– ЗНАЕШЬ, А ИЗ ТЕБЯ БЫ ПОЛУЧИЛСЯ отличный квакер, – заметила Рейчел, отводя в сторону ветку сассафраса с пути свекрови, которая несла большущую корзину с заготовками для стёганого одеяла.
У Рейчел же на груди примостился тяжёленький Огги, заснувший в перевязи.
Джанет Мюррей бросила на невестку ироничный взгляд и издала особый звук, который Клэр в разговоре с Рейчел назвала «характерным шотландским»: это было нечто среднее между фырканьем и бульканьем и могло означать что угодно, от лёгкого смешка или одобрения до презрения или насмешки, а иногда – недвусмысленную угрозу. Рейчел улыбнулась: ей показалось, что в данный момент свекровь скорее забавляется.
– Ты прямолинейна и всегда говоришь то, что думаешь, – пояснила свою мысль Рейчел. – И ты честна. Или, по крайней мере, мне так кажется, – слегка поддразнивая, добавила она. – Во всяком случае, я ни разу не поймала тебя на лжи.
– Погоди делать выводы, девочка. Сначала узнай меня получше, – посоветовала ей Дженни. –В случае нужды я и совру – недорого возьму. Но продолжай. – Её тёмно-синие глаза искрились смехом: она точно забавлялась.
Рейчел улыбнулась в ответ и замолчала, сосредоточенно пробираясь по крутому участку гравия, где тропинку размыло водой, а затем потянулась назад, чтобы взять у свекрови корзину.
Наблюдая, как Дженни спускается, поскальзываясь и цепляясь за ветки, чтобы не упасть, Рейчел продолжила:
– Ты сострадательна. Добра. И бесстрашна.
Свекровь резко обернулась, глаза её округлились.
– Бесстрашна? – скептически переспросила она. – Я-я?! – И издала звук, который Рейчел описала бы как «Пс-с-шт». – Да я с десяти лет перепугана до мозга костей, a leannan [дорогая (гэльск.) – прим. перев.]. Но рано или поздно к этому привыкаешь, так ведь? – Она забрала корзину, и Рейчел поудобнее перехватила Огги, который, заснув, казался вдвое тяжелее.
– А что случилось, когда тебе было десять? – с любопытством спросила Рейчел.
– Моя мама умерла, – ответила Дженни.
Лицо Дженни оставалось бесстрастным, да и голос звучал без особых эмоций, но Рейчел расслышала притаившуюся в нём скорбь так же ясно, как высокий, пронзительный крик дрозда-отшельника в небесной синеве.
– А моя мама умерла, рожая меня, – после долгой паузы произнесла она. – Не могу сказать, что скучаю по ней, поскольку никогда её не знала… хотя, конечно…
– Говорят, невозможно скучать по тому, чего у тебя никогда не было; но на этот счёт люди ошибаются, – сказала Дженни и тёплой ладошкой коснулась щеки Рейчел. – Гляди под ноги, девочка. Скользко.
– Верно. – Рейчел не отрывала глаз от земли, широко шагая, чтобы не ступить в грязную жижу возле того места, где журчал крошечный ручеек. – Иногда мне снится женщина, но я не знаю, кто она. Может, это и есть моя мама. Она выглядит очень доброй, но почти всегда молчит. Просто глядит на меня.
– Она похожа на тебя, милая?
Подхватив Огги под попку, чтобы удобнее было нести, Рейчел пожала плечами.
– Волосы у неё тёмные. Вот только, проснувшись, я никак не могу вспомнить её лица.
– Ну конечно, ведь ты никогда не видела её живой, – кивнула Дженни, глядя куда-то перед собой, словно погрузившись в собственные воспоминания. – Я свою мать знала. И, если тебе вдруг когда-нибудь станет любопытно, как она выглядела, просто пойди и посмотри на Брианну: она вылитая Эллен Маккензи Фрейзер. Ну, может, чуть крупнее.
– Непременно посмотрю, – заверила Рейчел.
Кузина Йена немного её пугала, хотя Йен явно её любил.
– Однако ты сказала, что перепугана… И что боишься с тех самых пор… Почему?
Рейчел никогда в жизни не встречала человека менее боязливого, чем Джанет Мюррей: буквально вчера она видела, как свекровь, стоя на террасе их домика, осыпала шотландскими проклятьями огромного енота и отгоняла его метлой, невзирая на грозный вид и огромные когти животного.
Дженни удивлённо взглянула на невестку и, тихонько покряхтывая, переложила тяжёлую корзину из одной руки в другую, когда тропа стала уже.
– Ну, я боялась не за себя, a nighean [девочка (гэльск.) – прим. перев.]. Вряд ли я вообще когда-нибудь переживала, что меня убьют или что-нибудь такое. Нет, я боялась за них. Боялась, что не справлюсь, не сумею о них позаботиться.
– О ком – о них?
– О Джейми с папой, – пояснила Дженни.
Слегка нахмурившись, она глядела на болотистую почву под ногами. Прошлой ночью шёл сильный дождь, и даже на открытых местах земля не успела просохнуть, и повсюду была грязь.
– Я не знала, как о них заботиться. Я прекрасно понимала, что у меня не получится заменить маму. Ни для одного из них. Мне казалось, они оба без неё умрут.
«И ты осталась бы совсем одна, – посочувствовала свекрови Рейчел. – Тебе тоже хотелось умереть, но ты не знала как. Интересно, почему мужчины намного проще решаются на подобный шаг? Неужели они считают, что никому не нужны?»
– Однако ты справилась, – произнесла она вслух, и Дженни пожала плечами.
– Я надела мамин фартук и приготовила ужин. Это единственное, что пришло мне в голову и что я умела: накормить их.
– Наверное, это было самое важное, – сказала Рейчел.
От одного присутствия малыша её груди тяжелели и в них начинало покалывать. Наклонив голову, она коснулась губами чепчика на макушке Огги. Заметив это, Дженни чуть сокрушённо улыбнулась.
– Да. Когда появляются дети, то на какое-то совсем короткое время им по-настоящему нужна только ты. А потом они слезают с твоих рук, и ты снова трясёшься от страха, потому что теперь наперечёт знаешь всё, что может причинить им вред, а ты не в состоянии их от этого уберечь.
Рейчел кивнула, и некоторое время они шли молча (хотя и настороженно прислушивались к тишине). По дубовой рощице и по краю небольшого покоса они направлялись к зарослям осин, где стоял их дом.
Рейчел про себя решила, что именно Йен должен рассказать своей матери о предстоящей поездке, но сейчас между ней и Дженни возникло такое доверие и взаимопонимание, что Дух побудил её заговорить об этом самой.
– Йен собирается поехать в Нью-Йорк, – начала она.
Огги завозился, и Рейчел подняла сына к себе на плечо, похлопывая по упругой спинке.
– Чтобы самому удостовериться в благополучии... э-э... его...
– Индианки, на которой был женат? – напрямик сказала Дженни. – Да, когда я услышала о резне, то подумала, что он так и поступит.
Рейчел не стала тратить время на расспросы о том, как Дженни узнала. Могавки оставались у них три дня, а любые новости в Ридже растекаются по округе, как краска индиго по мокрой ткани.
– И я с ним поеду, – добавила Рейчел.
Дженни опять по-шотландски хмыкнула (Рейчел передала бы этот звук как «глармф»), но кивнула.
– Да. Я так и подумала.
– Правда? – Рейчел удивилась и, возможно, даже чуть оскорбилась: она ожидала, что потрясённая свекровь примется спорить и попытается её отговорить.
– Полагаю, о своих мёртвых детях от той индианки он тебе рассказал?
– Да, ещё до свадьбы.
Живой и подвижный Огги, оттягивающий руки Рейчел, был даром небес вдвойне: ведь Рейчел знала, как сильно Йен боялся, что никогда не сможет зачать жизнеспособного ребёнка.
Дженни кивнула.
– Йен – честный человек. И, ко всему прочему, добрый, но вряд ли из него когда-нибудь выйдет приличный квакер.
– Я тоже так думаю, – призналась Рейчел. – Однако чудеса всё же случаются.
Расхохотавшись, Дженни остановилась у террасы и поставила корзину, чтобы соскрести грязь с подошв своих ботинок, затем поддержала Рейчел за локоть, не давая ей упасть, пока та делала то же самое.
– Ты сказала, что я бесстрашная… – задумчиво произнесла Дженни. – То есть все квакеры бесстрашные?
– Мы не боимся смерти: мы думаем, что наша жизнь на земле – лишь подготовка к вечной жизни с Богом, – объяснила Рейчел.
– Ну, если худшее, что с тобой может произойти, – это смерть, и ты её не боишься... что ж, тогда… – Дженни пожала плечами, – полагаю, ты права. – Вдруг по её лицу разбежались морщинки, и она рассмеялась. – «Бесстрашная»… Придётся над этим поразмыслить… привыкнуть, знаешь ли. И всё же...
Дженни подбородком указала на Огги, который проснулся от знакомого запаха дома и сонно тыкался Рейчел в грудь.
– Неужели ты за него не боишься? Неужели тебе не страшно тащить его через всю эту войну? – спросила Дженни.
А про себя добавила: «Разве потеря сына не стала бы для тебя хуже смерти?» – но говорить эти слова вслух и не было необходимости.
Рейчел расстегнула блузку и дала Огги грудь, на миг задержав дыхание, когда он схватил её за сосок, но как только молоко потекло, расслабилась. Дженни, не сводя глаз с головёнки Огги, молчала. Рейчел бесстрастно заговорила:
– А ты отпустила бы своего мужа одного за семь сотен миль, чтобы спасти его первую жену, да ещё и с тремя её детьми, один из которых, – всего лишь вероятно, – может быть от Йена?..
Дженни открыла рот, но, судя по всему, не смогла найти ни одного подходящего к случаю шотландского звука.
– Ну, нет, не пустила бы, – мягко сказала она. – Тут возразить нечего.

ДАЖЕ ЕСЛИ МАТЕРИ это не понравится, ему придётся рассказать о своих планах. И чем скорее, тем лучше.
Шёл дождь, и тяжёлые капли, словно ружейные выстрелы, грохотали по жестяной крыше козьего сарая. Нырнув под навес, Йен обнаружил мать. Она доила одну из козочек и что было мочи горланила песню из тех, что женщины Хайленда поют во время валяния шерсти. Заметив сына, Дженни кивком дала ему понять, что скоро освободится, и продолжила дёргать козье вымя, распевая Mile Marbhaisg Air A’ Ghaol – «Тысячу проклятий любви».
Козы тоже увидели, что кто-то пришёл, но, узнав Йена, вернулись к своей жвачке, едва удостоив его появление движением уха. Похоже, песня им нравилась, а дождь и всё усиливающиеся раскаты грома не особо беспокоили животных. Дженни провела по вымени в последний раз и закончила песню громким «A’ Ghaol!» [любовь (гэльск.) – прим. перев.]. Йен зааплодировал, а козы, испугавшись неожиданных звуков, наконец, заблеяли.
– Ну не придурок ли! – прокомментировала мать его выходку.
Она встала и отвязала козу от столба. Подняв переполненный подойник, Дженни протянула его сыну.
– На вот, в дом отнеси. И передай Рейчел, чтоб не начинала сбивать масло, пока гроза не закончится. Вряд ли она знает, что во время грозы масло не собьёшь.
– Думаю, у Рейчел достанет ума не стоять на крыльце и не возиться с молоком, когда льёт как из ведра. К тому же вряд ли ей понравится, если её молнией шарахнет.
В ответ Дженни фыркнула. Но не успела она накинуть на голову шаль, как дождь резко сменился градом.
– A Mhoire Mhàthair! [Матерь Божья! (гэльск. – прим. перев.] – воскликнула Дженни и сложила рожки из пальцев. – Не выходи сейчас, не то градом мозги вышибет!
Мать добавила бы что-нибудь по поводу наличия у него мозгов в принципе, но он всё равно не смог бы разобрать ни слова. Градины размером со свиное копытце били по гулкой крыше, отскакивали и рассыпались по зелёной траве перед открытой дверью сарая.
Поставив подойник к стене, подальше от буйства стихии, Йен взглянул на мать, привалился спиной к столбу, скрестил руки на груди и приготовился ждать. Он уже настроился на этот непростой разговор, и ему не хотелось его откладывать. Пора бы с этим покончить. Времени ходить вокруг да около не осталось.
Козы совершенно по-козьи принялись шарить носами по его одежде. Знающий их привычки, Йен заранее подобрал подол своей рубахи, так что ухватиться им было не за что.
Несмотря на то, что через дверной проём врывалось холодное дыхание бури, от лохматых непосед, окружавших Йена, веяло уютным теплом, и беспокойство по поводу предстоящего разговора немного отступило.
Дженни умиротворённо смотрела наружу, на великолепный вид, открывавшийся перед ними. Ну ещё бы! Мать специально выбрала это место для козлятника, а Йен поставил сарай таким образом, чтобы сквозь прогалину в древесных кронах она могла любоваться горой Роан, возвышающейся вдалеке. Сейчас вершину горы скрывали низкие чёрные тучи, которые искрили электрическими разрядами и плевались сверкающими молниями. Выглядело впечатляюще.
Пока они с матерью любовались грозой, очередная молния расколола небо и воздух, и Йен с козами отшатнулись подальше от двери.
Град тотчас прекратился: молния будто бы послужила тому сигналом. Зато дождь снова принялся за своё, но уже заметно слабее, чем прежде.
– Похоже на эмблему клана Маккензи, не находишь? – заметила Дженни, кивая в сторону горы. – Эти огни над горой...
Действительно, в нижней части склона в трёх местах поднимались струйки дыма: видимо, молнии ударили в то, что легко загорелось. Но беспокоиться не о чем: в такой дождь пламя погаснет быстрее, чем успеет натворить бед.
– Никогда не видел эмблему Маккензи, – ответил Йен. – Гора и пламя?
Мать недоумённо на него уставилась, однако, чуть замешкавшись, кивнула.
– Да, я уже стала об этом забывать. Всё это было так давно – ты даже ещё ходить не научился...
Сжав губы, она секунду помолчала.
– А про девиз Мюрреев отец тебе рассказывал?
– Угу, но толком я не помню... что-то там про кандалы?
– «Вперёд, наполняй кандалы и карманы», – отчеканила Дженни, – то есть «Иди в поход и возвращайся с пленниками и с золотом».
Йен рассмеялся.
– Да, похоже, воинственный народ – эти Мюрреи.
Дженни пожала плечами.
– Да я особо не замечала. Хотя… знаешь, ведь твой отец действительно в молодости успел повоевать наёмником. Как и дядя Джейми, – она чуть усмехнулась. – Уверена, что про девиз Фрейзеров дядя Джейми тебе рассказывал, и не раз. «Je suis prest».
– Было дело. – Йен ностальгически улыбнулся. – Это значит: «Я готов».
Дженни подняла на него взгляд и тоже улыбнулась. Шаль соскользнула обратно на плечи, и в неярком свете дождливого дня уложенные в причёску волосы матери блеснули, словно полированная сталь.
– Девиз Мюрреев придумал герцог Атолл, кровожадный старый хрыч. У клана есть второй, получше: «Tout prest».
– «Всегда готов»? Или «Готов ко всему»?
– И так, и так... Пока они воевали во Франции, у меня эти слова из головы не шли… «Je suis prest»… «Tout prest»... И каждый вечер я просила Богородицу, чтобы так и было. Чтобы они и правда были всегда ко всему готовы.
Дженни замолчала, рука её покоилась на белой с коричневыми пятнами козьей голове.
Лучшего момента ему не найти. Йен кашлянул.
– Насчёт готовности, мам...
Мать уловила в его голосе необычные нотки и пристально посмотрела на сына.
– Что?
– Я договорился с Барни Чизхолмом. Они с Кристиной будут рады, если ты поживёшь с ними, пока… пока мы с Рейчел будем в отъезде. – Он сглотнул и продолжил. – Мы собираемся на север, разузнать о… насчёт…
– …твоей жены-индианки? – c усмешкой спросила Дженни. – Не переживай, я уже договорилась с дочками Макдоналда, так что за козами будет кому присмотреть.
– Ты.… что? – Йен почувствовал себя так, будто мать сделала ему подножку и выбила почву у него из-под ног.
Дженни посмотрела на него с лёгким раздражением.
– Неужели ты думаешь, что я отпущу Рейчел с тобой одну? Пробираться через разорённые войной земли, да ещё и с таким неугомонным довеском, как твой сын.
– Но… – Он знал мать достаточно хорошо, поэтому предпочёл проглотить слова, готовые сорваться у него с языка.
Она поступит так, как решила. Йен был уверен: что бы там Фрейзеры ни говорили, настоящий их девиз – «Упрямый, как скала». Йен столько раз видел такое выражение лица у дяди Джейми, что сразу понял, как мать настроена.
– К тому же, – добавила Дженни, отпихивая козий нос от бахромы своей шали, – не думаю, что ты найдёшь у могавков много золота, но для меня гораздо важнее, чтобы ты не оказался в кандалах, в тюрьме у красномундирников.
Ему ничего не оставалось, кроме как рассмеяться. Но ещё одну попытку он совершить обязан, хотя бы затем, чтобы потом можно было сказать Па: «Я сделал всё, что мог».
– Думаешь, папа позволил бы тебе совершить подобную глупость?
– Не вижу смысла тут что-либо обсуждать: возразить он уже не может, – дёрнув плечом, ответила Дженни. – На вот, возьми.
Она протянула сыну полный подойник и нагнулась за вторым.
– Отец в любом случае не стал бы мне мешать. В малыше Огги столько же его крови, сколько и моей. К тому же, Йен-старший всё равно всегда рядом со мной.
Йен проглотил небольшой комок в горле: воспоминание о невосполнимой потере вызвало боль. Но к ней примешивалось любопытство.
– Ты чувствуешь папу рядом с собой? – спросил он. – Я – да. Время от времени.
Дженни всучила сыну второй подойник и распахнула дверь сарая пошире. Дождь, наконец, прекратился, и в воздухе вокруг них мерцала серебром водяная пыль.
– Ты не перестаёшь кого-то любить только потому, что он умер, – укоризненно добавила она. – И, я уверена, они тоже не перестают любить нас.

– СКОЛЬКО ТВОЕЙ МАТЕРИ ЛЕТ? – спросила Рейчел. – Я буду рада её обществу, да и помощь с малышом мне очень пригодится. Но ты же лучше меня знаешь, что наше путешествие будет не из лёгких.
Йен усмехнулся. Но его позабавил не вопрос о возрасте Дженни, а то, как Рейчел произнесла слово «малыш». С тем же хайлендским акцентом, что и у его матери.
– Точно не знаю, – ответил он жене, – но она на два года старше дяди Джейми.
– Ага... – чуть-чуть расслабилась Рейчел.
– И всего лишь год миновал с тех пор, как они вместе с дядей Джейми уехали из Шотландии, пересекли океан, а потом несколько сотен миль добирались до Филадельфии. Наше путешествие, конечно, может продлиться немного дольше, и будет, – он кашлянул, – чуточку опаснее. Но у нас хорошие лошади и достаточно денег, чтобы ночевать на постоялых дворах, если они попадутся нам по пути. Кроме того, – пожимая плечами, добавил он, – если мама сказала, что поедет с нами, то переубедить её не получится.

ДЖЕЙМИ ДАЖЕ И НЕ СТАРАЛСЯ ступать потише: медведей ничем не испугаешь. И лишь слепой случай, скорее всего, определит, кто кого увидит первым.
На дорожке, ведущей на верхний луг, который жители Риджа называли Feur-milis [Сладкотравье (гэльск.) – прим. перев.], всё ещё лежали чёрные тени – ошмётки ночного холода. После вчерашнего дождя на желтеющих листьях скопилась вода, и, чтобы защититься от капель, Джейми натянул на голову свой плед. Старенький и изношенный, он по-прежнему был тёплым и не промокал. «Надо сказать Клэр, чтобы в нём меня и похоронила, если медведь всё-таки меня одолеет. Будет уютно, и никакая могильная сырость в нём не страшна». Но, вспомнив об Эми Хиггинс, он перекрестился.
Джейми вышел из тени на окутанный ранним утренним туманом верхний луг. На другом его конце паслись три оленихи. Испуганные его вторжением, они посмотрели на чужака и тут же исчезли – только кусты затрещали.
Что ж, одним вопросом меньше: медведей поблизости нет. В это время года косолапый, скорее всего, с оленями бы возиться не стал: в ручьях полно рыбы, а в лесах по-прежнему много медвежьих лакомств от личинок и грибов до облюбованных пчёлами деревьев, в дуплах которых в избытке мёда (и Джейми надеялся, что зверюга, на которую он вышел поохотиться, как раз недавно нашла одно из таких деревьев, потому что тогда медвежий жир будет слегка отдавать мягким медовым ароматом). Олени же были весьма решительно настроены против плотоядных животных в целом, и потому, как только хищник появлялся рядом, улепётывали, долго не раздумывая.
Джейми пересёк луг, затем неторопливо обошёл его по кругу, высматривая медвежьи следы, но нашёл лишь кучу старого помёта под сосной да отметины от когтей на большой ольхе – оставлены недавно, но древесный сок уже затвердел. Джо говорил, что видел здесь медведя пять дней назад; судя по всему, с тех пор зверь сюда не возвращался.
Джейми на мгновение замер и подставил лицо ветерку, который шевелил верхушки травы. В воздухе чувствовался слабый запах, – но точно не медвежий. Неподалёку – олень, ещё не вступивший в полный гон, но самками уже интересуется.
Снова зашуршали кусты, и Джейми обернулся, однако нестройное и нетерпеливое «ме-е-е» подсказало ему, кто идёт, задолго до того, как на краю тропы появилась сестра, ведущая на длинной верёвке четырёх молоденьких козочек. Дженни внимательно оглядывалась по сторонам, а на плече у неё висело ружьё.
– И что ты собираешься с ним делать, a phiuthair [сестра (гэльск.) – прим. перев.]? – непринуждённо спросил Джейми.
Он стоял в тени, и Дженни его вначале не заметила, поэтому, испуганно обернувшись, направила охотничье ружьё прямо на брата.
Тот на всякий случай поспешно шагнул в сторону: а вдруг ружьё заряжено?
– Не стреляй! Это я!
– Болван! – опустила ружьё Дженни. – И что ты имел в виду, когда спросил, что я собираюсь с ним делать? Что вообще можно делать с ружьём?
– Ну, если ты выйдешь на медведя с этим, – Джейми кивком указал на ружьё в руке сестры, – то, думаю, от твоего ружьишка у него разве что кровь из носу пойдёт…
Его собственная винтовка, заряженная и взведённая, по-прежнему висела у него на плече. Вряд ли она спасла бы от нападающего медведя, но осторожного зверя выстрел мог бы отпугнуть.
– На медведя? Так вот что ты задумал. А то Клэр никак понять не могла.
Развязав верёвку, Дженни отпустила нетерпеливых козочек, и те тут же нырнули в густую траву, как утки в мельничный пруд, – прямо с головой.
– Говоришь, не могла понять? – Джейми старался говорить спокойно.
– Если честно, она ничего такого не сказала, – ответила сестра. – Но, когда мы готовили завтрак, она увидела, что твоего ружья нет, и на миг застыла как вкопанная.
Сердце Джейми слегка сжалось. Он уходил затемно и не хотел будить Клэр, но накануне вечером всё-таки следовало её предупредить, что он собирается пойти и поискать следы медведя, которого на днях видел Джо Бёрдсли. До зимы необходимо возвести крышу, так что времени на охоту оставалось мало, но им позарез требовались мясо и медвежий жир. Кроме того, у них было всего несколько стёганых одеял и одно шерстяное, «торговое одеяло» [шерстяные одеяла, поставляемые индейцам в обмен на шкуры и меха, быстро ставшие среди них очень популярными, заменив накидки из бизоньих шкур – прим. перев.], которое он купил у моравского торговца. Тёмными холодными ночами хороший коврик из медвежьей шкуры порадовал бы Клэр, ведь теперь она мёрзла сильнее, чем в прошлый раз, когда они зимовали в Ридже.
– Клэр не рассердилась, – добавила сестра, и Джейми почувствовал, как она в него вглядывается. – Ну, знаешь, просто удивилась.
Он молча кивнул. Возможно, ещё нескоро Клэр перестанет переживать, когда, проснувшись, обнаружит, что он куда-то ушёл, прихватив с собой оружие.
Вздохнув, Джейми увидел, как мгновенно рассеялось белое облачко пара, вылетевшее изо рта, хотя восходящее солнце уже согревало ему плечи.
– Ну да. А ты-то что здесь делаешь? Для пастбища далековато.
Вдруг рядом появилась одна из коз и начала заинтересованно обнюхивать болтающийся конец кожаного ремня Джейми. Он подоткнул пояс и осторожно оттолкнул козу коленом.
– Я их откармливаю, чтобы они нагуляли жирок и спокойно перезимовали, – объяснила Дженни, кивком указывая на любопытную козочку. – Может быть, стоит их покрыть, если они уже готовы. А луговая трава им нравится больше, чем листья и ветки в лесу, к тому же тут за ними проще уследить.
– Ты прекрасно знаешь, что Фанни за ними присмотрела бы. Это малыш Огги сводит тебя с ума?
У ребёнка были прекрасные лёгкие, и если ветер дул в сторону Большого Дома, то все его обитатели слышали крик мальчонки.
– Или это ты сводишь с ума Рейчел?
– Я люблю коз, – сказала Дженни, оставляя вопрос без ответа и отталкивая пару жадных губ, пощипывающих бахрому её шали. – Teich a’ ghobhair [Отойди, коза (гэльск.) – прим. перев.]. Овцы – добродушные создания, когда не пытаются сбить тебя с ног, но они не слишком умны. Козы же – себе на уме.
– Точно. Так же, как и ты. Йен всегда говорил, что ты любишь коз, потому что они такие же упрямые, как и ты.
Дженни смерила его долгим, немигающим взглядом.
– У самого бревно в глазу, – бросила она.
– Свою соломинку вытащи, – парировал Джейми, поднося сорванный стебелёк к носу сестры.
Дженни отобрала его и скормила козе.
– Ммфмм, – фыркнула сестра. – Ну, если хочешь знать, я порой прихожу сюда, чтобы подумать. И помолиться.
– Вот как? – удивился Джейми.
Но Дженни, на миг поджав губы, отвернулась и принялась оглядывать луг, притеняя глаза от косых лучей утреннего солнца.
«Ладно, не стану расспрашивать, – подумал Джейми. – Будет готова – сама расскажет».
– Тут, наверху, и правда бродит медведь? – спросила Дженни, поворачиваясь к брату. – Может, лучше отвести коз обратно вниз?
– Вряд ли он сейчас тут. Джо Бёрдсли и правда видел его здесь несколько дней назад, но свежих следов нет.
Поколебавшись пару секунд, сестра села на покрытый лишайником камень и аккуратно расправила юбки. Козы снова принялись хрустеть травой, и, закрыв глаза, Дженни подставила лицо солнцу.
– На прошлой неделе Клэр мне говорила, что в одиночку охотится на медведя только дурак, – не открывая глаз, произнесла сестра.
– Вот как? – сухо спросил Джейми. – А не говорила ли она тебе, что в первый раз я убил медведя в одиночку, вооружённый одним кинжалом? А Клэр, пока я с ним боролся, саданула меня по голове рыбиной?
Дженни открыла глаза и одарила его взглядом.
– Клэр не отрицала, что иногда и дураку может улыбнуться удача, – подковырнула она. – Знаешь, не будь ты дьявольски везучим, ты бы уже раз шесть был бы мёртв.
– Шесть? – Джейми встревоженно нахмурился, и Дженни удивлённо приподняла бровь.
– На самом деле я не считала, – ответила она. – Так, ляпнула наугад. Ты чего, a ghràidh? [любовь моя (гэльск.) – прим. перев.]
Эти слова – «Любовь моя» – Дженни произнесла так буднично и искренне, что, застав Джейми врасплох, они проникли в самое сердце. Чтобы скрыть свои эмоции, он кашлянул.
– Ерунда, – пожал он плечами. – Просто, когда в юности я жил в Париже, одна гадалка предсказала, что я девять раз буду на грани смерти, прежде чем умру. Как думаешь, а лихорадка, после того как меня подстрелила Лири, считается?
Дженни решительно покачала головой.
– Не-а. Ты бы тогда ни за что не умер, даже если бы Клэр не вернулась со своей чудесной иголочкой. Через день-другой ты бы отправился догонять свою Клэр.
Джейми улыбнулся.
– Я мог бы.
Сестра негромко хмыкнула – то ли хохотнула, то ли усмехнулась.
Они замолчали и, подняв головы, какое-то время прислушивались к звукам леса. Утренняя капель уже прекратилась, и можно было уловить, как неподалёку кричит птица (то ли галка, то ли другая какая сорока), – ну точь-в-точь дверь, открывающаяся на ржавых петлях. Затем где-то прямо за спиной у Джейми раздалось громкое: «куох-куох», и он увидел, как Дженни широко распахнутыми глазами посмотрела поверх его плеча в сторону леса.
– Это сорока? – спросила она.
В Хайленде всегда прислушивались к сорокам: они считались вещими птицами. Услышав одну, ты всегда надеялся, что ей откликнется вторая, потому что одна пророчит печаль... а две обещают радость…
– Нет, – успокоил её брат. – Вряд ли в этих горах водятся приличные сороки. Это всего лишь какой-нибудь зелёный дятел. Да, точно… Видишь, вон там?
Джейми указал подбородком, и, обернувшись, Дженни посмотрела на сероватую птицу с алым клинышком на горле. Вцепившись в качающуюся сосновую ветку, дятел вперил в землю глаза-бусинки.
Расслабившись, Дженни перевела дыхание и продолжила разговор с того места, на котором остановилась:
– Ты всё ещё злишься на меня за то, что я заставила тебя жениться на Лири?
Джейми смерил её взглядом.
– С чего ты взяла, что можешь заставить меня делать то, чего я не хочу, маленькая ты приставучая липучка?
– Чёрт возьми, что ещё за «приставучая липучка»? – возмутилась Дженни, хмуро глядя на брата.
– Насколько я могу судить, – «мешок неприятностей», – признался тот. – Джемми так называет Мэнди.
У Дженни на щеке появилась ямочка, но сестра не рассмеялась.
– Да ладно, – сказала она. – Ты же понимаешь, о чём я.
– Понимаю, – согласился Джейми. – И нет. Я не держу на тебя зла. В конце концов, Лири же меня не убила.
В нескольких футах от них присела одна из коз и грациозным градом выпустила из себя гладенькие чёрные шарики. На миг над ними поднялся пар, и Джейми уловил странно приятный тёплый аромат, который тут же растворился в холодном воздухе.
– Мне всегда было любопытно, как козы умудряются так аккуратно это проделывать, – сказала Дженни, тоже наблюдавшая за животным. – По сравнению с коровами, например.
– Ха, об этом лучше спросить у Клэр, – ответил Джейми. – Обо всём, что касается внутренностей, она знает почти столько же, сколько сам Бог.
Дженни рассмеялась, и он запоздало осознал, что, осматривая луг, вообще не заметил козьего помёта. Значит, сестра приводила сюда своих козочек нечасто. А стало быть... сегодня она специально пришла вслед за ним. Наверное, ей нужно поговорить с ним наедине.
Прочистив горло, Джейми коснулся груди там, где под рубашкой висели деревянные чётки.
– Ты сказала, что пришла помолиться. Хочешь, вместе почитаем розарий по чёткам? Как когда-то?
Дженни удивилась, но раздумывала всего пару секунд. Решившись, она кивнула и сунула руку в карман.
– Да, давай. И раз уж ты заговорил... я собиралась попросить тебя кое о чём, Джейми.
– Конечно.
К его удивлению, сестра вытащила нитку блестящего жемчуга с золотым распятием и медальоном, которые ярко сверкнули в лучах восходящего солнца.
– Ты захватила с собой свои нарядные чётки? – спросил он. – Я и не знал… Думал, ты оставила их кому-то из своих внучек.
Назвать чётки «нарядными» было явным преуменьшением. Изготовленные во Франции, они, вероятно, стоили столько же, сколько хорошая верховая лошадь, – если не больше. Чётки когда-то принадлежали их матери, и когда Брайан отдавал Джейми жемчужное ожерелье Эллен, то в тот же день вручил Дженни её чётки.
Сестра скорчила гримасу и чуть виновато произнесла:
– Если бы я подарила их одной из внучек, остальные бы обиделись. Не хочу, чтобы из-за этого девочки ссорились.
– Да, тут ты права.
Он присел на корточки рядом с сестрой, и пальцем осторожно коснулся маленьких нежных бусин неправильной формы: чётки, как и ожерелье, которое он когда-то подарил Клэр, были сделаны из речного шотландского жемчуга.
– Ты не знаешь, откуда они у мамы? Когда я был маленьким, мне как-то не приходило в голову у неё спросить.
– Ну ещё бы! Когда ты маленький, мама и папа – это просто мама и папа, и мир такой, какой он есть, незыблемый. – Дженни собрала бусины в небольшую зыбкую кучку у себя на ладони. – Хотя я знаю, откуда взялись чётки: Па рассказал, когда отдавал их мне. – Внезапно Дженни покосилась на козу, которая подняла голову и пронзительно заблеяла. – Как думаешь, у этой козочки начинается течка?
Джейми внимательно поглядел на животное.
– Да, вполне может быть. Гляди, как виляет хвостом. А может быть, просто чует оленя вон там. – Он указал подбородком в сторону рощи сахарных клёнов, уже наполовину алых, хотя листья с них опадать ещё не начали. – Для гона пока рановато, но уж если я почуял запах того самца, то коза и подавно.
– Да? – Подставив лицо лёгкому ветерку, Дженни принюхалась. – Я ничего не чувствую, но поверю тебе на слово. Па всегда говорил, что нос у тебя как у трюфельной свиньи.
Джейми фыркнул.
– Ага, точно. Так что же рассказал тебе Па? О маминых чётках?

– А, ну вот. Он сказал, что ревновал, потому что мама отказывалась говорить, кто прислал ей в подарок ожерелье.
– Понятно... А ты знаешь, кто?
Дженни покачала головой, и с любопытством спросила:
– А ты?
– Знаю. Человек по имени Маркус Макраннох – один из её поклонников ещё со времён Леоха. Очень смелый и галантный мужчина. Он купил ожерелье специально для Эллен, потому что надеялся на ней жениться, но она увидела отца и ушла с ним, прежде чем Макраннох успел попытать счастья. Макраннох говорил... Ну, Клэр мне потом рассказывала, – уточнил Джейми, – что он так часто представлял себе это ожерелье на красивой шее Эллен Маккензи, что не мог вообразить его больше ни на ком другом, поэтому послал жемчуг ей в качестве свадебного подарка.
От удивления Дженни рот открыла.
– О-о, так вот в чём дело. Ну, да, Па знал, что его подарил другой мужчина, и, как я уже упоминала, Па говорил, что ревнует: они тогда были женаты совсем недолго, и, наверное, Па переживал: а вдруг мама считает, что прогадала, выйдя за него замуж. Так что Па продал хорошее поле – Джорди Маккаллуму, помнишь его? – и вручил деньги Мурте, чтобы тот поехал и купил какую-нибудь безделушку в подарок маме, когда родится ребёнок, – ну, Вилли, да?
Подняв распятие, Дженни нежно его поцеловала, поминая их умершего брата.
– Одному Богу известно, где Мурта их купил... – Она переложила чётки из одной руки в другую: бусинки, щёлкая, заскользили. – Но слова на медальоне написаны по-французски.
– Мурта? – Взглянув на бусины, Джейми чуть нахмурился. – Но ведь Па наверняка знал, как Мурта относился к ней… к нашей маме.
Дженни кивнула, большим пальцем поглаживая распятие и прекрасно выточенное измученное тело Христа. Вдалеке за кленовой рощей едва слышно крикнул зелёный дятел.
– Па понимал, что и у меня возник такой же вопрос: зачем он послал с подобным поручением Мурту? Но Па говорил, что никуда его не отправлял, просто рассказал Мурте о том, что задумал, а тот попросил разрешения поехать и выполнить задуманное. Отцу не очень хотелось отпускать Мурту, но не мог же Па уехать и оставить маму буквально на сносях, да ещё и практически без крыши над головой. Тогда Па уже заложил краеугольные камни и начал возводить очаг с каминами, но сам дом был далёк от завершения. К тому же... – Дженни приподняла плечо. – Па тоже любил Мурту – как собственного брата.
– Господи, как же я скучаю по старому пройдохе! – вырвалось у Джейми.
Дженни взглянула на него и печально улыбнулась.
– Я тоже. Иногда я думаю: а вдруг он сейчас с ними? С мамой и Па.
Эта мысль поразила Джейми, – он никогда об этом не думал, – и он рассмеялся, качая головой.
– Ну, если Мурта с ними, то, полагаю, он счастлив.
– Надеюсь, так оно и есть, – сказала Дженни, чуть посерьёзнев. – Мне всегда было жаль, что он похоронен не с ними, не с нашей семьёй… в Лаллиброхе.
Джейми кивнул. У него внезапно перехватило горло: Мурта лежал вместе с павшими при Каллодене, сожжённый и похороненный в какой-то безымянной могиле на той безмолвной пустоши, где его кости смешались с костями других погибших шотландцев. И над ним не было даже пирамиды из камней – и те, кто любил его, не могли прийти и оставить на керне свой камень в знак того, что помнят о Мурте Фитцгиббонсе.
Дженни, положив ладонь на руку Джейми, почувствовала его тепло сквозь ткань рукава.
– Не бери в голову, a bràthair [брат (гэльск.) – прим. перев.], – мягко сказала она. – Он умер славной смертью, и ты до конца был рядом с ним.
– Откуда ты знаешь, что это была славная смерть?
От волнения голос его прозвучал грубее, чем он хотел, но Дженни лишь моргнула, и её лицо снова расслабилось.
– Ты сам мне говорил, дурачина, – сухо произнесла она. – И не раз. Ты что, не помнишь?
Пару секунд Джейми непонимающе смотрел на сестру.
– Я тебе говорил? Но как? Я ведь понятия не имею, что случилось.
На этот раз удивилась Дженни.
– Ты напрочь забыл? – нахмурилась она. – Хотя… Конечно, когда тебя привезли домой, ты добрых десять дней практически не приходил в сознание из-за лихорадки. Мы с Йеном по очереди сидели возле тебя: не хотели оставлять тебя одного, и чтобы доктор не оттяпал тебе ногу. Скажи спасибо Йену, что сохранил её тебе, – добавила она, резким кивком показав на его левую ногу. – Он прогнал доктора, сказал ему, что уверен: ты бы предпочёл умереть.
Внезапно глаза Дженни наполнились слезами, и она отвернулась.
Джейми схватил сестру за плечо и сквозь шаль почувствовал её косточки, тонкие и хрупкие, как у пустельги.
– Дженни, – мягко сказал он. – Йен умирать не хотел. Поверь мне. Я – да, я хотел... А он нет.
– Нет, вначале он хотел, – возразила сестра и сглотнула. – Но он сказал, что ты ему не позволил, поэтому тебе он тоже не дал умереть.
Она поспешно вытерла лицо тыльной стороной ладони. Джейми взял её руку и поцеловал холодные пальцы.
– А тебе не приходило в голову, что и ты приложила руку к тому, чтобы мы остались живы? – спросил он, поднимаясь на ноги и улыбаясь ей с высоты своего роста. – Мы оба.
– Хмф, – только и произнесла она, но выглядела польщённой.
Козы отошли чуть подальше – среди кустиков травы виднелись их гладкие коричневые спины. На шее одной из коз висел колокольчик: Джейми слышал его тихое позвякивание при каждом движении животного. Дятлы улетели: Джейми заметил, как мелькнул алый клинышек, когда одна из птиц низко пронеслась над полем и исчезла в чёрном устье тропы.
Он подождал секунду, вторую, и, переступив с ноги на ногу, тихонько угрожающе зарычал.
– Ладно, ладно, не рычи, – сказала Дженни, закатывая глаза. – Конечно, я тебе всё расскажу. Должна же я была собраться с мыслями? – Она расправила юбки и устроилась поудобнее. – Ну, слушай… Вот как это было. По крайней мере, как ты говорил.
Усердно вспоминая, Дженни сосредоточенно свела брови к переносице.
– Ты сказал, что пробивал себе дорогу сквозь строй врагов, рубил мечом направо и налево и когда остановился, чтобы отдышаться, то… то пришёл... в отчаяние... оттого что всё ещё жив.
– Да, – тихо произнёс он и почувствовал, как, просачиваясь сквозь глубоко погребённый внутри страх, в нём оживает тот день.
Было холодно, – пронизывающий холод с ветром и дождём, – но, охваченный сражением, Джейми буквально полыхал и ничего не чувствовал, пока не остановился.
– И что потом? Дальше я ничего не помню...
Дженни глубоко и шумно вдохнула.
– Ты очутился в гуще правительственных войск. Позади тебя стояли английские пушки, нацеленные в сторону противника… В нашу сторону… В наших мужчин…
– Да. Я мог видеть... я... их видел. Мёртвые и умирающие… Они лежали шеренгами.
– Шеренгами? – чуть испуганно переспросила сестра, и Джейми опустил глаза, снова ощущая в руках и ногах холод Каллодена.
– Они падали рядами, – пояснил он, его собственный голос звучал глухо, отстранённо и рассудительно. – Английские ружья, мушкеты – у них есть прицельная дальность… сейчас я точно не назову, сколько, но именно там, на этой дистанции, мы и полегли. Среди павших были и те, кого разорвало в клочья пушечными ядрами, но в основном наши воины погибали от мушкетного огня… Штыками добивали позже… Я этого не видел, зато слышал. – Джейми сглотнул и, стараясь говорить спокойно, спросил. – Что произошло потом? Что я тебе рассказывал?
Дженни выдохнула носом, и Джейми увидел: сестра так крепко сжимает пальцами чётки, будто пытаясь почерпнуть силу из бусин.
– Ты сказал, что не мог сообразить, что делать дальше, но поблизости была пушка, её расчёт стоял к тебе спиной. Ты повернулся, чтобы напасть на ближайшего к тебе солдата, но между тобой и орудием появилась группа красномундирников, и когда ты вытер пот с глаз, то увидел среди них Джека Рэндалла. – Дженни непроизвольно сложила рожки из пальцев и тут же сжала кулак.
Джейми вспомнил. Вспомнил и почувствовал, как внутри что-то дрогнуло, когда картинка, которую он годами видел во сне, слилась с воспоминаниями в единое целое.
– Он увидел меня, – прошептал Джейми. – Мы оба так и стояли столбом. От потрясения я… я не мог заставить себя пошевелиться.
– А Мурта... – тихо проговорила Дженни.
– Я же отправил его домой, – прошептал Джейми, ясно вспомнив лицо крёстного: он упрямо отказывался уходить. – Я заставил его уйти. Заставил его забрать Фергюса и остальных… Я сказал Мурте, что он должен увести наших людей обратно в Лаллиброх, должен их спасти, потому что… потому…
– Потому что сам ты этого сделать не мог, – негромко произнесла Дженни.
– Не мог, – согласился он и проглотил растущий в горле ком.
– Но ты сказал, что он был там, – подсказала Дженни через мгновение. – На поле битвы. Мурта.
– Да. Точно, он там был.
…Краем глаза тогда он заметил внезапное движение, – оно и вывело его из ступора: Джейми отвёл взгляд от лица Джека Рэндалла и увидел бегущего к нему Мурту…
И снова на него обрушилось давнишнее сновидение, и он находился в нём. Холодно. Так холодно, что голос застывает прямо в глотке. От дождя и пота одежда намокла и прилипла к телу, а ледяной ветер пробирает до костей, словно одежды на нём и вовсе нет. Во сне он пытался крикнуть (он и наяву тогда пытался крикнуть!) остановить Мурту, прежде чем тот доберётся до английских солдат. Но разве голоса Джейми было бы достаточно? Мурту Фитцгиббонса Фрейзера не остановили бы ни мушкеты, ни британские пушки. И он не остановился. Он нёсся, перепрыгивая через вересковые кочки, и лёд на замёрзших лужах разлетался под его ногами, будто битое стекло.
– Ты сказал, что капитан Рэндалл с тобой заговорил...
– «Убей меня». – Джейми будто со стороны услышал, как его собственный голос прошептал эти слова. – Рэндалл попросил его убить.
«Желание моего сердца». Эти слова, словно капли расплавленного свинца, опалили ему ухо. Над головой свистел ветер, вырывая из косички пряди волос, они хлестали ему по лицу. Но эти слова он слышал, он точно знал, что слышал их, – они ему не приснились…
Однако Джейми не отрывал глаз от Мурты. Началась какая-то неразбериха: кто-то шёл прямо на него, откуда ни возьмись, возникло лезвие штыка, тёмное и мокрое то ли от дождя, то ли от крови или от грязи. Джейми отпихнул его в сторону, и внезапно завязалась драка: на него накинулись двое, они его дёргали и колотили, пытаясь сбить с ног.
Джейми услышал какой-то звук и удивился, он открыл глаза, совершенно не осознавая, где он и кто… Он понял, что застонал: ощутив удар по левой ноге, он не устоял и свалился на землю… «Чёрт побери, валяться некогда. Нужно подняться!..»
– И, когда ты уже лежал на земле, к тебе наклонился капитан Рэндалл...
– А у меня в руке был дирк, и я... – умолкнув, Джейми пристально посмотрел на сестру. – Я его убил? Я говорил тебе, что убил его?
Дженни неотрывно и с нескрываемой тревогой смотрела на брата. Тот нетерпеливым жестом потребовал ответа, и сестра бросила на него укоризненный взгляд. Нет, он прекрасно знал, что Дженни ни за что бы не стала ему лгать.
– Ты сказал, что убил. Ты повторял это снова и снова...
– Я без конца повторял, что убил его?
Дженни вдруг всю передёрнуло.
– Нет. Что она была горячая. Его… кровь. Ты всё твердил и твердил: «Горячая… Боже, она была такая горячая…»
«Горячая». Пару секунд слово не имело для Джейми никакого смысла, а затем он поймал за хвост воспоминание: над ним склонилась какая-то тёмная фигура, его лица касается мокрая шерсть, он силится поднять руку (как же много нужно усилий, чтобы сделать это ещё раз!)… Его трясёт: по лезвию, по дрожащей руке стекают чистые капли дождя… И так тяжело поднять клинок вверх, пронзить толстую, сопротивляющуюся, шуршащую материю… Что-то жёсткое… Ещё усилие («Давай, чёрт тебя побери!»), затем неожиданно на его замёрзшую, заледеневшую от ветра руку полилось что-то горячее. Он отчётливо помнил, что в тот момент был безумно благодарен за тепло, окатившее его кисть, но сам удар он вспомнить не мог.
– Мурта, – сказал Джейми, и ощущение горячей крови на руке так же внезапно исчезло, как и пришло, – только холодный ветер свистел в ушах. – Я рассказал, что случилось с Муртой? – Он вздохнул, и в его вздохе послышались боль, отчаяние и раздражение. – Старый ты паршивец! И почему ты не ушёл, когда я тебе приказал?!
– Он ушёл, – неожиданно заступилась за Мурту Дженни. – Довёл людей до дороги и отправил их домой. Они рассказали об этом, когда добрались до Лаллиброха. А сам он вернулся – к тебе.
– Ко мне...
Теперь ему не нужно было закрывать глаза, чтобы вспомнить, – он видел всё, как наяву: лёжа на спине, Джейми увидел, как, целясь капитану в почку, Мурта резко взметнул нож вверх. Рэндалл упал как подкошенный – ведь упал же? Но тогда… Каким образом позже он оказался на ногах?.. А потом на них набросились все остальные.
Его повалили ничком, кто-то наступил ему на спину, ударил ногой в голову, прикладом саданул по рёбрам, и дыхание у него перехватило… Вокруг все кричали, тело постепенно коченело – теперь-то понятно почему: он был тяжело ранен, медленно истекал кровью и умирал, но не знал об этом. И в мозгу стучала единственная мысль: «Надо найти Мурту!» Джейми пополз. Он вспомнил, как между пальцами просачивалась вода, когда он опирался на руку, вспомнил чёрную жёсткую колючку мокрого вереска, за которую, подтягиваясь, уцепился… Его килт промок, отяжелел и, сбившись вниз, волочился между ног, мешая двигаться…
– Я его нашёл, – произнёс Джейми вслух и сделал глубокий дрожащий вдох, отозвавшийся глубоко в лёгких. – Что-то случилось – солдаты ушли. Я не знаю, сколько времени прошло. Казалось, не прошло и секунды.
Его крёстный лежал в нескольких ярдах поодаль, свернувшись калачиком, будто спящий младенец. Но он не спал и был жив. Пока. Обняв его, Джейми увидел, что на виске Мурты зияет жуткая рана, а из другой, глубокой раны на шее струится чёрная кровь. Мурта открыл глаза. Он увидел, что его держит крестник, лицо его просветлело, и Джейми поразился тому, каким по-особенному красивым оно стало.
– Он сказал мне, что умирать не больно, – хрипло произнёс Джейми и прочистил горло. – Он коснулся моего лица и сказал, чтобы я не боялся.
Он помнил это и раньше, – но теперь в памяти также всплыло и неожиданное ощущение всепоглощающего покоя. Лёгкость. Ликование, которое так необъяснимо охватывало его и во сне. Ничто больше не имело значения. Всё было кончено. Наклонив голову, он поцеловал Мурту в губы, прижался лбом к окровавленным, спутанным волосам и вручил его душу Богу.
– Вот только… – Джейми открыл глаза («Когда я их закрыл?») и, повернувшись к Дженни, горячо проговорил. – Но он вернулся! Рэндалл! Он не умер! Он вернулся!

