Дата: Понедельник, 25.07.2016, 21:43 | Сообщение # 1
Король
Сообщений: 19994
Диана Гэблдон ДЫХАНИЕ СНЕГА И ПЕПЛА (Diana Gabaldon – «A Breath of Snow and Ashes») ПРОЛОГ Время одно из множества вещей, из-за которых люди признают существование Бога. Оно постоянно и не имеет конца. Есть мнение, что время – самая мощная материя на Земле, ничто не может противостоять времени, не так ли? Ни горы, ни армии. И время, конечно, все исцеляет. Дайте достаточно времени, и оно обо всем позаботятся: боль притупляется, трудности превозмогаются, потери уходят. Прах к праху, пыль к пыли. Помни, человек, прах ты, и в прах ты возвратишься И если время сродни Богу, я полагаю, что память должна быть дьяволом.
Спасибо переводчикам группы ЧУЖЕСТРАНКА книги Перевод: Юлия Хрисантова, Анна Зубова, Юлия Столба, Татьяна Шульгина, Наталия Борисова, Юлия Коровина, Светлана Бахтина, Полина Королькова, Ирина Боброва. Редакторы: Анна Зубова, Наталья Шлензина, Юлия Коровина, Светлана Бахтина, Полина Королькова. Книгу можно скачать здесь в трех форматах
Роджер тихонько пошевелился и застонал. – Думаю, ты сломала мне ногу. – Нет, не сломала, – ответила его жена, уже более спокойная, но все еще расположенная спорить. – Но я поцелую ее для тебя, если хочешь. – Было бы прекрасно. Громкий шорох набитого кукурузной шелухой матраса последовал, когда она переместилась в позицию, чтобы выполнить лечение, завершившееся голой Брианной, придавившей ему грудь, и оставившей его с видом, который заставил пожалеть, что у них не было времени зажечь свечу. Она на самом деле целовала его голени, что было очень щекотно. Хотя, учитывая обстоятельства, он был склонен мириться с этим. Он вытянул вверх обе руки. Если недостаточно света – Брайль справится с этим . – Когда мне было четырнадцать или около того, – сказал он мечтательно, – в одном из магазинов Инвернеса была очень смелая витрина – смелая для того времени, – на женском манекене не было надето ничего, кроме нижнего белья. – Мм? – Ага, в полный рост розовый пояс, подвязки, комплект – с подходящим бюстгальтером. Все были шокированы. Комитеты выразили протест, звонки были сделаны всем священникам в городе. На следующий день манекен убрали, но до тех пор, все мужское население Инвернесса, проходившее мимо этой витрины, не упускало возможности случайно взглянуть на нее. До этой минуты я всегда думал, что это была самая эротическая вещь, которую я когда-либо видел. Она приостановила свои манипуляции на мгновение, и он понял по ощущению движения, что она обернулась и смотрит на него через плечо. – Роджер, – произнесла она задумчиво. – Я уверена, ты – извращенец. – Да, но извращенец с очень хорошим ночным зрением. Это ее рассмешило, чего он и добивался с тех пор, как ему, наконец, удалось остановить ее, брызжущую слюной, – и он приподнялся, оставляя легкий поцелуй на обоих боках смутно видневшегося объекта его любви, перед тем как удовлетворенно опуститься обратно на подушку. Она поцеловала его колени, затем положила свою голову щекой к его бедру, так что масса ее волос рассыпалась, покрывая его ноги, прохладная и мягкая, как облако шелковых нитей. – Прости меня, – тихо сказала она, спустя мгновение. Он издал извиняющий звук и скользнул успокаивающей рукой по округлости ее бедер. – Ох, это неважно. Хотя, очень жаль; я хотел бы посмотреть на их лица, когда они увидели бы, что ты сделала. Она коротко фыркнула, и его нога дернулась от теплоты ее дыхания. – Их лица стоили того, чтобы увидеть их, в любом случае. – Она казалась немного унылой. – И это было бы настоящее разочарование, после этого. – Ну, ты права насчет этого, – согласился он. – Но ты покажешь им завтра, когда они будут в настроении, чтобы оценить это должным образом. Она вздохнула и поцеловала его колено снова. – Я не имела это в виду, – сказала она, спустя мгновение. – Говоря, что это твоя вина. – Конечно имела, – тихо проговорил он, все еще лаская ее. – Все в порядке. Ты, вероятно, права. – Скорее всего, она была права. Он не собирался делать вид, что ему не больно это слышать, но не мог позволить себе злиться. Это бы не помогло никому из них. – Ты не знаешь этого. – Она резко поднялась, неясно вырисовываясь как обелиск на фоне бледного прямоугольника окна. Перебросив ловко одну ногу через его лежащее тело, она скользнула вниз, рядом с ним. – Это могу быть я. Или никто из нас. Может быть, просто неподходящее время, пока. Он соединил руки вокруг нее и крепко обнял вместо ответа. – Какова бы ни была причина, мы не будем обвинять друг друга, хорошо? – Она издала тихий звук согласия и придвинулась ближе. Ну ладно; хотя, не было никакого способа удержаться от обвинения себя. Факты говорили сами за себя; она забеременела Джемми после единственной ночи, был ли это он сам или Стефан Боннет, никто не знает, но один раз было именно то, что требовалось. Если принять во внимание, что они пытались в течение последующих нескольких месяцев, все больше и больше казалось, что Джемми – их единственный ребенок. Возможно, ему не хватает жизненной искры, как предположили миссис Баг и ее приятельницы. «Кто твой папочка?» – отдавалось с издевкой в глубине его мозга с ирландским акцентом. Он бурно откашлялся и откинулся назад, твердо решив не зацикливаться на этом маленьком вопросе. – Ну, и ты прости меня, – сказал он, меняя тему. – Ты, возможно, права в том, что я веду себя так, будто предпочитаю, чтобы ты готовила и мыла, вместо того, чтобы возиться со своим маленьким химическим набором. – Тем не менее, ты имеешь право, – сказала она без злобы. – Я возражаю не столько против отсутствия готовки, сколько против экспериментов с огнем. – Ну, тогда тебе понравится следующий новый проект, – сказала она, уткнувшись ему в плечо. – Там, в основном, вода. – О... хорошо, – ответил он, хотя даже сам слышал нотку сомнения в своем голосе. – В основном? – И еще немного грязи. – Ничего, что горит? – Только дерево. Немного. Ничего особенного. Она медленно провела пальцами вниз по его груди. Он поймал ее руку и поцеловал подушечки пальцев; они были гладкие, но твердые, намозоленные от постоянного прядения, которым она занималась, чтобы помочь им с одеждой. – «Кто найдет добродетельную жену, – процитировал он, – цена ее выше жемчугов. Она добывает шерсть и лен и с охотою работает своими руками. Она делает себе ковры; шелк и пурпур – одежда ее» . – Я бы с удовольствием нашла несколько красящих растений, чтобы получить настоящий пурпур, – сказала она мечтательно. – Я скучаю по ярким цветам. Помнишь платье, которое я надевала на вечеринку по поводу высадки человека на Луну? Черное с люминисцентными полосами – розовыми и цвета зеленого лайма? – Оно было незабываемо прелестным, ага. – Лично он считал, что приглушенные цвета домотканой одежды подходили ей гораздо больше; в юбках ржавого и коричневого, жакетах серого и зеленого цветов она смотрелась как какой-то экзотический прекрасный лишайник. Охваченный внезапным желанием видеть ее, он потянулся, шаря по столу у кровати. Маленькая коробочка была там, где она ее бросила, когда они вернулись. Она все-таки спроектировала это для использования в темноте: поворот крышки отделил одну из маленьких восковых палочек, и крошечная полоска шероховатого металла, приклеенного сбоку, холодила его руку. Чирк! Это заставило его сердце забиться от простой узнаваемости, и крошечное пламя появилось со слабым запахом серы – магия. – Не трать их, – сказала она, но улыбнулась, зача¬ро¬ван¬ная зрелищем, также как тогда, когда впервые показала ему, что сделала. Ее волосы, чистые и распущенные, только вымытые, переливались над бледными округлостями ее плеч, их облака мягко лежали на его груди, корица и янтарь, беж и золото – вспыхивали в свете пламени. – «Не боится снега она для семьи своей, потому что вся семья ее одета в багрянец» , – сказал он мягко, и обнял ее свободной рукой, наматывая на палец локон у ее лица, скручивая тонкую прядь так, что казалось, будто он прядет нить. Удлиненные веки ее глаз были полуприкрыты, как у разнежившейся кошки, но улыбка все еще жила в этом широком мягком рте, губы которого могли как ранить, так и исцелять. Свет струился на ее кожу, делая бронзовой крохотную коричневую родинку ниже ее правого уха. Он мог разглядывать ее вечно, но спичка догорела. Незадолго до того, как пламя коснулось его пальцев, она наклонилась вперед и задула ее. И в этой затянутой дымкой темноте, прошептала ему в ухо: «Уверено в ней сердце мужа ее... Она воздает ему добром, а не злом, во все дни жизни своей» . Вот так.
ЧАРОДЕЙСТВО Том Кристи не вернулся в хирургическую, но послал свою дочь, Мальву, чтобы получить мазь. Девушка была темноволосая, стройная, тихая, и, казалась смышленой. Она отнеслась с большим вниманием к тому, как я расспрашивала ее о состоянии раны – пока все хорошо, небольшое покраснение, но ни нагноения, ни красноватых прожилок на руке, и дала ей рекомендации о том, как применять мазь и менять повязку. – Что ж, хорошо – сказала я, протягивая ей банку. – Если начнется лихорадка, приди и позови меня. В противном случае, заставь его прийти через неделю, чтобы снять швы. – Да, мэм, я все сделаю. – Тем не менее, она не развернулась и ушла, а задержалась, ее пристальный взгляд мерцал по насыпям сохнущих трав на марлевых полосках и орудиях моей хирургии – Тебе нужно еще что-то, дорогая? Или у тебя есть вопрос? – Она, казалось, поняла мои инструкции прекрасно, но, возможно, хотела спросить что-то более личное. В конце концов, у нее ведь нет матери... – Ну, да – сказала она, и кивнула на стол. – Я только хотела поинтересоваться, что Вы пишите в эту черную книгу, мэм? – Эту? Ох. Это мои хирургические заметки и рекомендации... эм... такие рецепты, я имею в виду, для лекарств. Понимаешь? Я повернула книгу и открыла ее так, чтобы она смогла увидеть страницу, на которой я нарисовала эскиз повреждения зубов мисс Мыши. Серые глаза Мальвы светились любопытством, и она наклонилась вперед, чтобы прочитать, руки аккуратно сложены за спиной, как будто боялась, что может случайно дотронуться до книги. – Все в порядке – сказала я, немного удивленная ее вниманием. – Ты можешь посмотреть ее, если тебе нравится. Я толкнула книгу к ней, и она отступила на шаг, испуганно. Она подняла на меня взгляд, полный сомнения, морща лоб, но когда я улыбнулась ей, она возбужденно вдохнула, и протянула руку, чтобы перевернуть страницу. – Ой, смотрите! – она перевернула страницу, и увидела запись – не мою, а одну из сделанных Даниэлем Роулингсом. Он показал удаление мертвого ребенка из матки, через использование различных инструментов дилатации и кюретажа . Я взглянула на страницу, и поспешно перевернула. Роулингс не был художником, но он обладал умением с жесточайшим натурализмом изображать процесс. Мальва, похоже, не была обеспокоена рисунками, скорее с интересом пялилась на них. Я тоже заинтересовалась, тайно наблюдая, как она переворачивала наугад страницы. Она, естественно, уделяла особое внимание рисункам, но также останавливалась, чтобы прочитать описания и рецепты. Почему Вы записываете процедуры, которые сделали? – спросила она, взглянув вверх с поднятыми бровями. – Рецепты, да, я понимаю, Вы могли забыть что-то, но почему Вы рисуете эти картинки и делаете заметки о том, как удалили отмороженный палец ноги? Вы бы поступили по-другому, в следующий раз? – Ну, иногда такое, возможно – сказала я, откладывая в сторону стебель сушеного розмарина из которого я удаляла иглы. – Хирургия – это не одно и то же каждый раз. Все тела немного отличаются, и даже при том, что вы можете сделать одну процедуру раз десять, там будет десяток вещей, которые происходят по-разному – иногда меньше, иногда больше. – Но я записываю то, что сделала по нескольким причинам – прибавила я, отодвигая мой стул и ближайшие стулья, стоящие вокруг стола, чтобы встать рядом с ней. Я перевернула еще несколько страниц, остановившись на записи, в которой я зафиксировала жалобы старой Грэнни Макбет. Список был настолько обширен, что я прописала его в алфавитном порядке для собственного удобства, начав с артрита всех суставов, далее продвигаясь через диспепсию, боль в ухе и обмороки, а затем жалобы продолжались еще несколько страниц, заканчиваясь прободением матки. – Отчасти, это для того, чтобы я точно знала, что было сделано для конкретного человека. И если что-то произошло и нуждается в лечении позже, я могу пролистать назад и иметь точное описание проблемы. Предыдущее состояние. Для сравнения, понимаешь? Она с готовностью кивнула. – Ага, все ясно. Таким образом, вы бы знали, стало им лучше или хуже. Что еще тогда? – Ну, самая важная причина – сказала я медленно, подыскивая нужные слова – в том, чтобы какой-нибудь другой доктор, который может прийти позже, мог прочитать записи, и увидеть, как я поступила в той, или иной ситуации. Книга подскажет ему способ, как сделать что-то, что он еще не делал, или выбрать лучшее решение. Она с любопытством поджала губы. – Ох! Вы, подразумеваете, что кто-то может извлечь уроки из этого – она изящно прикоснулась пальцем к странице – и сделать, что-то из того что делаете Вы? Не будучи самим доктором? – Ну, лучше, если есть кто-то, кто научил бы тебя – сказала я, удивленная ее рвением. – И есть вещи, которые ты действительно не сможешь узнать из книги. Но если нет никого, кто мог бы знать – я выглянула в окно, на открывшийся вид зеленой дикой местности, окруженной горами. – Это лучше, чем ничего. – А как Вы учились? – спросила она с любопытством. – По этой книге? Я вижу, тут записи и другого человека, не только Ваши. Чья она была? Я ждала этот вопрос. Хотя и не рассчитала сообразительность Мальвы Кристи. – Ах... Я черпала знания из многих книг – сказала я. – И от других врачей. – Других врачей – повторила она эхом, глядя на меня с восхищением. – Вы называть себя врачом? Я не знала, что женщина может им быть. По той причине, что действительно в это время ни одна женщина не называла себя врачом или хирургом, и не воспринималась таковой. Я кашлянула. – Что ж... это название, вот и все. Очень многие люди просто говорят «знахарка», или колдунья. Или ban-lichtne – добавила я. – Но в действительности все это одно и то же. Имеет значение только одно – могу ли я им помочь. – ban – повторила она незнакомое слово. – Я не слышала этого прежде. – Это гэльский. Язык горной Шотландии, ты знаешь? Это означает «женщина-целитель» или что-то в этом роде. – Ох, гэльский. – Выражение легкой насмешки появилось на ее лице; я ожидала, что она впитает отношение ее отца к древнему шотландскому языку. Она, видимо, увидела что-то в моем лице, и мгновенно стерла презрительное выражение, снова наклонившись над книгой. – Кто написал эти другие заметки? – Человек по имени Даниэл Ролингс – я разгладила скомканную стра¬ницу, с привычным чувством привязанности к моему предшественнику. – Он был врачом из Вирджинии. – Он? – Она посмотрела с удивлением. – Тот же самый, что похоронен на кладбище в горах? – Ах... да, это он. – История о том, как он там оказался, не была тем, что стоило обсуждать с мисс Кристи. Я выглянула в окно, оценивая свет. – Ваш отец собирается ужинать? – О-о! – Она выпрямилась, взглянула в окно, слишком слабо изобразив тревогу. – Да, он будет. – Она бросила последний тоскливый взгляд на книгу, но затем провела рукой по юбке и расправила чепец, приготавливаясь идти. – Благодарю вас, миссис Фрейзер, за то, что показали мне свою книгу. – Рада была помочь – заверила я ее, искренне. – Ты можешь приехать еще раз и посмотреть ее. В самом деле... ты – я колебалась, но продолжила, ободренная явным интересом в ее взгляде. – Я собираюсь удалять опухоль на ухе Гренни Макбет завтра. Хочешь пойти со мной, чтобы увидеть, как я это делаю? Это помогло бы мне, иметь в запасе еще одну пару рук – добавила я, видя, как борются внезапное сомнение и интерес в ее глазах. – О да, миссис Фрейзер, с радостью! – сказала она. – Только вот мой отец – весь ее облик источал тревогу, но потом, кажется, она приняла решение. – Хорошо... Я приду. Я уверена, что смогу откровенно поговорить с ним. – Если я пошлю записку – это поможет? Или схожу и поговорю с ним? – Я вдруг остро осознала, что хочу, чтобы она пошла со мной. Она слегка покачала головой. – Нет, мэм, все будет в порядке, я уверена. – Она улыбнулась, и внезапно на ее щеках проступили ямочки, серые глаза заискрились. – Я скажу ему, что я уже заглядывала украдкой в вашу черную книгу, и увидела в ней не заклинания, а всего лишь рецепты на чаи и слабительное. Пожалуй, я не буду говорить о рисунках – добавила она. – Заклинания? – Спросила я недоверчиво. – Это то, о чем он подумал? – О, да – заверила она меня. – Он предупредил меня, чтобы я не прикасалась к ней, опасаясь чародейства. – Чародейства – пробормотала я, ошеломленно. Ну, Томас Кристи был школьным учителем, в конце концов. «На самом деле, он, возможно, был прав» – думала я. Мальва снова оглянулась на книгу, когда я пошла с ней к двери, находясь под явным впечатлением.
АНЕСТЕЗИЯ Я закрыла глаза и поднесла руку к лицу, проведя ею возле носа, при этом отставив ногу – эту позу я наблюдала в Париже у парфюмеров, когда они оценивали ароматы. Запах ударил мне в лицо, словно океанская волна, примерно с тем же эффектом. Мои колени подогнулись, черные линии появились перед глазами, и я перестала различать, где вверх, а где низ. Мгновение спустя, я пришла в себя, лежа на полу хирургической около миссис Баг, с ужасом глядящей на меня. – Миссис Клэр! Вы в порядке, mo gaolach? Я видела, как Вы упали… – Да – прохрипела я, качая головой, и осторожно вставая на одно колено. – Возьмите пробку и закупорьте сосуд. Я неуклюже махнула на большую открытую колбу на столе, и пробку, лежащую рядом. – Не приближайте к нему лицо! Отвернувшись и сморщившись, с осторожностью, она взяла пробку и вставила в колбу, держа ее на расстоянии вытянутых рук. – Фух, что это за гадость? – сказала она, отступая на шаг и гримасничая. Она зычно чихнула в свой передник. Я никогда не встречала запаха, подобного этому – А святая Бригитта знает, что мне попадались множества противных вещей в этой комнате! – Моя дорогая миссис Баг, это – эфир. – Головокружение почти исчезло, сменяясь эйфорией. – Эфир? – Она с восхищением смотрела на аппарат дистилляции на моем столе, ванночку с алкоголем и стоящим рядом большим стеклянным сосудом, водружённым на огонь, с мягко пузырящимся содержимым – купоросным маслом, которое позже окрестят «серная кислота». Жидкость смешивалась и медленно направлялась вниз по трубке, ее пагубный, жгучий аромат рассеивался среди обычных запахов кореньев и трав, присущих хирургической. – Фантастика! А что такое эфир? – Это вещество, которое заставляет людей спать, так что они не чувствуют боли, когда вы режете их – объяснила я, в восторге от моих успехов. – И я точно знаю, на ком использую его в первый раз! *** – Том Кристи? – повторил Джейми. – Ты рассказала ему? – Я сказала Мальве. Она поработает над тем, чтобы немного смягчить его. Джейми коротко фыркнул при этой мысли. – Вы могли бы кипятить Тома Кристи в молоке две недели, и он все равно не смягчился бы, оставаясь твердым, словно точильный камень. И если ты думаешь, что он будет слушать лепет своей малышки о волшебной жидкости, которая усыпит его… – Нет, она не скажет ему об эфире. Это придется сделать мне, – уверила его я. – Она просто будет приставать к нему по поводу его руки; убедит, что он нуждается в том, чтобы вылечить ее. – Мм. – У Джейми все еще были сомнения, хотя, казалось, не только в отношении Тома Кристи. – Этот эфир, который ты сделала, Сассенах. Ты можешь убить им? Собственно, меня саму в значительной степени беспокоила такая вероятность. Я часто делала операции, где использовала эфир, и он, в целом, был достаточно безопасным анестетиком. Но самодельный эфир, применяемый вручную... люди умирали от несчастных случаев, вызванных анестетиком, даже в самых тщательно выверенных операциях, с обученными анестезиологами и всевозможным реанимационным оборудованием, под рукой. И я вспомнила, Розамунд Линдсей, чья смерть в результате несчастного случая по-прежнему преследовала меня во снах. Но наличие надежного анестетика, который был в состоянии сделать операцию без боли… – Да, могу – призналась я. –Надеюсь, что нет, но всегда есть некоторый риск. Который стоит этого. Джейми посмотрел на меня несколько желчно. – Неужели? А Том того же мнения? – Хорошо, мы выясним. Я тщательно все ему объясню, и если он не захочет… ладно он не захочет. Но я надеюсь, что он согласится! Джейми скривился и терпеливо покачал головой. – Ты похожа на нашего Джемми с новой игрушкой, Сассенах. Бережет колеса, чтобы они не отломались. – Я бы, конечно, придумала какой-нибудь возмущенный ответ, но мы подошли к хижине Багов, и Арчи Баг сидел на своем крыльце, мирно покуривая глиняную трубку. Он достал ее изо рта и встал, как только увидел нас, но Джейми кивнул ему в ответ. – Ciamar a tha thu, charaid? Арчи ответил своим обычным «Ммп» – окрашенным тонами радушия и приветствия. Поднял белые брови в мою сторону, и, ткнув трубкой в сторону тропы, дал понять, что его жена была в нашем доме, если она та, кого я искала. – Нет, я просто иду в лес, чтобы собрать кое-что – сказала я, поднимая пустую корзину в качестве доказательства. – Миссис Баг забыла свои рукоделия, может я занесу их для нее? Он кивнул, нерешительно глядя на нас, и улыбнулся, с трубкой во рту. Он вежливо потеснил свой худой зад, давая мне возможность пройти мимо него в хижину. Позади меня я услышала «Ммп» – с ноткой приглашения, и почувствовала, как доски на полу продавились – это Джейми сел рядом с мистером Багом. В хижине не было окон, и я вынуждена была замереть на миг, чтобы мои глаза привыкли к темноте. Это был небольшой домик, и у меня ушло не более тридцати секунд, на то, чтобы определить его содержимое: каркас кровати, одеяло, комод, и стол с двумя табуретками. Корзинка с рукоделием миссис Баг свисала с крюка на стене, и я пересекла комнату, чтобы достать ее. На крыльце позади меня, я услышала журчание мужского разговора – голос мистера Бага показался мне весьма необычным. Разумеется, он не был немым, но миссис Баг была так разговорчива, что, в ее присутствии вклад ее супруга в разговор, как правило, не превышал улыбку и редкое «Ммп» – выражающее согласие или несогласие. – Тот Кристи – задумчиво проговорил мистер Баг. –Тебе не кажется он странным, Sheaumais ? – Да, ну что ж, он уроженец среднешотландской низины – сказал Джейми, пожав плечами. «Ммп» произнесенное с ноткой юмора мистером Багом отметило, что это является вполне достаточным объяснением, и перестал посасывать трубку, поощряя его продолжить. Я открыла сумку, чтобы убедиться, что вязание было внутри – и в самом деле, его там не оказалось, и я была вынуждена, шарить по комнате, щурясь в полумраке. О, нашла – темная лужица чего-то мягкого в углу – оно упало со стола и было отброшено в сторону чьей-то ногой. – Кристи чужак, чем еще это можно объяснить? – спросил Джейми вскользь. Я заглянула в двери и увидела кивок Арчи Бага в сторону Джейми, хотя он не произнес ни слова, будучи занят жестоким сражением со своей трубкой. Однако, он поднял правую руку и помахал ею, демонстрируя обрубки двух недостающих пальцев. – Да – он выпустил триумфальное облачко белого дыма вместе со словом. – Он пожелал спросить меня, испытал ли я сильную боль, когда это произошло. Его лицо сморщилось как бумажный пакет, и он хрюкнул немного – пик веселья для Арчи Бага. – О, да? И что же Вы ответили ему тогда, Арчи? – спросил Джейми, слегка улыбаясь. Арчи расслаблено сосал свою трубку, затем поджал губы и выпустил небольшое, идеальное колечко дыма. – Ну-уу, я сказал, что не было больно – в тот момент. Он умолк, голубые глаза сверкнули. – Конечно, возможно, это произошло потому что от шока я потерял чувствительность как макрель. Когда я пришел в себя, то ощутил жжение. Он поднял руку, глядя на нее бесстрастно, затем взглянул через дверь на меня. – Вы не собираетесь использовать топор на бедном старом Томе, не так ли, сударыня? Он говорит, что Вы настроены вылечить его руку на следующей неделе. – Наверное, нет. Могу я взглянуть? – Я вышла на крыльцо, наклонилась к нему, и он позволил мне взять его руку, любезно переложив трубку в левую руку. Указательный и средний пальцы была отрезаны чисто, прямо по сустав. Это была очень старая травма; настолько старая, что уже забылось, как шокирующие выглядела она сначала, когда разум по-прежнему видел то, что должно было быть там, и тщетно постоянно пытался примирить реальность с ожиданием. Человеческий организм удивительно пластичный, он будет стараться компенсировать недостающие части, а также он может – в случае увечья какой-то его части – оставшееся подвергнуть тонкой необходимой деформации, чтобы максимизировать ту функцию, которая остается. Я ощупывала руку, осторожно, как завороженная. Пястные кости отрубленных пальцев были нетронуты, но окружающие их ткани сократилась и скрутились, немного перетянув часть руки, так что оставшиеся два пальца, и большой палец вполне заменили их – я видела, как старый Арчи использует эту руку с совершенным изяществом, держа в руках чашку для питья, или орудуя лопатой. Шрамы над обрубками пальцев был плоскими и бледными, образуя гладкую, мозолистую поверхность. Остальные суставы пальцев были обезо¬бражены артритом, напоминая набалдашники, и рука в целом была настолько изуродована, что действительно больше уже не походила на руку, и все же совсем не была отталкивающей. Она чувствовалась сильной и надежной, и была странно привлекательна, словно обточенная ветрами коряга. – Вы сказали, это было сделано топором – спросила я, задаваясь вопросом, как именно ему удалось нанести такие травмы себе, учитывая, что он был правшой. Промахнувшись, можно было нанести рану руке или ноге, но оттяпать два пальца одной руки сразу же... Осознание заставило меня невольно выпустить его руку. – О-о, нет!... – О, да – сказал он, и выдохнул облако дыма. Я посмотрела прямо в его ярко-голубые глаза. – Кто это сделал? – спросила я. – Фрейзеры – сказал он. Он нежно сжал мою руку, затем убрал свою и повертел ею из стороны в сторону. Он взглянул на Джейми. – Не Фрейзеры из Ловата – заверил он его. – Бобби Фрейзер из Гленхелма, и его племянник. Лесли, так их звали. – О-о? Ну, это хорошо – ответил Джейми, подняв одну бровь. – Мне не хотелось бы думать, что подобное сотворили мои близкие родственники. Арчи усмехнулся, почти беззвучно. Его глаза по-прежнему ярко сверкали над паутинкой морщин, но что-то было в тоне его смеха, что заставило меня вдруг немного отступить. – Нет, Вам бы не пришлось – согласился он. – Как и мне. Но это произошло, в год Вашего рождения, Sheaumais, или чуть раньше. Сейчас уже не осталось Фрейзеров в Гленхелме. Сама рука не обеспокоила меня, но воображаемое видение, как именно это происходило довело меня почти до обморока. Я села рядом с Джейми, не дожидаясь приглашения. – Почему? – спросила я прямо. – Как? Он сжал свою трубку, и выпустил еще одно кольцо. Оно соединилось с остатками первого, и оба распались дымкой ароматного дыма. Он слегка нахмурил брови, и бросил взгляд на руку, теперь покоившуюся на колене. – Ах, ну что же. Это был мой выбор. Понимаете ли, мы были лучниками – объяснил он мне. – Все мужчины моего клана учились этому с младых ногтей. Я получил мой первый лук в три, и мог проткнуть глухарю сердце с сорока футов, когда мне было шесть. Он говорил с простоватой гордостью, искоса глядя на небольшую стаю голубей, которые добывали себе пропитание под деревьями поблизости, как будто оценивая, как легко он, возможно, смог бы сложить их в мешок. – Я слышал, как мой отец рассказывал о лучниках – сказал Джейми. – В Гленшелзе. Там было много Грантов, – сказал он – и несколько Кэмпбеллов. – Он наклонился вперед, уперев локти в колени, заинтересованно, и в тоже время настороженно, слушая историю. – Да, они было с нами – Арчи старательно пыхтел, дым клубился вокруг его головы. – Мы ночью ползли вниз через папоротники – объяснил он мне, – и спрятались среди скал над рекой в Гленшилзе, под папоротники и рябины. Вы могли бы стоял в футе от нас и не увидели никого, так густо они росли там. – Было достаточно тесно – добавил он доверительно Джейми. – Даже встать и отлить было невозможно, а на ужине мы выпили немного пива, прежде чем подошли к другой стороне гор. Все сидели на корточках, словно женщины. Пытались спрятать луки под рубашкой, но дождь сквозь папоротники стекал по нашим шеям за пазуху. – Но приближался рассвет – продолжал он бодро – и мы ожидали сигнала для начала стрельбы. Надо сказать, что наши зоркие стрелки увидели бедняг, которые разбили лагерь у реки, и окликнули их. Это было непередаваемое зрелище – наши стрелы летят вниз, прямо в них. Да, Ваш па боролся там тоже, Sheaumais – добавил он, указывая трубкой на Джейми. – Он был одним из тех, кто был у реки. Спазм беззвучного смеха сотряс его. – Тогда-то любовь и угасла – ответил Джейми, очень сухо. – Между вами и Фрейзерами. Старый Арчи покачал головой, не задетый этими словами. – Нет – сказал он. Он повернулся ко мне спиной, его манера общения достаточно отрезвляла. – Поэтому, когда Фрейзеры хватали Гранта на своей земле, они обычно предоставляли ему выбор – он мог потерять правый глаз, или два пальца правой руки. В любом случае, он не мог больше поднять лук против них. Он медленно провел изувеченной рукой вверх и вниз по бедру, прижимаясь к нему, будто его фантомные пальцы жадно стремились прикоснуться к натянутым, как струна мускулам. Затем он покачал головой, как бы отметая видение, и сжал руку в кулак. Он повернулся ко мне. – Вы же не намереваетесь сразу отнять пальцы Кристи, не так ли, миссис Фрейзер? – Нет – сказала я в замешательстве. – Конечно, нет. Он же не думает, что…? Арчи пожал плечами, кустистые белые брови поднялись к залысине. – Я не могу сказать наверняка, но он, казалось, очень терзаться мыслью, что его будут резать. – Хм – сказала я. Я должна поговорить с Томом Кристи. Джейми встал, собираясь уходить, и я последовала его примеру, автоматически встряхивая юбкой, пытаясь вытряхнуть из моей головы воображаемый образ руки молодого человека, пригвождённой к земле, и большого топора, опускающегося на нее. – Вы сказали, нет больше Фрейзеров в Гленхельме? задумчиво спросил Джейми, глядя на мистера Бага – Племянник Лесли, был бы наследником Бобби Фрейзера сейчас? – Да, был бы – мистер Баг достал изо рта трубку, перевернул ее и аккуратно выбил остатки недокуренного табака о край крыльца. – Они оба были убиты? Я помню, как отец говорил об этом однажды. В реке нашли их отрезанные головы – сказал он. Арчи Баг моргнул и опустил веки, как ящерица от солнечных бликов. – Видите ли, Sheaumais – сказал он – лук, как хорошая жена, ага? Знает своего хозяина, и отвечает на его прикосновения. При этом топор – он покачал головой. – Топор-это шлюха. Любой человек может использовать его – и он сработает в любой руке. Он дунул через шток трубки, чтобы очистить ее от золы, протер ее носовым платком, и засунул подальше в левый карман. Он улыбнулся нам, остатками своих зубов с острыми краями, пожелтевшими от табака. – Идите с Богом, Шеймус Мак Брайан. *** Позднее на неделе я пошла к хижине Кристи, чтобы снять швы с его левой руки и разъяснить ему, что такое эфир. Его сын, Алан, был во дворе, точил нож о точильный камень. Он улыбнулся и кивнул мне, но ничего не сказал, поскольку ничего не смог бы услышать из-за высокого скрипучего воя точильного камня. Возможно, именно этот звук, подумала я, мгновение спустя, вызвал опасения Тома Кристи. – Я решил, что оставлю свою вторую руку, в том состоянии, каком она есть – сказал он сухо, когда я подрезала последний стежок и вытащила его. Я опустила пинцет и уставилась на него. – Почему? Его щеки порозовели, и он встал, поднимая подбородок и, глядя мне за плечо, чтобы не встретиться с моим взглядом. – Я молился об этом, и пришел к выводу, что если эта хворь приключилась со мной по воле Божьей, то было бы неправильно стре¬миться исправить ее. Я с большим трудом подавила желание сказать ему, что это полная чушь и ерунда. – Садитесь – сказала я, глубоко вздохнув. – И просто объясните мне, почему Вы думаете, что Бог хочет, чтобы Вы ходили с изувеченной рукой? Он кинул на меня удивленный и взволнованный взгляд. – Почему... это не мое дело подвергать сомнению промысел Божий! – Ой, ли? – сказала я мягко. – А я думала, что это то, что Вы делали в прош¬лое воскресенье. Или это не Вы, я слышала, поинтересовавшись, о чем думал Господь, позволяя всем этим католикам расцветать, как майская роза? Слабый румянец существенно побледнел. – Я уверен, что Вы неправильно поняли меня, миссис Фрейзер. – Он выпрямился еще больше, так что почти отклонился назад. – Факт остается фактом – мне не нужна Ваша помощь. – Это потому, что я католичка? – спросила я, откидываясь на стуле и складывая руки на колени. – Вы думаете, что, возможно, я обману вас и окрещу в католическую веру, когда вы будете в моей власти? – Я уже крещенный! – отрезал он. – И я буду вам весьма благодарен, если вы оставите свои папистские понятия при себе. – У нас с Папой соглашение – я не издаю папские буллы по вопросам веры, а он не проводит хирургические операции. Теперь, о вашей руке… – Господь хочет…– начал он упорно. – Это была воля Господа, чтобы ваша корова упала в ущелье и сломала ногу в прошлом месяце? – перебила я его. – Потому что если это так, то вам, вероятно, следовало бы оставил ее там умирать. А не звать моего мужа, помогать вытащить ее оттуда, и позволять мне заниматься ее ногой. Как она, кстати? Я видела корову, о которой шла речь через окно, мирно пасущуюся на краю двора, и, видимо, без проблем кормящую теленка, не смотря на шину, которую я наложила на ее поврежденное копыто. – С ней все хорошо, благодарю Вас – Его голос звучал как-то придушено, хотя ворот рубашки был расстегнут. – Что.. – Ну, тогда – сказала я. – Вы думаете, что Господь считает вас менее достойным медицинской помощи, чем ваша корова? Кажется, маловероятным, что вы у него на уровне воробьев, или что-то вроде того. Он пошел какими-то светло-фиолетовыми пятнами, и вцепился в поврежденную руку так, словно хотел держать ее в безопасности подальше от меня. – Я вижу, что вы что-то слышали из Библии – начал он, очень напыщенно. – На самом деле, я читала это для себя – сказала я. – Я читаю достаточно хорошо, как вы знаете. Он оставил в стороне это замечание, тусклый свет триумфа сверкал в его глазах. – В самом деле. Тогда я уверен, что Вы читали послания апостола Павла к Тимофею, в котором он говорит, «пусть женщина молчит» Я и раньше сталкивалась со святым Павлом и его мнениями, и в ответ у меня было несколько своих собственных. – Я считаю, что апостол Павел столкнулся с женщиной, у которой было свое мнение – сказала я, не без сочувствия. – Проще попробовать заткнуть весь пол, чем справедливо выиграть несколько очков. Хотя я ожидала лучшего от Вас, мистер Кристи. – Но это богохульство! – ахнул он, явно в шоке. – Это не так – возразила я, – если Вы говорите, что святой Павел на самом деле Бог, то – да, я скорее предположу, что это богохульство. Но давайте не будем придираться – сказала я, видя, как его глаза начинают вылезать из орбит. – Позвольте мне... – Я поднялась с моего стула и сделала шаг вперед, сокращая между нами расстояние. Он попятился назад так поспешно, что налетел на стол и опрокинул его набок – корзинка с рукоделием Мальвы, глиняная крынка молока, и оловянная тарелка каскадом, с грохотом полетели на пол. Я быстро наклонилась и схватила корзинку с рукоделием, вовремя, чтобы спасти ее от потока молока. Мистеру Кристи пришлось быстро схватить тряпку от очага, и он согнулся, чтобы вытереть молоко. Мы чудом не столкнулись лбами, но я, потеряв равновесие, едва не упала на него. Он рефлекторно схватил меня за руки, уронив тряпку, затем поспешно отпустил и отпрянул, оставив меня, покачиваться на коленях. Он стоял на коленях, тяжело дыша, но все еще на безопасном расстоянии. – Правда заключается в том – сказала я сурово, указывая пальцем на него – что вы боитесь. – Я не…! – Да, вы – я поднялась на ноги, поставила корзину с рукоделием на стол, наступила на тряпку ногой и изящно провела ею по луже молока. – Вы боитесь, что я сделаю вам больно, но этого не будет – заверила я его. – У меня есть лекарство под названием эфир; он позволит вам уснуть, и вы ничего не будете чувствовать. Он моргнул. – И, возможно, вы боитесь, что потеряете несколько пальцев, и тем самым ваша рука станет бесполезной. Он стоял на коленях у очага, глядя на меня. – Я не могу абсолютно гарантировать, что этого не произойдет. Однако думаю, что все обойдется, но человек предполагает, а Бог располагает, не так ли? Он кивнул, очень медленно, но ничего не сказал. Я сделала глубокий вдох, добавляя этот немой аргумент. – Я думаю, что смогу вылечить Вашу руку – сказала я. – Но не могу этого гарантировать. Иногда случаются некоторые вещи – инфекции, несчастные случаи, какая-то неожиданность. Но... Я протянула к нему руку, кивнув в сторону искалеченной конечности. Двигаясь как загипнотизированная птица, пойманная в ловушку пристальным взглядом змеи, он вытянул руку, и позвольте мне взять ее. Я схватила его запястье и подняла на ноги. Он поднялся легко и стоял передо мной, позволяя мне держать его руку. Я взяла его руки в свои и коснулась узловатых пальцев, осторожно потирая большим пальцем утолщение апоневроза ладони, который заманивал сухожилие в ловушку. Я могла ясно почувствовать его, видела в уме и точно знала, как приблизиться к проблеме – где нажать скальпелем, чтобы отделить загрубевшую кожу. Длину и глубину Z-образного разреза, который освободил бы его руку и снова сделал ее трудоспособной. – Я делала это раньше – сказала я мягко, нажав, чтобы почувствовать скрытую кость. – Я могу сделать это снова, если Бог даст. Если вы позволите мне? Он был лишь на пару дюймов выше меня ростом: я держала его взглядом, также, как и руками. Его глаза были ясными, темно-серыми, и искали мое лицо с каким-то чувством, включающим в себя страх и подозрение – но было еще что-то в их глубине. Я совершенно неожиданно осознала, что задержала дыхание – медленно вдохнув, я почувствовала тепло его дыхания на своей щеке. – Все в порядке – хрипло сказал он наконец. Он убрал свою руку подальше от моей, не резко, почти с неохотой, и стоял, прижимая ее к себе. – Когда? – Завтра – сказала я – если погода будет хорошая. Мне понадобится хороший свет – пояснила я, видя удивление в его глазах. – Приходите утром, но не завтракайте. Я взял свой набор, сделала неловкий реверанс ему и ушла, чувствуя себя довольно странно. Алан Кристи весело помахал мне, когда я уходила, и продолжил стучать. *** – Ты думаешь, он придет? – Завтрак был съеден, но пока не было никаких признаков Томаса Кристи. После ночи наполненной дурными снами, в которых мне неоднократно виделись наркозные маски и хирургические бедствия, я не была уверена, хотела ли я, чтобы он пришел, или нет. – Да, он придет – Джейми читал газету Северной Каролины, вышедшую четыре месяца назад, и дожевывал последнюю гренку с корицей миссис Баг. – Смотри, они уже напечатали письмо от губернатора лорду Дартмуту, сказав, что все мы кучка мятежников, которая погрязла в попустительстве, воровстве, и вообще сволочи мы все, и просит генерала Гейджа отправить ему оружие, чтобы усмирить нас. Интересно, знает ли Макдональд, что это – общеизвестный факт? – Действительно? – сказала я рассеянно. Я встала и подняла наркозную маску, с которой не сводила глаз весь завтрак. – Ну, если он придет, я думаю, лучше быть готовой. У меня была бутыль с наркозом и капельница, которые сделала для меня Бри, приготовленные в моей хирургии, рядом с набором инструментов, которые понадобятся во время самой операции. Поколебавшись, я взяла бутылку, откупорила ее и помахала рукой около шеи, направляя пары в сторону моего носа. Результат был обнадеживающий – волна головокружения застлала мне глаза на мгновение. Когда она рассеялась, я закупорила бутылку и поставила ее, чувствуя себя немного увереннее. Как раз вовремя – я услышала голоса в задней части дома, и шаги в прихожей. Я выжидающе повернулась, чтобы увидеть мистера Кристи, исподлобья глядящего на меня в дверях, его рука бережно прижималась к груди. – Я передумал – Кристи опустил брови еще больше, чтобы подчеркнуть свою позицию. – Я подумал над этим вопросом, помолился, и решил, что не позволю, чтобы вы использовали ваши грязные зелья на мне. – Вы глупый человек – сказала я, абсолютно выходя из себя. Я встала и сердито посмотрела на него. – Что с вами? Он опешил, глядя на меня так, будто змея в траве у его ног осмелилась обратиться к нему. – Нет ничего такого, что бы случилось со мной – сказал он, довольно грубо. – Он агрессивно выдвинул подбородок, топорща в мою сторону свою короткую бородку. – Что случилось с вами, мадам? – А я думала, что только горцы упрямы, как скала! Он выглядел сильно оскорбленным этим сравнением, но прежде чем успел развить скандал, Джейми сунул голову в хирургию, услышав шум перепалки. – Есть какие-то сложности? – вежливо осведомился он. – Да! Он отказывается – Нет. Она настаивает Слова столкнулись, и мы оба осеклись, глядя друг на друга. Джейми перевел взгляд с меня на мистера Кристи, затем на аппарат на столе. Он поднял глаза к небу, как будто прося указаний, потом задумчиво потер пальцем нос. – Так, – сказал он. – Хорошо. Ты хочешь вылечить руку, Том? Кристи продолжала упрямо смотреть, бережно прижимая покалеченную руку к груди. Через мгновение, однако, он медленно кивнул. – Да, – сказал он, и одарил меня глубоким подозрительным взглядом. – Но без этого папистского бреда про это! – Папистского? – одновременно проговорили мы с Джейми, только он спросил озадачено, а я – возмущенно. – Да, и вы не должны думать, что сможете ввести меня в заблуждение этим, или чем-то другим, Фрейзер! Джейми стрельнул в меня «я-же-тебе-говорил-Сассенах» – взглядом, но успокоил себя, чтобы попытаться еще раз. – Ну, ты всегда был ограниченным мудаком, Том – сказал он мягко. – Ты можешь делать, все, что хочешь, чтобы проверить, но я могу сказать тебе, исходя из опыта, что это действительно очень больно. Мне показалось, что Кристи побледнел немного. – Том, взгляни – Джейми кивнул на поднос с инструментами: два скальпеля, зонд, ножницы, щипцы, и две иглы для зашивания, уже с кетгутом в резьбе, плавающие в банке с алкоголем. Они тускло поблескивали в солнечном свете. – Она собирается воткнуть это все тебе в руку, понимаешь? – Я знаю – выдавил Кристи, его глаза скользили по зловещему скопищу острых граней. – Да, ты знаешь. Но не имеешь ни малейшего понятия, что это такое. А я понимаю. Посмотрю на это – Он поднял правую руку, развернув тыльную сторону перед лицом Кристи, и пошевелил ею. В этой позиции, утреннее солнце осветило тонкие белые шрамы, которые оплели его пальцы, явно контрастируя с темно-бронзовой кожей. – Это чертовски больно – заверил он Кристи. – Ты сам хочешь сделать что-то подобное, и есть выбор как это сделать. Кристи едва взглянул на руку. Конечно, я думаю, он уже видел это, ведь он жил рядом с Джейми в течение трех лет. – Я сделал свой выбор – сказал Кристи, с достоинством. Он сел на стул и положил свою руку ладонью вверх на салфетку. Все краски сошли с его лица, и его свободная рука сжалась в кулак так сильно, что задрожала. Джейми на мгновение посмотрел на него из-под тяжелых бровей, потом вздохнул. – Ясно. Тогда подождите минуту. Очевидно, не было никакого смысла дальше спорить, и я не уговаривала. Я взяла бутылку с лекарственным виски, которую держала на полке, и вылила здоровую порцию в чашку. – «Употребляй немного вина, ради желудка твоего» – сказала я, толкая чашку к его поднятой руке. – Наш общий знакомый, святой Павел. Если пить ради желудка к добру, тогда, конечно же, вы можете опрокинуть пару стаканчиков ради руки. Его рот, мрачно сжатый в предвкушении экзекуции, открылся от удивления. Он перевел взгляд с чашки на меня, потом обратно. Сглотнул, кивнул, и поднес кружку к губам. Прежде чем он допил, вернулся Джейми, держа в руках небольшую, потрепанную зеленую книгу, которую он бесцеремонно сунул в руку Кристи. Кристи посмотрел на него удивленно, но все же взял книгу, щурясь, чтобы увидеть надпись «Святое Писание», которая была напечатана на деформированной обложке, версия короля Якова – Ты примешь помощь, откуда только сможешь, я полагаю? – сказал Джейми чуть хрипло. Кристи посмотрела на него резко, затем кивнул, едва заметная улыбка прошла через его бороду, как тень. – Благодарю Вас, сэр – сказал он. Он взял очки из кормана пальто и надел их, затем открыл книжечку с большой осторожностью и начал листать, видимо, в поисках вдохновения для того, чтобы перенести операцию без анестезии. Я окинула Джейми долгим взглядом, на который он ответил жалким пожатием плеч. Это была не просто Библия. Это была Библия, некогда принадлежавшая Александру МакГрегору. Джейми был очень молодым человеком, когда его заключили в тюрьму в Форт-Уильям, к капитану Джонатану Рэндаллу. Пороли один раз, и в ожидании следующей порки, испуганный и больной, он был оставлен в одиночной камере, в компании только своих мыслей и Библии, подаренной ему хирургом гарнизона, единственное, что он мог ему предложить. Алекс МакГрегор был еще одним молодым шотландским узником – он умер от собственной руки, а не страдал, принимая дальнейшие знаки внимания капитана Рэндалла. Его имя было написано в книге, опрятным, довольно размашистым почерком. Небольшая Библия знала не понаслышке о страхе и страдании, и если не будет наркоза, я надеялась, что она все еще обладает своей собственной болеутоляющей силой. Кристи нашел то, что подходит ему. Он откашлялся, выпрямился в кресле и положил руку на полотенце, ладонью вверх, так решительно, что я подумала, он выбрал отрывок, в котором Маккавеи охотно предоставляют свои руки и языки для ампутации в руках языческого царя. Быстрый взгляд из-за его плеча указал, что он был где-то в Псалмах. – Приступайте, когда сочтете нужным, миссис Фрейзер – сказал Кристи вежливо. Если он не будет без сознания, мне нужно немного дополнительной подготовки. Мужественная сила духа была очень хороша, да еще вдохновленная Библией, но существует относительно мало людей, способных сидеть неподвижно, когда его руку режут, и я не думала, что Томас Кристи был одним из них. У меня было в изобилии льняных полосок для перевязки. Я откатила его рукав, затем использовала несколько полос, чтобы плотно привязать его предплечье к столику, с дополнительной фиксацией, сдерживающей пальцы от оперируемой зоны. Хотя Кристи, казалось, был в шоке от мысли пить спиртное во время чтения Библии, Джейми, и, возможно, скальпели убедили его, что обстоятельства это оправдывают. Он проглотил пару унций к тому времени, как я успела его должным образом приготовить, а его ладонь тщательно протереть спиртом, и он выглядел уже значительно более спокойно, чем когда вошел в хирургию. Это чувство релаксации внезапно исчезло, как только я сделала первый разрез. Его дыхание вылилось в пронзительный вздох, и он выгнулся вверх на стуле, с визгом дергая стол. Я схватила его за запястье, чтобы предотвратить разрыв бинтов, а Джейми схватил его за плечи, прижимая к спинке стула. – Тихо, тихо – сказал Джейми. – Ты сделаешь это, Том. Да, ты сделаешь. Пот уже заливал все лицо Кристи, и его глаза стали огромными за линзами очков. Он сглотнул, кинув беглый взгляд на свою руку, которая сильно кровоточила, затем быстро отвернулся, белый как полотно. – Если вы собираетесь вырвать, мистер Кристи, сделайте это сюда, хорошо? – сказала я, толкнув одной ногой навстречу ему пустое ведро. У меня все еще была одна рука на его запястье, другой я твердо прижимала пачку стерилизованных бинтов к разрезу. Джейми все еще разговаривал с ним, как с одной из испуганных лошадей. Кристи был напряжен, и дышал, дрожа всем телом, включая ту конечность, на которой мне нужно было продолжать работать. – Мне остановиться? – спросила я Джейми, быстро оценив состояние Кристи. Я могла чувствовать, как бьется его пульс в запястье, которое я держала. Он не был в шоке – это хорошо, но явно чувствовал себя не лучшим образом. Джейми покачал головой, глядя на лицо Кристи. – Нет. Обидно тратить столько виски, да? И он не захочет снова пройти через ожидание. Вот, Том, сделай еще глоток, тебе станет легче. – Он прижал чашку к губам Кристи, и Кристи проглотил виски, не задумываясь. Джейми пришлось отпустить плечи Тома, чтобы тот снова сел. Затем он крепко сжал предплечье Кристи одной рукой, а другой схватил Библию, которая упала на пол, и открыл ее. – Правая рука Господня возвысится – прочитал он, щурясь из-за плеча Кристи в книгу. – Правая десница Господа творит доблестно. Что ж уместно, разве нет? – Он взглянул на Кристи, который утих, его свободная рука сжималась в кулак у живота. – Продолжай – сказал Кристи охрипшим голосом. – Воздай рабу Твоему, оживи меня, и сохраню я слова Твои . Джейми продолжал, его голос был тихим, но твердым – Наставляя, наказал меня Господь, смерти же не предал меня. Кристи казалось, это порадовало; его дыхание немного успокоилось. У меня не было времени, чтобы взглянуть на него, его рука под захватом Джейми была тверда, как дерево. Однако он начал бормотать вместе с Джейми, ловя каждые несколько слов. – Отворите мне врата правды, войдя в них, я прославлю Господа. Я раскрыла апоневроз и могла четко увидеть утолщение. Движением скальпеля освободила край; началась самая болезненная часть – резать по живому вглубь через мышечные полосы ткани... скальпель пробил кость, и Кристи задохнулся. – Бог Господь показал нам свет; повелел связать жертву веревками, даже до рогов агнца. Бог – Господь, и Он явился нам! Устройте праздник среди толпящихся до рогов жертвенника! Я могла расслышать оттенок юмора в голосе Джейми, когда он прочел отрывок, и почувствовала перемену его тела, когда он взглянул на меня. Все выглядело так, будто я была жертвой – руки не кровоточат так обильно, как раны на голове, но есть много мелких сосудов в ладони, и я поспешно промакивала кровь с одной стороны, в то же время, работая с другой; отброшенные комки окровавленных бинтов валялись на столе и на полу вокруг меня. Джейми листал взад и вперед, выбирая случайные фрагменты Писания, но Кристи был с ним сейчас, проговаривая слова вместе с ним. Я кинула беглый взгляд на него, его цвет лица был по-прежнему плох, и пульс частил, но дыхание выравнивалось. Он явно говорил по памяти; линзы его очков были затуманены. Я избавилась от ткани, которая мешала обзору, отодвинув ее, и обрезав крошечные волокна, покрывающие сухожилия. Пальцы судорожно дернулись, и оголенные сухожилия внезапно резко сдвинулись, словно мятущаяся рыба, серебряной молнией выброшенная в море. Я схватила слабо шевелящиеся пальцы и отчаянно сжала их. – Вы не должны двигаться – сказала я. – Мне нужны обе руки, я не могу держать Вас. Я не могла посмотреть вверх, но почувствовала его кивок, и выпустила его пальцы. С сухожилий, мягко поблескивающих в своем ложе, я удалила последние фрагменты апоневроза, опрыскала рану смесью спирта и дистиллированной воды для дезинфекции, и приступила к закрытию разрезов. Мужские голоса были не более чем шепотом, низкий шум на который я не обращала внимания, так как я была занята делом. Как только я расслабилась и начала сшивать рану, то снова стала осознавать их. – Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться… Я подняла голову, вытирая испарину со лба рукавом, и увидел, что Томас Кристи сейчас держал маленькую Библию, закрытую и прижатую к телу свободной рукой. Его подбородок уткнулся в грудь, глаза плотно закрыты, и лицо исказилось от боли. Джейми все еще крепко держал привязанную руку Тома, другую свою руку он положил на плечо Кристи, наклонил голову и закрыл глаза, прошептав: – Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла... Я сделала последний шов, подрезала нить, и тем же движением, разрезала ножницами льняные крепления и выдохнула, поняв, что все это время сдерживала дыхание. Мужские голоса вдруг смолкли. Я подняла руку, плотно обернутую чистыми полосками с обоих сторон и нажала на костяшки пальцев мягко отводя их назад, и расправляя ладонь. Кристи медленно открыл глаза. Его зрачки были огромными и темными, за линзами, когда он, моргая, уставился на свою руку. Я улыбнулась и погладила его. – «Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни моей жизни», – сказала я мягко. – «И я пребуду в доме Господнем многие дни».
