"Иди скажи пчёлам, что меня больше нет" ("Go tell the bees that I am gone")
Пролог
Ты знаешь: грядёт нечто. Произойдёт нечто предопределённое, ужасное и катастрофическое. Ты предвидишь, что будет, и гонишь мрачные образы прочь. Но они медленно, неумолимо возвращаются, вновь и вновь будоражат твой разум. Ты пытаешься подготовиться. Или думаешь, что готовишься, хотя в душе знаешь правду: ничто не поможет тебе уклониться, приспособиться или смягчить удар. Надвигается неизбежное, и ты перед ним беззащитен. Ты обо всём этом знаешь. Но почему-то всегда надеешься, что это случится не сегодня.
(с) Перевод Елены Буртан, Елены Карпухиной, Натальи Ромодиной, Юлии Коровиной
Спасибо переводчикам группы ЧУЖЕСТРАНКА книги Перевод: Юлия Коровина, Елена Карпухина, Елена Буртан, Наталья Ромодина, Екатерина Пискарёва, Ксения Спиридонова, Анастасия Сикунда, Юлия Селина, Наталья Шлензина, Елена Фадеева, Валентина Момот. Редакторы и корректоры: Юлия Коровина, Елена Карпухина, Елена Буртан, Наталья Ромодина. Художник-иллюстратор: Евгения Лебедева. Книгу можно скачать здесь в трех форматах
– Теперь рассказывай. – Он сел рядом и выжидающе посмотрел на меня. – Послушай, со мной всё хорошо. Физически я и правда чувствовала себя неплохо, хотя внутри меня по-прежнему трясло. – Так я тебе и поверил, – грубовато сказал муж, но дальше тему развивать не стал. Джейми придвинулся ко мне поближе, упёрся локтями в колени: внешне спокойный, но готовый к любому повороту событий. – Je suis prest [Я готов (фр.) – прим. перев.], – я попыталась улыбнуться, хотя лицо моё покрывала холодная испарина. – Думаю, вряд ли у тебя в спорране найдётся соль? – Разумеется, найдётся. – Он удивился, но тотчас достал свёрнутый из бумаги кулёчек. – Тебя послушать, так, выходит, и хорошо, что ты бледная как поганка. – Не исключено. – Я макнула пальцем в соль и положила несколько крупинок на язык. К моему удивлению, это помогло: противный вкус во рту исчез. Я осторожно сделала глоток виски и почувствовал себя значительно лучше. – Понятия не имею, почему я спросила про соль, – сказала я, возвращая ему кулёчек. – Считается, что это верное средство от призраков, да? Джейми взглянул на меня, и его губ коснулась еле заметная улыбка. – Так и есть, – сказал он. – И какой же призрак не даёт тебе покоя, Сассенах? Я могла бы с лёгкостью отмахнуться от вопроса, просто его проигнорировать. Но совершенно неожиданно поняла, что больше не могу и не хочу молчать. – Почему эта собака не выводит тебя из равновесия? – напрямик спросила я. На миг лицо Джейми стало непроницаемым, он отвёл взгляд в сторону, раздумывая над ответом. Потом пару раз моргнул, вздохнул и повернулся ко мне с видом человека, отважившегося на неприятный, но необходимый шаг. – Мне было не по себе, – признался он. – Когда той ночью я услышал вой, то подумал... Ну, наверное, ты догадываешься, о чём я подумал. – Что... возможно, она пришла не одна, а вместе с хозяином? Что... может быть, именно он пустил её по твоему следу? Я практически шептала, но Джейми услышал меня и нехотя кивнул. – Да, – так же негромко сказал он, и я увидела, как он сглотнул и его горло дёрнулось. – Я подумал, что мог привести кое-кого прямиком в дом... Я тоже сглотнула. Но я должна была сказать то, что думала. – Ты и привёл. Джейми встретился со мной взглядом, и его синие глаза потемнели – в тени каштанов они казались пронизывающе-чёрными. Он стиснул губы и молчал не меньше минуты. – Собака пришла одна, – вымолвил он наконец. – Она пришла ко мне в поисках крова, еды... Кроме того, дети как-то сразу к ней привязались, да и она к ним... – Джейми отвёл взгляд, будто смутился. – Я и подумал: а вдруг она послана мне? В знак того, что я прощён? И, может быть, если я возьму её, то... – Он неловко махнул искалеченной рукой. – То и делу конец? Заживёшь как ни в чём не бывало? Джейми глубоко вздохнул, на мгновение сжал кулаки, но тотчас их расслабил. – Нет. Что сделано то сделано, и прощение ничего не меняет. Тебе это известно не хуже, чем мне. – Он повернул голову и с любопытством на меня посмотрел. – Я же не ошибаюсь? Мы сидели рядом, в нескольких дюймах друг от друга, но между нашими сердцами пролегла пропасть шириной в мили. Джейми долго молчал. А у меня в ушах отдавался каждый удар сердца… – Послушай, – наконец сказал он. – Я слушаю. Муж искоса взглянул на меня, и тень улыбки тронула его губы. Он протянул мне широкую, перепачканную смолой ладонь. – Давай выкладывай, а я подержу твои руки в своих. – Зачем? – спросила я, но без колебаний вложила свои руки в его и почувствовала, как он крепко их стиснул. Пальцы его были ледяными, и я увидела, как на голом предплечье (он закатал рукава, когда помогал Фанни управиться с ружьём) от холода вздыбились волосинки. – Твоя боль рвёт мне сердце, – тихо произнёс он. –Ты же знаешь. – Да, – так же тихо ответила я. – И ты знаешь, что мне тоже больно, когда больно тебе. Но... – Я опять сглотнула и прикусила губу. – Это... кажется... – Клэр, – глядя на меня в упор, перебил Джейми. – Тебе легче оттого, что он мёртв? – Пожалуй... да, – безрадостно сказала я. – И меня тяготит такое чувство, оно какое-то неправильное. То есть, я хочу сказать... – Я изо всех сил пыталась найти подходящие слова, чтобы ясно выразить накопившееся на душе. – С одной стороны, то, что он со мной сделал, не смертельно. Да, омерзительно, но о физических страданиях речь не идёт: он не пытался причинить боль или убить меня. Он просто... – Хочешь сказать, что, встреть ты Харли Бобла в фактории у Бёрдсли, – снова перебил меня Джейми, – то не стала бы возражать, если бы я хладнокровно его убил? – в голосе мужа звучала неприкрытая ирония. – Попадись он мне на глаза, я бы сама, не раздумывая, его пристрелила. – Я глубоко, шумно выдохнула. – Но это совсем другое дело. Есть что-то такое... что тот человек... Кстати, ты знаешь его имя? – Да, а тебе знать незачем. Так что не спрашивай, – сухо сказал он. Я окинула мужа прищуренным взглядом – в ответ он тоже сощурил глаза – и выдернула руку из его ладони. – Совсем другое дело, – упрямо повторила я. – Если бы я сама застрелила Бобла, тогда бы тебе не пришлось этого делать. И я бы не изводилась от чувства, что ты… взял грех на душу и будешь этим мучиться. На мгновение его лицо утратило всякое выражение, затем взгляд снова стал жёстким. – Ты думаешь, я буду мучиться оттого, что убил насильника? Я снова взяла его за руку. – Я прекрасно знаю, что это так, – негромко сказала я и, опустив взгляд на крепкую, покрытую шрамами руку, которую держала в своей, добавила. – Твоя боль рвёт мне сердце, Джейми. Он накрыл своими пальцами мои и стиснул их. И долго сидел, склонив голову. Затем поднял мою руку и нежно её поцеловал. – Не переживай, mo chridhe [моё сердце (гэльск.) – прим. перев.], – сказал он. – Dinna fash [Не беспокойся (шотл.) – прим. перев.]. Тут есть кое-что ещё. Не имеющее к тебе никакого отношения. – Ты о чём? – удивилась я. Джейми легонько сжал мою руку, отпустил её, и, чуть отстранившись, посмотрел на меня. – Я не мог оставить его в живых, – просто сказал он. – И неважно, принуждал он тебя или нет. Ты была там, когда Йен спросил, что с ними делать. Я тогда ответил: «Убейте их всех». Ты ведь слышала мой приказ? – Да. У меня внезапно перехватило горло, грудь будто сдавило железным обручем, во рту появился привкус свернувшейся крови, и от страха, что я вот-вот задохнусь, потемнело в голове. Воспоминания о той ночи холодным туманом просочились в моё тело. – Мною могла тогда руководить ярость… Тогда я действительно был в бешеной ярости, – но я бы сделал то же самое и на холодную голову. – Джейми коснулся моего лица, убирая выбившийся локон. – Разве ты не понимаешь? Те люди были бандитами, если не хуже. Позволить хоть одному из них выжить – всё равно что оставить корень ядовитого растения в земле: оно снова прорастёт. Джейми умел находить выразительные образы. Но столь же яркой картинкой всплыло и воспоминание о том, как спустя долгое время после происшествия я встретила того большого увальня, бесцельно слонявшегося между убогими свинарниками в торговых рядах Бёрдсли. Он мало чем походил на того человека, который вышел из темноты и навалился на меня всей тяжестью своего тела… – Но он казался таким... безвредным, совсем никудышным… – Я беспомощно развела руками. – Трудно представить, что такой человек... соберёт банду. Внезапно, не в силах больше сидеть, Джейми вскочил на ноги и беспокойно зашагал передо мной взад-вперёд. – Неужели ты не понимаешь, Сассенах? Даже если сам он и был безвредным болваном, он не жил отшельником и не сидел на одном месте. Ты же видела, как он общался с людьми? Там, у Бёрдсли? – Да-а, – медленно сказала я, – но... Джейми остановился и с высоты своего роста свирепо на меня взглянул. – А что если однажды он бы начал болтать о том, как ездил с Ходжепайлом и Браунами? Или о том, чем они занимались? Что если бы как-нибудь он напился да и начал бы хвастать, как... – Джейми замолчал и сделал глубокий вдох. – О том, что он с тобой сделал... Я сидела ни жива ни мертва, и чувствовала себя так, будто проглотила что-то холодное, склизкое, ещё подрагивающее. Джейми, сжав губы, не отрывал от меня взгляда. – Прости, Сассенах, – тихо произнёс он. – Но я говорю как есть. Я должен был положить этому конец. Ради тебя. Ради себя. Но больше всего потому... Потому что, если бы стало известно, что тогда произошло... – Об этом было известно всей округе, – произнесла я помертвевшими губами. – Да и сейчас знают все. Никто из тех, кто спас меня той ночью... Никто даже не сомневался в том, что меня изнасиловали. И неважно, знали ли они, кто был насильником… насильниками. А если знали они, то знали и их жёны. Никто никогда не сказал мне об этом и слова, и никогда не скажет. Но люди всё знают, и невозможно заставить их забыть. – А если бы люди знали, что такое произошло, – спокойно повторил Джейми, – и что хоть один из тех, кто принимал в этом участие, избежал наказания... Тогда любой, кто живёт под моей защитой, почувствовал бы себя брошенным на произвол судьбы. И был бы совершенно прав. Джейми шумно выдохнул через нос и отвернулся. – Помнишь того человека... Того, кто называл себя Вендиго? – Господи... По плечам и рукам сыпануло мурашками. Я совсем забыла. Нет, не о путешественнике во времени по имени Вендиго Доннер, а о том, что связывало его с тем человеком, о котором мы говорили. Доннер тоже входил в банду Ходжепайла. Ему удалось скрыться в темноте, когда Джейми со своими людьми спасли меня. Вендиго знал, что у нас есть драгоценные камни, и надеялся их заполучить. Несколько месяцев спустя он вместе с сообщниками вернулся в Ридж. Он пришёл грабить и убивать. Именно его нападение послужило – пусть и косвенно – причиной огромного пожара, в котором сгорел дотла стоявший на поляне Большой Дом. И пепел Доннера, смешавшись с руинами нашей мирной жизни, до сих пор оставался на пепелище. Джейми был прав. Доннер сбежал и потом вернулся, чтобы нас убить. Оставить на свободе изнасиловавшего меня хмыря означало бы, что он может сделать это снова. При этой мысли меня затошнило. Мне почти удалось выкинуть из головы большую часть того, что тогда произошло: врачуя телесные раны, я решительно подавляла любое воспоминание, заставляя себя похоронить прошлое. Но случившееся не исчезло – оно так и осталось внутри меня, будто дьявольская призма, которая при каждом повороте высвечивала события тех дней в новом суровом ракурсе. Теперь я поняла, что Джейми всегда видел то, чего я видеть не могла или не хотела. А сейчас я будто прозрела и осознала произошедшее. Я напряглась всем телом и заставила себя спокойно спросить: – А что если ещё кто-то из них остался в живых? Джейми покачал головой, не отрицая, но допуская такую возможность. – Это не имеет значения, Сассенах. Если и были другие, кому удалось скрыться... большинству из них хватило бы ума удариться в бега и затаиться. Но и это неважно: в любой момент может появиться другая банда. Порядок вещей не изменить, так ведь? – Ты так считаешь? Я подумала, что он прав… Сто раз прав, если рассуждать о войнах, правительствах, и человеческой глупости в целом. Я просто не хотела верить, что эта горькая правда относится и к тому месту, где мы живём. Ведь это наш дом. Джейми кивнул, он не отводил от меня сочувственного взгляда. – Помнишь Стражу? В Шотландии? – Да. Речь шла о патрулях Стражи, которых в Хайленде было много. Организованные банды, вымогавшие деньги за предоставленную защиту. Впрочем, иногда они действительно эту защиту обеспечивали. Но если не получали свои деньги – «чёрную ренту», – то могли сжечь дом или урожай. Или сделать кое-что похуже. Я вспомнила хижину, которую обнаружили Джейми и Роджер: обгоревший остов, хозяева повешены на дереве перед домом, а на пожарище – маленькая девочка. Она так сильно обгорела, что шансов выжить у неё совсем не оставалось. Мы так и не узнали, чьих рук это дело. Джейми с лёгкостью читал мои мысли: они отражались на моём лице. «Будто на неоновой вывеске, – рассердилась я. – Ничего от него не скрыть!» Очевидно, свою последнюю мысль я тоже скрыть не сумела, потому что муж посмотрел на меня и улыбнулся. – Законы сейчас не действуют, Сассенах, – сказал он. – Так всегда бывает, когда нет официальных властей. В этом заявлении не было ни страха, ни гнева – простая констатация факта. – Здесь, в горах, никогда и не было никаких властей. Ты тут единственная власть и порядок. Джейми рассмеялся, но в моих словах было столько же правды, как и в его. – Ну, я же не один отправился тебя спасать? Той ночью. – Да, – медленно сказала я. – Не один. Все крепкие мужчины в Ридже откликнулись на его призыв о помощи и пришли с Джейми. И, будь мы в Шотландии, за ним, как за предводителем клана, не колеблясь, последовали бы на войну его сородичи. – Ты хочешь сказать, – я сделала глубокий вдох, – что именно из них ты и собираешься создать свой отряд? Джейми задумчиво кивнул. – На некоторых я очень рассчитываю, – медленно произнёс он и взглянул на меня. – Многое изменилось, a nighean. Среди тех, кто был со мной в ту ночь, есть тори и лоялисты, они остались верными Королю и ко мне не примкнут. А есть те, кто знает меня сыздавна, их мало волнует тот факт, что я был генералом повстанцев. А ещё есть много новых арендаторов, которые меня вообще не знают. – Я почти уверена, что звание «генерал повстанцев» приклеилось к тебе намертво, – сказала я. – Да уж, – невесело улыбнулся он. – Если только не переметнусь в другой лагерь. Ну ладно, хватит об этом. Джейми встал и, помогая мне подняться, протянул руку. Зашуршав листьями, я тоже встала. – Я много лет живу с клеймом предателя, Сассенах, но не хотелось бы предать и тех, и этих. Надеюсь, у меня получится. Крики и лай Блуи доносились сверху с тропы: дети добрались до дома Йена. Мы поспешили за ними и больше не говорили ни о бандах, ни о государственной измене, ни о толстых хмырях, прячущихся в темноте.
ГЛАВА 20. СПОРИМ, ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО ЭТА ПЕСНЯ О ТЕБЕ... (с) Перевод Юлии Селиной
Иллюстрация Евгении Лебедевой
НИКТО НЕ ЗАХОДИЛ в этот сад. Мы в семье окрестили его Старым. А вот жители Риджа называли его (хотя при мне и нечасто) Садом Ведьмина отродья. Я точно не знала, кого именно имели в виду под «ведьминым отродьем» – Мальву Кристи или её сына. Оба они умерли в саду, у меня на руках. Я нашла их в луже крови. Мальве было не больше девятнадцати. Для меня же он так и остался Садом Мальвы, хотя я никогда не произносила этого вслух. Поначалу, приходя туда, я постоянно испытывала чувство утраты и невероятную печаль, но всё равно изредка бывала там. Чтобы почтить память. Или помолиться. Честно говоря, если бы кто-то из закоснелых пресвитериан Риджа увидел, как я вслух разговариваю с мёртвыми или с Богом, они бы прочно уверились, что назвали сад правильно, только ошиблись с именем ведьмы. Однако лес обладает собственной неспешной магией, и сад, исцеляясь под травами и мхами, вновь неторопливо превращался в дебри. Там, где когда-то алела кровь, зацвела багряная монарда, и на месте скорби воцарился покой. Несмотря на постепенные изменения, кое-что от прежнего сада ещё осталось, и в нём нежданно-негаданно появлялись маленькие сокровища: в одном уголке упрямо разрастался лук, сквозь сорняки пробивалась густая поросль окопника и щавеля, и, к моему неописуемому восторгу, из семян, долго пролежавших в земле, вылезло несколько мощных кустиков арахиса. Я обнаружила их пару недель назад, когда листья только начинали желтеть. Я выкопала арахис, подвесила кустики сушиться в хирургической, затем очистила сухие плоды от грязи и корешков и обжарила прямо в кожуре. Запах, наполнивший дом, напомнил о цирке и бейсболе. Высыпая остывшие орехи в тазик для шелушения, я решила, что сегодня на ужин у нас будут бутерброды с арахисовым маслом и джемом.
