От автора «Чужестранки»… Великолепная эпопея, которая снова переносит нас в прошлое, к драматизму и страсти Шотландии XVIII века… Целых двадцать лет Клэр Рэндалл хранила свои секреты. Но теперь она вместе с повзрослевшей дочерью возвращается к величественным, окутанным туманом холмам Шотландии. Здесь Клэр намерена раскрыть правду, столь же ошеломляющую, как и события, которые ее породили: …о тайне древнего круга из стоячих камней …о любви, которая неподвластна времени …и о Джеймсе Фрейзере, шотландском воине, чья отвага однажды увела юную Клэр из безопасности ее века к опасностям его. Теперь наследие крови и страсти станет испытанием для ее прекрасной медноволосой дочери Брианны, поскольку завораживающее путешествие Клэр к самопознанию продолжится в охваченном интригами парижском дворе Карла Стюарта …с попытки предотвратить обреченное восстание в Хайленде …и в отчаянной борьбе за спасение и ребенка, и мужчины, которого она любит…
Вторая книга из серии «Чужестранка», 1992 год Перевод: white_soft
Вот тоже подумала, что благотворительностью они точно заниматься не станут, а оплату нам не потянуть... === Don't shoot the pianist, he's doing his best
– Кто этот странный маленький человечек? – с любопытством спросила я Джейми. Человек, о котором шла речь, медленно прокладывал себе дорогу между группками гостей, собравшихся в главной гостиной особняка де Роганов. Он останавливался на секунду-другую, окидывал группу критическим взглядом, затем либо пожимал костлявым плечом и шел дальше, либо подходил вплотную к мужчине или женщине, что-то подносил к их лицу и отдавал какую-то команду. Чем бы он ни занимался, действия его, по-видимому, приводили к немалому веселью. Прежде чем Джейми успел ответить, человечек, низенький, иссохший субъект в серой сарже, заметил нас, и лицо его просияло. Он налетел на Джейми, как крошечная хищная птица, вдруг набросившаяся на большого и испуганного кролика. – Пойте! – скомандовал он. – Э? Глядя на маленькую фигурку, Джейми изумленно заморгал. – Я сказал: пойте, – терпеливо ответил человечек. И восхищенно ткнул Джейми в грудь. – С такой резонирующей полостью у вас должна быть поразительная сила звука. – О, сила звука у него имеется, – забавляясь, заметила я. – Если он злится, его слышно на трех площадях города. Джейми неодобрительно на меня глянул. Коротышка кружил вокруг него, измеряя ширину спины и постукивая по ней, как дятел, отбирающий наилучшее дерево. – Я не умею петь, – запротестовал он. – Вздор, вздор. Конечно, умеете. К тому же приятным, низким баритоном, – одобрительно пробормотал коротышка. – Превосходно. Как раз то, что нам нужно. Вот, это немного поможет. Постарайтесь подстроиться под эту тональность. Проворно выхватив из кармана маленький камертон, он ловко ударил им о колонну и поднес к левому уху Джейми. Джейми закатил глаза, но пожал плечами и послушно пропел ноту. Маленький человечек отпрянул, будто его подстрелили. – Нет, – недоверчиво пробормотал он. – Боюсь, что да, – с сочувствием заметила я. – Он прав, знаете ли. Он действительно не умеет петь. Коротышка осуждающе покосился на Джейми, затем еще раз стукнул камертоном и призывно его протянул. – Еще раз, – попросил он. – Просто прислушайтесь, а потом выдайте тот же звук. Как всегда невозмутимый, Джейми внимательно прислушался к «ля», исходившему от камертона, и снова пропел, издав звук, втиснутый где-то между ми-бемоль и ре-диез. – Невозможно, – заявил коротышка, выглядевший совершенно разочарованным. – Никто не может так диссонировать даже нарочно. – Я могу, – весело ответил Джейми и вежливо поклонился маленькому человечку. К этому времени вокруг нас начала собираться небольшая толпа заинтересованных зрителей. Луиза де Роган считалась превосходной хозяйкой, и ее приемы привлекали сливки парижского общества. – Да, он может, – заверила я нашего гостя. – Видите ли, он лишен музыкального слуха. – Нда, это я вижу, – произнес маленький человечек, вид у него был совершенно подавленный. Тут он начал оценивающе разглядывать меня. – Только не я! – со смехом воскликнула я. – Вы же наверняка не лишены слуха тоже, мадам? Сверкая глазами, как змея, ползущая к обездвиженной птице, коротышка начал двигаться ко мне, камертон подрагивал, словно трепещущий язык гадюки. – Погодите, – выдавила я, выставив предостерегающе руку. – Кто вы такой? – Это герр Иоганн Герстманн, Сассенах, – с довольным видом Джейми снова поклонился человечку. – Королевский учитель пения. Могу я представить вас моей жене, леди Брох-Туарах, герр Герстманн? В том, что он знает всех до единого членов королевского двора, какими бы ничтожными они ни были, на Джейми можно было положиться. Иоганн Герстманн. Что ж, это объясняло легкий акцент, который я уловила под формализмом придворного французского. Интересно, немецкий или австрийский? – Я собираю небольшой спонтанный хор, – объяснил маленький учитель пения. – Голоса́ нет необходимости упражнять, но они должны быть сильными и искренними. Он бросил разочарованный взгляд на Джейми, но тот лишь ухмыльнулся в ответ. Он забрал камертон у герра Герстманна и вопросительно направил его в мою сторону. – О, так и быть, – согласилась я и пропела. Что бы ни услышал герр Герстманн, это его, по-видимому, приободрило, потому что он оставил в покое камертон и с интересом уставился на меня. Парик был ему немного великоват и имел обыкновение съезжать на лоб, когда он кивал. Так произошло и сейчас, он небрежно поправил парик и заявил: – Превосходная тональность, мадам! Правда, очень мило, очень мило, в самом деле. Возможно, вам знаком Le Papillon? – он промурлыкал несколько тактов. – Ну, по крайней мере, слышала, – осторожно ответила я. – Эм, в смысле, мелодию, слов я не знаю. – Ай! Нет проблем, мадам. Хор – это искренность, вот так… Моя рука угодила в тиски учителя пения, и я обнаружила, что меня неотвратимо тянет в сторону звуков клавесина в дальней комнате, а герр Герстманн жужжит мне в ухо, как обезумевший шмель. Я бросила беспомощный взгляд на Джейми, который лишь ухмыльнулся и поднял свой бокал с шербетом183, отсалютовав на прощание, прежде чем отвернуться и продолжить разговор с месье Дюверне-младшим, сыном министра финансов. Дом Роганов – если можно использовать такое простое слово как «дом», для описания подобного места – был освещен фонарями, растянутыми по саду за домом и обрамляющими террасу. Пока герр Герстманн тащил меня по коридорам, я наблюдала, как слуги сновали туда-сюда по обеденным залам, раскладывая скатерти и столовое серебро для ужина, который должен был состояться позже. Большинство «салонов» представляли собой небольшие камерные вечера, но принцесса Луиза де Латур де Роган личностью была несдержанной. Я познакомилась с принцессой неделей раньше, на другом вечере, и она явила собой нечто неожиданное. Пухленькая и довольно некрасивая, она обладала круглым личиком с маленьким круглым подбородком, бледными голубыми глазами без ресниц и мушкой в форме звезды, которая практически не выполняла своего назначения в жизни. «И это та самая дама, что завлекла принца Карла, заставив его пренебречь правилами приличия?» – подумала я, приседая в реверансе перед хозяевами дома. Тем не менее, она излучала задорную живость, что казалось довольно привлекательным, и у нее был прелестный нежно-розовый ротик. В действительности, ее ротик был самой оживленной частью ее тела. – Однако я очарована! – воскликнула она, ухватив меня за руку, как только я была ей представлена. – Как изумительно наконец-то встретиться с вами! И мой муж, и мой отец бесконечно пели дифирамбы милорду Брох-Туарах, но о его восхитительной жене не сказали ни слова. Я безмерно очарована вашим появлением, моя дорогая, милая леди… должна ли я на самом деле говорить Брох-Туарах, или будет лучше, если я стану говорить только леди Туарах? Не уверена, что смогу запомнить все, но одно слово непременно, даже если оно так странно звучит – оно шотландское? Какая прелесть! На самом деле Брох-Туарах означало «башня, обращенная на север», но если ей хотелось называть меня «леди, обращенная на север», я не возражала. В конечном счете она быстро оставила попытки запомнить «Туарах» и с тех пор называла меня исключительно «ma chère Claire184». Сама Луиза находилась в музыкальной гостиной с группой певцов, плавно порхая от одного к другому, болтая и смеясь. Едва увидев меня, она бросилась через комнату со всей скоростью, которую позволяли ее одежды, некрасивое личико светилось живостью. – Ma chère Claire! – воскликнула она, безжалостно реквизируя меня у герра Герстманна. – Вы как раз вовремя! Идемте, вы должны вместо меня поговорить с этим глупым английским ребенком. «Глупое английское дитя» и в самом деле оказалось очень юным: девушкой не старше пятнадцати, с темными блестящими локонами и щеками, раскрасневшимися от смущения так сильно, что она напомнила мне яркий мак. В сущности, именно по щекам я ее и вспомнила – девушку, которую я мельком видела в саду Версаля, как раз перед нарушившим спокойствие появлением Александра Рэндалла. – Мадам Фрейзер тоже англичанка, – объясняла Луиза девушке. – С ней вы скоро почувствуете себя как дома. Она застенчива, – повернувшись ко мне, объяснила Луиза, не останавливаясь, чтобы перевести дыхание. – Побеседуйте с ней, уговорите спеть с нами. Уверена, у нее восхитительный голос. Итак, mes enfants185, веселитесь! И, похлопав в знак благословения, она удалилась в другой конец залы, восклицая, обхаживая, восхищаясь нарядом новоприбывшей, остановившись, чтобы приласкать тучного юношу, что сидел за клавесином, накручивая локоны его волос на палец, одновременно болтая с герцогом ди Кастеллотти. – Даже просто наблюдать за ней порядком утомляет, не так ли? – улыбнувшись девушке, сказала я по-английски. Едва заметная улыбка появилась на ее губах, и она коротко качнула головой, но ничего не сказала. Я решила, что все это, должно быть, весьма подавляет; от вечеров Луизы у меня самой, как правило, голова шла кругом, а маленькая девочка-мак вряд ли давно покинула классную комнату. – Я – Клэр Фрейзер, – представилась я, – но Луиза забыла назвать ваше имя. Я сделала приглашающую паузу, но она не ответила. Лицо ее краснело все больше и больше, губы плотно сжались, а кулаки прижались к бокам. Ее внешний вид меня несколько тревожил, но она, наконец, собралась с духом, чтобы заговорить. Она глубоко вздохнула и вздернула подбородок, как человек, готовящийся взойти на эшафот. – М-м-меня зовут… М-М-М… – начала она, и я сразу осознала причину ее молчания и болезненной застенчивости. Она закрыла глаза, яростно прикусив губу, после чего открыла их и отважно попыталась еще раз: – М-М-Мэри Хокинс, – выдавила она наконец. – Я н-н-не пою, – с вызовом добавила она. Если до этого она казалась мне интересной, то теперь я пришла в восторг. Так это племянница Сайласа Хокинса, дочь баронета, нареченная невеста виконта Мариньи! Думается, солидный груз мужских ожиданий для столь юной девушки. Я огляделась, чтобы проверить, присутствует ли виконт, и с облегчением убедилась, что нет. – Не волнуйтесь об этом, – сказала я, становясь перед ней, чтобы заслонить от потока людей, заполнивших теперь музыкальную гостиную. – Можете не говорить, если не хочется. Хотя, пожалуй, вам стоит попробовать спеть, – добавила я, осененная мыслью. – Когда-то я знала доктора, который специализировался на лечении заикания; он уверял, что люди, страдающие заиканием, не делают этого во время пения. При этих словах глаза Мэри Хокинс расширились от изумления. Я огляделась и приметила неподалеку альков, занавешенный, чтобы скрыть уютную скамейку. – Сюда, – позвала я, взяв ее за руку. – Вы можете посидеть здесь, и вам не придется разговаривать с людьми. Если захочется спеть, сможете выйти, когда мы начнем, если нет, просто оставайтесь здесь до окончания вечера. Она с минуту смотрела на меня, затем вдруг одарила ослепительной благодарной улыбкой и нырнула в альков. Чтобы любопытные слуги не потревожили ее убежище, я задержалась снаружи, болтая с прохаживающимися рядом. – Как чудесно вы выглядите сегодня, ma chère186! Это была мадам де Рамаж, одна из фрейлин королевы. Немолодая, величественная женщина, она раз или два приходила ужинать на улицу Тремулен. Она тепло обняла меня, после чего огляделась, чтобы убедиться, что за нами никто не наблюдает. – Я надеялась встретить вас здесь, дорогая, – сказала она, придвигаясь чуть ближе и понижая голос. – Хотела посоветовать вам быть осторожнее с графом Сен-Жерменом. Полуобернувшись по направлению ее взгляда, я увидела узколицего мужчину из гаврских доков, входящим в музыкальную гостиную под руку с элегантно одетой дамой помоложе. Очевидно, он меня не заметил, и я поспешно развернулась к мадам де Ремаж. – Что… разве он… то есть… Встревоженная появлением угрюмого графа, я почувствовала, что все еще в состоянии сильно краснеть. – Что ж, да, слышали, как он говорил о вас, – сообщила мадам де Рамаж, любезно помогая мне преодолеть замешательство. – Я так понимаю, что в Гавре возникли какие-то незначительные затруднения? – Что-то в этом роде, – отозвалась я. – Все, что я сделала, так это распознала случай заражения оспой, но в результате его корабль был уничтожен, и… ему это не понравилось, – вяло закончила я. – Ах, так вот оно что. Вид у мадам де Рамаж был довольный. Я предположила, что наличие, так сказать, информации из первых рук даст ей преимущество в обмене сплетнями и сведениями, которые являлись предметом торговли парижской светской жизни. – Он рассказывал людям, что считает вас ведьмой, – с улыбкой заметила она, помахав приятелю через комнату. – Прелестная история! О, никто в это не верит, – заверила она меня. – Всем известно, что если кто-то и замешан в подобных делах, так это сам месье граф. – Вот как? Я хотела спросить, что именно она имела в виду, но как раз в этот момент герр Герстманн засуетился, захлопав в ладоши, словно прогоняя стайку кур. – Сюда, сюда, дамы! – позвал он. – Мы все в сборе, да начнется пение! Когда ансамбль поспешно собрался у клавесина, я оглянулась на альков, где оставила Мэри Хокинс. Мне показалось, что я видела, как дернулась занавеска, но уверена не была. А когда заиграла музыка, и объединенные голоса зазвучали громче, мне показалось, что со стороны алькова я услышала чистое, высокое сопрано – но опять же, уверена не была.
***
– Очень мило, Сассенах, – сказал Джейми, когда я, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, присоединилась к нему после пения. Он ухмыльнулся и похлопал меня по плечу. – Откуда тебе знать? – спросила я, принимая бокал крюшона187 от проходящего мимо слуги. – Ты же не можешь отличить одну песню от другой. – Ну, во всяком случае, ты была громкой, – невозмутимо ответил он. – Я расслышал каждое слово. Я почувствовала, как он чуть напрягся возле меня, и повернулась, чтобы глянуть, на что – или на кого – он смотрел. Женщина, которая только что вошла, была крошечной, ростом едва доставая Джейми до нижнего ребра, ручки и ножки казались кукольными, а над глазами глубокого черного, как тёрн, цвета выделялись тонкие, как китайский узор, брови. Она двигалась поступью, что дразнила собственную легкость, так что казалось, будто она вытанцовывает над землей. – А вот и Аннализ де Марийяк, – залюбовавшись ею, сказала я. – Разве она не прелестна? – О да. Что-то в его голосе заставило меня резко поднять глаза. Кончики ушей у него слегка порозовели. – А я-то думала, что ты провел свои годы во Франции, сражаясь, а не совершая амурные победы, – язвительно произнесла я. К моему удивлению, при этих словах он рассмеялся. Услышав этот звук, женщина повернулась к нам. Когда она увидела Джейми, маячащего среди толпы, на ее лице засияла ослепительная улыбка. Она повернулась, как будто собралась направиться к нам, но ее отвлек джентльмен в парике и великолепном атласе цвета лаванды, который докучливо положил ладонь на ее хрупкую руку. Прежде чем переключить свое внимание на нового собеседника, она жестом кокетливого сожаления очаровательно махнула веером в сторону Джейми. – Что тут смешного? – спросила я, заметив, что он все еще широко ухмыляется, глядя вслед мягко колышущимся кружевным юбкам дамы. Он вдруг резко осознал, что я рядом, и улыбнулся мне сверху. – О, ничего, Сассенах. Просто ты упомянула о сражениях. На своей первой дуэли – ну, кстати, и единственной – я дрался из-за Аннализ де Марийяк. Когда мне было восемнадцать. Голос его звучал немного мечтательно, пока он наблюдал, как гладкая темноволосая головка пробирается сквозь толпу, окруженная, куда бы она ни направлялась, белым роем париков и напудренных волос, а кое-где для разнообразия – и модным париком розового оттенка с завитушками. – Дуэли? С кем? – спросила я, настороженно оглядываясь по сторонам и выискивая возле фарфоровой куколки какое-нибудь дополнение в виде мужчины, который мог бы пожелать продолжить старую ссору. – О, его здесь нет, – ответил Джейми, заметив и верно истолковав мой взгляд. – Он умер. – Ты убил его? От волнения я заговорила чуть громче, чем рассчитывала. Когда рядом несколько голов с любопытством повернулись в нашу сторону, Джейми ухватил меня за локоть и поспешно повел к ближайшей стеклянной двери. – Следи за голосом, Сассенах, – сказал он почти спокойно. – Нет, я его не убивал. Хотел, – уныло добавил он, – но не убил. Он умер два года назад от отвратительной болезни горла. Джаред мне сказал. Он вел меня по одной из садовых дорожек, освещенных слугами-фонарщиками, стоявшими, как оградительные столбики через каждый пять ярдов188 от террасы до фонтана в конце дорожки. Посреди большого зеркального пруда четыре дельфина брызгали струями воды на раздраженного с виду Тритона в центре, который совершенно безрезультатно потрясал перед ними трезубцем. – Ну же, не томи меня! – поторопила я, когда мы вышли за пределы слышимости публики на террасе. – Что произошло? – Ладно, хорошо, – смирившись, произнес он. – Ну, ты, вероятно, заметила, что Аннализ довольно хорошенькая? – О, серьезно? Что ж, пожалуй, теперь, когда ты упомянул об этом, я припоминаю что-то в этом роде, – сладко пропела я, чем вызвала резкий пристальный взгляд, за которым последовала кривая улыбка. – Да. Что ж, я был не единственным молодым кавалером в Париже, придерживавшимся того же мнения, и не единственным, кто потерял из-за нее голову. Ходил как в тумане, спотыкаясь о собственные ноги. Дожидался на улице в надежде увидеть, как она выходит из дома к экипажу. Даже есть забывал, Джаред говорил, что камзол висел на мне, как на пугале, а состояние волос только усиливало сходство. Его рука рассеянно потянулась к голове, поглаживая безупречную косичку, которая плотно прилегала к шее, перевязанная голубой лентой. – Забывал есть? Господи, тебе и в самом деле было плохо, – заметила я. Он усмехнулся. – О да. И стало еще хуже, когда она начала флиртовать с Шарлем Голуазом. Заметь, – для объективности добавил он, – она флиртовала со всеми – и всех это устраивало – но за ужином она чересчур часто выбирала его соседом, на мой взгляд, и слишком много с ним танцевала на приемах и… ну, одним словом, Сассенах, дело в том, что однажды ночью я застал их на террасе ее отца целующимися при луне и бросил ему вызов. К этому моменту нашей прогулки мы добрались до фонтана. Джейми остановился, и мы уселись на бортике фонтана, с подветренной стороны от брызг дельфинов с раздутыми губами. Джейми опустил руку в темную воду и тут же вытащил, намокшую, рассеянно наблюдая, как серебряные капли стекают по пальцам. – Тогда дуэли в Париже были запрещены законом – как и сейчас. Но места были, они всегда есть. Решение оставалось за ним, и он выбрал место в Булонском лесу. Недалеко от дороги Семи святых, но скрытое завесой дубов. Выбор оружия тоже был за ним. Я рассчитывал на пистолеты, но он выбрал шпаги. – Зачем ему это делать? Ты же мог дотянуться до него на шесть дюймов189 – или больше. Экспертом я не была, но волей-неволей немного узнала о стратегии и тактике фехтования; раз в два-три дня Джейми и Мёртаг занимали друг друга для поддержания формы, схлестываясь, парируя удары и делая выпады по всему саду, к безграничному восторгу слуг, – как мужчин, так и женщин, – которые вываливали на балконы, чтобы понаблюдать. – Почему он выбрал шпаги? Потому, что владеет ею чертовски хорошо. К тому же, я допускал, что он счел, будто я могу случайно убить его из пистолета, тогда как ему было известно, что с клинком меня устроит лишь пустить кровь. Я не хотел его убивать, знаешь ли, – объяснил он. – Только унизить. И он это знал. Не дурак был наш Шарль, – заключил он, удрученно качая головой. Из-за водяной пыли от фонтана локоны выбивались из моей прически и вились вокруг лица. Я отвела назад прядь волос и спросила: – И ты его унизил? – Ну, по крайней мере, я его ранил. Я удивилась, услышав легкую нотку удовлетворения в его голосе, и приподняла бровь. – Он обучался этому искусству у Лежена, одного из лучших фехтовальщиков Франции, – пояснил Джейми. – Это напоминало схватку с треклятой блохой, а я еще и дрался с ним правой рукой. Он еще раз провел ладонью по волосам, словно проверяя плетение. – Посреди дуэли волосы у меня распустились, – продолжил он. – Удерживающий их ремешок порвался, и ветер швырял их мне в глаза, так что я видел лишь крохотный белый контур Шарля в рубашке, мечущийся туда-сюда, словно мелкая рыбешка. Так я и достал его в конечном счете – как пронзают дирком рыбу. Он фыркнул носом. – Он взвизгнул, точно я проткнул его насквозь, хотя я знал, что всего лишь уколол его в руку. Я наконец убрал волосы с лица, глянул ему за спину и увидел Аннализ, стоящую там, на краю поляны, с широко распахнутыми глазами, темными, как этот пруд. Он махнул рукой на серебристо-черную поверхность рядом с нами. – Так что я вложил клинок в ножны, пригладил волосы и замер там – практически надеясь, что она подойдет и бросится в мои объятия, надо полагать. – Хм, – деликатно хмыкнула я. – Я так понимаю, она не бросилась? – Ну, тогда я еще ничего не смыслил в женщинах, верно? – отозвался он. – Нет, она, разумеется, подошла и кинулась к нему. Он издал горлом шотландский звук, полный самоиронии и шутливого отвращения. – Как я слышал, вышла за него спустя месяц. Ай, и ладно, – с печальной улыбкой он вдруг пожал плечами. – Вот так мое сердце было разбито. Уехал домой в Шотландию и неделями хандрил, пока из-за меня у отца не лопнуло терпение. Он засмеялся. – Я из-за этого даже подумывал уйти в монахи. Однажды вечером за ужином я заявил отцу, что, наверное, весной уеду в аббатство и стану послушником. От одной мысли я расхохоталась. – Что ж, с обетом бедности у тебя бы трудностей не возникло, целомудрие и послушание дались бы намного сложнее. Что же ответил отец? Он ухмыльнулся – белые зубы на затененном лице. – Он ел овсянку с молоком. Отложил он ложку и какое-то время смотрел на меня. Затем вздохнул, покачал головой и сказал: «День выдался долгий, Джейми». Потом снова взялся за ложку и вернулся к ужину, а я больше ни словом об этом не обмолвился. Он глянул вверх по спуску на террасу, где те, кто не танцевал, прогуливались туда-сюда, освежаясь между танцами, потягивая вино и флиртуя за веерами. Он ностальгически вздохнул. – Да, очень хорошенькая девушка, Аннализ де Марийяк. Грациозная, словно ветерок, и такая маленькая, что хотелось засунуть ее под рубашку и носить там, точно котенка. Я молчала, прислушиваясь к негромкой музыке, доносившейся из открытых дверей наверху, и созерцая отсвечивающую атласную туфельку, которая облегала мою ступню девятого размера190. Через минуту Джейми заметил мое молчание. – Что такое, Сассенах? – спросил он, положив руку мне на плечо. – О, ничего, – ответила я со вздохом. – Просто подумалось, что сильно сомневаюсь, чтобы кто-нибудь когда-нибудь описал меня как «грациозная, словно ветерок». – А-а-а. Он чуть отвернул голову, длинный прямой нос и твердый подбородок освещались со спины светом ближайшего фонаря. Как только он снова повернулся ко мне, я заметила на его губах легкую улыбку. – Что ж, надо сказать, Сассенах, «грациозная», возможно, не первое слово, которое приходит на ум при мысли о тебе. Рукой он скользнул по моей спине, одной большой и теплой ладонью обхватив обтянутое шелком плечо. – Но я говорю с тобой, как говорю со своей душой, – сказал он, разворачивая меня лицом к себе. Он протянул руку и коснулся ладонью моей щеки, легко дотронувшись пальцами до виска. – И, Сассенах, – прошептал он, – твое лицо – это мое сердце. Несколько минут спустя переменившийся ветер наконец разделил нас мелкими брызгами из фонтана. Мы отстранились друг от друга и торопливо вскочили, смеясь под неожиданно холодными струями. Джейми вопросительно склонил голову в сторону террасы, и я, кивнув, взяла его под руку. – Итак, – заметила я, пока мы медленно поднимались по широким ступеням в бальный зал, – вижу, теперь ты узнал о женщинах немного больше. Он рассмеялся, низко и утробно, и крепче обхватил меня за талию. – Самое важное, что я узнал о женщинах, Сассенах, так это, какую из них выбрать. Он отступил на шаг, кланяясь мне и указывая через открытые двери на великолепную обстановку внутри. – Могу я пригласить вас на этот танец, миледи?
***
Следующий день я провела у д’Арбанвилей, где снова встретилась с королевским учителем пения. На этот раз у нас нашлось время для разговора, о котором после ужина я и поведала Джейми. – Ты – что? Джейми покосился на меня, будто подозревал, что я затеяла какой-то розыгрыш. – Я сказала: герр Герстманн предположил, что меня может заинтересовать знакомство с его другом. Матушка Хильдегард заведует «Приютом ангелов» – ну знаешь, благотворительной больницей рядом с собором. – Я знаю, где это. В его голосе угадывалось полное отсутствие энтузиазма. – У него болело горло, и именно поэтому я рассказала ему, что при этом принимать, и немного о лекарствах в целом, и о том, как меня занимают болезни, и, ну, знаешь, слово за слово… – С тобой обычно так и происходит, – согласился он, и в голосе отчетливо сквозил цинизм. Я не обратила внимания на его тон и продолжила: – Так что завтра я собираюсь отправиться в эту больницу. Я приподнялась на цыпочки, чтобы достать с полки свой сундучок с лекарствами. – Может, в первый раз мне не стоит брать его с собой, – сказала я, задумчиво просматривая содержимое. – Такое может показаться чересчур навязчивым. Как ты думаешь? – Навязчивым? – его голос звучал ошарашенно. – Ты собираешься заглянуть в это место или туда переехать? – Э-э… ну, – начала я. И сделала глубокий вдох. – Я, э-э-э, подумала, что, пожалуй, могла бы работать там постоянно. Герр Герстманн говорит, что все врачи и знахари, которые туда приходят, жертвуют своим временем. Многие из них появляются не каждый день, а у меня полно времени, и я могла бы… – Полно времени? – Хватит повторять все, что я говорю, – попросила я. – Да, полно времени. Я понимаю, как важно посещать приемы, званые ужины и тому подобное, но это не займет весь день – по крайней мере, в этом нет необходимости. Я могла бы… – Сассенах, ты носишь ребенка! Ты же не собираешься идти ухаживать за нищими и преступниками? Теперь его голос звучал совершенно беспомощно, как будто он не знал, как вести себя с кем-то, кто внезапно потерял рассудок прямо у него на глазах. – Я не забыла, – уверила я его. Скосив глаза вниз, я прижала руки к животу. – Пока это не очень заметно, в свободном платье какое-то время может и обойдется. И со мной все нормально, если не считать тошноты по утрам, не вижу причин, почему мне не следует поработать еще несколько месяцев. – Кроме той причины, что я этого тебе не позволю! Этим вечером гостей не ожидалось, и он, вернувшись домой, снял шейный платок и расстегнул воротник. Я видела, как по его горлу поднимается темно-красная волна. – Джейми, – начала я, настаивая на здравомыслии. – Тебе известно, кто я. – Ты моя жена! – Ну, и это тоже, – я отмела эту мысль щелчком пальцев. – Я медсестра, Джейми. Целитель. Ты имел возможность в этом убедиться. Он густо покраснел. – Да, имел. И раз ты вылечила меня, когда я оказался ранен, мне следует думать, будто это нормально, что ты ухаживаешь за нищими и проститутками? Сассенах, ты что, не знаешь, каких людей принимает «Приют ангелов»? Он умоляюще посмотрел на меня, будто ожидая, что я с минуты на минуту образумлюсь. – И что это меняет? Он диким взглядом обвел комнату, заклиная портрет над каминной полкой засвидетельствовать мое неблагоразумие. – Ради бога, ты можешь подхватить какую-нибудь отвратительную болезнь! Неужели ты не заботишься о своем ребенке, даже если не берешься в расчет меня? Благоразумие на данный момент представлялось все менее желанной целью. – Разумеется, забочусь! Каким же беспечным, безответственным человеком ты меня считаешь? – Тем самым, что бросит своего мужа, лишь бы пойти и проиграться с отребьем в канаве! – рявкнул он. – Раз уж ты спросила. Он провел большой ладонью по волосам, отчего те на макушке встали дыбом. – Бросить тебя? С каких это пор «бросить тебя» означает действительно чем-то заняться, вместо того чтобы гнить в гостиной д’Арбанвилей, наблюдая, как Луиза де Роган набивает рот выпечкой, и слушая дурную поэзию и еще худшую музыку? Я хочу приносить пользу! – Присматривать за собственным домашним хозяйством разве не полезно? Быть замужем за мной – это бессмысленно? Шнурок на его волосах порвался от напряжения, и густые пряди распушились подобно пылающему ореолу. Он взирал на меня свысока, как ангел возмездия. – К тебе это тоже относится191, – холодно парировала я. – Быть моим мужем – достаточное ли занятие для тебя? Я что-то не замечаю, чтобы ты целыми днями слонялся по дому, поклоняясь мне. А что до домашнего хозяйства, то это мура. – Мура? Что за мура? – потребовал он объяснений. – Чушь и бессмыслица. Ерунда. Бред собачий. Другими словами, не смеши меня. Мадам Вионне со всем справляется, и делает это в десятки раз лучше, чем удалось бы мне. В этом заключалась настолько очевидная истина, что на минуту его застопорило. Он сердито смотрел на меня сверху вниз, двигая челюстью. – Ах, так? А если я запрещу тебе идти? Это на минуту застопорило меня. Я вытянулась и оглядела его с ног до головы. Его глаза стали цвета потемневшего от дождя сланца, широкий, большой рот сжался в прямую линию. Широкие плечи и прямая спина, руки сложены на груди, как у отлитой из чугуна статуи, «запрет» казалось именно тем словом, которое описывало его лучше всего. – Ты всерьез мне запрещаешь? Напряжение между нами нарастало. Мне хотелось моргнуть, но я не отводила от него холодного взгляда, чтобы не доставлять ему удовольствия. Что я буду делать, если он запретит мне? У меня в голове проносились варианты, какие угодно, от воткнуть нож для писем из слоновой кости ему между ребер до поджечь дом с ним вместе. Единственная мысль, которую я категорически отвергала, это мысль о том, чтобы уступить. Прежде чем заговорить, он сделал паузу и глубоко вдохнул. Его руки по бокам были сжаты в кулаки, и он с сознательным усилием разжал их. – Нет, – сказал он. – Нет, я не запрещаю, – голос у него слегка дрожал от усилий управлять им. – Но если я попрошу тебя? Тут я опустила глаза и уставилась на его отражение в полированной столешнице. Поначалу идея посетить «Приют ангелов» казалась просто интересной затеей, привлекательной альтернативой бесконечным сплетням и мелким интригам парижского общества. Но теперь… Я почувствовала, как напряглись мышцы моих рук, когда в свою очередь сжала кулаки. Я не просто хотела снова работать; мне это было необходимо. – Не знаю, – наконец выдавила я. Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул. – Ты подумаешь об этом, Клэр? Я чувствовала на себе его взгляд. Спустя, как мне показалось, вечность, я кивнула. – Я об этом подумаю. – Хорошо. Его напряжение спало, он нетерпеливо отвернулся. Он расхаживал по гостиной, поднимая мелкие предметы и расставляя их как попало, в конечном счете расположившись у книжной полки, к которой прислонился, невидящим взглядом уставившись на названия на кожаных переплетах. Я нерешительно подошла к нему и положила руку на плечо. – Джейми, я не хотела тебя расстраивать. Он глянул на меня сверху вниз и одарил кривой улыбкой. – Что ж… Я тоже не хотел ссориться с тобой, Сассенах. Я вспыльчив и слишком раздражителен, наверное. Он в знак извинения похлопал меня по руке, затем отошел в сторону и остановился, глядя на письменный стол. – Ты много работал, – успокаивающе заметила я, следуя за ним. – Дело не в этом. Он покачал головой и потянулся, чтобы открыть страницы огромной счетной книги, лежащей в центре стола. – Торговля вином – с этим все в порядке. Работы много, да, но меня она не беспокоит. Тут другое. Он указал на небольшую стопку писем, прижатую алебастровым пресс-папье. Одним из Джаредовых, вырезанным в форме белой розы – эмблемы Стюартов. Письма, которые оно оберегало, были от аббата Александра, от графа Мара, от других видных якобитов. Все наполнены завуалированными вопросами, туманными обещаниями, противоречивыми ожиданиями. – Ощущение такое, будто я сражаюсь с перьями! – яростно воскликнул Джейми. – Настоящее сражение, это что-то, до чего я мог бы дотянуться, что я мог бы сделать. А это… Он сгреб со стола пачку писем и подбросил их в воздух. По комнате гулял сквозняк, и бумаги беспорядочно взметнулись, проскальзывая под мебель и трепыхаясь на ковре. – Тут не за что уцепиться, – беспомощно произнес он. – Я могу переговорить с тысячей людей, написать сотню писем, упиться с Карлом до чертиков, но так и не понять, продвигаюсь я или нет. Я оставила письма лежать разбросанными; одна из служанок может собрать их позже. – Джейми, – тихонько произнесла я. – Мы не можем ничего, разве что попытаться. Он слабо улыбнулся, опершись руками о стол. – Да. Я рад, что ты сказала «мы», Сассенах. Иногда со всем этим я чувствую себя таким одиноким. Я обняла его за пояс и прижалась лицом к спине. – Ты же знаешь, я не оставила бы тебя с этим один на один, – заверила я. – Хотя бы потому, что я втянула тебя в это. Я почувствовала под щекой легкую вибрацию от смеха. – Ага, вот именно. Я не держу на тебя зла, Сассенах, – он развернулся, наклонился и легонько поцеловал меня в лоб. – Ты выглядишь усталой, mo nighean donn. А теперь иди ложись. Мне нужно еще немного поработать, но я скоро к тебе присоединюсь. – Хорошо. Сегодня к вечеру я действительно устала, хотя хроническая сонливость ранних сроков беременности уступила место приливу энергии; днем я стала чувствовать себя бодрой, меня переполняло желание действовать. Уже выходя, я остановилась у двери. Он все еще стоял у стола, уставившись на страницы открытой счетной книги. – Джейми? – окликнула я его. – Да? – Больница… я сказала, что подумаю об этом. Ты тоже подумай, кхм? Он покрутил головой, одна бровь резко выгнулась. Потом улыбнулся и коротко кивнул. – Скоро приду к тебе, Сассенах, – ответил он.
По-прежнему шел мокрый снег, и крошечные крупинки замерзшего дождя стучали по окнам и с шипением влетали в огонь, когда порыв ночного ветра загонял их в воздуховод. Дул сильный ветер, он стонал и роптал в дымоходах, отчего спальня за счет контраста казалась еще уютнее. Сама кровать представляла собой оазис тепла и уюта, с одеялами из гусиного пуха, огромными пуховыми подушками и Джейми, добросовестно отдающим британские тепловые единицы192 подобно электрическому обогревателю. Большая ладонь нежно погладила меня по животу, теплая сквозь тонкий шелк ночной рубашки. – Нет, вот здесь. Тебе нужно нажать чуть сильнее. Я обхватила его ладонь и надавила пальцами чуть выше моей лобковой кости, где начала давать о себе знать матка – круглая твердая выпуклость размером чуть больше грейпфрута. – Да, я его чувствую, – пробормотал он. – Он и вправду тут. Едва заметная улыбка благоговейного восторга тронула уголок его рта, и он глянул на меня, сверкнув глазами. – Ты уже чувствуешь, как он двигается? Я покачала головой. – Пока нет. Еще месяц или около того, мне кажется, судя по тому, что говорила твоя сестра Дженни. – Ммм, – проговорил он, целуя крошечную выпуклость. – Что ты думаешь насчет Далхаузи, Сассенах? – Что я думаю о Далхаузи в каком смысле? – поинтересовалась я. – Ну, в качестве имени, – ответил он. И похлопал меня по животу. – Ему понадобится имя. – Верно, – заметила я. – Хотя с чего ты взял, что там мальчик? Это запросто может быть и девочка. – О? А-а, да, верно, – допустил он, как будто такая возможность только что пришла ему в голову. – И все же почему бы не начать с мужских имен? Мы можем назвать его в честь твоего дяди, который тебя вырастил. – Э-э-э, – я нахмурилась, разглядывая живот. Как бы сильно я ни любила дядю Лэмба, мне не хотелось навязывать беспомощному младенцу имя вроде Лэмберт или Квентин. – Нет, не думаю. С другой стороны, не уверена, что также хотела бы назвать его в честь одного из твоих дядюшек. Задумавшись, Джейми рассеянно поглаживал мой живот. – Как звали твоего отца, Сассенах? – спросил он. Мне пришлось на секунду задуматься, чтобы вспомнить. – Генри, – ответила я. – Генри Монморанси Бичем. Джейми, у меня не будет ребенка по имени Монморанси Фрейзер, ни при каких обстоятельствах. От Генри я тоже не в восторге, хотя оно лучше, чем Лэмберт. Как насчет Уильяма? – предложила я. – В честь твоего брата? Его старший брат Уильям умер в позднем детстве, но прожил достаточно, чтобы Джейми вспоминал о нем с большой любовью. Лоб его наморщился в раздумье. – Хм, – высказался он. – Ага, может быть. Или мы могли бы назвать его… – Джеймс, – произнес глухой замогильный голос из дымохода. – Что? – воскликнула я, резко садясь в кровати. – Джеймс, – нетерпеливо повторил камин. – Джеймс, Джеймс! – Святая кровь Христова, – пробормотал Джейми, уставившись на пляшущие языки пламени в камине. Я почувствовала, как волосы на его предплечье встали дыбом, жесткие, будто проволока. Ненадолго он застыл, а затем, осененный какой-то мыслью, вскочил на ноги и подошел к слуховому окну193, не потрудившись накинуть что-нибудь поверх рубашки. Он распахнул створку, впустив поток холодного воздуха, и высунул голову в ночь. Я услышала приглушенный вскрик, а потом скребущий звук по сланцевой крыше. Джейми высунулся далеко вперед, привстав на цыпочки, чтобы дотянуться, после чего медленно попятился в комнату, промокший под дождем и кряхтящий от усилий. Он тянул за собой, обхватив руками шею, привлекательного юношу в темной одежде, насквозь промокшего, с окровавленной тканью, обернутой вокруг одной ладони. Посетитель зацепился ногой за подоконник и неуклюже упал, растянувшись на полу. Однако он тут же вскочил и поклонился мне, сдернув широкополую шляпу. – Мадам, – произнес он по-французски с сильным акцентом. – Я должен просить у вас прощения, что появился столь бесцеремонно. Я вторгся, но это вынужденный визит к моему другу Джеймсу в такой неурочный час. Он оказался крепким, миловидным парнем, с густыми светло-каштановыми волосами, свободно спадающими на плечи, и бледным лицом, щеки на котором раскраснелись от холода и напряжения. У него немного текло из носа, и он вытер его тыльной стороной замотанной ладони, слегка при этом поморщившись. Джейми, приподняв обе брови, вежливо поклонился посетителю. – Мой дом к вашим услугам, ваше высочество, – сказал он, окинув взглядом полный беспорядок в наряде посетителя. Его шейный платок развязался и свободно болтался на шее, половина пуговиц была застегнута криво, а ширинка бриджей наполовину расстегнулась. Я увидела, как из-за этого Джейми слегка нахмурился и ненавязчиво встал перед юношей, чтобы заслонить мне нескромное зрелище. – Могу я представить свою жену, ваше высочество? – поинтересовался он. – Клэр, миледи Брох-Туарах. Клэр, это его высочество принц Карл, сын короля Якова Шотландского. – Кхм, да, – пробормотала я. – Я уже об этом догадалась. Э-э… добрый вечер, ваше высочество. Я милостиво кивнула, натягивая на себя одеяло. Мне показалось, что при данных обстоятельствах можно было обойтись без положенного реверанса. Принц воспользовался многословным представлением Джейми, чтобы привести в порядок свои штаны, и теперь кивнул мне, преисполненный королевского достоинства. – Мне приятно, мадам, – сказал он и снова поклонился, проделав это гораздо изящнее. Он выпрямился и стоял, вертя шляпу в руках, очевидно, пытаясь придумать, что сказать дальше. Джейми, стоявший рядом в рубашке с голыми ногами, переводил взгляд с меня на Карла, по-видимому, тоже не находя слов. – Э-э… – начала я, чтобы нарушить молчание. – С вами произошел несчастный случай, ваше высочество? Я кивнула на носовой платок, обернутый вокруг его ладони, и он опустил взгляд, как будто впервые его заметил. – Да, – ответил он, – а-а… нет. Я хочу сказать… это пустяки, миледи. Уставившись на свою руку, он покраснел еще сильнее. Его поведение было странным – нечто среднее между смущением и гневом. Однако я видела, как расползается пятно на ткани, и спустила ноги с кровати, нащупывая свой халат. – Лучше позвольте мне взглянуть, – сказала я. Рана, которую принц продемонстрировал с некоторой неохотой, оказалась несерьезной, но необычной. – Похоже на укус животного, – недоумённо заметила я, промокая маленький полукруг колотых ранок в перепонке между большим и указательным пальцами. Принц Карл поморщился, когда я сжала плоть с ним рядом, намереваясь очистить рану с помощью кровотечения, прежде чем ее перевязывать. – Да, – отозвался он. – Укус обезьяны. Мерзкая блохастая тварь! – вырвалось у него. – Я ей говорил, что следует от нее избавиться. Вне всякого сомнения, животное больное! Я нашла свой сундучок с лекарствами и теперь наносила тонкий слой мази из горечавки. – Не думаю, что вам стоит беспокоиться, – заметила я, сосредоточившись на своем занятии. – При условии, что это не бешенство. – Бешенство? – принц сильно побледнел. – Вы думаете, такое возможно? Очевидно, он понятия не имел, что может значить «бешенство», но не хотел иметь к этому никакого отношения. – Все возможно, – весело заметила я. Застигнутая врасплох его внезапным появлением, я только сейчас начала понимать, что если бы этот молодой человек изящно скончался от какой-нибудь быстрой и смертельной болезни, в отдаленной перспективе это избавило бы всех от множества неприятностей. Тем не менее, у меня не хватило духу пожелать ему гангрены или бешенства, и я аккуратно перевязала его ладонь чистой льняной повязкой. Он улыбнулся, в очередной раз поклонился и очень мило поблагодарил меня на смеси французского и итальянского. Не переставая бурно извиняться за свой несвоевременный визит, он был отбуксирован Джейми, – теперь уже прилично одетым в килт, – вниз, чтобы выпить. Ощущая, как холод в комнате проникает под халат, я забралась обратно в постель и натянула одеяло до подбородка. Так вот каким был принц Карл! Довольно красивый, ничего не скажешь, по крайней мере, чтобы обратить внимание. Он казался совсем юным – намного моложе Джейми, хотя я знала, что Джейми был всего на год или два старше. Тем не менее, его высочество отличался ощутимо превосходной манерой поведения и немалой долей самодовольного достоинства, несмотря на беспорядок в одежде. Было ли этого на самом деле достаточно, чтобы отправиться в Шотландию во главе армии для восстановления прав на престол? Уже погружаясь в сон, я задалась вопросом, чем именно занимался наследник шотландского престола, разгуливая по крышам Парижа посреди ночи с обезьяньим укусом на руке. Этот вопрос все еще крутился у меня в голове, когда Джейми разбудил меня через некоторое время, скользнув в кровать и пристроив свои большие, ледяные ступни прямо у меня под коленями. – Не надо так кричать, – заворчал он, – слуг разбудишь. – Какого дьявола Карл Стюарт вытворял, бегая по крышам с обезьянами? – потребовала я объяснений, пытаясь увернуться. – Убери от меня эти чертовы ледышки. – Навещал свою любовницу, – лаконично ответил Джейми. – Ну хорошо, перестань лягаться. Дрожа, он убрал ноги и обнял меня, как только я к нему повернулась. – У него любовница? Кто? Подстегиваемая дуновениями холода и скандала, я быстро просыпалась. – Это Луиза де Латур, – нехотя пояснил Джейми в ответ на мои понукания. Его нос казался длиннее и острее, чем обычно, а густые брови сошлись в одной точке над ним. С его шотландско-католической точки зрения иметь любовницу было совсем скверно, но общеизвестно, что члены королевской семьи имели определенные привилегии в этом отношении. Однако принцесса Луиза де Латур была замужем. И являлся он членом королевской семьи или нет, выбрать замужнюю женщину в любовницы было положительно аморально, несмотря на пример его кузена Джареда. – Ха, – с удовлетворением выдала я. – Так я и знала! – Он говорит, что влюблен в нее, – коротко доложил он, натягивая одеяла на плечи. – Он утверждает, что она тоже любит его, говорит, что последние три месяца была верна только ему. Да уж! – Что ж, такое, как известно, случается, – довольно заметила я. – Значит, он наведывался к ней? Но как он выбрался на крышу? Он тебе рассказал? – О да. Он рассказал. Карл, подкрепившийся за ночь несколькими бокалами лучшего выдержанного портвейна Джареда, стал весьма откровенным. Этим вечером, по словам Карла, сила истинной любви подверглась серьезному испытанию из-за преданности его inamorata194 своему домашнему питомцу, довольно злонравной обезьянке, которая отвечала взаимностью на неприязнь его высочества и нашла куда более определенные способы продемонстрировать свое мнение. В насмешку щелкнув пальцами под носом обезьяны, его высочество сначала пострадал от резкого укуса в руку, а затем от еще более резкого языка своей любовницы, исполненного горького упрека. Пара страстно разругалась вплоть до того, что Луиза, принцесса де Роган, приказала Карлу удалиться. Он выразил крайнюю готовность уйти – и никогда, драматично подчеркнул он, не возвращаться. Уход принца, однако, оказался существенно затруднен из-за того, что выяснилось: муж принцессы рано вернулся после игорного вечера и уютно устроился в передней с бутылкой бренди. – Так что, – продолжал Джейми, невольно улыбаясь при этой мысли, – ему не хотелось оставаться с девушкой, но выйти за дверь он не мог – поэтому он распахнул створку и выпрыгнул на крышу. По его словам, он почти спустился на улицу по водосточной трубе, но тут появилась городская стража, и ему пришлось карабкаться обратно, чтобы не попасться им на глаза. Сказал, что славно повеселился, петляя между дымоходов и оскальзываясь на мокром сланце, пока ему не пришло в голову, что наш дом находится всего через три дома в этом ряду, а крыши располагаются достаточно близко, чтобы прыгать по ним, как по листьям водяных лилий. – Ммм, – пробормотала я, ощущая, как тепло вновь разливается по пальцам ног. – Ты отправил его домой в карете? – Нет, он взял на конюшне одну из лошадей. – Если он пил портвейн Джареда, я надеюсь, что им обоим удастся добраться до Монмартра, – заметила я. – Путь неблизкий. – Что ж, поездка будет холодной и мокрой, это точно, – заявил Джейми с самодовольством мужчины, добродетельно нежащегося в теплой постели со своей законной женой. Он задул свечу и крепко прижал меня к груди на манер ложки. – И поделом ему, – пробормотал он. – Мужчина должен быть женатым.
