ДЖОН ГРЕЙ несколько мгновений стоял, изумлённо таращась на дверь, за которой только что исчез его сын, начиная сознавать, какая огромная проблема примостилась на изящном позолоченном стульчике за его спиной. Не в состоянии представить себе развитие дальнейших событий, он повернулся и произнес единственное, что было уместно в данной ситуации:
– Не желаете ли немного бренди, мистер Корица?
Молодой человек тотчас же вскочил – очень грациозно, несмотря на свой внушительный рост и выражение глубокой тревоги, застывшее на широком лице. Смесь страха и надежды в глазах индейца заставила сердце Грея сжаться, и он, ласково положив руку на плечо юноши, подтолкнул его к самому прочному предмету мебели в гостиной – просторному креслу из крепкого дуба.
– Садитесь, – сказал он, указывая на кресло. – Позвольте мне принести вам что-нибудь выпить. Полагаю, вам это необходимо. «Мне-то уж точно, – подумал Грей, направляясь к двери, ведущей на кухню. – Что, во имя Господа, я могу ему сказать?»
Время, затраченное как на поиски бренди, так и на церемонное разливание его по бокалом, не помогло ему найти ответ на этот вопрос. Поэтому Грей, садясь в зеленое полосатое кресло с подголовником с бокалом бренди в руке, испытывал весьма своеобразную смесь тревоги и воодушевления.
– Очень рад возобновлению нашего знакомства, мистер Корица, – с улыбкой начал он. – Кажется, вам было около шести месяцев от роду, когда я видел вас в прошлый раз. С тех пор вы повзрослели.
При этих словах Корица слегка покраснел – бледность, которая покрывала его лицо с того момента, как он вошёл в комнату, наконец-то исчезла, – и смущённо кивнул.
– Я ... благодарю вас, – выпалил он. – За то, что столько лет заботились о моем благополучии.
Грей взмахом руки закрыл эту тему и с поинтересовался:
– И сколько же лет прошло? Сколько вам сейчас?
– Двадцать, сэр, – или мне следует называть вас «милорд» - или «ваше превосходительство»? – с тревогой спросил Корица.
– «Сэр» вполне подходит, – заверил его Грей. – Могу я узнать, как вы познакомились с моим… – с Уильямом?
Рассказывая свою незамысловатую историю, молодой человек несколько расслабился, и к тому моменту, как он её закончил, от бренди в его бокале осталось лишь несколько янтарных капель, а сам индеец почти совсем успокоился. Учитывая размеры Корицы, Грей налил ему большую порцию.
«Маноке…» – подумал лорд Джон, испытывая странную смесь раздражения и веселья. Злиться на Маноке не имело смысла: он всегда жил по собственным правилам. И тем не менее … Несмотря то, что их отношения не были постоянными, а встречи носили случайный характер, Грей доверял индейцу больше, чем кому-либо – ну, за исключением своего родного брата Хэла или Джейми Фрейзера. Маноке не стал бы посылать к нему Корицу только из желания подшутить над старым приятелем; либо он действительно считал, что Корица его сын, и юноша имеет право знать, кто его отец, – либо, увидев взрослого Уильяма, Маноке решил, что Грею может понадобиться новый сын.
«Возможно, и понадобится», – подумал лорд Джон, ощущая, как внутри у него всё сжалось. Если Уильям, вместо того, чтобы разобраться в отношениях с обоими своими отцами, решит просто исчезнуть ... и, даже если этого не случится... но нет. «Так не пойдет», – заключил Грей, неожиданно ощутив лёгкое сожаление.
– Рад, что вы здесь, мистер Корица, – сказал он, вновь наливая бренди в бокал молодого человека. – Думаю, я должен начать с извинений.
– О, нет! – воскликнул Корица, резко выпрямившись. – Я вовсе не ожидал, что вы... Я хочу сказать – вам не за что извиняться.
– О нет, вы ошибаетесь. Передавая вас католическим монахам в Гареоне, я должен был написать хотя бы пару строк об обстоятельствах вашего появления на свет, а не просто оставлять вас там, не назвав ничего, кроме имени. Признаюсь, мне было трудно, – с улыбкой прибавил Грей, – глядя на шестимесячного ребенка представить себе ... э–э ... каким он будет, когда станет взрослым. Почему-то никто не думает о том, что дети когда-нибудь вырастут.
Внезапно он вспомнил, как выглядел Вилли в два с половиной года: вспыльчивый и своенравный малыш уже тогда походил на своего родного отца.
Корица посмотрел на свои широченные ладони, лежащие на коленях, а затем, сам того не желая, уставился на тонкую руку Грея, по-прежнему сжимавшую графин с бренди. Затем он поднял взгляд на лицо Грея, в надежде обнаружить хоть какое-то фамильное сходство между ними.
– Вы действительно похожи на своего отца, – произнес Грей, глядя прямо в глаза молодого человека. – И мне искренне хотелось, чтобы это был я – как ради вас, так и ради себя самого.
В комнате воцарилась глубокая тишина. Лицо Корицы на какое-то время окаменело. Пару раз он моргнул, но в остальном ничем не выдал своих чувств. Наконец индеец кивнул и сделал глубокий вдох, который ясно показал смятение его души.
– Не могли бы вы... рассказать мне о моем отце, сэр?
Что ж, вот и всё, подумал Грей. Он мгновенно осознал, что ему нужно сделать выбор: либо признать молодого человека своим сыном, либо рассказать ему правду. Но какую часть правды?
Проблема заключалась в том, что происхождение Корицы касалось не только его самого; оно также затрагивало интересы других люди. Имел ли Грей право вмешиваться в чужие дела без разрешения, ни с кем не посоветовавшись? Однако, решил он, нужно хоть что-то сказать мальчику. И потянулся за своим бокалом.
– Маноке не ошибся: ваш отец действительно был британским военным, – осторожно начал Грей. – А ваша мать была наполовину француженкой, наполовину … Боюсь, я понятия не имею о том, к какому племени принадлежал второй из её родителей.
– Я всегда думал, что к ассинибойнам^[1], – сказала Корица. – То есть... я знал, что во мне течёт индейская кровь, поэтому наблюдал за людьми, которые проезжали через Гареон, стараясь понять, кто из них… В этой части страны много ассинибойнов. Обычно они высокие и ... –

[1] Assiniboine (англ) Asiniibwaan (оджибаве) - Ассинибо́йны, или «каменные сиу» («stone Sioux»), – индейцы из группы народов сиу, обитающие в США и Канаде. Название племени, происходящее из языков соседних племён алгонкинской группы, связано с их обычаем варить еду, бросая в ёмкость с водой раскалённый на огне камень.

Корица машинально поднял руку, большой ладонью указав на ширину своих плеч.
Грей кивнул, удивляясь и одновременно радуясь тому, что молодой человек достаточно спокойно воспринимает его слова.
– Я видел её, вашу матушку, – сказал он и сделал ещё один глоток бренди. – Всего один раз – и да, она действительно была высокой для женщины; возможно, на целый дюйм выше меня. И очень красивая, – мягко добавил Грей.
– О. – Корица лишь согласно вздохнул, но Грей был поражен – и тронут – увидев, как изменилось лицо мальчика. Он тотчас же вспомнил выражение лица Джейми Фрейзера: когда шотландец причащался у ирландского священника – у него был такой же почтительный и благоговейный взгляд. Это было в те далёкие времена, когда они вместе искали в Ирландии военного преступника.
– Она умерла во время эпидемии оспы. Я ... э–э ... купил вас у вашей бабушки за пять гиней, два одеяла и небольшой бочонок рома. Она была француженкой, – извиняющимся тоном добавил Грей, поскольку у Корицы слегка дернулся уголок рта.
– А ... мой отец? – упершись руками в колени, юноша настойчиво подался вперед. – Вы не назовёте мне его имя? Пожалуйста, – попросил он, вновь начиная нервничать.
Грей колебался; в его памяти были свежи воспоминания о том, что случилось, когда Уильям узнал о правду о своем происхождении. Но сейчас обстоятельства совершенно иные, – подумал лорд Джон, – и, честно говоря …
– Его зовут Малкольм Стаббс, – сказал он. – Однако, свой рост вы …э–э … унаследовали не от него.
Корица озадаченно уставился на собеседника, но спустя пару мгновений понял намек и потрясённо хихикнул. Спохватившись, он смущенно прикрыл рот рукой, но, увидев, что Грей не расстроился, опустил ее.
– Сэр, вы сказали: «его зовут». Значит, он... жив?
Вся надежда – и весь страх, – с которыми молодой индеец переступил порог этого дома, вновь заплескались в его глазах.
– Был жив, когда я в последний раз о нем слышал, хотя с тех пор прошло больше года. Он живет в Лондоне со своей женой ^[2].

[2] В новелле Д. Гэблдон «Осада» сказано, что Оливия Пирсолл, жена Мальколма Стаббса и кузина Грея, в 1762 г. умерла от жёлтой лихорадки на испанской Кубе, где Стаббс находился с некой дипломатической миссией. Вместе с ней умерла их трехлетняя дочь Шарлотта. Их сын Кромвель и новорожденная дочь Серафина выжили.

– Лондон, – прошептал Корица и покачал головой, словно Лондон был чем-то абсолютно нереальным.
– Должен вам сказать – он был ранен при штурме Квебека. Ранен тяжело – пушечным ядром ему оторвало ступню и нижнюю часть голени; к моему удивлению, он умудрился выжить – очевидно, ваш отец обладал удивительной жизнестойкостью. Я не сомневаюсь, что он передал эту черту вам, мистер Корица.
Грей тепло улыбнулся молодому индейцу. Он выпил меньше бренди, чем юноша, но ему этого хватило.
Корица кивнул, сглотнул, а затем, опустив голову, некоторое время разглядывал узоры на турецком ковре. Наконец он откашлялся и решительно поднял голову.
– Вы сказали, он женат, сэр. Полагаю, что его жена … не знает о моем существовании.
– Сто против одного, – заверил его Грей и исподволь осмотрел молодого человека. А вдруг он действительно отправится в Лондон? Прямолинейный и решительный, сейчас он казался способным на всё. Грей тщетно пытался представить себе, что скажет жена Малкольма, если Джон Корица в одно прекрасное утро появится на пороге её дома.
– Полагаю, во всём обвинит меня, – пробормотал он себе под нос, потянувшись за графином. – Еще капельку, мистер Корица? Прошу вас, не отказывайтесь.
– Я ... да. Пожалуйста. – Он залпом проглотил бренди и с решительным видом поставил бокал на стол. – Будьте уверены, сэр, я не стану делать ничего такого, что причинило бы хоть малейшее неудобство моему отцу или его супруге.
Грей осторожно отпил из своего бокала.
– Это очень тактично, – кивнул он, – а также весьма благоразумно. Могу я спросить, если бы вашим отцом оказался я – повторяю – я действительно сожалею о том, что я им не являюсь... – Грей отсалютовал индейцу бокалом, и Корица опустил глаза, коротко кивнув в знак признательности. – Каковы были ваши намерения? Или, точнее сказать, на что вы надеялись?
Корицы приоткрыл было рот, но задумался и ничего не сказал. Грею всё больше и больше начинали нравиться манеры молодого человека. Он был почтительным, но далеко не робким; прямолинейным, но чутким.
– Честно говоря, я и сам не знаю, сэр, – наконец произнёс Корица и слегка откинулся назад, устраиваясь поудобнее. – Я не ожидаю и не прошу, – пояснил он, склонив голову, – какого-либо признания или... или материальной поддержки. Думаю, мне просто хотелось удовлетворить своё любопытство. Но, скорее всего, я стремился обрести ... нет, не семью; было бы глупо на это надеяться – но ощущение некой причастности. Просто знать, что существует человек, чья кровь течет в моих жилах. И что он из себя представляет, – спокойно закончил юноша, и внезапно сконфузившись, прибавил: – Ой! И, конечно, я хотел поблагодарить своего отца за заботу о моем благополучии. – Корица снова прочистил горло.
– Сэр, могу ли я попросить вас ещё об одном одолжении?
– Конечно, – ответил Грей. Сейчас его мысли были заняты другим: он пытался ответить на вопрос: что брошенный ребенок надеется получить от незнакомого родителя? Безусловно, Уильяму ничего не нужно от Джейми Фрейзера, но это – совсем другая история. Уильям знал Джейми с детства, но встретить его, будучи взрослым – это две большие разницы... И потом, у Уильяма была семья, настоящая семья: люди не только одной крови с ним, но и равные ему по положению. Грей попытался – и потерпел фиаско – представить себе, каково это – чувствовать себя совершенно одиноким.
–...если бы я написал такое письмо… – произнёс Корица, и Грей, вздрогнув, вернулся в реальный мир.
– Послать письмо, – повторил он. – Малкольму. Я ... да, полагаю, я мог бы его отправить. Э–э ... позвольте полюбопытствовать, о чём вы хотите ему написать?
– Просто хочу выразить ему признательность за доброту и заботу о моем благополучии, сэр, – и заверить его в моей преданности; он всегда может на меня положиться, если ему вдруг понадобиться какая-либо помощь.
– О. За его... да, его доброту... – под пристальным взглядом Корицы Грей почувствовал, что краснеет, – причём его румянец не имел никакого отношения к бренди. Черт возьми, он должен был догадаться, что Корица считает, будто все эти годы именно Малкольм присылал деньги на его содержание. Хотя на самом деле …
– Это были вы, – изумление, охватившее Корицу, полностью затмило разочарование, промелькнувшее на его лице. – Я имею в виду... мистер Стаббс не...
– Он не мог этого сделать, – поспешно сказал Грей. – Как я уже говорил, он был тяжело ранен, очень тяжело. Он едва не умер, и при первой же возможности его отправили обратно в Англию. Поверьте, он... он действительно был не в состоянии...
Не в состоянии подумать о сыне, которого он породил и бросил. Малкольм никогда не вспоминал о мальчике и не спрашивал о нем у Грея ^[3].

[3] В повести Д.Гэблдон «Осада» в 1762 г. Грей, узнав, что Малкольм изменяет Оливии, напомнил ему о внебрачном сыне в Канаде. В ответ Малколм заявил ему, что ребёнок умер ещё два года назад, хотя Грей ежегодно получал от священника прядь волос ребёнка, в знак того, что он в порядке.

– Понятно, – мрачно сказал Корица. Сжав губы, он уставился на серебряный кофейник, стоящий на буфете. Грей молчал – дальнейшие объяснения могли лишь усугубить ситуацию.
Наконец лицо Корицы прояснились, и он поднял серьезный взгляд на Грея. Глаза у молодого человека были очень красивые –темные, глубоко посаженные и слегка раскосые. Они достались ему от матери – Грей хотел сказать об этом юноше, однако сейчас момент для таких подробностей был явно неподходящим.
– В таком случае, я благодарю вас, сэр, – тихо сказал он и низко поклонился Грею. – Вы поступили очень благородно, оказав своему другу подобную услугу.
– Я сделал это не ради Малкольма, – выпалил Грей. Обнаружив, что его бокал опустел – интересно, когда это случилось? – он осторожно поставил его на маленький «барабанный» столик^[4].

[4] Drum table – т. н. «барабанный стол» – невысокий круглый стол с массивной центральной опорой, который появился в конце XVIII века. Низкую столешницу обычно обтягивали тисненой кожей, а в основании находились книжные полки или выдвижные ящики, часть из которых были имитацией.

Они молча сидели, глядя друг на друга, не зная, что ещё сказать. Снаружи до Грея донесся голос его кухарки Мойры, которая частенько разговаривала с феями в саду, даже когда не была пьяна. Часы на каминной полке пробили полчаса, и Корица, вздрогнув от неожиданности, резко повернулся в их сторону. Это были музыкальные часы: механическая бабочка под стеклянным колпаком поднимала и опускала свои перепончатые крылышки в такт перезвону колокольчиков.
Звон часов нарушил неловкое молчание, и, обернувшись назад, Корица без всяких колебаний произнёс:
– Отец Чарльз сказал, что вы, оставляя меня в миссии, назвали ему моё имя. Полагаю, вы не знали, какое имя дала мне родная мать?
– Да, верно, – смущенно ответил Грей. – Я этого не знал.
– Значит, это вы назвали меня Джоном? – на лице Корицы появилась легкая улыбка. – Вы дали мне свое имя?
Грей невольно улыбнулся в ответ и небрежно шевельнул плечом.
– О, подумаешь... – произнес он. – Ты мне понравился.

ЧТО БЫ НИ ДЕЛАЛИ ПАПА И ДЖОН Корица, они занимались этим чертовски долго. Через несколько минут, в течение которых Тревор непрерывно выл, Амарантус извинилась и удалилась с малышом в дом в поисках чистых пелёнок.
Уильям оказался в затруднительном положении: ни в городе, ни в лагере у него не было ни работы, ни знакомых, а в дом без приглашения он заходить не желал. Он надвинул черную широкополую шляпу поглубже на лоб, поскольку последнее, чего ему хотелось - это столкнуться с кем-нибудь из тех, кто его знал, и, заставив себя идти размеренным, а не размашистым шагом, направился через город в сторону военного лагеря. Вокруг было полно солдат, маркитантов и ремесленников из вспомогательных частей: среди них легко остаться незамеченным.
– Уильям!
Услышав окрик, он напрягся, однако подавил импульсивное желание убежать. Он узнал этот голос – точно так же, как его обладатель, несомненно, узнал его самого по росту и фигуре. Уильям нехотя повернулся, чтобы поздороваться со своим дядей, герцогом Пардлоу, который вышел из дома прямо за его спиной.
– Привет, дядя Хэл, – произнёс он без особых церемоний. Ему было всё равно – лорд Джон в любом случае расскажет брату о появлении в его доме Уильяма и Джона Корицы.
– Ты что тут делаешь? – довольно мягко – по его меркам – поинтересовался дядя. Его острый взгляд мгновенно охватил всё – от заляпанных глиной ботинок Уильяма до грязного вещмешка на плече и поношенного плаща, перекинутого через руку. – Пришел записаться в армию?
– Ха-ха, – холодно отозвался Уильям, хотя сразу почувствовал себя лучше. – Нет. Я пришел с … другом, у которого были дела в лагере.
– Отца видел?
– Да, мельком. – Уильям не стал ничего объяснять, и Хэл, немного подумав, встряхнул свой собственный форменный серый плащ и накинул его на плечи.
– Хочу спуститься к реке подышать свежим воздухом перед ужином. Пойдешь со мной?
– Почему бы и нет? – пожал плечами Уильям. 
Никем не потревоженные, они выбрались из города и спустились с утесов к воде, где Уильям наконец-то почувствовал, как напряжение между его лопатками ослабло. Дядя не любил праздных разговоров – молчание его не тяготило. Не обменявшись ни единым словом, они добрались до края узкого пляжа и медленно двинулись сквозь низкорослые сосны и кусты падуба к чистому, твердому песку приливной зоны. 
Уильям твердо шагал вперёд, с наслаждением оставляя отпечатки на сером илистом песке. Летнее голубое небо над ними казалось бескрайним, пылающее золотое солнце медленно сползало с него навстречу волнам. Следуя вдоль изгиба реки, они оказались на крошечной песчано-галечной косе, занятой стаей куликов–сорок – «ловцов устриц» с оранжевыми клювами. Птицы холодно смотрели на людей и нехотя уступали им дорогу: неспешно рассеивались по сторонам и злобно оглядывались на незваных гостей. На краю косы Уильям и Хэл несколько минут постояли, глядя на воду.
– Ты скучаешь по Англии? – внезапно спросил Хэл.
– Иногда, – честно ответил Уильям. – Но я не так уж часто о ней думаю, – добавил он куда менее правдиво.
– А я скучаю. – В свете заходящего солнца лицо дяди казалось расслабленным, почти мечтательным. – Но у тебя там нет ни жены, ни детей. И собственным домом ты пока не обзавелся.
– Верно.
Звуки, всё ещё долетавшие с раскинувшихся за их спинами полей, на которых трудились рабы, сливались с мерным плеском волн у их ног, и лишь облака над их головами проплывали бесшумно.
Главный недостаток тишины заключался в том, что благодаря ей мысли в голове Уильяма становились чересчур назойливыми, наподобие громко тикающих в пустой комнате часов. Общество Корицы, иногда доставлявшего своему спутнику немало беспокойства, при необходимости помогало ему избавиться от утомительных размышлений.
– Как отказаться от титула?
В действительности Уильям не собирался спрашивать об этом – во всяком случае, сейчас – и был немало удивлён, услышав слова, невольно слетевшие с его губ. В отличие от дяди Хэла, который вовсе не выглядел шокированным.
–Это невозможно.
Уильям сердито уставился сверху вниз на дядю, который по-прежнему невозмутимо смотрел вдоль реки в сторону моря; ветер играл прядями темных волос, выбившихся из его косички.
– Что значит «невозможно»? Кому какое дело, откажусь я от своего титула или нет?
Дядя Хэл бросил на него раздражённый, но в то же время нежный взгляд.
– Это не риторическое выражение, болван. Я имел в виду буквальный смысл слова «невозможно». Ты не можешь отказаться от титула пэра. Закон – или обычай – не предусматривает подобной процедуры; следовательно, это невозможно.
– Но ты... – сбитый с толку, Уильям смолк.
– Нет, – сухо ответил дядя. – Если бы тогда я мог отказаться от титула, я бы обязательно это сделал, но я не смог, поэтому все осталось как было. Максимум, что я мог сделать, – это прекратить пользоваться титулом «герцог» и пригрозить физической расправой любому, кто назовет меня «вашей светлостью». Мне потребовалось несколько лет, чтобы доказать всем, что я вовсе не шучу, – небрежно прибавил он.
– Неужели? – цинично спросил Уильям. – И кого же ты покалечил?
Он полагал, что дядя не совершал ничего подобного, и поразился, когда «герцог навеки» нахмурил брови, пытаясь вспомнить имена пострадавших.
– О ... несколько писак – знаешь, они как тараканы: раздавишь одного, и остальные умчатся в тень, но стоит ненадолго отвлечься – и полчища этих тварей немедленно вернутся назад, чтобы радостно пировать на твоём трупе и поливать грязью твою личную жизнь.
– Тебе когда-нибудь говорили, что ты прекрасный оратор, дядя?
– Да, – лаконично ответил Хэл. – Несколько журналистов получили по зубам, но помимо них я вызвал Джорджа Мамфорда – тогда он ещё не был маркизом Клермонтом, – Герберта Вильерса, виконта Брантона и джентльмена по имени Рэдклифф. О, и некого Филлипса, полковника тридцать четвертого полка, кузена графа Валленберга.
– Ты имеешь в виду дуэли? И ты дрался с каждым из них?
– Конечно. Ну, кроме Вильерса, потому что он застудил печень и не дожил до дуэли, но в остальном... впрочем, это к делу не относится.
 Хэл спохватился и потряс головой, отгоняя нахлынувшие воспоминания. Приближался вечер, и с реки дул свежий бриз. Герцог закутался в плащ и кивнул в сторону города.
– Пойдем. Начинается прилив, и через полчаса я ужинаю с генералом Прево.
Они медленно побрели назад сквозь сумерки; жесткие стебли песчаной травы цеплялись за их обувь.
– Кроме того, – продолжал дядя, склонив голову навстречу порывам ветра, – у меня был ещё один титул – незапятнанный. Отказавшись использовать титул «Пардлоу», я также отказался от доходов, которые приносили поместья, прилагавшиеся к этому титулу, но в моей повседневной жизни почти ничего не изменилось – разве что кое-кто в обществе в недоумении закатывал глаза. Большинство моих друзей остались верны нашей дружбе, и меня по-прежнему принимали в большинстве мест, где я бывал прежде, и – что немаловажно – я продолжил делать то, к чему стремился: восстановил полк и возглавил его. Что касается тебя... – Он окинул Уильяма оценивающим взглядом – от широкополой деревенской шляпы до грубых стоптанных ботинок.
– Не придавай этому особого значения, Уильям, – но, возможно, тебе проще выяснить, чем именно ты хочешь заниматься, а не спрашивать, как перестать быть тем, кем ты не хочешь быть.
Уильям остановился, закрыл глаза и несколько мгновений стоял, прислушиваясь к журчанию воды и наслаждаясь отсутствием тикающих мыслей. В его голове воцарилась блаженная тишина.
– Хорошо. – Уильям сделал глубокий вдох и открыл глаза. – А ты с рождения знал, чем хочешь заниматься? – с любопытством спросил он у дяди.
– Думаю, да, – медленно ответил Хэл, снова двинувшись вперед. – Сколько себя помню, я всегда знал, что буду солдатом. Но хотел я этого или нет … Вряд ли этот вопрос когда-либо приходил мне в голову.
– Вот именно, – довольно сухо заметил Уильям. – Ты родился в семье, где старший – а не только младший сын – становился военным, и это тебя устраивало. Мне с детства внушали, что мой священный долг – заботиться о своих землях и арендаторах, и я никогда не задумывался над тем, чего мне хочется на самом деле – так же, как и ты, дядя.
Уильям снял шляпу и сунул себе под мышку, чтобы её не унесло ветром.
– Факт остается фактом, – продолжил он, – не думаю, что я, как говорится, имею право хотя бы на один из титулов, которые вроде бы достались мне при рождении... Кроме того... – 
Пораженный внезапной мыслью, Уильям пристально взглянул на дядю.
– Ты сказал, что не пользовался доходами от герцогских земель. Неужели ты прекратил заботиться о поместьях, когда перестал получать от них прибыль?
– Конечно, не... – Хэл замолчал и бросил на Уильяма взгляд, в котором к раздражению примешивалась доля уважения. – Кажется, ты умеешь рассуждать, мой мальчик? Кто научил тебя – отец?
– Полагаю, лорд Джон имел к этому некоторое отношение, – вежливо ответил Уильям. При упоминании о его бывшем отце внутри у него всё перевернулось – впрочем, в последнее время это происходило с удручающей регулярностью. Уильям не мог забыть выражение страха и нетерпения в глазах Джона Корицы... о, черт побери, конечно, он непременно их забудет. Это всего лишь вопрос воли. Уильям отбросил свои воспоминания в сторону – ничего лучшего он пока не смог придумать.
– На самом деле ты продолжал исполнять свои обязанности, хотя не получал от этого никакой выгоды. Хотя продолжаешь уверять меня, что не желал быть герцогом. Неужели не существует обстоятельств, при которых пэр перестанет быть пэром?
– Нет – во всяком случае, не по собственной воле. Имей в виду, звание пэра – это дар, который жалует подданному монарх в знак своей благодарности. Если пэр впадёт в немилость, то монарх действительно может лишить его всех титулов. Хотя я сильно сомневаюсь, что даже самый могущественный монарх сможет сделать это без поддержки Палаты лордов. Пэры не любят терять свои привилегии – в наши дни такое происходит крайне редко, и они от этого отвыкли, – язвительно прибавил Хэл.
– Впрочем, лишение титула – это не вопрос королевской прихоти. Я полагаю, нужны веские основания для того, чтобы лишить пэра его звания. Единственное, что мне приходит на ум, – это участие в мятеже против Короны.
– О, приму к сведению… 
Уильям пошутил – вроде бы – однако Хэл остановился и смерил своего племянника горящим взглядом. 
– Если ты считаешь государственную измену и предательство своего короля, своей страны и своей семьи подходящим средством для решения своих личных проблем, Уильям, то, возможно, Джон оказался не таким уж хорошим учителем, как мне казалось.
Не дожидаясь ответа, он повернулся и зашагал прочь по кучам гниющих водорослей, оставляя на песке бесформенные следы.
УИЛЬЯМ ещё немного постоял на берегу реки. Не думая. И почти ничего не чувствуя. Просто наблюдал за струями воды – казалось, они проносятся сквозь его голову, омывая и очищая утомленный мозг. Эскадра бурых пеликанов с белыми головами спустилась с неба, ровным строем скользя в двух футах над поверхностью воды. Очевидно, не увидев ничего интересного, они снова как один взмыли вверх и поплыли над болотистыми заводями в сторону открытого моря.
«Неудивительно, что люди стремятся к морю», – с легкой тоской подумал Уильям. Лишь там можно отбросить мелкие повседневные заботы и избежать требований опостылевшего существования. Здесь нет ничего, кроме миль безбрежной воды и бескрайнего неба.
«А также плохая еда, морская болезнь и риск, что в любой момент тебя убьют пираты, негодники–киты или, вероятнее всего, жестокая стихия».
Мысль о бродячих китах заставила его рассмеяться, а мысль о еде – не важно, хорошей или плохой – напомнила ему, что он умирает с голоду. Повернувшись, чтобы уйти, Уильям пронзительно вскрикнул – оказывается, пока он валял дурака, из кустов выполз большой самец–аллигатор и улегся на песке примерно в четырех футах позади него. Потревоженная рептилия разозлилась и, разинув свою жуткую пасть, издала нечто среднее между рычанием и громогласной отрыжкой.
Уильям понятия не имел, что произошло дальше, но когда он остановился, тяжело дыша и обливаясь потом, то обнаружил себя в центре армейского лагеря. Сердце всё ещё колотилось, когда он, снова чувствуя себя в безопасности, пробирался между аккуратных рядов палаток, слушая знакомые звуки готовящегося к ужину лагеря. Воздух был насыщен запахами костров, нагретой походными кухнями земли, жареного мяса и томящегося на медленном огне рагу.
К тому времени, как Уильям добрался до дома Папá, он испытывал мучительный голод. Наступил вечер, однако в эту летнюю пору еще как минимум час будет светло. Возможно, Тревор уже в постели, предположил Уильям, как можно тише ступая по влажной траве, окаймлявшей кирпичную дорожку.
Подумав о Треворе – и, естественно, о его матери – он заглянул за угол дома и обнаружил, что скамейка в виноградной беседке и правда занята – но нет, то была не Амарантус с ребенком (или без него).
– Guillaume! Гийом! (французский вариант имени «Уильям»). 
Заметив его, Джон Корица с такой скоростью вылетел из миниатюрной беседки, что сбитые им листья и виноградины дождём посыпались на гравий.
– Джон! Как всё прошло? 
Широкое лицо юноши сияло от радости, и Уильям почувствовал, как его внутренности съёжились. Значит, Папá всё-таки признал Джона Корицу своим сыном?
– О! Это было – он был... твой отец – добрый и благородный человек, Гийом! Тебе так повезло, что он у тебя есть.
– Я ... э–э ... да, – с некоторым сомнением промямлил Уильям. – Но что он тебе сказал...?
– Он рассказал мне об отце. – Корица замолчал и сглотнул, пораженный грандиозностью этого слова. – О моём родном отце. Его зовут Малкольм Стаббс; вы с ним не встречались?
– Не уверен. – Уильям нахмурился, напрягая память. – Кажется, пару раз я слышал это имя, но, скорее всего, я встречал его, когда был совсем маленьким.
Корица небрежно взмахнул широкой ладонью.
– Он был военным, капитаном. Его тяжело ранили во время битвы за город Квебек, на равнинах Авраама – слышал о ней?
– Да, я знаю об этой битве. Но он выжил?
– О, да. Он живет в Лондоне.
 С восторгом выпалив это название, Корица порывисто сжал плечо Уильяма, и тот почувствовал, как у него затрещала ключица.
– Ясно. Полагаю, это же хорошо?
– Лорд Джон говорит, что если я захочу написать письмо, он проследит, чтобы капитан Стаббс его получил. В Лондоне!
Очевидно, Лондон находился чуть ли не в Сказочной стране, и Уильям улыбнулся Корице, искренне радуясь неподдельному счастью друга, который пришел в восторг от своего открытия, – и одновременно испытывая тайное и стыдливое облегчение оттого, что юный индеец всё-таки не был родным сыном его Папа.
Ему пришлось несколько раз пройтись по двору, слушая взволнованный рассказ Корицы о том, что именно он сказал, и что ответил лорд Джон, и что он подумал, когда лорд Джон это говорил, и …
– Значит, ты собираешься написать письмо? – спросил Уильям, в конце концов решившись прервать этот монолог.
– О, да, – в порыве чувств Корица с силой сжал его руку. – Ты поможешь мне, Гийом? Подскажешь, о чем писать?
– Ох. Да, конечно. – Уильям высвободил раздавленную кисть и осторожно пошевелил пальцами. – Хорошо. Видимо, это означает, что ты хочешь на некоторое время задержаться в Саванне, на случай, если от капитана Стаббса придет ответ?
Корица слегка побледнел – то ли от мысли, что получит этот ответ, то ли испугавшись, что он его не дождётся, однако глубоко вздохнул и кивнул.
– Да. Лорд Джон был так добр, что пригласил нас пожить в его доме, но мне кажется, это будет неправильно. Я сказал ему, что найду работу и какое-нибудь жилье. О, Гийом, я так счастлив. Je n’arrive pas à y croire! Я просто не могу в это поверить! (фр.)
– Я тоже, mon ami, – с улыбкой ответил Уильям: восторг Корицы был заразителен. – Но вот что я тебе скажу – давай пойдем и поговорим о нашем счастье за ужином. Иначе я вот-вот умру от голода.

Лорду Джону Грею, в расположение командующего войсками Его Величества в Саванне, Королевской колонии Джорджия

Дорогой лорд Джон –
Я вернулась. Хотя, полагаю, мне следовало бы выразиться: «Я возвратилась!» – более драматично, понимаете? Я пишу это и улыбаюсь, представляя, как вы говорите что-то вроде: «отсутствие драматизма не является вашим недостатком». И вашим тоже, друг мой.
Мы – мой муж Роджер и двое наших детей, Джеремайя (Джем) и Аманда (Мэнди) – поселились в усадьбе Фрейзерс-Ридж. (Хотя, скорее, это усадьба возникает вокруг нас: мой отец возводит свою собственную крепость.) В обозримом будущем мы намерены оставаться здесь, хотя я лучше других знаю, насколько тяжело предвидеть это будущее. Не буду вдаваться в детали, пока снова не увижу вас. 
Я бы всё равно написала вам, но делаю это уже сегодня, поскольку три дня назад мой отец получил письмо от молодого человека по имени Джуда Биксби, который был его адъютантом во время битвы при Монмуте (вы участвовали в ней? Если да, то надеюсь, что вы не пострадали). Мистер Биксби написал Па, что его друг, доктор Дензелл Хантер, попал в плен в Нью-Йорке, и в настоящее время находится в военной тюрьме в Стоуни-Пойнт.
Мама говорит, что вы прекрасно поймете, почему о Дензелле Хантере вам пишу я, а не она. Па говорит, что нам не нужно писать вам, так как жена доктора Хантера уже наверняка написала своему отцу (вашему брату, я правильно понимаю?), но я согласна с мамой, что лучше написать; вдруг миссис Хантер не знает, где её муж, или не может написать вам по какой-то другой причине.
Желаю всего самого доброго вам и вашей семье – и, пожалуйста, передайте мои наилучшие пожелания вашему сыну Уильяму. Я с нетерпением жду новой встречи с ним – и с вами, разумеется!
(Уместно ли женщине подписывать письмо «Ваша покорнейшая, смиреннейшая и т.д.»? Конечно, нет...)
Искренне ваша,
Миссис Брианна Рэндалл Фрейзер Маккензи 

P.S. Посылаю вам несколько своих зарисовок Нового дома (как его называет мой отец) на нынешнем этапе строительства, а также наброски членов нашей семьи – так они выглядят сейчас. (Сколько времени прошло с тех пор, как вы в последний раз видели кого-либо из моих родителей?) Не сомневаюсь, что вы поймёте, кто есть кто (или следует писать «кто из них кто»? Если да, то, пожалуйста, исправьте мою грамматическую ошибку).