НА ТЕРРАСЕ ДУЛ лёгкий ветерок, и я с удовольствием ощущала, как он остужает мне лицо, разгорячённое солнцем и жаром очага. А ещё я радовалась тому, что хоть ненадолго осталась одна: Бри с Роджером ушли навестить арендаторов – переселенцев из Терсо, которых я продолжала называть рыбаками. Суровая кучка твердолобых пресвитериан с подозрением относилась к католику Джейми, и с ещё большим недоверием – ко мне. Ведь я не только католичка, но и колдунья. И такое сочетание немало их беспокоило. А вот Роджеру они симпатизировали, хотя и сдержанно, и приязнь была взаимной. Зять сказал, что понимает этих людей. Дети уже выполнили поручения по дому и разбежались: до меня то и дело доносились их голоса, смех и крики в лесу за домом, но чем они там занимались – одному Богу известно. Радовало, что вся эта возня происходит не тут, возле меня. Джейми наслаждался уединением в своём кабинете. Когда я с большим тазом арахиса проходила мимо, муж был полностью поглощён «Зелёной яичницей с ветчиной»: откинувшись на спинку стула и нацепив на нос очки, он погрузился в чтение. Вспомнив про Джейми, я улыбнулась и вытащила ленту из волос, чтобы прохладный ветерок остудил голову. Во время пожара в Большом доме мы потеряли почти все книги, но теперь начали заново пополнять нашу крошечную библиотеку. Книги, которые привезла Брианна, её почти удвоили. Помимо подаренных дочкой книг (всякий раз при мысли о моём ненаглядном справочнике Мерка у меня всё внутри трепетало), у нас имелась маленькая зелёная библия Джейми, грамматика латинского языка, полное собрание «Приключений Робинзона Крузо» (без обложки, но с замечательными иллюстрациями, которые почти все сохранились) и книга Джонатана Свифта «Путешествия в некоторые отдалённые страны мира в четырёх частях: сочинение Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а затем капитана нескольких кораблей». А ещё какой-то случайно затесавшийся роман на французском или английском языке. Кожура арахиса трескалась легко, но сухая, тонкая как бумага, шелуха, покрывавшая ядрышки, прилипала к пальцам. Я вытирала их об юбку, которая теперь выглядела так, будто на ней сидела стая бледно-коричневых мотыльков. Я подумала: а вдруг Бри, отправившаяся вместе с Роджером к арендаторам, возьмёт у кого-нибудь на время интересную книгу? Хирам Кромби, возглавлявший общину переселенцев из Терсо, много читал, хотя его вкусы ограничивались сборниками проповедей и историческими жизнеописаниями, романы же он считал растлевающими. Тем не менее, я сама видела у него экземпляр «Энеиды». Джейми отправил письмо в Эдинбург своему другу Эндрю Беллу, печатнику и издателю, и попросил прислать целую подборку книг, включая экземпляр «Дедушкиных сказок», которые сам написал, и мою скромную книжицу о приготовлении лекарственных средств на дому. Заказанные книги предполагалось оплатить теми деньгами, которые печатник должен был выручить за два года продаж наших с Джейми книг. Интересно, когда они придут? Если придут. Насколько я знала, Саванна по-прежнему находится в руках британских войск, но Чарльстон остаётся американским. Если мистер Белл поторопится, есть надежда, что книги прибудут с последним кораблём перед зимними штормами. За спиной послышались шаги, прервавшие мои размышления о литературе. Обернувшись, я увидела Джейми. Босой и взъерошенный, он засовывал очки в спорран. – Понравилась книга? – улыбнувшись, спросила я. – Ага. – Сев рядом, он взял из таза арахис, раздавил кожуру и высыпал ядрышки в рот. – Брианна говорит, доктор Зойс написал много книг. Ты их все прочла, Сассенах? Джейми произнёс фамилию доктора Сьюза на немецкий лад, и я рассмеялась. – Да, и по многу раз. У Бри были все его книги, ну, по крайней мере, те, что тогда были опубликованы. Полагаю, они с Роджером купили Джему и Мэнди и другие, если доктор Сьюз – так произносят его имя американцы – написал что-то ещё. Я не знаю, долго ли он прожил... Проживёт, – исправилась я. – В 1968 году он был в добром здравии. Джейми задумчиво кивнул. – Хотелось бы мне почитать другие его книги, – с некоторым сожалением промолвил он. – Может, Брианна помнит какие-то стихи наизусть. – Спроси у Джема, – предложила я. – Бри говорит, что он читает сестре вслух с тех пор, когда она была ещё совсем маленькой, и память у него отличная. Я рассмеялась, вспомнив иллюстрации из книг Сьюза. – Попроси Бри нарисовать по памяти слона Хортона или Ертеля-Тертеля, короля черепах. – Ертель-Тертель? – искры веселья заплясали в глазах Джейми. – Но такого имени не существует! – Верно, зато получилось в рифму. – Я разломала очередной арахис и бросила кусочки кожуры на траву. – Мертель тоже подходит, – отметил Джейми. – Да, но Ертель – мальчик. Ни одна черепаха-девочка такого бы не натворила. Джейми явно был заинтригован: его рука замерла в тазу с арахисом. – И что же он натворил? – Заставил всех черепах острова Сана-ма-Сане сложиться в пирамиду и объявил себя владыкой всего, что он увидел, сидя на её вершине. Это аллегория высокомерия и гордыни. Не то чтобы женщины не способны на подобные чувства. Скорее, поступки, которые они совершают, проиллюстрировать не так легко. Джейми взял горсть арахиса и, кивнув, рассеянно раздавил кожуру. – Правда? А какая же аллегория заключена в «Зелёной яичнице с ветчиной»? – спросил он. – Думаю, что здесь задача – научить детей не привередничать в еде, – неуверенно ответила я. – Или не бояться пробовать новую пи... Ты что делаешь? Джейми кинул горсть арахиса вместе с кусочками кожуры обратно в таз. – Помогаю тебе, – заявил муж, взяв ещё горсть. – Если раскалывать стручки по одному, Сассенах, ты провозишься целый день. Он раздавил новую горсть и бросил всё вместе в таз. – Но мы будем выбирать кожуру до... – Мы просто провеем арахис, – перебил меня Джейми, повернув голову и указывая подбородком в ту сторону, где виднелись склоны далекой горы Рон. – Гляди, как ветер колышет кроны деревьев. Надвигается буря. Джейми был прав: над вершиной собирались тучи, осинники на склоне, казалось, мерцали, когда усиливающийся ветер трепал их бледную листву, а сосны колыхались тёмно-зелёными волнами. Я кивнула и взяла несколько стручков арахиса, чтобы раздавить их между ладонями. – Фрэнк… – вдруг произнёс Джейми, и я застыла от неожиданности. – Ну, раз уж мы заговорили о книгах... – Что? – переспросила я, недоумевая, действительно ли он произнёс имя Фрэнка. Нет, я не ослышалась. От тревоги у меня заныло внутри. – Хочу, чтобы ты мне кое-что о нём рассказала. – Муж не отрывал взгляда от таза с арахисом, но я чувствовала, что спросил он не просто так. – Что? – снова произнесла я, но уже более спокойно. Неотрывно глядя ему в лицо, я медленно стряхнула с юбки шелуху, но Джейми по-прежнему не поднимал глаз, он на миг сжал губы, раздавливая очередную горсть арахиса. – Его изображение на книге… фотография. Скажи, сколько ему лет на этом портрете? Я удивилась, но стала вспоминать. – Дай-ка подумать... Он погиб в шестьдесят... Получается, он был моложе, чем я сейчас. Я невольно прикусила губу, а Джейми бросил на меня испытующий взгляд. Я опустила глаза и смахнула с себя оставшуюся шелуху. – Значит, пятьдесят девять. Помню, он снялся специально для этой книги, потому что до этого использовал одну и ту же фотографию, по меньшей мере, для шести предыдущих книг. Фрэнк тогда ещё пошутил, что не хочет, чтобы люди, которые встретят его в первый раз, смотрели мимо него, рассчитывая увидеть человека вполовину моложе. Вспоминая, я слегка улыбнулась, но, взглянув на Джейми, насторожилась. – А почему ты спрашиваешь? – Временами… мне было любопытно, как он выглядит. – Джейми опустил глаза и потянулся к тазу, стремясь не показать, как на самом деле его волнует то, о чём он говорит. – Когда за него молился. – Ты за него молился? Я даже не пыталась скрыть удивление, прозвучавшее в моем голосе, и Джейми посмотрел на меня, а затем снова отвёл глаза. – Да. Я... Ну, мне тогда только молиться и оставалось. Никому и ничем я больше помочь не мог. – В его голосе чувствовалась горечь. Джейми сам это заметил и прочистил горло. – «Благослови тебя Бог, чёртов англичанин!» – говорил я. Знаешь, ночью, когда я думал о тебе и ребёнке… – На мгновение Джейми поджал губы, а затем расслабился. – Кроме того, мне было интересно, как выглядит наш ребёнок. Протянув руку, я обхватила запястье мужа, крупное и широкое: кожа была прохладной от ветра. Джейми перестал шелушить арахис, и я нежно сжала ему руку. Потом он выдохнул, и плечи у него расслабились. – Фрэнк выглядит так, как ты его себе и представлял? – с любопытством спросила я, убрав руку с запястья Джейми, и он взял новую горсть стручков. – Нет. Ты никогда не рассказывала мне, как он выглядит... «У меня были на то причины, чёрт подери! И, насколько я помню, ты никогда этим не интересовался. С чего вдруг теперь-то?» Джейми пожал плечами и усмехнулся. – Я предпочитал думать, что он лысеющий пузатый коротышка. Джейми взглянул на меня и опять пожал плечами, на губах у него снова заиграла усмешка. – Тем не менее, я считал, что он умён: дурака бы ты не полюбила. И с очками я угадал, хотя мне казалось, что они должны быть в золотой оправе, а не в чёрной. Она роговая или тёмная черепаховая? У меня вырвался удивлённый смешок. И всё же натянутость никуда не делась. – Пластмассовая. И ты верно подметил: он был не дурак. Отнюдь. Внезапно по плечам у меня пробежали мурашки. – Он был честным, порядочным человеком? Слышались лишь тихий хруст да стук арахиса и кусочков кожуры по оловянному тазу. В воздухе запахло приближающимся дождём и насыщенной маслянистой сладостью арахиса. – Почти во всём, – медленно произнесла я, наблюдая за Джейми: сосредоточившись на работе, тот склонился над тазом. – У него имелись тайны. Но и у меня ведь тоже. «Ты сказал однажды, что в любви может быть место для тайн». Но сейчас между нами есть место только для правды. Джейми коротко хмыкнул в шотландской манере, и на сей раз я не смогла разобрать, что именно он хотел этим сказать. Бросив последнюю горсть арахиса с раздавленной кожурой в таз, он взглянул мне прямо в глаза. – Как ты считаешь, ему можно верить? Небо, даже затянутое тучами, всё равно оставалось светлым, и на его фоне темнел силуэт Джейми со свободно развевающимися прядями волос. Я вздрогнула, желудок сжался: я была абсолютно уверена, что за спиной у меня кто-то стоит, как бы нелепо это ни звучало. – В каком смысле? – раздражённо спросила я. – Ты же поверил ему, так ведь? Доверил ему нас – меня и Брианну. – Тогда у меня не было выбора. А сейчас есть. Джейми выпрямился и потёр руки, отряхивая с ладоней последние кусочки арахисовой шелухи, которые тут же унёс усиливающийся ветер. Я глубоко вдохнула, чтобы голос не дрожал, и стряхнула остатки шелухи с корсажа. – Сейчас есть? Тебя волнует, можно ли доверять тому, что Фрэнк написал в своей книге? – Да. – Он был историком, – твёрдо сказала я, едва удерживаясь от соблазна оглянуться. – Он бы не стал искажать информацию – не смог бы её исказить – так же, как и Роджер не может изменить написанное в Библии. Точно так же, как и ты не можешь мне умышленно соврать. – Кому как не тебе знать, что собой представляет история, – прямо сказал Джейми и встал; колени у него хрустнули. – А что касается лжи, Сассенах… лгут все, пусть и не часто. Мне уж точно приходилось. – Мне ты не врал, – ответила я. Мои слова прозвучали как утверждение, а не вопрос, и Джейми на это ничего не сказал. – Принеси-ка миску, – попросил он. Взяв таз, он двинулся во двор, порыв ветра пузырём раздул его рубашку на спине. За вершинами гор клубились тучи, а в воздухе остро пахло дождём. Скоро хлынет.
Охваченная странным чувством, я постояла, а затем повернулась. Открытый дверной проём зиял пустотой, парусиновую занавесь отнесло в сторону. Свистевший вокруг меня ветер шевелил юбки, и я слышала, как он гуляет в прихожей и в комнатах, звенит стеклянными баночками в моей хирургической и шелестит страницами в кабинете Джейми. По пути на кухню я увидела книгу Фрэнка, лежавшую на письменном столе Джейми, и, невольно оглянувшись, – хотя я была одна, – внезапно решила войти в кабинет. Доктор Франклин В. Рэндалл. «Душа мятежника. Шотландские корни Американской революции». Джейми оставил книгу открытой, положив обложкой кверху. Он никогда не обращался так с книгами, а использовал в качестве закладки что было под рукой – листья, птичьи перья, ленту для волос... Однажды я открыла книгу, которую он читал, и нашла там засохшую ящерицу; на неё, видимо, кто-то наступил. Но, заботясь о переплёте, Джейми всегда закрывал книгу. С задней обложки спокойно и невозмутимо на меня смотрел Фрэнк. Сквозь прозрачный пластик я осторожно коснулась его лица. На меня нахлынули отболевшая печаль, сожаление и… (к чему сейчас врать самой себе – тайн от себя у меня нет) облегчение. К прошлому возврата нет. Странно, но, когда я вошла в дом, ощущение, что кто-то стоит у меня за спиной, исчезло. Я подняла книгу, чтобы её закрыть, и заглянула внутрь. Вверху страницы я прочла заголовок: «Глава 16. Партизанские отряды». Я взяла большую миску из кремового фарфора, которую Джейми привёз мне из Салема, и понесла её мужу. На книгу, – теперь правильно закрытую, – я больше не взглянула, но знала, что она лежит у Джейми на столе. Джейми уже начал провеивать арахис: он брал горсть из таза и пересыпал из руки в руку, ветер уносил кусочки кожуры и шелуху, а более тяжёлые ядрышки с тихим звоном сыпались в миску. Ветер был довольно сильным; совсем скоро он усилится настолько, что будет уносить и ядрышки. Я села на землю возле миски и начала выбирать остатки кожуры, которые упали туда с провеянным арахисом. – То есть ты прочёл книгу? – спросила я через минуту, и Джейми, не глядя на меня, кивнул. – Ну и как впечатление? Он снова по-шотландски хмыкнул, бросил последнюю порцию арахиса в миску и сел на траву рядом со мной. – У меня такое чувство, что этот ублюдок написал её для меня, – без лишних церемоний заявил муж. – Для тебя? – ошеломлённо спросила я. – Да, он говорит со мной. – Джейми неуверенно повёл плечом. – Между строк. По крайней мере, мне так кажется. Думаю... Возможно, я просто схожу с ума. Это вероятней всего. Но... – Говорит с тобой, как будто... э-э-э... Тебе кажется, что текст написан лично для тебя? – осторожно поинтересовалась я. – Стоит ли удивляться, что у тебя появилось такое ощущение? Если учесть время и место, где мы находимся. Джейми вздохнул и передёрнул плечами, будто рубашка ему тесновата, но дело было не в этом. Ветер надувал её сзади, как парус... Я давно не видела у мужа такого жеста – беспокойство поднялось во мне и сдавило грудь. – Он... Там... – Джейми покачал головой, подбирая слова. – Он говорит со мной, – упрямо повторил муж. – Он знает, кто я – КТО Я, – с нажимом произнёс Джейми и поднял на меня потемневшие синие глаза. – Ему известно, что я – тот самый шотландец, который увёл у него жену, и он обращается прямо ко мне. Я ощущаю его присутствие, как будто он стоит рядом и шепчет мне на ухо. Я вздрогнула, а Джейми удивлённо моргнул. – Звучит... жутковато, – откликнулась я. У меня по щекам сыпануло холодом. Джейми усмехнулся уголком рта, но перестал перебирать арахис и взял меня за руку. Я чуть успокоилась. – Ну, это немного обескураживает, Сассенах. Но я не возражаю против того, что он ко мне обращается… Я имею в виду, у него, конечно, есть право говорить мне всё, что он хочет. Но только... зачем? – Ну-у… – медленно протянула я. – Думаю… возможно... ради нас? Я кивнула в сторону протекавшей неподалёку речушки, где Джем, Жермен, Мэнди и Фанни то и дело взвизгивали, – судя по всему, ловили пиявок. Губы у меня пересохли, и я их быстро облизала. – То есть мы ведь думаем, что Фрэнк всё узнал? О том, что ты не погиб. Возможно, он также выяснил или догадался, что Бри будет тебя искать и придёт сюда. Может, он... и меня нашёл... В смысле, в исторических хрониках. Произнеся это вслух, я почувствовала, как меня замутило. Я представила себе, что Фрэнк, пока я ещё была с ним, раскопал в омуте разрозненных исторических документов некие факты и обо мне – Бог знает какие – и решил, чёрт его побери, ничего мне не говорить, а выяснить больше. – Он же не упоминает меня? В своей книге? – Я едва выдавила из себя вопрос, прозвучавший не громче, чем шорох ветра. Холодная капля упала мне на щёку, а следом четыре крупных тёмных пятна тут же появились на фартуке. – Нет, – ответил Джейми, поднимаясь на ноги и протягивая мне руку. – Пойдём в дом, a nighean, дождь начинается. Мы едва успели занести таз и миску с арахисом. Буквально следом за нами прибежали Жермен, Джемми, Фанни, Мэнди, Эйдан Маккаллум и Уг Макленнан. Забрызганные дождём дети принесли с огорода мокрые овощи. Потом всё закрутилось: пока я перемалывала арахис, поднялось тесто, и я поставила печь хлеб, помыла молодую репу, в миску с холодной водой положила зелень, чтобы она не увяла, узловатую мелкую морковь раздала детям, которые ели её, как конфеты, затем нарезала свежий хлеб и сделала бутерброды, одновременно запекая сладкий картофель в золе и делая тёплую подливу с беконом для отварных овощей, – так что мы с Джейми больше о книге Фрэнка не говорили. А если кто и стоял у меня за спиной, то он проявил чуткость и отошёл подальше.
УЖИН УЖЕ ЗАКОНЧИЛСЯ, а дождь всё шёл. Получив заверения от мальчишек, что старшие Маккаллумы и Макленнаны знают о том, где их дети, и не будут беспокоиться, Джейми принёс сверху тюфяки, и ребятня улеглась на них влажной тёплой кучей перед очагом. Джейми разжёг в нашей спальне камин, и запахи сухой еловой щепы и дров из гикори перебили стойкий смолистый аромат новых брёвен. Муж лежал в кровати в ночной рубашке, от него приятно пахло тёплыми животными, холодным сеном, арахисовым маслом. Он лениво листал мой справочник Мерка, который я оставила на столике у кровати. – Гадаешь по книге? – спросила я, усевшись рядом с ним и распуская завязанные в узел волосы. – Обычно люди используют для этого Библию, но, полагаю, Мерк тоже подойдёт. – Даже и в мыслях не было, – с улыбкой ответил Джейми, закрыл книгу и протянул её мне. – А почему бы и нет? Ты первая. – Хорошо. Я взвесила книгу в руках, наслаждаясь её тяжестью и кончиками пальцев ощущая зернистую шагреневую обложку. Я закрыла глаза, открыла книгу в случайном месте и провела пальцем вниз по странице. – И что тут у нас? Джейми снял очки и заглянул через моё плечо. – «Симптоматика данного состояния многообразна и не явно выражена; прежде чем поставить диагноз, требуется провести всесторонние наблюдения и повторные обследования», – прочитал он отмеченное предложение и взглянул на меня. – Это о том, как обстоят дела? Прямо в точку сказано. Согласна? – Да. Я закрыла справочник и непонятно почему успокоилась. Джейми тихо фыркнул, но взял у меня книгу и положил её обратно на столик. – Само собой, всесторонние наблюдения провести можно, – сухо произнёс он. – Что касается повторных обследований... – Он погрузился в раздумье. – Что ж, пожалуй. Обещать не могу. Надо над этим поразмыслить. – Давай, – согласилась я. «С чего он вдруг этим так заинтересовался?» Я слегка занервничала. Я понятия не имела, как можно проверить предположение Джейми, что книга написана именно для него… Хотя, пожалуй, знала. Я сглотнула. – Ты... хочешь, чтобы я её прочитала? – спросила я. – Книгу Фрэнка? При мысли, что мне придётся прочитать «Душу мятежника», последнюю книгу Фрэнка, меня охватило чувство, которое я без всяких обследований диагностировала бы как «полный ужас». И это даже не учитывая слова Джейми, что Фрэнк писал книгу будто специально для него. Муж удивлённо на меня посмотрел. – Ты? Нет. Внезапно снизу раздались смешки и негромкие вскрики. Джейми по-шотландски зарычал, встал и обулся. Приподняв бровь, он взглянул на меня, вышел в коридор и, громко топая, двинулся к лестнице. Не успел он пройти четыре ступеньки, как шум внизу прекратился. Джейми весело фыркнул и быстро спустился вниз. Из кухни донёсся его голос и послушный хор детей, но я могла разобрать только отдельные слова. Уже через минуту, взлетев по лестнице, муж вернулся. – А младшего сына Макленнанов на самом деле зовут Уг? – с любопытством спросила я, когда он присел, чтобы разуться. – Да, Угх, – ответил Джейми, произнося в конце гортанный звук, но мне всё равно слышалось «Уг». – Я думаю, по-английски оно звучит как «Хью». Держи, Сассенах. И он протянул мне кухонное льняное полотенце, в которое был завёрнут восхитительно ароматный бутерброд из свежеиспечённого хлеба с арахисовым маслом и ежевичным джемом. – Ты не съела свою долю за ужином, – улыбнулся Джейми. – Ты всё время суетилась: нужно было накормить столько ртов! Я припас для тебя бутерброд, положил его на шкаф с травами и только сейчас о нём вспомнил. – О-о... – Я прикрыла глаза и блаженно вдохнула запах. – Ах, Джейми! Это чудесно! Он довольно хмыкнул, налил мне в чашку воды и сел на кровать. Обхватив колени, он наблюдал, как я ем, а я наслаждалась сладостью каждого кусочка, разжёвывая крошки арахиса, ежевичные косточки и попадавшиеся в хлебе зёрна. Последний же кусочек я проглотила со вздохом: бутерброд был восхитительным, но как жаль, что он закончился! – А я рассказывала, что, отправляясь к тебе сквозь камни, взяла с собой сэндвич с арахисовым маслом и вареньем? – Нет. А почему именно такой? Действительно, почему? – Ну... Думаю, он напоминал мне о Брианне. Я часто делала ей сэндвичи с арахисовым маслом на обед, когда она училась в школе. У неё была специальная коробка для еды с нарисованным на ней Зорро и маленьким термосом внутри. Брови Джейми поползли вверх: – Зорро? Лис на испанском? Я отмахнулась: – Я тебе потом о нём расскажу. Тебе бы понравился этот герой. Однако коробку для обеда я с собой брать не стала, а завернула бутерброд в… э-э-э... в пластик. Джейми не перестал удивляться: – Такой же, из какого сделаны очки мистера Рэндалла? – Нет-нет, – я снова махнула рукой, пытаясь придумать, как описать пищевую плёнку. – Он больше похож на прозрачную обложку на его книге. Это тоже пластик, но более мягкий. Напоминает очень тонкий прозрачный носовой платок. Я вспомнила тот день, и на меня нахлынула ностальгия. – Это было, когда я добралась до Эдинбурга в поисках печатника А. Малкольма. У меня кружилась голова, в основном от страха, поэтому я села, развернула бутерброд и съела его. Тогда я подумала, что больше никогда в жизни не попробую бутерброд с арахисовым маслом. Когда я его доела, то выбросила пластиковую обёртку: хранить её не было смысла. Сейчас я будто наяву видела, как эта лёгкая прозрачная плёнка сминается и разворачивается, взлетает вверх и несётся по булыжной мостовой, теряясь в чужом для себя времени. – Я чувствовала себя, словно та плёнка, – сказала я и прочистила горло. – В смысле, потерянной. Тогда ещё у меня мелькнула мысль: а вдруг кто-то найдёт этот пластик? Что люди подумают? Но, скорее всего, он вызвал бы лишь минутное любопытство. – Наверное, да, – пробормотал Джейми, потянувшись ко мне, чтобы вытереть полотенцем каплю джема с моих губ и поцеловать. – Но потом ты нашла меня и, надеюсь, больше не чувствовала себя потерянной? – Не чувствовала и не чувствую. Я положила голову Джейми на плечо, и он поцеловал меня в лоб. – Дети улеглись, Сассенах. Пойдём в постель? Я легла в кровать, и мы медленно любили друг друга при свете догорающих поленьев под свист ветра и шум дождя, доносившиеся снаружи. Позже, когда я, положив руку на круглую ягодицу Джейми, уже засыпала, мне вдруг вспомнилось лицо Фрэнка с фотографии: знакомые светло-карие глаза за стёклами очков в чёрной оправе. Серьёзные, умные, всё знающие... Честные.
