Новая книга Дианы Гэблдон под названием "Семь камней, чтобы остановиться или упасть" из серии фантастической коллекции "Чужестранки".
Благодаря Джейми Фрейзеру, лорду Джону Грею, Мастеру Рэймонду и многим другим персонажам от Дианы Гэблдон, эта блестящая коллекция новелл "Чужестранки" включает в себя два новых произведения: "Осажденный" и "Зеленый беглец" — также "Девственники", "В пространстве между", "Нашествие зомби", "Лист на ветру" и "Армейские традиции".
Зеленый беглец / Ускользающий зеленый
Пояснение переводчика: Название повести (как часто это делает Диана) является отсылкой к небольшой фразе в тексте: "Monsieur Vernet — an artist friend of her father’s, quite obsessed with whales — had told her once that green was a fugitive color, a notion that delighted her" – Месье Верне – художник и друг ее отца, который был просто одержим китами — сказал ей однажды, что зеленый — ускользающий цвет. Эта мысль ее обрадовала.
Поэтому я перевела название повести как "Ускользающий зеленый". К тому же слово fugitive весьма поэтично, и мне хотелось, чтобы это прозвучало так же и в русском.
Серия: Чужестранка Издатель: Random House Переводчик: sduu Статус: перевод завершен
Минни Ренни хранила секреты. Некоторые из них были на продажу, а другие строго личные. Прикоснувшись к верху корсажа, она оглянулась на решетчатую дверь, что вела вглубь магазина. Все еще закрыта, и синие шторы плотно задернуты.
Ее отец тоже хранил секреты: Эндрю Ренни (как он называл себя в Париже) был известен как торговец редкими книгами, но в более частном порядке собирал письма, которые, по замыслу их авторов, ни в коем случае не должны были бы быть прочитаны никем, кроме адресата. Он также собирал устную информацию, вытягивая сведения из посетителей за чашкой чая, бокалом вина, при помощи денег или собственной харизмы.
Минни хорошо переносила алкоголь, не имела нужды в деньгах и имела иммунитет к чарам ее отца. Но она также имела большое уважение к его умению делать наблюдения.
Гул голосов из задней комнаты пока не был похож на прощание, не слышно скрипа отодвигаемых стульев... Она пересекла заваленный книгами магазин и подошла к полкам с трактатами и проповедями.
Сняв томик «Собрания Проповедей Преподобного Георга V Сикса» в красной телячьей коже и с покрашенными под мрамор торцами листов, она вытащила письмо из-под корсажа платья, засунула между страниц и вернула книгу на место. Как раз вовремя — в задней комнате послышалось движение и стук чашек, разговор изменили тон.
Со стучащим сердцем она еще раз оглянулась на Преподобного Сикса и к своему ужасу заметила, что потревожила слой пыли на полке — теперь там был виден четкий след, указывающий на кроваво-красный переплёт. Она метнулась к главному прилавку, выхватила из-под него метелку из перьев и быстро струсила пыль со всей полки.
Несколько раз глубоко вдохнула — ей не следовало выглядеть раскрасневшейся или возбужденной. Отец был весьма наблюдательным человеком — эта черта характера не раз спасала ему жизнь (как он не раз говаривал, когда учил ее этому искусству).
Но все было в порядке: голоса снова изменили тон — видимо, всплыла еще какая-то тема.
Она спокойно прислонилась к полкам и остановила свой взгляд на неразобранной стопке книг на стоящем у западной стены огромном столе. От книг исходил сильный табачный запах, к которому присоединялись обычные запахи кожи, переплетной ткани, клея, бумаги и чернил. Эта партия книг явно принадлежала человеку, который любил курить трубку за чтением книг. Впрочем, она не обращала особого внимания на новую партию — ее мысли все еще были с тем письмом.
Возница, который доставил эту последнюю подборку книг — библиотеку ныне покойного преподавателя истории из Эксетера — кивнул ей и подмигнул, и она выскользнула на улицу с корзинкой для продуктов и встретилась с ним за углом лавки торговца фруктами.
Ливр для возницы и пять су за деревянную корзинку земляники, и она смогла прочитать письмо, укрывшись в аллее, прежде, чем вернуться в магазин с корзинкой фруктов в качестве объяснения ее отсутствия.
Ни приветствия, ни подписи, как она и просила, только информация:
Нашел ее — было написано — миссис Симпсон, Чапел Хаус, Парсонс Грин, Петерброу Роуд, Лондон.
Миссис Симпсон. Наконец-то есть имя. Имя и место, как бы загадочны они ни были.
Миссис Симпсон.
Это заняло месяцы осторожного планирования, выбора среди курьеров, которые работали с ее отцом, надежных людей, согласных за вознаграждение выполнить дополнительную работу, а также не распространяться о ее поисках. Она представления не имела, что бы сделал ее отец, если бы узнал, что она разыскивает свою мать. Но он на протяжении последних семнадцати лет категорически отказывался сказать хоть слово об этой женщине — логично было предположить, что он будет не слишком рад.
«Миссис Симпсон, — произнесла она мысленно, ощущая во рту каждый слог, — миссис Симпсон…» — Вышла ли ее мать замуж снова? Есть ли у нее другие дети?
Минни сглотнула. Мысль, что у нее могут быть сводные братья и сестры, была одновременно пугающей, интригующей… и неожиданно болезненной: что у кого-то была мать — ее мать! — все эти годы…
— Так не годится, — сказала она вслух, но себе под нос. Она не имела ни малейшего представления об обстоятельствах миссис Симпсон, и не стоило попусту тратить нервы на то, чего, возможно, вообще не было. Она моргнула, чтобы переключится на что-то другое и неожиданно увидела это — «это» сидело сверху на обтянутом свиной кожей издании Истории Папства (Антверпен), Том 3; было с ее большой палец в длину, и, как для таракана, удивительно неподвижно. Минни стояла и тупо смотрела на него почти с минуту, а он даже не пошевелил усом! Возможно, он мертв? Она подняла потрепанное перо из тех, что стояли в китайской вазе и осторожно ткнула его заостренным концом.
Таракан зашипел как кипящий чайник, и она вскрикнув и бросив перо, отпрыгнула. Потревоженный таракан медленно развернулся, уселся на позолоченной букве «П» и втянул лапки под себя, очевидно, намереваясь возобновить свой сон.
— Ну нет, так не пойдёт, — сказала она и повернулась к полкам за чем-нибудь достаточно тяжелым, чтобы раздавить его, но при этом в обложке, на которой не останется пятен. Она как раз протянула руку к Vulgate Bible [Простая Библия — латинская версия Библии, изданная в конце IV века, которая в течении многих веков являлась основным текстом для католической церкви — прим. переводчика] в темно-коричневой обложке, когда потайная дверь рядом с полками открылась, и вышел ее отец.
— О, так ты уже познакомилась с Фредериком? — сказал он, подходя ближе и забирая Библию из ее рук. — Не волнуйся, дорогая, он вполне домашний.
— Домашний?! Кому пришло в голову приручать тараканов?
— Жителям Мадагаскара, или, по крайней мере, мне так сказали. Но эта черта наследуется — вот Фредерик является потомком давнего и достойного рода шипящих тараканов, но никогда не был на родной земле. Он был рожден — или вылупился, я полагаю — в Бристоле.
Фредерик, вероятно, подремал достаточно долго, поэтому, когда отец протянул палец для знакомства, как протягивают руку незнакомой собаке, ткнулся в него. Очевидно, запах показался ему удовлетворительным, так как таракан взобрался по пальцу и пополз по тыльной стороне ладони. Минни вздрогнула, и на ее руках появилась гусиная кожа.
Мистер Ренни осторожно направился к большим полкам у восточной стены, прижимая руку к груди. На этих полках размещались пользующиеся спросом, но менее ценные книги: разнородная смесь всякой всячины, начиная от Травника Калпепера до потрепанных копий пьес Шекспира, и — самые популярные в последнее время — подборка весьма устрашающих признаний от разнообразных разбойников, убийц, фальшивомонетчиков и мужеубийц, сделанных перед их повешением. Среди всех этих томов и памфлетов затесалась коллекция мелких предметов: от игрушечной бронзовой пушки и горсти острых камешков, которые вроде как еще на заре времен использовались для скобления шкур, до китайских вееров, на которых изображались весьма эротические сценки, если веер раскрыть. Отец поднял небольшую решетчатую клетку из этого мусора и осторожно поместил в нее Фредерика.
— И как раз вовремя, — сказал он таракану, который теперь стоял на задних лапках и смотрел сквозь решетку. — Вот идет твой новых хозяин.
Минерва выглянула из-за спины отца, и ее сердце екнуло — она узнала этот высокий широкоплечий силуэт, который привычно пригибался под притолокой, чтобы не счесать себе макушку.
— Лорд Брох Туарах! — ее отец вышел вперед, лучезарно улыбаясь и склоняя голову перед посетителем.
— Можете называть меня мистер Фрейзер, — как всегда ответил он, протягивая руку. — К Вашим услугам, сэр.
Он привнес с собою запах улицы: душный запах платана, пыли, навоза и потрохов и постоянную для Парижа вонь мочи, слегка приправленную запахом от уличных торговцев апельсинами, что торговали за углом театра — дальше по улице. Он также привнес и свой собственный дух, состоящий из запахов пота, вина и дубовых бочек — он часто приходил со своего склада. Она вдохнула, наслаждаясь запахом, и выдохнула, когда он, улыбаясь, повернулся к ней.
— Мадемуазель Ренни, — сказал он со своим сильных шотландским акцентом, так восхитительно прокатив «р». Он вроде несколько удивился, когда она протянула ему руку, но, вынуждаемый правилами учтивости, наклонился над ней, так, что его дыхание коснулось костяшек пальцев. «Если бы я была замужем, он бы ее поцеловал», — подумала Минни, невольно сжимая его руку. Он моргнул, почувствовав это, но выпрямился и поклонился ей, с элегантностью придворного.
Отец кашлянул и попытался перехватить ее взгляд, но она это проигнорировала, подняла метелку из перьев и принялась старательно обметать пыль с полок за прилавком — с тех, на которых была отборная коллекция эротики из десятка разных стран. Она прекрасно знала, что его взгляд сказал бы ей.
— Фредерик? — услышала она ошеломленный голос Фрейзера. — И что, он откликается на это имя?
— Я… эм.. должен признать, что никогда не пытался подозвать его к ноге, — ответил ее отец, немного сбитый с толку. — Но он весьма домашний. Он придет к Вам на руки. — Очевидно, ее отец открыл клетку, чтобы продемонстрировать таланты Фредерика, поскольку она услышала легкое шарканье лапок.
— О, не волнуйтесь, — смеясь сказал мистер Фрейзер (его звали Джеймс, она видела имя на чеке в уплату за обтянутые телячьей кожей Персидские Письма в восьми томах с золоченым тиснением). — Эта зверушка не мой питомец. Знакомый джентльмен хочет подарить своей любовнице нечто экзотическое — у нее вкус к зверушкам, так он говорит.
Ее чуткие уши сразу выделили легкое колебание перед этим «знакомый джентльмен». Ее отец также это уловил и пригласил Джеймса Фрейзера выпить с ним по чашке кофе, и в следующее мгновение они оба исчезли за решетчатой дверью, которая отделяла частное логово ее отца, а она осталась смотреть на то, как Фредерик тычет своими усиками во все стороны из клетки, оставленной на полке перед ней.
***
— Что ж, у тебя, я бы сказал, запросы повыше, чем у большинства женщин, — отец взял принесенную ею чашку чая и улыбнулся ей. — И — льщу себя мыслью — больше возможностей, чтобы удовлетворить их. Но дело в том, что ты, тем не менее, женщина. Что значит, ты можешь забеременеть. А это, моя дорогая, приводит к тому, что женщины становятся невыносимыми.
— Действительно, — сказала она, хотя тон ее не приглашал собеседника углубляться в этот вопрос. О чем она хотела услышать, так это о Лондоне, но ей следует быть очень осторожной.
— Итак, что же мы ищем? — спросила она, наливая чай в свою чашку, чтобы иметь предлог задержать взгляд на ароматной струе. — В Лондоне, я имею ввиду.
— Не мы, — исправил ее отец. — Не в этот раз. У меня дела в Швеции, связанные с якобитами. А ты…
— В Швеции есть якобиты?
Отец вздохнул и потер виски указательными пальцами обеих рук.
— Милая, ты себе даже не представляешь — они рассеиваются, как семена по весне, и прорастают, как трава на полях. Ты их вечером выкосил и засушил сено, и когда думаешь, что с ними покончено, что-нибудь происходит и вдруг… но это не имеет к тебе отношения. Ты должна доставить пакет определенному джентльмену и получить информацию от ряда лиц, список которых я тебе дам. Тебе не надо расспрашивать их, просто собрать то, что они дадут. И, естественно…
— Ничего им не говорить, — закончила она. Она опустила кусочек сахара в свою чашку. — Конечно я не скажу им, отец. Считаешь меня простофилей?
Это заставило его засмеяться, от чего морщинки практически закрыли его глаза.
— И где ты подцепила это слово?
— Все так говорят, — сообщила она ему. — Ты можешь услышать это слово на лондонских улицах раз десять на дню.
— В этом я сомневаюсь, — ответил он. — Знаешь откуда оно происходит?
— Самюэль Джонсон говорит, от «простой как Филя».
— А, вот, значит, где ты его подхватила, — он перестал смеяться, но все еще выглядел развеселившимся. — Ладно, мистер Джонсон, вероятно, знает. Ты все еще переписываешься с ним? Он действительно англичанин, но совсем не то, чего бы я для тебя хотел, девочка моя. Ветер в карманах и ни пенни за душой. К тому же женат, — добавил он, как запоздалую мысль. — Живет за счет супруги.
Это ее удивило, и совсем неприятно удивило. Но тон отца был совершенно прямолинейный, таким же тоном он инструктировал ее относительно важных аспектов работы. Они никогда не устраивали крики и ссоры, если речь шла о работе, и она немного откинулась назад, кивком головы сообщая, что готова слушать.
— Учти, — сказал отец, поднимая один испачканный в чернилах палец, — многие будут тебе говорить, что женщины не интересуются ничем, кроме платьев, приемов и того, что сказала леди Штони о сэре Пердуне во вчерашнем салоне. И это обоснованное наблюдение, но это только наблюдение. Когда видишь нечто подобное, ты должна задаваться вопросом: «а что за этим стоит?». Или, возможно, под этим, — заметил он рассудительно. — Подай вино, милая. На сегодня я закончил дела.
— Да уж действительно, закончил, — едко сказала она, пододвигая к нему графин с Мадейрой. Он отсутствовал все утро, якобы посещая продавцов книг и коллекционеров старины, но на самом деле разговаривая — говоря и слушая. И он никогда не пил за работой.
Он заново наполнил свой стакан и протянул графин к ней, но она отрицательно мотнула головой и потянулась к заварному чайнику. Это было разумно — разум ей еще потребуется.
— Засчитай еще одну характеристику женщин, — добавила она сардонически, — они не могут пить в том количестве, в котором пьют мужчины, но вероятность того, что они напьются, меньше, чем у мужчин.
— Ты, очевидно, никогда не была на Гропкант Лейн [улица в Лондоне, где исторически располагались бордели и уличные шлюхи, что очевидно из названия — Gropecunt — дословно «Хватай [женское причинное место]» — прим. переводчика] в Лондоне после наступления темноты, дорогая, — невозмутимо сказал ее отец. — И я не рекомендовал бы тебе отправляться туда. Женщины пьют по тем же причинам, что и мужчины: чтобы забыть обстоятельства или чтобы уничтожить себя. При соответствующих обстоятельствах представители любого пола напьются. Впрочем, женщины больше пекутся о том, чтобы остаться в живых, чем мужчины. Но довольно разговоров, заточи мне свежее перо, дорогая, и я скажу, с кем ты должна увидеться в Лондоне.
Он потянулся к небольшой нише в стене и вытащил потрепанную записную книжку.
— Слышала когда-нибудь о герцоге Пардлоу?
Досье: Гарольд Грей, герцог Пардлоу
История семьи: Джерард Грей, граф Мэлтон, получил титул герцога Пардлоу (с соответствующим имением) как благодарность за создание его полка (46-й пехотных полк, служил с отличием во время якобитских восстаний 1715 и 1719 годов, принимал участие в битве при Шерифсмуире). Тем не менее, преданность герцога короне, вероятно, пошатнулась во время правления Георга II, и Джерард Грей был вовлечен в заговор Контбери. Хотя тогда он избежал ареста, позднее этот заговор привел к тому, что был выдан приказ об аресте герцога для допроса по обвинению в государственной измене. Услышав об этом, Пардлоу застрелился в оранжерее своего загородного доме накануне ареста.
Старший сын Пардлоу, Гарольд Грей, унаследовал титул в возрасте двадцати одного года, вслед за кончиной его отца. Хотя формально его не лишили титула, младший Грей решил, что титул запятнан изменой и отказался принять его, предпочитая называться старым семейным титулом графа Мэлтона.
Женился на Эсмэ Дюфрен (младшая дочь маркиза де Робиллард) незадолго до самоубийства его отца.
Нынешний герцог публично и яростно отрицает любые якобитские связи (по необходимости), что, однако, не означает ни что эти связи отвергают его, ни что это отрицание отражает его истинные взгляды.
В некоторых кругах существует значительный интерес к политическим симпатиям и политической принадлежности герцога, и любые письма, известные места встреч с интересующими лицами (список прилагается), или частные разговоры, которые бы указывали на его якобитские симпатии, имели бы существенную цену.
Досье: сэр Роберт Абди, баронет
Унаследовал титул в возрасте трех лет, и хотя его частная жизнь (к сожалению) весьма добродетельна, был сильно вовлечен в дела якобитов и в прошлом году был столь неосмотрителен, что лично подписал петицию на имя Луи Французского, настаивая на введении французских сил на территорию Британии ради поддержки восстановления Стюартов на престоле. Нет необходимости говорить, что этот факт не является общеизвестным в Британии, и будет не лучшей идеей говорить об этом непосредственно с сэром Робертом. Также не следует приближаться к нему, хотя он вхож в общество, и ты можешь встретиться с ним. В этом случае очень интересны его нынешние связи — только имена, на данный момент. Не приближайся к нему слишком близко.
Досье: Генри Скудамор, герцог Бифорт
Четвертый по богатству человек в Англии, также подписавший Французскую петицию. Часто бывает в обществе и не делает секрета из своих политических взглядов.
Его личная жизнь, боюсь, гораздо менее добродетельна, чем у сэра Роберта. Взяв фамильное имя жены по акту парламента, он в прошлом году подал на развод на основании супружеской неверности (она действительно имела связь с Вильямом Толботом, наследником графа Толбота, и не была особо осторожна в этом вопросе). Леди — а зовут ее Френсис — сразу же подала встречный иск на основании того, что герцог импотент. Герцог — далеко не робкая фиалка — продемонстрировал перед всеми назначенными судом экзаменаторами, что он способен на эрекцию, получил развод и ныне наслаждается своей свободой.
Не приближайся к нему. Связи. Пока что только имена.
Досье: мистер Роберт Вилмот
Лорд-мэр Лондона до 1741 года. Ныне связан с...
Сообщение отредактировалаsduu - Воскресенье, 05.05.2019, 19:13
Эдвард Лемсон Генри. Разглядывание иллюстраций у камина. 1872год
Лондон, май 1744
Аргус Хаус, резиденция герцога Пардлоу
В комнате воняло мертвыми цветами. За окном шел ливень, но Хэл все-равно толкнул оконные створки. Действия это, правда, не возымело — дерево набухло от влажности, и окно не открывалось. Он толкнул его еще пару раз, потом остановился, тяжело дыша.
Бой часов на каминной полке выдернул его из задумчивости, и он понял, что уже четверть часа стоит у закрытого окна с полуоткрытым ртом, смотрит на дождь и траву за стеклом и все не может решить, позвать ли ему лакея, чтобы тот открыл окно, или же просто разбить его кулаком.
Он развернулся — замерзнув, он инстинктивно направился к камину. С тех самых пор, как он заставил себя выбраться из постели, он чувствовал себя так, будто вокруг был не воздух, а холодный мед, и он продирался сквозь него. И теперь он медленно, сгибая сустав за суставом, опустился в отцовское кресло.
Отцовское кресло. Вдох. Он закрыл глаза, пытаясь собрать достаточно сил, чтобы встать и начать двигаться. Кожа сиденья под его пальцами и под ногами была холодной и застывшей, под его спиной — твердой и жесткой. Он ощущал, что огонь в камине горит — всего в нескольких футах от него, — но тепло не могло достичь его.
— Я принес Вам кофе, милорд, — голос Насонби пробился сквозь холодный мед вместе с запахом кофе. Хэл открыл глаза. Лакей уже поставил поднос на маленький инкрустированный столик и теперь раскладывал ложки, сахарницу, щипцы, разворачивал кувшин теплого молока, который был завернут в салфетку, чтобы сохранить тепло; холодные сливки уже стояли на противоположной стороне стола. Хэл нашел эту симметрию успокаивающей, как и тихие, ловкие движения Насонби.
— Благодарю, — сумел-таки сказать Хэл и жестом дал понять, что теперь Насонби должен уделить внимание деталям. Что Насонби и сделал, опустив чашку в его онемевшие, ожидающие руки. Хэл сделал большой глоток — это был превосходный кофе: очень горячий, но не настолько, чтобы обжечь — и кивнул. Насонби удалился.
Некоторое время он просто пил кофе. Ему не надо было думать. Где-то на середине чашки он решил встать и пересесть в другое кресло, но кожа сиденья прогрелась и приспособилась к форме его тела. Он почти мог представить, как отец касается его плеча, — короткое пожатие, каким герцог всегда выражал расположение к сыновьям. Проклятие! Его горло неожиданно сжалось, и он опустил чашку.
Как там справляется Джон? Хотел бы он знать. Конечно, Джон будет в безопасности в Абердине, но все же он должен будет написать брату. Кузен Кеннет и кузина Элоиза удивительно скучны — они столь ярые пресвитериане, что не допускают даже игры в карты и не признают никакой другой деятельности по субботам, кроме как чтение Библии.