***
Чтобы вечером принять месье Дюверне за скромным ужином только для своих, слуги поднялись до рассвета, придавая лоск и наводя чистоту. – Не понимаю, зачем они так утруждаются, – сказала я Джейми, лежа в постели с закрытыми глазами и прислушиваясь к суете внизу. – Все, что им нужно, это стереть пыль с шахматных фигур и выставить бутылку бренди, остальное он и не заметит. Он рассмеялся и наклонился, чтобы поцеловать меня на прощание. – Все нормально, мне следует хорошо поужинать, если я хочу и дальше его обыгрывать, – он на прощание похлопал меня по плечу. – Иду на склад, Сассенах, вернусь домой вовремя, чтобы переодеться. В поисках какого-нибудь занятия, которое позволило бы мне не попадаться на глаза слугам, я наконец решила попросить лакея сопроводить меня к Роганам. «Возможно, Луизе не помешает капелька утешения, – подумала я, – после размолвки прошлой ночью». Заурядное любопытство, чопорно убеждала я себя, не имело к этому никакого отношения.
***
Вернувшись ближе к вечеру, я обнаружила Джейми в спальне развалившимся в кресле у окна: с ногами на столе, расстегнутым воротником и взъерошенными волосами он внимательно изучал пачку исписанных бумаг. Он поднял глаза на звук закрывающейся двери, и сосредоточенное выражение лица сменилось широкой ухмылкой. – Сассенах! А вот и ты! Он спустил свои длинные ноги и подошел, чтобы обнять меня. Принюхавшись, он зарылся лицом в мои волосы, но тут же отстранился и чихнул. Снова чихнул и отпустил меня, нащупывая в рукаве носовой платок, который носил там на военный манер. – Чем от тебя пахнет, Сассенах? – требовательно спросил он, прижимая льняной квадрат к носу как раз вовремя, чтобы заглушить последствия очередного несдержанного чиха. Я сунула руку за вырез платья и извлекла небольшое саше, спрятанное между грудей. – Жасмин, розы, гиацинт и ландыш… еще амброзия, вероятно, – добавила я, когда он хрюкнул и засопел во вместительные глубины носового платка. – Ты в порядке? Я огляделась в поисках какого-нибудь способа избавления, но ограничилась тем, что бросила саше в коробку для канцелярских принадлежностей на столе на другой стороне комнаты. – Да, в порядке. Это все гиа… гиа… гиаПЧХИ! – Боже! Я торопливо распахнула окно и махнула ему рукой. Он послушно высунул голову и плечи под утренний моросящий дождик, вдыхая порывы свежего, не пахнущего гиацинтами воздуха. – Ох, так-то лучше, – сказал он с облегчением, втягивая через несколько минут голову. Глаза его округлились. – Ты что теперь делаешь, Сассенах? – Моюсь, – объяснила я, сражаясь со шнуровкой на спине платья. – Или, во всяком случае, собираюсь. Я обмазана гиацинтовым маслом, – разъяснила я, когда он сморгнул. – Если я его не смою, ты рискуешь лопнуть. Он задумчиво вытер нос и кивнул. – Тут ты права, Сассенах. Может, попросить лакея принести тебе горячей воды? – Нет, не беспокойся. Быстро ополоснусь и сотру большую его часть, – заверила я его, расстегиваясь и расшнуровываясь как можно быстрее. Я подняла руки, потянувшись к затылку, чтобы собрать волосы в пучок. Внезапно Джейми подался вперед и схватил меня за запястье, вздергивая руку в воздух. – Что ты делаешь? – испуганно воскликнула я. – Что ты наделала, Сассенах? – потребовал он объяснений. Он изумленно таращился мне в подмышку. – Побрилась, – с гордостью ответила я. – Вернее, удалила волосы воском. У Луизы оказалась своя servante aux petits soins195 – ну, ее личная служанка по уходу за собой, понимаешь? – сегодня утром, она и мной занялась. – Удалила воском? – Джейми бросил диковатый взгляд на подсвечник у кувшина, затем снова на меня. – Ты совала воск себе в подмышки? – Не такой воск, – заверила я его. – Ароматизированный пчелиный воск. Эта леди разогрела его, затем еще теплым воск нанесла. Как только он остывает, просто резко дергаешь, – при этом воспоминании я тут же поморщилась, – и вуаля, что твой дядюшка Боб196. – Будь у меня дядюшка Боб, он бы не одобрил ничего подобного, – сурово заметил Джейми. – Для чего, черт возьми, ты такое сотворила? Он пристально вглядывался в это место, по-прежнему не отпуская мое запястье. – Разве это не боль… боль… чхи! Он отпустил мою руку и поспешно попятился. – Разве это не больно? – спросил он, снова прижимая платок к носу. – Ну, немножко, – созналась я. – Но оно того стоит, как думаешь? – спросила я, поднимая обе руки, словно балерина, и слегка поворачиваясь туда-сюда. – Первый раз за многие месяцы я чувствую себя совершенно чистой. – Стоит того? – переспросил он, голос его звучал чуть растерянно. – Какое отношение к чистоте имеет то, что ты выдернула все волосы у себя в подмышках? Немного запоздало до меня дошло, что ни одна из шотландских женщин, с которыми я сталкивалась, не прибегала к какому-либо виду депиляции. Более того, Джейми почти наверняка никогда не находился в достаточно тесном контакте с парижанками из высшего общества, чтобы знать, что делают многие из них. – Ну, – начала я, внезапно осознав, с какими трудностями сталкивается антрополог, пытаясь истолковать наиболее своеобразные обычаи первобытного племени. – Так куда меньше пахнет, – предположила я. – И что плохого в том, как ты пахнешь? – запальчиво поинтересовался он. – По крайней мере, от тебя пахло женщиной, а не чертовым цветочным садом. Кто я, по-твоему – мужчина или шмель? Может, ты помоешься, Сассенах, чтобы я мог подойти к тебе ближе, чем на десять футов197? Я взяла тряпочку и начала протирать туловище. Мадам Ласерр, служанка для интимных услуг Луизы, нанесла ароматическое масло на все мое тело; я очень надеялась, что оно легко смоется. Меня приводило в замешательство то, как он топтался за пределами досягаемости запаха, свирепо глядя на меня, как волк, кружащий вокруг добычи. Я повернулась спиной, чтобы окунуть тряпочку в чашу, и небрежно бросила через плечо: – Э-э-э, на ногах я тоже все удалила. Я украдкой бросила беглый взгляд через плечо. Первоначальное потрясение сменилось выражением полного недоумения. – Твои ноги ничем же не пахнут, – заметил он. – Разве что будешь ходить по колено в коровьем навозе. Я повернулась и приподняла юбку до колен, выставив один носок вперед, чтобы продемонстрировать изящные изгибы икры и голени. – Но они выглядят намного лучше, – отметила я. – Такие приятные и гладкие, не как у Гарри, косматой обезьяны198. Он с обидой посмотрел вниз на собственные покрытые пушком колени. – Я обезьяна, да? – Да не ты, а я! – выпалила я, начиная раздражаться. – У меня на ногах волос больше, чем когда-либо было у тебя! – Ну, так и должно быть, ты же мужчина! Он набрал в грудь воздуха, как будто собираясь ответить, после чего выдохнул, качая головой и что-то бормоча себе под нос на гэльском. Плюхнулся обратно в кресло и откинулся на спинку, наблюдая за мной прищуренным взглядом, изредка снова что-то бормоча себе под нос. Я решила не просить перевода. После того, как большая часть моего омовения прошла в обстановке, которую лучше всего можно было бы описать как напряженную, я решилась на попытку примирения. – Знаешь, могло быть и хуже, – заметила я, протирая внутреннюю сторону бедра. – Луизе удалили все волосы на теле. Это заставило его перейти на английский, по крайней мере на время. – Что, она вырвала волоски со своего горшочка с медом? – вопросил он, ужаснувшись до несвойственной ему пошлости. – Мм-кхм, – отозвалась я, удовлетворенная тем, что этот образ, по крайней мере, отвлек его от моего удручающе безволосого состояния. – Каждый волосок. Мадам Ласерр повыдергивала случайно пропущенные. – Дева Мария, Михаил и Святая Бригита! Он крепко зажмурил глаза, то ли чтобы избежать, то ли чтобы лучше обдумать описанную мной картину. Очевидно, последнее, потому что он опять открыл глаза и уставился на меня, потребовав пояснений: – Теперь она разгуливает безволосая, как младенец? – Она говорит, – тактично отозвалась я, – что мужчины находят это эротичным. Его брови почти соприкоснулись с линией роста волос – ловкий трюк для человека с таким типично высоким лбом. – Я бы очень хотела, чтобы ты перестал бормотать, – заметила я, вешая тряпочку сушиться на спинку стула. – Я не понимаю ни слова из того, что ты говоришь. – По большому счету, Сассенах, – ответил он, – это к лучшему.
===
183. В XVII веке французский шербет представлял собой напиток из воды, сахара и лимона. 184 Моя дорогая Клэр (фр.). 185. Дети мои (фр.). 186. Дорогая моя (фр.). 187. Крюшон (фр. cruchon – «кувшинчик») – холодный десертный алкогольный напиток из виноградного вина, смешанного с коньяком, ликёром, шампанским, свежими или консервированными фруктами и ягодами. 188. Около 4,6 м. 189. 15,24 см. 190. 39-40 размер ноги. 191. В оригинале: Sauce for the gander. Часть английской пословицы what's sauce for the goose is sauce for the gander – что соус для гусыни, то соус и для гусака (т.е. что хорошо для одного, хорошо и для других). 192. Британская тепловая единица (британская термическая (термальная) единица, БТЕ) – единица измерения тепловой энергии в английской системе мер. 193. Слуховое окно – оконный проём в скате крыши, обычно чердачной, или куполе, с вертикальной рамой, закрытой по бокам и сверху. 194. Возлюбленная (итал.). 195. Служанка для мелких косметических процедур (фр.). 196. Как правило, восклицание «Bob’s your uncle!» используют в конце высказывания, и переводится оно как «и дело с концом», «дело в шляпе», «вуаля». Разумеется, обычно идиомы не переводятся дословно, но в таком случае было бы непонятно, про какого дядю Боба говорит Джейми. Либо пришлось бы полностью убирать или перевинчивать реплику Джейми, что наверняка привело бы к потере смысла. Поэтому вот… 197. Около 3 м. 198. «Гарри, косматая обезьяна» – песня Рея Стивенса (род. 24 января 1939 г.), американского комического певца в стиле кантри. Песня выпущена в 1963 году, анахронизм.
Дата: Воскресенье, 12.03.2023, 21:35 | Сообщение # 29
Виконт
Сообщений: 409
Глава 12. «Приют ангелов»
– Хорошо, – смиренно заявил Джейми за завтраком. Он предостерегающе ткнул в меня ложкой. – Иди уже. Но, кроме лакея, возьмешь в провожатые Мёртага, рядом с собором бедняцкий квартал. – Провожатые? – я выпрямилась, отодвинув миску с кашей, на которую взирала без особого энтузиазма. – Джейми! Ты хочешь сказать, что не станешь возражать, если я пойду в «Приют ангелов»? – Не уверен, что хочу сказать именно это, – произнес он, деловито зачерпывая ложкой собственную кашу. – Но мне кажется, у меня будет гораздо больше возражений, если ты этого не сделаешь. И если ты будешь занята в «Приюте», это хотя бы избавит тебя от необходимости проводить все свое время с Луизой де Роган. Полагаю, что есть вещи и похуже, чем общение с нищими и преступниками, – мрачно добавил он. – По крайней мере, я надеюсь, что ты не вернешься домой из больницы с выщипанным срамным местом. – Я постараюсь, – заверила я.
***
В свое время я повидала немало хороших больничных сестер, и немногих по-настоящему превосходных, которые превратили работу в призвание. В случае с матушкой Хильдегард дело обстояло наоборот, что привело к впечатляющим результатам. Хильдегард де Гасконь оказалась самым подходящим человеком, какого только можно было себе представить, чтобы управлять заведением наподобие «Приюта ангелов». Ростом почти шесть футов, с длинным костлявым телом, закутанным в ярды черной шерсти, она возвышалась над медицинскими сестрами, как пугало на метловище, охраняющее тыквенное поле. Привратники, пациенты, медсестры, санитары, послушницы, посетители, аптекари – всех сметала сила ее присутствия, собирая в аккуратные кучки везде, где распоряжалась матушка Хильдегард. С таким ростом, да еще с лицом, настолько уродливым, что оно казалось гротескно красивым, становилось очевидно, почему она ступила на путь религиозной жизни – Христос был единственным мужчиной, от которого она могла ожидать взаимного приятия. Голос у нее был низкий и звучный: с носовым гасконским акцентом он разносился по коридорам больницы, как эхо церковных колоколов по соседству. Я услышала ее задолго до того, как увидела, мощный голос звучал все громче по мере того, как она шла по коридору к кабинету, где шесть придворных дам и я сгрудились за герром Герстманном, словно островитяне, ждущие приближения урагана за хлипкой баррикадой. Она заполнила узкий дверной проем со свистом, напоминающим шум крыльев летучей мыши, и с восторженным криком набросилась на герра Герстманна, крепко расцеловав его в обе щеки. – Mon cher ami!199 Что за неожиданная радость – и тем более приятная благодаря своей неожиданности. Что привело вас ко мне? Выпрямившись, она с широкой улыбкой повернулась к остальным. Улыбка оставалась широкой, пока герр Герстманн объяснял нашу миссию, хотя и менее опытная гадалка, чем я, смогла бы заметить, как напряглись мышцы щек, превращая ее из светско-любезной в вынужденную гримасу. – Мы очень признательны за ваши помыслы и ваше великодушие, mesdames200. Низкий, похожий на колокол голос продолжил любезную благодарственную речь. В то же время я заметила, как маленькие умные глазки, глубоко посаженные под костлявыми надбровными дугами, забегали взад-вперед, решая, как лучше всего в кратчайшие сроки избавиться от этой досадной помехи, но при этом еще и вытянуть такую сумму денег, с которой этих благочестивых дам можно было бы убедить расстаться ради спасения их души. Приняв решение, она резко хлопнула в ладоши. В дверном проеме, словно чертик из табакерки, возникла низкорослая монахиня, ну совсем как Малиновка201. – Сестра Анжелика, будьте так добры, сопроводите этих дам в диспенсарий, – распорядилась она. – Выдайте им какую-нибудь подходящую одежду, а затем покажите палаты. Они могли бы помочь с раздачей еды пациентам – если того пожелают. Легкое подергивание широкого тонкого рта давало понять, что матушка Хильдегард не ожидала, что благочестивые устремления дам переживут обход палат. Матушка Хильдегард прекрасно разбиралась в человеческой натуре. Три дамы проследовали через первую палату с больными золотухой, чесоткой, экземой, алопецией и вонючей пиемией202, после чего решили, что их благотворительные устремления могут быть полностью удовлетворены пожертвованием в больницу, и сбежали обратно в диспенсарий, дабы сбросить грубые одеяния из мешковины, в которые их облачили. В центре следующей палаты высокий, нескладный мужчина в темном сюртуке проводил то, что, судя по всему, представляло собой профессиональную ампутацию ноги; особенный профессионализм заключался в том, что пациент по всем видимым признакам усыплен не был, и в данный момент удерживался усилиями двух рослых санитаров и плотно сложенной монахини, которая сидела на груди больного, ее ниспадающие одежды, к счастью, скрывали лицо мужчины. Одна из дам позади меня издала негромкий булькающий звук; когда я оглянулась, все, что увидела, – это довольно широкие тылы двух потенциальных самаритянок, застрявших бедро к бедру в узком дверном проеме, ведущем к диспенсарию и свободе. Сделав последний отчаянный рывок и разодрав шелк, они протиснулись-таки и опрометью бросились бежать по темному коридору, едва не сбив с ног санитара, который спешил с подносом, доверху заваленным льняным полотном и хирургическими инструментами. Я глянула в сторону и удивилась, обнаружив, что Мэри Хокинс до сих пор здесь. Чуть белее хирургического полотна – которое, по правде говоря, было довольно мерзкого серого оттенка – и немного позеленевшая возле подбородка, но все еще здесь. – Vite! Dépêchez-vous!203 Хирург выдал повелительный окрик, адресованный, вероятно, пошатнувшемуся санитару, который поспешно подобрал свой поднос и галопом подскочил к тому месту, где застыл высокий темноволосый мужчина с медицинской пилой в руке, готовый разрезать оголенную бедренную кость. Санитар склонился, чтобы наложить второй жгут над местом проведения операции, пила с неописуемым скрежещущим звуком начала погружение, и я, сжалившись над Мэри Хокинс, развернула ее в другую сторону. Ее рука задрожала под моей ладонью, а губы цвета пиона побледнели и сжались, как прихваченный морозом цветок. – Вы не хотите уйти? – обходительно спросила я. – Уверена, матушка Хильдегард может вызвать для вас экипаж. Я оглянулась через плечо на безлюдную темноту коридора. – Боюсь, что графиня и мадам Ламбер уже уехали. Мэри громко сглотнула, но решительно стиснула и без того плотно сжатую челюсть. – Н-нет, – пробормотала она. – Если вы остаетесь, останусь и я. Я определенно собиралась остаться – любопытство и желание вникнуть в деятельность «Приюта ангелов» были слишком сильны и перевешивали любую жалость, которую я испытывала к чувствам Мэри. Сестра Анжелика уже отошла на некоторое расстояние, прежде чем заметила, что мы остановились. Вернувшись, она с легкой улыбкой на кругленьком личике стояла и терпеливо ждала, как будто рассчитывала, что мы тоже развернемся и убежим. Я склонилась над койкой у самого пола. Под единственным одеялом безучастно лежала очень худая женщина, ее тусклый взгляд без интереса скользил по нам. Но мое внимание привлекла не столько женщина, сколько стеклянный сосуд странной формы, стоявший на полу рядом с ее койкой. Он был до краев заполнен желтой жидкостью – вне всякого сомнения, мочой. Я слегка удивилась: без химических анализов или даже лакмусовой бумажки, какая гипотетическая польза могла быть от образца мочи? Однако, по размишлении о всевозможных ситуациях, при которых проводится анализ мочи, у меня возникла идея. Не обращая внимания на встревоженный протестующий возглас сестры Анжелики, я осторожно подняла сосуд. Старательно принюхалась. И действительно; наполовину заглушенный кислыми парами аммиака, жидкость имела приторно-сладкий запах – почти как испорченный мед. Я колебалась, но существовал только один способ убедиться. С гримасой отвращения я робко обмакнула кончик пальца в жидкость и осторожно коснулась его языком. Мэри, следившая за мной вытаращенными глазами, чуть не поперхнулась, но сестра Анжелика наблюдала за происходящим с неожиданным интересом. Я положила руку на лоб женщины; тот был прохладным – никакой лихорадки, которая объяснила бы истощение. – Вы хотите пить, мадам? – спросила я больную. Ответ я знала еще до того, как она заговорила, заметив пустой графин возле ее головы. – Все время, мадам, – ответила она. – И к тому же я все время голодна. Но плоти на костях не остается, сколько бы я ни ела. Она подняла тонкую, словно веточка, руку, демонстрируя костлявое запястье, а затем уронила, как будто это усилие ее истощило. Я нежно погладила тощую руку и что-то пробормотала на прощание, радостное возбуждение от того, что я поставила правильный диагноз, заметно померкло от осознания, что в эти дни действенного лекарства от сахарного диабета не существовало – женщина передо мной была обречена. В подавленном настроении я поднялась и последовала за сестрой Анжеликой, которая замедлила торопливый шаг, чтобы идти со мной рядом. – Вы можете сказать, от чего она страдает, мадам? – с любопытством спросила монахиня. – Только по моче? – Не только по ней, – ответила я. – Но да, могу. У нее… Проклятье. Как бы это назвали сейчас? – У нее… хм, сахарная болезнь. Ее не насыщает пища, которую она ест, и мучает сильная жажда. Следовательно, выделяется большое количество мочи. Сестра Анжелика кивала, на ее пухлых чертах появилось выражение крайнего любопытства. – И вы можете определить, поправится ли она, мадам? – Нет, не поправится, – прямо ответила я. – Она уже в очень тяжелом состоянии, ей не протянуть и месяца. – А-а-а, – светлые брови приподнялись, и выражение любопытства сменилось выражением уважения. – То же сказал месье Парнель. – А кто он вообще такой? – легкомысленно спросила я. Пухленькая монахиня растерянно нахмурилась. – Ну, в собственном заведении, думаю, он изготавливает грыжевые бандажи, а еще ювелир. Хотя, когда приходит сюда, обычно выполняет обязанности уриноскописта. Я почувствовала, как поднимаются мои собственные брови. – Уриноскописта? – недоверчиво переспросила я. – Такое на самом деле существует? – Oui, мадам. И он сказал в точности, что и вы сказали, о несчастной худенькой леди. Никогда не видела женщину, которая разбиралась бы в уриноскопии, – сказала сестра Анжелика, глядя на меня с откровенным восхищением. – И в небе и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости, сестра204, – снисходительно ответила я. Она серьезно кивнула, заставив меня немного устыдиться своей шутливости. – Это верно, мадам. Не могли бы вы взглянуть на джентльмена на последней койке? Мы считаем, что у него заболевание печени. Мы продолжили, от одной постели к другой совершая полный обход огромного зала. Мы увидели случаи заболеваний, о которых я читала только в учебниках, и всевозможные травмы, от рваных ран головы, полученных в пьяных драках, до возчика, грудь которого была раздавлена укатившейся винной бочкой. У некоторых кроватей я останавливалась, задавая вопросы тем больным, которые, как мне казалось, были способны отвечать. Я слышала, как Мэри за моим плечом дышит ртом, но проверять, действительно ли она зажимает нос, не стала. В завершение обхода сестра Анжелика повернулась ко мне с ироничной улыбкой. – Ну, мадам? Вы все еще желаете служить Господу, оказывая помощь его несчастным? Я уже закатывала рукава платья. – Принесите мне таз с горячей водой, сестра, – ответила я, – и немного мыла.
***
– Как там было, Сассенах? – спросил Джейми. – Ужасно! – ответила я, широко улыбаясь. Он приподнял одну бровь, улыбаясь мне, пока я растягивалась на шезлонге205. – О, тебе понравилось, не так ли? – Ох, Джейми, так приятно снова быть полезной! Я мыла полы и кормила народ жидкой кашей, а когда сестра Анжелика не смотрела, мне удалось сменить пару грязных повязок и вскрыть гнойник. – А-а, славно, – заметил он. – Ты поесть не забыла среди всего этого баловства? – Э-э… да, по правде говоря, забыла, – виновато отозвалась я. – С другой стороны, еще я забыла о тошноте. Как будто напоминая о провинности, стенки моего желудка вдруг сжались. Я прижала кулак под ложечку. – Пожалуй, мне стоит перекусить. – Пожалуй, стоит, – как-то мрачновато согласился он, потянувшись к колокольчику. Он наблюдал, как я безропотно поглощаю мясной пирог с сыром, в перерывах между укусами в деталях с энтузиазмом описывая «Приют ангелов» и его обитателей. – В некоторых палатах очень тесно – двое или трое на койку, что ужасно, но… не хочешь немного? – прервалась я, чтобы спросить. – Очень неплохо. Он посмотрел на кусок пирога, который я протягивала ему. – Если ты уверена, что сможешь воздержаться от рассказа о гангренозных ногтях на ногах так долго, чтобы кусок добрался по моему пищеводу до желудка, тогда да. С запозданием я заметила легкую бледность его щек и едва заметное пощипывание ноздрей. Я налила в бокал вина и протянула ему, прежде чем снова взяться за свою тарелку. – А как прошел твой день, дорогой? – кротко спросила я.
***
«Приют ангелов» стал для меня убежищем. Грубоватая и бесхитростная прямота монахинь и больных стала чудесным отдохновением от постоянных щебетливых интриг придворных дам и джентльменов. У меня также не осталось сомнений в том, что без облегчения, которое я испытывала, давая своим лицевым мышцам возможность расслабиться и обрести нормальное выражение в «Приюте», на моем лице вскоре застыла бы мина неизменно жеманной скуки. Увидев, что я, похоже, знаю, что делаю, и от них ничего не требуется, кроме немногих повязок и полотна, монахини быстро смирились с моим присутствием. И после первичного потрясения от моих произношения и титула, то же самое произошло и с больными. Социальные предрассудки сильны, но они не идут ни в какое сравнение с простыми знаниями и навыками, когда умелые руки требуются срочно и их не хватает. Матушке Хильдегард, при всей ее занятости, потребовалось чуть больше времени, чтобы составить обо мне собственное мнение. Сперва она ничего не говорила мне, разве что простое «Bonjour, мадам» мимоходом, но я часто чувствовала гнет этих маленьких проницательных глаз, сверлящих мне спину, когда склонялась над кроватью пожилого мужчины с опоясывающим лишаем или смазывала мазью алоэ волдыри ребенка, обгоревшего во время одного из нередких пожаров, что случались в бедных кварталах города. Она никогда не подавала виду, что спешит, но за день преодолевала огромное расстояние, ступая по плоским серым булыжникам больничных палат шагом, покрывавшим ярд за раз, а ее маленький белый песик Пуговка следовал за ней по пятам, стараясь не отставать. Совершенно непохожий на пушистых болонок, столь популярных у придворных дам, он отдаленно напоминал помесь пуделя и таксы с грубой курчавой шерстью, которая бахромой плескалась вдоль широкого живота, и короткими кривыми лапами. Конечности с широко расставленными пальцами и черными коготками лихорадочно цокали по каменному полу, когда он семенил за матушкой Хильдегард, заостренная мордочка почти касалась подметающих пол черных складок ее одеяния. – Это что, собака? – с изумлением спросила я одного из санитаров, впервые увидев Пуговку, бегущего по «Приюту» следом за своей хозяйкой. Он перестал подметать пол, чтобы понаблюдать за кучерявым, похожим на метелку хвостом, исчезающим в соседней палате. – Ну, – произнес он с сомнением, – матушка Хильдегард утверждает, что собака. Мне бы не хотелось оказаться тем, кто скажет, что это не так. После того как я лучше сдружилась с монахинями, санитарами и приходящими врачами «Приюта» мне довелось услышать множество других мнений о Пуговке, начиная со снисходительных и заканчивая суеверными. Никто точно не знал, где матушка Хильдегард его раздобыла и почему. В течение нескольких лет он являлся членом больничного штата и рангом – по мнению матушки Хильдегард, единственному, которое имело значение, – намного выше, чем медсестры, и равным большинству приходящих врачей и аптекарей. Некоторые из последних относились к нему с подозрительной неприязнью, остальные – с шутливой приветливостью. Один хирург обычно называл его – так, чтобы матушка не слышала – «этой мерзкой крысой», другой – «вонючим кроликом», а один низенький, круглый изготовитель бандажей совершенно открыто обращался к нему «месье мочалка». Монахини считали его чем-то средним между талисманом и тотемом, тогда как младший священник из соседнего собора, укушенный в ногу, когда пришел совершать таинства над больными, поделился со мной собственным мнением: что Пуговка – один из низших демонов, замаскированный под собаку для своих дьявольских замыслов. Несмотря на нелестный тон высказываний священника, мне показалось, что он, пожалуй, был ближе всех к истине. Поскольку после нескольких недель наблюдения за этой парочкой я пришла к выводу, что Пуговка на самом деле – фамильяр206 матушки Хильдегард. Она часто разговаривала с ним, но не таким тоном, каким обычно обращаются к собакам, а так будто обсуждала важные вопросы с равным. Стоило ей задержаться возле той или иной кровати, как Пуговка нередко запрыгивал на матрас, тычась носом и принюхиваясь к испуганному пациенту. Он садился, часто на ноги пациенту, один раз гавкал и вопросительно поглядывал на матушку, виляя своим шелковистым, похожим на метелку хвостом, как будто спрашивал ее мнение о своем диагнозе, – которое она непременно высказывала. Хотя такое поведение вызывало у меня немалое любопытство, я не имела возможности пристально понаблюдать за работой странной парочки до одного темного дождливого мартовского утра. Я стояла возле кровати возчика средних лет, непринужденно беседуя с ним, и в то же время пытаясь выяснить, что, черт возьми, не так с этим человеком. Пациент этот находился под наблюдением, после случая произошедшего неделей ранее. Его голень застряла в тележном колесе, когда он по неосторожности спешился до того, как транспортное средство остановилось. Перелом оказался множественным, но ничем не осложненным. Я вправила кость, и рана, казалось, неплохо заживала. Ткани имели здоровый розовый цвет, с хорошей грануляцией; никакого неприятного запаха, никаких характерных красных прожилок, никакой обостренной болезненности, вообще ничего, что могло бы объяснить, почему мужчина все еще горел в лихорадке и выделял темную, зловонную мочу, указывающую на затяжную инфекцию. – Bonjour, мадам, – произнес низкий звучный голос у меня над головой, и я подняла глаза на возвышающуюся фигуру матушки Хильдегард. Возле моего локтя раздалось шурх, и с глухим звуком на матрас приземлился Пуговка, отчего больной слегка застонал. – Что вы думаете? – спросила матушка Хильдегард. Я совершенно не была уверена, ко мне она обращалась или к Пуговке, но воспользовалась привилегией сомнения и изложила свои наблюдения. – Итак, должно быть, существует вторичный источник инфекции, – заключила я, – но мне не удается его найти. Теперь меня интересует, возможно ли, что у него внутренняя инфекция, которая не связана с раной на ноге. Может, слабо выраженный аппендицит или инфекция мочевого пузыря, хотя никакой болезненности в области живота я также не чувствую. Матушка Хильдегард кивнула. – Это вероятно, определенно. Пуговка! Пес вскинул голову, послушный хозяйке, которая дернула продолговатым подбородком в сторону пациента. – A la bouche207, Пуговка! – приказала она. Подойдя мелкими шажками, пес ткнулся круглым черным носом, который, очевидно, и дал ему имя, в лицо возчика. Глаза мужчины, прикрытые отяжелевшими от лихорадки веками, распахнулись от такого посягательства, но взгляд на внушительный внешний вид матушки Хильдегард пресек любые жалобы, которые у него могли возникнуть. – Откройте рот, – велела матушка Хильдегард, и сила ее личности была такой, что он подчинился, хотя его губы дрогнули от близости Пуговки. Собачьи поцелуи явно не входили в его список желанных занятий. – Нет, – задумчиво произнесла матушка Хильдегард, наблюдая за Пуговкой. – Не в этом дело. Поищи в другом месте, Пуговка, но осторожно. Не забывай, у человека нога сломана. Как будто он действительно понял каждое слово, пес начал с интересом обнюхивать больного, ткнувшись носом в подмышки, положив короткие лапы на грудь, чтобы исследовать, аккуратно продвигаясь вдоль складки в области паха. Когда очередь дошла до поврежденной ноги, он осторожно переступил через конечность, прежде чем уткнуться носом в поверхность обернутых вокруг нее повязок. Он вернулся к области паха – ну, а как еще, нетерпеливо решила я, в конце концов, он же собака, – подтолкнул верхнюю часть бедра, после чего сел и один раз гавкнул, победоносно виляя хвостом. – Вот оно, – сказала матушка Хильдегард, указывая на маленький коричневый струп чуть ниже паховой складки. – Но рана почти зажила, – возразила я. – И не инфицирована. – Нет? Высокая монахиня положила руку на бедро мужчины и сильно надавила. Ее мускулистые пальцы вонзились в бледную, липкую плоть, и возчик завопил, как банши. – Ага, – удовлетворенно пробормотала она, изучая глубокие следы, оставшиеся после ее прикосновения. – Очаг гниения. Так и оказалось; с одного края струп отошел, и из-под него сочился густой желтый гной. Легкое прощупывание, пока матушка Хильдегард держала мужчину за ногу и плечо, позволило выявить проблему. Глубоко в бедро вонзилась длинная деревянная щепка, отлетевшая от расколовшегося тележного колеса. Оставленная без внимания из-за, казалось бы, пустячного входного отверстия, она осталась незамеченной и самим пациентом, которому вся нога доставляла колоссальное страдание. Хотя крошечная входная ранка зажила начисто, более глубокая рана нагноилась и образовала вокруг места проникновения карман гноя, скрытый в мышечной ткани, где не было видно никаких поверхностных симптомов – по крайней мере, для человеческих органов чувств. Немного поработать скальпелем, чтобы увеличить входное отверстие, быстро захватить парой удлиненных щипцов, аккуратно, решительно потянуть – и я вытащила трехдюймовую деревянную щепку, покрытую кровью и слизью. – Неплохо, Пуговка, – благодарно кивнув, заметила я. Длинный розовый язык радостно высунулся, а черные ноздри принюхались ко мне. – Да, она молодец, – сказала матушка Хильдегард, и на этот раз сомнений в том, к кому из нас она обращалась, не возникло, поскольку Пуговка был кобельком. Пуговка потянулся вперед и деликатно понюхал мою руку, после чего один раз лизнул костяшки пальцев, тут же взаимно признав коллегу-профессионала. Я подавила порыв вытереть руку о платье. – Потрясающе, – серьезно заметила я. – Да, – произнесла матушка Хильдегард небрежно, но с безошибочной ноткой гордости. – Он очень хорошо определяет, где под кожей находятся опухоли, кроме всего прочего. И хотя я не всегда могу понять, что он находит в запахах изо рта и мочи, его лай определенного характера безошибочно указывает на наличие расстройства желудка. В сложившихся обстоятельствах у меня не было причин в этом сомневаться. Я поклонилась Пуговке и взяла пузырек с измельченным зверобоем, чтобы наложить повязку от инфекции. – Рада, что ты помог мне, Пуговка. Можешь работать со мной когда угодно. – Очень разумно с вашей стороны, – заметила матушка Хильдегард, сверкнув крепкими зубами. – Многие доктора и хирурги, которые работают здесь, не слишком склонны пользоваться его умениями. – Э-э, ну… Мне не хотелось очернять ничью репутацию, но мой взгляд через зал на месье Волерю, должно быть, оказался недвусмысленным. Матушка Хильдегард рассмеялась: – Что ж, мы принимаем то, что посылает нам Господь, хотя иногда я спрашиваю себя, не посылает ли Он их нам только для того, чтобы уберечь от бо́льших бед в другом месте. И все же большинство наших врачей лучше, чем ничего, пусть даже и в самой малой степени. Вы же, – и зубы сверкнули еще раз, напомнив мне добродушную ломовую лошадь, – гораздо лучше, чем ничего, мадам. – Благодарю. – Однако мне интересно, – продолжила матушка Хильдегард, наблюдая, как я накладываю пропитанную лекарством повязку, – почему вы осматриваете только больных с ранами и переломами? И избегаете тех, у кого сыпь, кашель и лихорадка, хотя с подобными вещами les maîtresses приходится заниматься чаще всего. Не уверена, что когда-либо раньше видела женщину-хирурга. Les maîtresses были неквалифицированными целительницами, в основном из провинции, которые имели дело с травами, припарками и оберегами. Les maîtresses sage-femme – повитухами, занимавшими высшее положение, если речь шла об общедоступных целителях. Ко многим из них относились с бо́льшим уважением, чем к признанным докторам-практикам, и им отдавали предпочтение пациенты из низших слоев общества, поскольку они, по всей видимости, были и намного эффективнее, и гораздо дешевле. Меня не удивило, что она заметила мою предрасположенность; я уже давно поняла, что очень немногое в «Приюте» ускользает от внимания матушки Хильдегард. – Дело не в отсутствии интереса, – заверила я ее. – Просто я беременна, поэтому не могу подвергать себя риску заражения, ради ребенка. Сломанные кости не заразны. – Иногда я сомневаюсь, – сообщила матушка Хильдегард, бросив взгляд на только что появившиеся носилки. – На этой неделе у нас их просто напасть. Нет, не ходите. Она жестом поманила меня обратно. – Сестра Сесиль проследит за этим. Она позовет вас, если понадобитесь. Маленькие серые глазки монахини разглядывали меня со смесью любопытства и оценивания. – Итак, вы не только миледи, вы носите дитя, но ваш муж не возражает против ваших визитов сюда? Он, должно быть, совершенно необыкновенный человек. – Ну, он шотландец, – пробормотала я в качестве объяснения, не желая вдаваться в тему возражений моего мужа. – О, шотландец, – матушка Хильдегард понимающе кивнула. – Тогда все в порядке. Кровать задрожала рядом с моим бедром, когда Пуговка спрыгнул с нее и потрусил к двери. – Учуял чужого, – заметила матушка Хильдегард. – Пуговка помогает не только докторам, но и привратнику – боюсь, без особой благодарности за свои усилия. Из-за двойных дверей передней донеслись звуки властного лая и высокий голос, полный ужаса. – О, это снова отец Бальман! Будь неладен этот человек, неужели он не может научиться стоять спокойно и позволить Пуговке обнюхать его? Матушка Хильдегард поспешила на помощь своему напарнику, в последний момент обернувшись и обаятельно улыбнувшись мне. – Пожалуй, я отошлю его помогать вам с делами, мадам, пока буду успокаивать отца Бальмана. Он хоть, вне всякого сомнения, и наисвятейший человек, но ему не хватает истинного понимания работы мастера. Она направилась к дверям своим широким, неторопливым шагом, а я, напоследок сказав пару слов возчику, повернулась к сестре Сесиль и последнему больному на носилках.