ГЛАВА 21. ПОДЖИГАЯ ФИТИЛЬ (с) Перевод Елены Карпухиной
Иллюстрация Евгении Лебедевой
ВНАЧАЛЕ ОНИ УЧУЯЛИ смрад. Брианна ощутила, как нос у неё дёрнулся: в ноздри ударила вонь мочи и серы. Тончайший слой угольной пыли покрывал всё вокруг. Джейми, сидевший рядом с дочерью на ко́злах с вожжами в руке, кашлянул. – Мама говорит, что он оказывает лечебное воздействие. По крайней мере, одно время так считали. – Ты про порох? Джейми мельком взглянул на дочь, но тут их взорам открылись живописно разбросанные постройки у излучины реки, и всё внимание Джейми переключилось на них. – Угу. «Щепотка пороха, завёрнутого в тряпицу и зажатого во рту так, чтобы он касался больного зуба, мгновенно облегчает зубную боль». Николас Калпепер, 1647 год. Джейми хмыкнул. – Кстати, это может и сработать. Пока будешь решать: блевать тебе или кашлять, – так и думать забудешь про зубы. У реки – на безопасном расстоянии от построек, как отметила Брианна, – курили трубки двое мужчин. Услышав грохот повозки, они повернулись и уставились на Джейми с дочерью. Один наклонил голову набок, будто что-то прикидывая, но, очевидно, решил, что с чужаками поговорить стоит. Он вытряхнул в воду остатки табака из глиняной трубки с длинным чубуком, заткнул её за пояс и зашагал к дороге. За ним двинулся его приятель. – Эй, вы там! – крикнул первый, махая рукой. Джейми остановил лошадей и помахал в ответ. – Доброго вам дня, сэр. Я Джейми Фрейзер, а это моя дочь – миссис Маккензи. Мы хотим купить пороха. – Да уж понятно, – довольно сухо сказал мужчина. – По другой причине сюда и не ездят. «Ирландец», – улыбнувшись ему, подумала Брианна. – Вот уж не скажи, Джон. – Его товарищ, коренастый мужчина лет тридцати, дружески ткнул его локтем в рёбра и широко улыбнулся Брианне. – Некоторые из нас приходят выпить твоего вина и покурить твоего табаку. – Джон Паттон, сэр, – не обращая внимания на приятеля, представился ирландец. Он протянул Джейми руку и, пожав её, пригласил подъехать к каменному зданию, стоявшему ближе всего к воде. – Меньше шансов, что взорвётся, – хохотнул другой мужчина, назвавшийся Айзеком Шелби. Брианна заметила, что Джон Паттон шутку не оценил и не рассмеялся. Каменное здание оказалось мельницей. Сквозь стены доносился несмолкаемый глухой грохот, который заглушался плеском воды под мельничным колесом. И пахло здесь совсем по-другому – влажным камнем и водорослями. А ещё чувствовался слабый запашок, напомнивший Бри о залитых водой кострах и дожде на пепелище в лесу. Странно, но отчего-то внизу живота у неё ёкнуло. Отец соскочил с козел и принялся распрягать лошадей. Он посмотрел на Брианну и, качнув головой, указал на один из ветхих сараев на берегу выше по течению. Там стояли трое и, очевидно, о чём-то спорили. Среди них была женщина, которая скрестила руки на груди и опустила голову, но не в знак подчинения, а явно еле сдерживаясь, чтобы не боднуть собеседника в нос. Не оставалось никаких сомнений, кто здесь Хозяйка. Брианна кивнула отцу и направилась к сараю, но по внезапно наступившей тишине за спиной догадалась, что либо мистер Паттон, либо мистер Шелби, либо оба разом пялятся на её задницу. Вряд ли им удалось бы много рассмотреть: Бри надела охотничью рубашку, доходившую почти до колен, но сам факт, что под ней бриджи… Она вдруг услышала, как Шелби кашлянул, и поняла, что он только что поймал на себе взгляд её отца. – Джейми Фрейзер. – Шелби старался говорить непринуждённо. – Я знаю многих Фрейзеров. Вы случайно не из окрестностей Ноличаки? [Река Ноличаки, 185 км длиной, протекает через западную часть Северной Каролины и Восточный Теннесси – прим. перев.] – Нет, наше поселение недалеко от Линии договора в округе Роуэн, – ответил Джейми. – Это место называется Фрейзерс-Ридж. – А! Так я про вас слышал, сэр! – сразу оживился Шелби. – О встрече с вами мне рассказал Бенджамин Кливленд. Он... Дальше Бри уже не расслышала. Стоявшая возле сарая троица, заметив её, пришла в замешательство, но мрачный взгляд женщины почти сразу же переменился, и её глаза заискрились весельем. – Добрый день, миссус, – сказала она, бесцеремонно разглядывая охотничью одежду Брианны. На незнакомке был сильно поношенный, перепачканный холщовый фартук весь в дырочках с чёрными краями, – очевидно, от искр. Тёмно-коричневая юбка и заправленная под неё мужская рубашка с длинным рукавом были сшиты из грубой домотканой материи, но довольно чистые. – Чем могу вам помочь? – Я Брианна Маккензи, – назвалась Бри, раздумывая, стоит ли протянуть руку для рукопожатия. Миссис Паттон, – а это наверняка была она, – руки протягивать не стала, так что Брианна ограничилась дружеским кивком. – Мы с отцом, э-э... хотим купить немного пороха. Вы случайно не миссис Паттон? – добавила она, так как женщина даже не подумала представиться. Упомянутая леди оглянулась, затем медленно, словно кого-то выискивая, осмотрелась по сторонам. Один из молодых людей, с которыми она спорила, хихикнул, но тут же оборвал свой смех, когда на него упал взгляд миссис Паттон. – А кем же ещё мне быть? – вполне доброжелательно произнесла она. – Какой сорт пороха вам нужен и сколько? Вопрос застал Брианну врасплох. Она совершенно не разбиралась в сортах пороха и понятия не имела, как они называются. Единственное, что она хотела узнать, так это как изготовить порох в большом количестве и какие меры безопасности надо при этом соблюсти. – Порох для охоты. – Брианна предпочла не умничать. – И, пожалуй, что-нибудь... чем можно взрывать пни? Мэри Паттон прищурилась, а затем рассмеялась. Двое молодых людей тоже загоготали. – Пни? – Ну, если насыпать сверху пороха и поджечь, то, думаю, пень точно загорится, – улыбнулся Брианне парень постарше. Услышав слово «сверху», она спохватилась и раздражённо хлопнула себя ладонью по лбу. – Чёрт возьми! – сказала она. – Конечно, заряд требуется поместить в оболочку. Значит... нам нужно что-то вроде гранаты. Судя по выражению угловатого, почти квадратного лица миссис Паттон, та сильно удивилась, но тут же насторожилась и призадумалась. – Гранаты, говорите? – Она оглядела Брианну с гораздо бо́льшим интересом. Затем взгляд миссис Паттон переместился дальше, за спину Бри, и глаза у женщины зажглись: она о чём-то догадалась. – Это ваш отец? Вон там? – Да. Миссис Паттон так впилась в кого-то взглядом, что и Бри оглянулась. Её отец успел подвести лошадей к реке, чтобы их напоить. Сейчас он стоял на берегу, усыпанном галькой, и разговаривал с мистером Шелби. Джейми снял шляпу – он хотел ополоснуть лицо, – и солнце заискрилось в его волосах. Они по-прежнему оставались насыщенно-рыжими, хотя в них и появились серебряные прядки. – Это Рыжий Джейми Фрейзер? – миссис Паттон буравила Брианну взглядом. – Тот самый, кого на родине называли Рыжим Джейми? – Думаю… вы не ошиблись. – Бри была поражена до глубины души. – Откуда вам известно это имя? – Хм. – Миссис Паттон, не сводя глаз с Джейми, удовлетворённо кивнула. – Во время восстания якобитов старшие братья моего папы... двое из них... сражались по разные стороны. Одного из них выслали в Вест-Индию, но другой брат его разыскал, выкупил его контракт, и они вдвоём поселились здесь. На нашей с Джоном земле. А вот эти, – она с укоризной посмотрела на двух молодых парней, отошедших на почтительное расстояние, – их сыновья. – Так у вас настоящий семейный бизнес? – Бри кивком указала на мельницы и сараи и только сейчас заметила, что в кленовой роще, примерно в четверти мили от них, виднеется ещё несколько кучно стоящих хижин и довольно большой дом. – Точно, – теперь уже дружелюбно подтвердила миссис Паттон. – Один из моих дядюшек часто рассказывал о вашем папе: дядя сражался с ним при Престонпансе и Фолкирке. В память о той войне он сохранил пару вещичек. И среди них – плакат с портретом Рыжего Джейми Фрейзера: его тогда разыскивали и обещали вознаграждение. Красивый мужчина, даже на листовке. Корона предлагала за его голову пятьсот фунтов! Интересно, сколько бы он стоил теперь? – Миссис Паттон рассмеялась и, снова посмотрев на Джейми, задержала на нём взгляд. Бри предпочла принять это за шутку, и в ответ натянуто улыбнулась. На всякий случай она сочла нужным пояснить, что после восстания её отец был помилован, а затем решительно перевела разговор на порох. По-видимому, миссис Паттон решила, что теперь они с Бри на дружеской ноге, и охотно показала гостье два сарая, где мололи порох, мимоходом обратив её внимание на небрежно сколоченные стены. – Когда что-то взрывается, крыша просто слетает, а стены выпадают наружу. Потом сарай можно запросто восстановить. – То есть это мельничные сараи? Но ведь мельница – вон там? Бри кивком указала на каменное здание, – совершенно очевидно, мельницу: её водяное колесо мирно вращалось в золотистом вечереющем воздухе. – Ага. Сначала измельчают уголь, потом селитру. Знаете, что это такое? – Знаю. – Ну вот, а ещё серу. Это делается с водой, ясно? В ней растворяют селитру, и всё вместе перемалывают. Пока смесь влажная, она, стал-быть, не загорится. – Ну да. Миссис Паттон кивнула, радуясь, что Бри такая понятливая. – Вот так, значит, получают чёрный порох, но с ним ещё работать да работать: в нём же полно кусочков угля, дерева, мелких камешков, крысиного помёта и всякой другой дряни. И нужно сформировать из пороха лепёшки, а потом их высушить. Мы храним их в другом сарае, а затем, –по мере, так сказать, надобности, – измельчаем. Мы это делаем вон там, в том сарае, подальше от остальных. Ведь если во время работы случайно высечь искру, то порох, чёрт возьми, взорвётся. А если в воздухе висит облако пороховой пыли, то от искры, – упаси Господи! – можно вспыхнуть что твой факел. Брианну такая перспектива, казалось, ничуть не встревожила. – Затем порох зернят, то есть просеивают, чтобы разделить на зёрна разных размеров. Мелкозернистый подходит для пистолетов и ружей – как раз то, что нужно для охоты. Ну, чаще всего. Крупнозернистые сорта предназначены для пушек, гранат, бомб и тому подобного. – Понятно. На словах производство пороха было делом несложным, но, судя по фартуку миссис Паттон и подпалинам на некоторых досках в сарае, – довольно опасным. Скорее всего, Бри смогла бы изготовить изрядное количество пороха сама – если иного выхода не будет, – но заниматься этим в больших масштабах ей вдруг расхотелось. – Ладно. И почём порох для охоты? – Значит, для охоты? Бледно-голубые глаза миссис Паттон впились в Брианну, потом женщина перевела взгляд на мистера Шелби и Джейми, всё ещё беседовавших у реки. «Почему она смотрит на Па? – удивилась Бри. – Считает, что мне нужно его разрешение?» – Ну, моя цена – доллар за фунт. Я продаю за звонкую монету и не торгуюсь. – Вот как, – сухо сказала Бри. Она сунула руку в кошель на поясе и достала одну из тонких золотых пластинок, которые вшила в подол, когда отправилась вместе с детьми искать Роджера. И уже, наверное, в тысячный раз Брианна привычно произнесла про себя благодарственную молитву за то, что они его нашли. – Это не совсем монеты, но, может, звон золота вас тоже устроит? – Брианна протянула пластинку миссис Паттон. Рыжеватые брови женщины взлетели до чепца. Она осторожно взяла золото, взвесила его в руке и пристально посмотрела на гостью. К восторгу Брианны, миссис Паттон действительно попробовала его на зуб, затем критически осмотрела крошечную вмятинку на металле. На крохотном слитке была маркировка, но Бри сомневалась, что миссис Паттон поймёт что-то, кроме «14K» да «1oz», и, очевидно, была права. [14K (14 карат) – это проба золота, соответствует 583 пробе. 1 oz. – 1 унция эквивалентна 28.349523125 граммам. – прим. перев.] – По рукам! – сказала хозяйка пороха. – Сколько нужно?
ТЩАТЕЛЬНО ВЗВЕСИВ порох и золото, они сошлись на том, что одна пластинка равна двадцати долларам. Брианна пожала руку миссис Паттон, которую этот жест, казалось, удивил, но не шокировал, и, подхватив два десятифунтовых бочонка, направилась к своей повозке. Следом за Бри шли парни, каждый из которых нёс столько же пороха. Её отец всё ещё разговаривал с мистером Шелби, но, услышав шаги, обернулся. Брови Джейми поползли едва ли не на затылок. – Сколько... Он осёкся, сжав губы, взял у дочери бочонки и погрузил их в повозку, где уже лежали мешки с рисом, бобами, овсом и солью, которые они выменяли на мельнице Вулама. Затем Джейми потянулся было к споррану, но один из кузенов мотнул головой. – Она уже заплатила, – кивком указал он на Бри, развернулся и пошёл обратно к мельничному сараю. За ним двинулся и второй парень, который оглянулся и тут же поспешил догнать своего кузена. Поравнявшись с ним, он что-то тихо ему сказал, и тогда первый тоже обернулся, а затем покачал головой. Джейми не проронил ни слова, пока они не выехали на дорогу, ведущую во Фрейзерс-Ридж. – Чем ты заплатила, дочка? – мягко спросил он. – Ты, часом, не принесла с собой немного денег, когда... пришла сюда? – Лишь несколько монет, – всё, что смогла достать без особых усилий и больших затрат... Джейми одобрительно кивнул, но тут же застыл, когда Брианна вытащила из своего кошелька золотую пластинку, которую лишь с натяжкой можно было назвать слитком. – А ещё я приобрела тридцать таких пластинок, зашила их в нашу одежду и спрятала в каблуки своих ботинок. Джейми буркнул что-то по-гэльски. Слов Брианна не поняла, но по лицу отца было ясно, что он недоволен. – Что не так? – выпалила она. – Золото всегда и везде в цене. Джейми резко втянул воздух через нос, и дополнительного кислорода, видимо, хватило, чтобы отец смог взять себя в руки: челюсть у него расслабилась, а кровь немного отлила от побагровевшего лица. – Да, верно. Пальцы на правой руке Джейми пару раз дёрнулись, но, когда он чуть натянул поводья, подёргивание прекратилось. – В этом-то вся и беда, девочка, – не отрывая глаз от дороги, сказал Джейми. – Золото всегда и везде в цене. Поэтому все за ним охотятся. И опять же именно поэтому лучше помалкивать, что оно у тебя есть. А тем более, не показывать, сколько его у тебя. – Приподняв бровь, Джейми на секунду повернул к Брианне голову. – Вообще-то я думал… Ну, исходя из того, что ты рассказала мне о Робе Кэмероне… Я думал, что ты научена горьким опытом. От мягких увещаний отца Брианна залилась краской от груди до макушки и сжала в кулаке кусочек золота. Она чувствовала себя идиоткой, но при этом обвинения казались несправедливыми. – Ну, и как же ты собираешься тратить золото? – мрачно осведомилась она. – А я и не собираюсь, – заявил Джейми. – Стараюсь вообще не притрагиваться к тайнику. Во-первых, я не чувствую, что имею на него право, и беру его только в случае крайней необходимости, чтобы защитить семью или арендаторов. Но даже тогда я не обмениваю золото напрямую. Джейми оглянулся, и Брианна невольно тоже. Они уже оставили мельницу Паттонов далеко позади, и хорошо проторённая дорога была пуста. – Если уж приходится запускать руку в тайник, – а, похоже, мне всё-таки придётся это сделать, поскольку надо вооружить ополченцев, – я сбиваю со слитка куски, расщепляю их на более мелкие, вываливаю в грязи и вытираю, – с виду их не отличишь от мелких самородков. Затем отправляю с ними Бобби Хиггинса, Тома Маклауда и иногда ещё пару человек, кому я готов вверить жизнь своих домочадцев. Каждого посылаю с маленьким мешочком. Обязательно в разное время и в разные места. Очень редко в одно и то же место дважды. И они понемногу меняют золото на наличные: покупают что-нибудь и получают сдачу монетой, иногда продают один-два «самородка» ювелиру, могут немного обменять у банкира... А потом возвращаются ко мне с деньгами. И я их трачу. Осторожно. От слов «вверить жизнь своих домочадцев» у Брианны внутри всё упало, словно она проглотила тяжеленный самородок. Теперь до неё дошло, какому риску она только что подвергла Джема, Мэнди, Роджера и всех остальных обитателей Нового дома. – Да не волнуйся ты так! – подбодрил её отец, увидев, как она встревожилась. – Думаю, всё обойдётся. Джейми мягко улыбнулся дочери и слегка сжал её колено. Лошади бежали теперь гораздо быстрее, и Бри поняла, что отец пытается, пока не стемнело, отъехать как можно дальше от Порохового Рукава. – Ты... – Слова, заглушённые грохотом повозки, застряли у неё в горле, и Брианна начала снова. – Как думаешь, те люди, – она указала себе за спину, – за нами не погонятся? Джейми покачал головой и наклонился вперёд, сосредоточенно следя за дорогой. – Вряд ли. Паттоны наверняка считают, что заиметь постоянных клиентов гораздо выгоднее, чем нас ограбить. Но готов держать пари, что один из молодых непременно что-нибудь сболтнёт о красавице в мужской одежде с кошельком золота на поясе. И тут уж как повезёт. Вдруг они поделятся новостью с теми, кто вдруг решит заявиться к нам с визитом... Будем молиться, чтобы ничего из этого не произошло. – Да. Ужас и гнев немного отпустили, и голова у Брианны слегка закружилась. Затем она вспомнила кое о чём ещё, и ей будто кулаком под дых врезали. – Что с тобой?! – переполошился Джейми, услышав, как Брианна простонала, словно её действительно ударили. Он стал натягивать вожжи, замедляя бег лошадей, а Бри в отчаянии взмахнула руками и покачала головой. – Я... просто… они знают, кто́ ты. Миссис Паттон тебя узнала. – Кто́ я? Я сам им сказал, кто я. Джейми попридержал лошадей, чтобы грохот колёс не мешал ему слушать дочь. – Она знает, что ты Рыжий Джейми, – выпалила Брианна. – А, ты об этом… – Джейми явно удивился, но не встревожился и даже немного развеселился. – Как, чёрт возьми, она узнала? Женщина моложе тебя: она ещё не родилась, когда меня в последний раз так назвали. Брианна рассказала отцу о дядюшках миссис Паттон и о листовке. – Очевидно, ты до сих пор выглядишь так, будто способен на проступки, за которые твой портрет снова попадёт на плакаты о розыске, – попыталась сострить Бри. – Ммфм. Джейми перевёл лошадей на шаг, повозка перестала трястись и грохотать, и Брианна успокоилась. Она украдкой взглянула на отца. Похоже, Па больше не сердится и даже не расстроен. Просто задумался и, кажется, о чём-то взгрустнул. – Видишь ли, – сказал он наконец, – ничего хорошего, если своими делами ты создал себе репутацию безумца, который убивает без раздумий и жалости. Но, если посмотреть с другой стороны, иметь такую репутацию порой не так уж и плохо. Джейми прищёлкнул языком, и лошади постепенно перешли на рысь, а потом побежали ещё быстрее, но отец, казалось, больше не торопился. Внутреннее напряжение в нём ослабло. Брианна искоса за ним наблюдала. У неё будто камень с души свалился: Па не тревожится из-за того, что в нём опознали Рыжего Джейми. А ещё она обрадовалась, что этот факт явно заставил его меньше беспокоиться из-за золота. Они продолжили ехать, не обмолвившись больше ни словом, и, несмотря на молчание, в обществе друг друга снова стали чувствовать себя непринуждённее. Но когда они остановились на привал сразу после восхода луны, то поели, не разводя костра. Брианна спала чутко, часто просыпалась и каждый раз видела рядом с собой отца, – в чёрной тени дерева, с винтовкой в правой руке и заряженным пистолетом в левой.