Что-то чёрное… Какая-то чёрная, похожая на человека фигура стоит в полный рост на фоне неба, которое стало вдруг белым и беспросветным. Руки Джейми резко сжались в кулаки – аж ногти впились в ладони.
– Он ожил!
Дженни молчала и не шевелилась, но не отрывала глаз от брата, призывая его вспомнить всё до конца. И он вспомнил.
Его конечности ослабели, а ногу он не чувствовал совсем. Ничего не осознавая, он невольно выпустил из рук тело Мурты и упал на землю. Джейми лежал на спине и единственное, что ощущал, – капли дождя на своём лице. Он как будто ослеп. Ему было наплевать и на чёрного человека, и на всё на свете. На него снизошёл смертельный покой. Боль и страх ушли, и даже ненависть улетучилась.
Джейми снова закрыл глаза и будто наяву увидел, как они с Муртой лежат на земле, ощутил руку Мурты, жёсткую и мозолистую, всё ещё держащую его.
– Я его убил? – прошептал он, обращаясь больше к самому себе, чем к Дженни. – Да, убил… Я знаю, что убил... но как?..
Кровь. Горячая кровь.
– Кровь… по моей руке текла кровь, а потом я… А потом я будто исчез, меня там не было... Но, когда я очнулся, мои глаза были залеплены засохшей кровью, и потому я решил, что умер: я ничего не видел, кроме какого-то тёмно-красного тумана. Но потом, позже, я не нашёл у себя на голове никакой раны. Это из-за его крови я ничего не видел. И он лежал на мне, на моей ноге...
Джейми открыл глаза, всё ещё пытаясь объяснить самому себе, как всё произошло тогда, и обнаружил, что сидит на земле, а мозолистая рука, крепко вцепившаяся ему в пальцы, принадлежит его сестре: Дженни неотрывно глядела на брата, и по её лицу текли тихие слёзы.
– Ну что ты, – сказал Джейми и, встав на колени, поднял её с камня и обнял. – Не плачь, a leannan [дорогая, милая (гэльск.) – прим. перев.]. Всё в прошлом.
– Ты и правда так считаешь, да? – уткнувшись ему в рубашку, глухо спросила она.
Джейми знал, что сестра права: ничего ещё не закончилось. Но она в него вцепилась и долго не отпускала. И постепенно, очень медленно они возвратились в настоящее, в утро сегодняшнего дня.
Они ещё немного посидели молча. Солнце уже поднялось высоко над верхушками деревьев, и, хотя воздух был таким же свежим и душистым, холода в нём больше не чувствовалось.
– Ну ладно, – наконец сказал Джейми, вставая.
Заметив, что жемчужные чётки по-прежнему свисают с руки Дженни, он спросил:
– Ты не передумала молиться?
Не дожидаясь ответа сестры, Джейми полез за пазуху и вытащил деревянный розарий, который носил на шее.
– О, так у тебя всё-таки сохранились твои старые чётки? – удивилась сестра. – Когда ты приехал в Шотландию, их у тебя не было, и я решила, что ты их потерял. Хотела сделать тебе новые, но всё было некогда, потому что Йен... – Дженни повела плечом, одним жестом охватывая все те долгие ужасные месяцы, в течение которых Йен умирал.
Чуть смущённый, Джейми коснулся бусин.
– Ну да… В некотором роде я их и лишился. Я... отдал их Уильяму. Когда он был маленьким, и мне пришлось уехать из Хелуотера и покинуть его. Я отдал ему чётки, чтобы он мог что-то сохранить... на память обо мне.
– Ммфм. – Дженни с сочувствием посмотрела на брата. – Да. И я так понимаю, он вернул их тебе в Филадельфии, да?
– Да, – односложно ответил Джейми, и Дженни иронично усмехнулась.
– Скажу тебе одну вещь, a bràthair. Он тебя никогда не забудет.
– Ага, может, и так, – согласился он, и на душе у него вдруг стало немного легче. – Что ж, тогда... – Пропустив чётки сквозь пальцы, он взялся за распятие. – «Верую в Бога, Отца Вседержителя...»
Они вместе произнесли «Символ веры», затем прочитали «Отче наш», три раза «Аве Мария», и «Слава Тебе, Боже».
– Радостные или славные? – спросил Джейми, коснувшись пальцами первой бусинки из десятка. [Розарий – молитвы, читаемые по чёткам. Состоят из четырёх частей: радостные, светлые, скорбные и славные. Весь Розарий охватывает 20 событий – тайн – из жизни Христа и Девы Марии. Радостные тайны рассказывают о воплощении Сына Божия и Его жизни в Святом Семействе; светлые – о Его общественном служении; скорбные погружают нас в страдания и крестную смерть Спасителя; наконец, славные тайны открывают нам вечную славу Иисуса и Марии на небесах. – прим. перев.]
Джейми не хотел читать скорбные тайны, – те, что касались страданий и распятия, и ему показалось, что Дженни тоже не захочет их читать. Из кленовой рощи прокричал зелёный дятел, и Джейми на миг задумался: был ли это один из тех двух, которых они уже видели, или прилетел третий. Три птицы предвещают свадьбу, а четыре – смерть…
– Радостные, – тут же сказала Дженни. – Начнём с «Благовещения».
Помолчав, она кивнула брату, чтобы он читал первым. И Джейми, не раздумывая, начал: молитвы он знал назубок.
– Сначала за Мурту, – тихо сказал он и пальцами сжал бусину, – и за маму с папой. «Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с Тобою. Благословенна Ты в женах, и благословен плод чрева Твоего, Иисус…»
– «…Святая Мария, Матерь Божья, молись за нас, грешных, сейчас и в час нашей смерти. Аминь», – закончила Дженни молитву, и остаток декады они произносили, как и всегда, – сменяя друг друга, голоса их звучали мерно и мягко, словно шелест травы.
Когда наступил черёд второй декады, «Посещения», Джейми кивнул сестре – теперь начинать ей. [Посещение Пресвятой Богородицей святой Елизаветы – прим. перев.]
– За Йена Òg [Старшего (гэльск.) – прим. перев.], – тихо сказала она, не отрывая глаз от своих чёток. – И за Йена Mòr [Младшего (гэльск.) – прим. перев]. «Радуйся, Мария...»
Третий десяток они прочитали за Уильяма. Когда Джейми это предложил, Дженни взглянула на брата, но лишь кивнула и молитвенно склонила голову.
Как правило, Джейми о сыне особенно не думал, но, когда Уильям приходил ему на ум, мысли о нём он от себя не гнал. Помочь сыну Джейми ничем не мог – пока (и если) Уильям его об этом не попросит. Вряд ли кому-то из них станет лучше, если Джейми будет переживать о том, чѐм парень в данный момент занимается и всё ли у него в порядке.
Но… как только он произнёс имя сына, Уильям тут же возник у него в голове и, Джейми думал о нём, пока они с Дженни не закончили читать «Отче наш», «Радуйся, Мария» и «Слава Тебе, Боже».
«Направляй его, – просил Джейми между строчками молитвы. – Ниспошли ему здравый смысл. Помоги быть хорошим человеком. Укажи ему путь... И к Тебе обращаюсь, Святая Матерь Божья... ради Твоего собственного Сына спаси и сохрани моего сына…»
– «Во веки веков. Аминь», – произнёс он, взявшись за последнюю бусину.
– За всех, кто остался дома, в Шотландии, – без колебаний предложила Дженни и, помолчав, взглянула на него. – И за Лири тоже? Что скажешь?
– Да, и за неё, – невольно улыбнулся он. – Если только ты добавишь в список ещё и того несчастного калеку, за которым она замужем.
Перед последним десятком они какое-то время молча глядели друг на друга, не зная, за кого ещё помолиться.
– Что ж, предыдущий десяток мы читали за тех, кто остался в Шотландии, – сказал Джейми. – Давай теперь помолимся за наших родных, которые живут в других местах, например во Франции, – за Майкла, и за малышку Джоан, и за Джареда?
Лицо Дженни мгновенно смягчилось: она не видела Майкла с похорон Йена. Тогда бедный парень был совершенно раздавлен: незадолго перед этим внезапно умерла его молодая жена вместе с их нерождённым малышом, – а тут ещё и отец. Губы Дженни задрожали, и солнце мягко осветило белизну её чепца, когда она наклонила голову и чистым голосом начала молитву.
– «Отче наш, сущий на небесах...»
Они закончили молиться, и наступила тишина – такая тишина, которую дарует лес, – сотканная из ветра, шелеста увядающей травы и деревьев, жёлтым дождём сбрасывающих свои листья. На дальнем конце луга звякал колокольчик на шее у козы, а в кленовой роще щебетала какая-то неведомая птица. Молодой олень ушёл (Джейми слышал, как он удалялся), когда Джейми молился за Уильяма, и в тот момент он пожелал своему сыну удачи на охоте.
Дженни набрала воздуха, собираясь заговорить, но Джейми остановил её взмахом руки: в голове вертелась мысль, и надо было её высказать, пока не забыл.
– Ты говорила о Лаллиброхе, – чуть смущённо начал он. – Не переживай. Если ты умрёшь раньше меня, я позабочусь, чтобы тебя доставили домой, и тогда ты сможешь упокоиться рядом с Йеном.
Дженни задумчиво кивнула, но слегка поджала губы: она явно размышляла о чём-то своём.
– Да, я знаю, что ты всё сделаешь как надо, Джейми. Впрочем, не забивай себе этим голову.
– Почему это?
Она шумно выдохнула и решительно начала:
– Ну, видишь ли, когда придёт мой час, я не знаю, где буду находиться. Если здесь, в Ридже, тогда, конечно...
– Где, чёрт побери, ты ещё можешь быть? – возмутился Джейми.
До него вдруг дошло, что сестра вряд ли пришла сюда, чтобы рассказать ему о Мурте, ведь она не знала, что он ничего об этом не помнит. Значит…
– Я уезжаю с Рейчел и Йеном искать его могавкскую жену, – сказала она так небрежно, будто сообщала, что собирается копать репу.
И, прежде чем Джейми смог найти в ответ хоть слово, Дженни поднесла к его лицу чётки.
– Вот, я оставляю их тебе… Это для Мэнди, на случай, если я не вернусь. В дороге всякое может произойти – ты и сам прекрасно знаешь, – нахмурившись, добавила она.
– В дороге… – повторил он. – В дороге?! Хочешь сказать, что собираешься…
Джейми представил себе, как сестра, такая маленькая, далеко не молодая, но упрямая, что твой аллигатор в болоте, в разгар зимы отправляется на север, где окажется посередь двух армий, в окружении головорезов, диких животных… Он много ещё чего мог бы понадумать, будь у него на это время…
– Да. – Сестра посмотрела на него, всем своим видом показывая, что это не обсуждается. – Рейчел сказала, что, куда идёт Йен Младший, туда и она пойдёт, а значит, и малыш с ними. Ты же не думаешь, что я оставлю своего младшего внука на милость медведей и дикарей-индейцев, а? Кстати, это был риторический вопрос, – с довольным видом добавила она, будто и спору конец. – Это означает, что твоего ответа я не жду.
– Ты бы и знать не знала, что такое риторический вопрос, если бы я тебе не объяснил!
– Что ж, значит, ты наверняка его распознаешь, когда он цапнет тебя за нос, – сказала она, задирая свой собственный длинный нос.
– Я пойду и поговорю с Рейчел, – пригрозил Джейми, взирая на сестру сверху вниз. – Наверняка у неё побольше здравого смысла, чем…
– Думаешь, я́ с ней не говорила? Или Йен Младший? – Дженни даже чуть восхищённо покачала головой. – Проще вон ту маленькую гору сдвинуть с места, – она кивнула на тёмно-зелёную громаду маячившей вдали горы Роан, – чем заставить эту малышку квакершу поменять решение, которое втемяшилось ей в голову.
– Но ребёнок!..
– Да, согласна, – немного раздражённо произнесла Дженни. – Думаешь, я на это не упирала? И Рейчел действительно чуток зажмурилась. Но потом она, такая разумная, что твоя воскресная проповедь, спросила: разве я отпустила бы своего мужа одного за семь сотен миль спасать его первую жену, да ещё и трёх её несчастных ребятишек, один из которых, – всего лишь вероятно, – может быть от Йена?.. И кстати, я об этом тоже услышала впервые, – увидев, что брат удивился, добавила она. – И возразить мне было нечего.
– О, Господи.
– И я о том же.
Дженни потянулась, слегка застонав, и встряхнула юбками, которые к этому времени оказались густо усеяны лисохвостом. Сквозь чулки Джейми тоже чувствовал покалывание десятков крошечных иголок. Мысль о том, что Дженни уедет, кинжалом пронзила его сердце. Стало больно дышать.
Он наперечёт знал все её аргументы. Дженни не поднимала на него глаз, она аккуратно свернула жемчужные чётки и, взяв его за руку, положила их ему на ладонь.
– Сохрани их для меня, – сказала она как ни в чём не бывало, – а если я не вернусь, отдай Мэнди, когда она подрастёт.
– Дженни... – тихо произнёс он.
– Видишь ли, когда начинаешь осознавать, что твоя жизнь подходит к концу, – торопливо заговорила она, наклоняясь, чтобы поднять верёвку для коз, – до тебя доходит, что важнее всего – дети. В них течёт твоя кровь, и всё, что ты им даёшь, они понесут с собой дальше.
Дженни говорила абсолютно ровным голосом, но, прежде чем продолжить, слегка откашлялась.
– Мэнди дальше всех, понимаешь? – сказала она. – Из тех, до кого я могу дотянуться. Самая младшая девочка, в которой течёт мамина кровь. Так пусть она и несёт их вперёд, в будущее.
Джейми с трудом сглотнул.
– Передам, – сказал он и накрыл ладонью чётки, хранящие тепло рук его сестры и её молитв. – Я клянусь, сестрёнка.
– Ну, я в этом не сомневаюсь, дубина ты стоеросовая, – улыбнулась она. – Пойдём, поможешь поймать моих коз.

ДЖЕЙМИ ПРОТЯНУЛ ЙЕНУ маленький, но довольно увесистый кошелёк.
– Не надо, дядя, я обойдусь. – Йен попытался вернуть деньги. – Лошади у нас есть, а на еду, думаю, нам хватит.
– Возможно, тебе и за счастье переночевать в лесу у дороги. Рейчел молодая и сильная, – и, конечно, из любви к тебе она готова спать где придётся. Но если ты считаешь, что сможешь заставить свою мать проехать семьсот миль и при этом спать на обочине и питаться тем, что тебе удастся добыть... Подумай хорошенько своей головой...
– Ммфм.
В словах Джейми был резон, и Йен в раздумье взвешивал кошелёк на ладони.
– Кроме того, – бросив взгляд за спину, добавил Джейми, – я хотел бы попросить тебя об одолжении.
– Конечно, дядя.
Тётя Клэр была во дворе – помогала со стиркой; Йен увидел, как дядя задержал на ней взгляд, полный нежности и… опаски? Это вызвало у Йена острое любопытство.
– Какое одолжение?
– Рейчел сказала, что в ваших планах остановиться на пару дней в Филадельфии, – она хотела бы навестить кое-кого из своих друзей-квакеров и сходить на настоящее Собрание.
– Да. И что?..
– Так вот. Если ехать по главной дороге, то примерно в пяти милях от города есть проулок – он называется Малберри. Я нарисовал тебе карту, но ты можешь поспрашивать и на месте. В конце проулка стоит покосившийся домик, он принадлежит женщине по имени Сильвия Хардман.
– Женщине? – Йен невольно взглянул на тётю Клэр.
Она над чем-то рассмеялась, лицо её раскраснелось от жаркого костра, а непослушные волосы выбились из-под шарфа, которым она повязала голову.
– Да, – вымолвил дядя, вновь оборачиваясь к Йену. – Вдова-квакерша с тремя маленькими дочками. Незадолго до битвы при Монмуте она оказала мне большую услугу, а поскольку вы будете проезжать мимо, я бы хотел, чтобы ты её проведал, узнал, как она поживает и, независимо от того, как у неё идут дела, уговорил её принять это.
Он порылся в своем спорране и достал другой кошелёк, поменьше.
Без лишних вопросов Йен взял его и убрал в свой собственный кошель. Слегка сдвинув брови, дядя Джейми не сводил взгляда с племянника, он явно колебался.
– Что-нибудь ещё, дядя?
– Если... Я хочу сказать... не знаю, будет ли...
– Ты же знаешь: я выполню любую твою просьбу, a bràthair-mhàthair [брат моей матери (гэльск.) – прим. перев].
Он улыбнулся дяде Джейми, и тот улыбнулся ему в ответ.
– Знаю, Йен, и очень тебе за это благодарен. Дело в том, что друг Сильвия – добродетельная женщина, но её мужа убили. Может, британские солдаты, или лоялисты, или индейцы. Она оказалась в бедственном положении, родственников у неё нет, так что... Сам понимаешь, у женщины не так много способов в одиночку прокормить трёх малолетних девочек.
– Так она шлюха? – Йен тоже понизил голос, поглядывая на пар, поднимавшийся из котла для стирки.
Малышу Орри поручили присматривать за Огги, и он пытался научить его играть в ладушки. У крохи ничего не получалось: Огги лишь размахивал пухлыми ручонками да покрикивал.
– Нет! – По лицу дяди Джейми пробежала тень. – То есть, я хочу сказать... она иногда...
– Понятно, – поспешно сказал Йен, внезапно задумавшись о том, какую именно услугу миссис Хардман могла оказать его дяде.
– Да не со мной! Ради Бога...
– У меня и в мыслях не было, дядя.
– Было, – сухо сказал дядя Джейми. – Она прикасалась ко мне, только чтобы натереть мазью с хреном да положить припарку на спину, а я – так вообще её не трогал. Ясно?
Йен ухмыльнулся и, в доказательство того, что полностью поверил дядиным словам, поднял руки.
– Ммфм... Так вот, повторюсь: я хочу, чтобы ты узнал, как она поживает. Возможно, она нашла мужчину, который на ней женился, – в таком случае будь предельно осторожен: отдай ей деньги так, чтобы он не увидел. Даже если он и неплохой человек, всё равно может вообразить то, чего нет и в помине... – Джейми пристально посмотрел на племянника. – А если к ней домой ходят мужчины, которых она ублажает, присмотрись хорошенько и убедись, что никто из них ей не угрожает и не представляет опасности для неё или её девочек.
– А если угрожает?..
– Тогда прими меры.

Я ОБНАРУЖИЛА ЙЕНА в кладовой над ручьём, он нюхал сыры.
– Возьми вот этот, – предложила я, указывая на завёрнутую в марлю головку сыра, которая лежала в дальнем углу на верхней полке. – Ему месяцев шесть, он довольно твёрдый, в дорогу как раз сгодится. А-а! Тебе, наверное, нужен сыр помягче, для Огги, да?
В кладовке находилась по меньшей мере дюжина жестяных бачков с мягким козьим сыром. Некоторые сыры были приправлены чесноком и зелёным луком, один (рискованный эксперимент, он вызывал у меня серьёзные сомнения) – с измельчёнными сушёными помидорами, но четыре сыра – безо всяких добавок. Они предназначались людям с расстройством пищеварения, а ещё я иногда подмешивала в них лекарства, которые в противном случае ни один пациент и в рот бы не взял.
– Рейчел говорит, что у Огги уже режутся зубы, – заверил меня Йен. – К тому времени, как мы доберёмся до Нью-Йорка, он будет обгладывать сырое мясо с костей.
Я рассмеялась, но сердце защемило: Йен прав, – к тому времени, когда мы снова увидим Огги, он, скорее всего, научится ходить, заговорит и будет оснащён всем необходимым, чтобы есть то, что ему приглянется.
– Возможно, к тому времени у него даже появится настоящее имя, – сказала я.
Йен улыбнулся и покачал головой.
– Никогда не знаешь, когда человек обретёт подходящее имя, но рано или поздно оно его находит.
Племянник по привычке скосил глаза вниз, по левую руку от себя. Там всегда располагался Ролло.
– Брат Волка? – напомнила я.
Так Йена назвали индейцы, когда тот стал одним из них. Я прекрасно понимала (думаю, и Рейчел, и Дженни знали это лучше, чем я), что он по-прежнему оставался могавком, даже несмотря на то, что вернулся и снова живёт с нами. Йен так и не избавился от привычки поглядывать туда, где обычно у его ноги находился Ролло.
– Да, – хрипло произнёс он, но тут же улыбнулся, и сквозь татуировки на лице снова проглянул шотландский парень. – Может, однажды появится другой волк. Найдёт меня.
– Надеюсь, – искренне сказала я. – Йен… Я хочу попросить тебя об одном одолжении.
Йен вопросительно вскинул бровь.
– Слушаю тебя, тётя.
– Видишь ли… Джейми сказал, что вы планируете остановиться в Филадельфии. Я тут подумала...
К большому своему раздражению, я почувствовала, что краснею. Вторая бровь на лице племянника поползла вверх.
– О чём бы ты ни попросила, тётя, я всё выполню, – сказал он, чуть приподняв уголок рта. – Обещаю.
– Что ж… Зайди, пожалуйста, э-э… в бордель.
Он непонимающе свёл брови и, решив, что плохо расслышал, уставился на меня.
– Да, в бордель, – повторила я погромче. – Тот, что в переулке Элфрет.
Постояв какое-то время неподвижно, Йен повернулся, положил сыр обратно на полку и перевёл взгляд на ручей, на прозрачную коричневатую воду, что неслась у наших ног.
– Похоже, в двух словах тут не объяснишь. Давай-ка выйдем на солнце.

15 сентября 1779 года
СДЕЛАТЬ ОДИН ШАГ. Всего-то и требовалось. Всегда требуется этот первый шаг. Иногда уже заранее видишь, что он неизбежен. А иногда его даже и не замечаешь, пока не оглянешься назад.
Вот она прямо перед ней – дверь хижины, её хижины, её дома, где она зажила самой что ни на есть настоящей жизнью, куда зашла как мужняя жена и где её ребёнок провёл свои первые месяцы. Сейчас эта дверь была распахнута навстречу утру, и круглые золотистые осиновые листья, блестящие от выпавшей на рассвете росы, лежали на деревянном крыльце.
Вот её маленький тряпичный коврик, в приглушённых, непритязательных серо-голубых тонах, а переступив через порог, она вмиг попадёт в языческое буйство золотых, зелёных, красных цветов и покончит со своей прежней жизнью. Возможно, они сюда вернутся... Йен обещал ей, и Рейчел верила: муж сделает всё от него зависящее, чтобы они возвратились. Но даже в таком случае это будет совсем другая жизнь.
К тому времени Огги, наверное, научится ходить, говорить; может быть, у него наконец-то появится новое имя… Он и не вспомнит, как жил здесь в раннем детстве, как просыпался с ней рядом в постели, сразу поворачиваясь к её груди, так легко отказываясь быть отдельным от неё существом, и пока он питался её молоком, то сливался с ней в единое целое, как в то время, когда она его вынашивала. Когда-нибудь, в дороге между «сейчас» и «потом», она отлучит его от груди. Когда они вернутся, Огги будет уже другим человеком. Да и она тоже.
К ней подошла Дженни, под мышкой она держала свёрток с едой, питьём, носовыми платками, подгузниками и чистыми чулками. Лицо её излучало бодрость. Она посмотрела на Рейчел, затем заглянула внутрь домика, будто проводя инвентаризацию. В комнате почти ничего не осталось: только коврик, кровать, низенький лежак, на котором спала Дженни (днём он задвигался под кровать), да колыбель Огги. Остальное уже раздали; если они вернутся сюда, всё необходимое им возвратят или сделают заново.
– Ну, что, парень, – обратилась Дженни к внуку. – Отправляешься в своё первое путешествие, да? А я в третье. Просто держись поближе ко мне: со мной не пропадёшь.
Огги тут же высвободился из объятий Рейчел и потянулся к бабушке, та засмеялась и взяла его на руки.
– Ну что, m’annsachd [моё благословение (гэльск.) – прим. перев.]? Что говорит тебе Божий Дух? – спросила она Рейчел. – Готова? Тогда в путь, и посмотрим, что нас ждёт впереди.

ПЕРВЫЙ ШАГ – это и их визит в Большой дом, куда они пришли попрощаться. Три недели назад они расставались с Брианной и Роджером и провожали их фургон, полный детей и «контрабандной» кислой капусты, – уже тогда в сердце Рейчел поселилась тревога. Но, увидевшись с Джейми, Рейчел испытала невыразимое облегчение: тот сказал, что намерен сопроводить путешественников в их трёхдневной поездке до Солсбери в Пьемонте. Дальше они поедут по Великому Фургонному тракту, который и приведёт их на север.
– Мне нужно кое с кем повидаться в Солсбери, – как бы вскользь объяснил Джейми.
В его словах прозвучала тактичная сдержанность, и Рейчел поняла: Джейми просто не хочет ранить её чувства. Она знала, что дело его связано с войной, и Джейми знал, как сильно это её тревожит; но и ей было ясно, что он тоже беспокоится не просто так, и Рейчел не стала бы вынуждать его произносить вслух то, что у него на уме, а тем более – выкладывать всё, что он знал.
Как-то раз на молитвенном собрании у неё появилось желание поговорить о войне – о войне вообще. И тогда она рассказала о своём брате. Как и сама Рейчел, Дензелл с самого рождения принадлежал к Друзьям: благочестивый квакер, он также был доктором и совестливым человеком.
– С такими мужчинами не всегда удобно жить, – сказала она чуть извиняющимся тоном, и многие женщины сочувственно улыбнулась, понимая, чтό она имеет в виду. – Но в глубине души каждая из нас уверена: будь он другим, мы бы его не приняли. И мой брат считает, что Бог призвал его на поле боя, но не для того, чтобы взять в руки мушкет или шпагу, а чтобы сразиться с самой Смертью, во имя Свободы. – Затем она глубоко вздохнула и добавила. – Мне сообщили, что брат попал в плен и теперь находится в британской тюрьме. Я прошу вас, пожалуйста, помолитесь за него.
Все торжественно кивнули. И Джейми Фрейзер перекрестился – это её очень тронуло.
На собрания Джейми приходил почти всегда, но выступал редко. Войдя потихоньку, он обычно садился на заднюю скамейку и, склонив голову, слушал. Он прислушивался к тишине и своему внутреннему свету, как это делал бы любой Друг. А когда Дух кого-нибудь побуждал выступить, то Джейми вежливо слушал. Однако, наблюдая за его лицом, Рейчел отмечала его отстранённость и понимала: безмолвный, погружённый в себя, Джейми непрестанно размышляет.
Однажды, отдавая ей после Собрания овечью шерсть, которую привёз из Салема, Джейми сказал:
– Вряд ли Йен Младший много рассказывает тебе о католиках.
– Только если я спрашиваю, – улыбаясь, ответила она. – И ты знаешь, что он совсем не богослов. Думаю, Роджеру Маку известно гораздо больше о католической вере и обычаях. Ты хочешь рассказать мне что-нибудь о католиках? Я знаю: приходя сюда каждый Первый день [воскресенье – прим. перев.] ты, католик, наверное, чувствуешь себя в серьёзном меньшинстве.
Джейми тогда улыбнулся, и сердце её наполнилось радостью. В те дни его снедали тревоги – и неудивительно.
– Нет, девочка, мы с Богом и один на один прекрасно ладим. Просто твоё собрание иногда напоминает мне католический обычай. Это не официальный обряд, просто человек приходит в церковь и в течение часа сидит перед Святыми Дарами. В молодости, когда я жил в Париже, я время от времени так делал. Мы называем это Адорацией – поклонением Святым Дарам.
– И что нужно делать в это время? – с любопытством спросила Рейчел.
– Ничего особенного. Чаще всего люди молятся, читают розарий. Или просто сидят в тишине. Порой читают Библию или труды какого-нибудь святого. Иногда люди даже поют. Помню, однажды я зашёл в часовню Святого Иосифа. Было раннее утро, задолго до рассвета, – почти все свечи догорели – и я услышал, как кто-то играет на гитаре и поёт. Тихо-тихо – не для слушателей, понимаешь? Просто... он пел перед Богом.
При этом воспоминании в глазах Джейми промелькнуло что-то странное, и он снова улыбнулся ей печальной улыбкой.
– Думаю, тогда я в последний раз по-настоящему слышал музыку.
– Что?
Джейми слегка коснулся своего затылка.
– Много лет назад меня стукнули топором по голове. Я выжил, но перестал слышать музыку. Волынки, скрипки, пение… Я понимаю, что это музыка, но для меня это не больше, чем шум. Однако та песня… Я не помню саму песню, зато помню, что почувствовал, когда её услышал.
Никогда прежде Рейчел не видела у Джейми такого выражения лица, как в тот момент, когда он рассказывал ей о той песне. Но теперь, когда он ехал перед ними, она глядела на его прямую и уверенную спину, и вдруг почувствовала то же, что ощущал и он в глубине той далёкой ночи, и поняла, почему в безмолвии он обретал покой.

ЕСЛИ КТО ВСТРЕЧАЛ КОГО-ТО… [’Gin a Body Meet a Body… («Если тело встретит тело») – строчка из стихотворения Роберта Бёрнса «Comin' Thro' the Rye» («Пробираясь через рожь») в переводе О. Чюминой – прим. перев.]

– Я СТАРШЕ, ЧЕМ ЭТО МЕСТО, – сказала Дженни, бросая пренебрежительный взгляд по сторонам, когда фургон остановился возле таверны с дежурными блюдами. – Этот городок выглядит так, будто его соорудили только вчера.
– Он уже двадцать пять лет тут стоит, – сказал Джейми, наматывая поводья своей лошади на коновязь. – Так что он старше нашей Рейчел, – улыбнулся он племяннице.
Пытаясь задом вылезти из своего уютного гнёздышка в фургоне, Дженни лишь фыркнула.
– Разве ж это возраст для города? – свысока бросила она.
– К тому же кишит лоялистами, – сказал Йен Младший, схватив свою мать за талию и снимая её с повозки. – Во всяком случае, такие слухи ходят.
– Да, я тоже слышал. – Джейми окинул взглядом главную улицу, как будто лоялисты вот-вот выскочат из таверн, словно мышиные полчища. – Но, говорят, у них пока нет ни оружия, ни настоящего ополчения.
Несмотря на свою относительную молодость, Солсбери был самым крупным поселением округа Роуэн и его административным центром. На пути от Фрейзерс-Риджа к Великому Фургонному тракту он был ближайшим городом. Кроме того, он являлся военной вотчиной некоего Фрэнсиса Локка, американского патриота, у которого как раз имелись и оружие, и ополчение. Зная об этом, Джейми устроил Дженни и Рейчел с Огги в приличной на вид таверне, где подавали дежурные блюда, заказал для них недешёвый кофейник крепкого кофе и тарелку пирожков, отправил Йена закупать провизию для их путешествия на север, а сам пошёл искать полковника Локка.
Фрэнсис Локк сразу же вызвал у Джейми симпатию: коренастый ирландец с красным обветренным лицом был с Джейми примерно одного возраста. Бизнесмен и землевладелец, он обладал непринуждёнными манерами и к тому же командовал полком ополчения округа Роуэн.
– В наших списках числится сто шестьдесят семь рот ополчения, – с ноткой мрачного удовлетворения произнёс Локк. – Это на данный момент. Со всего округа Роуэн… Хотя из далёкой глубинки пока нет никого. И, если вы решите к нам присоединиться, мистер Фрейзер, я скажу лишь: «Добро пожаловать!»
Джейми с благодарностью кивнул, но от каких-либо обязательств пока воздержался.
– Я ещё не до конца экипировал свою роту, сэр, хотя рассчитываю завершить дело до того, как выпадет снег. Думаю, к весне мы будем готовы.
Уж британская-то армия к этому сроку точно подготовится.
Локк ответил ему таким же сдержанным кивком, ведь он прекрасно понимал, что Джейми не раскроет, насколько готово его ополчение, пока не решит для себя, что за человек этот Локк и стоит ли присоединяться к его полку.
– Сколько у вас людей?
– В настоящее время сорок семь человек, – невозмутимо ответил Джейми. – Думаю, людей прибавится, как только все соберут урожай.
Они сидели в Городской таверне, на столе перед ними стояли кувшин эля и блюдо с маленькими жареными рыбками. И хотя в рыбе было слишком много мелких костей, но после лепёшек да варёных яиц, которые ели три дня в дороге, она показалась приятным разнообразием.
– Позвольте поинтересоваться, сэр… Возможно, вы знакомы с человеком по имени Партленд? Или с Адамом Грейнджером?
Густые седые брови Локка поползли вверх.
– Никодимус Партленд? Да, я о нём слышал. Он из Вирджинии. Лоялистский овод. Смутьян, – бесцеремонно добавил он.
– Да, он таков. Но, возможно, немного больше, чем просто «овод».
Джейми вкратце рассказал Локку о том, как Партленд заявился к нему в Ридж, и о его связях с капитаном Каннингемом, – а затем о винтовках, которые конфисковали Клэр с Йеном Младшим. Джейми ничего не приукрашивал, но истории он рассказывать умел, и, услышав, как всё закончилось, Локк расхохотался.
– А лошадей для своих ополченцев вы добываете таким же образом?
– Нет, сэр. Я делаю отличное спиртное и меняю его на лошадей везде, где только можно.
Локк понимающе моргнул: Джейми ему уже сообщил, где находится Фрейзерс-Ридж.
– У индейцев?
Джейми наклонил голову – всего на дюйм.
– Несколько лет назад я служил агентом Короны по делам индейцев в Южном департаменте. Сперва под началом мистера Аткинса, а затем – полковника Джонсона. И у меня по-прежнему есть друзья среди чероки.
На обветренном лице Локка снова появилась усмешка.
– Насколько я понимаю, в настоящее время полковник Джонсон среди ваших друзей не числится.
– Для дружбы важно, чтобы обе стороны имели схожие взгляды на жизнь, не так ли?
Когда Джейми подал в отставку, Джонсон пригрозил повесить его как предателя – и явно не шутил. Джейми взял ещё одну рыбину и осторожно откусил, языком отделяя мелкие косточки и аккуратно выкладывая их на лист жирной, заляпанной газеты, которая лежала на столе вместо скатерти. Клэр осталась дома, так что, если косточка застрянет в горле, помочь будет некому.
Газета называлась «Беспристрастный информатор», и Джейми тут же вспомнил Фергюса с Марсали. Он инстинктивно начал поднимать руку, чтобы перекреститься и благословить их и Жермена, но пресёк свой порыв. А вдруг Локк – протестант? К чему отталкивать того, кто вполне может оказаться его будущим союзником?
Джейми отложил в сторону таращившуюся на него рыбью голову на хребте и выбрал другую рыбёшку. Нужно ли подать Локку какой-нибудь из масонских знаков? Учитывая происхождение и положение в обществе, велика вероятность, что в масоны он посвящён. «Пока не буду», – подумал Джейми, наблюдая, как Локк методично поглощает уже шестую рыбину. Локк казался достаточно солидным и надёжным, но, прежде чем решить, стоит ли заключать с ним союз (а если стоит, то на каких условиях?), Джейми хотел бы переговорить с другими полковниками милиции, уже зачисленными в полк округа Роуэн. Ведь существует ещё возможность примкнуть к «загорным людям». Да, у них всё не столь официально, они хуже вооружены и организованы, но к Фрейзерс-Риджу они гораздо ближе, чем Локк, и, если Джейми срочно понадобится помощь, они прибудут гораздо быстрее.
Джейми отбросил эту мысль в сторону. Он сделает всё, что от него зависит, а остальное – в руках Божьих.
Задумчиво и неторопливо пережёвывая последнюю рыбину, Локк откинулся на спинку стула.
– Что ж, я верю: со временем мы станем близкими друзьями, полковник. Учитывая общность наших интересов и положения – если можно так выразиться.
Прежде чем Джейми успел согласиться, дверь открылась, и, впустив порыв холодного сквозняка, поднявший газеты на столах, вошёл Йен Младший. «Мюрреям надо бы поскорее отправляться в путь, пока дожди не зарядили», – подумал Джейми.
Он представил племянника Фрэнсису Локку, который, взглянув на татуировки Йена, заинтересованно приподнял бровь и посмотрел на Джейми.
– Я нашёл нам жильё у вдовы Хэмбли, дядя, – сообщил Йен, игнорируя изучающий взгляд Локка. – Она говорит, что ужин будет готов через час, – если ты намерен у неё поужинать.
Локк предупреждающе кашлянул.
– Вдова – женщина добрая и дом содержит в чистоте, но кухарка из неё никудышная, благослови её Господь. Возможно, вам с семьёй лучше поужинать у меня. Моё поместье за городом, – добавил он, увидев, как Джейми вопросительно приподнял бровь, – но для удобства у меня есть жильё и в Солсбери. А жена моя – известная болтушка. Она обожает знакомиться с новыми людьми и выуживать из них все секреты.
Джейми с Йеном понимающе переглянулись. «Ставлю пять к одному на свою маму», – явно читалось на лице Йена, и, соглашаясь, Джейми слегка кивнул.
– Мы с большим удовольствием поужинаем у вас, сэр, – церемонно сказал он Локку и поднялся. – Мы сходим за нашими женщинами и будем у вас к шести часам, если это удобно.

МИССИС ЛОКК напоминала восторженную ясноглазую пташку, которая с регулярностью кукушки из часов задавала обескураживающие вопросы. Но поварихой оказалась отменной, и после ужина, пока Рейчел кормила грудью ребёнка, Дженни вовлекла хозяйку дома в дискуссию о том, какое молоко – коровье, козье или овечье – лучше подходит для приготовления сыра. Воспользовавшись моментом, Джейми и Йен спрашивали Локка о его ополчении, и Локк с готовностью на них отвечал.
«Слишком далеко от Риджа», – едва заметно скосил Йен глаза на дядю, и, соглашаясь, Джейми опустил взгляд.
Судя по всему, Локк действительно всё продумал и отлично организовал, но округ Роуэн, даже после того, как от него в недавнем прошлом отделился округ Берк, по-прежнему занимал огромную территорию. Одно дело, когда речь идёт о крупном сражении (например, как Монмутское), в котором ополчение участвует наравне с регулярными войсками: в таком случае есть время призвать хотя бы несколько рот из тех ста шестидесяти семи, которые подчиняются Локку. Но если над Риджем вдруг нависнет неминуемая угроза, то отправлять гонца за сотню миль в Солсбери, чтобы просить Локка о помощи, которую тот станет собирать по окрестностям… Нет.
Не сговариваясь, Йен и Джейми пришли к выводу, что Риджу лучше защищаться самостоятельно. Йен лишь поднял бровь, безмолвно спрашивая Джейми, собирается ли тот сказать об этом Локку. Вдруг на крыльце послышались шаги, и торопливый стук в дверь прервал на полуслове миссис Локк.
На пороге стоял мальчик лет пятнадцати, с начинающей проклёвываться жидкой бородёнкой, расползающейся по его подбородку, словно грибок.
– Прошу прощения, сэр, – кланяясь, обратился он к Локку. – Констебль Джонс послал меня сказать, что он нашёл тело, и, пока оно не начало попахивать, он просит вас прийти и за него засесть.
– Засесть? – спросила Рейчел, удивлённо поднимая глаза.
– Да, мэм, – сказал Локк, вставая из-за стола. – Я, грехи мои тяжкие, окружной коронер. Где это тело, Джош?
– В конюшне Криса Хамфриса, сэр. Вообще-то его нашли за таверной «Дубовое дерево». Просто миссис Форд не разрешила вносить его в свою таверну.
– А-а.
Локк бросил быстрый взгляд на владельца дома, у которого снимал жильё. Тот стоял, скрестив руки на груди и нахмурившись.
– Полагаю, наш хозяин тоже не согласился бы. Я схожу в конюшню и посмотрю, что там. Вы подождёте меня, мистер Фрейзер? Думаю, надолго я не задержусь.
– Если позволите, я пойду с вами.
Джейми встал, подав Йену незаметный знак, что тот должен воспользоваться возможностью и откланяться. Конечно, Джейми было любопытно, что там за мертвец, но главное – найти предлог, чтобы наконец разойтись по домам. Он видел, как сидела за столом Рейчел, поникшая от усталости, со спящим Огги у неё на коленях. Да и сестра, хоть и держалась прямо, однако последние четверть часа всем своим видом показывала, что ей явно не терпится уйти.

КОНЮШНЯ, ПРЕДСТАВЛЯВШАЯ СОБОЙ внушительный, пропахший лошадями сарай с четырьмя стойлами, сейчас пустовала, – только на листе жести поверх пары козел лежал покойник. И, хотя для мух было слишком холодно, лицо его прикрыли носовым платком – ради соблюдения приличий.
Джейми незаметно перекрестился и мысленно вознёс короткую молитву за упокой души незнакомца.
– Есть ли признаки ограбления, мистер Джонс? – Локк достал свой носовой платок и маленькую бутылочку.
Он вытряхнул несколько капель масла на салфетку и привычным движением прижал её к носу. От резкого запаха грушанки у Джейми шевельнулись волоски в носу – и слава Богу. Труп незнакомца и правда был давнишний и вонял невыносимо.
– В общем, да, – с ноткой раздражения в голосе ответил констебль. – Если пустые карманы и пробитый череп вы сочтёте за таковые.
Двумя пальцами сняв с лица незнакомца платок, Локк отложил его в сторону. Желудок у Джейми сжался, и к горлу подступила тошнота.
На голове у мужчины виднелась ужасающе огромная рана. Но Джейми прошибло пόтом совсем не из-за этого.
Его реакцию заметил Локк:
– Вы знаете этого человека, мистер Фрейзер?
– Нет, сэр, – ответил тот.
Губы Джейми одеревенели, будто по ним ударили. Покойника он не знал, но было в нём что-то смутно знакомое. Невысокий, коренастый, порядком растолстевший мужчина. Его раздутый живот выглядел большим шаром в полузастёгнутых штанах, сужающихся к маленьким ступням. Под тяжестью, которую им приходилось таскать, они сплющились и распластались, а швы поношенных башмаков полопались.
Джейми уже видел эти ноги и эти порванные башмаки, – а также мёртвое широкое лицо, заросшую щетиной отвислую челюсть и полуоткрытые глаза, потухшие и подёрнутые пеленой. Он видел, как на это самое лицо падала земля, когда он засыпал могилу, стараясь быстрее орудовать лопатой, пока его снова не вырвало.

КАК ОФИЦИАЛЬНЫЙ КОРОНЕР, Локк велел констеблю сходить в таверну, расспросить посетителей и привести любых потенциальных свидетелей, которые оглядят тело («И, надеюсь, опознают его»).
Джонс неуверенно переступил с ноги на ногу.
– Того, кто его ограбил, давно и след простыл. От него так воняет, что он, небось, провалялся в том переулке пару-тройку дней – не меньше.
– Об этом вы расскажете мне утром, мистер Джонс, – отрезал Локк и плотнее запахнул пальто.
В сарае царил собачий холод, ¬– когда коронер говорил, из его уст вырывались белые облачка пара. Джейми почувствовал, как коченеют и ноют кости его правой искалеченной руки, и, сжав кулак, сунул его в карман пальто.
– Часто у вас случаются подобные происшествия? – спросил он Локка, когда они по тёмным улицам возвращались назад.
– Чаще, чем хотелось бы, – мрачно ответил Локк. – И гораздо чаще, чем раньше.
– Это война… Она всю грязь собирает.
Джейми не собирался острить, и Локк его слова как остроту не воспринял – просто кивнул. Он закрыл дверь сарая, и они молча двинулись вверх по улице.
Джейми отклонил предложение выпить на посошок, попрощался с Локком у его двери и попросил поблагодарить миссис Локк за прекрасный ужин. Дом вдовы Хэмбли находился через две улицы, и по пути туда Джейми вновь поравнялся с конюшней.

ВНУТРИ МЕРЦАЛ СВЕТ. Он просачивался сквозь щели между досками, и из-за этого очертания сарая казались в темноте призрачными. Джейми остановился как вкопанный, однако, движимый как любопытством, так и страхом, неслышно подкрался к двери.
Она была приоткрыта, и Джейми увидел внутри фантасмагоричную фигуру – длинную тень, которая, заслышав хруст шагов по гравию, резко дёрнулась.
– Дядя Джейми?
Оказалось, в сарае был Йен с фонарём в руках, и сердце Джейми замедлило свой стук.
– Ага. – Дядя вошёл в конюшню. – Значит, Рейчел с мамой легли спать?
– Ну, они без приключений добрались до дома вдовы Хэмбли. Поскольку миссис Локк любезно проводила их и захватила пакет с едой на завтра, она осталась, чтобы посплетничать с вдовой обо всём, что говорилось за ужином. Так что вряд ли они окажутся в постелях раньше полуночи.
Йен демонстративно покрутил указательным пальцем в ухе.
– И потому-то ты пришёл сюда? – заключил Джейми. – Решил, что этот джентльмен будет тебе лучшей компанией?
Йен покачал раскрытой ладонью из стороны в сторону, показывая, что хрен редьки не слаще, и если говорить о хорошей компании, то разница между миссис Локк и протухшим трупом ничтожна.
– Я хотел посмотреть, как он выглядит. – Племянник приподнял чётко очерченную бровь. – А ты чего сюда пришёл?
– Я хотел ещё разок посмотреть, как он выглядит. По-моему, я плохо его разглядел.
Йен кивнул и чуть отодвинулся, подняв фонарь повыше над мёртвым телом. Какое-то время дядя и племянник молча его рассматривали. Джейми закрыл глаза, невзирая на запах, два-три раза глубоко вдохнул и снова открыл глаза.
Он ли это? Незнакомец казался теперь другим, чем на первый взгляд. Ниже ростом. Несмотря на толстое брюхо, шея у покойника была длинной и тощей. А у «того» на шее были складки – две глубокие борозды, разделяющие жир на кольца. «Жирный хмырь» – так Дженни обозвала мужчину, который когда-то изнасиловал Клэр. Давление в груди Джейми немного ослабло, и он начал всматриваться в лицо, не упуская ни единой детали.
Нет. Нет, этот совсем не похож на «того», и от облегчения тугой узел в животе у Джейми развязался. Незнакомец был небрит – и уже давно, но если мысленно убрать щетину, то... нет. Нос и рот – совершенно другой формы.
– Тебе показалось, что ты его знаешь, дядя? – Йен с любопытством посмотрел на Джейми с другой стороны стола. – Мне тоже.
– Вот как… – отозвался Джейми, а грудь ему снова сдавило.
Ему хотелось развернуться и выглянуть наружу, но, сдержавшись, он сказал по-гэльски:
– Возможно, ты когда-то видел его при свете костра?
Глядя прямо Джейми в глаза, Йен кивнул и тоже по-гэльски ответил:
– Того, чья грязь осквернила твою возлюбленную? Да.
Ответ племянника потряс Джейми не меньше, чем встреча с Йеном здесь, в конюшне. Должно быть, изумление отразилось у него на лице, потому что племянник поморщился, а затем посмотрел на него, как бы извиняясь.
– Джанет Мюррей – твоя сестра, a bràthair-mhàthair [дядя, брат моей матери (гэльск.) – прим. перев.], но мне она – мать.
Снова перейдя на английский, Йен добавил:
– Не скажу, что она не умеет хранить секреты, потому что она умеет. Но если мама считает, что должна о чём-то рассказать, то ты это от неё непременно услышишь. Несколько недель назад, когда я предупредил её, что собираюсь в факторию Бёрдсли, и спросил, не нужно ли ей оттуда чего-нибудь, она мне всё и выложила. Велела быть начеку: а вдруг этот хмырь мне попадётся.
Джейми снова стало чуть полегче, и он вновь обернулся на мёртвого незнакомца.
– Не стоит ей говорить об этом трупе.
– Да, не стоит, – согласился Йен, и лёгкая дрожь волной прошла у него по телу, когда он представил себе этот разговор с матерью.
– Спрошу из чистого любопытства, – начал Джейми вновь по-гэльски, – а почему твоя мама вдруг стала тебе рассказывать об этом mhic an diabhail? [сыне дьявола (гэльск.) – прим. перев.]
– На случай, если ты захочешь его убить и тебе понадобится моя помощь, bràthair mo mhàthair, – с едва заметной улыбкой ответил Йен. – Мама не велела навязываться, но сказала: если ты попросишь, я должен с тобой пойти. Я бы всё равно пошёл, – тихо добавил он, и в свете фонаря было заметно, как помрачнел его взгляд. – Даже если бы ты и не попросил.
– Ну и что ты думаешь насчёт него? – указал Йен подбородком на незнакомца. – Ясно как день: это другой мужчина. А тот мёртв?
– Да.
Йен кивнул, как ни в чём не бывало.
– Хорошо. Может, они родственники?
– Понятия не имею. Но этот теперь тоже мёртв, и вряд ли его смерть, – Джейми кивком указал на труп, – имеет хоть какое-то отношение к смерти того, первого.
Йен согласно кивнул.
– Значит, и к нам это не имеет ни малейшего отношения.
У Джейми как будто гора с плеч упала, словно грудь наполнилась лёгким, прохладным и свежим воздухом.
– Согласен.
Затем его осенило, и он спросил:
– А откуда ты узнал, как выглядел тот – другой?..
– Оттуда же, откуда и ты. Поехал в факторию Бёрдсли и спросил о человеке с родинкой. Dinna fash, [Не беспокойся (шотл.) – прим. перев.] – добавил он. – Я не переусердствовал. Меня никто и не вспомнит.
– Да, – невозмутимо произнёс Джейми.
Никто не вспомнит, потому что никто никогда больше не увидит этого человека и не станет его искать: он не из тех людей, у кого завязываются настоящие отношения с окружающими. Люди, подобные ему, живут и умирают в одиночестве. У него был единственный друг – собака.
Даже если кто-то и захочет его навестить, его не найдут. Нет ничего необычного в том, что одинокие мужчины исчезают в глуши, их уход остаётся незамеченным. Погиб в результате несчастного случая, умер от неизлечимой болезни, куда-нибудь переселился…
Дядя и племянник немного постояли вместе, внимательно изучая лицо незнакомца. Почувствовав, что Йен расслабился, потому что всё для себя прояснил, Джейми тоже тряхнул головой и отступил назад.
– Да, – повторил он, и Йен кивнул, наклонился вперёд, задул фонарь, и они оказались в темноте, пахнущей смертью.
– Сам-то ты уверен? – замерев, спросил Джейми.
Йен не задал ему подобного вопроса, а Джейми не сдержался. Йен коснулся его плеча.
– Я уверен, что этот человек не имеет к нам никакого отношения, – твёрдо сказал племянник. – Давай помолимся о нём, да и Бог с ним? Он нам никто.
Они стали друг к другу поближе и пробормотали краткую погребальную молитву. Глаза Джейми уже привыкли к темноте сарая, и он увидел, как слова срываются с их губ белыми облачками – бесплотными, как душа, за упокой которой они молились.
Затем они с Йеном вышли, и Джейми тихо закрыл дверь сарая.

