Я не помнила, как добралась до постели, но, должно быть, мне это удалось, потому что проснулась я в ней. Возле окна сидел Ансельм и читал. Я резко выпрямилась в кровати.
– Джейми? – прохрипела я.
– Спит, – ответил он, откладывая книгу в сторону. Он глянул на свечу-часы на столе. – Как и вы. Вы пребывали среди ангелов последние тридцать шесть часов,
ma belle598.
Он наполнил чашку из глиняного кувшина и поднес к моим губам. В свое время я бы сочла, что пить вино в постели прежде, чем почистить зубы, – современное понимание разложения. Совершаемое же в монастыре, в обществе облаченного в рясу францисканца, это деяние казалось в некотором смысле не таким развращенным. К тому же вино перебило привкус мха у меня во рту.
Я свесила ноги с кровати и села, покачнувшись. Ансельм подхватил меня под руку и уложил обратно на подушку. Вдруг показалось, что у него четыре глаза и в целом больше носов и ртов, чем собственно необходимо.
– У меня немного кружится голова, – сказала я, закрывая глаза.
Открыла один. Чуть лучше. По крайней мере Ансельм остался всего один, хоть и несколько расплывшийся по краям.
Ансельм обеспокоенно склонился надо мной.
– Мне позвать брата Амвросия или брата Полидора, мадам? К сожалению, я слабо разбираюсь в медицине.
– Нет, мне ничего не нужно. Я просто села слишком резко.
Я предприняла еще одну попытку, уже медленнее. На этот раз комната и ее содержимое остались относительно неподвижными. Я прочувствовала на себе многочисленные синяки и болезненные точки, ранее оттесненные на задний план головокружением. Я попыталась прочистить горло и поняла, что это причиняет боль. Я поморщилась.
– В самом деле,
ma chère, мне кажется…
Ансельм уже стоял в дверях, готовый позвать на помощь. Он выглядел весьма встревоженным. Я потянулась за зеркалом на столе, но ту же передумала. В действительности к такому я готова не была. Вместо этого я схватила кувшин с вином.
Ансельм медленно вернулся в комнату и замер, наблюдая за мной. Убедившись, что я все-таки не собираюсь падать в обморок, он снова сел. Пока в голове прояснялось, я неторопливо потягивала вино, стараясь избавиться от последствий вызванных опиумом снов. Итак, мы все же остались живы. Оба.
Мои сны были хаотичными, полными насилия и крови. Мне снова и снова грезилось, что Джейми мертв или умирает. И где-то в тумане возникал образ мальчишки на снегу, его удивленное округлое лицо затмевало образ Джейми, покрытого синяками и избитого. Иногда чудилось, что на лице Фрэнка появлялись трогательные пушистые усы. Я отчетливо помнила, как убила всех троих. Мне казалось, что я провела ночь, участвуя в поножовщине и бойне, и каждый мой мускул ныл в результате заурядного упадка сил.
Ансельм все еще сидел рядом и терпеливо наблюдал за мной, положив руки себе на колени.
– Вы можете кое-что сделать для меня, святой отец, – сказала я.
Он сразу же встал, стремясь помочь, и потянулся за кувшином.
– В самом деле? Еще вина?
Я печально улыбнулась.
– Да, но позже. Именно сейчас я хочу, чтобы вы выслушали мою исповедь.
Он сильно удивился, но моментально закутался в профессиональную сдержанность, как в рясу.
– Ну конечно же,
chère madame599, если вы этого желаете. Но в самом деле не лучше ли было позвать отца Жерара? Он известный исповедник, в то время как я… – он на галльский манер пожал плечами. – Разумеется, мне дозволено принимать исповедь, но, по правде говоря, нечасто это делаю, ведь я всего лишь смиренный ученый.
– Мне нужны вы, – твердо заявила я. – И мне нужно это немедленно.