ГЛАВА 22. ПРАХ, ПРАХ... (с) Переаод Елены Карпухиной
Иллюстрация Евгении Лебедевой
Я ШЛА ВСЛЕД ЗА РОДЖЕРОМ СКВОЗЬ тополиную рощу. Кроны огромных деревьев так высоко вознеслись над тропой, по которой мы шагали, что казалось, будто мы очутились в тихой церкви, где стропила облюбовали не летучие мыши, а щебечущие птицы. «Очень символично, – подумала я, – как раз под стать нашей миссии». Правда, я должна буду выступить не столько в роли дипломата, сколько шпиона – рыцаря плаща и кинжала. Я сунула руку в прорезь в юбке и в третий раз проверила карман: на дне лежали три больших шишковатых корня имбиря, а сверху – несколько пакетиков сушёных трав, которых здесь не найдёшь. Моя задача (если, конечно, Роджер успеет представить нас друг другу, прежде чем меня с ним вышвырнут) состоит в том, чтобы втянуть миссис Каннингем в продолжительную беседу. Сначала надо бы рассыпаться в благодарностях за хинную кору (и сдержанно извиниться за дерзость Мэнди), а затем вручить – один за другим – ответные подарки и подробно объяснить, где произрастают эти травы, для чего они используются и как из них готовить различные снадобья. За это время Роджер должен выманить капитана Каннингема из дома (ведь настоящие мужчины вряд ли захотят слушать, как две травницы обмениваются мнениями о том, из чего приготовить клизму, способную избавить даже от самых стойких запоров). Дальше всё будет зависеть только от Роджера. Исполненный решимости, расправив плечи, он шагал впереди. Мы вышли из тополёвника и стали вновь подниматься по камням, поросшим елями и тсугами, которые благоухали на солнце и пропитывали воздух густым смолистым духом. – Запах Рождества, – Роджер с улыбкой обернулся и придержал передо мной большую ветку. – Надо будет устроить праздник в кругу семьи. Ведь Джем и Мэнди к этому привыкли и помнят, как мы его отмечали. А вот для шотландцев Рождество было просто религиозным праздником – веселились они на Хогманай. – Было бы чудесно, – слегка взгрустнув, мечтательно сказала я. Насколько я помню, в дни своего детства я встречала Рождество в основном в нехристианских странах. Главным развлечением были рождественские хлопушки из Англии, рождественский пудинг в жестяной банке и однажды даже рождественский вертеп, украшенный гирляндами из верблюжьих колокольчиков. Деву Марию, Иосифа, Младенца Иисуса, поклоняющихся царей-волхвов, пастухов и ангелов, – всех их смастерили из каких-то местных стручков и нарядили в крошечные одежды. Я обожала каждый год устраивать для Брианны настоящий рождественский праздник: ведь я готовила его и для себя. Я с радостью хлопотала, занимаясь тем, о чём лишь читала или слышала, но чего никогда не делала и не видела. Фрэнк, единственный из нас, кто по-настоящему отмечал традиционное британское Рождество, был истинным экспертом по части меню, подарочной упаковки, пения рождественских гимнов и других тайных знаний. Начиная с украшения ёлки и до того момента, как её разбирали после Нового года, дом наполнялся восхитительными секретами, в нём царили мир и покой. Вот бы устроить такое и в нашем новом доме, со всеми вместе… – Только запомни, – вовремя вернувшись к действительности, я нырнула под низко нависшие лапы голубой ели. – Будешь говорить с капитаном Каннингемом – не вздумай упоминать Санта-Клауса. – Я добавлю его в список запретных тем, – серьёзно заверил меня Роджер. – А что в твоем списке идёт под первым номером? – Обычно я не упоминаю о тебе, – не стал юлить зять. – Но в нынешних обстоятельствах просто разрываюсь: то ли избегать разговора о семействе Бёрдсли, то ли помалкивать о виски Джейми. Рано или поздно Каннингемы наверняка проведают и о том, и о другом, – если им об этом уже не донесли, – но ни к чему им узнавать обо всём от меня. – Спорим, о Бёрдсли они уже наслышаны, – сказала я. – Ведь миссис Каннингем принесла мне хинную кору. Кто-то должен был ей сообщить, что мне нужна хина и, очень вероятно, – зачем. Вряд ли этот человек удержался и не рассказал ей вдобавок о Лиззи и двух её мужьях. – Ты права. – Роджер взглянул на меня с улыбкой, затаившейся в уголке рта. – А ты случайно не знаешь… То есть... – Хотел спросить, не развлекаются ли братцы со своей женой все вместе? – Я рассмеялась. – Бог знает, но в их доме трое маленьких детей, и по крайней мере двое из них до сих пор спят в одной постели с родителями. И, судя по всему, очень крепко спят, – задумчиво добавила я. – Но у них там так тесно – не повернёшься... – Было бы желание, а способ найдётся, – заверил меня Роджер. – Можно и на улице: погода пока стоит отличная. Тропа стала пошире, и какое-то время мы шли рядом. – Во всяком случае, можно только диву даваться: после всего того, что старая леди наговорила нам с Брианной о ведьмах, она сделала такой широкий жест! Но... – Тем не менее, она заверила всех нас, включая меня и Мэнди, что нам прямая дорога в ад. Роджер расхохотался. – Ты видела, как Мэнди передразнивает миссис Каннингем? – Нет, но уже не терпится посмотреть. Нам ещё далеко? – Почти дошли. Я прилично выгляжу? – Роджер смахнул кленовые листья с жилета. Собираясь нанести визит, зять оделся тщательно: в хорошие бриджи, чистую рубашку и жилет со скромными деревянными пуговицами, которые Бри спешно пришила вместо прежних – щегольских бронзовых. Кроме того, Брианна заплела мужу волосы, а Джейми, у которого было гораздо больше опыта в подобных делах, аккуратно подвернул косу и широкой чёрной репсовой лентой из собственных запасов крепко закрепил кончик косы на затылке. [Коса-«баранка» – причёска моряков. – прим. перев.] «Ступай с Богом, a charaid [друг (гэльск.) – прим. перев.]», – с ухмылкой сказал он Роджеру. Вот уж воистину Бог нам в помощь!.. – Прекрасно, – заверила я Роджера. – Тогда вперёд! Я ещё ни разу не забиралась так далеко – аж до хижины Каннингемов. Её построили недавно на самой южной оконечности Фрейзерс-Риджа. Мы шли больше часа, стряхивая с себя листья, которые мягким зелёным дождём сыпались с деревьев вместе с мошками, осами и пауками. День выдался очень тёплым, и я уже начала жалеть, что не захватила с собой какой-нибудь освежающий напиток, но тут Роджер остановился прямо перед поляной. Брианна рассказывала мне о побелённых камнях и сверкающих стеклянных окнах. За домом был разбит большой огород, где росли и травы, но миссис Каннингем явно не успела соорудить изгородь, которая помешала бы оленям и кроликам портить посевы. Заметив вытоптанную землю, сломанные стебли и короткую обглоданную ботву репы, я огорчилась. Но в потравах был и несомненный плюс: подарки, лежащие в моем кармане, могли стать гораздо желаннее. Я сняла шляпу и торопливо привела волосы в божеский вид, – насколько это вообще было возможно, учитывая, что четыре мили я шла по жаре. Не успела я надеть шляпу, как дверь распахнулась. Увидев нас, капитан Каннингем невольно вздрогнул. Если он кого-то и ждал, то точно не нас. Я повторила про себя слова благодарности, которые подготовила для миссис Каннингем, и сердце у меня забилось чуть быстрее. – Добрый день, капитан! – улыбнулся Роджер. – Я пришёл со своей тёщей, миссис Фрейзер. Она хотела бы навестить миссис Каннингем. Капитан перевёл взгляд на меня, и рот у него приоткрылся. Каннингем не умел прятать свои мысли и чувства, и было понятно: он пытается увязать всё, что его мать обо мне говорила, с тем, что он увидел собственными глазами, – а уж я постаралась придать себе как можно более респектабельный вид. – Я... она... – промямлил капитан. Державший меня под руку Роджер торопливо потянул меня к дому и завёл дружеский разговор о погоде, но Каннингем явно думал о чём-то своём. – Я хотел сказать... Добрый день, мэм. Почти дойдя до двери, я остановилась перед капитаном, присела в реверансе, и хозяин порывисто кивнул. – Увы, матушки нет дома, – настороженно глядя на меня, сказал он. – Весьма сожалею. – Так она ушла в гости? – поинтересовалась я. – Как жаль! Я хотела поблагодарить её за подарок. И кое-что для неё принесла... Я искоса посмотрела на Роджера, спрашивая взглядом: «И что будем делать?» – Нет, она просто пошла за травами к ручью. – Капитан неопределённо махнул рукой в сторону леса. – Она... – В таком случае, – поспешно вставила я, – я просто пойду и попробую её найти. Роджер, почему бы вам с капитаном не пообщаться, пока я буду её искать? Прежде чем Каннингем успел что-либо возразить, я приподняла юбки, аккуратно перешагнула через бордюр из белых камней и направилась в лес, бросив Роджера на произвол судьбы.
– Э-Э… ВХОДИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, – сдался Каннингем, однако держался он с достоинством, широко распахнул дверь и пригласил Роджера в дом. – Благодарю вас, сэр. В домике царил тот же порядок, что и во время первого визита Маккензи, но сегодня пахло по-другому. Роджер мог бы поклясться, что в воздухе витает соблазнительный лёгкий аромат кофе. «Боже мой, точно кофе!..» – Прошу, садитесь, мистер Маккензи. Капитану удалось взять себя в руки, хотя он и продолжал искоса поглядывать на Роджера. Тот заранее придумал пару фраз, чтобы завязать общий разговор, но они должны были всего лишь отвлечь миссис Каннингем и помочь Клэр присоединиться к беседе. Лучше прямо сейчас обсудить с капитаном главное, пока ни одна из женщин не вернулась… – Недавно у меня был интересный разговор с моей родственницей Рейчел Мюррей, – начал Роджер. Каннингем, нагнувшийся, чтобы снять с очага подогревавшийся кофейник, подскочил как ужаленный и едва не стукнулся головой о каминную полку. Он обернулся. – Что?! – Я о миссис Йен Мюррей, – пояснил Роджер. – Вы ведь знаете молодую квакершу? Высокую, темноволосую, очень хорошенькую? У неё ещё ребёнок такой… громкоголосый. Капитан вспыхнул и напрягся. – Я понял, о ком вы, – довольно холодно произнёс он. – Однако я крайне удивлён, что она пересказала наш разговор вам. Каннингем слегка выделил голосом «вам», но Роджер и бровью не повёл. – Она не пересказывала, – вежливо возразил он. – Она лишь упомянула, что вы говорили о том, что, по её мнению, я должен знать. Она посоветовала мне сходить к вам и побеседовать об этом. Он взмахнул рукой, как бы показывая: «И вот я здесь». – Она сказала: когда вы служили во флоте, то по воскресеньям читали проповеди своим подчинённым и обнаружили, что это... «доставляет вам радость». Рейчел употребила именно такие слова. Вам правда это нравилось? Кровь немного отлила от лица Каннингема. Он нехотя кивнул. – Не понимаю, сэр, какое вам до этого дело, но действительно, когда приходило время богослужения, а капеллана на борту не было, то проповеди читал я. – В таком случае, сэр, у меня к вам предложение. Может быть, сядем и потолкуем? Любопытство взяло верх: Каннингем кивком указал на большой стул со спинкой в виде колеса со спицами, стоявший по одну сторону камина, а сам сел на другой, поменьше, который стоял напротив. – Как вам известно, – Роджер подался вперёд, – я пресвитерианин, и священником меня называют из вежливости. То есть я ещё не посвящён в сан, хотя прошёл необходимое обучение и сдал все экзамены. Надеюсь, меня рукоположат в ближайшее время. Вы также наверняка знаете, что мой тесть, моя жена, тёща, да, собственно говоря, и дети – католики. – Знаю. – Каннингем настолько освоился с Роджером, что решился выказать неодобрение. –Неужели это не противоречит вашим убеждениям? Как вы с этим миритесь? – Вот так и смиряюсь. Изо дня в день, – пожав плечами, уклончиво ответил Роджер. – Всё дело в том, что у меня хорошие отношения с тестем. Когда он построил школу, то предложил мне читать в ней воскресные проповеди. В то время – более трёх лет назад – у нас была небольшая масонская ложа, и мистер Фрейзер разрешил также и ей использовать для своих нужд здание школы. По вечерам. Пока Роджер не заговорил о масонах, он не сводил серьёзного взгляда с лица Каннингема, но сейчас опустил глаза и уставился на тлеющие угли: хотел дать капитану время принять решение – если, конечно, тому было что решать. Вероятно, Роджер не ошибся. Прежние беспокойство и неодобрение Каннингема растаяли, как лёд по весне, – медленно, но верно. Капитан ничего не говорил, но теперь его молчание воспринималось иначе: он испытующе смотрел на Роджера. А тому терять было нечего… – «Мы встретились на равнине», – тихо произнёс Роджер. Каннингем шумно вдохнул и слегка кивнул. – «И мы расстались на площади», – так же негромко ответил он. [Официальное приветствие масонов непонятно непосвящённым, но благодаря игре слов оно приобретает более глубокий смысл. Исходя из геометрической символики масонов, его можно перевести как: «Мы встретились на плоскости/на одном уровне. – И мы расстались в квадрате». Если же исходить из морально-этических принципов масонов, то пароль/отзыв прозвучат как: «Мы встретились как равные. – И мы расстались, ни разу не покривив душой». – прим. перев.] Атмосфера в комнате изменилась. – Позвольте предложить вам кофе. Поднявшись, Каннингем достал чашки из буфета, выглядевшего так, будто его вырвали из привычной обстановки лондонского дома и насильно перенесли сюда, и протянул одну Роджеру. Это был настоящий кофе. Свежемолотый. На миг Роджер в экстазе закрыл глаза и вспомнил: Рейчел говорила, что её угощали чаем. Очевидно, капитан сохранил связи среди моряков. Может, ими и были те два таинственных посетителя? Всего лишь контрабандистами? Пару минут Роджер с капитаном потягивали ароматный напиток, храня дружеское молчание. Роджер допил потрясающе вкусный кофе и сказал: – К несчастью, год назад молния ударила в школу и та сгорела дотла. – Я слышал об этом от миссис Мюррей. Капитан осушил чашку, поставил её на стол, посмотрел на Роджера и, вопросительно приподняв бровь, кивком указал на кофейник. – Не откажусь. – Роджер протянул чашку. – Уверен: если бы Джейми Фрейзер жил тогда в Ридже, он бы школу восстановил, однако из-за... э-э... превратностей войны... он и его семья не смогли вернуться сразу. Но, полагаю, вы об этом уже знаете. – Да. Когда я просил разрешения здесь поселиться, меня поставил об этом в известность Роберт Хиггинс. – Тень неодобрения вновь омрачила лицо Каннингема. – Вероятно, мистер Фрейзер – джентльмен с необычайно гибкими принципами. Подумать только: назначить своим управляющим человека, осуждённого за убийство! – Ну, меня Джейми Фрейзер вообще считает еретиком, и тем не менее с этим мирится. Это вы тоже называете «гибкими принципами»? Роджер улыбнулся капитану, будто предостерегая: «Полегче! Пусть мы и братья-масоны, но границы переходить не стоит…» А Каннингем, услышав слово «еретик», поперхнулся кофе. Роджер кашлянул, давая Каннингему время прочистить горло. – А теперь давайте вернёмся к моему предложению. Мистер Фрейзер хочет восстановить школу на прежнем месте и не против, чтобы её использовали как раньше. Он также готов предоставить необработанную древесину для нового здания. Хотя, как вам наверняка известно, он сейчас строит свой собственный дом и не сможет найти лишние время или деньги, чтобы возвести школу до конца этого года. Роджер перешёл к главному: – Итак, я хотел бы предложить, сэр: давайте объединим наши – мои, ваши и мистера Фрейзера – ресурсы, дабы как можно скорее заново отстроить здание. И, как только оно станет пригодным для использования, предлагаю вам читать там воскресные проповеди по очереди со мной. Каннингем застыл с чашкой в руке, но внешняя корка холодности и сдержанности растаяла. Судя по глазам капитана, мысли у него метались, словно мелкая рыбёшка, – так быстро, что и не поймать. Роджер поставил недопитую чашку и поднялся. – Не хотите ли туда со мной прогуляться?
РУЧЕЙ Я НАШЛА ЛЕГКО. Колодца возле дома не было, поэтому Каннингемам, очевидно, приходилось носить воду откуда-то ещё, а значит... Да, в заросли кизила вела тропа, и вскоре до моих ушей донеслось журчание ручья. Найти миссис Каннингем будет немного сложнее. Интересно, она пошла вверх по течению или вниз? Я мысленно подбросила монетку и повернула вниз. Угадала! Ручей здесь плавно изгибался, и на топком пятачке на этом берегу виднелось множество следов – или, вернее, отпечатки ног одного или двух человек, которые часто сюда приходили. Ряд круглых углублений и смазанная грязь выдавали, куда ставилось ведро. В последнее время шли дожди, и ручей вздулся так, что густые заросли на другом берегу оказались прямо у воды. Вряд ли миссис Каннингем пыталась перейти на ту сторону именно здесь: хотя в русле и были камни, по которым можно перебраться, большинство из них скрылось под водой. Медленно, превратившись в слух, я пошла вдоль ручья. Я вовсе не надеялась, что, собирая травы, миссис Каннингем начнёт распевать псалмы. Однако так или иначе она выдаст своё присутствие, и птицы рядом либо закричат, либо замолкнут. Собственно говоря, найти её мне помог зимородок: женщина привлекла его внимание, и её присутствие его явно возмутило. Я пошла на голос птицы – протяжные щебечущие крики – и разглядела длинноклювый шарик ржавого, белого и серовато-голубого цветов. Он оседлал длинную, колышущуюся на ветру ветку над небольшой заводью, образованной водоворотом. А потом я увидела миссис Каннингем. В заводи. Голую. К счастью, она меня не заметила, и я, поспешно сорвав с себя шляпу, присела на корточки за кустом цефалантуса. Увидев ещё и меня, зимородок вообще впал в истерику. Когда он пронзительно закричал, его яркое тельце раздулось от негодования, но миссис Каннингем даже ухом не повела. Она мылась расслабленно, неторопливо, полуприкрыв глаза от удовольствия, её длинные волосы, седые и мокрые, струились по спине. Капли пота побежали у меня по позвоночнику, а одна – капнула с подбородка. Я вытерла её тыльной стороной ладони и позавидовала миссис Каннингем. На миг у меня возникло нелепое желание раздеться и присоединиться к женщине, но я тут же его подавила. Мне следовало бы уйти не мешкая, но я медлила. Отчасти – из свойственного всем любопытства, которое заставляет людей наблюдать за себе подобными, когда те смеются, сердятся, раздеваются догола или занимаются сексом. А кроме того – из чистой страсти к зрелищам. Иногда между учёным и вуайеристом проходит довольно тонкая грань, и я сознавала, что иду по лезвию бритвы, но миссис Каннингем, бесспорно, представляла собой загадку. Она была по-прежнему статной, широкие плечи гордо расправлены, и, хотя кожа на руках и груди одрябла, тело оставалось сильным и мускулистым. Кожа на животе обвисла, и отчётливо виднелись следы многочисленных родов. Значит, капитан был у неё не единственным ребёнком. Миссис Каннингем закрыла глаза от наслаждения, – если бы не выражение неприступности на её лице, она была бы интересной женщиной. Не красавица, с глубокими морщинами – следами прожитых лет, нелёгких испытаний и гнева, – но в её чертах не появилось никакой асимметрии, свойственной старости, лицо оставалось очень привлекательным. Мне стало интересно, сколько ей лет. Капитану на вид около сорока пяти, но я понятия не имела, старший он ребёнок или младший. Значит, ей где-то между шестьюдесятью и семьюдесятью? Она отжала спутанные волосы и заправила их за уши. На другой стороне водоёма лежало полузатопленное бревно. Миссис Каннингем осторожно прислонилась к нему спиной, снова закрыла глаза и опустила руку в воду между ног. Я моргнула, – я и так увидела много лишнего! – затем пригнулась и на полусогнутых ногах как можно тише стала выбираться. Юбки я подобрала, а шляпу зажала в руке. Зацепившись каблуком за выступающий корень, я чуть не упала, но сумела удержать равновесие, хотя уронила шляпу и выпустила юбки. О бедро ударился тяжёлый карман и напомнил мне, что я собиралась преподнести подарки. Но не могла же я торчать тут и ждать, пока миссис Каннингем закончит свои дела, выйдет из воды и оденется. Лучше вернусь в хижину, скажу капитану, что не нашла его мать, оставлю имбирь и травы и попрошу передать ей мою благодарность. Приводя в порядок платье, я поняла, что оставила очень заметные следы на влажной глине. Ругаясь себе под нос, я опять пробралась под кусты, за которыми пряталась, сгребла руками палые листья, ветки и гальку и поспешно раскидала их поверх выдававших меня следов. Чтобы очистить ладони, я растёрла между ними горсть влажных листьев и пальцами почувствовала камешек. Я его отбросила, но в воздухе камешек ярко сверкнул, и я поспешила его поднять. Это оказался необработанный изумруд – длинный прямоугольный кристалл мутно-зелёного цвета, заключённый в грубую породу. Несколько секунд я смотрела на него и осторожно потирала большим пальцем. – Как знать, когда ты пригодишься? – пробормотала я и сунула изумруд в сумку.
