"Иди скажи пчёлам, что меня больше нет" ("Go tell the bees that I am gone")
Пролог
Ты знаешь: грядёт нечто. Произойдёт нечто предопределённое, ужасное и катастрофическое. Ты предвидишь, что будет, и гонишь мрачные образы прочь. Но они медленно, неумолимо возвращаются, вновь и вновь будоражат твой разум. Ты пытаешься подготовиться. Или думаешь, что готовишься, хотя в душе знаешь правду: ничто не поможет тебе уклониться, приспособиться или смягчить удар. Надвигается неизбежное, и ты перед ним беззащитен. Ты обо всём этом знаешь. Но почему-то всегда надеешься, что это случится не сегодня.
(с) Перевод Елены Буртан, Елены Карпухиной, Натальи Ромодиной, Юлии Коровиной
Спасибо переводчикам группы ЧУЖЕСТРАНКА книги Перевод: Юлия Коровина, Елена Карпухина, Елена Буртан, Наталья Ромодина, Екатерина Пискарёва, Ксения Спиридонова, Анастасия Сикунда, Юлия Селина, Наталья Шлензина, Елена Фадеева, Валентина Момот. Редакторы и корректоры: Юлия Коровина, Елена Карпухина, Елена Буртан, Наталья Ромодина. Художник-иллюстратор: Евгения Лебедева. Книгу можно скачать здесь в трех форматах
ЧТО БЫ МЕЖДУ ПАПÀ И ДЖОНОМ ЦИННАМОНОМ ни происходило, это заняло чертовски много времени. Тревор вопил не переставая, и спустя несколько минут Амарантус извинилась и ушла за чистой пелёнкой. Ни в городе, ни в лагере Уильям никого не знал, да и делать ему там особо нечего, а в дом заходить желания не было, так что Вилли почувствовал себя неприкаянным как ветер в поле. Повернув в сторону лагеря, он надвинул поглубже чёрную широкополую шляпу и заставил себя шагать размеренно, а не размашисто. В любом случае, последнее, чего он хотел, – это наткнуться на кого-нибудь знакомого. В городе полно солдат, маркитантов и тыловых частей – среди них нетрудно затеряться. – Уильям! Услышав окрик, Уильям напрягся, но тут же подавил импульс сбежать. Он узнал голос – точно так же, как его обладатель, несомненно, узнал его самого по росту и фигуре. Уильям неохотно повернулся, чтобы поприветствовать своего дядю, герцога Пардлоу, который вышел из дома прямо у него за спиной. – Приветствую, дядя Хэл, – произнёс Вилли так непринуждённо, как только сумел. Скрываться ни к чему: ведь лорд Джон всё равно расскажет брату о том, что Уильям с Джоном Циннамоном приехали в Саванну. – И каким ветром тебя сюда занесло? – мягко (по его меркам) спросил дядя. Цепким взглядом он вмиг охватил всё – от заляпанных грязью сапог Уильяма до запачканного вещмешка на плече и видавшего виды плаща, перекинутого через руку. – Пришёл записаться в армию? – Ха-ха! – холодно ответил Уильям, но ему мгновенно полегчало. – Нет. Я приехал с... с другом, у которого в лагере дела. – С отцом виделся? – Мельком. В подробности Уильям вдаваться не стал. Хэл выжидающе помолчал, а потом встряхнул свой серый форменный плащ и накинул его на плечи. – Я собрался к реке. Хочу перед ужином глотнуть свежего воздуха. Не желаешь прогуляться? – Почему бы и нет? – пожал печами Уильям. Они выбрались из города, и по пути им никто не встретился, никто не окликнул. Когда они спустились с утёсов к воде, Уильям ощутил, что напряжение между лопатками ослабло. Дядя терпеть не мог пустых разговоров и нисколько не возражал против молчания. Не обменявшись ни словом, они добрались до края узкого отлогого берега и неторопливо пробирались сквозь низкорослые сосны и кусты чайного падуба к чистому, плотному песку приливной зоны. Уильям чеканил каждый шаг, с наслаждением оставляя отпечатки на сером илистом песке. Над ними распростёрлось огромное летнее небо, и в его голубизне медленно опускалось в волны пылающее жёлтое солнце. Дядя и племянник шли вдоль береговой излучины и остановились на крошечной песчано-галечной косе, на которой обитала стая куликов-сорок. Птицы с оранжевыми клювами высокомерно смотрели на пришельцев и, не скрывая недовольства, уступали дорогу: неуклюже переваливаясь, они отбегали с пути и злобно оглядывались. На косе Уильям с дядей несколько минут постояли, глядя на воду. – Ты скучаешь по Англии? – вдруг спросил Хэл. – Иногда, – честно признался Уильям. – Но я не так уж часто о ней вспоминаю, – не слишком искренне добавил он. – А я скучаю. – В угасающем свете лицо дяди выглядело расслабленным, почти мечтательным. – Но ведь там у тебя нет ни жены, ни детей. Да и собственным домом ты пока не обзавёлся. – Ты прав. Где-то позади них на полях трудились рабы, но шум работ заглушался рокотом прибоя у ног. А над головами проносились безмолвные облака. В долгом молчании была лишь одна проблема: в голове Уильяма с назойливым упорством начинали крутиться мысли, и это раздражало, как тиканье часов в пустой комнате. Как бы порой ни выводил из себя Циннамон, но в его компании Вилли удавалось отделаться от круговерти дум, когда ни о чём размышлять не хотелось. – Скажи, а можно ли отказаться от титула? На самом деле Уильям не собирался спрашивать об этом (во всяком случае, сейчас), и слова, слетевшие с языка, застали врасплох его самого. Дядя Хэл, напротив, совсем не удивился. – Нельзя. Уильям свирепо уставился на дядю, который не отрывал невозмутимого взгляда от текущей к морю реки. Ветер выбивал пряди тёмных волос из его косички. – Что значит «нельзя»? Кому какое дело, если я откажусь от титула? Дядя Хэл посмотрел на него как на дитя неразумное: нежно, но с раздражением. – Я говорю не риторически, балда ты этакий. Ты действительно не можешь отказаться от титула пэра. Таких механизмов нет в законе, и это просто противоречит обычному праву, а значит, сделать этого нельзя [Обычное право – совокупность неписаных правил поведения (обычаев), сложившихся в обществе в результате их неоднократного традиционного применения и санкционированных государственной властью – прим. перев.]. – Но ты же сам… – Уильям в недоумении умолк. – Нет, – сухо перебил дядя. – Если бы в то время я мог, я бы отказался, но я не мог, поэтому не стал. Самое большее, что я мог сделать, это перестать использовать титул «герцог». Я пригрозил, что покалечу любого, кто обратится ко мне «ваша светлость». Мне потребовалось несколько лет, чтобы до всех наконец дошло, что я не шучу, – небрежно добавил он. – Неужели? – насмешливо спросил Уильям. – И кого же ты покалечил? На самом деле он подумал, что дядя говорит несерьёзно, что это просто фигура речи, поэтому буквально опешил, когда «раз и навсегда герцог» сдвинул брови, пытаясь вспомнить, кого именно. – Ну-у... парочку бумагомарак… Ты же знаешь, они как тараканы: раздавишь одного, и остальные разбегутся по тёмным углам, но стоит тебе отвернуться, как орда усатых прусаков тут же возвратится, чтобы радостно пировать на твоём трупе и разносить мерзости о твоей семье. – Дядя, тебе когда-нибудь говорили, что ты настоящий мастер образного слова? – Говорили, – коротко ответил Хэл. – Так вот, паре борзописцев я морду начистил. Но, кроме того, я вызвал Джорджа Мамфорда – сейчас он маркиз Клермон, однако тогда им ещё не был, – потом Герберта Вильерса, и виконта Брантона, и джентльмена по фамилии Рэдклифф. А, и полковника Филипса из Тридцать четвёртого полка, кузена графа Валленберга. – Хочешь сказать, что со всеми дрался на дуэли? – Конечно. Хотя… нет, с Вильерсом не дрался, потому что он застудил печень и до дуэли не дожил, а с остальными... Но это к делу не относится, – спохватился Хэл и тряхнул головой, чтобы вернуться в нужное русло. Близился вечер, и от воды подул свежий бриз. Хэл завернулся в плащ и кивнул в сторону города. – Пошли. Прилив начинается, к тому же через полчаса я ужинаю с генералом Прево. Они медленно брели в сгущающихся сумерках, жёсткая трава песколюбка цеплялась за их сапоги. – Кроме того, – дядя опустил голову, защищаясь от ветра, – у меня был ещё один титул – незапятнанный. Отказавшись от почётного звания «герцог Пардлоу», я также отказался использовать доход от титульных поместий. Но в моей повседневной жизни почти ничего не изменилось, разве что в обществе слегка закатывали глаза. Добрая половина друзей осталась моими друзьями, и в большинстве мест, где я привык бывать, меня принимали. И самое важное – я продолжил идти к своей цели: восстановить полк и принять над ним командование. Тебе же... Хэл окинул Уильяма оценивающим взглядом – от широкополой шляпы до грубых растоптанных сапог. – Если без обиняков, Уильям… Наверное, проще попытаться понять, чем ты действительно хочешь заниматься, а не задаваться вопросом, как не быть тем, кем не хочешь. Уильям остановился и постоял, закрыв глаза и прислушиваясь к плеску воды: несколько мгновений благословенной пустоты, когда мысли в голове не тикают. Полнейшая тишина. – Ладно, – сказал он наконец, делая глубокий вдох и открывая глаза. – Ты с самого рождения знал, что хочешь быть военным? – с любопытством спросил он. – Пожалуй, да, – медленно ответил дядя, и они пошли дальше. – Никогда не представлял себя кем-то другим. Что же до того, хочу я им быть или нет… Вряд ли этот вопрос вообще приходил мне в голову. Сколько себя помню, я всегда знал, что свяжу свою жизнь с армией. – Вот-вот, – довольно сухо произнёс Уильям. – Ты родился в семье, где старший сын делал карьеру в армии, и так случилось, что это оказалось тебе по нраву. Меня воспитывали в убеждении, что мой священный долг – заботиться о своих землях и арендаторах, и мне, так же как и тебе, дядя, ни на мгновение не приходило в голову, что мои личные желания имеют какое-либо отношение к тому, что я должен делать. Уильям снял шляпу, засунул под мышку, чтобы её не унёс ветер, и продолжил. – Факт остаётся фактом: я не чувствую себя «титулованным», если можно так выразиться. Мне кажется, я не имею права ни на один из титулов, которые вроде бы достались мне по праву рождения... Кроме того... Его осенила мысль, и, прищурившись, Уильям посмотрел на дядю. – Ты сказал, что не использовал доходы с герцогских земель. Однако ты не перестал управлять поместьями, прибыли от которых не получал? – Конечно, н... – Хэл оборвал себя на полуслове и бросил на Уильяма досадливый взгляд, который тут же смягчился некоторым уважением. – Кто научил тебя так рассуждать, мальчик? Твой отец? – Полагаю, лорд Джон приложил к этому руку, – вежливо ответил Уильям. При упоминании о приёмном отце у него внутри всё перевернулось – в последнее время это случалось с монотонной регулярностью. Глаза Джона Циннамона – полные страха и затаённого желания быть признанным – всё время стояли перед мысленным взором Уильяма... «Чёрт побери, разумеется, ты можешь выкинуть их из головы! Это всего лишь вопрос воли!» Он задвинул образ подальше: в нынешней ситуации ничего лучше и не придумаешь. – Но на самом деле ты не отказался от ответственности и не отбросил свои обязанности, хотя они и не приносили тебе никакого дохода. И в то же время ты говоришь мне, что не мог отказаться от герцогства. То есть, получается, пэр ни при каких обстоятельствах не может перестать быть пэром? – Нет. По своей прихоти – не может. Ты же знаешь: звание пэра – это дар монарха в благодарность за какое-нибудь деяние. Если пэр теряет монаршую благосклонность, то заодно может лишиться своего титула, хотя я сомневаюсь, что какой бы там ни было король смог бы сделать это без поддержки Палаты лордов. Пэрам не нравится, когда им угрожают. В наши дни подобное с ними случается настолько редко, что они отвыкли, – язвительно добавил он. Помолчав, Хэл продолжил: – И даже в таком случае – король всё равно не может отнять титул просто потому, что вожжа под мантию попала. Полагаю, оснований лишить кого-то звания пэра очень немного. Единственное, что приходит на ум, – это участие в мятеже против Короны. – А это мысль! Уильям сострил, – во всяком случае, хотел, чтобы это сошло за шутку, – но Хэл остановился и пригвоздил племянника взглядом. – Если ты считаешь измену Родине и предательство своего короля, своей страны и своей семьи подходящим средством для решения своих личных проблем, Уильям, то, возможно, Джон воспитал тебя не настолько хорошо, как я предполагал. Не дожидаясь ответа, герцог Пардлоу повернулся и зашагал прочь, обходя кучки гниющих водорослей и оставляя на песке бесформенные следы.
УИЛЬЯМ ЕЩЁ НЕКОТОРОЕ время постоял на берегу. Он ни о чём не думал. И не испытывал никаких эмоций. Просто наблюдал, как по реке пробегают приливные волны: казалось, они начисто промывают его усталые мозги. По небу летел эскадрон бурых пеликанов с белыми головами. Держа строй, они заскользили в двух футах над поверхностью воды. Очевидно, не углядев там ничего интересного, они снова как один поднялись и полетели над болотными маршами обратно в открытое море. «Неудивительно, что, спасаясь бегством, люди устремляются к морю, – с лёгкой тоской подумал Уильям. – Где ещё можно стряхнуть с себя мелкие повседневные заботы и укрыться от требований опостылевшего образа жизни? Только в море, где мили и мили бескрайней воды и безграничного неба». А ещё в море – отвратительная еда, морская болезнь и риск, что в любой момент тебя убьют пираты, проказники киты или, что гораздо более вероятно, прикончит непредсказуемая погода. Представив себе китов-проказников, Уильям рассмеялся, а вспомнив о еде, – какой бы плохой она на корабле ни была, – понял, что голоден как волк. Повернувшись, чтобы уйти, Уильям обнаружил: пока он витал в облаках, примерно в четырёх футах позади него выполз из кустарника огромный бычий аллигатор, который почивал себе на солнышке. Уильям вскрикнул, а испуганная и до глубины души возмущённая рептилия открыла чудовищную пасть и извергла рык, похожий на гигантскую отрыжку. Как именно ему удалось унести оттуда ноги, Уильям понятия не имел, но когда он остановился, тяжело дыша и обливаясь пόтом, то увидел, что стоит посреди армейского лагеря. Пока он пробирался вдоль аккуратных рядов палаток, сердце всё ещё бухало, но в окружении обычных звуков военного бивака Уильям снова ощутил себя в безопасности. Солдаты готовились к ужину. В воздухе смешались запахи костра, горячей земли из-под походных кухонь, жарящегося мяса и кипящего рагу. К тому времени как Уильям добрался до отцовского дома, он просто умирал с голоду. Было поздно, но в эту пору лета до темноты ещё, по крайней мере, целый час. Однако Тревор, скорее всего, уже спит. Уильям пошёл не по кирпичной дорожке, а рядом с ней, стараясь ступать по влажной траве как можно тише. Вспомнив Тревора – и, разумеется, его мать, – он бросил взгляд на увитую виноградом беседку во внутреннем садике. Нет, Амарантус (с ребёнком или без него) там не было, но скамейка не пустовала. – Гийом! [французский вариант произношения имени Уильям – прим. перев.] – воскликнул Джон Циннамон. Заметив Уильяма, индеец с такой скоростью выскочил из-под сени беседки, что листья и виноград посыпались на гравий. – Джон! Как всё прошло? Мог бы и не спрашивать. И так было ясно по сияющему от радости широкому лицу Циннамона. У Уильяма внутри всё сжалось: значит, папà признал Джона Циннамона своим сыном? – Ох! Это было... он был... Твой отец – хороший, потрясающий человек, Гийом! Тебе так повезло, что он у тебя есть. – Я... э-э... да, – с некоторым сомнением произнёс Уильям. – Но что он сказал насчёт… – Он мне всё рассказал об отце. – Циннамон умолк, пытаясь охватить всю непомерную важность этого слова. – О моём отце. Его зовут Малкольм Стаббс. Ты с ним хоть раз встречался? – Не уверен. – Уильям нахмурился, вспоминая. – Пару раз я точно слышал это имя, но если и встречался с ним, то, скорее всего, когда был совсем маленьким. Циннамон махнул большущей рукой, как бы говоря, что всё это неважно. – Он был военным, капитаном. Его тяжело ранили в решающем сражении за город Квебек, на равнинах Абрахама, знаешь? – Да, о битве я знаю. Но он выжил? – Да. Он сейчас живёт в самом Лондоне! – В порыве восторга Циннамон так сильно сжал плечо Уильяма, что чуть не вывихнул ему ключицу. – Понятно. Ну, это же хорошо, да? – Лорд Джон говорит, что, если я решу написать письмо, он позаботится о том, чтобы капитан Стаббс его получил. В самом Лондоне! Очевидно, для Циннамона Лондон был чуть ли не сказочной страной, и Уильям улыбнулся другу. Его очень радовал искренний восторженный трепет Джона, который наконец-то узнал правду о своём рождении; но оттого, что Циннамон не был родным сыном папà, Уильям испытывал и тайное облегчение (и даже немного устыдился своих чувств). Им пришлось несколько раз пройтись взад и вперёд по двору, пока Уильям слушал взволнованный рассказ Циннамона о том, что именно он сказал, и что ответил лорд Джон, и о чём Циннамон подумал, когда лорд Джон это сказал, и… – То есть ты собираешься написать письмо? – уточнил Уильям, когда ему удалось вставить слово. – О, да. – Циннамон схватил его за руку и сжал так, что Уильям ойкнул. – Ты поможешь мне, Гийом? Подскажешь, что и как написать? – Да, конечно. – Он высвободил свою раздавленную ладонь и осторожно согнул пальцы. – Что ж, полагаю, это значит, что ты хотел бы на некоторое время остаться здесь, в Саванне, на случай, если от капитана Стаббса придёт ответ? Казалось, Циннамон слегка побледнел – то ли от мысли, что этот самый ответ он получит, то ли от вероятности, что отец не ответит, но, сделав глубокий вдох, индеец кивнул. – Да. Лорд Джон был так добр, что пригласил нас пожить в его доме, но я подумал, что это будет неправильно. Я сказал, что найду работу и какое-нибудь жильё. О, Гийом, я так счастлив! Je n’arrive pas à y croire! [Я не могу в это поверить (фр.) – прим. перев.] – Я тоже счастлив, mon ami [друг мой (фр.) – прим. перев.], – улыбнулся Уильям: восторг Циннамона был заразителен. – Но знаешь что, давай-ка пойдём и отметим этот счастливый момент праздничным ужином. А то я сейчас точно умру с голоду.
Фрейзерс-Ридж НАКОНЕЦ-ТО НАСТАЛ ДЕНЬ, когда был закончен «Общинный дом», как все стали называть постройку, которая будет служить в Ридже школой, масонской ложей, церковью для пресвитерианских и методистских богослужений, а также местом для собраний квакеров. Во второй половине того же дня школьная учительница, вовсе не горевшая желанием обучать детей, досточтимый мастер ложи и три проповедника-конкурента со своими спутниками жизни, пришедшими в качестве паствы, встретились, чтобы осмотреть и благословить здание. – Пивом несёт, – сморщив нос, заявила та, кого назначили учительницей. Действительно, запах хмеля был настолько силён, что соперничал с ароматом свежеструганой сосны, из которой возвели стены и смастерили новые скамейки. Местами из древесины всё ещё сочилась бледно-золотистая смола. – Ага, – согласился досточтимый мастер ложи. – У Ронни Дугана возникли разногласия с Бобом Маккаскиллом: они поспорили, надо ли сооружать возвышение, на котором во время службы будет стоять проповедник. Вот кто-то там пнул и опрокинул бочонок. – Невелика потеря, – высказался муж единственной на весь Фрейзерс-Ридж квакерши. – Дряннее пива я не пил с тех самых пор, как крошка Марки Хендерсон помочился в чан, где его мать варила эль. И это обнаружили, только когда пиво подали на стол. – Ну, здешнее – было не таким уж и плохим, – попытался возразить пресвитерианский священник, который, по-видимому, руководствовался принципом «не судите, да не судимы будете», однако его слова потонули в общем гуле несогласных. – Кто его сварил? – тихо спросила Рейчел и на всякий случай оглянулась: как бы её не услышал пивовар-неумёха! – Стыдно признаться, но это я снабдил строителей бочонком, – нахмурился капитан Каннингем. – Однако я понятия не имею, кто и как изготовил пиво. Его доставили из Кросс-Крика вместе с моими книгами. Собравшиеся понимающе зашептались, – лишь миссис Каннингем что-то неодобрительно проворчала, – и по всеобщему молчаливому согласию тема пива была закрыта. – Что ж, поговорим о насущном. – Джейми призвал всех к порядку и открыл одну из своих чистых бухгалтерских книг, в которой собирался записывать всё, касающееся дел Общинного дома. – Брианна сказала, что готова обучать наших клопов... то есть малышей... по два часа утром, с девяти до одиннадцати. Так что передайте это всем... Она начнёт занятия после сбора урожая. И если кто из парнишек и девочек постарше ещё не умеет читать или писать, пусть приходят учиться грамоте... В какое время, a nighean [дочка (гэльск.) – прим. перев.]? – Скажем так: по договорённости. Мы с ними потом условимся, – ответила Бри. – А грифельные доски у нас есть? – Нет, – сказал Джейми и записал карандашом в гроссбух: «Грифельные доски – 10 штук». Я заглянула поверх его руки: – Всего десять? Наверняка детей, которых надо учить, больше. – Они придут, как только убедятся, что Брианна не станет их бить, – улыбнулся жене Роджер. – А где достать грифельные доски, можно выяснить у Густава Грюневальда, школьного учителя из общины моравских братьев. Я его знаю: он хороший человек. А пока у нас таких принадлежностей нет, я выкрашу в чёрный цвет широкую доску, чтобы ты могла использовать её на уроках. – Я знаю, где есть неплохой меловой пласт, – вмешалась я. – Схожу туда завтра за геранью, а заодно принесу немного мела. – Что насчёт столов? – нерешительно спросила Бри и огляделась. Помещение получилось просторным и хорошо освещённым, в трёх из четырёх стен были окна – пока без стёкол, – но ничего, кроме скамеек, не наблюдалось: очевидно, тот, кто хотел построить возвышение, не смог переубедить остальных. – Смастерим, как только кто-нибудь сумеет выкроить время, mo chridhe [сердце моё (гэльск.) – прим. перев.]. Ничего страшного не случится, если дети чуток подержат свои доски на коленях. К тому же до осени учеников у тебя будет немного. Им придётся поработать, пока мы не соберём урожай. Джейми перевернул страницу. – Теперь о деятельности масонской ложи... Вот с чем нужно разобраться. До пожара мы обычно встречались по средам. Но, насколько я понимаю, капитан хотел бы отправлять вечернее богослужение именно в этот день недели? – Если это не доставит вам слишком больших неудобств, сэр. – Да ничуть, – вмешался Роджер, и Каннингем пристально на него посмотрел. – И, конечно, капитан, мы будем очень рады, если вы станете посещать заседания нашей ложи. Каннингем перевёл взгляд на Джейми, и тот кивнул. Капитан слегка расслабился и в свою очередь вежливо наклонил голову. – Тогда еженедельные собрания ложи у нас будут по вторникам. И вот ещё что... Мы частенько встречались здесь и в другие вечера – просто пообщаться. Может, продолжим традицию? – спросил Джейми. – Только приносите свой табурет да бутылку, – предупредил капитана Роджер. – И полено для очага. Миссис Каннингем сдержанно, как приличествует леди, фыркнула, давая понять, что́ она думает о дружеских встречах, куда мужчины ходят с бутылками. Пожалуй, я бы разделила её недовольство, но Джейми, Роджер и Йен успели меня заверить, что неформальные вечера являются большим подспорьем: они помогают выяснить, что происходит во Фрейзерс-Ридже и в окру́ге и какие меры можно предпринять, чтобы ситуация не выходила из-под контроля. – Следующий вопрос. – Джейми открыл новую страницу, вверху которой большими чёрными буквами было выведено и подчёркнуто слово «ЦЕРКОВЬ». – Как вы хотите поделить время по воскресеньям? Кстати, Рейчел, а Друзья тоже называют этот день «воскресеньем»? – Они называют воскресенье Первым днём, – вставил Йен-младший. Было видно, что ответ мужа позабавил Рейчел, но она просто кивнула. – Так вы все трое собираетесь каждое воскресенье проводить службу… или собрание? – кивнув в сторону Рейчел, уточнил Джейми, – Или в своё воскресенье по очереди? Роджер с капитаном переглянулись. Оба медлили с ответом, дабы не сказать чего-нибудь, что могло бы привести к конфликту, и тем не менее они были полны решимости отстоять время и место для встреч со своей нарождающейся паствой. – Я буду здесь каждый Первый день, – спокойно сказала Рейчел. – Однако, учитывая характер собрания квакеров, я, пожалуй, буду приходить попозже, – во второй половине дня. Возможно, те, кто посещает более раннюю службу, сочтут для себя полезным остаться и поразмышлять в тиши своих сердец о том, что они услышали, или же захотят поделиться своими чувствами и мыслями с другими. – Мы с мамой тоже будем к тебе приходить, – твёрдо заявил Йен. Оба проповедника удивились, но затем кивнули. – И мы будем проводить службу каждое воскресенье, – сказал Роджер. – Если уж на то пошло, третья заповедь не гласит: «Чти день Господень лишь дважды в месяц». – Совершенно верно, – согласился с Роджером капитан. Но, прежде чем он успел что-то добавить, миссис Каннингем высказала то, о чём думали все: – А кто будет первым? Наступило неловкое молчание, которое нарушил Джейми. Порывшись в спорране, он вытащил серебряный шиллинг, подбросил его в воздух, поймал тыльной стороной ладони и прихлопнул сверху другой рукой. – Орёл или решка, капитан? – Гм... – Застигнутый врасплох, Каннингем заколебался. Его матушка, судя по движению губ, собралась произнести (по-моему, совершенно неосознанно) «решка». – Орёл, – решительно сказал капитан. Поднеся монету ближе к глазам, Джейми взглянул на неё и затем показал собравшимся. – Выпал орёл. Выбор за вами, капитан. Вы хотите проводить службу первым или вторым? – Вы умеете петь, сэр? – вклинился с вопросом Роджер, и Каннингем вновь оторопел. – Я... да, – растерялся он. – А что? – А вот я не могу. – Роджер дотронулся до горла. – Если вы будете первым, то, исполнив заключительный псалом, наверняка оставите прихожан в приподнятом настроении. Так что, возможно, потом они и мои слова воспримут ближе к сердцу. Роджер улыбнулся, и по залу пронёсся тихий смешок, но мне показалось, что зять не шутит. Джейми кивнул. – Не стоит беспокоиться, кто будет первым, а кто – последним, капитан. Развлечений тут раз-два и обчёлся.
ВО ВРЕМЯ НЕДОЛГОГО ПРЕБЫВАНИЯ у нас в Ридже Джон Куинси Майерс как-то высказался в таком духе: жителям горных районов настолько не хватает развлечений, что они готовы ехать за двадцать миль смотреть, как сохнет краска на заборе. Таким образом Майерс скромно намекнул, что и он помогает скрашивать досуг горцев, но в главном он не ошибался. Чтобы привлечь толпу, было бы достаточно даже одного нового проповедника. Двое – это беспрецедентное событие, а уж два проповедника, да ещё представляющие разные грани христианства... Когда мы с Джейми, стоя перед новым Общинным домом, ожидали, пока капитан Каннингем начнёт службу, я услышала, как у меня за спиной вполголоса заключают пари: подерутся ли два проповедника, и если да, то кто победит. Джейми также услышал спор и, развернувшись, обратился к стайке мальчишек-подростков. – Сто к одному, что не подерутся, – понизив голос, сказал он. – Но если дело дойдёт до драки, то ставлю десять шиллингов на Роджера Мака, пять к одному. Мальчишки взволнованно зашушукались, а несколько ревностных методистов и англикан укоризненно захмыкали. Шум стих, когда появился капитан в парадной военно-морской форме и шляпе с золотым галуном, впрочем, через руку у него был перекинут стихарь. Каннингем шествовал под ручку с матерью, одетой в нарядное чёрное платье, отделанное по лифу чёрным кружевом. Собравшиеся одобрительно зашептались, и мы с Джейми протиснулись в передние ряды толпы, чтобы поприветствовать Каннингемов. Капитан слегка вспотел (утро выдалось тёплым), но выглядел собранным и, казалось, пребывал в хорошем настроении. – Генерал Фрейзер, – он поклонился Джейми. – И миссис генерал Фрейзер. Надеюсь, у вас всё благополучно в это благословенное утро. – Да, сэр, – поклонился в ответ Джейми. – Благодарю вас. Буду вам признателен, если вы станете употреблять пусть и более скромное, но более точное моё звание. Я всего лишь полковник Фрейзер, а это – моя леди. Я расправила миткалевые юбки и присела в реверансе, надеясь, что не забыла, как он делается. Интересно, уловил ли капитан намёк на то, что Джейми командовал, командует или, возможно, будет командовать ополчением? Да, понял… Капитан заметно напрягся, однако миссис Каннингем не моргнув глазом сделала Джейми безукоризненный реверанс с прямой спиной, плавно поднялась и произнесла: – Благодарим вас, полковник, за то, что вы предоставили моему сыну возможность нести слово Божье тем, кто больше всего в нём нуждается.
РОДЖЕР НИКАК НЕ МОГ решить, стоит ли идти на службу капитана Каннигема. – Па с мамой пойдут, – убеждала мужа Бри. – И Фанни с Жерменом тоже. Мы же не хотим выглядеть в глазах других так, будто избегаем бедняги или... словно важничаем и пренебрегаем его службой? – Конечно, нет. Но я не хочу выглядеть так, будто пришёл лишь затем, чтобы оценить, так сказать, конкурента. Кроме того, твой отец просто обязан идти: ему нельзя давать людям повод... обвинить его в пристрастности. Брианна рассмеялась и откусила нитку, которой подшивала подол одной из юбок Мэнди: каким-то образом он отпоролся с одной стороны, пока хозяйка юбки якобы усердно помогала бабушке Клэр готовить яблочное пюре. – Видишь ли, Па не любит, когда что-то в Ридже происходит у него за спиной, – сказала Бри. – Хотя не думаю, что во время проповеди капитан Каннингем собирается призывать к восстанию и бунту. – Я тоже не собираюсь, – заверил жену Роджер. – Во всяком случае, не сразу. – Давай сходим! – сказала она. – Тебе что, не интересно? Ещё как интересно! Роджер просто сгорал от любопытства. Будучи сыном пресвитерианского священника, он, разумеется, выслушал немало проповедей в детстве и юности, но тогда Роджер и думать не думал о том, чтобы стать священником, и поэтому не обращал особого внимания на всякие тонкости. Он многому научился, когда сам начал читать проповеди в Ридже, и ещё больше – во время подготовки к рукоположению, но с тех пор прошло несколько лет, и многие из нынешних слушателей наверняка знали его только как зятя Самого. – Кроме того, – Брианна подняла юбку и, прищурившись, оценивающе взглянула на свою работу, – если мы не пойдём, то станем белыми воронами. Уж поверь мне: там соберётся весь Ридж. И все останутся и на твою службу. Вспомни, что Па говорил про развлечения. Роджеру пришлось признать, что Бри оказалась права во всех отношениях. Джейми и Клэр, надевшие лучшие наряды, выглядели весьма почтенно. Сидевшие рядом с ними Жермен и Фанни казались непривычно опрятными и совсем уж непривычно притихшими. Прищурившись, Роджер посмотрел на собственных отпрысков. Те были, по крайней мере, чистыми, и, хотя не совсем присмирели, родители надёжно зажали их между собой на скамейке. Джемми поёрзывал, но помалкивал, а Мэнди, благочестиво сложив кукле пухлые тряпичные ручки вместе, громким шёпотом учила Эсмеральду читать «Отче наш», вернее, первую строчку молитвы, – единственное, что знала сама. – Интересно, надолго ли затянется служба? – взглянув на детей, сказала Бри. – Ну, капитан привык проповедовать матросам... Думаю, когда публике волей-неволей приходится слушать и никто не осмеливается уйти или тебя прервать, может возникнуть соблазн разглагольствовать подольше. По шарканью ног и невнятным голосам за задними рядами Роджер понял, что там стоят несколько мальчишек постарше, вроде тех, что выпустили змею на его первой проповеди. – Ты же не собираешься его зашикать? – оглянувшись, спросила Бри. – Конечно, нет. – Пап, а что такое «зашикать»? – услышав незнакомое слово, Джем вышел из коматозного состояния. – Это значит перебивать, когда человек выступает, или выкрикивать в его адрес грубости. – А! – И ты никогда, никогда так не делай! Слышишь меня? – Угу... – Джем потерял всякий интерес к теме и снова уставился в потолок. Когда в зал вошли капитан Каннингем с матерью, собравшиеся оживились и обратили на них любопытные взоры. Капитан кивал направо и налево. Он не то чтобы улыбался, но, судя по всему, старался понравиться. Миссис Каннингем зыркала по сторонам, дабы не упустить какого-нибудь нарушения общественного порядка, которое помешало бы службе. Её взгляд упал на Эсмеральду, и миссис Каннингем открыла было рот, но сын громко откашлялся и, схватив мать за локоть, усадил её на переднюю скамью. Женщина быстро оглянулась, но капитан уже занял своё место, и она вновь повернулась к сыну. В это время прихожане, шаркая и шушукаясь, устраивались поудобнее. – Братья и сестры! – громко начал капитан. Все сразу подобрались, а Роджер решил, что когда-то Каннингем отдавал приказы на шканцах таким же зычным голосом, чтобы перекричать хлопанье парусов и грохот пушек. [Шка́нцы или квартердек – это помост либо палуба в кормовой части парусного корабля, где обычно находился капитан. – прим. перев.]. Каннингем кашлянул и повторил уже тише: – Приветствую вас, братья и сестры во Христе! Многие из вас меня знают. Если кто-то со мной не знаком, позвольте представиться: я Чарльз Каннингем, бывший капитан военно-морского флота Его Величества. Два года назад я внял гласу Божию и с тех пор стремлюсь по мере сил и возможностей исполнить своё предназначение. Чуть позже я поведаю вам больше о моём – и вашем – долгом пути к Богу. Но сегодня давайте начнём нашу утреннюю службу с гимна «О, Господь, ты наша помощь в минувшие века» [«O God, Our Help in Ages Past» – гимн, написанный Исааком Уоттсом в 1708 году, перефразирует 90-й псалом Книги Псалмов. – прим. перев.] – Думаю, он отлично справится, – шепнула Бри Роджеру, когда прихожане послушно поднялись. Капитан и впрямь оказался на высоте. После гимна – его знали не более половины прихожан, но мелодия была простой, и остальные тоже напевали мотив без слов, – Каннингем открыл свою Библию в потёртом кожаном переплёте и прочитал стихи 18-22 из четвёртой главы Евангелия от Матфея: – «Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев: Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море, ибо они были рыболовы. И говорит им: идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков. И они тотчас, оставив сети, последовали за Ним. Оттуда, идя далее, увидел Он других двух братьев, Иакова Зеведеева и Иоанна, брата его, в лодке с Зеведеем, отцом их, починивающих сети свои, и призвал их. И они тотчас, оставив лодку и отца своего, последовали за Ним». Затем Каннингем отложил свою потёртую Библию и, не мудрствуя лукаво, простым языком рассказал, что́ его сюда привело. – Два года назад я командовал «Леноксом» – одним из кораблей Его Величества на военно-морской базе в Северной Америке. Нам приказали блокировать порты в Колониях и время от времени совершать рейды против соединений мятежников. Роджер почувствовал, как мгновенно, будто низко стелющийся туман, по залу распространилась настороженность. Некоторые из присутствующих наверняка являлись тайными лоялистами, хотя большинство собравшихся открыто заявляли, что они всегда поддерживали повстанцев. Роджер не знал, чем они при этом руководствовались: то ли своими убеждениями, то ли прагматичным желанием обзавестись покровительством своего хозяина, который сидел сейчас в третьем ряду. – Незадолго до этого мой сын Саймон был назначен на этот же корабль секунд-лейтенантом [Примерно соответствует воинскому званию младшего лейтенанта. – прим. перев.]. Я очень обрадовался, так как мы не виделись по крайней мере два года: ведь он нёс службу в Ла-Манше. Капитан помолчал, словно вглядываясь в прошлое. – Я гордился им, – тихо произнёс он. – Гордился, что сын решил идти по моим стопам и выбрал флот, и гордился тем, как достойно он себя вёл. Он был очень молодым офицером, – ему едва минуло восемнадцать, – но инициативным и смелым. И он очень заботился о своих матросах. На миг Каннингем сжал губы, затем шумно вздохнул. – Когда мы патрулировали побережье Род-Айленда, то заметили и стали преследовать одномачтовый корабль мятежников. Мы его атаковали, и завязался бой. В этой стычке мой сын погиб. Прихожане приглушённо заахали, раздались сочувственные возгласы, но Каннингем не подал виду, что их услышал, и продолжил: – Когда в сына попала пуля, я был от него всего в нескольких футах и подхватил его. Я почувствовал, как жизнь его покидает… Я почувствовал, как его покидает жизнь, – тихо повторил капитан и обвёл взглядом собравшихся. – Некоторым из вас, наверное, знакомо это чувство. Многие из прихожан это действительно пережили. – В разгар схватки, конечно, не время горевать. Только через час мы захватили судно и взяли его экипаж в плен. Я отправил вражеский корабль в порт под командованием помощника штурмана – обычно эта обязанность ложилась на моего сына как лейтенанта. К тому моменту всё было кончено: бой отгремел, всё затихло, всякая необходимость руководить и командовать отпала. И я пошёл проститься с сыном. Роджер невольно бросил взгляд на Джемми, на мягкий вихор на макушке и чистые розовые уши. – Он был внизу, лежал на койке в лазарете, и я сел рядом. Не могу сказать, что́ я чувствовал или о чём думал. Всё, что я ощущал, – пустоту внутри. Конечно, я знал, что́ со мной случилось: я потерял часть себя. Это несравнимо больше, чем потеря любой конечности или физическая травма, – и всё же я ничего не чувствовал. Думаю… – капитан замолчал и прочистил горло. – Наверное, я боялся что-нибудь почувствовать. Но, пока я сидел и смотрел на его лицо – лицо, которое так хорошо знал, – я увидел, как оно снова озарилось светом. Оно преобразилось…. Каннингем переводил взгляд с одного слушателя на другого, желая донести до них смысл сказанного. – Его лицо стало... не от мира сего. И прекрасным. Я вдруг узрел лик ангела. А потом Саймон открыл глаза. От глубокого потрясения все в зале выпрямились. Роджер заметил, что миссис Каннингем, которая и до этого держалась настолько прямо, насколько это вообще возможно для человека с позвоночником, отвернулась в сторону и словно закаменела. – Он со мной заговорил, – хрипло сказал капитан. – Он сказал: «Не горюй, отец. Мы увидимся снова. Через семь лет». – Каннингем опять, ещё натужней прочистил горло. – А потом он закрыл глаза и… умер. Прошло какое-то время, прежде чем шёпот и вздохи стихли, и Каннингем терпеливо дожидался, пока в зале не воцарится тишина. – Когда я встал рядом с телом сына, – сказал капитан, – то понял, что Господь послал мне своё благословение и знамение. И знание, – верное знание, – подчеркнул Каннингем, – что душа со смертью не погибает. Я преисполнился уверенности, что Господь призвал меня пойти и передать это послание Его народу. Поэтому, следуя зову Божию, я пришёл к вам. Чтобы поведать о Божьей благодати и смиренно помочь вам советом, буде он востребован. И делаю это в память о своём сыне, лейтенанте Саймоне Элморе Каннингеме, который всегда достойно и преданно служил своему королю, своей стране и своему Богу. Роджер поднялся для заключительного гимна. Его переполняли чувства. Во время проповеди Каннингема он был буквально поглощён ею: следил за каждым словом, наполнялся печалью, гордостью, теплом, испытывал душевный подъём. Роджер должен был признать: даже если отбросить чисто эмоциональную сторону проповеди, капитан отлично проработал и религиозный аспект. Роджер повернулся к Брианне и под нарастающее песнопение прошептал: «Господи Иисусе!» У него и в мыслях не было упоминать имя Господа всуе. – А теперь скажи это всем, – предложила жена.
МНЕ БЫЛО ИНТЕРЕСНО, как свою службу после Каниннгема проведёт Роджер. Желая передохнуть, прихожане высыпали на улицу, группками устроились под деревьями, и я, проходя мимо, слышала, как люди, взволнованные историей капитана, продолжали оживлённо, кто во что горазд, обсуждать сказанное проповедником. Я тоже не осталась равнодушной: меня переполняли чувства – удивления и надежды. И Бри выглядела взволнованной: они с Роджером, стоя в тени большого дуба чинкапин, о чём-то горячо переговаривались. Затем Роджер качнул головой, улыбнулся и поправил ей чепец, а она разгладила юбку и лиф: Бри сегодня играла роль скромной жены священника – она даже оделась подобающим образом. – Не пройдёт и двух месяцев, как она заявится в церковь в кожаных леггинах, – сказал Джейми, проследив за моим взглядом. – Каковы ставки? – спросила я. – Три к одному. Хочешь поспорить, Сассенах? – Азартные игры в воскресенье? Да ты угодишь прямо в ад, Джейми Фрейзер! – Я и не против. Ты будешь там раньше. Сама ведь завела этот разговор о ставках… Кроме того, я считаю, что посещение трёх богослужений за одно воскресенье должно хоть на пару дней уменьшить пребывание в чистилище. Я кивнула, соглашаясь с мужем. – Готов ко второму заходу? Роджер поцеловал Брианну и шагнул из тени на залитую солнцем поляну: высокий, смуглый, прекрасный в своём лучшем чёрном, ну ладно – в своём единственном костюме. Он направился к нам, за ним по пятам шла Бри, и, заметив это, несколько человек в группках по соседству с нами начали убирать свою снедь, – хлеб, сыр, пиво, – спешили отлучиться в кусты по нужде и призывали к порядку и прихорашивали оставленных без присмотра детей. Я взметнула руку к виску, шутливо отдавая честь. – К бою готов? – Джеронимо! – отозвался он боевым кличем американских воздушных десантников. Широко расправив плечи, Роджер повернулся, чтобы поприветствовать свою паству и проводить её в зал собраний. Внутри было довольно тепло, хотя, слава Богу, ещё не жарко. Сосновый аромат потерял свою остроту, смешавшись с ароматами домотканого полотна, слабыми, но неистребимыми запахами стряпни, фермерства и тем душком, что неизменно сопутствует подрастающим детишкам, – он превратился в приятный домашний дух. Роджер дал время рассесться всем по местам, но, не позволяя вспыхнуть разговорам, не замедлил присоединиться к пастве. Войдя с Бри под руку, он оставил жену на передней скамье и с улыбкой повернулся к собравшимся. – Есть ли среди вас те, кто ещё меня не знает? – спросил он. Ответом ему стал лёгкий смех, пронёсшийся по рядам. – Впрочем, тот факт, что вы меня знаете – и всё равно пришли сюда, обнадёживает. Дело в том, что порой мы сталкиваемся с вещами, которые хорошо знаем, и они имеют для нас огромное значение отчасти именно потому, что мы осознаём их силу. Давайте же встанем и вместе помолимся Господу. Присутствующие послушно поднялись и присоединились к молитве. От моего внимания не ускользнуло, что некоторые молятся на гэльском, впрочем, большинство молилось по-английски, хоть и с разными акцентами. Когда мы все снова опустились на скамейки, Роджер тяжело откашлялся, и я забеспокоилась. Я ничуть не сомневалась, что с голосом у него стало получше: то ли произошло естественное исцеление, то ли помогло лечение, начатое доктором Макьюэном (а можно ли назвать простую, но в то же время такую специфичную штуковину, как возложение рук, – лечением?), которое продолжила и я, – одна процедура в месяц. Но Роджеру давно не доводилось просто выступать на публике, не говоря уже о проповеди и пении. Да и напряжённое ожидание добавляло стресса. – Я знаю, что некоторые из вас прибыли с Островов, некоторые – с Севера. Так что наверняка вам известно, что такое построчное пение. Я увидела, как Хирам Кромби бросил взгляд на свою семью, собравшуюся на скамье, и почувствовала, как заинтересованно зашевелились в толпе те, кто действительно знал о таком пении. – Объясню тем, кто недавно приехал из других мест: тут нет ничего сложного, просто один из способов читать псалмы или гимны, когда на всех приходится один-единственный молитвенник. Порой даже оборванный... Он поднял свою обшарпанную псалтырь – подшивку потрёпанных страниц без обложки. Джейми наткнулся на книгу в таверне в Солсбери и купил за три пенса и две свиные ножки, причём эти ножки он как раз перед тем выиграл в карты. – Сегодня мы споём Псалом сто тридцать третий. Он короткий, но один из моих самых любимых. Я спою, – или, скорее, продекламирую, – Роджер улыбнулся пастве и снова слегка откашлялся, – первую строчку, а потом вы её подхватите и пропоёте мне в ответ. Затем я произнесу следующую строку, ну и так далее. Попробуем? Он открыл книгу на отмеченной странице и проговорил первую фразу – достаточно полнозвучно, чтобы голос услышали, и ритмично, давая возможность включиться в песнопение: – «Смотрите, как хорошо!» Короткая пауза – и несколько уверенных голосов подхватили: – «Смотрите, как хорошо!» Лицо Роджера озарилось радостью, и только тогда я поняла: у него были сомнения, что это сработает. – «И как приятно!..» – «И как приятно!..» В песнопение вступали новые голоса, они становились громче и твёрже, и к третьей фразе мы все уже разделяли счастье Роджера, распевая псалом и проникаясь его смыслом. Это был довольно короткий псалом, но он так всем понравился, что Роджер повторил его дважды, пока, наконец, не остановился – весь в поту, раскрасневшийся от жара и усилий. «Жизнь во веки веков!» – по-прежнему звенело в воздухе. – Хорошо получилось, – произнёс он хриплым голосом, и все рассмеялись, хотя и добродушно. – Джейми, почитаешь нам что-нибудь из Ветхого Завета? Я бросила на Джейми удивлённый взгляд, но, видимо, просьба не застала мужа врасплох, потому что он взял свою маленькую зелёную Библию, которую принёс с собой, и встал перед публикой. На нём был лучший из двух его килтов и единственный имеющийся в наличии приличный сюртук. Джейми достал из кармана очки, надел их и строго посмотрел на последние ряды, в сторону сидевших там мальчишек, – те сразу прекратили перешёптываться. Очевидно, удовлетворённый тем, что хватило просто сурового взгляда, он открыл Библию и начал читать из Книги Бытия историю ангелов, которые посетили Авраама и в ответ на гостеприимство заверили его, что к тому времени, когда придут они снова, жена его Сарра родит ему сына. «Сарра внутренно рассмеялась, сказав: мне ли, когда я состарилась, иметь сие утешение? И господин мой стар». Прочтя эту строку, Джейми поднял глаза и поймал мой взгляд. Пробормотав глубокое горловое «ммфм», он закончил чтение словами: «Есть ли что трудное для Господа? В назначенный срок буду Я у тебя в следующем году, и будет у Сарры сын». Где-то позади себя я услышала тихое хихиканье, но оно потонуло в последнем стихе: «Сарра же не призналась, а сказала: я не смеялась. Ибо она испугалась. Но Он сказал ей: нет, ты рассмеялась». Джейми решительно закрыл книгу, передал её Роджеру и, сняв очки, сел рядом со мной. – Не представляю себе, почему люди не видят, насколько изощрённое чувство юмора у Господа Бога? – прошептал мне муж. От ответа меня спас Роджер, объявив, что сейчас все вместе мы попытаемся спеть краткий гимн. Он спросил, кто из присутствующих знает «Иисус будет царствовать», и, увидев лес рук, начал выводить первую строчку. Голос его тотчас надломился, будто чашка треснула, но гимн действительно знали многие: они продолжали петь, а Роджер запевал каждый следующий стих и показывал ладонью, куда вести мелодию – вверх или вниз. Даже если бы в маленьком помещении температура была ниже 90 градусов [по Цельсию – 32 градуса – прим. перев.], а влажность не зашкаливала за 1000 процентов, я всё равно вспотела бы хоть выжимай – от одного только сочувствия к Роджеру Бри захватила с собой флягу, и сейчас, поднявшись, протянула её мужу. Он сделал большой глоток, вздохнул и вытер лицо рукавом. – Спасибо, – прохрипел он, но всё же голос его не сел окончательно. – Я попросил жену, – он указал на Брианну, – прочесть для вас отрывок из Нового Завета. И без того раскрасневшаяся от жары, Бри теперь и вовсе залилась алым, однако же глаз не отвела, лишь окинула комнату серьёзным взглядом, а затем без лишних слов открыла маленькую зелёную Библию, взятую у отца, и прочитала отрывок, описывающий свадебный пир в Кане, где Иисус по воле своей матери спас жениха от унижения, превратив воду в вино. Брианна прочла хорошо, – голос её звучал сильно и отчётливо, – и, закончив историю, села. Люди сдержанно покивали головами в знак одобрения. Пока Брианна читала, Роджер сидел, теперь же он встал и в очередной раз прочистил горло. – Как видите… я не могу говорить долго. Так что проповедь будет короткой. Похоже, прихожан это не слишком расстроило: они снова закивали, устраиваясь поудобнее. – Я знаю, почти все из вас слышали сегодня утром рассказ мистера Каннингема. Его повествование тронуло всех нас – и меня тоже – до глубины души. – Голос зятя скрежетал, как наждачная бумага, но разобрать слова было можно. Ответом Роджеру стали одобрительный гул и сдержанные кивки. – Истории о великих событиях, об откровениях и чудесах очень важны. Они напоминают нам о величии Бога и славе Его. Но большинство из нас... – Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание. – Большинство из нас живёт вдалеке от серьёзных опасностей или приключений. От нас не так часто требуется совершать отважные поступки... быть героями. Хотя такие люди есть и среди нас… Выхватывая глазами подобных героев среди сидящих в зале, он им улыбался. – Но каждый из нас призван жить повседневной, обыденной жизнью: совершать добрые дела, отваживаться на чувства, помогать другому изменить судьбу к лучшему, поддерживать тех, о ком должен заботиться. Потому что Бог – повсюду, он живёт в каждом из нас. Наша простая будничная жизнь принадлежит Ему. И обычные наши дни с Его помощью могут стать днями славы... И пусть Его... величие... воссияет в... в вас. Он едва договорил последнее предложение, буквально выталкивая из себя слова, и, чтобы не задохнуться, вынужден был умолкнуть с полуоткрытым ртом. – Аминь, – решительно завершил Джейми. И люди хором, с большим воодушевлением, тоже воскликнули: – Аминь! Роджера тотчас окружили доброжелатели, столпившиеся впереди. Я увидела Брианну: стоя в стороне, она улыбалась сквозь слёзы, и до меня смутно дошло, что я тоже расчувствовалась, как и дочь.
Я ДУМАЛА, что после первых двух раундов у большинства людей аппетит к религии пропадёт, и, по крайней мере, половина из них действительно отправилась домой обедать, не переставая обсуждать достоинства и недостатки конкурирующих богослужителей. Но добрых двадцать человек – не считая нашей семьи – ближе к вечеру снова вышли из лесу и – в некоторых случаях – мужественно препоясывали свои чресла, готовясь опять войти в Общинный дом. Они задавались вопросом, с чем, чёрт возьми, они столкнутся на этот раз. Рейчел и Дженни переставили скамейки, расположив их квадратом, лицом к центру комнаты. Посередине они поставили мой маленький столик для инструментов, на котором теперь стояли кувшин с водой и жестяная кружка. Рейчел у двери встречала гостей, с ней рядом – Дженни и Йен. – Приветствую тебя и твою семью, друг Макхью, – сказала она Шону Макхью. – У нас принято, чтобы женщины сидели по одну сторону комнаты, а мужчины – по другую. – Она улыбнулась Мэйри Макхью. – Поскольку ты пришла первой из женщин, то можешь выбирать, где сесть. – Ну, ладно. Спасибо… э-э... тебе? Тàк говорят? – шёпотом спросила она у мужа. – Откуда мне знать? – резонно ответил он и обратился к Рейчел. – Когда мы здесь, надо говорить – «ты» и «тебя»? С невозмутимым видом Рейчел пояснила, что они не обязаны использовать «простую речь», если только их не сподвигнет дух. А если же захотят, то смеяться над ними никто не будет. Я услышала, как люди, стоявшие позади меня, облегчённо зашептались, слегка расслабились, и рослые сыновья Макхью робко, один за другим, вошли в дверь. Мы с Джейми подождали, пока все соберутся в зале. – Ты прекрасно справишься, девочка, – похлопав Рейчел по плечу, сказал Джейми, и повернулся было, чтобы шагнуть в комнату. – Да я не собираюсь ничего делать, – заверила она. – Если только дух не побудит меня заговорить. Но в таком случае, думаю, слова найдутся. – Это вовсе не означает, что она не разведёт трам-тарарам, – пробормотал мне на ухо Йен. – Дух, как правило, выражает своё мнение крайне свободно.