Он покорно вздохнул и сходил за своей столой
600. Накинув ее на шею так, чтобы пурпурный шелк лежал ровно и струился поверх черного облачения, он уселся на табурет, коротко благословил меня и в ожидании устроился поудобнее.
И я рассказала ему. Всё. Кто я и как сюда попала. О Фрэнке и о Джейми. И о юном английском драгуне с бледным прыщавым лицом, умирающем на снегу.
Пока я говорила, выражение его лица не менялось, разве что круглые карие глаза становились все круглее. Когда я закончила, он пару раз моргнул, открыл рот, будто хотел что-то сказать, снова закрыл его и помотал головой, словно пытаясь ее прояснить.
– Нет, – терпеливо проговорила я. И снова прочистила горло: я издавала хриплые звуки, как лягушка-бык
601. – Вы не ослышались. И вам это даже не пригрезилось. Теперь понимаете, почему я хотела, чтобы вы выслушали меня, соблюдая тайну исповеди?
Он чуть рассеянно кивнул.
– Да. Да, не поспоришь. Если… но да. Разумеется, вы не хотели, чтобы я кому-то рассказывал. А кроме того, поскольку вы поведали мне это во время таинства исповеди, то рассчитываете, что я должен вам поверить. Но…
Он почесал в затылке, потом поднял на меня глаза. Широкая улыбка медленно расплылась по его лицу.
– Но как непостижимо! – приглушенно воскликнул он. – Как необыкновенно и восхитительно!
– «Восхитительно» – не совсем то слово, которое я бы выбрала, – сухо заметила я, – но «необыкновенно» – вполне.
Я закашлялась и снова потянулась за вином.
– Но это же… чудо, – произнес он будто самому себе.
– Если вы настаиваете, – со вздохом согласилась я. – Мне бы хотелось знать – что я должна делать? Виновна ли я в убийстве? Или супружеской неверности, если уж на то пошло? В любом случае, с этим уже ничего не поделаешь, но я хотела бы знать. И раз уж я здесь, как мне следует себя вести? Могу ли я… то есть
должна ли я использовать то, что знаю, чтобы… что-то изменить? Я даже не уверена, возможно ли такое. Но если возможно, имею ли я право?
Размышляя, он раскачивался на табурете. Медленно он поднял оба указательных пальца, сложил их кончики вместе и долго на них смотрел. Наконец он тряхнул головой и улыбнулся мне.
– Я не знаю,
ma bonne amie602. Вы должны понять, что эта ситуация не из тех, с которыми можно столкнуться на исповеди. Мне придется подумать и помолиться. Да, несомненно помолиться. Сегодня ночью я обдумаю ваше положение во время моего бдения перед Святыми Дарами. А завтра, возможно, я смогу дать вам совет.
Он ненавязчивым жестом предложил мне опуститься на колени.
– А теперь, дитя мое, я дам вам отпущение. Какими бы ни были ваши грехи, веруйте, что они будут прощены.
Он поднял, благословляя, одну руку, положив другую мне на голову.
–
Te absolvo, in nomine Patri, et Filii…603Вставая, он поднял и меня на ноги.
– Спасибо, святой отец, – сказала я.
Будучи неверующей, я использовала исповедь только, чтобы заставить его отнестись ко мне серьезно, и была несколько удивлена, ощутив облегчение душевного бремени. Возможно, все дело было в чувстве успокоения от того, что я сказала кому-то правду.
На прощание он махнул рукой.
– Я повидаюсь с вами завтра,
chère madame. А теперь вам следует еще отдохнуть, если получится.
Он направился к двери, аккуратно складывая столу квадратом. В дверях он на минуту задержался, повернулся и улыбнулся мне. В его глазах вспыхнул детский восторг.
– И, может быть, завтра… – заговорил он, – возможно, вы могли бы… рассказать мне, на что это похоже?
Я улыбнулась в ответ.
– Да, святой отец. Я вам расскажу.