НО, ДАЖЕ КОГДА ОНИ ШЛИ по улице, покойник не выходил у них обоих из головы. Не тот мертвец, которого они только что оставили в одиночестве. Нет, совсем другой.
– Ты ведь не стал его разыскивать? – спросил Джейми у Йена, когда они повернули на главную улицу. – Ну, после того как узнал его имя.
– Конечно, нет. Я был уверен, что ты с ним разобрался.
Они почти дошли до площади, и в свете, льющемся из окон таверн, Джейми увидел, как Йен взглянул на него, вопросительно приподняв бровь.
– Знаешь, у меня были кое-какие дела в лесу у подножия Фрейзерс-Риджа. Только-только рассвело, как я услышал, что по большой дороге приближается твоя лошадь, поэтому я пошёл посмотреть. У тебя была с собой винтовка, и выглядел ты довольно мрачно. Я бы предположил, что ты собрался на охоту. Но кто же охотится на зверя верхом?!
Племянник бросил быстрый взгляд на Джейми.
– Судя по твоему виду, помощь тебе не требовалась, поэтому я просто помолился за тебя, дядя, – прочёл молитву за воина, идущего в бой.
Напряжение между лопатками у Джейми немного отпустило. Странно, но теперь, узнав, что на самом деле отправился в то путешествие не один (пусть и не догадываясь об этом тогда), он вдруг почувствовал, как потеплело у него на душе.
– Благодарю тебя, Йен. Уверен, твоя молитва очень мне помогла.
Они шли по городу. Горящие факелы и городской шум рассеяли гнетущий холод, ощущавшийся в сарае, поэтому они, не сговариваясь, решили немного прогуляться, давая женщинам время устроиться поудобнее и уложить ребёнка спать.
Луна поднялась высоко над крышами домов Солсбери, но на улицах всё ещё было людно, и повсюду чувствовалось беспокойство.
Они миновали группу мужчин, человек около двадцати. Под тёмными полями шляп их лица были неразличимы, но луна освещала бледное облако пыли, поднятое их башмаками, – казалось, люди бредут по колено в тумане. То ли шотландцы, то ли ирландцы, они громко разговаривали, были заметно пьяны и спорили между собой, так что на Джейми и Йена внимания не обратили. Фрэнсис Локк сказал, что в городе сейчас несколько отрядов ополчения. Судя по поведению, это были новые ополченцы – мужчины с апломбом и в то же время неуверенные в себе и желающие скрыть свою неуверенность.
Йен и Джейми пересекли площадь и следующие за ней улицы и снова погрузились в тишину, которую нарушали лишь крики сов, примостившихся на деревьях возле городского ручья Таун-Крик. Йен заговорил первым, как бы размышляя вслух:
– В последний раз я гулял вот так, – ночью (то есть просто гулял, а не охотился), – сразу после сражения при Монмуте. Я тогда был в британском лагере вместе с милордом, и он попросил меня остаться, потому что в руке у меня застряла стрела – помнишь ведь? Чуть раньше, в тот же день, ты сам обломил мне древко, чтобы оно не торчало.
– Я и забыл, – признался Джейми.
– Да, длинный тогда выдался день.
– Да уж. Я помню лишь бессвязные обрывки. Я потерял свою лошадь, когда она упала с моста в одно из этих проклятых болот, – этого звука я не забуду никогда.
Живот скрутило спазмом, и Джейми словно заново ощутил во рту вкус собственной рвоты.
– А ещё я вспоминаю генерала Вашингтона... Ты был там, Йен, когда он развернул отступавших, после того как Ли устроил свалку?
– Да, – ответил Йен и чуть слышно рассмеялся. – Хотя тогда мне было чуток не до того. Мне нужно было уладить свои собственные дела с индейцами абенаки. И я их уладил, – мрачно добавил он. – Одного из них убили твои люди, но другого прикончил я, той же ночью в британском лагере, его собственным томагавком.
– Я об этом не слышал, – удивился Джейми. – В британском лагере? Ты мне никогда этого не говорил. Кстати, а как ты вообще там оказался? Я тебя видел незадолго до битвы. А потом уже – во Фрихолде, когда твой кузен Уильям привёз на муле то, что я счёл твоим трупом.
Следующая встреча Джейми с Уильямом произошла уже в Саванне, когда сын пришёл просить помощи в спасении Джейн Покок. Они опоздали. В этой неудаче не было их вины, но сердце Джейми до сих пор болело за бедную маленькую девочку... и за своего бедного мальчика.
– Я и сам почти ничего не помню, – сказал Йен. – Я пришёл с лордом Джоном (нас арестовали вместе), а потом я сбежал из лагеря, хотел найти Рейчел или тебя, но меня лихорадило… Ночь вокруг меня то появлялась, то исчезала, она будто дышала, и я шёл сквозь звёзды рядом со своим отцом и просто разговаривал с ним, как будто...
– Как будто он был подле тебя, – с улыбкой закончил Джейми. – Скорее всего, так оно и было. Иногда я тоже чувствую его у своего плеча. – С этими словами Джейми машинально взглянул направо, словно Йен Mòr [старший (гэльск.) – прим. перев.] сейчас действительно мог там находиться.
– Тогда мы с ним говорили об индейце, только что убитом мною, и я сказал, что это навело меня на мысль о том засранце, который пытался вымогать у тебя деньги, дядя. О том, кого я убил там, у костра, после Саратоги. Я сказал что-то о разнице между убийством в бою и убийством человека лицом к лицу; о том, что, по-моему, я должен привыкнуть к таким вещам, но не привык. И отец сказал, что, может, мне и не стоит к такому привыкать, – задумчиво произнёс Йен. – Он сказал, что это бы повредило моей душе.
– Твой Па – мудрый человек.

ОНИ ВЕРНУЛИСЬ в город, непринуждённо болтая и не касаясь в разговоре никаких важных тем.
– У тебя есть всё, что нужно, Йен? – спросил Джейми. – В дорогу?
– Если и не всё, то уже слишком поздно, – засмеялся Йен.
Джейми улыбнулся, но слова «слишком поздно» не выходили у из головы. На рассвете он попрощается с отъезжающими, проводит их до Великого Фургонного тракта, а потом они уедут – Бог знает на сколько.
Недалеко от дома вдовы Хэмбли Джейми остановился и положил руку на плечо Йена.
– Я не хотел просить и не буду, – отрывисто произнёс Джейми. – Потому что у тебя должны быть развязаны руки: делай всё, что нужно. Но я считаю, что должен тебе кое-что сказать, прежде чем вы уедете.
Йен ничего не ответил, но чуть подался вперёд, показывая Джейми, что он весь внимание.
– Помнишь, когда Брианна принесла нам книги, – осторожно начал Джейми, – там была одна необычная детская книга и роман для меня о… ну, о фантастических, мягко говоря, существах. И медицинская книжка для твоей тёти.
– Да, кажется, эту я видел, – задумчиво сказал Йен. – Большая синяя, очень толстая? Такой можно и крысу прихлопнуть.
– Да, именно она. Но дочка принесла книгу и для себя. – Джейми колебался: он никогда не говорил с Йеном о жизни Клэр вдали от него. – Написанную человеком по фамилии Рэндалл. Он историк.
Йен резко повернул голову к дяде.
– Рэндалл... Его звали Фрэнк Рэндалл?
– Да, именно так.
Джейми почувствовал, будто Йен со всей дури врезал ему по шее, словно охотник, добивающий кролика. [Охотники, дабы не испоганить ценный кроличий мех кровью и ненужными дырками, не резали угодившую в капкан добычу, а убивали сильным ударом по шее – прим. перев.] Он потряс головой, чтобы прийти в себя.
– Как... Бри тебе рассказывала о нём? О своём... своём...
– Своём другом отце? Да. Много лет назад. – Он махнул рукой, потревожив тьму. – Ну, неважно. Не имеет значения.
– Нет, имеет.
Джейми чуть поколебался: о Рэндалле он никогда и ни с кем не говорил, кроме Клэр. Но рассказать необходимо, поэтому он продолжил.
– Я знал о нём с первого дня, как встретил Клэр, хотя думал, что он мёртв. И на самом деле так оно и было, но...
Он закашлялся, и Йен полез в свой вещмешок и протянул ему помятую фляжку. Было темно, но большим пальцем Джейми ощущал грубую лилию. Старая солдатская фляжка Йена Старшего, которую его друг сохранил со времён молодости, когда они служили наёмниками во Франции. Это воспоминание добавило ему решимости.
– Дело в том, a bhalaich [сынок (гэльск.) – прим. перев.], что он обо мне тоже знал.
Джейми откупорил фляжку и отхлебнул из неё. Бренди. Разбавленное. Но и оно помогло.
– Клэр ему рассказывала, когда... вернулась. Она думала, что я погиб при Каллодене, и...
Йену фыркнул, будто усмехнулся.
– Да, – сухо отозвался Джейми. – Я хотел погибнуть. Но не всегда человеку дано выбирать своё будущее.
– Верно! Но Брианна мне говорила, что её отец умер, значит... значит, он и правда умер?
– По крайней мере, я так думал. Но этот ублюдок действительно написал чёртову книгу, понимаешь? Ту, которую Брианна привезла с собой... на память о нём. И я её прочёл.
Йен большим пальцем потёр подбородок: Джейми услышал, как зашуршала щетина, и от этого у него самого зачесался подбородок.
– И что, чёрт возьми, он там написал?
Джейми вздохнул, и в темноте около его рта мелькнул белый парок. Луна скрылась за облаками. Пора было возвращаться: перед отъездом Йену нужно выспаться, а судя по тому, что покалеченная рука Джейми ныла, надвигался дождь.
– В этой книге говорится о шотландцах, представляешь? В Америке. Что они... то есть мы... сделали... что сделаем для Революции. Речь о том, что... ну, ладно. В Шотландии много мужчин по имени Джейми Фрейзер, и, я уверен, здесь их тоже немало.
– Ого! В его книге написано о тебе? – Йен выпрямился, и Джейми помотал головой.
– Я не знаю наверняка. В том-то и загвоздка. Может, обо мне, а может, чёрт возьми, и о другом человеке. Он четырнадцать раз упоминает мои имя и фамилию, но никогда не даёт достаточно сведений, чтобы стало понятно, я это или кто-то ещё. Он ни разу не выразился прямо и не написал: «Джейми Фрейзер из Фрейзерс-Риджа», или «Брох-Туарах», или что-нибудь в этом роде.
– Тогда почему ты беспокоишься, дядя?
– Потому что он пишет, что в наших краях будет битва. В местечке под названием Кингз-Маунтин. И в этом сражении погиб Джейми Фрейзер. То есть погибнет. Некий Джейми Фрейзер.
Джейми произнёс это вслух и немного успокоился. Ему самому это показалось до смешного нелепым.
Однако Йен воспринял слова дяди иначе. Придвинувшись к нему в темноте совсем близко, он схватил Джейми за руку.
– Думаешь, он имеет в виду тебя?
– То-то и оно, чёрт побери. Я совсем не могу определить. Смотри, Йен... – Губы у него пересохли, и он быстро их облизал. – Этот человек знал обо мне, и любить меня у него причин не было. Мы – Клэр, Бри и я – думаем: Фрэнку Рэндаллу было известно, что дочка вернётся в прошлое, чтобы найти свою мать и меня. И если он искал... в исторических источниках... то, возможно, нашёл упоминания о нас.
Йен в ужасе прищёлкнул языком – точно так же, как это делал его отец, и Джейми невольно улыбнулся.
– И если так...
– Никто не остаётся беспристрастным, когда дело касается Клэр, – сказал Джейми. – Серьёзно: никто.
В знак согласия Йен цыкнул языком.
– Но это не означает, что все её любят...
– Многие из нас её любят, дядя, – заверил его племянник. – Но да, я понимаю, о чём ты.
– Вот именно. Однако я о другом... Знаю, мои слова звучат так, будто я потерял рассудок. Возможно, так оно и есть... Но... Я прочёл его книгу, и мне кажется, – Богом клянусь! – этот человек обращается именно ко мне.
Йен довольно долго молчал. Козодой расплывчатым силуэтом поднялся с земли у их ног и с высоким, чистым «ззиик!» унёсся в темноту.
– А если он и правда обращается к тебе? – наконец произнёс Йен.
Это испугало Джейми.
– Если он говорит со мной... И если Джейми Фрейзер, который погибнет при Кингз-Маунтине, – это я… Я просто… Я...
Джейми не мог просить племянника. И, видит Бог, смерти он не боялся: он уже столько раз смотрел Смерти в лицо. Вот только...
Рука Йена скользнула к руке Джейми и крепко её сжала.
– Я буду рядом с тобой, дядя. Когда оно произойдёт? Сражение?
Джейми окатило волной облегчения, и он вздохнул – глубоко, аж до самых пяток.
– Примерно через год. В следующем октябре. По крайней мере... так у него написано.
– У меня куча времени. Я успею разобраться со своими делами на Севере, – пообещал Йен, снова стиснул Джейми руку и отпустил. – Dinna fash.
Джейми кивнул, его сердце преисполнилось чувств. Утром он попрощается со всеми, но Йена Младшего он благословит прямо сейчас.
– Повернись ко мне спиной, Йен, – негромко велел Джейми, и тот отвернулся, глядя на здание с другой стороны улицы – тёмное, если не считать отблеска притушенного очага, плясавшего по краю ставен.
Джейми положил руку на плечо племяннику и произнёс молитву за воина, идущего в бой.

Фрейзерс-Ридж
НАШ ДОМ И ТАК был большим. Но Роджер и Бри уехали, Джейми тоже отсутствовал, – он отправился провожать Йена с семейством до Великого Фургонного тракта, – и теперь дом казался ещё больше, ведь в нём остались лишь мы с Фанни да собака.
Оставшись без своих друзей, Фанни цеплялась за меня, будто маленький репей, и повсюду следовала за мной по пятам (а за ней цокала когтями по полу и Блубелл). Так мы и ходили по дому туда-сюда – из хирургической на кухню или в гостиную и обратно в хирургическую – и всё время ощущали над головой безлюдье спален второго этажа. А ещё выше – гулкую и тёмную пустоту третьего, с его стенами, пока представляющими собой призрачный лес опор, с его незастеклёнными окнами, закрытыми деревянными планками для защиты от дождя и снега. Всё это ждало возвращения хозяина, который придёт и завершит начатые дела.
Я предложила Фанни переместиться в нашу спальню, и из детской мы притащили к нам выдвижную кровать. На душе становилось спокойнее, оттого что мы слышали дыхание друг друга – тёплое, живое, что почти заглушало медленное, прохладное дыхание дома – едва ощутимое, но, несомненно, присутствующее. Особенно в сумерках, когда тени, словно бесшумный прилив, начинали подниматься по стенам, наполняя комнату темнотой.
Иногда, проснувшись на рассвете, я обнаруживала Фанни в моей постели: девочка крепко спала, прижимаясь ко мне, чтобы согреться, а Блуи лежала у наших ног, в гнезде из одеял. Когда я просыпалась, собака поднимала глаза, осторожно постукивая пушистым хвостом по подстилке, но не двигалась, пока не пошевелится Фанни.
– Они вернутся, – каждый день уверяла я девочку. – Все они вернутся. Просто, пока они не приедут, нам с тобой надо чем-то себя занять.
Но Фанни ни дня в своей жизни не жила одна. Она не знала, как справляться с одиночеством. Не говоря уж о том, что оставаться наедине с собственными мыслями было для неё чистым наказанием.
«Что если?..» – постоянно крутилось у неё в голове.
Тот факт, что такие же мысли без конца вертелись и в моей голове, лишь усугублял ситуацию.
Как-то днём у Фанни вдруг вырвалось:
– Как вы считаете, домà живые?
– Да, я в этом уверена, – не слишком задумываясь, ответила я.
– Правда? – Округлившиеся глаза Фанни вернули меня в действительность.
После второго завтрака мы устроились перед камином и штопали чулки. С утра мы переделали всё необходимое по хозяйству: накормили свиней, задали сена скотине, подоили корову и двух коз. Завтра надо будет сбить масло и, оставив пару вёдер молока на сыр, остальное отдать Бобби Хиггинсу для его мальчишек.
– В общем... да, – задумчиво произнесла я. – Мне кажется, в любом месте, где люди проживают подолгу, они оставляют частицу себя. Уверена, что и домà влияют на обитателей, – почему это воздействие не может быть обоюдным?
– Обоюдным? – Похоже, девочка засомневалась. – Вы хотите сказать, я оставила какую-то часть себя в борделе, а, с другой стороны, часть борделя принесла с собой?
– А разве нет? – мягко спросила я.
На миг Фанни растерялась, но затем в её глазах снова заиграла жизнь.
– Верно, – согласилась девочка, но, уйдя в себя, не прибавила больше ни слова.
– Ты не знаешь, чья очередь на этой неделе помогать по хозяйству Бобби и мальчикам? – спросила я.
Жившие поблизости женщины (и их дочери) раз в несколько дней поочерёдно приходили в хижину Хиггинсов, чтобы принести еды, приготовить ужин и выполнить мелкую работу по дому – что-то подлатать и убраться, дабы мужчины окончательно не обросли грязью и не обносились.
– Эбигейл Лахлан с сестрой, – с готовностью ответила Фанни. – Они всегда ходят вместе, потому что друг дружку ревнуют.
– Ревнуют? А, ты имеешь в виду, к Бобби?
Прищурившись и глядя на нитку, которую пыталась продеть в игольное ушко, Фанни кивнула.
Состязание за звание будущей миссис Хиггинс всё ещё оставалось сдержанным и не выходило за рамки приличий. Однако борьба становилась всё более решительной, хотя вслух об этом никто не говорил. Правда, Бобби пока не проявлял никаких признаков того, что остановил на ком-то свой выбор. Казалось, он не замечал усилий, направленных на то, чтобы завладеть его вниманием, хотя всегда искренне благодарил молодых женщин за помощь.
– Вы сказали, что домà... – Фанни на миг затаила дыхание, а затем негромко торжествующе выдохнула: нитка наконец прошла сквозь игольное ушко. – Как вы думаете, может быть, Эми Хиггинс до сих пор не покинула свой дом? Ну, следит за мужем, чтобы другие женщины держались подальше?
Её слова меня слегка ошеломили, но я видела, что Фанни движет простое любопытство, и поэтому тоже ответила без особых эмоций.
Сразу после смерти Эми поговаривали, что её якобы видели в том ущелье, где её задрал медведь, или у ручья, где она стирала одежду, – очень распространённое занятие для шотландских и ирландских женских призраков (и неудивительно, поскольку женщины проводили большую часть своей жизни, занимаясь именно стиркой). Но с началом напряжённой осенней страды люди вернулись к собственным заботам, и слухи сошли на нет.
– Насчёт дома ничего не могу сказать. Приходя после смерти Эми в хижину к Хиггинсам, я ни разу не ощущала, что там находится Эми. Однако, когда кто-то умирает, то вполне естественно, что люди, которые остаются здесь, всё равно чувствуют ушедших рядом с собой. Пожалуй, я бы не стала говорить, что семью преследует призрак. Тут скорее речь о памяти и… тоске…
Не отрывая глаз от пятки чулка, который она штопала, Фанни кивнула. Слышался лишь слабый скрежет иголки по деревянному яйцу для штопки.
– А я была бы не против, чтобы душа Джейн меня преследовала.
Слова прозвучали не громче шёпота, но я их хорошо расслышала, и сердце у меня сжалось.
Я вспомнила, как и сама когда-то хотела того же. Как во мне жила идущая из глубины души нестерпимая потребность хоть как-то соприкоснуться с тем, кого любила, терзающая душу тоска и пустота, которую ничем не заполнить. И мощь этого воспоминания на какой-то миг лишила меня дара речи.
Джейми никогда меня не отпускал – хотя я пыталась забыться и с головой погрузиться в ту жизнь, которую вела. Нашла бы я в себе силы вернуться, если бы он не стучал в моём сердце, не настигал меня в моих снах?
– Ты не никогда забудешь сестру, Фанни, – я сжала ей руку. – И она тоже тебя не забудет.
Поднялся ветер: было слышно, как он проносится сквозь деревья на улице и как дребезжат стёкла в оконной раме.
– Давай-ка закроем ставни, – сказала я, вставая.
Окно в хирургической было самым большим в доме, и поэтому мы постарались защитить его как внешними, так и внутренними ставнями. Они ограждали бесценное стеклянное полотно от непогоды, а также помогали уберечься как от проникающего внутрь холода, так и от возможного нападения.
Я высунулась наружу с крюком для ставней в руке и увидела высокую чёрную фигуру, спешащую к дому. Юбки и плащ развевались на ветру.
– А вот и ты, и твоя собачонка тоже (фразу произносит Злая Ведьма Запада в фильме «Волшебник страны Оз» – прим. перев.), – пробормотала я, с опаской взглянув на лес: нет ли там летучих обезьян.
Порыв холодного воздуха пронёсся мимо меня, ворвался в хирургическую, зазвенев склянками и перевернув страницы руководства Мерка. Хорошо хоть, я предусмотрительно удалила из книги страницу с выходными данными...
– Что вы сказали?
Фанни пошла за мной и теперь стояла в дверях хирургической, а Блубелл зевала у неё за спиной.
– К нам идёт миссис Каннингем, – отозвалась я, затворяя окно, но ставни оставив открытыми. – Впусти её, пожалуйста. Проводи в гостиную и скажи, что я сейчас подойду. Наверное, она пришла за порошком из коры скользкого вяза, который я ей обещала.
Судя по тому, как именно девочка пригласила гостью войти, миссис Каннингем была для Фанни не кем иным, как Злой Ведьмой Запада во плоти.
К моему удивлению, миссис Каннингем отказалась посидеть в гостиной. Через несколько секунд она появилась в дверях хирургической, потрёпанная ветром, что твоя летучая мышь, и бледная, будто кусок свежесбитого масла.
– Мне нужна... – Она стала оседать на пол и, почти упав в мои объятия, прошептала: «...помощь».
Ахнув, Фанни всё же подхватила миссис Каннингем за талию, и вместе мы уложили даму на смотровой стол. Одной рукой Элспет сжимала свою чёрную шаль, вцепившись в неё мёртвой хваткой. Защищаясь от ветра на улице, она так крепко стискивала ткань, что пальцы сковало холодом, и высвободить её оказалось непросто.
– Вот чёрт! – негромко произнесла я, увидев, что с случилось с Элспет. – Как вас угораздило? Фанни, принеси-ка виски.
– Упала, – прохрипела миссис Каннингем, немного восстановив дыхание. – Споткнулась, как дура, о ведро.
Правое плечо у неё было сильно вывихнуто, плечевая кость выпирала, а локоть прижат к рёбрам. И эта явная деформация ещё больше усиливала сходство с ведьмой.
– Не волнуйтесь, – подбодрила я, прикидывая, как бы ослабить ей корсаж, чтобы вправить вывих и при этом не порвать ткань. – Я могу это поправить.
– Стала бы я ковылять две мили вниз по склону через чёртовы заросли ежевики, если бы не думала, что у вас получится, – взорвалась миссис Каннингем: похоже, в тёплой комнате она начала приходить в себя.
Я улыбнулась и, взяв у Фанни бутылку, откупорила её и передала Элспет. Та поднесла её к губам и сделала несколько медленных, глубоких глотков, прерываясь, чтобы откашляться.
– Ваш муж... знает толк… в своём деле, – хрипло произнесла она, возвращая бутылку Фанни.
– И не в одном, – поддакнула я.
Лиф миссис Каннингем я расстегнула, но высвободить бретельку корсажа не смогла и просто рассекла её одним взмахом скальпеля, словно гордиев узел.
– Фанни, обними-ка, пожалуйста, миссис Каннингем за грудь и держи покрепче.
Элспет Каннингем имела представление о том, что я собираюсь сделать, и, стиснув зубы, намеренно расслабила мышцы, насколько смогла, – но не до такой степени, как хотелось бы в данных обстоятельствах. И то хорошо. Судя по тому, какие выражения полились из её уст, пока я поворачивала плечевую кость под прямым углом, я подумала, не на кораблях ли моя пациентка наблюдала подобные манипуляции? Фанни прыснула, услышав слова «сукин сын, чешущий траву!», вырвавшиеся у миссис Каннингем, когда мне удалось повернуть её руку, а головка плечевой кости встала на своё место.
– Давненько я не слышала такого выражения, – сказала Фанни, слегка улыбнувшись. (Выражение grass-combing/чесать траву в английском языке является идиомой с неприличным значением, поскольку слово grass может употребляться в значении «женские лобковые волосы» – прим. перев.)
– Знаешь, молодка, с моряками поведёшься – всякого наберёшься. Переймёшь у них и достоинства, и пороки.
По-прежнему бледное, покрытое потом лицо Элспет блестело, как полированная кость, но дыхание восстанавливалось, и голос звучал ровно.
– И где, позволь спросить, ты слышала подобные выражения? – поинтересовалась она у Фанни.
Та взглянула на меня, но я кивнула, и девочка просто сказала:
– Некоторое время я жила в борделе, мэм.
– Надо же. – Выдернув запястье из моей хватки, миссис Каннингем поднялась и теперь, слегка пошатываясь, сидела на столе и придерживалась за него здоровой рукой. – Я полагаю, у шлюх тоже должны быть и достоинства, и пороки, да?
– Насчёт достоинств я не знаю, – с сомнением произнесла Фанни. – Если не считать того, что ты можешь выдоить мужчину за две минуты.
В ту самую секунду я отхлёбывала виски и чуть не поперхнулась.
– Ну, это скорее навык, а не добродетель, – заметила миссис Каннингем, обратившись к Фанни. – Хотя, осмелюсь сказать, ценный.
– У нас у всех есть свои сильные стороны, – сказала я, желая закрыть тему, пока Фанни не ляпнула ещё чего-нибудь.
После смерти и похорон Эми Хиггинс мои отношения с Элспет Каннингем потеплели, – до определённой степени. Мы друг друга уважали, но подругами быть не могли, поскольку обе прекрасно понимали, что в какой-то момент политические реалии могут вынудить моего мужа и её сына поубивать друг друга.



ЖЕЛАЯ ИЗБЕЖАТЬ дальнейших откровений от Фанни, я отправила её на кухню разбираться с перепелами. Ими миссис Макафи расплатилась за чесночную мазь от остриц, которой я её снабдила.
– Мне всегда было любопытно, – заметила я, закрепляя перевязь на плече у Элспет. – Что, собственно, означает выражение «чесать траву»? Оно действительно непечатное или просто образное?
Пока я наносила последние штрихи в своей работе, Элспет старалась не дышать, но теперь выдохнула с облегчением и осторожно проверила перевязь.
– Благодарю вас. Что касается «чесать траву», – так обычно говорят либо о бездельнике, либо о невежде. Почему вычёсывание травы должно означать любое из двух перечисленных качеств, неясно, но само по себе выражение не является сквернословием, если только к нему не прилагается эпитет «ублюдок» – иногда во множественном числе. Хотя не припомню, чтобы мне доводилось слышать это выражение без «ублюдков», – честно прибавила она.
– Полагаю, вы и не такое слышали, раз уж ходили по морям. Мне кажется, вы просто-таки поразили Фанни. Тем, что используете такой язык, и при этом совсем не похожи на шлюху.
Элспет фыркнула.
– Наверняка вы замечали, что, независимо от рода занятий, женщины перестают сдерживаться в выборе выражений, когда рядом нет мужчин.
– Что ж, пожалуй, – ответила я. – Даже монахини.
– Вы знакомы с монахинями? Лично? – саркастически спросила Элспет.
Её лицо стало приобретать обычный цвет, и дышать ей стало легче.
– Было дело.
И правда: хотя я почти не замечала, чтобы сёстры из l’Hôpital des Anges произносили что-то похожее на «ублюдок, чешущий траву», я, естественно, слышала, как они бормотали себе под нос «Merde!» и другие колоритные выражения, когда, пользуя парижскую бедноту, сталкивались с наиболее сложными случаями в лечебной практике.
И вдруг я совершенно отчётливо вспомнила матушку Хильдегард. Чертыхалась монахиня редко, однако она без всякого смущения и экивоков сообщила мне: в уплату за моё прошение выпустить из тюрьмы Джейми король Франции будет ожидать, что я ему отдамся. А потом сама же одела меня в красные шелка и отправила в Лувр именно с этой целью.
– Merde! (Вот дерьмо! (фр.) – прим. перев.) – пробормотала я себе под нос.
Элспет слегка фыркнула, но не то чтобы рассмеялась, – вероятно, потому, что ей стало бы больно.
– По моим наблюдениям, – сказала она, – и мужчины, и женщины гораздо сдержаннее в выражениях в присутствии противоположного пола, чем в компании только себе подобных. Разве что в борделях не так, – добавила она, бросив взгляд в сторону кухни, где Фанни, негромко мурлыча Frère Jacques («Братец Яков» – французская песенка – прим. перев.), обваливала перепелов в глине. – Она замечательная девочка, но постарайтесь её убедить, чтобы она не...
– Фанни знает, что на людях об этом говорить нельзя, – заверила я собеседницу и плеснула виски в кружку. – Но вам сегодня вечером можно говорить всё, что заблагорассудится, потому что в таком состоянии я вас домой не отпущу.
Элспет глубокомысленно на меня посмотрела, но затем заправила прядь серо-стальных волос за ухо и согласилась.
– Не уверена в том, какой смысл вы вкладываете в слово «состояние»: говорите вы о моей травме или намекаете, что я пьяна, но в любом случае спасибо.
– Может, послать Фанни в вашу хижину, чтобы она затушила очаг?
– Не надо. Перед уходом я залила его холодным чаем из кувшина. Какая жалость: столько чаю пропало зря, но я не знала, когда вернусь.
– Хорошо.
Взяв миссис Каннингем за здоровую руку, я помогла ей слезть со стола и встать на ноги.
– Я провожу вас наверх, чтобы вы прилегли.
Элспет не стала спорить. Я сама видела, как сильно она вымотана травмой и долгой дорогой ко мне. Взбираясь по лестнице, она поднимала ноги медленно и осторожно, чтобы не споткнуться. Я уложила её на одну из кроватей в детской, накрыла одеялом, поставила рядом кувшин с холодной водой да в кружке кой-чего покрепче, а затем спустилась на кухню, чтобы помочь Фанни готовить ужин.
Брианна однажды показала Фанни, как обмазывать перепелов глиной, чтобы запечь их в углях, но сейчас Фанни впервые делала это самостоятельно и хмуро глядела на ряд бледных комков и на грязное месиво, растёкшееся по столу.
– Как думаете, глины не мало? – с сомнением спросила она.
По щеке девочки тянулась полоса грязи, немного попало и на волосы.
– Бри сказала: если глины мало, то она растрескается до того, как мясо будет готово, и тогда оно сгорит, а если слишком много, то внутри мясо останется сырым.
– Думаю, пока перепела испекутся, мы настолько проголодаемся, что нам будет всё равно, – заметила я, но, помяв пальцами один из глиняных коконов, почувствовала, как глина проседает. – Мне кажется, в обмазке остались воздушные карманы. Пройдись легонько руками по всей поверхности, убедись, что воздуха там больше нет. Иначе, когда пар попадёт в воздушный пузырь, то перепела, – ну, их оболочка, а не сами перепела, – взорвутся.
– О, Господи, – сказала Фанни и начала решительно сжимать укутанную глиной перепёлку.
Я вздохнула и потёрла двумя пальцами между бровями.
– У вас болит голова? – просияв, спросила Фанни. – У нас есть свежая ивовая кора. Подождите минутку, и я заварю вам чай!
Я улыбнулась. Фанни была в восторге от трав и обожала их измельчать, заваривать и настаивать.
– Спасибо, милая, – сказала я. – Я чувствую себя хорошо. Просто пытаюсь сообразить, что, чёрт возьми, подавать к перепелам на гарнир.
Забота о том, чем накормить близких, была моим ежедневным проклятием. Бесконечно приходилось что-то собирать, чистить, резать и готовить – и эти действия сами по себе можно было назвать проклятьем. Но вдобавок надо было держать в голове, чтό из продуктов у нас имеется под рукой, и постоянно решать: как приготовить что-то съедобное из того, что может испортиться, если мы не съедим его прямо сейчас. Я уж молчу о здоровом питании: я более или менее регулярно пичкала окружающих яблоками, изюмом, орехами и запихивала зелень в их сопротивляющиеся глотки всякий раз, когда у меня была такая возможность. Так что от цинги пока никто не умер.
– У нас много бобов, – нерешительно сказала Фанни. – Можно ещё рис приготовить... Или, может быть, турнепс? Э-э... То есть, репу?
– Это мысль. Пюре из репы с маслом и с солью – совсем неплохо. А соль у нас точно есть.
И правда, в коптильне хранилось двести пятьдесят фунтов соли. На прошлой неделе Том Маклауд привёз из Кросс-Крика фургон соли – годовой запас для всего Риджа, – весьма кстати в период охоты, заготовки мяса и консервирования овощей. С сахаром было похуже – всего восемьдесят фунтов, зато у меня был мёд…
– Отлично. Запечённая перепёлка и пюре из репы с маслом, к этому добавим отваренный с луком сушёный горох, может, со сливками?
В итоге через час мы втроём сели за очень скромный ужин. Правда, одна перепёлка взорвалась, но всё равно пахнущее дымком мясо было очень аппетитным, а слегка подгоревший лук, как мне показалось, даже улучшил вкус гороха со сливками. Впрочем, за ужином говорили мало: мы с Фанни устали как собаки, а Элспет Каннингем утомилась и страдала от боли, да и возраст сказывался.
Тем не менее она из последних сил держалась в рамках приличия.
– Не хотите ли вы сказать, – произнесла она, оглядывая огромную кухню, – что, кроме вас двоих, больше некому вести хозяйство?
– Да, на нас и дом, и огород, и скотина, – подтвердила я, затыкая зевок лепёшкой, намазанной джемом. – И разделка мяса.
– И пчёлы, – услужливо вставила Фанни. – И все лекарства миссис Фрейзер, которые нужно приготовить, и люди, которых она собирает по кусо… Э-э... Все, кому она помогает, – закончила она более тактично, чем начала.
– И уборка, конечно, тоже, – добавила Элспет, задумчиво разглядывая отпечатки грязных подошв на деревянном полу, исчезавшие в тени на дальнем конце комнаты.
Она посмотрела на меня так, что я сразу поняла: ставит диагноз.
Что бы она там ни заметила, ей хватило такта оставить своё мнение при себе, но она взяла бутылку виски, которую я придвинула к ней, кивнула в знак благодарности и заговорила:
– Я многим обязана вам, миссис Фрейзер. Пожалуйста, позвольте мне отплатить вам. Хотя бы частично. Пока ваш супруг в отъезде, я пришлю к вам кого-нибудь из бывших лейтенантов моего сына. Пусть займутся... мужскими делами по хозяйству. На следующей неделе к нам приедут два человека, они какое-то время у нас поживут.
Я открыла было рот, чтобы вежливо отказаться, но наткнулась на её взгляд – твёрдый, хоть и доброжелательный, – а затем встретилась с взглядом Фанни, умоляющим и полным надежды.
Я поблагодарила Элспет и долила виски в её кружку.

РАЗГОВОР НЕ КЛЕИЛСЯ, ГОВОРИЛИ МЫ МАЛО, и через полчаса Фанни начала зевать, а за ней и Блубелл, издавая при этом громкий протяжный звук.
– Что-то мне подсказывает, Фанни, что собака хочет спать, – произнесла я и, чтобы не зевнуть, сжала челюсти: и на меня напала зевота.
– Да, мэм, – пробормотала девочка и, взяв подсвечник, который я сунула ей в руку, она, пошатываясь, медленно побрела в постель, Блубелл сонно устремилась следом.
Элспет же не собиралась отправляться в кровать, хотя я подумала, что она, как и я, должно быть, валится с ног от усталости. Я так вымоталась, что даже не соображала, как поддержать беседу. К счастью, в этом вроде бы не было необходимости. Мы просто мирно сидели у камина, смотрели на огонь и слушали, как завывает ветер на пустом чердаке у нас над головами.
Вдруг где-то наверху громко хлопнула дверь, и мы обе резко выпрямились.
Однако с лестницы больше не доносилось никакого шума, и через мгновение моё сердце перестало колотиться.
– Всё в порядке, – успокоила я гостью.
Элспет пристально посмотрела на меня и произнесла:
– Патриция Макдональд сказала, что третий этаж вы ещё не достроили. И в пятницу на этой неделе её муж собирался прийти и там поработать.
– Да.
– Уверена, шум доносился не со второго этажа.
– Нет, – согласилась я. – Не со второго.
Прищурившись, Элспет не отрывала от меня взгляда. Я вздохнула, сожалея, что у меня нет кофе.
– Все дома издают звуки, Элспет. Особенно большие дома. Моя дочь, несомненно, объяснила бы вам причину. А у меня не получится, – хотя и я порой догадываюсь, почему. Единственное, что я заметила: когда ветер дует с востока, мы частенько слышим этот необычный шум с третьего этажа
– А-а, вот как. – Миссис Каннингем немного расслабилась и сделала ещё глоток виски. – Тогда почему бы просто не оставлять эту дверь закрытой?
– На третьем этаже нет никаких дверей, – пояснила я. – Пока что.
Я отхлебнула из своей кружки. Хоть и не фирменный виски моего мужа, но на вкус он был совсем не плох. Я чувствовала, как алкоголь мягким тёплым облаком растекается по моему телу.
– Не хотите ли вы сказать, – несколько мгновений спустя спросила Элспет, – что считаете, будто на недостроенном этаже в новом доме обитают привидения?
Я рассмеялась.
– Нет, конечно. Понятия не имею, откуда идёт этот звук, но уверена, что это не какая-то призрачная дверь. Ну в самом деле, – добавила я, видя, что моя собеседница по-прежнему сомневается. – За последние пару месяцев наверху работали десятки людей, и никто там не умер. И никто из них никогда не видел и не слышал ничего сверхъестественного. И вы знаете, что это правда, – закончила я, вытянув мизинец в её сторону, – в противном случае весь Ридж уже об этом бы шушукался.
Элспет прожила в Ридже достаточно долго и понимала, что я права, поэтому только кивнула. Она снова расслабилась и отхлебнула виски. Напряжение в комнате начало спадать, исчезая в дымоходе вместе с белой колеблющейся струйкой дыма от поленьев гикори.
– Зачем вам вообще чердак? – спросила миссис Каннингем после нескольких минут молчания. – Дом и без третьего этажа удивительно просторный.
– Джейми настоял, – ответила я, пожав одним плечом.
Элспет понимающе хмыкнула и продолжила потягивать виски. Но её сведённые к переносице редкие седые брови свидетельствовали, что думать об этом она не перестанет.
– Мой муж – Фрейзер из Фрейзерс-Риджа. Это его земля и его люди, – сказала я. – Если однажды произойдёт... какая-нибудь чрезвычайная ситуация, которая вынудит некоторых арендаторов покинуть свои дома, они смогут найти здесь временное убежище. Однажды я такое уже пережила, – добавила я. – У меня на кухне жили беженцы... Ещё в старом доме... В течение нескольких месяцев. Это хуже тараканов...
Элспет вежливо рассмеялась, не потрудившись скрыть свои мысли, и я знала, что ей было совершенно ясно, какого рода чрезвычайную ситуацию я имела в виду.
– Ваш сын, – начала я, чувствуя, что тоже в праве задать бестактный вопрос. – Вы ему верите?
Миссис Каннингем медленно сглотнула и откинулась на спинку стула. Казалось, она глядит на меня издалека – так глядят на медведя, разгуливающего на вершине холма: и любопытство удовлетворено, и нет никакой угрозы.
– Разумеется, вы подразумеваете тот его рассказ на первом богослужении, когда он поведал о смерти своего сына. Да, я ему верю. Это утешает, – мягко добавила она.
Соглашаясь, я кивнула. Эта история принесла утешение не только ей, но и гораздо большему количеству людей. «В том числе и мне», – осознала я, чуточку удивившись. Но разговор я клонила не к этому.
– Я никак не могу забыть те слова, что сказал ему его сын. Что он – ваш сын – снова встретится со своим сыном через семь лет. Вы в это верите? Или, точнее, верит ли в это ваш сын?
Потому что человек, который вне всякого сомнения знает, что умрёт в определённый день, до этой даты запросто мог бы решиться на любой риск.
Элспет не стала делать вид, будто не понимает, к чему я клоню. Она сидела, молча глядя на меня и медленно перекатывая между ладонями пустую кружку; воздух между нами сгустился от витавших в нём запахов ячменя и горящих дров. Наконец, миссис Каннингем вздохнула и, осторожно наклонившись вперёд, поставила кружку на стол.
– Да. Он в этом убеждён. Он даже переписал своё завещание таким образом, чтобы обо мне позаботились, если я его переживу. Хотя на самом деле я этого не планирую.
Я молча ждала. Элспет наверняка знала, что и Джейми – и, следовательно, мне, – известно о попытках капитана собрать отряд ополчения из лоялистов. Вряд ли капитану удалось скрыть от матери тот случай с контрабандным оружием.
– Этого Джейми ему не позволит, – заявила я, и миссис Каннингем бросила на меня пристальный взгляд.
– Возможно, и так, – отозвалась она, слишком старательно выговаривая каждое слово, как это делают люди немного навеселе. – Но, в конце концов, это будет зависеть не от вашего мужа.
Её речь прервалась негромкой, подобающей леди отрыжкой, но миссис Каннингем не обратила на неё никакого внимания.
– Генерал Корнуоллис посылает офицера – очень способного и опытного офицера, которого поддерживает Корона, – чтобы он сформировал лоялистские полки ополчения по всей Каролине. Чтобы они подавляли восстания на местах.
Я на это ничего не ответила, лишь плеснула по дюйму виски в наши кружки и пригубила из своей. Казалось, алкоголь просачивался прямо сквозь ткани моего организма, достигая самого потаённого уголка.
– И кто же этот офицер? – переспросила я.
Элспет медленно покачала головой и залпом допила виски.
– «А диавол, прельщавший их, ввержен в озеро огненное и серное, где зверь и лжепророк, и будут мучиться день и ночь во веки веков». (Откровение Иоанна 20:10 – прим. перев.)
– Воистину, – произнесла я настолько сухо, насколько это было возможно для человека, промаринованного в односолодовом скотче.
Невозможно было сказать наверняка, кого она назвала дьяволом: Джейми, Джорджа Вашингтона или Континентальный конгресс, но, вероятно, это было и не важно.
– «На этом камне я построю свою церковь; и врата ада не одолеют её» (Евангелие от Матфея, 16:18 – прим. перев.) – процитировала я и торжественно выплеснула последние несколько капель из своей кружки в огонь, который на миг зашипел и брызнул голубыми искрами. – Знаете, Элспет, я действительно думаю, что пора спать. Вам надо отдохнуть.

Солсбери
НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО к восьми часам они добрались до Великого Фургонного тракта: перед ними простиралась широкая полоса утоптанной красноватой земли, усеянная навозом и мусором, но сейчас абсолютно пустая, без единого путника.
– Возьми. – Джейми вытащил из-за пояса один из пистолетов и протянул его сестре.
Та, к удивлению Рейчел, просто кивнула и, проверяя прицел, сразу же направила его на сломанное колесо фургона, брошенное на обочине.
– А порох? – спросила Дженни, засовывая пистолет себе за пояс.
– Вот, держи, – Джейми снял с шеи коробку с патронами и перекинул ремешок через голову сестры, стараясь не зацепить белый чепец. – Пороха и дроби тут хватит, чтобы пристрелить дюжину человек. И вот ещё шесть свеженабитых патронов: у тебя будет фора.
Дженни заметила, как при словах «пристрелить дюжину человек» Рейчел переменилась в лице, и улыбнулась невестке. Но улыбка свекрови Рейчел не успокоила.
– Dinna fash, a nighean [Не переживай, милая (скотс/шотл. и гэльск.) – прим. перев.], – сказала ей Дженни и похлопала невестку по руке, а потом поправила патронную коробку, висящую на груди. – Я не собираюсь ни в кого стрелять, разве что кто-нибудь приставит нам нож к горлу.
– Я... Мне бы очень хотелось, чтобы ты ни в кого не стреляла ни при каких обстоятельствах, – осторожно произнесла Рейчел.
На завтрак она почти ничего не ела, но у неё вдруг скрутило желудок.
– Не ради... Только не ради нас, – вымолвила Рейчел, но, произнося эти слова, она обхватила ладонью одетую в чепчик голову Огги и прижала сына к себе.
– То есть, если я застрелю кого-то ради самой себя, ты возражать не будешь? – спросила Дженни, выгнув чёрную бровь. – Потому что я не потерплю, чтобы моему внуку кто-то угрожал.
– Мам, пожалуйста, не кипишись, – опередив Рейчел, примиряюще сказал Йен. – Знаешь, если мы столкнёмся с какими-нибудь злодеями, Рейчел заговорит их до одури – тебе и стрелять не придётся.
Он украдкой улыбнулся Рейчел, и ей стало немного легче дышать.
Дженни гортанно хмыкнула: то ли из простой вежливости, то ли соглашаясь с Йеном, но о том, чтобы кого-то застрелить, речь больше не вела.
У них были два хороших мула и лошадь, крепкий фургон, набитый провизией, сундук с одеждой и подгузниками, а также дюжина бутылок дядиного виски, спрятанных в тайнике под днищем. Вот эта повозка и будет центром её мира в течение нескольких следующих недель, а затем... Северная сторона и... Эмили. Рейчел всем своим существом жаждала, чтобы они с Йеном и Огги оказались сейчас в их уютном домике в Ридже, но сумела напустить храбрости на лицо, когда Джейми наклонился и на прощание поцеловал её в лоб.
– Доброго тебе пути, дочка, – мягко сказал он. – Мы ещё обязательно увидимся, и всё у тебя будет хорошо.
Джейми улыбнулся ей одними глазами, и эта скупая улыбка, немного успокоила Рейчел, она нашла в себе силы улыбнуться в ответ.
Джейми взял Огги на руки, помог Рейчел взобраться на сиденье, поцеловал ребёнка и протянул его матери. Дженни запрыгнула в фургон сзади и устроилась среди провизии в уютном гнёздышке из одеял. Затем послала воздушный поцелуй брату – тот в свою очередь ухмыльнулся ей. Йен хлопнул дядю по плечу, забрался на козлы, щёлкнул вожжами, и Мюрреи тронулись в путь.
Говорят, что, когда покидаешь какое-то место, нельзя оглядываться: это плохая примета, но Рейчел без колебаний обернулась и посмотрела назад. Джейми, не сводя с них глаз, стоял посреди дороги, как часовой. Он поднял руку, и Рейчел помахала ему в ответ.
Когда прощаешься с кем-то, то невольно возникает мысль: может, вы видитесь в последний раз. Самое меньшее, что можно сделать, это сказать, как любишь тех, кого оставляешь, – и Рейчел пожалела, что не сказала об этом Джейми. Она прижала кончики пальцев к губам и, когда они выехали за первый поворот, послала воздушный поцелуй далёкой фигуре, по-прежнему стоявшей на дороге.

ОГГИ КАПРИЗНИЧАЛ всю предыдущую ночь, и Дженни не спала: с внуком на руках она наматывала круги по комнате. Так что, как только Солсбери исчез вдали и боль расставания с Джейми притупилась, Дженни забралась в дальнюю часть фургона, свернулась калачиком среди мешков и коробок и провалилась в сон. Огги клубочком прижался к ней и тоже заснул в своём одеяле как убитый.
Впервые со вчерашнего дня у Рейчел появилась возможность поговорить с Йеном наедине, и она сразу же спросила его о мертвеце, которого обнаружил констебль Джонс.
– Ты знаешь, кто этот человек?
– Нет, никто его не признал. Похоже, он в городе пришлый.
Она кивнула и тихонько сжала его руку.
– Тебе потребовалось много времени, чтобы это понять.
– Ну, такое дело… просто дядя Джейми сначала подумал, что, возможно, ему знаком этот человек, поэтому мы вернулись и ещё разок на него взглянули.
Он всегда был честен с Рейчел, а она – с ним, но ему приходилось прилагать титанические усилия, чтобы не говорить жене того, что, по его мнению, могло бы её огорчить. Разве что считал это действительно необходимым. То, что Джейми рассказал ему о книге Фрэнка Рэндалла, могло немного подождать, решил Йен, но мёртвый незнакомец явно не давал жене покоя, и Йен не стал скрывать, почему Джейми, завидев мертвеца, так встревожился.
– Миссис Фрейзер? Её похитили и изнасиловали?.. – Рейчел была потрясена. – И твой дядя думает, что тот незнакомец может иметь отношение к... человеку, который это сделал?
– Мне кажется, вряд ли, да и дядя Джейми так не считает, – произнёс Йен столь небрежно, как только получилось.
В конце концов, он не совсем лгал…
– Дело в том, что мертвец лишь слегка смахивает на того человека. Как если бы он, например, был его родичем...
– А если он и вправду его родственник, тогда что? – Усталость проступала у Рейчел в глазах, но они по-прежнему были чистыми, как ручей, где водится форель.
Что ж, вопрос хороший. Пока Йен искал какой-нибудь разумный ответ, Рейчел задала ещё один.
– Вы с Джейми знаете, где тот человек – преступник – находится? Чтобы послать ему весточку о смерти родственника?
Йен спрятал улыбку. Рейчел была уверена: даже жестокий насильник заслуживает того, чтобы узнать о смерти родича и, несомненно, если бы потребовалось, сама бы пошла ему сказать.
К счастью, такой необходимости не было.
– Я не знаю точно, что с ним случилось, но у нас есть достоверные сведения, что он умер.
Йен сделал себе в уме пометку поговорить с матерью наедине и убедиться, что она в курсе происходящего. Он опасался, что мать ненароком проговорится при Рейчел, почему они уверены в смерти насильника.
Рейчел вздохнула, и на мгновение её груди приподнялись – их выпуклости вынырнули из горловины платья; у Йена мелькнула мысль: когда они остановятся на ночь в гостинице и когда он будет разговаривать с матерью, надо будет попросить её прихватить Огги и на какое-то время выйти с ним подышать свежим воздухом.
– Упокой, Господи, его душу, – сказала Рейчел и её лицо расслабилось. – А миссис Фрейзер знает?
– Да. Я не говорил с ней об этом, но думаю, что она... Ей стало легче на душе, когда она узнала.
Рейчел кивнула со всей серьёзностью.
– Для неё это ужасно – знать, что он жив. Что он может... вернуться. – Лёгкая дрожь пробежала по её телу, и она плотнее закутала плечи. – И для Джейми тоже ужасно. Он должен испытывать облегчение от того, что Бог снял с них это бремя.
– Пути Господни неисповедимы, тут не поспоришь, – отозвался Йен.
Рейчел пристально посмотрела на мужа, но ни один мускул не дрогнул у него на лице. Рейчел кивнула, и тема мёртвых толстяков, оставшись позади, рассыпалась прахом.