Однажды он и Эсмэ остановились у них. Элоиза, после плотного воскресного обеда из жареной баранины и сыра, вежливо попросила Эсмэ почитать вслух. Проигнорировав чтение на этот день, отмеченное самодельной плетеной закладкой, Эм пролистала книгу и остановилась на истории об Иеффае, который поклялся, что если Господь дарует ему победу в битве против Аммонитян, то Иеффай пожертвует Господу то, что увидит первым по возвращении домой.
— Ну правда, — сказала тогда Эсмэ, глотая «Р» в исключительно французской манере, и подняла глаза, нахмурившись. — А если бы это был его пес? Что бы ты сделала, Мэрси, — сказала она, обращаясь к двенадцатилетней кузине Хэла, — если бы в один прекрасный день твой папá пришел домой и заявил, что он собирается застрелить Джаспера, — спаниель, услышав свое имя, поднял голову со своего коврика и взглянул на людей, — просто потому, что он сказал Господу, что он это сделает. Как бы ты поступила?
Глаза Мэрси стали круглыми от ужаса, и губы дрогнули, когда она взглянула на пса.
— Но… но он бы не стал, — начала она, но взглянула на отца, и засомневалась. — Вы же не стали бы, папá?
— Но если Вы пообещали Богу? — вставила Эсмэ, глядя на Кеннета своими большими голубыми глазами. Хэла потешило выражение на лице у Кеннета, но щеки Элоизы начали краснеть. Он кашлянул и с волнительным чувством, будто он пытался провезти карету по утесу, сказал: «Но ведь Иеффай не встретил собаку, так ведь? Что там случилось? Не напомнишь ли мне — я уже давненько не читал Старый Завет», — на самом деле он никогда его не читал, но Эсмэ любила читать ему вслух истории оттуда, сопровождая их своими неподражаемыми комментариями.
Эсмэ, старательно не глядя на него, перевернула страницу своими деликатными пальчиками и прокашлялась.
«И пришел Иеффай в Массифу в дом свой, и вот дочь его выходит навстречу ему с тимпанами и ликами: она была у него только одна, и не было у него еще ни сына, ни дочери.
Когда он увидел ее, разодрал одежду свою и сказал: ах, дочь моя! Ты сразила меня; и ты в числе нарушителей покоя моего! Я отверз о тебе уста мои пред Господом, и не могу отречься.
Она сказала ему: отец мой! Ты отверз уста твои пред Господом, — и делай со мною то, что произнесли уста твои, когда Господь совершил через тебя отмщение врагам твоим Аммонитянам.
И сказала отцу своему: сделай мне только вот что: отпусти меня на два месяца; я пойду, взойду на горы и оплáчу девство мое с подругами моими. Он сказал: пойди. И отпустил ее на два месяца. Она пошла с подругами своими, и оплакивала девство свое в горах.
По прошествии двух месяцев она возвратилась к отцу своему, и он совершил над нею обет свой, который дал, и она не познала мужа. И вошло это в обычай у Израиля, что ежегодно дочери Израилевы ходили оплакивать дочь Иеффая Галаадитянина, четыре дня в году». [Суд. 11:34-40 — прим. перев.]
Затем она рассмеялась, закрывая книгу.
— Не думаю, что я стала бы оплакивать мое девство так долго — я бы вернулась домой без него, — тут она встретила взгляд Хэла, и между ними проскочила искра, которая разожгла пожар внутри него, — и посмотрела бы, посчитал ли бы мой дорогой папочка меня подходящей жертвой Господу.
Его глаза были закрыты; Он тяжело дышал и лишь смутно осознавал, что из-под век его текут слезы.
— Ты сука, — прошептал он. — Эм, ты сука!
Он дышал до тех пор, пока воспоминание не поблекло и эхо ее голоса не затихло в его ушах. Когда он открыл глаза, то обнаружил, что его подбородок покоится на руках, локти — на коленях, а он смотрит на каминный коврик.
Это был дорогой, как для каминного, ковер. Мягкая белая шерсть, с длинным ворсом, с гербом Греев посредине и черными буквами «Г» и «Э» экстравагантной работы по обе стороны от него. Его для него сделала Эсмэ как свадебный подарок.
Он подарил ей бриллиантовую подвеску. И похоронил эту подвеску вместе с ней — и ребенком — месяц назад.
Он закрыл глаза снова и глубоко вдохнул.
Некоторое время спустя он поднялся и побрел по коридору в каморку, которую использовал как свой кабинет. Она была тесна как яичная скорлупа, но ему и не надо было много места, а ограниченное пространство, казалось, помогает ему думать лучше, отгораживая его от окружающего мира.
Он поднял перо и начал задумчиво жевать его кончик, ощущая горький вкус высохших чернил. Ему следует заново очинить перо, но сил на то, чтобы искать его перочинный ножик, не было и, в конце концов, какая разница? Джон не станет возражать, если письмо будет в кляксах.
Бумага… Тут лежало с дюжину пергаментных листов, которые он использовал, чтобы отвечать на соболезнования по поводу Эсмэ. Они приходили стопками — не так, как после смерти его отца три года назад. Тогда он отвечал лично на все письма, несмотря на предложение матери помочь. Он был наполнен чем-то вроде той электрической жидкости, о которой говорят натурфилософы, чем-то, что лишило его естественных потребностей в пище и отдыхе и наполнило его разум и тело неутолимой потребностью двигаться, делать что-либо — хотя, видит Бог, он ничего больше не мог сделать после того, как убил Натаниэля Твелвтрис. Не то чтобы он не пытался…
Бумагу покрывал толстый слой пыли — он никому не позволял прикасаться к его столу. Поднял листок, подул на него, стряхнул его немного и положил обратно на стол, затем окунул перо.
Дж, — написал он и остановился. Что тут скажешь? Я молю Бога, чтобы ты не был мертв. Не видел ли ты, как какие-нибудь странные люди расспрашивают в округе? Как тебе Абердин? Кроме того, что он холодный, влажный, серый и тоскливый…
Он повертел перо в руках, потом сдался, написал «Удачи. — Х.», посыпал песком лист, сложил его и, взяв свечу и накапав перепачканного сажей воску, запечатал его своей печатью — летящий лебедь, шея вытянута, на фоне полной луны.
Час спустя он все еще сидел за своим столом. Хотя прогресс был налицо — письмо Джону, с адресом Армстронгов в Абердине, аккуратно написанным наново очиненным пером, лежало, сдвинутое на край стола. Со стопки бумаг стряхнута пыль, а сама стопка убрана в ящик стола. И он нашел источник запаха мертвых цветов — веточка гвоздики стояла в керамической вазе на подоконнике. Он смог-таки открыть окно и выбросил цветы, а потом позвал лакея убрать вазу. Он сильно устал.
Какое-то время спустя он начал замечать отдаленные шумы — звук открывающейся входной двери, голоса. Но это его не тревожило — Силвестр позаботится об этом, кто бы там ни пришел.
К его удивлению незваный гость, кажется, переспорил дворецкого — послышались голоса на повышенных тонах и твердые шаги, быстро приближающиеся к его убежищу.
— Ты какого черта делаешь, Мэлтон? — дверь отворилась, и широкое лицо Гарри Кворри уставилось на него.
— Пишу письма, — ответил Хэл со всем достоинством, на которое он был способен. — А на что это похоже?
Гарри вошел в комнату, зажег лучину от камина и поднес ее к свече на столе. Хэл как-то не заметил, что начало темнеть, а было уже время чая, если не позже. Его друг поднял свечу и критически осмотрел его в ее свете.
— Ты не желаешь знать, на что ты похож, — сообщил Гарри, качая головой. Он опустил свечу: — Я так понимаю, ты забыл, что должен был встретиться с Вошбёрном сегодня во второй половине дня?
— Вош… О Господи! — он наполовину встал со своего кресла, услышав имя, но рухнул обратно, ощущая воющую пустоту при мысли о его поверенном.
— Я провел с ним последние полчаса, после того как встретился с Анструтером и Джоспером — ну, помнишь, адъютант из 14-го полка? — Гарри говорил с заметным сарказмом.
— Помню, — коротко ответил Хэл и сильно потер лицо руками, стараясь заставить свои мозги работать.
— Прости, Гарри, — сказал он, качая головой. Затем встал и запахнул свой халат. — Позови Насонби, ладно? Пусть подаст чай в библиотеку. Мне надо умыться и переодеться.
Четверть часа спустя, умытый, одетый, причесанный, и ощущая, наконец, некоторое подобие к дееспособности, он вошел в библиотеку, где чай уже был подан, вихри ароматного пара поднимались из носика чайника и смешивались с пряными ароматами ветчины, сардин и маслянистым сладким запахом смородиновых оладий, сочащихся маслом и сливками.
— Когда ты в последний раз хоть что-нибудь ел? — спросил Гарри, наблюдая, как Хэл поглощает тосты с сардинами с сосредоточенностью голодной кошки.
— Вчера. Вроде бы. Не помню, — он потянулся за чашкой — запить сардины, чтобы освободить место для следующего в очереди кекса. — Что сказал Вошбёрн?
Гарри взял и себе кекс, проглотил его и лишь тогда ответил.
— Ну, на тебя нельзя подать в общественный суд. Что бы ты сам ни думал о своем чертовом титуле — нет, не говори мне, я уже все это слышал, — он выставил вперед ладонь, в предотвращающем жесте, в то же время взяв другой рукой корнишон.
— Хочешь ли ты называть себя герцогом Пардлоу, графом Мэлтоном или же просто Гарольдом Греем, ты все равно пэр. Никто не может судить тебя, кроме суда пэров, а точнее — Палаты Лордов. И я даже не стал спрашивать Вошбёрна, каковы шансы, что сотня аристократов согласится, что тебя надо посадить в тюрьму или, тем более, повесить за то, что ты вызвал на дуэль человека, соблазнившего твою жену, и в итоге убил его — один на тысячу, — но он все равно мне об этом сказал.
Хэл не задумывался об этом вопросе ни на минуту, но, если бы задумался, вероятно, пришел бы к такому же заключению. Тем не менее, он почувствовал облегчение от того, что достопочтенный Лоуренс Вошбёрн, королевский адвокат, разделяет его.
— Учти… Ты собираешься есть этот бекон?
— Да, — Хэл взял его и потянулся за горчицей. А Гарри взамен взял яичный сэндвич.
— Учти, — повторил он со ртом, забитым яйцами и белым хлебом, — это не означает, что у тебя не будет проблем.
— Имеешь в виду Реджинальда Твелвтрис, я полагаю, — Хэл не отрывал взгляда от тарелки, старательно разрезая бекон на кусочки. — Это для меня не новость, Гарри.
— Не думаю, что это новость, — согласился Гарри, — но я имел в виду короля.
Хэл отложил вилку и уставился на Гарри.
— Короля?
— Или, точнее, армию, — Гарри осторожно выдернул миндальное печенье из разоренного чайного подноса. — Реджинальд Твелвтрис подал прошение военному секретарю с просьбой привлечь тебя к трибуналу за неправомерное убийство его брата, а также разжаловать тебя с поста полковника 46-го полка, а сам полк распустить на основании того, что ты ведешь себя, как сумасшедший, а, значит, представляешь угрозу для готовности и дееспособности этого самого полка. Это к тому, при чем здесь Его Величество.
— Вздор, — коротко ответил Хэл, но его руки дрожали, когда он поднял заварник, и крышка заварника затарахтела. Хел увидел, что Гарри заметил это, и осторожно поставил заварник обратно.
Что король дал, король так же мог и забрать обратно. Месяцы усердной работы пошли на то, чтобы восстановить полк его отца, и даже больше — намного больше — чтобы найти компетентных офицеров, согласных присоединиться к нему.
— Писаки... — начал Гарри, но Хэл остановил его сердитым жестом.
— Знаю.
— Нет, не зна…
— Знаю я! Черт, даже не заговаривай об этом.
Гарри тихо буркнул себе под нос, но подчинился. Поднял заварник, наполнил обе чашки и подтолкнул одну из них к Хэлу.
— Сахар?
— Да, пожалуйста.
Полк (в его возобновленном виде) еще не успел принять участия ни в одной кампании, он был только наполовину укомплектован, и эта половина едва ли могла отличить один конец мушкета от другого. У него был только костяк руководящего состава, и хотя все его офицеры были хорошими, надежными людьми, лишь горстка — такие как Гарри Кворри — имели хоть какое-то чувство личной преданности ему. Малейшее давление, малейшая возможность скандала — ладно, возможность нового скандала — и все сооружение развалится. А остатки быстренько разберут в другие полки, или будут окончательно раздавлены Реджинальдом Твелвтрис, имя его отца, и так запятнанное, навсегда останется обесчещено, как имя предателя, и его собственное имя продолжат поливать грязью, называя в прессе не только рогоносцем, но еще и убийцей и сумасшедшим.
Ручка его фарфоровой чашки неожиданно отломилась и перелетела через весь стол, ударившись в заварной чайник с громким «дзинь!». Сама чашка раскололась надвое, и чай вылился ему на руку, промочив манжеты.
Он осторожно положил осколки чашки и струсил чай с руки. Гарри ничего не сказал, но взглянул на него, подняв одну черную кустистую бровь.
Хэл закрыл глаза и некоторое время просто дышал носом.
— Ладно, — сказал он и открыл глаза. — Один: прошение, поданное Твелвтрис. Его еще не утвердили?
— Еще нет, — Гарри начал немного расслабляться, что дало Хэлу немного больше уверенности в том, что сам он выглядит достаточно спокойным.
— Хорошо тогда. Значит, первым делом надо остановить это прошение. Ты лично знаком с военным секретарем?
Гарри покачал головой: — А ты?
— Встречался однажды в Аскоте [ипподром в Англии, построенный в 1711 году — прим. перев.]. Любитель пари. Я, кстати, выиграл.
— Ох. Это плохо, — Гарри начал барабанить пальцами по столу, потом, очевидно, решился и взглянул на Хэла.
— Спросишь свою мать?
— Ни в коем случае. Да и она все равно во Франции, и не станет возвращаться назад.
Гарри знал, что вдовствующая графиня Мэлтон находится во Франции, и только Джон был в Абердине, и неохотно кивнул. Бенедикта Грей знала огромное количество людей, но самоубийство ее мужа накануне его ареста как предателя-якобита вытолкнул ее из тех кругов общества, где в иных обстоятельствах Хэл смог бы получить влияние.
Воцарилась тишина, которую не нарушил даже Насонби, который пришел тихо, как кот, с новой чашкой. Он наполнил эту чашку, собрал осколки старой и исчез так же бесшумно, как и пришел.
Наконец Хэл спросил: «Что дословно сказано в этом прошении?»
Гарри скривился, но заставил себя ответить.
— Что ты убил Натаниэля Твелвтрис, так как тебе взбрело в голову — без каких-либо оснований — что он… эм… развлекался с твоею женой. И, находясь под этой иллюзией, ты совершил убийство. А, значит, у тебя проблемы с рассудком, и поэтому удерживать командование над…
— Без оснований? — беспомощно выдавил Хэл. — Убийство?
Гарри поспешно забрал чашку у него из рук.
— Ты знаешь не хуже меня, Мэлтон, что дело не в том, что было на самом деле, дело в том, во что можно заставить поверить людей. — Он поставил чашку на блюдце. — Этот пес был крайне осторожен, и Эсмэ, очевидно, тоже. Не было и тени слухов о них до того, как стало известно, что ты застрелил его на его же площадке для крикета.
— Он сам выбирал место! И оружие!
— Я знаю, — спокойно ответил Гарри. — Я был там, помнишь?
— За кого ты меня принимаешь? — рявкнул Хэл. — За идиота?
Гарри проигнорировал этот вопрос.
— Я, конечно, скажу то, что знаю — что это был честный вызов и что Натаниель принял его. Но его секундант — этот парень Бакстон, — погиб в прошлом месяце, когда его карета попала в аварию возле Смитфилда. И больше никого не было на той площадке. И именно это, несомненно, натолкнуло Реджинальда на мысль попытаться обвинить тебя таким образом — нет незаинтересованных свидетелей.
— Вот... дьявол! — сардины неожиданно закувыркались в его кишках.
Гарри вдохнул, поправил мундир и опустил взгляд на стол.
— Я... прости, но… у тебя есть доказательства?
Хэл выдавил сухой, как опилки, смешок.
— Доказательства их связи? Думаешь, я убил бы его, не будучи уверенным?
— Нет, конечно же нет. Я хотел сказать, ну… черт побери!.. Она тебе просто… сказала? Или, возможно ты… видел, как…
— Нет, — у Хэла начала кружиться голова. Он закрыл глаза и замотал головой, стараясь глубоко дышать. — Нет, я никогда не видел их вместе, и она не… Не сказать, что она говорила мне. Были… были письма.
Она оставила их там, где, она знала, он точно их увидит. Эта мысль убивала его снова и снова. Она не сказала ему почему. Было ли это чувство вины? Устала ли она от этой интрижки, но не могла решиться положить ей конец самостоятельно? Хуже того — может она и хотела, чтобы он убил Натаниэля?
Нет. Ее лицо, когда он пришел в тот день домой, когда он сказал ей, что сделал…
Его лицо покоилось на белой ткани, и черные и белые точки мелькали у него перед глазами. Он слышал запах крахмала, и разлитого чая, и сардин, и от них пахло морем. Пахло как от Эсмэ, когда у нее отошли воды. И ее кровью. О Господи, лишь бы меня не стошнило...
Сообщение отредактировалаsduu - Воскресенье, 05.05.2019, 19:53
Прогулка в Хэгли-Парк, поместье лорда Литлтона, Лондон, 1776 г. Автор неизвестен.
Лондон, май 1744
Минни лежала в постели — остатки ее завтрака лежали рядом на подносе — и обдумывала, как провести свой первый день в Лондоне. Она прибыла накануне очень поздно вечером и даже толком не рассмотрела комнаты, которые отец снял для нее — это был номер в небольшой гостинице на Грейт Райдер Стрит, который «подходит для всего», как он выразился: с горничной и с готовой едой, которую присылали из кухни, размещенной в подвале здания.
Опьяняющее чувство свободы наполняло ее с того самого момента, как отец нежно простился с нею в доках Кале. Она все еще чувствовала удовольствие, пузырящееся под корсетом, как кипящая похлебка в котелке, но врожденная осторожность заставляла ее держать крышку этого котелка закрытой.
Она и раньше выполняла небольшие задания самостоятельно за пределами Парижа, но это были простенькие дела, навроде: встретиться с родственниками умершего книголюба и сочувственно снять с них бремя наследства (она обнаружила, что практически никто не считает библиотеку существенным имуществом), и даже тогда у нее был сопровождающий — обычно крепкий, давно женатый мужчина средних лет, способный поднимать ящики и справляться с помехами, но вряд ли сделавший бы неприличные предложения семнадцатилетней девице.
Месье Перпиньон не смог бы, конечно, стать ее сопровождающим в Лондоне. Даже если отставить то, что он склонен к морской болезни, обожает свою жену и ненавидит британскую кухню, все равно остается тот факт, что он совершенно не знает английского и не ориентируется в пространстве. Она несколько удивилась, что отец позволил ей жить в Лондоне самостоятельно, но, конечно, это оказалось не так. Он принял меры — его специальность.
— Я организовал для тебя сопровождение, — сказал ей отец, вручая аккуратно подписанные заметки, адреса, карты и английские деньги. — Леди Бафорд — вдова с ограниченными средствами, но хорошими связями. Она будет организовывать для тебя знакомства, представлять тебя нужным людям, водить в театры и салоны и такое прочее.
— Как интересно, — сказала она вежливо, и отец рассмеялся.
— О, я думаю, что это может таки быть интересно, моя дорогая, — сказал он. — Именно поэтому я также нанял тебе двоих… скажем так, телохранителей.
— Это намного тактичнее, чем назвать их сиделками или надзирателями. Двое?
— Да. Они также будут выполнять твои поручения и сопровождать тебя по пути к клиентам, — он залез в один ящик стола, достал оттуда лист бумаги и вручил ей. — Это досье на герцога Пардлоу и нескольких других. Я не упоминал его леди Бафорд, и ты должна вести себя осторожно — не показывай свой интерес к нему. С этой семьей связан огромный скандал, и ты…
— Не трожь смолу, если не готов ее поджечь, — закончила она, лишь слегка закатывая глаза.
— Счастливого пути, дорогая, — он обнял ее и поцеловал в лоб. — Я буду скучать.
— И я буду скучать, папá, — прошептала она сейчас, выбираясь из кровати, — но не так уж сильно.
Она взглянула на письменный стол, где оставила списки и документы. У нее будет время на целомудренного герцога Пардлоу и похотливого герцога Бифорта, когда она подберется к ним. Леди Бафорд оставила ей визитную карточку, где говорилось, что она будет ждать Минни в чайной Румма на площади Пикадилли в четыре часа на чай. И что ей следует надеть что-нибудь симпатичное, скромное и не слишком изысканное. Значит, розовый муслин и маленький жакет.
У нее было назначено три встречи на вторую половину дня — обычная торговля книгами, — и два ее телохранителя должны придти и представиться в одиннадцать часов. Она взглянула на небольшие дорожные часы: было полдевятого. Быстро умыться, просто одеться, крепкие ботинки для прогулок, и Лондон был ее, и только ее — на два часа.
Они с отцом жили в Лондоне некоторое время, когда она была намного младше. И она дважды приезжала сюда с ним ненадолго — когда ей было четырнадцать и пятнадцать. Она имела общее представление о плане города, но ей никогда раньше не приходилось искать путь самостоятельно. Впрочем, она уже привыкла исследовать новые места, и меньше чем за час нашла приличную по виду таверну, чтобы быстро перекусить вне стен дома, лавку пекаря — покупать булочки, и ближайшую церковь. Ее отец был предельно далёк от религии, и, насколько она знала, ее даже не крестили, но было бы хорошо выглядеть убедительно в той роли, которую она играла, а благочестивая скромная женщина должна ходить в церковь по воскресеньям. Кроме того, ей нравилась музыка.
Был ясный день, воздух был наполнен острым запахом весенней живицы, а улицы полны суматохи, но совсем не так, как в Париже или Праге. Лондон был действительно уникален. В частности, ни в одном другом городе не было ее матери. Но это дельце немного подождёт. Как бы она ни хотела немедленно направиться на Парсон Грин и увидеть эту миссис Симпсон, дело было слишком серьезным. Ей надо разузнать побольше, просчитать свои действия. Если она поспешит или покажется назойливой, это всё разрушит.
