавал, что люди смотрят на него: некоторые помахали ему или позвали его, но он не отвечал, и они отступили, изумленно глядя ему вслед.
Лучше для всех.
Лучше для всех. Включая его.
— Включая его, — прошептал он сам себе. Он добрался до края прохода, развернулся на каблуках и пошел назад. В этот раз никто не окликнул его, лишь зачаровано смотрели, как могли бы смотреть на процессию приговоренных к виселице. Он добрался до своей палатки, откинул клапан и вошел. Хэл все еще сидел за столом, пистоль и кувшин бренди стояли перед ним.
Он чувствовал, что слова, как камушки гравия, застряли у него в горле; он резко сглотнул, чтобы убрать их, чувствуя, как они скрипят на зубах.
«Ты, черт возьми, глава семьи! Ты его полковник, его командир. И ты тоже его брат, черт возьми, также, как и я».
Он мог выхлестнуть любую из этих фраз — или их все. Но он видел лицо Хэла. Глубокая, проникающая до костей усталость и усилие побороть — снова — скандал и слухи. Вечная неотвратимая борьба, чтобы не дать всему развалиться.
Он не сказал ничего. Лишь поднял пистоль и пошел положить его в свой мешок.
«Ты всех защищаешь, Джон, — говорил Перси с сочувствием. — И я не думаю, что ты можешь иначе».
По дороге обратно к столу он открыл небольшой походный сундучок, в котором лежала его утварь, и достал пару оловянных стаканов из их углублений.
— Давай, хотя бы, будем вести себя, как цивилизованные люди.
***
Перси сидел на деревянной скамье, что служила ему сидением, кроватью и столом. Он поднял взгляд, когда открылась дверь, но не двинулся. Он не отрывал настороженного взгляда от лица Грея.
Небольшая беленая комната была достаточно чистой, но запах буквально ударил в нос Грею. Тут не было окон, и воздух был застоявшимся и влажным, и стояла вонь немытого тела и грязного белья. Это комната явно была когда-то кладовой, косички лука и темные петли кровяных колбасок все еще свисали с потолка, их запах боролся с вонью из железного ведра с испражнениями, что стояло в углу, нечищеное и не закрытое крышкой. Протест против такого пренебрежения человеческим достоинством почти выплеснулся наружу, но он сжал губы и проглотил его, кивая охраннику. Учитывая то, зачем он сюда пришел, разве это важно?
Между балками крыши были щели, но сама комната лежала в пятнах света и тени, от шевелящейся листвы нависавшего над зданием дерева. Грей прошел сквозь пятна смутного света, ощущая себя так, будто он двигается под водой: и мысли и тело двигались очень медленно.
Дверь за ним закрылась. Шаги удалились, и они остались одни, без угрозы быть подслушанными. В отдалении слышались звуки: шарканье ног и выкрикиваемые на плацу команды, звуки лихой пирушки в соседней таверне.
— С тобой нормально обращаются? — слова прозвучали сухо, безэмоционально. Он слишком хорошо знал, каким вероятно будет отношение стражников к узнику, обвиненному в содомии.
Перси отвел взгляд, и его рот слегка дернулся.
— Я… да.
Грей поставил стул, которые ему выдал стражник, и сел на него. Он представлял себе этот момент сотни раз с тех пор, как Хэл дал ему пистоль; мучился бессонницей, потел, страдал — все без толку. Он никак не мог придумать, с чего можно начать разговор.
— Я рад видеть тебя, Джон. — негромко сказал Перси.
— Не радуйся.
Глаза Перси слегка расширились, но он попытался улыбнуться. Они позволили ему побриться, заметил Грей: его щеки были гладкими.
— Я всегда рад тебя видеть, по какому бы поводу ты ни пришел. И, судя по твоему виду, я сомневаюсь, что это приятный повод, — он засомневался. — Ты слы… Ты не знаешь, они будут судить меня тут? Или отошлют в Англию?