«М» – ВЫВЕЛ ГЕРЦОГ Пардлоу и остановился. Снова обмакнув перо в чернила, он старательно втиснул перед буквой слово «Дорогая», хотя ему пришлось написать его под большим наклоном вверх, чтобы уместить на страницу, поскольку Хэл начал писать слишком близко от края листа. Пару мгновений он разглядывал пустую страницу, затем поднял глаза и обнаружил своего младшего брата, который смотрел на него, вопросительно приподняв одну бровь.
– Какого дьявола тебе нужно? – рявкнул Хэл.
– Бренди, – мягко ответил Джон. – И, судя по всему, тебе оно тоже не помешает. Какого черта ты тут делаешь?
Он пересёк комнату и, опустившись на одно колено перед своим походным сундуком, извлек оттуда пузатую черную бутылку – судя по приятному плеску, соблазнительно полную. 
– Это бренди? Ты уверен? – Тем не менее Хэл встал, обошел маленький столик, на котором лежали его письменные принадлежности, и полез в свой сундук за парой помятых оловянных кубков.
– Стефан фон Намтцен сказал, что да. – Пожав плечами, Джон подошёл к столу, и, взяв перочинный ножик Хэла, принялся соскабливать сургуч с горлышка бутылки. – Помнишь нашего старого друга графа фон Эрдберга? Он говорит, что это бренди, точнее говоря – черный бренди.
– Он действительно черный? – заинтересованно спросил Хэл.
– Ну, бутылка чёрная, хотя, как я понял из письма, в народе этот напиток называют так потому, что его производит в небольшой общине монахов, которые живут на окраине Шварцвальда – Чёрного Леса. Его настоящее название на немецком... – Сковырнув последние кусочки сургуча, Джон поднес бутылку поближе к глазам и прищурился, разглядывая рукописную этикетку. – Blut der Märtyrer, «Кровь мучеников».
– Весёлое название. – Хэл протянул кубок и сразу же ощутил восхитительный аромат, присущий только очень хорошему бренди, который – он выяснил это, приглядевшись к напитку – действительно имел необычный красноватый оттенок. 
– Значит, ты ещё помнишь немецкий?
Джон, приподняв другую бровь, взглянул на брата поверх своего кубка.
– У меня почти не было времени его забыть, – произнёс он. – Не прошло и года с начала Монмутской битвы, когда чертовы гессенцы выскакивали буквально из каждой щели в земле. Хотя я полагаю, – небрежно добавил Грей, отводя взгляд, – ты хочешь узнать, не встречал ли я в последнее время нашего друга графа. Нет, не встречал. К бутылке прилагалась короткая записка, в которой говорилось, что Стефан сейчас находится в Трире – Бог знает, по какой причине.
– А. – Хэл сделал глоток бренди и закрыл глаза, чтобы насладиться вкусом – и одновременно не смотреть в лицо брату.
Бренди теплой волной растёкся по телу Джона, успокаивая его мысли. И, вполне возможно, смягчая намерения.
– Значит, ты решился написать Минни? – Джон постарался задать свой непростой вопрос самым непринуждённым тоном.
– Нет.
– Но ты... О. Понимаю, ты хочешь сказать, что ещё не определился окончательно – вот почему ты завис над этим листом бумаги, как стервятник над умирающей добычей.
Хэл открыл глаза, выпрямился и одарил брата таким взглядом, который должен был заткнуть его, как пробка бутылку. Вместо этого Джон снова наполнил «кровью мучеников» кубок Хэла.
– Понимаю, – просто сказал он. – Мне бы тоже этого не хотелось. Значит, ты считаешь, что Бен умер на самом деле? Или хочешь написать жене о Дотти и её муже?
– Ничего подобного, черт побери.
Бокал в его руке накренился, но Хэл справился с собой, уронив на жилет каплю бренди, которую проигнорировал. – Я в это не верю, и, скорее всего, миссис Маккензи права насчет того, что Дотти уже мне написала. Прежде чем тревожить Минни, я хочу сначала дождаться известий от дочери.
Джон наблюдал за братом с нарочито бесстрастным выражением лица.
– Дело в том, что я никогда прежде не видел, чтобы ты начинал с приветствия «Дорогая» письмо к кому бы то ни было …
– Не вижу в этом необходимости, – раздраженно фыркнул Хэл. – В официальной переписке всей этой ерундой занимается Бизли; в ином случае те, кому я пишу, прекрасно знают, кто они такие и что я о них думаю. Бога ради, это же чистое притворство. К тому же я подписываюсь, – добавил он после короткой паузы.
Джон неопределенно хмыкнул и, сделав глоток бренди, с задумчивым видом подержал его во рту. Брошенное братом перо оставило на столе чёрную кляксу. Заметив это, Хэл засунул перо обратно в стакан и потер пятно тыльной стороной ладони.
– Просто... просто я не знал, что написать, черт побери.
– Я тебя не осуждаю. 
Хэл взглянул на письмо с приветствием так, словно это был обвинительный лист.
– Да, я ... написал... «М». Пойми, мне нужно было с чего-то начать – а потом я никак не мог решить, то ли написать её имя полностью, то ли оставить одно «М». ... и пока я думал... – Голос Хэла прервался, и он судорожно отхлебнул «крови мучеников».
Джон сделал – в отличие от брата – небольшой глоток, думая о Стефане фон Намцене – тот время от времени писал ему, всегда обращаясь к своему адресату с немецкой церемонностью: «Мой уважаемый и благородный друг», хотя сами письма, как правило, были куда менее официальными.... Приветствия Джейми Фрейзера зависели от состояния их отношений и варьировались от обычного «Дорогой Джон» до чуть более теплого «Мой дорогой друг»; если они совсем портились, то переходили от нейтрального «Уважаемый сэр» к краткому и холодному «Милорд». 
Возможно, Хэл был прав. Люди, которым он писал, всегда знали, что он о них думает; то же самое можно было сказать и о Джейми Фрейзере. И, очевидно, Джейми поступал правильно, честно предупреждая, что Джону стоит открыть бутылку, прежде чем читать послание дальше....
Бренди был великолепным – темным и очень крепким. Ему следовало бы разбавить его водой, но... но, учитывая стойкость Хэла, Джон подумал, что поступил правильно.
«Дорогая М». Действительно, Хэл всегда начинал письма к брату с простого «Д». Хорошо ещё, что мистер Бизли, секретарь Хэла, следил за его корреспонденцией, иначе герцог вполне мог обратиться к Его Величеству с краткого «Г» – «Георг». Или с «К» – «Король»?
Эта мысль, какой бы абсурдной она ни была, пробудила воспоминание, которое мучило его с тех пор, как Джон увидел начало письма, и он снова взглянул на лист с буквой «М», а затем – на лицо брата.
Хэл называл так Эсме – сокращённо «Эм». Его первая жена умерла при родах, и их первый ребенок умер вместе с ней. Хэл привык писать ей записки, начинающиеся с «М», без какого-либо приветствия; Джон читал некоторые из них. 
Возможно, при виде одинокой черной буквы, резко выделяющейся на фоне белой бумаги, брат внезапно вспомнил прошлое, которое поразило его, словно пуля в сердце.
Шумно прочистив горло, Хэл сделал большой глоток бренди, поперхнулся и закашлялся, разбрызгивая по бумаге янтарно–красные капли. Схватив письмо, он скомкал его, а затем швырнул в огонь, где оно вспыхнуло голубоватым пламенем.
– Я не могу, – решительно заявил он. – И не буду! То есть ... я не знаю, что Бен мертв. Наверняка не знаю.
Джон потер лоб рукой, а затем кивнул. У него самого сжималось сердце при мысли о своем старшем племяннике.
– Ладно. Кто, помимо тебя, способен написать об этом Минни? Адам или Генри? Или Дотти, например? – неуверенно добавил он.
Хэл побледнел как полотно. Насколько было известно Джону, ни один из братьев Бена не слишком любил писать письма. Однако их сестра Дотти регулярно переписывалась с матерью – ведь именно в письме она сообщила родителям о том, что решила сбежать с врачом–квакером. И вдобавок к этому присоединилась к мятежникам. Она без колебаний рассказала бы Минни всё, что, как ей казалось, должна была знать её мать.
– Дотти тоже не знает, – возразил Хэл, в надежде убедить в этом самого себя. – Я лишь сказал ей, что он пропал^[1].

[1] Это противоречит тому, что написано в 8-й книге (глава №114 «Ставка на веру»). В сентябре 1778 г. Дотти, приехав к отцу в Нью-Йорк, сообщила ему, что узнала от брата Генри о смерти Бена. Генри рассказал об этом в письме его старший брат Адам, который служил в британских войсках. Джон и Хэл убедили Дотти, что они сомневаются в его смерти.

– Пропал без вести, предположительно погиб, – уточнил Джон. – И Уильям писал...
– Кстати, о письмах – а где сейчас твой Уильям? – требовательно спросил Хэл, стараясь замаскировать агрессией свою неуверенность. – Кажется, он просто сбежал, не сказав ни слова – если только ты знаешь что-то, о чём не известно мне.
Джон резко вздохнул, но сдержался.
– Уильям нашел веские доказательства того, что Бен не умер от лихорадки, когда был в плену у американцев в Нью-Джерси, – заметил он. – Кроме того, мой сын сообщил нам, где искать жену и ребенка Бена.
– Он нашел чужое тело в могиле с именем Бена, однако мы не можем исключить, что Бен находится в могиле того самого парня, и тот, кто их хоронил, просто перепутал тела. 
Несмотря на сказанное, Хэлу отчаянно хотелось верить, что кто-то специально похоронил незнакомца под именем Бена. Но зачем ему это понадобилось? Джон уловил эту мысль так четко, словно брат отчеканил её у себя на лбу.
– Вполне возможно. Однако, они могли сделать это намеренно – похоронить незнакомца под именем Бена. Существует множество причин тому, почему это произошло. Лучшее, на что мы можем надеяться – всё это организовал сам Бен, чтобы скрыть свой побег.
– Знаю, – коротко ответил Хэл. – Да. Ты прав, я не могу с уверенностью сказать, что мой сын умер. Я не собирался сообщать Минни о том, что считаю его мёртвым, хотя, на мой взгляд, шансы на это высоки, – произнёс он, скрипнув зубами. 
– Но я должен написать ей хоть что-нибудь. Если я не сделаю этого в ближайшее время, Минни тут же поймет, что случилось что-то неладное: она чертовски догадлива, когда дело касается вещей, которые пытаются от неё скрыть.
Джон невольно рассмеялся, и Хэл, немного расслабившись, тоже легонько фыркнул.
– Ты ведь сообщил Минни, что Бен женился и у него родился сын, верно? Почему бы тебе не написать ей, что ты познакомился с его женой – я имею в виду Амарантус – и вашим предполагаемым внуком и пригласил их пожить здесь, пока Бен... отсутствует? – предложил Джон. – Безусловно, для одного письма такой новости будет вполне достаточно. 
«И если Бен мертв, весть о том, что после него остался сын, послужит для Минни некоторым утешением». – он не произнёс этого вслух, однако брат без всяких слов отлично его понял и с облегчённым вздохом кивнул.
– Так я и сделаю. – Разум Хэла, избавившись от довлевшего над ним страха, мгновенно заработал. – Как думаешь, этот парень – Пенобскот или как его там, ну, картограф Кэмпбелла – смог бы нарисовать более-менее похожий портрет малыша Тревора? Я хотел бы отослать его Минни, чтобы она увидела внука.
«А если с мальчиком что-нибудь случится, то у нас, по крайней мере, будет его изображение...»
– Очевидно, ты имеешь в виду Александра Пенфолда, – уточнил Джон. – Никогда не видел, чтобы он рисовал что-либо сложнее розы ветров, но я попробую навести справки. Возможно, я как раз знаю приличного художника-портретиста. 
Затем он улыбнулся и поднял свой только что наполненный кубок.
– Ну, за твоего внука. Prosit! За здоровье!
- Prosit, - отозвался Хэл и залпом проглотил остаток своего бренди.

ДЖОН ГРЕЙ ВЗЯЛ свой перочинный ножик – маленькую и чрезвычайно острую французскую вещицу с ручкой из розового дерева – и в предвкушении очинил свежее перо. По его подсчетам, за всю свою жизнь он написал Джейми Фрейзеру более сотни писем и всегда испытывал легкую дрожь при мысли о предстоящем общении – какова бы ни была его природа. Это происходило всякий раз, независимо от того, были ли послания дружескими, нежными, написанными в момент опасности, в гневе или в тоске – письма, которые в итоге исчезали в пламени, оставляя после себя лишь запах гари и горький пепел.
Однако на этот раз всё будет по-другому.

13 августа 1779 года от РХ.
Джеймсу Фрейзеру, Фрейзер-Ридж
Королевская колония Северная Каролина

Он представил себе Джейми – его сильные руки с мозолистыми ладонями и рыжие волосы, стянутые в хвост кожаным шнурком: Джейми, решившего жить на лоне дикой природы в окружении индейцев, волков и медведей; И, разумеется, в компании женских атрибутов своей партнёрши …

От лорда Джона Грея, Оглторп-стрит, 12
Саванна, Королевская колония Джорджии

Джону хотелось начать с дружеского «Мой дорогой Джейми», однако он ещё не вернул себе прежние привилегии. Но обязательно вернёт.
– Лет эдак примерно через тысячу…– пробормотал он, снова макая перо в чернила. – Или… чуть раньше.
Может, ему следует написать «Генерал Фрейзер»?
– Ха, – пробормотал Джон. Не стоит с самого начала наступать человеку на больную мозоль …

Мистер Фрейзер,
Я пишу, чтобы предложить Работу вашей Дочери. Я часто рассказывал о её Художественном Таланте своим Друзьям и Знакомым, и недавно один такой Знакомый – некий мистер Альфред Брамби, Негоциант из Саванны – восхитился Рисунками, которые она прислала мне, и поинтересовался, не смогу ли выступить в качестве его Представителя и испросить вашего Согласия на поездку вашей Дочери в Саванну дабы она написала Портрет его молодой Жены.
Брамби – очень состоятельный Джентльмен и вполне способен позволить себе как солидный Гонорар (если ваша Дочь пожелает, я буду счастлив договориться о её Вознаграждении), так и оплату всех Расходов на Поездку и Проживание миссис Маккензи в Саванне.

Он слегка улыбнулся, подумав о Брианне Фрейзер Маккензи – и о Клэр Фрейзер, – а также о том, что сказала бы каждая из этих женщин в ответ на его предложение помочь им в их делах.

Заверяю вас, что мистер Брамби – настоящий Джентльмен, обладающий безупречной Репутацией (дабы вы не опасались, что я собираюсь похитить молодую Женщину для воплощения собственных коварных Целей).

– Хотя именно это я и собираюсь сделать, упрямый ты придурок... – пробормотал Грей себе под нос.
Если бы он выражался чуть более осторожно, Фрейзер немедленно заподозрил бы неладное. Но за долгую службу на военном и дипломатическом поприще Грей успел убедиться, что истинную правду, сказанную со всей серьезностью, довольно часто принимали за шутку. Водя языком за щекой, он продолжил:

Я со всей Ответственностью гарантирую её Безопасность, а также Безопасность любого Друга или Родственника, которого вы дадите ей в сопровождающие.

А вдруг Джейми придет сам? Это было бы крайне интересно... хоть и чертовски опасно …

В эти неспокойные времена вы, несомненно, будете сильно беспокоиться о благополучии путешественников – и, возможно, вам покажется крайне неразумным приглашать молодую женщину с откровенно республиканскими взглядами временно поселиться в городе, который в настоящее время находится под контролем армии Его Величества.
Принимая во внимание ваши возможные чувства к мятежникам, я избавлю вас от перечисления всех своих доводов, но уверяю вас – риск того, что Саванна будет атакована или захвачена американцами и Брианна подвергнется физическому насилию, полностью отсутствует.

Он задумался, вертя в руках перо. Стоит ли ему упоминать о французах?
Что мог знать Фрейзер, засевший в своем высокогорном логове? Конечно, он наверняка писал – и, вероятно, получал – письма, однако, учитывая драматические обстоятельства его отставки с поста генерала в разгар Монмутской битвы, Джон сильно сомневался, что Джейми постоянно обменивался посланиями с Джорджем Вашингтоном, Горацио Гейтсом или любым другим американским командиром, обладавшим подобной конфиденциальной информацией.
А вдруг ему всё-таки известно, что лягушачий флот под командованием адмирала д'Эстена в течение ближайших недель может высадятся на пляжи Чарльз-Тауна или Саванны?
Грей много лет играл в шахматы с Джейми Фрейзером и испытывал большое уважение к его способностям. Лучше пожертвовать именно этой пешкой, чтобы отвлечь внимание шотландца от притаившегося в засаде коня…

Хотя французы…

Нет, постой. Джон замер, хмуро разглядывая незаконченное предложение. Что, если это послание случайно попадет не к Джеймсу Фрейзеру, а к постороннему человеку? Получается, он фактически передаст ценную секретную информацию прямо в руки мятежников.
– Нет, так не пойдет...
– Что не пойдет? И почему ты до сих пор не одет? – Хэл вошел незаметно и теперь разглядывал себя в большом зеркале, в котором отражались французские двери, находящиеся в дальнем конце кабинета. – Почему у меня идет кровь? – почти испуганно произнёс он.
Воспользовавшись моментом, Джон тщательно замазал чернилами строчку о французах, а затем встал из-за стола, чтобы осмотреть брата, у которого действительно сочилась кровь из глубокой царапины на левом виске почти рядом с ухом. Хэл попытался остановить кровь, чтобы та не испачкала ему галстук, но, похоже, на этот раз у него не оказалось под рукой носового платка. Джон сунул руку в карман баньяна и протянул брату свой.
– Это не похоже на порез от бритья. Ты что, фехтовал без маски?
Джон пошутил: Хэл ни разу даже не примерил ни одну из новомодных проволочных масок; кроме того, в последние годы он редко брался за шпагу – если только не собирался кого-то убить – и считал постыдной трусостью прятаться за маской во время дуэли.
– Нет. О … вспомнил. Я как раз сворачивал на улицу, когда из переулка выскочил молодой парень, за которым с криками: «Держи вора!» гнались двое солдат. Один из них налетел на меня, и я ударился об угол церкви. Даже не заметил, что поранился.
Хэл прижал носовой платок к лицу.
Царапина наверняка была болезненной, однако Джон не сомневался, что брат мог её не почувствовать. В этом был весь Хэл: во время стресса он либо не обращал внимания на своё физическое состояние, либо делал вид, что ему на него наплевать, – в обоих случаях результат оказывался одинаковым. А в последнее время он, безусловно, находился в постоянном напряжении.
Джон забрал у брата платок, окунул его в бокал с вином, которое потягивал перед этим, и снова прижал к ране Хэла. Тот слегка поморщился, но не стал возражать.
– Вино? – спросил он, самостоятельно прижав ткань к щеке.
– Клэр Фрейзер, – ответил Джон, пожимая плечами. Медицинские приёмы его бывшей жены иногда имели смысл – даже армейские хирурги время от времени промывали рану вином.
– А. – Хэл, на собственной шкуре испытавший методы лечения Клэр Фрейзер, лишь кивнул, прижимая к щеке испачканный носовой платок.
– А почему я должен быть одет? – спросил Джон, покосившись на свое незаконченное письмо. Он раздумывал, стоит ли рассказать Хэлу о своих намерениях. Настроение брата не влияло на его необычайно острый ум, – к тому же он довольно хорошо знал Джейми Фрейзера. С другой стороны, во взаимоотношениях Джона и Джейми Фрейзера – какими бы они ни были – существовали такие детали, о которых его брату ни в коем случае знать не следовало.
– Через полчаса я должен встретиться с Прево и его подчинёнными, и хочу, чтобы ты был со мной. Разве я тебе не говорил?
– Нет. Мои функции будут чисто декоративными, или мне следует вооружиться?
– Вооружись. Прево хочет обсудить переброску войск Мейтленда из Бофорта, – фыркнул Хэл.
– Полагаешь, дискуссия будет ожесточенной?
– Нет, хотя я могу сделать её таковой. Мне не нравятся эти типы – сидят здесь и ничем не занимаются, только пьют и развлекаются с местными шлюхами.
– О. – При упоминании о шлюхах у Джона на мгновение сжалось сердце, но, судя по лицу Хэла, это слово не вызвало у него воспоминаний о Джейн Покок.
– Ну тогда отлично.
Джон, откопав в сундуке свой кинжал, пистолет и подсумок с патронами, положил их на кровать рядом с парой чистых белых чулок. Он более-менее успешно оделся и, вручив Хэлу свой кожаный воротник, повернулся к брату спиной, чтобы тот помог застегнуть его сзади. Волосы Джона до сих пор не отросли ниже плеч, и Хэл раздраженно отбросил в сторону его короткий хвост, который должен был сойти за косичку.
– Ты так и не нашел себе нового камердинера?
– У меня нет времени для его обучения.
Почувствовав теплое дыхание и прохладные пальцы Хэла у себя на затылке, он нашел их прикосновение успокаивающим.
– Чем ты так занят? – Голос Хэла звучал резко: он до сих пор находился в напряжении.
– Да так, всякими мелочами – твоей невесткой, твоим внуком, своим сыном, твоим сыном – и, вдобавок, делами полка.
Джон повернулся лицом к Хэлу, надевая через голову свой горжет на цепочке. Хэл фыркнул, однако ему хватило такта прикинуться смущенным.
– Тебе нужен камердинер. Я найду для тебя кого-нибудь. Пошли.
Штаб-квартира Прево располагалась в большом особняке на краю Сент-Джеймс-сквер, не более чем в десяти минутах ходьбы. День был погожим, теплым и солнечным, с моря дул легкий ветерок. Братья Грей пробирались по Бэй-стрит сквозь толпы людей и бодрящие запахи овощей и свежей рыбы в направлении городского рынка, так как это был базарный день.
– У меня к тебе вопрос, – начал Джон, увёртываясь от торговки – в каждой руке она держала по ведёрку пива, а на её шее висел лоток с устрицами, с которого капала вода. – Ты ведь знаком с Джейми Фрейзером. Как думаешь, насколько он неравнодушен к деньгам?
Хэл нахмурился.
– В каком смысле? Каждый человек при определенных обстоятельствах неравнодушен к деньгам. Полагаю, ты не собираешься его подкупать.
– Нет. На самом деле я озабочен тем, чтобы он не принял моё предложение за подкуп.
Брови Хэла удивленно поползли вверх.
– Какого дьявола тебе от него нужно?
– Чтобы он согласился – и поддержал – мою идею пригласить его дочь приехать в Саванну для работы над портретом. Я пообещал позаботиться о том, чтобы ей прилично заплатили, но...
– Твоим портретом? – Хэл бросил на него насмешливо-изумлённый взгляд. – Хотел бы я на него посмотреть. Подарок для мамы, или ты за кем-то ухаживаешь?
– Ни то, ни другое. К тому же это будет не мой портрет: Альфред Брамби желает запечатлеть образ своей молодой жены.
Хэл ухмыльнулся.
– Прекрасной Анджелины?
Джон тоже улыбнулся. Юная миссис Брамби, безусловно, была красавицей, но, помимо этого, вызывала невольную улыбку у всех, кто когда-либо её видел или знал.
– Если кто и способен запечатлеть на холсте изменчивую натуру миссис Брамби, то только Брианна Маккензи.
– Но ведь ты собираешься выманить молодую женщину из её горного гнезда вовсе не ради этого, верно? Неужели в колонии Джорджия нет других приличных художников-портретисты?
Они подходили к штаб-квартире Прево; с окутанного лёгкой дымкой плаца в конце Джонс-стрит доносились приглушённые звуки команд и топот марширующих солдат. В толпе людей, заполнявших Монтгомери-стрит, всё чаще попадались военные в красных мундирах.
– Ты не понял, что я задумал, – ответил Джон, отступая в сторону, чтобы пропустить куда-то спешащую даму в широких фижмах с зонтиком, двумя слугами и маленькой собачкой. – Прошу прощения, мадам… Надеюсь, Джейми Фрейзер тоже не догадается.
Хэл бросил на брата острый взгляд, но заговорить ему помешали проходившие мимо двое подмастерьев кожевника с замотанными лицами – они тащили огромную корзину, из которой, подобно злому джину, вырывался тошнотворный слезоточивый смрад собачьих экскрементов.
Очевидно, Хэл вдохнул слишком много этой дряни, поскольку кашлял до тех пор, пока из его глаз не потекли слёзы. Джон внимательно наблюдал за братом: тот частенько страдал от приступов удушья. Однако сейчас Хэл взял себя в руки: несколько раз сплюнув, он стукнул себя кулаком в грудь, перевёл дыхание и встряхнулся.
– Не догадается … о чём? – спросил он, тяжело дыша.
– Я упоминал о своем сыне? Брианна Фрейзер – единокровная сестра Уильяма.
– Ах. Ну конечно. Я об этом не подумал. – Хэл поправил шляпу, которая сбилась на сторону во время кашля. – Он с ней встречался?
– Мельком, несколько лет назад, но тогда он понятия не имел, кто она такая. Однако я довольно хорошо знаю эту молодую женщину, и, хотя она упряма не меньше, чем оба её родителя, сердце у нее доброе. Она всегда интересовалась братом – и, если кто и способен серьёзно поговорить с Уильямом о его... трудностях … то, скорее всего, это будет именно Брианна Маккензи.
– Хм. – Хэл зашагал вперёд, обдумывая услышанное. – Ты уверен, что это разумно? Если она дочь Фрейзера... Постой, ты сказал: «оба её родителя». Она к тому же дочь Клэр Фрейзер?
– Да, верно, – произнёс Джон тоном, подразумевающим, что теперь брату известно о Брианне абсолютно всё. Очевидно, он не ошибся, поскольку Хэл рассмеялся.
– А вдруг она сумеет убедить Уильяма перейти к мятежникам и сражаться на их стороне?
– Если есть какая-то черта, которую Джейми Фрейзер умудрился передать всему своему потомству, – сухо пояснил Джон, – так это упрямство. Какой бы настойчивой она ни была, я сомневаюсь, что ей удастся хоть в чем-то переубедить Уильяма.
– Тогда…–
– Я хочу, чтобы он остался, – выпалил Джон. –Здесь. По крайней мере, до тех пор, пока не примет окончательное решение. Обо всем.
«Всё» включало в себя происхождение Уильяма, его дальнейшую армейскую карьеру, его титул и поместья, которыми он теперь, по достижении совершеннолетия, мог единолично управлять.
– О. – Хэл остановился как вкопанный и уставился на брата, а затем окинул взглядом улицу. Штаб Прево располагался на дальнем конце площади в большом сером здании, куда под бдительным присмотром двух солдат, стоявших на страже у дверей, постоянно входили и выходили вереницы офицеров и гражданских.
Взяв Джона под руку, Хэл потянул его в переулок, где было не так многолюдно.
Сердце Джона бешено колотилось. В своих страхах он не желал признаваться даже самому себе, но сейчас письмо к Джейми вынесло их на поверхность из глубин его сознания.
Хэл в ожидании уставился на брата, приподняв одну темную бровь.
Джон закрыл глаза и глубоко вздохнул, постаравшись, чтобы его голос звучал ровно.
– Я вижу сны, – произнёс он. – Не каждую ночь. Но довольно часто.
– Об Уильяме. – Это было утверждение, а не вопрос, но Джон кивнул и открыл глаза. Хэл внимательно смотрел на него в упор своими покрасневшими глазами.
– Тебе снится, что он умер? Или исчез?
Джон опять кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Однако прочистил горло и снова обрёл дар речи.
– Изабель рассказывала мне, что однажды Уильям потерялся в Хелуотере – ему тогда было около трех лет – и несколько часов бродил один в тумане по холмам. Иногда я вижу это. Иногда... что-то другое.
Уильям всегда рассказывал ему о себе, писал письма. О том, как на долгую и холодную зиму застрял в Квебеке. Об охоте, о том, как заблудился однажды ночью, о постоянно мерзнущих ногах, о потустороннем сиянии арктического неба, гудящего над головой, о том, как случайно провалился сквозь лед в темные воды ручья… Для Уильяма это было просто приключением, и Джону нравились эти истории, но в его тревожных снах они искажались, превращаясь в кошмарные видения, полные дурных предчувствий.
– И битвы, – почти шепотом произнёс Хэл. Он стоял, прислонившись спиной к кирпичной стене таверны, разглядывая носки своих начищенных ботинок. – Да. Когда становишься отцом, ты видишь это постоянно. Даже наяву.
Джон кивнул, но ничего не ответил. Выговорившись, он почувствовал себя немного лучше. Конечно, Хэл тоже думал о таком – ведь Генри получил тяжелое ранение, а Бенджамин … Лорд Джон представил себе, как Уильям раскапывает ночью могилу, ожидая найти там тело своего кузена... Во сне он раскапывал могилу сам и находил в ней мертвого Уильяма.
Хэл тяжело вздохнул и выпрямился.
– Напиши Фрейзеру, что Уильям здесь, – тихо произнёс он. – Как бы случайно упомяни об этом. Ничего больше. Он пришлет девушку.
– Ты уверен?
Брат смерил Джона взглядом и, взяв за локоть, вывел из переулка.
– Думаешь, он переживает за Уильяма меньше тебя?

ДЖЕЙМИ ПЕРЕЧИТАЛ ПИСЬМО дважды, поджимая губы в одних и тех же местах: в середине первой страницы, а затем ещё раз, в самом конце. В подобной реакции не было ничего странного – он всегда так поступал, если в очередном послании Джона содержались дурные известия о войне, об Уильяме или же о грядущих действиях британского правительства, которые могли привести к неминуемому аресту Джейми или каким-то иным образом осложнить ему жизнь.
Однако это было первое письмо, присланное Джоном за два минувших года – первое с тех пор, как Джейми, воскреснув из мертвых, обнаружил, что Клэр вышла за Джона Грея замуж, и выяснив все подробности, подбил ему глаз, а также невольно поспособствовал аресту его милости американскими ополченцами, которые едва не повесили милорда. Что ж, как говорится – что посеешь, то и пожнёшь....
Так что ходить вокруг да около не имело смысла.
– Что пишет Джон? – спросила Клэр, стараясь говорить вежливо–равнодушным тоном. Зыркнув на неё, Джейми фыркнул и снял очки.
– Ему нужна Брианна, – коротко ответил он и через стол подтолкнул письмо жене.
Она невольно оглянулась через плечо, но Бри уже отправилась в кладовую с ящиком свежеприготовленного козьего сыра. Клэр со вздохом достала из кармана очки.
– Вижу, ты тоже обратил внимание на последнюю фразу? – закончив чтение, поинтересовалась она, подняв глаза на мужа.
– «Мой сын Уильям подал в отставку и в настоящее время находится у меня в Саванне, используя недавно обретенный досуг, чтобы обдумать своё будущее, поскольку он уже достиг совершеннолетия»? Конечно, обратил.
 Джейми уставился на письмо, потом на Клэр. – Обдумать своё будущее? Ради всего святого, над чем тут думать? Он же граф.
– Может быть, он не хочет быть графом, – осторожно предположила Клэр.
– Тут нечего выбирать, Сассенах, – пожал плечами Джейми. – Титул – это как родимое пятно; ты с ним рождаешься.
Он хмуро разглядывал письмо, плотно сжав губы.
Клэр сердито уставилась на мужа – почувствовав это, он в свою очередь посмотрел на неё, удивлённо подняв брови.
– Почему ты на меня так смотришь? – требовательно спросил Джейми. – Это не моя ви... – он замолчал, но было уже поздно.
– Ну, «вина» – это слишком сильно сказано, никто тебя не винит, но...
– Никто, кроме Уильяма. Он обвиняет меня. – Джейми резко выдохнул через нос, затем глубоко вздохнул и покачал головой. – И не без причины. Вот почему я не хотел, чтобы Брианна с ним встречалась! Если бы Уильям случайно не увидел меня и не узнал правду, то сейчас он наверняка находился бы в Англии, управляя своими поместьями и решая проблемы арендаторов, будучи счастлив, как... – Он замолчал, подыскивая подходящее сравнение.
– Слон^[1]? – предположила Клэр. – Почему ты решил, что в данный момент он несчастлив? Возможно, Уильям просто не успел устроить свой переезд в Англию.

[1] Happy as a clam – полная версия этой фразы, опубликованная в 1841 году: happy as a clam at high tide – «счастлив как моллюск в момент прилива». В высокой воде двустворчатые моллюски находятся в относительной безопасности, поэтому они «счастливы как дети» или довольны, как слоны. 

– Слон?
 Мгновение он недоуменно смотрел на неё, приподняв брови, а затем резким жестом отмахнулся от всех слонов. – На его месте я бы не радовался – на мой взгляд, благородный человек не может быть счастлив в такой ситуации.
– Да, он очень похож на тебя. 
Клэр надеялась, что разговор об Уильяме отвлечёт внимание мужа от Джона, однако все её усилия оказались напрасными. Джейми, скорчив свою самую свирепую гэльскую рожу, схватил письмо, скомкал и швырнул его в огонь.
– Mac na galladh! Сукин сын! Сначала он отбирает у меня сына, потом соблазняет мою жену, а теперь пытается подкупить мою дочь!
– О, ничего подобного! – До этого она сдерживала свое раздражение, однако из-за ярости Джейми атмосфера в комнате накалилась настолько, что терпение Клэр в конце концов лопнуло. – Джон просто хочет, чтобы Бри приехала и поговорила со своим братом! Неужели ты этого не понял, чертов … шотландец!
Джейми замер, в его глазах на миг вспыхнуло веселье, которое, однако, не тронуло его губ. Тем не менее, дух он перевёл – похоже, худшее уже миновало.
– Поговорить со своим братом, – передразнил он. – Зачем? Неужели он думает, что Брианна будет петь мне такие хвалебные дифирамбы, из-за которых Уильям забудет, что он является бастардом именно по моей вине? И даже если он надумает меня простить, это вряд ли поможет ему принять свой графский титул. – Джейми фыркнул. – И я ничуть не удивлюсь если Брианна, поддавшись влиянию этого змеиного гнезда, в конце концов отправится с ними в Англию писать портреты королевы.
– Я понятия не имею, о чём думает Джон, – как можно спокойнее произнесла Клэр. – Но, поскольку он пишет «обдумать свое будущее», на мой взгляд это означает, что Уильям до сих пор не принял окончательного решения. Брианна в этом деле человек посторонний, к тому же у неё совершенно иной взгляд на вещи. Она умеет слушать без личного вмешательства в чужие дела.
– Ха, – фыркнул Джейми. – Черт побери, да она считает своим личным делом всё, во что вмешивается. Девчонка унаследовала это от тебя, – добавил он, бросая на Клэр обвиняющий взгляд.
– И никогда не отказывается от задуманного, – парировала та, откидываясь на спинку стула и складывая руки на коленях. – Это она унаследовала от тебя.
– Спасибо.
– Это был вовсе не комплимент.
Джейми коротко хохотнул, но по-прежнему остался на ногах. В разгар своей речи он покраснел как спелый помидор, но сейчас его лицо постепенно возвращалось к своему естественному смуглому оттенку. Клэр тоже слегка расслабилась и перевела дыхание.
– К тому же ты кое-что знаешь о Джоне.
– Я знаю о нём предостаточно – причём большую часть из этого я предпочёл бы вообще не знать. Что именно ты имеешь в виду?
– Он знает, что дочь тебя любит. И, независимо от того, о чём они с Уильямом станут разговаривать друг с другом, эта тема наверняка будет затронута.
Джейми растерянно заморгал.
– Я ... ну, да, может быть... но...
– Думаешь, Джон переживает за Уильяма меньше тебя?
Напряжение спало, и сердце Клэр перестало бешено колотиться. Джейми повернулся к ней спиной и, облокотившись на каминную полку, задумчиво смотрел на огонь. Письмо сгорело, но по-прежнему было видно – скомканный черный листок на алеющих углях. Пальцы правой руки Джейми медленно постукивали по каменной полке.
Наконец он вздохнул и, обернувшись, произнёс:
– Я поговорю с Брианной.