Она направилась в сторону Пикадилли, где было множество продавцов книг. А по дороге были Реджент и Оксфорд Стрит, очаровательно заполненные дорогими магазинами. Надо будет спросить у леди Бафорд о портном.
У нее были небольшие французские часы, приколотые к кружевному платку — не следует опаздывать на встречи — и когда они, своим тоненьким серебристым голоском, прозвонили пол-одиннадцатого, она вздохнули и развернулась в сторону Грейт Райдер Стрит. Когда она завернула за угол Сент-Джеймского парка, она затылком почуствовала странное.
Она дошла до угла, сделала вид, что собирается повернуть на улицу, затем резко рванула в сторону через аллею и в сам парк.
Забежала за большое дерево и застыла в его тени, наблюдая. Ну конечно — молодой мужчина бежал по аллее, резко оглядываясь по сторонам. Он был одет в грубую одежду, каштановые волосы завязаны сзади веревкой — возможно подмастерье или рабочий.
Он приостановился на мгновение, затем быстро пошел по аллее и скрылся из виду. Она только собралась выскочить из укрытия и побежать к деревьям, когда услышала, как он свистнул. Ответный свист раздался со стороны улицы, и она прижалась к дереву с колотящимся сердцем.
«Черт! Черт возьми! — подумала она. — Если меня изнасилуют и убьют, отец никогда не прекратит меня попрекать этим!»
Она сглотнула и собралась с мыслями. Будет существенно сложнее похитить ее посреди людной улицы, чем вытащить из ее сомнительного укрытия. Рядом с ней по дорожке шли двое джентльменов, поглощенных разговором. Когда они прошли мимо нее, она вышла на дорожку прямо за ними, держась так близко, что она вынужденно слышала весьма пошлую историю относительно тестя одного из мужчин, и того, что случилось, когда он решил праздновать свой день рождения в публичном доме. Однако они добрались до улицы прежде, чем история подошла к концу, и она с облегчением пошла прочь по Райдер Стрит. Она вспотела, несмотря на холодную погоду, и потеряла шпильку, державшую ее соломенную шляпку.
Остановившись, она сняла шляпку и как раз вытирала лицо платочком, когда мужской голос заговорил ей прямо в ухо.
— Вот Вы, значит, где! — сказал он с триумфом. — Господи Иисусе! — эта последняя ремарка была спровоцирована тем, что Минни вытащила шляпную булавку длиной в восемь дюймов [около 20 см — прим. перев.] и направила ему в грудь.
— Кто Вы, черт во-п-побери, такой, и почему преследуете меня? — спросила она настойчиво, глядя на него. Потом она заметила, как его взгляд скользнул вверх, увидев что-то над ее плечом, и фраза «два телохранителя» вспыхнула в ее голове как сено от искры.
— Двое, — сказала она уныло, опуская шляпную булавку. — Мистер О'Хиггинс, я полагаю? И... Также мистер О'Хиггинс? — добавила она поворачиваясь ко второму молодому человеку, который подошел к ней сзади. Тот ухмыльнулся, и, сняв шляпу, экстравагантно поклонился ей.
— Рафаэль Томас О'Хиггинс, миледи, — сказал он. — Воппобери? Это что, по-французски?
— Как пожелаете, — ответила она все еще раздраженно. — А Вы? — она повернулась назад к первому преследователю, кто также ухмылялся от уха до уха.
— Майкл Шеймус О'Хиггинс, мисс, — ответил тот, коротко поклонившись. — Для друзей — Майк, а мой брат — Рейф. Вы нас ждали, как я погляжу?
— Хмм... И как давно вы идете за мною?
— С тех пор, как Вы вышли из дому, конечно, — просто ответил Рейф. — Не скажете ли, что Вас насторожило? Я думал, что мы держались на достаточном расстоянии.
— Честно говоря, я не знаю, — напряжение от страха и попытки убежать покидало ее кровь, и раздражение вместе с ним. — Просто внезапно я… почувствовала. Ощутила затылком. Но я не знала, что кто-то преследует меня, до тех пор, пока не добежала до парка и Вы — она кивнула на Майка — прибежали следом за мной.
Братья О'Хиггинсы переглянулись, приподняв брови, но, кажется, решили, что это правда.
— Ну что ж, — сказал Райф. — Ладно, мы должны были представиться в одиннадцать часов, и я как раз слышал, что колокола отзвенели именно это время... Итак, мисс, можем мы сделать для Вас что-нибудь сегодня? Какие-нибудь поручения, доставки пакетов, возможно, небольшое убийство на окраине?
— И как много отец платит вам? — спросила она, развеселившись. — Не думаю, что достаточно для убийства.
— О, мы обходимся дешево, — поспешил уверить ее Майк с самым серьёзным видом. — Впрочем, если это будет нечто особенное — обезглавливание или, скажем, сокрытие множества трупов, ну... не скажу, что это не потребует дополнительных средств.
— Все в порядке, — уверила она его. — Если дойдет до этого, то у меня есть немного своих денег. И, кстати, — идея пришла ей в голову, пока она заново прикалывала шляпку, — у меня несколько чеков из банка на Стренд — знаете его? Вот, что вы сегодня можете для меня сделать: сопроводить меня в банк и обратно. Мне понадобятся наличные деньги для одной-двух встреч после обеда.
— Они ненавидят меня потому, что я лучше! — Нет, они ненавидят тебя потому, что ты ведешь себя будто ты лучше.
Сообщение отредактировалаsduu - Суббота, 24.11.2018, 16:27
Терраса Винстэд представляла собой небольшой ряд скромных, но элегантных домов, стоящих лицом к лицу с такой же террасой с противоположной стороны частного парка, приватность которого охраняла высокая ограда из черного железа и закрытые на замок ворота.
Хэл потянулся сквозь прутья ограды и осторожно отломал веточку одного из небольших деревец, что прижимались к ограде.
— Что ты делаешь? — спросил Гарри, остановившись на полушаге. — Прикалываешь розу к петлице? Не думаю, что Грирсон такой уж денди.
— Я тоже, — спокойно ответил Хэл. — Просто хотел убедиться, что это то, о чем я подумал. И это оно и есть.
— И что же это, умоляю? — Гарри вернулся назад, чтобы посмотреть на веточку у Хэла в руках. Листья были холодными на ощупь — чуть раньше прошел дождь, и листья и цветки все еще были влажными, капли воды стекали по его запястью, исчезая в оборках рукава.
Он переложил веточку в другую руку и стряхнул воду с освободившейся руки, бессознательно вытирая её о мундир. Он любил качественное белье и хорошо скроенные вещи, но денди он не был. Однако было необходимо произвести выгодное впечатление на Дональда Грирсона, и поэтому и он и Гарри были одеты в повседневный мундир, с видимым золотым шитьем, но без излишеств.
— Петушья шпора, — ответил он, показывая Гарри двухдюймовые шипы [около 5 см — прим. пер.], торчащие из веточки. — Это вид боярышника.
— Я полагал, что боярышник — живая изгородь, — Гарри указал головой на террасу, Хэл кивнул и направился к ней.
— Бывает и так. Или кусты, или деревья. Интересное растение — говорят, что листья на вкус как хлеб с сыром — впрочем, я не пробовал.
Гарри развеселился:
— Я запомню это на следующий раз, когда окажусь в глуши и не будет ни одного паба поблизости… Ну как, готов?
Хэл мог бы оскорбиться настойчивой заботой Гарри, но его друг — и это было очевидно — искренне переживал за него. Хэл вдохнул, расправил плечи, признаваясь самому себе, что если говорить искренне, он понимал, что эта тревога не беспочвенна. Хотя ему уже было лучше. Он не мог иначе — у него была прорва работы, если он смел надеяться когда-либо поставить свой полк на ноги и привести в готовность к бою. И майор Грирсон должен был ему в этом помочь.
— Есть еще одна интересная особенность боярышника, — сказал он, когда они дошли до дверей дома Грирсона.
— И какая же? — лицо Гарри приняло выражение охотничьей собаки — настороженное выражение, такое, что заставляет дикую птицу выпорхнуть из ее укрытия — Хэл про себя улыбнулся, увидев это.
— Зеленые листья, конечно, символизируют верность, но цветы, как говорят — и я цитирую: «пахнут, как сексуально возбужденная женщина».
Пристальный взгляд Гарри сразу скользнул на цветок в руках Хэла. Тот рассмеялся, поднес цветок к своему носу, затем передал его Гарри и повернулся, чтобы постучать в дверь.
Святый Боже, это правда. Вкрадчивый мускус этого аромата настолько сбил его с толку, что он едва заметил, когда дверь отворилась. Как, черт возьми, что-либо может пахнуть… скользко? Это чувство привело его в смятение, будто он только что коснулся своей жены, и он сжал кулаки.
— Милорд? — слуга, что открыл дверь, смотрел на него со слегка озадаченным видом.
— О, — сказал Хэл, приходя в себя. — Да, это я. То есть…
— Майор Грирсон, как я полагаю, ожидает Его Сиятельство, — Гарри встал между Хэлом и вопрошающим, который вынужденно кивнул и вернулся в дом, жестом указав им следовать за ним.
Из утренней гостиной, к которой их вели, слышались голоса: женщина и, как минимум, двое мужчин. Возможно, Грирсон был женат, и его жена принимала посетителей?..
— Лорд Мэлтон, — сам Грирсон (а был он крупный мужчина, с песочного цвета волосами и взглядом блефующего картежника) встал со стула и подошел, улыбаясь, поприветствовать их. Это немного успокоило Хэла — он раньше не встречался с Грирсоном, но говорили, что он важничает. Он служил взнаменитом пехотном полку много лет, сражался в Деттингенском сражении, а также был известен за свои организаторские способности и личную храбрость. И его организаторские способности были именно тем, в чем 46-й полк отчаянно нуждался.
— Очень рад встрече, — сказал Грирсон. — Все вокруг только и говорят, что о новом полке, и я хотел бы узнать о нем все. Пэнси, дорогая, могу ли я представить Его Сиятельство, графа Мэлтона? — он полуобернулся, указывая рукой на невысокую, темненькую симпатичную женщину приблизительно его возраста, который Хэл определил лет эдак в тридцать пять. — Лорд Мэлтон, моя жена миссис Грирсон.
— Вы очаровательны, миссис Грирсон.
Хэл поклонился миссис Грирсон, которая улыбнулась, польщенная таким вниманием, но его внимание было несколько отвлечено Гарри, стоящим сзади. Вместо того, чтобы настоять на его представлении и самому сделать комплименты даме, Гарри выдал некий горловой звук, который можно было бы принять за рык в менее цивилизованной компании.
Хэл оглянулся, увидел, куда Гарри смотрел, и почувствовал, будто кто-то ударил его в живот.
— Мы встречались, — вставил Реджинальд Твелвтрис, когда Грирсон повернулся, чтобы его представить. Твелвтрис поднялся на ноги — взгляд холодный как лед.
— Правда? — Грирсон все еще улыбался, но настороженно переводил взгляд с Хэла на Твелвтриса. — Не имел ни малейшего представления. Я верю, что Вы не будете против того, чтобы полковник Твелвтрис присоединился к нам, лорд Мэлтон? И я верю, что Вы, сэр, — он почтительно поклонился Твелвтрису, — не возражаете против того, что я пригласил полковника лорда Мэлтона присоединиться к нам?
— Ни в коем случае, — ответил Твелвтрис, его щека дрогнула, но это было что угодно, кроме улыбки. Тем не менее, его «ни в коем случае» прозвучало так, будто он и в самом деле не возражал, и Хэлу сдавило грудь.
— Всегда пожалуйста, — сказал он, встречая холодный взгляд Твелвтрис таким же холодным взглядом. Глаза Реджинальда были того же цвета, что и Натаниеля — темно-карие, настолько темные, что при определенном освещении казались почти черными.
Глаза Натаниеля были черны, как смола, когда они встретились на рассвете.
Миссис Грирсон, извинилась и, сказав, что пошлет за напитками, ушла, оставив мужчин сидеть, как группа чаек, ревностно охраняющих каждая свой насест на скале.
— Неожиданно для меня самого, джентльмены, я оказался завидным потенциальным приобретением, — сказал Грирсон, приветливо наклоняясь перед. Как вы знаете, я слег с болезнью в Пруссии, вернулся домой на восстановление, и, к счастью, восстановился. Но мое выздоровление длилось очень долго, и к тому времени, как я набрался достаточно сил, мой полк… ну… я уверен, что вы знакомы с ситуацией в целом. Не хочу вдаваться в подробности.
Все три гостя тихо хмыкнули в знак согласия и пробурчали какие-то пару слов сочувствия. Грирсон был чрезвычайно везучим, что так вовремя заболел. Через месяц, после его отъезда в Англию, произошел бунт, имевший большой резонанс, и когда последствия этого бунта наконец разгребли, половина выживших офицеров попала под трибунал, пятнадцать участников бунта были повешены, а оставшихся солдат перевели в четыре других полка. Сам этот полк формально перестал существовать, и майорский патент Грирсона вместе с ним.
Обычным делом для человека в таком положении было бы купить патент в другом полку. Но Грирсон был, как он сам откровенно сказал, завидным приобретением. И не только потому, что он был весьма умелый администратор и хороший командир, но и потому, что пользовался популярностью среди других офицеров, в военном ведомстве и в прессе.
Хэл нуждался в таком компетентном человеке, как Грирсон, но еще больше в его связях. Если Грирсон вступит в его полк, Хэл сможет привлечь в свой полк офицеров намного более высокого полета, чем он смог бы при помощи только денег.
Что касается того, зачем Твелвтрису — полковнику давно учрежденного и хорошо устоявшегося артиллерийского полка, понадобился Грирсон, то тут все очевидно — чтобы не дать Хэлу заполучить его.
— Итак, лорд Мэлтон, расскажите, как обстоят у Вас дела, — спросил Грирсон, как только они приступили к вину с печеньем, которое прислала миссис Грирсон. — Скажите для начала, каков Ваш офицерский состав?
Хэл осторожно поставил стакан и спокойным голосом рассказал ему, каков именно состав. Компетентные люди, насколько он знал, но практически все они очень молоды и не имеют опыта кампаний за рубежом.
— Конечно, — пришел на помощь Гарри, — это означает, что Вы будете старшим офицером в полку, сможете выбрать себе компании, места и адъютантов…
— И сколько именно у Вас, полковник, личного состава, — Реджинальд даже не пытался заставить голос звучать беспристрастно, и Грирсон взглянул на него мельком. Но без осуждения — Хэл заметил это, и его сердце забилось быстрее.
— Не могу Вам точно сказать, сэр, — сказал он с утонченной вежливостью. Его воротник начал мокнуть от пота, хотя в комнате было холодно. — Мы как раз проводим масштабную кампанию по вербовке, и количество людей растет, и существенно, каждый день. — Если выпадал удачный день, им удавалось завербовать человека три, из которых один не сбегал после получения премии за вступление, и судя по тому, как Твелвтрис ухмылялся, он прекрасно об этом знал.
— Действительно, — сказал он, — не обученные рекруты. Королевская артиллерия сейчас во всей мощи. Командиры моих компаний были со мною не меньше десятка лет.
Хэл сдержал себя в руках, хотя начал чувствовать нехватку кислорода от подавляемой ярости.
— В таком случае, для майора Грирсона там может оказаться недостаточно места, — ответил он остроумно. В то время как с нами, сэр… — он поклонился Грирсону и, когда поднимал голову, почувствовал головокружение. — С нами, — повторил он твердо, — Вы будете иметь удовольствие помочь сформировать полк в… в том виде, который Вам придется по душе, так сказать.
— Гарри хихикнул на этот ответ, Грирсон тоже улыбнулся, но это была улыбка вежливости. Он также мог, и шансы на это были далеки от ничтожных, провалить эту задачу, и он знал это.
Хэл, почувствовав, как Гарри заёрзал рядом с ним, набрал воздуха, готовясь сказать что-то убедительное относительно… относительно… Слова вылетели из головы. Просто вылетели. Он вдохнул, и легкий аромат от боярышника в петлице у Гарри настиг его. Хэл резко закрыл глаза.
К счастью, майор Грирсон что-то спрашивал — Хэл слышал, как Твелвтрис отвечал в сухой грубоватой манере. Грирсон сказал что-то еще, и голос Твелвтриса немного расслабился, и неожиданно это был голос Натаниеля, и Хэл открыл глаза, но не увидел ни уютную утреннюю комнату, ни мужчин, что сидели рядом с ним. Ему было холодно — его трясло от холода…
И его пальцы сжимали холодный пистоль так сильно, что твердый метал должен был оставить следы на его ладони. Он взял Эсмэ перед тем, как пошел и убил ее любовника. Разбудил ее посреди ночи и взял, она хотела его — яростно хотела — или в темноте ночи она желала верить, что это был Натаниель. Он знал, что это будет последний раз…
— Хэл? — голос Гарри, полный тревоги. Гарри с ним на поле, дождь стекает по его лицу в этот бессолнечный рассвет. Он сглотнул — попытался сглотнуть, попытался вдохнуть, но воздуха не было.
Его глаза были открыты, но он ничего не видел. Холод расползался по его нутру и внезапно он понял, что…
Он смотрел прямо в глаза Натаниелю и ощутил выстрел, и затем…
*** Гарри настаивал на том, чтобы послать за экипажем, чтобы поехать домой, но Хэл резко отказался и пошел — колени его тряслись, но все же он мог идти, он, черт возьми, пойдет на своих двоих! — прочь от террасы Винстэд.
Дошел до дальнего края частного парка — достаточно далеко от боярышника, и там остановился, хватаясь за холодное железо ограды, и осторожно опустился на мостовую. Во рту оставался вкус бренди — Грирсон залил ему в горло бренди, когда он смог дышать снова.
— Я никогда в жизни не падал в обморок, черт возьми! — он сидел, опираясь спиной на ограду и уперев голову в колени. — Даже когда мне рассказали об отце.
— Я знаю, — Гарри присел рядом с ним. Хэл мельком подумал о том, какими же дураками они выглядят со стороны — двое молодых солдат в красных мундирах, да с золотой тесьмой, сидящие на мостовой, как пара нищих. Но его это не волновало.
— Вообще-то, — сказал Хэл минуту спустя, — это не правда, не так ли? Я упал в обморок прямо на бекон за чаем на прошлой неделе, правда ведь?
— Тебе просто стало немного плохо, — сказал Гарри решительно. — Ничего не есть несколько дней, а затем две дюжины сардин — это свалило бы любого.
— Две дюжины? — спросил Хэл и рассмеялся, не смотря ни на что. Не то чтобы действительно рассмеялся, но повернул голову и взглянул на Гарри. Гарри тревожно хмурился, но немного расслабился, увидев, что Хэл смотрит на него.
— Это как минимум. Да еще и с горчицей.
Они посидели немного, слегка расслабившись. Никто из них не хотел говорить о том, что перед этим произошло, и они не стали, но каждый понимал, что другой думает об этом прямо сейчас — а как не думать?
— Если все это развалится… — в конце-концов начал Гарри и взглянул на него пытливо — Эй, ты снова теряешь сознание?
— Нет, — Хэл сглотнул дважды, затем сделал вдох — очень поверхностный — он не мог глубоко вдохнуть, и заставил себя встать, держась за ограду. Он должен сказать Гарри, что тот ничем не связан, что он не обязан пытаться продолжить этот чертов проект, это глупую затею. Хотя сама мысль об этом заставила его горло сжаться. Он с силой прочистил его и повторил слова Гарри. — Если все это развалится…
Рука Гарри на его плече остановила его. Лицо Гарри было в шести дюймах [около 15 см — прим. пер.] от его лица, карие глаза ясные и спокойные. — Тогда мы начнем все сначала, старик. Только и всего. Пошли, мне надо выпить, и тебе тоже.
— Они ненавидят меня потому, что я лучше! — Нет, они ненавидят тебя потому, что ты ведешь себя будто ты лучше.
Сообщение отредактировалаsduu - Вторник, 27.11.2018, 21:13
Не прошло и пяти минут за чаем с печеньем у «Румма», как Минни поняла всю глубину вероломства отца.
— У Вас очень хороший стиль, моя дорогая, — сказала леди Бафорд. Компаньйонка была худой седовласой леди с аристократически длинным носом и острым взглядом серых глаз под тяжелыми веками, которые, вероятно, придавали ей привлекательный томный взгляд в юности. Она кивнула с одобрением на аккуратные маленькие белые маргаритки, вышитые на розовом льняном жакете Минни. — Я полагала, что с Вашим наделом мы сможем рассчитывать на лондонского купца, но при Вашей личной привлекательности, возможно, мы можем целиться чуть выше.
— Моим… наделом?
— Да, пять тысяч фунтов довольно привлекательны, уверяю Вас, у Вас будет хороший выбор. Вы можете выбрать офицера армии, — она сделала элегантный отгоняющий жест, затем обвила длинными красивыми пальцами ручку чашки, — и среди них есть довольно красивые, признаю это. Но следует учитывать, что их подолгу не будет дома, и зачастую места их назначения — нездоровая местность — это я к тому, что если муж захочет, чтобы Вы сопровождали его... И если его убьют, есть вполне приличная пенсия, но это и близко не равняется тому, что может оставить в наследство богатый купец, а если офицер получит такие ранения, что его вынуждены будут уволить со службы… — она сделала длинный глоток, и покачала головой.
— Нет, мы наверняка сможем найти лучшую партию, чем армейский офицер. Или морской, помилуй Боже. Моряки часто бывают в некотором роде… хм… культурными, — прошептала она, наклоняясь к Минни и поджимая свои морщинистые губы.
— Помилуй Боже, — повторила Минни благочестивым тоном, хотя кулачки ее сжались на складках скатерти. «ничтожный хорек!» — подумала она в адрес отсутствующего тут отца. — «Организует знакомства для меня, да?»
Несмотря на удивление и раздражение, надо признать, что отец ее впечатлил. Пять тысяч фунтов?
Если он действительно намеревался их дать, сказала циничная часть ее разума. Но, по-видимому, он все-таки намеревался. Это было так похоже на него — он убивал двух зайцев одним выстрелом: давал ей доступ к вероятным источникам ценной информации и одновременно выдавал ее замуж за одного из них, с леди Бифорд в качестве его невольного сообщника.