— Об этом… Я не знаю. Я…
Он отбросил идею что-либо сказать. Вместо этого он вытащил пистоль из кармана осторожно, будто это была ядовитая змея, и положил его на скамью. Он был заряжен и взведен, необходимо было только нажать на курок.
Перси какой-то миг просто сидел и глядел на пистоль без какого-либо выражения.
— Они заставили тебя принести его? — спросил он. — Герцог? Мэлтон?
Грей кивнул, так как его горло сжалось и он не мог говорить. Глаза Перси, темные и проницательные, внимательно изучили его лицо.
— Ну, хотя бы это не твоя идея, — сказал он. — Это… утешает.
Затем Перси резко поднялся и отвернулся, протянув руки, будто хотел схватиться за подоконник, которого тут не было. Прижав руки к побеленной стене, он опустил голову и прижался лбом к кирпичам стены, так что его лицо было скрыто.
— Я должен тебе кое-что рассказать, — сказал он, и его голос прозвучал тихо, но ясно и сдержанно. — Я ждал и надеялся, что ты придешь, и я смогу рассказать тебе. Ты верно решишь, что я пытаюсь оправдать действия, которым не может быть оправдания, но тут уж я ничего не могу поделать. Просто выслушай меня, умоляю!
Он стоял и ждал. Грей сидел и смотрел на пистоль: заряженный и взведенный. Он сам зарядил его.
— Вперед, — сказал он наконец.
Он видел, как грудь Перси расширилась, когда тот набрал воздуху, и видел линии спины под одеждой: стройной, прекрасной.
— Когда я первый раз возлег с мужчиной, я сделал это ради денег, — казал Перси тихо. — Мне было четырнадцать. У нас два дня не было еды — у меня и матери. Я шел по аллее, думая, что можно было бы продать. Меня там заметил мужчина, его звали Генри — я так и не узнал его фамилии — хорошо одетый мужчина, довольно крепкий. Он сказал, что был клерком, и, может, это и было правдой. Он отвел меня к себе и когда закончил, дал мне три шиллинга. Целое состояние, — сказал он без иронии.
— Итак ты… продолжил. С ним? — Грей старался, чтобы его голос звучал бесстрастно.
Перси оторвал голову от кирпичей и обернулся, его глаза были темными и спокойными.
— Да, — просто сказал он. — С ним, с другими. Это был выбор между просто бедностью и голоданием. И я обнаружил, что мои вкусы лежат… в этой стороне, — он прямо встретил глаза Грея. — Я не всегда делал это ради денег.
Грей ощутил, как что-то внутри него сдвинулось, но сам не знал, было ли это сожалением или облегчением.
— Я… когда я подумал… что между нами что-то может быть… я не сразу пришел к тебе, ты, я думаю, заметил?
О, да.
— Был один мужчина — я не стану называть его имя, это и не важно, назовем его мистер А. Он был…
— Твой покровитель? — Грей придал слову нелицеприятную интонацию и получил небольшое удовольствие, увидев, как сжались челюсти Перси.
— Если желаешь, — коротко сказал Перси и прямо встретил его взгляд. — Я бы не пришел к тебе до того, как порвал с ним. Я не хотел, чтобы возникли какие-нибудь… сложности.
— Ну да.
— Михаэль — тот парень, с которым ты меня видел… — Грей отметил, что он произнес имя на немецкий манер «Михаэль». — Я знал его. Раньше. Мы встречались в Лондоне год назад.
— Деньги? — грубо спросил Грей. — Или?..
Перси глубоко вздохнул и отвернулся.
— Или, — сказал он. И закусил нижнюю губу. — Я сказал ему, что я не… Что у меня есть кое-кто — я не назвал ему твоего имени, — поспешно добавил он, поднимая глаза.
— Ну спасибо тебе за это, — сказал Грей. Его губы совсем застыли.
Перси сглотнул, но не отвел в этот раз взгляд.