В СОЛСБЕРИ ДЖЕЙМИ выполнил почти всё задуманное: наладил связь с Фрэнсисом Локком и выяснил всё, что хотел. Но оставалось ещё кое-что: Солсбери был большим городом, в нём были и магазины, и торговцы, а Клэр вручила ему список покупок. Нащупав в боковом кармане шуршащий лист бумаги, Джейми успокоился: нет, он его не потерял. Слегка вздохнув, он вытащил листок, развернул его и прочитал:
два фунта квасцов (они дешёвые)
кора хинного дерева, если у кого-нибудь найдётся (возьми всё, что есть или столько, сколько мы можем себе позволить)
½ фунта гилеадского бальзама (поищи в аптеке, если там не будет, спроси у хирурга)
2 кварты прованского масла (убедись, что оно запечатано воском!)
по 25 грамм белладонны, камфоры, мирры, порошка опиума, имбиря, марихуаны (если найдёшь), и кассии алата (это от стригущего лишая и грибка на ногах)
рулон тонкого льна (на нижнее бельё для меня и для Фанни, на рубашку тебе)
два рулона плотного сукна (один синего цвета, другой чёрного)
три унции стальных булавок (да, нам нужно так много)
нитки (для шитья одежды, а не парусов или плоти) – четыре катушки белых, четыре синих, шесть чёрных
дюжину иголок (лучше маленьких, но обязательно две очень большие: одну изогнутую, одну – прямую).
Из продуктов:
десять голов сахару
пятьдесят фунтов муки (если в Солсбери слишком дорого, можем купить её на мельнице в Вуламе)
двадцать фунтов сухих бобов
двадцать фунтов рису
специи! (любые, и если не слишком дорого. Перец, корица, мускатный орех...)
Шагая по улице, Джейми тряхнул головой и мысленно добавил:
3 бочонка пороха
½ чушки свинца
приличный нож для свежевания туши…
Кто-то взял его старый нож и отломил кончик. Джейми сильно подозревал, что это дело рук Аманды, поскольку она единственная из детей умела лгать убедительно.
Что ж, доставить все покупки домой не составит труда: у него два мула – Кларенс и Абеднего – новый, довольно резвый буланый мул. Джейми надеялся: у него хватит средств – денег и того, что он привёз на продажу, – чтобы за всё заплатить. Ему и в голову бы не пришло светить золотом в таком месте, как этот городок: бездельники и проходимцы устремились бы за ним обратно к Риджу, как пчёлы Клэр за подсолнухами. Виски и складские расписки вызовут гораздо меньше разговоров.
Углубившись в мысленные расчёты, Джейми едва не налетел на констебля Джонса – тот выходил из таверны, держа в руке недоеденную булочку.
– Прошу прощения, сэр, – одновременно произнесли они, машинально раскланявшись.
– Значит, собираетесь обратно в горы, мистер Фрейзер? – вежливо поинтересовался Джонс.
– Как только куплю всё, о чём просила жена. – Джейми по-прежнему держал список в руке и, помахав им, убрал его в карман.
Завидев лист, констебль, по-видимому, о чём-то вспомнил: он так и впился взглядом в бумагу.
– Мистер Фрейзер?
– Да? Слушаю вас.
Констебль внимательно оглядел Фрейзера, но, очевидно, посчитав его достаточно сведущим, чтобы кое о чём спросить, кивнул.
– Тот мертвец, на которого вы приходили посмотреть прошлой ночью. Можно сказать, что он был евреем?
– Кем?
– Евреем, – терпеливо повторил Джонс.
Джейми пристально посмотрел на Джонса. Он был взъерошен, с мешками под глазами, так и не побрился, но взор его был ясным, и спиртным от констебля не пахло.
– Откуда мне знать? – спросил Джейми. – И почему вам вообще в голову пришла такая мысль? А! – запоздало сообразил он. – Вы что, видели его член?
– Чего? – уставился на него Джонс.
– Разве вам неизвестно, что евреев обрезают? – спросил Джейми.
Он постарался сделать вид, будто совсем не думает, что Джонс непременно должен это знать. А ещё он изо всех сил старался не задаваться вопросом, могла ли Клэр заметить, был ли тот мужчина, который её взял…
– Их что?..
– Э-э...
С ними почти поравнялись две дамы, осторожно приподнимавшие юбки чтобы не запачкаться уличной грязью, а также старавшиеся не отстать от них служанка с тремя маленькими детьми и парень, кативший маленькую тележку со свёртками. Джейми поклонился дамам, затем кивком головы велел Джонсу следовать за ним. Повернув за угол таверны в переулок, Джейми просветил констебля.
– Господи Иисусе! – воскликнул Джонс, вытаращив глаза. – И какого дьявола они это делают?
– Так им велел Господь, – пожал плечами Джейми. – А ваш покойник... Неужели он...
– Я не проверял, – вымолвил Джонс, бросив на Джейми взгляд, полный ужаса и отвращения.
– Тогда почему вы решили, что он мог быть евреем? – терпеливо повторил вопрос Джейми.
– А... ну... из-за этого, – Джонс порылся в своей одежде и, в конце концов достав грязный, сложенный несколько раз листок бумаги, протянул его Джейми. – Это нашли у него в кармане.
На расправленном листе было восемь строк, аккуратно написанных отличным пером: каждая буква хорошо читалась.
– Мы не смогли понять, что это, чёрт возьми, такое, – сказал Джонс, вперив в бумагу прищуренный взгляд, как будто это могло помочь ему разобраться. – Утром, в таверне я показывал письмо полковнику. Мы крутили его так и этак, но и ни к чему не пришли. Но там случайно оказался мистер Эпплъярд, – а он джентльмен образованный, – и он сказал, что, по его мнению, это может быть иврит. Хотя понять, что там написано, он не сумел, потому что учил его давно и уже почти всё позабыл.
Джейми прекрасно понял, чтό там было написано, но это не внесло никакой ясности.
– Это точно иврит, – медленно произнёс он, вчитываясь в строки. – Часть псалма... либо, возможно, какого-то духовного гимна.
Джонсу объяснение Джейми не сказало ровным счётом ничего: констебль лишь уставился суровым взглядом на бумагу, как будто желая, чтобы та заговорила.
– А что это за последнее слово? Может, имя того, кто это написал? Смахивает на английский.
– Да, написано по-английски, но это не имя.
Слово, выведенное с той же тщательностью, что и изящные буквы на иврите, было Ambidextrous [от лат. ambi – «оба» и dexter – «правый» «двунаправленный», правша и левша, врождённое или выработанное в тренировке равное развитие функций обеих рук. – прим. перев.] Джейми не стал пускаться в дальнейшие объяснения, предоставив полковнику Локку просветить констебля Джонса о значении слова амбидекстр, и, вернув бумагу, вытер пальцы о подол своего пальто.
– Посмотрите, что там у него в штанах, – предложил Джейми и, кивнув, решительно распрощался с констеблем Джонсом, Солсбери, Фрэнсисом Локком, полком милиции округа Роуэн – и с мертвецом.
Ещё три унции булавок, десять голов сахара да побольше пороху – и он отправится домой.

«ЗЕЛЁНЫЙ РАСТЁТ КАМЫШ, ХО!» [Популярная английская народная песня, также известная как «Двенадцать апостолов», «Песнь о двенадцати числах», «Обучающая песня», «Тупая песня», или «Десять заповедей». Иногда её поют как рождественский гимн – прим. перев.]

Фрейзерс-Ридж
ДЕНЬ КЛОНИЛСЯ К ВЕЧЕРУ, и, хотя солнечные лучи согревали половицы, тени уже затаили холод. У себя в хирургической я растирала в маслянистую пасту шалфей и окопник с золотарником и краем уха прислушивалась к пению, доносившемуся из кухни.
Лейтенант Бембридж учил Фанни словам песенки Green Grow the Rushes [«Зелёный растёт камыш, Хо!» – прим. перев.] У него был настоящий чистый тенор, и, когда он брал высокую ноту, Блубелл начинала подвывать, мне же его пение доставляло удовольствие. Это напомнило мне то время, когда я работала в Пембрукском госпитале. Сидя в столовой, мы, тогда ещё будущие медсёстры, сворачивали бинты и готовили хирургические комплекты, а сквозь узкую щель в верхней части приоткрытого окна в комнату проникал желтоватый туман и долетало пение. Внизу, под окнами, находился внутренний дворик, где в хорошую – или даже не очень хорошую – погоду ходячие пациенты курили, разговаривали и пели, чтобы скоротать время.
«Два – как двое белоснежных мальчишек,
Одетых во всё зелёное, хо!..
Один есть один, он один-одинёшенек,
И всегда таковым и останется!»
Тонущую в тумане песню часто прерывал кашель и хриплые ругательства, но кто-нибудь всегда подхватывал её и допевал до конца.
Элспет Каннингем своё слово сдержала. Лейтенанты Бембридж и Эстерхази (одному было восемнадцать, а другому – девятнадцать) приходили и помогали по хозяйству. Молодые, здоровые и энергичные, они производили столько шума (и Блубелл в этом радостно участвовала), что я не услышала ни как открылась парадная дверь, ни как кто-то зашагал по коридору. И когда, подняв глаза от своей ступки, я увидела в дверном проёме Джейми, то от неожиданности уронила тяжёлый каменный пестик прямо на свою обутую в сандалию ногу.
– Ой! У-у-у! Иисус твою Рузвельт Христос!
Запрыгав на одной ноге, я выскочила из-за стола, и Джейми поймал меня за руку.
– Ты в порядке, Сассенах?
– Неужели по голосу непонятно, что ни в каком я не в порядке? Я сломала метатарзаль [плюсневая кость – прим. перев.].
– Я куплю тебе новый, когда в следующий раз поеду в Солсбери, – пообещал Джейми, отпуская мой локоть. – А сейчас я привёз всё, что было в списке, кроме... А почему это в моей кухне распевают какие-то англичане?
– А. Ох. Ну-у...
Конечно, у меня возникали сомнения по поводу того, кàк Джейми отреагирует на то, что свой посильный вклад в наше домашнее хозяйство вносят два морских офицера Его Величества. Однако я надеялась, что успею всё объяснить, прежде чем Джейми столкнётся с ними нос к носу. Я оперлась задом о край стола и, чтобы ослабить боль, подняла ушибленную ногу.
– Это два молодых лейтенанта, которые раньше ходили по морям с капитаном Каннингемом. То ли их штормом выбросило на берег, то ли их туда кто-то высадил, – в общем, что-то случилось… В любом случае, они оказались на суше, а сейчас уже сезон закончился, так что раньше марта или апреля они не смогут найти новый корабль и поступить на службу, поэтому они приехали в Ридж, чтобы пожить у капитана. А когда я вправила вывихнутое плечо Элспет Каннингем, она одолжила их мне. Чтобы помогали по хозяйству.
– Элспет? Да неужели? – К счастью, Джейми не разозлился, а скорее удивился. – А мы должны их кормить?
– Ну, я кормила их обедом и лёгким ужином. Но вечером они обычно возвращаются в дом капитана и снова приходят к нам часам к девяти утра. Они починили дверь конюшни, – начала я оправдываться, – перекопали мой огород, нарубили два корда дров [почти 8 кубов древесины – прим. перев.], перетаскали к кладовой у родника все камни, которые вы с Роджером выкопали на верхнем поле и...
Джейми слегка махнул рукой, давая понять, что согласен с моим решением и теперь хотел бы поговорить о чём-нибудь другом. Что он и сделал: поцеловав меня, он тут же спросил, что у нас на ужин. От Джейми пахло дорожной пылью, элем и слегка – корицей.
– Судя по всему, Фанни и лейтенант Бембридж готовят бургу. В нём свинина, оленина и белка, – очевидно, в настоящем бургу непременно должно быть, по крайней мере, три разных вида мяса. Но что ещё в него кладут – понятия не имею. Впрочем, пахнет вкусно.
У Джейми в животе заурчало.
– Да, вкусно, – задумчиво сказал он. – А как к ним относится Френсис?
– Мне кажется, она слегка очарована, – я понизила голос и бросила взгляд в сторону коридора. – Вчера, когда она подавала обед лейтенантам, пришёл Сайрус, и Фанни пригласила его за стол вместе с ними, но он только выпрямился во все свои семь футов росту, бросил на моряков свирепый взгляд, сказал что-то грубое по-гэльски (вряд ли Фанни поняла, что именно, да и без того всё было ясно) – и ушёл. Фанни от негодования аж покраснела и подала лейтенантам пирог с сушёными яблоками и изюмом, который готовила специально для Сайруса.
– Is fheàrr giomach na gun duine, – философически пожав плечом, произнёс Джейми по-гэльски. [«Лучше жить с лобстером, чем совсем без мужа» (гэльск.) – прим. перев.].
– Неужели ты и правда так считаешь? – поинтересовалась я.
– В отношении большинства девушек это верно, – сказал он. – Но для Френсис я хочу кого-то получше, так что уверен: британский моряк для неё – не самая подходящая партия. Но, ты говоришь, весной они уедут?
– Да, насколько я поняла. У-у-ух!
Я осторожно помассировала пульсирующий на ноге ушиб. Пестик попал прямо в основание большого пальца, и хотя первоначальная боль немного поутихла, но, как только я попыталась перенести вес тела на ступню или её согнуть, тут же возникло ощущение, что у меня между пальцами натянута горячая колючая проволока.
– Присядь, a nighean [милая (гэльск.) – прим. перев.], – сказал Джейми и придвинул ко мне большое мягкое кресло, которое Брианна окрестила «креслом кибитцера» [кибитцер – это идишский термин, обозначающий зрителя, обычно того, кто даёт советы или высказывает комментарии (часто нежелательные) – прим. перев.]. – Я привёз из Солсбери несколько бутылок хорошего вина, и, если мы одну из них разопьём, твоей ноге наверняка станет легче.
От вина и правда полегчало. Джейми тоже немного расслабился. Я видела, что домой он вернулся чем-то обеспокоенный, и у меня на сердце тоже стало неспокойно. Но Джейми сам мне всё расскажет, когда будет готов.
Так что какое-то время мы просто сидели, потягивая вино – оно было красным – и вместе наслаждаясь нежными виноградными нотками. Я рассказала мужу о том, как у нас на пороге внезапно появилась Элспет, и о нашем с ней разговоре после ужина. А Джейми рассказал мне о том, как проводил Йена с Рейчел и Дженни, но его печаль от расставания с Мюрреями слегка развеялась, когда он вспомнил слова Дженни о пистолете.
– Представь, в какое замешательство пришла Рейчел, – и глаза Джейми весело заискрились. – Но тут в разговор вступил Йен: «Мам, пожалуйста, не кипишись. Знаешь, если мы столкнёмся с какими-нибудь злодеями, Рейчел заговорит их до одури, тебе и стрелять не придётся».
Я рассмеялась: было и правда смешно, но, главное, – туча, омрачавшая лицо мужа, как будто тоже растаяла.
– Надеюсь, Дженни не решит, что должна пристрелить жену Йена – как-бишь-там-её-зовут...
– Вакьотейеснонса, – терпеливо напомнил Джейми, но я махнула рукой.
– Лучше Эмили. Ты же не думаешь, что она попытается... вернуть себе Йена?
– С чего бы? Когда она выставляла Йена из своего дома, он был ей не нужен, – отметил Джейми.
Я посмотрела на него поверх края своего стакана – второго или уже третьего?
– Как мало ты знаешь женщин, любовь моя, – в притворном ужасе покачала я головой. – И это после стольких-то лет.
Рассмеявшись, Джейми вылил в мой стакан остатки вина из бутылки.
– Не хочу ничего знать ни о какой другой женщине, кроме тебя, Сассенах. После стольких-то лет. Но почему ты так решила?
– Эмили – вдова с тремя маленькими детьми на руках, – начала я. – Она прогнала Йена не потому, что он был плохим мужем, а потому что зачатые от него дети не выживали. Теперь дети у неё имеются, так что для этой цели муж ей не нужен. Однако есть много другого, для чего муж очень даже пригодится. И могу поклясться: кое в чём Йен может быть весьма хорош.
Джейми задумчиво посмотрел на меня, затем допил своё вино.
– Ты говоришь так, Сассенах, будто у Йена по этому поводу вообще нет права голоса. Или у Рейчел.
– О-о, Рейчел-то уж точно будет что сказать по этому поводу, – ответила я, хотя с трудом представляла себе, что именно она могла бы сказать.
В мирских делах Рейчел не была робкой или неопытной, однако встреча с бывшей женой супруга может оказаться более непредсказуемой, чем она или Йен могли бы вообразить.
– Вспомни хотя бы, чем закончилась моя встреча с Лири, – привела я пример.
– Ага, она меня подстрелила, – сухо сказал Джейми. – Думаешь, Вакьотейеснонса скорее убьёт Рейчел, чем позволит ей оставить Йена себе? Сдаётся мне, что в этой ситуации Дженни тоже захочет сказать своё веское слово.
– Эмили – из могавков, – заметила я. – Думаю, у них другие взгляды на жизнь.
– Законы гостеприимства у них такие же, как и у нас, – заверил меня Джейми. – Гостя она убивать не станет. А если и попытается, то моя сестра пустит пулю ей прямо в лоб, прежде чем кто-нибудь успеет сказать... Что там обычно говорят?
– «Джек Робинсон», – подсказала я. – Хотя мне всегда было интересно, кем был этот самый Джек Робинсон и почему его имя должно произноситься быстрее, чем Фогарти Симмс или Питер Рэббит. А такое вино ещё есть?
– Полно.
Джейми поднялся и, остановившись у двери хирургической, прислушался. Пение смолкло, и из кухни доносился лишь стук тарелок да приглушённый разговор, то и дело прерываемый смехом.
– Твоя нога осилит подъём по лестнице, Сассенах? – повернулся ко мне Джейми. – Если нет, то я, пожалуй, мог бы отнести тебя наверх.
– Наверх? – Несколько удивившись, я невольно взглянула в сторону кухни. – Что, прямо сейчас?
– Да не за этим, – коротко улыбнулся Джейми. – Пока – нет. Я имел в виду не спальню, а третий этаж.

ПОДНЯТЬСЯ ПО ЛЕСТНИЦЕ МНЕ помогли благотворное воздействие полбутылки вина и локоть Джейми, на который я опиралась. Так что на открытое пространство третьего этажа я вышла в радостном предвкушении. С востока дул сильный холодный ветер, который унёс остатки доносившихся снизу запахов готовки, псины, потных молодых людей и слишком долго не стиранного белья. Я раскинула руки навстречу ветру, и моя шаль развевалась за спиной, будто крылья, а юбки, облепившие ноги, хлопали по бокам.
– Ты будто вот-вот улетишь, Сассенах, – сказал Джейми. – Ты бы лучше присела, а? – Его голос звучал почти встревоженно, но, обернувшись, я увидела, что муж улыбается.
Он захватил с собой табуретку и непочатую бутылку вина. Стаканы он посчитал излишними. Вытащив пробку зубами, муж оценивающе понюхал содержимое и протянул бутылку мне.
– Думаю, если дать вину подышать, это не сильно улучшит его вкус.
Для таких тонкостей я была не в настроении и придираться не стала. Это казалось такой мелочью по сравнению с тем, что Джейми дома, так что я бы не возражала, даже если бы мы пили простую воду. И всё же вино было отличным, и, прежде чем проглотить, я несколько мгновений подержала напиток во рту.
– Как же красиво. – Я показала бутылкой на открывающийся с высоты вид. – Я не поднималась сюда с тех пор, как мы проводили Бри и Роджера.
При воспоминании о том, как, стоя здесь, я наблюдала за их фургоном, который медленно исчезал за деревьями, у меня немного сжалось сердце. Однако сейчас Ридж раскинулся вокруг нас во всей своей красе – и это было восхитительное зрелище: посреди колышущейся тёмной зелени пихт, и елей, и сосен, и прохладной синевы неба вспыхивала и разгоралась пылающими пятнами осень. Тут и там поднимались белые ниточки дыма из труб, хотя сами дома были скрыты за качающимися деревьями.
– Да, красиво, – согласился Джейми, хотя, разумеется, смотрел он, главным образом, на деревянные опоры каркаса третьего этажа.
Едва наметившиеся стены напоминали рёбра скелета, но это, несомненно, уже были стены, а над головой поскрипывали стропила будущей крыши. И оттого, что под ногами ощущались твёрдые половицы, на которых виднелись кучки сухих листьев, застрявшие в углах деревянных балок каркаса, да лужицы, оставшиеся от недавних дождей, возникало необыкновенное чувство: ты как бы находился и внутри дома, и одновременно снаружи.
Джейми попробовал потрясти две или три опоры и удовлетворённо крякнул, когда те даже не шелохнулись.
– Ну, эти-то точно всё выдержат, – сказал он.
– Это ведь ты строил, – заметила я. – Ты же не допускал мысли, что они вдруг возьмут да расшатаются?
Джейми скептически хмыкнул, хотя было непонятно, к чему относится его скептицизм: к собственному мастерству строителя, к переменчивости своенравной погоды или к надёжности строительных материалов в принципе. Скорее всего, он имел в виду и то, и другое, и третье.
– Пожалуй, я ещё успею настелить крышу до того, как ляжет снег, – прищурившись, сказал он.
– А стены?
– Хм-м. С парой помощников я закончу внешние стены за день. – Свежий порыв ветра с рёвом пронёсся сквозь каркас, выбивая пряди волос у меня из-под шарфа, которым я повязала голову. – Ну, может, за два, – поправился Джейми. – А со штукатуркой можно не торопиться: вся зима впереди.
– Здесь не так уютно, как было на втором этаже, когда он только строился, – заметила я. – Зато вид потрясающий.
– Последнее, о чём я думал, это чтобы у моего третьего этажа был потрясающий вид, – сказал он, однако улыбнулся и, встав позади, положил руки мне на плечи, чтобы меня не сдуло ветром.
– По-моему, совсем ни к чему торопиться и непременно заканчивать дом к весне, – сказала я, дождавшись, когда ветер утихнет и меня можно будет расслышать. – Всё равно никто из наших путешественников не появится в Ридже раньше, чем...
Я умолкла, потому что, на самом деле, невозможно было угадать, когда все вернутся домой, – и вообще, вернутся ли. Война неумолимо продвигалась на юг, и умиротворяющий холод наступающей зимы лишь ненадолго отсрочит то, что нам предстоит.
– Они обязательно вернутся домой, – твёрдо сказал Джейми. – Все до единого.
– Надеюсь, – отозвалась я, прижимаясь спиной к Джейми: мне так хотелось, чтобы из крепкого тела мужа в меня перелилось хоть немного его убеждённости. – Как думаешь, Бри и Роджер уже добрались до Чарльстона?
– Конечно, – сразу же ответил он. – Да, до него чуть больше трёхсот миль, однако бόльшую часть пути с погодой им должно было повезти. Если по дороге у них не отвалилось колесо или на них не напала какая-нибудь дикая кошка, то в Чарльстон они добрались недели за две. Наверняка мы скоро получим письмо: Брианна обязательно сообщит, что всё благополучно.
Если не брать в расчёт диких кошек, слова Джейми вселяли надежду, но мне показалось, что Джейми и сам нуждался в том, чтобы его обнадёжили.
– Всё будет хорошо, – заверила я и, потянувшись рукой назад, обхватила его ногу, в свою очередь пытаясь подбодрить. – Марсали и Фергюс будут счастливы, что Жермен снова с ними.
– Но?.. – спросил Джейми, уловив невысказанную мысль, которая пришла мне в голову следом. – Тебе кажется, что у них могут возникнуть какие-то другие проблемы?
– Не знаю. – От вида раскинувшихся перед нашим взором огромных пространств, в которых растворилась наша семья, расставание с родными внезапно показалось ещё более пугающим. – С ними так много всякого может случиться... и мы не в состоянии помочь… Знаешь, – хохотнула я. – Это напомнило мне, как Брианна первый раз пошла в детский сад. Я глядела, как, сжимая в руках свою розовую коробку для ланча, она исчезает в здании... совсем одна.
– Ей было страшно? – тихо спросил Джейми, собирая мои развевающиеся волосы в пучок и связывая их своим носовым платком.
– Да, – сказала я, и у меня перехватило горло. – Она храбрилась, но я видела, что ей страшно. – Наклонившись, я подняла бутылку вина. – Она и сейчас боится, – вырвалось у меня.
– Чего, a nighean [девочка, милая (гэльск.) – прим. перев.]? – Джейми встал передо мной и, чуть присев, заглянул мне в лицо. – Что не так?
– У неё проблемы с сердцем, – призналась я.
И, вдохнув поглубже, я рассказала о фибрилляции предсердий.
– И ты не можешь её вылечить? – Нахмурившись, Джейми оглянулся на бескрайний лес. – То есть, пока они в отъезде, она может вдруг умереть?
– Нет! – в панике воскликнула я, и Джейми, схватив меня за руку, крепко её сжал. – Нет, – повторила я, беря себя в руки. – Нет, она не умрёт. Эта болезнь редко приводит к летальному исходу – особенно у молодых. Но она... непредсказуема.
Прежде чем ответить, Джейми пару секунд изучающе меня рассматривал.
– Понятно. Как и война. – И, по-прежнему не отрывая от меня взгляда, он кивнул в сторону далёких гор. – Никогда не знаешь наверняка, что произойдёт, – может быть, вообще ничего, а, может, это «ничего» будет только до поры до времени, может, просто всё случится не здесь и не сейчас... – Он стиснул мои пальцы. – Но ты всегда знаешь, что война никуда не делась. Ты пытаешься отпихнуть её, не думать о ней без необходимости, – но она никогда и никуда не исчезает.
Не в силах говорить, я лишь кивнула. Сейчас приближающуюся войну ощущали все, – а не только мы с Джейми.
Порывы ветра улеглись, но на такой высоте всё равно дул холодный ветерок, проникавший сквозь одежду. Тепло от вина перестало горячить мою кровь, а рука Джейми была такой же ледяной, как и моя, но его глаза излучали тепло, и мы держались друг за друга.
– Не бойся, Сассенах, – сказал Джейми наконец. – Нас по-прежнему двое.

НЕСМОТРЯ НА ХОЛОДНЫЙ ветер, вниз мы спустились не сразу. Здесь, на открытом месте, мы ощущали себя уязвимыми. Но, с другой стороны, надвигающуюся угрозу мы увидим вовремя и успеем подготовиться. Это успокаивало.
– Так чем ещё ты занимался в Солсбери? – спросила я, прислоняясь к мужу спиной. – Я знаю, что ты купил корицу: чувствую её аромат. Тебе удалось найти хоть сколько-нибудь хинной коры?
– Да, с полфунта. Как ты и велела, я взял всю, что была. А вот сахара больше двух голов найти не смог: из-за блокады он почти исчез. Зато я достал перец, и вот, гляди... – Чуть отодвинув меня, он пошарил в своём спорране и вынул маленькую круглую коричневую штуковину, которую протянул мне. – Мускатный орех.
– О-о-о! Я уже почти забыла, как пахнет мускатный орех! Тысячу лет его не нюхала!
Заледеневшими пальцами я осторожно, чтобы не уронить, взяла специю, поднесла к носу и вдохнула аромат. И даже с закрытыми глазами я будто наяву увидела рождественское печенье и ощутила густую сладость гоголя-моголя.
– Дорого заплатил?
– Лучше тебе не знать, – ухмыльнулся Джейми. – Хотя, глядя на твоё лицо, Сассенах, уверен: оно того стоило.
– Принесёшь мне вечером чуточку рома, и у тебя лицо будет таким же довольным, – рассмеялась я и отдала мускатный орех: у Джейми он будет в целости и сохранности.
Когда он убирал его в свой спорран, я заметила там торчащий обрывок бумаги с неровными краями.
– Что это? Протокол секретного собрания Комитета безопасности Солсбери?
– Могло быть и так, если бы кто-нибудь из членов Комитета был евреем.
Джейми протянул мне бумагу, и, взглянув на неё, я удивлённо моргнула. За последние сорок пять лет я ни разу не видела ничего написанного на иврите, но еврейские письмена узнала мгновенно. Однако больше всего меня удивило то, что написаны они были рукой Джейми.
– Что за чёрт?..
– Не знаю, – произнёс он, словно извиняясь, и забрал записку. – Констебль в Солсбери нашёл документ… Ну, то есть оригинал, а не эту копию… на теле мертвеца и спросил меня, могу ли я пролить свет на то, что в нём написано. Я сказал, что текст на иврите, и перевёл его на английский, но ни один из нас не сумел понять, к чему это письмо может иметь отношение. Однако мне это письмо показалось достаточно странным, и я по памяти записал для себя текст, когда вернулся на квартиру.
– «Странно» – это ещё мягко сказано.
Сама я читать на иврите не умела, а Джейми изучал его в парижском университете. Зато в конце записки стояло одно-единственное слово на английском.
– Как ты думаешь, зачем там написало слово ambidextrous? [симметричный, одинаково владеющий двумя руками (англ.) – прим. перев.]
Джейми пожал плечами и покачал головой.
– То, что написано на иврите, это своего рода благословение для дома. Раньше, в Париже, я видел нечто подобное в домах евреев: они кладут такой текст в маленькую штуковину – мезузу – и прикрепляют к дверному косяку. [Мезуза – прикрепляемый к внешнему косяку двери в еврейском доме свиток пергамента из кожи ритуально чистого (кошерного) животного, содержащий часть текста молитвы Шма, благословение дома – прим. перев.] А вот ambidextrous... – Замявшись, Джейми искоса посмотрел на меня. – Мне в голову приходит лишь одно объяснение, Сассенах: это длинное слово, в котором нет повторяющихся букв.
Джейми произнёс: «Париж», – и мне тут же вспомнился дом его кузена Джареда, где мы жили за год до Восстания. Днём Джейми продавал вино, а ночи слишком часто проводил, плетя интриги и ведя…
– …Шпионские игры? – недоверчиво предположила я.
В кодах, шифровках и секретной переписке я почти ничего не смыслила, зато Джейми на этом собаку съел. Он чуть смутился.
– Да, возможно. Прости, Сассенах, не следовало приносить такое домой. Мне просто было любопытно.
Это был всего лишь клочок бумаги, и, какое бы послание в нём ни содержалось, оно определённо предназначалось не нам. Однако же оно воскресило в памяти тревожные дни и ночи в Париже, полные очарования, страха и неуверенности, а затем – печали, горя и гнева. Я с трудом сглотнула.
– Прости, – еле слышно произнёс Джейми, не сводя глаз с моего лица.
Так и не отрывая от меня взгляда, он сунул руку наружу и разжал её. Ветер тут же подхватил записку и, закружив её, будто лист, унёс с крыши в дремучий лес и ещё дальше. Навсегда.
Я взяла его раскрытую ладонь в свою. Пальцы у него были так же холодны, как и мои.
– Прощён, – тоже тихо произнесла я.
Внезапно раздался хлопок. От неожиданности я выдернула свою кисть из руки Джейми и резко обернулась.
– Что это было? – испуганно спросила я, дико озираясь по сторонам.
– Скорее всего, дерево, – мягко пояснил Джейми. – Я думаю, вон там... – он указал на стоявшие вдалеке деревья. – Порой я такое слыхал, когда ветер дул с востока.
– Ни разу не слышала, чтобы дерево хлопало, будто дверь, – произнесла я с сомнением: Джейми меня не убедил.
– Если бы тебе приходилось много ночевать в лесу, Сассенах, ты бы знала, что деревья издают не меньше звуков, чем животные, которые рыскают рядом с тобой. И часто, когда дует сильный ветер, трудно отличить, кто шумит: звери или деревья, потому что они тоже стонут, и кричат, и трещат, роняя ветки, и шипят, и визжат, когда вспыхивают от молнии, а иногда падают с оглушительным грохотом, от которого сотрясается земля. И если обращать внимание на каждый звук, то никогда не заснёшь.
– Во-первых, я в любом случае не смогла бы подолгу ночевать в лесу. А во-вторых, белый день на дворе.
– Дереву всё равно – день на дворе или ночь.
Муж открыто надо мной насмехался, и, как ни абсурдно, я немного расслабилась. Наклонившись, Джейми поднял бутылку и протянул её мне.
– Держи, Сассенах. Успокой свои нервы.
Я отхлебнула побольше, и это сработало. Вроде как.
– Ну что, лучше? – спросил Джейми, наблюдая за мной.
– Да.
– Хорошо. Помнишь, я говорил, что мне нужно тебе кое о чём сказать?
– Да, – ответила я, насторожившись. – Почему мне кажется, что новости плохие?
– Ну, не то чтобы совсем плохие. – Джейми склонил голову набок. – Просто я не хотел, чтобы нас услышали моряки.
– А, значит, новости всего лишь опасные. Уже легче.
– Ну, только чуть-чуть опасные.
Джейми забрал бутылку, отхлебнул вина и рассказал о том, как встретился с полковником Локком и какие сделал выводы относительно ополчения округа Роуэн.
– Ну вот, – заключил он, – как я тебе и сказал, я купил всё, что было в моём списке, кроме одного – пороха.
– Ага, – понимающе произнесла я. – Значит, у тебя есть оружие, любезно предоставленное капитаном Каннингемом. По крайней мере, хоть сколько-то...
– И, коли повезёт, Роджер Мак достанет в Чарльстоне ещё, – перебил он. – Но пороха у меня едва хватит, чтобы запастись мясом на зиму. В Солсбери я не смог ничего купить, потому что полковник Локк реквизировал весь тамошний запас для военных нужд.
– И, если бы ты присоединился к многочисленному ополчению округа Роуэн, полковник Локк снабдил бы тебя оружием и всем необходимым. Но ты не хочешь вступать в его ряды, потому что тогда тебе придётся приезжать туда по первому зову Локка и выполнять его приказы.
– Я готов подчиняться приказам, Сассенах, – сказал Джейми, бросив на меня слегка укоризненный взгляд. – Но мне и правда важно, от кого они исходят. И если это будет Локк… Подчинённые ему роты он поведёт Бог знает куда, и мне придётся сражаться где попало, но только не рядом с Риджем. А я не оставлю свой дом – и тебя – без защиты ради того, чтобы заниматься делами Локка в сотне миль отсюда.
Джейми явно принял решение, и на этот раз я была с ним полностью согласна.
– За это я выпью, – я подняла бутылку, салютуя.
Улыбнувшись, Джейми забрал у меня вино и залпом выпил до дна.

– Мы с Элспет Каннингем распили бутылку твоего почти самого лучшего виски, – сказала я, забирая пустую бутылку и ставя её под табурет. – Мы говорили о её сыне, и я ей сказала, что ты не позволишь капитану собрать лоялистское ополчение прямо у себя под носом, так сказать.
– Я и правда не позволю.
– Ну разумеется. Но то, что она сказала в ответ (и заметь, к тому времени она была уставшая, истерзанная болью и довольно пьяная, так что вряд ли она лгала)… Так вот, она сказала, что, в конце концов, это будет зависеть не от тебя. Потому что генерал Корнуоллис посылает сюда офицера, – по её словам, очень способного и опытного офицера, которого поддерживает Корона, – чтобы он сформировал лоялистские полки ополчения по всей Каролине. Чтобы они подавляли восстания на местах.
Какое-то время Джейми стоял совершенно неподвижно, щурясь от ветра, который снова поднялся.
– Да, – сказал он наконец. – Значит, выбора нет: остаются «загорные» люди – Кливленд, Шелби и их друзья.
– Остаются для чего?
Взяв табурет и пустую бутылку, Джейми покачал головой, будто отвечал на свои сомнения.
– Мне придётся заключить с ними союз. У них имеется договорённость с миссис Паттон, что она будет поставлять им порох со своей мельницы, и, если я соглашусь поддержать их в случае надобности, они дадут ей знать, чтобы она снабжала порохом и меня. И если помощь понадобится мне, то есть надежда, что они тоже придут на подмогу.
Услышав это «есть надежда», я придвинулась к мужу поближе, и меня вдруг обдало холодом. Без Роджера и Йена Младшего, Джейми, по сути, остался совсем один, – и он слишком хорошо это понимал.
– Ты доверяешь Бенджамину Кливленду и иже с ним?
– Сассенах, в мире есть, может быть, человек восемь, которым я доверяю. И Бенджамин Кливленд не в их числе. А вот ты, к счастью, в это число входишь.
Он обнял меня одной рукой и поцеловал в лоб.
– Как твоя нога?
– Да я вообще своих ног не чувствую.
– Ну и хорошо. Давай спустимся вниз и немного согреемся моряцким бургу.
– Звучит вку...
Слова замерли у меня на губах: мой взгляд привлекло движение на дальней стороне поляны. В начале проезжей дороги, которая спускалась позади хижины Бобби Хиггинса, показалась фигурка.
– А это ещё кто? – спросила я.
Я машинально потянулась за очками, но они остались в хирургической. Прищурившись от ветра, Джейми посмотрел вдаль на что-то за моей спиной и заинтересованно хмыкнул.
Путник шёл пешком: это я и сама разглядела. И это была женщина. Двигалась она медленно, словно из чистой решимости заставляла себя передвигать ноги.
– Это та девчушка, которая приходила за тобой, чтобы отвести к своей рожающей матери, – сказал Джейми. – Агнес Клаудтри, так, кажется?
– Ты уверен?
Я напрягла глаза, но это мало помогло: фигура оставалась размытым коричнево-белым пятном на более тёмном фоне дорожной грязи. Однако при имени Клаудтри сердце пронзил укол страха. Я часто думала о близнецах, которым помогла появиться на свет, о стоическом героизме их матери... и об очень необычных обстоятельствах этих родов. И необычность их заключалась в том, что мне не пришлось делать ничего необычного. Никакой театральности, никакого покалывания или свечения. Я просто держала маленькое тельце в своих руках и абсолютно точно знала: вот она – жизнь. И жизнь взяла своё.
Если это и правда была Агнес Клаудтри, я вопреки всему надеялась, что она пришла к нам не для того, чтобы сообщить о смерти своей младшей сестрёнки.
– Мне кажется, ничего страшного не случилось, Сассенах. – Всё ещё обнимая меня за талию, Джейми не сводил глаз с крошечной, решительной фигурки. – Видно, что девочка устала, – и неудивительно, если она пешком прошла весь путь от границы с землями чероки, – но её плечи расправлены, и идёт она не понурившись. – Напряжение в его руке ослабло. – Не похоже, что она сломлена горем.

ОЖИДАЯ ДЕВОЧКУ У ВХОДА, МЫ открыли парадную дверь, но сами, спрятавшись от ветра, остались в прихожей и ждали, пока девочка подойдёт ближе. Фанни настороженно, поверх локтя Джейми, посмотрела на поднимающуюся по склону фигурку и внезапно напряглась.
– Она пришла, чтобы остаться насовсем! – сказала Френсис и с негодованием посмотрела на меня.
– Что? – искренне удивилась я, и, видя, что гостья действительно стала для меня полной неожиданностью, Фанни немного расслабилась.
– Она… У неё с собой вещи.
Она кивком указала на Агнес, которая теперь подошла достаточно близко, и я разглядела её длинные, тонкие светлые волосы, выбивающиеся из-под замызганного чепца. Агнес и правда несла мешок из-под муки, в горловине завязанный узлом, и при ходьбе груз раскачивался, как маятник.
– Скорее всего, это её мать прислала нам какой-нибудь гостинец, – предположила я.
– Да, так и есть. – Джейми не отрывал от девочки заинтересованного взгляда. – Свою дочку. – Он сверху вниз взглянул на Фанни: она слегка хмурилась. – Френсис права, Сассенах. Что-то случилось, и девчушка ушла из дома.
– Агнес! – позвала я и, выйдя из дома, спустилась по ступенькам ей навстречу. – Агнес, с тобой всё в порядке?
Она увидела меня, и глаза на её уставшем и чумазом личике потеплели.
– Миссис Фрейзер… – вымолвила девочка.
Голос у неё был хриплым, как у человека, который несколько часов или даже дней не произносил ни единого слова. Прочистив горло, она попробовала снова.
– Я... это... Ну, то есть… У меня всё хорошо.
– Я рада это слышать.
Я забрала у неё мешок. Джейми и Фанни оказались правы: сразу стало понятно, что в нём одежда, а не ветчина и не сетка с луком.
– Заходи в дом, детка, да поешь чего-нибудь: похоже, ты проголодалась.
Фанни настороженно разглядывала Агнес, но, когда её попросили, принесла горячего бургу и хлеба с маслом. Агнес ела с жадностью, и мы не торопились с расспросами, пока она не утолит голод. Когда девочка начала наедаться, мы с Джейми, обменявшись взглядами, безмолвно решили: будет лучше если задавать вопросы стану я.
– Как твоя мама, солнышко? – спросила я. – Не хочешь ли кусочек яблочного пирога с изюмом? Я думаю, в хлебном шкафу ещё осталось немного, да, Фанни?
– Да, мэм, – сказала Фанни.
С тех пор как Агнес вошла в дом, Фанни не сводила с неё глаз, будто подозревая, что та наверняка пришла украсть ложки, но после моей просьбы тут же встала и отправилась за пирогом.
– С мамой всё в порядке, – сказала Агнес, впервые подняв на меня взгляд.
Однако её лицо оставалось напряжённым и встревоженным, и меня снова кольнуло дурное предчувствие.
– А как твои братья? И...
– С сестрой всё хорошо, – заверила Агнес, и её лицо немного расслабилось. – Растёт и процветает. Мама так и просила вам передать. Сейчас сестрёнка почти такая же большая, как и её брат-близнец, и ест она, словно какой поросёнок. Мои братья всегда лопают как свиньи, – пренебрежительно добавила она.
– Я очень рада это слышать. – На душе у меня потеплело. – Я о твоей младшей сестре.
Я колебалась, не решаясь пускаться в дальнейшие расспросы. Но теперь, немного отдохнув и поев, Агнес почувствовала, что к ней вернулись силы: она выпрямилась на своём табурете, сложила руки на коленях и посмотрела на Джейми.
– Я сердечно благодарю вас за еду, сэр. Но я пришла к вам попросить работу.
– Вот как?
Джейми бросил на меня взгляд, который говорил: «Видишь?», – затем улыбнулся Агнес.
– И какую же работу ты можешь выполнять, девочка?
Агнес на миг пришла в замешательство и, разведя руки, хмуро на них поглядела.
– Ну-у… полагаю, любую, какая потребуется. Стирать? – предложила она, переводя взгляд с Джейми на меня и обратно. – Или, например, я могла бы кормить скотину, намывать полы...
Все посмотрели вниз на кухонный пол, весь покрытый засохшими грязными следами: всю неделю шли дожди.
– Ммфм, – произнёс Джейми. – Полагаю, работы для тебя найдётся достаточно, девочка. И мы дадим тебе постель да вдоволь еды. Но не расскажешь ли, почему ты оставила свою семью?
Тусклый румянец залил её щеки, и я поняла, что именно мы сейчас услышим.
– Возможно… гм... дело в твоём отчиме? – деликатно спросила я.
Агнес опустила глаза, и румянец стал ещё гуще. Она кивнула.
– Он вернулся, – выпалила она. – Он всегда возвращается. И какое-то время ведёт себя терпимо. До тех пор, пока у него не кончается выпивка и пока нет денег, чтобы купить ещё... всё нормально. – Агнес глубоко вздохнула и, подняв глаза, прямо встретилась взглядом с Джейми. – Это не то, что вы думаете, сэр: он меня не... ну, вы понимаете.
– Понимаю, – мягко произнёс Джейми. – И я рад, что он этого не делал. Но что случилось?
Агнес вздохнула.
– Когда он пьёт, то становится злющим, и у него... возникают всякие идеи. Так вот, на этот раз ему в голову втемяшилось, что мы всей семьёй должны отправиться на земли индейцев Оверхилл и поселиться в одной из тамошних деревень. Моя мама не возражала: она была бы рада жить там, где есть другие женщины: и люди рядом, и помочь есть кому.
Прикусив нижнюю губу, Агнес посмотрела на меня.
– Но я не хотела туда переезжать. Аарон собирался выдать меня замуж за своего друга в Чилхови. Он… мы… Мы с ним не поладили. Отчим хотел, чтобы я убралась с глаз долой, и, когда я сказала, что останусь дома и замуж не выйду, он сказал, что решать мне, но он больше видеть меня в своём доме не желает. И... выставил меня на улицу.
До сих пор Агнес крепко держала свои чувства в узде, но при этих словах по её щеке скатилась слеза, и девочка поспешно её смахнула, будто не хотела, чтобы мы увидели.
– Я... два дня я пряталась в лесу, сэр. Мне не хотелось оставлять маму и малышей, но я не знала, куда податься. Мой брат Джорджи тайком приносил еду, а потом, наконец, пришла мама… Она вырвалась на минутку, чтобы принести мои вещи... – Агнес кивнула на сиротливый мешочек на полу у своих ног. – Мама сказала, что лучше всего мне пойти к вам. Вы были так добры к нам, может быть...
Она замолчала и с трудом сглотнула.
– Вот я и пришла, – тихо завершила она.
Девочка сидела, понурившись. В комнате уже стемнело, и свет от очага мягко окутывал её лицо, будто тепло к ней тянулось.
Внезапно Фанни встала, подошла к Агнес и, присев перед ней на корточки, взяла Агнес за руку и погладила.
– Ты готовить умеешь? – с надеждой спросила она.

[Диаспора (греч. διασπορά, «рассеяние») – часть народа (этноса), проживающая вне страны своего происхождения – прим. перев.]

ОТ ОДНОЙ ИЗ САХАРНЫХ голов, которые Джейми привёз из Солсбери, я отколола ножом несколько кусочков и, завернув их в носовой платок, понесла в сад. И уже на полпути вокруг начали кружиться пчёлы, проявлявшие ко мне огромный интерес.
– Вот скажите мне, с какого расстояния вы чуете сладкое? – спросила я. – Наберитесь терпения: через минуту вы получите своё лакомство.
В горах по-прежнему цвели цветы – астры, очитки, золотарник, безвременник осенний, посконник Джо-пай. А ещё повсюду ползало несметное число гусениц, причём их было гораздо больше, чем обыкновенно, а те, что назывались шерстистыми медведицами, выглядели заметно крупнее и пушистее обычного: верный признак суровой зимы, как говорит Джон Куинси, а уж ему ли этого не знать. Я хотела позаботиться о том, чтобы у пчёл было достаточно мёда и чтобы они продержались до весны, и поэтому каждые несколько дней добавляла в их рацион нарезанные фрукты или подслащённую воду.
Зайдя в сад, я первым делом тщательно закрыла калитку, чтобы никакие олени или еноты сюда не проникли. Затем я набрала из бочонка воды в неглубокую миску, которая стояла рядом, и, насыпав в неё сахар, размешала его пальцем. Деловито гудя, пчёлы облепили миску, мою одежду, высокий табурет, который я использовала в качестве рабочего стола, и мою руку. От их лапок было щекотно, и я легонько стряхнула пчёл.
– Вы же не возражаете? – сказала я, тщательно убирая с лица несколько прядей.
Я предусмотрительно спрятала волосы под косынку, поскольку пару раз мне уже доводилось выпутывать перепуганную пчелу из растрепавшихся кудрей. Весьма неприятный опыт.
– Ну вот. – Я с облегчением поставила на стол миску с сахарной водой и пригласила. –Угощайтесь!
Упрашивать пчёлок было не нужно: они уже столпились на краю тарелки бок о бок, жадно заглатывали сахарную воду, а затем улетали обратно в свои ульи (теперь у меня в саду их стояло восемь штук и ещё три находились в лесу, и все благоденствовали), а на их место тут же садились другие.
– Вот и ладно.
Я отошла в сторону и некоторое время удовлетворённо за ними наблюдала. Слушая тихий приятный шелест их крылышек, я с головой окунулась в умиротворяющую атмосферу осеннего сада, с его прохладными листьями и острыми запахами репы, картофельной ботвы и вспаханной земли. Вдоль забора с двух сторон я выкопала по глубокой канавке: весной я с одной стороны посажу горох, а с другой – вьющуюся фасоль. Надо будет попросить Джейми или кого-нибудь из девочек принести пару-тройку корзин навоза: смешаю его с вынутой из канавок землёй, а потом наполню смесью будущие грядки, чтобы за зиму навоз спокойно там разложился. В тенистом северо-восточном углу сада поблёскивали боками несколько поздних помидоров, и я пошла сорвать с побитых улитками кустов те плоды, что ещё могли сгодиться в пищу: всё равно растения долго не протянут.
– Итак, – обратилась я к пчёлке, которая услужливо сопровождала меня к помидорной грядке, – вы уже знаете об отъезде Роджера, Бри и детей. Вы наверняка за мили учуяли запах кислой капусты. Скорее всего, до Чарльстона они уже добрались, и, надеюсь, встреча Жермена с семьёй прошла хорошо. А вот о Рейчел и Йене, по-моему, я вам не рассказывала. Они уехали вместе с Дженни – вы с ней знакомы. Когда я видела её в последний раз, от неё пахло орехами гикори, козьим молоком и овсяными лепёшками. Мюрреи поехали в Нью-Йорк. Да, путь неблизкий.
Я развернула небольшую циновку из плетёного тростника: обычно я подстилала её себе под колени, когда полола грядки. Затем продолжила свой рассказ.
– Одно хорошо: сражений на севере больше не будет. Война движется сюда, на юг. Но там, на севере, произошла заварушка, поэтому Мюрреи отправились навестить бывшую жену Йена и убедиться, что она и её дети не пострадали. Конечно, Йен не мог не поехать. Естественно, Рейчел не слишком это обрадовало, но своим внутренним светом она увидела, что её муж не мог поступить иначе, и поэтому она отправилась с ним. И с ребёнком, – добавила я.
На душе стало неспокойно.
– В общем, у нас теперь появилась настоящая маленькая диаспора, – полагаю, вы знаете, что это такое: вы ведь и сами живёте такой жизнью?
«А потом, в конце дня, вы возвращаетесь домой», – подумала я.
Я произнесла краткую молитву о том, чтобы наши родные – хлопотливые пчёлы – пережили свои приключения невредимыми и весной вернулись в свой улей. И тут я вспомнила об Агнес.
– Кстати, у нас появился кое-кто новенький. Её зовут Агнес, и прямо сейчас от неё довольно сильно пахнет щелочным мылом и иссопом, потому что мне пришлось вычесать гнид из её волос, но я уверена, что это ненадолго. Я имею в виду запах – от гнид мы избавились насовсем. Завтра я приведу её к вам и представлю.
Меня утешала мысль, что теперь в нашем большом доме Фанни не слонялась одна. Сначала они с Агнес отнеслись друг к дружке настороженно, но довольно скоро поладили. Когда я отправилась в сад, они, сидя на террасе, вязали в косы лук и чеснок для зимнего хранения и рассуждали о семейных перспективах Бобби Хиггинса, домик которого стоял чуть ниже по склону и находился прямо перед их глазами. Сам Бобби чинил прогнившую доску на крыльце, Эйдан ему помогал, а двое младших мальчишек с громким визгом гонялись друг за другом вокруг хижины.
– Ты бы за него пошла? – спросила Фанни у Агнес. – У тебя ведь были... ну, есть младшие братья, – поспешно поправилась она, – так что, наверное, с мальчишками ты бы справилась.
– Пожалуй, – с сомнением сказала Агнес, кладя в корзинку очередную косу лука. – А вот насчёт него я не уверена. Я о мистере Хиггинсе. Джудит Маккатчен говорит, что шрам на его щеке – это буква «М», и он означает: «Убийца». Мне кажется, я бы побоялась ложиться в постель с человеком, который кого-то убил.
– Это проще, чем ты думаешь, дитя, – вспомнив слова Агнес, пробормотала я.
Теперь, когда Бобби стал вдовцом, он вновь появился на ярмарке женихов. Состязание за звание будущей миссис Хиггинс было в самом разгаре, однако часть девушек в Ридже – и кое-кто из членов их семей – смотрели на Бобби с некоторым предубеждением. Когда он женился на Эми Маккаллум, усыновил Эйдана и Орри и быстро произвёл на свет маленького Роба, община постепенно начала принимать Бобби как своего. Но как только возникла вероятность того, что он женится на одной из их дочерей, люди снова видели в нём «сассенаха» – чужака-англичанина – и припоминали, что он когда-то был солдатом – да ещё и красномундирником. Да вдобавок убийцей с клеймом на лице, свидетельствующим о его преступлении.
Я отодвинула в сторону кучку ботвы и сорняков – вдоль грядки с репой расположился целый ряд таких кучек, и каждая предыдущая была более увядшей и загнивающей, чем следующая. Их я не выкидывала, доказывая себе, что в огородном деле у меня и правда прогресс, хотя, когда я на них оглядывалась, становилось очевидно, что сорняки берут надо мной верх. Джейми называл эти кучки моими скальпами. Разумеется, он хотел надо мной пошутить, но в его шутке была доля правды.
Однако сегодня меня ждали ещё и другие дела, поэтому, скрипя коленями, я поднялась и свернула свою циновку.
Я взяла свою корзинку с помидорами, репой и срезанными травами и, остановившись у садовой калитки, посмотрела вниз на дом. Девочки с крыльца исчезли, и корзина с луком вместе с ними, – скорее всего, они понесли её в погреб.
По нашим прикидкам, Фанни сейчас было тринадцать, Агнес – четырнадцать. В принципе, в таком возрасте девушки действительно могли стать жёнами. Но, если это будет зависеть от нас с Джейми, – а нам есть что сказать по этому поводу, – наши девочки в таком возрасте замуж не пойдут.
Среди деревьев что-то мелькнуло. Женщина... молодая… В синей клетчатой блузке и серой юбке, из-под которой выглядывала вышитая нижняя юбка. Девушка подошла поближе, и я узнала Катрину Маккаскилл. Тоже неся корзину, она целеустремлённо спускалась с холма. Значит, сомнения относительно Бобби Хиггинса мучили далеко не всех.
– А что вы думаете о ней? – спросила я у пчёл.
Однако, если у них и было своё мнение, пчёлы оставили его при себе.