– ТЫ УЖЕ ПОГОВОРИЛ с Брианной? – спросила Клэр на следующий день.
– Поговорю, – с явной неохотой ответил Джейми, – только я не буду рассказывать ей об Уильяме.
Клэр собиралась понюхать мясное рагу, которое приготовила на ужин, но остановилась, чтобы искоса взглянуть на мужа. 
– Почему же?
– Ну, если я это скажу, она может решить, что я этого хочу, и непременно отправится туда, даже если изначально не собиралась этого делать.
Вероятно, так оно и было, хотя Клэр не видела ничего плохого в том, чтобы дочь выполнила просьбу отца. Однако Джейми явно придерживался противоположного мнения, поэтому Клэр согласно кивнула и протянула ему ложку.
Задняя дверь открылась, и вошла Брианна с маленькой тыквой в руках, за ней следовал Роджер с корзинкой листовой капусты.
Клэр удивлённо взглянула на тыкву – слишком маленькую и недозрелую для пирога. Бри пожала плечами.
– Когда мы зашли в огород, её грызла крыса – или кто-то типа неё. – Она повернула тыкву, показывая свежие следы зубов. – Я решила, что если мы её оставим, она всё равно испортится – даже если крыса не вернется, чтобы её прикончить, – поэтому мы принесли тыкву сюда.
– Ну, я слышала о жареной зеленой тыкве, – сказала Клэр, с сомнением принимая подарок. – В конце концов, сделаем ещё одно экспериментальное блюдо.
Брианна взглянула в сторону очага и тщательно принюхалась.
– Пахнет... съедобно, – заметила она.
– Да, я сказал тоже самое, – кивнул Джейми, взмахом руки отметая возможность массового отравления трупным ядом. – Садись, девочка. Лорд Джон прислал мне коротенькое письмишко, в котором речь идёт о тебе.
– Лорд Джон? – изогнув рыжую бровь, просияла Бри. – Чего он хочет? 
Джейми уставился на дочь.
– Почему ты решила, что ему что-то от тебя нужно? – с настороженным любопытством спросил он.
Расправив юбку, Брианна села, держа тыкву в одной руке, и протянула к Джейми другую руку ладонью вверх.
– Па, одолжи мне на минутку свой дирк. Что касается лорда Джона, то он не любитель пустой болтовни. Я не знаю, что конкретно ему от меня нужно, но я прочла достаточно его посланий и знаю – он не утруждает себя их написанием без конкретной цели.
Клэр легонько фыркнула, обменявшись взглядами с Джейми. Это была абсолютная правда. Конечно, Джон частенько предупреждал Джейми, что тот рискует своей головой, шеей или яйцами, опрометчиво ввязываясь в очередное опасное – по мнению его милости – предприятие, но такие письма нельзя было назвать бесцельными.
Получив кинжал, Бри принялась резать тыковку, разбрасывая по столу блестящие комочки слипшихся зеленых семечек.
– Итак? – поинтересовалась она, продолжая заниматься своим делом.
– Ну так вот, – с глубоким вздохом начал Джейми ….

УИЛЬЯМ ПОСЕЛИЛСЯ с Джоном Корицей на краю болотистых заводей в маленьком, похожем на сарай домике, в глубине души прекрасно сознавая, что поступает так из чистого упрямства, хотя успокаивал свою совесть, объясняя такое поведение честностью и гордостью – несмотря на откровенно республиканский характер этой гордости. Лорд Джон не стал возражать, однако отвёл ему комнату в доме номер 12 по Оглторп-стрит, и Уильям частенько оставался в ней ночевать, когда приходил к отцу ужинать. По той же причине он продолжал носить одежду, в которой приехал в Саванну, хотя слуга лорда Джона каждый вечер забирал её, чтобы вернуть утром уже почищенной, выстиранной или заштопанной.
Однако, проснувшись этим утром, Уильям увидел костюм из темно-серого бархата и шелковый жилет цвета охры, украшенный искусно вышитыми маленькими разноцветными жучками с крошечными красными глазками. Рядом лежали новая рубашка, свежее белье и шелковые чулки, а его старая одежда, которую он носил после ухода из армии, исчезла – за исключением стоявших рядом с умывальником позорно потрёпанных ботинок Уильяма: их потертости и царапины стыдливо просвечивали сквозь свежую ваксу.
Он немного помедлил, затем надел баньян, который одолжил ему Папá, – тонкая синяя шерсть отлично подходила для утра, прохладного после ночного дождя, – умылся и спустился к завтраку.
Сидевшие за столом Папá и Амарантус выглядели так, словно их подняли не с постели, а скорее выкопали из могилы.
– Доброе утро, – садясь, довольно громко поздоровался Уильям. – А где Тревор?
– Где-то с вашим другом мистером Корицей, благослови его Господь, – сонно моргая, ответила Амарантус. – Он зашел за вами, но поскольку вы дрыхли без памяти, он решил взять Тревора с собой на прогулку.
– Маленький чертёнок выл всю ночь напролет, – сказал лорд Джон, пододвигая к Уильяму баночку с горчицей. – Сейчас принесут копчености, – добавил он, объясняя свои действия. – Неужели ты его не слышал?
– В отличие от некоторых, я спал сном праведника, – ответил Уильям, намазывая маслом кусочек тоста. – Не слышал ни звука.
Оба родственника уставились на него поверх подставки для тостов.
– Сегодня вечером я уложу его в вашу постель, – пообещала Амарантус, пытаясь пригладить свои растрёпанные локоны. – Посмотрим, останетесь ли вы праведником к рассвету.
Из задней части дома донёсся аппетитный запах копченого бекона, и все трое невольно выпрямились, когда кухарка внесла большое серебряное блюдо, на котором, помимо бекона, лежали сосиски, кровяная колбаса и жареные грибы.
– Elle ne Fera pas cuire les tomate, – слегка пожав плечами, сказал его милость. – Elle pense qu'elles sont toxiques. Она категорически отказывается готовить помидоры. Она думает, что они ядовиты (фр. – примечание автора).
– La facon dont elle les cuits, elle a raison. Судя по тому, как она их готовит, это правда (фр. – примечание автора), – пробормотала Амарантус на хорошем французском, хотя и со странным акцентом. Уильям заметил, как его отец приподнял бровь; очевидно, до этого момента он не подозревал, что она говорит по-французски.
– Э–э, я видел одежду, которую вы любезно приготовили для меня, – начал Уильям, тактично переводя разговор на другую тему. – Безусловно, я вам очень признателен, хотя не уверен, что в ближайшее время мне представится возможность её надеть. Возможно … –
– Тебе очень пойдет серый цвет, – сказал лорд Джон, сразу повеселевший после того, как вошедшая Мойра поставила рядом с ним кружку с напитком, который пах как кофе, щедро сдобренный виски. Он кивнул в сторону Амарантус, сидевшей напротив Уильяма. – Твоя кузина собственноручно вышила жуков на жилете.
– О. Благодарю, вас, кузина. – с улыбкой поклонился ей Уильям. – Безусловно, это самый фантастический жилет, который у меня когда-либо был.
Она с возмущенным видом выпрямилась, поплотнее запахивая на груди свой пеньюар.
– Они вовсе не фантастические! Все эти жуки – именно такой формы и окраски – водятся здесь, в колонии Джорджия! Хотя, – прибавила Амарантус, когда её негодование слегка улеглось, – я признаю, что их красные глаза действительно были плодом моей фантазии. Мне просто показалось, что в вышивке должно быть намного больше красного, чем может дать одна–единственная божья коровка.
– На мой взгляд, это вполне уместно, – заверил невестку лорд Джон. – Неужели ты никогда не слышал о licencia poetica^[1], Вилли?

[1] Licencia poetica – поэтическая вольность (лат.) – право поэта в целях большей художественности нарушать как нормы общепринятого литературного языка, так и канонические формы развёртывания сюжета и нарушение трёх единств (времени, места, действия), характерных для драматургии классицизма XVII–XIX веков. К поэтической вольности относятся, например, перенос ударения для сохранения ритма; изменение рода существительного; изменение реального исторического факта (смерть Жанны д’Арк на поле боя у Шиллера); изменение реального естественно-научного факта («львица с косматой гривой» у Лермонтова); Обычно употребляется как шутливо-ироничный синоним какого-либо отступления от точности в передаче информации.

– Уильям, – холодно поправил его сын, – и да, я о ней слышал. Спасибо, кузина, за столь очаровательно–поэтичных жуков, – кстати, у них есть названия?
– Конечно, – кивнула Амарантус – после чая и сосисок она заметно оживилась; на её щеках появился легкий румянец. – Я непременно назову их, как только вы наденете жилет.
При последних словах кузины легкая, но безошибочно узнаваемая дрожь пробежала по телу Уильяма, поскольку он мгновенно представил себе, как её тонкий палец медленно скользит от жука к жуку по его груди. Определённо, ему это не почудилось – судя по тому, как Папá пристально взглянул на Амарантус. Однако на её лице отсутствовало всякое желание флиртовать: глаза молодой женщины были прикованы к стоящему перед ней блюду с ещё дымящимся копчёным лососем.
Уильям, положив себе ложку приправы, подвинул горчичницу кузине.
– Несмотря на всю мою признательность за жуков и прочие наряды, – сказал он, – я не могу надеть серые бархатные бриджи и отправиться убирать сарай с Корицей – как я сегодня планировал.
– Вообще-то нет, Уильям, – лорд Джон произнёс его имя с еле заметным оттенком иронии. – Твое присутствие необходимо на официальном ланче у генерала Прево.
Вилка Уильяма с копченой рыбой замерла на полпути к его рту.
– Зачем? – настороженно спросил он. – Какого чёрта нужно от меня генералу Прево?
– Надеюсь, что никакого, – ответил отец, потянувшись за горчицей. – Он хороший солдат, хотя из-за сильного швейцарского акцента и полного отсутствия чувства юмора разговаривать с ним – всё равно что толкать в гору тяжеленую бочку табака. Однако... ты случайно не видел перечницу? – поинтересовался лорд Джон, осматривая стол. – … Однако сегодня он принимает у себя группу политиков из Лондона и парочку высокопоставленных офицеров Корнуоллиса, которые специально прибыли сюда из Южной Каролины, чтобы встретиться с ними.
– И...?
– Ага, вот ты где! – обрадовался лорд Джон, поднимая салфетку, под которой пряталась перечница. – И я слышал, что на приёме будет некто Дэнис Рэндалл – он же Дэнис Рэндалл-Айзекс. Ему стало известно, что ты остановился у меня, и сегодня утром он прислал мне записку, в которой учтиво просит нас с Хэлом привести на этот ланч тебя – он специально раздобыл для тебя приглашение.
СНАРУЖИ БЫЛО ЖАРКО и душно, но на небе собирались облака, погружавшие город в желанную тень.
– Не думаю, что дождь пойдет раньше вечернего чаепития, – при выходе из дома заметил лорд Джон, взглянув вверх. – Может, тебе всё же стоит захватить плащ ради своего нового жилета?
– Нет. – Уильяма абсолютно не волновала его новая одежда, какой бы прекрасной она ни была. То же самое касалось и Дэниса Рэндалла – что бы тот не собирался ему сообщить, это произойдёт уже совсем скоро. Мысли Уильяма были заняты Джейн.
С тех пор, как они с Корицей обосновались в Саванне, он избегал ходить по Барнард-стрит. Штаб гарнизона тоже находился на Барнард-стрит, не более чем в полумиле от дома № 12 по Оглторп-стрит. На другом конце площади, прямо напротив штаба, стоял дом командующего – большое, красивое^[2] здание с овальной стеклянной панелью в парадной двери.

[2] Это был двухэтажный дом простой планировки, несмотря на свои значительные размеры. На втором этаже было всего четыре комнаты – по две в задней и в передней части. («Написано кровью моего сердца», глава 133 «Последняя надежда»)

А в центре площади высился огромный виргинский дуб, поросший висячим мхом. Дерево–виселица.
Отец что-то говорил, но Уильям не слушал, и когда лорд Джон, уловив его настроение, замолчал, он едва обратил на это внимание. Они молча дошли до дома дяди Хэла, где он уже ожидал их в полной парадной форме. Оглядев костюм Уильяма, герцог одобрительно кивнул, но не сказал ничего, кроме:
– Если Прево предложит тебе должность, откажись.
– Зачем она мне? – коротко ответил Уильям, и дядя хмыкнул – очевидно, в знак согласия. Пропустив широко шагающего Уильяма вперед, отец с дядей бок о бок двинулись за ним следом.
Им не удалось повесить Джейн. Но они заперли её в комнате в доме с овальным окном в двери, смотрящей на виселицу. И оставили девушку в полном одиночестве в её последнюю ночь на земле. Она умерла при свечах, перерезав вены разбитой бутылкой, самостоятельно решив собственную судьбу. Уильям внезапно ощутил запах крови и пива, вспомнил её лицо в тусклом свете единственного светильника – такое спокойное, отстраненное, лишённое всякого страха. Джейн была бы рада узнать об этом – она ненавидела показывать свой страх кому бы то ни было.
«Почему я не успел тебя спасти? Разве ты не знала, что я приду за тобой?»
Они прошли под кроной дуба, шурша подошвами ботинок по мокрым листьям, сбитым ночным дождем.
– Stercus (дерьмо – лат.), – выругался дядя Хэл за спиной Уильяма, заставив его испуганно обернуться.
– Что?
– Вон то, – герцог кивком указал на небольшую группу мужчин, движущихся к дому с другого конца площади. Некоторые джентльмены были в элегантных гражданских костюмах – очевидно, те самые лондонские политики – но среди них находилось несколько офицеров. Включая полковника Арчибальда Кэмпбелла.
На мгновение Уильяму захотелось, чтобы у него за спиной вместо отца и дяди стоял Джон Корица. С другой стороны …
Он услышал, как его отец фыркнул, а дядя Хэл издал нечто вроде мрачного ворчания. С лёгкой улыбкой Уильям направился прямо к Кэмпбеллу, который приостановился, чтобы поговорить с одним из джентльменов.
– Добрый день, сэр, – поздоровался он с полковником и, устремившись к двери, специально прошёл так близко от Кэмпбелла, что тому пришлось невольно отступить. Уильям услышал, как позади него дядя Хэл с изысканной вежливостью произнес:
– Ваш покорный слуга, сэр, – а вслед за этим последовало сердечное обращение его отца:
– Рад видеть вас снова, полковник. Надеюсь, вы пребываете в добром здравии?
Если ответ на эту любезность и последовал, то Уильям его не расслышал, но, судя по выражению лица Кэмпбелла – пунцовым щекам и маленьким глазкам цвета перезревшей черники, метавших кинжальные взгляды в сторону команды Греев, – он понял, что полковник в долгу не остался.
Почувствовав себя намного лучше, Уильям дождался дядюшку Хэла, который представил его генералу Прево и остальным штабным офицерам – кратко, но по всем правилам хорошего тона. Он понял, что Прево и его дядя друг друга недолюбливают, но, будучи профессиональными солдатами, сделают всё необходимое для решения военных задач, невзирая на личные взаимоотношения.
Он пожал руку Прево, украдкой пытаясь разглядеть его шрам. Папá рассказывал, что Прево прозвали «Старина–Простреленная Башка», поскольку его череп был проломлен пулей, которая попала ему в голову во время битвы за Квебек. К своему удовольствию, Уильям смог разглядеть чуть выше виска Прево заметное углубление в черепе – темную выемку, едва прикрытую краем парика.
– Милорд? – послышался голос сбоку, когда Уильям вошел в приемную – там толпились гости, угощаясь хересом и аппетитными бисквитами, чтобы не умереть с голоду до того, как будет подан ланч.
– Мистер Рэнсом, – твердо произнёс Уильям, поворачиваясь, чтобы увидеть Дэниса Рэндалла, чей мундир, туалет и причёска были куда более элегантными, чем в момент их прошлой встречи. – К вашим услугам, сэр.
Он вновь оглянулся и заметил входящую группу гостей во главе с Кэмпбеллом, но дядя Хэл и его отец каким-то образом умудрились обойти Прево с флангов и, ведя себя так, будто они были официальными встречающими, с бурным радушием по очереди приветствовали каждого лондонского политика, – очевидно, некоторых из них дядя Хэл знал лично – прежде чем Кэмпбелл успевал их представить.
Улыбаясь, Уильям снова повернулся к Дэнису.
– Есть что-нибудь о моем кузене?
– Не совсем. – Рэндалл схватил два бокала хереса с подноса, который проносил мимо лакей, и протянул один из них Уильяму. – Но я выяснил имя британского офицера, который первым получил письмо с известием о смерти вашего кузена.
– Полковник^[3] Ричардсон? – разочарованно спросил Уильям. – Ну, я знаю об этом.

[3] Во всех предыдущих книгах сказано, что до своего перехода на сторону континенталов Ричардсон служил в британской армии в чине капитана.

Но Дэнис покачал головой.
– Нет. Письмо Ричардсону переслал полковник Банастр Тарлетон.
Херес попал Уильяму не в то горло, и он закашлялся.
– Что? Тарлетон получил письмо от американцев? Как? Почему?
Последняя встреча Уильяма с Баном Тарлетоном на поле битвы при Монмуте закончилась ожесточенной дракой – из-за Джейн. Уильям не сомневался, что победа осталась за ним.
– Мне бы тоже хотелось это знать, – ответил Денис, кланяясь джентльмену в синем бархатном камзоле на другом конце комнаты. – И я искренне надеюсь, что когда ты это выяснишь, то расскажешь мне. Кстати, ты ничего не слышал о нашем друге Иезекииле Ричардсоне?
– Слышал, но, скорее всего, ничего особо интересного. Мой … отец получил письмо от знакомого капитана торгового судна, который вскользь упомянул, что видел Ричардсона в доках Чарльз–Тауна.
– Когда? – Внешне Дэнис ничем не выдал своего волнения по поводу этой информации, однако склонил голову набок словно терьер, которому показалось, что он слышит копошащегося под землей суслика.
– Письмо было датировано прошлым месяцем. Трудно сказать, видел ли капитан этого типа только тогда – или когда-либо прежде. Кстати, в письме нет и намека на то, что Шермерхорну – так зовут капитана – известно об измене Иезекииля Ричардсона – следовательно, он был не в мундире. Я имею в виду, не в американском мундире.
– Больше ничего? – Терьер был разочарован, но, когда Уильям сообщил ему остальную информацию, снова оживился.
– Судя по всему, Ричардсон был с джентльменом по имени Хайм. Но капитан ничего не написал о том, чем они занимались, или кто такой этот Хайм.
– Я знаю, кто он. – Лицо Дэниса по-прежнему оставалось бесстрастным, но свой интерес ему скрыть не удалось.
На этом месте их разговор прервался: после удара маленького гонга дворецкий объявил, что ланч подан, и Уильям обнаружил, что они с Дэнисом разошлись – капитана окликнул другой знакомый.
– Всё в порядке, Вилли?
Его отец возник рядом, когда он проходил через двойные двери приемной в просторный зал с причудливым холщовым паласом, расписанным под мозаику из древнеримской виллы.
– Он узнал что-нибудь о Бене?
– Не так много, но кое-что есть. – Уильям быстро пересказал Папá суть своего разговора с Рэндаллом.
– Он говорит, что знает человека, которого видели с Ричардсоном в Чарльз–Тауне – этого Хайма.
– Хайма?
В этот момент их нагнал дядя Хэл и, услышав это имя, удивлённо приподнял бровь.
– Вроде бы, – кивнул Уильям. – Ты его знаешь?
– Не то чтобы знаю, – пожал плечами дядя, – но я слышал о некоем Соломоне Хайме, богатом польском еврее. Хотя я понятия не имею, какого чёрта он делал в Чарльз–Тауне – судя по последним слухам, в Нью-Йорке его приговорили к смертной казни за шпионаж.
ОБЕД ОКАЗАЛСЯ УТОМИТЕЛЬНЫМ, с небольшими досадными моментами. Уильяма усадили между мистером Сайкс-Халлеттом, членом парламента откуда-то из Йоркшира – судя по его неразборчивому произношению, – и стройным джентльменом в элегантном бутылочно-зеленом камзоле по имени Фанго (или, возможно, Фангус – Грибок). Последний постоянно бормотал о блестящих успехах Южной кампании (о которой он не только не имел ни малейшего понятия, но даже не замечал тяжёлых взглядов офицеров, сидевших рядом с ним) и продолжал называть Уильяма «лордом Эллсмиром», хотя его сдержанно попросили этого не делать.
Уильяму показалось, что он поймал сочувственный взгляд дяди Хэла, сидевшего за соседним столом, хотя не был в этом уверен.
– Правильно ли я понимаю, что вы вышли в отставку, лорд Эллсмир? – спросил зеленый «гриб», откусывая кусочек лосося-пашот. – Полковник Кэмпбелл говорил, что у вас были... какие-то неприятности из-за девушки? Учтите, я нисколько вас не осуждаю. – Он понимающе приподнял тонкую, как ниточка, бровь. – Военная карьера хороша для мужчин, у которых есть способности, но нет средств, однако, насколько я понимаю, вам, к счастью, не нужно пробивать себе дорогу в жизни ценой – во всяком случае, вероятной ценой – собственной крови?
Уильяма учили оставаться вежливым в любой, даже самой неприятной ситуации, и поэтому, вместо того чтобы воткнуть вилку в горло Фанго, он просто подцепил ею террин^[4] из кролика и отправил себе в рот.

[4] Terrine – холодная закуска из разных видов мяса, птицы и дичи; деликатес, продаваемый в специальной посуде.

Вот если бы на его месте был Кэмпбелл... хотя на самом деле ненавистный Кэмпбелл уже почти не волновал его. До этого момента Уильям даже не подозревал, как сильно он будет переживать из-за того, что больше не принадлежит к военному братству. Господи, он чувствовал себя чужаком, самозванцем, бесполезным и презренным шпаком^[5], сидящим здесь, среди солдат, в жилете, расшитом гребаными жуками!

[5] В русском языке – презрительное название военными штатского человека; (от польск. szpak – пронырливый, ловкий человек)

Приём был большим – на нём присутствовало около тридцати человек. Две трети из них носили мундиры, и Уильям отчётливо ощущал незримые границы, разделяющие гражданских и военных. Конечно, они с уважением относились друг к другу – но к этому уважению примешивалось скрытое презрение – причем с обеих сторон.
– Какой очаровательный жилет, сэр, – улыбнувшись, сказал мужчина, сидевший напротив Уильяма. – Признаюсь, я питаю большую симпатию к жукам. Мой дядя собирал этих насекомых и завещал свою коллекцию Британскому музею.
Уильям вспомнил имя мужчины – Престон, кто-то вроде второго секретаря заместителя военного министра, – однако в его словах не было и следа насмешки или издёвки. У него было волевое, хотя и довольно невзрачное лицо, а на большом крючковатом носу красовалось пенсне – судя по всему, мужчина просто пытался найти тему для дружеской беседы.
– Их вышила моя кузина, сэр, – сказал Уильям с легким поклоном. – Её отец – натуралист, и она уверяет, что они полностью соответствуют оригиналу – за исключением красных глаз, которые являются плодом её фантазии.
– Ваша кузина?
Престон взглянул на соседний стол, где Папá и дядя Хэл беседовали с Прево и двумя его почётными гостями: мелким аристократом, присланным в качестве представителя лорда Джорджа Джермейна, государственного секретаря по делам колоний, и каким-то разряженным французом. – Безусловно, речь идёт не о герцоге. О, ну конечно, натуралист – это ваш дядя с материнской стороны?
– Ах, нет, сэр, я невольно ввел вас в заблуждение. Она вдова моего кузена, невестка моего дяди. – Уильям кивнул в сторону герцога. – Её муж погиб в плену, в американском лагере в Нью-Джерси, и она со своим маленьким сыном нашла убежище у ... нас.
– Передайте несчастной молодой женщине мои глубочайшие соболезнования, милорд, – с искренним беспокойством произнес Престон. – Полагаю, её муж был офицером – вы знаете, в каком полку он служил?
– Да, – ответил Уильям, пропустив «милорда» мимо ушей. – В тридцать четвертом. А что?
– Я младший секретарь заместителя военного министра, милорд, и мне поручено следить за поддержкой наших военнопленных. Боюсь, что эта поддержка прискорбно мала, – добавил он, поджав губы. – В большинстве случаев единственное, что я могу сделать – это просить помощи у местных церквей и сострадательных лоялистов, живущих рядом с тюрьмами. Американцы настолько стеснены в средствах, что едва могут прокормить собственные войска, не говоря уж о пленных. И мне стыдно признаться, что почти то же самое можно иногда сказать и о британской армии.
Лакеи принесли суп, и Престон откинулся на спинку стула.
– Конечно, сейчас не время и не место для подобных разговоров, – продолжил он, глядя на глубокую тарелку, которую опускали на стол перед ним. – Но я был бы вам очень признателен, милорд, если после приёма у вас найдётся немного свободного времени, чтобы рассказать мне всё что можно о вашем кузене, и условиях, в которых его содержали. Если... если это не слишком болезненно, – поспешно прибавил мистер Престон, ещё раз взглянув на дядю Хэла.
– С удовольствием, – сказал Уильям, беря серебряную ложку и пробуя суп из омара. – Пожалуй ... мы можем встретиться в «Арках» сегодня вечером? Розовый дом, вы наверняка его знаете. Мне бы не хотелось огорчать дядю, – пояснил он, в свою очередь взглянув в его сторону.
Судя по всему, у герцога случился приступ несварения, вызванный то ли физиологическими, то ли моральными причинами, в то время как Папá чересчур пристально разглядывал свою тарелку с супом.
– Конечно. – Мистер Престон быстро взглянул на герцога и понизил голос. – Я ... мне неловко просить о таком, но не думаете ли вы, что ваш отец мог бы позднее к нам присоединиться? Конечно, прошло уже немало лет с тех пор, как он общался с заключёнными, но его прошлый опыт...
– С заключенными? – Уильям почувствовал, как что-то маленькое и твердое подпрыгнуло у него в животе, словно он случайно проглотил мячик для гольфа. – Мой отец?
Мистер Престон озадаченно моргнул.
– Простите, милорд. Я думал… –
– Ничего страшного, – отмахнулся Уильям. – Что вы имели в виду, когда говорили о его опыте общения с заключенными?
– Но ... лорд Джон был комендантом тюрьмы в Шотландии около двадцати – или даже двадцати пяти – лет тому назад… Позвольте, как же она называлась … о, ну конечно. Ардсмюир. Вы этого не знали? Боже мой, я покорнейше прошу вашего прощения.
– Двадцать пять лет назад, – повторил Уильям. – Полагаю ... среди заключённых могли быть предатели-якобиты из тех, кто участвовал в Восстании?
– О, совершенно верно, – видя, что его слова не задели Уильяма, мистер Престон заметно повеселел. – Большинство из них, насколько я помню. Я написал парочку брошюр на тему тюремной реформы, и обращение с осужденными якобитами составляет значительную часть моих исследований. Я ... мог бы рассказать вам об этом поподробнее, например ... сегодня вечером? Скажем, часов в десять?
– Прекрасно, – добродушно отозвался Уильям, отправляя в рот полную ложку остывшего супа.

ЛОРД ДЖОН ГРЕЙ, зачерпнув полную ложку горячего супа, держал её на весу, чтобы остудить, одновременно пристально разглядывая джентльмена, который сидел напротив него рядом с генералом Прево. Джон чувствовал, что Хэл рядом с ним дрожит от бешенства, и на мгновение задумался, не вылить ли суп брату на колени, чтобы под этим предлогом вытащить его из столовой, пока он не сказал или не совершил чего-нибудь опрометчивого.
Их бывший сводный брат, которого им только что представили как кавалера Сент-Оноре, не мог не заметить реакции Греев на его появление, однако сохранял полнейшее sang-froid (хладнокровие – фр.) и рассеянно скользил по ним взглядом, не глядя в глаза ни одному из своих бывших родственников. Он болтал с Прево по-французски с парижским выговором и, насколько они оба могли судить, отлично притворялся французом, черт бы его побрал!
«Перси, ты... ты …» – к своему немалому удивлению, лорд Джон не сумел подобрать подходящего эпитета. Перси не вызывал у него ни симпатии, ни доверия – однако, когда-то он любил этого человека и был достаточно честен с самим собой, чтобы признать это.
Персиваль Уэйнрайт – на самом деле его звали Персиверанс – Настойчивый, но Джон мог поспорить, что он – единственный человек на свете, которому это известно – был дорого одет и отлично выглядел в своём модном костюме из красного-коричневого шелка и бедно-голубом жилете в белую полоску. Его лицо с правильными тонкими чертами и мягкими карими глазами по-прежнему оставалось привлекательным, однако жизнь, которую он вёл в последние годы, сделала его выражение более твердым – и добавила новых морщинок вокруг рта.
 – Месье, – обратился Джон к Перси и, поклонившись ему, продолжил по-французски. – Позвольте представиться – я лорд Джон Грей, а это, – кивнул он в сторону Хэла, который громко засопел от возмущения, – мой брат, герцог Пардлоу. Для нас большая честь находиться в вашем обществе, но нам любопытно, какая... счастливая случайность привела вас сюда?
– A votre service, к вашим услугам (фр.) – ответил Перси с таким же вежливым поклоном. Неужели в его глазах блеснула искра, или Джону это почудилась? Нет, не почудилось, заключил он и, небрежно опустив руку на колено брата, слегка сжал пальцы, намекая, что если Хэл скажет хоть слово, то после этого рискует остаться хромым, – по крайней мере, на несколько часов.
Хэл угрожающе хмыкнул, но всё же поклонился, продолжая буравить Перси взглядом.
– Я здесь по приглашению мистера Роберта Бойера, – пояснил Уэйнрайт, переходя на английский с легким французским акцентом. Он слегка качнул головой в сторону дородного джентльмена за соседним столом, чей бордовый камзол имел тот же оттенок, что и густая сетка прожилок на его крупном, похожем на картошку, носу. – Месье Бойер владеет несколькими кораблями и заключил контракты на поставку продовольствия и прочих товаров первой необходимости как с Королевским военно-морским флотом, так и с армией. Ему нужно обсудить с генерал-майором кое-какие важные вопросы, и он решил, что я могу немного помочь с ... некоторыми деталями.
Блеск в глазах Перси становился все выразительнее, но, к счастью, он воздерживался от чего-либо более откровенного, учитывая, что Хэл почти прожёг взглядом дыру в его полосатом жилете.
– Неужели, – небрежно произнес по-английски Джон. – Как интересно. 
И, коротко кивнув Перси, он отпустил колено Хэла и повернулся к своей соседке справа, супруге генерал-майора Прево. Генеральша давно привыкла быть единственной женщиной на военных приёмах и, похоже, крайне изумилась тому, что с ней заговорили.
Джон начал расспрашивать даму о её саде – о том, какие растения в это время года растут хорошо, а какие – не очень. К сожалению, эта беседа не могла занять всё его внимание; он слышал, как Хэл за его плечом разговаривал со своим соседом слева, заслуженным, но пожилым и апатичным артиллерийским полковником, который к тому же был глух как пень. Громогласные вопросы Хэла перемежались негромкими язвительными замечаниями в адрес Перси, который вполне успешно их игнорировал.
Чувствуя, как у него сводит мышцы от страстного желания хоть что-нибудь предпринять, Джон отодвинул стул и резко встал, поскольку не мог пнуть Перси под столом или ткнуть Хэла локтем в ребра. 
Он направился к незаметной ширме в углу столовой, за которой скрывались горшки, но когда запах теплый мочи многочисленных любителей омаров ударил ему в нос, Джон поспешно свернул в сторону и через распахнутые французские двери вышел в сад, на свежий воздух. Снаружи недавно прошёл ливень: с каждого дерева и кустика капала вода.
Ему внезапно почудилось, что до этого момента его грудь стягивал железный обруч, но теперь этот обруч лопнул, и Джон глубоко вдохнул свежий, омытый прохладным дождём воздух.
Его лицо горело, и, проведя рукой по мокрым листьям гортензии, он умылся холодной водой.
– Джон, – произнес голос у него за спиной. Грей замер, но не обернулся.
– Уходи, – отрезал он. – Я не хочу с тобой разговаривать.
В ответ раздалось негромкое фырканье.
– Я знаю. – На этот раз Перси говорил по-английски без всякого акцента.  – И я не могу винить тебя за это. Но боюсь, что тебе всё же придётся меня выслушать.
– И не подумаю. – Джон повернулся, собираясь протиснуться мимо Перси и вернуться в особняк, но Перси схватил его за руку.
– Не спеши, – сказал он. – Лютик.
Тело Джона среагировало куда быстрее, чем его мозг. Желудок и яйца сжались с такой силой, что у него перехватило дыхание ещё до того, как разум подтвердил, что этот ублюдок секунду назад действительно назвал его агентурный nom de guerre (псевдоним – фр.). То самое секретное кодовое имя, под которым Грей вынужден был целых три мучительных года работать в лондонском «Черном Кабинете». 
Он осознал, что смотрит на Перси с открытым ртом, и поспешно его захлопнул. Перси неуверенно улыбнулся. Маска надменного, элегантного француза слетела, открыв настоящего Перси. Его темные кудри скрывались под гладким напудренным париком, но глаза остались прежними – темными, мягкими и многообещающими. Обещали они много чего интересного.
– Дай угадаю, – сказал Джон, удивившись нормальному звучанию собственного голоса. – Месье Лимон?
– Да, – хрипло ответил Уэйнрайт, но Джон всё ещё не мог понять, какие чувства его обуревают: веселье, страх, волнение, похоть...? Последняя мысль заставила его вырвать руку у Перси и отступить назад.
– И давно, черт побери, ты об этом знаешь? – требовательно спросил он. «Месье Лимон» был его оппонентом, противником из французского эквивалента английского «Черного Кабинета»^[1].
 
[1] Грею ещё в июле 1776 г. стало известно, чем занимался Перси, так как во время их первой встречи в Уилмингтоне, он узнал, что у его бывшего любовника новая фамилия – Бошан, под которой тот много лет работал во французском «Черном Кабинете»: «У каждого правительства был собственный «Черный кабинет», и служащие одного кабинета обычно знали тех, кто противостоит им с другой стороны. Они никогда не встречались, но узнавали друг друга по подписи, инициалам, даже по заметкам на полях. Бошан считался одним из самых активных французских агентов. Грей несколько раз сталкивался с его деятельностью в прошлом, даже когда его собственные дни в «Черном кабинете» остались далеко позади». («Эхо прошлого», глава 1 «Иногда они действительно умирают»). Тогда у них не было никаких кличек или псевдонимов.