И он действительно говорил, что хочет для нее англичанина. Только вот она не думала, что он имел ввиду прямо сейчас. Она, однако, оценила хитромудрость отца — кто, как не сваха знает больше — и будет сомневаться меньше, прежде чем рассказать, — о близких родственниках и финансовом положения богатых мужчин?
Глубоко вдохнув и разжав кулаки, она со всех сил постаралась выглядеть заинтересованной скромной девицей.
— Значит, будем сторониться флотских, — сказала она. — Как Вы думаете… Я надеюсь, это не прозвучит нескромно, но все-таки пять тысяч фунтов… Как насчет скромного — весьма скромного носителя, — добавила она поспешно, — титула пэра?
Леди Бифорд моргнула, но не так, будто Минни ошеломила ее таким предположением, а будто переоценивая ее уровень интеллекта, подумала Минни.
— Ну, есть целый ряд обнищавших рыцарей и баронетов, — сказала она. — И если Вы нацелены на титул… Но, правду говоря, моя дорогая, я бы не советовала идти этим путем, если у Вас нет Ваших собственных независимых средств. Ваше приданное будет немедленно поглощено на поддержания гибнущего имения, и Вы сами окажетесь в заточении внутри него и не сможете выбираться в Лондон или позволить себе новое платье чаще чем раз в год.
— Не сомневаюсь в этом. Я... эм-м… распологаю, э… небольшим доходом, скажем так.
— Конечно, — тонкие брови леди Бифорд поднялись, выражая интерес. — И насколько он небольшой?
— Тысяча в год, — сказала Минни, безбожно преувеличивая ее прибыль от небольших частных заданий, которые вместе едва ли давали десятую часть названной суммы. Хотя вряд ли это имело значение, так как в действительности она не собиралась выходить ни за кого из этих предполагаемых обнищавших баронетов. Ей только надо было войти в круги общества, где они — и другая подобная братия, представлявшая бóльший интерес — вращались.
— Хм-м, — леди Бифорд перевела взгляд в глубины чашки и сделала глоток чая. После нескольких секунд раздумий она пришла к решению и поставила чашку на стол.
— Ваш отец, кажется, упоминал, что Вы хорошо говорите по-французски?
— Mais oui. [фр. «Да, конечно» — прим. пер.]
Леди Бифорд остро глянула на нее, но Минни сохранила лицо бесстрастным.
— Ну что же. Начнем с салона леди Джонас в четверг. Это литературный и интеллектуальный салон, но обычно она приглашает разнообразных джентльменов, в том числе и европейских. Впрочем, Ваш отец настаивал именно на англичанине… Ну что же, посмотрим. Затем, наверное, пьеса в субботу вечером… Мы будем в ложе — важно, чтобы Вас видели. У Вас есть подходящее платье?
— Я не уверена, — честно призналась Минни. — Никогда не была в театре. А какое нужно платье?
Полчаса, две чашки китайского чая и дюжину пирожных (с кремом) спустя, она вышла на улицу с рукописным списком тех, с кем ей надо встретиться, и с головой, закружившейся от всех этих капюшонов, кринолина, мантуа [особый крой платья, когда юбка и корсаж кроились из одной ткани, на спине ткань спускалась от плечей как бы образуя плащ, а ниже спускалась и соединяясь с талией корсажа образовывая юбку, как, например, в 7 серии второго сезона у Клэр, когда она отправилась на прием к Людовику Французскому — прим. пер.], ридикюлей, вееров — к счастью, у нее был отличный веер — и других необходимых предметов в надежде и охоте на богатого и влиятельного мужа.
— С ружьем было бы много проще, — буркнула она себе под нос, убирая список в карман. — И уж точно намного дешевле.
— Каким именно ружьем? — уточнил Майк О'Хиггинс с интересом, возникая из ближайших дверей.
— Не берите в голову, — ответила она. — Мы направляемся к модистке.
— О, значит, модистка? — он поклонился и предложил ей руку. — В таком случае, не стоит переживать. Уверен, птица будет уже мертва, когда они будут цеплять ее Вам на шляпку.
***
Неделю спустя…
Смотреть на ее блокнот уже было удовольствие, иметь такой — была честь. Сделанный во Флоренции с кожаным переплетом цвета густого шоколада, с золотым тиснением в виде переплетающихся лоз и роскошного цветка, раскрывающегося по центру. Отец сказал, что китайцы называют его «чу», и что он является символом счастья. Он подарил ей этот блокнот на ее семнадцатилетие.
Он также дал ей другой, перед тем, как она покинула Париж: грубой работы блокнот, из тех, которые художники использовали для черновых набросков — и именно наброски украшали его страницы — наброски, сделанные ее рукой. И в этих набросках были зашифрованы договоренности о встречах с теми клиентами, чьи имена никогда не выговаривались вслух.
Первые несколько листов были для отвода глаз — первые зашифрованные заметки были на пятой странице (встреча была назначена в пятый день месяца): набросок изображал деревья, нависающие над тропинкой, с легендарным Воксхолл-Гарденз [крупный парк на краю Лондона в XVIII веке. Ныне не существует — прим. пер.] на заднем плане. На тропинке были следы ног, ведущие к тени — ясно видно три следа, и можно разглядеть еще половинку. Третьего июня в пол-четвертого в Воксхолл-Гарденз. На второй странице разворота была изображена завернутая коробка — как подарок ко дню рождения. Она должна получить пакет.
Это было назначено на завтра. Отложила этот блокнот и взяла записную книжку, где были записаны менее приватные клиенты — те, что хотели продать или купить книги. За то время, что она провела в Лондоне, восемь сделок уже было отмечено, как совершенные — она работала очень продуктивно.
Минни нежно потерла цветок на обложке большим пальцем. Она никогда не видела цветок «чу» в живую. Возможно, ей встретится в Лондоне ботаник, у которого есть такой цветок, она бы хотела знать, как он пахнет.
В конце этой записной книжки, между кремовыми пустыми листами и обложкой из мягкой кожи, было письмо. Она писала и переписывала его несколько раз — хотела быть уверенной. Но невозможно было быть уверенным в таком деле.
Утром она отдаст его одному из О'Хиггинсов. Она знала их достаточно долго, чтобы быть уверенной, что они исполнят ее поручение, не задавая вопросов... Ну, или не задавая слишком много вопросов. Она посыла огромное количество писем и записок по делам, нет никаких причин, почему бы это письмо показалось странным.
«Миссис Симпсон, Парсонс Грин, Петерброу Роуд»
Ее пальцы взмокли, и она положила письмо обратно, прежде чем чернила, которыми был написан адрес, смажутся, и положила книгу поверх него.
Из блокнота «чу».
Понедельник, 1 июня
11:00 — Мистер Г.Р. Воллес. Для ознакомления с Philologus Hebraeus [еврейская филология — лат.] (Йоганнес Лойсден). Предложила также Histoire de la Guerre des Juifs Contre les Romains [История войны евреев против римлян — фр.] (Иосифа Флавия) и De Sacrificiis Libri Duo Quorum Altero Explicantur Omnia Jud?orum, Nonnulla Gentium Profanarum Sacrificia [Две диссертации о жертвоприношениях с пояснениями о языческих жертвоприношениях у евреев — лат.] (Вильяма Овтрама)
13:00 — Мисс Эмма и Паулина Джонс. Обсудить перечень книг библиотеки их покойного отца. В Суонси (!) [город в Уэльсе — прим. пер.] Как я, черт воппобери, организую ее доставку по морю?
14:00 — примерка у Майерса. Персиковое шелковое платье.
16:00 — чай с леди Бифорд, тут. Затем салон миссис Монтагью.
20:00 — театр на Друри Лейн. «Магомет-самозванец».
Вторник, 2 июня
9:00 — ванна
10:00 — парикмахер
13:00 — леди Бифорд, приглашение на обед к виконтессе Балдо
17:00 — Достопочтенный Гораций Волпол, для осмотра итальянских книг (встреча за чаем)
Среда, 3 июня
10:00 — прогулка по Темзе на лодке с сэром Джорджем Вансом, обед в Кт.
15:30 — Диид парк
17:00 — прием у миссис Аннабель Рингли
Заметка: сэр Джордж молод, но скучен. Сказала Л. Бифорд вычеркнуть его. Встретила на приеме многообещающего джентльмена по имени Хенксли, разбирается в финансах. Встречаюсь с ним за чаем на следующей неделе.
Заметка: Воксхолл-Гарденз очарователен (приду снова на следующей неделе)
Четверг, 4 июня
9:00 — ванна
10:00 — эпиляция (Ай!)
11:00 — парикмахер
13:00 — обмеры у мадам Александер. Зеленое бальное платье цвета «вóды Нила»
14:00 — променад [пешая прогулка — прим. пер.] в Гайд Парке с сэром Робертом Абди, баронетом
20:00 — званый ужин у леди Вилфорд
Заметка: за ужином у леди Вилфорд интересное общество. Две встречи на следующей неделе и многообещающий разговор с маркизом Тексбари о «фокусе-покусе» в Палате Лордов.
Заметка: за ужином также встретила герцога Бифорта, немного поболтали за спаржей под яичным соусом. Просил о совместной конной прогулке по Роттен Роу в следующий четверг. Отказала на том основании, что у меня нет лошади, с тем лишь результатом, что он предложил подарить мне ее. Согласилась. Насколько сложно это может быть?
Пятница, 5 июня
11:00 — барон Иджерли, для просмотра французских книг 23-дюймовых атласов [около 64см — прим. пер.]
13:30 — визит мистера Смэтхарста, книготорговца с Пиккадили. Вытянуть из него список клиентов, если удастся
16:30 — чай у леди Бифорд с миссис Рэндольф и ее двумя дочерьми
Заметка: ужин в одиночестве, слава Господу! Не желаю больше слышать ни единого слова. Девушки Рэндольфы ужасно раздражают
Заметка: ответ от миссис Симпсон: понедельник, два часа дня.
Суббота, 6 июня
Начала привлекать клиентов скорее заинтересованных в информации, чем в книгах. Отцовская работа. Два на этой неделе. Отказала одному, согласилась для сэра Роджера Бэрримора (просил узнать о характере мужчины, желающего жениться на его дочери. Встречала этого мужчину на прошлой неделе и могла бы сказать сэру Роджеру, что он точно не годится, но сообщу ему новости на следующей неделе, чтобы оправдать счет за услугу).
Воскресенье, 7 июня
Утренняя служба в Сент Джордж на Ганновер стрит с мистером Джекеном (обмен) — люблю органную музыку.
16:00 — чай у леди Бифорд, оценка прогресса.
19:00 — вечерня в Сент Клемент, мистер Гопворт, банкир
— Они ненавидят меня потому, что я лучше! — Нет, они ненавидят тебя потому, что ты ведешь себя будто ты лучше.
Сообщение отредактировалаsduu - Вторник, 27.11.2018, 21:43
В такие минуты мечтаю стать маленькой девочкой и закричать "Ха-чу-у-у ещё-ё-о-о-о-о-о-о!" Но, мы взрослые люди, и терпеливо будем ждать продолжения! Благодарю, прекрасный отрывок . Но верю в Любовь и Жизнь!
Эпопея расширяется и удлиняется. Становится все интереснее. Героев все больше и их жизнь все интереснее. Браво автору и переводчикам! Интересно что будет дальше
Дата: Понедельник, 15.10.2018, 10:20 | Сообщение # 10
Лэрд
Сообщений: 126
Глава 6. Неожиданные знакомства
Tissot James Jacques Joseph Type Of Beauty
Минерва нервно вытерла руки о юбку, затем в десятый раз поправила волосы, хотя знала, что волосы подобраны так гладко, как только могут быть подобраны волосы; по ее ощущениям, лицо ее было вытянуто, а брови смехотворно выгнуты. Она в десятый раз взглянула в зеркальце, чтобы убедиться, что это не так.
Придет ли миссис Симпсон? Она пребывала в нерешительности в том, что касалось её матери всю дорогу в Лондон и эти две недели после приезда, а колебаться она ненавидела больше всего. Прими решение, и всё!
Она и приняла, но в этот раз принятие решения не спасло ее от сомнений. Возможно, ей следовало приехать домой к матери — заявиться на порог без предупреждения. Именно это было ее первым побуждением, и она все еще очень хотела так поступить. В конце концов, она решила вместо этого послать записку, сформулированную крайне просто — может ли она иметь удовольствие насладиться компанией миссис Симпсон в своих покоях на Грейт Райдер Стрит в два часа дня в понедельник, восьмого июня.
Она думала послать записку, испрашивая позволения навестить миссис Симпсон — возможно, так было бы вежливее — но боялась получить отказ или — что еще хуже — молчание, и вместо этого прислала приглашение. Если мать не приедет сегодня днем, вариант заявиться на порог дома все еще будет ей доступен. И, видит Бог, она это сделает…
Записка в кармане зашуршала, и она достала ее — снова; развернула и прочла сообщение, написанное твердой рукой — предположительно рукой миссис Симпсон, без приветствия или подписи, без обещания или отказа.
«Вы считаете это разумным?» — гласила она.
— Что ж, очевидно, нет, — ответила она вслух и засунула записку обратно в карман. — Но разве это имеет значение?
Стук в дверь поблизости заставил остановиться ее сердце. Вот она! Пришла рано — до двух оставалась еще четверть часа, но, возможно, миссис Симпсон так же жаждала встречи, как сама Минни, несмотря на холодный ответ.
Горничная, Элиза — твердая, весьма чопорная женщина средних лет, которую отец нанял (комнаты сдавались вместе с прислугой) — взглянула на нее и, когда Минни кивнула, спустилась в холл открыть дверь. Минни снова взглянула в зеркальце (Господи, я выгляжу совершенно дикой), расправила свою вышитую верхнюю юбку и изобразила равнодушное, но доброжелательное выражение на своем лице.
— Полковник Кворри, мэм, — сказала горничная, заходя в комнату и отступая в сторону, чтобы впустить гостя.
— Кто-кто? — спросила Минни в недоумении. Высокий джентльмен, появившийся в проходе, смотрел на нее с интересом. Она подняла подбородок и вернула ему такой же взгляд.
Он был одет в красный мундир — пехота — и был довольно красив, в своей грубоватой манере. Смуглый и лихой — и он осознавал это, подумала она, улыбаясь про себя. Она знала, как вести себя с подобными людьми, и позволила улыбке появиться на лице.
— Ваш слуга, мэм, — сказал он, и его хорошие зубы блеснули в ответной улыбке. Он весьма изящно поклонился ей, выровнялся и спросил:
— Сколько Вам лет?
— Девятнадцать, — ответила Минни, без всякого сомнения добавляя два года. — А Вам?
Он моргнул.
— Двадцать один. А что?
— Я интересуюсь нумерологией, — ответила она с серьезным видом. — Вы знакомы с этой наукой?
— Э-э… нет, — он все еще смотрел на нее заинтересованно, но теперь с интересом иного рода.
— Скажите дату Вашего рождения, сэр, — сказала она, скользнув за небольшой письменный стол с позолотой и взяв перо. — Если не возражаете, — добавила она вежливо.
— Двадцать третье апреля, — ответил он, губы его подрагивали.
— Значит, — сказала она, быстро записывая, — это будет два плюс три, то есть пять и плюс четыре — поскольку апрель, конечно, четвертый месяц, — благожелательно сообщила она ему. — Таким образом получается девять, и теперь мы добавляем цифры Вашего года рождения, и получаем… один плюс семь плюс два плюс три? Да, все верно… И вместе двадцать два. Теперь мы складываем обе двойки и получаем в конечном счете четыре.
— Очевидно, так, — согласился он, обходя стол и заглядывая через ее плечо в бумажку, где она написала большую четверку и обвела ее. Он стоял так близко, что она могла почувствовать, как он излучает тепло. — И что же это означает?
Минни немного расслабилась, несмотря на тугой корсет. Теперь он в ее руках. Как только ты их заинтересуешь, можешь вытянуть из них любую информацию.
— Четыре — самая мужественная из цифр, — уверила (и вполне искренне) она его. — Она означает очевидно сильную и устойчивую личность. Надежную и стóящую доверия.
Он слегка расправил плечи.
— Вы весьма пунктуальны, — продолжила она, взглянув на него искоса из-под ресниц. — Отличаетесь хорошим здоровьем… сильны… Вы обращаете внимание на детали и хорошо справляетесь с многосторонними задачами. Вы верны — очень верны — тем, о ком заботитесь, — она улыбнулась ему, но это была улыбка восхищения.
Четверки были вполне способные и стойкие, но не слишком быстро соображали, и она еще раз подивилась тому, как часто цифры совпадают с реальностью.
— Разумеется, — сказал он и кашлянул, выглядя смущенным, но, без сомнения, польщенным.
В этот момент она услышала тихое тиканье напольных часов позади нее, и опасения всколыхнули ее — было необходимо разобраться с ним, и быстро.
— Однако я сомневаюсь, что обязана удовольствием от Вашего визита желанию ознакомиться с наукой нумерологии, сэр.
— Что же, — он осмотрел ее с головы до ног, пытаясь оценить, хотя она могла бы сказать ему, что он припозднился с этим. — Что ж… говоря откровенно, мадам, я бы хотел нанять Вас. В деле… несколько деликатном.
Его слова заставили вздрогнуть ее еще раз. Итак, он знает, кто (или, скорее, что) она есть. Хотя ничего столь уж удивительного в этом не было. В её деле все связи осуществлялись словом, переданным из уст в уста. И ее в Лондоне знали, как минимум, трое джентльменов, вращавшихся в тех же кругах, к которым имел доступ полковник Кворри.
Нет смысла ходить вокруг да около или стесняться; она была заинтересована в нем, но еще больше в том, чтобы он ушел. Она слегка поклонилась и взглянула вопросительно. Он кивнул и глубоко вдохнул. Да уж, дело «несколько деликатное»…
— Ситуация такова, мадам: у меня есть близкий друг, чья жена недавно умерла родами.
— Мне очень жаль слышать это, — сказала Минни вполне искренне. — Крайне прискорбно.
— Весьма прискорбно, — мысли Кворри отображались на его лице, и в его глазах читалась забота. — Еще более прискорбно, пожалуй, то, что жена моего друга была … ну… у нее была связь с его другом несколько месяцев до этого.
— О Боже… — прошептала Минни. — И, извините за бестактность, тот ребенок был...?
— Мой друг не знает, — Кворри скорчил гримасу, но несколько расслабился, что говорило о том, что самая трудная часть его дела уже состоялась. — Вы скажете, что это и так довольно скверно…
— Безусловно.
— Но дополнительное затруднение в том, что — не вдаваясь в причины, мы… я… я бы хотел нанять Вас, чтобы Вы нашли доказательства этой связи.
Это ее смутило.
— А что, Ваш друг не уверен, что эта связь действительно существовала?
— Нет, он в этом совершенно уверен, — заверил ее Кворри. — Существуют письма, но… понимаете, я правда не могу объяснить, зачем это нужно, но ему необходимы, ммм, законные доказательства связи, но он не одобрит идею показывать кому-то письма его жены, и не имеет значения ни то, что она уже не может попасть под осуждение общественности, ни то, что последствия для него могут быть катастрофическими, если связь не будет доказана.
— Понимаю, — она взглянула на него с интересом. Существовал ли действительно этот друг, или же это была слегка завуалированная его личная ситуация? Она полагала, что нет: он, несомненно, горевал и переживал, но совершенно не покраснел — не похоже было, что он стыдится или хотя бы гневается. «И он не похож на женатого мужчину. Абсолютно».
И, как будто ее не высказанная мысль мотыльком ударилась об его щеку, он остро взглянул на нее и посмотрел ей прямо в глаза. Нет, не женат. И горевал или переживал он не настолько, чтобы это потушило искру в его темно-карих глазах.
Она на секундочку скромно опустила взгляд, затем вернулась к своей деловой манере.
— Что же. Есть у Вас конкретные предположения, каким образом можно вести поиск?
Он пожал плечами, слегка смутившись.
— Ну… я думал… возможно, Вам удастся познакомиться с некоторыми из друзей Эсмэ — так ее звали — Эсмэ Грей, графиня Мэлтон — вот, с некоторыми из ее друзей и… э… возможно, некоторыми из… его… близких друзей. Эм-м… человека, который…
— Его имя? — подняв перо, она записала «графиня Мэлтон», затем вопросительно взглянула на него.
— Натаниэль Твелвтрис.
— Ах. И он тоже солдат?
— Нет, — и тут неожиданно Кворри действительно покраснел. — Поэт.
— Понятно, — пробормотала Минни, записывая это. — Хорошо, — она опустила перо и, выйдя из-за стола, прошла так близко от него, что он вынужден был повернуться к ней — и к двери. От него пахло ромом и ветивером, хотя он не носил парик и не пудрил волосы.
— Я с радостью возьмусь за Ваше дело, сэр, но, конечно, я не могу гарантировать результатов.
— Нет, конечно нет.
— А сейчас у меня назначена встреча на два часа, — он взглянул на часы, так же как и она: без четырех минут два. — Но если Вы, скажем, составите список друзей, которые могут быть полезными, и пришлете мне его? Как только представиться возможность, я сообщу Вам сроки. — она заколебалась, — Могу ли я подступится к мистеру Твелвтрису — очень осторожно, конечно, — уверила она его.
Он скорчил гримасу — наполовину удивлённую, наполовину развеселившуюся.
— Боюсь что нет, мисс Ренни. Мой друг застрелил его. Я пришлю список, — пообещал он и с глубоким поклоном отбыл.
Дверь за ним едва успела закрыться, как прозвучал стук в нее от следующего посетителя. Горничная выскользнули из будуара, откуда она осторожно наблюдала за происходящим, и тихо скользнула по толстому красному турецкому ковру.
Желудок Минни сжался и горло тоже, будто она выпала из высокого окна и в самый последний момент ее поймали за горло.
Голоса. Мужские голоса. В замешательстве она поспешила в холл, где обнаружила горничную, невозмутимо и спокойно противостоящую паре мужчин, которых не вполне можно было бы назвать джентльменами.
— Мадам зан… — твердо начала говорить горничная, но один из мужчин заметил Минни и протолкнулся мимо служанки.
— Мисс Ренни? — спросил он вежливо, и на ее кивок поклонился неожиданно грациозно, как для человека столь просто одетого.