RÉUNION [Воссоединение, собрание (предметов); совокупность, примирение (уст.), заживление; срастание (краёв раны). (фр.) – прим. перев.]

Чарльз-Таун, штат Южная Каролина
ВЫТАРАЩИВ ГЛАЗА ОТ ВОЗБУЖДЕНИЯ, Мэнди вертела головой во все стороны и без умолку трещала. Сумбурно перескакивая с темы на тему, она ничего не оставляла без внимания: ни туч москитов, вьющихся вокруг их повозки, ни стаек птиц, которые, вероятно, охотились на этих москитов, ни чернокожих рабов на рисовых полях.
– Дядя Джо! – закричала она, наполовину высунувшись из повозки и бешено размахивая руками. – Дядя Джо, дядя Джо!
– Это не дядя Джо, – осадил сестру Джем, хватая её сзади за лямки передника. – Он в Бостоне.
Мальчик взглянул на мать – она благодарно кивнула. Бри и Роджер заранее и наедине поговорили с Джемом и Жерменом о рабстве, и отдельно ещё раз побеседовали с одним Джемом.
– Гляди, Мэнди! – Жермен схватил девочку за руку и показал на огромную голубую цаплю, которая с неодобрением смотрела на них с ещё не осушенного рисового поля.
После этого больше никто не сказал ни слова о мужчинах и женщинах, которые, сгорбившись, орудовали серпами по другую сторону дороги в густом жарком воздухе и жали доходившие до колен желтеющие зерном колосья.
На окраине города они увидели солдат Континентальной армии.
– Ого, сколько солдат!
Теперь мальчишки высунулись из повозки и дёргали друг друга за рукава, привлекая внимание к новой диковинке. Сотни маленьких парусиновых палаток, в каждой из которых мог укрыться от дождя лишь один человек, будто вздыхали каждый раз, когда их надувал ветерок, что долетал с дальней реки. С ветром доносились ритмичные выкрики: на плотно утоптанном учебном плацу муштровали солдат – с мушкетами на плечах они маршировали взад-вперёд. Затем показалась пара тёмных, смертоносных пушек, опиравшихся на орудийные передки [орудийный передок – специализированная двухколёсная повозка для транспортировки буксируемых артиллерийских орудий. – прим. перев.] и готовых хоть сейчас двинуться куда угодно, их зарядные ящики были набиты ядрами и бочонками с порохом. Мальчики лишились дара речи.
– Господи Иисусе!
Как бывшая ученица католической школы, Брианна редко упоминала имя Господа всуе, но сейчас оно прозвучало, словно тихая молитва. Почувствовав эти интонации, Роджер взглянул на жену.
– Да-а, – промолвил он, поняв, на что она смотрит. – В музеях они выглядят безобидными, правда?
Взглянув на разинувших рты мальчишек, Роджер слегка поджал губы, но ухмыльнулся и передал поводья Брианне.
– Переключимся на другое, – коротко сказал он, усаживая Мэнди к себе на колени, и, обняв дочку за талию, показал на летящих белоснежных цапель и на что-то в отдалении, – возможно, на мачты кораблей в далёкой туманной гавани.

СКОЛЬКО ВРЕМЕНИ прошло с тех пор, когда Брианна в последний раз видела город? Когда они въехали в Чарльз-Таун, Бри так разволновалась, что сам город едва замечала. На ухабах просёлочных дорог она чувствовала каждое подпрыгивание тяжёлых бочек с кислой капустой, а когда их повозка въехала на мощёные улицы Чарльз-Тауна, бочки беспрестанно ударялись о бортики телеги, так что Брианне было просто некогда обращать внимание на то, что происходит вокруг: ей всё время мерещилось (как в ночном кошмаре), будто какая-нибудь бочка вот-вот скатится и расколется о дорожные камни. Да ещё и Мэнди нужно было держать покрепче.
Но наконец-то они остановились. У Брианны подрагивали колени, как у человека, ступившего на берег после долгого морского путешествия. Ей казалось, что запах кислой капусты будет преследовать её всю оставшуюся жизнь, но облегчение оттого, что они добрались до места, вытеснило всё остальное. Повозку им пришлось оставить во дворе гостиницы и идти в типографию пешком. Улицы в Чарльз-Тауне были широкими и красивыми, но заведение Фергюса скромно притулилось в маленьком переулке на окраине делового района, в очень милом месте: вдоль улицы росли деревья, на ней было несколько маленьких магазинчиков, но, к сожалению, места на проезжей части было недостаточно, чтобы две повозки могли свободно разъехаться.
Роджер дал несколько пенни гостиничному конюху, чтобы тот присмотрел за повозкой, пока они сходят в типографию, но всё равно тревожился за груз. С другой стороны, уловив запах кислой капусты, конюх отшатнулся и сплюнул на булыжники мостовой, наградив Роджера таким взглядом, будто хотел сказать: трёх пенсов явно маловато, чтобы приглядывать за этим.
Маккензи уже давно перестали замечать резкую вонь закисающей капусты, но теперь их носы подёргивались от запахов города, особенно от ароматов еды. Путники находились недалеко от реки – пахло жареной рыбой и рыбной похлёбкой, а солоноватый дух свежих устриц смешивался с ароматами зерна и цветов, витая над ними аппетитными испарениями.
– О, Боже! Гритс с креветками? – В животе у Брианны громко заурчало, и дети захихикали.
– Что за гритс? – спросила Мэнди, старательно принюхиваясь. – Я чувствую только рыбу!
– Это молотые зёрна кукурузы, которые замачивают в щелочном растворе, – рассеянно ответил ей Роджер, которого, несмотря на голод, больше привлекали дома, выкрашенные яркой краской: синие, розовые, жёлтые, как карандаши в коробке. – Потом туда добавляют масло или подливу.
– В щелочном растворе? – хором спросили все трое детей, охваченные ужасом.
Им всю жизнь говорили не подходить ближе, чем на метр, к ведру со щёлочью, от которой слезились глаза, – иначе им несдобровать.
– Сначала щёлочь смывают, а уж потом кукурузу мелют и готовят, – заверила их Брианна. – Это блюдо вы уже пробовали.
Она взглянула на Мэнди, затем на Роджера:
– Может, нам поесть, прежде чем...
– Нет, – твёрдо ответил Роджер, погасив в зародыше всплеск энтузиазма в своём маленьком войске.
Посмотрев на Жермена, который выглядел так, будто его сейчас стошнит, Роджер добавил:
– Сначала нам нужно попасть в типографию.
Жермен ничего не ответил, он лишь с явным усилием сглотнул и облизнул губы. В последние пару дней он делал так постоянно – губы у него пересохли и потрескались в уголках.
Брианна мягко коснулась его плеча.
– Je suis prest [Я готов (фр.) – прим. перев.], – сказала она, и тревога на мгновение сошла с лица мальчика.
– Тётя, ты же девушка, – ответил он, слегка закатывая глаза. – Тебе нужно говорить Je suis preste [Я готова (фр.) – прим. перев.].
– Ну и что! – сказала Брианна и засмеялась.
– Вот она! – Джем внезапно остановился как вкопанный, указывая пальцем на типографию.
Она стояла на другой стороне улицы. Маленькое здание: кирпичные стены выкрашены синим, а ставни и дверь – фиолетовым. В большой витрине рядом с дверью выставлены книги, а сверху красовалась вывеска, на которой аккуратными буквами было написано: «ФЕРГЮС ФРЕЙЗЕР И СЫНОВЬЯ, ПЕЧАТНЫЕ ИЗДАНИЯ И КНИГИ».
– Merde [Дерьмо (фр.) – прим. перев.], – прошептал Жермен.
– Сыновья? – озадаченно переспросил Джем.
– Полагаю, что это Жермен и его маленькие братья, – ответил Роджер.
Его голос звучал буднично, но сердце внезапно дрогнуло и забилось быстрее. Он взял Жермена за руку:
– Давай-ка, Жермен, войдём первыми.

ВЕТЕР ПЕРЕМЕНИЛСЯ, и внезапно из открытой двери на них пахнуло чернилами и раскалённым металлом, окутав невидимым тёплым облаком. Жермен глубоко вдохнул и кашлянул. Кашлянул снова и прочистил горло; глаза у него слезились. Роджеру показалось, что причиной тому был не только едкий запах. Он легонько постучал мальчику по спине.
– Всё в порядке? – спросил Роджер.
Жермен кивнул, но, прежде чем он вымолвил хоть слово, позади них застучали шаги по мостовой, и с распростёртыми объятиями и с криком «Жермен!» к сыну бросился Фергюс. Он обнял его и крепко прижал к груди.
– Mon fils! Mon bébé! [Сынок! Малыш мой! (фр.) – прим. перев.]
– Bébé? [Малыш? (фр.) – прим. перев.] – переспросил Жермен.
На лице мальчика отразилась целая гамма чувств – от удивления и радости до притворного негодования. Они сменялись так быстро, что Роджер едва успевал их распознавать, но о подлинных чувствах мальчика даже не надо было гадать. Жермен стоял, прижавшись щекой к потёртому жилету отца, затем повернул голову и зарылся лицом ему в грудь, с облегчением всхлипывая.
– Конечно, bébé, – мягко сказал Фергюс, и Роджер заметил, что по его собственным щекам струятся слёзы.
Держа сына за плечи, Фергюс слегка отстранился и оглядел парнишку:
– Я понимаю, что ты уже совсем мужчина, и всё равно, когда смотрю на тебя, то всегда – всегда – вижу тебя таким, каким ты был, когда только родился.
Фергюс осторожно отпустил Жермена и вынул из кармана носовой платок, покрытый чернильными пятнами.
– Маленьким, толстеньким и пускающим пузыри, – добавил он, вытирая нос и широко улыбаясь сыну.
Все засмеялись, включая (после секундной паузы) и Жермена.
– Что там на улице… Жермен! – Взметнулись юбки, Марсали выскочила из типографии и бросилась обнимать своего «блудного» сына.
Услышав, что Брианна шмыгнула носом, Роджер отступил назад и крепко сжал ей руку.
– Мам! Что... И-и-и-и-и! Физзи, Физзи, скорей сюда: тут Жермен! – Джоан, с сияющим от возбуждения личиком, убежала обратно в типографию, а через мгновение выскочила оттуда, таща за собой младшую сестру, которая едва поспевала за старшей.
Чья-то ручонка потянула Роджера за штанину, и он посмотрел вниз.
– Кто это? – спросила Мэнди, прижимаясь к ноге отца и с подозрением хмурясь на многолюдную сцену, сопровождающуюся слезами и смехом, которая разворачивалась перед ними.
– Наши двоюродные братья и сёстры, – снисходительно ответил Джем. – Ну, в смысле, ещё родственники.

ТИПОГРАФИЯ НАПОМНИЛА Бри хлопотливое гнездо, и это ощущение окрепло, когда основное волнение первых минут встречи схлынуло, рождая лишь минутные всплески возбуждения: краткий обмен новостями, которые нужно будет обсудить позже; вода для умывания; слаженная суета во время приготовления ужина и более хаотичное его поедание, когда половина людей сидела за столом, а другая – преимущественно под ним, хихикая над мисками с рисом и красной фасолью; мытьё посуды, переодевание и расстилание постелей. Жар многочисленных тел и печи для нагрева металла в типографии постепенно уносился прохладным вечерним ветерком с реки, насквозь продувавшим дом через открытые двери чёрного и парадного ходов, предвещая тихую ночь.
Когда все дети наконец улеглись, взрослые собрались внизу в крошечной гостиной, чтобы отметить встречу бутылочкой превосходного французского вина.
– Где вы его достали? – спросил Роджер после первого глотка.
Он приподнял бокал, восхищаясь цветом вина, поблёскивавшего в свете очага, словно рубин.
– Я не пил ничего подобного с тех пор, как... как... Короче, не уверен, что я вообще когда-нибудь в жизни пробовал нечто настолько вкусное.
Марсали и Фергюс заговорщически переглянулись.
– Лучше тебе и не знать, – ответила Марсали со смехом. – Но там, где мы его взяли, чуток ещё осталось, так что можешь ни в чём себе не отказывать!
– Certainement [Конечно! (фр.) – прим. перев.], – согласился Фергюс. – Ты вернул домой нашего блудного сына, поэтому, даже если захочешь искупаться в этом вине, просто скажи.
– Не искушай.
Прикрыв глаза, Роджер неторопливо сделал большой глоток. На его усталом лице отражалось блаженство.
С того дня, когда Эми Хиггинс погибла, Бри почти не пила вина: запах винограда напоминал ей о том дне в винограднике, а цветом красное вино походило на свежую кровь в лучах солнца. Но вино было настолько хорошим, что, казалось, его и глотать-то не нужно: оно само проникало в каждую клеточку и уносило прочь тревоги. Напряжение от поездки спадало, и Брианна почувствовала, как из тела уходит скованность, оно расслабляется, возвращаясь в естественное для него состояние.
У них получилось.
«Покà что всё получается», – произнёс циничный голос внутри, но Брианна не стала обращать на него внимания. Сейчас все были в безопасности. И вместе.
Жермен не ушёл вместе с Джемом, Мэнди и сёстрами наверх – он свернулся калачиком на скамье рядом с матерью и крепко спал, положив голову ей на колени, а Марсали тихонько гладила его спутанные светлые волосы и смотрела на сына с такой нежностью, что у Бри защемило сердце.
Она прикоснулась к своей груди, но там, внутри, всё было в порядке, сердце билось тихо и ровно. Если бы она продолжила и дальше вслушиваться в его мерный стук, то заснула бы в считанные секунды. Негромкий писк, раздавшийся из колыбели, стоявшей рядом с Фергюсом, прогнал сон, Брианна резко выпрямилась – на удивление сильный материнский инстинкт пронзил её от живота до груди.
– Если один начал, то и другой не замедлит, – промолвила Марсали, потянувшись к шнуровке платья. – Подержи моё вино, Бри!
Брианна взяла бокал, тёплый от жара очага и рук Марсали, и с некоторой завистью наблюдала, как Фергюс протянул жене одного запелёнатого младенца, а затем вынул из колыбели второго малыша.
– Этот мокрый, – сказал он, держа его на вытянутых руках.
– Я поменяю пелёнку.
Бри поставила вино на стол и забрала свёрток у Фергюса, который с готовностью его отдал и, довольный, вернулся к своему бокалу.
На полке лежали чистые пелёнки и тряпочные подгузники, там же стояла маленькая жестянка с какой-то мазью, которая пахла лавандой, ромашкой и овсом. Брианна улыбнулась, узнав мамин вариант крема от опрелостей.
– Кто тут у нас? – спросила она, разворачивая одеяло, из которого показалась светло-русая головка с маленьким, круглым, сонным личиком.
– Шарль-Клэр, – ответил Фергюс и, кивком указав на свёрток на руках у Марсали, добавил. – А это – Александр.
– Привет, – ласково сказала Бри.
Малыш задумчиво причмокнул губами и заворочался в пелёнках.
– Comment ça va? [Как дела? (фр.) – прим. перев.]
– Уа-а!
– Ага, не очень хорошо? Сейчас мы попробуем что-нибудь с этим сделать...

НЕСМОТРЯ НА УСТАЛОСТЬ, никто не хотел ложиться спать. Брианна чувствовала, как по утомлённым ступням, побаливающим голеням и по коленям к ней тихо подкрадывается сон, будто укутывая тёплым одеялом. Но ещё так много нужно было сказать, и после долгого обсуждения новостей из Риджа, благополучия его жителей и животных они, наконец, смогли объяснить, с какой же целью они приехали в Чарльз-Таун.
– Конечно, главное – Жермен, – с улыбкой сказал Роджер, взглянув сначала на спящего мальчика, а потом на Марсали. – Когда он получил ваше письмо, мы, само собой, должны были пуститься в дорогу. Но и... э-э-э…
Роджер бросил взгляд на Бри:
– Кажется, Джейми говорил, что отправил вам записку.
При этом Марсали впилась глазами в Фергюса, который махнул рукой, мол, ничего серьёзного. Роджер откашлялся и продолжил:
– Чарльз-Таун всё равно был нам по пути.
– По пути куда? – спросил Фергюс.
Прикрыв глаза, чтобы их не разъедал дым очага (его топили корягами, выброшенными на морской берег), Фергюс расслабился так, что казалось, будто у него совсем нет костей, и он просто растекается. Брианна подумала, что ещё никогда не видела его настолько умиротворённым.
– В Саванну, – ответил Роджер с нотками гордости, которые согрели Бри сильнее, чем тепло от камина. – Брианне заказали портрет. Она будет рисовать супругу богатого торговца по фамилии Брамби.
Фергюс вздёрнул бровь.
– Поздравляю, ma soeur [сестрёнка (фр.) – прим. перев.]. В Саванне... Это случайно не господин Альфред Брамби?
– Да, – удивлённо подтвердила Бри. – Ты его знаешь? Или что-то о нём слышал?
– Я видел его имя на многих ящиках и бочках, которые везут из Саванны в Филадельфию и Бостон. Он импортирует из Вест-Индии патоку. Следовательно, он очень богат, уверяю тебя. Проси у него за портрет сколько хочешь – он и глазом не моргнёт.
Брианна отхлебнула немного вина и погоняла его во рту, наслаждаясь его лёгкой терпкостью на языке.
– Полагаю, что, вежливо называя его импортёром, ты подразумеваешь, что он – контрабандист?
– Ну, примерно в половине случаев, – ответил Фергюс, легонько, на галльский манер, пожав плечами [галлы – римское название кельтского племени, обитавшего на территории современной Франции – прим. перев.]. – Ввозить патоку в Колонии законом не запрещено, но за это нужно платить налог. А где налоги...
– …там и контрабандисты, – закончил Роджер и слегка отрыгнул. – Пардон. То есть ты утверждаешь, что мистер Брамби ввозит патоку, обходя закон?
– Mais oui [Ну да (фр.) – прим. перев.], – со смехом подтвердила Марсали. – Он платит налоги за бочки, на которых написано «патока», а бочки, на которых написано «солёная рыба» или «рис», остаются неучтёнными, а значит, и налоги за них не платятся. Если, конечно, инспектор не учует, что там в них на самом деле...
– А поскольку господин Брамби достаточно хитёр, чтобы заплатить инспектору, тот не унюхает ничего, – продолжил Фергюс.
Он наклонился и пошарил под низким столиком, а затем вынырнул с очередной бутылкой, на этот раз без этикетки.
– Кстати о запахах, – произнёс он, покосившись на Роджера. – Не хочу никого обижать, переходя на личности, но...
– Это кислая капуста, – извиняясь, ответила Брианна. – Кстати о контрабанде...
Она сдержанно кашлянула. По дороге Бри постоянно была на взводе: она переживала о том, что бочки разобьются, начнут протекать, упадут на землю или привлекут к себе ненужное внимание. Но отец оказался прав (что и неудивительно): никто не хотел и близко к ним подходить. Теперь, когда Маккензи благополучно добрались, хорошо поели и выпили, Брианну даже охватила некоторая гордость за успех их мероприятия.
Когда Роджер сказал, сколько золота прислал Джейми, Фергюс беззвучно присвистнул, и они с Марсали обменялись настороженными взглядами.
– Па знает, что это рискованно, – поспешила вмешаться Бри. – Он не хотел бы подвергать вас опасности, но если вы...
– Пф-ф, – произнёс Фергюс, вытаскивая пробку из бутылки. – В нынешние времена чем бы ты ни занимался, всё опасно. Если мне суждено быть из-за чего-то убитым, я хотел бы, чтобы дело того стоило. А если ещё и повеселиться удастся, тем лучше.
Наблюдая за лицом Марсали, когда её муж так беспечно произносил эти слова, Бри подумала, что у Марсали наверняка имеются смутные сомнения по этому поводу, но она просто невозмутимо кивнула.
– Я ему помогу, – заверил её Роджер, заметив опасения Марсали. – Меня в торговле оружием не заподозрит никто. По крайней мере, я на это надеюсь...
– Роджера вот-вот посвятят в сан, – сказала Бри в ответ на озадаченные взгляды Фергюса и Марсали, и, как обычно, когда дело касалось призвания Роджера, она почувствовала теплоту и гордость и одновременно страх. – Это ещё одна причина, почему мы приехали в Чарльз-Таун. Ему нужно встретиться здесь с... э-э-э... со старейшинами из пресвитерии, чтобы они побеседовали с ним и убедились, что он по-прежнему достоин вступить в их ряды.
– Уверен, если старейшины узнают, что Роджер приобрёл дюжины три ружей, сворованных у британского флота, то мгновенно поставят под сомнение его моральную репутацию, – захохотал Фергюс.
– У британского флота? – переспросила Бри, разглядывая батарею пустых бутылок на столе.
– Думаю, много ружей, да ещё и таких, что не используются постоянно, можно найти только у них, – пояснила Марсали, так же, как и Фергюс, пожимая плечами на галльский манер («Или всё же правильно сказать “на французский”?» – задумалась Бри: мысли начали путаться).
– А если вдруг у них нет ружей, то мы найдём того, у кого они есть. – Фергюс церемонно налил всем ещё вина, отставил бутылку и поднял свой бокал.
– За свободу, mes chers [мои дорогие (фр.) – прим. перев.]! За кислую капусту и мушкеты!

БРИАННА С ДЕТЬМИ спали без задних ног, разметавшись на полу чердака, словно жертвы внезапно налетевшей чумы, лёжа там, где упали, – между бочками с лаком и чёрной краской из ламповой сажи и стопками книг и памфлетов. Несмотря на то, что день был долгим, встреча с роднёй богата переживаниями и немалым количеством выпитого вина, Роджеру не хотелось засыпать сразу. Не то чтобы он не мог заснуть: ему по-прежнему чудилась тряска повозки, и вожжи в руках, и что-то гипнотически крутилось на задворках его сознания, заставляя отдаться медленному водовороту образов, среди которых были рисовые поля и кружащиеся птицы, мощёные улицы и листва, как дым колышущаяся в сумерках… Но он не поддавался сну, стараясь насладиться текущим моментом как можно дольше.
Предопределение. Предназначенное судьбой. Позволительно ли ему думать, что оно у него есть? Есть ли у обычных, простых людей предназначение? Нескромно было считать, что у него оно имеется, но он был служителем Бога. Он верил именно в то, что у каждой человеческой души есть предопределение, а также обязанность найти его и исполнить. Именно сейчас Роджер ощутил бесценный груз доверия, которое было ему оказано, и хотел навсегда сохранить в душе охватившее его чувство умиротворения.
Но плоть слаба, и, сам не заметив как, он тихо растворился в ночи под шелест дыхания жены и детей, шипение затухающего огня внизу и звуки с отдалённых болот.

МЕТАНОЙЯ [переосмысление, просветление, прозрение (греч.) – прим. перев.]

Спустя три дня...
БЕСЕДУ РОДЖЕРА СО старейшинами пресвитерии Чарльз-Тауна – преподобными Селверсоном, Томасом и Рингквистом – назначили на три часа дня. Ему хватит времени на то, чтобы забежать по делам в пару мест и успеть привести в порядок свой чёрный выходной костюм.
Пока же он просто сидел на скамеечке у входа в типографию, наслаждаясь утренним солнцем и послевкусием от завтрака. Чтобы как-то разбавить приевшиеся ветчину и овсянку, Брианна соорудила гренки по-французски. И хотя Фергюс немедленно заявил, что ни одному французу не могло взбрести в голову приготовить такое блюдо, однако вскоре ему пришлось признать, что насыщенное сочетание яиц с капелькой мёда, который Клэр прислала со своей пасеки, восхитительно вкусно. Гренки и мёд в какой-то мере помогли смириться с отсутствием чая и кофе: ни того, ни другого в оккупированном континенталами городе достать было невозможно. Но в то же время в доме было вдоволь свежего молока: его выменивали у молочницы, которой нравилось читать слезливые баллады и мрачные признания преступников, стоящих у подножья виселицы.
Роджер прочёл несколько подобных опусов из тех, что Фергюс прошлым вечером отложил для своей клиентки. Впечатление они на него произвели смешанное: одновременно и позабавили, и вызвали отторжение, и даже разбудили в нём какое-то смятение.
Те, кто пришёл увидеть конец мой роковой
И посмотреть, как тело прощается с душой!
О бедствиях моих послушайте вы речь:
И бедных, и богатых хочу предостеречь.
Ещё одна пачка подобной литературы осталась лежать на обеденном столе. Утром, когда Жермен взял стопку листов и подровнял, легонько постучав ими по столу, прежде чем засунуть к себе в сумку, Роджер невольно бросил на них взгляд и запомнил один из заголовков.
«СУД И КАЗНЬ ГЕНРИ ХЬЮЗА
Кой умерщвлён был двенадцатого числа месяца июня года от Рождества Христова тысяча семьсот семьдесят девятого в окружной тюрьме, Хорсмонгер-лейн, Саутуорк, за насилие над Эммой Кук, девочкой всего лишь восьми лет от роду».
Роджера, не понаслышке знакомого с беспардонностью бульварных газетёнок (в общем-то, Фергюсовы листки не так уж и отличались от таблоидов ХХ века ни по смыслу, ни по содержанию), подобные вещи не смущали. Но его поразил один обычай, который напрочь отсутствовал в его собственном времени: дело в том, что осуждённого на смерть (а иногда и осуждённую) сопровождал священник. Он не просто посещал заключённого перед казнью, с тем чтобы принести утешение и помолиться вдвоём с несчастным, но вместе со приговорённым к смерти взбирался на его Голгофу.
«Что бы я сказал обречённому на виселицу, доведись мне самому сопровождать его к месту казни?..» – подумал Роджер.
Он не раз видел, как людей убивают, как люди умирают. И видел гораздо чаще, чем ему хотелось бы. Но это были обыденные смерти, пусть зачастую внезапные и трагичные. Несомненно, когда здоровый и полный сил человек осознаёт, что его лишают жизни по воле государственных властей, это выглядит совсем по-другому. Но ещё хуже, когда знаешь: из смерти твоей сделают представление, призванное служить укреплению общественной морали.
Роджер внезапно осознал, что его самого однажды публично казнили именем государства, и гренки тут же встали колом у него в желудке.
«Ну да… Кстати, и Иисуса тоже». Роджер так и не понял, откуда появилась эта мысль. Она прозвучала вполне в духе Джейми – разумно и очень логично. И это соображение оказалось ещё одним неожиданным откровением.
Одно дело – воспринимать Христа как Бога с большой буквы, Спасителя с большой буквы и дать ему все прочие, написанные с заглавной буквы определения, которые из этого вытекают. И совсем другое – осознать, что, за исключением впивающихся в тело гвоздей, ты абсолютно точно знаешь, что чувствовал Иисус из Назарета. Один. Преданный. Напуганный, разлучённый навеки с теми, кого любил. И каждой частицей своего естества жаждущий оставаться в живых.
«Ну что, теперь-то ты знаешь, что сказать осуждённому по дороге к виселице?»
Роджер всё ещё сидел на солнцепёке, пытаясь переварить гренки и снизошедшее на него просветление, когда рядом с ним распахнулась дверь, ведущая в типографию.
– Comment ça va? [Как дела? (фр.) – прим. перев.] – выгнув бровь, спросил Фергюс.
За ним, будто притянутые на буксире, возникли Джемми и Жермен, и Роджер поспешно убрал прижатую к животу руку.
– Прекрасно, – сказал он, вставая. – Куда нынче утром путь держите?
– Жермен разносит газеты и листовки по тавернам, – Фергюс улыбнулся и хлопнул сына по спине. – А если ты позволишь, то Джем пойдёт вместе с ним. Незаменимая помощь, и мне отчаянно её не хватало, mon fils [сын мой (фр.) – прим. перев.] – обратился он к сыну.
Жермен покраснел, однако выглядел очень довольным. Он расправил плечи и вытянулся во весь рост, несмотря на то, что на боку у него висела тяжёлая холщовая сумка, набитая экземплярами «L’Oignon» и пачками плакатов и небольших листовок с рекламными сообщениями всех мастей: от объявления капитана, приглашающего моряков присоединиться к «удачному и прибыльному путешествию в Мексику» до рассказа о многочисленных преимуществах знаменитого эликсира доктора Хобарта, гарантированно избавляющего от бесконечного списка жалоб, начиная от запоров и отёкших лодыжек. Роджер зацепился взглядом за «воспаление», но список воспалённых частей тела уже исчез в недрах сумки Жермена, и Роджеру осталось лишь гадать о том, каковы пределы могущества доктора Хобарта.
– Папа, можно мне с ним?
У Джема на плече тоже висела сумка – поменьше. Он очень гордился предстоящей работой и весь раскраснелся от волнения, хоть и старался выглядеть взрослым.
– Конечно, можно!
Роджер оставил при себе все добрые советы и предостережения, уже готовые сорваться с его уст, и улыбнулся сыну.
– Bonne chance, mes braves! [Удачи, смельчаки! (фр.) – прим. перев.] – без тени иронии напутствовал мальчиков Фергюс.
Они с Роджером стояли и смотрели, как их дети решительно устремились вперёд, придерживая снизу свои тяжёлые сумки, чтобы те не раскачивались. Несмотря на то, что Джем был выше своего кузена, он всё ещё выглядел мальчиком. А вот с Жерменом уже произошло то таинственное превращение, когда за одну ночь дети неуловимо меняются и с утра просыпаются совсем другими. Он пока ещё не стал взрослым, но сквозь нежную светлую кожу уже проглядывали юношеские черты.
Фергюс не сводил глаз с сына и, когда тот скрылся за поворотом, глубоко вздохнул.
– Ты рад, что он вернулся? – спросил Роджер.
– Ты даже не можешь себе представить, насколько, – тихо сказал Фергюс. – Спасибо, что привезли его к нам.
Роджер слегка пожал плечами и улыбнулся. Фергюс улыбнулся в ответ, однако взгляд его был устремлён вдаль, куда-то поверх плеча Роджера. Роджер обернулся, но дорога была пуста.
– Когда тебя ждут твои инквизиторы, mon frère? [брат мой (фр.) – прим. перев.] – спросил Фергюс.
Слово «инквизиторы» вызвало у Роджера некоторое замешательство, но потом он сообразил, что Фергюс использовал термин в его изначальном смысле, от латинского inquire – спрашивать.
– В три часа, – ответил он. – Тебе нужно, чтобы я до этого успел что-то сделать?
Фергюс критически осмотрел его с ног до головы и кивнул. По-видимому, рубашка Роджера, а также слегка потёртый жилет и поношенные бриджи вполне подходили для того, что он задумал.
– Пойдём со мной, – сказал он и кивнул в направлении шумевшего вдалеке моря. – И прихвати немного золота. Похоже, я нашёл для милорда ружья.
Чтобы достать золото из бочки, Роджеру с Фергюсом заблаговременно пришлось аккуратно вычерпать капусту. Марсали запретила её выкидывать, резонно заметив, что негоже переводить продукты, так что им пришлось позвать на помощь Жермена и Джема, которые без особой охоты распихали кислую капусту по кувшинам, мискам и горшочкам. Ценный металл они перепрятали в укромных местечках по всему дому. И теперь Роджер достал небольшую полоску золота из-под головки сильно пахнущего сыра, лежащей на кухонном шкафу. Немного подумав, он на всякий случай прихватил ещё парочку таких же плоских слитков.

ТАМ, ГДЕ ТРАДД-СТРИТ упиралась в морской берег, большой датский ост-индец [класс торговых парусных судов – прим. перев.] набивал свою утробу грузом. Ящики с солёной рыбой, огромные бочки с табаком, тюки необработанного хлопка вперемежку с какими-то сундуками, тележками и курами в клетках, из которых в разные стороны разлетались перья, – всё это по узким сходням поднималось наверх на потных спинах полуголых моряков и исчезало в чёрной пасти открытого люка, разевавшего свои створки с жадностью удава, глотающего крыс.
При виде этой картины Роджеру внезапно захотелось скрыться из виду и спрятаться в одном из складов, мимо которых они только что прошли. Он слишком хорошо помнил, каково это – раз за разом, снова и снова тащить груз, когда руки стёрты до крови, кожа на плечах ободрана, мышцы горят, а голова кружится от солнечного жара и запаха табака и мёртвой рыбы. А ещё Роджер вспомнил язвительный взгляд Стивена Боннета, который наблюдал за тем, как работает Роджер.
– «Баржу прибурлачишь и погрузишь тюк, только пить не смей, не то в тюрьму запрут», [строчки из песни Джерома Керна на стихи Оскара Хаммерстайна Ol’ Man River («Старик-река») – прим. перев.] – процитировал Роджер, пытаясь иронизировать над собственными воспоминаниями.
Бросив взгляд на пошатывающуюся процессию взбирающихся вверх грузчиков, Фергюс пожал плечами.
– Это только если поймают, – отметил он.
– А тебя когда-нибудь ловили?
Фергюс скосил глаза на крюк, заменявший ему левую кисть.
– За кражу тюков? Нет.
– А оружия?
– На краже ни разу не ловили, – высокомерно ответил Фергюс. – Пошли, нам нужен причал Приоло: он пришвартовался там.
– Он? – попытался уточнить Роджер, но Фергюс уже шёл по тесной улочке вперёд, и Роджеру пришлось прибавить шагу, чтобы его догнать.
Причал Приоло, длинный и узкий, был до отказа забит пришвартованными судами. В основном это были небольшие рыбацкие лодки, выгружавшие рыбу: неподалёку находился городской рыбный рынок. Грузовые тележки и тачки, наваленные под завязку блестящими серебристыми тушками, то и дело преграждали путь, вынуждая пешеходов уворачиваться. Некоторые рыбины всё ещё трепыхались, отчаянно борясь за жизнь. Воздух был наполнен влагой, а густой запах свежей рыбы и рыбьей крови бередил глубоко внутри у Роджера что-то животное, задвигая подальше воспоминания о сырых трюмах «Глорианы» и «Констанс».
Фергюс перешёл на неспешный шаг, будто прогуливался. Последовавший его примеру Роджер фланировал рядом, посматривая по сторонам. Не имея, правда, ни малейшего понятия о том, кого или что они ищут.
– Bonjour, mon ami! [Добрый день, друг мой! (фр.) – прим. перев.]
Казалось, Фергюс знал тут всех. Пока они шли вдоль пристани, он то и дело приветствовал друзей и знакомых. Многие здоровались или махали в ответ, не отвлекаясь при этом от работы. Печатник заговаривал с людьми по-английски или по-французски (правда, на диалекте, который Роджер едва разбирал), иногда на каком-то языке, который бывший оксфордский профессор понимал ещё меньше, – скорее всего, на каком-нибудь креольском наречии. Но то, что они ищут человека по имени Фоссет, Роджер разобрал.
В ответ на Фергюсовы расспросы большая часть собеседников лишь отрицательно мотала головой, и только один приземистый чёрный джентльмен, размах плеч которого был примерно равен его росту, отвлёкся от своего занятия (он потрошил рыбу, всё ещё извивавшуюся у него в руках) и, судя по жестам, ответил утвердительно. Сказав что-то Фергюсу, он махнул своим окровавленным ножом в сторону моря.
– Вон он!
Взмахом руки поблагодарив рыбака, Фергюс подхватил Роджера под локоть и повёл куда-то дальше вдоль пирса.
«Он» оказался небольшим корабликом с одним парусом. Судно только что показалось из-за дальней стороны острова Марш.
Рыбацкая лодка несла свой улов, состоящий из одной-единственной рыбины, но такой, что, как только судёнышко подошло к берегу и опустило парус, все, кто был поблизости, побросали свои дела и прибежали на неё поглазеть.
Огромная акула-молот – к счастью, совершенно мёртвая – в лодку целиком не поместилась. Большое серое тело прогнулось посередине. Уродливая, с выпученными глазами, голова карикатурным ростром возвышалась над носом лодки, а хвост чудовища свешивался с кормы. Посудина просела настолько, что даже небольшие волны, отражённые от причала, время от времени перехлёстывали через её борта. Экипаж состоял из двух человек – один был чёрным, а другой, похоже, смешанных кровей. Их тут же облепили зеваки и торговцы рыбой, стремящиеся заполучить себе их добычу.
– Что ж, похоже, по-быстрому не выйдет, – заметил недовольный шумихой Фергюс. – С другой стороны, удача, вероятно, сделает мсье Фосетта более сговорчивым, если к тому моменту, когда я смогу уволочь его ото всех и пообщаться наедине, он не напьётся так, что не будет в состоянии связать пару слов.
В задумчивости француз шумно выдохнул через нос, затем взглянул на солнце и покачал головой.
– Это надолго, так что если ты хочешь успеть переодеться до встречи со своими кусачими джентльменами при свитерах, то тебе придётся пойти домой. [Тут Диана играет на созвучии слов press-biters («кусатели прессы») и presbyters (пресвитериане). Судя по всему, Фергюсу как печатнику было известно умение пресвитериан «покусывать прессу». А мы просто попытались поиграть словами – прим. перев.]
– С кем?.. А… да... – Роджер спрятал улыбку.
Что ж, членов пресвитерии можно назвать и так.
– Тогда… – Он засунул руку в карман жилета и вынул оттуда сложенный носовой платок, с завёрнутыми в него золотыми пластинками. – Gesundheit [здоровье (нем.) – прим. перев.], э-э… то есть… À vos souhaits. [будьте здоровы (фр.) – прим. перев.]
– À tes amours, [И твоим любимым (фр.) – пожелание здоровья, когда чихают во второй раз – прим. перев.] – вежливо ответил Фергюс, аккуратно вытер нос и убрал носовой платок к себе в карман. – Bonne chance, mon frère! [Удачи, брат мой! (фр.) – прим. перев.]

БРИАННА ПОТЯНУЛА РЫЧАГ (Па был прав: усилие потребовалось приличное) и стала наблюдать за тем, как под смазанными чернилами литерами сплющилась бумага. Бри поняла, что задерживает дыхание, и намеренно выдохнула, отодвигая планку назад. Марсали подняла рамку и улыбнулась, увидев страницу с чёткими чёрными буквами.
– Ну надо же! – сказала она, кивнув Брианне. – Ни одного пятнышка. Да ты прирождённый печатник!
– О, держу пари, ты говоришь это всем типографским «дьяволятам» [здесь игра слов: термином devil (англ. – чёрт, дьявол) называли типографских помощников и мальчишек на побегушках – прим. перев.]. – И всё же Брианна почти светилась от радости, что у неё получилось. – Отличное занятие.
– Ну да, первые раз сто… – согласилась Марсали.
Она вытащила бумагу и осторожно поднесла её к верёвкам, пересекавшим одну сторону комнаты. На них сушились свеженапечатанные листы.
– К тому же… – Она уже подкладывала в печатный пресс новый лист бумаги. – Могу сказать одно: это всё равно намного увлекательнее стирки.
– И это говорит мать почти взрослого сына и жена бывшего карманника! И стирка может быть интересной, когда выворачиваешь мужские карманы… Позавчера у Джема я нашла дохлую мышь. Он сказал, что, когда её подобрал, она уже была мёртвой, – мрачно добавила Бри, снова дёргая рычаг. – Кстати, о стирке: ты не знаешь, куда подевались Роджер с Фергюсом? Я только что почистила чёрный костюм Роджера, чтобы он мог надеть его сегодня днём, когда пойдёт к старейшинам, но ему нужно вернуться вовремя, чтобы переодеться.
Марсали покачала головой.
– Я слышала, как Фергюс что-то говорил Роджеру Маку об «оружии для милорда», но ничего о том, где он собирается его найти.
При слове «оружие» сердце у Бри ёкнуло.
– Надеюсь, Фергюс не лишит Роджера рясы ещё до того, как его рукоположат, – с улыбкой произнесла она, надеясь, что это прозвучит так, будто она шутит.
– Dinna fash [не волнуйся (шотл.) – прим. перев.], – спокойно ответила Марсали, поднявшись на цыпочки, чтобы повесить ещё один только что напечатанный лист. – Начнём с того, что протестантские священники рясу не носят. – Они обе рассмеялись.
Бри потянула за рычаг, чтобы напечатать новую страницу, но в этот момент от двери дунуло сквозняком, и листок вдруг заколыхался, высвободился и сложился вдвое.
– Рыбёшкины ж перья! – ругнулась она.
Марсали наклонилась и двумя пальцами выдернула из рамы смятую влажную бумагу.
– В растопку пойдёт, – заметила она, отправляя листок в большую корзину, наполовину заполненную испорченной бумагой. – Тебе не кажется удивительным, что ты вдруг оказалась женой священника?
– Ну… да. Я имею в виду, что как-то не ожидала этого. Я в принципе ничего не имею против, – поспешно добавила она. – То есть, Роджер же не собирается стать… э-э…
– Карманником? – продолжила Марсали, и её улыбка стала шире. – Я с самого начала знала, чтό из себя представляет Фергюс (он мне сам рассказал), но это не имело никакого значения. Я всё равно вышла бы за него, даже если бы он оказался разбойником с большой дороги и убивал людей из-за ломаного гроша.
Мать как-то рассказывала Брианне, что Фергюс и вправду когда-то давно разбойничал на большой дороге, но Бри решила, что тактичнее будет промолчать. В конце концов, сейчас, насколько ей известно, он этим не занимался.
– Заметь, – сказала Марсали, вытягивая из пачки новый лист бумаги и засовывая его в печатный станок, – мне тогда было всего пятнадцать, и, кроме того, Фергюс помогал папе, так что мне было всё равно, чем он занимался. И знаешь, даже теперь, когда я точно знаю, что они на пару вытворяли в Эдинбурге, я не уверена, чтό для него было бы безопаснее: по-прежнему заниматься контрабандой спиртного или держать типографию. Хотя, полагаю, в наши дни могут повесить и за одно, и за другое.
Пресс был большим и тяжёлым, но, когда Брианна потянула за рычаг, металл и дерево завибрировали, и Брианна ощутила, как прямо вниз по её позвоночнику пробежала приятная волна.
– А ты знала, что эту штуковину мы называем «хвостом дьявола»? – спросила Марсали, кивком указывая на рычаг.
Из большой колыбели у очага послышался писк близнецов, и обе женщины, на мгновение приостановившись, бросили туда взгляд, но больше не раздалось ни звука, и они снова вернулись к ритму соей работы.
С заднего двора вбежала хихикающая Фелисите, – да так быстро, аж завязки на её фартуке развевались. За ней по пятам мчалась разрумянившаяся Джоани, выкрикивая что-то на смеси французского и гэльского, а замыкала процессию радостно визжащая Мэнди. Через парадную дверь девчонки выскочили на улицу. Марсали улыбнулась и в ответ на молчаливый взгляд Брианны лишь покачала головой.
– Не задавай вопросов, на которые не хочешь услышать ответы, – сказала она. – Кровью никто не истекает, и, думаю, дом не горит. Пока.
– Па как-то говорил, что чернильные подушечки делаются из собачьей кожи, – сказала Брианна, с готовностью меняя тему. – Это правда?
– Да. Собаки ведь не потеют.
– Ага. Повезло им.
Сама Брианна обливалась пόтом, – да и Марсали тоже. Несмотря на то, что на дворе стоял сентябрь, густой, душный воздух накрывал их, словно промокшим одеялом, и сорочка липла к телу Бри, будто приклеенная.
– Ну так вот. У тебя на коже крошечные поры – из них выходит пот. А собаки не потеют, так что и пор у них нет, поэтому собачья кожа более тонкая и гладкая, а значит, и чернила наносятся лучше.
Брианна перевернула одну из больших, покрытых чернилами полировальных подушечек, чтобы в этом удостовериться, хотя никаких изделий из человеческой кожи никогда не видела и не была уверена, что заметила бы разницу. Однако от этой мысли руки у неё покрылись мурашками.
– Она важная? – спросила Марсали, закрепляя очередную страницу. – Эта встреча, на которую собирается Роджер? Ну, то есть... он уже какое-то время был в Ридже заместо священника… Старейшины же не смогут запретить Роджеру им оставаться?
– Что ж, очень надеюсь, что нет, – с сомнением произнесла Брианна. – Дело, однако, в том, что в прошлый раз его произвели только в служители Слова, то есть дали ему право крестить младенцев и хоронить умерших – и уж этим-то он точно занимался. Роджер был полностью готов к рукоположению, но потом… много чего произошло. Формально, наверное, ему нельзя было заключать браки, но он всё равно женил людей. Ну, я хочу сказать, больше ведь некому было это делать. А если бы Роджер людей не женил, они – люди, которые хотели вступить в брак, – были бы… э-э... жили бы во грехе. Так что он им не отказывал.
Помолчав, Бри продолжила:
– А в прошлый раз Роджер был практически готов к посвящению: он отучился и получил право стать служителем Слова и Таинств. Просто он не прошёл должного обряда, потому что меня похитил Стивен Боннет. И Роджер, гм… – Брианна почувствовала, как под кожей нарастает неприятное ощущение – одновременно и жар, и холод.
Роджер как-то рассказал ей о том, что убил человека, но больше никогда этой темы не касался. Она тоже.
– Я помню, – сочувственно сказала Марсали. – Но не понимаю, как то, что Роджер Мак помог поймать того мерзавца, помешает ему стать священником?
– Что ж, надеюсь, старейшины всё поймут правильно.
«Пусть только попробуют его не рукоположить!» – яростно подумала Брианна. Втайне она опасалась, что жена-католичка может оказаться бόльшим препятствием для рукоположения Роджера, чем давнишняя история, связанная со Стивеном Боннетом. С другой стороны, Роджер рассказал о Брианне на первой пресвитерии, и, хотя старейшины немного похмыкали и чуток поморщились, в конце концов, они решили: быть женатым на католичке не так плохо, как иметь женой убийцу или уличную проститутку. При этой мысли на губах Бри промелькнула улыбка.
Окончательно убедил старейшин Дэви Кэмпбелл, который питал к ним с Роджером определённую привязанность, ведь он женил их, а затем обучал Роджера в своём знаменитом «бревенчатом колледже», чтобы заполнить пробелы в его классическом образовании. [«Бревенчатый колледж» (англ. – «log college») – небольшая школа, основанная Уильямом Теннентом (William Tennent) (1673-1746) в Нешьямине (Neshaminy), Пенсильвания, чтобы обеспечить образование пресвитерианского духовенства. – прим. перев.] Но Дэви сейчас был далеко – в своём колледже в Северной Каролине, и поэтому всё, что он смог сделать, это прислать рекомендательное письмо.
Однако, если быть совсем честной, Бри больше переживала не о решении старейшин, а о том, сможет ли она стать достойной женой священника. До сих пор она вроде бы со всем справлялась: Роджер был накормлен, одет, и у них была крыша над головой. Но помимо этого… чем ещё она могла помочь мужу?
– Передохни пока, a nighean [девушка (гэльск.) – прим. перев.].
– Что? – Поглощённая своими мыслями, Брианна работала как заведённая.
Подняв глаза, она увидела над головой верёвки, увешанные свеженапечатанными страницами, и Марсали: та, улыбаясь, потянулась через станок, чтобы вытащить из нижней рамы верстатку с литерами.
– С первой страницей закончили. Может, сходишь и посмотришь, не поубивали ли дети друг друга? А я пока наберу следующую. И захвати мне немного пива, ладно?

РОДЖЕР ВЕРНУЛСЯ в типографию и застал в глубине мастерской жену с Марсали, в пятнах чернил и среди паутины сохнущих страниц, что свисали с перекрещивающихся верёвок. Брианна уже собралась было снять свой перепачканный чернилами фартук, чтобы помочь мужу переодеться, но он, махнув ей рукой, поднялся по лестнице на чердак и увидел на крючке под слуховыми окошками костюм – чуть обтрёпанный и с заштопанным уголком кармана, но не утративший свой первоначально чёрный цвет, – и белый шейный платок, чистый, накрахмаленный, абсолютно новый.
Пока он тщательно и медленно одевался, до него снизу доносились женская болтовня и смех, а также звонкое эхо голосов трёх девчушек, которые играли на кухне, между делом присматривая за младшими братьями. Роджер почувствовал теплоту и нежность, а ещё – внезапную тоску по собственному дому. «Когда мы вернёмся в Ридж, – подумал он, – быть может…»
После их возвращения в прошлое совместная жизнь в Новом доме всем пришлась по душе, да и заботиться о малышне, когда рядом находятся дети постарше и другие взрослые, готовые помочь, стало намного проще. Однако, быть может, после того как его посвятят в сан… И при этой мысли Роджер суеверно скрестил пальцы и хохотнул.
Да, так, пожалуй, будет лучше. В основном ему предстояло разговаривать с людьми, и, хотя он по-прежнему собирался посещать свою паству в Ридже в их собственных домах, у него должно быть место, – возможно, небольшой кабинетик? – где он мог бы общаться с прихожанами с глазу на глаз и хранить записи о рождениях, браках и смертях…
Мысли об отдалённом будущем притупили его опасения относительно будущего ближайшего, и он бодро спустился по лестнице как раз в тот момент, когда дважды ударил колокол расположенной неподалёку церкви.
– Рановато ты собрался, – заметила Брианна, прервав своё занятие, чтобы вытереть пот со лба. – Но выглядишь здорово!
– Ага, это точно, – подхватила Марсали. – Совсем как пастор... Только вид у тебя посимпатичней. Все пресвитерианские священники, которых я знаю, – старые, сварливые, и от них разит камфарой.
– Правда? – развеселившись, спросил Роджер. – И скольких же ты знаешь?
– Ну, одного, – призналась она. – И ему девяносто семь. Но всё равно...
– Не приближайся ко мне. Ещё одной чистой рубашки у тебя нет, – предупредила Брианна, но всё же подошла почти вплотную к Роджеру и, на всякий случай сцепив руки за спиной, потянулась, чтобы его поцеловать. – Удачи, – сказала она и, глядя мужу в глаза, улыбнулась. – Всё будет хорошо.
– Да. Спасибо, – искренне отозвался он и тоже улыбнулся. – Я... Пожалуй, я просто немного посижу на улице. Соберусь с мыслями.
– Это правильно, – одобрила Марсали. – Если целый час будешь ходить туда-сюда, то, пока доберёшься до места, весь взопреешь.