КО МНЕ НЕ ПРИКАСАЮТСЯ Пульс Кристи был немного учащенным, но сильным. Я взяла его запястье и держала, касаясь другой рукой его лба. – Вас немного лихорадит – сказала я. – Вот, проглотите это – Я просунула руку ему за спину, чтобы помочь сесть в постели, тем самым потревожив его. Он сел в ворохе постели, резко втянув воздух, когда пошевелил травмированной рукой. Я тактично сделала вид, что не заметила его смущения, в виду того факта, что он был одет в одну сорочку, а я в ночную рубашку. Довольно скром¬ную, но еще и накрытую поверх легкой шалью. Я точно была уверена, что он не видел женщину в дезабилье с тех пор, как его жена умерла. Я пробормотала что-то невразумительное, держа в руках кружку чая с окопником, чтобы он попил, затем он удобно устроился на подушках, с безразличным выражением лица. Вместо того, чтобы отправить Кристи обратно к себе в хижину, мы настояли на том, чтобы он остался, и я могла наблюдать за ним в случае развития инфекции в послеоперационном периоде. Я всеми средствами пыталась заставить его, упрямого по своей натуре, следовать моим рекомендациям и не заниматься свиньями, рубкой дров, или вытиранием задницы раненой рукой. Я не выпускала его из поля зрения до тех пор, пока разрез не начал покрываться гранулятом, который должен был появиться на следующий день, если все прошло хорошо. Все еще трясущийся от хирургического шока, Том не изъявил никаких возражений, и мы с миссис Баг уложили его спать в комнаты Вемиссов – мистер Вемисс с Лиззи отправились к МакГилливрайсам. У меня не было опия, но я подсунула Кристи крепкий настой валерианы и отвар святого Джона, чтобы он спал большую часть дня. Том отказался ужинать, но миссис Баг, слаженно лавировала от кухни к мистеру Кристи в течение всего вечера с пуншем, силлабабом , и другими питательными эликсирами – все содержали высокий процент алкоголя. Следовательно, он, казалось, был скорее ошеломлен и смущен, и не возражал, когда я близко поднесла свечу к его перевязанной руке, чтобы осмотреть ее. Рука была опухшая, но не чрезмерно, чего и следовало ожидать. Все-таки бандаж был плотным, и вызывал дискомфорт, врезаясь в плоть. Я надрезала его, удерживая медовую повязку, которая тщательно закрывала рану, подняла руку и понюхала ее. Я чувствовал запах меда, крови, трав, и слегка металлический аромат свежо-изрезанной плоти, но не сладкий запах гноя. Хорошо. Я осторожно нажала на место рядом с повязкой, наблюдая за появлением острой боли или ярко красных полос на коже, притушив в себе порывы нежной осторожности. Я увидела лишь малую степень воспаления. Тем не менее, у него был жар, и за этим нужно было следить. Я взяла свежую длинную повязку и осторожно перевязала его, оставив аккуратный бант на внешней стороне руки. – Почему Вы никогда не носите положенного чепца, или платка? – выпалил он. – Что? – Я удивленно взглянула на него, забыв на время о человеке – хозяине раненой руки. Я коснулась свободной рукой своей головы. – Почему это я должна? Я иногда заплетала себе волосы перед сном, но не сегодня. Тем не менее, они были вымыты, и свободной волной окутывали мои плечи, приятно пахнущие цветочный настоем из иссопа и крапивы – я прочесала их, чтобы держать вшей в страхе. – Почему? – Его голос немного поднялся. – «Всякая женщина, которая молится или пророчествует с непокрытой головой, навлекает позор на свою голову. Она подобна женщине, которая обрила себе голову». – О, мы снова вернулись к Павлу? – пробормотала я, возвращая свое внимание к его руке. – А вам не приходило в голову, что у этого человека появлялись некоторые «тараканы в голове», когда дело доходило до женщин? Кроме того, я не молюсь в данный момент, и хочу увидеть, как это делают ночью, прежде чем рискну пророчествовать об этом. Пока, во всяком случае. – Ваши волосы. – Я глянула на него и увидела, как он смотрит на меня, неодобрительно изогнув свой рот. – Это... Он сделал неопределенное движение вокруг его собственной стриженой головы. – Это… Я подняла брови на него. – …это слишком – довольно слабо закончил он. Я мгновение разглядывала его, потом опустила руку и потянулась к маленькой зеленой Библии, которая лежала на столе. – Это было у Коринфянов? Хм, О-о, да, вот здесь. – Я выпрямила спину и прочитала стих: – «Не сама ли природа учит вас, что если муж растит волосы, то это бесчестье для него? Но если жена растит волосы, то для нее это слава: ее волосы даны ей вместо покрывала». – Я с шумом захлопнула книгу и положила обратно. – А не могли бы вы сходить к моему мужу и объяснить ему, как стыдно иметь такие волосы, как у него? – вежливо спросила я. Джейми лег спать – слабый, ритмичный храп доносился из нашей комнаты. – Или Вы ожидаете, что он уже знает об этом? Кристи – и так уже покрасневший от напитков и лихорадки – пошел еще большими страшными темно-красными пятнами, покрывшими его от груди до линии роста волос. Его рот двигался, беззвучно открываясь и закрываясь. Я не стала ждать, пока он решиться что либо сказать, и просто вернулась к его руке. – Итак – сказала я твердо – Вы должны делать упражнения регулярно, чтобы убедиться, что мышцы не сокращаются и заживают. Будет больно сначала, но Вы должны сделать это. Позвольте мне показать вам. Я взяла его за безымянный палец, чуть ниже первого сустава, и, держа палец, выпрямила его в свою сторону, потом наклонила сустав немного вниз. – Вы поняли? Вот так это делается. Возьмитесь другой рукой, а затем попробуйте согнуть только один сустав. Да, вот именно. Вы чувствуете напряжение, внутри, в ладони руки? Это именно то, что нужно. Теперь сделайте это с мизинцем… да. Да, это очень хорошо! Я посмотрела вверх и улыбнулась ему. Румянец немного поблек, но он все еще пребывал в сильном замешательстве. Он не улыбаются мне в ответ, и поспешно отвел взгляд, вниз к руке. – Правильно. Теперь, положите руку плашмя на стол – да, именно так – и постарайтесь поднять Ваш безымянный палец и мизинец, сами по себе. Да, я знаю, это нелегко. Но все же, продолжайте пробовать. Вы проголодались, мистер Кристи? Его желудок издал громкий рык, который удивил его так же, как меня. – Я полагаю, я мог бы немного перекусить – нелюбезно буркнул он, нахмурившись из-за непослушания своей руки. – Я принесу вам кое-что. Продолжайте пробовать выполнять эти упражнения, договорились? Дом затих, устроившись на ночь. Было тепло, ставни оставили открытыми, и достаточное количество лунного света струились сквозь окна, так что мне не нужно было зажигать свечу. Тень отделилась от тьмы в моей хирургической, и последовала за мной по коридору на кухню – Адсо, оставивший свою ночную охоту на мышей, в надежде на более легкую добычу. – Привет, котик – сказала я ему, когда он скользил мимо моих лодыжек в кладовую. – Если ты думаешь, что тебе перепадет какое-нибудь мясо, луч¬ше подумай еще раз. Однако я могла бы снизойти до блюдца с молоком. Молочник из белой керамики с синей полосой, круглый, приземистый – бледным пятном выплывал из темноты. Я вылила молоко в блюдце и поставила его на пол перед Адсо. Затем приступила к сбору легкого ужина – зная, что шотландские представления о легком перекусе включали в себя достаточное количество еды, чтобы насытить даже лошадь. – Ветчина, холодный жареный картофель, каша, хлеб с маслом – пела я шепотом, сгребая все это на большой деревянный поднос. Котлеты из кролика, томатный соус, немного пирога с изюмом на десерт... что еще? – Я глянула вниз в направлении журчащих звуков, доносящиеся из тени у моих ног. – Я бы предложила ему молоко, но он не станет его пить. Ну, полагаю, мы можем продолжить то, с чего начали – это поможет ему заснуть. Я взяла графин с виски и также поместила его на поднос. Слабый аромат эфира плавал в темном воздухе прихожей, когда я возвращалась назад к лестнице. Я подозрительно фыркнула – Адсо опрокинул бутылку? Нет, аромат не был достаточно сильным, решила я, всего несколько своенравных молекул, просачивающихся из-под пробки. Меня раздирали два чувства – облегчение и сожаление оттого, что мистер Кристи отказал мне в использовании эфира. Облегчение – потому что никто не знал, сработает это, или нет. Сожаление – потому что мне бы очень хотелось добавить бонус бессознательного состояния в мой арсенал навыков – драгоценный подарок будущим пациентам, тот, который мне очень хотелось дать мистеру Кристи. Помимо того, что операция причинила ему ужасную боль, гораздо труд¬нее было работать с человеком в сознании. Мышцы напрягались, адрена¬лин лился через край, сердечный ритм значительно ускорялся, за¬став¬ляя кровь хлестать, а не течь.... С самого утра, уже раз десять я раз¬мыш¬ляла, что именно я делала, спрашивая себя, можно ли было сделать лучше. К моему удивлению Кристи все еще делал упражнения; его лицо блестело от пота и губы были сурово сжаты, но он все еще упорно сгибал суставы. Это очень хорошо – сказала я. – Но сейчас остановитесь. Я не хочу, чтобы у вас снова началось кровотечение. Я взяла салфетку и автоматически вытерла пот с его лица. – Есть ли еще кто-то в доме? – спросил он раздраженно, резко убрав голову подальше от моей помощи. – Я слышал, как вы разговаривали с кем-то внизу. – Ох – сказала я, несколько смущенно. – Нет, это просто кот. – В честь первого знакомства, Адсо, который следовал за мной по лестнице, вскочил на кровать и встал, вытянув вперед лапы, большими зелеными глазами гипнотизируя тарелку с ветчиной. Кристи переводил взгляд, полный глубокого подозрения, от кота ко мне. – Нет, он не мой приятель – сказала я с кислым видом, схватив Адсо и бесцеремонно сбрасывая его на пол. – Он – кот. Разговаривать с ним чуть менее смешно, чем разговаривать самой с собой, вот и все. Выражение удивления скользнуло по лицу Кристи – возможно потому, что я прочитала его мысли, либо мой идиотизм просто оказался сюрпризом для него, но напряженная складка у глаз расслабилась. Я бойко разделила пищу, но Том был против кормления себя. Он неуклюже ел левой рукой, глядя на свою тарелку и сдвинув брови. Когда он закончил, то выпил залпом стакан виски, словно это была вода, поставил пустую чашку, и посмотрел на меня. – Миссис Фрейзер – сказал он, чеканя слова – я образованный человек. Я не думаю, что вы – ведьма. – Ох, неужели? – сказала я, забавляясь. – Так вы не верите в ведьм? Но ведьмы упоминаются в Библии, как вы знаете. Он подавил отрыжку кулаком и подозрительно уставился на меня. – Я не говорю, что не верю в ведьм. Я верю. Я сказал, что вы не одна из них. Ага? – Мне очень приятно это слышать – сказала я, стараясь не улыбаться. Он был совсем пьян, хотя его речь была еще более четкой, чем обычно, в ней проскальзывал акцент. Как правило, он подавлял интонации родного Эдинбурга как можно больше, но в данный момент они проявились. – Еще немного? – Я не стала ждать ответа, и налила солидную порцию виски в пустую чашку. Ставни были открыты, и в комнате было прохладно, но пот все еще сверкал в складках его шеи. Он явно испытывал боль, и, вероятно, не сможет уснуть без посторонней помощи. Он хлебнул, на этот раз, глядя поверх краев чашки, как я прибирала остатки ужина. Несмотря на виски и полный желудок, он становится все более беспокойным, сдвигая ноги под одеялом и подергивая плечами. Я подумала, что он нуждался в ночном горшке, и решала должна ли я предложить помочь ему, или просто быстро уйти, чтобы он мог справиться сам. Думаю, последнее. Все же я ошиблась. Прежде, чем я успела найти предлог для ухода, он поставил свою чашку на стол и выпрямился в постели. – Миссис Фрейзер – сказал он, буравя меня своими глазами-бусинками. – Я хочу извиниться перед вами. – За что? – спросила я пораженно. Губы его плотно сжались. – За… мое поведение сегодня утром. – О-о. Хорошо… все в порядке. Я понимаю, что идея быть усыпленным должна была показаться… вполне специфической для вас. – Я не это имел в виду. – Он резко взглянул вверх, а потом опять вниз. – Я имел в виду… что я… не смог удержать себя в руках. Я увидела, как румянец снова покрывает его щеки, и почувствовала внезапный приступ удивления и сочувствия. Он был по-настоящему смущен. Я поставила поднос и медленно села на табурет рядом с ним, размышляя, что бы я могла сказать, чтобы успокоить его чувства, и не усугубить положение. – Но, мистер Кристи – сказала я. – Я и не ожидала того, что кто-то может вести себя иначе, когда разрезают его руку. Это… это просто не в природе человека! Он бросил на меня быстрый, свирепый взгляд. – А как же ваш муж? Я заморгала, опешив. Не столько от слов, сколько от тона горечи. Роджер рассказал мне немного о том, что Кенни Линдсей говорил об Ардсмуре. Не секрет, что Кристи завидовал лидерству Джейми, – но что можно было поделать с этим? – Что заставляет вас так говорить? – тихо спросила я. И взяла его здоровую руку, якобы для проверки повязки – на самом же деле, лишь для того, чтобы можно было еще куда-то смотреть, кроме его глаз. – Это правда, да? Рука вашего мужа. Он повернулся в мою сторону, его подбородок был воинственно вздернут. – Он сказал, вы лечили ее. Он не извивался, не корчился, когда вы делали это, не так ли? Ну, нет, он не шевелился. Джейми молился, ругался, потел, плакал и вскрикнул – один или два раза. Но он не шевелился. Рука Джейми – это не тот вопрос, который я хотела обсуждать с Томасом Кристи. – Все люди разные – сказала я, бросая на него как можно более прямой взгляд. – Я и не ожидала… – Вы не можете ожидать того, что еще кто-то выдержит так, как и он. Да, я знаю. – Тусклый румянец снова загорелся на его щеках, и он посмотрел вниз, на свою перевязанную руку. Пальцы его рук были сжаты в кулак. – Это не то, что я имела в виду – запротестовала я. – Я не обобщала! Я сшивала раны и вправляла кости многим мужчинам – почти все горцы были ужасно храбрые… – через долю секунды – слишком поздно! – до меня дошло, что Кристи не был горцем. Он издал глубокий рычащий, горловой звук. – Горцы. Хмм! – сказал он таким тоном, что стало ясно – он бы плюнул на пол, если бы рядом не присутствовала леди. – Варвары? – сказала я ему в тон. Томас взглянул на меня, и я увидела, как дернулся его рот в момент собственного запоздалого озарения. Он отвернулся и сделал глубокий вдох – я ощутила пары виски, когда он выдохнул. – Ваш муж… безусловно, джентльмен. Он происходит из благородной семьи, хотя она запятнана предательством. Зме.. изменой, разрази меня гром – он действительно был очень пьян. – Но он также... также... – Он нахмурился, пытаясь на ощупь найти лучшие слова, но затем сдался. – Один из них. Конечно, вы знаете, ведь вы – англичанка? – Один из них – повторила я, слегка забавляясь. – Вы имеете в виду горцев, или варваров? Он окинул меня взглядом, смешавшим триумф и недоумение. – Это одно и тоже, разве нет? Я склонялась к тому, что он прав. Зная горцев богатых и образованных, таких как Колум и Дугал Маккензи – не говоря уже о дедушке Джейми, изменнике лорде Ловате, которого Кристи и имел в виду – факт оставался фактом: каждый из них имел инстинкты викинга-флибустьера. И если быть до конца откровенным, Джейми – тоже. – Ах… ну, они, гм, как правило, достаточно… – начала я слабо. Я потерла пальцем нос. – Ну, они рождены быть бойцами, я так понимаю. Или это не то, что Вы имеете в виду? Он глубоко вздохнул и слегка покачал головой, хотя, думаю, что дело было не в разногласиях, а просто в смятении от созерцания обычаев и нравов горцев. Мистер Кристи и сам был хорошо образован, сын Эдинбургского купца, добившейся успеха самостоятельно. И он болезненно настаивал на своем джентльменстве, и, очевидно, никогда не делал ничего того, что присуще варварам. Я поняла, почему горцы приводили его в недоумение и раздражали. На что это, должно быть, походило – задалась я вопросом – для него, быть заключенным в тюрьму рядом с ордой неотесанных (по его стандартам) жестоких, ярых, пропитанных католичеством варваров, сталкиваться с ними, и быть одним из них? Он откинулся на подушку, закрыл глаза и сжал рот. Не открывая глаз, вдруг спросил: – Вы знаете, что ваш муж носит на себе следы порки? Я открыла рот, чтобы едко ответить, что я была замужем за Джейми почти тридцать лет, когда вдруг поняла, что вопрос подразумевал под собой нечто характеризующее собственную концепцию брака мистера Кристи, и мне не хотелось рассматривать ее слишком пристально. – Я знаю, – коротко сказала я вместо этого, быстро взглянув в сторону открытой двери. – Почему? Кристи открыл глаза, которые были немного расплывчатыми. С некоторым усилием, он сфокусировал на мне взгляд. – Вы знаете, почему? – спросил он, слегка сглатывая. – Что он сделал? Я почувствовала жар на щеках от имени Джейми. – В Ардсмуре – сказал Кристи, прежде чем я смогла ответить, нацеливаясь пальцем на меня. Он ткнул его в воздухе, почти обвиняя. – Он выхватил лоскут тартана, да? Запрещенного. – Да? – сказала я, сбитая с толку. – Я имею в виду, да, он так сделал? Кристи медленно покачал головой взад и вперед, будучи похож на большую, пьяную сову с глазами, зацикленными и яркими. – Не его – сказал он. – Молодого парня. Он открыл рот, чтобы сказать что-то еще, но только мягкая отрыжка вылетела из него, безмерно удивив Тома. Он закрыл рот и моргнул, затем попробовал еще раз. – Это был акт через... чрезвычайного... благородства и мужества. – Он посмотрел на меня, и слегка встряхнул головой. – Неп... непост – жимой. – Непостижимой? Как он это сделал, Вы имеете в виду? – Я очень хорошо знала, КАК. Джейми был настолько чертовски фанатично упрям, что его ничто бы не остановило перед осуществлением задуманного, даже если сам ад преградил бы ему путь или с ним что-то случилось бы в процессе выполнения. Но, конечно, Кристи об этом знал. – Не как, – голова Кристи наклонилась немного, и он с усилием поднял ее. – Почему? – Почему? – Я хотела сказать, потому что он долбаный герой, вот почему; он ничего не может поделать, но это не совсем было правдой. Кроме того, я не знаю, почему Джейми сделал это; он не сказал мне, и я задавалась вопросом: отчего это. – Он сделает все, чтобы защитить одного из своих людей – сказала я вместо этого. Пристальный взгляд Кристи был скорее остекленевший, но еще осознанный; он посмотрел на меня долгим взглядом, молчаливым – мысли медленно проходили позади его глаз. Половица в зале скрипнула, и я напрягла слух, прислушиваясь к дыханию Джейми. Да, я услышала его – мягкое и регулярное – он еще спал. – Он думает, что я один из его людей? – наконец спросил Кристи. Его голос был низким, но переполненным недоверием и возмущением. – Потому что я не я задница – так и знайте! Я стала думать, что последний бокал виски был серьезной ошибкой. – Нет – сказала я со вздохом, подавляя желание закрыть глаза и потереть лоб. – Я уверена, что нет. Если вы имеете в виду, – я кивнула на маленькую Библию, – я уверена, что это была простая доброта. Он сделал бы это для любого незнакомца – так же, как и вы сами, не так ли? Он тяжело задышал, но затем кивнул и лег на спину, как будто исчерпав себя, что скорее всего и было. Все воинственность ушла из него так же внезапно, как воздух из воздушного шарика, и он словно уменьшился, выглядя довольно несчастным. – Простите меня, – сказал он мягко. Он слегка поднял перевязанную руку, и отпустил. Я не была уверена, было ли это извинение за его высказывание о Джейми, или за отсутствие отваги утром. Думаю, разумнее будет не спрашивать. Я встала, разглаживая смятую рубашку. Я подтянула одеяло немного вверх, затем задула свечу. Томас – не более, чем темная фигура на фоне подушки, дыхание его было медленным и хриплым. – Ты держался молодцом – прошептала я, и похлопала его по плечу. – Спокойной ночи, мистер Кристи. *** Мой личный варвар спал, но мгновенно проснулся, словно кошка, когда я легла в кровать. Он протянул руку и сгреб меня к себе с вопросительным – «мммм?» Я прижалась к нему, напряженные мышцы автоматически расслабились в его тепле. – Мммм. – Ах. И как наш малыш Том? – Он откинулся немного назад, и его большие руки опустились на мои трапециевидные мышцы, разминая узлы от шеи до плеч. – О-о. Ох. Противный, колючий, строгий, и очень пьяный. Иначе говоря – прекрасно. О-О, да. Больше, пожалуйста, немного, да. О-о-ох. – Да, в целом, это напоминает Тома в его лучших проявлениях – за исключением пьянства. Еще один такой стон, Сассенах, и он подумает, что я тру что-то еще, помимо твоей шеи. – Мне все равно – сказала я, закрыв глаза, чтобы лучше прочувствовать изысканные ощущения, проходящие через мой позвоночник. – На сегодня с меня хватит Тома Кристи. Кроме того, он, вероятно, уже в прострации, учитывая, сколько выпил. Тем не менее, я умерила свои вокальные ответы, в интересах отдыха моего пациента. – Откуда Библия взялась? – спросила я, хотя ответ был очевиден. Дженни, должно быть, прислала ее из Лаллиброха; ее последняя посылка прибыла несколько дней назад, в то время как я была в гостях в Салеме. Джейми ответил на заданный мною вопрос, вздохнув так, что его дыхание всколыхнуло мои волосы. – Я ощутил странный толчок, когда увидел ее среди книг, присланных моей сестрой. Я не могу до конца решить, что делать с ней, понимаешь? Неудивительно, если именно это послужило толчком. – Почему она отправила ее, она сказала? – Мои плечи начали расслабляться, боль притупилась. Я почувствовала, как он пожал плечами позади меня. – Она послала ее с некоторыми другими книгами, сказав, что оказывается, на чердаке нашли коробку с ними, поэтому решили отправить их мне. Но она отметила, что слышала, об эмиграции жителей деревушки Килдни в Северную Каролину, там обосновались все МакГрегоры, ты знаешь? – О, понятно. – Джейми когда-то сказал мне, что намерен был однажды найти мать Алекса МакГрегора, и отдать ей Библию, с сообщением, что ее сын отомщен. Он делал запросы после Куллодена, но обнаружил, что оба родителя МакГрегора мертвы. Только сестра осталась жива, и она вышла замуж и ушла из дома; никто не знал, где она была, и даже была ли она все еще в Шотландии. – Ты думаешь Дженни, или Йен нашли наконец сестру? И она жила в той деревне? Он снова пожал плечами, и последний раз сжав мои плечи, остановился. – Это возможно. Ты знаешь Дженни; она оставила на мое усмотрение следует ли искать женщину. – И ты будешь? – Я перевернулась к нему лицом. Алекс МакГрегор повесился, чтобы не жить добычей Черного Джека Рэндалла. Джек Рэндалл был мертв, пагиб при Куллодене. Но воспоминания Джейми о Куллодене были не более чем фрагментами, изгнанные из него травмой битвы и лихорадки, от которой он страдал потом. Он проснулся раненым, тело Джека Рэндалла лежало на нем, но он не помнил, что произошло. И еще, спросила себя я, Алекс МакГрегор был отомщен, но рукой ли Джейми? Он задумался об этом на мгновение, и я почувствовала небольшое шевеление – он постучал двумя жесткими пальцами правой руки по бедру. – Я спрошу – сказал он, наконец. – Ее звали Майри. – Ясно – сказала я. – Ну, разве может быть больше, о-о... трех-четырех сотен женщин с именем Майри в Северной Каролине. Это заставило его рассмеяться, и мы заснули, под аккомпанемент зычного храпа Тома Кристи, звучащего по всему залу. *** Спустя несколько минут или часов, я внезапно проснулась, прислушиваясь. В комнате было темно, огонь в очаге погас, и ставни слабо постукивали. Я напряглась, пытаясь достаточно проснуться, чтобы подняться и пойти к моему пациенту, но потом услышала долгое вдохновленное свистящее дыхание, за которым последовал раскатистый храп. Это не то, что разбудило меня, поняла я. Внезапная тишина рядом со мной. Одеревеневший Джейми лежал рядом, едва дыша. Я медленно протянула руку, так чтобы не испугать его прикосновением, и опустила ему на ногу. У него не было кошмаров уже несколько месяцев, но я распознала признаки. – Что это? – прошептала я. Он вздохнул чуть глубже, чем обычно, и его тело, казалось, мгновенно сжалось. Я не шевелилась, и оставила свою руку на его ноге, чувствуя, как мышца тщательно сжимается под пальцами, в крошечном намеке полета. Хотя он не бежал. Он повел плечами – краткое, сильное подергивание, затем выдохнул и устроился на матрасе. Он ничего не говорил, но его вес привлек меня ближе, как луна, потянувшая близко к своей планете. Я тихо лежала, моя рука на нем, мои бедра напротив его, плоть у плоти его. Он уставился вверх, в тень между балками. Я могла увидеть линии его профиля, и блеск его глаз, когда он моргал сейчас и потом. – В темноте... – прошептал он, наконец – там, в Ардсмуре мы лежали в темноте. Иногда там была луна, или звездный свет, но даже тогда, мы не могли увидеть, что-либо там, где мы лежали. Ничего, кроме черноты – но мы могли слышать. Слышать дыхание сорока человек в камере, перетасовки и изменения их движения. Храп, кашель, звуки беспокойного сна, и маленькие робкие звуки тех, кто не спал. – Это продолжалось неделями, и мы не могли думать об этом. – Его голос звучал теперь легче. – Мы всегда чувствовали голод и холод, пробирающие до костей. Ты сам только и думаешь о том, как поставить одну ногу перед другой, поднять другой камень... Знаешь, ведь действительно не хочешь ни о чем задумываться? И это достаточно легко не... Какое-то время. Но время от времени что-то менялось. Туман изнеможения поднимался внезапно, без предупреждения. – Иногда ты знал, что это было – кто-то рассказал историю, может быть, или письмо, которое пришло от чьей-то жены или сестры. Иногда это появлялось, откуда ни возьмись; никто ничего не сказал, но ты просыпаешься с ней ночью, как с запахом женщины, лежащей рядом с тобой. Память, тоска... нужда. Они превращались в мужчин, тронутых огнем – пробужденные от унылой покорности внезапным жгучим воспоминанием о потере. – Каждый сходил с ума на какое-то время. Все время были драки. А ночью, в темноте... Ночью, можно было услышать звуки отчаяния, подавляемых рыданий или крадущихся шорохов. Некоторые мужчины, в конце концов, обращались к другим – иногда, чтобы получить отпор с криками и ударами. Иногда нет. Я не была уверена, что, то, что он пытался сказать мне, имело отношение к Томасу Кристи. Или, возможно, лорду Джону Грэю. – Кто-нибудь из них когда-либо... прикоснулся к тебе? – спросила я подозрительно. – Нет. Никому из них не пришло в голову трогать меня – сказал он очень мягко. – Я был их вождем. Они любили меня, но они даже помыслить не могли когда-нибудь, прикоснуться ко мне. Он сделала глубокий, рваный вдох. – А ты хотел? – прошептала я. Я могла чувствовать, как собственный пульс начинает пульсировать в кончиках пальцев, касающихся его кожи. – Я жаждал этого, – сказал он так тихо, что я едва могла расслышать его, несмотря на близость. – Больше, чем еду. Больше, чем сон, хотя я отчаянно желал сна, и не только из-за усталости. Когда я спал, то иногда видел тебя. Но это была не тоска по женщине, хотя Господь знает, что без этого было очень плохо. Я хотел прикосновения руки. Только этого. Его кожа изнывала от желания прикосновения, до такой степени, что казалось, она становится прозрачной, и лишенное кожи чувство обиды в сердце вырывалось наружу. Он издал короткий унылый звук – невеселый смешок. – Ты помнишь те картины Святейшего Сердца Иисуса, которые мы видели в Париже? Я знала их – картины эпохи Возрождения, и яркие витражи, светящиеся в проходах Нотр-Дам. Муж Скорбей, Его сердце открытое и пронзенное, излучающее любовь. – Припоминаю. – И про себя подумала, что тот, кто увидел так нашего Господа, вероятно, был очень одиноким человеком, чтобы прочувствовать это так хорошо. Я подняла руку и положила ее на небольшую выемку у него на груди, едва касаясь. Простыня была отброшена назад, и его кожа была прохладной. Он закрыл глаза, вздохнул, и крепко сжал мою руку. – Мысль об этом иногда приходила мне в голову, и я думаю, что знаю, что Иисус должен чувствовать там, настолько жаждущий, чтобы кто-то прикоснулся к Нему, но сталкивающийся с невозможностью этого.