УЖИН БЫЛ СОВСЕМ ПРОСТЫМ: ведь днём никого не было дома, и стряпать было некому. Утром я поставила вариться огромный котёл кукурузной похлёбки на молоке, добавив туда лук, бекон и нарезанный картофель. Как обычно, раз сто проверив очаг и угли, молясь, чтобы дом в наше отсутствие не сгорел, я накрыла котёл крышкой и оставила его потихоньку кипеть. – У нас ещё остался вчерашний хлеб, а в качестве пудинга – четыре холодных яблочных пирога и немного сыра, – накрывая на стол, рассуждала я вслух. – Это ж не пудинг, – услышав мои слова, нахмурилась Мэнди. – Это ж пийог! – Верно, дорогая, – согласилась я. – Это просто английская манера такая – называть все десерты «пудингом». – Почему? – Потому что англичане слаще пудинга ничего не ели, – подколол Джейми. – И это говорит шотландец, у которого на десерт creamed crud – «сливочная мура», – парировала я. [Иногда в результате перестановки звуков появляются такие занятные вещи, как шотландский десерт, известный под названием creamed crud [сливочная мура] (а одарённые не столь богатым воображением англичане воспринимают это как «творог» [curd]) – прим. перев.]. Джем и Мэнди от хохота начали кататься по полу и каждый раз, останавливаясь, чтобы перевести дух, повторяли: «Сливочная мура». Жермен, который с самого рождения ел на десерт и в качестве пудинга creamed curd – взбитый со сливками творог – и произносил слово «творог» на шотландский манер, то есть как crud, посмотрел на своих кузенов, как на детей малых. Он только покачал головой да снисходительно вздохнул. Затем перевёл взгляд на Фанни, полагая, что она разделяет его житейскую мудрость, но Фанни, которая, вероятно, не пробовала на десерт ничего, кроме хлеба с маслом или пирога, выглядела растерянной. – Неважно, – сказала я, разливая похлёбку по мискам. – Джем, принеси, пожалуйста, хлеб. В любом случае, – добавила я и улыбнулась Роджеру и Рейчел, – хорошо, что можно сесть и поужинать, правда? День сегодня был довольно длинным. – Ты был просто великолепен, Роджер, – сказала Рейчел, улыбаясь ему. – Я никогда раньше не слышала о пении по строкам. А ты, Йен? – Слышал. На острове Скай была пресвитерианская церквушка, мы с отцом как-то были там на службе, ну, когда ездили покупать овцу. В воскресенье на Скае больше нечем заняться, – объяснил он. – Я про церковь, а не про покупку овец. – Что-то знакомое, – заметила я, вытряхивая большой кусок холодного масла из формы, в которой оно застывало. – Я имею в виду построчное пение, а не Скай. Но не знаю, где я такое слышала. Роджер слегка улыбнулся. Говорить он мог только шёпотом, но глаза светились счастьем. – Африканские рабы, – натужно произнёс он. – Они так делают. Иногда это называют «призыв и отклик». Может быть, ты... слышала их в Речной Излучине? – А! Вполне возможно, – сказала я, и всё равно что-то не давало мне покоя. – Но это кажется более... поздним? Роджер приподнял тёмную бровь, давая мне понять, что догадался, о чём «более позднем» я говорю. – Ну да. – Он взял кружку с пивом и сделал большой глоток. – Да. Начали негритянские певцы, потом подхватили... другие. Это один из... – он взглянул на Фанни, потом на Рейчел, – один из тех корней, которые проросли в... э-э... более современной музыке. «Он имеет в виду рок-н-ролл, – подумала я, хотя знатоком музыки не была. – Или, возможно, ритм-энд-блюз». – Кстати о музыке. Рейчел, у тебя чудесный голос, – сказала Бри, перегнувшись через стол, чтобы поводить кусочком хлеба перед носом Огги. – Благодарю тебя, Брианна, – сказала Рейчел и рассмеялась. – И у собаки тоже голос хороший. Она прекрасно дополнила нашу первую встречу, хотя, возможно, и добавила вескости аргументу, что пение на собрании отвлекает. Рейчел взяла хлеб и позволила Огги смять его в кулачке. Затем продолжила: – Мне было приятно, что столько людей решили прийти, но, полагаю, в основном из любопытства. Теперь, когда они знают ужасную правду о Друзьях, то, скорее всего, больше не придут. – Что за ужасная правда о Друзьях, тётя Рейчел? – заинтригованно спросил Жермен. – Что мы скучные, – ответила Рейчел. – Разве ты не заметил? – Ну, не считая Блубелл, было довольно скучно, – согласился Джем, ковыряясь в миске с похлёбкой в поисках хрустящих кусочков бекона. – Но не в плохом смысле, – поспешно добавил он, поймав на себе взгляд Йена. – Просто... ну, ты понимаешь... очень… слишком спокойно. Он хлебнул супу и опустил голову. – Так это же главное, согласен?.. У нас есть перец? – Джейми уже посолил свой суп и поставил солонку на стол, а перечницы не увидел: она скатилась на пол. – Есть... А! Вот она где, – у Блубелл. Отойди-ка, собака... Я наклонилась и сунула руку под стол, где Блуи осторожно обнюхивала перечницу. Гончая несколько раз громко чихнула, и я взяла забрызганную слюнями мельницу для перца и тщательно вытерла её о фартук. – Ты поосторожней с этим перцем, пёс, – прохрипел Роджер, заглядывая под стол. – Твоим голосовым связкам это на пользу не пойдёт. В ответ Блубелл дружелюбно прорычала и завиляла хвостом. Накануне Рейчел заверила Фанни, что Блубелл, которую утром во время службы оставили снаружи, чтобы она побегала по лесу с другими собаками, увязавшимися за своими хозяевами, тоже разрешается прийти на собрание. И Блуи щедро отплатила за такую любезность: она с энтузиазмом присоединилась к хору, когда собравшиеся подхватили простой, незамысловатый гимн, который Рейчел вдохновилась спеть. Она говорила мне, что на квакерских собраниях обычно нет музыки, поскольку музыка идёт вразрез с принципом спонтанности службы. Впрочем, не возбранялось и петь, если вдруг возникало такое желание. Несомненно, это, подобно проповедям капитана и Роджера, воодушевило прихожан. – Мне понравилась твоё собрание, a leannan, – сказал Джейми, улыбаясь Рейчел и щедро посыпая суп перцем. – Думаю, следующее воскресенье тебя немало удивит. Молва облетит всю округу. – Да, – сказала она. – И только Господь знает, что люди понарасскажут. Но спасибо тебе, Джейми, что пришёл... И вам тоже, – добавила она, улыбаясь мне, Бри, Роджеру и детям, которым также пришлось поучаствовать во всех трёх богослужениях. Однако, в отличие от первых двух служб, на квакерской службе им не только не запрещали говорить, а даже поощряли высказываться. Рейчел объяснила присутствующим, как проходят собрания Друзей: вы сидите в тишине, вслушиваясь в свой внутренний свет, до тех пор, пока дух не побудит вас заговорить – поделиться тем, что вас беспокоит, помолиться вслух, спеть или предложить какую-то мысль к обсуждению. Она добавила, что обычно многие встречи начинаются и заканчиваются в тишине, однако сегодня она чувствовала, что дух призывает её начать собрание пением. И, хотя она прекрасно понимала, что ей далеко до вокального мастерства друга Каннингема или друга Роджера (Маккензи, конечно, пришли, но Каннингемы – нет, что меня ничуть не удивило), всё же предложила: если кто-нибудь захочет к ней присоединиться, она будет благодарна за поддержку. Пение добавило собранию сердечной теплоты (Блубелл тоже внесла свой вклад), и потом на несколько минут воцарилась благоговейная тишина. Я почувствовала, как сидевший рядом со мной Джейми распрямился, словно принял решение, а затем рассказал собравшимся о Сильвии Хардман – квакерше, в дом которой, недалеко от Филадельфии, он случайно попал, и о том, как женщина ухаживала за ним в течение нескольких дней, когда его спина вдруг решила вывести его из строя. – Меня восхитили не только её доброта, но и её маленькие дочки. Они были такими же добрыми, как и их мать, но больше всего мне понравились их имена. Пейшенс, Пруденс и Честити –Терпение, Благоразумие и Целомудрие – вот как их звали. Я хотел спросить тебя, Рейчел, часто ли Друзья называют своих детей в честь добродетелей? – Бывает, – сказала она и, улыбнувшись Джему, который начал ёрзать на своём месте, добавила. – Джеремайя, а если бы тебя не нарекли Джеремайей, какое бы имя ты себе выбрал? Если бы тебя назвали в честь добродетели? – Что такое дабьядетель? – нахмурила бровки Мэнди, вглядываясь в брата, будто ожидая, что эта самая добродетель выскочит откуда ни возьмись. – Что-то хорошее, – ответил ей Жермен. – Ну, например... – Он нерешительно посмотрел на Рейчел, ожидая подсказки. – Покой? Или, может быть, Великодушие? – Совершенно верно, – сказала та, кивая с самым серьёзным видом. – А ты, Жермен, скажи, пока Джемми думает, какое бы имя ты себе выбрал? Почтительность? Или, может быть, Послушание? – Нет! – в ужасе воскликнул он, и все, смеясь, стали предлагать noms-de-vertu [фр. «имена добродетелей», – прим. перев.] как для себя, так и для других членов семьи. Время от времени раздавались взрывы хохота, пару раз разворачивались целые дискуссии о том, насколько предлагаемые имена соответствуют тем людям, о которых говорилось. – Ты сам начал, Па, – забавляясь, сказала Брианна. – Но я заметила, что на собрании ты не выбрал себе «добродетельное» имя. – Он уже и так носит имена трёх шотландских королей, – запротестовал Роджер. – Дайте ему ещё одно имечко со смыслом – и он вообще задерёт нос выше облаков. – Ты ведь тоже ничего не выбрала, мама? Я видела, как в голове Бри завертелись колёсики, и поспешила её опередить. – Э-э... Как насчёт Кротости? – предложила я, и многие из сидящих за столом покатились со смеху. – А Беспощадность – это добродетель? – улыбнулся мне Джейми. – Скорее всего, нет, – холодно ответила я. – Хотя, полагаю, многое зависит от обстоятельств. – Согласен, – сказал он и, взяв мою руку, поцеловал её. – Тогда, может, Решимость... Или, Решительность? – Ну, Решительность Фрейзер – определённая доля правды в этом есть, – ответила я. – Я тоже знаю, какое имя тебе дать. – Ну и какое же? – Стойкость. Улыбаться Джейми не перестал, но глаза его наполнились печалью. – Да, – сказал он. – Это подойдёт.
АМБРАЗУРА [На уличном жаргоне амбразура – девушка, с которой одновременно развлекаются двое мужчин – прим. перев.]
«Генералу Джеймсу Фрейзеру, Фрейзерс-Ридж, колония Северная Каролина, от капитана Джуды М. Биксби. Многоуважаемый генерал Фрейзер! Надеюсь, это письмо застанет Вас и миссис Фрейзер в добром здравии. Теперь я капитан и командую пехотной ротой в полку генерала Уэйна, которого Вы знаете. Он просил передать Вам наилучшие пожелания, что я и делаю. Генерал Уэйн сказал, что слышал, будто Вы вернулись домой, в Северную Каролину. Надеюсь, так оно и есть и моё послание до Вас дойдёт. Если же нет, то я буду краток, а позже напишу ещё одно письмо, которое Вы, возможно, получите. Заодно сообщу свежие известия, которые к тому времени у меня появятся. А пока что вот такие новости. Во-первых, хочу сообщить, что на прошлой неделе у нас была стычка с англичанами на берегу Гудзона, возле британского форта Стоуни-Пойнт. Сам форт мы не атаковали, но живо загнали бриташек обратно в крепость! Во-вторых, с большим сожалением хочу известить Вас, что в ходе сражения англичане захватили в плен доктора Хантера и заключили под стражу в форте. Насколько я знаю, он не ранен, а так как он врач, и к тому же квакер (а значит не сражался против британцев), то, скорее всего, с ним не будут обращаться слишком сурово и не повесят. Я знаю, что доктор – близкий друг Вашей семьи, и Вы с миссис Фрейзер хотели бы знать, что с ним случилось. Я всегда молюсь за вас обоих перед сном, и теперь доктор и его жена тоже будут в моих вечерних молитвах. Ваш самый скромный и покорный слуга (и адъютант), капитан Континентальной армии Джуда Мордехай Биксби».
ДЖЕЙМИ ЗАБРАЛ У МЕНЯ ПИСЬМО и, нахмурившись, перечитал. Мы сидели на бревне рядом с моим садом, и я придвинулась к мужу поближе, чтобы заглянуть ему через плечо. На слове «захватили» мой желудок сжался в узел, а на слове «повесят» – подступил к горлу. – Стоуни-Пойнт, – сказала я, стараясь сохранять спокойствие. – Ты знаешь, где это? Не отрывая глаз от листа бумаги, Джейми покачал головой. – Наверное, где-то в Нью-Йорке. – Он протянул мне письмо. – «Его жену», – вслух прочёл он. – Как думаешь, Дотти знает, где Денни? А может, она с ним в тюрьме? – В тюрьме? – недоумённо переспросила я. Прошёл почти год с тех пор, как мы в последний раз видели Дензелла и Дотти. Увидев имя доктора Хантера, я тут же непроизвольно коснулась небольшого шрама на своём боку. После битвы при Монмуте Денни извлёк у меня из печени мушкетную пулю. Рана давно затянулась, но я по-прежнему ощущаю колющую боль в боку, когда поворачиваюсь, чтобы что-то достать. А ещё я иногда внезапно просыпаюсь посреди ночи в глубоком смятении, чувствуя, как дрожит тело, будто в него только что вонзилась пуля. Раны заживают – на теле образуется шрамы. Но внутренняя телесная память не даёт забыть перенесённую боль. Невидимая отметина осталась в мозгу навсегда. – Возможно. – Хмуриться Джейми перестал, но всё равно выглядел обеспокоенным. – По крайней мере, она в городе. Дотти могла бы помочь мужу. – Увидев, что я не до конца понимаю как, он пояснил. – Принести еду, лекарства, одеяла. Денни же как-то удалось послать весточку, так ведь? – Джейми помахал письмом. Я наконец сообразила: Дотти действительно могла находиться в тюрьме, хотя, скорее всего, не как узница. Не было ничего необычного в том, что жёны, – а иногда и дети, – перебирались жить к арестованному мужу. Днём они выходили на волю, чтобы попрошайничать или, возможно, найти какую-никакую работу. Как правило, заключённых кормили плохо, а иногда и вовсе не кормили, и им приходилось полагаться на помощь семьи или друзей. А если человек попадал в тюрьму вдалеке от дома, то ему лишь оставалось надеяться на милосердные души жертвователей. Хотя в военную тюрьму жену вряд ли пустили бы… – У тебя в кабинете найдётся лист бумаги? – спросила я, соскользнув с бревна. – Да. А тебе зачем? – Вопросительно подняв бровь, Джейми сложил письмо. – Хочу написать Джону Грею. Я старалась говорить, будто это самое простое и очевидное, что можно сделать в сложившейся ситуации. По крайней мере, для меня это было самым очевидным. – Не вздумай! – отрезал Джейми. И, хотя говорил он спокойным голосом, запрет выскочил у него мгновенно, и мне показалось, что ответил он чисто рефлекторно. Я выпрямилась, скрестила руки на груди и, подняв глаза, пригвоздила мужа взглядом. – Не мог бы ты сказать это другими словами? – вежливо попросила я. Одно из преимуществ долгого брака заключается в том, что ты совершенно ясно видишь, куда могут завести некоторые разговоры, и иногда, по взаимному молчаливому согласию, вам удаётся обойти ловушки и острые углы. Задумчиво глядя на меня, Джейми слегка поджал губы, затем с глубоким вздохом кивнул. – Доротея напишет своему отцу, и, скорее всего, она уже так и сделала, – рассудительно заметил он, засунул письмо Джуды в свой спорран и поднялся. – Его светлость сделает всё, что в его силах. – Мы не знаем, есть ли у Дотти возможность написать отцу. А вдруг она не с Дензеллом?.. Вдруг она даже не знает, что он в плену?! Если уж на то пошло, нам тоже неизвестно, где сейчас Хэл… Э-э, то есть герцог, – поправилась я. «Чёрт возьми, зря я так запросто назвала герцога по имени…» – Но, по крайней мере, их с Джоном разыскать проще: разумеется, британская армия располагает информацией о том, где они находятся. – Скорее всего, к тому времени, когда я отправлю сообщение в Саванну или Нью-Йорк, Дензелл будет освобождён совсем или отпущен под честное слово. Либо его переведут в другое место заключения. – Либо он будет мёртв, – я разжала скрещённые руки. – Ради всего святого, Джейми. Кому как не тебе знать, каково находиться в британской тюрьме! Он уже собрался было уходить, но при этих словах резко, будто змея, оглянулся. – Да, я знаю. Джейми и правда знал: ведь именно в тюрьме он и познакомился с Джоном… – Кроме того, – попыталась я вернуться на более безопасную почву, – я сказала, что сама напишу Джону: Дензелл больше мой друг, чем твой. Так что тебе вообще не нужно в это ввязываться. Шею Джейми залила краска – а это всегда не к добру. – Я и не собирался «ввязываться», – последнее слово Джейми произнёс так, как будто в нём копошились блохи. – Думаю, что и тебе, – с выразительным нажимом добавил он, – нечего «связываться» с Джоном Греем. Вообще. Джейми схватил лопату, которой копал новый колодец для сада, – причём было видно, что больше всего ему сейчас хочется огреть ею по голове Джона Грея. Ну, или, за неимением оного, меня. – Да у меня и в мыслях нет ни во что впутываться, – сдерживаясь из последних сил, как можно спокойнее произнесла я. – Для этого чуток поздновато, – гаденько произнёс он, и щёки у меня тут же вспыхнули. – Ради Бога! Ты же знаешь, чтό произошло. И как. Тебе известно, что я... – Да, я знаю, чтό произошло. Он уложил тебя в свою постель, раздвинул твои ноги и трахнул. Неужели ты думаешь, что я об этом не вспоминаю всякий раз, когда слышу его имя? Джейми грубо выругался по-гэльски, недобрым словом помянув тестикулы Джона, воткнул лопату в землю и тут же выдернул. Плотно сжав губы, я медленно дышала через нос. – Мне казалось, – через мгновение сказала я, – мы покончили с этим раз и навсегда. Я и правда так думала. Очевидно, я всего лишь принимала желаемое за действительное. И совершенно неожиданно я вспомнила слова Джейми, – ну, кое-что из того, что он наговорил, когда, воскреснув из мёртвых, нашёл меня в саду Бартрама. От него тогда пахло капустой, а я была перепачкана грязью и рассыпàлась на атомы от счастья. «Я полюбил тебя сразу, как увидел, Сассенах. И я буду любить тебя всегда. И даже если ты переспишь со всей английской армией, это не будет иметь значения. Хотя нет, – поправился он тогда, – будет, но не помешает мне тебя любить». Я задышала спокойнее, хотя мысли вихрем понеслись дальше, и я вспомнила кое-что ещё, что муж сказал позже: «Я не говорю, что мне всё равно, потому что это не так. И не обещаю, что не буду потом из-за всего этого беситься, потому что, скорее всего, буду». Сейчас он придвинулся вплотную и заглянул мне в лицо, его голубые глаза потемнели от напряжения. – Разве я не говорил тебе как-то, что я человек ревнивый? – Говорил, но... – А не говорил ли я тебе, что как алчный скупердяй жалею о каждом часе, который ты провела в постели другого мужчины? Я сделала глубокий вдох, чтобы не дать вырваться закипающим во мне словам. – Говорил, – сквозь зубы процедила я. Джейми впился в меня долгим взглядом. – Так вот, это были не пустые слова, – сказал он. – И с тех пор ничего не изменилось. Ты всё равно поступишь так, как тебе заблагорассудится, – видит Бог, так было всегда, – но не притворяйся, будто не знаешь, чтό я при этом чувствую! Он резко развернулся и зашагал прочь, перекинув лопату через плечо, будто винтовку. Я так сильно сжала кулаки, что ногти впились в ладони. Я бы швырнула в Джейми камнем, но он уже был вне досягаемости и быстро уходил, его плечи были напряжены от гнева. – А как же Уильям? – крикнула я ему вслед. – Если он «связан» с Джоном, то и ты тоже, дубина ты шотландская! Плечи напряглись сильнее, но муж не обернулся. Однако до меня донеслись его слова. – К чёрту Уильяма!
Я КАК РАЗ МЫСЛЕННО ПОДБИРАЛА синонимы к словосочетанию «чёртов шотландец!», когда услышала за спиной лёгкое покашливание. Обернувшись, я увидела Фанни с полным фартуком грязной репы. Её милое личико было озабоченно: нахмурившись, она смотрела на Джейми, который почти исчез в зарослях у ручья. – Миссис Фрейзер, что натворил Уил-льям? – взглянув на меня из-под чепца, спросила девочка. Я улыбнулась, хотя буря чувств во мне ещё не улеглась. Теперь Фанни говорила весьма бегло, за исключением тех случаев, когда была расстроена или торопилась, но частенько, произнося имя Уильяма, она по-прежнему чуть запиналась. – Уильям не сделал ничего плохого, – заверила я. – Во всяком случае, я ни о чём таком не знаю. Мы не видели его с... э-э... – оборвала я себя, но было поздно. – С похорон Джейн, – сдержанно произнесла Фанни и посмотрела вниз, на розовато-белую репу. – Я подумала... может быть, мистер Фрейзер получил письмо. От Уильяма. Или о нём, – снова нахмурилась она и кивнула в сторону деревьев. – Он разозлился. – Просто он шотландец, – со вздохом пояснила я. – А значит – упрямый до невозможности. А ещё – неразумный, нетерпимый, нахальный, наглый, упёртый как баран – и этот нелицеприятный список бесконечен. Но не переживай: к Уильяму это и правда не имеет никакого отношения. Давай-ка положим репу в кадку и зальём водой, чтобы ботва не увяла. На ужин будет пареная репа, но я хочу обжарить ботву на сале и подать на гарнир. Если что-то и заставит горцев есть листовые зелёные овощи, так это жареное сало. Фанни кивнула, будто и в самом деле в этом разбиралась, и медленно опустила фартук: репа кувырком полетела в кадку, тёмно-зелёные верхушки подпрыгивали, словно помпоны. – Наверное, вам не следовало ему рассказывать. – Фанни говорила с почти врачебной бесстрастностью. – Кому и о чём рассказывать? – спросила я, беря ведро с водой и опрокидывая его на грязную репу. – Принеси ещё одно ведро, а? Она сходила за водой, вылила её в кадку, затем поставила ведро, посмотрела на меня и серьёзно сказала: – Я знаю, что значит «трахнул». Я почувствовал себя так, будто меня изо всей силы пнули в голень. – В самом деле? – отреагировала я, поднимая свой рабочий нож. – Что ж… полагаю, это неудивительно. Половину своей короткой жизни Фанни провела в филадельфийском борделе, – стало быть, наверняка знала множество других слов, о которых обычная двенадцатилетняя девочка даже не слышала. – Это очень плохо, – сказала она, поворачиваясь, чтобы принести очередное ведро из оставшихся шести: утром мальчики наполнили их все. – Мне очень нравится милорд. Он был так добр ко мне и... и к Джейн. Но и мистер Фрейзер мне нравится, – добавила она, хотя и более сдержанно. – Уверена, ему важно твоё мнение о нём, – серьёзно сказала я, задаваясь вопросом, какого чёрта вообще происходит. – И да, лорд Джон замечательный человек, – продолжила я. – Он всегда был хорошим другом для нас обоих. – Я намеренно подчеркнула «нас обоих» и увидела, что Фанни это услышала. На её гладком лобике появилась хмурая морщинка. – Мне кав... кажется, что от этого ещё хуже. Что вы легли с ним в постель, – уточнила она, чтобы я не упустила смысл. – Мужчины не любят делить женщину. Если только это не «амбразура». – Амбразура? – мне становилось всё больше не по себе. «Чёрт побери, как выйти из этого разговора и сохранить достоинство?» – Так это называла миссис Эббот. Когда двое мужчин хотят сообща развлечься с одной девушкой. Это стоит подороже, чем платить за двух девочек, потому что часто ей наносят повреждения. В основном просто синяки, – честно добавила она. – Но всё же. – Вот как. Я на миг остановилась, затем взяла последнее ведро и вылила в кадку. Маленькие репки всплыли на поверхности, и с ворсистых корней мутными ручейками стекала грязь. Я посмотрела на Фанни, которая встретила мой взгляд со спокойным любопытством. Я предпочла бы, чтобы девочка не делилась своими интересными мыслями ни с кем другим в Ридже. И, совершенно уверена, Джейми разделяет моё мнение. – Фанни, давай пойдём в дом и поговорим, хорошо? Не дожидаясь её согласия, я направилась к дому. Отодвинув парусиновую завесу, которая заменяла входную дверь, мы прошли в просторную кухню. Полотно, прикрывавшее дверной проём, мягко зашуршало, напоминая шорох парусов, а царивший внутри успокаивающий полумрак рассеивался лишь светом из открытой задней двери и двух окон, выходивших на колодец и садовую дорожку. У нас имелись стол и скамейки, а кроме того, были пара крепких трёхногих табуретов, один довольно ветхий деревянный стул, который Мэгги Макаллан дала мне в оплату за то, что я помогла родиться её внучке, два небольших бочонка с солёной рыбой да несколько упаковочных ящиков, которые ещё не разобрали на доски. Из-за этих ящиков ещё больше казалось, будто мы находимся в трюме парусного судна. Я указала Фанни на один табурет, а сама опустилась на другой, вздохнув от удовольствия: как же хорошо расслабить ноги! Фанни тоже села, но выглядела слегка настороженной, и, надеясь её успокоить, я улыбнулась. – Тебе действительно не стόит так переживать из-за Уильяма, – начала я разговор. – Он очень находчивый и смышлёный молодой человек. Просто... Мне кажется, он немного сбит с толку. И, вероятно, очень злится, но, уверена, Уильям скоро во всём разберётся. – О… А-а.. – протянула Фанни, – хотите сказать, от него скрывали, что мистер Фрейзер – его отец, но потом он об этом узнал? – Нахмурившись, она уставилась на свои сцепленные руки, затем взглянула на меня. – Думаю, я бы тоже разозлилась. Но почему разозлился мистер Фрейзер? Он отказался от Уильяма? – Ну... не совсем так, – я посмотрела на Фанни с некоторым беспокойством. Сама того не подозревая, всего за несколько минут она умудрилась коснуться многих семейных тайн, включая весьма щекотливую тему моих отношений с лордом Джоном. – Мистер Фрейзер был якобитом… Ты понимаешь, что это значит? Она неуверенно кивнула. – Якобиты были сторонниками Джеймса Стюарта и сражались против английского короля, – объяснила я. – В той войне они проиграли. Как только я произнесла эти слова, внутри образовалась пустота. Всего несколько слов – и столько жизней, разбитых вдребезги. – После поражения мистер Фрейзер попал в тюрьму и не мог заботиться об Уильяме. Лорд Джон был другом мистера Фрейзера и воспитывал Уильяма как своего сына. Никто из них не знал, освободят ли когда-нибудь мистера Фрейзера, а лорд Джон полагал, что у него никогда не будет собственных детей. Дальним эхом, словно шёпот паучка за пустым очагом, прозвучал в голове совет Фрэнка: «Всегда держись как можно ближе к правде...» – Лорд Джон был ранен? – спросила Фанни. – На войне? – Ранен?.. А, и поэтому не мог иметь детей, да? Не знаю… Хотя ранения у него точно имеются. Я видела его шрамы. Кашлянув, я продолжила. – Давай-ка я кое-что тебе расскажу, Фанни. О себе. Её глаза расширились от любопытства. В полумраке кухни зрачки казались огромными, а нежные светло-карие глаза – почти чёрными. – Я тоже сражалась на войне, – начала я. – Не на той, а на другой войне, в другой стране. Ещё до того, как я повстречала мистера Фрейзера и лорда Джона. Я была… целительницей, заботилась о раненых и провела много времени среди солдат, в ужасных местах. Я перевела дыхание. Ко мне вернулись осколки воспоминаний о тех местах и тех временах. Я знала: они отражаются у меня на лице, и не стала их прятать. – Я видела так много плохого, – просто сказала я. – Так же, как и ты. Её подбородок слегка задрожал, мягкие губы непроизвольно сжались, и Фанни отвела взгляд. Я медленно протянула руку и коснулся её плеча. – Мне или мистеру Фрейзеру ты можешь рассказать всё, что угодно, – я слегка подчеркнула голосом «что угодно». – Однако если ты не хочешь, то не обязана этого делать. Но, если тебе захочется о чём-нибудь поговорить – например, о сестре или ещё о чём-то, – расскажи. Любому из нашей семьи – мне, мистеру Фрейзеру, Брианне или мистеру Маккензи… Нам ты можешь рассказывать совершенно обо всём. Нас это не шокирует... «На самом деле, вероятно, шокирует, – подумала я, – но ничего страшного...» – Если тебя что-то тревожит, возможно, мы сумеем помочь. Но... Услышав «но», Фанни подняла взгляд, опять настороженный, и я немного расстроилась. Эта девочка получила богатый опыт по определению и толкованию оттенков голоса, – возможно, это помогало ей выжить. – Но, – твёрдо повторила я, – не все в Ридже сталкивались с подобным, а многие из наших жителей никогда не встречали тех, у кого был такой опыт, как у тебя. Большинство из них приехали из маленьких шотландских деревушек, они совсем необразованные. И если ты станешь в подробностях рассказывать о том… где ты жила. Как ты и твоя сестра... – Они никогда не видели шлюх? – моргнув, спросила Фанни. – Уж кто-то из мужчин наверняка с ними знаком. – Ты, разумеется, права, – попыталась я удержать разговор в нужном русле. – Но сплетничают-то в основном женщины. Она понимающе кивнула. Я видела, что ей пришла в голову какая-то мысль: на мгновение Фанни отвела взгляд, моргнула, затем снова посмотрела на меня, задумчиво прищурившись. – Ты вспомнила что-то ещё? – спросила я. – Мать миссис Макдональд говорит, что вы ведьма, – ответила она. – Миссис Макдональд попыталась заставить её замолчать, когда увидела, что я слушаю, но старая леди трещит без умолку и перестаёт болтать, только когда ест. Я встречалась пару раз с бабулей Кэмпбелл – матерью Джанет Макдональд – и, услышав такое, не слишком удивилась. – Вряд ли только она, – коротко отозвалась я. – Я просто хочу попросить: когда станешь рассказывать посторонним о своей жизни в Филадельфии, будь осторожна, думай, о чём говоришь. Она кивнула, соглашаясь. – Ну и пусть себе бабуля Кэмпбелл болтает, что вы ведьма, – задумчиво произнесла она. – Ведь мистер Макдональд, опасаясь мистера Фрейзера, пытался заставить бабулю не распространять про вас таких слухов, – добавила Фанни и пожала плечами. – В любом случае, меня никто не боится. «Дай им срок, девочка», – подумала я, глядя на Фанни. – На самом деле, я бы не сказала, что люди действительно боятся мистера Фрейзера… скорее, они по-настоящему его уважают, – осторожно продолжила я. Фанни чуть наклонила голову, мол, ей-то лучше знать, но спорить не стала. – Иногда, – начала она, – у кого-нибудь из девочек появлялся покровитель. Крайне редко, но он даже мог взять её в жёны, – от этой мысли Фанни вздохнула, – хотя, как правило, он всего лишь следил за тем, чтобы девушка не голодала, была красиво одета, чтобы никто не причинял ей вреда и не обращался с ней грубо. Я не совсем понимала, к чему она всё это говорит, но заинтересованно наклонила голову. – Когда моя сестра недалеко от Филадельфии снова встретила Уильяма, он пообещал, что возьмёт нас с ней под свою защиту. Джейн была так счастлива. – Тихий, чистый голосок Фанни внезапно наполнился слезами. – Если бы... если бы только мы остались с ним... Джейми в нескольких словах рассказал мне, что именно случилось с сестрой Фанни, и его лаконичность выдавала, насколько глубоко смерть Джейн потрясла моего мужа и как глубоко это ранило и его, и Уильяма. Я встала, опустилась на колени рядом с Фанни и обняла её. Она плакала почти беззвучно, как ребёнок, скрывающий горе или боль из страха навлечь на себя наказание. Я прижимала её к себе, и у меня самой глаза щипало от слёз. – Фанни, – наконец прошептала я. – С нами ты в безопасности. Мы не позволим, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Никогда. Она всхлипнула и слегка вздрогнула, однако ко мне не прильнула. Но и не отодвинулась: просто сидела на своём табурете, притихшая, хрупкая, будто раненая птица, распушившая перья, чтобы сохранить остатки жизненных сил. – Уильям, – она произнесла его имя так тихо, что я едва расслышала. – Он попросил мистера Фрейзера позаботиться обо мне. Но... мистер Фрейзер не обязан. Я не наховусь под его заффитой. – Ты под его защитой, Фанни, – сказала я, вдыхая мягкий льняной запах её чепца и нежно поглаживая девочку по плечу. – Уильям поручил тебя ему, и… – А теперь он злитфя на Уил-льяма. – Фанни отодвинулась от меня, вытирая слёзы с глаз. – О, Боже милостивый. Неужели ты действительно боишься, что мы выставим тебя за дверь, потому что у мистера Фрейзера... эм... разногласия с Уильямом? Нет! Нет, что ты, Фанни. Поверь мне, этого никогда не произойдёт. Фанни взглянула на меня с сомнением, но послушно кивнула. Очевидно, она мне не поверила. – Мистер Фрейзер – человек слова, – сказала я. Фанни долго смотрела на меня, между бровями у неё образовалась глубокая морщина. Затем девочка резко встала, вытерла рукавом нос и сделала книксен. – Я ничего никому не буду рассказывать, – сказала она. – Ни о чём.
ОБОЗВАВ ДЖЕЙМИ «шотландской дубиной», я почти сразу сообразила, как помочь Денни, но последующий разговор с Фанни и другие дела заставили меня отложить задуманное на потом. И только на следующий день, ближе к вечеру, мне удалось застать Брианну одну. Утром пришли Шон Макхью с двумя старшими сыновьями. Они захватили с собой молотки, чтобы помочь сделать крышу над кухней и обшить стенами третий этаж. Джейми и Роджер поднялись с ними на чердак. Пятеро крупных мужчин, вооружённых молотками, производили над головой такой шум, будто на крыше орудовала стая слоноподобных дятлов. Они работали всю первую половину дня, заставив обитателей дома разбежаться, и прервались, только спустившись к ручью на поздний обед. Как раз тогда я и увидела, как Бри с Мэнди вернулись в дом. Я нашла дочь в ещё не до конца оборудованной хирургической. Бри сидела в лучах заходящего солнца, проникающих сквозь незастеклённое окно – самое большое в Новом доме. Кто знает, удастся ли нам вставить стёкла хотя бы к весне? Или придётся ждать дольше? Но поток солнечного света, беспрепятственно проникавший в комнату, наполнял её яркими тёплыми красками: светлые, желтоватые сосновые половицы, серовато-ореховая домотканая юбка Бри и ореол её огненных волос, небрежно собранных в длинную косу. Дочь рисовала на листе бумаги, приколотом к деревянному планшету. Она была полностью поглощена своим занятием, и, наблюдая за ней, я в очередной раз позавидовала её дару. Я бы многое отдала, чтобы у меня получилось запечатлеть то, что я видела: бронзово-огненную на ярком свету Брианну, которая, склонив голову, наблюдала за Мэнди. Девочка, что-то напевая, строила башню из деревянных кирпичиков и маленьких бутылочек толстого стекла, в которых я хранила настойки и сушёные травы. – О чём задумалась, мама? – Что ты сказала? – Я взглянула на Бри, недоумённо моргая, и дочь улыбнулась. – Я спросила, – терпеливо повторила она, – о чём ты задумалась? У тебя тот самый вид. – Какой тот самый? – осторожно спросила я. Моё неумение хранить секреты уже вошло в нашей семье в поговорку. Все утверждали, что каждая мысль у меня на лице написана, но домашние были не совсем правы. Никому и в голову не приходило, что я тоже видела их насквозь. Всматриваясь в моё лицо, Брианна чуть склонила голову набок и прищурилась. Я приветливо улыбнулась и, протянув руку, перехватила Мэнди, которая попыталась проскочить мимо с тремя бутылочками для лекарств. – Нельзя выносить бабушкины бутылочки на улицу, солнышко, – сказала я, ловко вытащив их из её пухлых ручек. – Бабушка хранит в них лекарства. – Но я иду ловить пиявок с Джемми, Эйданом и Жерменом! – В таком пузырьке ни одна пиявка не поместится. Я встала и поставила все три склянки на полку повыше. Окинув внимательным взглядом нижнюю полку, я заметила выщербленную глиняную плошку с крышкой. – Возьми вот эту. – Я завернула мисочку в небольшое льняное полотенце и сунула её в карман внучкиного передника. – Не забудь положить на дно немного грязи. Только немного, ладно? С полгорсточки. И чуть-чуть водорослей, в которых живут пиявки. Они будут рады. Мэнди весело понеслась к выходу, её чёрные кудряшки подпрыгивали на ходу. Я проводила внучку взглядом, обхватила себя руками и обернулась к Бри. – Знаешь, если уж на то пошло, я как раз думала, что именно могу тебе рассказать. Брианна засмеялась, не без сочувствия. – Вот-вот, тот самый вид и есть. Когда ты не можешь решиться что-то рассказать, то похожа на уставившуюся в воду цаплю. – На цаплю? – С напряжённо-внимательными глазками-бусинками, – объяснила она. – Задумчивый убийца. Как-нибудь я нарисую тебя такой, чтобы ты сама увидела. – Задумчивый... Поверю тебе на слово. Ты, кажется, не знакома с Дензелом Хантером, так ведь? Брианна покачала головой. – Нет. Йен как будто пару раз упоминал о нём… Это врач-квакер? Он – брат Рейчел? – Верно. И, к слову сказать, он – отличный доктор, мой добрый друг и не только брат Рейчел, но и женат на дочери герцога Пардлоу, который приходится старшим братом лорду Джону Грею. – Лорду Джону?! – И без того сияющее лицо Бри озарила ослепительная улыбка. – Люблю его больше всех. Ну, кроме нашей семьи. Ты давно получала от него весточку? Как он поживает? – Насколько мне известно, неплохо. Несколько месяцев назад мы виделись с лордом Джоном в Саванне. Возможно, он по-прежнему там: британская армия всё ещё в городе. Я заранее продумывала, что скажу, чтобы не сболтнуть лишнего и избежать неловкости, но живой разговор идёт не по заготовленному сценарию. – Я подумала, может, напишешь ему? – Да, пожалуй. – Подняв рыжую бровь, дочь наклонила голову и искоса поглядела на меня. – Прямо сейчас? – Ну не прямо сейчас... Но как можно скорее. Дело в том, что Джейми только что получил письмо от своего бывшего адъютанта, с которым служил в ополчении. Я тебе позже расскажу подробнее. Суть в том, что Дензела Хантера схватили британцы и держат в лагере для военнопленных в Стоуни-Пойнт. – Почему его схватили? – Выпрямившись, Брианна отложила планшет. Оказалось, она рисовала вовсе не трогательный портрет дочери, а что-то похожее на поэтажный план какого-то строения, но все поля были разрисованы маленькими обезьянками. – Ты же сказала, что он квакер? – Да, – вздохнула я, – таких, как он, называют «воюющими квакерами», но он не сражался. Дензел вступил в Континентальную армию в качестве хирурга. Очевидно, его схватили где-то на поле боя. – Похоже, он интересный человек, – заметила Брианна, не опустив бровь. – А как это связано с тем, что именно я должна написать лорду Джону? Кратко пояснив, кто с кем и как связан и какие отсюда вытекают возможности, я подвела итоги: – Поэтому я, – то есть мы, – хотели бы убедиться, что герцог знает, где находится Денни. Даже если у Пардлоу не получится добиться его полного освобождения, – а зная Хэла, бьюсь об заклад, что именно этого он и будет добиваться, – он может позаботиться, чтобы Денни содержался в нормальных условиях. И, конечно, отец найдет Дотти и убедится, что с ней всё хорошо. Бри с любопытством инженера-исследователя изучала меня, будто мысленно подсчитывала силу сдвига на балках моста. – Что? – спросила я. – Джон был твоим хорошим другом. По крайней мере, раньше. Смею думать, что ты в любом случае захотела бы ему написать. – О, конечно, – заверила Бри. – Мне всего лишь любопытно, почему ты сама ему не напишешь. Или почему ты не напишешь самому, как ты его называешь, Хэлу? Ну, раз уж вы с ним на короткой ноге и обращаетесь друг к другу по имени. Чёрт. Я не могла врать Брианне в лицо: лгать дочери – не дело, тем более что она сразу бы распознала мою ложь. Тогда будем максимально придерживаться правды... – Ну, вопрос в Джейми, – неохотно призналась я. Так и было, но меня мучили сомнения, стоит ли впутывать Бри в наши с ним проблемы. – Некоторое время назад, – продолжила я, – у него вышла размолвка с Греями, и теперь они не общаются, так что если я напишу Джону или Хэлу, то Джейми обидится, – как-то неубедительно закончила я. Брианна, настоящая дочь своего отца, мгновенно нащупала болевую точку. – О какой размолвке идёт речь? – спросила она. Судя по взгляду дочери, сейчас инженер-исследователь уступил место любопытной женщине. Приплыли. Я могла бы сказать: «Спроси у своего отца», – и, чёрт подери, Брианна так бы и сделала, – либо мне оставалось стиснуть зубы и надеяться на лучшее. Пока я решалась, Брианна уже понеслась дальше. – Если Па против того, чтобы ты писала лорду Джону, думаешь, он не станет возражать, если это сделаю я? – резонно заметила она. Бри положила свой рисунок на стол, и я смогла его рассмотреть. Маленькие обезьянки все до одной были похожи на Мэнди. – Во-первых, существует теоретическая возможность, что он не узнает о том, что я рассказала тебе о ссоре, – а во-вторых, если повезёт, то не узнает и о твоём письме. Светило солнце, и в комнате было тепло, но не жарко, однако я вдруг вся взмокла – одежда кололась и прилипала к коже. – Ладно, – поразмыслив, сказала дочь и потянулась за пером. – Напишу прямо сейчас, но, – произнесла она, указывая пером на меня, – если ты мне не расскажешь, из-за чего весь этот сыр-бор, я спрошу об этом у лорда Джона. Он скрывать не станет. Чёрт возьми, он действительно не станет молчать. Выложил же он всё Джейми, Господи прости... – Будь по-твоему, – я закрыла глаза. – Когда мы думали, что Джейми погиб, лорд Джон на мне женился. Мёртвая тишина. Я открыла глаза. Брианна уставилась на меня с ошарашенным видом, изумлённо подняв брови. И я вспомнила разговор с Фанни. Я надеялась, что она будет молчать о том, к каким выводам пришла. Но если же нет... – И я с ним спала. Но это совсем не то, о чём ты думаешь... Как назло, в эту самую минуту мимо окна проходили Джейми с Шоном Макхью. Они разговаривали, и, глядя вверх, Джейми указывал на что-то на третьем этаже. Брианна издала такой звук, будто пыталась проглотить папайю целиком, и Джейми озадаченно на нас взглянул. Я почувствовала себя так, будто сама проглотила ручную гранату, но поспешно принялась стучать по спине дочери, махнув Джейми рукой, мол, у нас всё в порядке. Он нахмурился, но Макхью его отвлёк, и Джейми посмотрел в сторону, потом снова перевёл взгляд на меня, всё ещё хмурясь. Я замахала решительнее, но, полуобернувшись, он бросил Шону: «Минутку, a charaid», – и направился к окну. – Иисус твою Рузвельт Христос, – пробормотала я себе под нос, и мне показалось, что Брианна сдавленно хихикнула. – С дочкой всё в порядке? – спросил Джейми, просунув голову в оконный проём и указывая подбородком на Бри, которая скорчилась на табуретке и хватала ртом воздух. – Я... нормально, – прохрипела она. – П-проглотила что-то... Она неопределённо махнула в сторону стола, на котором были разбросаны сушёные травы, стояла глиняная посуда и кружка с каким-то настоем. Джейми выгнул бровь, но расспрашивать дальше не стал, а повернулся ко мне. – Можешь подняться наверх? Джорди грохнул себя по пальцу молотком. Говорит, что это пустяки, но мне так не кажется. Я чувствовала себя так, будто пробежала милю на полный желудок. – Сейчас, – ответила я, вытирая потные ладони о фартук, и обернулась к дочери. – Бри, я скоро вернусь. Лицо её стало не таким пунцовым. – Угу, – она закашлялась и глубоко вдохнула. – Смотри не упади с крыши.
БРИАННА ВЗЯЛА в руки план будущей школы и с минуту смотрела на него, но видела она не окна и скамейки. Со смешанным чувством отвращения и непреодолимого любопытства она представляла свою мать в постели с лордом Джоном Греем. «Как это вообще могло случиться?» – спросила она, обращаясь к плану. Брианна снова положила его и повернулась к окну. Она увидела привычный спокойный пейзаж: длинный склон, поросший цветущей травой и группками кизиловых деревьев. «И как, чёрт возьми, я решусь при встрече посмотреть в глаза Джону Грею?» И как по той же причине смотреть в глаза отцу?.. Ладно, она могла понять, почему Па противился тому, чтобы мама писала Джону Грею. Несмотря на смятение, у Брианны вырвался нервный смешок, и она зажала рот рукой. «Мне действительно нравятся женщины, – однажды в гневе бросил ей лорд Джон. – Я восхищаюсь ими и уважаю их, а к некоторым представительницам этого пола я испытываю значительную привязанность. В том числе – и к вашей матери, хотя сомневаюсь, что это чувство взаимно». При этом воспоминании в груди Брианны что-то ёкнуло. В памяти всплыло его последнее замечание по этому поводу: «Тем не менее, я не ищу утех в их постелях». – Правда? Не ищете? – пробормотала она, но ей тут же припомнились следующие слова милорда: «Я достаточно ясно выражаюсь?» – Чётко и ясно, милорд, – произнесла Брианна вслух. Она была в растрёпанных чувствах: к потрясению примешивалось веселье. Конечно, люди меняются, но не настолько же. Она покачала головой. Дыхание выровнялось, однако корсет по-прежнему казался слишком тесным. Брианна дотронулась до завязок, чтобы немного ослабить шнуровку, и почувствовала, как в груди затрепетало сердце. – О, чёрт... – прошептала она, схватившись за край табурета, чтобы не упасть. Кровь отхлынула от головы, а перед глазами поплыла белая пелена. Сердце снова остановилось. Буквально. Остановилось. «Раз... два... три... бейся, чёрт побери, ну бейся же!» В панике Брианна сильно стукнула основанием ладони по грудине. Сердце забилось, и, услышав пугающе тяжёлый удар внутри, она вздохнула от испуга и облегчения. Затем сердце запрыгало, как заяц, за которым гонятся псы. От ужаса Брианна не могла дышать, так и стояла, прижимая руку к груди. – Прекрати, прекрати, прекрати... – шептала она сквозь стиснутые зубы. Такое бывало и раньше. Удавалось же ей справиться с частым сердцебиением... и сейчас должно получиться... Но не тут-то было... – Бри, куда ты... Иисус твою Рузвельт Христос! Мать мгновенно подскочила к ней, выдернула скомканный лист бумаги из ладони дочери, и сильной рукой обхватила её за талию. – Сядь, – спокойно и уверенно велела Клэр. – Садись на пол. Вот так. Когда Брианна села, её юбки разметались по полу – их желтоватое облако она теперь видела сквозь белёсый туман, застилавший глаза. В ответ на давление матери, которая пыталась её уложить, Бри покачала головой и сильно упёрлась руками в пол. – Нет, – Брианне казалось, что голос ей не принадлежит, хотя она ясно его слышала: хриплый, но отчётливый. – Всё хорошо. Всё нормально. – Ладно. Заскрипели половицы. Мать опустилась рядом с ней и придвинула к ней по полу деревянную чашку. Тепло... Мать взяла её за запястье и большим пальцем пыталась нащупать пульс. «Желаю удачи в этом нелёгком деле», – возникла у Бри спутанная мысль. Но сразу после этого сердцебиение начало замедляться. Сердце как будто в замешательстве остановилось, потом дёрнулось ещё раз или два и застучало как обычно, будто ничего и не произошло. «Хотя кого я пытаюсь обмануть?» Брианна подняла голову: мать не сводила с неё пристального взгляда, рассматривая с таким знакомым напряжённо-внимательно видом. Цапля. – Я в порядке, – твёрдо сказала Брианна или, во всяком случае, постаралась, чтобы фраза прозвучала уверенно. – Просто... просто у меня закружилась голова. Клэр подняла бровь, но промолчала. Она ещё не отпустила запястье дочери, которое свидетельствовало красноречивее всяких слов. – Ничего страшного. Правда, – произнесла Брианна, высвобождая руку. Каждый раз, когда случалось подобное, она говорила себе, что ничего страшного не происходит. – Когда это началось? Как правило, глаза у матери были тёплого янтарного цвета. Но когда Клэр, как сейчас, врачевала, они становились острыми и цепкими, с маленькими зрачками и жёлтой, как у хищной птицы, радужкой. – Как только ты сказала мне, что... Господи, неужели ты только что сказала... – Брианна подобрала под себя ноги и осторожно встала. Сердце продолжало биться спокойно, как ему и следовало. Всё в порядке. – Да, сказала. И я говорю не о сегодняшнем случае, – сухо произнесла мать, тоже поднимаясь на ноги. – Когда такое случилось с тобой впервые? Брианне хотелось солгать, но инстинктивно возникшее желание отрицать очевидное вдруг исчезло: ей нестерпимо захотелось… она так надеялась услышать, что всё будет хорошо. – Сразу после того, как мы прошли сквозь камни на Окракоке. Это было... мне казалось, я не совершу переход. Возникло ощущение, что головокружение вот-вот вернётся – из-за воспоминаний о том... том... Внезапно к горлу подступило содержимое желудка, Брианна наклонилась, и её стошнило небольшим количеством полупереваренной каши – прямо на чистые новые доски пола в хирургической. – О, Боже, – мягко прозвучал голос матери. – Ты же не беременна? – Не выдумывай! – Брианна вытерла фартуком рот, и её передёрнуло. – Этого просто не может быть. О новой беременности она и думать не хотела, откидывая саму возможность. Брианну и так посещал страх, что она может умереть и оставить Джема и Мэнди... – На Окракоке, – повторила Брианна, она уже почти взяла себя в руки. – Я прошла сквозь камни с Мэнди на руках. Я ничего не видела, перед глазами плавали чёрные и белые пятна, мне казалось, что я вот-вот упаду в обморок, и похоже, что я всё-таки потеряла сознание... Я лежала на земле и всё не отпускала Мэнди, а она пыталась освободиться и вопила: «Мама, мама!» – но я не могла ей ответить, а затем поняла, что сердце у меня не бьётся. Я думала, что умираю. От Брианны пахло чем-то сладким и едко-кислым, мать вложила ей в руку кружку и помогла поднести ко рту. – В ближайшее время ты не умрёшь, – убедительно произнесла Клэр. Бри кивнула: ей хотелось верить словам матери несмотря на то, что сердце то и дело сбивалось с ритма. В эти секунды в груди разливалась пустота. Брианна глотнула жидкость. Это был подслащённый мёдом виски, а ещё в нём чувствовались травы и ещё что-то пряное. Она закрыла глаза и сосредоточилась на том, чтобы неторопливо прихлёбывать виски, желая, чтобы всё успокоилось и вернулось на круги своя. Мир вокруг неё вновь приобретал свои очертания и краски. Солнце, светившее в окно, согревало плечи. – Сколько раз это с тобой происходило? Брианна глотнула, чувствуя, как сладость растекается по венам, и открыла глаза. – Четыре раза, если не считать сегодняшнего. На Окракоке, потом на следующую ночь, когда мы расположились на ночлег возле дороги. Вспомнив об этом, Бри вздрогнула. Она тогда, боясь пошевелиться, лежала на земле рядом с Роджером, а дети спали между ними. Сердце чуть не выпрыгивало из груди, и Брианна сжимала кулаки, чтобы не схватить Роджера за руку и не разбудить. – Мне было очень плохо, это длилось несколько часов. Или, по крайней мере, мне так казалось. И полегчало только перед рассветом. В то утро Брианна была как выжатый лимон и с трудом передвигалась, кроме того, влажная от росы одежда прилипла к телу и ещё больше сковывала движения. Она до сих пор помнила, сколько сил ей потребовалось, чтобы встать, а потом просто переставлять ноги... В следующий раз это случилось через неделю, когда они плыли на барке по реке Ядкин, а последний был по дороге из Кросс-Крика в Солсбери. – Последние два приступа были не такими сильными. Несколько минут, как сейчас, – Брианна отхлебнула ещё немного виски, подержала во рту, затем проглотила и взглянула на мать. – Ты знаешь, что со мной? Сжав губы и нахмурив брови, Клэр вытирала остатки рвоты с необструганных половиц. – Без ЭКГ трудно сказать определённо, – Клэр не отрывала взгляда от тряпки. – Но, похоже, у тебя мерцательная аритмия. Подняв глаза и заметив тревогу на лице дочери, Клэр быстро добавила: – Однако угрозы для жизни нет. Сердце Брианны как-то неуклюже трепыхнулось и будто забилось не столь уверенно. Колени задрожали, и она резко осела. Клэр бросила тряпку, опустилась рядом и, притянув дочь поближе, обняла. Брианна уткнулась лицом в грубую серую ткань маминого фартука, пропахшего жиром, розмарином, жидким мылом и сидром. Вдыхая запах одежды и тела матери, Брианна беспомощно расплакалась. Может, её состояние и не угрожает жизни, но и пустяковым его не назовёшь. – Всё будет хорошо, – шептала Клэр в волосы дочери. – Всё будет хорошо, моя маленькая. Брианна крепко сжимала руку матери, словно тонкая кость была спасательным кругом. – Если... если со мной что-то случится... ты позаботишься о детях. – Это не было вопросом, и Клэр отнеслась к просьбе дочери с пониманием. – Да, – без колебаний ответила она, и трепет в груди Брианны начал стихать. Она пыталась дышать глубоко, но грудь всё равно теснило. – Хорошо, – ответила Бри. Она чувствовала, как дрожат её пальцы, обхватившие руку матери, и с трудом разжала их. – Хорошо, – повторила она, выпрямляясь и откидывая волосы с лица. – Так, а дальше что?
