Роджер Уэйкфилд стоял посередине комнаты и чувствовал, что окружен. Он считал это чувство вполне оправданным, поскольку действительно был окружен: столами, заставленными безделушками и сувенирами, тяжелой викторианской мебелью, в изобилии покрытой антимакассарами², плюшем и вязаными шерстяными пледами, крошечными плетеными ковриками на полированной древесине, коварно поджидающими случая заскользить под ничего не подозревающей ногой. Окружен двенадцатью комнатами с мебелью, одеждой и бумагами. И книгами – боже милостивый, книгами!
Вдоль трех стен кабинета, где он стоял, выстроились книжные полки, каждая из которых была забита до отказа. Перед фолиантами в переплетах из телячьей кожи яркими, неряшливыми стопками лежали детективные романы в мягкой обложке, запросто стиснутые хрестоматиями из клуба книголюбов, древними томами, украденными из вымирающих библиотек, и тысячами и тысячами брошюр, листовок и рукописей, сшитых вручную.
Аналогичная ситуация наблюдалась и в остальной части дома. Книги и бумаги загромождали все горизонтальные поверхности, а все шкафы ломились и трещали по швам. Его покойный приемный отец прожил долгую, плодотворную жизнь, на добрых десять лет дольше отпущенных по Библии семидесяти. И за восемьдесят с лишним лет преподобный мистер Реджинальд Уэйкфилд никогда ничего не выбрасывал.
Роджер подавил желание выбежать через парадную дверь, запрыгнуть в свой «моррис майнор»³ и вернуться в Оксфорд, оставив особняк и его содержимое на милость погоды и вандалов. «Успокойся, – глубоко вдыхая, сказал он себе. – Ты можешь с этим справиться». С книгами проще всего: нужно лишь разобрать их, а потом позвонить кому-нибудь, чтобы приехали и забрали. Разумеется, понадобится грузовик размером с товарный вагон, но это вполне выполнимо. Одежда – никаких проблем. «Оксфам»⁴ заберет большую часть.
Он не представлял, что будет делать «Оксфам» с кучей черных костюмов из саржи покроя примерно 1948 года, но, возможно, досточтимые бедняки не столь разборчивы. Ему стало немного легче дышать. Он взял месячный отпуск на кафедре истории Оксфордского университета, чтобы разобраться в делах его преподобия. Пожалуй, в конечном счете этого должно хватить. В минуты наиболее подавленного состояния ему казалось, что это занятие может затянуться на годы.
Он подошел к одному из столов и взял маленькое фарфоровое блюдо. В нем лежали небольшие металлические прямоугольники – свинцовые «габерланзии», нагрудные бляхи, выдававшиеся в приходах нищим восемнадцатого века в качестве своего рода лицензии. Возле лампы стояла коллекция глиняных бутылей, рядом с ними – табакерка из улитки-катушки, окантованная серебром. «Отдать их в музей?» – с сомнением прикинул он. Дом был забит якобитскими предметами: преподобный был историком-любителем, а восемнадцатый век – его любимейшими «охотничьими угодьями».
Его пальцы непроизвольного потянулись к табакерке, погладили ее поверхность, обводя черные линии надписей – имена и даты жизни глав и казначеев Объединения портных Кэнонгейта⁵ из Эдинбурга 1726 года. Может, ему стоит оставить несколько изысканных приобретений преподобного… но он тут же одернул себя, решительно замотав головой.
– Ни за что, дружище, – произнес он вслух, – это путь к безумью⁶.
Или, как минимум, к начальной стадии жизни барахольщика. Начни он откладывать кое-что, и сохранит все, обретаясь в этом чудовищном доме в окружении поколений хлама.
– И разговорам с самим собой, – пробормотал он.
Мысль о поколениях хлама напомнила ему о гараже, и у него едва не подогнулись колени. Преподобный, на деле приходившийся Роджеру двоюродным дедушкой, усыновил его в возрасте пяти лет, после того как родители погибли во время Второй мировой войны: мать – во время Блица, отец – в темных водах Ла-Манша. Следуя своему обычному инстинкту бережливости, преподобный хранил все вещи родителей Роджера – запечатанными в деревянные ящики и картонные коробки в глубине гаража. Роджер точно знал, что за последние двадцать лет ни один из этих ящиков никем не открывался.
При мысли, что предстоит рыться в напоминающих о родителях вещах, Роджер издал ветхозаветный стон.
– О, Господи, – вслух сказал он. – Что угодно, только не это!
Эта реплика не задумывалась как молитва, однако словно в ответ затрезвонил дверной звонок, и Роджер от изумления прикусил язык.
В сырую погоду дверь в особняке имела обыкновение заклинивать, а это означало, что заклинивало ее почти всегда. Под пронзительный скрип Роджер высвободил ее и на пороге увидел женщину.
– Чем могу помочь?
Она была среднего роста и весьма привлекательна. Общее впечатление, сложившееся у него: тонкие кости и белое полотно, которые венчала копна вьющихся каштановых волос, собранных на затылке в нечто вроде полураспустившегося узла. А в центре всего этого – самая необыкновенная пара ярких глаз цвета хорошо выдержанного шерри.
Взгляд их устремился с его парусиновых туфель одиннадцатого размера на лицо, возвышающееся над ней на фут. Кривоватая улыбка стала еще шире.
– Терпеть не могу начинать сразу же с банальностей, – сказала она, – но, бог мой, как же вы выросли, юный Роджер!
Роджер почувствовал, что краснеет. Женщина рассмеялась и протянула руку:
– Вы ведь Роджер? Меня зовут Клэр Рэндалл, я – давняя приятельница преподобного. Но когда мы виделись последний раз, вам было не больше пяти.
– Э-э… вы сказали, что дружили с моим отцом? Тогда вы уже знаете…
Улыбка исчезла, сменившись выражением сожаления.
– Да, было ужасно жаль услышать об этом. Сердце, верно?
– Гм, да. Очень неожиданно. Я только что приехал из Оксфорда, чтобы начать разбираться во… всём.
Он неопределенно махнул рукой, вместив и смерть преподобного, и дом за спиной и все его содержимое.
– Насколько я помню библиотеку вашего отца, это несложное занятие должно затянуться до следующего Рождества, – заметила Клэр.
– В таком случае, может, нам не стоит беспокоить вас, – раздался голос с американским акцентом.
– О, я забыла, – сказала Клэр, полуобернувшись к девушке, которая стояла в углу крыльца вне поля зрения. – Роджер Уэйкфилд – моя дочь, Брианна.
Брианна Рэндалл с застенчивой улыбкой на лице шагнула вперед. С минуту Роджер глазел на нее, затем вспомнил о манерах. Он отступил назад и широко распахнул дверь, в какой-то момент задумавшись, когда последний раз менял рубашку.
– Ничего страшного, не беспокойтесь! – искренне отозвался он. – Я как раз собирался передохну́ть. Проходите.
Он жестом пригласил двух женщин пройти по коридору в кабинет преподобного, отметив, что дочь не только в меру привлекательна, но еще и одна из самых высоких девушек, которых ему когда-либо доводилось видеть вблизи. «В ней не меньше шести футов росту, должно быть», – подумал он, увидев ее голову на уровне верха напольной вешалки в прихожей, когда она проходила мимо. Следуя за ней, он бессознательно выпрямился, вытянувшись во все свои шесть футов и три дюйма⁷. В последний момент, проходя вслед за женщинами в комнату, он пригнулся, чтобы не удариться головой о притолоку.





– Я хотела приехать раньше, – сказала Клэр, устраиваясь поудобнее в огромном вольтеровском кресле⁸.
Четвертую стену в кабинете преподобного от пола до потолка занимали окна, и солнечный свет мерцал на жемчужной заколке в ее светло-каштановых волосах. Локоны начали вырываться из своего плена, и во время разговора она рассеянно заправила один из них за ухо.
– Вообще-то я собиралась приехать в прошлом году, но тогда в больнице в Бостоне возникли непредвиденные обстоятельства, я ведь врач, – объяснила она, чуть скривив рот из-за удивления, которое Роджеру так и не удалось скрыть. – Но жаль, что у нас ничего не вышло, мне бы так хотелось снова повидать вашего отца.
Роджеру стало интересно, зачем они появились именно сейчас, зная, что преподобный умер, но спрашивать казалось невежливым. Вместо этого он поинтересовался:
– Уже полюбовались местными красотами?
– Да, мы приехали из Лондона, – ответила Клэр. Она улыбнулась дочери. – Я хотела, чтобы Бри посмотрела страну; по ее речи и не подумаешь, но она англичанка, как и я, хотя никогда здесь не жила.
– В самом деле?
Роджер взглянул на Брианну. В действительности она мало походила на англичанку, подумалось ему: вдобавок к росту у нее были густые рыжие волосы, свободно спадающие на плечи, и строгие, заостренные черты лица с прямым и длинным носом – пожалуй, даже чересчур длинным.
– Я родилась в Америке, – объяснила Брианна, – но папа, как и мама… был… англичанином.
– Был?
– Мой муж умер два года назад, – пояснила Клэр. – Думаю, вы знали его – Фрэнк Рэндалл.
– Фрэнк Рэндалл? Разумеется! – Роджер хлопнул себя по лбу и почувствовал, как от смешка Брианны у него вспыхнули щеки. – Вы решите, что я полный дурак, но я только сейчас понял, кто вы.
Это имя многое объясняло: Фрэнк Рэндалл был выдающимся историком и добрым другом преподобного; они годами обменивались крупицами якобитских тайн, хотя с тех пор, как Фрэнк Рэндалл в последний раз посещал особняк, прошло по меньшей мере лет десять.
– Так… вы собираетесь посетить исторические места возле Инвернесса? – решился Роджер. – В Каллодене уже побывали?
– Еще нет, – ответила Брианна. – Думаем съездить туда позже на этой неделе.
Ее ответная улыбка была вежливой, но не более того.
– У нас забронирована поездка по озеру Лох-Несс сегодня днем, – объяснила Клэр. – А завтра, наверное, съездим в Форт-Уильям или просто побродим по Инвернессу – это место сильно разрослось с тех пор, как я была здесь в прошлый раз.
– И когда же?
Роджер раздумывал, не предложить ли ему свои услуги в качестве экскурсовода. На самом деле ему не следовало тратить на это время, но Рэндаллы были близкими друзьями преподобного. Кроме того, поездка на машине в Форт-Уильям в компании двух привлекательных женщин казалась куда более заманчивой перспективой, нежели уборка в гараже, которая значилась следующей в его списке.
– О, больше двадцати лет назад. Прошло много времени.
В голосе Клэр прозвучала странная нотка, отчего Роджер поднял на нее глаза, но она встретила его взгляд с улыбкой.
– Что ж, – отважился он, – если я могу что-то сделать для вас, пока вы в Хайленде…
Клэр все еще улыбалась, но что-то в ее лице изменилось. Он даже подумал, что она ждала удобного случая. Она взглянула на Брианну, потом снова на Роджера.
– Раз уж вы об этом упомянули, – произнесла она, ее улыбка стала шире.
– О, мама! – воскликнула Брианна, выпрямляясь в кресле. – Тебе не стоит беспокоить мистера Уэйкфилда! Посмотри, со скольким ему нужно разобраться!
Она обвела рукой забитый до отказа кабинет с переполненными картонными коробками и бесконечными стопками книг.
– О, какое беспокойство! – возразил Роджер. – Э-э… и что же?…
Клэр устремила на дочь успокаивающий взгляд.
– Я не намерена треснуть его по голове и утащить куда-нибудь, – едко заметила она. – Но он вполне может знать кого-то, кто сумеет помочь. Это небольшое историческое исследование, – пояснила она Роджеру. – Мне нужен кто-то, весьма неплохо осведомленный о якобитах восемнадцатого века – Красавчик принц Чарли и все такое.
Роджер заинтересованно подался вперед.
– Якобиты? – переспросил он. – На этом периоде я не специализируюсь, но кое-что знаю – трудно не знать, когда живешь так близко от Каллодена. Именно там произошла решающая битва, понимаете, – объяснил он Брианне. – Где люди Красавчика принца Чарли столкнулись с герцогом Камберлендским и были перебиты за все свои старания.
– Верно, – отозвалась Клэр. – И это, кстати, имеет отношение к тому, что я хочу узнать.
Она залезла в сумку и достала сложенный листок бумаги.
Роджер развернул его и быстро пробежал глазами содержание. То был список имен – может, человек тридцать, все мужчины. Сверху на листе был заголовок: «ВОССТАНИЕ ЯКОБИТОВ, 1745 год - КАЛЛОДЕН».
– О, сорок пятый? – спросил Роджер. – Эти люди сражались при Каллодене, верно?
– Именно, – ответила Клэр. – Мне хотелось бы выяснить, сколько человек из этого списка уцелело в той битве.
Просматривая список, Роджер потирал подбородок.
– Это простой вопрос, – сказал он, – но получить на него ответ будет сложно. На поле Каллодена погибло столько хайлендских клансменов, последовавших за принцем Карлом, что по отдельности их не хоронили. Их укладывали в братских могилах, а вместо надгробия ставили единственный камень с родовым именем.
– Я знаю, – произнесла Клэр. – Брианна там не была, но мне доводилось – очень давно.
Ему показалось, что он уловил мимолетную тень в ее глазах, впрочем та быстро скрылась, как только женщина полезла в сумку. Неудивительно, если и так, подумал он. Каллоденское поле – волнующее место; у него самого на глаза наворачивались слезы, когда он смотрел на эту широкую вересковую пустошь и вспоминал о доблестных и мужественных шотландских горцах, что лежали убитыми под травой.
Она развернула еще несколько отпечатанных на машинке листков и протянула ему. Длинный белый палец скользнул по одной из страниц. «Красивые руки», – отметил Роджер; изящной формы, ухоженные, на каждой – по одному кольцу. Серебряное на правой особенно бросалось в глаза: широкий якобитский ободок с переплетением в хайлендском стиле, украшенный цветками чертополоха.
– Тут имена жен, насколько я знаю. Я подумала, что это поможет, ведь раз их мужья погибли при Каллодене, то, скорее всего, можно же выяснить не вышли эти женщины позднее повторно замуж или переехали? Такие записи наверняка есть в приходской книге? Все они из одного прихода: церковь в Брох-Морэ – это гораздо южнее отсюда.
– Очень дельная мысль, – согласился Роджер, слегка удивленный. – О таком мог подумать историк.
– Я вряд ли историк, – сухо ответила Клэр Рэндалл. – С другой стороны, когда живешь с одним из них, иногда в голову приходят странные мысли.
– Конечно.
Роджера вдруг осенило, и он поднялся из кресла.
– Из меня никудышный хозяин, прошу, позвольте предложить вам выпить, а потом вы расскажете об этом чуть больше. Возможно, я и сам смогу вам помочь.
Несмотря на беспорядок он знал, где хранятся графины, и быстро подал своим гостям виски. Брианне он щедро добавил содовой, но заметил, что пила она маленькими глотками, словно в ее бокале был спрей от муравьев, а не лучший односолодовый «Гленфиддих». Клэр, которая попросила не разбавлять ей виски, похоже, получала куда больше удовольствия.
– Что ж, – Роджер занял свое место и снова взял в руки листок. – С точки зрения исторических исследований, это интересная задача. Вы сказали, что эти люди были из одного прихода? Я так понимаю, что они принадлежали к одному клану или септу⁹, – вижу, некоторые из них носили фамилию Фрейзер.
Клэр кивнула, сжав руки на коленях.
– Они родом из одного поместья, небольшой хайлендской фермы под названием Брох-Туарах – местные жители называли ее Лаллиброх. Они входили в клан Фрейзер, хотя официально никогда не присягали лорду Ловату как вождю. Эти мужчины рано присоединились к восстанию, они сражались в битве при Престонпансе¹⁰, тогда как люди Ловата явились только перед Каллоденом.
– Правда? Это интересно.
В обычных обстоятельствах в восемнадцатом веке такие мелкие фермеры-арендаторы умирали там, где жили, и их организованно хоронили на сельском церковном кладбище, аккуратно сделав запись в приходской книге. Однако попытка Красавчика принца Чарли в тысяча семьсот сорок пятом году вернуть себе шотландский трон совершенно определенно нарушила привычный порядок вещей.
Во время голода, последовавшего за бедствием при Каллодене, многие горцы переселились в Новый Свет¹¹; другие перебрались из долин и вересковых пустошей в города в поисках пропитания и работы. Немногие остались, упрямо цепляясь за свою землю и традиции.
– Из этого получилась бы потрясающая статья, – сказал Роджер, размышляя вслух. – Проследить за судьбой нескольких человек, узнать, что же произошло со всеми. Не так интересно, если все они были убиты при Каллодене, но велика вероятность, что некоторым удалось спастись.
Он был готов взяться за это исследование в качестве желанной передышки, даже если бы его об этом попросила не Клэр Рэндалл.
– Да, думаю, что смогу помочь вам с этим, – заключил он и был вознагражден теплой улыбкой, которой она одарила его.
– В самом деле? Это замечательно! – воскликнула она.
– Рад помочь, – ответил Роджер.
Он сложил бумаги и опустил на стол.
– Займусь этим очень скоро. Но расскажите, как вам понравилась поездка из Лондона?
Беседа перешла на общие темы, по мере того как Рэндаллы развлекали его рассказами о своем трансатлантическом путешествии и поездке из Лондона. Внимание Роджера несколько рассеялось, так как он начал составлять план для предстоящего исследования. Из-за того, что он взялся за это дело, его не покидало легкое чувство вины; как ни крути, ему не следовало тратить на это время. С другой стороны, вопрос был интересным. И вполне возможно, что ему удастся совместить исследования с частью необходимой разборки документов преподробного; он точно знал, что в гараже хранятся сорок восемь коробок с надписью на каждой: «ЯКОБИТЫ. РАЗНОЕ». Одной мысли об этом оказалось достаточно, чтобы он почувствовал дурноту.
Усилием воли он отогнал мысль о гараже и обнаружил, что разговор резко сменил тему.
– Друиды?
Роджер был ошеломлен. Он подозрительно заглянул в свой бокал, проверяя, точно ли добавил содовой.
– Вы о них не слышали? – Клэр казалась слегка разочарованной. – Ваш отец – его преподобие – знал о них, хоть и исключительно неофициально. Вероятно, он не счел нужным рассказывать вам, ему это казалось чем-то вроде объекта для шуток.
Роджер почесал в затылке, взъерошив густые черные волосы.
– Нет, я на самом деле не помню. Но вы, возможно, правы, и он не воспринимал это всерьез.
– В общем, я не знаю, так ли это.
Клэр закинула ногу на ногу. Полоска солнечного света поблескивала на чулке, подчеркивая изящество длинной кости под ним.
– Когда я была здесь последний раз с Фрэнком – Боже, это было двадцать три года назад! – его преподобие рассказал ему, что существует местная группа… ну, друидов нового времени, как, наверное, вы бы их назвали. Понятия не имею, насколько они могли быть аутентичными, скорее всего, не очень.
Брианна заинтересованно подалась вперед, позабыв о бокале с виски, зажатом в руках.
– Преподобный не мог официально упоминать о них – язычество и прочее, понимаете, – но его экономка, миссис Грэм, входила в эту группу, так что иногда до него доходили слухи об их делах, и он намекнул Фрэнку, что на рассвете перед Белтейном – то есть Майским праздником – состоится какая-то церемония.
Роджер кивнул, пытаясь приноровиться к мысли, что пожилая миссис Грэм, эта чрезвычайно правильная дама, участвовала в языческих обрядах и плясала на рассвете возле каменных кругов. Все, что он сам смог вспомнить о церемониях друидов, так это то, что некоторые из них предполагали сожжение жертв в плетеных клетках, что никак не соответствовало поведению шотландской пресвитерианки¹² преклонных лет.
– На вершине холма, совсем рядом, есть круг из стоячих камней. Так что мы отправились туда перед рассветом, чтобы, ну, понаблюдать за ними, – продолжила она, виновато пожав плечами. – Вы же знаете, каковы ученые: если дело касается их области, у них напрочь отсутствует совесть, не говоря уже о чувстве общепринятого такта.
Роджер при этих словах слегка поморщился, однако кивнул в знак согласия.
– И они были там, – сказала она. – Включая миссис Грэм, все одетые в простыни, они напевали что-то и танцевали посреди каменного круга. Фрэнк пришел в восторг, – добавила она с улыбкой. – И это действительно произвело впечатление, даже на меня.
На секунду она умолкла, задумчиво глядя на Роджера.
– Я слышала, что миссис Грэм скончалась несколько лет назад. Но интересно… вы не знаете, у нее была семья? Уверена, членство в подобных группах зачастую наследуется; может, дочь или внучка, которые могли бы кое-что мне рассказать.
– Ну, – медленно проговорил Роджер. – Есть внучка – ее зовут Фиона, Фиона Грэм. По правде говоря, она помогает здесь, в особняке, после смерти бабушки; на самом деле преподобный был слишком стар, чтобы предоставить его самому себе.
Если что-то и могло вытеснить образ миссис Грэм, пляшущей в простыне, так это мысль о девятнадцатилетней Фионе в роли хранительницы древних мистических знаний, но Роджер стойко овладел собой и продолжил:
– Боюсь, сейчас ее здесь нет. Хотя я мог бы расспросить ее для вас.
Клэр махнула изящной кистью, отказываясь:
– Не беспокойтесь. Как-нибудь в другой раз. Мы и так отняли у вас слишком много времени.
К разочарованию Роджера она поставила пустой бокал на небольшой столик между креслами и Брианна с какой-то прытью поставила рядом свой, почти полный. Он заметил, что Брианна Рэндалл грызет ногти. Это маленькое проявление несовершенства придало ему смелости сделать следующий шаг. Девушка заинтриговала его, и ему не хотелось, чтобы она ушла без каких-либо гарантий, что он снова увидит ее.
– Кстати, о каменных кругах, – торопливо заметил он. – Мне кажется, я знаю те, что вы упоминали. Там очень живописно и не слишком далеко от города.
Он улыбнулся именно Брианне Рэндалл, машинально отметив, что на одной скуле у нее красуются три маленькие веснушки.
– Я подумал, что, пожалуй, начну это исследование с поездки в Брох-Туарах. Оно в той же стороне, что и каменный круг, так что, может…. ах!
Резко дернув своей объемистой сумкой, Клэр Рэндалл смахнула со столика оба бокала с виски, окатив колени и бедра Роджера односолодовым виски с изрядным количеством содовой.
– Мне ужасно жаль, – определенно смутившись, извинилась она.
Она наклонилась и начала подбирать куски разбитого хрусталя, несмотря на неразборчивые попытки Роджера остановить ее.
Брианна, придя на помощь с охапкой льняных салфеток, прихваченных с буфета, приговаривала:
– В самом деле, мама, как тебе вообще разрешили делать операции, я не представляю. Тебе нельзя доверить что-то меньше хлебницы¹³. Смотри, из-за тебя у него все туфли насквозь пропитались виски! – она встала коленями на пол и принялась деловито убирать пролитый скотч¹⁴ и осколки хрусталя. – И брюки тоже.
Намотав на кисть чистую салфетку из кипы, она старательно натирала носки обуви Роджера, ее рыжая грива буйно колыхалась возле его коленей. Подняв голову, она уставилась на его бедра, энергично промакивая влажные пятна на вельветовой ткани. Роджер закрыл глаза и исступленно начал думать о жутких автомобильных катастрофах на автостраде, налоговых декларациях для Налогового управления и Капле¹⁵ из космоса – о чем угодно, что помешало бы ему окончательно опозориться, когда горячее дыхание Брианны Рэндалл мягко проникало сквозь влажную ткань его брюк.
– Э-э… может, остальное вы хотите доделать сами?
Голос раздался где-то на уровне его носа, он открыл глаза и увидел пару темно-синих глаз, смотревших на него над широкой улыбкой. Тяжело дыша, словно его только что преследовал поезд, он совершенно безвольно взял салфетку, которую она ему протягивала.
Опуская голову, чтобы вытереть брюки, он заметил, что Клэр Рэндалл наблюдает за ним с выражением одновременно сочувствия и веселья. Больше ничего на ее лице не отражалось; ничего от той вспышки, что, как ему показалось, он видел в ее глазах незадолго до катастрофы. Хоть его и охватило волнение, он решил, что, вероятно, у него разыгралось воображение. Ведь с какой стати ей делать такое нарочно?





– С каких это пор ты интересуешься друидами, мама?
Брианна, похоже, была склонна усматривать в этой идее нечто забавное: я заметила, как она прикусывала изнутри щеки, пока я болтала с Роджером Уэйкфилдом, и ухмылка, которую она прятала тогда, теперь не сходила с ее лица.
– Ты собираешься нацепить собственную простыню и присоединиться?
– Наверняка это будет интереснее, чем совещания медперсонала в больнице по четвергам, – ответила я. – Хоть и на сквозняке.
Она покатилась со смеху, спугнув с дорожки прямо перед нами двух синиц.
– Нет, – сказала я, переходя на серьезный тон. – Я ищу не столько дам-друидов. Есть кое-кто в Шотландии, кого я знала и хотела бы найти, если получится. У меня нет ее адреса – я не общалась с ней больше двадцати лет, – но она интересовалась подобными странными вещами: колдовством, старыми верованиями, фольклором. Всем в таком роде. Когда-то она жила неподалеку отсюда; я и подумала, что если она еще здесь, то может быть связана с такой группой.
– Как ее зовут?
Я тряхнула головой и ухватилась за выбившуюся заколку, когда та сползла с моих кудрей. Она выскользнула из пальцев и отскочила в густую траву у дорожки.
– Черт! – наклоняясь за ней, воскликнула я.
Пока я шарила среди густых стеблей, пальцы у меня дрожали, и мне с трудом удалось поднять заколку, скользившую от влаги в сырой траве. Мысль о Гейлис Дункан, как правило, нервировала меня, даже теперь.
– Не знаю, – ответила я, отбросив пряди с раскрасневшегося лица. – Я хочу сказать… прошло так много времени, наверняка у нее уже другое имя. Она была вдовой, возможно, снова вышла замуж или взяла свою девичью фамилию.
– О…
Брианна потеряла интерес к этой теме, и какое-то время шла молча. Вдруг она спросила:
– Что ты думаешь о Роджере Уэйкфилде, мама?
Я взглянула на нее; щеки у нее порозовели, но такое могло быть и от весеннего ветра.
– Похоже, он очень приятный молодой человек, – осторожно заметила я. – Определенно умен, он один из самых молодых профессоров в Оксфорде.
Ум, о котором я имела представление; интересно, есть ли у него хоть капля воображения. Зачастую у представителей учености оно отсутствует. А воображение не помешало бы.
– У него такие клевые глаза, – произнесла Брианна, с мечтательностью игнорируя тему его интеллекта. – Ну разве они не самые зеленые из всех, что ты видела?
– Да, они впечатляющие, – согласилась я. – Всегда были такими; помню, что обратила на них внимание, когда впервые увидела его еще ребенком.
Брианна, нахмурившись, посмотрела на меня сверху вниз.
– Да уж, мама, ей-богу! Тебе обязательно было говорить: «Бог мой, как же вы выросли!», когда он открыл дверь? Так неудобно!
Я рассмеялась.
– Ну, когда в прошлый раз ты видела, как кто-то болтался на уровне твоего пупка, и вдруг обнаруживаешь, что смотришь ему в нос, – защищалась я, – трудно не заметить разницы.
– Мама!
Но она прыснула со смеху.
– И зад у него тоже ничего, – заметила я, просто чтобы ее подзадорить. – Обратила внимание, когда он наклонился, чтобы взять виски.
– Ма-МА! Тебя услышат!
Мы почти добрались до автобусной остановки. У указателя стояли две или три женщины и пожилой джентльмен в твидовом костюме; когда мы подошли, они обернулись и уставились на нас.
– Здесь останавливается автобус на экскурсию по берегу озера? – спросила я, просматривая невероятное количество заметок и объявлений, развешанных на вывеске.
– А, да, – добродушно ответила одна из дам. – Автобус подъедет минут через десять или около.
Она внимательно рассматривала Брианну, которая выглядела так по-американски в синих джинсах и белой ветровке. Финальный патриотичный оттенок¹⁶ добавляло разрумянившееся лицо, красное от сдерживаемого смеха.
– Собираетесь повидать Лох-Несс? В первый раз, да?
Я улыбнулась ей.
– Мы с мужем плавали по озеру двадцать с лишним лет назад, но для моей дочери это первая поездка в Шотландию.
– О, вот как!
Это привлекло внимание других дам, и они обступили нас, вдруг сделавшись дружелюбными, раздавая советы и забросав вопросами, пока из-за угла, пыхтя, не показался большой желтый автобус.
Перед тем как подняться по ступенькам, Брианна остановилась, любуясь живописным узором из зеленых змеевидных петель, волнообразно пересекающих озеро, выкрашенное голубым и обрамленное черными соснами.
– Будет забавно, – смеясь, заявила она. – Думаешь, мы увидим чудовище?
– Как знать, – ответила я.





Остаток дня Роджер провел в задумчивом состоянии, рассеянно переключаясь с одного дела на другое. Книги, которые предстояло упаковать для передачи в дар Обществу по сохранению древностей, вываливались из картонных коробок, древний бортовой грузовик его преподобия стоял на подъездной дорожке с поднятым капотом, в процессе проверки двигателя, а чашка чая, недопитого и покрытого молочной пенкой, стояла рядом, пока он тупо смотрел на начавшийся ранним вечером дождь.
Он знал, что ему следует заняться разборкой самого главного в кабинете преподобного. Не книгами: каким бы масштабным ни казалось это занятие, оставалось только решить, какие оставить себе, а какие передать в ОСД¹⁷ или старую библиотеку колледжа его преподобия. Нет, рано или поздно ему придется заняться гигантским письменным столом, в котором бумаги до краев переполняли каждый огромный ящик и торчали из десятков его отделений. И ему придется разобрать и избавиться от всех этих разномастных бумаг, украшавших пробковую стену, занимавшую одну сторону комнаты, – задача, способная устрашить самое стойкое сердце.
Помимо обычного нежелания приступать к скучной работе, Роджера сдерживало кое-что еще. Ему не хотелось заниматься этими, пусть и необходимыми, делами; он хотел проводить исследование для Клэр Рэндалл, выискивая клансменов из Каллодена.
Это было по-своему довольно интересное занятие, хотя, вероятно, и не столь существенное научное исследование. Но дело не в этом. Нет, подумалось ему, если уж быть честным с самим собой, он хотел взяться за исследование Клэр Рэндалл, потому что хотел появиться в пансионе миссис Томас и положить результаты к ногам Брианны Рэндалл, как полагалось рыцарям делать с головами драконов. Даже если он не получит результатов такого размаха, ему срочно нужен был какой-то повод, чтобы увидеть ее и снова с ней поговорить.
Она напоминает ему полотна Бронзино¹⁸, решил он. И она, и ее мать производили странное впечатление: будто их каким-то образом обвели по контуру, нарисовали такими четкими мазками и тонкими штрихами, что они выделялись на общем фоне, словно были выгравированы на нем. Но у Брианны был тот исключительный цвет волос и глаз и та аура абсолютного физического присутствия, благодаря которым казалось, что натурщицы Бронзино следят за вами глазами, вот-вот заговорят в своих рамах. Он никогда не видел полотен Бронзино, на которых кривились бы над бокалом с виски, но если бы такое существовало, был уверен, что выглядело бы оно точно как Брианна Рэндалл.
– Чтоб тебя, – заметил он вслух. – Ведь не займет же завтра много времени просто просмотреть записи в Каллоден-Хаус? Ты, – продолжил он, обращаясь к столу и его многочисленному спуду, – можешь денек подождать. И ты тоже, – заявил он стене и демонстративно выдернул с полки детективный роман.
Он вызывающе огляделся вокруг, будто бы призывая предметы интерьера возразить, но не услышал ни звука, кроме жужжания комнатного обогревателя. Он выключил его и с книгой под мышкой вышел из кабинета, погасив свет.
Минуту спустя он вернулся, пересек в темноте комнату и взял со стола листок с именами.
– Да чтоб тебя! – высказался он и сунул его в карман рубашки. – Не хочется забыть эту чертову бумажку утром.
Он похлопал по карману, ощутив тихое похрустывание бумаги прямо над сердцем, и направился в спальню.

***

Мы вернулись с озера Лох-Несс, застывшие от ветра и продрогшие под дождем, к теплому уюту горячего ужина и камина в гостиной. Брианна начала зевать над скрэмблом из яиц¹⁹ и вскоре извинилась, отправившись принимать горячую ванну. Я немного посидела внизу, болтая с миссис Томас, хозяйкой, и только около десяти часов поднялась наверх, чтобы самой принять ванну и переодеться в ночную рубашку.
Брианна рано вставала и рано ложилась спать; когда я толкнула дверь в спальню, меня приветствовало ее тихое дыхание. Она ложилась рано, и спала к тому же крепко; я осторожно двигалась по комнате, развешивая свою одежду и складывая вещи, но риск разбудить ее был ничтожным. Пока я занималась делами, в доме все стихло, так что шорох моих движений громко отдавался у меня в ушах.
Я привезла с собой несколько книг Фрэнка, собираясь передать их в дар библиотеке Инвернесса. Они были аккуратно уложены на дно моего чемодана, образуя фундамент для легко сминаемых вещей над ними. Я вынимала их одну за другой, раскладывая на постели. Пять томов в твердых переплетах, в глянцевых суперобложках. Безупречные, содержательные произведения; по пятьсот или шестьсот страниц каждое, не считая оглавления и иллюстраций.
Собрание сочинений моего покойного мужа, сопровожденное исчерпывающими комментариями. Каждый дюйм на клапанах суперобложек покрывали восторженные отзывы, комментарии всех до единого признанных специалистов в области истории. «Неплохо для дела всей жизни», – подумала я. Достижение, которым можно гордиться. Малогабаритное, весомое, заслуживающее доверия.
Я аккуратно выложила книги на столик рядом с сумкой, чтобы не забыть их утром. Названия на корешках, разумеется, были разные, но я сложила их так, чтобы одинаковые надписи «Фрэнк У. Рэндалл» в конце выровнялись одна над другой. Они сияли, словно драгоценности, в маленьком круге света от ночника.
В небольшом пансионе стояла тишина; для постояльцев в это время года было еще рано, а те, что приехали, уже давно легли спать. На другой односпальной кровати Брианна издала слабый сопящий звук и повернулась во сне, отчего длинные пряди рыжих волос упали на лицо спящей. Одна длинная босая ступня показалась на постели, и я осторожно натянула на нее одеяло.
Желание прикоснуться к спящему ребенку никогда не угасает, несмотря на то, что ребенок намного крупнее своей матери, и сам – пусть и юная – уже женщина. Я убрала волосы с ее лица и погладила по макушке. Она улыбнулась во сне – мимолетный проблеск удовлетворения, который исчез столь же быстро, как и появился. У меня же с лица улыбка не сходила, пока я наблюдала за ней, и шептала в глухие ото сна уши, как делала много раз прежде:
– Боже, ты так на него похожа.
Я сглотнула небольшой комок в горле – теперь это стало почти привычкой – и сняла халат со спинки стула. Апрельскими ночами в Шотландском нагорье чертовски холодно, но я еще не была готова искать теплого прибежища на собственной односпальной кровати.
Я упросила хозяйку оставить в общей комнате горящий камин, заверив ее, что затушу его перед уходом. Я тихо прикрыла дверь, все еще различая раскинутые длинные конечности, блеск и переплетения рыжих шелковистых прядей на голубом стеганом покрывале.
– Тоже неплохо для дела всей жизни, – прошептала я темному коридору. – Возможно, не столь малогабаритное, но чертовски заслуживающее доверия.
В небольшой гостиной было темно и уютно, дрова догорели, и вдоль остова основного полена мерцали ровные отблески пламени. Я придвинула к камину маленькое кресло и положила ступни на его решетку. Я слышала вокруг себя самые обычные звуки современной жизни: слабое жужжание холодильника в подвальном помещении, гул и свист центрального отопления, что делало камин скорее удовольствием, нежели необходимостью, скоротечный шум редкой машины на улице.
Но за всем этим притаилась тишина хайлендской ночи. Я сидела очень тихо, проникая в нее. Прошло двадцать лет с тех пор, как я в последний раз ощущала ее, но успокаивающая сила тьмы все еще была здесь, убаюканная горами.
Я сунула руку в карман халата и вытащила сложенную бумажку – копию списка, что отдала Роджеру Уэйкфилду. Было слишком темно, чтобы читать при свете камина, но мне и не нужно было видеть имена. Я расправила листок на своем обтянутом шелком колене и сидела, слепо уставившись на неразборчивые печатные строки. Я медленно проводила пальцем по каждой строчке, бормоча про себя, словно молитву, имя каждого мужчины. Они принадлежали холодной весенней ночи куда больше, чем я. Но я продолжала всматриваться в пламя, позволяя тьме прийти извне, чтобы заполнить пустоту внутри меня.
И, произнося их имена, словно призыв, я делала первые шаги назад, сквозь безлюдную темноту туда, где ждали они.

===

1. Отсылка к строкам из 1-го послания Коринфянам 13:12 «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно» и названию книги Льюиса Кэррола «Алиса в Зазеркалье». Название главы представляет собой компиляцию.
2. Антимака́ссар – тканевая или бумажная салфетка различной величины и формы (чаще прямоугольной), которая кладётся на спинки и подлокотники мягких диванов и кресел, чтобы предотвратить загрязнение обивки мебели. Название происходит от макассарового масла, которым мужчины в викторианской Англии укладывали причёски. Оно было настолько жирным, что для защиты мебели от него на неё надевали специальную материю – антимакассар.
3. Morris Minor, как его ласково называли – «Moggy» – культовая машина, снискавшая славу народного автомобиля в Британии, подобного Volkswagen Beetle у немцев или «утёнка» Citroen 2CV у французов. Дебютировавший на автосалоне в 1948 году, он сходил с конвейера четверть века, и стал одним из символов Англии, хоть и не таким узнаваемым, как красная телефонная будка, двухэтажный автобус «Рутмастер» и знаменитое такси «кэб».
4. «Оксфам» – благотворительная организация с центром в Оксфорде, оказывающая гуманитарную помощь голодающим и пострадавшим от стихийных бедствий в различных странах.
5. Кэнонгейт – небольшой район Старого города Эдинбурга, названный по одноимённой улице, которая является нижней частью Королевской Мили близ Холирудского дворца. Название Кэнонгейт происходит от каноников (англ. canon) Холирудского аббатства и обозначает буквально «дорога каноников» (от скотс gait «дорога»).
6. Уильям Шекспир «Король Лир», акт III, сцена 4 (перевод Т. Щепкиной-Куперник).
7. 190,5 см.
8. Кресло с подголовником (англ. wing chair, wing-back chair, wing-back, дословно – кресло с крыльями) – модель глубокого кресла с широким подголовником. В России эта модель также известна как ушастое кресло, кресло с ушами и вольтеровское кресло. Оно напоминает трон – глубокое, с высокой спинкой, объемными подлокотниками и выступами в верхней части, напоминающими уши. Впервые вольтеровское кресло появилось в Англии XVII века для пожилых людей. «Уши» на спинке кресла защищали их от сквозняков. Чуть позже стало понятно, что кресло идеальная пара камину: длинная спинка надолго сохраняет тепло и защищает от искр поленьев. Из-за этого его также называют каминным. В России оно стало модным предметом интерьера в Екатерининскую эпоху и совпало с популярностью Вольтера. Тогда философ уже был болен и прикован к креслу. С тех пор за этим предметом мебели закрепилось название «вольтеровское кресло».
9. В Шотландии септ – это часто семья, поглощённая более крупным шотландским кланом из соображений обоюдной выгоды.
10. Престонпанс – место сражения 21 сентября 1745 г. между отрядом королевской армии и отрядом якобитов под командованием Карла Эдуарда Стюарта.
11. Новый Свет – название Америки, данное ей европейскими первооткрывателями в конце XV века, противопоставляет Америку Старому Свету – Европе, Азии и Африке – ввиду того, что ранее европейцам была знакома лишь география Старого Света, но не Нового.
12. Последователи протестантского вероучения, возникшего в Англии и Шотландии в XVI веке, отвергающие власть епископа и признающие только пресвитера и пастора.
13. Очевидная отсылка к вопросу «Это больше, чем хлебница?» из популярной американской телевикторины «Угадай, кто я» (её участники задают вопросы, чтобы отгадать род занятий или профессию лиц, специально приглашённых в студию). Вопрос «Это больше, чем хлебница?» стал популярной шуткой после того, как комик Стив Аллен впервые задал этот вопрос в 1953 году и повторил его на следующих шоу. В игре «Двадцать вопросов» один из классических вопросов звучит так: «Это меньше слона и больше хлебницы?»
14. Скотч – шотландский виски.
15. Капля (англ. The Blob) – фильм ужасов 1958 года. Фильм рассказывает о плотоядном инопланетянине-амебоиде, который падает на Землю из космоса внутри метеорита, приземлившегося в штате Пенсильвания.
16. Синий, белый и красный – цвета флага США.
17. Общество по сохранению древностей.
18. Аньоло Бронзино (1503 – 1572 гг.) – известный итальянский художник XVI века, выдающийся мастер портретного и мифологического жанров.
19. Человеку, который придумает правильное русское название для этого блюда, полагается памятник, а также большая денежная премия. Ее соберут для него вскладчину все российские переводчики английской художественной литературы. Потому что за долгие годы борьбы с произведениями практически всех англоязычных авторов XX и XXI веков сложилась ненавистная всем традиция называть это вечно всюду попадающееся гастрономическое явление корявым и неаппетитным термином «яичница-болтунья» (Сергей Пархоменко).

На следующее утро Роджер покинул Каллоден-Хаус с заметками на двенадцати страницах и нарастающим чувством замешательства. То, что сперва казалось простым историческим исследованием, обернулось несколькими неожиданными поворотами, это уж точно.
В реестре погибших при Каллодене он обнаружил всего три имени из списка Клэр Рэндалл. В этом само по себе ничего примечательного не было. В армии Карла Стюарта почти не велся упорядоченный список поступивших на военную службу, поскольку некоторые вожди кланов присоединялись к Красавчику принцу, судя по всему, спонтанно и многие уходили без причины до того, как имена их людей успевали внести в хоть какой-нибудь официальный документ. Учет в армии горцев, в лучшем случае бессистемный, под конец полностью прекратился; в сущности, в ведении расчетных ведомостей нет никакого смысла, если платить людям нечем.
Он осторожно сложил пополам свое долговязое тело и влез в древний «моррис», машинально пригнувшись, чтобы не стукнуться головой. Вынув папку из-под мышки, он раскрыл ее и хмуро уставился на переписанные страницы. Странным было то, что почти все мужчины из списка Клэр фактически значились в другом армейском списке.
Из рядов определенного кланового полка люди могли дезертировать по мере того, как масштабы надвигающейся катастрофы становились все яснее, – в этом не было ничего необычного. Нет, непонятным все это делало то, что имена из списка Клэр обнаружились – целиком и полностью – в составе полка мастера Ловата, присланного уже в конце кампании, дабы выполнить обязательство о поддержке, данное Стюартам Саймоном Фрейзером, лордом Ловатом.
Однако Клэр однозначно заявила – и взгляд на ее оригинальный список подтверждал это, – что все эти мужчины были родом из небольшого поместья под названием Брох-Туарах, намного южнее и западнее земель Фрейзера, – фактически, на границе с землями клана Маккензи. Более того, она утверждала, что эти люди входили в армию горцев с момента битвы при Престонпансе, которая произошла практически в самом начале кампании.
Роджер покачал головой. Это не имело никакого смысла. Разумеется, Клэр могла ошибиться со временем – она сама сказала, что не историк. Но не с местом, так ведь? И как могли люди из поместья Брох-Туарах, никогда не дававшие клятву верности вождю клана Фрейзер, оказаться в расположении Саймона Фрейзера? Правда, лорд Ловат был прозван Старым Лисом, и не без оснований, но Роджер сомневался, что даже у такого внушающего страх старого графа хватило изворотливости провернуть нечто подобное.
Хмурясь, Роджер завел машину и выехал со стоянки. Архивы в Каллоден-Хаус оказались удручающе скудны; в основном, множество цветистых писем от лорда Джорджа Мюррея²⁰ с жалобами на проблемы со снабжением и предметы, которые хорошо смотрелись в музейных экспозициях для туристов. Ему требовалось нечто гораздо большее.
– Не сдавайся, приятель, – напомнил он себе, покосившись в зеркало заднего вида на повороте. – Ты должен выяснить, что случилось с теми, кто не погиб при Каллодене. Какая разница, как они туда попали, если они благополучно выбрались из битвы?
Но он не мог выкинуть это из головы. Таким странным казалось это обстоятельство. Среди имен путаница случалась с невероятной регулярностью, особенно в Шотландском нагорье, где половина населения в отдельно взятый момент, казалось, носила имя Александр. Поэтому мужчины обычно именовались по названиям местности, наряду с кланами или фамилиями. В отдельных случаях, вместо фамилий. Лохила²¹, одного из самых выдающихся военачальников якобитов, на самом деле звали Дональд Камерон из Лохила, что как раз и отличало его от сотен других Камеронов по имени Дональд.
А всех мужчин в Хайленде, кто не носил имя Дональд или Алек, звали Джонами. Из трех имен, что он нашел в списке погибших и которые совпадали со списком Клэр, одного звали Дональдом Мюрреем, другого – Александром Маккензи Фрейзером и третьего – Джоном Грэмом Фрейзером. Все – без привязки к названию местности, просто имя и полк, к которому они были приписаны. Полк мастера Ловата, полк Фрейзера.
Но без названия места, он не мог быть уверен, что это те люди, чьи имена были в перечне Клэр. В списке погибших значилось по меньшей мере шестеро Джонов Фрейзеров, но даже он мог быть неполным: англичане мало внимания уделяли полноте и точности – большинство записей составлялись задним числом, вожди кланов пересчитывали клансменов и выясняли, кто не вернулся домой. Зачастую и сами вожди не возвращались, что усложняло дело.
Он с досадой провел рукой по волосам, словно массаж головы мог стимулировать мозги. И если эти три имени не относились к тем мужчинам, тайна только усугублялась. При Каллодене была перебита добрая половина войска Карла Стюарта. А люди Ловата находились в самой гуще, прямо в центре сражения. Немыслимо, чтобы отряд из тридцати человек уцелел в таких обстоятельствах и никто не погиб. Люди мастера Ловата поздно присоединились к восстанию; и если в других полках, которые состояли в армии достаточно долго, чтобы иметь представление, во что они ввязались, дезертирство встречалось сплошь и рядом, Фрейзеры оставались на удивление преданными – и в результате поплатились.
Громкий гудок за спиной вывел его из задумчивости, и он съехал в сторону, чтобы пропустить огромный грохочущий грузовик, которому он действовал на нервы. Размышления и вождение – занятия несовместимые, решил он. Закончится тем, что он разобьется о каменную стену, если продолжит в том же духе.
Какое-то время он сидел неподвижно, размышляя. Естественным порывом было поехать в пансион миссис Томас и сообщить Клэр о том, что он выяснил на сегодняшний день. Тот факт, что это связано с возможностью несколько минут наслаждаться обществом Брианны Рэндалл, усиливал привлекательность подобной мысли.
С другой стороны, чутье историка требовало бо́льших сведений. И он вовсе не уверен, что Клэр та, кто их предоставит. Он не мог себе представить, ради чего ей нужно было поручать ему это исследование и в то же время препятствовать его выполнению, предоставив неточную информацию. Это было неразумным, а Клэр Рэндалл производила впечатление исключительно разумной особы.
И все же та история с виски. От воспоминания щеки у него вспыхнули. Он был уверен, что она сделала это нарочно – а поскольку она вообще-то не казалась любительницей розыгрышей, вынужден был признать, что она сделала это, чтобы не дать ему пригласить Брианну в Брох-Туарах. Она не хотела подпускать его к этому месту или всего лишь помешала отвезти туда Брианну? Чем дольше он размышлял об этом случае, тем больше убеждался, что Клэр Рэндалл что-то утаивает от дочери, но что именно, предположить не мог. Еще меньше он представлял, какое отношение это имело к нему или к исследованию, за которое он взялся.
Он бы отказался, если бы не два обстоятельства. Брианна и простое любопытство. Он хотел знать, что происходит, и, черт возьми, намеревался это выяснить.
Раздумывая, он тихонько стукнул кулаком по рулю, не обращая внимания на поток проезжавших мимо машин. Наконец, решившись, он снова завел двигатель и выехал на дорогу. На следующей кольцевой развязке он проехал три четверти круга и направился к центральной части Инвернесса и железнодорожному вокзалу.
«Летучий шотландец»²² доставит его в Эдинбург через три часа. Куратор музея, отвечавший за материалы Стюарта, был близким другом преподобного. А у него для начала имелась одна зацепка, хоть и не поддающаяся объяснению. В списке, где упоминались имена из полка мастера Ловата, значилось, что эти тридцать человек находились под командованием капитана Джеймса Фрейзера – из Брох-Туараха. Этот человек являлся единственным явным связующим звеном между Брох-Туарахом и Фрейзерами Ловата. Он задавался вопросом, почему Джеймса Фрейзера не оказалось в списке Клэр.





Выглянуло солнце – редкое явление для середины апреля, и Роджер воспользовался этим по максимуму, опустив крошечное окошко со стороны водителя, чтобы веселый ветерок обдувал ему ухо.
Ему пришлось остаться на ночь в Эдинбурге, и, вернувшись на следующий день поздно вечером, он так устал после долгой поездки на поезде, что, прежде чем упасть в постель, успел лишь съесть горячий ужин, который Фиона настояла приготовить ему. Но сегодня он проснулся, преисполненный сил и решимости, и отправился на машине в маленькую деревушку Брох-Морэ, неподалеку от земельного владения под названием Брох-Туарах. Если мать не хотела, чтобы Брианна Рэндалл ехала в Брох-Туарах, ему ничто не мешало взглянуть на это место.
Он действительно нашел сам Брох-Туарах, или по крайней мере так предположил: огромная груда обрушившихся камней окружала развалины одного из древних круглых брохов, или башен, использовавшихся в далеком прошлом как для жилья, так и для обороны. Он неплохо владел гэльским, чтобы знать: название означало «башня, обращенная на север», и на секунду задумался, как круглая башня могла получить подобное имя.
Неподалеку располагалось само поместье и хозяйственные постройки, тоже в руинах, хотя от них осталось гораздо больше. К столбику во дворе была прикреплена вывеска агентства недвижимости, выцветшая почти до неразборчивости. Роджер остановился на склоне над домом, оглядываясь по сторонам. После беглого осмотра он не увидел ничего, что могло бы объяснить желание Клэр помешать своей дочери приехать сюда.
Он припарковал «моррис» во дворе и вылез из машины. Место было красивое, но очень отдаленное; ему потребовалось почти сорок пять минут осторожного маневрирования, чтобы провести свой «моррис» от главного шоссе по изрытой колесами проселочной дороге, не повредив при этом масляный поддон.
В дом он не пошел; тот был явно заброшен и, возможно, небезопасен – там ничего не могло быть. Однако на дверной перемычке была вырезана фамилия «ФРЕЙЗЕР», и та же фамилия украшала большинство маленьких надгробий там, где, по-видимому, располагалось семейное кладбище – тех, что остались читаемыми. Не очень-то это помогло, подумалось ему. Ни на одной из этих плит не оказалось имен мужчин из его списка. Ему придется проехать дальше по дороге: согласно карте АА²³ деревня Брох-Морэ находилась в трех милях отсюда.
Как он и опасался, маленькая деревенская церковь пришла в негодность и была снесена много лет назад. Настойчивый стук в двери вызвал непонимающие взгляды, хмурые мины и, наконец, нерешительное предположение пожилого фермера, что старые приходские записи, возможно, переданы в музей в Форт-Уильяме или, может, в Инвернесс – там жил священник, собирающий подобный хлам.
Усталый и покрытый пылью, но пока еще не впавший в уныние, Роджер поплелся обратно к машине, приютившейся на узкой улочке возле паба. Такого рода заминки часто сопровождали исторические выездные изыскания, так что он привык к этому. Быстренько выпить пинту эля, – ну, может, две, день выдался необычайно теплый, – и дальше в Форт-Уильям.
Поделом ему, размышлял он с иронией, если записи, которые он искал, все это время находятся в архивах преподобного. Вот что он получил за то, что забросил дела и начал охотиться за призраками²⁴, чтобы произвести впечатление на девушку. Поездка в Эдинбург не дала ничего, разве что позволила исключить три имени, найденные в Каллоден-Хаусе, – оказалось, что все трое были из разных полков, а не из отряда Брох-Туараха.
Материалы Стюартов занимали целых три комнаты, а также бесчисленные упаковочные ящики в подвале музея, так что вряд ли можно было утверждать, что он провел исчерпывающее исследование. Тем не менее ему удалось обнаружить дубликат платежной ведомости, которую он видел в Каллоден-Хаусе, указывающей на то, что эти люди вошли в состав полка под общим командованием мастера Ловата, – сына Старого Лиса, то есть Молодого Саймона. «Хитрый старый ублюдок служил сразу двоим, – думал Роджер. – Отправил своего наследника сражаться за Стюартов, а сам отсиживался дома, заверяя, что все это время был верноподданным короля Джорди²⁵». Много ли он выгадал?
В этом документе командиром был указан Саймон Фрейзер-младший, но ничего не говорилось о Джеймсе Фрейзере. Однако некий Джеймс Фрейзер упоминался в ряде армейских донесений, служебных записках и других документах. Если это один и тот же человек, то он был довольно активен в этой кампании. И все же только по имени «Джеймс Фрейзер» невозможно определить из Брох-Туараха ли он; Джеймс – столь же распространенное в Хайленде имя, как Дункан или Роберт. Только в одном месте Джеймс Фрейзер был занесен в список еще и со средними именами, которые могли бы помочь в установлении личности, но в этом документе не говорилось о его людях.
Он передернул плечами, раздраженно отмахиваясь от внезапно налетевшего роя прожорливых мошек. Чтобы последовательно просмотреть эти записи, потребуется несколько лет. Не в силах избавиться от внимания мошек, Роджер нырнул в темную, пропахшую пивом обстановку паба, оставив их кружить неистовым вопрошающим роем снаружи.
Потягивая холодный горьковатый эль, он мысленно анализировал предпринятые до сих пор шаги и открывшиеся перед ним возможности. Сегодня у него было время съездить в Форт-Уильям, хотя это означало, что в Инвернесс он вернется поздно. И если в музее Форт-Уильяма ничего не обнаружится, то следующий логичный, хоть и ироничный, шаг – хорошенько покопаться в архивах преподобного.
А дальше что? Он допил последние горькие капли и жестом попросил хозяина паба налить еще стакан. Что ж, если уж на то пошло, то обойти все церковные кладбища и погосты в окрестностях Брох-Туараха, вероятно, лучшее, что он мог сделать в ближайшей перспективе. Он сомневался, что Рэндаллы останутся в Инвернессе еще на два-три года, терпеливо ожидая результатов.
Он нащупал в кармане блокнот – неизменный спутник историков. Перед тем как уехать из Брох-Морэ, стоит хотя бы взглянуть на то, что осталось от старого кладбища. Никогда не знаешь, что может подвернуться, и это, по крайней мере, избавит его от необходимости возвращаться.