— Мы пришли проводить Вас к миссис Симпсон, — сказал он и, повернувшись к горничной, добавил: — Будьте так добры, принесите леди ее вещи, если Вас не затруднит.
Горничная, широко распахнув глаза, повернулась к Минни, и та кивнула ей. Руки Минни покрылись гусиной кожей, а лицо, казалось, совсем занемело.
— Да, — сказала она. — Если Вас не затруднит, — и ее пальцы сжали бумажку в кармане, влажную от ее рук.
«Вы считаете это разумным?»
*** На улице ждал экипаж. Ни один из мужчин не заговорил, но один из них открыл для нее дверь, а второй поддержал ее под локоть, помогая сесть в экипаж. Сердце ее колотилось, а в голове звучали предостережения отца о том, что не следует иметь дел с незнакомцами, за которых никто не поручился — эти предостережения сопровождались рядом богатых деталями историй о том, что случилось с его знакомыми в результате их неосмотрительности.
Что, если эти мужчины не имеют отношения к ее матери, но знают, кто ее отец? Есть ведь люди, которые…
В ее голове звучали фразы вроде «и нашли только ее голову», и прошло некоторое время, прежде чем она обратила внимание на двоих джентльменов, которые сели в карету вслед за ней и теперь сидели напротив, разглядывая ее совиными взглядами. Голодными совиными взглядами.
Она глубоко вдохнула и прижала ладонь к животу, будто из-за туго затянутого корсета. Да, небольшой кинжал обнадеживающе чувствовался в кармане ее юбки. Она так потела, что он, вероятно, будет совсем ржавым, когда придет время использовать его. «Если», исправилась она. Если ей придется использовать его…
— Вы в порядке, мадам? — спросил один из них, наклоняясь вперед. Его голос треснул на этом «мадам», и она впервые действительно взглянула на него. Это был еще совсем безбородый юнец. Выше, чем его напарник и вполне взрослый, но все еще парень — и его не покрытое щетиной лицо не выражало ничего, кроме беспокойства.
— Да, — ответила она и, сглотнув, вытащила маленький веер из рукава и раскрыла его. — Просто… немного жарко.
Старший мужчина, лет сорока с лишним, стройный и смуглый, с треуголкой, покоившейся на его колене, сразу же нырнул в карман и извлек оттуда фляжку: весьма милую гравированную вещицу из серебра, украшенную хризобериллом вполне приличного размера, как заметила она с изумлением.
— Попробуйте это, — сказал он приятным голосом. — Это вода с цветами апельсина, сахаром, травами, апельсиновым соком и чуточкой джина, для освежения.
— Благодарю, — она подавила мысль: «опоили и изнасиловали», подброшенную ее внутренним голосом, и приняла фляжку. Поднесла ее, как бы между прочим, к носу, но не почувствовала предательского запаха опиума. По правде, напиток имел чудесный запах, а на вкус оказался еще лучше.
Оба мужчины заметили выражение ее лица и улыбнулись. Но эта улыбка не походила на улыбку удовлетворения от того, что удалось заманить ее в ловушку, нет, это была искренняя радость, что ей понравилось их угощение. Она глубоко вдохнула, глотнула еще разок и начала расслабляться. И улыбнулась им в ответ. С другой стороны… адрес ее матери был на Парсонс Грин, а, как она только что заметила, они ехали как раз в противоположную сторону. Или, по крайней мере, так ей показалось…
— Куда мы едем? — спросила она вежливо. Они, выглядя удивленными, переглянулись, подняв брови, затем повернулись к ней.
— Ну как... Встретиться с миссис Сипмсон, — ответил старший джентльмен. Мальчишка кивнул и неловко поклонился ей.
— Миссис Симпсон, — пробормотал он, вспыхнув.
Больше во время пути никто не сказал ни слова. Она занимала себя тем, что потихоньку пила освежающий апельсиновый напиток и наблюдала за попутчиками исподтишка. Не похитители, очевидно. Выходит, эскорт?
Джентльмен, который дал ей флягу, прекрасно говорил на английском, но чувствовался налет шипящего иностранного акцента — возможно, итальянский или испанский?
У молодого парня — он совсем не выглядел мальчишкой, несмотря на гладкие щеки и ломающийся голос — было волевое лицо и, несмотря на вспыхнувший румянец, чувствовалась уверенность. Он был светлым, и у него были желтые глаза, но все же этот короткий взгляд, когда они оба взглянули на нее с вопросом, явил ей схожесть между ними. Отец и сын? Вероятно, да.
Она быстро мысленно пролистала перечень, который носила в голове, в поиске подобной пары среди клиентов ее отца, или его врагов, но не нашла никого, кто напоминал бы этот ее эскорт. Глубоко вдохнув и глотнув из фляги еще раз, она твердо решила ни о чем не думать, пока они не приедут на место.
Полчаса спустя фляжка почти опустела, и карета остановилась в, как ей показалось, Соутварке.
Их очевидный пункт назначения оказался небольшой таверной, стоящей на улочке среди лавок, над которыми возвышался Кэттрикс Ил-Пай Хаус, который, очевидно, был успешным рестораном, судя по толпе людей и сильному запаху желе из угря. Ее желудок заурчал, когда она спускалась с кареты, но этот звук затерялся в шуме улицы. Юноша поклонился и предложил ей руку; она взяла ее и, изобразив самое мягкое и приятное выражение на лице, прошла с ним внутрь.
Внутри было темно, свет проходил через два узких окна, завешанных шторами. Она заметила, как пахнет в этом месте — гиацинтами, как странно! — но не заметила ничего более. Все было размыто, она чувствовала только стук своего сердца и твердость руки юноши.
Коридор, затем дверь, и затем…
Женщина. Голубое платье. Светло-каштановые волосы выглядывали из-за ее ушей. Глаза. Бледно-зеленые глаза. Не голубые, как у нее.
Минни остановилась как вкопанная, не дыша. На какой-то момент она почувствовала разочарование. Эта женщина не напоминала ту картинку, что она представляла себе всю свою жизнь. Эта женщина была высокой и стройной, почти худой, и хотя ее лицо привлекало внимание, оно не напоминало лицо Минни.
— Минерва? — спросила женщина, почти шепотом. Она откашлялась, прочистила горло и, подойдя к Минни, сказала несколько громче: — Минерва, это действительно ты?
— Эээ, да, — сказала Минни, не совсем уверенная, что же ей делать. Это, по-видимому, она, она знает мое настоящее имя. — Так меня зовут. А Вы… миссис… Симпсон? — ее голос тоже сорвался, совсем нелепо, и последний слог прозвучал как писк летучей мыши.
— Да, — женщина отвернулась и коротко кивнула тем двоим, что привезли сюда Минни. Юноша сразу же исчез, но старший мужчина нежно коснулся плеча женщины и подарил Минни улыбку прежде, чем последовать за товарищем, оставив Минни и миссис Симпсон глазеть друг на друга.
Миссис Симпсон была одета чисто, но весьма скромно. Она поджала губы, рассматривая Минни, будто размышляя, может ли та быть вооружена, затем вздохнула и откинула плечи.
— Я не твоя мать, дитя, — сказала она тихо.
Хотя она сказала это мягко, Минни ощутила это как удар кулаков — четыре крепких удара прямо в живот.
— И кто же Вы, черт побери, такая? — потребовала она ответа, отступая на шаг. Все слова предостережений, которые она проигнорировала, хлынули обратно голосом ее отца: «похищена», «продали в бордель», «увезли в колонии», «убили за грош»…
— Я твоя тетя, дорогая, — сказала миссис Симпсон. Сказав, очевидно, самое трудное, она немного взяла себя в руки. — Мириам Симпсон. Твоя мама — моя сестра Элен.
— Элен, — повторила Минни. Имя высекло искорку в ее душе. Теперь она хотя бы знает это. Элен. Француженка? Она сглотнула.
— Она мертва? — спросила она так твердо, как только могла. Миссис Симпсон снова поджала губы, с печалью, но мотнула головой, отрицая.
— Нет, — сказала она, очевидно нехотя. — Она жива, но…
Минни захотелось, чтобы у неё был с собой карманный пистоль вместо ножа. Тогда она бы выстрелила в потолок сию же минуту. Вместо этого она шагнула вперед, так что ее глаза оказались на расстоянии дюйма от этих зеленых глаз, что так не походили на ее.
— Отвезите меня к ней. Сейчас же, — сказала она. — Вы сможете рассказать мне всю историю по дороге.
— Они ненавидят меня потому, что я лучше! — Нет, они ненавидят тебя потому, что ты ведешь себя будто ты лучше.
Сообщение отредактировалаsduu - Вторник, 04.12.2018, 00:50
Дата: Воскресенье, 21.10.2018, 20:08 | Сообщение # 12
Герцог
Сообщений: 1640
sduu, ждем продолжения. Еще " в шотландском узнике" заинтересовала линия Хела и Мини. Все думала , вот бы подробненько все узнать ...и тут такое удовольствие! Спасибо!
Дата: Воскресенье, 21.10.2018, 21:37 | Сообщение # 13
Лэрд
Сообщений: 126
Глава 7. Возвещение
Карета проехала по колдобинам моста с ужасным стуком копыт и колес. Но даже этот грохот не шел ни в какое сравнение с тем гулом, что стоял в голове у Минни.
— Монахиня, — сказала Минни, когда они выехали на грязную дорогу и шум затих. Она чувствовала себя совершенно растерянной, и ее голос звучал так же. — Моя мама… была монашкой?
Миссис Симпсон — ее тетя, тетя Симпсон, тетя Мириам… ей следует привыкнуть думать о ней так — глубоко вдохнула и кивнула. Оставив позади эту часть объяснения, она, очевидно, немного взяла себя в руки.
— Да. Сестра ордена Господнего Милосердия в Париже. Ты знаешь о них?
Минни покачала головой. Она думала, что готова услышать все что угодно, но оказалось, что это и близко не так.
— Как… как они выглядят? — это была первая мысль, пришедшая ей в голову. — Черные, серые, белые?..
— Они носят белые рясы с серым покрывалом. Этот орден созерцающий, но не затворнический.
— Что значит «созерцающий»? — выпалила Минни. — Что они наблюдают? Очевидно не свои обеты целомудрия.
Тетя явно была ошарашена, но губы ее шевельнулись.
— По-видимому, нет, — ответила она. — Основным их занятием является молитва. Созерцание милости Господней и Его божественной сути.
День был достаточно холодным, но Минни почувствовала, как тепло поднимается от груди к ушам.
— Понятно. Значит у нее — у моей матери — была встреча со Святым Духом во время весьма интенсивной молитвы? — она сказала саркастически. Хотя… — Постойте, папá ведь действительно мой отец, правда?
Тетя решила пропустить ее колкость мимо ушей.
— Уверяю тебя, ты точно дочь Рафаэля Веттисвейда, — сказала она сухо, глядя Минни в лицо.
Один из узелков в груди у Минни ослаб. Шансы, что всё это обман (если не что-нибудь похуже), растворялись. Очень мало людей знали настоящее имя ее отца. Раз эта женщина знала, значит, возможно…
Она откинулась назад, сложа руки под грудью, и вперлась в миссис Симпсон взглядом.
— Итак? Что же случилось? И куда мы едем?— добавила она, спохватившись.
— К твоей матери, — кратко ответила тетя. — Относительно того, что случилось… все дело в книге.
— Ну разумеется! — вера Минни в эту историю ещё немного укрепилась. — Что за книга?
— Молитвослов [молитвослов, или часослов — церковно-богословская книга с молитвами для ежедневных служб, предназначенная для употребления священниками — прим. пер.], — миссис Симпсон отмахнулась от любопытной осы, что влетела через открытое окошко. — Как я говорила, основное занятие ордена — молитва. Но не единственное. Некоторые монахини были переписчицами, некоторые художницами. Soeur Emmanuelle [сестра Эммануель (фр.) — прим. пер.] — это имя Элен получила, когда пошла в монастырь — была и переписчицей и художницей, — объяснила она, видя, что Минни запуталась. — Орден создавал прекрасные книги — религиозные книги, разумеется — Библии, молитвенники; и продавал их, чтобы на вырученные деньги содержать себя.
— И мой отец узнал об этом?
Тетя пожала плечами.
— Это не секрет. Книги ордена хорошо известны, так же как и качество их работы. Думаю, Рафаэль и ранее имел дела с этим монастырем. Он…
— Он никогда не имел с ними дела, насколько я знаю, иначе я бы слышала о них.
— Думаешь, он стал бы рисковать, что ты узнаешь правду? — прямо спросила тетя. — Каких бы изъянов ни было в его характере, неумение хранить секреты к ним не относиться. Он разорвал все связи с монастырем, после… — она сжала губы и махнула рукой, хотя к осе это уже не имело никакого отношения.
Челюсти Минни были крепко сжаты, но она сумела извлечь несколько слов.
— Да скажите же мне, что случилось, черт Вас дери!
Тетя внимательно посмотрела на нее — оборки ее чепца колыхались от тряской езды — затем пожала плечами.
— Bon [хорошо (фр.) — прим. пер.], — сказала она.
А случилось (если говорить кратко, — как сказала миссис Симпсон) то, что Рафаэлю Веттисвейду попал в руки очень редкий молитвослов. Это была чудесная книга, но в ужасном состоянии. Обложку можно было восстановить, выпавшие драгоценные камни заменить на новые, но некоторые иллюстрации сильно пострадали от времени и использования.
— И Рафаэль пришел к Матери Настоятельнице — он знал ее, они и раньше сотрудничали, и спросил, не сможет ли одна из ее самых талантливых переписчиц восстановить иллюстрации. За плату, конечно.
Обычно книгу просто отдали бы переписчику, для изучения и работы, но в этом случае некоторые листы полностью затерлись. Рафаэль, однако, нашел несколько напыщенных писем предыдущего владельца другу, где тот описывал свое новое приобретение и приводил детальные описания наиболее важных иллюстраций.
— И он что, не мог просто дать эти письма настоятельнице? — скептически вставила Минни. Ей было непонятно, зачем бы ее отец мог сознательно заманивать монашку, которую он никогда не видел и о которой никогда не слышал, чтобы соблазнить ее, но…
Миссис Симпсон покачала головой.
— Я ведь говорила, что книге было более ста лет? Письма были на немецком, причем весьма архаичном варианте этого варварского языка. Никто в ордене не мог прочитать их.
Ввиду этого и того факта, что книга была очень потрёпанной, сестре Эммануэль позволили посетить книжную лавку Рафаэля.
— С соответствующим сопровождением, разумеется, — добавила миссис Симпсон, снова поджав губы.
— Разумеется.
Ее тетя пожала плечами в типично гальской манере.
— Но всякое случается, не так ли?
— Очевидно, да, — она внимательно посмотрела на миссис Симпсон, которая, кажется вполне свободно называла ее отца просто по имени.
Невозможно было как-то достойно ответить на это, и Минни даже не пыталась.
— Ей было только девятнадцать, — сказала в конце концов ее тетя, глядя вниз на свои сложенные руки, и так тихо, что Минни едва услышала ее за грохотом кареты. А сколько было ее отцу, подумала она. Если сейчас ему сорок пять… двадцать восемь. Возможно, двадцать семь, с учётом беременности.
— Достаточно взрослый, черт возьми, чтобы голову иметь, — прошептала Минни себе под нос. — Я полагаю, она… моя мама, — она заставила себя выговорить эти слова, и они оставили какое-то новое ощущение во рту, — была вынуждена покинуть орден? То есть, нельзя же жить в монастыре и носить ребенка?
— Ты, возможно, удивишься, — заметила тетя саркастически, — но в данном случае ты права. Они отослали ее в нечто вроде приюта в Роане — ужасное место, — на высоких скулах миссис Симпсон начал разгораться румянец. — Я ничего об этом не слышала, пока однажды ночью совсем обезумевший Рафаэль не объявился на моем пороге, чтобы сообщить, что она пропала.
— И что Вы сделали?
— Мы пошли и забрали ее, — просто ответила тетя. — Что же еще?
— Вы сказали «мы». Вы имели ввиду себя и… моего… отца?
Тетя, явно шокированная, моргнула.
— Конечно, нет. Мы с мужем, — она глубоко вдохнула, явно стараясь взять себя в руки. — Это… она… это было ужасно.
Сестра Эммануэль, вырванная из среды, что была ее домом с тех пор, как в двенадцать лет она пошла в монастырь послушницей, преданная позору; без каких-либо знаний о беременности или опыта, без семьи и друзей, заточенная в учреждении, сильно напоминавшем тюрьму, сначала впала в истерику, затем погрузилась в отчаяние, а затем в молчание, просиживая целые дни, смотря в пустую стену, не обращая внимания даже на еду.
— Она была, что называется, кожа и кости, когда мы нашли ее, — сказала миссис Симпсон, и ее голос дрожал от ярости. — Она даже меня не узнала!
Сестра Эммануэль очень постепенно стала возвращаться в мир, но не в тот мир, который она оставила.
— Я не знаю, было ли дело в том, что она оставила орден — они ведь были ее семьей! — или это был шок, от того, что она носила ребенка, но… — она покачала головой, отчаяние высосало краски с ее лица. — Она полностью потеряла рассудок. Не обращала внимание на свое положение и верила, что она снова в монастыре, проводя день, как там было заведено.
Они сделали ей одолжение, дав ей рясу, обеспечив кисточками и красками, тонкой и пергаментной бумагой, и она, вроде бы, начала реагировать на окружающий мир, начала разговаривать и иногда узнавала сестру. Но срок родов неотвратимо приближался.
— Она отказывалась думать об этом, — сказала, вздохнув, миссис Симпсон. — Но ты была у нее перед глазами… розовенькая, скользкая и громкая. Сестра Эммануэль не смогла справиться с ситуацией и утратила свою непрочную связь с разумом, вернувшись к своему прежнему состоянию полной отрешенности.
«Значит, я довела собственную мать до безумия и разрушила ее жизнь». Ее сердце поднялось к горлу — твердый пульсирующий комок, что отдавал болью при каждом ударе. Но все же она могла говорить.
— Вы сказали «шок», — она облизнула губы. — Дело было только… во мне? Я имею ввиду, это могло быть изнасилование, как Вы думаете?
К величайшему облегчению Минни, это слово явно ошеломило миссис Симпсон.
— Nom de Dieu! [Во имя Господа! (фр.) — прим. пер.] Нет. Конечно, нет, — сказала она, отойдя от этого настолько поразившего её предположения, и ее губы дрогнули. — Можешь говорить о Рафаэле все, что хочешь, но я уверена, что он никогда в жизни не брал женщину против ее воли. Учти, он может в весьма короткий срок сделать так, чтобы они захотели.
Минни не хотела слышать ни единого слова о желающих женщинах и ее отце.
— Куда именно мы едем? — твердо спросила она. — Где моя мама?
— В своем собственном мире, ma chère [моя дорогая (фр.) - прим. пер.].
***
Они прибыли к скромному сельскому коттеджу, стоявшему особняком на краю широкого, залитого солнцем поля, хотя сам дом затеняли разросшиеся дубы и буки. Около четверти мили дальше по дороге стоял небольшой поселок, который мог похвастаться на удивление большой каменной церковью с высоким шпилем.
— Я хотела, чтобы она слышала колокола, — объяснила миссис Симпсон, кивая в сторону отдаленной церкви, когда их карета подъехала к стоянке у коттеджа. Здесь, конечно, не проводят литургии часов [в римско-католической церкви название богослужений, проводимых в течении дня, кроме Мессы — прим. пер.] как в католическом аббатстве, но обычно она не замечает этого, а звук приносит ей покой.
Она, кусая губы, посмотрела на Минни долгим взглядом, и в ее глазах явно читалось сомнение. Минни коснулась руки тети, так нежно, как только могла, хотя ее пульс отдавался в ушах, почти оглушая ее.
— Я не причиню ей вреда, — прошептала она по-французски. — Обещаю.
Сомнения не покинули глаз тети, но ее лицо несколько расслабилось, она кивнула конюху, и тот открыл дверь и предложил руку, чтобы помочь спуститься.
Затворница, сказала ее тетя. Сестра Эммануэль считает себя затворницей. Отшельницей, что живет на одном месте, и весь ее труд состоит в молитвах.
— Она чувствует себя…защищенной, я полагаю, — сказала миссис Симпсон, хотя складки между ее бровей указывали на беспокойство, что длилось очень долго. — В безопасности, понимаешь?
— Защищенной от мира? — спросила Минни. Тетя взглянула ей прямо в глаза, и складки между бровей углубились.
— Защищенной от всего, — сказала она. — И от всех.
И вот Минни последовала за тетей к двери, со смешанным чувством тревоги, изумления, печали и (это было неизбежно) надежды.
Она, конечно, слышала о затворниках — они часто упоминались в религиозных историях о святых, о монастырях, о гонениях и реформации, на в данный момент с этим словом в памяти всплыл только образ святого Симеона Столпника, что прожил наверху столпа более тридцати лет, и когда его племянница осталась сиротой, щедро предложил ей присоединиться к нему на его столпе. Через несколько лет такой жизни племянница спустилась оттуда и сбежала с мужчиной, к полному недоумению историка, что описывал эти события. Дверь в коттедж отворилась, и оттуда вышла крупная жизнерадостная женщина, которая тепло поздоровалась с Мириам Симпсон и вопросительно, но радушно посмотрела на Минни.
— Это мисс Ренни, — сказала Миссис Симпсон, жестом указывая на Минни. — Я привезла ее увидеться с моей сестрой, миссис Баджер.
Редкие седые брови миссис Баджер поползли вверх к краям ее чепца, но она коротко поклонилась Минни.
— К Вашим услугам, мэм, — сказала она и махнула фартуком на большую трехцветную кошку. — Брысь! Эта леди тебя не касается. Она знает, что уже почти пришло время чая, — объяснила она. — Пойдемте, леди, чайник уже закипает.
Минни была в горячке нетерпения, которую время от времени перекрывали ледяные струи страха.
— Она все еще зовет себя сестрой Эммануэль, — объяснила миссис Симпсон по пути. — Она проводит свои дни — а часто и ночи — в молитвах, но все же она принимает посетителей. Люди, что слышали о ней, приходят просить, чтобы она помолилась о том или ином деле.