ЛАБ-ДАБ, ЛАБ-ДАБ... [У здоровых взрослых людей есть два нормальных сердечных звука, часто описываемых как lub и dub, которые происходят последовательно с каждым ударом сердца – прим. перев.] Через деревянный стетоскоп Пинарда я слышала обычные удары здорового сердца. Сердце билось чуть быстрее, чем в норме, и в этом не было ничего удивительного, но стук был ритмичным. Я выпрямилась, и Бри мгновенно зажала горловину рубашки. На лице отразилось напряжение. – Твоё сердце звучит идеально, моя дорогая, – сказала я. – Я уверена, что это всего-навсего небольшая мерцательная аритмия, и дело лишь в патологических электрических импульсах. Прямо сейчас ни инфаркт, ни сердечный приступ тебе не угрожают. Лицо Брианны расслабилось, моё же сердце сжалось. – Слава Богу и на этом! Густая прядь волос выбилась у Бри из-под ленты, и я видела, как у дочери дрожала рука, когда она убирала волосы от лица. – Но… это не прекратится? – Не знаю. Самое ужасное, когда врачи сообщают тебе, что новости плохие. Впрочем, «не знаю» в устах врача звучит ненамного лучше. Но, к сожалению, пациенту приходится слышать эту фразу не менее часто. Я глубоко вдохнула и отвернулась к полкам с лекарствами. – О, Боже! – воскликнула Бри. – Тебе потребовалось ещё виски. Должно быть, дело серьёзное. Голос её немного повеселел, хотя всё ещё звучал с неподдельной тревогой. – Ну, если ты больше не хочешь, то мне не помешает, – ответила я. Я выбрала виски получше – Jamie Fraser Special [Особый виски Джейми Фрейзера – прим. перев.], а не тот, который обычно давала своим пациентам в медицинских целях. Его живительный аромат разлился теплом, вытесняя запахи древесной смолы, обожжённого металла и пыли с примесью пыльцы растений. – О, я точно хочу. – Брианна взяла оловянную кружку и, вдохнув умиротворяющий аромат, бессознательно закрыла глаза, лицо её расслабилось. – Итак, – спросила она, поднимая бровь. – Тогда говори, что знаешь. Я медленно погоняла виски во рту, а потом тоже проглотила. – Как я уже сказала, мерцательная аритмия начинается из-за неравномерных электрических импульсов. Сама сердечная мышца здорова, но время от времени на сигналы, которые она получает, накладываются другие, так сказать, патологические импульсы. В норме все мышечные волокна предсердия сокращаются одновременно, но если они перестают получать синхронизированный сигнал от синусового узла в сердце, то начинают сокращаться в довольно хаотичном ритме. Брианна сделала ещё глоток и кивнула. – Действительно, по ощущениям похоже. Ты говоришь, это не опасно? Но эта штука чертовски пугает. Я чуть-чуть задержалась с ответом, однако даже этой доли секунды хватило, чтобы в глазах у Бри снова появилась тревога: за исключением Джейми, никто не умел так хорошо читать по моему лицу. – Особой опасности нет, – поспешно сказала я. – Ты молода, совершенно здорова. Риски – минимальны. – Какие риски? Взволнованная, Брианна поставила кружку и непроизвольно подняла взгляд на потолок: Мэнди вернулась в детскую, расположенную как раз над нами, и громко пела кукле Эсмеральде песню Frère Jacques. [«Братец Яков», французская народная песня XVIII века – прим. перев.] – Ну... инсульт. Это если предсердия длительное время сокращаются неправильно. Они ведь должны постоянно перекачивать кровь в желудочки, при этом правый желудочек качает кровь к лёгким, а левый – во всё тело. Видя, как сдвинулись рыжие брови Бри, я перешла к сути: – Если кровь будет оставаться в предсердиях слишком долго, образуется тромб. В принципе, он, конечно, может раствориться до того, как попадёт в кровоток, но если нет... – Занавес? На этот раз Брианна отхлебнула побольше. После приступа она побледнела как полотно и до сих пор выглядела ничуть не лучше. – Или я превращусь в овощ, буду пускать слюни и не смогу говорить, а кому-то придётся кормить меня, перетаскивать с места на место и подтирать задницу? – Это маловероятно, – сказала я, пытаясь подбодрить, хотя в данных обстоятельствах слова уверенности не прибавили. Так же, как и Брианна, я легко представила себе все ужасные последствия апоплексического удара. Но картина у меня в голове была более полной, потому что я сталкивалась с последствиями инсульта разной степени тяжести, включая смерть. Внезапно мне захотелось рассказать пикантный факт о мужчинах, умерших от инсульта, но я сдержалась – сейчас эта история была бы неуместна. – Что-то можно с этим сделать? – спросила дочь, выпрямляясь и сжимая губы. Она бросила взгляд на новый справочник Мерка, и я вручила ей книгу. – Не уверена, но посмотри, – сказала я. Иллюзий я не питала, потому что отлично знала природу этой болезни – хаотичную работу электрической системы сердца. – Я хочу сказать, – добавила я, следя, как дочь, сдвинув брови, ведёт пальцем по странице, – что можно остановить тяжёлый приступ, который продолжается не один день... – Не один день? – выпалила Бри, широко раскрыв глаза. Я замахала на неё руками. – Фибрилляция у тебя не настолько сильная, – заверила я дочь. «Учти, она может усугубиться...» – услужливо подсказал мозг, но я спокойно продолжила. – У тебя слабые пароксизмы, которые начинаются и заканчиваются сами по себе и когда-нибудь могут вовсе прекратиться. «Господи, пусть так и будет...» – взмолилась я про себя. – Но в 1960-х тяжёлый приступ обычно купировали дефибриллятором: на грудь накладывались электроды и подавался электрический разряд. После этого фибрилляция прекращалась, и сердце снова начинало биться в нормальном ритме. «Как правило...» – Понятно, что здесь нам это недоступно, – произнесла Бри, оглядывая хирургическую, будто оценивая её возможности. – Да, но, повторяю, у тебя всё не настолько плохо. Дефибриллятор тебе не понадобится. У меня пересохло во рту, когда я вспомнила, как происходит кардиостимуляция электрошоком. Даже когда она давала результат, процедуру приходилось проводить неоднократно: тело несчастного пронизывал ток, оно подпрыгивало и падало обратно на стол, обмякшее и измученное, затем всё повторялось снова и снова, а перо электрокардиографа дрожало, как на сейсмографе. Я залпом выпила остаток виски, закашлялась и отставила кружку. – Нашла что-то полезное? – Нет, – ответила Брианна, закрывая книгу. Дочь произнесла это нарочито небрежно, но я видела, насколько она потрясена. – Там то же самое, что сказала ты, – применение электрошока. Есть ещё и лекарственное средство, дигиталис. Некоторым больным оно помогает, но я сомневаюсь, что мы сами сумеем изготовить здесь препарат из наперстянки. Я покачала головой. Пенициллин – это одно дело, но даже он не был до конца надёжным: я по-прежнему не знала, как изготовить стандартную дозу или понять, подействует ли он вообще. – Нет, – с сожалением сказала я. – То есть смотри: извлечь дигиталин из листьев наперстянки мы сумеем, многие это делают. Но применять его очень опасно, потому что невозможно вычислить верную дозу. Если превысить её даже на малую толику, то пациент умрёт. Но всё же кое-что у нас есть. Я постаралась, чтобы мои слова прозвучали оптимистично: – Мы запасёмся чаем из коры белой ивы. Это очень сильное средство. В Северной Каролине белая ива не растёт, но кору можно купить в городских аптеках. У меня уже имелся довольно большой запас, который Джейми привёз из Солсбери. – Чай? – скептически переспросила Бри. – Чтобы ты знала, в чае из ивовой коры содержится то же самое активное вещество, которое используется для производства аспирина. И хотя люди чаще всего принимают его как обезболивающее, но есть у него интересный побочный эффект: он разжижает кровь. – Ага. То есть... если у меня начнётся приступ, я должна заварить чай из ивовой коры, и он по крайней мере поможет предотвратить образование тромба? В голосе Бри по-прежнему звучали скептические нотки, но я видела, что перед ней засиял луч надежды. Теперь мне нужно было лишь раздуть эти угольки и подкинуть полезной информации, чтобы костёр разгорелся. – Именно так. Конечно, чай не избавит от неприятных симптомов, однако на такой случай есть способы, которые помогут облегчить самочувствие. – Например? – Иногда помогает, если окунуть лицо в холодную воду... – Тебя так учили? Бьюсь об заклад, ты никогда не видела, чтобы кто-то так делал, – несмотря на сомнение, Брианна явно заинтересовалась. – На самом деле, видела. В больнице L’Hôpital des Anges в Париже. Погружение разных частей тела в холодную – или иногда в горячую – воду часто рекомендовали больным для лечения самых разных заболеваний. Вода была доступна и совершенно бесплатна. Удивительно, но такая процедура часто помогало, пусть и ненадолго. – Или, если у тебя под рукой не будет холодной воды, можешь использовать вагусные приёмы. Бри не поняла, о чём я говорю, и вытаращилась на меня. – Если ты имеешь в виду секс... – Да не вагинальные приёмы, а вагусные, – пояснила я. – Во время приступа тебе определённо будет не до секса. Я имела в виду стимуляцию блуждающего нерва. Существует несколько способов, позволяющих повысить его тонус. Но самым простым и, возможно, самым эффективным является приём Вальсальвы. Звучит сложно, но на самом деле нужно всего лишь глубоко вдохнуть и задержать дыхание, будто хочешь избавиться от икоты, а затем как можно сильнее напрячь мышцы пресса – мы так делаем при дефекации, когда каловые массы плохо выходят: тужимся, задерживая дыхание. Бри посмотрела на меня долгим оценивающим взглядом, – точно таким же одарил бы меня Джейми, получив подобный совет. С крайним подозрением, что я хочу его разыграть, но внутренне опасаясь, что я говорю серьёзно. – Что ж, благодаря этому на вечеринках я стану главным развлечением, – отметила дочь.
С ТОГО САМОГО МОМЕНТА, как в разгар спора Джейми решительно зашагал прочь, – то ли для того, чтобы положить ему конец, то ли просто чтобы подавить желание меня придушить, – мы с ним не перемолвились ни словом. Ни насчёт лорда Джона Грея, ни насчёт ревности или секса, ни насчёт дубинноголовости в целом. Придя домой к ужину, Джейми был совершенно спокоен и внешне любезен, но я чертовски хорошо его знала. Он меня тоже знал, чёрт побери, и когда мы бок о бок улеглись спать, то, пожелав друг другу кто спокойной ночи, а кто – oidhche mhath [«спокойной ночи» (гэльск.) – прим. перев.], повернулись друг к другу спинами и долго по очереди тяжко вздыхали, пока не заснули. И мне подумалось: кто-то мудрый, призывавший «не дать солнцу зайти во гневе вашем», очевидно, не знал ни одного шотландца. На следующий день я хотела застать Джейми наедине, чтобы во всём разобраться, но крыша, разбитый большой палец Джорди Макхью и пугающие новости о нарушении сердечного ритма у Брианны лишили меня такой возможности. Внешне ужин прошёл спокойно: не было ни гостей, ни катастроф на кухне, ни чрезвычайных происшествий – никто из детей не загорелся, как несколько дней назад, когда на Мэнди заискрилось платье. Джейми её спас: он прыгнул через стол, схватил внучку, начал перекатывать по ковру у очага, а потом поднял и засунул в котёл с водой, где уже плавали нарезанные картошка и морковка, которые, к счастью, ещё не закипели. Мэнди и Эсмеральда вышли из этого испытания мокрыми, слегка подпалёнными и в истерике, но, в общем, целыми и невредимыми. Я и сама почти искрила сейчас, но была полна решимости не дать разгореться тлеющим углям, на которые мы уже ступили. Поэтому после ужина я не стала убирать со стола, а пригласила Джейми со мной прогуляться – якобы для того, чтобы найти цветущую ночью бегонию, которую где-то недавно видела. Фанни, имевшая представление о бегониях, внимательно посмотрела на меня, затем на Джейми и с нарочито непроницаемым лицом опустила глаза в свою пустую тарелку. – Так это бегонии ты сажаешь вокруг уборной? – спросил муж, нарушив молчание впервые после выхода из дома. – Это они так пахнут? Мы как раз проходили мимо уборной у главного дома, и горьковатый запах помидоров заглушил пьянящий аромат жасмина. – Нет, это жасмин, но он цветёт только до августа, так что под его ветвями я посадила помидоры. Они очень сильно пахнут, особенно листья, и запах сохраняется почти до самых холодов, когда больше никаких ароматов не чувствуется, потому что все другие растения замерзают. – Как и каждый, кто в январе задержится в уборной более, чем на полминуты, – заметил Джейми. – Кому придёт в голову нюхать цветы, когда твоё дерьмо, не успев из тебя до конца выйти, того и гляди превратится в лёд? И, хотя шутка была так себе, я рассмеялась и почувствовала, как напряжение между нами спадает. Джейми тоже хотел уладить проблему и помириться! – У женской одежды есть один плюс, – сказала я, – хотя и недооценённый, – теплоизоляция. Когда температура падает, просто поддеваешь ещё одну нижнюю юбку. Или две. Конечно, – добавила я, оглядываясь на дом, чтобы убедиться, что за нами никто не пристроился, – есть ещё один плюс: у женщин не торчат интимные части тела, которые могут подвергаться воздействию стихии. Тонкий серп луны на мгновение осветил верхние перила загона, отполированные множеством рук. На фоне полутёмного неба дом, в котором светилось лишь несколько нижних окон, издали казался огромным. Крепким и красивым, как мужчина, который его построил. Я остановилась у ограды загона и повернулась к Джейми лицом. – Знаешь, я ведь могла и соврать. – Нет. Ты никого не можешь обмануть, Сассенах, не говоря уж обо мне. А учитывая, что от милорда я уже знал всю правду… – Ты не мог быть уверен в том, что это правда, – парировала я. – Судя по тому, чтό рассказали мне оба участника о той драке. Я бы тебе сказала, что Джон нёс всякую ахинею, лишь бы тебе досадить. Потому что думал он не головой, а задницей. И ты бы мне поверил. – Выбирай слова поаккуратнее, Сассенах, – с мрачной ноткой в голосе произнёс Джейми. – Не хочу ничего слышать о милордовой заднице. Но почему ты думаешь, что я бы тебе поверил? Я не верю ни единому твоему слову, пока не увижу всё собственными глазами. – А сейчас кто-то пытается досадить мне? – довольно холодно осведомилась я. – А ты бы мне поверил, потому что хотел поверить. И не отпирайся, потому что я этому ни за что не поверю. Он коротко хмыкнул. Мы стояли, прислонившись к ограде загона, и запахи жасмина, помидоров и человеческих экскрементов сменились более сладким душком навоза и застоявшимися, тяжёлыми испарениями леса позади нас: острый запах умирающей листвы смешивался с чистым смолянистым ароматом елей и сосен. – Почему же ты тогда не солгала? – после долгого молчания спросил он. – Если думала, что я поверю. Я помолчала, подбирая слова. Тихий и тёплый воздух был наполнен песнями сверчка. «Найди меня, приди ко мне, люби меня...» Трепет сердца? Или всего лишь похоть кузнечика? – Потому что я давным-давно обещала тебе быть честной, – сказала я. – И даже если честность ранит обоих, словно обоюдоострый клинок, она всё равно того стоит. – Фрэнк тоже так думал? Я очень медленно вдохнула и задерживала дыхание до тех пор, пока перед глазами не замелькали мушки. – Вот у Фрэнка и спрашивал бы, – весьма резко сказала я. – А сейчас речь идёт о нас с тобой... – И о милорде. И тут я взорвалась. – Чего, чёрт возьми, ты от меня хочешь?! Чтобы я сказала, что жалею о том, что переспала с Джоном? – А ты жалеешь? – Вообще-то, – процедила я сквозь зубы, – если брать во внимание ситуацию или то, как я её воспринимала… На фоне ночи Джейми казался всего лишь высоким чёрным силуэтом, но я заметила, как он резко повернулся ко мне. – Если ты скажешь «нет», Сассенах, я могу сделать кое-что, о чём потом пожалею, так что лучше не доводи до греха, ладно? – Что опять не так? Ты ведь сказал, что меня простил… – Нет, этого я не говорил. Я сказал, что буду любить тебя вечно, и я буду тебя любить, но… – Чёрт возьми! Невозможно любить человека, не простив ему всё! – Я тебя прощаю, – произнёс он. – Да как ты смеешь, чёрт возьми?! – крикнула я, поворачиваясь к нему со сжатыми кулаками. – А с тобой что не так?! – Джейми попытался схватить меня за руку, но я увернулась. – Сперва ты злишься, потому что я не сказал, что тебя простил, а теперь возмущаешься, потому что я это сказал? – Начнём с того, что прощать меня не за что: я не сделала ничего плохого, и ты это знаешь, тупоголовый ты придурок! Как ты смеешь прощать меня за то, чего я не делала?! – Сделала! – Нет! Ты думаешь, что я тебе изменила, но я! Чёрт подери! Этого! Не делала! Я кричала так громко, что сверчки испуганно умолкли, а ещё меня трясло от бешенства. Наступила долгая тишина, и сверчки снова осторожно завели свою песню. Джейми повернулся к забору, схватился за верхнюю перекладину и яростно её тряханул, отчего дерево затрещало. Он что-то говорил, – скорее всего, по-гэльски, – но речь его напоминала рык разъярённого волка. Я стояла столбом и тяжело дышала. Ночь была тёплая, влажная, и моё тело начало покрываться потом. Я сорвала с себя шаль и перекинула через забор. Было слышно, как Джейми дышит, – глубоко и быстро, – но стоял он неподвижно, склонив голову и вцепившись в перила забора, плечи его напряглись. – Хочешь узнать, что со мной не так? – спросил он наконец. Его голос был низким, но в нём чувствовался накал. Джейми выпрямился – неясный силуэт в лунном свете. – Я всякий раз клянусь самому себе, что выкину… эту… мерзость… из головы, и, как правило, мне это удаётся. Но тут этот содомит ни с того ни с сего присылает мне письмо, как будто ничего и не было! И во мне снова всё закипает. Голос у него дрожал. Джейми на секунду умолк, яростно тряхнув головой, как будто пытался от чего-то избавиться. – И когда я об этом думаю и вдруг вижу тебя… Я хочу взять тебя немедленно, не сходя с места. Ты всегда меня возбуждаешь, – и неважно, что ты делаешь: режешь огурцы или, распустив волосы, купаешься голышом в ручье. Я всегда хочу тебя, Сассенах. Очень. Но и он не идёт у меня из головы, и если… если… Не найдя подходящего слова, Джейми ударил кулаком по перекладинам забора, и дрожь древесины отдалась в моей руке. – Если я не могу вынести мысли о том, что вы оба трахали меня, когда меня не было, ты думаешь, я могу вынести мысль, что он постоянно находится в нашей постели? Я бы и сама стукнула по забору, если бы не знала, что будет больно. Так что я просто стояла и раздражённо пыхтела. Я потёрла лицо, а затем впилась пальцами в кожу головы – только шпильки разлетелись. – Его нет в нашей постели, – отчеканила я. – Потому что я с ним ложе не делю. Потому что когда я в постели с тобой, то никогда, ни секунды не думаю ни о ком, кроме тебя. А если ты в постели со мной представляешь себе кого-то другого, то пришёл мой черёд оскорбиться до глубины души, но… – Никогда! – Судорожно вздохнув, Джейми взял меня за руки. – Я тоже никогда не думаю ни о ком другом. Я лишь прихожу в ужас от мысли, что со мной такое может случиться. От гипервентиляции у меня закружилась голова, и, чтобы не упасть, я оперлась ладонями о грудь Джейми и вдруг почувствовала резкий мускусный запах тела, волнами исходящий от мужа, – жаркий, едкий дух, который внезапно нас накрыл. Я действительно его возбудила. – Вот что я тебе скажу, – наконец заговорила я и подняла голову, чтобы посмотреть на Джейми. Совсем стемнело, но мои глаза уже достаточно приспособились, и я хорошо видела лицо мужа, который тоже изучающе глядел на меня. – Вот что я тебе скажу, – повторила я и сглотнула. – Ты… Предоставь это мне. По его телу пронеслась лёгкая дрожь – будто Джейми едва сдержался, чтобы не рассмеяться. – Ты слишком высокого мнения о себе, Сассенах, – хрипло произнёс он. – Думаешь, я засуну свой член в тёплое местечко у тебя между ног и сразу же обо всём позабуду? У меня просто глаза на лоб полезли. Я отпрянула и взмахнула руками в бессильной досаде. – Какого чёрта ты хочешь этим сказать?! Ты… – у меня просто не находилось слов. – Как ты вообще смеешь говорить такое?! Ты прекрасно знаешь, что это неправда! Джейми почесал заросший щетиной подбородок. – Да, неправда, – согласился он. – Я только пытался придумать что-нибудь пооскорбительней, чтобы ты мне как следует вмазала. Я расхохоталась, скорее от удивления, потому что в его словах ничего смешного не было. – Ох, не искушай. А зачем тебе надо, чтобы я тебе вмазала? Качнувшись на пятках, Джейми окинул меня медленным взглядом – от растрёпанных волос до стоптанных мокасин и обратно. – Ну, секунд через десять я уложу тебя на спину в траве, задеру юбки и применю к тебе определённую долю напора и силы. Так вот, я подумал, что буду чувствовать себя не таким виноватым, если ты меня спровоцируешь. – Я… спровоцирую? Три из этих десяти секунд я стояла столбом, кровь бухала в ушах и пульсировала в кончиках пальцев. Затем я шагнула к Джейми. – Семь, – сказала я. – Шесть, – и потянулась к вороту его рубашки. – Пять… Четыре… Распахнув горловину, я чуть ли не крикнула «Три!», наклонилась вперёд и прикусила сосок. И я совсем не заигрывала, а кусала изо всей силы. Вскрикнув, он отшатнулся, обхватил своей огромной ладонью мой затылок и прижался своим лицом к моему. Наши губы беспорядочно сталкивались и замирали: ненасытные открытые рты искали любви и целовали – губы, уши, носы. Языки сплетались, скользили по зубам… Руки щупали и хватали, тянулись и поглаживали. Найдя его член, я сильно его потёрла прямо сквозь штаны. Глухо зарычав, Джейми схватил меня за ягодицы, и вот мы уже лежим на траве – в сплетении колен, конечностей, скомканной одежды… Жаркая обнажённая плоть под звёздным небом. Казалось, это длилось целую вечность… хотя на самом деле – вряд ли. Я постепенно приходила в себя, в теле медленно пульсировали отголоски удовольствия. Провокация... Вот уж воистину. Джейми лежал возле меня на спине, закрыв глаза и подставив лунному свету лицо. Он дышал так, будто его только что вытащили на берег из морской пучины. Его правая рука всё ещё покоилась у меня между бёдрами, а я свернулась калачиком совсем рядом с ним: прекрасные как ракушка завитки его уха всего в паре дюймов от моих губ. – Как думаешь, мы покончили с этим? Навсегда вычеркнули из нашей жизни? – сонно спросила я. – Из нашей? – Его правая рука дёрнулась, но осталась на прежнем месте. – Из нашей. Глубоко вздохнув, Джейми повернул голову и посмотрел на меня. – Вычеркнули. Он слегка улыбнулся и снова закрыл глаза. Под моей рукой вздымалась и опускалась его грудная клетка. Сквозь ткань рубашки я ладонью ощущала всё ещё твёрдый сосок. – Я укусила тебя до крови? Поранила тебя? – Ты делаешь это всякий раз, когда прикасаешься ко мне, Сассенах. Но кровью я не истекаю. Какое-то время мы лежали молча; стрекотание сверчков и шелест листвы омывали нас, будто вода. Вдруг Джейми заговорил – очень тихо, и я повернула к нему голову, думая, что не расслышала. Но нет, я слышала слова, которые он произносил. Вот только никак не могла понять, на каком языке. – Это же не гэльский? – неуверенно спросила я. Не открывая глаз, Джейми покачал головой. – Гэльский, – сказал он. – Ирландский. Когда-то, во времена восстания, я услышал эти строчки от Стивена О’Фаррелла. А сейчас они почему-то пришли на память. «Моё тело теперь не только моё, – негромко перевёл он с ирландского. – Она вошла в него и стала его половиной… А ещё стала половинкой моей души».
Я КАК РАЗ ВЫКАПЫВАЛА ОЧЕРЕДНОЙ четырёхлистный молочай, который собиралась посадить у себя в саду, когда услышала раздражённый рёв мула. Многолетний опыт обращения с Кларенсом и несколькими его собратьями научил меня безошибочно определять на слух, когда мулы вопят в знак приветствия, а когда заявляют о враждебных намерениях. И те, и другие звуки были оглушительными, но всё же различались. Тут же к конфликту присоединилась пара мужских голосов и заревел второй мул. Я поспешно завернула во влажный мох вырванные с корнем молочаи, засунула в свою корзину и, подхватив её, пошла посмотреть, что происходит. Голоса были незнакомые, и я остановилась, не спеша выходить из-за завесы серебристых елей да высоких тоненьких осин, и пыталась разглядеть, что за сыр-бор там происходит. Всё верно: двое мужчин и два мула. Один из мулов, светло-гнедой, свернул с тропы в сторону и щипал цветущую траву, в то время как другой, потемнее, яростно сопротивлялся усилиям мужчин, принуждающих его (я удостоверилась: да, это был самец) продолжать подъём по узкому каменистому ущелью. Если честно, я прекрасно понимала мула. Оба животных были тяжело нагружены, у каждого по бокам висело по длинному деревянному ящику, а сверху к вьючной раме как попало были привязаны большие парусиновые свёртки. Я догадалась, что произошло. По этому склону вверх вела хорошая, широкая тропа, которая разветвлялась в местечке под названием Раненая Леди. Там бежал ручей, его ярко-голубая вода сверкала на солнце, а рядом росла одинокая осина. Её крепкую серебристо-белую кору прорезали трещины, откуда, словно из ран, вытекал кроваво-красный древесный сок: дятлы здесь охотились на насекомых, зарывшихся под кору дерева. Так вот, в этом месте главная тропа делала крутой поворот и шла дальше на восток, а справа от осины устремлялась вверх по прямой оленья тропка, узкая, сильно заросшая и загромождённая каменными перекатами. Судя по всему, ведущий мул либо споткнулся о камни, либо зацепился за ветви деревьев, окаймлявших тропу. Что бы ни послужило причиной, крепления его поклажи порвались или соскользнули – груз наполовину съехал и свисал поверх хвоста, а небольшие ящики и кожаные сумки рассыпались по земле. Причём один из длинных ящиков упирался концом в землю, а другой его конец торчал в небо, и обрывок ветхой верёвки не давал грузу упасть. Я не раз видала подобные ящики: они используются для перевозки огнестрельного оружия. Во Франции, в Шотландии, в Америке, – неважно в какую эпоху, – палку-стрелялку не спутаешь ни с чем, и, чтобы перевезти много ружей, вам потребуется длинный узкий ящик. Ни одного из мужчин я не знала и не стала дожидаться, пока они мне представятся. Подхватив свои молочаи, я как можно быстрее поспешила прочь. К счастью, всего через полчаса я нашла Джейми: он коротал время в компании Тома Маклауда, гробовщика. – Кто-то умер? – выдохнула я, запыхавшись после спуска с горы. – Пока все живы, – ответил Джейми, разглядывая меня. – Но у тебя такой вид, будто ты вот-вот отдашь концы, Сассенах. Что случилось? Я поставила корзину на одни козлы, присела на другие и рассказала об увиденном, то и дело прерываясь, чтобы перевести дух или глотнуть воды из фляги, которую протянул мне Том. – Выше по той тропе только дом капитана Каннингема, так ведь? – заметил Том. – Считаешь, они оказались там не случайно? – Джейми высунул голову из сарая и посмотрел на небо. – Дождь собирается. Будет жаль, если наши друзья завязнут в грязи. Меньше чем через минуту он вернулся: на голове – старая кожаная шляпа, в руке – хорошая винтовка, за поясом – пистолет, а на ремне, перекинутом через плечо висела сумка с патронами. В другой руке Том держал второй пистолет, который и передал Джейми. Тот кивнул, проверил кремень и сунул оружие себе за пояс. Рассеянно коснувшись своего дирка, Джейми кивнул мне: – Найди Йена Младшего, Сассенах. Ладно? С час назад я видел, как он косил у себя на горном лугу. – Но что... – Ступай, – мягко велел Джейми. – Dinna fash [не беспокойся (шотл., гэльск.) – прим. перев.], Сассенах. Всё будет хорошо.
Я НАШЛА ЙЕНА-МЛАДШЕГО не на лугу, а в лесу неподалёку, с винтовкой в руке. – Не стреляй! – крикнула я, заметив его сквозь кустарник. – Это я! – Тебя, тётушка, ни с кем не спутаешь. Ну, разве что с небольшим медведем или огромным кабаном, – пошутил племянник, пока я пробиралась к нему сквозь заросли кизила. – А на них я сегодня не охочусь. – Вот и славно. А как насчёт другой жирной добычи – парочки контрабандистов с партией оружия? Едва поспевая за племянником, я, как могла, объяснила ему ситуацию. Проходя мимо луга, Йен подобрал косу и сунул мне в руки. Увидев моё недоумение, Йен ухмыльнулся. – Вряд ли тебе придётся ею воспользоваться, тётушка. Но если ты встанешь у них на пути, перегородив тропу, то лишь самый отчаянный человек решится лезть напролом. Когда мы добрались до места, то обнаружили, что путь уже и так был перекрыт. Выйдя на тропу немного ниже контрабандистов, мы увидели такую картину: первый мул умудрился-таки избавиться от своей поклажи и, наслаждаясь обретённой свободой, ловко взбирался по груде мешков, ящиков и плетёных корзин в надежде присоединиться к своему приятелю, который, несмотря на то, что был нагружен, лакомился ягодами ежевики, густо росшей вдоль тропы. Очевидно, мы подоспели почти одновременно с Джейми и Томом Маклаудом. Контрабандисты обернулись и вытаращились на нас с Йеном как раз в тот момент, когда муж и Том появились на тропе выше. – Кто вы, чёрт возьми, такие? – спросил один из мужчин, в замешательстве переводя взгляд с меня на Йена. Чтобы волосы не мешали при косьбе, Йен связал их в пучок. С голым торсом, загорелый, покрытый татуировками, он был похож на могавка – кем, собственно говоря, и являлся. Мне не хотелось думать, на кого похожа я, – взлохмаченная, с распущенными волосами, в которых застряли листья. Я сжала косу и сурово взглянула на незваных гостей. – Я Йен Мюррей Младший, – негромко представился Йен и кивком указал на меня. – А это моя тётушка. Эй... Первый мул решительно протиснулся между нами, вынуждая сойти с тропинки. – Я – Йен Мюррей, – повторил Йен, возвращаясь на тропу. Винтовку он расслабленно держал наперевес, и было ясно, что он готов ею воспользоваться. – А я, – послышался низкий голос из-за спин контрабандистов. – Я – полковник Джеймс Фрейзер из Фрейзерс-Риджа, и эта леди – моя жена. Джейми маячил против света, широкоплечий и высокий, сзади него стоял Том, и от его винтовки отражались солнечные лучи. – Поймай-ка этого мула, Йен!.. Вы на моей земле. Позвольте спросить, а кто вы будете, джентльмены? Вздрогнув от неожиданности, мужчины обернулись на голос, идущий сверху. Между тем один из них настороженно поглядывал на нас, пытаясь держать в поле зрения угрозу сзади. – Э... мы... э-э... Молодой человек – ему было не больше двадцати – бросил на своего спутника полный паники взгляд. – Я – лейтенант Феликс Саммерс, сэр. С... корабля Его Величества «Месть». Том как-то неясно хмыкнул – то ли с угрозой, то ли с насмешкой. – А кто же ваш товарищ? – спросил он, кивком указав на пожилого джентльмена, который мог быть кем угодно – от городского бродяги до охотника из лесной глуши, – но по его виду было ясно, что он выпивоха: нос и щёки покрывала паутинка красных капилляров. – Я... Кажется, его зовут Воулз, сэр, – сказал лейтенант. – И он мне вовсе не друг. Его испуганно-бледное лицо густо порозовело. – Я нанял его в Солсбери, чтобы помочь с... с моей поклажей. – Вот как, – вежливо откликнулся Джейми. – Вы, должно быть... заблудились, лейтенант? Насколько мне известно, ближайший океан находится примерно в трёхстах милях позади вас. – Я нахожусь в отпуске, – сказал молодой человек, вновь обретя уверенность. – Я приехал... кое-кого навестить. – Угадаю с одного раза, о ком речь, – обратился Том к Джейми и опустил винтовку. – Ну и как ты собираешься с ними поступить, Джейми? – Мы с женой отведём лейтенанта и его... спутника... в дом, чтобы они передохнули и подкрепились, – сказал Джейми, церемонно кланяясь Саммерсу. – А ты, может, поможешь Йену с этим... – Он кивком указал на беспорядочно разбросанные среди камней вещи. – Йен, как только тут управишься, поднимись к капитану Каннингему и приведи его к нам, хорошо? Саммерс уловил тонкую разницу между «приведи» и «пригласи» так же хорошо, как и Йен, и напрягся. Но что ему оставалось делать? Пистолет-то у него имелся, но я видела, что он не взведён и даже вряд ли заряжен. Да и кортик, висевший на поясе, молодой моряк наверняка вынимал из ножен только для того, чтобы его отполировать. На оружие Джейми даже не взглянул, не говоря уже о том, чтобы попросить мужчину его сдать. – Благодарю вас, сэр, – сказал Саммерс и резко развернулся. Проходя мимо моей острой косы, он лишь слегка посторонился и пошёл по тропе вниз с такой прямой спиной – словно оглоблю проглотил.
ПЕРЕД САМЫМ УЖИНОМ капитан Каннингем прибыл к нам – не то чтобы под конвоем Йена Младшего, но уж точно в его сопровождении, и был этим обстоятельством крайне доволен. К счастью, я уже успела умыться, вычесать из волос дубовые листья и еловые иголки и вообще привести себя в порядок. Джейми же в это время усадил лейтенанта Саммерса и мистера Воулза в гостиной и предложил им пива. Воулз набросился на пиво с жадностью, Саммерс, хоть и неохотно, тоже приложился к кружке. И теперь, спустя два часа и четыре кварты пива, они были не то чтобы счастливы, но слегка расслабились. – Кто эти люди? – шёпотом спросила у меня Фанни, возвратившись на кухню после того, как в очередной раз подала гостям пиво. – Поховэ… Похоже, мистер Фрейзер им не очень нравится. – Друзья капитана Каннингема, – ответила я. – Думаю, и капитан к ним скоро присоединится. Чем бы их накормить? Всегда легче иметь дело с сытыми мужчинами. – Действительно, – заметила девочка, глубокомысленно кивая. – В первоклассном борделе непременно ефть... есть хороший повар. Но не позволяйте мужчине есть слишком много, если хотите, чтобы он на что-нибудь сгодился. Матуфка Эббот говорила: если живот так выпирает, что мужчина не видит своего члена, то следует дать ему побольше вина. Он заснёт, а потом, когда проснётся, надо сказать, что он хорошо провёл время. Он... – Слушай, – поспешно перебила я, – тот пирог с дичью, что прислала миссис Чизхолм, От него осталось что-нибудь? Пару дней назад я говорила Фанни, что она может рассказывать мне всё, что угодно, и я не отказывалась от своих слов, но яркие детали её воспоминаний всё-таки меня смущали. Судя по виду, капитан здорово проголодался. А голодные мужчины чрезвычайно опасны. «От таких людей жди беды», – пробормотала я, наблюдая, как он вошёл в гостиную. Йен-младший следовал за ним по пятам, словно благодушный волк. Затем я мельком увидела, как Джейми встаёт поприветствовать Каннингема, и подумала: «Но и Джейми тоже палец в рот не клади…» Поручив Фанни разбираться с пирогом, я последовала за мужчинами в гостиную с подносом в руках. На нём стояли бутылка виски JFS [Jamie Fraser Special (англ.) – особый виски Джейми Фрейзера – прим. перев.], кувшинчик с водой и пять наших лучших стопок. Это были маленькие стаканчики с толстым дном, известные как «шоты»: когда ими хлопали по столу после тоста, раздавался громкий звук, напоминающий выстрел пистолета [shot (англ.) – выстрел – прим. перев.]. Я надеялась, что после этого сборища потерь в численном составе стопок не будет. – Капитан, – любезно улыбнулась я и поставила поднос. – Рада вас видеть. Он впился в меня взглядом, но был слишком хорошо воспитан, чтобы высказать всё, что он, несомненно, обо мне думает. Я не знала, улучшит ли моё присутствие ситуацию или ухудшит, но Джейми, на миг скосив глаза в сторону, показал, что упомянутое присутствие не требуется, поэтому я сделала вежливый книксен и прошла по коридору на кухню, где сняла туфли и в одних чулках тихонько вернулась к гостиной, что весьма позабавило Фанни. – Полагаю, мой племянник вам рассказал, при каких обстоятельствах нынче днём мы столкнулись с вашими... знакомыми? Голос Джейми звучал любезно. Послышался плеск жидкости и звяканье стеклянных стопок. – При каких обстоятельствах?! – резко повторил Каннингем. – Лейтенант Саммерс дружит… дружил с моим покойным сыном. После смерти Саймона мы продолжаем переписываться, и Феликс мне почти как сын. И я категорически возражаю против того, как вы обращаетесь с ним и с его слугой, сэр! – По глоточку, сэр? Slàinte mhath! [За здоровье! (шотл. гэльск.) – прим. перев.] Притаившись у стенки, я не видела Джейми, но с моего наблюдательного пункта прекрасно просматривался капитан: тот весьма удивился подобному ответу на своё гневное заявление. – Что? – резко спросил он и посмотрел в свой стакан с виски с таким видом, будто опасался, что в нём яд. – Что вы сказали, сэр?! – Slàinte mhath, – мягко повторил Джейми. – Это значит «за ваше здоровье». – А-а. – Капитан перевёл взгляд на Саммерса, который к этому моменту напоминал свинью, получившую кувалдой по голове. – Э-э... да. За... ваше здоровье, мистер Фрейзер. – Полковник Фрейзер, – услужливо поправил Йен. – Slàinte mhath! Капитан залпом опрокинул в рот свою порцию, проглотил и моментально побагровел. – Водички, капитан? Говорят, это раскрывает вкус виски. – Джейми протянул кувшин племяннику. – Йен! Йен взял кувшинчик и ловко смешал новую порцию, на этот раз наполовину разбавив виски водой, и капитан, со слезящимися глазами, принял напиток. – Я повторяю... сэр... – хрипло произнёс он. – Я категорически против... – Ну, так и я тоже, сэр, – по-прежнему вежливо согласился Джейми. – По-моему, любой уважающий себя мужчина стал бы категорически возражать, обнаружив на своей земле, прямо у себя под боком, военное предприятие. Вы не согласны? – Я даже не буду притворяться, что понимаю, чтό вы подразумеваете под «военным предприятием», полковник. – Каннингем взял себя в руки и выпрямился, словно проглотил кочергу. – Лейтенант Саммерс был так добр, что доставил мне кое-какие припасы, которые я попросил у своих флотских друзей. Они... – Знаете, я давно ломал голову над тем, почему житель шотландского Лоуленда, а тем более морской капитан, выбрал местом жительства Фрейзерс-Ридж, – прервал его Джейми. – И если на то пошло, зачем вы забрались так высоко в горы. Несомненно, это потому, что всего в десяти милях от вашего дома находятся деревни чероки, не так ли? – Я... Да я понятия не имею, клянусь, – сказал капитан. – И моё решение поселиться здесь не имеет никакого отношения к... – Да будет вам известно, что некоторое время я был агентом по делам индейцев, – продолжал Джейми тем же вкрадчивым тоном. – Под началом суперинтенданта Джонсона. Я провёл немало времени с чероки, и они знают меня как честного человека. – Я и не ставил под сомнение вашу честность, полковник Фрейзер! – Голос Каннингема прозвучал довольно раздражённо, хотя услышанное явно оказалось для капитана новостью. – Я лишь возражаю против вашей... – Полагаю, вам также известно, что британское правительство уже давно находится в сговоре с различными племенами и поощряет индейцев нападать на те поселения, где сильны мятежные настроения. И, по всем правилам военных действий, британцы при любой возможности снабжают эти племена оружием и порохом. – Нет, сэр. – Тон капитана изменился: к воинственности добавилась настороженность. – Мне об этом ничего не известно. Выражая скептицизм, Джейми и Йен вежливо хмыкнули по-шотландски. – Надеюсь, капитан, вы не станете отрицать: вы знаете, что я мятежник? – Вы этого совершенно не скрываете, сэр! – рявкнул Каннингем, расправил плечи и сжал кулаки на коленях. – Нет, не скрываю, – согласился Джейми. – Вы ведь тоже не делаете секрета из своих политических взглядов и лояльности... – Верность королю и стране не нужно скрывать! За неё не оправдываются, полковник! – Серьёзно? Ну, я полагаю, это зависит от того, приведёт ли ваша лояльность королю к действиям, которые могут нанести вред мне или моим людям, капитан. Навредить моему делу или моей семье. – Мы не хотели... – всполошился лейтенант Саммерс. Разговор накалялся, и громкие реплики вывели его из апатии, в которой он до того пребывал: он попытался сесть прямо, его круглое лицо посерьёзнело. – Мы не собирались натравливать индейцев на вас, сэр! Богом клянусь! – Мистер Саммерс! – Капитан поднял руку, и, покраснев, лейтенант затих. – Полковник, повторяю: я не делаю секрета из своей лояльности. Каждое воскресенье я открыто проповедую её перед Богом и людьми. – Я слышал ваши речи, – сухо сказал Джейми. – И, думаю, вы заметили: я и пальцем не шевельнул, чтобы помешать вам этим заниматься. Я не оспариваю ваше мнение: говорите, что считаете нужным, и ваши слова да чёрту в уши! Я моргнула. Джейми злился и перестал это скрывать. – Говорите что хотите, капитан. – повторил он. – Но я не потерплю никакой активной деятельности, угрожающей Риджу. Лейтенант Саммерс нетерпеливо дёрнулся, но капитан Каннингем коротким резким жестом не дал ему заговорить. – Даю вам слово, полковник, – сквозь зубы процедил Каннингем. После длительной паузы Джейми глубоко вздохнул, а затем до меня донеслось журчание льющегося виски. – Тогда давайте выпьем за взаимопонимание между нами, капитан, – спокойно сказал Джейми, и я услышала, как подвинули стеклянные шоты по деревянной поверхности стола, когда все потянулись за своим виски. – За мир, – провозгласил Джейми. Осушив стопку, он со стуком поставил её на стол, что вывело из ступора мистера Воулза. – Что это было, чёрт побери? – Он сел, затуманенным взором оглядываясь по сторонам. – Они что, палят в нас из наших же собственных ружей? Короткое молчание нарушил Джейми. – Ружья? – негромко переспросил он. – Йен, ты заметил какие-нибудь ружья, когда навьючивал груз капитана на мулов? – Нет, дядя, – точно таким же тоном ответил Йен. – Не было никаких ружей.
НЕСМОТРЯ НА НЕКОТОРУЮ КОМИЧНОСТЬ ситуации, инцидент с капитаном и предназначенным для него оружием по-настоящему нас встревожил. Одно дело – читать в церкви воскресные проповеди о преданности королю. И совсем другое – открыто готовиться к вооружённым действиям прямо у Джейми под носом. После ужина все дети отправились спать, а Джейми, Брианна, Роджер и я держали небольшой военный совет, заодно поедая кукурузный пудинг. – Ты можешь отказать ему от аренды? – осторожно спросила я. – Мог бы, – ответил Джейми, хмуро глядя на кувшин со сливками. – Но я всё обдумал: лучше оставить его здесь под моим присмотром, чем позволить ему шалить вдали от моих глаз. – Как ты думаешь, что он планировал – или планирует – сделать? – спросил Роджер. – По крайней мере, существует некая вероятность, что оружие ему понадобилось для защиты своего дома: граница с землями чероки проходит совсем рядом. – Сдаётся мне, двадцати мушкетов многовато для защиты дома от праздношатающихся индейцев, – возразил Джейми. – Раз уж капитан купил оружие, значит, явно планировал им воспользоваться. Вот только зачем? Неужели он и в самом деле задумал вероломно убить меня и пожечь дома моих арендаторов? Но чего он этим добьётся? – А вдруг он занят тем же, что и ты, Па? – Бри полила сливками пудинг себе, а затем и отцу. – Собирает собственное ополчение для охраны личного имущества. Я переглянулась с мужем, но он едва заметно покачал головой и взялся за ложку. Безусловно, Джейми вооружил некоторых своих людей именно для защиты Риджа от нападений, однако я была уверена, что у него были и другие мотивы. Хотя данный момент он явно считал неподходящим для того, чтобы рассказывать о них Роджеру и Бри. – Йен сказал, что один из тех, кто принёс оружие, – лейтенант военно-морского флота. Наверное, он знает капитана ещё по службе в море? – спросила Бри. – Полагаю, да, – лаконично ответил Джейми. – Из этого вытекает, – продолжила дочь, – что он до сих пор поддерживает связь с военно-морским флотом. Вероятнее всего, оружие оттуда. А мушкеты на кораблях используются? – Используются. – Джейми слегка пошевелил плечами, словно рубашка была ему тесновата, хотя была она ему впору. – Когда в морском сражении корабли сближаются, матросы с мушкетами взбираются по вантам и стреляют вниз по вражескому кораблю. Военно-морской флот отлично и весьма разнообразно вооружён. – Откуда ты знаешь? – с любопытством спросила Бри. – Я умею читать, дочка, – приподняв бровь, ответил ей отец. – В солсберийской газете поместили отчёт о морском сражении и рисунок: мачты корабля, а среди них ведут стрельбу крошечные матросы. – Ну, хорошо, – заметил Роджер, ложкой накладывая на пудинг нарезанную спелую клубнику. – Вряд ли Каннингем снова попробует доставить оружие к себе наверх таким же способом. А если и попытается... – Тогда он вооружит нас, а не себя, – позабавилась Бри, несмотря на нешуточность вопроса. Однако дочь тут же посерьёзнела и подалась к нам. – Но того оружия, что вы забрали у капитана, маловато. Наверняка понадобится ещё, да? – Да, – подтвердил Джейми. – Но, чтобы его найти, потребуется время. А кроме того, для стрельбы нужно будет купить порох и пули. Бри с мужем обменялись взглядами, и Роджер кивнул. – Па, позволь нам внести свой вклад, – сказала Брианна и, сунув руку в карман, вытащила три маленькие полоски, тускло блеснувшие в пламени свечей. Золотые слитки. – А это у тебя откуда? Взяв один слиток, я осторожно его ощупывала. Такой маленький, но на удивление тяжёлый: несомненно, золото. – У ювелира на Ньюбери-стрит, в 1980 году, – сказала Брианна, – я заказала пятьдесят таких штучек: бόльшую часть я зашила в подолы нашей одежды, а другие спрятала в каблуках ботинок. Чтобы оплатить проезд на корабле из Шотландии в Америку, потребовалось всего десять. Так что их ещё много осталось и хватит, чтобы купить порох и не только. – Ты уверена, девочка? – Указательным пальцем Джейми дотронулся до одного из слитков. – У меня достаточно золота. Просто... – Просто им сложнее воспользоваться, – улыбнулся Роджер. – Не переживай: для нас большая честь – помочь Революции финансами!
«Лорду Джону Грею, в расположение командующего войсками Его Величества в Саванне, Королевская колония Джорджия. Дорогой лорд Джон… Я снова здесь. Хотя, полагаю, мне следует воскликнуть: «Вот я и вернулась!» – драматичнее, знаете ли. Пишу это и улыбаюсь. Буквально слышу, как Вы говорите, что уж в чём мне не откажешь, так это в умении влипать в какие-нибудь драматические ситуации. Впрочем, как и Вам, мой друг. Я, мой муж Роджер и двое наших детей, Джеремайя (Джем) и Аманда (Мэнди) – снова обосновались во Фрейзерс-Ридже. Мы врастаем в местную жизнь, а вокруг нас вырастает наш новый дом: мой отец возводит свою собственную крепость. В обозримом будущем планируем жить здесь, хотя кому как не мне знать, насколько будущее непредсказуемо. Но оставим подробности до нашей личной встречи. Я бы написала Вам в любом случае, но пишу прямо сегодня, потому что три дня назад мой отец получил письмо от молодого человека по имени Джуда Биксби. Он был адъютантом отца во время битвы при Монмуте. (Вы тоже в ней участвовали? И если да, то, надеюсь, Вы не пострадали). Мистер Биксби сообщил, что друг Па, доктор Дензел Хантер, попал в плен в Нью-Йорке и в настоящее время содержится в военной тюрьме в Стоуни-Пойнте. Мама говорит, что Вы поймёте, почему о Дензеле Хантере Вам пишу я, а не она. Па говорит, что писать Вам незачем, так как жена доктора Хантера уже наверняка сообщила о случившемся своему отцу (Вашему брату, если я правильно понимаю), но я согласна с мамой, что лучше Вам написать, на тот случай, если миссис Хантер не знает, где её муж, или по какой-то другой причине не может с Вами связаться. Наилучшие пожелания Вам и Вашей семье – и, пожалуйста, передайте мой горячий привет Вашему сыну Уильяму. Я с нетерпением жду встречи с ним – и, конечно же, с Вами! (Правильно ли будет женщине подписаться «Ваша скромная и покорнейшая… и т.д.? Наверняка нет…) Искренне Ваша (Миссис) Брианна Рэндалл Фрейзер Маккензи. P.S. Чтобы вы могли представить, как на нынешнем этапе выглядит наш Новый Дом (как его называет отец) и члены моей семьи, посылаю Вам несколько моих зарисовок. (Вы давно не видели моих родителей?) Я почти уверена, что Вы узнаете, кто из них кто (или правильно сказать «который из них кто»? Если да, пожалуйста, исправьте мою грамматическую ошибку)».
Саванна Герцог Пардлоу вывел на листе бумаги литеру «М» и замер. Снова обмакнув перо в чернила, он аккуратно втиснул перед буквой слово «Дорогая»; правда, ему пришлось написать его наискось и задрать вверх, потому что иначе оно бы не уместилось: Хэл начал писать слишком близко к левому краю листа. Пару секунд герцог глазел на пустую страницу, а подняв взгляд, увидел, что на него, вопрошающе выгнув бровь, уставился младший брат. – Какого дьявола тебе надо?! – рявкнул Хэл. – Бренди, – спокойно ответил Джон. – И, как я погляжу, тебе он тоже не помешает. Чем, чёрт возьми, ты тут занят? Пройдя в другой конец комнаты к своему походному сундуку, Джон опустился на одно колено, пошарил там и извлёк бутылку – чёрную, крутобокую и, судя по плеску, явно полную. – Это точно бренди? Ты уверен? – усомнился Хэл. Тем не менее он отставил переносную конторку с начатым письмом на соседний столик и, заглянув в свой собственный походный сундук, достал оттуда пару видавших виды оловянных стаканчиков. – Штефан фон Намцен уверяет, что это бренди, – пожал плечами Джон. Подойдя к столу, он взял перочинный ножик Хэла и принялся соскребать воск с горлышка бутылки. – Ты же помнишь нашего друга, графа фон Эрдберга? Так вот, по его словам, это не просто бренди, а чёрный бренди. – Он и правда чёрный? – полюбопытствовал Хэл. – Во всяком случае, бутылка – чёрная. Хотя, как я понял из письма, в народе бренди называют «чёрным» потому, что его производят монахи, проживающие на окраине Шварцвальда [Schwarzwald (нем.) – «чёрный лес» – горный массив в земле Баден-Вюртемберг на юго-западе современной Германии – прим. перев.]. А настоящее его название какое-то немецкое... Удалив последние частицы воска, Джон поднёс бутылку ближе и, сощурившись, прочитал написанную от руки этикетку: – Blut der Märtyrer. «Кровь мучеников». – Весёлое названьице. – Хэл подставил свой стаканчик и ощутил богатый аромат очень хорошего бренди. Взглянув на напиток, Пардлоу отметил, что тот имеет чуть более красный оттенок, чем обычный бренди. – Так ты не позабыл немецкий? – спросил Хэл. Выгнув теперь другую бровь, Джон взглянул на брата поверх стаканчика. – Вряд ли бы я успел его позабыть, – ответил он. – И года не прошло с Монмутской битвы, когда чёртовы гессенцы выскакивали из-под каждого камня. Хотя, наверное, – отводя взгляд, добавил Джон с деланной беспечностью, – ты имеешь в виду, не виделся ли я с нашим другом графом в последнее время? Я давно его не видел. Бутылку мне прислали с короткой запиской, сообщавшей, что Штефан сейчас в Трире. Зачем он там – одному Богу известно. – Понятно. Хэл глотнул бренди и закрыл глаза – и чтобы лучше ощутить вкус, и чтобы не смотреть на Джона. Бренди приятным теплом растёкся по телу Джона и настроил на более миролюбивый лад. Может, поэтому Джон заговорил гораздо мягче, чем изначально намеревался, и довольно непростой вопрос задал самым обычным тоном. – Так ты всё-таки решился написать Минни? – Нет. – Но ты же... О, понимаю: всё ещё сомневаешься. Вот почему ты завис над тем пустым листком, будто стервятник, ожидающий чьей-нибудь смерти. Выпрямившись в кресле, Хэл открыл глаза и пригвоздил Джона взглядом, яснее ясного велевшим брату заткнуться. Джон спокойно взял бутылку и снова наполнил стаканчик Хэла. – Я тебя понимаю, – просто сказал Джон. – Будь я на твоём месте, я бы тоже не горел желанием садиться за письмо. Всё-таки думаешь, Бена действительно нет в живых? Или хочешь сообщить Минни о Дотти и её муже? – Нет, чёрт побери, и в мыслях такого не было! Стаканчик в руке Хэла накренился, и на жилет пролилось немного бренди, но герцог не обратил внимания. – Я в это не верю. Скорее всего, миссис Маккензи права, и Дотти сама мне вскоре напишет. Дождусь письма от неё, прежде чем тревожить Минни. Джон не сводил с брата глаз, стараясь при этом не выказать никаких эмоций. – Ни разу не видел, чтобы ты начинал письмо к кому бы то ни было со слова «Дорогая». – Не вижу в этом нужды, – раздражённо сказал Хэл. – В официальных бумагах со всей этой ерундой прекрасно справляется Бизли. А в личной переписке все те, кому я пишу, отлично знают, кто они такие и как я к ним отношусь. Да ради Бога, к чему эта велеречивость? Пустая трата времени. – Помолчав, он добавил. – Кроме того, я же ставлю подпись. В ответ Джон лишь хмыкнул. Отхлебнув побольше бренди, он задумчиво подержал его во рту. На столе, там, где Хэл оставил перо, расплылось чернильное пятно. Увидев это, Хэл засунул перо обратно в глиняный стаканчик и потёр отметину ребром ладони. – Просто... Чёрт меня раздери, я никак не мог придумать, как к этому подступиться, – пояснил Хэл. – Оно и понятно. Хэл покосился на листок бумаги, с которого на него осуждающе глядело незаконченное приветствие. – Так что я... написал... «М». Надо же было с чего-то начать, понимаешь? А потом задумался: то ли вывести имя полностью, то ли так и оставить одну букву «М»... И пока я пытался решить... – Хэл умолк и судорожно отхлебнул «Крови мучеников». Джон тоже глотнул бренди – чуть более сдержанно – и вспомнил о Штефане фон Намцене. Тот время от времени ему писал и всегда обращался к Джону с присущей немцам официальностью: «Мой многоуважаемый и благородный друг», хотя сами письма, как правило, были гораздо менее формальными... В посланиях Джейми Фрейзера приветствия варьировались в зависимости от того, в каких они были отношениях. Фрейзер мог обратиться по-разному: от обычного «Дорогой Джон» до чуть более сердечного «Мой дорогой друг»; официально «Уважаемый сэр» или, если дела между ними обстояли совсем плохо, – холодно и коротко «Милорд». Наверное, Хэл прав: те, кому он писал, никогда ни в малейшей степени не сомневались в том, как герцог Пардлоу к ним относится. То же самое можно сказать и о Джейми. И, наверное, стоит только поблагодарить Джейми за то, что своим приветствием он честно предупреждал, чего ждать от письма. И ты успевал открыть бутылку чего покрепче, перед тем как читать дальше. Бренди был отличным – тёмным и очень крепким. По-хорошему, следовало бы его разбавить водой, но... видя, насколько напряжён Хэл, Джон подумал: «Оно и к лучшему, что не разбавил». «Дорогая М». Действительно: Хэл всегда начинал свои письма к брату первой буквой его имени – «J». Слава Богу, что мистер Бизли, секретарь Хэла, редактировал его корреспонденцию, иначе братец и в письме к Его Величеству мог запросто обратиться к королю куцым «G». Или «R» – то есть «Rex» [G – George III, английский король; Rex (лат.) – король. – прим. перев.] Какой бы абсурдной ни показалась мысль о брате и короле, сейчас она потянула за собой другую. Как только Грей увидел начатое Хэлом письмо, в голове всплыло и неотвязно вертелось одно воспоминание. Джон снова взглянул на листок, а затем на лицо брата. Эсме, свою первую жену, Хэл тоже называл просто – «Эм». Она умерла при родах вместе с их первым ребёнком. Брат частенько посылал ей записки, в которых обращался к ней именно так – «М» и всё. Несколько таких записок Джон читал. Возможно, эта единственная чётко выведенная на бумаге чёрная буква воскресила воспоминания, внезапно поразив Хэла, словно пуля в сердце. Хэл натужно прочистил горло, глотнул бренди и тут же закашлялся, разбрызгав янтарно-красные капли по всей бумаге. Схватив листок, он скомкал его и бросил в огонь, где тот вспыхнул голубоватым пламенем. – Нет, не могу, – наотрез отказался он. – И не стану! То есть... я не знаю, жив Бен или мёртв. Наверняка не знаю. Джон потёр лицо рукой и кивнул. Всякий раз, когда он думал о старшем племяннике, сердце у него холодело. – Ладно. Давай подумаем. Минни может узнать об этом от кого-нибудь другого? От Адама или Генри? Или, например… от Дотти? – неуверенно добавил он. Кровь отхлынула от лица Хэла. Насколько Джону было известно, ни один из братьев Бена постоянством в переписке с родителями не отличался. А вот их сестра Дотти регулярно писала матери. Она ничего не скрывала и даже сообщила родителям, что сбежала с врачом-квакером, вышла за него замуж и вдобавок ко всему (будто этого было мало!) переметнулась на сторону мятежников. Она без колебаний поведала бы Минни всё, что, по её мнению, мать должна знать. – Дотти тоже не знает. – Казалось, Хэл пытается убедить самого себя. – Я ей сообщил только то, что Бен пропал без вести. – Пропал без вести и предположительно мёртв, – напомнил Джон. – А Уильям добавил… – Кстати о письмах. А что твой Уильям?! – потребовал ответа Хэл, пытаясь враждебностью замаскировать свой страх. – Как я понимаю, он сбежал и даже записки не оставил. Ну, если ты, конечно, от меня ничего не скрываешь. Джон резко выдохнул, но сдержался. – Уильям нашёл в Нью-Джерси неопровержимые доказательства того, что в том лагере для военнопленных Бен не умер, – заметил он. – К тому же именно Уильям отыскал жену и ребёнка Бена. – Он нашёл могилу с именем Бена на ней, но в могиле оказался не Бен… – сказал Хэл. – Однако единственное объяснение, которое у нас есть, – что мой сын находится в могиле, подписанной именем этого парня, и что их тела просто кто-то перепутал. Хэлу отчаянно хотелось верить, что под именем Бена действительно похоронили незнакомца. Но зачем кому-то могло такое понадобиться? Джон буквально увидел эту мысль, будто Хэл отпечатал её у себя на лбу. – Могло быть и так. Но нельзя исключать, что кто-то специально похоронил незнакомца под именем Бена. И найдётся тысяча причин, почему это произошло. И самое лучшее, что мы можем предположить, – Бен сам всё это устроил, чтобы скрыть свой побег. – Знаю, – коротко ответил Хэл. – Да. Ты прав: достоверно мне неизвестно, умер ли Бен. Я и не собирался сообщать Минни, что считаю его мёртвым, – хотя на самом деле думаю, что вероятность велика. – Проговорив это, он стиснул зубы. – Но я должен написать ей хоть что-нибудь. Если в ближайшее время я не отправлю письма, она заподозрит неладное. Всё равно бесполезно и пытаться от неё что-нибудь скрыть: чёрта с два получится! Джон рассмеялся, а Хэл слегка фыркнул, и плечи у него чуть-чуть расслабились. – Что ж, тогда можно поступить иначе, – предложил Джон. – Ты ведь уже сообщил Минни, что Бен женился и у него родился сын? Почему бы теперь не написать ей, что ты познакомился с девушкой – я имею в виду Амарантус – и вашим предполагаемым внуком? Что пригласил её пожить здесь, пока Бен... отсутствует? Думаю, для одного письма новостей вполне достаточно. «И, если Бен всё-таки мёртв, мысль о том, что после него остался сын, послужит некоторым утешением». Вслух этого Джон не сказал, но слова буквально повисли в воздухе. Хэл кивнул и выдохнул, будто избавился от страха, который его снедал. – Так и поступлю. – А мысль его уже полетела вперёд. – Как думаешь, этот парень, Пенобскот или как там его зовут, – ну, тот, картограф Кэмпбелла, – мог бы нарисовать портрет малыша Тревора? Так, чтобы его можно было узнать? Я бы хотел, чтобы Минни увидела внука. «А если что-нибудь случится и с мальчиком, то, по крайней мере, у нас останется рисунок...» – Ты имеешь в виду Александра Пенфолда? – уточнил Джон. – Никогда не видел, чтобы он рисовал что-нибудь сложнее розы ветров, но давай я поспрашиваю. Возможно, я как раз знаю приличного художника-портретиста. – Джон улыбнулся и поднял вновь наполненный стаканчик. – Ну что, за твоего внука? Prosit! [За здоровье (нем.) – прим. перев.] – Prosit, – отозвался Хэл и единым махом влил в себя остаток бренди.