РОДЖЕР СИДЕЛ уже минут пятнадцать на одной из двух уличных скамеек (той, что в пятнистой тени карликовой пальмы), всеми силами стараясь не слишком себя накручивать, как вдруг увидел сына. Слоняясь по улице, Джем бесцельно тыкал зажатой в руке палкой во что попало.
Увидев отца, он бросил её, уселся рядом и принялся болтать ногами. Так они и сидели какое-то время, просто слушая жужжание цикад и выкрики торговцев рыбой с далёкого пирса.
– Пап… – неуверенно начал Джем.
– А?
– Ты поменяешься? После того, как тебя рукоположат? – Джем поднял глаза, от беспокойства он поджал губы, и уголки его мягкого широкого рта скривились.
«Господи, он же копия Бри!» – промелькнула мысль, и Роджер ответил:
– Нет, приятель. Я всегда буду твоим отцом, несмотря ни на что. И останусь самим собой, – поразмыслив, добавил он.
– А-а. Ну, честно говоря, я и не думал, что ты перестанешь быть моим папой... – Улыбка тронула лицо Джема, будто мимолётный солнечный луч. – Просто… зачем тогда? Ведь если ничего не изменится, – почему ты этого хочешь? Почему это важно?
– А, вот ты о чём. – Роджер чуть откинулся назад, сложив руки на коленях.
По правде говоря, он всё-таки ожидал, что каким-то, не поддающимся определению образом станет другим, хотя и знал наверняка, что останется прежним.
– Что ж, – протянул он, – отчасти дело в том, что есть установившийся порядок. Ты же помнишь Майри и Арчи Маклин, до́ма, в Ридже?
– Да.
Джем растерянно глядел на него, гадая, при чём тут это. Роджер тоже не совсем понимал, как выразиться яснее, но вопрос сына был закономерным. «И на него, пожалуй, придётся отвечать, – подумалось ему, – и не единожды».
– Помнишь, на Пасху мы сыграли их свадьбу, но на неё они пришли с маленьким сыном, который родился прошлой осенью. Так что больше года они жили как муж и жена, хотя и не были женаты.
– Разве они не были обручены? – Джем наморщил лоб, пытаясь вспомнить.
– Верно, были. Примерно к этому я и клоню. Они заключили друг с другом контракт, когда обручились. Ты знаешь, что такое контракт?
– Э-э, да. Дедушка показывал мне акт на землю, по которому бывший губернатор передал ему Ридж, и объяснил, что это контракт. Две... э-э... стороны? Кажется, так он сказал. Стороны что-то обещают друг другу и ставят под этим свои подписи.
– Суть ты ухватил. – Роджер улыбнулся и обрадовался, увидев, что сын улыбнулся ему в ответ. – Так вот. Майри и Арчи заключили такой контракт, пусть и не на бумаге, и в нём говорилось... Ты видел, как люди обручаются скреплением рук? Нет? Что ж, когда два человека обручаются, они обещают друг другу прожить вместе как муж и жена один год и один день и... делать то, что делают муж и жена, то есть заботиться друг о друге. Такое вот между ними обязательство. Но… когда истечёт год и один день, они смогут решить, хотят ли они продолжать жить в браке или не в состоянии выносить друг друга и им лучше разбежаться в разные стороны. Так что, если они хотят остаться вместе… тогда они продолжают жить одной семьёй, а если рядом есть священник, который может их поженить, они женятся. И это тоже контракт, но более... обстоятельный... и долговечный. Они дают обет оставаться мужем и женой.
– А-а-а, так вот что значит: «пока смерть не разлучит нас»?
– Именно.
Джем ненадолго замолчал, прокручивая услышанное в голове. Вдалеке дважды ударил и тут же смолк церковный колокол: пробило половину часа.
– То есть до этого ты был просто обручён с пресвитерианцами, а теперь собираешься на них жениться? – спросил Джем, слегка нахмурившись. – А мама не против?
– Не-а, не против, – заверил его Роджер, надеясь, что не слукавил.
Ещё один пример пришёл ему в голову.
– Ты же видел, как дедушка иногда уезжает со своими людьми, да?
– Ага! – Глаза Джема заблестели при этом воспоминании. – Он говорит, что я смогу поехать с ними, когда мне исполнится тринадцать!
У Роджера чуть не вырвалось «чёрта с два!», но он вовремя прикусил язык и прочистил горло. В свой первый набег с угонщиками скота Джейми Фрейзер отправился лет в восемь и потому считал, что тринадцатилетний мальчишка, ноги которого уже достают до стремян, вполне способен участвовать в поддержании общественного порядка, налаживая контакты с индейцами и запугивая ополченцев-лоялистов.
«Когда-нибудь он должен научиться. И лучше рано, чем слишком поздно». – Роджер словно наяву слышал, как Джейми говорит это с напускной мягкостью, скрывающей твёрдую убеждённость в своих словах.
– Ммфм. Ладно. Ты же видел: когда они выезжают, дедушка вскидывает палаш или винтовку как сигнал, что пора трогаться в путь?
Джем воодушевлённо кивнул, и Роджер был вынужден признать, что, наблюдая за Джейми в такую минуту, он и сам чувствовал, как по спине пробегает лёгкая дрожь возбуждения.
– В общем, понимаешь, это сигнал для людей следовать за ним туда, куда он их поведёт. А если им надо пойти в определённом направлении, он быстро обнажает клинок и указывает в нужную сторону, чтобы все без слов понимали, куда идти, и не сбились с пути… Джейми Фрейзер не перестаёт быть самим собой: тебе – дедушкой, твоей маме – отцом и вообще хорошим человеком. Но также ему приходится быть вождём, и когда в нужный час он надевает кожаный жилет и берёт в руку палаш, то все понимают: он тут главный. Ему не надо пускаться в объяснения.
Внимательно слушая, Джем снова кивнул.
– Так вот, по сути, при посвящении в сан со мной произойдёт нечто похожее. Люди будут знать, что я... в каком-то смысле вождь. Рукоположение – это... можно сказать, меч в моих руках.
«И, даст Бог, они станут прислушиваться к тому, чтό я им говорю. Хоть изредка…»
– А-а-а... – протянул Джем, начиная понимать. – Ясно.
– Вот и славно. – Он хотел было погладить Джема по голове, но лишь коротко пожал сыну руку и поднялся на ноги. – Мне пора уходить, но к ужину я вернусь.
Из типографии доносился аромат гамбо с креветками, устрицами и колбасой, причудливо смешиваясь с запахами чернил и металла, но даже от этого у Роджера начал выделяться желудочный сок.
– Пап! – окликнул Джем, и Роджер обернулся.
– Да?
– Мне кажется, им сто́ит дать тебе настоящий меч. Он может тебе понадобиться.

СПРАВИВШИСЬ С САМЫМИ неотложными работами в печатной мастерской, Марсали и Брианна накормили всех ланчем. Джем с Жерменом, доставив все заказы, вернулись домой не с пустыми руками: они принесли две буханки вчерашнего хлеба из пекарни и большую миску фрикасе с креветками, которую им вручила миссис Вартон, владелица таверны с дежурными блюдами.
– Мам, миссис Вартон попросила миску вернуть, – преисполненный важности, сказал Жермен: он сознавал свою ответственность, ведь теперь он – разносчик печатного слова.
– Думаю, вечером будем угощаться дыней – как раз самый сезон. И, если найдём хорошие, я куплю на одну больше, – пообещала Марсали, – и завтра ты отнесёшь её в таверну вместе с миской. ...Так, малышей я только что накормила – пару часов они проспят. Мы идём на рынок, а вы с Джемом присмотрите за Мэнди, и тогда я на ужин приготовлю вам брайди [шотландские пирожки с мясом – прим. перев.].
Мэнди не позволили пойти на рынок вместе со старшими девочками, и она надулась, но сменила гнев на милость, когда ей дали самую настоящую наборную верстатку и мешочек печатных литер, с помощью которых можно было составлять слова. [Наборная верстатка – металлическая пластина, обрамлённая с четырёх сторон стенками, одна из которых подвижна вдоль продольной оси пластины; применяется в типографии для набора текста – прим. перев.] К тому же тётя Марсали твёрдо пообещала, что напечатает на бумаге всё, что Мэнди наберёт, и отдаст листок ей на память.
– Но учтите: не дай Бог кто-нибудь из вас подскажет ей, как пишутся плохие слова! – пригрозила Брианна Джему с Жерменом. – Я пожалуюсь вашим отцам, и вы неделю на задницу не сядете!
Жермен сделал вид, будто благочестиво оскорбился тем, что Брианне вообще могло прийти такое в голову! А вот Джем даже притворяться не стал: приподняв брови, он лишь поглядел на свою мать.
– Мэнди и без того уже известны все плохие слова, которые знаю я, – указал он. – Разве она не должна знать, как правильно их писать?
Хорошо знакомая с приёмчиками Джема, Бри не стала вступать в философскую дискуссию, а просто потрепала сына по голове.
– Ты, главное, не подсказывай ей ничего такого, ладно?

– РЫБУ ОСТАВИМ НАПОСЛЕДОК, – сказала Марсали, когда они спускались к набережной. – Овощи и фрукты обычно привозят на рассвете, и потому нам придётся выбирать из того, что осталось с утра, а вот рыбачьи лодки приходят в любое время, как только наловят достаточно, так что по времени они частенько с фермерами не совпадают, а значит, с рыбой нам, может, и повезёт. Кроме того, рыбу долго таскать не стоит, особенно в такую теплынь.
Перед завтраком Фергюс принёс домой мешок картошки и косу лука, которые получил в качестве оплаты от каких-то своих клиентов. А в кладовой лежали большие запасы фасоли и риса. Сейчас же Бри и Марсали намеревались купить на рынке свежих каких-нибудь овощей и фруктов, которые удастся найти, а заодно насладиться свежим воздухом и солнечным светом.
День был в разгаре, рынок оживлённо гудел, хотя на нём было и не так многолюдно, как, вероятно, на рассвете. Под зазывные крики продавцов, торопящихся избавиться от остатков товара и отправиться по домам, Бри, Марсали и девочки пробирались между прилавками и фургонами и вдыхали ароматы нагретых солнцем цветов, смешанные с запахами чеснока, кабачков и свежих кукурузных початков.
– Сколько просишь за свою бамию [овощ – прим. перев.]? – поинтересовалась Марсали у молодого джентльмена, который, судя по его рабочей блузе и чистому фартуку, только что приехал с фермы.
– По пенни за кучку, – ответил он, подхватывая перевязанную бечёвкой кучку, и поднося её Марсали под нос. – Прямо с грядки!
– И, судя по виду, её везли под мешками с картошкой. – Марсали придирчиво потыкала пальцем в помятый зелёный стручок. – Ладно, в гамбо они сгодятся [гамбо – американский суп или рагу из стручков бамии – прим. перев.]... Знаешь что, я возьму три кучки за пенни, и ты сможешь уехать домой пораньше.
– Нет, ну вы слышали? Три кучки за пенни! – Пошатнувшись, молодой фермер театрально прижал ко лбу тыльную сторону ладони. – Мадам, вы хотите, чтобы я по миру пошёл?
– Не хочешь – как хочешь, верно? – парировала Марсали, явно наслаждаясь происходящим. – Это на целый пенни больше, чем если ты вообще ничего не продашь. А на такую расквашенную бамию вряд ли кто-нибудь позарится.
Девочки, которые явно уже не раз видели, как беспощадно торгуется их мать, доводя фермеров до белого каления, переминались с ноги на ногу и оглядывались в поисках более интересного зрелища.
Фелисите вдруг встрепенулась.
– Мама! Гляди, новый фургон подъезжает! С дынями!
Марсали тут же отбросила вызвавшую споры бамию и поспешила за своими дочками, которые уже мчались к фургону, чтобы оказаться в первых рядах, как только тот остановится.
– Простите, – виновато сказала Бри молодому фермеру. – Может, позже.
В ответ молодой человек лишь хмыкнул и тут же отвернулся. Высоко подняв в одной руке пучок вялого зелёного лука, а в другой – бамию, он закричал шедшей навстречу паре покупателей с полупустыми корзинами:
– Гамбо! Готовим гамбо сегодня вечером!
Вокруг фургона с дынями быстро собирались люди – в основном женщины, хотя было и несколько мужчин (подмастерьев или поваров, судя по их заляпанным жиром рабочим блузам). Толкаясь, все старались добраться до дынь первыми. Однако Джоани и Фелисите заняли хорошее место у заднего борта, где сын владельца бахчи присматривал за товаром. Марсали и Бри подоспели как раз вовремя, чтобы помешать полной женщине в шляпке оттолкнуть девочек с занятого ими места.
Плотно прижавшись задом к фургону, Брианна приготовилась отражать нападение конкурентов, рядом с ней стояли Джоани и Фелисите: поднявшись на цыпочки, они восторженно принюхивались. Бри и сама глубоко вдохнула аромат сотен свежесобранных спелых дынь, от которого у неё закружилась голова, а с губ невольно сорвался тихий стон наслаждения.
– Ммм… – Марсали тоже втянула носом ароматный воздух и, качая головой, ухмыльнулась Брианне. – Прямо с ног сбивает, ага?
Однако, не теряя больше времени на чувственные услады, она опустила руку на худенькое плечико Джоани.
– Ты помнишь, как я учила тебя выбирать спелую дыню, a nighean [девочка (гэльск.) – прим. перев.]?
– Надо по ней постучать, – отозвалась Джоани с некоторым сомнением.
Тем не менее, протянув руку, она осторожно постучала по округлой дыньке.
– Эта спелая?
Марсали решительно стукнула по той же дыне и покачала головой.
– Такую можно купить, если хотите, чтобы она несколько дней полежала, но коли хотите полакомиться ею за ужином…
– Хоти-им! – хором ответили девочки.
Марсали улыбнулась.
– Тогда звук должен быть вот таким, – сказала она и легонько постучала костяшками пальцев по лбу Фелисите. – Не гулкий, а глухой: будто внутри у неё мягче, чем снаружи.
Джоани хихикнула и сказала что-то по-гэльски (Брианна поняла лишь примерно: что-то вроде «а не каша ли у её сестры в голове?»). Подчиняясь материнскому чутью, Бри тут же оттеснила коленом одну сестру от другой, прежде чем девчонки вцепились бы друг в друга, а потом наугад взяла из фургона дыню и предложила Джоани её проверить.
Минут десять они торговались с продавцом, умудряясь держать всё под контролем в базарной толчее, и наконец с трудом выбрались из толпы с восемью превосходными увесистыми дынями. Остальные овощи и фрукты они приобрели без особых происшествий, и, окинув взглядом свою разгорячённую и заметно уставшую компанию, Марсали заявила, что в награду за свои труды они заслужили посидеть у реки и полакомиться дынькой.
Брианна, у которой на поясе висел нож, торжественно взрезала плод, и воцарилась благословенная тишина, нарушаемая только чавканьем и звуком выплёвываемых семечек. Воздух был до того влажным, что одежда прилипла к телу, а пот струйками стекал по затылку с собранных в пучок волос и капал у неё с подбородка.
– Как вообще люди здесь летом живут? – Бри вытерла лицо рукавом и потянулась за новым ломтиком дыни.
Марсали философски пожала плечами.
– Как люди вообще выживают зимой в горах? – возразила она. – Лучше вспотеть, чем замёрзнуть. А здесь круглый год вдосталь еды и нет нужды питаться олениной, подстреленной полгода назад, или выбирать мышиный помёт из кукурузы, которую удалось отбить у белок.
– В чём-то ты права, – признала Брианна. – Хотя, сдаётся мне, бόльшую часть из того, что можно достать, съедает армия, да? – Она кивком указала на колонну солдат-континенталов, которые с мушкетами на плечах маршировали мимо них по улице к учебному плацу на окраине города.
– Ммфмм.
Марсали помахала офицеру во главе колонны, а тот снял шляпу и поклонился ей в ответ.
– Пока они здесь, я чувствую себя в гораздо большей безопасности, так что пусть берут всё, что им нужно.
В её тоне послышалось что-то такое, отчего на голове под волосами у Брианны пробежали мурашки, и она внезапно вспомнила о пожаре в Филадельфии. Мама говорила, что никто тогда так и не выяснил, загорелась типография случайно или…
Бри прогнала эту мысль.
– Сильно вам достаётся? Я имею в виду, от лоялистов.
– Мам, давай ещё одну разрежем? Пожа-а-алуйста! – Лица Джоани и Фелисите лоснились от дынного сока, тем не менее на груду ароматных плодов девочки смотрели с жадностью.
– Помяни дьявола… – пробормотала Марсали, но слова её были обращены вовсе не к дочерям.

Взгляд её был прикован к двум парням, которые вышли из таверны на дальней стороне улицы. Молодые, но вполне сформировавшиеся; судя по их простой и сильно обтрепавшейся одежде, они были работягами. У одного из них на плече висел холщовый мешок. Остановившись перед таверной и задрав головы, парни рассматривали вывеску, которая представляла собой кусок парусины, прикреплённый поверх старой вывески.
На новой вывеске был довольно неумело изображён офицер в белом парике и большущих эполетах, украшенных огромными жёлтыми галунами. Надпись сообщала прохожим, что таверна называется «Генерал Вашингтон». Бри едва успела задаться вопросом, какое же название было у заведения до того, как город заняли американцы, и тут один молодой человек достал из мешка несколько перезрелых помидоров. Он сунул их в руки своему спутнику, вытащил ещё помидоров, швырнул их в вывеску и во весь голос заорал: «Боже, храни короля!»
– Боже, храни короля! – подхватил его приятель и тоже швырнул томаты.
Он не смог прицелиться так же точно, как первый парень, и два помидора расквасились о переднюю стену таверны, а третий упал на проезжую часть и шмякнулся о булыжники.
Под помидорным натиском угол парусиновой вывески оторвался и свесился вниз, а под ней показалась прежняя надпись: с большой долей вероятности можно было сказать, что раньше это место называлось «Голова короля».
– Я узнàю как их зовут, мам. Чтобы вы с папой могли пропечатать их имена в газете, –деловито произнесла Джоани и, вскочив на ноги, устремилась через улицу.
– Джоани! Thig air ais an seo! [Сейчас же вернись! (гэльск.) – прим. перев.]
Марсали тоже вскочила на ноги, – как раз вовремя, чтобы схватить за руку Фелисите и не дать ей последовать за сестрой.
– Джоани!
Джоани услышала и, оглянувшись, помедлила, но юные вандалы, которые снова вооружились помидорами, тоже услышали окрик Марсали. Раскрасневшиеся от возбуждения, они побежали наперерез, яростно швыряя помидорами в Джоани, – та в панике закричала и бросилась к матери.
– А ну-ка прочь! – во весь голос закричала Брианна, и в тот же миг в середину груди ей ударился помидор: взорвавшись, он брызнул красным соком и семенами, покрытыми слизью. – Да что вы такое вытворяете, придурки!
Марсали пихнула девочек себе за спину и, побелев от ярости, стояла с прижатыми к бокам кулаками.
– Как вы смеете нападать на мою дочь? – взревела она.
– А не печатникова ли это жёнушка? – спросил один из парней.
круглая шапка с него свалилась, и его волосы вздыбились спутанными сосульками, а от жары и возбуждения по лицу струился пот. Парень, прищурившись, поглядел сначала на Марсали, затем на девочек.
– Точно! Это она! Чёртова сучка-мятежница! Я тебя узнал!
– Грёбаные говночисты, – тяжело пропыхтел его приятель.
Он вытер лоб рукавом, затем задрал рукав, обнажая довольно мускулистую руку.
– Швырнём их всех в реку. Проучим печатника! Пусть следит за языком!
Бри выпрямилась во весь рост, – она была на добрых четыре-пять дюймов выше обоих молодых людей, – и шагнула вперёд.
– Вы, козявки ничтожные, пошли прочь! – произнесла она настолько угрожающе, насколько смогла.
Парни удивлённо посмотрели на неё и загоготали.
– Ещё одна сучка-мятежница, да?
Один из хулиганов с силой схватил Брианну за руку, и в тот же момент второй мерзавец скинул с плеча мешок и, взявшись за лямку, размахнулся и ударил им Бри сбоку по голове.
Несмотря на мягкое содержимое, мешок был тяжёлым – пошатнувшись, Бри потеряла равновесие и упала; от удара у неё потекло из носа и заслезились глаза. Парни покатывались со смеху. Обе девочки завизжали, и Марсали прикрывая их собой, одновременно попыталась пнуть одного из негодяев. Но не успела она к ним приблизиться, как один из них наклонился и, схватив Брианну за лодыжки, дёрнул её ноги вверх.
– Хватай её за плечи! – крикнул он своему дружку, который незамедлительно так и сделал.
Они наполовину несли, наполовину волокли её вниз к реке, за ивовые заросли на берегу. Брианна сопротивлялась, но почти не могла дышать. Лёгкие отказывали, и ей никак не удавалось на что-нибудь опереться, чтобы ударить подонков.
Вдруг Марсали пронзительно крикнула:
– Buinneachd o ’n teine ort! [Чтоб вас огненная диарея прохватила! (гэльск.) – прим. перев.] – И парень, державший Бри за плечи, уронил её.
Наконец Брианна смогла вдохнуть, рывком высвободила ноги и откатилась в сторону. Поднимаясь на колени, она пыталась нащупать камень, ветку – что угодно, чем, чёрт возьми, можно врезать кому-нибудь из этих двоих.
Зажав в руке нож Брианны и стиснув зубы, Марсали тяжело дышала. Глаза у Бри всё ещё слезились, но сквозь пелену она разглядела стоявших повыше Джоани и Физзи, у каждой – дыня в руках. И когда Бри с трудом поднялась на ноги, Фелисите изо всех сил швырнула свою дыню. Та упала недалеко от парней, но не разбилась, а словно нехотя покатилась вниз по склону и остановилась возле какого-то куста.
Хулиганы разразились хохотом, один из них направился к Марсали, пританцовывая и делая вид, будто собирается отобрать у неё нож, и, когда Марсали на миг замялась, другой рукой ударил её по щеке.
Снова взяв под контроль своё тело, Бри поднялась. Держа в руке солидный камень, она изо всех сил саданула им сзади того придурка, который только что держал её за лодыжки. Камень глухо стукнулся о затылок, парень пронзительно вскрикнул и, выплёвывая хриплые ругательства, упал на колени.
Его приятель пару секунд переводил взгляд с Марсали на Брианну и обратно, а затем с напускной небрежностью отступил.
– Передай своему муженьку, миссус: пусть получше следит за тем, что печатает в своей газетёнке, – сказал он Марсали.
Хулиганский задор в нём поугас, но злость ещё бурлила. Парень махнул рукой в сторону девочек, жавшихся друг к другу в тени ивы.
– У тебя куча тупоголовых сопляков. Гляди, кого-нибудь недосчитаешься!
Он вдруг метнулся вперёд и пнул ногой валявшуюся на земле дыню – дынные корки, сок и семена разлетелись в разные стороны.
Брианна снова оцепенела, – и все остальные тоже. Спустя долгое-долгое мгновение молодчик, которого она стукнула камнем, поднялся на ноги, злобно на неё зыркнул, затем мотнул головой своему дружку. Они развернулись и пошли, подобрав на ходу холщовый мешок и вытряхивая из него мякоть раздавленных помидоров.

РОДЖЕР ВЫШЕЛ ИЗ дома преподобного Селверсона, и его накрыло грохотом барабанов. Он был в таком приподнятом настроении, что какое-то время даже не понимал, что грохочет и почему. Но, пока стоял, щурясь от яркого света, Роджер увидел, как из-за угла показался солдат Континентальной армии. Он направлялся в его сторону, но не строевым шагом, а просто деловитой походкой (большой барабан на лямке сдвинут на бок, чтобы не мешал при ходьбе), и не было ничего примечательного ни в его движениях, ни в ритме, который он выстукивал, ни в его внешнем виде.
До Роджера начал доходить и смысл происходящего на улицах, и звук неторопливых шагов: как только барабанщик, даже не глянув на него, прошёл мимо, Маккензи увидел, как из-за того же угла, со стороны Хаф-Мун-стрит [в переводе «Улица Полумесяца», – возможно, по названию таверны – прим. перев.], – наверняка из таверн и дешёвых забегаловок, – идут небольшими кучками, никуда не спеша и переговариваясь, мужчины (некоторые в форме). «Барабанная дробь ближе к ночи – это ведь не «побудка»? Да нет же, это «отбой», что под вечер зовёт солдат вернуться на свои квартиры, поесть и отдохнуть», – сообразил Роджер.
Типография Фергюса находилась в районе Сент-Майкл, а дом преподобного Селверсона – на другом конце города. Там же располагался и армейский лагерь. Вот почему он раньше не слышал вечернего барабана.
Всё объяснялось просто, и тем не менее от барабанной дроби что-то всколыхнулось в душе. «С чего бы это? – подумал он. – Но ведь меня тоже призвали к служению». При этой мысли он улыбнулся, надел шляпу и зашагал по улице.
Хоть Роджеру и не терпелось сообщить Бри хорошие новости, в типографию он отправился не сразу. Ему нужно было немного побыть одному – открыть Богу переполненное чувством сердце и пообещать, что станет хорошим священником.
Ближе к вечеру город придавило дневной жарой. Забыть о ней Роджер мог только благодаря радости, наполнявшей душу. Однако воздух был густым: казалось, будто вдыхаешь растопленное масло, и он направился в район порта в надежде на лёгкий ветерок. Порт никогда не пустовал, ни днём, ни ночью, но сейчас большая часть кораблей, стоявших в гавани на якоре, была уже разгружена, их товары приняты на склады, таможенные пошлины оплачены, а вспотевшие грузчики удалились в ближайшее заведение, где можно было освежиться и передохнуть, – таким заведением и была таверна «Полумесяц». Роджер тоже почувствовал искушение утолить жажду, прежде чем обратиться к Богу со своими сокровенными молитвами, – к счастью, в такую жару корабли он не разгружал, но и к «тропической» духоте побережья привычен не был, – однако же, надо правильно расставлять приоритеты.
Но тут его приоритеты резко поменялись: он увидел Фергюса. Тот стоял в конце причала и вглядывался в морскую даль, где вода мерцала под низким солнцем, словно поверхность волшебного зеркала.
Заслышав шаги Роджера, Фергюс обернулся, чтобы его поприветствовать.
– Comment ça va? [Как дела? (фр.) – прим. перев.] – с улыбкой произнёс он.
– Ça va [Идут (фр.) – прим. перев.], – невозмутимо отозвался Роджер, но тут же невольно расплылся в широкой улыбке.
– Ça va très bien? [Отлично идут? (фр.) – прим. перев.] – спросил Фергюс.
– Настолько bien [хорошо (фр.) – прим. перев.], что ты представить себе не можешь, – заверил Роджер, и Фергюс похлопал его по плечу.
– Я знал, что всё будет хорошо, – сказал он и тут же, запустив руку в карман, достал пригоршню монет и товарных сертификатов. – Половина – твоя... Купишь себе новый чёрный сюртук, – сказал он, смерив критическим взглядом нынешнее одеяние Роджера. – И белый шейный платок… с... – рука и крюк одновременно пригладили верхнюю часть груди, изображая белые свисающие концы колоратки пресвитерианского священника. [Колоратка – у западного духовенства особый белый воротничок, имеющий вид белого квадратика под подбородком, реже белого ошейника (у василиан, англикан) или с двумя свисающими концами (у салезиан, лютеран)) Roman [clerical] collar – прим. перев.]
Роджер уставился на деньги, потом перевёл взгляд на Фергюса.
– Ты поставил на то, пройду ли я собеседование? И каковы были ставки?
– Пять к трём. Pas mal [Недурно (фр.) – прим. перев.]. Значит, тебя посвятят в сан здесь, в Чарльз-Тауне? – Он чуть нахмурился. – Хорошо бы, если в ближайшее время.
– Думаю, посвящение будет в Северной Каролине, может, в церкви у Дэви Колдуэлла... хотя не исключено, что и здесь, если удастся привлечь достаточно пресвитеров. По-твоему, скоро что-то случится?
– Я journaliste [газетчик (фр.) – прим. перев.], люди со мной говорят, – отозвался Фергюс, едва заметно пожав плечами.
Его взгляд был прикован к мачтам далёкого корабля, стоявшего на якоре в гавани за рекой.
– И я знаю кое-что, о чём не стал бы писать в газете.
– Например? – Сердце Роджера, всё ещё переполненное счастьем, пропустило один удар.
Фергюс развернулся спиной к искрящейся воде и окинул причал беглым, небрежным, – но очень цепким – взглядом.
– Когда народ почти разошёлся, мне наконец удалось поговорить с мсье Фоссетом с глазу на глаз. Ну, более-менее с глазу на глаз. И хотя он был навеселе, однако соображал и выражался вполне логично. Слышал что-нибудь об острове Синт-Эстатиус?
– В общих чертах. Это где-то там. – Роджер махнул рукой туда, где, по его мнению, была Вест-Индия.
– Oui [Да (фр.) – прим. перев.], – спокойно подтвердил Фергюс. – Остров принадлежит голландцам. А голландцы производят и продают оружие – как раз на Синт-Эстатиусе. Мсье Фосетт родился на острове и регулярно туда наведывается. Мать у него – голландка, и его семья до сих пор живёт там.
– Так ты знаком с мсье Фосеттом, и он...
– Non [Нет (фр.) – прим. перев.]. – Фергюс покачал головой. – Я знаком с ловцом акул с Мартиники, который попал в сильный шторм, и его лодку повредило. Его подобрали на борт одного из торговых судов и доставили сюда.
Роджер по-прежнему пребывал в состоянии эйфории, но радость мгновенно отошла на второй план. Они с Брианной обсуждали и необходимость рассказать Фергюсу и Марсали о том, что произойдёт в будущем («Может произойти», – с тревогой поправил он себя), и момент, когда это лучше всего сделать. В радостной суматохе, связанной с воссоединением семьи и предстоящей встречей с пресвитерией, от которой замирало сердце (даже сейчас от этого воспоминания сердце у него забилось сильнее, несмотря на грядущий разговор), никому из них не хотелось ступать на опасную почву предсказаний... Но, очевидно, время пришло.
– Когда? – осторожно спросил Роджер.
Он попытался вспомнить точную последовательность событий, описанных в книге Фрэнка Рэндалла. Скоро – в начале октября – начнётся осада Саванны континенталами, но она провалится, и город останется в руках британских солдат. «А вот потом началась осада Чарльз-Тауна, и она как раз увенчается успехом, – оставив и этот город в руках британцев».
– Я говорил с ним неделю назад, – улыбнулся Фергюс. – За шестипенсовик купил рассказ о его приключениях, и мы стали друзьями. Потом я угостил его ромом, и мы стали frères de coeur [родственными душами (фр.) – прим. перев.]. Понимаешь, говорит он только по-французски, и, хотя такое здесь не редкость, настоящие французы встречаются нечасто. Он полгода ни с кем не разговаривал по душам.
– И о чём же вы с ним по душам поговорили?
Оживление Роджера снова утихло: его пересилило любопытство и неясное чувство опасности.
– Он рассказал о корабле где-то у Наветренных островов – шлюпе, по его словам, частном судне. Они сменили курс на... Кстати, тебя не впечатляет моё знание морских терминов?
– Ещё как! – с улыбкой подтвердил Роджер.
– В общем, рома мы выпили прилично.
Фергюс жадно глянул на таверну «Полумесяц», но он тоже умел расставлять приоритеты и развернулся к Роджеру.
– Короче, они остановились порыбачить: там были косяки... тунца, кажется, так он сказал. Владелец шлюпа тоже выпил с ним рома и рассказал, что французы отправили флотилию для поддержки американцев, он видел эту флотилию и слышал о ней в баре на Барбадосе... – глянув на Роджера, Фергюс махнул крюком. – Не спрашивай, как об этом узнали: тебе известно, как расходятся сплетни.
Помолчав, он продолжил:
– А ещё он слышал, что те собирались направиться в Нью-Йорк, но узнали о замыслах британцев отрезать Филадельфию, Бостон и Нью-Йорк от продовольствия, так сказать.
Широким взмахом крюка он охватил пространство от близлежащих складов до полосы зреющих рисовых полей за рекой.
– И раз уж так получилось, что британцы уже движутся на юг, Д'Эстен… Это французский адмирал, – пояснил он. – Д'Эстен, не теряя времени, направится на юг. И если мне сказали правду, то французские корабли придут сюда.
Роджер сглотнул и пожалел, что не прислушался к своим низменным побуждениям, – всё-таки сначала надо было выпить.
– Вообще-то, – проговорил он, – они направляются в Саванну. Американцы собираются напасть на Саванну. Совсем скоро.
Фергюс вздёрнул обе тёмные брови. Роджер закашлялся.
– Именно туда и направляются французы, – выдавил он. – Для поддержки войск генерала Линкольна в...
– Но генерал Линкольн здесь!
Роджер отмахнулся, продолжая кашлять.
– Это пока, – согласился он. – И он, разумеется, оставит здесь гарнизон. Но бόльшую часть своих людей он уведёт в Саванну. Однако у них всё равно ничего не получится, – чуть виновато заключил он. – А потом они вернутся сюда. А после этого из Нью-Йорка заявится генерал Корнуоллис, – вроде бы Корнуоллис. Вместе с Клинтоном они осадят Чарльз-Таун и возьмут его. И... э-э… сдаётся мне, вам с Марсали стоит подумать насчёт того, чтобы вас здесь не было, когда это произойдёт…
Глаза Фергюса округлились настолько, насколько это вообще было возможно.
– Я это к чему, – заключил Роджер. – Кому-кому, а тебе исчезнуть будет нелегко.
Услышав это, Фергюс слегка улыбнулся.
– Я не забыл, как стать невидимым, – заверил он Роджера. – Куда сложнее спрятать жену и пятерых детей. И я не могу оставить Марсали в одиночку управляться с газетой, особенно когда у неё на руках два грудных младенца, а город кишит солдатами.
Фергюс вытер рукавом блестящее от пота лицо, надул щёки и уселся на штабель покрытых белой пылью ящиков с кое-как наклеенной надписью «Гуано».
– Погоди... – Он искоса глянул на Роджера. – Ты хочешь сказать, что британская армия захватит и Саванну, и Чарльз-Таун?
– На какое-то время. Не навсегда... Ну то есть вы, э-э, мы, собственно, выиграем войну. Но не раньше, чем через два года.
Роджер заметил, как дёрнулся кадык у Фергюса, когда тот сглотнул, а на худых предплечьях, не прикрытых закатанными рукавами, встали торчком волоски.
– Ты... ну-у, это… Бри говорила, ей кажется, ты... э-э... знаешь, – осторожно произнёс Роджер. – О... Клэр, я имею в виду. И, э-э-э, о нас.
Он сел рядом с Фергюсом на решётчатый ящик, подобрав полы своего чёрного сюртука, чтобы уберечь их от белой пыли.
Фергюс замотал головой – не в знак отрицания, а как человек, пытающийся уложить её содержимое в некую систему, имеющую хоть какой-то смысл.
– Как я уже сказал, – ответил он, и улыбка снова промелькнула в его глазах, – я знаю многое из того, что не публикую в газете.
Он выпрямился, положив руку – и крюк – на колени.
– Я был с милордом и миледи во время Восстания... А ты знал, – он вопросительно приподнял бровь, – что милорд нанял меня в Париже, чтобы я крал для него письма? Я их читал... и слышал разговоры милорда и миледи. Между собой.
Мимолётная улыбка тронула его губы и исчезла.
– Конечно, по-настоящему я в это не верил. До того утра перед битвой, когда милорд вручил мне дарственную на Лаллиброх и велел отвезти сестре. А потом, понятное дело... миледи исчезла.
Фергюс говорил с поразительной нежностью, и Роджер понял то, чего не осознавал раньше, – глубину чувств Фергюса к Клэр, которая первой заменила ему мать.
– Но милорд никогда не говорил, что она умерла. Он вообще о ней не говорил... Только если кто-то на него давил...
– Его сестра?
Роджер улыбнулся при мысли о Дженни. Фергюс тоже.
– Да. Он никогда не говорил, что миледи умерла. Только... что ушла.
– А потом она вернулась, – тихо произнёс Роджер.
– Oui. – Фергюс смотрел на него, задумчиво изучая его лицо, будто желая убедиться, что говорит с обыкновенным человеком. – И совершенно ясно, что Брианна и ты... такие же, как и миледи. – Его осенило, и глаза у него расширились. – Les enfants [Дети (фр.) – прим. перев.]. Они тоже?..
– Да. Оба.
Фергюс сказал что-то по-французски (Роджер перевести не сумел), а затем замолчал, задумавшись. Его рука рассеянно скользнула между пуговицами рубашки, и Роджер понял, что француз касается маленького медальона, который он носил не снимая. Медальона святого Дисмаса – покровителя воров.
Роджер отошёл, чтобы дать Фергюсу недолго побыть наедине со своими мыслями, и посмотрел на реку, и дальше – на гавань и невидимое отсюда море. Как ни странно, чувство умиротворения, с которым он вышел из дома преподобного Селверсона, по-прежнему теплилось внутри, неотделимое от плывущих по небу облаков цвета макрели, чуть розоватых по краям, и тихого плеска воды о сваи у них под ногами.
Неотделимое и от неподвижной фигуры Фергюса: крюк поблёскивает на колене, а тень его вытягивается поперёк набережной. «Мой брат. Благодарю Тебя за него, – думал Роджер, обращаясь к Богу. – Благодарю за все души, что Ты вверил в мои руки. Помоги мне позаботиться о них».
– Ну так что... – Фергюс выпрямился и достал из-за пазухи большой, в пятнах чернил носовой платок, которым вытер лицо. – Как думаешь, Уилмингтон? Или Нью-Берн?
– Даже и не знаю. – Роджер сел рядом с ним на ящик и достал собственный носовой платок, ещё утром – свежевыстиранный, а теперь, после напряжённого дня, – неприлично грязный. – Шотландцев и там, и там не так уж много...
Он запнулся и откашлялся. Говорить сегодня пришлось много – голос его хрипел, и рассказывать о Фрэнке (а тем более о его книге) прямо сейчас было выше его сил.
– Мне кажется, Нью-Берн попытаются захватить британцы – какой-то офицер по имени Крейг, шотландец, – но если и так, то это произойдёт в войне гораздо позже.
– …Шотландцев? – при этих словах Фергюс приподнял бровь, но тут же отмахнулся. – C’est bien faite [Вот и отлично (фр.) – прим. перев.]. Тогда, пожалуй, Уилмингтон. Ты знаешь, когда британцы заявятся сюда?
Роджер покачал головой.
– Где-то весной, может, в мае. Точно не помню.
Фергюс прикусил нижнюю губу, после чего, приняв решение, кивнул. И убрал руку с медальона.
– Тогда, всё-таки, Уилмингтон. Но не сейчас.
Он встал и потянулся, его худощавое тело дугой изогнулось к небу.
Воздух всё ещё был густым, как патока, но на душе у Роджера полегчало, а в голове прояснилось.
– Давай тогда выпьем по пинте чего-нибудь, и ты скажешь мне, где ружья, – предложил он.
– Ты на них сидишь. Но выпьем всенепременно.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ФЕРГЮСА И РОДЖЕРА в типографию вызвало настоящий переполох: все наперебой бросились задавать ошеломлённому, но невероятно счастливому Роджеру вопросы, и лишь спустя какое-то время ему удалось вставить хоть слово, чтобы ответить, по крайней мере, на некоторые из них.
– Да, – сказал он наконец, сняв свой белый шейный платок и аккуратно убирая его подальше от сушильных верёвок в типографии, чтобы в суматохе не потерялся или его не запачкали чернильными пальцами. – Да, – повторил Роджер и взял протянутый ему бокал особого кулинарного хереса (единственного, что оказалось под рукой, чтобы отметить такое событие). [Кулинарный херес – вино с добавлением соли и соды, используемое в рецептах только для приготовления пищи – прим. перев.] – Теперь все формальности соблюдены. Все трое старейшин дали своё согласие. Обряд рукоположения пройдёт в церкви, и хотя, возможно, с этим придётся подождать до весны, но меня в любом случае признали достойным звания служителя Слова и Причастия.
– Ты будешь таким же важным, как сам Папа Римский? – с благоговением спросила Джоани, уставившись во все глаза на своего дядю, будто видела его в первый раз.
– Ну, причудливой шляпы и пастушьего посоха мне не дадут, – ответил Роджер, по-прежнему улыбаясь от уха до уха, – но в остальном... да. Таким же важным. Slàinte! [За здоровье (гэльск.) – прим. перев.]
Он поднял бокал с хересом, кивнув сначала Джоани, а затем – всем остальным, и залпом выпил.
– Представьте себе, – голос у него хрипел, а глаза слегка увлажнились, – меня чуть не прокатили. – Кашлянув, Роджер отмахнулся от протянутой бутылки хереса. – Спасибо, нет, у меня ещё есть. Пока у меня проверяли латынь, иврит, греческий и знание Священных Писаний, всё шло хорошо. Приняли во внимание свидетельства моей хорошей репутации… Даже то, что жена у меня католичка, привело их в замешательство не больше чем на пару секунд. – Он ухмыльнулся Брианне. – Они готовы с этим примириться, если я от чистого сердца поклянусь, что никогда не позволю тебе склонять себя к участию в папистских обрядах.
Брианна рассмеялась. После происшествия на речном берегу внутри у неё по-прежнему всё дрожало, но это казалось пустяком: пережитый испуг заглушила огромная радость от того, как счастлив Роджер. Огонь из камина мерцал в его чёрных волосах и придавал зелёным глазам особый блеск. «Роджер весь светится, – подумала она. – Он просто сияет! Словно светлячок, кружащийся под деревьями».
– И какие же папистские обряды они имели в виду? – спросила Бри.
Она всё это время потягивала бренди и теперь вручила мужу свой бокал.
– …Резать младенцев на алтаре и пить их кровь?
– Нет, всего лишь вступать в тайные заговоры с Папой Римским. По большей части.
– Заговоры против кого?
– Спроси об этом Папу Римского, – расхохотался Роджер. – Нет, правда, – сказал он, – единственной серьёзной проблемой оказалось пение.
– Пение? – озадаченно спросила Бри. – Нет, католики, конечно, поют, но ведь и ты тоже.
– Да, в этом-то, как оказалось, и проблема. – Веселье его на йоту поутихло, но никуда не делось. – Понятия не имею как, но они проведали, что во время церковных служб в Ридже я пел духовные гимны.
– И они считают, что тебе не следовало бы? – нахмурилась Марсали. – Пресвитерианам, что, запрещено петь?
– Можно, но только не в церкви. По крайней мере, сейчас.
При словах «по крайней мере, сейчас» воздух на миг будто наэлектризовался. Брианна заметила, как Фергюс с Марсали переглянулись, – всё с тем же выражением снисходительного понимания, – но её саму будто острым шипом кольнуло.
Они знают. Бри с Роджером никогда это не обсуждали, но, разумеется, Марсали и Фергюсу всё известно. Ещё до Восстания Фергюс жил с её родителями, а потом, после Каллодена, когда Клэр исчезла, – в Лаллиброхе. И, конечно же, Йен Младший с Дженни тоже в курсе. Интересно, а Рейчел?
Роджер сделал вид, будто ничего не произошло: он продолжал рассказывать (да ещё и по ролям, имитируя голоса и манеру священников выражаться) о том, чтό каждый из старейшин говорил о греховной практике пения по воскресеньям вообще и о пении в церкви в частности!
– И как же ты на эти замечания ответил? – спросил Фергюс.
От смеха его лицо раскраснелось, а лента развязалась, и почти все волосы, тёмные, с серебряными нитями, выбились из косы, ниспадая волнами на плечо. Резкие черты лица, глубоко посаженные глаза… Брианне почудилось, что Фергюс похож на какого-то волшебника, – возможно, молодого, ещё не поседевшего Гэндальфа.
– Ну, я сказал, что, учитывая состояние моего голоса… И, кстати, я рассказал им, как это со мной произошло... – Роджер дотронулся до белёсого шрама от верёвки, всё ещё видневшегося поперёк его горла. – ...Я признал, что был неправ, но сказал: вряд ли что-либо из того, что я делал в церкви, могло бы считаться песней. Я признал, что вместе с паствой занимался построчным пением, то есть когда один поёт строчку, а все за ним повторяют, но в пресвитерианской церкви это вполне позволительно. Да и вообще. В конце концов, это серьёзно беспокоило лишь преподобного Селверсона, и остальным удалось его переубедить. Как ни странно, – добавил Роджер, протягивая свой бокал за тем, что в данный момент наливали, – ситуация изменилась благодаря вашему Па.
– Как это часто и бывает, – сыронизировала Брианна. – Что, чёрт возьми, он натворил на этот раз?
– Просто был тем, кто он есть. – Откинувшись на спинку стула, Роджер расслабился и посмотрел на жену: его глаза всё ещё искрились весельем, но в их тихой глубине светилась нежность, которая яснее ясного говорила Брианне, что больше всего ему хотелось бы остаться с ней наедине. – Преподобный Томас особенно подчеркнул: поскольку я прихожусь полковнику Фрейзеру зятем, то, будучи полностью рукоположенным священником, смогу оказать благотворное влияние на самого полковника, а стало быть, косвенно и на многие другие человеческие души, поскольку они живут на земле, которой владеет ваш отец. К тому же, как выяснилось, и преподобный Селверсон знает полковника Фрейзера и высокого о нём мнения, несмотря на то что он – папист. Так что... – Роджер вытянул руку плашмя и наклонил её, показывая, что чаша весов склонилась в его пользу.
– Ну, папе священник точно бы не помешал, – как никому другому, – вставила Марсали.
Все засмеялись, и Брианна тоже, но ей невольно пришло в голову: а что бы сказала по этому поводу её мать?

НА ЧЕРДАКЕ ПЕРЕД ужином, сбрасывая свой чёрный сюртук, Роджер сообщил Брианне:
– Удалось достать всего две дюжины ружей. Но зато это винтовки, а не мушкеты. Я понятия не имею, какого они качества, потому что они покрыты смазкой, завёрнуты в парусину и погребены под примерно двумястами фунтами гуано ямайских летучих мышей, но... Не смейся, я не шучу.
– Я и не смеюсь, – не переставая хохотать, сказала Бри. – Где вы вообще их достали? Ну-ка, дай мне свой сюртук, я отнесу его вниз и повешу в шкаф для проветривания... Он воняет, как…
– …гуано летучей мыши, – кивнув, Роджер протянул ей безжизненно повисший влажный сюртук. – А ещё – от него разит пόтом. Вспотел я чудовищно.
Окинув взглядом мужнин торс и прилипшую к нему белую рубашку, Бри повернулась, чтобы достать из дорожного сундука свежую, – ладно, по крайней мере, сухую, – рубашку и протянула её Роджеру.
– Так что там с ружьями? – напомнила она.
– А, да. – Со вздохом облегчения Роджер стянул с себя мокрую рубашку, раскинул в стороны руки и на мгновение замер, позволяя слабому ветерку с реки обдувать прохладой обнажённое тело. – О, Боже. Ружья… Ну так вот. Помнишь, Фергюс рассказывал нам о том, что этот твой мистер Брамби половину своей патоки импортирует легально, а другую – провозит контрабандой?
– Помню.
– Что ж, похоже, мистер Брамби незаконно ввозит не только патоку.
– Да ладно! – Брианна уставилась на мужа: в ней боролись восторг и тревога. – Он промышляет оружием?
– И, вероятно, всем на свете, что может принести ему прибыль, – заверил Роджер, ныряя головой в складки свежей рубашки. – Если верить словам некоего мсье Фосетта, который и сам не чурается контрабанды, твой потенциальный работодатель – один из крупнейших контрабандистов в обеих Каролинах.
– Но лорд Джон считает, что он – лояльный тори... Я имею в виду Брамби.
– Возможно, он и в самом деле тори, – сказал Роджер, подворачивая манжету. – Хотя, вполне вероятно, его преданность Короне может быть поставлена под сомнение. Он каким-то образом раздобыл оружие, и мы не знаем, что он собирался делать с ним дальше, но вряд ли британская армия без его поставок пропадёт.
Бри налила воды в рукомойник и протянула мужу полотенце, затем закрыла крышку сундука и, усевшись на неё, стала наблюдать, как Роджер соскребает с лица песок, соль и пыль Чарльстона и насухо вытирает растрёпанные, слипшиеся от пота волосы.
– Так ты говоришь, ружья, которые вы с Фергюсом только что приобрели, привезены с Синт-Эстатиуса?
– Это мсье Фосетт проговорился – после того, как мы влили в него щедрую порцию рома и задобрили золотишком. Не уверен, насколько достоверна информация, полученная благодаря подкупу, но я знаю, – вернее, Фергюс знает, – что большинство профессиональных контрабандистов именно такие, какие они есть. То есть они прежде всего дельцы: почти все они торгуют оружием не для того, чтобы поддержать в войне одну сторону против другой, – они зарабатывают деньги там, где могут, и частенько «сотрудничают» с обеими сторонами. И, оказалось, я дал Фергюсу достаточно золота, чтобы ему удалось подмазать мсье Фоссета, который... э-э... поспособствовал знакомству Фергюса с владельцем небольшого торгового судна с Ямайки. На нём как раз и доставили в Чарльстон оружие из Синт-Эстатиуса. Et voilà [И вот, погляди (фр.) – прим. перев.], – закончил он, размашисто встряхивая полотенцем.
– Отъи-и-итьненько, – протянула Бри, расплывшись в улыбке. – Итак, раз уж мистер Брамби и вправду продаёт оружие американцам, мы, по крайней мере, не слишком его опечалим, украв ружья для Па.
– Знаешь, я и в самом деле изо всех сил стараюсь не задумываться о моральных аспектах ситуации, – сухо сказал Роджер, бросая сложенное полотенце на сундук рядом с женой. – Я бы очень хотел, чтобы старейшины Чарльз-Тауна не узнали об этом. Хотя бы до того момента, как состоится официальное рукоположение.
Брианна послушно провела пальцами по губам, будто закрывая застёжку-молнию.
– Ладно, а чем сегодня занимались вы с Марсали? – спросил Роджер, меняя тему.
И удивился: жена переменилась в лице.
– Ну... даже не знаю, как это описать словами.