ПРАХ К ПРАХУ Джейми еще раз проверил седельные сумки, хотя он делал это так часто в последнее время, что само действие было уже немногим больше, чем привычкой. Каждый раз, когда он открывал сумку одной левой, он не переставал улыбаться. Брианна переделала ее для него, сшив петли из кожи, что позволило поместить его пистолеты рукояткой вверх, готовыми к использованию в экстренной ситуации, и усовершенствовав устройство отделений, в которых удобно расположились мешочек с пулями; рожок для пороха; запасной нож; катушка лески; связка шпагата для силка; несессер для шитья с булавками, иголками и нитками; пакет еды; бутылка пива и аккуратно свернутая чистая рубашка. На внешней стороне сумки был небольшой карман, который содержал то, что Бри гордо называла «набор первой помощи», хотя он не был уверен, что из этого должно было помочь и в каких случаях. Набор включал в себя несколько марлевых пакетов горько пахнущего чая, банку с мазью и несколько полосок ее клейкого пластыря, – ни один из предметов не выглядел пригодным к использованию в каких либо мыслимых несчастных случаях, но не причинял и никакого вреда. Он вытащил кусок мыла, который она положила вместе с несколькими ненужными безделушками, и тщательно спрятал их под ведро, чтобы не обидеть ее. И как раз вовремя: он услышал ее голос, убеждающий малыша Роджера положить достаточно чистых чулок в его сумки. К тому времени, как они обошли кругом угол сарая с сеном, у него все было надежно упаковано. – Ну что, готов, charaid ? – О, да. – Роджер кивнул и сбросил седельную сумку, которую нес на плече, на землю. Он обернулся к Бри, которая несла Джемми, и коротко поцеловал ее. – Я поеду с тобой, папочка! – восторженно воскликнул Джемми. – Не в этот раз, приятель. – Хочу увидеть индейцев! – Попозже, возможно, когда ты подрастешь. – Я могу говорить по-индейски! Дядя Йен учил меня! Хочу поехать! – Не в этот раз, – непоколебимо ответила ему Бри, но он не желал слушать и начал вырываться изо всех сил. Джейми издал небольшой шум горлом и устремил на малыша строгий взгляд. – Слушай своих родителей, – сказал он. Джемми смотрел сердито и выдвинул нижнюю губу, словно полку, но прекратил возню. – Как-нибудь ты должен рассказать мне, как ты это делаешь, – заметил Роджер, глядя на своего отпрыска. Джейми засмеялся и наклонился к Джемми. – Поцелуй деда на прощанье, а? Серьезно разочарованный тем, что его покидают, Джемми потянулся и обхватил его за шею. Джейми взял малыша из рук Брианны, обнял его и поцеловал. Джемми пах кашей, тостами и медом, по-домашнему теплый и тяжелый в его руках. – Будь хорошим и слушай свою маму, ага? И когда немного подрастешь, ты поедешь тоже. Беги и попрощайся с Кларенсом, ты можешь сказать ему слова, которым дядя Йен учил тебя. И дай-то бог, чтобы это были слова, подходящие трехлетнему ребенку. У Йена было чрезвычайно своеобразное чувство юмора. «Или, возможно, – подумал он, усмехаясь про себя, – мне лишь вспоминаются некоторые вещи, которым я учил детей Дженни – включая Йена – только на французском». Он уже оседлал лошадь Роджера, и вьючный мул Кларенс был полностью загружен. Брианна проверяла кожу подпруги и стремян, в то время как Роджер укреплял свои седельные сумки, – больше для того, чтобы чем-то заняться, чем по необходимости. Она прикусила нижнюю губу зубами, стараясь не выглядеть обеспокоенной, но это никого не обманывало. Джейми поднял малыша похлопать по носу мула, чтобы дать дочери и ее мужчине минутку уединения. Кларенс был хорошего нрава и сносил от Джемми энергичные похлопывания и исковерканные фразы чероки с кроткой терпеливостью, но когда Джемми повернулся в руках деда в сторону Гидеона, Джейми резко откинулся назад. – Нет, парень, ты не хочешь трогать этого злобного мерзавца. Он тотчас оторвет тебе руку. Гидеон подергивал ушами и бил копытами в нетерпении. Огромный жеребец умирал от желания скорее тронуться в путь и получить еще один шанс убить хозяина. – Зачем ты держишь это дурное животное? – спросила Брианна, видя, как морщатся складками длинные губы Гидеона, обнажая в предвкушении его желтые зубы. Она забрала Джемми у деда, отступая подальше от коня. – Малыша Гидеона? О, мы ладим. Кроме того, он – половина того, что я наторговал, девочка. – Серьезно? – Она окинула огромного гнедого коня подозрительным взглядом. – Ты уверен, что не начнешь войну, отдавая индейцам кого-то вроде него? – О, я и не думал отдавать его им, – заверил он ее. – Не напрямую, по крайней мере. Гидеон был из разряда вздорных, капризных лошадей, с челюстями как железо и такой же волей. Однако, эти дикие качества казались наиболее привлекательными для индейцев, так же как и массивная грудь коня, выносливость в быстрой длительной езде и крепкий мускулистый корпус. Когда Тихий Воздух, вождь в одной из деревень, предложил ему три оленьих шкуры за возможность спарить его пятнистую кобылу с Гидеоном, Джейми внезапно осознал, что обладает исключительным животным. – Величайшая удача, что я так и не нашел времени кастрировать его, – сказал он, фамильярно похлопывая Гидеона по холке и рефлекторно уворачиваясь, когда жеребец вскинул голову, намереваясь в ответ схватить его зубами. – Он отрабатывает свое содержание, и даже больше, останавливаясь в стадах индейских пони. Единственная вещь, о которой я просил его когда-либо, – чтобы он не артачился по этому поводу. Девушка порозовела как рождественская роза морозным утром; она засмеялась в ответ на это, что, впрочем, вогнало ее в еще более глубокий цвет. – Что такое кастрировать? – поинтересовался Джемми. – Мама тебе расскажет. – Он широко улыбнулся ей, взъерошил волосы Джемми и обернулся к Роджеру. – Готов, парень? Роджер Мак кивнул и поставил ногу в стремя, перемахивая другой через спину лошади. У него был старый бурый мерин по имени Агриппа, который обычно хрюкал и хрипел, но был довольно здравомыслящим. При этом конь подходил такому всаднику как Роджер: достаточно умелому, но с неизменной душевной отстраненностью по отношению к лошадям. Роджер наклонился из седла, чтобы в последний раз поцеловать Брианну, и они пустились в путь. Джейми уже – отдельно и сполна – попрощался с Клэр раньше. Она была в окне их спальни, стараясь не замахать им, когда они проезжали мимо, в руке – расческа. Ее волосы взвивались большими восхитительными волнами вокруг головы, и солнце раннего утра запуталось в них как огонь в тернистом кустарнике. Он ощутил внезапное странное чувство, видя ее такой – растрепанной, полуобнаженной, в ночной сорочке. Чувство сильного желания, несмотря на то, что он был с ней не более часа назад. И еще что-то близкое к страху, как будто он может не увидеть ее никогда больше. Инстинктивно он взглянул на свою левую руку и увидел едва заметный шрам у основания большого пальца, «С» настолько стерлась, что была почти неразличима. Он не обращал внимания и не думал об этом в течение многих лет, и неожиданно почувствовал, как будто ему не хватает воздуха, чтобы дышать. Он все-таки помахал ей, и она послала ему дразнящий поцелуй, засмеявшись. Боже, он пометил ее! Он мог видеть темное пятно от любовного укуса, которое оставил на ее шее, и горячий прилив смущения зарумянил его лицо. Он вонзил каблуки в бока Гидеона, от чего жеребец издал недовольный вопль и извернулся вокруг, пытаясь схватить наездника зубами за ногу. Отвлекшись на это, они отъехали уже на приличное расстояние. Он оглянулся назад лишь единожды, в начале тропы, чтобы увидеть ее, обрамленную светом. Она подняла руку, как будто благословляя его, и затем деревья скрыли ее из вида. Погода стояла ясная, хотя и холодная, как это бывает в начале осени; дыхание лошадей вырывалось паром, пока они спускались от Фрейзерс Ридж через крохотное поселение, ныне называемое Купервилль, и по Великой Бизоньей Тропе на север. Он не спускал глаз с неба; было еще слишком рано для снега, но проливные дожди не были редкостью. И хотя те облака, которые встречались, были похожи на кобылий хвост , никаких причин для беспокойства не было. Они почти не разговаривали, каждый из них – наедине со своими мыслями. Роджер Мак по большей части был удобной компанией. И все же Джейми недоставало Йена; он хотел бы обсудить ситуацию, которая сложилась сейчас с Tsisqua. Йен понимал мышление индейцев лучше, чем большинство белых людей. Джейми достаточно хорошо понял жест Птицы по доставке костей отшельника – это означало доказательство его хорошего расположения по отношению к поселенцам, если только король отправит индейцам оружие. Но для Джейми мнение Йена по этому поводу было бы очень ценным. В то же время, было необходимо, чтобы он представил Роджера Мака в вигвамах для будущих отношений... Он покраснел при мысли о необходимости объяснить молодому человеку про... Чертов Йен. Парень просто исчез в ночи несколько дней назад, он и его собака. Он делал это и раньше и, несомненно, вернется так же внезапно, как и ушел. Вся та темнота, которую он принес с собой с севера, время от времени настолько переполняла его, что он желал раствориться в лесу, возвращаясь тихим и отрешенным, но несколько более умиротворенным. Джейми понимал это достаточно хорошо; уединение было его собственным способом утолить тоску. И что бы ни было в памяти, от чего парень бежал – или искал – было там, в лесу. – Говорил ли он тебе когда-нибудь о них? – Спрашивала Клэр, обеспокоенная. – Его жена? Его ребенок? Нет. Йен не рассказывал ничего о периоде своей жизни, который провел среди могавков, и единственным сувениром, который он привез с севера, был браслет, сплетенный из бело-голубых денег-раковин. Джейми мельком увидел его в спорране Йена однажды, но этого было недостаточно, чтобы узнать узор. «Благословенный Михаил да защитит тебя, парень, – про себя подумал он о Йене. – И, может, ангелы исцелят тебя». То одно, то другое, – у Джейми не было возможности поговорить с Роджером Маком, пока они не остановились перекусить в полдень. Они ели свежую пищу, собранную для них женщинами, наслаждаясь трапезой. Достаточно, чтобы дотянуть до ужина; на следующий день это могут быть кукурузные лепешки и что-нибудь, что попадется им по пути, что легко будет поймать и приготовить. Еще день, и женщины из племени Зимних птиц накормят их по-королевски, как представителей короля Англии. – В последний раз это были утки, фаршированные бататами и кукурузой, – рассказывал он Роджеру. – Имей в виду, по их обычаям, есть нужно столько, сколько сможешь, не важно, что подают, ты – гость. – Понял. – Роджер чуть улыбнулся, затем посмотрел вниз, на полу¬съеденную сосиску в тесте в своей руке. – Кстати, об этом. О гостях, я имею в виду. Есть небольшая проблема, мне кажется, – с Хирамом Кромби. – Хирам? – Джейми удивился. – Что не так с Хирамом? Рот Роджера подергивался в неуверенности – рассмеяться или нет. – Ну, только то, что как ты знаешь, все называют кости, которые мы похоронили, останками Эфраима, ага? Это все Бри виновата, но так оно и есть. Джейми кивнул, заинтересовавшись. – Ну вот. Вчера Хирам пришел ко мне и сказал, что он размышлял над этим вопросом – молился и все такое, – и пришел к выводу: если кто-то из индейцев приходятся родней его жене, тогда, само собой, некоторые из них должны быть спасены, насколько это возможно. – Серьезно? – Веселье начало разгораться в его груди. – Да. И таким образом, сказал он, он призван нести этим несчастным дикарям слово Христа. Иначе, как еще они его услышат? Джейми потер костяшкой пальца верхнюю губу, разрываясь между весельем и смятением, когда представил Хирама Кромби, входящим в деревню чероки с Псалтырью в руке. – Ммфм. Хорошо, но... неужели вы не верите, – пресвитериане, я имею в виду, – что все предопределено? Что кто-то будет спасен, а кто-то проклят, и нет способа это изменить? Именно поэтому все католики мчатся в ад? – А... ну... – Роджер замешкался, явно не вполне готовый сам открыто ответить на этот вопрос. – Ммфм. Я предполагаю, что среди пресвитериан могут быть некоторые разногласия. Но да, это именно то, что думает Хирам и его община. – Ага. Ну, если он думает, что некоторые индейцы должны быть спасены априори, зачем тогда им нужно проповедовать? Роджер потер пальцем между бровей. – Ну, видишь ли, это одна из причин, почему пресвитериане молятся, и ходят в церковь, и все такое. Даже если они спасены, они испытывают желание славить Бога за это и... и научиться делать это как можно лучше, жить таким образом, как того желает Бог. В благодарность за свое спасение, понимаешь? – Я скорее думаю, что Бог Хирама Кромби будет иметь бледный вид на фоне индейского образа жизни, – сказал Джейми, живо вспоминая обнаженные тела в тусклом янтарном отблеске и запах меха. – Безусловно, – ответил Роджер, так точно ухватив сухой тон Клэр, что Джейми засмеялся. – Ага, я смотрю, проблема, – сказал он и успокоился, хотя все еще находил это забавным. – Итак, Хирам думает пойти в деревню чероки и проповедовать? Именно это? Роджер кивнул, глотая кусок сосиски. – Если быть точным, он хотел, чтобы ты взял его туда. И представил его. Он, конечно, не ожидает, что ты будешь переводить его проповедь, сказал он. – Боже правый. – Он на мгновение представил эту перспективу, потом решительно встряхнул головой. – Нет. – Конечно, нет. – Роджер вытащил пробку из бутылки с пивом и предложил напиток Джейми. – Я просто подумал, что должен сказать тебе, чтобы ты мог решить, как лучше ответить ему, когда он спросит. – Очень осмотрительно, с твоей стороны, – заметил Джейми, взял бутылку и пил, не останавливаясь. Он опустил ее, передохнул – и замер. Он видел, как резко повернулась голова Роджера Мака, и знал, что он тоже уловил это, принесенное прохладным ветерком. Роджер Мак обернулся к нему, черные брови нахмурились. – Ты чувствуешь запах гари? – спросил он. Роджер услышал их первым: пронзительная какофония криков и кудахтанья, визжащих словно ведьмы. Затем хлопанье крыльев, по мере того, как они приближались, и птицы взлетели вверх, по большей части ворóны, но кое-где и огромные черные вóроны. – О, боже, – тихо сказал он. Два тела висели на дереве перед домом. Все, что осталось от них. Он мог сказать, что это были мужчина и женщина, но только по их одежде. Кусок бумаги был прикреплен к ноге мужчины, такой смятый и запачканный, что он увидел его только потому, что один край бумаги приподнял ветер. Джейми оторвал его, расправляя, чтобы прочесть, и бросил его на землю. «Смерть регуляторам», гласила записка. Он увидел неразборчивые каракули на мгновенье, перед тем, как ветер унес клочок бумаги прочь. – Где дети? – спросил Джейми, резко обернувшись к Роджеру. – В этой семье есть дети. Где они? Пепел был холодным, почти рассеянным ветром, но запах гари наполнял его, забивал его дыхание, обжигал горло так, что слова скребли его словно гравий, лишенные смысла, как скрип гальки под ногами. Роджер попытался говорить, прочистил горло и сплюнул. – Прячутся, возможно, – прохрипел он и вскинул руку в сторону леса. – Да, может быть. – Джейми резко встал, крикнул в сторону леса и, не дожидаясь ответа, направился к деревьям, чтобы позвать снова. Роджер последовал за ним, оказавшись немного в стороне, когда они достигли кромки леса. Поднимаясь по склону вверх за домом, оба они выкрикивали успокаивающие слова, которые тут же проглатывала лесная тишина. Роджер спотыкался между деревьев, потел, тяжело дышал, не обращая внимания на боль в горле, когда он кричал, замолкая только для того, чтобы услышать, если кто-нибудь ответит. Временами краем глаза он замечал движение и резко разворачивался по направлению к нему, чтобы не увидеть ничего, кроме дуновения ветра сквозь островки сухой осоки или свисающие лианы, колеблющиеся, будто кто-то только что прошел этим путем. Ему вдруг показалось, что он увидел Джемми, играющего в прятки, и образ улепетывающих ножек, солнце, отражающееся от маленькой головки, дали ему силу кричать снова и снова. В конце концов, он должен был признать, что дети не могли убежать так далеко, и повернул в направлении хижины, время от времени продолжая звать осипшим, задушенным хрипом. Он вернулся в палисадник, чтобы найти Джейми склонившимся за куском скалы, который он швырнул с большой силой в пару воронов, устроившихся на дереве-виселице, сосредоточив блестящие глаза на его ноше. Вороны пронзительно вскрикнули и улетели прочь, – но только до соседнего дерева, где они уселись, наблюдая. День был холодным, но оба мужчины взмокли от пота, влажные волосы спутались на их шеях. Джейми вытер лицо рукавом, тяжело дыша. – С-сколько детей? – дыхание Роджера было прерывистым, его горло скребло так, что он едва мог произносить слова шепотом. – По крайней мере, трое. – Джейми откашлялся и сплюнул. – Старшему двенадцать, может быть. – Он застыл на мгновенье, глядя на тела. Затем перекрестился и достал кинжал, чтобы срезать их. У них ничего не было, чтобы выкопать могилы; лучшее, что можно было придумать – широкая яма в покрове опавших листьев в лесу и шаткая пирамида из кусков скалы, скорее, чтобы досадить воронам, чем для соблюдения приличий. – Они были регуляторами? – спросил Роджер, останавливаясь посреди работы, чтобы вытереть лицо рукавом. – Да, но... – голос Джейми затих. – Этого недостаточно, чтобы сотворить с ними такое. – Он покачал головой и отвернулся, чтобы собрать еще камней. Роджер думал сначала, что это скала, наполовину скрытая в листьях, которая скатилась к сгоревшей стене хижины. Он коснулся ее, и она пошевелилась, заставив его вскочить на ноги с криком, который дал бы фору любому ворону. Джейми оказался рядом через секунду, как раз вовремя, чтобы извлечь маленькую девочку из листьев и золы. – Тише, muirninn , тише, – сказал Джейми тут же, хотя ребенок, на самом деле, не плакал. Ей было, возможно, восемь, ее одежда и волосы сгорели, и ее кожа так почернела и потрескалась, что ее, безусловно, можно было принять за камень, если бы нее глаза. – О, боже, о, боже. – Роджер продолжал повторять это шепотом еще долго после того, как стало ясно: если это молитва, на нее давно получен ответ. Он качал ее возле своей груди, и ее глаза приоткрылись, разглядывая его без какого либо облегчения или любопытства – лишь со смирением угасания. Джейми полил водой из своей фляги на носовой платок; он вложил его конец между ее губами, чтобы намочить их, и Роджер увидел, как рефлекторно дернулось ее горло, когда она высосала влагу. – Ты будешь в порядке, – шептал ей Роджер. – Все будет хорошо, leannan . – Кто это сделал, nighean ? – спросил Джейми, как можно осторожнее. Роджер видел, что она поняла; вопрос взволновал зеркало ее глаз, как ветер – поверхность озера, – но затем возбуждение прошло, снова оставив в них лишь отрешенность. Она не говорила, не зависимо от того, какие вопросы они задавали, только смотрела на них безразличным взглядом и продолжала полусонно сосать влажную ткань. – Ты крещеная, leannan? – Спросил Джейми, наконец, и Роджер почувствовал глубокое потрясение от этого вопроса. Шок, в котором они нашли ее, не позволил верно оценить ее состояние. – Elle ne peut pas vivre, – сказал Джейми тихо, его глаза встретились с глазами Роджера. «Она не выживет». Его первым побуждением было внутреннее отрицание. Конечно, она выживет, она должна. Но кожа сходила с нее огромными клочьями, лишенное покровов тело запекалось коркой, но продолжало кровить. Он мог видеть белые края коленных чашечек, и в буквальном смысле – как билось ее сердце, красноватая полупрозрачная выпуклость, которая пульсировала сквозь раны в ее грудной клетке. Она была легкой, словно соломенная куколка, и он начал мучительно осознавать, что она, казалось, всплывает в его руках, как пленка масла на воде. – Тебе больно, солнышко? – Спросил он ее. – Мама? – прошептала она. Затем закрыла глаза и ничего не говорила больше, только едва различимое «Мама?» время от времени. Сначала он подумал, что они могли бы забрать ее обратно, во Фрейзерс Ридж, к Клэр. Но туда было более одного дня езды; она бы не выдержала этого. Никаких шансов. Он сглотнул, осмысление этого перекрыло ему горло как петля. Он посмотрел на Джейми, увидев то же самое болезненное осознание в его глазах. Джейми сглотнул тоже. – Ты знаешь... ее имя? – Роджер с трудом мог дышать, и прикладывал усилия, чтобы говорить. Джейми покачал головой, затем сжался, ссутулив плечи. Она перестала сосать, но продолжала бормотать «Мама?» снова и снова. Джейми убрал платок из ее губ и выжал несколько капель из него на ее почерневший лоб, шепча слова крещения. Потом они смотрели друг на друга, осознавая неизбежность. Джейми был бледен, пот бисером выступил на его верхней губе среди щетинок рыжей бороды. Он глубоко вздохнул, крепясь, и поднял руки, предлагая. – Нет, – произнес Роджер тихо. – Я сделаю это. – Она принадлежала ему; он не больше мог отдать ее кому-то, чем оторвать собственную руку. Он потянулся за носовым платком, и Джейми вложил в его ладонь испачканный сажей, по-прежнему влажный кусок ткани. Он никогда не думал ни о чем подобном, и не мог раздумывать сейчас. Ему это было не нужно. Без колебаний он убаюкал ее, прислонив к себе, и положил платок сверху на ее нос и рот, затем плотно прижал руку поверх ткани, чувствуя, как маленький бугорок ее носа уютно расположился между его большим и указательным пальцами. Ветер запутался в листьях в вышине, и золотой дождь пролился на них, шелестя по его коже, обдавая прохладой его лицо. «Ей, должно быть, холодно», – подумал он, – и захотел укрыть ее, но у него не было свободных рук. Его другая рука обхватила ее вокруг, кисть покоилась на ее груди; он мог ощущать крохотное сердечко под своими пальцами. Оно вздрогнуло, часто забилось, пропустило удар, забилось в два раза быстрее... и остановилось. Это трепетание продолжалось мгновенье; он мог почувствовать, как сердечко пытается найти достаточно силы биться в один из прошлых разов, и испытал кратковременную иллюзию, что оно не только сделало бы это, но пробилось бы сквозь хрупкую стенку ее груди в его руку в своей потребности жить. Но момент миновал, так же как и иллюзия, и наступила глубокая неподвижность. Рядом закричал ворон. Они почти закончили похороны, когда звук копыт и бряцание сбруи возвестили о гостях – большом количестве гостей. Роджер, готовый скрыться в лесу, взглянул на своего тестя, но Джейми покачал головой, отвечая на незаданный вопрос. – Неа, они не вернутся. Зачем? – Его угрюмый пристальный взгляд обратился к дымящимся руинам жилища, вытоптанному палисаднику и низким холмикам могил. Маленькая девочка все еще лежала рядом, накрытая плащом Роджера. Он пока не был готов опустить ее в землю; осознание ее живой было слишком свежим. Джейми выпрямился, вытянув спину. Роджер заметил, как он бросил взгляд, чтобы убедиться, что его винтовка под рукой, прислоненная к стволу дерева. Затем он устроился, опираясь на обугленную доску, которую использовал вместо лопаты, ожидая. Первый всадник появился из-за деревьев, его лошадь фыркала и вскидывала голову от запаха пожарища. Всадник умело направил ее вокруг и принудил подойти ближе, наклоняясь вперед, чтобы разглядеть, кто они такие. – Так это ты, Фрейзер? – Морщинистое лицо Ричарда Брауна выглядело отталкивающе веселым. Он взглянул на обугленные и дымящиеся бревна, затем повернулся к своим товарищам. – Так и знал, что ты не заработал свои деньги исключительно на продаже виски. Мужчины – Роджер насчитал шесть человек – поерзали в своих седлах, фыркая в ответ на шутку. – Прояви немного уважения к смерти, Браун. – Джейми кивнул в сторону могил, и лицо Брауна ожесточилось. Он колко взглянул на Джейми, потом на Роджера. – Вас только двое, не так ли? Что вы здесь делаете? – Роем могилы, – ответил Роджер. Его ладони покрылись мозолями, он медленно вытер руку сбоку о бриджи. – А что делаете здесь вы? Браун резко выпрямился в седле, но ответил его брат Лайонел. – Возвращаемся из Овенависгу, – сказал он, указывая головой на лошадей. Приглядевшись, Роджер увидел четыре вьючные лошади, нагруженные кожами, и несколько других лошадей, несущих раздутые седельные сумки. – Учуяли огонь и приехали посмотреть. Он взглянул вниз на могилы. – Тидж О'Брайан, не так ли? Джейми кивнул. – Ты знал его? Ричард Браун пожал плечами. – Ага. Это было по пути в Овенависгу. Я останавливался раз или два; ужинал с ними. – Запоздало он снял свою шляпу, зализывая ладонью клочки волос на свое лысеющее темя. – Упокой их, Господи. – Кто сжег их, если это не вы? – отозвался один из молодых мужчин в отряде. Браун, с его узкими плечами и выступающей челюстью, неуместно усмехнулся, очевидно, думая, что это шутка. Опаленный кусок бумаги принесло ветром; он трепетал напротив скалы, возле ноги Роджера. Он поднял его и, шагнув вперед, шлепнул им по седлу Лайонела Брауна. – Знаешь что-то об этом, а? – Спросил он. – Это было прикреплено к телу О'Брайана. – Он казался раздраженным, понимал это, но его это не волновало. Его горло болело, и его голос выходил как будто пропущенный через терку. Лайонел Браун взглянул на бумагу, его брови приподнялись, затем передал записку своему брату. – Нет. Вы сами ее написали что ли? – Что? – он уставился на мужчину, щурясь от ветра. – Индейцы, – сказал Лайонел Браун, кивнув в сторону дома. – Индейцы это сделали. – О, правда? – Роджер мог слышать недосказанное в голосе Джейми – скептицизм, осторожность и ярость. – Какие индейцы? Одни из тех, у которых вы купили шкуры? Они говорили вам об этом, не так ли? – Не будь дураком, Нелли, – Ричард Браун сохранял в голосе взятый ранее низкий тон, но его брат немного вздрогнул, услышав это. Браун направил свою лошадь, придвинувшись ближе. Джейми оставался на месте, хотя Роджер видел, как сжались его руки на доске. – Забрали всю семью, да? – спросил Браун, бросив взгляд на маленькое тельце, накрытое плащом. – Нет, – ответил Джейми. – Мы не нашли двух старших детей. Только маленькую девчушку. – Индейцы, – упрямо повторил Лайонел Браун из-за спины своего брата. – Они забрали их. Джейми глубоко вздохнул и закашлялся от дыма. – Хорошо, – произнес он. – Я спрошу потом в деревнях. – Ты не найдешь их, – сказал Ричард Браун. Он смял записку, быстро сжав кулак. – Если их забрали индейцы, они не станут держать пленников близко. Они продадут их в Кентукки. Всеобщий гул согласия пронесся среди мужчин, и Роджер почувствовал, как уголек, тлевший в его груди весь день, разгорается в пламя. – Индейцы не писали этого, – огрызнулся он, тыкая пальцем в записку в руке Брауна. – И если это была месть О'Брайану за то, что он был регулятором, они не забрали бы детей. Браун посмотрел на него долгим взглядом, прищурив глаза. Роджер почувствовал, как Джейми слегка переместил свой вес, приготовившись. – Нет, – произнес Брайн тихо. – Они не стали бы. Именно поэтому Нелли предположил, что это написали вы сами. Мы говорим, что индейцы пришли и украли малышей, но потом пришли вы и решили забрать то, что осталось. Так вы подожгли хижину, повесили О'Брайана и его жену, прицепив эту записку, и вы здесь. Что вы скажете на это, мистер МакКензи? – Я хотел бы спросить, как вы узнали, что они были повешены, мистер Браун? Лицо Брауна напряглось, и Роджер ощутил руку Джейми на своей руке в предупреждении, только тогда осознавая, что его собственные кулаки сжаты. – Веревки, charaid, – сказал Джейми, его голос был очень спокойным. Слова были пронизаны мрачностью, и он выглядел так же. Действительно, веревки, которые они срезали с трупов лежали под деревом, там, где они их оставили. Джейми продолжал говорить, его голос оставался размеренным, но Роджер больше не слышал слов. Ветер оглушил его, и где-то из под его завываний он слышал мягкий стук бьющегося сердца. Это могло быть его собственное... или ее. – Слезай с лошади, – сказал он, или подумал, что сказал. Ветер хлестал его в лицо, покрытое слоем сажи, и слова застревали в его горле. Его рот был забит вязким и кислым пеплом; он кашлял и отплевывался, глаза слезились. Смутно он начал осознавать боль в руке, и мир поплыл назад, ускользая из поля зрения. Младшие мужчины уставились на него с выражениями от усмешки до настороженности. Ричард Браун и его брат упорно избегали смотреть на него, сосредоточившись на Джейми, – который продолжал сжимать его руку. С усилием он стряхнул руку Джейми, обращая к своему тестю небольшой кивок, как подтверждение того, что он не собирается уподобляться берсеркеру , хотя его сердце неистово билось и ощущение петли так туго стягивало его горло, что он не мог говорить, даже если бы был способен сформулировать слова. – Мы поможем. – Браун кивнул на маленькое тело на земле и начал перекидывать ногу через седло, но Джейми остановил его небольшим жестом. – Нет, мы справимся. Браун остановился неуклюже – ни туда, ни сюда. Его губы сжались в тонкую линию, и он уселся обратно, натянул вожжи, развернулся и поехал прочь не попрощавшись. Остальные последовали за ним, оборачиваясь с любопытством, пока уезжали. – Это были не они. – Джейми поднял свою винтовку и держал ее, пристально вглядываясь в лес, где скрылся последний из мужчин. – Хотя знают они об этом больше, чем говорят. Роджер безмолвно кивнул. Он целенаправленно дошел до дерева, на котором была устроена виселица, отопнул веревки и вогнал свой кулак в ствол, один раз, второй, третий. Остановился, задыхаясь. Его лоб прижался к шершавой коре. Боль, саднившая костяшки пальцев, немного помогла. Вереницы крохотных муравьев суетливо спешили вверх между пластинами коры, связанные и полностью поглощенные каким-то важнейшим делом. Он понаблюдал за ними немного, пока не смог глотать снова. Затем выпрямился и пошел хоронить потирая синяк на костяшках руки.
Взгляд в будущее 9 октября, 1773 Роджер бросил дорожные сумки на землю рядом с ямой и заглянул внутрь. – Где Джем? – спросил он. Его измазанная по уши в грязи жена посмотрела на него, и смахнула матовый от пота локон волос с лица. – И тебе привет, – сказала она. – Хорошее было путешествие? – Нет, – отрезал Роджер. – Где Джем? При этих словах у нее поднялись брови, и воткнув лопату в землю на дне ямы, она протянула вверх руку, чтобы он помог ей выкарабкаться наружу. – Он у Марсали. Они с Германом играют в Дрынь маленькими машинками, что ты смастерил для них – или играли, когда я оставила его там. Узелок тревоги, который последние две недели сжимал его ребра, стал постепенно ослабевать. Он кивнул, внезапный спазм в горле лишил его речи, затем подался вперед и притянул ее к себе, прижимая изо всех сил, несмотря на ее испуганный визг и перепачканную одежду. Он крепко сжимал ее, его собственное сердце громко стучало в ушах, и не хотел – не мог отпустить, пока она сама не вывернулась из его объятий. Брианна все еще держала свои руки у него на плечах, но склонила голову набок, приподняв бровь. – Даа, я тоже скучала по тебе, – сказала она. – Что-то не так? Что случилось? – Ужасные вещи. – Пожар, смерть маленькой девочки – все это за время путешествия словно превратилось в сон, кошмар заглушился монотон¬ностью верховой езды, ходьбы, постоянным завыванием ветра и хрустом сапог по гравию, песку, сосновым иголкам и грязи, поглощающими пятнами зелени и желтизны, в которых они потеряли себя под бесконечной голубизной неба. Но теперь он был дома, и больше не дрейфовал в дикой природе. И воспоминание о девочке, скончавшейся в его руках, внезапно стало таким реальным, словно произошло мгновение назад. – Пойдем внутрь, – сказала Брианна, с беспокойством разглядывая его. – Тебе необходимо что-нибудь горячее, Роджер. – Я в порядке, – ответил он, но без возражений последовал за ней. Он сел за стол, пока она ставила чайник для чая, и рассказал ей обо всем, что произошло, опустив голову на руки, глядя на разбитую домашнюю столешницу со следами пролитой жидкости и подгоревшими пятнами. – Я все думал, должно же быть что-то... Какой-нибудь способ. Но ничего нельзя было сделать. Даже когда я... положил руку ей на лицо, я был уве¬рен, что это все не по-настоящему. Но в то же время, – он встал, рассмат¬ривая свои ладони. В то же время, это было самым ярким переживанием в его жизни. Ему было невыносимо даже думать об этом, за исключением мимолетных моментов, однако он знал, что всегда будет помнить малейшие детали этого происшествия. Внезапно, у него перехватило горло. Брианна испытующе посмотрела ему в лицо, увидев, как его рука коснулась неровного шрама на шее. – Ты можешь дышать? – с тревогой спросила она. Он утвердительно кивнул, однако это было неправдой, он еще каким-то образом дышал, но казалось, что горло раздавила чья-то огромная рука, а гортань и трахея превратились в кровавую кашу. Он махнул рукой, показывая, что все будет хорошо, хоть сам и сомневался в этом. Она подошла к нему сзади, оттянула его руку от горла, и прикоснулась к шраму собственными пальцами. – Все будет хорошо, – сказала она тихо. – Просто дыши. Ни о чем не думай. Просто дыши. Ее холодные пальцы пахли землей. Его глаза наполнились слезами. Он моргнул, желая увидеть комнату, очаг и свечи, посуду и ткацкий станок, чтобы убедиться, где находится. Капля теплой влаги скатилась по его щеке. Он попытался сказать ей, что все в порядке, что он не плачет, но она просто обняла его крепче, обхватив одной рукой грудь – другая все еще покоилась на болезненном коме в его горле. Ее нежные груди уткнулись ему в спину, и он скорее чувствовал, нежели слышал, как она тихонько напевала.… Некий немелодичный звук, который она обычно издавала, будучи встревоженной или сильно сконцентрированной на чем-то. В конце концов, спазм начал ослабевать, и ощущение удушья оставило его. Грудь всколыхнулась от удивительно расслабляющего свободного дыхания, и Брианна отпустила его. – А что ты... такое... роешь? – спросил Роджер с легким усилием. Он обернулся к ней и улыбнулся, расплываясь в улыбке. – Яму для коп....чения... бегемота? Тень улыбки коснулась ее лица, хотя глаза все еще были озабоченно темными. – Нет, – сказала она. – Это сурковая печь для обжига . Роджер на мгновенье попытался придумать остроумное замечание по поводу того, что это была слишком большая яма для убийства такой мелкой твари, как сурок, но у него не получилось. – О, – вместо этого сказал он. Он взял горячую кружку чая с кошачьей мятой, которую она дала ему в руки, и держал близко к лицу, позволяя ароматному пару согреть его нос и покрыть легкой дымкой щеки. Брианна также налила кружку чая себе, и села напротив него. – Я рада, что ты дома, – сказала она нежно. – Ага. Я тоже. – Он сделал глоток, все еще обжигающий. – Печь для обжига? – Он рассказал ей об О’Брайанах, он должен был, но не хотел дальше продолжать эту тему. Не сейчас. Она, казалось, почувствовала это, и не давила на него. – У-гу. Для воды. – Он, должно быть, выглядел сконфуженным, так как ее улыбка стала более искренней. – Я же говорила тебе, что это включает в себя грязь, разве нет? Кроме того, это была твоя идея. – Моя? – Сейчас, казалось, уже ничто не могло его удивить, но он не помнил никаких ярких идей, связанных с водой. Проблема подведения воды в дома заключалась в транспортировке. Слава Богу, воды здесь было в изобилии: она текла в ручьях, спадала водопадами, капала с уступов, выплескивалась из источников, просачивалась в заболоченной земле под скалами... Но заставить ее течь туда, куда тебе нужно, требовало какого-то способа удерживания. – Мистер Вэмисс рассказал фройляйн Берриш – это его подруга, их свела фрау Ута – о том, чем я занимаюсь, и она сказал ему, что мужской хор в Салеме работает над тем же, так что... – Хор? – он сделал еще один осторожный глоток и понял, что чай вполне остыл для питья. – Почему хор... – Они просто так себя называют. Есть хор холостяков, хор незамужних женщин, хор женатых пар... Однако, они не просто поют вместе, это своего рода общественные группы, и каждый хор делает определенную работу для всей общины. Ну так вот, – она взмахнула рукой, – они пытаются подвести воду к городу, и обнаружили похожую проблему – недостаток металла для труб. – Помнишь, ты упоминал о керамических изделиях из Салема. В общем, они пытались выстругать трубы из бревен, но это очень тяжело и отнимает много времени, потому что приходится удалять сердцевину при помощи сверла, и к тому же нужны металлические кольца, чтобы соединить бревна вместе. И они заржавеют через какое-то время. Но затем у них появилась та же идея, что и у тебя – почему бы не сделать трубопровод из глины? Брианна заметно оживилась, рассказывая об этом. Ее нос уже не был красным от холода, но на щеках розовел румянец, и глаза сверкали интересом. Она активно жестикулировала во время разговора – наследие ее матери, подумал он, развеселившись. –...в общем мы сбросили детей на маму и миссис Баг, и Марсали и я пошли в Салем... – Марсали? Но ведь она не может ехать верхом, верно? – Марсали была уже на сносях, до такой степени, что находясь рядом с ней, он начинал слегка нервничать, боясь что в любой момент могут отойти воды. – Ее срок только через месяц. Кроме того, мы не ехали верхом, мы взяли телегу и обменяли мед, сидр и оленину на сыр и килты, и... видишь мой новый чайник? – Она с гордостью махнула рукой на чайник – домашняя небольшая вещица с красно-коричневой глазурью и желтыми волнистыми узорами нарисованными по середине. Это была одна из самых уродливых вещей, которые ему довелось видеть, и ее вид заставил его прослезиться от радости снова находиться дома. – Тебе не нравится? – спросила она, небольшая морщинка появилась между ее бровей. – Нет, он замечательный, – сказал Роджер хрипло. Он нащупал носовой платок, и высморкался в него, пряча свои эмоции. – Очень нравится. Так ты говорила.... Марсали? – Я говорила о водопроводе. Но... есть кое-что и о Марсали тоже. – Морщинка углубилась. – Боюсь, Фергюс не слишком хорошо себя ведет. – Да? А что он сделал? Завел бурный роман с миссис Кромби? Это предположение было встречено испепеляющим взглядом, но ненадолго. – Для начала, он подолгу отсутствует, оставляя бедную Марсали заниматься детьми и всей домашней работой. – Это совершенно нормально для этого времени, – заметил он. – Большинство мужчин так делает. Твой отец так делает. Я так делаю. Ты разве не заметила? – Заметила, – сказала она, одаривая его едва заметным злобным взглядом. – Но я имела в виду, что мужчины делают всю тяжелую работу, например, вспашку и посев. И оставляют женам выполнять работу по дому: готовку, прядение, ткачество, и стирку, и консервирование, и... в общем, как говорится, всю подобную работу. А Марсали приходится все это делать самой, плюс дети и работа в поле, да еще и работа на пивоварне. И когда Фергюс дома, он обычно раздражителен и слишком много пьет. Это также звучало как нормальное поведение отца трех маленьких, непослушных детей и мужа беременной женщины, подумал Роджер, но ничего не сказал. – Никогда не считал Фергюса бездельником, – мягко заметил он. Бри покачала головой, все еще хмурясь, и налила свежего чая в его кружку. – Нет, он не лентяй, по правде говоря. Ему тяжело, с одной рукой; он действительно не может справиться с определенной домашней работой – но он даже не помогает с детьми или с готовкой, когда Марсали занята. Па и Йен помогают со вспашкой, но... И он отсутствует по нескольку дней подряд – иногда подбирая тут и там всякую работенку, переводит путешественникам, но по большей части – просто пропадает. И... – Она замялась, бросив на него стремительный взгляд, словно раздумывала, стоит ли продолжать дальше. – И? – вежливо произнес он. Чай действовал: боль в горле почти прошла. Она опустила глаза на стол, рисуя пальцем невидимые узоры на дубовой столешнице. – Она ничего не говорила... но, думаю, он ее бьет. Роджер почувствовал внезапный резкий толчок в сердце. Его первой реакцией было немедленно прогнать от себя эту мысль – но он слишком много видел, живя с Преподобным. Слишком много семей, внешне сдержанных и респектабельных, где жены высмеивали собственную «неуклюжесть», отмахиваясь от обеспокоенности по поводу синяков под глазами, сломанных носов и вывихнутых кистей. Слишком много мужчин, которые снимали напряжение по обеспечению семьи, прибегая к бутылке. – Черт, – сказал он, неожиданно почувствовав полное измождение. Он почесал свой лоб, где зарождалась головная боль. – С чего ты взяла? – резко бросил он. – У нее есть следы? Бри грустно кивнула, продолжая смотреть вниз, хотя ее палец остановился. На руке. – Она обвела рукой вокруг собственного предплечья для наглядности. – Маленькие круглые синяки, как следы от пальцев. Я видела, когда она подняла руки, чтобы снять бочонок медовых сот с телеги и ее рукав откинулся назад. Он кивнул, желая, чтобы вместо чая в кружке оказалось что-нибудь покрепче. – Думаешь, мне стоит с ним поговорить? Она подняла на него глаза, заметно потеплевшие, но все еще сохраняющие взволнованность. – Знаешь, большинство мужчин не предложили бы такого. – Ну, конечно, я не так представляю себе веселое времяпрепровождение, – признался Роджер. – Но нельзя позволить такому продолжаться, надеясь, что все пройдет само собой. Кто-то должен что-то сказать. Одному Богу известно, что сказать, – и как. Он уже жалел о своем предложении, пытаясь придумать, что, черт возьми, можно сказать. «Ну что, Фергюс, старина. Слыхал, ты поколачиваешь свою жену. Будь хорошим парнем и завязывай с этим, ладно?» Он осушил до дна свою кружку, и поднялся поискать виски. – У нас все закончилось, – сказала Брианна, увидев его намерения. – Мистер Вэмисс болел недавно. Роджер со вздохом поставил пустую бутылку. Она нежно прикоснулась к его руке. – Мы приглашены на ужин в Большой Дом. Можем пойти пораньше. – Это было ободряющее предложение. У Джейми неизменно была припасена бутылка превосходного виски, спрятанная где-нибудь внутри дома. – Да, хорошо. – Он снял плащ Бри с вешалки, и набросил ей на плечи. – Кстати, думаешь, мне стоит обмолвиться о Фергюсе твоему Па? Или лучше сделать все самому? – У него появилась внезапная низменная идея, что Джейми посчитает это дело своим, и возьмется за него. Казалось, это именно то, чего Брианна боялась; она качала головой, одновременно растеребив свои полусухие волосы. – Нет! Думаю, Па просто свернет ему шею. И Фергюс тогда уж точно не сможет помочь Марсали, если будет мертв. – Ммфм, – он смирился с неизбежным, и открыл перед ней дверь. Большой белый дом светился на холме над ними, спокойный в послеполуденном свете, смутные, но мягкие черты большой красной ели позади него; уже не в первый раз он чувствовал, что дерево словно охраняет дом – и в его теперешнем хрупком душевном состоянии, он находил эту идею успокаивающей. Они сделали небольшой крюк, чтобы он смог должным образом оценить новую яму, и услышать все о принципе работы сурковой печи для обжига. Он не смог разобраться во всех деталях, лишь понял, что смысл состоял в том, чтобы создать внутри очень высокую температуру, но нашел объяснения Брианны умиротворяющими. –...кирпичи для дымохода, – говорила она, указывая на дальний угол восьмифутовой ямы, которая на данный момент представляла собой ничто иное, как место возложения чрезмерно большого гроба. Однако, она сделала хорошую, аккуратную работу; края были выровнены под прямым углом, словно использовался специальный инструмент, а стенки тщательно сглажены. Он ей так и сказал, и она просияла в ответ, заправив рыжие локоны за ухо. – Она должна быть намного глубже, – сказала Брианна, – может еще фута на три. Но почва здесь очень хороша для рытья – она рыхлая, но не слишком осыпается. Я надеюсь, что смогу закончить яму до того, как пойдет снег, но не уверена. Она потерла костяшками пальцев под носом, сомнительно щурясь на дыру. – Но мне нужно расчесать и скрутить еще довольно много шерсти, чтобы спрясть зимние рубашки для тебя и Джемми, и я буду собирать, и готовить впрок всю следующую неделю или около того, и... – Я вырою яму для тебя. Она приподнялась на цыпочки и поцеловала его, прямо под ухом, и он засмеялся, внезапно почувствовав себя намного лучше. – Не на эту зиму, – сказала она, удовлетворенно взяв его за руку, – но в конечном итоге – мне интересно, смогу ли я выпустить достаточно тепла из печи и провести его под полом в хижине. Ты знаешь, что такое древнеримский гипокауст? – Да, знаю. – Он обернулся и осмотрел свое жилище, простой полый фундамент из плитняка, на котором построены деревянные стены. Идея центрального отопления в сырой горной хижине вызвала у него желание засмеяться, но он предположил, что на самом деле, ничего невозможного тут нет. – Ты что хочешь сделать? Провести трубы с теплым воздухом под камни фундамента? – Да. Всегда предполагала, что могу сделать хорошие трубы, остается лишь убедиться на деле. Ты как думаешь? Роджер перевел взгляд с предполагаемого проекта на Большой Дом. Даже с этого расстояния была видна насыпь грязи у фундамента – свидетельство гениальных буровых способностей белой свиноматки. – Я думаю, что ты вызовешь тем самым большую опасность того, что огромная белая содомитка перенесет свою любовь на нас, если ты сделаешь уютную теплую берлогу под нашим домом. – Содомитка? – спросила Брианна, забавляясь. – Это физически возможно? – Это метафизическое определение, – осведомил он ее. – И ты видела, что она пыталась сделать с майором МакДональдом. – Эта свинья явно недолюбливает майора МакДональда, – задумчиво сказала Бри. – Интересно, почему? – Спроси у своей матери, она тоже от него не в восторге. – О, хорошо. Кстати... – Она неожиданно остановилась, поджала губы и задумавшись, посмотрела на Большой Дом. В окне хирургического кабинета прошла тень, кто-то двигался внутри. – Сделаем вот что. Ты найдешь Па, и выпьешь с ним по стаканчику, а пока ты это делаешь, я расскажу маме о Марсали и Фергюсе. Она может что-нибудь придумать. – Я не уверен, что это именно медицинская проблема, – сказал он. – Но ввести Герману наркоз было бы неплохим началом.