На следующий день Рэндаллы по приглашению Роджера пришли выпить чаю и выслушать его отчет о проделанной работе.
– Я отыскал несколько имен из вашего списка, – сказал он Клэр, провожая ее в кабинет. – Очень странно, мне пока не удалось найти никого, кто наверняка погиб при Каллодене. Думал, что обнаружил троих, но оказалось, что это разные мужчины с одинаковыми именами.
Он взглянул на доктора Рэндалл; она стояла совершенно неподвижно, одной рукой вцепившись в спинку вольтеровского кресла, словно забыла, где находится.
– Э-э… не хотите сесть? – предложил Роджер, и она, слегка вздрогнув от неожиданности, кивнула и резко опустилась на край сиденья.
Роджер с любопытством глянул на нее, но продолжил, доставая свою папку с заметками об исследовании и протягивая ей.
– Как я уже говорил, это странно. Я разыскал не все имена; думаю, мне нужно будет порыться в приходских книгах и на церковных кладбищах близ Брох-Туараха. Большинство записей я обнаружил в бумагах отца. Но такое ощущение, что мне удастся выяснить по крайней мере об одной или двух смертях в бою, учитывая, что они все сражались при Каллодене. Особенно, если, по вашим словам, они были с одним из полков Фрейзера; почти все они оказались в центре сражения, где схватка была самой ожесточенной.
– Знаю.
В ее голосе прозвучало нечто такое, что заставило его озадаченно посмотреть на женщину, но так как она склонилась над столом, ее лица было не видно. Большинство записей были копиями, сделанными Роджером собственноручно, поскольку диковинная технология фотокопирования еще не внедрилась в правительственный архив, где хранились материалы Стюартов, но имелось и несколько оригинальных страниц, извлеченных из припрятанных покойным преподобным Уэйкфилдом документов восемнадцатого века. Пальцем она бережно листала записи, стараясь не касаться хрупкой бумаги дольше, чем необходимо.
– Вы правы, это в самом деле странно.
Теперь он распознал эмоцию в ее голосе – волнение, но смешанное с удовлетворением и облегчением. Она в каком-то смысле ожидала этого – или надеялась именно на это.
– Скажите… – она запнулась. – Имена, что вы обнаружили. Что произошло с ними, раз уж они не погибли при Каллодене?
Его слегка удивило, что это, по-видимому, так важно для нее, но он послушно взял папку с исследовательскими заметками и раскрыл ее.
– Двое из них оказались в судовой роли²⁶, они эмигрировали в Америку вскоре после Каллодена. Четверо умерли своей смертью примерно через год – и неудивительно, после Каллодена был страшный голод и в Хайленде погибло много людей. А этого я отыскал в приходской книге, – но не в том приходе, откуда он родом. Хотя я совершенно уверен, что это один из ваших людей.
Только когда ее плечи расслабились, он заметил, насколько они были напряжены.
– Вы по-прежнему хотите, чтобы я искал остальных? – спросил он, надеясь, что ответом будет «да».
Поверх плеча ее матери он наблюдал за Брианной. Она стояла у пробковой стены, полуобернувшись, как будто ее не интересовало исследование матери, но он заметил маленькую вертикальную морщинку между ее бровями.
Возможно, она чувствовала то же, что и он, – странную ауру подавляемого возбуждения, окружавшую Клэр подобно электростатическому полю. Он ощущал это с той секунды, как она вошла в комнату, и его откровения только усилили это чувство. Он представлял, что если дотронется до нее, между ними проскочит мощная искра статического электричества.
Стук в дверь кабинета прервал его размышления. Дверь отворилась, и вошла Фиона Грэм, толкая сервировочный столик, основательно укомплектованный чайником, чашками, салфетками, тремя видами сэндвичей, пирожными с кремом, бисквитами, корзиночками с джемом и сконами со взбитыми сливками.
– Ням! – воскликнула Брианна при виде этого зрелища. – Это все нам или вы ждете еще человек десять?
Клэр Рэндалл с улыбкой оглядела приготовленное к чаю. Электростатическое поле никуда не делось, однако благодаря немалому усилию ослабевало. Роджер видел одну ее руку, стиснутую в складках юбки с такой силой, что край кольца вреза́лся в плоть.
– Это не чай, а плотный ужин; есть нам не захочется еще пару недель, – сказала она. – Выглядит изумительно!
Фиона расплылась в улыбке. Она была низенькой, пухленькой и хорошенькой, словно маленькая коричневая курочка. Роджер про себя вздохнул. Хотя ему было приятно оказывать своим гостям гостеприимство, он прекрасно понимал, что щедрый характер угощений предназначался не для их, а для его одобрения. У девятнадцатилетней Фионы в жизни была единственная пламенная цель. Стать женой. Желательно – человека интеллектуальной профессии. Неделю назад, когда он приехал, чтобы разобраться с делами преподобного, она лишь раз глянула на Роджера и решила, что ассистент профессора истории – лучшая кандидатура, предлагаемая Инвернессом.
С тех пор его откармливали, словно рождественского гуся, ему начищали ботинки, готовили тапочки и зубную щетку, заправляли постель, чистили пиджак, покупали для него вечернюю газету и клали рядом с тарелкой, растирали шею, когда он долгое время работал за столом, и постоянно задавали вопросы о его физическом комфорте, душевном состоянии и общем самочувствии. Никогда прежде он не подвергался такому шквалу домашней заботы.
Короче говоря, Фиона действовала ему на нервы. Его нынешнее состояние небритой неряшливости было скорее реакцией на ее неустанное домогательство, чем падением до того естественного свинства, которым наслаждаются мужчины, временно свободные от требований работы и общества.
Мысль о том, чтобы соединиться узами священного брака с Фионой Грэм, приводила его в ужас. Уже через год она сведет его с ума своими поползновениями. Да и кроме того, оставалась Брианна Рэндалл, которая теперь задумчиво взирала на сервировочный столик, словно размышляя, с чего начать.
Сегодня он сосредоточил свое внимание на Клэр Рэндалл и ее исследовании, избегая смотреть на дочь. Клэр Рэндалл была прелестна; благодаря тонким костям и полупрозрачной коже она и в шестьдесят будет выглядеть на двадцать. Но при взгляде на Брианну Рэндалл у него чуть перехватывало дыхание.
Она держалась словно королева, не сутулясь, как часто делают высокие девушки. Отметив прямую спину и грациозную осанку ее матери, он понял, откуда взялась эта характерная черта. Но не этот впечатляющий рост, не этот каскад рыжих волос длиной до пояса, отливающих золотом и медью, оттененных янтарем и корицей, небрежно вьющихся возле лица и плеч подобно мантии. Эти глаза, такие темно-синие, что при определенном освещении казались почти черными. И этот широкий, большой рот с пухлой нижней губой, что наводила на мысли о дразнящих поцелуях и обжигающей страсти. Все это она, должно быть, унаследовала от отца.
По большому счету Роджер был скорее рад, что ее отца не было рядом, поскольку его, несомненно, по-отцовски оскорбили бы те мысли, которые приходили Роджеру в голову; мысли, которые – чего он безумно боялся – читались по его лицу.
– Чай, вот как? – с готовностью проговорил он. – Отменно. Чудесно. Выглядит восхитительно, Фиона. Э-э-э, спасибо, Фиона. Я… м-м… не думаю, что нам понадобится что-то еще.
Проигнорировав недвусмысленный намек на необходимость удалиться, Фиона снисходительно кивнула в ответ на похвалу гостей, ловкими, расчетливыми движениями приготовила салфетки и чашки, разлила чай, раздала по кругу первую тарелку с пирожными и, казалось, приготовилась оставаться здесь до бесконечности, исполняя обязанности хозяйки дома.
– Намажьте сконы сливками, Родж… то есть, мистер Уэйкфилд, – посоветовала она, зачерпывая их, даже не дождавшись ответа. – Слишком уж вы худой, вам нужно усиленно питаться.
Она бросила заговорщический взгляд на Брианну Рэндалл, сообщив:
– Мужчины, сами понимаете: никогда толком не поедят, если женщины не проявят о них заботу.
– Как удачно, что есть вы, чтобы о нем заботиться, – вежливо отозвалась Брианна.
Роджер глубоко вздохнул и несколько раз согнул и разогнул пальцы, пока желание придушить Фиону не улеглось.
– Фиона, – сказал он, – вы… э-э… не могли бы, вообще-то, оказать мне маленькую услугу?
Она вспыхнула наподобие маленького Джека-фонаря, при мысли о том, чтобы что-то для него сделать, рот растянулся в азартной улыбке.
– Конечно, Родж… мистер Уэйкфилд! Все что угодно!
Роджеру стало немного стыдно, но в сущности, рассуждал он, это делалось не для его, а для ее же блага. Если она не уйдет, то в скором времени он перестанет за себя отвечать и совершит что-нибудь такое, о чем они оба пожалеют.
– О, спасибо, Фиона. Ничего особенного, просто я заказал немного… немного… – он судорожно соображал, пытаясь вспомнить имя хотя бы одного из сельских лавочников, – немного табака у мистера Бакена с Хай-стрит. Может, вы согласитесь сходить за ним вместо меня, я бы не отказался выкурить трубку после такого замечательного чая.
Фиона уже развязывала фартук – вычурный, с кружевной отделкой, как мрачно отметил Роджер. Когда дверь за ней закрылась, он ненадолго с облегчением прикрыл глаза, оставив в данный момент без внимания тот факт, что не курил. Облегченно вздохнув, он вернулся к разговору со своими гостьями.
– Вы спрашивали, хочу ли я, чтобы вы искали остальные имена из моего списка, – почти сразу сказала Клэр.
У Роджера сложилось труднообъяснимое впечатление, что она разделяет его чувство облегчения по поводу ухода Фионы.
– Да, я хочу… ведь вас это не слишком затруднит?
– Нет, нет! Вовсе нет, – заверил Роджер, чуть покривив душой. – С радостью займусь этим.
Рука Роджера неуверенно зависла над щедротами сервировочного столика, после чего скользнула вниз, дабы ухватить хрустальный графин с виски «Муир Брим» двенадцатилетней выдержки. Он чувствовал, что после инцидента с Фионой может себе это позволить.
– Не желаете капельку вот этого? – вежливо спросил он у гостий. Заметив отвращение на лице Брианны, он поспешно добавил: – Или, может, чай?
– Чай, – облегченно ответила Брианна.
– Ты не понимаешь, от чего отказываешься, – заметила Клэр дочери, с упоением вдыхая пары виски.
– Да я-то понимаю, – ответила Брианна. – Поэтому и отказываюсь.
Она пожала плечами и, выгнув бровь, посмотрела на Роджера.
– В Массачусетсе²⁷, чтобы легально употреблять алкоголь, тебе должен исполниться двадцать один год, – объяснила Клэр Роджеру. – Бри ждать еще восемь месяцев, так что она действительно не привыкла к виски.
– Ты ведешь себя так, будто не любить виски – преступление! – возразила Брианна, улыбаясь Роджеру поверх чашки с чаем.
В ответ он тоже приподнял брови.
– Дорогая моя, – произнес он строго. – Это Шотландия. Разумеется, нелюбовь к виски – это преступление!
– Так, да? – сладкозвучно проговорила Брианна, идеально имитируя его легкий шотландский акцент. – Что ж, будем надеяться, что это не столь тяжкое преступление, как смерррртоубийство, а?
Застигнутый врасплох, он заглотнул смешок вместе с виски и поперхнулся. Кашляя и колотя себя в грудь, он взглянул на Клэр, чтобы поддержать шутку. На ее губах застыла вымученная улыбка, а лицо совершенно побледнело. Затем она моргнула, улыбка стала более естественной, но момент был упущен.
Роджер удивлялся, как легко между ними протекал разговор – как о пустяках, так и об исследовании Клэр. Брианна явно интересовалась деятельностью отца и знала о якобитах куда больше, чем мать.
– Удивительно, что они вообще добрались до Каллодена, – сказала она. – Вы знали, что горцы выиграли битву при Престонпансе, с трудом насчитывая две тысячи человек? Против восьмитысячной английской армии? Невероятно!
– В общем, и битва при Фолкерке²⁸ велась практически так же, – подхватил Роджер. – В меньшинстве, плохо вооруженные, передвигающиеся пешком, они ни при каких обстоятельствах не должны были сделать то, что сделали… но ведь сделали!
– Эм-кхм, – пробормотала Клэр, делая большой глоток виски. – Они сделали!
– Я тут подумал, – с напускной небрежностью обратился Роджер к Брианне. – Может, вы не против съездить со мной куда-нибудь – на места сражений и еще куда? Это интересно, и я уверен: вы окажете значительную помощь в поисках.
Брианна рассмеялась и пригладила волосы, которые так и норовили упасть в ее чай.
– Не знаю насчет помощи, но я с удовольствием поехала бы.
– Замечательно!
Удивленный и обрадованный ее согласием, он на ощупь потянулся за графином и едва его не опрокинул. Клэр ловко подхватила графин и аккуратно наполнила бокал.
– Меньшее, что я могу после того, как расплескала все в прошлый раз, – заметила она, улыбаясь в ответ на его слова благодарности.
Наблюдая за ней сейчас, уравновешенной и расслабленной, Роджер усомнился в своих недавних подозрениях. Может, тогда все-таки была случайность? Это красивое невозмутимое лицо ни о чем ему не говорило.
Полчаса спустя чайный столик пребывал в беспорядке, графин был пуст, и все трое находились в состоянии коллективного отупения от удовлетворения. Брианна немного поерзала, взглянула на Роджера и наконец поинтересовалась, может ли она воспользоваться его «комнатой отдыха».
– О, туалетом? Конечно.
Он с трудом поднялся на ноги, отяжелевший от кекса Данди²⁹ и миндального бисквита. Если он в ближайшее время не отделается от Фионы, то к возвращению в Оксфорд будет весить фунтов триста³⁰.
– Он немного старомодный, – объяснил он, указывая дальше по коридору в сторону ванной. – С бачком под потолком и цепочкой для слива воды.
– Я видела несколько таких в Британском музее, – кивая, сказала Брианна. – Только не в качестве экспонатов, а в дамской комнате.
Она замялась, а потом спросила:
– У вас ведь не такая же туалетная бумага, как в Британском музее, правда? Потому что если такая, у меня в сумочке найдется несколько носовых платков³¹.
Роджер закрыл один глаз и уставился на нее другим.
– Либо это очень любопытное нелогичное заключение, – пробормотал он, – либо я выпил больше, чем думал.
На деле они с Клэр оценили «Муир Брим» что ни на есть надлежащим образом, в то время как Брианна ограничилась чаем.
Клэр засмеялась, услышав этот разговор, и поднялась, чтобы вручить Брианне несколько сложенных носовых платков из собственной сумки.
– Там будет не вощеная бумага со штампом «Собственность правительства ЕВ³²», как в музее, но, скорее всего, не намного лучше, – сказала она дочери. – Британская туалетная бумага – вообще изделие довольно жёсткое.
– Спасибо, – Брианна взяла платки и направилась к двери, но тут же вернулась. – С какой стати люди сознательно производят туалетную бумагу, которая на ощупь напоминает фольгу? – вопросила она.
– Крепок дух у моряка³³, – нараспев произнес Роджер, – а зад из нержавеющей стали. Формирует национальный характер.
– В случае с шотландцами, мне кажется, все дело в наследственном притуплении нервных окончаний, – добавила Клэр. – У мужчин, способных скакать верхом в килтах, кожа на заднице все равно что седельная.
Брианна прыснула от смеха.
– Не хотелось бы мне видеть, что они тогда использовали вместо туалетной бумаги, – заявила она.
– Вообще-то, все было не так плохо, – неожиданно сказала Клэр. – Листья коровяка на самом деле очень даже ничего, ничуть не хуже двухслойной туалетной бумаги. А зимой или в доме обычно пользовались клочком влажной ткани – не слишком гигиенично, зато достаточно удобно.
И Роджер, и Брианна с минуту таращились на нее.
– Э-э… вычитала это в книге, – выдавила она и поразительно покраснела.
Когда Брианна, все еще хихикая, отправилась на поиски удобств, Клэр осталась стоять у двери.
– С вашей стороны было ужасно мило принять нас с таким радушием, – сказала она, улыбаясь Роджеру.
Минутное замешательство улетучилось, сменившись обычной невозмутимостью.
– И весьма любезно с вашей стороны, что вы разузнали для меня об этих именах.
– Для меня это сплошное удовольствие, – заверил ее Роджер. – Приятная замена паутине и нафталину. Я дам вам знать, как только узнаю что-нибудь еще о ваших якобитах.
– Спасибо, – Клэр помедлила, глянула через плечо и понизила голос. – Кстати, раз уж Бри на какое-то время вышла… я хотела бы кое о чем попросить вас, с глазу на глаз.
Роджер откашлялся и поправил галстук, который нацепил по такому случаю.
– Слушаю, – произнес он, испытывая радостное воодушевление после удачного чаепития. – Я всецело к вашим услугам.
– Вы спрашивали Бри, поедет ли она с вами проводить полевые исследования. Я собиралась попросить вас… есть место, куда мне не хотелось бы, чтобы вы ее приводили, если вы не против.
В голове Роджера сразу же сработали тревожные звоночки. Узнает ли он в чем секрет Брох-Туараха?
– Круг стоячих камней… его называют Крейг-на-Дун, – лицо Клэр сделалось серьезным, когда она наклонилась чуть ближе. – Причина веская, иначе бы я не просила. Я хочу сама отвезти Брианну к кругу, но боюсь, прямо сейчас не могу сказать вам почему. Я сделаю это, в своем время, только не теперь. Вы обещаете?
В голове Роджера одна мысль сменяла другую. Так значит, не к Брох-Туараху не хотела она подпускать дочку в конечном счете! Одна загадка разъяснилась лишь для того, чтобы усложнить прочие.
– Как скажете, – наконец ответил он. – Конечно.
– Благодарю.
Она легонько коснулась его руки и развернулась к выходу. При виде ее силуэта, вырисовывающегося на фоне света, ему вдруг кое-что вспомнилось. Возможно, сейчас не время спрашивать, но и навредить это не могло.
– О, доктор Рэндалл… Клэр?
Клэр повернула к нему лицо. Когда Брианна перестала его отвлекать, он смог разглядеть, что Клэр Рэндалл сама по себе очень красивая женщина. Лицо ее разрумянилось от виски, а глаза были самого необычного светло-золотисто-коричневого оттенка – словно янтарь во льду, подумалось ему.
– Во всех касающихся этих людей записях, что я нашел, – начал Роджер, тщательно подбирая слова, – упоминался капитан Джеймс Фрейзер, который, похоже, был их командиром. Но его нет в вашем списке. Мне просто интересно: вы знали о нем?
На какое-то мгновение она застыла без движения, напомнив ему о том, как вела себя в тот день, когда появилась здесь. Но через секунду она слегка встряхнулась и ответила с мнимой невозмутимостью:
– Да, я о нем знала.
Она говорила спокойно, но краска отхлынула от ее лица, и Роджер заметил, как у основания шеи часто пульсирует жилка.
– Я не внесла его в список, потому что и так знаю, что с ним произошло. Джейми Фрейзер погиб при Каллодене.
– Вы уверены?
Словно торопясь уйти, Клэр подхватила сумочку и посмотрела через коридор в сторону ванной, где дребезжание древней ручки указывало на попытки Брианны выйти.
– Да, – не оборачиваясь, ответила она. – Я совершенно уверена. О, мистер Уэйкфилд… то есть Роджер.
Теперь она развернулась, не сводя с него своих странного цвета глаз. «При этом освещении они кажутся почти желтыми, – подумал он, – глаза большой кошки, глаза леопарда».
– Пожалуйста, – попросила она, – не упоминайте Джейми Фрейзера при моей дочери.

Было поздно, и ему давно следовало бы лечь в постель, но Роджер чувствовал, что не сможет уснуть. То ли из-за недовольства Фионой, то ли из-за загадочных противоречий Клэр Рэндалл, то ли из-за возбуждения от ожидания полевых исследований с Брианной Рэндалл, сна не было ни в одном глазу и, скорее всего, не будет. Вместо того чтобы ворочаться с боку на бок или считать овец, он решил употребить бессонницу на пользу. Копание в бумагах преподобного, вероятно, усыпит его в два счета.
Свет у Фионы в другом конце коридора все еще горел, и он спустился по лестнице на цыпочках, чтобы ее не потревожить. Затем, щелкнув выключателем в кабинете, он на минуту замер, прикидывая масштаб предстоящей работы.
Стена олицетворяла образ мыслей преподобного Уэйкфилда. Все ее пространство занимала пробковая доска размером почти двадцать³⁴ на двенадцать³⁵ футов, полностью прикрывавшая одну сторону кабинета. По сути, под множественными слоями из документов, записок, фотографий, скопированных на мимеографе³⁶ страниц, счетов, квитанций, птичьих перьев, оторванных уголков конвертов с интересными почтовыми марками, адресных этикеток, почтовых ярлыков, брелоков, открыток, канцелярских резинок и прочего скарба, приколотого кнопками или подвязанного обрывками бечевки, изначального пробкового покрытия видно не было.
Местами мелочевка размещалась под двенадцатью слоями, но его преподобие всегда мог безошибочно взяться за нужный клочок. Роджер решил, что стена, должно быть, организована по какому-то основополагающему принципу, настолько изощренному, что даже американские ученые НАСА³⁷ не смогли бы его разгадать.
Роджер нерешительно рассматривал стену. Логической точки, с которой можно было бы начать, не наблюдалось. Он робко потянулся к мимеографированному списку дат заседаний Генеральной ассамблеи³⁸, рассылаемому канцелярией епископа, но отвлекся, заметив под ним нарисованного цветными карандашами дракона, в комплекте с живописными клубами дыма из раздувающихся ноздрей и зеленым пламенем, вырывающимся из разинутой пасти.
Внизу листа крупными, неровными заглавными буквами было выведено: «РОДЖЕР». Он смутно припоминал, как объяснял, что дракон выдыхает зеленое пламя, потому что не ест ничего, кроме шпината. Он вернул расписание Генеральной ассамблеи на место и отвернулся от стены. Этим он сможет заняться гораздо позже.
Письменный стол – огромное дубовое бюро со сдвигающейся крышкой и по меньшей мере сорока битком набитыми отделениями для бумаг, если сравнивать, напоминало пирог. Со вздохом Роджер придвинул видавшее виды офисное кресло и сел, чтобы разобрать все документы, которые, по мнению преподобного, стоило хранить.
Одна стопка – счета, пока не оплаченные. Еще одна – похожие на служебные бумаги: права собственности на автомобиль, отчеты оценщика страхового общества, акты осмотра зданий. Еще одна – исторические заметки и записи. Еще одна – памятные для семьи вещи. И еще одна – определенно самая большая – с мусором.
Погрузившись в свое занятие, он не услышал ни как за его спиной открылась дверь, ни приближающиеся шаги. Внезапно на столе рядом с ним возник большой чайник.
– Что?
Моргая, он выпрямился.
– Подумала, что вам не повредит немного чая, мистер Уэйк… то есть Роджер.
Фиона поставила на стол маленький поднос с чашкой, блюдцем и тарелкой с печеньем.
– О, спасибо.
Он в самом деле проголодался и одарил Фиону дружеской улыбкой, отчего к ее круглым, бледным щеками прилила кровь. По-видимому, ободренная этим, она не ушла, а взгромоздилась на уголок стола, восхищенно наблюдая за ним, пока он занимался делом и попутно откусывал шоколадное печенье.
Смутно понимая, что следует как-то обратить внимание на ее присутствие, Роджер приподнял недоеденное печенье и пробормотал:
– Вкусно.
– Правда? Их я испекла, знаете ли.
Фиона покраснела еще гуще. Симпатичная девчушка, эта Фиона. Маленькая, кругленькая, с темными кудряшками и широко распахнутыми карими глазами. Он вдруг поймал себя на мысли, что задается вопросом, умеет ли Брианна Рэндалл готовить, и тряхнул головой, чтобы отогнать этот образ.
Очевидно, приняв это за выражение недоверия, Фиона склонилась ближе.
– Нет, серьезно, – гнула она свое. – Это бабушкин рецепт. Она всегда говорила, что преподобный любил их больше всего.
Большие карие глаза слегка затуманились.
– Она оставила мне все свои кулинарные книги и прочее. Я ведь единственная внучка, понимаете?
– Мне жаль вашу бабушку, – искренне заметил Роджер. – Неожиданно, да?
Фиона скорбно кивнула:
– О, да. Весь день ни на что не жаловалась, а после ужина сказала, что чувствует себя немного усталой, и поднялась в спальню, – девушка приподняла плечи и тут же их опустила. – Заснула и больше не проснулась.
– Не самый плохой способ покинуть этот мир, – сказал Роджер. – Это радует.
Миссис Грэм стала неотъемлемой частью дома еще до того, как там появился Роджер, испуганный, только что осиротевший мальчуган пяти лет. Уже тогда будучи немолодой вдовой со взрослыми детьми, она, тем не менее, демонстрировала более чем достаточные запасы крепкой, в меру жесткой, материнской привязанности, когда Роджер приезжал домой в особняк на время каникул в школе. Она с преподобным являли собой странную парочку, и все же вместе они определенно создавали в старом доме уют.
Растроганный воспоминаниями, Роджер протянул руку и сжал ладонь Фионы. Она ответила тем же, карие глаза вдруг потеплели. Маленький, напоминающий бутон розы рот чуть приоткрылся, и она подалась к Роджеру, ее теплое дыхание обдало его ухо.
– Э-э, спасибо, – выпалил Роджер. Он выдернул свою ладонь из ее, словно обжегшись. – Огромное спасибо. За… за… э-э… чай и все остальное. Вкусно. Было вкусно. Очень вкусно. Спасибо.
Он отвернулся и, чтобы скрыть замешательство, торопливо потянулся за очередной стопкой бумаг, схватив из ящика, выбранного наугад, свернутую пачку газетных вырезок.
Он развернул пожелтевшие вырезки и разложил их на столе, прижимая ладонями. Нахмурившись с мнимой глубокой сосредоточенностью, он еще ниже склонил голову над размытым текстом. Через минуту Фиона с тяжким вздохом поднялась, звук ее шагов затих у двери. Роджер даже не поднял голову.
Испустив в свою очередь глубокий вздох, он на мгновение прикрыл глаза и вознес краткую благодарственную молитву за своевременное спасение. Да, Фиона привлекательна. Да, она, вне всякого сомнения, хорошо готовит. Кроме того она не в меру любопытна, настырна, действует на нервы и решительно настроена на замужество. Стоит хоть пальцем еще раз прикоснуться к этой розовой плоти, и в следующем месяце придется объявлять о предстоящем бракосочетании. Но если и дойдет до оглашения, то имя, увязанное с Роджером Уэйкфилдом в приходской книге, должно принадлежать Брианне Рэндалл, если уж спрашивать мнение Роджера.
Задаваясь вопросом, что именно он может на это ответить, Роджер открыл глаза и тут же заморгал. Потому что перед ним было имя, которое он воображал на свидетельстве о браке, – Рэндалл.
Нет, конечно, не Брианна Рэндалл. Клэр Рэндалл. Заголовок сообщал: «ВЕРНУЛАСЬ ИЗ МЕРТВЫХ». Под ним – фотография Клэр Рэндалл, лет на двадцать моложе, но мало чем отличавшейся от нынешней, если не считать выражения лица. Ее сфотографировали сидящей с прямой спиной на больничной койке, волосы взъерошены и развеваются, как знамена, нежный рот сжат, словно капкан, а эти же удивительные глаза пристально смотрят прямо в камеру.
Совершенно потрясенный, Роджер быстро пролистал пачку вырезок, затем снова перечитал их более внимательно. Хотя газеты постарались наделать из этой истории как можно больше шума, фактов было мало.
Клэр Рэндалл, жена известного историка доктора Франклина У. Рэндалла, пропала во время отпуска в Инвернессе в Шотландии поздней весной 1945³⁹ года. Машину, на которой она уехала, нашли, но сама женщина бесследно исчезла. Поскольку все поиски оказались тщетными, полиция и скорбящий муж пришли к выводу, что Клэр Рэндалл, должно быть, была убита, возможно, бродягой, а ее тело спрятано где-то в скалистых утесах этой местности.
А в 1948 году, почти три годя спустя, Клэр Рэндалл вернулась. Ее обнаружили растрепанной и одетой в лохмотья, бродившей неподалеку от того места, где она пропала. Хотя миссис Рэндалл казалась физически здоровой, пусть и слегка истощенной, она была дезориентирована и непоследовательна.
Чуть приподняв брови при мысли, что Клэр Рэндалл когда-либо была непоследовательной, Роджер пролистал остальные вырезки. В них содержалось немногим больше информации о том, что миссис Рэндалл лечилась от переохлаждения и потрясения в местной больнице. Там оказались и фотографии по-видимому переполненного счастьем мужа, Фрэнка Рэндалла. «Он выглядит скорее ошеломленным, чем обрадованным, – критически подумал Роджер, – и никто не осудил бы его за это».
Он с любопытством рассматривал фотографии. Фрэнк Рэндалл был стройным, красивым, аристократической внешности мужчиной. Темноволосый, со щеголеватой грацией, которая проявлялась в наклоне туловища, он стоял в дверях больницы, застигнутый фотографом врасплох, когда собирался навестить свою вновь обретенную жену.
Он обвел линию длинной узкой челюсти и изгиб головы и понял, что ищет черты Брианны в ее отце. Заинтригованный этой мыслью, он поднялся и взял с полки одну из книг Фрэнка Рэндалла. На задней стороне суперобложки нашелся снимок получше. На фото на обложке Фрэнк Рэндалл был запечатлен в цвете, анфас. Нет, волосы определенно темно-каштановые, а не рыжие. Это сияющее великолепие, должно быть, досталось ей от бабушки с дедушкой, вместе с темно-синими глазами, раскосыми, как у кошки. Красивые глаза, но совсем не такие, как у матери. И даже не такие, как у отца. Как ни старался, он не сумел разглядеть в лице знаменитого историка хоть что-то от огненной богини.
Со вздохом он закрыл книгу и собрал вырезки. На самом деле ему нужно перестать тратить время впустую и приступить к делу, иначе он просидит здесь весь следующий год.
Он уже собирался положить вырезки в стопку с памятными бумагами, когда одна из них, озаглавленная «ПОХИЩЕНА ФЕЯМИ?», привлекла его внимание. Вернее не вырезка, а дата, которая всплыла прямо над заголовком. 6 мая 1948 года.
Он осторожно положил вырезку, словно то была бомба, готовая взорваться у него в руке. Закрыл глаза и попытался вспомнить начало разговора с Рэндаллами. «В Массачусетсе, чтобы употреблять алкоголь, тебе должен исполниться двадцать один год, – сказала Клэр. – Брианне осталось ждать восемь месяцев». Выходит, двадцать. Брианне Рэндалл двадцать.
Не в состоянии быстро сосчитать в обратном порядке, он поднялся и принялся изучать вечный календарь, который викарий держал на свободном пространстве своей захламленной стены. Он отыскал дату и замер, прижав палец к бумаге, кровь отхлынула от его лица.
Клэр Рэндалл вернулась после своего таинственного исчезновения растрепанной, истощенной, бормочущей бессвязно… и беременной.





В конце концов Роджер все-таки заснул, но из-за своего бодрствования проснулся поздно, со слипающимися глазами и начинающейся головной болью, которую не смогли развеять ни холодный душ, ни щебетание Фионы за завтраком.
Ощущение было таким гнетущим, что он забросил работу и вышел из дома прогуляться. Шагая под моросящим дождем, он обнаружил, что свежий воздух унял головную боль, но, к сожалению, прояснил разум настолько, чтобы снова задуматься о последствиях вчерашнего открытия.
Брианна не знает. Это совершенно очевидно, судя по тому, как она говорила о своем покойном отце – или о человеке, которого считала своим отцом, Фрэнке Рэндалле. И, по-видимому, Клэр не хотела, чтобы она знала, иначе бы сама рассказала дочери. Разве что эта поездка в Шотландию должна была стать прелюдией к такому признанию? Настоящий отец, похоже, был шотландцем; в конце концов, Клэр пропала – и снова появилась – в Шотландии. И он все еще здесь?
Эта мысль ошеломила. Неужели Клэр привезла дочь в Шотландию, чтобы познакомить ее с настоящим отцом? Роджер с сомнением покачал головой. Чертовски рискованно делать нечто подобное. Наверняка это запутает Брианну и причинит невыносимую боль самой Клэр. Да и до смерти напугает ее отца. А девушка определенно была привязана к Фрэнку Рэндаллу. Что она почувствует, осознав, что мужчина, которого она любила и боготворила всю свою жизнь, на самом деле вообще не связан с ней кровными узами?
Роджер испытывал стыд за всех, кого это касалось, включая себя самого. Он не напрашивался на участии во всем этом, и желал оказаться в том же состоянии блаженного неведения, что и совсем недавно. Ему нравилась Клэр Рэндалл, очень нравилась, и мысль о том, что она изменила мужу, вызывала у него отвращение. Но он тут же высмеял себя за старомодную сентиментальность. Кто знал, как складывалась ее жизнь с Фрэнком Рэндаллом? Возможно, у нее была веская причина сбежать с другим мужчиной. Но тогда почему она вернулась?
Вспотевший и мрачный Роджер побрел обратно к дому. Он сбросил пиджак в прихожей и поднялся наверх, чтобы принять ванну. Иногда ванна помогала ему успокоиться, а он чувствовал, как сильно нуждается в успокоении.
Он провел рукой по ряду вешалок в гардеробе, нащупывая пушистое плечо своего поношенного махрового халата. Затем, помедлив немного, он потянулся дальше в глубь шкафа, двигая вешалки вдоль штанги, пока не ухватил ту, что искал.
Он с нежностью рассматривал потрепанный старый халат. Желтый шелк подкладки выцвел до охристого, но разноцветные павлины казались, как никогда, яркими, с величественной беззаботностью расправляя хвосты и глядя на публику глазами, похожими на черные бусинки. Он поднес мягкую ткань к носу и глубоко вдохнул, прикрыв глаза. Слабый аромат «Боркум Рифф»⁴⁰ и пролитого виски оживил в памяти преподобного Уэйкфилда так, как не смогла даже стена с отцовской мелочевкой.
Сколько раз он вдыхал именно этот умиротворяющий запах с перекрывающей его ноткой одеколона «Олд Спайс», прижимаясь лицом к мягкой глади шелка, а пухлые руки преподобного обнимали его, суля убежище. Остальную одежду старика он отдал «Оксфаму», но с халатом почему-то расстаться не смог.
Повинуясь импульсу, он накинул халат на голые плечи, слегка удивившись его легкому теплу, похожему на прикосновение пальцев к коже. Он удовлетворенно повел плечами под шелком, затем плотно запахнул его вокруг торса, завязав пояс небрежным узлом.
Настороженно озираясь на случай вторжения Фионы, он направился по верхнему коридору в ванную. Колонка с горячей водой возвышалась у изголовья ванны, словно страж священного источника, приземистый и вечный. Еще одним из его юношеских воспоминаний был еженедельный страх перед попытками разжечь колонку с помощью кремневого бойка, чтобы нагреть воду для ванны; газ с угрожающим шипением вырывался у него над головой, когда руки, потные из-за боязни взрыва и неминуемой смерти, безуспешно скользили по металлу бойка.
Колонка, давно работавшая автоматически благодаря манипуляциям с ее таинственными внутренностями, теперь тихо булькала сама по себе, горелка в ее основании урчала и свистела невидимым пламенем под металлическим щитком. Роджер до упора повернул треснутый кран горячей воды, добавил на пол-оборота холодной и в ожидании, пока наполнится ванна, застыл, изучая себя в зеркале.
Вроде бы и не так плох собой, пришел он к выводу, втягивая живот и выпрямляясь перед большим, в полный рост, зеркалом с этой стороны двери. Крепкий. Подтянутый. Длинноногий, но не голенастый. Возможно, чуточку костляв в плечах? Он критически прищурился, поворачивая свое худощавое тело туда-сюда.
Он пробежался рукой по густым черным волосам, пока они не встали торчком, будто кисточка для бритья, и попытался представить себя с бородой и длинными волосами, как у некоторых его студентов. Он будет выглядеть стильно или попросту допотопно? А может, серьгу, пока есть возможность? Тогда он станет похожим на пирата вроде Эдварда Тича⁴¹ или Генри Моргана⁴². Он сдвинул брови и оскалил зубы.
– Гррррр, – сказал он своему отражению.
– Мистер Уэйкфилд? – ответило отражение.
Роджер испуганно отпрянул и больно ударился пальцем ноги о выступающую декоративную ножку старинной ванны.
– Ой!
– Вы в порядке, мистер Уэйкфилд? – спросило зеркало.
Фарфоровая ручка двери задребезжала.
– Конечно, в порядке! – раздраженно рявкнул он, свирепо глядя на дверь. – Уходите, Фиона, я принимаю ванну!
Из-за двери послышалось хихиканье.
– Фу, второй раз за день. Разве не пижонство, а? Хотите мыла для бритья с лавровишней⁴³? Оно там, в шкафчике, если надо.
– Нет, не хочу, – прорычал он.
Вода заполнила ванну до половины, и он завернул краны. Внезапная тишина подействовала успокаивающе, и он глубоко вдохнул пар в легкие. Он шагнул в воду, слегка поморщившись от жара, и осторожно опустился, почувствовав, как на лице проступил легкий пот, когда тепло разлилось по телу.
– Мистер Уэйкфилд?
Голос вернулся, щебеча по ту сторону двери, как задиристая малиновка.
– Поди прочь, Фиона, – процедил он сквозь зубы, расслабившись в ванне. Курящаяся вода окутывала его, умиротворяя, как объятия возлюбленной. – У меня есть все, что нужно.
– Нет, нету, – заявил голос.
– Нет, есть.
Его взгляд скользнул по впечатляющему строю бутылочек, банок и принадлежностей, расставленных на полке над ванной.
– Шампунь трех видов. Кондиционер для волос. Крем для бритья. Бритва. Мыло для тела. Мыло для лица. Средство после бритья. Одеколон. Дезодорант. Мне ничего больше не нужно, Фиона.
– А полотенца? – сладко пропел голос.
Окинув безумным взглядом пространство ванной комнаты, где не оказалось ни одного полотенца, Роджер закрыл глаза, стиснул зубы и медленно сосчитал до десяти. Этого оказалось недостаточно, и он досчитал до двадцати. Затем, почувствовав, что может ответить, не закипая от злости, он спокойно произнес:
– Хорошо, Фиона. Оставьте их за дверью, пожалуйста. А потом, пожалуйста… пожалуйста, Фиона… уйдите.
Шорох за дверью сменился звуком неохотно удаляющихся шагов, и Роджер со вздохом облегчения отдался радостям уединения. Покой. Тишина. Никакой Фионы.
Теперь, когда он мог более объективно поразмыслить о своем неутешительном открытии, ему стало чересчур любопытно узнать о таинственном настоящем отце Брианны. Судя по дочери, мужчина, должно быть, обладал исключительной физической привлекательностью; неужели одного этого было достаточно, чтобы соблазнить такую женщину, как Клэр Рэндалл?
Он уже спрашивал себя, был ли отец Брианны шотландцем. Живет ли он – или когда-то жил – в Инвернессе? Он предположил, что подобная близость могла объяснить нервозность Клэр и то впечатление, что она о чем-то замалчивает. Но объясняло ли это те загадочные просьбы, с которыми она обратилась к нему? Она не хотела, чтобы он брал Брианну в Крейг-на-Дун или упоминал командира людей из Брох-Туараха при ее дочери. Чего ради?
Внезапная мысль заставила его выпрямиться в ванне, вода беззаботно захлюпала по чугунным стенкам. Что если ее интересовал не воин-якобит восемнадцатого века, а лишь его имя? Что если мужчину, который стал отцом ее дочери в 1947 году, тоже звали Джеймс Фрейзер? В Хайленде это довольно распространенное имя.
Да, решил он, это вполне могло объяснить все. Что касается стремления Клэр самой показать дочери каменный круг, возможно, это также связано с тайной ее отца; может, именно там она встретила этого человека, или, допустим, именно там была зачата Брианна. Роджер был хорошо осведомлен, что каменный круг часто использовался в качестве места для свиданий; в старшей школе он и сам водил туда девчонок, рассчитывая, что аура языческой таинственности в кругу ослабит их оборону. Это всегда срабатывало.
Ему вдруг представился невероятный образ: прекрасные белые конечности Клэр Рэндалл, сцепленные в дикой несдержанности с обнаженным, напряженным телом рыжеволосого мужчины, два тела, скользкие от дождя и перепачканные примятой травой, извивающиеся в экстазе среди стоячих камней. Видение оказалось настолько ошеломляющим в своей конкретности, что его бросило в дрожь, пот стекал по груди и растворялся в дымящейся воде ванны.
Господи! Как он посмотрит в глаза Клэр Рэндалл, когда они встретятся в следующий раз? Что он скажет Брианне, если уж на то пошло? «Читали в последнее время какие-нибудь интересные книги? Видели какую-нибудь хорошую киношку? Известно ли вам, что вы – незаконнорожденная?»
Он тряхнул головой, пытаясь прояснить мысли. Суть в том, что он не знал, как быть дальше. Ситуация запутанная. Он не хотел принимать в этом участия, и все же он принимал. Ему нравилась Клэр Рэндалл; Брианна Рэндалл ему тоже нравилась – гораздо больше чем просто нравилась, следует признать. Он хотел защитить ее и избавить от любой боли, насколько мог. И тем не менее, казалось, нет никакого способа сделать это. Все, что ему оставалось, – это держать рот на замке, пока Клэр Рэндалл не осуществит то, что собиралась. А потом быть рядом, чтобы собрать осколки.

===

20. Джордж Мюррей (1694 – 1760 гг.) – шотландский дворянин и военный, который принимал участие в якобитских восстаниях 1715, 1719 и играл ключевую роль в 1745 году.
21. Дональд Камерон из Лохила, «Великодушный Лохил», 19-й вождь клана Камерон, (ок. 1695 – октябрь 1748 гг.) – соратник Красавчика принца Чарли в якобитском восстании 1745 года. Умер в изгнании во Франции от менингита.
22. Flying Scotsman (с англ. – «Летучий шотландец») – пассажирский поезд-экспресс, обслуживающий маршрут Лондон – Эдинбург по Магистрали Восточного побережья (East Coast Main Line). Впервые пассажирское сообщение между столицами Англии и Шотландии было открыто в 1862 году.
23. AA Limited, известная как AA (ранее Автомобильная ассоциация) – британская автомобильная ассоциация, основанная в 1905 году, которая в настоящее время предлагает страхование транспортных средств, уроки вождения, страхование от поломок, кредиты, консультации по вождению, дорожные карты и другие услуги.
24. Буквально: погоня за диким гусем. Выражение взято из пьесы Шекспира «Ромео и Джульетта». В те времена оно обозначало особый вид лошадиных скачек. В этой скачке лошади оправлялись за первой лошадью через равные промежутки времени, причем первая лошадь отправлялась в произвольном направлении. При этом всадники, не зная, куда направился всадник на первой лошади, скакали в разные стороны, имитируя тем самым стаю диких гусей, которых вспугнули с места и которые пытаются прибиться к своему вожаку. Всадники должны были скакать за первой лошадью, не отставая от нее, куда бы она ни побежала, так же как дикие гуси следуют в полете за вожаком. В современном английском языке wild-goose chase – это не про лошадей или гусей: это выражение описывает ситуацию, когда вы по глупости гоняетесь за чем-то, что невозможно получить – или чего не существует вовсе.
25. Георг II.
26. Судовая роль – в торговом мореплавании основной судовой документ, содержащий сведения о количестве и составе экипажа при приходе и отходе судна; подтверждающий служебное положение моряка на судне.
27. Массачусетс – штат в Новой Англии, расположенный на северо-востоке США, на берегу Атлантического океана. Столица и крупнейший город Бостон.
28. Битва при Фолкерке – крупное сражение между войсками шотландцев под предводительством Уильяма Уоллеса и англичанами, состоявшееся 22 июля 1298 года около шотландского города Фолкерка во время Первой войны за независимость Шотландии.
29. Кекс Данди, Данди кейк – шотландский кекс с коринкой, изюмом из белого кишмиша и миндалём, иногда также с цедрой, один из национальных десертов Шотландии.
30. Почти 137 кг.
31. В оригинале Kleenex. Kleenex – торговая марка для различных продуктов на бумажной основе, таких как носовые платки, туалетная бумага, бумажные полотенца, тампоны и подгузники. В США название Kleenex стало – в обиходе, но не на законодательном уровне – обобщенным: популярность продукта привела к использованию его названия для обозначения любых бумажных носовых платков, независимо от марки.
32. Правительство Её Величества или Правительство Великобритании.
33. Строчка из припева «Сердцевины дуба» (англ. «Heart of Oak») – официального марша Королевского военно-морского флота. Слова и музыка были написаны в 1759 году. Дуб в названии песни отсылает к древесине, из которой обычно изготавливались британские военные корабли в эпоху мореплавания. «Сердцевина дуба» – самая прочная центральная древесина дерева.
34. 6,1 м.
35. 3,66 м.
36. Рота́тор (от лат. rotator – вращатель), или мимеограф – машина трафаретной печати, предназначенная для оперативного размножения книг малыми и средними тиражами. Трафареты изготавливают от руки или машинописным способом на восковой бумаге или плёнке, а также фотомеханическим, фотоэлектрическим или гальваническим способами.
37. Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства.
38. Генеральная ассамблея Шотландской церкви является суверенной и высшей палатой Шотландской церкви и, таким образом, – руководящим органом Церкви. Как правило, она собирается каждый год и возглавляется председателем, избранным на первом заседании Ассамблеи.
39. В оригинале 1946 года. Исправлена ошибка, допущенная в первой книге, но здесь это уже неуместно, т.к. влияет на сюжет. Мы знаем, что время в XVII и XX веке движется параллельно, и должно пройти три года и там, и здесь.
40. Боркум Рифф – марка трубочного табака, производимого в Дании. В основу табаков, пользующихся спросом среди курильщиков, производство которых началось в 60-х годах прошлого столетия, входят популярные сорта Вирджиния и Берли. Отличительной чертой Borkum Riff, является глубокая нарезка и добавление виски.
41. Эдвард Тич по прозвищу Чёрная Борода (1680 – 1718 гг.) – английский пират, действовавший в Вест-Индии и на восточном побережье североамериканских колоний Великобритании.
42. Генри Морган (1635 – 1688 гг.) – английский мореплаватель (родом из Уэльса), пират, капер, позже плантатор и вице-губернатор на острове Ямайка, активно проводивший английскую колониальную политику.
43. Лавровишневая вода – разновидность одеколона и лосьона после бритья. Также используется в качестве дезодоранта и отдушки мыла для бритья.

Я гадала, сколько же в Инвернессе крошечных закусочных. По обе стороны Хай-стрит, насколько хватало глаз, расположились маленькие кафе и сувенирные магазины. Как только королева Виктория⁴⁵, оказав этому месту монаршую поддержку, сделала Шотландское нагорье безопасным для путешественников, туристы во всё возрастающем количестве устремились на север. Шотландцы, не привыкшие встречать с юга ничего, кроме вооруженных нападений и политического вмешательства, с блеском приняли вызов.
Вам не удалось бы пройти дальше нескольких футов по главной улице любого хайлендского городка, не наткнувшись на магазин, торгующий шорти⁴⁶, эдинбургскими леденцами⁴⁷, расшитыми чертополохом носовыми платками, игрушечными волынками, клановыми кокардами из литого алюминия, ножами для вскрытия конвертов в виде клейморов, кошельками для мелочи наподобие спорранов (некоторые с морфологически правильным «шотландец»⁴⁸, прилепленным снизу), и поражающим воображение ассортиментом поддельных клановых тартанов, украшающих всевозможные вещи из ткани вроде кепок, галстуков и столовых салфеток, включая особенно отвратительный желтый узор «бьюкенен», используемый для пошива мужских нейлоновых трусов с Y-образным швом спереди⁴⁹.
Разглядывая разнообразие кухонных полотенец с нанесенным как по трафарету крайне неточным изображением Лох-Несского чудовища, распевающего «Auld Lang Syne»⁵⁰, я подумала, что Виктории за многое стоит ответить.
Брианна медленно брела по узкому проходу магазина, запрокинув голову и с изумлением разглядывая ассортимент сувениров, свисающих со стропильных балок.
– Как думаешь, они настоящие? – спросила она, указывая на вставленные в оправу оленьи рога, из любопытства тычущиеся своими острыми отростками в сплошной лес басовых трубок волынок.
– Рога? О да. Не думаю, что технология производства пластиковых изделий уже настолько продвинулась, – ответила я. – И потом, взгляни на цену. Все, что стоит больше сотни фунтов, скорее всего, настоящее.
Глаза Брианны расширились, она опустила голову.
– Ничего себе. Пожалуй, вместо этого возьму Джейн отрез тартана на юбку.
– Качественный шерстяной тартан стоит не меньше, – сухо заметила я, – но везти его домой в самолете будет гораздо проще. Так что давай заглянем в магазин фирменных килтов, у них лучшее качество.
Начался дождь – понятное дело – и мы сунули свои обернутые бумагой пакеты под плащи, надетые по моему предусмотрительному настоянию. Брианна издала смешок, вдруг развеселившись:
– Так привыкаешь называть эти штуки «мак»⁵¹, что забываешь, как они называются на самом деле. Не удивлена, что их изобрел шотландец, – добавила она, глядя на воду, стекающую с края козырька над головой. – Здесь все время идет дождь?
– В общем-то, да, – ответила я, бегло всматриваясь сквозь проливной дождь в полосу встречного движения. – Хотя я всегда считала мистера Макинтоша изрядным неженкой, большинство шотландцев, которых я знала, были практически невосприимчивы к дождю.
Я резко прикусила губу, но Брианна не заметила оговорки; она смотрела на поток воды глубиной по щиколотку, бегущий по водоотводу.
– Знаешь что, мама, похоже, нам лучше пойти к переходу. Здесь, в неположенном месте, у нас перебраться не получится.
Кивнув в знак согласия, я последовала за ней по улице, сердце под влажным защитным слоем макинтоша колотилось от выброса адреналина. «Когда уже ты положишь этому конец? – вопрошал рассудок. – Ты не можешь постоянно следить за словами и проглатывать половину из того, что начинаешь говорить. Почему просто не сказать ей?»
«Не теперь, – размышляла я про себя. – Я не трусиха – а если и трусиха, всё равно. Но еще не время». Я хотела, чтобы она сначала увидела Шотландию. Не здесь, – мы как раз проходили мимо магазина, где были выставлены детские пинетки из тартана, – а в глубинке. И Каллоден. Больше всего я хотела, чтобы у меня появилась возможность рассказать ей конец этой истории. А для этого мне необходим Роджер Уэйкфилд.
Словно моя мысль вызвала его к жизни, на парковке слева мое внимание привлекла ярко-оранжевая крыша видавшего виды «морриса», светящаяся, как фонарь Белиши⁵² в туманной сырости.
Брианна тоже заметила его – в Инвернессе не могло быть много автомобилей столь специфического цвета и затрапезного вида – и, указав на него, спросила:
– Гляди, мама, а это машина не Роджера Уэйкфилда?
– Да, похоже на то, – ответила я.
Справа находилось кафе, откуда доносился аромат свежеиспеченных сконов, зачерствелых тостов и кофе, смешивающийся со свежим дождливым воздухом. Я схватила Брианну за руку и потащила ее к кафе.
– Кажется, я все-таки проголодалась, – объяснила я. – Давай выпьем какао с печеньем.
Будучи, по сути, еще ребенком, чтобы соблазниться шоколадом, и достаточно юной, чтобы охотно есть в любое время, Бри не стала спорить, а сразу уселась и взяла заляпанный чаем лист зеленой бумаги, служивший ежедневным меню.
Мне не особенно хотелось какао, но точно хотелось минуту-другую подумать. На бетонной стене автостоянки через дорогу красовался большой знак с надписью: «ПАРКОВКА ТОЛЬКО ДЛЯ СКОТСРЕЙЛ⁵³», сопровождаемый – буквами поменьше – различными угрозами относительно того, что произойдет с транспортными средствами тех, кто припарковался там, не являясь пассажиром поезда. И если Роджер не знал о силах правопорядка в Инвернессе что-то неизвестное мне, то, скорее всего, он сел на поезд. Допустим, он мог отправиться куда угодно, но наиболее вероятными казались либо Эдинбург, либо Лондон. Он серьезно относился к этому исследованию, славный парень.
Сами мы прибыли поездом из Эдинбурга. Я попыталась вспомнить расписание, но безуспешно.
– Интересно, Роджер вернется вечерним поездом? – сказала Брианна, отвечая на мои мысли со сверхъестественностью, от которой я поперхнулась какао.
Тот факт, что она задумывалась о возвращении Роджера, заставил меня задаться вопросом, как сильно заинтересовал ее молодой мистер Уэйкфилд.
По-видимому, изрядно.
– Я тут подумала, – небрежно продолжила она, – может, нам стоит купить что-нибудь для Роджера Уэйкфилда, раз уж мы гуляем – в благодарность за исследование, что он для нас делает?
– Неплохая мысль, – приятно удивившись, сказала я. – Как думаешь, что бы ему понравилось?
Она нахмурилась, уткнувшись в свое какао, будто искала вдохновения.
– Не знаю. Что-нибудь симпатичное; похоже, с этим исследованием придется много повозиться.
Вдруг она подняла на меня глаза, приподняв брови.
– Почему ты попросила его? – поинтересовалась она. – Если тебе захотелось проследить за людьми из восемнадцатого века, есть агентства, которые этим занимаются. Генеалогией и тому подобным, я имею в виду. Папа всегда обращался в «Скот-серч», если ему нужно было выяснить родословную и не было времени делать это самостоятельно.
– Да, я знаю, – ответила я и глубоко вздохнула. Мы ступили на зыбкую почву. – Это исследование… оно значило очень много для… для твоего отца. Он бы хотел, чтобы им занимался Роджер Уэйкфилд.
– А-а.
Какое-то время она молчала, наблюдая за дождевыми брызгами и перламутровыми каплями на окне кафе.
– Ты скучаешь по папе? – спросила она вдруг, уткнувшись носом в свою чашку и опустив ресницы, чтобы не смотреть на меня.
– Да, – произнесла я. Провела указательным пальцем по краю своей нетронутой чашки, вытирая капли расплескавшегося какао. – Мы не всегда ладили, ты знаешь, но… да. Мы уважали друг друга, это говорит о многом. И любили друг друга, несмотря ни на что. Да, я действительно по нему скучаю.
Она без слов кивнула и накрыла мою ладонь своей, легонько сжав. Я обхватила ее пальцы, длинные и теплые, и мы недолго посидели, сцепив руки и потягивая какао в тишине.
– Знаешь, – сказала я наконец, отодвигая скрипнувший металлом по линолеуму стул, – я кое-что забыла. Мне нужно отправить письмо в больницу. Собиралась сделать это по дороге в город, но запамятовала. Думаю, если потороплюсь, то как раз успею отправить его с последней почтой. Почему бы тебе не пойти в магазин килтов – это чуть дальше по улице, на другой стороне, – а я к тебе присоединюсь после того, как схожу на почту?
Бри выглядела удивленной, однако с готовностью кивнула:
– А-а. Окей. Но ведь почтовое отделение далеко отсюда? Ты промокнешь насквозь.
– Ничего страшного. Возьму такси.
Я оставила на столе фунтовую банкноту, чтобы расплатиться за еду, и снова натянула плащ.
В большинстве городов обычная реакция такси на дождь – исчезать, словно они растворимые. Однако в Инвернессе такое поведение привело бы к быстрому вымиранию вида. Не успела я пройти и квартала, как обнаружила два притаившихся возле отеля приземистых черных такси и с приятным чувством узнавания скользнула в теплый, пропахший табаком салон. Кроме того, что в британских такси было больше места для ног и комфортнее, они и пахли не так, как американские; то незначительное, чего мне – я этого раньше не осознавала – не хватало последние двадцать лет.
– Номер шестьдесят четыре? Такой старый особняк, а?
Несмотря на мощность обогревателя в кабине, водитель был по уши закутан в шарф и толстую куртку, а плоская кепка защищала его макушку от случайных сквозняков. Современные шотландцы сделались несколько мягкотелыми, размышляла я; далеко позади те дни, когда выносливые горцы спали среди вереска в одних рубашках и пледах. С другой стороны, я тоже не очень-то жаждала спать в вереске, завернувшись в мокрый плед. Я кивнула водителю, и мы с плеском тронулись с места.
Я чувствовала себя чуть ли не провокатором, пробираясь тайком, чтобы побеседовать с экономкой Роджера в его отсутствие, и обманывая Бри в придачу. С другой стороны, было бы трудно объяснить кому-либо из них, чем именно я занимаюсь. Я еще не решила точно, как и когда скажу им то, что должна сказать, но знала, что еще не время.
Мои пальцы нащупали внутренний карман макинтоша, и меня успокоил хруст конверта из «Скот-серч». Пусть я и не уделяла большого внимания работе Фрэнка, но знала о фирме, штат которой состоял из полудюжины профессиональных исследователей-историков, специализирующихся на шотландской генеалогии; это не то место, где можно получить генеалогическое древо, демонстрирующее ваше родство с Робертом Брюсом⁵⁴, и довольствоваться этим.
Они проделали свою, как всегда тщательную и ненавязчивую, работу в отношении Роджера Уэйкфилда. Я узнала, кто были его родители и их предки примерно до седьмого или восьмого колена. Чего я не знала, так это из какого теста он сделан. Время покажет.
Я расплатилась с таксистом и прошлепала по подтопленной дорожке к порогу дома старого священника. На крыльце было сухо, и у меня появилась возможность стряхнуть с себя бо́льшую часть влаги, прежде чем на мой звонок открыли дверь.
Фиона приветливо, широко улыбнулась; у нее было круглое жизнерадостное личико, и улыбка казалась вполне естественным проявлением. На ней были джинсы и фартук с оборками, и от его складок, как от ладанки, исходил аромат лимонной мастики для полов и свежей выпечки.
– Ой, миссис Рэндалл! – воскликнула она. – Могу я вам чем-нибудь помочь?
– Мне кажется, пожалуй, что можете, Фиона, – ответила я. – Мне бы хотелось поговорить с вами о вашей бабушке.