ДЖОН ГРЕЙ ВЗЯЛ перочинный ножик с рукояткой из палисандрового дерева – чрезвычайно острую французскую безделушку – и в предвкушении очинил новое перо. Он подсчитал, что за всю свою жизнь написал Джейми Фрейзеру более сотни писем, и всегда – всегда! – ощущал лёгкий трепет при мысли о предстоящем контакте – и не важно, какова эмоциональная природа этого контакта. Он испытывал волнение каждый раз, независимо от того, были ли послания дружескими, сердечными или полными тревоги письмами-предупреждениями, писал ли он их в гневе или в страстных терзаниях, которые заканчивались вспышкой пламени, запахом гари да кучкой горького пепла. Это письмо будет не таким, как прежние. «13 августа, 1779 г. РХ Джейми Фрейзеру, Фрейзерс-Ридж, Королевская колония Северная Каролина». Он представил себе Джейми, избравшего своим местом жительства дикую природу. И словно наяву увидел его жёсткие ладони, сплошь покрытые мозолями, его волосы, стянутые сзади кожаным шнурком... Приятель индейцам, волкам да медведям. И, разумеется, в сопровождении боевой подруги, куда ж без неё. «От лорда Джона Грея, Оглторп-стрит, 12, Саванна, Королевская колония Джорджия». Ему хотелось начать с дружеского «Мой дорогой Джейми», но он ещё не заслужил права на такое обращение. Пока что. – Обязательно заслужу, – пробормотал Джон, снова макая перо в чернила. – Лет этак через тысячу. А может быть, и раньше... Или следовало бы обратиться «Генерал Фрейзер»? – Ха! – пробормотал он. Ни к чему раздражать человека с самого начала. «Мистер Фрейзер, Я пишу, чтобы посодействовать вашей дочери в трудоустройстве. Я часто рассказывал о её художественном таланте своим друзьям и знакомым, и недавно одному из таких знакомых – мистеру Альфреду Брамби, торговцу из Саванны – довелось полюбоваться несколькими зарисовками, которые она мне прислала. Брамби выразил свой восторг и поинтересовался, не буду ли я так любезен выступить в роли его представителя и попросить Вашего согласия на то, чтобы Ваша дочь отправилась в Саванну и написала портрет его молодой жены. Альфред Брамби – состоятельный джентльмен, и он может позволить себе не только достойно оплатить её работу (если Ваша дочь пожелает, я буду счастлив договориться о её гонораре), но и возместить все расходы на поездку и проживание в Саванне». При мысли о Брианне Фрейзер Маккензи – и о Клэр Фрейзер, – а также о том, что сказала бы любая из этих женщин, вздумай он предложить помощь в их делах, он лишь слегка улыбнулся. «Заверяю вас, что мистер Брамби – настоящий джентльмен и у его семьи безупречная репутация. Пишу это, дабы развеять ваши опасения: я никоим образом не помышляю похитить молодую женщину в своих собственных преступных целях». – Что я как раз и собираюсь сделать, несносный ты ублюдок, – пробормотал Джон себе под нос. Если бы он осторожничал и выражался не так прямо, Фрейзер сразу же заподозрил бы, что мотивы Джона не столь чисты. Но за долгую военную и дипломатическую службу Грей не раз видел, что неприкрытая правда, сказанная со всей серьёзностью, может быть принята за шутку. Упершись языком в щёку, он продолжил писать. «Со всей ответственностью я гарантирую безопасность Вашей дочери, а также безопасность любого друга или члена семьи, в случае если Вы пожелаете такового с ней отправить». «А вдруг Джейми приедет сам? Было бы здорово... Хотя и чертовски опасно…» «В эти неспокойные времена Вас наверняка будет крайне тревожить вопрос благополучия путешественников. Возможно, Вам покажется неблагоразумным моё предложение молодой женщине с откровенными республиканскими взглядами поселиться (пусть и ненадолго) в городе, который в настоящее время находится под контролем армии Его Величества. Всецело понимая те чувства, которые Вы, вероятно, испытываете по отношению к делу революции, я не стану перечислять все доводы, но уверяю Вас: не существует никакой опасности, что Саванна будет атакована или завоёвана американцами, так же как нет ни малейшего риска того, что Брианна подвергнется физическому насилию». Он остановился, задумчиво вертя в руке перо. «Стоит ли упомянуть о французах?» Принимая во внимание, что Фрейзер засел в горах и не вылезает из своей берлоги, – что ему известно? Держит ли он руку на пульсе происходящего? Наверняка он пишет и, скорее всего, получает письма, но, учитывая драматические обстоятельства его отставки с поста полевого генерала в Монмуте, Джон весьма сомневался, что Джейми ведёт оживлённую переписку с Джорджем Вашингтоном, Горацио Гейтсом или любым другим американским командующим, у которого есть доступ к подобным сведениям. А вдруг он и на самом деле знает, что адмирал д'Эстен со своим флотом лягушатников в ближайшие недели может высадиться в Чарльстоне или Саванне? Что тогда? Джон много лет играл в шахматы с Джейми Фрейзером и с большим уважением относился к способностям этого человека. Значит, лучше пожертвовать именно этой пешкой, чтобы отвлечь шотландца от припрятанного коня… «Французы действительно…» – написал он. Так, стоп. Грей сделал паузу, не отрывая хмурого взгляда от недописанного предложения. Допустим, что это послание – совершенно случайно! – попадёт не по адресу, не Джеймсу Фрейзеру, а кому-то постороннему… Тогда получится, что он, Грей, передал строго конфиденциальную информацию непосредственно в руки повстанцев. – Нет, так дело не пойдёт. – Что так не пойдёт? И почему ты не одет? Хэл вошёл незамеченным и теперь разглядывал себя в большом зеркале, в котором отражались французские двери, расположенные в дальнем конце кабинета. – Почему у меня здесь кровь? – Голос брата звучал почти испуганно. Воспользовавшись моментом, Джон густо зачеркнул строчку о французах и, поднявшись, подошёл к брату. И правда: из глубокой царапины прямо у левого уха Хэла сочилась кровь. Не желая испачкать высокий воротник, Хэл пытался остановить кровь, но, очевидно, у него под рукой не оказалось носового платка. Джон полез в карман баньяна и отдал брату свой. – Не похоже на порез от бритья. Ты фехтовал без маски? Джон хотел пошутить: Хэл никогда даже не примерял недавно появившиеся проволочные сетчатые маски. В последнее время он вообще редко брался за шпагу, разве что с явным намерением кого-то убить, а сражаться на дуэли, прячась за маской, считал абсолютной трусостью. – Нет. А!.. Вспомнил. Я как раз сворачивал на улицу, когда из переулка выскочил молодой парень, а за ним с криком «Держи вора!» неслись двое солдат. Один из них налетел на меня, и я врезался прямо в угол церкви. Даже не заметил, что поранился. – Хэл прижал платок к лицу. Царапина наверняка была болезненной, но Джон подумал, что вряд ли брат ощущал боль. В этом был весь Хэл: в напряжённые моменты он либо вообще не обращал внимания на своё физическое состояние, либо притворялся, что пренебрегает им, – со стороны это выглядело одинаково. А в последнее время он, несомненно, был напряжён.
Джон забрал платок, смочил его в стакане с вином, которое потягивал до этого, и снова приложил к ране. Хэл слегка поморщился, но, перехватив платок, не отнял ткань от лица. – Вино? – только и спросил он. – Клэр Фрейзер, – пожал плечами Джон. Представления его бывшей жены о медицине иногда имели смысл, и даже армейские хирурги порой промывали рану вином. – А! – Хэлу довелось на себе испытать лечение Клэр Фрейзер, и он только кивнул, прижимая к щеке испачканный носовой платок. – Так почему я должен быть одет? – спросил Джон, искоса поглядывая на своё незаконченное письмо. Грей прикидывал, стоит ли говорить Хэлу о том, что он задумал. Будучи в подходящем состоянии духа, брат мог быть чрезвычайно проницательным, и к тому же он довольно хорошо знал Джейми Фрейзера. С другой стороны, так уж сложилось, что во взаимоотношениях Джона и Джейми были и те сферы, куда он бы ни за что не позволил Хэлу проникнуть. – Через полчаса я должен встретиться с Прево и его людьми, и ты должен быть со мной. Разве я тебе не говорил? – Нет, не говорил. Я иду, чтобы украсить собой общество, или мне нужно быть при оружии? – Оружие – захвати. Прево хочет обсудить переброску войск Мейтленда из Бофорта, – сказал Хэл. – Дискуссия предполагает обмен колкостями? – Вряд ли, но я могу не сдержаться и добавить дискуссии остроты. Мне не нравится, что эти люди сидят здесь, прохлаждаются, проводят время в попойках да в компании местных шлюх. – Вот как. При упоминании шлюх у Джона на мгновенное сдавило в груди, но по лицу Хэла нельзя было сказать, что это слово напомнило ему о Джейн Покок. Джон достал из сундука кинжал, пистолет, сумку с патронами и положил их на кровать рядом со своими чистыми белыми чулками. – Тогда ладно. Он более-менее успешно справился с процессом одевания и, протянув Хэлу широкий кожаный воротник, повернулся спиной к брату, чтобы тот помог застегнуть его сзади. Волосы у Джона ещё не отросли, они едва достигали плеч, и Хэл раздражённо откинул в сторону короткий хвостик – некое подобие косички. – Ты никак не обзаведёшься новым камердинером? – Мне некогда его муштровать. Джон чувствовал на своей шее тёплое дыхание Хэла, его прохладные пальцы, и это прикосновение действовало умиротворяюще. – И чем же ты так занят? – Голос прозвучал резко: Хэла не отпускало напряжение. – Всем понемногу, знаешь ли: твоей невесткой, своим сыном, своим гипотетическим сыном, твоим сыном и ещё кое-какими делами полка. Он повернулся к Хэлу и, перекинув через голову цепочку, надел на шею горжет. Хэлу хватило такта изобразить лёгкое смущение, хотя он и фыркнул. – Без камердинера тебе не обойтись – я кого-нибудь подыщу. Идём. Штаб-квартира Прево располагалась в большом особняке в дальнем конце площади Сент-Джеймс. Ходьбы до неё было минут десять, да и день выдался погожий. Было тепло и солнечно, с моря дул лёгкий бриз, и к тому же день был базарный. Сквозь сутолоку и бодрящие запахи овощей и свежей рыбы братья Грей пробирались по Бэй-стрит к городскому рынку. – У меня к тебе вопрос, – сказал Джон, уворачиваясь от торговки: на шее у неё висел лоток с устрицами, с которых капала вода, а в обеих руках она несла бадейки с пивом. – Ты ведь знаешь Джейми Фрейзера. Как думаешь, его можно соблазнить деньгами? Хэл нахмурился в раздумье. – В каком смысле? При определённых обстоятельствах деньгами можно соблазнить любого. Полагаю, ты не имеешь в виду подкуп. – Нет. Честно говоря, я как раз и обеспокоен тем, чтобы он не принял моё предложение за подкуп. Хэл удивлённо приподнял брови: – Ты о чём, чёрт побери? Чего ты от него хочешь? – Чтобы он согласился – и одобрил мою идею. Собираюсь пригласить его дочь в Саванну, чтобы она приехала написать портрет. Я пообещал договориться, что ей за это прилично заплатят, но я... – Твой портрет? – Хэл бросил на брата насмешливый взгляд. – Было бы любопытно посмотреть. В подарок матери? Или ты кого-то обхаживаешь? – Ни то, ни другое. И вообще, речь не о моём портрете. Альфред Брамби хочет обзавестись портретом своей молодой жены. – Светлоликой Анджелины? – ухмыльнулся Хэл. Джон тоже не удержался от улыбки. Молодая миссис Брамби была хороша собой, и было в ней что-то такое, отчего находившимся рядом с ней людям хотелось радостно смеяться. – Если кто и способен передать на холсте непередаваемую натуру миссис Брамби, так это Брианна Маккензи. – Но ты жаждешь выманить молодую женщину из её гнезда не поэтому. Я прав? Или в колонии Джорджия перевелись другие художники-портретисты? Они уже подходили к штаб-квартире Прево: сквозь утреннюю дымку доносились размеренные звуки строевой подготовки, которая проводилась на плацу в конце Джонс-стрит. В толпе людей, запрудивших Монтгомери-стрит, то и дело мелькали красные мундиры. – Твои догадки неверны, – сказал Джон. – И надеюсь, что Джейми Фрейзер тоже не догадается. Он посторонился, чтобы пропустить спешившую даму в широченном панье, с зонтиком, двумя слугами и маленькой собачкой. [Панье́ (фр. panier – «корзина») – каркас из ивовых или стальных прутьев или из пластин китового уса для придания пышности женской юбке. В Германии и в России подобные каркасы назывались фи́жмами (от нем. Fischbein – «рыбья кость, китовый ус» – прим. перев.]. – Прошу прощения, мадам… Хэл резко взглянул на брата, но ответить не успел: мимо проходили два подмастерья, работавшие у кожевенника; замотав лица шарфами, они тащили огромную корзину, от которой, как от злобного джинна, исходил отвратительный запах собачьих экскрементов. Воняло до рези в глазах. Хэл, очевидно, вдохнул полные лёгкие этой дряни и закашлялся. Он кашлял так, что из глаз потекли слёзы. Джон не сводил взгляд с брата: тот имел склонность к приступам судорожного кашля и одышки. Но сегодня обошлось: Хэл справился. Он несколько раз сплюнул, стукнул себя кулаком в грудь и встряхнулся, тяжело дыша. – Какие... догадки? – выдавил он. – Я упомянул своего сына? Брианна Фрейзер – единокровная сестра Уильяма. – А! Точно. Я об этом не подумал. – Хэл поправил шляпу, сбившуюся набок, пока он кашлял. – Уильям с ней знаком? – Виделся совсем коротко пару лет назад, но понятия не имел, кто она такая. Однако я довольно хорошо знаю эту молодую женщину, и, хотя она столь же упряма, как и оба её родителя, сердце у неё доброе. Она бы с удовольствием познакомилась со своим братом поближе... И если кто и способен здраво поговорить с Уильямом о его... затруднениях… то, скорее всего, именно она. – Хм-м. – Хэл прошёл несколько шагов, обдумывая услышанное, и только потом отозвался. – Ты уверен, что это разумно? Если она дочь Фрейзера... Погоди, ты сказал «оба её родителя»... Её мать что – Клэр Фрейзер? – Да, – ответил Джон таким тоном, будто этим коротким словом и было всё сказано. Очевидно, брат и правда всё понял, потому и рассмеялся. – Она, чего доброго, так поговорит с Уильямом, что он переметнётся в другой лагерь и станет сражаться на стороне повстанцев, а? – Если и есть какая-то черта характера, которую Джейми Фрейзеру удалось передать всем своим отпрыскам, так это упрямство, – сухо произнёс Джон. – Какой бы красноречивой ни была Брианна, сомневаюсь, что ей удастся изменить взгляды Уильяма, если он сам того не захочет. – Тогда... – Я хочу, чтобы Уильям остался, – выпалил Джон. – Здесь. По крайней мере, до тех пор, пока не найдёт решения и не сделает выбор. По всем вопросам. «Все вопросы» – это и проблема его отцов, и его армейская карьера, его титул и поместья, которые перешли под управление Уильяма, как только он достиг совершеннолетия. Хэл остановился как вкопанный, посмотрел на брата, затем скользнул взглядом вниз по улице. Штаб Прево располагался в дальнем углу площади, в большом сером здании, куда под бдительным надзором двух солдат, стоявших у двери на страже, стекались ручейки входивших и выходивших офицеров и гражданских. Хэл взял Джона под руку и потащил в менее людную улочку. Сердце у Джона колотилось. В своих страхах он не признавался даже самому себе, но письмо к Фрейзеру вывело их на поверхность из самых дальних закоулков сознания. Подняв тёмную бровь, Хэл вопросительно посмотрел на брата. Джон закрыл глаза и, вдохнув поглубже, сказал самым обыденным тоном: – Мне снятся сны... Нет, не каждую ночь. Но довольно часто. – Об Уильяме. Хэл утверждал, не спрашивал, но Джон кивнул и открыл глаза. Хэл не отрывал от брата сосредоточенного взгляда, покрасневшие глаза смотрели в упор. – Будто он погиб? – спросил Хэл. – Пропал без вести? Джон лишь молча кивнул: казалось, он не находил слов. Однако, прокашлявшись, заговорил: – Изобель как-то мне рассказывала, что однажды, когда Вилли было около трёх лет, он потерялся в Хелуотере – бродил один по холмам, в тумане. Иногда мне снится это. Иногда... что-то другое. Раньше Уильям всегда писал письма, рассказывал, что происходит в его жизни. О том, как во время долгой холодной зимы он оказался в ловушке в Квебеке. Об охоте и о том, как заблудился однажды ночью, о замерзающих ногах, о мрачно-таинственном свете арктического неба, которое звенит прямо над головой, ниспадая сквозь лёд в тёмные воды… Для Уильяма это было просто приключением, и Джон с удовольствием выслушивал сына… Но во мрачных снах эти истории искажались, возвращаясь к Джону ледяными кошмарами, полными дурных предчувствий. – Или в гуще сражения, – почти прошептал Хэл. Он прислонился спиной к кирпичной стене таверны, уставившись на начищенные носки своих сапог. – Да. Когда становишься отцом, тебя постоянно преследуют такие видения. Даже когда не спишь. Джон снова кивнул, но ничего не сказал. Выговорившись, он почувствовал себя немного лучше. Конечно, Хэл тоже думал о подобном: Генри тяжело ранен в бою, а Бенджамин… Грей представил себе, как Уильям в темноте раскапывал могилу, ожидая найти тело своего кузена... Джону порой снилось, что он сам раскапывает могилу и видит в ней мёртвого сына. Хэл тяжело вздохнул и выпрямился. – Напиши Фрейзеру, что Уильям здесь, – негромко посоветовал он. – Просто упомяни как бы между прочим. И он отправит девушку сюда. – Уверен? Хэл искоса взглянул на Джона и, подхватив под локоть, потащил на площадь. – А ты думаешь, он переживает об Уильяме меньше тебя?
SASANNAICH CLANN NA GALLADH! [Сучье племя англичане! (гэльск.) – прим. перев.]
ДЖЕЙМИ УЖЕ ДВАЖДЫ перечитал письмо, поджимая губы в одних и тех же местах (на середине первой страницы, а потом в конце). В такой реакции на некоторые письма Джона не было ничего удивительного, но, как правило, это происходило, когда Грей сообщал неприятные новости о войне, Уильяме или грядущих действиях со стороны британского правительства, которые могли грозить Джейми арестом или другими бытовыми неудобствами. Однако Джон не писал Джейми уже около двух лет, и это письмо стало первым с того момента, как воскресший из мёртвых Джейми обнаружил, что Джон Грей женился на мне, и за это получил от Джейми в глаз. Тогда же Джейми невольно поспособствовал тому, что американские ополченцы арестовали и едва не повесили милорда. Что ж, посеяв ветер, пожнёшь бурю... «Ладно, чего тянуть?» – Что пишет Джон? – как можно беззаботнее поинтересовалась я. Джейми поднял на меня взгляд, фыркнул и снял очки. – Ему нужна Брианна, – коротко ответил муж и через стол подтолкнул письмо ко мне. Я машинально оглянулась, но Бри ушла – понесла коробку свежего козьего сыра в кладовку над родником. Я вытащила из кармана свои очки. Закончив читать, я посмотрела на мужа и спросила: – Я так понимаю, ты заметил, что он пишет в конце? – «Мой сын Уильям подал в отставку и в настоящее время находится со мной в Саванне, используя недавно обретённый досуг, чтобы обдумать своё будущее, поскольку он уже достиг совершеннолетия»? Да, заметил. – Джейми посмотрел на письмо, потом снова на меня. – Обдумать своё будущее? Ради Бога, что тут можно обдумывать? Он граф. – А вдруг он не хочет быть графом? – мягко предположила я. – Это не вопрос выбора, Сассенах, – возразил Джейми. – Это как родимое пятно: ты с ним рождаешься. Нахмурившись и плотно сжав губы, он не отрывал взгляда от письма. Я сердито уставилась на мужа, и, почувствовав моё раздражение, он поднял на меня глаза и выгнул брови. – Что ты на меня так смотришь? – требовательно спросил он. – Это не моя ви... – Он остановился почти вовремя. – Ну, давай не будем говорить «вина»: никто тебя не винит, но... – Никто, кроме Уильяма. Он меня обвиняет. – Джейми выдохнул через нос, затем вдохнул и покачал головой. – И не без причины. Понимаешь теперь, почему я не хотел, чтобы Брианна ему рассказывала? Если бы мы больше с ним не встретились и он не узнал бы правду, он бы сейчас был в Англии, заботился о своих землях и арендаторах, довольный, как... – Джейми замолчал, подбирая слово. – Слон? – предположила я. – Почему ты думаешь, что сейчас он недоволен своей жизнью? Возможно, он просто ещё не нашёл способа вернуться в Англию. – Как слон? – Мгновение он смотрел на меня, приподняв брови, затем резким жестом послал всех слонов к чёрту. – На его месте я не был бы счастлив, и не понимаю, как благородный человек может быть счастлив в такой ситуации. – Ну, в этом он очень похож на тебя. Говоря об Уильяме, я надеялась увести разговор подальше от Джона, но разве я не знала, что это бесполезно? Джейми схватил письмо, скомкал его и, скорчив зверскую гэльскую рожу, бросил в огонь. – Mac na galladh! [Сукин сын! (гэльск.) – прим. перев.] Сначала он присвоил моего сына, потом трахнул мою жену, а теперь пытается подкупить мою дочь! – Ничего подобного! – Я едва сдерживала свой гнев, но пламя ярости уже клубилось вокруг, атмосфера в комнате накалялась – я и сама уже готова была взорваться. – Он просто хочет, чтобы Бри приехала и поговорила со своим братом! Неужели ты этого не понимаешь? Чёртов ты… шотландец! Мои слова вынудили мужа на секунду замолчать, и в его глазах мелькнула весёлая искорка, не затронувшая, однако, его губ. Но дышал он ровно – это обнадёживало. – Чтобы поговорила с братом, – повторил он. – Зачем? Неужели этот англичанин думает, что Брианна станет петь мне дифирамбы, и Уильям забудет, что бастард он именно из-за меня? И, даже если он меня простит, вряд ли его сомнения улягутся и он примет свой графский титул. – Джейми фыркнул. – Более того: я ничуть не удивлюсь, если, оказавшись в этом змеином гнезде, Брианна поддастся их влиянию и отправится с ними в Англию писать портрет королевы. – Понятия не имею, что думает Джон, – спокойно ответила я. – Но, поскольку он пишет «обдумать своё будущее», то предполагаю, что именно он имеет в виду: Уильяма мучают сомнения. Брианна в этом деле человек посторонний, она смотрит на всё иначе и могла бы выслушать, не примешивая личное отношение. – Ха, – произнёс Джейми. – Да чего бы эта девушка ни коснулась, она, чёрт возьми, всё считает своим личным делом. Это у неё от тебя, – добавил он, бросив на меня обвиняющий взгляд. – И если что решила сделать, то ни за что не отступится, – парировала я, откинувшись на спинку стула и складывая руки на коленях. – А это у неё – от тебя. – Благодарю покорно. – В данном случае это не комплимент. Джейми хохотнул, но за стол не сел. В разгар своей речи он покраснел, как помидор у меня в огороде, но теперь к нему возвращался его обычный румяно-бронзовый оттенок. Я тоже слегка расслабилась и перевела дух. – Но кое-что о Джоне тебе известно. – Я знаю о нём много всякого, причём бόльшую часть предпочёл бы не знать. Что именно ты имеешь в виду? – Он не сомневается, что твоя дочь тебя любит. И, о чём бы Брианна с Уильямом ни говорили, это тоже непременно прозвучит в разговоре. Джейми растерянно моргнул. – Я... ну, да, может быть... Но... – Ты думаешь, он переживает об Уильяме меньше тебя? Атмосфера стала не такой накалённой, и я почувствовала, как успокаивается бешеный ритм сердца. Муж повернулся ко мне спиной и, облокотившись на каминную полку, смотрел на огонь. От сгоревшего письма остался в камине лишь скрученный чёрный лист. Пальцами правой руки Джейми медленно постукивал по каменной облицовке. Наконец, он вздохнул и повернулся. – Я поговорю с Брианной, – пообещал он.
– ТЫ УЖЕ ПОГОВОРИЛ с Брианной? – спросила я на следующий день. – Поговорю, – произнёс он с некоторой неохотой, – но я не буду рассказывать ей об Уильяме. Я опасливо принюхивалась к тушёному мясу, но тут не удержалась и бросила на Джейми косой взгляд. – Почему, ради всего святого? – Потому что тогда она решит, что я этого хочу, и непременно поедет. Даже если бы изначально ехать не собиралась. Вероятно, муж был прав, хотя лично я не видела ничего плохого в том, чтобы попросить дочь исполнить желание Джейми. А он считал, что это неправильно, но спорить я не стала, лишь кивнула и протянула ему ложку. – Попробуй, пожалуйста, и скажи: людям это есть можно, как думаешь? Не донеся ложку до рта, Джейми замер. – Что это? – спросил он. – Я надеялась, ты мне скажешь. Похоже на оленину, но миссис Макдональд не была уверена: её муж привёз уже освежёванное мясо из поездки по деревням чероки и сказал, что, когда выиграл этот кусок в кости, был слишком пьян и не спросил, чтό это за зверь. Взметнув брови, Джейми осторожно принюхался, подул на ложку горячего рагу, затем лизнул его и, как французский гурман, оценивающий достоинства нового вина из винограда долины Роны, прикрыл глаза. Муж хмыкнул, однако попробовал ещё чуть-чуть – это вселяло надежду. Наконец, он откусил целый кусок и, по-прежнему не открывая глаз, медленно и сосредоточенно его прожевал. Проглотив мясо, он открыл глаза и сказал: – Нужно поперчить. И, может быть, добавить уксуса? – Для вкуса или чтобы продезинфицировать? – спросила я и бросила взгляд на шкаф для пирогов, прикидывая, смогу ли я наскрести в нём достаточное количество остатков еды на случай, если придётся подавать что-то другое. – Для вкуса. – Джейми наклонился, чтобы снова зачерпнуть ложкой. – В принципе, этим не отравишься. Я думаю, это вапити, жёсткое мясо старого самца. Слушай, а это не та миссис Макдональд, которая считает тебя ведьмой? – Даже если и считает, она оставила своё мнение при себе, когда вчера принесла ко мне младшего сына со сломанной ногой. А сегодня утром её старший сын принёс мясо. Бог его знает, от кого оно, но кусок довольно большой. Остальное я положила в коптильню, хотя и пахло от него странновато. – От чего странно пахло? Открыв заднюю дверь, в дом вошла Брианна с небольшой тыквой в руках, а за ней Роджер с корзинкой огородной зелени. Я с удивлением посмотрела на тыкву – слишком маленькую для пирога и ещё недозрелую. Дочь пожала плечами. – Когда мы зашли в огород, кто-то её грыз – то ли крыса, то ли какая другая зверушка. – Бри перевернула плод, чтобы показать свежие отметины от зубов. – Я решила: если мы её не сорвём, то она испортится (разве что крыса вернётся и прикончит тыкву сама), поэтому мы тебе её и принесли. – Ну, я слышала, что недозрелую тыкву можно жарить, – сказала я, с сомнением принимая подарок. – В конце концов, можно и поэкспериментировать. Брианна посмотрела на очаг и осторожно принюхалась. – Пахнет... съедобным, – протянула она. – Да, я сказал то же самое. – Джейми махнул рукой, словно отбрасывая всяческую возможность массового отравления трупным ядом. – Садись, дочка. Лорд Джон прислал мне письмецо, в котором упоминает тебя. – Лорд Джон? – изогнув рыжую бровь, просияла Брианна. – Чего он хочет? Джейми внимательно посмотрел на дочь. – С чего ты взяла, что он от тебя чего-то хочет? – В настороженном вопросе прозвучало любопытство. Брианна приподняла с одной стороны юбку и села. В одной руке она держала тыкву, другую ладонью вверх протянула к отцу. – Па, одолжи мне на минутку свой дирк. А что касается лорда Джона – он не любитель светской болтовни. Понятия не имею, хочет ли он чего-то от меня, но я прочитала достаточно его посланий и знаю, что он утруждает себя письмами, только если преследует какую-то цель. Я негромко фыркнула и переглянулась с Джейми. Дочь была абсолютно права. Конечно, иногда лорд Джон просто хотел предостеречь Джейми, чтобы тот не рисковал своей головой, шеей или яйцами, ввязываясь в очередное опрометчивое, по мнению Джона, предприятие. Но разве это не цель? Джейми дал дочери кинжал, и Бри стала нарезать тыковку, высыпая на стол глянцевые комки спутанных зелёных семян. – Итак? – спросила она, не отрывая глаз от работы. – Ну так вот, – глубоко вздохнув, начал Джейми.
ЖАРЕНАЯ ЗЕЛЁНАЯ тыква действительно была съедобной. Но не более того. – Нужен кетчуп, – вынес приговор Джемми. – Да, – согласился с ним дед, осторожно пережевывая пищу. – Может быть, ореховый кетчуп? Или грибной. – Ореховый кетчуп?! Джемми с Амандой разразились хихиканьем, но Джейми лишь снисходительно на них посмотрел. – Да. А вы – маленькие невежды! – воскликнул он. – Кетчупом называется любой соус, который добавляют к мясу или овощам, а не только томатное месиво, которое вам готовит мама. – И какой же вкус у орехового кетчупа? – требовательно спросил Джем. – Вкус грецких орехов, – не внёс ни малейшей ясности дед. – С привкусом уксуса, анчоусов и ещё чего-нибудь. А теперь, дети, помолчите: я хочу поговорить с вашей мамой. Пока мы с внуками убирали со стола, Джейми подробно изложил Брианне предложение лорда Джона, и при этом, отметила я, он старался не выдавать собственных чувств. – С ответом не торопись, a nighean [девочка (гэльск.) – прим. перев.], но и не медли, – подчеркнул Джейми. – В этом году сезон дальних путешествий заканчивается. Если ты уедешь... то, скорее всего, уже не вернёшься до самой весны. Брианна с Роджером обменялись долгим взглядом, и у меня защемило сердце. Мне такая мысль и в голову не пришла, но Джейми был прав. Заснеженные перевалы отрезают высокие горы от низин столь же надёжно, как тысячефутовая каменная стена. Однако Брианна кивнула. – Мы поедем, – просто сказала она. – Мы? – переспросил Роджер и улыбнулся. – Вы уверены? – Джейми нервно побарабанил пальцами правой руки по краю стола. – Если ты собираешься купить много оружия, тебе, вероятно, потребуется доставить своё золото и виски на побережье, – резонно заметила Бри. – Чтобы проехать туда, лорд Джон предлагает мне гарантированные пропускные документы, – а если я захочу (а я не хочу), то и вооружённый эскорт. – Она повела плечом. – Что может быть проще? Джейми приподнял бровь. Роджер тоже удивился. – Вы чего? – спросила она, переводя взгляд с одного на другого. Джейми негромко хмыкнул по-шотландски и отвернулся. Роджер сделал глубокий вдох, будто готовясь заговорить, затем передумал и выдохнул. – Ты надеешься спрятать шесть бочонков виски и пятьсот фунтов золота в твоей коробочке с красками? – поинтересовался Джейми. – Под носом у вооружённой охраны, – добавил Роджер, – которая наверняка будет состоять из британских солдат, в чьи обязанности входит, среди прочего, и арест... – …«полуночников»-самогонщиков, – договорила я. Джейми приподнял другую бровь. – Я не шучу, – сказала я. – Думаю, их так называют из-за того, что владельцы нелегальных перегонных кубов варят самогон в основном по ночам. – Я кое-что придумала, – отрезала Брианна. – Я возьму с собой детей. – Ух ты! – восхитился Джемми. Аманда, понятия не имея, о чём речь, тоже восторженно чирикнула: «Ух ты!», рассмешив и Фанни, и Жермена. Джейми что-то пробурчал по-гэльски. Роджер промолчал, но у него будто на лбу было написано: «Боже, помоги нам всем». Я тоже встревожилась, но, кажется, в этот раз мне удалось замаскировать свои чувства лучше, чем мужчинам, которые даже и не пытались их скрывать. Я вытерла лицо полотенцем и принялась резать яблочный пирог с изюмом, чтобы подать на десерт. – Наверное, стоит тщательно продумать все детали, – произнесла я как можно спокойнее, для надёжности повернувшись ко всем спиной. – Давайте подождём, когда дети лягут спать, и всё обсудим.
МЫ ОТПРАВИЛИ ДЕТЕЙ спать наверх, а Джейми принёс бутылку JFS. Самодельный виски, выдержанный семь лет в бочках из-под хереса, возможно, и не ценился на вес золота, но оказывался отличным подспорьем, если приходилось совещаться о рискованных делах, которым грозил провал. Джейми налил каждому из нас по большой порции, сел и поднял руку, призывая к тишине. А сам сделал глоток, долго держал напиток во рту, затем проглотил и выдохнул. – Ну ладно, – наконец сказал он, опуская руку. – Так что же ты задумала, mo nighean ruadh? [Моя рыжеволосая девочка (гэльск.) – прим. перев.] Роджер негромко фыркнул: его позабавило, что тесть назвал Брианну «моя рыжеволосая девочка», и я спрятала улыбку в своей кружке с виски. Несомненно, называя её так, отец намекал и на то, что задуманное дочерью было до ужаса безрассудным, и на то, что склонность к такому безрассудству Брианна наверняка позаимствовала у своего рыжеголового родителя. Бри тоже поняла намёк: она выгнула золотистые брови и подняла свою кружку в честь отца. – Что ж, – произнесла она, отхлебнув виски и смакуя первый глоток. – Тебе нужны оружие и лошади. – Да, – терпеливо сказал Джейми. – Впрочем, заполучить лошадей большого труда не составит, если действовать с осторожностью. Я могу достать их у чероки. Махнув рукой, Бри кивнула в знак согласия. – Хорошо. Ружья... И вот тут возникают две проблемы, да? – Если бы только две, – ответил Джейми, делая ещё один глоток. – Это было бы счастье. Какие две проблемы видишь ты, дочка? – Первая – купить оружие… А-а, я понимаю, что ты имеешь в виду, говоря, что проблем больше. Но сейчас о главном: ружья надо приобрести, а затем переправить сюда. Кстати, ты уже думал, как их достанешь? – Через Фергюса, – тут же ответил Джейми. – Каким образом? – уставилась я на мужа. – Он в Чарльстоне, – пояснил он. – Город удерживают американцы во главе с генералом Линкольном. А где армия, там и оружие. – Ты планируешь украсть оружие у Континентальной армии? – выпалила я. – Или, что ещё хуже, заставить Фергюса сделать это? – Нет, – терпеливо объяснил муж. – Это государственная измена, так ведь? Я куплю ружья у того, кто их крадёт. Всегда кто-нибудь этим промышляет. А Фергюс, скорее всего, уже знает местных контрабандистов, но если нет, я уверен: он сможет это выяснить. – Это будет стоить немалых денег, – сказал Роджер, приподняв бровь. Джейми, кивая, поморщился. – Ага. Я хранил золото все эти годы, пока оно не понадобится для дела революции... И вот... время пришло. – Хорошо, – терпеливо сказала Брианна. – Допустим, Фергюс тем или иным образом раздобудет для тебя оружие. Коль ему придётся заплатить за ружья... – Тут Джейми улыбнулся, несмотря на серьёзность разговора, – то нужно доставить ему золото, а затем переправить оружие в Ридж. Зна-а-ачит... Она глубоко вздохнула, посмотрела на Роджера и подняла вверх большой палец. [У нас в данной ситуации принято пальцы загибать – прим. перев.] – Первое. Сейчас урожай уже собран, и нам нужно как можно скорее отвезти Жермена домой к его семье в Чарльстон: он до смерти хочет увидеть свою мать и новорождённых братьев. Второе, – поднялся указательный палец, – лорд Джон хочет, чтобы я приехала в Саванну и написала какой-то портрет, за который мне заплатят настоящими деньгами, а они нам нужны на одежду и инструменты. И третье... – Она подняла средний палец и, не глядя на своего мужа, закончила. – Роджеру необходимо пройти посвящение в сан. Чем скорее, тем лучше. Джейми посмотрел на Роджера, сильно покрасневшего при этих словах. – И не спорь, это необходимо, – сказала Бри мужу. Не дожидаясь ответа, она повернулась к Джейми и положила обе руки на стол. – Поэтому я сейчас же напишу ответ лорду Джону и скажу, что приеду. Поблагодарю за предложенную охрану, но откажусь, ведь со мной отправляются Роджер и дети. Потому что, если нам не удастся вернуться до снегопада, – объяснила она, оборачиваясь ко мне, – может пройти пять или шесть месяцев, прежде чем мы снова увидимся. И, – добавила она, глядя прямо на Джейми, – я думаю, что детям будет безопаснее отправиться с нами, чем остаться здесь. Вдруг друзья капитана Каннингема решат вернуться и провести ополчение через Фрейзерс-Ридж, а заодно разграбить и сжечь этот дом? Вопрос, заданный в лоб, поверг меня в шок, он явно выбил из колеи и Джейми, и Роджера. Муж осторожно кашлянул. – Ты допускаешь, что меня застигнут врасплох? – негромко спросил он. – Нет, я думаю, ты намылишь им шеи, – слегка улыбнулась Брианна. – Но это не значит, что я хочу, чтобы дети оказались в центре такой заварухи, особенно когда нас с Роджером здесь не будет: мы же тогда не сможем удержать их подальше от перестрелки. Её руки, как и у отца, лежали на столе, и я видела, как они похожи. У него – кисти большие и натруженные, с распухшими от работы и возраста суставами, с длинными пальцами. И пусть одного не хватает, а остальные покрыты шрамами, но в руках по-прежнему угадываются те же сила и изящество, как и у Брианны. У дочери руки такие же крепкие и умелые, как у отца, но без морщин и отметин. – Итак, – сказала она, переводя дыхание, – я напишу лорду Джону, что соглашаюсь на его предложение, однако сначала мы заедем в Чарльстон. Там Роджер уточнит, что ещё ему необходимо для рукоположения, да и Жермена мы вернём в лоно семьи… Жермен нравится лорду Джону, и он непременно нам посодействует. Брианна снова улыбнулась, несмотря на серьёзность ситуации. – Поэтому я попрошу его прислать мне пропускные документы, – или как там они сейчас называются? – подписанные его братом. Официальное письмо, которое обеспечит нам свободный проезд без досмотров по дорогам и городам, где стоит британская армия. Семья священника с тремя детьми, которая путешествует под покровительством герцога Пардлоу, полковника такого-то полка, не вызовет никакого подозрения. Каковы шансы, что кто-нибудь станет нас раздевать и обыскивать? Брови Джейми сошлись на переносице. Я видела, что он просчитывает эти шансы, и, хотя они по-прежнему не приводили его в восторг, он вынужден был признать, что план неплох. – Ну что ж, – неохотно согласился он. – Это может сработать. По крайней мере, мы попробуем доставить Фергюсу золото, а что касается виски, я попробую что-нибудь устроить для его перевозки. В конце концов, для этого сгодится квашеная капуста. Но я не допущу, чтобы вы возвращались с полным фургоном контрабандных мушкетов. И не важно, рукоположен к этому времени будет священник или нет, – добавил он, приподняв бровь и глядя на Роджера. – В своей жизни я не раз взывал к Богу с молитвой о помощи и получал её, но я не стану просить Его спасти меня – или вас – от последствий моей собственной глупости. – В этом я с тобой согласен, – заверил его Роджер. – Как думаете, сколько времени потребуется, чтобы получить от милорда ответ и пропуск? – Если погода продержится, то недели две-три. – Тогда у нас будет время продумать, как доставить оружие. Ну, при условии, что мы его получим. – Роджер поднял свою до сих пор нетронутую кружку и чокнулся со мной. – Выпьем за преступление и мятеж. – Ты и правда сказал: квашеная капуста? – переспросила Брианна.
В ТЕЧЕНИЕ СЛЕДУЮЩИХ недель у каждой из трёх представленных в Ридже конфессий появились свои приверженцы. Многие люди приходили в Дом собраний на несколько богослужений за день: кому-то нравились отдельные ритуалы в каждой службе, кто-то никак не мог сделать окончательный выбор, некоторым хотелось услышать назидание или всего лишь выйти в свет… А может быть, ходить в церковь было интереснее, чем сидеть дома, благочестиво читая Библию своим домочадцам. Тем не менее, у каждой конфессии образовалось своё ядро – люди, не пропускавшие ни одной воскресной службы. К ним добавлялись случайно забредшие гости и те, кто до сих пор не определился и ходил туда и сюда, а поэтому число верующих всё время варьировалось. Когда погода была хорошей, многие прихожане оставались возле Дома собраний на весь день, они устраивали под деревьями пикники и сравнивали характерные особенности методистской и пресвитерианской службы. А поскольку Ридж в основном населяли выходцы из шотландского Хайленда, которые, как известно, обладают собственным твердокаменным мнением, то спорили они обо всём: от смысла проповеди до состояния ботинок на ногах у священника. Собрание Рейчел было не таким многолюдным и вызывало гораздо меньше споров. Однако тех братьев и сестёр, которые каждое воскресенье приходили посидеть в тишине и прислушаться к своему внутреннему свету, мало-помалу становилось всё больше. На квакерских собраниях не всегда царила полная тишина (как однажды заметил Йен, Дух выражал своё мнение крайне свободно, и некоторые встречи получались весьма оживлёнными), но мне пришла в голову мысль, что, по крайней мере, для некоторых женщин возможность посидеть часок в тихом месте значила больше, чем самая вдохновенная проповедь или красивое пение. Мы с Джейми всегда посещали все три службы. Во-первых, потому что негоже хозяину Риджа проявлять пристрастие к кому-то одному, даже если пресвитерианский священник – его собственный зять, а квакерский (Я не знала, как правильно назвать роль Рейчел… распорядитель? заводила? Ну, разве что «песчинка внутри жемчужины».) – жена его племянника, а во-вторых, потому что это позволяло Джейми твёрдо держать руку на пульсе Фрейзерс-Риджа. После каждой утренней службы я устраивалась на привычном месте под громадным каштаном и где-то с час принимала пациентов: перевязывала ранки, осматривала горло, давала рекомендации и украдкой (потому что, в конце концов, было воскресенье) вручала бутылочку «тоника», представлявшего собой смесь невыдержанного виски, хорошо разбавленного водой, с добавлением сахара и различных растительных компонентов для лечения дефицита витаминов, облегчения зубной боли или несварения желудка. А иногда (в тех случаях, когда я подозревала, что это необходимо) – и с капелькой живицы от глистов. Тем временем Джейми – нередко вместе с Йеном – переходил от одной группы мужчин к другой, со всеми здоровался, перебрасывался парой слов и слушал. Всегда внимательно слушал. – Человек не может утаить свои политические взгляды, Сассенах, – как-то пояснил он. – Даже если очень хочет (а чаще всего – совсем не хочет), он не в состоянии удержать язык за зубами или скрыть то, что думает. – Ты имеешь в виду, его собственные политические взгляды или как он оценивает политические взгляды своих соседей? – спросила я. До меня не раз доходили отголоски подобных дискуссий, когда я в своём воскресном медицинском кабинете под открытым небом принимала пациентов, основную часть которых составляли женщины. Джейми рассмеялся, но как-то не слишком весело. – Если человек тебе расскажет, что думает его сосед, Сассенах, то не нужно обладать особым талантом читать мысли, чтобы понять, что думает он сам. – Как считаешь, всем ли известны твои политические убеждения? – полюбопытствовала я. Джейми пожал плечами. – Если и нет, то скоро все узнают.
ДВЕ НЕДЕЛИ СПУСТЯ, когда капитан Каннингем прочёл последнюю молитву, но ещё не успел отпустить свою паству, Джейми поднялся и попросил у капитана разрешения обратиться к присутствующим. Я увидела, как у Элспет Каннингем напряглась спина, – и без того всегда прямая, словно молодая сосенка, – и предупреждающе затрепетали чёрные перья на её воскресной шляпке. Тем не менее, особого выбора у капитана не было, и, изобразив самую любезную мину, он отступил назад и жестом пригласил Джейми встать на его место. – Доброго утра всем вам, – с поклоном обратился тот к собравшимся. – Я заранее прошу прощения и у вас, и у капитана Каннингема, – Джейми отвесил поклон и ему, – за то, что сегодня, в воскресенье, мне придётся нарушить ваш душевный покой. Но на этой неделе я получил короткое письмо, которое здόрово поколебало мой собственный душевный покой. Надеюсь, вы позволите вам его прочитать. По залу пронеслось приглушённое бормотание: кто соглашался, кто недоумевал, а кто любопытствовал. Но все предчувствовали недоброе. Джейми сунул руку в карман сюртука и достал сложенную записку со сломанной восковой печатью. Жир от неё впитался в лист, и сквозь развёрнутую бумагу просвечивали слова. Надев очки, Джейми начал читать вслух. «Мистер Фрейзер! Возьму на себя смелость сообщить Вам некоторые новости. Мне стало известно, что недалеко от Камдена генерал Гейтс атаковал подразделения лорда Корнуоллиса и был разбит наголову. И самое прискорбное, что в бою он потерял генерал-майора Де Кальба. Войска Гейтса отступили, оставив Южную Каролину на милость неприятеля. Кроме того, я слышал, что англичане направили из Флориды на север дополнительные войска в подкрепление тем, что уже находятся в Саванне. Новости сами по себе вызывают тревогу, но ещё больше меня беспокоит другое: кое-кто из моих друзей говорит, что генерал Клинтон планирует нанести по провинции более коварный удар. Он собирается отправить к нам сюда агентов, которые станут выискивать, вербовать и вооружать лоялистов. Таким образом, при поддержке регулярной армии он намерен собрать в горах Теннесси и обеих Каролинах большое ополчение, готовое найти и подавить любой намёк на сопротивление. Абсолютно убеждён, что это не досужие слухи, и, как только у меня появятся все возможные доказательства, я тут же их Вам предоставлю. Следовательно...» Пока Джейми читал, у меня возникло странное чувство déjà vu. Руки покрылись гусиной кожей, а внизу живота появилось ощущение топкой пустоты, будто я проваливаюсь в зыбучие пески. В зале было жарко и влажно, как в турецкой бане, но мне мерещилось, будто я стою в холодной, пустой комнате, а в окно барабанит ледяной шотландский дождь, и я слышу слова, предвещающие неизбежную гибель: «И настоящим признал поддержку сих Божественных Прав вождями кланов Хайленда, лордами-якобитами и другими верноподданными Его Величества короля Якова, которые в знак оной поддержки начертали свои имена на этом Билле об Образовании Союза». – Нет. Господи, нет... – прошептала я. Слова сами собой, пусть и шёпотом, сорвались с моих губ, и сидевшие вокруг люди покосились на меня и тут же поспешно отвернулись, будто моё лицо вдруг покрылось проказой. Джейми заканчивал читать письмо. – «Поэтому я настоятельно призываю Вас предпринять всё возможное, чтобы не быть застигнутым врасплох, и в случае острой необходимости Вы были готовы присоединиться к нам, дабы защитить наши Жизни и Свободу». На мгновение воцарилась звенящая тишина, а затем Джейми сложил письмо и, прежде чем собравшиеся в зале успели выплеснуть свои эмоции, заговорил. – Я знаю человека, который прислал письмо, и всецело ему доверяю: он истинный джентльмен, у него надёжная репутация. Но я не стану подвергать его опасности и не открою вам его имени. Убеждён: всё, что он написал, – правда. Люди вокруг меня зашевелились, а я застыла, уставившись на Джейми. «Неужели опять? Нет, только не это!.. Пожалуйста, нет!» «Но ты ведь знала, – возразила рациональная часть моего сознания. – Ты знала, что всё это повторится. Ты понимала, что Джейми не останется в стороне, – даже если бы смог…» – Для меня не секрет, что некоторые из вас исповедуют верность королю. Да и вам всем известно, что я не являюсь его сторонником. Вы поступите так, как велит вам ваша совесть. А я поступлю, как велит моя. Говоря это, он обводил взглядом людей в зале, однако избегал смотреть на капитана Каннингема, который с совершенно бесстрастным видом стоял рядом с ним. – Я никого не прогоню с его надела лишь за политические взгляды. Умолкнув, Джейми снял очки и, прежде чем продолжить, начал по очереди вглядываться в некоторые лица. Я знала, что он смотрит на тех, кого считает стопроцентными, чистейшими лоялистами, и с трудом подавила желание оглянуться по сторонам. – Но эта земля принадлежит мне, и я буду защищать всех, кто на ней живёт. Впрочем, одному мне не справиться, и потому я планирую собрать ополчение. Тем, кто решится ко мне примкнуть, я дам оружие, обеспечу питанием на время похода и в случае необходимости предоставлю лошадей. Я почувствовала, как сидящий рядом со мной Сэмюэл Чизхолм, парнишка лет восемнадцати, напрягся и слегка подобрал под себя ноги, явно решая, не вскочить ли ему и не вызваться ли добровольцем прямо сейчас. Этот порыв от Джейми не ускользнул, и, улыбнувшись, он приподнял руку. – Все, кто решит вступить в ополчение, подходите ко мне сразу после службы. Я буду во дворе. Те, кто захочет поразмыслить над этим вопросом, могут прийти ко мне домой в любое время. Днём или ночью, – с кривоватой усмешкой добавил он, и кое-кто нервно хохотнул. Наконец, повернувшись к капитану Каннингему, который стоял с каменным лицом, Джейми произнёс: – Ваш покорный слуга, сэр. – А затем добавил. – Благодарю вас за вашу любезность. Джейми решительно зашагал по проходу между скамьями, протянул мне руку и помог подняться. Рука об руку мы быстро вышли на улицу. Позади нас повисла гробовая тишина.