Когда он ушел, я, пошатываясь, побрела по коридору, чтобы проведать Джейми. Я видела множество мертвых тел в гораздо лучшем состоянии, но его грудь размеренно поднималась и опускалась, а зловещий зеленоватый оттенок исчез с кожи.
– Я будил его каждый два-три часа, только для того, чтобы он проглотил несколько ложек бульона.
Негромко заговорив, рядом со мной появился брат Роджер. Он перевел взгляд с больного на меня и заметно отпрянул из-за моего внешнего вида. Наверное, мне следовало причесаться.
– Э-э, может, и вы… не откажетесь?
– Нет, спасибо. Пожалуй… Пожалуй, я все-таки посплю еще немного.
Я больше не ощущала гнетущего чувства вины и подавленности, но сонная, умиротворенная тяжесть распространялась по моим конечностям. Стало ли это следствием исповеди или вина, но, к своему удивлению, я поняла, что хочу лечь в постель и забыться.
Я наклонилась и дотронулась до Джейми. Он был теплым, но без намека на лихорадку. Я нежно провела по его голове, приглаживая растрепанные рыжие волосы. Уголок рта чуть дернулся и вернулся на место. Но он поднимался вверх. Я была в этом уверена.
***
Небо было холодным и промозглым, заполнявшим горизонт серой пустотой, которая сливалась с серым туманом над холмами и грязным слоем снега, выпавшим на прошлой неделе, так что аббатство казалось завернутым в комок грязной ваты. Даже внутри обители зимнее безмолвие давило на обитателей. Песнопения во время Литургии часов
604 из часовни доносились приглушенно, а толстые каменные стены, казалось, поглощали все звуки, сдерживая суету повседневных дел.
Джейми проспал почти двое суток, пробуждаясь лишь для того, чтобы проглотить немного бульона или вина. Очнувшись от сна, он начал поправляться естественным для обыкновенно здорового молодого человека, внезапно лишившегося силы и независимости, которые, как правило, принимались как должное, образом. Иными словами, примерно двадцать четыре часа он наслаждался тем, что с него сдували пылинки, а после сделался нетерпеливым, беспокойным, вспыльчивым, несдержанным, капризным, неуправляемым и крайне раздражительным попеременно.
Раны на плечах ныли. Рубцы на ногах зудели. Ему опротивело лежать на животе. В комнате было слишком жарко. Рука болела. От дыма жаровни у него щипало глаза, так что он не мог читать. Его тошнило от бульона, поссета
605 и молока. Он хотел мяса.
Я узнавала симптомы возвращающегося здоровья и радовалась им, но была готова смириться лишь с частью. Я открыла окно, сменила простыни, нанесла ему на спину мазь из календулы и растерла ноги соком алоэ. Потом я позвала брата-келаря и потребовала еще бульона.
– Я больше не желаю этих помоев! Мне нужна еда!
Он раздраженно оттолкнул поднос, отчего бульон выплеснулся на салфетку, прикрывающую миску.
Я сложила руки на груди и уставилась на него сверху вниз. Высокомерные голубые глаза в ответ уставились на меня. Он стал худым, как жердь, линии подбородка и скул резко выделялись под кожей. Хоть он быстро шел на поправку, поврежденным нервным окончаниям в желудке требовалось чуть больше времени для того, чтобы оправиться. Он не всегда удерживал даже бульон и молоко.
– Ты получишь еду, когда я скажу, что тебе ее можно, – сообщила я ему, – и не раньше.
– Я получу ее сейчас же! Думаешь, ты можешь мне указывать, что есть?
– Да, черт побери, именно так! Я здесь доктор, если ты забыл.
Он свесил ноги с кровати, явно намереваясь встать и пойти. Я уперлась ладонью ему в грудь и толкнула обратно.
– Твое дело – оставаться в этой постели и хоть раз в жизни делать то, что тебе велят, – отрезала я. – Тебе нельзя вставать и нельзя есть твердую пищу. Брат Роджер сказал, что сегодня утром тебя снова вырвало.