Во всех странах существовали подобные организации, хотя их названия разнились. Этакие подземные ульи, в которых рабочие пчелы по крупицам собирали пыльцу информации, и старательно превращали её в мед – или яд.
Перси пожал плечами.
– Я работал на Secret du Roi ^[2] около двух лет, прежде чем мне поручили заняться «Лютиком». И мне потребовалось ещё шесть месяцев, чтобы узнать, кто на самом деле скрывается под этим псевдонимом.

[2] Королевский секрет (фр. Secret du Roi) — тайная разведывательная сеть агентов французского короля Людовика XV, действовавшая с 1745 по 1774 годы. Перед тайными дипломатами ставилось решение тех задач, которые по тем или иным причинам нельзя было поручить внешнеполитическим ведомством.

В очередной раз Джон пожалел, что не обладает способностью Джейми Фрейзера издавать гортанные звуки, которые могли бы ясно и четко передать его настроение, вместо того, чтобы мучиться, подыскивая необходимые слова. Но он был англичанином и в конце концов нашёл их.
– А теперь ты работаешь на «Ласточек^[3]»? – спросил он. 

[3] Одно время ласточка считалась во Франции символом международной почтовой службы из-за способности этих птиц быстро преодолевать большие расстояния.

«Королевский Секрет» – личная шпионская сеть Людовика XV – со смертью короля не исчезла, но, как это обычно бывает, незаметно влилась в более официальное ведомство. Сам лорд Джон всего несколько лет назад вырвался из цепких лап Хьюберта Боулза, главы лондонского «Черного Кабинета», и покинул мир государственной секретной службы с облегчением человека, которого в последний миг вытащили за верёвку из зловонной топи.
Улыбнувшись, Перси шевельнул плечом.
– Будь я по-прежнему верен La Belle France – Прекрасной Франции – и её правителям – ты бы все равно не смог узнать, говорю я правду, или морочу тебе голову, верно?
Сердце Джона уже начало успокаиваться, но выражение «по-прежнему» заставило его вновь пуститься вскачь. Однако ответил он не сразу, а намеренно выдержал паузу, демонстративно рассматривая Перси с головы до ног.
– Знаешь, это мало похоже на проказу, – насмешливо заметил Перси, выдерживая его пристальный взгляд. – Измену не так-то просто обнаружить.
– Черта с два, – фыркнул Джон, но лишь из-за того, чтобы не соглашаться с Перси, хотя тот был абсолютно прав. – Неужели ты хочешь сказать, что расстался – или собираешься расстаться, – добавил он, сурово оглядывая очень дорогой парижский наряд Уэйнрайта, – со своими «особыми интересами во Франции»? Включая тех, на кого ты работал в «Черном Кабинете»? Как интересно...
– Да. Хотя я ещё не до конца порвал с ними, поскольку... – Уэйнрайт невольно оглянулся через плечо, и Джон коротко рассмеялся.
– Очень мудро с твоей стороны, – кивнул он. – Значит, хочешь подостлать себе соломки, на которую будет удобно приземлиться. И ты решил воспользоваться мной? – Джон метнул в него вопрос, словно острый кинжал: если Перси попытается его поймать, то обязательно поранится.
Тот не стал его ловить и даже не попытался уклониться. Просто стоял молча, глядя на Грея своими тёмными бархатными глазами.
– Ты спас мне жизнь, Джон, – тихо сказал Перси, не отрывая от него взгляда. – Прими мою благодарность – и прости, что не сделал этого раньше.
Джон пренебрежительно махнул рукой, хотя от слов Перси у него защемило сердце. В то время он подавил свои чувства и не хотел вспоминать о них сейчас, двадцать лет спустя. Что было, то прошло.
– Да. Так вот ... – Перси стоял между ним и террасой с французскими дверями, и Грей невольно повернулся в его сторону.
– … Вот я и подумал, что ты, возможно, захочешь оказать мне ещё одну, гораздо менее опасную услугу.
– Ты плохо подумал, – бросил ему Джон и, обойдя своего бывшего любовника, быстро зашагал прочь.
Сзади царила тишина: он не услышал ни протестов, ни просьб, ни даже своего имени. Добравшись до французских дверей, Грей невольно оглянулся.
Перси стоял у куста гортензии. И улыбался. 

СОЛНЦЕ УЖЕ ВЫСОКО поднялось над горизонтом, когда Уильям неторопливо шагал по Оглторп-стрит к дому своего отца. У него состоялась долгая, увлекательная – и очень поучительная беседа с Кристофером Престоном о том, как обращаются с узниками Короны, об обществах помощи заключённым, плавучих тюрьмах... и Ардсмюире. Со временем ему, возможно, придётся поговорить об этом с лордом Джоном. Но только… не... сейчас.
Он не был пьян, хотя и не совсем трезв. Один из его карманов сильно отвис и звякнул, когда Уильям его коснулся. Он смутно помнил, как играл в карты с Престоном и его друзьями – судя по всему, в этот раз всё закончилось лучше, чем в прошлый: тогда он напился вдрызг, остался без гроша в кармане[1] и ... снова встретил Джейн.

[1] Уильям остался без денег потому, что в тот день его ограбил ординарец; в главе №18 «Безродный, бездомный, без средств и пьяный в стельку» 8-й книги не сказано, что он играл в карты – просто пил с приятелями в ночь накануне отступления британской армии из Филадельфии.

Джейн.
Он не хотел вспоминать о ней, но внезапно она как живая возникла перед его мысленным взором – яркий образ, будто нарисованный остро отточенным пером. Такой, какой она была, когда они встретились в первый раз – и во второй^[2]… Уильям снова видел блеск каштановых волос и ощущал запах тела девушки, лежавшей рядом с ним в темноте.

[2] На самом деле они с Джейн ещё несколько раз виделись после этих событий – в их предпоследнюю встречу в ночь накануне битвы при Монмуте она безуспешно пыталась его соблазнить. 

Он остановился и тяжело оперся о железную ограду, окружавшую соседский палисадник. Утренний ветерок, наполненный ароматами цветов и свежевскопанной земли, освежал его лицо, а влажное дыхание далекой реки и прибрежных болот успокаивало, навевая воспоминания о текущей воде, мягком черном иле и притаившихся в кустах аллигаторах.
Мысль об аллигаторах заставила его рассмеяться, и Уильям, потерев свой колючий подбородок, покачал головой и свернул в калитку отцовского дома. Он с надеждой принюхался, но понял, что пришел слишком рано: на кухне уже растопили очаг, но беконом ещё не пахло. Однако во дворе кто-то разговаривал… Уильям повернул за угол дома в надежде, что ему удастся очаровать кухарку Мойру и получить у неё кусочек тоста или ломтик сыра – облегчить муки голода, пока не будет готово что-нибудь более существенное.
Он нашёл Мойру в огороде – она дёргала лук и разговаривала с Амарантус, которая, очевидно, тоже собирала урожай; молодая женщина держала в руках корзину с большими виноградными гроздьями и парой груш с маленького деревца, росшего рядом с кухней. Уильям подошел к женщинам и пожелал им доброго утра, не сводя глаз с фруктов. Амарантус внимательно осмотрела кузена с головы до ног, втянула носом воздух, словно пытаясь по запаху определить степень его опьянения, и, слегка покачав головой, протянула ему грушу.
– Кофе есть? – с надеждой обратился он к Мойре.
– Ну, вроде бы да, – с сомнением ответила кухарка. – Только он вчерашний и такой крепкий, что у вас от него могут запросто почернеть зубы.
– Прекрасно, – заверил её Уильям и, откусив грушу, закрыл от удовольствия глаза, когда его рот наполнился сладким соком. Открыв их, он увидел Амарантус, которая стояла к нему спиной и, наклонившись, пыталась что–то рассмотреть на грядке с редиской. Поверх сорочки на ней был надет тонкий пеньюар, ткань которого довольно откровенно обтягивала её весьма круглую попку.
Неожиданно выпрямившись, она быстро обернулась, и Уильям со словами:
 – Что это? – поспешно наклонился к тому месту, которое перед этим разглядывала его кузина, хотя не заметил на земле ничего, кроме грязи и кучи редисочной ботвы.
– Навозный жук, – ответила Амарантус, пристально глядя на него. – Эти насекомые очень полезны для почвы. Они скатывают из навоза маленькие шарики и перетаскивают их с места на место.
– Что они с ними делают? Я имею в виду, э–э, с навозными шариками?
– Едят их, – ответила она, слегка пожав плечами. – Сначала они их закапывают – для сохранности – и затем по мере необходимости съедают, а размножаются чаще всего внутри более крупных.
– Как... удобно. Вы уже завтракали? – спросил Уильям, приподняв бровь.
– Нет, завтрак ещё не готов.
– Я тоже не завтракал, – сказал он, поднимаясь на ноги. – Хотя после вашего рассказа есть уже не так хочется. – Он взглянул на свой жилет. – Есть ли навозные жуки в этом благородном собрании?
Его слова вызвали у неё смех.
– Нет, у вас их нет, – ответила Амарантус. – Они недостаточно красочные.
Неожиданно она оказалась совсем рядом с ним, хотя Уильям мог поклясться, что не заметил перемещения кузины. Её необычная способность внезапно появляется словно из воздуха привела его в замешательство, но в то же время сильно заинтриговала^[3].

[3] Той же самой способностью обладала и Джейн. «Она … сделалась чем–то расплывчатым, неуловимым, двигаясь каким-то непонятным способом. Уильям не заметил её перемещения, но внезапно она оказалась совсем близко…» («Написано кровью моего сердца», глава № 58 «Планировка лагеря».

– Вон этот, золотисто-зеленый, – сказала она, устремив свой длинный изящный пальцем в живот Уильяма – это жук-листоед, Chrysosuchus auratus.
– В самом деле?
– Да, а это милое создание с длинным хоботком – жук-слоник.
– Жук-сонник? – Уильям покосился на свою грудь.
– Нет, слоник, – поправила она, легонько постукивая по жучку, о котором шла речь. – Это разновидность долгоносика, только он питается рогозом^[4]. И молодой кукурузой.

[4] Рого́з (лат. Týpha) – род растений семейства Рогозовые – высокие болотные травы умеренного и тропического поясов Земли.

– Довольно разнообразная диета.
– Ну, если ты не навозный жук, то можешь позволить себе некоторый выбор, – с улыбкой заметила Амарантус. Она дотронулась до другого жука, и Уильям почувствовал слабый, но ощутимый толчок в основании позвоночника. 
– А здесь, – продолжила она, легко постукивая пальцем по его груди, – здесь у нас ясеневая бурильщица, жук-скакун и ложный картофельный жук^[5].
– А как выглядит настоящий картофельный жук?
– Почти так же. Этого жука называют ложным картофельным жуком, потому что картофельной ботве он предпочитает паслён и конскую крапиву, хотя в крайнем случае будет есть и её.

[5] Это анахронизм автора – ложный картофельный жук (лат. Leptinotarsa juncta) был впервые открыт и описан в 1824 г. немецким энтомологом Эрнстом Фридрихом Гермаром (Germar, Ernst Friedrich). Так же, как и настоящий картофельный или колорадский жук (лат. Leptinotarsa decemlineata), описанный в том же 1824 году американским натуралистом и энтомологом Томасом Сэйем (Thomas Say).

– А, понятно. – Он решил, что ему следует проявить интерес к остальным красноглазым букашкам, украшающим его жилет; отчасти из благодарности за её старание, но больше в надежде, что она продолжит касаться их – и его тела. Уильям уже открыл рот, собираясь спросить о большой рогатой твари кремового цвета, когда Амарантус отступила назад, глядя прямо ему в лицо.
– Я слышала, как мой свекор говорил о вас с лордом Джоном, – сказала она.
– Да? Ну и хорошо. Надеюсь, они прекрасно провели время, – беззаботно отозвался он.
– Полагаю, это имеет отношение к ложным картофельным жукам, – пояснила она. Уильям на мгновение закрыл глаза, затем открыл один и посмотрел на неё. Фигура кузины осталась прежней и даже не думала расплываться.
– Знаю, что я слегка перебрал с выпивкой, – вежливо произнёс он. – Но, по-моему, я совершенно не похож на какого-то картофельного жука, что бы там не говорил мой дядя.
Амарантус весело рассмеялась, обнажив очень белые зубы. Видимо, она никогда не пила кофе …
– Конечно нет, – заверила его кузина. – Просто эта дихотомия^[6] напомнила мне о том, что говорил батюшка Пардлоу: вы хотели отказаться от своего титула, но не смогли.

[6] Дихотоми́я (греч. διχοτομία: δῐχῆ, «надвое» + τομή, «деление») – раздвоенность. Дихотомия подразумевает, что мы что-то делим на две взаимоисключающие части, причем без остатка. Дихотомическое классифицирование широко применяется в биологических науках, в т.н. определителях растений и животных.

Внезапно Уильям почувствовал, что почти протрезвел.
– Вот как. Вы случайно не слышали, почему я хотел это сделать?
– Нет, – ответила она. – Полагаю, меня это не касается, не так ли?
– Очевидно, касается, – возразил Уильям. – Иначе зачем вам понадобилось упоминать об этом?
Она наклонилась и, достав из корзинки маленькую виноградную гроздь, протянула ему. Уильям обнаружил, что Мойра куда-то исчезла.
– Ну, я подумала, если вы действительно хотите избавиться от титула … то, возможно, я смогу кое-что вам предложить.
Со странным чувством возбуждения он взял виноград и спросил: 
– Например?
– Ну, – произнесла она так рассудительно, словно описывала пищевые привычки светлячка, – всё довольно просто. Вы не можете отказаться от титула, но могли бы его передать. Я имею в виду, отказаться от него в пользу своего наследника.
– У меня нет наследника. Или вы … ты предлагаешь –
– Да, именно. – Она одобрительно кивнула. –Ты на мне женишься, и как только у меня родится сын, ты сможешь передать ему свой титул, а после либо отойти от дел и разводить такс, либо инсценировать самоубийство, и исчезнуть, чтобы стать кем пожелаешь.
– Оставив тебя –
– Оставив меня вдовствующей графиней… – я забыла, как называется твоё поместье. Это намного лучше, чем быть скромной невесткой^[7] герцога Пардлоу, не так ли?

[7] Невестка герцога Пардлоу, вдова его старшего сына Бенджамина, и так уже является вдовствующей графиней Мелтон, так как старший сын и наследник герцога с рождения носит титул графа. Бенджамин не виконт Грей (титул не может совпадать с фамилией), а граф Мелтон, – Хэл тоже носил этот титул при жизни своего отца, 1–го герцога Пардлоу. 

Уильям глубоко вздохнул и уловил отчетливый запах не только кофе, но и бекона, однако внезапно потерял всякий интерес к еде. Он уставился на Амарантус. Она приподняла одну ровную светлую бровь.
– А что, если вместо сына родится дочь? – к собственному удивлению поинтересовался он. – А потом – ещё одна? В таком случае мне грозит серьезная опасность так и остаться чертовым графом в окружении целого – э – э – гарема девиц, нуждающихся в приданом и мужьях.
Она слегка наморщила лоб.
– Что такое гарем?
– Им обзаводятся арабские шейхи, чтобы скрасить монотонность брака – по крайней мере, так мне говорили. Я имею в виду многожёнство.
 – Надеюсь, Уильям, ты не намекаешь, что будешь скучать, женившись на мне. – На её щеке на мгновение возникла ямочка. – А гарем – это просто чепуха. Знаешь, тебе не обязательно жениться на мне прямо сейчас. Мы можем попробовать, и если результат будет мужского пола, ты женишься на мне, признаешь ребенка и ... – Она взмахнула рукой в безмолвном «вуаля» (вот и всё – фр.).
– Мне даже не верится, что я говорю о таком, – Уильям яростно потряс головой. – Нет, в самом деле. Но ради интереса – что, черт побери, ты будешь делать, если результат, как ты небрежно выразилась, окажется женского пола?
Амарантус поджала губы и задумчиво склонила голову набок.
– О, я могу придумать по меньшей мере дюжину вариантов. Самое простое – уехать за границу при первом же намеке на беременность – в любом случае мне придётся это сделать, поскольку мы ещё не будем мужем и женой – и притвориться богатой вдовой. Тогда… –
Уильям попытался рассмеяться – во всяком случае, так ему показалось, – но она подняла ладонь, останавливая его, и безмятежно продолжила:
– И потом, если родится девочка, я просто вернусь с прелестной (поверь мне, Уильям, любой твой ребенок будет само очарование) крошкой домой и объявляю, что моя хорошая подруга умерла при родах, и я удочерила её малышку. Разумеется, из сострадания, но также ради того, чтобы у моего дорогого Тревора появилась сестра.
Она опустила руку и взглянула на него широко раскрытыми глазами.
– Это только один из вариантов. Я могу подумать о других, если ты...
– Пожалуйста, не надо. 
Уильям не знал, что ему делать: расхохотаться, наорать на неё, съесть виноград или просто уйти. Но, прежде чем он успел принять решение, Амарантус волшебным образом снова оказалась рядом, слегка прижалась к его телу и, положив руки на плечи, приблизила к нему своё соблазнительное лицо.
– Теперь ты понимаешь, – рассудительно произнесла она, – здесь действительно нет никакого риска. Для тебя, я имею в виду. И ты, – её ладонь, нежная и прохладная как дождь, мимолетно коснулась щеки Уильяма, а тонкий указательный палец скользнул по его губам, – мог бы просто получить удовольствие.

ДЖОН ЗНАЛ, что им придется поговорить о Перси, но ему удалось сбежать от брата и отложить их беседу до следующего дня, прибегнув к простой хитрости: пока Хэл разговаривал с Простреленной Башкой, он оставил мундир и горжет у повара Прево и спустился в гавань. Там он нанял лодку, чтобы порыбачить в болотистых заводях. Его проводник, местный житель по имени Лаполла, оказался толковым парнем, и Джон, пропахший тиной и болотной травой, вернулся домой уже после наступления темноты с полным мешком морского окуня и большой, жуткой на вид тварью под названием мечехвост, которую они обнаружили – к счастью, мертвой – на крошечном островке, образованном из устричных раковин.
Он съел часть своего улова – рыба, зажаренная на костре на речном берегу оказалась чрезвычайно вкусной. Затем, будучи слегка навеселе, около полуночи он прокрался в комнату Хэла и оставил дохлого краба на прикроватном столике рядом со спящим братом в качестве символического оправдания своего отсутствия.
То одно, то другое – и дело кончилось тем, что Джон встретил бодрствующего Хэла лишь поздним вечером следующего дня, после мучительного чаепития в доме миссис Тины Андерсон, высокой и статной белокурой красавицы, обладавшей огромным обаянием – а также кучей болтливых подружек, которые en masse (толпой – фр.) набросились на гостя, ласково цепляясь за его рукав или нежно перебирая пальцами золотой аксельбант, таким способом выражая ему благодарность за присутствие армии и своё восхищение мужественными военными: очевидно, те спасали их от повального изнасилования.
– Меня как будто пыталась заклевать до смерти стая маленьких попугаев, – сказал он Хэлу. – Сплошной визг и перья.
– Плевать на попугаев, – коротко бросил Хэл. Он сам был на более официальном – и, несомненно, менее шумном – приёме в доме миссис Ромы Сарс, где вновь беседовал с некоторыми политическими деятелями, ранее присутствовавшими на ланче у Прево.
– Я надеялся поговорить с месье Суассоном и выяснить, каким образом чертов Перси оказался здесь, когда предполагалось, что он мертв – или, по крайней мере, должен был притворяется мертвым, но Суассон туда не явился, – пояснил Хэл. Он снял свой кожаный воротник – темно-красная полоса на шее свидетельствовала о том, что герцог весь день с трудом воздерживался от тех или иных выражений. – Напомни, где в последний раз ты встречался с этим… типом?
Джон расстегнул свой собственный кожаный воротник и закрыв глаза, с облегчением вздохнул.
– Я столкнулся с ним в американском лагере в местечке под названием Кориэлл-Ферри, как раз перед Монмутом. Я уже рассказывал тебе об этом. 
Хэл вытер лицо старым полотенцем – судя по всему, перед этим его использовали для чистки ботинок – а затем швырнул его в угол.
– И как, черт побери, он там оказался, если уж на то пошло?
Джон покачал головой. В конце концов, разве сейчас это имело хоть какое-то значение? И тем более, он не собирался объяснять, каким образом Перси избежал повешения за содомию; ему не хотелось, чтобы Хэл на его глазах скончался от апоплексического удара.
– О том, как тебя взяли в плен американцы, от которых ты сбежал, а потом после битвы появился в лагере со свирепым индейцем-ирокезом, якобы племянником Джеймса Фрейзера? Да, кое-что рассказывал, – кивнул Хэл, и уголок его рта дернулся. – А точнее, почти ничего. Во всяком случае, ты не упоминал о Перси^[1].

[1] Это очередная «поэтическая вольность» автора. На следующий день после битвы при Монмуте Грей сообщил Хэлу, что Перси – советник маркиза де Ла Файетта. 

«Персиваль Уэйнрайт? – Джон не видел Хэла в таком замешательстве со времён событий, связанных с расследованием смерти их отца, в которых, если припомнить, участвовал и Перси. […] – Как я понимаю, ты совсем не удивлен тому, что он жив. Я имею в виду Перси. – Грей был слегка раздосадован – он приложил массу усилий для того, чтобы все считали, будто Перси умер в тюрьме, где сидел в ожидании суда за содомию». («Написано кровью моего сердца», глава № 86 «В которой розовоперстая заря приходит с дурной компанией».

Джон предостерегающе подмигнул брату, кивнув головой в сторону двери. Из коридора донеслись чьи-то быстрые шаги: видимо, камердинер Хэла спешил к своему нанимателю, чтобы избавить его от оков парадной униформы.
Однако, к удивлению лорда Джона, эти шаги принадлежали Уильяму, слегка взъерошенному, но вполне трезвому.
– Мне нужно найти Банастра Тарлетона, – без предисловий заявил он. – Посоветуешь, как мне побыстрее это сделать?
– Зачем он тебе понадобился? – спросил Хэл, усаживаясь в деревянное кресло. – А если тебе нужна помощь, то окажи мне ответную услугу – помоги мне снять эти чертовы сапоги. Их всучил мне Джон, и они вот-вот меня прикончат.
– Я не виноват, что у тебя на ногах шишки, – возразил Джон. – Хотя, согласись, что это вполне естественно для пехотного командира. Никто не сможет упрекнуть тебя в том, что ты плохо выполняешь свою работу.
Хэл одарил брата сердитым взглядом и, чтобы удержаться на стуле, обхватил руками голову Уильяма, который пытался стащить с него первый сапог.
– Ты знаешь, где сейчас Тарлетон? – спросил он Джона, который отрицательно покачал головой.
– Вот и я не знаю, – продолжил Хэл, обращаясь к непослушному завитку на макушке Уильяма, который аккуратно закрутился по часовой стрелке, пытаясь встать торчком. «Совсем как у его отца», – подумал Джон.
– Об этом должен знать глава канцелярии генерала Клинтона, – вслух произнес он, откашлявшись. – Его зовут Ронсон – если точнее, капитан Джеффри Ронсон.
– Отлично, – Уильям рывком стащил сапог, едва не слетев с походного сундучка, на котором сидел. Швырнув грязный сапог на коврик у камина, он осмотрел свою грудь, дабы убедиться, что его жуки не пострадали. – И где сейчас, черт побери, обретается сэр Генри? 
– Пока что в Нью-Йорке, – ответил Хэл, протягивая племяннику другую ногу. – Готов поставить приличную сумму на то, что Тарлетон всё ещё с ним. После Монмута «Зелёная кавалерия» Тарлетона стала новой игрушкой Клинтона, и я думаю, что он пока не успел вдоволь ими натешиться.
Крякнув, Уильям стащил второй сапог и отправил его к собрату на коврик.
– Значит, я могу написать Тарлетону напрямую, в штаб сэра Генри?
Братья переглянулись.
– Думаю, можешь, – Хэл слегка пожал плечами. – Просто не пиши там ничего такого, о чем не хочешь сообщить всему миру. Конечно, попадаются порядочные писари, но большинство из них чертовски любопытны.
– Кстати, о любопытстве, – произнёс Джон, глядя на сына. – Не будет ли нескромным с нашей стороны поинтересоваться, зачем тебе понадобился Банастр Тарлетон?
Уильям тряхнул головой и пригладил выбившийся вихор, погрузив его обратно в свою темную шевелюру.
– Дэнис Рэндалл рассказал мне вчера на ланче, что письмо из лагеря Миддлбрук о смерти Бена первым получил именно Бан Тарлетон. Очевидно, он отдал его Иезекиилю Ричардсону, и таким образом... – Уильям покрутил рукой, изображая, как письмо в конце концов попало к Хэлу. – Поэтому я хочу выяснить, при каких обстоятельствах Тарлтон его получил.
– Очень разумно, – согласился Хэл. – Но боюсь, это будет непросто. – Он нахмурил брови и пристально посмотрел Уильяму в глаза. – То, что я сейчас тебе скажу, Уильям, не должно выйти за пределы этих стен. Ни твоему другу-индейцу, ни твоей любовнице – если таковая и имеется, то я не хочу об этом знать – короче, никому на свете нельзя об этом говорить.
Уильям едва удержался, чтобы не закатить глаза. Джон опустил голову, чтобы скрыть улыбку.
– Господь того карает, кто невпопад болтает^[2], – почтительно произнёс Уильям и прикрыл рот рукой. – Даю обет молчания.

[2] Нет, – молвил лис, – господь того карает, //Кто невпопад, не вовремя болтает, //Когда ему пристало бы молчать! (Джеффри Чосер, «Кентерберийские рассказы. Рассказ монастырского капеллана»).

Хэл фыркнул, но кивнул.
– Ладно. Сэр Генри устал морочить голову американцам в Нью-Йорке и Вирджинии. Он хочет нанести континенталам внезапный удар и уже нацелился на Чарльз-Таун. Если он еще не покинул Нью-Йорк, то непременно сделает это в течение ближайших месяцев.
– Кто тебе это сказал? – удивленно спросил Джон.
– Три разных человека за ланчем, и каждый из них умолял меня хранить их слова в тайне.
– Теперь понятно, что ты имел в виду, говоря о порядочности, дядя, – заметил Уильям, откровенно забавляясь.
– Я, – холодно ответил Хэл, – полковник Сорок шестого Пехотного полка Его Величества. А ты … – его голос дрогнул, когда он взглянул на Уильяма, простоволосого и слегка взъерошенного, но до сих пор не потерявшего свою прямую осанку и военную выправку, несмотря на помятый гражданском костюм.
«Вероятно, это останется у него навсегда, – подумал Джон. – Так же, как у его отца».
– ...в данный момент не состоишь на действительной службе, – закончил Хэл, решив на этот раз проявить тактичность.
Уильям согласно кивнул.
– Так даже лучше, верно? – сказал он. – Поскольку ты уже не мой командир, то не можешь запретить мне отправиться на поиски Тарлетона, если я того захочу.

От Миссис Брианны Фрейзер Маккензи
Фрейзер Ридж, Северная Каролина

Лорду Джону Грею на имя Харольда, Герцога Пардлоу, полковника Его Величества Сорок шестого пехотного полка,
Саванна, Джорджия

Дорогой лорд Джон, 
Я получила ваше любезное предложение написать на заказ портрет миссис Брамби и принимаю его с огромным удовольствием!
Большое спасибо за предложенное вами охранное свидетельство, которое я также принимаю с глубокой признательностью за вашу заботу, так как я еду сопровождении мужа и детей. У моего супруга важные дела в Чарльз-Тауне, поэтому сначала мы отправимся туда – совсем ненадолго! – а потом приедем в Саванну – и, как говорят местные жители, если ручей не поднимется (мне объяснили, что изначально эта поговорка относилась к индейскому племени Криков^[1], которые были довольно воинственными – кто бы сомневался – но, учитывая погоду в горах, я полагаю, что именно вода является наиболее вероятным препятствием для путешествий), то с Божьей помощью мы доберемся до вас к концу сентября. 
При таких обстоятельствах дело, вероятно, пойдёт быстрее, если вы отправите всё, что нам требуется в качестве охранного свидетельства, мистеру Уильяму Дэвису из Шарлотты, Северная Каролина. Мы проедем через Шарлотту по пути в Чарльз-Таун (не сомневаюсь, вам известно, что в настоящее время он находится в руках американцев). Мистер Дэвис – друг моего отца и сохранит документы в целости до нашего прибытия.
С нетерпением жду нашей новой встречи!
Навеки Ваш Друг,
Брианна

[1]Кри́ки (от англ. Creek, «ручей», самоназвание маско́ги) – индейский народ, проживавший с доколониального периода на юго–востоке США.

Бри полностью преодолела свой эмоциональный срыв – по крайней мере, так казалось со стороны. Длинные рыжие волосы свободно ниспадали на спину, лицо было оживлённым, но не встревоженным, глаза устремлены на дорогу и покачивающиеся головы лошадей.
– А ещё я захватила с собой рисунок Джейн, – понизив голос, сказала она, кивая на сумку. – Кстати, о страшных последствиях. Бедная девочка.
– Дже… – о, сестра Фанни?
– Я восстановила карандашный набросок, но пообещала Фанни, что нарисую ещё один портрет Джейн, – пояснила Бри, слегка нахмурившись. – Чтобы сделать её образ более долговечным. И лорд Джон пообещал, что мистер Брамби обеспечит меня лучшими материалами и принадлежностями для рисования, какие только может купить в Саванне человек с деньгами и солидной репутацией тори. Несмотря на все уговоры, Фанни не дала мне свой рисунок, но позволила его скопировать, чтобы у меня был образец для работы над большим портретом.
– Бедная девочка. Точнее, девочки.
 После переполоха, вызванного началом месячных у Фанни, Клэр рассказала дочери, что случилось с Джейн, а Бри, в свою очередь, рассказала об этом Роджеру.
– Да. И бедный Вилли. Не знаю, был ли он влюблен в Джейн или просто чувствовал за неё ответственность, но Ма сказала, что Вилли выглядел просто ужасно, когда появился на похоронах Джейн в Саванне с этой огромной лошадью. Лошадь он отдал Па для Фанни – еще раньше Вилли привел девочку к нему, чтобы Па о ней позаботился, – а потом просто … исчез. С тех пор они ничего о нём не слышали.”
Роджер кивнул, но сказать ему было особо нечего. Однажды, несколько лет назад, он виделся с Уильямом, девятым графом Эллсмиром, на набережной в Уилмингтоне – их встреча длилась примерно три минуты. Тогда Вилли был высоким и тонким как жердь юнцом, поразительно похожим на Бри, несмотря на свои темные волосы, однако имел прекрасную осанку и для своего возраста^[1] держался чрезвычайно уверенно.

[1] Эта встреча произошла 9 июля 1776 года (роман «Дыхание снега и пепла», глава № 116 «9‒й граф Эллсмир»,), а Уильям родился 9 января 1758 г. – так что в тот момент ему уже было 18 с половиной лет. Вполне взрослый человек для XVIII века.

Роджер решил, что это было одним из преимуществ рождения в семье потомственных аристократов (по крайней мере теоретически). Несомненно, парень искренне верил, что мир – или большая его часть – принадлежит ему.
– Тебе известно, где её похоронили? Джейн? – спросил Роджер.
Бри покачала головой. 
– На частном кладбище какого-то загородного поместья – только это. А что?
Он неопределённо шевельнул плечом. 
– Я подумал, что стоило бы навестить её могилу. Потом я бы мог сказать Фанни, что помолился за упокой её сестры.
Бри ласково взглянула на мужа.
– Отличная идея. Давай сделаем так: я спрошу об этом у лорда Джона – мама говорила, что это он организовал похороны Джейн и, значит, наверняка знает, где находится её могила. И тогда мы сможем пойти туда вместе. Как думаешь, если я сделаю набросок могилы, Фанни он понравится? Или она … ещё сильнее расстроится?
– Думаю, ей это понравится. – Роджер погладил жену по плечу, затем убрал волосы с её лица и перетянул их своим носовым платком. – А у тебя в сумке случайно не найдется чего-нибудь съедобного?