ТАК ЖЕ ДЖЕЙМИ ВЫСТУПИЛ и во время пресвитерианской службы. Пока хозяин Риджа читал письмо, Роджер, мрачно опустив глаза, стоял позади него. Однако на этот раз присутствующие были подготовлены: все уже слышали о том, что произошло на методистском богослужении. Не успел Джейми договорить, как вскочил Билл Амос. – Мы поедем с тобой, Мак Ду, – твёрдо сказал он. – Я и мои сыновья. Красивый, черноволосый, физически крепкий, Билл Амос обладал к тому же сильным характером – люди его уважали, и потому в зале послышался одобрительный гомон. Ещё трое или четверо мужчин поднялись, чтобы публично заявить о своей готовности вступить в отряд, и я почувствовала, как во влажном, горячем воздухе разливается возбуждённый гул. Одновременно я ощущала, как леденящий ужас охватывает женщин. В перерыве между службами некоторые из них подходили ко мне не только за медицинской помощью, но и чтобы потолковать. – Не могли бы вы отговорить своего мужа? – попросила Мэйри Гордон, понизив голос и оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что её не подслушивают. – Единственное, что у меня есть, – мой правнук, и, если его убьют, мне останется только умереть с голоду. Мэйри была примерно моего возраста, она пережила Каллоден и катастрофу после него. В глубине её глаз я видела тот же страх, который грыз и меня. – Я... попробую, – смущённо пообещала я. Я могла бы – и обязательно попытаюсь – убедить Джейми не брать в ополчение Хью Гордона, но я прекрасно знала, каким будет ответ мужа. – Мы не дадим вам голодать, Мэйри, – пообещала я со всей уверенностью, на которую была способна. – Что бы ни случилось. – Ну да, ну да, – пробормотала Мэйри и, пока я занималась ожогом на её руке, сидела молча. Царившее в церкви возбуждение выплеснулось вслед за нами и на улицу. Некоторые мужчины столпились вокруг Джейми, другие собрались под деревьями, образовав в тени сосен собственные группки. Я поискала глазами капитана Каннингема, но не увидела: возможно, он решил, что мудрее будет себя открыто не противопоставлять. Пока. Холод, пронизавший меня в церкви, теперь сконцентрировался в животе – тяжёлый, будто лужица ртути. Я всё так же обменивалась любезностями с женщинами, мило болтала с детьми, – и даже с парой-тройкой мужчин, обратившихся за помощью со сломанным пальцем на ноге или застрявшей в глазу щепочкой, – но я абсолютно ясно осознавала, что происходит на самом деле. Джейми расколол Ридж, и линии переломов расползались всё дальше Он сделал это намеренно и потому, что иначе было нельзя, – но легче от этого не становилось. За три часа мы превратились из сообщества, – каким бы разношёрстным и противоречивым оно ни было, – в два открыто противостоящих друг другу лагеря. Катастрофа произошла, но это только начало. Жившие по соседству люди перестали быть просто соседями, превратившись в явных врагов, – и все это понимали. Война была объявлена.
ОБЫЧНО ПОСЛЕ СЛУЖБЫ ЛЮДИ неторопливо бродили, собираясь в группы, расходясь и снова образовывая кружки, приветствуя друзей и обмениваясь новостями. Они расстилали верхнюю одежду, доставали еду и общались – под деревьями вспыхивали и кружились разговоры, напоминая успокаивающее гудение работающего улья. Но только не сегодня. Сегодня люди держались обособленно, семьями. Друзья, оказавшиеся по одну сторону баррикад, искали поддержки друг у друга. Но Ридж раскололся, и щепки медленно разлетались по лесным тропинкам, оставляя горячий, густой воздух в опустевшей, лишённой умиротворения и покоя церкви. Мою последнюю пациентку, Старую Мамулю, которая жаловалась на «катар в спине» (как она это называла), увела одна из её дочерей. Старая Мамуля уходила, сжимая в руках бутылку особо крепкого тоника. Я глубоко вздохнула, и, хотя мне нисколько не полегчало, я принялась собирать свои инструменты и лекарства. Бри увела детей домой (в это воскресенье пикник под деревьями отменялся), но Роджер всё ещё стоял у церкви с Джейми и Йеном, они о чём-то тихо разговаривали. Увидев их втроём, я немного успокоилась: по крайней мере, у Джейми есть поддержка. Кивнув на прощанье Роджеру с Джейми и махнув рукой мне, Йен зашагал к своему дому. Джейми с Роджером, по-прежнему переговариваясь, направились в мою сторону. Когда они подошли поближе, до меня донеслись слова Джейми: – Я прошу у тебя прощения, a mhinistear [священник (гэльск.) – прим. перев.]. Я бы не стал делать этого в церкви, но, понимаешь, мне было необходимо обратиться одновременно и к повстанцам, и к лоялистам. Ведь большинство из них перестали посещать ложу. – Не переживай, дружище. Роджер коротко похлопал тестя по спине и улыбнулся. Улыбка получилась чуть вымученной, но, несмотря ни на что, искренней. – Я всё понимаю. – Он кивнул мне, затем снова повернулся к Джейми. – Ты и на собрание к Рейчел пойдёшь? Роджер постарался, чтобы в его голос не просочилось ни капли резкости, но Джейми всё равно её уловил. – Да, – тяжко вздохнув, он расправил плечи. Посмотрев на Роджера, он скорчил кривоватую гримасу. – Не за тем, чтобы вербовать, a bhalaich [сын, мальчик мой (гэльск.) – прим. перев.]. А чтобы посидеть в тишине и попросить прощения.
Саванна Конец августа УИЛЬЯМ С ДЖОНОМ ЦИННАМОНОМ поселились на окраине города, недалеко от болотных маршей в домике, похожем на сарай. В глубине души Уильям признавался себе, что поступил так из чистого упрямства, но успокаивал совесть, выдавая свой демарш за честность и гордость – пусть и шокирующе республиканскую по своей природе, отвергающую все дворянские и монархические привилегии, но всё же гордость. Однако лорд Джон без единого слова предоставил сыну комнату в доме № 12 на Оглторп-стрит, и когда Уильям ужинал у отца, то нередко оставался у него ночевать. Кроме того, он так и носил то, в чём прибыл в Саванну, хотя слуга лорда Джона каждый вечер забирал его одежду, а утром возвращал – почищенную, постиранную и заштопанную. Однако, проснувшись сегодня утром, Уильям увидел костюм из тёмно-серого бархата с шёлковым жилетом цвета охры, изящно украшенным вышивкой – разноцветными жучками с крошечными красными глазками. Рядом лежали свежая рубашка и шёлковые чулки, а его видавшая виды армейская одежда исчезла – лишь совершенно изношенные, но до блеска начищенные сапоги стояли рядом с умывальником. Их царапины и шрамы пылали от стыда сквозь свежую ваксу. Уильям помедлил, разглядывая всё это пару секунд, затем надел баньян, который ему одолжил папà (в это холодное утро после ночного дождя халат из тонкой синей шерсти отлично согревал), умылся и спустился к завтраку. За столом сидели папà и Амарантус, и оба выглядели так, будто их не подняли с постели, а скорее выкопали из могилы. – С добрым утром! – довольно громко поздоровался Уильям и сел за стол. – А где Тревор? – Где-то с твоим другом мистером Циннамоном, – сонно моргая, ответила Амарантус, – да благословит его Бог. Он пришёл к тебе, но, поскольку ты ещё спал без задних ног, как последний свинтус, он забрал Тревора на прогулку. – Этот дьяволёнок вопил всю ночь напролёт, – заметил лорд Джон, придвигая к Уильяму баночку с горчицей. – Сейчас подадут копчёную рыбу, – добавил он, очевидно поясняя, зачем Уильяму горчица. – Неужели ты его не слышал? – В отличие от некоторых, я спал сном праведника, – сказал Уильям, намазывая маслом кусочек тоста. – Не слышал ни звука. Родственники уставились на него поверх решётчатой подставки для тостов. – Сегодня на ночь я положу его в твою постель, – пообещала Амарантус, пытаясь пригладить растрёпанные локоны. – Посмотрим, насколько праведным ты себя почувствуешь к рассвету. Из задней части дома вкусно потянуло копчёным беконом, и все трое невольно выпрямились, когда кухарка внесла серебряное блюдо, на котором в изобилии лежали не только бекон, но и сосиски, кровяная колбаса и поджаренные на гриле грибы. – Elle ne fera pas chuire les tomates [Она впредь отказывается готовить помидоры (фр.) – прим. перев.], – слегка пожав плечами, произнёс милорд. – Elle pense qu'elles sont toxiques. [Она думает, что они ядовитые (фр.) – прим. перев.]. – La façon dont elle les cuits, elle a raison [Судя по тому, как она их готовит, она права. (фр.) – прим. перев.], – пробормотала Амарантус на хорошем французском, хоть и с необычным акцентом. Уильям увидел, как отец приподнял бровь: очевидно, тот и не подозревал, что невестка вообще говорит по-французски. – Я, э-э, видел одежду, которую вы любезно мне предоставили, – сказал Уильям, тактично меняя тему. – Разумеется, я очень признателен, хотя вряд ли в ближайшее время мне представится случай надеть такой костюм. Возможно... – Тебе очень пойдёт серый цвет, – заметил лорд Джон. Вошла Мойра и поставила рядом с ним стакан с чем-то, что пахло как кофе с виски. Отец оживился и кивнул в сторону Амарантус, сидевшей напротив Уильяма. – Жуков на жилете твоя кузина вышила сама. – Вот как. Благодарю, кузина, – улыбнулся ей Уильям и поклонился. – Безусловно, это самый фантасмагорический жилет, который у меня когда-либо был. Амарантус с возмущённым видом выпрямилась и плотнее запахнула халат на груди. – Они нисколько не фантасмагорические! Любого из этих жуков можно найти в нашей местности, и я верно передала их очертания и окраску! Что ж, – добавила она, когда её возмущение поутихло, – признаю, что действительно проявила капельку фантазии, изобразив их с красными глазками. Мне показалось, что не хватает красного, – одной божьей коровки маловато. Вот я и добавила. – Вполне уместно, – заверил её лорд Джон. – Разве ты, Вилли, никогда не слышал о licencia poetica? [Поэтическая вольность (лат.) – право поэта в целях большей художественности нарушать как нормы общепринятого литературного языка, так и канонические формы развёртывания сюжета и проч. – прим. перев.] – Уильям, – холодно поправил Уильям, – и да, слышал. Спасибо тебе, кузина, за моих очаровательно поэтических жуков... Ты знаешь их названия? – Разумеется. – После чая и сосисок Амарантус взбодрилась и разрумянилась. – Я их назову тебе позже, когда ты наденешь жилет. Как только Амарантус произнесла «когда ты наденешь жилет», по телу Уильяма пробежала лёгкая, но безошибочно узнаваемая дрожь, а в голове мгновенно возник образ: тонкий женский пальчик медленно перемещается по его груди, переходя от жука к жуку. Папà тоже пристально посмотрел на Амарантус, – значит, Уильяму не почудилось. Однако ни тот, ни другой не заметили на лице молодой женщины никаких явных признаков намеренного флирта: она не сводила глаз со стоявшего перед ней блюда с дымящейся копчёной рыбой. Уильям зачерпнул ложкой горчицы и пододвинул баночку к кузине. – Жуки и нарядный костюм, конечно, прекрасно, – сказал он, – но в серых бархатных бриджах я вряд ли смогу вместе с Циннамоном чистить сарай. А сегодня я планировал заняться именно этим. – Вообще-то нет, Уильям. – Имя сына лорд Джон произнёс с легчайшим оттенком иронии. – Твоё присутствие требуется на званом завтраке у генерала Прево. Уильям замер, не донеся до рта вилку с копчёной рыбой. – Зачем? – настороженно спросил он. – С какой, чёрт возьми, стати я понадобился генералу Прево? – Надеюсь, ни с какой, – сказал отец, потянувшись за горчицей. – Прево – достойный солдат, но говорит с жутким швейцарским акцентом, и к тому же напрочь лишён чувства юмора. Разговаривать с ним – всё равно что бочку табака в гору толкать. Но дело в том... – добавил лорд Джон, явно что-то разыскивая на столе. – А где у нас перечница?.. Так вот, сегодня он принимает у себя группу политиков из Лондона, а из Южной Каролины специально, чтобы с ними встретиться, приехали несколько старших офицеров Корнуоллиса. – И?.. – Ага!.. Вот она! – воскликнул лорд Джон, обнаружив перечницу под салфеткой. – И я слышал, что на приёме будет некто Деннис Рэндалл – он же Деннис Рэндалл-Айзекс. Сегодня утром он прислал мне записку, в которой говорится, что, насколько ему известно, ты остановился у меня. Он раздобыл для тебя приглашение и спросил: не будем ли мы с Хэлом так любезны и не захватим ли тебя на званый завтрак?
ДЕНЬ ВЫДАЛСЯ ЖАРКИМ И ДУШНЫМ, но над головой собирались облака, дарующие желанную тень. – Вряд ли до вечернего чая пойдёт дождь, – сказал лорд Джон, взглянув на небо, когда они выходили из дома. – Но, может, захватишь плащ, чтобы поберечь свой новый жилет? – Нет. Уильяму было не до своей распрекрасной одежды. Да и Деннис Рэндалл не слишком его волновал: что бы ни намеревался сообщить ему Рэндалл, Уильям об этом совсем скоро узнает. В его мыслях была Джейн. С тех пор как они с Циннамоном поселились в Саванне, он старался не ходить по Барнард-стрит. Но штаб гарнизона находился как раз на этой улице – не более чем в полумиле от дома №12 по Оглторп-стрит. Напротив штаба, на другой стороне площади, стоял дом главнокомандующего – большой, красивый, его входная дверь была украшена овальной стеклянной панелью. А в центре площади высился огромный дуб, поросший мхом. Городская виселица. Отец что-то говорил, но Уильям его не слушал. Заметив, что сын погружён в свои мысли, лорд Джон замолчал. Так, не проронив ни слова, они дошли до дома дяди Хэла – тот их ждал, одетый в полную парадную форму. Окинув взглядом костюм Уильяма, герцог одобрительно кивнул, но сказал только одно: – Если Прево предложит тебе должность, откажись. – С чего бы мне её принимать? – коротко ответил Уильям. Дядя хмыкнул, видимо выражая одобрение, и вместе с отцом они пошли позади, давая Уильяму больше пространства для его широких шагов. Повесить Джейн им тогда не удалось, но её заперли в комнате в том самом доме с овальным окном, выходящим на виселицу. И оставили её одну при свете свечи ждать, когда закончится её последняя ночь на земле. Джейн сама решила свою судьбу, вскрыв вены разбитой бутылкой. Уильям вдруг вспомнил запах пива и крови, словно наяву увидел в тусклом свете той самой свечи спокойное, отстранённое лицо мёртвой Джейн, на котором не отражалось ни капли страха. Ей было бы приятно это знать: Джейн ненавидела, когда люди понимали, что она боится. «Как же это я не успел тебя спасти? Неужели ты думала, что я тебя брошу?» Они прошли под ветвями дерева, шаркая сапогами по влажным, сбитым дождём листьям. – Stercus [Дерьмо! (лат.) – прим. перев.], – выругался позади дядя Хэл, и Уильям удивлённо обернулся. – Ты чего? – Действительно, не с чего... И дядя Хэл кивнул на небольшую группу мужчин, идущих навстречу с другой стороны площади. Некоторые из них были одеты в гражданское, – скорее всего, те самые лондонские политики, – но было с ними и несколько офицеров. И среди них – полковник Арчибальд Кэмпбелл. На мгновение Уильяму захотелось, чтобы вместо дяди с отцом за его спиной оказался Джон Циннамон. С другой стороны… Он услышал, как отец фыркнул, а дядя Хэл что-то мрачно промычал. Кэмпбелл в это время разговаривал с одним из джентльменов. С лёгкой улыбкой Уильям целенаправленно зашагал прямо на него. – Добрый день, сэр, – поздоровался Уильям и, направляясь к двери, нарочно прошёл так близко к Кэмпбеллу, что тому пришлось невольно отступить. Позади себя Уильям услышал, как дядя Хэл с изысканной вежливостью произнёс: – Ваш покорный слуга, сэр. И отец подхватил таким же задушевным голосом: – Как приятно снова видеть вас, полковник. Надеюсь, вы в добром здравии? Если на эту любезность и последовал ответ, то Уильям его не услышал, но, судя по тому, как побагровели у Кэмпбелла щёки и как он метал своими черничными глазками кинжалы в спину троих Греев, – было понятно: Кэмпбелл нашёлся, что сказать. Настроение у Уильяма сразу же улучшилось, и он подождал, пока дядя Хэл подойдёт и представит его генералу Прево и офицерам штаба – кратко, но по всей форме. Он понял, что Прево и дядя Хэл терпеть друг друга не могут, однако каждый признаёт в другом профессионального солдата и, невзирая на личные отношения, они сделают всё необходимое для наилучшего разрешения военной ситуации. Пожимая руку Прево, Уильям украдкой пытался разглядеть шрам. Папà однажды рассказывал, что своё прозвище «Дедуля – в голове пуля» Прево получил из-за того, что в битве при Квебеке ему в голову попала пуля и сделала вмятину в черепе. К своему удовольствию, Уильям смог разглядеть под краем парика Прево заметное углубление – тёмную впадину выше левого виска.
В приёмной собирались гости, угощались хересом и пикантным печеньем, чтобы не умереть с голоду, пока их не пригласили к столу. Не успел Уильям туда войти, как сбоку его кто-то окликнул: – Милорд! – Мистер Рэнсом, – твёрдо поправил Уильям и, повернувшись, увидел Денниса Рэндалла. Тот был в мундире и выглядел гораздо элегантнее, чем в прошлый раз. – К вашим услугам, сэр, – сказал Уильям и снова повернулся к входной двери. Вошли Кэмпбелл и прибывшие с ним гости, но дядя Хэл и папà уже каким-то образом ухитрились обойти Прево с флангов, ведя себя так, будто они официальные встречающие, и, прежде чем Кэмпбелл успевал кого-нибудь представить, Греи с бурным радушием приветствовали каждого лондонского политика. Похоже, кое-кого из гостей дядя Хэл знал. Улыбаясь, Уильям снова обратился к Деннису. – О моём кузене новости есть? – Косвенно, – ответил Деннис. Слуга разносил херес, Рэндалл взял два бокала, протянул один Уильяму и продолжил: – Но я узнал имя британского офицера, который первым получил письмо с известием о смерти твоего кузена. – Полковник Ричардсон? – разочарованно спросил Уильям. – Да, мне это известно. Но Деннис покачал головой. – Нет. Письмо Ричардсону отправил Банастр Тарлетон. Уильям слегка поперхнулся: херес попал не в то горло. – Что? Тарлетон получил письмо от американцев? Но как? С какой стати? Последняя встреча Уильяма с Баном Тарлетоном произошла на поле битвы при Монмуте и, конечно же, закончилась ожесточённой схваткой – из-за Джейн. Уильям был совершенно уверен, что тогда ему удалось одержать верх. – Я бы тоже очень хотел это знать, – ответил Денис, кланяясь джентльмену в синем бархатном костюме, стоявшему на противоположном конце комнаты. – И я искренне надеюсь, что ты всё разузнаешь и расскажешь мне. А сейчас скажи-ка, не слышал ли ты чего-нибудь о нашем друге Иезекииле Ричардсоне? – Слышал, но, скорее всего, ничего особо полезного. Мой... отец получил письмо от знакомого морского капитана, который вскользь упомянул, что видел Ричардсона в доках Чарльстона. – Когда? Внешне Деннис не выказал особого интереса, лишь склонил голову набок, словно терьер, которому показалось, что он слышит, как под землёй шебуршит суслик. – Письмо было датировано июлем, то есть написано месяц назад. Сложно предположить, когда капитан видел того типа: прямо тогда или раньше. И никакого намёка на то, что Шермерхорну (так зовут того капитана) известно, что Иезекииль Ричардсон – перебежчик, то есть, полагаю, формы на нём не было. Во всяком случае – американской. – Это всё? Терьер был разочарован, но, услышав от Уильяма следующую информацию, снова оживился. – Судя по всему, Ричардсон был с джентльменом по имени Хайм. Но ни слова о том, чем эти двое занимались или кто такой этот Хайм. – Я знаю, кто он. На вид Деннис оставался бесстрастным, но он явно заинтересовался. Однако продолжить беседу не удалось: прозвучал удар гонга, и дворецкий объявил, что званый завтрак подан. Кто-то окликнул Денниса, и он отошёл от Уильяма. Когда Уильям проходил через двойные двери приёмной в просторный холл с причудливым напольным покрытием из раскрашенного холста, имитирующего мозаики римской виллы, его догнал отец. – Всё в порядке, Вилли? Рэндалл узнал что-нибудь о Бене? – Так, кое-что. Но появилась одна зацепка. Он в двух словах передал суть своего разговора с Рэндаллом. – Деннис говорит, что знает человека, с которым Ричардсона видели в Чарльстоне. Его зовут Хайм. – Хайм? – удивлённо переспросил дядя Хэл, который как раз в этот момент с ними поравнялся. – Да, вроде бы, – сказал Уильям. – Ты его знаешь? – Не то чтобы «знаю», – пожал плечами дядя. – Но я слышал о богатом польском еврее по имени Хайм Саломон. Хотя даже представить себе не могу, какого чёрта он оказался в Чарльстоне, – по последним слухам, в Нью-Йорке его приговорили к смертной казни как шпиона.
ЗВАНЫЙ ЗАВТРАК ТЯНУЛСЯ бесконечно, лишь изредка немного оживляясь. Соседями Уильяма за столом оказались член парламента, мистер Сайкс-Хэллетт, – йоркширец, судя по его невнятному говору, – и стройный джентльмен в элегантном бутылочно-зелёном камзоле. Имени джентльмена Уильям не разобрал – то ли Фунго, то ли Фунгус [Грибок (англ.) – прим. перев.]. Он без конца бубнил о блестящих успехах Южной кампании, хотя не только ни черта в ней не смыслил, но и не замечал каменных взглядов офицеров, сидевших рядом с ним. К тому же он всё время обращался к Уильяму «лорд Элсмир», хотя Уильям недвусмысленно попросил так его не называть. Уильяму почудилось, что он поймал сочувственный взгляд дяди Хэла, сидевшего за примыкающим столом. Может, и правда только показалось. – Верно ли, что вы вышли в отставку, лорд Элсмир? – спросил «зелёный грибок», поедая лосось-пашот. – Полковник Кэмпбелл намекнул, что у вас были... э-э… неприятности из-за девушки? Вы только не подумайте ничего лишнего, я вас ни капельки не виню. – Он понимающе приподнял тонкую, как ниточка, бровь. – Военная карьера – как раз то, что нужно мужчине, у которого есть способности, но нет средств. Однако, насколько я понимаю, вам повезло и нет нужды пробивать себе дорогу в жизни ценой, – по крайней мере, потенциальной… – ценой собственной крови? Уильяма с детства учили вести себя вежливо даже в самых неприятных ситуациях, и поэтому, вместо того чтобы наколоть Фунго на вилку, он подцепил на неё террин из кролика и отправил в рот. Вот если бы на месте Фунго был Кэмпбелл... На самом деле не зловредность Кэмпбелла беспокоила Уильяма. Он и не подозревал, как сильно будет переживать, что больше не принадлежит к армейскому сообществу. Здесь, среди военных, он чувствовал себя незваным гостем, самозванцем, бесполезным и презираемым болваном в жилете, расшитом грёбаными жуками! Да Господи помилуй! На большом званом завтраке присутствовало около тридцати человек, две трети из них носили мундиры, и Уильям ясно чувствовал незримые границы, проведённые между гражданскими и военными. Определённо, все относились друг к другу с уважением, но к уважению с обеих сторон подспудно примешивалось презрение. – Какой очаровательный у вас жилет, сэр, – улыбнулся мужчина, сидевший напротив. – Признаюсь, я питаю большое пристрастие к жукам. Мой покойный дядя собирал их всю жизнь и завещал свою коллекцию Британскому музею. Уильям смутно помнил, что этого человека зовут Престон и что он, кажется, второй секретарь заместителя военного министра. Черты его волевого лица были вполне обыкновенными, а на большом крючковатом носу красовалось пенсне. Уильям видел, что у Престона и в мыслях не было насмехаться или издеваться: судя по всему, он лишь намеревался завязать дружескую беседу. – Жуков вышила моя кузина, сэр, – сказал Уильям с лёгким поклоном. – Её отец – натуралист, и она заверила меня, что форма и окрас насекомых соответствуют действительности – за исключением глаз: тут она позволила своей фантазии немного разыграться. – Ваша кузина? – Престон взглянул на соседний стол. Там папà и дядя Хэл беседовали с Прево и двумя его почётными гостями – мелким дворянином, приехавшим в качестве представителя лорда Джорджа Жермена, государственного секретаря по делам Колоний, и каким-то разряженным французом. – Вряд ли, говоря о натуралисте, вы имели в виду герцога. А-а... Разумеется, это дядя со стороны вашей матери? – Э-э... Нет, сэр, я ввёл вас в заблуждение. Я говорил о вдове моего двоюродного брата, невестке моего дяди. – Он кивнул в сторону герцога. – Её муж умер в лагере для военнопленных в Нью-Джерси, и теперь они с маленьким сыном нашли убежище у... нас. – Передайте мои глубокие соболезнования молодой женщине, милорд, – с искренним сочувствием произнёс Престон. – Полагаю, её муж был офицером… Вы знаете, в каком полку он служил? – Да, – сказал Уильям, пропуская «милорда» мимо ушей. – В тридцать четвёртом. А что? – Я всего лишь скромный второй заместитель военного министра, милорд, в чьи обязанности входит оказывать поддержку нашим военнопленным. Увы, могу я прискорбно мало, – добавил он, поджав губы. – В большинстве случаев в моих силах лишь ходатайствовать о помощи в церквях да у сострадательных лоялистов, живущих по соседству с тюрьмами. Американцы настолько ограничены в средствах, что едва могут прокормить собственные войска, – что уж говорить о пленниках. И стыдно сказать, но зачастую то же самое справедливо и для британской армии. Два лакея внесли суп, и Престон откинулся на спинку стула, чтобы слуга мог поставить перед ним глубокую тарелку. – Сейчас не время и не место обсуждать подобные вопросы. – Престон посмотрел на Уильяма. – Но ежели потом у вас появится свободная минутка, милорд, я был бы очень признателен, если бы вы рассказали мне всё, что знаете, о вашем кузене и условиях, в которых он содержался. Если… если только это не причинит вам боль, – поспешно добавил он, ещё раз взглянув на герцога Пардлоу. – Буду рад, – отозвался Уильям и, взяв серебряный половник, налил себе крем-суп из омаров. – Возможно... мы могли бы встретиться сегодня вечером в «Арках»? Ну, знаете, в Розовом доме? Мне бы не хотелось расстраивать дядю Хэла. Уильям тоже бросил взгляд на герцога: тот, казалось, страдал от несварения желудка, и неясно, что именно он не переваривал: то ли еду, то ли собеседников. А папà уставился в свою тарелку с супом с совершенно каменным лицом. – Разумеется. – Мистер Престон покосился на герцога и понизил голос. – Я… Мне неловко просить, но, может, ваш отец пожелает к нам присоединиться? Конечно, прошло уже довольно много времени с тех пор, как он имел дело с заключёнными, однако... – С заключёнными? – Уильям почувствовал в животе маленький твёрдый комок, – словно случайно проглотил мяч для гольфа. – Мой отец? Мистер Престон оторопело моргнул. – Простите меня, милорд. Я думал... – Это не имеет значения. – Уильям махнул рукой. – Но что вы имели в виду, говоря о его опыте обращения с заключёнными? – Ну как же... Лорд Джон был начальником тюрьмы в Шотландии, по-моему... лет этак двадцать, двадцать пять назад... Постойте, как же она называлась… А, конечно, Ардсмуир. Вы об этом не знали? Боже мой, я прошу у вас прощения. – Двадцать пять лет назад, – повторил Уильям. – Я... полагаю, некоторые заключённые являлись предателями-якобитами? После Восстания? – Совершенно верно, – обрадовался мистер Престон, решив, что Уильям не счёл его слова оскорбительными. – Если мне не изменяет память, большинство из них были якобитами. Я написал пару брошюр о тюремной реформе и значительную часть исследований посвятил как раз содержанию заключённых якобитов. Я... мог бы рассказать вам об этом поподробней. Например... сегодня вечером? Скажем, часов в десять? – Жду с нетерпением, – искренне сказал Уильям и отправил в рот полную ложку холодного супа.
ЛОРД ДЖОН, ДОЖИДАЯСЬ, ПОКА суп остынет, держал полную ложку на весу и не сводил глаз с джентльмена, который расположился рядом с Прево, прямо напротив Грея. Джон чувствовал, что Хэла, сидящего справа, заметно потряхивает, и потому прикидывал, не стоит ли выплеснуть содержимое ложки на ногу брату. Тогда появится предлог уволочь его из столовой, прежде чем Хэл чего-нибудь ляпнет или натворит. Джентльмен, которого им только что представили как шевалье Сент-Оноре, был когда-то сводным братом Греев. Шевалье не мог не заметить реакции Греев на своё появление, но сохранил безупречное хладнокровие и лишь небрежно скользнул глазами по сидящим напротив сотрапезникам, не задержавшись взглядом ни на одном из братьев. Сент-Оноре беседовал с Прево по-французски, демонстрируя парижский выговор, и, насколько Джон мог судить, действительно, чёрт бы его побрал, выдавал себя за француза! «Перси, ты… ты...» К удивлению Грея, подходящий эпитет никак не приходил на ум. Джон не доверял Перси и не испытывал к нему тёплых чувств. Но он был достаточно честен с собой, чтобы признать, что когда-то он любил этого человека. Персиваль Уэйнрайт (при рождении его назвали Персиверанс [настойчивость (англ.) – прим. перев.], но Грей был готов биться о заклад, что он – единственный человек на земле, которому известно его настоящее имя) выглядел неплохо и был недурно одет: в дорогой модный костюм коричневато-красного шёлка и элегантный жилет в бело-голубую полоску. Тонкие его черты всё ещё не утратили своей привлекательности, а карие глаза – мягкого блеска. Но годы придали выражению его лица некоторую суровость и добавили возле рта несколько морщин. – Monsieur [мсье, господин (фр.) – прим. перев.], – обратился Джон к Перси и, вежливо наклонив голову в знак приветствия, продолжил также по-французски, – позвольте представиться. Я – лорд Джон Грей, а это – мой брат, герцог Пардлоу. Джон кивком указал на Хэла, который возмущённо пыхтел у него над ухом. – Мы весьма польщены возможностью познакомиться с вами, – продолжил он – и в то же время теряемся в догадках, что за счастливый случай… привёл вас сюда. – A votre service [К вашим услугам (фр.) – прим. перев.] – ответил Перси и кивнул не менее учтиво. Показалось, или глаза Перси действительно блеснули? Нет, не показалось. Грей небрежно опустил руку на колено брата и сжал, давая понять, что, скажи Хэл хоть слово, хромать ему потом как минимум пару часов. Хэл прочистил горло, – прозвучало это довольно угрожающе, – и, не сводя с Перси пристального взгляда, склонил голову в формальном приветствии. – Я здесь по приглашению мистера Роберта Бойера. – Перси перешёл на английский, не забыв оставить в своей речи лёгкий французский акцент. Мнимый шевалье указал подбородком на соседний стол и дородного джентльмена в костюме, бордовый оттенок которого в точности повторял тон прожилок от лопнувших сосудов на широком носу своего обладателя. – Мсье Бойер владеет несколькими кораблями, и у него заключены контракты на поставку провианта и прочих товаров первой необходимости для Королевской армии и флота. Ему нужно обсудить с генерал-майором кое-какие важные вопросы, и он решил, что я могу быть полезен… для уточнения некоторых деталей. Блеск в глазах Перси становился всё призывнее. От более откровенных проявлений чувств Уэйнрайта, к счастью, удерживал взгляд Хэла, который, казалось, прожигал дыры в его полосатом жилете. – Несомненно, – бросил Грей по-английски, – всё это очень интересно. Небрежно кивнув, Джон дал Перси понять, что разговор закончен, отпустил колено брата и повернулся к соседке справа, супруге генерал-майора. Мадам Прево давно привыкла быть единственной женщиной на званых приёмах в военном кругу и, похоже, сильно удивилась, когда лорд Джон завязал с ней светскую беседу. Грей вовлёк хозяйку в разговор о садовых растениях. О тех, которые растут хорошо, и о тех, что, несмотря на все усилия, чахнут… Увы, он не смог полностью погрузиться в эту тему: Джон то и дело отвлекался на Хэла, беседующего с другим своим соседом. Увешанный регалиями артиллерийский полковник был апатичен, стар и глух как пробка. Громкие вопросы собеседнику Пардлоу перемежал едва слышными колкостями в адрес Перси, однако тот делал вид, что ничего не слышит. Пнуть Перси под столом Джон не мог. Ткнуть Хэла под рёбра – тоже. И от необходимости немедленно что-то предпринять у него заныли суставы. Джон рывком отодвинул стул и встал. Он направился было в дальний угол столовой. Туда, где неприметная ширма скрывала горшки, однако в лицо ударила волна тяжёлого запаха от мочи гостей, наевшихся лобстеров. Грей свернул и выбрался в сад через распахнутые французские двери. Совсем недавно прошёл дождь, и с листьев каждого деревца и кустарника капала вода. Только вдохнув аромат омытого дождём сада, Джон осознал, что всё это время его грудь сдавливало, будто железным обручем, который теперь лопнул. Лицо горело, и, проведя ладонью по влажным листьям гортензии, он умылся холодной водой. – Джон! – раздался голос за спиной. Грей замер. – Уходи, – не оборачиваясь, ответил он. – Я не желаю с тобой разговаривать. За спиной тихо фыркнули. – Не могу тебя за это осуждать, – сказал Перси по-английски без всякого акцента. – И я нисколько не удивлён. Но, боюсь, у тебя нет выбора... – Нет, есть. – Джон развернулся, собираясь протиснуться мимо Перси и вернуться в дом, но бывший любовник вцепился ему в руку. – Не спеши так, Лютик, – бросил он. Опережая сознание, среагировал спинной мозг. Внутренности скрутило так, что Джон охнул. И только через пару секунд разум смог подтвердить: да, мерзавец действительно только что назвал Грея его псевдонимом – кодовым именем, которое тот использовал, пока вкалывал – три проклятых года – на лондонский Чёрный Кабинет. Осознав, что уставился на Перси с распахнутым ртом, Джон его немедленно закрыл. Уэйнрайт робко улыбался. Маска элегантного и самоуверенного француза слетела, и Джон увидел того самого, настоящего Перси. Его каштановые кудри были спрятаны под аккуратным напудренным париком, но глаза были прежними: тёмными и загадочными, многообещающими. Много чего разнообразного обещающими. – Дай угадаю! – Грей даже удивился, что его голос звучал совершенно обыденно. – Мсье Цитрон? – Он самый! – хрипло ответил Перси. И было непонятно, какие эмоции он скрывает. Насмешку? Страх? Волнение? ...Страсть? Последняя мысль побудила Грея вырвать руку из удерживающей его хватки и сделать шаг назад. – Чёрт тебя побери! И давно ты знаешь? – потребовал объяснений Джон. Псевдоним «Мсье Цитрон» принадлежал его оппоненту, служившему во французском аналоге Чёрного кабинета. Несмотря на то что названия разнились, в каждой стране имелась своя тайная организация – эдакий подземный улей, в котором рабочие пчёлы по крупинке собирали пыльцу фактов и кропотливо обращали собранное в мёд. Или в яд. Перси пожал плечами. – Ну, когда мне дали тебя в разработку, я уже пару лет как подвизался в Secret du Roi [Королевский Секрет (фр.) – прим. перев.]. И у меня ушло ещё около полугода на то, чтобы выяснить, кто же скрывается за псевдонимом. Уже в который раз Джон пожалел, что, в отличие от Джейми Фрейзера, не обладает способностью издавать гортанные звуки, которые могли бы передать его отношение к происходящему. Это избавило бы от необходимости мучительно подбирать слова. С другой стороны, Грей был англичанином, так что слова у него всё-таки нашлись. – А сейчас ты на Иронделя работаешь? [Hirondelle (фр.) – род ласточек, часто является символом связи с чужими землями и разведки – прим. перев.] – спросил он в ответ. Secret du Roi (французская шпионская сеть, которой руководил сам король) со смертью Людовика XV не канула в Лету, а, как это часто бывает с подобными организациями, по-тихому влилась в более официальную структуру. Лорду Джону ещё несколько лет назад удалось вырваться из цепких лап Хьюберта Боулза, главы лондонского Чёрного Кабинета. И покинул он мир государственных секретов с облегчением человека, которого на верёвке вытащили из вонючей трясины. Перси снова улыбнулся и чуть приподнял плечо. – Будь я по-прежнему верен La Belle France [Прекрасной Франции (фр.) – прим. перев.] и её владыкам, ты же всё равно не смог бы узнать, правду я тебе сказал или нет. Пульс Джона уже начал было успокаиваться, но это «по-прежнему» заставило его сердце снова пуститься в галоп. Однако с ответом он не спешил: специально тянул время, осматривая Перси с ног до головы. – Знаешь, измена – не проказа, по лицу её не определить, – пошутил Перси, которого учинённый Джоном досмотр явно позабавил. – Внешние признаки заметишь не сразу. – Чёрта с два! – Джон понимал, что противоречит только потому, что надо же сказать хоть что-нибудь. – Не хочешь ли ты сообщить, что отказался или... – Джон окинул взглядом дорогой парижский наряд собеседника, – собираешься... отказаться от своих «особых интересов» во Франции? И отречься от тех, на кого ты там сейчас работаешь в Чёрном Кабинете? Интересные дела... – Да. Но пока я ещё не порвал с ними окончательно, потому что… – Перси непроизвольно оглянулся через плечо. Джон хохотнул. – Мудро, – заметил он. – Итак, прежде чем спрыгнуть, ты собираешься подостлать соломки там, где хочешь приземлиться. И начать решил с меня? Вопрос был с подвохом, будто хитро закрученный камень из пращи, который невозможно поймать голой рукой и не оцарапаться. Перси не стал ни ловить, ни уворачиваться. Он просто стоял и смотрел на Грея своими бархатисто-карими глазами, будто бы и не слышал вопроса. – Джон, однажды ты спас мне жизнь, – сказал он тихо, не опуская глаз. – И я тебе благодарен, хоть тогда у меня и не было возможности сказать тебе об этом. Несмотря на то, что от слов Перси в груди что-то сжалось, Джон лишь отмахнулся. Нет. Он заставил себя забыть всё, что между ними было, и сейчас, спустя двадцать лет, возрождать ничего не хотел. Не надо. – И?.. Грей начал поворачиваться – Перси стоял между ним и террасой с французскими дверями. – Я подумал, что ты, возможно, согласишься оказать мне ещё одну услугу, гораздо менее опасную... – Это ты напрасно, – отрезал Джон, затем обошёл бывшего любовника и быстро зашагал прочь. За спиной не раздалось ни звука. Перси не возмущался, ничего не сулил, не звал Джона по имени. Дойдя до входа в дом, Грей, сам того не желая, обернулся. Перси стоял у куста гортензии и улыбался.
КОГДА УИЛЬЯМ НЕТОРОПЛИВО шагал по Оглторп-стрит к дому своего отца, солнце уже поднялось высоко над горизонтом. Беседа с Кристофером Престоном затянулась надолго, но получилась увлекательной, и Уильям много из неё почерпнул: о том, как служители Короны обращались с арестантами, об обществах помощи заключённым, о плавучих тюрьмах и... об Ардсмуире. Может, когда-нибудь ему и придётся поговорить об этом с лордом Джоном. Но... только... не сейчас. Уильям был не то чтобы пьян, но и не совсем трезв. Один из его карманов провис – он звякнул, когда молодой человек его коснулся. Он смутно припоминал, что играл в карты с Престоном и его друзьями, – судя по всему, сегодня ему повезло больше, чем в прошлый раз, когда он напился в стельку, остался без гроша и... снова повстречался с Джейн. Джейн. Он совершенно не собирался вспоминать о ней, но её образ тут же ожил перед мысленным взором – яркий, будто прорисованный остро заточенным пером. Какой она была при первой встрече, и какой он увидел её потом. Блеск её волос и запах девичьего тела рядом с ним в темноте. Уильям остановился и тяжело оперся о железную ограду, окружавшую соседский палисадник. Аромат цветов и свежевскопанной земли был так же свеж, как и утренний воздух, касавшийся его лица; дыхание далёкой реки и её болотистых берегов успокаивало, навевая воспоминания о текущей воде, мягком чёрном иле и притаившихся аллигаторах. Неожиданно вспомнив об аллигаторах, Уильям не удержался от смеха, провёл рукой по своим жёстким бакенбардам, покачал головой и повернул к воротам, ведущим в дом папà. Молодой человек с надеждой принюхался, однако он пришёл слишком рано: запах дыма от кухонного очага уже витал в воздухе, но беконом ещё не пахло. Кто-то разговаривал… Уильям обошёл дом сбоку. «Может, удастся очаровать кухарку Мойру и получить у неё кусочек поджаренного хлеба или ломтик сыра, чтобы заморить червячка, пока не будет готово что-нибудь более существенное». Мойра была в огороде: она рвала лук и разговаривала с Амарантус, которая, очевидно, тоже собирала урожай. Она принесла корзину с грудой виноградных гроздьев и парой-тройкой груш с небольшого дерева, росшего рядом с кухней. Поглядывая на фрукты, Уильям подошёл и пожелал женщинам доброго утра. Амарантус окинула его взглядом с ног до головы, втянула носом воздух, словно пытаясь по запаху определить, насколько он пьян, и, слегка покачав головой, протянула ему грушу. – А кофе есть? – с надеждой обратился он к Мойре. – Есть-то он есть, – в раздумье протянула кухарка. – Но вчерашний. И такой крепкий – как бы от него ваши зубы не потускнели. – Превосходно, – заверил её Уильям и откусил грушу. Рот наполнился ароматным соком, и Уильям от наслаждения закрыл глаза. Открыв их, он увидел Амарантус, которая повернулась к нему спиной, нагнулась и что-то рассматривала на земле среди редисок. Поверх сорочки на женщине был лишь тонкий пеньюар, и ткань плотно обтянула её весьма круглую попку. Внезапно выпрямившись, Амарантус обернулась, и Уильям сразу же наклонился к грядке, которую она только что рассматривала. – Что это? – спросил он, хотя кроме грязи и кучи редисочной ботвы ничего там не видел. – Навозный жук, – ответила она, не сводя глаз с собеседника. – Они очень полезны для почвы. Они из навоза скручивают маленькие шарики и перетаскивают их. – Что они с ними делают? С… э-э… навозными шариками. – Едят, – слегка пожала она плечами. – Вначале закапывают их в укромном месте, а по мере необходимости съедают... А иногда внутри более крупных шариков жуки откладывают яйца. – Как... мило. Ты уже позавтракала? – спросил Уильям, приподняв бровь. – Нет, завтрак ещё не готов. – И я не завтракал. – Уильям поднялся. – Хотя после всего, что ты рассказала о жуках, есть уже не так хочется. – Он взглянул на свой жилет. – Нет ли в этом благородном собрании навозных жуков? В ответ она лишь рассмеялась. – Нет. Они не такие красочные. Уильям не уловил никакого движения, но Амарантус вдруг оказалась совсем рядом с ним. Она обладала странной способностью неожиданно перемещаться, словно по воздуху. Это и сбивало с толку, и интриговало. – Вот этот, золотисто-зелёный, – указала она изящным пальчиком на живот Уильяму, – жук-листоед, Chrysochus auratus. – В самом деле? – Да. А это прелестное создание с длинным носом – «жук-слоник». – Жук-коник? – Уильям покосился на свою грудь. – Нет, «слоник», – сказала она, игриво постукивая пальчиком по жуку, о котором шла речь. – По сути, это долгоносик, но он питается рогозом. И молодой кукурузой. – Довольно разнообразный рацион. – Ну, если ты не навозный жук, у тебя более обширное меню, – улыбнулась она. Амарантус дотронулась до другого жука, и Уильям почувствовал едва заметную, но ощутимую дрожь в основании позвоночника. – А вот это у нас, – сказала она, не переставая постукивать пальчиком по жилету, – ясеневая стеклянница, жук-скакун и ложный картофельный жук. – А как выглядит настоящий картофельный жук [известный нам как колорадский – прим. перев.]? – Почти так же. Этого называют ложным, потому что он предпочитает паслён, хотя в случае нужды и от картофельной ботвы не откажется. – А-а. Уильям подумал, что должен проявить интерес к остальным красноглазым козявкам, украшавшим его жилет. Отчасти – чтобы поблагодарить невестку за то, что их вышила, но больше в надежде, что она продолжит постукивать по ним пальчиком. Он собирался было спросить о большой рогатой твари кремового цвета, но Амарантус отступила назад и посмотрела ему прямо в глаза. – Я слышала разговор свёкра с лордом Джоном. О тебе, – сказала она. – Неужели? Ну и ладно. Надеюсь, они позабавились на славу, – беззаботно отмахнулся он. – Я же неспроста заговорила о ложных картофельных жуках, – заметила она. Уильям ненадолго закрыл глаза, затем открыл один и взглянул на неё. Лицо и фигура женщины выглядели чётко и совершенно не расплывались. – Я знаю, что слабо соображаю после выпивки, – вежливо произнёс он. – Но вряд ли я похож на картофельного жука, что бы там мой дядя ни думал на этот счёт. Амарантус засмеялась, обнажив белоснежные зубы. «Наверное, она не пьёт кофе…» – Нет, не похож, – заверила она. – Просто эта дихотомия вдруг мне напомнила о словах моего свёкра, Пардлоу. Ты же хотел отказаться от своего титула, но не смог. Уильям внезапно почти протрезвел. – Это правда. А ты случайно не слышала, почему? – Нет, – ответила она. – Это ведь не моё дело, согласен? – Очевидно, ты считаешь, что тебя это касается, – сказал он. – Иначе зачем бы ты вообще поднимала эту тему? Амарантус наклонилась и, вытащив из корзинки маленькую виноградную гроздь, протянула ему. Мойры нигде не было видно: вероятно, ушла по своим делам. – Ну, я подумала, что, если дело только в этом… Возможно, я смогу кое-что предложить. Со странным чувством сладостного возбуждения Уильям взял виноград и спросил: – Что, например? – Ну, – сказала она так рассудительно, будто описывала пищевые привычки светлячка, – здесь нет ничего сложного. Ты не можешь отказаться от своего титула, но ты мог бы его передать. Я имею в виду, отречься от титула в пользу своего наследника. – У меня нет наследника. Или ты предлагаешь... – Именно. – Она одобрительно кивнула. – Ты на мне женишься и, как только я рожу сына, передашь ему свой титул, после чего волен либо отойти от дел и заняться разведением такс, либо притвориться, что покончил с собой, и, исчезнув, стать кем пожелаешь. – Оставив тебя... – Оставив меня вдовствующей графиней... Как там называется твоё поместье, я забыла... Наверное, это всё-таки получше, чем участь небогатой невестки герцога Пардлоу. Согласен? Уильям втянул носом воздух. Кофейный аромат, как и запах бекона, уже щекотал ноздри, но молодой человек внезапно потерял всяческий интерес к еде. Он уставился на Амарантус. Та приподняла гладкую светлую бровь. – А что если родится дочь? – удивляясь сам себе, невозмутимо осведомился он. – А потом – ещё одна? Тогда мне грозит серьёзная опасность так и закончить жизнь чёртовым графом с... гаремом дочерей, которых нужно выдать замуж, снабдив их приданым. Амарантус слегка наморщила лоб. – Что такое гарем? – Им обзаводятся арабские шейхи, чтобы скрасить монотонность брака. По крайней мере, так мне говорили. Я имею в виду многожёнство. – Не хочешь ли ты, Уильям, сказать, что, женившись на мне, заскучал бы? – На её щеке мелькнула и пропала ямочка. – А насчёт гарема – ерунда. Знаешь, тебе вовсе не обязательно брать меня в жёны прямо сейчас. Мы можем вначале попробовать, и если результат будет мужского пола, то ты на мне женишься, признаешь ребёнка и... – И она показала рукой: «Voilà». – Мне даже не верится, что мы говорим об этом всерьёз. – Уильям яростно помотал головой. – Правда-правда! Но, просто ради интереса, скажи: что ты будешь делать, если «результат», как ты небрежно выразилась, окажется дочерью? Амарантус в раздумье поджала губы и склонила голову набок. – Я могу придумать по меньшей мере десяток вариантов. Самое простое – уехать за границу при первом намёке на беременность. Мне в любом случае придётся так поступить, поскольку мы ещё не будем мужем и женой, – и притвориться богатой вдовой. И тогда... У него вырвалось нечто похожее на смех, но Амарантус приподняла руку, останавливая его, а сама спокойно продолжила свою мысль: – И тогда, если родится девочка, я бы просто вернулась с красавицей-малышкой (потому что я уверена, Уильям, твой ребёнок в любом случае будет очаровательным) и объявила, что моя хорошая подруга умерла при родах и я взяла на воспитание её дочь. Разумеется, из милосердия, но также и для того, чтобы у моего дорогого Тревора появилась сестра. Опустив ладонь, она посмотрела на Уильяма широко распахнутыми глазами. – Это один вариант для примера. Я могу поразмышлять и о других, если ты... – Лучше не надо. Уильям не знал, рассмеяться ли, закричать на неё, съесть виноградину или просто уйти. Прежде чем он на что-то решился, Амарантус снова волшебным образом внезапно оказалась рядом – слегка прижалась к Уильяму, положила ладони ему на плечи и, подняв голову, соблазнительно заглянула ему в глаза. – Так что, видишь, – рассудительно произнесла она, – на самом деле, никакого риска нет. Для тебя. И ты мог бы... – Она скользнула ладонью по его щеке (касание было прохладным, словно струи дождя), а указательным пальцем – по губам, – ...просто получить удовольствие.
ГРЕЙ ПОНИМАЛ, что от разговора о Перси не отвертеться, но всё же Джону удалось сбежать и тем самым отложить встречу с Хэлом до следующего дня. Грей прибег к уловке: он просто оставил свой мундир и горжет у повара Прево и, пока Хэл беседовал с Дедулей-в-голове-пуля, спустился к гавани. Там он нанял лодку, чтобы порыбачить в прибрежных маршах. Его проводник, местный житель по имени Лаполла, своё дело знал, так что домой Джон вернулся уже после наступления темноты, весь пропахший тиной и водорослями, и притащил целый мешок морского окуня, а ещё большую, ужасающего вида тварь – мечехвоста, которого они обнаружили (к счастью, мёртвого) на крошечном островке, образованном из устричных раковин. Джон прямо на берегу полакомился уловом – необыкновенно вкусной рыбой, зажаренной на костре. Затем, уже около полуночи, всё ещё слегка навеселе, он прокрался в комнату к спящему Хэлу и оставил на его прикроватном столике дохлого краба – в качестве, так сказать, символического комментария к сложившейся ситуации. В общем, получилось, что с бодрствующим Хэлом он пересёкся лишь на исходе следующего дня, когда вернулся с душераздирающего чаепития у миссис Тины Андерсон. Хозяйка дома – высокая, статная белокурая красавица – обладала не только бесконечным шармом, но и внушительной толпой подруг, обожающих поболтать. Они гурьбой набросились на Джона, то ласково цепляясь за его рукав, то теребя золотой галун, – так они выражали свою благодарность расквартированной армии и восхищались мужественными военными, которые спасали их – по-видимому – от повального изнасилования. – Меня будто стая попугайчиков пыталась заклевать до смерти, – сказал он Хэлу. – Сплошные перья и визгливое чириканье. – К чёрту попугаев, давай ближе к сути, – отреагировал Хэл. Сам он был на официальном и, несомненно, менее шумном собрании в доме миссис Рома Сарз, где снова пообщался кое с кем из тех политиков, с которыми встречался на завтраке у Прево. – Я надеялся поговорить с мсье Суассоном и выяснить, почему этот чёртов Перси здесь, в то время как он должен быть мёртв – или, по крайней мере, старательно изображать из себя мертвеца… Но Суассона там не оказалось, – сухо закончил Хэл. Он уже избавился от кожаного воротника, и только тёмно-красная отметина на шее наводила на мысль о том, что ему целый день приходилось то и дело одёргивать себя, чтобы не наговорить лишнего, душа в зародыше слова, готовые сорваться с языка. – Так где, ты говоришь, встречался с этим типом в последний раз? Джон тоже снял кожаный воротник и, вздохнув от облегчения, закрыл глаза. – Я встретил его в американском лагере, в местечке под названием Кориэлл-Ферри, как раз перед Монмутом. Я тебе об этом рассказывал. Хэл вытер лицо замызганным полотенцем, – похоже, им воспользовались, чтобы нанести на сапоги ваксу, – и швырнул его в угол. – И как он там только оказался, чёрт его раздери? В ответ Джон лишь тряхнул головой. Да какая теперь разница? Он вовсе не собирался объяснять брату, по какой причине Перси не повесили за содомию: Джон не хотел, чтобы Хэл скоропалительно скончался от апоплексического удара. – Ты о том, как попал в плен к американцам, потом сбежал и после битвы появился в лагере вместе со свирепым могавком, якобы племянником Джеймса Фрейзера? Да, в общих чертах припоминаю, – ответил Хэл, и уголок его рта дёрнулся. – Но довольно смутно. Во всяком случае, о Перси ты не говорил. Джон предостерегающе подмигнул и кивком указал на дверь. В коридоре послышались чьи-то быстрые шаги: наверняка это камердинер брата спешил высвободить Хэла из оков его парадной формы. К удивлению Грея, в комнату зашёл Уильям – слегка взлохмаченный, но вполне трезвый. – Мне нужен Банастр Тарлетон, – без предисловий начал он. – Где посоветуете его искать? – Зачем он тебе? – спросил Хэл, усаживаясь в деревянное кресло. – А если тебе нужна помощь, плати услугой за услугу: помоги мне снять проклятые сапоги. Это сапоги Джона, – похоже, они меня скоро прикончат. – Я не виноват, что у тебя на ногах шишки, – вмешался Джон. – Хотя, согласись, мозоли – вполне обычное дело для пехотного командира. Никто не сможет тебя упрекнуть, что ты пренебрегаешь своими обязанностями. Хэл бросил на него раздражённый взгляд и для равновесия оперся руками о голову Уильяма, который как раз боролся с первым сапогом. – Ты знаешь, где Тарлетон? – обратился он к Джону. Тот покачал головой. – Я тоже, – сказал Хэл вихру на макушке Уильяма: готовый встопорщиться чубчик, аккуратно закрутился по часовой стрелке. «Совсем как у его отца», – пришло Джону в голову. – Старший писарь Клинтона должен бы знать, – сказал Грей и прочистил горло. – Если тебе интересно, его зовут Ронсон. Капитан Джеффри Ронсон. – Отлично. – Уильям рывком стянул сапог и чуть не свалился с низенького сундука, на котором сидел. Он бросил грязный сапог на коврик у камина и оглядел свою грудь, чтобы убедиться, что его жуки не пострадали. – И где, чёрт подери, сейчас обретается сэр Генри? – В данный момент он в Нью-Йорке, – сказал Хэл, протягивая другую ногу. – И я бы поставил фунт-другой на то, что Тарлетон всё ещё с ним. При Монмуте кавалеристы Тарлетона стали новой игрушкой Клинтона, и я сомневаюсь, что он уже с ними натешился. Уильям крякнул: второй сапог соскользнул с ноги Хэла и приземлился рядом со своим товарищем. – Считаете, мне стоит написать напрямую Тарлетону, в ставку сэра Генри? Джон с Хэлом переглянулись. – Я бы так и сделал, – пожал плечами Хэл. – Только не пиши ничего такого, о чём бы не хотел поведать всему миру. Хотя встречаются и скромные, ответственные писари, умеющие хранить тайну, но большинство – чертовски разговорчивы. – Кстати, вопрос в тему, – сказал Джон, глядя на сына. – Не будет ли с нашей стороны нескромностью поинтересоваться, зачем тебе понадобился Банастр Тарлетон? Уильям покачал головой и заправил выбившийся вихор обратно в тёмную копну своих волос. – Вчера за завтраком Деннис Рэндалл сказал, что письмо из лагеря Миддлбрук, с известием о смерти Бена, первым получил именно Тарлетон. Очевидно, он отдал его Иезекиилю Ричардсону, и таким образом... – Уильям покрутил рукой, изображая долгий извилистый путь, который в конце концов привёл письмо в руки Хэла. – Я просто хочу узнать, почему и каким образом Тарлетон получил это письмо. – Вполне разумно, – согласился Хэл. – Но я сомневаюсь, что это будет так просто. – Он нахмурил брови и посмотрел племяннику прямо в глаза. – То, что я тебе сейчас скажу, должно остаться сугубо между нами, Уильям. Это не для передачи ни твоему другу-индейцу, ни любовнице – если она у тебя есть, и я не хочу знать, существует ли таковая, – вообще никому. Уильям едва сдержался, чтобы не закатить глаза. Скрывая улыбку, Джон опустил взгляд. – Слово – серебро, молчание – золото, – почтительно произнёс Уильям и прикрыл рот ладонью. – Как там по-латыни: «И на устах моих печать»? Хэл хмыкнул, но в ответ лишь кивнул. – Хорошо. Сэр Генри устал ломать комедию перед американцами в Нью-Йорке и Вирджинии. Он хочет нанести дерзкий удар и уже положил глаз на Чарльстон. Если Клинтон до сих пор не покинул Нью-Йорк и не забрал Чарльстон у американцев, то сделает это в течение нескольких ближайших месяцев. – Откуда у тебя такие сведения? – удивлённо спросил Грей. – Об этом на званом завтраке сказали три разных человека, и все они умоляли меня держать информацию в секрете. – Да, дядя, теперь понятно, почему ты заговорил об ответственности, – заметил Уильям, откровенно забавляясь. – Я, – холодно произнёс Хэл, – полковник Сорок шестого пехотного полка Его Величества. Ты... – Он посмотрел на Уильяма – простоволосого, одетого в гражданское, слегка всклокоченного, но, по сути, так и оставшимся воином, – и недосказанная фраза повисла в воздухе. «Он всегда будет таким. Так же, как и его отец», – подумал Джон. – ...офицер, хоть в данный момент и не находишься на действительной военной службе, – закончил Хэл, решив в кои-то веки проявить тактичность. Уильям кивнул, соглашаясь. – Ну, это же к лучшему, правда? – сказал он. – Поскольку ты теперь не мой командир, то не можешь мне запретить разыскивать Тарлетона.