– Ты уверена, что в порядке, мама? Я могла бы позвонить Роджеру и попросить его поехать завтра, если ты хочешь, чтобы я осталась с тобой.
Брианна застыла в дверях спальни пансиона, озабоченно нахмурив брови. Одета она была для прогулки – в сапоги, джинсы и свитер, однако добавила яркий оранжево-синий шелковый шарф, который Фрэнк привез ей из Парижа незадолго до своей смерти два года назад.
– Как раз под цвет твоих глаз, маленькая красотка, – сказал он, улыбаясь, когда накинул шарф ей на плечи, – оранжевый.
«Маленькая красотка» стало для них вроде шутки, поскольку рост Бри был выше скромных пяти футов десяти дюймов⁵⁵ Фрэнка с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать. Однако так он называл ее с раннего детства, и когда он протянул руку, чтобы коснуться кончика ее носа, нежность прежнего прозвища никуда не делась.
Шарф – синяя часть – действительно был под цвет ее глаз: шотландских озер и летнего неба, а еще туманной синевы далеких гор. Я знала, что она очень им дорожит, и на несколько пунктов повысила свою оценку ее интереса к Роджеру Уэйкфилду.
– Нет, со мной все будет хорошо, – заверила я. И махнула в сторону прикроватной тумбочки, на которой красовался маленький заварочный чайник, заботливо укрытый вязаным чехлом, чтобы не остывал, и посеребренная подставка для тостов, так же заботливо сохраняющая тосты привлекательными и холодными. – Миссис Томас принесла мне чай с тостами; может, позже я смогу перекусить немного, пусть и без аппетита.
Я надеялась, что она не слышит урчание пустого желудка под одеялом, выражающее возмущенное отрицание подобной перспективы.
– Ну ладно, – она нехотя повернулась к двери. – Но мы вернемся сразу после Каллодена.
– Из-за меня не торопитесь! – крикнула я ей вслед.
Я подождала, пока не услышала звук закрывающейся внизу двери, убедившись, что она ушла. Только тогда я полезла в ящик тумбочки за большой плиткой шоколада «Херши» с миндалем, которую припрятала там накануне вечером.
Сердечные отношения с желудком были восстановлены, я откинулась на подушки, рассеянно наблюдая, как серая дымка сгущается в небе на улице. По окну периодически стучала верхушка липовой ветки с набухшими почками; поднимался ветер. В спальне было очень тепло, у изножья кровати издавало гул вентиляционное отверстие центрального отопления, но я все равно дрожала. На Каллоденском поле, должно быть, холодно.
Возможно, не так холодно, как в апреле 1746-го, когда Красавчик принц Чарли вывел своих людей на это поле, чтобы противостоять ледяному дождю со снегом и грохоту английских пушек. Свидетельства того дня подтверждали, что стужа стояла страшная, а раненых горцев, насквозь промокших от крови и дождя, сваливали в кучу с убитыми, в ожидании милосердия со стороны английских победителей. Герцог Камберлендский, командующий английской армией, поверженных не щадил.
Мертвецов укладывали, словно хворост, и сжигали, дабы предотвратить распространение заразы, и история гласит, что многих раненых постигла та же участь, не удостоив последней пули. Все они покоились теперь, недосягаемые для войны и непогоды, под зеленой дерниной Каллоденского поля.
Я видела это место однажды, почти тридцать лет назад, когда Фрэнк отвез меня туда в наш медовый месяц. Теперь Фрэнка тоже нет в живых, и я привезла в Шотландию дочь. Я хотела, чтобы Брианна увидела Каллоден, но никакая сила на земле не заставила бы меня вновь ступить на эту гибельную вересковую пустошь.
Я решила, что лучше оставаться в постели, чтобы не подорвать веру во внезапное недомогание, которое помешало мне сопровождать Брианну и Роджера в их поездке; миссис Томас могла проболтаться, если я встану и распоряжусь насчет обеда. Я заглянула в ящик: еще три плитки шоколада и детективный роман. Если повезет, это позволит мне продержаться весь день.
Роман оказался сносным, но порывы усиливающегося ветра за окном действовали гипнотически, а объятия теплой постели притягивали. Я мирно провалилась в сон, и мне снились горцы в килтах и тихий говор шотландцев, жужжащих у костра, словно пчелы в вереске.

===

45. Виктория – королева Соединённого королевства Великобритании и Ирландии с 20 июня 1837 года и до своей смерти в 1901 году. Королева Виктория и принц Альберт сразу же почувствовали симпатию к Хайленду, и благодаря им королевская семья установила связи с Шотландией, которые не прерывались последующими поколениями. Королевская чета сняла, а позже и приобрела поместье Балморал, где в 1848 году жила в первый из своих многочисленных визитов. Замок был построен в 1853 году.
46. Шортбред (англ. shortbread) или шорти (англ. shortie) – традиционное шотландское печенье, которое обычно готовят из сахара, сливочного масла и пшеничной муки. В отличие от многих других видов печенья и хлебобулочных изделий, шортбред не содержит разрыхлителя или пищевой соды.
47. Эдинбургский леденец – традиционное шотландское кондитерское изделие, которое сильно отличается от обычных леденцов. Состоит из сахара, воды, винного камня, красителей и ароматизаторов. Формируется в виде палочек и имеет мягкую и рассыпчатую текстуру.
48. В оригинале Scotchman. Используется только в речи нешотландцев. Самоназвание шотландцев – Scots.
49. Брифы – тип мужского нижнего белья. Представляют собой плотно облегающие трусы. В Великобритании термин не прижился, и мужские трусы такого типа часто называют «Y-fronts» из-за перевернутой Y, образуемой швами спереди.
50. Auld Lang Syne (рус. Старое доброе время) – шотландская песня на стихи Роберта Бёрнса, написанная в 1788 году. Известна во многих странах, особенно англоязычных, и чаще всего поётся при встрече Нового года, сразу после полуночи. Была переведена на русский Самуилом Маршаком под названием «Старая дружба».
51. Сокращение от «макинтош», по имени изобретателя этого вида плаща – шотландца Чарльза Макинтоша.
52. «Фонарь Белиши» – мигающий оранжевый шар на столбе; показывает место перехода через улицу. Назван по имени Лесли Хор-Белиши – британского министра транспорта с 1934 по 1937 годы, который дал ход этому изобретению.
53. ScotRail Trains Limited, или ScotRail – шотландская железнодорожная компания.
54. Роберт I Брюс (1274 – 1329 гг.) – король Шотландии (1306 – 1329 гг.), один из величайших шотландских монархов, организатор обороны страны в начальный период войны за независимость против Англии, основатель королевской династии Брюсов.
55. 178 см.

– Какая мерзкая мелкая свинячья физиономия!
Брианна наклонилась, зачаровано разглядывая манекен в красном мундире, грозно расположившийся у стены в фойе Каллоденского Информационного центра. Ростом он был на несколько дюймов выше пяти футов⁵⁶, напудренный парик был воинственно сдвинут на низкий лоб и отвисшие розоватые щеки.
– Ну, он был толстым коротышкой, – довольно согласился Роджер. – Но первоклассным генералом, по крайней мере по сравнению с его элегантным кузеном вон там.
Он махнул рукой в сторону более высокой фигуры Карла Эдуарда Стюарта по другую сторону фойе, который доблестно смотрел вдаль из-под своего синего бархатного боннета с белой кокардой, надменно игнорируя герцога Камберлендского.
– Его называли «Мясник Билли», – Роджер указал на герцога, такого бесстрастного в белых бриджах до колен и расшитом зо́лотом мундире. – И не без оснований. Не считая того, что они натворили здесь, – он махнул в сторону весенне-зеленой вересковой пустоши за окном, потускневшей из-за низко нависшего неба, – люди Камберленда ответственны за самое разрушительное правление английского террора, которое когда-либо видело Шотландское нагорье. Они гнали выживших в битве обратно в холмы, устраивая поджоги и мародерствуя по пути. Женщины и дети обрекались на голодную смерть, а мужчин расстреливали прямо на месте – даже не потрудившись выяснить, сражались ли они когда-нибудь за Чарли. Один из современников герцога сказал о нем: «Он сотворил пустыню и назвал ее миром»⁵⁷ – и боюсь, что герцог Камберлендский до сих пор ощутимо непопулярен в здешних краях.
Это было действительно так; куратор музея в Центре, приятель Роджера, рассказывал ему, что если к фигуре Красавчика принца относились с благоговейным уважением, то пуговицы с кителя герцога постоянно исчезали, а сама фигура становилась мишенью не одной грубой шутки.
– Он рассказывал, что как-то утром пришел пораньше и, включив свет, обнаружил, что из живота его светлости торчит настоящий шотландский дирк, – сказал Роджер, кивая на пухлую низенькую фигуру. – Говорил, что это его здо́рово напугало.
– Надо думать, – пробормотала Брианна, глядя на герцога и приподняв брови. – Люди все еще относятся к этому так серьезно?
– О да. У шотландцев хорошая память, и они не из тех, кто легко прощает.
– Правда? – она с любопытством посмотрела на него. – Вы шотландец, Роджер? Уэйкфилд – не похоже на шотландскую фамилию, но что-то в том, как вы говорили о герцоге Камберлендском…
На ее губах обозначился намек на улыбку, но он не был уверен, не дразнят ли его, и ответил вполне серьезно:
– О да, – произнеся это, он улыбнулся. – Я шотландец. Видите ли, Уэйкфилд – не моя фамилия; ее дал мне преподобный, когда усыновил меня. Он приходился моей матери дядей – когда во время войны родители погибли, он взял меня к себе. А настоящая моя фамилия Маккензи. Что касается герцога Камберлендского… – он кивнул на зеркальное окно, через которое были отчетливо видны памятники на Каллоденском поле. – Там есть клановый камень, на котором высечено имя Маккензи, и под ним – немало моих родственников.
Он протянул руку и щелкнул по золотому эполету, заставив его раскачиваться.
– Я не принимаю это так близко к сердцу, как некоторые, но тоже не забыл, – он подал ей руку. – Может, прогуляемся?
На улице было холодно, порывистый ветер трепал два развевавшихся на древках флага, установленных по обе стороны от вересковой пустоши. Один желтый, другой красный – они отмечали позиции, на которых позади своих войск стояли два командующих в ожидании исхода сражения.
– На приличном расстоянии расположились, как я погляжу, – сухо подметила Брианна. – Ни малейшего шанса попасть под шальную пулю.
Роджер заметил, что она дрожит, взял ее руку и, притягивая ближе, прижал ладонь локтем. Ему показалось, что он вот-вот лопнет от внезапного наплыва блаженства, которое ему доставило прикосновение к ней, и попытался замаскировать это, отгородившись историческим монологом.
– Что ж, тогда так командовали генералы – из тыла. Особенно Чарли: в конце битвы он с такой поспешностью удрал, что забыл свой сервиз для пикника из стерлингового серебра⁵⁸.
– Сервиз для пикника? Он устроил пикник посреди сражения?
– О да!
Роджер обнаружил, что ему очень нравится выглядеть в глазах Брианны шотландцем. Обычно он прилагал все усилия, чтобы изменить свой акцент в соответствии с универсальным оксбриджским⁵⁹ произношением, которое практиковал в университете, но сейчас дал ему волю ради улыбки, которая появлялась на ее лице, как только она его слышала.
– А знаете, почему его называли «Принц Чарли»? – спросил Роджер. – Англичане непременно думают, что это прозвище, демонстрирующее, как сильно его любили люди.
– Это не так?
Роджер покачал головой.
– Ну уж нет. Свои люди называли его «принц Тчарлах», – произнес он точно по буквам, – что по-гэльски значит Чарльз. Тчарлах мак Шеймус – Чарльз, сын Джеймса. На самом деле, очень официально и уважительно. Все дело в том, что Тчарлах по-гэльски звучит чертовски похоже на «Чарли» по-английски.
Брианна усмехнулась.
– Значит, он вовсе не был Красавчиком принцем Чарли?
– Не тогда, – Роджер пожал плечами. – Теперь, конечно, да. Одна из тех маленьких исторических ошибок, что преподносятся как факт. И их много.
– И вы историк! – поддразнила Брианна.
Роджер криво улыбнулся:
– Поэтому я и знаю.
Они медленно брели по посыпанным гравием дорожкам, что вели через поле битвы; Роджер показывал позиции различных полков, объяснял ход сражения, рассказывал забавные истории о командирах.
Пока они прогуливались, ветер стих, и безмолвие поля начало заявлять о себе. Постепенно их беседа тоже стихла, разве что временами они заговаривали вполголоса, почти шепотом. Небо от горизонта до горизонта затянули серые тучи, и все, что находилось под его куполом, казалось, приглушалось, и только шепот болотных растений отзывался голосами людей, которые их питали.
– Это место называют Источником Смерти.
Роджер склонился над маленьким родником. То был крошечный водоем с темной водой не больше квадратного фута, бивший ключом из-под каменного выступа.
– Здесь погиб один из вождей горцев; его соратники омыли кровь с его лица водой из этого родника. А вон там находятся клановые захоронения.
Клановые камни представляли собой большие валуны из серого гранита, скруглившиеся от непогоды и испещренные лишайником. Они располагались на клочках шелковистой травы, разбросанные на большом расстоянии по краю вересковой пустоши. На каждом из них – одно-единственное имя; надписи настолько выцвели от непогоды, что в некоторых случаях их было почти невозможно разобрать. Макгилливрей. Макдональд. Фрейзер. Грант. Чисхолм. Маккензи.
– Смотрите, – сказала Брианна почти шепотом.
Она указала на один из камней. Рядом лежала небольшая кучка зеленовато-серых веточек; несколько ранних весенних цветков, увядших, смешались с веточками.
– Вереск, – объяснил Роджер. – Чаще встречается летом, когда вереск цветет, – тогда такие кучки можно увидеть перед каждым клановым камнем. Пурпурные, а кое-где веточки и белого вереска – белый символизирует удачу и королевскую власть; то была эмблема Чарли, он и белая роза.
– Кто их оставляет? – Брианна присела на корточки возле тропинки, легонько коснувшись веточек пальцем.
– Посетители.
Роджер присел с ней рядом. Он провел пальцем по выцветшим буквам на камне – ФРЕЙЗЕР.
– Люди, ведущие свой род от тех мужчин, что были убиты здесь. Или просто те, кому хотелось бы их помнить.
Она искоса взглянула на него, волосы разметались по лицу.
– А вы когда-нибудь приносили?
Он опустил глаза, с улыбкой глядя на свои болтающиеся между колен руки.
– Да. Полагаю, это несколько сентиментально, но приносил.
Брианна повернулась к зарослям болотных растений, которые окаймляли тропинку с другой стороны.
– Покажите мне, где вереск, – попросила она.
По дороге домой меланхолия Каллодена развеялась, но чувство взаимной симпатии никуда не делось, и они дружно болтали и смеялись, как старые приятели.
– Очень жаль, что мама не смогла поехать с нами, – заметила Брианна, когда они свернули на дорогу, где располагался пансион Рэндаллов.
Хотя ему очень нравилась Клэр Рэндалл, Роджер вовсе не придерживался мнения, что стоит сожалеть о ее отсутствии. Трое, подумалось ему, это уже толпа, и говорить нечего. Но он что-то уклончиво пробормотал и через минуту спросил:
– Как дела у вашей мамы? Надеюсь, она не серьезно больна?
– О нет, простое расстройство желудка, – по крайней мере, так она сказала.
Брианна ненадолго нахмурилась, после чего развернулась к Роджеру, легонько положив руку ему на ногу. Он ощутил, как от колена до паха по мышцам пробежала дрожь, и с трудом сосредоточился на ее словах. Она продолжала говорить о матери:
– …думаете, с ней все в порядке? – закончила она. Тряхнула головой, волны ее волос отливали медью даже в тусклом свете машины. – Не знаю, она выглядит ужасно озабоченной. Не больной, это точно, – скорее, как будто она чем-то обеспокоена.
Роджер ощутил внезапную тяжесть под ложечкой.
– Мфм, – пробормотал он. – Может, просто погружена в мысли о работе. Все будет хорошо, я уверен.
Когда они остановились перед небольшим каменным домом миссис Томас, Брианна благодарно ему улыбнулась.
– Было здорово, Роджер, – сказала она, легонько дотронувшись до его плеча. – Но это мало чем помогло в мамином исследовании. Могу я помочь с каким-нибудь грязным хламом?
Настроение Роджера значительно улучшилось, и он улыбнулся ей.
– Думаю, это можно устроить. Не хотите прийти завтра и заглянуть со мной в гараж? Если вам нужна антисанитария, то грязнее этого ничего не придумаешь.
– Отлично, – облокотившись на машину, чтобы снова взглянуть на него, она расплылась в улыбке. – Быть может, мама захочет присоединиться и помочь.
Он почувствовал, как напряглось лицо, но продолжал любезно улыбаться.
– Верно, – ответил он. – Отлично. Я на это надеюсь.





На деле на следующий день в особняке появилась только Брианна.
– Мама в муниципальной библиотеке, – объяснила она. – Просматривает старые телефонные справочники. Пытается найти кого-то из прежних знакомых.
При этих словах сердце Роджера едва не остановилось. Накануне вечером он проверил телефонную книгу преподобного. Там оказалось три записи – кого-то из местных – с именем «Джеймс Фрейзер» и еще две с другим первым именем, но с инициалами «Дж.» на месте второго.
– Что ж, надеюсь, она его найдет, – все еще стараясь говорить небрежно, произнес он. – Вы в самом деле уверены, что хотите помогать? Это скучная грязная работа.
Роджер с сомнением посмотрел на Брианну, но она кивнула, ничуть не обеспокоенная такой перспективой.
– Знаю. Раньше я иногда помогала папе, роясь в старых архивах и выискивая новые сведения. И потом, это мамино исследование, помочь вам с ним – это меньшее, что я могу.
– Хорошо, – Роджер взглянул на свою белую рубашку. – Только переоденусь, и пойдем.
Гаражная дверь скрипнула, застонала, затем покорилась неизбежному и внезапно рванулась вверх под дребезжание пружин и клубы пыли.
Брианна туда-сюда замахала руками перед лицом, закашлявшись.
– Кхэ! – воскликнула она. – Как давно здесь никого не было?
– Вечность, полагаю, – рассеянно ответил Роджер.
Он посветил фонариком внутрь гаража, ненадолго осветив штабеля картонных коробок и деревянных ящиков, старые квадратные кофры с облупившимися этикетками и бесформенные, задрапированные брезентом формы. Тут и там из мрака торчали ножки перевернутой мебели, похожие на скелеты маленьких динозавров, выпирающих из естественных скальных образований.
Среди барахла оставалось что-то вроде расщелины; Роджер протиснулся в нее и сразу же исчез в туннеле, разграниченном пылью и тенями, его продвижение отмечалось бледным пятном от фонарика, который периодически светил на потолок. Наконец с торжествующим воплем он ухватился за болтающийся конец шнура, и гараж внезапно озарился ярким светом огромной лампочки.
– Сюда, – позвал Роджер, неожиданно возникший рядом, и схватил Брианну за руку. – В дальней части вроде как свободное пространство.
У задней стены стоял древний стол. Возможно, поначалу он занимал центральное место в столовой преподобного Уэйкфилда, но определенно пережил несколько последовательных перевоплощений в кухонный стол, слесарный верстак, ко́злы для пилки дров и стол для рисования, прежде чем обосноваться в этом пыльном святилище. На него взирало густо затянутое паутиной окно, сквозь которое на щербатую, забрызганную краской поверхность падал тусклый свет.
– Можно работать здесь, – сказал Роджер, выдергивая из бардака табурет и чисто символически стирая с него пыль большим носовым платком. – Присаживайтесь, а я посмотрю, можно ли открыть окно; иначе мы задохнемся.
Брианна кивнула, но вместо того чтобы сесть, начала с любопытством рыться в ближайших кучах хлама, в то время как Роджер тянул перекошенную оконную раму. Он слышал, как у него за спиной она читает надписи на некоторых коробках.
– Здесь тысяча девятьсот тридцатый – тридцать третий, – сообщила она, – а здесь тысяча девятьсот сорок второй – сорок шестой. Что это?
– Дневники, – ответил Роджер, с кряхтением упираясь локтями в грязный подоконник. – Мой отец – я имею в виду, преподобного, – он постоянно вел дневник. Делал записи каждый вечер после ужина.
– Похоже, ему было о чем писать, – Брианна сняла несколько коробок и отставила их в сторону, чтобы осмотреть следующий слой. – Тут куча коробок с именами – «Керс», «Ливингстон», «Балнейн». Прихожане?
– Нет. Деревни.
Тяжело дыша, Роджер ненадолго прекратил свои потуги. Он вытер лоб, оставив на рукаве рубашки полоску грязи. К счастью, оба они переоделись в старую одежду, подходящую для ковыряния в грязи.
– Там заметки об истории разных хайлендских деревень. Собственно, кое-что из этих коробок стало книгами, их можно найти в некоторых местных магазинах для туристов по всему Хайленду.
Он повернулся к панели, где висел набор ветхих инструментов, и выбрал большую отвертку, чтобы легче было штурмовать окно.
– Ищите те, на которых написано «Приходские книги», – посоветовал он. – Или с названиями деревень в окрестностях Брох-Туараха.
– Я не знаю ни одной деревни в этих окрестностях, – напомнила Брианна.
– Ах да, совсем забыл, – Роджер воткнул кончик отвертки между гранями оконной рамы, безжалостно продалбливая слои старой краски. – Поищите названия Брох-Морэ… эм, Марианнан и… о, Сент-Килда. Есть и другие, но в этих, насколько мне известно, имелись самые большие церкви, которые были закрыты или снесены.
– Окей.
Откинув в сторону свисающий кусок брезента, Брианна вдруг с резким криком отскочила назад.
– Что? Что такое?
Роджер метнулся от окна, держа отвертку наготове.
– Не знаю. Что-то юркнуло, как только я тронула брезент.
Брианна ткнула пальцем, и Роджер с облегчением опустил свое оружие.
– А-а, и все? Мышь, скорее всего. Может, крыса.
– Крыса! У вас здесь есть крысы?
Брианна заметно нервничала.
– Ну, надеюсь, что нет, потому что если это так, то они уже сгрызли записи, которые мы ищем, – ответил Роджер. Он протянул ей фонарик. – Вот, свети́те им во всех темных местах; по крайней мере, вас не застанут врасплох.
– Премного благодарна.
Брианна взяла фонарик, но все еще с какой-то неохотой разглядывала штабеля картонных коробок.
– Ну же, вперед, – подбодрил Роджер. – Или вы хотите, чтобы я с ходу сочинил для вас крысиную сатиру?
Лицо Брианны расплылось в широкой улыбке.
– Крысиную сатиру? Что это?
Роджер помедлил с ответом, чтобы предпринять еще одну попытку с окном. Он давил до тех пор, пока не ощутил, как под тканью рубашки напряглись бицепсы, и, наконец, с раздирающим визгом окно поддалось, а через созданную шестидюймовую щель ворвалась живительная струя прохладного воздуха.
– Боже, так-то лучше, – он преувеличенно обмахивался, ухмыляясь Брианне. – Итак, может, продолжим?
Она протянула ему фонарик и отступила.
– Давайте, вы будет искать коробки, а я в них разбираться? И что такое крысиная сатира?
– Трусишка, – заметил он, наклонился и начал шарить под брезентом. – Крысиная сатира – это старый шотландский обычай; если у вас в доме или амбаре завелись крысы или мыши, их можно прогнать, сочинив стихотворение, – его можно и спеть – в котором крысам говорится, как плохо с едой там, где они поселились, и как хорошо в других местах. Говорите им, куда идти и как туда добраться, и, предположительно, если сатира достаточно хороша, – они уйдут.
Он вытащил картонную коробку с надписью «ЯКОБИТЫ, РАЗНОЕ» и понес ее к столу, напевая:
Эй, крысы, вы обуза!
Хотите есть от пуза,
Тогда вон, тогда вон!
С глухим стуком опустив коробку, он поклонился в ответ на хихиканье Брианны и развернулся к стопкам, продолжая громким голосом:
Бегите к Кэмпбеллам вы в сад,
Где коты не сторожат
И зеленей капуста.
Ее вы наедайтесь впрок,
Чем грызть резиновый сапог,
Прочь, крысы, прочь!
Брианна одобрительно усмехнулась:
– Вы только что это сочинили?
– Конечно, – Роджер размашистым жестом водрузил на стол еще одну коробку. – Хорошая крысиная сатира непременно должна быть новой.
Он бросил взгляд на сомкнутые ряды картонных коробок.
– После такого исполнения не должно остаться ни одной крысы в радиусе нескольких миль от этого места.
– Славно, – Брианна достала из кармана складной нож и разрезала скотч, которым была заклеена верхняя коробка. – Вам стоит заглянуть для этого в пансион, мама говорит, что в ванной наверняка есть мыши. Что-то погрызло ее мыльницу.
– Бог знает, чего стоит прогнать мышь, способную питаться кусками мыла; полагаю, это за пределами моих слабых возможностей.
Из-за шатающейся стопки устаревших энциклопедий он выкатил драный круглый пуфик и плюхнулся рядом с Брианной.
– Вот, возьмите приходские книги, их чуть легче читать.
Они в приятном общении проработали все утро, временами натыкаясь на слабо связанные с имеющимся исследованием интересные отрывки, причудливых чешуйниц и регулярно поднимающиеся вверх клубы пыли.
– Нам лучше поскорее прерваться на ланч, – наконец сказал Роджер.
Он не испытывал острого желания возвращаться в дом, где снова окажется во власти Фионы, но желудок Брианны начал урчать почти так же громко, как и его собственный.
– Окей. Мы можем поработать еще после еды, если вы не устали.
Брианна встала и потянулась, ее сжатые кулаки почти доставали до стропил старого гаража. Она вытерла ладони о штанины джинсов и нырнула между штабелями коробок.
– Эй!
Она внезапно замерла возле двери. Роджер, идущий следом, резко остановился, его нос почти уткнулся ей в затылок.
– Что такое? – спросил он. – Еще одна крыса?
Он с удовлетворением отметил, что солнце высветило ее толстую косу отблесками меди и золота. Окруженная легким золотым нимбом из пыли, и при полуденном свете, вырисовывающем силуэт ее длинноносого профиля, она, подумалось ему, была словно из Средневековья – Богоматерь Архивов.
– Нет. Взгляните сюда, Роджер!
Она указала на картонную коробку в середине ряда. Сбоку, твердой рукой преподобного, было выведено черным лишь одно слово: «Рэндалл».
Роджер ощутил прилив воодушевления, смешанного с дурным предчувствием. Воодушевление Брианны было чистейшим.
– Может, в ней то, что мы ищем? – воскликнула она. – Мама сказала, что этим интересовался мой отец; возможно, он уже спрашивал о них преподобного.
– Как знать.
Роджер подавил внезапное чувство страха, охватившее его при виде этого имени. Он опустился на колени, чтобы извлечь коробку из ее укромного места.
– Давайте отнесем ее в дом, заглянуть в нее можем и после ланча.





Коробка, будучи открытой в кабинете преподобного, вмещала странный набор всякой всячины. Там оказались старые фотокопии страниц из нескольких приходских книг, два или три списка личного армейского состава, несколько писем и разрозненных бумаг, небольшая тоненькая записная книжка в сером картонном переплете, пачка старых фотографий, загнутых по краям, и плотная папка с именем «Рэндалл», напечатанным на обложке.
Брианна взяла и раскрыла папку.
– Да ведь это же генеалогическое древо папы! – воскликнула она. – Смотрите.
Она передала папку Роджеру. Внутри лежали два листа толстого пергамента с аккуратно расчерченными поперек и вниз линиями родства. Начало датировалось 1633 годом; последняя запись внизу второй страницы гласила: «Фрэнк Уолвертон Рэндалл ж. Клэр Элизабет Бичем, 1937 год».
– Составлено еще до вашего рождения, – пробормотал Роджер.
Пока его палец медленно скользил по строчкам генеалогической схемы, Брианна заглянула ему через плечо.
– Я видела это раньше; у папы в кабинете была копия. Он все время ее мне показывал. Но на ней внизу стояло мое имя; это, должно быть, более ранний экземпляр.
– Вероятно, его преподобие проводил для него кое-какие изыскания.
Роджер вернул Брианне папку и взял из стопки на столе одну из бумаг.
– А вот и ваша фамильная реликвия, – произнес он. И провел пальцем по тисненому в верхней части листа гербу. – Письмо о патенте на офицерский чин, подписанное Его Величеством королем Георгом II⁶⁰.
– Георгом Вторым? Ого, так это же раньше Американской революции.
– Намного раньше. Оно датировано тысяча семьсот тридцать пятым. На имя Джонатана Уолвертона Рэндалла. Знаете это имя?
– Ага, – Брианна кивнула, выбившиеся пряди волос упали на лицо. Она небрежно заправила их обратно и взяла письмо. – Папа то и дело рассказывал о нем; один из немногих предков, о котором он многое знал. Служил капитаном в армии, которая сражалась с Красавчиком принцем Чарли при Каллодене.
Сморгнув, она посмотрела на Роджера.
– Наверное, на самом деле он был убит в этом сражении. Его же не похоронили бы там, верно?
Роджер замотал головой:
– Я так не думаю. Именно англичане расчищали поле после битвы. Большую часть своих убитых они отправляли домой для погребения – офицеров, во всяком случае.
Его дальнейшим размышлениям помешало внезапное появление в дверях Фионы, державшей перьевую метелку, словно боевое знамя.
– Мистер Уэйкфилд, – окликнула она. – Пришел человек, чтобы забрать грузовик преподобного, но он не может его завести. Спрашивает, может, вы подсобите, вроде как?
Роджер виновато вздрогнул. Он возил аккумулятор в автомастерскую на проверку, и тот до сих пор лежал на заднем сиденье его «морриса». Неудивительно, что грузовик не заводился.
– Придется сходить и разобраться, – сказал он Брианне. – Боюсь, это займет какое-то время.
– Не страшно, – она улыбнулась, голубые глаза сузились, став похожими на треугольники. – Мне тоже пора. Мама уже наверняка вернулась; мы думали, не съездить ли нам к Клава-Кейрнс⁶¹, если будет время. Спасибо за ланч.
– Мне было приятно – и Фионе.
Роджер почувствовал укол сожаления из-за того, что не в состоянии предложить поехать вместе, ведь долг звал. Он глянул на бумаги, разложенные на столе, затем сгреб их и убрал обратно в коробку.
– Вот, – сказал он. – Тут только ваш семейный архив. Возьмите. Может, вашей маме будет интересно.
– Правда? О, спасибо, Роджер. Вы уверены?
– Совершенно, – ответил он, аккуратно положив сверху папку с генеалогической схемой. – О, погодите. Пожалуй, не только.
Из-под письма с патентом торчал уголок серой записной книжки; он вытащил ее и тщательно сложил потревоженные бумаги в коробке.
– Похоже, это один из дневников преподобного. Ума не приложу, почему он тут, но мне кажется лучше отнести его к остальным; в историческом обществе говорили, что им нужны все.
– А, конечно.
Собираясь уходить, Брианна поднялась и прижала коробку к груди, но, глядя на него, замешкалась.
– Вы хотите… хотели бы, чтобы я пришла еще?
Роджер улыбнулся ей. В волосах у нее запутались паутинки, а по переносице тянулась длинная полоска грязи.
– Лучшего и пожелать нельзя, – ответил он. – Увидимся завтра, а?





Мысль о дневнике преподобного не покидала Роджера и во время утомительного процесса, пока он пытался завести древний грузовик, и во время последующего визита оценщика мебели, который приехал, чтобы отделить дорогой антиквариат от хлама и определить стоимость мебели преподобного для аукциона.
Это перераспределение вещей его преподобия вызывало у Роджера чувство тревожной меланхолии. В сущности, это было не только избавлением от бесполезных безделушек, но и сломом его собственной юности. К тому времени, когда он после ужина уселся в кабинете, он не мог сказать, интерес ли к Рэндаллам заставил его взять дневник или просто желание каким-то образом восстановить хрупкую связь с человеком, который на протяжении стольких лет был ему отцом.
Дневники велись педантично, ровными чернильными строчками вносились записи обо всех основных событиях прихода и общины, частью которых столько лет являлся преподобный мистер Уэйкфилд. Прикосновение к простой серой записной книжке и вид ее страниц незамедлительно вызвали у Роджера воспоминание о преподобном: лысая голова которого поблескивала в свете настольной лампы, когда он старательно записывал события минувшего дня.
«Это дисциплина, – объяснил он как-то Роджеру. – Понимаешь, в том, чтобы регулярно делать то, что приводит в порядок разум, заключается огромная польза. Католические монахи отправляют службу ежедневно, в определенные часы, у священников есть требники. Боюсь, я не способен на такую первоочередную преданность, но запись произошедшего за день помогает мне очистить разум; тогда я могу произносить свои вечерние молитвы со спокойным сердцем».
Спокойное сердце. Роджер сам хотел бы управлять им, но спокойствие не посещало его с тех пор, как он нашел те вырезки в столе преподобного.
Он наугад раскрыл дневник и медленно переворачивал страницы, высматривая упоминание имени «Рэндалл». На обложке записной книжки были указаны даты с января по июнь 1948 года. Хотя то, что он сказал Брианне об историческом обществе, было правдой, не это стало главным мотивом для того, чтобы сохранить книжку. В мае 1948-го Клэр Рэндалл возвратилась после своего таинственного исчезновения. Его преподобие хорошо знал Рэндаллов; о таком событии наверняка найдется упоминание в его дневнике.
Так и есть, запись от 7 мая:
«Навещал Фрэнка Рэндалла этим вечером; такое происшествие с его женой. Как же печально! Видел ее вчера – такая хрупкая, а взгляд такой пристальный – отчего-то мне было неловко сидеть с ней рядом, бедняжкой… Впрочем, говорила она разумно.
Того, что она пережила, хватит, чтобы привести в смятение любого, – что бы это ни было. Ужасные сплетни обо всем этом – как безответственно со стороны доктора Бартоломью рассказать, что она беременна. Какое несчастье для Фрэнка – и для нее, конечно! От всей души сочувствую им обоим.
Миссис Грэм на этой неделе приболела – могла бы выбрать более подходящее время: благотворительная распродажа на следующей неделе, а на веранде полно старой одежды…»
Роджер быстро полистал страницы, выискивая следующее упоминание о Рэндаллах, и нашел, в конце той же недели.
«10 мая. Обедал с Фрэнком Рэндаллом. Делаю все возможное, чтобы открыто общаться как с ним, так и с его женой; почти каждый день просиживаю с ней по часу в надежде пресечь некоторые сплетни. Теперь они чуть ли не сочувствующие; ходят слухи, что она безумна. Зная Клэр Рэндалл, вовсе не уверен, что ее не оскорбило бы больше то, что о ней думают, как о сумасшедшей, чем то, что ее сочли аморальной – хотя должно же быть либо то, либо другое?
Неоднократно пытался поговорить с ней о том, что ей пришлось пережить, но она об этом молчит. Честно говорит о чем угодно еще, но постоянно возникает ощущение, что думает она совсем о другом.
Не забыть сделать пометки, чтобы прочитать в это воскресенье проповедь о вреде сплетен – хотя боюсь, что привлечение внимания к этому делу через нравоучение сделает только хуже.
12 мая. … Не могу избавиться от убеждения, что Клэр Рэндалл не душевнобольная. Конечно, я наслышан о сплетнях, но не вижу в ее поведении ничего, что казалось бы хоть сколько-нибудь неуравновешенным.
Уверен, что она скрывает какую-то ужасную тайну, которую полна решимости сохранить. Поговорил – осторожно – с Фрэнком об этом; он замкнут, но я убежден, что ему она что-то рассказала. Я постарался дать понять, что хочу помочь всем, чем смогу.
14 мая. Заходил Фрэнк Рэндалл. Очень озадачил. Просил меня о помощи, но я не понимаю, зачем он просил о том, чем и так располагает. Однако это кажется ему очень важным; он себя контролирует, но напряжен, как часовой. Я опасаюсь взрыва – если он будет.
Клэр достаточно окрепла, чтобы путешествовать – на этой неделе он собирается забрать ее в Лондон. Заверил его, что сообщу о любых результатах письмом на его университетский адрес; ни слова о его жене.
Выяснил кое-какие интересные детали о Джонатане Рэндалле, хотя не могу себе представить значимости предка Фрэнка для этого печального дела. По Джеймсу Фрейзеру, как я сказал Фрэнку, – ни единой зацепки; сплошная загадка».
Сплошная загадка. Во всех смыслах, подумалось Роджеру. О чем Фрэнк Рэндалл просил преподобного? Очевидно, выяснить как можно больше о Джонатане Рэндалле и Джеймсе Фрейзере. Итак, Клэр рассказала своему мужу о Джеймсе Фрейзере – рассказала ему хотя бы кое-что, если не всё.
Но какая гипотетическая связь может существовать между капитаном английской армии, погибшим при Каллодене в 1746 году, и человеком, чье имя, казалось, неразрывно связано с тайной исчезновения Клэр в 1945-м – и дальнейшей тайной рождения Брианны?
Остальная часть дневника состояла из повседневного изложения событий в приходе: хронического пьянства Дерика Гоуэна, кульминацией которого стало извлечение этого прихожанина из реки Несс в виде утопленного трупа в конце мая; скоропалительной свадьбы Мэгги Браун и Уильяма Данди за месяц до крестин их дочери в июне; аппендэктомии миссис Грэм и усилий преподобного в результате справиться с наплывом блюд под крышками от щедрых прихожанок – Герберту, тогдашнему псу преподобного, по-видимому, досталось большинство из них.
Перелистывая страницы, Роджер обнаружил, что улыбается, чувствуя, как живой интерес преподобного к своей пастве вновь оживает в словах старого священника. Беспорядочно и бегло читая, он едва не пропустил ее – последнюю запись, касающуюся просьбы Фрэнка Рэндалла.
«18 июня. Получил короткую записку от Фрэнка Рэндалла, сообщавшую, что здоровье его жены вызывает некоторую обеспокоенность; беременность тяжелая, и он просит меня молиться.
Ответил заверениями в молитвах и добрыми пожеланиями как для него, так и для его жены. Приложил также информацию, которую к этому времени нашел для него; не знаю, какая от нее польза, но судить ему самому. Написал ему об удивительной находке – могиле Джонатана Рэндалла в Сент-Килде; спросил, хочет ли он, чтобы я сфотографировал надгробие».
И на этом все. Больше никаких упоминаний ни о Рэндаллах, ни о Джеймсе Фрейзере. Роджер отложил дневник и помассировал виски́; от чтения косых рукописных строчек у него немного разболелась голова.
Кроме подтверждения его подозрений, что во всем этом замешан человек по имени Джеймс Фрейзер, дело оставалось таким же непостижимым, как и прежде. Какое, во имя Господа, имел к этому отношение Джонатан Рэндалл и почему, черт возьми, этот человек был похоронен в Сент-Килде? В патенте на офицерский чин местом рождения Джонатана Рэндалла значилось поместье в Сассексе; как же его занесло на отдаленное шотландское кладбище? Правда, это не слишком далеко от Каллодена, но почему его не переправили обратно в Сассекс?
– Вам понадобится сегодня что-нибудь еще, мистер Уэйкфилд? – голос Фионы вывел его из бесплодных раздумий.
Он выпрямился, моргая, и увидел, что она держит в руках швабру и тряпку для натирки полов.
– Что? Э-э, нет. Нет, спасибо, Фиона. Но что вы делаете со всем этим скарбом? Не убираетесь же в такое позднее время?
– Ну, это все прихожанки, – объяснила Фиона. – Помните, вы сами говорили, что они могут провести здесь свое очередное ежемесячное собрание завтра? Я и подумала, что мне лучше немного прибраться.
Прихожанки? При мысли о том, что сорок домохозяек, источающих сочувствие, обрушатся на дом лавиной твидовых костюмов, шерстяных двоек⁶² и искусственного жемчуга, Роджер содрогнулся.
– Вы будет пить с дамами чай? – вопрошала Фиона. – Его преподобие всегда пил.
Идею, чтобы одновременно развлекать Брианну Рэндалл и прихожанок, Роджер не мог даже представить, не потеряв самообладания.
– Э-э… нет, – отрывисто ответил он. – У меня… у меня на завтра назначена встреча.
Его рука опустилась на телефон, наполовину погребенный под завалами на столе преподобного.
– Прошу прощения, Фиона, но мне нужно позвонить.

Брианна неторопливо вошла в спальню, улыбаясь своим мыслям.
– Звонил Роджер? – поинтересовалась я.
– Откуда ты знаешь? – поначалу удивилась она, но тут же ухмыльнулась и сбросила халат. – А-а, потому что он единственный парень, которого я знаю в Инвернессе?
– Не думаю, что кто-то из твоих дружков будет звонить по межгороду из Бостона, – отозвалась я. И глянула на часы на столе. – Во всяком случае, не в этот час: они все должны быть на тренировке по футболу.
Брианна оставила это замечание без внимания и засунула ноги под одеяло.
– Роджер пригласил нас завтра съездить в местечко под названием Сент-Килда. Сказал, что там интересная старая церковь.
– Я слышала о ней, – сказала я, зевая. – Ладно, почему бы нет? Возьму гербарный пресс; может, получится найти заячий клевер⁶³ – обещала кое-что доктору Абернати для его исследований. Но если мы собираемся весь день ходить пешком, изучая старые надгробия, я ложусь спать прямо сейчас. Копание в прошлом – изнурительное занятие.
По лицу Брианны пробежала мимолетная тень, и я решила, что она собирается что-то сказать. Но она лишь кивнула и потянулась, чтобы выключить свет, в уголках ее рта все еще скрывалась загадочная улыбка.
Я лежала, вглядываясь в темноту, слушая, как ее тихая возня с боку на бок сливается с ровным ритмом ее дыхания во сне. Сент-Килда, вот как? Я никогда там не была, но знала об этом месте; как и сказала Брианна, церковь была старой, давно заброшенной и труднодоступной для туристов – к ней ходили только редкие изыскатели. Так может, это и есть тот удобный случай, которого я так долго ждала?
Я останусь там и с Роджером, и с Брианной, с глазу на глаз, практически не опасаясь, что нам помешают. И, пожалуй, это подходящее место, чтобы рассказать им – там, среди давно умерших прихожан Сент-Килды. Роджер еще не установил местонахождение остальных людей из Лаллиброха, но казалось совершенно определенным, что они, по крайней мере, покинули поле Каллодена живыми, и это было действительно всё, что мне нужно было знать, – в настоящий момент. Я смогу рассказать Бри, чем всё закончилось, – в то время.
При мысли о предстоящем разговоре во рту у меня пересохло. Где найти для него слова? Я попыталась представить, как это может произойти: что я могу сказать и как они могут отреагировать, но воображение подвело. Как никогда я сожалела об обещании, данном Фрэнку, что не позволило мне написать преподобному Уэйкфилду. Если бы я написала, по крайне мере, Роджер бы уже знал. А может, и нет; преподобный мог мне не поверить.
Я беспокойно ворочалась, пытаясь найти вдохновение, но усталость овладела мной. И в конце концов я сдалась и легла на спину, закрыв глаза на темноту надо мной. Словно мои мысли о нем вызвали дух преподобного, в угасающем сознании всплыла библейская цитата: «Довольно для каждого дня, – казалось, шептал мне голос его преподобия, – довольно для каждого дня своей заботы»⁶⁴. А дальше я уснула.





Проснулась я в наполненной тенями тьме, руки вцепились в постельное белье, сердце билось с такой силой, что меня трясло, будто кожу на литаврах.
– Господи! – выдохнула я.
Шелк ночной рубашки стал горячим и липким; отпустив взгляд, я смутно разглядела, как под ним выпирают соски, твердые, словно мраморные шарики. Вызвавшие дрожь спазмы все еще отдавались в запястьях и бедрах, как после землетрясения. Я понадеялась, что не кричала. Вероятно, нет: в другом конце комнаты было слышно дыхание Брианны, спокойное и ровное.
Я откинулась на подушку, дрожа от слабости, внезапный прилив крови к лицу омыл мои виски влагой.
– Иисус твою Рузвельт Христос, – пробормотала я, вдыхая полной грудью, пока сердцебиение медленно приходило в норму.
Одно из последствий нарушенного цикла сна заключается в том, что человек перестает видеть связные сновидения. За долгие годы раннего материнства, а затем интернатуры, ординатуры и ночных дежурств я привыкла проваливаться в забытье сразу же, как только ложилась, и сны, что приходили, представляли собой лишь фрагменты и световые пятна, смутные вспышки в темноте, когда синапсы⁶⁵ срабатывали наугад, перезаряжаясь для предстоящего дня, который наступит слишком скоро.
В последние годы, благодаря возвращению к чему-то, напоминающему нормальный режим, я снова начала видеть сны. Обычные сновидения, будь то кошмар или хороший сон – длинные последовательные образы, блуждание в лесу сознания. И такого рода сны мне тоже были знакомы: они стали обычным явлением в периоды, которые из вежливости можно назвать депривацией⁶⁶.
Обычно, впрочем, такие видения приходили тягучие, нежные, как прикосновение атласных простыней, и если и будили, то я сразу же снова погружалась в сон, тускло озаряемый воспоминанием, которое не доживет до утра.
Этот был иным. Не то чтобы я многое помнила, но осталось ощущение рук, что сжимали меня: грубых и настойчивых, не соблазняющих, но напористых. И голос, почти крик, который эхом отдавался в камерах внутреннего уха вместе со звуком моего затихающего сердцебиения.
Я положила руку на грудь над сильно бьющимся пульсом, чувствуя мягкую округлость бюста под шелком. Дыхание Брианны прервалось тихим храпом, а затем возобновило равномерный ритм. Я припоминала, как прислушивалась к этому звуку, когда она была маленькой: к медленной, затрудненной гармонии вновь обретенного спокойствия, звучащей в затемненной детской, – монотонной, как сердцебиение.
Биение моего собственного сердца замедлялось под моей рукой, под темно-розовым шелком цвета раскрасневшейся ото сна щеки ребенка. Когда прикладываешь младенца к груди, чтобы покормить, изгиб маленькой головки в точности повторяет изгиб груди, которую сосет, словно этот новый человечек и впрямь отражает плоть, из которой появился.
Младенцы такие мягкие. Любой, кто посмотрит на них, видит нежную, тонкую кожу и распознаёт в ней мягкость розовых лепестков, что манит прикоснуться пальцем. Но когда вы живете с ними и любите их, вы чувствуете, как мягкость проникает внутрь; упитанное тельце податливо, как заварной крем, ответвления крохотных ручек – бескостны. Их суставы – плавкая резина, и даже когда крепко целуешь их, в порыве любви к их существованию, губы погружаются глубоко и, кажется, никогда не дойдут до кости. Когда вы прижимаете их к себе, они тают и обретают форму, будто в любой момент могут снова влиться в ваше тело.
Но с самого начала в каждом ребенке есть эта маленькая стальная жилка. То, что говорит «я есть» и формирует ядро личности.
На второй год кость затвердевает, и ребенок становится на ноги, череп уже шире и крепче – шлем, защищающий мягкость под ним. И «я есть» тоже растет. Наблюдая за ними, можно практически увидеть его – прочное, как сердцевина дерева, просвечивающее сквозь полупрозрачную плоть.
Кости лица формируются к шести, а духовная сила укрепляется в семь. Процесс формирования оболочки продолжается, чтобы достичь своего пика в глянцевой раковине переходного возраста, когда вся мягкость скрывается под перламутровыми слоями множества новых личностей, которые подростки примеряют, чтобы защититься.
В последующие годы, по мере того как человек находит и фиксирует грани сущности, упрочнение от центра распространяется, пока «я есть» не утвердится: утонченное и детализированное, как насекомое в янтаре.
Мне казалось, что я уже далека от этой стадии, утратила все черты мягкости и уверенно ступила на путь к среднему возрасту нержавеющей стали. Но теперь мне думалось, что смерть Фрэнка в каком-то смысле раздавила меня. И трещины ширились, так что я больше не могла латать их с помощью отрицания. Я привезла назад в Шотландию свою дочь, чьи кости крепки, словно гребни хайлендских гор, в надежде, что ее раковина окажется достаточно прочной, чтобы устоять, в то время как до центра ее «я есть» все еще можно будет добраться.
Но мое собственное ядро уже не выдерживало уединения «я есть», и не было у меня защиты, которая оградила бы меня от внутренней мягкости. Я больше не знала, кем я была и кем она станет; только то, что должна сделать.
Ибо я вернулась, и в прохладном воздухе Шотландского высокогорья мне снова привиделся сон. И голос из моего сна до сих пор отдавался эхом в ушах и сердце, вторя звуку сонного дыхания Брианны.
– Ты моя, – говорил он. – Моя! И я тебя не отпущу.

===

56. Не выше 155 см.
57. Хотя позже эта цитата была повторена одним из современников герцога Камберлендского в связи с его «усмирением» Шотландского нагорья после Каллодена, первоначально она взята у римского историка Тацита и гласит (в переводе с латыни): «Превращают все в пустыню, а называют это миром».
58. Стерлинговое серебро – название сплава из серебра и других металлов, обычно меди. Чистое серебро 999 пробы слишком мягко для создания больших предметов, поэтому его обычно сплавляют с медью, чтобы придать прочность и при этом сохранить пластичность и красоту благородного металла. Согласно наиболее распространенной версии ранее использовалось название «Easterling Silver» («серебро с восточных земель»), которое обозначало характерный сплав серебра 925-й пробы, из которого изготавливались монеты в северной Германии. Эту область из пяти городов англичане называли «Easterling», она имела в Лондоне своё представительство, вела активную торговлю с Англией, оплачивая товары местными монетами, которые имели высокое качество и твёрдость (чистое серебро – слишком мягкое и быстро стирается). Король Генрих II, начиная с 1158 года, сделал подобный сплав стандартом для монет Англии. Постепенно в речи название сплава сократилось до «Sterling Silver» и стало эквивалентом понятия «монетное серебро».
59. Оксбридж – Оксфордский и Кембриджский университеты, старейшие в Великобритании, важнейшие из «старинных университетов», использующие тьюториалы как основную форму обучения, в отличие от остальных британских университетов. Термин образован слиянием первого слога в слове Оксфорд и последнего слога в слове Кембридж. Впервые слово Оксбридж появилось в 1849 году в романе английского писателя-сатирика Уильяма Теккерея «Пенденнис».
60. Георг II (1683 – 1760 гг.) – король Англии с 1727 г.
61. Клава Кейрнс (Clava Cairns) или Балнуаран Клава (Balnuaran of Clava) – каменные пирамиды Бронзового века (2000 лет до н.э.). Находятся в нескольких милях от Инвернессса. Комплекс состоит из двух коридорных камерных пирамид: северо-восточной и юго-западной, а также одной замкнутой кольцевой пирамиды, расположенной в центре комплекса. Каждая пирамида окружена каменными кругами из мегалитов разной высоты.
62. Двойка (англ. Twinset) – комплект из кардигана и (обычно) джемпера или пуловера с короткими рукавами. Впервые появился в 1940-х годах. Классическая двойка связана из шерсти или кашемира, хотя современные интерпретации могут быть из синтетических материалов, таких как акрил. Нижнюю часть обычно носят в обтяжку, а кардиган расстегивают, чтобы показать сопутствующие украшения, чаще всего нитку жемчуга.
63. Секиропло́дник пёстрый (или вязель разноцветный) – вид цветковых растений из семейства Бобовых.
64. От Матфея 6:34.
65. Си́напс (греч. – соединение, связь) – место контакта между двумя нейронами или между нейроном и получающей сигнал эффекторной клеткой.
66. Деприва́ция (лат. deprivatio – потеря, лишение) – сокращение либо полное лишение возможности удовлетворять основные потребности – психофизиологические либо социальные.