БРИАННА НАРЕЗАЛА на кухне кусок жареной куриной грудки для Мэнди, когда услышала стук в окно. Она удивленно подняла глаза и увидела снаружи лорда Джона в военной форме. Он кивал головой, мимикой давая понять, что хотел бы укрыться от дождя.
‒ Что вы здесь делаете? ‒ спросила Бри, открывая заднюю дверь в сад. Она дважды пила с ним чай с момента их приезда, но не ожидала неформального визита.
‒ Мне хотелось повидаться с вами, ‒ ответил он, входя и беря полотенце, которое она ему протянула, ‒ но у меня нет времени на любезности с мистером или миссис Брамби. Спасибо, моя дорогая. ‒ Сняв шляпу, лорд Джон вытер лицо, стряхнул воду с плеч своего синего плаща, а затем вернул ей полотенце.
‒ Я пришел сказать, что осада скоро закончится, ‒ осторожно начал он, взглянув на Джема, Мэнди и миссис Аптон, кухарку.
‒ В самом деле? Это... ‒ Бри резко замолчала, увидев его лицо. ‒ Что... заставляет вас так думать? ‒ не менее осторожно спросила она, и Джон коротко улыбнулся в ответ.
‒ Американцы начали увозить свои пушки, ‒ пояснил он.
‒ О, неужели? Давно пора! ‒ заметила миссис Аптон, не отрывая глаз от яиц, которые она взбивала. ‒ Хозяин сказал, что, по его мнению, французы и их корабли скоро отчалят, если не хотят, чтобы их разнесло в щепки ураганами.
‒ Ураганом? ‒ спросил Джем, оживляясь. ‒ А здесь бывают ураганы?
‒ Конечно бывают, мастер Джем, ‒ ответила миссис Аптон, многозначительно кивая на залитое дождем окно. ‒ Видите этот дождь? Он показывает, насколько сильно дует ветер ‒ видите, как косо капли стекают по стеклу? В это время года поднимается ветер ‒ и иногда он долго не стихает. Много дней.
‒ Понимаю, у вас не так много времени, ‒ взглянув на Джона, сказала Бри, ‒ но вы не против зайти в мою студию? Мне хочется узнать ваше мнение кое о чем.
‒ С большим удовольствием. Bonsoir, monsieur, mademoiselle. (Всего доброго, месье, мадемуазель – франц).
 Он кивнул Джемми, затем торжественно взял пухлую ручку Мэнди – вместе с вилкой, курицей и всем остальным, ‒ склонился и запечатлел на ней осторожный поцелуй, заставивший малышку взвизгнуть и захихикать.
‒ Миссис Аптон в чём-то права, ‒ обратился он к Бри, как только они благополучно поднялись в холл. ‒ Д'Эстен не хочет терять половину своего флота из-за урагана. Но он также не хочет уплывать, не попытавшись получить то, за чем пришел.
‒ В смысле...?
‒ Это означает, что американцы действительно увозят свои орудия малого калибра ‒ но не на корабли. Судя по всему, большая часть их войска перемещается на юг от города, обходя болота, чего лично я не стал бы делать, но стили командования различаются.
Поймав себя на том, что сжимает кулаки, Бри с некоторым усилием разжала их.
‒ Вы хотите сказать, что они попытаются ... захватить город? Сейчас?
‒ Конечно, попытаются, ‒ заверил её Джон. ‒ Я не думаю, что им это удастся, но у них значительно больше людей, чем у нас, и безусловно, это вселяет в них чувство оптимизма. На всякий случай... ‒ Он откинул плащ, чтобы дотянуться до перекинутого через плечо рюкзака, и вытащил из него небольшой кусок ткани, туго свернутый и перевязанный бечевкой.
‒ Это американский флаг, ‒ пояснил Джон, протягивая свёрток Бри. ‒ Хэл отобрал его у пленного. Если ‒ я имею в виду «в совершенно невероятном случае» ‒ американцы всё-таки войдут в город, вывесите его из окна или прибейте к входной двери.
Роджер. Она сглотнула. Он собирался навестить ушедшего на покой пожилого пресвитерианского священника, который жил в крошечном поселении Брайан-Нек. Если повезет, в данный момент он находится вдали от Саванны. Но Роджер говорил, что по поручению Джейми планирует повидаться с Фрэнсисом Марионом ‒ если, конечно, Болотный Лис окажется в американском лагере... но... этого не должно случиться сейчас. … 
Сердце Бри начало беспорядочно колотиться, и она положила руку себе на грудь, чтобы его успокоить. 
‒ Вы сказали, у них больше людей.
Джон застёгивал плащ перед уходом, но, услышав её, поднял глаза. 
‒ Сколько именно?
‒ О, где-то между тремя и четырьмя тысячами, ‒ ответил он. – По нашим прикидкам.
‒ А сколько у вас?
‒ Меньше, чем у них, ‒ Джон слегка пожал плечами. ‒ Но мы ‒ армия Его Величества. И мы знаем, как действовать в таких случаях. ‒ Он улыбнулся и, слегка привстав на цыпочки, поцеловал её в щеку. ‒ Не волнуйтесь, моя дорогая. Если случится что-нибудь серьезное, я приду за вами ‒ если смогу.
Он почти дошёл до задней двери, прежде чем она успела оправиться от потрясения настолько, чтобы побежать за ним.
‒ Лорд Джон!
Он сразу повернулся, приподняв брови, и её поразила мысль, как молодо он выглядит. Возбуждённый грядущим сражением. 
Роджер. О, Господи, Роджер …
‒ Мой муж, ‒ выдавила она, задыхаясь. ‒ Он отлучился по … по делу и уже должен быть на пути домой. Он думал, что успеет вернуться к ужину...
Лорд Джон покачал головой.
‒ Если сейчас его здесь нет, то уже и не будет. 
Он увидел выражение её лица и пояснил:
‒ Я имею в виду, что он не сможет попасть в город. Дорога перекрыта, а город окружен засеками. Но я пошлю весточку капитану городской стражи. Напомните мне имя вашего мужа и опишите, как он выглядит.
‒ Роджер, ‒ выдавила она сквозь комок в горле. ‒ Роджер Маккензи. Он высокий, темноволосый и выглядит … как пресвитерианский проповедник.
 «Слава Богу, что сегодня ты оделся как положено», ‒ истово подумала она, обращаясь к отсутствующему мужу.
Лорд Джон слушал её очень внимательно, однако последние слова заставили его улыбнуться.
‒ В таком случае, я уверен, что в него никто не выстрелит, ‒ сказал он и, подняв её руку, быстро поцеловал. ‒ Au revoir, моя дорогая.
‒ Про... ‒ рефлекторно начала Бри, но затем замерла. Он вежливо притворился, что ничего не заметил, нежно коснулся её щеки, затем повернулся и вышел, надвинув шляпу, чтобы защититься от дождя.
НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО Бри разбудил мягкий свет. Некоторое время она лежала в замешательстве. Что происходит?
‒ Мамочка, мамочка!
Маленькая кудрявая головка с блестящими карими глазами возникла перед её лицом, и Бри заморгала, пытаясь сфокусировать зрение.
‒ Мамочка! Миссис Аптон говорит, что сегодня на завтрак оладьи с винегретом! Поторопись!
 Мэнди исчезла, и Бри услышала, как дети с грохотом спускаются вниз по лестнице, судя по всему, уже полностью одетые и обутые. Действительно, из столовой внизу доносились соблазнительные запахи еды и кофе.
Она села, спустила ноги с кровати, и тут её осенило. Было тихо. Стрельба прекратилась. Пять дней подряд они вскакивали задолго до рассвета, разбуженные пушками французских кораблей, бомбардирующих город, но сегодня дом пробудился в мире и покое; восходящее солнце просвечивало сквозь туман, золотистое и безмятежное как мёд.
‒ Слава Богу, ‒ пробормотала Бри и, перекрестившись, быстро помолилась сначала за Роджера, а потом ‒ за своего отца, своего первого отца. Она поверила тому, что он написал в своей книге: осада Саванны провалится. Но было трудно свято доверять истории, когда она взрывалась вокруг тебя.
‒ Спасибо, папочка, ‒ сказала Бри и потянулась за корсетом.

В ВОЗДУХЕ ВСЁ ещё пахло дымом, а вечерний ветер с берега добавил слабый привкус смерти к обычному запаху болот. Но битва завершилась, американцы потерпели поражение. Лорд Джон появился днем, покрытый пятнами пороховой гари, но веселый, и заверил Бри, что всё кончилось, и кончилось хорошо.
Кажется, Бри не кричала на него, но, что бы она ни сказала, лицо Грея под слоем черной сажи окаменело. Он крепко сжал её руку, произнёс: 
‒ Я найду его. 
И ушел.
На следующий день она получила от Джона записку следующего содержания: 
«Я со своими адъютантами обошел все поле. Мы не нашли его ни среди мертвых, ни среди раненых. Мы взяли около сотни пленных, но среди них его тоже нет. Хэл послал официальный запрос генералу Линкольну».
«Мы не нашли его ни среди мертвых, ни среди раненых». Она шептала это себе под нос, снова и снова, в течение всего дня, стараясь удержаться от того, чтобы самой не пойти прочесывать это чертово поле, заглядывая под каждую песчинку или травинку. А вечером лорд Джон пришел снова, усталый и измученный, но с улыбкой на чистом лице.
‒ Вы сказали, что ваш муж собирался поговорить с капитаном Марионом, поэтому я под белым флагом отправился на поиски последнего в американский лагерь. Кажется, сейчас Марион подполковник; он сообщил мне, что действительно разговаривал с Роджером, и Роджер невредимым покинул поле боя вместе с ним, после чего отправился помогать хоронить павших американцев.
‒ О, Боже. ‒ Колени Бри подогнулись, и она села, её эмоции бушевали. Он жив, он не пострадал. Её чувство облегчения было огромным ‒ но в следующий миг сменилось сомнением, вопросами и нахлынувшим страхом. Если он жив, то почему его здесь нет?
‒ Где? ‒ выдавила она через мгновение. ‒ Где... они их хоронят?
‒ Я не знаю, ‒ сказал лорд Джон, слегка наморщив лоб. ‒ Если хотите, я это выясню. Но на мой взгляд, к настоящему моменту все погибшие уже наверняка похоронены – схватка была ожесточенной и достаточно кровавой, но подполковник Мейтленд считает, что убитых было не более двухсот человек. Он командовал редутом^[1], ‒ прибавил Грей, увидев её непонимающий взгляд, и откашлялся.
[1]Редут – полевое земляное укрепление с наружным рвом и валом, применявшееся до начала XX в.
‒ Как вы думаете, ‒ неуверенно произнес он, ‒ возможно ли, чтобы после похорон Роджер отправился вместе с армейскими хирургами помогать раненым?
‒ Ох. ‒ Впервые за последние три дня ей удалось сделать вдох, который полностью наполнил её легкие. ‒ Да. Это ... звучит вполне разумно. «Но почему, черт возьми, он не прислал мне записку?»
Ей хватило сил встать и со словами благодарности протянуть лорду Джону руку. Взяв её, он притянул Бри к себе, обнял, и – впервые с тех пор, как ушел Роджер, – она согрелась в его объятиях.
‒ Всё будет хорошо, моя дорогая, ‒ мягко сказал он, погладил её по спине и отступил назад. ‒ Я уверен, что всё будет хорошо.
БРИАННА ТО ОБРЕТАЛА эту уверенность, то совершенно её теряла – но, кажется, все факты указывали на то, что Роджер, скорее всего: а) жив и б) относительно невредим, и на данный момент этой полу-убежденности было вполне достаточно, чтобы позволить ей вернуться к работе и утопить свои сомнения в терпентине ^[2].

[2] Терпентин или скипидар – бесцветная или желтоватая жидкость с запахом хвои. Получают главным образом из живицы (так называемый живичный скипидар, или терпентинное масло), применяют для растворения красок на масляной основе.

Она не могла решить, на что больше походило рисование Анджелины Брамби: на попытку поймать бабочку голыми руками, или на долгую ночную засаду у водопоя, проведённую в ожидании какого-нибудь пугливого дикого животного, чьё кратковременное появление на несколько секунд позволило бы (если повезёт) его сфотографировать.
‒ И чего только я бы сейчас не отдала за свой «Никон» ... ‒ пробормотала Бри себе под нос. Сегодня был первый «день причёски». Анджелина провела почти два часа в руках самого модного парикмахера Саванны и наконец появилась в облаке тщательно уложенных локонов, которые на прощание были обильно напудрены и вдобавок украшены примерно дюжиной бриллиантовых шпилек, наугад вколотых в волосы. Сооружение было настолько огромным, что создавалось впечатление, будто над головой Анджелины клубится личная гроза, сопровождаемая вспышками молний.
Эта мысль заставила Брианну улыбнуться, а Анджелина, которая до этого выглядела несколько встревоженной, немедленно оживилась.
‒ Вам нравится? ‒ с надеждой спросила она, осторожно потрогав свою голову.
‒ Да, ‒ сказала Бри. ‒ Сюда, позвольте мне... – так как Анджелина, не способная или не желающая наклонять свою разукрашенную голову, чтобы смотреть под ноги, чуть не налетела на маленький подиум, на котором стояло кресло для позирования.
Устроившись, Анджелина стала самой собой: болтливой и несобранной, в постоянном движении размахивающей руками, вертящей головой с расширенными глазами, с бесконечными вопросами и предположениями. Но, несмотря на то, что её трудно было запечатлеть на холсте, наблюдать за ней было сплошным удовольствием, и Бри постоянно разрывалась между раздражением и очарованием, пытаясь уловить образ беззаботной бабочки без необходимости протыкать ей грудь шляпной булавкой, дабы заставить её замереть хотя бы на пять минут.
Однако Бри возилась с Анджелиной уже больше двух недель, и сейчас, поставив на стол вазу с восковыми цветами, строго наказала девушке не сводить с них глаз и считать лепестки. Затем она перевернула двухминутные песочные часы и попросила свою модель не говорить и не двигаться до тех пор, пока весь песок не высыплется вниз.
Эта процедура, повторяющаяся через определенные промежутки времени, позволила ей обойти Анджелину с блокнотом в руке, делая вспомогательные наброски головы и шеи, и быстрые эскизы локона, спускающегося вдоль плавного изгиба шеи, и густой волны волос над одним из розовых ушек Анджелины... Утреннее солнце, проникавшее в окно, просвечивало сквозь нежную ушную раковину. Ей стоит попытаться передать этот розовый …
Возможно, настало время поработать над руками... Сейчас Бри уже зарисовала все нужные ей волосы, а Анджелина была одета в лёгкий пеньюар из нежного серого шелка, оставлявший её руки по локоть обнаженными.
‒ О‒о‒о! Вы уже начали меня рисовать? ‒ Анджелина выпрямилась, сморщив нос от запаха свежего скипидара.
‒ Скоро начну, ‒ заверила её Бри, раскладывая палитру и кисти. ‒ Однако, если вы хотите немного размяться, сейчас для этого самое подходящее время.
Анджелина спустилась на пол, придерживая свою причёску одной рукой, и помахивая другой, чтобы удержать равновесие, и без всяких уговоров исчезла. Брианна слышала, как она выбежала на залитый солнцем задний двор, окликая Джема и Мэнди, которые играли там в мяч с мальчиком Хендерсонов из соседнего дома.
Бри глубоко вздохнула, наслаждаясь минутным одиночеством. Хотя в окно светило яркое солнце, воздух был наполнен ароматами осени, и последний одинокий шмель медленно залетел в комнату, покружил над восковыми цветами и, разочаровавшись, упорхнул прочь.
В горах скоро наступит зима. Она почувствовала острую тоску по высоким скалам и свежему аромату бальзамической пихты, снегу и грязи, теплому запаху домашних животных в хлеву по соседству. И гораздо более сильную тоску по родителям, по ощущениям, которые она испытывала в кругу семьи. Повинуясь импульсу, Бри перевернула страницу своего альбома для рисования и попыталась набросать профиль отца, всего парой штрихов наметив прямой длинный нос и высокий лоб. И добавила к ним короткую линию, изгиб которой намекал на улыбку, спрятанную в уголке его рта.
Этого пока хватит. Успокоенная ощущением его присутствия, она открыла коробку, где хранила маленькие самодельные тюбики из свинцовой фольги с загнутыми концами вместо колпачков, и небольшие баночки с растертым вручную пигментом, чтобы составить свою новую палитру. Свинцовые белила, немного сажи и капелька краплака Мгновение поколебавшись, Брианна выдавила тонкую полоску свинцово‒оловянно‒желтого^[3] и пятнышко смальты ‒ самое близкое к кобальту, что ей удалось достать. «Пока», ‒ твёрдо решила она.

[3] Свинцово‒оловянный желтый (lead‒tin yellow) ‒ это желтый пигмент, иногда называемый «Желтым цветом старых мастеров», который использовали в масляной живописи в XIII ‒ XVII веках. Его получали путём нагревания порошковой смеси оксида свинца и оксида олова примерно до 900 ° C. В начале XVIII века свинцово‒оловянно‒желтый был практически полностью заменен неаполитанским желтым (Naples yellow). После 1750 г. с использованием этого пигмента не было создано ни одной картины, и о его существовании забыли до 1941 г., когда его состав был открыт заново. В современной масляной живописи не используется из-за ядовитого свинца.
Краплак (англ. madder lake) – от немецкого krapplack (краплак, крап лак – «безумная краска») – краска интенсивно красного цвета, но темнее кармина, органический краситель.
Смальта – название кобальтового стекла, при измельчении представляет из себя порошок темно-синего цвета. Смальту получают путем добавления в расплав стекла соединения металлического кобальта (Co), обычно оксида или карбоната. Пигмент кобальт является очень интенсивным синим красителем. 

Мысленно прикидывая цвет теней, Бри подошла к нескольким холстам на подрамниках, стоящих вдоль стены, и, найдя незаконченный портрет Джейн, установила его на столе, где на него падал утренний свет.
‒ В том-то и проблема, ‒ пробормотала она. – Кажется ... 
Свет. С правой стороны лицо Джейн озарял воображаемый источник света: Бри специально сделала так, чтобы подчеркнуть изящную линию её подбородка. Однако она до сих пор не могла представить, что это за свет. Тени, отбрасываемые утренним светом, иногда имели слабый зеленоватый оттенок, в то время как полуденные были густо-коричневыми, подчеркивая естественные тона кожи; вечерние же тени отливали голубовато-серым, а иногда и темно-лиловым. Но какое время суток больше подходило таинственной Джейн?
Глядя на портрет, Бри нахмурилась, вспоминая слова и эмоции Фанни, пытаясь почувствовать девушку, узнать о ней ещё хоть что-нибудь.
Она была проституткой. Фанни говорила, что карандашный портрет Джейн сделал один из... клиентов... борделя. Видимо, это случилось ночью? Тогда свет камина... или свечи?
Размышления Бри были прерваны смехом Анджелины и звуками шагов в коридоре. Мужской голос, возбуждённый, ‒ мистер Брамби. «Интересно, о чем он сейчас думает? Доволен ли он исходом битвы, или встревожен?»
‒ Мистер Соломон у меня в кабинете, Хенрике, ‒ входя, произнёс он через плечо. ‒ Отнеси ему что‒нибудь поесть, хорошо? А, миссис Маккензи. Отличного вам, утра, мэм. 
 Улыбнувшись, Альфред Брамби остановился в дверях. Анджелина вцепилась в руку мужа, сияя от радости и осыпая белой пудрой рукав его бутылочно-зеленого камзола, но он, казалось, этого не замечал.
‒ И как продвигается работа, могу я поинтересоваться?
Он был достаточно вежлив, чтобы фраза прозвучала так, будто он просто просил разрешения взглянуть на её работу, а не требовал о ней отчета.
‒ Очень хорошо, сэр, ‒ сказала Бри и отступила назад, жестом приглашая его войти и посмотреть сделанные ею наброски, веером разложенные на столе: рисунки головы и шеи Анджелины с разных ракурсов, крупный план лба у основания волос, сбоку и спереди, различные мелкие детали в виде локонов, завитков и бриллиантов.
‒ Прекрасно, прекрасно! ‒ воскликнул мистер Брамби. Он склонился над ними, достал из кармана лупу и с её помощью изучил рисунки. ‒ Она действительно запечатлела тебя, моя дорогая, ‒ признаюсь, я никогда бы не поверил, что это возможно без использования ножных кандалов.
‒ Мистер Брамби! ‒ Анджелина легонько шлепнула его, но рассмеялась, вспыхнув, как июньская роза.
Боже, какой цвет! Но не было ни малейшего шанса, что румянец сохранится до того момента, когда она начнёт писать ‒ ей просто нужно было запомнить его и попробовать воспроизвести позже. Бри бросила тоскливый взгляд на соблазнительный мазок кадмия на своей чистой палитре.
Однако мистер Брамби высоко ценил своё время, а, следовательно, и чужое; сделав ещё несколько лестных замечаний, он поцеловал жене руку и ушел встречать мистера Соломона, оставив Анджелину такой же очаровательно-розовой.
‒ Садитесь, ‒ сказала Бри, поспешно протягивая руку. ‒ Давайте посмотрим, как много мы сможем сделать до нашего одиннадцатичасового завтрака.
Благоговейный трепет перед настоящими масляными красками ‒ возможно, этому способствовали пары скипидара и льняного масла ‒ казалось, успокоил Анджелину, и она сидела необычно неподвижно, хотя на данный момент это не имело особого значения. Студия временно наполнилась мирной тишиной и негромкими звуками: долетавшими снаружи детскими голосами, царапаньем и сопением собак, приглушенным стуком кастрюль и разговорами на кухне; топотом ног и неясным гулом голосов служанок, которые чистили камины, опорожняли ночные горшки и проветривали наверху постельное белье; дребезжанием и стуком проезжающих по улице повозок.
Ворвавшийся в окно ветерок донес издалека одинокий пушечный выстрел, и Бри на мгновение напряглась, но, поскольку продолжения не последовало, вновь погрузилась в работу, вообразив себе, что Роджер, склонившись над её левым плечом, наблюдает, как она рисует. На секунду она представила, что его рука обнимает её за талию, и волоски на затылке Бри встали дыбом в предвкушении теплого дыхания.
Часы на каминной полке в гостиной, расположенной дальше по коридору, властно пробили одиннадцать, и Бри почувствовала, как у неё заурчало в животе. Завтрак подавали в шесть, и сейчас она не отказалась бы от кусочка бисквита и чашки чая.
‒ Рботате нд мим ртм? ‒ произнесла миссис Брамби, на всякий случай едва шевеля губами.
‒ Нет, вы можете говорить, ‒ подавив улыбку, заверила её Брианна. ‒ Только не двигайте руками.
‒ О, конечно! ‒ Рука, бессознательно потянувшаяся поправить плотно уложенные локоны, камнем упала ей на колени, но затем Анджелина хихикнула. 
‒ Мне придётся просить Хенрике кормить меня во время второго завтрака? Я слышу, как она идёт.
Хенрике весила около четырнадцати стоунов (≈ 89 кг.), поэтому о приближении экономки было слышно заранее: деревянные каблуки её туфель размеренно стучали по голым половицам коридора, напоминая удары большого барабана.
‒ Я должна расписать ту ткань для пола, о которой вы говорили, ‒ произнесла Бри, не осознав, что говорит вслух, пока Анджелина не рассмеялась.
‒ О, да, ‒ согласилась она. ‒ Я хотела сказать, что, по словам мистера Брамби, ему нравятся узоры с ананасами ‒ и не могли бы вы сделать его к среде на этой неделе? Муж хочет устроить званый ужин для генерала Прево и его офицеров. Понимаете, в благодарность за доблестную защиту города. ‒ Она заколебалась и её маленький розовый язычок скользнул по губам. – Вы думаете… э… я не хочу… быть… то есть…
Брианна медленно сделала длинный мазок: розовато-кремовая полоса передавала световой блик на нежном овале предплечья Анджелины.
‒ Всё в порядке, ‒ произнесла она, почти не слушая собеседницу. ‒ Не шевелите пальцами.
‒ Да, да! ‒ согласилась Анджелина, с виноватым видом шевеля пальцами, а затем попыталась вспомнить их прежнее положение.
‒ Всё в порядке, не двигайтесь!
Анджелина застыла, а Бри умудрилась втиснуть между пальцами серую тень, прежде чем Хенрике вступила в комнату. Однако, к своему удивлению, Бри не услышала ни звона кофейных приборов, ни намека на запах пирога, который она уловила сегодня утром, пока одевалась.
‒ В чем дело, Хенрике? ‒ Анджелина по-прежнему сидела с прямой спиной и не отрывала глаз от вазы с цветами, хотя ей было разрешено говорить. ‒ Где наш утренний кофе?
‒ Da ist ein Mann (там мужчина – нем.) ‒ сообщила своей госпоже Хенрике, многозначительно понизив голос, словно опасаясь, что её могут подслушать,
‒ Ты хочешь сказать, что кто-то пришёл? ‒ Анджелина рискнула бросить любопытный взгляд на дверь студии, прежде чем снова уставиться на вазу. – Кто он? 
Хенрике поджала губы и кивнула на Брианну.
‒ Ein Soldat. Er will sie sehen (Солдат. Он хочет видеть её. – нем.)
‒ Солдат? ‒ Анджелина перестала позировать и с удивлением взглянула на Брианну. ‒ И он хочет видеть миссис Маккензи? Ты уверена в этом, Хенрике? Ему точно не нужен мистер Брамби?
Хенрике нравилась её молодая хозяйка, и она воздержалась от того, чтобы закатить глаза, а просто снова кивнула в сторону Бри.
‒ Она, ‒ повторила по-английски экономка. ‒ Er sagte (он сказал – нем): Ле‒ди ху‒дож‒ник. ‒ Сложив руки под фартуком, она терпеливо ждала дальнейших указаний.
‒ О. ‒ Анджелина явно растерялась ‒ и так же явно забыла о позировании.
‒ Мне пойти и поговорить с ним? ‒ спросила Бри. Она ополоснула кисть из беличьего^[4] волоса в скипидаре и обернула её влажной тряпкой.

[4] Для масла используют кисти из свиной щетины и колонка, белка слишком мягкая.

‒ О, нет, ‒ можешь привести его сюда, Хенрике?
 Несомненно, Анджелине хотелось знать, с чем связан этот визит. Тем более, её увидят в интересной позе, позирующей для портрета – мысленно улыбнувшись подумала Бри, увидев, как Анджелина поспешно поправляет свои волосы. 
Солдат, о котором шла речь, оказался очень молодым человеком ‒ в форме Континентальной армии. При виде его Анджелина ахнула и уронила перчатку, которую держала в левой руке.
‒ Кто вы, сэр? ‒ требовательно спросила она, садясь как можно прямее. ‒ Могу я спросить, как вы здесь оказались?
‒ Я пришел с белым флагом, чтобы передать сообщение. Лейтенант Хансон, к вашим услугам, мэм, ‒ ответил молодой человек, кланяясь. ‒ И вам, мэм, ‒ прибавил он, поворачиваясь к Брианне, после чего достал из‒за пазухи запечатанную записку и поклонился ей. – Могу я взять на себя смелость поинтересоваться ‒ вы миссис Роджер Маккензи?
Она почувствовала себя так, словно её внезапно швырнули в студёную пропасть, полную ослепительно‒холодного льда. В её голове промелькнули смутные воспоминания об увиденных в военных фильмах желтых телеграммах, воспоминания об осадных орудиях и ‒ ГДЕ РОДЖЕР?
‒ Да... это я, ‒ прохрипела она. Взглянув на неё, Анжелина и Хенрике сразу поняли ситуацию, и Анжелина бросилась к ней, чтобы поддержать.
‒ Что случилось? ‒ яростно потребовала она, обнимая Бри за талию и свирепо глядя на солдата.  ‒ Говорите немедленно!
Хенрике держала Бри за плечи, и она услышала шепот немецкой молитвы у себя за спиной. 
‒ Mein Gott, erlöse uns vom Bösen … (Боже, избавь нас от лукавого...)
‒ Э‒э... ‒ Молодой человек ‒ ему явно было не больше шестнадцати, ‒ смутно подумала Бри ‒выглядел ошеломленным. ‒ Я... э ‒ э...
Бри наконец справилась с судорогой, сжимавшей её горло, и сглотнула.
‒ Он погиб в бою? ‒ спросила она со всем спокойствием, на какое была способна. «О, Боже, я не могу сказать детям, я не смогу этого сделать … О, Боже …»
‒ Ну, да, мэм, ‒ моргая ответил солдат. ‒ Но как вы узнали?
Записка всё еще была в его согнутой руке. Бри вырвалась из рук женщин и выхватила у него письмо, отчаянно царапая печать.
На мгновение слова, написанные незнакомым почерком, поплыли у нее перед глазами, и взгляд упал на подпись. Врач, Боже милостивый … А затем она подняла глаза на приветствие.
«Друг Маккензи…»
‒ Что? ‒ спросила Бри, переводя взгляд на молодого солдата. ‒ Кто, черт возьми, это написал?
‒ Ну, доктор Уоллес, мэм, ‒ ответил тот, шокированный её словами. Затем до него дошло: ‒ О. Он квакер, мэм.
Однако она не обратила на это внимания, вернувшись к письму.

Твой муж просил меня передать тебе наилучшие пожелания и сказать, что он вернётся к тебе в Саванну через три дня, если на то будет воля Божья.

Бри закрыла глаза и сделала такой глубокий вдох, что у нее закружилась голова.

Он не написал тебе собственноручно только потому, что у него легкий вывих большого пальца, и ему неудобно писать.
Он отбыл с коротким, но срочным поручением к подполковнику Мариону. Одновременно он спрашивает, не хочешь ли ты приехать в американский лагерь под Саванной (солдат, который доставит это письмо под белым флагом перемирия, будет тебя сопровождать), чтобы, проявив великодушие и сострадание, потрудиться как художник.
Один из самых уважаемых командиров американской кавалерии был убит в сражении, и генералу Линкольну очень хотелось оставить себе на память какую-нибудь вещь генерала Пуласки. Друг Роджер постарался утешить друзей погибшего и, услышав сетования генерала Линкольна по поводу того, что у него нет возможности увековечить его память, предположил: поскольку ты находишься поблизости, то, возможно, захочешь приехать и нарисовать этого джентльмена перед его погребением.

В этот момент удивление начало пересиливать потрясение, и Бри смогла дышать спокойнее. У неё все ещё кружилась голова, и трепетало сердце, ‒ она рефлекторно прижала руку к груди ‒ но слова на странице стали четче.
Пуласки. Это имя было ей смутно знакомо; должно быть, Брианна слышала его в школе. Один из европейских добровольцев, приехавших сражаться на стороне американцев. Кажется, в Нью‒Йорке было что-то, названное в его честь. И вот теперь ‒ сейчас, сегодня, а не двести лет назад ‒ он умер.
Теперь она обратила внимание на Анжелину, Хенрике и молодого офицера, которые смотрели на неё с разной степенью озабоченности и беспокойства.
‒ Всё в порядке, ‒ произнесла Бри. Ее голос дрогнул, она откашлялась и покачала головой, чтобы избавиться от головокружения. ‒ Всё в порядке, ‒ повторила она более твердо. ‒ С моим мужем всё в порядке.
‒ О ... ‒ лицо Анджелины расслабилось, и она всплеснула руками. ‒ О, я так рада, миссис Маккензи!
За спиной Анжелины Хенрике торжественно перекрестилась, страх из её глаз исчез. Солдат кашлянул.
‒ Да, мэм, ‒ начал он извиняющимся тоном. ‒ Я должен был сказать прямо. Только я понятия не имел...
‒ Всё в порядке, ‒ ответила Бри. Ее руки были влажными, и она, взяв относительно чистую тряпку, вытерла их, а затем аккуратно сложила записку и сунула в карман. Ее сердцебиение замедлялось, а голова снова начала работать.
‒ Миссис. Брамби … Анджелина … Мне нужно уйти с этим джентльменом. Всего на несколько часов, ‒ быстро прибавила она, увидев, как в больших карих глазах Анджелины снова вспыхнула тревога. ‒ Это просьба моего мужа; я должна сделать для него нечто срочное. Но я вернусь так быстро, как только сумею. Как вы думаете, дети … могут? ‒ Она виновато посмотрела на Хенрике, но экономка энергично кивнула.
‒ Ja, я буду следить за ними. Я ... ‒ Лязг медного дверного молотка прервал её, и она резко обернулась. 
‒ Ах! Mein Gott! 
 Она решительно двинулась прочь, бормоча что‒то себе под нос. Брианна не сумела разобрать, что именно, однако, по её предположению, это вполне могло быть: «Если не одно чертово дело, то обязательно другое...»
‒ Я попрошу кухарку упаковать вам немного еды. И понадобится ли миссис Маккензи лошадь? ‒ Анжелина резко повернулась к молодому солдату, который покраснел.
‒ Я привел хорошего верхового мула для леди, мэм, ‒ сказал он. ‒ Это... это не так уж далеко от... от лагеря.
‒ От лагеря? ‒ рассеянно переспросила Анджелина, отрываясь от своих размышлений ‒ Какого … американского? Только не говорите, что вы собираетесь за линию осады?
«Что ж, может получиться неловко …»
‒ Это дружеская услуга, Анджелина, ‒ твердо произнесла Бри. ‒ Мой муж ‒ проповедник; он знает многих людей, воюющих по обе стороны, и его друг – хирург, доктор Уоллес, попросил меня приехать.
‒ Доктор Уоллес... О! Вы имеете в виду доктора Уоллеса, который оперировал губернатора? – к этому моменту глаза Анджелины округлились ‒ она была встревожена и возбуждена, чувствуя экстраординарность происходящего.
‒ Э ... возможно, ‒ пробормотала застигнутая врасплох Брианна. – Раньше я с ним не встречалась. Я уверена, что… ‒
‒ Я хотел бы поговорить с миссис Маккензи, ‒ произнес низкий мужской голос в дальнем конце коридора. ‒ Мой друг хочет пригласить её для создания портрета. Лорд Джон Грей порекомендовал нам её навестить ‒ нашу общую знакомую. Пожалуйста, сообщите ей, что я привез рекомендательное письмо, и ...
‒ Майн Готт, ‒ пробормотала Брианна себе под нос. Джон Грей? Что, черт возьми …
Джентльмен – образованный, говоривший на правильном английском – очевидно, столкнулся с сопротивлением со стороны Хенрике. Брианна уже собирала карандаши, угольные палочки, складывая в коробку вещи, которые могли понадобиться ей для создания посмертного портрета. Время поджимало …
‒ Анджелина, ‒ через плечо обратилась к ней Бри. ‒ Не могли бы вы сказать тому человеку, что меня вызвали по срочному делу? Он может прийти завтра... или... или, скорее всего, послезавтра, ‒ с сомнением прибавила она. Неизвестно, сколько времени это займёт.
‒ Конечно! ‒ Анджелина поспешно устремилась в холл, а Брианна закрыла глаза и попыталась собраться с мыслями. Сначала дети. Теперь она могла сказать им, что они скоро увидятся с папой. Затем … что, черт возьми, надеть на такое мероприятие? Одежда должна быть простой, подходить для рисования, езды на муле и прочих нелёгких условий осадного лагеря … Есть ли у них окопы? ‒ задумалась она.
Голоса в холле стали громче – к тому же их стало больше. Анжелина и Хенрике спорили уже с двумя мужчинами, которые, судя по всему, во что бы то ни стало стремились увидеть миссис Маккензи.
На это не было времени. В нетерпении Бри вышла в коридор, намереваясь отправить посетителей восвояси. Утреннее солнце проникало сквозь открытую входную дверь, обрисовывая тёмные силуэты толпящихся в холле людей: черные тела, безликие головы, очерченные искрящимся светом движущиеся конечности. Это было одно из тех внезапных, прекрасных, совершенно неожиданных зрелищ, и она с остановившимся сердцем замерла на миг, чтобы запечатлеть его в своем сознании. Затем одна из высоких фигур задвигалась, поворачиваясь, и Бри увидела знакомые очертания длинного прямого носа и высокого лба – тех самых, которых она совсем недавно рисовала.
‒ Подождите! ‒ воскликнула Брианна. Она не помнила, как шла по коридору, однако внезапно оказалась лицом к лицу с ним. Тени исчезли, и утреннее солнце осветило потрясающе знакомую пару раскосых голубых глаз, устремленных на неё.
‒ Чёрт побери, ‒ произнес он, совершенно пораженный. – Это вы!
‒ ВАШ БРАТ? ‒ АНДЖЕЛИНА была взволнована сверх всякой меры. ‒ И вы не знали, что он здесь, ‒ так же, как и он? Просто потрясающе!
‒ Да, ‒ согласилась Бри. ‒ Да... потрясающе. 
В оцепенении она неуверенно протянула ему руку. Моргнув, Уильям схватил её и, склонившись к ней, легонько поцеловал. Волоски на её предплечье встали дыбом, когда она почувствовала его тёплое дыхание на своей охлажденной скипидаром руке, и Бри невольно сжала его пальцы. Уильям выпрямился, но не отстранился, продолжая удерживать её кисть.
‒ Я не хотел вас беспокоить, ‒ сказал он. Брианна видела ‒ и даже ощущала ‒ как его глаза изучают её лицо точно так же, как она изучала его.
‒ О, вовсе нет, ‒ возразила она, имея в виду совершенно противоположное. Он уловил это, слегка улыбнулся и отпустил её руку. 
‒ Я ... вы сказали, что вас прислал лорд Джон?
‒ Да, он, коварный старый чёрт. Э‒э ... прошу прощения, мэм. 
Уильям на секунду отвел взгляд, поворачиваясь к другому джентльмену. Это был высокий, очень широкоплечий молодой человек смешанных кровей, с замечательной шапкой коротко стриженных тугих кудрей мягкого красно-каштанового цвета.
‒ Позвольте представить вам моего друга, мистера Джона Корицу, ‒ сказал Уильям. Анджелина и Хенрике немедленно присели в реверансе, расправляя свои юбки. Мистер Корица выглядел до крайности испуганным, но, бросив быстрый взгляд на Уильяма, низко поклонился и пробормотал:
‒ Ваш покорнейший слуга ... мэм. И ваш ... э‒э ... мэм.
‒ Э‒э ... мэм? Миссис Маккензи?
 Лейтенант Хансон, которого совершенно затмили Уильям и мистер Корица ‒ каждый из них был на добрый фут (=30 см) выше него ‒ мужественно боролся за то, чтобы привлечь внимание Брианны.
 ‒ Нам пора идти, мэм, иначе мы опоздаем, и вы не успеете что-либо... э‒э ... сделать. ‒ Он прочистил горло.
‒ А вы кто такой, могу я спросить? ‒ Уильям хмуро уставился на сине-бежевую форму лейтенанта. – Какого чёрта вы тут делаете?
Бри также откашлялась ‒ громко.
‒ Лейтенант Хансон приехал за мной для выполнения срочного заказа, ‒ сказала она. – Я ... он прав. Нам придётся уехать, как только я соберу вещи и переоденусь. И поговорю с детьми. Вы не хотите ... пройти ко мне в студию? Мы можем поговорить, пока я буду собирать вещи.
ПО НЕГЛАСНОЙ ДОГОВОРЁННОСТИ Уильям пришел один, оставив своего друга и лейтенанта Хансона на милость Анжелины и Хенрике, которые уже щебетали о пирожных, кофе и, кажется, ломтиках холодной ветчины …
В животе у Брианны заурчало при мысли о бутербродах с ветчиной, но она на время подавила это желание и повернулась к Уильяму. 
Мой брат.
‒ Я хотела тебе сказать, ‒ немедленно начала она, закрыв дверь и прислонившись к ней спиной. ‒ Когда мы впервые встретились. Ты помнишь? На набережной в Уилмингтоне. Со мной был Роджер ‒ мой муж, а также Джем и Мэнди. Тогда ... я хотела, чтобы ты встретился с ними, увидел их, даже если ты не знал, что мы... родственники.
Уильям отвел взгляд и положил руку на стол, касаясь дерева только кончиками пальцев. Она ощутила под своими лопатками твердую дверь, и поняла, что тоже нуждается в физической поддержке.
‒ Родственники? ‒ тихо спросил он, глядя на разбросанные по столу рисунки и кисти.
‒ Наверное, мне следует сказать что-нибудь вежливое, вроде «только если ты этого хочешь», ‒ произнесла Бри. ‒ Но это ‒
‒ Немного поздно, ‒ закончил он и поднял на неё настороженный, но прямой взгляд. ‒ Я имею в виду, скрывать правду. ‒ Его губы слегка изогнулись в улыбке, но Бри сомневалась, что это была улыбка. ‒ Особенно когда это столь же очевидно, как нос на вашем лице. Или моём.
Она рефлекторно дотронулась до собственного носа и рассмеялась – впрочем, немного нервно. Его нос был её носом, как и глаза. Однако Уильям был загорелым, с темно‒каштановыми, заплетёнными в косичку волосами, и, хотя его лицо очень походило на лицо её ‒ их ‒ отца, свой рот он явно унаследовал от матери. 
‒ Ладно. Тем не менее, я приношу свои извинения. За то, что не рассказала тебе. 
Он невозмутимо рассматривал её в течение четырех ударов сердца; она отчетливо слышала его тихий стук.
‒ Я принимаю ваши извинения, ‒ сухо произнёс он. ‒ Хотя, честно говоря, я рад, что тогда вы мне этого не сказали. ‒ Уильям помолчал, затем, очевидно, решив, что это может показаться невежливым, прибавил: ‒ Не знаю, как бы я отреагировал на такое откровение. В то время.
‒ А сейчас знаешь?
‒ Нет, чёрт побери, ‒ честно ответил он. ‒ Но, как недавно заметил мой дядя, я, по крайней мере, не вышиб себе мозги. Когда мне было семнадцать ^[5], я вполне мог это сделать.