— Сначала я боялась, — сказала она и повернулась, чтобы взглянуть через окно на проезжавшую мимо телегу, — что они расстроят ее, рассказывая о своих проблемах, но мне кажется, ей.. лучше, когда она слушает других людей.
— Она… говорит с ними? — спросила Минни.
Тетя взглянула на нее, помолчала несколько секунд, затем ответила: — Иногда, — и снова отвернулась к окну.
«Это неважно», — сказала она себе, сжимая кулаки в складках юбки и избегая смотреть на миссис Баджер, которая медленно-медленно возилась у очага, собирая несколько ломтей хлеба с маслом, головку сыра и кувшин на поднос, в то же время подбирая щербатый заварной чайник и еще три чашки, помятую жестяную коробку с чаем и липкий голубой горшочек с медом. «Не имеет значения, заговорит ли она со мною. Не имеет значения, услышит ли она вообще меня. Я просто хочу ее увидеть!»
— Они ненавидят меня потому, что я лучше! — Нет, они ненавидят тебя потому, что ты ведешь себя будто ты лучше.
Сообщение отредактировалаsduu - Понедельник, 31.12.2018, 17:08
Дата: Понедельник, 22.10.2018, 16:20 | Сообщение # 15
Герцог
Сообщений: 2504
Креплюсь и пока не читаю) И с радостью и благодарностью вижу, что перевод идет достаточно быстро. sduu, а сколько всего глав в повести? "Держись прямо и постарайся не толстеть" :)
Дата: Понедельник, 22.10.2018, 18:40 | Сообщение # 16
Лэрд
Сообщений: 126
Всего 17 глав. Если считать по страницам, то сейчас переведено чуть больше трети. — Они ненавидят меня потому, что я лучше! — Нет, они ненавидят тебя потому, что ты ведешь себя будто ты лучше.
Сообщение отредактировалаsduu - Пятница, 28.06.2019, 15:10
Это было небольшое каменное строение с соломенной крышей; Минни подумалось, что когда-то это был овечий хлев или что-то наподобие. Эта мысль заставила ее втянуть воздух, и от удивления она мигнула. В воздухе действительно был запах, но это был не тёплый дух скотного двора, это был запах ладана.
Миссис Симпсон взглянула на солнце, которое уже было на полпути к горизонту.
— У тебя мало времени, — сказала она слегка напряженно, так как отодвигала тяжелый засов двери, — уже почти Девять, точнее, то, что она принимает за Девять. Когда она слышит колокола, она бросает всё, пока не совершит молитву, и часто остается молчаливой после нее.
— Девять?
— Часы [литургия часов — общее название богослужений проводящихся в течение дня, кроме Мессы. «Девятый час» наступает приблизительно в три часа дня (так как эти часы считаются от рассвета. Традиция восходит в еврейской традиции читать молитвы в определенные часы, а в древнем Израиле часы считали от рассвета. «Девятый час» обычно приурочен к жертве Иисуса, так как он умер на кресте приблизительно в это время. - прим. пер.], — просто ответила миссис Симпсон, толкая дверь. — Поспеши, если хочешь, чтобы она с тобой поговорила.
Минни была несколько озадачена этим, но определенно хотела поговорить с матерью. Она коротко кивнула и пригнулась, проходя под притолокой в отсвет полумрака комнаты.
Свет исходил от одной большой свечи, установленной на железный подсвечник, и от жаровни, что стояла рядом на полу. Душистый дым поднимался от обоих, колышась у закопченных балок низкого потолка. Смутный свет заливал комнату и, казалось, собирался вокруг женской фигуры в белой рясе, что стояла на коленях возле аналоя [столик с наклонной столешницей для книг и/или икон — прим. пер.] грубой работы.
Когда Минни вошла, женщина повернулась, привлеченная шумом и, увидев ее, застыла.
Минни чувствовала себя где-то так же, но заставила себя медленно идти дальше. Инстинктивно она протянула руку, как обычно протягивают незнакомой собаке, чтобы та ее обнюхала.
Женщина встала с тихим шорохом грубого одеяния. Она не носила головного покрывала, что удивило Минни; ее волосы были грубо обрезаны, но уже несколько отросли. Их кончики закручивались прямо за ушами, подчеркивая изгиб ее челюсти. Густые гладкие волосы цвета пшеницы на летних полях.
«Мои», подумала Минни с острой болью в сердце и взглянула женщине в глаза. «Миссис Симпсон была права — глаза тоже мои...»
— Сестра?, — робко обратилась она на французском. — Soeur Emmanuelle?[сестра Эммануэль (фр.) — прим. пер.].
Женщина ничего не ответила, но глаза ее округлились. Они пробежали по Минни сверху вниз, затем вернулись к ее лицу, смотря пристально. Повернув голову, она обратилась к распятию, что висело на стене позади нее.
— Est-ce une vision, Seigneur? — спросила она хриплым голосом человека, редко говорящего вслух. «Господи, это видение?». Это прозвучало неуверенно, возможно, даже с испугом. Минни не заметила ответа от Христа на кресте, но сестра Эммануэль явно его услышала. Она повернулась обратно к Минни, выровнявшись, и перекрестилась.
— Эмм.. Comment ca va? [Как дела? (фр.) — прим. пер.], — спросила Минни, не придумав ничего получше. Сестра Эммануэль моргнула, но ничего не ответила. Возможно, видению стоило говорить иначе.
— Надеюсь, все хорошо, — вежливо добавила Минни.
«Мама», подумала она с внезапной болью, когда увидела грязный подол рясы, со следами еды на груди и на юбке. «О, мама...».
На аналое стояла книга. Сглотнув ком в горле, Минни прошли мимо матери, чтобы взглянуть на нее, но глянула вверх и увидела распятие — дорогое, полированного черного дерева с перламутровыми краям. Тело, впрочем, выточила другая, более искусная рука — тело Христа отблескивало в свете свечи, выточенное из узловатого куска какого-то дерева, отполированного до блеска. Его лицо, отвернутое в сторону, не было видно, но терновый венец был выточен острым и очень правдоподобным, достаточно острым, чтобы проколоть палец, если за него взяться. Распростертые руки только наполовину отделены от древесины, но ощущение пут, невыносимой агонии, будто ударило Минни в грудь.
— Mon Dieu [Господи (фр.) — прим. пер.], — сказала она вслух. Она сказала это от потрясения, а не как молитву, но смутно услышала, как женщина за ее спиной задержала дыхание. Услышала шуршание одежды и соломы — она не обратила внимания, когда вошла, но пол был застлан свежей соломой — и заставила себя стоять спокойно — стук сердца отдавался в ушах, — хотя страшно хотела обернуться и обнять сестру Эммануэль, схватить и унести ее, вытащить ее наружу в мир. После долгого мига, в течение которого она слушала дыхание женщины, она почувствовала касание на своем плече. Медленно развернулась.
Теперь мать стояла очень близко к ней, так близко, что Минни почувствовала ее запах. К ее удивлению, запах был сладкий — кроме запаха пота и одежды, которую не меняли слишком долго, в ее волосы, ткань ее рясы и кожу руки, что коснулась щеки Минни, впитался запах ладана. Ее плоть пахла теплом и… чистотой.
— Ты ангел? — неожиданно спросила Эммануэль. Сомнение и страх снова вернулись на ее лицо, и она отступила на шаг. — Или демон?
Минни стояла так близко, что могла видеть морщины на ее лице: в уголках глаз, а также мягкую линию, идущую от носа ко рту, но само лицо было отражением того лица, что Минни видела в своем зеркальце. Она набрала воздуху и шагнула к ней.
— Я ангел, — твердо сказала она. Она, не задумываясь, сказала это по-английски, и глаза Эммануэль расширились от удивления. Та неловко отступила на шаг и упала на колени.
— О, нет, не делайте этого! — вскрикнула Минни, с горечью. — Я не имела ввиду… то есть, Je ne veux pas… [Я не хочу… (фр.) — прим. пер.]. — Она подошла, чтобы помочь матери встать, но Эммануэль закрыла глаза руками и не двигалась, только качалась назад-вперед, тихо скуля.
Потом Минни поняла, что это не был просто скулеж. Ее мать шептала: «РафаэльРафаэльРафаэль» снова и снова. В панике она схватила мать за запястья и оттащила ее руки от лица.
Ее мать остановилась, хватая ртом воздух и глядя вверх на Минни.
— Est-ce qu’il vous a envoyé? Raphael L’Archange? êtes-vous l’un des siens [Это он послал тебя? Архангел Рафаил? Ты один из его ангелов? (фр.) — прим. пер.], — ее голос дрожал, но она немного успокоилась, и Минни осторожно отпустила ее.
— Нет, никто меня не присылал, — сказала она, насколько могла, успокаивающе. — Я пришла по своей воле, проведать Вас. — Пытаясь придумать, что же еще сказать, она ляпнула:
Что это было? Узнала ли она это имя? Миссис Симпсон не сказала, знает ли ее мать, как ее назвали.
Но затем она поняла, что вдали бьют колокола церкви. Возможно, ее мать даже не услышала, что она говорила.
Совершенно беспомощно она наблюдала, как Эммануэль тяжело встала на ноги, наступив на край рясы и зашатавшись. Минни хотела подать ей руку, но Эммануэль поймала равновесие и пошла к аналою — поспешно, но без какого-либо чувства паники. Ее лицо не выказывало никаких эмоций, все ее внимание было направлено на книгу, что лежала на аналое.
Увидев ее, Минни поняла, что тетя имела ввиду под «Девять» и «часы». Это был небольшой элегантный том с древней зеленой обложкой, покрытой небольшими круглыми кабошонами [вид огранки камней — когда одна сторона ровная, а противоположная представляет собой гладкую выпуклую поверхность без граней — прим. пер.]. Когда Эммануэль открыла ее, Минни увидела прекрасные картинки, изображения ангелов, говорящих с Девой, с человеком в короне, с толпой людей, с Иисусом на кресте…
Это был молитвослов, книга, предназначавшийся для богатых, созданный в прошлом веке, с псалмами и молитвами для монастырских литургий часов: Утреня, Лауды, Первый Час, Третий Час, Шестой Час, Девятый Час, Вечерня и Комплеторий. Девятый час — это была молитва в три часа пополудни.
Эммануэль склонила голову над открытой книгой и молилась вслух, тихим, но все же слышимым, голосом. Минни засомневалась, уйти ли ей… или нет. Она не была готова проститься с матерью, несмотря на то, что женщина, вероятно, даже не заметит ее попытки попрощаться. Вместо этого она тихо подошла к аналою и стала на колени на солому, рядом с Эммануэль.
Она была так близко, что ее розовое платье почти касалось белой рясы. В хлеву не было холодно, ведь горела жаровня, но она все равно почувствовала тепло тела матери и, всего на миг, предалась тщетной надежде, с которой пришла сюда — что мать ее увидит, примет, окутает своей материнской любовью.
Она закрыла глаза, чтобы сдержать подступившие слезы, и прислушалась к голосу Эммануэль, тихому и хриплому, но уверенному. Минни сглотнула и открыла глаза, стараясь следить за молитвой на латыни.
— Deus, in adjutorium meum intende; Domine, ad adjuvandum me festina… — Поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне…
Литургия Девятого Часа продолжалась, и Минни робко присоединилась к молитвам, которые могла прочесть уверенно. Эммануэль, кажется, не обратила на это внимания, но голос ее стал тверже, спина распрямилась, будто она почувствовала поддержку окружавшей её илюзорной общины.
Минни видела, что книга очень старая — как минимум сотня лет, а может и больше, и с шоком поняла, что видела ее раньше. Отец продал ее (или уж очень похожую книгу) Матери Хильдегард, Настоятельнице le Couvent des Anges [Монастырь Ангелов (фр.) — прим. пер.], ордена, что содержал и обслуживал благотворительную больницу. Минни сама доставила ее Матушке около года назад. Как она оказалась тут?
Несмотря на собственные раненые чувства, она получала некоторое утешение в словах, хотя не все их понимала. Эммануэль, пока говорила, стала видимо тише и уверенней, а когда закончила, то осталась стоять, не двигаясь, просто смотря на распятие,с выражением величайшей нежности на лице.
Минни боялась встать, не желая беспокоить то чувство мира, что витало в комнате, но ее колени не могли дольше стоять на камнях пола — неважно, есть там солома или нет. Глубоко вздохнув, она встала. Монахиня, кажется, не заметила этого, все еще глубоко в разговоре с Иисусом.
Минни на цыпочках прошла к двери, которая, как она теперь увидела, была приоткрыта. Она могла видеть, как что-то синее промелькнуло в просвете — очевидно, миссис Симпсон пришла забрать ее. Движимая порывом, она резко развернулась и пошла назад, к аналою. — Soeur Emmanuelle? [сестра Эммануэль? (фр.) - прим.пер.], — сказала она очень мягко, и ласково, тихо положила руки на плечи матери, такие хрупкие под белой тканью. Тяжело сглотнула, чтобы голос не дрожал. — Прощаются тебе грехи твои.
Затем она забрала руки и быстро ушла — солома мягко отсвечивала, будто светилась вокруг нее.
— Они ненавидят меня потому, что я лучше! — Нет, они ненавидят тебя потому, что ты ведешь себя будто ты лучше.
Сообщение отредактировалаsduu - Четверг, 31.01.2019, 22:13
Эмануэль де Витте. Интерьер с женщиной у клавесина. 1668 г. Роттердам
Время пришло.
В Аргус Хаусе было четырнадцать спален, не считая комнаты прислуги. Но сейчас Хэл не мог заставить себя лечь спать ни в одной из них. Ни в его собственной. Он не ложился там с тех пор, как покинул теплое тело Эсмэ и ушел в дождь навстречу Натаниэлю.
— На твоемполе для крикета, чёрт возьми! — сказал он вслух, но тихо. Было уже за полночь, и он не хотел разбудить какого-нибудь любопытного слугу. — Высокомерная гнида!
И не в соседнем девственно-голубом с белым будуаре Эсмэ. Он не мог заставить себя даже открыть дверь, не уверенный, то ли ее призрак все еще витает в этом надушенном воздухе, или же комната будет холодной и пустынной. Какой бы ни была правда, он боялся узнать ее.
И теперь он стоял наверху лестницы в длинном коридоре, ведущем к спальням, освещенном в это позднее время лишь тремя из дюжины бра, и цветá полудюжины турецких ковров утопали в тенях. Он покачал головой и спустился по лестнице.
В любом случае, он вообще почти не спал по ночам. Иногда шел на улицу и скитался по темным дорожкам Гайд-парка, иногда останавливаясь ненадолго, чтобы разделить тепло костра с какими-то бродягами, устроившимися там. Но чаще сидел в библиотеке и читал до тех пор, пока воск растаявших свечей не зальет стол и пол, и Насонби или Вэттерс не придут беззвучно со скребком и новыми свечами, хотя он и отправил лакеев спать.
Затем он упрямо читал дальше, при свете новых свечей — Тацит, Марк Аврелий, Цицерон, Плиний, Юлий Цезарь, забывая себя в битвах давно минувших дней и думах о давно почивших людях. Их компания приносила ему успокоение, и он засыпал на рассвете, свернувшись на синей софе или растянувшись на холодном мраморном полу, с головой на белом каминном коврике.
Кто-то придет и укроет его. Обычно он просыпался, когда кто-то стоял возле него с подносом с обедом, или вставал с ноющими ногами и руками и затуманеным разумом, который очищался только к чаю.
— Так не пойдет, — сказал он вслух, застыв у дверей библиотеки. Не сегодня.
Он не вошел в библиотеку, хотя она была ярко освещена в ожидании его. Вместо этого он порылся на груди своей рубашки и достал записку. Он носил ее с собой с тех пор, как она прибыла во время чая, перечитывая снова и снова, и теперь открыл, чтобы перечитать еще один раз, как будто слова могли измениться или исчезнуть.
Его Королевское Высочество Принц Уэльский рад пригласить Вас посетить его, для обсуждения Ваших предложений касательно восстановления 46-го полка пехоты, проект которого представляет большой интерес для Его Высочества. Возможно, удобнее всего Вам будет посетить fête[именины (фр.) — прим. пер.]Принцессы в Вайт Хаусе в воскресенье 21 июня. Формальное приглашение будет доставлено Вам на этой неделе; если это приемлемо для Вас, пожалуйста, ответьте обычным образом.
— «Приемлемо», — сказал он вслух и ощутил непривычный укол возбуждения, которое чувствовал каждый раз, перечитывая записку. — Он сказал: «приемлемо»!
Действительно приемлемо, хоть и опасно. У принца было достаточно власти и порядком влияния, особенно в военных кругах. Но принц — не король. И принц с королем совершенно точно не ладят. Король и принц отстранились друг от друга (если не рассорились) несколько лет назад, и искать благосклонности одного означало вызвать холодность другого.
И все же… это возможно — пройти по тонкой струне между ними и получить поддержку от обоих…
Но он знал, что точно не в форме проделать такую тонкую работу, он слишком истощен умом и телом.
Тем не менее. Время пришло. Он знал это. Он еще раз с сожалением заглянул мельком в библиотеку, затем развернулся и закрыл дверь в его заставленное книгами убежище.
Дом погрузился в тишину, и его шаги на толстых коврах не производили никакого звука, когда он вернулся — наконец! — к комнате Эсмэ и вошел.
Там не было света, и он оставил дверь открытой, пересек комнату и раздвинул гардины на большем двойном окне. Бледный луч лунного света упал на него, он вернулся и тихо закрыл дверь. И запер ее.
Комната была холодной и чистой. Легкий запах восковой полировки смешался с запахом свежих простыней. Ни следа ее парфюмов.
Он почти вслепую прошел к туалетному столику в ее гардеробной и наощупь нашел хрустальный флакон. Нащупал крышку из матового стекла, насколько мог, мягко вытащил ее и смочил свои запястья, так же, как она — он видел — делала сотни раз, если не больше.
Это был аромат, созданный специально для нее, и на какой-то миг она ожила вместе с ним: пьянящий и многоцветный, пряный и горький — корица и мирт, зеленый апельсин и масло гвоздики. Оставив флакон открытым, он вернулся в спальню и тихо подошел к белой кровати, укрытой пологом. Раздвинул драпировку и сел.
Все в ее комнате было либо голубое, либо белое, сама комната была полна теней. Даже обложка Библии на ее тумбочке была из белой кожи. Только отблески золота и серебра в шкатулке с драгоценностями да подсвечник ловили отблески луны.
Без шипения и потрескивания огня в очаге или тáющих свечей в воздухе повисла тишина. Он слышал собственное сердце, бьющееся медленно и тяжело. Тут был только он. И она.
— Эм, — тихо сказал он, закрыв глаза. — Я так сожалею, — и прошептал так тихо, что сам едва мог расслышать собственные слова: — Я скучаю по тебе. О Боже, ты так нужна мне!
И вот, наконец, он позволил горю поглотить его, и оплакивал ее очень-очень долго.
— Прости меня.
И наконец он лег на ее белую кровать, и позволил сну тоже поглотить его, какие бы сновидения тот ни принес.
— Они ненавидят меня потому, что я лучше! — Нет, они ненавидят тебя потому, что ты ведешь себя будто ты лучше.
Сообщение отредактировалаsduu - Четверг, 31.01.2019, 22:22
Следующие две недели Минни решительно занялась делами. Она старалась не думать о Soeur Emmanuelle [Сестре Эммануэль (фр.) — прим. пер.], но мысли о матери витали вокруг нее, как ангел на плече, и спустя некоторое время она смирилась с этим. В конце концов она все равно ничего не могла тут поделать, а теперь она хотя бы знала, что ее мама жива. Возможно, даже довольна жизнью.
Разрываясь между растущим объемом дел — обоих категорий — и все большим количеством светских планов, организованных леди Бафорд, Минни едва ли находила минутку для себя самой. Когда она не шла посмотреть на коллекцию заплесневелых Книг Гимнов на чердаке дома близ Темзы и не принимала запечатанные документы от таинственных клиентов отца в Воксхолл-Гарденз, то наряжалась для картёжной вечеринки в Фуламе. О'Хиггинсы, верные ирландские волкодавы, либо сопровождали ее, либо следовали за ней, куда бы она ни шла, а то, насколько они были заметны, зависело от ее целей.
Так что она была рада, что может совместить задание полковника Кворри с охотой на мужа от леди Бафорд. К удивлению Минни, последнее включало большое количество встреч с женщинами.
— Если хотите быть востребованной, моя дорогая, о Вас должны говорить, — сказала ей леди Бифорд за стаканом холодного негуса [негус — это напиток из вина (зачастую портвейна) с водой, апельсинами или лимонами, специями и сахаром — прим. пер.] в чайной лавке Ларжи (Мадам Ларжи была француженкой и считала чай сам по себе второсортным напитком). — Но говорить о Вас должны определенным образом. Вы не должны вызвать ни малейшего дуновения скандала и — что не менее важно — не должны вызывать зависть. Будьте милой и скромной, всегда уделяйте внимание нарядам других дам и не выставляйте напоказ свой, и не стройте глазки их сыновьям и братьям, если окажетесь в их компании.
— Я за всю свою жизнь никогда и никому не строила глазки! — сказала Минни с возмущением.
— Эту науку не так уж сложно освоить, — сухо сказала леди Бафорд. — Однако я уверена, что Вы поняли, что я имела ввиду.
Минни поняла, и, поскольку вообще не была заинтересована в привлечении потенциального мужа, то была весьма популярна среди молодых леди. Что оказалось весьма полезно: ведь у большинства молодых женщин не было в помине осторожности, как и привычки задумываться, и они готовы были рассказать вам самые недопустимые вещи, не моргнув ни единым глазом.
Без малейшего колебания они рассказали ей все об Эсмэ Грей — покойная графиня Мэлтон была популярным объектом слухов. Но это были не те слухи, которые Минни ожидала услышать.
Через неделю аккуратного прощупывания у Минни сложилось мнение, что женщины в общем не очень любили Эсмэ — большинство либо боялись ее, либо завидовали, но она была весьма популярна среди мужчин; отсюда зависть. Несмотря на это, к большому её удивлению, среди сказанного не было ни тени скандала.
Очень многие открыто жалели Эсмэ, что она умерла, да и малыш тоже… Это была трагическая история, а люди любят трагедии, до тех пор, пока это не касается их самих.