СОЛОДОВНЯ Я могла чувствовать сладкий, затхлый запах влажного зерна в воздухе, пока я проделывала свой путь по тропе. Он не был похож ни на пьянящую остроту сусла из пивных дрожжей, ни на запах солода, напоминающий жареные кофейные зерна, ни даже на вонь дистилляции – но все же отчетливо говорил о виски. Это был очень ароматный бизнес – производство uisgebaugh , и причина, по которой поляна виски находилась почти в миле от Большого Дома. Несмотря на это, я часто ловила шальной легкий запах спирта через открытые окна моей хирургической, когда дул попутный ветер и готовили сусло. У производства виски был свой круговой процесс, и каждый в Ридже подсознательно подстраивался под него, вне зависимости от того, участвовал ли в нем напрямую или нет. Таким образом, я, не спрашивая, знала, что ячмень в сарае солодовни уже начал прорастать, и поэтому Марсали будет там, чтобы ворошить и равномерно распределять зерна перед тем как на солодовне зажгут огонь. Зерна должны прорастать, чтобы достичь максимальной сладости, но не пускать ростки, иначе солод будет иметь горький вкус и ис¬пор¬тится. Не более чем двадцать четыре часа должно пройти с момента начала про¬растания, и я почувствовала плодородный запах влажных зерен, начи¬наю¬щих всходить еще накануне днем, прохаживаясь по лесу. Момент настал. Это было, безусловно, лучшее место для приватной беседы с Марсали: солодовня была единственным местом, где она находилась без какофонического сопровождения детей. Я часто думала, что она ценила работу в одиночестве гораздо выше, чем долю виски, которую получала от Джейми, за то, что занимается зерном – а это было не менее ценным. Брианна рассказала мне, что Роджер галантно предложил переговорить с Фергюсом, но я подумала, что следует сперва поговорить с Марсали, выяснить что в самом деле происходит. Что я скажу? – задумалась я. Сразу напрямик «Фергюс бьет тебя?». Я не могла в это поверить, несмотря на – или благодаря – личному опыту наблюдений в приемных покоях, заполненных осколками домашних ссор. Не то, чтобы я считала Фергюса неспособным к насилию. Он видел и пережил достаточно уже с малых лет, и взросление среди горцев в разгар Якобитского восстания и его последствий вряд ли внушило молодому человеку какое либо глубокое почтение добродетелям мира. С другой стороны, Дженни Мюррей все-таки принимала участие в его воспитании. Мне не удавалось представить себе кого либо, кто, прожив с сестрой Джейми хотя бы неделю, смог бы поднять руку на женщину. Кроме того, исходя из собственных наблюдений, я знала, что Фергюс был очень нежным отцом, и обычно между ним и Марсали присутствовала легкость в общении, и казалось... Внезапно над головой раздался шум. Прежде, чем я успела взглянуть наверх, что-то огромное рухнуло сквозь ветви с потоком пыли и сухих сосновых иголок. Я отпрыгнула назад и взмахнула корзинкой в качестве инстинктивной защиты, но, даже делая это, осознала, что в действительности, никто не нападает. Герман лежал ничком на тропе передо мной, с выпученными глазами, изо всех сил стараясь отдышаться. – Какого черта...? – несколько сердито начала я. Затем я увидела, что он прижимает что-то к груди; запоздалое гнездо, заполненное выводком четырех зеленоватых яиц, которые он волшебным образом умудрился не разбить при падении. – Для... Maman, – выдохнул он, широко улыбнувшись мне. – Какая прелесть, – сказала я. У меня было достаточно опыта с молодыми мужчинами – впрочем, они в любом возрасте делали подобное – чтобы осознать бесперспективность упреков. И так как Герман ни яйца не разбил, ни ноги не сломал, я просто взяла у него гнездо и держала его, пока он глотал воздух, а мое сердцебиение возвращалось к нормальному ритму. Отдышавшись, он вскочил на ноги, несмотря на грязь, смолу и сломанные сосновые иголки, покрывавшие его с ног до головы. – Maman в сарае, – сказал он, протягивая руки к своему сокровищу. – Ты тоже пойдешь, Grandmere ? – Да. А где твои сестры? – подозрительно спросила я. – Тебе не нужно присматривать за ними? – Non, – беззаботно сказал он. – Они дома. Там, где и положено быть женщинам. – Неужели? И кто тебе такое сказал? – Я забыл. – Полностью придя в себя, он поскакал впереди меня, напевая песенку, припев которой сводился к словам: «Natuit, natuit, natuit, Germain!» Марсали действительно была в солодовне: ее чепец, плащ и платье свисали с ветки желтолистной болотной хурмы, а глиняный котелок, доверху заполненный углями, стоял чуть поодаль, дымясь с готовностью. Солодовня теперь была огорожена добротными стенами, образовавшими сарай, где насыпали горки влажного зерна, сначала для прорастания, затем для легкого поджаривания на слабом огне, разведенном под полом. Золу и уголь уже выгребли, и новые дубовые ветки для костра положили под построенный на сваях пол, однако еще не подожгли. Даже без огня, сарай был теплым, я чувствовала это издалека. Прораставшие зерна высвобож-дали столько тепла, что казалось весь сарай светится изнутри. Изнутри послышались шорох и скрежет: Марсали переворачивала зерна деревянной лопатой, удостоверяясь, что они равномерно распределены перед тем, как она разведет огонь. Дверь сарая была открыта, но, разумеется, не было никаких окон, и я видела лишь смутную тень, двигающуюся внутри. Шорох зерна скрыл наши шаги; Марсали испуганно подняла глаза, когда мое тело затмило свет в дверном проходе. – Матушка Клэр! – Привет! – весело сказала я. – Герман сказал, что ты здесь. Я думала, я только... – Maman! Смотри, смотри, что у меня есть! – Герман протолкнулся мимо меня с целеустремленным рвением, вытаскивая наружу свой трофей. Марсали улыбнулась ему, и затолкала влажную прядь светлых волос обратно за ухо. – Вот как? Это же восхитительно, верно? Давай вынесем его на свет, чтобы я могла получше разглядеть. Она вышла из сарая, с удовольствием вздохнув от прикосновения прохладного воздуха. Она была раздета до сорочки, муслиновая ткань так промокла от пота, что я могла видеть не только темные круги ее ареол, но и крошечный выступ ее выпуклого пупка, там где одежда прилипла к изгибам огромного живота. Марсали присела, издав еще один вздох облегчения, вытянув вперед ноги и направив голые пальцы на себя. Ее ступни были несколько опухшими, и синие вены, обнажившись, растянулись под прозрачной кожей ног. – Ах, как же хорошо сидеть! А теперь, chuisle , покажи-ка, что у тебя есть. Я использовала возможность обойти ее вокруг, пока Герман демонстрировал свою находку, и тайно осматривала на предмет синяков и других зловещих следов. Марсали была худышкой, несмотря на опухлость ее беремен¬ности, и всегда была такой. Ее руки были изящными, но мускулистыми, как и ноги. Под глазами виднелись пятна усталости – но у нее трое детей, в конце концов, не считая неудобств беременности, мешающих спать. Ее лицо, розовое и влажное, имело вполне здоровый вид. На голени виднелась парочка синяков, но я не придала этому значения: беременные женщины легко ранились, да и со всеми препятствиями, сопровождавшими жизнь в хижине и скитания по диким горам, мало кто в Ридже – мужчина или женщина – не получал лишний ушиб. Или я просто искала отговорки, не желая признавать возможность того, о чем рассказала мне Брианна? – Одно для меня, – объяснял Герман, выкладывая яйца. – Одно для Джоан, одно для Фелисити, и одно для MonsieurL'Oeuf ! – Он указал пальцем на дынеподобную выпуклость ее живота. – О, какой милый мальчик, – сказала Марсали, притянув его ближе и поцеловав в перепачканный лоб. – Ты мой птенчик, без сомнения! Сияющая довольная улыбка поблекла, сменившись взглядом подозрительности, когда Герман соприкоснулся с выступающим животом своей матери. Он осторожно похлопал его. – А когда яйцо вылупится внутри, что вы будете делать со скорлупой? – спросил он. – Можно, я ее возьму? Марсали порозовела, сдерживая смех. – Люди не вылупляются из яиц, – сказала она. – Слава Богу. – Ты уверена, мамочка? – он с сомнением взглянул на ее живот, слегка его ткнув. – Чувствуется как яйцо. – Ну, так и есть, но это не яйцо. Мы с Papa просто так называем малыша до рождения. Ты тоже был MonsieurL'Oeuf когда-то, ага? – Я был? – произнес Герман, пораженный подобным открытием. – Да, был. И твои сестры тоже. Герман нахмурился, лохматая светлая челка почти достала его носа. – Нет, они не были. Они были MademoisellesL’oeufs. – Oui, certainement , – сказала Марсали, засмеявшись. – И, возможно, этот малыш тоже, просто Monsieur легче сказать. Вот, смотри. – Она немного откинулась назад, и твердо пнула бок своего пуза. Затем взяла руку Германа, и положила ее на эту точку. Даже с места, где я стояла, я могла видеть всколыхнувшуюся плоть, когда ребенок энергично ударил в ответ на пинок. Герман одернул руку, изумленный, затем вернул ее на место, и с очарованным видом толкнул еще раз. – Привет! – громко крикнул он, приблизив лицо к материнскому животу. – Comment çava там, MonsieurL'Oeuf? – Он в порядке, – заверила его мать. – Или она. Только дети сразу не разговаривают. Ты это хорошо знаешь. Фелисити еще ничего, кроме «мама» не говорит. – Ах, да. – Теряя интерес к своему будущему родственнику, он нагнулся подобрать увлекательно выглядящий камень. Марсали подняла голову, прищуриваясь на солнце. – Тебе лучше пойти домой, Герман. Мирабель захочет избавиться от молока, а у меня здесь еще есть немного работы. Пойди и помоги Papa, ага? – Мирабель была козой, и свежим дополнением к хозяйству, все еще вызывающим интерес, так как лицо Германа просветлело от такого предложения. – Oui, Maman. Au’voir, Grandmare! До свидания, бабушка! – Он прицелился и запустил камень в сарай, промахнувшись, затем развернулся и понесся в направлении тропы. – Герман! – крикнула Марсали ему вслед. – Natuit! – Что это означает? – спросила я с любопытством. – Это вроде бы гэльский, не так ли... или французский? – Это гэльский, – сказала она, улыбнувшись. – Означает «не упади!». – Она покачала головой в притворной тревоге. – Этот парнишка не может оставаться вдали от деревьев, чтобы сохранить свою жизнь. – Герман оставил гнездо с яйцами, она аккуратно положила его на землю, и тогда я увидела смутные желтоватые овалы на внутренней части ее предплечья – блеклые, но выглядевшие так, как описывала их Брианна. – А как поживает Фергюс? – спросила я, словно это было как-то связано с нашей беседой. – Поживает довольно неплохо, – ответила она, тревожный взгляд появился на ее лице. – Неужели? – я нарочно посмотрела на ее предплечье, затем ей в глаза. Она покраснела и быстро повернула руку, спрятав синяки. – Да, он в порядке, – сказала она. – У него еще не очень получается дойка, но он скоро придумает свой способ. Это довольно неудобно с одной рукой, конечно, но он все-таки... Я села на бревно рядом с ней, взяла ее за кисть и повернула к себе. – Брианна рассказала мне, – сказала я. – Это дело рук Фергюса? – Ох... – Она казалась смущенной, и одернула кисть, прижимая руку к животу, спрятав следы. – Ну, да. Да, это он. – Хочешь, я поговорю об этом с Джейми? Густой прилив краски хлынул на ее лицо, и она присела в тревоге. – Господи, нет! Па свернет Фергюсу шею! И это, вообще-то, была не его вина! – Конечно, это была его вина, – твердо сказала я. Я повидала слишком много избитых женщин в приемных покоях Бостона, утверждавших, что, по сути, в этом не было вины их мужей или молодых людей. По правде, женщины часто сами имели к этому какое-то отношение, но всеже... – Но он не виноват! – настаивала Марсали. Краска не сходила с ее лица, более того, она становилась гуще. – Я... он... в смысле, он схватил меня за руку, это так, но лишь потому, что я, эм... в общем, я пыталась врезать ему в этот момент деревянной палкой. – Она отвела глаза, зардевшись краской. – Вот как... – Я почесала нос, слегка озадачившись. – Ясно. И почему ты пыталась это сделать? Он... напал на тебя? Она вздохнула, слегка опустив плечи. – О, нет. Нууу, потому что Джоанни пролила молоко, и он кричал на нее, и она плакала, и... – Марсали немного вздрогнула. – В меня вселился бес, наверное. – Не похоже на Фергюса, кричать на детей, не так ли? – Ох, нет! – быстро сказала она. – Он едва ли когда-нибудь вообще... ну, у него не было такой привычки, но из-за стольких... в общем, я не могу винить его в этот раз. Он жутко долго доил козу, а тут все молоко разлилось, и его труд пропал зря. Я бы тоже закричала, я полагаю. Она вперилась глазами в пол, избегая моего взгляда, и водила пальцем по линии шва на сорочке. – Маленькие дети действительно могут сильно раздражать, – согласилась я, живо припоминая инцидент с двухлетней Брианной, телефонный звонок, отвлекший меня, большая тарелка со спагетти и фрикадельками, и открытый портфель Фрэнка. Фрэнк обычно проявлял безмерную долю терпения с Бри – и несколько меньше со мной – но в тот конкретный случай его рев возмущения гремел сквозь окна. И я действительно бросила в него фрикадельку, будучи в ярости на грани истерии. И Бри тоже, хотя сделала она это скорее ради веселья, чем из мстительности. Если бы я в тот момент стояла у плиты, то наверняка бросила бы всю кастрюлю. Я почесала пальцем под носом, не зная сожалеть об этом воспоминании или засмеяться. У меня так и не получилось очистить ковер от пятен. Как жаль, что я не могла разделить это воспоминание с Марсали, так как она не только ничего не знала о спагетти и портфелях, но также находилась в неведении насчет Фрэнка. Она все еще смотрела вниз, вороша мертвые листья заостренными пальцами ног. – Это я во всем виновата, правда, – сказала она, и прикусила губу. – Нет, ты не виновата – уверенна сказала я, сжав ее руку. – В таких вещах нет виноватых, бывают несчастные случаи, люди огорчаются, но в конце все образовывается. – Так ведь и случилось, подумала я, хотя часто совершенно неожиданным образом. Она кивнула, но тень все еще покрывала ее лицо, нижняя губа подвернулась внутрь. – Да, только вот... – начала она, затем запнулась. Я терпеливо сидела, стараясь не давить на нее. Она хотела – чувствовала необходимость поговорить. И мне нужно было услышать это, прежде чем решить, что – и стоит ли вообще – рассказывать Джейми. Что-то между Марсали и Фергюсом без сомнения, было не так. – Я... как раз думала об этом, пока гребла лопатой... Я бы так не сделала, не думаю, но это настолько меня задело, но я почувствовала, словно это происходит снова... – Снова происходит что? – спросила я, когда стало ясно, что она затихла. – Я разлила молоко, – выпалила она в спешке. – Когда была ребенком. Я проголодалась, протянула руку, чтобы достать кувшин, и оно пролилось. – И? – Да. И он кричал. – Ее плечи слегка сгорбились, словно в память об ударе. – Кто кричал? – Не могу с уверенностью сказать. Возможно, это был мой отец, Хью – но, может быть и Саймон – второй муж моей матери. Я не помню на самом деле – только, что была так напугана, что обмочилась, и это разозлило его еще больше. – Ее лицо залилось краской, и пальцы ног поджались от стыда. – Моя мать заплакала, так как это была наша единственная еда, немного хлеба и молока, а теперь молока не стало – но он кричал, что не может вынести шума, ведь я и Джоан обе тоже захныкали... И он ударил меня по лицу, и мама набросилась на него очертя голову, он толкнул ее, и она упала на очаг, разбив лицо о дымоходную трубу. Я могла видеть кровь, текущую из ее носа. Она фыркнула и почесала костяшкой пальца под собственным носом, моргая и продолжая рассматривать листья. – Он громко топнул тогда и вышел, хлопая дверью, а мы с Джоан бросились к маме, с ужасным визгом и воплями, думая, что она мертва... Но она встала на колени, и сказала нам, что в порядке, что она будет в порядке – а сама покачивалась из стороны в сторону, и струйки кровавых соплей капали с ее лица прямо на пол. Я уже и забыла об этом... Но когда Фергюс стал кричать на бедную малышку Джоани, он словно превратился в Саймона. Или, может быть, Хью. В него, в общем, кто бы это ни был. – Она закрыла глаза, глубоко вздохнула и подалась вперед, прижимая руками плод своей беременности. Я протянула руку и пригладила влажные пряди ее волос, убирая их назад с округлого лба. – Ты скучаешь по матери, не так ли? – нежно сказала я. Впервые в жизни я почувствовала жалость к ее матери, Лаогере, также как и к Марсали. – О, да. – Просто ответила Марсали. – Безумно. – Она снова вздохнула, и закрыла глаза, приложившись щекой к моей ладони. Я притянула ее голову к себе, прижала и проводила пальцами по ее волосам в тишине. Было уже далеко за полдень, и тени в дубовой роще стали длинными и холодными. Тепло уже оставило Марсали, и она съёжилась от холода, вся покрывшись гусиной кожей. – Вот, – сказала я, встав и сбросив с себя плащ. – Надень. Ты ведь не хочешь простудиться. – О, нет, все в порядке. – Она выпрямилась, тряхнув своими волосами, и вытерла рукой лицо. – Мне еще кое-что нужно сделать здесь, а потом нужно идти домой и готовить ужин... – Я это сделаю, – твердо сказала я, обернув вокруг нее плащ. – Ты отдохни немного. Воздух в маленьком сарае уже достаточно созрел сам по себе настолько, что мог вскружить голову, заполненный плодородным мускусом прорастающего зерна и застоявшейся пылью ячменной шелухи. Тепло приятно располагало после прохлады снаружи, но в считанные минуты, моя кожа под платьем и сорочкой стала влажной, и, сняв верхнее платье через голову, я повесила его на крюк у двери. В любом случае, она была права – работы было не слишком много. Работая, я согреюсь, а затем сразу же пойду с Марсали домой. Приготовлю ужин для всей семьи, позволив ей отдохнуть, – и пока буду занята этим, возможно, смогу поговорить с Фергюсом и выяснить больше о том, что происходит между ними. Фергюс и сам мог бы приготовить ужин, подумала я, нахмурившись, разгребая тусклые кучи липкого зерна. Но он вряд ли сам догадается сделать это, маленький французский бездельник. Подоить козу было, пожалуй, самым приближенным к «женской работе», на его взгляд. Затем я подумала о Джоан и Фелисити, и стала несколько более благосклонной по отношению к Фергюсу. Джоан было три года, Фелисити – полтора – и любой, кто оставался с этими двумя наедине в доме, заслуживал моей полнейшей симпатии, не важно, какой работой он занимался. Джоан с виду была милым коричневым корольком, и сама по себе была спокойной и послушной – до определенного момента. Фелисити была вылитый ее отец – смуглая, хорошо сложенная, и поддаваемая переме¬жаю¬щимся приступам томного очарования и безудержной страсти. Вместе... Джейми вскользь называл их «дьявольскими кошечками», и если они были дома, неудивительно, что Герман постоянно шлялся где-то в лесу, или Марсали находила успокоение в одиночестве, занимаясь тяжелым трудом. «Тяжелый» – это подходящее определение, думала я, втыкая лопату в зерно и разгребая. Проросшее зерно было влажным, и наполненная им лопата весила несколько добрых фунтов. Переворачиваемое зерно было неоднородным, испачканное темными влажными пятнами из нижних слоев. Необработанное зерно было светлее по цвету. Всего лишь несколько бледных горок оставалось в дальнем углу сарая. Я с энтузиазмом атаковала их, осознав в процессе, что очень стараюсь не думать об истории, которую рассказала Марсали. Я не хотела испытывать симпатию к Лаогере – и не испытывала. Но я не хотела также проявлять к ней сочувствие, а это, как выяснилось, сделать было сложней. По-видимому, ее жизнь не была такой уж сладкой. Впрочем, как и у всех, кто жил тогда в горной Шотландии, подумала я, крякнув, отбрасывая полную зерна лопату в сторону. Быть матерью никогда и нигде не было легко, и казалось, она хорошо справилась с этой работой. Я чихнула от зерновой пыли, остановилась протереть нос рукавом, и вернулась к своей лопате. В конце концов, не то, чтобы она пыталась украсть у меня Джейми, сказала я себе, борясь с сочувствием и великодушной объективностью. На самом деле, как раз наоборот – или, по крайней мере, она могла так это рассматривать. Край лопаты тяжело заскрипел, когда я сгребала последние остатки зерна. Я перевалила его в сторону, затем плоской частью лопаты сунула перевернутое зерно в пустой угол и разгладила высокие бугорки. Я знала обо всех причинах, по которым, как он сказал, он женился на ней – и я верила ему. Несмотря на это, факт оставался фактом – упоминание ее имени вызывало разнообразные картинки в голове. Начиная с момента, когда Джейми страстно целовал ее в алькове замка Леох, заканчивая пред¬став¬лением, как он шарит под ее ночной сорочкой в их брачную ночь своими теплыми руками, и устремляется к ее бедрам – это заставило меня фыр¬кнуть как касатка, и почувствовать как кровь горячо запульсировала в висках. Возможно, подумалось мне, я не была таким уж великодушным человеком. Вообще-то, временами бывала довольно пошла и обидчива. Мой приступ самокритики резко оборвался звуками голосов и движением снаружи. Я подошла к двери сарая, прищурившись от сверкания после¬полуденного солнца. Я не могла видеть их лицо, а также не могла сказать, сколько их было. Некоторые сидели верхом на лошади, некоторые стояли на земле, темные силуэты на фоне заходящего солнца. Краем глаза я заметила движение: Марсали задом продвигалась к двери сарая. – Кто вы, господа? – сказала она, высоко подняв подбородок. – Страдающие от жажды путешественники, мистресс, – сказала одна из темных фигур, пропустив коня впереди остальных. – В поисках гостеприимства. Слова были вполне учтивыми, голос – нет. Я вышла из сарая, все еще сжимая лопату. – Добро пожаловать, – сказала я, не стремясь придать голосу гостеприимный оттенок. – Оставайтесь, где стоите, джентльмены. Мы с радостью дадим вам выпить. Марсали, можешь принести бочонок? Неподалеку находился маленький бочонок свежего виски, как раз для таких случаев. Мое сердцебиение отдавалось в ушах, и я так крепко сжимала деревянную рукоятку лопаты, что могла чувствовать все шероховатости древесины. Было более чем странно видеть одновременно такое количество большое странников в горах. Время от времени, мы видели группы охотников чероки – но эти люди не были индейцами. – Не стоит беспокоиться, мистресс, – сказал другой мужчина, спешиваясь. – Я помогу ей принести бочонок. Хотя, мне кажется, нам понадобится больше, чем один. Голос был британским, до боли знакомым. Нераспространенный акцент, но с аккуратной дикцией. – У нас только один готовый бочонок, – сказала я, медленно продвигаясь в сторону, не спуская глаз с незнакомца. Он был низкорослый и очень худой, и передвигался жесткими короткими рывками, как марионетка. Он двигался по направлению ко мне, также как и остальные. Марсали уже добралась до охапки дров, и суетливо шарила позади бревен дуба и гикори. Я могла слышать ее тяжелое дыхание. Бочонок был спрятан между бревнами. Там же, я знала, лежал топор. – Марсали, – окликнула я, – оставайся там. Я подойду и помогу тебе. Топор был лучшим оружием, чем лопата. Но две женщины против... сколько там мужчин? Десять... двенадцать... больше? Я моргнула, глаза заслезились от солнца, и увидела еще нескольких, выходящих из леса. Этих я могла четко разглядеть, один улыбнулся мне, и я осадила себя, чтобы не смотреть в его сторону. Его улыбка стала шире. Коротышка также приближался. Я взглянула на него, и короткая вспышка узнавания щекотнула меня. Кто он такой, черт возьми? Я его знала; видела его прежде – и вместе с тем, ни одно имя не всплывало в связи с этими впалыми щеками и низким лбом. От него воняло застоявшимся потом, грязь затерлась в кожу, и от нее разило резким запахом мочи; от них всех, и этот запах носился в воздухе, дикий, как вонь ласки. Он заметил, что я узнала его; тонкие губы на мгновение сжались, затем расслабились. – Миссис Фрейзер, – сказал он, и мрачное предчувствие резко усилилось, когда я увидела взгляд его маленьких, проницательных глаз. – Думаю, у вас есть преимущество передо мной, сэр, – сказала я, приняв уверенное выражение лица, насколько я могла. – Мы знакомы? Ответа не последовало. Угол его рта немного раскрылся, но его внимание отвлекли двое мужчин, выступивших вперед, чтобы взять бочонок, который Марсали выкатила из укрытия. Один из них уже схватил топор, на который я положила глаз, и был готов проломить верх контейнера, когда худощавый закричал на него. – Оставь его! Мужчина поднял на него глаза, полные искреннего недоумения. – Оставь его, я сказал! – отрезал худощавый, когда тот все еще озадаченно переводил взгляд с бочонка на топор и обратно. – Мы возьмем его с собой. Еще не хватало, чтобы вы все напились в стельку прямо сейчас. Повернувшись ко мне, словно продолжая разговор, он сказал: – А где остальное? – Это все, что есть, – сказала Марсали, прежде чем я смогла ответить. Она хмурилась, опасалась его, но также разозлилась. – Возьмите его, и проваливайте. Внимание худощавого впервые обратилось к ней, но он одарил ее мимолетным взглядом, и тут же вернулся ко мне. – Не пытайтесь лгать мне, миссис Фрейзер. Я отлично знаю, что есть еще, и я его получу. – Больше нет. Отдай сюда, неотесанный болван! – Марсали аккуратно выхватила топор у мужчины, державшего его, и сердито взглянула на худощавого. – Так вы отплачиваете за истинное гостеприимство, да? Воруете? Хорошо, забирайте то, за чем пришли, и убирайтесь! У меня не было выбора, как последовать ее примеру, хотя тревожные колокольчики звенели в головы всякий раз, когда я смотрела на худощавого коротышку. – Она права, – сказала я. – Сами посмотрите. – Я указала на сарай, бочонки для сусла и горшок стояли рядом, открытые и явно совершенно пустые. – Мы только начинаем солодить, пройдет несколько недель, прежде чем появится новая партия виски. Ни малейшим образом не изменив выражение лица, он резко сделал шаг вперед и залепил мне тяжелую пощечину. Удар не был настолько сильным, чтобы сбить меня с ног, но голова дернулась назад и на глазах выступили слезы. Я была скорее шокирована, чем ушиблена, хотя на губах почувствовался терпкий привкус крови, и моя губа стала вспухать. Марсали издала громкий возглас шока и ярости, и я слышала, как несколько мужчин забормотали в изумлении. Они двинулись вперед, окружая нас. Я прикрыла окровавленную губу тыльной стороной ладони, и рассеянно заметила, как она дрожит. Мой разум, однако, удалился вглубь на безопасное расстояние, придумывая и отбрасывая предположения так быстро, словно перетасовывал колоду игральных карт. Кто были эти люди? Насколько они опасны? Что они намереваются сделать? Солнце садилось – сколько времени пройдет, пока отсутствие меня и Марсали заметят и кто-нибудь пойдет на поиски? Это будет Фергюс, или Джейми? Даже Джейми, если он придет один... У меня не было никаких сомнений, что это были те самые люди, которые сожгли дом Тига О’Брайана, а также несли ответственность за нападения за Линией Договора. Значит, злодеи – но промышляющие в основном грабежом. Во рту чувствовался вкус меди: металлический привкус крови и страха. Не более секунды прошло в этих размышлениях, но пока я опускала руку, я решила, что будет лучше дать им то, что они хотят, и надеяться, что, получив виски, они исчезнут. Однако мне не представился шанс это сказать. Худощавый схватил мою кисть и жестоко вывернул ее, я чувствовала, как кости сместились и треснули, сопровождаясь дикой болью, и опустилась на колени в листву, не в состоянии издать ничего, кроме слабого сдавленного звука. Марсали закричала громче, и дернулась как атакующая змея. Она замахнулась топором от плеча со всей силой своего тела, и лезвие глубоко вонзилось в плечо мужчины, стоявшего рядом с ней. Она свободно вырвала его, и теплая кровь брызнула на мое лицо, застучав, как дождь, капающий на листья. Она заверещала, тонко и высоко, мужчина также завопил, и вся поляна пришла в движение, мужчины с ревом хлынули внутрь, как разбивающийся прибой. Я бросилась вперед, ухватив худощавого за колени, сильно боднув его головой в пах. Он издал удушливый хрип, и упал на меня, пригвоздив к земле. Я изворачивалась, пытаясь вылезти из под его оцепеневшего тела, зная только, что нужно добраться до Марсали, встать между ней и мужчинами, но те уже добрались до нее. Крик приглушился звуками ударов кулаков о плоть, и глухим стуком, когда тела падали на стенку сарая солодовни. Глиняный котел на огне был на расстоянии вытянутой руки. Я схватила его, не обращая внимания на обжигающий жар, и запустила прямо в группу мужчин. Он тяжело ударил в спину одного из них, и разбился, разбрасывая кругом горящие угли. Мужчины закричали, отпрыгивая назад, и я увидела Марсали, прислонившуюся к сараю, шея скошена на бок, глаза закатились, превратившись в белые пятна на лице, ноги широко растопырены, а сорочка порвана от шеи вниз, выставляя наружу обнаженные груди, лежавшие на выпуклости ее живота. Затем кто-то ударил меня по голове, и я отлетела в сторону, проскользив по листьям, и приземлилась, распластавшись на земле, не в состоянии встать, пошевелиться, заговорить и даже подумать. Великое спокойствие нашло на меня, и мое видение сузилось – казалось очень медленно – закрытием радужной оболочки глаза, превратившись в спиралевидную линию. Перед собой я увидела на земле гнездо, прямо перед носом, ловко и искусно переплетенные веточки, зеленоватые яйца, округлые и хрупкие, совершенные в своей форме. Затем каблук раздавил яйца, и зрачки полностью закрылись. Запах пожара разбудил меня. Скорее всего, я была без сознания несколько мгновений; куча сухой травы у моего лица едва начала дымиться. Горячие угольки сверкали в купе древесного угля, выстреливая искрами. Накалившиеся волокна попали на сухие травинки, и куча травы вспыхнула огнем, в одночасье чьи-то руки схватили меня за плечи и подняли с земли. Все еще в полубессознательном состоянии, я ударила своего похитителя, когда он поднимал меня, но он бесцеремонно подтолкнул меня к одной из лошадей, поднял и взвалил на седло с такой силой, что у меня перехватило дыхание. Мне едва хватило духу уцепиться за кожаное стремя, как кто-то ударил лошадь по крупу, и мы пустились с причиняющей боль рысью. Между головокружением и тряской, все что я видела, было фрагментировано, словно в разбитом зеркале – но я смогла бросить последний взгляд на Марсали, которая вяло лежала, как тряпичная кукла среди дюжины маленьких огней, и разбросанные угли вокруг хватались огнем и начинали гореть. Я издала приглушенный звук, стараясь позвать ее, но он затерялся в стуке сбруи и голосах мужчин, тревожно разговаривающих рядом со мной. – Ты с ума сошел, Ходж? Ты не хочешь эту женщину. Верни ее обратно! – И не подумаю. – Голос коротышки был раздраженным, но уверенным, где-то рядом. – Она покажет нам, где виски. – Виски нам не понадобится, если мы умрем, Ходж! Это же жена Джейми Фрейзера, черт тебя побери! – Я знаю кто она такая. Давай, шевели копытами! – Но он... Ты не знаешь, что это за человек, Ходж! Я однажды видел его... – Избавь меня от своих воспоминаний. Двигай, я сказал! Последнее было акцентировано внезапным злым стуком, и изумленным возгласом боли. Рукоятка пистолета, подумала я. Прямо по лицу, добавила я мысленно, сглотнув, когда услышала мокрые, хриплые вздохи человека с разбитым носом. Рука схватила меня за волосы и больно одернула голову. Лицо худощавого уставилось на меня сверху, глаза оценивающе сузились. Казалось, он хотел лишь убедиться, что я все еще жива, так как не сказав ни слова, отбросил мою голову снова, безучастно, словно просто поднял на дороге сосновую шишку. Кто-то вел лошадь, на которой я ехала; несколько мужчин также шли пешком. Я слышала, как они переговаривались друг с другом, передвигаясь полубегом, чтобы успеть за лошадьми, которые уже начали подъем, грохоча и кряхтя как свиньи в подлеске. Я не могла дышать, лишь делала краткие вдохи, и меня немилосердно трясло при каждом шаге – но я не собиралась тратить время на физический дискомфорт. Марсали была мертва? Она, безусловно выглядела мертвой, но я не видела крови, и уцепилась за этот маленький факт для скудного – и временного – утешения. Даже если она еще не мертва, она скоро может умереть. Будь то от травмы, шока или внезапного выкидыша – о, Боже... Боже... бедный маленький MonsieurL’Oeuf... Мои руки беспомощно, в отчаянии сжали кожаные стремена. Кто может найти ее – и когда? Я пришла в солодовню чуть более часа до времени ужина. Как поздно уже было сейчас? Я краем глаза видела землю, дрожащую внизу, но мои волосы распускались и падали на лицо всякий раз, когда я пыталась поднять голову. В воздухе становилось прохладно, а раз по-прежнему все освещалось, то я решила, что солнце уже на горизонте. Через несколько минут свет начнет угасать. А дальше что? Сколько времени пройдет, пока начнутся поиски? Фергюс заметит отсутствие Марсали, когда она не вернется, чтобы готовить ужин – но пойдет ли он искать ее, когда дома две маленькие девочки? Нет, он пошлет Германа. Это заставило мое сердце пошатнуться, и комок застрял в горле. Когда пятилетний мальчик найдет свою мать... Я все еще могла чувствовать запах пожара. Я принюхалась один раз, второй, третий, в надежде, что это лишь мое воображение. Но над запахом пыли и пота лошади, привкуса кожаных стремян, и слабой струйки свежестоптанной травы, я отчетливо чуяла сильный неприятный запах дыма. Поляна, сарай – или все вместе, уже хорошо и основательно занялись огнем. Кто-нибудь увидит дым и придет. Но успеет ли? Я крепко закрыла глаза, стараясь перестать думать, выискивая любую возможность отвлечься от мысленно предстающей перед глазами картины того, что происходит позади меня. Голоса все еще были рядом. Снова человек, которого они зовут Ходжем. Наверное, на его лошади я ехала. Он шел рядом с ее головой, с противоположной стороны животного. Кто-то еще старался увещевать его, но с эффектом, подобным первому парню. – Разведи их, – коротко сказал он. – Раздели парней на две группы – одна пойдет с тобой, другая – со мной. Встретимся снова через три дня в Браунсвилле. Твою мать. Он ожидал погони, и собирался запутать следы, разделив группу, и двигаясь разными путями. В неистовстве, я пыталась придумать, что бы такого уронить. У меня обязательно должно было быть что-то, от чего можно избавиться, и дать понять Джейми какой дорогой меня увезли. Но на мне не было ничего кроме сорочки, корсета и чулок – ботинки пропали, когда меня тащили к лошади. Чулки представлялись единственно возможным вариантом; однако подвязки, на этот раз с особым упрямством, были туго завязаны и находились вне досягаемости. Везде вокруг себя я слышала шум людей и лошадей, двигающихся, кричащих и пихающихся, когда группа разделилась. Ходж подстегнул лошадь и мы стали двигаться быстрей. Мои треплющиеся волосы на секунду зацепились за ветку, когда мы пробирались сквозь кустарник, и отцепившись с болезненным «пинг!», сломали ветку, которая отрикошетила по моей скуле, едва не задев глаза. Я грубо выругалась, и кто-то – Ходж, видимо, – строго хлопнул меня по заду. Я сказала что-то намного более грубое, но про себя, крепко стиснув зубы. Моей единственной надеждой была мысль, что не будет большого труда выследить эту большую банду, которая оставляла кругом сломанные ветки, следы копыт, и развороченные камни.
Я видела, как Джейми отслеживал вещи маленькие и скрытые, равно как большие и тяжелые, и видела, как он проверял кору деревьев, ветки кустов на пути, вот такие сломленные ветки, и предательские пучки... волос! Со стороны лошади, где свисала моя голова, никого не было. В спешке, я начала выдирать свои волосы. Три, четыре, пять – этого было достаточно? Я вытащила руку и нацепила их на ветки чайного падуба; курчавые волосы колыхнулись на ветру от движения лошади, но остались безопасно висеть на зазубренных листьях. Я проделала то же самое еще четыре раза. Наверняка он заметит хотя бы один из них, и поймет, какой тропой идти дальше – если не потратит время, выслеживая другую группу. Больше я ничего не могла сделать, кроме как молиться – и я стала молиться со всей искренностью, начиная с благополучия Марсали и MonsieurL’Oeuf, которые находились в более отчаянном положении, чем я. Мы продвигались вверх еще какое-то время; уже совсем стемнело, прежде чем мы добрались до вершины хребта, и я была почти в беспамятстве, кровь стучала в висках, и корсет так давил на тело, что я чувствовала каждый китовый ус, как клеймо на коже. У меня еще осталось немного сил, чтобы откинуться назад, когда лошадь остановилась. Я ударилась о землю, сразу рухнула в кучу, и села, страдая от головокружения и задыхаясь, потирая руки, онемевшие от долгого висения. Мужчины встали в плотное кольцо, тихо переговариваясь, но слишком близко, чтобы я подумала о попытке сбежать в кусты. Один из них стоял в нескольких футах от меня, не спуская с меня глаз. Я оглянулась назад на дорогу, по которой мы ехали, в полу-страхе, полу-надежде увидеть отблески огня далеко внизу. Пожар обязательно привлечет чье-то внимание – и этот кто-то обязательно поднимет тревогу, будет знать что случилось и организует погоню. И все же... Марсали. Неужели она уже умерла и ребенок вместе с ней? Я тяжело сглотнула, напрягая глаза в темноте, и для того, чтобы предотвратить слезы, и для того, чтобы лучше видеть. Однако, нас плотно окружали деревья, и я ничего не могла рассмотреть, лишь изменения чернильной темноты. Света не было; Луна еще не поднялась, и звезды светили слабо, но моим глазам хватило достаточно времени, чтобы привыкнуть, и хотя я не была кошкой, умеющей видеть в темноте, я вполне могла кое-что различить, чтобы сделать первые выводы. Они спорили, оглядываясь на меня время от времени. Возможно, дюжина мужчин... А сколько их было изначально? Двадцать? Тридцать? Я согнула пальцы, дрожа. Моя кисть была сильно расшиблена, но не это заботило меня в данный момент. Мне было совершенно ясно – и поэтому, предположительно, и им тоже, – что они не могут прямо направиться к тайнику виски, даже если бы я смогла показать дорогу в темноте. Если Марсали выжила, чтобы рассказать, или нет – мое горло сжалось от этой мысли – Джейми и сам наверняка догадается, что целью нападения было виски, и позаботится о его охране. Даже если бы события произошли иным образом, мужчины все равно принудили бы меня показать им тайник, забрали бы виски и скрылись, надеясь исчезнуть прежде, чем обнаружится кража. Оставив меня и Марсали в живых, чтобы мы подняли тревогу и описали их? Я задумалась. Возможно. А возможно, нет. В панике, последовавшей после атаки Марсали, их планы нарушились. А теперь что? Кольцо мужчин распалось, хотя спор продолжался. Послышались приближающиеся шаги. – Я тебе говорю, так не пойдет, – горячо говорил один из мужчин. По густому голосу я предположила, что это был джентльмен с разбитым носом, невзирая на его травму. – Убей ее сейчас. Оставь ее здесь; никто не найдет ее прежде, чем звери обглодают ее кости. – Да? И если ее никто не найдет, они будут считать, что она у нас, разве не так? – Но если Фрейзер найдет нас, а ее с нами нет, кого он сможет обвинить... Они остановились вокруг меня, четверо или пятеро из них. Я вскарабкалась на ноги, рука рефлекторно ухватилась за ближайшее нащупанное оружие – к сожалению, им оказался маленький камень. – Как далеко мы от виски? – требовательно спросил Ходж. Он снял шляпу, и его глаза блестели как у крысы в тени. – Я не знаю, – сказала я, зажав нервы в кулак. И камень тоже. Моя губа все еще болела, раздувшись от его удара, и я осторожно подбирала слова. – Я не знаю, где мы находимся. Это была правда, хотя я могла сделать разумное предположение. Мы путешествовали несколько часов, по большей части вверх, и вокруг росли пихты и бальзам; я чувствовала их смолу, остро и четко. Мы были на верхнем склоне, и возможно рядом с небольшим перевалом, проходящим по выступу горы. – Убей ее, – призвал кто-то из толпы. – От нее нам никакого толку, а если Фрейзер найдет ее с нами... – Прикрой хавальник! – Ходж повернулся к говорящему с такой злобой, что мужчина, намного выше ростом, невольно отступил назад. Избавившись от угрозы, Ходж проигнорировал его и схватил меня за руку. – Не прикидывайся дурочкой, женщина. Ты скажешь мне то, что я хочу знать. – Он не потрудился добавить «или...» – что-то холодное при¬кос¬нулось к моей груди, и горячий укол пореза последовал секундой позже, кровь стала капать из ранки. – Иисус, твою, Рузвельт Христос! – крикнула я, скорее от удивления, чем от боли. Я выдернула руку из его хватки. – Я же сказала, я даже не знаю где мы, идиот! Как ты ожидаешь, что я скажу тебе, где вообще что-либо находится! Он заморгал от изумления, и рефлекторно поднял нож, словно опасаясь, что я его атакую. Осознав, что я не собираюсь этого делать, он сердито взглянул на меня. – Я тебе скажу, что я знаю, – сказала я, и отстраненно обрадовалась тому, что мой голос был уверенным и четким. – Тайник с виски находится в полумиле от солодовни, примерно на северо-запад. Он в пещере, хорошо спрятан. Я могла бы отвести тебя туда – если бы мы начали с места, где вы меня схватили – но это все, что я могу сказать по поводу направления. Это тоже было правдой. Я достаточно легко могла найти его – но дать направление? «Пройди немного через щель в кустах, пока не увидишь дубовую рощу, где Брианна пристрелила опоссума, сверни влево к квадратному камню, на котором растет ужовник...». Тот факт, что я была нужна им в качестве гида, и это единственная причина, по которой меня не убили прямо на месте, конечно, имел второстепенное значение. Ранка была совсем маленькой, кровь почти не текла. Мое лицо и руки, между тем, совсем обледенели, и в глазах то и дело появлялись и исчезали мигающие огоньки. Меня держало на ногах лишь смутное убеждение, что уж если будет суждено, то я предпочитаю умереть стоя. – Говорю тебе, Ходж, ты не хочешь иметь с ней дела – никакого. Большой мужчина присоединился к группе вокруг меня. Он склонился над плечом Ходжа, разглядывая меня и кивая. Они все казались черными в темноте, но в оттенках голоса этого человека чувствовались африканские переливы – бывший раб или, возможно, работорговец. – Эта женщина. Я слыхал о ней. Она колдунья. Я таких знаю. Они как змеи, эти колдуньи. Не прикасайся к ней, слышишь? Она нашлет на тебя проклятье! Мне удалось произвести довольно зловещий смешок в ответ на это, и мужчины, стоявшие подле меня, отошли на полшага назад. Я была слегка удивлена; откуда это вообще взялось? Но дышалось мне уже гораздо лучше, и мигающие огоньки в глазах исчезли. Высокий мужчина вытянул шею, увидев тонкую линию крови на моей сорочке. – Ты пролил ее кровь? Черт тебя побери, Ходж, нам теперь крышка! – В его голосе прозвучала отдаленная нотка тревоги, и он отодвинулся назад, проделав одной рукой что-то вроде знамения в мою сторону. – Проклятие, верно? – сказала я. – Как вам такое? Еще раз прикоснетесь ко мне, и вы умрете в течении суток. Вены потемнели на его белом лице. Он был настолько близок, что я чувствовала его кислое дыхание, и видела, как его лицо наливается яростью. Какого черта ты делаешь, Бичем? – подумала я, крайне удивившись самой себе. Ходж протянул руку, чтобы ударить меня, но великан схватил его за запястье с криком страха. – Не смей! Ты нас всех погубишь! – Я, блин, убью тебя прямо сейчас, мерзавка! Ходж все еще держал нож в другой руке, он нанес неловкий удар великану, рыча от ярости. Большой мужчина ахнул от толчка, но не был сильно ранен – он скрутил запястье Ходжа, и тот издал высокий, визжащий крик, словно кролик в лапах лисицы. Затем другие влились в потасовку, толкаясь и ругаясь, выдирая друг у друга оружие. Я развернулась и побежала, но не сделала и пары шагов, как кто-то дернул меня, обхватив руками, и крепко прижал к себе. – Вы никуда не уйдете, леди, – запыхавшимся голосом сказал он. Я бы и не смогла. Он был не выше меня ростом, однако намного сильнее. Я попыталась высвободиться из его объятий, но он крепко сжал руки вокруг меня и лишь усилил хватку. Я крепко держалась, сердце билось с бешеной скоростью от злости и страха, не желая давать ему повод покалечить меня. Он был возбужден; я чувствовала его сердцебиение и неприятный запах свежего пота поверх зловония несвежей одежды и тела. Я не могла видеть, что происходило вокруг, но думала, что они сейчас не столько дерутся, сколько кричат друг на друга. Мой пленитель ослабил хватку и прочистил горло. – Ээээ.... откуда вы родом, мэм? – спросил он, довольно вежливо. – Что? – сказала я, бесконечно изумленная. – Откуда родом? Эм... о... Англия. Родом из Оксфордшира. А затем из Бостона. – О? Я и сам с севера. Я подавила автоматическое желание сказать «рада познакомиться», так как я была совсем не рада. Беседа зачахла. Драка прекратилась также внезапно, как и началась. С большим количеством символических огрызаний и ворчания, большая часть из них отступила, поддавшись истошным воплям Ходжа о том, что он здесь главный, и они, черт возьми, будут делать то, что им говорят или будут пенять на себя. – Он серьезно говорит, – пробормотал мой пленитель, все еще крепко прижимая меня к своей грязной груди. – Вам не стоит переходить ему дорогу, леди, поверьте. – Хмф, – ответила я, хотя совет был явно дан из хороших побуждений. Я надеялась, что конфликт будет шумным и затяжным, что могло увеличить шансы на то, что Джейми поймает нас. – А откуда Ходж родом, если уж заговорили о происхождении? – спросила я. Он все еще казался мне ужасно знакомым; я была уверена, что уже встречалась с ним – но где? – Ходжепайл? Аа... Англия, полагаю, – ответил молодой человек, сжимая меня. В его голосе было удивление. – Разве по его говору не скажешь? Ходж? Ходжепайл? Имя было знакомо, без сомнения, но... Вокруг меня все еще была толкотня и бормотание, но через короткое время, мы снова двинулись в путь. На этот раз, слава Богу, мне позволили сидеть верхом, хотя связали руки и привязали к седлу. Мы двигались очень медленно. Там была своего рода тропа, но даже при смутном свете поднимающейся луны, продвижение было сложным. Ходжепайл больше не вел лошадь, на которой я ехала. Молодой человек, повторно пленивший меня, держал уздцы, дергая и уговаривая упрямую лошадь пройти через заросли кустарника. Я могла видеть его время от времени, стройный, с густыми взъерошенными волосами, которые спускались ниже плеч и превращали его в львиноподобный силуэт. Угроза мгновенной смерти немного отступила, но желудок все еще щемило, а мышцы спины напряглись в дурном предчувствии. Ходжепайл на некоторое время установил порядок, но между мужчинами не было окончательного согласия. Те, кто поддерживал идею убить меня и оставить мой труп на съедение скунсам и ласкам, могли легко решить положить быстрый конец разногласиям нападением из темноты. Я слышала голос Ходжепайла, строгий и запугивающий, где-то впереди. Видимо, он проходил туда и обратно вдоль колонны, запугивая, подталкивая и ворча, как овчарка, старающаяся держать стадо в движении. Они продвигались, хотя было понятно даже мне, что лошади устали. Та, на которой ехала я, еле волочила ноги, дергая головой в раздражении. Одному Богу было известно, откуда явились эти мародеры, или как долго они ехали, пока не наткнулись на солодовню. Люди тоже замедлялись, постепенно туман усталости сгущался над ними, когда возбуждение от побега и драки поутихло. Я также почувствовала усталость, и сражалась с ней, стараясь оставаться начеку. Все еще стояла ранняя осень, но я была одета лишь в сорочку и корсет, и мы были уже довольно высоко, где воздух резко охлаждался с наступлением темноты. Я постоянно дрожала, и порез на груди обжигал, когда маленькие мышцы под кожей сокращались. Порез не был серьезным, но что если туда попадет инфекция? Я могла лишь надеяться, что проживу достаточно долго, чтобы это превратилось в проблему. Как я ни старалась, я не могла перестать думать о Марсали, и не могла освободить свой мозг от медицинских предположений, представляя все, что угодно – от сотрясения мозга с внутричерепным отеком до ожогов от вдыхания дыма. Я могла кое-что сделать – например, неотложное кесарево сечение – если бы я была там. Никто другой бы не смог. Я сжала руки на краю седла, натянув веревку, сжимающую их. Я должна быть там! Но меня там не было, и, возможно, никогда больше не будет. Склоки и ворчание уже совсем стихли, когда темнота леса сгустилась над нами, но затяжное чувство беспокойства тяжестью висело над группой. Отчасти, я думала, из-за опасений и страха погони, но в гораздо большей степени, от внутренних разногласий. Драка не прекратилась, а лишь отложилась до более подходящего момента. Чувство разгорающегося конфликта остро ощущалось в воздухе. Конфликт основывался исключительно на моей персоне. Не в состоянии четко видеть во время спора, я не могла с уверенностью сказать, кто какую позицию занимает. Но разделение было на лицо: одна группа, возглавляемая Ходжепайлом, предпочитала оставить меня в живых, по крайней мере, пока я не приведу их к виски. Вторая группа ратовала за сокращение потерь путем перерезания моего горла. И, по мнению меньшинства, озвученному джентльменом с африканским акцентом, следовало отпустить меня не все четыре стороны, чем раньше, тем лучше. Разумеется, мне стоило обработать этого джентльмена и попытаться обратить его верования себе на пользу. Как? Я уже начала, прокляв Ходжепайла – и все еще была изумлена своим поступком. Не думаю, что стоит начинать проклинать всех массово – это может разрушить эффект. Я заерзала в седле, которое начало сильно натирать. Не впервые мужчины испытывают ужас при виде меня из-за собственных страхов и того, как они меня воспринимают. Страх из-за предрассудков может быть хорошим оружием – однако, очень опасным. Если бы я действительно боялась их, они убили бы меня, в ту же секунду, не раздумывая. Мы пересекли перевал. Редкие деревья росли здесь между скалами, и когда мы выехали на дальнюю сторону горы, небо открылось передо мной, обширное и сияющее мириадами сверкающих звезд. Я, видимо, охнула от этого вида, так как молодой человек, ведший мою лошадь, остановился, подняв к небу собственную голову. – Ох, – тихо произнес он. Он загляделся на мгновение, но был возвращен на землю прохождением другой лошади, протолкнувшейся мимо нас, ее наездник повернулся, одарив меня тяжелым взглядом. – У вас такие же звезды – там, откуда вы родом? – спросил мой сопровождающий. – Нет, – ответила я, все еще находясь под впечатлением от небесного великолепия. – Не такие яркие. – Да, они не были такими, – сказал он, качая головой и натягивая поводья. Это было странное замечание, но я ничего не смогла из него вынести. Я могла продолжить разговор с ним – Господи, мне нужны были любые союзники, – но тут раздался крик издали, очевидно, мы останавливались на ночлег. Меня развязали и стащили с лошади. Ходжепайл прорвался сквозь толпу и схватил меня за плечо. – Попытаешься сбежать, женщина, и горько пожалеешь об этом, – он злобно сжал меня, вонзив пальцы в мою кожу. – Ты нужна мне живой – не обязательно целой. Все еще держа меня за плечо, он вытащил нож, и прижал лезвие к моим губам, кольнув острым концом у основания носа, затем приблизился ко мне настолько близко, что я могла чувствовать влажное тепло его отвратительного дыхания на своем лице. – Единственную вещь, которую я тебе не отрежу – это твой язык, – прошептал он. Лезвие ножа медленно двинулось от моего носа вниз по подбородку, по линии шеи, закруглившись на изгибе груди. – Ты хорошо уяснила, да? Он подождал моего кивка, затем отпустил меня и исчез в темноте. Если он хотел пощекотать мне нервы, ему это отлично удалось. Я вспотела, несмотря на прохладу, и все еще дрожала, когда высокая фигура смутно прорезалась в тени рядом со мной, взяла одну из моих рук, и кое-что зажала в ней. – Меня зовут Теббе, – пробормотал он. – Вы запомните его – Теббе. Помните, что я был добр к вам. Скажите вашим духам, чтобы они не вредили Теббе, потому что он был добр к вам. Я снова кивнула, пораженная, и снова осталась в одиночестве, с куском хлеба, зажатым в руке. Я поспешно съела его, заметив, что будучи очень черствым, изначально это был добротный темный ржаной хлеб, вроде того, что пекут немецкие женщины в Салеме. Бандиты ограбили какой-то из домов поблизости, или просто купили его? Лошадиное седло рухнуло на землю подле меня; с передней луки свисала фляга с водой, и я опустилась на колени, чтобы напиться из нее. Хлеб и вода – вкус парусины и дерева – были вкуснее всего того, что мне приходилось когда-либо есть. Я замечала и прежде, что когда стоишь перед лицом смерти, заметно улучшается аппетит. И все же, я надеялась на что-то более изысканное в качестве последней трапезы. Ходжепайл вернулся несколько минут спустя с веревкой. Он не утруждал себя дополнительными угрозами, очевидно чувствуя, что был хорошо понят. Он просто связал мне руки и ноги, и толкнул на землю. Со мной никто не говорил, но кто-то, в порыве любезности бросил на меня одеяло. Лагерь очень скоро затих. Костер не разводили и ужин не готовили; мужчины, предположительно, подкрепились схожим со мной образом, затем разбрелись по лесу в поисках места для ночлега, оставив лошадей на привязи неподалеку. Я подождала, пока все стихнут, затем зажала одеяло в зубах, и, извиваясь, осторожно уползла с места, где меня бросили, прокладывая себе дорогу к соседнему дереву, в дюжине ярдов от меня. Я не собиралась этим действием совершить побег; но если кто-то из бандитов решит напасть на меня, воспользовавшись преимуществом темноты, то я не хотела бы лежать там как жертвенный ягненок. Если повезет, если кто-нибудь прокрадется тайком к моему месту, у меня будет достаточно времени, чтобы закричать, позвать на помощь. У меня не было и тени сомнения, что Джейми придет. Моя задача была – выжить до тех пор, пока это ни произойдет. Запыхавшаяся, вспотевшая, покрытая опавшими листьями, в чулках, превратившихся в отрепья, я свернулась калачиком под большим грабом, зарывшись под одеяло. Скрытая таким образом, я попыталась зубами ослабить узлы веревки вокруг своих кистей. Ходжепайл, однако, связал их с военной тщательностью. Не считая вгрызания в веревку как суслик, я больше никак не преуспевала. Военная тщательность. Именно эта мысль внезапно восстановила в памяти кто он такой, и где я его прежде видела. Эрвин Ходжепайл! Он был клерком на королевском складе в Кросс Крике. Я коротко встречалась с ним, три года назад, когда мы с Джейми привезли мертвую девушку к сержанту гарнизона, расположившегося там. Сержант Мурчисон мертв, и я думала, что Ходжепайл также погиб при пожаре, уничтожившим склад и его содержимое. Ах, так значит, дезертир! Либо у него было достаточно времени сбежать, прежде чем огонь разго¬рел¬ся и охватил склад, либо его там в этот момент вообще не было. В любом случае, он был достаточно умен, чтобы оценить шанс исчезнуть из поля зрения армии Его Величества, где посчитают его погибшим. Чем он занимался дальше, было довольно ясно. Бродил по сельской местности, промышляя грабежом и убийствами, и собирая себе подобных единомышленников по дороге. Правда, теперь они не казались такими уж единомышленниками. Пока Ходжепайл являлся самопровозглашенным лидером банды, однако было очевидно, что он недолго продержится в этом качестве. Он не умел командовать, не знал, как управлять людьми, кроме как при помощи угроз. Я повидала достаточно военных командиров в свое время, плохих и хороших, и могла оценить разницу. Даже сейчас я могла слышать повышенный тон Ходжепайла где-то вдалеке, спорящего с кем-то. Я видела таких и раньше – злобных, способ¬ных временно запугать тех, кто находился рядом, вспышками неуправляемого насилия. Они редко долго оставались на посту, и я сомневалась, что Ходжепайла ждет иная участь. Все равно он не протянет дольше момента, когда Джейми нас найдет. Эта мысль успокоила меня, как глоток хорошего виски. Джейми сейчас уже наверняка ищет меня. Я свернулась под одеялом, немного дрожа. Джейми понадобится свет, искать следы в темноте – факелы. Таким образом, он станет видимым – и уязвимым – если появится в поле зрения лагеря. Лагерь нельзя заметить – не было костра, лошади и люди разбросаны по лесу. Я знала, что они поставили часовых, могла слышать их редкие движения туда-сюда, и приглушенные разговоры. Однако Джейми не был дураком, сказала я себе, пытаясь выбросить из головы картинки засады и побоища. Он узнает, по свежим лошадиным экскрементам, что приближается, и уж точно не будет с факелами напрямик наступать на лагерь. Если он уже выследил банду, тогда... Звук тихих шагов заставил меня замереть. Они шли от моего предыдущего места, и я схоронилась под одеялом, как мышь при виде ласки. Шаги шелестели в разные стороны, словно кто-то искал меня в листьях и хвойных иголках. Я затаила дыхание, хотя никто и так не мог его слышать при шуме ветра, качающего кроны деревьев. Я напрягла глаза в темноте, но ничего не могла различить, кроме смутного неясного пятна, двигающегося между ветвями, в дюжине ярдов от меня. Внезапная мысль ударила меня – может быть это Джейми? Если он совсем близко подошел к лагерю, он мог пробраться сюда пешком, разыскивая меня. При этой мысли, я глубоко вздохнула, напрягая мышцы, связанные веревкой. Мне очень хотелось окликнуть его, но я не осмелилась. Если это был Джейми, то позвать его означало раскрыть его присутствие бандитам. Если я могла слышать часовых, они тем более могли услышать меня. А если это не Джейми, а кто-то из бандитов, пришедших прикончить меня... Я тихонько выдохнула, каждая мышца моего тела напряглась и дрожала. Было довольно прохладно, но с меня ручьями стекал пот. Я чувствовала запах собственного тела, запах страха, смешанного с холодным душком земли и растительности. Пятно испарилось, шаги затихли, а мое сердце гремело как оркестровые литавры. Слезы, которые я сдерживала на протяжении многих часов, брызнули из глаз, окатив теплом мое лицо, и я заплакала, беззвучно дрожа. Ночь полностью охватила меня, в темноте пахло угрозой. А над головой ярко мерцали россыпи звезд в небе, и в какой-то момент, я погрузилась в сон.