[5]Брианна встретила Уильяма 9 июля 1776 года (Глава № 116 «9‒й граф Эллсмир», роман «Дыхание снега и пепла»), а Уильям родился 9 января 1758 г – так что в тот момент ему уже было 18 с половиной лет.

Горячая кровь бросилась Бри в лицо. Он не шутил.
‒ Вы мне льстите, ‒ пробормотала она и, чтобы не смотреть на него, отвернулась и продолжила приводить в порядок свой этюдник. Он еле слышно фыркнул, а затем Бри услышала за своей спиной его шаги.
‒ Прошу прощения, ‒ тихо произнёс он. – Я никоим образом не пытался унизить вас или вашу семью...
‒ Хотите сказать: свою семью, ‒ заметила она, не оборачиваясь. Серебряный карандаш? Нет, древесный уголь и графит; нежное серебро для такого не подойдёт.
Он откашлялся 
‒ Я говорил исключительно о своей собственной ситуации, ‒ официальным тоном начал Уильям. ‒ Что не имеет никакого отношения к ...
Внезапно он замолчал. Она резко обернулась, чтобы взглянуть на него, и обнаружила, что Уильям таращится на прислоненный к стене портрет Джейн словно на самое настоящее привидение. Он даже побледнел под своим загаром, а его руки сжались в кулаки.
‒ Где вы это взяли? ‒ спросил Уильям. Его голос звучал хрипло, и он яростно откашлялся. ‒ Эту картину. Эту... девушку.
‒ Я её нарисовала, ‒ просто ответила Бри. ‒ Для Фанни.
Он на мгновение прикрыл глаза, а затем открыл, по-прежнему не отрывая их от картины. Наконец Уильям отвернулся, однако Бри заметила, как дернулся его кадык, когда он тяжело сглотнул.
‒ Фанни, ‒ сказал он. ‒ Фрэнсис. Значит, вы её знаете. Где она? Как она?
‒ С ней все в порядке, ‒ твердо сказала Бри и, преодолев разделявшие их несколько футов, дотронулась до его предплечья. ‒ Она с моими родителями, в Северной Каролине.
‒ Вы её видели? 
‒ Да, конечно, хотя на самом деле я не видела её с начала сентября. Мы ненадолго остановились в Чарльстоне ‒ Чарльз-Тауне, ‒ поправилась она, ‒ навестить моего... ну, кажется, он мой сводный брат, и Марсали, ну, она вроде как моя сводная сестра, но они не совсем...
В глаза Уильяма вернулась настороженность. Однако он не отстранился, и она по-прежнему ощущала тепло его руки сквозь ткань куртки.
‒ Эти люди тоже мои родственники? ‒ спросил он, словно опасаясь, что ответ может быть утвердительным.
‒ Полагаю, да. Отец усыновил Фергюса ‒ он француз, но... ну, это не важно. Он сирота, жил в Париже. Потом, позже, папа женился... Ну, это тоже не имеет значения, но Марсали ‒ жена Фергюса и её сестра Джоан ‒ падчерицы папы, так что... хм. А дети Фергюса и Марсали ‒ у них их пятеро, так что они...”
Уильям высвободился, сделал шаг назад, и поднял руку.
‒ Хватит, ‒ твердо произнёс он, направив на Бри свой длинный указательный палец. ‒ С тобой я могу иметь дело. Но не больше. Не сегодня.
Она рассмеялась и взяла поношенную шаль, которую держала в студии для работы в холодные утренние часы.
 ‒ Не сегодня, ‒ согласилась она. ‒ Мне нужно идти, Уильям. Мы можем ‒”
‒ Твой заказ, ‒ сказал он и тряхнул головой, словно собираясь с мыслями. ‒ Что это?
‒ Ну, если тебе так уж хочется знать, я собираюсь в американский осадный лагерь, чтобы нарисовать портрет погибшего кавалерийского командира.
Уильям моргнул ‒ а потом она увидела, как он поднял глаза и взглянул на портрет Джейн. Солнце переместилось, и картина оказалась в тени. Не успев накинув шаль на плечи, Бри замерла, пораженная выражением его лица. Однако это длилось не больше мгновения ‒ затем Уильям отвернулся, взял её этюдник и сунул себе под мышку.
‒ Портреты умерших ‒ это твоя специальность? ‒ спросил он с легким раздражением.
‒ Пока нет, ‒ ответила она не менее резко. ‒ Верни мне мой этюдник.
‒ Его понесу я, ‒ сказал Уильям и повернулся, чтобы открыть перед ней дверь. ‒ Я еду с тобой.

ТУМАН НАД рекой наконец-то рассеялся, начало пригревать солнце.
К облегчению Брианны, мул, которого привел для неё лейтенант Хансон, оказался высоким и длинноногим: костлявым и длинноухим, но дружелюбным и покладистым. Содрогнувшись, она представила себя верхом на худосочном осле, с волочащимися по пыли ногами, в окружении высоких мужчин, возвышающихся над ней на больших лошадях. В действительности у Уильяма и Джона Корицы были крепкие, но ничем не примечательные мерины, а сам лейтенант ехал на другом муле поменьше. Лейтенант был недоволен.
– Я не позволю своей сестре ехать в военный лагерь без сопровождения, – заявил Уильям, отвязывая свою лошадь, оставленную у дома Брамби.
– Mais oui (безусловно – франц.), – подтвердил мистер Корица и наклонился, чтобы помочь Брианне забраться в седло.
– Но... её буду сопровождать я! Генерал Линкольн ожидает, что я привезу к нему миссис Маккензи!
– И он получит миссис Маккензи, – заверила лейтенанта Бри, расправляя юбки и беря в руки поводья. – Но, судя по всему, с эскортом.
Лейтенант Хансон бросил на Уильяма взгляд, полный глубочайшего подозрения, – и неудивительно, – подумала Бри. Уильям держался в седле прямо и непринужденно, на нём был далеко не модный, поношенный и покрытый остатками дорожной пыли костюм, однако даже человек с гораздо меньшим опытом, чем у лейтенанта Хансона, с первого взгляда распознал бы в нем военного – но не простого солдата. Офицера, привыкшего командовать. Тот факт, что выговор и манеры Уильяма явно не соответствовали его весьма заурядной одежде, по всей видимости, сильно беспокоил лейтенанта.
Брианна отлично понимала, о чем думает лейтенант – вероятно, и Уильям тоже, хотя лицо его оставалось вежливо-бесстрастным. Может, он британский военный в штатском? Шпион? Или английский офицер, который хочет переметнуться и вступить в ряды континенталов? Она увидела, как мистер Хансон, бросив взгляд на мощного Джона Корицу, поспешно отвел глаза в сторону. А что насчет него?
Но делать было нечего: лейтенанта Хансона послали за художницей, и он не мог вернуться без неё. Высоко задрав плечи, он повернул голову своего мула в сторону Уайт–Блафф–роуд [1].
[1] Дорога, ведущая на юго–юго–запад от Саванны (прим. переводчика).
– Расскажите мне о генерале Пуласки, – предложила Брианна, подъезжая к лейтенанту. – Его убили этим утром?
– О ... э–э ... нет, мэм. То есть, – произнёс Хансон, явно стараясь ответить как можно точнее, – он действительно умер сегодня утром на корабле. Но он...
– На каком корабле? – изумлённо переспросила Бри.
– Кажется, он называется «Оса». – Хансон бросил быстрый взгляд через плечо и понизил голос. – Генерал был ранен два дня назад, когда повёл свою кавалерию между двумя батареями, но...
– Он возглавил кавалерийскую атаку... на пушки?
 Очевидно, лейтенант Хансон недостаточно понизил голос, потому что вопрос прозвучал от ехавшего рядом Уильяма. В его голосе прозвучало недоверие и легкое удивление, вынудив Бри обернуться и бросить на него сердитый взгляд.
Он его проигнорировал, и направил свою лошадь к мулу Хансона. Увидев это, лейтенант, который держал белый флаг, инстинктивно взмахнул им, направляя древко на Уильяма на манер рыцарского копья.
– Я не хотел оскорбить генерала, – мягко сказал Уильям, небрежно поднимая руку в защитном жесте. – Просто это звучит как необыкновенно лихой и отважный маневр.
– Так оно и было, – коротко ответил Хансон. Он выпрямил свой флаг и, пришпорив мула, показал Уильяму спину, оставив брата с сестрой ехать бок о бок, в то время как Джон Корица замыкал кавалькаду. Бри одарила Уильяма прищуренным взглядом, который настоятельно советовал ему держать рот на замке. Несколько мгновений он смотрел на неё, а затем отвел взгляд с подчёркнуто бесстрастным выражением лица.
Ей очень хотелось рассмеяться – почти так же сильно, как ткнуть его чем-нибудь острым, но, не имея собственного флага перемирия, Бри ограничилась громким фырканьем.
– À vos souhaits (Будьте здоровы – франц.), – вежливо произнес мистер Корица у неё за спиной.
– Мерси, – ответила она не менее вежливо. Уильям фыркнул.
– À tes amours (Желаю здравствовать – франц.) – на этот раз в голосе мистера Корица слышалось явное веселье. Спустя несколько минут они оказались на окраине города, но до этого момента больше не было сказано не единого слова.
Отряд шотландских горцев охранял конец улицы, в то время как сама улица охранялась парой больших редутов, вырытых британцами на склоне, обращенном к реке. Вид солдат в килтах и звуки их гэльской речи вызвали в желудке Брианны странное тянущее ощущение. На крошечном костерке закипал походный чайник, и от аромата кофе и жаренного хлеба у неё потекли слюнки. С момента завтрака прошло уже много времени, к тому же из-за своего поспешного отъезда они забыли приготовленный Хенрике пакет с едой.
Должно быть, Уильям заметил её голодный взгляд, устремлённый на мужчин, которые ели у костра, потому что направил свою лошадь поближе к сестре и пробормотал: 
– Я прослежу, чтобы тебя накормили, как только мы доберемся до лагеря.
Она взглянула на него и благодарно кивнула. Теперь в его поведении больше не было ничего насмешливого или бесцеремонного. Пока лейтенант Хансон разговаривал с командующим отрядом шотландским офицером, Уильям расслабленно сидел в седле, опустив поводья, однако его глаза не отрывались от солдат.
Они молча миновали пропускной пункт. Брианна кожей чувствовала направленные на неё взгляды горцев, отчего волосы на её голове встали дыбом. Они были врагами …
Осадные позиции континенталов находились менее чем в четверти мили впереди, а лагерь, скорее всего, на полмили дальше, но лейтенант Хансон немедленно свернул с дороги, чтобы обойти американские редуты и французскую артиллерию, переброшенную на сушу с кораблей. Слава Богу, орудия молчали, но Брианна ясно видела их темные силуэты, начинающие проступать из густого тумана, всё ещё клубящегося над рекой.
– Вы рассказывали мне о генерале Пуласки, – сказала Бри, догоняя лейтенанта. Ей не хотелось смотреть на пушки и думать об оставшихся в городе Джеме и Мэнди – или о виденных ею обгоревших крышах и дырах в домах Саванны, расположенных по соседству с рекой. – Вы сказали, что он на корабле?
Выбравшись из Саванны, лейтенант немного расслабился и с удовольствием рассказал ей об ужасной, но доблестной смерти Казимира Пуласки.
– Да, мэм. Как я уже сказал, это была «Оса». Когда генерал упал, его люди, конечно, сразу же вынесли его с поля боя, но было ясно, что он тяжело ранен. Доктор Лайн – он военный хирург, мэм – извлек из него картечь, но потом генерал Пуласки^[2] попросил перенести его на борт корабля. Я не знаю, почему… –

[2] Казимир Пулавский ( польск. Kazimierz Michał Władysław Wiktor Pułaski, 1745 – 1779 гг.). Во время войны с британцами континентальная армия практически не имела кавалерии. Офицеры и курьеры обычно были на конях, однако остальная часть армии не умела обращаться с лошадьми. Континентальный конгресс и офицеры континентальной армии понимали необходимость кавалерии и сформировали четыре бригады драгун. Пуласки, чей кавалерийский опыт произвёл хорошее впечатление на Вашингтона, был назначен бригадным генералом, командующим конницей. Кавалерию под его началом вскоре стали называть «Легионом Пуласки». 9 октября 1779 года Пуласи повёл свой Легион в наступление под Саванной в Джорджии. Эту атаку многие воспринимали как бесполезную и безрассудную, однако она помогла ослабить давление на силы союзников–французов. Пытаясь сплотить бежавшие французские войска во время кавалерийской атаки, Пуласки был смертельно ранен в поясницу. Он был перенесен с поля боя на борт каперского судна «Оса» из Южной Каролины под командованием капитана Сэмюэля Бульфинча, где умер два дня спустя, 11 октября 1779 г., так и не придя в сознание.

– Потому что французы не собираются долго здесь задерживаться, – перебил его Уильям. – Сейчас сезон ураганов, и Д'Эстен нервничает. Полагаю, Пуласки тоже это знал и боялся, что если – точнее, когда – американцы снимут осаду, то не смогут забрать его – раненого – с собой.
Хансон повернулся в седле, бледный от ярости.
– И что ты можешь знать о таких вещах, ты... ты, щеголеватая задница?
Уильям взглянул на него как на пищащего комара, но ответил достаточно вежливо!
– У меня есть глаза, сэр. И, если я правильно понимаю, генерал Пуласки является – точнее, был – единственным командующим всей той конницы, что была у американской армии. Это правда?
– Это так, – сквозь стиснутые зубы ответил Хансон. – И что с того?
Даже Бри поняла, что это был чисто риторический вопрос, а Уильям просто шевельнул одним плечом.
– Я хотел бы услышать о кавалерийской атаке генерала, – заинтересованно произнёс Джон Корица. – Я уверен, что у него наверняка была очень веская причина, – тактично прибавил он, – но почему он это сделал?
– Да, я бы тоже хотела узнать об этом, – поспешно вставила Бри.
Лейтенант Хансон одарил Уильяма и Джона Корицу свирепым взглядом, но, после невнятного бормотания, из которого она уловила только: «...прекрасная парочка игроков в триктрак^[3]...» – расправил плечи и немного сдвинулся вбок, чтобы Брианна могла ехать рядом с ним по узкой дороге. 

[3] Триктрак, реже трик–трак (фр. trictrac; tric–trac), – старинная (с XV века) французская настольная игра для двух человек, где шашки по доске передвигают по числу очков, выпавших на костях. Похожа на нарды.

Окружающая местность была плоской и открытой, а песчаная земля густо поросла какой-то грубой травой с шероховатыми краями, которая цеплялась за ноги лошадей. Однако Бри заметила, что в последнее время этой дорогой активно пользовались. Отпечатки копыт, следы ног, лошадиный помет, колеи от повозок... Дорога была изрытой и грязной, обочины истоптаны быстро марширующими войсками. Внезапная дрожь пробежала по спине Бри, когда переменившийся ветер донёс до неё запах армии. Звериный запах пота и плоти, металла и смазки, приправленный вонью щелочного мыла, навоза, подгоревшей пищи и пороха.
Мистер Хансон немного расслабился, поскольку полностью завладел вниманием аудитории, и начал объяснять, как американцы и их французские союзники спланировали и осуществили нападение на британские войска, закрепившиеся в редуте Спринг-Хилл.
 – Вы можете увидеть его отсюда, мэм, – сказал лейтенант, указывая в сторону моря. В рамках этого наступления кавалерия генерала Пуласки должна была поддержать атаку идущей впереди пехоты; «понимаете, чтобы внести смятение в ряды противника».
Кажется, кавалерийская атака достигла этой скромной цели, однако общая атака провалилась, а сам Пуласки был сражён, попав под перекрестный огонь двух британских батарей.
– Очень жаль, – сказал Уильям без малейшего намека на сарказм. Лейтенант Хансон подозрительно взглянул на него, однако коротко кивнул, принимая это замечание.
– Действительно. Я слышал, что капитан «Осы» собирался похоронить генерала в море, но один из его друзей, который был с ним на борту, сказал: «Нет, этого не будет», и сегодня утром, сразу после рассвета, в баркасе перевёз его тело на берег.
– Почему друг генерала не захотел, чтобы его похоронили в море? – спросила Бри, стараясь чтобы её вопрос не восприняли как критику.
– Из-за его соратников, – произнёс Уильям, прежде чем лейтенант Хансон успел ответить. Его голос звучал рассудительно и уверенно. – Он их командир. Им нужно попрощаться с ним. Должным образом.
Лейтенант слегка приподнялся на стременах, готовый возмутиться тем, что его прервали, но, услышав слова Уильяма, успокоился и коротко поклонился Брианне.
– Именно так, мэм, – сказал он.
МИНОВАВ ПОЗИЦИИ АРТИЛЛЕРИСТОВ, они пересекли целый акр (0,405 гектара или 40,5 сотки – прим. переводчика) забрызганных грязью палаток и солдат; в окружающем воздухе странным образом сочетались ароматы моря, едкий дух пороха и дыхание осенней гнили с убранных окрестных полей. Из чистого любопытства Брианна сделала глубокий вдох и поспешно выдохнула. Отхожие места.
Они направлялись к группе больших палаток – должно быть, это был полевой штаб генерала Линкольна, – которые колыхались и мягко покачивались в полуденном воздухе, словно компания друзей, склонивших головы друг к другу для разговора. В следующее мгновение эта приятная иллюзия была разрушена залпом пушечной батареи за их спинами.
Брианна вздрогнула и непроизвольно дернула поводья. Её мул, очевидно, привыкший таким вещам, резко прянул назад, вскинув голову. Лошади и мул лейтенанта Хансона отреагировали на грохот куда менее флегматично и яростно шарахнулись, раздувая ноздри.
– А не поздновато ли вы сегодня проснулись? – обратился Уильям к Хансону, пуская своего мерина по кругу, чтобы успокоить его.
 «А кто научил тебя ездить верхом, братец?» – подумала Бри, наблюдая за ним. Лорд Джон был хорошим наездником, а Джейми Фрейзер – конюхом в поместье, где вырос Уильям.
– Туман, – коротко ответил Хансон. – Пушечный огонь его разгоняет. – Он повернул своего мула в сторону одной из больших палаток. – Едем. Вы должны встретиться с капитаном Пинкни.
Когда они медленно двинулись дальше, Бри оказалась рядом с Уильямом и наклонилась к нему, чтобы тихонько поговорить 
– Ты сказал, что они проспали – ты имел в виду артиллерийский обстрел?
– Да. – Он взглянул на неё, приподняв одну темную бровь. – Тебе не о чем волноваться, это всего лишь демонстрация.
– Я не... – начала Бри, но осеклась. Она беспокоилась – беспокоилась, что её отец мог ошибиться, и осада продолжится… – Ну, хорошо, я волнуюсь, – призналась она. – Что ты имел в виду под демонстрацией?
– Они проиграли, – ответил Уильям, бросив быстрый взгляд на лейтенанта Хансона. – Но ещё не сняли осаду окончательно. Вероятно, в данный момент генерал Линкольн спорит по этому поводу с Д'Эстеном.
Она пристально взглянула на него.
– Похоже, ты чертовски хорошо осведомлен для парня, который только что приехал в город.
– Парень? – Бровь поднялась выше, но опустилась, когда он выбросил это из головы. – К твоему сведению я был солдатом. И я знаю, на что похож военный лагерь, каким он должен быть. А это... – Уильям махнул рукой в сторону неровных палаточных рядов. – Они не признают свой провал – отсюда и бомбардировка – но … Натяни поводья, сейчас все повторится.
Последовал ещё один демонстративный орудийный залп, но на этот раз лошади и мулы не были застигнуты врасплох, и просто погарцевали и пофыркали.
– Но? – переспросила Бри, снова возвращаясь на свое место рядом с ним. Уильям кривовато усмехнулся.
– Но они понимают, что конец близок, – закончил он. – По поводу моего знания ситуации: я признаю, что это больше, чем просто наблюдение. Мой отец... – Короткая свирепая гримаса промелькнула на его лице и мгновенно исчезла. – Лорд Джон рассказал мне о битве. У него – как и у меня – не было никаких сомнений относительно её исхода.
– Значит, осада вот-вот будет снята? – настаивала Бри, желая окончательно всё выяснить.
– Да.
– О, хорошо, – с облегчением произнесла она, непроизвольно расслабляя плечи. Заинтересованный Уильям бросил на неё странный взгляд, но больше ничего не сказал и пустил свою лошадь рысью.
КАПИТАН ПИНКНИ был симпатичным тридцатилетним мужчиной, измученным бессонницей и проигранным сражением. Он заморгал, когда Бри без посторонней помощи слезла со своего мула и повернулась, чтобы поздороваться с ним: она была выше капитана на четыре или пять дюймов (10–13 см). На мгновение он прикрыл глаза, затем снова открыл их и поклонился ей с безупречной вежливостью.
– Ваш покорнейший слуга, миссис Маккензи; позвольте мне поприветствовать вас от имени генерала Линкольна и всей нашей армии. Также я должен передать вам его глубочайшую благодарность за вашу любезную помощь – он крайне обязан вам за это.
Он говорил как англичанин, хотя Бри показалось, что его гласные звучали по-южному мягко. Она не стала делать реверанс, а вместо этого поклонилась ему в ответ.
– Я очень рада помочь, – сказала она. – Насколько я понимаю, в этой ... э–э ... ситуации необходимо действовать довольно быстро. Не могли бы вы показать мне, где сейчас находится генерал Пуласки?
Капитан Пинкни взглянул на Уильяма и Джона Корицу, которые спешились и передали поводья ординарцу капитана.
– Уильям Рэнсом, к вашим услугам, сэр. – Уильям поклонился и, выпрямившись, кивнул в сторону Корицы. – Мы с моим другом прибыли в качестве сопровождающих моей сестры. Мы останемся здесь и проводим её обратно, когда она выполнит свою миссию.
– Ваша сестра? О, замечательно. – Капитан Пинкни сразу повеселел, узнав, что ему не придётся нести за неё единоличную ответственность. – К вашим услугам, сэр. Следуйте за мной.
Пушки выстрелили снова, неровным залпом. На этот раз Бри даже не вздрогнула.
МЕРТВЫЙ генерал лежал в маленькой потрёпанной зеленой палатке, стоящей на берегу реки в стороне от лагеря. Возможно, такое размещение было знаком уважения, однако здесь присутствовал и чисто практический аспект: Брианна выяснила это, когда капитан Пинкни, вынув из рукава мятый, но чистый носовой платок, вручил его художнице, прежде чем вежливо приподнять перед ней полог палатки.
– Спасибо… – о, Господи.
 Несколько поздних мух вяло поднялись с трупа, разгоняя густую вонь, которая окутала его намного плотнее, чем чистая простыня, покрывавшая лицо и верхнюю часть тела.
– Гангрена, – прошептал Уильям у неё за спиной. – Господи Иисусе. 
Джон Корица громко кашлянул, но промолчал.
– Приношу свои извинения, миссис Маккензи, – произнёс Пинкни. Он придержал Бри за локоть, словно боялся, что она может убежать или упасть в обморок.
– Я ... всё в порядке, – выдавила она сквозь складки носового платка. Это было далеко не так, но Брианна выпрямила спину, напрягла мышцы живота и подошла к импровизированному ложу, на котором лежал Казимир Пуласки. Уильям тут же шагнул вперёд и встал рядом с ней. Он ничего не сказал и не прикоснулся к Брианне, но она была рада его присутствию.
Бросив на художницу косой взгляд, дабы убедиться, что она не собирается падать в обморок, капитан Пинкни откинул простыню.
Глаза генерала были закрыты, а его бледную кожу, отливающую зелёным в области подбородка, кое-где покрывали синевато–багровые пятна. Ей придется это подкорректировать; они хотели получить посмертный портрет, однако Брианна почти не сомневалась, что в действительности они не желали, чтобы он выглядел как настоящий покойник – скорее, как... мёртвый романтический герой. Бри сглотнула и даже сквозь ткань ощутила вкус густого, тошнотворно-сладковатого воздуха. Она закашлялась, резко выдохнула через нос и придвинулась поближе.
«Романтичный» – вот подходящее слово, – подумала Бри. У генерала был высокий лоб (с небольшими залысинами...), маленькие темные усики, тщательно навощенные, чтобы их кончики загибались вверх, а в его чертах интересно сочетались сила и утонченность. Лицо покойного хранило бесстрастное выражение – должно быть, перед смертью он впал в беспамятство (и хорошо, что это случилось, бедняга...).
– А у него есть... была жена? – спросила Бри, вспомнив свои собственные чувства, когда ей на мгновение показалось, что Роджер… 
– Нет, – сказал Пинкни. Его глаза были прикованы к лицу Пуласки. – Он никогда не был женат. Денег у него тоже не было. И, по правде говоря, женщинами он не интересовался.
– Его семья в Польше? – отважилась спросить Брианна. – Возможно, мне следует сделать портрет и для них?
Капитан Пинкни поднял глаза, но лишь для того, чтобы обменяться быстрыми взглядами с лейтенантом Хансоном.
– Он не говорил о них, мэм, – сказал лейтенант и прикусил губу, глядя на мертвого мужчину. – Он... – Он громко сглотнул. – Он оказал нам любезность, сказав, что мы... что его семьей были мы.
– Я понимаю, – тихо сказала она, обо всём догадавшись. – Значит, для всех вас.
Бри разглядывала тело, рассеянно отмечая детали чистого парадного мундира, в который его переодели, и мучительно гадая, когда и куда именно он был ранен. Может ли она спросить об этом?
На голове Пуласки была глубокая темно-красная рана с рваными почерневшими краями, идущая от вверх виска. Повнимательнее взглянув туда, где рана исчезала под волосами генерала, Брианна, кажется, что-то заметила... Не задумываясь, она дотронулась пальцем до головы покойного и почувствовала, как холодный череп продавился от её прикосновения – хотя оно было едва ощутимым. Услышав, как капитан Пинкни резко вздохнул, Бри поспешно отдёрнула руку.
– Гроздовик^[4]? – спросил Уильям с легким интересом в голосе.

 [4] Grapeshot (от англ. grape – виноград, shot – снаряд), русское название – «гроздовик» – вид противопехотного картечного снаряда XVI – XIX вв. Несколько (от 9 и больше, в зависимости от размера) металлических шариков – картечин упаковывались в холщовый мешок между двух круглых чугунных пластин, соединенных центральным стержнем. При отсутствии верхней пластины холщовый мешок обматывали веревкой, чтобы ядра не рассыпались. В таком виде снаряд напоминал виноградную гроздь. При выстреле из орудия вследствие давления пороховых газов оболочка разрывалась, и поражающие элементы веером вылетали из дула, поражая пехоту противника в основном на коротких дистанциях.

– Да, сэр, – ответил капитан Пинкни с мрачным упреком – Бри почувствовала, что он адресован ей. – Он получил несколько ранений – в тело и в голову.
– Бедняга, – тихо сказала Брианна. Она испытывала сильное желание снова прикоснуться к нему – бережно положить руку на его грудь, обтянутую мундиром с красными лацканами с серебряной окантовкой – у мундира был высокий воротник, сделанный из какого-то белого меха... нет, из овечьей шерсти, подбитой грязно-розовым бархатом, – но чувствовала, что не может этого сделать под пристальным взглядом капитана.
– Доктор – наш доктор – думал, что его можно спасти. – Пинкни благоразумно понизил голос, обращаясь непосредственно к Уильяму. – Генерал был в сознании, разговаривал ... однако он настоял на том, чтобы его переправили на борт «Осы», и корабельный хирург... – Капитан шумно прочистил горло и сделал глубокий вдох. – Это из-за раны в паху – она начала гнить, примерно так мне сказали.
– Какой позор, сэр, – абсолютно серьёзно произнёс Уильям. – Такой бравый джентльмен.
– Да, сэр, – ответил капитан, и Бри поняла, что он начинает симпатизировать Уильяму.
– Как я понимаю, моя сестра должна сделать портрет генерала, – сказал Уильям, и Бри подняла на него глаза. Он кивнул ей, затем качнул головой в сторону капитана. – Сестра, не могли бы вы сказать капитану Пинкни, что вам нужно для выполнения заказа?
Услышав, как он произносит слово «сестра», Бри ощутила, что в её груди распускается маленький теплый цветок.
– А пока всё будет готовится, – прибавил он, прежде чем она успела заговорить, – возможно, ей принесут что-нибудь поесть – мы очень спешили, чтобы как можно быстрее исполнить просьбу генерала Линкольна.
– О. Ну конечно – Капитан оглянулся через плечо. – Лейтенант Хансон, не могли бы вы поискать что-нибудь для леди и её сопровождающих?
– А также место, где мы могли бы поесть, – твердо произнёс Уильям.
СВЕТ. ВО-ПЕРВЫХ, свет. И то, на чём можно сидеть. И место, чтобы разложить свои принадлежности для рисования. И чашку воды.
– Вот и всё, что мне нужно, – сказала Бри, оглянувшись на безмолвную палатку. На мгновение она заколебалась. – Я не знаю, что вы рассчитывали получить – в итоге, я имею в виду – картину с изображением генерала, или... или вы думали только о рисунках или набросках? В сообщении говорилось об изображении покойного – то есть, я могу сделать всё, что вы пожелаете, однако единственное, что я успею сегодня сделать – это только наброски и эскизы для... большого портрета.
– О. – Нахмурившись, капитан Пинкни глубоко вздохнул и на мгновение отвел глаза, а затем снова взглянул на неё. Он расправил плечи.
 – Я не думаю, что окончательное решение уже принято, миссис Маккензи. Но уверяю вас, что... что вы получите достойное вознаграждение за любую... работу с изображением генерала. Я вам это гарантирую.
– Ох. Меня это совершенно не волнует. – Бри слегка покраснела от смущения. – Я не рассчитывала на оплату... э–э … я имею в виду … что я с самого начала планировала сделать это в качестве жеста... доброй воли. Так сказать, в поддержку ... армии.
Четверо мужчин уставились на неё с разной степенью изумления. Румянец Бри стал ещё гуще.
Ей не пришло в голову что лорд Джон не сообщил Уильяму о её политических взглядах. Несомненно, доктор Уоллес знал о её сочувствии повстанцам, но, вероятно, счел благоразумным не упоминать об этом. Тем более, что Бри работала на очень известного лоялиста и жила в его доме в городе, находящемся под контролем британцев.
Что ж, теперь шило вылезло из мешка. Бри пристально взглянула на Уильяма и приподняла одну бровь. В ответ он поднял свою и отвел глаза.
Была середина дня, солнце клонилось к закату; через пару часов стемнеет. Капитан Пинкни заверил её, что свечей будет столько, сколько она пожелает. Или ей понадобится фонарь?
– Возможно, – ответила Бри. – Я постараюсь сделать как можно больше набросков. Э–э ... сколько у меня времени...? 
Учитывая зловоние, исходившее от покойного генерала, она предположила, что они, вероятно, хотят как можно скорее предать его тело земле.
– Мы похороним его завтра утром со всеми подобающими почестями, – пояснил капитан Пинкни, правильно истолковав её вопрос. – Его друзья придут попрощаться с ним сегодня вечером, после ужина. М–м ... с этим не будет проблем?
Бри была застигнута врасплох, представив себе процесс этого посещения, но через мгновение пришла в себя.
– Да, всё отлично, – твердо сказала она. – Я их тоже нарисую.