– Брат Роджер пусть занимается своими делами, и ты тоже, – процедил он сквозь зубы, пытаясь подняться.
Он протянул руку и ухватился за край стола. С заметным усилием он поднялся на ноги и стоял, пошатываясь.
– Ложись в постель! Ты сейчас свалишься!
Он стал пугающе бледен и даже от небольшого усилия – устоять на ногах – покрылся холодным потом.
– Не свалюсь, – заявил он. – А если и свалюсь, это моя личная забота.
К этому моменту я по-настоящему разозлилась.
– Ах вот как! А кстати, кто, по-твоему, спас твою жалкую жизнь? Ты сделал все сам, да?
Я схватила его за руку, чтобы подтолкнуть обратно к постели, но он ее выдернул.
– Я тебя об этом не просил, так ведь? Я велел тебе оставить меня, нет? И я все равно не понимаю, зачем тебе понадобилось спасать мою жизнь только для того, чтобы уморить меня голодом – разве что тебе нравится за этим наблюдать!
Это уже было чересчур.
– Свинья неблагодарная!
– Сварливая баба!
Я выпрямилась во весь рост и угрожающе ткнула пальцем в кровать. Со всей властностью, усвоенной за годы работы медсестрой, я велела:
– Немедленно ложись в постель, ты, своенравный, упрямый, безмозглый…
– Шотландец, – лаконично закончил он за меня.
Он сделал шаг к двери и упал бы, если бы не ухватился за табурет. Он тяжело плюхнулся на него и сидел, покачиваясь, из-за головокружения его глаза затуманились. Я сжала кулаки и испепелила его взглядом.
– Хорошо, – сказала я. – Чертовски хорошо! Я велю дать тебе хлеба и мяса, и после того, как тебя вырвет на пол, можешь просто встать на четвереньки и убрать за собой сам! Я этого делать не стану, а если брат Роджер сделает, я с него живьем шкуру спущу!
Я вылетела в коридор и захлопнула за собой дверь как раз до того, как с другой стороны на нее обрушился керамический умывальный таз. Я повернулась и увидела в коридоре заинтересованную публику, без сомнения привлеченную шумом. Брат Роджер и Мёртаг стояли бок о бок, уставившись на мое раскрасневшееся лицо и вздымающуюся грудь. Роджер выглядел смущенным, но на щербатом лице Мёртага медленно расплылась улыбка, когда он услышал череду гэльской нецензурной брани, доносившейся из-за двери.
– Значит, он чувствует себя лучше, – удовлетворенно заметил он.
Я прислонилась к стене коридора и почувствовала, как ответная улыбка медленно расплывается по моему лицу.
– Ну, да, – согласилась я, – так и есть.
***
Возвращаясь в главное здание после утра, проведенного в гербарии, я встретила Ансельма, выходящего из клуатра возле библиотеки. Когда он увидел меня, его лицо просветлело, и он поспешил присоединиться ко мне во дворе. Разговаривая, мы вместе прогуливались по территории аббатства.
– Ваш случай, безусловно, интересен, – сказал он, отламывая веточку с куста у стены.
Он внимательно рассмотрел по-зимнему тугие почки, потом отбросил веточку в сторону и поднял глаза к небу, на котором бледное солнце проглядывало сквозь тонкий облачный слой.
– Теплеет, но до весны еще далеко, – заметил он. – И все же карпы сегодня должны быть активнее – давайте сходим к рыбным прудам.
Совсем не похожие на декоративные сооружения, какими я их себе представляла, рыбные пруды оказались ничем иным, как практичными, обложенными камнями котловинами, удобно расположенными рядом с кухнями. Заселенные карпами, они снабжали необходимым продовольствием по пятницам и в дни поста, когда неблагоприятная погода не позволяла ловить в океане более привычную пикшу, сельдь и камбалу.