БИЧ СУДЬБЫ Я проснулась перед самым рассветом, в грязи, потная с пульсирующей головной болью. Мужчины уже находились в движении, ворча по поводу отсутствия кофе или завтрака. Ходжепайл остановился рядом со мной, глядя сверху вниз при¬щу¬рен¬ны¬ми глазами. Он посмотрел на дерево, под которым оставил меня прош¬лой ночью и на разрытую дорожку гниющих листьев, которая появилась, когда я, словно червь, ползла к своему нынешнему месту. Он сжал в ниточку тонкие губы, и даже подбородок выдавал его неудовольствие. Он вытащил нож из-за пояса, и я почувствовала, как кровь отлила от моего лица. Однако, он просто встал на колени и разрезал мои путы, вовсе не собираясь отрезать мне палец, чтобы продемонстрировать свои эмоции. – Мы выезжаем через пять минут – сказал он и отошел от меня. Я слегка дрожала, меня подташнивало от страха настолько сильно, что я едва могла стоять. Мне удалось подняться на ноги, и я шла, пошатываясь, до близкого небольшого ручья. Воздух был влажным, и я мерзла в своей пропитанной потом сорочке, но холодная вода, вы плеснувшись мне на руки и лицо, казалось, помогла немного, успокаивая пульсацию позади правого глаза. У меня было время только на поспешный туалет – снять лохмотья чулок и провести мокрыми пальцами по волосам, прежде чем Ходжепайл вновь появился, чтобы снова увести меня. На этот раз, слава Богу, меня посадили на лошадь, а не привязали. Мне не разрешили держать узду – на подъеме поводья взял один из бандитов. Это был мой первый шанс рассмотреть своих похитителей – они вышли из леса, выстраиваясь в грубую шеренгу, кашляя, плюясь, и отливая на деревья, абсолютно не обращая внимания на мое присутствие. Кроме Ходжепайла я насчитала двенадцать мужчин – чертова дюжина злодеев. Было легко определить человека, называемого Тебби; мало того, что великан – еще и мулат. Был там и другой полукровка – помесь негра с индейцем – подумала я – но он был приземистым коротышкой. Тебби, не глянув в мою сторону, нахмурившись, вернулся к своим делам, опустив голову. Это стало разочарованием – не знаю, что произошло среди мужчинами ночью, но, очевидно, Тебби больше не настаивал на моем освобождении. Грязный пестрый платок, повязанный на его запястье, наверняка имел к этому некоторое отношение. Молодого человека, который вел мою лошадь прошлой ночью, также легко было опознать по длинным, лохматым волосам, но он не подходил, и также избегал смотреть на меня. К моему удивлению, он, скорее всего, не был чероки, возможно, тускарора? Я не ожидала этого, учитывая его речь и вьющиеся волосы. Очевидно, он тоже был полукровкой. Остальные члены банды были более или менее белыми, но, тем не менее, разномастными. Трое из них были мальчишками, у которых едва начала пробиваться борода – потрепанные и долговязые подростки. Они смотрели на меня с отвисшей челюстью, вытаращив глаза, и подталкивая друг друга. Я уставилась на одного из них, пока он не встретился с моим взглядом; он залился ярко-алым румянцем до самых жиденьких усов, и отвернулся. К счастью, моя рубашка была с рукавами – она закрывала меня достаточно прилично, зашнуровываясь от шеи до подола, достающего до середины икры, но нельзя было отрицать, что я чувствовала себя неловко. Рубашка была влажной и мягко облегала изгибы моей груди – очень неприятное ощущение. Я пожалела, что не удержала одеяло. Мужчины медленно кружили вокруг меня, нагружая лошадей, и у меня было отчетливое и неприятное чувство, что я нахожусь в центре этой массы, словно яблочко в центре мишени. Я могла лишь надеяться, что при своем возрасте достаточно напоминаю старую каргу, и мой неряшливый вид был отталкивающим, а не привлекательным – распущенные волосы в диком беспорядке спутались, как мох ведьмы вокруг моих плеч, и я ощущала себя смятым, старым бумажным пакетом. Я сидела, вытянувшись в струнку в седле, недружелюбно сверкая глазами в сторону каждого, кто глядел в мою сторону. Один мужчина нерешительно рассматривал мою голую ногу, прикидывая себе что-то в уме, и тут же отскочил, когда встретил мой взгляд. Что подарило мне сиюминутное чувство мрачного удовлетворения, почти сразу сменившееся шоком. Лошади начали двигаться, и моя послушно последовала за мужчиной передо мной; еще два человека попали в поле зрения, стоя под большим дубом. Я знала их обоих. Харли Бобл завязывал веревки на груженом седле, хмурясь, поскольку он сказал что-то другому, более крупному человеку. Харли Бобл был бывшим охотником за ворами, а теперь, очевидно, обычным вором. Совершенно отвратительный человечишка, он вряд ли будет благосклонен ко мне, из-за происшествия, имевшего место на Сборе некоторое время назад. Я совсем не была рада видеть его здесь, хотя отнюдь не удивилась, найдя его в такой компании. Но увидев его спутника, мой пустой желудок начал сокращаться, сжимаясь, а кожа дернулась, как у лошади, облепленной мухами. Мистер Лайонел Браун из Браунсвилля. Он поднял глаза, увидел меня и поспешно отвернулся, сгорбив плечи. Он, должно быть, понял, что я узнала его, он повернулся ко мне лицом, тонкие черты застыли в каком-то утомленном пренебрежении. Его нос был раздутым и потемневшим, темно-красная луковица, видимая даже в сероватом свете. Он на мгновение уставился на меня, затем кивнул, как будто делая некое неохотное признание, и снова отвернулся. Я рискнула бросить взгляд назад через плечо, как только мы вошли в чащу, но не смогла разглядеть его больше. Что он здесь делал? Я не узнала его голос в тот момент, но это явно был он, кто спорил с Ходжепайлом о разумности удерживания меня. И неудивительно! Не он один был встревожен нашим взаимоузнаванием. Лайонел Браун и его брат, Ричард, были торговцами – основателями и патриархами Браунсвилля, крошечного поселка в горах, примерно в сорока милях от Риджа. Одно дело, когда разбойники, вроде Бобла или Ходжепайла бродили по сельской местности, грабя и сжигая; совсем другое, когда Брауны из Браунсвилля обеспечивали им базу для своих бесчинств. Последнюю вещь в мире, которую мистер Лайонел Браун мог бы пожелать, это чтобы я добралась до Джейми и рассказала, в чем они замешаны. И я думала, что, скорее всего, он предпримет шаги, чтобы помешать мне в этом. Солнце вставало, начиная согревать воздух, но я вдруг почувствовала холод, словно упала в колодец. Лучи солнца просвечивали сквозь ветви, позолотив остатки ночного тумана, который скрывался в деревьях и серебрился на краях листьев. Деревья изобиловали пением птиц, и фазан прыгал в столпе солнечных лучей, не обращая внимания на проходящих людей и лошадей. Было еще слишком рано для мух и комаров, и мягкий утренний ветерок ласкал мое лицо. Безусловно, это одна из тех ситуаций, где только человек бывает мерзким. Утро прошло достаточно спокойно, но я ощущала постоянное состояние напряженности среди мужчин, хотя они были не так напряжены, как я. «Джейми Фрейзер, где же ты»? – подумала я, яростно сосредоточившись на лесу вокруг нас. Каждый далекий шелест или шуршание веток мог предвещать спасение, и мои нервы заметно потрепались от ожидания. Где? Когда? Как? У меня не было ни поводьев, ни оружия. Если – когда – нападение на группу будет сделано, самая лучшая – хорошо, единственно возможная – стратегия состояла в том, чтобы бросить лошадь и убежать. Пока мы ехали, я постоянно оценивала каждый участок с гамамелисом и елями, отмечая точки опоры, прокладывая зигзагообразные тропинки через растущий молодняк и валуны. Я готовилась не только к нападению Джейми и его людей. Я не могла видеть Лайонела Брауна, но знала, что он где-то рядом. Мышцы между лопатками сжимались в узел, предчувствуя нож. Я не сводила глаз с потенциального оружия: больших камней, веток, которые могут быть подняты с земли. Если, то есть, когда я побегу, никто не должен остановить меня. Но мы спешили, двигаясь настолько быстро, насколько позволяла лошадям местность, и мужчины постоянно оглядывались через плечо, не выпуская из рук оружие. Что касается меня, я вынуждена была отказаться от своего воображаемого выбора разномастного «оружия», поскольку оно проносилось мимо меня, оставаясь позади. К своему большому разочарованию, около полудня, мы достигли ущелья без происшествий. Однажды я была здесь с Джейми. Поток падал с шестидесятифутовой высоты гранитной скалы, искрящийся радугой и громогласный, словно Архангел Михаил. Ветви красной аронии и дикого индиго свисали бахромой, а желтые тополя нависали над рекой чуть ниже бассейна потока, настолько густо, что лишь случайный отблеск от поверхности воды показывался между краями пышной растительности. Ходжепайл, конечно, не впечатлился живописными красотами места. – Слезайте – проговорил грубый голос возле моего локтя, и я глянула вниз, чтобы увидеть Тебби. – Мы будем переправлять лошадей. Вы пойдете со мной. – Я пойду с ней. – Мое сердце подскочило к горлу при звуках густого гнусавого голоса. Это был Лайонел Браун, продирающийся через нависающие канаты лиан, недобро и пристально глядящий на меня. – Не ты, – оборвал Тебби Брауна, сжимая кулаки. – Не ты – повторила я твердо. – Я пойду с ним. – Я соскользнула с лошади и быстро укрылась позади угрожающего тела крупного мулата, выглядывая в сторону Брауна из-под мощного плеча. Я не питала ни малейших иллюзий насчет намерений Брауна. Он бы не решился убить меня под присмотром Ходжепайла, но он может – и утопит – меня легко, утверждая, что это был несчастный случай. Река здесь была мелкой, но быстрой – я могла слышать, как она проносится со свистом мимо скал около берега. Браун бросил взгляд направо, потом налево, думая, стоит ли спорить, но Тебби напряг массивные плечи, и Браун оценил это как безнадежное дело. Он фыркнул, сплюнул в сторону и потопал прочь, хрустя ломающимися ветвями. У меня никогда не могло бы быть лучшего шанса. Не дожидаясь, когда звуки обидчивого ухода Брауна утихнут, я схватила здоровяка за локоть и сжала его руку. – Спасибо – сказала я низким голосом. – За то, что вы сделали прошлой ночью. Сильно вас ранило? Он посмотрел на меня сверху вниз, с явным опасением на лице. Мои прикосновения, очевидно, смутили его. Я чувствовала напряжение в его руке, когда он пытался решить, стряхнуть меня, или нет. – Нет – сказал он. – Со мной все в порядке. – Он поколебался, но затем неуверенно улыбнулся. Было очевидно, что задумал Ходжепайл; лошадей вели, по одной, вниз по узкой «оленьей тропе», которая обрамляла откос. Мы были более чем в миле от потока, но воздух все еще доносил до нас шум. Стороны ущелья спускались круто вниз, к воде, более чем на пятьдесят футов, и противоположный берег был столь же крутой и заросший. Густой кустарник скрывал края, но я могла увидеть, что река разливалась здесь, замедляясь на мелководье. Без опасных течений, лошади могут пройти ниже, чтобы выйти в какую-то случайную точку на противоположном берегу. Все, кто может отследить нас в ущелье, потеряет здесь след, и с трудом найдет его на противоположной стороне. С усилием я остановила себя, оглядывающуюся через плечо в поисках неминуемой погони. Мое сердце билось быстро. Если Джейми был рядом, он бы выждал и атаковал группу, когда они, войдя в воду, станут наиболее уязвимыми. Даже если он не рядом, пересечь реку не такое уж простое дело. Если и было подходящее время для попытки бегства... – Вы не должны идти с ними – сказала я Тебби непринужденно. – Вы тоже умрете. Рука под моей кистью судорожно дернулась. Он взглянул на меня, широко раскрыв глаза. Склера его глаз была желтой, даже желтушной, радужная оболочка нарушена, что делало его пристальный взгляд странным и неясным. – Я сказала ему правду, вы знаете. Я указала подбородком на Ходжепайла, видимого вдалеке. – Он умрет. Так же, как и все те, кто с ним. Вам нет необходимости умирать с ним. Он пробормотал что-то под нос, и прижал кулак к своей груди. У него было что-то на веревочке, висящий под рубашкой. Я не знала, был ли это крест, или какой-нибудь языческий амулет, но он, казалось, хорошо реагировал на внушение до сих пор. Так близко к реке воздух был чист и наполнен влагой, с ароматом зелени и воды. – Вода – мой друг – сказала я таинственно, стараясь походить на колдунью. Я не была хорошим лжецом, но речь шла о моей жизни. – Когда мы зайдем в реку, отпустите мою руку. Водяной конь поднимется и унесет меня. Его глаза не могли стать еще больше. Очевидно, он слышал о келпи или о ком-то вроде них. Даже так далеко от водопада, в реве воды можно было различить голоса – если человек ставил перед собой такую цель. – Я не отступлю перед водяным конем – сказал он с убеждением. – Я знаю о нем. Он утащит вас вниз, утопит и съест. – Меня не съест – уверила я его. – Вам не нужно подходить к нему. Просто не стойте рядом, когда мы находимся в воде. Держитесь поодаль. И если он это сделает, я окажусь под водой и уплыву, спасаясь, прежде чем он успеет глазом моргнуть. Готова поспорить, что большинство бандитов Ходжепайла не умели плавать; мало кто в горах умел это. Я сжала и разжала мышцы ног, подготавливаясь, боль и оцепенелость растворились в наплыве адреналина. Половина мужчин уже подошли с лошадьми к краю. Я подумала, что смогу задержать Тебби, пока остальные не окажутся благополучно в воде. Даже если он не будет намеренно потворствовать моему побегу, если я выскользну из его объятий, думаю, что он не будет пытаться поймать меня. Он без энтузиазма потянул мою руку, и я резко остановилась. – Ой! Подождите, я наступила на колючку. Я подняла одну ногу, глядя на подошву. Учитывая грязь и пятна смолы, прилипшие к ней, никто не смог бы сказать наступила ли я на сорняк, ежевичный шип, или даже гвоздь от подковы. – Нам нужно идти, женщина – Я не знаю, была ли это моя близость, рев воды, или мысли о водяном коне, что встревожили Тебби, но он нервно потел, его запах изменился от простого мускуса, до чего-то острого и пикантного. – Минутку – сказала я, делая вид, что исследую свою ногу. – Почти достала. – Оставьте ее. Я понесу вас. Тебби тяжело дышал, оглядываясь назад и вперед от меня к краю ущелья, где проходила оленья тропа, исчезавшая в вышине, как будто опасаясь появления Ходжепайла. Но не Ходжепайл выскочил из кустов. Это был Лайонел Браун с двумя молодыми парнями за его спиной. Глядя на его лицо можно было сразу определить их цель. – Я возьму ее – сказал он без преамбулы, беря меня за руку. – Нет! – Тебби рефлекторно схватил меня за другую руку и потянул. Далее последовало недостойное перетягивание каната между Тебби и мистером Брауном, каждый дергал одну из моих рук. Прежде, чем меня разорвали на части, Тебби, к счастью, изменил тактику. Отпустив мою руку, он схватил меня поперек туловища, прижал к себе, и толкнул ногой мистера Брауна. В результате этого маневра, мы с Тебби упали назад, в сумбурную кучу рук и ног, в то время как Браун также потерял равновесие, хотя сначала я не поняла этого. Все, что я услышала это громкий вопль, шум возни, сопровождаемый треском и грохотом смещенных камней, падающих вниз по скалистому склону. Высвободив себя от Тебби, я выползла, чтобы обнаружить остальных мужчин, столпившихся вокруг зловеще сглаженного места в кустах, окай¬мля¬ющих ущелье. Один или два поспешно приносили веревки и выкрикивали противоречивые приказы, из которых я сделала вывод, что Браун действительно упал в ущелье, но еще не числился среди мертвых. Я быстро сменила направление, намереваясь нырнуть с головой в кусты, но вместо этого наткнулась на пару потрескавшихся сапог, принадлежащих Ходжепайлу. Он схватил меня за волосы и дернул, заставляя вскрикнуть и рефлекторно наброситься на него. Я ударила его прямо в диафрагму. Он охнул, и остался с открытым ртом, жадно глотая воздух, но не ослабляя железной хватки на моих волосах. Разъяренно глядя в мою сторону, он отпустил меня, и подтолкнул коленом к краю ущелья. Один из молодых людей цеплялся за кусты, осторожно ища точку опоры на склоне под нами; один конец веревки обвязан вокруг его талии, другой подвешен бухтой через плечо. – Поганая шлюха! – орал Ходжепайл, впиваясь пальцами мне в руку, перегибаясь через сломанные кусты. – Ты чего творишь, сука? Он скакал по краю ущелья, как Румпельштильцхен , грозя кулаком и беспристрастно крича на своего поврежденного делового партнера, и на меня, в то время как была начата спасательная операция. Тебби удалился на безопасное расстояние, где стоял, выглядя обиженным. Наконец, громко стонущий Браун был вытащен, и положен на траву. Мужчины, еще не вошедшие в реку, собрались вокруг, разгоряченные и возбужденные. – Ты хочешь излечить его, заклинательница? – спросил Тебби, скептически взглянув на меня. Я не знаю, усомнился ли он в моих способностях, или только в целесообразности моей помощи Брауну, но я кивнула, немного неуверенно, и вышла вперед. – Думаю, что да. – Клятва оставалась клятвой, хотя я подумала, что Гиппократ вряд ли когда-нибудь сам сталкивался с подобной ситуацией. Но, может быть, и случалось – древние греки были довольно воин¬ственным народом, кстати. Мужчины расступились передо мной достаточно легко – после того, как вытащили Брауна из ущелья, было очевидно, что они понятия не имеют, что делать дальше. Я провела поспешную диагностику. Кроме многочисленных порезов, ушибов, и толстого слоя пыли и грязи, у мистера Лайонела Брауна был перелом левой ноги, по крайней мере, в двух местах, сломано левое запястье, и, вероятно, раздавлено пару ребер. Только один из переломов ноги был сложным и неприятным – обломок сломанной бедренной кости проткнул кожу и бриджи, и вокруг раны неуклонно расширялось красное пятно. Он, к сожалению, не разорвал его бедренную артерию, поскольку, если бы это случилось, он был бы уже мертв. Однако, мистер Браун, вероятно, перестал быть личной угрозой для меня, что было только к лучшему. Отсутствие инструментов и медикаментов, за исключением нескольких грязных шейных платков, сосновой ветки и немного виски из бочонка, безусловно ограничивало мои возможности. Мне удалось – не без трудностей, и с большим количеством виски – вправить бедренную кость и наложить шину. При этом Браун не умер от шока, и это, как я думала, являлось немалым достижением в сложившихся обстоятельствах. Это была трудная работа, и я бормотала что-то себе под нос, даже не вдумываясь что делаю, пока не подняла глаза, и не увидела Тебби, присевшего на корточки по другую сторону Брауна, глядя на меня с интересом. – О, ты проклинаешь его – сказал он одобрительно. – Да, это хорошая идея. Глаза мистера Брауна распахнулись и полезли на лоб. Он почти не соображал от боли и большой дозы алкоголя, но был не настолько пьян, чтобы проигнорировать это. – Остановите ее – сказал он хрипло. – Сюда, Ходжепайл, останови ее! Заставь ее отозвать его! – Эм... что такое? Что ты сказала, женщина? – Ходжепайл уже почти успокоился, но после слов Брауна его враждебность мгновенно возродилась. Он потянулся и схватил меня за запястье, как раз тогда, когда я проводила рукой по раненому телу Брауна. Это было запястье, которое он так злобно выкрутил накануне, и боль пронзила мое предплечье. – Если хочешь знать, я подумала и сказала: «Иисус твою, Рузвельт, Христос!» – отчеканила я. – Отпусти меня! – Вот что она сказала, когда прокляла тебя! Убери ее от меня! Не дай ей коснуться меня! В панике, Браун извернулся подальше от меня – очень плохая идея для человека со свежее сломанными костями. Его лицо под слоем грязи мертвенно побледнело, и глаза закатились. – Смотрите! Он умер! – воскликнул один из зрителей. – Она сделала это! Она околдовала его! Это вызвало немало шума – звонкое одобрение Тебби и его сторонников, мои собственные протесты, взволнованные выкрики друзей и родственников мистера Брауна – один из которых присел над телом, прикладывая ухо к груди. – Он жив! – воскликнул этот человек. – Дядя Лайонел! С тобой все в порядке? Лайонел Браун громко застонал и открыл глаза, вызывая дальнейшие волнения. Молодой человек, назвавший его дядей, достал большой нож из-за пояса и направил его на меня. Его глаза были открыты так широко, что почти вылезали из орбит. – Ты, отойди! сказал он. – Не прикасайся к нему! Я подняла руки, демонстрируя ладони, в жесте отречения. – Отлично! – отчеканила я. – Не буду! – Фактически, я больше ничего не могла сделать для Брауна. Он должен содержаться в тепле, сухости и много пить, но что-то подсказывало мне, что Ходжепайл вряд ли будет настроен выполнять мои рекомендации. Он и не выполнял. Во всю силу своих легких он заорал – тем самым подавив зарождающийся бунт – что мы пересечем ущелье, как можно быстрее. – Положите его на носилки – сказал он нетерпеливо, в ответ на протесты племянника Брауна. – А что касается тебя – он грозно повернулся ко мне. – Разве я не предупреждал? Никаких фокусов, я сказал! – Убей ее – хрипло сказал Браун, лежа на земле. – Убей ее сейчас же. – Убить ее? Ни черта подобного, братан. – Глаза Ходжепайла злобно сверкали. – Живая, или мертвая она не представляет для меня опасности, но живая – принесет больше прибыли. Однако я буду держать ее в узде. Нож у него всегда был под рукой. Он выхватил его в одно мгновение, и вцепился в мою руку. Не успев вдохнуть, я почувствовала нажатие лезвия, слегка разрезающего основание моего указательного пальца. – Помнишь, что я говорил тебе, верно? – процедил он, лицо смягчилось в предвкушении. – Ты не нужна мне целой. Я помнила, и мой желудок провалился, а горло пересохло до немоты. Кожа горела в месте пореза, и боль молниеносно разошлась по нервам; желание одернуть руку от лезвия было столь сильным, что мышцы руки сводило судорогой. Я живо представила себе кровоточащий обрубок, шок от переломанной кости, распоротую плоть, ужас безвозвратной потери. Но позади Ходжепайла поднимался на ноги Тебби. Его странный, затуманенный взгляд был сосредоточен на мне, с выражением зачарованного страха. Я видела, как его рука сжалась в кулак, горло задвигалось, когда он сглотнул, и почувствовала появление слюны в собственном горле. Если я хочу сохранить его защиту, я должна поддерживать его веру. Я уставилась на Ходжепайла, и заставила себя склониться к нему. Моя кожа дрожала и подскакивала, а кровь в ушах ревела громче, чем звук речного потока, но я широко раскрыла глаза. Глаза ведьмы – так это называли. Очень, очень медленно, я подняла свободную руку, все еще влажную от крови Брауна, и потянулась кровавыми пальцами к лицу Ходжпайла. – Я помню – сказала я хриплым шепотом. – А помнишь ли ты, что говорила я? Он сделал бы это. Я видела решительный блеск в его глазах, но прежде чем он успел придавить лезвие ножа, молодой индеец с густыми волосами прыгнул вперед, хватая его за руку с ужасным воплем. Отвлекшись, Ходжепайл ослабил хватку, и я высвободила руку. В одно мгновение Тебби и еще двое мужчин двинулись вперед, держа руки на ножах и рукоятках пистолета. Тонкое лицо Ходжепайла перекосило от ярости, но момент зарождавшегося насилия прошел. Он опустил свой нож, угроза отступила. Я открыла рот, чтобы сказать что-нибудь, что могло бы помочь разрядить обстановку, но меня опередил испуганный крик племянника Брауна: – Не позволяйте ей говорить! Она проклянет нас всех! – Ох, черт бы всех побрал, – сказал Ходжепайл, сменив ярость на обычную раздраженность. Я использовала несколько платков, чтобы перевязать шину Брауна. Ходжепайл наклонился, поднял один с земли, скомкал в шарик, и шагнул вперед. – открой рот – лаконично произнес он, и схватив мой подбородок одной рукой, вынудил открыть рот, запихнув кляп внутрь. Он свирепо взглянул на Тебби, который резко двинулся вперед. – Я не стану убивать ее. Но она не скажет больше ни слова. Ни ему – он кивнул на Брауна, затем на Тебби – ни тебе, ни мне. – Он перевел взгляд на меня, и, к своему удивлению, я увидела скрытое беспокойство в его глазах. – Никому. Тебби выглядел неуверенным, но Ходжепайл уже завязывал свой собственный платок вокруг моей головы, эффективно заставив замолчать. – Ни слова – повторил Ходжепайл, сверкнув глазами на стоящую вокруг компанию. – А теперь, в путь! *** Мы пересекли реку. К моему удивлению, Лайонел Браун выжил, но процесс затянулся, и солнце уже садилось, когда мы разбили лагерь в двух милях от ущелья, на противоположной стороне. Все промокли, и огонь разожгли без лишних разговоров. Дух вражды и недоверия все еще витал в воздухе, но был заглушен рекой и истощением. Все просто слишком устали для дальнейших распрей. Они некрепко связали мне руки, но ноги оставили свободными; я направилась к поваленному бревну возле костра и опустилась на него совершенно без сил. Я промокла и замерзла, мои мышцы дрожали от усталости и изнеможения – меня заставили идти пешком от реки – и впервые я задалась вопросом, сможет ли Джейми найти меня. Когда-нибудь. Возможно, он преследовал вторую группу бандитов. Возможно, он нашел их и атаковал – и был ранен или убит в бою. Я закрыла глаза, но вновь открыла их, стремясь избежать видения, на которые навела меня эта мысль. Я по-прежнему беспокоилась о Марсали, но даже если они нашли ее вовремя, либо не нашли; так или иначе, ее судьба была решена. По крайней мере, огонь горел хорошо; замёрзшие и мокрые, стремящиеся к горячей еде мужчины, принесли огромную охапку дров. Невысокий, тихий чернокожий мужчина поддерживал огонь, в то время как пара подростков распаковывала мешки с едой. Кастрюлю с водой поставили на огонь с большим куском солонины, и молодой индеец с гривой волос насыпал кукурузную муку в миску с куском сала. Еще немного сала шипело на железной сковородке, превращаясь в густой жир. Пахло замечательно. Слюна залила рот, сразу впитываясь в кусок ткани, и, несмотря на дискомфорт, запах еды немного поднял настроение. Мой корсет, ослабившийся от путешествия за последние сутки, снова затянулся, так как влажные шнурки высохли и сжались. Кожа зудела под тканью, но тонкие жесткие косточки давали мне ощущение поддержки, более чем приятное в данный момент. Двое племянников мистера Брауна, Аарон и Моисей, медленно ковыляли в лагерь, неся импровизированные носилки, провисшие между ними. Они с облегчением опустили их на землю у костра, вызвав громкий крик ноши внутри. Мистер Браун пережил переход через реку, но это не принесло ему ничего хорошего. Я же ведь говорила им, что он должен много пить. Эта мысль расстроила меня, несмотря на усталость, и я приглушенно фыркнула через кляп. Один из молодых парней поблизости услышал меня, и робко потянулся к узлу моего кляпа, но сразу же убрал руку, когда Ходжепайл рявкнул на него. – Оставь ее! – Но… разве она не должна поесть, Ходж?Мальчик беспокойно глянул на меня. – Пока еще не должна – Ходжепайл присел на корточки передо мной, глядя мне в лицо. – Ты уже усвоила свой урок, а? Я не двигалась. Просто сидела и смотрела на него, придавая своему взгляду столько презрения, сколько было возможно. Порез на пальце обжигал; ладони вспотели, но я сохраняла пристальный взгляд. Он пытался пилить меня взглядом в ответ, но не мог – его глаза все время бегали. Это разозлило его еще больше; гневный румянец горел на костлявых скулах. – Прекрати пялиться на меня! Я медленно моргнула, лишь раз, и продолжила смотреть на него с выражением, которое, как я надеялась, демонстрировало интригующее безразличие. Он выглядел весьма напряженным, наш мистер Ходжепайл. Темные круги под глазами, морщинки, обрамляющие рот, словно линии, вырезанные на дереве. Пятна пота, горячие и влажные, под мышками. Постоянное запугивание должно быть страшно изматывает парня. Неожиданно, он встал, прихватил меня под руку, и рывком поднял на ноги. – Я отправлю тебя туда, где ты не сможешь пялиться на меня, сука – пробормотал он и заставил меня отойти от костра, толкая впереди себя. На небольшом расстоянии от лагеря он нашел подходящее дерево. Он освободил мои руки, и заново связал их, затянув веревочную петлю вокруг моей талии, и зафиксировав на ней мои кисти. Затем он толчком усадил меня на землю, соорудил грубый аркан со скользящим узлом, и набросил мне на шею, привязав свободный конец к дереву. – Это чтобы ты не сбежала – сказал он, туго затягивая грубую пеньковую веревку на моей шее. – Не хочу, чтобы ты заблудилась. Вдруг тебя съест медведь, что тогда, а? – К нему вполне вернулось чувство юмора; он дико расхохотался, затем, все еще посмеиваясь, двинулся прочь. Потом внезапно обернулся посмотреть на меня. Я сидела прямо, пристально глядя ему в глаза, и выражение веселья на его лице резко улетучилось. Он повернулся, и зашагал прочь с одеревеневшими плечами. Несмотря на голод, жажду и общий дискомфорт, я испытывала чувство глубокого, хоть и кратковременного, облегчения. Если я, строго говоря, не была одна, то, по крайней мере, за мной не наблюдали, и даже эта крупица уединения была бальзамом на душу. Я была в добрых двадцати ярдах от костра, вне поля зрения мужчин. Я привалилась к стволу дерева, мышцы лица и тела сразу же сдались, и меня охватила дрожь, хотя не было холодно. Скоро. Конечно, скоро Джейми найдет меня. Если не... Я отбросила сомнение в сторону, словно ядовитого скорпиона. Так же, как любую мысль о том, что произошло с Марсали. Или что может произойти, если и когда – нет, когда – он найдет нас. Я не знала, как он это сделает, но он это сделает. Просто сделает. Солнце почти село; тени объединялись под деревьями и свет медленно угасал, превращая краски в эфемерность, и заставляя твердые предметы терять свою глубину. Где-то там, неподалеку журчала вода, и редкие птицы перекликались на отдаленных деревьях. Они стали затихать с наступлением вечерней прохлады, сменившись нарастающим стрекотом сверчков поблизости. Мой глаз уловил какое-то движение, и я увидела кролика, сумрачно серого, сидящего на задних лапах под кустом, на расстоянии пары футов, подергивающего носом. Абсолютная естественность всего этого больно кольнула глаза. Я стряхнула слезы, и кролика уже не было. От этой картины я немного воспрянула духом, и провела парочку экспериментов, дабы оценить пределы моего нынешнего рабского положения. Ноги были свободны – это хорошо. Я могла, хоть и неуклюже, но сидеть на корточках, и как утка вразвалку ходить вокруг дерева. Еще лучше – у меня была возможность облегчаться без свидетелей, на противоположной стороне. Однако я не могла полностью подняться на ноги, а также дотянуться до узла веревки, окольцовывавшей ствол дерева. Веревка то соскальзывала, то цеплялась за кору, но в любом случае, узел удручающе оставался на противоположной стороне ствола, размером около трех футов в диаметре. У меня было чуть более полуметра веревки между стволом и петлей на шее – достаточно, чтобы прилечь, или повернуться с боку на бок. Ходжепайл явно не понаслышке знал действенные методы усмирения пленников. Я подумала о ферме О`Браена, и о двух телах там. Двое старших детей пропали без вести. Мелкая дрожь вновь пробежала по телу. Где они были? Проданы в рабство индейцам? Отправлены в матросский бордель одного из прибрежных городов? Или на корабле, принужденные к каторге на сахарных плантациях Вест-Индии? Я не питала никаких иллюзий по поводу того, что мне может быть уготована подобная изысканно отвратительная участь. Я была чересчур стара, беспокойна сверх меры – и слишком известна. Нет, единственной моей ценностью для Ходжепайла было мое знание о тайнике виски. Как только он приблизится к нему на достаточное расстояние, чтобы учуять запах, он перережет мне горло без всякого сожаления. Запах жареного мяса поплыл по воздуху, заполняя мой рот свежей слюной – долгожданное облегчение, несмотря на бурчание моего желудка, поскольку кляп неприятно иссушал рот. Крошечный приступ паники напряг мои мышцы. Я не хотела думать о кляпе. Или о веревках вокруг моих запястий и шеи. Было бы слишком легко поддаться панике лишения свободы, и исчерпать себя в бесполезной борьбе. Я должна беречь силы; не знаю, когда и для чего они мне могут понадобиться, но они мне, без сомнения, пригодятся. Скорей бы, взмолилась я. Пусть это скорей закончится. Мужчины расположились на ужин, разногласия прошедшего дня растворились в желании утолить голод. Они находились довольно далеко, так что я не могла услышать подробности их разговора, лишь случайные слова или фразы, приносимые вечерним бризом. Я повернула голову, позволив ветру смахнуть волосы с лица, и теперь моим глазам открылась длинная, узкая полоска неба над отдаленным ущельем, уходящая в глубокую, неземную синь, будто хрупкий слой атмосферы, покрывающий землю стал еще тоньше, а за ним просвечивала тьма космоса. Звезды стали вспыхивать, одна за другой. И мне удалось затеряться среди них, разглядывая и считая, по мере появления – одна, другая, третья.... Прикасаться к ним, словно к бусинкам на четках, и называть про себя их астрономические названия, которые знала, успокаивая себя их звучанием, не имея понятия, однако, соотносились ли эти названия с небесными телами, которые я видела. Альфа Центавра, Денеб, Сириус, Бетельгейзе, Плеяды, Орион... Мне удалось успокоить себя до такой степени, что я задремала, и, проснувшись через некоторое время, обнаружила вокруг полную темноту. Свет костра посылал мерцающее свечение сквозь подлесок, окрашивая мои ноги, лежащие на открытом месте, розовыми тенями. Я пошевелилась и вытянулась, насколько могла, пытаясь размять затекшую спину, и спросила себя, считал ли Ходжепайл, что он теперь в безопасности, раз позволил развести такой большой костер? Ветер донес до меня громкий стон – Лайонел Браун. Я поморщилась, но в моем теперешнем состоянии ничем не могла ему помочь. Я услышал возню и шум голосов, кто-то подошел к нему. –... Горячий, как пистолет... – сказал один голос, с едва слышимым беспокойством. – ...Привести женщину? – Нет – отрезал другой голос. – Ходжепайл. Я вздохнула. – ...Воды. Ничто этому не поможет... Я прислушивалась так внимательно, в надежде расслышать, что происходит у костра, что прошло некоторое время, прежде чем я уловила шум в кустах неподалеку. Не звери – только медведь мог создать столько шума, да и медведи не хихикают. Хихиканье было сдавленным, не только лишь приглушенным, но и постоянно прерывающимся. Я также слышала шепот, хотя не могла разобрать большинство слов. Общая атмосфера, однако, все больше напоминала заговор возбужденных юнцов, так как было ясно, что это должно быть кто-то из младших членов банды. –... Давай, вперед! – поймала я фразу, сказанную решительным тоном, и сопровождавшуюся грохотом, указывающим, что кого-то припечатали к дереву. Следующий за ним звук указывал о возмездии. Очередное шуршание. Шепот, шепот, хихиканье, фырканье. Я выпрямилась, задаваясь вопросом, что, ради всего святого, они задумали. Затем я услышала: – Ее ноги не привязаны... – и мое сердце подпрыгнуло. – Но что, если она... – неразборчивое бормотание. – Не имеет значения. Она не сможет кричать. Меня осенило, и я резко дернула под себя ноги, пытаясь вскарабкаться, только чтобы быть вздернутой на петле вокруг шеи. Она ощущалась как железный прут, сковывающий горло, и я рухнула назад, увидев кроваво-красные пятна в уголках моих глаз. Я покачала головой и глотнула воздуха, пытаясь избавиться от головокружения, адреналин неистово разгонялся у меня в крови. Я почувствовала руку на своей лодыжке, и резко лягнула ногой. – Эй! – воскликнул он, не скрывая удивления. Он убрал руку от моей лодыжки и немного отсел назад. Мой взгляд прояснялся – я видела его теперь, но свет от костра находился позади него; это был один из молодых парней, но не более, чем безликий, сгорбившийся передо мной силуэт.