– ФАННИ И САЙРУС СИДЯТ на дереве и це-лу-ют-ся [английская детская песенка-дразнилка, аналог русского «тили-тили-тесто, жених и невеста» – прим. перев.], – нараспев произнёс Роджер, войдя ко мне в хирургическую. Рассмеявшись, я всё же виновато оглянулась. – Лучше бы им этим не заниматься. Джейми, точно волк, рыщет, кого бы сожрать. Сайрус – высокий, очень худой парень из семьи рыбаков, из какой именно, я не знала, – однажды в воскресенье сел в церкви около Фанни и после этого то и дело появлялся рядом с ней, словно высокий застенчивый призрак. Я ни разу не слышала его голоса и даже сомневалась, говорит ли он вообще по-английски. А Фанни по-гэльски пока что могла только прочитать «Отче наш» да произнести самые простые бытовые фразы, вроде «Передай мне, пожалуйста, лепёшку». С другой стороны, для молодых людей в этом возрасте естественно терять дар речи в присутствии друг друга. – На самом деле, они не целуются, – заверил меня Роджер. – Я только что видел их на берегу ручья: они сидят на приличном расстоянии друг от друга – в паре футов. Сайрус так крепко сплёл на коленях пальцы, что они у него аж побелели. Кого Джейми хочет сожрать и почему? – Он получил письмо от Бенджамина Кливленда, подписанное также двумя другими «загорными» землевладельцами из округа Теннесси, что по ту сторону хребта. Они пристают к Джейми, чтобы он собрал ополчение и присоединился к ним «в деле искоренения мерзкого корня тирании». Как я понимаю, это означает рейд по соседям. И в случае, если среди них попадутся лоялисты, надо их выгнать на улицу, избить, отобрать имущество и сжечь дома, повесить хозяев или совершить другие отвратительные вещи, чтобы другим неповадно было. Роджер посерьёзнел. – Литературный стиль мистера Кливленда оставляет желать лучшего, – сказал он. – Это я про «искоренение корня». Но, по крайней мере, он своих намерений не скрывает. – Джейми тоже, – отозвалась я и продолжила толочь корни в ступке несколько сильней, чем требовалось. – То есть чёрта с два он к ним присоединится, но он не может им просто сказать, чтобы они без суда и следствия катились прямиком в ад. Потому что, если он действительно пошлёт их к чёрту, тогда только приличное расстояние помешает им добавить Ридж в свой список мест, куда необходимо наведаться. – А Теннесси отсюда далеко? – Роджеру стало не по себе. – Сдаётся мне, ехать долго. Прервавшись на миг, я лишь пожала плечами и вытерла рукавом пот со лба. – Три-четыре дня верхом. При хорошей погоде, – добавила я, бросив взгляд на окно, за которым по цветущей траве струился солнечный свет. – И, гм... к тому же, не следует сбрасывать со счетов капитана Каннингема и его друзей-лоялистов, так? – Боже! – воскликнула я. – Вот уж точно червяк в яблоке, правда? С другой стороны, – рассудительно добавила я, – присутствие Каннингема у нас в Ридже, пожалуй, лучше всего оправдывает Джейми за то, что он не хочет присоединиться к нашему кровожадному другу Бенджамину в его рейдах. Зато появился железный аргумент: Джейми необходимо оставаться здесь якобы для того, чтобы держать местных лоялистов в узде. Но, если вдуматься, разве это не соответствует действительности? – Скорее, да. Что ты там толчёшь? – спросил Роджер, подбородком указывая на ступку, просто чтобы сменить тему. – Эхинацею, – ответила я. – Рановато я её вырыла, но она мне нужна. Корни обычно выкапывают осенью – именно тогда в них накапливаются питательные вещества, так как цветы и листья в них больше не нуждаются. Переведя дух, я добавила: – Ты же понимаешь, не будь здесь Джейми и тебя, головорезы Никодимуса Партленда, – ну ведь понятно же, что это он? – в мгновение ока примчались бы в Ридж и не оставили бы здесь камня на камне. Мои слова Роджера не удивили. И настроение ему не улучшили. – Да, – протянул он. – Это видно и по масонской ложе. Ты же знаешь, что о политике и религии там говорить не принято? Ну там, Равенство, Братство и всё такое… – Да, я слышала. Я чуть реже застучала пестиком и криво улыбнулась зятю. – Впрочем, я всегда предполагала, что этот обычай чаще нарушается, чем соблюдается... гм... Хотя люди есть люди. Конечно, говоря «люди», я подразумевала мужчин, и это не укрылось от Роджера, который ответил мне такой же кривоватой улыбкой и покачал ладонью из стороны в сторону, уйдя от прямого ответа. – Как правило, на заседаниях члены Ложи придерживаются буквы закона. Но на практике, если кто-то в корне не согласен с остальными, он просто больше не приходит. Я перестала толочь и посмотрела на Роджера. – Вот почему Джейми ходит туда каждый вторник: он застолбил Ложу как свою территорию? – И да, и нет. Он не трубит об этом направо и налево, но он Досточтимый Мастер. И, если уж на то пошло, любое место, где он появляется, как правило, тут же становится его территорией. Я рассмеялась, взяла со стойки бутылку пива и, отхлебнув, предложила Роджеру. – «...однако…»? – продолжила я его мысль. Кивнув, он взял бутылку. – Однако. Несмотря ни на что, Джейми призывает приходить всех и поддерживает мирные отношения, – по крайней мере, в Ложе, где есть возможность не касаться политических вопросов и не нарушать спокойствия. Но, как ты и сказала, оно чаще нарушается, чем… Когда мужчины разговаривают, то, даже если политику обходят стороной, всё равно легко определить, кто каких взглядов придерживается. Вот в какой-то момент большинство особо рьяных лоялистов просто перестали приходить. – Они собираются в доме у капитана? – догадалась я, и Роджер кивнул. – И сколько их? – Около двадцати. Большая часть жителей Риджа – с нами. Хотя многие из них предпочли бы остаться в стороне. – Трудно их в этом винить, – сухо произнесла я. За окном послышался высокий, тонкий визг, я резко обернулась, но почти сразу же снова расслабилась. – Мэнди и Орри Хиггинс собирают для меня пиявок. Они вместе с Фанни, – объяснила я, махнув рукой в сторону окна. – Они всё время цепляют пиявок друг на друга. Кстати... – я слегка отклонилась назад, оглядывая зятя. – Ты ищешь Джейми, или тебе нужна медицинская помощь? Роджер улыбнулся, вспомнив о цели своего визита. – Второе. Но не для себя. Я только что от Чизхолмов. Когда я уходил из гостей, то остановился поговорить со Старой Мамулей. Она курила трубку на скамейке около дома, поэтому я сел рядом и немного с ней поболтал. – Представляю себе. Получил удовольствие? – Ну, до определённого момента. Но потом она сказала, что всякий раз, когда она идёт в уборную, матка вываливается прямо ей в руку, и попросила узнать у тебя, можно ли с этим что-нибудь сделать? Роджер чуть покраснел, и я подавила смех. – Надо подумать. Завтра я схожу поговорить с ней. А пока не мог бы ты пойти и выловить из ручья Мэнди с Орри и узнать, останется ли Сайрус на ужин?
СПУСКАЯСЬ К РУЧЬЮ, Роджер увидел Джема, Жермена, Эйдана и ещё нескольких мальчишек с верхней части хребта. Бегая по лесу, они размахивали друг перед другом палками, словно сражались на мечах, или делали вид, что стреляют из них, как из мушкетов, то и дело выкрикивая «Бах!» – Это всё игры да забавы, пока кто-нибудь не лишится глаза, – пробормотал Роджер, словно въявь услышав предостережение миссис Грэм из детства. Однако нет смысла сгонять их в кучу и читать нотации. Во-первых, это всё-таки мальчишки. «А во-вторых, – холодно констатировал мозг, – упомянутым мальчишкам остаётся всего несколько лет до того, как они станут достаточно взрослыми, чтобы служить в ополчении или в рядах регулярной армии». Да и чёртова война к ним всё ближе и ближе. – С другой стороны, битва при Йорктауне произойдёт в октябре восемьдесят первого года. То есть военные действия завершатся в 1781 году, – произнёс Роджер вслух и скрестил пальцы. – Осталось продержаться два года. Всего лишь два треклятых года. «Надеюсь, мы продержимся». Мэнди и Орри стояли в ручье, – вымокшие насквозь, по уши в грязи и водорослях, – и радостно щебетали, будто пара синичек. Увидев их, Роджер немного успокоился. Фанни с Сайрусом по-прежнему сидели на берегу, только теперь придвинулись ближе друг к другу. Сайрус, на фут с лишним возвышаясь над Фанни, изо всех сил старался выгнуться, чтобы не дай Бог случайно её не коснуться и при этом рассмотреть то, что она ему показывала. Не желая застать их врасплох, Роджер кашлянул, и Сайрус резко выпрямился. – Всё в порядке, a charaid [дружище (гэльск.) – прим. перев.], – сказала ему Фанни, выговаривая гэльское слово очень тщательно, но всё равно неверно. Роджер не сдержал улыбки и увидел, что Сайрус тоже улыбнулся, хотя и попытался это скрыть. – Это всего лишь Роджер Мак, – произнесла девочка. – Верно, – дружелюбно сказал Роджер, продолжая улыбаться. – Миссис Клэр прислала меня узнать, останешься ли ты на ужин, a bhalaich? [мальчик, сынок (гэльск) – прим. перев.] Застуканный так близко к Фанни, Сайрус покраснел до кончиков ушей и позабыл весь свой английский, но ответил по-гэльски, что он благодарит хозяйку и с удовольствием остался бы на ужин, но его брат Хирам велел ему вернуться до наступления темноты, а путь домой неблизкий. – Ну как хочешь. Oidhche mhath [Спокойной ночи (гэльск.) – прим. перев.]. Уже отворачиваясь, Роджер заметил, что Фанни принесла с собой маленький свёрток со своими сокровищами, чтобы показать Сайрусу. Роджер мельком уловил в траве блеск кулона, а Фанни наполовину прикрыла рукой, будто пряча от его глаз, развёрнутую бумагу с каким-то рисунком. «А! Наверное, это тот портрет её умершей сестры, о котором мне рассказывала Бри. Раз Фанни делится с Сайрусом самым сокровенным, тогда у парня, должно быть, есть шанс». – Удачи тебе, a bhalaich, – пробормотал Роджер, по большей части самому себе, и улыбнулся. Улыбнулся не только потому, что ему было приятно видеть юных влюблённых, – просто лист бумаги в руках Фанни напомнил ему о причине его хорошего настроения. Роджер дотронулся до кармана своих бриджей и пальцами ощутил твёрдый комочек сломанной восковой печати на захрустевшей бумаге. Не то чтобы он не верил, что письмо придёт и что ответ будет именно таким, – конечно же, чего-то подобного он и ждал. Но одно дело, когда ты думаешь, что понимаешь что-то. А другое дело, когда всё происходит в реальности и доказательство этого у тебя в руке, и внезапно ты осознаёшь, что не всё так ясно, как казалось. А ещё вдруг приходит понимание, что вот эта непостижимая вещь и есть самое главное, что ты сделал в своей жизни. Послышался негромкий визг, и Роджер, повинуясь отцовским инстинктам, тут же повернул голову. Но Мэнди уже прекратила жалобно верещать и толкнула Орри, который, похоже не в первый раз, шлёпнулся спиной в воду. «Ну, может быть, самое главное, кроме детей», – подумал Роджер, снова улыбаясь. Его приёмный отец, который на самом деле приходился ему двоюродным дедом, был пресвитерианским священником. Он так и остался холостяком, хотя пасторам жениться не возбранялось – их даже поощряли вступать в брак, поскольку жёны могли помочь в работе с паствой. Роджер никогда не спрашивал у преподобного, почему тот не женился, – этот вопрос даже не приходил ему в голову до сегодняшнего дня. Может быть, ответ был прост: не встретил нужного человека и не желал заводить семью только ради того, чтобы не оставаться в одиночестве. А может из-за того, что считал: трудно найти равновесие между служением Богу и преданностью жене и детям. «А Ты вначале послал мне жену и детей, – подумал Роджер, обращаясь куда-то к Небесам и к Богу. – Так что вряд ли Ты хочешь, чтобы я их бросил ради каких-то иных Твоих планов на мой счёт».
«Ради иных планов». То, что находилось у него в кармане, и была та самая реальность, но на данный момент всё ещё скрытая от него завесой будущего. Письмо от преподобного Дэвида Колдуэлла. Друга и высокопоставленного пресвитерианского старейшины, который провёл церемонию бракосочетания Роджера и Бри. Он очень помог Роджеру подготовиться к посвящению тогда, когда он пытал счастья в первый раз. С радостью и воодушевлением Роджер узнал, что Дэви Колдуэлл по-прежнему считает его достойным посвящения в сан. «В Чарльстоне есть пресвитерия [орган управления в пресвитерианской церкви – прим. перев.], которая назначила проведение Генеральной ассамблеи на май будущего года. Разумеется, я замолвлю за Вас словечко, чтобы документы из семинарии и Ваша предыдущая квалификация были учтены как основание для Вашего рукоположения. Однако было бы неплохо, если бы Вы сами прежде связались с несколькими старейшинами, которые примут участие в пресвитерии, до того как будете официально представлены им в Чарльстоне. Используйте все шансы – как человек может использовать и пуговицы, и ремень, чтобы штаны не спадали». Вспомнив слова преподобного Колдуэлла, Роджер снова улыбнулся. Он был благодарен Дэви Колдуэллу, однако сквозь веселье проступало иное чувство... Какое? Он понятия не имел, как его назвать, – этот странный трепет в груди, приятную пустоту в животе… Предвкушение, но с оттенком опасности, как будто он стоит на краю пропасти, собираясь прыгнуть и не зная, взлетит он или разобьётся о камни внизу. Он ни капли не сомневался, что камни там есть. Но и мечты о полёте не оставлял. И вот, в безмолвии священном воспаря В той неприкосновенности пространства, Я, руку протянув, коснулся лика Бога. [Джон Гиллеспи Маги, стихотворение «Высотный полёт» в переводе gardener_girl – прим. перев.] Сколько Роджер себя помнил, у преподобного в кабинете висел пожелтевший листок со строчками этого стихотворения, приколотый к пробковой доске, и впервые ему пришло в голову, что, возможно, Уэйкфилд сохранил его в память об отце Роджера, который, как и тот поэт, летал на спитфайре и погиб на войне. По крайней мере, так считал преподобный. Роджер, снова коснувшись кармана, произнёс короткую молитву за упокой отцовской души, где бы она ни находилась, и ещё одну – в благодарность преподобному Колдуэллу за его доброту. Послание от Колдуэлла принёс Бобби Хиггинс, забрав его в Кросс-Крике. Получив письмо, Роджер сунул его в карман и отправился хлопотать по хозяйству. Он хотел прочитать письмо наедине, и ему не помешала компания мула Кларенса да двух любопытных лошадей. Роджер знал о том, что в Чарльстоне существует коллегия пресвитеров. Некоторое время назад он написал Колдуэллу о том, что очень надеется быть официально рукоположенным, и вскользь упомянул, что примерно через месяц вместе с женой и детьми планирует посетить Чарльстон, чтобы вернуть Жермена в лоно семьи. О необходимости достать оружие для Джейми он писать не стал. И вообще старался об этом не думать. Сначала он решил было пойти к Дому Собраний, чтобы посидеть и поразмышлять, какие у него есть виды на будущее. Но там Роджер тоже не нашёл желанного уединения, и потому по камням пересёк ручей и повернул на холм позади дома, намереваясь подняться к Зелёному источнику. Однако на его пути оказался огород Клэр. Поддавшись импульсу, Роджер открыл калитку и, никого там не обнаружив, вошёл. Он редко приходил в огород, и его сразу поразил запах ранней осени, столь отличный от чистого, смолистого духа леса. Здесь, в огороде, пахло свежевскопанной землёй и перегноем, в воздухе витал горький аромат репяной ботвы, капусты и пикантный – лука, и сквозь всё это многообразие пробивался запах поздних цветов со слабыми нотками смолы и аниса, куда более сильный, чем сладкие, пьянящие ароматы жаркого лета. Вдоль изгороди с одной стороны Клэр густо посадила подсолнухи, а понизу росла рудбекия: он узнал эти цветы по выпуклой серединке. А ещё там рос золотарник и много других цветов, названия которых Роджер не знал, но все они ему нравились. Там были и красивые пурпурные, которые он принял за космеи, – над ними порхали крошечные бело-жёлтые бабочки, – и какие-то красно-жёлтые цветы; надо спросить у Клэр, как они называются. – Для пчёл, – говорила она за ужином, рассказывая всем о цветах. Вот и сейчас в цветнике блаженствовали пчёлы: Роджер слышал их гудение, похожее на вибрацию натянутой струны. – Послушайте, – вдруг негромко обратился он к пчёлам. – Я получил письмо от Дэви Колдуэлла. И оно не идёт у меня из головы. Я думаю... надеюсь... меня посвятят в сан. Я стану служителем Слова и Причастия – так они, то есть мы… себя называем. Я имею в виду пресвитериан, – уточнил Роджер, предполагая, что эти католические пчёлы наверняка незнакомы с другими конфессиями. Роджер подумал, что вряд ли пчёлы в курсе, что значит «посвящённый в сан». Ведь все они вылупляются из восковых ячеек уже с непоколебимым знанием своей цели в жизни и не нуждаются ни в решениях, ни в обрядах. Хотя произнести вслух эти слова было приятно, и поэтому он снова их повторил: – Посвящён в сан. Я поеду через Чарльстон, чтобы обо всём договориться. Клэр говорит, вы, пчёлки, любите узнавать о подобных вещах. Брианна и дети тоже поедут со мной: им хочется увидеть океан, пробежаться босиком по прибрежной полосе. «Если, конечно, на рейде не стоит слишком много британских военных кораблей...» – А потом мы отправимся в Саванну. Брианна будет писать чей-то портрет. От ручья доносились приглушённые детские крики и смех, они успокаивали, как и жужжание пчёл, и ему казалось, что вот так, в состоянии счастливого покоя, он мог бы пребывать здесь вечно. Вдруг раздался более громкий визг, и покой мгновенно улетучился. Роджер вскочил на ноги, пытаясь определить, откуда донёсся крик, и, услышав его снова, пулей вылетел из огорода, будто ему ткнули вилами в зад. Роджер продрался сквозь кустарник на берег ручья и увидел: в воде посередине ручья плавал, кружась, белый квадрат. Наверное, его подхватил ветер и... Но, прежде чем Роджер успел добраться до ручья, от противоположного берега оттолкнулась длинная фигура: вытянув руку, Сайрус рухнул в воду. Он огромной ладонью схватил промокшую бумагу и тут же с головой погрузился в ручей. – Нет! – кричала Фанни. – Нет! Нет! Нет!.. Она тоже забрела в ручей и тщетно пыталась дотянуться до Сайруса и листка, но здесь было глубже, и вода тянула её за юбки – девочка шаталась, ботинки скользили по склизкому от грязи дну. Роджер разулся, зашёл в воду и схватил Фанни за талию. – Всё в порядке, – настойчиво твердил он, волоча девушку поперёк течения к берегу. – Всё будет хорошо! Но Фанни прекрасно знала, что ничего хорошего не будет, она продолжала кричать, безуспешно пытаясь дотянуться до последней ниточки, что связывала её с сестрой. «Боже милостивый, подскажи, что мне делать... А что тут поделаешь?» – подумал Роджер. Он опустил Фанни на землю, и девчушка упала на колени, скукожилась, как засыхающий листик, и замолчала, судорожно хватая ртом воздух. – Папа, папочка! Мэнди, которой было строго-настрого запрещено переходить ручей в одиночку, только что, как сверчок, перепрыгнула через камни и теперь, панически скуля, схватила Роджера за ногу. С холма раздались голоса. Услышав крики, мальчики побежали прямиком через... «Вот только их там не хватало!» – А ну-ка вон из огорода! – проревел Роджер. Хруст репы под тяжестью ног мгновенно затих, и Маккензи выкинул из головы мысли о том, какой ущерб мальчишки могли нанести грядкам. Он сосредоточил всё внимание на том, чтобы оторвать Мэнди от своей мокрой ноги, одновременно пытаясь найти утешительные слова для Фанни. Фанни дышала, как загнанная лошадь. Обеспокоенный тем, как бы девочка от переизбытка кислорода не потеряла сознания, Роджер присел на корточки рядом с ней и положил ладонь на её худенькую вздымающуюся спину. – Фанни, – мягко обратился он к ней, – ты насквозь промокла. Пойдём домой. Тебе надо переодеться в сухое и выпить чего-нибудь горячего. Он решительно взял Фанни под локоть, пытаясь поднять, но девочка только крепче прижала скрещённые руки к своему скрюченному телу и покачала головой. Однако задышала легче, и вздохи сменились всхлипами. Послышались робкие хлюпающие шаги – вернулся Сайрус. Долговязый, высокий, мертвенно-бледный. С него капала вода. – Мистрис... – произнёс он и сглотнул, понятия не имея, что ещё сказать или сделать. – Тут нет твоей вины, a bhalaich, – начал было Роджер, но Сайрус отмахнулся от его слов и рухнул на колени перед Фанни. – Мистрис... – неуверенно повторил он. Фанни будто не слышала его, но он протянул к ней кулак и медленно раскрыл ладонь. Листок превратился в мокрый комок бумаги. Роджер услышал, как юноша снова сглотнул. Фанни застонала так, словно парень вонзил ей кол в живот, выхватила у него обрывки и прижала их к груди, рыдая, будто сердце у неё вот-вот разорвётся. «Бедняжка. Полагаю, оно уже разбито...» – Mo chridhe bristeadh, – прошептал Сайрус, и его лицо исказилось от страдания. – B’fhearr gu robh mi air bathadh mus do thachair an cron tha seo ort. «Сердце моё разбито. Лучше бы я утонул, чем позволил обрушиться на тебя такой беде». Фанни не ответила и даже не пошевелилась. Роджер с Сайрусом обменялись беспомощными взглядами, но, прежде чем Роджер смог снова поднять Фанни, прибежали потрясённые мальчики, наперебой спрашивая, что и как случилось. Жермен держал в руках остальные сокровища Фанни, которые он подобрал на берегу и завернул во фланелевый лоскут. – Сестрёнка... – осторожно позвал он, и между Фанни и Роджером зависла его рука со свёртком. Фанни не никак не отреагировала, и Роджер кивнул пареньку. – Спасибо, Жермен. Отнеси это в дом, ладно? Он поднялся. У него затекли колени, а мокрые чулки сползли на лодыжки. – Джем! Возьми Мэнди и мальчиков и идите с Жерменом домой. Мы... тоже скоро придём. Мальчики, с вытаращенными от беспокойства глазами, послушно кивнули и, забрав малышей, ушли. Они шагали, оглядываясь и возбуждённо перешёптываясь друг с другом. Сайруса начала бить дрожь: холодный ветер проникал сквозь мокрую тонкую ткань рубашки и штанов. Роджер положил руку на его склонённую голову – даже когда парень стоял на коленях, его голова была намного выше талии Роджера. – Всё будет хорошо, – сказал он по-гэльски. – Тут нет твоей вины. Ступай домой. Сайрус посмотрел на Роджера, затем перевёл беспомощный взгляд на опущенную голову Фанни, отрывисто кивнул, встал и поклонился ей, затем повернулся и медленно пошёл, то и дело оборачиваясь. Лицо его выглядело удручённым. Роджер вздохнул и, минуту поколебавшись, опустился на землю и обнял Фанни. Он медленно покачивал девочку, поглаживая её по спине, будто она была маленьким ребёнком. Он чувствовал себя праздным зевакой в месте, где только что взорвалась бомба, а ни скорая помощь, ни полиция ещё не прибыли. «Скорая помощь и полиция... Да, уж, без сомнения, это Клэр и Джейми», – подумал он, иронично усмехнувшись. И правда, как только он вытащил Фанни из ручья, первым его побуждением было позвать кого-нибудь из Фрейзеров, но Джейми уехал в Салем, а Клэр сказала, что собирается проверить, не заболел ли кто у Макниллов ветряной оспой. «Хотя, если хорошо подумать... в этой ситуации никто из них не смог бы по-настоящему помочь. Вот разве что... Ну а вдруг?..» Глубоко вздохнув, он на миг крепко сжал Фанни, затем поднял её на ноги и встал сам. К этому времени Фанни дрожала так сильно, так что даже рыдания прекратились, лишь слёзы по-прежнему текли из припухших глаз. – Идём-ка со мной, – твёрдо сказал Роджер, беря девочку за руку. – Возможно, Брианне удастся всё поправить.
ГОВОРЯ, ЧТО БРИАННА сможет всё исправить, Роджер сначала смутно представил себе что-то типа скотча. Потом у него в голове возникла не менее сомнительная мысль высушить бумагу и сшить рисунок. К счастью, у Брианны нашлась идея получше. – Это хорошая, плотная тряпичная бумага, – заметила она, раскладывая влажные кусочки на кухонном столе и разглаживая их. – Наверняка. Иначе бы рисунок так долго не продержался. Как думаешь, долго Фанни его хранила? – Года два? – рискнул предположить Роджер. – Её сестре было около семнадцати, когда она умерла, и Фанни сказала, что ей самой было десять, когда нарисовали портрет сестры. Так что, наверное, Джейн тогда было лет пятнадцать. Как думаешь, ты сумеешь это скопировать? – Да, конечно, я так и сделаю. Но Фанни всё равно захочет сохранить оригинал. Она им дорожит. Роджер кивнул. – Согласен. А что с ним можно сделать? – Ну, я попросту залатаю разрыв. – Ты и правда собираешься сшить листок? У меня была такая мысль, но... – На самом деле, идея неплохая. – Бри явно хотела рассмеяться, но из вежливости сдержалась. – Я уверена: вряд ли Фанни захочет, чтобы её бедная сестра выглядела как монстр Франкенштейна. Даже если не знает, кто это такой. – И кто же это? – стоя в дверях, настороженно спросила Фанни. Её уже раздели, обсушили и переодели в свежую сорочку и чулки, и девочка с раскрасневшимися щеками и высыхающими тёмными волнистыми волосами была похожа на маленького растрёпанного ангелочка, только что спасённого от разъярённых барсуков. – Всего лишь герой одного романа, – с улыбкой объяснила Брианна. – Если хочешь, я потом расскажу тебе эту историю… Иди сюда, посмотри. Отворачиваясь и стараясь не смотреть на испорченный рисунок, Фанни подошла к столу. Затем она заметила экран для изготовления бумаги, который Бри принесла из кладовой, и любопытство пересилило. Экран представлял собой прямоугольную деревянную раму с прикреплённой к ней по бокам тончайшей сеткой из муслина, из которого вытянули некоторые нити. – Нам повезло: разрыв ровный. – Брианна осторожно коснулась пальцем одного обрывка. – Видишь, как он потёрт по краю? Бумага сделана из волокон, и, если её долго вымачивать в воде, знаешь, что получится? – Горсть раскисших волокон? – догадался Роджер. – Ну примерно. Так что... Из своей коробки с принадлежностями для изготовления бумаги Брианна достала большую матерчатую сумку, набитую… – Это хлопок? – спросила Фанни, зачарованно глядя на пушистые белые комочки, которые торчали из кучки матерчатых лоскутков и чего-то похожего (на скептический взгляд Роджера) на пучки жидких светлых волос, вырванных из чьей-то головы. – Не только. Здесь ещё вычесанный лён. А кроме того, обрывки бумаги и ветошь. Итак, мы начнём с горсти хорошо измельчённых волокон. Она положила на стол экран для изготовления бумаги, взяла маленькую бутылку, откупорила её и аккуратно выложила по центру полоску чего-то похожего на ворсинки ковра. – Это будет наша заплата. А сверху на это мы положим половинки рисунка... Роджер передал ей одну за другой обе части, и Брианна тщательно, как можно ближе друг к другу, подогнала разорванные края. – Хорошо, что рисовали графитовым карандашом, – заметила Брианна. – Будь это тушь, уголь или акварель – и всё бы пропало. А так... Она принесла что-то похожее на лоток для фотографического закрепителя: неглубокий ящичек с приподнятыми бортами и просмоленными швами. Затаив дыхание, она подняла экран и медленно опустила его в лоток. – Сестра, воды, – пробормотала Бри, подражая оперирующему врачу, и протянула руку в сторону большого кувшина цвета шелковицы, который стоял на буфете и всегда был полон чистой воды. Роджер встал со скамейки (на полу, там, где он сидел, осталась небольшая лужица) и принёс сосуд. Бри осторожно разбрызгивала воду по рисунку, пока он не впитал достаточно влаги. – Надо, чтобы он прилип к экрану и не поплыл, – объяснила она, а затем добавила в лоток воды, которая покрыла лист бумаги. – Порядок. Брианна поставила массивный кувшин, вздохнув с облегчением. – Теперь пусть рисунок пропитывается водой в течение... Ну-у, суток должно хватить. Волокна бумаги растворятся и соединятся с волокнами заплаты, а линии рисунка при этом останутся ненарушенными. Роджер увидел, как жена на миг скрестила за спиной пальцы и улыбнулась Фанни. – А затем мы положим его под пресс, высушим, и у нас, по сути, появится новый лист бумаги. А рисунок на нём останется прежним, тем же самым. Фанни наблюдала за действиями Брианны как загипнотизированная, – будто кролик, замерший перед лисой, – но после этой фразы девочка подняла глаза и громко выдохнула. – О-о-о-о! Спасибо! Большое вам спасибо! Фанни прижала ладони к щекам, глядя на рисунок так, будто он внезапно ожил. И Роджеру вдруг тоже показалось, что с рисунка на него взглянул живой человек. До этого момента он рассматривал листок исключительно как нечто ценное для Фанни, а самого портрета не замечал. Теперь же он его увидел. Кто бы ни нарисовал этот портрет, художником он, несомненно, был талантливым. Да и девушка на листке сама по себе была примечательной. Красивой, бесспорно, но, кроме того, от неё исходило ощущение... чего? Полноты жизни, очарования... «А ещё в ней чувствуется вызов», – подумал Роджер. И, хотя прелестные губы и взгляд искоса складывались в соблазнительную полуулыбку, в них читались также решимость – и закипающая ярость, от которой волосы на затылке Роджера встали дыбом. Он вспомнил, что эта девушка собственными руками убила человека. Причём преднамеренно. «Чтобы оградить свою младшую сестру от того будущего, которое ей самой было слишком хорошо известно». Роджер на секунду задумался: а мужчина, который нарисовал Джейн, понимал ли, с кем он делил той ночью постель? А если понимал, то, может, даже упивался этим? Картину, которую при этом услужливо подсунуло воображение, Роджер мгновенно прогнал, хотя избавиться от самой мысли оказалось невозможно. Фанни стояла рядом с ним, по-прежнему не отрывая глаз от того материального, что осталось от её сестры, от того, что не смогла ни разрушить, ни растворить никакая вода. Роджер нежно обнял девочку за плечи и мысленно обратился к той девушке, чьё лицо мерцало в воде: «Не волнуйся, Джейн. Мы всё сделаем для того, чтобы твоя сестра была в безопасности. Я тебе обещаю».
«От миссис Брианны Фрейзер Маккензи Фрейзерс-Ридж, Северная Каролина Гарольду, герцогу Пардлоу, полковнику Сорок шестого пехотного полка Его Величества, для передачи лорду Джону Грею Саванна, Джорджия Дорогой лорд Джон! Я получила Ваше любезное приглашение приехать и написать портрет миссис Брамби и с большим удовольствием его принимаю! Я признательна Вам также за предложенные пропускные документы, которые приму с благодарностью за заботливую предусмотрительность, поскольку меня будут сопровождать муж и дети. У моего супруга важные дела в Чарльстоне, так что мы сначала ненадолго отправимся туда, а затем – в Саванну, и доберёмся до Вас к концу сентября, «если даст Бог, и Крик-ручей не поднимется», как здесь говорят. Мне объяснили, что поговорка изначально относилась к индейскому племени криков, которые были довольно воинственными (да и кто бы стал их за это винить?), но, зная погоду в горах, я могу сказать, что наиболее вероятным препятствием для путешествия является именно вода. Учитывая все обстоятельства, думаю, что наше передвижение, возможно, ускорится, если Вы пришлёте необходимые пропускные документы на адрес мистера Уильяма Дэвиса в Шарлотту, Северная Каролина. Мы проедем через Шарлотту по пути в Чарльстон (уверена, Вы знаете: город в настоящее время находится в руках американцев). Мистер Дэвис – друг моего отца, и до нашего приезда документы останутся у него в целости и сохранности. С нетерпением жду нашей новой встречи! Ваш друг навсегда, Брианна».
РОДЖЕРУ НИКАК НЕ УДАВАЛОСЬ надеть железный обруч на верхнюю часть большого и пузатого старого бочонка, который он заново собирал. Судя по слабому, но отвратительному запаху, исходившему от покрытой пятнами и потёками древесины, в нём довольно долго разлагалось мясо бескрылой гагарки [истреблённая в XIX веке нелетающая птица – прим. перев.], и из-за внутреннего давления некоторое время назад бочонок взорвался. День выдался прохладным, но солнце стояло высоко и припекало так, что глаза Роджера заливало пόтом, да и кожу на затылке пощипывало. Оттого что ему приходилось задерживать дыхание, немного кружилась голова. Близился обед, но есть не хотелось. Тем не менее, еда оказалась бы кстати, и, услышав шаги, Роджер с надеждой поднял глаза, ожидая увидеть Бри или Фанни с сэндвичем и бутылкой эля. Однако по тропинке, ведущей от кладовой над родником, спускался тесть, он нёс два огромных глиняных жбана. – Вас точно за милю почуют, – одобрительно принюхиваясь, заметил Джейми. Он поставил жбаны, от которых тянуло крепким «германским духом» – сильным запахом кислой капусты. Взглянув на непокорный обруч, Джейми присел на корточки рядом с бочонком, осторожно его обхватил и, отвернувшись в сторону, изо всех сил сжал старые бочарные клёпки [деревянные детали бочонка – прим. перев.], чтобы Роджер успел пропихнуть обруч на положенное место. – Фу-у! – вставая, выдохнул Джейми. – Тухлая рыба? – Скорее всего. – Роджер поднялся и со стоном потянулся. – И то, что принёс ты, не сильно улучшит аромат, – кивком указал он на восстановленный бочонок. – Ну, всё же будет пахнуть кислой капустой, – сказал Джейми, открывая один из жбанов. – Капуста перебьёт любой другой запах, так что тухлая рыба – или что бы в этом бочонке ни разлагалось, – будет ощущаться не так сильно. Кроме того, Клэр говорит, что человек способен принюхаться к любому запаху – и тот перестанет казаться таким отвратительным. – Да неужели? – пробормотал Роджер. Однако это не тёще предстояло проехать триста миль в фургоне с вонючими бочками и тремя детьми, которые всю дорогу до побережья будут голосить: «Ой, фу-у-у-у!» – Ронни говорит, что, скорее всего, в двух других бочонках хранили солонину и кровяную колбасу. Так что от вас будет пахнуть, как от воскресного ужина в Салеме, – иронично утешил тесть. – Вот этот готов? – Ага. Роджер пытался вытащить занозу из большого пальца и украдкой наблюдал за тем, как Джейми изучает бочонок изнутри. Роджер от души гордился своей работой, – а задача перед ним стояла непростая: прикрепить к бочонку фальшивое второе дно, оставив достаточно места для тонкого, но увесистого слоя золота и подогнать днище настолько плотно, чтобы оно ни в коем случае не оторвалось, если кто-то сбросит бочку на землю. – Отличная работа! – похвалил Джейми. Не отрывая взгляда от бочонка, он поднял его, взвесил в руках и кинул оземь, проверяя на крепость. Тот с глухим стуком приземлился стоймя. Джейми осмотрел дно изнутри, поднял на зятя глаза и улыбнулся. – Он крепкий как орех, Роджер Мак. – Ага. Ну, мне Брианна помогла... в смысле, она сделала шаблон. А Том Маклауд дал ей древесину. – Надеюсь, она ему не проговорилась зачем, – произнёс Джейми, но было видно, что в своей дочери он не сомневается. – Она сказала Ронни, что задумала сделать колыбель для Огилви. Юный Ангус и его жена ожидали первенца, так что получали от всех соседей одёжки их подросших детей, лишние подгузники, соски, бутылочки для кормления и бессчётное количество советов, в которых молодые вовсе не нуждались. Джейми одобрительно кивнул и без лишних слов вытряхнул в бочонок капусту – она посыпалась пахучим бледно-зелёным каскадом. Роджер выразительно посмотрел на тестя: мол, не лучше ли было сначала погрузить бочонок в фургон, а уж затем добавить к нему лишних двадцать фунтов кислой капусты, но промолчал. – В дороге тебе не раз придётся переставлять бочонки с места на место, – ответил Джейми на невысказанный вопрос. – Тебе надо наловчиться делать это самому, не прибегая к посторонней помощи, – на случай, если вдруг верёвка развяжется и бочонок свалится. Ещё один мощный всплеск, – и вот уже вся капуста мягкой волной покачивается, на три дюйма ниже насечки, отмечающей место, где ляжет крышка. Они стояли, задумчиво вглядываясь в пахучую массу, и обоим пришла в голову одна и та же мысль. Только Роджер решил было проверить, не отвалилось ли под тяжестью капустного водопада фальшивое дно, как Джейми уже тянулся за подходящей палкой, которую и вручил зятю. Роджер прощупывал дно бочонка и едва заметно улыбался: на душе у него теплело всякий раз, когда кто-то вдруг улавливал его невысказанную мысль. Время от времени это происходило с Бри, крайне редко с Клэр, и на удивление часто – с Джейми. Возможно, дело было в том, что они много работали вместе и приноровились друг к другу. – Всё в порядке. Дно не просело. Роджер отшвырнул мокрую палку, поднял крышку, вжал её на место и плотно приладил молотком. Затем они прикрепили последний обруч. Топорно, но действенно. Джейми отступил назад, кивая и расправляя закатанные рукава рубашки. – Послушай, при малейшей опасности бросайте бочки и бегите, – посоветовал он. – По дороге у вас не должно быть никаких проблем. Ну, разве что бандиты, – добавил он, немного подумав. – Во всём остальном безопасный проезд вам обеспечит маленькая официальная бумажка, которую прислал лорд Джон. Но вот когда вы доберётесь до Чарльстона... – Джейми приподнял плечо. У Роджера сжался желудок. Да, Чарльстон. Джейми написал Фергюсу шифрованное письмо (шифр привёл Роджера в восхищение!), поручив к их приезду всё спланировать. Вот только что конкретно? Однако насчёт того, как всё пройдёт в Чарльстоне, Джейми как раз был спокоен. – Посмотрим, что придумал Фергюс. Он дерзкий маленький проныра, однако у него теперь пятеро детей, и он уже не так безрассуден, как раньше. Меня больше беспокоит Саванна… – начал было Джейми, но, нахмурившись, умолк. А в этот раз Роджер не смог угадать, что тревожит тестя. – Есть человек по имени Фрэнсис Марион, – неожиданно заговорил Джейми. – Офицер Континентальной армии. Клэр говорит, что в... в вашем времени он хорошо известен. Под именем Болотный Лис. Хотя сейчас его так не называют, – поспешно добавил он. – Ты о нём слышал? – Слышал, – задумчиво произнёс Роджер. – Но, кроме имени, я практически ничего о нём не знаю. Он сейчас в Саванне? Джейми кивнул, как будто чуть успокоившись. – На прошлой неделе я получил письмо от одного знакомого из Саванны. Ну, новости о том, о сём, – я специально интересовался, раз уж дочка туда собралась. Так вот, он пишет о британском гарнизоне в городе: по его словам, этот Марион в разговоре заметил, что Бенджамин Линкольн намеревается покинуть Чарльстон и попытается захватить Саванну. И, э-э... Джейми не сводил глаз с лужицы капустного сока. «Так вот в чём скользкий момент!» До Роджера наконец дошло, будто волной накрыло. – Этот ваш Рэндалл в своей книге пишет, что в октябре нынешнего года американцы нападут на Саванну, – продолжил Джейми, поглядев прямо на Роджера. – Американцы успеха не добьются, но важно, что Марион будет с ними. – И... ты хочешь, чтобы я с ним поговорил? Пот уже высыхал, но сквозь влажную рубашку проникал холодный ветер. – Если получится. Дело в том, что у Мариона огромный опыт руководства ополчением. – Будто у тебя его нет? – заметил Роджер. По лицу Джейми скользнула улыбка, но он покачал головой. – Я никогда не предлагал Континентальной армии взять на временную службу отряд ополченцев под моим командованием. У меня в этом никакого опыта. А Марион, как я узнал из письма, становился под их знамёна несколько раз, и мне интересно, нет ли у него какого-нибудь мудрого совета относительно общения с... определёнными офицерами. – Ты хочешь сказать, что было бы полезно знать, кто из них сволочь, а кто – нет? Но вряд ли ты сможешь выбирать, а? – Все офицеры – сволочи, – сухо заметил Джейми. – И я в том числе. Они и должны такими быть. Однако одним доверять можно, а другим – нет. Судя по тому, что я слышал, Марион из тех, кому можно верить. – Понятно. «И, прежде чем ты начнёшь воевать в рядах их армии и свяжешь себя обязательствами, желательно обзавестись там другом – человеком, который поможет тебе прощупать почву или, быть может, от чего-то предостережёт». – Но решать же тебе! – продолжил Роджер. – Стоит ли твоему… нашему ополчению сражаться вместе с армией или же лучше действовать в одиночку, как Кливленд и Шелби. – Они не воюют в одиночку, – поправил Джейми. – В случае необходимости «загорные люди» могут обратиться друг к другу. Но каждый командир ополчения – сам себе хозяин. В армии так не принято. Волосы Джейми растрепались с одной стороны; он снял тесёмку и снова завязал их в хвост, щурясь от ветра. Над горой Роан быстро сгущались тёмные тучи: надвигалась поздняя летняя гроза. Здесь, в горах, её приближение было видно за много миль. – Вот я и решаю, – продолжил Джейми, всё ещё глядя на надвигающуюся бурю, – оставить ли ополчение здесь, чтобы защищать Ридж, – насколько это возможно, – или сражаться против британцев вместе с армией. Как только мы решим, чего хотим, то сможем понять, как лучше всего поступить. Некоторое время Роджер размышлял. – «Быть или не быть?» – спросил он. – «Что благородней духом», и так далее? [У. Шекспир, монолог Гамлета из 1 сцены III акта пьесы «Гамлет» (перевод М. Лозинского) – прим. перев.] Потому что ты... мы ведь так и поступаем. Мы либо действуем, либо нет. Взглянув на Джейми, который напрягся, будто сжатая пружина, Роджер улыбнулся. – Да брось! Ты не смог бы остаться в стороне от драки, даже если бы тебе за это заплатили. Джейми хватило такта рассмеяться, хотя он выглядел смущённым. – Пожалуй. Но и капитана Каннингема нельзя сбрасывать со счетов. А если в один прекрасный день он всё-таки получит своё оружие, что тогда? – Да, ничего хорошего, – признал Роджер. – Но он же не станет нападать на Ридж и жечь дома своих соседей, правда? Я хочу сказать... он же здесь живёт. – Тоже верно. – Итак, что собираются сделать американцы? Взять Саванну в осаду? – Так написано в книге у Рэндалла. Но осада успехом не увенчается. Всякий раз, когда Джейми произносил имя Рэндалла, было в его голосе что-то странное. Конечно, ничего удивительного, однако Роджер никак не мог понять, что же за этим стоит. Не то чтобы сомнение, или ненависть, или страх, но… – И всё же ты считаешь, что во время этой осады Бри и детям в Саванне ничего не грозит? – спросил Роджер. Джейми пожал плечами и поднял свою сброшенную куртку. – Американцы город не возьмут, а Брианна будет под защитой лорда Джона Грея. – И ты ему доверяешь. Лорду Джону. Это было утверждение, а не вопрос, и Джейми ничего не ответил, но в свою очередь спросил: – А ты веришь Рэндаллу? Роджер втянул воздух сквозь зубы, но всё же кивнул. – В том, что касается сражений и тому подобного? Да, верю. То есть… для него эти события были историей, свершившимися фактами. Как и для всех остальных в то время, когда книга вышла из печати. Он не мог бы уверенно заявлять: «Такая-то битва произошла тогда-то», – если на самом деле она произошла в другой день или вовсе не произошла. Потому что целая куча других историков – и издателей, если уж на то пошло, – прекрасно знала бы, что это не так. Если бы в книге было полно... скажем, ложной информации, её бы никогда не опубликовали. Ну, то есть… академические издательства проверяют рукописи, которые печатают. Они немного постояли в тишине, наблюдая за тем, как приближается буря. Роджер отыщет Фрэнсиса Мариона, и, даст Бог, Фергюс раздобудет оружие. Но Роджер вдруг поймал себя на том, что сознание его ускользает, увиливая от трудных решений и мыслей о неясном будущем, и фокусируется на том, что касается лично его и его собственной семьи. «Вот интересно, а не беременна ли Бри? И если да, то как она отреагирует на запах воскресного ужина в Салеме?»
ГЛАВА 51. И КОЛЕСО НЕ ВСЕГДА ПО ОДНОЙ КОЛЕЕ КАТИТСЯ
(с) Перевод Юлии Коровиной
Иллюстрация Евгении Лебедевой
– ТАК ЧТО ТАМ ТВОЯ мама сказала твоему Па о нашей экспедиции? Закатывая штаны выше колен, Роджер не отрывал глаз от фургонного колеса, обод которого торчал из бурлящей воды прямо посередине небольшого ручья. – Слишком глубоко, – ответила Брианна, хмуро глядя на стремительный поток коричневатой воды. – Бриджи лучше снять. Да и рубашку, пожалуй, тоже. – Именно так она и сказала? Хотя насчёт глубины она наверняка права... Брианна весело хохотнула. Роджер снял ботинки, чулки, сюртук с жилетом и шейный платок – ни дать ни взять человек, готовящийся к смертельной дуэли. – Одно хорошо: при таком течении ты не подцепишь пиявок. А насчёт того, чтό мама сказала Па… Как она сама себя процитировала (может быть, и не дословно): «Ты хочешь мне сказать, что собираешься превратить вполне респектабельного пресвитерианского священника в контрабандиста оружия и отправить его в фургоне, полном золота сомнительного происхождения и нелегального виски, чтобы он купил кучу ружей у какого-то расхитителя военного имущества? Да ещё в компании твоей дочери и трёх внуков?» – Вот-вот, я о последних словах. Я думал, что путешествие будет повеселее... – Неохотно сняв бриджи, Роджер бросил их на ботинки и чулки. – Наверное, мне не следовало брать в поездку тебя и детей. Вдвоём с Жерменом мы бы устроили себе настоящее приключение. – Да, вот этого-то я и боялась. Брианна оглянулась на крутой берег, с которого чуть не свалился фургон, когда оторвалось колесо. Повозка стояла слишком близко к краю, – того и гляди упадёт, – и от греха подальше Бри отправила детей за дровами в лес, чтобы они не околачивались возле фургона. Вполглаза Бри наблюдала за Роджером, вполуха прислушивалась к доносившимся сверху заполошным крикам детей, при этом просчитывая, сколько времени потребуется, чтобы приладить колесо к фургону (если оно осталось целым и невредимым, – иначе им придётся заночевать здесь), и на грани сознания проскальзывали мысли о том, что осталось из еды. Но бόльшей частью внимание было приковано к происходящему в грудной клетке. Трепет. Тук... тук... тук... тук... Трепет. «Только не сейчас!» – горячо возмутилась она. – Сейчас это совсем не вовремя! – Не вовремя для чего? – оглянулся Роджер. Одной ногой он уже ступил в бурлящую воду, и его рубашку кокетливо трепыхал ветерок, на миг приоткрывая Брианне завлекательный вид на мужнины ягодицы. – Для всего этого, – сказала Бри, закатывая глаза и указывая рукой сначала на стоявший на трёх колёсах фургон и туда, откуда доносились детские голоса, затем вниз, на небольшой ящик с инструментами, стоявший возле её ног. – Не стой на одном месте, замёрзнешь. – Да брось. Вода теплющая… Роджер расправил плечи и, нащупывая путь по каменистому дну, мужественно вошёл глубже – вода поднималась ему выше колен. Трепет. Трепеттрепеттрепеттрепет. Тук... Брианна внезапно осела, опустила голову на колени и принялась делать энергичные глубокие вдохи. В памяти всплыл мамин совет: попробуй использовать вагусные маневры. «Как же это называлось?.. Приём Вальсальвы, точно». Бри задержала дыхание, изо всех сил надавила на мышцы живота и сосчитала до десяти, чувствуя, как её сердце постепенно замедляется и начинает стучать увереннее. «Слава Богу...» Тук. Тук. Тук. Тук. Тук… Роджер уже добрался до колеса и, чтобы как следует ухватиться за обод, присел. Картинка стала ещё завлекательней, и Брианна откинулась назад. Осторожно дыша. Прислушиваясь к себе. «Я так устала всё время быть настороже. Просто… хватит уже, ладно?» Колесо наконец оторвалось от каменистого дна. Роджер, поскользнувшись, упал на колено и вскрикнул оттого, что погрузился в воду по самую грудь. – Иисус Твою корочку хлеба! – Ох, мамочки! – Бри пыталась сдержаться, но всё-таки расхохоталась. Торопливо сбросив ботинки и чулки, она подоткнула юбки и бросилась на помощь. Вода была холодной. К счастью, колесо оказалось целым. Роджер сумел развернуться и швырнул его Брианне. Та поймала его одной рукой и держала, не давая уплыть. Тем временем Роджер поднялся и, подойдя ближе, крепко вцепился в колесо с другой стороны. Тяжёлое и громоздкое, оно было целых три фута в диаметре [91 см – прим. перев.]. Но благодаря железному ободу колесо на части не раскололось. – Нам повезло! – пытаясь перекричать шум воды, воскликнула Брианна. – Оно не сломано! По-прежнему тяжело дыша, Роджер кивнул. Ухватившись обеими руками за обод, он забрал у жены колесо и, волоча его за собой, выбрался на берег. Бросив свою ношу, он рухнул на землю. Роджер никак не мог отдышаться, Брианна тоже едва могла вдохнуть. Трепеттрепеттрепеттрепет... Бри попыталась набрать в грудь воздуха, и перед глазами поплыли тёмные пятна. – Господи, Бри... Что с тобой? – Роджер ухватил её за запястье, и Бри, вывернув кисть, вцепилась в запястье мужа. Трепеттрепеттрепеттрепет... – Я... Ох... Да, я... всё в порядке. Она заставила себя сделать глубокий вдох и согнулась. И снова её сердце перестало трепыхаться, биение его замедлилось, хотя и оставалось неровным. Тук. Тук-тук-тук. Тук. Пауза. Тук-тук. – Чёрта с два ты в порядке. Белая как молоко. Давай-ка, опусти голову меж колен. Надавив рукой жене на затылок, Роджер попытался её нагнуть, но Брианна протестующе отмахнулась. – Нет. Нет, всё нормально. Просто... На секунду мне стало дурно. Видимо, сахар в крови упал. Мы с завтрака ничего не ели. Роджер медленно убрал руку, с тревогой глядя на жену. И она внезапно поняла, что ей придётся всё ему рассказать. Сама по себе проблема с сердцем не исчезнет, а Бри не хотелось, чтобы муж волновался при каждом таком приступе. Прохладный ветерок, овевающий лицо, взбодрил её, и она повернулась к Роджеру, убирая пряди волос со рта. – Роджер, я... Мне нужно сказать тебе кое-что. Сдвинув брови, Роджер пристально на неё посмотрел, и вдруг его лицо изменилось: глаза просияли, в них зажглась потаённая надежда. – Ты беременна? Господи, Бри, как же это здорово!