– СКОЛЬКО ЛЮДЕЙ помещалось в прежнем здании? – спросил капитан, кивком указывая на хрупкий чёрный остов двери. – Если стоя, то около тридцати. Начнём с того, что и скамеек-то у нас не было. На собрания ложи каждый из братьев приносил из дома табуретку, а зачастую и бутылку. Роджер улыбнулся, в памяти всплыла картинка: как Джейми пустил по кругу одну из первых бутылок виски собственного изготовления. Тесть тогда внимательно следил за пьющими: вдруг кто-нибудь из них упадёт или внезапно умрёт! – Кстати, – сказал Роджер. – Я кое о чём вспомнил. Вы должны знать, что мистер Фрейзер – один из наших братьев. На самом деле он досточтимый мастер. Именно он основал здесь ложу. Искренне потрясённый, Каннингем выронил кусочек угля. – Масон?! Но ведь католикам не дозволяется давать масонские клятвы. Папа это запрещает... Упомянув о запрете, Каннингем слегка скривил губы. – Мистер Фрейзер стал масоном, когда находился в тюрьме в Шотландии, после восстания якобитов. И, как он сам бы вам сказал, «Папа не сидел в Ардсмуире, а я сидел». До сих пор Роджер, общаясь с капитаном, всегда говорил на хорошем английском, как истинный оксфордский профессор, но теперь он позволил себе процитировать Джейми с шотландским акцентом и позабавился, увидев, что Каннингем прищурился. Однако Роджер не мог сказать, что было тому виной: то ли акцент, то ли чудовищность поступков Джейми. – Возможно, это также иллюстрирует... гибкость... принципов мистера Фрейзера, – сухо заметил капитан. – А позвольте спросить, есть ли у него принципы, от которых он не отступает? – Думаю, Джейми Фрейзер – мудрый человек. Он знает, как важно быть гибким в такие времена, как сейчас, – не теряя самообладания, возразил Роджер. – Если бы он не умел лавировать, то в пожарах войн давно превратился бы в прах – как и люди, которые от него зависят. – И вы один из них? Хотя в словах капитана враждебности не было, но неприязнь явно проступала. – Да, я один из них. Роджер втянул носом воздух, но запах озона от молнии и вонь гари давным-давно улетучились: немного усилий – и на поляне снова воцарятся мир и покой. – Что касается того, – продолжил Роджер, – есть ли у Джейми Фрейзера принципы, от которых он не отступает... Да, они есть. И да поможет Бог всякому, кто встанет между мистером Фрейзером и тем, что, по его мнению, дóлжно сделать. Как вы думаете, может, здание расширить? Сейчас в Ридже гораздо больше семей. Каннингем кивнул. Он не отрывал взгляда от тыльной стороны ладони, где углём записал длину и ширину дома, которые они замерили шагами. – Вы знаете, сколько их? И вам известны их религиозные предпочтения? Мистер Хиггинс сказал, что мистер Фрейзер никому не запрещает здесь селиться, – лишь бы люди были надёжными и не чурались работы. И всё-таки, похоже, подавляющее большинство арендаторов – шотландцы. Каннингем выделил голосом конец фразы, и Роджер кивнул. – Так и есть. Сначала во Фрейзерс-Ридж перебрались несколько шотландцев – соратники мистера Фрейзера по восстанию и родственники его знакомых из предгорий. Там много выходцев из Шотландии, – пояснил Роджер. – Большинство первых поселенцев, – естественно, католики, но среди них было и несколько протестантов, в основном – пресвитериане из церкви Шотландии. Большая группа иммигрировала позже из Терсо, и все они пресвитериане. – «Упёртые пресвитериане», – язвительно добавил про себя Роджер. – Я сам только недавно вернулся в Ридж. Мне сказали, что у нас поселилось ещё и несколько методистских семей. Вы не возражаете, сэр, если я спрошу: а что привело сюда вас? Каннингем коротко хмыкнул, но явно не от нерешительности – он просто обдумывал ответ. – Как и многие другие, я приехал сюда, потому что здесь живут мои знакомые. В Северной Каролине обосновались двое моих моряков, а также лейтенант Феррелл. Я служил с ним достаточно долго: при мне он трижды покупал офицерский патент и продвигался по службе. После тяжёлого ранения ему пришлось уйти в отставку. Ему назначили пенсию от военно-морского флота. Жена Феррелла тоже к нему приехала. [Для продвижения по службе необходимо было приобретать патент на очередное офицерское звание. – прим. перев.] Роджер задумался, будет ли – и как – выплачиваться пенсия этому человеку и впредь, но, к счастью, в данный момент его эта проблема не касалась. – Таким образом, – Каннингем с иронией посмотрел Роджеру прямо в глаза, – у меня будет по меньшей мере шесть прихожан из моего духовного братства. Роджер любезно улыбнулся, но правды утаивать не стал: жизнь во Фрейзерс-Ридже настолько бедна на развлечения, что всякого, кто готов выступить перед публикой, ждёт аншлаг. Он заверил Каннингема, что у того, несомненно, будет полный зал. – Развлечение, – довольно мрачно произнёс Каннингем. – Вот как. – Он кашлянул. – Могу я узнать, мистер Маккензи, почему вы мне предложили этим заняться? Думаю, вы вполне способны развлечь любое количество людей, причём в одиночку. «Потому что Джейми хочет знать, являешься ли ты лоялистом, и если да, то насколько далеко готов зайти. Если мне удастся заманить тебя открыто проповедовать и говорить с людьми, то Джейми, вероятно, поймёт, что ты собой представляешь». Роджер и не думал лгать Каннингему, но не лучше ли предложить тому другую правдоподобную версию? – Как я уже сказал, больше половины поселенцев здесь – католики. За неимением лучшего они придут послушать меня. И мне кажется, что с тем же успехом они могли бы послушать и вас. А если учесть, что члены моей собственной семьи принадлежат к разным конфессиям… – Роджер самокритично пожал плечом, – думаю, людям было бы неплохо услышать разные точки зрения. – Действительно неплохо, – негромко произнёс за спиной Роджера весёлый голос. – В том числе и глас Христа, который говорит в их собственных сердцах. От неожиданности Каннингем снова уронил уголь. – Миссис Мюррей, – он поклонился. – Ваш слуга, мэм! Всякий раз, когда взгляд Роджера падал на Рейчел Мюррей, на сердце у него становилось легко, а увидев её здесь и сейчас, он захотел рассмеяться от радости. – Привет, Рейчел, – поздоровался он. – Где твой малыш? – С Брианной и Дженни, – сказала она. – Аманда пытается научить его выговаривать слово «какашки». Судя по всему, она имеет в виду экскременты. – Ну, со словом «экскременты» она вряд ли быстро преуспеет. – Совершенно верно. – Рейчел улыбнулась Роджеру, затем Каннингему. – Брианна сказала, что вы с капитаном будете здесь обсуждать вопросы, касающиеся нового молитвенного дома. Поэтому я решила к вам присоединиться. На Рейчел было светло-серое ситцевое платье и прикрывающая шею и грудь синяя косынка. От этого сочетания цветов глаза молодой женщины приобрели таинственный тёмно-зелёный оттенок. Каннингем, похоже, растерялся, однако повёл себя учтиво. А Роджер удивлённо спросил: – То есть ты тоже хочешь использовать церковь? Для... э-э... собраний? – Разумеется. – Подождите... Вы имеете в виду собрание квакеров? – Капитан нахмурился. – И сколько же квакеров сейчас в Ридже? – Насколько мне известно, только я одна, – сказала Рейчел. – Хотя, наверное, я могла бы причислить к Друзьям и Огги. Значит, нас двое. Но Друзья считают, что кворум для собраний не обязателен. И ни один Друг не выступит против присутствия гостей на обычном собрании. Дженни и Йен (это мой муж и его мать, капитан) наверняка ко мне присоединятся. Клэр говорит, что они с Джейми тоже придут. Конечно, Роджер, я приглашаю и вас с Брианной. И тебя тоже, друг Каннингем, вместе с твоей матерью. Рейчел одарила капитана одной из своих улыбок, и в ответ он невольно тоже улыбнулся, затем, слегка смутившись, кашлянул и сильно покраснел. Роджер решил, что у Каннингема вот-вот будет экуменическая передозировка, и вмешался. [Согласно экуменизму, христиане, принадлежащие к разным конфессиям, должны работать вместе, чтобы развивать более тесные отношения между своими церквями и способствовать христианскому единству. – прим. перев.] – Когда бы ты хотела проводить собрания, Рейчел? – В первый день. Вы все называете этот день недели воскресеньем [воскресенье на английском – Sunday – прим. перев.], – объяснила она Каннингему. – Мы не используем языческие названия. Время суток значения не имеет. Мы не хотим причинять вам неудобства и мешать договоренностям, к которым вы пришли. – Языческое? – ошеломлённо воскликнул Каннингем. – Вы считаете, что воскресенье – языческое слово?! – Ну, конечно, – рассудительно сказала Рейчел. – Sunday означает «день солнца» и происходит от названия одноимённого древнеримского праздничного дня dies solis, который в английском превратился в Sunnendaeg. Признаю, – слегка усмехнулась она Роджеру, – это звучит не так по-язычески, как «вторник», который назван в честь скандинавского бога. [Английское название Tuesday происходит от имени скандинавского бога войны Тиу, аналогичного римскому Марсу и греческому Аресу. – прим. перев.] Но тем не менее... – Рейчел махнула рукой и повернулась, чтобы уйти. – Дайте мне знать, в какое время каждый из вас собирается читать проповеди, и в соответствии с этим я запланирую свои собрания. Кстати, – оглянувшись, добавила она. – Строить мы, естественно, поможем. Рейчел скрылась за дубами, а мужчины молча смотрели ей вслед. Взяв ещё кусочек угля, Каннингем стал рассеянно растирать его между большим и указательным пальцами. Это напомнило Роджеру, как они с Брианной однажды в пепельную среду ходили на службу в церковь Святой Марии в Инвернессе. Священник с блюдечком пепла (Бри сказала Роджеру, что это пепел сожжённых пальмовых ветвей, оставшихся с прошлогоднего Пальмового воскресенья [соответствует Вербному воскресенью у православных – прим. перев.]) проводил большим пальцем по чёрному пятну, а затем быстро чертил крест на лбу у каждого из прихожан и шептал: «Помни, человек, что ты прах и в прах ты обратишься». Маккензи тогда тоже подошёл к священнику. Роджер живо вспомнил и странное ощущение от зернистого пепла, и непостижимую смесь чувств, которые его накрыли. Тревоги и принятия. Что-то вроде этого Роджер испытывал и теперь.
ГЛАВА 23. ЛОВЛЯ ФОРЕЛИ В АМЕРИКЕ. (с) Перевод Юлии Коровиной и Натальи Ромодиной
Иллюстрация Евгении Лебедевой
Несколько дней спустя ЖЁЛТО-ЗЕЛЁНАЯ, КАК падающий лист, муха по дуге опустилась на водную гладь посреди расходящихся кругов от всплывающей форели. Пару секунд наживка оставалась на поверхности, а потом с лёгким всплеском исчезла в прожорливой рыбьей пасти. Роджер подсёк концом удилища, чтобы рыба надёжно села на крючок, но мог бы и не стараться: сегодня голодная форель клевала на всё подряд, а пойманная рыбина так глубоко заглотила наживку, что Роджеру не потребовалось особого умения, чтобы её вытащить, – только грубая физическая сила. Отсвечивая серебром в лучах заходящего солнца, форель билась и трепыхалась – боролась за жизнь. Сквозь натянутую леску ощущалась яростная и свирепая жизненная энергия, которая была больше и сильнее самой рыбины, и душа Роджера запела от радости. – Кто научил тебя так закидывать удочку, Роджер Мак? – Тесть подхватил всё ещё трепыхающуюся форель и уверенным движением стукнул её о камень. – Сразу видно руку мастера. Роджер скромно отмахнулся, но чуть покраснел, ведь Джейми никогда не расточал пустых похвал. – Отец, – сказал он. – Вот как? – удивился Джейми, и Роджер поспешил пояснить. – То есть преподобный. На самом деле, он приходился мне двоюродным дедом… Он меня усыновил. – И всё равно он твой отец, – улыбнулся Джейми. Он бросил взгляд на дальний конец заводи, где Жермен и Джемми препирались, пытаясь выяснить, кто поймал самую большую рыбину. Наловили они прилично, но не догадались с самого начала складывать свой улов по отдельности и теперь не могли определить, где чья добыча. – Ты ведь не думаешь, что я люблю мальчишек по-разному? Что люблю Джемми больше, потому что он мой кровный внук, а Жермен – нет? – Конечно, не думаю. Роджер и сам расплылся в улыбке, взглянув на мальчишек. Старше Джема на год с небольшим, Жермен был примерно одинакового с ним роста, но невысоким и худощавым, как и его родители. А Джем унаследовал длинные руки и ноги и широкие плечи от деда. «И от меня тоже», – подумал Роджер и приосанился. Багровые лучи заходящего солнца окрасили головы рыбачков рыжим – и даже белокурая шевелюра Жермена будто полыхала огнём. – Кстати, а где Фанни? Она бы мигом их помирила. Двенадцатилетняя Френсис иногда выглядела гораздо моложе своих лет, но довольно часто создавалось странное впечатление, что она намного старше. Когда Джем появился в Ридже, она отнеслась к нему весьма настороженно, опасаясь, что Джем отнимет её единственного и самого верного друга. Но Джемми был искренним и добродушным парнишкой, а Жермен прекрасно разбирался в людях, – в сто раз лучше, чем можно ожидать от обычного бывшего карманника одиннадцати лет. И вскоре неразлучную троицу повсюду видели вместе: то они, хихикая, шмыгали в заросли, направляясь по каким-то таинственным делам, то появлялись откуда ни возьмись – слишком поздно, чтобы помочь взбивать масло, но как раз вовремя, чтобы получить кружку свежей пахты. – Моя сестра учит Френсис вычёсывать козий пух. – Да? – Хочу смешать его со штукатуркой для стен. – А-а, понятно. Роджер кивнул, продевая кукан через тёмно-красную жаберную щель рыбины. [Кука́н (англ. Fish Stringer) – приспособление для сохранения и переноса выловленной рыбы. Он представляет собой прочный шнур с проволочной петлёй на конце. Пойманную (крупную) рыбу, осторожно сняв с крючка, сажают на кукан – прим. перев.] Низкие лучи закатного солнца просвечивали сквозь деревья; смеркалось, но форель ещё клевала: по воде то и дело расходились сверкающие круги, и слышался плеск всплывающей рыбы. Роджер на миг сжал удочку – искушение было велико, но они уже поймали достаточно: улова хватит и на ужин, и на завтрак. Ловить больше не было смысла: в холодном погребе уже стояло с десяток бочек копчёной и солёной рыбы, да и свет угасал. Однако уходить Джейми явно не спешил. Босой, в одной рубашке, он удобно устроился на пне, а его старый охотничий плед валялся на земле позади него. Денёк выдался тёплым, и благоуханный осенний воздух до сих пор не остыл. Роджер взглянул на мальчишек, которые, забыв про спор, опять забросили удочки и напряжённо, будто два зимородка, следили за поплавками. Джейми повернулся к Роджеру и совершенно будничным голосом спросил: – А у пресвитериан есть таинство исповеди, mac mo chinnidh [сын моего дома, зять, (гэльск.) – прим. перев.] Роджер так оторопел, что сначала даже не нашёлся, что сказать. Озадачил и сам вопрос, и всё, что под ним подразумевалось. Но ещё больше потрясло, что Джейми обратился к нему как к «сыну своего дома». Так тесть назвал его лишь однажды – много лет назад, когда на горе Геликон выкликал свой клан. Однако Джейми задал ему вполне конкретный вопрос, и Роджер именно на него и ответил: – Нет. У католиков существует семь таинств, пресвитериане же признают лишь два: крещение и причастие. Роджер мог бы этим и ограничиться, но было предельно ясно, почему тесть задал свой вопрос. – Джейми, что-то не даёт тебе покоя, и ты хочешь этим поделиться? Роджер подумал, что за всё время, пока они знакомы, он обратился к тестю по имени всего лишь во второй раз. – Отпустить тебе грехи я не смогу, но выслушать – выслушаю. До сих пор Роджер не замечал никакого напряжения в лице Джейми. Но теперь, когда оно вдруг расслабилось, перемена была столь разительной, что душа раскрылась навстречу этому человеку, и Роджер был готов ко всему, что бы тот ни сказал. Во всяком случае, так ему казалось. – Что ж, – хрипло ответил Джейми и, прочистив горло, чуть застенчиво наклонил голову. – Это меня устроит. Ты помнишь ту ночь, когда мы освободили Клэр из рук бандитов? – Такое вряд ли забудешь. – Роджер смотрел на тестя в упор, потом метнул взгляд на мальчишек, но те по-прежнему увлечённо ловили рыбу, и он, снова повернувшись к Джейми, настороженно спросил. – А что? – В самом конце я свернул Ходжепайлу шею, и Йен спросил меня, что делать с остальными. Тогда я приказал убить всех до одного. Это было при тебе? – Да, я был там. Да, Роджер там был. И вспоминать об этом ему совсем не хотелось. Но, как только Джейми произнёс те слова, всё мгновенно вернулось, холодом разлившись по костям: лес, мрак ночи, ослепляющий блеск огня перед глазами, леденящий ветер и запах крови. Барабаны… Один боуран грохочет под его собственной рукой, ещё два – где-то позади. Крики в темноте. Отблеск огня в чьих-то глазах, желудок скручивает спазмом, когда под рукой хрустит чей-то череп. – Одного из них убил я, – резко произнёс Роджер. – Ты об этом знал? Джейми всё это время неотрывно смотрел на Роджера и сейчас взгляда не отвёл – лишь сжал на миг губы и кивнул. – Сам я этого не видел, – сказал он. – Но на следующий день у тебя всё на лице было написано. – И не удивительно, – горло у Роджера сжалось так, что слова едва протискивались. Его поразило другое: что от Джейми не укрылся его душевный раздрай и что в день после расправы тесть был способен замечать кого-либо, кроме Клэр. Клэр… Роджеру будто под дых врезали, когда в его памяти возникла стоящая на коленях возле ручья Клэр… По её избитому, в синяках и ссадинах, обнажённому телу стекает кровь... И, глядя на отражение в воде, она вправляет сломанный нос. – Невозможно предугадать, как всё повернётся. Джейми пожал плечом. Его густые рыжие пряди развевались на вечернем ветру: шнурок, которым он связывал волосы, где-то потерялся, – видимо, зацепился за ветку. – Я про схватку вроде той, – продолжил он. – Что-то врезается в память, а что-то напрочь забывается. Но ту ночь я помню во всех подробностях… И следующий день тоже. Роджер кивнул, но промолчал. У пресвитериан и правда нет таинства исповеди. «А жаль, – подумал он. – Полезно иметь подобную вещь про запас. Особенно при таком образе жизни, как у Джейми Фрейзера». Но любому священнику знакома потребность человеческой души выговориться и быть услышанной. А это Роджер предложить мог. – Да, такое не забудешь, – сказал он. – И теперь ты жалеешь? Что велел своим людям убить бандитов? – Ни капли! – Джейми бросил на Роджера яростный взгляд. – А ты жалеешь, что приложил к этому руку? – Я… – Роджер осёкся. Не то чтобы он об этом не думал, просто… – Мне жаль, что пришлось это сделать, – взвешивая каждое слово, произнёс он. – Очень жаль. Но в глубине души я уверен, что иначе поступить не мог. Джейми шумно выдохнул. – Тебе наверняка известно, что Клэр тогда изнасиловали. Джейми не спрашивал, но Роджер всё равно кивнул. Клэр ни с кем об этом не говорила – даже с Брианной. Но и без того все знали. – Человек, который это сделал, выжил. Два месяца назад Клэр видела его, живого-здорового, в фактории у Бёрдсли. Вечерний ветерок вдруг дохнул жгучим холодом, но волоски на руках у Роджера поднялись не от озноба. Джейми всегда предельно ясно выражал свои мысли, а этот разговор он начал со слова «исповедь». Так что с ответом Роджер не спешил. – Вряд ли ты затеял разговор лишь затем, чтобы спросить у меня совета, как поступить. Джейми чуть помолчал – его силуэт чернел на фоне пылающего закатом неба. – Нет, – тихо сказал он. – Не за этим. – Гляди, дедуля! По камням сквозь кусты продирались Джем с Жерменом, и каждый нёс низку сверкающей форели, с которой на штаны мальчишек капали вода и кровь. В последних лучах вечернего света чешуя болтавшейся на низке рыбы отливала бронзой и серебром. Роджер перевёл взгляд с мальчишек на тестя и успел заметить, как при виде рыбачков глаза Джейми по-особому блеснули. Этот внезапный блеск выдал тревожные, потаённые мысли тестя. Но как только Джейми улыбнулся внукам, его лицо просияло, и он потянулся к улову, чтобы им полюбоваться. Роджера будто молнией пронзило – короткий, испепеляющий разряд. «Господи Боже мой! – подумал он. – Джейми задаётся вопросом: достаточно ли они взрослые, чтобы узнать о таком?» – Мы решили, что каждый поймал по шесть штук. – Джем гордо поднял свою связку и повернул так, чтобы отец с дедом смогли по достоинству оценить красоту и величину улова. – А это... – Жермен показал низку поменьше, с которой свисали три крупные рыбины, – для Фанни. Мы подумали, что, будь она с нами, она бы тоже сколько-нибудь поймала. – Как здорово вы придумали, – улыбнулся Джейми. – Уверен: девчушка обрадуется. – Ммфм. – Жермен слегка нахмурился. – Grand-père, а она и теперь будет ходить с нами на рыбалку? А то миссис Уилсон говорит: раз Фанни стала женщиной, то не сможет. Джемми недовольно фыркнул и локтем ткнул Жермена в бок. – Не болтай ерунды. Моя мама – женщина и при этом ходит и на рыбалку, и на охоту, понятно? Жермен кивнул, но было видно, что Джем его не убедил. – Ходить-то она ходит, – признал он. – Только мистер Кромби этого не одобряет. И Цапля тоже. Хирам Кромби искренне полагал, что в обязанности женщины входит готовить, убираться, прясть, шить, заниматься детьми, кормить скотину и рот открывать только для того, чтобы молиться. А вот Стойкая Цапля Брэдшоу был из чероки. Женившись на девушке из общины моравских братьев в Салеме, он поселился недалеко от Фрейзерс-Риджа. – Цапля? – удивился Роджер. – Но почему? Ведь женщины-чероки не только сами засевают поля. Я своими глазами видел, как в реках возле полей они ловят рыбу сетями и вершами. – Цапля говорил не о рыбной ловле, – пояснил Джем. – Он считает, что женщины не могут охотиться, потому что от них разит кровью, а это отпугивает дичь. – Что ж, тут он прав, – к удивлению Роджера, согласился Джейми. – Но только когда у них месячные. И, кстати, если женщина зайдёт с подветренной стороны… Жермен встревоженно спросил: – А если запах крови от женщины привлечёт медведей или пум?! – Скорее всего, нет, – сухо ответил Роджер, надеясь, что не ошибается. – И на твоём месте я бы не стал говорить ничего подобного твоей тётушке. А то вдруг она неправильно тебя поймёт. Джейми хохотнул и, махнув рукой, отправил мальчишек домой. – Ладно, парни, ступайте-ка. Нам надо кое-что обсудить. Передайте бабуле, что к ужину мы успеем, ладно?