- Ш-ш-ш… - сказал он и нервно хихикнул, протягивая руку по направлению ко мне. Я издала глубокий рычащий звук сквозь кляп, и он остановился, замерев на полдороге. В кустах за его спиной раздался шорох. Это, видимо, напомнило ему, что его друг - или друзья - наблюдают за ним, и он, с вновь обретенной решимостью, протянул руку, похлопывая меня по бедру. - Не волнуйтесь, мэм, - прошептал он, по-утиному приближаясь ко мне на пятках, - я не причиню вам вреда. Я фыркнула, и он снова замялся, но затем еще один шорох из кустов, по-видимому, укрепил его решимость, и он схватил меня за плечи, пытаясь заставить лечь. Я изо всех сил боролась, пиналась, ударила его коленом, и он, отпустив меня и потеряв равновесие, упал на задницу. Взрыв приглушенного хихиканья из кустов заставил его вскочить на ноги подобно черту из табакерки. Он наклонился и, решительно схватив меня за лодыжки, дернул, рывком уложив меня плашмя. Затем он набросился на меня сверху, всем весом пригвоздив к земле. - Тише! – настойчиво прошептал он мне на ухо. Его руки вцепились мне в горло, и я корчилась и билась под его тяжестью, пытаясь сбросить с себя. Но он крепко сжал мою шею, и я остановилась, перед глазами вновь появились кроваво-черные пятна. - Ну же, угомонитесь, - сказал он более спокойно. - Только помолчите, мэм, ладно? - я издала короткий всхлип, который он, должно быть, принял за знак согласия, так как ослабил хватку. - Я не причиню вам вреда, мэм, правда, - прошептал он, стараясь одной рукой удержать меня на земле, а другой неуклюже шарясь между нами. - Можете просто не двигаться, пожалуйста? Я не двигалась, и он, наконец, положил предплечье поперек моего горла, и облокотился на него. Не достаточно сильно, чтобы я потеряла сознание, но достаточно сильно, чтобы выбить из меня желание сопротивляться. Он был худой и жилистый, но очень сильный, и при помощи обычной решительности ему удалось задрать мою сорочку и вклинить колено между моих бедер. Он дышал почти так же тяжело, как и я, и я могла чувствовать козлиную вонь его возбуждения. Его руки оставили мое горло и лихорадочно хватались за мою грудь таким образом, что становилось ясно, единственная грудь, к которой он когда-либо прикасался, была, вероятно, материнская. - Тише, сейчас не пугайтесь, мэм, все в порядке, я не... ох. О, да-а. Я... а... ох, - его рука шныряла меж моих бедер, затем исчезла на мгновение, когда он быстро приподнялся и спустил свои бриджи. Он грузно рухнул на меня сверху, неистово вздымая бедра во время бешеных толчков, но без всякого контакта, кроме фрикций, так как он, явно не имел ни малейшего понятия об устройстве женской анатомии. Я лежала неподвижно, не шевелясь от изумления, и затем почувствовала теплую струю жидкости на своих бедрах, в то время как он, забывшись, задыхался в экстазе. Все предыдущее напряжение стремительно оставило его, и он опустился мне на грудь, как сдутый воздушный шарик. Я чувствовала, как его юное сердце колотилось, словно паровой молот, и его влажный от пота висок прижался к моей щеке. Я посчитала близость этого контакта настолько же неприятной, как и дряблое нечто, втиснутое между моих бедер, и резко откатилась в сторону, сбрасывая его. Он внезапно ожил, и вскарабкался на колени, цепляясь за свои опущенные бриджи. На мгновение он качнулся из стороны в сторону, затем упал на четвереньки и подполз ко мне. – Мне очень жаль, мэм – прошептал он. Я не шевельнулась, и через мгновение, он протянул руку и мягко похлопал меня по плечу. Далекий шорох в кустах, сопровождаемый приглушенными возгласами молодого мужского восхищения, твердо убедил меня, что можно. О, Боже, остальные мерзкие маленькие звереныши будут здесь в мгновении ока. В панике, я села, памятуя о петле. Зарево от огня было нерегулярным и мерцания едва хватало, чтобы разглядеть стволы деревьев и бледный слой хвои и листьев, гниющих на земле. Достаточно, чтобы увидеть выступы гранитных валунов через слой листьев, а иногда и случайный бугор упавшей ветки. Не то, чтобы отсутствие потенциального оружия имело значение, учитывая, что мои руки все еще были крепко привязаны. Вес молодого нападающего сотворил вещи похуже – узлы затянулись крепче во время моей борьбы, и руки пульсировали из-за отсутствия циркуляции. Мои пальцы уже онемели на кончиках. Твою мать. Я что, потеряю несколько пальцев из-за гангрены, в результате этого абсурда? На мгновение, я размышляла о мудрости послушного поведения рядом со следующим ужасным мальчишкой, в надежде, что он вытащит кляп. Если это произойдет, я могла бы, по крайней мере, попросить у него ослабить веревки, и тогда позвать на помощь, надеясь, что Тебби придет и остановит дальнейшее насилие, опасаясь моей возможной сверхъестественной мести. А вот и следующий, с шорохом крадущийся в кустах. Я вжала зубы в кляп, и подняла глаза, но темная фигура передо мной не была одним из юнцов. Единственная мысль, которая пришла мне в голову, когда я осознала, кто мой новый посетитель, была: «Джейми Фрейзер, грязный ублюдок, где же ты?!» Я застыла, как будто обездвиженность могла каким-то образом превратить меня в невидимку. Мужчина встал передо мной, затем присел на корточки, вглядываясь мне в лицо. – Сейчас тебе уже не так смешно, верно? – непринужденно сказал он. Это был Бобл, бывший охотник за головами. – Ты и твой муж думали, что это было чертовски смешно, не так ли? То, что те немки сделали со мной? А потом мистер Фрейзер еще говорил мне, что они собирались порубить меня в колбасный фарш, с выражением праведного христианина, читающего Библию, на лице. Ты ведь тоже думала, что это смешно, да? Если быть предельно честной, это действительно было смешно. Однако он был совершенно прав: сейчас мне было не до смеха. Он замахнулся и влепил мне звонкую пощечину. От удара из глаз брызнули слезы, но костер освещал его сбоку, и я все еще могла видеть усмешку на его пухлом лице. Холодок дурного предчувствия пронзил меня, заставив задрожать. Заметив это, он широко улыбнулся. У него были короткие и притупившиеся клыки, так что резцы на их фоне заметно выделялись, длинные и пожелтевшие как у грызуна. – Полагаю, это насмешит тебя даже больше, – сказал он, поднявшись на ноги, и потянувшись к своей ширинке. – Надеюсь, Ходжепайл не убьет тебя сразу, чтобы ты успела рассказать об этом своему мужу. Бьюсь об заклад, шутка ему понравится, с его-то чувством юмора. Сперма мальчишки все еще была влажной и липкой на моих бедрах. Я инстинктивно отпрянула назад, пытаясь вскарабкаться на ноги, но петля на шее одернула меня. В глазах на миг потемнело от затянутой на сонной артерии веревки, затем зрение прояснилось, и я обнаружила лицо Бобла в дюйме от своего, ощущая его горячее дыхание на своей коже. Он схватил меня за подбородок, и потерся своим лицом о мое, кусая мои губы и жестко царапая своей щетиной мои щеки. Затем отступил, оставив мое лицо влажным от его слюны, толкнул меня навзничь и залез сверху. Я чувствовала, как жестокость внутри него пульсировала, словно оголенное сердце, и ее тонкая оболочка вот-вот лопнет. Я знала, что не смогу сбежать или противостоять ему – знала, что он ударит меня, будь у него малейший повод. Единственное, что мне оставалось, это не двигаться и терпеть его. Но я не могла. Со всей мочи я столкнула его с себя и перекатилась на бок, подняв колено в тот момент, когда он оттягивал в сторону мою сорочку. Оно попало ему скользящим ударом по бедру, и он рефлекторно сжал кулак и ударил меня по лицу, быстро и резко. Красно-черная боль внезапно растеклась по центру моего лица, заполнила голову, и я ослепла, ошеломленная, мгновенно перестав двигаться. Ты полнейший дурак, подумала я с абсолютной ясностью. Теперь он точно убьет тебя. Второй удар поразил мою щеку, с хрустом дернув голову вбок. Я снова двинулась в слепом сопротивлении, хотя, возможно, мне это лишь казалось. Вдруг он встал на колени поверх меня, и принялся избивать кулаками и лепить пощечины, удары тупые и тяжелые, словно глухой шум океанской волны, бьющейся о песок, пока еще слишком удаленные, чтобы чувствовать боль. Я изворачивалась, извиваясь, поднимала плечи и старалась защитить лицо, уткнувшись в землю, и тут тяжесть его веса исчезла. Он уже стоял. Он бил меня ногами и ругался, задыхаясь и полурыдая, в то время как его сапоги с глухим стуком попадали по моим бокам, спине, бедрам и ягодицам. Я с трудом глотала воздух, чтобы дышать. С каждым ударом мое тело резко вздрагивало, скользя по усыпанной листьями земле, тщетно пытаясь зарыться в нее, провалиться внутрь. Затем все прекратилось. Я слышала, как он, задыхаясь, пытался говорить. «Проклятая... чертова... ох, чертова... греб... гребаная... сучка». Я обмякла, стараясь раствориться в темноте, окутавшей меня, зная, что сейчас он ударит меня в голову. Я уже почувствовала, как мои зубы расшатываются, хрупкие кости черепа раскалываются и рушатся прямо во влажную мякоть мозгов, и я мелко задрожала, стиснув зубы в бесплодной попытке противостоять удару. Звук должен быть похож на лопнувшую дыню – тупой и хлипкий. Услышу ли я его? Но удара не последовало. Появился другой звук, быстрое энергичное шуршание, которое я не могла распознать. Едва уловимый мясистый звук, похожий на хлопающий ритм соприкосновения плоти о плоть, а после послышался его протяжный стон, и теплые капли жидкости увлажнили мое лицо и плечи, разбрызгиваясь по оголившейся коже в местах, где моя сорочка была разодрана. Я замерла. Где-то в глубине моего сознания, независимый наблюдатель вслух задался вопросом, было ли это самой отвратительной вещью, с которой я когда-либо сталкивалась. Что ж, нет, не было. Некоторые вещи, которые я видела в «Обители Ангелов», не говоря уже о смерти отца Александра, или на чердаке Бердсли... в полевом госпитале в Амьене... господи, нет, это даже не приближалось. Я лежала неподвижно, с закрытыми глазами, припоминая разнообразные мерзкие события своего прошлого, желая, чтобы на самом деле я очутилась там, нежели здесь. Он склонился надо мной, схватил за волосы, и несколько раз стукнул меня головой об дерево, дыша при этом с присвистом. – Я тебе покажу... – прошипел он, убрав руку, и я услышала гулкий шорох, когда он, пошатываясь, отправился восвояси. Когда я, наконец, вновь открыла глаза, я была одна. *** Я осталась одна, пусть маленькая, но радость. Агрессивная атака Боббла, по-видимому, отпугнула юнцов. Я перевернулась на бок, и застыла, восстанавливая дыхание. Я чувствовала себя жутко уставшей и совершенно несчастной. Джейми, подумала я, ну где же ты? Я уже не боялась того, что может произойти дальше. Я не могла видеть ничего дальше сиюминутного момента, сиюминутного вздоха, удара сердца. Я ни о чем не думала, и не могла ничего почувствовать. Пока нет. Я просто неподвижно лежала и дышала. Постепенно, я стала замечать небольшие детали. Кусочек древесной коры, запутавшийся в волосах, царапающий щеку. Мягкость толстых опавших листьев подо мной, укутавших мое тело. Ощущение усилия, с которым поднималась моя грудь. Нарастающего усилия. Крошечный нерв стал подергиваться у моего глаза. Совершенно неожиданно я осознала, что с кляпом во рту, и стремительным скоплением крови в носу и разбуханием носовых тканей, я оказалась перед прямой угрозой удушья. Кора царапала губы и щеки, но платок, повязанный вокруг моей головы, был настолько плотный, что невероятно сильно натирал в уголках рта, заставляя открывать его так широко, что слюна постоянно просачивалась в кусок ткани во рту. Я закрыла рот из-за щекотания пропитанной слюной ткани в горле, и почувствовала, что рвота сожгла заднюю часть стенки моего носа. Ты не … ты не.. ты не будешь… ты не … ты не собираешься вырвать! Я втянула воздух, пузырящийся в моем кровоточащем носе, ощутила густой медный привкус, который смазал мое горло. С кляпом во рту это сделать почти невозможно: краем глаза я увидела белую вспышку – это удавка плотно затянулась вокруг моего горла. И я упала, сильно ударившись головой, тяжело прислонившись к дереву. Я, едва заметно, ослабила петлю снова, слава Богу, мне удался один, два, три драгоценных кровавых вдоха. Мой нос распух от скулы до скулы, и быстро отекал. Я стиснула зубы на кляпе и выдыхала через нос, пытаясь очистить его, хотя бы на мгновение. Кровь с оттенком желчи теплой струей лилась по подбородку и капала на грудь, а я понемногу быстро всасывала воздух. Выдох, вдох. Выдох, вдох. Выдох... нет! мои носовые перегородки почти заплыли, и я почти рыдала от паники и разочарования, так как воздух перестал поступать. Господи, не плачь! Ты умрешь, если будешь плакать, ради Бога, не плачь! Резкий выдох... Выдох... Я фыркнула последним запасом спертого воздуха в легких, тем самым улучив свободную минутку, чтобы заполнить их заново. Я затаила дыхание, пытаясь оставаться в сознании достаточно долго, чтобы найти способ дышать – должен найтись способ дышать. Я не могла допустить, чтобы такой негодяй, как Харли Бобл убил меня из-за простой невнимательности. Это было неправильно; этого не могло быть. Я сжалась, полусидя, прислонилась к дереву, чтобы ослабить давление петли вокруг моей шеи как можно больше, а голова наклонилась вперед, чтобы кровь из носа стекала вниз, капая. Что помогло немного. Ненадолго, правда. Мои веки начали тяжелеть; нос определенно был сломан, и плоть вокруг верхней части моего лица горела теперь. Я задыхалась от крови и лимфы, сочащийся из капилляров травмы, зажмуривалась, дальше сжимая поток воздуха. Я закусила кляп в агонии разочарования, затем, впав в отчаяние, начала жевать мелкие ткани между зубами, пытаясь сокрушить его, сжать, сдвинуть как-нибудь протолкнуть внутрь моего рта... Я укусила внутреннюю часть щеки и почувствовала боль, но не обратила на это внимание, это уже не важно, ничто не имеет значения, кроме дыхания, О, Боже, я не могу дышать, пожалуйста, помоги мне дышать, пожалуйста... Я прикусила язык, задыхаясь от боли, и поняла, что смогла просунуть язык мимо кляпа, достигнув кончиком уголка моего рта. Протолкнуться было невероятно сложно, кончиком языка я соорудила небольшой канал воздуха. Не больше, чем маленький фрагмент, толика кислорода просачивалась через него, но это был воздух, и это все, что имеет значение. Моя голова болезненно упала в сторону, лоб прижался к дереву, но я боялась шевельнуться, из-за страха потерять мою тонкую линию жизни – струйку воздуха, если кляп сдвинется, когда я пошевелю головой. Я сидела, не двигаясь, сжав руки, потягивая длинное, булькающее, ужасно поверхностное дыхание, и задавалась вопросом, сколько же времени я еще смогу продержаться; мышцы шеи уже дрожали от напряжения. Мои руки снова начали пульсировать – предполагаю, что они и не останавливались, но у меня не было времени обратить на это внимание. Теперь я заметила, и немедленно обрадовалась слепящей боли, которая опаляла каждый ноготь жидким огнем – она отвлекала от смертельной жесткости, сползающей вниз по моей шее и плечам. Мышцы шеи подскочили и сократились; я задохнулась, выпустив воздух и выгнув, словно в поклоне тело, связанные пальцы наткнулись на веревки, когда я начала бороться, чтобы вернуть его. Рука опустилась на мою руку. Я не слышала, как он подошел. Я обернулась, и стала слепо бодаться в него головой. Меня не волновало, кто он и что он хочет, при условии, что он позволит снять кляп. Изнасилование казалось вполне разумной платой за выживание, по крайней мере на данный момент. Я издавала отчаянные звуки, скулила, фыркала, и извергала потоки крови и соплей. Я яростно качала головой, пытаясь показать, что я задыхаюсь – учитывая уровень сексуальной некомпетентности, которую он продемонстрировал, он может не осознавать, что я не могу дышать, и просто приступить к своему делу, не подозревая, что простое изнасилование превратиться в некрофилию. Он ходил вокруг моей головы. Слава Богу, слава Богу! Я по-прежнему держала себя сверхчеловеческими усилиями, в голове все плыло, небольшие вспышки огня появились у глазных яблок. Затем полоса ткани исчезла, и я рефлекторно вытолкнула комок ткани изо рта, мгновенно с рыданием одновременно вдыхая и выблевывая воздух. Я ничего не ела, поэтому лишь поток желчи опалил мое горло и побежал вниз по моему подбородку. Я поперхнулась и проглотила, вдыхая, всасывая воздух огромными, жадными порциями, наполняя легкие, разрывая глотку. Он говорил что-то, быстро шепча. Я не обращала внимания, не могла слушать. Все, что я слышала – было мое собственное благодарное хриплое дыхание и стук сердца. Наконец, я замедлила безумную гонку, чтобы сохранить кислород, движущийся вокруг моих изголодавшихся тканей, рассеявшийся достаточно сильно, чтобы мое тело затрясло. Затем слово или два спустя, я подняла голову, уставившись на него. – Чт-то? – сказала я заплетающимся языком. Кашлянула, качая головой, чтобы попытаться очистить его. Очень больно. – Что Вы сказали? Он казался лохматым, длинноволосым, пышногривым силуэтом, с костлявыми плечами в слабом зареве огня. – Я сказал – прошептал он, наклоняясь близко – имя «Ринго Старр» что-нибудь значит для Вас? *** К этому времени шок уже прошел. Я просто осторожно вытерла разбитую губу о свое плечо, и сказала очень спокойно: – Да. Он затаил дыхание; я поняла это только тогда, когда услышал вздох – он выдохнул, и его плечи опустились. – О, Боже – сказал он, почти про себя. – О, Боже мой. Он вдруг рванулся вперед и резко схватил меня в объятия. Я отпрянула, придушенная удавкой на шее, которая снова затянулась, но он не замечал, погруженный в свои эмоции. – О, Боже – сказал он и зарылся лицом в мое плечо, почти рыдая. – О, Боже. Я знал, я знал, что у вас не было выбора, я знал это, но я не мог в это поверить. О, Боже, о, Боже, о, Боже! Я не наделся когда-либо найти другого, когда-нибудь… – Кхэ кх.. – сказала я, срочно выгибая спину. – Что… дерьмо! – он отпустил меня и схватил веревку, обмотанную вокруг моей шеи. Подцепил ее и дернул за петлю над моей головой, почти разрывая мне ухо в процессе, но я не возражала. – Вот дерьмо, Вы в порядке? – Да – прохрипела я. – Раз.. вяжи меня. Он шмыгнул носом, утирая его рукавом, и оглянулся через плечо. – Я не могу – прошептал он. – Следующий парень, который придёт, увидит. – Следующий парень? – закричала я, сдавленным шепотом. – Что ты имеешь в виду под «следующим»…? – Ну, Вы знаете… – казалось, внезапно до него дошло, что я не жертвенный агнец, и могу возражать против послушного ожидания следующего потенциального насильника в очереди. – Эм... Я имею в виду... хорошо, не имеет значения. Кто Вы? – Ты отлично знаешь, кто я – прохрипела я яростно, толкая его своими связанными руками. – Я Клэр Фрейзер. Кто, проклятый ад, ты, и что здесь делаешь, а если хочешь вытянуть из меня еще хоть слово, ты, засранец, развяжешь меня сию же минуту! Он снова повернулся, чтобы с опаской взглянуть через плечо, и мне смутно показалось, что он боялся своих так называемых «товарищей». Так же, как и я. Я видела в профиль его силуэт; он действительно был пышногривым рыжим молодым индейцем, мне подумалось, что, возможно, тускара. Индеец... что-то щелкнуло в мозгу и встало на место, глубоко, среди сплетений синапсов . Проще говоря, этот процесс можно охарактеризовать одним словом «эврика!» – Проклятие – сказала я, и дотронулась до тонкой струйки крови, которая бежала из разбитого уголка рта. – Зуб Выдры. Ты такой же, как он. Ты его. – Что? – его голова снова качнулась ко мне, он приблизил лицо, так сильно распахнув глаза, что на мгновение проступили белки. – Кто? – Ох, черт возьми, каково же было его настоящее имя? Роберт... Роберт-чего-то там... – Я дрожала от ярости, ужаса, шока и истощения, прощупывая сбивчивые остатки того, что раньше было моим мозгом. Одни обломки, хотя я ведь вспомнила Зуб Выдры, так что все в порядке. Я вдруг отчетливо вспомнила, как будучи в одиночестве, в темноте, в такую же ночь, промокшая от дождя, изолированная от всех, держала в руках давно похороненный череп. – Спрингер – сказал он и сжал мою руку с жадностью, – это Спрингер? Роберт Спрингер? У меня хватило присутствия духа, чтобы сжать челюсть, упрямо выдвинуть вперед подбородок, и удержать мои скованные руки перед собой. Ни слова до тех пор, пока он не развяжет меня. – Дерьмо – пробормотал он снова, и бросил еще один торопливый взгляд за спину, вертя в руках нож. Он не умел с ним обращаться. Если мне и нужны были какие-либо доказательства того, что он не настоящий индеец... Но он освободил мои руки, не поранив меня, и я, согнулась со стоном, засунула руки подмышки, как только кровь хлынула в них. Было ощущение, словно я – шарик, наполняющийся и растягивающийся почти до точки разрыва. – Когда? – потребовал он, не обращая никакого внимания на мое бедственное положение. – Когда Вы пришли? Где Вы нашли Боба? Где он? – В 1946-м – сказала я, крепко сжимая руки. – В первый раз. В 1968-м – во второй. Что же касается мистера Спрингера… – Во второй – сказали Вы, имея в виду второй раз? – Его голос повысился в удивлении. Он притушил его, виновато оглядываясь назад, но шум от мужчин, играющих в кости и спорящих вокруг огня, был более громким, и заглушил обычное восклицание. – Второй раз – повторил он более мягко. – Так Вы сделали это? Вы вернулись? Я кивнула, сжимая губы и раскачиваясь взад и вперед немного. Я думала, что мои ногти будут загораться при каждом ударе сердца. – Что насчет тебя? – спросила я, хотя была уверена, что я уже знаю. – 1968 – сказал он, подтверждая мои мысли. – В каком году ты появился? – спросила я. – То есть, как давно ты здесь? Эм... сейчас, я имею в виду. – Ох, Боже – он присел на корточки, запустив руку в длинные, спутанные волосы. – Могу сказать, я здесь почти шесть лет. Но Вы говорите – во второй раз. Если Вы перенеслись обратно домой, на кой хрен вернулись сюда? О-о, подождите. Вы не вернулись домой, Вы попали в другое время, не то, из которого пришли? С какого Вы начали? – Шотландия, 1946 год. И нет, я была дома – сказала я, не желая вдаваться в подробности. – Кроме того, мой муж остался здесь. Я вернулась специально, чтобы быть с ним. Решение, мудрость которого, казалась, в настоящее время весьма сомнительной. – И, кстати говоря, о моем муже… – добавила я, в конце концов, начиная ощущать себя обладателем нескольких ошметков здравомыслия – я не шутила. Он придет. Уверяю тебя, ты не захочешь, чтобы он нашел меня удерживаемую тобой. Но если ты… Он проигнорировал это, нетерпеливо наклонившись ко мне. – Но это означает, что Вы знаете, как это работает! Вы можете этим управлять! – Что-то вроде того – нетерпеливо сказала я. – Я так понимаю, что ты и твои товарищи не знаете, каким образом, как ты выразился, «управлять» этим? – Я массажировала одну руку другой, стиснув зубы от давления крови. Я чувствовала борозды, оставленные веревкой на моей плоти. – Мы думали, что знаем. – Горечь наполнила его голос. – Поющие камни. Драгоценные камни. Это то, что мы использовали. Раймонд сказал… Но это все же не сработало. Или, возможною.. возможно сработало. Он сделал выводы. Я услышала волнение, снова повысившее его голос. – Вы встречались с Бобом Спрингером – Зуб Выдры, я имею в виду. Таким образом, он сделал это! И если он сделал, может, и другие тоже. Понимаете, я думал, что они все мертвы. Я думал,… думал я остался один. – Что-то появилось в его голосе, и, несмотря на остроту ситуации и мое раздражение на него, я ощутила укол сочувствия. Я очень хорошо знала, каково это быть одному, потерянному во времени. В некотором смысле, мне было ненавистно то, что я разочаровываю его, но не было никакого смысла скрывать правду. – Боюсь, Зуб Выдры мертв. Он вдруг перестал двигаться и сидел очень тихо. Слабое свечение костра, сквозь деревья, обозначило его, я могла видеть его лицо. Несколько длинных прядей поднялись на ветру. Они были единственным, что двигалось. – Как? – проговорил он, наконец, тоненьким, сдавленным голосом. – Убит Ирокезами – сказала я. – Могавками. – Мой ум очень медленно начинал снова работать. Шесть лет назад этот человек – кто бы он ни был – пришел. Это должен был быть 1767 год. И еще – Зуб Выдры, человек, который когда-то был Робертом Спрингером, умер более чем поколение назад. Они начинали вместе, но закончились в разное время. – Дерьмо, – сказал он, и очевидное страдание в его голосе смешалось с каким-то благоговением. – Это настоящий облом, особенно для Боба. Он, вроде, боготворил этих ребят. – Да, предполагаю, он был больше всех расстроен по этому поводу – ответила я довольно сухо. Мои веки отяжелели. Мне пришлось сделать усилие, чтобы заставить их открыться, но я все еще могла видеть. Я взглянула на жар костра, но не смогла увидеть ничего, кроме слабого движения теней на расстоянии. Если там на самом деле сидели мужчины в ряд, ожидая моих услуг, то, по крайней мере, они тактично держались вне поля моего зрения. Я сомневалась в этом, и возблагодарила Бога, что я не была на двадцать лет моложе – возможно этим все и объяснялось. – Я встречался с некоторыми Ирокезами, Господи, можете ли Вы поверить, я сам пошел искать их! В этом был весь смысл – увидеть, отыскать племена Ирокезов и необходимо их… – Да, я знаю, что ты имел в виду – перебила я. – Видишь ли, сейчас и правда не время и не место для долгих дискуссий. Я думаю, что… – Эти ирокезы – те еще грязные двуличные существа, говорю Вам, – сказал он, ткнув меня пальцем в грудь для пущей убедительности. – Вы не поверите, что они творят. – Я знаю. Что касается моего мужа... – Я подарила ему взгляд, который, судя по тому, как он вздрогнул, был, вероятно, весьма эффектным. Я надеялась, что так – это действие причинило мне немалую боль. – Теперь, вернемся к тому, что ты захочешь сделать – сказала я, стараясь, чтобы в моем голосе было как можно больше властных ноток. – Ты вернешься к огню, подождешь немного, затем незаметно улизнёшь, и украдкой уведешь двух лошадей. Я слышу, там поток – коротко махнула я вправо. – В том месте и встретимся. Как только мы окажемся на безопасном расстоянии, я расскажу тебе все, что знаю. Фактически, вероятно, я не могла поведать ему что-нибудь чрезмерно полезное, из того что он еще не знал. Я слышала, как он сглотнул. – Я не знаю... сказал он неуверенно, снова оглядываясь. – Ходж, он какой-то совсем не простой. Он стрелял в одного парня несколько дней назад. Даже не сказал ничего, просто подошел к нему, вытащил свой пистолет, и ба-бах! – За что? Он пожал плечами, покачал головой. – Я даже не знаю. Просто... ба-бах, понимаете? – Понимаю – заверила я его, балансируя на тонкой грани между вспыльчивостью и вменяемостью. – Слушай, черт с ними, с лошадьми. Давай просто уйдем. – Я, пошатываясь, неуклюже встала на одно колено, надеясь, что смогу подняться хоть на мгновение, не говоря уже о ходьбе. Основные мышцы бедер скрутило в тех местах, где Бобл лягал меня; попытка встать, заставила мышцы дернуться и судорожно затрястись, что очень расстроило меня. – Дерьмо! Не сейчас! – Волнуясь, молодой человек схватил меня за руку и дернул вниз к себе. Я тяжело рухнула на землю, на бок и закричала от боли. – С тобой там все в порядке, Доннер? – донесся голос из темноты где-то позади меня. Это прозвучало вскользь, очевидно, один из мужчин просто вышел из лагеря, чтобы облегчиться, но это подействовало на молодого индейца, как электрический разряд. Он с размаху прыгнул на меня, стукнув головой о землю, и выбил весь дух. – Все нормально... правда... прекрасно – сообщил он своему товарищу, с нарочито сбившимся дыханием, видимо, пытаясь изобразить человека, обуреваемого похотью. Это прозвучало так, словно кто-то умирал от астмы, но я не жаловалась. Я и не могла жаловаться. Я несколько раз билась головой, и, в результате, не видела ничего, кроме черноты. На этот раз, правда, перед глазами плясали цветные звездочки, и, безвольно опрокинутая и ошеломленная, тем не менее, я ощущала себя мирно сидящей, на некотором расстоянии от своего истерзанного тела. Затем Доннер, положил руку на мою грудь, и я моментально вернулась обратно на землю. – Отпусти меня немедленно! – зашипела я. – Чем, по-твоему, ты сейчас занимаешься? – Эй, эй, ничем, я ничего… извините – поспешно заверил он и убрал руку, но не слез с меня. Он замялся немного, и я поняла, что он возбудился от этого соприкосновения – намеренно или нет. – Пошел вон! – прошипела я яростным шепотом. – Эй, я ничего не имею,… я имею в виду, я совершенно не намерен причинить Вам вред. Просто у меня не было женщины… Я схватила клок его волос, подняла голову и сильно сжала зубами его ухо. Он вскрикнул и скатился с меня. Другой мужчина вернулся к костру. При этом, однако, он повернулся и прокричал: – Господи, Доннер, она хоть хороша? Я должен дать ей шанс попробовать! Это вызвало смех у мужчин, сидящих у костра, но, к счастью, отсмеявшись, они вернулись к своим заботам. Я вернулась к своему побегу. – Вы не должны были этого делать – проскулил Доннер вполголоса, держась за ухо. – Я не собирался ничего делать! Боже мой, у тебя классная грудь, но, кажется, ты достаточно стара, чтобы быть моей матерью! – Заткнись! – сказала я, приведя себя в сидячее положение. От этого усилия закружилась голова; крошечные цветные огни мерцали, как елочные игрушки перед моими глазами. Несмотря на это, какая-то часть моего сознания, активно заработала. По крайней мере, он – хотя и частично – был прав. Мы не могли уйти сразу. После привлечения такого внимания к себе другие ожидали бы, что он возвратится в течение нескольких минут; если он этого не сделает, то они начнут искать его – а нам, для начала, нужно было больше, чем несколько минут. – Мы не можем поехать сейчас – укоризненно прошептал он, потирая ухо – Они заметят. Нужно подождать пока они уйдут спать. Я приду к Вам после. Я колебалась. Каждый миг я находилась в смертельной опасности, будучи в пределах досягаемости Ходжпайла и его дикой банды. Если мне нужны были доказательства – события последних двух часов ярко демонстрировали это. Этому Доннеру нужно вернуться к огню и показать себя, но я могла бы тайком улизнуть. Стоило ли рисковать тем, что кто-то придет и обнаружит мое исчезновение, прежде чем я стану вне досягаемости преследователей? Тогда определенно нужно было подождать, пока они заснут. Но рискну ли я так долго ждать? И потом – был еще сам Доннер. Если он хотел поговорить со мной, я, конечно же тоже хотела поговорить с ним. Шанс наткнуться на другого путешественника во времени… Доннер увидел сомнение у меня на лице, но неправильно истолковал его. – Вы не уйдете без меня! – Он схватил меня за запястье в приступе внезапной тревоги, и прежде чем я успела дернуться прочь, схватил веревки, лежащие около него. Я боролась и отодвигалась от него, шипя и пытаясь заставить его понять. Но он, в панике при мысли, что я могу смыться без него, ничего не хотел слушать. Мне мешали мои травмы, и, не желая шуметь, тем самым привлекая внимание, я могла только отсрочить, но не предотвратить его решительные усилия, связать меня снова. – Ладно – он вспотел. Теплая капля упала на мое лицо, когда он наклонился ко мне, чтобы проверить привязь. По крайней мере, он снова не обернул петлю вокруг моей шеи, вместо этого, он обвязал меня веревкой вокруг талии и привязал к дереву. – Я должен был понять, кто Вы – пробормотал он, занятый своей работой. – Даже до того, как Вы резко произнесли: «Иисус, твою, Рузвельт, Христос!». – Что, черт возьми, ты имеешь в виду? – я дернулась, уворачиваясь от его руки. – Проклятие, не делай этого – я задохнусь! Он пытался засунуть кляп обратно в рот, но, казалось, паника в моем голосе дошла до него, поэтому он колебался. – Ох – сказал он неуверенно. – Хорошо. Думаю… – он еще раз оглянулся через плечо, но потом передумал и бросил кляп на землю. – Ладно. Но Вы затихните, договорились? Что я подразумеваю – Вы должны испытывать страх перед мужчинами. Большинство женщин этого времени живут в страхе. Вы обязаны бояться. И, с таким вот прощальным словом, он поднялся, сбросил листья, прилипшие к его одежде, и отправиться обратно к огню. Наступает момент, когда организм просто не выдерживает. Он прерывается на сон, не обращая внимание ни на какие угрозы, которые могут произойти. Я видела подобное: якобитские солдаты спали в канавах, куда они упали; британские летчики засыпали в своих самолетах, в то время как механики заправляли их, только, чтобы снова вскочить в полной боевой готовности и отправится в полет. Если на то пошло, женщины во время длительных родов, регулярно засыпали между схватками. Точно также уснула и я. Все же, такой сон не бывает глубоким и мирным. Я проснулась с рукой у моего рта. Четвертый мужчина не был неопытным, или жестоким. Он был крупным и мягкотелым, и он любил свою мертвую жену. Я узнала об этом, потому что он плакал в мои волосы, и назвал меня ее именем в конце. Ее звали Марта. *** Я снова проснулась немного позже. Мгновенно пришла в сознание, с колотящимся сердцем. Но это не сердце звучало – это был барабан. Удивительные звуки пришли со стороны костра, мужчины по тревоге пробуждались от сна. – Индейцы! – крикнул кто-то, и свет мигнул, затем вспыхнул, словно кто-то наступил на огонь, чтобы потушить его. Это был не индейский барабан. Я сидела, напряженно вслушиваясь. Этот стук барабана напоминал бьющееся сердце, медленное и ритмичное, затем молоток резко задвигался, словно неистовые прыжки загнанного зверя. Я бы сказала им, что индейцы никогда не использовали барабаны в качестве оружия – это кельты так делали. Это был звук боурана . «Что дальше – думала я, немного истерично – волынки?» Конечно, это был Роджер, только он мог заставить барабан говорить. Это был Роджер, а значит, Джейми был рядом. Я встала на ноги, желая, чувствуя потребность срочно пошевелиться. Я исступленно дергала веревку вокруг моей талии, нетерпеливо, но никуда не могла двинуться. Зазвучал еще один барабан, медленнее, менее профессионально, но не менее грозно. Звук, казалось, ожил и обрел движение. Затих, и снова зазвучал в полную силу. Подключился третий барабан, и теперь стук звучал, казалось, отовсюду, быстрый, медленный, насмешливый. Кто-то в панике выстрелил из пистолета в лес. – Смотрите, там! – голос Ходжпайла, громкий и яростный, но напрасный; грохот пуль, летящих словно попкорн, почти утопленных звуком барабанов. Я услышала, как щелкнула насечка возле моей головы, и кусок сосны пролетел возле меня и упал. Меня осенило, что стоять во время слепого обстрела пушек, которые уничтожали все вокруг меня – было плохой идеей, и я быстро упала, зарываясь в опавшие иголки, стараясь, чтобы ствол дерева отделил меня от основной группы мужчин. Звук барабанов переплетался – ближе, дальше – этот звук нервировал даже того, кто знал, что это было. Казалось, они окружили лагерь. Должна ли я обозначить свое присутствие, если они достаточно подошли? Я был спасена от мук выбора; мужчины производили так много шума вокруг костра, что меня бы не услышали, даже если бы я надрывалась в крике. Они тревожно орали, выкрикивая вопросы, рявкая приказы, которые, видимо, просто игнорировались, судя по продолжающимся звукам беспорядка. Кто-то двинулся наощупь сквозь кусты, поблизости от наступающих барабанов. Один, два, или более звуков сбившегося дыхания и хруста от шагов. Доннер? Мысль пришла ко мне неожиданно, и я села, потом снова упала, так как еще один выстрел просвистел надо мной. Барабаны резко остановились. Хаос царил вокруг костра, хотя я могла слышать Ходжпайла, пытавшегося призвать своих людей к порядку, крича и угрожая, гнусавым голосом, звучащим выше остальных. Затем барабаны застучали снова – гораздо ближе.
Они наплывали, звучали все вместе, где-то в лесу слева от меня, и насмешливые удары тук-тук-тук-тук изменились. Они стали оглушительными. Никаких изысков, просто угроза. Они приближались. Ружья стреляли дико, достаточно близко от меня, чтобы видеть оружейный огонь и почувствовать запах дыма, нагревающий и наполняющий воздух. Хворост костра был разбросан, но все еще горел, создавая приглушенное свечение сквозь деревья. - Вот они! Я вижу их! - заорал кто-то у костра, и в сторону барабанов разразился еще один залп мушкетного огня. Затем из темноты справа от меня поднялся какой-то неземной вой. Я и раньше слышала, как кричат шотландцы, идя в бой, но этот горский вопль заставил волоски на моем теле встать дыбом от копчика до затылка. Джейми. Несмотря на мои страхи, я выглянула из своего укрытия, чтобы увидеть разгоряченных демонов, наступающих из леса. Я знала их, знала, что они знакомые, но вжалась назад, увидев их, почерневших от копоти и вопящих адских безумцев, с красными от костра отсветами на лезвиях ножей и топоров. Барабаны остановились резко, по первому крику, и теперь другой набор воплей вспыхнул слева, барабанщики понеслись убивать. Я прижалась спиной к дереву, сердце огромным удушающим комом колотилось в горле, окаменевшая от страха, что лезвие поразит любое случайное движение среди теней. Кто-то врезался в меня, наткнувшись в темноте. - Доннер? - прохрипела я его имя, надеясь привлечь его внимание, и легкий силуэт повернулся ко мне, заколебался, а потом заметил меня и набросился. Это был не Доннер, а Ходжепайл. Он схватил меня за руку, увлекая меня и даже не обращая внимания на врезавшуюся веревку, которая приковала меня к дереву. Он тяжело дышал, от усилия, или же, страха. Я сразу поняла, в чем был его план; он знал, что его шансы на побег незначительны, поэтому иметь меня в заложниках - его единственная надежда. Но будь я проклята, если снова стану его заложницей. Больше никогда. Я со всей силы пнула его по колену. Это не нокаутировало его, но отвлекло на секунду. Я наклонила голову вниз, и с силой боднула его в грудь, тем самым отправив в полет. Столкновение вызвало боль, и я пошатнулась, слезы застилали глаза. Он поднялся и снова направился ко мне. Я ударила, промахнулась, сильно упала на свой зад. - Давай же, черт тебя побери! - зашипел он, сильно дергая мои связанные руки. Я быстро наклонила голову, дернулась назад и потянула его вниз за собой. Я перекатилась и зарылась в опавшую листву, изо всех сил стараясь обвить его ногами, для того, чтобы добраться до его ребер и выдавить жизнь из грязного червяка, но он свободно извернулся, перекатился на меня, ударяя по голове, пытаясь подчинить. Он ударил меня по уху, и я вздрогнула, рефлекторно закрывая глаза. Потом вес его тела неожиданно пропал, и я открыла глаза, чтобы увидеть, как Джейми поднял Ходжепайла на несколько дюймов от земли. Его тонкие ножки безумно шевелились в тщетной попытке побега, и я почувствовала безумное желание рассмеяться. На самом деле, я должно быть, и правда, засмеялась, - голова Джейми дернулась, поворачиваясь, чтобы взглянуть на меня; я мельком увидела белки его глаз, прежде чем он снова обратил свое внимание на Ходжепайла. Он вырисовывался на слабом фоне света от углей; я на секунду увидела его профиль, затем его тело с силой изогнулось, когда он склонил голову. Он держал Ходжепайла, прижимая его к груди одной согнутой рукой. Я моргнула – опухшие глаза были полузакрыты, и я не была уверена, что вижу то, что он делает. Затем я услышала короткий стон усилия, и сдавленный вопль Ходжепайла; увидела, как согнутый локоть Джейми, резко двинулся вниз. Темный изгиб головы Ходжпайла отодвигался назад, больше и больше. Я увидела кукольный острый нос и заостренный подбородок, который поднимался под невозможным углом, потому что основанием ладони Джейми давил на него. Затем послышалось глухое «поп!», и прямо в центре желудка я почувствовала, как шейные позвонки Ходжпайла разъединились, и кукла обмякла. Джейми бросил кукольное тело вниз, подбежал ко мне и поставил меня на ноги. - Ты жива, ты цела, mo nighean donn? - быстро сказал он по-гэльски. Он ощупывал меня рукой, стараясь одновременно удержать меня в вертикальном положении - колени, казалось, внезапно подвернулись, – и пытаясь найти веревку, которая связывала мои руки. Я плакала и смеялась, вдыхая слезы и кровь, натыкаясь на него своими связанными руками, неуклюже пытаясь подставить их ему, чтобы он мог перерезать веревку. Он прекратил искать и вцепился в меня, сжав так сильно, что я завизжала от боли, когда мое лицо прижалось к его пледу. Он настойчиво говорил еще что-то, но я не смогла перевести. Энергия пульсировала в нем, жарко и неистово, как ток, который бежит по проводам, и я смутно поняла, что он все еще бешеный воин, берсерк, и не в состоянии говорить по-английски. - Со мной все в порядке, – выдохнула я, и он отпустил меня. Свет вспыхнул на поляне за деревьями, кто-то собрал разбросанные, тлеющие угли и подбросил в них хворосту. Его лицо было черным, глаза пылали синим пламенем, когда он повернул голову, и свет упал на его лицо. Там все еще происходила какая-то борьба; криков теперь не было, но я могла слышать хрип и столкновение тел, бьющихся в бою. Джейми поднял мои руки, вынул кинжал и разрезал веревки. Мои руки упали, как свинцовые гири. Мгновение он смотрел на меня, словно пытаясь подобрать слова, потом покачал головой, на секунду коснулся руками моего лица и снова исчез в направлении боя. Я опустилась на землю, ошеломленная. Тело Ходжпайла лежало рядом, неестественно вывернутое. Я взглянула на него – четкая картинка в моем сознании: у Бри было ожерелье, когда она была ребенком, сделанное из связанных пластиковых бусин, которые разваливались, когда тянули за них. «Фальшивый жемчуг», они назывались. Я искренне хотела бы этого не помнить. Лицо осветилось – челюсть и ввалившиеся щеки; он выглядел удивленным, глаза, широко открытые в мерцающем свете. Тем не менее, что-то казалось странно неправильным, и я искоса поглядывала, пытаясь разобрать что. Тогда я поняла – его голова была развернута в обратном направлении. Возможно, прошли секунды или минуты – я сидела там, уставившись на него пустым взглядом, обхватив руками колени. Только звук мягких шагов заставил меня поднять глаза. Арчи Баг вышел из темноты, высокий, тонкий и черный на фоне вспышек растущего огня. Я видела, что у него был топор, крепко сжатый в его левой руке; он также был черным, и появился запах крови – сильный и насыщенный, когда он наклонился ко мне. – Вот. Некоторые все еще живы – сказал он, и я почувствовала, как что-то холодное и тяжелое прикоснулось к моей руке. – Намереваетесь ли Вы сейчас отомстить им лично, bana-mhaighistear? Я посмотрела вниз и увидела, что он предлагал мне кинжал, рукоятью вперед. Я встала, хотя не могла вспомнить, как поднималась. Я не могла говорить и не могла двинуться – и все же мои пальцы шевельнулись без моего согласия, моя рука, поднялась, чтобы взять нож, а сама я наблюдала за этим со слабым любопытством. Тогда рука Джейми опустилась на кинжал, выхватывая его, и я увидела, как с большого расстояния падает свет на его руку, блестящую, мокрую от крови, размазанной по запястью. Случайные капли отливали алым – темные драгоценные, пылающие – пойманные вьющимися волосками на его руке. – Она связана клятвой – сказал он Арчи, и я смутно поняла, что он все еще говорил на гэльском языке, хотя я полностью поняла его. – Она не может убить, за исключением убийства из жалости, или самообороны. Это я – тот, кто убивает за нее. – И я – мягко сказала высокая фигура позади него. Йен. Арчи кивнул, поняв, хотя его лицо все еще находилось в тени. Кто-то еще был около него – Фергюс. Я узнала его сразу, но мне пришлось приложить усилие, чтобы подставить имя под смущенное, бледное лицо и жилистую фигуру. – Мадам – сказал он, и его голос, был тонким от шока. – Миледи. Потом Джейми посмотрел на меня, и его собственное лицо изменилось, адекватность возвращалась в его глаза. Я видела, что его ноздри дернулись от гнева, когда он учуял запах пота и спермы на моей одежде. – Который из них? – сказал он. – Сколько? – Он говорил по-английски, и голос его был на удивление спокоен, прозаичен, как если бы он выспрашивал подробности, количества гостей, ожидаемых на ужин, и я поняла, что этот тон позволяет ему успокоится. – Я не знаю – сказала я. – Они… было темно. Он кивнул, крепко сжал мою руку, и обернулся. – Убейте их всех – сказал он Фергюсу. Его голос по-прежнему был спокоен. Глаза Фергюса – огромные и темные – горели на лице. Он лишь кивнул, выхватил из-за пояса топор. На передней части рубашки остались брызги, конец лезвия выглядел темным и липким. Краем сознания, я подумала, что должна что-то сказать. Но не сказала. Я стояла прямо спиной к дереву и ничего не говорила. Джейми взглянул на кинжал, который держал, как будто чтобы убедиться, что он в полном порядке. Но он не был – Джейми вытер лезвие о бедро, игнорируя высохшую кровь, оставшуюся на деревянной рукояти, и пошел обратно на поляну. Я стояла неподвижно. Были еще звуки, но я обращала на них не больше внимания, чем на шум ветра в верхушках сосен; это было дерево-утешение – дыхание его было чистым и свежим, падая на меня струями душистых смол, достаточно мощных, чтобы я ощутила их вкус на своем нёбе, и его небольшие сгустки проникли в запекшиеся мембраны моего носа. Под нежным покровом аромата дерева, я почувствовала вкус крови, и промокшие лохмотья, и вонь моей усталой кожи. Рассвет переломился. Птицы пели в далеком лесу, и свет мягко ложился древесной золой на землю. Я стояла неподвижно, и думала только о том, как приятно было бы по шею погрузится в горячую воду, отдраить кожу так сильно, чтобы она отделялась от плоти, и пусть кровь струится по ногам – красная и чистая, огромным потоком, испаряясь в большое облако, которое скроет меня.