ОТ ПОТРЯСЕНИЯ БРИАННА на мгновение лишилась дара речи. Затем внутри неё взорвалась ярость, которая вмиг выбила из головы всякую мысль о проблемах с сердцем. И только древний как мир материнский инстинкт и мысль о том, что неподалёку дети, удержали её от того, чтобы не заорать. Бри сдавленно зарычала: – Ты... ты... Да как, чёрт побери, ты смеешь?! Но Роджер и сам уже всё понял по её лицу. Во все глаза глядя на жену, он схватил её за плечо. – Прости, – спокойным ровным голосом произнёс он. – Скажи мне, что с тобой? Какое-то время Брианна боролась: гнев был самым простым способом избавиться от кипевшей в ней ярости. Но Роджер ни за что бы от неё не отстал, и Бри сникла и залилась слезами – вместе с ними из груди уходила тяжесть. Роджер отпустил руку и обнял жену за плечи. Брианна ощущала холод его мокрой рубашки и кожи, влажность собственных намокших юбок, но внутри, словно пар, поднимались жгучий страх и бессилие. Бри вцепилась в руку Роджера, словно в спасительный корень дерева во время наводнения. Она всхлипывала и в то же время отчаянно пыталась не плакать, боясь, что эмоции снова зажмут её сердце в тиски и вновь нарушат его ритм. Но, не в силах больше держать всё в себе, сдалась: ей надо было выговориться и рассказать мужу обо всём. – П-прости, – продолжала она, шмыгая носом и пытаясь вдохнуть. Роджер крепче прижал жену к себе, слегка покачивая и поглаживая её спину другой рукой. – Нет, это ты прости, – прошептал он ей в макушку. – Бри, прости меня... Правда, я совсем не хотел... – Де дадо... – прогундосила она и немного отодвинулась, костяшками пальцев вытирая текущий нос. – Ты де ви... Дело де в тебе. Я знаю, что ты хочешь ещё одного ребёнка, но... – Не хочу, если не хочешь ты, – заверил Роджер, хотя голос явно говорил об обратном. – Я не стал бы подвергать тебя опасности, Бри. Если ты боишься, если... – О, Господи, да не в этом дело! – отмахнулась она. Брианна перестала всхлипывать и свернулась калачиком в его объятиях. Она дышала, и её сердце билось. Ровно. – Лаб-даб, – заговорила Брианна. – Лаб-даб, лаб-даб... В учебниках говорится, что именно так звучит нормально бьющееся сердце. Но на самом деле всё не так. Повисла тишина. Роджер осторожно погладил Бри по волосам. – Не так? – неуверенно спросил он. – Нет. – Брианна глубоко и свободно вдохнула полной грудью, ощущая, как кислород проникает до самых кончиков пальцев. – И нет, я не сошла с ума и не несу всякую чушь. – Поверю тебе на слово. – Роджер осторожно выпустил её из объятий и пристально в неё всмотрелся. – Ты не заболела, Бри? Роджер выглядел таким встревоженным, что Брианна снова чуть не расплакалась – на сей раз от раскаяния. – Вроде того... Она сглотнула комок в горле, шмыгнула носом и, с огромным усилием взяв себя в руки, выпрямилась. Тут до Брианны дошло, что Роджер сидит рядом с ней в одной рубашке с мокрым подолом, и она рассмеялась, но осеклась, опасаясь, что смех легко может перерасти в истерику. – Надень штаны, и я тебе всё расскажу, – пообещала она, расправляя плечи. – Мамочка-а-а-а-а! – Вверху, на дороге, показалась Мэнди, она размахивала руками. – Маму-у-уля, мы е-е-е-есть хоти-и-им! – Я их чем-нибудь накормлю, – сказал Роджер, поспешно натягивая бриджи. – А ты умой лицо и... попей водички. Не переживай, я скоро. Зовя Джема с Жерменом, он вскарабкался на берег, и через минуту Брианна пришла в себя настолько, чтобы сделать, как велел муж, – умыться и выпить воды. Вода из ручья была замечательной: холодной и свежей, со слабым пряным привкусом кресс-салата. И, как только в желудке оказалось хоть что-то – пусть всего лишь вода, – Бри почувствовала себя лучше. Тук. Тук. Тук. Хотя за каждым сильным ударом следовал удар послабее, но размеренный, обнадёживающий ритм сердца давал ей... ну да, давал ей надежду. Осознав каламбур, Бри улыбнулась и мокрыми руками пригладила выбившиеся из-под ленты волосы. Опустившись на колени, она сидела в траве рядом с колесом, когда вернулся Роджер. Он пришёл не с пустыми руками, а с гостинцами: парой варёных яиц, ломтём сухого хлеба, натёртого оливковым маслом и чесноком, и бутылкой эля. С него-то Бри и начала. – Всё не так уж плохо, – сказала она, кивком указывая на колесо. – Из обода вывалился косяк [деревянный сегмент, из которого сделан обод колеса – прим. перев.], но он не сломан. Можно установить его обратно и закрепить винтом, сделанным из проволоки... – Да чёрт с ним, с колесом, – мягко перебил её Роджер. – Съешь яйцо и расскажи, что с тобой происходит. Лицо его исказила тревога, а решительный разворот плеч говорил о том, что Роджер намерен выяснить всё до конца. Бри глотнула для храбрости побольше эля и, подавив отрыжку, рассказала. – Я всё время надеюсь, что однажды это пройдёт. Что это трепыхание прекратится и больше никогда не вернётся. Но я непрестанно прислушиваюсь, постоянно настороже... А потом целую неделю, а то и две или даже три с моим сердцем всё в порядке, ничего страшного не происходит... И я постепенно расслабляюсь, а потом бац! – и всё повторяется. – Бри виновато посмотрела на мужа. – Прости, что расклеилась. Но, знаешь, это как при беременности: внутри тебя что-то есть, но контролировать эту часть себя ты не можешь, она просто захватывает твоё тело и... творит с ним что-то немыслимое. Опустив взгляд, Брианна принялась собирать с травы яичную скорлупу. – К тому же есть вероятность, что это может убить, – очень тихо добавила она. – Хотя мама говорит, что моей жизни это не угрожает – разве что хватит удар. – Брось собирать. Яичная скорлупа запросто впишется в пейзаж. – Роджер взял податливую руку жены и нежно поцеловал. – У тебя есть с собой ивовая кора? – Да. Мама приготовила для меня аптечку. Она там, в моей сумке. – Вопреки серьёзности ситуации, Брианна чуть улыбнулась и махнула вверх, в сторону покосившегося на склоне фургона. – Двадцать четыре пакетика с ивовой корой, и каждого хватит на три кружки. Мама сказала, что на всю дорогу до Чарльстона этого запаса будет достаточно… И ещё кое-что я хотела тебе сказать, – она сделала глубокий, прерывистый вдох. Нос начал прочищаться, и она снова могла свободно дышать. – И что же? – Я о беременности и этой… заковыке с сердцем. Мама говорит, что это, как и многое другое, во время беременности может исчезнуть, – на время или даже навсегда. Но беременность может и сильно ухудшить ситуацию. – Брианна высморкалась в мокрый носовой платок. – И знаешь, ещё о чём я подумала? Мама этого не сказала, но позже мне пришло в голову… А что если это как-то… Я имею в виду, проблемы с сердцем у Мэнди. Неужели это я... Неужели это у неё от меня? – Нет, – твёрдо сказал Роджер. – Нет, мы знаем, что этот врождённый дефект очень распространён. Открытый артериальный проток, как сказала твоя мама. Ты тут ни при чём. Хотя... Брианне очень хотелось верить словам Роджера, но сомнения и переживания, которые она подавляла в течение нескольких последних месяцев, вырвались наружу. – А твой пра-пра-сколько-там-дедушка? Бак. У него ведь тоже была какая-то проблема с сердцем? От неожиданности Роджер на миг впал в замешательство. – Да, точно, была, – медленно произнёс он. – Но мне всегда казалось… – Роджер невольно коснулся своей груди и медленно потёр в области сердца. – Это из-за того, что он прошёл сквозь камни. Ему стало плохо с сердцем... у него случился приступ... сразу после перехода. Но практически сразу ему полегчало, а потом, позже, стало намного хуже. Вот тогда-то мы и познакомились с Гектором Макьюэном. Дышать Брианне стало намного легче. Всё-таки хорошее дело – рациональное мышление. Холодная логика – и эмоции перестают искрить. Может, именно поэтому обычно советуют считать до десяти, когда ты готов сорваться… – Жаль, что я не расспросила Бака об этом подробнее, – сказала Бри. – Но в то время… – Она коснулась своей груди, где её издёрганное сердце сейчас билось тихонько. – Тогда у меня всё было в порядке. Бри понимала, о чём думает Роджер: логический вывод напрашивался сам собой. Она и сама думала о том же, но видела, что муж не решается произносить этого вслух, поэтому сказала: – Может… чем чаще ты это делаешь, тем больше вреда телу? Я имею в виду путешествия сквозь время, если причина действительно в этом. – Господи, понятия не имею. – Роджер взглянул на холм. Голоса детей звучали глуше: они доносились из леса по другую сторону дороги. – Похоже, это не повредило ни Джему, ни... ни мне. Ни твоей матери. Если только... Мне вот сейчас пришло в голову: твоя мать проходила сквозь камни, когда была беременна тобой. А вдруг из-за этого всё и?.. – Он нежно коснулся её груди. – Слишком мало данных, чтобы делать выводы. – Бри неуверенно рассмеялась. – ККроме того, я не была беременна нашей дочкой, когда проходила сквозь камни. Не волнуйся. Мама сказала, что в моём возрасте и при моём здоровье вероятность инсульта бесконечно мала. Что касается беременности... – Бри. – Роджер встал и, подняв её на ноги, повернул лицом к себе. – Я говорил совершенно серьёзно, m’aoibhneas. Я ни за что не стану рисковать ни твоей жизнью, ни твоим здоровьем. Ни твоим счастьем. – Роджер наклонил голову так, что они, соприкоснувшись лбами, глядели друг другу в глаза, и почувствовал, как Брианна улыбнулась. – Ты же знаешь, как много ты значишь для меня! – продолжил он. – И тем более для детей. Если уж на то пошло... Неужели ты считаешь, что я пошёл бы на такой рискованный шаг? А вдруг ты умрёшь у меня на руках и оставишь один на один с этими маленькими извергами? Брианна рассмеялась, хотя в уголках её глаз по-прежнему блестели слезинки. Она стиснула руки мужа, затем отпустила и полезла в карман за носовым платком. – «M’aoibhneas»? – спросила она, встряхивая платок и вытирая им нос. – Я не знаю такого слова. Что оно значит? – «Радость», – хрипло произнёс Роджер и прочистил горло. – «Радость моя». – Он кивнул в сторону покорёженного колеса. – Как там говорится? Счастье – если рядом есть тот, кто может тебя починить, когда ты сломался?
НА ТО, ЧТОБЫ ОТРЕМОНТИРОВАТЬ КОЛЕСО (насколько это было вообще возможно), ушло меньше часа. – Тут на самом деле нужен кузнец, чтобы вставить в обод новые винты, – сказала Бри, поднимаясь с корточек. Она только что прикрепила колесо к повозке. – У меня были только гвозди с плоской шляпкой, чтобы скрепить деревянные косяки, пара примитивных шурупов и кусок проволоки, но... – Мы поедем медленно, – пообещал Роджер, ладонью прикрывая глаза, чтобы понять, высоко ли солнце. – Ещё добрых три часа будет светло. К тому же, где-то дальше по дороге есть селение... То ли Бартоломью, то ли Ямвиль – что-то в этом роде. Будем надеяться, оно большое, и там есть кузня. Пока Брианна чинила колесо, дети носились взад и вперёд по дороге, играли в пятнашки и прятки, и потому совершенно вымотались. На обед они поели яиц, холодной отварной картошки (потрясающе вкусной, если посолить и добавить чуть-чуть уксуса) с небольшой порцией кислой капусты, чтобы пополнить запас витамина С. На десерт Бри выдала всем по яблоку (у них с собой была целая сумка маленьких зеленовато-жёлтых яблок, сладких, но терпких). Плотно поев, Мэнди сразу же уснула как убитая, свернувшись калачиком на скамье в фургоне и положив голову на мешок с овсом. Джем с Жерменом тоже зевали, но были полны решимости не засыпать, чтобы ничего не пропустить. Да и Роджер то и дело клевал носом. Просёлок расширился, превратившись в настоящую дорогу, но она была пустой: за последние два часа навстречу им никто не попался, – ни пешком, ни верхом. Лошади замедлили шаг, и теперь деревья, мимо которых они ехали, уходили назад постепенно, одно за другим, а не сливались в единое тряское зелёное пятно, как это было в самом начале пути. Это так успокаивало, прямо-таки гипно... гип… – Эй! – Брианна схватила мужа за руку, резко возвращая его к реальности. Пробудившись, он непроизвольно натянул поводья, и лошади, фыркая, остановились, их бока лоснились от пота. – Да ты же с ног валишься, – улыбнулась Бри. – Давай-ка, заползай на заднее сиденье к Мэнди, поспи чуток. Я возьму вожжи. – Да не, я в порядке. Бри попыталась отобрать у мужа поводья. Сопротивляясь, тот не сдержался и так широко зевнул, что на глазах выступили слёзы, а в ушах зарокотало, будто он услышал далёкий прибой. – Давай-давай, – сказала Брианна. Не успел Роджер возразить, как она ловко забрала у него поводья и, перекинув их через спины лошадей, прищёлкнула языком. – Я нормально себя чувствую. Правда, – глядя на него, мягко добавила она. – Ладно. Ну... разве что совсем ненадолго. Однако ему не хотелось оставлять жену одну и, нащупав под сиденьем большую флягу, он плеснул в лицо водой, немного отпил и вставил пробку обратно. Чуток взбодрился. – А что ещё есть в твоей волшебной сумке? – спросил Роджер, заметив под сиденьем парусиновый вещмешок. – Помимо твоего чая? – Кое-что из инструментов, – ответила Брианна, взглянув на сумку. – Как оказалось, не зря я их захватила. Несколько книг – на подарки, а ещё пара игрушек и книга о Гринче, которую я сделала для Мэнди. Она хотела взять с собой «Зелёные яйца и ветчину», но я решила, что это не самая лучшая идея. Представив себе, как были бы удивлены все Брамби и их светские знакомые, при виде большой ярко-оранжевой книги, Роджер улыбнулся. Время от времени Бри работала над самодельными копиями и других книг доктора Сьюза: рисовала собственные причудливые версии иллюстраций и вставляла стихи – те, что они с Клэр сумели вспомнить. Конечно, эти книжки были не такими яркими и привлекательными, как оригиналы, напечатанные в ХХ веке. Но зато они вызовут не более чем улыбку или озадаченно-хмурый взгляд у того, кто их пролистает. – А вдруг ты в Саванне познакомишься с печатником, который увидит книгу и захочет её издать? – спросил Роджер, стараясь, чтобы в его голосе звучало всего лишь лёгкое любопытство. Он почти перестал переживать о том, что в восемнадцатом веке вдруг обнаружатся фрагменты культуры будущего, но иногда у него появлялось неприятное чувство в затылке: будто Полиция Времени затаилась в засаде и, увидев «Хортон слышит ктошек!» [книга доктора Сьюза – прим. перев.], тут же их разоблачит. «Интересно, перед кем?» – Думаю, это будет зависеть от того, сколько он мне предложит, – отшутилась Брианна. Однако, почувствовав, как Роджер напряжён, она переложила поводья в левую руку и погладила его по руке. – Причуды истории, – сказала она. – Есть куча вещей – идеи, машины, инструменты, да что угодно, – которые были придуманы много раз – в том числе и прямо сейчас. Мама говорит, что, независимо друг от друга, иглу для подкожных инъекций изобрели по крайней мере три разных человека, примерно в одно и то же время и в разных странах. Но бывают такие изобретения или открытия, которые просто... лежат мёртвым грузом. Никто ими не пользуется. Или о них забывают. На годы, иногда на столетия, пока что-нибудь не происходит. И вдруг для какой-то вещи наступает звёздный час, и её заново изобретают. И открытие внезапно вступает в свои права, распространяется по миру и становится общеизвестным. Кроме того, – деловито добавила она, подталкивая сумку ногой, – кому станет хуже от того, что в восемнадцатом веке появится незаконнорождённая версия «Кота в шляпе» [книга доктора Сьюза – прим. перев.]? Хотя на душе было неспокойно, Роджер рассмеялся. – Её точно никто не напечатает. Историю, в которой дети открыто не слушаются своей матери? Да ещё и не страдают от ужасных последствий за это? – О чём и речь. Неподходящее время для такой книги, – сказала Брианна. – Она бы... просто не прижилась. Теперь Бри полностью оправилась от эмоционального срыва – или, по крайней мере, так казалось. Длинные рыжие волосы свободно рассыпались у неё по спине, глаза на оживлённом, но спокойном лице устремлены на дорогу и покачивающиеся головы лошадей. – А ещё я захватила с собой Джейн, – сказала она, понижая голос и кивком указывая на сумку. – Бедная девочка. Если уж говорить о страшных последствиях. – Дже... А, ты о сестре Фанни? – У меня получилось спасти рисунок, но я обещала Фанни, что напишу портрет Джейн, – сказала Бри, слегка нахмурившись. – Сделаю его более долговечным. И лорд Джон написал, что мистер Брамби снабдит меня лучшими принадлежностями для живописи, какие только человек с солидной репутацией тори может достать за деньги в Саванне. Я не смогла уговорить Фанни – она не позволила мне взять её рисунок, но разрешила его скопировать, чтобы у меня был образец. – Бедняжка. Обе они бедняжки. После того переполоха, когда у Фанни начались месячные, Клэр рассказала Брианне, что случилось с Джейн, а Бри, в свою очередь, поделилась с мужем. – Да. И Вилли тоже бедняга. Не знаю, был ли он влюблён в Джейн или просто чувствовал за неё ответственность, но мама сказала: когда он с этой огромной лошадью появился в Саванне на похоронах девушки, то выглядел совершенно ужасно. Он попросил Па позаботиться о девочке, отдал ему лошадь для Фанни. И ушёл. С тех пор о нём ничего не слышно. Роджер молча кивнул. А что тут скажешь? С Уильямом, девятым графом Элсмиром, он встречался всего лишь раз, несколько лет назад, виделись они минуты три на набережной в Уилмингтоне. Уильям был подростком, высоким и худым как жердь. Роджера ещё поразило, как они с Бри похожи, даже несмотря на то, что волосы у парня тёмные. А ещё Роджер отметил редкую для такого возраста уверенность, с которой держался юноша, и его прямую осанку. Он тогда ещё подумал, что, наверное, это одно из преимуществ, которое ты получаешь, если родился аристократом (по крайней мере, теоретически). Они, аристократы, действительно полагают, что мир – или значительная его часть – принадлежит им. – Ты знаешь, где её похоронили? Джейн? – спросил Роджер. Брианна покачала головой. – Знаю только, что на частном кладбище в загородном поместье. А что? Роджер чуть повёл плечом. – Я подумал, что, наверное, стоит отдать долг уважения. Чтобы я мог сказать Фанни, что постоял у могилы и помолился. Брианна нежно посмотрела на мужа. – Отличная идея. Знаешь что, я расспрошу лорда Джона, где похоронили Джейн. Мама сказала, что похоронами занимался он, так что ему точно известно, где кладбище. И мы с тобой сходим туда вместе. Как думаешь, Фанни хотела бы, чтобы я нарисовала могилу? Или она бы… только расстроилась? – Думаю, ей бы это понравилось. – Роджер коснулся плеча жены, затем откинул волосы с её лица и связал их своим носовым платком. – Слушай, а в этой твоей сумке есть чего-нибудь пожевать?
«От полковника Бенджамина Кливленда Полковнику Фрейзеру, Фрейзерс-Ридж, Северная Каролина, полковнику Джону Севье, полковнику Айзеку Шелби и др.
Уважаемые господа! Сим сообщаю, что с 14-го числа ближайшего месяца я отправляюсь со своим ополчением по фермам и поселениям, которые лежат между нижней излучиной реки Ноличаки и горячими источниками. В мои намерения входит нагнать ужаса на тех поселенцев, которые придерживаются лоялистских взглядов, и заставить их убраться с насиженных мест. Приглашаю вас присоединиться ко мне в этом начинании. Если вы того же мнения, что и я, в оценке угрозы и согласитесь, что она должна быть ликвидирована, то вооружайте и приводите в боевую готовность своих людей, а затем присоединяйтесь ко мне 14-го числа в Сикамор-Шоулзе. Ваш покорный слуга Б. Кливленд».
– НУ, И КАКИЕ У НАС варианты? – спросила я, стараясь говорить спокойно и беспристрастно. Джейми вздохнул и отложил гроссбух. – Письмо Кливленда, с его правописанием в придачу, я могу проигнорировать. Как и в прошлый раз. О письме, кроме тебя, Роджера Мака и лудильщика, который его принёс, никто не знает. Толстяк Бенджи долго ждать моего ответа не будет: как только он соберёт урожай, то сразу, пока погода не испортилась, устроит свою облаву. – По крайней мере, немного времени у нас есть. Джейми улыбнулся уголком рта. – Мне нравится, как ты говоришь «у нас», Сассенах. Я слегка порозовела. – Прости. Я знаю, что всю грязную работу приходится делать тебе. Но... – Я серьёзно, Сассенах, – глядя прямо на меня, негромко произнёс Джейми и улыбнулся. – Ведь если меня разорвёт на куски, кто же сошьёт меня обратно, если не ты? – И шутить даже не смей о том, что тебя разорвёт на куски! Насмешливо взглянув на меня, он кивнул в знак согласия. – Или же… Я мог бы ему ответить, что у меня и так забот полон рот: я не решаюсь оставлять без присмотра местных лоялистов, чтобы они не натворили делов в Ридже. И в основном, Сассенах, я не слукавил бы. Однако не хочется писать Кливленду и доверять такие вещи бумаге, а тем более – ставить под ними свою подпись. Допустим, я напишу, – а потом кому-то из знакомых Кливленда придёт в голову отправить моё письмецо в газету Кросс-Крика? Довод был убийственный, и у меня слегка скрутило желудок. В наши дни поставить фамилию Джейми под любым политическим документом – значит, по сути, – нарисовать мишень у него на спине. На спинах у всех нас. – Кроме того… не сказала бы, что хоть кто-нибудь в западной части Северной Каролины сомневается в твоей лояльности, – возразила я. – Ты же был одним из полевых генералов Вашингтона. – Ну, был, – с циничной усмешкой отозвался он. – Здесь главное слово – «был». Половина людей, которым известно, что я был генералом, – месяц или около того, – считают меня предателем и трусом, который бросил своих людей на поле боя. В общем-то, именно так я и поступил. Никто из них не удивится, узнав, что я примкнул к красномундирникам. «А если ты вместе с «загорными» людьми будешь преследовать и убивать лоялистов, то каким-то образом восстановишь свою репутацию отъявленного патриота?» – подумала я. – Не говори ерунды. Я встала, подошла к мужу сзади и, положив руки ему на плечи, сжала их. – Никому, кто тебя знает, даже на миг это не пришло бы в голову, и я готова поспорить, что в Северной Каролине большая часть людей никогда не слышала о Монмуте; они не имеют ни малейшего представления, что ты там воевал, не говоря уже о том, что произошло в действительности. Что произошло в действительности. Да, формально он и в самом деле бросил своих людей на поле боя, потому что не мог позволить мне умереть от потери крови. Но к тому моменту битва была уже практически завершена, а срок контракта у вышеупомянутых людей из окружного ополчения либо закончился, либо заканчивался на следующий день. И только тот факт, что Джейми официально подал в отставку, – в письменном виде, пусть и весьма специфическом, – спас тогда его от военного трибунала. Ну, и кроме всего прочего, Джордж Вашингтон был настолько взбешён поведением Чарльза Ли во время Монмутского сражения, что вряд ли обратил бы свой гнев против Джейми Фрейзера – человека, который следовал за ним по полям сражений и, вместе со своими людьми, бился мужественно и отважно. – Сделай три глубоких вдоха, выдохни и расслабься: у тебя плечи как камень. Джейми послушно выполнил это указание и после третьего выдоха наклонил голову, чтобы я смогла размять ему плечи и шею сзади. Я ощущала тепло его тела, и прикосновение к нему вселило в меня успокаивающее чувство надёжности. – Но что я, вероятно, сделаю… – уткнувшись подбородком себе в грудь, сказал Джейми. – Пошлю Кливленду и остальным по бутылке двухлетнего виски вместе с письмом, в котором напишу, что только-только собрал ячмень со своих полей и не могу оставить зерно гнить, иначе в следующем году виски не будет. От его слов у меня прямо гора с плеч свалилась. «Загорные» люди были мятежниками, а некоторые, как Кливленд, могли оказаться ещё и кровожадными фанатиками, но я была уверена, что, коснись дело виски, каждый из них чётко определил бы свои приоритеты. – Отличная мысль, – сказала я и поцеловала мужа в затылок. – А ещё, если повезёт, зима у нас настанет ранняя и многоснежная. Джейми рассмеялся, и напряжение в пояснице у меня ослабло, однако, когда я отвела руки от его шеи, в них словно чего-то не хватало, хотелось за что-то ухватиться. – Будь осторожней в своих желаниях, Сассенах. Свет заходящего солнца, струившийся из окна, падал на Джейми сзади, и его профиль казался чёрным силуэтом. Когда муж повернул голову, лучи чётко осветили переносицу его длинного прямого носа и череп удивительно правильной формы… Но, как только я посмотрела на его шею, над которой завис невидимый топор, у меня аж сердце защемило. Запустив руку под волосы, собранные в хвост, Джейми небрежно приподнял его, чтобы почесать голову, и солнце осветило его руку – она засияла, как чистая и белая кость, а крошечные, еле видимые волоски, сбегавшие по выпуклым мышцам, замерцали в лучах. Джейми, развязав ленту, распустил по плечам волосы. Потускневшая, но по-прежнему тёмная масса бронзы с серебром на миг заискрилась на солнце, и тут же сияние исчезло.
ОЧЕВИДНО, БЕНДЖАМИН КЛИВЛЕНД посчитал приемлемым nolle prosequi [латинский юридический термин, означающий отказ – прим. перев.], полученный от Джейми в ответ на сердечное приглашение поохотиться на лоялистов, поскольку никаких дальнейших эпистол не последовало – и никто не заявился и не сжёг наш урожай на корню. Это было очень кстати, так как утверждение Джейми, что весь его ячмень сжат, предвосхищало реальность на пару недель. Ну а сейчас ячмень в снопах лежал на полях, его запихивали в мешки и увозили обмолотить и провеять. Мы старались работать как можно быстрей, ведь нас осталось немного: Джейми, я, Йен Младший, Дженни и Рейчел, а также Бобби Хиггинс и его пасынок Эйдан. После изнурительного рабочего дня на уборке урожая мы, пошатываясь, возвращались домой, ужинали тем, что мне удавалось приготовить с утра, – обычно жаркое из стручковой фасоли, риса и чего-нибудь ещё, что я могла отыскать при мутном сером рассвете, – и падали в постель. Все, кроме Джейми. После ужина он лежал часок у очага, потом вставал, плескал в лицо холодной водой, натягивал менее грязную из двух своих рабочих рубашек и выходил на большую поляну, расположенную ниже нашего дома, встречать ополченцев. Он поручал Бобби муштровать всех, кто приходил, пока сам разговаривал с новоприбывшими, убеждая их записаться в ополчение и скрепляя их вербовку серебряным шиллингом (монет, спрятанных в каблуке парадного сапога, оставалось всего шестнадцать) и обещанием, что обеспечит ополченцев лошадьми и приличными ружьями. Затем он принимался за обучение новобранцев и не отпускал их, пока свет не покидал землю, постепенно втягиваясь в последнее сияние неба. А когда солнце, наконец, исчезало, Джейми, пошатываясь, добирался до кровати и – если успевал – снимал ботинки, прежде чем рухнуть лицом вниз рядом со мной. Однако другим мужчинам из ополчения тоже нужно было заняться сбором урожая и заготовкой мяса, так что на учения они ходили нерегулярно. – Они так и будут ходить от случая к случаю где-то до середины октября, – сказал он мне, – А к тому времени у меня, возможно, появится несколько лошадей и винтовок, и я их раздам своим людям. – Надеюсь, у всех друзей мистера Кливленда тоже созрел урожай, который нужно собрать. – Я скрестила пальцы на обеих руках. Джейми рассмеялся, потом вылил себе на голову воду из кувшина, поставил его и постоял несколько секунд, опустив голову и положив руки на умывальник. С Джейми капала вода – в таз и по всему полу. – Да, – произнёс он из-под тёмной завесы длинных влажных волос. – Да, так и есть. Он выпрямился не сразу, его спина вздымалась при каждом глубоком медленном вдохе. Наконец, Джейми разогнулся, помотал головой, будто мокрая собака, взял льняное полотенце, которое я ему подала, и вытер лицо. – Кливленд богат, – сказал он. – У него есть слуги, и, пока он играет в палача, они присмотрят за его полями и скотом. Я, слава Богу, такой роскоши себе позволить не могу.
16 СЕНТЯБРЯ МЫ ВПЕРВЫЕ закрыли нашу парадную дверь. Она была прекрасна: из цельного дуба, обстругана и отшлифована гладко, точно стекло. К обеду Джейми и Бобби Хиггинс вставили петли и навесили дверь, а к закату установили ручку, замок и врезную пластину (замок был куплен за чудовищные деньги у слесаря в Кросс-Крике). С эффектным стуком Джейми захлопнул дверь и торжественно задвинул засов под аплодисменты собравшихся домочадцев. Мы пригласили Бобби и троих его сыновей разделить с нами ужин и составить небольшую компанию Фанни, поскольку она жестоко скучала по Жермену, Джему и Мэнди. За ужином мы заключали пари на то, кто первым постучит в нашу новую парадную дверь. Предположения высказывались разные: от Угха Макленнана (который проводил больше времени с нами, чем со своей семьёй, – «Да с чего бы он стал стучать, Сассенах?») до пастора Готфрида (в нашем списке он занимал последнюю строчку: двадцать к одному, что он не придёт, так как живёт аж в Салеме). На следующий день, на рассвете, Джейми отодвинул засов и вышел, чтобы заняться скотом. Сейчас мы уже заканчивали обед, но до сих пор ни один посторонний ещё не ступил на наш девственный порог. Заглядывая в огромный котёл, чтобы проверить, сколько осталось супа, я изо всех сил сдерживалась, чтобы не запеть песенку ведьм из «Макбета», – в основном потому, что не могла вспомнить ничего, кроме строчки «Двойная работа – двойная забота» да обрывков фраз о глазах тритона и пальцах лягушачьей ноги, – как вдруг гулким эхом по дому разнёсся размеренный стук. – И-и-и-и! – Орри Хиггинс вскочил, расплескав свой суп, но Эйдан, Роб и Фанни оказались проворнее и практически одновременно ворвались в холл, ссорясь из-за того, кто будет открывать дверь. – Ну-ка тихо, маленькие негодники, – мягко пожурил Джейми, подходя к ним сзади. Он схватил обоих мальчиков за плечи и отодвинул их в сторону. – И ты, Френсис, туда же! О чём ты думаешь, носясь с парнями наперегонки? Фанни покраснела и отошла в сторону, предоставив хозяину честь открыть собственную входную дверь. Я вышла в коридор, любопытствуя, кто же пришёл. За высокой фигурой Джейми мне было не видно, кто там, но я услышала, как муж приветствует посетителя по-гэльски – официально и с уважением. В голосе мужа сквозило удивление. Я тоже удивилась, когда Джейми отступил и жестом пригласил войти в дом... Хирама Кромби. Хирам жил на западном склоне расселины, далеко внизу, и если и отваживался выбраться из своей лесной глуши, то только по воскресеньям ради церковной службы. Я не припомню, чтобы он хоть когда-нибудь раньше появлялся в нашем доме. Худощавый, суровый на вид, этот человек фактически был старостой деревни рыбаков, которые все вместе эмигрировали откуда-то из-под Терсо, с самого севера Шотландии, и поселились в Ридже. Я машинально оглянулась, ища глазами Роджера: рыбаки все поголовно были твердолобыми пресвитерианами и предпочитали держаться особняком. Из всех домочадцев, казалось, лишь у Роджера установились более-менее тёплые отношения с Хирамом. Впрочем, Хирам после случая на похоронах его тёщи мог перекинуться хотя бы парой слов и со мной. Однако Роджер уехал. И оказалось, что на самом деле Хирам пришёл обсуждать отнюдь не религиозные вопросы. Когда Кромби вошёл, то снял шляпу (я заметила, что на нём была его лучшая шляпа) и слегка мне кивнул, приветствуя и отдавая дань уважения, затем бросил равнодушный взгляд на собравшихся в кучку детей, моргнул и повернулся к Джейми. – Можно вас на пару слов, a mhaighister? [хозяин, (гэльск.) – прим. перев.] – Да, пожалуйста, мистер Кромби. Джейми посторонился и указал на дверь своего кабинета, известного всем и каждому как переговорная. Он последовал туда за Хирамом и в ответ на мой немой вопрос лишь пожал плечами и сделал удивлённые глаза. «Чёрт меня побери, если я знаю», – говорил его взгляд.
Я ОТПРАВИЛА детей к ручью за раками, пиявками, кресс-салатом и всем остальным, что покажется полезным, и удалилась в свою хирургическую, улучив редкий момент досуга, чтобы пролистать страницы моего драгоценного «Нового руководства» Мерка, но держала ухо востро на случай, если Джейми понадобится что-нибудь для Хирама. Одним из замечательных приобретений в моей новой хирургической было кресло-качалка с тростниковым сиденьем. По вечерам в течение нескольких месяцев кресло для меня делал Джейми – из ясеня, с полозьями из американского клёна, – а Грэма Харриса, местного умельца, он попросил сплести сиденье. Когда кресло было готово, Джейми меня заверил, что оно переживёт не одно поколение. Американский клён обычно называют «каменным», потому что его древесина тверда как камень. Кресло-качалка оказалось необычайно полезным для того, чтобы утихомиривать младенцев или унимать маленьких, вертлявых детей, которых мне приходилось осматривать, а также когда мне нужно было привести в порядок свои собственные мысли и стряхнуть с себя стрессы повседневной жизни, чтобы не задушить окружающих. А сейчас, спокойная душой и телом, я увлеклась выяснением вопроса, какими в эту эпоху могут быть средства лечения интерстициального цистита [воспаление мочевого пузыря неинфекционного происхождения – прим. перев.]. «Коррекция образа жизни. В результате лечения состояние до 90% пациентов улучшается, но полное выздоровление встречается редко. Больному настоятельно советуют избегать потенциальных провоцирующих факторов, таких как табак, алкоголь, продукты с высоким содержанием калия и острая пища. Медикаментозная терапия...» Конечно, большая часть этой информации наверняка бесполезна: во-первых, никто в Ридже и так не ел острую пищу, во-вторых, вряд ли мне удалось бы отговорить кого-нибудь от употребления табака, алкоголя или изюма. Что касается лекарств, единственным подходящим средством, которым я располагала, был мой надёжный чай из ивовой коры. Однако книга не только удовлетворяла моё любопытство. Присущий ей авторитет подбадривал меня: я не была абсолютно одинока в ежедневной борьбе между жизнью и смертью. Был кто-то, – и их очень много! – кто проложил этот путь для меня. Впервые я почувствовала такое внутреннее умиротворение во время войны («моей войны», как я всегда о ней думала), когда мне, начинающей медсестре, только-только назначенной на должность, один медик-янки, с которым я тогда познакомилась, дал экземпляр «Руководства для санитарных войск армии США». Янки называли нас – медицинский персонал, нанятый по контракту, – «санитарными войсками». После недели работы в полевом госпитале это наименование вызывало у меня смех (когда я не плакала, спрятав голову под подушку), однако оно было правильным. Мы воевали всеми средствами, которыми располагали, и чистота была не последним из наших инструментов. И сейчас она тоже была орудием в моих руках. «Количество воды в день, необходимое среднему человеку для питья, варьируется в зависимости от его физической активности и от температуры воздуха. Норма в среднем составляет три или четыре пинты [американская пинта – 0,473 литра – прим. перев.], не считая того, что попадает в организм с пищей. На марше количество воды ограничено вместимостью фляжки объёмом примерно до одной кварты [1 кварта = 2 пинты = около 1 литра – прим. перев.], и эту воду следует расходовать крайне экономно». «Вода считается питьевой, если она пригодна для питья. Питьевая вода – это незагрязнённая вода. Какой бы чистой, прозрачной и искрящейся она ни была, воду нельзя употреблять для питья, если рядом есть места, откуда в неё могли попасть фекалии, моча или стоки с унавоженных земель. Существует очень распространённое заблуждение, что вся родниковая вода чистая. На самом деле, многие родники, – особенно те, что не бьют постоянно, – вытекают из грунтовых вод». «Надо это записать в мой медицинский журнал», – подумала я и подняла взгляд на большую чёрную конторскую книгу, которая лежала на полке выше банок с пиявками. Мне было отрадно думать, что когда-нибудь эта тетрадь с описанием клинических случаев моих пациентов тоже послужит авторитетным источником какому-нибудь врачу и что мои знания и опыт, которые я ему передам, станут оружием в его руках. Я медленно перелистывала справочник Мерка, и мой взгляд упал на заголовок «Малярия». Появилось ли что-нибудь новое в лечении этой болезни? Лиззи Бёрдсли я видела две недели назад, и она меня заверила, что принимает кору хины, которую принесла мне миссис Каннингем... Однако Лиззи была бледна, и, когда она меняла подгузник маленькому Хубертусу, руки у неё дрожали. Я не отстала от неё, пока она не призналась, что «время от времени чувствует лёгкое головокружение». – Ничего удивительного, – пробормотал я себе под нос. Старшему из её четверых детей не было и пяти лет, и один из парней Бёрдсли (ладно, скажем прямо – один из её мужей) обычно оставался дома и выполнял мужскую работу по хозяйству, пока другой охотился, удил рыбу или ставил ловушки на зверя. Повседневные домашние хлопоты тяжким бременем ложились на плечи Лиззи: ведь ей приходилось и кормить новорождённого, и готовить еду, и окружать заботой остальных членов семьи. – У любого голова кругом пойдёт, – произнесла я вслух. Даже у меня в голове мутилось, стоило мне задержаться в домике Бёрдсли всего лишь на несколько минут. Из прихожей послышались голоса и шум, – значит, мистер Кромби закончил свои дела с Джейми. Прощались они вполне по-дружески. Интересно, а кто же будет читать мои труды? Не только мой медицинский журнал, но и небольшую книгу советов по домашней медицине, которая два года назад была издана в Эдинбурге? В ней содержался ряд полезных советов о том, как важно мыть руки и что необходимо тщательно готовить пищу, но в книге были более ценные вещи: мои заметки о производстве пенициллина (пусть и кустарного, неочищенного); рисунки бактерий и патогенных микроорганизмов с кратким объяснением микробной теории; руководство по применению эфира в качестве анестетика (а не как средства от морской болезни, которое сейчас, в XVIII веке, употреблялось в основном внутрь), и... – А, вот ты где, Сассенах! – Джейми просунул голову в хирургическую с таким странным выражением лица, что я сразу закрыла справочник Мерка и выпрямилась. – Что там, чёрт возьми, приключилось? – забеспокоилась я. – У Кромби кто-то заболел? Мысленно проводя инвентаризацию своей аптечки первой помощи, я начала было подниматься с кресла, однако Джейми помотал головой, зашёл в комнату целиком и плотно закрыл за собой дверь. – Все Кромби в полном порядке, – заверил он. – Как и Уилсоны, и Байки. И Грейги тоже. – Слава Богу! – Я откинулась на спинку кресла-качалки. – Тогда чего хотел Хирам? – Хм, – произнёс Джейми с той же странной миной. – Френсис.
– ДА ГОСПОДИ БОЖЕ МОЙ! Ей всего двенадцать лет! – воскликнула я. – Ты серьёзно мне говоришь, что Хирам попросил позволить его брату официально ухаживать за Фанни? И какому брату, если уж на то пошло? Я представления не имела ни о каком брате! – Ну да. По-моему, он единокровный брат. Сайрус. Высокий, похожий на ячменный колос. Его прозвали A’Chraobh Ard [Высокое Дерево, (гэльск.) – прим. перев.]. Нет ли у тебя здесь чего-нибудь выпить, Сассенах? – Вот. Джин с ревенём, – показала я на чёрную бутылку с угрожающим изображением черепа и скрещённых костей, нарисованных белым мелом. – A’Chraobh Ard? Ситуация мне категорически не нравилась, но я всё же не смогла сдержать улыбки. Молодой человек, о котором шла речь, – а он был очень юн: на вид не больше пятнадцати лет, – действительно был очень высоким, выше Джейми на дюйм-другой, – но тощим, словно ивовый прут. – О чём только Хирам думает? – спросила я. – Его брат ещё не дорос, чтобы жениться в принципе! Я уже молчу о том, что Фанни – вообще ребёнок. – Согласен. – Джейми взял кружку, с подозрением заглянул в неё и понюхал, прежде чем поставить обратно на рабочий стол и налить в неё джина. – Хирам это признаёт. Он говорит, что Сайрус увидел девушку в церкви и хочет получить разрешение приходить к ней в гости. Официально, понимаешь? Но Хираму бы не хотелось, чтобы визиты его брата были неправильно истолкованы или восприняты как неуважение. – Да ты что! – Поднявшись, я плеснула джина и себе: у напитка был прекрасный аромат, соответствующий его вкусу, – сладкий, но с выраженной терпкостью. – Что же в самом деле у него на уме?
Джейми улыбнулся и, подняв свою деревянную кружку, чокнулся со мной. – Ополчение. Может быть, и кое-что ещё, но главное – ополчение. Неожиданно!.. Хотя Хирам, как все знакомые мне рыбаки, был крепким как кремень, я ни разу не видела его или кого-то из его земляков из Терсо с оружием в руках. Разве что они порой охотились на мелкую дичь. Что же касается езды верхом… – Видишь ли, проповеди капитана Каннингема о войне нарушают покой в душе Хирама. – Вот как!.. По разным причинам в последнее время я не посещала воскресные службы капитана. Но я знала, что он лоялист, и помнила, что тот человек, Партленд, пытался привезти ему винтовки. – Ты думаешь, Каннингем планирует собрать собственное ополчение? Здесь? Это бы здорово усложнило и без того непростую обстановку. – Я так не считаю, – медленно произнёс Джейми, хмуро глядя в свою кружку с джином. – Капитан ограничен в своих действиях, но, думаю, он достаточно умён, чтобы это понимать. Но эти его друзья… Грейнджер и Партленд. Если бы они намеревались собрать отряд добровольцев-лоялистов (а они намереваются), капитан Каннингем, скорее всего, их поддержал бы. То есть рассказал бы об этом своим прихожанам и предложил мужчинам, способным держать оружие, перейти на сторону Короны. «Как странно, – подумала я. – Обычно от виски по телу разливается тепло, а от джина почему-то пробрало холодом. Или же ощущение холодка в затылке появилось у меня сейчас от разговора об ополченцах?» – Но ведь Хирам не станет прислушиваться к призывам капитана Каннингема. То есть капитан, собственно говоря, не папист, но, с точки зрения Хирама, методисты, вероятно, ненамного лучше. – Верно. – Джейми облизал уголок губ. – Сомневаюсь, что сам Хирам часто посещал службы Каннингема. Но некоторые рыбаки из Терсо, конечно, на проповеди ходят. – Для развлечения? – улыбнулась я. Хотя и у Роджера, и у капитана была немногочисленная, но преданная паства, немало жителей Риджа приходили послушать любого, у кого было желание встать и поговорить. И те, кто присутствовал на всех воскресных службах, включая собрания Рейчел, позже обменивались критическими замечаниями насчёт того, что говорил каждый из проповедников. – Да, в основном. Служба капитана не так хороша, как шоу Панча и Джуди, и даже Роджеру Маку уступает, но и Каннингема стоит послушать и обсудить его проповеди. И кузены Хирама их обсуждали. И Кромби это не понравилось. – И поэтому... он хочет, чтобы его брат начал встречаться с Фанни?.. Я непонимающе тряхнула головой. Даже тяпнув добрую половину унции ревеневого джина, я не видела связи между этими фактами. – Ну, тут дело не в самой Френсис как таковой. – Джейми взял бутылку джина и глубокомысленно к ней принюхался. – Ты говоришь, ревень? Если я ещё хлебну чуток, меня понос не проймёт? – Понятия не имею. Попробуй – узнаешь, – посоветовала я, протягивая свою кружку за добавкой. – Тогда в чём дело, и при чём здесь Фанни? – Дело как раз в связи – пусть она даже неформальная. Только между Хирамом и мной. Он отлично понимает, к чему всё клонится, и, когда настанет пора, ему будет легче пойти за мной и позвать несколько человек из своих, если между нашими семьями возникнут... дружеские узы, понимаешь? – Иисус Твою Рузвельт Христос! – Я целую минуту молчала, переваривая услышанное. – Ты же не можешь всерьёз думать о том, чтобы выдать Фанни замуж в семью Кромби! Да, идёт война, но это не Война чёртовых Алой и Белой Розы, с династическими браками, заключавшимися направо и налево… То есть мне бы не хотелось, чтобы ты встретил смерть, подобно герцогу Кларенсу, в бочке мальвазии [сладкое виноградное вино – прим. перев.], с раскалённой докрасна кочергой в заднице. Джейми захохотал, и узел, образовавшийся у меня в животе под действием джина, немного распустился. – Пока не думаю, Сассенах. И я не позволю Сайрусу надоедать Фанни – и даже вести с ней светские беседы, если она этого не захочет. Но ежели девочка не возражает, чтобы он приходил к ней в гости, – а парень он покладистый, – тогда... да, это может помочь Хираму привести своих людей, если я попрошу его пойти со мной. Я попыталась себе представить, как Хирам Кромби скачет рядом с Джейми в гущу битвы, – и, к своему удивлению, обнаружила, что картина не так уж и невероятна. Если не считать езды верхом... Рыбаки из Терсо, конечно, пользовались порой мулом или клячей, чтобы перевозить грузы, но, как правило, к лошадям они относились с большим подозрением, предпочитая ходить пешком. Значит, они станут пехотинцами… – Но мне бы не хотелось встревожить Френсис, – сказал Джейми. – Я с ней поговорю. И тебе тоже придётся... Как женщине с женщиной, понимаешь? – Ну, да, разумеется, как женщине с женщиной, – пробормотала я. Но Джейми был прав. Фанни знала больше, гораздо больше, чем обычная двенадцатилетняя девчушка, о том, какие опасности подстерегают женщину. И, хотя я сомневалась, что этот юноша будет представлять для неё хоть какую-нибудь угрозу, очень важно было убедить Фанни, что отклонить предложение Сайруса – полностью в её власти. – Хорошо, – неохотно согласилась я. – Ты знаешь что-нибудь о Сайрусе, кроме того, что он высокий? – Хирам хорошо отзывался о парне. По-моему, сделал ему лестный комплимент. – Что же он сказал? Джейми допил остатки джина, слегка отрыгнул и поставил кружку. – По его словам, Сайрус мыслит как рыба.
КОГДА Я ОСТОРОЖНО ЗАГОВОРИЛА С ФАННИ о том, чтобы Сайрус начал за ней официально ухаживать, та, к моему огромному удивлению, была совсем не против. – Правда, он почти не говорит по-английски, – задумчиво произнесла она. – Жермен сказал, что на том конце лощины многие люди по-английски не говорят. Жермен был прав: большинство рыбаков владело только гэльским языком. В том числе и по этой причине они оставались тесно сплочённой группой, несколько обособленной от других жителей Риджа. – Я учу Gàidligh [гэльский язык (гэльск.) – прим. перев.], – тщательно выговаривая это слово, заверила меня Фанни. – Думаю, от Сайруса я узнаю ещё больше. – Зачем? Ну, то есть… – Я сильно удивилась. – Почему ты хочешь выучить гэльский? Она чуть порозовела, но не отвела взгляд и не опустила глаза. И такое её самообладание иногда меня нервировало. – Я слышала, как они поют, – пояснила девочка. – В церкви, с Роджером Маком. Кто-то из Уилсонов, мистер Грейг и брат Сайруса пришли на проповедь. Кажется, вас в тот день не было, так что вы их не слышали. После проповеди Роджер Мак спросил мистера Грейга, знает ли он такую песню... Я даже не могу произнести её название, – Фанни покачала головой. – Но они пели на гэльском, все вместе, и стучали руками по скамейкам, как в барабаны, и… вся церковь... стала... – Не находя подходящего слова, девочка бросила на меня беспомощный взгляд, однако лицо её сияло. – Она ожила. – Надо же, – отозвалась я. – Жаль, что я это пропустила. – Если Сайрус станет меня навещать, может быть, кто-нибудь из его семьи придёт вместе с ним, и они снова споют, – сказала Фанни. – Кроме того, – добавила она, и по её лицу пробежала лёгкая тень, – без Жермена и Джемми мне будет с кем поговорить, если Сайрус будет приходить, и неважно, понимает он меня или нет. УПОМИНАНИЕ О ЖЕРМЕНЕ меня чуть-чуть насторожило, и я отправилась искать Джейми, который чинил стену сарая: мул Кларенс, пнув её в порыве гнева, сломал доску. – Как думаешь, может быть, тебе стоит поговорить с Хирамом до того, как Сайрус начнёт свои ухаживания? – спросила я мужа. – То есть, разумеется, лучше, чтобы никто не знал о том… откуда у нас появилась Фанни. Но если Сайрус... э-э... сделает какое-нибудь… э-э, неуместное поползновение в её сторону... она может... почувствовать, что обязана ответить? Слушая меня, Джейми присел было на корточки, а при этих словах рассмеялся, встал и покачал головой. – Не беспокойся, Сассенах, – сказал он. – Сайрус девушку и пальцем не тронет. А не то Хирам шею ему свернёт. И Хирам его предупредит заранее. – Что ж, это обнадёживает. А может, тебе самому стоит шепнуть ему словечко на ухо? Я имею в виду, как loco parentis Фанни? [лицо, замещающее родителей, латинский юридический термин – прим. перев.] – Locum, – поправил меня Джейми. – Нет. Я просто поприветствую его и нагоню на него страху своим присутствием. Он и дохнýть на неё не посмеет, Сассенах. – Ладно, убедил, – сказала я, всё же немного сомневаясь. – Я думаю, она поверила нам – тебе, – когда мы сказали, что не собираемся сделать её шлюхой, но... Девочка полжизни провела в борделе, Джейми. Даже если, в отличие от сестры, она не... была вовлечена… то Фанни наверняка знает обо всём, что там происходило. Такой опыт не проходит бесследно. Джейми помолчал, наклонив голову и глядя на землю, где небольшая кучка свежего навоза свидетельствовала о расположении духа Кларенса. – А тебе удалось исцелить меня от чего-то гораздо худшего, Сасссенах, – сказал он и правой, искалеченной рукой ласково коснулся моей ладони. – Это не я, – возразила я. – Ты исцелился сам – ты был вынужден. Всё, что я сделала, это… э-э… – Накачала меня опиумом и развратом вернула к жизни? Ну да, я об этом. – Это был не разврат, – чопорно произнесла я и, перевернув свою руку ладонью вверх, крепко переплела свои пальцы с пальцами Джейми. – Мы были женаты. – Нет, самый настоящий блуд, – возразил он и, плотно стиснув губы, сжал мои пальцы. – Тебе отлично известно, что я тогда трахал не только тебя. Даже если мне и было это известно, я бы ни за что не призналась, не говоря уже о том, чтобы обсуждать. И поэтому тему развивать я не стала. – Но я с тобой согласен: никто из нас не сможет сделать ничего подобного для Френсис. Может быть, Сайрус сумеет… Не прикасаясь к ней. Поцеловав мне руку, Джейми отпустил её и наклонился за молотком.
КОНЕЧНО, САЙРУСА КРОМБИ я видела и раньше, в церкви, но не обращала на него никакого внимания. Единственное, что привлекло мой взгляд, – его рост. Джейми договорился, чтобы Сайрус с кузенами пришли к нам на этой неделе. Они помогут со стенами третьего этажа, а Сайруса официально представят Фанни. И вот пару дней спустя я забралась на шаткий верх дома, где под скрип дерева и хлопанье парусины и верёвок медленно обретал форму третий этаж. – Поражаюсь, что тебя не укачивает, – сказала я Джейми. Здесь, на высоте, измеряя длину одного края настила, что когда-то станет чердаком, муж чертил мелом отметки, в которых, вероятно, было больше смысла, чем мне казалось. – Если бы я задумывался о своей морской болезни, то наверняка укачало бы, – рассеянно отозвался тот. – Каким ветром тебя сюда занесло, Сассенах? Для ужина ещё рано. – Верно. Но я принесла тебе перекусить. – Порывшись в кармане, я достала сэндвич с сыром и маринованным огурцом. – Тебе нужно больше есть. Я могу все твои рёбра пересчитать, – неодобрительно добавила я. Действительно, я их прекрасно видела: работая, он снял рубашку, и рёбра отчётливо проступали у него на спине под поблекшей сетью шрамов. Ухмыльнувшись, Джейми взял сэндвич и, поднимаясь, откусил большой кусок. – Taing [Спасибо (гэльск.) – прим. перев.], – глотая, поблагодарил он и показал подбородком в пространство позади меня. – А вот и он. Я обернулась. Конечно же, по дорожке за домом шёл Сайрус Кромби. Вот уж и вправду – «Высокое Дерево» – тут возразить нечего. Голову его украшала густая копна светло-каштановых кудрей, которые падали парню на плечи. Он опасливо озирался. – А другие Кромби разве не придут? – спросила я. – Придут. Думаю, он заявился пораньше, чтобы перемолвиться словечком с Фанни... Ну, не совсем с глазу на глаз, но так, чтобы Хирам не стоял у него над душой. Смело, – одобрительно добавил он. – Мне спуститься? Чтобы приличия были соблюдены? – спросила я, наблюдая за юношей. Тот остановился у колодца и достал из поясной сумки матерчатый свёрток. – Не надо, Сассенах. Я рассказал сестре, что затевается: она присмотрит за ними, но так, чтобы Сайрус от страха в штаны не наложил. – Ты думаешь, что я бы нагнала на него ужасу? Джейми рассмеялся и, отправив в рот последний кусочек сэндвича, прожевал его и проглотил. До меня донёсся аромат пикулей и сыра, и мой собственный желудок заурчал от голода. – Думаю, да. Разве тебе не известно: все рыбаки считают, что ты если и не совсем ведьма, то практически bean-sithe? [бан-ши – персонаж кельтского фольклора в образе женщины, которая, согласно поверьям, является возле дома того, кто скоро умрёт. – прим. перев.] Даже Хирам, приближаясь к тебе, незаметно складывает рожки из пальцев. Я ещё не разобралась, как к этому относиться. Да, действительно, я подняла тёщу Хирама со смертного одра на её похоронах – непреднамеренно. Старуха умерла спустя несколько минут, – теперь уже окончательно, – однако успела осудить Хирама за то, что он не оплатил более пышные похороны. Но мне казалось, что сейчас эффект чуда уже поблёк. – Кто там пытался построить башню до небес и плохо кончил? – спросила я, тут же выкинув из головы мысли о том, что обо мне думают соседи, и выглядывая за край настила. – Вавилоняне, – ответил Джейми, роясь в кармане в поисках клочка бумаги и карандаша. – Хотя я не думаю, что они ожидали к себе гостей. Просто выпендривались. А такое всегда заканчивается плохо. – Если к нам придёт столько гостей, что они заполнят весь этот огромный третий этаж, – я показала рукой на длинные доски неотшлифованного пола, – то неприятности нам гарантированы. Джейми на меня посмотрел. Он был худ и измождён, кожа на плечах и предплечьях покраснела и обгорела, пряди рыжих волос развевались на ветру, а глаза были такими ярко-синими. – Да, – негромко подтвердил он. – Неприятностей нам не избежать. Урчание у меня в животе слегка изменило свою тональность. Третий этаж задумывался как чердак – частично для хранения вещей и для проживания экономки (если я когда-нибудь снова её найду), но также в качестве убежища для тех наших арендаторов, кто будет в нём нуждаться. На случай… Однако что-то отвлекло внимание Джейми, и, вытягивая шею, он выглянул за край настила. Он меня поманил, и я подошла поближе. Мы увидели, как Сайрус Кромби развернул свой лоскут и разложил молоток, стамеску и нож на краю колодца. Он вытащил ведро, окунул пальцы в воду и побрызгал на инструменты. Парень что-то негромко говорил, но из-за воя ветра слов было не разобрать. – Он благословляет свои инструменты? – спросила я, посмотрев на Джейми. Муж кивнул и с довольным видом ответил: – Да, конечно. Пресвитериане, разумеется, еретики, Сассенах, но в Бога они всё равно веруют. Спущусь-ка я лучше и поздороваюсь.