Мужчины подождали, пока мальчики не отошли подальше. Ветерок утих, и последние круги на воде разошлись, исчезая в сгущающихся тенях. В воздухе начала виться мошкара, избежавшая смерти в жадных рыбьих глотках. – Значит, ты уже это сделал? – спросил Роджер. Он страшился того, каким будет ответ: а вдруг Джейми ещё не отомстил и попросит Роджера помочь? Но Джейми кивнул, его широкие плечи расслабились. – Видишь ли, Клэр мне об этом не рассказала, но, разумеется, я сразу же увидел, что её что-то гнетёт… – В голосе прозвучал горьковатый юмор, ведь все прекрасно знали, что у Клэр всегда и всё написано на лице. – Но, когда я сам завёл об этом разговор, она попросила ничего пока не предпринимать и дать ей время подумать. – И ты дал ей время? – Нет. – Джейми посерьёзнел. – Я видел, что для неё это непросто и что она терзается. Я спросил сестру, и Дженни мне всё рассказала, ведь она вместе с Клэр тогда ходила в факторию к Бёрдсли и тоже видела того хмыря, так что она выудила у Клэр, в чём дело. Помолчав, Джейми продолжил. – Когда я дал понять, что мне всё известно, Клэр заверила, что с ней всё в порядке и что она пытается простить того ублюдка и верит, что у неё получается. Ну, почти. – Голос Джейми звучал буднично, но в словах тестя Роджеру послышалась нотка раскаяния. – И теперь тебе кажется… что надо было позволить ей справиться с этим самой? Ведь… прощение – это процесс. Ну то есть, нельзя простить сразу, раз и навсегда. Роджеру было ужасно неловко, он кашлянул, чтобы прочистить горло. – Знаю, – сухим, как наждак, голосом произнёс Джейми. – Уж кто-кто, а я это знаю получше многих. От смущения грудь Роджера словно обдало кипятком, и даже шея у него покраснела. Глотку перехватило, будто кто-то сдавил ему горло, и какое-то время он не мог вымолвить ни слова. – Да, – спустя мгновение произнёс Джейми. – Да, ты всё верно говоришь. Но мне кажется, легче простить мёртвого, чем того, кто разгуливает у тебя перед носом. И, если уж на то пошло, я решил, что она скорее простит меня, чем его. – Джейми медленно пожал плечом. – А кроме того… даже если Клэр и смогла бы смириться с мыслью о том, что этот человек живёт рядом с нами, то для меня это – невыносимо. Роджер негромко хмыкнул: он понял, что двигало Джейми. И как тут возразишь? Джейми тоже молчал. Он отвернулся и сидел неподвижно, уставившись на покрытую рябью водную гладь, на которой поблёскивал зыбкий свет. – Знаешь, наверное, это худшее из всего, что я делал в своей жизни, – наконец едва слышно произнёс Джейми. – Хочешь сказать, в моральном плане? – уточнил Роджер, стараясь не выдать никаких эмоций. – Да нет же, – мигом отозвался тесть. Он обернулся к Роджеру, и в последнем солнечном луче, осветившим на миг его лицо, тот увидел, как синие глаза Джейми вспыхнули недоумением. – Просто это оказалось трудно выполнить. – Понятно. И снова воцарилась тишина. Джейми не шевелился, и Роджер ждал: он чувствовал, что тесть о чём-то размышляет. Может, ему было необходимо всего лишь признаться в содеянном и тем самым облегчить душу? Роджера раздирало любопытство. И в то же время он совершенно не хотел слышать никаких подробностей. И потому, набрав побольше воздуха, выпалил: – Я рассказал Брианне. Что убил Бобла. И как. Хотя, может, и не стоило… Лицо Джейми полностью накрыла тень, однако Роджер ощущал взгляд его синих глаз на собственном лице, ярко освещённом заходящим солнцем. Пришлось приложить усилие, чтобы самому не отвести взгляда. – Правда? – Джейми говорил спокойно, но явно заинтересовался. – И что она тебе сказала? Но если не хочешь – не рассказывай. – Я… Что ж. Если честно, всё, что я помню наверняка, это как она сказала: «Я тебя люблю!» Это было единственное, что он тогда расслышал сквозь грохот барабанов и оглушительный стук пульса в ушах. Он опустился на пол, зарывшись головой в колени жены. А она всё повторяла: «Я тебя люблю». И обнимала его за плечи, укрывая водопадом рассыпавшихся волос, даруя своими слезами отпущение грехов. Роджер настолько погрузился в воспоминания, что, услышав голос Джейми, вздрогнул. – Что ты сказал? – Да никак не пойму: почему пресвитериане не считают брак таинством? Джейми развернулся и в упор посмотрел на Роджера. Солнце почти скрылось за горизонтом, и лица тестя было не различить, лишь копна волос окружала его голову светящимся бронзовым нимбом. – Роджер Мак, ты священник. Джейми говорил так, будто описывал некое природное явление вроде пегой лошади или стаи уток-крякв. – Мне – да и тебе, полагаю, тоже, – совершенно очевидно, что это твоё призвание от Бога и что Господь привёл тебя сюда – в это место и в это время, – чтобы ты исполнил своё предназначение. – Ну, насчёт моего призвания ты прав: тут всё предельно ясно, – иронично усмехнулся Роджер. – А что касается остального… Твоё предположение ничем не хуже моего. Но и я могу только гадать. – Что ж, тебе виднее, парень, – с улыбкой в голосе произнёс Джейми. Он поднялся – чёрный силуэт с удочкой в руках – и подобрал сплетённую из тростника корзину с рыбой. – Пора домой. Чтобы добраться от форелевой заводи до оленьей тропы, ведущей по нижнему склону горного хребта, им пришлось в наступающих сумерках карабкаться по валунам и продираться сквозь заросли кустарника, так что бо́льшую часть пути они молчали. – Сколько тебе было, когда ты впервые увидел, как убивают человека? – вдруг спросил Роджер идущего впереди Джейми. – Восемь, – не задумываясь ответил тот. – Меня в первый раз взяли воровать скот, и произошла стычка. Я тогда не слишком переживал. Из-под ноги у него выкатился камень. Джейми поскользнулся, но не упал, вовремя ухватившись за еловую лапу. Восстановив равновесие, он перекрестился и что-то пробормотал себе под нос. Они пошли медленнее и теперь внимательно смотрели под ноги. В воздухе ощущался густой аромат помятой еловой хвои, и Роджер задался вопросом, действительно ли в сумерках запахи усиливаются? Или кажется, будто нюх становится острее? Может, человек просто начинает больше доверять другим органам чувств, когда хуже видит? – В Шотландии… – внезапно заговорил Джейми. – Во время Восстания… Мой дядя Дугал у меня на глазах убил одного из своих людей. Это было чудовищно, хотя дядя заколол его из милосердия. Роджер набрал в грудь побольше воздуха, собираясь ответить… Вот только что? Наверняка он не знал, да это было и неважно. – А потом, прямо перед Каллоденом, я убил Дугала. Джейми не обернулся, а продолжал медленно и упрямо взбираться вверх. Из-под его ног то и дело вылетали камешки. – Я знаю, – ответил Роджер. – И знаю почему. Нам Клэр рассказала. Когда вернулась назад в будущее, – добавил он, увидев, как напряглись у Джейми плечи. – Она тогда считала, что ты умер. Мужчины долго шли молча. Слышалось лишь тяжёлое дыхание, да в вышине пронзительно верещали ласточки, добывающие себе мошек. – Не уверен… – Казалось, Джейми тщательно подбирает слова. – Решился бы я сам умереть за идеалы? Хотя я считаю, что это само по себе прекрасно, – поспешил добавить он. – Но… Как-то я спросил у Брианны о тех, кто выдвигает эти идеи и придумывает нужные слова, призывая людей на подвиг, – они-то сами хоть раз сражались в бою? – Ты имеешь в виду, во время Революции? Вряд ли, – неуверенно произнёс Роджер. – Сомневаюсь, что они воевали. То есть будут воевать. Ну, не считая Джорджа Вашингтона, а он красивых речей не произносит. – Может, к королю и к газетчикам он и не обращается, – с иронией произнёс Джейми. – Но свои войска он вдохновить умеет, уж поверь мне. – Это да. – Роджер отвёл в сторону сосновую ветку, густо покрытую смолой, которая тут же налипла ему на ладонь. – Однако заметь: и Джон Адамс, и Бен Франклин, и все остальные мыслители и пылкие ораторы рискуют своей шеей так же, как и ты. Как мы. – Пожалуй. Тропинка пошла круто в гору, и мужчины, осторожно продвигаясь по каменистой осыпи, больше не проронили ни слова. – Я просто подумал: если на кону будут стоять только идеалы свободы, то я, скорее всего, и сам не пойду умирать, и людей на смерть не поведу. Теперь уже нет. – Уже нет? – удивлённо повторил Роджер. – То есть раньше ты бы мог? – Да. Раньше, когда вы с Брианной и детьми были… там. – Джейми слегка махнул рукой, словно указывая на далёкое будущее. – Потому что всё, что я делал бы здесь, отразилось бы на… Было бы важно, понимаешь? Для всех вас. А за вас я сражаться могу, – его голос смягчился. – Для этого я и рождён, понимаешь? – Понимаю, – тихо произнёс Роджер. – Но ты ведь всегда знал, из какого ты теста и для чего сделан. Джейми удивлённо хмыкнул. – Я и сам не знаю, когда это понял, – улыбнулся он. – Может, в Леохе, когда обнаружил, что могу подбить дружков на шалости, – что частенько и делал. Наверное, мне следует покаяться и в этом грехе? Роджер отмахнулся и сказал: – Это будет иметь значение для Джема и Мэнди. И для их потомков. «При условии, что Джем и Мэнди выживут и у них будут собственные дети», – мысленно добавил он, ощутив в животе тошнотворный холодок. Джейми внезапно остановился, и Роджеру пришлось шагнуть в сторону, чтобы в него не врезаться. – Гляди, – сказал Джейми. Они стояли на вершине небольшого холма. Деревья расступились, и внизу раскинулась северная сторона долины Риджа – непроглядная чернота под тёмно-синим бархатом неба. Однако мрак пронизывали булавочные головки света: в дюжине хижин мерцали окошки да из дымовых труб вырывались искры. – Речь ведь не только о наших жёнах и детях, понимаешь? – Джейми кивком указал на горящие огоньки. – Есть и другие. Все, кто тут живёт. В его голосе звучала странная смесь эмоций – гордость с оттенком печали и смиренного принятия. «Все, кто тут живёт». Роджер знал, что Джейми вёл книгу учёта, в которой неустанно и тщательно отмечал доходы и убытки каждой из семидесяти трёх семей, которые населяли Ридж и занимали мысли его владельца. – «И теперь так скажи рабу Моему Давиду: так говорит Господь Саваоф: Я взял тебя от стада овец, чтобы ты был вождем народа Моего, Израиля» [Библия, Вторая книга Царств, 7:8 – прим. пер.], – цитата пришла на ум, и Роджер тут же её произнёс, прежде чем успел подумать, что именно говорит. Джейми глубоко и шумно вдохнул. – Да уж, – согласился он. – С овцами было бы проще. – А потом отрывисто добавил. – Фрэнк Рэндалл… В его книге говорится, что боевые действия переместятся к югу. Хотя это и без него ясно. И тут же продолжил: – Но, если война прокатится здесь, я не смогу защитить Клэр, Брианну и детей… И их всех. – Джейми кивком указал на далёкие огоньки. Роджер понимал, что тесть говорит о своих арендаторах, о своих людях. Не дожидаясь ответа, Джейми поправил на плече корзину с рыбой и стал спускаться. Тропа сузилась. Задев плечом Джейми, Роджер отступил на шаг и пропустил тестя вперёд. Тонкий, как щепка, серп луны едва начал подниматься. Было темно, хоть глаз выколи, и холодный воздух покусывал кожу. – Я помогу тебе их защитить, – хрипло сказал Роджер. – Даже не сомневаюсь, – не поворачиваясь, тихо ответил Джейми. Но замолчал, словно ждал от Роджера ещё каких-то слов. И, поняв, каких именно, Роджер продолжил. – Своим телом. А если понадобится, то пожертвую своей душой, – тихо пообещал он, глядя в ночь. Впереди маячил лишь неясный силуэт Джейми, но Роджер видел, что тесть глубоко вдохнул, выдохнул и расслабил плечи. Теперь мужчины зашагали быстрее. Тропы они почти не видели и то и дело с неё сбивались. По их голым ногам хлестали ветки. Добравшись до края поляны перед домом, Джейми подождал, пока Роджер с ним поравняется, и положил ему руку на плечо. – Всё, что происходит на войне… Всё, что ты там делаешь… оставляет след в твоей душе, – негромко произнёс Джейми. – Мне горько говорить, но то, что ты священник, тебя от этого не избавит. «Оставляет след в твоей душе… Мне горько тебе об этом говорить…» Эти слова продолжали звучать в голове Роджера, но он ничего не ответил, лишь легонько коснулся руки Джейми на своём плече. А потом Джейми опустил руку, и они молча пошли к дому.