Брианна искоса посмотрела на мужа – озадаченно и в то же время пристыженно. Роджер сел на бочонок с олифой, потом, наклонившись вперёд, взял холодную руку жены и сжал её длинные пальцы в своих ладонях. Он не пытался ничего сказать, лишь улыбнулся, глядя ей в глаза.
Через мгновение Брианна улыбнулась в ответ, хотя улыбка лишь тенью промелькнула в уголках её губ. Бри отвела взгляд, но её изящные, испачканные чернилами пальцы повернулись и переплелись с его пальцами.
– Знаешь, я была в таком замешательстве… – сказала она наконец. – Давно я не боялась мужчины.
– Мужчины? Какого? Что он сделал?
При мысли, что кто-то может причинить ей боль, Роджер буквально стиснул руку жены.
Отводя взгляд, Брианна покачала головой. Её щёки пылали.
– Просто пара молодых… придурков. Ну, если точнее, придурков-лоялистов.
Она рассказала о двух хулиганах, которые испоганили вывеску таверны и напали на них с Марсали.
– Если разобраться, вреда они нам не причинили. Один из них, – вот ублюдок! – сбил меня с ног, а потом они вдвоём потащили меня к реке, грозясь, что сбросят в воду. – Её голос внезапно охрип: в нём зазвенела ярость.
– Бри, их было двое. Ты не смогла бы их остановить, – одна против двух.
«Господи. Будь я рядом, я бы…»
Брианна вздрогнула и крепко сжала его руку.
– Эти слова... – начала она, но вынуждена была остановиться и сглотнуть. – Именно это сказал мне Па. После того, как Стивен Боннет меня изнасиловал. Что я не смогла бы его остановить, даже если бы боролась.
– Ты и не смогла бы, – тут же сказал Роджер.
Бри опустила взгляд на свою руку, и Роджер увидел: он так сильно её стиснул, что пальцы, которые до этого момента сжимали его кисть, под силой его хватки разжались и торчали из крепкого кулака, будто пучок цветных карандашей. Прочистив горло, Роджер расслабил ладонь.
– Прости.
Брианна хохотнула, но совсем невесело.
– Да, – через мгновение сказала она. – Почти то же самое тогда сделал Па, только намеренно и намного жёстче. – Её щёки заливал румянец, а глаза были прикованы к своим рукам, теперь сложенным на коленях. – Мне хотелось его убить.
– Стивена Боннета?
– Нет, отца. – Бри криво улыбнулась. – А ему – хоть бы хны. Именно на это он и пытался меня вынудить – чтобы я попробовала его убить. Ведь тогда я бы убедилась, что у меня всё равно бы не получилось, и тогда мне пришлось бы поверить, что противостоять Боннету я бы не смогла. Отец меня унизил и напугал, и, если бы я его за это возненавидела, он бы не возражал. Главное, чтобы я поняла: в том, что произошло, моей вины нет.
Помолчав, она продолжила.
– И я также понимаю, о чём пытаешься сказать ты. Я правда понимаю. – Бри встретилась с пристальным взглядом мужа. – Однако дело в том, что обычно я даже мужчин могу заставить немного отступить или, по крайней мере, на секунду приостановиться, и тогда я либо переключаю их внимание на что-то другое, либо вынуждаю уйти. Ну, то есть... – Бри оглядела своё тело сверху-вниз и махнула рукой. – Я выше большинства мужчин, и я крепкая. Если у меня возникали проблемы с каким-нибудь мужчиной в Ридже, я любому могла противостоять. Поэтому, когда сегодня днём это не сработало, я была... Я этого не ожидала, – резко закончила она.
Роджер взял свою ярость под контроль: ведь тем юнцам он ничего уже не сделает – разве что встретит этих мелких поганцев, и да поможет им Бог, если они попадутся ему на пути… А вот Брианне... Кое-что для неё он, вероятно, сделать сможет, однако для этого придётся отбросить тактичность.
– Говоря о Ридже… – осторожно начал он, – Дело не только в твоём собственном физическом облике, каким бы грозно-впечатляющим для некоторых мужчин он ни был, – сказал Роджер с короткой усмешкой. – Иногда, если мужчина отступает, это, бесспорно, твоя заслуга. Но порой так происходит потому, что, образно выражаясь, за тобой стоит твой отец. – Роджер пожал плечами, стараясь не брякнуть: «или я».
Бри покраснела и насупилась, и он сделал сознательное усилие, чтобы не отшатнуться. Любой из Фрейзеров в гневе – это штука, к которой следует подходить с осторожностью, – и неважно, Мэнди это или Джейми. Конечно, проще, если Фрейзеры достаточно маленькие и ты можешь их поднять и отнести в какое-нибудь тихое место и (или) пригрозить им надавать по заднице…
Хотя характеры у Джейми и Клэр были такими же разными, как день и ночь, но, к счастью, они оба обладали логикой и чувством справедливости, и эти черты их дочь унаследовала.
Негромко рыкнув, Брианна глубоко вздохнула, и её лицо расслабилось.
– Я знаю, – как бы извиняясь, она на миг подняла брови. – Я имею в виду, я это понимала. Хотя как-то об этом не думала.
– Но ведь Стивена Боннета убила именно ты, – попытался Роджер подсластить пилюлю. – У него не было причин бояться твоего отца.
– Ага, после того, как вы с Па его поймали и связали, а добропорядочные граждане Уилмингтона привязали к шесту, установленному в реку. – Бри фыркнула. – Даже если бы меня трясло от страха, он бы от меня никуда не делся.
– Тебя и правда трясло от страха, – сказал Роджер. – Я видел, я же был рядом.
В тот день, почти сразу после полудня, по мерцающей коричневой воде он вёз её в маленькой лодке, которая была измазана рыбьей чешуей и илом, – из-за него река и стала коричневой.
Брианна тогда сидела напротив него с пистолетом в кармане, он помнил её сжимавшую пистолет руку – жёсткую, словно железо, – и жилку у неё на шее, трепещущую, как у колибри. Ему в тот момент очень хотелось ещё раз сказать жене, что она не обязана этого делать, и если ей невыносима мысль о том, что Стивен Боннет захлебнётся, то он пристрелит мерзавца вместо неё. Но Брианна приняла решение, и Роджер знал, что она никогда не откажется от дела, которое считает своим. И вот они отправились на вёслах в гавань в тишине, которая оглушала сильнее, чем крики морских птиц, плеск прибывающего прилива и эхо ещё не прозвучавшего выстрела.
– Спасибо тебе, – тихо произнесла Брианна, и Роджер увидел, что в её глазах заблестели слёзы, которым она не дала пролиться, потому что ей была ненавистна сама мысль о собственной слабости. – Ты тогда не пытался меня отговорить.
– Я бы попробовал, если бы допускал, что есть хоть один шанс, что ты прислушаешься, – хрипло сказал Роджер, но они оба знали, что это не так, и Бри сжала его руку, затем отпустила и глубоко вздохнула.
– А потом был Роб Кэмерон, – сказала она, – и чокнутые психи, которые устроили засаду в Лаллиброхе, собираясь взять в заложники детей. Я не смогла бы справиться с мерзавцами в одиночку – и слава Богу, что Он послал мне Эрни Бьюкена и Лайонела Мензиса! Но я саданула-таки Роба по башке юниорской крикетной битой и вырубила его напрочь. – Она взглянула на мужа, и теперь на губах промелькнула настоящая улыбка. – Так что вот!
– Умница моя, – мягко сказал Роджер, хотя ему потребовалось некоторое усилие, чтобы подавить как вновь вспыхнувшую ярость на Кэмерона и его ублюдков, так и чувство вины за то, что его самого тогда там не было. – Моя храбрая девочка.
Брианна рассмеялась и вытерла нос тыльной стороной ладони.
– Я всегда знала, что ты хороший муж, – сказала Бри. – Но и священник из тебя выйдет прекрасный.
Она наклонилась вперёд, и Роджер обнял жену, ощутив вес её тёплого, расслабившегося, исполнившегося доверия тела.
– Спасибо, – ласково сказал он, уткнувшись губами в её тёплые, гладкие волосы. – Но ни тем, ни другим я ведь не могу быть в одиночку?
Бри немного помолчала. Затем чуть отстранилась, чтобы посмотреть на Роджера, – её заплаканное лицо было торжественным и таким красивым.
– Ты никогда не останешься один, – пообещала она. – Даже если в трудную минуту Бога не будет рядом, – рядом буду я… Буду стоять у тебя за спиной.

РОДЖЕР ПОДНЯЛСЯ ПО ЛЕСТНИЦЕ на чердак, переполошив свою жену: Бри ползала по комнате на четвереньках.
– Что ты ищешь? – спросил он.
– Носок Мэнди, – ответила Брианна, с тихим стоном опускаясь на пятки. – Тебе известно, что люди порой называют ту или иную работу каторжной? Так вот: когда речь идёт о стирке, они совсем не преувеличивают. А ты что ищешь?
– Тебя. – Роджер глянул вниз, на типографию, но там было пусто, хотя из кухни доносились голоса. – Фергюс позвал кое-куда с ним сходить и попросил захватить нож. Поэтому я подумал: лучше отдам тебе на хранение вот это – знаешь, на случай, если нам повстречается разбойник с большой дороги и дело кончится тем, что история его жизни попадёт на первую полосу, – добавил он, пытаясь обратить свои слова в неуклюжую шутку.
Жена его юмор не оценила: опершись рукой на бочку с олифой, она с трудом поднялась на ноги и с подозрением впилась в мужа своими тёмно-синими глазами.
Не отрывая от Роджера взгляда, Брианна взяла из его рук бумагу и, только развернув её, опустила глаза и посмотрела, что там написано.
– Что это?
– Складская расписка. Ты раньше наверняка такие видела. В сейфе у твоего Па этого добра пруд пруди.
– Видела, – отозвалась Бри, бросив на мужа пристальный взгляд. – С какой стати у тебя расписка на склад в Шарлотте?
– Потому что, насколько мне – и Фрэнку Рэндаллу – известно, в Шарлотте никаких серьёзных боёв не предвидится. Вот я и отправил туда, хм-м... гуано. Я решил, что никто не усмотрит в этом ничего подозрительного. Так оно и получилось.
Бри внимательно прочла расписку, и Роджер понял: она заметила, что помимо своего он внёс и её имя. Но, похоже, спокойствия в данный момент ей это не прибавило.
– Ладно, – бодро проговорил он, – до ужина мы вернёмся. О, гляди, а вон и носок Мэнди... Вон там, под колпачком для тушения свечей.

ОТДАВАЯ СЕБЕ ОТЧЁТ В ТОМ, что разгуливать у всех на виду в чёрном сюртуке и с большим ножом на поясе не совсем подобает почти рукоположенному священнику, Роджер надел другой, коричневый, не такой хороший, как первый, а довольно потрёпанный, с заплаткой на рукаве и деревянными пуговицами. Фергюс отнёсся к этому с одобрением.
– Да, отлично, – сказал он. – Выглядишь так, будто ты в деле.
По тону его голоса было ясно, какое дело он подразумевает, но Роджер решил, что это шутка.
– О, так мне отведена роль твоего оруженосца?
Он зашагал в ногу с Фергюсом – тот не поменял одежду, в которой занимался печатанием, а лишь накинул поверх неё синюю куртку немногим лучше, чем сюртук Роджера.
– Будем надеяться, до этого не дойдёт, – задумчиво произнёс Фергюс. – Но надо быть готовым ко всему.
Роджер резко остановился и, не давая Фергюсу двинуться дальше, схватил его за рукав.
– Может, скажешь, сколько их там будет? С кем намечается встреча?
– Насколько я знаю, только с одним, – заверил его Фергюс. – Его зовут Персиваль Бошан.
Вряд ли так могли звать гангстера из восемнадцатого века, опасного пирата или контрабандиста, нелегально ввозящего товары, но имена не всегда красноречивы.
– На прошлой неделе мне принёс записку какой-то солдат, – продолжил Фергюс, поясняя сказанное. – Он не был в форме, но по нему видно, что военный. И думаю, он из британской армии, а это показалось мне крайне любопытным.
«Крайне любопытным». Хотя время от времени в Чарльз-Тауне можно было увидеть красномундирников, обычно это были посыльные, направлявшиеся в штаб генерала Линкольна: вероятно, они доставляли депеши с угрозами, призывающими генерала обдумать ту ситуацию, в которой он оказался.
Фергюс махнул рукой, – мол, да и неважно, кто принёс послание.
– Записка была от мсье Бошана, и в ней говорилось, что сам мсье ненадолго остановился в Чарльз-Тауне и просит меня оказать ему честь, нанеся краткий визит в его hôtel [особняк, который аристократ арендует целиком (фр.). – прим. перев.].
– Ты знаешь этого Бошана? – с любопытством спросил Роджер: имя прозвучало слабым звоночком. – Он случайно не родственник Клэр?
Фергюс бросил на него удивлённый взгляд.
– Наверняка нет, – сказал он, хотя голос его прозвучал не так чтобы очень уверенно. – Это не такая уж редкая французская фамилия. И да, я его знаю.
– Я так понимаю, знакомство не из самых приятных?
Роджер дотронулся до ножа у себя на поясе – это был хайлендский кинжал, который подарил ему Джейми: впечатляющее оружие длиной в фут, с именем архангела Михаила и небольшим его изображением на резной рукоятке. Роджер восхищался способностью католиков так искренне стремиться к миру, и в то же время прагматично признавать необходимость насилия в отдельных случаях.
Мрачное лицо Фергюса на миг оживилось:
– Non [Нет (фр.) – прим. перев.], – сказал он. – Но с твоего позволения я кое-что тебе открою. Этот Бошан несколько раз пытался поговорить со мной, предлагал... Да много чего предлагал, но главное – выложить правду (ну, или то, что он называет правдой) о моих родителях.
Роджер бросил на Фергюса взгляд.
– Даже сирота не мог появиться на свет без родителей, – пожал плечом Фергюс. – Я о своих никогда ничего не знал, и позволю себе усомниться, что мсье Бошан тоже знает о них хоть что-нибудь.
– Но, если это так, для чего он делает вид, что ему что-то известно?
– Понятия не имею. Но, наверное, скоро мы всё выясним, – хмуро произнёс Фергюс: казалось, он уже смирился с такой перспективой.
Расправив плечи, он собирался было идти дальше, но Роджер, вцепившись в его рукав, снова удержал Фергюса на месте.
– Зачем? – тихо произнёс Роджер. – Для чего вообще с ним разговаривать?
Фергюс сглотнул (кадык на его худом горле дёрнулся), но не отвёл глаз от требовательного взгляда Роджера.
– Если мне придётся убраться из этого города со всеми пожитками, если я больше не смогу зарабатывать печатным делом, – тогда мне необходимо найти новое место или новый способ содержать свою семью, защищать жену и детей, – просто сказал он. – Может быть, мсье Бошан укажет мне такой способ.

ТАИНСТВЕННЫЙ МСЬЕ БОШАН проживал в роскошном доме на Хазел-стрит. Фергюс постучал в дверь, и ему открыл дворецкий, чья ливрея, вероятно, стоила дороже, чем печатный станок «Бонни». Этот достопочтенный человек и бровью не повёл, узрев на пороге хозяйского дома двух бродяг, но, услышав имя Фергюса, с низким поклоном препроводил их внутрь.
На улице стояла жара, и плотные бархатные шторы на окнах были задёрнуты, чтобы в комнату не проникало тепло. Но шторы также не пропускали и дневной свет – и в гостиной, куда их провели, было настолько темно, что единственная лампа на столике у окна сияла, словно жемчужина в раковине.
Роджер почувствовал себя так, будто сам очутился внутри устрицы в окружении влажной давящей массы, ему казалось, что вся его кожа покрылась слизью. Конечно, комната, в которой оставил их дворецкий (он ушёл, закрыв за собой дверь), была не такой раскалённой, как сверкающая брусчатка снаружи, но и ненамного, чёрт побери, прохладнее.
– Ощущение – будто, вместо того чтобы зажарить, тебя просто сварили, – прошептал он Фергюсу, вытирая лицо кружевным носовым платком, который забыл сменить на более простой, приличествующий рабочему.
Фергюс уставился на него в секундном замешательстве, но, прежде чем Роджер успел что-либо объяснить, дверь открылась, и вошёл улыбающийся Персиваль Бошан.
Роджер не знал, кого он ожидал увидеть, но явно не того человека, который оказался перед ними. Во-первых, Бошан не был французом. Он с большой учтивостью поприветствовал гостей и, когда Фергюс представил Роджера, горячо поблагодарил их за то, что они пришли. Говорил он как образованный англичанин, но не из тех, кто учился в Итоне или Харроу. Роджер подумал, что в речи его слышится едва различимый акцент уроженца каких-то мест с берегов Темзы – из Саутуорка или, может быть, из Ламбета? Бошан был одет с парижским шиком, – по крайней мере, как Роджер его себе представлял: с шестидюймовыми манжетами, в жёлтом шёлковом жилете, расшитом ласточками, со множеством кружев. Впрочем, парика на нём не было, а собственные волосы Бошана, тёмные и сильно вьющиеся, небрежно стягивала сзади шёлковая лента сливового цвета.
– Я благодарен вам за проявленную любезность, господа, – повторил он. – Позвольте мне предложить вам вина.
– Non, – отрезал Фергюс и, вытащив из кармана испачканный чернилами носовой платок, вытер пот, заливавший глубокие глазницы. – Тут у вас как в турецкой бане. Я здесь, чтобы услышать то, что вы хотите сказать, мсье. Говорите.
Бошан вытянул губы, словно собираясь присвистнуть, но затем расслабил их и, по-прежнему улыбаясь, жестом указал на пару обитых парчой кресел возле пустого камина. Проигнорировав отказ Фергюса, он подошёл к двери и приказал подать лёгкие закуски и чего-нибудь прохладительного.
Когда принесли поднос с выпечкой и графин негуса со льдом [негус – род глинтвейна на основе портвейна, – прим. перев.], Бошан попросил дворецкого разлить его по бокалам, а затем сел лицом к гостям. Скользнув по Роджеру взглядом, всё своё внимание он обратил на Фергюса.
– Как-то раз я уже говорил вам, мсье, что хотел бы ознакомить вас с фактами, касающимися вашего рождения. Они... несколько драматичны, и боюсь, что некоторые из них покажутся вам крайне огорчительными. Я заранее приношу свои извинения.
– Tais-toi [Хватит трепаться, (фр.) – прим. перев.], – грубо прервал его Фергюс.
Роджер не всё понял из того, что он сказал дальше, но, похоже, Фергюс предложил Бошану наконец просраться: может, хотя бы из задницы у него вывалится какая-нибудь правда.
Бошан моргнул, затем откинулся на спинку стула, отхлебнул вина и промокнул губы.
– Вы сын графа Сен-Жермена, – произнёс он и сделал паузу, словно ожидая, как Фергюс отреагирует на это известие.
Однако тот просто уставился на Бошана. Роджер почувствовал, как по его спине, словно с тающего кубика льда, потекла струйка пота.
– А имя вашей матери – Амели Элиз Ле Винь Бошан. – Роджер услышал, как Фергюс судорожно втянул воздух.
– Вам это имя знакомо? – В голосе Бошана прозвучало удивление, но ещё сильнее – нетерпение.
Он наклонился вперёд, лицо его было напряжённо-внимательным, и в свете лампы казалось перламутровым.
– J’ai connu une jeune fille de ce nom Amélie, – сказал Фергюс. – Mais elle est morte. [Я знал девушку, которую звали Амели. Но она умерла. (франц.) – прим. перев.]

НА МГНОВЕНИЕ воцарилась тишина: слышалось лишь, как вдалеке хлопочет и суетится домашняя прислуга.
– Она умерла. – Голос Бошана звучал мягко, но Фергюс слегка дёрнулся, будто его ужалила оса.
Бошан сосредоточенно втянул носом воздух, затем наклонился вперёд.
– Вы сказали, что знали её.
Фергюс кивнул, одним резким движением, совершенно ему не свойственным.
– Я знал её по имени. Я не знал, что она моя мать.
Краем глаза он уловил удивлённый взгляд Роджера и повернулся к нему лицом, намеренно отворачиваясь от Бошана, принёсшего тягостную новость.
– В борделе рождается много детей, mon frère [брат мой (фр.) – прим. перев.], несмотря на то, что делается всё возможное, чтобы предотвратить их появление. Тех, кто покрасивее, – таких, что можно будет через пару лет продать, – их оставляют.
– А остальных? – спросил Роджер, отнюдь не желая слышать ответ.
– Я оказался достаточно хорошеньким, – лаконично ответил Фергюс. – А к тому времени, как стал уверенно держаться на ногах, я сам добывал себе пропитание на улицах.
Опустив глаза, Роджер увидел, как сильно Фергюс вдавил носки своих ботинок в ковёр.
– Потому что, раз есть дети, то найдутся и шлюхи с молоком. Те, кто потерял ребенка, иногда ухаживали за другими bébés [малютками (фр.) – прим. перев.]. Когда шлюху вызывали к клиенту, а её ребенок был голодным, она отдавала его другой jeune fille [девице (фр.) – прим. перев.]. Малыши любую шлюху называли Maman [мама (фр.) – прим. перев.], – тихо проговорил он, глядя себе под ноги. – Любую, кто согласился бы их накормить.
Казалось, он был не в состоянии произнести ещё хоть слово. Роджер прочистил горло, и Бошан посмотрел на него так, словно был удивлён, что тот всё ещё здесь.
– А как... и когда умерла Амели Бошан? – вежливо поинтересовался Роджер.
– Во время эпидемии, смертельного воспаления глотки [речь идёт о дифтерии – прим. перв.], – сказал Бошан тем же тоном. – Я... мы... не знаем точно, когда.
– Понятно, – Роджер взглянул на Фергюса, который по-прежнему молча разглядывал завитушки на узорчатом ковре. – А... хм-м, мсье граф?
При этом вопросе Персиваль Бошан, казалось, несколько расслабился.
– Это нам тоже неизвестно. Мсье граф часто исчезал из Парижа на разное время: иногда на несколько дней, иногда на месяцы, а иногда на год или больше, без малейшего намёка на то, где он был. Но в последний раз его видели более двадцати лет назад, и обстоятельства его исчезновения настолько примечательны, что, в случае если его наследник подаст соответствующее ходатайство, мировой судья, вероятнее всего, объявит графа умершим.
И, хотя волосы у Роджера слипались от пота, он вдруг почувствовал, как они встают дыбом на шее. Видимо, то же самое ощутил и Фергюс: услышав эти слова, он вскинул голову.
– Если ничего не изменилось, то, согласно законам Франции, бастард не может наследовать собственность. Или, говоря «наследник», вы подразумеваете кого-то другого?
Бошан, одарив Фергюса лучезарной, полной счастья улыбкой, взял с подноса с закусками маленький серебряный колокольчик и позвонил. Через несколько мгновений дверь открылась, впустив из коридора долгожданный поток воздуха и света, а вместе с ним и высокого джентльмена в прекрасном сером костюме, но не французского, а английского покроя. Роджер решил, что вошедший, должно быть, юрист: человек с кожаной папкой, зажатой подмышкой, выглядел как типичный законник.
– Мистер Бичем, – кивком поприветствовал он Персиваля. – А вы, сэр, должно быть, Клодель, если позволите вас называть вашим настоящим именем.
– Нет, не позволю, сэр. – Фергюс выпрямился и начал подбирать под себя ноги: он явно намеревался встать и уйти.
Роджер подумал, что это лучшее, что можно сделать в данной ситуации, и сам уже стал подниматься, но его остановил тот, кого он мысленно назвал «юристом»: одной рукой он сделал предостерегающий жест, а другой – положил на столик свою папку и тут же её открыл.
Внутри был только один документ, пожелтевший и покрытый пятнами, – судя по его внешнему виду, довольно старый. Однако на нём виднелась большая печать из красного сургуча и множество подписей с такими завитушками, что казалось, будто крошечный осьминог окунул свои лапки в чернила и прошёлся по странице.
Впрочем, надпись на французском в верхней части документа была чёткой и разборчивой.
«Брачный контракт,
заключённый в день четырнадцатого августа тысяча семьсот тридцать пятого года от Рождества Христова, между Амели Элиз Ле Винь Бошан, девицей, и Леопольдом Джорджем Симоном Жервазом Ракоци, графом Сен-Жерменом...»
– Вы не бастард, – промолвил Персиваль Бошан, тепло улыбаясь Фергюсу. – Разрешите мне поздравить вас, сэр.

ФЕРГЮС СДВИНУЛ БРОВИ, уставившись на документ, затем бросил косой взгляд на Роджера. Тот оставался неподвижным, лишь негромко кашлянул, показывая, что готов следовать любому решению Фергюса. Роджер, не отрываясь, смотрел на негус со льдом. Графин и стаканы покрылись конденсатом, и по изогнутому стеклу начали скатываться водяные капли. Сейчас, в эдакой парилке, отведать холодненького было бы восхитительно.
Готовые выпить за открытые ими факты, Бошан с адвокатом держали в руках по бокалу холодного подслащённого портвейна, выжидающе уставясь на Фергюса.
Тот выпрямился и подобрал под себя ноги, словно намереваясь встать.
– Законный я сын или нет, джентльмены, но я уж точно давно не ребёнок!
Роджеру подумалось, что это отличная финальная реплика, и тоже подобрал под себя ноги, но Фергюс так и не поднялся. Наклонившись вперёд, он демонстративно поднял свой бокал с негусом, и поднёс его к носу с видом короля, вынужденного осматривать ночной горшок.
– Ну-ка, – обратился он к Бошану, который со слегка приоткрытым ртом наблюдал за тем, что делает Фергюс. – Давайте поменяемся бокалами, s’il vous plaît [пожалуйста (фр.) – прим. перев.].
Несмотря на показную вежливость, это не было просьбой, и Бошан, брови которого поднялись почти до линии роста волос, подчинился. Фергюс молча указал, что Роджер с адвокатом также должны обменяться напитками, и это было незамедлительно сделано. Роджер – уже не в первый раз – задавался вопросом: «Какого чёрта?»
Фергюс расслабленно откинулся на спинку стула и поднял свой бокал.
– За честность, джентльмены, и за воровскую честь.
Бошан и адвокат оторопело переглянулись, но затем моргнули и невнятно поддержали тост, приподняв бокалы примерно на дюйм. Роджер повторять тост не стал, а просто отхлебнул негуса и обнаружил, что напиток именно такой вкусный, каким он его себе представлял. Прохладное и в то же время согревающее, вино соблазнительно скользнуло по его пересохшему горлу.
– Regardez, [Послушайте (франц.) – прим. перев.] – сказал Фергюс, когда бокалы опустели.
Воздух наполнился ароматом рубинового портвейна и специй, используемых в негусе. Атмосфера в душном салоне стала чуть более сносной.
– Поскольку вы так хорошо осведомлены о моих личных делах, джентльмены, я полагаю, вам известно, что когда-то в Париже лорд Брох-Туарах нанял меня, чтобы я добывал для него всякие полезные документы. Поэтому я видел много подобных вещей, – чуть презрительно произнёс он, бокалом указывая на брачный контракт, лежавший на столе.
Помолчав, он продолжил:
– Порой, когда требовалось, милорд Брох-Туарах сам изготавливал аналогичные документы. Я видел, как они делаются, джентльмены, и не единожды, так что позвольте мне выразить некоторые сомнения относительно... достоверности этого конкретного документа.
Роджер восхищался игрой Фергюса, и в то же время отстранённо отметил про себя, что подделать документы Джейми Фрейзер ни за что не сумел бы. Он был левшой, которого в детстве переучили на правшу, причём кисть этой самой правой руки была сильно повреждена и переломана незадолго до того времени, о котором, очевидно, и говорил Фергюс. А вот как раз сам Фергюс мог мастерски подделать любой документ, однако он совсем не хотел, чтобы добропорядочное общество Чарльз-Тауна догадывалось об этих его талантах…
Адвокат стал вдруг похож на собственное чучело, причём сделанное тем, кто питал к нему ненависть. Бошан же, брызнув непроглоченным негусом, принялся горячо протестовать. Фергюс взглянул на Роджера, тот с готовностью приоткрыл полу сюртука и с совершенно бесстрастным выражением лица демонстративно взялся за рукоять висевшего на ремне ножа.
Бошан застыл. Фергюс одобрительно кивнул и сказал:
– То-то же. Итак, джентльмены… Допустим, – чисто теоретически, – что люди, не столь проницательные, нежели я, могли бы признать подлинность этого документа. Что вы собирались сделать, если бы я согласился? Ну ведь явно у вас на уме что-то было... Какую именно услугу вы рассчитывали получить от наследника мсье графа, а?
Лицо Бошана вновь приобрело свой обычный цвет, адвокат тоже несколько оживился. Они переглянулись, – похоже, приняли какое-то решение.
– Ну ладно. – Персиваль Бошан выпрямился и промокнул оставшийся на губах портвейн льняной салфеткой. – Расклад таков.
Бошан пустился в объяснения, адвокат же время от времени вставлял свои замечания. Дело заключалась в том, что граф Сен-Жермен, весьма богатый человек, владел (а формально – и до сих пор владеет) львиной долей акций синдиката, инвестирующего в земли Нового Света. Главным активом этого синдиката был изрядный участок земли в огромном регионе, известном как Северо-Западные территории [территории на севере Канады – прим. перев.].
Фергюс вполне натурально делал вид, что понимает, о чём идёт речь, и, вполне возможно, так оно и было, но Роджеру эта информация казалась лишь чем-то смутно знакомым. Северо-Западные территории – бескрайние пространства далеко на севере. Они входили в те земли, из-за которых разгорелась Франко-индейская война, а победу в ней одержали британцы – в этом Роджер почти не сомневался. [Франко-индейская война – военный конфликт, произошедший в 1754-1763 годах между армиями и индейскими союзниками обеих колоний Британской империи и их французскими колониальными коллегами – прим. перев.]
Очевидно, французы – или кое-кто из них, кого Бошан иносказательно называл «заинтересованными лицами», – как раз ставили под сомнение то, что победа англичан была окончательной.
И теперь, когда Франция официально вступила в войну на стороне американцев, «заинтересованные лица» Бошана намеревались предпринять первые шаги к тому, чтобы хоть как-то зацепиться на вышеупомянутой территории.
– Заявив, что на неё претендует мистер Фрейзер? – не выдержал изумлённый Роджер, до этого момента не проронивший ни слова.
Адвокат сурово на него посмотрел, а Бошан лишь изящно наклонил голову.
– Да. Но претензия одного человека вряд ли перевесит алчность американцев. Следовательно, наши заинтересованные лица поспособствуют тому, чтобы на землях мистера Фрейзера поселились колонисты... Франкоговорящие колонисты, которые таким образом обеспечат обоснованность притязаний Франции на этот участок после окончания войны.
– А затем, – заключил Бошан, – наши заинтересованные лица выкупили бы у вас землю... За весьма значительную сумму.
– Это если победят американцы, – скептически произнёс Фергюс. – В противном случае, боюсь, ваши «заинтересованные лица» окажутся в рискованном положении. Как и я.
– Американцы победят, – сказал адвокат.
Он молчал почти всё время с тех пор, как их поприветствовал. Роджер вздрогнул, услышав низкий и уверенный голос адвоката, столь отличавшийся от голоса Бошана, лёгкого и полного шарма.
– Вы ведь тоже поддерживаете повстанцев, мистер Фрейзер? – Адвокат, приподняв бровь, смотрел на Фергюса. – Именно такое впечатление производит ваше газета. Неужели вы совсем не верите в успех вашего предприятия?
Фергюс осторожно почесал за ухом своим крюком.
– Полагаю, вы заметили, что на улицах полно солдат континентальной армии, сэр. Предлагаете мне своими публикациями посеять в их рядах хаос и тем самым подвергнуть мою семью опасности?
Не дожидаясь ответа, он внезапно поднялся на ноги.
– Bonjour, messieurs, [Всего доброго, господа! (фр.) – прим. перев.] – попрощался он. – Вы дали мне пищу для размышлений.

РОДЖЕРУ ТАК ХОТЕЛОСЬ оказаться подальше от этого места, что он без вопросов последовал за Фергюсом, когда тот вдруг свернул в узкий проулок между домами, пробежал по нему, а затем нырнул в ворота и проскочил на задний двор здания, которое, судя по белью, безвольно повисшему во влажном воздухе, было борделем. Роджер несколько удивился, когда Фергюс, сердечно поздоровавшись с двумя чернокожими служанками, складывающим снятые простыни, поднялся по ступенькам чёрного хода и без стука зашёл в дом.
– Мистер Фергюс! – воскликнула юная леди, устремившись к нему по коридору.
Девчушка («Боже, ей ведь не больше двенадцати!») восторженно бросилась в объятия Фергюса, повисла у него на шее и поцеловала в щёку, а затем кокетливо повернула голову к Роджеру.
– О-о, вы привели друга?!
– Мадмуазель, позвольте мне представить моего брата, Преподобного. Преподобный, это мадмуазель Мэриголд.
– Да-да, конечно, – отозвался Роджер.
Он как раз вовремя собрался с мыслями, чтобы поклониться леди, и она в ответ скромно потупила накрашенные глазки.
– И Преподобные у нас не редкость, сэр, – беспечно смеясь, заверила она его. – Не стесняйтесь. Знаете, каждая из нас хоть по разу да обслужила кого-то из ваших.
– Кого-то из... – несколько ошеломлённый, начал Роджер.
– Ну, священника, – пояснила она, и на щеках у неё заиграли ямочки. – Как минимум одного!
Наряд у неё был довольно скромный. «Ну, для борделя», – мысленно поправил себя Роджер. То есть её одежда опускалась почти до щиколоток, лишь немного приоткрывая ноги, обутые в элегантные кожаные сапожки. Не успел он решить, какова же её роль в данном заведении (для горничной девушка была одета слишком дорого), как Фергюс вежливо, но решительно опустил её на землю.
– Гостиная на втором этаже свободна, chérie? [милая (фр.) – прим. перев.]
Девушка была негритянкой, кожа у неё имела оттенок кофе с молоком, а волосы с гладкими завитками цветом напоминали ириски из патоки. Кроме того, она оказалась несколько старше, чем Роджер думал вначале: возможно, ей было не меньше восемнадцати, а за легкомысленным видом скрывался блеск проницательных глаз.
– Если только она нужна вам не больше, чем на час, – сказала девушка. – В четыре её кое-кто займёт.
– Нам хватит, – заверил её Фергюс. – Нам нужно только место, чтобы сесть и потолковать. Хотя… Не будет ли наглостью с моей стороны попросить бокал вина?
Девушка оценивающе посмотрела на Фергюса, склонив голову набок, будто птица, прикидывая, нельзя ли поживиться каким-нибудь сочным червячком под этим опавшим листиком, но затем деловито кивнула.
– Я пришлю наверх Барбару с вином. Adieu, mon brave, [Прощай, мой храбрец (фр.) – прим. перев.], – сказала она и, поцеловав кончики своих пальцев, быстро коснулась ими щеки удивлённого Роджера, а затем лёгкими шажками удалилась по коридору, мало чем отличавшемуся от коридора в особняке, который они недавно покинули, хотя демонстрируемые здесь прелести были значительно лучше.
– Идём, – пробормотал Фергюс, дотрагиваясь до руки Роджера.
Гостиная на втором этаже оказалась маленькой очаровательной комнатой с французскими дверями, выходящими на небольшой балкон, и длинными кружевными занавесками, которые едва колыхнулись в тяжёлом воздухе, когда мужчины вошли.
– Я, так сказать, сын этого дома, – махнув рукой в сторону двери, сказал Фергюс и сел.
– А я ничего не спрашивал, – пробормотал Роджер, и Фергюс рассмеялся.
– И нет нужды спрашивать, знает ли про это место Марсали, – заверил он. – Не скажу, что от жены у меня секретов нет (думаю, у каждого мужчины пара-тройка тайн имеется), – но тут я ничего не скрываю.
Сердце Роджера начало успокаиваться, он выудил из кармана почти чистый носовой платок и вытер лицо. Обнаружив, что старается не трогать то место, где его щеки коснулись пальцы мисс Мэриголд, он быстро потёр его, и тут же убрал платок.
– Господа, с которыми мы только что встречались, – начал Фергюс, тоже промокая лицо. – Я таких хорошо знаю.
– Неужели?
– Пижонистый хлыщ… Это я о Персивале Бошане, хотя, полагаю, что раньше у него было другое имя – и, возможно, не одно. Он уже не раз обращался ко мне с подобной чепухой – ну, что я сын знатного человека, имею право собственности на землю…
Он скорчил презрительную гримасу в очень французской манере, и Роджер, которого рассмешило, как Фергюс произнёс «чепуха», чтобы не расхохотаться, в ответ состроил похожую гримасу.
– Так вот, – продолжил Фергюс, наклоняясь ближе и понижая голос, – в то время он служил у графа де Лафайета в качестве, так сказать, адъютанта. Я его отшил (а у нас с ним до этого уже была встреча, я и тогда отказался с ним разговаривать), – и он зашёл так далеко, что стал мне угрожать. Chienne [собака женского пола, франц. – прим. перев.], – брезгливо добавил он.
– Chienne? – переспросил Роджер, тщательно копируя произношение. – Ты считаешь его сукой?
Фергюс удивился.
– Ну, есть и другие слова, – сказал он и наморщил лоб, как будто пытаясь их вспомнить, – но, разумеется, ты не мог не заметить, что он…
– Гм... – За ушами у Роджера поднялась горячая волна, и вовсе не от жаркой погоды. – На самом деле, нет. Я просто подумал, что он, э-э, французик. Вырядившийся, понимаешь?
Фергюс расхохотался.
Роджер кашлянул.
– Погоди. Ты хочешь сказать, что Персиваль, как бы он там себя ни называл, – это то, что в Шотландии называют «Нэнси-бой»? [Мужчина, предпочитающий секс с мужчинами – прим. перев.] Ты думаешь, в данной ситуации… это важно?
Не переставая смеяться, Фергюс покачал головой.
– Oui [Да (франц.) – прим. перев.], но, возможно, только потому, что человеку с такими предпочтениями, – да ещё когда о них знают (а о них действительно знают), – доверять нельзя, потому что под угрозой публичного разоблачения его могут вынудить на что угодно. Нужно найти того, кто его контролирует.
Роджер почувствовал лёгкое беспокойство. Ну, честно говоря, ему было не по себе с первой минуты, как они вошли в дом на Хазел-стрит.
– И кто этот человек, как думаешь?
Фергюс удивлённо на него взглянул и с укоризной покачал головой.
– Вот что я тебе скажу, mon frère, если ты надеешься быть хорошим священником, тебе нужно гораздо больше опыта на поприще греха.
– Предлагаешь мне послать за мисс Мэриголд и попросить её кой-чему меня научить?
– Ну, нет, – подхихикнул Фергюс. – Тогда бы твоя жена... Но я не это имел в виду. Одно дело –твоя собственная добродетель. В которой никто не сомневается. – Он улыбнулся, и теплота в его глазах глубоко тронула Роджера. – Однако, чтобы помочь тем из твоей паствы, кому этой добродетели не хватает, тебе нужно кое-что понять о природе зла и, следовательно, о борьбе, которая между ними неизбежно происходит.
– Спорить не стану, – осторожно произнёс Роджер. – Но я знаю многих, одетых в сутану, кто, стремясь получить образование такого рода, угодили в серьёзные неприятности.
Фергюс, смеясь, пожал плечом.
– У шлюх, mon frère, можно научиться многому, но я согласен: тебе следует брать уроки не только в этой сфере. Потому что, – посерьёзнел он, – под злом я подразумевал другое.
– Понимаю. Но ты сказал, что уже сталкивался раньше с этим Персивалем. Он не произвёл на меня впечатления...
– Нет, он не зло. Он – шлюха. Вероятно, он всю жизнь был таков.
Увидев лицо Роджера, Фергюс криво ухмыльнулся краешком рта.
– Как там говорят? «Рыбак рыбака видит издалека».
У Роджера внезапно свело мышцы, будто его слегка ткнули кулаком в живот. Он позабыл, что в малолетстве, до встречи с Джейми Фрейзером, который нанял Фергюса в качестве карманника, тот зарабатывал на жизнь в парижском борделе.
– Мсье Бошан, конечно, слишком стар, чтобы продавать свою задницу, но он продаст себя самого. При необходимости, – бесстрастно добавил Фергюс. – Человек, который долго торговал собой, перестаёт верить, что у подобных людей есть хоть какая-то ценность, помимо той, за которую ему платили.
Роджер молчал. Он думал не столько о недавнем прошлом Персиваля Бошана, сколько о Фергюсе – и о Джейн, и Фанни Покок.
– Когда ты говоришь «зло»… – медленно начал он.
– В той комнате было только два человека, – просто сказал Фергюс. – Ну, кроме нас.
– Господи...
Роджер попытался угадать, что же такое сказал или сделал высокий мужчина, чтобы это могло внушить Фергюсу убеждение (именно убеждение – Роджер определил это по лицу Фергюса), что тот человек олицетворял собой зло.
– Я даже не могу вспомнить, как он выглядел.
– Насколько я могу судить по своему опыту, дьявол редко подходит к тебе и представляется по имени, – сухо заметил Фергюс. – Единственное, что могу тебе сказать: я умею распознавать зло. И я увидел его в том человеке.
Фергюс встал, подошёл к окну и, отодвинув кружевную занавеску, выглянул наружу. Он вытащил из кармана большую чёрную бандану [большой носовой платок – прим. перев.] и вытер ею лицо. Заметив, как удивился Роджер («Почему она чёрная?»), Фергюс коротко пояснил:
– Чтобы не было видно чернильных пятен.
– Итак, что ты планируешь делать с… этим? Ты вообще что-нибудь планируешь?
Фергюс с силой выдохнул через длинный, такой французский нос.
– Ты утверждаешь, что город скоро перейдёт к британцам. Эти crétins [кретины (фр.) – прим. перев.] внушают мне заоблачные мечты. Но... – Он предостерегающе поднял крюк, не давая Роджеру себя перебить. – У них действительно есть деньги, и дело они предлагают серьёзное. Я просто не знаю, что это за дело, а ангел-хранитель на моем плече не советует мне влезать в него и выяснять.
– Мудрый у тебя ангел-хранитель.
Фергюс кивнул и замер, глядя на реку вдалеке, которая всё так же несла мутные воды по каким-то своим делам. Через мгновение он перевёл взгляд на Роджера.
– Брианна сказала Марсали, что лорд Джон Грей пообещал ей военный эскорт для безопасного проезда до Саванны.
– Да. Но нам это ни к чему. Кто станет задерживать фургон с кучей детей и кислой капусты?
– И всё же. – Поднявшись и сбросив сюртук, Фергюс отлепил от груди промокшую льняную рубашку. – Попроси, пожалуйста, свою жену немедленно отправить письмо лорду Джону. Пусть он как можно скорее пришлёт свой эскорт. Мы едем с вами. Думаю, что печатный станок может привлечь ненужное внимание.

БРИАННА ПРОСНУЛАСЬ ВНЕЗАПНО и никак не могла сообразить, где находится. Так часто бывает, когда засыпаешь в незнакомом месте и, пробудившись, не сразу вспоминаешь, где ты. Ей снилось... что именно? Сердце бешено колотилось и вот-вот готово было...
Чёрт! В груди будто крылья затрепетали: словно стая всполошённых летучих мышей запуталась в её ночной рубашке. Тихо выругавшись, Брианна села и в надежде восстановить нормальное сердцебиение сильно стукнула себя в грудь: иногда это срабатывало. Сегодня – нет. Спустив ноги с кровати, она поставила их на холодные, отсыревшие половицы и глубоко вдохнула, но тут же закашлялась и стала хватать ртом воздух.
– Роджер! – как можно громче прошептала она, стараясь всё же не разбудить детей и не вызвать у них панику, и потрясла мужа за плечо. – Роджер! Вставай... Дымом пахнет!
Бри наконец сообразила, где они находятся. Они спали на чердаке, и теперь, когда сон больше не затуманивал взор, она увидела тот самый дым, запах которого чувствовала: белые струйки, скользящие сквозь лаз чердака, двигались, словно призраки, – бесшумно, но с пугающей скоростью.
– Господи Иисусе! – Роджер так и подскочил, голый и взъерошенный: она разглядела мужа даже в тусклом свете, который пробивался из слуховых окошек сквозь дымную мглу. – Чтоб тебя... Спускайся и буди всех. А я заберу детей, – бросил он уже на ходу, подхватывая рубашку со стопки дешёвых Библий.
Снизу донёсся вопль неподдельного ужаса, потом на миг воцарилось ошеломлённое молчание. Тишина практически тут же взорвалась возгласами на французском, английском и гэльском и всё это на фоне пронзительного верещания младенцев.
– Они уже проснулись, – сказала Бри и, протиснувшись мимо Роджера, бросилась к Мэнди, которая, сердито прищурившись, восседала в своём гнездышке из одеял.
– Ты так шумишь, – упрекнула она мать. – Ты меня разбудила!
Едва не брякнув: «На том свете отоспишься», Брианна схватила Эсмеральду и всучила её Мэнди. Бри слышала, как у неё за спиной Роджер пытался разбудить Джемми, но тот спал как убитый и просыпаться не собирался.
– Пошли, – велела она Мэнди, которая неспешно собирала какие-то пушинки со своей сорочки. – Займёшься этим позже. Хватайся!
Придерживая хнычущую Мэнди, повисшую у неё на шее, как рассерженный гиббон, и Эсмеральду (твёрдый комок, зажатый между матерью и дочерью), Брианна развернулась лицом к приставной лестнице и стала спускаться. Чтобы удержаться на истёртых перекладинах, ей приходилось цепляться за них другой рукой и поджимать босые пальцы ног. Запах дыма стал ощутимее, но не удушал, – пока... Его щупальца тянулись мимо неё к потолку, прямо на глазах скручиваясь под балками в медленно увеличивающиеся облачка.
– Выходи! Марш отсюда! – ревел кто-то громче остальных.
Бри добралась до основания лестницы и, обернувшись, увидела Жермена: обезумевший от страха и поэтому злющий как чёрт, он тащил к двери – за волосы – одну из своих визжащих сестёр и пинал другую, ползающую по полу, очевидно в попытках что-то найти.
– Va-t’en, j’ai dit! [Уходи, кому сказано! (фр.) – прим. перев.] – вопил он. – Шевелись, salope! [Зараза! (фр.) – прим. перев.] ШЕВЕЛИСЬ!
– Жермен! – крикнула Марсали.
Белая как мел, она держала на руках обоих младенцев, зажав между ними кожаную сумку. Жермен услышал мать и обернулся; его лицо исказилось от ужаса и решимости – он казался старше лет на десять.
– Je ne laisserai pas ça se reproduire [Не допущу, чтобы это повторилось (фр.) – прим. перев.], – бросил он Марсали и с силой подтолкнул Фелисите к двери, затем наклонился, рывком поднял Джоани с пола и поволок её на улицу, хотя сестра сопротивлялась и вопила.
Внезапно раздался громкий треск, а за ним – глухой удар. Обернувшись, Брианна увидела, что Роджер и Джем кучей лежат на полу: лестницу перекосило, а перекладина, которая не выдержала двойного веса, свободно повисла.
– Вставай, пап! Мама, мама! – Джем кинулся к Брианне и вцепился в неё.
Она обхватила сына одной рукой и крепко прижала к себе, но тут же отпустила, подтолкнув к открытой двери. В комнату со свистом ворвался влажный ночной воздух – желанная свежесть. «И прямая угроза», – поняла Бри, увидев, как дым, подхваченный сквозняком, бешено взвился вверх. У подножия лестницы Роджер, опираясь на одно колено, пытался встать на ноги.
– Выведи Мэнди на улицу, – велела мать Джему, с потерянным видом стоявшему посреди комнаты. – Живо!
И, толкнув Мэнди с Эсмеральдой ему в объятия, она подбежала к Роджеру: схватила за руку, подставила плечо и каким-то образом умудрилась поднять на ноги... А потом, пошатываясь, они поковыляли, как участники забега на трёх ногах, натыкаясь на столешницы и опрокидывая со столов книги, бумаги...
«Бог мой, да всё тут вспыхнет, как факел...» – пронеслось у Бри в голове.
И вот они уже все оказались на улице, кашляя, плача, обнимая друг друга, снова и снова пересчитывая детей...
– Где Фергюс? – хрипло спросил Роджер.

СПУСТЯ НЕСКОЛЬКО СЕКУНД Роджер нашёл Фергюса на заднем дворе типографии, где тот затаптывал остатки маленького костра, разведённого у чёрного входа. Дверь снизу обуглилась, но о пожаре напоминали лишь большое тёмное пятно на земле, разбросанные кусочки тлеющих углей и крохотное облачко из пепла и клочков полусожжённой бумаги, что разлетались вокруг топающих ног Фергюса, как тучка чёрно-белых мотыльков.
– Merde [Вот дерьмо (фр.) – прим. перев.], – ругнулся Фергюс, заметив Роджера.
– Mais oui [Согласен (фр.) – прим. перев.], – подтвердил Роджер, слегка закашлявшись от клубящегося дыма. – Кто-то из конкурентов?
Он кивнул на полуобгоревшую дверь, на которой жидкой растекающейся побелкой кто-то вывел слова: «ДО СЛЕДУЮЩЕГО РАЗА».
Фергюс тряхнул головой. Зубы у него были стиснуты, волосы встали торчком, и, как и Роджер, одет он был лишь в ночную рубашку. Впрочем, у него хватило самообладания обуть башмаки, прежде чем выбежать на улицу. Огонь затушили, но босыми ногами Роджер ощущал тепло от дымящейся двери.
– Лоялисты, – коротко бросил Фергюс и сильно закашлялся.
От дыма у Роджера запершило в горле, и он тщательно прочистил его в надежде, что не сорвётся в кашель: кашлять по-прежнему было больно.
– Марсали, Бри и малышня – все в порядке, – сказал Роджер.
Фергюс кивнул, тоже прочистил горло и сплюнул в пепел.
– Знаю, – отозвался он, и его суровое лицо чуть смягчилось. – Слышал, как они матерятся. Les femmes sauvages [Дикарки (фр.) – прим. перев.].
Роджер даже не слышал ругательств, но не сомневался, что женщины матерились.
– Раньше тоже пытались? – спросил он, указывая подбородком на измазанную краской дверь.
Фергюс на французский манер приподнял одно плечо.
– Подкидывали записки. Всякую дрянь. Мешок, полный дохлых крыс. Другой раз мешок с живой змеёй... К счастью, внутри оказался не щитомордник, а гремучник. Марсали услышала его ещё до того, как подняла мешок.
– Господи Иисусе...
Слова прозвучали то ли как молитва о помощи, то ли как просьба покарать, и Фергюс кивнул, соглашаясь и с тем, и с другим.
– Les enfants savent qu’il ne faut rien toucher près de la porte [Дети знают, что возле двери трогать ничего нельзя (фр.) – прим. перев.], – буднично продолжил он, потом медленно, глубоко вдохнул и мотнул головой в сторону двери. – Это... – Его губы сжались, и он мельком глянул на Роджера. – Ты же знаешь... Миледи и милорд наверняка тебе рассказали. Что... случилось с нашим младшим... с Анри-Кристианом...
На имени сына Фергюс запнулся, как будто прошло много времени с тех пор, как он в последний раз произносил его вслух.
– Знаю, – отозвался Роджер.
Из-за комка в горле слова звучали тихо и сдавленно. Он с трудом, но откашлялся и добавил:
– Грёбаные трусливые недоноски!
– Называй их как хочешь, – Вокруг рта у Фергюса появилась белая каёмка. – Но что трýсы – точно. Canaille! [Сволочи! (фр.) – прим. перев.] – Он пнул дверь с такой силой, что та затряслась.
Шок и паника отступили, и Роджер почувствовал, как в нём нарастает гнев.
– Вот говнюки! Устроить пожар там, где живут твои дети, твоя семья!
«И моя...»
– Как предупреждение это гораздо действеннее, чем совать под дверь анонимные записки.
Фергюс дышал с трудом и, чтобы откашляться, замолчал. Качая головой, он устремил на Роджера покрасневшие от дыма глаза.
– Узнàю, кто это сделал, – запихну в мешок, отвезу в море и живьём скормлю акулам! Клянусь именем Господа и Пресвятой Девы!
– А я тебе в этом помогу.
«Придётся, – подумал Роджер. – Грести одной рукой Фергюс не сможет».
– Merci. [Спасибо (фр.) – прим. перев.]
Фергюс мрачно глянул в сторону дома; крики и плач перепуганных детей, стоявших на противоположной стороне улицы, стихли, растворившись в звуках торопливых шагов и восклицаний.
– И я узнàю, – неожиданно спокойным голосом произнёс он. – А пока мне нужно к Марсали.
«Господи, ещё один пожар… Как это отразится на Фергюсе с Марсали... И на девочках...» Роджер почувствовал, как кровь стынет в жилах. Фергюс не спускал глаз с его лица. Маккензи кивнул, взяв эмоции под контроль, и вместе они двинулись на поиски своих жён и детей.