В ПОЛНОМ ПОРЯДКЕ. Затем они поехали прочь. Бросили их, без погребения или заупокойной молитвы. В некоторой степени, это было даже отвратительней, чем само убийство. Роджер не раз бывал с преподобным у постели умирающего или на месте несчастного случая, помогал утешать скорбящих, находился рядом, когда дух покидал тело, и старик произносил слова благодати. То есть то, что обычно делает человек, когда кто-то умер: обращается к Богу и в, конце концов, осознает факт смерти. И вот теперь... как можно было стоять над телом убитого тобой человека, и смотреть Богу в лицо? Он не мог сидеть. Усталость наполняла его как мокрый песок, но сидеть он не мог. Он встал, поднял кочергу, и остался стоять с ней в руках, уставившись на угасающий огонь в очаге. Он был идеален: атласно-черные угли покрылись золой, прямо под ними затухал алый жар. Прикоснуться бы к нему, разворошить угли, и пламя метнется вверх, только для того, чтобы сразу умереть, лишенным топлива. Лишняя трата – подбрасывать дрова сейчас, так поздно ночью. Он опустил кочергу, бродил от одной стены к другой, измученный, как пчела в бутылке – все еще жужжит, хотя ее обвисшие крылья изорваны и в жалком состоянии. Фрейзера это не беспокоило. Фрейзер прекратил даже думать о бандитах тотчас после того, как они были убиты. Все его мысли сосредоточились на Клэр, и это было, конечно, объяснимо. Он провел ее через утренний свет на той поляне, пропитанный кровью. Адам и разбитая Ева, взирающие на воплощение добра и зла. Затем он завернул ее в плед, поднял на руки, и направился к своей лошади. Мужчины следовали за ними, притихшие, ведя лошадей бандитов позади своих собственных. Часом позже, когда солнце начало припекать им в спины, Фрейзер повернул свою лошадь под гору и вывел их к ручью. Он спешился, помог спуститься Клэр, и после исчез вместе с ней среди деревьев. Мужчины обменялись озадаченными взглядами, хотя ни один не произнес, ни слова. Затем старый Арчи Баг спрыгнул со своего мула, сказал, как ни в чем не бывало: – Ну, она, наверное, хотела бы помыться после всего, нет? Вздох понимания пробежал по компании, и напряжение сразу же спало, растворившись в маленьких бытовых заботах: они стреноживали лошадей, проверяли подпруги, болтали, отходили помочиться. Медленно, они обращались друг к другу, подбирая слова, чтобы о чем-то поговорить, находя облегчение в привычных вещах. Он поймал взгляд Йена, но оба они были еще слишком холодны друг к другу для общения. Йен повернулся, хлопнул Фергюса по плечу, и крепко обнял его, затем слегка оттолкнул, грубо пошутив про его дурной запах. Француз ответил ему слабой улыбкой и поднял почерневший крюк, салютуя. Кенни Линдсей и старый Арчи Баг разделили табак, набивая свои трубки с напускным спокойствием. К ним подошел Том Кристи, бледный как привидение, но с трубкой в руке. Уже не впервые Роджер осознал ценную социальную важность курения. Между тем, Арчи заметил его, бесцельно стоящего возле своего коня, и подошел поговорить. Голос старика был тихим и успокаивающим. Он не имел представления, что сказал Арчи, уже не говоря о том, что он ответил ему. Сам процесс беседы, казалось, позволил ему дышать снова и утихомирил дрожь, которая накатывала на него словно волны прибоя. Внезапно старик прервал разговор и кивнул куда-то через плечо Роджера. – Иди, парень. Ты ему нужен. Роджер обернулся, и увидел Джейми, стоящего на дальней стороне поляны, наполовину отвернувшись и навалившись на дерево, погруженного в свои мысли. Подал ли он какой-то знак Арчи? Затем Джейми обернулся и встретился глазами с Роджером. Да, он был ему нужен, и Роджер обнаружил себя стоящим возле Фрейзера, не помня четко, как он преодолел расстояние между ними. Джейми потянулся и очень крепко сжал его руку, а он, выдержав натиск, сжал его руку в ответ. – На два слова, cliamhuinn , – произнес Джейми и отпустил его. – Я бы не заговорил об этом сейчас, но позже может не представиться подходящего момента, а времени слишком мало, чтобы откладывать. – Он казался спокойным тоже, но не так как Арчи. В его голосе была сломленность; Роджер ощутил колючий укус веревки, слушая это, и прочистил свое собственное горло. – Говори тогда. Джейми сделал глубокий вдох и слегка передернул плечами, как будто рубаха стала ему слишком тесной. – Ребенок. У меня нет никакого права спрашивать тебя, но я должен. Чувствовал бы ты то же самое к нему, если бы точно знал, что он не твой? – Что? – Роджер только моргнул, не видя вообще никакого смысла в сказанном. – Ребен... ты имеешь в виду Джемми? Джейми кивнул, сосредоточенно глядя на Роджера. – Ну, я... Я не знаю, в самом деле, – ответил Роджер, совершенно сбитый с толку. – Почему ты спрашиваешь? И почему именно сейчас, в самое неподходящее время? – Подумай. Он и думал, задаваясь вопросом, – какого черта? Вероятно, эта мысль отразились на его лице, так как Фрейзер резко наклонил голову, признав необходимость выражаться яснее. – Я знаю... это маловероятно, ага? Но все-таки возможно. У нее может появиться ребенок после ночного происшествия, понимаешь? Он понял, с резким выдохом, словно от удара кулаком под дых. Прежде, чем он отдышался, чтобы заговорить, Джейми продолжил. – Есть еще день или два, возможно, когда я мог бы... – Он посмотрел вдаль, и смутный румянец проступил сквозь подтеки сажи, покрывавшие его лицо. – Потом могут быть сомнения, так? Как вот у тебя. Но... – Он сглотнул, и «но» выразительно повисло в воздухе. Джейми снова невольно посмотрел вдаль, и Роджер проследил глазами направление его взгляда. Там, за завесой кустарника и красноватых вьюнов находилось небольшое бурлящее озерцо, и Клэр стояла на коленях на противоположной его стороне, обнаженная, изучающая свое отражение. Кровь застучала у Роджера в ушах, и он быстро отвел глаза, однако картина отпечаталась в его мозгу. Она не была похожа на человека, – это первое, о чем он подумал. Тело испещрено черными пятнами синяков, лицо неузнаваемо, она выглядела как нечто незнакомое и первобытное, экзотическое чудище лесного озера. Однако больше внешнего вида, его поразило ее поведение. Она была отстранена и неподвижна, так как бывают неподвижны деревья, даже если ветер колышет их листья. Он смотрел, не в силах оторваться. Она склонилась над водой, изучая свое лицо. Ее волосы свисали мокрыми и спутанными прядями по спине, и она придерживала их сзади ладонью руки, убрав с дороги, в то время как она осматривала свое избитое лицо с хладнокровной тщательностью. Она осторожно ощупывала себя в разных местах, открывая и закрывая рот, пока подушечки ее пальцев исследовали контуры лица. Проверяя себя, как он предположил, на предмет выбитых зубов и сломанных костей. Она закрыла глаза и провела пальцами по линии бровей и носа, челюсти и губ, действуя уверенно и изящно, словно пантера. Затем она решительно схватила кончик своего носа и резко дернула. Роджер рефлекторно сжался, когда кровь и слезы потекли по ее лицу, но она не издала ни звука. Его живот уже свернулся в маленький болезненный комок, подступивший к горлу, и надавивший на шрам от веревки. Она села на пятки, тяжело дыша, и закрыла глаза, спрятав лицо в ладонях. Внезапно он осознал, что она обнажена, а он продолжает пристально смотреть на нее. Он резко отвернулся, – кровь бросилась ему в лицо, – и исподтишка взглянул в сторону Джейми в надежде, что Фрейзер не заметил. Он не заметил, – его больше не было здесь. Роджер дико осмотрелся вокруг, но сразу же обнаружил его. Его облегчение от того, что он не был пойман за разглядыванием Клэр, тут же сменилось всплеском адреналина, когда он увидел, что делает Фрейзер. Он стоял возле тела на земле. Внимательный взгляд Фрейзера метнулся вокруг, отмечая своих людей, и Роджер мог практически ощутить то усилие, с которым Джейми подавлял собственные чувства. Затем ярко-синие глаза Фрейзера сосредоточились на человеке у его ног, и Роджер видел, как он вздохнул. Очень медленно. Лайонел Браун. Почти не осознавая этого, Роджер обнаружил себя шагающим через поляну. Он неосознанно занял место справа от Джейми, его внимание точно так же сосредоточилось на человеке на земле. Глаза Брауна были закрыты, но он не спал. Его лицо было раздробленным и опухшим, а также покрытым пятнами лихорадки, но выражение с трудом подавляемой паники четко проявлялось в его искореженных чертах лица. Вполне оправданное, насколько Роджер мог судить. Единственный выживший после ночных событий, Браун остался в живых только потому, что Арчи Баг остановил томагавк Йена Мюррея в дюйме от того, чтобы тот раздробил череп Лайонела. Не из какого-то сомнения по поводу правильности убийства раненого человека, а скорее, из холодного прагматизма. – Твой дядя хотел бы задать несколько вопросов, – сказал Арчи, прищурив глаза на Брауна. – Позволь этому остаться в живых для того, чтобы ответить на них. Йен ничего не ответил, но выдернул свою руку из захвата Арчи Бага и, повернувшись на пятках, как дым растворился в тени леса. Лицо Джейми было гораздо менее выразительным, нежели у его пленника, подумал Роджер. Он сам не мог сказать ничего о том, что думает Джейми, но едва ли в этом была необходимость. Он был неподвижен словно камень, но при этом, казалось, внутри него что-то медленно и неумолимо пульсирует. Даже просто находиться рядом с ним было пугающе. – Что скажешь, старина? – сказал Фрейзер, наконец, повернувшись к Арчи, стоявшего по другую сторону носилок, с седыми, заляпанными кровью волосами. – Может он путешествовать дальше или поездка убьет его? Баг наклонился вперед, бесстрастно разглядывая лежащего навзничь Брауна. – Я скажу, что он переживет. Лицо румяное, не бледное, и он в сознании. Ты хочешь забрать его с нами или задашь свои вопросы сейчас? На мгновение маска спала, и Роджер, наблюдавший за лицом Джейми, увидел в его глазах совершенно определенно, что именно тот хотел бы сделать. Если бы Лайонел Браун видел то же самое, он бы вскочил со своих носилок и пустился наутек, со сломанной ногой или нет. Но его глаза упрямо оставались закрытыми, и поскольку Джейми и старый Арчи говорили по-гэльски, Браун пребывал в неведении. Не отвечая на вопрос Арчи, Джейми опустился на колени и положил свою руку на грудь Брауна. Роджер заметил биение пульса на шее Брауна и его дыхание – быстрое и неглубокое. Между тем, он сохранял свои веки плотно сжатыми, хотя глазные яблоки неистово вращались под ними из стороны в сторону. Джейми оставался неподвижным в течение долгого времени, – которое, должно быть, показалось вечностью для Брауна. Затем он издал короткий звук, который мог быть как презрительным смешком, так и фырканьем от отвращения, и поднялся. – Мы забираем его. Пусть еще поживет, – сказал он по-английски. – Пока. Браун продолжал прикидываться мертвым в течение всей дороги до Риджа, вопреки разнообразным кровожадным идеям членов группы, которые достигали его слуха во время пути. Роджер помог отвязать его от повозки, когда путешествие подошло к концу. Его одежда и бинты были пропитаны потом, хорошо ощутимые миазмы страха окружали его. Клэр направилась было в сторону раненого, нахмурившись, но Джейми остановил ее, поймав за руку. Роджер не слышал, что он пробормотал ей, но она кивнула и пошла с ним в Большой Дом. Секунду спустя появился мистер Баг, необычно молчаливый, и рывком схватил Лайонела Брауна. Мурдина Баг не уподобилась Джейми или старому Арчи, – ее мысли отчетливо читались в бескровной нити ее рта и грозно сведенных бровях. Но Лайонел Браун взял воду из ее рук и, раскрыв глаза, смотрел на нее, как будто она была светом его спасения. Она бы, подумал Роджер, с удовольствием прихлопнула Брауна, как одного из тараканов, которых безжалостно истребляла на своей кухне. Но Джейми хотел сохранить ему жизнь, и поэтому он пока оставался в живых. Пока. Скрип двери резко вернул внимание Роджера к реальности. Брианна! Впрочем, это было не так, когда он распахнул дверь; только треск качаемых ветром веток и желудей. Он посмотрел вниз, в темноту тропы, надеясь увидеть ее, но ни единого признака Брианны не было. Конечно, сказал он себе, Клэр, вероятно, нуждается в ней. Как и я. Он подавил мысль, но остался в дверях, глядя наружу, ощущая завывание ветра в ушах. Она поднялась в Большой Дом сразу же, в тот момент, когда он пришел сказать ей, что ее мать в безопасности. Он ничего больше не сказал, но она и сама видела, как обстоят дела, – его одежда была вся в крови, – и на секунду задержалась, чтобы убедиться, что вся эта кровь не его, перед тем, как выскочить вон. Он осторожно закрыл дверь, надеясь, что сквозняк не разбудил Джемми. Повинуясь сильнейшему порыву забрать мальчика, и, несмотря на внушенную годами родительскую осторожность по поводу беспокойства спящего ребенка, он сгреб Джемми из его низенькой кровати. Он должен был это сделать. Джемми был тяжелым и сонным в его руках. Он зашевелился, поднял головку и заморгал, голубые глаза были тусклыми ото сна. – Все хорошо, – прошептал Роджер, поглаживая его по спине. – Папа здесь. Джемми выдохнул, как проколотая шина, и уронил голову на плечо Роджеру с силой выпущенного пушечного ядра. На мгновение он как будто наполнился воздухом снова, но затем сунул палец в рот и расслабился в обычном для спящих детей, бескостном состоянии. Его плоть, казалось, слилась с собственной плотью Роджера, его доверие было таким беспредельным, что не было необходимости даже сохранять границы собственного тела, – папа это сделает. Роджер закрыл глаза, чтобы не заплакать, и прижался губами к мягкому теплу волос Джемми. Свет очага создавал черные и красные тени под его веками; наблюдая за ними, он мог сдерживать слезы. Не имело значения, что он видел. У него накопилась несколько ужасных моментов, все еще довольно ярких с рассвета, но он мог видеть их как застывшие фотографии – пока. Все, что волновало его сейчас, было спящее доверие в его руках, и эхо его собственных слов, произнесенных шепотом. Было ли это воспоминанием? Возможно, это было не более чем желанием, – чтобы он был однажды пробужден ото сна, только для того, чтобы уснуть снова в сильных руках, услышав: «Папа здесь». Он сделал несколько глубоких вдохов, подстраиваясь под ритм дыхания Джемми, успокаиваясь. Казалось очень важным не заплакать, даже если не было никого, кто мог бы увидеть или кому было до этого дело. Джейми наблюдал за ним, в то время как он двигался от носилок Брауна, в его глазах ясно читался вопрос. – Надеюсь, ты не считаешь, что я думаю только о себе? – Спросил он, понизив голос. Его глаза были обращены в сторону просвета в кустах, куда ушла Клэр, чуть прищурившись, как будто он не мог ни вынести взгляда на нее, ни отвести глаз. – Что же до нее, – произнес он так тихо, что Роджер едва расслышал. – Она бы предпочла... сомневаться, как ты думаешь? Если бы до этого дошло? Роджер глубоко вдохнул волосы своего сына и уповал на Бога, что сказал правильную вещь там, среди деревьев. – Я не знаю, – произнес он. – Но для тебя, – если есть место для сомнений, – я скажу: прими это. Если Джейми был склонен последовать этому совету, Бри скоро должна быть дома. *** – Я в порядке, – сказала я решительно. – В полном порядке. Бри прищурила глаза на меня. – Конечно, ты в порядке, – ответила она. – Ты выглядишь так, будто тебя переехал поезд. Два поезда. – Да, – подтвердила я и осторожно потрогала свои разбитые губы. – Ладно. Да. Правда, совсем не поезд... – Ты голодна? Присядь, мама, я приготовлю тебе чай, а потом, возможно, маленький ужин. Я не была голодна, не хотела чаю, и особенно не хотела садиться – только не после бесконечного дня верхом на лошади. Несмотря на это, Брианна уже доставала чайник с верхней полки буфета, и я не могла найти подходящих слов, чтобы остановить ее. Неожиданно я осознала, что у меня пропал дар речи. Я беспомощно обернулась к Джейми. Он каким-то образом догадался о моих чувствах, хотя не мог прочитать ничего на моем лице, учитывая его текущее состояние. И все же, он шагнул вперед и взял у нее чайник, пробормотав что-то слишком тихо, чтобы я могла уловить. Она нахмурилась, взглянула на меня, затем снова на него, все еще хмурясь. После чего ее лицо немного изменилось, и она подошла, испытующе глядя мне в лицо. – Ванна? – спросила она тихонько. – Шампунь? – О, да, – ответила я, и мои плечи опустились в величайшем расслаблении. – Пожалуйста. В конце концов, я все-таки села и позволила ей обтереть губкой мои руки и ноги, и вымыть мои волосы в тазике теплой воды, набранной из котла над очагом. Она делала это спокойно, напевая себе под нос, и я начала расслабляться под умиротворяющие прикосновения ее длинных сильных пальцев. Я задремала – от абсолютного истощения – на какое-то время, склонившись на грудь Джейми. Хотя, нет никакого способа нормально отдохнуть в седле, сейчас я обнаружила, что стала клевать носом, замечая в полусонном отвлеченном состоянии, что вода в тазу поменяла цвет на грязный, мутно-красный, и была полна песка и кусочков листьев. Я переоделась в чистое; ощущение изношенного белья на моей коже было настоящей роскошью, прохладной и гладкой. Бри по-прежнему мягко напевала себе под нос. Что это было... «Mr. Tambourine Man» , я думаю. Одна из тех милых дурацких песенок шестидесятых... 1968. Я задохнулась, и рука Бри обхватила мою голову, успокаивая меня. – Мама? С тобой все хорошо? Я что-то задела?... – Нет! Нет, со мной все в порядке, – ответила я, возвращаясь в водоворот грязи и крови. Я глубоко дышала, сердце колотилось. – Все в полном порядке. Просто – заснула на ходу, и все. Она фыркнула, но убрала руки и отошла, чтобы набрать кувшин воды для ополаскивания, оставив меня схватившейся за край стола и пытающейся не дрожать. «Вы не испытываете страха перед мужчинами. Вам следует вести себя так, словно вы их боитесь». Это чрезвычайно ироничное эхо ясно вернулось ко мне вместе с очертаниями головы молодого человека, львиная грива которого силуэтом выступала на фоне костра. Я не могла четко вспомнить его лицо, но, конечно, я узнала бы эти волосы? После всего, Джейми взял меня за руку и вытащил из укрытия под деревом на свет. Костер беспорядочно разбросало во время битвы; кругом были почерневшие скалы и местами клочки опаленной и смятой травы – среди тел. Он вел меня медленно от одного к другому. В конце концов, он остановился и тихо сказал: «Ты видишь, что они мертвы?» Я видела. И знала, зачем он показывает их мне – это было нужно, чтобы я не боялась их возвращения или мести. Но я не подумала пересчитать их. Или внимательно рассмотреть их лица. Даже будь я уверена, сколько их там было... дрожь снова сотрясла меня, и Бри обернула теплым полотенцем мои плечи, бормоча слова, которых я не слышала из-за вопросов, кричащих в моей голове. Был ли Доннер среди мертвых? Или он прислушался ко мне, когда я говорила ему, что если он мудр, то должен бежать? Он не произвел на меня впечатления разумного молодого человека. Зато он произвел на меня впечатление труса. Теплая вода, стекающая по моим ушам, заглушила звуки голосов Джейми и Брианны над головой. Я уловила лишь одно или два слова, но когда снова выпрямилась с водой, струящейся вниз по моей шее, с закрученным полотенцем на волосах, Бри неохотно направлялась к своему плащу, висевшему на деревянном колышке у двери. – Ты уверена, что с тобой все хорошо, мама? – Взволнованная хмурость снова образовалась между ее бровями, но в этот раз я смогла выдавить несколько слов уверения. – Спасибо, дорогая; это было прекрасно, – произнесла я вполне искренне. – Все, что я сейчас хочу – это спать, – добавила я несколько менее бодро. Я была по-прежнему ужасно уставшей, но сон совершенно не шел. Чего бы я хотела, так это... ну ладно, я не знала точно, чего я хочу, но полная отключка от заботливого окружения входила в мой список. Кроме того, я мельком видела Роджера чуть ранее – забрызганного кровью, бледного и покачивающегося от усталости. Я была не единственной жертвой недавних неприятностей. – Иди домой, милая, – мягко сказал Джейми. Он снял плащ с колышка и накрыл им ее плечи, нежно похлопывая. – Накорми своего мужчину. Уложи его в постель и помолись за него. Я позабочусь о твоей матери, ладно? Внимательный взгляд Бри метался между нами, синий и обеспокоенный, но я приняла вид, который, как я надеялась, был похож на ободряющее выражение, и после минутного колебания, она крепко обняла меня, очень осторожно поцеловала в лоб и ушла. Джейми закрыл дверь и прислонился к ней спиной, убрав руки назад. Я привыкла к его бесстрастной маске, которую он обычно надевал, чтобы скрыть свои мысли, когда был обеспокоен или зол. Он не воспользовался ею, и выражение его лица в конец растревожило меня. – Ты не должен волноваться обо мне, – сказала я настолько уверенно, насколько смогла. – Я не травмирована, или что-то в этом роде. – Не должен? – спросил он сдержанно. – Ладно... возможно, я не буду, если узнаю, что ты подразумеваешь под этим словом. – Ох, – Я осторожно вытерла влажное лицо и промокнула шею полотенцем. – Хорошо. Это слово означает... тяжело ранен – или ужасно шокирован. Это древнегреческий. Корень слова, полагаю, – «травма». – О, да? И ты не... шокирована. Ты говоришь. Его глаза сощурились, когда он изучал меня с тем видом критического внимания, которое обычно проявлял, когда намеревался купить дорогую породистую лошадь. – Я в порядке, – повторила я, немного отодвинувшись от него. – Просто... Я в порядке. Только немного... потрясена. Он сделал шаг по направлению ко мне, и я резко отшатнулась, запоздало понимая, что прижимаю полотенце к груди, словно щит. Я заставила себя опустить его, и почувствовала, как неприятно покалывает кровь, прилившая к синякам на лице и шее. Он оставался неподвижным, разглядывая меня все тем же прищуренным взглядом. Затем его взор упал на пол между нами. Он стоял как будто погруженный в мысли, потом его большие руки согнулись. Один раз, второй. Очень медленно. И я услышала – услышала совершенно ясно – хруст позвонков Арвина Ходжепайла, отделяющихся один от другого. Голова Джейми ошеломленно дернулась, и я осознала, что стою по другую сторону кресла от него, скомкав полотенце и прижав его ко рту. Мои локти двигались, словно заржавевшие шарниры – медленно и неповоротливо, но я опустила полотенце. Губы не слушались меня, но я все-таки заговорила. – Я немного потрясена, да, – сказала я очень четко. – Со мной все будет в порядке. Не волнуйся. Я не хочу, чтобы ты волновался. Тревожное внимание в его глазах неожиданно дрогнуло, подобно оконному стеклу, в которое брошен камень, за секунду до того, как оно разлетится на осколки, и он закрыл глаза. Сглотнув, он открыл их снова. – Клэр, – произнес он очень тихо, и разбитые, расколотые кусочки, острые и зазубренные ясно виднелись в его глазах. – Я был изнасилован. И ты говоришь, чтобы я не волновался о тебе? – О, проклятье! – Я швырнула полотенце на пол и немедленно захотела вернуть его назад. Я чувствовала себя голой в своей сорочке и ненавидела мурашки на моей коже с такой внезапной страстью, что это заставило меня хлопнуть себя по бедру, чтобы избавиться от них. – Черт, черт, черт! Я не хочу, чтобы ты думал об этом снова. Не хочу! – И все же я знала с самого начала, что так и произойдет. Я вцепилась в спинку кресла обеими руками и крепко сжала ее, пытаясь не отвести мой собственный взгляд от него, страстно желая броситься на эти сверкающие осколки, чтобы защитить его от них. – Послушай, – сказала я, успокаивая свой голос. – Я не хочу... Я не хочу заставлять тебя вспоминать вещи, о которых лучше забыть. Уголок его рта, как ни странно, дернулся в ответ на это. – Боже, – ответил он, как будто немного удивленный. – Ты думаешь, я забыл хоть что-то из этого? – Может и нет, – сдалась я. Я смотрела на него глазами, полными слез. – Но... О, Джейми, я так хочу, чтобы ты забыл! Он протянул руку, очень бережно, и коснулся кончиком указательного пальца моего, там, где я вцепилась в кресло. – Не думай об этом, – сказал он мягко и убрал палец. – Это сейчас не важно. Хочешь немного отдохнуть, Сассенах? Или, может быть, поесть? – Нет. Я не хочу... нет. – На самом деле, я не могла решить, чего я хочу. Я не хотела ничего вообще. Кроме как расстегнуть молнию на своей коже, вылезти из нее и сбежать – и это не казалось таким уж невыполнимым. Я сделала несколько глубоких вздохов, надеясь успокоиться и вернуть то приятное чувство полного изнеможения. Стоит ли мне спросить его о Доннере? Но о чем тут было спрашивать? «Не убил ли ты случайно человека с длинными, спутанными волосами?» Они все, в некоторой степени, подходили под это описание. Доннер был, – или, возможно, остается и сейчас, – индейцем, но никто не заметил бы этого в темноте, в самом разгаре схватки. – Как... как там Роджер? – спросила я, не придумав ничего лучше. – А Йен? Фергюс? Он выглядел несколько ошарашено, будто забыл об их существовании. – Они? С парнями все довольно хорошо. Никто из них не пострадал в драке. Нам повезло. Он немного замешкался, потом сделал осторожный шаг по направлению ко мне, наблюдая за моим лицом. Я не кричала и не убегала, и он снова шагнул, приближаясь настолько близко, что я могла чувствовать тепло его тела. Не отшатнувшись на сей раз, и дрожа в своей влажной рубашке, я немного расслабилась, качнувшись в его сторону, и заметила, как при виде этого, напряжение в плечах слегка отпустило его. Очень бережно, он коснулся моего лица. Кровь болезненно пульсировала под кожей, и я с трудом сдержалась, чтобы не уклониться от его прикосновения. Он увидел это и немного отодвинул руку, так что она словно парила над моей кожей, – и чувствовала жар его ладони. – Это заживет? – спросил он, кончики пальцев скользили над рассеченной левой бровью, затем спустились, вдоль минного поля моей щеки, к царапине на нижней челюсти, где ботинок Харли Бобла как раз промахнулся, чтобы полностью приложиться, и тем самым сломать мне шею. – Конечно, заживет. Ты это знаешь; ты видел и похуже на полях сражений. – Я бы улыбнулась в подтверждение своих слов, но не хотела снова разбередить глубокую трещину на моей губе, и поэтому вытянула губы вперед, зашлепав ими на манер золотой рыбки, что застало его врасплох и заставило улыбнуться. – Ага, я знаю. – Он склонил голову в нерешительности. – Только... – Его рука по-прежнему парила возле моего лица, его собственное выражало взволнованную тревогу. – О, Боже, mo nighean donn , – тихо сказал он. – О, Господи, твое очаровательное личико. – Тебе невыносимо смотреть на это? – спросила я, отводя глаза и испытывая внезапную острую боль от этой мысли, но стараясь убедить себя, что это не имеет значения. В конце концов, это пройдет. Его палец аккуратно, но решительно коснулся моего подбородка, и приподнял его, так что я снова оказалась с ним лицом к лицу. Его рот немного сжался, в то время как его взгляд скользил по моему избитому лицу, отмечая повреждения. Его глаза были мягкими и темными в пламени свечи, глубоко в уголках затаилось страдание. – Да, – решительно произнес он, – мне это невыносимо. Один взгляд на тебя раздирает мое сердце. И это наполняет меня такой яростью, что я думаю, что должен убить кого-то или взорваться. Но клянусь Богом, который создал тебя, Сассенах, я не лягу с тобой, не будучи способным посмотреть в твое лицо. – Ляжешь со мной? – переспросила я беспомощно. – Что... ты имеешь в виду, сейчас? Его рука оставила мой подбородок, но он неотрывно смотрел на меня, не мигая. – Ну... да. Сейчас. Будь мои челюсти менее опухшими, мой рот раскрылся бы в крайнем изумлении. – Но... почему? – Почему? – повторил он. Потом отвел взгляд и странно пожал плечами, как он делал, когда был смущен или расстроен. – Я... в общем... мне кажется, это... необходимо. У меня вырвался совершенно неподходящий импульсивный смех. – Необходимо? Ты думаешь, это похоже на то, как если бы меня сбросила лошадь? И мне просто следует взобраться обратно? Его голова вскинулась, и он бросил на меня яростный взгляд. – Нет, – сказал он сквозь стиснутые зубы. Он заметно и с усилием сглотнул, явно сдерживая в узде свои чувства. – Так значит, ты... Ты сильно пострадала? Я уставилась на него во все глаза, насколько это было возможно сквозь мои опухшие веки. – Это что, какая-то шутка... о-о... – до меня, наконец, начало доходить, что он имел в виду. Я ощущала, как жар поднимается по моему лицу, и мои синяки запульсировали. Я сделала глубокий вдох, чтобы быть в состоянии говорить уверенно. – Я была избита в кровавое месиво, Джейми, и изнасилована разными отвратительными способами. Но только один... Там был только один, кто действительно... Он... Он не был... груб. – Я сглотнула, но твердый комок в моем горле даже не сдвинулся с места. Слезы заставили свет свечи расплыться, так что я не могла видеть его лица, и отвела взгляд, моргая. – Нет! – воскликнула я, и мой голос прозвучал значительно громче, чем я предполагала. – Я не... пострадала. Он сказал что-то по-гэльски себе под нос, короткое и темпераментное, и оттолкнулся от стола. Его табурет упал с громким грохотом, и он пнул его. Затем пнул его снова и снова, и дробил его с таким неистовством, что кусочки дерева разлетались по всей кухне и с коротким свистом ударялись о стенку хлебного шкафчика. Я сидела совершенно неподвижно, слишком потрясенная и оцепеневшая, чтобы испытывать страдание. Разве я не рассказала ему? – Смутно задалась я вопросом. Но он ведь знал, без сомнения. Он ведь спросил, когда нашел меня. «Сколько?», – требовательно спросил он. А затем приказал: «Убейте их всех». Но с другой стороны... Знать о чем-то – это одно, узнать подробности – сов¬сем другое. Я понимала это и наблюдала со смутным чувством вино¬ва¬того сожаления, как он распинал обломки табурета и бросился к окну. Оно было закрыто, но он стоял, вцепившись руками в подоконник, повер¬нувшись ко мне спиной и подняв плечи. Я не могла сказать, плакал ли он. Поднялся ветер; его вихрь принесся с запада. Ставни загрохотали, и оставленный на ночь тлеть огонь взметнулся клубками дыма, когда ветер спустился вниз по дымоходу. Затем ветер унялся, и больше не было ни звука, за исключением внезапного короткого хруста углей в очаге. – Прости меня, – в конце концов, произнесла я тихим голосом. Джейми тотчас же повернулся на пятках и, сверкая глазами, посмотрел на меня. Он не плакал сейчас, но раньше – да, судя по влажным щекам. – Не смей извиняться! – зарычал он. – Я не допущу этого, слышишь? – Он сделал гигантский шаг к столу и опустил свой кулак на него с достаточной силой, чтобы солонка подпрыгнула и упала. – Не извиняйся! Я рефлекторно закрыла глаза, но заставила себя открыть их снова. – Хорошо, – сказала я. Я опять чувствовала себя ужасно, ужасно утомленной, и мне очень хотелось плакать. – Не буду. Воцарилась тишина. Я могла услышать, как падают каштаны, сорванные ветром, в роще за домом. Один, другой, третий – глухой дождь крошечных ударов. Затем Джейми повернулся, глубоко и прерывисто дыша, и вытер лицо рукавом. Я положила локти на стол и опустила голову на руки; казалось слишком тяжелым продолжать держать ее поднятой. – Необходимо, – сказала я, более или менее спокойно, уткнувшись в столешницу. – Что ты имел в виду под «необходимо»? – Тебе не приходило в голову, что ты можешь носить ребенка? – Он вернул себе самообладание и сказал это так же спокойно, как если бы спросил, не собираюсь ли я подавать бекон к каше на завтрак. Пораженная, я подняла голову. – Нет. – Но мои руки рефлекторно оказались на животе. – Нет, – повторила я более решительно. – Я не могу. – Хотя я могла – лишь предположительно. Шанс был ничтожно мал, но он существовал. Обычно я использовала некоторые виды контрацепции, просто чтобы быть уверенной, но безусловно... – Я не беременна, – сказала я. – Я бы знала. Он только в изумлении смотрел на меня, приподняв брови. Я не могла забе¬ременеть, не так быстро. А если бы и так – то есть, достаточно быстро, чтобы это было так. И если было более одного мужчины, тогда появилось бы сомнение. Возможность сомневаться; вот то, что он предлагал мне – и себе. Сильнейшая дрожь зародилась в глубине моей матки и мгновенно распространилась по всему телу, покрывая меня гусиной кожей, несмотря на тепло в комнате. «Марта», шептал мужчина, вдавливая меня всем своим весом в листья. – Проклятье, вот черт, – сказала я очень сдержанно. Я вытянула руки плашмя на столе, пытаясь вспомнить. «Марта». И его спертый запах, мясистое давление влажных голых бедер, шершавых от волос... – Нет! – Мои ноги и ягодицы от внезапного отвращения сжались так плотно, что я приподнялась на дюйм или два над скамьей. – Ты можешь... – начал Джейми упрямо. – Не могу, – повторила я так же упрямо. – Но если даже и да – ты не можешь, Джейми. Он разглядывал меня, и я уловила вспышку страха в его глазах. Это, осознала я словно от толчка, была именно та вещь, которой он боялся. Или одна из вещей. – Я имею в виду, мы не можем, – быстро поправилась я. – Я почти убеждена, что не беременна, – но не могу быть полностью уверена, что не подцепила какое-нибудь отвратительное заболевание. Это было то, о чем я не думала до настоящего момента, и гусиная кожа вернулась с новой силой. Беременность была маловероятной; а вот гонорея и сифилис – нет. – Мы – мы не можем. До тех пор, пока я не пройду курс пенициллина. Я поднялась со скамьи, произнося эти слова. – Куда ты идешь? – спросил он испуганно. – В хирургическую! В коридоре было темно, и в моей хирургической погас огонь, но меня это не остановило. Я распахнула дверцу шкафа и торопливо стала ощупывать содержимое. Свет падал из-за моего плеча, освещая переливающийся ряд бутылок. Джейми зажег лучину и зашел вслед за мной. – Что, бога ради, ты творишь, Сассенах? – Пенициллин, – ответила я, хватая одну из бутылочек и кожаный мешочек, в котором я хранила мои шприцы из змеиных зубов. – Сейчас? – Да, черт возьми, сейчас! Зажги свечу, можешь? Он сделал это, и свет задрожал и превратился в желтый теплый шар, поблескивающий на кожаных трубках моих самодельных шприцев. К счастью, у меня имелась хорошая порция раствора пенициллина. Жидкость в бутылке была розовой, – многочисленные колонии плесени из этой партии были выращены на выдохшемся вине. – Ты уверена, что это сработает? – тихо спросил Джейми из темноты. – Нет, – коротко сказала я. – Но это – все, что у меня есть. – Мысль о спирохетах, потихоньку размножающихся в моей крови секунда за секундой, заставила мои руки задрожать. Я подавила опасение, что пенициллин может быть неэффективным. Он творил чудеса с простыми поверхностными инфекциями. Не было никаких причин, чтобы он... – Дай мне сделать это, Сассенах. – Джейми взял шприц из моей руки; мои пальцы были скользкими и неуклюжими. Его – уверенными. Лицо в свете свечи выглядело спокойным, пока он наполнял шприц. – В таком случае, мне первому, – сказал он, возвращая шприц. – Что – тебе? Но тебе не нужно, я имею в виду, ты же ненавидишь инъекции, – закончила я слабым голосом. Он коротко фыркнул и насупился на меня. – Слушай, Сассенах. Если я хочу побороть свои собственные страхи, и твои тоже, – что я и делаю, – то не должен пугаться булавочных уколов, ага? Сделай это! – Он повернулся ко мне боком, согнулся, опершись одним локтем о стойку, и приподнял край килта, обнажив мускулистую ягодицу. Я не знала, смеяться или плакать. Я могла бы и дальше спорить с ним, но один взгляд на него, стоящего там, голозадого и упрямого как Черная Гора, убедил меня в бесполезности этого. Он принял решение, и нам обоим предстояло жить с его последствиями.