БРИ НЕЗАМЕТНО УСТРОИЛАСЬ в тени. Её голова была склонена, а мягкое шуршание угля терялось в кашле и шорохе одежды. Но она наблюдала за мужчинами, которые, поднырнув под откинутый клапан палатки, поодиночке, по двое или по трое подходили к ложу генерала. Там каждый из них останавливался, чтобы взглянуть на его лицо, такое спокойное при свете свечей, и Брианна набрасывала на бумагу всё, что успевала уловить из череды выражений, скользящих по их собственным лицам: тени скорби и сожаления, или глаза – иногда потемневшие от страха, иногда – пустые от потрясения и усталости.
Зачастую они плакали.
Уильям и Джон Корица стояли по бокам п чуть позади неё, молчаливые и почтительные. Адъютант генерала Линкольна предложил им табуретки, но они вежливо отказались. Их молчаливое присутствие странным образом поддерживало и успокаивало Брианну.
Солдаты прибывали целыми отрядами, в разной униформе (у некоторых ополченцев были только кокарды). Джон Корица время от времени переминался с ноги на ногу, иногда глубоко вздыхал или кашлял. Уильям же стоял молча.
Чем он занимался? – задумалась Бри. – Считал солдат? Оценивал состояние американского войска? Они были потрепанными, грязными и неопрятными, и, несмотря на уважительное поведение, лишь немногие из них имели хоть какое-то представление о армейском порядке.
Впервые ей пришло в голову поинтересоваться, какова была причина появления Уильяма. Бри была так счастлива поближе познакомиться с ним, что приняла за чистую монету его нежелание отпускать сестру в военный лагерь без сопровождения. Но были ли его слова искренними? Из кратких рассказов лорда Джона она знала, что Уильям ушёл из армии. Однако это вовсе не означало, что он перешел на другую сторону. Или что его не интересовало состояние американских осадных позиций, и он не собирался делиться с кем-либо информацией, собранной им во время этого визита. «Я был солдатом», – сказал Уильям. Очевидно, у него до сих пор имелись знакомые в британской армии.
От этой мысли кожу на плечах Брианны закололо, и ей захотелось обернуться, чтобы его увидеть. Мгновение поколебавшись, она всё-таки взглянула на Уильяма снизу вверх. Он тоже посмотрел на неё – его лицо было серьёзным.
– Всё в порядке? – шепотом спросил Уильям.
– Да, – ответила Бри, успокоенная звуком его голоса. – Я просто проверила, не заснул ли ты стоя.
– Пока нет.
Она улыбнулась и открыла рот, чтобы попросить прощения за то, что задержала их с другом на всю ночь. Уильям остановил её легким движением пальцев.
– Всё в порядке, – мягко произнёс он. – Делай то, зачем пришла. Мы останемся с тобой, а утром отвезем домой. Я не шучу, я не оставлю тебя одну.
Она сглотнула.
– Я знаю, – ответила она так же мягко. – Спасибо.
Снаружи послышался какой-то шум. Процессия шаркающих солдат остановилась. Брианна выпрямилась и почувствовала, как мужчины позади неё зашевелились. Она уловила тихое бормотание Уильяма.
– Я полагаю, прибыл генерал Линкольн.
Джон Корица запыхтел от любопытства, но ничего не сказал, и мгновение спустя полог палатки поднялся, и очень толстый коренастый мужчина в треуголке и парадном континентальном мундире, прихрамывая, вошел внутрь в сопровождении плотной группы офицеров различных званий и соединений. Начался дождь, и вместе с ними в палатку ворвался долгожданный поток прохладного, влажного воздуха.
Бри положила свои наброски на конторку и достала несколько чистых листов, но не сразу вернулась к работе – ей не хотелось привлекать к себе внимание. Это... это была живая история, прямо перед ней.
Весь вечер её сердце оставалось спокойным, однако теперь оно ускорилось: начало сильно и неприятно биться, и Бри испугалась, что оно вот-вот начнёт буйствовать. Она с силой прижала руку к планке корсета и яростно произнесла про себя «Стоять!», словно её сердце было большой, непослушной собакой.
Генерал замер рядом с телом, кашлянул – так делали все: запах усиливался, несмотря на прохладную ночь, – и медленно снял шляпу. Он повернулся, чтобы прошептать что-то мужчине у себя за спиной – французу? Ей показалось, что Линкольн говорит по-французски, однако довольно плохо. Она ощутила ещё одно дуновение ночного дождя, заметив, как капли воды, которые он стряхнул со своей шляпы, расплылись темными пятнами на пыльном полу.
Линкольн поманил к себе трёх мужчин. Французы, отметил беспристрастный наблюдатель внутри Брианны, и её карандаш торопливо заскользил по бумаге, делая грубые наброски вышивки, эполет, синих мундиров с широкими лацканами, красных жилетов и бриджей …
Трое мужчин – морские офицеры? – приблизились; идущий первым торжественно прижимал к груди треуголку, обильно украшенную золотым шитьём. Она услышала, как Уильям издал низкий рык – неужели это сам адмирал д'Эстен?
Она немного наклонилась вперед, теперь уже не делая набросков, а запоминая, сохраняя в памяти стук дождя по парусиновой крыше и отблески костра на лицах офицеров, свет которого проникал сквозь стенку палатки. Адмирал – если это был он – был стройным, но круглолицым, с высокими скулами и странными, по-детски большими глазами и маленьким пухлым ртом.... Пробормотав несколько слов на правильном французском, он наклонился вперед и положил руку на грудь генерала Пуласки.
 Мёртвый генерал пукнул.
Это был долгий, громкий, рокочущий звук, и ночь наполнилась таким ужасным зловонием, что Брианна выдохнула весь воздух из легких в тщетной попытке избавиться от него.
Кто-то потрясённо хихикнул. На мгновение ей показалось что этот пронзительный смешок издала она, и Бри поспешно прижала руку ко рту. Палатка взорвалась смущенным, полузадушенным смехом, сменившееся всхлипами и кашлем, когда зловонное содержимое внутренностей генерала Пуласки заполнило всё помещение. Адмирал д'Эстен поспешно отпрянул в сторону, и его стошнило в угол палатки.
Ей пришлось сделать вдох … Бри захрипела, а её желудок съёжился, словно запах нанёс ей удар под дых. Она как будто надышалась протухшего свиного сала, и липкое зловоние обволокло изнутри её нос и горло.
– Идём. – Уильям подхватил её под одну руку, Джон Корица – под другую, и они мгновенно вытащили Бри из палатки, бесцеремонно оттолкнув с дороги генерала Линкольна.
К этому времени снаружи уже шёл сильный дождь, и она жадно глотала воздух и воду, стараясь дышать как можно глубже.
– О, Боже, Боже, Боже...
– Как по-твоему, это было хуже, чем дохлый медведь в лесу под Гареоном? – задумчивым голосом спросил Уильяма Джон Корица.
– Намного, – заверил его Уильям. – О, Господи, меня сейчас стошнит. Нет, подожди... – Он наклонился, обхватив руками живот, и несколько мгновений отчаянно ловил ртом воздух, а затем выпрямился. – Нет, всё в порядке, кажется обошлось. Как ты? – обратился он к Брианне. Она покачала головой. Холодная вода стекала по лицу, а рукава прилипли к рукам, но ей было всё равно. Она нырнула бы в арктическую прорубь, чтобы очиститься от этого. Бри казалось, что к её небу прилипли куски гнилого лука. Она с трудом откашлялась и сплюнула на землю.
– Мой планшет для рисования, – сказала Бри, вытирая рот и оглядываясь на палатку.
 Это было массовое бегство – мужчины быстро рассеялись во все стороны. Адмирал д'Эстен и его офицеры, налетая друг на друга, спешили по тропинке к большой, ярко освещённой зеленой палатке, сиявшей вдалеке, словно негранёный изумруд. Генерал Линкольн, в насквозь промокшей шляпе, беспомощно озирался по сторонам, в то время как его адъютанты и ординарцы тщетно пытались разжечь факел. Место прощания с генералом Пуласки, напротив, было пустынным и погруженным во мрак.
– Он погасил свечи, – с коротким смешком заметил Уильям. – Хорошо, что палатка не взорвалась.
– Да, было бы весело, – сказала Корица с явным сожалением. – Вполне подходит для героя. Однако, рисунки твоей сестры … Бросим монетку: нужно решить, кто за ними пойдет. 
Он порылся в кармане и вытащил шиллинг.
– Решка, – тут же сказал Уильям. Корица подбросил монету, поймал и, шлёпнув на тыльную сторону кисти, уставился на неё.
– Я ничего не вижу. 
Возможно, где-то в вышине светила луна, – однако, сейчас её закрывали плотные облака, и дождливая ночь была темна, как мокрое черное одеяло.
– Можно? – Брианна протянула руку и провела кончиками пальцев по влажной, холодной поверхности монеты. И нащупала лицо, хотя не могла определить, чье именно. – Орел, – сказала она.
– Stercus, – коротко произнёс Уильям и, развязав свой мокрый галстук, обмотал им нижнюю часть лица и устремился к темной палатке.
– «Stercus»? – повторила Бри, поворачиваясь к Джону Корице.
– По–латыни это означает «дерьмо», – пояснил высокий индеец. – Вы же не католичка, верно?
– Нет, я католичка, – удивленно ответила она. – И немного знаю латынь. Но я почти уверена, что «stercus» нет в мессах.
– Я тоже ничего подобного не слышал, – заверил её Корица. – Но я не знал, что вы католичка. В отличие от Уильяма.
– Да. – Она заколебалась, гадая о том, как много известно этому человеку об Уильяме и о сложностях, связанных с их общим отцом. – Вы... э–э ... вы долго путешествовали вместе с Уильямом?
– Пару месяцев. Однако мне он о вас не рассказывал. 
– Полагаю, что нет. – Бри замолчала, не уверенная, стоит ли выяснять, что рассказывал ему Уильям – если он вообще о чем-то ему рассказывал.
Прежде чем она успела принять решение, вернулся задыхающийся и с трудом сдерживающий рвоту Уильям. Вынув из-под мышки этюдник, он сунул его Бри, сдернул с лица повязку и отвернулся в сторону, где его вырвало.
– Filius scorti (сукин сын – лат.), – отдышавшись, сказал Уильям и сплюнул. – Это было худшее...
– Миссис Маккензи? – Из темноты донесся знакомый голос, прервавший его. – Вы здесь, мэм? 
Это был лейтенант Хансон, промокший до нитки, но зато с потайным фонарем в руках. Капли дождя барабанили по металлу, а в узком луче света клубился водяной пар.
– Сюда! – позвала она, и фонарь повернулся в их сторону – в его луче стали видны пролетающие сквозь свет серебряные иглы дождя.
– Идите за мной, мэм, – сказал лейтенант Хансон, подходя к ним. – Я нашел кое-какое убежище для вас и вашего … м–м ...
– Спасибо тебе, Господи, – произнёс Уильям. – И вам тоже спасибо, лейтенант, – добавил он, кланяясь. 
– Разумеется. Сэр, – неуверенно произнес Хансон. Он поднял фонарь, показывая им дорогу, и Бри, поблагодарив его, двинулась вперёд в сопровождении Уильяма и Корицы. Однако, услышав, как один из них негромко хмыкнул, она обернулась. Лейтенант стоял на месте, глядя в сторону палатки, где в темноте лежал Казимир Пуласки.
Хансон слегка приподнял фонарь в знак приветствия и тихим, но ясным голосом произнес: 
– Pozegnanie. 
Затем лейтенант решительно повернулся и направился к ожидающим его подопечным.
– По-польски это означает «прощайте», – деловито пояснил он Брианне. – Так обычно говорил генерал, когда уходил от нас перед отбоем.

МАЛЕНЬКОЕ ДЕРЕВЯННОЕ СТРОЕНИЕ, к которому их привёл лейтенант Хансон, судя по всему, раньше служило курятником, подумала Брианна, ныряя под хлипкую притолоку. Однако сейчас здесь кто-то жил: на полу, между двумя грубыми тюфяками со старыми одеялами, стояли потрескавшиеся и покрытые пятнами глиняный кувшин с тазом, а также эмалированный ночной горшок в куда более приличном состоянии.
– Приношу вам свои извинения, мэм, – в десятый раз повторил лейтенант Хансон. – Но половину наших палаток унесло ветром, а остальные битком набиты мужчинами. – Он поднял фонарь повыше, с сомнением вглядываясь в темные пятна на одной из стен, где вода просачивалась между досками. – Кажется, протекает не так уж сильно. Вроде бы.
– Всё просто прекрасно, – заверила его Брианна, отступая в сторону, чтобы её рослые провожатые смогли протиснуться внутрь. Четверо человек с трудом поместились в тесном сарае – теперь здесь буквально негде было повернуться, не говоря уж о том, чтобы лечь, и Бри покрепче обхватила под плащом свой этюдник, испугавшись, что его раздавят.
– Мы вам очень признательны, лейтенант. – Уильям почти пополам согнулся под низким потолком, однако сумел слегка поклониться Хансону. – Что насчёт еды?
– Вот-вот будет, сэр, – заверил его Хэнсон. – К сожалению, тут нельзя разжечь огонь, но, по крайней мере, вы укрыты от дождя. Спокойной ночи, миссис Маккензи, и спасибо вам ещё раз.
Лейтенант протиснулся мимо массивного Джона Корицы и исчез в ветреной ночи, прижимая шляпу к голове.
– Ложись на этот, – Уильям движением подбородка указал Брианне на тюфяк возле сухой стены. – Мы с Корицей будем спать на другом по очереди.
Она слишком устала, чтобы возражать. Поставив этюдник на пол, Бри встряхнула одеяло и, убедившись, что ни клопы, ни вши, ни пауки из него не сыплются, опустилась на тюфяк, чувствуя себя марионеткой, у которой внезапно перерезали ниточки.
Она закрыла глаза, слушая, как Уильям и Джон Корица обсуждают свои дальнейшие действия: их низкие голоса сливались с шумом ветра и дождя за стеной. Перед мысленным взором Бри то и дело всплывали картины минувшего дня: утоптанная трава на прибрежной дороге, подозрительные взгляды горцев на окраине города, постоянно меняющееся освещение на лице мертвеца, брат, вздернувший подбородок точно так же как её – их – отец … темные потёки воды и белые полосы куриного помета на досках сарая, отливающих серебром в свете фонаря … Свет… Казалось, минула тысяча лет с тех пор, как она с восхищением смотрела на милое ушко Анджелины Брамби, сиявшее розовым светом в лучах восходящего солнца… и Роджер… по крайней мере, Роджер жив, где бы он сейчас ни находился…
Почувствовав чью-то руку на своем плече, Брианна открыла глаза, удивившись царящей вокруг темноте.
– Не засыпай, пока не поешь, – весёлым тоном произнёс Уильям. – Я обещал позаботиться о том, чтобы тебя накормили, и мне бы не хотелось нарушать свое слово.
– Еда? – Она моргнула, тряхнув головой. Внезапно за спиной Уильяма возникло неяркое свечение, и Бри увидела, как большой индеец, поставив на пол переносной глиняный очаг, зажег огарок свечи. Перевернув ночной горшок, он накапал на дно посудины расплавленного воска, затем воткнул в него огарок и держал так до тех пор, пока воск не затвердел.
– Простите, что не спросил вас заранее, не хотите ли вы облегчиться, – с виноватым видом обратился к ней Корица. – Только здесь больше некуда поставить свечу.
– Ничего, – сказала она и потрясла головой, пытаясь прояснить мысли. – Всё в порядке. У вас есть что-нибудь попить? – Она почти ничего не пила с полудня и чувствовала себя сухой как мёртвый лист, несмотря на сырой, насыщенный влагой воздух.
Лейтенант Хансон раздобыл для них несколько бутылок пива, нарезанную ломтями холодную жареную свинину с жирным краем, буханку черствого ржаного хлеба, горшочек крепкой горчицы и большой кусок крошащегося сыра. Бри в жизни не ела ничего вкуснее.
Никто не разговаривал: мужчины поглощали пищу не менее сосредоточенно, чем она, и, проглотив последнюю крошку, Бри завернулась в плащ, улеглась плашмя на одеяло и заснула, не проронив ни слова.
Она спала – точнее, погрузилась в тревожное забытье между сном и явью. Ей снились мужчины. Мужчины-тени, едва передвигающие ноги от горя. Мужчины за работой, пот стекает по их обнаженным рукам, покрытым шрамами спинам … Мужчины, идущие шеренгами – их униформа потемнела от воды и грязи, не позволяя понять, кто они такие... Крошечный мальчик изо всех сил прижимался к её груди, не сознавая, насколько он беззащитен.
Время от времени Бри ненадолго просыпалась, но, едва вынырнув из сна, медленно погружалась обратно в дремоту, и, ощущая запахи людей и куриц, видела мужчину со странными короткими крыльями, летящего вверх, к солнцу …
Она медленно просыпалась от ощущения трепета крыльев в своей груди.
– Дерьмо, – тихо прошептала Бри и с силой прижала ладонь к рёбрам. Как обычно, это не помогло, и она постаралась не шевелиться и не делать глубоких вдохов в надежде, что приступ в скором времени прекратится. Бри лежала на боку, глядя на брата – он спал на соседнем тюфяке в футе от неё, и в полумраке она могла без труда различить черты его лица.
Дождь прекратился, ветер стих, и в наступившей тишине было слышно, как с карниза капает вода. Сквозь щели между досок в сарай проникал свет луны, которая то сияла, то скрывалась за несущимися по небу облаками. Трепет в груди ослаб, и её сердце, глухо стукнув ещё два или три раза, вернулось к своему обычному ритму.
Бри осторожно вздохнула и медленно села, стараясь не разбудить Уильяма, но он спал как убитый, устало растянувшись на старом одеяле во весь свой немалый рост.
– Хотите пить? – произнес тихий голос справа от неё. – Тут есть вода.
– Да, пожалуйста. – Её язык со скрипом ворочался в пересохшем рту, и она протянула руку к огромной тени – Джону Корице. Индеец, сидящий на перевернутом ночном горшке, наклонился вперед и вложил ей в ладонь маленькую фляжку.
Вода была свежей и прохладной, с приятным металлическим привкусом, и Бри с жадностью глотала её, с трудом удержавшись, чтобы не опустошить флягу до дна. С сожалением вернув её владельцу, она вытерла рот тыльной стороной ладони.
– Спасибо. – Он что-то тихо проворчал в ответ и откинулся к стене сарая, отчего доски протестующе заскрипели. И тут Бри поняла, что ей просто необходимо пописать. Что ж, с природой не поспоришь...
Она неуклюже поднялась на ноги – Корица сделал то же самое, но гораздо грациознее, и даже поддержал Бри под руку, чтобы она не упала.
– Я... мне – я выйду на минутку.
– О– о. – Он выпустил её руку и нерешительно полуобернулся к перевернутому ночному горшку, собираясь поставить его правильно.
– Нет, всё в порядке. Дождь прекратился.
Дверь сарая разбухла от влаги и не желала открываться, поэтому индеец вытянул руку вперёд и распахнул её толчком ладони. В сарай ворвался прохладный свежий воздух, и Брианна услышала шорох – Уильям пошевелился на своём тюфяке.
– Я пойду первым, – шепнул ей на ухо Корица, умудрившись проскользнуть мимо неё вперёд. – А вы ждите, когда я вас позову.
– Но... –
Но он уже исчез, оставив дверь слегка приоткрытой. Брианна быстро взглянула на Уильяма, но тот снова погрузился в сон: из темноты донёсся слабый храп, вызвавший у неё улыбку.
Она как можно тише отворила хлипкую дверь и высунула голову наружу. Вокруг разливалась ночное безмолвие, облака со светящимися краями стремительно скользили по небу, украшенному ярким полумесяцем.
Теперь Бри гораздо чётче слышала, как капает вода с кроны большого дерева, росшего рядом с курятником. Помимо этого, она уловила более ровное журчание и невольно улыбнулась. Джон Корица воспользовался случаем, чтобы незаметно облегчиться самому.
Она повернулась в другую сторону и удалилась под сень большого дерева, где беспрепятственно сделала свои дела, не обращая внимания на капающую с листьев воду.
– Я здесь, – сказала она, успев вернуться назад прежде, чем Корица начал её звать. Стоявший у двери индеец резко повернулся в её сторону и облегченно вздохнул, а затем вопросительно кивнул сторону сарая, но Брианна отрицательно покачала головой.
– Пока нет. Хочу немного подышать свежим воздухом. – Она запрокинула голову и вдохнула, радуясь ночной свежести и ярким звездам, то появлявшимся, то исчезавшим на черном небе в просветах между несущимися в вышине облаками.
Джон Корица составил ей компанию, однако хранил молчание. Присутствие большого индейца действовало на неё успокаивающее.
– Вы давно знаете моего... моего брата? – наконец спросила Бри.
Корица неопределённо повел плечом.
– И да, и нет, – ответил он. – Мы вместе провели зиму в Квебеке… когда? …кажется, около трёх лет назад. Я был его проводником, следопытом. Потом мы снова случайно встретились... месяца три назад? Вроде того.
– И где же вы встретились на этот раз? – с любопытством спросила Бри. – Опять в Канаде?
– О, нет. В Вирджинии. – Внезапный треск заставил его резко обернуться, однако он тут же расслабился. – Ветка свалилась. В месте под названием Маунт–Джосайя. Вы знаете, где это?
– Я о нём слышала. Что вас туда привело?
Корица тихонько хмыкнул себе под нос, но затем, приняв решение, кивнул и произнёс:
– Лорд Джон Грей. Вы знакомы с его милостью?
– Да, очень хорошо, – она улыбнулась своим воспоминаниям. – Значит, он был в Вирджинии?
– Нет, – задумчиво ответила Корица, – но там был ваш брат.
– О. Он тоже искал лорда Джона?
– Не думаю. – Немного помолчав, индеец прибавил: – Он искал нечто другое. Может быть, он вам сам всё расскажет – я не могу.
– Понятно.
Бри была заинтригована. Потрясенная и растроганная встречей с братом, она не успела не то что спросить, а просто задуматься над тем, как Уильям оказался в Саванне, почему он вышел в отставку, что он думает об обоих своих отцах... или о ней. Кем он себя считает.
Её собственный отец почти ничего не рассказывал об Уильяме – а она его не спрашивала. Бри полагала, что у неё ещё будет время поговорить об этом. Видимо, сейчас это время пришло.
Тем не менее, она не хотела смущать Джона Корицу, приставая к нему с расспросами о том, знает ли он, – и что именно – о Джейми Фрейзере.
– Уильям сказал, что он – или, точнее, вы – хотели заказать у меня портрет, – сказала она, переводя разговор на более безопасную тему. – Я с большим удовольствием его напишу. Э–э... он предназначен для какой-то счастливой леди?
Явно удивившись, Корица рассмеялся низким, теплым смехом, а затем пояснил:
– Нет, у меня нет женщины. Я собираюсь отправить портрет своему отцу.
– Вашему отцу? Где он?
Облака рассеялись, и свет заходящей луны осветил его широкое задумчивое лицо с мягкими, мечтательными глазами. Рисовать его будет одно удовольствие.
– В Лондоне, – ответил он. Бри удивилась – заметив это, Корица смущенно опустил голову.
– Разумеется, я бастард, – извиняющимся тоном пояснил он. – Мой отец был британским солдатом, и я появился на свет в результате его связи с индианкой из Канады.
– Понятно... – Брианна не знала, что ещё она может сказать, и Корица одарил её легкой, застенчивой улыбкой.
– Да. Я думал...много лет подряд я считал своим отцом лорда Джона. Это он забрал меня после смерти моей матери – тогда я был ещё младенцем – и передал святым отцам из миссии в Гареоне. Понимаете, он присылал деньги на мое содержание.
– Это... так на него похоже, – сказала Бри, хотя на самом деле никогда бы не подумала, что лорд Джон на такое способен.
– Он добрый человек. Очень добрый, – твердо заявил Корица. – Уильям привез меня в Саванну, чтобы я смог с ним поговорить, – Уильям тоже считал лорда Джона моим отцом, – и тогда его милость рассказал мне всю правду. Мой настоящий отец меня бросил – такое часто бывает.
Голос молодого индейца звучал буднично – вероятно, такие вещи действительно были обычным делом.
– Всё равно это неправильно, – возразила она, разозлившись на неизвестного мужчину, бросившего своего ребёнка.
Корица пожал плечами.
– Лорд Джон назвал мне его имя и рассказал, где он живет. Теперь я знаю, куда... отправить своё изображение.
– Вы хотите послать свой портрет человеку, который вас бросил? Но... почему? – осторожно поинтересовалась Бри.
Молодой человек явно был реалистом – почему же он вообразил, что эгоистичного, бессердечного болвана растрогает портрет его уже взрослого сына–полукровки, которого он…
– Не думаю, что он меня признает, – заверил её Корица. – Мне это не нужно. Мне не нужны его деньги или какие–то другие ценности. Но у него есть одна вещь, которая мне просто необходима, и я надеюсь, что он вернёт её мне, когда увидит мое лицо.
– Так что же это, Господи?
Вода перестала капать с деревьев. Ночь была такой тихой, что Брианна услышала, как он сглотнул.
– Мне нужно знать свое имя, – еле слышно произнёс Корица – Бри с трудом разобрала его слова. – Я хочу знать имя, которое при рождении дала мне мать. Он единственный, кто его знает.
Слова застряли у неё в горле. Она шагнула к индейцу и обняла его, прижав к себе так, как это сделала бы его мать, увидев своего сына взрослым.
– Даю вам слово, – прошептала Бри, когда к ней вернулся дар речи. – Ваше лицо не оставит его равнодушным.
Очень нежно похлопав её по спине, Корица отступил назад.
– Вы очень добры, – произнёс он. – Но сейчас вам лучше поспать.

ДЖОН КОРИЦА ТАКТИЧНО ПОКИНУЛ Уильяма и Брианну вскоре после того, как они через дебри засеки вернулись в город, сказав, что у него дела на берегу реки, а с Уильямом он увидится позднее, в доме лорда Джона.
– Мне очень нравится твой друг, – сказала Брианна, наблюдая, как широкая спина Корицы исчезает в рассеянном свете площади, названия которой она не знала.
– Мне тоже. Я очень надеюсь... – Уильям осекся, но сестра быстро повернулась к нему с выражением сочувствия на лице.
– И я, – кивнула она. – Ты имеешь в виду Лондон и этого Мэтью Стаббса?
– Малкольма – да, его.
– Что он за человек? – с любопытством спросила Бри. – Вы с ним встречались?
– Да, дважды, насколько я помню. В первый раз в Аскоте, а во второй – в одном из клубов моего от... – в одном из клубов лорда Джона. 
Уильям взглянул на неё, пытаясь понять, заметила ли она его оговорку – конечно же, заметила.
– Не бери в голову – в смысле, не переживай из-за того, что называешь лорда Джона отцом, – сказала Брианна, переключая своё сочувствие на Уильяма. – Па не возражал бы.
Кровь бросилась ему в лицо, но от высказываний своего мнения по поводу предпочтений Джейми Фрейзера его спасло лишь то, что Брианна как ни в чём не бывало вернулась к теме Малкольма Стаббса.
– Итак, что представляет из себя этот Стаббс?
Он не смог сдержать улыбки, услышав её подозрительное «этот Стаббс».
– Ну, судя по внешности, он вполне оправдывает своё имя [Stubbs от stub (англ.) – короткий тупой обломок, обрубок, огрызок]. Невысокий и упитанный, с волосами точь-в-точь как у Корицы, только более светлого, песочного оттенка. Хотя сейчас, возможно, они уже поседели, – добавил Уильям. – На публике он всегда носит парик.
Она вопросительно подняла брови – чересчур густые для женщины и к тому же рыжие, но очень выразительные.
– Я не знаю, – честно ответил он вопрошающим бровям. – Хотя есть кое-что, что может помочь Корице. Па – я имею в виду Папá, – Уильям с вызовом уставился на неё в ожидании комментариев, – рассказал мне, что у него чернокожая жена. У Стаббса, я имею в виду, – уточнил он. – Не у Папá.
Бри удивлённо заморгала.
– В Лондоне?
В её голосе звучало столько изумления, что Уильям рассмеялся.
– Разве место в данном случае имеет значение? Думаю, здесь она была бы не меньшей, – он махнул рукой в сторону руин величественных зданий, окружающих Сент-Джеймс-сквер, – если не большей диковинкой.
Брианна хмыкнула, после чего поинтересовалась: 
– Он освободил её из рабства, а потом женился на ней?
– Она не была рабыней, – ответил несколько удивленный Уильям. – Мой отец сказал, что они – то есть, он и Стаббс, – познакомились с ней на Кубе. Первая жена Стаббса только что скончалась от лихорадки, и он увёз эту женщину, Иносенсию, – насколько мне известно, по-испански её имя означает какую-то добродетель, – увёз её с собой в Лондон, где женился на ней^[1]. Так вот, – продолжил Уильям, возвращаясь к сути разговора, – насколько я помню, Папа говорил, что у Стаббса есть дети от этой женщины.

[1] Inocencia (исп.) – Невинность. Практически не отличается от английского «innocence» – невинность. В повести «Осада» написано, что Иносенсия была любовницей Малкольма Стаббса задолго до приезда на Кубу его беременной жены Оливии, кузины Грея, и появления там самого Грея, который приплыл туда с Ямайки за своей матерью и семьёй Стаббса перед вторжением англичан.

– Ты хочешь сказать, что с большой долей вероятности он не станет отвергать Джона Корицу из-за его…– Она повела рукой возле лица, подразумевая характерную индейскую внешность Корицы.
– Да. – Несмотря на твердость своего ответа, Уильям испытывал некоторые сомнения. Наличие детей необычного цвета кожи могло вызвать пересуды, но не обязательно приводило к скандалу – при условии, что они были законными, – как, например, младшие отпрыски Стаббса. Появление огромного и явно внебрачного взрослого индейца, заявляющего о своем происхождении – это уже совсем другое дело^[2]. И Уильям осознал – ему очень не хочется, чтобы Джон Корица страдал.

[2] A horse of a different color – другой разговор, другое дело, другой коленкор. (В. Шекспир, «Двенадцатая ночь, или Что угодно»).