Дата: Воскресенье, 12.03.2023, 21:41 | Сообщение # 30
Виконт
Сообщений: 409
***
Когда я вернулась домой, Джейми лежал на ковре в гостиной, а рядом с ним на полу, скрестив ноги, сидел маленький мальчик. В одной руке Джейми держал бильбоке, а другой прикрывал один глаз. – Конечно, могу, – говорил он. – Когда угодно, и с закрытыми глазами. Смотри. Прикрывая рукой глаз, он пристально уставился вторым на бильбоке и встряхнул чашечку из слоновой кости. Привязанный шарик выпрыгнул из гнезда, описал дугу и опустился, словно управляемый радаром, с легким шлепком приземлившись обратно в чашечку. – Видишь? – сказал он, убирая руку от глаза. Он сел и протянул чашку мальчику. – Держи, попробуй сам. Он ухмыльнулся и скользнул рукой под подол моей юбки, в знак приветствия обхватив мою лодыжку в зеленом шелке. – Развлекаешься? – поинтересовалась я. – Пока нет, – ответил он, сжимая лодыжку. – Я ждал тебя, Сассенах. Длинные теплые пальцы, обхватившие мою лодыжку, скользнули выше, игриво поглаживая изгиб икры, в то время как пара ясных голубых глаз смотрела на меня – воплощенная невинность. У него на лице с одной стороны красовалась полоса засохшей грязи, а на рубашке и килте виднелись грязные пятна. – Вот как? – заметила я, пытаясь незаметно высвободить ногу из его захвата. – Я уж подумала, что твой маленький приятель – единственная компания, которая тебе нужна. Мальчик, не понимавший ни слова из английского, на котором велся этот обмен репликами, пропустил их мимо ушей, занятый попытками сыграть в бильбоке с закрытым глазом. Первые два раза не увенчались успехом, он открыл второй глаз и впился взглядом в игрушку, словно бросая ей вызов, если она не сработает. Второй глаз снова закрылся, но не до конца – осталась маленькая щелочка, настороженно поблескивающая под густой бахромой темных ресниц. Джейми неодобрительно прищелкнул языком, и глаз поспешно крепко зажмурился. – Нет же, Фергюс, мы не жульничаем, представь себе, – сказал он. – Уговор есть уговор. Мальчик, очевидно, уловил смысл, если не слова; он смущенно расплылся в улыбке, продемонстрировав пару крупных, белых, безупречно блестящих передних зубов, квадратных, как у белки. Рука Джейми невидимым движением потянула, вынуждая меня, дабы не свалиться на марокканских каблуках, придвинуться к нему ближе. – А-а-а, – протянул он. – Что ж, Фергюс – человек многих талантов и отличный спутник в часы безделья, когда брошенный женой мужчина оставлен искать себе занятия среди городских пороков, – длинные пальцы скользнули точно в ложбинку за моим коленом, поощряюще пощекотав, – но он не годится в партнеры для тех забав, которые у меня на уме. – Фергюс? – уточнила я, разглядывая мальчика и стараясь не обращать внимания на происходящее под юбкой. Мальчику было, вероятно, девять или десять, но он казался маленьким для своего возраста и тонкокостным, будто хорек. Одетый в чистую, поношенную одежду, великоватую ему на несколько размеров, он к тому же был настоящим французом, с бледной, землистой кожей и большими темными глазами парижского беспризорника. – Ну, на самом деле его зовут Клодель, но мы решили, что это звучит не слишком по-мужски, поэтому его следует называть Фергюсом. Подходящее имя для воина, так-то. Услышав свое имя – или имена – мальчик поднял глаза и робко мне улыбнулся. – Это мадам, – объяснил Джейми мальчику, указав на меня свободной рукой. – Ты можешь называть ее миледи. Не думаю, что он в состоянии выговорить Брох-Туарах, – добавил он для меня, – или даже Фрейзер, по правде говоря. – Миледи сойдет, – улыбаясь, заметила я. Я сильнее дернула ногой, пытаясь стряхнуть цепкую, как пиявка, руку. – Э-э, за каким, могу я спросить? – За каким – что? А-а, зачем Фергюс, ты хочешь сказать? – Именно это я и хотела сказать, само собой. Я точно не знала, как далеко сможет дотянуться его рука, но она медленно ползла вверх по задней поверхности моего бедра. – Джейми, сию же минуту убери руку! Пальцы юркнули в сторону и ловко развязали ленточную подвязку, которая удерживала чулок. Чулок соскользнул по ноге, растекшись лужицей вокруг лодыжки. – Животное! Я пнула его ногой, но он, смеясь, увернулся. – О, животное, да? И какое же? – Дворняжка! – огрызнулась я, пытаясь нагнуться, чтобы подтянуть чулок, не свалившись с каблуков. Малыш Фергюс, бросив на нас короткий, лишенный интереса взгляд, вернулся к своим страданиям с бильбоке. – А что касается парнишки, – весело продолжил он, – Фергюс теперь у меня на службе. – Для чего? – поинтересовалась я. – У нас уже есть мальчик, который чистит ножи и обувь, и помощник конюха. Джейми кивнул. – Да, это верно. Однако у нас нет карманника. Или, скорее, не было, теперь есть. Я втянула в себя воздух и снова медленно выдохнула. – Понятно. Полагаю, с моей стороны будет глупо спрашивать, зачем именно нам в домашнем хозяйстве карманник? – Чтобы красть письма, Сассенах, – спокойно ответил Джейми. – О-о, – протянула я, начиная прозревать. – От его высочества я не могу добиться ничего вразумительного: если он со мной, то только и плачется о Луизе де Латур, или скрипит зубами и чертыхается, потому что они снова разругались. В обоих случаях все, чего он хочет, – это как можно скорее напиться. Мар теряет с ним всякое терпение, потому что он попеременно то заносчив, то сердит. А из Шеридана мне ничего не удается вытянуть. Граф Мар в Париже был самым уважаемым из изгнанных шотландских якобитов. Человек, чей долгий и славный период расцвета только сейчас начал переходить в преклонный возраст, он являлся важнейшим сторонником короля Якова во время неудавшегося восстания в 1715 году и после поражения при Шерифсмуире последовал за своим королем в изгнание. Я встречалась с графом, и он мне понравился: пожилой, обходительный мужчина с характером столь же прямым, как и его позвоночник. Теперь он делал все возможное, – думается, с незначительным результатом – для сына своего милорда. Была я знакома и с Томасом Шериданом, наставником принца – пожилым мужчиной, который занимался деловой перепиской его высочества, переводя нетерпение и безграмотность на придворные французский и английский. Я села и снова натянула чулок. Фергюс, очевидно, привыкший к виду женских конечностей, вообще не обращал на меня внимания, хмуро сосредоточившись на бильбоке. – Письма, Сассенах, – сказал Джейми. – Мне нужны письма. Из Рима, запечатанные гербом Стюартов. Письма из Франции, письма из Англии, письма из Испании. Мы можем достать их либо в доме принца – Фергюс может пойти со мной в качестве мальчика-слуги – либо, допустим, у папского посланника, который их доставляет, – так было бы намного лучше, поскольку мы получали бы информацию заранее. Так что мы заключили сделку, – продолжал Джейми, кивая на своего нового слугу. – Фергюс приложит все усилия, чтобы раздобыть то, что мне нужно, а я буду обеспечивать его одеждой, жильем и тридцатью экю в год. Если его поймают на службе, я сделаю все возможное, чтобы выкупить его. Если это не удастся, и он потеряет руку или ухо, тогда я всю оставшуюся жизнь буду его содержать, поскольку у него не будет возможности заниматься своим ремеслом. А если его повесят, то я гарантирую, что в течение года по его душу будут служить мессы. По-моему, это справедливо, нет? Мне показалось, что холодная рука прошлась по моему позвоночнику. – Господи Иисусе, Джейми, – только и смогла выдавить я. Он покачал головой и протянул руку за бильбоке. – Не нашему Господу, Сассенах. Молись святому Дисмасу208. Святому покровителю воров и изменников. Джейми дотянулся до бильбоке и забрал его у мальчика. Он резко дернул запястьем, и шарик из слоновой кости, описав идеальную параболу, с неизменным шлепком опустился в чашечку. – Понятно, – заключила я. Я с интересом наблюдала за новым работником, который взял игрушку, предложенную ему Джейми, и снова занялся ею, темные глаза сосредоточенно блестели. – Где ты его раздобыл? – с любопытством спросила я. – Я нашел его в борделе. – О, разумеется, – пробормотала я. – И не поспоришь, – я глянула на грязь и размазанные пятна на его одежде. – Который ты посещал по какой-то действительно веской причине, я полагаю? – О да, – согласился он. Обхватив колени руками, он уселся поудобнее и, ухмыляясь, наблюдал, как я поправляю подвязку. – Думается мне, ты предпочла бы, чтобы меня нашли в подобном заведении, а не в темном переулке с проломленной головой. Я заметила, как взгляд мальчика Фергюса сфокусировался на чем-то за бильбоке, где на столике у стены стоял поднос с покрытыми сахарной глазурью пирожными. Маленький, заостренный розовый язычок скользнул по нижней губе. – Кажется, твой протеже голоден, – сказала я. – Почему бы тебе не покормить его, а ты тем временем сможешь рассказать, что, черт возьми, сегодня произошло. – Ну, я как раз направлялся в доки, – начал он, послушно поднимаясь на ноги, – и сразу за улицей Эглантин у меня возникло странное ощущение в затылке. Джейми Фрейзер провел два года во французской армии, дрался и грабил с бандой шотландских «сломленных парней», и за ним охотились как за преступником на вересковых пустошах и в горах его родной земли. Все это сделало его чрезвычайно восприимчивым к ощущению слежки. Он не мог объяснить, был ли то звук шагов, слишком близкий за спиной, или очертания тени, которой там быть не должно, или что–то менее осязаемое – возможно, душок зла в воздухе, – но он усвоил, что игнорировать предостерегающее покалывание в коротких волосках шеи, значит подвергаться риску. Мгновенно подчинившись велению своих шейных позвонков, на следующем углу он свернул налево, а не направо, нырнул за прилавок торговца морскими улитками, протиснулся между тележкой, наполненной пудингами на пару́, и другой, с зелеными кабачками, и оказался в маленькой колбасной лавке. Прижавшись к стене возле дверного проема, он выглянул наружу через ширму из подвешенных утиных тушек. Практически через секунду на улице появились двое мужчин, они шли плечом к плечу, торопливо оглядываясь по сторонам. Каждый работяга в Париже носил на себе следы своего ремесла, и не требовалось особого обоняния, чтобы уловить исходящий от этих двоих запах морской соли. Если бы маленькое золотое кольцо в ухе низкорослого мужчины не выдавало его с головой, по темному красновато-коричневому оттенку их лиц стало бы ясно, что они моряки дальнего плавания. Привыкшие к тесноте корабельного пространства и причальных таверн, моряки редко ходили по прямой. Эти двое скользили по переполненному переулку, как угри меж камнями, пробегая глазами по нищим, служанкам, домохозяйкам, торговцам – морские волки, оценивающие потенциальную добычу. – Я дал им пройти подальше от лавки, – объяснил Джейми, – и как раз собирался выйти и вернуться другим путем, когда увидел еще одного у входа в переулок. Этот человек одет был по той же форме, что и двое других; короткие баки густо смазаны жиром, на боку – широкий нож для рыбы, а за пояс заткнута такелажная свайка длиной с мужское предплечье. Невысокий и кряжистый, мужчина неподвижно стоял в конце переулка, удерживая занятую позицию от набегающих волн торговой деятельности, которые то убывали, то приливали через узкий проход. Очевидно, его оставили сторожить, пока его приятели рыскали впереди. – Так что мне оставалось только гадать, как лучше поступить, – продолжил Джейми, потирая нос. – Там, где находился, я оставался в безопасности, но из лавки не было другого выхода, и стоило мне переступить порог, меня бы увидели. Он задумчиво посмотрел вниз, разглаживая на бедре малиновую ткань килта. Огромный рыжий варвар должен был бросаться в глаза, какой бы плотной ни была толпа. – Так что же ты сделал? – спросила я. Фергюс, не обращая внимания на разговор, методично набивал карманы пирожными, то и дело прерываясь, чтобы торопливо откусить от каждого. Джейми перехватил мой взгляд на мальчика и пожал плечами. – Вероятно, он не привык питаться регулярно, – заметил он. – Не мешай ему. – Хорошо, – согласилась я. – Но продолжай – что же ты сделал? – Купил колбасу, – тут же ответил он. Данидин, если уже точно. Приготовленная из утки с пряностями, ветчины и оленины, вареная, заполненная начинкой и высушенная на солнце, данидинская колбаса длиной восемнадцать дюймов209 от края до края была твердой, как выдержанная древесина дуба. – С обнаженной шпагой я выйти не мог, – пояснил Джейми, – но мне не нравилась мысль идти мимо парня в переулке без поддержки за спиной и с пустыми руками. Зажав данидин в правой руке и придерживая его левой, внимательно следя за идущей мимо толпой, Джейми смело шагнул в переулок навстречу дежурившему у входа. Мужчина встретил его взгляд совершенно спокойно, не выказывая ни малейших признаков каких-либо враждебных намерений. Джейми мог бы подумать, что его первоначальное предчувствие было ошибочным, если бы не заметил, как взгляд стража резко метнулся к чему-то за плечом Джейми. Повинуясь инстинктам, которые до сих пор сохраняли ему жизнь, он нырнул вперед, сбив соглядатая с ног и заскользив лицом по грязным булыжникам улицы. Толпа с тревожными воплями бросилась перед ним врассыпную, а он, вскочив на ноги, увидел брошенный нож, который, пролетев мимо, завибрировал в досках лотка с лентами. – Если бы я хоть ненадолго усомнился, что им нужен именно я, беспокоиться мне было бы больше не о чем, – сухо добавил он. Он не выпустил колбасу из рук и теперь нашел ей применение, лихо ударив ею по лицу одного из нападавших. – Кажется, я сломал ему нос, – задумчиво произнес он. – Как бы там ни было, он отшатнулся, а я оттолкнул его и бросился бежать дальше по улице Пеллетье. Обыватели улиц разбегались перед ним, словно гуси, ошарашенные видом мчащегося шотландца в развевающемся около мельтешащих коленей килте. Он не останавливался, чтобы оглянуться; по воплям возмущенных прохожих он догадывался, что напавшие все еще преследуют его. Эта часть города редко патрулировалась королевской стражей, и сама толпа особого прикрытия не давала, разве что служила простым препятствием, которое могло задержать его преследователей. Вряд ли кто-то стал бы вмешиваться в инцидент с нападением ради иностранца. – На улице Пеллетье нет переулков. Мне нужно было хотя бы добраться до места, где можно было бы обнажить шпагу и прижаться спиной к стене, – объяснял Джейми. – Так что на бегу я толкал двери, пока не наткнулся на одну, которая распахнулась. Промчавшись по сумрачному коридору мимо испуганного портье и отбросив свисающую портьеру, он влетел в центр большой, хорошо освещенной комнаты и резко затормозил посреди салона некой мадам Элизы, в ноздри ударил сильный аромат духов. – Понятно, – сказала я, прикусив губу. – Я, кхм, надеюсь, там тебе не пришлось обнажать свою шпагу? Джейми прищурился, глядя на меня, но до прямого ответа не снизошел: – Я предлагаю тебе самой, Сассенах, – сухо отозвался он, – представить, каково это – неожиданно оказаться посреди борделя, вооруженным здоровенной колбасой. Мое воображение сполна справилось с этой задачей, и я расхохоталась. – Боже, как бы мне хотелось тебя увидеть! – воскликнула я. – Слава богу, что ты не видела! – с жаром ответил он. Гневный румянец вспыхнул на его скулах. Игнорируя замечания восхищенных жилиц, Джейми неуклюже пробирался через то, что он, содрогаясь, описал как «путаницу голых конечностей», пока не заметил у одной из стен Фергюса, который взирал на незваного гостя круглыми от изумления глазами. Ухватившись за столь неожиданное олицетворение мужественности, Джейми вцепился парню в плечо и страстно стал умолять его, не теряя ни минуты, показать дорогу к ближайшему выходу. – Я слышал, как в коридоре начался переполох, – объяснил он, – и знал, что они гонятся за мной. Мне не хотелось сражаться за свою жизнь, если у меня под ногами будет путаться толпа голых женщин. – Догадываюсь, что подобная перспектива могла обескуражить, – согласилась я, потирая верхнюю губу. – Но, очевидно, он вытащил тебя оттуда. – Ага. Он не колебался ни секунды, славный парень. «Сюда, месье!» – крикнул он, а там вверх по лестнице, и через комнату, да из окна на крышу, и вывел нас обоих. Джейми с нежностью глянул на своего нового работника. – Знаешь, – заметила я, – некоторые жены не поверили бы ни единому слову из подобной истории. От изумления глаза Джейми широко распахнулись. – Не поверили? Почему же нет? – Вероятно, – сухо ответила я, – потому что они замужем не за тобой. Я рада, что ты сбежал, сохранив свою добродетель в целости, но в данную минуту меня больше интересуют парни, которые тебя преследовали. – Тогда у меня не было особо времени, чтобы поразмышлять об этом, – ответил Джейми. – А теперь, когда оно есть, я все еще не могу понять, кто они или почему гнались за мной. – Разбой, как думаешь? Денежные поступления от торговли вином перевозились между складом Фрейзера, улицей Тремулен и банком Джареда в денежном ящике под усиленной охраной. Тем не менее, Джейми был очень заметен в толпе возле речных доков и, безусловно, считался богатым иностранным торговцем – богатым, по крайней мере, по сравнению с большинством жителей этого района. Он покачал головой, стряхивая частички засохшей грязи со своей рубашки спереди. – Такое возможно, наверное. Но они не пытались приставать ко мне, они намеревались в открытую убить. Его тон был чуть ли не безразличным, но от этого у меня слегка подкосились колени, и я опустилась на диванчик. Я облизнула внезапно пересохшие губы. – Кто… кто, по-твоему?.. Он пожал плечами и, нахмурившись, подцепил с тарелки капельку глазури и слизнул ее с пальца. – Единственный угрожавший мне человек, который приходит в голову, – это граф Сен-Жермен. Но я не могу вообразить, что он выиграет, если меня убьют. – Он деловой конкурент Джареда, ты сам говорил. – О да. Но графа не интересуют немецкие вина, и я не могу представить, чтобы он взял на себя труд убить меня только ради того, чтобы загубить новое дело Джареда, вернув его в Париж. Это представляется слегка чрезмерным, – сухо заметил он, – даже для человека с норовом графа. – Э-э, как думаешь… – от этой мысли мне стало несколько нехорошо, и я дважды сглотнула, прежде чем продолжить: – Как думаешь, это могла быть… месть? За сожженную «Патагонию»? Джейми озадаченно покачал головой. – Мне кажется, такое возможно, но, пожалуй, слишком уж долго он ждал. И почему я, если уж на то пошло? – добавил он. – Это ты насолила ему, Сассенах. Почему не убить тебя, если он именно этого хотел? Тошнотворное чувство слегка усугубилось. – Тебе обязательно быть таким чертовски логичным? – пробормотала я. Он увидел выражение моего лица и неожиданно улыбнулся, утешающее приобняв меня одной рукой. – Нет, mo nighean donn. Граф вспыльчив, но я не представляю, чтобы он взял на себя такие хлопоты и расходы, чтобы убить кого-то из нас, только ради мести. Если бы это могло ему вернуть корабль, тогда да, – добавил он, – а пока я рассчитываю, что он бы подумал: платить трем наемным убийцам – лишь выбрасывать деньги на ветер. Он похлопал меня по плечу и поднялся. – Нет, я надеюсь, что это была лишь попытка ограбления, только и всего. Не беспокойся об этом. Теперь я буду брать Мёртага с собой в доки, на всякий случай. Он потянулся, а после стряхнул остатки осыпавшейся с килта грязи. – Я прилично одет для ужина? – спросил он, критически оглядывая свою грудь. – Должно быть, уже почти готово. – Что готово? Он открыл дверь, и из столовой внизу сразу же повеяло роскошным пряным ароматом. – Ну как же, колбаса, разумеется, – ответил он, ухмыльнувшись через плечо. – Неужели ты думаешь, я дал бы ей пропасть?
===
199. Мой дорогой друг (фр.). 200. Дамы (фр.). 201. Клэр сравнивает внезапное появление монахини, вызванной хлопком в ладоши матушки Хильдегард, с Малиновкой, главным героем комической оперы Уильяма Швенка Гилберта, который волшебным образом превратился из мертвой птички в «маленького человечка». 202. Пиемия (гноекровие – устар., диатез гнойный – устар.) – форма сепсиса, при которой микроорганизмы переносятся с током крови в различные. органы и ткани, где вызывают развитие метастатических абсцессов. 203. Скорее! Ну, шевелитесь! (фр.). 204. Парафраз цитаты из пьесы Уильяма Шекспира «Гамлет», акт I, сцена 5 (перевод М. Лозинского). 205. Шезлонг – низкое кресло, вытянутой формы, вошло в моду еще в эпоху рококо – время Людовика ХV и знаменитой маркизы де Помпадур. Фаворитки в XVIII столетии были законодательницами мод: именно они принимали своих гостей полулежа и ввели моду на шезлонги и умение «грациозно возлежать». 206. Фамильяр – волшебный дух, согласно средневековым западноевропейским поверьям, служивший ведьмам, колдунам и другим практикующим магию. Считалось, что фамильяры служили и помогали колдунам и ведьмам по хозяйству, в различных бытовых делах, но также при случае могли помочь околдовать кого-нибудь. Фамильяр обладал разумом на уровне обычного человека, имел собственное имя и чаще всего принимал форму животного. 207. Во рту (фр.). 208. Благоразумный разбойник (также Добрый разбойник; апокрифические имена Ди́смас, Тит, в древнерусской традиции – Рах) – преступник, распятый на Голгофе вместе с Иисусом Христом и Гестасом. Искренне раскаявшись и уверовав в божественность Иисуса, Рах получил от него обещание пребывать с ним в раю, став первым спасённым из людей, уверовавших во Христа. 208. Почти 46 см.
Дата: Понедельник, 13.03.2023, 20:18 | Сообщение # 32
Виконт
Сообщений: 409
Цитатаmifreal ()
Пуговка? Он же вроде Бутон
На французском Бутон (bouton) и есть Пуговка (ну, или Кнопка) И имя свое он получил как раз благодаря похожему на пуговку носу. Имена и фамилии, понятное дело, не переводятся, даже если они говорящие (хотя умудрились же переводчики перевести Данбоннета как "Серая шляпа"...). А вот собачьи клички, почему бы и нет? Хотя согласна, Бутон звучит привычнее
Цитатаmifreal ()
огромное спасибо!
Пожалуйста === Don't shoot the pianist, he's doing his best
Дата: Воскресенье, 19.03.2023, 22:49 | Сообщение # 33
Виконт
Сообщений: 409
Глава 13. Уловки
– Листья барбариса, три горсти для отвара, настаивать ночь, залить половиной горсти морозника черного. Я положила список… ингредиентов на мозаичный столик, словно тот был слегка липким на ощупь. – Мне его дала мадам Руло. Она лучшая из ангелоделов210, но даже она говорит, что это опасно. Луиза, ты уверена, что этого хочешь? Ее круглое розовое личико покрылось пятнами, а пухлая нижняя губа начала слегка подрагивать. – А у меня есть выбор? Она взяла рецепт абортивного средства и уставилась на него с неприязненным интересом. – Морозник черный, – пробормотала она и поежилась. – Уже само название звучит зловеще! – Ну, это чертовски неприятная штука, – прямо сказала я. – От нее ты почувствуешь, будто твои внутренности лезут наружу. И ребенок тоже может выйти. Хотя не всегда срабатывает. Я вспомнила предупреждение мэтра Раймона – «слишком тянуть опасно» – и задумалась, на каком она может быть сроке. Наверняка не больше шести недель или около того; она рассказала мне сразу же, как только заподозрила. Она испуганно подняла на меня воспаленные глаза. – Ты сама им пользовалась? – Боже, нет! Меня саму испугала горячность моего восклицания, и я глубоко вздохнула. – Нет. Но видела женщин, которые пользовались – в «Приюте ангелов». Специалистки по абортам – ангелоделы – практиковали свои методы в основном в уединении домов – собственных или своих клиентов. В случае их благоприятного исхода никто в больницу не попадал. Я ненавязчиво положила руку на собственный живот, словно защищая его беспомощного обитателя. Луиза этот жест уловила и бросилась на диван, обхватив голову руками. – О, лучше бы я умерла! – простонала она. – Почему, почему мне не повезло так, как тебе, – носить ребенка от мужа, которого люблю? Она схватилась обеими руками за свой полноватый живот и уставилась на него сверху, как будто ожидала, что ребенок выглянет у нее между пальцами. На этот конкретный вопрос имелось множество ответов, но мне казалось, что она вряд ли хотела услышать любой из них. Я глубоко вздохнула и села с ней рядом, похлопав по вздрагивающему, обтянутому дамастной211 тканью плечу. – Луиза, – позвала я. – Ты хочешь ребенка? Она подняла голову и удивленно уставилась на меня. – Ну, разумеется, хочу! – воскликнула она. – Он его… он от Карла! Он… Ее лицо сморщилось, и она опять опустила взгляд на руки, очень крепко прижатые к животу. – Он мой, – прошептала она. После долгой паузы она подняла свое заплаканное личико и в безнадежной попытке взять себя в руки вытерла нос длиннющим рукавом. – Но это бессмысленно, – выдохнула она. – Если я не… – она глянула на рецепт на столе и напряженно сглотнула. – Тогда Жюль со мной разведется… он вышвырнет меня на улицу. Разразится ужасающий скандал. Меня могут отлучить от церкви! Меня не сможет защитить даже Господь. – Да, – начала я. – Но… Я запнулась, но тут же отбросила все сомнения. – Есть хоть какая-то возможность убедить Жюля, что ребенок от него? – прямо спросила я. Какое-то время вид у нее был отрешенный, и мне захотелось ее встряхнуть. – Не понимаю как, если только… О! Тут ее осенило, и она с ужасом посмотрела на меня. – Переспать с Жюлем, ты хочешь сказать? Но Карл будет в ярости! – Карл, – сквозь зубы процедила я, – не беременный! – Ну, но он… это… я не могу! Однако выражение ужаса исчезало, медленно сменяясь растущим осознанием потенциальной возможности. Мне не хотелось давить на нее; и все же я также не видела веских причин для того, чтобы она рисковала своей жизнью ради самолюбия Карла Стюарта. – Как думаешь, Карл хотел бы, чтобы ты подвергала себя опасности? – спросила я. – И кстати… он знает о ребенке? Задумавшись об этом, она кивнула, слегка приоткрыв рот, руки все еще были сжаты на животе. – Да. Как раз из-за этого мы в прошлый раз и поссорились. Она шмыгнула носом. – Он разозлился: сказал, что я во всем виновата, что мне следовало подождать, пока он вернет трон своему отцу. Тогда рано или поздно он станет королем, и сможет увезти меня от Жюля, и заставить Папу аннулировать мой брак, а его сыновья могли бы стать наследниками Англии и Шотландии… Она снова дала слабину, захныкав и бессвязно запричитав в складки юбки. Я раздраженно закатила глаза. – О, да замолчи уже, Луиза! – рявкнула я. Это настолько ее потрясло, что она перестала плакать, по крайней мере на какое-то время, и я воспользовалась паузой, чтобы настоять на своем. – Послушай, – начала я как можно убедительнее, – ты же не думаешь, что Карл захотел бы, чтобы ты пожертвовала его сыном, правда? Законным или нет? На самом деле, я предполагала, что Карл одобрил бы любой шаг, который устранил бы помеху с его пути, независимо от последствий для Луизы или его предполагаемого отпрыска. С другой стороны, у принца имелась заметная романтическая жилка; возможно, его можно было бы убедить рассматривать это как своего рода временные невзгоды, обычные для монархов-изгнанников. Очевидно, мне понадобится помощь Джейми. При мысли о том, что он, скорее всего, сказал бы по этому поводу, я скривилась. – Ну… Луиза колебалась, отчаянно желая, чтобы ее убедили. Я ощутила сиюминутный укол жалости к Жюлю, принцу де Рогану, но образ молодой служанки, умирающей в затянувшихся, кровавых муках на тюфяке, расстеленном в каменном коридоре «Приюта ангелов», с отчетливой безжалостностью возникал в памяти. День уже клонился к закату, когда я, еле волоча ноги, вышла от де Роганов. Луиза, трепещущая от волнения, осталась наверху, в своем будуаре; горничная укладывала ей волосы и облачала в самое вызывающее платье, прежде чем она спустится на интимный ужин с мужем. Я чувствовала себя совершенно опустошенной и надеялась, что Джейми никого не пригласил домой на ужин; мне тоже не помешало бы уединение. Он не пригласил; когда я вошла в кабинет, он сидел за столом, сосредоточенно изучая три или четыре листа, исписанные убористым почерком. – Как думаешь, «торговец пушниной», – это вероятнее, Людовик Французский или его министр Дюверне? – спросил он, не поднимая глаз. – Прекрасно, спасибо, дорогой, а как у тебя дела? – съязвила я. – Хорошо, – рассеянно ответил он. Вихры у него макушке встали торчком; у меня на глазах он энергично помассировал кожу головы, хмуро глядя на бумагу поверх длинного носа. – Уверен, что «портной из Вандома» – это, надо полагать, месье Гейер, – пробормотал он, водя пальцем по строчкам письма, – а «наш общий друг» – это либо граф Map, либо, быть может, папский посланник. Я думаю, граф, судя по остальному, но… – Что это, черт возьми, такое? Я заглянула ему через плечо и ахнула, когда увидела внизу письма подпись. «Джеймс Стюарт, милостью Божьей король Англии и Шотландии». – Святые угодники! Так значит, сработало? Обернувшись, я заметила Фергюса, скорчившегося на табурете перед камином и усердно набивающего физиономию выпечкой. – Славный паренек, – улыбнувшись ему, проговорила я. В ответ он оскалился, от тарта с каштанами его щеки раздулись, как у бурундука. – Раздобыли его у папского посыльного, – объяснил Джейми, выныривая в реальность и осознавая, что я здесь. – Фергюс вытащил из сумки, пока тот ужинал в таверне. Ночь он проведет там, так что нам стоит вернуть его на место до утра. Никаких затруднений, Фергюс? Мальчик сглотнул и покачал головой: – Нет, милорд. Он ночует один – не верит, что его соседи не стащат содержимое сумки, – при этом он насмешливо осклабился. – Второе окно слева, над конюшней. Он легкомысленно взмахнул рукой, ловкие, грязные пальцы потянулись к очередному пирогу. – Пустяки, милорд. Внезапно у меня возникло видение: эта тонкая ручонка, извивающаяся на плахе, и лезвие палача, занесенное над тощим запястьем. Я судорожно сглотнула, подавляя резкий спазм в желудке. Фергюс носил на шее маленький зеленоватый жетон из меди на шнурке: лик святого Дисмаса, как я надеялась. – Ну, – выдавила я, сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, – что там насчет торговцев пушниной?
***
Времени на неторопливое изучение однако не было. В итоге я наскоро сделала точную копию письма, а оригинал аккуратно сложили и с помощью лезвия ножа, нагретого в пламени свечи, восстановили оригинальную печать. Критически наблюдая за процессом, Фергюс качнул головой, глядя на Джейми. – У вас есть чутье, милорд. Жаль, что одна рука покалечена. Джейми безучастно взглянул на свою правую руку. На самом деле все было не так уж плохо: пара пальцев слегка искривлены, по всей длине среднего пальца – толстый шрам. Разве что безымянный палец, который неуклюже оттопыривался, имел серьезное повреждение, его второй сустав так сильно раздробило, что после заживления две фаланги срослись вместе. Рука была сломана в тюрьме Уэнтуорт, менее четырех месяцев назад, Джеком Рэндаллом. – Не переживай, – с улыбкой ответил он. Он согнул и разогнул пальцы и шутливо щелкнул ими у Фергюса перед носом. – В любом случае, у меня слишком большие лапы, чтобы зарабатывать на жизнь, обчищая карманы. Ему удалось восстановить поразительную подвижность, решила я. Он все еще носил с собой мягкий шарик из тряпок, который я для него сделала, незаметно сжимая его по сотне раз на дню, пока занимался делами. И если сросшиеся кости причиняли ему боль, он никогда не жаловался. – Тогда, проваливай, – сказал он Фергюсу. – Найдешь меня, когда благополучно вернешься, чтобы я знал, что тебя не схватил наряд или хозяин таверны. Фергюс презрительно сморщил нос от подобной мысли, но кивнул, аккуратно засовывая письмо в карман блузы, прежде чем спуститься по задней лестнице навстречу ночи, которая была для него одновременно и естественной средой обитания, и защитой. Джейми больше минуты смотрел ему вслед, затем повернулся ко мне. Он впервые, по сути, посмотрел на меня, и его брови поползли вверх. – Господи, Сассенах! – воскликнул он. – Ты же бледная, что моя рубашка! С тобой все хорошо? – Просто проголодалась, – ответила я. Он сразу же позвонил, чтобы принесли ужин, и мы съели его перед камином, пока я рассказывала о Луизе. К моему немалому удивлению, хотя он и хмурил брови из-за создавшейся ситуации и бормотал под нос по-гэльски нелестные слова как о Луизе, так и о Карле Стюарте, с моим решением проблемы он согласился. – Я думала, ты возмутишься, – заметила я, отправляя в рот полную ложку сочного кассуле212 с кусочком хлеба. Теплые бобы, приправленные беконом, утолили меня, наполнив чувством умиротворенного благосостояния. На улице было холодно и темно, и громко завывал ветер, но здесь, у камина, вдвоем нам было тепло и спокойно. – А-а, насчет того, что Луиза де Латур собирается навязать своему мужу бастарда? Джейми хмуро уставился в свою тарелку, водя пальцем по краю, чтобы собрать остатки сока. – Ну, я далеко не в восторге от такого, скажу тебе, Сассенах. Это грязная уловка – морочить голову мужчине, но что еще остается делать бедной треклятой женщине? Он покачал головой, затем взглянул на стол в другом конце комнаты и криво усмехнулся. – Кроме того, мне не к лицу занимать высокую нравственную позицию в отношении других. Красть письма, шпионить и вообще пытаться развратить человека, которого моя семья считает королем? Мне бы не хотелось, чтобы кто-то судил меня по тому, что я делаю, Сассенах. – У тебя имеется чертовски веская причина для того, что ты делаешь! – возразила я. Он пожал плечами. Блики пламени, падавшие ему на лицо, выделяли впадины на щеках и отбрасывали тени в глазницы. От этого он выглядел старше своего возраста; я часто забывала, что ему еще не исполнилось и двадцати четырех. – Ладно. И у Луизы де Латур тоже имеется на то причина, – произнес он. – Она хочет спасти одну жизнь, я хочу – десятки тысяч. Оправдывает ли это то, что я рискую малышом Фергюсом – и делом Джареда – и тобой? Он повернул голову и улыбнулся мне, свет отражался от его длинной прямой переносицы, сияя, как сапфир, в одном глазу, обращенном к камину. – Нет, думаю, что не лишусь сна из-за необходимости вскрывать письма другого мужчины, – сказал он. – Все может обернуться куда хуже, чем сейчас, прежде чем мы доведем дело до конца, Клэр, и я не могу сказать заранее, выдержит ли моя совесть: лучше не испытывать ее слишком рано. На это нечем было возразить: все именно так. Я протянула руку и приложила к его щеке. Он опустил руку поверх моей, какое-то время прижимая ее, после чего повернул голову и нежно поцеловал мою ладонь. – Что ж, – сказал он, глубоко вздохнув и переходя к делу. – Теперь, когда мы поели, может, взглянем на письмо? Письмо было зашифровано, это совершенно очевидно. Чтобы сбить с толку возможных перехватчиков, как объяснил Джейми. – Кому может понадобиться перехватывать почту его высочества? – спросила я. – То есть, кроме нас. Джейми фыркнул, забавляясь моей naiveté213. – Кому угодно, Сассенах. Шпионам Людовика, шпионам Дюверне, шпионам Филиппа Испанского. Лордам-якобитам и тем, кто думает, что сможет заделаться якобитом, если ветер переменится. Торговцам информацией, которым совершенно наплевать, кто из-за нее выживет или погибнет. Самому Папе – Святой Престол поддерживает Стюартов в изгнании уже пятьдесят лет – я так понимаю, он следит за тем, чем они занимаются. Он постучал пальцем по сделанной мною копии письма Джеймса, адресованного сыну. – Печать на этом письме вскрывали, пожалуй, раза три, прежде чем я сам вскрыл ее, – заметил он. – Понятно, – проговорила я. – Неудивительно, что Джеймс шифрует свои письма. Как думаешь, ты сможешь выяснить, о чем он пишет? Джейми, нахмурившись, поднял листки. – Не знаю, немногое – да. Кое-что еще, даже не представляю. Хотя думаю, что, наверное, смогу разобраться, если увижу другие письма, отправленные королем Яковом. Посмотрим, что еще Фергюс сможет для меня достать. Он сложил копию и осмотрительно убрал ее в ящик стола, который затем запер. – Никому нельзя доверять, Сассенах, – объяснил он, заметив, как округлились мои глаза. – Среди слуг у нас запросто могут быть шпионы. Он положил маленький ключ в карман камзола и протянул мне руку. Я взяла свечу в одну руку, его ладонь – в другую, и мы направились к лестнице. Остальная часть дома была погружена во тьму, слуги – все, кроме Фергюса, – добродетельно спали. От осознания, что один или несколько безмолвно спящих внизу или наверху могут быть не теми, кем кажутся, мне стало немного жутковато. – Тебя это не нервирует? – спросила я, пока мы поднимались по лестнице. – То, что невозможно никому доверять? Он тихо рассмеялся. – Ну, я бы не сказал, что никому, Сассенах. Тебе можно… и Мёртагу, и моей сестре Дженни, и ее мужу Иэну. Вам четверым я бы доверил жизнь – и доверял, по правде говоря, не раз. Он отдернул полог на большой кровати, и меня пробрала дрожь. Камин на ночь был притушен, и комната остывала. – Четыре человека, которым можно доверять, сдается мне, не так уж много, – заметила я, расшнуровывая платье. Он стянул рубашку через голову и бросил ее на стул. В слабом свете ночного неба на улице шрамы на его спине отливали серебром. – Ага, – небрежно произнес он. – Это на четыре больше, чем у Карла Стюарта.
***
За окном пела птица, хотя до рассвета было еще далеко. Пересмешник, раз за разом упражняющийся в трелях и руладах, примостился на водосточном желобе где-то во тьме неподалеку. Сонно пошевелившись, Джейми потерся щекой о гладкую кожу недавно депилированной подмышки, затем повернул голову и запечатлел в теплой впадинке легкий поцелуй, от которого по моему боку пробежала слабая, восхитительная дрожь. – Ммм, – пробормотал он, легонько пробежавшись рукой по моим ребрам. – Мне нравится, когда ты вот так покрываешься гусиной кожей, Сассенах. – Вот так? – ответила я, нежно проводя ногтями правой руки по коже у него на спине, которая от дразнящего прикосновения услужливо покрылась гусиной кожей. – Ага… – Ага, а сам-то, – тихо откликнулась я, проделывая это еще раз. – Ммм… С восхитительным стоном он перекатился на бок, обхватив меня руками, когда я двинулась следом, наслаждаясь неожиданным соприкосновением каждого дюйма нашей обнаженной кожи, с головы до пят. Он излучал тепло, как затушенный огонь, его жар был надежно прикрыт на ночь, чтобы снова вспыхнуть во мраке рассветного холода. Его губы нежно сомкнулись на одном соске, и я сама застонала, слегка выгибаясь, чтобы побудить его глубже вобрать его в теплоту рта. Груди у меня с каждым днем становились все полнее и чувствительнее; соски иногда ныли и пощипывали под тугими корсажами платьев, требуя, чтобы их пососали. – Ты позволишь мне делать это потом? – пробормотал он, нежно куснув. – Когда ребенок родится, и твоя грудь наполнится молоком? Тогда ты будешь кормить и меня, прижав к сердцу? Я обхватила его голову и прижала к груди, запустив пальцы глубоко в мягкие, как у младенца, волосы, которые густо росли у основания черепа. – Всегда, – прошептала я.
===
210. Так называли тех, кто делал аборты, из-за того, что они отправляли на небеса невинные души, будто превращая их в ангелов. 211. Дамаст (араб. также дама́, камка, камчатка, камча) – ткань (обычно шёлковая), одно- или двухлицевая с рисунком (обычно цветочным), образованным блестящим атласным переплетением нитей, на матовом фоне полотняного переплетения. 212. Кассуле́ – блюдо французской кухни, густая фасолевая похлёбка с зеленью и мясом. Представляет собой нечто среднее между рагу и запеканкой. Традиционно готовится в специальном горшочке – касалетке. В зависимости от региона, готовится из свинины, гуся, утки, баранины и тулузских колбасок. 213. Наивность (фр.).
Дата: Воскресенье, 26.03.2023, 21:44 | Сообщение # 34
Виконт
Сообщений: 409
Глава 14. Размышления о плоти
В своем ремесле Фергюс оказался очень искусен и почти каждый день приносил новую порцию корреспонденции его высочества – порой мне с трудом удавалось скопировать все до следующей вылазки Фергюса, когда он возвращал на место изъятые экземпляры, прежде чем красть новые письма. Некоторые из них были очередными зашифрованными посланиями короля Якова из Рима; Джейми откладывал их копии в сторону, чтобы поразмыслить над ними на досуге. Большая же часть корреспонденции его высочества носила безобидный характер: сообщения от друзей из Италии, растущее количество счетов от местных торговцев – Карл питал слабость к цветастой одежде и изящным туфлям, а еще к бренди – и редкие записки от Луизы де Латур де Роган. Их было довольно легко распознать: вдобавок к мелкому, вычурному почерку, которым писала, из-за чего письма выглядели так, будто на них оставила следы маленькая птичка, она неизменно пропитывала бумагу легкоузнаваемыми гиацинтовыми духами. Джейми решительно отказывался их читать. – Я не собираюсь читать его любовные письма, – твердо заявил он. – Даже заговорщик должен испытывать какие-то угрызения совести. Он чихнул и опустил недавнее послание обратно в карман Фергюса. – Кроме того, – добавил он более практично, – Луиза в любом случае все тебе рассказывает. Это было правдой: Луиза сделалась близкой подругой и проводила в моей гостиной почти столько же времени, сколько и в собственной, заламывая руки из-за Карла и тут же забывая о нем, увлекшись обсуждением чудес беременности – ее вообще не тошнило по утрам, будь она неладна! Несмотря на легкомысленность, мне она очень нравилась; и все же, ежедневно сбегая после полудня от ее общества в «Приют ангелов», я испытывала огромное облегчение. Хотя Луиза вряд ли когда-нибудь переступит порог «Приюта ангелов», я не оставалась без компании, отправляясь туда. Не утратив присутствия духа после первого посещения больницы, Мэри Хокинс набралась мужества снова сопровождать меня. И еще раз. И пусть она все еще не могла заставить себя смотреть прямо на рану, она не была лишней, когда кормила народ с ложечки и подметала полы. Очевидно, она считала эти занятия приятной заменой придворным сборищам или жизни в доме дядюшки. Хотя ее часто смущали некоторые выходки, которые она наблюдала при дворе, – не то чтобы она наблюдала многое, но ее легко было смутить, – она не выказала особого отвращения или ужаса при виде виконта Мариньи, из чего я сделала вывод, что ее гнусная семейка еще не завершила переговоры о браке – и потому ей об этом не сообщили. В один прекрасный день в конце апреля этот вывод подтвердился, когда по дороге в «Приют ангелов» она, краснея, призналась мне, что влюблена. – О, он такой красивый! – воскликнула она, совершенно забыв о заикании. – И такой… ну, еще и такой духовный. – Духовный? – переспросила я. – Ммм, да, очень мило. Про себя я подумала, что конкретно это качество не возглавило бы мой список желаемых черт в возлюбленном, но, что ж, о вкусах не спорят. – И кто же этот положительный джентльмен? – осторожно поддразнила я. – Кто-нибудь, кого я знаю? Розовый румянец стал еще ярче. – Нет, не думаю, – тут она подняла голову, ее глаза вспыхнули. – Но… о, я не должна вам этого говорить, но ничего не могу с собой поделать. Он написал отцу. На следующей неделе он возвращается в Париж! – Вот как? – это интересная новость. – Я слышала, что на следующей неделе при дворе ждут графа де Палле, – заметила я. – Ваш, эм, суженый – кто-то из его сопровождающих? Мэри, казалось, ошеломило подобное предложение. – Француз! О, нет, Клэр, в самом деле, как я могу выйти замуж за француза? – С французами что-то не так? – спросила я, несколько удивленная ее горячностью. – Ведь вы говорите по-французски. Однако, возможно, в этом и заключалась проблема: хотя Мэри действительно очень хорошо говорила по-французски, из-за застенчивости на этом языке она заикалась еще сильнее, чем на английском. Буквально накануне я наткнулась на пару поварят, которые развлекали друг друга, жестоко передразнивая «la petite Anglaise maladroite»214. – Вы ничего не знаете о французах? – прошептала она с расширенными от ужаса глазами. – Ох, разумеется, вы не знаете. Ваш муж такой нежный и добрый…. он бы не стал, т-то есть, я знаю, что он н-не пристает к вам с подобным… Ее лицо заливал густой пионовый цвет, доходивший от подбородка до линии волос, и от заикания она едва не задыхалась. – Вы хотите сказать… – начала я, пытаясь придумать какой-нибудь тактичный способ разговорить ее, не путаясь в рассуждениях о привычках французов. Однако, учитывая то, что мистер Хокинс рассказал мне об отце Мэри и его планах относительно ее замужества, я вдруг подумала, что, пожалуй, мне следует попытаться разуверить ее в тех убеждениях, которые она явно почерпнула из сплетен в салонах и дамских будуарах. Мне не хотелось, чтобы она умерла от страха, если в самом деле выйдет замуж за француза. – Что они д-делают… в… в постели! – хрипло прошептала она. – Ну, – произнесла я ровным голосом, – все же в постели с мужчиной можно делать не так уж много всего. И поскольку в городе я вижу немало детей, я бы предположила, что даже французы довольно хорошо осведомлены об общепринятых методах. – О! Дети… ну да, конечно, – отозвалась она неопределенно, как будто не видела особой связи. – Н-н-но говорят… – она смущенно опустила глаза, и ее голос стал еще тише, – что он… штука у франц-ц-цузов, понимаете… – Да, понимаю, – ответила я, набравшись терпения. – Насколько я знаю, у них все практически такое же, как у любого другого мужчины. Англичане и шотландцы снабжены точно так же. – Да, но они, они… з-засовывают ее женщине между н-н-ног! То есть, прямо внутрь! Когда столь экстренное сообщение наконец-то вырвалось, она сделала глубокий вдох, который, похоже, успокоил ее, потому что сильный румянец на ее лице немного поблек. – Англичанин или даже шотландец… О, я не это х-хотела сказать… Она в смущении прижала ладонь ко рту. – Ведь такому порядочному человеку, как ваш муж, наверняка н-никогда бы и в голову не пришло заставлять жену терпеть н-нечто подобное! Я опустила ладонь на свой слегка вспухший живот и задумчиво посмотрела на нее. Я начала понимать, почему духовность занимает столь высокое место в перечне мужских добродетелей Мэри Хокинс. – Мэри, – сказала я, – мне кажется, нам нужно немного поболтать.