— Он стал настаивать. Один разочек, говорил он, какой от этого вред. Я не соглашался. И тогда он сказал — это была не совсем угроза, но было довольно прозрачно — он сказал: а что, если поползут слухи? Среди немецких офицеров, среди на… наших. Обо мне.
Вполне прозрачно, холодно подумал Грей. Было ли это правдой? А имело ли это теперь значение?
— Я не говорю это, чтобы оправдать себя, — повторил Перси и уставился на Грея не моргая.
— Зачем тогда?
— Потому что я любил тебя, — очень тихо сказал Перси. — С тех пор, как мы сошлись, я не коснулся другого мужчины, даже не думал об этом. Я хотел, чтобы ты знал об этом.
И учитывая его историю — так, как он рассказал ее — это было знаком значительной привязанности, цинично подумал Грей.
— Ты не можешь сказать то же, верно? — Перси все еще смотрел на него, сжав губы.
Он открыл было рот, чтобы опровергнуть это, но затем понял, что имел в виду Перси. Грей не был с другим мужчиной, нет, но у него был другой. И где именно находится граница между телом и душой? Он закрыл рот.
— Не говори мне, что я разбил тебе сердце. Я лучше знаю, — лицо Перси было бледным, но на щеках стали проступать лихорадочные красные пятна, будто Грей дал ему пощечину. Он неожиданно отвернулся и начал стучать кулаком по стене: медленно, беззвучно. — Я лучше знаю, — повторил он тихим голосом, в котором слышалась горечь.
«Если ты хочешь свалить ответственность за весь этот кавардак на мои плечи…» Он проглотил слова. Он не станет оправдываться и не станет ввязываться в бессмысленные взаимные упреки.
— Персивиренс, — очень тихо сказал Грей. Перси резко замер. Спустя мгновение он потер раз лицо рукой, второй; затем обернулся, чтобы встретиться лицом к лицу с Греем.
— Что?
— Чего ты от меня хочешь?
Перси некоторое время смотрел на него молча. Потом покачал головой, и один уголок его рта приподнялся — жалкое подобие улыбки.
— Чего я хотел, ты не мог дать мне, не так ли? Ты не мог даже соврать об этом, ты, весь из себя порядочный, чертов благородный ублюдок! Можешь соврать теперь? Можешь сказать, что любил меня?
«Я мог бы это сказать, — подумал он. — И это было бы правдой. Но не в достаточной мере». Он не знал, говорил ли сейчас Перси в панике или в гневе — или сознательно пытался вызвать у Грея чувство вины и таким образом получить его помощь. Это не имело большого значения.
В крошечной комнате повисли тяжелый воздух и тишина.
Перси тихо презрительно фыркнул. Грей не отводил взгляда от своих рук.
— Это то, чего ты хочешь? — спросил он наконец очень тихо.
Перси слегка откинулся назад и прищурил глаза.
— Нет, — медленно проговорил он. — Нет, не хочу. И уже поздно говорить о любви, не правда ли?
— Слишком поздно.
Он чувствовал на себе изучающий взгляд Перси. Поднял глаза и увидел лицо человека, готового сделать большую ставку в кости. С чувством легкого потрясения он понял, что узнал этот взгляд, потому что сам был игроком. Он не осознавал этого раньше, а сейчас не было времени обдумывать это откровение.
— То, чего я хочу, — сказал Перси, выделяя каждое слово, — моя жизнь, — он увидел, как в лице Грея промелькнула неуверенность, а с ней те варианты, которые это обеспечат — если этого вообще можно будет достичь: тюремное заключение, высылка; и то, что эти варианты будут значить — не только для Перси, но и для Хэла, для полка, для семьи…
— И свобода.
Его захлестнуло внезапное и бессмысленное чувство гнева, столь сильного, что ему пришлось прижать кулаки к ногам, чтобы не вскочить и не ударить Перси.