И, конечно, довольно много говорили (но уже вполголоса) о том, как лорд Мэлтон застрелил бедного мистера Твелвтриса, что повергло графиню в такой шок, что она родила раньше срока и умерла, но — что удивительно — не было ни малейшего намека на слухи об их отношениях с Натаниэлем.
Высказывалось много предположений о том, каковы были мотивы лорда Мэлтона в убийстве мистера Твелвтриса, но Эсмэ, видимо, была более чем осторожной, и не было никаких разговоров даже о том, что мистер Твелвтрис уделял ей внимание, или что их видели наедине когда-либо.
Шепотом говорили о том, что лорд Мэлтон убил Натаниэля из-за дела с итальянским певцом, но большинство придерживалось мнения, что все дело было в бизнесе; Натаниэль, который безуспешно пытался стать священником, стал в итоге биржевым брокером («хотя он писал божественные стихи, моя дорогая»), и ходили слухи, что из-за его некомпетентности семья Греев понесла существенные потери.
Но, продолжая выискивать, Минни обнаружила возрастающие слухи о том, о чем упоминал полковник Кворри: начали шептаться, что лорд Мэлтон убил Натаниеля в состоянии безумия. В конце концов герцог («впрочем, мне говорили, что мы не должны называть его по этому титулу, он не допустит этого — и это ли не доказательство безумия…») больше не появлялся в обществе после смерти супруги.
Учитывая, что графиня умерла только два месяца назад, Минни считала, что его отказ выходить в свет вполне резонен и даже заслуживает уважения.
И, так как леди Бафорд присутствовала при одном из таких разговоров, Минни воспользовалась случаем расспросить свою компаньонку в карете по дороге домой о ее мнении в отношении брака герцога — или не-герцога — Пардлоу.
Леди Бафорд поджала губы и в задумчивости похлопала по ним закрытым веером.
— Ну, был очень большой скандал после смерти первого герцога — Вы слышали об этом?
Минни покачала головой, в надежде услышать больше, чем сообщало оставленное отцом досье, но леди Бафорд была из тех немногих, кто не путал факты и слухи, и ее рассказ о предполагаемом содействии первого герцога якобитам был еще короче, чем рассказ отца.
— Это было в лучшем случае донкихотство — Вы знаете это слово, дорогая?
— Да, знаю. Вы говорите о… втором герцоге, как бишь его, Гарольд? То, что он отказался от титула, Вы это имели ввиду?
Леди Бафорд хмыкнула и убрала веер в один из ее вместительных рукавов.
— Вообще-то, отказаться от титула невозможно, если только король не позволит Вам это сделать. Но он отказался использовать его, что потешило одних, возмутило других и повергло свет в общем в шок. И все же… он женился за год до того, как умер первый герцог, так что Эсмэ выходила за него, рассчитывая, что он унаследует титул. Она не подала виду, что сожалеет об этом его решении, или даже что обратила на это внимание. Эта девица освоила, что такое «равнодушие».
— Они любили друг друга, как Вы думаете? — спросила Минни с искренним интересом.
— Да, я думаю, да, — ответила леди Бафорд без колебаний. — Она была француженкой, и весьма привлекающей внимание — можно сказать, экзотичной. И Гарольд Грей на самом деле очень странный — хотя нет, мне не следует говорить так, я, скорее, имела ввиду — необычный молодой человек. Их странности дополняли друг друга. И ни один из них не переживал о том, что другие о них скажут.
Острые глаза леди Бафорд слегка смягчились воспоминаниями, и она встряхнула головой, что заставило голубя на ее шляпке опасно качнуться.
— Это действительно трагично, — сказала она с видимым сожалением.
И, несмотря на последующие осторожные расспросы, она ограничилась сказанным.
***
Она встретилась с полковником Кворри, как и было договорено, на концерте духовной музыки в Церкви Святого Мартина «что в полях» [приходская церковь Лондона, находится на Трафальгарской площади — прим. пер.]. Там было достаточно народу, чтобы неприметно сесть на одном из балконов; она видела затылок Кворри на другом конце балкона, склоненный в видимом восхищении музыкой, что играла внизу.
Обычно она любила всякую музыку, но вибрации от труб органа заставляли дрожать доски под ногами, и единственный высокий чистый голосок пробивал тишину магнификатом [по первому слову первого стиха «Magnificat anima mea Dominum» — "Величит душа Моя Господа..." — славословие Девы Марии из Евангелия от Луки — один из видов хорала — прим. пер.], так что она неожиданно почувствовала острую скорбь, вспомнив комнату, заполненную тенями и светом свечи, грязный подол белой рясы, склоненную голову и тонкую шею под шапкой золотых волос цвета свежей пшеницы.
Горло сжалось, и она наклонила голову, пряча ее за распахнутым веером; был теплый день, и, как только музыка затихала, воздух балкона заполнял шорох вееров. Никто не обратил на неё внимания.
Наконец, все закончилось, и, вставая вместе с остальными в толпе людей, она прижалась к перилам, пока толпа наполнялась гулом разговоров, началвшихся сразу же, как умолкла последняя строчка последнего песнопения.
Кворри подошел прямо к ней — нарочито небрежно, но ведь он не был опытным интриганом, и если кто-то и заметит, то именно «интрижка» (в вульгарном значении этого слова) и будет первой его мыслью.
— Мисс Ренни, — сказал он, будто не ожидал тут ее увидеть, и поклонился. — Ваш преданнейший слуга, мэм.
— О, полковник Кворри! — ответила она, кокетливо обмахиваясь веером. — Какой сюрприз! Я понятия не имела, что Вы ценитель духовной музыки.
— Я не выношу ее, — весело сказал он. — Если бы они продолжали этот кошачий визг лишнюю минуту, я бы с ума сошел. Что Вам удалось узнать?
Она без предисловий рассказала ему, что удалось — или, вернее, не удалось — узнать.
— Проклятие, — сказал он, сгорбив плечи, как раз когда мимо проходила пара женщин, и те наградили его удивленными взглядами.
— Я имею ввиду, — продолжил он, понизив голос, — мой друг вполне уверен, что это действительно имело место. Их… эээ…
— Связь. Да, Вы говорили, что у него есть письма, подтверждающие это, но он никому не позволит прочесть их. Вполне разумно, — она сама не понимала, почему так заинтересовалась этим делом, но в нем было что-то чарующее. Ей следовало бы просто предъявить счет за потраченное время, но…
— Вам известно, где он держит эти письма?
— Ну… Полагаю, в письменном столе его отца в библиотеке. Он обычно держит корреспонденцию там. Зач… — он резко остановился и сурово взглянул на нее. Она слегка пожала плечами.
— Я ведь рассказала, что говорят о его ментальном здоровье. И если письма — это единственное доказательство, что у него был предлог — и достойный — для того, что он сделал… — она сделала деликатную паузу. Лицо Кворри помрачнело, и она физически почувствовала, как он содрогнулся, сжав кулаки.
— Вы что, предлагаете, чтобы… чтобы я… Я не могу совершить подобную вещь! Это бесчестно, невозможно! Он мой друг, черт возьми!— он отвернулся, сглотнул и разжал кулаки.
— Бога ради, да если он узнает, что я сделал что-то подобное, я… да он… — он остановился, очевидно, представив себе, какими могут быть последствия такого открытия. Кровь отхлынула от его щек, и отблеск бледно-синего света от витражного окна неожиданно сделал его похожим на труп.
— Я этого и не предлагала, сэр, — сказала Минни, так кротко, как только могла. — Вовсе нет! Естественно, такой благородный человек, как Вы, к тому же преданный друг, не может, не станет делать подобные вещи. — «А если сделаете, — подумала она, глядя на его лицо, — то он узнает в тот же миг, как взглянет Вам в лицо. Да Вы не смогли сочинить предлог, чтобы покинуть чайную вечеринку ребятишек, бедный дурачок».
— Но, — продолжила она, нарочито оглядываясь, чтобы он увидел, что они одни на балконе, кроме группки женщин, что стояли у перил с противоположной стороны и махали знакомым внизу. — Но, —повторила она тихо, — если бы письмо просто... анонимно доставили к…? — она остановилась приподняв бровь.
Он снова сглотнул, громко; и внимательно смотрел на нее долгую секунду.
— Военному секретарю, — сболтнул он, будто опасаясь, что передумает говорить, если затянет с ответом лишний миг.
— Понятно, — сказала она, внутренне расслабляясь. — Хорошо. Это действительно очень… гадко. Возможно, я смогу придумать другой путь поиска. Должно быть, есть какой-нибудь близкий друг покойной графини, о котором я пока не узнала, — она осторожно положила руку на его рукав.
— Оставьте это мне еще на пару дней, полковник. Уверенна, нам подвернется что-нибудь стоящее.
Сообщение отредактировалаsduu - Воскресенье, 17.02.2019, 19:29
Девочки, прошу прощения, я ошиблась - в книге 18 глав, а не 17. — Они ненавидят меня потому, что я лучше! — Нет, они ненавидят тебя потому, что ты ведешь себя будто ты лучше.
Поскольку я не слышал противного, то полагаю, что с тобой все хорошо. Я получил особый заказ через моего друга: английский коллекционер по имени мистер Блумер желает обсудить особое поручение. Его письмо с деталями запроса, списком источников, с которыми следует встретиться в ходе этого поручения, и заметка с должной оплатой будут отправлены отдельным письмом.
Твой любящий отец
Р. Ренни
«Мистер Блумер» выбрал для встречи резиденцию Его Королевского Высочества Принца Уэльского в Кью, 21 июня — день летнего солнцестояния. В дневнике Минни были наброски разных цветков и фруктов для этого посещения: Белый Дом (как обычно называли эту резиденцию) был окружен примечательными садами, и Принцесса Августа проводила частный прием (допуск только по приглашениям) для поддержки одного из ее любимых благотворительных начинаний.
Явиться на такой прием в одиночестве было несколько outré [неподобающе (фр.) — прим. пер.] для незамужней молодой дамы, подумала Минни, одеваясь к этому случаю, однако мистер Блумер предусмотрел для агента именно такой вариант, прислав только одно приглашение вместе с письмом. Разумеется, он, по-видимому, не отдавал себе отчета в том, что конкретно этим агентом будет молодая женщина.
Был прекрасный денек; Минни вышла из двуколки в конце длинной аллеи, что, проходя вдоль берега, вела к весьма большому дому, похожему, скорее, на дворец.
— Отсюда я пойду пешком, — сказала она сопровождавшему ее Рейфу О'Хиггинсу. — Вы можете наблюдать, как я войду в дом, если Вам это кажется столь необходимым, — поток разноцветных зонтиков, широкополых шляп и шляпок и колоколообразных шелковых юбок медленно покачивался — толпа проходила вдоль огромного бассейна в отдалении и отражалась в его водах, напоминая шествие рисованных цветков, что весьма подходило для приема в саду, мысленно отметила Минни и развеселилась.
— Что ж, тогда я подберу Вас вот здесь, — сказал Рейф, игнорируя ее колкость. Он указал на резную каменную лошадь, что стояла неподалеку. — Прямо здесь, — повторил он и взглянул на солнце. — Как раз миновало два пополудни... Вы справитесь со своими делами к четырем, как Вы думаете?
— Не имею ни малейшего понятия, — ответила она, привставая на цыпочки, чтобы заглянуть подальше в море зелени, окружавшей дом. Декоративные купола и что-то блестящее — то ли металл, то ли стекло — проглядывали за деревьями, и было слышно отголоски музыки. Она намеревалась исследовать все прелести королевской резиденции Их Высочеств и прилегающих садов, как только закончит дела с мистером Блумером.
Рейф закатил глаза, но по-доброму.
— Ладно тогда. Если Вас не будет здесь в четыре часа, я буду возвращаться каждый час, пока Вы не придете, — тут он наклонился к ней нос к носу, буравя своими ореховыми глазами ее. — А если Вас не будет здесь в семь часов — я войду и буду искать Вас там. Вам ясно, леди Беделия?
— Что за вздор, — ответила она добродушно. Она купила скромный зонтик из шелкового зеленого кружева и теперь кокетливо раскрыла его, поворачиваясь к Рейфу спиной. — Скоро увидимся.
— А «скоро» — это когда? — послышался сзади его голос.
— Когда я буду готова! — бросила она назад через плечо и пошла дальше прогулочным шагом, слегка покачивая бедрами.
Толпа бурлила в центральном холле, где принцесса Августа — так Минни определила миловидную увешанную драгоценностями женщину с большими голубыми глазами и зарождающимся вторым подбородком — приветствовала гостей, с помощью еще нескольких пышно одетых леди. Минни как бы между прочим смешалась с толпой, выскользнув из очереди к хозяевам — нет никакой нужды привлекать к себе внимание.
В задних комнатах дома стояли огромные столы с закусками, и она любезно приняла от слуги стакан шербета и пирожное, поглощая их понемногу по дороге в сады и пытаясь запомнить их оформление и расположение различных ориентиров. Встреча с мистером Блумером была назначена на три часа в «первой оранжерее». Одеться в зеленое.
Она и была зеленой с головы до пят: бледно-зеленое муслиновое платье с жакетом и верхней юбкой из французского узорчатого набивного ситца. И, конечно, зонтик, который она подняла снова, как только вышла из здания.
Выбрать зеленый цвет было со стороны мистера Блумера весьма остроумно, подумала она: выделяясь среди более распространенных розовых, голубых и белых платьев других дам, он, однако, не был столь необычным, чтобы привлекать внимание. Зеленый шел к лицу далеко не всем, да и зеленая ткань ужасно быстро выгорала: Месье Верне – художник и друг ее отца, увлекающийся китами — сказал ей однажды, что зеленый — ускользающий цвет. Эта мысль принесла ей наслаждение.
Возможно, именно поэтому деревья меняют окраску осенью? Зеленый как-то выскальзывает, оставляя их выгорать до мертвенно-коричневого. Но тогда к чему этот мимолетный всплеск красного и желтого?
Эти беспокойства были далеки окружавшим ее растениям; была середина лета, и все вокруг было столь зеленым, что, даже не прячась, остановись она в сердце этой распускающейся зелени, она стала бы почти незаметной.
Она нашла оранжереи без каких-либо сложностей. Всего их было пять, одна за другой; они блестели в лучах послеобеденного солнца, как бриллианты, каждая соединена с последующей коротким крытым переходом. Она пришла немного заранее, но это не имеет значения. Сложив зонтик, она присоединилась к тем, кто входил внутрь.
Внутри воздух был тяжелым и влажным, с приторным запахом дозревающих фруктов и пьянящим духом цветения. Она однажды была в королевских оранжереях в Версале, эти же были не столь впечатляющи, но намного более привлекательны. Апельсины, лимоны и лаймы, сливы, персики и абрикосы, груши… и все это покрывал пьянящий аромат цветущих цитрусов.
Она счастливо вздохнула и отправилась по посыпанным гравием проходящим вдоль рядов дорожкам, бормоча извинения или благодарности, случайно толкнув кого-то, но не встречаясь ни с кем глазами, и, оказавшись на мгновение в одиночестве за горшком с деревцами айвы, остановилась, чтобы вдохнуть аромат крепких желтых плодов размером с крокетные мячи, свисавших сверху.
Вспышка красного привлекла ее взгляд сквозь листву, и на какое-то мгновение она подумала, что это была птица, привлеченная удивительным изобилием редких фруктов. Затем она услышала мужские голоса, выделявшиеся среди гомона преимущественно женской массы гостей, и, мгновение спустя, красная птица вышла на широкую гравийную дорожку, куда сходились остальные дорожки. Солдат в парадной униформе: вспышка алого и золота, с блестящими черными сапогами до колен и саблей на поясе.
Он не был высоким, скорее худощавым, тонкокостное лицо виднелось в профиль — он повернулся, говоря что-то своему собеседнику. Зато держался он очень прямо: плечи расправлены, голова поднята; и было в нем что-то такое, что напомнило ей петуха — что-то неистовое, какая-то внутренняя гордость и полное неведение о ее величине. Готовность сразиться с любым ставшим на его пути, броситься очертя голову.
Эта мысль ее так позабавила, что она не сразу обратила внимание на его собеседника. Он не был одет как солдат, но также был определенно красив, в бархате цвета охры, с голубым атласным кушаком и большой медалью на груди — Орден Чего-То-Там, предположила она. Но все же он сильно напоминал лягушку, бледный, с широкими и несколько великоватыми, пристально глядящими глазами.
Вид этих двоих вместе — лягушки и петуха, вовлеченных в веселый разговор, заставил ее улыбнуться, спрятав улыбку за веером, и она не заметила подошедшего сзади джентльмена, пока тот не заговорил.
— Вам нравятся кактусы опунции… мадам?
— Возможно да, если я узнаю, что это, — ответила она, разворачиваясь, и увидела молодого джентльмена в камзоле сливового цвета, пристально смотрящего на нее. Он кашлянул и приподнял бровь.
— Эмм… Вообще-то я предпочитаю суккуленты, — выдала она заранее оговоренный ответ. Она тоже кашлянула, надеясь, что правильно вспомнила слово. — Особенно молочай.
Вопрос, что стоял в его глазах, исчез, зато появилось веселье. Он осмотрел ее с головы до ног так, что в других обстоятельствах это могло бы быть оскорбительно. Она вспыхнула, но выдержала его взгляд и приподняла брови.
— Мистер Блумер, я так понимаю?
— Если желаете, — ответил он, улыбаясь и предлагая ей руку. — Позвольте показать Вам молочай, мисс...?
На миг она запаниковала: кем она должна быть — или назваться — сейчас?
— Хоутон, — сказала она, взяв глумливое прозвище, данное ей Рейфом. — Леди Беделия Хоутон.
— Ну конечно, — сказал он как ни в чем не бывало. — Приятно познакомиться, леди Беделия.
Он слегка поклонился, она взяла предложенную руку, и вместе они проследовали вглубь.
Они прошли через джунгли филодендронов, но таких филодендронов, что никогда не украшали чего-то столь плебейского, как гостиная — их косматые листья высотой в пол-Минни каждый, среди них один с прожилками листов цвета зеленых чернил и листьями, напоминающими мокрый шелк.
— Они довольно ядовиты, филодендроны, — сказал мистер Блумер, кивнув. — Все они. Вы знали?
— Постараюсь это запомнить.
Затем пошли деревья: фикус, как сообщил ей мистер Блумер (возможно, он не случайно выбрал свой nom de guerre) [псевдоним (фр.); англ. bloom означает цветение — прим. пер.] с крученными стволами и толстой листвой и со сладким затхлым запахом; некоторые были яростно оплетены лозами, с которых отростки, сильно напоминавшие корни, свисали, цепляясь за тонкую кору.
И затем, конечно же, чертовы молочаи собственной персоной.
Она понятия не имела, что может существовать что-то подобное. Многие из них вообще не походили на растения, другие явно были самыми извращенными из всего царства растений: с торчащими толстыми голыми стеблями, покрытыми грубыми шипами, или те, что напоминали салат — но взлохмаченный белый салат с темно-красной каймой, из-за которой они выглядели, будто кто-то пытался вымакать ими кровь…
— Они, кстати, тоже довольно ядовиты, молочаи, в основном их сок. Не убьют Вас, но Вы точно не захотите, чтобы они попали Вам в глаз.
— Не сомневаюсь, — Минни покрепче сжала зонтик, готовая раскрыть его, если какое-то из растений захочет в нее плюнуть — некоторые из них выглядели так, будто это был предел их мечтаний.
— Вот этот называют «терновый венец» [Молочай Милиуса, также Молоча́й Ми́ля, Молоча́й прекра́сный – прим. пер.] — сказал мистер Блумер, кивая на особо гадкий куст с длинными черными шипами, торчащими во все стороны. — Похож., — тут он заметил выражение ее лица и улыбнулся, кивая головой в сторону следующей оранжереи. — Идемте, следующая коллекция Вам понравится больше.
— Ого,— тихо сказала она. Затем: — Ого! — намного громче. Следующая оранжерея была намного больше остальных, с высокой сводчатой крышей, через которую солнце заливало тысячу — как минимум — орхидей, свисающих со столов и деревьев каскадами белого, золотого, пурпурного, красного…
— О, Госпо… — она блаженно вдохнула, и мистер Блумер засмеялся.
Не одни они разделяли этот восторг — во всех оранжереях было много людей, слышались восклицания о чем-то колючем, гротескном, ядовитом, но Дом Орхидей был буквально забит гостями, и воздух полнился гулом изумления и восторга.
Минни пыталась вдохнуть в себя побольше, снова и снова. Ароматы в таком изобилии наполняли воздух, что у нее закружилась голова.
— Не думаю, что этот вы захотите понюхать, — мистер Блумер провел ее от очаровательного цветка к другому, выставив руку, как щит, закрываясь от орхидеи унылого зеленого цвета с толстыми лепестками. — Тухлое мясо.
Она осторожно попробовала вдохнуть и отшатнулась.
— И зачем, Бога ради, орхидее понадобилось вонять гнилым мясом?
Он несколько странно посмотрел на нее, но улыбнулся.
— Цветы приобретают цвет и запах, необходимый, чтобы привлечь насекомых, которые опыляют их. Наш друг Satyrium, — указал он на зеленый цветок, — зависит от милости падальных мух. Идемте, вот эта пахнет кокосом — Вы когда-нибудь слышали, как пахнет кокос?
Они задержались в оранжерее с орхидеями — впрочем, особого выбора у них не было, учитывая медленное движение толпы, и, несмотря на то, что Минни жаль было покидать экзотическое очарование орхидей, она почувствовала облегчение, когда, войдя в следующую оранжерею, обнаружила ее почти пустой. К тому же, здесь было прохладно, что создавало контраст с тропической жарой предыдущей, заполненной таким количеством тел; она глубоко вдохнула. Аромат здесь по контрасту казался тонким и скромным, растения были маленькими и пахли очень обычно, и неожиданно она поняла замысел мистера Блумера.
Дом Орхидей послужил своего рода ситом или барьером. Они стояли здесь только вдвоем и на открытом пространстве, так что легко могли увидеть, если кто-то зайдет, и успели бы сменить предмет разговора на нечто невинное.
— Значит, к делу? — сказала она, и мистер Блумер снова улыбнулся.
— Значит, к делу. Сначала Вы или я?