***
Я все еще улыбалась про себя, когда вошла в большой зал «Приюта», мое собственное платье прикрывала тусклая прочная ткань облачения послушницы. Многие хирурги, уриноскописты, костоправы, медики и остальные целители жертвовали своим временем и услугами на благо общества; другие приходили учиться или совершенствовать свои навыки. Несчастные пациенты «Приюта ангелов» находились не в том положении, чтобы протестовать, становясь объектами различных медицинских экспериментов. За исключением самих монахинь, медицинский персонал менялся чуть ли не ежедневно, в зависимости от того, кто в этот день оказывался без платежеспособных пациентов или у кого появлялась новая методика, нуждавшаяся в проверке. Тем не менее, большинство нештатных медиков приходили довольно часто, чтобы я быстро выучилась узнавать завсегдатаев. Одним из самых интересных был высокий, сухопарый мужчина, которого я видела ампутирующим ногу во время своего первого визита в «Приют». Наведя справки, я выяснила, что звали его месье Форе. В основном он работал костоправом, но иногда прибегал к сложным видам ампутации, особенно когда речь шла о целой конечности, а не о суставе. Монахини и санитары, казалось, немного благоговели перед месье Форе – они никогда не поддразнивали его и не обменивались грубыми шутками, как поступали с большинством других добровольцев-медиков. Сегодня месье Форе работал. Я тихонько подошла посмотреть, чем он занят. Пациент, молодой рабочий с побледневшим лицом, лежал на койке и тяжело дышал. Он упал со строительных лесов в соборе – непрерывно строящемся – и сломал руку и ногу. Мне стало ясно, что для профессионального костоправа рука особой сложности не представляла – всего лишь простой перелом лучевой кости. Нога же – совсем другое дело: впечатляющий двойной сложный перелом, затронувший и среднюю часть бедренной кости, и большеберцовую кость. Острые осколки кости торчали через кожу и бедра, и голени, а разорванная плоть почти всей верхней части ноги посинела от травматических кровоподтеков. Мне не хотелось отвлекать внимание костоправа от дела, но месье Форе, похоже, погрузился в раздумья, медленно кружа вокруг пациента, украдкой подбираясь то с одной стороны, то с другой, как большая ворона, опасающаяся, что жертва еще не мертва окончательно. Он действительно был похож на ворону, решила я, с этим выдающимся, похожим на клюв носом и гладкими черными волосами, которые он не пудрил, зачесанными назад и собранными в хилый узел на затылке. Одежда на нем тоже была черной и мрачной, хотя и хорошего качества – очевидно, за пределами «Приюта» у него имелась прибыльная практика. Наконец определившись с планом действий, месье Форе убрал руку от подбородка и огляделся в поисках помощника. Взгляд его остановился на мне, и он поманил меня к себе. Я была одета в грубое льняное одеяние послушницы, и, погрузившись в свои размышления, он не заметил, что на мне не было покрывала и вуали медицинской сестры. – Здесь, ma soeur215, – распорядился он, взявшись за лодыжку больного. – Крепко обхватите прямо за пяткой. Не давите, пока не скажу, но когда дам знак, потяните стопу точно к себе. Тяните очень медленно, но с силой – понимаете, это потребует серьезных усилий. – Понимаю. Я обхватила ногу, как было указано, в то время как месье Форе медленно и неуклюже двинулся к другому концу койки, вдумчиво поглядывая на изломанную ногу. – У меня есть стимулирующее средство, которое поможет, – сказал он, доставая из кармана камзола маленький флакон и ставя его возле головы пациента. – Оно сужает кровеносные сосуды на поверхности кожи и загоняет кровь внутрь, где она принесет больше пользы нашему юному другу. С этими словами он схватил больного за волосы и сунул флакон в рот молодого человека, умело перелив лекарство в горло, не пролив ни капли. – Ага, – одобрительно выдал он, когда мужчина сглотнул и глубоко вдохнул. – Это поможет. Теперь, что касается боли… да, будет лучше, если нам удастся обезболить ногу, чтобы он не так сопротивлялся нашим усилиям, когда мы будем ее распрямлять. Он снова сунул руку в свой вместительный карман и на этот раз достал маленькую латунную шпильку, около трех дюймов216 длиной, с широкой плоской головкой. Одна костлявая рука с мясистыми суставами чутко исследовала внутреннюю поверхность бедра больного в районе паха, следуя по тонкой синей линии крупной вены под кожей. Ищущие пальцы помедлили, задержались, пощупали немного по кругу, после чего остановились на какой-то точке. Вонзив острый указательный палец в кожу, как бы отметив место, месье Форе приставил латунную шпильку острием к тому же месту. Еще раз быстро сунув руку в чудесный карман, он извлек маленький латунный молоток и одним ударом вогнал шпильку прямо в ногу. Нога резко дернулась, потом, похоже, обмякла. Введенное ранее сосудосуживающее средство, кажется, действительно подействовало: кровотечение из разорванных тканей заметно уменьшилось. – Это потрясающе! – воскликнула я. – Что вы сделали? Месье Форе робко улыбнулся, от удовольствия слышать мое восхищение легкий румянец окрасил его отмеченные синеватыми тенями щеки. – Ну, это не всегда так хорошо срабатывает, – скромно признался он. – В этот раз мне повезло. Он указал на латунную шпильку, объясняя: – Тут находится большой узел нервных окончаний, сестра, который, как я слышал, анатомы называют plexus217. Если вам повезет проткнуть его напрямую, это значительно ослабит чувствительность нижней конечности. Он резко выпрямился, осознав, что время, которое лучше бы потратить на дело, впустую теряется на болтовню. – Давайте, ma soeur, – приказал он. – Возвращайтесь на свое место! Действие стимулирующего средства длиться недолго, следует заняться делом сейчас, пока кровотечение остановлено. Почти безвольная, нога легко распрямилась, раздробленные концы кости втянулись обратно под кожу. Следуя указаниям месье Форе, теперь я обхватила молодого человека за торс, а он манипулировал ступней и голенью, так что, прилагая постоянное натяжение, мы производили последние небольшие смещения. – Достаточно, сестра. Теперь, будьте так добры, подержите ногу неподвижно какое-то время. На крик принесся санитар с парой толстых палок и какими-то тряпьем для перевязки, и в мгновение ока мы аккуратно наложили на конечность шину, а открытые раны плотно перевязали давящими повязками. Мы с месье Форе обменялись широкими поздравительным улыбками над телом нашего пациента. – Прекрасная работа, – похвалила я, откидывая прядь волос, которая выбилась из прически за время наших потуг. Я увидела, как вдруг изменилось выражение лица месье Форе, когда он понял, что на мне нет вуали, и в этот момент от расположенной неподалеку церкви раздался громкий колокольный звон, призывающий к вечерней службе. Я, разинув рот, уставилась на высокое окно в конце палаты, не застекленное, чтобы выпускать вредные для здоровья пары́. И действительно, прямоугольник неба стал темно-синим, практически цвета индиго, как ранним вечером. – Простите, – сказала я, начиная выпутываться из верхнего одеяния. – Я должна немедленно уйти, мой муж будет тревожиться из-за того, что я пришла домой так поздно. Я очень рада, что у меня появилась возможность помочь вам, месье Форе. Высокий костоправ с явным изумлением наблюдал за процессом раздевания. – Но вы… ну, нет, конечно, вы не монахиня, я должен был понять это раньше… но вы… кто вы? – с любопытством спросил он. – Мое имя Фрейзер, – коротко представилась я ему. – Послушайте, я должна идти, иначе мой муж… Он выпрямился во весь свой нескладный рост и с полной серьезностью поклонился. – Я почту за честь, если вы позволите мне проводить вас домой, мадам Фрейзер. – О… зачем же, благодарю, – ответила я, тронутая его заботой. – Но у меня есть провожатый, – сказала я, рассеянно оглядывая зал в поисках Фергюса, который вместо Мёртага брал на себя обязанности сопровождающего, когда ему не нужно было что-то красть. Он был на месте, прислонившись к дверному косяку и подпрыгивая от нетерпения. Интересно, как долго он пробыл там – сестры не пускали его ни в главный зал, ни в палаты, непременно настаивая, чтобы он ждал меня у двери. Месье Форе с сомнением оглядел моего провожатого, затем крепко взял меня за локоть. – Я провожу вас до дверей, мадам, – заявил он. – В вечернее время в этой части города слишком опасно, чтобы вы могли находиться вне дома лишь с ребенком для защиты. Я видела, как Фергюс надулся от возмущения из-за того, что его назвали ребенком, и поспешила возразить, что он отличный провожатый, всегда заботящийся о том, чтобы вести меня по самым безопасным улицам. Месье Форе не обратил на нас внимания, просто величественно кивнул сестре Анжелике и повел меня через огромные двойные двери больницы. Фергюс семенил за мной по пятам, дергая за рукав. – Мадам! – говорил он настойчивым шепотом. – Мадам! Я обещал хозяину, что буду каждый день провожать вас домой в целости и сохранности, что я не позволю вам общаться с нежелательными… – Ага, пожалуйте. Мадам, вы садитесь здесь, ваш мальчик может занять соседнее место. Не обращая внимания на брюзжание Фергюса, месье Форе подхватил его и небрежно подтолкнул в ожидавший экипаж. Экипаж был небольшим, открытого типа, но элегантным, с темно-синими бархатными сиденьями и небольшим навесом для защиты пассажиров от внезапных капризов погоды или льющихся сверху помоев. На дверце экипажа не оказалось ни герба, ни других украшений; месье Форе не принадлежал к дворянству – должно быть, предположила я, богатый буржуа. По дороге домой мы вежливо беседовали, обсуждая медицинские вопросы, пока Фергюс сидел нахохлившись в углу, сердито глядя из-под растрепанной копны волос. Когда мы остановились на улице Тремулен, он прыгнул за бортик, не дожидаясь, пока кучер откроет дверцу, и рванул в дом. Я глянула ему вслед, гадая, что с ним стряслось, после чего повернулась, чтобы попрощаться с месье Форе. – В самом деле, пустяки, – любезно заверил он в ответ на мои нескончаемые слова благодарности. – В любом случае, ваш особняк располагается на пути к моему дому. И я не смог бы в такой час вверить столь милосердную даму парижским улицам. Он помог мне выйти из экипажа и уже открыл рот, чтобы сказать что-то еще, когда ворота за нами с грохотом распахнулись. Я обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как выражение на лице Джейми сменилось с легкого раздражения на испуганное удивление. – О! – воскликнул он. – Добрый вечер, месье. Он поклонился месье Форе, который ответил на приветствие с особой торжественностью. – Ваша супруга оказала мне немалую честь доставить ее в целости и сохранности к вашему дому, милорд. Что касается ее позднего прибытия, прошу вас возложить вину за это на мои плечи; она самым благородным образом помогала мне в небольшом начинании в «Приюте ангелов». – Думается, что так оно и было, – обреченным тоном заметил Джейми. – К тому же, – добавил он мне по-английски, приподняв бровь, – нельзя же рассчитывать, что муж сам по себе будет так же привлекателен, как воспаленный кишечник или пациент с желтушными пятнами, верно? Однако уголок его рта дернулся, и я поняла, что на самом деле он не раздражен, а лишь обеспокоен, что я не вернулась домой; я почувствовала укол сожаления из-за того, что растревожила его. Еще раз поклонившись месье Форе, он схватил меня за плечо и подтолкнул к воротам. – Где Фергюс? – спросила я, как только ворота за нашими спинами закрылись. Джейми хмыкнул. – На кухне, дожидается заслуженного наказания, я так полагаю. – Заслуженного наказания? Что ты этим хочешь сказать? – потребовала я объяснений. Неожиданно он рассмеялся. – Ну, – начал он, – я сидел в кабинете, гадая, куда, черт возьми, ты подевалась, и уже собирался сам отправиться в «Приют», когда дверь распахнулась, влетел юный Фергюс и кинулся на пол к моим ногам, умоляя прикончить его на месте. – Прикончить? За что? – Ну, тот же вопрос и я ему задал, Сассенах. Я подумал, быть может, на вас по пути напали грабители – на улицах бродят опасные шайки головорезов, ну знаешь, и решил, что, только оставив тебя, он станет так себя вести. Но он заявил, что ты у ворот, и я помчался посмотреть, все ли с тобой в порядке, а Фергюс следовал за мной по пятам, бормоча, что не оправдал мое доверие и недостоин называть меня хозяином, и умолял меня поколотить его до смерти. Я с трудом соображал, что же все-таки происходит, поэтому сказал ему, что займусь им позже, и отправил на кухню. – О, черт возьми! – воскликнула я. – Неужели он действительно считает, что не оправдал твое доверие, только потому, что я вернулась домой чуть позже? Джейми покосился на меня. – Да, считает. И он не оправдал, по правде говоря, позволив тебе прокатиться в компании с незнакомцем. Он клянется, что скорее бросился бы лошадям под ноги, чем позволил бы тебе сесть в экипаж, если бы ты, – многозначительно добавил он, – похоже, не была в дружеских отношениях с этим человеком. – Ну разумеется, мы с ним в дружеских отношениях, – возмущенно отозвалась я. – Я просто помогала ему вправить ногу. – Мфм… По-видимому, этот аргумент показался ему неубедительным. – Ай, хорошо, – неохотно признала я. – Возможно, это было несколько необдуманно. Но он и впрямь кажется вполне порядочным, и я действительно торопилась домой – я же знала, что ты будешь волноваться. И все же сейчас я пожалела, что не уделила чуть больше внимания отчаянному бормотанию Фергюса и его попыткам ухватить меня за рукав. В то время меня заботило только одно – как можно скорее добраться домой. – Ты же не собираешься в самом деле бить его, правда? – с некоторой тревогой спросила я. – В этом нет его вины – я настояла на том, чтобы поехать с месье Форе. То есть, если кто и заслуживает взбучки, так это я. Направлявшийся к кухне Джейми насмешливо приподнял бровь, глядя на меня. – Да, это верно, – согласился он. – Однако, поскольку я поклялся воздерживаться от любых подобных действий, мне, похоже, придется ограничиться Фергюсом. – Джейми! Не надо! – я оцепенела, дергая его за руку. – Джейми! Пожалуйста! Тут я увидела улыбку, притаившуюся в уголках его рта, и вздохнула с облегчением. – Нет, – сказал он, позволяя улыбке стать заметнее. – Я не собирался убивать его… или даже избивать, по правде говоря. Хотя, возможно, мне придется пару раз врезать ему по уху, хотя бы для того, чтобы сберечь его доброе имя, – добавил он. – Он ведь думает, что совершил серьезное преступление, не исполнив мой приказ охранять тебя – вряд ли я могу оставить это без проявления официального недовольства. Он задержался у обитой зеленым сукном двери218, ведущей на кухню, чтобы застегнуть манжеты и поправить шейный платок. – Я прилично выгляжу? – поинтересовался он, приглаживая густые непослушные волосы. – Может, стоит сходить за камзолом – я не знаю, как правильно делать выговор. – Ты прекрасно выглядишь, – ответила я, сдерживая улыбку. – Очень сурово. – Ох, вот и славно, – отозвался он, расправляя плечи и плотно сжимая губы. – Надеюсь, меня не разберет смех, это было бы совсем неуместно, – пробормотал он, толкая дверь на кухонную лестницу. Однако атмосфера на кухне царила далеко не веселая. При нашем появлении привычная болтовня сразу же прекратилась, и прислуга поспешно собралась в одном углу комнаты. Ненадолго все застыли без движения, потом между двумя посудомойками наметилось какое-то шевеление, и на открытое пространство перед нами вышел Фергюс. Лицо мальчика было белым и в дорожках от слез, но сейчас он не плакал. С заметным достоинством он по очереди поклонился сначала мне, а затем Джейми. – Мадам, месье, мне стыдно, – произнес он тихо, но отчетливо. – Я недостоин служить у вас, но все же я прошу не прогонять меня. Его высокий голос слегка дрогнул от этой мысли, и я прикусила губу. Фергюс бросил взгляд в сторону, на ряды слуг, словно ища моральной поддержки, и получил ободряющий кивок от Фернана, кучера. Сделав для храбрости глубокий вдох, он выпрямился и обратился непосредственно к Джейми: – Теперь я готов понести наказание, милорд, – заявил он. Как будто это послужило сигналом, один из лакеев шагнул из застывшей толпы, подвел мальчика к выскобленному дощатому столу и, обойдя его с другой стороны, взял парнишку за руки, растянув по поверхности стола и удерживая в таком положении. – Но… – начал Джейми, опешивший от скорости развития событий. Он не успел договорить, потому что Магнус, пожилой дворецкий, степенно подошел и вручил ему кожаный ремень, который использовался для заточки кухонных ножей, торжественно разложенный на блюде для мяса. – Э-э… – протянул Джейми, беспомощно глядя в мою сторону. – Хм, – выдавила я и отступила на шаг. Сузив глаза, он схватил меня за руку и крепко ее сжал. – Ну уж нет, Сассенах, – пробормотал он по-английски. – Раз уж я должен это сделать, ты должна на это смотреть! Отчаянно переводя взгляд со своей потенциальной жертвы на предложенное орудие экзекуции, он еще какое-то мгновение колебался, а затем сдался. – Ох, да чтоб вас всех, – пробормотал он себе под нос по-английски, забирая ремень у Магнуса. Он с сомнением размял широкий ремень в руках: три дюйма шириной и четверть дюйма толщиной – то было грозное оружие. Явно желая оказаться где-нибудь еще, он подошел к распростертому телу Фергюса. – Ну хорошо, – сказал он, обводя комнату свирепым взглядом. – Десять ударов, и я не хочу слышать споров по этому поводу. Несколько служанок при этих словах заметно побледнели и вцепились друг в друга для поддержки, но когда он поднял ремень, в большой комнате воцарилась мертвая тишина. От раздавшегося в результате удара щелчка я подпрыгнула, а посудомойки тихо испуганно взвизгнули, но Фергюс не издал ни звука. Маленькое тельце задрожало, и Джейми ненадолго прикрыл глаза, затем сжал губы и продолжил исполнять оставшуюся часть приговора, равномерно распределяя удары. Меня затошнило, и я украдкой вытерла влажные ладони о юбку. В то же время я испытывала непреодолимое желание посмеяться над ужасно абсурдной ситуацией. Фергюс переносил все с абсолютным безмолвием, и когда Джейми закончил и отступил назад, бледный и потный, маленькое тельце лежало так неподвижно, что на секунду я испугалась, что он умер – от шока, если не от самих последствий порки. Но затем по маленькому телу, казалось, пробежала сильная дрожь, мальчик скользнул и с трудом поднялся со стола. Джейми подскочил к нему и схватил за руку, озабоченно откинув мокрые от пота волосы с его лба. – Ты в порядке, дружище? – спросил он. – Боже, Фергюс, скажи мне, что с тобой все в порядке! Губы мальчика побелели, а глаза стали размером с блюдца, но он улыбнулся при этом проявлении расположения со стороны работодателя, сверкнув в свете лампы острыми зубками. – О да, милорд, – выдохнул он. – Я прощен? – Господи Иисусе, – пробормотал Джейми и крепко прижал мальчика к груди. – Да, конечно, прощен, дурачок. Он отстранился от мальчика на расстояние вытянутой руки и слегка его встряхнул. – Я больше не хочу делать этого снова, слышишь? Фергюс кивнул, – его глаза сияли, – после чего вырвался из его рук и упал передо мной на колени. – Вы тоже прощаете меня, мадам? – спросил он, церемонно сложив ладошки перед собой и доверчиво глядя вверх, как бурундук, выпрашивающий орехи. Я подумала, что скончаюсь от стыда на месте, но мне хватило самообладания, чтобы нагнуться и поднять мальчика на ноги. – Нечего прощать, – решительно заявила я, щеки мои горели. – Ты очень храбрый парень, Фергюс. Почему бы… э-э… почему бы тебе теперь не поужинать? При этих словах атмосфера на кухне разрядилась, как будто все разом облегченно выдохнули. Остальные слуги проталкивались вперед, бормоча слова сочувствия и поздравления, затем Фергюса увели для героического приема, в то время как мы с Джейми поспешили ретироваться обратно в наши покои на верхнем этаже. – О Боже, – высказался Джейми, рухнув в кресло, словно совершенно обессилев. – Святая кровь Христова. Дева Мария, Михаил и Святая Бригита. Господи, мне нужно выпить. Не звони! – испуганно воскликнул он, хоть я не сделала ни малейшего движения к шнурку колокольчика. – Я не вынесу сейчас встречи с кем-нибудь из слуг. Он встал и принялся рыться в буфете. – Хотя, по-моему, у меня здесь найдется бутылочка. Действительно, он нашел хороший выдержанный скотч. Запросто вытащив пробку зубами, он снизил уровень спиртного примерно на дюйм, затем протянул бутылку мне. Я не колеблясь последовала его примеру. – Господи Иисусе, – пробормотала я, когда отдышалась настолько, чтобы разговаривать. – Да, – подтвердил он, забирая бутылку и делая еще один глоток. Поставив бутылку на стол, он схватился за голову, водя пальцами по волосам, пока они не встали торчком в диком беспорядке. Он еле слышно рассмеялся. – Никогда в жизни я не чувствовал себя так глупо. Боже, я чувствовал себя таким болваном! – Я тоже, – ответила я, в свою очередь прикладываясь к бутылке. – Наверное, даже больше, чем ты. В конце концов, это я во всем виновата. Джейми, я передать не могу, как мне жаль, я и не представляла… – А-а, не переживай. Напряжение последнего получаса спало, он нежно сжал мое плечо. – Ты и предположить не могла. Как и я, если уж на то пошло, – задумчиво добавил он. – Мне кажется, он думал, что я прогоню его, и он снова окажется на улице… бедный маленький шельмец. Неудивительно, что он счел, будто ему повезло, что его только побили. Меня передернуло, когда я вспомнила улицы, по которым проезжал экипаж месье Форе. Нищие, покрытые лохмотьями и язвами, упрямо цеплялись за свои территории, спали на земле даже в самые холодные ночи, чтобы какой-нибудь конкурент не отнял у них выгодный угол. Дети гораздо младше Фергюса носились в толпе на рынке, словно голодные мыши, постоянно высматривая оброненный мякиш, неприкрытый карман. А для тех, кто слишком нездоров, чтобы работать, слишком непривлекателен, чтобы быть проданным в бордели, или просто слишком невезуч – это была действительно короткая жизнь, и отнюдь не веселая. Ничего удивительного, что перспективы лишиться роскоши трехразового питания и чистой одежды и вернуться в это отвратительное варево хватило, чтобы вызвать у Фергюса приступы ненужного чувства вины. – Надо думать, – отозвалась я. К этому времени способ потребления жидкости перешел от больших глотков к более приличным глоточкам. Я благовоспитанно отхлебнула, затем вернула бутылку, несколько отстраненно отметив, что она пуста более чем наполовину. – И все же я надеюсь, что ты не сделал ему больно. – Ну, не сомневаюсь, что синяки у него будут. Шотландский акцент, обычно слабо выраженный, всегда становился более заметным, когда он много пил. Он покачал головой, прищурившись и глядя сквозь бутылку, чтобы оценить оставшийся уровень спиртного. – Знаешь, Сассенах, я до сегодняшнего вечера и не понимал, насколько, должно быть, трудно было моему отцу бить меня? Мне всегда казалось, что именно мне доставалась самая трудная часть этой своеобразной сделки. Он запрокинул голову и отпил еще, затем поставил бутылку и уставился совиным взглядом на огонь. – Быть отцом, пожалуй, несколько сложнее, чем я предполагал. Надо об этом подумать. – Что ж, не думай слишком усердно, – высказалась я. – Ты слишком много выпил. – Ай, не беспокойся, – весело ответил он. – В буфете еще бутылочка имеется.
===
214. Маленькая неуклюжая англичанка (фр.). 215. Сестра (фр.). 216. 7,62 см. 217. Сплетение (лат.). 218. С середины восемнадцатого века дверь из зеленого сукна стала неотъемлемой частью каждого дома, в котором работала прислуга. Как правило, это была распашная дверь, к которой с помощью латунных шпилек прикреплялась зеленая суконная ткань. Цель сукна состояла в том, чтобы изолировать от шума, который обычно беспокоил какую-либо из сторон.
За второй бутылкой мы засиделись допоздна, снова и снова перечитывая последние отвлечённые письма шевалье де Сен-Жоржа, – известного также как его величество Яков III, – и письма принцу Карлу от сторонников якобитов. – Фергюс раздобыл большой пакет, адресованный его высочеству, – объяснил Джейми. – Там было много чего, и нам не удалось скопировать всё достаточно быстро, так что я оставил кое-что, чтобы вернуть в следующий раз. Смотри, – продолжал он, вытаскивая из стопки один лист и кладя его мне на колено, – большинство писем зашифровано, как вот это: «Я слышал, что перспективы охоты на куропаток над холмами Салерно в этом году представляются самыми благоприятными; охотники этого региона наверняка добьются результата». Тут легко, это намёк на Манцетти, итальянского банкира, он из Салерно. Я узнал, что Карл обедал с ним и сумел занять пятнадцать тысяч ливров – очевидно, совет Джеймса оказался дельным. Но здесь… Он порылся в стопке и вытянул ещё один листок. – Взгляни на это, – сказал Джейми, протягивая мне лист, исписанный его неровными каракулями. Я послушно склонилась над бумагой, на которой можно было различить отдельные буквы, соединённые сетью стрелочек и вопросительных знаков. – Что это за язык? – спросила я, вглядываясь. – Польский? Всё-таки мать Карла Стюарта, покойная Клементина Собеская, была полькой. – Нет, оно на английском, – ухмыляясь, ответил Джейми. – Не можешь прочитать? – А ты можешь? – О да, – самодовольно заявил он. – Это шифр, Сассенах, и не очень сложный. Смотри, всё, что нужно, это для начала разбить буквы на группы по пять – только буквы «Q» или «X» не считаются. «X» означают промежутки между предложениями, а «Q» вставлены кое-где, чтобы запутать ещё больше. – Как скажешь, – пробормотала я, переводя взгляд с чрезвычайно запутанного на вид письма, начинавшегося «Мрти окрути длопро кахстмин…», на листок в руке Джейми с вереницей пятибуквенных групп, выписанных в одну строку, и аккуратно выведенными над ними отдельными буквами, не всеми сразу. – То есть одна буква просто заменяется другой, но в том же порядке, – объяснял Джейми, – так что, если у тебя достаточно объёмный текст для работы, и тут или там можно угадать слово, тогда всё, что нужно, это перевести с одного алфавита на другой – понимаешь? Он помахал у меня перед носом длинной полоской бумаги, на которой чуть под углом один над другим были выведены два алфавита. – Ну, более или менее, – ответила я. – Хотя, как я понимаю, у тебя получается, и это самое главное. Что там написано? Выражение живейшего интереса, с которым Джейми воспринимал всевозможные головоломки, немного померкло, и он уронил лист бумаги на колено. Он поднял на меня взгляд, в задумчивости прикусив нижнюю губу. – Ну, – начал он, – это и странно. И всё же не представляю, в чём я мог ошибиться. Характер писем Джеймса в целом сводится к одному, и в этом зашифрованном письме оно ясно истолковано. Голубые глаза под густыми рыжеватыми бровями встретились с моими. – Джеймс хочет, чтобы Карл снискал расположение Людовика, – медленно произнес он, – но он не ищет поддержки для вторжения в Шотландию. Джеймс не заинтересован в том, чтобы добиваться возвращения на трон. – Что? Я выхватила пачку писем из его рук, мои глаза лихорадочно пробежались по накарябанному тексту. Джейми был прав; в то время как в письмах от сторонников с надеждой говорилось о предстоящей реставрации, в письмах Джеймса к своему сыну ни о чём подобном не упоминалось, хотя во всех сквозила забота о том, чтобы Карл произвёл хорошее впечатление на Людовика. Даже заём у Манцетти из Салерно испрашивался для того, чтобы Карл мог жить в Париже, как подобает джентльмену, а не для поддержки каких-либо военных целей. – Ну, мне кажется, Джеймс – человечишка себе на уме, – заметил Джейми, постукивая по одному из писем. – Видишь ли, Сассенах, у него самого денег очень мало, их было много у его жены, но дядя Алекс сказал мне, что она всё завещала церкви после смерти. Положение Джеймса в обществе поддерживал Папа – в конце концов, он монарх-католик, и Папа обязан отстаивать его интересы в противовес интересам курфюрста Ганноверского219. Он обхватил руками одно колено, задумчиво глядя на стопку бумаг, которая теперь лежала между нами на диване. – Филипп Испанский и Людовик – я имею в виду старого короля – тридцать лет назад предоставили ему небольшое войско и несколько кораблей, с которыми он попытался вернуть себе трон. Но всё не заладилось: из-за плохой погоды часть кораблей затонула, а на остальных не было лоцманов, и они пристали к берегу не в том месте – всё пошло наперекосяк, и в конце концов французы просто отчалили обратно, а нога Джеймса даже не ступила на землю Шотландии. Так что, возможно, со временем он отказался от всяких мыслей о возвращении трона. Но всё же у него подрастало двое сыновей, и не было никакой возможности как следует устроить их в жизни. И вот я спрашиваю себя, Сассенах, – он чуть качнулся назад, – как бы я поступил в подобной ситуации? А ответ: я мог бы постараться выяснить, сможет ли мой добрый кузен Людовик – он всё-таки король Франции – добиться того, чтобы один сын получил хорошую должность, допустим назначение на военную службу, и руководил людьми. – Ммм, – задумчиво кивнула я. – Да, но если бы я была действительно умным человеком, я бы, пожалуй, не стала просто являться к Людовику и упрашивать, словно бедный родственник. Я могла бы отправить в Париж своего сына и попытаться устыдить Людовика, заставив принять того при дворе. А тем временем поддерживать иллюзию, что я активно стремлюсь к восстановлению на троне. – Хотя в этот раз Джеймс открыто признаёт, что Стюарты больше никогда не будут править Шотландией, – тихо добавил Джейми, – значит, для Людовика от него больше никакой пользы. А без вероятности вооруженного вторжения якобитов с целью захвата Англии у Людовика не было причин давать своему юному кузену Карлу что-либо, кроме той подачки, на которую его вынудили бы приличия и общественное мнение. Точнее сказать было нельзя; письма, которые Джейми удалось достать, каждый раз по несколько, датировались только прошлым январём, когда Карл прибыл во Францию. И закодированная, зашифрованная и с осторожными формулировками в общем, ситуация не прояснялась. Но в целом все факты действительно указывали в этом направлении. И если догадка Джейми относительно мотивов Шевалье была верна – то наша задача уже выполнена; по сути, её вообще никогда не существовало.
***
Размышляя о событиях прошлой ночи, весь следующий день я была погружена в себя: во время утреннего визита в салон Мари д’Арбанвиль, чтобы послушать венгерского поэта, когда ходила к травнику по соседству, чтобы купить немного валерианы и фиалкового корня, и во время обхода «Приюта ангелов» во второй половине дня. В конечном счёте я оставила работу, опасаясь, что могу случайно поранить кого-нибудь, пока витала в облаках. Ни Мёртаг, ни Фергюс еще не появились, чтобы проводить меня домой, поэтому я сняла одеяние, которое надевала сверху, и села ждать в пустующем кабинете матушки Хильдегард, прямо у входа в больницу. Я просидела там уже около получаса, рассеянно разглаживая пальцами складки платья, когда услышала снаружи лай. Привратник, как это часто бывало, отсутствовал. Наверняка ушёл купить еды или выполнить поручение одной из монахинь. Как обычно в его отсутствие, охрана дверей «Приюта» была передана в толковые лапы – и зубы – Пуговки. За первым предупреждающим коротким лаем последовало низкое раскатистое рычание, предупреждавшее, что незваный гость под страхом немедленного расчленения должен оставаться на месте. Я поднялась и высунула голову из двери кабинета, чтобы посмотреть: может, отец Бальман снова, не побоявшись угрозы злого духа, выполняет свои сакральные обязанности. Но очертания, вырисовывающиеся на фоне огромного витражного окна передней, не походили на худощавую фигуру младшего священника. Фигура была высокой, силуэт килта изящно колыхался у колен, когда она отступала от маленького зубастого зверька под ногами. Джейми моргал, застигнутый врасплох нападением. Прикрыв глаза ладонью от слепящего света из окна, он вгляделся в тени. – Э-э, привет, собачка! – вежливо сказал он и шагнул вперёд, протянув костяшки пальцев. Рычание Пуговки усилилось на несколько децибел, и он отступил на шаг. – Ах так, да? – протянул Джейми. Он пристально оглядел собаку. – Одумайся, дружок, – посоветовал он, сощурив глаза над длинным прямым носом. – Я, чёрт возьми, гораздо крупнее. На твоём месте я бы не делал опрометчивых поступков. Пуговка чуть поменял позицию, все ещё издавая звуки, как «Фоккер»220 вдалеке. – И быстрее, – продолжил Джейми, делая ложный выпад в сторону. Зубы Пуговки щёлкнули в нескольких дюймах от голени Джейми, и он поспешно отступил назад. Прислонившись спиной к стене, он скрестил руки на груди и кивнул собаке. – Ну, тут ты прав, признаю́. Когда дело касается зубов, у тебя преимущество, это точно. Пуговка подозрительно навострил уши, услышав эту любезную речь, но снова издал низкое рычание. Джейми скрестил ноги, точно был готов проводить так время бесконечно. Многоцветный свет из окна окрашивал его лицо голубым, отчего он стал похожим на одну из холодных мраморных статуй в кафедральном соборе по соседству. – Наверняка у тебя есть дела поважнее, чем надоедать ни в чём не повинным посетителям? – спросил он как бы между прочим. – Я о тебе наслышан – ты тот знаменитый малый, который вынюхивает болезни, нет? Ну, тогда зачем изводить тебя на такие глупости, как охрана дверей, если ты мог бы приносить пользу, нюхая подагрические пальцы на ногах и задницы в гнойниках? Отвечай, если угодно! Резкий лай в ответ на то, что он переступил с ноги на ногу, был единственным ответом. За моей спиной зашуршали одежды, и матушка Хильдегард появилась из внутреннего кабинета. – Что там? – спросила она, заметив, как я выглядываю из-за угла. – У нас гости? – Пуговка, похоже, разошёлся во мнениях с моим мужем, – ответила я. – Я не обязан с этим мириться, знаешь ли, – пригрозил Джейми. Одна рука потянулась к броши, удерживавшей плед на плече. – Один быстрый бросок пледа, и я скручу тебя, как… о, bonjour, мадам! – сказал он, при виде матушки Хильдегард тут же переходя на французский. – Bonjour, месье Фрейзер, – она вежливо склонила голову в вуали, скорее, как мне показалось, чтобы скрыть широкую улыбку на лице, чем в знак приветствия. – Вижу, вы уже познакомились с Пуговкой. Вы, вероятно, разыскиваете жену? Как будто это послужило мне сигналом, я бочком вышла из кабинета следом за ней. Мой преданный супруг перевёл взгляд с Пуговки на дверь кабинета, очевидно, сделав соответствующие выводы. – И сколько ты там стоишь, Сассенах? – сухо спросил он. – Достаточно долго, – ответила я с самодовольной убеждённостью того, кто у Пуговки на хорошем счету. – Что бы ты с ним сделал, завернув в плед? – Выбросил бы из окна и убежал сломя голову, – отозвался он, мельком бросив благоговейный взгляд на внушительную фигуру матушки Хильдегард. – Она, случайно, не говорит по-английски? – Нет, к счастью для тебя, – ответила я. Чтобы его представить, я перешла на французский: – Ma mère, je vous présente mon mari, le seigneur de Broch Tuarach221. – Милорд, – матушка Хильдегард к этому времени совладала со своим чувством юмора и приветствовала его с обычным выражением устрашающей сердечности. – Нам будет не хватать вашей жены, но если она вам необходима, конечно… – Я пришёл не за женой, – перебил Джейми. – Я пришёл повидаться с вами, ma mère.
***
Усевшись в кабинете матушки Хильдегард, Джейми положил пачку бумаг, которую принёс с собой, на блестящую древесину её письменного стола. Пуговка, настороженно следивший за незваным гостем, улёгся у ног хозяйки. Носом он уткнулся в лапы, но навострил уши, приподняв губу над одним верхним клыком на случай, если его попросят разорвать гостя на куски. Джейми прищурился, глянув на Пуговку, и демонстративно отодвинул ноги от подёргивающегося чёрного носа. – Герр Герстманн рекомендовал мне посоветоваться с вами, матушка, относительно этих документов, – начал он, разворачивая толстую пачку и разглаживая её ладонями. Матушка Хильдегард с минуту смотрела на Джейми, вопросительно приподняв густую бровь. После чего обратила своё внимание на стопку бумаг, демонстрируя свойственную управленцу способность делать вид, что полностью сосредоточена на насущном вопросе, и в то же время настроив своё острое чутьё на улавливание малейших отзвуков чрезвычайной ситуации, доносящихся из отдалённых уголков больницы. – Да? – уточнила она. Одним грубым пальцем она легонько пробежалась по строчкам нацарапанных нот, по одной за другой, как будто слышала звуки, прикасаясь к ним. Щелчок пальца, и листок скользнул в сторону, наполовину приоткрыв следующий. – Что именно вам хотелось бы узнать, месье Фрейзер? – спросила она. – Не представляю, матушка. Джейми сосредоточенно подался вперёд. Он сам дотронулся до чёрных линий, осторожно коснувшись размазанного следа там, где рука писавшего нечаянно задела чернила до того, как они высохли. – В этих нотах есть что-то странное, матушка. Широкий рот монахини чуть изогнулся в подобии улыбки. – В самом деле, месье Фрейзер? Но насколько я понимаю – уверена, вы не обидитесь, – что музыка для вас – это… замо́к, к которому у вас нет ключа? Джейми засмеялся, и проходившая по коридору сестра обернулась, поражённая подобным звуком в стенах больницы. Место это было шумное, но смех звучал непривычно. – Это очень тактичное описание моей неполноценности, матушка. И в целом верное. Напой вы одну из этих пьес, – его палец, более длинный и тонкий, но почти такого же размера, как у матушки Хильдегард, с легким шелестящим звуком постучал по пергаменту, – я не смог бы отличить то ли это «Кирие элейсон»222, то ли «La Dame fait bien223» – разве что по словам, – добавил он с усмешкой. Тут настал черёд матушки Хильдегард смеяться. – Да уж, месье Фрейзер! – воскликнула она. – Ну, вы хотя бы прислушиваетесь к словам! Она взяла пачку бумаг в руки, быстро перелистывая верх страниц. Я заметила, как чуть вздувалось её горло над тугой обвязкой головного покрывала, пока она читала, будто тихо напевая про себя, и одна большая ступня слегка покачивалась, отбивая такт. Джейми неподвижно сидел на табурете, положив здоровую руку на колено поверх искривленной, и наблюдал за ней. Раскосые голубые глаза смотрели пристально, и он не обращал внимания на непрекращающийся за спиной шум из глубин «Приюта». Больные вскрикивали, санитары и монахини перекликались, родственники вопили от горя или отчаяния, приглушенный лязг металлических инструментов эхом отражался от древних камней здания, но ни Джейми, ни матушка Хильдегард не шевелились. Наконец она опустила страницы, глядя на него поверх листков. Её глаза блестели, и она вдруг стала похожа на молодую девушку. – Я думаю, вы правы! – согласилась она. – Сейчас у меня нет времени как следует всё обдумать, – она бросила взгляд в сторону дверного проёма, ненадолго затенённого фигурой санитара, промчавшегося мимо с большим мешком корпии, – но здесь есть что-то странное. Она легонько постучала по листкам на столе, укладывая их в аккуратную стопку. – Очень необычное, – заметила она. – Как бы там ни было, матушка, сможете ли вы, с вашим даром, разгадать какую-то закономерность? Это будет трудно: у меня есть все основания предполагать, что это шифр и что язык послания – английский, хотя текст песен составлен на немецком. Матушка Хильдегард издала тихий удивлённый возглас: – Английский? Вы уверены? Джейми покачал головой: – Не уверен, нет, но мне так кажется. По одной причине – страна-отправитель: песни были присланы из Англии. – Что ж, месье, – сказала она, приподняв одну бровь, – ваша жена говорит по-английски, так ведь? И я полагаю, вы готовы пожертвовать её обществом, если она поможет мне с этой вашей затеей? Джейми пристально посмотрел на неё, полуулыбка на его лице зеркально отражала её улыбку. Он опустил взгляд к своим ногам, где усы Бутона дрожали в намёке на рычание. – Предлагаю вам сделку, матушка, – сказал он. – Если ваша собачка не укусит меня за задницу на выходе, можете распоряжаться моей женой.
Так что в тот вечер, вместо того чтобы вернуться домой, в дом Джареда на улице Тремулен, я поужинала с сёстрами из «Обители ангелов» за их длинным трапезным столом, а затем удалилась в личные покои матушки Хильдегард для вечерних дел. В апартаментах настоятельницы было три комнаты. Передняя была обставлена как гостиная, с немалой роскошью. Как-никак именно здесь ей часто приходилось принимать официальных гостей. Вторая комната повергла меня в шок просто потому, что подобного я не ожидала. Поначалу мне показалось, что в маленькой комнате нет ничего, кроме большого клавесина, выполненного из блестящего полированного орехового дерева и украшенного мелкими, расписанными вручную цветами, прорастающими из вьющейся виноградной лозы, что тянулась вдоль де́ки над сияющими клавишами чёрного дерева. Присмотревшись повнимательнее, я увидела в комнате и другие предметы мебели, в том числе книжные полки во всю стену, забитые сочинениями по музыковедению и сшитыми вручную рукописями, очень похожими на те, что матушка Хильдегард тут же положила на пюпитр клавесина. Она указала мне на стул, стоявший перед маленьким секретером у стены. – Там вы найдете чистую бумагу и чернила, миледи. А теперь давайте посмотрим, что может поведать нам это маленькое музыкальное произведение. Мелодия была записана на плотном пергаменте, нотные линейки чётко расчерчивали страницы. Сами ноты, ключи, паузы и знаки альтерации224 – всё было прорисовано с большим тщанием; очевидно, это был окончательный чистовой вариант, а не черновик или наспех нацарапанный мотив. В верхней части листа красовалось название: «Lied des Landes». «Сельская песня». – Название, как видите, предполагает что-то простое, например, volkslied225, – сказала матушка Хильдегард, ткнув длинным костлявым указательным пальцем в страницу. – И всё-таки форма композиции – нечто совершенно иное. Вы умеете читать ноты с листа? Крупная правая рука с утолщёнными суставами и короткими ногтями опустилась на клавиши невероятно нежным прикосновением. Перегнувшись через облачённое в чёрное плечо матушки Хильдегард, я пропела первые три строчки пьесы, стараясь как можно лучше передать немецкое произношение. Тут она перестала играть и повернулась, глядя на меня снизу вверх. – Это основная мелодия. Дальше она повторяется в вариациях – но каких вариациях! Знаете, я уже видела нечто похожее. У маленького старого немца по имени Бах, он иногда присылает мне кое-что… Она небрежно махнула рукой в сторону полки с рукописями. – Он называет их «Инвенции»226, и они действительно довольно остроумны: воспроизводят вариации в двух или трёх музыкальных фразах одновременно. Это, – она поджала губы, глядя на «Lied» перед нами, – напоминает неуклюжую имитацию одного из его произведений. Я даже готова поклясться, что… Бормоча себе под нос, она отодвинула скамью из орехового дерева и, подойдя к полке, быстро пробежала пальцем по рядам рукописей. Она нашла то, что искала, и вернулась к скамейке с тремя музыкальными пьесами в переплёте. – Это произведения Баха. Довольно старые, я не заглядывала в них несколько лет. И всё же я почти уверена… Она погрузилась в молчание, быстро перелистывая страницы рукописей Баха, лежащие у неё на коленях, одну за другой, время от времени поглядывая на «Lied» на пюпитре. – Ха! – она издала торжествующий возглас и протянула мне одно из произведений Баха. – Видите? Сочинение, написанное корявым, размазанным почерком, было озаглавлено «Гольдберг-вариации»227. С некоторым благоговением я прикоснулась к бумаге, с трудом сглотнула и снова перевела взгляд на «Lied». Потребовалась всего секунда для сравнения, чтобы понять, что она имела в виду. – Вы правы, это одно и то же! – воскликнула я. – Кое-где отличаются ноты, но в целом это именно та же тема, что и в оригинальной пьесе Баха. Как чудно́! – Разве? – сказала она с глубоким удовлетворением в голосе. – Так почему же этот анонимный композитор крадет мелодии и обходится с ними столь странно? Вопрос был явно риторический, и я не стала утруждать себя ответом, а задала один из собственных: – Матушка, разве музыка Баха сейчас в моде? Я определённо не слышала ничего подобного в музыкальных салонах, где бывала. – Нет, – сказала она, качая головой и вглядываясь в ноты. – Герр Бах не очень известен во Франции, думаю, что лет пятнадцать-двадцать назад он пользовался некоторой популярностью в Германии и Австрии, но даже там его музыка редко исполняется публично. Боюсь, его музыку нелегко вытерпеть: хорошо продуманная, но бездушная. Пфф. Вот, видите здесь? Грубый указательный палец тыкал тут, и тут, и там, быстро переворачивая страницы. – Он повторяет ту же мелодию – почти, – но каждый раз меняет тональность. Мне кажется, что, вероятно, именно это привлекло внимание вашего мужа, это очевидно даже для того, кто не читает ноты, из-за меняющихся обозначений ключа – note tonique. Так и было; каждое изменение тональности отмечалось двумя вертикальными линиями, за которыми следовал новый знак скрипичного ключа и обозначение диезов или бемолей. – В таком коротком отрывке пять изменений ключа, – заметила она, снова постукивая по последнему для наглядности. – И изменений, которые вообще не имеют смысла с точки зрения музыки. Смотрите, основная мелодия точно такая же, но мы переходим от тональности в две бемоли, то есть си-бемоль мажор, к ля мажору с тремя диезами. Ещё более странно, что тут он переходит к двум диезам, и при этом использует встречный знак соль-диез! – Как чудно́, – повторилась я. Добавление встречного знака соль-диез к части ре мажор привело к тому, что музыкальная строчка стала идентичной части с ля мажор. Другими словами, для изменения обозначения ключа не было никаких причин. – Я не знаю немецкого, – сказала я. – Вы можете прочитать слова, матушка? Она кивнула, складки её чёрной вуали зашуршали от этого движения, маленькие глазки сосредоточились на рукописи. – Какие же по-настоящему отвратительные стихи! – пробормотала она себе под нос. – Не то чтобы от немцев вообще ждёшь высокой поэзии, но в самом деле… всё-таки… Она замолчала, тряхнув вуалью. – Следует предположить, что если ваш муж прав, предполагая, что это какой-то шифр, то послание скрывается за этими словами. Следовательно, сами по себе они могут и не иметь большого значения. – О чём там говорится? – спросила я. – «Моя пастушка резвится со своими овечками среди зелёных холмов», – прочитала она. – Ужасная грамматика, хотя, конечно, при сочинении песен часто допускаются вольности, если автор текстов упорно продолжает рифмовать строки, а они почти всегда так и делают, если это любовная песня. – И много вы знаете о любовных песнях? – спросила я с любопытством. Сегодня вечером матушка Хильдегард преподнесла немало сюрпризов. – Любое хорошее музыкальное произведение – это, по сути, любовная песня, – как ни в чём не бывало ответила она. – Но что касается того, что вы имели в виду – да, я видела их очень много. Когда была молоденькой девушкой, – она сверкнула в улыбке крупными белыми зубами, признавая, как трудно представить её ребенком, – я была кем-то вроде юного дарования, понимаете? Могла воспроизвести по памяти всё, что слышала, а первую композицию написала лет в семь. Она указала на клавесин, богатая отделка которого сияла полировкой. – Моя семья состоятельна, будь я мужчиной, без сомнения, стала бы музыкантом. Она говорила просто, без тени сожаления. – Наверняка вы могли бы по-прежнему сочинять музыку, если бы вышли замуж? – с любопытством спросила я. Матушка Хильдегард развела руками, гротескными в свете лампы. Я видела, как эти руки вытаскивали кинжал, застрявший в кости, вправляли смещённый сустав, обхватывали измазанную кровью головку ребёнка, появляющуюся между бёдер матери. И я видела, как эти же пальцы задерживались на клавишах из чёрного дерева с нежностью лапок мотылька. – Что ж, – заговорила она после недолгих раздумий, – во всём виноват святой Ансельм228. – Вот как? Она ухмыльнулась, увидев моё выражение, видимый всем суровый фасад её уродливого лица совершенно преобразился. – О да. Мой крёстный – старый Король-Солнце229, – небрежно добавила она, – подарил мне в День ангела книгу «Жития святых», когда мне было лет восемь. То была прекрасная книга, – вспоминая, протянула она, – с позолоченными страницами и украшенной драгоценными камнями обложкой, задуманная скорее как произведение искусства, нежели как литературное произведение. И всё же я ее прочитала. И хотя мне понравились все истории – особенно о мучениках, – именно в истории святого Ансельма была одна фраза, которая, казалось, нашла отклик в моей душе. Она закрыла глаза и запрокинула голову, припоминая. – Святой Ансельм был человеком необычайной мудрости и большой учёности, Учителем церкви230. А ещё епископом, человеком, который питал любовь к своей пастве и заботился не только об их духовных нуждах, но и мирских. Повествование подробно описывало все его деяния, а заканчивалось такими словами: «И вот он умер, завершив воистину полезную жизнь, и таким образом обрёл корону в раю». Она умолкла, легонько сжимая и разжимая руки на коленях. – В этом было нечто такое, что привлекло меня сильнее всего. «Воистину полезная жизнь», – она улыбнулась мне. – Я могла бы придумать не одну эпитафию и похуже этой, миледи. Она вдруг развела руками и пожала плечами – удивительно грациозное движение. – Я захотела быть полезной, – заключила она. После чего, закончив праздную болтовню, она резко развернулась обратно к нотам на пюпитре. – Итак, – произнесла она. – Очевидно, что изменение ключевых знаков – note tonique – и есть странность. К чему это может нас привести? Разинув рот, я тихонько охнула. Так как говорили мы по-французски, я не заметила этого раньше. Но, наблюдая за матушкой Хильдегард, пока она рассказывала о прошлом, я думала по-английски, и когда снова взглянула на ноты, меня осенило. – Что такое? – спросила монахиня. – Вы что-то придумали? – Ключ! – воскликнула я, едва сдерживая смех. – По-французски музыкальный ключ – note tonique, но для предмета, который открывает, используется слово… – я указала на большую связку ключей (обычно висевшую у нее на поясе), которую матушка Хильдегард отложила на книжную полку, когда мы вошли. – Это ведь passe-partout231? – Да, – ответила она, глядя на меня с недоумением. Она в свою очередь потрогала ключ-отмычку. – Une passe-partout. А этот, – продолжила она, показывая на полый ключ с выемками, – правильнее сказать clef. – Clef! – радостно воскликнула я. – Превосходно! Я ткнула пальцем в лежащий перед нами нотный лист. – Понимаете, ma mère, в английском языке они называются одинаково. «Ключ» лежит в основе музыкального произведения и «ключ» открывает. Во французском же clef – это ключ, а по-английски «clef» – один из музыкальных символов. И ключ к музыке служит ключом к шифру. Джейми предполагал, будто это английский шифр! К тому же придуманный англичанином с поистине дьявольским чувством юмора, – добавила я. Благодаря этому небольшому озарению разгадать шифр оказалось не так уж сложно. Раз автор – англичанин, то и зашифрованное послание, скорее всего, тоже было на английском, а это означало, что немецкие слова служили лишь источником букв. И, после наблюдений за недавними стараниями Джейми с алфавитами и перестановкой букв, потребовалось всего несколько попыток, чтобы определить алгоритм шифра. – Два бемоля означают, что надо брать каждую вторую букву, начиная с вступления части, – объяснила я, лихорадочно строча результаты. – А три диеза – каждую третью, начиная с конца. Думаю, он использовал немецкий как для прикрытия, так и потому, что тот чертовски многословен: чтобы сказать то же, что на английском, требуется почти в два раза больше слов. – У вас нос в чернилах, – заметила матушка Хильдегард. И заглянула мне через плечо. – В этом есть смысл? – Да, – ответила я, и внезапно во рту у меня пересохло. – Да, смысл есть. Расшифрованное послание оказалось кратким и простым. А ещё очень тревожным. – «Верноподданные его величества в Англии ожидают его возвращения на законный трон. В вашем распоряжении сумма в пятьдесят тысяч фунтов стерлингов. В знак доброй воли эта сумма будет выплачена только лично его высочеству по прибытии на английскую землю», – прочитала я. – И ещё остается буква «С». Не знаю, то ли это своего рода подпись, то ли просто автору понадобилось что-то, чтобы немецкое слово звучало правильно. – Хм… Матушка Хильдегард с любопытством посмотрела на нацарапанное послание, затем на меня. – Вы ещё узнаете, разумеется, – кивнув, произнесла она, – но можете заверить своего мужа, что я сохраню это в тайне. – Он бы не стал просить вашей помощи, если бы не доверял вам, – возразила я. Нечёткие брови взметнулись к краю её покрывала, и она решительно похлопала по исписанному листу бумаги. – Если ваш муж вовлечён в подобные дела, он сильно рискует, доверяя кому бы то ни было. Заверьте его, что я осознаю оказанную мне честь, – сухо добавила она. – Я так и сделаю, – улыбаясь, подтвердила я. – Ох, chère Madame, – воскликнула она, глянув на меня мельком, – вы такая бледная! Сама я часто не ложусь до поздней ночи, когда работаю над новым произведением, так что обычно не обращаю внимания на время, но для вас, должно быть, уже поздно. Она бросила взгляд на свечу-часы, горевшую на маленьком столике возле двери. – Боже милостивый! Уже и в самом деле поздно. Может, мне позвать сестру Мадлен, чтобы она проводила вас в комнату? Джейми согласился, хотя и неохотно, с предложением матушки Хильдегард, чтобы я осталась на ночь в «Обители ангелов», и мне не нужно было поздно ночью возвращаться домой по тёмным улицам. Я покачала головой. Я устала, и от сидения на табурете у меня ныла спина, но спать не хотелось. Значение музыкального послания, в любом случае, было слишком тревожным, чтобы дать мне сразу уснуть. – Что ж, тогда давайте немного подкрепимся, чтобы отпраздновать ваше достижение. Матушка Хильдегард поднялась и вышла в соседнюю комнату, откуда послышался звон колокольчика. Вскоре появилась одна из сестёр-прислужниц с подносом с горячим молоком и маленькими, покрытыми глазурью пирожными, за ней следовал Пуговка. Сестра положила пирожное на маленькую фарфоровую тарелочку и как само собой разумеющееся поставила её на пол перед ним, пристроив рядом миску с молоком. Пока я потягивала горячее молоко, матушка Хильдегард убрала причину наших трудов, отложив их на секретер, а взамен устроила на пюпитре клавесина несшитую стопку нотных рукописей. – Я для вас поиграю, – объявила она. – Это поможет вам собраться с мыслями перед сном. Музыка была нежной и успокаивающей, с певучей мелодией, что то и дело переходила от дисканта к басу, приятной в своей сложности, но без движущей силы, присущей Баху. – Ваше? – спросил я, улучив момент, когда в конце пьесы она подняла руки. Не оборачиваясь, она покачала головой: – Нет. Моего друга, Жана-Филиппа Рамо232. Неплохой теоретик, но пишет без особой страсти. Должно быть, я задремала, убаюканная музыкой, потому что вдруг проснулась от шёпота сестры Мадлен у себя над ухом, когда она тёплой, крепкой рукой ухватила меня под мышкой, подняла на ноги и повела из комнаты. Оглянувшись, я увидела широкую спину матушки Хильдегард, обтянутую чёрным, и изгиб мощных плеч под вуалью: она всё играла, безразличная к миру за пределами святая святых своих покоев. На половицах у её ног, уткнувшись носом в лапы, расположился Пуговка, маленькое тельце лежало прямо, словно стрелка компаса.