Как и обещал Ансельм, рыбы вели себя активно, толстые веретенообразные тельца плавно скользили рядом друг с другом, белые чешуйки отражали облака над головой, их энергичные движения периодически поднимали небольшие волны, которые плескались о стенки их каменистой темницы. Едва наши тени упали на воду, карпы развернулись к нам, как стрелка компаса, устремленная на север.
– Они ждут, что их накормят, когда видят людей, – объяснил Ансельм. – Было бы жаль их разочаровывать. Минутку,
chère madame.
Он умчался на кухню и вскоре вернулся с двумя ломтями черствого хлеба. Мы остановились на краю пруда, отламывая кусочки от ломтей и бросая их вниз, в вечно голодные рты.
– Понимаете ли, в этом вашем любопытном положении есть две стороны, – заговорил Ансельм, увлеченно ломая хлеб.
Он искоса глянул на меня, и внезапная улыбка осветила его лицо. В изумлении он покачал головой.
– Знаете, я все еще с трудом могу в это поверить. Такое чудо! Воистину, Господь проявил доброту, показав мне подобное.
– Что ж, это мило, – с некоторой сухостью заметила я. – Не знаю, был ли Он столь любезен со мной.
– В самом деле?
Мне кажется, что да, – Ансельм присел на корточки, раскрошив хлеб между пальцами. – Согласен, – добавил он, – сложившаяся ситуация причинила вам немало личных неудобств…
– Можно и так сказать, – пробормотала я.
– Но ведь это можно расценивать как знак Божьей милости, – продолжал он, не обратив внимания на мое замечание.
Ясные карие глаза разглядывали меня оценивающе.
– Я молился о наставлении, стоя на коленях перед Святыми Дарами, – не останавливался он, – и пока я сидел в тишине часовни, мне привиделось, что вы – путешественник, потерпевший кораблекрушение. И мне кажется, что это подходящее сравнение с вашей нынешней ситуацией, верно? Представьте себе такого человека, мадам, неожиданно выброшенного на берег в чужой стране, лишенного друзей и привычного окружения, без средств к существованию, кроме тех, что может дать новая земля. Такое событие поистине является бедствием, и все же может стать началом значительных возможностей и благ. Что если новая страна окажется богатой? Возможно, появятся новые друзья, и начнется новая жизнь.
– Да, но… – начала я.
– Таким образом… – властно произнес он, поднимая палец, чтобы заставить меня замолчать, – если вы и лишились прежней жизни, то, возможно, лишь потому, что Бог счел необходимым благословить вас новой, которая может быть ярче и насыщеннее.
– О, она насыщенна, это точно, – согласилась я. – Но…
– Так вот, с точки зрения церковного права, – нахмурившись, сказал он, – нет никаких затруднений в отношении ваших брачных союзов. Оба брака действительны, освящены церковью. И, строго говоря, ваш союз с молодым шевалье предшествует вашему союзу с месье Рэндаллом.
– Да, «строго говоря», – подтвердила я, на этот раз намереваясь закончить предложение. – Но не в
мое время. Я не верю, что церковное право составлялось с учетом таких непредвиденных обстоятельств.
Ансельм рассмеялся, острый кончик его бородки затрепетал на легком ветерке.
– Более чем верно,
ma chère, более чем верно. Я лишь хотел сказать, что, если взглянуть со строго юридической точки зрения, вы не совершили ни греха, ни преступления тем, как поступили в отношении этих двух мужчин. Таковы две стороны вашего положения, о которых я говорил раньше: что вы уже совершили и что вам
предстоит совершить.
Он взял меня за руку и потянул вниз, усаживая рядом с собой так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне.
– Именно об этом вы спрашивали меня, когда я слушал вашу исповедь, не так ли? Что я сделала? И что мне делать?
– Да, об этом. И вы утверждаете, что я не сделала ничего дурного? Но я…
Мне подумалось, что в привычке перебивать он почти не уступал Дугалу Маккензи.