— Бога ради, — сказал он дрожащим, от усилий говорить тихо, голосом. — Ты наделал… создал весь этот беспорядок — почему ты не сказал мне? Я бы позаботился, чтобы Михаэль не представлял для тебя угрозы. К слову, как ты мог быть таким слабым, таким глупым, чтобы поддаться на подобную жалкую угрозу? Если только ты не желал этого и использовал ее как оправдание — нет, не говори мне ничего. Ни одного проклятого слова! — он с силой ударил кулаком по ноге. — Ты натворил это все, — продолжил он дрожащим голосом, — ты не только уничтожил себя, ты вовлек нас всех…
— Всех. Ты имеешь в виду своего проклятого брата и чертову честь вашей семьи…
— Да, чертову честь нашей семьи! И честь полка — в котором ты, смею напомнить, принесший присягу офицер. Как ты вообще смеешь произносить слово «честь»? И все же ты смеешь, и больше того, смеешь требовать, чтобы я не только сотворил некое чудо, чтобы спасти твою жизнь, но и избавил тебя от всех последствий твоей глупости?
Пистоль лежал перед ним на скамье, заряженный и взведенный, нужно только нажать курок. На одно мгновение он подумал, как просто было бы поднять его, спустить курок и выстрелить Перси между глаз. Никто не задаст вопросов.
— Я этого не говорил.
Перси говорил подавленным голосом. Грей не мог глядеть ему в лицо, но видел, как длинные кисти сжались, разжались, снова сжались. Между ними повисла тишина из тех, что звенят в ушах не произнесенными словами.
Где-то в здании раздавались звуки. Голоса, смех. Как это возможно, что где-то продолжается обычная жизнь? Он слышал, как Перси вдохнул, слышал, как воздух застрял у того в горле.
— Ты сказал, что не можешь дать мне любовь, но доброта и честь — это ты мог дать мне, — прошептал Перси. Грей поднял взгляд и увидел, что лихорадочный румянец поблек, а светлая кожа стала мертвенно-бледной. — У меня не осталось чести, — его губы дрожали, и он крепко сжал их на мгновение. — Если… если между нами еще осталась доброта, Джон, умоляю тебя, спаси меня!
***
Он не мог. Не мог вынести воспоминаний: ни тепло Перси в своей постели, ни Перси в зловонной камере — и уж точно не мог вынести воспоминания о Перси на чердачной комнате с Вебером; не мог думать о нынешней ситуации, не мог решить, что ему делать или даже что чувствовать. Поэтому каждый день он выполнял все необходимые действия, как автомат: двигаясь, говоря, даже улыбаясь по необходимости, и все это время ощущая, как внутри него клацает механизм, и его неспособность выйти за грани запрограммированных действий давила на него.
Хэл не стал спрашивать о результатах его визита ничего, кроме того, как разместили и достойно ли ведут себя с Перси — одного взгляда на Грея после его возвращения было достаточно, чтобы понять, что он провалил задание. Старый пистоль все еще лежал в сумке Грея.
Записка прибыла неделю спустя. На ней не было адреса — ее доставил рядовой-немец — но Грей знал, откуда она пришла.
Он должен был бросить ее в огонь. Скривившись, он просунул палец под край и сломал печать. Приветствия не было; он задался вопросом, было ли это осторожностью со стороны Перси, чтобы не инкриминировать Грея в случае, если письмо перехватят, или Перси просто не знал, как теперь обращаться к нему? Это вопрос испарился из его головы, как только он прочел вступление:
«Я предоставлю тебе, если пожелаешь, представлять, чего мне стоило написать тебе, поскольку окончательное значение всего этого оценивать тебе. Мой разум пребывал в смятении несколько дней, никак не решаясь, стоит ли писать тебе, и теперь, когда я это написал, посылать ли. Однако конечной точкой в моих сомнениях было то, с чего я начал: рассказать тебе может стоить мне жизни; не рассказать — может стоить жизни тебе. Если ты читаешь эти строки, ты знаешь, что я выбрал».Грей потер лицо рукой, яростно потряс головой, чтобы прояснить ее, и прочел остальное:
«Ты знаешь кое-что из моей истории, включая мои отношения с джентльменом, которого я буду называть «А». В один день, пока я был в его доме, к нему с визитом пришел другой джентльмен. Меня послали наверх, так как их дело требовало приватности. Выглядывая на подъезд к дому, я увидел карету этого посетителя: очень элегантный экипаж, явно не арендованный, но без герба или гребня. Очень скоро джентльмен вышел из дому и уехал. Я не рассмотрел ничего, кроме его шляпы, пока он проходил под porte cochère [свод ворот (фр.) - прим. пер.] , но я слышал, как он на прощание обменялся несколькими словами с господином А.