***
– Итак, – заметил Джейми, – дело пошло чуть дальше разговоров… наверное. – Наверное? – эхом отозвалась я. – Предложение о пятидесяти тысячах фунтов звучит довольно определённо. Пятьдесят тысяч фунтов, по нынешним меркам, составляли годовой доход немаленького герцогства. Он цинично приподнял бровь, глядя на нотную рукопись, которую я захватила с собой из монастыря. – Ну, хорошо. Подобное предложение весьма осмотрительно, если зависит от того, ступит ли нога Карла или Джеймса на земли Англии. А если Карл в Англии, это подразумевает, что в других местах он получил достаточную поддержку, чтобы добраться до Шотландии, для начала. Нет, – заметил он, задумчиво потирая подбородок, – самое примечательное в этом предложении то, что это первое однозначное свидетельство того, что Стюарты – или, по крайней мере, один из них – действительно предпринимают попытку вернуть себе трон. – Один из них? – я уловила акцент на этих словах. – Хочешь сказать, что, по-твоему, Джеймс здесь не при чём? Я глянула на зашифрованное послание с ещё бо́льшим интересом. – Послание пришло Карлу, – напомнил мне Джейми, – и пришло оно из Англии, не через Рим. Фергюс раздобыл его у обычного посыльного, в пакете, скреплённом английскими печатями – не от папского посыльного. И то, что я видел в письмах Джеймса… Нахмурившись, он покачал головой. Он ещё не брился, и утренний свет выхватывал случайные медные искорки среди рыжеватой щетины его бородки. – Пакет был вскрыт, Карл видел эту рукопись. На ней нет даты, так что я не знаю, как давно она к нему попала. И, разумеется, у нас нет писем, которые Карл отправлял отцу. Но ни в одном из писем Джеймса не упоминается о ком-либо, кто мог бы быть автором, не говоря уже об определённых обещаниях поддержки из Англии. Я поняла, куда он клонит. – А Луиза де Латур лепечет о том, что Карл намерен аннулировать её брак и объявить её своей женой, как только станет королём. Так ты думаешь, что, возможно, Карл не просто хвастает, чтобы произвести на неё впечатление? – Может, и нет, – ответил он. Он налил в таз воды из спального кувшина и ополоснул лицо, готовясь бриться. – Значит, не исключено, что Карл действует сам по себе? – спросила я, напуганная и заинтригованная такой возможностью. – Что Джеймс затеял для него маскарад, чтобы тот притворился, будто собирается вернуть трон, и произвёл на Людовика впечатление потенциальной значимостью Стюартов, вот только… – Вот только Карл не притворяется? – оборвал меня Джейми. – Да, похоже на то. Есть здесь полотенце, Сассенах? С зажмуренными глазами – с лица у него капало – он похлопал ладонью по столешнице. Я переложила рукопись в безопасное место и передала полотенце, висевшее в изножье кровати. Он критически осмотрел бритву, решил, что она сгодится, и склонился над моим туалетным столиком, смотрясь в зеркало, пока наносил на щёки мыло для бритья. – Почему это удалять волосы с ног и подмышек – это варварство с моей стороны, а удалять их с лица – с твоей стороны не варварство? – поинтересовалась я, наблюдая, как он, прикрывая зубы, оттягивает вниз верхнюю губу и скребёт под носом едва уловимыми, филигранными движениями. – Варварство как есть, – отозвался он, косясь на себя в зеркале. – Но если этого не делать, то всё будет чудовищно зудеть. – Ты когда-нибудь отращивал бороду? – с любопытством спросила я. – Не специально, – ответил он, улыбаясь одной стороной и скребя вторую щёку, – но иногда такое случалось, когда ничего другого не оставалось – когда я жил в Шотландии вне закона. Если вставал выбор между ежедневным бритьём тупым лезвием в холодном ручье или зудом, я выбирал зуд. Я рассмеялась, наблюдая, как он одним плавным движением проводит бритвой по краю челюсти. – Не представляю, как бы ты выглядел с густой бородой. Видела тебя только заросшим щетиной. Он улыбнулся одним уголком рта, оттянув другой, когда скрёб под высокой, широкой скулой на этой стороне. – В следующий раз, когда нас пригласят в Версаль, Сассенах, я спрошу, можно ли нам заглянуть в королевский зверинец. У Людовика там есть животное, которое один из его флотоводцев привёз ему с Борнео233, называется орангутан. Видела такого? – Да, – подтвердила я, – до войны в Лондонском зоопарке жила парочка. – Тогда ты знаешь, как я выгляжу с бородой, – с улыбкой сказал он, закончив бритьё и придирчиво проводя по линии подбородка. – Всклокоченный и как будто побитый молью. Чем-то похожий на виконта Мариньи, – добавил он, – только рыжий. Как будто это имя что-то напомнило ему, он вернулся к первоначальной теме обсуждения, стерев остатки мыла с лица льняным полотенцем. – Так что, думаю, теперь нам следует, Сассенах, – продолжил он, – внимательно следить за англичанами в Париже. Он взял рукопись с кровати и задумчиво перелистал страницы. – Раз кто-то действительно готов рассмотреть возможность поддержки такого размаха, то, полагаю, они могли бы направить к Карлу посланника. Если бы я рисковал пятьюдесятью тысячами фунтов, мне бы хотелось узнать, что я получу за свои деньги, верно? – Да, хотелось бы, – согласилась я. – Кстати, об англичанах: его высочество из патриотических побуждений покупает бренди у вас с Джаредом или он по случаю пользуется и услугами мистера Сайласа Хокинса? – Мистера Сайласа Хокинса, которого так и разбирает желание узнать, каков политический климат в Шотландском нагорье? – глядя на меня, Джейми восхищённо покачал головой. – А я-то думал, что женился на тебе из-за красивого личика и ладной откормленной попки. Подумать только, у тебя ещё и мозги имеются! Он ловко увернулся от удара, направленного ему в ухо, и ухмыльнулся. – Не знаю, Сассенах, но до конца дня выясню.
===
219. Курфюршество Брауншвейг-Люнебург, неофициально часто называвшееся по своей столице Курфюршество Ганновер – государство в составе Священной Римской империи, историческое немецкое герцогство, которым правили Вельфы. Располагалось на территории современной федеральной земли Нижняя Саксония. 220. Самолёты конструкции нидерландской авиастроительной фирмы «Фоккер», носившей своё имя в честь основателя – Антона Фоккера. 221. Матушка, позвольте представить вам моего мужа, лорда Брох-Туарах (фр.). 222. Ки́рие эле́йсон (греч. Κύριε ἐλέησον, лат. Kyrie eleison, рус. Господи, помилуй) – молитвенное призывание, часто используемое в молитвословии и богослужении (как песнопение) в исторических церквях. Восходит к молитве иерихонских слепцов: «Поми́луй нас, Го́споди» (Мф. 20:30-31). 223. Приличная дама (фр.). 224. Знаки альтерации – знаки музыкальной нотации, указывающие на повышение или понижение какого-либо звука без изменения его названия. Основные знаки альтерации – диез, бемоль и бекар. Диез повышает звук на полтона, бемоль понижает звук на полтона, а бекар отменяет действие диеза и бемоля. 225. Народная песня (нем.). 226. Инве́нция (от лат. inventio находка; изобретение, в позднелат. Значении – [оригинальная] выдумка) – небольшие двух- и трёхголосные пьесы полифонического склада, написанные в различных видах полифонической техники: в виде имитации, канона, простого и сложного контрапункта. Иоганн Себастьян Бах писал инвенции и синфонии для своих учеников как приготовительные упражнения перед фугой для достижения полной самостоятельности пальцев и развития способности к исполнению сложной полифонической музыки на клавесине. Название для своих пьес композитор подобрал точно, так как его инвенции действительно полны выдумок, остроумных сочетаний и чередований голосов. 227. Гольдберг-вариации – музыкальное произведение Иоганна Себастьяна Баха для клавира. Состоит из темы (названной «арией») и 30 вариаций на неё. 228. Ансельм Кентерберийский (в Италии известен как Ансельм из Аосты) – католический богослов, средневековый философ, архиепископ Кентерберийский. Представитель реализма и один из основоположников схоластики. Канонизирован Католической церковью в 1494 году. Упоминается Данте Алигьери в разделе «Рай» в «Божественной комедии». 229. Людовик XIV де Бурбон, получивший при рождении имя Луи-Дьёдонне («Богоданный»), также известный как «король-солнце» и Людовик Великий – король Франции и Наварры с 14 мая 1643 года по 1 сентября 1715 года. 230. Учитель Церкви (в части источников переводится как Доктор Церкви) – почётное звание, даваемое Римско-католической церковью заслуженным богословам. 231. Ключ от всех замков (фр.). 232. Жан-Филипп Рамо – французский композитор и теоретик музыки эпохи барокко. Писал для парижских театров, сочинял духовную и светскую музыку, в 1745 году стал придворным композитором. 233. Калимантан, или Борнео – третий по величине остров в мире, находится в центре Малайского архипелага в Юго-Восточной Азии.
Дата: Воскресенье, 23.04.2023, 09:41 | Сообщение # 38
Виконт
Сообщений: 409
Глава 16. Природа серы
Принц Карл действительно покупал бренди у мистера Хокинса. Однако, если не считать этого открытия, в течение следующих четырёх недель мы практически не сдвинулись с места. Всё шло как и прежде. Людовик Французский по-прежнему игнорировал Карла Стюарта. Джейми по-прежнему занимался винным делом и навещал принца Карла. Фергюс по-прежнему крал письма. Луиза, принцесса де Роган, появлялась на публике под руку с мужем – вид у неё был меланхоличный, но цветущий. Я по-прежнему по утрам страдала от тошноты, днём работала в больнице, а по вечерам любезно улыбалась за ужином. Впрочем, произошли два события, которые, похоже, приблизили нас к цели. Карлу наскучило заточение, и он начал приглашать Джейми по вечерам ходить с ним по тавернам – часто без сдерживающего и избирательного присутствия своего наставника, мистера Шеридана, который открыто признавал себя слишком старым для подобных гульбищ. – Боже, этот малый пьёт как сапожник! – воскликнул Джейми, вернувшись с одной из таких увеселительных прогулок, пропахший дешёвым вином. Он критически осмотрел большое пятно на рубашке спереди. – Придётся заказывать новую рубашку, – заметил он. – Оно того стоит, – отозвалась я, – если он что-нибудь расскажет, пока пьёт. О чём он говорит? – Об охоте и женщинах, – кратко ответил Джейми и решительно отказался вдаваться в подробности. Либо политика занимала Карла не так сильно, как Луиза де Латур, либо он был способен проявлять благоразумие даже в отсутствие своего наставника мистера Шеридана. Во-вторых, случилось так, что месье Дюверне, министр финансов, проиграл Джейми в шахматы. Не один раз, а многократно. Как и предвидел Джейми, проигрыш лишь укрепил решимость месье Дюверне выиграть, и нас часто приглашали в Версаль, где я ходила кругами, собирая сплетни и избегая альковов, а Джейми играл в шахматы, обычно собирая восхищённую толпу, хотя сама я не считала это чем-то зрелищным. Джейми и министр финансов, маленький, кругленький человечек с сутулыми плечами, склонились над шахматной доской, и оба, по-видимому, настолько были поглощены игрой, что не обращали внимания на окружение, несмотря на гул голосов и звон бокалов прямо за их спинами. – Мне нечасто доводилось видеть что-либо столь утомительное, как шахматы, – прошептала одна дама другой. – И это называют развлечением! Меня бы больше позабавило наблюдать, как моя горничная вылавливает блох у чернокожих пажей. Они хотя бы чуть повизгивают и хихикают. – Я бы не прочь заставить рыжеволосого парня чуть повизгивать и хихикать, – сообщила её собеседница, очаровательно улыбаясь Джейми, который поднял голову и рассеянно смотрел за спину месье Дюверне. Её спутница заметила меня и ткнула даму, соблазнительную блондинку, под рёбра. Я мило улыбнулась ей, со злорадным удовлетворением наблюдая, как от её низкого декольте поднимается густой румянец, оставляющий на лице розовые пятна. Что до Джейми, то она могла бы запустить свои пухлые пальчики в его волосы, вот только вряд ли он заметил бы, настолько рассеянным выглядел. Интересно, что же занимало его внимание? Разумеется, не игра; месье Дюверне играл въедливо, тщательно выбирая позиции, но неоднократно использовал одни и те же гамбиты. Средний и безымянный пальцы правой руки Джейми чуть коснулись бедра – короткий всплеск тут же скрытого нетерпения, и я поняла: о чём бы он ни думал, это была не игра. Возможно, она займет ещё полчаса, но король месье Дюверне уже был у него в руках. Рядом со мной стоял герцог де Нев. Я заметила, как его маленькие тёмные глазки остановились на пальцах Джейми, но он почти сразу отвёл взгляд. На секунду он задумался, изучая доску, а затем отошёл, чтобы увеличить ставку. Возле меня остановился лакей и, услужливо поклонившись, предложил ещё бокал вина. Я отмахнулась; за вечер я выпила достаточно, так что голова кружилась, а ноги казались угрожающе чужими. Оглянувшись в поисках места, где бы присесть, я заметила в другом конце комнаты графа Сен-Жермена. Возможно, именно на него поглядывал Джейми. Граф, в свою очередь, смотрел на меня; пялился, если точнее, с улыбкой на лице. Такое выражение было для него несвойственным, и оно ему не шло. По правде говоря, меня это совершенно не волновало, хоть я и отвесила в его сторону как можно более грациозный поклон, а затем растворилась в толпе дам, болтая о том о сём, но стараясь по возможности увести разговор в сторону Шотландии и короля в изгнании. В целом, вероятность восстановления на троне Стюартов, по-видимому, не заботила французскую аристократию. Когда я время от времени упоминала Карла Стюарта, в ответ обычно закатывали глаза или пренебрежительно пожимали плечами. Несмотря на протекцию графа Мара и других парижских якобитов, Людовик упорно отказывался принимать Карла при дворе. А неимущего изгнанника, не пользующегося благосклонностью короля, вряд ли станут приглашать в общество, дабы познакомить с состоятельными банкирами. – Король не особенно доволен тем, что его кузен прибыл во Францию, не испросив его дозволения, – заявила графиня де Брабант, когда я затронула эту тему. – Слышали, как он говорил, что Англия может оставаться протестантской, в чём он лично заинтересован, – призналась она. – И если англичане сгорят в аду вместе с Георгом Ганноверским, тем лучше. Она сочувственной поджала губки, будучи по природе женщиной доброй. – Мне очень жаль, – продолжила она. – Знаю, это, должно быть, разочаровывает вас и вашего мужа, но по правде… Она пожала плечами. Я решила, что с подобным разочарованием мы могли бы примириться, и с нетерпением принялась разведывать другие слухи на этот счёт, но этим вечером особо не преуспела. Якобиты, как мне дали понять, нагоняли скуку. – Ладьёй на ферзевую пешку, – пробормотал Джейми позже тем же вечером, когда мы готовились ко сну. Нас снова разместили во дворце в качестве гостей. Поскольку шахматная партия затянулась далеко за полночь, а министр и слышать не захотел о том, чтобы мы в такой час возвращались в Париж, нас поселили в маленьких апартаментах – на одну-две ступени выше первых, как я отметила. В них имелись перина и окно, выходящее на южный цветник. – Ладьёй, да? – переспросила я, скользнув в кровать и со стоном потягиваясь. – Сегодня тебе будут сниться шахматы? Джейми кивнул и так широко зевнул, что у него заслезились глаза. – Да уж наверняка. Надеюсь, тебя не потревожит, Сассенах, если я начну во сне делать рокировку. Я поджала ничем не стеснённые и избавленные от нагрузки моего увеличившегося веса ступни, в нижнюю часть позвоночника, пока он подстраивался к положению лёжа, отдавало резкими толчками лёгкой, приятной боли. – Если пожелаешь, можешь во сне хоть на голове стоять, – ответила я, тоже зевая. – Сегодня ночью мне ничто не помешает. Никогда ещё я не ошибалась так сильно. Мне снился младенец. Сформировавшийся и почти готовый родиться, он брыкался и ворочался в моём раздутом животе. Руки потянулись к бугорку, массируя натянутую кожу, пытаясь унять волнение внутри. Но шевеление не прекращалось, и в состоянии вялого сна я поняла, что это не ребёнок, а змея, извивающаяся у меня в животе. Я согнулась пополам, подтянув колени, сражаясь с гадиной, руки шарили и молотили, пытаясь отыскать голову твари, что металась и толкалась у меня под кожей. На ощупь кожа была горячей, а внутренности свернулись, сами превратившись в змей, которые, сплетаясь воедино, кусались и корчились. – Клэр! Проснись, девочка! Что с тобой? Потряхивание и окрик наконец разбудили меня и заставили смутно осознать окружающее. Я была в постели, на плече лежала рука Джейми, и льняные простыни укрывали меня. Но зме́и у меня в животе продолжали извиваться, и я громко застонала, и звук этот испугал меня едва ли не больше, чем Джейми. Он откинул простыни и перевернул меня на спину, пытаясь опустить мои колени. Схватившись за живот, я упрямо продолжала сжиматься в комок, силясь сдержать приступы острой мучительной боли, пронзавшие меня. Он снова натянул на меня одеяло и бросился вон из комнаты, едва задержавшись, чтобы схватить со стула килт. Я практически не обращала внимания на что-либо, кроме внутреннего хаоса. В ушах звенело, а по лицу струился холодный пот. – Madame? Madame! Я приоткрыла глаза ровно настолько, чтобы увидеть горничную, приставленную к нашим апартаментам, с безумным взглядом и растрёпанными волосами она склонилась над кроватью. Джейми, полуголый и еще более обезумевший, стоял у неё за спиной. Застонав, я закрыла глаза, но успела увидеть, как он схватил горничную за плечо – с такой силой, что выбившиеся из-под ночного чепца кудряшки задрожали. – Она теряет ребенка? Так ведь? Такое казалось до крайности вероятным. Я извивалась на кровати, издавая утробные звуки, и всё плотнее сгибалась пополам, как будто хотела защитить заключённое во мне средоточие боли. В комнате нарастал гул голосов, в основном женских, и множество рук щупали и тыкали меня. Я услышала, как среди общего гула, заговорил мужской голос: не Джейми, какого-то француза. По указанию этого голоса несколько рук вцепились в мои лодыжки и плечи и распластали меня на кровати. Чья-то рука залезла мне под ночную рубашку и ощупала живот. Тяжело дыша, я открыла глаза и увидела месье Флеша, королевского лекаря, стоявшего на коленях у кровати и сосредоточенно хмурившегося. Мне полагалось чувствовать себя польщенной подобным свидетельством благосклонности короля, но я не уделила ему особого внимания. Характер боли, похоже, изменялся: хотя спазмы усилились, она стала более-менее постоянной, а еще казалось, что она как бы смещалась, сдвигаясь откуда-то высоко в животе в нижнюю область. – Это не выкидыш, – обнадёжил месье Флеш Джейми, который с тревогой выглядывал из-за его плеча. – Кровотечения нет. Я заметила, как одна из присутствовавших дам в восторженном ужасе уставилась на шрамы на спине у моего мужа. Она вцепилась в рукав своей спутницы, привлекая к ним её внимание. – Возможно, воспаление желчного пузыря, – рассуждал месье Флеш. – Или же острый спазм печени. – Идиот, – процедила я сквозь стиснутые зубы. Месье Флеш надменно уставился на меня поверх своего весьма крупного носа, запоздало надев пенсне в золотой оправе, чтобы усилить эффект. Он положил руку на мой влажный лоб, попутно прикрыв мне глаза, чтобы я больше не могла сердито смотреть на него. – Скорее всего, печень, – сказал он Джейми. – Сдавливание желчного пузыря вызывает накопление в крови желчных соков, которые и вызывают боль… и временное умственное расстройство, – авторитетно добавил он, надавливая сильнее, когда я задёргалась туда-сюда. – Следует немедленно пустить ей кровь. Платон, таз! Я высвободила одну руку и стряхнула державшую меня ладонь с головы. – Отойдите от меня, вы, чёртов шарлатан! Джейми! Не позволяй им ко мне этим прикасаться! Платон, помощник месье Флеша, надвигался на меня с ланцетом и тазиком, в то время как дамы на заднем плане ахали и обмахивали друг друга веерами, дабы их не переполнило волнением от подобной драмы. Джейми с побелевшим лицом беспомощно переводил взгляд с меня на месье Флеша. Внезапно решившись, он схватил незадачливого Платона, оттащил его от кровати, развернул и погнал к двери, ланцет так и рассекал воздух. Служанки и дамы с визгом расступались перед ним. – Monsieur! Monsieur le chevalier! – протестовал лекарь. Когда его позвали, он по долгу службы нахлобучил на голову парик, но одеться не потрудился, и рукава его ночной рубашки хлопали подобно крыльям, когда он двинулся через комнату следом за Джейми, размахивая руками, как безумное пугало. Боль вновь усилилась, тисками сдавив внутренности, я ахнула и снова согнулась пополам. Когда немного полегчало, я открыла глаза и увидела одну из дам, её взгляд с тревогой остановился на моём лице. Выражение постепенного понимания проявилось в её чертах, и, всё ещё глядя на меня, она наклонилась и прошептала что-то одной из своих спутниц. В комнате было слишком шумно, чтобы расслышать, но я отчётливо прочитала по губам. – Яд, – сказала она. Со зловещим внутренним урчанием боль резко сместилась ниже, и я наконец поняла, в чём дело. Не выкидыш. Не аппендицит, и уж тем более не залихорадившая печень. И не совсем яд. То был горький жостер.
***
– Вы, – выпалила я, угрожающе надвигаясь на мэтра Раймона, который, защищаясь, прятался за своим рабочим столом под покровительством чучела крокодила. – Вы! Вы, чёртов маленький червяк с жабьей физиономией! – Я, мадонна? Ведь я не сделал вам ничего плохого, правда? – Не считая того, что меня прохватил чудовищный понос в присутствии тридцати с лишним человек, из-за чего я решила, что у меня выкидыш и до смерти напугала мужа, ничего плохого не случилось! – О, так ваш муж присутствовал при этом? Мэтр Раймон выглядел смущенным. – Присутствовал, – уверила я его. На самом деле мне с немалым трудом удалось помешать Джейми войти в аптеку и вытянуть – силой – сведения, которыми владел мэтр Раймон. В итоге я убедила его подождать на улице с экипажем, пока буду говорить с земноводным хозяином. – Но вы же не умерли, мадонна, – подчеркнул маленький травник. Бровей как таковых у него не было, но широкий, тяжелый лоб с одной стороны собрался в морщины. – А ведь могли, знаете ли. Из-за вечернего напряжения и последовавшей за ним физической слабости я как-то упустила из виду этот факт. – Значит, это был не просто розыгрыш? – вяло спросила я. – Кто-то действительно хотел отравить меня, и не умерла я только потому, что у вас имеются моральные принципы? – Возможно, мои моральные принципы не совсем в ответе за то, что вы выжили, мадонна; возможно, то была шутка – надо полагать, есть и другие торговцы, у которых можно приобрести горький жостер. Но за последний месяц я продал это средство двум лицам – и оба спрашивали иное. – Понимаю. Я глубоко вдохнула и вытерла перчаткой пот со лба. Итак, у нас на свободе два потенциальных отравителя – как раз то, что мне нужно. – Ска́жете мне кто? – прямо спросила я. – В следующий раз они могут отовариться у кого-то другого. Кого-то, лишённого ваших моральных принципов. Он кивнул, его широкий лягушачий рот задумчиво скривился. – Такое возможно, мадонна. Что касается самих покупателей, сомневаюсь, что эта информация вам поможет. Это были слуги, явно действовавшие по приказу хозяина. Первая – горничная виконтессы де Рамбо, другой – мужчина, которого я не узнал. Я забарабанила пальцами по прилавку. Единственным человеком, который мне угрожал, был граф Сен-Жермен. Мог ли он нанять анонимного слугу, чтобы тот раздобыл то, что, по мнению графа, было ядом, а затем собственноручно подсыпать его в мой бокал? Вспомнив встречу в Версале, я решила, что такое, безусловно, возможно. Кубки с вином разносили на подносах слуги; хотя сам граф не приближался ко мне даже на расстояние вытянутой руки, подкупить слугу, чтобы тот подал мне определённый бокал, не составило бы особого труда. Раймон с любопытством наблюдал за мной. – Могу ли я спросить, мадонна, не сделали ли вы чего-нибудь такого, что вызвало бы неприязнь виконтессы? Она очень ревнивая женщина; это не первый раз, когда она обращается ко мне за средствами, чтобы отделаться от соперницы, хотя, к счастью, ревность её скоро проходит. Понимаете, виконт ни одной юбки не пропускает – всегда найдётся новая соперница, которая вытеснит из её мыслей предыдущую. Я села без приглашения. – Рамбо? – переспросила я, пытаясь соотнести это имя с лицом. И тут пелена воспоминаний рассеялась, явив элегантно одетое тело и невзрачное круглое лицо, обильно перепачканные нюхательным табаком. – Рамбо! – воскликнула я. – Ну, да, я встречалась с этим мужчиной, но всего-то отхлестала его веером по лицу, когда он укусил меня за пальцы ног. – При определённом настроении и это могло спровоцировать виконтессу, – заметил мэтр Раймон. – И раз так, сдаётся мне, вы, вероятно, избавлены от новых нападений. – Благодарю, – сухо ответила я. – А если это не виконтесса? Маленький аптекарь на минуту замялся, его глаза сощурились от яркого утреннего солнца, которое проникало сквозь ромбовидные стекла за моей спиной. Наконец он принял решение и, повернувшись к каменному столу, где бурлили перегонные кубики, качнул головой, приглашая следовать за ним. – Идёмте со мной, мадонна. У меня есть кое-что для вас. К моему изумлению, он нырнул под стол и исчез. Поскольку он не возвращался, я наклонилась и сама заглянула под стол. В очаге тлел слой древесных углей, но по обе стороны от него имелось свободное место. А в стене под столом, скрытой тенями, виднелось ещё более тёмное отверстие. Немного поколебавшись, я подобрала юбки и проковыляла вслед за ним под стол. За стеной оказалось достаточно места, чтобы встать в полный рост, хотя комнатка была совсем маленькой. С внешней стороны здания на неё не было и намёка. Две стены потайной комнаты занимали похожие на пчелиные соты полки, каждая ячейка была безукоризненно чистой, на каждой красовался череп животного. Под впечатлением от стены я сделала шаг назад; все пустые глазницы, казалось, были устремлены на меня, зубы сверкали в приветственном оскале. Я несколько раз моргнула, прежде чем смогла определить местонахождение Раймона, настороженно присевшего у основания этого склепа подобно здешнему служке. Пристально глядя на меня, он нервно вытянул перед собой руки, как будто ожидал, что я либо закричу, либо брошусь на него. Но я видала зрелища куда более устрашающие, чем просто ряд отполированных костей, и спокойно прошла вперёд, чтобы рассмотреть их поближе. Казалось, у него было всё. Крошечные черепа нетопыря, мыши и землеройки с прозрачными косточками и острыми, как булавки, маленькими зубками, подтверждающими плотоядную жестокость. Лошади, начиная от огромных першеронов с массивными челюстями в форме ятагана, идеально подходящими для того, чтобы равнять с землей колонны филистимлян, и заканчивая черепами ослов, в своих миниатюрных изгибах столь же упрямо жизнестойкими, как черепа огромных тяжеловозов. В них, таких спокойных и красивых, была особая притягательность, как будто каждый предмет по-прежнему хранил саму суть своего владельца, как если бы линии костей таили фантом плоти и шерсти, некогда покрывавших их. Я протянула руку и коснулась одного из черепов, но вопреки ожиданиям кость оказалась не холодной, а странно нейтральной, словно исчезнувшее тепло, давно ушедшее, витало поблизости. Мне доводилось видеть, как к человеческим останкам относились с гораздо меньшим почтением: черепа раннехристианских мучеников, прижатые друг к другу костлявыми челюстями в завалах катакомб, бедренные кости, сваленные под ними в кучу, как соломинки. – Медведь? – тихо спросила я. Крупный череп, клыки изогнуты, чтобы рвать, но коренные зубы странно сплюснуты. – Да, мадонна. Осознав, что я не боюсь, Раймон расслабился. Его рука воспарила, чуть коснувшись изгибов грубого, прочного черепа. – Видите зубы? Любят рыбу, мясо, – маленький палец провел по длинному, жуткому изгибу клыка, по плоским насечкам коренных зубов, – но при этом перемалывают ягоды, личинки. Они редко голодают, потому что едят всё подряд. Я медленно поворачивалась от полки к полке, любуясь, прикасаясь то к одному, то к другому. – Они прелестны, – произнесла я. Мы говорили вполголоса, как будто громкий разговор мог разбудить безмолвно спящих. – Да, – пальцы Раймона касались их так же, как мои, поглаживая длинные лобные кости, обводя нежную чешуйчатую дугу в области щеки. – Понимаете, они отражают характер животного. Многое можно рассказать о том, что было, только по тому, что осталось. Он перевернул один из черепов поменьше, показав на вздувшиеся образования на внутренней стороне, похожие на маленькие тонкостенные воздушные шарики. – Вот… сюда идет слуховой проход, так что звуки эхом отдаются внутри черепа. Отсюда и острый крысиный слух, мадонна. – Tympanic bullae, – кивая, подтвердила я. – А? Я почти не знаю латыни. У меня для таких вещей названия… собственные. – Эти… – я указала вверх. – Эти какие-то особенные, правда? – А-а-а. Да, мадонна. Это волки. Очень древние волки. Он взял один из черепов, обходясь с ним с благоговейной осторожностью. Морда была длинной и по-собачьи заостренной, с тяжелыми клыками и широкими зубами мясоеда. Из задней части черепа резко и внушительно выступал сагиттальный гребень, свидетельствующий о мощных мышцах мясистой шеи, которые когда-то поддерживали его. Не нежно-матово-белые, как другие черепа, эти были в пятнах и прожилках коричневого цвета и блестели от многократной полировки. – Таких зверей больше нет, мадонна. – Больше нет? Вы хотите сказать, вымерли? – я зачарованно коснулась черепа ещё раз. – Где, чёрт возьми, вы их подобрали? – Не подобрал, мадонна. Достал. Их, погребённых на глубине многих футов, извлекли из торфяного болота. Приглядевшись, я смогла увидеть различия между этими черепами и более новыми, более белыми у противоположной стены. Эти животные были крупнее обычных волков, их челюсти могли бы переломать кости ног бегущего лося или разорвать горло упавшему оленю. Я чуть вздрогнула, когда прикосновение напомнило о волке, которого я убила возле тюрьмы Уэнтуорт, и его собратьях, что преследовали меня в ледяных сумерках всего полгода назад. – Вам не нравятся волки, мадонна? – спросил Раймон. – Но при этом медведи и лисы не нервируют вас? Они тоже охотники, пожиратели плоти. – Да, но не моей, – криво усмехнулась я, возвращая ему потемневший от времени череп. – Я чувствую гораздо больше сострадания к нашему другу лосю. Я с какой-то нежностью погладила высоко выступающий нос. – Сострадания? – кроткие чёрные глазки с интересом оглядели меня. – Это редкое чувство – сопереживать костям, мадонна. – Хм… да, – немного смущённо призналась я, – но, понимаете, на самом деле они не кажутся просто костями. То есть, глядя на них, можно кое-что рассказать о них и ощутить, каким было это животное. Они не просто неодушевлённые предметы. Беззубый рот Раймона широко растянулся, как будто я ненароком сказала что-то, что ему понравилось, но в ответ он промолчал. – Зачем вам это всё? – вдруг спросила я, внезапно осознав, что стеллажи с черепами животных вряд ли можно назвать обычным атрибутом аптекарской лавки. Чучела крокодилов, допустим, но не весь этот набор. Он добродушно пожал плечами: – Ну, они в каком-то смысле составляют мне компанию, пока я занят работой, – он указал на загромождённый верстак в углу. – И хотя с ними можно поговорить о многом, они не настолько шумны, чтобы привлекать внимание соседей. Идите сюда, – позвал он, резко сменив тему. – У меня кое-что есть для вас. Недоумевая, я последовала за ним к высокому шкафу в другом конце комнаты. Он не был натуралистом и уж точно не был учёным в том смысле, как я понимала этот термин. Он не вёл никаких записей, не делал рисунков или наблюдений, с которыми другие могли бы свериться и перенять опыт. И всё же у меня возникла странная уверенность, что он очень хотел научить меня тому, что знал сам – возможно, из сострадания к костям? Шкаф был расписан множеством причудливых знаков, хвостатых и закрученных, среди чего-то похожего на пятиугольники и круги – каббалистические символы. Один или два я узнала благодаря упоминаниям в историях дяди Лэмба. – Интересуетесь каббалой, да? – спросила я, с некоторым удивлением разглядывая символы. Это объясняло наличие скрытой мастерской. Хотя некоторые французские интеллектуалы и аристократия проявляли большой интерес к оккультным материям, этот интерес держался в строжайшей тайне из страха перед очистительным гневом Церкви. К моему удивлению, Раймон рассмеялся. Его грубые пальцы с короткими ногтями нажимали то тут, то там на переднюю панель шкафа, касаясь то центра одного символа, то кончика другого. – Ну нет, мадонна. Большинство каббалистов, как правило, довольно бедны, так что я не часто ищу их общества. Но символы и впрямь отпугивают любопытных от моего шкафа. Что, если вдуматься, немало при использовании небольшого количества краски. Так, может, каббалисты всё же правы, когда говорят, что эти знаки обладают силой? Как только дверца шкафа распахнулась, он озорно улыбнулся мне. Я поняла, что на деле шкаф был с секретом: если бы любопытная персона проигнорировала предостерегающие символы и просто открыла дверцу, он или она, без сомнения, увидела бы лишь безобидное содержимое аптекарского кабинета. Но стоило нажать на скрытые защёлки в правильной последовательности, и внутренние полки также выдвинутся, открывая глубокую выемку за ними. Он вытянул один из маленьких ящичков, выстроившихся в ряд вдоль выемки, и, перевернув, тряхнул над ладонью. Поворошив содержимое, он вытащил один большой белый, похожий на кристалл, камень и протянул мне. – Для вас, – сказал он. – Для защиты. – Что? Магия? – ехидно спросила я, перекатывая кристалл с боку на бок на ладони. Раймон рассмеялся. Он вытянул руку над столом и пропустил между пальцев пригоршню мелких цветных камешков, которые запрыгали по запятнанному войлочному бювару234. – Пожалуй, можно назвать это и так, мадонна. Разумеется, я могу назначить бо́льшую цену, если делаю это сам. Кончиком пальца он отделил бледно-зеленоватый кристалл из кучки цветных камней. – В них не больше – но уж точно не меньше – магии, чем в черепах. Назовём их костями земли. В них заключена сущность породы, в которой они выросли, и какими бы силами они ни обладали, их вы также найдёте здесь. Он щелчком подтолкнул в мою сторону маленький желтоватый комок. – Сера. Измельчите её с несколькими другими мелкими элементами, поднесите спичку, и она взорвётся. Порох. Разве это магия? Или всего лишь природа серы? – Наверное, зависит от того, кто ваш собеседник, – заметила я, и лицо его расплылось в довольной улыбке. – Если вы когда-нибудь захотите уйти от мужа, мадонна, – посмеиваясь, произнес он, – будьте уверены: с голоду вы не умрёте. Я ведь говорил, что вы знаток, верно? – Мой муж! – побледнев, воскликнула я. До моего сознания внезапно дошел смысл приглушённых звуков, доносившихся из лавки как будто издалека. Послышался громкий удар, словно большой кулак со значительной силой опустился на столешницу, и среди гула других звуков вклинился низкий рокочущий голос, не терпящий возражений. – Чёрт бы меня побрал! Я забыла о Джейми! – Ваш муж здесь? Глаза Раймона расширились ещё больше обычного, и если бы он уже не был таким бледным, наверное, он бы тоже побелел. – Я оставила его снаружи, – объяснила я, пригибаясь, чтобы вернуться через потайной ход. – Должно быть, он устал ждать. – Постойте, мадонна! Рука Раймона ухватила меня за локоть, останавливая. Другую руку – ту, в которой держал белый кристалл, – он положил поверх моей ладони. – Этот кристалл, мадонна. Я говорил, что он для вашей защиты. – Да, да, – нетерпеливо отозвалась я, услышав, как снаружи всё громче выкрикивают моё имя. – И что же он делает? – Он чувствителен к яду, мадонна. Меняет цвет в присутствии некоторых опасных составов. Это меня остановило. Я выпрямилась и уставилась на него. – К яду? – медленно произнесла я. – Значит… – Да, мадонна. Возможно, вам всё ещё угрожает некая опасность. Лягушачье личико Раймона омрачилось. – Я не могу сказать наверняка, и с какой стороны, потому что не знаю. Если что-нибудь выясню, будьте уверены, я вам расскажу. Взгляд его беспокойно метнулся к проходу за очагом. По наружной стене прокатился гром ударов. – Уверьте, прошу, и вашего мужа, мадонна. – He беспокойтесь, – ответила я, ныряя под низкую притолоку. – Джейми не кусается… мне так кажется. – Меня беспокоят не его зубы, мадонна, – раздалось у меня за спиной, как раз когда я шла, пригибаясь, по золе очага. Джейми, уже занёсший рукоять кинжала, чтобы снова ударить по обшивке, заметил меня, появившуюся из очага, и опустил руку. – Ах вот ты где, – спокойно высказался он. Наблюдая, как я отряхиваю сажу и пепел с подола платья, он склонил голову набок, но при виде Раймона, осторожно выглядывающего из-под сушильного стола, нахмурился. – А-а, вот и наш жабёнок. У него имеются какие-нибудь объяснения, Сассенах, или мне лучше пришпилить его к остальным? Не сводя глаз с Раймона, он кивнул в сторону стены наружной мастерской, где к длинной полосе войлока было приколото несколько сушёных жаб и лягушек. – Нет-нет, – поспешно заверила я, когда Раймон попытался нырнуть обратно в своё убежище. – Он всё мне рассказал. Вообще-то, он был очень полезен. С некоторой неохотой Джейми вложил дирк в ножны, и я протянула руку, чтобы вытащить Раймона из укрытия. От вида Джейми он чуть попятился. – Этот человек и есть ваш муж, мадонна? – спросил он таким тоном, словно надеялся, что ответом будет «нет». – Да, конечно, – ответила я. – Мой муж, Джеймс Фрейзер, милорд Брох-Туарах, – представила я, махнув на Джейми, хотя вряд ли могла иметь в виду кого-то другого. Махнула в другую сторону: – Мэтр Раймон. – Я так и понял, – сухо ответил Джейми. Он поклонился и протянул руку Раймону, который головой доставал Джейми как раз до пояса. Раймон мимолетно коснулся протянутой руки и отдёрнул свою, не в силах подавить лёгкую дрожь. Я с изумлением уставилась на него. Джейми лишь приподнял одну бровь, после чего отстранился и уселся на край стола. Скрестил на груди руки. – Ну хорошо, – сказал он. – И что же? Объяснялась в основном я, Раймон время от времени лишь односложно подтверждал. Маленький аптекарь, похоже, лишился всего своего обычного тонкого остроумия и съёжился на табурете у камина, настороженно ссутулив плечи. Только когда я довершила рассказ пояснением о белом кристалле – и предполагаемой необходимости в нём – он зашевелился и, казалось, снова немного ожил. – Сущая правда, милорд, – заверил он Джейми. – На самом деле я не знаю, кто может быть в опасности – ваша жена или же вы сами, или, вероятно, вы оба. Я не слышал ничего конкретного, только имя «Фрейзер», произнесённое в месте, где имена редко упоминают во благо. Джейми сурово глянул на него. – Да? И вы часто бываете в таких местах, не так ли, мэтр Раймон? Те люди, о которых вы говорите, ваши единомышленники? Раймон улыбнулся, но едва заметно. – Я бы скорее назвал их соперниками в делах, милорд. Джейми хмыкнул. – Мммфм. Да, что ж, и любой, кто попробует что-то предпринять, получит чуть больше блага, чем он рассчитывал. Он дотронулся до дирка на поясе и выпрямился. – И всё же благодарю за предупреждение, мэтр Раймон. Он поклонился аптекарю, но руки́ больше не протянул. – Что же касается другого, – глядя на меня, он приподнял бровь, – если моя жена настроена простить ваши поступки, то не моё дело и дальше говорить об этом. Хотя, – добавил он, – я бы посоветовал вам, когда в следующий раз виконтесса явится в вашу лавку, залезть в свою дырочку. А теперь уходим, Сассенах. Пока мы с грохотом катили к улице Тремулен, Джейми молчал, уставившись в окно кареты, а негнущиеся пальцы его правой руки постукивали по бедру. – В месте, где имена редко упоминают во благо, – пробормотал он, когда карета свернула на улицу Гамбож. – Интересно, что бы это могло значить? Я вспомнила каббалистические знаки на шкафчике Раймона, и лёгкая дрожь подняла волоски у меня на предплечьях. Я вспомнила и сплетни Маргариты о графе Сен-Жермене, и предупреждение мадам де Рамаж. Я рассказала Джейми о них и о том, что сказал Раймон. – Он может относиться к этому как к мазне для отвода глаза, – закончила я, – но очевидно, что он знает людей, которые так не считают, иначе кого он не хочет подпускать к своему шкафу? Джейми кивнул: – Ага. Я немного – совсем немного – слышал о подобных делах при дворе. Тогда я не придал этому значения, решив, что это лишь глупость, но теперь я разузнаю чуть больше. Он вдруг рассмеялся и прижал меня к себе. – Я поручу Мёртагу следить за графом Сен-Жерменом. Это даст графу возможность поиграть с настоящим демоном.