– Нет, ничего такого, – твердо заявил он. – Можно поступать в строгом соответствии с законом Божьим и со своей совестью, понимаете, и все же сталкиваться с трудностями и несчастьями. Горькая правда в том, что мы до сих пор не знаем, почему
le bon Dieu606 допускает существование зла, но мы верим Его словам, что это так. «Я сотворил добро, – говорит Он в Библии, – и Я сотворил зло». Следовательно, даже хорошие люди иногда, мне кажется,
особенно хорошие люди, – задумчиво добавил он, – могут столкнуться в жизни с великим смятением и трудностями. К примеру, возьмем юношу, которого вам пришлось убить. Нет, – произнес он, поднимая руку, не давая мне вмешаться, – это именно так. Вы были вынуждены убить его, учитывая чрезвычайные обстоятельства вашего положения. Даже Святая Матерь Церковь, которая учит святости жизни, признает необходимость защищать себя и свою семью. И так как я видел прежнее состояние вашего мужа, – он оглянулся на крыло для гостей, – не сомневаюсь, что вам пришлось ступить на путь насилия. В таком случае вам не в чем себя упрекнуть. Разумеется, вы испытываете сожаление и раскаяние в содеянном, так как вы, мадам, очень сострадательны и чувствительны.
Он легонько похлопал по моей руке, лежавшей на поджатых коленях.
– Порою наши лучшие поступки приводят к тому, что вызывает наибольшее сожаление. И все же вы не могли поступить иначе. Мы не знаем, каким был Божий замысел для молодого человека – возможно, то была Его воля, чтобы мальчик присоединился к нему на небесах именно в то время. Но вы не Бог, и существуют пределы тому, что вы можете от себя ожидать.
Я вздрогнула, когда из-за угла налетел холодный ветер, и плотнее закуталась в шаль. Ансельм заметил это и показал на пруд:
– Вода теплая, мадам. Не хотите опустить в нее ноги?
– Теплая?
Я недоверчиво уставилась на воду. Прежде я не замечала, что в углах котловины не было ломаной ледяной корки, как на купелях со святой водой возле церкви, а в водоеме плавали мелкие зеленые растения, проросшие из трещин между камнями, обрамлявшими пруд.
Подавая пример, Ансельм снял свои кожаные сандалии. При всей интеллигентности лица и голоса, у него были широкие, крепкие руки и ноги нормандского крестьянина. Задрав подол своей рясы до колен, он опустил ноги в водоем. Карпы бросились прочь, но тотчас вернулись, с любопытством тычась носом в непривычные предметы.
– Они не кусают, да? – спросила я, с подозрением глядя на бесчисленные ненасытные рты.
– Не плоть, нет, – заверил он меня. – У них нет зубов как таковых.
Я сбросила свои сандалии и осторожно погрузила ноги в воду. К моему удивлению, она оказалась приятно теплой. Не горячей, но восхитительно контрастирующей с промозглым, холодным воздухом.
– О, это приятно! – я с удовольствием пошевелила пальцами, вызвав среди карпов немалый переполох.
– Возле аббатства есть несколько минеральных источников, – объяснил Ансельм. – Они бьют из-под земли горячими ключами, и их воды обладают колоссальными целительными свойствами.
Он указал на дальний конец котловины, где я разглядела небольшое отверстие в камнях, полускрытое плавающими водными растениями.
– Небольшое количество горячей минеральной воды поступает сюда по трубам из ближайшего источника. Это позволяет повару подавать живую рыбу к столу в любое время года; обычно зимняя погода для них слишком сурова.
Некоторое время мы болтали ногами в дружелюбном молчании, тяжелые рыбьи тельца проносились мимо, изредка на удивление сильно ударяясь о наши ступни. Снова выглянуло солнце, окутав нас слабым, но ощутимым теплом. позволив солнечному свету омывать лицо, Ансельм закрыл глаза. Не открывая их, он заговорил снова:
– Ваш первый муж – его звали Фрэнк? – думаю, его тоже следует вверить Господу, как одно из прискорбных явлений, с которыми вы ничего не можете поделать.