За мной послали, и я спустился, и тогда А сказал мне, что посетитель слышал о намечающемся браке твоей матери и, следовательно, и о моих предполагаемых отношениях с твоей семьей, и хотел знать, встречал ли я тебя или твоего брата и когда мы встретимся снова. Я рассказал посетителю об ужине с тобой и Мэлтоном и добавил, что пригласил тебя в салон леди Джонас. Посетитель дал А деньги, чтобы тот передал их мне, и попросил, чтобы взамен я подвел тебя к границе Гайд Парка, когда ты покинешь салон, и оставил тебя у Гросвенорских ворот, так как он хотел передать тебе там сообщение.
Это прозвучало довольно невинно, и я сделал, как просили. Так как ты не упомянул об этом при следующей встрече, я предположил, что дело было либо конфиденциальным, либо незначительным, и не стал расспрашивать тебя о нем. Я не знал о твоей стычке с двумя солдатами в парке, пока ты не рассказал мне об это позже. Я был потрясен, услышав это, но не понял, что это может иметь какое-то отношение к посетителю мистера А.
Затем на нас напали на Севен Дайлз, и я понял, что именно ты был мишенью этого нападения. Это заставило меня вспомнить о посетителе мистера А и его поручении и прийти к выводу, что оба нападения могут быть делом его рук. Однако я не видел для этого причин, и поэтому выбросил это из головы, однако решил приглядывать за тобой.
Потом ты рассказал мне историю смерти твоего отца, а позже и о других странных вещах, как то: страница из дневника отца, обнаруженная в кабинете твоего брата. К этому времени я начал подозревать, что все это связанно, но все еще не мог понять, как. Но поскольку полк в скором времени должен был отправляться, казалось, что и ты окажешься вне опасности.
Как я и говорил, я некоторое время сомневался, писать ли тебе о том, что мне известно. Но на прошлой неделе стало ясно, что дело не терпит отлагательств. Я услышал голос за стеной моей камеры и уверен, что узнал в нем посетителя господина А. Некоторое время мне не удавалось привлечь внимание стражников. Когда мне наконец удалось поговорить со стражником, я спросил его, кем был тот английский незнакомец. Стражник этого не знал — он не видел его — но был склонен разузнать и на следующий день сообщил мне, что это был армейский хирург, который приходил провести новое экспериментальное лечение на одном из узником, который страдал от ужасной раны на ноге.
Я не могу поклясться, что это тот самый человек, и даже если это так, не понимаю, с чего ему желать тебе зла, но, думаю, следует предположить, что это имеет отношение к смерти твоего отца. И если действительно есть связь с тем делом, то есть веские основания предположить, что ты и твой брат находитесь в смертельной опасности.
Верь, всегда твой покорный слуга
П. Уэйнрайт (младший лейтенант).Грей выругался себе под нос и бросил письмо на стол.
Загадочные посетители и армейские хирурги — и никаких имен. Возможно, Перси не удалось разузнать имя хирурга — если это действительно был посетитель мистера А (если такой человек вообще существовал). Было также возможно, что Перси знал имя и хотел заставить Грея снова с ним встретиться, чтобы узнать это имя. Он не упомянул в письме, что сообщит дополнительную информацию в обмен на помощь Грея, но это довольно ясно подразумевалось.