Церковный погост Сент-Килды мирно раскинулся под лучами солнца. Не совсем ровный, он занимал плато, выветренное на склоне холма каким-то геологическим капризом. Местность отлого опускалась и горбилась, так что надгробия прятались в небольших впадинах или внезапно выступали на гребне холма. Смещение грунта заставило многие сдвинуться с места, пьяно накренив их или вообще опрокинув, так что те лежали распластанными и разбитыми среди высокой травы.
– Здесь небольшой беспорядок, – виновато заметил Роджер.
Они остановились у ворот кладбища, оглядывая небольшое скопление древних могильных плит, на которые отбрасывали тени разросшиеся гигантские тисы, когда-то давно посаженные для защиты от штормов, налетавших с северного моря. Сейчас там, далеко над неблизким заливом, собирались тучи, но на вершине холма сияло солнце, а воздух был неподвижным и теплым.
– Раз или два в год отец обычно собирал людей из прихожан, и вразумлял их наводить в этом месте порядок, но, боюсь, в последнее время, все пришло в запустение.
Он на пробу качнул покойницкие ворота⁶⁷, обратив внимание на сорванную петлю и щеколду, болтающую на одном гвозде.
– Красивое тихое место, – Брианна осторожно протиснулась в щербатые ворота. – Очень старое, верно?
– Ага, так и есть. Папа считал, что сама часовня была построена на месте прежней церкви или какого-то еще более древнего храма, вот почему она находится здесь, в таком неподходящем месте. Один из его оксфордских друзей постоянно грозился приехать и раскопать эту местность, чтобы взглянуть, что под ней, но, разумеется, ему не удалось получить разрешение от церковных властей, хотя она уже много лет как передана в светское управление⁶⁸.
– Пожалуй, высоковато, – румянец после физической нагрузки начал сходить с лица Брианны, пока она обмахивала щеки путеводителем. – Хоть и красиво.
Она со знанием дела оглядела фасад церквушки. Построенная в природном углублении в скале, церковь из камней и бруса, подогнанных вручную, с заделанными торфом и глиной щелями, казалось, там и выросла, будучи естественной составляющей крутого утеса. Порог двери и оконную раму украшал старинный резной орнамент, кое-где с изображением символов христианства, кое-где – чего-то явно старше.
– Надгробие Джонатана Рэндалла здесь? – она махнула рукой в сторону кладбища, видневшегося за воротами. – Вот мама удивится!
– Да, я на это рассчитываю. Сам я его не видел.
Он надеялся, что удивление будет приятным; когда вчера вечером по телефону он осторожно упомянул о надгробии Брианне, она воодушевилась.
– Я знаю о Джонатане Рэндалле, – сообщила она Роджеру. – Папа всегда им восхищался, говорил, что он один из немногих любопытных людей на генеалогическом древе. Наверное, и солдатом он был неплохим, у папы сохранилась куча благодарностей и прочего, что он получил.
– Правда? – Роджер огляделся в поисках Клэр. – Вашей маме не нужно помочь с этим гербарным прессом?
Брианна замотала головой:
– Неа. Она только что обнаружила у тропинки растение, перед которым не смогла устоять. Поднимется через минуту.
В этом месте царило безмолвие. К полудню притихли и птицы, а темные вечнозеленые деревья, окаймлявшие плато, стояли недвижно, даже малейший ветерок не шевелил их ветвей. Здесь не было ни свежих следов недавних захоронений, ни флажков из пластиковых цветов, свидетельствовавших о еще незабытой скорби, церковное кладбище дышало лишь покоем давно умерших. Вдали от споров и забот, только сам факт их существования давал успокоение человеческому присутствию на уединенных высотах безлюдной земли.
Трое посетителей вперед продвигались медленно; по старому кладбищу они брели неспешно: Роджер и Брианна задерживались, чтобы прочесть вслух занятные надписи на выветрившихся надгробиях, Клэр, в одиночку, то и дело наклонялась, чтобы подрезать вьющийся стебель или вырвать с корнем небольшое цветущее растение.
Роджер склонился над одной из плит и, ухмыляясь, подозвал Брианну прочесть надпись.
– Читая, шляпу снять придется, – продекламировала она, –
Лежит здесь бейли⁶⁹ Уильям Уотсон,
Что славился своим умом
И меру знал в питье притом⁷⁰.
Брианна поднялась, оторвавшись от разглядывания надгробия, лицо ее раскраснелось от смеха.
– Даты нет… Интересно, когда Уильям Уотсон жил?
– Скорее всего, в восемнадцатом веке, – ответил Роджер. – Надгробия семнадцатого века в основном слишком выветрились, чтобы их читать, а здесь лет двести никого не хоронили; церковь была передана под светское управление в одна тысяча восьмисотом.
Минуту спустя Брианна приглушенно вскрикнула.
– Вот оно!
Она выпрямилась и махнула Клэр, которая стояла на другой стороне кладбища, с любопытством вглядываясь в зеленую плеть, что держала в руке.
– Мама! Иди, глянь на это!
Клэр помахала в ответ и, осторожно переступая через тесно расположенные могилы, направилась туда, где у плоского квадратного камня стояли Роджер с Брианной.
– Что там? – спросила она. – Нашли интересную могилу?
– Кажется, да. Узнаёте это имя?
Роджер отступил, чтобы ей было лучше видно.
– Иисус твою Рузвельт Христос!
Слегка вздрогнув, Роджер глянул на Клэр и насторожился, заметив, как она побледнела. Она уставилась на выветрившийся камень, и мышцы ее горла дернулись в судорожном сглатывании. Сорванное ею растение смялось в руке, оставленное без внимания.
– Доктор Рэндалл… Клэр… с вами все в порядке?
Взгляд янтарных глаз оставался пустым, и какое-то время казалось, что она его не слышит. Затем она моргнула и подняла глаза. Она все еще была бледна, но теперь выглядела лучше; к ней вернулось самообладание.
– Все хорошо, – произнесла она бесстрастным голосом.
Она наклонилась и провела пальцами по буквам на камне, как будто читала их шрифтом Брайля⁷¹.
– Джонатан Уолвертон Рэндалл, – тихо пробормотала она, – тысяча семьсот пятый – тысяча семьсот сорок шестой. Я же говорила тебе, а? Ублюдок, я же тебе говорила!
Ее голос, мгновение назад такой бесстрастный, вдруг стал звонким, наполненным сдерживаемой яростью.
– Мама! С тобой все хорошо? – Брианна, явно взволнованная, потянула мать за руку.
Роджеру показалось, что на глаза Клэр словно опустилось защитное стекло; чувство, что вспыхивало там, внезапно исчезло, когда она резко осознала, что два человека в ужасе уставились на нее. Она улыбнулась – короткая рефлекторная гримаса – и кивнула.
– Да. Да, конечно. Я в порядке.
Рука ее разжалась, и раздавленный зеленый стебель упал на землю.
– Я думала, ты приятно удивишься, – Брианна с тревогой смотрела на мать. – Разве это не папин предок? Солдат, погибший при Каллодене?
Клэр глянула вниз, на могильную плиту у своих ног.
– Да, так и есть, – сказала она. – И он ведь мертв, верно?
Роджер с Брианной обменялись взглядами. Чувствуя себя виноватым, Роджер тронул Клэр за плечо.
– День сегодня жарковат, – заметил он, стараясь придать голосу небрежную прозаичность. – Может, лучше зайти в церковь, где тень? На купели очень интересная резьба, сто́ит посмотреть.
Клэр улыбнулась ему. На этот раз улыбнулась искренне, немного устало, но исключительно здраво.
– Вы идите, – отозвалась она, качнув головой на Брианну. – Мне надо подышать свежим воздухом. Побуду здесь немножко.
– Я останусь с тобой.
Брианна топталась рядом, явно не желая оставлять мать одну, но к Клэр вернулись и хладнокровие, и манера распоряжаться.
– Ерунда! – отрывисто ответила она. – Я в полном порядке. Посижу вон там, в тени под деревьями. Вы идите. Лучше я немного побуду одна, – настойчиво добавила она, видя, что Роджер открыл рот, чтобы возразить.
Без дальнейших разговоров она развернулась и зашагала к ряду темных тисовых деревьев, которые опоясывали церковное кладбище с запада. Брианна колебалась, глядя ей вслед, но Роджер взял девушку за локоть и потянул к церкви.
– Лучше оставить ее в покое, – пробормотал он. – В конце концов, ваша мать ведь врач, верно? Она сообразит, когда все в порядке.
– Ну да… Наверное.
Бросив вслед удаляющейся фигуре Клэр последний встревоженный взгляд, Брианна позволила ему увести себя.





Церковь представляла собой всего-навсего пустую комнату с деревянным полом, а заброшенная купель осталась на месте лишь потому, что ее нельзя было вынести. Неглубокая чаша была выдолблена в каменном выступе, что тянулся вдоль одной из стен комнаты. Над чашей, благочестиво устремив взгляд вверх, опустошенно взирал на потолок высеченный лик Святой Килды⁷².
– Вероятно, изначально это была одна из языческих богинь, – сказал Роджер, проводя пальцем по контуру резьбы. – Видно, где добавили покрывало и апостольник к оригинальной фигуре – не говоря уже о глазах.
– Похожи на яйца-пашот, – согласилась Брианна и, передразнивая, закатила свои. – А там что за резьба? Очень напоминает узоры на тех пиктских камнях⁷³ возле Клава-Кейрнс.
Они неспешно прогуливались вдоль стен церкви, вдыхая пыльный воздух, рассматривая древнюю резьбу на каменных стенах и читая небольшие деревянные таблички, прилаженные давно сгинувшими прихожанами в память о предках, умерших еще раньше. Переговаривались они негромко, вдвоем прислушиваясь к любым звукам со стороны кладбища, но кругом было тихо, и постепенно они снова начали расслабляться.
Роджер последовал за Брианной в главную часть комнаты, разглядывая вьющиеся завитки, выбившиеся из ее косы и влажно обвившиеся вокруг шеи.
От главной части церкви теперь остался лишь простой деревянный выступ над углублением, откуда был изъят алтарный камень. И все же Роджер почувствовал, как по спине пробежала дрожь, пока он стоял рядом с Брианной, лицом к исчезнувшему алтарю.
Неподдельная глубина его чувств, казалось, эхом отдавалась в пустом пространстве. Он надеялся, что она этого не слышит. Как ни крути, они были знакомы всего неделю и почти не разговаривали на личные темы. Она бы смутилась, наверняка, или испугалась, если бы узнала, что он чувствует. Или, что еще хуже, она бы рассмеялась.
И все же, когда он украдкой бросил на нее взгляд, ее лицо осталось спокойным и серьезным. Она тоже смотрела на него, и именно выражение ее темно-синих глаз развернуло его и заставило неосознанно к ней потянуться.
Поцелуй был коротким и нежным, практически церемонным, вроде того которым завершается свадьба, но столь впечатляющим своим воздействием, как если бы они в эту минуту поклялись в верности.
Руки Роджера опустились, но ее тепло сохранилось в ладонях и на губах, во всем теле, так что ему казалось, будто он продолжает ее держать. Они стояли так с минуту, едва соприкасаясь телами, дыша одним воздухом, после чего она сделала шаг назад. Он по-прежнему ощущал прикосновение к ней на своих ладонях. Стремясь задержать это ощущение, он сжал пальцы в кулаки.
Неподвижный воздух церкви вдруг разлетелся на фрагменты, эхо крика разметало пылинки. Не задумываясь, Роджер очутился на улице, побежал, спотыкаясь и цепляясь за поваленные надгробия, прямо к темному ряду тисов. Он пробирался между разросшимися ветвями, не заботясь о том, чтобы придержать чешуйчатые побеги для Брианны, следовавшей за ним по пятам.
Бледное в тени, он разглядел лицо Клэр Рэндалл. Совершенно лишенная красок, она на фоне темных ветвей тиса напоминала призрак. Какое-то время она стояла пошатываясь, а затем упала на колени в траву, словно ноги ее больше не держали.
– Мама! – Брианна опустилась на колени рядом со скорчившейся фигурой, растирая одну из безвольных рук. – Мама, что случилось? Тебе дурно? Опусти голову к коленям. Вот так, может, тебе прилечь?
Клэр воспротивилась услужливым понуканиям своего отпрыска, и поникшая голова на тонкой шее вновь поднялась.
– Я не хочу ложиться, – выдохнула она. – Я хочу… о боже… О, боже правый!
Стоя на коленях среди некошеной травы, она протянула дрожащую руку к каменной поверхности. К простой плите, высеченной из гранита.
– Доктор Рэндалл! Э-э… Клэр?
Роджер опустился на одно колено по другую сторону от нее, подхватив ее под вторую руку, для поддержки. Ее вид по-настоящему его напугал. На ее висках проступил мелкий пот, и выглядела она так, словно в любой момент могла рухнуть.
– Клэр, – настойчиво повторил он, пытаясь вывести ее из оцепенения, в которое она впала. – В чем дело? Это имя вам знакомо?
Как только он это произнес, его же слова зазвенели у него в ушах. «Здесь с восемнадцатого века никого не хоронили, – сказал он Брианне. – Здесь лет двести никого не хоронили».
Пальцы Клэр стряхнули его руку и коснулись камня, ласково, словно прикасались к плоти, нежно обводя буквы – неглубокие, но все еще четкие канавки.
– «ДЖЕЙМС АЛЕКСАНДР МАЛКОЛЬМ МАККЕНЗИ ФРЕЙЗЕР», – прочитала она вслух. – Да, я знаю его.
Ее рука опустилась ниже, убрав траву, которая густо росла вокруг надгробия, скрывая ряд букв помельче у его основания.
– «Возлюбленный муж Клэр», – прочитала она. – Да, я знала его, – повторила она так тихо, что Роджер еле ее услышал. – Клэр – это я. Он был моим мужем.
Затем она подняла глаза и посмотрела в лицо склонившейся над ней дочери, бледное и потрясенное.
– И твоим отцом, – добавила она.
Роджер и Брианна уставились на нее, и на церковном кладбище воцарилась тишина, нарушаемая лишь шелестом тисов над головой.





– Нет! – несколько раздраженно заявила я. – В пятый раз – нет! Я не хочу пить воду. Я не перегрелась на солнце. Я не упаду в обморок. Я не больна. И я также не сошла с ума, хотя, полагаю, именно об этом вы думаете.
Роджер с Брианной обменялись взглядами, которые ясно давали понять, что как раз об этом они и думали. Они, поддерживая с двух сторон, вывели меня с кладбища и усадили в машину. Я отказалась ехать в больницу, так что мы вернулись в особняк. Роджер в качестве лекарства от потрясения выдал мне виски, но теперь его взгляд устремлялся на телефон, как будто он раздумывал, не вызвать ли дополнительную помощь – со смирительной рубашкой, как я предполагала.
– Мама, – успокаивающе заговорила Брианна, протягивая руку, чтобы попытаться убрать волосы с моего лица. – Ты расстроена.
– Разумеется, я расстроена! – огрызнулась я.
Я глубоко, судорожно вдохнула и плотно сжала губы, пока не почувствовала, что могу говорить спокойно.
– Я определенно расстроена, – начала я, – но я не спятила.
Я замолкла, пытаясь вернуть самообладание. Не так я планировала это сделать. Я не вполне осознавала, что я в действительности планировала, но не это: выпалить правду без подготовки или времени на то, чтобы привести в порядок собственные мысли. Появление этой проклятой могилы сорвало все планы, как бы я их ни строила.
– Черт бы тебя побрал, Джейми Фрейзер! – в ярости воскликнула я. – Как ты вообще там оказался, за мили от Каллодена!
У Брианны глаза вылезли чуть ли не на лоб, а рука Роджера замерла над телефоном. Я резко умолкла и попыталась взять себя в руки.
«Успокойся, Бичем, – приказала я себе. – Дыши глубоко. Раз… два… еще раз. Лучше. Итак. Это очень просто: все, что тебе нужно, – сказать им правду. Ведь ты для этого приехала в Шотландию, верно?»
Я открыла рот, но не издала ни звука. Закрыла рот, а заодно и глаза, надеясь, что самообладание вернется ко мне, если я не буду видеть перед собой два мертвенно-бледных лица. Просто… позволь… мне… сказать… правду, взмолилась я, понятия не имея, к кому обращаюсь. Думается, к Джейми.
Однажды я уже сказала правду. Ничего хорошего из этого не вышло.
Я крепче зажмурила веки. И снова почувствовала запах карболки в больнице и ощутила непривычную накрахмаленную наволочку под своей щекой. Из коридора за дверью доносился голос Фрэнка, придушенный бессильной яростью.
«Что значит, не давить на нее? Не давить на нее? Моей жены не было почти три года, она вернулась грязная, обесчещенная и беременная, ради Бога, и я не должен задавать вопросов?»
И голос доктора, бормочущий что-то успокаивающее. Я уловила слова «галлюцинации», «тревожное состояние» и «оставьте их на потом, старина, ненадолго», в то время как голос Фрэнка, все еще спорящего и перебивающего, тихо, но настойчиво разносился по коридору. Этот настолько узнаваемый голос, что снова поднял бурю тоски, гнева и страха внутри меня.
Я свернулась в защитный комочек, прижав к груди подушку, и кусала ее как можно сильнее, пока не почувствовала, что хлопчатобумажная оболочка поддалась, а шелковистые крупицы перьев заскрипели у меня на зубах.
Я скрипела ими и теперь, за неимением нового наполнителя. Я собралась, и открыла глаза.
– Послушайте, – произнесла я как можно рассудительнее. – Мне жаль, я понимаю, как это звучит. Но это правда, и с этим я ничего не могу поделать.
Эти слова ничуть не успокоили Брианну, которая придвинулась ближе к Роджеру. Сам Роджер, однако, уже не выглядел болезненно-бледным, и проявлял признаки настороженного интереса. Возможно ли, что у него и в самом деле достанет воображения, чтобы постичь истину?
Выражение его лица вселило в меня надежду, и я разжала кулаки.
– Это проклятые камни, – произнесла я. – Знаете, круг из стоячих камней, на холме фейри, к западу?
– Крейг-на-Дун? – пробормотал Роджер. – Этот?
– Именно, – я намеренно выдохнула. – Наверное, вам известны легенды о сказочных холмах – правда? О людях, которые оказались в ловушке в каменистых горах и очнулись через двести лет?
Брианна с каждой минутой выглядела все более встревоженной.
– Мама, я в самом деле думаю, что тебе следует подняться наверх и прилечь, – сказала она. И приподнялась с места. – Я могу сходить за Фионой…
Роджер положил руку ей на плечо, останавливая.
– Не надо, подождите, – сказал он.
Он смотрел на меня с тем сдержанным любопытством, которое проявляет ученый, помещая в микроскоп очередное предметное стекло.
– Продолжайте, – обратился он ко мне.
– Спасибо, – сухо отозвалась я. – Не волнуйтесь, я не собираюсь пороть чушь о фейри; просто подумала, вам будет интересно узнать, что легенды имеют под собой какую-то основу. Я понятия не имею, что там на самом деле и как оно действует, но дело в том…
Я глубоко вдохнула:
– В общем, дело в том, что я прошла через чертову расщелину в этом круге в одна тысяча девятьсот сорок пятом году, и оказалась у подножия холма в одна тысяча семьсот сорок третьем.
Именно это я и сказала Фрэнку. С минуту он пристально смотрел на меня, взял с прикроватной тумбочки вазу с цветами и грохнул ее об пол.
Роджер же походил на ученого, которому новый микроб обеспечил прибыль. Мне было интересно, с чего бы, но оказалась слишком поглощена попытками подобрать слова, которые звучали бы хоть наполовину здраво.

***

– Хлеба, – слабым голосом пробормотала я, не открывая крепко зажмуренных глаз.
От большого теплого объекта рядом со мной ответа не последовало, если не считать слабого звука его дыхания.
– Хлеба! – повторила я чуть громче.
Внезапно одеяло дико приподнялось, я вцепилась в край матраса и напрягла все мышцы, надеясь стабилизировать тангаж и рыскание⁷⁶ своих внутренних органов.
С другой стороны кровати донеслось несвязное бормотание, за которым последовали звук выдвигаемого ящика, приглушенное восклицание на гэльском, слабый глухой удар босой ноги по доскам, а затем проседание матраса под тяжестью крупного тела.
– Вот, Сассенах, – произнес встревоженный голос, и я почувствовала прикосновение сухой хлебной корки к нижней губе.
Нащупав вслепую, не открывая глаз, я схватила ее и начала осторожно жевать, с трудом проталкивая каждый кусочек по пересохшему горлу. Я знала, что воды лучше не просить.
Высохшие куски хлебного мякиша продвигались по горлу и оседали в желудке, где и возлежали маленькой кучкой балласта. Тошнотворный крен моих нутряных волн медленно затихал, пока, наконец, мои внутренности не стали на якорь. Я открыла глаза и увидела встревоженное лицо Джейми Фрейзера, нависшее надо мной в нескольких дюймах.
– Ик! – испуганно вырвалось у меня.
– Теперь все хорошо? – спросил он.
Когда я кивнула и неуверенно начала садиться, он приобнял меня за плечи, чтобы помочь. Присев рядом на грубую постель постоялого двора, он нежно притянул меня к себе и погладил по всклокоченным после сна волосам.
– Бедненькая, – произнес он. – Может, немного вина поможет? У меня в седельной сумке есть фляга рейнвейна⁷⁷.
– Нет. Нет, спасибо.
От мысли выпить рейнвейна меня слегка передернуло, – показалось, что я ощутила тягучий фруктовый запах при одном упоминании о нем, – и я заставила себя выпрямиться.
– Через минуту буду в порядке, – с наигранной бодростью заявила я. – Не волнуйся, для беременных вполне нормально чувствовать по утрам тошноту.
С сомнением глянув на меня, Джейми поднялся и пошел взять свою одежду со стула у окна. Во Франции в феврале холодно, как в промерзшей преисподней, и оконные стекла, декорированные пузырьками, покрылись толстым слоем инея.
Он был обнажен, по его плечам пробежала волна мурашек и подняла золотисто-рыжие волоски на руках и ногах. Впрочем, привычный к холоду, он не дрожал и не торопился, натягивая чулки и рубашку. Не закончив одеваться, он вернулся к постели и резко обнял меня.
– Ложись спать, – предложил он. – Я распоряжусь, чтобы горничная развела огонь. Может, теперь, когда ты поела, и отдохнуть немного сможешь. Сейчас тебя не стошнит?
Я не была уверена наверняка, но ободряюще кивнула.
– Не думаю.
Я бросила взгляд на постель: стеганые одеяла, как и большинство покрывал, предлагаемых постоялыми дворами общего пользования, были не слишком чистыми. Тем не менее, серебро в кошельке Джейми обеспечило нам лучшую комнату на постоялом дворе, а узкое ложе было набито гусиными перьями, а не измельченной соломой или шерстью.
– Эм, пожалуй, я все-таки прилягу ненадолго, – пробормотала я, отдергивая ноги от ледяного пола и засовывая их под одеяла, где еще оставалось тепло.
Мой желудок, казалось, вполне успокоился, чтобы отважиться на глоток воды, и я налила полную чашку из треснувшего спального кувшина.
– Что ты там растоптал? – спросила я, осторожно отпивая маленькими глотками. – Наверху ведь нет пауков, правда?
Застегивая килт на поясе, Джейми замотал головой.
– Ох нет, – отозвался он. Руки у него были заняты, и на стол он кивнул. – Просто крыса. Искала хлеб, наверное.
Глянув вниз, я увидела безжизненное серое тельце на полу, на морде блестела маленькая кровавая слезинка. Из постели мне удалось выбраться как раз вовремя.
– Все в порядке, – еле слышно произнесла я чуть позже. – Изверга́ть больше нечего.
– Прополощи рот, Сассенах, только не глотай, ради бога.
Джейми подержал чашку, вытер мне рот полотенцем, будто я была маленьким и неряшливым ребенком, затем подхватил меня и осторожно уложил обратно в кровать. Глядя на меня сверху, он озабоченно нахмурился.
– Пожалуй, мне лучше остаться здесь, – сказал он. – Я могу отправить записку.
– Нет-нет, со мной все хорошо, – сообщила я.
Так оно и было. Как бы я ни старалась обуздать по утрам рвоту, во мне ничего долго не удерживалось. И все же, как только приступ заканчивался, я чувствовала себя совершенно возродившейся. Если не считать кислого привкуса во рту и легких болезненных ощущений в брюшных мышцах, чувствовала я себя вполне нормально. Я откинула одеяло и поднялась, желая продемонстрировать.
– Видишь? Я справлюсь. И ты должен ехать, в конце концов, не стоит заставлять твоего кузена ждать.
Я снова почувствовала себя бодрой, несмотря на холодный воздух, проникающий под дверь и под складки моей ночной сорочки. Джейми все еще колебался, не желая оставлять меня, и я подошла к нему и крепко обняла: и для того, чтобы успокоить, и потому, что он был восхитительно теплым.
– Бррр, – сказала я. – Как, черт возьми, тебе удается оставаться теплым, как поджаренный хлеб, в одном только килте?
– На мне еще и рубашка, – возразил он и улыбнулся, глядя на меня сверху вниз.
Мы недолго постояли, тесно прижавшись, наслаждаясь теплом друг друга в безмятежной прохладе раннего французского утра. В коридоре громыхание и шарканье горничной с корзинкой для растопки становились все ближе.
Джейми чуть подвинулся, крепче прижимаясь ко мне. Из-за сложностей, связанных с путешествием зимой, дорога из аббатства Святой Анны в Гавр⁷⁸ заняла почти неделю. И в промежутках между поздними прибытиями на унылые постоялые дворы, – мокрыми, грязными, дрожащими от усталости и холода, – и все более тревожащими пробуждениями по мере того, как моя утренняя тошнота усиливалась, мы едва прикасались друг к другу с нашей последней ночи в аббатстве.
– Пойдешь со мной в постель? – нежно пригласила я.
Он колебался. Сила его желания была очевидна даже через ткань килта, а его руки согревали мою прохладную плоть, но он не шелохнулся, чтобы сжать меня в объятиях.
– Ну… – неуверенно протянул он.
– Ты ведь хочешь, верно? – спросила я, просовывая холодную руку под килт, чтобы убедиться.
– О! Э-э… да. Да, хочу.
Имеющиеся доказательства подтвердили это утверждение. Он слабо застонал, когда я обхватила ладонью то, что между ног.
– О Господи… Не делай так, Сассенах, я же не могу от тебя оторваться.
Тут он все-таки обнял меня, обхватив длинными руками и прижав лицом к белоснежным сборкам рубашки, слегка пахнущей крахмалом, которым брат Альфонс пользовался в аббатстве при стирке.
– А тебе зачем? – приглушенно из-за ткани поинтересовалась я. – У тебя найдется чуть-чуть свободного времени, правда? До доков добираться всего несколько минут.
– Дело не в этом, – ответил он, поглаживая мои непослушные волосы.
– А-а, я слишком толстая?
На деле мой живот по-прежнему оставался почти плоским, а из-за тошноты я была худее обычного.
– Или из-за…?
– Нет, – сказал он, улыбаясь. – Ты слишком много болтаешь.
Он наклонился и поцеловал меня, затем подхватил на руки и уселся на кровать, удерживая меня на коленях. Я легла и решительно потянула его на себя.
– Клэр, нет! – воспротивился он, когда я начала расстегивать килт.
Я посмотрела на него в упор.
– Почему нет?
– Ну, – смущенно начал он, слегка покраснев. – Ребенок… То есть, я не хочу навредить ему.
Я рассмеялась.
– Джейми, ты не можешь ему навредить. Он пока не больше кончика моего пальца.
Для наглядности я подняла палец, после чего провела им по пухлой кривой линии его нижней губы. Он схватил мою руку и, наклонившись, внезапно меня поцеловал, будто хотел стереть щекочущее прикосновение.
– Ты уверена? – засомневался он. – То есть… Я все думаю, что ему не понравится, если кто-то будет в него тыкать…
– Он даже не заметит, – заверила я его, снова занимаясь пряжкой на килте.
– Ну… раз ты так уверена.
Раздался властный стук в дверь, и с безупречным галльским расчетом в комнату спиной вперед протиснулась горничная, небрежно пропахав дверь чурбаками, пока разворачивалась. Судя по поцарапанным поверхностям двери и косяка, то был обычный для нее порядок действий.
– Bonjour⁷⁹, месье, мадам, – буркнула она, сдержанно кивнув в сторону постели, и зашаркала к очагу.
«Везет же некоторым», громче слов говорило ее поведение. К этому времени я уже привыкла, что слуги с безразличием относились к внешнему виду гостей постоялого двора в любом дезабилье, просто пробормотала в ответ «Bonjour, мадемуазель» и на этом успокоилась. Я также оставила в покое килт Джейми и скользнула под покрывала, натянув одеяло, чтобы скрыть свои пунцовые щеки.
Обладая куда бо́льшим хладнокровием, Джейми предусмотрительно положил на колени один из подушечных валиков, уперся в него локтями, опустил подбородок на раскрытые ладони и завел со служанкой приятную беседу, нахваливая кухню дома.
– А где берете вино, мадемуазель? – вежливо осведомился он.
– То здесь, то там, – она пожала плечами, опытной рукой проворно подсовывая растопку под деревяшки. – Где дешевле всего.
Одутловатое лицо женщины чуть сморщилось, когда она косо глянула на Джейми от камина.
– Я так и подумал, – сказал он, усмехнувшись, и она издала короткий веселый смешок.
– Держу пари, что смогу предложить за ту же цену, что вы покупаете, но вдвое лучше, – пообещал он. – Скажи своей хозяйке.
Одна бровь скептически приподнялась.
– И сколько вы хотите для себя, месье?
Он изобразил совершенно галльский жест самоотречения.
– Нисколько, мадемуазель. Я собираюсь наведаться к родственнику, который торгует вином. Может, я смогу предложить ему какое-нибудь новое дельце, чтобы обеспечить себе радушный прием, а?
Она кивнула, признавая разумность такого предложения, и, крякнув, поднялась с колен.
– Хорошо, месье. Я поговорю с patronne⁸⁰.
Дверь за горничной с грохотом захлопнулась, чему способствовал умелый взмах ее бедра между делом. Отложив в сторону валик, Джейми встал и начал снова застегивать пряжку на килте.
– Куда это ты собрался, по-твоему? – запротестовала я.
Он глянул на меня сверху, и улыбка невольно изогнула его широкий рот.
– А-а. Ну… ты уверена, что готова к этому, Сассенах?
– Да, если ты готов, – ответила я, не в силах сопротивляться.
Он строго посмотрел на меня.
– Именно поэтому мне следует немедленно уйти, – заявил он. – И все же я слышал, что будущим матерям следует потакать.
Он позволил килту упасть на пол и сел рядом со мной лишь в рубашке, постель скрипнула под его весом.
Его дыхание превратилось в легкое облачко, когда он откинул одеяло и распахнул мою ночную сорочку спереди, обнажая груди. Склонив голову, он поцеловал каждую, по одной, нежно касаясь соска языком, так что тот как по волшебству увеличился, – темно-розовый бугорок на фоне белой кожи груди.
– Боже, они прекрасны, – пробормотал он, повторяя прием с другой стороны.
Потом обхватил обе груди, с восхищением оглядывая их.
– Он потяжелели, – сказал он, – совсем чуть-чуть. И соски стали темнее.
Указательный палец прошелся по пружинистому завитку единственного тонкого волоска, который вырос возле темной ареолы, серебристого в матовом утреннем свете.
Приподняв одеяло, он устроился рядом со мной, и я развернулась в его объятиях, обхватывая надежные изгибы его спины, позволяя ладоням накрыть крепкие округлости его ягодиц. Утренний воздух охладил его обнаженную плоть, но от тепла моего прикосновения мурашки на коже разгладились.
Я попыталась сразу же придвинуться, но он мягко воспротивился, вынуждая меня откинуться на подушку, одновременно покусывая в области шеи и уха. Одна рука заскользила вверх по моему бедру, тонкая материя ночной рубашки волнами струилась перед нею.
Голова его опустилась ниже, а руки нежно раздвинули мне бедра. Меня тут же пробрала дрожь, когда холодный воздух коснулся обнаженной кожи на ногах, а потом я полностью ослабела от теплой настойчивости его губ.
Волосы у него были распущены, еще не стянуты сзади как днем, и их мягкие рыжие пряди щекотали мне бедра. Солидный вес его тела уютно расположился у меня между ног, широкие ладони обхватили округлости бёдер.
– Мммм? – донесся вопрошающий звук снизу.
В ответ я слегка подняла таз, и короткий смешок обдал теплом мою кожу.
Руки проскользнули под бедра и приподняли меня, я расслабилась, полностью растворяясь, по мере того как мелкая дрожь нарастала и расползалась, за считанные секунды перерастая в блаженство, от которого я обмякла и начала хватать ртом воздух, в то время как голова Джейми прижималась к моему бедру. Поглаживая изгибы моей ноги, он подождал немного, пока я приду в себя, прежде чем вернуться к своей самоназначенной цели.
Я пригладила растрепавшиеся волосы, лаская его уши, такие неуместно маленькие и аккуратные для такого крупного, грубоватого мужчины. Верхний изгиб отсвечивал бледным, полупрозрачным розовым, и я провела большим пальцем по краю этого изгиба.
– Они заостренные на концах, – заметила я. – Самую чуточку. Как у фавна⁸¹.
– А-а, да? – отозвался он, ненадолго оторвавшись от своих трудов. – Ты имеешь в виду, как у маленького оленя, или как у преследующих обнаженных женщин тварей с козлиными ногами, что ты видела на классических полотнах?
Я приподняла голову и глянула вниз, поверх мешанины из постельного белья, ночной рубашки и обнаженного тела, в темно-синие кошачьи глаза, сверкающие над влажными завитками каштановых волос.
– Знает кот, – сказала я, – кто горшок разбил.
И откинула голову на подушку, когда последовавший за этим приглушенный смех завибрировал возле моей слишком чувствительной плоти.
– О-о… – протянула я, вытягиваясь в струну. – О, бог ты мой… Джейми, иди ко мне.
– Еще нет, – сказал он, вытворяя нечто кончиком языка, отчего я начала безудержно извиваться.
– Сейчас, – настаивала я.
Он не потрудился ответить, а мне больше не хватало дыхания для разговоров.
– О-о… – выдавила я чуть позже. – Это…
– Мммм?
– Хорошо, – пробормотала я. – Иди ко мне.
– Нет, я занят, – заявил он, лицо его было скрыто спутанным клубком чалого и корицы. – Тебе понравится, если я…
– Джейми, – отрезала я. – Я хочу тебя. Иди ко мне.
Обреченно вздохнув, он поднялся на колени и позволил мне утянуть его вверх, так что, в конечном счете перенеся свой вес на локти, он успокаивающе весомо расположился на мне – живот к животу и губы к губам. Он открыл рот, чтобы протестовать дальше, но я без промедления поцеловала его, и он скользнул между моих бедер прежде, чем смог остановится. У него вырвался стон безотчетного удовольствия, как только он вошел в меня, мышцы напряглись, и он крепче сжал мои плечи.
Он был нежен и нетороплив, то и дело останавливаясь, чтобы крепко поцеловать меня, и снова начиная двигаться лишь по моему молчаливому требованию. Я легонько пробежалась руками по изгибу его спины, стараясь не давить на заживающие рубцы свежих шрамов. Длинные мышцы его бедра мелко дрожали рядом с моими, но он сдерживался, не желая двигаться так быстро, как ему было нужно.
Я двинула бедрами навстречу, чтобы он вошел глубже.
Он закрыл глаза, и, сосредоточившись, чуть сморщил лоб. Рот его был приоткрыт, а дыхание сбивалось.
– Я не могу… – начал он. – О, Боже, не могу больше держаться…
Его ягодицы внезапно сжались, напрягшись под моими руками.
Я с глубоким удовлетворением вздохнула и крепко прижала его к себе.
– Ты в порядке? – спросил он несколько мгновений спустя.
– Я не сломаюсь, ты же знаешь, – ответила я, с улыбкой глядя ему в глаза.
Он хрипло рассмеялся:
– Пожалуй что нет, Сассенах, а вот я могу.
Он крепко обнял меня, прижавшись щекой к моим волосам. Я приподняла одеяло и укутала им его плечи, заключив нас в теплый кокон. Жар от очага еще не добрался до постели, но лед на окне уже таял, покрытые коркой заиндевевшие края превращались в сверкающие бриллианты.
Какое-то время мы лежали молча, прислушиваясь к редкому потрескиванию горящих яблоневых дров в очаге и слабым звукам постоялого двора, в то время как гости пробуждались к жизни. Можно было различить спорящие голоса на галерее во внутреннем дворе, хлюпанье и цокот копыт по покрытым грязью булыжникам на улице и изредка снизу чужеродное повизгивание поросят, которых хозяйка выкармливала на кухне за печкой.
– Très français, n’est-ce pas?⁸² – спросила я, улыбаясь при звуках перебранки, доносящихся из-под половиц, – добродушного сведе́ния счетов между женой хозяина постоялого двора и местным виноторговцем.
– Убогий сын чумной⁸³ шлюхи! – высказался женский голос. – Бренди на прошлой неделе по вкусу напоминал лошадиную мочу.
Мне не нужно было видеть реакцию, чтобы представить последовавшее за этим пожатие одним плечом.
– Откуда вам знать, мадам? После шестого стаканчика все на вкус одинаково, разве нет?
От моего с Джейми смеха кровать слегка затряслась. Он приподнял голову с подушки и оценивающе принюхался к запаху жареной ветчины, который просачивался через продуваемые насквозь щели в половицах.
– Да, такова Франция, – согласился он. – Еда и выпивка – и любовь.
Он похлопал меня по голому бедру, прежде чем натянуть на него измятую сорочку.
– Джейми, – тихо начала я, – так ты рад? Ребенку?
Объявленный в Шотландии вне закона, лишенный возможности вернуться домой и с весьма туманными перспективами во Франции, он мог, не без оснований, и не испытывать особого энтузиазма по поводу обретения дополнительных обязательств.
Минуту он молчал, лишь крепче сжав меня в объятиях, и прежде чем ответить, коротко вздохнул.
– Да, Сассенах, – рука его переместилась вниз, нежно поглаживая мне живот. – Я рад. И горд словно жеребец. А еще я до ужаса боюсь.
– Родов? Я справлюсь.
Стоило ли винить его за опасения: его собственная мать умерла при родах, в те времена роды и осложнения после них были основной причиной смерти женщин. Тем не менее, я и сама кое-что знала, и не собиралась, так или иначе, прибегать к тому, что здесь выдавалось за медицинскую помощь.
– Да, этого… и всего остального, – тихо ответил он. – Я хочу защитить тебя, Сассенах… раскинуться над тобой подобно плащу и укрыть тебя и дитя собственным телом.
Голос его звучал нежно и хрипло, чуть запинаясь.
– Я готов на все ради тебя… и все же… ничего не могу сделать. Не важно, насколько я силен или насколько этого хочу; я не могу отправиться с тобой туда, куда ты должна отправиться… и даже помочь тебе ничем не могу. Стоит только подумать, что может случиться, а я не в силах это предотвратить… да, я боюсь, Сассенах. И все же, – он развернул меня к себе, нежно накрыв ладонью одну грудь, – все же, когда я представляю тебя с моим ребенком у груди… тогда мне кажется, что я пуст, точно мыльный пузырь, и, пожалуй, что лопну от радости.
Он крепко прижал меня к груди, и я обняла его со всей силой, на какую была способна.
– О Клэр, любовь к тебе буквально разбивает мне сердце.





Какое-то время я поспала и пробудилась медленно, услышав звон церковного колокола на ближайшей площади. Не так давно приехав из аббатства Святой Анны, где все дневные дела подчинялись частоте колокольного звона, я бессознательно глянула на окно, чтобы оценить яркость света и определить время суток. Яркий, ясный свет, и окно, на котором не осталось льда. Колокола призывали к чтению «Ангела Господня»⁸⁴, и значит, уже полдень.
Я потянулась, наслаждаясь блаженным осознанием того, что мне не нужно вставать сразу. Беременность на ранних сроках утомляла меня, а напряженное путешествие усугубило мою усталость, что делало длительный отдых вдвойне желанным.
В пути непрерывно шел дождь со снегом, поскольку на французское побережье обрушились зимние штормы. Впрочем, могло быть и хуже. Изначально мы собирались отправиться в Рим, а не в Гавр. А это три или четыре недели в дороге, при такой-то погоде.
Столкнувшись с предстоящей необходимостью зарабатывать на жизнь за границей, Джейми заручился рекомендациями на должность переводчика у Джеймса Фрэнсиса Эдуарда Стюарта, короля Шотландии в изгнании, – или просто шевалье де Сен-Жоржа, Претендента на трон, в зависимости от вашей преданности, – и мы решили присоединиться ко двору Претендента близ Рима.
Причем, это практические произошло; мы уже собирались отправиться в Италию, как вдруг дядя Джейми Александр, настоятель аббатства Святой Анны, вызвал нас к себе в кабинет.
– Я получил известие от его величества, – объявил он без предисловий.
– Какого именно? – спросил Джейми.
Небольшое фамильное сходство между двумя мужчинами подчеркивалось их осанкой – оба сидели на своих стульях прямо, расправив плечи. Со стороны настоятеля такая поза объяснялась присущим ему аскетизмом; со стороны Джейми – нежеланием соприкасаться недавно зажившими шрамами на спине с деревянным стулом.
– Его величества короля Якова, – ответил его дядя, чуть нахмурившись из-за меня.
Я старалась сохранять невозмутимое выражение лица; мое присутствие в кабинете аббата Александра было знаком доверия, и мне не хотелось сделать что-то, что могло его подорвать. Он знал меня всего шесть недель, с того дня после Рождества, когда я появилась у его ворот с Джейми, находившимся при смерти из-за пыток и тюремного заключения. Дальнейшее знакомство, по-видимому, вселило в настоятеля некоторую уверенность во мне. С другой стороны, я по-прежнему оставалась англичанкой. И английского короля звали Георг, а не Яков.
– Да? Значит, ему не нужен переводчик?
Джейми все еще был худым, но он работал на свежем воздухе с братьями, которые присматривали за конюшнями и полями аббатства, и его лицо начало приобретать нормальный здоровый цвет.
– Ему нужен преданный слуга и… друг.
Аббат Александр постукивал пальцами по сложенному письму, лежавшему у него на столе, печать с гербом была сломана. Он поджал губы, переводя взгляд с меня на племянника и обратно.
– То, что я скажу вам сейчас, повторять не следует, – строго произнес он. – Скоро это станет известно всем, но пока…
Я попыталась казаться благонадежной и неразговорчивой; Джейми с легким нетерпением просто кивнул.
– Его высочество принц Карл Эдуард оставил Рим и прибудет во Францию через неделю, – сообщил аббат, слегка подавшись вперед, словно для того, чтобы подчеркнуть важность сказанного.
И это было важно. Джеймс Стюарт предпринял неудачную попытку вернуть себе трон в 1715 году – непродуманная военная кампания, которая провалилась практически сразу из-за отсутствия поддержки. С тех пор – по словам Александра – изгнанный Яков Шотландский трудился без устали, непрерывно переписываясь с единомышленниками-монархами, и особенно со своим двоюродным братом Людовиком Французским, подтверждая законность своих притязаний на трон Шотландии и Англии, а также статус своего сына, принца Карла, как наследника этого трона.
– Его монарший кузен Людовик остался прискорбно глух к этим совершенно справедливым притязаниям, – заявил аббат, хмуро глядя на письмо, словно то был сам Людовик. – Если теперь он осознал свою ответственность в этом деле, это повод для великой радости среди тех, кому дорого священное право монархии.
Среди якобитов, то есть сторонников Джеймса. И одним из них был настоятель Александр из аббатства Святой Анны – урожденный Александр Фрейзер из Шотландии. Джейми рассказал мне, что именно с Александром король-изгнанник чаще всего вел переписку, и тот был в курсе всего, что касалось дела Стюартов.
– У него для этого отличное положение, – объяснял мне Джейми, когда мы обсуждали дерзкую затею, в которую собирались ввязаться. – Папская курьерская сеть пересекает границы Италии, Франции и Испании быстрее, чем любая другая. И правительственные таможенники не могут препятствовать папским посланникам, поэтому письма, которые они перевозят, вряд ли будут перехвачены.
Яков Шотландский, находившийся в изгнании в Риме, во многом пользовался поддержкой Папы, который был заинтересован в восстановлении католической монархии в Англии и Шотландии. Таким образом, большая часть личной почты Джеймса доставлялась папским курьером – и проходила через руки верных сторонников среди церковной власти, вроде настоятеля Александра из аббатства Святой Анны де Бопре, на которого можно было без особого риска положиться при передаче информации сторонникам короля в Шотландии, вместо прямой отправки писем из Рима в Эдинбург и Хайленд.
Я с интересом наблюдала за Александром, пока он растолковывал важность визита принца Карла во Францию. Коренастый мужчина примерно моего роста, он был темноволос и заметно ниже своего племянника, но их объединяли слегка раскосые глаза, острый ум и умение распознавать скрытые мотивы, что, по-видимому, отличало тех Фрейзеров, что мне доводилось встречать.
– Так вот, – закончил он, поглаживая густую темно-каштановую бородку, – я не могу сказать, прибывает ли его высочество во Францию по приглашению Людовика или явится без приглашения, от имени своего отца.
– Это несколько меняет дело, – заметил Джейми, скептически приподняв бровь.
Его дядя кивнул, и в гуще бороды промелькнула кривая улыбка.
– Верно, парень, – сказал он, в его обычно правильном английском проявился слабый намек на родной шотландский. – Очень верно. И вот где ты и твоя жена можете оказать нам услугу, если пожелаете.
Предложение было простым: его величество король Яков обеспечит дорожные расходы и небольшое жалование, если племянник его самого верного и самого честного друга Александра согласится поехать в Париж, дабы помочь его сыну, его высочеству принцу Карлу Эдуарду, со всем, что последнему может потребоваться.
Я пораженно замерла. Изначально мы собирались отправиться в Рим, потому что это место представлялось нам лучшим для начала нашей миссии: предотвращения второго якобитского восстания – в 1745 году. Я знала, насколько хватало моих познаний в истории, что восстание, финансируемое из Франции и претворенное в жизнь Карлом Эдуардом Стюартом, станет успешнее попытки его отца в 1715 году – но недостаточно. Если дела пойдут так, как мне помнилось, то войска под командованием Красавчика принца Чарли потерпят сокрушительное поражение при Каллодене в 1746 году, а жители Шотландского высокогорья будут страдать от последствий поражения на протяжении двух столетий после этого.
Сейчас, в 1744 году, очевидно, сам Карл как раз начинал искать поддержку во Франции. Разве не лучше попытаться остановить мятеж, будучи рядом с его предводителем?
Я глянула на Джейми, который смотрел поверх плеча своего дяди на маленькую раку, устроенную в стене. Его взгляд остановился на позолоченной фигурке самой Святой Анны⁸⁵ и небольшом пучке оранжерейных цветов, лежащих у ее ног, бесстрастное лицо скрывало работу мысли. Наконец он сморгнул и улыбнулся дяде.
– Помочь со всем, что его высочеству может потребоваться? Хорошо, – сказал он тихо, – думаю, я справлюсь. Мы едем.
И мы поехали. Однако вместо того, чтобы отправиться прямиком в Париж, мы по побережью добрались из аббатства Святой Анны в Гавр, чтобы сначала встретиться с кузеном Джейми, Джаредом Фрейзером.
Преуспевающий шотландский émigré⁸⁶, Джаред был импортером вин и крепких спиртных напитков, у него имелся маленький склад и большой особняк в Париже, и поистине очень большой склад здесь, в Гавре, где он и предложил Джейми встретиться, после того как Джейми написал, что мы направляемся в Париж.
К этому времени я уже вполне отдохнула и начала испытывать голод. На столе обнаружилась еда – видимо, Джейми велел горничной принести ее, пока я спала.
Халата у меня не было, но мой тяжелый бархатный дорожный плащ пришелся кстати; я села и накинула теплую массу на плечи, прежде чем встать, чтобы облегчиться, подбросить еще одно полено в очаг и устроиться за поздним завтраком.
Я с удовольствием жевала черствые булочки и запеченный окорок, запивая их принесенным в кувшине молоком. Я надеялась, что Джейми накормили не хуже; он уверял, что Джаред – добрый друг, но у меня оставались сомнения по поводу гостеприимства некоторых родственников Джейми, поскольку уже была знакома кое с кем из них. Это правда, аббат Александр принял нас радушно – насколько можно утверждать, что человек в положении аббата радушно принял то, что к нему неожиданно нагрянул племянник-преступник с подозрительной женой. Но наше временное проживание с людьми матери Джейми, Маккензи из Леоха, едва не прикончило меня прошлой осенью, когда меня арестовали и судили как ведьму.
– Согласна, – сказала я, – этот Джаред – Фрейзер, а они кажутся малость благонадежнее, чем твои родственники Маккензи. Но ты вообще-то встречался с ним раньше?
– Я жил с ним какое-то время, когда мне было восемнадцать, – сообщил он мне, капая свечным воском на ответное письмо и прижимая к образовавшейся зеленовато-серой лужице обручальное кольцо своего отца. Маленький рубин-кабошон, на оправе которого был выгравирован девиз клана Фрейзеров, je suis prest: «Я готов». – Он пригласил меня погостить у него, когда я приехал в Париж, чтобы завершить обучение и немного узнать мир. Ко мне он был очень добр, а моему отцу – хорошим другом. Да и никто не знает о парижском обществе больше, чем человек, продающий ему выпивку, – добавил он, отделяя кольцо от затвердевшего воска. – Хочу переговорить с Джаредом прежде, чем появлюсь при дворе Людовика вместе с Карлом Стюартом, хотелось бы быть уверенным, что у меня есть хоть какая-то возможность снова выпутаться, – усмехнувшись, закончил он.
– Из-за чего? Думаешь, будут неприятности? – спросила я.
«Помочь со всем, что его высочеству может потребоваться», похоже, предполагало немалую свободу действий.
Он улыбнулся в ответ на мой обеспокоенный взгляд.
– Нет, никаких сложностей я не жду. Но как там говорится в Библии, Сассенах? «Не надейтесь на сильных мира сего»⁸⁷?
Он поднялся и быстро поцеловал меня в лоб, убрав кольцо обратно в спорран.
– Кто я такой, чтобы пренебрегать словом Божьим, а?