– Но я могла кое-что сделать, – возразила я. – Я могла бы вернуться – вероятно.
Он приоткрыл один глаз и посмотрел на меня скептически.
– Да, «вероятно». А вероятно и нет. Не следует упрекать себя за то, что вы не решились рисковать жизнью.
– Не в риске дело, – ответила я, ткнув пальцем в большого, покрытого черно-белыми пятнами карпа. – Или не только в нем. Это все… ну, отчасти из-за страха, но в основном из-за того, что я… я не могла покинуть Джейми, – я беспомощно пожала плечами. – Я… просто не могла.
Ансельм улыбнулся, открыв оба глаза.
– Удачный брак – один из самых драгоценных даров Господа, – заметил он. – Если у вас хватило здравого смысла распознать и принять этот дар, вас не в чем упрекнуть. И учтите…
Он склонил голову набок, словно коричневый воробей.
– Вы пропали из вашего времени примерно год назад. Ваш первый муж, должно быть, начал примиряться со своей потерей. Как бы сильно он ни любил вас, утраты свойственны всем людям, и нам дана способность преодолеть их для нашего же блага. Возможно, он начал строить новую жизнь. Поможет ли вам то, что вы оставите мужчину, который так остро в вас нуждается и которого вы любите, который связан с вами узами священного брака, чтобы вернуться и разрушить эту новую жизнь? И в особенности, если вы вернетесь из чувства долга, сознавая, что ваше сердце отдано другому… нет!
Он решительно помотал головой.
– Ни один мужчина не может служить двум господам, тем более – женщина. Так вот, если там был ваш единственно законный брак, а здесь, – он снова кивнул в сторону крыла для гостей, – лишь безнравственная привязанность, тогда ваш долг мог заключаться в чем-то другом. Но вас связал Бог, и я считаю, что вы можете выполнить обязательства перед шевалье. Теперь, что касается другой стороны – того, что вы должны делать. Это требует отдельного обсуждения.
Он вынул ноги из воды и вытер их подолом своей рясы.
– Давайте перенесем этот разговор на кухню аббатства, где, быть может, удастся убедить брата Евлогия приготовить нам согревающее питье.
Обнаружив на земле упавший кусочек хлеба, я бросила его карпам и наклонилась, чтобы обуться в сандалии.
– Вы не представляете, какое это облегчение – поговорить с кем-то об этом, – сказала я. – Я все еще не могу свыкнуться с мыслью, что вы мне и в самом деле поверили.
Он пожал плечами, галантно предлагая мне опереться на руку, пока я затягивала грубые ремешки своих сандалий.
–
Ma chère, я служу Тому, кто умножил количество хлебов и рыб
607, – он улыбнулся, кивнув на пруд, где все еще не утихли следы на воде после кормления карпов, – кто исцелял больных и воскрешал мертвых. Должен ли я удивляться тому, что Владыка вечности провел молодую женщину сквозь земные камни, дабы она исполнила Его волю?
Что ж, рассудила я, это лучше, чем быть изобличенной как блудница вавилонская.
Кухни аббатства оказались теплыми и напоминали пещеру, сводчатый потолок почернел от многовековой маслянистой копоти. Брат Евлогий, по локти погрузившийся в чан с тестом, кивком приветствовал Ансельма и по-французски окликнул одного из конверзов, чтобы тот обслужил нас. Мы нашли местечко подальше от суеты и устроились с двумя кружками эля и тарелкой с разной горячей выпечкой. Я подвинула тарелку к Ансельму, слишком поглощенная своими мыслями, чтобы проявлять интерес к еде.
– Позвольте мне выразиться иначе, – заговорила я, тщательно выбирая слова. – Если бы я знала, что ряду людей будет причинен вред, обязана ли я попытаться предотвратить это?
Ансельм задумчиво вытер нос рукавом; от тепла в кухне из него потекло.