— Вы в порядке, милорд? — Том Берд подозрительно на него косился. — Вы выглядите, как говорит моя мама, желчным. Может Вам следует пустить кровь?
Желчным, не желчным, но Грей определенно чувствовал себя раздраженным, однако сомневался, что если пустить кровь, ему станет лучше. С другой стороны…
— Да, — неожиданно сказал он. — Пойди и попроси доктора Про́теро прийти как можно быстрее, если только это будет ему удобно.
Том, непривычный к тому, чтобы Грей принимал от него советы по медицине, на миг застыл, затем просиял.
— Сию минуту, милорд! — он поспешно положил рубашку, которую зашивал, обратно в сундук и нырнул в свой камзол, но у входа задержался, чтобы дать совет.
— Если почувствуете, что кровь может хлынуть из носу до того, как придет доктор, надо приложить ключ сзади к шее, милорд.
— Ключ? Зачем?
Том пожал плечами.
— Не знаю, но так поступает моя мама в случае носового кровотечения.
— Я запомню это, — ответил Грей. — Иди!
Он стоял посреди палатки после того, как Том ушел, и страстно желал выпустить свою ярость, но не смог этого сделать, так как вокруг не было ничего легко бьющегося, кроме его зеркальца для бритья, а он не желал с ним расставаться.
Он не знал, какая часть его гнева относилась к этому новому вероломству Перси — скрывать от него такую информацию — а какая к открытиям Перси. Вот в чем он не сомневался, так это в том, что кровь стучит у него в голове. Он даже дошел до того, что ощупал свой нос, но пришел к выводу, что тот вряд ли брызнет кровью.
— Что это ты делаешь? — Хэл стоял у входа в палатку, придерживая клапан одной рукой и с интересом поглядывая на него.
— Ничего. Прочти, — он бросил письмо брату.
Хэл прочел его дважды; Грей угрюмо наблюдал, как Хэл краснеет, и на лбу у него начинает биться жилка.
— Вот мелкий гаденыш! — Хэл бросил письмо на стол. — Он знает имя этого хирурга?
— Не знаю. Возможно нет. Можешь пойти и спросить его, если хочешь, я не пойду.
Хэл зарычал и снова глянул на листы.
— Думаешь, в этом что-то есть?
— О, да, — мрачно ответил Грей. — Он мог придержать имя, но не вижу резона выдумывать всю историю. Какой ему от этого толк?
Хэл нахмурился, задумавшись.
— Полагаю, лишь заставить тебя прийти к нему, чтобы таким образом лично попросить нашей помощи, в надежде, что обратиться лично будет эффективнее, чем в просить в письме.
— Но мы не можем ему помочь, не так ли? — Грей не был уверен, что хочет знать, так это или нет, но не мог отрицать того, что при упоминании этого вопроса проклюнулся маленький росток надежды.
— Не сильно, — Хэл потер пальцами под губой. — Если его признают виновным, то, думаю, будет возможно использовать наше влияние, чтобы смягчить приговор до заключения или высылки. Я сказал «возможно», я попытаюсь, — добавил он и на миг взглянул на Грея. — Ради его отчима.
— Если его признают виновным, — отозвался эхом Грей. — Ты правда думаешь, есть хоть малейший шанс, что не признают?
— Не больше, чем вероятность того, что в аду пойдет снег, — прямо ответил Хэл. — Мы должны быть готовы… а это еще кто?
Это был Том, который возвращался вместе с доктором Про́теро, полковым хирургом, тот опустил свою сумку и взглянул на Мэлтона, затем на Грея и снова на Мэлтона.
— Ам-м… этот человек сказал, что Вы страдаете от желчности? — с сомнением спросил доктор. Про́теро был хрупкого телосложения, темноволосым и красивым, опытным, хотя довольно молодым, хирургом и несколько благоговел перед Хэлом.
— Ну, не совсем, — начал Грей, кинув взгляд на письмо на столе, но Хэл сразу его перебил.