ВНЕЗАПНО ВЫСКОЧИВ ИЗ ПОСТЕЛИ, Джейми вырвал меня из крепкого сна. Такое иногда случалось, и каждый раз я рывком садилась посреди одеял, с пересохшим ртом, совершенно дезориентированная, а сердце стучало, словно отбойный молоток. Джейми уже сбежал вниз по лестнице: я услышала шлёпанье босых ног по нижним ступеням, их заглушал яростный стук в дверь. Я резко потрясла головой и отбросила одеяла. «За ним или за мной?» – выплыла из тумана, окутавшего мой мозг, первая связная мысль. Если кто-то так стучал посреди ночи, это означало что-то непредвиденное – нападение или несчастный случай, – а иногда требовалось участие всех до единого, как, например, при пожаре или если кто-то внезапно наткнулся у родника на охотящуюся пуму. Однако чаще... Услышав голос мужа, я перестала паниковать. Джейми негромко задавал вопросы и, судя по тону, кого-то успокаивал. Этот кто-то говорил высоким, взволнованным голосом, но трагедии, похоже, пока не случилось. «Значит, за мной. Роды или несчастный случай?» В голове у меня прояснилось, мозг работал чётко, в отличие от тела: я неловко шарила вокруг, пытаясь вспомнить, куда подевала свои злосчастные чулки. Скорее роды: ведь всё-таки ночь... Но тревожная мысль о пожаре по-прежнему таилась на задворках сознания. Я не забыла о некрологе, в котором значились наши имена, – моё и Джейми, – и говорилось о том, что мы погибли в пламени, охватившем наш дом. Дом действительно сгорел, а мы выжили, но даже от намёка на пожар у меня волосы вставали дыбом. Мысленным взором я окинула свою сумку для оказания первой помощи и порадовалась, что буквально перед ужином перебрала и обновила её содержимое. Она стояла наготове в хирургической, на углу стола. По поводу остального мысли мои были не так ясны. Корсет я надела задом наперёд, так что сорвала его и отшвырнула на кровать. Я пошла сполоснуть лицо, в голове крутились разные слова, которые я не могла произнести вслух, потому что услышала быстрые шаги Фанни, бегущей к лестнице. Я спустилась последней и увидела, что Фанни и Джейми разговаривают с девочкой ненамного старше Фанни. Босая, в одной поношенной сорочке, она была в полном смятении. Девочку я не знала. – А вот и Сама, – сказал Джейми, оборачиваясь. Он опустил руку на плечо девочки, будто удерживая, чтобы она не улетела. Судя по её виду, это могло бы произойти: тонкая, как тростинка, с растрёпанными ветром светлыми волосами, лёгкими, как пушок у новорождённых. Она с тревогой оглядывалась по сторонам в поисках помощи. – Клэр, это Агнес Клаудтри, – представил Джейми, кивая в сторону девочки. – Френсис, будь добра, найди для неё шаль или ещё что-нибудь, чтобы она не мёрзла. Она стояла, обхватив себя руками, и дрожала так сильно, что начала заикаться. – Не н-надо, – начала девочка. – Её мать рожает, – перебил Джейми, глядя на меня. – И, похоже, там проблемы. – Н-нам н-нечем зап-платить... – Не беспокойся насчёт этого, – сказала я, кивнув Джейми, и обняла девочку. Она была маленькой, худой и очень озябшей, как полуоперившийся птенец, выпавший из гнезда. – Всё будет хорошо, – мягко сказала я ей и погладила по голове. – Мы сейчас поедем к твоей маме. Где вы живёте? Она сглотнула и даже не глянула на меня, но, совершенно замёрзшая, лишь прильнула ко мне, пытаясь согреться. – Я не знаю, т-то есть не знаю, как объяснить. Только… если вы поедете со мной, я смогу показать дорогу. Она явно не была шотландкой. Я вопросительно посмотрела на Джейми – я ни разу не слыхала о семействе Клаудтри; возможно, это новые поселенцы, но муж, приподняв бровь, отрицательно покачал головой. Значит, он тоже их не знал. – Ты пришла пешком, девочка? – спросил Джейми. Она кивнула в ответ. Тогда он задал другой вопрос: – Солнце ещё светило, когда ты вышла из дому? Девочка покачала головой: – Нет, сэр. Уже совсем стемнело, мы все легли спать. Потом у мамы внезапно начались схватки, и... Она снова сглотнула, а её глаза наполнились слезами. – А луна? – невозмутимо продолжил Джейми. – Луна уже взошла, когда ты выходила? Его будничный тон немного успокоил девчушку, она шумно вздохнула, сглотнула ещё раз и кивнула. – Она была уже довольно высоко, сэр. На две ладони над краем земли. – Эта фраза дышит поэзией, – заметила я, улыбаясь девочке. Фанни принесла мою старую шаль, в которой я работала на огороде. Она была потрёпанной и дырявой, но всё же её когда-то связали из толстой новой шерсти. С благодарностью кивнув Фанни, я взяла у неё из рук шаль и закутала девочку. Джейми вышел на крыльцо, – наверное, чтобы посмотреть, где луна теперь. Вернувшись, он мне кивнул. – Эта смелая девчушка шла ночью одна часа три, Сассенах. Мисс Агнес, к дому вашего отца ведёт приличная тропа? Не зная, что в этом контексте означает «приличная», она озабоченно нахмурила гладкий лоб, но неуверенно кивнула. – Тропа есть, – ответила девочка, переводя взгляд с Джейми на меня в надежде, что для нас этого будет достаточно. – Возьми Кларенса, – сказал мне Джейми. – Луна сегодня яркая. Я поеду с вами. «И я думаю, что нам лучше поторопиться», – поняла я по выражению его лица. И решила, что он прав.
КЛАРЕНС НЕ СЛИШКОМ радовался, что его разбудили и заставили везти на себе двух человек, несмотря на то, что один из седоков – щуплая девочка. Он гневно пыхтел и фыркал, двигался медленно и раздувал бока каждый раз, когда я пыталась подгонять его пятками. Джейми оседлал Миранду, огромную кобылу Фанни: лошадь была дружелюбной, невозмутимой и достаточно крепкой, чтобы выдержать вес крупного мужчины. Её тоже совершенно не прельщала ночная прогулка, но она, послушно поднимаясь по крутой узкой тропинке, ведущей вверх от Риджа, тащилась через рощицы, в которых росли осины и лиственницы, тополя и ели. Нельзя сказать, что Кларенс отставал от Миранды: он, скорее, следовал за ней, но совершенно никуда не торопился. Я то и дело теряла из виду тёмную фигуру всадника – и тут же переставала понимать, где тропа. Я удивлялась, каким чудом девочка нашла к нам дорогу, продираясь в темноте сквозь заросли ежевики: руки и ноги у неё были исцарапаны, а в волосах застряли листики и сосновые иголки. От неё пахло лесом. Луна уже поднялась совсем высоко; её кривобокая обманчивая глыба высвечивала лишь ближайшие прогалины в лесу, а дальше, чем на три фута, ничего не было видно. Впереди меня примостилась Агнес. Её сорочка задралась и бледные ноги колыхались во тьме по обе стороны, как ножки грибов. «Неужели она так торопилась выбежать из дома? Или грязная поношенная сорочка – её единственная одежда?» От ткани слабо пахло жиром и подгоревшей капустой. – Расскажи мне о маме, Агнес, – попросила я, как следует пиная Кларенса в бока. Он раздражённо дёрнул ушами, и я перестала его понукать. Он был хорошим мулом, но мог взбрыкнуть и скинуть ездока, который ему досаждал. – Когда… ну хотя бы примерно… у неё начались схватки? Теперь, когда мы согласились с ней поехать и оказать необходимую помощь, девочка была уже не так напугана и, отвечая на мои вопросы, постепенно успокаивалась. Да, мистер Клаудтри сейчас дома (почему-то Агнес напряглась, говоря об отце). Срок у миссис Клаудтри уже подходил (хорошо, значит, роды не преждевременные), хотя сама она считала, что ей ещё осталось две-три недели (тогда, может, рановато... но даже в этом случае шансы у ребёнка хорошие...). Агнес рассказала, что схватки у матери начались около полудня и та не думала, что дело затянется: она родила Агнес через четыре часа после того, как отошли воды, а младшие братья девочки появились на свет и того скорее. (Хорошо, миссис Клаудтри multigravida [не первородящая (лат.) – прим. перев.]. Однако в этом случае она должна была разродиться быстро и без осложнений... но, видимо, не получилось...) Агнес не смогла объяснить, в чём дело, говорила только, что роды длятся дольше обычного. Но она понимала, что что-то идёт не так, и меня это заинтересовало. – Что-то не... – произнесла девочка, поплотнее натягивая шаль на плечи и обернувшись, чтобы посмотреть мне в глаза и объяснить получше. – Просто не так, как всегда. – Тебе кажется, что что-то идёт неправильно? – насторожилась я. Агнес неуверенно качнула головой: – Не знаю. В прошлый раз, когда мама рожала Джорджи, я помогала. И Билли родился при мне... Тогда я была слишком мала, чтобы помочь, но всё видела. А теперь это просто... происходит иначе. Я услышала, как девочка сглотнула, и похлопала её по плечу. – Скоро мы будем на месте, – пообещала я. Мне хотелось её подбодрить, сказать, что всё будет хорошо, но Агнес нутром чуяла другое, иначе она бы не ринулась в темноту за помощью. Оставалось лишь надеяться, что, пока мы едем, в хижине Клаудтри не произошло чего-то непоправимого. Я взглянула на небо, высматривая, где луна. Я никогда не умела определять время по положению звёзд и планет – только по часам, и потому, в отличие от Джейми, мне приходилось примерно прикидывать время, тогда как он всегда знал его точно. «Луна в облаках мелькала, как призрачный галеон…» – вспомнилась мне вдруг стихотворная строка. «Может, так оно и есть», – подумала я, тут же обнаружив светило в просветах меж душистых елей. «И скачет разбойник снова... Он скачет и скачет снова...» [Баллада «Разбойник с большой дороги» Альфреда Нойеса, пер. Александра Лукьянова – прим. перев.] Всё, что могла, я узнала, – пора было прекращать гадать. Каждые роды непохожи на другие. «Как и каждая смерть». Эта мысль возникла сама по себе, я не смогла её предотвратить, и меня сотрясла дрожь. Я стала расспрашивать Агнес о её семье, но девочка погрузилась в свои переживания и говорить была не настроена. Я смогла узнать лишь имена членов семейства Клаудтри: Аарон, Сюзанна, Агнес, Уильям и Джордж, а ещё – что они построили свою хижину в начале лета. Добравшись до вершины хребта, Джейми остановился у края Лысины – так местные называли безлесные луга на верхних склонах горы. Как всегда, на Лысине гулял сильный ветер, его порывами мою шаль сдуло с головы на плечи, и растрепавшиеся волосы развевались сзади. Джейми отпустил поводья Миранды – она тут же наклонила голову и начала хрустеть травой.
Спешившись, муж подошёл, чтобы взять под уздцы Кларенса. Теперь, когда мы выехали из-под деревьев, в лунном свете было видно: Джейми улыбался, глядя, как от ветра мои волосы встали дыбом. – Смотри не улети прямо сейчас, Сассенах… Надо, чтобы мисс Агнес показала нам дорогу дальше, – сказал он, протягивая девочке руку. – Пересядь-ка ко мне, милая. Я почувствовала, как девочка напряглась, но после минутного колебания она кивнула и соскользнула с Кларенса. Мул всхрапнул и тут же начал поворачивать назад, резонно полагая, что теперь, когда мы избавились от девочки, пора и домой. – Это ты зря, – сказала я ему, натягивая поводья и возвращая его на прежний путь. Мул было заартачился, но в этой схватке я оказалась сильнее. Миранда и её седоки стали медленно удаляться от нас, – неумолимо, как паровой каток. Кларенс фыркнул и проревел вслед кобыле, но она не повернулась. Покипятившись ещё немного, он зубодробительной рысью рванул вслед за Мирандой. Спустя четверть часа мы вступили на земли чероки. На одном из деревьев в лунном свете чётко различалась белая зарубка, обозначающая границу по договору. Луна стояла прямо над головой, деревья расступились, и я увидела, как Джейми обернулся и бросил на меня взгляд. Я понимающе вскинула руку и махнула: да, я тоже заметила. Преждевременные роды – это не самое страшное, что угрожало семье Агнес, поселившейся на земле индейцев. Я была рада, что Джейми настоял на своём и отправился с нами: в случае чего он уладит дело миром, поскольку говорит на языке чероки. Мы ехали довольно долго, потому что время от времени Агнес нужно было выйти на открытое место, чтобы сориентироваться: она мимоходом упомянула, что умеет находить дорогу по звёздам. Прошёл целый час в дороге, прежде чем мы увидели слабый свет в окнах хижины, затянутых промасленной кожей. Я слезла с Кларенса и сняла сумку с медикаментами. – Я займусь лошадьми, – сказал Джейми, взяв поводья Кларенса. – Полагаю, тебе нельзя терять ни минуты? Агнес была уже у двери и махала руками, как бешеный мотылёк крыльями. Даже до того места, где мы стояли, доносились утробные звуки, которые издаёт женщина в разгар схваток. Дверь внезапно распахнулась внутрь, и Агнес свалилась за порог. Высокая тёмная фигура рывком поставила девочку на ноги и отвесила ей звонкую пощёчину. – Где тебя черти носили, малявка! При резком, как выстрел, хлопке уши Кларенса взметнулись вверх, а когда послышался визг малышей, мул развернулся и помчался к лесу. – Ты, чёртов идиот! – крикнула я ему. – Ну-ка вернись! – Ifrinn! [гэльское ругательство – прим. перев.] – только и сказал Джейми, проскочив мимо меня вслед за мулом и стараясь беречь дыхание для погони. – А вы кто, чёрт побери? Я повернулась и в мерцающем свете дверного проёма увидела молодого чероки. Он стоял, уставившись на меня и опираясь о косяк двери, его длинные волосы растрепались, а на рубашке виднелась кровь. Я сделала глубокий вдох, выпрямилась и подошла к индейцу. – Я повитуха, сэр, – сказала я. – Убедительно прошу вас, идите куда-нибудь и посидите. И, не дожидаясь, пока он выполнит моё требование, я шагнула в дом. Мне было чем заняться. Моя пациентка сидела у очага на грубо сколоченном родильном кресле. Она сильно наклонилась вперёд. Руки у неё повисли, а русые волосы, у корней почерневшие от пота, спадали на огромный живот. Два маленьких мальчика, лет трёх и пяти, выли, вцепившись в её ногу. Ноги и ступни у женщины сильно распухли. – Иди ко мне, Билли, – пропищала Агнес и, ухватив старшего мальчика за воротник, оттащила его в сторону. На мертвенно-бледном лице девочки багровел отпечаток пятерни. – И ты, Джорджи, иди сюда. Иди, я сказала! Страх в голосе сестры всполошил малышей: они повернулись и, поскуливая, прижались к сестре. Агнес взглянула на меня: в её огромных глазах застыла молчаливая мольба. – Всё будет хорошо, – мягко сказала я, стискивая ей руку. – Позаботься о малышах, а я пока займусь твоей мамой. Я опустилась на колени и посмотрела женщине в лицо. Сквозь спутанные влажные волосы на меня глядел налитый кровью голубой глаз. В нём читалось изнеможение, но взгляд был осмысленным. Она всё понимала и меня видела. – Меня зовут Клэр, – сказала я и положила руку на живот женщины. На ней была замызганная рубашка, настолько промокшая от пота, что вывернутый пупок проступал сквозь ткань. – Я повитуха, я вам помогу. – Господи Иисусе, – прошептала женщина, то ли молясь, то ли удивляясь. Лицо её перекосилось, и со звериным стоном она скрючилась над своим животом. Не убирая руки, я нагнулась и сквозь отверстие в родильном кресле попыталась оценить ситуацию. Во время потуги я на секунду увидела, как узкой полоской мелькнула и тут же исчезла бледная макушка. Как всегда, когда ребёнок уже вот-вот выйдет на свет, я почувствовала прилив радостного возбуждения, моя рука напряглась на животе женщины. И вдруг на меня накатил страх. Проклятье, что-то было не так. Я не могла сказать, что именно, но всё шло совсем не так, как должно было. Я встала на ноги, а когда схватка отступила, взяла женщину за плечи и приподняла её, помогая ей сесть прямо. Под рукой не оказалось полотенца, поэтому, приподняв подол, я вытерла ей лицо своей нижней юбкой. – Сколько длятся потуги? – спросила я. – Слишком долго, – кратко ответила женщина и скривилась. Я наклонилась и посмотрела снова. Теперь, когда её тень мне не мешала, я поняла, что женщина была совершенно права. Промежность была почти багровой и сильно опухла. Всё понятно: ребёнок застрял, при каждой потуге появлялась его макушка, но выйти он не мог. – Иисус твою Рузвельт Христос! – сказала я, и глаза женщины округлились от удивления. – Не обращайте внимания. Когда придёт следующая потуга, – а она уже подходила, я видела это по лицу своей пациентки, – упритесь спиной в стену. Её муж (я предположила, что Агнес ударил именно он), похоже, вышел и говорил сам с собой на непонятной смеси английского и чероки. – Так, – снимая плащ и шаль, сказала я как можно спокойнее. – Давайте посмотрим, что у нас тут. Да, Сюзанна? На глинобитном полу виднелись пятна крови, но она была тёмной с крупными хорошо различимыми сгустками – это просто отошла слизистая пробка. Кровотечения не было, хотя бёдра тоже покрывали пятна крови. Воды уже отошли; в маленькой комнате было жарко и пахло, как на болоте юрского периода, – плодородно и пронзительно. Между сильными схватками не проходило и минуты. У меня были лишь мгновения, когда живот женщины расслаблялся настолько, чтобы я могла его прощупать, и во вторую попытку мне показалось, что... Не убирая рук с её твёрдого, как железо, живота, я считала себе под нос. Мышцы расслабились... Я нашла, где голова; интересно, ребёнок лежит лицом вверх? Я сильно нажала на расслабленный живот, пытаясь нащупать изгиб спинки... – Нгг! – Всё будет хорошо. Считайте вместе со мной, Сюзанна... раз, два... – Ррррх! Я считала про себя. Двадцать две секунды, и схватка прекратилась. Так, спинка... здесь – сглаженный выступ локтя, и здесь изгиб, который должен быть спиной ребёнка... Только это была не спинка. – Вот гадское дерьмо! – сказала я, и Сюзанна то ли застонала, то ли вымученно хохотнула. Я сосредоточенно пыталась понять, что же было под моими пальцами. Не спина, но и не ягодицы. Эта округлость – ещё одна голова. При следующей схватке она опять исчезла, но я упрямо держала руку на том же месте, и, как только спазм прекратился, я лихорадочно начала ощупывать вокруг. Моя первая тревожная мысль – воспоминание о заспиртованном в банке двухголовом ребёнке – ушла, сменившись облегчением пополам с тревогой. – У вас двойня, – сообщила я Сюзанне. – Вы об этом знали? Она медленно, как бык, покачала головой. – Была... такая мысль. Вы... уверены? – На все сто, – ответила я таким тоном, что она опять засмеялась, но со следующей схваткой смех резко оборвался. Поняв, что мы не имеем дело с уродством, я испытала огромное облегчение, которое быстро испарилось, вытесненное другой мыслью: если первый ребёнок не двигается, то, возможно, он обвит пуповиной, мёртв или как-то переплёлся конечностями со своим близнецом. Продолжаю ощупывать и, если понимаю, на какую часть тела я давлю, нажимаю сильнее, стараясь представить, что происходит внутри... Но даже лучшая акушерка может наверняка знать только то, что чувствует своими руками. Единственное, в чём я была более-менее уверена: плацента ещё не отошла. (Одна плацента или две? Если плацента одна, она может отслоиться после рождения первого ребёнка, и это угрожает матери смертью.) Хотя, если учесть положение головы ребёнка, там, за ней, могут быть литры крови... Нет, вряд ли. Я взглянула на лицо Сюзанны. Если бы у неё было внутреннее кровотечение, она была бы бледной и теряла сознание. Но лицо женщины оставалось пунцовым, и она явно продолжала бороться. Но время поджимало. Две пуповины, любая из которых могла обвить шею или, оказавшись между ребёнком и костями материнского таза, пережаться во время схватки. В этом случае у одного из детей начнётся кислородное голодание... Но и это ещё не всё... Я быстро перебирала в голове потенциальные проблемы: одни я отметала сразу на основании того, что видела и чувствовала, другие (например, слабое опасение, что это могут быть сиамские близнецы) – потому, что вероятность крайне мала, третьи – потому, что я не смогу ничего сделать, даже если буду знать, что происходит. Но кое-что всё же требовало моего внимания. Ребёнок не выходил. Он был жив: кончиками пальцев я чувствовала пульс на его голове, когда она появлялась. Малыш лежал правильно, лицом вниз, я ощущала саггитальные швы черепа. Но он не выходил!
У меня ныли плечи, бёдра и колени, потому что я слишком долго простояла на них на глинобитном полу, но я ощущала эту боль смутно: мне было не до неё. Держа одну руку во влагалище женщины, а другую – на её взмокшем животе, я пыталась разобраться, где там, в утробе, чьи конечности. Кожа на животе роженицы была горячей и скользкой от пота. Вот и хорошо: так легче чувствовались движения внутри... Очередная схватка пришла с такой силой, что мои пальцы зажало между черепом и костями таза; Сюзанна завопила, а я прикусила губу, чтобы не вскрикнуть. У женщины, которая уже родила троих детей, при такой мощной потуге ребёнок выскочил бы наружу, как смазанный жиром поросёнок. Но этого не происходило, и теперь я знала почему. – Близнецы запутались между собой, – как можно спокойнее сказала я. Я надавила на живот женщины и почувствовала шевеление, – по меньшей мере, один из младенцев был жив. Я вся вспотела, и у меня пересохло в горле. Кто-то (я не заметила кто) поставил рядом чашку с водой. Я её взяла и отхлебнула: нужно было промочить рот, чтобы суметь произнести то, что необходимо было сказать. – Сюзанна, – наклонившись, я посмотрела ей в глаза. – Дети не могут выбраться наружу. Я не могу их вытащить. Если мы ничего не сделаем, они умрут, и вы тоже можете умереть. Как пить дать. Я глубоко вдохнула. Женщина накрыла ладонью мою руку, которая так и лежала на её напряжённом животе. – Стойте, – прошептала она, вцепившись в меня при очередной схватке. Когда боль отступила, женщина, тяжело дыша, легонько сжала мне руку и отпустила её. – Что... ещё… можно?.. – спросила Сюзанна между вздохами. – Я могу разрезать вам живот и достать малышей, – ответила я. – Это будет страшно и очень больно, но... – Хуже, чем сейчас, уже не будет, – вымолвила она и хрипло рассмеялась. Её смех походил на карканье вороны. Я опустила голову и коснулась лбом живота женщины, пытаясь обуздать свои чувства и собраться. – Значит, я умру?.. – голос Сюзанны прозвучал буднично. – Вполне вероятно, – ответила я, выпрямившись и стараясь говорить таким же будничным тоном. Я вытерла лицо рукавом и откинула волосы с глаз. – Но так можно спасти малышей. Я сделаю всё возможное. Она кивнула и, когда пришла следующая схватка, яростно сжала мне плечо. – Спасите их, – попросила Сюзанна, когда спазм закончился, и уронила голову, дыша, как загнанная лошадь. Теперь, когда я знала, что делать, во мне забурлила энергия: я встала и впервые оглядела хижину. Комната была крохотной и скудно обставленной: одна кровать, в ногах которой лежал свёрнутый соломенный тюфяк, стол, лавки и котёл над очагом, – слава Богу, вода в нём кипела. И, к своему удивлению, я увидела Джейми: он неторопливо разворачивал на столе ткань, в которую были завёрнуты мои скальпели. – Откуда ты взялся? – спросила я и, оглянувшись вокруг, добавила. – А где мистер Клаудтри? – Он чуть тёпленький, – ответил Джейми, кивая в сторону приоткрытой двери. – Я имею в виду, пьян в стельку. В дверях я заметила бледное личико с огромными от страха глазами – Агнес. – Позаботься о братьях, девочка, – спокойно сказал ей Джейми. – Всё будет хорошо. Надеясь, что у меня получилось улыбнуться Агнес, я шагнула к столу и начала быстро вытаскивать из сумки всё необходимое. – Ты слышал, что я ей сказала? – спросила я, понизив голос и кивком указав в сторону стонавшей миссис Клаудтри. – Да, – так же тихо ответил муж, – и девочка тоже. Он взглянул на дверь: Агнес по-прежнему стояла там. Заметив, что я на неё смотрю, девочка бочком протиснулась в комнату. – Мальчики спят в сарае с папой, – торопливо проговорила она. – Я могу помочь. Пожалуйста, разрешите мне помочь. – Агнес… – слабо позвала Сюзанна, поднимая голову. Прежде чем я успела вымолвить хоть слово, Агнес бросилась к матери и обняла её за плечи. По лицу девочки катились слёзы, но она произнесла: – Всё будет хорошо, мам. Мистер Фрейзер пообещал. Сюзанна подняла руку так, будто та весила целую тонну, медленно отвела согнутым запястьем мокрые волосы, и сфокусировала взгляд на Джейми. – Вы так думаете, мистер... Фрейзер? – Да, я уверен, – ответил он. От напряжения кровь прилила к лицу Сюзанны, она закусила губу, и, свесив голову, тяжело дышала носом. Когда боль ушла, женщина с трудом подняла голову, будто та весила, как большой чугунный котёл. – А ваша жена говорит... что я умру. – Что ж, я в неё верю больше, чем она сама, но, думаю, вам решать, кому из нас верить. – Джейми посмотрел на меня и, готовый действовать, слегка согнул руки. – Что ты будешь делать, Сассенах? – Её надо уложить. – Я уже собралась с мыслями и расставила на лавке всё, что нужно. – Можешь перенести её на кровать? И побыстрее… Сюзанна тяжело дышала, не открывая глаз. После моих слов они распахнулись, и, вцепившись в свой живот, женщина выпрямилась. – Только не на кровать! Не вздумайте испортить мне лучшую перину! Арррр! – и Сюзанна снова свернулась, как креветка. Агнес дышала так глубоко и часто, что того и гляди упадёт в обморок, но сейчас было не до того. – Тогда на пол, – быстро сказала я. – Скорее. Отойди, Агнес! Мы с Джейми вдвоём подняли Сюзанну, перевернули её и попытались положить на пол как можно аккуратней. Но поскольку роженица была невероятно тяжёлой, неповоротливой и скользкой от пота, то она грохнулась на глинобитный пол с диким воплем, и Джейми крепко ругнулся на гэльском. – Вот проклятье, – сказала я себе под нос. Потянувшись за бутылкой разведённого спирта, я подняла влажные складки рубашки и плеснула жидкость на огромное брюхо Сюзанны, белое, как у рыбы, покрытое фиолетово-красными растяжками. – Так, – сказала я и схватила самый большой из моих хирургических скальпелей. – Джейми, держи её… А, ты уже держишь! Хорошо… Бормоча: «Иисус, Мария и святая Бригитта, чёрт подери, помогите же мне...», – я приставила лезвие к животу под пупком. Но я не успела сделать надрез: женщина вдруг вскрикнула, будто прикосновение холодного металла её обожгло, как удар током, резко согнула ноги в коленях, упёрлась пятками в землю, выгнула спину, снова упала на пол и... – Что там, чёрт возьми?! – спросил Джейми: живот миссис Клаудтри мешал ему рассмотреть, что происходит. – Голова, – ответила я. – Иисус твою Рузвельт Христос! Тужься, Сюзанна! Но и без моих понуканий женщина натужилась, ожесточённо рыкнула, и ребёнок выскочил, как смазанный жиром поросёнок. Я его поймала… Мальчик? Да, у меня в фартуке лежал мальчик. Я прочистила ему нос и рот, перевернула и легонько похлопала по влажной спинке. Крохотная попка сжалась от возмущения, расслабилась и выпустила немного тёмного мекония [первые фекалии новорождённого – прим. перев.]; мальчик часто пыхтел – почти как его мать, хотя и не так громко. – Агнес! – крикнула я, снимая фартук, чтобы запеленать в него малыша. Когда я повернулась, девочка была уже подле меня, и я вручила свёрток ей. – Мне перерезать пуповину, Сассенах? – Джейми присел с другого бока, держа в руке свой нож скин-ду. – Да, – ответила я, затаив дыхание, и тут же забыла обо всём, засовывая руку в родовые пути и надеясь отыскать другую голову. Увы, мне не повезло. В тесной скользкой тьме прощупывались только конечности. Я закрыла глаза, чтобы лучше видеть, и старалась как можно быстрее нащупать ножку. «Боже, хоть бы одну! Только одну ножку!..» – взмолилась я. Затем пришла мощная схватка, она была совсем другой: через тело Сюзанны будто прокатилась океанская волна, но она шла достаточно медленно, и я успела выдернуть руку, чтобы не зажало. Вот же она! Крохотная ножка. Её безжизненные пальчики отсвечивали неземной голубизной. – Чёрт, чёрт, чёрт... Я поймала себя на том, что бормочу что-то бессмысленное, и сжала зубы. Я понимала, что уже слишком поздно, но надо было довести дело до конца. Ещё раз я проникла во тьму и без труда нащупала другую ножку. Без всяких усилий, потому что ребёнок не шевелился. Мертворождённый. На меня навалилась безысходность, я закрыла глаза и сглотнула, ощущая в своих руках неподвижное тельце. Безжизненная неподвижность… Ребёнок не просто рождается мёртвым. Ни в чём – абсолютно ни в чём – нет движения, а значит, и никаких признаков жизни. Крохотная неподвижная девочка. Я знала, что она мертва, но из чистого упрямства подняла тельце и вдохнула воздуха в её нераскрывшиеся лёгкие… Я держала пальцы у неё на грудке, надеясь вопреки всему... Однако малышка была мертва. Тем не менее во мне всё ещё бурлила радость от рождения первого близнеца: я слышала его негодующий крик, медленное и глубокое дыхание Сюзанны, приглушённые голоса, потрескивание дров в очаге, бульканье кипятка в котле… Но громче звуков были тишина да биение моего сердца. Держа крохотное тельце, я испытывала покой, глубокий покой – печаль пока не пришла. Своим подолом я обтёрла маленькое личико с закрытыми глазками, которым никогда не суждено открыться. Я подержала девочку ещё чуть-чуть и опустила на кусок ткани, который принесла Агнес. Затем я повернулась, чтобы заняться матерью. – У вас сын, Сюзанна, – мягко сказала я. – Агнес, принеси его, пожалуйста. Девочка выполнила мою просьбу. Опасаясь уронить ребёнка, она сосредоточенно прикусила губу. Новорождённый был довольно крупный, особенно учитывая, что родился немного раньше срока и был одним из близнецов, – однако же весил при этом около пяти фунтов. Я положила малыша на грудь Сюзанны, и та подняла руку, чтобы его придержать, – головка легла в ладонь матери. – Всё будет хорошо, дорогой, – обратилась мать к сыну низким и хрипловатым от крика голосом. – Не плачь. Не открывая глаз, женщина спросила меня: – А другой? – Мне очень жаль, – негромко ответила я и сжала её руку. – У вас родился сын. Сюзанна вдохнула так глубоко, что этот вдох прокатился аж до её опустошённого чрева. – Спасибо, мэм, – прошептала она. Мальчонка продолжал гудеть, будто злобный шершень, и женщина, поднеся сынишку к груди, вложила сосок ему в рот. Ребёнок тут же замолчал.
От пота шея у меня была мокрой и щипало глаза. Продолжая стоять на коленях, я опустилась на пятки и вытерла юбкой лицо. Сюзанна судорожно вздохнула и упёрлась опухшей ногой мне в плечо. Выходил послед, я взялась за пуповину, всё ещё связывающую мать с мёртвым тельцем, лежащим у очага. Вывалилась довольно крупная плацента, тёмная, кровянистая, похожая на оленью печень. Сюзанна снова застонала, и вторая плацента выскользнула наружу. – Так, ладно, – сказала я, беря себя в руки. – Агнес, укрой маму одеялом. Сюзанна, я сделаю вам массаж живота, чтобы остановить кровотечение и помочь матке быстрее сократиться. Это... Я потянулась вытащить из сумки пелёнку для роженицы, а поворачиваясь обратно, увидела Джейми. Он стоял на коленях у очага, глядя на маленькую мёртвую девочку с таким выражением лица, что у меня защемило сердце. Почувствовав на себе мой взгляд, он поднял глаза, и мы услышали друг друга без слов. «Фейт». У меня горло сжалось от горя, такого же сильного, как тогда, когда я её потеряла. Джейми опустил голову и, протянув руку, коснулся крохотного сморщенного тельца, его ладонь почти полностью накрыла девочку. Слеза, блеснув, упала ему на руку, а другая – на лобик малышки, красноватый в отблесках пламени. Движимая самыми затаёнными воспоминаниями, я наклонилась и, взяв девочку на руки, прижала её к груди, голова малышки покоилась у меня на ладони. В тот же миг я почувствовала, что у меня на руках дочь, которую я потеряла, и горе, словно ножом, пронзило сердце. Я закрыла глаза, умом понимая, что мне нужно её положить и продолжить свою работу, но, чувствуя медленное биение своего сердца рядом с остывающей нежной кожей, я была не в силах отпустить девочку. Я не могла её отпустить. Как не могла отпустить и Фейт, но её в конце концов у меня забрали. Оставили одинокой и опустошённой посреди холодных камней. У меня потекло из носу и защекотало губу, я вытерла рот рукавом, всё ещё прижимая малышку к груди, чувствуя, как моё сердце разбивается вновь. – Дай мне её, Сассенах, – прошептал Джейми, протягивая руки. Я с трудом сглотнула. Нужно было отпустить девочку. – Не могу, – ответила я. – Не могу. Я склонилась над малюткой, которую когда-то потеряла. Стоя на коленях, я раскачивалась взад и вперёд и чувствовала, как моё сердце бьётся в груди, ушах и кончиках пальцев, пытаясь заместить сердечко, которое никогда больше не забьётся. – Не могу, – ответила я. – Не могу. Не знаю, сколько времени я провела, согнувшись над малышкой и безуспешно стараясь передать ей часть своего тепла и своих жизненных сил. Но ничего не происходило: не слышалось ни звука, не ощущалось никакого движения. Однако сквозь жгучее горе я медленно осознала... что-то. Это что-то не возникло прямо сейчас – оно уже существовало. Просто раньше я этого не понимала и уловила только теперь. – Клэр… – Джейми коснулся моего плеча, я вцепилась в его руку и держала изо всех сил. Сила и тепло. – Не уходи, – выдохнула я, обращаясь одновременно и к нему, и к ней. – Останься. Моё сердце. Я всё время вслушивалась в его биение, медленное и ритмичное. Я отпустила руку Джейми, но он её не убрал. Придерживая малышку одной рукой, я положила другую ей на спинку, вслушиваясь. Ничего, совсем ничего… Но что-то изменилось. Я легонько надавила на спинку девочки, выждала пару секунд и нажала снова. И снова. В ушах отдавался стук моего сердца, и я пыталась влить этот ритм в спинку малышки, в её грудь – туда, где она касалась моей груди. Толчок. Мои пальцы были тёплыми, – но и ребёнок не был холодным. У меня мелькнула мысль, что это из-за очага. Я слышала только треск огня да биение своего сердца. Тук-тук, тук-тук, тук-тук... Внезапно я вспомнила рассказ Роджера о том, как доктор Макьюэн, положив руку на грудь Бака, медленно и терпеливо постукивал по ней в ритме биения сердца, вновь и вновь. Тук-тук... тук-тук... тук-тук... Теперь я услышала и другие звуки: приглушённые голоса, шипение треснувшего полена, шум ветра под карнизом крыши, шорох сосен и плеск воды. Тепло, движение, жизнь. Крепкая рука Джейми на моём плече. Я всё слышала и чувствовала, но казалось: это происходит очень далеко, будто в другом мире. Я вся превратилась в стук сердца. Спустя целую вечность я поняла, что мы с девочкой слились в едином звуке, объединились в биении одного сердца на двоих, в совместном познавании жизни. Мой палец продолжал отстукивать ритм, медленно и уверенно. Тук-тук... тук-тук... Мальва... Я будто наяву видела её, мёртвую, в огороде, ощущала запах крови и околоплодных вод. Маленький мальчик, которого я достала из её чрева, был едва жив. И в моих руках сверкнула и угасла голубая искра. Голубая искра. Я видела её, видела, я всматривалась в неё, умоляя остаться, и бережно держала её в своих ладонях. Тук... Мой палец застыл, и в ответ раздался тихий звук. Тук… Постепенно я осознала, что дышу, и тут же почувствовала рядом с собой Джейми: он не давал мне упасть, одной рукой обхватив за талию, а второй – за грудь, поверх головы ребёнка. Я подняла голову, почти ничего не видя из-за сияющей тьмы, в которой пребывала до этого, и заметила у очага девичий силуэт. Под белой рубашкой темнели очертания худенького тела. – Я уже перерезала пуповину, миссис Фрейзер, – сказала Агнес. – И размяла маме живот, как она велела. Хотите кружку сидра? Всё пиво выпил папа. – Давай твой сидр, девочка, – ответил Джейми, мягко отпуская меня. – Но сначала принеси-ка одеяльце для твоей маленькой сестрёнки.
НА УЛИЦЕ БЫЛО темно: луна уже закатилась, а рассвет ещё не наступил. Было прохладно, но холода я не чувствовала. Когда я, наконец, позволила Джейми забрать у меня малышку, его руки, тёплые и сильные, коснулись моих, а лицо осветилось изнутри. Он осторожно опустился на колени и передал ребёнка Сюзанне, благословляя новорождённую простёртой рукой. Затем Джейми поднялся, закутал меня в плащ и вывел из хижины. Я не чуяла земли под ногами, не видела леса вокруг, но холодный воздух, насыщенный ароматом сосен, словно бальзам, касался моего разгорячённого тела. – Ты как, Сассенах? – прошептал Джейми. Оказывается, я прильнула к нему, хотя совсем не помнила, когда это я успела. Я потерялась во времени и пространстве и не понимала, где начинается и заканчивается моё тело: похоже, оно, рассыпавшись на части, парило в облаке восторга. Джейми дотронулся до моего лица – руки у него слегка дрожали. «От усталости», – отметила я. Такая же мелкая дрожь, точно слабые электрические разряды, сотрясала и моё тело от макушки до пяток. На самом деле я преодолела изнеможение и обрела второе дыхание, как это иногда случается в минуты сильного напряжения. Ты знаешь, что исчерпала все силы, но тем не менее у тебя появляется невероятное ощущение ясности мысли и сохраняется какая-то странная способность действовать дальше. Однако при этом ты одновременно видишь всё и будто со стороны, и глубиной души: слои плоти и мысли, обычно отделяющие внутреннее от внешнего, становятся прозрачными. – Всё в порядке, – ответила я и рассмеялась. Положив голову на грудь Джейми, я просто дышала, чувствуя, как моё тело, которое вновь обрело целостность, расслабляется, а недавняя магия истаивает, даруя покой. – Джейми, – спустя какое-то время произнесла я и подняла голову. – Какого цвета у меня волосы? Дурацкий вопрос: была глубокая ночь, и мы стояли в лесу в кромешной тьме. Но Джейми оценивающе хмыкнул и приподнял мой подбородок. – Всех цветов земли, – ответил муж и убрал волосы с моей щеки. – Но вокруг твоего лица они как лунный свет, mo ghràidh [любовь моя (гэльск.) – прим перев.].
РЕЙЧЕЛ ПРОСНУЛАСЬ ВНЕЗАПНО, и сон мгновенно улетучился. Она не могла понять, что её разбудило, и повернула голову проверить, спит ли Йен. Он тоже проснулся и, протянув руку, зажал ей рот. Рейчел застыла. В комнате было темно, но в свете притушенного очага она смогла разглядеть лицо мужа, его тёмные, полные предостережения глаза. Рейчел понимающе моргнула, и Йен, едва заметно кивнув, убрал руку. Он лежал неподвижно, она тоже замерла, хотя сердце её колотилось так сильно, что мелькнуло опасение: как бы его стук не разбудил уютно устроившегося между ними Огги. Хотя из-за этого стука она и сама ничего не могла расслышать. А вот Йен весь превратился в слух. Его длинное тело не шевельнулось, и всё же казалось, что он каким-то образом весь подобрался, как змея, готовая к прыжку. Напрягая внимание, Рейчел закрыла глаза. Всю ночь дул ветер; ягоды с огромного можжевельника, стоявшего стражем у дома, время от времени со стуком падали на крышу. Но Йен не спутал бы этот звук ни с каким другим… Внезапно Йен приподнялся на локте, и Рейчел услышала, как муж резко втянул носом воздух, и вслед за ним она тоже принюхалась. Табак. В следующий миг Йен выскользнул из постели и голышом направился к двери. Она облегчённо выдохнула: значит, пожаловал друг. Тихие голоса на террасе, затем Йен сунул голову в дверной проём, коротко улыбнулся жене и, схватив с сундука сложенное одеяло, прикрыл за собой дверь. Огги, потревоженный шумом в комнате, заворочался и засопел. Рейчел поспешно встала: надо было успеть сходить на горшок до того, как ребёнок окончательно проснётся; Огги был не из тех, кто стал бы терпеливо ждать. Накинув шаль на плечи и прижимая сына к груди, она украдкой подобралась к окну у двери. Оно было занавешено промасленной кожей, которую – чтобы не колыхалась на ветру – приколотили к оконной раме, поэтому Рейчел ничего не видела, зато отчётливо слышала доносившиеся с террасы звуки. Это не сильно ей помогло. Посетители (звучали голоса ещё как минимум двоих, помимо Йена) были индейцами, и говорили они на своём языке. Возможно, это Стоящая Цапля Брэдшоу и его друг из деревни чероки пришли, чтобы поучаствовать в охоте на рысь, которую видели возле ручья. Если так, то это хорошо: чем больше людей пойдёт на зверя, тем безопаснее будет охота. Наверное. Она собиралась пойти и посмотреть, осталась ли в котле овсянка, на случай если гостей надо будет покормить завтраком, как вдруг услышала слово, заставившее её замереть на месте. И она так сильно сжала Огги, что тот от удивления выдал тихонькое «уф-ф» и на мгновение прекратил сосать. И тут же снова яростно вцепился ей в грудь – только Рейчел это едва заметила. К ним пожаловали не чероки. Нет. Гости были могавками, и слово, долетевшее до неё, было «Вакьотейеснонса».
РЕЙЧЕЛ ТУТ ЖЕ вышла на террасу в чём была: в одной сорочке, с ребёнком на руках. Ледяные доски резанули холодом по босым ступням, в сереющем рассвете едва проступали очертания окружающего мира. Рейчел смутно различила любопытные лица не двух, а трёх могавков; индейцы посмотрели на неё и вежливо кивнули. Один из них сказал что-то такое, что Йен кашлянул и искоса взглянул на жену. Наготу Йена прикрывало лишь одеяло, обёрнутое вокруг талии, и, глядя на голую грудь мужа, на его сморщенные от холода, отвердевшие соски, Рейчел почувствовала, как и её собственные соски скукожились. Огги поперхнулся и закашлялся, разбрызгивая молоко по её сорочке. Индейцы отвели взгляд, сделав вид, что ничего не произошло. – Пригласи своих друзей к нам, Йен, – стиснув зубы, улыбнулась она индейцам. – Они с нами поедят? Английскую речь могавки понимали, потому что все трое сразу проследовали в дом. Йен направился за ними, но Рейчел придержала его, схватив за плечо свободной рукой. – Что случилось? – спросила она, понизив голос. – Резня, – коротко сказал Йен, и она увидела, что муж расстроен: лицо его потемнело от беспокойства. – Набег на одно поселение… В нём и было-то всего несколько домов, но все жители – виги. Первыми напали Джозеф Брант и его люди. А после этого несколько молодчиков из Берк-Холлоу совершили налёт на деревню могавков [В этой деревне жила первая жена Йена Эмили – прим. перев.]. В отместку. Йен уже начал поворачиваться, чтобы зайти в дом, но Рейчел его остановила – изо всех сил сжала руку мужа, не заботясь о том, что могут остаться синяки. – Что с твоей женой? – спросила она. – Я так понимаю, индейцы принесли тебе новости о ней. Она была в том поселении? Она жива? Отвечать Йену совсем не хотелось, но, надо отдать ему должное, всё-таки он ответил. – Не знаю. Она была жива, когда Глядящий На Луну её видел... Но это было почти пять месяцев назад. Йен скользнул взглядом куда-то вдаль, и Рейчел поняла, что он смотрит на отдалённую гору, – её вершину с неделю назад припорошило снегом. Работающая Своими Руками и её дети жили где-то гораздо севернее, далеко отсюда. «Насколько далеко?» – задумалась Рейчел и накинула шаль на круглую непокрытую головёнку Огги.
ГЛЯДЯЩИЙ НА ЛУНУ проглотил остатки хэша из индейки [блюдо из мелко нарезанного мяса и овощей – прим. перев.] и в знак признательности громко рыгнул в сторону Рейчел, затем передал ей свою тарелку и продолжил рассказ, который он вёл в перерывах между едой. К счастью, говорил он в основном по-могавкски, переходя на английский только тогда, когда касался истории, которая произошла с одним из его двоюродных братьев, с тем, кто пострадал при столкновении с разъярённым лосем. Взяв тарелку, Рейчел снова её наполнила, представляя себе, как свет Христа изнутри озаряет её гостей. Она научилась этому ещё в своём бедном сиротском детстве: по этой части опыт у неё был богатый. И она сумела радушно улыбнуться Луне, ставя вновь наполненную тарелку у ног индейца, лишь бы не помешать тому жестикулировать. Заглянув в колыбель, она увидела, что разговор мужчин убаюкал Огги. «Хоть что-то хорошее», – подумала Рейчел и, встретившись с Йеном взглядом, кивнула в сторону люльки, а затем вышла из дома, чтобы насладиться редчайшим удовольствием матери – десятью минутами одиночества в уборной. Облегчив тело, расслабившись и душой, она вовсе не горела желанием возвращаться в дом. Мелькнула мысль: а не спуститься ли в Большой дом, чтобы повидаться с Клэр, но туда уже ушла Дженни, когда выяснилось, что вновь прибывшие могавки проведут ночь в домике Мюрреев. Рейчел очень тепло относилась к свекрови, обожала Огги и безумно любила Йена, но больше всего ей сейчас хотелось просто побыть одной.
ВЕЧЕР ВЫДАЛСЯ ПРОХЛАДНЫМ, но не особо холодным, к тому же на Рейчел была толстая шерстяная шаль. Круглая, почти полная луна висела посреди небосвода, усеянного восхитительными звёздами, и казалось, что небесным покоем веет и из осеннего леса, с его насыщенным ароматом хвойников и чуть приглушённым запахом опавших листьев. Рейчел осторожно поднялась по тропинке, ведущей к колодцу, остановилась, чтобы выпить холодной воды, затем направилась дальше, и через четверть часа она уже добралась до края скалистого выступа, с которого днём открывался вид на бесконечные горы и долины. А ночью казалось, будто сидишь на краю вечности. Вместе с ночной свежестью в её душу проникло умиротворение, – она его жаждала, была ему рада. Но где-то в глубине сознания притаилось смятение, и на сердце было неспокойно, а это противоречило окружавшим её необъятным тишине и покою. Йен никогда бы ей не солгал. Когда-то он пообещал ей не врать, и она ему верила. Но Рейчел была не настолько глупа, чтобы думать, будто муж рассказывает ей всё, о чём она хотела бы узнать. А ей очень хотелось узнать больше о Вакьотейеснонсе, женщине из племени могавков, которую Йен когда-то называл Эмили... и любил. Возможно, она жива, а может быть, и нет. И если она действительно жива, то… что с ней сейчас? Рейчел впервые задумалась, сколько лет может быть Эмили и как она выглядит. Йен никогда об этом не говорил, а сама она никогда не спрашивала. Раньше это не казалось таким уж важным, но теперь… Ладно. Как только она застанет мужа наедине, то сразу спросит – вот и всё. И, приняв такое решение, она подняла лицо к луне, а сердцем обратилась к своему внутреннему свету и приготовилась ждать.
ПРИМЕРНО ЧЕРЕЗ ЧАС темнота рядом с ней колыхнулась, и около неё внезапно вырос Йен – островок тепла в ночи. – Что, Огги проснулся? – спросила она, закутываясь в шаль. – Нет, милая. Спит как убитый. – А твои друзья? – Тоже завалились спать. Я угостил их виски, который делает дядя Джейми. – Очень радушно с твоей стороны, Йен. – В мои намерения это совсем не входило, но если ты теперь будешь думать обо мне лучше, то так тому и быть. Он заправил волосы ей за ухо, наклонился и поцеловал её в шею, ясно давая понять свои истинные намерения. Рейчел секунду поколебалась, но затем запустила руку под рубашку Йену и под усыпанным звёздами небом, лёжа на своей шали, отдалась ему. «Пусть же в этот раз будем только он и я, только мы, – мысленно попросила она. – И если он и думает о своей бывшей жене, то пусть не сейчас». Вот так и получилось, что Рейчел не спросила, как же выглядела Эмили. Случай представился три дня спустя, когда могавки ушли.
ЙЕН НЕ СТАЛ ПРИТВОРЯТЬСЯ, что не понимает, почему она задала свой вопрос. – Маленькая, – сказал он, подняв руку примерно на три дюйма выше локтя. – Ниже меня дюйма на четыре… Опрятная, с симпатичным лицом. – Если она красивая, Йен, ты можешь так и сказать, – сухо проговорила Рейчел. – Я квакер – мы к тщеславию не склонны. Йен посмотрел на жену, и губы у него слегка дёрнулись, но он проглотил слова, готовые сорваться у него с языка. Он на мгновение закрыл глаза, затем открыл их и выложил всё без утайки. – Она была хорошенькой. Я встретил её у воды – у речной заводи, где вода растекается и даже ряби на поверхности нет, но всё равно чувствуется, как движется дух реки. Перед глазами Йена всплыла картинка из прошлого – стоящая по бёдра в воде девушка, одетая, но с задранной рубашкой и повязанным вокруг талии красным шарфом; она держала наготове тонкое копьё из заострённого дерева и высматривала рыбу. – Я не могу описать её... по отдельности, по отдельным частям, – произнёс он хрипловатым голосом. – Какие у неё глаза, лицо... – Йен причудливо повёл рукой, будто обхватил щёку Вакьотейеснонсы, затем опустился по воображаемой линии её шеи и плеча. – Я только... когда я о ней думаю... – Он взглянул на Рейчел и хмыкнул. – Ну, ладно... Да, я её вспоминаю время от времени. Не часто. Но когда это происходит, то вижу её в целом, я не могу передать словами то, что себе представляю. – Конечно, ты её вспоминаешь – в этом нет ничего дурного, – как можно мягче произнесла Рейчел. – Она была твоей женой, матерью... твоих детей. – Да, – тихо сказал он и опустил голову: Эмили родила ему мертворождённую дочь, а ещё у неё было два выкидыша. Рейчел подумала, что для такого разговора могла бы выбрать место получше; они стояли в сарае, который служил небольшим хлевом, и прямо перед ними в загончике находилась опоросившаяся свиноматка, а у её сосков толкалась и похрюкивала дюжина упитанных поросят – подтверждение её плодовитости. – Рейчел, я должен тебе кое-что сказать, – внезапно произнёс Йен, поднимая голову. – Ты знаешь, что можешь рассказать мне всё не таясь, Йен, – ответила Рейчел, и это было правдой, но сердце у неё ёкнуло и забилось чаще. – Дети... Дети Эмили. Я говорил тебе, что познакомился с ними, когда видел её в последний раз. Двое малышей – она родила их от Солнечного Лося. А вот старший… Мальчик... – Йен колебался, не зная, стоит ли продолжать. – Эмили попросила меня выбрать имя малышке... Это большая честь, – объяснил он, – Но что-то заставило меня дать имя старшему мальчику. Я назвал его Быстрейший Из Ящериц: когда я встретил парнишку, он ловил ящериц – поймал и держал одну в руке. Мы... поладили, – сказал он и слегка улыбнулся своему воспоминанию. – Прости, Рейчел, я знаю: ты считаешь, что я поступил неправильно, но я ни о чём не жалею. – Я тебя понимаю... – медленно произнесла она, хотя совсем не понимала, и внутри у неё образовалась гулкая пустота. – То есть ты хочешь сказать, что... – Он может быть моим сыном, – выпалил Йен. – Этот мальчик. Всё сходится: я ушёл, и через какое-то время он родился. Дело в том... Помнишь, я тебе рассказывал… Могавки считают, что, когда мужчина ложится с женщиной, его дух борется с её духом? – Я бы не сказала, что они так уж и неправы, но… – Она взмахнула рукой, оборвав себя на полуслове. – Продолжай. – И, если его дух победит, она зачнёт ребёнка. – Йен обнял Рейчел, его большая тёплая ладонь легла ей на локоть. – Так что, возможно, тётя Клэр ошибалась насчёт чего-то там в крови... Я хочу сказать, что у нашего-то с тобой малыша всё в порядке. Скорее всего, именно кровь Эмили, которая... Да, ну... – Он наклонил голову и упёрся лбом ей в лоб; так они и стояли – глаза в глаза. – Я ни в чём не уверен, Рейчел, – сказал Йен. – А вдруг... – Нам придётся поехать, – решительно произнесла она, и её сердце, сжавшись в крохотный комочек, почти замерло. – Конечно, мы должны поехать.
Оutlander является собственностью телеканала Starz и Sony Entertainment Television. Все текстовые, графические и мультимедийные материалы,
размещённые на сайте, принадлежат их авторам и демонстрируются исключительно в ознакомительных целях.
Оригинальные материалы являются собственностью сайта, любое их использование за пределами сайта только с разрешения администрации.
Дизайн разработан Стефани, Darcy, Совёнок.
Запрещено копирование элементов дизайна!