– По сути да, – признал он. – Но это также будет зависеть от многих других обстоятельств – насколько это рискованно для вас самих и каковы остальные ваши обязательства? И каковы шансы на успех?
– Не имею ни малейшего представления. Ни о чем из этого. Кроме обязательств, конечно, – то есть Джейми. Но он один из тех, кто может пострадать.
Он отломил кусок исходящей паром булочки и протянул мне. Я не заметила этого, вглядываясь в зеркальную поверхность эля.
– Те двое убитых мной мужчин, – заговорила я, – у каждого из них могли родиться дети, если бы я не убила их. Они могли бы… – я беспомощно развела руками с кружкой, – кто знает, что они могли бы совершить? Я могла повлиять на будущее… нет, я
точно повлияла на будущее. Но не знаю как, и именно это меня так сильно пугает.
– Хм…
Ансельм задумчиво хмыкнул и махнул рукой проходившему мимо послушнику, который с готовностью принес свежеиспеченный пирог и еще эля. Прежде чем заговорить, он снова наполнил обе чашки.
– Если вы отняли жизнь, то вы ее и сохранили. Сколько больных, которых вы излечили, умерли бы без вашего вмешательства? Они также повлияют на будущее. Что, если человек, которого вы спасли, совершит великое зло? Разве это ваша вина? Должны ли вы из-за этого позволить этому человеку умереть? Конечно же, нет.
Для убедительности он стукнул по столу оловянной кружкой.
– Вы говорите, что боитесь совершать здесь какие-либо действия, опасаясь оказать влияние на будущее. Это нелогично, мадам. Поступки
каждого оказывают влияние на будущее. Останься вы там, в прежнем месте, ваши поступки все равно повлияли бы на происходящее ничуть не меньше чем сейчас. У вас все те же обязательства, которые имелись тогда – которые имеются у любого человека в любое время. Разница лишь в том, что вы можете с большей точностью понимать, к каким последствиям приведут ваши действия, – с другой стороны, можете и не понимать.
Он покачал головой, неотрывно глядя через стол.
– Пути Господни неисповедимы для нас, и, очень может быть, на то есть веская причина. Вы правы,
ma chère, законы церкви создавались без учета ситуаций, подобных вашей, и потому вам нечем руководствоваться, кроме вашей совести и руки Божьей. Я не могу указывать вам, что вы должны делать и чего не должны. Вы свободны в своем выборе, как и все остальные в этом мире. А история, я полагаю, есть совокупность всех деяний. Некоторые люди избраны Богом, чтобы влиять на судьбы многих. Быть может, вы одна из таких. Быть может, нет. Я не знаю, почему вы здесь. Вы не знаете. Вполне вероятно, что ни один из нас этого никогда не узнает, – он комично закатил глаза. – Порой я даже не знаю, зачем
я здесь!
Я рассмеялась, а он улыбнулся в ответ. Посерьезнев, он склонился ко мне поверх грубых досок стола.
– Ваше знание будущего – орудие, данное вам подобно тому, как потерпевший кораблекрушение может заполучить нож или рыболовную леску. Пользоваться им не безнравственно, если вы поступаете в соответствии с предписаниями закона Божьего, в меру своих возможностей.
Он помолчал, сделал глубокий вдох и резко выпустил воздух, отчего разлохматились его шелковистые усы. Он улыбнулся.
– И это,
ma chère madame, все, что я могу вам сказать – так же, как я могу сказать любой встревоженной душе, что приходит ко мне за советом: доверьтесь Богу и молитесь о руководстве.
Он пододвинул ко мне свежий пирог.
– Но что бы вы ни собрались делать, для этого вам потребуются силы. Так что примите напоследок маленький совет: когда сомневаетесь – ешьте.
читала снова как в первый раз, узнала много нового и интересного и не хотелось, чтобы заканчивалось.
Названия растений заменены очень многие, +насекомые, еще из текста совсем исчезло упоминание ласточек (наверное, не просто так...)