===
234. Бюва́р (фр. buvard – «промокашка», букв. «тот, кто пьёт (чернила)», от boire «пить») имеет несколько значений. Бювар может представлять собой тетрадь пропускной («бюварной») бумаги, кожаный переплёт (иногда) со вложенными в него листами клякс-папира; лист пропускной бумаги, разложенный на письменном столе или папку для хранения почтовой бумаги, конвертов и корреспонденции.
gal_tsy, === Don't shoot the pianist, he's doing his best
Дата: Понедельник, 15.05.2023, 00:06 | Сообщение # 39
Виконт
Сообщений: 409
Глава 17. Одержимость
Мёртаг был отправлен должным образом следить за передвижениями графа Сен–Жермена, но, кроме сведений о том, что граф принимал в своём доме немалое количество людей – обоих полов и всех сословий, – ничего особенно таинственного не обнаружил. Хотя один примечательный посетитель у графа был – Карл Стюарт, который явился как-то днём, пробыл с час и уехал. Карл всё чаще нуждался в обществе Джейми во время своих вылазок по тавернам и злачным местам города. Лично я считала, что это было скорее связано с приёмом Жюля де Латур де Рогана, устроенным в честь объявления о беременности его жены, нежели с каким-либо дурным влиянием графа. Иногда эти вылазки затягивались далеко за полночь, и я привыкла ложиться спать без Джейми, просыпаясь, когда он забирался ко мне: от прогулки в вечернем тумане его тело отдавало холодом, а волосы и кожу пропитывал запах табачного дыма и спиртного. – Он так обезумел из-за этой женщины, что, по-моему, даже не помнит, что он наследник тронов Шотландии и Англии, – заметил Джейми, вернувшись после одного из таких загулов. – Бог мой, он, должно быть, так расстроен, – саркастически заметила я. – Будем надеяться, что так всё и останется. Однако неделю спустя я проснулась в свете холодного серого утра и обнаружила, что кровать рядом со мной по-прежнему пуста, а покрывало расправлено и нетронуто. – Милорд Брох-Туарах у себя в кабинете? В ночной рубашке я перегнулась через перила, напугав Магнуса, который проходил через холл нижнего этажа. Возможно, Джейми решил переночевать на диване в кабинете, чтобы не беспокоить меня. – Нет, миледи, – ответил он, уставившись на меня снизу. – Я пошёл, чтобы отпереть входную дверь, и обнаружил, что её и не запирали. Прошлой ночью милорд домой не вернулся. Я тяжело осела на верхнюю ступеньку. Вид у меня, похоже, был довольно пугающий, потому что пожилой дворецкий практически бегом бросился ко мне вверх по лестнице. – Мадам! – позвал он, озабоченно растирая одну из моих рук. – Мадам, с вами всё хорошо? – Бывало и лучше, но это неважно. Магнус, немедленно отправьте одного из лакеев в дом принца Карла на Монмартре. Пусть проверит, там ли мой муж. – Немедленно, миледи. А ещё я пришлю Маргариту, чтобы она позаботилась о вас. Он развернулся и заторопился вниз по лестнице, мягкие войлочные тапочки, которые он надевал в утренние часы, тихо шуршали по полированному дереву. – И Мёртага! – крикнула я вслед удаляющемуся Магнусу. – Родственника моего мужа. Отправьте его ко мне, пожалуйста! Первой мыслью, пришедшей в голову, было, что Джейми, возможно, остался на ночь на вилле Карла; второй – что с ним что-то случилось: то ли случайно, то ли по чьему-то тщательно спланированному умыслу. – Где он? – у подножия лестницы раздался надтреснутый голос Мёртага. Очевидно, он только что проснулся: на лице виднелись следы того, на чём он лежал, а в складках неопрятной рубашки застряли частички соломы. – Откуда мне знать? – огрызнулась я. Мёртаг всегда выглядел так, словно всех в чём-то подозревал, и то, что его бесцеремонно разбудили, не улучшило его обычно угрюмого вида. Тем не менее, его присутствие вселяло уверенность; если и предвиделось что-то неприятное, Мёртаг казался тем, кто со всем справится. – Прошлой ночью он ушёл с принцем Карлом и не вернулся. Это всё, что мне известно. Держась за перила, я подтянулась и расправила шёлковые складки ночной сорочки. Камины разожгли, но прогреть дом они ещё не успели, и я дрожала. Мёртаг потёр лицо ладонью, чтобы собраться с мыслями. – Мфм… Кто-нибудь отправился на Монмартр? – Да. – Тогда я подожду, пока они не вернутся с новостями. Если Джейми там, что ж, ну и прекрасно. Если нет, возможно, они узнают, когда он расстался с его высочеством и где. – А что, если нет их обоих? Что, если принц тоже не вернулся домой? – спросила я. Раз в Париже были якобиты, значит, были и те, кто выступал против восстановления династии Стюартов. И хотя убийство Карла Стюарта, возможно, и не гарантировало провал предполагаемого шотландского восстания – в конце концов, у него был младший брат Генри, – это могло в какой–то мере ослабить рвение Джеймса к подобному начинанию… «Прежде всего, если оно вообще у него было», – рассеянно подумала я. Я отчётливо вспомнила историю, которую рассказал мне Джейми: о покушении на его жизнь, во время которого он встретил Фергюса. Уличные убийства случались не так уж редко, и существовали банды головорезов, которые с наступлением темноты промышляли на парижских улицах. – Вам бы лучше одеться, девочка, – заметил Мёртаг. – Я мурашки отсюда вижу. – Ой! Да, разумеется. Я глянула вниз на свои руки; пока в моей голове проносились предположения, я крепко себя обхватила, но без особого результата, зубы уже начали стучать. – Мадам! Вы же наверняка простудитесь! Маргарита, тяжело ступая, взбежала по лестнице, и я позволила ей выпроводить себя в спальню, но оглянувшись, увидела внизу Мёртага, внимательно изучающего остриё дирка, прежде чем вложить его в ножны. – Вам следует быть в постели, мадам! – ворчала Маргарита. – Это вредно и для ребенка, и для вас, позволять себе так мёрзнуть. Сейчас принесу грелку, где ваш домашний халат? Немедленно влезайте, ага, вот так… Я натянула на плечи поверх тонкого шёлка тяжёлый шерстяной халат и, не обращая внимания на кудахтанье Маргариты, подошла к окну и открыла ставни. Дорожки за окном начинали светлеть, лучи восходящего солнца коснулись верхней части фасадов каменных домов вдоль улицы Тремулен. Несмотря на ранний час, на улице кипела жизнь: горничные и лакеи драили ступени или полировали медные петли и задвижки на воротах, лоточники, торговавшие фруктами, овощами и свежими морепродуктами, по всей улице зазывали покупателей, а повара из больших домов выскакивали из подвальных дверей как полчища джиннов, вызванных криками людей с тележками. По улице медленно прогрохотала повозка, гружённая углём, которую тащила престарелая лошадь, выглядевшая так, словно она предпочла бы оказаться в своей конюшне. И никакого намёка на Джейми. Наконец я позволила встревоженной Маргарите уговорить меня лечь в постель, чтобы согреться, но снова заснуть так и не смогла. Каждый звук снизу заставлял меня насторожиться, вселяя надежду, что вслед за шагами по тротуару на улице раздастся голос Джейми в холле на первом этаже. Лицо графа Сен-Жермена всё время маячило между мной и сном. Он единственный среди французской знати был как-то связан с Карлом Стюартом. Именно он, по всей вероятности, стоял за предыдущим покушением на жизнь Джейми… и на мою. Известно, что у него имелись сомнительные связи. Возможно ли, что он договорился о том, чтобы избавиться и от Карла, и от Джейми? Были его намерения политическими или личными, на данный момент большого значения не имело. Когда, наконец, внизу послышались шаги, я была так поглощена видениями о Джейми, лежащем в канаве с перерезанным горлом, что не поняла, что он дома, пока не открылась дверь спальни. – Джейми! – с радостным криком я села в постели. Он улыбнулся, а затем широко зевнул, даже не попытавшись прикрыть рот. Мне было хорошо видно его горло, и я с облегчением отметила, что оно не перерезано. С другой стороны, вид у него был явно измотанный. Он улёгся на кровать со мной рядом и потянулся, медленно и мучительно, после чего с более-менее довольным стоном устроился удобнее. – Что, – потребовала я объяснений, – с тобой случилось? Он приоткрыл один налитый кровью глаз. – Мне нужно принять ванну, – заявил он и снова его закрыл. Я нагнулась к нему и осторожно принюхалась. Нос уловил обычный дымный душок замкнутого пространства и влажной шерсти, перекрываемый поистине поразительным сочетанием алкогольного амбре – эля, вина, виски и бренди, – что соответствовало разнообразию пятен на рубашке. И придающий смеси характерную нотку – ужасный дешёвый одеколон с особенно резкой и неприятной острото́й. – Нужно, – согласилась я. Я выбралась из постели и, высунувшись в коридор, позвала Маргариту, сразу по прибытии отправив её за поясной ванной и достаточным количеством воды, чтобы её наполнить. У меня было несколько кусков тонко нарезанного твёрдого мыла, изготовленного с добавлением розового масла (прощальный подарок от брата Амвросия), и я велела принести и его. Пока горничная занималась утомительным делом – таскала огромные медные котелки для ванны, я переключила своё внимание на тушу на кровати. Я сняла с него туфли и чулки, затем, расстегнув пряжку, распахнула килт. Его руки машинально потянулись к промежности, но взгляд мой был прикован к другому месту. – Что, – спросила я снова, – с тобой случилось? Несколько длинных царапин украшали бёдра – зловещие красные рубцы на бледной коже. А выше, на внутренней стороне одного бедра виднелось то, что могло быть только укусом: следы зубов были хорошо заметны. Горничная, наливавшая горячую воду, бросила заинтересованный взгляд на улику и сочла нужным вставить свои пять копеек в сей щекотливый момент. – Un petit chien? – спросила она. «Маленькая собачка»? Или что-то другое. Хотя я отнюдь не в совершенстве владела оборотами речи того времени, я уже знала, что les petits chiens частенько разгуливали по улице на двух ногах с размалёванными лицами. – Вон, – коротко сказала я по-французски с интонацией старшей медсестры. Горничная подхватила котелки и вышла из комнаты, чуть надув губы. Я развернулась к Джейми, который открыл один глаз, но, едва глянув на моё лицо, снова его закрыл. – Ну? – вопросила я. Вместо ответа он поёжился. Через минуту сел и растёр лицо руками, так что щетина заскрипела. Его рыжеватая бровь вопросительно приподнялась. – Не думаю, что такой воспитанной юной леди, как ты, знакомо ещё одно значение выражения soixante-neuf235? – Слышала я такое выражение, – сообщила я, скрещивая руки на груди и глядя на него с некоторым подозрением. – И могу я спросить, где именно ты столкнулся с этим интересным числом? – Его мне предложили – чуть ли не силой – как пользующееся спросом занятие… одна дама, с которой я случайно познакомился прошлой ночью. – Это, случайно, не та дама, которая укусила тебя за ляжку? Он опустил взгляд и задумчиво потёр отметину. – Хм, нет. На самом деле, всё было не так. Та дама, кажется, была занята гораздо меньшими цифрами. Думаю, она собиралась ограничиться шестёркой, а девятку послать к чёрту. – Джейми, – сказала я, демонстративно притопывая ногой, – где ты был всю ночь? Он зачерпнул пригоршню воды из ванны и плеснул себе на лицо, отчего среди тёмно-рыжих волосков на груди побежали ручейки. – Ммм, – протянул он, сморгнув капли с густых ресниц, – так, дай-ка вспомнить. Сначала ужин в таверне. Там мы встретили Гленгарри и Мильфлёра. Месье Мильфлёр был парижским банкиром, а Гленгарри – одним из молодых якобитов, главой одной из септ клана Макдонелл. По словам Джейми, в Париже он был скорее гостем, нежели постоянным жителем, но в последнее время часто бывал в обществе Карла. – А после ужина мы отправились к герцогу ди Кастеллотти, играть в карты. – И что потом? – спросила я. Таверна, вроде бы. А потом ещё одна таверна. А затем заведение, которое, по-видимому, имело некие общие черты с таверной, но было украшено несколькими дамами интересной внешности и ещё более интересными талантами. – Талантами, да? – переспросила я, бросив взгляд на отметины на ноге. – Бог мой, они делали это на людях, – сказал он, содрогнувшись при воспоминании. – Двое, на столе. Прямо между седлом барашка и отварным картофелем. С айвовым желе. – Mon dieu236, – выпалила только что вернувшаяся горничная, ставя котелок со свежевскипяченной водой на пол только для того, чтобы перекреститься. – А ты помолчи, – бросила я, сердито на неё глянув. И снова переключила внимание на мужа: – И что дальше? Дальше, по-видимому, действо стало чуть ли не коллективным, хотя по-прежнему совершалось очень даже публично. Учитывая впечатлительность Маргариты, Джейми подождал, пока она уйдёт за очередной порцией воды, прежде чем продолжить. – …а потом Кастеллотти увёл толстушку с рыжими волосами и миниатюрную блондинку в угол, и… – А ты что делал всё это время? – прервала я завораживающий речитатив. – Наблюдал, – ответил он, будто удивлённый. – Это выглядело неприлично, но особого выбора не было… в сложившихся обстоятельствах. Пока он рассказывал, я рылась в его спорране и теперь выудила оттуда не только маленький кошелёк, но и широкое металлическое кольцо, украшенное гербом. С любопытством я примерила его на палец – оно было намного больше любого обычного кольца и болталось, как метательный обруч на колышке. – Чьё это? – спросила я, протягивая ему. – Похоже на герб герцога ди Кастеллотти, но у его владельца пальцы должны быть, как колбаски. Кастеллотти был анемичным итальянцем с измождённым лицом человека, страдающего хроническим расстройством пищеварения, – и неудивительно, судя по рассказу Джейми. Айвовое желе, ну в самом деле! Я подняла глаза и увидела, что Джейми покраснел от пупка до корней волос. – Э-э-э, – пробормотал он, проявляя преувеличенный интерес к пятну грязи на колене, – оно… надевается не на палец. – Тогда для… О!.. – я посмотрела на круглый предмет с удвоенным интересом. – Бог ты мой… Я слышала о них до этого… – Слышала? – спросил Джейми, совершенно ошарашенный. – Но ни разу не видела. А тебе оно подходит? Я протянула руку, чтобы примерить. Он машинально прижал ладони к причинному месту. Маргарита, появившаяся с очередной порцией воды, заверила его: – Ne vous en faîtes pas, Monsieur. J’en ai déjà vu un237. Переводя сердитый взгляд с меня на горничную, он натянул одеяло на колени. – Стоило провести всю ночь, защищая свою добродетель, – заметил он с раздражением, – так, чтобы утром это стало объектом для комментариев. – Защищая свою добродетель? – я рассеянно перебрасывала кольцо из руки в руку, подхватывая указательными пальцами. – Это ведь подарок? – поинтересовалась я. – Или ссуда? – Подарок. Не делай так, Сассенах, – поморщившись, попросил он. – Навевает воспоминания. – Вот как, – протянула я, не спуская с него глаз. – К слову, об этих воспоминаниях… – Не обо мне! – запротестовал он. – Неужели ты думаешь, что я стал бы заниматься подобными вещами? Я женатый мужчина! – Месье Мильфлёр не женат? – Не только женат, имеет двух любовниц, – ответил Джейми. – Но он француз – это всё меняет. – Герцог ди Кастеллотти не француз – он итальянец. – Но он герцог. Это тоже всё меняет. – Да неужели? Интересно, так ли думает герцогиня. – Учитывая кое-что из того, чему, по утверждению герцога, его научила герцогиня, я бы предположил, что да. А что, ванна ещё не готова? Кутаясь в одеяло, он неуклюже проковылял от кровати к исходящей паром ванне и шагнул в неё. Он отбросил одеяло и быстро присел, но всё же недостаточно быстро. – Enorme!238 – воскликнула горничная и перекрестилась. – C’est tout239, – строго заметила я. – Merci bien240. Она опустила глаза, покраснела и поспешно удалилась. Как только дверь за горничной закрылась, Джейми расслабился: высокие бортики ванны позволяли в ней развалиться; похоже, в те времена считалось, что, потрудившись заполнить ванну, можно так же ею и насладиться. По мере того, как он постепенно погружался всё ниже в исходящую паром воду, его заросшее щетиной лицо принимало блаженное выражение, а светлая кожа от жара краснела. Глаза его были закрыты, и мелкие капельки влаги мерцали на высоких широких скулах и блестели во впадинах под глазницами. – Мыло? – с надеждой спросил он, открывая глаза. – Да, конечно. Я взяла кусок и протянула ему, после чего села на табурет рядом с ванной. После того как принесла ему тряпочку и пемзу, которыми он старательно натирал подошвы ног и локти, я какое-то время наблюдала, как он усердно скребётся. – Джейми… – вымолвила я наконец. – А? – Я не собираюсь оспаривать твои методы, – начала я, – ведь мы договорились, что тебе, вероятно, придется пойти на некоторые крайности, но… тебе действительно пришлось… – Что, Сассенах? Он перестал мыться и внимательно разглядывал на меня, склонив голову набок. – Ну… это… К моей досаде, я покраснела так же сильно, как и он, хотя горячая вода была здесь ни при чём. Из воды высунулась большая рука (с неё так и закапало) и легла мне на плечо. Влажный жар обжигал сквозь тонкую ткань рукава. – Сассенах, – произнёс он, – чем, по-твоему, я занимался? – Э-э-э, ну-у, – пробормотала я, безуспешно пытаясь отвести взгляд от отметин на его бедре. Он рассмеялся, хоть звучало это совсем не весело. – Маловерная!241 – язвительно заметил он. Я отодвинулась, избегая его прикосновения. – Да уж, – сказала я, – когда чей-то муж является домой весь покусанный и исцарапанный, дурно пахнущий парфюмом, и признаётся, что провёл ночь в публичном доме, и… – И напрямик говорит, что провёл ночь, наблюдая, но ничего не делая? – Эти отметины у тебя на ноге появились не от созерцания! – вдруг огрызнулась я и тут же плотно сжала губы. Я чувствовала себя ревнивой тёткой, но мне было наплевать. Я поклялась относиться ко всему спокойно, как мудрая женщина, убеждая себя, что полностью доверяю Джейми и – на всякий случай – что нельзя приготовить омлет, не разбив яиц. Даже если бы что-то на самом деле произошло… Я разгладила мокрое пятно на рукаве, ощущая, как прохладный воздух проникает сквозь остывающий шёлк. И изо всех сил постаралась вернуть прежние беспечные нотки. – Или это шрамы после честной схватки, полученные при защите добродетели? Почему-то беспечный тон совсем не получился. Прислушавшись к себе, я вынуждена был признать, что в целом тон на самом деле был очень язвительным. Меня это перестало волновать очень быстро. Без труда разобравшись в интонациях, Джейми прищурился, глядя на меня, и, похоже, собрался ответить. Он втянул в себя воздух, затем, очевидно, раздумал говорить, что собирался, и снова выдохнул. – Да, – спокойно заявил он. Он пошарил в ванне между ногами и наконец выудил кусок мыла – небрежно слепленный белый скользкий шарик. И протянул его на ладони. – Не поможешь помыть мне голову? Его высочество вырвало на меня в карете по дороге домой и от меня немного воняет, вдобавок ко всему. Секунду я колебалась, но приняла оливковую ветвь, по крайней мере на время. Я ощущала твёрдый изгиб черепа под густыми, намыленными волосами и след зажившего шрама в районе затылка. Я сильно надавила большими пальцами на мышцы шеи, и он немного расслабился от прикосновений. Мыльные пузырьки стекали по влажным, блестящим изгибам плеч, и руки мои следовали за ними, распределяя скользящую плёнку так, что пальцы, казалось, плыли по поверхности кожи. «Он такой большой», – подумала я. Находясь с ним рядом практически всё время, я, как правило, забывала о его размерах, пока внезапно не видела его издали, возвышающегося среди мужчин пониже, и меня снова поражали его ловкость и красота тела. Но сейчас он сидел, подтянув колени почти к подбородку, и его плечи заполняли ванну от края до края. Он слегка наклонился вперёд, чтобы помочь мне, выставив напоказ отвратительные шрамы на спине. Толстые красные рубцы рождественского подарка Джека Рэндалла тяжким грузом лежали поверх тонких белых линий от предыдущих порок. Я нежно касалась шрамов, и сердце моё сжималось от этого зрелища. Я видела эти раны, когда они были свежими, видела, как пытки и издевательства довели его почти до безумия. Но я исцелила его, и со всей силой своего отважного сердца он боролся, чтобы снова стать нормальным, вернуться ко мне. Движимая нежностью, я убрала в сторону обвисшие пряди волос и потянулась, чтобы поцеловать шею сзади. И резко выпрямилась. Он почувствовал моё движение и чуть повернул голову. – Что такое, Сассенах? – спросил он вялым от дремотного удовлетворения голосом. – Ничего, – ответила я, не сводя глаз с тёмно-красных пятен у него на шее. Медсёстры в казармах в Пембруке обычно прятали их под яркими шарфами, повязанными вокруг шеи, наутро после свиданий с солдатами с базы неподалёку. Мне всегда казалось, что шарфы на самом деле предназначались для привлечения внимания, а не для маскировки. – Нет, ничего, – повторила я, потянувшись за кувшином на тумбе. Стоявший у окна, на ощупь он был ледяным. Я встала у Джейми за спиной и опрокинула содержимое ему на голову. Чтобы защититься от внезапной волны, перелившейся через бортик ванны, я задрала шёлковый подол ночной рубашки. Джейми шипел от холода, но был слишком потрясён, чтобы вымолвить хоть одно из слов, которые (как я видела) готовы были вот-вот сорваться с губ. Я его опередила. – Просто наблюдал, так? – холодно спросила я. – Смею предположить, тебе это ни капельки не понравилось, не так ли, бедняжка? Он снова погрузился в ванну с такой силой, что вода плеснула через бортики, забрызгав каменный пол, и развернулся, глядя на меня снизу вверх. – Что ты хочешь, чтобы я сказал? – вопросил он. – Хотел ли я сношаться с ними? Да, хотел! Так, что у меня ныли яйца от того, что я этого не делал. И так, что меня тошнило при мысли о том, чтобы коснуться одной из шлюх. Он откинул мокрую копну волос с глаз, злобно глядя на меня. – Это ты хотела знать? Теперь ты довольна? – Не совсем, – ответила я. Лицо у меня горело, и я прижалась щекой к ледяному оконному стеклу, вцепившись в подоконник. – Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своём?242 Так ты это себе представляешь? – А ты так это представляешь? – Нет, – коротко ответил он. – Не так. А что бы ты сделала, если бы я в самом деле переспал со шлюхой, Сассенах? Влепила бы мне пощечину? Велела бы убраться из комнаты? Не пускала бы меня к себе в постель? Я обернулась и посмотрела на него. – Я бы тебя убила, – процедила я сквозь зубы. Обе его брови взлетели вверх, а рот недоверчиво приоткрылся. – Убила бы меня? Господи, если бы я застал тебя с другим мужчиной, я бы убил его. Он замолчал, и уголок его губ насмешливо изогнулся. – Заметь, – продолжил он, – был бы ещё и очень разочарован в тебе, но всё-таки убил бы именно его. – Настоящий мужчина, – заметила я. – Всегда упускаешь главное. Он с горечью усмехнулся. – Так вот какой я? Значит, ты мне не веришь. Хочешь, докажу тебе, Сассенах, что за последние несколько часов я ни с кем не спал? Он выпрямился, вода ручьями потекла по его длинным ногам. Свет из окна подсвечивал рыжевато-золотистые волоски на теле, и от кожи струйками поднимался пар. Он был похож на статую из только что расплавленного золота. Я мельком глянула вниз. – Ха, – выказалась я со всем презрением, какое только смогла вложить в этот единственный звук. – Вода горячая, – быстро отозвался он, выбираясь из ванны. – Не волнуйся, долго ждать не придётся. – Это, – возразила я с необычайной чёткостью, – ты так думаешь. Его лицо покраснело ещё сильнее, а руки непроизвольно сжались в кулаки. – Тебя не переубедить, так ведь? – напирал он. – Боже, я провёл ночь, разрываясь между омерзением и сильнейшей болью, в то время как мои спутники издевались надо мной из-за того, что я веду себя не по-мужски, после чего вернулся домой, чтобы надо мной издевались потому, что я вёл себя развратно! Mallaichte bàs!243 Дико озираясь по сторонам, он заметил на полу возле кровати свою брошенную одежду и рванулся к ней. – Так давай! – крикнул он, нащупывая ремень. – Давай! Раз вожделение – это измена, а за измену ты меня убьёшь, то лучше бы тебе это сделать, ну? Он достал дирк – десятидюймовым кусок тёмной стали, и ткнул им в меня рукоятью вперёд. Демонстрируя мне широкую грудь, он расправил плечи и воинственно сверкнул глазами. – Действуй, – настаивал он. – Ты же не собираешься отказаться от своих слов, я надеюсь? Раз ты так щепетильно относишься к своей супружеской чести и остальному? Искушение было нешуточным. Мои сжатые в кулаки руки дрожали у боков от страстного желания выхватить кинжал и глубоко всадить ему между рёбер. Лишь понимание, что, несмотря на сгущаемые краски, он определённо не позволит себя ударить, остановило меня. Я понимала, что и так выгляжу довольно-таки нелепо, чтобы не унижаться ещё больше. В вихре шёлка я резко от него отвернулась. Секунду спустя я услышала звяканье кинжала о плитки пола. Я стояла не двигаясь, глядя в окно на задний двор внизу. За спиной послышался слабый шорох, и я вгляделась в неясные отражения в окне. Моё лицо в ореоле спутанных со сна каштановых волос виделось на стекле размытым овалом. Обнаженная фигура Джейми смутно двигалась в отражении, как будто кто-то под водой искал полотенце. – Полотенце на нижней полке подставки для рукомойника, – сказал я, оборачиваясь. – Спасибо. Он отбросил грязную рубашку, которой начал осторожно вытираться, и потянулся за полотенцем, стараясь на меня не смотреть. Вытер лицо, а потом, похоже, принял какое-то решение. Опустив полотенце, он посмотрел прямо на меня. Я видела, как на его лице чувства борются за власть, и мне казалось, что я всё ещё смотрю на отражение в окне. Благоразумие восторжествовало в нас обоих одновременно. – Прости меня, – сказали мы в один голос. И рассмеялись. Влага с его кожи пропитала тонкий шёлк, но мне было всё равно. Несколько минут спустя он что-то пробормотал мне в волосы. – Что? – Так близко, – повторил он, чуть отодвигаясь. – Оно было так, чёрт возьми, близко, Сассенах, и это меня испугало. Я глянула на дирк, позабытый на полу. – Испугало? Никогда в жизни не видела кого-то менее испуганного. Ты точно знал, что я этого не сделаю. – Ах это… – он усмехнулся. – Нет, я и не думал, что ты меня убьёшь, как бы тебе этого ни хотелось, – он моментально стал серьёзным. – Нет, дело… ну, в тех женщинах. Что я чувствовал с ними рядом. Я не хотел их, правда, не… – Да, я знаю, – сказала я, потянувшись к нему, но он на этом не остановился. – Но… вожделение, наверное, так бы ты это назвала… было… так близко к тому, что я иногда испытываю к тебе, и… ну, мне кажется это неправильным. Вытирая волосы льняным полотенцем, он отвернулся, и его голос звучал приглушённо. – Я всегда думал, что любить женщину будет просто, – тихо сказал он. – А теперь… я хочу пасть ниц к твоим ногам и поклоняться тебе, – он уронил полотенце и, потянувшись ко мне, взял за плечи, – а ещё я хочу заставить тебя опуститься передо мной на колени и держать тебя, пока руки путаются в твоих волосах, а твой рот ублажает меня… и хочу я и того, и другого одновременно, Сассенах. Он запустил пальцы мне в волосы, сильно сжал моё лицо ладонями. – Я сам себя совершенно не понимаю, Сассенах! Или всё-таки понимаю. Он отпустил меня и отшатнулся. Его лицо давно высохло, но он поднял упавшее полотенце и вытирал им кожу на подбородке, снова и снова. Щетина слабо шуршала по тонкому льну. Голос его по-прежнему звучал тихо, едва слышно с расстояния в несколько футов. – Подобное – в смысле, знание – открылось мне вскоре после… после Уэнтуорта. Уэнтуорт. Где он отдал свою душу, чтобы спасти мне жизнь, и вытерпел адские муки, чтобы её вернуть. – Поначалу я думал, что Джек Рэндалл овладел какой-то частью моей души, а потом понял, что всё гораздо хуже. Оно было во мне, и было там всегда, просто он показал мне всё это и вынудил осознать. За то, что он сделал, я не могу его простить, и пусть душа его сгниёт за это! Он опустил полотенце и посмотрел на меня: после напряжённой ночи лицо выглядело усталым, но в глазах светилось нетерпение. – Клэр! Чувствовать эти хрупкие шейные косточки под своими пальцами и эту прекрасную, тонкую кожу на твоих грудях и руках… Господи, ты жена моя, которую я уважаю и буду любить всю свою жизнь, но при этом я хочу целовать тебя так крепко, чтобы на твоих нежных губах оставались синяки, и видеть следы моих пальцев на твоей коже. Он отбросил полотенце. Воздел руки, задержал их дрожащими в воздухе перед лицом, а потом очень медленно опустил мне на голову, как бы благословляя. – Мне хочется прижимать тебя к себе, как котёнка за пазухой, mo nighean donn, и тут же хочется раздвинуть бёдра и трахать, как бык во время гона, – его пальцы вцепились мне в волосы. – Я сам себя не понимаю! Высвобождаясь, я откинула голову и отступила на полшага. Казалось, вся кровь прилила к поверхности кожи, и в то же время озноб пробежал по телу от этой короткой разлуки. – Думаешь, со мной иначе? Думаешь, я не чувствую того же? – стала наступать я. – Что мне иногда не хочется укусить тебя так сильно, чтобы почувствовать вкус крови, или царапать тебя, пока ты не закричишь? Я медленно протянула руку, чтобы дотронуться до него. Кожа на груди была влажной и тёплой. Её коснулся только ноготь моего указательного пальца, чуть ниже соска. Легко, едва касаясь, я провела ногтем вверх, вниз, по кругу, наблюдая, как среди курчавых рыжих волосков резко увеличивается крошечная шишечка. Ноготь надавил чуть сильнее, скользнув вниз, оставив на светлой коже груди едва заметную красную полоску. К этому времени я уже вся дрожала, но не отстранялась. – Иногда мне хочется оседлать тебя, как необъезженного жеребца, и заставить быть послушным… Ты знал об этом? Я могу, ты знаешь, что могу. Измучить тебя до предела и иссушить, чтобы ты задыхался и хрипел. Я могу довести тебя до полного изнеможения, и иногда получаю от этого удовольствие, Джейми, да! Но всё-таки чаще мне хочется… – мой голос вдруг сорвался, и прежде чем продолжить, я с трудом сглотнула, – хочется… прижать твою голову к груди, баюкать тебя, точно ребёнка, и утешать, пока ты не уснёшь. Глаза мои наполнились слезами, так что я не могла чётко видеть его лицо, не могла понять, плакал ли он тоже. Его руки крепко обхватили меня, а исходящий от него влажный жар окутал, словно дуновение муссона244. – Клэр, ты меня без ножа режешь, – прошептал он, зарывшись лицом в мои волосы. Он наклонился, поднял меня и отнёс на кровать. Уложив меня на смятые одеяла, он опустился на колени. – А теперь ты ляжешь со мной, – сказал он тихо. – И я буду обращаться с тобой, как до́лжно. И если захочешь отомстить, не отказывай себе ни в чём, ведь моя душа принадлежит тебе со всеми её тёмными уголками. Кожа у него на плечах была тёплой после горячей ванны, но когда мои руки добрались до его шеи, и я потянула его на себя, он задрожал, будто от холода. А когда наконец я отомстила в последний раз, я всё-таки убаюкала его, поглаживая по спутанным, высохшим лишь наполовину прядям. – А иногда, – шепнула я ему, – мне бы хотелось, чтобы внутри меня был ты. Чтобы я могла вобрать тебя в себя и оберегать всегда. Рука, большая и тёплая, медленно поднялась с кровати и накрыла ладонью маленькую выпуклость живота, укрывая и лаская. – Я там, родная, – отозвался он. – Я там.
***
Впервые я почувствовала это на следующее утро, лёжа в постели и наблюдая, как Джейми одевается для дневных трудов. Лёгкое трепещущее ощущение, одновременно и совершенно знакомое, и абсолютно новое. Джейми стоял ко мне спиной, пытаясь влезть в рубашку длиной до колен и вытягивая руки, чтобы расправить складки белого полотна на широких плечах. Я лежала совершенно неподвижно, ожидая, надеясь, что это повторится. И оно повторилось: на этот раз как микроскопические быстрые движения, похожие на лопающиеся пузырьки, что поднимаются на поверхность газированной жидкости. Мне вдруг вспомнилась кока-кола – этот странный, тёмный, шипучий американский напиток. Я пробовала его однажды за ужином с американским полковником, который подавал его как деликатес – каким она и была в военное время. Выпускалась она в зеленоватых бутылках из толстого стекла с гладкими гранями: остроносых, сужающихся посередине, так что по форме бутылка чем-то напоминала женщину, с округлым выступом ниже горлышка и ещё одним, чуть шире, над донышком. Я вспомнила, что когда бутылку открыли, миллионы крошечных пузырьков, меньше и гуще, чем пузырьки шампанского, устремились в узкое горлышко, весело лопаясь от воздуха. Я очень осторожно положила ладонь на живот, чуть выше матки. Вот оно. Я не чувствовала его или её, как я себе это представляла, но определенно чувствовала присутствие Кого-то. Интересно, возможно ли, что у младенцев нет половой принадлежности – если не считать физической – до рождения, когда контакт с внешним миром навсегда определял их как одно из двух. – Джейми, – окликнула я. Он завязывал волосы сзади, собрав густые пряди в пригоршню у основания шеи и обматывая их кожаным шнурком. Склонив голову в процессе, он посмотрел на меня исподлобья и улыбнулся. – Проснулась, да? Ещё рано, mo nighean donn. Поспи ещё немного. Я уже хотела сказать ему, но что-то меня остановило. Естественно, он не мог этого почувствовать, по крайней мере пока. И дело не в том, что я думала, будто ему будет всё равно, просто в этом раннем знании было что-то такое, что вдруг показалось личным; вторая общая тайна между мной и ребёнком – первая связана с нашим понимаем, что он существует, моим осмысленным знанием, что эмбрион – живое создание. Совместное знание сближало нас так же, как кровь, что текла в нас обоих. – Хочешь, я заплету тебе волосы? – спросила я. Отправляясь в доки, он иногда просил меня заплести его рыжую гриву в тугую косу, чтобы защитить от порывистого ветра на палубе и причале. И постоянно поддразнивал, что обмакнет её в деготь, как это делают моряки, чтобы навсегда решить проблему. Он покачал головой и потянулся за килтом. – Нет, сегодня я собираюсь нанести визит его высочеству принцу Карлу. И хоть его дом продувает насквозь, не думаю, что волосы будут лезть мне в глаза. Подойдя и остановившись у кровати, он улыбнулся. Увидел, что рука моя лежит на животе, и осторожно положил поверх свою. – Ты хорошо себя чувствуешь, Сассенах? Тошнит поменьше? – Намного. Утренняя тошнота действительно прошла, хотя приступы дурноты всё ещё накатывали на меня в неподходящие моменты. Я обнаружила, что не могу выносить запаха жареного рубца с луком, и мне пришлось исключить это популярное блюдо из меню прислуги, поскольку запах, словно призрак, прокрадывался по чёрной лестнице из кухни в цокольном этаже, чтобы неожиданно выскочить на меня, едва я открывала дверь гостиной. – Вот и славно, – он взял меня за руку и, наклонившись, поцеловал на прощание костяшки пальцев. – Поспи ещё немного, mo nighean donn, – повторил он. Он осторожно, как будто я уже спала, прикрыл за собой дверь, оставив меня в рассветной тишине комнаты, надёжно отгороженной дубовыми панелями от негромких звуков домашней возни. Квадраты бледного солнечного света, падавшего из створчатого окна, яркими пятнами ложились на противоположную стену. Я сразу поняла, что день будет прекрасным: весенний воздух напоён теплом, а в садах Версаля распускаются розовые и белые цветы сливы, среди которых копошатся пчёлы. Придворные сегодня будут гулять в садах, радуясь погоде не меньше, чем лавочники, которые развозят свой товар по улицам. Я тоже радовалась, одна и не одна, в своём безмятежном коконе из тепла и тишины. – Привет, – тихо сказала я, прижимая руку к трепещущим внутри меня крылышкам бабочки.
===
235. Жаргонное обозначение одной из сексуальных позиций. 236. Боже (фр.). 237. Не беспокойтесь, месье. Я уже видела его раньше (фр.). 238. Какая громадина! (фр.). 239. Довольно (фр.). 240. Большое спасибо (фр.). 241. Матфей, 8:26. 242. Матфей, 5:28. 243. Чтоб мне сдохнуть! (гэльск.). 244. Муссоны – ветра, идущие из тропиков к экватору (летом дуют с океана, зимой – с материка).
Где-то в начале мая в здании королевского арсенала прогремел взрыв. Позже я узнала, что неосторожный привратник оставил факел в неположенном месте, и минуту спустя самый большой в Париже запас пороха и огнестрельного оружия взорвался с таким грохотом, что вспугнул голубей на соборе Парижской Богоматери. За работой в «Приюте ангелов» я не слышала самого взрыва, но определённо заметила последствия. Несмотря на то, что «Приют» находился в противоположной от арсенала части города, жертв взрыва было столько, что многим не хватило места в других больницах и их доставляли к нам: искалеченных, обожжённых, стонущих на дне повозок или уложенных на соломенные тюфяки товарищами, которые тащили их по улицам через весь город. Когда последней из жертв была оказана помощь, а последнее обмотанное повязками тело осторожно уложили среди неопрятных, безымянных рядов пациентов больницы, уже совсем стемнело. Увидев масштаб работы, ожидающий сестёр-«ангелов», я отправила Фергюса домой с сообщением, что задержусь. Вернулся он с Мёртагом, и они оба коротали время на ступеньках снаружи, ожидая, чтобы проводить нас домой. Мы с Мэри устало вышли из двойных дверей и обнаружили, что Мёртаг демонстрирует Фергюсу искусство метания ножей. – Давай, – говорил он, стоя к нам спиной. – По прямой, как только можешь, на счёт «три». Раз… два… три! При слове «три» Фергюс швырнул большую белую луковицу, которую держал в руках, и она запрыгала по неровной земле. Мёртаг стоял расслабленно, небрежно отведя руку назад и держа дирк двумя пальцами за кончик. Как только луковица закрутилась с ним рядом, он дёрнул кистью только раз, быстро и резко. И больше никаких движений, даже его килт не шелохнулся, но пронзённая дирком луковица отскочила в сторону и шлёпнулась смертельно раненная, тихонько перекатываясь по грязи у его ног. – Б-браво, мистер Мёртаг! – крикнула Мэри, улыбаясь. Вздрогнув, Мёртаг обернулся, и в свете, падающем из двойных дверей за нашими спинами, я заметила, как на его худых щеках проступил румянец. – Ммфм… – выдавил он. – Извините, что так долго, – виновато пробормотала я. – Понадобилось много времени на то, чтобы со всеми разобраться. – Ясно, – лаконично ответил маленький клансмен. Он повернулся к Фергюсу: – Нам лучше найти экипаж, приятель, дамам уже поздно ходить пешком. – Здесь их нет, – пожав плечами, отозвался Фергюс. – Весь последний час я бродил вверх и вниз по улице, все свободные экипажи в Сите отправились к арсеналу. Хотя мы могли бы найти что-нибудь на улице Фобур-Сент-Оноре, – он махнул рукой на тёмный узкий просвет между зданиями через дорогу, который указывал на наличие прохода на соседнюю улицу. – Так быстрее. Задумчиво нахмурив брови, Мёртаг всё-таки согласно кивнул: – Ладно, парень. Тогда пошли. В переулке было холодно, и несмотря на безлунную ночь я видела, как дыхание превращается в маленькие белые облачка. Как бы темно ни было в Париже, где-нибудь всегда горел свет: отблески ламп и свечей просачивалось сквозь ставни и щели в стенах деревянных строений, кроме того свет скапливался вокруг лотков уличных торговцев и рассеивался от маленьких роговых и металлических фонарей, свисавших с задков повозок и подпорок экипажей. На следующей улице жили торговцы, и кое-где владельцы иных заведений развесили фонари из ажурного металла над дверями и входами в торговый двор. Не желая довольствоваться тем, что их собственность защищает стража, нередко несколько дельцов объединялись и нанимали сторожа для охраны своих помещений в ночное время. Увидев похожую фигуру перед лавкой парусного мастера, сгорбившуюся в тени на груде сложенной парусины, я кивнула в ответ на грубоватое: – Bonsoir, Monsieur, mesdames246. Однако, как только мы прошли мимо парусной лавки, я услышала резкий тревожный окрик сторожа: – Monsieur! Madame! Мёртаг мгновенно повернулся, чтобы встретить противника, шпага уже со свистом выскользнула из ножен. У меня рефлексы работали медленнее, я развернулась лишь наполовину, когда он уже делал шаг вперёд, и тут же краешком глаза уловила какое-то движение в дверном проёме за его спиной. Прежде чем я успела его предупредить, удар обрушился Мёртагу на затылок, и он растянулся на мостовой лицом вниз – руки и ноги обмякли, шпага и дирк вылетели из рук и звякнули о булыжники. Когда дирк заскользил возле моей ноги, я быстро нагнулась за ним, но пара рук ухватила меня сзади за предплечья. – Разберитесь с этим мужчиной, – приказал голос у меня за спиной. – Живо! Я вывернулась из цепкой хватки державшего меня; руки тут же сомкнулись на моих запястьях и резко крутанули их, так что я вскрикнула. На тускло освещённой улице появилась движущаяся масса чего-то белого, похожего на привидение, и «сторож», волочивший в руках кусок белой ткани, склонился над распростёртым телом Мёртага. – Помогите! – пронзительно закричала я. – Не трогайте его! На помощь! Грабители! Убийцы! ПОМОГИТЕ! – Не шуми! От резкого удара по уху у меня мгновенно закружилась голова. Когда глаза перестали слезиться, я сумела разглядеть в сточной канаве нечто длинное, белое, по форме напоминавшее колбасу – Мёртаг, завёрнутый и аккуратно упакованный в парусиновый чехол. Над ним склонился мнимый сторож; ухмыляясь, он поднялся, и я заметила, что на нём маска – тёмная полоска ткани, закрывавшая всё ото лба до верхней губы. Когда он выпрямился, тонкая полоска света от ближайшей свечной лавки осветила его тело. Несмотря на холодный вечер, на нём была только рубашка, которая при близком свете на мгновение сверкнула изумрудно-зелёным. Бриджи, с пряжками у колен, и что удивительно – шёлковые чулки и кожаные туфли, а не босые ноги или сабо, как я ожидала. Значит, это не обычные бандиты. Краем глаза, где-то в стороне, я увидела Мэри. Один из людей в масках крепко обхватил её сзади, одной рукой стиснув за талию, а другой шаря у неё под юбками, как роющий нору зверь. Тот, что стоял передо мной, заискивающе положил руку мне на затылок и притянул к себе. Маска закрывала лицо ото лба до верхней губы, по понятным причинам оставляя рот свободным. Его язык – с сильным привкусом спиртного и лука – залез в мой рот. Я задохнулась, укусила и, едва его извлекли, сплюнула. Мужчина с такой силой стиснул мне запястья, что я повалилась на колени в сточную канаву. Туфли Мэри с серебряными пряжками промелькнули в опасной близости от моего носа, когда головорез, державший её, бесцеремонно задрал ей юбку выше талии. Раздался треск рвущегося атласа и громкий вскрик откуда-то сверху, едва его пальцы скользнули между извивающихся бёдер. – Девственница! У меня девственница! – заорал он. Один из мужчин с издёвкой поклонился Мэри: – Мадемуазель, мои поздравления! У вашего мужа будет повод поблагодарить нас в первую брачную ночь, так как он не встретит каких-либо неловких препятствий, которые помешают ему получить удовольствие. Но мы бескорыстны – мы не ждём благодарности за исполнение наших обязанностей. Услуга сама по себе доставляет удовольствие. Если и требовалось что-то ещё, кроме шёлковых чулок, чтобы убедиться, что напавшие на нас не просто уличные головорезы, этой речи, – встреченной взрывами хохота, – хватило бы. Подобрать имена к лицам в масках – дело другое. Кисть, вцепившаяся мне в плечо, чтобы поднять на ноги, была ухоженной, с маленькой родинкой чуть выше основания большого пальца. «Надо запомнить, – мрачно подумала я. – Если они потом оставят нас в живых, это может пригодиться». Кто-то другой схватил меня сзади за руки и дёрнул их с такой силой, что я вскрикнула. В таком положении моя грудь в лифе с глубоким вырезом выпячивалась так, будто её преподнесли на блюде. Мужчина, который, по–видимому, руководил действиями, был одет в свободную рубашку какого-то бледного цвета, украшенную более тёмными пятнами – вероятно, вышивкой. Из-за этого в тени его силуэт казался нечётким, и было трудно рассмотреть его получше. Впрочем, когда он наклонился и оценивающе провёл пальцем по выступающей части моих грудей, я разглядела тёмные волосы, гладко прилизанные к голове, и ощутила насыщенный запах помады. Уши у него были большие, и завязки маски держались лучше. – Не волнуйтесь, mesdames, – заявил «пятнистая рубашка». – Мы не причиним вам вреда, мы собираемся лишь предложить вам несколько нежных упражнений – вашим мужьям или женихам знать об этом ни к чему, – а затем мы вас отпустим. Для начала, вы можете уважить нас своими сладкими губками, mesdames, – объявил он, отступая и теребя шнуровку бриджей. – Только не эта, – запротестовал «зелёная рубашка», указывая на меня. – Она кусается. – Не будет, если хочет сохранить зубки, – ответил его приятель. – На колени, мадам, прошу вас. Он с силой надавил мне на плечи, и я, пытаясь ему помешать, отпрянула. Чтобы я не убежала, он вцепился меня, и широкий капюшон плаща упал, высвобождая волосы. От потасовки шпильки выскочили, волосы рассыпались по плечам, пряди трепетали, как знамёна на ночном ветру, и хлестали по лицу, ослепляя. Я пятилась, отодвигаясь от нападавшего, и трясла головой, чтобы прояснить зрение. На улице было темно, но кое-что – то ли в слабом свете фонарей, проникавшем сквозь закрытые ставнями витрины лавочек, то ли в сиянии звёзд, пробивавшемся сквозь тени на улицу, – мне разглядеть удалось. На свету блеснули серебряные пряжки туфель брыкающейся Мэри. Она лежала на спине и отбивалась, а один из мужчин навалился на неё и, чертыхаясь, пытался одновременно стянуть с себя бриджи и удержать её. Послышался звук рвущейся ткани, и в луче света, льющегося из ворот торгового двора, сверкнули белизной его ягодицы. Чьи-то руки обхватили меня за талию и оттащили назад, оторвав ноги от земли. Я чиркнула напавшему каблуком по всей длине голени, и он взвизгнул от возмущения. – Держи её! – приказал «пятнистая рубашка», выступая из тени. – Сами держи! Мой захватчик бесцеремонно толкнул меня в объятия своего друга, и свет со двора ударил мне в глаза, на время ослепив. – Матерь Божья! Руки, сжимавшие мои плечи, ослабили хватку, я вырвалась и увидела «пятнистую рубашку» – рот под маской раскрыт от ужаса и изумления. Крестясь на ходу, он попятился от меня. – In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, – бормотал он, крестясь снова и снова. – La Dame Blanche247! – La Dame Blanche! – мужчина у меня за спиной с нотками ужаса в голосе повторил этот возглас. «Пятнистая рубашка» всё ещё пятился, теперь рисуя в воздухе знаки, куда менее христианские, чем крёстное знамение, но цель, по-видимому, преследующие ту же. Наставив на меня указательный палец и мизинец, – древний рогатый знак против зла – он неуклонно продвигался вниз по списку духовных авторитетов, от Троицы до сил куда более низкого уровня, бормоча имена на латыни так быстро, что слоги сливались воедино. Я стояла посреди улицы, потрясённая и растерянная, пока ужасный вопль, раздавшийся где-то у моих ног, не привёл меня в чувство. Слишком занятый своими делами, чтобы обращать хоть какое-то внимание на происходящее над ним, навалившийся на Мэри мужчина издал гортанный удовлетворённый звук и начал ритмично двигать бёдрами под аккомпанемент надрывных криков Мэри. Действуя чисто инстинктивно, я шагнула к ним, занесла ногу и изо всех сил пнула мужчину по рёбрам. Дыхание вырвалось из его лёгких испуганным «Уф!», и он завалился набок. Один из приятелей рванулся к нему и схватил за руку, настойчиво выкрикивая: – Вставай! Вставай! Это La Dame Blanche! Бежим! Всё ещё охваченный угаром изнасилования, мужчина тупо уставился на него и попытался развернуться к Мэри, которая отчаянно извивалась, стараясь вытащить складки юбок из-под веса, удерживавшего её в западне. Теперь уже и «зелёная», и «пятнистая» рубашки тянули нападавшего за руки, и им таки удалось поставить его на ноги. Его рваные бриджи свисали с бедёр, измазанный кровью эрегированный член подрагивал от неудовлетворённого желания между болтающимися полами рубашки. Приближающийся топот бегущих ног, похоже, наконец-то заставил его очнуться. Двое помощников, заслышав этот звук, отпустили его руки и опрометью унеслись прочь, бросив его на произвол судьбы. Приглушенно выругавшись, он двинулся по ближайшему переулку, подпрыгивая и спотыкаясь при попытках подтянуть бриджи. – Au secours! Au secours! Gendarmes!248 – звал на помощь запыхавшийся голос в переулке, пока его обладатель на ощупь пробирался в нашем направлении, спотыкаясь в темноте о мусор. Маловероятно, что какой-то бродяга или другой негодяй будет шататься по переулку и звать жандармерию, хотя в моём нынешнем шоковом состоянии меня уже ничто не удивило бы. И всё же я удивилась, когда чёрная тень, выскочившая из переулка, оказалась Александром Рэндаллом, закутанным в чёрный плащ и широкополую шляпу. Он диким взглядом окинул маленький тупичок: Мёртага, замаскировавшегося под мешок с мусором, меня, застывшую и хватающую ртом воздух у стены, съежившуюся фигурку Мэри, почти невидимую среди других теней. С минуту он беспомощно стоял, а потом развернулся и вскарабкался на железные ворота, из которых вышли нападавшие. Сверху он мог как раз дотянуться до фонаря, подвешенного к стропилам. Свет успокаивал: каким бы горестным ни было открывшееся им зрелище, по крайней мере, он прогнал притаившиеся тени, которые в любой момент грозили обернуться новыми опасностями. Мэри, сжавшись в комочек, стояла на коленях. Обхватив голову руками, она вся дрожала при полной тишине. Одна туфелька валялась на боку на булыжной мостовой, серебряная пряжка поблёскивала в трепещущем свете фонаря. Словно птица, несущая дурное предзнаменование, Алекс приземлился рядом с нею. – Мисс Хокинс! Мэри! Мисс Хокинс! С вами всё в порядке? – Что за дурацкие вопросы, – несколько резко произнесла я, когда она застонала и отпрянула от него. – Естественно, она не в порядке. Её только что изнасиловали. Приложив немалые усилия, я оторвалась от успокаивающей стены за моей спиной и направилась к ним, с беспристрастной отстранённостью отметив, что у меня дрожат колени. В следующее мгновение, когда огромная тень, похожая на летучую мышь, спикировала вниз в футе от меня, с глухим звуком приземлившись на булыжники, они подкосились полностью. – Так-так, глядите, кто пожаловал! – выпалила я и начала смеяться, как ненормальная. Пара больших рук обхватила меня за плечи и хорошенько встряхнула. – Успокойся, Сассенах, – сказал Джейми, его голубые глаза, казавшиеся чёрными, опасно поблёскивающие в свете фонаря. Он выпрямился, складки его синего бархатного плаща скользнули с плеч, когда он протянул руки к крыше, с которой спрыгнул. Встав на цыпочки, он мог запросто ухватиться за её край. – Ну же, спускайся! – нетерпеливо велел он, глядя вверх. – Поставь ноги с края мне на плечи, и сможешь съехать вниз по моей спине. Заскрипев расшатанными черепицами, маленькая чёрная фигурка осторожно проползла спиной вперёд, а затем слезла по высокой фигуре, как обезьяна по палке. – Молодчина, Фергюс! – Джейми небрежно похлопал мальчика по плечу, и даже в тусклом свете я разглядела радостный румянец, вспыхнувший на щеках паренька. Джейми окинул пространство взглядом тактика и, пробормотав что-то, отправил парня дальше по переулку следить на случай появления жандармов. Позаботившись о самом необходимом, он снова присел передо мной на корточки. – Ты в порядке, Сассенах? – поинтересовался он. – Как мило, что ты спросил, – любезно ответила я. – Да, благодарствую. А вот с ней не всё в порядке. Я неопределенно махнула рукой в сторону Мэри. Она по-прежнему жалась в комочек, дрожащий и трясущийся, как желе, и сжималась ещё больше из-за неуклюжих попыток Алекса приласкать её. Джейми хватило одного лишь взгляда на неё. – Ясно. Где, чёрт побери, Мёртаг? – Вон там, – ответила я. – Помоги мне подняться. Пошатываясь, я подошла к сточной канаве, где мешок, в котором находился Мёртаг, метался туда-сюда, как растревоженная гусеница, испуская поразительную мешанину приглушённых ругательств на трёх языках. Джейми вытащил дирк и чуть ли не с бездушным пренебрежением к содержимому разрезал мешок сверху донизу. Мёртаг выскочил из отверстия, словно Джек из коробочки. Половина его всклокоченных чёрных волос прилипла к голове из-за какой-то зловонной жижи, в которой лежал мешок. Остальные стояли дыбом, придавая лицу, и без того достаточно воинственному из-за большой фиолетовой шишки на лбу и быстро темнеющего синяка под глазом, ещё более свирепый вид. – Кто меня ударил? – рявкнул он. – Вообще-то, не я, – ответил Джейми, приподняв бровь. – Идем, приятель, не торчать же тут всю ночь.