— Вы, — это был скорее обмен, чем продажа, но ее часть сделки была вполне определенной. Его же не была. — Расскажите мне, — концентрируясь на его лице — довольно узком, но не противном — она могла увидеть улыбку в изгибе его губ.
— Уверены, что сможете запомнить? — с сомнением спросил он.
— Конечно.
Вдохнув, он коротко кивнул и начал говорить. Она снова взяла его под локоть, и они стали прохаживаться проходами оранжереи, проходя пятна света и тени, пока он сообщал ей разные фрагменты информации. Она запоминала их и повторяла ему, время от времени прося уточнить или повторить что-нибудь.
Большинство этой информации относились к денежным и банковским делам, обмены, передвижения денег как между людьми, так и между странами. Чуть-чуть политических слухов, но не много.
Это ее удивило — информация, которую запрашивал он, касалась именно политики и была весьма специфичной. Мистер Блумер выслеживал якобитов. Особенно в Англии и в Париже.
«Не знаю, почему, — писал ее отец на полях его списка, — но Чарльз Стюарт и правда прибыл в Париж, хотя это не общеизвестный факт, и, кроме того, всем понятно, что никуда отсюда он не отправится — парень идиот. Впрочем, отказываясь продавать людям то, что они хотят, денег не заработаешь».
Когда мистер Блумер закончил, она почувствовала облегчение. Дело не было ни слишком длинное, ни слишком запутанное, и она была уверенна, что запомнила все имена, и необходимые цифры безопасно сохранены в памяти.
— Хорошо, — сказала она и достала свой пакет — запечатанный — из потайного внутреннего кармана жакета. Вручила ему, не забыв прямо встретить его взгляд. Сердце ее билось быстро, и руки слегка повлажнели, но он, кажется, не заметил.
Не то чтобы она поступала действительно нечестно — она не пыталась надуть мистера Блумера. Не совсем так. Все в ее пакете было так, как отец ей указал… кроме того, что, переписывая список начисто, она опустила имя Джеймса Фрейзера и те делали информации, что касались его передвижений и встреч с Карлом Стюартом и его соратниками. Она чувствовала некую связь с мистером Фрейзером, почему-то хотела его оградить.
Мистер Блумер не был дураком: он вскрыл пакет и перечитал его дважды. Затем свернул его и улыбнулся.
— Спасибо, дорогая. Рад был…
Он вдруг отшатнулся немного назад. Обернувшись посмотреть, что так всполошило его, она увидела солдата — того самого петуха — входящего через переход, что вел в Дом Орхидей. Он был один, и его красный с золотом мундир вспыхнул подобно тропическому попугаю, когда он шагнул на освещённое солнцем пятно.
— Кто-то знакомый? — тихо спросила она. «Причем кто-то, с кем Вы не хотели бы встретиться, осмелюсь сказать».
— Да, — ответил мистер Блумер и отступил в тень древовидного папоротника. — Не окажете ли мне услугу, моя дорогая? Отвлеките Его Светлость разговором на пару минут, пока я удалюсь.
Он кивнув ободряюще на вошедшего солдата и, когда она робко шагнула в его сторону, послал ей воздушный поцелуй и отошел за папоротник.
У нее не было времени, чтобы придумать, что сказать.
— Добрый день, — выдала она, улыбаясь и кланяясь офицеру. — Здесь так приятно, не правда ли, после той давки?
— Давки? — переспросил он, сбитый с толку, затем взгляд его прояснился, впервые сфокусировавшись на ней, и она поняла, что до того, как она заговорила, он вообще ее не замечал.
— В Доме Орхидей, — она кивнула в сторону перехода, из которого он только что появился. — Я подумала, что Вы так же, как и я, пришли сюда, чтобы спастись из турецкой бани.
Он действительно вспотел в своем тяжелом мундире, — капли пота скатывались по его вискам. Он носил собственные волосы — темные, заметила она, несмотря на прилипшие к ним остатки рисовой пудры.
— К Вашим услугам, мадам. Прошу прощения, я был… — выровнявшись, он махнул на окружавшие их растения. — Здесь прохладнее, не так ли?
Мистер Блумер все еще виднелся у двери в оранжерею с орхидеями. К ее удивлению, он остановился, и с неприятным чувством она поняла, что он прислушивается к их разговору, хотя тот был совсем скучным. Она посмотрела с прищуром на него — он заметил это, и один уголок его рта приподнялся.
Придвинувшись к солдату, она коснулась его руки. Он слегка напрягся, но на лице не отразилось и тени отвращения, наоборот — это обнадеживало — и она сказала непринужденно:
— Вы знаете какие-нибудь из растений здесь? Боюсь, что кроме орхидей и роз, я не знаю ничего.
— Да, знаю… некоторые из них, — какую-то секунду он сомневался, затем сказал: — Вообще-то я пришел сюда увидеть цветок, который Его Высочество мне только что порекомендовал.
— Правда? — она была впечатлена. И быстро пересмотрела свои впечатления о лягушке в коричневом камзоле, чувствуя легкое головокружение от мысли, что она стояла так близко от Принца Уэльского. — Э-э… и что это за цветок, скажите — если Вы не против, разумеется?
— Вовсе нет. Позвольте показать его Вам. Если найду, — совершенно неожиданно он улыбнулся, снова поклонился и предложил ей руку; с легким трепетом она взяла предложенную руку и повернулась спиной к стоящему в отдалении мистеру Блумеру.
«Отвлеките Его Светлость...» Именно так он и сказал: «Его Светлость». Прошло много времени с тех пор, как она жила в Лондоне, и ей редко случалось использовать английские титулы, но она была почти уверенна, что «Ваша Светлость» обращаются только к герцогу.
Быстро украдкой взглянула на него: он не был высоким, но все же был на добрых шесть дюймов выше ее. И ведь молодой… Она как-то всегда думала о герцогах (когда она вообще о них думала) как о скрюченный стариках с морщинами и с брюшком. Этому было никак не больше двадцати пяти. Он был стройным, но все же от него исходила это свирепость петуха, и у него было приятное лицо, хотя под глазами залегли тени, щеки были впалыми, и на них появились морщины, из-за чего он выглядел старше, чем, как она полагала, был на самом деле.
Неожиданно она почувствовала сострадание к нему, и ее ладонь слегка сжалась на его руке против ее воли. Он, удивившись, оглянулся, и она забрала руку, засунула ее в карман и, достав носовой платочек, прижала его к губам, притворившись, что закашлялась.
— Вы в порядке, мадам? — обеспокоенно спросил он. — Возможно, мне следует принести Вам… — он оглянулся на дверь, что вела обратно к оранжереям, затем развернулся назад, с учтивым и бесстрастным выражением. — Боюсь, что если я пойду принести Вам льда, Вы умрете задолго до того, как я вернусь. Возможно, мне следует постучать Вам по спине?
— Не следует, — сумела она выдавить, еще пару раз слегка кашлянула с достоинством леди, промокнула губы платком, затем убрала его. — Все же я благодарю Вас.
— Не стóит, — он поклонился, но не стал снова предлагать ей руку, вместо этого кивком головы предложив проследовать за ним к столу, заполненном разнообразными фарфоровыми горшками прекрасной работы. Просто чудесны, подумала она, рассматривая множество голубого, белого и позолоченного фарфора. Любой из этих изысканно разрисованных горшков стóит целое состояние, и вот они стоят тут, наполненные землей, для представления совсем невзрачных цветков.
— Эти? — спросила она, поворачиваясь, чтобы взглянуть на Его Светлость — стóит ли ей спросить его имя? Или представиться самой?
— Да, — ответил он, хотя в голосе прозвучало сомнение, и, оглянувшись, она увидела, что он на какое-то мгновение сжал кулаки, перед тем как подойти к краю стола. — Они были привезены из Китая, очень… очень редкие цветы.
Она взглянула на него, удивившись, что его голос дрогнул.
— И что это за цветы, Вы знаете?
— У них есть китайское имя… но я не вспомню его. Но я знал одного ботаника из Швейцарии… и он называл их хризантемами. Χρυσός — это золото, и ἄνθ, ἄνθεμον. Это значит… цветок.
Она увидела, как поверх кожаного воротника горло его дрогнуло, когда он сглотнул, и с тревогой заметила, что он сильно побледнел.
— Сэр? — сказала она, робко протягивая к нему руку. — С Вами все… Вы в порядке?
— Да, конечно, — однако дыхание его ускорилось, и пот стекал по шее. — Со мной все… все будет хо… — он неожиданно остановился, ловя ртом воздух и тяжело оперся о стол. Горшки слегка содрогались, и парочка их, касаясь друг друга, стали дребезжать — высокий мерзкий звук, от которого у нее заныли зубы и дрожь прошла по коже.
— Возможно, Вам лучше присесть, — сказала она, взяв его под локоть и пытаясь отвести назад на пару шагов, на случай, если он упадет вперед лицом в сотни фунтов (стерлингов) бесценного фарфора и редких цветов. Он споткнулся и упал на колени на гравий дорожки, отяготив своим весом ее руки. Она дико оглянулась, ища помощи, но они были только вдвоем в этой оранжерее. Мистер Блумер исчез.
— Мне… — он захлебнулся, закашлялся, закашлялся сильнее, хватил воздух. Его губы слегка посинели, и это ее напугало. Хотя глаза его были открыты, но, как ей показалось, он не видел ее, отпустил ее руку и стал вслепую шарить под подолом его сюртука. — Надо…
— Что? Оно в Вашем кармане? — она схватила его руку и отбросила прочь, сжала фалды сюртука и почувствовала там что-то твердое. В его подоле был маленький кармашек; на мгновение она подумала, что не так представляла себе первый раз, когда она коснется мужской задницы, но все же нащупала путь к карману и достала голубую эмалированную табакерку.
— Вы это хотели? — с сомнением спросила она, протягивая табакерку. Нюхательный табак, вероятно, был последним, от чего она ожидала бы помощи для человека в таком состоянии; конечно же, он…
Трясущимися руками он забрал у нее табакерку и попытался открыть ее. Она забрала ее назад и открыла для него, только для того, чтобы обнаружить там флакон. Не представляя, что делать дальше — она снова глянула в сторону входа, но никто там не появился — она взяла флакон, вытащила пробку и, вдохнув, отпрянула, когда оттуда ударил резкий запах аммиака.
Она поднесла флакон к его носу, он, вдохнул, чихнул — на всю ее ладошку, затем схватил ее руку и притянул флакон ближе, еще один раз героически вдохнул и упустил флакон.
Тяжело осел на гравий, и, сгорбившись, чихал, и фыркал, и глотал воздух, пока она тихонько вытирала руку о юбку.
— Сэр… я пойду и приведу кого-нибудь на помощь, — сказала она и попыталась развернутся, но его рука подалась вперед и схватила ткань ее юбки. Он покачал головой, молча, но пару секунд спустя ему хватило воздуха сказать:
— Нет, теп… ерь со мной… все будет… хорошо.
Она очень сомневалась в этом. Но все же меньше всего она хотела привлекать внимание, а он действительно выглядел если не лучше, то в меньшей опасности умереть прямо на месте.
Неуверенно кивнула, но потом подумала, что он ее не видит, и, беспомощно оглянувшись, осторожно присела рядом на ободок высокой клумбы, заполненной чем-то вроде игольниц разного размера: некоторые ей было бы удобно обхватить рукой (если бы они не были покрыты таким количеством шипов), другие были больше ее головы. Корсет был затянут очень туго, и она постаралась успокоить дыхание.
Когда паника прошла, она начала осознавать, что из оранжереи с орхидеями доносится отдаленный гомон, и что он стал заметно громче, и тон его поднялся.
— Фред… рик, — выдавила сгорбленная фигура у ее ног.
— Что? — она наклонилась взглянуть на нее. Цвет его лица все еще был очень плох, и он дышал тяжело, но все же дышал.
— Принц… — он махнул рукой в сторону отдаленного шума.
— А, — она подумала, он имеет ввиду, что Принц Уэльский пришел посмотреть орхидеи, и это вызвало волну возбуждения у дверей. В этом случае, подумала она, их, вероятно, не побеспокоят какое-то время: никто не посмеет пренебречь Его Королевским Высочеством ради того, чтобы взглянуть на «игольницу» и китайское… нечто.
Его Светлость закрыл глаза и, очевидно, сконцентрировался на дыхании, и это хорошо, подумала она. Желая чем-то заняться, вместо того, чтобы продолжать смотреть на бедолагу, она встала и пошла к фарфоровым горшкам.
Изначально ее внимание было обращено на фарфор, но теперь она рассмотрела содержимое горшков. Хризантемы, так он сказал. Большинство из них были небольшими, шарообразными цветками кремового или золотистого цвета с темно-зеленой листвой на длинных стеблях, и росли пучками. Один был интересного цвета ржавчины, а другой был щедро усыпан небольшими розово-фиолетовыми цветками. Затем она увидела один побольше — снежно белый — и вдруг поняла, что же она рассматривает.
— Ох! — сказала она довольно громко. Затем, виновато оглянувшись через плечо, протянула руку и нежно коснулась цветка. Вот они — изогнутые симметричные лепестки, плотно прилегающие друг ко другу, но воздушные, будто цветок парит над своими листьями. Так близко они источали заметный аромат. Нисколько не похожий на сладострастный, свежий аромат орхидей, эти цветы источали деликатное, горьковатое благоухание — но все же благоухание.
— Ох, — снова сказала она, но уже тише, и снова вдохнула. Аромат был чист и свеж и заставил ее подумать о холодном ветре, чистом небе и высоких горах.
— Чху, — сказал мужчина, сидящий на гравии позади нее.
— Цветы. Они называются «чу». По-китайски. Прошу прощения.
Это заставило ее обернуться. Он встал на одно колено и слегка пошатывался, явно собирая силы, чтобы встать. Она наклонилась и взяла его за руку так крепко, как только смогла. Его пальцы были холодными, но хватка была крепкой. Явно удивившись, он, однако, кивнул и, резко вдохнув, поднялся на ноги, после чего отпустил ее руку.
— Прошу прощения, — снова сказал он и на какой-то дюйм склонил голову. Если бы он склонил ее больше, то запросто мог бы снова упасть, подумала она с тревогой и напряглась, чтобы ловить его, если потребуется. — За причиненные Вам неудобства.
— Не стоит, — вежливо ответила она. Его глаза были немного расфокусированы, и она слышала, как дыхание клокочет в его груди. — Эм… какого черта с Вами случилась? Если Вы не против ответить.
Он покачал головой, затем резко остановился, закрыв глаза.
— Я… ничего. Не следовало мне приходить сюда. Знал, что не следует.
— Я думаю, Вы сейчас снова упадете, — сказала она и, снова взяв его за руку, отвела к высокой клумбе, где заставила сесть его и села рядом сама.
— Вам следовало остаться дома, — с осуждением сказала она. — Если знали, что больны.
— Я не болен, — дрожащей рукой он провел по лицу, затем небрежно вытер ее о полу мундира. — Я… Я просто…
Она вздохнула и глянула на проход, затем оглянулась назад. Не было другого выхода отсюда, а в Доме Орхидей все не затихал гул голосов
— Вы просто что? Я не собираюсь вытягивать из Вас по слову. Скажите, что с Вами, или я пойду и приведу на помощь Его Высочество.
Он с изумлением взглянул на нее, затем рассмеялся. И закашлялся. Остановился, прижав кулак ко рту, слегка задыхаясь, пытаясь набрать больше воздуха.
— Если вам нужно знать… — сказал он и хватил воздух, — мой отец застрелился в оранжерее в нашем доме. Три года… сегодня. Я… видел его. Его тело. Все эти окна, эти растения, с… свет… — он взглянул вверх на нависающие деревья, и, заслепленный солнцем, на миг закрыл глаза. — Это… растравило меня. Я бы не стал приходить… — он остановился и откашлялся. — Прошу меня извинить, я бы не стал приходить, но для меня было очень важно встретиться с ним. — Его глаза покраснели и слезились, но он прямо посмотрел ей в глаза. Его были голубыми. Светло-голубыми.
— На тот маловероятный случай, что Вы еще не слышали эту историю: моего отца подозревали в измене; он застрелился ночью накануне дня, когда его должны были арестовать.
— Это правда ужасно, — сказала Минни. Ужасно по нескольким причинам, и не последняя из них та, что, как она поняла, это должен был быть герцог Пардлоу, тот самый, которого ее отец рассматривал как потенциальный… источник. Она намеренно избегала слова «жертва».
— Да. Он, конечно, не был предателем, но тем не менее. Семья, естественно, была обесчещена. Его полк, который он создал, он лично выстроил, был распущен. Я собираюсь заново его собрать, — он сказал это просто и прямолинейно, затем снова остановился и вытер лицо рукой.
— У Вас нет носового платка? Вот, возьмите мой, — она изогнулась на грубом камне клумбы, засунув руку в карман.
— Благодарю, — теперь он вытер лицо более тщательно, кашлянул и покачал головой. — Мне нужна поддержка в этой попытке, покровитель в высоких кругах, и друг сумел представить мое дело Его Высочеству, который был столь любезен и выслушал меня. Думаю, он поможет, — добавил он, задумчиво. Затем взглянул на нее и грустно улыбнулся. — Не очень бы помогло делу, найди он меня на полу извивающимся, как червяк, сразу после разговора с ним, не правда ли?
— Да, я понимаю, — на минуту она задумалась, затем решилась и осторожно спросила:
— Нюхательные соли… — она указала на флакон, что упал на пол в нескольких футах [фут ≈ 30,48см — прим. пер.] от них. — Вы часто теряете сознание? Или возможно, Вы… предполагали, что сегодня они вам понадобятся?
Он сильно сжал губы, но все же ответил.
— Не часто, — сказал он, поднимаясь на ноги. — Теперь со мною все в порядке. Простите, что прервал Ваш день. Не хотите ли… — он засомневался, глядя на Дом Орхидей. — Не хотите ли, чтобы я представил Вас Его Высочеству? Или принцессе Августе, если желаете — я знаком с ней.
— О, нет, что Вы, все в порядке, — поспешно сказала Минни, также вставая. Даже не беря в расчет ее личные предпочтения, в которые не входило попасть под внимание венценосных особ, она прекрасно видела, что менее всего на свете он хотел выходить на люди растрепанным, дрожащим и со свистом в дыхании. Тем не менее, он прямо на глазах брал себя в руки, твердо выровнявшись. Он снова кашлянул и упрямо покачал головой, пытаясь преодолеть это.
— Ваш друг, — сказал он, решительно меняя тему разговора, — Вы с ним хорошо знакомы?
— Мой др… а, джентльмен, с которым я разговаривала ранее? — очевидно, мистер Блумер ретировался недостаточно быстро. — Он не друг. Я встретила его возле молочая, — она махнула небрежно рукой, как будто они с молочаем были закадычными друзьями, — и он начал рассказывать мне о растениях, так что мы прошлись вместе. Но я даже имени его не знаю.
Это заставило его резко взглянуть на нее, но, в конце концов, это была правда, и ее невинный вид был, видимо, убедительным.
— Понимаю, — сказал он, и стало понятно, что он понял гораздо больше, чем сама Минни. На мгновение он задумался, затем принял решение.
— А я его знаю, — осторожно сказал он и потер рукой под носом. — И хотя я не осмеливаюсь советовать Вам, как выбирать друзей, все же, не думаю, что с ним стоит водить компанию. Если Вы снова встретитесь, я имею ввиду, — он остановился, задумавшись, но, кажется, это было все, что он хотел сообщить ей о мистере Блумере. Минни хотелось бы знать его настоящее имя, но не считала, что прямой вопрос будет уместен.
Ненадолго наступила неловкая тишина, пока они смотрели друг на друга, полу-улыбаясь и пытаясь придумать, что еще сказать.
— Я... — начала Минни.
— Вы… — начал он.
Улыбки стали искреннее.
— Да? — спросила она.
— Я собирался сказать, что принц, вероятно, уже оставил орхидеи заниматься своими делами. Вам следует уйти, пока кто-нибудь не зашел сюда. Вам не пойдет на пользу, если Вас увидят со мною наедине.
— Не пойдет на пользу?
— Да, — мягко сказал он, с сожалением, но все же твердо. — Если Вы сколь-нибудь хотите быть принятой в обществе. То, что я говорил о моей семье — правда. Я собираюсь изменить это, но пока… — он протянул руки, взял ее ладошки в свои и притянул ее ближе, развернул ее и развернулся сам в сторону прохода в оранжерею орхидей. Он был прав: разговор там снизился до слегка угрожающего жужжания пчел.
— Спасибо Вам, — еще мягче сказал он. — Вы очень добры.
На его щеке было пятно рисовой пудры, она привстала на носочки и вытерла его; и показала палец с белым пятнышком.
Он улыбнулся, снова взял ее руку и, к ее удивлению, поцеловал этот палец.
— Уходите, — очень тихо сказал он и отпустил ее руку. Она глубоко вдохнула и сделала реверанс.
— Я… хорошо… я очень рада познакомиться с Вами, Ваша Светлость.
По его лицу будто прошла молния, что сильно ее поразило. Всего на мгновение, затем он переборол это, чем бы это «это» ни было, и снова стал одним из вежливых офицеров короля. Но в то мгновение он был настоящим петухом, разгневанным петухом, готовым броситься на врага.
— Не называйте меня так. Прошу Вас, — добавил он и официально поклонился. — Я не принял титул моего отца.
— Я… да, я понимаю, — сказала она, все еще потрясенная.
— Сомневаюсь в этом, — тихо сказал он. — Прощайте.
Он отвернулся от нее, прошел несколько шагов в сторону китайских горшков и их таинственных цветков и остановился там, глядя вниз.
Минни подобрала свой упавший зонтик и убежала.
— Они ненавидят меня потому, что я лучше! — Нет, они ненавидят тебя потому, что ты ведешь себя будто ты лучше.
Сообщение отредактировалаsduu - Воскресенье, 17.02.2019, 19:59
Оutlander является собственностью телеканала Starz и Sony Entertainment Television. Все текстовые, графические и мультимедийные материалы,
размещённые на сайте, принадлежат их авторам и демонстрируются исключительно в ознакомительных целях.
Оригинальные материалы являются собственностью сайта, любое их использование за пределами сайта только с разрешения администрации.
Дизайн разработан Стефани, Darcy, Совёнок.
Запрещено копирование элементов дизайна!