— Да, мой брат испытывает некоторое недомогание. Возможно, Вы будете так добры оглядеть его? — он угрожающе взглянул на Грея, чтобы тот не стал возражать, и еще до того, как Грей придумал какое-либо оправдание, он оказался на стуле и был вынужден выставить язык, позволить оглянуть белки его глаз, пальпировать его печень и отвечать на разнообразные оскорбительные вопросы относительно наиболее личных процессов его организма.
Хэл, тем временем, вовлек Про́теро в как будто небрежный разговор о его прусском опыте, о том, что он думает о местной еде, как справляются солдаты… Грей взглянул на брата поверх головы Про́теро (тот склонил ее над грудью Грея) и одними губами произнес «заканчивай с ним».
— Вам часто приходится сталкиваться с Вашими коллегами? — наконец спросил любезно Хэл. — С другими полковыми хирургами?
— О, да, — Про́теро как раз копался в своей сумке. Грей скривился — он знал, что ему собирались пустить кровь. — Один-два немецких хирурга довольно много знают, и у герцога есть хирург-итальянец, у которого превосходнейшие инструменты. Он показал их мне однажды — никогда не видел ничего подобного!
— Безусловно, — отвечал Хэл. Он снова оглянулся на письмо. — А как много тут английских хирургов, Вы не знаете?
Про́теро продолжал копаться в сумке.
— О, пять или шесть, — уклончиво ответил он. — Так, лорд Джон, думаю…
— Вы знаете, как их зовут? — невежливо вклинился Грей. Про́теро моргнул, а Хэл раздраженно закатил глаза.
— Ну… да. Конечно. Симмондс — он с четырнадцатым полком. Я уверен, милорд, что в Вашем случае лучше всего использовать пиявок. Ваш слуга сказал, что Вы в последнее время страдаете от головной боли…
— Это, без сомнения, верно, — сказал Грей, уставившись на стеклянную банку, которую доктор вытащил из сумки. — Но я, право…
— Симмондс, — встрял Хэл. — Кто еще?
— О, — Про́теро задумчиво потер челюсть. — Энтвидж — хороший парень, этот Энтвидж, — добавил он великодушно. — Но очень молод, — Про́теро самому не могло быть больше двадцати четырех, подумал Грей. — Есть еще Даннер… — он дернул губами, ясно давая понять, что считает Даннера шарлатаном. — У Вас, милорд, есть под рукой молоко?
— Вот, сэр! — Том, очевидно задержавшийся в ожидании этой просьбы, тут же выскочил вперед с банкой молока. — Вы бы сняли рубашку, милорд, — значительно обратился он к Грею. — Вряд ли Вам понравится расхаживать по окрестностям, воняя прокисшим молоком, если хоть капля прольется мимо.
— Это уж точно, — сказал Грей и подарил брату, который, казалось, находил что-то забавное в ситуации, обвинительный взгляд. Смирившись, он снял рубашку и позволил медику щедро намазать его горло и виски́ молоком.
— Молоко подбадривает их кусать с намного большим энтузиазмом, — объяснил Протеро, деловито намазывая.
— Знаю, — сказал Грей через зубы. Он невольно закрыл глаза, когда Протеро вытащил из своей банки темный шарик. Он знал, что укус пиявки не очень болезненный. В их слюне есть что-то, что притупляет боль. Но ощущение липкого, тяжелого тельца на его коже вызывало возмущение, и осознание того, что пиявка медленно и с наслаждением напивается его кровью, вызывало у него отвращение.
Он знал, что они безвредны и даже полезны. Но его желудок не разделял чувства беспристрастности ученого и нервно сжался.
Протеро и Том спорили о том, сколько именно пиявок окажут наиболее благоприятный эффект: врач считал, что достаточно полдюжины, но поддался на убеждения Тома, который считал, что если пол ложки чего-то — хорошо, то три ложки — еще лучше, даже если речь шла о лекарствах.