***
– Из этого ничего не выйдет, – пробормотала я, наугад втыкая в волосы шпильки, украшенные бриллиантами. – Во-первых, ей нужна медицинская помощь. Ей нужен доктор! – Он у неё есть, – заметил Джейми, задирая подбородок и глядя в зеркало поверх носа, пока завязывал шейный платок. – Ты. Завязав платок, он схватил расчёску и торопливо провёл ею по густым рыжим прядям. – Нет времени заплетать, – пробормотал он, придерживая толстый хвост у шеи и шаря в ящике стола. – У тебя найдётся лента, Сассенах? – Позволь мне. Я проворно встала у него за спиной, заправила кончики волос вверх и обернула пучок по всей длине зелёной лентой. – И именно в этот чёртов вечер нужно устраивать званый ужин! И не просто какой-нибудь званый ужин. Герцог Сандрингем должен был стать почётным гостем, а встретить его – небольшая, зато аристократическая компания. Ожидался месье Дюверне со старшим сыном, известным банкиром. Ожидались Луиза и Жюль де Латур, а также д’Арбанвили. А чтобы стало ещё любопытнее, был приглашён граф Сен-Жермен. – Сен-Жермен! – удивлённо воскликнула я, когда Джейми сообщил мне об этом неделю назад. – Чего ради? – Я веду дела с этим человеком, – подчеркнул Джейми. – Он уже бывал здесь на ужине, с Джаредом. Но я хочу иметь возможность понаблюдать, как он разговаривает за ужином с тобой. Судя по тому, как он ведёт дела, он не из тех, кто скрывает свои мысли. Он взял белый кристалл, подаренный мне мэтром Раймоном, и задумчиво взвесил его на ладони. – Довольно красивый, – заметил он. – Я распоряжусь вставить его в золотую оправу, чтобы ты могла носить его на шее. Поиграй им за ужином, пока кто-нибудь тебя о нём не спросит, Сассенах. Тогда расскажи, для чего он, и внимательно следи за выражением лица Сен-Жермена, когда будешь рассказывать. Если это он подсыпал яд в Версале, полагаю, мы заметим хоть какие-нибудь признаки. Чего мне хотелось в данный момент, так это тишины, умиротворения и полноценного убежища, в котором можно было бы дрожать, как кролик. Что мне предстояло, – это званый ужин с герцогом, который мог оказаться либо якобитом, либо английским доверенным лицом, графом, который мог быть отравителем, и жертвой изнасилования, спрятанной наверху. Мои руки дрожали так, что мне не удавалось застегнуть цепочку, удерживавшую кристалл в оправе; Джейми подошёл ко мне сзади и одним движением большого пальца защёлкнул замок. – Ты что, совсем не нервничаешь? – поинтересовалась я. Он состроил мне гримасу в зеркале и прижал руки к животу. – Нервничаю. Только сказывается это на желудке, а не на руках. У тебя есть что-нибудь от рези в животе? – Вон там, – я махнула рукой в сторону медицинского сундучка на столе, который так и остался открытым после того, как я дала Мэри лекарство. – Маленькая зелёная бутылочка. Одну столовую ложку. Обойдясь без ложки, он наклонил бутылочку и сделал несколько больших глотков. Опустил её и, прищурившись, посмотрел на жидкость внутри. – Боже, что за мерзость! Ты уже готова, Сассенах? Гости будут с минуты на минуту. Мэри на какое-то время укрыли в комнате для гостей на втором этаже. Я тщательно осмотрела её на предмет травм, – которые, по-видимому, ограничивались ушибами и шоком, – а затем быстро влила в неё столько макового сиропа, сколько представлялось возможным. Алекс Рэндалл воспротивился любым попыткам Джейми отправить его домой, и тогда его оставили охранять Мэри со строгими инструкциями позвать меня, как только она проснётся. – Как, чёрт возьми, этот идиот там оказался? – спросила я, пытаясь нащупать в ящике комода коробочку с пудрой. – Я задал ему тот же вопрос, – ответил Джейми. – Похоже, дурачок влюблён в Мэри Хокинс. Он таскался за ней по всему городу, поникший, как увядший цветок, – он ведь знает, что она собирается замуж за Мариньи. Я уронила пудреницу. – В-в-влюблён в неё? – прохрипела я, отгоняя поднявшееся облачко порошка. – Так он говорит, и я не вижу причин сомневаться в этом, – заявил Джейми, поспешно стряхивая пудру с выреза моего платья. – Он был безутешен, когда рассказал мне об этом. – Могу себе представить. К противоречивой мешанине эмоций, переполнявших меня, теперь добавилась жалость к Алексу Рэндаллу. Разумеется, он не стал бы заговаривать с Мэри, полагая, что преданность нищего секретаря ничто по сравнению с богатством и положением после союза с гасконским домом. И что он должен чувствовать теперь, увидев, как она подвергается безжалостному нападению практически у него под носом? – Почему, чёрт возьми, он молчал? Она бы тут же с ним сбежала. Ведь именно бледнолицый английский курат, без сомнения, был «духовным» объектом безмолвной преданности Мэри. – Рэндалл – джентльмен, – отозвался Джейми, протягивая мне пуховку и баночку румян. – Ты хочешь сказать, он тупица, – безжалостно констатировала я. Губы Джейми искривились. – Что ж, возможно, – согласился он. – К тому же он беден, у него нет никаких доходов, чтобы содержать жену, если семья откажется от неё, – что они, несомненно, и сделали бы, если бы она с ним сбежала. И здоровье у него слабое, ему было бы трудно найти другую должность, потому что герцог наверняка уволил бы его без письменных рекомендаций. – Кто-то из слуг непременно найдет её, – сказала я, возвращаясь к прежней озабоченности, чтобы не думать об этом последнем проявлении трагических событий. – Нет, не найдёт. Они все будут заняты ужином. А к утру она, наверное, оправится настолько, что сможет вернуться в дом своего дяди. Я послал записку, – добавил он, – сообщить, что она осталась на ночь у подруги, так как время было позднее. Не хотелось, чтобы они искали её. – Да, но… – Сассенах, – положив руки на плечи, он остановил меня и заглянул через плечо, встретившись со мной взглядом в зеркале. – Мы не можем допустить, чтобы её кто-нибудь увидел, пока она не сможет говорить и вести себя как обычно. Если станет известно, что с ней случилось, её репутация будет погублена окончательно. – Её репутация! Вряд ли она виновата в том, что её изнасиловали! Мой голос чуть дрогнул, и он крепче сжал мои плечи. – Это несправедливо, Сассенах, но такова жизнь. Если станет известно, что она больше не невинная девушка, ни один мужчина не женится на ней – она будет опозорена и проживёт старой девой до конца своих дней. Его рука сжала мне плечо, отпустила и снова поднялась, чтобы помочь воткнуть шпильку в ненадёжно уложенные волосы. – Это всё, что мы можем для неё сделать, Клэр, – продолжил он. – Уберечь её от пагубного воздействия, исцелить, насколько сможем, – и найти грязных ублюдков, которые это сделали. Он отвернулся и стал искать в моей шкатулке собственную булавку. – Господи, – добавил он тихо, обращаясь к зелёной бархатной подкладке, – думаешь, я не знаю, каково ей сейчас? Или ему? Я положила ладонь на его ищущие пальцы и сжала их. В ответ он сжал мою руку, после чего поднял её и коротко поцеловал. – Боже, Сассенах! У тебя пальцы холодные, как снег, – он развернул меня к себе и, не отрываясь, смотрел в лицо. – Ты хорошо себя чувствуешь, девочка? Что бы он на моём лице ни увидел, это вынудило его снова пробормотать «Господи», опуститься на колени и притянуть меня к своей рубашке с оборками. Я отказалась от притворной храбрости и прильнула к нему, уткнувшись лицом в накрахмаленное тепло. – Боже мой, Джейми! Я так испугалась. Я теперь так боюсь. О Боже, я так хочу, чтобы ты мог прямо сейчас заняться со мной любовью. От смеха его грудь завибрировала под моей щекой, но он обнял меня ещё крепче. – Ты думаешь, поможет? – Да. Я и правда считала, что больше не почувствую себя в безопасности, пока не окажусь под охраной нашей постели, окружённая уютной тишиной дома, ощущая силу и тепло Джейми вокруг и внутри себя, подкрепляя своё мужество радостью единения, уничтожая ужас беспомощности и близкого изнасилования уверенностью взаимного обладания. Он сжал моё лицо в ладонях и поцеловал, и на мгновение страх перед будущим и вечерний кошмар отступили. Потом он отстранился и улыбнулся. Я видела, что его беспокойство отпечаталось в каждой чёрточке лица, но в глазах не было ничего, кроме моего маленького отражения. – Тогда с меня причитается, – тихо произнёс он.
Мы без происшествий добрались до второго блюда, и я начала понемногу расслабляться, хотя рука над консоме249 все ещё слегка дрожала. – Совершенно очаровательно! – воскликнула я после истории младшего месье Дюверне, которую я не слышала, так как мои уши прислушивались к любым подозрительным звукам наверху. – Расскажите ещё что-нибудь. Я поймала взгляд Магнуса, когда он прислуживал графу Сен-Жермену, сидевшему напротив меня, и поприветствовала его лучезарной улыбкой, насколько это было возможно с набитым рыбой ртом. Слишком хорошо вышколенный, чтобы улыбаться на людях, он почтительно склонил голову на четверть дюйма и продолжил обслуживать гостей. Моя рука потянулась к кристаллу на шее, я демонстративно погладила его, в то время как граф, без малейших признаков волнения на мрачном лице, вгрызался в форель с миндалём. Джейми и старший Дюверне, не обращая внимания на еду, увлечённо беседовали за другим концом стола, и Джейми левой рукой черкал огрызком мела цифры на клочке бумаги. Шахматы или дела? Хотелось бы мне знать. Как почётный гость, герцог сидел в центре стола. Он вкусил первые блюда с аппетитом прирождённого гурмана и теперь оживлённо беседовал с мадам д’Арбанвиль, сидевшей от него по правую руку. Поскольку в данный момент герцог был самым именитым англичанином в Париже, Джейми счёл целесообразным завязать с ним знакомство в надежде обнаружить хоть какие-то слухи, которые могли бы вывести на отправителя музыкального послания Карлу Стюарту. Однако моё внимание то и дело переключалось с герцога на джентльмена, сидевшего напротив него, – Сайласа Хокинса. Я подумала, что просто умру на месте и облегчу всем задачу, когда герцог вошёл в дверь, небрежно махнул рукой через плечо и сказал: – Послушайте, мистрис Фрейзер, вы ведь знакомы здесь с Хокинсом? Маленькие весёлые голубые глазки герцога встретились с моими, выражая простодушную уверенность в том, что его прихоти будут исполнены, и мне ничего не оставалось, как улыбнуться, кивнуть и сказать Магнусу, чтобы он проследил, приготовлено ли ещё одно место за столом. Лицо у Джейми, завидевшего мистера Хокинса, когда тот входил в дверь гостиной, сделалось таким, словно ему требовалась очередная порция желудочного лекарства, но он собрался с духом, протянул мистеру Хокинсу руку и завёл разговор о качестве постоялых дворов по дороге в Кале. Я глянула на каретные часы на каминной полке. Сколько пройдёт времени, прежде чем все они уйдут? Я мысленно прикинула, какие блюда уже были поданы, и какие только предстоит подать. Почти добрались до десерта. Затем салат и сыр. Бренди и кофе, портвейн для мужчин, ликёры для дам. Час или два для увлекательных разговоров. Не слишком увлекательных, пожалуйста, Боже, иначе они не разойдутся до рассвета. Прямо сейчас говорили об угрозе со стороны уличных банд. Я отодвинула рыбу и взяла рогалик. – А я слышал, что некоторые из этих бродячих банд состоят не из черни, как можно было бы ожидать, а из молодых представителей знати! – генерал д’Арбанвиль надул губы из-за чудовищности подобной мысли. – Они делают это ради забавы – забавы! Как будто разбойное нападение на добропорядочных мужчин и надругательство над дамами, что-то вроде петушиных боёв! – Просто неслыханно, – заявил герцог с безразличием человека, который никогда никуда не ходил без внушительного эскорта. Блюдо с закусками зависло возле его подбородка, и он переложил с полдюжины себе на тарелку. Джейми взглянул на меня и встал из-за стола. – С вашего позволения, дамы и господа, – сказал он с поклоном, – у меня есть кое-что особенное из портвейна, и я хотел бы предложить его светлости попробовать. Я пошлю, чтобы его принесли из погреба. – Это, должно быть, «Бель-Руж», – сказал Жюль де Латур, в предвкушении облизывая губы. – Для вас припасено редкостное угощение, ваша светлость. Такого вина я больше нигде не пробовал. – А? Что ж, скоро попробуете, monsieur le Prince, – вмешался граф Сен-Жермен. – Даже кое-что получше. – Уверен, нет ничего лучше «Бель-Руж»! – воскликнул генерал д’Арбанвиль. – И всё же есть, – самодовольно заявил граф. – Я нашёл новый портвейн, который производится и разливается по бутылкам на острове Гостос, у берегов Португалии. Насыщенный, будто рубины, цвет и аромат, по сравнению с которым «Бель-Руж» на вкус, словно подкрашенная вода. Я заключил контракт на поставку всего урожая в августе. – В самом деле, месье граф? – Сайлас Хокинс поднял густые, с проседью брови и глянул на наш конец стола. – Так вы нашли нового партнёра для капиталовложения? Насколько я понял, ваши собственные ресурсы… исчерпаны, скажем так?.. после прискорбного уничтожения «Патагонии». Он взял с тарелки сырную закуску и аккуратно отправил её в рот. Челюстные мышцы графа напряглись, и на нашем конце стола вдруг повеяло холодом. По тому, как мистер Хокинс искоса глянул на меня, и по едва заметной улыбке, промелькнувшей в уголках его деловито жующего рта, было ясно, что он прекрасно знает о моей роли в уничтожении несчастной «Патагонии». Моя рука снова потянулась к кристаллу на шее, но граф на меня не смотрел. Жаркий румянец поднимался от кружевного шейного платка, и он с неприкрытой неприязнью сверлил взглядом мистера Хокинса. Джейми был прав: он не из тех, кто скрывает свои эмоции. – К счастью, месье, – выдавил он, с видимым усилием сдерживая гнев, – я уже нашёл партнёра, изъявившего желание вложить деньги в это начинание. Кстати, он земляк нашего гостеприимного хозяина. Он насмешливо кивнул в сторону дверного проёма, где только что появился Джейми в сопровождении Магнуса, который нёс огромный графин портвейна «Бель-Руж». Хокинс на секунду перестал жевать, от интереса его рот непривлекательно приоткрылся. – Шотландец? И кто? Мне и в голову не приходило, что в Париже найдётся ещё кто-то из шотландцев, занимающихся виноторговлей, кроме дома Фрейзеров. В глазах графа определённо зажёгся весёлый огонек, когда он перевёл взгляд с мистера Хокинса на Джейми. – Наверное, это спорный вопрос, можно ли в данный момент считать инвестора, о котором идёт речь, шотландцем, и всё же, он земляк милорда Брох-Туараха. Его имя – Карл Стюарт. Эта новость произвела именно тот эффект, на который граф и рассчитывал. Сайлас Хокинс резко выпрямился и издал возглас, едва не поперхнувшись остатками еды во рту. Джейми, уже собравшийся что-то сказать, закрыл рот и сел, задумчиво глядя на графа. Жюль де Латур разразился восклицаниями и брызгал слюной, а оба д’Арбанвиля извергали изумлённые возгласы. Даже герцог оторвал взгляд от тарелки и с интересом уставился на графа. – В самом деле? – спросил он. – Я так понял, Стюарты бедны, как церковные мыши. Вы уверены, что он вас не дурачит? – Мне бы не хотелось бросать тень на кого-либо или возбуждать подозрения, – встрял Жюль де Латур, – но при дворе хорошо известно, что у Стюартов нет денег. Это правда, кое-кто из сторонников якобитов в последнее время искал средства, но, насколько я слышал, безуспешно. – Так и есть, – вставил младший Дюверне, с интересом подавшись вперёд. – Сам Карл Стюарт беседовал лично с двумя моими знакомыми банкирами, но никто не готов ссудить ему хоть сколько-нибудь значительную сумму в нынешних обстоятельствах. Я мельком глянула на Джейми, который ответил практически незаметным кивком. Это относилось к хорошим новостям. Но тогда как быть с сообщением графа о капиталовложениях? – Это чистая правда, – вызывающе заявил тот. – Его высочество получил ссуду в размере пятнадцати тысяч ливров в итальянском банке и предоставил всю сумму в моё распоряжение, чтобы я мог подготовить корабль и приобрести оборудование для розлива вина на виноградниках в Гостосе. Вот здесь у меня подписанное письмо. Он с удовлетворением похлопал себя по груди, затем откинулся на спинку стула и победоносно оглядел сидящих за столом, остановившись на Джейми. – Ну что, милорд, – продолжил он, указывая на графин, стоявший на белой скатерти перед Джейми, – вы позволите нам попробовать ваше знаменитое вино? – Да, конечно, – пробормотал Джейми. И машинально потянулся за первым бокалом. Луиза, которая почти весь вечер сидела молча и ела, заметила неловкость Джейми. Добрый друг, она повернулась ко мне, явно пытаясь перевести разговор на нейтральную тему. – Какой красивый камень у вас на шее, ma chère, – сказала она, показывая на кристалл. – Где вы его достали? – Ах это? – ответила я. – Ну, по правде говоря… Меня прервал пронзительный крик. Все разговоры резко оборвались, и его хрупкое эхо зазвенело в хрустальных подвесках люстры у нас над головами. – Mon Dieu250, – промолвил граф Сен-Жермен в наступившей тишине. – Что… Крик повторился, а затем ещё раз. Звук этот разносился по широкой лестнице в фойе. Гости, вскочившие из-за обеденного стола, словно стайка вспугнутых куропаток, тоже высыпали в фойе, и как раз в тот момент, когда Мэри Хокинс, одетая в изорванные остатки сорочки, пошатываясь, появилась на верхней площадке лестницы. Она застыла там, словно для пущего эффекта, широко раскрыв рот, обхватив себя руками, и сквозь разорванную ткань слишком отчётливо виднелись синяки, оставленные на груди и предплечьях цеплявшимися за неё пальцами. В свете канделябров её зрачки превратились в крошечные точки, глаза казались пустыми озёрами, в которых отражался ужас. Она смотрела вниз, но явно не видела ни лестницы, ни толпы глазеющих на неё людей. – Нет! – взвизгнула она. – Нет! Пустите меня! Пожалуйста, умоляю! НЕ ТРОГАЙТЕ МЕНЯ! Ослеплённая наркотическим средством, она, очевидно, почувствовала какое-то движение за спиной, потому что развернулась и безумно замолотила руками, хватаясь за фигуру Алекса Рэндалла, который тщетно пытался удержать её, успокоить. К сожалению, снизу его попытки выглядели скорее как усилия отвергнутого соблазнителя, настроенного на продолжение атаки. – Nom de Dieu251, – выпалил генерал д’Арбанвиль. – Racaille252! Немедленно отпустите её! Старый солдат бросился к лестнице с проворством, не свойственным его годам, рука инстинктивно потянулась к шпаге, – которую, к счастью, он оставил у двери. Я поспешно впихнула себя и свои пышные юбки перед графом и младшим Дюверне, которые продемонстрировали готовность последовать за генералом на выручку, но ничего не смогла поделать с дядей Мэри, Сайласом Хокинсом. Выпучив глаза, виноторговец на минуту остолбенел, после чего опустил голову и бросился в атаку, как бык, прокладывающий себе путь сквозь толпу зевак. Я дико огляделась, ища Джейми, и обнаружила его среди толпы. Поймала его взгляд и подняла брови в немом вопросе: всё равно расслышать хоть что-то из-за гвалта в фойе, прерываемого пронзительным визгом Мэри, было невозможно. Глядя на меня, Джейми пожал плечами и осмотрелся. Я уловила, как мгновенно загорелись его глаза при виде трёхногого столика у стены, на котором стояла высокая ваза с хризантемами. Он глянул вверх, оценивая расстояние, ненадолго прикрыл глаза, словно вверяя свою душу Богу, после чего решительно двинулся вперёд. Он вскочил на столик, ухватился за перила и перемахнул через них на лестницу, опередив генерала на несколько футов. Этот акробатический трюк был настолько эффектным, что одна или две дамы ахнули, их тихие восхищенные возгласы слились с воплями ужаса. Выкрики стали ещё громче, когда Джейми взбежал по оставшимся ступенькам, втиснулся между Мэри и Алексом и, схватив последнего за плечо, хорошенько прицелился и основательно ударил его прямо в челюсть. Алекс, который с открытым от изумления ртом взирал на своего работодателя у подножия лестницы, медленно согнул колени и сжался в комок, его глаза – все ещё широко раскрытые – вдруг стали пустыми и бессмысленными, как у Мэри.
===
245. Невезение (фр.) 246. Добрый вечер, месье, мадам (фр.). 247. Белая дама (фр.) 248. На помощь! На помощь! Жандармы! (фр.) 249. Консоме́ – концентрированный прозрачный бульон из мяса или дичи. Классическим консоме считается бульон, сваренный из разных видов мяса: говядины, телятины, курицы и дичи. 250. Мой бог (фр.). 251. Чёрт возьми! (фр.). 252. Мерзавец! (фр.).
Дата: Понедельник, 12.06.2023, 23:29 | Сообщение # 43
Виконт
Сообщений: 409
Глава 19. Клятва принесена
Часы на каминной полке тикали раздражающе громко. Это был единственный звук в доме, не считая поскрипывания половиц и отдалённого глухого гула прислуги, допоздна работавшей на кухне этажом ниже. Однако за последнее время шума мне хватило, и хотелось лишь тишины, чтобы успокоить возбуждённые нервы. Я открыла корпус часов, сняла противовес, и тиканье сразу прекратилось. Этот званый ужин, несомненно, станет событием сезона. Люди, которым не посчастливилось на нём присутствовать, месяцами будут утверждать, что они на нём были, подкрепляя факты обрывками неоднократно повторенных сплетен и искажёнными подробностями. Мне наконец-то удалось прибрать Мэри к рукам настолько, чтобы влить ей в горло ещё одну сильную дозу макового сиропа. Она осела жалкой грудой окровавленной одежды, дав мне возможность переключить внимание на трёхсторонний спор, продолжавшийся между Джейми, генералом и мистером Хокинсом. Алексу хватило благоразумия оставаться без сознания, и я аккуратно уложила его обмякшее тело на лестничной площадке рядом с телом Мэри, словно пару дохлых макрелей. Они напоминали Ромео и Джульетту, выставленных на всеобщее обозрение, как упрёк их родственникам, но мистер Хокинс этого сходства не замечал. – Обесчещена! – продолжать визжать он. – Вы обесчестили мою племянницу! Виконт теперь ни за что не женится на ней! Грязный шотландский предатель! Ты и твоя распутная… – он замахнулся на меня, – шлюха! Сводница! Заманиваешь невинных юных девушек в свой мерзкий притон ради удовольствия ублюдочных подонков! Ты… Джейми с какой-то смиренной угрюмостью опустил руку мистеру Хокинсу на плечи, развернул его и ударил прямо под мясистую челюсть. А дальше стоял, рассеянно потирая ушибленные костяшки пальцев и наблюдая, как закатываются глаза тучного виноторговца. Мистер Хокинс привалился спиной к обшивке и плавно сполз по стене на пол. Джейми перевёл холодный голубой взгляд на генерала д’Арбанвиля, и тот, проследив за судьбой павшего, благоразумно опустил винную бутылку, которой размахивал, и отступил на шаг. – Ха, продолжайте! – призвал голос из-за моего плеча. – К чему теперь останавливаться, Туарах? Бейте всех троих! Избавьтесь от всех! Генерал и Джейми устремили взгляды, полные общей неприязни, на щеголеватую фигуру за моей спиной. – Убирайтесь, Сен-Жермен, – сказал Джейми. – Это не ваше дело. Он говорил устало, но повысил голос, чтобы его слышали сквозь шум внизу. Швы на плечах его камзола разошлись, и сквозь прорехи белели складки льняной рубашки. Тонкие губы Сен-Жермена искривились в обворожительной улыбке. Очевидно граф от души веселился. – Не моё дело? Как подобные происшествия могут не быть делом любого человека, движимого заботой об интересах общества? – его насмешливый взгляд скользнул по лестничной площадке, устланной телами. – В конце концов, если гость его величества настолько извратил понятие гостеприимства, что устроил бордель в своём доме, разве это не… Нет, вы не посмеете! – закричал он, едва Джейми сделал шаг в его сторону. Внезапно в руке графа блеснул клинок, словно по волшебству появившийся из пышного кружева, каскадом ниспадающего на его запястье. Я увидела, как губы Джейми чуть скривились, и он повёл плечами под обрывками камзола, готовясь к драке. – Сейчас же прекратите! – произнёс властный голос, и двое Дюверне, старший и младший, протолкались на и без того многолюдную лестничную площадку. Дюверне-младший развернулся и повелительно замахал руками куче людей на лестнице, которых его хмурый взгляд напугал настолько, что они отступили на шаг. – Вы, – начал Дюверне-старший, ткнув в Сен-Жермена. – Если в вас есть хоть капля заботы об интересах общества, как вы утверждаете, займитесь чем-нибудь полезным и выдворите тех, кто внизу. Сен-Жермен сцепился взглядом с банкиром, но через минуту аристократ пожал плечами, и кинжал исчез. Ничего не сказав, Сен-Жермен повернулся и направился вниз по лестнице, расталкивая тех, кто стоял перед ним, и громко призывая их уйти. Несмотря на его призыв и аналогичные увещевания Жерара, младшего Дюверне, у него за спиной, бо́льшая часть приглашённых на ужин удалилась, пресыщенная скандалом, лишь после прибытия королевской гвардии. Мистер Хокинс, к этому времени уже пришедший в себя, тут же выдвинул против Джейми обвинение в похищении и сводничестве. На секунду я подумала, что Джейми собирается снова его ударить: мышцы напряглись под лазурным бархатом, но он передумал, и они расслабились. После продолжительных сбивчивых доводов и объяснений Джейми согласился отправиться в штаб-квартиру гвардии в Бастилии, чтобы там – наверное – объясниться. Алекса Рэндалла, бледного, вспотевшего и явно не имевшего ни малейшего представления о том, что происходит, тоже увели – герцог не стал дожидаться, чтобы узнать о судьбе своего секретаря, незаметно вызвал карету и уехал до прибытия гвардии. Какой бы ни была его дипломатическая миссия, причастность к скандалу делу не поможет. Мэри Хокинс, всё ещё без сознания, отвезли в дом дяди, завернув в одеяло. Мне с трудом, но удалось избежать «облавы», так как Джейми категорически этому воспротивился, настаивая на том, что я в положении и ни в коем случае не могу находиться в тюрьме. В конце концов, видя, что Джейми, чтобы доказать свою правоту, полон решимости снова пустить в ход кулаки, капитан гвардии смягчился при условии, что я соглашусь не покидать город. Хотя в идее о бегстве из Парижа были свои прелести, вряд ли я могла уехать без Джейми и безоговорочно дала parole d’honneur253. Пока отряд беспорядочно слонялся по фойе, зажигая фонари и забирая шляпы и плащи, я заметила Мёртага, который с мрачным выражением на покрытом синяками лице держался в стороне от толпы. Очевидно, он собирался сопровождать Джейми, куда бы тот ни направился, и я мгновенно ощутила облегчение. По крайней мере, мой муж будет не один. – Не волнуйся, Сассенах, – Джейми быстро обнял меня, зашептав мне на ухо. – Я скоро вернусь. Если что-то пойдёт не так… – он засомневался, но твёрдо договорил: – В этом не будет необходимости, но если тебе понадобится друг, иди к Луизе де Латур. – Так и сделаю. У меня хватило времени только на мимолётный поцелуй, прежде чем его обступили гвардейцы. Двери дома распахнулись, и я увидела, как Джейми оглянулся, поймал взгляд Мёртага и уже открыл рот, собираясь что-то сказать. Мёртаг, опустив руки на пояс со шпагой, свирепо глянул на Джейми и протиснулся к нему, практически вытолкнув младшего Дюверне на улицу. Последовала недолгая молчаливая схватка характеров, что велась исключительно грозными взглядами, после чего Джейми пожал плечами и, смирившись, поднял руки. Он вышел на улицу, не обращая внимания на гвардейцев, что теснились со всех сторон, но, приметив маленькую фигурку, замершую возле ворот, остановился. Наклонился и что-то сказал, затем распрямил плечи, развернулся к дому и послал мне улыбку, хорошо различимую в свете фонаря. Потом, кивнув старшему месье Дюверне, он сел в ожидавшую карету, и его увезли, Мёртаг вцепился в задок экипажа. Фергюс стоял на улице, провожая взглядом карету, пока она не скрылась из виду. Тогда, твёрдым шагом поднявшись по ступенькам, он взял меня за руку и повёл в дом. – Идёмте, миледи, – заговорил он. – Милорд сказал, что до его возвращения я должен заботиться о вас.
***
Наконец Фергюс скользнул в салон, и дверь бесшумно закрылась за ним. – Я обошёл дом, миледи, – прошептал он. – Всё заперто. Несмотря на беспокойство, я улыбнулась ему, так явно подражавшему интонациям Джейми. Его кумир возложил на него ответственность, и он явно со всей серьёзностью отнёсся к своим обязанностям. Проводив меня в гостиную, он ушёл обходить дом, как это каждый вечер делал Джейми, проверяя, надёжно ли заперты ставни и засовы на наружных дверях, – как я знала, Фергюс едва мог их поднять, – и притушены ли на ночь камины. С одной стороны лица от лба до скулы красовалось пятно сажи, и в какой-то момент он потёр глаз кулаком, отчего вокруг моргающего глаза осталось чистое белое кольцо, как у маленького енота. – Вам нужно отдохнуть, миледи, – сказал он. – Не волнуйтесь, я буду рядом. Я не засмеялась, только улыбнулась ему. – Я не смогу уснуть, Фергюс. Просто посижу здесь немного. А вот тебе, пожалуй, лучше пойти спать: у тебя выдался ужасно долгий вечер. Мне не хотелось отправлять его в постель, чтобы не ущемлять его новоприобретённое высокое звание временного хозяина дома, но он явно был измотан. Маленькие костлявые плечи поникли, а под глазами проступили тёмные круги, темнее даже, чем слой сажи. Он беззастенчиво зевнул, но замотал головой: – Нет, миледи. Я останусь с вами… Вы не возражаете? – добавил он поспешно. – Не возражаю. На самом деле он слишком устал, чтобы болтать или вертеться как обычно, и его сонное соседство на пуфике успокаивало, как присутствие кошки или собаки. Я сидела, глядя на слабо тлеющее пламя, пытаясь призвать хоть какое-то подобие душевного равновесия. Я старалась вызвать в памяти образы спокойных прудов, лесных полян, даже сумрачного покоя часовни в аббатстве, но, казалось, ничто не помогало; надо всеми умиротворяющими образами простирались образы этого вечера: грубые руки и сверкающие зубы, появляющиеся из заполненной страхом темноты; белое и потрясённое лицо Мэри, как две капли похожее на лицо Алекса Рэндалла; вспышка ненависти в поросячьих глазках мистера Хокинса; внезапное недоверие на лицах генерала и Дюверне; плохо скрываемое удовольствие Сен-Жермена от скандала, переливающееся злобой, как хрустальные капли на канделябрах. И, наконец, улыбка Джейми, уверенность и неопределенность смешались в колеблющемся свете раскачивающихся фонарей. Что если он не вернётся? Именно эту мысль я старалась отогнать от себя с тех пор, как его увели. Если ему не удастся снять с себя обвинение? Если судья окажется одним из тех, кто подозрительно относится к иностранцам – ну, более подозрительно, чем обычно, поправилась я, – его легко могут отправить в тюрьму на неопределённый срок. И помимо страха, что этот непредвиденный поворот событий может свести на нет всю кропотливую работу последних недель, передо мной возникал образ Джейми в камере, подобной той, в которой я нашла его в Уэнтуорте. В свете последних событий новость, что Карл Стюарт вкладывает деньги в виноделие, казалась несущественной. Оставшись в одиночестве, я теперь могла хорошо всё обдумать, но мысли, казалось, ни к чему меня не приводили. Кем или чем была «La Dame Blanche»? Что это за «белая дама» и почему упоминание этого имени заставило нападавших пуститься в бегство? Возвращаясь мысленно к последующим событиям званого ужина, я вспомнила замечания генерала о преступных бандах, которые разгуливали по улицам Парижа, и о том, что в некоторые из них входили представители знати. Это согласовалось с речью и одеждой предводителя мужчин, напавших на меня и Мэри, хотя его спутники внешне казались гораздо проще. Я попыталась прикинуть, не напоминает ли мне этот человек кого-нибудь из знакомых, но воспоминания о нём были расплывчатыми, затуманенными темнотой и отступающей пеленой шока. В общих чертах он не слишком отличался от графа Сен-Жермена, хотя голос, конечно, был другим. Но опять-таки, если в этом замешан граф, наверняка он приложил бы все усилия, чтобы скрыть свой голос так же, как и лицо? В то же время было практически невозможно поверить, что граф мог принять участие в подобном нападении, а потом через два часа спокойно сидеть за столом напротив меня, потягивая суп. Я в отчаянии запустила пальцы в волосы. До утра ничего нельзя было сделать. Если утро наступит, а Джейми не появится, тогда можно будет начать обходить знакомых и предполагаемых друзей, которые могут или знать новости, или предложить помощь. Но в ночные часы я была беспомощна, неспособна двигаться, как стрекоза в янтаре. Мои пальцы задели одну из декоративных шпилек для волос, и я нетерпеливо за неё дёрнула. Запутавшись в волосах, она не поддавалась. – Ай! – Сейчас, миледи. Я достану её. Я не слышала, когда он прошёл у меня за спиной, но почувствовала, как маленькие ловкие пальчики Фергюса погрузились в волосы, распутывая крошечное украшение. Он отложил шпильку в сторону, а затем, помедлив, спросил: – А остальные, миледи? – Ох, спасибо, Фергюс, – благодарно отозвалась я. – Если ты не против. Прикосновения карманника были лёгкими и уверенными, и густые пряди начали падать вокруг моего лица, высвобождаясь из пут. Постепенно, по мере того как распускались мои волосы, замедлялось и моё дыхание. – Вы волнуетесь, миледи? – произнёс тихий, ласковый голосок за моей спиной. – Да, – ответила я, слишком устав, чтобы изображать напускную храбрость. – Я тоже, – просто сказал он. Последняя шпилька звякнула о стол, и я обмякла в кресле, закрыв глаза. Тут я снова почувствовала прикосновение и поняла, что он расчёсывает мне волосы, осторожно разбирая спутанные пряди. – Вы позволите, миледи? – спросил он, почувствовав, что я от удивления напряглась. – Дамы обычно говорили, что им это помогает, если они волнуются или расстроены. От успокаивающих прикосновений я снова расслабилась. – Позволю, – сказала я. – Спасибо. – Потом вдруг спросила: – Какие дамы, Фергюс? Последовало секундное замешательство, как будто паука потревожили при плетении паутины, а затем деликатное выстраивание нитей возобновилось. – В том месте, где я раньше спал, миледи. Из-за клиентов я не мог выходить, но мадам Элиза разрешала мне спать в чулане под лестницей, если я буду вести себя тихо. А после того, как все мужчины разъезжались, ближе к утру, я выходил, и иногда дамы делились со мной завтраком. Я помогал им затягивать нижнее белье… они говорили, что у меня самые умелые руки, – добавил он не без гордости, – и я расчёсывал им волосы, когда они хотели. – Мм… Лёгкое шуршание щётки по моим волосам действовало гипнотизирующе. Без часов на каминной полке определить время было невозможно, но тишина на улице за окном означала, что уже действительно очень поздно. – Как получилось, что ты стал ночевать у мадам Элизы, Фергюс? – спросила я, с трудом сдерживая зевок. – Я там родился, миледи, – ответил он. Взмахи щёткой становились всё медленнее, а голос звучал полусонно. – Раньше я часто думал, которая из этих дам приходилась мне матерью, но так и не узнал.