ВОЗЛЕ ТИПОГРАФИИ уже вовсю судачили. До восхода солнца оставался час, и света едва хватало, чтобы разглядеть Марсали, Бри и детей, сбившихся в кучку на другой стороне улицы и жавшихся друг к другу в темноте, будто стадо маленьких бизонов.
Жермен, от которого Джемми не отходил ни на шаг, застыл перед женщинами и малышнёй, сжимая кулаки, и вид у него был такой, словно он никак не мог решить, заплакать ему или кого-нибудь поколотить. Фергюс выдохнул сквозь сжатые зубы, хлопнул Жермена по плечу, забрал одного из близнецов у Марсали, которая мёртвой хваткой держала обоих, и очень тихо сказал ей что-то по-французски. Роджер тактично отвернулся и посмотрел на Бри, которая сидела на деревянном тротуаре и не отпускала от себя девочек. Физзи вцепилась в сорочку Брианны и шмыгала носом, а отличавшаяся практичностью Джоани заплетала в косу волосы Мэнди.
– Ты в порядке? – спросил Роджер, опуская руку на голову Брианне.
От утреннего тумана, поднимавшегося над гаванью, её волосы были прохладными и влажными.
– Все живы, – отозвалась она и выдавила из себя тихий, неуверенный смешок. – Ты знаешь, что стряслось?
– В общих чертах. Потом расскажу.
Народ всё прибывал: кто-то только проснулся и выскочил прямо в исподнем, кто-то шёл с работы или на неё – пекари, хозяева таверн, подсобные рабочие, рыбаки. Под деревом торчали две шлюхи, шушукаясь и зыркая то на типографию, то на пострадавшее семейство.
К немалому удивлению Роджера, Фергюс даже не пытался скрывать хоть что-то. Он рассказал всем и каждому, что именно произошло – и что он намерен сделать с maudit chiens [проклятыми псами (фр). – прим. перев.], которые посягнули на его семью, дом и источник дохода.
Роджер, хоть и не сразу, но сообразил, чего добивается Фергюс, и, по мере того как свет начал медленно просачиваться сквозь туман, он стал вглядываться в лица, выискивая кого-нибудь, кто выглядел бы злобно радостным или слишком уж осведомлённым. Однако, похоже, все были искренне потрясены, а одна высокая, красивая женщина средних лет, которая, судя по платью, могла быть только хозяйкой процветающей таверны, подошла к Марсали и уговорила её пойти к ней вместе с ребятнёй и позавтракать.
– За счёт заведения, – добавила она, глядя на детей и явно прикидывая, во что обойдётся их аппетит.
– Э-э, сердечно вас благодарю, мистрис Кенни, – сказала Марсали и, бросив взгляд на Фергюса, кашлянула. – Не дадите нам минутку одеться?
И только услышав эти слова, Роджер осознал, что стоит на улице босиком и в одной рубашке. Он помог собрать ребятишек, и когда они потихоньку двинулись через улицу к своему дому, подвергшемуся угрозе, то заметил, что Марсали держит под мышкой несколько шпонов [тонкие металлические пластинки, вставляемые между строками набора – прим. перев.], очевидно, прихваченных с наборного стола. На вид они были тяжёлыми, и, когда Роджер их забрал, Марсали облегчённо вздохнула.
– Невольно задумаешься, а что бы ты сам взял, если в доме начался пожар, – сказал он, пытаясь пошутить.
Поправляя одеяло, в которое был завёрнут один из близнецов у неё на руках, Марсали сказала:
– Да уж… Пахнет получше, чем кислая капуста, а?

Через четыре дня...
ЗАЖАВ В ГОРСТИ ПОДОЛ платья, которое собиралась надеть, Брианна осторожно поднесла его к носу. Накануне она повесила его на крючок (рядом с рабочим платьем и фартуком Марсали) в сушильный шкаф для одежды, надеясь, что оно проветрится. Сам шкаф представлял собой всего лишь большой ящик, похожий на гроб, встроенный вертикально в стену спальни. Через дюжину отверстий во внешней стене туда проникал ночной воздух, чтобы перед тем как на следующее утро вещи снова наденут, из них по возможности выветрились запахи копоти, лака, чернил, кулинарного жира и детской отрыжки.
– Ну и как? – спросила Марсали, высовывая взъерошенную белокурую голову из ворота чистой ночной сорочки, проветрившейся за ночь.
– Ну, по сравнению с кислой капустой – сущая ерунда, – старательно принюхиваясь, сказала Бри.
Марсали хохотнула и полезла в шкаф за своим рабочим, простого кроя платьем из домотканой материи орехово-серого цвета, которое навевало Брианне мысли об обмундировании времён Гражданской войны.
– Пока доберётесь до Саванны, всё прекрасно выветрится, – заверила её Марсали. – А солдатам без разницы.
Она передала Брианне пару нижних юбок и продолжила одеваться сама: пальцы ловко управлялись с лентами, шнуровкой и пуговицами. Ещё не рассвело, и они разговаривали шёпотом, чтобы раньше времени не разбудить детей. Снизу доносились шарканье, приглушённый стук и сдержанный смех: Роджер и Фергюс тоже готовятся к предстоящему дню.
Солдаты, которых прислал лорд Джон, уже ждали на улице: с чердака, где Маккензи спали, Брианна видела небольшую группу мужчин, что держались вместе в переулке за типографией. Они заняли позицию чуть поодаль от дома и негромко переговаривались друг с другом, покуривая трубки, коротко вспыхивающие в темноте при их движении. В тёмных фигурах солдаты угадывались лишь по длинным чёрным стволам мушкетов, прислонённых к стене, которая только-только начала проступать из тьмы.
Сейчас, находясь в спальне, Брианна их видеть не могла: из-за оконного налога во всём здании были лишь большие витринные окна типографии, выходящие на улицу, – но сквозь отверстия в сушильном шкафу до неё донёсся слабый запах табака, и она резко выдохнула. Пройдёт немало времени, прежде чем ей перестанет везде мерещиться запах кислой капусты, но вонючие бочки хотя бы не будут сопровождать её и детей в Саванну. И виски, и оставшееся золото, аккуратно переупакованные в ящик с солёной рыбой, были тайно вывезены на склад, владельцем которого был «сын свободы», и, хотя у Брианны оставалось ещё несколько тонких золотых полосок, зашитых в одежду, золота было не так много, чтобы вызвать серьёзные подозрения, даже если кто-то и обнаружит один из этих маленьких тоненьких слитков.
«Явно недостаточно, чтобы купить оружие», – подумала Бри и зябко поёжилась, хотя Марсали только что разворошила огонь в камине спальни. Услышав приглушённый писк в соседней комнате, Марсали отложила кочергу и поспешила выйти, на ходу распуская только что надетый корсет: молоко так и прилило к её грудям... Бри видела, как на рубашке Марсали проступили мокрые пятна – и от ощущений на уровне телесной памяти под её корсетом соски тоже набухли.
– Мам! – позвал Джемми, заглядывая в комнату.
Разгоревшийся в очаге огонь высвечивал волосы сына и резко очерчивал кости черепа, и совершенно неожиданно для себя Бри поняла, как будет выглядеть повзрослевший Джем. На его лице отразились и бойкий характер, и подспудная жестокость, – и увиденное поразило её в самое сердце.
«Воин. О, Господи...»
Она закрыла глаза и обратила короткую, страстную мольбу к Богородице: «Прошу! Убереги его от этого!»
И, словно в ответ, пришла успокаивающая мысль: «Два года. До битвы при Йорктауне и окончания войны осталось почти целых два года. Всего два года. Джему – девять, а в одиннадцать всё равно слишком рано сражаться». Внезапно возникший образ мальчишки-барабанщика Бри тут же отогнала...
– Да, милый? – откликнулась Бри, заправляя концы фишю [платок из лёгкой ткани (муслина, батиста) или кружев, прикрывавший шею и декольте – прим. перев.]. – Вы с Мэнди готовы?
Джем пожал плечами. Откуда же ему знать?
– Папа спрашивает, возьмёшь ли ты один из пистолетов?
Он говорил небрежно – «Тоже мне невидаль!» Всю дорогу от Риджа Брианна ехала вооружённой и не видела в этом ничего особенного... А теперь на улице ждали солдаты – вражеские солдаты, – готовые увезти прочь и её саму, и её детей.
– Скажи ему, что да, – ответила она. – Думаю, пусть уж лучше он у меня будет.

Фрейзерс-Ридж
ДЖЕЙМИ РЕЗКО ПРОСНУЛСЯ, сердце его бешено колотилось, а в голове проносились обрывки сновидений. Смутно помнилась ярость: он с кем-то сражался, хотел кому-то хорошенько наподдать... Но сейчас в нём пульсировал не гнев. Вернее, не только гнев… Было темно – хоть глаз выколи, – ставни закрыты; в тёплом воздухе – горьковатый запах золы из притушенного на ночь очага.
– Мммфм...
Лежавшая рядом Клэр чуть шевельнулась и, вздохнув, снова погрузилась в сон.
– Сассенах, – прошептал Джейми и положил руку на тёплую округлость её бедра.
Он чувствовал себя виноватым за то, что будит Клэр, но потребность ею обладать была непреодолимой.
– М-м?
– Мне нужно... – прошептал он, уже пристраиваясь за ней, роясь в простынях, в ночных рубашках – в её, в своей…
Поднявшись, он стянул свою рубашку и швырнул её на пол, а затем снова лёг, задрал сорочку Клэр, обнял жену и, сгорая от желания, притянул её к себе.
От неожиданности она сонно фыркнула, но затем чуть подвинула свой обнажённый зад, пристраиваясь поудобнее, с готовностью открываясь ему, и снова расслабилась.
Она была на удивление скользкой, будто сама только что участвовала в его полном вожделения сне, – и, возможно, так оно и было… Джейми вошёл в неё так медленно, как только сумел, но ждать он больше не мог.
– Прости, – прошептал он ей в волосы, двигаясь в ней, не в состоянии ни думать, ни говорить... – Я должен...
Джейми понимал, что Клэр не вполне проснулась, но её тело податливо уступало его настойчивым притязаниям. Отбросив попытки что-то объяснить, он зарылся лицом в волосы жены. Он крепко обнимал её, страстно раскачивался, ощущая, как горячая спина прижимается к его груди и как на холодной коже проступают мурашки, когда его накрыло жаркой волной и он, содрогаясь и тяжело дыша, отдался пронзившему всё его тело удовольствию.
– Прости, – несколько мгновений спустя снова прошептал он.
Вслепую протянув руку назад, Клэр нащупала его ногу и легонько по ней похлопала, затем зевнула, слегка потянулась и снова свернулась калачиком, засыпая… Её голая попка уютно устроилась в тёплой и влажной излучине его бёдер.
Джейми провалился в сон, словно его бросили в колодец головой вниз, и проспал без сновидений до самого утра. Проснулся он перед самым рассветом – до петухов.
Он тихо лежал, наблюдая, как сквозь ставни начинает пробиваться слабый свет, и наслаждаясь ощущением глубокого покоя здесь и сейчас. Клэр всё ещё спала, её дыхание было медленным и ровным, волосы разметались по подушке, как дым. Сорочка соскользнула с плеча, и вид обнажённой кожи в одно мгновенье всколыхнул полночное вожделение, отчего в нём вскипело чуть пристыженное торжество.
Ночью Джейми не стал искать свою рубашку, и теперь у него замёрзли плечи, поскольку притушенный на ночь огонь ещё не разворошили. Осторожными движениями Джейми натянул на себя и Клэр одеяло и лежал неподвижно с полузакрытыми глазами, чтобы дать жене поспать, пока есть такая возможность.
Мозг был расслаблен, как и тело, в голове не было ни одной законченной мысли, лишь проносились случайные обрывки фантазий и воспоминаний, будто листья в бурном потоке хайлендского ручья. И среди неясных клочков сновидений возник образ: проницательный взгляд сквозь очки в чёрной оправе, честное, открытое лицо с книжной обложки…
…Нависшее над его собственным лицо – без очков, пронизывающие глаза, пытающиеся приковать его внимание, заставить его посмотреть… посмотреть на то, что…
Джейми потрясённо открыл глаза. Прокукарекал первый петух.

– ПОЧЕМУ ТЫ НИКОГДА не говорила, что Фрэнк Рэндалл похож на Блэк Джека? – прямо с порога спросил Джейми.
– Чего?
Я с самого утра гадала, что же так беспокоит Джейми: он ушёл из дома до того, как я успела одеться, и даже не позавтракал. Сейчас было уже за полдень, обед Джейми тоже пропустил и теперь ввалился ко мне в хирургическую, – ни «здрасьте» тебе, ни «пожалуйста», – и спрашивает меня об э́том?!
– Что ж... – Я попыталась собраться с мыслями настолько, чтобы сформулировать связный и как можно более правдивый ответ (ведь явно же ему нужна была правда – вся, какую я могла ему дать). – Ладно, начнём с того, что на самом деле они не похожи. Я хочу сказать... когда я впервые встретила Джека Рэндалла… (и несколько раз после) …то была поражена их сходством… Но постепенно это впечатление как будто испарилось. Они похожи... Они были похожи, – поправилась я, – они казались похожими чисто внешне. И, как только я узнала Джека Рэндалла получше... – Неожиданно у меня в затылке возникло ощущение холода, будто джентльмен, о котором шла речь, стоял у меня за спиной, вперив в меня взгляд. – …он больше никогда не напоминал мне Фрэнка.
Я внимательно оглядела мужа с ног до головы. Прошлой ночью он был таким же, как обычно, – ну, более-менее: он занимался со мной, полусонной, любовью, молча, торопливо и напористо, а затем прижал меня к своей груди и, пробормотав: «Taing, mo ghràidh [Спасибо, любимая (гэльск.) – прим. перев.]. И прости», – мгновенно заснул.
Я и сама почти сразу же снова заснула, ощущая приятные волны жара в самых нежных своих потаённых щёлочках и слыша за спиной медленный, ровный стук сердца Джейми. Не то чтобы он никогда раньше не проделывал со мной ничего подобного – просто в последний раз это было давненько.
– Кроме того, – медленно продолжила я, – ты же видел фотографию Фрэнка в его книге. Неужели сам сходства не заметил?
– Нет.
Казалось, Джейми вдруг осознал, что угрожающе надо мной нависает, и, нетерпеливо махнув рукой, придвинул к себе один из табуретов и сел.
– Нет, – повторил он. – И теперь я задаюсь вопросом, почему? Возможно, это из-за того, что ты как-то сказала… что по его лицу видно… было видно, – поправил он себя, – какой Фрэнк человек. Джек Рэндалл скрывал свою натуру, но стоило хоть раз увидеть, как он смотрит на тебя, как… смотрит, не прячась за маской... то после этого его истинное лицо всегда было перед тобой как на ладони, какой бы изысканной ни была его одежда и какими бы вежливыми ни казались его манеры.
– Точно. – Я невольно вздрогнула и накинула на плечи свою зелёную шаль, будто она могла хоть как-то защитить меня от воспоминаний о причинённом зле. – Но... почему именно сейчас тебя поразило их семейное сходство?
– Ммфм.
Джейми беззвучно барабанил по колену тремя пальцами искалеченной правой руки, и было видно, как он подыскивает слова, чтобы выразить то, что чувствует.
– Что-то... произошло? – осторожно спросила я, мысленно возвращаясь к тому торопливому полуночному совокуплению.
Оно казалось единственным не совсем обычным событием, которое я могла припомнить, но я абсолютно не понимала, с чем оно связано?
Джейми вздохнул.
– Да. Может быть. Хотя и не уверен. Просто… Я видел сон. – Заметив, как я напряглась, Джейми успокаивающе поднял руку. – Не те привычные ужасы, что мне иногда снятся. Просто всякая дребедень. Мне приснилось, будто я читаю книгу… Ну, как раз перед тем, как лечь спать, я её и читал.
– Книгу Фрэнка?
– Да. То, что я читал во сне, не имело никакого смысла, но... оно появлялось и исчезало, ну, знаешь, как это обычно бывает во сне? И в какой-то момент мне показалось, что книга со мной разговаривает, а потом вместо книги вдруг заговорил сам автор… Ну, какие-то фразы из разговора… А затем я снова продолжал читать или же… внезапно оказывался где-то в другом месте.
Джейми с силой потёр лицо – то ли пытался стереть сон, то ли, наоборот, вытащить его на поверхность.
– Я смотрел Фрэнку в лицо – видел его глаза за очками. Доброжелательный. Порядочный. Он рассказывал мне кое-что из истории. А потом возник Джек Рэндалл… Он сидел за своим письменным столом и смотрел на меня ласково и любезно, будто интересовался, не добавить ли сахара мне в чай, но на самом деле спрашивал, что я предпочту: чтобы меня оттрахали или запороли до смерти?
Чуть подавшись к Джейми, я взяла его за руку – его пальцы тут же обхватили мои и слегка сжали, заверяя, что всё в порядке, что во сне он видел «не те привычные ужасы, что ему иногда снятся», – не те кошмары, из-за которых Джейми обливался пόтом и не выносил ничьих прикосновений после.
– Значит, ты осознавал, что это был всего лишь сон? – рискнула предположить я. – Ты не... э-э... то есть, это не было как наяву?
Опустив глаза в пол, Джейми покачал головой.
– Нет, но именно тогда я внезапно понял, насколько Фрэнк и Блэк Джек похожи. И, проснувшись, я удивился, почему ты никогда об этом не упоминала.
– Говоря «фрэнкновенно»... [здесь у Дианы игра слов: в английском языке имя Фрэнк и прилагательное «откровенный» являются омонимами, т.е. одинаково пишутся и произносятся – прим. перев.] – Я невольно улыбнулась своей оговорке и начала сначала. – Я имею в виду, сперва я не видела в этом никакой надобности, а позже подумала, что такие разговоры... могут тебя расстроить. Или для тебя будет мучительна мысль, что мужчина, за которым я была замужем, так похож на Джека Рэндалла.
Обдумывая мои слова, Джейми слегка кивнул.
– Вполне возможно. Но, как ты сказала… В конце концов, какой в этом смысл? Ты уже была моей.
Говоря это, Джейми поднял голову, и, хотя его глаза лучились теплом, он весьма решительно сжал губы.
– А-а! – до меня наконец дошло.
Внезапно я оказалась лицом к лицу с тем, что лишь на ощупь познала в мускусных глубинах прошлой ночи. Джейми проснулся с мыслями о Фрэнке и сразу же предъявил на меня свои права.
– Так вот почему ты без конца просил прощения!
Он бросил на меня взгляд, в котором к застенчивости примешивался некоторый вызов.
– Ну, мне было неловко тебя будить, однако… Я должен был... должен был... – Недвусмысленным жестом Джейми впечатал большой палец своей руки в мою ладонь, и у меня запылали щёки.
– А-а, – снова произнесла я.
Я заметила, что Джейми не поинтересовался, не была ли я против, – тогда, ночью. Да и к чему спрашивать сейчас: я ведь и правда не возражала. Я обхватила рукой его тёплый большой палец.
– Ну что ж.
Джейми улыбнулся мне и, наклонившись, поцеловал в лоб.
– Клэр, – тихо проговорил он. – Ты – моя жизнь. Fuil m ‘fhuil, cnàmh mo chnàimh. [Кровь от моей крови и кость от моей кости (гэльск.) – прим. перев.] – Если Фрэнк любил тебя так же сильно и знал, что я забрал тебя у него, – а он, несомненно, знал, – тогда у него имелись веские причины поквитаться со мной: нанести мне вред или даже убить.
Я настолько удивилась, что пару секунд не могла найтись, что сказать.
– Ты думаешь, что... то есть... Нет. – Я потрясла головой. – Нет. Даже если ты прав насчёт этой книги (а я считаю, что ты ошибаешься), как он мог знать, что Брианна принесёт её в прошлое и что ты её прочитаешь? Да и вообще… как что-то, написанное в книге, может тебя убить?.. Кроме того...
Я решительно выпрямила спину и сложила руки на колене.
– Какими бы похожими они ни показались тебе в твоём сне, Фрэнк абсолютно отличается от Джека Рэндалла. Он был очень хорошим человеком. И, что ещё важнее, он был историком. Фрэнк не мог, – он действительно не мог бы, – написать то, что, как он знал, является ложью.
Джейми смотрел на меня с лёгкой улыбкой.
– Я заметил: ты не сказала, что он дорожил тобой так же сильно, как я.
Я бы дорого отдала, будь у меня способность издать в ответ подходящий к случаю горловой шотландский звук. Однако это было за пределами моих возможностей, поэтому я взяла обеими руками искалеченную кисть Джейми и слегка провела пальцем по выпуклому белому шраму на том месте, где раньше был его безымянный палец. Я прочистила горло.
– Когда ты решил, что нам с ребёнком оставаться здесь будет опасно, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос не сорвался, – ты отослал меня обратно к нему. Фрэнк знал, что ты выжил, но мне не сказал.
Я подняла его руку и поцеловала её.
– Я сожгу эту чёртову книгу.

Филадельфия
ЙЕН НАШЁЛ ДОМ именно там, где дядя Джейми ему и говорил: в конце запущенной грунтовой дороги, отходящей в сторону от тракта из Филадельфии. Дядя Джейми говорил, что семья жила бедно, – так и было: домик выглядел заброшенным. Падали первые редкие снежинки, дым из трубы не шёл. Неухоженный двор сильно зарос, крыша просела, половина деревянной черепицы на ней потрескалась и покоробилась, а дверь выглядела так, будто жившие здесь люди обычно открывали её пинком.
Йен соскочил с лошади, но немного помедлил, раздумывая. Дядины инструкции были предельно ясны, и, хотя Джейми явно об этом не сказал, было понятно, что миссис Хардман иногда посещают мужчины весьма горячего нрава, а Йену совершенно не хотелось вляпаться в неприятности.
Он накинул поводья на молодой вяз, накренившийся к дорожке, будто подвыпивший, и юркнул в растущий за ним куст. Йен хотел подойти к дому с тыльной стороны, чтобы проверить, что происходит внутри, но, завернув за угол, услышал приглушённый детский плач. Доносился он не из дома, а из обветшалого сарайчика, стоявшего неподалёку.
Не успел Йен повернуться на звук, как плач внезапно оборвался. Он уже достаточно хорошо знал маленьких детей, чтобы понять: единственное средство, которое способно заставить недовольное дитя замолчать, – сунуть ему в рот что-нибудь, будь то материнская грудь, соска с сахаром или чей-то палец. И вряд ли миссис Хардман специально отправилась в сарай покормить малыша.
Если кто-то заткнул малышу рот, то, скорее всего, самого Йена уже заметили. На всякий случай Йен зарядил пистолет и насыпал в него пороху ещё на подступах к дому, а теперь достал оружие.
– Не стреляй! Не стреляй! – не крикнул, а сдавленно прошипел кто-то примерно на уровне колен.
Йен глянул вниз и с удивлением заметил девочку, съёжившуюся под кустом. Та куталась от холода в рваную шаль.
– А... Полагаю, вы – мисс Хардман? – спросил Йен, убирая пистолет обратно за пояс. – Которая из них?
– Я – Пейшенс Хардман. – Девочка ещё сильнее насторожилась и съёжилась, но посмотрела ему прямо в глаза. – А ты кто?
Значит, он пришёл по адресу. Йен по-товарищески присел на корточки с ней рядом.
– Меня зовут Йен Мюррей, девочка. Мой дядя Джейми – друг твоей мамы. Её ведь зовут Сильвия?
Девочка продолжала смотреть на него, но, когда он упомянул дядю Джейми, на её лице появилась неприязнь.
– Уходи, – сказала она. – И скажи своему дяде, чтобы он больше здесь не появлялся.
Йен внимательно оглядел девочку, однако она, похоже, была в здравом уме. Простоватая и невзрачная на вид, но достаточно толковая.
– Думаю, мы говорим о разных людях, милая. Моего дядю зовут Джейми Фрейзер, он из Фрейзерс-Риджа в Северной Каролине. Какое-то время назад он провёл у вас пару дней...
Йен задумался, прикидывая, когда приблизительно это было.
– Это было где-то недели за две до битвы при Монмуте. Ты слышала о ней?
Несомненно, слышала, потому что девочка выбралась из-под куста в такой спешке, что на её мягкие каштановые волосы и рваную шаль посыпались сухие листья.
– Джейми Фрейзер? Здоровенный шотландец с рыжими волосами, у которого болела спина?
– Он самый, – подтвердил Йен и улыбнулся девочке. – Твоя мама дома? Дядя прислал меня её проведать, узнать, как она поживает.
Пейшенс застыла, как каменная, а взгляд метался между домом и сараем. В глазах читалась надежда, к которой примешивался страх.
– С кем ты разговариваешь, Пейшенс? – произнесла другая девочка, высунув из сарая голову в чепце.
Судя по тому, как она была похожа на Пейшенс, это была Пруденс Хардман. Она близоруко щурилась.
– Частити съела все яблоки и сейчас опять начнёт реветь.
Так и вышло: из сарая раздался громкий визг, и Пруденс тут же исчезла.
Значит, ребёнок не грудной: если Джейми уже застал Частити, когда был здесь, то ей сейчас около двух лет.
Решив, что знакомство с Частити может подождать, Йен спросил:
– Твоя мама в доме?
– Да, Друг, – ответила Пейшенс и сглотнула. – Но она... занята.
– Тогда я подожду.
– Нет! Просто... я хочу сказать... ты должен уйти. Пожалуйста, возвращайся потом, но сейчас уходи.
– Почему? – Йен с любопытством оглядел дом.
Шелестевшие на ветру деревья заглушали все звуки, но ему показалось, что в домике что-то происходит. «Нетрудно догадаться, что именно, раз девчонок выгнали дрожать от холода в сарае...»
Но если Сильвия Хардман развлекала посетителя, лучше всего было дождаться, пока тот уйдёт. Вместе с тем, Йен совсем не хотел оставлять девочек в таком состоянии. Может, он их хотя бы накормит...
Пока Йен про себя рассуждал, вмешалась Частити: она завизжала как резаная и, очевидно, пнула Пруденс по ноге, поскольку та тоже вскрикнула.
– Ай! Частити! Ты меня укусила!
Пейшенс дёрнулась и бросилась к сараю, лихорадочно оглядываясь и взволнованно покрикивая:
– Тише, тише!
Дверь дома резко распахнулась, с грохотом ударившись о стену, и на пороге показался крупный мужчина в одних расстёгнутых штанах, в руке он держал кожаный ремень. На лице его читалась ярость.
– Чёрт бы подрал твоё отродье! Ну-ка выходите оттуда! Я вам покажу, что почём!
– Мистер Фредерикс! Прошу вас, вернитесь. Девочки не хотели...
Мистер Фредерикс тут же развернулся и огрел стоявшую позади женщину ремнём по лицу.
Возмущённая Пейшенс истошно завопила и ринулась к крыльцу. Ухватив девочку за талию, Йен заслонил её собою.
– Беги к сёстрам, – велел он и махнул в сторону сарая. – Быстро!
– А вы кто такой, чёрт побери?! – Фредерикс спустился с крыльца и надвигался на Йена.
Его светлые всклокоченные волосы торчали, как львиная грива, а по лицу было ясно, чтό он собирается сделать.
Йен достал пистолет и направил его на мужчину.
– Убирайся, – произнёс Йен. – Живо!
Фредерикс взмахнул ремнём так быстро, что Йен практически не заметил этого движения: он лишь почувствовал удар, выбивший пистолет у него из рук. Йен даже не попытался поднять его, а схватил конец ремня, который противник уже заносил для следующего удара, и дёрнул Фредерикса на себя, целясь тому головой в лицо. В нос Йен не попал: челюсть Фредерикса так стукнула его по лбу, что из глаз брызнули слёзы.
Йен подставил подножку, но Фредерикс уже обхватил его руками, и они вместе рухнули на землю, усыпанную палой листвой. Йен схватил горсть сухих листьев и впечатал их в лицо мужчины, пытаясь засыпать ему глаза. Йен вовремя сумел поднять ногу и избежать удара коленом в пах.
Все вокруг кричали. Йен схватил Фредерикса за ухо и изо всех сил старался его выкрутить, не переставая пинаться и уворачиваться от ударов. Он вертелся, катался и в какой-то момент, наконец, оказался сверху. Йен вцепился Фредериксу в горло, но шея была толстой и скользкой от пота, и у него не получалось стиснуть её как следует, поскольку, защищаясь, противник молотил его по рёбрам твёрдым, как камень, кулаком. И тут в Йене проснулся могавк: «С этими глупостями пора кончать», – заявил он себе и тут же, убрав руку с шеи, поднял с земли крепкую палку и вонзил её прямо в глаз мужчине.
Фредерикс широко раскинул руки, застыл, захрипел и умер.
Йен медленно сполз с мертвеца. Его собственное тело пульсировало в такт биению сердца. Палец болел (он его прищемил), а ладонь была скользкой. Йен вытер её о бриджи, слишком поздно вспомнив, что это были его лучшие штаны.
Крики резко стихли. Он сидел неподвижно, с закрытыми глазами и пытался отдышаться. Теперь снежинки падали чаще и, попадая на кожу, таяли, будто кто-то покрывал его лицо крошечными холодными поцелуями.
Йен смутно различил шаги. Приоткрыв глаза, он увидел женщину, опустившуюся рядом.
Её лицо пересекал широкий красный след, верхняя губа была рассечена, и на подбородке виднелась красная струйка. Глаза женщины были налиты кровью, в них читался страх, но слава Богу, она не кричала.
– Кто... – начала было она и смолкла, прикрыв запястьем разбитый рот.
Женщина взглянула на лежавшего на земле мертвеца, встряхнула головой, будто не в силах поверить в происходящее, и посмотрела на Йена.
– Тебе не стоило этого делать, – произнесла она тихим напряжённым голосом.
– А что, были предложения получше? – спросил Йен, постепенно восстанавливая дыхание.
– Он бы и сам ушёл, – ответила женщина и оглянулась, точно ожидая возмездия от призрака. – Когда... когда закончил бы.
– Он закончил, – заверил её Йен, медленно поднимаясь на колени. – Значит, вы и есть миссис Хардман.
– Я – Сильвия Хардман. – Она не могла отвести глаз от мертвеца.
– Это племянник Друга Джейми, мама, – произнёс чистый детский голосок за его спиной.
Потрясённые девочки сгрудились за спиной матери. Молчали все, даже младшая: она лишь таращила глаза и сосала большой палец.
– Джейми, – повторила Сильвия Хардман и покачала головой.
Изумление постепенно сходило с её лица, и она прижала складку рваного платья к опухшей губе.
– Джейми... Фрейзера?
– Да, – подтвердил Йен, поднимаясь на ноги.
Он чувствовал себя разбитым, тело будто одеревенело, но пока ещё болело не сильно.
– Он поручил мне справиться о вашем благополучии.
Миссис Хардман с недоверием взглянула на него, потом на Фредерикса и снова на Йена – и разразилась смехом. То был не обычный смех, а тонкий, высокий, истеричный хохот, и она закрыла рот ладонью, будто себя затыкая.
– Полагаю, от этого нужно избавиться… – Йен носком коснулся бедра Фредерикса. – Его будут искать?
– Может быть, – дыхание Сильвии начало успокаиваться. – Это Чарльз Фредерикс. Судья. Судья Фредерикс из городского суда Филадельфии.

ЙЕН С МИНУТУ глядел на мёртвого судью, а затем посмотрел на миссис Хардман. Несмотря на её недавнюю истерику, она производила впечатление женщины уравновешенной и, хотя была бледнее, чем её грязная сорочка, вела себя невозмутимо. Йен с интересом отметил, что это было не столько хладнокровие, сколько мрачная решимость: женщина не отводила глаз от мёртвого тела.
– Ты поможешь мне его спрятать? – спросила она, подняв взгляд на Йена.
Тот кивнул.
– Кто-нибудь придёт его искать? Я имею в виду, сюда? – Домик стоял на отшибе, до ближайшего жилья не меньше мили, а до города – все пять.
– Не знаю, – честно ответила Сильвия, глядя Йену прямо в глаза. – В последние пару месяцев он приходил один-два раза в неделю. Он – трепло... ну, был им, – поправилась миссис Хардман, в её голосе прозвучали нотки облегчения. – Когда он получал... то, зачем приходил, то начинал пить и разглагольствовать. Как правило, он рассказывал о себе, но иногда упоминал знакомых и выбалтывал всё, что о них думает. Но не всегда.
– Думаешь, он мог сболтнуть... похвастаться кому-то, что приходит сюда?
У Сильвии вырвался короткий удивлённый смешок.
– Сюда? Нет. Но он мог кому-то обмолвиться, что трахает квакерскую вдову. Некоторые... знают обо мне. – На лице и шее у неё появились красные пятна, и глядя на них, Йен различил более тёмные – синяки на шее женщины.
– Мам! – девочки дрожали с ног до головы. – Нам можно зайти в дом, мама? Тут ужасно холодно.
Миссис Хардман встряхнулась и, выпрямившись, загородила, хотя бы частично, собой тело мертвеца.
– Да, идите в дом, девочки. Разведите огонь. В сумке есть немного еды. Поешьте и накормите Частити. Я вернусь через... я скоро, – Сильвия с трудом сглотнула, и Йен не мог сказать, был ли это внезапный приступ тошноты или просто от упоминания о еде она почувствовала, как голодна.
На груди у неё выпирали кости.
Три девчушки бочком проскользнули мимо мертвеца (Пейшенс руками закрыла глаза Частити) и исчезли в доме, хотя Пруденс помедлила у двери, пока мать жестом не велела ей уходить. Тогда зашла и она.
– Полагаю, мы не можем просто взять и закопать его, – сказал Йен. – Если кто-то придёт сюда его искать, они тут же обнаружат свежую могилу. Как думаете, сможете его одеть?
Миссис Хардман, вытаращив глаза, оглядела тело, и снова посмотрела на Йена. Она открыла рот и опять его закрыла.
– Да, – выдохнула она.
– Тогда так и сделайте, – ответил Йен.
Он посмотрел на небо: оно было тусклым и свинцово-серым и продолжало выплёвывать редкие снежинки. Йен чувствовал, что приближается снегопад: в шею дул холодный северный ветер.
– Я вернусь ещё до вечера, – сказал Йен, направляясь к своей лошади. – Соберите нужные вещи. Это его конь, так ведь?
Под тюльпановым деревом, с которого уже облетели все листья, стоял, прядая ушами, откормленный гнедой мерин. Он явно принадлежал не Хардманам.
– Да.
– Он мне понадобится, чтобы перевезти тело. Но я приведу ещё одну лошадь, на которую сядете вы с дочками.
Сильвия моргнула и заправила тонкую прядь волос за ухо.
– Куда мы поедем?
Йен улыбнулся ей. Он надеялся, что улыбка выглядела ободряющей.
– Знакомиться с моей мамой.

ЙЕН ПОЕХАЛ В СТОРОНУ Филадельфии, поглядывая по сторонам: подходящих мест было полно, но, скорее всего, ему придётся осуществлять задуманное, когда будет совсем темно. Наконец, Йен нашёл то, что искал, – заросли из дубов и сосен, позади которых возвышалась одна сосна (её будет видно даже на фоне ночного неба). Он спустился с лошади и начал пробираться вперёд, пока не нашёл то, что ему было нужно, засунул это в седельную сумку и припустил по филадельфийской дороге.
На ферме в двух милях от города Йену удалось нанять крепкого добродушного коня, после чего он вернулся к семейству Хардман. Они уже его ждали, надев на себя всё, что у них было и упаковав остальные скудные пожитки в ветхое одеяло, стянутое бечёвкой. Он заметил, что у миссис Хардман заткнут за пояс грубо сделанный нож, рукоятка которого обмотана верёвкой. Для того, кто, исповедует квакерские принципы, это выглядело несколько странно, но потом Йен понял, что, наверное, это её единственный нож: им резали овощи, разделывали мясо и использовали в огороде. Вряд ли миссис Хардман намеревалась кого-то этим ножом пырнуть.
«А если кого и пырнула, – размышлял Йен, кряхтя от натуги, когда они с Сильвией пытались перекинуть судью через седло его собственной лошади, – то этот человек уже давно мёртв».
– Готово, – сказал Йен, затягивая верёвку, которой он привязал труп к лошади. – Миссис Хардман...
– Называй меня Сильвией, друг, – попросила она. – А ты – Йен?
– Да, – подтвердил он, легонько похлопав её по плечу. – Йен Мюррей. Ты вообще умеешь ездить верхом, Сильвия?
– Я много лет не садилась на лошадь, – ответила она, покусывая губу и изучая предназначавшегося ей коня. – Но я справлюсь.
– Хорошо. У парня, похоже, неплохой нрав, и вы поедете небыстро, поэтому не беспокойся. Ты сядешь на него, Пруденс позади тебя, а Частити – впереди.
Йен прикинул, что втроём они весят даже меньше его самого, хотя и он не был здоровяком.
– Подожди. Думаю, тебе следует взять вот это.
Сильвия нагнулась и подняла с земли кожаную дорожную сумку. Он была не новой, но крепкой и когда-то весьма хорошей. От неё пахло яблоками.
– А-а! – догадался Йен.
Он взглянул на лошадь судьи, которая совсем не была рада своей ноше, но бунтовать не стала. По крайней мере, пока.
– Это его?
– Да. Он... приносил нам еду. Каждый раз, когда приезжал.
Сильвии задержала взгляд на нелепо свесившемся теле, но на её лице не отражалось никаких эмоций.
– Неплохая эпитафия, – сказал Йен, потянувшись за сумкой. – Когда придёт моё время, надеюсь, что обо мне скажут не хуже. Залезайте. Я её заберу.
Он помог миссис Хардман взобраться на коня, затем поднял Пруденс, которая взвизгнула от восторга, и Частити – та лишь таращила глаза и ожесточённо сосала палец.
– Пейшенс, а ты поедешь со мной, хорошо?
Йен привязал узел с пожитками позади своего седла, затем подсадил Пейшенс, а потом вскочил сам позади девочки. В одной руке Йен держал верёвку, привязанную к поводьям мерина с телом судьи. Мюррей прищёлкнул языком, и маленькая угрюмая кавалькада двинулась сквозь редко пролетающие снежинки. Никто из семейства Хардман не оглянулся.
Йен, напротив, обернулся: в глубине души ему казалось, что место, где люди прожили долгое время, заслуживает хотя бы слова «прощай».
Маленький, серый и обшарпанный домик с остывшим очагом, в котором давно погас огонь. И всё же он долгое время давал кров семье, стал свидетелем встречи генералов Континентальной армии и в нужную минуту послужил пристанищем для дяди Джейми.
– Bidh failbh ann a sith, – тихо по-гэльски сказал он дому. – Возвращайся к земле с миром. Ты хорошо потрудился.
Пейшенс намертво вцепилась в луку седла, и Йен чувствовал, как она дрожит, несмотря на то, что на ней было несколько слоёв тонкой одежды.
– Ты когда-нибудь сидела на лошади, милая?
Едва дыша, она кивнула.
– Иногда папа сажал нас с Прю на свою лошадь. Но мы лишь делали круг-другой по двору.
– Ну, уже что-то. Э-э-э... твой отец умер, как я понимаю?
– Наверное, – грустно сказала девочка. – Мама думает, что его застрелили ополченцы, поди решили, что он – лоялист. Мы с Прю считаем, что его могли схватить индейцы. Но папа пропал ещё до рождения Частити – так что он, небось, умер. Иначе он бы уже освободился и вернулся к нам, так ведь?
– Согласен, – сказал Йен. – Но знаешь, индейцы могут быть и хорошими. Я сам могавк.
– Правда? – повернувшись в седле, Пейшенс уставилась на него с интересом и страхом.
– Да, – Йен коснулся вытатуированных линий на скулах. – Они меня приняли, и я жил с ними какое-то время. Заметь, я оставался у них по своей воле, но в конце концов вернулся к своей семье. Возможно, твой отец сделает так же.
Глядя на исхудавшие фигуры Сильвии Хардман и её дочерей на лошади впереди себя, Йен задумался, как бы поступил отец этого семейства, если бы вернулся и увидел те перемены, которые произошли с женой за время его отсутствия?
А какие перемены произошли с Эмили, оставшейся без мужа? Хотя с ней рядом были её соплеменники... «Женщина из племени могавков никогда не будет брошена на произвол судьбы, как Сильвия Хардман». Эта мысль его немного утешила.
Когда они выехали на филадельфийскую дорогу, Йен осторожно спешился и подвёл свою лошадь к коню Сильвии. Затем он привязал верёвку, надетую на шею своей лошади, к луке седла миссис Хардман, – на случай, если Пейшенс вдруг выпустит поводья из рук.
– Поезжайте вперёд, – сказал он Сильвии, махнув рукой дальше по дороге: пустую и широкую, её было хорошо видно даже в наступающих сумерках. – Вас не должно быть рядом, пока я занимаюсь мистером Фредериксом.
Когда Йен произнёс это имя, женщина вздрогнула и с беспокойством взглянула на тело, перекинутое через спину мерина.
– Если ничто не помешает, я догоню вас примерно через полчаса, – сказал Йен. – Луны нет, но из-за снега небо светлое; думаю, вы не собьётесь с дороги, даже когда стемнеет. Если же кто-то начнёт к вам приставать, скажи, что позади едет твой муж, и не останавливайся. В крайнем случае отдай им узел с вещами, но не позволяй стащить вас с лошадей.
– Хорошо. – От страха голос Сильвии стал высоким, и она прокашлялась, чтобы вернуть самообладание. – Мы так и сделаем. Спасибо тебе, Йен.

ОН С ПОЛМИЛИ ПРОЕХАЛ С НИМИ по дороге к Филадельфии: хотел убедиться, что они справятся с лошадьми. Они ехали медленно, но никогда не знаешь, что может произойти через минуту, поэтому Йен наказал им быть внимательными и не ослаблять поводья.
Когда он соскользнул с лошади и вложил поводья в руки Пейшенс, глаза у неё стали круглыми, точно блюдца.
– Одна? – спросила она тоненьким голоском. – Я поеду... одна?
– Недолго, – заверил её Йен. – Твоя мама будет держать верёвку. Я постараюсь вернуться как можно скорее.
Затем он отвязал мерина с телом Фредерикса и повёл его в обратном направлении, оставив далеко позади поворот к домику Хардманов. Снег усилился, но это была мелкая крупа, которая просто рассыпалась по наезженной дороге и собиралась ветром в тонкие белые полосы на земле.
Всегда не особо-то приятно быть на виду, да ещё и со свежим трупом в придачу, но сейчас задача усложнялась тем, что он находился среди бледнолицых, которые считали своим долгом совать нос в чужие дела. К счастью, было холодно – труп не вздулся, и тело ещё не начало издавать жутковатых звуков.
Вот она, высокая сосна, чернеющая на фоне белых снеговых туч. Йен ещё днём немного примял кусты и сейчас осторожно двинулся в этот проход, а затем пробрался между двумя близко растущими деревцами. Мерин нервничал, но шёл туда, куда его вели. Он зацепил одно из молодых деревьев, и оно с треском сломалось.
– Умница, a charaid [дружище (гэльск.) – прим. перев.], – пробормотал Йен. – Потерпи ещё минутку, ладно?
Позади зарослей из молодых дубков и сосенок земля просела, образуя неглубокий овражек. В прошлый раз Йен посчитал шаги до спуска – и правильно сделал: сейчас всё было окутано мглой, а в овраге тут и там росли кусты и молодые деревца.
Он привязал мерина на безопасном расстоянии от ложбины, затем отвязал тело Фредерикса и стащил его вниз. Оно упало на землю с таким звуком, будто рухнул подстреленный бизон. Йен поволок тело покойного судьи и оставил на краю оврага, потом вернулся к подножию высокой сосны и вытащил из седельной сумки палку, которую подготовил заранее. Сучок, торчащий из глаза судьи, явно был от какого-то фруктового дерева, Йен вынул его и положил пока в сумку, – он выбросит его позже.
Он задумался, а нет ли какого-нибудь гэльского заговора или молитвы на случай, когда избавляешься от тела убитого тобой человека, но даже если они и были, Йен их не знал. У могавков были молитвы, но с мёртвыми они обычно не слишком церемонились.
– Я потом спрошу у дяди Джейми, – еле слышно пообещал он Фредериксу. – Если он знает что-то на такой случай, я скажу нужные слова потом. А пока ты сам за себя.
Йен провёл рукой по холодному затвердевшему лицу, нащупал пустую глазницу и со всей силы вонзил в неё острый конец новой ветки. Послышалось царапанье коры и дерева по кости, а затем палка внезапно провалилась, и от этого волоски на руках у Йена встали дыбом.
Затем он подтащил тело к краю оврага и столкнул вниз. На секунду он испугался, что оно не сдвинется с места, но труп медленно заскользил по сосновым иголкам, лениво перевернулся раз, другой и с едва слышным из-за поднимающегося ветра треском исчез в кустах на дне.
Йен боролся с искушением оставить мерина себе. На случай, если кто-то узнает коня, он может сказать, что животное просто брело по дороге. Но если в Филадельфии его с мерином заметят в компании Сильвии Хардман с девочками, это сразу вызовет подозрение, поэтому Йен вывел коня обратно на дорогу и на прощанье шлёпнул его по крупу. Какое-то время Мюррей смотрел ему вслед, затем повернулся и сквозь всё усиливающийся снегопад побежал по дороге.

ЙЕН ВЕРНУЛСЯ где-то за полночь. Он вошёл бесшумно («Точно индеец», – отметила Рейчел), присел на корточки у кровати и тихонько подул ей в ухо: он хотел разбудить жену, но так, чтобы не испугать её и не потревожить Огги. Поспешив удостовериться, что малыш спит, Рейчел спустила ноги на пол и обняла мужа.
– От тебя пахнет кровью, – прошептала она. – Что за зверя ты убил?
– Чудовище, – шепнул он в ответ и ладонью обнял щёку Рейчел. – У меня не было выхода, но я ни чём не жалею.
Она кивнула, чувствуя, будто в глотке застрял острый камешек.
– Идём со мной, mo nighean donn [моя каштановолосая (гэльск.) – прим. перев.], мне нужна твоя помощь.
Она снова кивнула и повернулась, чтобы найти накидку, которую использовала вместо халата. В муже ощущалась какая-то мрачность, но было в нём что-то ещё, – она не могла понять, что именно.
Рейчел надеялась, что Йен, в расчёте на то, что она поможет ему схоронить или спрятать тело, не притащил его домой, но чувствовала: кого бы он ни убил – человека или зверя, – он считал его злом, несущим угрозу ему самому.
Поэтому она буквально опешила, когда, проследовав за Йеном в крошечную гостиную их номера на постоялом дворе, обнаружила там тощую женщину с разбитым лицом и троих полуголодных, одетых в грязные лохмотья детей, жавшихся друг к другу на диване, будто стайка перепуганных сов.
– Друг Сильвия, – мягко обратился Йен к женщине, – это моя жена Рейчел.
– Друг? – изумлённо и в то же время с воодушевлением переспросила Рейчел. – Ты принадлежишь к Друзьям?
Женщина неуверенно кивнула.
– Да, – сказала она негромко, но отчётливо. – Я… Мы принадлежим к Друзьям. Меня зовут Сильвия Хардман, а это мои дочери: Пейшенс, Пруденс и малышка Частити.
– Им бы что-нибудь поесть, mo chridhe [сердце моё, милая (гэльск.) – прим. перев.]. И ещё, может быть...
– Немного горячей воды, – вырвалось у Сильвии Хардман. – Пожалуйста. Чтобы... Умыться.
Вцепившись руками в колени, женщина комкала выцветшую домотканую материю, и Рейчел бросила быстрый взгляд на эти руки: не помогала ли она Йену убивать? В горле снова будто застрял камень, но Рейчел кивнула, ласково коснувшись младшей из девочек, – хорошенькой круглолицей малышки года-двух, которая почти засыпала на коленях у своей сестры.
– Сейчас принесу, – пообещала Рейчел. – Йен... Позови свою маму.
– Я здесь, – сказала Дженни прямо у неё за спиной.
Голос её прозвучал заинтригованно и в то же время настороженно.
– Вижу, нашего полку прибыло.

РЕЙЧЕЛ НЕМЕДЛЯ подошла к буфету и, достав хлеб, сыр и яблоки, тут же вручила их двум старшим девочкам; малышка крепко спала, поэтому Рейчел осторожно подняла её и отнесла в спальню, где уложила рядом с Огги. Девчушка была грязной и худенькой, её тёмные кудряшки спутались, но в остальном она выглядела неплохо, и на её милом круглом личике отражались те чистота и наивность, которые, как почему-то подумалось Рейчел, её сёстры давно утратили.
И вскоре выяснилось, почему ей так показалось.
Решив, что еда может подождать, Дженни принесла Сильвии Хардман горячую воду, мыло и полотенце. Сильвия умывалась медленно и тщательно, сосредоточенно сдвинув брови и глядя в одну точку.
Йен мельком взглянул на неё, а затем рассказал Рейчел и матери, что произошло, просто и без обиняков, несмотря на то, что рядом находились дети. Рейчел покосилась в сторону девочек и, подняв брови, перевела взгляд на мужа, но он лишь сказал: «Они были там», – и продолжил.
– Поэтому я от него и избавился, – заключил Йен. – Вам незачем знать, как и где.
Одна из девочек тихонько вздохнула – то ли от облегчения, то ли от усталости.
– С этим всё понятно, – сказала Дженни, закругляя разговор о мертвеце. – И нельзя было оставлять их там. А вдруг кто-то заявился бы разыскивать того человека и нашёл его рядом с ними.
– Отчасти и поэтому. Ты права.
Несмотря на поздний час и тот факт, что он провёл предыдущий день и полночи, развернув бурную деятельность, Йен, казалось, был бодр и полон сил. Он улыбнулся матери:
– Дядя Джейми велел мне позаботиться о Друге Сильвии, если у неё возникнут какие-либо трудности.
Сильвия Хардман начала смеяться. Еле слышно, но с явными истерическими нотками. Дженни села около неё и обняла её за плечи. Сильвия оборвала смех, но Рейчел заметила, как подрагивают её руки, – мокрые и скользкие от мыла.
– Ты веришь в ангелов, Рейчел? – спросила Сильвия.
Голос её звучал тихо и из-за распухшей губы – слегка неестественно.
– Если ты о Джейми или Йене, то они бы решительно воспротивились, если бы их так назвали, – Рейчел ободряюще улыбнулась.
Она старалась не отводить взгляда от широкого кровоподтёка, который пересекал щёку Сильвии: из-за него казалось, что глаза женщины никак не связаны с её лицом и существуют сами по себе.
– Но я знаю их обоих уже довольно давно и действительно думаю, что Бог иногда направляет их на благое дело.