— Этого вполне достаточно, сэр, благодарю Вас, — Грей выпрямился на стуле и поднял челюсть, чтобы избежать встречи с большим количеством пиявок (ныне свисавших с его шеи гирляндой и пировавших), чем было необходимо. С его брови скатилась капля пота, и хирург, выискивающий хорошее место для следующей мерзкой твари, ее вытер.
— Это прекрасно поможет, — сказал Протеро с удовлетворением, откидываясь назад и разглядывая Грея, будто он был картиной на выставке. — Превосходно. Ну а теперь, милорд, если Вы просто посидите тихонько, пока пиявки сделают свою работу, все будет хорошо. Я уверен, Вы сразу почувствуете облегчение.
Единственным облегчением для Грея было наблюдение за тем, как лицо Хэла позеленело, и то, что он явно старался не смотреть на Грея. Это было небольшим утешением, подумал Грей. По крайней мере сам он не видел этих проклятых тварей.
— Я выйду с Вами, сэр, — поспешно сказал Хэл, увидев, что Протеро закрыл свою сумку и собирался уходить. Грей послал ему злобный взгляд, но Хэл коротко указал на письмо и вышел вслед за доктором.
Том осторожно укрыл его плечи полотенцем.
— Чтобы Вы не простыли, милорд.
Стояли полдень и зной, но Грей был слишком занят, стараясь не воображать мерзких фантазий о том, как из него выпивают всю кровь, чтобы начать протестовать.
— Принеси мне бренди, Том, хорошо?
Том посмотрел на него с сомнением.
— Я думаю, не стоит пить бренди, пока на Вас пиявки, милорд. Мелкие зверушки могут напиться и отпасть до того, как полностью закончат.
— Превосходная идея. Принеси бренди, Том, и побольше. Немедленно.
Попытка Тома возразить была прервана возвращением Хэла, который взглянул на Грея, содрогнулся и вытащил из кармана табакерку, в которой держал нюхательные соли. Грей был тронут таким проявлением сочувствия к его страданиям, но издал крик негодования, когда увидел, что Хэл поднес соли с своему собственному носу.
— Дай это мне! Я нуждаюсь в них больше, чем ты.
— Нет, не нуждаешься, — Хэл глубоко вдохнул, поперхнулся и закашлялся. — Протеро вспомнил имя еще одного хирурга, — прохрипел он со слезящимися глазами.
— Что? Кого?
— Лонгстрит, — сказал Хэл, снова закашлявшись, и подал ему соли. — Артур Лонгстрит. Он тут с пруссаками.
Грей открыл крышку и поднес соли к носу.
— Бренди, Том, — коротко сказал он. — Принеси мне проклятую бутылку.
Кроме интересного научного открытия, что пиявки и правда пьянеют от бренди, последствия визита мистера Протеро были сомнительными.
— С пруссакам, — повторил Грей, натягивая рубашку с великим облегчением. — С пруссаками где?
— Протеро не знает,— ответил Хэл, наклонившись над столом и разглядывая пиявку, растянувшуюся в чудной сластолюбивой манере. — Ему просто случилось видеть Лонгстрита неделю назад, и тот был одет в прусский мундир. Но он, естественно, не обратил внимания, какого полка был мундир. Думаешь, это мертва?
Грей потыкал бесчувственную пиявку, затем аккуратно поднял ее большим и указательным пальцами.
— Думаю, она просто лишилась чувств, — он уронил ее обратно в банку и брезгливо отер пальцы о штаны. — Не думаю, что так уж невозможно найти его.
— Да, — задумчиво сказал Хэл. — Но мы должны быть осторожны. Если он желает тебе — или мне — зла, не хорошо будет привлечь его внимание к тому, что мы о нем знаем.
— Я считаю, что это был бы наилучший способ удостовериться, что он не причинит нам вреда.
— Предупрежден значит вооружен, и я полностью верю в твою способность защититься от простого хирурга, — сказал Хэл, подарив ему редкую улыбку. — Нет, не надо тревожить его заранее, потому что нам надо поговорить с ним. Лично.