***

Вторую половину дня я провела за чтением одного из травников, которые в качестве прощального подарка навязал мне мой друг брат Амвросий, а затем за неотложными ремонтными работами при помощи иголки с ниткой. У нас обоих почти не было одежды, и хотя в путешествии налегке есть свои преимущества, это означало, что дырявые носки и порванные подолы ремонта требовали незамедлительного. Моя игольница представляла для меня практически такую же ценность, как маленький сундучок, в котором я хранила травы и лекарства.
Игла погружалась в ткань и выныривала из нее, поблескивая в свете из окна. Я гадала, как проходит визит Джейми к Джареду. Еще больше меня интересовало, каким окажется принц Карл. Он станет первой исторической знаменитостью, с которой мне предстоит встретиться, и хотя я знала, что лучше не верить всем легендам, которые сложились (не сложились, сложатся, напомнила я себе) о нем, в реальности этот человек оставался загадкой. Восстание 1745 года почти полностью будет зависеть от личности этого конкретного молодого человека – его провала или успеха. Состоится ли оно вообще, возможно, зависело от усилий другого молодого человека – Джейми Фрейзера. И меня.
Я все еще была поглощена штопкой и своими мыслями, когда с тяжелыми шагами в коридоре пришло осознание, что час уже поздний; по мере того как температура понижалась, струйки воды с карниза стекали медленнее, и отблески заходящего солнца отражались в ледяных шипах, свисающих с крыши. Дверь отворилась, и вошел Джейми.
Он рассеянно улыбнулся в мою сторону, а затем как вкопанный остановился у стола; лицо его было сосредоточенным, как если бы он пытался что-то вспомнить. Он снял плащ, сложил его и аккуратно повесил в изножье кровати, выпрямился, прошествовал к другому табурету, с превеликой осторожностью сел на него и закрыл глаза.
Я сидела неподвижно, позабыв о штопке на коленях, и с немалым интересом наблюдала за этим представлением. Через минуту он открыл глаза и улыбнулся мне, однако не произнес ни слова. Подался вперед, очень внимательно изучая мое лицо, как будто не видел меня несколько недель. Наконец на его лице промелькнуло выражение, как если бы на него снизошло озарение, и он расслабился, опустив плечи и уперев локти в колени.
– Виски, – с глубоким удовлетворением заявил он.
– Я вижу, – осторожно заметила я. – И много?
Он медленно помотал головой из стороны в сторону, точно она была очень тяжелой. Я практически услышала, как плещется содержимое.
– Не я, – очень отчетливо выговорил он. – Ты.
– Я? - возмущенно вопросила я.
– Твои глаза, – уточнил он.
И блаженно улыбнулся. У него самого глаза были тусклые и мечтательные, мутные, как пруд с форелью под дождем.
– Мои глаза? Что общего у моих глаз с…
– Они цвета очень хорошего виски, как если бы их изнутри подсвечивало солнце. Сегодня утром я подумал, что они напоминают шерри, но ошибся. Не шерри. Не бренди. Виски. Вот так-то.
Когда он это говорил, вид у него был такой довольный, что я не смогла удержаться от смеха.
– Джейми, ты пьян до одури. Чем ты занимался?
Лицо исказилось хмурой миной.
– Я не пьян.
– Ах нет?
Я отложила штопку, подошла и опустила руку ему на лоб. Тот был холодный и влажный, хоть лицо и раскраснелось. Он тут же обнял меня за талию и, нежно уткнувшись носом в грудь, притянул к себе. Запах смешанных крепких напитков поднимался от него подобно туману, такой же густой – практически видимый глазу.
– Иди ко мне, Сассенах, – пробормотал он. – Моя девочка с глазами цвета виски, любовь моя. Давай я отнесу тебя в постельку.
Вопрос о том, кто кого, вероятнее всего, отнесет в постель, казался мне спорным, но возражать я не стала. В конце концов, не имело значения, ради чего он собирался улечься в кровать, при условии, что он туда доберется. Я наклонилась и подставила плечо ему под мышку, чтобы помочь подняться, но он отстранился, медленно и величественно поднявшись самостоятельно.
– Не нужна мне помощь, – сказал он, дергая шнурок на вороте своей рубашки. – Я же сказал: я не пьян.
– Ты прав, – согласилась я. – Слова «пьян» явно недостаточно, чтобы описать твое нынешнее состояние. Джейми, ты же вконец обдудонился⁸⁸.
Его взгляд прошелся по килту спереди, скользнул по полу и остановился на подоле моего платья.
– Вот и нет, – с величайшим достоинством произнес он. – Я сделал это на улице, – и шагнул ко мне, источая энтузиазм. – Иди сюда, Сассенах, я готов.
Мне подумалось, что «готов» в этом отношении – громко сказано: пуговицы он расстегнул наполовину, и рубашка на плечах висела косо, но это было все, что ему удалось сделать без посторонней помощи.
Хотя в остальном… его широкая грудь была обнажена, демонстрируя небольшую впадинку в центре, куда я привыкла класть подбородок, а маленькие курчавые волоски игриво вздыбились вокруг сосков. Он увидел, что я его разглядываю, и, взяв одну из моих рук, прижал ее к груди. Он был потрясающе теплым, и я непроизвольно придвинулась к нему. Другая рука обхватила талию, и он наклонился и поцеловал меня. Он проделал это с такой тщательностью, что я почувствовала легкое опьянение, просто оттого, что дышала одним с ним воздухом.
– Хорошо, – смеясь, отозвалась я. – Раз ты готов, то и я тоже. Только давай я сначала тебя раздену – на сегодня штопки с меня хватит.
Пока я снимала с него одежду, он стоял спокойно, почти не шевелясь. Не пошевелился он и тогда, когда я занималась своим платьем и разбирала постель.
Я забралась на кровать и обернулась, разглядывая его, окрашенного красным и бесподобного в лучах заходящего солнца. Сложен он был прекрасно, точно греческая статуя, длинный нос и высокие скулы напоминали профиль на римской монете. Широкий, нежный рот был растянут в мечтательной улыбке, а раскосые глаза смотрели вдаль. Он стоял и вообще не двигался.
Я поглядела на него с некоторым беспокойством.
– Джейми, – окликнула я, – как именно ты определяешь, пьян ты или нет?
Разбуженный моим голосом, он угрожающе качнулся в сторону, но удержался за угол каминной доски. Глаза его, поблуждав по комнате, остановились на мне. На одно мгновение в них полыхнули ясность и незамутненность сознания.
– А-а, легко, Сассенах. Раз можешь стоять на ногах, значит, не пьян.
Он отпустил каминную доску, сделал шаг ко мне и медленно повалился возле камина: глаза пустые, а на мечтательном лице – широкая, ласковая улыбка.
– О-о… – выдавила я.





Пение петухов за окном и стук горшков снизу разбудили меня на следующее утро сразу после рассвета. Фигура рядом со мной дернулась, вдруг проснувшись, после чего замерла, когда резкое движение тряхнуло голову.
Я приподнялась на локте, изучая бренные останки. «Не так уж и плохо», – критично решила я. Глаза его были плотно зажмурены, защищаясь от рассеянных лучей солнечного света, а волосы торчали во все стороны, как иголки у ежа, но кожа была бледной и чистой, а руки, сжимавшие покрывало, не дрожали.
Я приоткрыла одно веко, заглянула под него и шутливо спросила:
– Есть кто дома?
Близнец глаза, в который я смотрела, медленно открылся, чтобы присовокупить зловещий блеск к первому. Я убрала руку и очаровательно улыбнулась.
– Доброе утро.
– Это, Сассенах, как посмотреть, – ответил он и снова закрыл оба глаза.
– Ты хоть представляешь, сколько ты весишь? – непринужденно спросила я.
– Нет.
Резкость ответа наводила на мысль, что ему не только не известно, но и все равно, но я упорствовала в своих попытках.
– Где-то около пятнадцати стоунов⁸⁹, я думаю. Примерно столько же, сколько приличных размеров кабан. К сожалению, со мной не оказалось никого из загонщиков, чтобы подвесить тебя на копье вниз головой и отнести домой на коптильню.
Один глаз снова открылся и вдумчиво посмотрел сначала на меня, затем на очаг в другом конце комнаты. Один уголок рта приподнялся в вымученной улыбке.
– Как тебе удалось затащить меня на кровать?
– Я не тащила. Сдвинуть тебя с места я не смогла, так что просто накрыла одеялом и оставила у камина. Ты ожил и заполз самостоятельно, где-то посреди ночи.
Он, похоже, удивился и опять открыл второй глаз.
– Я заполз?
Я кивнула и попыталась пригладить волосы, торчавшие у него над левым ухом.
– О, да. Ты действовал очень целеустремленно.
– Целеустремленно?
Он в задумчивости нахмурился и потянулся, закинув руки за голову. После чего вид у него сделался испуганный.
– Нет. Я бы не смог.
– Нет, смог. Дважды.
Он покосился поверх своей груди, как будто искал подтверждение этому невероятному заявлению, затем снова перевел взгляд на меня.
– Правда? Ну, это же нечестно, я ничего об этом не помню, – он секунду помялся, вид у него был смущенный. – Значит, все было неплохо? Я не натворил никаких глупостей?
Я плюхнулась рядом с ним и уютно устроила голову у изгиба его плеча.
– Нет, глупостями это вряд ли можно назвать. К тому же ты был не слишком разговорчив.
– Слава Богу за его маленькие милости, – сказал он, и из груди его вырвался тихий смешок.
– Ммм… Ты забыл, как произносить что-либо, кроме «я люблю тебя», но это ты повторял часто.
Снова раздался смешок, на этот раз громче.
– А-а, вот как? Что ж, по-моему, могло быть и хуже.
Он глубоко вдохнул, но вдруг замер. Повернул голову и подозрительно принюхался к мягкому пучку цвета корицы под приподнятой рукой.
– Господи! – воскликнул он. И попытался от меня отодвинуться. – Не стоит класть голову рядом с моей подмышкой, Сассенах. От меня воняет, как от кабана, который сдох неделю назад.
– А после был замаринован в бренди, – согласилась я, устраиваясь поближе. – Как, черт возьми, ты вообще умудрился… кхм… напиться в стельку?
– Гостеприимство Джареда.
Тяжело вздохнув, он откинулся на подушки и обнял меня за плечи.
– Он повел показывать свой склад в доках. И тамошнюю кладовую, где хранятся редкие сорта марочных вин, португальский бренди и ямайский ром, – вспоминая, он слегка поморщился. – Вино оказалось не таким уж плохим, к тому же ты просто пробуешь его на вкус и выплевываешь на пол, после того как сделаешь глоток. Но никому из нас не пришло в голову переводить таким образом бренди. Кроме того, Джаред уверял, что нужно позволить ему стекать по горлу, чтобы оценить в полной мере.
– И сколько всего вы оценили? – с любопытством осведомилась я.
– На середине второй бутылки я сбился со счета.
Как раз в этот момент неподалеку раздался звон церковного колокола – призыв к утренней мессе. Джейми резко сел, уставившись на оконное стекло, залитое ярким солнцем.
– Господи, Сассенах! Который теперь час?
– Думаю, около шести, – озадаченно ответила я. – А что?
Он чуть расслабился, но остался сидеть.
– О, ну тогда все хорошо. Я испугался, что звонят к Ангелусу. Совсем потерял представление о времени.
– Можно и так сказать. Это важно?
Под приливом сил он откинул одеяла и встал. Пошатнулся в какой-то момент, но равновесие удержал, хотя обе руки схватились за голову, дабы убедиться, что она все еще на месте.
– Ага, – подтвердил он чуть с придыханием. – Сегодня утром у нас назначена встреча в доках, на складе Джареда. С нами обоими.
– Вот как? – я тоже вылезла из постели и нащупала под кроватью ночной горшок. – Если он собирается довести дело до конца, не думаю, что ему нужны свидетели.
Голова Джейми высунулась из ворота рубашки, брови приподнялись.
– Довести дело до конца?
– Ну, многие из твоих родственников, похоже, хотят убить тебя или меня; почему не Джаред? Мне кажется, он недурно начал с отравления.
– Очень смешно, Сассенах, – сухо отозвался он. – У тебя найдется что-нибудь приличное из одежды?
На время нашего путешествия я была одета в практичное серое саржевое платье, которым обзавелась при посредничестве раздающего милостыню⁹⁰ в аббатстве Святой Анны, но у меня также имелось платье, в котором я бежала из Шотландии – подарок леди Аннабель Макраннох. Красивое, бархатное, цвета зеленых листьев, оно немного бледнило меня, но выглядело вполне нарядным.
– Кажется, да, если на нем не слишком много пятен от морской воды.
Я опустилась на колени возле маленького дорожного сундука, расправляя зеленый бархат. Опустившись со мной рядом, Джейми откинул крышку моего медицинского ящичка, изучая ряды склянок, коробочек и завернутых в марлю трав.
– У тебя есть здесь что-нибудь от очень сильной головной боли, Сассенах?
Я глянула поверх его плеча, после чего потянулась и дотронулась до одной из склянок.
– Шандра должна помочь, хотя это и не лучшее. И чай из ивовой коры с фенхелем действует неплохо, но нужно время, чтобы он настоялся. Знаешь что – давай я подберу состав как от цирроза печени? Потрясающее средство от похмелья.
Он подозрительно скосил на меня голубой глаз.
– Звучит отвратительно.
– Ну да, – весело согласилась я. – Зато после того, как тебя стошнит, почувствуешь себя намного лучше.
– Ммфм…
Он встал и подтолкнул ко мне пальцем ноги ночной горшок.
– Рвота по утрам – это по твоей части, Сассенах, – заявил он. – Заканчивай с этим и одевайся. Головную боль я потерплю.





Джаред Манро Фрейзер оказался маленьким, худощавым, черноглазым мужчиной, имевшим отнюдь не мимолетное сходство со своим дальним родственником Мёртагом, членом клана Фрейзер, который сопровождал нас в Гавр. Когда я только увидела Джареда, величаво стоящего в распахнутых дверях своего склада, так что вереницы таскающих бочки грузчиков вынуждены были обходить его, сходство показалось настолько сильным, что я заморгала и потерла глаза. Мёртаг, насколько мне было известно, тем временем остался на постоялом дворе, присматривая за охромевшей лошадью.
У Джареда были такие же гладкие темные волосы и пронзительные глаза; такое же жилистое, обезьяноподобное сложение. Но на этом сходство заканчивалось, и когда мы подошли поближе – Джейми галантно расчищал мне путь через толпу локтями и плечами, – я увидела еще и различия. Лицо у Джареда было скорее вытянутое, нежели клинообразное, с задорным курносым носом, что успешно портило величественный вид, создаваемый на расстоянии его превосходно пошитым платьем и прямой осанкой.
Преуспевающий торговец, а не угонщик скота, он к тому же умел улыбаться – в отличие от Мёртага, для которого бессменно суровое выражение лица было естественным, – и широкая приветственная улыбка растянула лицо, пока нас подталкивали и пихали вверх по рампе⁹¹ как можно ближе к нему.
– Дорогая моя! – воскликнул он, хватая меня за руку и ловко уводя в сторону от двух дюжих грузчиков, вкатывающих гигантскую бочку в огромную дверь. – Так рад наконец-то видеть вас!
Бочка с грохотом ударялась о доски рампы, и пока она катилась мимо, мне было слышно, как плещется содержимое.
– С ромом можно так обращаться, – заметил Джаред, наблюдая за неуклюжим продвижением огромной бочки через завалы склада, – но не с портвейном. Им я всегда занимаюсь сам, как и с винами в бутылках. Кстати, я как раз собирался приглядеть за отгрузкой свежей партии портвейна «Бель-Руж». Может, вы захотите составить мне компанию?
Я взглянула на Джейми, тот кивнул, и мы сразу же отправились вслед за Джаредом, уворачиваясь от грохочущего потока бочек и хогсхедов, подвод и тележек, мужчин и мальчиков разной наружности, груженых рулонами ткани, ящиками с зерном и продуктами, свернутыми в трубку листами чеканной меди, мешками с мукой да вообще всем, что можно было переправить на корабле.
Гавр являлся важным судоходным центром, а доки считались сердцем города. Вдоль границы гавани почти на четверть мили тянулась длинная надежная причальная линия с выступающими пирсами поменьше, возле которых стояли на якоре трехмачтовые барки⁹² и бригантины⁹³, дори⁹⁴ и небольшие галеры⁹⁵ – все виды судов, снабжавшие Францию продовольствием.
Джейми крепко держал меня за локоть, чтобы легче было оттащить с пути встречных ручных тележек, катящихся бочонков и невнимательных торговцев и моряков, которые предпочитали не смотреть, куда они идут, а полагаться на чистый импульс, который помогал им продраться сквозь толчею в доках.
Пока мы шли по набережной, Джаред вежливо кричал мне в ухо с другой стороны, указывая на любопытные объекты, мимо которых мы проходили, и с паузами, сбивчиво давал пояснения об истории и принадлежности различных судов. «Арианна», взглянуть на которую мы направлялись, на деле была одним из принадлежащих Джареду кораблей. Суда, как я узнала, могли принадлежать единственному владельцу, чаще компании торговцев, которые владели ими коллективно, или, уже реже, капитану, который законтрактовывал свою посудину, команду и услуги для рейса. Когда я увидела количество судов в коллективной собственности по сравнению с относительно небольшим числом, принадлежащим частным лицам, у меня начало формироваться очень уважительное мнение о достоинствах Джареда.
«Арианна» стояла на якоре в середине линии, возле большого склада, на котором наклонными белеными буквами было выведено имя – «ФРЕЙЗЕР». Увидев это имя, я ощутила странный трепет, внезапное чувство единения и сопричастности вкупе с осознанием, что я разделяю это имя, а вместе с ним и несомненное родство с теми, кто его носил.
«Арианна» представляла собой трехмачтовое судно около шестидесяти футов⁹⁶ в длину с широким носом. На борту корабля, обращенном к пирсу, имелись две пушки; вероятно, на случай разбойного нападения в открытом море. По всей палубе копошились люди, с определенной, как я понимала, целью, хотя по виду это скорее напоминало разворошенный муравейник.
Паруса все были зари́флены⁹⁷ и закреплены, но прилив слегка сместил судно, развернув бушприт⁹⁸ в нашу сторону. Нос украшала фигура довольно сурового вида; эта дама с внушительным обнаженным бюстом и спутанными кудрями, покрытыми блестками соли, выглядела так, будто ей совершенно не нравился морской воздух.
– Прелесть, правда? – спросил Джаред, с чувством махнув рукой.
Я предположила, что он имел в виду корабль, а не носовую фигуру⁹⁹.
– Очень хороша, – вежливо откликнулся Джейми.
Я перехватила его беспокойный взгляд на ватерлинию¹⁰⁰ судна, где о корпус плескались легкие темно-серые волны. Было ясно: он надеялся, что нам не придется подниматься на борт. Доблестный воин, блестящий, решительный и отважный на поле брани, Джейми Фрейзер был к тому же сухопутной крысой.
Определенно не из тех отважных шотландцев-мореплавателей из Тарвати¹⁰¹, что промышляли охотой на китов или странствовали по миру в поисках богатства, он страдал от морской болезни так остро, что наше путешествие через Ла-Манш в декабре едва не убило его, ослабленного в результате пыток и тюремного заключения. И хотя вчерашняя пьяная оргия с Джаредом не шла ни в какое сравнение, вряд ли она добавила ему мореходных качеств.
Я видела, что лицо его омрачилось воспоминаниями, пока он слушал, как его кузен превозносит прочность и скорость «Арианны», и подошла поближе, чтобы шепнуть:
– Уж точно не пока он стоит на якоре?
– Не знаю, Сассенах, – ответил он, бросив на корабль взгляд, в котором изумительно сочетались отвращение и обреченность. – Но думается, мы это выясним.
Джаред уже преодолел половину сходни, встречая капитана громкими приветственными криками.
– В случае если я позеленею, можешь притвориться, что падаешь в обморок или еще что-нибудь? Если меня вырвет на туфли Джареда, это произведет дурное впечатление.
Я ободряюще похлопала его по руке:
– Не волнуйся. Я верю в тебя.
– Это не я, – ответил он, бросая последний, затяжной взгляд на terra firma¹⁰², – это мой желудок.
Однако под нашими ногами корабль оставлялся успокаивающе неподвижным, а Джейми, и его желудок проявили себя самоотверженно – возможно, благодаря бренди, налитому нам капитаном.
– Неплохая выдержка, – сказал Джейми, на мгновение поднеся стакан к носу и прикрыв глаза в знак одобрения насыщенных духовитых паров. – Португальский, верно?
Джаред восторженно рассмеялся и подтолкнул капитана локтем:
– Видишь, Портис? Я же говорил, что у него врожденный вкус! Он пробовал его только раз!
Я прикусила щеку изнутри и избегала смотреть Джейми в глаза. Вид у капитана, крупного неряшливого субъекта, был скучающим, однако он скорчил любезную гримасу в сторону Джейми, продемонстрировав три золотых зуба. Человек, который предпочитал, чтобы богатство всегда было при нем.
– Угу, – буркнул он. – Этот парень будет держать ваши трюмы¹⁰³ сухими, да?
Джаред вдруг смутился, на огрубевшей коже лица выступил легкий румянец. Я с восхищением отметила, что в одном ухе у него была проколота дырочка для серьги, и задумалась, какой же жизненный опыт привел его к нынешнему благосостоянию.
– А-а, ладно, – протянул он, впервые проявив намек на шотландский акцент, – это еще не известно. Но по-моему…
Он глянул через корабельное окно на происходящее в доке, затем снова в выданный капитаном стакан, который осушил в три глотка, в то время как мы все пили не спеша.
– Эм, слушай, Портис, ты не позволишь мне ненадолго занять твою каюту? Хочу побеседовать с племянником и его женой – и как я понимаю, в кормовом трюме, судя по звуку, возникли какие-то проблемы с сетями для груза.
Этого хитроумно добавленного замечания оказалось достаточно, чтобы капитан Портис выскочил из каюты, как разъяренный кабан, возвысив хриплый голос на испано-французском патуа¹⁰⁴, которого я, к счастью, не понимала.
Джаред тактично подошел к двери и плотно притворил ее за громоздкой фигурой капитана, существенно снизив уровень шума. Он возвратился к крохотному капитанскому столику и, прежде чем заговорить, церемонно наполнил наши стаканы. Затем он перевел взгляд с Джейми на меня и снова улыбнулся с очаровательным уничижением.
– Все случилось несколько поспешнее, чем мне хотелось бы, обращаясь с такой просьбой, – начал он. – Но я вижу, добрый капитан в какой-то степени раскрыл мои карты. По правде говоря, – он поднял свой стакан так, что водянистые отблески из корабельного окна разлетелись от бренди, отбрасывая колеблющиеся блики на медную фурнитуру каюты, – мне нужен человек.
Он наклонил бокал в сторону Джейми, затем поднес к губам и отпил.
– Хороший человек, – добавил он, опуская стакан. – Видите ли, дорогая, – поклон в мою сторону, – у меня появилась возможность сделать исключительное капиталовложение в новую винодельню в долине Мозеля¹⁰⁵. Но определение стоимости – не то дело, при котором я буду чувствовать себя спокойно, доверив его подчиненному, мне самому нужно осмотреть сооружения и оборудование и дать рекомендации по их улучшению. Чтобы принять на себя обязательства потребуется несколько месяцев.
Он задумчиво уставился в свой стакан, осторожно взбалтывая пахучую коричневую жидкость, так что ее аромат заполнил крошечную каюту. Я отпила всего несколько глотков из своего стакана, но у меня началось легкое головокружение – скорее от нарастающего возбуждения, нежели от выпитого.
– Это слишком хорошая возможность, чтобы ее упускать, – продолжил Джаред. – И есть вероятность заключить несколько выгодных сделок с винодельнями вдоль Роны¹⁰⁶; тамошние вина превосходны, но в Париже довольно редки. Боже, они бы продавались среди знати, как снег летом!
В его хитрых черных глазах на секунду промелькнула алчность, но как только он посмотрел на меня, они заискрились весельем.
– Но… – начал он.
– Но, – закончила я за него, – вы не можете оставить дело здесь без руководства.
– Ум, в придачу к красоте и обаянию. Я поздравляю тебя, кузен.
Он склонил аккуратно причесанную голову в сторону Джейми, с комичным одобрением приподняв одну бровь.
– Признаюсь, я пребывал в некоторой растерянности, не зная, как мне поступить дальше, – сказал он, опуская стакан на маленький столик с видом человека, отбрасывающего светское легкомыслие ради серьезного дела. – Но когда ты написал из Святой Анны о намерении посетить Париж…
Он мгновение колебался, затем улыбнулся Джейми, как-то странно взмахнув руками.
– Зная, что ты, мой мальчик, – он кивнул Джейми, – в ладах с арифметикой, я был весьма склонен считать твой приезд ответом на молитву. И все же я подумал, что, пожалуй, нам следует встретиться и заново узнать друг друга, прежде чем я сделаю тебе конкретное предложение.
«То есть решил, что тебе лучше посмотреть, насколько я прилично выгляжу», – цинично подумала я, но тем не менее одарила его улыбкой. Я встретилась глазами с Джейми, и одна из его бровей дернулась вверх. Очевидно, нам предстояла неделя предложений. Услуги лишенного собственности преступника и подозреваемой в шпионаже англичанки, похоже, пользовались спросом.
Предложение Джареда было более чем щедрым: в обмен на то, что Джейми будет управлять частью торговых предприятий во Франции в течение следующих шести месяцев, Джаред собирался не только выплачивать ему жалование, но и предоставить в наше распоряжение свой особняк в Париже со всей прислугой.
– Не сто́ит, и говорить не о чем, – заявил он, когда Джейми попытался оспорить это условие.
Он прижал палец к кончику своего носа, очаровательно мне улыбаясь.
– Хорошенькая женщина, устраивающая званые ужины, – очень ценное приобретение в торговле вином, кузен. Ты не представляешь, сколько вина можно продать, если сначала дать покупателям попробовать его, – он решительно тряхнул головой. – Нет, для меня было бы неплохим подспорьем, если твоя супруга возьмет на себя труд принимать гостей.
Мысль о том, чтобы устраивать званые ужины для парижского высшего общества, на самом деле несколько пугала. Джейми посмотрел на меня, вопросительно подняв брови, но я, с трудом сглотнув, улыбнулась и кивнула. Предложение сто́ящее; если он чувствовал, что способен взять на себя управление импортом, самое меньшее, что я могла, – это организовать ужин и освежить свой бойкий разговорный французский.
– И говорить не о чем, – пробормотала я, но Джаред воспринял мое согласие как должное и продолжил, сосредоточенно устремив черные глаза на Джейми.
– И потом, я подумал, что, возможно, вам понадобится что-то вроде положения в обществе – в интересах других целей, которые привели вас в Париж.
Джейми неопределенно улыбнулся, на что Джаред издал короткий смешок и поднял свой стакан с бренди. Каждому из нас также выдали по стакану воды, чтобы очищать нёбо¹⁰⁷ между глотками, и другой рукой он придвинул один из них поближе.
– Итак, тост! – провозгласил он. – За наше соглашение, кузен, – и за Его Величество!
Он отсалютовал стаканом с бренди, затем демонстративно провел им над бокалом с водой и поднес к губам.
Я с удивлением наблюдала за этими странными действиями, но, очевидно, для Джейми они что-то значили, потому что он улыбнулся Джареду, также взял свой стакан и провел им над водой.
– За Его Величество, – повторил он. Потом, заметив, что я в недоумении смотрю на него, он улыбнулся и объяснил: – За Его Величество – за морем, Сассенах!
– А? – выдавила я, и тут меня осенило: – А!
Король за морем¹⁰⁸ – король Яков. Что хоть как-то объясняло это внезапное желание со стороны всех, чтобы мы с Джейми обосновались в Париже, что в противном случае представлялось невероятным стечением обстоятельств.
Если Джаред тоже якобит, тогда его переписка с аббатом Александром, похоже, не была случайной; вероятнее всего, письмо Джейми, сообщавшее о нашем прибытии, пришло вместе с письмом от Александра, в котором говорилось о поручении от короля Якова. И если наше пребывание в Париже совпадало с планами самого Джареда – тем лучше. Внезапно осознав всю трудоемкость якобитской сети, я подняла свой стакан и выпила за его величество по ту сторону моря – и за наше новоиспеченное партнерство с Джаредом.
Затем Джаред и Джейми приступили к обсуждению дел и вскоре стояли голова к голове, склонившись над исписанными чернилами листами бумаги, очевидно, манифестами¹⁰⁹ и накладными. Крошечная каюта провоняла табаком, парами бренди и немытой матроснёй, и я снова ощутила легкую тошноту. Понимая, что какое-то время не понадоблюсь, я тихо встала и выбралась на палубу.
Я постаралась обойти стороной так до сих пор и не закончившуюся перебранку возле кормового грузового люка, и пробралась через бухты каната, штуковины, которые, как я предполагала, были кнехтами¹¹⁰ и сваленную в кучу парусину к тихому месту на носу. Отсюда мне открывался беспрепятственный вид на гавань.
Я уселась на рундук, спиной к фальшборту¹¹¹, наслаждаясь соленым бризом и смолистыми, рыбными запахами кораблей и гавани. Было по-прежнему прохладно, но, закутавшись плотнее в плащ, я не слишком мерзла. Корабль медленно покачивался, поднимаясь вместе с подступающим приливом; я видела, как бороды водорослей на сваях близлежащего пирса приподнимаются и закручиваются, скрывая меж собой блестящие черные пятна мидий.
Мысль о мидиях напомнила мне о приготовленных на пару́ мидиях с маслом, которые я ела на ужин накануне вечером, и мне внезапно ужасно захотелось есть. Противоречащие здравому смыслу крайности беременности, похоже, заставляли меня постоянно ощущать пищеварительные процессы: если меня не рвало, я была зверски голодна. Мысль о еде навела на мысли о меню, что вернуло меня к размышлениям о приемах, о которых упоминал Джаред. Званые ужины, кхм? Пожалуй, это странный способ начать дело по спасению Шотландии, но с другой стороны я действительно не могла придумать ничего лучше.
«По крайней мере, если Карл Стюарт будет сидеть напротив меня за обеденным столом, я смогу присматривать за ним, – думала я, улыбаясь собственной шутке. – Если он выкажет намерение прыгнуть на корабль, отплывающий в Шотландию, возможно, я успею подсыпать ему что-нибудь в суп».
Разве что, в конечном счете, в этом не было ничего смешного. Эта мысль напомнила мне о Гейлис Дункан, и улыбка увяла. Жена фискального прокурора из Крейнсмуира, она убила своего мужа, подсыпав толченый цианид ему в еду во время банкета. Вскоре после этого ее взяли под стражу по обвинению в колдовстве, я тогда была с ней, и сама предстала перед судом; судом, от которого Джейми спас меня. Воспоминания о нескольких днях, проведенных в холодной тьме ямы для воров в Крейнсмуире, были слишком свежи, и ветер внезапно показался очень холодным.
Я задрожала, но не только от холода. Я не могла думать о Гейлис Дункан без этого ледяного ощущения, скользящего по позвоночнику. Не столько из-за того, что она сделала, сколько из-за того, кем она была. Тоже якобитка; та, у кого содействие делу Стюартов было изрядно окрашено безумием. Хуже того, она была такой же, как я, – путешествующей сквозь стоячие камни.
Я не знала, попала ли она в прошлое случайно, подобно мне, или же ее путешествие было преднамеренным. Также я не знала точно, где она пришла. Но последнее, что я помнила о ней, бросающей вызов судьям, которые приговорили ее к сожжению, это высокая светловолосая женщина с поднятыми вверх руками, на одной из которых заметен шрам от прививки. Я машинально потянулась к маленькому участку огрубевшей кожи на своем предплечье, под уютными складками плаща, и вздрогнула, нащупав его.

От этих невеселых воспоминаний меня отвлек нарастающий шум у соседнего причала. У корабельных сходней собралась большая кучка мужчин, и там не прекращались громкие крики и толкотня. Не драка; я пригляделась к потасовке, прикрывая глаза ладонью, но не заметила, чтобы обменивались ударами. Вместо этого, по-видимому, предпринимались попытки расчистить путь сквозь толпу к дверям большого склада на другом конце причала. Толпа упрямо противостояла любым таким попыткам, откатываясь назад, как прилив, после очередного натиска.
Внезапно за моей спиной возник Джейми, за ним следовал Джаред, который, прищурившись, наблюдал за столпотворением внизу. Сосредоточившись на криках, я не услышала, как они подошли.
– Что там?
Я встала и прижалась к Джейми спиной, напрягшись из-за усилившегося покачивания корабля под ногами. Вблизи я могла ориентироваться на его запах; он вымылся на постоялом дворе, и от него пахло чистотой и теплом, с легкой ноткой солнца и пыли. Обостренное обоняние, очевидно, было еще одним следствием беременности; я чувствовала его запах даже среди мириад тошнотворной вони и ароматов морского порта, подобно тому, как в шумной толпе рядом можно расслышать низкий голос.
– Не знаю. Какие-то неприятности на другом корабле, похоже.
Наклонившись, он взял меня за локоть, чтобы поддержать. Джаред развернулся и на гортанном французском рявкнул приказ одному из матросов поблизости. Мужчина моментально перепрыгнул через фальшборт и заскользил по одному из канатов на причал, его просмоленная косичка¹¹² свешивалась к воде. Мы с палубы наблюдали, как он присоединился к толпе, ткнул одного из моряков под ребра и получил ответ, сопровождаемый выразительной жестикуляцией.
Джаред хмурился, пока мужчина с косичкой пробирался обратно по переполненным сходням. Матрос сказал ему что-то на том же неразборчивом французском, слишком быстро, чтобы я могла уловить смысл. Обменявшись с ним еще несколькими фразами, Джаред резко развернулся и подошел, встав рядом со мной, худые кисти вцепились в фальшборт.
– Он говорит, что на борту «Патагонии» болезнь.
– Что за болезнь?
Я не догадалась взять с собой сундучок с медикаментами, так что в любом случае помочь ничем не могла, но мне стало любопытно. Джаред выглядел встревоженным и недовольным.
– Боятся, что это может быть оспа, но точно не знают. Послали за портовым надзирателем и начальником порта.
– Хотите, чтобы я взглянула? – предложила я. – Я могу по крайней мере сказать вам, заразная это болезнь или нет.
Весьма условные брови Джареда скрылись под длинной темной челкой. У Джейми вид был слегка смущенный.
– Моя жена – известная целительница, кузен, – объяснил он, а потом повернулся ко мне и замотал головой. – Нет, Сассенах. Это небезопасно.
Мне были хорошо видны сходни «Патагонии»; теперь собравшаяся толпа неожиданно подалась назад, толкаясь и наступая друг другу на ноги. Два матроса шагнули с палубы, между ними вместо носилок был растянут отрез грубого полотна. Белая парусина сильно провисла под тяжестью человека, которого тащили, и с самодельного гамака свешивалась оголенная загорелая рука.
Носы и рты моряков были обвязаны полосками ткани, и они старались отворачивать лица от носилок, дергая головами и огрызаясь друг на друга во время маневров со своей ношей на расщепленных досках. Пара проследовала под носом у загипнотизированной толпы и скрылась на ближайшем складе.
Мгновенно решившись, я развернулась и направилась к задним сходням «Арианны».
– Не волнуйся, – крикнула я Джейми через плечо, – если это оспа, я не заражусь.
Один из моряков, услышав это, замер и разинул рот, но я лишь улыбнулась ему и прошла мимо.
Толпа успокоилась, больше не сновала взад-вперед, и пробираться между бормочущими группками моряков, многие из которых хмурились или выглядели напуганными, когда я протискивалась мимо, было не так уж трудно. Складом не пользовались; среди гулких теней огромного помещения не было ни тюков, ни бочонков, но запахи пиломатериалов, копченого мяса и рыбы сохранились, легко отличимые от множества других ароматов.
Больного торопливо свалили возле двери, на кучу использованной упаковочной соломы. Когда я вошла, его товарищи протиснулись мимо меня, стремясь поскорее убраться подальше.
Я осторожно приблизилась к нему, остановившись в нескольких футах. Он горел в лихорадке, кожа, густо покрытая белыми пустулами¹¹³, приобрела странный темно-красный оттенок. Он стонал и беспокойно мотал головой из стороны в сторону, потрескавшийся рот двигался, будто искал воду.
– Принесите мне немного воды, – сказала я одному из матросов, стоявших поблизости.
Мужчина, невысокий мускулистый субъект с просмоленной бородой, похожей на бутафорские шипы, лишь вытаращил глаза, как будто к нему вдруг обратилась рыба.
С досадой повернувшись к нему спиной, я опустилась на колени рядом с больным и расстегнула грязную рубашку. Воняло от него чудовищно; вероятно, и с самого начала не слишком чистоплотного, его оставили лежать в собственных нечистотах, а его товарищи боялись к нему прикоснуться. Его руки были относительно чистыми, но пустулы густо покрывали грудь и живот, а кожа на ощупь была горячей.
Пока я проводила осмотр, вошел Джейми в сопровождении Джареда. С ними явились маленький, похожий на грушу, человечек в отделанном зо́лотом камзоле служащего и еще двое мужчин: один, судя по одежде, дворянин или богатый буржуа, другой – высокий, худощавый тип, судя по цвету лица, явно моряк. Вероятно, капитан чумного корабля, если это то, чем казалось.
А именно так все и выглядело. Я уже неоднократно сталкивалась с оспой в нецивилизованных уголках мира, куда мой дядя Лэмб, выдающийся археолог, возил меня в юности. Этот парень не мочился кровью, как иногда бывает, когда болезнь поражает почки, но в остальном у него наблюдались все классические симптомы.
– Боюсь, это оспа, – сказала я.
Капитан «Патагонии» вдруг с надрывом взвыл и с искаженным лицом шагнул ко мне, занеся руку, будто хотел меня ударить.
– Нет! – завопил он. – Дура! Salope!¹¹⁴ Femme sans cervelle!¹¹⁵ Хочешь меня разорить?
Последнее слово оборвалось бульканьем, когда рука Джейми сомкнулась на его горле. Другая рука с силой вцепилась в рубашку мужчины, приподнимая его на цыпочки.
– Я бы предпочел, чтобы вы обращались к моей жене уважительно, месье, – довольно снисходительно произнес Джейми.
Капитан, лицо которого побагровело, сумел коротко, судорожно кивнуть, и Джейми отпустил его. Хрипя, он отступил на шаг назад и, потирая горло, бочком спрятался за спину своего спутника, словно ища убежища.
Коренастый низенький служащий опасливо склонился над больным, придерживая при этом у носа большой серебряный помандер¹¹⁶ на цепочке. Уровень шума снаружи резко снизился, когда толпа расступилась от дверей склада, чтобы пропустить еще одни парусиновые носилки.
Больной, лежащий перед нами, неожиданно сел, напугав маленького служащего так, что тот едва не упал. Мужчина диким взглядом обвел склад, затем его глаза закатились, и он рухнул обратно на солому, как будто его огрели обухом. И без обуха конечный результат оказался примерно таким же.
– Он умер, – безо всякой необходимости сказала я.
Служащий, вернув чувство собственного достоинства вместе со своим помандером, снова включился, внимательно осмотрел тело, выпрямился и объявил:
– Оспа. Дама права. Мне жаль, месье граф, но вы знаете закон не хуже других.
Человек, к которому он обращался, нетерпеливо вздохнул. Нахмурившись, он глянул на меня, затем мотнул головой служащему.
– Уверен, об этом можно договориться, месье Памплемюс. Позвольте пару минут с глазу на глаз…
Он указал на пустую будку мастера склада, стоявшую на некотором расстоянии, – маленькое заброшенное сооружение внутри более крупного здания. Дворянин не только по титулу, но и по одежде, месье граф был стройным, элегантным человеком с густыми бровями и тонкими губами. Все его манеры говорили о том, что он привык добиваться своего.
Однако маленький служащий попятился, выставив руки перед собой, словно для самозащиты.
– Non, Monsieur le Comte¹¹⁷, – сказал он. – Je le regrette, mais c’est impossible…¹¹⁸ Такое не уладить. Слишком много людей уже знают об этом. К этому времени новость разнеслась по всем докам.
Он беспомощно покосился на Джейми и Джареда, затем неопределенно махнул рукой в сторону двери склада, где вырисовывались силуэты безликих голов зевак, обрамленных золотыми ореолами послеполуденного солнца.
– Нет, – повторил он, и его пухлые черты лица застыли от решимости. – Прошу прощения, месье… и мадам, – запоздало добавил он, как будто только что меня заметив. – Я должен уйти и начать процесс по уничтожению корабля.
Капитан издал еще один сдавленный вопль и схватил его за рукав, но служащий вырвался и поспешил из здания.
Атмосфера после его ухода оставалась несколько напряженной: и месье граф, и его капитан сверлили взглядом меня, Джейми с угрозой пристально смотрел на них, а мертвец невидяще таращился в потолок сорока футами¹¹⁹ выше.
Граф, сверкая глазами, шагнул ко мне.
– Вы хоть представляете, что натворили? – прорычал он. – Предупреждаю, мадам, вы заплатите за то, что случилось сегодня!
Джейми резко двинулся в сторону графа, но Джаред оказался еще проворнее, потянув Джейми за рукав, легонько подтолкнув меня в направлении двери и пробормотав что-то нечленораздельное подавленному капитану, который просто тупо покачал головой в ответ.
– Бедолага, – пробормотал Джаред на улице, качая головой. – Фух!
На набережной было прохладно, дул холодный нехороший ветер, раскачивающий стоящие на якоре корабли, но Джаред вытер лицо и шею большим, неуместно красным носовым платком из холстины, выуженным из кармана камзола.
– Идем, приятель, найдем таверну. Мне нужно выпить.
Благополучно устроившись в верхней комнате одной из прибрежных таверн, с кувшином вина на столе, Джаред, обмахиваясь, рухнул на стул и шумно выдохнул.
– Боже, вот повезло!
Он налил большую порцию вина в свою чашку, залпом осушил ее и налил еще. Заметив, что я пристально смотрю на него, он ухмыльнулся и подтолкнул кувшин в мою сторону.
– Ну, есть вино, милочка, – объяснил он, – а еще есть дрянь, которую пьют, чтобы смыть пыль. Пейте сразу залпом, прежде чем успеете распробовать, и оно легко справится со своей задачей.
Последовав собственному совету, он осушил чашку и снова потянулся за кувшином. Я начинала понимать, что именно произошло с Джейми накануне.
– Повезло или не повезло? – с любопытством спросила я Джареда.
Я бы допустила, что ответ будет «не повезло», но жизнерадостный настрой маленького торговца казался слишком явным, чтобы быть вызванным красным вином, которое очень походило на аккумуляторную кислоту. Я поставила свою чашку, надеясь, что эмаль на моих коренных зубах уцелела.
– Не повезло Сен-Жермену, повезло мне, – лаконично ответил он.
Он поднялся со стула и выглянул в окно.
– Прекрасно, – заметил он, с довольным видом снова усаживаясь. – К закату вино выгрузят и доставят на склад. В целости и сохранности.
Джейми откинулся на спинку стула, рассматривая своего кузена: одна бровь вздернута, на губах – улыбка.
– Как мы понимаем, на корабле месье графа Сен-Жермена тоже было спиртное, кузен?
Ответная ухмылка от уха до уха обнажила два золотых зуба в нижней челюсти, что придало Джареду еще более пиратский вид.
– Портвейн лучшей выдержки из Пиньяна¹²⁰, – радостно подтвердил он. – Обошелся ему в целое состояние. Половина урожая с виноградников в Новале, и больше в этом году уже не будет.
– И надо полагать, другая половина портвейна из Новаля – то, что выгружается на ваш склад?
Я начала понимать причину его восторга.
– Верно, девочка моя, совершенно верно!
Джаред сдавленно хихикнул, чуть не лопаясь от радости при этой мысли.
– Знаете, по какой цене он будет продаваться в Париже? – требовательно спросил он, качнувшись вперед и грохнув чашкой по столу. – Поставки ограничены, а я монополист? Господи, да это же моя прибыль за год!
Я встала и тоже выглянула в окно. «Арианна» стояла на якоре, в уже заметно поднявшейся воде, а с установленной на кормовой палубе стрелы спускались огромные грузовые сети, дабы их аккуратно разгрузили, бутылка за бутылкой, на ручные тележки для отправки на склад.
– Не хотелось бы омрачать общую радость, – несколько неуверенно заметила я, – но вы сказали, что ваш портвейн прибыл из того же места, что и груз Сен-Жермена?
– Да, именно так, – Джаред подошел и встал рядом со мной, прищурившись на процессию грузчиков внизу. – Новаль производит лучший в Испании и Португалии портвейн, я бы с удовольствием закупил всю партию, да денег не хватило. А что?
– Только то, что если корабли приходят из одного и того же порта, есть вероятность, что кто-то из ваших моряков тоже может подхватить оспу, – сказала я.
От этого соображения винный румянец сошел с худых щек Джареда, и он потянулся за подкрепляющим глотком.
– Боже, что за мысли! – воскликнул он, хватая ртом воздух и ставя чашку на стол. – Но я думаю, что все в порядке, – произнес он, успокаивая сам себя. – Половину портвейна уже выгрузили. Хотя в любом случае лучше переговорить с капитаном, – добавил он, нахмурившись. – Велю его расплатиться с людьми, как только отгрузка будет закончена… и если кто-то выглядит нездоровым, пусть сразу забирает свое жалованье и проваливает.
Он решительно развернулся и пулей вылетел из комнаты, задержавшись у двери ровно настолько, чтобы крикнуть через плечо:
– Закажите что-нибудь на ужин! – и сбежал вниз по лестнице, топая, словно небольшое стадо слонов.
Я повернулась к Джейми, который озадаченно уставился в свою так и не тронутую чашку с вином.
– Он не должен этого делать! – воскликнула я. – Если у него на борту оспа, отпустив зараженных людей, он может распространить ее по всему городу.
Джейми медленно кивнул.
– Тогда, надо полагать, нам остается лишь надеяться, что ее там нет, – спокойно заметил он.
Я неуверенно направилась к двери.
– Но… разве мы не должны что-то предпринять? Я могу, по меньшей мере, осмотреть его людей. И объяснить им, как поступить с телами мужчин с другого корабля…
– Сассенах.
Низкий голос по-прежнему звучал спокойно, но в нем безошибочно угадывались предупреждающие нотки.
– Что?
Я обернулась и увидела, что он подался вперед, пристально наблюдая за мной поверх ободка своей чашки. Прежде чем заговорить, он с минуту задумчиво смотрел на меня.
– Как ты считаешь, Сассенах, цель, которую мы поставили перед собой, важна?
Рука моя соскользнула с дверной ручки.
– Помешать Стюартам поднять восстание в Шотландии? Да, конечно. Почему ты спрашиваешь?
Он кивнул, невозмутимо, словно наставник несообразительному ученику.
– Ага, хорошо. А раз так, тогда подойди сюда, сядь и выпей со мной вина, пока Джаред не вернется. Если же нет…
Он замолчал и с силой выдохнул воздух, отчего рыжая прядь волос надо лбом зашевелилась.
– Если же нет, тогда ступай на набережную, полную моряков и торговцев, которые считают, что женщины возле кораблей – предел невезения, которые уже разнесли слухи, что ты прокляла корабль Сен-Жермена, и скажи им, что нужно делать. Если повезет, они слишком тебя испугаются, чтобы изнасиловать, перед тем как перерезать горло и сбросить в гавань, да и меня следом. Если только прежде сам Сен-Жермен тебя не придушит. Ты что, не видела выражения его лица?
Я вернулась к столу и села, чересчур резко. Колени у меня слегка дрожали.
– Видела, – пробормотала я. – Но не может же он… он не осмелится…
Джейми приподнял брови и через стол придвинул ко мне чашку с вином.
– Он может и он осмелится, если сочтет, что с этим можно разобраться незаметно. Ради всего святого, Сассенах, из-за тебя этот человек потерял почти годовой доход! И он не похож на того, кто отнесется к такой потере философски. Если бы ты не заявила начальнику порта, что это оспа, – во всеуслышание при свидетелях, – пара незаметных взяток уладили бы дело. А пока, как ты думаешь, почему Джаред так поспешно притащил нас сюда? Ради качественной выпивки?
Мои губы онемели, будто на самом деле я выпила из кувшина изрядную порцию купоросного масла.
– Ты хочешь сказать… мы в опасности?
Он откинулся на спинку стула и кивнул.
– Ну вот, сообразила, – беззлобно заметил он. – Не думаю, что Джаред хотел тебя напугать. Мне кажется, он ушел, чтобы договориться о какой-нибудь охране для нас, а также присмотреть за своей командой. Скорее всего, он в полной безопасности – все его знают, а рядом команда и грузчики.
Я растерла гусиную кожу, покрывшую мои руки. В очаге весело горел огонь, в комнате было тепло и дымно, но я чувствовала холод.
– Откуда ты так много знаешь о том, на что способен граф Сен-Жермен?
Я нисколько не сомневалась в Джейми – слишком хорошо помнила злобный черный взгляд, которым граф окинул меня на складе, – но мне было интересно, откуда он знал этого человека.
Джейми отпил маленький глоток вина, скривился и опустил чашку.
– Во-первых, у него репутация человека безжалостного – и не только. Я кое-что слышал о нем, когда до этого жил в Париже, хотя тогда мне посчастливилось ни разу не встать у этого человека на пути. Во-вторых, Джаред вчера уделил некоторое время тому, чтобы предупредить меня о нем; в Париже он – главный конкурент Джареда в торговле.
Я оперлась локтями на видавший виды стол и уткнулась подбородком в сложенные руки.
– Порядком я дров наломала, да? – уныло сказала я. – С самого начала помогла тебе произвести хорошее впечатление в делах.
Он улыбнулся, потом встал и подошел ко мне сзади, наклонившись, чтобы обнять. Я все еще была немного растревожена его резкими откровениями, но почувствовала себя намного лучше, ощутив спиной его силу и внушительность. Он нежно поцеловал меня в макушку.
– Не тревожься, Сассенах, – сказал он. – О себе я могу позаботиться. И о тебе я могу позаботиться тоже – и ты дашь мне возможность.
В его голосе слышалась поддержка, но в то же время и вопрос, и я кивнула, откидывая голову ему на грудь.
– Я дам тебе возможность, – ответила я. – Жителям Гавра определенно придется самим справляться с оспой.





Прошел почти час, прежде чем вернулся Джаред: с покрасневшими от холода ушами, но зато целехоньким горлом, и явно невредимый. Увидев его, я обрадовалась.
– Все в порядке, – широко улыбаясь, объявил он. – На борту только цинга да обыкновенные понос и простуда. Никакой оспы.
Он, потирая руки, оглядел комнату.
– Где ужин?
Его щеки разрумянились от ветра, и выглядел он жизнерадостным и полным энергии. Очевидно, для этого торговца решение вопросов с деловыми конкурентами, которые улаживали разногласия путем убийства, было в порядке вещей. «А почему бы нет? – цинично подумала я. – В конце концов, он чертов шотландец».
Словно в подтверждение этой точки зрения, Джаред распорядился насчет еды, достал отличное вино к ней, – попросту отправив за ним на собственный склад, – и засел с Джейми за добродушной послеобеденной беседой о способах и средствах ведения дел с французскими торговцами.
– Головорезы, – сообщил он. – Любой, без исключения, всадит тебе нож в спину, стоит ему только глянуть на тебя. Ворьё вонючее. Не верь им ни на йоту. Половину задатком, половину после доставки, и ни в коем случае не позволяй знати расплачиваться в долг.
Несмотря на заверения Джареда, что внизу он оставил на страже двух людей, я все еще немного нервничала и после ужина расположилась у окна, откуда было видно происходящее на пирсе. Не то чтобы от моего наблюдения было много пользы, подумалось мне; каждый второй человек в доках казался мне убийцей.
Над гаванью сгущались тучи; этой ночью снова пойдет снег. Зарифленные паруса бешено трепетали на усиливающемся ветру, ударяясь о рангоут¹²¹ с таким грохотом, что тот почти заглушал крики грузчиков. На несколько секунд гавань озарилась бледно-зеленым светом, когда заходящее солнце под напором облаков нырнуло в воду.
С наступлением темноты суета вокруг утихла, грузчики со своими ручными тележками растворялись на улицах города, а моряки растворялись за освещенными дверями заведений, подобных тому, где сидела я. Тем не менее, набережная была отнюдь не безлюдной; в частности, к злополучной «Патагонии» все еще стягивалась немногочисленная публика. Мужчины в чем-то вроде униформы образовали оцепление у нижнего края сходней; без сомнения, чтобы помешать кому-либо подняться на борт или вынести товар. Джаред объяснил, что здоровым членам команды позволят сойти на берег, но не разрешат взять с корабля хоть что-то, кроме той одежды, что на них.
– Хорошо еще, что не как у голландцев, – заметил он, почесывая жесткую темную щетину, начинавшую проявляться на подбородке. – Если корабль приходит из порта, где, как выяснилось, какая-то зараза, треклятые голландцы заставляют моряков плыть на берег голыми.
– И чем они заменяют одежду, добравшись до берега? – с любопытством спросила я.
– Не знаю, – рассеянно ответил Джаред, – но поскольку, едва ступив на сушу, они тут же умудряются найти бордель, не думаю, что они нуждаются хоть в чем-то… прошу прощения, дорогая, – торопливо добавил он, вдруг вспомнив, что беседует с дамой.
Прикрывая свое минутное смущение душевностью, он поднялся и подошел ко мне, выглядывая в окно.
– А-а, – протянул он. – Они собираются поджечь корабль. Учитывая, что́ на борту, им стоит сначала отбуксировать его подальше в гавань.
К обреченной «Патагонии» привязали буксирные канаты, и несколько небольших суденышек с командой гребцов замерло наготове в ожидании сигнала. Его отдал начальник порта, золотой позумент¹²² которого был едва различим – лишь отблеск в угасающем свете дня. Медленно размахивая над головой обеими руками, точно семафор, он прокричал что-то.
Его крик подхватили капитаны весельных лодок и галер, и буксирные канаты, туго натянувшись, медленно поднялись из воды, струйки стекали по толстому пеньковому кручению с плеском, который было хорошо слышно в тишине, внезапно установившейся в доках. Выкрики с буксирных лодок оставались единственным звуком, как только темная громада обреченного корабля заскрипела, задрожала и развернулась по ветру; ванты¹²³ застонали, когда он отправился в свое последнее короткое плавание.
Они остановили ее посреди гавани, на безопасном расстоянии от других кораблей. Палубы были пропитаны маслом, и когда буксирные канаты были отброшены и галеры отчалили, маленькая упитанная фигурка начальника порта, утомленная греблей, поднялась с банки ди́нги¹²⁴. Он наклонился, вплотную приблизив голову к одной из сидящих фигур, после чего выпрямился с неожиданно ярким пламенем факела в руке.
Гребец у него за спиной отклонился в сторону, а он отвел руку и швырнул факел. Тяжелая дубина, обернутая пропитанными маслом тряпками, кувыркнулась, – пламя обернулось голубым свечением, – и приземлилась за фальшбортом вне поля зрения. Начальник порта не стал ждать, чтобы посмотреть на результаты своих действий; он сразу сел, бешено жестикулируя гребцу, который налег на весла, и маленькая лодка понеслась прочь по темной воде.
Долгое время ничего не происходило, но толпа в доке, тихо перешептываясь, оставалась на месте. Я увидела бледное отражение лица Джейми, парящее над моим в темном стекле окна. Стекло было холодным и быстро запотело от нашего дыхания; я протерла его краешком своего плаща.
– Вон там, – тихо произнес Джейми.
Внезапно пламя пробежало за ограждением – маленькая голубая светящаяся полоса. Затем вспышка, и показались передние ванты, оранжево-красные линии на фоне неба. Бесшумный рывок, и языки пламени заплясали по залитому маслом фальшборту, а один свернутый парус заискрился и полыхнул факелом.
Менее чем за минуту занялись ванты бизань-мачты¹²⁵, а грот¹²⁶ – снасти его полностью прогорели – развернулся, превратившись в падающий столб пламени. Огонь распространялся слишком быстро, чтобы уследить за ним; казалось, пламя охватило все и сразу.
– Сейчас, – вдруг произнес Джаред. – Спускайтесь вниз. Трюм схватится через минуту, это самый удобный момент, чтобы скрыться. Нас никто не заметит.
Он оказался прав; когда мы осторожно выскользнули из дверей таверны, рядом с Джаредом материализовались двое мужчин – его матросы, вооруженные пистолетами и свайками¹²⁷, – но больше нашего появления никто не заметил. Все взгляды были обращены к гавани, где надстройка¹²⁸ «Патагонии» виднелась теперь как черный скелет внутри тела, охваченного рябью пламени. Последовала серия хлопков, таких частых, что они прозвучали как пулеметная очередь, а затем мощный взрыв, который взметнул из центра корабля фонтан искр и горящих досок.
– Идем.
Кисть Джейми крепко сжимала мою руку, но я не сопротивлялась. Следуя за Джаредом под охраной матросов, мы тайком ускользнули с набережной, словно это мы устроили поджог.