Брианна цокнула языком, и её мул послушно выехал из-под сени вечнозелёных дубов на Джонс-стрит. Уильям отметил, что вокруг полно народа: за ночь гнетущее чувство страха исчезло вместе с осадой, и хотя в воздухе до сих пор висел запах гари, а повсюду валялись сломанные ветки деревьев, людям нужно было есть и заниматься своими делами. Течение повседневной жизни спешило вернуться в нормальное мирное русло.
– Ты поедешь с ним? В Лондон? – спросила Брианна через плечо. Она сжала пятками бока мула и натянула поводья, уступая дорогу движущейся навстречу телеге, груженной бочками, от которых сладко пахло пивом.
– В Лондон? – повторил Уильям. – Я не знаю. 
При этом в его голосе прозвучало столько неуверенности, что Брианна придержала мула, дожидаясь брата, а затем кивнула в сторону переулка позади баптистской церкви, предлагая Уильяму следовать за ней.
– Это не моё дело, – начала она, когда они оказались в прохладной тени храма, – но… что ты собираешься делать? Я имею в виду, что теперь, когда осада снята, ты, очевидно, можешь ехать куда угодно...
Великолепный вопрос.
– Не знаю, – честно ответил Уильям. – Я действительно этого не знаю.
Бри кивнула.
– Ну, у тебя же наверняка есть варианты, верно?
– Варианты? – повторил Уильям. Слово его позабавило, но, тем не менее, у него возникло ощущение, будто он проглотил живого угря. «Знала бы ты, сестрица …»
– Лорд Джон говорил, что тебе принадлежит небольшая плантация в Вирджинии, – продолжила Бри. – Раз ты не хочешь возвращаться в Англию, то, вероятно, ты мог бы жить там?
– Да, пожалуй. 
Он сознавал, что его голос звучит неуверенно – она тоже это почувствовала и пристально взглянула на него, приподняв бровь.
– Дом превратился в руины, – пояснил Уильям, – хотя поля сохранились в довольно приличном состоянии. Но война... – Он указал на ближайшее здание, изрешеченное пушечными ядрами; одна из его ярко-голубых стен почернела от огня. – Знаешь, я не думаю, что она обойдёт меня стороной, как вода обтекает камень.
На её лице промелькнуло странное выражение, и Уильям взглянул на сестру с немалым удивлением.
– Ты о чем-то подумала? 
– Да, но это не... я имею в виду... в данный момент это не имеет отношения к делу. – Какой бы ни была мысль, пришедшая в голову Брианны, она её отбросила. – Насколько мне известно, лорд Джон и твой дядя – я знаю, что герцог до сих пор считает тебя своим племянником – ... 
– Я тоже, – криво усмехнулся Уильям, хотя эта мысль доставила ему некоторое утешение. Дядя Хэл воистину был скалой, которую не могли поколебать какие-то наводнения или бурные потоки.
– Они хотят, чтобы ты вернулся в Англию, – продолжила Брианна. – Мне вот интересно: ты же граф – разве это не означает, что у тебя есть... подчинённые? Земли? Дела, которыми нужно заниматься?
– Да, поместье есть, – коротко ответил он. – Я ... что за чёрт? 
Его лошадь встала как вкопанная, а длинноухий скакун Брианны попытался развернуться в переулке, встревоженный каким-то неприятным запахом.
Спустя пару секунд более слабое обоняние Уильяма тоже уловило его – зловоние смерти. В конце переулка стоял фургон, чьи борта были задрапированы складками старой черной ткани, выцветшей и порыжевшей от времени. Рядом с ним не было видно ни лошадей, ни мулов – лишь небольшая группа бедно одетых мужчин, как черных, так и белых, которые в напряжённых позах стояли на солнечном пятачке у входа в переулок.
Издали донеслись приглушенные звуки голосов – их заунывное бормотание внезапно прервалось пронзительным воплем, заставившим ожидающих у церкви мужчин вздрогнуть и отвернуться, втянув головы в плечи.
Брианна, привстав в седле, оглянулась через плечо и подобрала поводья, явно собираясь вернуться, но позади них в переулок уже входила скорбная процессия: женщины в темных вуалях и мужчины с траурными повязками на рукавах. Бри взглянула на Уильяма, но он лишь покачал головой и направил своего коня к её мулу, сдвигаясь к обочине переулка, чтобы освободить дорогу скобящим. Те молча проследовали мимо, и лишь немногие обратили внимание на всадников – один или двое вытаращили глаза на Брианну, по-мужски сидящую в седле с задранными юбками и неприлично обнажёнными икрами, – но большинство из них были настолько погружены в своё горе, что остались равнодушны к окружающему.
Внимание Уильяма привлекло движение возле фургона – там выносили тело, точнее … тела.
Он сорвал с головы шляпу, прижал её к сердцу и склонил голову. К его удивлению, Брианна сделала то же самое.
Гробов не было: хоронили бедняков. Два маленьких тела, завернутых в грубые саваны, вынесли из церкви на досках и осторожно положили в фургон.
– Нет! Нет! – Женщина – очевидно, мать несчастных детей – вырвалась из объятий своих знакомых и, во весь голос крича: – Неееет! – бросилась к фургону, пытаясь забраться внутрь.
 – Нет, нет! Я хочу пойти с ними, не забирайте их у меня, нет!
Толпа перепуганных, потрясённых друзей сомкнулась вокруг женщины – они оттаскивали её назад, всеми силами стараясь утешить и успокоить несчастную.
– О, Боже, – сдавленно произнесла Брианна. Взглянув на неё, Уильям обнаружил, что её глаза прикованы к этой душераздирающей сцене, а по лицу текут слезы, и внезапно вспомнил голоса детей, игравших за домом Брамби – её детей.
Он вытянул руку и коснулся её предплечья – она выпустила поводья и, словно утопающий, вцепилась в его кисть с удивительной для женщины силой, как будто от этого зависела её жизнь. Тем временем несколько человек взялись за оглобли фургона, его колеса со скрипом завертелись, и маленькая процессия начала свой скорбный путь. Мать уже перестала причитать; она брела за фургоном словно лунатик, спотыкаясь на каждом шагу, несмотря на двух женщин, которые поддерживали её под руки с обеих сторон.
– Где её муж? – прошептала Брианна, обращаясь скорее к себе, чем к Уильяму, но он ответил.
– Вероятно, в армии. 
Гораздо более вероятно, что он тоже был мертв, но, очевидно, Бри понимала это не хуже него.
Её собственный муж … Одному Богу известно, где он сейчас находился. Брианна уклонилась от ответа на вопрос о нём, однако Уильям не сомневался, что Маккензи был мятежником. «Если он участвовал в недавнем сражении... но нет, скорее всего, Маккензи его пережил, – одёрнул себя Уильям. – Она не спрашивала о нем, пока мы были в лагере … почему, черт побери?» Тем не менее, он чувствовал, как рука его сестры дрожит мелкой дрожью, и ободряюще сжал её кисть.
– Месьё? 
 Услышав пронзительный голос у своего левого стремени, Уильям от неожиданности дернулся в седле, отчего его лошадь, ударив копытом, переступила с ноги на ногу.
– Что? – спросил он, недоверчиво глядя вниз. – Кто ты такой, черт возьми?
Маленький чернокожий мальчик – Иисусе, в остатках темно-синей униформы; очевидно, барабанщик, или был им до недавнего времени – торжественно поклонился Уильяму. Половину его лица, ухо и одну из рук покрывал толстый слой сажи, а одежда была испачкана кровью, но, похоже, мальчик не был ранен.
– Pardon, monsieur. Parlez-vous Français? Прошу прощения, месье. Вы говорите по-французски?
– Oui, да, – удивленно ответил Уильям. – Pourquoi? А в чем дело?
Ребенок – нет, он был старше, чем выглядел; лет одиннадцати–двенадцати, – выпрямился, смело глядя Уильяму в глаза, откашлялся, сплюнул сгусток черной слюны, а затем тряхнул головой, словно собираясь с мыслями.
– Votre ami a besoin d’aide. Le grand Indien. Вашему другу нужна помощь. Большому индейцу, – добавил он, немного подумав.
– Он что-то сказал о Джоне Корице? – нахмурившись, спросила Брианна. Она смахнула катившиеся по лицу слезы и села прямо, тоже собираясь с мыслями.
– Да. Он сказал... Ты не знаешь французского?
– Почти. – Она с вызовом взглянула на брата.
– Ясно. – Уильям повернулся к мальчику, который, невидящим взглядом уставившись в пространство, слегка покачивался из стороны в сторону, явно изнемогая от усталости. – Dites-moi. Vite! Говори. Быстро!
Мальчик коротко и ясно изложил ему суть дела.
– Stercus (дерьмо – лат.), – пробормотал Уильям, затем повернулся к Бри. – Он говорит, что вербовщики с французских кораблей услышали, как Корица разговаривал по-французски с кем-то на берегу; они пошли за ним и попытались схватить. Он сбежал от них и спрятался – мальчик говорит, что в какой-то пещере, хотя это кажется маловероятным … в любом случае, ему нужна помощь.
– Тогда едем. – Она подобрала поводья и оглянулась назад, оценивая пространство для разворота.
Уильям почти перестал удивляться ей, но, видимо, зря.
– Ты в своём уме? – как можно вежливее спросил он и, обращаясь к своей лошади, добавил: – Steh. 
– А сейчас на каком языке ты говоришь? – с явным раздражением поинтересовалась Бри.
– «Steh» по-немецки означает «тпру» – возглас, которым останавливают лошадь, а «stercus» – это «дерьмо» на латыни, – сухо сообщил он. – У вас есть дети, мадам, похожие на тех, которых вы только что оплакивали. Если вы не хотите, чтобы ваши дети страдали подобным образом, я предлагаю вам отправиться домой и позаботиться о них.
Кровь бросилась Бри в лицо, словно под её кожей вспыхнул огонь, и она свирепо уставилась на Уильяма, перехватывая свободные концы поводьев одной рукой так, будто подумывала о том, чтобы хлестнуть его ими по лицу.
– Ах ты, мелкий уб... – начала она, но опомнилась и, не договорив, сжала губы.
– Ублюдок, – закончил за неё Уильям. – Он самый. Отправляйся домой.
 И, повернувшись к ней спиной, он протянул руку мальчику и поднял его, чтобы тот смог поставить ногу в стремя и вскарабкаться сзади, а затем лаконично поинтересовался:
– Où allons-nous? Куда ехать? – И мальчик указал себе за спину, в сторону реки.
Большая женская рука схватила лошадь Уильяма под уздцы. Конь фыркнул и протестующе замотал головой, но освободиться не смог.
– Вам когда-нибудь говорили, что безрассудство обычно приводит к смерти? – спросила она, подражая его вежливому тону. – Не то чтобы меня это сильно волновало, но из-за вас могут убить не только этого мальца, но и Джона Корицу тоже.
– Мальца? – это было единственное приличное слово из тех, которые вертелись у него на языке.
– Ребенка, мальчика, парня, его! – рявкнула Бри, дернув подбородком в сторону маленького барабанщика позади Уильяма.
– Quel est le problème de cette femme? Что не так с этой женщиной? – возмущённо спросил мальчик.
– Dieu seul sait, je ne sais pas. Об этом знает Бог, но не я, – коротко бросил Уильям через плечо и обратился к сестре:
– Ты уберёшь руку или нет, чёрт побери? 
– Да, через минуту, – сказала Брианна, пристально уставившись на него своими темно-синим глазами. – Послушай меня.
Уильям закатил глаза, но коротко и резко кивнул, ответив ей таким же пристальным взглядом. Она немного откинулась в седле, но поводья не отпустила.
– Ладно, – начала Бри. – Пока не появились американцы, я почти каждый день гуляла по этому берегу, и мои ма... – мои дети залезали в каждую щель на этих утесах. Есть только четыре места, которые можно назвать пещерами, и только одна из них достаточной глубины, чтобы в ней мог спрятаться человек размером с Корицу.
Она остановилась, чтобы перевести дыхание, и вытерла свободной рукой нос, не спуская глаз с брата: проверяла, насколько внимательно он её слушает.
– Я понял, – раздраженно произнёс Уильям. – И?
– И это вовсе не пещера. Это конец туннеля.
Его гнев внезапно остыл.
– А где его начало?
Бри слегка улыбнулась и отпустила уздечку.
– Видишь? Может, ты и безрассуден, но явно неглуп. Вход в туннель находится в подвале трактира на Брод-стрит. Его ещё называют «Домом пиратов» и, насколько я знаю из городских сплетен, тому есть веская причина. Будь я на твоем месте...
Он резко фыркнул и подобрал поводья. Конец переулка опустел: теперь там не было ни фургона, ни плакальщиков, ни маленьких, закутанных в саваны тел.
– Вы моя сестра, мадам, – сказал Уильям и, после секундного колебания, продолжил: – И я этому рад. Но вы мне не мать. Я действительно не дурак, и Джон Корица тоже. – Он помолчал мгновение, затем добавил: – Тем не менее, спасибо.
– Удачи, – просто сказала она и осталась на месте до тех пор, пока он не развернулся и не уехал.
БРИАННА НЕ СРАЗУ ПОКИНУЛА переулок. Она смотрела, как Уильям, решительно выпрямив спину, скачет прочь с мальчиком, обхватившим сзади его талию. Судя по всему, паренёк никогда раньше не сидел на лошади – он был напуган до чёртиков, но не желал в этом признаваться. Бри подумала, что Джон Корица вряд ли мог выбрать Уильяму худшего союзника. Она сгорала от желания последовать за братом, не отпускать его одного, однако он – черт бы его побрал! – был прав. Она не могла рисковать собой – что тогда станет с Джемом и Мэнди …

ЛОРД ДЖОН ВЕРНУЛСЯ после визита в местную больницу, где лечили раненых британцев, – наряду с жителями Саванны, пострадавшими от шальных осколков или при пожарах в домах, – и обнаружил Хэла сидящим за столом в своем кабинете. Брат выглядел так, словно в него ударила молния.
– Хэл? – встревоженно спросил Джон. – Что случилось?
Хэл открыл рот, но оттуда вырвался лишь слабый хрип. На столе лежало вскрытое письмо: судя по виду, оно преодолело немалое расстояние под дождем по грязи, и, кажется, по пути на него наступила лошадь. Хэл молча подтолкнул бумагу брату, и Джон её взял.

Друг Пардлоу,
Когда я пишу это, мой ум и душа страдают – и эти страдания усиливаются от сознания того, что теперь тебе придётся их со мной разделить. Прости меня.
Доротея родила здоровую девочку, которую мы назвали Минервой Джой. Она родилась на территории тюрьмы в Стоуни-Пойнт, поскольку я находился там в заключении и не мог доверить благополучие Доротеи местной акушерке, в компетентности которой сомневался.
Мина (мы так её называли) пребывала в добром здравии, так же, как и её мать. Однако в тюрьме неожиданно вспыхнула лихорадка, и, опасаясь за их здоровье, я отправил их в город, где они нашли приют у семьи квакеров. Увы, не прошло и недели с момента их переезда, как я получил записку от главы этой семьи с ужасным известием о том, что двое членов его семейства заболели дизентерией, и что у моих родных появились признаки той же болезни.
Я тотчас же попросил разрешения отправиться лечить свою семью, и ради этого меня временно – хотя и неохотно – освободили из заключения. (Начальник тюрьмы, ценивший мою врачебную деятельность, не желал надолго меня отпускать.)
Я успел как раз вовремя, чтобы провести рядом с дочерью последние часы её жизни. Я благодарю Господа за этот дар и за то, что он – пусть и ненадолго – подарил нам Мину.
Доротея была тяжело больна, но милость Божья уберегла её от смерти. Она жива, но страшно слаба как телом, так и душой – а в городе до сих пор свирепствует болезнь. Я не мог её оставить.
Мне известно твое представление о воинской чести, но Друзья почитает законы Божьи превыше людских. Я похоронил своего ребенка, а затем нарушил условия временного освобождения и увез Доротею в более безопасное место, где мог бы, по милости Божьей, попытаться её исцелить.
Я не осмеливаюсь назвать место, где мы сейчас находимся из опасения, что письмо могут перехватить. Понятия не имею, какое наказание грозит мне за нарушение условий временного освобождения, – это не важно – но если меня арестуют, повесят или застрелят, Доротея останется одна, а она сейчас не в том состоянии, чтобы оказаться в одиночестве.
Я знаю, как сильно ты её любишь, и поэтому не сомневаюсь, что ты обязательно ей поможешь. У меня есть друг, который оказал нам неоценимую поддержку и знает, где находится Доротея. Думаю, что твой брат разгадает его имя и адрес.
Дензелл Хантер

Джон выронил письмо, как будто оно жгло ему руки.
– О, Господи. Хэл...
Покачиваясь, брат поднялся из-за стола; его лицо помертвело от потрясения и казалось таким же страшным и серым, как измятая бумага.
Джон бросился к брату и как можно крепче прижал его к себе. Ему показалось, что он обнимает каменную статую, если бы не глубокая дрожь, которая периодически сотрясала тело Хэла.
- Нет, – прошептал Хэл, и его руки с неожиданной силой судорожно вцепились в плечи Джона. – Нет!
– Знаю, – прошептал Джон. – Я знаю.
Он гладил брата по спине, по костлявым лопаткам, выпирающим из-под красного сукна, время от времени повторяя: «Я знаю», чувствуя, как Хэл вздрагивает и тяжело ловит ртом воздух.
– Ш-ш-ш, – произнёс Джон, медленно переступая с ноги на ногу и осторожно покачивая неподатливое тело брата. Конечно, он не пытался заставить Хэла замолчать; просто другого способа его утешить Джон до сих пор придумать не сумел. Естественно, он вполне мог сказать: «Все будет хорошо», но, естественно, надеяться на это не стоило.
Такое уже случалось раньше, мелькнуло у него в голове. Не в захламленном кабинете, а в гостиной старого дома в Гаване – тогда нарисованный на потускневший штукатурке ангел с распростертыми крыльями сочувственно наблюдал, как Джон обнимает свою мать, оплакивающую смерть его кузины Оливии и её маленькой дочери.
В горле у него застрял ком размером с мяч для гольфа, но сейчас – как и там, в Гаване, – он не мог проявить слабость.
Хэл начал не на шутку хрипеть; Джон слышал, как он судорожно втягивает и со слабым свистом выдыхает воздух.
– Садись, – сказал Джон и подвел брата к стулу. – Немедленно прекрати. Еще немного, и ты не сможешь дышать, а я, черт побери, не знаю, что с этим делать. Проклятье, тебе просто нужно остановиться, – твердо добавил он.
Хэл сел и, уперев локти в колени, обхватил голову руками. Он всё ещё дрожал, но первое потрясение миновало, и теперь Джон слышал, как брат ритмично и размеренно выдыхает и снова втягивает воздух – очевидно, этому приёму его научила Клэр Фрейзер, чтобы он не умер от приступа астмы. Джон – не в первый раз с начала их знакомства – испытывал к ней благодарность.
Он подвинул ещё один стул и сел, чувствуя себя так, словно его выпотрошили. Несколько секунд он не мог ни о чем думать. Вообще ни о чём. В его голове было совершенно пусто. Однако, рассеянно скользнув взглядом поверх головы Хэла, Джон увидел маленький столик, на котором стояла какая-то бутылка. Он встал, схватил бутылку, вытащил зубами пробку и, не заботясь о содержимом, как следует отхлебнул из горлышка.
Это оказалось вино. Джон сглотнул, перевел дыхание, затем взял руку Хэла и сунул в неё бутылку.
– Дотти жива, – сказал он, садясь. – Помни, она жива.
– Правда? – прохрипел Хэл между вдохами. – Она болела... болеет. Очень тяжело. Он так написал.
– Хантер – врач, и хороший, – твердо заявил Джон. – Он не позволит ей умереть.
– Он позволил умереть моей внучке, – страстно возразил Хэл, забыв про дыхание, отчего тут же закашлялся и поперхнулся. Его пальцы на горлышке винной бутылки побелели.
– Эта малышка была его собственной дочерью, – сказал Джон, забирая у брата бутылку. – Он сделал для неё всё возможное. Люди смертны, ты прекрасно это знаешь. Прекрати болтать, черт бы тебя побрал, и дыши глубже, ладно?
– Я знаю... об этом…лучше... кого бы то... ни было, – выдавил Хэл и зашелся в приступе кашля. Его прическа растрепалась, и некоторые пряди прилипли к лицу. Среди темных волос виднелось немало белых, и Джон не думал, что это была только пудра.
Безусловно, Хэл это знал. Его первый ребенок умер при рождении вместе со своей матерью. С тех пор прошло много лет, но такие вещи никогда не исчезали бесследно.
– Дыши, – сердито произнёс Джон. – Мы должны забрать Дотти к себе, помнишь? Я не могу найти твою дочь, а затем тут же сообщить ей, что ты умер.
Хэл издал звук, который мог бы стать смехом, будь у него в груди чуть больше воздуха. Сложив губы трубочкой, он медленно выдохнул через них тонкую струйку воздуха. Затем его грудь расслабилась – не более чем на долю секунды – однако Джон это заметил и облегчённо вздохнул. Хэл протянул руку к письму, и когда Джон передал его брату, принялся осторожно расправлять на столе смятую бумагу.
– Почему... этот ублюдок... не указал здесь… чертову... дату? – потребовал Хэл, выпрямляясь и с силой проводя рукой по лицу. – Мы понятия не имеем... сколько времени... прошло с тех пор, как... с тех пор, как это случилось. Возможно, Дотти, уже мертва!
Джон воздержался от замечания, что в этом случае знание даты отправки Хантером письма не имело бы никакого значения. Сейчас было не время для логики.
– Ну, мы же в любом случае поедем и заберем её, верно?
– Да, и немедленно!
Громко пыхтя, Хэл огляделся по сторонам, свирепо таращась на окружающие предметы, как будто те посмели встать у него на пути.
Кажется, немного логики ему всё же не помешает…
– Я не знаю, что будет с Хантером, если армия его поймает, – заметил Джон. – Но я чертовски хорошо знаю, что они сделают с тобой, если ты просто... уедешь. И ты тоже это знаешь, – прибавил он без всякой необходимости.
Хэл взял себя в руки. Плотно сжав губы, он уставился на письмо горящими влажными глазами, затем поднял взгляд на Джона. Поморщился, выдохнул тонкую струю воздуха и прохрипел:
– Ладно, что он подразумевает... говоря, что ты можешь «разгадать» … имя его друга? Почему ты?
– Я не знаю. Дай мне ещё раз взглянуть на письмо.
Джон осторожно взял письмо, ощущая всю тяжесть переполнявшей его печали. Он повидал достаточно писем, залитых слезами, – в том числе его собственными, – чтобы почувствовать всю глубину страданий Хантера.
Он сразу же понял, какое «разгадывание» имел в виду Хантер. Лорд Джон прекрасно знал, что хирург достаточно долго общался с Джейми Фрейзером, – как и то, что Фрейзер, помимо всего прочего, был якобитским шпионом в Париже. Слово «шпион» вызвало у него тревожные воспоминания о Перси, однако он отбросил их прочь, и поднёс бумагу к свету, проверяя, нет ли там тайных надписей, сделанных уксусом или молоком; иногда на поверхности бумаги можно было заметить их еле заметные следы, хотя сами слова отчетливо проступали только при нагревании.
Все оказалось намного проще. На обратной стороне письма^[1] обнаружилась надпись, сделанная тонким карандашом.

[1] В XVIII в. не существовало конвертов – листы просто складывали исписанной стороной внутрь, на чистой стороне писали адрес, а затем письмо запечатывали. Письмо Хантера состояло из одного листа – так что места для карандашной надписи там явно не было.

Это был небольшой абзац, написанный на латыни – точнее, слова были латинскими, но сама фраза не имела смысла. Даже Хэл догадался бы, что это – закодированное сообщение, хотя вряд ли смог его расшифровать.
Несмотря на всю серьезность ситуации, Джон позволил себе слегка улыбнуться. Ключом к шифрованному сообщению служило слово «друг».
Спустя пять минут он узнал имя: Элмсуорт, Уилкинс–Корнер, Вирджиния.
– Мы пошлем туда Уильяма, – обратился он к Хэлу, стараясь говорить как можно увереннее. – Не волнуйся. Он её привезёт.
УИЛЬЯМ ЧУВСТВОВАЛ себя так, словно пушечное ядро попало ему в грудь. Около минуты он не мог вымолвить ни слова – только механически открывал и закрывал рот, клацая челюстями, словно деревянная марионетка.
– Это просто ужас, – наконец сдавленно прохрипел он. – Садись, Папá. Ты сейчас упадешь.
Его отец действительно выглядел так, словно кто-то перерезал ему сухожилия. Он был мертвенно бледен, а его рука тряслась, когда Уильям сунул в неё стакан с бренди. Лорд Джон оглядел маленький сарайчик, который Уильям делил с Джоном Корицей так, словно никогда раньше его не видел, затем сел и выпил бренди.
– Ну что ж, – сказал он и кашлянул, прочищая горло. – Хорошо.
– Ничего хорошего, – ответил Уильям, пристально глядя на него. – Как там дядя Хэл?
Его собственное потрясение постепенно спадало, хотя в груди ещё ощущалась чугунная тяжесть.
– Как и следовало ожидать, – пробормотал отец с глубоким печальным вздохом. – Совсем потерял голову, – добавил он более отчетливо, сделав ещё один большой глоток. – Хочет сам съездить за Дотти, причём немедленно. Не то чтобы я его виню. – Он сделал еще один глоток. – Я тоже этого хочу. Хотя сомневаюсь, что сэр Генри адекватно это воспримет. Война, знаешь ли.
Действительно, война. Половина полка должна была выступить во вторник, чтобы присоединиться к войску Клинтона в Чарльз-Тауне. Тяжесть, сковывавшая грудь Уильяма, переместилась ниже, и теперь он мог дышать.
– Конечно, я поеду, – сказал Уильям и более мягким тоном добавил:
– Не волнуйся, Папá. Я её привезу.

ОСАДА БЫЛА СНЯТА; во время неё город практически не пострадал, если не считать пробоин от пушечных ядер и незначительных пожаров в домах, находившихся рядом с зоной боевых действий. Саванна была привлекательным местом и после всех перипетий не утратила своей привлекательности, поскольку люди возвращались к мирной жизни без особой суеты.
Джон Грей поднял носовой платок, который миссис Флери только что уронила во второй раз, и с очередным поклоном вернул его обратно. Он не думал, что дама флиртует – а если так оно и было, то удавалось это ей из рук вон плохо. К тому же миссис Флери была старше Грея на добрую четверть века, и хотя её глаза и язык по-прежнему оставались острыми, он уловил звяканье ложечки о блюдце, когда она брала свою чашку в самом начале пятичасового чаепития.
И хотя её руки тряслись, голова работала отлично.
 – Эта девушка, – поджав губы, произнесла она, кивнув в сторону Амарантус, которая на другом конце комнаты разговаривала с незнакомым Грею молодым человеком. – Кто она такая?
– Это леди Грей, мэм, – вежливо ответил лорд Джон. – Невестка моего брата.
Миссис Флери критически прищурила свои глаза с красноватыми веками.
– Где её муж? 
При упоминании о Бене Грей, как обычно, почувствовал лёгкое смятение, однако спокойно ответил:
– Мой племянник имел несчастье попасть в плен к мятежникам во время сражения при Брендивейне, мэм. С тех пор мы почти не получали о нем известий, однако надеемся, что он всё-таки к нам вернется. 
«Хотя бы в гробу» … Хэл больше не мог выносить неопределенности – ему всё-таки придется написать об этом Минни.
– Хм. – Пожилая леди подняла своё увеличительное стекло^[1] – да, определенно тремор; Грей ясно видел, как трясётся её нагрудная цепочка, – и свирепым взглядом уставилась сквозь него на Амарантус.

[1] Quizzing glass – дословно «стекло для рассматривания», предшественник и аналог монокля. Представляло из себя единственную увеличительную линзу в металлической оправе на фигурной ручке, которую носили на шее на конце длинной ленты или цепочки. С середины XVIII века оно превратились в модный аксессуар, который украшали как ювелирное изделие и носили не только женщины, но и мужчины. Пристальное разглядывание через увеличительную линзу человека могло быть воспринято как унижение или насмешка. Не следует путать с лорнетом, который имел две линзы. 

– Я ошибаюсь, или эта юная леди ведет себя так, словно не слишком тоскует по нему?
Честно говоря, это было правдой, но Грей не хотел обсуждать супругу своего племянника с миссис Флери, которая, являясь злостной сплетницей, беззастенчиво пользовалась для эти целей собственным вдовством.
– Она мужественно держится, – сказал он. – Позвольте мне принести вам ещё чашечку чая, мэм.
Оказывая эту услугу, Грей ухитрился оказаться в пределах слышимости Амарантус и Уильяма, которые болтали между собой под большим портретом покойного мистера Флери в парике и роскошном бархатном костюме сливового цвета. Этот прекрасный образ преуспевающего торговца был слегка подпорчен попыткой неопытного художника добавить солидное брюшко к худощавой фигуре; из-за небрежных и торопливых исправлений позы мистера Флери возникло впечатление, что у сего достойного джентльмена есть третья нога, которая, подобно призраку, маячила над левым ухом Уильяма.
В поведении молодых людей не было ничего предосудительного, однако Грей без труда уловил напряжение, витавшее в воздухе между ними. Особенно это было заметно по тому, как они старались не прикасаться друг к другу.
Грей приблизился к ним как раз в тот момент, когда Амарантус приняла от Уильяма тарелку с пирожным с такой осторожностью, словно её кузен только что вылез из дыры в отхожем месте, в то время как Уильям улыбнулся ей в глаза с выражением, которое мог разгадать любой, кто его знал, и, судя по всему, Амарантус его отлично поняла.
Господь всемогущий. Неужели они... нет, вероятно, ещё нет, но, черт побери, они подумывают об этом. Причём оба.
Джон был встревожен по нескольким причинам. Во-первых, ему очень нравилась Амарантус. И, как приемный отец Уильяма, он надеялся, что мальчик достаточно воспитан, чтобы не волочиться за замужней женщиной, тем более за женой собственного кузена.
Но Грей слишком хорошо знал, насколько сильна власть плоти. В данном случае она оказалась настолько велика, что даже миссис Флери её заметила.
– Джон, – произнес мягкий голос позади Грея, заставив его напрячься.
– Настойчивый, – покачал он головой, когда бывший сводный брат с улыбкой приблизился к нему. – Просто удивительно, как подходит тебе это имя.
– Отлично выглядишь, Джон, – сказал Перси, игнорируя его замечание. – Как обычно, синий бархат тебе к лицу. Помнишь костюмы, которые мы надевали на свадьбу наших родителей?
 Улыбка в глубине этих мягких карих глаз была настоящей, и Грей с удивлением и досадой почувствовал, как дрожь пробежала у него по спине, а яйца напряглись.
Да, черт побери, он помнил ту свадьбу и те костюмы. И – как того и добивался Перси, – Грей вспомнил, как стоял рядом с ним в церкви, когда его мать венчалась с отчимом Перси, как они с Перси касались друг друга, а их пальцы, скрытые пышными фалдами ярко-синего бархата, медленно переплетались, словно давая друг другу безмолвное обещание верности. То, которое этот мудак бессовестно нарушил.
– Что тебе нужно, Настойчивый? – прямо спросил Грей.
– О, много чего, – ответил Перси, и улыбка вернулась на его губы. – Но в основном … Я хочу поговорить с Фергюсом Фрейзером.
– Ты уже говорил с ним, – отрезал Грей, ставя свой полупустой бокал на поднос проходившего мимо слуги. – В Кориэлл-Ферри. Я слышал вас. И слышал его, – добавил Джон. – Тогда он отверг твое предложение, и я сомневаюсь, что он передумал. А кроме того, как, чёрт тебя побери, я могу устроить вашу встречу, даже если захочу это сделать?
Перси продолжил улыбаться, но в уголках его глаз появились морщинки, словно ответ Грея его насмешил.
– Этим летом я имел удовольствие познакомиться с твоим сыном на обеде у миссис Прево.
Господи, нет. Проклятье, только не это.
– И хотя некоторое время назад у меня снова состоялась короткая встреча с мистером Фергюсом Фрейзером в Чарльз-Тауне, я также имел честь видеть генерала Фрейзера с близкого расстояния во время pourparlers (переговоров – франц.) накануне Монмута.
– И что? – вежливо улыбнулся Грей, хотя прекрасно понимал, что Перси по его глазам может догадаться, о чем он думает.
Перси моргнул, кашлянул и отвел взгляд, устремив его на призрачную ногу мистера Флери.
– Отвали, Перси, – беззлобно сказал Грей и отправился за чаем для миссис Флери.
Однако он продолжал ощущать тепло и легкое сексуальное возбуждение – как и то, что Перси скользит взглядом по его спине, заставляя испытывать тревогу и радостное волнение. Прошло много лет с тех пор, как Перси дотрагивался до него, но Грей до сих пор помнил эти прикосновения. Очень живо.
Джон решительно отбросил эти чувства прочь. Он не поддастся ни физическому обаянию Перси, ни его неуклюжему шантажу. Что, если Уэйнрайт действительно решит поведать всему миру о замеченном им поразительном сходстве Уильяма с мятежным шотландским генералом? Это могло вызвать кратковременную волну сплетен, но его сын ушёл из армии и по-прежнему оставался графом. Его положению ничто не угрожало. Если Уильяму осмелятся задавать вопросы, то ему будет достаточно одарить любопытствующего ледяным взглядом и просто его проигнорировать.
 Однако необходимо выяснить, что задумал Перси, и какие цели он преследует. А в следующее мгновение по спине Грея снова пробежала волна жара, словно кто-то вылил горячий кофе ему за шиворот.
Он увидел, как на другом конце комнаты длинный указательный палец Амарантус легко коснулся груди Уильяма, явно на что-то указывая.
ЕЁ ПАЛЕЦ ЕДВА КОСНУЛСЯ самого крупного жука на его жилете – длина этого чудища, вышитого ярко-желтым шелком, составляла два с половиной дюйма. Концы трёх его рогов были черными, а крошечные глазки – естественно, красными.
– Dynastes tityus, – пояснила Амарантус. – Восточный жук-геркулес.
– Неужели? – рассмеялся Уильям. – Dynastes tityus означает, если я не ошибаюсь, «мятежный титан»^[2]. Разве Геракл был титаном?

[2] Уильям – а точнее автор – ошибается. Dynastes – повелитель (лат.), rebelles – мятежник (лат.), Titean – титан (лат.). Dynastes tityus – Восточный жук–геркулес – вид жесткокрылых насекомых из подсемейства дупляков. Распространён в восточных и юго-восточных штатах США. Слово «tityus» с латыни не переводится и произносится совершенно иначе, чем «Titean».

– А он им не был? – Амарантус склонила голову, приподняв одну бровь. Брови у неё были тонкие, но чётко очерченные, чуть более темные, чем волосы.
– Нет, хоть и обладал огромной силой. Возможно, именно это имел в виду человек, давший жуку такое название, – но почему «мятежник»? Разве этот парень – бунтарь?
 Уильям опустил взгляд на свою грудь – точнее, на то место, куда упирался длинный, тонкий палец Амарантус. На безымянном пальце сверкнуло обручальное кольцо, и он глубоко вздохнул, отчего её указательный палец чуть глубже погрузился в охряный шелк. Она улыбнулась и медленно опустила руку.
– О жуке я этого сказать не могу. Но что касается тебя – так оно и есть, верно?
– Меня? Что ты имеешь в виду?
– Я хочу сказать, что ты явно не собираешься жить лишь ради того, чтобы оправдывать ожидания других людей, верно?
Уильям не ожидал столь прямолинейного ответа, но, с другой стороны, Амарантус отличалась поразительной прямолинейностью.
– Речь идёт о твоих ожиданиях? 
– О, нет, – от улыбки на её щеках появились ямочки. – Я ничего не жду, Уильям. От тебя или от кого-либо ещё. – Она на мгновение замолчала, устремив на него свой взгляд. Теперь, когда на ней было платье из лилового атласа, глаза Амарантус казались серыми и прозрачными, словно капли дождя на оконном стекле. – Если только речь не идёт о том скромном предложении, которое я тебе сделала?
Несмотря на происходящую в нём внутреннюю борьбу, при упоминании Джонатана Свифта Уильям улыбнулся – хотя, по правде говоря, её собственное предложение было не менее шокирующим, чем памфлет ирландского сатирика, рекомендовавшего каннибализм младенцев в качестве средства от бедности^[3].

[3] «A Modest Proposal For preventing the Children of Poor People From being a Burthen to Their Parents or Country, and For making them Beneficial to the Publick» (1729 г.), – «Скромное предложение о том, чтобы дети бедных людей не были бременем для своих родителей или страны и приносили пользу обществу», – сатирический памфлет, в котором Свифт предлагает продавать младенцев богатым англичанам как еду. На самом деле Свифт не пропагандировал каннибализм, а высмеивал законы, направленные против ирландских бедняков.

– Да, именно его я имел в виду.
– Рада слышать, что ты его обдумываешь, – и хотя ямочки исчезли с её щёк, в голосе Амарантус явственно прозвучала улыбка.
Он открыл рот, собираясь отрицать, что занимался чем-либо подобным, но, вопреки своему твердому нежеланию думать о её возмутительном предложении, Уильям внезапно ощутил: его тело уже приняло собственное решение, сообщив ему об этом в достаточно твёрдой форме.
Он кашлянул и небрежно оглядел комнату. Папá разговаривал с французским дипломатом и, слава Богу, не смотрел в его сторону.
– Ну что ж. – Уильям прочистил горло и заложил руки за спину. – Я не уверен, что «обдумывание» – подходящее слово, но в данный момент это не имеет отношения к делу. Я пришел сюда ради тебя… 
– В самом деле? – Вид у неё был очень довольный.
– Сказать, что завтра утром я уезжаю и не знаю, сколько времени пройдёт, прежде чем я вернусь.
Довольное выражение исчезло с её лица – к сожалению Уильяма – но с этим ничего нельзя было сделать.
– Пойдем, – произнёс он и коснулся её руки, кивнув на открытые французские двери, ведущие в сад. – Я расскажу тебе, в чем дело.
Амарантус мгновенно уловила его настроение и слегка кивнула.
– Только не вместе, – шепнула она – Я выйду первой. Иди выпей чего-нибудь, а потом выйди через парадную дверь и обойди вокруг дома.
В КОНЦЕ КОНЦОВ ОН НАШЕЛ её в дальнем конце огромного сада миссис Флери, созерцающей маленький грот, в котором мраморный putto (амур – итал.) мочился на сидящую в центре резной каменной посудины жабу, чьи круглые блестящие глаза в струе воды казались черными.
– Это настоящая жаба, – пояснила Амарантус, мельком взглянув на Уильяма, прежде чем снова переключить свое внимание на земноводное, о котором шла речь. – Кто-то из семейства Scaphiopus, Лопатоногов. В основном они живут под землей, но им нравится вода.
– Несомненно, – согласился Уильям, но не позволил себя отвлечь и без обиняков рассказал ей о письме, которое Дензелл Хантер прислал дяде Хэлу. Амарантус побледнела и поплотнее закуталась в накидку, словно её внезапно пробрал озноб.
– О, нет, нет. Ох, бедная женщина!
К удивлению Уильяма, её глаза налились слезами. Но потом он вспомнил, что у кузины тоже есть ребенок, – должно быть, она сразу же представила себе, как болезнь забирает у неё Тревора.
– Да, – согласился он, ощущая комок в горле. – Это просто ужасно. Естественно, дядя Хэл хочет, чтобы Дотти была здесь, и он мог о ней позаботиться, зная, что теперь она в безопасности. Так что я отправляюсь за ней.
– Конечно. – Голос Амарантус был непривычно хриплым, и она тихонько, но ясно откашлялась, затем выпрямилась, отпуская свою накидку. – Я рада, что твоя кузина вернется в свою семью – после такой ужасной потери она не должна оставаться в одиночестве … Как думаешь, сколько времени займет твоё путешествие?
– Не знаю, – ответил Уильям. – Если всё пойдет гладко – возможно, месяц или недель шесть … Если нет – болезнь, плохая погода, дорожные неурядицы – передвижение войск... – Как обычно, он ощутил легкое сожаление при мысли об армии и о том чувстве единства и целеустремленности, которое она собой воплощала. – Тогда, наверное, ещё дольше.
Амарантус кивнула. Жаба внезапно раздула горло и издала громкое, звучное «Ква!». Она несколько раз повторила свой крик, а затем, бросив негодующий взгляд на Уильяма и Амарантус, которые всё это время изумленно наблюдали за ней, выкарабкалась из своей чаши и скрылась под листьями какого-то растения.
Амарантус хихикнула, и Уильям улыбнулся, очарованный этим звуком. Напряжение между ними спало, и он совершенно естественно поднял руки, чтобы набросить накидку ей на плечи. Так же естественно она шагнула в его объятия, и никто из них не мог сказать ни тогда, ни позже, чьей идеей был поцелуй и то, что последовало за ним.