Я РАБОТАЛА В ХИРУРГИЧЕСКОЙ. Рядом со мной, напоминая брошенный на стол шарф, лениво растянулся Адсо. Услышав, как я что-то соскребаю, кот открыл глаза и негромко вопросительно мяукнул. – Это несъедобно, – сказала я ему и стряхнула с ложки последний комочек мази из горечавки. Большие селадоновые глаза снова превратились в щёлочки, но до конца не закрылись, и кончик хвоста у Адсо начал подрагивать: кот что-то заметил. Обернувшись, я увидела в дверях Джемми в ветхой синей миткалевой рубашке Роджера. Она доходила внуку почти до пят и постоянно сползала с узкого костлявого плеча, но он не обращал на это никакого внимания: в его широко распахнутых глазах плескалась тревога. – Бабушка! Фанни поплохело! – Ей стало плохо, – машинально поправила я, закупоривая банку с мазью, чтобы Адсо до неё не добрался. – Что случилось? – Она свернулась, как мокрица, и стонет, будто у неё болит живот. Но, бабушка, у неё кровь на ночнушке! – А! Я передумала открывать банку с листьями перечной мяты и потянулась к кисейному узелку на верхней полке, который припасла ещё два месяца назад и держала наготове. – Думаю, с Фанни ничего страшного, милый. Она скоро поправится. А где Мэнди? Дети ночевали в одной комнате – и довольно часто в одной постели. Заглянув к ним поздно вечером, мы нередко находили всех четверых сладко спящими на одном тюфяке на полу: вспотевшие ребятишки лежали вповалку, так что нельзя было разобрать, где чьи руки, ноги и одежда. Сегодня Жермен отправился на охоту с Бобби Хиггинсом и Эйданом. Джемми не смог с ними пойти, потому что вчера порезал ступню. А Мэнди была здесь. Если она начнёт встревать со своим неуёмным любопытством и болтать что попало, это вряд ли поможет в нынешней ситуации. – Спит, – ответил Джем, глядя, как я бросаю кисейный узелок с травами в глиняный чайник и заливаю его кипятком. – Для чего это снадобье, бабушка? – Это всего лишь чай из корня имбиря и розмарина, – объяснила я. – Со щепоткой тысячелистника. Это месячногонное средство. – Я тщательно выговорила предпоследнее слово, чтобы внук его понял, и добавила. – Оно помогает женщинам при месячных. Ты про них слышал? Глаза у Джемми округлились. – Хочешь сказать, что у Фанни течка? – выпалил он. – А кто её будет вязать? – Ну, у людей всё по-другому. – Я не хотела вдаваться в дальнейшие объяснения и схитрила. –Лучше утром расспроси об этом маму. А сейчас иди-ка к дедушке под бочок, а я отнесу Фанни настой. Прежде чем выйти из хирургической, я вытащила из-под стола коробку с речными камнями и выбрала свой любимый – выветрившийся кусок серого кальцита размером с кулак Джейми, с тонкой ярко-зелёной прожилкой изумруда с одной стороны. Он напоминал мне изумруд, который я подобрала у ручья. Тот стал моим амулетом, и я держала его в своей сумке с аптечкой скорой помощи. Я положила кальцит в очаг и сгребла на камень горячие угли: вдруг потребуется тепло. В детской горела свеча. Фанни лежала на своей узкой койке, спиной к двери, свернувшись в клубок, будто ёжик. Заслышав мои шаги, девочка не обернулась, лишь по уши втянула голову в плечи. – Фанни, – тихо позвала я. – Как ты, милая? Джемми так всполошился из-за кровотечения у Фанни, что и я заволновалась. Однако на миткалевой ночной сорочке виднелись всего пара пятен да тонкая полоска – ржаво-коричневые следы первой менструации. – У меня всё хорошо, – тихо и апатично отозвалась девочка. – Это профто... просто... кровь. – Совершенно верно, – спокойно подтвердила я, хотя Фанни говорила таким тоном, что я ещё больше встревожилась. Я села рядом и положила ладонь девочке на плечо. Оно одеревенело, а кожа казалась ледяной. Сколько же Фанни пролежала без одеяла? – Со мной всё в порядке, – сказала она. – Тряпки у меня есть. Одежду я пофти… постираю утром. – Об этом не беспокойся. Я легонько, словно своенравную кошку, погладила девочку по затылку. Трудно было себе представить, что Фанни может съёжиться ещё сильнее, но она превратилась в тугой комок. Я убрала руку. – Тебе больно? – перешла я на деловой тон. Фанни знала, что этот вопрос я обычно задаю своим пациентам, интересуясь историей их болезни, и хрупкие плечи девочки капельку расслабились. – Не офе... То есть не оч-чень, – отчётливо произнесла она. После того как я сделала френэктомию, избавившую Фанни от косноязычия, ей пришлось много упражняться, чтобы правильно выговаривать слова. И если вдруг ею овладевал прежний недуг и она снова начинала шепелявить, то это её раздражало. – Просто вот тут давит, – сказала она. – Будто стискивает в кулаке. Чтобы проиллюстрировать свои ощущения, Фанни прижала кулаки к нижней части живота. – Так и должно быть, – заверила я её. – Твоя матка, образно говоря, пробуждается. До сих пор она никак себя не проявляла, вот почему ты этого не замечала. Я объяснила Фанни, как устроена женская репродуктивная система и схематично нарисовала внутренние половые органы. Девочка внимательно слушала, хотя слово «матка», по-видимому, вызывало у неё некоторое отвращение. К моему удивлению, шея у Фанни побледнела, и она снова сгорбилась. Я оглянулась на Мэнди: внучка спала как убитая и лишь посапывала под одеялом. – Фанни, – я осмелилась снова до неё дотронуться и погладила её по руке. – Ты ведь раньше уже видела девушек, у которых начались месячные? Я бы изумилась, если бы Фанни оставалась в неведении насчёт чего-нибудь, на что способна женская репродуктивная система, ведь, насколько мы знали, девочка жила в филадельфийском борделе лет с пяти. И тут меня как громом поразило, и я обругала себя за тупость. Ну, разумеется. Фанни видела всё. – Да, – холодно и отчуждённо сказала она. – Это означает две вещи. Во-первых, ты можешь забеременеть и, во-вторых, можешь начать зарабатывать деньги. Я глубоко вздохнула. – Фанни, – позвала я. – Сядь и посмотри на меня. На миг она застыла, но, поскольку не привыкла прекословить, почти сразу повернулась ко мне и села. Однако на меня даже не взглянула, а уставилась на свои маленькие острые коленки, прикрытые миткалём. – Солнышко, – ещё ласковее сказала я и, тронув девочку за подбородок, приподняла ей голову. Она встретила мой взгляд как удар, – её кроткие карие глаза почти почернели от страха. Подбородок у Фанни закаменел, она плотно сжимала челюсти, и я убрала руку. – Ты же не думаешь, что мы хотим сделать из тебя шлюху, Фанни? Услышав в моём голосе искреннее недоумение, она моргнула. Один раз. Затем опять потупила глаза. – Я... ни на что другое не гожусь, – тихо сказала она. – Но… вот это… – Фанни быстро, чуть ли не злобно взмахнула рукой над своим лоном, – стоит кучу денег. Меня словно ударили под дых. Неужели она действительно считала, что... Но, похоже, она так и думала. И всё то время, что провела с нами, наверняка ни капли в этом не сомневалась. Поначалу казалось, будто она живёт и благоденствует, – в сытости, в безопасности, в компании друзей-мальчишек. Но примерно с месяц назад я стала замечать, что Фанни порой замыкается, ходит с задумчивым видом, да и аппетит потеряла. Я сочла, что это – физические признаки неминуемых грядущих перемен и девочка их предчувствует, поэтому запаслась месячногонным травяным сбором, чтобы быть наготове. Я не ошиблась с диагнозом, но, очевидно, догадалась далеко не обо всём... – Это не так, Фанни, – я взяла её за руку. Девочка не противилась, но её пальцы лежали в моей ладони, будто дохлая птица. – Ты ценна не только этим. О Господи! Мои слова прозвучали так, словно мы собирались поживиться за счёт Фанни, воспользовавшись ещё одним из её достоинств, и именно поэтому мы её и... – Я хочу сказать: мы взяли тебя не потому, что думали... что сможем на тебе как-то заработать. Вовсе нет. Чуть слышно фыркнув, Фанни отвернулась. С каждой секундой ситуация ухудшалась. Я вдруг вспомнила Брианну, когда та была подростком, и те часы, которые я провела в спальне дочери, безуспешно пытаясь её успокоить: «Нет, ты не уродина. Когда придёт время, у тебя обязательно появится парень. Да никто тебя не ненавидит!» Я и тогда не была сильна в уговорах, и с возрастом эти особые материнские навыки у меня явно не улучшились. – Мы взяли тебя ради тебя самой, милая, – поглаживая вялую кисть, сказала я. – Хотели позаботиться о тебе. Фанни отняла руку и, снова свернувшись калачиком, зарылась лицом в подушку. – Дет, деправда. – Голос у девочки охрип, и она с трудом откашлялась. – Это Уильям заставил мистера Фрейзера взять меня с собой. Я громко рассмеялась. Фанни оторвала голову от подушки и с удивлением на меня воззрилась. – Послушай, Фанни! – воскликнула я. – Как человек, неплохо знающий их обоих, могу тебя заверить: никто в мире не смог бы заставить ни одного из них сделать что-либо против их воли. Мистер Фрейзер упёртый, как скала, и сын его – весь в него. Давно ты знаешь Уильяма? – Не... очень, – неуверенно сказала она. – Но... но он пытался спасти Дж... Джейн. Он ей нравился. Внезапно на глаза Фанни навернулись слёзы, и она снова уткнулась в подушку. – О, – гораздо мягче сказала я. – Я понимаю. Ты сейчас думаешь о ней. О Джейн. Ну, разумеется. Фанни кивнула, она сгорбилась, и её узенькие плечи затряслись. Коса у неё расплелась, и мягкие каштановые локоны упали, обнажив белую кожу шеи, – тонкой, словно стебель бланшированной спаржи. – Я всего лиф раз вид-дела, как она плачет, – еле слышно выдавила в подушку девочка: Фанни душили эмоции. – Ты про Джейн? А отчего она плакала? – После первого раза. С... с... муффиной. Когда она вернулась и отдала миссис Эббот окровавленное полотенце. А потом забралась ко мне в постель и заплакала. Я её обняла и... и фтала гладить... Но... она... никак не офтанавливалась. Фанни обхватила себя руками и затряслась в беззвучных рыданиях. – Сассенах? – Из-за двери донёсся хриплый спросонья голос Джейми. – Что случилось? Я повернулся на другой бок и вместо тебя обнаружил в постели Джема.
Муж говорил спокойно, но его глаза были прикованы к подрагивающей спине Фанни. Он взглянул на меня и, приподняв бровь, слегка качнул головой в сторону дверного проёма. Хочу ли я, чтобы он ушёл? Я посмотрела на Фанни, потом снова на него и беспомощно дёрнула плечом. Джейми тут же вошёл в комнату и придвинул табурет к кровати Фанни. Он сразу заметил следы крови и снова на меня взглянул: конечно, разве это не женское дело и мужчина здесь не лишний? Но я, поглаживая девочку по спине, покачала головой. – Фанни скучает по своей сестре, – я назвала одну-единственную из проблем, которую, как мне казалось, можно было хоть как-то решить в данный момент. – А! – тихо сказал Джейми. Прежде чем я успела его остановить, он наклонился и нежно подхватил девочку на руки. Я на миг застыла: мне вдруг показалось, что лучше бы сейчас мужчина её не касался, но Фанни сразу же повернулась к Джейми, обвила руками его шею и, уткнувшись ему в грудь, зарыдала. Опустившись на табурет, Джейми усадил Фанни себе на колено, стал гладить её по волосам и что-то шептать на гэльском. И, хотя девочка не знала этого языка, она явно всё интуитивно понимала, словно лошадь или собака. При виде такой картины у меня будто гора с плеч свалилась. Фанни всё ещё всхлипывала, но от прикосновений Джейми постепенно успокаивалась и только иногда икала. – Я видел твою сестру всего раз, – тихо произнёс он. – Её ведь звали Джейн? Джейн Элеонора. Она была красивой девушкой. И она любила тебя, дорогая Френсис. Я это знаю. Фанни кивнула, по её щекам текли слёзы, а я посмотрела на Мэнди, лежавшую в углу на выдвижной кроватке. Внучка по-прежнему сладко спала, засунув в рот большой палец. Но не прошло и нескольких секунд, как Фанни взяла себя в руки, и я задумалась: уж не били ли её в борделе за то, что она плакала или бурно на что-то реагировала? – Она сделала это ив-ва меня, – в безысходном отчаянии промолвила Фанни. – Убила капитана Харкнесса. И теперь её н-нет. Это я в-во всём виновата. Хотя Фанни так крепко сжала кулаки, что костяшки пальцев побелели, на глаза у неё вновь навернулись слёзы. Джейми посмотрел на меня поверх её головы и затем сглотнул, чтобы справиться с голосом. – Скажи, ради сестры ты ведь сделала бы всё что угодно? – спросил он, тихонько потирая ей спину между худенькими лопатками. – Да, – уткнувшись Джейми в плечо, глухо ответила Фанни. – Ну, конечно. И она ради тебя тоже всё бы сделала. И она это доказала. Ты бы не колебалась ни секунды, чтобы отдать за неё жизнь, и она тоже. Ты не виновата в её смерти, a nighean. – Нет, виновата! Я не должна была поднимать шум, надо было... Ох, Джейни! Всецело отдавшись горю, она прильнула к Джейми. Он поглаживал Фанни, давая ей выплакаться, а сам взглянул на меня поверх растрёпанной девичьей макушки и вопросительно приподнял брови. Я встала, подошла сзади и, положив руку мужу на плечо, зашептала по-французски: я в двух словах рассказала, из-за чего ещё расстроилась Фанни. На миг Джейми поджал губы, но затем кивнул. Он не переставал гладить девочку, тихо её утешая и подбадривая. Чай уже остыл, на мутной поверхности плавали частички розмарина и молотого имбиря. Я взяла чайник с чашкой и бесшумно вышла, чтобы заварить свежую порцию снадобья. И чуть не врезалась в Джема, который стоял в темноте за дверью. – Иисус твою Рузвельт Христос! – едва сдержавшись, чтобы не вскрикнуть, шёпотом ругнулась я. – Что ты здесь делаешь? Почему не спишь? Джемми пропустил мой вопрос мимо ушей: внук встревоженно всматривался в тусклый свет спальни и горбатую тень на стене. – Бабушка, а что случилось с сестрой нашей Фанни? Глядя на внука, я замялась. Джемми – всего девять. И, конечно же, именно родители обязаны объяснить ему то, что, по их мнению, он должен знать. Но Фанни – его подружка, и, видит Бог, ей нужен друг, которому она может доверять. – Пошли со мной, – положив руку на плечо Джему, я развернула его к лестнице. – Я расскажу тебе, пока завариваю чай. Только не вздумай разболтать своей матери, что услышал это от меня. Я как можно проще сообщила ему обо всём, правда, умолчала об извращённых пристрастиях покойного капитана Харкнесса, о которых узнала от Фанни. – Тебе известно, что значит слово «шлюха»... э-э... то есть hoor [шлюха (шотл.) – прим. перев.]? – поправилась я, и взгляд внука, не сразу понявшего меня, просветлел. – Конечно. Мне рассказывал Жермен. Это такие дамы, которые ложатся в постель с мужчинами, которые им вовсе не мужья. Но ведь Фанни не шлюха. А что, её сестра была?.. – пришёл в замешательство Джем. – Ну, честно говоря, да, – сказала я. – Но женщины – или девушки – становятся шлюхами не потому, что они этого хотят, а потому, что не могут заработать на жизнь как-то иначе. Джемми недоумевал: – И как же они зарабатывают деньги? – Ну-у... Мужчины платят им за то... э-э... что ложатся с ними спать. – Заметив, как внук от удивления вытаращил глаза, я добавила. – Поверь мне на слово. – Я всегда сплю с Мэнди и Фанни, – возразил он. – И Жермен тоже. Ни за что не стал бы им платить только потому, что они девчонки! – Джеремайя, – сказала я, наливая в чайник свежий кипяток. – «Ложатся спать» – это эвфемизм. Знаешь такое слово? Это выражение, которое звучит приличнее, чем то, о чём ты на самом деле говоришь. Например, если речь идёт о половом акте. – А-а, ты про это, – лицо внука прояснилось. – Как у свиней? Или у кур? – Да, примерно как у них. Найдёшь мне чистую тряпку? Посмотри в нижнем шкафчике. Там должно быть несколько штук. Я опустилась на колени, которые при этом слегка скрипнули, и, подцепив кочергой горячий камень, достала его из золы. Холодный воздух соприкоснулся с раскалённой поверхностью, и камень зашипел. – В общем, – сказала я, потянувшись за тряпкой, которую достал внук, и стараясь говорить как можно непринуждённее, – родители у Джейн с Фанни умерли, и девочки понятия не имели, как себя прокормить, поэтому Джейн стала шлюхой. Но некоторые люди очень злые. Ты ведь это уже знаешь? – взглянув на Джемми, добавила я, и он серьёзно кивнул. – Да. Так вот, один злой человек пришёл туда, где жили Джейн с Фанни, и решил заставить Фанни лечь с ним в постель, хотя она была слишком юной для таких вещей. И... э-э... тогда Джейн его убила. – Ничего себе! Я испытующе взглянула на внука, но в его возгласе слышалось глубочайшее уважение. Я кашлянула и начала складывать ткань. – Да, она поступила героически. Но... – Как она его убила? – Ножом, – коротко ответила я, надеясь, что Джем не станет выспрашивать подробности. Я о них знала, но предпочла бы никогда не слышать. – Но этот человек был офицером, и когда британская армия выяснила, кто его убил, то Джейн арестовали. – О Господи, – с благоговейным ужасом произнёс Джем. – Они её повесили, как пытались повесить папу? Я раздумывала, не сделать ли внуку замечание, чтобы он не упоминал имя Господа всуе. Но, с одной стороны, он явно не собирался богохульствовать, а с другой, – мне ли его поучать? Уж чья бы корова мычала... – Они и собирались. А Джейн была одна и очень напугана... И она... Она покончила с собой, милый. Джем долго смотрел на меня с отрешённым видом, потом с трудом сглотнул. – Джейн попала в ад, бабушка? – тихо спросил он. – Поэтому Фанни такая грустная? Я завернула камень в несколько слоёв ткани. Его жар жёг мне ладони. – Нет, золотко, – как можно увереннее сказала я. – Я убеждена: она не в аду. Господь видит, при каких обстоятельствах что произошло. Нет, Фанни просто скучает по сестре. Джем понимающе кивнул. – Я буду скучать по Мэнди, если она кого-нибудь убьёт и её... – он сглотнул. Меня несколько обеспокоили слова Джема: по-видимому, он вполне допускает, что Мэнди может кого-то убить, впрочем... – Я совершенно уверена, что с Мэнди ничего подобного никогда не случится. Держи. – Я отдала Джему завёрнутый камень. – Поосторожнее с ним. Оставляя за собой шлейф тёплого имбирного пара, мы медленно поднялись наверх. Джейми с Фанни сидели на кровати, а между ними на одеяле была разложена горстка вещиц. Джейми посмотрел на меня и, переведя взгляд на Джема, вопросительно вздёрнул бровь, а затем кивком указал на одеяло. – Френсис как раз показывала мне портрет своей сестры. Ты позволишь миссис Фрейзер с Джемом тоже взглянуть на него, a nighean? С заплаканного лица Фанни ещё не сошли красноватые пятна, но она уже почти взяла себя в руки. Серьёзно кивнув, она немного отодвинулась в сторону. В маленьком узелке с пожитками, привезённом в Ридж, оказались жалкие сокровища, которые Фанни сейчас и выложила: частый гребешок для вычёсывания вшей, пробка от винной бутылки, два аккуратных мотка ниток, в один из которых была воткнута иголка, бумажка с булавками и несколько дешёвых безвкусных украшений. Ещё на одеяле лежал лист бумаги с карандашным портретом девушки. Очевидно, его не раз сворачивали и разворачивали: рисунок уже поистёрся на сгибах. – Как-то вечером в гостиной её нарисовал… один из муффин… мужчин, – пояснила Фанни и слегка посторонилась, чтобы мы смогли посмотреть. Это был всего лишь набросок, но девушка вышла как живая, и художник сумел передать очарование Джейн: прямой нос и нежный чувственный рот, но в лице – ни капли кокетства или застенчивости. Рисовальщик изобразил девушку вполоборота, с лёгкой улыбкой, однако в её взгляде читалось едва заметное презрение. – Какая она красивая, Фанни! – сказал Джемми и подошёл к подруге поближе. Он погладил её по руке так же непринуждённо, как погладил бы собаку. Шмыгнув носом, Фанни высморкалась в носовой платок, который ей дал Джейми, и кивнула. – Это всё, что у меня есть, – голос девочки прозвучал хрипло, словно у молодой жабы. – Только это и её медавь... медальон. – Этот? – длинным указательным пальцем Джейми осторожно разворошил кучку и вытащил маленький латунный овал на цепочке. – А что внутри? Наверное, миниатюра Джейн? Или прядь её волос? Забирая у него медальон, Фанни покачала головой. – Нет, – сказала она. – Там портрет наф... нашей мамы. Девочка нажала ногтем большого пальца сбоку, и медальон со щелчком открылся. Я наклонилась вперёд, чтобы рассмотреть миниатюру, но её было плохо видно: Джейми загораживал свет. – Можно взглянуть? – спросила я. Фанни протянула мне медальон, и, развернувшись, я поднесла его ближе к свече. У женщины на портрете были тёмные, слегка вьющиеся волосы, как у Фанни. Джейн тоже напоминала свою мать: у них были похожие носы и линии подбородка. Правда, миниатюра была выполнена не слишком искусной рукой. И тут я услышала, как Джейми у меня за спиной очень спокойно и безо всякого пафоса сказал: – Пока я жив, Френсис, ни один мужчина не возьмёт тебя против твоей воли. Никогда. Воцарилась тишина, и я повернулась к ошеломлённой Фанни. Она не сводила глаз с Джейми. Он нежно коснулся её руки. – Ты мне веришь, Френсис? – негромко спросил он. – Да, – после долгого молчания прошептала она. Девочка глубоко выдохнула – будто порыв восточного ветра пронёсся – и расслабилась, из её тела ушло всё напряжение. [Многие поверья связывают восточный ветер с разрушением. Это нашло отражение и в английской пословице: When the wind is in the east ‘tis neither good for man nor beast (Восточный ветер не несёт ничего хорошего ни человеку, ни животному). – прим. перев.] Джемми прислонился ко мне, прижавшись головой к моему локтю, и только тогда я поняла, что застыла столбом, а глаза у меня полны слёз. Я поспешно промокнула их рукавом и захлопнула медальон. Вернее, попыталась его захлопнуть. Он скользнул в моих пальцах, и на внутренней стороне крышки я увидела имя. «Фейт», – прочла я.