===

76. Крен, тангаж и рыскание – угловые движения, которые задают наклон летательного или судоходного средства относительно его центра инерции по трём осям. Танга́ж (фр. tangage – килевая качка) – угловое движение летательного аппарата или судна относительно главной (горизонтальной) поперечной оси инерции. Ры́скание – угловые движения летательного аппарата, судна, автомобиля относительно вертикальной оси, а также небольшие изменения курса вправо или влево, свойственные судну.
77. Рейнвейн, рейнское вино (от нем. Rhein – «Рейн» + нем. Wein – «вино») – общее название вин из крупнейшего в Германии винодельческого региона, охватывающего Рейн-Пфальц, Рейнгессен, Рейнгау и Средний Рейн.
78. Гавр – город на севере Франции, в регионе Нормандия. Гаврский порт – один из крупнейших во Франции.
79. Добрый день (фр.).
80. Хозяйка (фр.).
81. Фавны – добрые полубоги, которые обладают мягким и задорным характером. У них оленьи ноги, хвост и уши, а тело и лицо молодого мужчины. Их очень часто путают с сатирами, которые символизируют преобладание сексуального желания человека.
82. Очень по-французски, правда? (фр.)
83. Имеется в виду «любовная чума», т.е. сифилис.
84. Ангел Господень, или Ангелус (лат. Angelus Domini, лат. Angelus) – католическая молитва, названная по её начальным словам. Молитва читается трижды в день – утром, в полдень и вечером.
85. Святая Анна (от евр. Hannah) – мать Богородицы, бабушка Иисуса Христа (Богопраматерь), жена святого Иоакима, родившая дочь чудесным образом после долгих лет бездетного брака.
86. Эмигрант (фр.)
87. Псалтирь, 145:3 (на англ. 146:3).
88. Кхм. Диалектное слово, означающее и «напиться», и «обмочиться» (если кто не знает). Другого – адекватного – перевода слова pissed, имеющего одновременно оба эти значения, придумать не удалось.
89. Около 95 кг.
90. Раздающий милостыню – капеллан или церковный служащий, который первоначально отвечал за раздачу денег достойным бедным. Исторически христиан поощряли жертвовать одну десятую часть своего дохода в качестве десятины своей церкви и при необходимости делать дополнительные пожертвования бедным. Первые дьяконы, упомянутые в Деяниях 6:1-4, занимались распределением милостыни ранних христианских церквей среди нуждающихся членов. С тех пор папы, епископы, христианские монархи и организации нанимали своих собственных служащих для организации пожертвований бедным и нуждающимся.
91. Рампа – наклонная площадка для сообщения между поверхностями различного уровня.
92. Барк – большое парусное судно с прямыми парусами на всех мачтах, кроме кормовой (бизань-мачты), несущей косое парусное вооружение. Иными словами, все мачты барка, за исключением последней, из поперечного рангоута имеют только реи, тогда как последняя мачта рей не имеет. Число мачт барка – 3 и более.
93. Бригантина – двухмачтовое парусное судно со смешанным парусным вооружением – прямыми парусами на передней мачте (фок-мачта) и с косыми на задней (грот-мачта). Первоначально бригантины оснащались вёслами.
94. Дори – небольшая лодка с мелкой осадкой, длиной от 5 до 7 метров. Обычно с высокими бортами, плоским дном и острым носом. На протяжении веков дори использовалась как традиционное рыболовное судно, как в прибрежных водах, так и в открытом море.
95. Галера – деревянный военный корабль, использующий для передвижения преимущественно вёсла. В узком смысле слова галерами назывались известные начиная со средневековья характерные парусно-гребные корабли Средиземноморского бассейна с одним рядом вёсел и одной – двумя мачтами, несущими латинское парусное вооружение, которые впоследствии получили распространение по всей Европе.
96. 18,29 м.
97. Взятие рифов, ри́фление – уменьшение площади паруса у парусного судна при помощи специальных приспособлений – рифов, обычно при сильном ветре. Является основной мерой безопасности в ненастную погоду. Установка рифов улучшает валкость судна и сводит к минимуму риск повреждения паруса или другого оборудования
98. Бу́шприт (нидерл. boegspriet, от boeg – «нос», spriet – «пика, вертел») – горизонтальное либо наклонное рангоутное дерево, выступающее вперёд с носа парусника.
99. Галью́нная фигура (носовая фигура) – украшение на носу парусного судна. Фигура устанавливалась на гальюн (свес в носовой части парусного судна).
100. Ватерлиния – линия соприкосновения спокойной поверхности воды с корпусом плавающего судна.
101. Тарвати находится примерно в двух милях к северу от деревни Стричен, Абердиншир. «Прощай, Тарвати» – популярная шотландская песня, написанная в 1850-х гг. В ней шотландскому китобою грустно покидать дом ради долгого и опасного путешествия на север, в Баффинов залив, но он надеется, что вернется домой богаче.
102. Твердь земная (лат.)
103. Скапливающаяся в трюме вода часто бывает вредной, и «трюмная вода» или просто «трюм», таким образом, стало уничижительным разговорным термином, используемым для обозначения чего-то плохого, грязного или же оскорбительного.
104. Патуа́ (фр. patois – наречие) – диалект или язык, который считается нестандартным в рамках определённой лингвистической системы. Довольно часто, особенно, во Франции, употребление термина «патуа» предполагает классовые различия. На патуа, в частности, говорят необразованные сельские жители, а на доминирующем престижном языке (в случае Франции, на стандартном французском) – представители среднего и высшего класса, жители городов.
105. Мозе́ль – река во Франции, Люксембурге и Германии, левый приток Рейна. Долина Мозеля известна как район виноградарства и виноделия, старейший винный регион современной Германии, развившийся благодаря относительно тёплому климату.
106. Рона или Родан – река в Швейцарии и Франции.
107. Средство для очищения неба – еда или напиток с нейтральным вкусом, которые удаляют остатки пищи с языка, позволяя более точно оценить новый вкус. Средства для очищения неба часто используются между дегустацией вина, сыра или других сильных ароматов.
108. Якобиты, сторонники Джеймса Стюарта, из-за его изгнания традиционно произносили тосты за претендентов как за «Короля за морем».
109. Грузовой манифест – подробная опись товаров, погруженных на судно.
110. Кнехт – парная тумба с общим основанием на палубе судна, служащая для крепления тросов.
111. Фальшборт – ограждение по краям наружной палубы судна, корабля или другого плавучего средства, представляющее собой сплошную стену без вырезов или со специальными вырезами для стока воды, швартовки и прочими.
112. Моряки мазали волосы дегтем, а затем заплетали тугую косичку, дабы избавиться от вшей, клопов и прочей живности.
113. Пустула – элемент кожной сыпи в виде полостного образования в коже с гнойным содержимым, размером от нескольких миллиметров до нескольких сантиметров.
114. Сука! (фр.).
115. Безмозглая девка! (фр.).
116. Помандер (от фр. pomme d’ambre – «душистое яблоко») – исторически вид украшения-аксессуара, распространённый в европейских странах в эпоху Средневековья и в Раннее Новое время. Изделие представляло собой своеобразный контейнер, как правило, шарообразной формы, куда помещались ароматические вещества, такие как амбра (отсюда происходит название), мускус, цибет, душистые травы или благовония. Самые первые помандеры изготавливались, вероятно, в качестве миниатюрных реликвариев и носили культовое назначение, но затем превратились в украшение костюма. Кроме декоративного назначения, помандеры служили для маскировки неприятного запаха тела, а также считались средством против инфекционных болезней.
117. Нет, месье граф (фр.).
118. Сожалею, но это невозможно… (фр.).
119. Чуть больше 12 м.
120. Пиньян (порт. Pinhão) – район (фрегезия) в Португалии. По старому административному делению входил в провинцию Траз-уж-Монтиш и Алту-Дору. Винодельческий регион Алту-Дору включён в Список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО.
121. Рангоут или рангоутное дерево (от нидерл. rondhout – «круглое дерево») – общее название устройств для постановки парусов (их подъёма, растягивания, удержания в штатном рабочем положении), выполнения грузовых работ, подъёма сигналов и т. д.
122. Позумент – золотая, серебряная или мишурная (медная, оловянная) тесьма.
123. Ванты – снасти стоячего такелажа, которыми укрепляют мачты, стеньги и брам-стеньги с бортов судна.
124. Ди́нги – в общем случае маленькая шлюпка, длиной около 3 метров и вместительностью 1-2 человека (в редких случаях – 3).
125. Бизань – название кормовой мачты на трёх- и более мачтовом судне. На трёхмачтовых судах бизань всегда третья, на многомачтовых – последняя.
126. Грот – нижний прямой парус на грот-мачте парусного судна.
127. Свайка – такелажный инструмент в виде прямого или слегка согнутого деревянного или железного стержня со шляпкой на одном конце и заострённого с другого конца. Свайка служит для пробивки (разъединения) прядей троса. Моряки используют его в драках.
128. Судовая надстройка – закрытое сооружение на главной палубе судна, расположенное от борта до борта, либо отстоящее от бортов на небольшое расстояние.

Парижский особняк Джареда располагался на улице Тремулен. То был богатый район с каменными зданиями в три, четыре и пять этажей, что тесно жались друг к другу. Кое-где в собственном парке одиноко стояли очень большие дома, но в целом довольно атлетичный вор-домушник мог без труда перепрыгивать с крыши на крышу.
– Ммфм, – таким был единственный комментарий Мёртага, когда он узрел дом Джареда. – Найду себе жилье сам.
– Если добротная крыша над головой заставляет тебя нервничать, старина, ты можешь спать на конюшне, – предложил Джейми. Он усмехнулся низкорослому, угрюмому крестному. – Мы попросим лакея приносить тебе кашу на серебряном подносе.
Внутри дом был обставлен с удобной элегантностью, хотя, как я поняла позднее, выглядел по-спартански в сравнении с большинством домов знати и богатых буржуа. Мне показалось, что отчасти это объяснялось отсутствием в доме хозяйки: Джаред никогда не был женат, но впрочем, не было и намека на то, что ему не хватает супруги.
– Ну, разумеется, у него есть любовница, – объяснил Джейми, когда я начала строить догадки о личной жизни его кузена.
– О, разумеется, – пробормотала я.
– Но она замужем. Как-то Джаред сказал мне, что деловой человек никогда не должен связываться с незамужними дамами, – по его словам, они требуют слишком больших затрат в плане расходов и времени. А если женишься на одной из них, промотают твои деньги, и останешься ты нищим.
– Хорошего же он мнения о женах, – заметила я. – И что он думает о твоем браке, вопреки всем этим полезным советам?
Джейми расхохотался.
– Ну, начнем с того, что у денег меня нет, так что вряд ли мое положение может стать хуже. Он считает тебя очень эффектной, хотя и твердит, что я должен купить тебе новое платье.
Я расправила юбку из яблочно-зеленого бархата, уже изрядно поношенную.
– Думаю, да, – согласилась я. – Или через какое-то время я буду ходить, завернувшись в простыню; это уже тесновато в талии.
– И в других местах тоже, – сказал он с ухмылкой, внимательно меня оглядывая. – Вернулся аппетит, а, Сассенах?
– Болван, – холодно отозвалась я. – Тебе прекрасно известно, что Аннабель Макраннох размером и формами напоминает черенок лопаты, в то время как я – нет.
– А ты нет, – согласился он, разглядывая меня одобрительно. – Благодарение богу.
Он фамильярно похлопал меня пониже спины.
– Сегодня утром я встречаюсь с Джаредом на складе, чтобы просмотреть счетные книги, а потом мы заглянем к некоторым его клиентам, и он представит меня. Ты справишься одна?
– Да, конечно, – ответила я. – Немного осмотрю дом и познакомлюсь со слугами.
Вчера поздно вечером после прибытия я была представлена всем слугам разом, но поскольку мы без затей поужинали у себя в комнате, с тех пор я видела лишь лакея, принесшего еду, и горничную, которая пришла рано утром раздвинуть портьеры, развести и затопить камин, а также вынести ночной горшок. Меня немного страшила мысль о том, что неожиданно придется командовать «штатом прислуги», но я успокоила себя, решив, что это не сильно отличается от руководства вспомогательным персоналом и санитарками, а я уже занималась этим раньше, будучи старшей медсестрой в полевом госпитале во Франции в 1943 году.
После ухода Джейми я провозилась какое-то время, приводя себя в порядок, насколько это возможно лишь с расческой и водой – единственными доступными предметами для ухода за собой. Если Джаред действительно хотел, чтобы я устраивала званые обеды, мне было ясно, что новое платье – всего лишь начало.
В боковом кармане моей аптечки лежали размочаленные ивовые прутики, с помощью которых я чистила зубы, и я достала один и принялась за дело, размышляя об удивительном везении, которое привело нас сюда.
По сути, лишенным возможности вернуться в Шотландию, нам пришлось бы искать место, где строить свое будущее, либо в Европе, либо эмигрировав в Америку. И учитывая то, что мне теперь было известно об отношении Джейми к кораблям, я нисколько не удивилась, что он с самого начала возлагал надежды на Францию.
У Фрейзеров были прочные связи с Францией; многие из них, подобно аббату Александру и Джареду Фрейзеру, обосновались здесь, редко, если вообще когда-либо, возвращаясь в свою родную Шотландию. Джейми рассказал мне, что среди них было много якобитов, тех, кто последовал за своим королем в изгнание и теперь, как мог, жил во Франции или Италии, ожидая его восстановления в правах.
– Об этом только и болтают, – говорил он, – В основном дома, а не в тавернах. Вот почему так ничего и не происходит. Когда дойдет до таверн, станет ясно, что дело серьезное.
– Скажи, – спросила я, наблюдая, как он отряхивает пыль с камзола, – все шотландцы с рождения разбираются в политике или только ты?
Он рассмеялся, но тут же посерьезнел и, открыв громадный платяной шкаф, повесил камзол. Одиноко висящий в огромном, пахнущем кедром пространстве, он выглядел потасканным и довольно жалким.
– Ну, скажу тебе, Сассенах, я бы предпочел ничего не смыслить. Но поскольку я родился среди Маккензи и Фрейзеров, в этом вопросе у меня особого выбора не было. И невозможно провести год во французском обществе и два года в армии, не научившись слышать то, что говорят, и то, что подразумевается, и не отличать одно от другого. Хотя учитывая нынешние времена, я такой не один; в Хайленде не найдется ни лэрда, ни коттара, которые могли бы остаться в стороне от того, что ждет впереди.
«Что ждет впереди». Что именно ждет? Задавалась я вопросом. Если все наши усилия здесь не увенчаются успехом, нас наверняка ждет вооруженное восстание, попытка восстановления монархии Стюартов, во главе с сыном короля-изгнанника принцем Карлом Эдуардом (Казимиром Мария Сильвестром) Стюартом.
– Красавчик принц Чарли, – тихо произнесла я себе под нос, глядя на свое отражение в высоком трюмо.
Он был здесь, прямо сейчас, в этом городе, возможно, совсем недалеко. Как же он выглядел? Я имела представление о нем лишь с точки зрения традиционного исторического портрета, на котором был изображен красивый, слегка женоподобный юноша лет шестнадцати или около того, с нежно-розовыми губами и напудренными, по моде того времени, волосами. Или придуманных картин, показывающих более сильную физически версию его же, размахивающего палашом, когда он выходит из лодки на берег Шотландии.
Шотландии, которую он разрушит и погубит в попытке отвоевать ее для своего отца и для себя. Обреченный на поражение, он заручится достаточной поддержкой, чтобы расколоть страну, и приведет своих сторонников через гражданскую войну к кровавому концу на поле Каллодена. После чего бежит обратно под защиту Франции, а его враги обрушат возмездие на тех, кого он оставит.
Для того, чтобы предотвратить эту бедствие, мы и прибыли сюда. Думать об этом в покое и роскоши дома Джареда казалось невероятным. Как кто-то мог помешать восстанию? Что ж, если восстания разжигались в тавернах, вероятно, им можно помешать за обеденным столом. Я пожала плечами, глядя на себя в зеркало, сдула выбившийся локон с одного глаза и спустилась вниз, чтобы морочить кухарку.



Прислуга, поначалу склонная относится ко мне с испуганной подозрительностью, вскоре сообразила, что я не собираюсь вмешиваться в их работу, и расслабилась до состояния настороженной услужливости. Сначала, в смутных воспоминаниях усталости, я решила, что в коридоре для смотра выстроилась почти дюжина слуг. На деле их оказалось шестнадцать, в том числе грум, помощник конюха и занимающийся на кухне чисткой ножей мальчишка, которых я не заметила в общей суматохе. Успехи Джареда в торговле произвели на меня еще большее впечатление, пока я не поняла, как мало платят слугам: новая пара туфель и два ливра¹³⁰ в год лакею, чуть меньше горничным и судомойкам, чуть больше таким высокопоставленным особам, как мадам Вионне, кухарка, и дворецкий Магнус.
Пока я осваивала устройство домашнего хозяйства и копила информацию, которую по крупицам могла собрать дома из сплетен горничных, Джейми каждый день уходил с Джаредом, заглядывал к клиентам, встречался с людьми, готовился «помогать его высочеству», устанавливая те связи в обществе, которые могли оказаться полезными для принца-изгнанника. Именно среди приглашенных на ужин мы могли бы найти союзников – или врагов.
– Сен-Жермен? – спросила я, вдруг уловив в болтовне Маргариты, натиравшей паркет, знакомое имя. – Граф Сен-Жермен?
– Oui, мадам.
Это была низенькая толстушка со странно приплюснутым лицом и выпуклыми глазами, что делало ее похожей на тюрбо¹³¹, но она оказалась приветливой и стремилась угодить. Сейчас она сжала губы в крошечный кружок, обозначая, что собирается сообщить какой-нибудь по-настоящему скандальный факт. Я старалась держаться ободряюще, насколько это было возможно.
– У графа, мадам, очень скверная репутация, – многозначительно произнесла она.
Поскольку это относилось – по словам Маргариты – практически ко всем, кто приходил на ужин, я выгнула брови и стала ждать дальнейших подробностей.
– Видите ли, он продал душу дьяволу, – поделилась она, понизив голос и оглядываясь по сторонам, будто этот джентльмен мог прятаться в каминной трубе. – Он славит Черную мессу, во время которой нечестивцы делят между собой кровь и плоть невинных младенцев!
«Прекрасный экземпляр ты выбрала, чтобы обзавестись врагом», – подумала я.
– О, всем известно, мадам, – заверила меня Маргарита. – Но это неважно, женщины все равно сходят по нему с ума – куда бы он ни пошел, бросаются ему на шею. Хотя с другой стороны, он богат.
Очевидно, этого последнего качества было все же достаточно, чтобы уравновесить, если не перевесить, питье крови и поедание плоти.
– Как интересно, – заметила я. – Мне казалось, что месье граф – конкурент месье Джареда, ведь он тоже импортирует вина? Зачем же тогда месье Джаред приглашает его в дом?
Маргарита оторвалась от натирания пола и рассмеялась:
– А как же, мадам! Для того чтобы месье Джаред мог подать на ужин лучшее вино из Бона¹³², сказать месье графу, что он только что приобрел десять ящиков, и в конце трапезы великодушно предложить ему бутылку, которую тот заберет домой!
– Понимаю, – ухмыляясь, ответила я. – А месье Джареда точно также приглашают отобедать с месье графом?
Она кивнула, белая косынка подпрыгнула над ее бутылкой с жиром и тряпкой.
– О да, мадам. Но не так часто!
Граф Сен-Жермен, к счастью, в этот вечер приглашен не был. Мы поужинали просто в семейном кругу, чтобы Джаред мог еще раз обговорить с Джейми те немногие детали, что оставалось согласовать до его отъезда. Из них важнейшим была церемония пробуждения короля¹³³ в Версале.
Приглашение посетить королевское пробуждение считалось знаком немалой благосклонности, объяснил Джаред за ужином.
– Не к тебе, парень, – добродушно заметил он, махнув в сторону Джейми вилкой. – Ко мне. Король хочет убедиться, что я вернусь из Германии – или, во всяком случае, хочет Дюверне, министр финансов. Последнее повышение налогов сильно ударило по торговцам, и многие иностранцы уехали – с неблагоприятными последствиями для королевской казны, как ты можешь себе представить.
Он скривился при мысли о налогах, хмуро глядя на молодого угря на своей вилке.
– Я собираюсь отправиться в следующий понедельник. Жду только сообщения о благополучном прибытии в Кале¹³⁴ «Вильгельмины», тогда и уеду.
Джаред откусил еще кусочек угря и кивнул Джейми, продолжив говорить с набитым ртом.
– Оставляю дело в надежных руках, парень, тут мне беспокоиться не о чем. Хотя мы могли бы кое-что обсудить, прежде чем перейти к другим вопросам. Я условился с графом Маришалем¹³⁵, что через два дня мы сходим с ним на Монмартр, чтобы ты засвидетельствовал свое почтение его высочеству принцу Карлу Эдуарду.
Я ощутила внезапный всплеск возбуждения где-то под ложечкой и обменялась быстрым взглядом с Джейми. Он кивнул Джареду, словно в этом не было ничего удивительного, но глаза его заискрились в предвкушении, когда он посмотрел на меня. Итак, вот и начало.
– Его высочество ведет в Париже очень уединенный образ жизни, – говорил Джаред, гоняя по краю тарелки последнего скользкого от масла угря. – Для него было бы неприлично появляться в обществе до тех пор, пока король не примет его официально. Так что его высочество редко покидает свой дом и почти ни с кем не видится, за исключением тех сторонников отца, что приходят засвидетельствовать свое почтение.
– А я слышала другое, – вставила я.
– Что?
Две пары удивленных глаз обратились в мою сторону, и Джаред отложил вилку, бросив последнего угря на произвол судьбы.
Джейми приподнял бровь.
– Что же ты слышала, Сассенах, и от кого?
– От слуг, – ответила я, сосредоточившись на собственных угрях.
Увидев, как нахмурился Джаред, мне впервые пришло в голову, что, возможно, хозяйке дома совсем не подобает сплетничать с горничными. «Ну и черт с ним, – мятежно решила я. – Ничего другого мне не оставалось».
– Горничная говорит, что его высочество принц Карл наносит визиты принцессе Луизе де Латур де Роган¹³⁶, – сказала я, цепляя с вилки одного угря и медленно пережевывая.
Они были очень вкусными, но если проглотить целиком, то возникало довольно неприятное ощущение, будто организм все еще живой. Я осторожно сглотнула. Пока все в порядке.
– В отсутствие мужа этой леди, – осторожно добавила я.
Джейми выглядел удивленным, Джаред – шокированным.
– Принцессе де Роган? – переспросил Джаред. – Марии Луизе Генриетте Жанне де Латур д’Овернь? Семья ее мужа – приближенные короля.
Он провел пальцами по губам, оставив вокруг рта маслянистый блеск.
– Это может быть очень опасно, – пробормотал он себе под нос. – Интересно, этот юный дурак… но нет. Уверен, он гораздо благоразумнее. Должно быть, это просто по неопытности, он не так часто бывал в обществе, а в Риме все по-другому. И все же…
Он перестал бормотать и решительно повернулся к Джейми.
– Вот тебе первое задание, парень, на службе его величеству. Ты почти одного возраста с его высочеством, но у тебя есть опыт и рассудительность после пребывания в Париже – и моя выучка, льщу себя надеждой, – он бегло улыбнулся Джейми. – Ты можешь подружиться с его высочеством; насколько это возможно, проложить путь к тем людям, которые будут ему полезны, большинство из них тебе уже знакомы. И объяснить его высочеству – как можно тактичнее, – что ухаживания в неверном русле могут нанести немалый вред целям его отца.
Джейми рассеянно кивнул, явно думая о чем-то своем.
– Как наша горничная узнала о визитах его высочества, Сассенах? – спросил он. – Она выходит из дома не чаще раза в неделю, сходить на мессу, верно?
Я покачала головой и, чтобы ответить, проглотила очередной кусок.
– Насколько я поняла, посудомойка услышала это от кухонного мальчишки, тот услышал от помощника конюха, а тот узнал от грума из соседнего дома. Не знаю, сколько еще людей в курсе, но особняк Рогана через три дома дальше по улице. Я бы предположила, что о нас принцесса тоже все знает, – весело добавила я. – По крайней мере, если болтает с посудомойкой.
– Дамы не сплетничают с посудомойками, – холодно заметил Джаред.
Он сузил глаза, глядя на Джейми в безмолвной мольбе призвать свою жену к надлежащему порядку.
Я заметила, как дрогнул уголок рта у Джейми, но он лишь отпил еще глоток Монраше¹³⁷ и сменил тему, принявшись обсуждать последнее смелое начинание Джареда – партию рома, отправленного с Ямайки.
Когда Джаред позвонил в колокольчик, чтобы убрали посуду и принесли бренди, я извинилась и ушла. Одним из пристрастий Джареда являлось наслаждение длинными черными черутами¹³⁸ с бренди, и у меня возникло отчетливое ощущение, что угрям, которых я ела, тщательно пережеванным или нет, окуривание не пойдет на пользу.
Я лежала на кровати и силилась, не слишком успешно, не думать об угрях. Закрыла глаза и попыталась представить Ямайку – приятные белые пляжи под тропическим солнцем. Но мысли о Ямайке привели меня к мыслям о «Вильгельмине», а мысли о кораблях заставили вспомнить о море, что сразу вернуло меня к образу гигантских угрей, сворачивающихся в кольцо и извивающихся всем телом среди вздымающихся зеленых волн. Я с облегчением приветствовала отвлекающее появление Джейми, и выпрямилась, как только он вошел.
– Фу! – он прислонился к закрытой двери, обмахиваясь свободным концом своего жабо. – Чувствую себя копченой колбасой. Я люблю Джареда, но буду очень рад, когда он увезет свои треклятые черуты в Германию.
– Так, раз от тебя пахнет черутой, не подходи ко мне, – сказала я. – Угри не выносят дыма.
– Я их нисколько не виню, – он снял камзол и расстегнул рубашку. – Знаешь, мне кажется, так и задумано, – признался он, мотнув головой в сторону двери и стаскивая рубашку. – Как с пчелами.
– Пчелами?
– Как переносят пчелиный улей, – объяснил он, открывая окно и вешая рубашку снаружи на ручку створки. – Набиваешь трубку самым крепким табаком, какой только сможешь найти, вставляешь ее в улей и пускаешь дым в соты. Все пчелы валятся, одурманенные, и ты можешь тащить их куда угодно. Думаю, то же делает со своими клиентами Джаред: окуривает их до бесчувствия, и они подписывают заказы на втрое больше вина, чем собирались, прежде чем опомнятся.
Я хихикнула, а он ухмыльнулся, приложив палец к губам, когда в коридоре послышались легкие шаги Джареда, который шел мимо нашей двери по пути в свою комнату.
Когда опасность разоблачения миновала, он подошел и растянулся рядом со мной в одном килте и чулках.
– Не слишком воняет? – спросил он. – Если да, я могу спать и в гардеробной. Или высунуть голову в окно, чтобы выветрилось.
Я принюхалась к волосам, где среди красноватых волн еще чувствовался запах табака. Свет свечей расцвечивал красный золотистыми прядями, и я взъерошила их пальцами, наслаждаясь густой мягкостью и ощущением прочной кости под ними.
– Нет, все не так уже плохо. Так тебя не тревожит, что Джаред так скоро уедет?
Он поцеловал меня в лоб и улегся, положив голову на подушечный валик. Покачав головой, он улыбнулся.
– Нет. Я знаком со всеми основными клиентами и капитанами, знаю всех владельцев складов и служащих, а расценки и остатки товара заучил наизусть. Все, что осталось узнать о деле, мне нужно просто усвоить в процессе, Джареду больше нечему меня учить.
– А принц Карл?
Он полуприкрыл глаза и тихо смиренно хмыкнул.
– О да. Тут следует полагаться на милость Божью, а не на Джареда. И осмелюсь сказать, будет легче, если Джареда здесь не будет, и он не увидит, что я делаю.
Я легла с ним рядом, и он повернулся ко мне, обняв за талию, так что мы оказались совсем близко.
– Что мы будем делать? – спросила я. – У тебя есть какие-нибудь соображения, Джейми?
Его дыхание обдавало мое лицо теплом с ароматом бренди, и, приподняв голову, я поцеловала его. Мягкий, широкий рот раскрылся под моим, и прежде чем ответить, он кое-то время растягивал поцелуй.
– О, соображения у меня есть, – ответил он, со вздохом отстраняясь. – Одному Богу известно, чем это обернется, но соображения у меня есть.
– Расскажи.
– Ммфм…
Он устроился поудобнее, развернувшись на спину и одной рукой прижав меня к себе, головой на плече.
– Ну, – начал он, – насколько я понимаю, все дело в деньгах, Сассенах.
– Деньгах? Я считала, что все дело в политике. Разве французы не хотят восстановить Джеймса в правах, поскольку это создаст проблемы англичанам? Судя по тому немногому, что я помню, Людовик хотел… захочет, – поправилась я, – чтобы Карл Стюарт отвлек короля Георга от того, что Людовик задумал в Брюсселе¹³⁹.
– Полагаю, что да, – ответил он, – но для возвращения на трон короля требуются деньги. А их у Людовика не так много, чтобы он мог направить их, с одной стороны, на ведения войны в Брюсселе, а с другой – для финансирования вторжений в Англию. Слышала, что говорил о королевской казне и налогах Джаред?
– Да, но…
– Нет, не по воле Людовика все случится, – заметил он, поучая меня. – Хотя ему, конечно, есть что сказать по этому поводу. Нет, существуют и другие источники денег, которые Джеймс и Карл также постараются заполучить, и это французские семьи банкиров, Ватикан и испанский королевский двор.
– Джеймс обхаживает Ватикан и испанцев, а Карл – французских банкиров, так ты думаешь? – заинтересованно спросила я.
Он кивнул, не сводя глаз с резных панелей потолка. Панели из орехового дерева в мерцающем свете свечей отливали мягким светло-коричневым цветом, из каждого угла свивались более темные розетки и ленты.
– Да, именно. Дядя Алекс показывал мне письма от его величества короля Якова, и судя по ним, должен сказать, с испанцами перспектив у него больше. Папа вынужден его поддерживать, ну знаешь, как монарха-католика; папа Климент поддерживал Джеймса много лет, и теперь, после смерти Климента, это продолжает Бенедикт, но не на столь высоком уровне. Но и Филипп Испанский¹⁴⁰, и Людовик приходятся Джеймсу кузенами; он взывает к долгу бурбонской¹⁴¹ крови, – он криво улыбнулся и искоса глянул на меня. – И из того, что я видел, могу сказать, что королевская кровь чертовски скупа, когда дело доходит до денег, Сассенах.
Приподняв по очереди ноги, он одной рукой стащил чулки и швырнул их на табурет рядом с постелью.
– Джеймс получил кое-какие деньги от испанцев тридцать лет назад, – заметил он. – А еще небольшой флот и людей. Таким было восстание в тысяча семьсот пятнадцатом. Но ему не повезло, войска Джеймса потерпели поражение при Шерифмуире – еще до того, как прибыл сам Джеймс. Так что я бы сказал, что испанцы, пожалуй, не слишком стремятся финансировать вторую попытку реставрации Стюартов, – не иначе, как имея очень надежные основания, что она может увенчаться успехом.
– Поэтому Карл прибыл во Францию обрабатывать Людовика и банкиров, – рассудила я. – И судя по тому, что мне известно из истории, он в этом преуспеет. Что же нам остается?
Потянувшись, Джейми убрал руку с моих плеч, и от смещения его веса матрас подо мной прогнулся.
– Мне остается продавать вино банкирам, Сассенах, – зевнув, сказал он. – А тебе – болтать с горничными. И если мы пустим достаточно дыма, возможно, одурманим пчел.

Незадолго до отъезда Джаред отвез Джейми в маленький домик на Монмартре, где его высочество принц Карл Эдуард Луи Филипп Казимир и так далее Стюарт обитал, выжидая своего часа, ожидая, что предпримет или не предпримет Людовик ради бедствующего кузена, претендующего на трон.
Я проводила их, одетых в лучшее платье, и в их отсутствие занимала себя тем, что мысленно представляла эту встречу, гадая, как она прошла.
– Как все было? – спросила я Джейми, как только мы остались наедине после его возвращения. – Как он выглядел?
Он задумчиво поскреб в затылке.
– Ну, – произнес он наконец, – у него болят зубы.
– Что?
– Так он сказал. И выглядело это очень неприятно: он кривил лицо на одну сторону, чуть выпятив челюсть. Трудно сказать, то ли он всегда держится чопорно, то ли ему просто было больно разговаривать, но он почти не говорил.
Собственно, после официального знакомства мужчины постарше, – Джаред, граф Маришаль и довольно жуликоватого вида тип, которого между делом называли «Балхалди», сбились в кучку и принялись обсуждать шотландскую политику, оставив Джейми и его высочество как бы наедине.
– Мы выпили по кружке бренди каждый, – послушно отчитался Джейми под моим давлением. – И я спросил его, что он думает о Париже, а он ответил, что находит его довольно утомительно-стесняющим, так как не может выбираться на охоту. И вот тут мы поговорили об охоте. Он предпочитает охотиться с собаками, а не с загонщиками, и я сказал, что тоже. Тогда он рассказал мне, сколько фазанов подстрелил однажды на охоте в Италии. И болтал об Италии, пока не признался, что от холодного воздуха, дующего в окно, у него разболелся зуб – дом не очень добротный, просто маленькая вилла. Потом он выпил еще бренди из-за зубов, а я рассказал ему об охоте на оленей в Хайленде, и он сказал, что хотел бы как-нибудь попробовать, и спросил, хорошо ли я стреляю из лука. Я сказал, что да, и он сказал, что надеется, у него будет возможность пригласить меня поохотиться с ним в Шотландии. А дальше Джаред заявил, что ему нужно заехать на склад на обратном пути, так что его высочество протянул мне руку, я поцеловал ее, и мы уехали.
– Хм, – высказалась я.
И хотя здравый смысл твердил, что, понятное дело, известные личности – или собирающиеся стать известными, или во всяком случае предположительно известные, – своим повседневным поведением должны быть во многом похожи на всех остальных, я вынуждена была признать, что этот рассказ о Красавчике принце меня несколько разочаровал. Тем не менее, Джейми пригласили заходить еще. Самым важным, как он отметил, было познакомиться с его высочеством, чтобы отслеживать его планы по мере их развития. Я гадала, произведет ли король Франции при личной встрече чуть большее впечатление.



Нам не потребовалось много времени, чтобы это выяснить. Неделю спустя Джейми поднялся в холодной, непроглядной тьме и оделся для долгой поездки в Версаль, чтобы присутствовать при королевском пробуждении. Каждое утро Людовик просыпался ровно в шесть часов. В этот час немногие избранные принять участие в королевском туалете должны были собраться в передней, готовые присоединиться к процессии знати и слуг, необходимых для того, чтобы помочь монарху встретить новый день.
Разбуженный сразу после полуночи дворецким Магнусом, Джейми сонно выкарабкался из постели и стал собираться, позевывая и что-то бормоча. В этот час внутренности мои вели себя спокойно, и я наслаждалась тем восхитительным чувством, которое возникает, когда мы наблюдаем, как кто-то должен делать что-то неприятное, чего мы сами делать не обязаны.
– Смотри внимательно, – заявила я хриплым со сна голосом. – Чтобы мог все мне рассказать.
Сонно хмыкнув в знак согласия, он наклонился поцеловать меня, затем зашаркал прочь со свечой в руке, чтобы приглядеть за тем, как седлают его лошадь. Последнее, что я услышала, прежде чем снова погрузиться в сон, был голос Джейми снизу, – неожиданно ясный и бодрый в свежем ночном воздухе, – когда он прощался с грумом на улице.
Учитывая расстояние до Версаля и вероятность – о чем предупреждал Джаред – быть приглашенным на обед, я не удивилась, когда он не вернулся до полудня, но не могла сдержать любопытства и ждала с всё возрастающим нетерпением, пока он, – наконец-то – не появился ближе к вечернему чаю.
– И как прошло королевское пробуждение? – спросила я, подойдя, чтобы помочь Джейми снять камзол.
В обтягивающих перчатках из свиной кожи, de rigueur¹⁴² при дворе, он не мог справиться с украшенными гербом серебряными пуговицами на скользком бархате.
– О, так-то лучше, – сказал он, с облегчением расправляя широкие плечи, как только пуговицы расстегнулись.
Камзол был слишком узок в плечах; снимать его оказалось все равно что очищать яйцо.
– Интересно, Сассенах, – ответил он в ответ на мой вопрос, – по крайней мере первый час или около того.
Когда процессия знати вошла в королевскую опочивальню, каждый нес свой церемониальный предмет – полотенце, бритву, кувшин, королевскую печать и так далее – камергеры¹⁴³ отдернули тяжелые занавеси, не пропускавшие утренний свет, раздвинули драпировки большого парадного ложа и явили лик le roi Louis¹⁴⁴ заинтересованному взору восходящего солнца.
После того как королю помогли занять вертикальное положение, он сидел на краю кровати, зевая и почесывая заросший щетиной подбородок, в то время как слуги набросили на королевские плечи шелковую мантию, богато расшитую серебром и золотом, и, опустившись на колени, стащили толстые войлочные чулки, в которых король спал, а вместо них натянули хосы из тончайшего шелка и мягкие домашние туфли, подбитые кроличьим мехом.
Один за другим придворные вельможи подходили, чтобы преклонить колени у ног своего государя, почтительно поприветствовать его и спросить, как его величество изволил почивать.
– Не слишком хорошо, я бы сказал, – прервавшись, заметил Джейми. – Он выглядел так, словно спал чуть больше часа или двух и видел при этом дурные сны.
Несмотря на налитые кровью глаза и отвисшие щеки, его величество милостиво кивнул своим придворным, а затем медленно поднялся на ноги и поклонился тем облагодетельствованным гостям, что толпились в дальнем конце покоев. Унылым взмахом руки он подозвал камергера, который подвел его величество к ожидающему креслу, в котором тот и восседал с закрытыми глазами, наслаждаясь обхаживанием свиты, в то время как герцог Орлеанский по одному подводил посетителей, дабы они преклонили колени перед королем и произнесли несколько приветственных слов. Официальные прошения будут подаваться чуть позже, когда появится надежда, что Людовик проснется настолько, чтобы их услышать.
– Я туда явился не для прошений, а только в знак расположения, – объяснил Джейми, – поэтому просто опустился на колено и сказал: «Доброе утро, ваше величество», а герцог тем временем сообщил королю, кто я такой.
– Король тебе что-нибудь сказал? – спросила я.
Джейми ухмыльнулся и, сцепив руки за головой, потянулся.
– О да. Открыл один глаз и воззрился на меня так, будто не мог поверить.
По-прежнему не открывая второй глаз, Людовик с каким-то сомнительным интересом оглядел посетителя и заметил: «Не мал, правда же?»
– Я ответил: «Да, ваше величество», – продолжал Джейми. – Тогда он спросил: «Танцевать умеете?», и я сказал, что умею. После этого он закрыл глаз, и герцог сделал мне знак отойти.
Представления завершились, и камергеры, которым церемонно помогала верхушка знати, продолжили приводить в порядок внешний вид короля. В это же время, по знаку герцога Орлеанского всякого рода просители выходили вперед, дабы что-то шепнуть на ухо королю, когда он поворачивал голову, приноравливаясь к бритве, или наклонял шею, чтобы ему приладили парик.
– О? А тебе не оказали честь, дозволив помочь его величеству высморкаться? – спросила я.
Джейми усмехнулся, разминая сцепленные кисти так, что костяшки хрустели.
– Слава богу, нет. Я затаился у шифоньера, стараясь слиться с мебелью, а все эти разношерстные мелкие графы и герцоги краем глаза поглядывали на меня, словно шотландство заразно.
– Ну, тебе хотя бы хватило роста, чтобы все разглядеть?
– Ага. Я даже увидел, как он облегчается в свой chaise percée¹⁴⁵.
– Он правда это делал? На глазах у всех?
Я пришла в восторг. Мне, конечно, доводилось читать об этом, но верилось с трудом.
– О, да, а все вели себя ровно так, как тогда, когда он умывал лицо и сморкался. Герцогу де Нев выпала невыразимая честь, – с иронией добавил он, – подтереть его величеству задницу. Я не заметил, что они сделали с полотенцем, наверняка унесли куда-то и позолотили. К тому же это было очень утомительное занятие, – продолжил он, наклоняясь и упираясь ладонями в пол, чтобы размять мышцы ног. – Прошла целая вечность – этот человек натужный, как сова.
– Натужный, как сова? – позабавленная сравнением, переспросила я. – Ты имеешь в виду задержку стула?
– Ага, запор. И неудивительно при том, что они едят при дворе, – осуждающе добавил он, снова выпрямляясь. – Ужасная пища, сплошные сливки и масло. Ему следовало бы каждое утро на завтрак есть кашу – это бы решило проблему. Очень полезно для желудка, ты же знаешь.
Если шотландцы и были в чем-то упрямы – а, говоря по правде, они проявляли упрямство во многих вещах, – так это в прославлении овсяной каши на завтрак. Из века в век живя в столь неплодородной стране, где кроме овса почти ничего не ели, они, как обычно, превратили необходимость в добродетель и настаивали на том, что им это нравится.
Джейми к этому времени бросился на пол и выполнял упражнения Королевских военно-воздушных сил, которые я рекомендовала ему для укрепления мышц спины.
Вернувшись к его предыдущему замечанию, я спросила:
– Почему ты сказал «натужный, как сова»? Я слышала такое раньше в значении «пьяный», но не «страдающий запором». Выходит, у сов проблемы со стулом?
Окончив упражнения, он перевернулся и лежал на ковре, тяжело дыша.
– Ну да.
Он глубоко вдохнул, восстанавливая дыхание. Сел и откинул волосы с глаз.
– Или не совсем, но именно такие ходят слухи. В народе говорят, что у сов нет дырочки в заднице, поэтому из них не выходит то, чем они питаются – к примеру, мыши, понимаешь? Так что кости, шерсть и тому подобное сваливаются в комок, и сова его выблевывает, не в состоянии избавиться от него с другого конца.
– Правда?
– Ага, именно так они делают. Так можно отыскать совиное дерево: ищи под ним комочки на земле. Разводят ужасную грязь, эти совы, – добавил он, оттягивая ворот рубашки, чтобы впустить воздух. – Но дырочка у них имеется, – сообщил он мне. – Как-то сбил одну с дерева рогаткой и посмотрел.
– Любознательный мальчик, а? – смеясь, поинтересовалась я.
– И не поспоришь, Сассенах, – он усмехнулся. – И с этого конца из них тоже всякая дрянь выходит. Однажды я целый день проторчал с Иэном под совиным деревом, просто чтобы убедиться.
– Господи, тебя, должно быть, распирало от любопытства, – заметила я.
– Ну, хотелось знать наверняка. Иэн не собирался так долго сидеть спокойно, и мне пришлось его слегка поколотить, чтобы перестал ерзать, – при этом воспоминании Джейми засмеялся. – Так что он тихо сидел со мной рядом, пока этого не произошло, а потом схватил пригоршню совиных комочков, запихнул мне за ворот рубашки и мухой сорвался с места. Боже, он умел бегать как ветер!
Тень грусти пробежала по его лицу, воспоминание о быстроногом друге юности сошлось с более свежими воспоминаниями о зяте, неуклюже, хотя и терпимо, ковыляющем на деревянной ноге, с которой его оставила картечь, попавшая в него в чужеземном сражении.
– По-моему, это просто ужасная жизнь, – заметила я, желая его отвлечь. – Не наблюдение за совами, хочу сказать – у короля. Никакого уединения, никогда, даже в сортире.
– Лично мне такое не понравилось бы, – согласился Джейми. – Но он все-таки король.
– Ммм… И мне кажется, что вся эта власть, роскошь и так далее многое компенсируют.
Он пожал плечами.
– Что ж, так оно или нет, но это соглашение, заключенное за него Богом, и у него нет выбора, кроме как извлечь из этого все возможное.
Он поднял плед, просунул его кончик за пояс и подтянул к плечу.
– Позволь мне.
Я забрала у него серебряное кольцо-брошь и закрепила пламенеющую материю на изгибе плеча. Он расправил складки, разглаживая яркую шерстяную ткань пальцами.
– Я и сам заключил подобное соглашение, Сассенах, – тихо сказал он, глядя на меня сверху. И мимолетно улыбнулся. – Хотя, слава Богу, это не подразумевает приглашения Иэна подтирать мне задницу. Но я родился лэрдом. Я хозяин этой земли и людей на ней, и должен извлечь наибольшую выгоду из этого соглашения.
Он протянул руку и легко коснулся моих волос.
– Вот почему я обрадовался, когда ты сказала, что мы должны ехать и постараться выяснить, что можно сделать. Потому что какая-то часть меня больше всего на свете хотела бы забрать тебя и ребенка и уехать очень далеко, провести остаток жизни, работая в поле и со скотом, приходить домой по вечерам и всю ночь тихо лежать с тобой рядом.
Темно-синие глаза были прикрыты в задумчивости, а рука снова скользнула к складкам пледа, поглаживая яркую клетку тартана Фрейзеров с едва заметной белой полосой, которая отличала Лаллиброх от других септов и семейств.
– Но если бы я поступил так, – продолжал он, как будто обращаясь скорее к себе, а не ко мне, – какая–то часть моей души чувствовала бы себя нарушившей клятву, и я думаю… думаю, всегда слышал бы голоса моих людей, зовущих оттуда, где я их оставил.
Я положила руку ему на плечо, и он поднял глаза, слабая кривая улыбка тронула его широкий рот.
– Я тоже так думаю, – ответила я. – Джейми… что бы ни случилось, что бы нам ни удалось сделать…
Я умолкла, подыскивая слова. Как часто бывало прежде, сама грандиозность задачи, за которую мы взялись, потрясла и лишила меня дара речи. Кто мы такие, чтобы переломить ход истории, изменить ход событий не для себя, а для принцев и крестьян, для всего народа Шотландии?
Джейми положил ладонь поверх моей и ободряюще сжал ее.
– Никто не может требовать от нас больше, чем в наших силах, Сассенах. Нет, если прольется кровь, по крайней мере, она будет не на наших руках, и молю Бога, чтобы до этого не дошло.
Я подумала об одиноких серых клановых камнях на Каллоденской пустоши и о горцах, что могут лечь под ними, если мы потерпим неудачу.
– Молю Бога, – эхом отозвалась я.

===

130. Ливр (от лат. libra – римский фунт) – денежная единица Франции, бывшая в обращении до 1795 года.
131. Тюрбо, или большой ромб – вид лучепёрых рыб отряда камбалообразных.
132. Бон – город во Франции, считается столицей бургундских вин.
133. «Церемония вставания», во время которой привилегированные придворные приглашались в королевскую спальню, чтобы наблюдать, как король будет мыться, бриться и одеваться.
134. Кале́ – город во Франции, порт у пролива Па-де-Кале. Является крупнейшим транспортным узлом на севере Франции.
135. Граф Маришаль (англ. Earl Marischal) – аристократический титул в системе Пэрства Шотландии, созданный в 1458 году для Уильяма Кейта, великого маришаля Шотландии. Должность «маришаля Шотландии» была наследственной в старшей линии клана Кейт. В 1715 году, когда Джордж Кейт, 10-й граф Маришаль, присоединился к Якобитскому восстанию, английское правительство конфисковало его титулы и владения.
136. Написание «Роган» через «г», а не согласно правилам современной транскрипции – «Роан», является устоявшимся в русском языке с XVIII-XIX века. См. «Письма русского путешественника» Н.М. Карамзина, «Идиот» Ф.М. Достоевского.
137. На виноградниках Монраше создаются самые лучшие, по мнению многих, и самые дорогие белые сухие вина в мире.
138. Черута – сигара с обрезанными при производстве концами; манильская сигара.
139. В этот период как раз шла война за австрийское наследство (1740-1748 гг.), в которой Англия и Франция выступали противниками; длительный военный конфликт, вызванный попыткой ряда европейских держав оспорить завещание австрийского императора Карла VI и расчленить значительные владения дома Габсбургов в Европе.
140. Филипп V – король Испании с 1700 по 1746, основатель испанской линии Бурбонов.
141. Бурбоны – европейская династия, младшая ветвь королевского дома Капетингов, происходящая от Роберта (1256-1317 гг.), графа де Клермон, младшего сына Людовика IX Святого.
142. Требуемый этикетом (фр.).
143. Камергер – придворная должность в Российской империи, Французском королевстве и Великобритании. Изначально, в начале Средневековья, камергер означал ключника монаршего дворца. Впоследствии камергерский ключ символизировал привилегированный доступ его обладателя в личные покои монарха.
144. Король Людовик (фр.).
145. Кресло-туалет (фр.).