***
Звук открывшейся двери гостиной разбудил меня. В серых лучах первого утреннего света Джейми замер на месте, с покрасневшими глазами и бледным от усталости лицом, но с улыбкой. – Я боялась, что ты не вернёшься, – пробормотала я через секунду прямо ему в макушку. Его волосы отдавали слабым едким запахом застоявшегося дыма и свечного жира, а камзол окончательно пришёл в негодность, но от него исходили тепло и надёжность, и я не собиралась придираться к запаху, исходящему от головы, которую прижимала к груди. – Я тоже, – сказал он чуть приглушённо, и я почувствовала, что он улыбается. Руки на моей талии сжались и тут же расслабились, он уселся удобнее, убрав волосы с моих глаз. – Боже, какая ты красивая, – тихо сказал он. – Растрёпанная и невыспавшаяся, с кудрями, падающими на лицо. Ты прекрасна, любовь моя. Так ты просидела здесь всю ночь? – И не только я. Я кивнула на пол, где Фергюс свернулся калачиком на ковре у моих ног, положив под голову диванную подушку. Он слегка шевельнулся во сне, приоткрыв рот, нежно-розовый и с пухлыми губами, как у ребёнка, которым он в сущности и был. Джейми ласково положил большую ладонь ему на плечо. – Давай же, парнишка. Ты славно потрудился, охраняя свою госпожу. Он подхватил мальчика (что-то бормочущего и заспанного) на руки и прижал к плечу. – Ты молодец, Фергюс, и заслужил отдых. Пора в постель. Я видела, как от удивления широко распахнулись глаза Фергюса, но когда он успокоился и согласно кивнул в объятиях Джейми, они снова полузакрылись. К тому времени, как Джейми вернулся в гостиную, я открыла ставни и снова затопила камин. Он сбросил испорченный камзол, но остальную щегольскую одежду, в которой был прошлым вечером, снимать не стал. – Держи. Я вручила ему бокал вина, и он выпил его стоя, в три глотка, поёжился, после чего рухнул на маленький диванчик и протянул бокал за очередной порцией. – Ни капли, – заявила я, – пока не расскажешь, что происходит. Ты не в тюрьме, так что полагаю, всё в порядке, но… – Не всё в порядке, Сассенах, – перебил он, – но могло быть и хуже. После длительных взаимных препирательств – по большей части повторений мистером Хокинсом своих первоначальных впечатлений – судья-магистрат, которого вытащили из уютной постели, чтобы возглавить это импровизированное расследование, раздражённо постановил, что, поскольку Алекс Рэндалл является одним из обвиняемых, его вряд ли можно считать беспристрастным свидетелем. И меня тоже, так как я жена и возможная сообщница другого обвиняемого. Мёртаг, по его собственным показаниям, был без сознания во время предполагаемого нападения, а ребёнок Клодель не мог свидетельствовать по закону. Очевидно, сказал Monsieur le Juge254, устремив злобный взгляд на капитана гвардии, единственным человеком, способным рассказать правду, является Мэри Хокинс, которая, судя по всему, в настоящее время этого сделать не в состоянии. Следовательно, все обвиняемые должны быть заключены в Бастилию до тех пор, пока мадемуазель Хокинс не сможет быть допрошена, и, разумеется, почему Monsieur le Capitaine255 сам до этого не додумался? – Тогда почему тебя не заперли в Бастилии? – спросила я. – Месье Дюверне-старший поручился за меня, – ответил Джейми, увлекая меня на диван рядом с собой. – Всё время, пока шла перебранка, он сидел, сжавшись в углу, как ёж. Когда же судья принял решение, он встал и заявил, что, имея возможность несколько раз играть со мной в шахматы, он считает, что я не настолько аморален, чтобы предполагать, что я участвовал в заговоре с целью совершения столь развратного поступка… Он замолчал и пожал плечами. – Ну, ты же знаешь, как он разглагольствует, когда разойдётся. В целом идея состояла в том, что мужчина, который смог обыграть его в шахматы шесть раз из семи, не стал бы заманивать невинных юных дев к себе домой, чтобы их бесчестили. – Очень логично, – сухо заметила я. – Я так понимаю, что на самом деле он имел в виду, что если бы тебя заключили в тюрьму, ты бы больше не мог играть с ним в шахматы. – Скорее всего, – согласился Джейми. Он потянулся, зевнул и, моргнув, посмотрел на меня с улыбкой. – Но я дома, и прямо сейчас меня не очень волнует, как это получилось. Иди ко мне, Сассенах. Обхватив обеими руками за талию, он усадил меня к себе на колени, обнял и удовлетворённо вздохнул. – Всё, чего мне хочется, – прошептал он мне на ухо, – это сбросить грязные тряпки и любить тебя на коврике у камина, а сразу после заснуть, положив голову тебе на плечо, и лежать так до завтра. – Не очень удобно для слуг, – заметила я. – Им придётся нас обходить. – Чёрт бы побрал этих слуг, – сказал он умиротворённо. – Для чего нужны двери? – Очевидно, чтобы в них стучали, – ответила я, когда за дверью раздался тихий стук. Джейми на минуту замер, зарывшись носом мне в волосы, затем вздохнул и поднял голову, пересаживая меня с коленей на диван. – Полминуты, – пообещал он мне вполголоса, а затем уже громче велел: – Entrez! 256 Дверь распахнулась, и в комнату вошёл Мёртаг. В суете и неразберихе прошлой ночи я как-то незаслуженно обделила Мёртага вниманием и теперь решила, что небрежение ничуть не улучшило его внешнего вида. Он провёл бессонную ночь, как и Джейми. Единственный открытый глаз воспалился и налился кровью; другой потемнел до цвета гнилого банана, во вздувшейся плоти виднелась блестящая чёрная щель. Шишка на лбу теперь стала видна во всей красе: пурпурное гусиное яйцо прямо над бровью, ещё и скверное рассечение поперёк. Маленький клансмен не произнёс практически ни слова с тех пор, как его освободили из свёртка прошлой ночью. Если не считать краткого вопроса о местонахождении его ножей – их подобрал Фергюс, который, рыская как рэт-терьер, нашёл за кучей мусора и дирк, и скин-ду, – он хранил угрюмое молчание во время нашего бегства, охраняя тыл, пока мы пешком спешили по сумрачным парижским переулкам. И как только мы добрались до дома, пронзительного взгляда функционирующего глаза оказалось достаточно, чтобы пресечь любые неблагоразумные вопросы кухонной прислуги. Я догадалась, что он должен был сказать что-то в commissariat de police257, хотя бы для того чтобы засвидетельствовать добропорядочность своего работодателя, пусть и сомневалась, что всерьёз доверяла бы Мёртагу, будь я французским судьей. Но сейчас он молчал, как горгульи на Соборе Парижской Богоматери, одну из которых сильно напоминал. Однако, какой бы сомнительной ни была его внешность, Мёртаг, казалось, никогда не испытывал недостатка в достоинстве, равно как и сейчас. С прямой, как шомпол, спиной он прошёл по ковру и церемонно опустился на колено перед Джейми, которого такое поведение явно озадачило. Жилистый коротышка вытащил дирк из-за пояса, – без рисовки, но с немалой нарочитостью, – и протянул его рукоятью вперёд. Костлявое, рябое лицо оставалось бесстрастным, но единственный подбитый глаз неотрывно смотрел на Джейми. – Я подвёл тебя, – тихо произнёс маленький клансмен. – И прошу тебя, как вождя, лишить меня жизни прямо сейчас, чтобы мне не пришлось жить дальше с этим позором. Джейми медленно выпрямился, и я ощутила, как он прогнал собственную усталость, как только перевёл взгляд на своего подданного. С минуту он молчал, сложив руки на коленях. Затем протянул руку и легонько коснулся пурпурной шишки на лбу Мёртага. – Нет ничего постыдного в том, чтобы потерпеть поражение в битве, mo caraidh, – тихо заговорил он. – Величайший из воинов может быть побеждён. Но коротышка упрямо покачал головой, не моргая чёрным глазом. – Нет, – возразил он, – я не в битве потерпел поражение. Ты доверился мне: я должен был защищать твою леди и ещё не рождённое дитя, и эту маленькую английскую девочку. И я отнёсся к этому заданию так несерьёзно, что у меня не было ни малейшей возможности нанести удар, когда возникла опасность. Честно говоря, я даже не видел руки́, которая сбила меня с ног. И тут он моргнул, всего раз. – Предательство… – начал Джейми. – А теперь посмотри, что из этого вышло, – перебил его Мёртаг. За всё время, что мы были знакомы, я никогда не слышала, чтобы он произносил столько слов разом. – Твоё доброе имя запятнано, на твою жену напали, а эта девочка… – тонкая линия рта на секунду сжалась, и жилистое горло дёрнулось, когда он сглотнул.– Только из-за этого горькое чувство сожаления душит меня. – Да, – тихо заговорил Джейми, кивая. – Да, я понимаю, дружище. И испытываю то же самое. Он быстро коснулся груди, над сердцем. Двое мужчин, казалось, остались наедине, их головы разделяли считанные дюймы, когда Джейми склонился к старшему. Сложив руки на коленях, я не двигалась и молчала; меня это не касалось. – Но я не твой вождь, дружище, – уже твёрже продолжил Джейми. – Ты не давал мне никакой клятвы, и у меня нет над тобой власти. – Нет, есть. Голос Мёртага тоже был твёрд, и рукоять дирка даже не дрогнула. – Но… – Я дал тебе клятву, Джейми Фрейзер, когда тебе было не больше недели от роду, и ты был прелестным мальчуганом у груди своей матери. Глаза Джейми широко раскрылись, и я даже смогла ощутить его лёгкое недоумение. – Я преклонил колено у ног Эллен, как сейчас преклоняю перед тобой, – продолжал маленький клансмен, высоко вздёрнув узкий подбородок. – И я поклялся ей именем триединого Бога, что буду следовать за тобой, выполнять приказания и прикрывать спину, когда ты станешь взрослым и тебе понадобится такая услуга. Хриплый голос смягчился, и веко опустилось на единственный усталый глаз. – Да, парень. Я нежно люблю тебя как собственного сына. Но я не оправдал твоего доверия. – Ничего подобного ты не делал и никогда не смог бы, – ладони Джейми легли на плечи Мёртага, крепко их сжав. – Нет, я не заберу у тебя жизнь, потому что ты всё ещё мне нужен. Но я возьму с тебя клятву, и ты выполнишь её. Последовала долгая выжидательная пауза, затем взъерошенная чёрноволосая голова едва заметно кивнула. Голос Джейми стал ещё тише, но то был не шёпот. Крепко сжав три пальца правой руки, он положил их вместе на рукоять дирка, там, где соединяются гриф и клинок. – Я поручаю тебе, во исполнение клятвы, данной мне, и обещания, данного моей матери, – найди этих людей. Выследи их и, когда они будут найдены, я поручаю тебе отомстить за честь моей жены – и за невинность Мэри Хокинс. Он помедлил немного и убрал руку с кинжала. Клансмен поднял дирк, держа вертикально за лезвие. Впервые осознав моё присутствие, он склонил голову в мою сторону и произнёс: – Как сказал лэрд, госпожа, так я и сделаю. Я возложу объект моей мести к вашим ногам. Я облизнула пересохшие губы, не зная, что сказать. Однако ответа, похоже, не требовалось; Мёртаг поднес дирк к губам и поцеловал, затем решительно выпрямился и вложил его обратно в ножны.
===
253. Честное слово (фр.). 254. Месье судья (фр.). 255. Месье капитан (фр.). 256. Войдите! (фр.). 257. Полицейский участок (фр.).
Я прошу прощения за такой долгий перерыв! Я не бросила переводить! Просто у меня случилось ЧП с компьютером и его только-только вернули из ремонта. Постараюсь наверстать === Don't shoot the pianist, he's doing his best
Дата: Воскресенье, 30.07.2023, 13:42 | Сообщение # 48
Виконт
Сообщений: 409
Глава 20. La Dame Blanche
К тому времени, как мы переоделись, рассвет уже превратился в день, и из кухни поднимались по лестнице с завтраком. – Хотелось бы мне знать, – сказала я, наливая шоколад, – кто такая, чёрт побери, эта La Dame Blanche? – La Dame Blanche? Магнус, склонившийся над моим плечом с корзинкой горячего хлеба, так резко дёрнулся, что одна из булочек выпала из корзины. Я ловко поймала её и обернулась, чтобы посмотреть на дворецкого, вид у которого был довольно потрясённый. – Да, именно, – сказала я. – Вы слышали это имя, Магнус? – А как же, миледи, – ответил старик. – La Dame Blanche – une sorcière258. – Колдунья? – скептически переспросила я. Магнус пожал плечами, с чрезмерной тщательностью подворачивая салфетки вокруг рогаликов и не глядя на меня. – Белая дама, – пробормотал он. – Её называют мудрой женщиной, целительницей. А ещё… она заглядывает в самую суть человека и может превратить душу в пепел, если в ней обнаружится зло. Он покачал головой, развернулся и торопливо зашаркал в сторону кухни. Я заметила, как дёргался его локоть, и поняла, что на ходу он крестился. – Иисус твою Христос, – выпалила я, снова поворачиваясь к Джейми. – Ты когда-нибудь слышал о La Dame Blanche? – Э-э? А-а? О-о, я… слышал разные сплетни. Длинные каштановые ресницы скрыли глаза Джейми, как только он уткнулся носом в чашку с шоколадом, но румянец на щеках был слишком ярким, чтобы его можно было объяснить горячим поднимающимся паром. Я откинулась на спинку стула, скрестила на груди руки и пристально на него посмотрела: – Ах, ты слышал? – протянула я. – Тебя удивит, если я скажу, что люди, напавшие на нас с Мэри прошлой ночью, именовали меня La Dame Blanche? – Правда? – услышав это, он тут же удивлённо поднял глаза. Я кивнула: – Они только раз глянули на меня при свете, закричали: «La Dame Blanche» и потом сбежали, как будто только что обнаружили, что у меня чума. Джейми глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Румянец сошёл с его лица, оно стало бледным, как белая фарфоровая тарелка перед ним. – Бог ты мой, – пробормотал он, обращаясь скорее к самому себе. – Бог… ты… мой! Я перегнулась через стол и забрала чашку у него из рук. – Не хочешь рассказать, что именно ты знаешь о La Dame Blanche? – кротко предложила я. – Ну… – он запнулся, однако затем смущённо посмотрел на меня. – Просто… я сказал Гленгарри, что La Dame Blanche – это ты. – Что ты сказал Гленгарри? Я поперхнулась кусочком рогалика, который только что откусила. Джейми услужливо похлопал меня по спине. – Ну, это Гленгарри и Кастеллотти, всё из-за них, – оправдывался он. – Я имею в виду, что играть в карты и кости – это одно, но они на этом не останавливались. И им казалось очень забавным, что я хотел сохранить верность жене. Они говорили… Ну, они много чего говорили, и я… мне это порядком надоело. Он отвёл глаза, кончики его ушей горели. – Мм… – проронила я, потягивая чай. Будучи знакомой с манерой речи Кастеллотти на деле, я могла себе представить, как безжалостно он поддразнивал Джейми. Он осушил свою чашку одним глотком, затем начал осторожно снова её наполнять и, чтобы не встречаться со мной взглядом, не сводил глаз с кофейника. – Но просто уйти и оставить их я тоже не мог, так ведь? – спросил он. – Мне нужно было весь вечер оставаться с его высочеством, и было бы нехорошо, если бы он подумал, что я веду себя не по-мужски. – И поэтому ты сказал им, что я – La Dame Blanche, – проговорила я, изо всех сил стараясь, чтобы в голосе не прозвучало ни намёка на смех. – И если ты позволишь себе какое-либо баловство с дамами полусвета, я иссушу твои причиндалы. – Э-э, ну-у… – Боже мой, они поверили в это? Я почувствовала, как от усилия сохранять самообладание моё лицо залилось краской так же сильно, как и у Джейми. – Я был очень убедителен, – сказал он, и один уголок его рта начал подёргиваться. – Они все поклялись хранить тайну жизнью своих матерей. – И сколько вы все перед этим выпили? – О, порядочно. Я подождал до четвёртой бутылки. Я сдалась и захохотала. – О, Джейми! – выпалила я. – Ты мой дорогой! Я перегнулась через стол и поцеловала его в ярко вспыхнувшую щёку. – В общем, – смущённо сказал он, намазывая маслом ломоть хлеба, – ничего лучше я придумать не смог. И они действительно перестали подсовывать мне шлюх. – Хорошо, – отозвалась я. Забрала у него хлеб, добавила мёда и вернула. – Вряд ли мне стоит из-за этого жаловаться, – заметила я. – Так как в дополнение к защите твоей добродетели оно, похоже, уберегло меня от изнасилования. – Да, слава Богу, – он отложил рогалик и схватил меня за руку. – Господи, если бы что-нибудь с тобой случилось, Сассенах, я бы… – Да, – перебила я, – но если люди, которые напали на нас, знали, что я якобы La Dame Blanche… – Именно, Сассенах, – он кивнул мне. – Это не могли быть ни Гленгарри, ни Кастеллотти, потому что они были со мной в доме, куда за мной пришёл Фергюс, когда на вас напали. Но, должно быть, это кто-то, кому они рассказали. Я не смогла подавить лёгкую дрожь при воспоминании о белой маске и издевательском голосе за ней. Вздохнув, Джейми отпустил мою руку. – А это значит, как мне кажется, что лучше повидаться с Гленгарри и выяснить, скольких людей он потчевал рассказами о моей супружеской жизни, – он ожесточённо провёл рукой по волосам. – А потом я должен нанести визит его высочеству и выяснить, что, чёрт возьми, он подразумевает под этим соглашением с графом Сен-Жерменом. – Пожалуй, – задумчиво проговорила я, – хотя, зная Гленгарри, он, наверное, уже половине Парижа рассказал. Мне и самой нужно нанести пару визитов сегодня. – Да? И кого ты собираешься навестить, Сассенах? – спросил он, пристально меня разглядывая. Я глубоко вздохнула, собираясь с духом при мысли о предстоящем испытании. – Сначала мэтра Раймона, – ответила я. – А потом – Мэри Хокинс.
***
– Может быть, лаванда? – Раймон привстал на цыпочки, чтобы взять баночку с полки. – Не для примочек, но аромат действует умиротворяюще и успокаивает нервы. – Ну, зависит от того, на чьи нервы действует, – заметила я, вспомнив реакцию Джейми на запах лаванды. Этот запах нравился Джеку Рэндаллу, и Джейми находил воздействие аромата травы отнюдь не успокаивающим. – Хотя в данном случае может помочь. По крайней мере, не навредит. – Не навредит, – задумчиво повторил аптекарь мои слова. – Очень разумный принцип. – Знаете, это первые строки клятвы Гиппократа, – сказала я, наблюдая, как он, согнувшись, роется в выдвижных ящиках и деревянных коробах. – Клятвы, которую даёт врач. «Прежде всего – не навреди»259. – А? И вы сами давали такую клятву, мадонна? – блестящие глаза амфибии уставились на меня поверх края высокой столешницы. Под этим немигающим взглядом я почувствовала, что краснею. – Э-э-э, ну-у, нет. Вообще-то нет. Я не настоящий медик. Пока ещё нет. Я не смогла бы объяснить, почему добавила это последнее предложение. – Нет? И всё же вы стремитесь исправить то, за что «настоящий» медик никогда бы не взялся, зная, что утраченную девственность не восстановить. Он не скрывал иронии. – Ах, вот как? – сухо возразила я. Фергюс с воодушевлением поведал мне немало о «дамах» в доме мадам Элизы. – А как насчёт поросячьего мочевого пузыря, наполненного куриной кровью, а? Или вы утверждаете, что такие вещи относятся к сфере знаний аптекаря, а не врача? Бровей, как таковых, у него не было, но толстая складка на лбу слегка приподнималась, если его что-то забавляло. – И кому это вредит, мадонна? Определённо не продавцу. И не покупателю – он, скорее всего, получит за свои деньги больше удовольствия, чем потребитель подлинного товара. Даже сама девственность не пострадает! Несомненно, это очень нравственная и гиппократовская затея, которой любой медик будет рад помочь. Я рассмеялась. – И мне кажется, вы знаете немало тех, кто практикует подобное? – отозвалась я. – Я подниму этот вопрос на ближайшем медицинском наблюдательном совете, который посещу. А пока, если не считать рукотворных чудес, что можно сделать в конкретном случае? – Хм… Он расстелил на столешнице сетчатый лоскут и высыпал в центр горсть мелко измельчённых сушёных листьев. От небольшой кучки серовато-зелёных растений поднимался пряный, приятный запах. – Это золотая розга, – сказал он, ловко сворачивая лоскут в аккуратный квадрат и заправляя концы внутрь. – Благотворно действует на раздражённую кожу, при небольших разрывах и ранках в интимных местах. Лишним не будет, я думаю? – Да, безусловно, – сказал я немного угрюмо. – В виде настоя или отвара? – Настоя. Наверное, тёплого, учитывая обстоятельства. Он повернулся к другой полке и достал одну из больших белых банок из разрисованного фарфора. На ней сбоку была надпись: «ЧИСТОТЕЛ». – Чтобы вызвать сон, – пояснил он. Уголки его безгубого рта приподнялись. – Я думаю, пожалуй, вам лучше избегать употребления производных опийного мака: у этого конкретного пациента, похоже, на них непредсказуемая реакция. – Так вы уже всё об этом слышали? – смиренно спросила я. Вряд ли мне стоило надеяться, что он не слышал. Я прекрасно понимала, что одним из наиболее важных товаров, которые он продавал, была информация; следовательно, маленькая лавка являлась местом притяжения для сплетен из множества источников, от уличных торговцев до джентльменов из королевской опочивальни. – Из трёх разных источников, – ответил Раймон. Он выглянул в окно, вытянув шею, чтобы увидеть огромные часы, висевшие на стене здания недалеко от угла. – А ведь ещё нет и двух часов. До наступления темноты я рассчитываю услышать ещё несколько версий событий у вас за ужином. Широкий, беззубый рот открылся, и из него вырвалось тихое хихиканье. – Особенно мне понравилась версия, в которой ваш муж вызвал генерала д’Арбанвиля на дуэль прямо на улице, в то время как вы более практично предложили месье графу насладиться телом лежащей без сознания девушки, если он воздержится от вызова королевской гвардии. – Ммфм… – протянула я, в голосе прозвучала смущённая шотландская нотка. – А вы разве не особо заинтересованы в том, чтобы узнать, что произошло на самом деле? Укрепляющее средство из жёлтого глауциума искрилось, как бледный янтарь в лучах послеполуденного солнца, пока он наливал его в маленький флакон. – Правда всегда полезна, мадонна, – ответил он, не сводя глаз с тонкой струйки. – Знаете, она ценна, потому что встречается редко. Он поставил фарфоровую банку на прилавок с лёгким стуком. – И поэтому заслуживает в обмен достойной платы, – добавил он. Деньги за купленные мной лекарства лежали на столешнице, монеты блестели на солнце. Я прищурилась, глядя на него, но он лишь любезно улыбнулся, как будто никогда не слышал о лягушачьих лапках в чесночном масле. Часы на улице пробили два. Я прикинула расстояние до дома Хокинсов на улице Мальори. Не больше получаса, если мне удастся нанять экипаж. Уйма времени. – В таком случае, – предложила я, – не пройти ли нам ненадолго в вашу личную комнату?
***
– Вот и всё, – заключила я, делая большой глоток вишнёвого бренди. Пары́ дыма в мастерской были почти столь же насыщенными, как и те, что поднимались от моего бокала, и я чувствовала, что голова расширяется под их воздействием подобно большому радостному красному шару. – Они отпустили Джейми, но мы все ещё под подозрением. Хотя не думаю, что это продлится долго, а вы? Раймон покачал головой. От сквозняка зашевелился крокодил под потолком, и аптекарь поднялся закрыть окно. – Нет. Досадное недоразумение, не более того. У месье Хокинса есть деньги и друзья, и он, конечно, в отчаянии, однако… Очевидно, что вы и ваш муж виновны лишь в чрезмерной доброте, в попытке сохранить несчастье девушки в секрете. Он сделал большой глоток из своего бокала. – И именно это заботит вас сейчас. Эта девушка? Я кивнула. – Среди прочего. Пока я ничего не могу поделать с её репутацией. Всё, что я могу, это попытаться помочь ей исцелиться. Насмешливый чёрный глаз уставился поверх края металлического кубка, который держал аптекарь. – Большинство моих знакомых медиков сказали бы: «Всё, что я могу, это попытаться исцелить её». Вы же поможете ей исцелиться? Любопытно, что вы улавливаете разницу, мадонна. Я так и думал. Я поставила чашку, почувствовав, что выпила достаточно. От моих щёк распространялось тепло, и я отчётливо ощущала, как порозовел кончик носа. – Я уже говорила вам, что я не настоящий медик, – я ненадолго закрыла глаза, убедилась, что всё ещё могу определить, где верх, и снова их открыла. – Кроме того, я… э-э, как-то раз уже сталкивалась со случаем изнасилования. Мало что можно сделать извне. Пожалуй, мало что можно сделать, и точка, – добавила я. Передумав, я снова взяла чашку. – Наверное, нет, – согласился Раймон. – Но если кто и способен добраться до центра больного, то это, конечно же, La Dame Blanche. Не сводя с него глаз, я поставила чашку. Мой рот был неприлично приоткрыт, и я его закрыла. Мысли, подозрения и догадки проносились в голове, сталкиваясь друг с другом в клубке предположений. Временно обойдя этот затор, я ухватилась за другую половину его замечания, чтобы у меня было время подумать. – Центр больного? Он запустил руку в открытую склянку на столе, взял щепотку белого порошка и высыпал в свой кубок. Тёмно-янтарный бренди тут же окрасился в кроваво-красный цвет и забурлил. – Драконова кровь260, – заметил он, небрежно махнув рукой в сторону пузырящейся жидкости. – Действует только в сосуде, покрытом серебром. Это, разумеется, портит чашу, но очень впечатляет, если делается при соответствующих обстоятельствах. Я издала тихий, похожий на бульканье звук. – А, центр больного, – сказал он, как будто вспомнив что-то, о чём мы говорили много дней назад. – Да, конечно. Любое исцеление происходит, по сути, путём достижения… как бы это назвать? Души? Естества? Скажем, центра. Путём достижения центра больного, из которого он сможет исцелить себя сам. Наверняка вы видели такое, мадонна. Пациенты столь больны или изранены, что очевидно – они умрут… но этого не происходит. Или те, кто страдает от чего-то настолько пустякового, что при надлежащем уходе обязательно должны поправиться. Но они угасают, вопреки всему, что вы для них делаете. – Каждый, кто ухаживает за больными, видел подобное, – осмотрительно ответила я. – Да, – согласился он. – И таковы уж амбиции медика, что чаще всего он винит себя в смерти тех, кто умирает, и поздравляет себя с торжеством своего умения в отношении тех, кто выжил. Но La Dame Blanche видит естество человека и направляет его к исцелению… или к смерти. Так что злодей вполне может опасаться взглянуть ей в лицо. Он взял чашку, поднял её на манер тоста и осушил пузырящуюся жидкость. На губах осталось едва заметное розовое пятно. – Благодарю, – сказала я сухо. – Пожалуй. Значит, дело не только в легковерности Гленгарри? Раймон пожал плечами, явно довольный собой. – Источником вдохновения был ваш супруг, – скромно заметил он. – И идея действительно превосходная. И хотя, конечно, ваш муж пользуется уважением за свои врождённые способности, его нельзя считать авторитетом в области сверхъестественных явлений. – А вас, конечно, можно. Массивные плечи слегка поднялись под серым бархатным одеянием. На одном рукаве виднелось несколько маленьких дырочек, обугленных по краям, как будто множество крошечных угольков прожгло его насквозь. Небрежность во время занятий «магией», предположила я. – Вас видели в моей лавке, – заметил он. – Ваше прошлое окутано тайной. И как заметил ваш муж, моя собственная репутация несколько сомнительна. Я действительно вращаюсь… в кругах, если можно так выразиться? – безгубый рот растянулся в усмешке, – где предположения относительно вашей истинной личности могут быть восприняты с излишней серьёзностью. Вы ведь знаете, как люди болтливы, – добавил он с таким чопорным осуждением, что я расхохоталась. Он поставил кубок и подался вперёд. – Вы сказали, что здоровье мадемуазель Хокинс является одной из причин для беспокойства, мадонна. Есть и другие? – Есть, – я сделала маленький глоток бренди. – Полагаю, вы много слышите о том, что происходит в Париже, не так ли? Он улыбнулся, его чёрные глазки смотрели проницательно и дружелюбно. – О да, мадонна. Что именно вы хотите узнать? – Вы слышали что-нибудь о Карле Стюарте? Знаете, кто он такой, собственно говоря? Это его удивило; складка на лбу ненадолго приподнялась. Затем он взял со стола перед собой небольшую стеклянную бутылочку и задумчиво стал перекатывать её между ладонями. – Да, мадонна, – ответил он. – Его отец является – или должен быть – королём Шотландии, так ведь? – Ну, это зависит от вашей точки зрения, – проговорила я, сдерживая лёгкую отрыжку. – Он либо король Шотландии в изгнании, либо претендент на трон, но это меня не особо волнует. Всё, что я хочу знать, так это… делает ли Карл Стюарт нечто такое, что наводит на мысль, будто он, вероятно, планирует вооружённое вторжение в Шотландию или Англию? Он громко рассмеялся. – Бог мой, мадонна! Вы совершенно необыкновенная женщина. Вы хоть представляете, сколь редко встречается такая прямота? – Да, – признала я, – но тут уж ничего не поделаешь. Не умею ходить вокруг да около. Я потянулась и забрала у него бутылочку. – Вы что-нибудь слышали? Он инстинктивно глянул в сторону приоткрытой двери, но продавщица была занята смешиванием благовоний для разговорчивой покупательницы. – Совсем немного, мадонна, только случайное упоминание в письме от друга… но ответ определённо «да». Я видела, что он сомневается, как много мне рассказать. И не сводила глаз с бутылочки в руке, чтобы дать ему время принять решение. Когда маленький флакончик у меня на ладони поворачивался, его содержимое приятно перекатывалось. Для своего размера флакон был странно тяжёлым, и на ощупь казался необычным, плотным и текучим, как будто был наполнен жидким металлом. – Это ртуть, – произнёс мэтр Раймон, отвечая на мой невысказанный вопрос. Очевидно, в моих мыслях он прочитал нечто такое, что склонило его в мою пользу, потому что он забрал бутылку, вылил содержимое в мерцающую серебряную лужицу на столе перед нами и откинулся на спинку стула, чтобы рассказать мне всё, что ему известно. – Один из агентов его высочества наводил справки в Голландии, – начал он. – Человек по имени О’Брайен… И человека, менее подходящего для работы, я надеюсь, никогда не найму, – добавил он – Секретный агент, который пьёт без меры? – Все окружающие Карла Стюарта пьют без меры, – заметила я. – Чем занимался О’Брайен? – Он хотел начать переговоры о поставке палашей. Двух тысяч палашей, которые должны быть куплены в Испании и отправлены через Голландию, чтобы скрыть источник. – Зачем ему это понадобилось? – спросила я. Я сомневалась, то ли я в самом деле глупа, то ли просто была одурманена вишнёвым бренди, но эта затея казалась бессмысленной даже для Карла Стюарта. Раймон пожал плечами, ткнув грубым указательным пальцем в лужицу жидкого серебра. – Можно только догадываться, мадонна. Король Испании – кузен короля Шотландии, так ведь? Так же, как и наш славный король Людовик? – Да, но… – Разве не может быть так, что он готов помочь делу Стюартов, но не открыто? Алкогольный туман в голове начал рассеиваться. – Может. Раймон резко ткнул пальцем в стол, отчего лужица жидкого серебра распалась на несколько маленьких круглых шариков, которые безумно заплясали по столешнице. – Говорят, – тихо произнёс он, не сводя глаз с капелек ртути, – что король Людовик принимает в Версале английского герцога. Говорят также, что герцог пребывает там, чтобы заключить какие-то торговые соглашения. Но ведь редко можно услышать всё, мадонна. Я уставилась на перекатывающиеся капли ртути, пытаясь сложить всё воедино. До Джейми тоже дошёл слух, что посольство Сандрингема касалось не только торговых отношений. Что если визит герцога действительно касался возможного заключения соглашения между Францией и Англией – вероятно, в отношении будущего Брюсселя? И если Людовик тайно вёл переговоры с Англией о поддержке своего вторжения в Брюссель – тогда что предпринял бы Филипп Испанский, если бы к нему обратился неимущий кузен, обладающий властью самым основательным образом отвлечь англичан от любого внимания к иностранным авантюрам? – Три бурбонских кузена, – пробормотал Раймон себе под нос. Он подтолкнул один шарик к другому; едва соприкоснувшись, частицы сразу же слились и, словно по волшебству, превратились в единую сияющую каплю. Тычущий палец подогнал ещё один шарик, и единая капля стала больше. – Общая кровь. Но общие ли интересы? Палец снова опустился, и сверкающие частички разлетелись по столешнице во все стороны. – Думаю, что нет, мадонна, – спокойно заключил Раймон. – Понимаю, – глубоко вздохнув, протянула я. – А что вы думаете о новом партнёрстве Карла Стюарта с графом Сен-Жерменом? Широкая земноводная улыбка стала ещё шире. – Я слышал, что его высочество в последнее время часто наведывается в доки – разумеется, чтобы поговорить со своим новым партнёром. И он поглядывает на корабли, стоящие на якоре – такие изящные и быстрые, такие… дорогие. Ведь земля Шотландии всё-таки находится за морем? – Так и есть. Луч света вспышкой отразился от жидкого серебра, привлекая моё внимание к заходящему солнцу. Мне нужно было уходить. – Спасибо, – поблагодарила я. – Вы дадите знать? Если услышите что-нибудь ещё? Он изящно склонил массивную голову (распущенные волосы отливали на солнце ртутью) и тут же резко ею дёрнул. – А! Не трогайте жидкое серебро, мадонна! – предостерёг он, когда я потянулась к капельке, которая скатилась к моему краю стола. – Оно немедленно соединяется с любым металлом, к которому прикасается, – он потянулся через стол и осторожно пододвинул к себе крошечный шарик. – Вы же не хотите испортить ваши чудесные кольца? – Точно, – ответила я. – Что ж, признаю, что до сих пор вы были полезны. В последнее время меня никто не пытался отравить. Надеюсь, вы с Джейми на па́ру не добиваетесь того, чтобы меня сожгли за колдовство на площади Бастилии, правда? Я говорила беспечно, но воспоминания о яме для воров и суде в Крейнсмуире были все ещё свежи. – Конечно же, нет, – сказал он с достоинством. – В Париже никого не сжигали за колдовство уже… о, по крайней мере лет двадцать. Вы в полной безопасности. Пока не убьёте кого-нибудь, – добавил он. – Я буду очень стараться, – отозвалась я и поднялась, собираясь уходить.
***
Фергюс без труда нашёл мне экипаж, и всю короткую поездку до дома Хокинсов я посвятила размышлениям о последних событиях. Я допускала, что Раймон на самом деле оказал мне услугу, рассказав изначально безумную историю Джейми своим более суеверным клиентам, хотя мысль о том, что моё имя будет упоминаться на спиритических сеансах или чёрных мессах, вызывала у меня некоторые дурные предчувствия. Мне также пришло в голову, что из-за спешки и рассуждений о королях, палашах и кораблях у меня не было времени спросить мэтра Раймона, где – если вообще где-нибудь – граф Сен-Жермен вступил в сферу собственного влияния. Общественное мнение, казалось, непреклонно поместило графа в центр таинственных «кругов», о которых упоминал Раймон. Но как участника – или конкурента? И достигла ли рябь от этих кругов покоев короля? Ходили слухи, что Людовик проявлял интерес к астрологии; могла ли существовать какая-то связь по тёмным каналам каббалистики и колдовства между Людовиком, графом и Карлом Стюартом? Я нетерпеливо тряхнула головой, чтобы освободить её от паров бренди и бессмысленных вопросов. Единственное, что можно было утверждать наверняка, так это то, что граф вступил в опасное партнёрство с Карлом Стюартом, и этого пока хватало для беспокойства. Особняк Хокинсов на улице Мальори представлял собой солидный, респектабельного вида трёхэтажный дом, но нарушение внутреннего порядка было очевидно даже стороннему наблюдателю. День выдался тёплым, но все ставни по-прежнему были плотно закрыты от любого вмешательства любопытных глаз. Ступеньки этим утром не мыли, и на белом камне виднелись отпечатки грязных подошв. Ни намёка на кухарку или горничную, которые вышли бы поторговаться за свежее мясо и посплетничать с уличным торговцем. Это был дом, укреплённый на случай приближения катастрофы. Чувствуя себя в немалой степени предвестницей рока, несмотря на довольно жизнерадостное жёлтое платье, я послала Фергюса подняться по ступенькам и постучать вместо меня. Между Фергюсом и тем, кто открыл дверь, состоялся некий обмен «любезностями», но одной из лучших черт характера Фергюса была неспособность принять «нет» в качестве ответа, и вскоре я оказалась лицом к лицу с женщиной, которая, по-видимому, была хозяйкой дома, а следовательно мистрис Хокинс, тётей Мэри. Мне пришлось делать выводы самостоятельно, поскольку женщина казалась слишком расстроенной, чтобы помочь мне, сообщив какую-либо конкретную информацию, например, своё имя. – Но мы никого не принимаем! – продолжала восклицать она, украдкой поглядывая через плечо, будто ожидая, что грузная фигура мистера Хокинса вдруг обвиняюще материализуется у неё за спиной. – Мы… у нас… что… – Я пришла не к вам, – решительно сказала я. – Я хочу видеть вашу племянницу Мэри. Это имя, похоже, вызвало у неё новый приступ тревоги. – Она… но… Мэри? Нет! Она… она нездорова! – Я в этом не сомневаюсь, – терпеливо сказала я. И подняла корзинку, чтобы её было видно. – Я принесла ей кое-какие лекарства. – О! Но… но… она… вы… вы же не?.. – Хватит болтать, женщина, – встрял Фергюс, как можно лучше изобразив шотландский акцент. Он с неодобрением наблюдал за действом с бессвязным бормотанием. – Служанка говорит, что юная мистрис наверху, в своей комнате. – Раз так, – сказала я, – веди меня, Фергюс. Не дожидаясь дальнейшего поощрения, он нырнул под вытянутую руку, преградившую нам путь, и скрылся в мрачных глубинах дома. Что-то сбивчиво восклицая, мистрис Хокинс рванулась за ним, что позволило мне проскользнуть мимо. У двери Мэри дежурила горничная, пышнотелая особа в полосатом переднике, но она не стала возражать, когда я заявила, что намереваюсь войти. Только сокрушённо покачала головой: – Я ничего не могу с ней поделать, мадам. Может, вам повезёт больше. Это звучало не слишком многообещающе, но выбора не было. По крайней мере, вряд ли я смогу причинить ещё больший вред. Я оправила платье и толкнула дверь. Я как будто вошла в пещеру. Окна были занавешены тяжёлыми коричневыми бархатными портьерами, плотно задёрнутыми для защиты от дневного света, а те щели, сквозь которые свет просачивался, немедленно заволакивало клубами дыма, поднимавшегося из камина. Я глубоко вдохнула и тут же снова выдохнула, закашлявшись. Фигура на кровати не пошевелилась; трогательно маленький, сгорбленный контур под одеялом из гусиного пуха. Наверняка действие лекарства уже закончилось, и она не могла спать после того шума, который поднялся в коридоре. Вероятно, притворялась спящей на случай, если это тётя вернулась ради дальнейших бессмысленных разглагольствований. Я бы на её месте делала то же самое. Я повернулась и плотно закрыла дверь перед носом злополучной мистрис Хокинс, после чего подошла к кровати. – Это я, – начала я. – Почему бы тебе не выбраться оттуда, пока ты там не задохнулась? Внезапно постельное белье всколыхнулось; Мэри выпорхнула из-под одеял, как дельфин, выныривающий из морских волн, и крепко обхватила меня за шею. – Клэр! О Клэр! Слава богу! Я думала, что н-никогда больше тебя не увижу! Дядя сказал, что ты в тюрьме! Он с-сказал, что ты… – Отпусти! Мне удалось ослабить хватку и отодвинуть её настолько, чтобы осмотреть. Из-за того, что она пряталась под одеялом, лицо у неё раскраснелось, она вспотела и была взъерошена, но в остальном выглядела прекрасно. Её карие глаза были широко распахнуты и блестели, в них не осталось никаких следов опиумного опьянения, и, хотя выглядела она возбуждённой и встревоженной, очевидно, ночной отдых вкупе с жизнестойкостью молодости залечили почти все её физические раны. Меня же беспокоили другие. – Нет, я не в тюрьме, – сказала я, пытаясь пресечь её нетерпеливые расспросы. – Очевидно, что нет, хотя это вовсе не из-за недостатка усилий со стороны твоего дяди. – Н-но я говорила ему, – начала она, но запнулась и опустила глаза, – во всяком случае, я п-пыталась ему сказать, но он… но я… – Не беспокойся об этом, – заверила я. – Он так расстроен, что не стал бы слушать, что бы ты ни сказала, и как бы ты это ни говорила. В любом случае, это значения не имеет. Важнее всего – ты. Как ты себя чувствуешь? Я откинула со лба густые тёмные волосы и испытующе её оглядела. – Хорошо, – ответила она и с усилием сглотнула. – У меня… чуть-чуть шла кровь, но уже остановилась. Кровь ещё сильнее прилила к бледным щекам, но глаза она не опустила. – У меня… там… болит. Это п-пройдет? – Да, пройдет, – нежно сказала я. – Я принесла тебе кое-какие травы. Их нужно заваривать в горячей воде, а когда настой остынет, можно промокнуть там салфеткой или посидеть в ванне, если она есть. Это поможет. Я достала пучки трав из ридикюля и положила их на прикроватный столик. Она кивнула, закусив губу. Очевидно, она хотела сказать что-то ещё, её врождённая застенчивость боролась с необходимостью обрести уверенность. – Что такое? – спросила я так спокойно, как только могла. – У меня будет ребёнок? – спросила она, испуганно поднимая глаза. – Ты говорила… – Нет, – заверила я как можно увереннее. – Не будет. Он не смог… закончить. Спрятав руки в складках юбки, я скрестила пальцы на обеих руках, искренне надеясь, что окажусь права. Вероятность действительно была очень мала, но такие причуды, как известно, случались. Тем не менее, не было смысла ещё больше тревожить её из-за такой слабой возможности. От этой мысли мне стало немного дурно. Может ли этот несчастный случай быть возможным ответом на загадку существования Фрэнка? Я абстрагировалась от этой идеи; месяц ожидания подтвердит или развеет её. – Здесь жарко, как в чёртовой печке, – заметила я, ослабляя платок у горла, чтобы дышать свободнее. – И дымно, точно в передней у преисподней, как говаривал мой старый дядюшка. Не зная, что именно ещё сказать ей, я встала и прошлась по комнате, отдёргивая шторы и открывая окна. – Тётя Хелен говорит, что я никому не должна позволять видеть меня, – сказала Мэри, стоя на коленях в постели и наблюдая за мной. – Она говорит, что я оп-позорена и люди будут тыкать в меня пальцем на улице, если я выйду. – Они могут, эти личности, упивающиеся чужим горем, – я закончила проветривание и вернулась к ней. – Это не значит, что тебе нужно похоронить себя заживо и задохнуться в процессе. Я села возле неё и откинулась на спинку стула, чувствуя, как прохладный свежий воздух обдувает волосы и выгоняет из комнаты дым. Она долго молчала, поигрывая пучками трав на столике. Наконец она подняла на меня глаза, храбро улыбаясь, хотя её нижняя губа слегка дрожала. – Во всяком случае мне не придётся выходить з-замуж за виконта. Дядя говорит, что теперь он н-никогда на мне не женится. – Да, вряд ли. Она кивнула, опустив взгляд на сетчатую повязку у себя на колене. Её пальцы беспокойно теребили бечёвку, отчего один конец развязался, и несколько веточек золотарника выпало на покрывало. – Я… много д-думала о том, что ты рассказывала мне, о том, как м-мужчина… Она замолчала и сглотнула, и я заметила, как единственная слезинка упала на повязку. – Я не думала, что смогу позволить виконту делать это со мной. Т-теперь это произошло… и н-никто не может этого исправить, и мне не придётся д-делать это снова… и… и… о Клэр, Алекс больше никогда со мной не заговорит! Я больше никогда его не увижу, никогда! Она бросилась в мои объятия, истерически зарыдав и рассыпав травы. Я прижала её к своему плечу и гладила, тихонько успокаивая, хотя и сама проронила несколько слезинок, которые незамеченными упали на тёмные блестящие волосы. – Ты увидишь его, – шептала я. – Конечно, увидишь. Для него ничего не изменится. Он хороший человек. Но я знала, что изменится. Прошлой ночью я видела муку на лице Алекса Рэндалла и тогда подумала, что это всего лишь та же бессильная жалость к страдающему, которую видела на лицах Джейми и Мёртага. Но с тех пор, как узнала о признании Алекса Рэндалла в любви к Мэри, я поняла, насколько глубже, должно быть, его собственная боль – и его страх. Он, наверное, хороший человек. Но он ещё и необеспеченный младший сын, со слабым здоровьем и ничтожными надеждами на продвижение по службе; положение, которое он занимал, полностью зависело от расположения герцога Сандрингема. И я почти не надеялась, что герцог благосклонно отнесётся к идее союза своего секретаря с опозоренной и обесчещенной девушкой, у которой теперь не было ни связей в обществе, ни приданого, чтобы себя обеспечить. И если бы Алекс несмотря ни на что нашёл как-нибудь мужество жениться на ней – какие были бы возможности у них: без гроша в кармане, изгнанных из приличного общества, и когда омерзительный факт изнасилования затмевает их представления друг о друге? Мне оставалось только обнять её и плакать вместе с ней о том, что было потеряно.
Дата: Воскресенье, 30.07.2023, 13:44 | Сообщение # 49
Виконт
Сообщений: 409
***
К тому времени, когда я вышла, уже сгустились сумерки, и над колпаками дымовых труб слабыми крапинками проступили первые звёзды. У меня в кармане лежало письмо, написанное Мэри, должным образом засвидетельствованное, содержащее её изложение событий предыдущей ночи. Как только оно будет передано соответствующим властям, у нас, по крайней мере, больше не будет проблем с законом. Очень кстати; хватало неприятностей из других источников. Памятуя на этот раз об опасности, я не стала возражать, когда мистрис Хокинс неохотно предложила, чтобы меня и Фергюса доставили домой в их семейном экипаже. Я швырнула шляпу на карточный столик в вестибюле, обратив внимание на большое количество записок и маленьких букетиков, переполнявших стоявший там поднос. Очевидно, мы ещё не стали париями, хотя новость о скандале, должно быть, давно распространилась среди всех слоёв парижского общества. Я отмахнулась от тревожных расспросов слуг и поплыла наверх, в спальню, небрежно сбрасывая по пути верхнюю одежду. Я чувствовала себя слишком опустошённой, чтобы беспокоиться о чём-либо. Но когда я толкнула дверь спальни и увидела Джейми, полулежащего в кресле у камина, моя апатия тут же уступила место приливу нежности. Глаза у него были закрыты, а волосы торчали во все стороны – верный признак душевного в какой-то момент смятения. Однако при лёгком шорохе, вызванном моим появлением, он открыл глаза и улыбнулся, в тёплом свете от канделябра его глаза сияли чистой голубизной. – Всё в порядке, – всё, что прошептал он, сжимая меня в объятиях. – Ты дома. А после, раздевая друг друга, мы молчали и наконец укрылись от всех, и каждый нашёл отсроченное и бессловесное убежище в объятиях другого.
===
258. Чародейка, знахарка, колдунья (фр.). 259. «Не навреди», или primum non nocere (дословно: «прежде всего – не навреди»), – старейший принцип медицинской этики, обычно приписываемый Гиппократу. Хотя принцип обычно приписывается Гиппократу, в дословном виде Клятва Гиппократа этой фразы не содержит. В оригинальной клятве говорится «Я направлю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости». 260. Драко́нова кро́вь, или Драконья кровь – общее наименование древесных смол различных растений, а также получаемых из них продуктов. Одинаковое название смол разных растений возникло в разных культурах независимо, причиной послужил их густой красный цвет.
mifreal, gal_tsy, спасибо! Мне очень приятно! Мне очень приятно, что моё "творчество" читают === Don't shoot the pianist, he's doing his best
Оutlander является собственностью телеканала Starz и Sony Entertainment Television. Все текстовые, графические и мультимедийные материалы,
размещённые на сайте, принадлежат их авторам и демонстрируются исключительно в ознакомительных целях.
Оригинальные материалы являются собственностью сайта, любое их использование за пределами сайта только с разрешения администрации.
Дизайн разработан Стефани, Darcy, Совёнок.
Запрещено копирование элементов дизайна!