СОН КО МНЕ ВСЁ НЕ ШЁЛ. Я напоила Фанни чаем, снабдила её подходящими тряпочками, – меня ничуть не удивило, что она уже знает, как пользоваться ими в такой ситуации, – и ласково с ней поговорила, стараясь не потревожить других призраков из её прошлого. Когда Фанни вошла в нашу семью, мы с Джейми договорились, что не станем её расспрашивать, если она обмолвится о любых событиях прежней жизни, – вспомнит, например, о злых людях на корабле и о том, что случилось с собакой Спотти. Разве только девочка захочет поговорить о них сама. Я считала, что рано или поздно Фанни на это решится. И, хотя я видела, что Брианна сгорает от любопытства, они с Роджером согласились с нами. Время от времени Фанни упоминала Джейн – вскользь, но так, чтобы сохранить ощущение, будто её сестра по-прежнему жива. По крайней мере, мне так казалось. Хотя, увидев сегодня вечером, как девочка страдает… я поняла, что сёстры были гораздо ближе между собой, чем я думала. И теперь, когда я увидела лицо Джейн… оно так и стояло у меня перед глазами. Удручала даже та малость, что стала мне известна о жизни девушек в филадельфийском борделе. Я и прежде совсем не хотела выяснять, как они туда попали, и теперь у меня не возникло никакого желания... Но непрошеные мысли не давали покоя: словно червь проник мне в мозг и деловито сновал по извилинам, напрочь прогоняя сон. Плохие люди на корабле. Выброшенная в море собака. Домашний любимец? Семья... Может, Фанни с Джейн и родителями плыли на корабле, на который напали пираты?.. Или же им попался капитан-мерзавец наподобие Стивена Боннета?.. Я почувствовала, как при воспоминании о нём волоски на руках встали дыбом, но не от страха, а от гнева. Заприметив двух прелестных девчушек, кто-нибудь вроде него запросто мог бы избавиться от их родителей. Фейт. «Наша мама», – сказала Фанни. Я пыталась рассмотреть миниатюру в медальоне, но она была слишком мала, чтобы разглядеть нечто большее, чем молодую женщину с тёмными волосами, которые то ли вились от природы, то ли были завиты и уложены в причёску по моде того времени. «Нет. Этого не может быть!» Я, наверное, в десятый раз перевернулась в кровати, улеглась на живот и зарылась лицом в подушку, надеясь, что запах чистого постельного белья и гусиного пуха поможет мне забыться. – Чего не может быть, Сассенах? – раздался у меня над ухом голос заспанного Джейми, который даже не думал роптать из-за того, что я его разбудила. – И если этого быть не может, то не подождёт ли оно до утра? Я повернулась на шуршащем матрасе на бок, лицом к мужу. – Прости, – я виновато прикоснулась к Джейми, и он тут же, не задумываясь, накрыл своей тёплой крепкой ладонью мою руку. – Я даже не поняла, что говорила вслух. Я... просто думала о медальоне Фанни. «О Фейт». – А, – Джейми со стоном потянулся. – Ты об имени. О Фейт? – Ну... да. Я хочу сказать... Ну не может такого быть, чтобы оно... имело отношение к... – Имя не такое уж редкое, Сассенах. – Джейми нежно потёр большим пальцем мои костяшки. – Конечно, ты... всё вспомнила и распереживалась. Да и я тоже. – И ты? – тихо переспросила я и слегка откашлялась. – Я... я больше так не извожусь, но время от времени я... просто... просто иногда... ни с того ни с сего... я вспоминаю о ней. Порой мне кажется, что она рядом. Наша Фейт. – И представляешь себе, как она могла бы выглядеть? Уже взрослая? – тоже негромко спросил Джейми. – Бывало, и я так делал. В основном, в тюрьме. Там по ночам была уйма времени для раздумий. Когда никто не мешал. Я тихо вздохнула и, придвинувшись ближе, положила голову на плечо Джейми, а он обнял меня одной рукой. Мы лежали молча, не шевелясь, и прислушивались к ночным звукам вокруг нас – в доме, где собралась теперь вся наша семья. А над нами в спокойном, свежем воздухе мирно, словно поднимающийся дым очага, парил маленький ангел. – Медальон, – наконец вымолвила я. – Неужели он... имеет какое-то отношение к... – Нет, не имеет, – мягко возразил Джейми. – Что ты себе напридумывала, Сассенах? Ты же сама не веришь своим словам. Я точно знаю. Джейми был прав: он видел меня насквозь, и я виновато сжалась. – Этого не может быть, – я сглотнула. – Просто... Я осеклась, и Джейми стал потирать мне спину между лопаток. – Лучше уж выкладывай, Сассенах, о чём думаешь, – предложил он. – Как бы глупо это ни звучало. Мы с тобой всё равно не заснём, пока ты не выговоришься. – Хорошо… Помнишь, что мне рассказал Роджер о докторе, которого он встретил в Хайленде, и о голубом свете? – Помню. И что?.. – Роджер спросил, видела ли я когда-нибудь голубое свечение... когда лечила людей. Рука на моей спине замерла. – Ну и?.. Судя по голосу, Джейми насторожился. Правда, я не знала, чего он опасается: то ли узнать что-то, чего он не хотел знать, то ли обнаружить, что я схожу с ума. – Нет, – сказала я. – Вернее... В общем, нет. Но… Я видела… Ощущала… Дважды. Будто вспышку, когда умер ребёнок Мальвы. «Умер у меня на руках, весь в крови своей матери». – И когда я сильно заболела после рождения Фейт... Я тогда умирала, действительно умирала –я это чувствовала... И пришёл мэтр Реймон. – Об этом ты уже рассказывала, – напомнил Джейми. – Было что-то ещё? – Не уверена, – честно призналась я. – Но мне казалось, что дальше случилось вот что. И я поведала Джейми обо всём: я тогда видела, как кости моих рук засияли голубым сквозь плоть, я чувствовала, как свет разливается по телу и уничтожает микробы… Я лежала совершенно обессиленная, но исцелённая, и начала поправляться. Помолчав, я добавила: – Так что… э-э… Я знаю: сейчас у меня сильно разыгралось воображение. Чего только не взбредёт в голову посреди ночи, когда никак не можешь заснуть... Джейми тихонько хмыкнул, словно говоря: «Хватит извиняться! Продолжай!» Тогда я, набрав воздуха, зашептала ему в грудь: – Всё дело в мэтре Реймоне. Что если... если он нашёл… Фейт... и как-то смог... вернуть её... к жизни? Джейми не издал ни звука. Я сглотнула и заговорила снова: – Люди... даже если выглядят как покойники… не обязательно мертвы. Вспомни старую миссис Уилсон! Каждый врач знает – или хотя бы слышал – о тех, кого признали умершими, а они позже проснулись… в морге. – Или в гробу, – мрачно произнёс Джейми, и меня пробрала дрожь. – Да, я слышал о таких случаях. Но... Фейт была крошечным младенцем, да и родилась она до срока... Как... – Да не знаю как! – взорвалась я. – Я сказала, что это дикая игра воображения, это не может быть правдой! Но... но... – Горло у меня перехватило, и голос сорвался. – Но ты хочешь, чтобы это оказалось правдой? – Джейми обхватил рукой мой затылок и стал тихо меня увещевать. – Да. Но... если бы это было правдой, mo chridhe [сердце моё (гэльск.) – прим. перев.], то почему бы мэтру Реймону не рассказать тебе об этом? Ты же его видела потом, нет? Ну, после того как он тебя исцелил. – Да. Вздрогнув, я на миг перенеслась в Звёздный зал французского короля, почуяла в воздухе запах королевских духов, драконьей крови и вина и увидела перед собой двух мужчин, ожидающих от меня смертного приговора. – Да, я знаю. Но... когда граф умер, Реймона приговорили к изгнанию и тут же увели. Тогда он не успел ничего мне сказать, и, вероятно, ему не удалось вернуться в Париж до того, как мы оттуда уехали. Даже мне самой эта идея казалась совершенно безумной. Но я буквально видела внутренним взором, как мэтр Реймон, оставив меня, крадучись выбирается из Обители Ангелов. Он мог нырнуть в сторону, чтобы его не заметили, спрятаться в том месте, куда монахини положили на полку завёрнутую в пелёнки Фейт. Мэтр непременно узнал бы её, так же как он узнал меня. «У каждого человека есть цветная аура, – просто объяснил мне мэтр Реймон. – Она окутывает его, словно облако. У вас она голубая, мадонна. Как плащ Пресвятой Девы. Как и моя собственная». «Как и его...» – мысль возникла словно ниоткуда, и я оцепенела. – Иисус твою Рузвельт Христос! Что если... Ладно, пусть я сошла с ума, но это уже не важно. – Что если он... если я... мы... Что если мэтр Реймон... со мной... в каком-нибудь родстве? Джейми ничего не ответил, но я почувствовала, как под моими волосами шевельнулась его рука: прижав средний палец к ладони и выпрямив два пальца по краям, он сделал «козу» – магический знак для защиты от зла. – А что если нет? – сухо спросил он. Джейми приподнял меня и развернул к себе – лицом к лицу. Темнота начала медленно рассеиваться, и я увидела его осунувшиеся, усталые черты. Хотя в глазах его затаилась печаль, они светились нежностью. Но отступать Джейми не собирался. – Даже если бы всё, что ты себе напридумала, каким-то чудом оказалось правдой... (А это не так, Сассенах! Ты знаешь, что это не так...) Но даже если бы вдруг это оказалось правдой, это уже не важно. Женщина, изображённая в медальоне Френсис, умерла. И наша Фейт тоже. Его слова разбередили рану у меня в сердце. Кивнув, я залилась слезами. – Знаю, – пролепетала я. – Я тоже знаю, – прошептал Джейми. Он крепко и нежно обнимал меня, пока я не выплакалась.
VOULEZ-VOUS COUCHER AVEC MOI [Не хочешь ли со мной переспать? (фр.) – прим. перев.]
ДНЁМ ПО-ПРЕЖНЕМУ СТОЯЛА прекрасная погода, но коптильня стояла в тени скалистого утёса. Больше месяца в ней никто не разводил огня и поэтому в коптильне резко пахло пеплом и застарелой кровью. На грубо сколоченном столе возле дальней стены лежала передняя часть огромного чёрно-белого кабана. Брианна положила на тушу обе руки и попробовала навалиться на неё всем телом – она не сдвинулась с места, хотя чуть подалась под нажимом, потому что окоченение давно прошло. – Как думаешь, сколько эта штуковина весит? – Сдаётся мне, изначально он весил даже больше твоего отца. Наверное, фунтов четыреста живого веса [около 182 кг. – прим. перев.]. Добыв кабана, Джейми его выпотрошил и выпустил кровь, так что туша полегчала примерно на сотню фунтов [45 кг – прим. перев.], но это всё равно была целая куча мяса – голодать не придётся. В свете предстоящей зимы эта мысль грела и радовала, но от перспективы разделывать кабана на меня накатывало уныние. Да, обычным кухонным ножом тут не справиться. Я развернула тканевый органайзер с кармашками, в котором хранила большие хирургические инструменты. – Что скажешь о кишках? – спросила я у дочери. – Как думаешь, сможем их использовать? Брианна в раздумье наморщила нос. Джейми не мог унести ничего, кроме выпотрошенной туши, – да и ту ему пришлось тащить волоком. Однако фунтов двадцать-тридцать кишечника он предусмотрительно захватил с собой, кое-как освободив от содержимого. Кишки и так выглядят неаппетитно, а два дня в парусиновом мешке отнюдь не улучшили состояния полных непереработанной пищи внутренностей. Я с сомнением взглянула на них, но всё-таки положила вымачиваться в таз с солёной водой: а вдруг кишки не совсем потеряли эластичность и их всё ещё можно использовать как оболочку для колбасок? – Не знаю, мама, – так же неуверенно ответила Бри. – Мне кажется, они уже подпорченные. Но, наверное, можно попробовать кое-что спасти. – Ну, не выйдет, так не выйдет. – Я вытащила свою самую большую ампутационную пилу и проверила зубья. – В конце концов, мы можем сделать колбасные брикеты. Если как следует закоптить колбасу в оболочке, то она отлично и долго хранится, да и сделать это проще простого. Брикеты из колбасного фарша очень вкусные, но с ними много возни: мясные заготовки необходимо упаковать в деревянные бочки или ящики, переложив слоями топлёного сала. Бочек у нас нет, но… – Лярд! – поднимая глаза, воскликнула я. – Чёрт побери… у меня напрочь вылетело из головы. Большого котла у нас нет – только кухонный, но им мы пожертвовать не можем. На вытапливание сала уходит несколько дней, а кухонный котёл почти всегда занят: мы готовим в нём половину всей нашей еды, а в остальное время в нём кипит вода. – Мы можем у кого-нибудь попросить на время котёл? – спросила Бри и покосилась на дверь, возле которой уловила какое-то движение. – Джем, это ты? – Нет, тётушка, это я. – Осторожно принюхиваясь, в дверь просунул голову Жермен. – Мэнди захотелось пойти к Рейчел и навестить petit bonbon [сладкого малыша (франц.), – прим. перев.], и Grand-père ей разрешил, но только если с ней пойдём я или Джем. Мы бросили жребий, и выпало идти ему. – А. Понятно. Слушай, тогда сходи, пожалуйста, на кухню и принеси мешочек с солью из бабулиной хирургической, – попросила Бри. – Там ничего не осталось. – Я ухватила кабана за ухо и вставила пилу в складку на шее. – Там и было-то всего ничего, и мы почти всю истратили, чтобы вымочить кишки. Так что соль тоже придётся занимать. Я сделала первый разрез пилой и обрадовалась: мясо по-прежнему оставалось упругим, хотя соединительная ткань между кожей и мышцами начала разлагаться (кожа слегка заскользила при резком движении). – Знаешь что, Бри… – Я навалилась на пилу и ощутила, как её зубья слегка застревают между шейными позвонками. – Похоже, придётся повозиться, чтобы снять кожу и разделать тушу. Может, пройдёшься пока по округе и поспрашиваешь, не одолжит ли нам кто-нибудь на пару дней котёл да полфунта соли? – Ладно. – Бри с явным облегчением ухватилась за мою просьбу. – А что предложить в уплату? Один из окороков? – Да что ты, тётушка! Нет! – чуть ли не возмутился Жермен. – Это слишком много за позаимствованный котёл! И вообще, не надо ничего предлагать, – добавил он, нахмурив светлые бровки. – За то, что берут на время, плату не предлагают. Любая хозяйка знает, что с ней потом рассчитаются по справедливости. Бри удивилась, но посмотрела на Жермена с некоторым уважением и перевела взгляд на меня. Я кивнула. – Да уж, похоже, я слишком долго отсутствовала, – весело сказала дочь и, потрепав Жермена по голове, исчезла. Пилу я установила удачно (что ж, без ложной скромности признаем: опыт есть опыт), и хотя потребовалось применить усилия, но всего через несколько минут я отделила голову от туши. Последние нити мышечных волокон разошлись, и когда массивная голова, преодолев оставшиеся несколько дюймов, со стуком брякнулась на столешницу, то от удара обмякшие уши колыхнулись. Я подняла свиную голову, прикидывая, сколько в ней весу, – фунтов тридцать, не меньше [почти 14 кг. – прим. перев.], – но это, конечно, вместе с языком и челюстями. Надо их вырезать, а потом поставить голову вариться на всю ночь, чтобы засолить или сделать студень… Варить её надо будет в котле… Значит овсянку нужно поставить упревать с вечера, тогда я смогу разогреть кашу в горячей золе… Или, например, поджарить с сушёными яблоками. Работая, я согрелась и даже слегка вспотела. Но это лучше, чем мёрзнуть. Я отпилила ножки с копытцами и бросила в ведёрко – их замаринуем. Затем отложила пилу и выбрала большой нож с зазубренным лезвием: даже необожжённая свиная шкура очень жёсткая. К тому времени, как я содрала кожу с половины туши, я запыхалась и, прервавшись, утёрлась фартуком. Отняв его от лица, я обнаружила, что Жермен по-прежнему сидит на бочке с солёной рыбой, которую Джейми выменял в Салеме у Джорджа Файнбека – одного из моравских братьев. – Знаешь что, это тебе не балаган, – сказала я, кивком подзывая внука. – Бери-ка нож и давай помогай. – Я протянула ему один из ножей поменьше. – Оттягивай кожу. Не надо сильно резать, просто лезвием отделяй шкуру от мяса. – Бабуля, я знаю как, – беря нож, терпеливо ответил внук. – Это как белку свежевать, только зверюга размером побольше. – В принципе, да, – согласилась я и взяла Жермена за запястье, направляя руку с ножом: важно, чтобы лезвие входило под правильным углом. – Но с белки ты сдираешь шкурку целиком, ведь тебе нужен мех. Свиную шкуру мы снимаем кусками, однако постарайся, чтобы эти куски были крупными: тогда они пойдут в дело. Кожи с одной ноги хватит на пару ботинок. Я показала, где именно резать, проведя линию вокруг бедра, вниз по внутренней стороне ноги, и оставила внука разбираться с этим заданием. Сама же занялась передней частью туши. Несколько минут мы работали в тишине. Мне показалось странным, что Жермен молчит, ведь это было ему совсем не свойственно, но я решила, что он просто поглощён работой. И вдруг он поднял голову. – Бабуля... – начал он, и было в его голосе что-то такое, что я тоже отложила нож и впервые как следует пригляделась к внуку – он был очень бледным. – Ты знаешь, что означает Voulez-vous coucher avec moi? – выпалил он, и его напряжённое лицо залила волна жаркого румянца: ему самому перевод был явно известен. – Да, – как можно спокойнее произнесла я. – Кто-то тебе такое предложил, родной? «Интересно, кто бы это мог быть?» – подумала я. На много миль вокруг Риджа я не знала ни одного человека, который бы говорил по-французски. А тот, кто говорил... – Ну-у... Фанни, – снова выпалил Жермен и побагровел. Разделочный нож по-прежнему был у него в руке, и он так крепко его сжимал, что маленькие костяшки пальцев побелели. «Фанни?!» – ошеломлённо подумала я и осторожно сказала: – Вот как. Медленно протянув руку, я забрала у внука нож и положила рядом с недоосвежёванным кабаном. – Слушай, как-то здесь душновато. Пойдём, подышим свежим воздухом? Пока мы не вышли на улицу, под завихрения жёлтых листьев на ветру, я и не подозревала, насколько гнетущей была атмосфера в коптильне. Я услышала, как Жермен сделал глубокий, судорожный вдох, и тоже набрала полную грудь свежего воздуха. И, хотя из головы не шли слова внука, я почувствовала себя немного лучше – да и Жермен тоже. Краска отлила у него от лица, хотя уши всё ещё горели. Я ему улыбнулась, и он неуверенно улыбнулся в ответ. – Давай-ка поднимемся к кладовой у ручья, – предложила я, поворачивая к тропинке. – Я бы с удовольствием выпила чашку холодного молока, и, уверена на все сто: дедушка обрадуется, если мы принесём ему к ужину сыра. Шагая по тропинке впереди Жермена, я непринуждённо продолжила: – Расскажешь, где вы с Фанни были, когда она сказала тебе эти слова? – Да там, бабуль, у ручья, – с готовностью ответил он. – У неё на ногах были пиявки, а я их снимал. Я представила себе сидящую на камне Фанни: юбки задраны, а с её белых, длинных, как у жеребёнка, ног, свисают присосавшиеся пиявки. «Что ж, вполне романтично», – подумала я, но промолчала. – Понимаешь… – Жермену так не терпелось мне всё объяснить, что он почти наступал мне на пятки, – Фанни хочет выучить французский, и я объяснял, как будет «пиявка» и «водоросли». И как сказать: «Дайте мне, пожалуйста, поесть» и «Пошёл прочь, нечестивый ублюдок». – И как же будет: «Пошёл прочь, нечестивый ублюдок»? – заинтересовалась я. – Va t’en, espèce de méchant, – ответил Жермен, пожимая плечами. – Надо запомнить, – сказала я. – Мало ли, когда и где может пригодиться. Внук промолчал: слишком серьёзным был вопрос, занимавший его мысли. Было видно, что ситуация его сильно потрясла. А меня разбирало любопытство. – Кстати, Жермен, а откуда ты знаешь, что значит Voulez-vous coucher? Тебе Фанни сказала? Внук втянул голову в плечи и раздул щёки, словно лягушка-бык, затем шумно выдохнул и покачал головой. – Нет. Папà. Как-то вечером мама готовила ужин, и я услышал, как папà говорит ей эти слова. Она рассмеялась и сказала... что-то, чего я не совсем расслышал. – Жермен отвёл смущённый взгляд. – Поэтому на следующий день я спросил у папà, и он мне объяснил. – Понятно. Да уж, Фергюс бы объяснил без обиняков – с него станется. Он родился и рос в парижском борделе. Когда ему исполнилось девять, Джейми – как-то почти само собой получилось – подобрал и фактически усыновил мальчишку. И, принимая своё прошлое, Фергюс старался быть совершенно честным, так что вряд ли ему пришло бы в голову уклоняться от прямых ответов на любые вопросы своих детей. Мы добрались до новой кладовой над ручьём. Небольшое и приземистое каменное строение стояло над выложенной булыжником канавке, по которой текла вода из Домашнего источника –как мы его называли. Вёдра с молоком и глиняные горшки с маслом стояли в ледяной воде, а обёрнутые тканью сыры неторопливо зрели на полке повыше, – чтобы до них не добрались какие-нибудь ондатры. Когда мы зашли внутрь, у нас перехватило дыхание: в тёмной кладовой было очень холодно. Я сняла с гвоздя сделанный из тыквы ковшик, присела на корточки и приподняла крышку с ведра, в котором хранилось утреннее молоко. Я его размешала, чтобы разошлись поднявшиеся сливки, набрала полный ковш и выпила. Молоко было вкусным и таким холодным, что я чувствовала, как оно скользит по моему пищеводу. Допив до дна, я протянула ковш Жермену. – Как думаешь, Фанни понимала, что значит та фраза? – спросила я. Присев на корточки, Жермен зачерпывал себе молока. Не поднимая глаз, он кивнул, его белокурая макушка качнулась над ковшиком. – Да, – наконец сказал он и, встав, потянулся, чтобы повесить ковшик на гвоздь. – Она знала, что это значит. Она... она... прикоснулась ко мне. Когда это говорила. Даже в полутьме кладовой было видно, как его шею залила краска. – И что ты ей ответил? – спросила я, надеясь, что мой голос звучит совершенно спокойно. Жермен резко обернулся и уставился на меня так, будто во всём виновата я. Над губой у него красовались до нелепости трогательные молочные усики. – Я сказал, что жёлтенькая водичка ей в голову ударила, и послал куда подальше. Что ещё?! – А и правда, – беспечно сказала я. – Я поговорю об этом с дедушкой. – Ты что, собираешься наябедничать Grand-père о том, что мне сказала Фанни? Я не хочу, чтобы у неё были неприятности! – Не будет у неё никаких неприятностей, – заверила я. По крайней мере, таких, о которых подумал Жермен. – Я просто хочу узнать мнение дедушки насчёт кое-чего. А теперь беги по своим делам, – я махнула рукой, отпуская его, – мне ещё с кабаном разбираться. По сравнению с тем, что мне рассказал Жермен, переработать триста фунтов свиных отбивных, сала и подгнивающих кишок казалось плёвым делом.
Оutlander является собственностью телеканала Starz и Sony Entertainment Television. Все текстовые, графические и мультимедийные материалы,
размещённые на сайте, принадлежат их авторам и демонстрируются исключительно в ознакомительных целях.
Оригинальные материалы являются собственностью сайта, любое их использование за пределами сайта только с разрешения администрации.
Дизайн разработан Стефани, Darcy, Совёнок.
Запрещено копирование элементов дизайна!