Среди королевских аудиенций и ежедневных нужд торговли Джареда Джейми, казалось, наслаждался жизнью. Каждое утро сразу после завтрака он исчезал вместе с Мёртагом, чтобы проследить за новыми поставками до склада, провести переучет товара, посетить доки на Сене и совершить обход заведений, которые, судя по его описанию, являлись крайне сомнительными тавернами.
– Что ж, с тобой хотя бы Мёртаг, – заметила я, утешаясь этим фактом, – и вдвоем вы не вляпаетесь в серьезные неприятности средь бела дня.
Жилистый низенький клансмен выглядел невзрачно, его наряд отличался от одежды бездельников в доках только тем, что нижнюю половину прикрывал плед из тартана, но я проскакала с Мёртагом пол-Шотландии, чтобы вызволить Джейми из тюрьмы Уэнтуорт, и в мире не было никого, кому я бы скорее доверила его благополучие.
После обеда Джейми наносил визиты – светские и деловые, причем и тех, и других становилось все больше, – а затем удалялся в свой кабинет на час или два со счетными и приходно-расходными книгами до самого ужина. Он был занят.
А вот я – нет. После нескольких дней вежливых перепалок с мадам Вионне, старшей кухаркой, стало ясно, кто в хозяйстве главный, – определенно не я. Каждое утро мадам являлась в мою гостиную, дабы посоветоваться относительно меню на день и представить мне список затрат, считавшихся необходимыми для пополнения запасов на кухне: фрукты, овощи, молоко и масло с фермы неподалеку от города, доставляемые ежедневно свежими, рыба, выловленная из Сены и продаваемая на улице с лотка, а также свежие мидии, что торчали своими запечатанными черными изгибами из куч увядающих водорослей. Я для видимости смотрела списки, все одобряла, хвалила вчерашний ужин, и на этом дело заканчивалось. Не считая редких просьб открыть бельевой шкаф, винный подвал, погреб или кладовую ключом из моей связки, я сама распоряжалась своим временем, пока не наступал час одеваться к ужину.
Светская жизнь в доме Джареда во многом оставалась такой же, как и до его отъезда. Я все еще опасалась принимать гостей на широкую ногу, но каждый вечер мы устраивали небольшие ужины, на которые приходили знать, шевалье и дамы, бедствующие якобиты в изгнании, богатые торговцы с женами.
Однако я обнаружила, что поглощение еды и напитков, а также подготовка к поглощению еды и напитков в действительности меня не очень занимают. Я проявляла такое нетерпение, что Джейми в конечном счете предложил мне переписывать вместо него записи из счетных книг.
– Лучше заняться этим, чем грызть себя, – заметил он, критически глядя на мои обкусанные ногти. – Кроме того, почерк у тебя куда аккуратнее, чем у клерков со склада.
Итак, я сидела в кабинете, прилежно склонившись над огромными счетными книгами, когда однажды поздно вечером появился мистер Сайлас Хокинс с заказом на две большие бочки фламандского бренди. Мистер Хокинс был тучным и цветущим; émigré как и Джаред, он оказался англичанином, специализировавшимся на экспорте французского бренди на родину.
Мне представлялось, что торговцу, похожему на трезвенника, было бы довольно трудно продавать людям вина и крепкие напитки в большом количестве. В этом смысле мистеру Хокинсу повезло, поскольку его щеки постоянно горели румянцем, а улыбка напоминала веселую улыбку гуляки, хотя Джейми рассказывал, что человек этот ни разу не пробовал собственный товар и вообще редко пил что-либо, кроме крепкого эля, хотя о его пристрастии к еде в тавернах, где он бывал, ходили легенды. В глубинах его ярких карих глаз, за мягким дружелюбием, которым были смазаны его сделки, таилось выражение настороженного расчета.
– Лучшие мои поставщики, признаю, – признался он, размашисто подписывая крупный заказ. – Всегда можно положиться, всегда самое высокое качество. Мне будет очень не хватать вашего кузена в его отсутствие, – кланяясь, сказал он Джейми, – но он неплохо справился с подбором замены. Доверьтесь шотландцу, чтобы он сохранил семейное дело.
Маленькие блестящие глазки задержались на килте Джейми; красный цвет Фрейзеров ярко выделялся на фоне темных деревянных панелей гостиной.
– Совсем недавно из Шотландии? – небрежно спросил мистер Хокинс, нащупывая что-то в кармане своего камзола.
– Нет, я какое-то время жил во Франции, – уклоняясь от ответа, Джейми улыбнулся.
Он взял перо у мистера Хокинса, но, сочтя, что оно, на его вкус, слишком затупилось, отбросил его в сторону и вытащил новое из букета гусиных перьев, что торчали из маленького стеклянного кувшина на буфете.
– А-а. По вашему платью я вижу, что вы шотландец из Хайленда; подумал, что, пожалуй, вы сможете дать мне совет относительно нынешних настроений, преобладающих в этой части страны. Ходят такие слухи, знаете ли.
Повинуясь жесту Джейми, мистер Хокинс опустился на стул, его круглое розовое лицо явно сосредоточилось на толстом кожаном кошельке, который он выудил из кармана.
– Что касается слухов… ну, в Шотландии это явление обычное, нет? – заметил Джейми, тщательно затачивая новое перо. – Но настроения? Нет, если вы имеете в виду политику, боюсь, сам я мало интересуюсь подобными вещами.
Маленький перочинный нож издавал резкий щелкающий звук, когда с толстого перьевого стержня срезали роговые полоски.
Мистер Хокинс достал из кошелька несколько серебряных монет и аккуратным столбиком ловко сложил их между двумя мужчинами.
– Вот как? – вымолвил он как-то рассеянно. – Если так, тогда вы первый знакомый мне горец, которого это не интересует.
Джейми закончил точить и поднял перо острием вверх, прищурившись, чтобы оценить его угол.
– Мм? – неопределенно пробормотал он. – Да, что ж, есть другие дела, которые меня заботят, ведение подобной торговли отнимает много времени, вы и сами знаете, мне кажется.
– Так и есть.
Мистер Хокинс пересчитал монеты в столбике и убрал одну, заменив ее двумя помельче.
– Я слышал, что Карл Стюарт недавно прибыл в Париж, – сообщил он.
Его круглое лицо любителя выпить выражало лишь легкий интерес, но глаза в жировых складках смотрели настороженно.
– Ну да, – пробормотал Джейми, интонация его голоса оставляла открытым вопрос, было ли это подтверждением факта или просто выражением вежливого равнодушия.
Перед ним лежали бланки заказа, и он подписывал каждую страницу с излишней тщательностью, выводя буквы, а не черкая их, как делал обычно. Будучи левшой, которого в детстве заставляли писать правой рукой, он всегда испытывал трудности с письмом, но редко проявлял такое тщание.
– Значит, вы не разделяете симпатий вашего кузена в этом плане?
Хокинс чуть откинулся на спинку стула, наблюдая за макушкой склоненной головы Джейми, которая, естественно, ни о чем не говорила.
– Вас это как-то касается, сэр? – Джейми поднял голову и уставился на мистера Хокинса спокойным голубым взглядом.
Упитанный торговец несколько секунд отвечал на этот взгляд, затем небрежно отмахнулся пухлой ручкой.
– Вовсе нет, – без запинки ответил он. – И все же я знаком с якобитскими пристрастиями вашего кузена – он не делает из них секрета. Мне просто интересно, все ли шотландцы единодушны в вопросе о притязаниях Стюартов на трон.
– Если вам приходилось иметь дело с шотландцами из Хайленда, – сухо заметил Джейми, протягивая копию заказа, – тогда вам следует знать, что редко можно встретить среди них двоих, согласных в чем-то кроме цвета неба, – и даже это то и дело подвергается сомнению.
Мистер Хокинс рассмеялся, – его сытое брюшко затряслось под жилетом, – и спрятал сложенную бумагу в карман камзола. Заметив, что Джейми не горит желанием продолжать это расспросы, я тут же вторглась с гостеприимным предложением мадеры и печенья.
Мистер Хокинс, казалось, на какое-то время поддался искушению, но затем с сожалением покачал головой, отодвигая стул и поднимаясь.
– Нет-нет, благодарю, миледи, но нет. В этот четверг прибывает «Арабелла», и я должен быть в Кале, чтобы ее встретить. И прежде чем сесть в экипаж и уехать, очень многое нужно сделать.
Он скривился при виде внушительной кипы бланков заказов и расписок, которую вытащил из кармана, добавил расписку Джейми к кипе и засунул ее обратно в большой кожаный дорожный бумажник.
– Хотя, – продолжил он, оживившись, – кое-какие дела я смогу уладить по дороге, заеду на постоялые дворы и трактиры по пути отсюда в Кале.
– Если будете заглядывать во все таверны отсюда и до побережья, то в Кале вы доберетесь не раньше чем через месяц, – заметил Джейми.
Он выудил из споррана собственный кошелек и ссыпал в него маленький столбик серебра.
– Лучше не скажешь, милорд, – согласился мистер Хокинс, с сожалением нахмурившись. – Пожалуй, стоит пропустить одну или две и наверстать упущенное на обратном пути.
– Уверена, вы могли бы послать в Кале кого-нибудь вместо себя, если так цените свое время? – предложила я.
Он выразительно закатил глаза, скривив свой маленький улыбчивый ротик в нечто настолько близкое к скорби, насколько такое было возможно в силу ограничений его формы.
– Если бы я мог, миледи. Но груз, который везет «Арабелла», увы, я не могу препоручить посредничеству должностного лица. На борту моя племянница Мэри, – доверительно сообщил он, – направляется, как раз сейчас, к берегам Франции. Ей всего пятнадцать, и прежде она никогда не покидала родного дома. Боюсь, я не смогу оставить ее в одиночестве искать дорогу в Париж.
– Я об этом и не думала, – вежливо согласилась я.
Имя показалось мне знакомым, но я не могла понять – почему. Мэри Хокинс. Ничем не примечательное; мне не удавалось связать его ни с чем конкретным. Я все еще размышляла над этим, когда Джейми поднялся – проводить мистера Хокинса до двери.
– Надеюсь, путешествие вашей племянницы будет приятным, – любезно сказал он. – Так она приезжает учиться? Или навестить родственников?
– Чтобы выйти замуж, – с удовлетворением заявил ее дядя. – Моему брату посчастливилось найти для нее выгодную партию, в лице представителя французской знати.
При этом его, казалось, распирало от гордости, простые золотые пуговицы натянули ткань его жилета.
– Видите ли, мой старший брат – баронет.
– Ей пятнадцать? – пробормотала я с беспокойством.
Я знала, что ранние браки не были редкостью, но в пятнадцать? В любом случае, я вышла замуж в девятнадцать – и еще раз в двадцать семь. В двадцать семь я понимала куда больше.
– Э-э-э, ваша племянница давно знакома со своим женихом? – осторожно спросила я.
– Вообще ни разу не видела. На самом деле, – мистер Хокинс придвинулся ближе, приложив палец к губам и понизив голос, – она еще не знает о браке. Видите ли, переговоры еще не совсем завершены.
Это привело меня в ужас, и я открыла рот, чтобы что-то сказать, но Джейми, словно предупреждая, крепко сжал мой локоть.
– Ну, раз джентльмен принадлежит к знатному сословию, тогда, возможно, мы увидим вашу племянницу при дворе, – предположил он, решительно, как отвал бульдозера, подталкивая меня к двери.
Мистер Хокинс, вынужденный двигаться, чтобы я на него не наступила, попятился, не переставая говорить.
– Безусловно, увидите, милорд Брох-Туарах. Безусловно, сочту за великую честь для вас и вашей леди познакомиться с моей племянницей. Уверен, она нашла бы немалое утешение в обществе соотечественницы, – добавил он, льстиво мне улыбнувшись. – Несомненно, я не стал бы считать это всего лишь деловым знакомством.
«Черта с два ты не стал бы, – возмущенно подумала я. – Ты бы пошел на что угодно, чтобы втиснуть свою семью во французскую знать, включая женитьбу племянницы на… на…»
– Э-э… кто же жених вашей племянницы? – напрямую спросила я.
Лицо мистера Хокинса приобрело хитрое выражение, и он придвинулся так близко, что хрипло прошептал мне на ухо:
– Мне действительно не следовало бы говорить, пока контракты не будут подписаны, но раз уж вы, миледи… Могу сказать, что это представитель Гасконского дома¹⁴⁶. И очень высокопоставленный представитель, ей-богу!
– Ей-богу, – отозвалась я.
Мистер Хокинс ушел, потирая ручки в совершенно неистовом предвкушении, а я тут же обернулась к Джейми.
– Гасконь! Он, должно быть, имел в виду… но ведь он не может, правда? Это омерзительное старое чудовище с пятнами нюхательного табака на подбородке, что приходил на ужин на прошлой неделе?
– Виконт Мариньи? – сказал Джейми, улыбнувшись моему описанию. – Похоже что, да, он вдовец и, насколько мне известно, единственный свободный мужчина в этой семье. Хотя не думаю, что это нюхательный табак, просто у него так борода растет. Как будто слегка изъеден молью, – признал он, – но со всеми этими бородавками бриться наверняка ужасно.
– Он не может выдать пятнадцатилетнюю девочку замуж за… за… это! И даже не спросив ее!
– О, полагаю, что может, – ответил Джейми с приводящим в бешенство спокойствием. – Как бы там ни было, Сассенах, это не твое дело.
Он цепко взял меня за обе руки и легонько встряхнул.
– Ты слышишь? Знаю, тебе это кажется непонятным, но так обстоят дела. В конечном счете, – один уголок длинного рта изогнулся, – тебя заставили выйти замуж против воли. Ты ведь примирилась с этим, верно?
– Иногда я начинаю сомневаться!
Я дернулась, пытаясь высвободить руки, но он, смеясь, просто прижал меня к себе и поцеловал. Через мгновение я перестала сопротивляться. Я расслабилась в его объятиях, признавая поражение, пусть и временное. Я обязательно встречусь с Мэри Хокинс, решила я, и мы узнаем, что она думает об этом намечаемом браке. Если она не захочет видеть в брачном контракте свое имя рядом с виконтом Мариньи, тогда… Внезапно я похолодела, высвобождаясь из объятий Джейми.
– Что такое? – он выглядел встревоженным. – Тебе плохо, девочка? Ты вся побелела!
И неудивительно, если так. Потому что я вдруг вспомнила, где видела имя Мэри Хокинс. Джейми ошибался. Это именно мое дело. Ибо я видела это имя, написанное каллиграфическим почерком в верхней части генеалогической схемы, старые чернила выцвели от времени до коричневого цвета сепии. Мэри Хокинс не суждено было стать женой дряхлого виконта Мариньи. Она должна была выйти замуж за Джонатана Рэндалла в 1745 году от Рождества Христова.





– Но она ведь не может, верно? – сказал Джейми. – Джек Рэндалл мертв.
Он долил бренди в бокал и протянул его мне. Рука твердо держала хрустальную ножку, но линия рта была напряжена, а голос сорвался на слове «мертв», придав фразе злостную законченность.
– Устройся поудобнее, Сассенах, – сказал он. – Ты все еще бледная.
Повинуясь его предложению, я послушно подобрала ноги и вытянулась на диване. Джейми сел рядом со мной в изголовье и рассеянно положил мне руку на плечо. Его пальцы, теплые и сильные, нежно массировали впадинку над ключицей.
– Маркус Макраннох говорил мне, что видел, как Рэндалла насмерть затоптал скот в подземельях Уэнтуортской тюрьмы, – снова сказал он, будто пытаясь успокоить себя повторением. – «Тряпичная кукла, вымазанная в крови». Именно так сказал сэр Маркус. Он был в этом очень уверен.
– Да, – я отпила бренди, чувствуя, как к щекам снова приливает тепло. – И мне он говорил то же самое. Нет, ты прав, капитан Рэндалл мертв. Я просто разволновалась, внезапно вспомнив о Мэри Хокинс. Из-за Фрэнка.
Я взглянула на левую руку, лежащую на животе. В камине горел слабый огонь, и его отблески падали на гладкий золотой ободок моего первого обручального кольца. Кольцо Джейми, из шотландского серебра, охватывало безымянный палец другой руки.
– Ага.
Джейми перестал поглаживать мое плечо. Голова его была опущена, но он поднял глаза и встретился со мной взглядом. Мы не говорили о Фрэнке с тех пор, как я спасла Джейми из Уэнтуорта, о смерти Джонатана Рэндалла мы тоже не упоминали. В то время это казалось несущественным, разве что означало, что с этой стороны опасность нам больше не угрожала. И с тех пор мне не очень хотелось напоминать Джейми об Уэнтуорте.
– Ты знаешь, что он мертв, разве нет, mo nighean donn?
Джейми говорил тихо, его пальцы касались моего запястья, и я поняла, что он имел в виду Фрэнка, а не Джонатана.
– Может, и нет, – ответила я, по-прежнему не сводя глаз с кольца. Я подняла руку, и металл блеснул в угасающем послеполуденном свете. – Если он мертв, Джейми – если его не будет, потому что Джонатан мертв – тогда почему кольцо, которое он мне подарил, все еще у меня?
Он пристально посмотрел на кольцо, и я заметила, как маленький мускул дернулся возле рта. Я видела, что лицо у него тоже бледное. Я не представляла, какую боль причиняют ему сейчас размышления о Джонатане Рэндалле, но, похоже, выбора не было.
– Ты уверена, что у Рэндалла не было детей до того, как он умер? – спросил он. – Это бы объяснило все.
– Объяснило бы, – согласилась я, – но нет, уверена, что нет. Фрэнк, – голос у меня чуть дрогнул при упоминании этого имени, и Джейми крепче сжал мое запястье, – Фрэнк весьма подробно рассказывал о трагических обстоятельствах смерти Джонатана Рэндалла. Говорил, что он – Джек Рэндалл – погиб на Каллоденском поле, в последнем сражении восстания, а его сын, – который станет прадедом Фрэнка в пятом колене, – родился через несколько месяцев после смерти отца. Через несколько лет его вдова снова вышла замуж. Даже если бы существовал незаконнорожденный ребенок, он не принадлежал бы к линии родства Фрэнка.
Джейми наморщил лоб, а между бровей залегла тонкая вертикальная линия.
– Может, тогда это ошибка – и ребенок вообще не от Рэндалла? Фрэнк мог принадлежать только к линии Мэри Хокинс – так как мы знаем, что она все еще жива.
Я сокрушенно покачала головой.
– Не вижу, каким образом. Если бы ты знал Фрэнка… хотя нет, кажется, я никогда тебе не рассказывала. Когда я впервые столкнулась с Джонатаном Рэндаллом, то в первую секунду подумала, что он на самом деле Фрэнк – они, конечно, не похожи как две капли, но сходство было… поразительным. Нет, предком Фрэнка был Джек Рэндалл, это точно.
– Понимаю.
Пальцы Джейми вспотели; он убрал их и рассеянно вытер о свой килт.
– Тогда… возможно, кольцо ничего не значит, mo nighean donn, – осторожно предположил он.
– Возможно, – я коснулась металла, теплого, как моя собственная плоть, затем беспомощно опустила руку. – Ох, Джейми, я не знаю! Я ничего не знаю!
Он устало потер костяшками пальцев складку между бровями.
– Я тоже, Сассенах.
Он опустил руку и попытался улыбнуться мне.
– Есть еще кое-что, – произнес он. – Ты сказала, что Фрэнк говорил тебе, будто Джонатан Рэндалл погиб при Каллодене?
– Да. По правде, я и сама сказала об этом Джеку Рэндаллу, чтобы припугнуть – в Уэнтуорте, когда он вытолкал меня в снег, прежде чем… прежде чем вернуться к тебе.
Его глаза и рот крепко сжались от внезапной судороги, и я встревоженно опустила ноги.
– Джейми! Ты в порядке?
Я попыталась положить руку ему на голову, но он уклонился от моего прикосновения, поднялся и подошел к окну.
– Нет. Да. Все в порядке, Сассенах. Я все утро писал письма, и голова вот-вот лопнет. Не волнуйся.
Он отмахнулся от меня, прижимаясь лбом к холодному оконному стеклу и крепко зажмурив глаза. Как будто для того, чтобы отвлечься от боли, он продолжил говорить:
– Тогда, если ты – и Фрэнк – знали, что Джек Рэндалл погиб при Каллодене, а мы знаем, что этого не случилось… тогда это осуществимо, Клэр.
– Что осуществимо?
Я с тревогой топталась рядом, желая ему помочь, но не зная, как это сделать. Определенно он не хотел, чтобы к нему прикасались.
– То, что, как тебе известно, произойдет, можно изменить.
Он оторвал голову от окна и устало улыбнулся мне. Лицо его все еще оставалось белым, но следы той кратковременной судороги исчезли.
– Джек Рэндалл умер раньше, чем следовало, и Мэри Хокинс выйдет замуж за другого человека. Даже если это означает, что твой Фрэнк не родится… или, возможно, родится как-то иначе, – добавил он в виде утешения, – тогда это также означает, что у нас есть надежда на успех в том, что мы задумали сделать. Возможно, Джек Рэндалл не погиб на поле Каллодена, потому что сражение там никогда не состоится.
Я видела, каких ему стоило усилий, чтобы сдвинуться с места, подойти ко мне и обнять. Не шевелясь, я легонько обхватила его за талию. Он наклонился, уткнувшись лбом в мои волосы.
– Знаю, это должно огорчить тебя, mo nighean donn. Но разве тебе не легче от мысли, что из этого может получиться что-то хорошее?
– Да, – прошептала я наконец в складки его рубашки.
Я осторожно высвободилась из объятий и провела рукой по его щеке. Морщинка между бровями стала глубже, а взгляд – рассеянным, но он улыбнулся мне.
– Джейми, – сказала я, – иди ложись. Я пошлю записку д’Арбанвилям, сообщу, что сегодня мы прийти не сможем.
– Ох, нет, – возразил он. – У меня все будет хорошо. Я привык к такой головной боли, Сассенах, это из-за письма, и час сна от нее избавит. Уже иду наверх.
Он направился к двери, затем помедлил и обернулся, слабо улыбаясь.
– И если я буду кричать во сне, Сассенах, просто дотронься до меня рукой и скажи: «Джек Рэндалл мертв». И да, со мной все будет хорошо.





И стол, и общество в доме д’Арбанвилей оказались недурными. Домой мы вернулись поздно, и я крепко уснула, едва моя голова коснулась подушки. Спала я без сновидений, но посреди ночи вдруг проснулась, осознав, что что-то не так.
Ночь стояла холодная, и пуховое одеяло по своей подлой привычке соскользнуло на пол, на мне осталось лишь тонкое шерстяное покрывало. В полудреме я перекатилась на другой бок, потянувшись к теплу Джейми. Его не было.
Я села в постели, высматривая его, и увидела почти сразу – сидящим на подоконнике и обхватившим голову руками.
– Джейми! Что случилось? У тебя снова болит голова?
Я нащупала свечу, собираясь поискать свою аптечку, но что-то в том, как он сидел, побудило меня отказаться от поисков и сразу же подойти к нему.
Он дышал тяжело, словно после бега, и, несмотря на холод, его тело взмокло от пота. Я коснулась его плеча и почувствовала, что оно твердое и холодное, как у металлической статуи.
От моего прикосновения он дернулся и вскочил на ноги, расширенные глаза казались черными в напоенной ночью комнате.
– Я не хотела тебя пугать, – сказала я. – С тобой все в порядке?
Мне на мгновение показалось, что он в состоянии сомнамбулического сна, потому что выражение его лица не изменилось: он смотрел прямо сквозь меня, и что бы он ни видел, ему это не нравилось.
– Джейми! – резко окликнула я. – Джейми, проснись!
После чего он заморгал и заметил меня, хотя на его лице застыло выражение отчаявшегося загнанного зверя.
– Все в порядке, – ответил он. – Я не сплю.
Он говорил так, будто хотел убедить в этом факте самого себя.
– Что случилось? Тебе привиделся кошмар?
– Сон. Да. Это был сон.
Я шагнула вперед и положила руку ему на плечо.
– Расскажи. Он рассеется, если расскажешь о нем.
Он с силой вцепился мне в предплечья: и для того, чтобы не дать мне прикоснуться к нему, и в поисках опоры. Светила полная луна, и я видела, как напряжен каждый мускул его тела, твердый и неподвижный, будто камень, но пульсирующий бешеной энергией, способной вот-вот взорваться.
– Нет, – ответил он все еще растерянным голосом.
– Да, – настаивала я. – Джейми, поговори со мной. Скажи мне. Скажи, что ты видишь.
– Я не вижу… ничего. Пустота. Я не вижу.
Я дернулась, разворачивая его от теней комнаты лицом к яркому лунному свету из окна. Свет, похоже, помог, так как его дыхание выровнялось, и прерывистыми, болезненными фразами слова начали вырываться наружу.
Камни Уэнтуортской тюрьмы, вот что ему снилось. И пока он говорил, в комнату вошла тень Джонатана Рэндалла. И голой улеглась в мою постель, поверх шерстяного покрывала.
Совсем рядом за его спиной слышалось хриплое дыхание, и он чувствовал влажную от пота кожу, скользящую по его собственной. В отчаянной агонии он стиснул зубы. Человек у него за спиной почувствовал легкое движение и рассмеялся.
– О, у нас еще есть немного времени, прежде чем они повесят тебя, мой мальчик, – прошептал он. – Достаточно времени, чтобы получить удовольствие.
Рэндалл вдруг задвигался, грубо и резко, и у Джейми вырвался тихий непроизвольный звук.
Рука Рэндалла откинула волосы с его лба и заправила их за уши. Горячее дыхание коснулось уха, и он крутанул головой, чтобы от него избавиться, но оно последовало за ним, выдыхая слова.
– Ты когда-нибудь видел, как вешают человека, Фрейзер?
Слова все звучали, не дожидаясь ответа, а длинная, изящная рука обхватила его за талию, нежно поглаживая изгибы живота, с каждым словом дразняще спускаясь все ниже.
– Да, конечно же, видел, ты ведь был во Франции, наверняка наблюдал, как то и дело вешают дезертиров. У висельника опорожняется кишечник, верно? Когда веревка резко затягивается вокруг шеи.
Рука обхватывала его, легко, уверенно, потирая и поглаживая. Здоровой рукой Джейми крепко вцепился край кровати и с силой уткнулся лицом в колючее одеяло, но слова преследовали его.
– Вот что случится с тобой, Фрейзер. Еще несколько часов, и ты почувствуешь петлю, – довольный собой, голос хохотнул. – И ты пойдешь на смерть с горящей после моих утех задницей, а когда твой кишечник расслабится, мое семя потечет по твоим ногам и будет капать на землю под виселицей.
Он не издал ни звука. Покрытый в заточении коркой нечистот, он ощущал собственный запах, едкий от пота, вызванного страхом и гневом. И мужчину позади него, отвратительную вонь животного, пробивающуюся сквозь тонкий аромат лавандовой туалетной воды.
– Одеяло, – сказал он.
Глаза его были закрыты, лицо искажено в свете луны.
– Оно бугрилось под моим лицом, а все, что я видел, это каменные стены передо мной. Не было ничего, на чем можно было сосредоточиться, ничего, на что я мог смотреть. Потому не открывал глаз и думал об одеяле под щекой. Это все, что я чувствовал, кроме боли… и его. Я… цеплялся за это.
– Джейми. Позволь, я обниму тебя.
Я говорила тихо, пытаясь унять ярость, которая, – я чувствовала, – бурлила у него в крови. Он так крепко сжимал мои руки, что они онемели. Но подойти ближе он не позволял; он держал меня на расстоянии с такой же силой, с которой цеплялся за меня.
Внезапно он отпустил меня, отшатнувшись и повернувшись к залитому лунным светом окну. Он стоял, напряженный и дрожащий, как натянутая только что тетива лука, но голос его был спокоен.
– Нет. Я не стану использовать тебя, девочка. Тебе не следует принимать в этом участие.
Я сделала к нему шаг, но он быстрым жестом остановил меня. Он снова повернулся к окну лицом, теперь спокойным и пустым, как стекло, сквозь которое смотрел.
– Ложись в постель, девочка. Оставь меня ненадолго одного; скоро со мной все будет хорошо. Теперь тебе не о чем беспокоиться.
Он раскинул руки, ухватившись за оконную раму, заслоняя свет своим телом. Плечи его вздулись от усилия, и ясно было, что он давит на дерево изо всех сил.
– Это был всего лишь сон. Джек Рэндалл мертв.

В конце концов я заснула, а Джейми все стоял у окна, всматриваясь в лик луны. Однако когда я проснулась на рассвете, он спал, свернувшись калачиком на подоконнике, завернувшись в свой плед, а мой плащ для тепла натянув на ноги.
Он проснулся от моей возни и выглядел как обычно по утрам – раздражающе бодрым. Но мне вряд ли удалось бы забыть произошедшее ночью, и после завтрака я потянулась к своему медицинскому сундучку.
К досаде мне не хватало некоторых трав, необходимых для снотворного, которое требовалось. Но тут я вспомнила о человеке, про которого мне рассказывала Маргарита. Раймон, торговец травами, на улице де Варен. Чародей, сказала она. Место, заслуживающее внимания. Итак. Джейми все утро проведет на складе. В моем распоряжении имелись карета и лакей: поеду и взгляну на него.
Во всю длину лавки по обе стороны тянулся чистый деревянный прилавок, за которым от пола до потолка возвышались полки в два человеческих роста. Некоторые полки скрывались за двустворчатыми стеклянными дверцами, защищающими, как я предположила, более редкие и дорогие вещества. Толстые позолоченные купидоны, сиротливо развалившиеся над шкафами, трубили в рожки, манили одеждами и в целом выглядели так, будто потребляли некоторые из наиболее алкогольных товаров лавки.
– Месье Раймон? – вежливо осведомилась я у молодой женщины за прилавком.
– Мэтр Раймон, – поправила она.
Она неуклюже вытерла красный нос рукавом и указала в конец лавки, где над фрамугой приоткрытой двери поднимались зловещие клубы коричневатого дыма.
Чародей он или нет, но обстановка у Раймона была соответствующая. Дым поднимался над черным сланцевым очагом и кольцами вился под низкими черными же балками крыши. Над огнем на каменной столешнице, пронизанной отверстиями, стояли стеклянные перегонные кубы, медные «пеликаны» – металлические жестянки с длинными носиками, из которых в чашки капали зловещие субстанции, – и нечто похожее на небольшой, но работоспособный дистиллятор. Я осторожно принюхалась. В лавке, среди других сильных запахов, со стороны очага отчетливо ощущалась пьянящая алкогольная нотка. Аккуратный ряд чистых бутылок в буфете подкрепил мои первоначальные подозрения. Независимо от торговли амулетами и зельями мэтр Раймон явно преуспевал в производстве высококачественного вишневого ликера.
Сам перегонщик склонился над огнем, подбрасывая в топочную решетку разлетевшиеся кусочки угля. Услышав, что я вошла, он выпрямился и повернулся, приветствуя меня обходительной улыбкой.
– Как поживаете? – вежливо произнесла я прямо ему в макушку.
Впечатление, что я оказалась в логове волшебника, было столь сильным, что я не удивилась бы, услышав в ответ кваканье.
Ибо мэтр Раймон больше всего напоминал большую добродушную лягушку. Ростом чуть выше четырех футов, с бочкообразной грудью и кривыми ногами, он отличался толстой, липкой кожей болотного жителя и чуть выпуклыми, дружелюбными черными глазками. Не считая того незначительного обстоятельства, что он не был зеленым, единственное, чего ему не хватало, – это бородавок.
– Мадонна! – широко улыбаясь, воскликнул он. – Что имею удовольствие сделать для вас?
У него вообще не оказалось зубов, что еще больше усилило эффект лягушки, и я зачарованно уставилась на него.
– Мадонна? – повторил он, вопросительно глядя на меня.
Вдруг сознав, насколько грубо пялиться, я покраснела и ляпнула, не подумав:
– Я просто задумалась, целовала ли вас когда-нибудь красивая молоденькая девушка.
Когда он громко расхохотался, я покраснела еще больше. Широко улыбнувшись, он ответил:
– Много раз, мадонна. Но, увы, не помогает. Как видите. Ква.
Мы разразились безудержным смехом, чем привлекли внимание девушки за прилавком, которая испуганно выглянула из-за приоткрытой двери. Мэтр Раймон жестом отослал ее, затем, кашляя и хватаясь за бока, проковылял к окну, чтобы открыть свинцовые створки и выпустить немного дыма.
– О, так-то лучше! – сообщил он, глубоко вдыхая прохладный весенний воздух, ворвавшийся в помещение.
Он развернулся ко мне, откидывая назад длинные серебристые волосы, падавшие ему на плечи.
– Итак, мадонна. Поскольку мы друзья, быть может, вы подождете минутку, пока я кое-что улажу?
По-прежнему испытывая неловкость, я тут же согласилась, и он вернулся к печной полочке и, продолжая икать от смеха, наполнил емкость дистиллятора. Воспользовавшись случаем восстановить самообладание, я прошлась по мастерской, разглядывая удивительное множество всякой всячины.
С потолка свисал весьма внушительных размеров крокодил, по всей видимости чучело. Я уставилась на желтые брюшные щитки, твердые и блестящие, словно спрессованный воск.
– Настоящий, правда? – спросила я, присаживаясь за исцарапанный дубовый стол.
Улыбаясь, мэтр Раймон поднял глаза.
– Мой крокодил? О, разумеется, мадонна. Вселяет в клиентов уверенность.
Он мотнул головой в сторону полки, что тянулась вдоль стены чуть выше уровня глаз. Она была уставлена белыми баночками из обожженного фарфора, каждую из которых украшали позолоченные завитушки, нарисованные цветы и звери, а также этикетка, выведенная замысловатым черным шрифтом. На трех ближайших ко мне склянках надписи были на латыни, и с некоторым трудом мне удалось перевести: кровь крокодила, печень и желчь этого же зверя, предположительно того, что зловеще раскачивался над головой от сквозняка из передней лавки.
Я взяла одну из склянок, вынула пробку и осторожно принюхалась.
– Горчица, – сморщив нос, заметила я, – и тимьян. В масле из грецкого ореха, по-моему, но что вы используете, чтобы сделать его тошнотворным?
Я наклонила склянку, критически разглядывая вязкую черную жидкость внутри.
– О, так ваш носик не просто для украшения, мадонна!
Широкая ухмылка расползлась по жабьему лицу, обнажив крепкие голубоватые десны.
– Черная субстанция – это сгнившая мякоть тыквы, – признался он, подвинувшись ближе и понизив голос. – Что касается запаха… ну, это и в самом деле кровь.
– Не из крокодила, – заявила я, глянув наверх.
– Сколько цинизма у столь юного создания, – посетовал Раймон. – Придворные дамы и господа, к счастью, более доверчивы по натуре, хотя доверие – не та эмоция, что сразу приходит на ум, когда думаешь об аристократе. Нет, по правде говоря, это свиная кровь, мадонна. Свиней куда проще достать, нежели крокодилов.
– Ммм, да, – согласилась я. – Этот, должно быть, стоил недешево.
– К счастью, мне он достался в наследство вместе с большей частью моих нынешних запасов, от предыдущего владельца.
Мне показалось, что я заметила слабый проблеск беспокойства в глубине добрых черных глаз, но в последнее время я стала слишком восприимчивой к различиям в выражениях, наблюдая за лицами на приемах и отыскивая крошечные подсказки, которые могли бы пригодиться Джейми в его действиях.
Коренастый маленький хозяин придвинулся еще ближе, доверительно накрыв мою ладонь своей.
– Вы знаток своего дела, не так ли? – спросил он. – Должен сказать, вы не похожи.
Моим первым порывом было отдернуть руку, но его прикосновение оказалось странно приятным: совершенно неличным, но неожиданно теплым и успокаивающим. Я глянула на иней, покрывающий края свинцовых створок, и подумала – вот почему: его руки и без перчаток были теплыми, что крайне необычно для чьих-либо рук в это время года.
– Это полностью зависит от того, что вы подразумеваете под словом «знаток», – отозвалась я сдержанно. – Я – целительница.
– А-а, целительница? – он откинулся на спинку стула, с интересом разглядывая меня. – Да, я так и подумал. А что-нибудь еще? Ни предсказаний судьбы, ни приворотных зелий?
Я почувствовала укол совести, вспомнив те дни, когда мы с Мёртагом, разыскивая Джейми, путешествовали по высокогорьям Шотландии, гадали и пели ради ужина, словно пара цыган.
– Ничего такого, – лишь слегка покраснев, ответила я.
– Во всяком случае, лгунья вы неумелая, – заметил он, весело глядя на меня. – Весьма жаль. И все же, чем имею удовольствие служить вам, мадонна?
Я объяснила, что мне нужно, и он глубокомысленно кивал, пока слушал, густые седые волосы рассыпались по плечам. В святилище своей лавки он не носил парика и не пудрил волосы. С высокого, широкого лба они были зачесаны назад и прямо, словно веточки, спадали на плечи, где резко обрывались, как будто срезанные тупыми ножницами.
Говорить с ним было легко, и он действительно очень хорошо разбирался в применении трав и растительных средств. Он доставал маленькие склянки с тем и другим, вытряхивал по чуть-чуть и разминал листья в ладони, чтобы я могла понюхать или попробовать.
Нашу беседу прервал звук повышенных голосов в лавке. Одетый с иголочки лакей перегнулся через прилавок и что-то говорил продавщице. Или, скорее, пытался что-то сказать. Его беспомощные потуги отражались шквалом упреков на уничижительном провансальском с другой стороны прилавка. Для меня он был слишком богат на идиомы, чтобы понимать все, но общий смысл замечаний я уловила. Что-то связанное с капустой¹⁴⁷ и колбасками, ничего лестного.
Я размышляла о странной склонности французов вмешивать еду практически в любую дискуссию, когда дверь магазина внезапно распахнулась. Вслед за лакеем ворвалось подкрепление в виде какой-то нарумяненной особы в оборках.
– Ага, – пробормотал Раймон, с интересом наблюдая из-под моей руки за драмой, разворачивающейся в его лавке. – Виконтесса де Рамбо.
– Вы знаете ее?
Девушка за прилавком, очевидно, знала, потому что перестала нападать на лакея и отпрянула к шкафу со слабительными.
– Да, мадонна, – кивая, отозвался Раймон. – Она обходится довольно дорого.
Я поняла, что он имеет в виду, поскольку дама, о которой шла речь, схватила очевидный источник ссоры – маленькую склянку с каким-то замаринованным растением – прицелилась и с немалой силой и точностью запустила ею в стеклянную дверцу шкафа.
Грохот сразу же заглушил перебранку. Виконтесса ткнула длинным костлявым пальцем в девушку.
– Ты, – прошипела она голосом, напоминавшим скрежет металлической стружки, – подай мне черного зелья. Немедленно.
Девушка открыла рот, будто собираясь возразить, но, заметив, что виконтесса потянулась за очередным снарядом, закрыла его и юркнула в заднюю комнату.
Предвидя ее появление, Раймон смиренно пошарил где-то над головой и сунул ей в руки пузырек, едва она возникла в дверях.
– Отдашь ей, – сказал он, пожимая плечами. – Пока она не разбила еще что-нибудь.
Когда продавщица боязливо вернулась, чтобы передать склянку, он повернулся ко мне, скорчив гримасу.
– Яд для соперницы, – объяснил он. – Или, по крайней мере, она так думает.
– А-а, – протянула я. – А что же там на самом деле? Горький жостер¹⁴⁸?
Он глянул на меня, приятно удивившись.
– А вы неплохо разбираетесь, – заметил он. – Природный дар, или вас научили? Впрочем, неважно.
Он взмахнул широкой ладонью, отметая вопрос.
– Да, все верно, жостер. Завтра соперница заболеет, будет заметно мучиться, дабы удовлетворить желание виконтессы отомстить, и это убедит ее в том, что покупка была выгодной, а затем та оправится, без какого-либо непоправимого вреда, и виконтесса припишет выздоровление вмешательству священника или защитному заклятию, что наложил колдун, нанятый жертвой.
– Хм, – высказалась я. – А ущерб, нанесенный вашей лавке?
Послеполуденное солнце блестело на осколках стекла на прилавке и на единственном серебряном экю¹⁴⁹, что виконтесса бросила в качестве платы.
Раймон покрутил ладонью из стороны в сторону, как принято с незапамятных времен у людей выражать неопределенность.
– Все компенсируется, – спокойно заметил он. – Когда в следующем месяце она явится за абортивным средством, я стребую с нее сумму, достаточную не только для устранения ущерба, но и для изготовления трех новых шкафов. И она заплатит без возражений.
Он вскользь улыбнулся, но без того добродушия, которое демонстрировал до этого.
– Всему свое время, знаете ли.
Я почувствовала, как черные глаза со знанием дела скользнули по моей фигуре. По мне не было заметно, но я нисколько не сомневалась, что он знал.
– И лекарство, что вы дадите виконтессе в следующем месяце, подействует? – осведомилась я.
– Всему свое время, – ответил он снова, вопросительно склонив голову к плечу. – Заблаговременно, и все будет хорошо. Но слишком тянуть опасно.
В голосе его отчетливо звучала предостерегающая нотка, и я улыбнулась.
– Не для меня, – заверила я. – Только для справки.
Он снова расслабился.
– Ага. Я так и подумал.
Грохот с улицы возвестил об отъезде сине-серебряной кареты виконтессы. Лакей на запятках размахивал руками и кричал, в то время как пешеходы были вынуждены искать убежище за дверями и в переулках, дабы не быть раздавленными.
– À la lanterne¹⁵⁰, – пробормотала я себе под нос.
Нечасто мой своеобразный взгляд на нынешние дела доставлял мне немалое удовлетворение, но это, безусловно, был один из тех случаев, когда это произошло.
– Не спрашивай, за кем подъехала повозка¹⁵¹, – сказала я Раймону. – Она подъехала за тобой.
Он выглядел слегка растерянным.
– А? Что ж, как бы то ни было, вы говорили, что в качестве слабительного используете чистец болотный? Я бы сам выбрал полевой.
– Правда? Почему же?
И, больше не упоминая о недавнем явлении виконтессы, мы уселись поудобнее, чтобы завершить наши дела.

===

146. Гасконский дом (фр. Maison de Gascogne) – знатный дом франкского или баскского происхождения, представители которого правили сначала в герцогстве Васкония, позже в герцогстве Гасконь.
147. Английское слов cabbage созвучно с французским cabèche, т.е. гомосексуалист.
148. Плоды используются в медицине в качестве слабительного.
149. Экю́ (фр. ecu через старофр. escu от лат. scutum – экю, щит) – название средневековых золотых и серебряных монет Франции. Своё название получили по изображению щита экю.
150. Слово lanterne (фонарь или фонарный столб) или лозунг À la lanterne! (Повесить его!) приобрели особое значение во Франции, и в частности в Париже, на раннем этапе Французской революции летом 1789 года. Фонарные столбы служили толпам инструментом для импровизированного линчевания и казней на улицах, когда жители Парижа периодически вешали чиновников и аристократов на этих самых фонарных столбах.
151. Парафраз цитаты «не спрашивай, по ком звонит колокол – он звонит по тебе» из «Молитвы по случаю болезни, и в ходе её» Джона Донна 1623 года. Клэр заменяет слово «колокол» на «повозку», имея в виду двухколесную тележку или фургон для осужденных, на которых во время Французской революции их перевозили на гильотину.

Я тихо притворила за собой дверь гостиной и замерла ненадолго, собираясь с духом. Попыталась сделать восстанавливающий глубокий вдох, но из-за тугого корсета из китового уса он обернулся сдавленным всхлипом.
Джейми, поглощенный кипой заказов на отгрузку, поднял глаза на звук и застыл, широко раскрыв глаза. Его рот открылся, но не издал ни звука.
– Тебе нравится?
Бережно придерживая шлейф, я шагнула в комнату, слегка покачиваясь, как велела портниха, чтобы продемонстрировать тонкие вставки из шелковой плиссированной ткани, впущенные в верхнюю юбку.
Джейми закрыл рот и несколько раз моргнул.
– Оно… э-э-э… красное, да? – заметил он.
– Пожалуй.
Sang-du-Christ, если быть точной. Кровь Христа – самый модный цвет сезона, по крайней мере, так мне дали понять.
– Не каждая женщина может надеть такое, мадам, – заявила портниха, речи которой не мешал полный рот булавок. – Но вы, с такой кожей! Матерь Божья, мужчины весь вечер будут ползать возле вашей юбки!
– Пусть хоть кто-то попробует, отдавлю ему пальцы, – сообщила я.
В конце концов, подобного эффекта не предполагалось. Но мне действительно хотелось быть заметной. Джейми убедил меня сшить что-нибудь такое, что выделяло бы меня из толпы. Несмотря на утреннюю рассеянность, король, очевидно, запомнил его после появления при пробуждении, и мы получили приглашение на бал в Версаль.
– Мне нужно будет заручиться расположением денежных людей, – говорил Джейми, когда мы ранее строили планы. – А поскольку у меня самого нет ни высокого положения, ни власти, придется сделать так, чтобы они сами искали моего общества.
Он тяжело вздохнул, глядя на меня, категорически неприглядную в шерстяной ночной сорочке.
– И боюсь, что в Париже это означает, что нам придется изредка бывать в обществе, появляться при дворе, если удастся. Они поймут, что я шотландец, для людей будет естественно расспрашивать меня о принце Карле и о том, с нетерпением ли Шотландия ожидает возвращения Стюартов. Тогда я смогу осмотрительно заверить их, что большинство шотландцев заплатили бы хорошую цену за то, чтобы не допустить возвращения Стюартов – хотя это несколько расходится с истиной, так сказать.
– Да, тебе лучше быть осмотрительным, – согласилась я. – Или Красавчик принц спустит на тебя собак, когда ты в следующий раз явишься в гости.
Следуя своему плану быть в курсе дел Карла, Джейми еженедельно наносил дежурные визиты в маленькую резиденцию на Монмартре.
Джейми скупо улыбнулся.
– Ага. Что касается его высочества и сторонников якобитов, я – верный поборник дела Стюартов. И до тех пор, пока Карла Стюарта не принимают при дворе, а меня – да, вероятность того, что он узнает, о чем я там болтаю, невелика. Якобиты в Париже, как правило, держатся особняком. Прежде всего, у них нет денег, чтобы появляться в светских кругах. А у нас есть, благодаря Джареду.
Джаред согласился – по совершенно иным причинам – с предложением Джейми расширить сферу обычных деловых встреч Джареда, так чтобы французская знать и главы богатых банковских семей могли проторить дорожку к нашей двери, дабы соблазниться и одуреть от рейнских вин, приятных разговоров, изысканных развлечений и большого количества хорошего шотландского виски, который Мёртаг последние две недели переправлял через Ла-Манш и по суше в наши погреба.
– Их привлекает любого сорта зрелище, понимаешь, – говорил Джейми, набрасывая схему на обороте стишка, описывающего непристойную любовную связь между графом де Севиньи и супругой министра сельского хозяйства. – Вся знать думает только о внешности. Так что для начала нам надо предоставить им что-нибудь любопытное, на чем можно остановить взгляд.
Судя по ошеломленному выражению его лица сейчас, начать мне удалось хорошо. Я немного прошлась скользящей походкой, отчего огромная верхняя юбка закачалась, словно колокол.
– Неплохо, правда? – спросила я. – Во всяком случае, очень заметное.
Он наконец обрел дар речи.
– Заметное? – прохрипел он. – Заметное? Боже, я вижу каждый твой дюйм, вплоть до третьего ребра!
Я глянула вниз.
– Нет, не видишь. Под кружевом не я, а отделка из белого шармёза¹⁵².
– Ну да, а похоже на тебя!
Он подошел ближе, наклонившись, чтобы рассмотреть лиф платья. И заглянул мне в вырез.
– Господи, мне видно все до твоего пупка! Ты же не собираешься появиться на людях в таком виде!
При этих словах я слегка ощетинилась. Мне и самой было немного не по себе из-за преобладающей откровенности платья, несмотря на модные эскизы, которые показала мне портниха. Но реакция Джейми вынудила меня защищаться и, следовательно, бунтовать.
– Ты велел мне выглядеть заметнее, – напомнила я ему. – И это ровным счетом ничто в сравнении с последними веяниями придворной моды. Поверь, я буду олицетворением скромности по сравнению с мадам де Периньон и герцогиней де Руан, – я уперла руки в бедра и смерила его ледяным взглядом. – Или ты хочешь, чтобы я появилась при дворе в своем зеленом бархате?
Джейми отвел глаза от декольте и поджал губы.
– Мфм, – буркнул он, выглядя типичным шотландцем.
Стараясь прийти к согласию, я подошла поближе и положила руку ему на плечо.
– Ну же, – сказала я. – Ты уже бывал при дворе, наверняка знаешь, как одеваются дамы. Тебе известно, что по тем меркам это не такая уж крайность.
Он глянул на меня сверху вниз и улыбнулся, слегка пристыженный.
– Да, – подтвердил он. – Да, верно. Просто… ну, ты же моя жена, Сассенах. Я не хочу, чтобы другие мужчины смотрели на тебя так, как я смотрел на тех дам.
Я рассмеялась и обхватила его руками за шею, притягивая для поцелуя. Он обнял меня за талию, его большие пальцы бессознательно поглаживали мягкий красный шелк там, где тот облегал мой торс. Его прикосновение переместилось выше, скользя по гладкой ткани к загривку. Другой рукой он обхватил мягкую выпуклость моей груди, приподнимавшейся над стягивающим корсетом, – чувственно свободную под единственным слоем прозрачного шелка. Наконец он отпустил меня и выпрямился, с сомнением качая головой.
– Думаю, тебе придется надеть его, Сассенах, но, ради Христа, будь осторожна.
– Осторожна? С чем?
Рот его скривился в горестной усмешке.
– Боже, женщина, ты хоть представляешь, как выглядишь в этом платье? Из-за него мне хочется тут же совершить изнасилование. А эти проклятые лягушатники не обладают моей сдержанностью, – он слегка нахмурился. – А ты не могла бы… прикрыться хотя бы сверху?
Он неопределенно повел большой ладонью в районе собственного кружевного жабо, скрепленного булавкой с рубином.
– С… рюшами или чем-то в этом роде? Шейным платком?
– Мужчины, – заявила я ему, – не имеют ни малейшего представления о моде. Но не беспокойся. Портниха утверждает, что веер предназначен именно для этого.
Жестом, на оттачивание которого ушло пятнадцать минут тренировки, я раскрыла веер, отделанный кружевом в тон, и соблазнительно помахала им возле бюста.
Джейми задумчиво моргнул, глядя на это представление, затем развернулся, чтобы забрать мой плащ из платяного шкафа.
– Сделай мне одно одолжение, Сассенах, – сказал он, накидывая тяжелый бархат мне на плечи. – Возьми веер побольше.





Если говорить о привлечении внимания, платье имело безоговорочный успех. Если говорить о влиянии на кровяное давление Джейми, то оно было чуть более неоднозначным.
Он покровительственно нависал возле моего локтя, свирепо глядя на любого мужчину, который смотрел в мою сторону, пока Аннализ де Марийяк, заметившая нас с другого конца комнаты, не подплыла к нам; ее тонкие черты озаряла приветливая улыбка. Я почувствовала, как на моем собственном лице улыбка застывает. Аннализ де Марийяк была – по его словам – «знакомой» Джейми, по прежнему месту жительства в Париже. К тому же она была красива, обаятельна и удивительно миниатюрна.
– Mon petit sauvage!¹⁵³ – приветствовала она Джейми. – Я должна вас кое с кем познакомить. Вернее, их сразу несколько.
Словно фарфоровая куколка, она склонила голову в сторону группы мужчин, собравшихся в углу вокруг шахматного столика и о чем-то горячо спорящих. Я узнала герцога Орлеанского и Жерара Гобелена, известного банкира. Значит, компания влиятельная.
– Идемте, сыграете с ними в шахматы, – настаивала Аннализ, положив напоминающую мотылька ладонь на руку Джейми. – Там подходящее место для встречи с его величеством, позже.
Ожидалось, что король появится после ужина, на котором ему прислуживала свита, где-то через час или два. Тем временем гости бродили туда-сюда, беседуя, любуясь полотнами на стенах, флиртуя за веерами, поглощая конфи¹⁵⁴, тарталетки и вино и исчезая через более или менее разумные промежутки времени в странных маленьких альковах за занавесками. Они были так хитро вписаны в панельную отделку комнат, что вы их почти не замечали, если только не подходили достаточно близко, чтобы услышать доносящиеся изнутри звуки.
Джейми колебался, и Аннализ потянула чуть сильнее.
– Идемте, – настаивала она. – За свою даму не бойтесь, – она окинула оценивающим взглядом мое платье, – одна она пробудет недолго.
– Этого я и боюсь, – пробормотал Джейми себе под нос. – Тогда ладно, подождите минутку.
Он мгновенно высвободился из объятий Аннализ и наклонился, чтобы прошептать мне на ухо:
– Если найду тебя в одном из этих альковов, Сассенах, мужчина, с которым ты будешь, – покойник. А что касается тебя…
Его руки бессознательно потянулись к поясу для меча.
– О нет, ничего подобного, – возразила я. – Ты поклялся на дирке, что никогда больше меня не ударишь. Какова цена священного железа, а?
Неохотная усмешка растянула его губы.
– Нет, бить я тебя не стану, как бы мне этого ни хотелось.
– Хорошо. Что же ты тогда собираешься делать? – поддразнивая, спросила я.
– Что-нибудь придумаю, – как-то мрачновато ответил он. – Не знаю что, но тебе вряд ли понравится.
И, бросив последний свирепый взгляд по сторонам и собственнически сжав мое плечо, он позволил Аннализ увести себя, подобно маленькому, но полному энергии буксиру, тянущему упирающуюся баржу.
Аннализ оказалась права. Более не сдерживаемые недружелюбным видом Джейми, придворные джентльмены набросились на меня, как стая попугаев на спелый плод маракуйи.
Мне неоднократно лобызали руку и подолгу ее не отпускали, говорили десятки цветистых комплиментов, и бесконечной вереницей подносили кубки с пряным вином. Через полчаса у меня заныли ноги. И лицо тоже, от улыбок. И рука, от обмахивания веером.
Пришлось выразить Джейми некую признательность за его несговорчивость в вопросе с веером. Уступив его чувствам, я захватила самый большой, что у меня имелся, – громадину длиной в фут, на котором были изображены шотландские олени, скачущие по вереску. Джейми критически отнесся к художественному оформлению, но размер одобрил. Грациозно отмахнувшись от знаков внимания пылкого юнца в фиолетовом, я расправила веер под подбородком, чтобы уберечься от крошек, и откусила кусочек тоста с лососем.
И не только от крошек тоста. Хотя Джейми, со своего наблюдательного пункта в футе надо мной, утверждал, что может видеть мой пупок, мой пуп был по большому счету защищен от пристального внимания французских придворных, большинство из которых были ниже меня ростом. Однако…
Я часто с удовольствием уютно устраивалась на груди у Джейми, удобно уткнувшись носом в небольшую впадинку в центре. Несколько низкорослых и смелых душ среди моих воздыхателей, казалось, стремились получить удовольствие от подобного опыта, и я без устали обмахивалась веером с таким усилием, что сдувала с их лица кудри, или, если этого оказывалось недостаточно для того, чтобы отбить у них охоту, захлопывала веер и энергично стучала им по голове.
Немалым облегчением было услышать, как лакей возле двери вдруг вытянулся и нараспев произнес:
– Sa Majesté, Le Roi Louis! ¹⁵⁵
Хотя король и пробуждался на рассвете, по-видимому, расцветал он к вечеру. Немногим выше моих пяти футов шести дюймов, Людовик вошел с величавостью куда более высокого мужчины, поглядывая направо и налево, кивая в знак милостивейшего признания своим склонившимся подданным.
«Вот это, – подумала я, оглядывая его, – более чем согласуется с моими представлениями о том, как должен выглядеть король». Не отличаясь особой красотой, он вел себя так, будто был красавцем; впечатление усиливалось не только великолепием его наряда, но и отношением окружающих. Он надел парик, зачесанный назад по последней моде, а его камзол был скроен из бархата, сплошь расшитого сотнями легкомысленных шелковых бабочек. Вырез посередине открывал жилет из роскошного шелка кремового цвета с бриллиантовыми пуговицами, под стать широким пряжкам в форме бабочек на туфлях.
Темные, полуприкрытые глаза нетерпеливо скользили по толпе, а надменный бурбонский нос был вздернут, словно вынюхивал что-то интересное.
Одетый в килт и плед, но в камзоле и жилете из плотного желтого шелка, с распущенными по плечам пламенеющими волосами и единственной маленькой косичкой по старинному шотландскому обычаю, Джейми определенно отвечал требованиям. По крайней мере, я решила, что именно Джейми привлек внимание короля, поскольку Le Roi Louis целенаправленно сменил направление и устремился к нам, раздвигая толпу перед собой, как волны Красного моря. Мадам Нель де Ля-Турнель, которую я узнала на одном из предыдущих приемов, следовала за ним по пятам, как динги в кильватере.
О красном платье я забыла; его величество остановился прямо напротив меня и отвесил изысканный поклон, приложив руку к талии.
– Chère Madame!¹⁵⁶ – сказал он. – Мы очарованы!
Я услышала, как Джейми глубоко вздохнул, а затем шагнул вперед и поклонился королю.
– Позвольте представить мою жену, ваше величество – миледи Брох-Туарах.
После чего выпрямился и отступил на шаг. Увлеченная быстрыми движениями пальцев Джейми, я с минуту непонимающе таращилась на него, прежде чем внезапно поняла, что он подает мне знак присесть в реверансе.
Я машинально опустилась, изо всех сил стараясь не отрывать глаз от пола и гадая, куда буду смотреть, когда поднимусь. Мадам Нель де Ля-Турнель стояла прямо за Людовиком, наблюдая за представлением со слегка скучающей миной на лице. Сплетники поговаривали, что «Нель» являлась нынешней фавориткой Людовика. Согласно последней моде, она была одета в платье с вырезом ниже обеих грудей и кусочком газа поверх, который явно предназначался для придания формы, поскольку никак не мог служить ни для защиты от холода, ни для прикрытия чего-либо.
Однако меня смутило не платье и не открывавшиеся за ним виды. Груди «Нель», хотя и были вполне приличного размера, приятных пропорций и увенчаны большими коричневатыми ареолами, дополнительно оказались декорированы парой украшений для сосков, из-за чего оправа отошла на второй план. Парочка инкрустированных бриллиантами лебедей с рубиновыми глазками тянули шеи друг к другу, ненадежно раскачиваясь на своих золотых, выгнутых дугой насестах. Мастерство исполнения было превосходным, а материалы – потрясающими, но тот факт, что каждое золотое кольцо проходило сквозь сосок, вызывал у меня дурноту. Сами соски были порядком вывернуты, но сей факт маскировали большие жемчужины, прикрывавшие каждый и болтавшиеся на тонкой золотой цепочке, которая вилась петлей по всему основному кольцу.
Покраснев и закашлявшись, я поднялась и, сумев-таки извиниться, попятилась, вежливо покашливая в носовой платок. Я ощутила чье-то присутствие позади и остановилась очень вовремя, чтобы не врезаться спиной в Джейми, который наблюдал за любовницей короля, даже не пытаясь создать видимость тактичного безразличия.
– Она говорила Мари д’Арбанвиль, что проколы ей делал мэтр Раймон, – заметила я еле слышно.
Он не отвел зачарованного взгляда.
– Мне стоит записаться на прием? – спросила я. – Мне кажется, он сделал бы такое для меня, если бы я поделилась с ним рецептом укрепляющего с тмином.
Джейми наконец посмотрел на меня. Ухватив за локоть, он повел меня к алькову с закусками.
– Если ты хотя бы заговоришь с мэтром Раймоном, – прошипел он уголком рта, – я сам их тебе проткну – своими зубами.
Король к этому времени удалился в салон Аполлона, пространство, освободившееся после его ухода, быстро заполнилось другими прибывшими из зала для ужина. Увидев, что Джейми отвлекся на разговор с месье Жене, главой богатой семьи судовладельцев, я украдкой огляделась в поисках места, где можно было бы ненадолго снять туфли.
Поблизости оказалась одна из ниш, и, судя по звукам, она не была занята. Я отослала навязчивого поклонника принести еще вина, а затем, быстро оглянувшись, скользнула в альков.
Обставлен он был явно с намеком: кушетка, маленький столик и пара стульев – на мой критический взгляд более подходящих для того, чтобы отложить одежду, чем для того, чтобы сидеть. Тем не менее я села, сняла туфли и с облегченным вздохом закинула ноги на другой стул.
Слабое позвякивание колец на занавесках за моей спиной возвестило о том, что мое исчезновение все-таки не осталось незамеченным.
– Мадам! Наконец-то мы одни!
– Да, к сожалению, – вздохнув, отозвалась я.
Я решила, что это один из бесчисленных графов. Но нет, этот оказался виконтом; кто-то ранее представил его мне как виконта де Рамбо. Из коротышек. Мне показалось, я вспомнила, как его маленькие глазки-бусинки одобрительно поблескивали на меня из-под краешка веера.
Не теряя времени, он проворно скользнул на второй стул, положив мои ноги к себе на колени. И страстно прижал мои обтянутые шелковыми чулками пальцы к паху.
– Ах, ma petite¹⁵⁷! Какая хрупкость! Ваша красота сводит меня с ума!
Я подумала, что должно быть, если ему мерещилось, будто у меня исключительно хрупкие ступни. Поднеся одну из них к губам, он прикусил пальцы.
– C’est un cochon qui vit dans la ville, c’est un cochon qui vit… ¹⁵⁸
Я выдернула ступню из его цепкой хватки и поспешно встала, хотя просторные нижние юбки мне несколько мешали.
– Кстати, о cochons, что живут в городе, – весьма нервно заметила я, – не думаю, что мой муж хоть сколько-нибудь обрадуется, обнаружив вас здесь.
– Ваш муж! Фи! – он отмахнулся от Джейми легким движением руки. – Уверен, какое-то время он будет занят. А пока кота нет… иди ко мне, ma petite souris¹⁵⁹, позволь услышать твой писк.
Вероятно, намереваясь взбодриться перед активными действиями, виконт достал из кармана покрытую эмалью табакерку, ловко насыпал на тыльную сторону ладони ряд темных крупинок и утонченно втянул их ноздрями.
Он глубоко вдохнул, поблескивая глазами в предвкушении, а потом, когда занавеска под звон медных колец вдруг отодвинулась в сторону, резко дернул головой. Отвлеченный от цели вторжением, виконт весьма ядрёно чихнул прямо мне на грудь.
Я взвизгнула.
– Вы омерзительны! – выпалила я и хлестнула его по лицу сложенным веером.
Виконт отшатнулся, глаза его наполнились слезами. Он споткнулся о мои туфли девятого размера, которые валялись на полу, и повалился головой вперед в объятия Джейми, стоящего в дверном проеме.





– Что ж, ты в самом деле привлек особое внимание, – заметила я наконец.
– Вот еще! – отозвался он. – Этому salaud¹⁶⁰ повезло, что я не оторвал ему голову и не заставил ее сожрать.
– Ну, это было бы увлекательное зрелище, – сухо согласилась я. – Хотя окунуть его в фонтан – тоже недурно.
Он поднял глаза, хмурая мина сменилась неохотной усмешкой.
– Ну да. В конце концов, я же не утопил этого типа.
– Уповаю на то, что виконт оценил твою сдержанность.
Он в очередной раз фыркнул. Он стоял в центре гостиной, являющейся частью небольших апартаментов во дворце, которые король, перестав смеяться, выделил нам, настояв на том, чтобы сегодня вечером мы даже не думали о возвращении в Париж.
– И потом, mon chevalier¹⁶¹, – сказал он, оглядывая на террасе крупную, промокшую фигуру Джейми, – нам бы крайне не хотелось, чтобы вы простудились. Уверен, что в таком случае двор был бы лишен многих развлечений, и мадам никогда бы мне этого не простила. Не правда ли, дорогая?
Он протянул руку и игриво ущипнул мадам де Ля-Турнель за сосок.
Его любовница казалась слегка раздраженной, но послушно улыбнулась. Однако я заметила, что как только внимание короля отвлекалось, ее взгляд задерживался на Джейми. Что ж, должна признать, он производил впечатление, когда в свете факелов стоял весь мокрый в прилипшей к телу одежде. Но это не означало, что мне подобное нравилось.
Он стянул с себя мокрую рубашку и бросил ее в пропитанную влагой кучу. Без нее он выглядел еще лучше.
– Что касается тебя, – начал он, устремив на меня зловещий взгляд, – разве я не велел тебе держаться подальше от этих альковов?
– Да. Но в целом, миссис Линкольн, как вам пьеса?¹⁶² – вежливо спросила я.
– Что? – он уставился на меня так, будто я здесь и сейчас сошла с ума.
– Не обращай внимания, это немного не укладывается в твою систему отсчета. Я только хотела спросить, встретил ли ты кого-нибудь полезного до того, как явился защищать свои супружеские права?
Он энергично растер волосы полотенцем, сдернутым с рукомойника.
– О да. Сыграл партию в шахматы с месье Дюверне. Еще и побил его, чем разозлил.
– О-о, звучит многообещающе. И кто такой месье Дюверне?
Ухмыляясь, он бросил мне полотенце.
– Министр финансов Франции, Сассенах.
– А-а. И ты доволен, потому что разозлил его?
– Он зол сам на себя за то, что проиграл, Сассенах, – объяснил Джейми. – Теперь не успокоится, пока не побьет меня. Он придет к нам домой в воскресенье, снова играть.
– Ловко сработано! – заметила я. – И во время игры ты сможешь убедить его, что будущее Стюартов крайне туманно, и внушить, что Людовику не стоит помогать им финансово, кровный он родственник или нет.
Он кивнул, обеими руками зачесывая назад мокрые волосы. Огонь еще не разжигали, и он слегка дрожал.
– Где ты научился играть в шахматы? – с любопытством спросила я. – Я и не знала, что ты умеешь.
– Колум Маккензи научил, – ответил он. – Когда мне было шестнадцать, и я год провел в замке Леох. У меня были преподаватели по французскому и немецкому языкам, математике и тому подобному, но каждый вечер на час я поднимался в комнату Колума, чтобы поиграть в шахматы. Хотя, чтобы побить меня, ему целый час был и не нужен, – уныло добавил он.
– Неудивительно, что ты хорошо играешь, – сказала я.
Дядя Джейми Колум, жертва уродующей болезни, из-за которой тот потерял большую долю подвижности, восполнял это умом, что посрамил бы Макиавелли¹⁶³.
Джейми встал и расстегнул пояс для меча, следя за мной прищуренным взглядом.
– Не думай, будто я не понимаю, что ты задумала, Сассенах. Меняешь тему и льстишь, точно куртизанка. Разве я не предупреждал тебя насчет этих альковов?
– Ты сказал, что не собираешься бить меня, – напомнила я, на всякий случай чуть глубже вжимаясь в кресло.
Он снова фыркнул, швырнув пояс для меча на комод и отбросив килт к промокшей рубашке.
– Неужели я похож на человека, который будет бить беременную женщину? – требовательно спросил он.
Я с сомнением смерила его взглядом. Совершенно голый, с мокрым клубком рыжих волос и белыми шрамами, все еще видимыми на теле, он выглядел так, будто только что спрыгнул с корабля викингов, помышляя о насилии и грабежах.
– Вообще-то, ты выглядишь способным практически на все, – ответила я. – Что касается альковов, – да, ты предупреждал. Наверное, мне стоило выйти на улицу, чтобы снять туфли, но откуда мне было знать, что этот идиот увяжется за мной и начнет кусать мне пальцы? И если ты не намерен бить меня, тогда что ты задумал?
Я крепко вцепилась в подлокотники кресла.
Он улегся на кровать и ухмыльнулся.
– Сними это развратное платье, Сассенах, и иди в постель.
– Зачем?
– Что ж, поколотить тебя или окунуть в фонтан я не могу, – он пожал плечами. – Я хотел устроить тебе страшную взбучку, но не уверен, что глаза не закроются раньше.
Он невероятно широко зевнул, после чего моргнул и снова ухмыльнулся.
– Напомни мне сделать это утром, а?

– Лучше, нет? – темно-синие глаза Джейми омрачились беспокойством. – Разве это хорошо, что тебя так часто тошнит, Сассенах?
Я откинула волосы с потных висков и промокнула лицо влажным полотенцем.
– Не знаю, хорошо ли это, – слабо пробормотала я, – но я хотя бы надеюсь, что это нормально. Некоторых женщин тошнит до самого конца.
Не самая приятная мысль в данный момент.
Джейми глянул не на ярко расписанные часы на столе, а, как обычно, в окно, на солнце.
– Ты вполне хорошо себя чувствуешь, чтобы спуститься к завтраку, Сассенах, или стоит попросить горничную принести что-нибудь на подносе?
– Нет. Со мной уже все в порядке.
И так оно и было. Утреннее недомогание проявлялось странным образом: как только неумолимая тошнота брала надо мной верх, через минуту или две я чувствовала себя совершенно здоровой.
– Дай только рот прополощу.
Когда я склонилась над тазом, ополаскивая лицо прохладной водой, раздался стук в дверь апартаментов. Вероятно, слуга, которого послали в парижский особняк, чтобы он принес нам чистую одежду, подумалось мне.
Однако, к моему удивлению, это оказался придворный с письменным приглашением на обед.
– Его величество обедает сегодня с английским аристократом, – объяснил придворный, – недавно прибывшим в Париж. Его величество пригласили на обед несколько видных английских торговцев из Сите¹⁶⁴, чтобы составить его светлости герцогу компанию из числа соотечественников. И кто-то обратил внимание его величества, что мадам, ваша жена, тоже английская леди, и потому следует пригласить и ее.
– Хорошо, – ответил Джейми, бросив на меня быстрый взгляд. – Можете передать его величеству, что мы сочтем за честь остаться.
Вскоре после этого прибыл Мёртаг, как всегда угрюмый, с огромным свертком чистой одежды и моим медицинским сундучком, который я просила привезти. Джейми увел его в гостиную, чтобы дать распоряжения на день, я же тем временем торопливо натянула чистое платье, впервые немного пожалев о том, что отказалась нанять горничную. От того, что я спала в тесных объятиях большого мокрого шотландца, состояние моих волос, и так неизменно непослушных, не улучшилось: буйные спутанные пряди торчали в разные стороны, сопротивляясь любым попыткам укротить их щеткой и расческой.
Наконец я вышла, порозовевшая и сердитая от усилий, но с шевелюрой, приведенной в некое подобие порядка. Джейми посмотрел на меня и пробормотал себе под нос что-то насчет ежей, но перехватил в ответ испепеляющий взгляд, и у него хватило ума заткнуться.
Прогулка среди цветников и фонтанов дворцовых садов во многом помогла мне восстановить душевное равновесие. Листвы на большинстве деревьев еще не было, но день для конца марта выдался неожиданно теплым, и от набухающих почек на ветках исходил зеленый и пряный аромат. Почти осязаемо ощущалось, как в высоких каштанах и тополях, окаймлявших дорожки и укрывавших сотни беломраморных статуй, пробуждаются древесные соки.
Я задержалась возле статуи полуодетого мужчины с виноградной гроздью в волосах и флейтой у губ. Крупная шелковистая козочка жадно вгрызалась в виноградины, каскадом свисавшие с мраморных складок ткани.
– Кто это? – спросила я. – Пан¹⁶⁵?
Джейми, улыбаясь, покачал головой. Он был одет в старый килт и поношенный, хотя и удобный камзол, но для меня выглядел намного лучше, чем пышно разряженные придворные, что проходили мимо нас щебечущими группками.
– Нет, думаю, где-нибудь неподалеку есть статуя Пана, но это не она. Это один из четырех гуморов¹⁶⁶ человека.
– Да уж, выглядит он довольно уморным, – заметила я, глянув на улыбающегося друга козы.
Джейми засмеялся.
– Ты же врач, Сассенах! Не в том смысле. Неужели ты не знаешь о четырех гуморах, из которых состоит организм человека? Это Кровь, – он ткнул во флейтиста, затем указал дальше по тропинке, – а там Черная желчь.
То был высокий мужчина в чем-то вроде тоги, державший в руках раскрытую книгу.
Джейми показал на другую сторону тропинки.
– А вон там Желтая желчь, – голый и мускулистый молодой человек, который, естественно, свирепо хмурился, не обращая внимания на мраморного льва, готового метко укусить его за ногу, – и Флегма.
– Неужели серьезно?
Флегма, бородатый джентльмен в заломленной шляпе, стоял, скрестив руки на груди, а у ног его лежала черепаха.
– Хм, – высказалась я.
– Или врачи в ваше время не слышали о гуморах?
– Нет, – ответила я. – Зато у нас есть микробы.
– Правда? Микробы, – пробормотал он под нос, пробуя слово на вкус, перекатывая его на языке с шотландским грассированием¹⁶⁷, отчего оно звучало до крайности зловеще. – Микррробы. И на что похожи микробы?
Я глянула на изображение Америки, достигшей брачного возраста девы в юбке и головном уборе из перьев, с крокодилом у ног.
– Ну, из них вряд ли получились бы такие живописные статуи, – ответила я.
Крокодил у ног Америки напомнил мне лавку мэтра Раймона.
– Ты всерьез говорил, что не хочешь, чтобы я ходила к мэтру Раймону? – спросила я. – Или ты просто не хочешь, чтобы я прокалывала соски?
– Я совершенно определенно не хочу, чтобы ты прокалывала соски, – решительно заявил он, схватив меня за локоть и подгоняя вперед, чтобы я не черпала неподобающего вдохновения в обнаженных грудях Америки. – И нет, я не хочу, чтобы ты ходила к мэтру Раймону тоже. Об этом человеке ходят слухи.
– В Париже обо всех ходят слухи, – заметила я, – и готова поспорить, что мэтр Раймон знает о каждом.
Джейми кивнул, волосы блеснули в бледном свете весеннего солнца.
– О, скорее всего. Но мне кажется, я смогу узнать все, что нужно, в тавернах и гостиных. Говорят, мэтр Раймон занимает место в определенном кругу, и это не сторонники якобитов.
– В самом деле? Кто же тогда?
– Каббалисты и оккультисты. Возможно, колдуны.
– Джейми, ты же не всерьез беспокоишься из-за колдунов и демонов, правда?
Мы добрались до той части садов, которая была известна как «Зеленый ковер». В эту раннюю весеннюю пору зелень огромной лужайки приобрела лишь едва заметный оттенок, но люди нежились на ней, воспользовавшись редким теплым днем.
– Не из-за колдунов, нет, – сказал он наконец, отыскав местечко возле живой изгороди из форзиции и усаживаясь на траву. – Разве что, из-за графа Сен-Жермена.
Мне вспомнился взгляд темных глаз графа Сен-Жермена в Гавре, и я поежилась, несмотря на солнце и накинутую шерстяную шаль.
– Думаешь, он связан с мэтром Раймоном?
Джейми пожал плечами.
– Не знаю. Но это ты пересказывала мне слухи о Сен-Жермене, верно? И если мэтр Раймон принадлежит к этому кругу – тогда, мне кажется, тебе следует держаться от него подальше, Сассенах, – он одарил меня кривой полуулыбкой. – В конце концов, я бы предпочел, чтобы мне не пришлось снова спасать тебя от костра.
Тени под деревьями напомнили мне о ледяном мраке ямы для воров в Крейнсмуире, и я вздрогнула и придвинулась ближе к Джейми, ближе к солнечному свету.
– Я бы тоже предпочла, чтобы тебе не пришлось.
На траве под цветущим кустом форзиции голуби обхаживали самок. Придворные дамы и джентльмены производили аналогичные действия на дорожках, что вели через парк скульптур. Главное отличие состояло в том, что голуби вели себя при этом тише.
Видение в муаровом шелке цвета морской волны прогуливалось туда-сюда возле нашего пристанища, громко восторгаясь божественностью спектакля накануне вечером. Три сопровождавшие его дамы, хотя и не столь впечатляющие, преданно вторили его мнению.
– Бесподобно! Совершенно бесподобный голос у ла Куэль!
– О, бесподобно! Да, великолепно!
– Восхитительно, восхитительно! Бесподобно – вот единственное подходящее для этого слово!
– О да, бесподобно!
Голоса – все четыре – звучали пронзительно, подобно гвоздям, что выдергивают из дерева. В отличие от них, голубь-кавалер, крутившийся в нескольких футах от моего носа, издавал низкое и сладкозвучное воркование, превратившееся из глубокого любовного рокота в хриплый свист, когда он надул грудку и несколько раз поклонился, возложив свое сердце к ногам возлюбленной, которая пока казалась совершенно равнодушной.
Я перевела взгляд с голубя на разодетого в аквамариновый атлас придворного, который кинулся назад, чтобы подхватить отделанный кружевом носовой платок, игриво брошенный в качестве приманки одной из его давешних спутниц.
– Дамы зовут его L’Andouille, – заметила я. – Интересно, почему?
Джейми сонно хмыкнул и приоткрыл один глаз, чтобы глянуть вслед удаляющемуся придворному.
– Мм? А, Колбаска. Это значит, что он не в состоянии удержать своего Роджера в штанах. Ну ты понимаешь, всякого рода… дамы, лакеи, куртизанки, пажи. Комнатные собачки тоже, если слухи не врут, – добавил он, косясь в сторону скрывшегося шелка цвета морской волны, куда теперь направлялась придворная дама, бережно прижимая к своей пышной груди мохнатый белый сверток. – Неосмотрительно, так-то. Я бы не стал рисковать своим и приближаться ко всем этим маленьким тявкающим комочкам шерсти.
– Своим Роджером? – забавляясь, спросила я. – Я слышала, что иногда его называют Питером. А янки, по какой-то непонятной причине, привыкли звать свои Диком. Как-то я обозвала пациента, который меня дразнил, «Умным Диком», так у него чуть швы не разошлись от смеха.
Джейми и сам засмеялся, с наслаждением потягиваясь под теплым весенним солнцем. Он пару раз моргнул и, ухмыляясь, перекувырнулся.
– Ты действуешь на меня почти так же, Сассенах, – сказал он.
Я откинула ему волосы со лба и поцеловала между глаз.
– Зачем мужчины дают ему имена? – спросила я. – В смысле, Джон Томас. Или Роджер, если уж на то пошло. Женщины так не делают.
– Не делают? – заинтересованно спросил Джейми.
– Нет, конечно. Тогда бы я назвала свой нос Джейн.
Он расхохотался, и грудь его задвигалась вверх и вниз. Я перекатилась на него сверху, упиваясь ощущением его твердого тела подо мной. Прижалась бедрами, но слои разделяющих нас нижних юбок сделали это скорее выразительным жестом, нежели чем-либо еще.
– Ну, – рассудительно заметил Джейми, – в конце концов, твоя не поднимается и не опускается сама по себе и не стоит независимо от твоих личных желаний в этом вопросе. Во всяком случае, насколько мне известно, – добавил он, вопросительно приподняв одну бровь.
– Нет, слава Богу, так не бывает. Интересно, французы называют свои «Пьером»? – спросила я, бросив взгляд на проходящего мимо щеголя в муаровом наряде из зеленого бархата.
Джейми разразился таким смехом, что голуби испуганно вспорхнули с куста форзиции. Они с негодованием захлопали крыльями, разбрасывая за собой пучки серого пуха. Пушистая белая болонка, до сих пор довольствовавшаяся тем, что нежилась в объятиях своей хозяйки, будто комок тряпья, тут же прониклась осознанием своей сферы ответственности. Она выскочила из своего теплого гнездышка, как шарик для пинг-понга, и с энтузиазмом пустилась в погоню за голубями, безудержно лая, а ее хозяйка с таким же воплем последовала за ней.
– Не знаю, Сассенах, – отозвался он, придя в себя ровно настолько, чтобы вытереть слезы с глаз. – Единственный француз, от которого я что-то слышал, называл его Жоржем.
– Жорж!¹⁶⁸ – повторила я довольно громко, чем привлекла внимание небольшой компании проходящих мимо придворных.
Один из них, невысокий, но бодрый экземпляр в величественном черном наряде с декоративными прорезями из белого атласа, остановился рядом и низко поклонился, подметая шляпой землю у моих ног. Один глаз по-прежнему был заплывшим, а на переносице виднелся багровый след, но его манера держаться не изменилась.
– A votre service¹⁶⁹, мадам, – сказал он.





Я бы, возможно, сдержалась, если бы не эти чертовы соловьи. В обеденном зале было жарко и тесно от придворных и зевак, одна из косточек корсета в моем платье оторвалась и яростно колола под левую почку каждый раз, когда я делала вдох, и меня мучило самое распространенное поветрие беременности – позывы к мочеиспусканию каждые несколько минут. И все же я бы сдержалась. К тому же, выходить из-за стола раньше короля считалось серьезным нарушением правил хорошего тона, даже несмотря на то, что обед был обычным делом по сравнению с официальными ужинами, принятыми в Версале, – по крайней мере, так мне дали понять. Однако «обычный» – понятие относительное.
Согласна, сдобренных специями пикулей было всего три вида, а не восемь. И один суп – прозрачный, не густой. Оленину просто зажарили, а не поднесли en brochette¹⁷⁰, и рыбу, хотя и вкусно припущенную в вине, подали в виде филе, а не целиком, верхом на волне заливного из креветок.
Однако, словно недовольный такой крестьянской простотой, один из шеф-поваров приготовил восхитительную hors d’oeuvre¹⁷¹ – гнездо, искусно сооруженное из полосок теста, украшенное настоящими веточками цветущей яблони, на краешке которого примостилась парочка соловьев, ощипанных и обжаренных, начиненных яблоком и корицей, а затем заново облаченных в перья. А в гнезде находилось целое семейство птенцов, крошечные обрубки распростертых крыльев подрумянились и стали хрустящими, нежная, лишенная перьев кожица блестела от меда, зачерненные рты были приоткрыты, чтобы явить слабый след начинки из миндальной пасты внутри.
После торжественного обхода стола, дабы продемонстрировать его публике, – под аккомпанемент восхищенных возгласов всех присутствующих – изысканное блюдо поставили перед королем, который отвлекся от разговора с мадам де Ля-Турнель ровно на столько, чтобы выдернуть из гнезда одного из птенцов и отправить его в рот.
«Хруп, хруп, хруп», – раздавалось у Людовика на зубах. Как загипнотизированная, я наблюдала, как подрагивают мышцы его горла, и ощущала, как обломки мелких костей скользят по моему собственному пищеводу. Окрашенные коричневым пальцы небрежно потянулись за очередным детенышем.
В этот момент я пришла к выводу, что, вероятно, есть вещи и похуже, чем оскорбить его величество, встав из-за стола, и обратилась в бегство.
Через несколько минут, поднимаясь с колен среди кустарника, я услышала за спиной звук. Ожидая встретить взгляд справедливо разгневанного садовника, я виновато развернулась и встретилась взглядом с разгневанным мужем.
– Черт подери, Клэр, тебе обязательно постоянно это делать? – потребовал он объяснений.
– Одним словом – да, – ответила я, в изнеможении опускаясь на бортик декоративного фонтана.
Мои ладони стали влажными, и я провела ими по юбке.
– Думаешь, я делаю это ради забавы?
Я почувствовала головокружение и закрыла глаза, пытаясь восстановить утробный баланс до того, как свалюсь в фонтан.
Тут же мне на поясницу легла рука, и я то ли привалилась, то ли упала в его объятия, когда он сел со мной рядом и обнял меня.
– О Боже! Прости, mo nighean donn! Тебе лучше, Клэр?
Я отстранилась настолько, чтобы посмотреть на него снизу вверх, и улыбнулась.
– Я в порядке. Только немного кружится голова, вот и все.
Я протянула руку и попыталась разгладить глубокую морщинку озабоченности у него на лбу. Он тоже улыбнулся, но морщинка никуда не делась, – тонкая вертикальная складка между густыми песочными изгибами его бровей. Он окунул руку в фонтан и провел ею по моим щекам. Должно быть, вид у меня был довольно бледный.
– Мне жаль, – добавила я. – Серьезно, Джейми, я ничего не могу с этим поделать.
Его мокрая рука ободряюще сдавила мой затылок, сильная и уверенная. Мелкие брызги из пасти пучеглазого дельфина покрыли мои волосы каплями.
– Ай, не обращай на меня внимания, Сассенах. Я не хотел на тебя срываться. Просто… – он беспомощно повел рукой, – …просто чувствую себя бестолковым тупицей. Вижу, как ты страдаешь, знаю, что сотворил это с тобой, а помочь тебе вообще ничем не могу. Так что взамен упрекаю тебя, выхожу из себя и на тебя рычу… почему ты просто не пошлешь меня к дьяволу, Сассенах? – выпалил он.
Вцепившись в его руку, я рассмеялась так, что у меня заболели бока под тугим корсетом.
– Иди к черту, Джейми, – выдавила я наконец, вытирая глаза. – Отправляйся прямо в ад. Минуя поле «Старт» и не получая двухсот долларов.¹⁷² Вот так. Теперь тебе лучше?
– Ага, определенно, – ответил он, лицо его просветлело. – Когда ты начинаешь говорить всякие глупости, я знаю, что с тобой все в порядке. А ты чувствуешь себя лучше, Сассенах?
– Да, – ответила я, распрямляясь и начиная обращать внимание на окружающую обстановку.
Территория Версаля была открыта для публики, и небольшие группы торговцев и работяг причудливо смешивались с ярко расцвеченной знатью, и те и другие наслаждались хорошей погодой.
Внезапно ближайшая дверь на террасу распахнулась, в потоке болтовни выплеснув в сад королевских гостей. К послеобеденному исходу присоединилась новая делегация, очевидно, только что высадившаяся из двух больших карет, которые, как я заметила, ехали по границе сада в сторону отдаленных конюшен.
То была большая группа лиц, мужчин и женщин, одетых скромно по сравнению с яркими цветами окружавших их придворных. Однако мое внимание привлек скорее звук, исходящий от них, чем внешний вид. Французский, если на нем говорят несколько человек на расстоянии, сильно напоминает перекличку крякающих уток и гусей с ее гнусавыми нотками. Английский, напротив, отличается более неспешным ритмом и гораздо меньшим количеством подъемов и спадов интонации. Произносимый на расстоянии, когда отдельные голоса различить невозможно, он звучит грубовато, дружелюбно и монотонно, как лай пастушьей собаки. И общий эффект массового исхода, в настоящее время движущегося в нашем направлении, напоминал стаю гусей, которых свора собак гнала на рынок.
Английские гости прибыли, с некоторым опозданием. Без сомнения, их тактично выпроводили в сад на то время, пока кухонная обслуга торопливо готовила очередную трапезу и накрывала для них внушительный стол.
Я с любопытством разглядывала группу. Герцога Сандрингема я, разумеется, узнала, поскольку однажды встречалась с ним в Шотландии в замке Леох. Его бочкообразную фигуру было легко различить, он шел плечом к плечу с Людовиком, модный парик был сдвинут набок в знак вежливого внимания.
Остальные, почти все, оказались незнакомцами, хотя мне подумалось, что элегантная дама средних лет, только что переступившая порог, должно быть, герцогиня Клейморская, которую, как я слышала, ожидали. Королеву, которая обычно оставалась в каком-нибудь загородном поместье, дабы она развлекалась, как пожелает, по такому случаю явили миру. Она разговаривала с гостем, ее милое, встревоженное личико раскраснелось от непривычного волнения в связи с этим событием.
Мое внимание привлекла молодая девушка, идущая следом за герцогиней. Довольно просто одетая, она отличалась той красотой, что выделяла бы ее в любой толпе. Она была маленькой, тонкокостной, но с приятной округлой фигуркой, с темными, блестящими, не напудренными волосами и необыкновенно белой кожей, на щеках проступал яркий темно-розовый румянец, делавший ее похожей в точности на лепесток цветка.
Цвет ее лица напомнил мне о наряде, который когда-то был у меня в моем времени, – легком платье из хлопка, украшенном красными маками. Эта мысль по какой-то причине окатила меня внезапной волной ностальгии, и я вцепилась в край мраморной скамьи, веки защипало от тоски. Должно быть, из-за звуков простой грубоватой английской речи, подумалось мне, после стольких месяцев среди шотландской напевности и французского кряканья. Гости говорили как дома.
И тут я увидела его. Я почувствовала, как вся кровь отхлынула от моей головы, когда взгляд недоверчиво скользнул по изящному изгибу черепа, темноволосого и броского среди напудренных париков, окружавших него. Сигналы тревоги раздавались в голове, подобно воздушным сиренам, пока я пыталась принять и оттолкнуть нахлынувшие на меня впечатления. Мое подсознание узрело линию носа, подумало «Фрэнк» и развернуло мое тело, чтобы подлететь к нему для приветствия. «Не Фрэнк», – прозвучало в чуть более строгом, рациональном центре моего мозга, отчего я, едва увидев знакомый изгиб полуулыбающегося рта, застыла на месте, повторяя: «Ты знаешь, что это не Фрэнк», а мышцы икр свело судорогой. А затем накатила паника и сжались руки и живот, пока более медленные процессы логического мышления упрямо шли по следу интуиции и знания при виде высокого лба и высокомерного наклона головы, уверяющих меня в немыслимом. Это не может быть Фрэнк. И если это не он, то тогда это может быть только…
– Джек Рэндалл.
Голос, был не мой, а Джейми, звучавший странно спокойно и отстраненно. Мое необычное поведение привлекло его внимание, он посмотрел туда, куда смотрела я, и увидел то, что видела я.
Он не двигался. Насколько я могла судить сквозь разрастающуюся пелену паники, он и не дышал. Я смутно осознала, что стоявший неподалеку слуга с любопытством смотрит вверх на возвышающуюся фигуру застывшего рядом со мной шотландского воина, безмолвного, как статуя Марса. Но меня заботил только Джейми.
Он стоял совершенно неподвижно. Неподвижно, как неподвижен лев, составляющий часть равнинной травы, взгляд его – горячий и немигающий, как солнце, обжигающее вельд¹⁷³. И я видела, как что-то двигалось в глубине его глаз. Предательское вздрагивание крадущейся кошки, едва заметное подергиванье кисточки на конце хвоста, предвестника кровавой бойни.
Обнажить оружие в присутствии короля означало смерть. Мёртаг находился в другом конце сада, слишком далеко, чтобы прийти на помощь. Еще два шага – и Рэндалл окажется в пределах слышимости. В пределах досягаемости меча. Я положила руку ему на плечо. Оно было твердым, как сталь эфеса под его рукой. Кровь зашумела у меня в ушах.
– Джейми, – позвала я. – Джейми!
И потеряла сознание.

===

152. Шармёз – тонкая разновидность атласной ткани с характерным блеском на лицевой поверхности и тусклой задней стороной.
153. Мой маленький дикарь! (фр.).
154. Конфи́ – способ приготовления блюд во французской кухне: медленное томление продуктов (чаще всего птицы или мяса), полностью погруженных в жир, при низкой температуре (менее 100 °C).
155. Его Величество Король Людовик! (фр.).
156. Дорогая мадам! (фр.).
157. Милая моя (фр.).
158. Это свинка, что живет в городе, это свинка, что живет… (фр.).
159. Моя маленькая мышка (фр.).
160. Подлец, мерзавец (фр.).
161. Мой рыцарь (фр.).
162. В 1957 году Флетчер Кнебель (1911 – 1993 гг.), автор сатирической колонки о правительстве под названием «Потомакская лихорадка», написал: «Каким было бы интервью на телевидении во время Гражданской войны: «Ну а в целом, миссис Линкольн, как вам пьеса?» Фраза существует в разных версиях, но в ней содержится намёк на историческое событие (Авраам Линкольн (1809 – 1865 гг.) был убит в театре Форда 14 апреля 1865 года во время просмотра пьесы «Наш американский кузен»). Употребляется с оттенком иронии или сарказма, чаще, чтобы сбить пафос трагедии, переменить тему, снять напряжение. Например, говорящий может рассказывать вам о злоключениях в поездке к какой-то достопримечательности (опоздали на поезд, вышли не там, украли деньги), а вы задаёте этот вопрос, чтобы поговорить о приятных воспоминаниях.
163. Макиавеллизм – образ, схема политического поведения, пренебрегающая нормами морали для достижения политических целей. Термин связан с именем итальянского политического деятеля и писателя И. Макиавелли (1469 – 1527 гг.), приверженца сильной государственной власти. Отличительной особенностью макиавеллизма, его основанием является тезис «цель оправдывает средства», когда ради достижения поставленных целей считаются оправданными и приемлемыми любые средства, включая вероломство, коварство, жестокость, обман политического противника.
164. Остров Сите́, или Ситэ – один из двух островов реки Сены в центре Парижа и старейшая часть города.
165. Пан – в греческой мифологии первоначально бог стад, покровитель пастухов, затем всей природы. Изображался в виде человека с козлиными рогами, копытами и бородой.
166. Гуморальная теория заключается в представлении о том, что в теле человека текут четыре основные жидкости (гуморы): кровь, флегма (слизь), жёлтая жёлчь и чёрная жёлчь. В норме эти жидкости находятся в балансе, однако избыток одной или нескольких из них вызывает практически все внутренние болезни. Соответственно, лечение заключается в удалении избыточной жидкости – обычно это осуществлялось кровопусканием, рвотными и слабительными средствами. Каждой жидкости соответствовала природная стихия и два «состояния вещества» (сухое/влажное; теплое/холодное), а превалирующее значение той или иной жидкости определяло темперамент, то есть характер человека.
167. Грассирование – произношение звука «р», картавя на французский манер.
168. Французский вариант имени Джордж (он же Георг).
169. К вашим услугам (фр.).
170. На шпажках (фр.).
171. Закуска (фр.).
172. Фраза используется для того, чтобы с юмором подчеркнуть, что кто-то должен сделать что-то или пойти куда-то без промедления или отклонения. Отсылка к настольной игре Монополия, в которой фраза написана на карточках, которые отправляют игроков в «тюрьму» без получения обычных 200 долларов за прохождение квадрата «Старт».
173. Вельд – в Южной Африке: открытая безлесная территория или луговое пастбищное угодье.

Я выплыла из мерцающего желтоватого тумана, состоявшего из солнечного света, пыли и обрывочных воспоминаний, чувствуя себя совершенно дезориентированной.
С искаженным от беспокойства лицом надо мной склонился Фрэнк. Он держал меня за руку, вот только это был не он. Рука, за которую я держалась, была намного больше, нежели у Фрэнка, и мои пальцы касались жестких волосков на запястье. Руки Фрэнка были гладкими, как у девушки.
– С вами все хорошо?
То был голос Фрэнка, тихий и интеллигентный.
– Клэр!
Этот голос, более низкий и грубый, принадлежал совсем не Фрэнку. И интеллигентным он не был. Его наполняли страх и мука.
– Джейми, – наконец-то подыскала я имя, соответствующее мысленному образу, к которому стремилась. – Джейми! Не надо…
Я резко села, переводя безумный взгляд с одного лица на другое. Я оказалась в кольце любопытных лиц, придворные окружали меня в два или три ряда, оставалось лишь небольшое свободное пространство для его величества, который склонился, глядя на меня сверху вниз с выражением сочувствующего интереса.
Рядом со мной на коленях в пыли стояли двое мужчин. Справа Джейми – глаза широко раскрыты, а лицо бледное, словно цветущий над ним боярышник. А слева…
– С вами все хорошо, мадам?
Светло-карие глаза выражали только почтительную озабоченность, над ними вопросительно изогнулись тонкие темные брови. Разумеется, это не Фрэнк. И не Джонатан Рэндалл. Этот человек был моложе капитана лет на десять, пожалуй, почти моего возраста, его лицо было бледным, но не обветренным из-за непогоды. Губы его были так же четко очерчены, но в них отсутствовали метки безжалостности, которые обрамляли рот капитана.
– Вы… – прохрипела я, отстраняясь от него. – Вы…
– Александр Рэндалл, эсквайр, мадам, – быстро ответил он, сделав неловкое движение к голове, как будто хотел снять шляпу, которой на нем не было. – Мне кажется, мы не встречались? – добавил он с ноткой сомнения.
– Я… э-э… то есть, нет, не встречались, – ответила я, откидываясь на руку Джейми.
Рука была тверда, как железный поручень, но ладонь, сжимавшая мою, дрожала, и я спрятала наши сцепленные руки в складках юбки, чтобы это скрыть.
– Довольно неформальное знакомство, мистрис, э-э, нет… это же леди Брох-Туарах, не так ли?
Высокий, пронзительный голос где-то над головой привлек мое внимание к раскрасневшемуся ангелоподобному лицу герцога Сандрингема, с интересом выглядывающему из-за плеч графа де Севиньи и герцога Орлеанского. Он протолкнул свое нескладное тело в образовавшийся узкий просвет и протянул руку, чтобы помочь мне подняться на ноги. По-прежнему удерживая мою потную ладонь в своей, он поклонился в сторону Александра Рэндалла, эсквайра, который озадаченно нахмурился.
– Мистер Рэндалл служит у меня секретарем, леди Брох-Туарах. Духовный сан – призвание благородное, но, к сожалению, благородство цели не оплачивает счета сапожного мастера, верно, Алекс?
Молодой человек слегка покраснел от этого колкого замечания, но вежливо склонил голову в мою сторону, соглашаясь с представлением своего работодателя. Только тут я заметила строгий темный костюм и высокий белый воротничок, которые указывали на то, что он представитель какого-то младшего духовенства.
– Его светлость прав, миледи. И раз так, я должен относиться к его предложению о работе с глубочайшей благодарностью.
Слегка сжатые при этой речи губы, похоже, указывали на то, что испытываемая благодарность, пожалуй, не столь глубока, несмотря на обходительные слова. Я глянула на герцога и обнаружила, что его маленькие голубые глазки сощурились от солнца, а выражение лица – вежливо-непроницаемое.
Эту маленькую сценку прервал хлопок в ладоши короля, подзывающего двух лакеев, которые по указанию Людовика подхватили меня под обе руки и, вопреки моим протестам, насильно усадили в портшез¹⁷⁴.
– Никоим образом, мадам, – сказал он, великодушно отметая как протесты, так и благодарности. – Отправляйтесь домой и отдохните, мы вовсе не желаем, чтобы вы испытывали недомогание на завтрашнем балу, non?
Большие карие глаза подмигнули мне, когда он поднес мою руку к своим губам. Не отводя глаз от моего лица, он церемонно поклонился Джейми, который вполне собрался с мыслями, чтобы произнести любезную благодарственную речь, и заявил:
– Возможно, я приму вашу благодарность, милорд, в виде вашего дозволения пригласить на танец вашу очаровательную супругу.
Губы Джейми при этих словах сжались, но он поклонился в ответ и сказал:
– Ваше внимание – для моей супруги столь же большая честь, как и для меня, ваше величество, – он бросил взгляд в мою сторону. – Если она достаточно оправится, чтобы присутствовать на завтрашнем балу, я уверен, она с нетерпением будет ожидать возможности потанцевать с вашим величеством.
Не дожидаясь официального разрешения, он развернулся и мотнул головой носильщикам:
– Домой, – отрезал он.





Вернувшись наконец-то домой после жаркого тряского пути по улицам, пропахшим цветами и открытой канализацией, я сбросила свое тяжелое платье и неудобный корсет ради шелкового халата.
Я нашла Джейми сидящим возле незажженного очага – глаза закрыты, руки на коленях, словно он размышлял. Он был бледен, как его льняная рубашка, и тускло светился в тени каминной полки, напоминая привидение.
– Матерь Божья, – пробормотал он, качая головой. – Боже милостивый и святые угодники, как же близко. Я был на волоске от того, чтобы убить этого человека. Ты понимаешь, Клэр, если бы ты не упала в обморок… Господи, я хотел убить его, собрав все оставшиеся у меня крупицы воли.
Он умолк, опять содрогнувшись от запоздалой реакции.
– Вот, тебе лучше поднять ноги, – посоветовала я, подтягивая тяжелую резную скамеечку для ног.
– Нет, теперь со мной все в порядке, – отозвался он, отмахнувшись. – Выходит, он… брат Джека Рэндалла?
– Думаю, это более чем вероятно, – сухо ответила я. – В конце концов, он вряд ли может быть кем-то другим.
– Мм… А ты знала, что он служит у Сандрингема?
Я тряхнула головой.
– Я не знала – не знаю – о нем ничего, кроме имени и того, что он курат. Ф-Фрэнк не очень им интересовался, поскольку он не являлся его прямым предком.
Легкая дрожь в голосе, когда я произнесла имя Фрэнка, выдала меня.
Джейми отложил фляжку и подошел ко мне. Решительно наклонившись, он подхватил меня на руки и бережно прижал к груди. От складок его рубашки остро и свежо пахло садами Версаля. Он поцеловал меня в макушку и развернулся к постели.
– Приклони головку, Клэр, – тихо произнес он. – Сегодня был долгий день для нас обоих.





Я боялась, что встреча с Александром Рэндаллом снова вызовет у Джейми сновидения. Такое случалось не часто, но порой я чувствовала, как он просыпается рядом со мной, его тело напрягается во внезапной схватке. Тогда он вскакивал с постели и проводил ночь у окна, как будто оно предлагало избавление, отвергая любое утешение или вмешательство. А к утру Джек Рэндалл и другие демоны темных часов водворялись обратно в свой ящик, задраенный и надежно сдерживаемый стальными оковами воли Джейми, и все снова было хорошо.
Но Джейми заснул быстро, и к тому времени, как я затушила свечу, дневное напряжение уже стерлось с лица, оставив его умиротворенным и гладким.
Лежать неподвижно, ощущая, как тепло разливается по озябшим конечностям, как мириады мелких болей в спине, шее и коленях растворяются в легкости надвигающегося сна, было блаженством. Но мой разум, избавленный от настороженности, в тысячный раз прокручивал ту сцену за пределами дворца: быстрый промельк темной головы и высокого лба, тесно прижатых ушей и четко очерченной челюсти – та первая резкая вспышка ошибочного узнавания, которая поразила мое сердце взрывом радости и тоски. Фрэнк, подумала я тогда. Фрэнк. И именно лицо Фрэнка я видела, проваливаясь в сон.
То был один из лекционных залов в Лондонском университете: старинный деревянный потолок и современные полы – линолеум, истертый неутомимыми ногами. Сиденьями служили старые гладкие скамейки; новые столы приберегали для лекций по естественным наукам. История могла обойтись и шестидесятилетним, исцарапанным деревом; в конце концов, предмет считался непреложным и меняться не собирался – к чему удобства?
– Произведения искусства, – произнес голос Фрэнка, – и предметы обихода.
Его длинные пальцы коснулись ободка серебряного подсвечника, и солнечные лучи из окна заискрились на металле, будто его прикосновение вызвало электрический разряд.
Предметы, все позаимствованные из коллекций Британского музея, выстроились вдоль края стола, достаточно близко, чтобы студенты в первом ряду могли видеть крошечные трещинки на пожелтевшей французской шашечнице¹⁷⁵ из слоновой кости и пятна от давно выкуренного табака, окрасившие коричневым края белой глиняной трубки. Английский флакон для духов в золотой оправе, чернильница из позолоченной бронзы с декорированной резным орнаментом крышкой, треснутая ложка из рога и маленькие мраморные часы, увенчанные двумя пьющими лебедями.
А за рядом предметов – ряд написанных красками миниатюр, лежащих плашмя на столе, свет, отражающийся от их поверхностей, делал детали неясными.
Темноволосая голова Фрэнка заинтересованно склонилась над предметами. Послеполуденное солнце отбрасывало на его волосы рассеянные рыжеватые отблески. Он поднял глиняную трубку, уложив на ладонь одной руки, словно яичную скорлупку.
– О некоторых периодах истории, – произнес он, – для нас осталась сама история; письменные свидетельства людей, которые тогда жили. О других – лишь предметы той эпохи, которые свидетельствуют о том, как люди жили.
Он поднес трубку ко рту и сжал губами мундштук, надув щеки и комично приподняв брови. В аудитории раздалось приглушенное хихиканье, он улыбнулся и отложил трубку.
– Искусство и произведения искусства, – он провел рукой над сверкающим рядом, – это то, что мы видим чаще всего, художественное оформление общества. А почему бы и нет?
Он выбрал для обращения интеллигентного на вид мальчика с каштановыми волосами. Уловка опытного лектора – выбрать одного из слушателей и говорить так, словно вы с ним наедине. Минуту спустя переключиться на другого. И все в зале почувствуют, на что нацелены ваши замечания.
– В конце концов, это красивые вещи, – прикосновение пальца заставило лебедей на часах завертеться, их изогнутые шеи величественно сложились в сдвоенную процессию. – Достойные того, чтобы их хранить. Но кто станет утруждать себя хранением старого, залатанного чехла для чайника или истертой автомобильной шины?
На этот раз хорошенькая блондинка в очках, которая в ответ улыбнулась и коротко хихикнула.
– Но именно практичные предметы, вещи, которые не упоминаются в документах, которые используются, ломаются и выбрасываются без задней мысли, рассказывают вам о том, как жил обычный человек. Большое количество таких трубок, к примеру, говорит нам кое-что о распространении и видах табака среди слоев общества, от высших, – постукивание пальцем по крышке эмалированной табакерки, – до низших.
Палец переместился, чтобы с ласковой фамильярностью погладить длинный прямой мундштук.
Теперь женщина средних лет, лихорадочно строчащая, чтобы ухватить каждое слово, вряд ли осознающая, что на нее обращено особое внимание. Возле улыбающихся карих глаз залегли морщинки.
– Вам не обязательно записывать все, мисс Смит, – упрекнул он. – К тому же, это часовая лекция – вашего карандаша на всю не хватит.
Женщина покраснела и уронила карандаш, но в ответ на дружелюбную ухмылку на худом, смуглом лице Фрэнка застенчиво улыбнулась. Теперь он заполучил их всех, каждого согревал жар благодушия, внимание привлекали крошечные вспышки позолоты и блеска. Отныне они последуют за ним без усталости и жалоб по пути логики и в дебри дискуссий. Определенное напряжение ушло с его шеи, когда он ощутил, что внимание студентов улеглось и сосредоточилось на нем.
– Лучший свидетель истории – это мужчина… или женщина, – кивок в сторону хорошенькой блондинки, – кто пережил ее, верно?
Он улыбнулся и взял треснувшую ложку из рога.
– Что ж, может быть. Но как ни крути, такова человеческая природа – выставлять все в лучшем свете, когда знаешь, что кто-то прочтет тобою написанное. Люди склонны концентрироваться на вещах, которые они считают важными, и довольно часто слегка приукрашивают их для общественного потребления. Нечасто встретишь Пипса¹⁷⁶, который с одинаковым интересом описывает детали королевского кортежа и то, сколько раз за ночь ему приходится пользоваться ночным горшком.
На этот раз смех зазвучал повсеместно, и он расслабился, небрежно опираясь о стол и жестикулируя ложкой.
– Аналогично, чаще всего сохраняются прелестные вещицы, искусные изделия. Хотя ночные горшки, ложки и дешевые глиняные трубки могут рассказать нам столько же или даже больше о людях, которые ими пользовались. А что насчет самих людей? Мы считаем исторических личностей чем-то отличным от нас самих, иногда наполовину мифологическим. Но ведь кто-то играл этим, – изящный указательный палец погладил шашечницу, – дама пользовалась ими, – подтолкнул флакон с духами, – наносила духи за уши, на запястья… куда еще вы, дамы, их наносите?
Вдруг подняв голову, он улыбнулся пухленькой блондинке в первом ряду, которая покраснела, хихикнула и скромно дотронулась чуть выше v-образного выреза блузки.
– Ах, да. Именно тут. Что ж, как и леди, которой принадлежало это.
Все еще улыбаясь девушке, он откупорил флакон с духами и осторожно провел им под носом.
– Что там, профессор? «Arpège»¹⁷⁷?
Не такой уж застенчивый этот студент; темноволосый, как Фрэнк, с серыми глазами, в которых скрывалось нечто большее, чем просто намек на флирт.
Он закрыл глаза и глубоко вдохнул, ноздри расширились над горлышком флакона.
– Нет. Это «Голубой час». Мои любимые.
Он развернулся к столу, от сосредоточенности волосы упали на лоб, когда рука зависла над рядом миниатюр.
– А есть особая категория предметов – портреты. Своего рода искусство и в то же время сами люди, как мы можем видеть. Но насколько они для нас реальны?
Он поднял крошечный овал и повернул его к группе, читая надпись на маленькой этикетке, приклеенной на оборотной стороне:
– «Дама», Натаниэля Плаймера¹⁷⁸, подписанный инициалами и датированный 1786 годом, с высоко уложенными вьющимися каштановыми волосами, в розовом платье и сорочке с рюшами на вороте, на фоне облаков и неба.
Он поднял прямоугольник, лежавший рядом.
– «Джентльмен», Горация Хона¹⁷⁹, подписанный монограммой и датированный 1780 годом, с напудренными волосами, уложенными en queue¹⁸⁰, в коричневом сюртуке, синем жилете, батистовом жабо и орденом, возможно, Почетнейшим орденом Бани¹⁸¹.
На миниатюре был изображен круглолицый мужчина с жизнерадостно поджатыми губами в официальной позе портретов восемнадцатого века.
– Художники нам известны, – продолжал он, откладывая портрет в сторону. – Они подписывали свои работы или оставляли подсказки о своей личности в используемых ими техниках и сюжетах. Но люди, которых они писали? Мы видим их, и все же ничего о них не знаем. Странные прически, необычная одежда – они не похожи на людей, которых вы можете знать, не так ли? И сколько бы художников их ни рисовали: лица у всех одинаковые; невыразительные и бледные, у большинства, и больше о них ничего не скажешь. Изредка кто-то выделяется…
Рука, зависшая над рядом, выбрала еще один овал.
– «Джентльмен»…
Он поднял миниатюру, и голубые глаза Джейми вспыхнули под огненной копной волос, в кои-то веки причесанных, заплетенных в косу и перевязанных лентой в непривычно строгом порядке. Заостренный нос дерзко выделялся над кружевами шейного платка, а длинный рот, слегка изогнувшись в одном уголке, казалось, вот-вот заговорит.
– Но ведь то были реальные люди, – упорствовал голос Фрэнка. – Они занимались практически тем же, что и вы, – плюс-минус несколько мелких деталей, таких как поход в кино или езда по автостраде…
В группе раздались одобрительные смешки.
– …но они заботились о своих детях, любили своих мужей или жен… ну, хотя бы иногда…
Снова смех.
– «Дама», – тихо продолжил он, баюкая последний из портретов на ладони, ненадолго укрывая его. – С роскошно вьющимися каштановыми волосами до плеч, в жемчужном ожерелье. Без даты. Автор неизвестен.
То было зеркало, а не миниатюра. Мои щеки вспыхнули, а губы задрожали, когда палец Фрэнка нежно провел по краю моей челюсти, изящной линии шеи. Слезы навернулись на глаза и потекли по щекам, а я все слышала его голос, по-прежнему читающий лекцию, хотя он отложил миниатюру, и я уставилась вверх, на деревянный потолок.
– Без даты. Неизвестен. Но когда-то… когда-то она была живой.
Мне стало трудно дышать, и поначалу я подумала, что мой приступ удушья вызван стеклом на миниатюре. Но материал, давивший мне на нос, оказался мягким и влажным, я отвернула голову и проснулась, ощутив под щекой льняную подушку, мокрую от слез. Рука Джейми, большая и теплая, лежала на моем плече, он легонько тряс меня.
– Тише, девочка. Тише! Тебе просто приснился сон… я здесь.
Я уткнулась лицом в теплоту его обнаженного плеча, чувствуя, как слезы скатываются между щекой и кожей. Я крепко прижалась к его твердому телу, и тихие ночные звуки парижского дома начали медленно доходить до моих ушей, возвращая к той жизни, что была моей.
– Прости, – прошептала я. – Мне снился сон о… о…
Он похлопал меня по спине и достал из-под подушки носовой платок.
– Знаю. Ты звала его по имени, – его голос звучал обреченно.
Я снова положила голову ему на плечо. От него пахло теплом и помятостью, его собственный дремотный аромат смешивался с запахом пухового одеяла и чистых льняных простыней.
– Прости, – повторила я.
Он издал короткий смешок, не очень похожий на смех.
– Что ж, я не стану говорить, что не ревную тебя до ужаса к этому мужчине, – печально произнес он, – потому что ревную. Но вряд ли мне стоит злиться на него из-за твоих снов. Или слез.
Его палец нежно прочертил влажную дорожку на одной щеке, после чего стер ее носовым платком.
– Не будешь?
Он криво улыбнулся в полумраке.
– Нет. Ты его любила. Я не могу держать зла ни на кого из вас за то, что ты его оплакиваешь. И меня это немного утешает, потому что знаю…
Он засомневался, и я потянулась, чтобы убрать взъерошенные волосы с его лица.
– Знаешь что?
– Что, если возникнет необходимость, ты, пожалуй, станешь оплакивать и меня, – тихо произнес он.
Я отчаянно прижалась лицом к его груди, так что мои слова прозвучали приглушенно:
– Я не стану оплакивать тебя, потому что мне не придется. Я не потеряю тебя, не потеряю!
Меня пронзила мысль, и я подняла на него глаза, едва заметная шероховатость его щетины стернёй накладывала тени на лицо.
– Ты же не боишься, что я вернусь, правда? Не думаешь же ты, что из-за того, что я… думаю о Фрэнке…
– Нет.
Тут же отреагировал он мягко – ответ столь же быстрый, как и собственнические объятия, руки сжавшиеся вокруг меня.
– Нет, – повторил он, совсем тихо. – Мы связаны, ты и я, и ничто на земле не разлучит меня с тобой.
Одна большая рука поднялась и пригладила мои волосы.
– Ты помнишь клятву на крови, что я дал тебе, когда мы поженились?
– Да, кажется. «Кровь от крови моей, плоть от плоти моей…»
– Я отдаю тебе свое тело, чтобы мы стали едины, – закончил он. – Я не нарушу эту клятву, Сассенах, и ты тоже.
Он чуть развернул меня, и одна ладонь нежно легла на крошечную выпуклость на моем животе.
– Кровь от крови моей, – прошептал он, – и плоть от плоти моей. Ты носишь меня в себе, Клэр, и ты не можешь оставить меня сейчас, что бы ни случилось. Ты моя, навсегда, хочешь ты того или нет, хочешь ты меня или нет. Моя, и я тебя не отпущу.
Я накрыла его ладонь своей, прижимая ее к себе.
– Нет, – тихо пробормотала я, – ты тоже не можешь меня оставить.
– Нет, – повторил он, улыбаясь лишь половиной рта. – Ведь последнюю часть клятвы я тоже не нарушу.
Он стиснул меня обеими руками и опустил голову мне на плечо, так что я ощутила на своем ухе теплое дыхание слов, нашептанных в темноту:
– Потому что я отдаю тебе свою душу до конца наших дней.

===
174. Паланкин – средство передвижения в виде укреплённого на длинных шестах крытого кресла или ложа, переносимого носильщиками. В литературе в описаниях быта западноевропейского города XVIII века этот вид городского транспорта именуется портшезом.
175. Шашечница – коробка для хранения шашек.
176. Сэмюэл Пипс, реже Пепис – английский чиновник морского ведомства, автор знаменитого дневника о повседневной жизни лондонцев периода Стюартовской Реставрации.
177. «Arpège» – духи 1927 года от Ланвен. Считается одним из классических ароматов в мире.
178. Натаниэль Плаймер (1757 – 1822 гг.) – английский портретист-миниатюрист.
179. Гораций Хон (1754 – 1825 гг.) – английский художник-миниатюрист.
180. В косу (фр.).
181. Почётнейший орден Бани (англ. The Most Honourable Order of the Bath), более известный под кратким названием Орден Бани - британский рыцарский орден, основанный Георгом I 18 мая 1725 года. Имя происходит от древнего обряда, когда претендентов подвергали ночному бодрствованию с постом, молитвой и купанием накануне получения рыцарства (церемония прекратилась в 1815 году).