Испытывая внезапное и странное спокойствие, я подняла шприц, аккуратно сжав его, чтобы выпустить пузырьки воздуха. – Тогда перемести свой вес, – скомандовала я, грубовато подталкивая его. – Расслабь эту сторону; я не хочу сломать иглу. Он со свистом выпустил воздух; игла была толстой, и в ней было достаточно винного спирта, чтобы сделать укол болезненным, в чем я и убедилась, когда получила свою собственную инъекцию минутой позже. – Ой! Ай! О, Иисус, твою, Рузвельт, Христос! – вскрикнула я, скрипя зубами, вытаскивая иглу из бедра. – Господи, как же больно! Джейми ответил мне кривой улыбкой, все еще потирая свой зад. – Ага, ладно. Остальная часть будет получше этой, я полагаю. Остальная часть. Внезапно я ощутила пустоту и, вместе с этим, головокружение, как будто не ела целую неделю. – Ты... ты уверен? – поинтересовалась я, убирая шприц. – Нет, – ответил он. – Не уверен. – Затем сделал глубокий вдох и посмотрел на меня, его лицо колебалось в дрожащем свете свечи. – Но я хочу попробовать. Я должен. Я разгладила ткань своей ночной рубашки над проколотым бедром, одновременно наблюдая за ним. Он давно сбросил все свои маски: сомне¬ние, ярость и страх – все было там, выгравировано прямо на доведенных до отчаяния чертах его лица. Хоть на этот раз, подумала я, мое собственное выраже¬ние лица прочесть было гораздо труднее из-за синяков, покрывавших его. Что-то мягко коснулось моей ноги с негромким «мурр!», и я посмотрела вниз, чтобы увидеть, что Адсо притащил мне мертвую полевку, без сомнения, таким образом выражая свою симпатию. Я начала улыбаться, почувствовала пощипывание в губах, и, затем, посмотрев на Джейми, дала губам снова потрескаться, в то время как я улыбалась, чувствуя теплое серебро крови на языке. – Ладно... ты приходил на помощь каждый раз, когда я нуждалась в тебе; Я склонна думать, что ты сделаешь это и сейчас. Мгновение он выглядел совершенно озадаченным, не ухватив тонкости шутки. Потом до него дошло, и кровь прилила к его лицу. Его губы дернулись один раз, другой, не в состоянии определиться между потрясением и смехом. Я подумала, что он отвернулся, чтобы скрыть свое лицо, но на самом деле, он сделал это только для того, чтобы найти шкаф. Он нашел то, что искал и повернулся обратно впотьмах с бутылкой моего лучшего мускатного вина в руке. Он прижал его к телу одним локтем и опустил другой. – Ага, сделаю, – сказал он, протягивая ко мне свободную руку. – Но если ты думаешь, что хоть один из нас будет при этом трезвым, Сассенах, ты сильно ошибаешься. *** Порыв ветра из открытой двери пробудил Роджера от тревожного сна. Он заснул прямо на скамье, вытянув ноги на полу, а Джемми свернулся теплым тяжелым калачиком на его груди. Он поднял глаза, моргая и плохо понимая, что происходит, когда Брианна наклонилась, чтобы забрать маленького мальчика из его рук. – Дождь закончился? – спросил он, улавливая запах влаги и озона, исходящий от ее плаща. Он выпрямился и потер рукой лицо, пытаясь проснуться, ощущая четырехдневную щетину. – Нет, но уже заканчивается. – Она уложила Джемми в его кроватку, укрыла его и повесила плащ, перед тем как подойти к Роджеру. Она пахла ночью, и ее рука холодила его раскрасневшуюся щеку. Он обнял ее за талию и прислонил свою голову к ней, вздохнув. Он был бы счастлив остаться вот так навсегда, или, по крайней мере, в ближайший час или два. Она мгновение гладила его по голове, правда потом отстранилась, наклонившись, чтобы зажечь свечу от очага. – Ты, должно быть, голоден. Давай я приготовлю тебе что-нибудь? – Нет. То есть... да. Пожалуйста. – Когда остатки сонливости прошли, он осознал, что действительно хочет есть. После их стоянки у ручья утром они уже не останавливались больше, – Джейми отчаянно желал вернуться домой. Роджер не мог вспомнить, когда он ел в последний раз, но не испытывал какого либо чувства голода вплоть до настоящей минуты. Он жадно набросился на хлеб с маслом и джемом, который она принесла. Он ел сосредоточенно, и прошло несколько минут, прежде чем ему пришло в голову спросить, проглатывая последний большой, маслянистый, сладкий кусок: – Как твоя мама? – Хорошо, – ответила она, прекрасно имитируя Клэр с ее жесткой англий¬ской верхней губой. – В полном порядке. – Она состроила ему рожицу, и он засмеялся негромко, автоматически оглядываясь на детскую кроватку. – В самом деле? Бри приподняла бровь на него. – Ты, правда, так думаешь? – Нет, – признал он, рассудительно. – Но я не думаю, что она сказала бы тебе, если бы на самом деле было не так. Она не захочет беспокоить тебя. Бри издала довольно резкий гортанный звук в ответ на это замечание, и повернулась к нему спиной, поднимая длинную гриву волос с шеи. – Ты не поможешь мне со шнуровкой? – Звук точно как у твоего отца, когда ты так делаешь, – только тоном чуть повыше. Ты тренировалась? – Он поднялся и потянул за шнурки, освобождая ее. Когда корсет был достаточно расслаблен, он импульсивно скользнул руками в расстегнутое платье, положив их на теплые округлости ее бедер. – Каждый день. А ты? – Она прильнула к нему спиной, и его руки поднялись вверх, рефлекторно обхватив ее грудь. – Нет. – Признался он. – Больно. – Это было предложение Клэр, – чтобы он пытался петь, укрепляя свой голос на более высоких и более низких тонах, чем обычно, в надежде расслабить его связки, восстанавливая постепенно его настоящий тембр. – Трус, – сказала она, но ее голос был скорее так же мягок, как и ее волосы, задевавшие его щеку. – Ага, точно. – Ответил он так же мягко. Это причиняло боль, но не в физическом смысле. Как будто звучало в его костях эхо старого голоса – свободного и сильного, – а затем слышался грубый шум, который с таким трудом выходил наружу из его горла – хрип с хрюканьем и свистом. «Как свинья, пытающаяся до смерти перекаркать ворону», – с пренебрежением думал он. – Это они трусы, – произнесла Бри по-прежнему мягко, но со стальной ноткой в голосе. Она немного напряглась в его объятьях. – Ее лицо – ее бедное лицо! Как они могли? Как может хоть кто-то сделать, что-либо подобное? У него возникло внезапное видение Клэр, обнаженной, у лесного озера, безмолвной как скала, ее груди исполосованы струйками крови из ее только что выправленного носа. Он отпрянул назад, почти отдернув руки. – Что? – встревожено, спросила Брианна. – Что случилось? – Ничего. – Он вытащил руки из ее платья и отступил. – Я... э-э, может, у нас есть немного молока? Она посмотрела на него озадаченно, но вышла в заднюю пристройку дома и принесла горшок молока. Он пил жадно, ощущая ее взгляд, внимательный, как у кошки, в то время как она раздевалась и облачалась в ночную рубашку. Она присела на кровать и начала расчесывать волосы, заплетая их в косу перед сном. Импульсивно, он потянулся и взял у нее расческу. Ничего не го¬воря, он запустил руку в толщу ее волос, приподнял их, убирая от ее лица. – Ты прекрасна, – прошептал он и почувствовал, что слезы вновь наполняют его глаза. – Так же, как и ты. – Она положила руки ему на плечи и медленно опустила его на колени перед собой. Она изучающе вглядывалась в его глаза, – он приложил все усилия, чтобы не отвести взгляда. Она слабо улыбнулась и потянулась, чтобы развязать ремешок, который сдерживал его собственные волосы. Они рассыпались по его плечам пыльной черной путаницей, пахнущие гарью, несвежим потом и лошадьми. Он запротестовал, когда она взяла свою расческу, но она не обратила на это внимания и заставила его склонить голову к ее коленям, пока она выбирала сосновые иглы и колючки паслена из его волос, медленно разбирая спутанные пряди. Его голова склонялась ниже и ниже, и, в конце концов, он обнаружил себя уткнувшимся в ее бедра между коленями, вдыхая в этой тесноте ее аромат. Это напомнило ему средневековую живопись: преклонивший колени грешник, голова опущена в признании грехов и в раскаянии. Пресви¬териане не исповедовались на коленях, – так делали католики, думал он. В темноте, подобной этой, анонимно. – Ты не спрашиваешь меня, что случилось, – прошептал он, наконец, в темноту ее бедер. – Твой отец рассказал тебе? Он слышал ее участившееся дыхание, но ее голос был спокойным, когда она ответила. – Нет. Она больше ничего не сказала, и в комнате воцарилось молчание, нарушаемое лишь шорохом расчески, проходящей сквозь его волосы, да усиливающимся натиском ветра снаружи. Каково было Джейми? – Внезапно задался вопросом Роджер. Он действительно сделал бы это? Попытался бы... Он уклонился от мысли, не в силах обдумывать ее. Вместо этого перед глазами возник образ Клэр, выходящей из рассвета, ее лицо – заплывшая маска. Остающейся, по-прежнему здесь, но недосягаемой, как далекая планета на орбите, стремящаяся за пределы открытого космоса, – когда она появится в поле зрения снова? Склонившейся, чтобы прикоснуться к мертвецам, принуждаемая Джейми лично убедиться в цене, заплаченной за ее поруганную честь. Неожиданно он осознал: возможно, это был не ребенок. Это был страх, но не по этому поводу. Это был страх Джейми, что он потеряет ее, что она уйдет, развернувшись, в темноту и одиночество космоса без него, если он не сможет привязать ее к себе, удержать рядом с собой. Но, Бога ради, как же рискованно удерживать женщину, настолько потрясенную и доведенную до звероподобного состояния, как мог он рисковать? И как он мог не рискнуть? Брианна убрала расческу, но ее рука по-прежнему мягко лежала на его голове, поглаживая ее. Он и сам знал этот страх слишком хорошо – вспомнилась пропасть, которая однажды пролегла между ними, и мужество, необходимое, чтобы преодолеть ее. Для них обоих. Он испытывал тогда определенного рода трусость, но не такую. – Брианна, – произнес он и почувствовал ком в горле, шрам от веревки. Она слышала требовательность в его голосе и внимательно смотрела на него, когда он поднял свою голову и крепко обхватил ее руками, прижимая ладони к щекам, потирая их. – Брианна, – повторил он. – Что? Что такое? – Ее голос был тихим, чтобы не разбудить ребенка, но полным серьезности. – Брианна, могла бы ты выслушать меня? – Ты знаешь, что да. Что такое? – Ее тело было близко, готовое принять его, и он хотел ее утешения так сильно, что лег бы на плед перед огнем и зарылся головой между ее грудями, – но не сейчас. – Только... Выслушай, что я должен сказать. И потом – пожалуйста, Боже, – скажи мне, что я имел право на содеянное. «Скажи мне, что ты по-прежнему любишь меня», – имел он в виду, но не мог произнести этого. – Ты не обязан мне ничего рассказывать, – прошептала она. Ее глаза были темными и мягкими, полными безграничного прощения, еще не заслуженного. И где-то за их пределами, он увидел другую пару глаз, уставившихся на него в пьяном недоумении, внезапно сменившемся страхом, когда он занес свою руку для смертельного удара. – Да, обязан, – ответил он негромко. – Погаси свечу, ладно? Не на кухне, по-прежнему усыпанной обломками после эмоционального накала. Не в хирургической, со всеми ее колюще-режущими воспоми¬на¬ниями. Джейми раздумывал, но затем указал головой в сторону лестницы, приподняв одну бровь. Я кивнула и последовала за ним в нашу спальню. Все казалось знакомым и непривычным одновременно, как бывает с местами, которые покидаешь на время. Возможно, это был всего лишь мой поврежденный нос, создающий столь необычный запах. Возможно, я только представила, что могла бы уловить этот запах – холодный и несколько несвежий, хотя все было убрано и вычищено. Джейми поворошил огонь, и свет разлился, задрожав на бревнах деревянных стен, ароматы дыма и горящей смолы помогали заполнить ощущение опустошенности в комнате. Никто из нас не взглянул в сторону кровати. Он зажег свечу на умывальнике, затем поставил два табурета у окна и отворил ставни, впустив ночь. Он принес две оловянных кружки, наполнил их и поставил на широкую доску подоконника вместе с бутылкой. Я остановилась в дверном проеме, наблюдая за его приготовлениями, и чувствуя себя абсолютно непривычно. Я испытывала самую странную противоречивость ощущений. С одной стороны, я чувствовала, словно он был совершенно незнакомым человеком. Я не могла даже представить, не говоря уже о том, чтобы вспомнить, ощущение непринужденного прикосновения к нему. Его тело не было больше гармоничным продолжением моего собственного, но стало чем-то инородным, недоступным. В то же самое время, тревожные всплески вожделения прорывались сквозь мое тело без предупреждения. Это продолжалось весь день. Это не было похоже ни на медленно распаляющееся привычное желание, ни на мгновенные искры страсти. Ни даже на то периодическое неосмысленное утробное томление от необходимости спаривания, которое всецело исходило от тела. Это было нечто пугающее. Он склонился, чтобы подбросить полено в очаг, и я едва не потеряла равновесие, когда кровь отлила от моей головы. Огонь подсвечивал волосы на его руках, темные впадины его лица... Это было абсолютно обезличенное чувство ненасытной жажды, – нечто овладевшее мной, что не было частью меня, – это повергло меня в ужас. Именно страх этого заставлял меня избегать его прикосновения, больше чем ощущение отчуждения. – С тобой все в порядке, Сассенах? – Он остановил взгляд на моем лице, и шагнул по направлению ко мне, нахмурившись. Я вскинула руку, останавливая его. – Отлично, – сказала я, испытывая нехватку воздуха. Я торопливо села из-за слабости в коленях и взяла одну из кружек, которые он только что наполнил. – Гм... твое здоровье. Он удивленно приподнял брови, но переместился, чтобы сесть напротив меня. – Твое здоровье, – сказал он тихонько и прикоснулся своей кружкой к моей, наполненной вином и ароматно пахнущей в руке. Пальцы моих рук были холодны; так же как и пальцы ног, и кончик носа. Эти перемены происходили так же – без предупреждения. В следующую минуту я могла быть залита жаром, потея и краснея. Но в данный момент я замерзла и дрожала от влажного бриза из окна. Аромат вина был достаточно сильным, чтобы оказать воздействие даже на мои поврежденные рецепторы, и его приятный сладкий привкус дал успокоение, как моим нервам, так и животу. Я быстро выпила первую кружку и налила другую, срочно нуждаясь в тонкой прослойке забытья между действительностью и собой. Джейми пил медленнее, но наполнил снова собственную кружку тогда же, когда и я. Обитый кедром сундук нагрелся от огня и начал источать свой собственный знакомый аромат по всей комнате. Джейми поглядывал на меня время от времени, но ничего не говорил. Молчание между нами точно не было неловким, но в нем было напряжение. Я должна была что-то сказать, думала я. Но что? Я маленькими глотками допивала вторую кружку, мучая свой мозг. Наконец, я потянулась и прикоснулась к его носу там, где тонкая линия давно зажившего перелома оставила белый след на его коже. – Ты знаешь, – произнесла я, – ты никогда не рассказывал мне, как сломал свой нос. Кто сделал это с тобой? – Ах, это? Никто. – Он улыбнулся, трогая свой нос немного смущенно. – Мне повезло, что перелом был довольно чистый, поскольку в тот момент я не придавал этому ни малейшего значения. – Полагаю, что нет. Ты сказал... – Я прервалась, внезапно вспомнив, что он сказал. Когда я нашла его снова в его типографии в Эдинбурге, я спросила его, когда он сломал нос. Он ответил: «Где-то через три минуты после того, как видел тебя в последний раз, Сассенах». Накануне Каллодена, тогда – на том скалистом шотландском холме, ниже круга стоящих камней. – Извини, – сказала я чуть тише. – Ты, вероятно, не хочешь думать об этом, да? Он завладел моей свободной рукой, сжал ее и посмотрел на меня. – Ты можешь узнать все, – сказал он. Его голос был очень тихим, но встретил мой взгляд прямо. – Все, что угодно. Все, что когда-либо происходило со мной. Если ты этого хочешь, если это поможет тебе, я пройду через это снова. – О, боже, Джейми, – произнесла я приглушенно. – Нет. Мне не нужно знать; все, что я хочу – это знать, что ты пережил это. Что с тобой все в порядке. Но... – Я заколебалась. – Расскажу ли я тебе? – Что произошло со мной, я имела в виду, и он знал это. Он отвел взгляд, хотя все еще сжимал обеими своими руками мою руку, покачивая ее и поглаживая мои расшибленные суставы. – Тебе это нужно? – Думаю, да. Когда-нибудь. Но не сейчас – если конечно тебе... тебе нужно услышать. – Я сглотнула. – Первым. Он едва заметно покачал головой, но все еще не смотрел на меня. – Не сейчас, – прошептал он. – Не сейчас. Я вытащила свою руку и допила оставшееся вино из своей кружки, шероховатой и теплой, с сильным мускусным запахом виноградных шкурок. Меня перестало бросать из жары в холод и обратно; сейчас я чувствовала только тепло во всем теле, и была признательна за это. – Твой нос, – сказала я и наполнила новую кружку. – Расскажи же мне. Пожалуйста. Он слегка пожал плечами. – Ну, ладно. Это были два английских солдата, поднявшиеся с разведкой на холм. Я думаю, они не рассчитывали найти кого-нибудь – ни у одного из них не был заряжен мушкет, или я бы там погиб. Он говорил вполне обыденно. Небольшая дрожь пробрала меня, но не от холода. – Они меня заметили, видишь ли, и затем один из них заметил тебя, уходящую наверх. Он крикнул и собирался последовать за тобой, поэтому я набросился на него. Я не заботился о том, что произойдет, пока ты не была в безопасности, так что я кинулся на него сломя голову, всадив кинжал ему в бок. Но его сумка с пулями оказалась на моем пути, и нож воткнулся в нее, – он криво усмехнулся. – И в то время как я пытался освободить кинжал и при этом не умереть, его друг подоспел и с размаху ударил меня в лицо прикладом своего мушкета. Его свободная рука сжималась, пока он говорил, захватывая рукоять воображаемого кинжала. Я вздрогнула, понимая теперь в полной мере, на что похоже это ощущение. Этот рассказ заставил мой собственный нос пульсировать. Я фыркнула, осторожно прикоснувшись к нему тыльной стороной ладони, и налила еще вина. – Как тебе удалось уйти? – Я отнял у него мушкет и забил прикладом их обоих до смерти. Он говорил спокойно, почти бесцветно, но была в его голосе странная вибрация, которая заставляла мой живот тревожно скручиваться. Это было слишком свежо в памяти: тот вид капель крови, мерцающих в зареве рассвета на волосах его руки. Слишком свежим тот оттенок – что это было? удовлетворение? – в его голосе. Неожиданно я почувствовала себя чересчур возбужденной, чтобы продолжать сидеть. Секундой раньше я была так опустошена, что мои кости таяли; сейчас мне нужно было двигаться. Я встала и перегнулась через подоконник. Гроза надвигалась; ветер свежел, сдувая назад мои свежевымытые волосы, и в отдалении вспыхнула молния. – Прости меня, Сассенах, – обеспокоенно сказал Джейми. – Я не должен был рассказывать тебе. Тебя это беспокоит? – Беспокоит? Нет, только не это. Я говорила несколько отрывисто. Почему я спросила его о его носе, из всех других возможностей? Почему сейчас, когда я гармонично жила в неведении в течение последних нескольких лет? – Тогда что тебя беспокоит? – Спросил он тихо. Что беспокоило меня – так это то, что вино сделало свою работу, прекрасно обезболив меня; сейчас же я разрушила это. Все образы предыдущей ночи вернулись в мою голову, сталкиваясь и складываясь в живое цветное кино от этой простой фразы, которая только констатировала факт: «Я отнял у него мушкет и забил прикладом их обоих до смерти». И ее невысказанного эха: «Я – тот, кто убивает за нее». Казалось, меня вот-вот стошнит. Вместо этого я сделала большой глоток вина, даже не распробовав его, проглатывая настолько быстро, насколько могла. Я мрачно выслушала, как Джейми в очередной раз спросил меня о том, что меня беспокоит, и обернулась, вперившись в него взглядом. – Что беспокоит меня – то и беспокоит! Какое дурацкое слово! Что абсолютно сводит меня с ума, так это то, что я была никем, ничем, – находящееся под рукой теплое пятно с мягкими частями для тисканья, – ей богу, я была не больше, чем дыркой для них! Я стукнула по подоконнику кулаком, затем, рассерженная слабостью глухого удара, схватила свою кружку, развернулась и швырнула ее в противоположную стену. – С Черным Джеком Рэндаллом ведь было не так, скажи? – Потребовала я. – Он знал тебя, не так ли? Он видел тебя, когда использовал; это было не то же самое, как если бы ты был никем – он хотел именно тебя. – Боже мой, неужели ты думаешь, что так было лучше? – Выпалил он и уставился на меня диким взглядом. Я остановилась, переводя дыхание и чувствуя головокружение. – Нет. – Я упала на табурет и закрыла глаза, чувствуя как комната надвигается на меня со всех сторон, расцвеченная огнями, словно карусель, под моими веками. – Нет. Не думаю. Я думаю, Джек Рэндалл был чертовым социопатом, первоклассным извращенцем, а они... они... – я потрясла рукой, не в силах подобрать подходящее слово... – они были просто... мужчины. Я произнесла последнее слово с чувством отвращения, слишком явным даже для меня. – Мужчины, – повторил Джейми, его голос звучал странно. – Мужчины, – сказала я. Я открыла глаза и посмотрела на него. Мои глаза были горячими, и я подумала, что они должны пылать красным, подобно глазам опоссума в свете факела. – Я пережила гребаную мировую войну, – сказала я низким и злобным голосом. – Я потеряла ребенка. Я потеряла двоих мужей. Я страдала от голода в армии, была избита и ранена, находилась под покровительством и познала предательство, подвергалась тюремному заключению и нападениям. И я, мать твою, выжила! – Мой голос повышался, но я не в силах была остановить это. – И теперь должна ли я быть сломлена из-за того, что какие-то гнусные, ничтожные, жалкие подобия мужиков воткнули свои грязные маленькие придатки между моих ног и поерзали там?! – Я поднялась, вцепилась в край умывальника и перевернула его, посылая с грохотом в полет – таз, большой кувшин и горящий подсвечник, который немедленно погас. – Так вот, я не буду, – закончила я совершенно спокойно. – Грязные маленькие придатки? – повторил он, выглядя изрядно ошеломленным. – Я не о твоих, – сказала я. – Я не имела в виду твои. Твои я, скорее, люблю. – Потом я села и разрыдалась. Его руки обняли меня, медленно и нежно. Я не вздрогнула и не отшатнулась, и он прижал мою голову к себе, стирая слезы, гладя запутанные волосы, его пальцы застревали в их массе. – Боже, ты храброе маленькое создание, – пробормотал он. – Нет, – сказала я, прикрыв глаза. – Совсем нет. – Я схватила его руку и привлекла ее к губам, зажмурившись, когда делала это. Я вслепую потерлась разбитым ртом о костяшки его пальцев. Они были опухшими, такими же раздробленными, как мои; коснулась языком его плоти, ощущая мыло, пыль и вкус серебра царапин и глубоких порезов – отметин, оставленных костями и сломанными зубами. Прижала пальцы к венам под кожей запястья, мягко-упругим, и твердым линиям костей под ними. Я чувствовала пульсацию его вен, желала войти в его кровоток, плыть там, растворенная и бестелесная, находя убежище в толстостенных камерах его сердца. Но я не могла. Я скользнула рукой под его рукав, исследуя, прижимаясь, заново изучая его тело. Я прикоснулась к волосам подмышки и погладила их, удивленная мягкому, шелковистому ощущению. – Знаешь, – спросила я, – не уверена, что когда-либо касалась тебя здесь прежде? – Не думаю, что ты это делала, – ответил он с оттенком нервного смеха в голосе. – Я бы запомнил. О! – Пупырышки гусиной кожи выступили на нежном покрове подмышки, и я прижалась лбом к его груди. – Худшее из всего, – произнесла я, уткнувшись в его рубашку, – что я знала их. Каждого из них. И я помню их. И чувствую вину за то, что они мертвы из-за меня. – Нет, – сказал он негромко, но очень решительно. – Они мертвы из-за меня, Сассенах. И из-за их собственных преступлений. Если есть вина, то пусть она останется на них. Или на мне. – Не только на тебе, – сказала я, мои глаза все еще были закрыты. Темнота и умиротворение. Я могла слышать свой голос, отстраненный, но ясный, и смутно задавалась вопросом: откуда появлялись слова? – Ты кровь от крови моей, кость от кости моей. Ты так сказал. То, что делаешь ты, точно так же лежит и на мне. – Тогда пусть твоя клятва искупит меня, – прошептал он. Он поднял меня на ноги и подтянул к себе, как портной подтягивает отрез нежного, тяжелого шелка – медленно, долго перебирая пальцами складку за складкой. Затем он перенес меня через комнату и осторожно уложил на кровать в свете трепещущего огня. *** Он хотел быть нежным. Очень нежным. Заботливо планируя, волнуясь за каждый шаг долгого пути домой. Она была разбита; он должен быть осторожным, не должен спешить. Быть аккуратным в склеивании ее назад из разрушенных осколков. И затем он оказался с ней, и обнаружил, что она не желала ни толики нежности, ни ухаживания. Она хотела прямоты. Краткость и насилие. Если бы она была сломана, она порезала бы его своими зазубренными краями, отчаянная, словно пьяница с разбитой бутылкой. Пару минут он боролся, пытаясь прижать ее к себе и нежно поцеловать. Она изворачивалась как угорь в его руках, затем перекатилась на него, извиваясь и кусаясь. Он рассчитывал расслабить ее – их обоих – с помощью вина. Он знал, что она теряла всю необходимость сдержанности, когда пила; он просто не представлял себе, что она сдерживала, думал он мрачно, пытаясь схватить ее, не причинив вреда. Он должен был бы знать как никто другой. Бояться нужно не тоски или боли – а ярости. Она царапала его спину; он чувствовал скрежет сломанных ногтей, и смутно осознавал, что это хорошо – она сражается. Это была последняя его мысль. Потом его собственная ярость завладела им, гнев и похоть настигли его подобно черной грозовой туче на горе, облаку, которое скрыло все от него и его от всего, так что духовная близость была утрачена, и он остался одиноким и чужим в темноте. Это могла быть ее шея, которую он сжимал, или чья-то другая. К нему вернулось осязание маленьких костей, выступающих в темноте, и визги кроликов, убитых его руками. Он поднимался в воронке смерча, задыхаясь от грязи и сгустков крови. Ярость вскипела и сгустилась в его яйцах, и он вошел в нее толчком. Позволил его молнии вспыхнуть и выжечь все следы захватчиков из ее матки, и если это спалит их обоих до костей и пепла – пусть будет так. Когда сознание вернулось к нему, он лежал, всем своим весом навалившись на нее, вдавливая ее в кровать. Дыхание захлебывалось в его легких; его руки так крепко сжимали ее, что он чувствовал, как кости, словно прутики норовят треснуть в его тисках. Он потерял себя. Не был уверен, где заканчивается его тело. Его разум, помутившийся на мгновение, запаниковал, как бы его вовсе не выбросило из жизни – но нет. Неожиданно он почувствовал каплю холода на своем плече и его разрозненные части тотчас же собрались вместе, подобно раскатившимся шарикам ртути, чтобы оставить его дрожащим от ужаса. Он был все еще соединен с ней. Он хотел спастись бегством как испуганная куропатка, но заставил себя двигаться медленно, освобождая свои пальцы, один за другим из их смертельной хватки на ее руках, аккуратно отстраняя свое тело, хотя усилия для этого представлялись колоссальными, так будто его вес был равен весу лун и планет. Он вряд ли ожидал найти ее сломанной и расплющенной, безжизненной на простыне. Но упругая арка ее ребер поднялась, опала и снова поднялась, окончательно успокоив его. Другая капля ударила его у основания шеи, и он сжал плечи от неожиданности. Потревоженная его движением, она посмотрела наверх, и он с потрясением встретил ее взгляд. Она разделяла это ощущение: шок незнакомцев, увидевших друг друга голыми. Ее глаза переметнулись от его взгляда к потолку. – Крыша протекает, – прошептала она. – Там мокрое пятно. – О! – Он даже не понял, что идет дождь. Комната была темной от моросящего дождя, и крыша монотонно гудела над головой. Этот звук, казалось, проникал в его кровь, подобно бою байрана в ночи, подобно биению его собственного сердца в лесу. Он вздрогнул и, за неимением других идей, поцеловал ее в лоб. Ее руки внезапно настигли его как ловушка, и отчаянно удерживали, притягивая его к ней снова, и он схватил ее в ответ, настолько сильно прижимая к себе, что чувствовал, как воздух выходит из нее, не в состоянии отпустить. Он смут¬но вспоминал рассказ Брианны о гигантских небесных телах, которые вра¬щаются в космосе, эта вещь называлась «гравитация», – но что при¬тя-гивающего было в этом? Он осознал это достаточно хорошо только сейчас: сила настолько огромная, чтобы удержать некое тело, невероятно боль¬шое, в разреженном воздухе, без всякой опоры, – или заставить два таких тела столкнуться друг с другом в разрушительном взрыве и дымке звезд. Он оставил на ней синяки. Темно-красные пятна виднелись на ее руках там, где были его пальцы. Они станут черными спустя сутки. Синяки других мужчин окрасились черным и фиолетовым, синим и желтым, – порочные лепестки, пойманные в ловушку под белизной ее кожи. Его бедра и ягодицы были напряжены от усилий, и судорога жестко скрутила его, заставляя застонать и изогнуться, чтобы ослабить спазм. Его кожа была влажной; так же как и ее, и они отстранились друг от друга с медлительной неохотой. Глаза, опухшие и окруженные синяками, затуманенные, словно дикий мед, в дюйме от его собственных. – Как ты себя чувствуешь? – Спросила она тихо. – Ужасно, – ответил он со всей честностью. Он охрип, как будто кричал, – Господи, судя по всему, он и кричал. Ее рот снова кровоточил, красные потеки были на ее подбородке, и привкус металла от них – в его собственном горле. Он сглотнул, желая отвести взгляд от ее глаз, но не в силах был сделать этого. Потер большим пальцем размазанную кровь, неуклюже стирая ее. – Ты? – спросил он, и слова, словно напильником обдирали ему глотку. – Как ты себя чувствуешь? Она немного отпрянула от его прикосновения, но ее глаза по-прежнему были сосредоточены на его глазах. У него возникло ощущение, что она смотрит далеко за него, сквозь него. Но затем фокус ее взгляда вернулся на¬зад, и она посмотрела прямо на него, впервые с тех пор, как он вернул ее домой. – В безопасности, – прошептала она и закрыла глаза. Она сделала огромный вдох, и ее тело внезапно расслабилось все сразу, становясь вялым и тяжелым, как умирающая дичь. Он удержал ее, обхватив обеими руками так, будто хотел спасти от утопления, но ощущал, как она, тем не менее, продолжает тонуть. Он хотел крикнуть ей, чтобы она не уходила, не оставляла его одного. Она растворилась в глубинах сна, и он тосковал по ней, страстно желая ее излечения, страшащийся ее бегства, и склонил голову, пряча лицо в ее волосах и вдыхая ее аромат. Ветер стучал открытыми ставнями, пролетая мимо, и в темноте снаружи ухала сова, а другая отвечала ей, скрываясь от дождя. Потом он заплакал, беззвучно, до боли напрягая мускулы, чтобы не сотрясаться от рыданий, чтобы она не проснулась и не узнала этого. Он плакал в пустоту, прерывисто вдыхая, подушка намокла под его лицом. Затем лежал, опустошенный, без единой мысли об усталости, слишком далекий от того, чтобы уснуть, и даже вспомнить, на что это похоже. Его единственным утешением была небольшая, такая хрупкая тяжесть, что лежала на его сердце, размеренно дыша. Потом ее руки взметнулись и опустились на него; слезы холодили его лицо, остывая. Ее белизна была чистой как безмолвный снег, что накрывает пепелище и кровь и веет спокойствием по всему миру.
ПЛЕННИК Это было спокойное, теплое утро; последний день индейского лета. Дятел выстукивал по дереву где-то неподалеку, и какое-то насекомое издавало звуки наподобие дребезжащего металла в высокой траве позади дома. Я медленно спускалась по лестнице, чувствуя мягкую бестелесность – и желала такой и остаться, так как мое собственное тело болело практически везде. Миссис Баг этим утром не пришла, возможно, неважно себя чувствовала. Или, возможно, не была уверена как справиться с моим видом, или что сказать мне при встрече. Мой рот немного сжался, я осознала это лишь потому, что только начавшая заживать рана на губе неприятно ужалила при этом действии. Я совершенно осознанно расслабила свое лицо и пошла, взять все необходимое для приготовления кофе в кухонном шкафу. Тоненькая муравьиная дорожка пролегала по самому краю полки, и маленькие насекомые роились у жестяной банки, в которой я хранила кусковой сахар. Я смахнула их несколькими суровыми взмахами фартука, отметив про себя, что нужно поискать корень гравилата в качестве средства от муравьев. Подобная решимость, пусть и небольшая, заставила меня сразу почувствовать себя лучше и уверенней. С того момента, как Ходжепайл и его банда оказались на солодовне, я была полностью отдана на милость другим, что мешало предпринимать какое либо самостоятельное действие. Впервые за несколько дней – а казалось и намного дольше – я была в состоянии решить сама, чем собираюсь заняться. Это чувствовалось драгоценным освобождением. Вот и замечательно, думала я. Что бы мне такого сделать теперь? Я пожалуй... выпью немного кофе. Съем кусочек тоста? Нет. Я осторожно ощутила свой язык; несколько зубов сбоку расшатались, а челюсти так болели, что говорить о серьезном жевании и не приходилось. Значит, только кофе, а пока я буду его пить, я определюсь с планами на весь день. Оставшись довольной таким планом, я отложила в сторону обычную деревянную кружку, и вместо нее торжественно вытащила единственную китайскую чашку и блюдце, хрупкий фарфор, украшенный вручную фиалками, который Джокаста подарила мне. Джейми развел огонь еще раньше, и чайник уже закипал; я налила достаточно воды, чтобы нагреть кофейник, повертела его, и открыла зад¬нюю дверь, чтобы вылить содержимое. К счастью, я сначала осмотрелась. Йен сидел, скрестив ноги, на заднем крыльце, держа в одной руке небольшой точильный камень, а в другой нож. – Доброе утро, тетушка, – весело сказал он, и провел ножом по камню, создавая тонкий монотонный дребезжащий звук, который я слышала ранее. – Чувствуешь себя лучше? – Да, хорошо, – заверила я. Он поднял одну бровь, с сомнением, осматривая меня. – Ну, лучше, чем ты выглядишь, я надеюсь. – Не настолько хорошо, – съязвила я, и он засмеялся. Он отложил камень и нож, и поднялся на ноги. Он был намного выше меня; ростом почти с Джейми, только более худощавый. Он унаследовал от отца тонкую как струна худобу, и такое же как у Йена старшего чувство юмора – и твердость характера. Он взял меня за плечи и повернул к солнцу, и осматривал меня вблизи, слегка поджав губы. Я заморгала на него, представляя свой внешний вид. Мне еще пока не хватало смелости посмотреть на себя в зеркало, но я знала, что ушибы и ссадины стали превращаться из черных и красных в пеструю палитру из синего, зеленого и желтого. И если добавить к ним разнообразные бугорки опухлостей, покрытые коркой черные пятна на разбитой губе и зудящие порезы, то я без сомнения являла собой картину цветущего здоровья. Мягкие карие глаза Йена, однако, всматривались в мое лицо без видимого удивления или беспокойства. В конце концов, он отпустил меня и тихо похлопал по плечу. – Все неплохо, тетушка, – сказал он. – Ведь это все еще ты, верно? – Да, – ответила я. И без всякого предупреждения, на глаза навернулись и потекли слезы. Я отлично понимала, что он хотел сказать, и почему это сказал – и это была правда. Я почувствовала, словно мое сердце внезапно превратилось в жидкость, и выплеснулось наружу, и не от печали, а от облегчения. Это все еще была я. Слабая, разбитая, обозлившаяся и подозрительная – но прежняя я. Только приняв это, я осознала, как сильно боялась не вернуться – оправиться от шока, и обнаружить себя безвозвратно изменившейся, потеряв навсегда жизненно важную часть. – Я в порядке, – уверила я Йена, наскоро вытирая слезы краем передника. – Просто немного... – Да, я знаю, – произнес он, и, взяв у меня котелок для кофе, вылил воду на траву возле дорожки. – Это немного странно, да? Возвращение. Я забрала у него кофейник, и изо всех сил сжала его руку. Он возвращался из плена дважды: сначала был спасен со странной фермы Джейлис Дункан лишь для того, чтобы позднее выбрать ссылку к могавкам. Он возмужал в этом путешествии, и я задумалась какую часть себя он, возможно, потерял по пути. – Хочешь позавтракать, Йен? – спросила я, шмыгнув и осторожно вытерев свой распухший нос. – Конечно, хочу, – ответил он, улыбнувшись. – Давай, садись, тетушка – я сейчас принесу... Я проследовала за ним внутрь, наполнила кофейник и поставила завариваться, а сама села за стол, освещенная солнцем в спину из открытой двери, и смотрела, как Йен роется в кладовке. Мой разум отяжелел и был неспособен мыслить, но умиротворение накрыло с головой, мягкое как трепещущий свет сквозь каштаны. Даже небольшой трепет тут и там доставлял приятные ощущения, спокойно завершая процесс исцеления. Йен высыпал на стол пригоршню разнообразных продуктов и сел напротив. – Все в порядке, тетушка? – снова спросил он, приподняв такую же, как у отца, пушистую бровь. – Да. Хотя это скорей как сидеть на мыльном пузыре, верно? – я взглянула на него, наливая кофе, но он смотрел вниз на кусок хлеба, который намазывал маслом. Мне показалось, что улыбка слегка задела его губы, но не могла сказать с уверенностью. – Что-то вроде того, – тихо ответил он. Жар горячего кофе согрел мои руки сквозь фарфор, и смягчил промозглый нос и небо. Я чувствовала себя так, словно истошно вопила в течение многих часов, хотя не могла припомнить ничего подобного. Может быть, это было с Джейми прошлой ночью? Мне не хотелось думать о прошлой ночи; это была часть ощущения мыльного пузыря. Джейми уже ушел, когда я проснулась, и я не была уверена, стоило мне радоваться этому или сожалеть. Йен не разговаривал, но деловито поедал половину буханки хлеба с маслом и медом, три кекса с изюмом, и два толстых куска ветчины, запивая все это кувшином молока. Джейми занимался дойкой, как я погляжу; он всегда использовал синий кувшин, тогда как мистер Вэмисс пользовался белым. Меня смутно заинтересовало, куда же пропал мистер Вэмисс – я его нигде не видела, и дом казался пустым – но на самом деле мне было все равно. Меня вдруг осенило, что Джейми мог попросить мистера Вэмисса и миссис Баг ненадолго удалиться, чувствуя, что мне может понадобиться время побыть в одиночестве. – Еще кофе, тетушка? На мой кивок, Йен встал из-за стола, взял с полки графин, и налил чуточку виски в мою чашку, прежде чем вновь наполнил ее кофе. – Мама всегда говорила, что это помогает переносить боль, – сказал он. – Твоя мама права. Хочешь немного? Он принюхался к ароматному дымку, но покачал головой. – Нет, не думаю, тетушка. Мне сейчас понадобится чистая голова. – Серьезно? Почему? – Каша в котелке, конечно, не стояла девять дней подряд, но, очевидно, дня три или четыре. Конечно, здесь никого не было, чтобы есть ее. Я критически посмотрела на цементоподобный шарик, прилипший к моей ложке, затем решила, что он был все еще достаточно мягким, чтобы его съесть, и погрузила его в мед. Йен имел дело со ртом, набитым той же субстанции, и взял минуту, чтобы все пережевать и проглотить, прежде чем ответить. – Дядя Джейми собирается задать несколько вопросов, – сказал он, осторожно поглядывая на меня, пока тянулся за очередным куском хлеба. – Собирается? – спросила я, несколько безучастно, но прежде, чем я собиралась разузнать, что он имел в виду, шаги на дорожке заявили о прибытии Фергюса. Он выглядел так, словно ночевал в лесу – ну, конечно же, спал, подумала я. Или, скорее всего, не спал вообще; мужчины едва останавливались передохнуть во время преследования банды Ходжепайла. Фергюс побрился. Но, к сожалению, не хватало его обычного привередливого ухода за собой, красивое лицо выглядело изможденным, под глубокими глазами залегли темные круги. – Миледи, – пробормотал он, и неожиданно наклонился поцеловать меня в щеку, положив руку мне на плечо. – Comment ca va? – Tres bien, merci , – ответила я, робко улыбнувшись. – Как себя чувствуют Марсали и дети? А наш герой, Герман? Я спросила Джейми о Марсали на нашем пути обратно, и он заверил меня, что она в порядке. Герман, маленькая обезьянка, сразу залез на дерево, когда услышал приближение людей Ходжепайла. Он все видел сверху, и как только банда удалилась, тотчас спустился, оттащил свою полубессознательную мать от огня и побежал за подмогой. – Ах, Герман, – сказал Фергюс, и легкая улыбка на мгновение приподняла завесу усталости. – Nous p’tit Guerrier . Он сказал, что Grandpare обещал ему собственный пистолет, чтобы стрелять в плохих людей. Grandpare, без сомнения, был серьезен, размышляла я. Герман не сможет управиться с мушкетом, будучи несколько короче самого ружья – но пистолет ему вполне подойдет. В моем нынешнем умственном состоянии, тот факт, что Герману было всего шесть, не представлял существенной важности. – Ты уже завтракал, Фергюс? – я подтолкнула к нему котелок. – Non. Merci . – Он взял себе немного холодных бисквитов, ветчины и кофе, однако, казалось, ел без всякого аппетита. Мы все сидели молча, потягивая кофе и слушая щебетание птиц. Каролинские крапивники свили позднее гнездо под крышей нашего дома, и птички-родители проносились туда сюда прямо над нашими головами. Я слышала пронзительный писк проголодавшихся птенцов, и видела разбросанные ветки и частички пустой яичной скорлупы на полу крыльца. Они уже начинали оперяться, как раз вовремя, перед наступлением зимних холодов. Вид коричнево-крапчатой скорлупы напомнил мне о Monsieur le Oeuf. Да, вот что я сделаю, решила я, с небольшим чувством облегчения от появления в голове твердого намерения. Я пойду, проведаю Марсали позже. И, возможно, также миссис Баг. – Ты видел миссис Баг сегодня утром? – спросила я, обращаясь к Йену. Его хижина – чуть лучше крытого ветками навеса – находилась прямо по¬зади большого дома; он наверняка проходил мимо них, направляясь сюда. – О, да, – ответил он, несколько удивившись. – Она подметала, когда я проходил рядом. Предложила завтрак, но я сказал, что поем здесь. Я ведь знал, что у дяди Джейми есть ветчина, ага? – он широко улыбнулся, демонстративно подняв четвертый бутерброд с ветчиной. – Так, значит она в порядке? Я, было, подумала, что она больна; она ведь обычно приходит очень рано. Йен кивнул, и занес в рот огромный кусок бутерброда. – Да, полагаю, она очень занята, присматривая за ciomach. Мое хрупкое чувство благополучия лопнуло, как яйца крапивника. Ciomach означало пленник. В своей остервенелой эйфории, я совершенно забыла о существовании Лайонела Брауна. Замечание Йена утром о том, что Джейми собирается задать вопросы, вдруг сразу наполнилось содержанием – также, как и присутствие Фергюса. И ножа, который натачивал Йен. – Где Джейми? – спросила я, довольно слабо. – Ты его видел? – Ну, да, – удивленно ответил Йен. Он сглотнул и указал подбородком на дверь. – Он сейчас в сарае, делает новую черепицу. Говорит, крыша стала протекать. При этих его словах, сверху с крыши послышался стук молотка. Ну, конечно, подумала я. Сначала самое важное. Тем более, полагаю, Лайонел Браун, в конце концов, никуда не денется. – Возможно... мне стоит увидеть мистера Брауна, – сглотнув, сказала я. Йен и Фергюс переглянулись. – Нет, тетушка, тебе не стоит, – довольно спокойно сказал Йен, но с властной ноткой, которую я раньше не замечала в нем. – Что ты хочешь этим сказать? – Я уставилась на него, но он просто продолжал есть, хотя несколько медленней. – Милорд говорит, вам не стоит, – громко сказал Фергюс, накрапывая мед в свой кофе. – Что он сказал? – недоверчиво переспросила я? Ни один из них не смотрел на меня, но казалось, они сплотились вместе, своего рода неохотном, но упорном сопротивлении. Я знала, что оба с готовностью исполнят любую мою просьбу – за исключением открытого неповиновения Джейми. Если Джейми считал, что мне не стоит видеть мистера Брауна, то ни Йен, ни Фергюс не помогут мне в этом. Я бросила ложку в миску с кашей с все еще прилипшими к ней недоеденными остатками. – Случилось ли ему упомянуть, почему он думает, что я не должна видеться с мистером Брауном? – спросила я довольно спокойно, при данных обстоятельствах. Оба юноши выглядели удивленными, снова переглянулись между собой, на этот раз более длительно. – Нет, миледи, – ответил Фергюс, осторожно спокойным голосом. Затем наступило короткое затишье, в течении которого эти двое о чем-то размышляли. И наконец, Фергюс взглянул на Йена и, пожав плечами, уступил ему слово. – Что ж, понимаешь, тетушка, – осторожно сказал Йен, – мы действительно собираемся допросить парня. – И вытрясти из него ответы, – добавил Фергюс, уставившись на ложечку, которой размешивал кофе. – И когда дядя Джейми удовлетворится тем, что он сможет нам рассказать... Йен держал свой свеженаточеный нож на столе рядом с тарелкой. Он взял его, и задумчиво провел лезвием вдоль холодной сосиски, которая сразу же вскрылась, с ароматной вспышкой шалфея и чеснока. Затем он поднял глаза и встретился со мной взглядом. И я осознала, что в то время, как я могла остаться самое собой – Йен больше не был мальчиком, каким был прежде. Ничуть. – Тогда вы убьете его? – сказала я онемевшими, несмотря на горячий кофе, губами. – О, да, – очень мягко сказал Фергюс. – Полагаю, что мы должны. – Он также встретился со мной взглядом. У него был холодный мрачный взгляд, и его глубоко посаженые глаза тяжелые как камень. – Он... Это... То есть... Это был не он, – сказала я. – Это не мог быть он. Он уже сломал ногу, когда... – Казалось, мне не хватает воздуха, чтобы закончить предложение. – И Марсали. Это не было... Не думаю, что он... Что-то изменилось в глазах Йена, когда до него дошла моя мысль. Его губы крепко сжались на мгновенье, и он кивнул. – Тем лучше для него, тогда, – коротко сказал он. – Тем лучше, – эхом отозвался Фергюс, – но, думаю, в итоге это не имеет значения. Мы убили остальных – к чему оставлять его в живых? – Он отодвинулся от стола, оставив чашку кофе недопитой. – Думаю, я пойду, кузен. – Да? Тогда я пойду с тобой. – Йен отставил в сторону тарелку, кивнув мне. – Скажешь дяде Джейми, что мы пошли вперед, тетушка? Я равнодушно кивнула, и посмотрела им вслед, исчезающих один за другим под большим каштановым деревом, свисающим над тропинкой, ведущей к дому Багов. Механически, я поднялась и стала медленно убирать со стола остатки импровизированного завтрака. Я не была уверена, очень ли меня заботит судьба мистера Брауна, или нет. С одной стороны, я не одобряла применение пыток и хладнокровное убийство. С другой стороны... В то время, как Браун все-таки лично не нападал на меня, не калечил, и даже пытался убедить Ходжепайла отпустить меня – позднее он полностью поддерживал мое убийство. И у меня не было ни малейшего сомнения, что он утопил бы меня тогда в ущелье, если бы не вмешался Теббе. Нет, подумала я, тщательно вымыв и протерев кофейную чашку краем передника, возможно, меня не так ужасно заботит судьба мистера Брауна. И все же, я чувствовала беспокойство и подавленность. Что меня действительно заботило, дошло до моего сознания, так это Йен и Фергюс. Дело в том, что убийство человека в пылу битвы довольно сильно отли¬чается от исполнения смертной казни, и я хорошо знала это. А они знали? Ну, хорошо, Джейми знал. «Тогда пусть твоя клятва искупит меня». Он прошептал это мне прошлой ночью. В самом деле, это была, пожалуй, последняя его фраза, которую я могла вспомнить. Ну ладно, хорошо; но прежде всего, я бы с радостью предпочла, чтобы он не чувствовал необходимости искупления. А что касается Йена и Фергюса... Фергюс участвовал в битве при Престопансе, когда ему было десять лет. Я все еще помнила лицо маленького французского сироты, перепачканное сажей и ошеломленное от шока и изнеможения, глядящее на меня вниз со своего места наверху захваченной пушки. «Я убил английского солдата, мадам», сказал он мне тогда. «Он упал, и я воткнул в него свой нож». И пятнадцатилетний Йен, рыдающий от угрызений совести, думающий, что случайно убил незваного гостя, ворвавшегося в типографию Джейми в Эдинбурге. Только Богу известно, что он с тех пор делал; он сам не рассказывает. У меня перед глазами вдруг появился Фергюс с окро¬вавленным крюком и силуэт Йена в темноте. «И я», сказал он тогда, эхом повторяя за Джейми. «Я тот, кто убивает за нее». Это был 1773 год. И «в день восемнадцатого апреля, семьдесят пятого...». Выстрел, услышанный во всем мире, уже был заряжен. В комнате было тепло, но я конвульсивно задрожала. Бога ради, от чего я думаю, я смогу их оградить? Любого из них. Внезапный рев со стороны крыши выбил из меня эти мысли. Я вышла в палисадник, и посмотрела наверх, прикрывая глаза от утреннего солнца. Джейми сидел на одной из кровельных балок, раскачиваясь туда сюда с одной рукой, которую он в согнутом виде прижимал к животу. – Что у тебя там происходит? – крикнула я. – У меня заноза, – последовал краткий ответ, явно сказанный сквозь сжатые зубы. Мне захотелось рассмеяться, только чтобы освободиться от напряжения, но я сдержалась. – Ладно, слезай вниз. Я ее вытащу. – Я еще не закончил! – Мне плевать! – вдруг нетерпеливо брякнула я. – Спускайся сейчас же. Я хочу поговорить с тобой. Ящик гвоздей плюхнулся на землю с внезапным лязгом, а за ним тотчас последовал молоток. Ну что ж, сначала самое важное. *** Технически, я думаю, это считалось занозой. Это была двухдюймовая кедровая щепка, и он полностью загнал ее под ноготь среднего пальца, почти до верхнего сустава. – Иисус, твою, Рузвельт Христос! – Ага, – согласился он, слегка побледнев. – Можно и так сказать. Выступающий корешок был слишком коротким, чтобы ухватиться за него пальцами. Я потащила его в хирургическую и вытащила щепку пинцетом, прежде чем он успел ахнуть. А Джейми более чем ахал – он говорил, большей частью по-французски, который слыл замечательным языком для ругательств. – Ты норовишь лишиться ногтя, – наблюдательно заметила я, погружая раненый палец в небольшую миску со спиртом и водой. Кровь капала из него, как чернила из кальмара. – К черту ноготь! – сказал он, скрипя зубами. – Отрубай весь чертов палец, и покончим с этим! Merde d’chevre ! – Китайцы засовывали – хотя, нет, полагаю, они и сейчас так делают, между прочим – щепки бамбука под ногти людей, чтобы заставить их говорить. – Господи! Tu me casses les couiless! – Очевидно, очень эффективная техника, – сказала я, вынимая его руку из миски, и туго обматывая палец полоской ткани. – Ты что, пытался опробовать ее прежде, чем использовать на Лайонеле Брауне? – Я старалась говорить с легкостью, не сводя глаз с его руки. Но чувствовала его пристальный взгляд на себе, и он фыркнул. – Что, во имя всех святых и архангелов, малыш Йен наговорил тебе, Сассенах? – Что ты собираешься допросить парня – и получить все ответы. – Собираюсь, и получу, – коротко сказал он. – И что? – Фергюс и Йен, видимо, думают, что... ты собираешься использовать для этого все возможные средства, – сказала я с некоторой деликатностью. – И они более чем готовы помочь. – Могу себе представить. – Первичная боль несколько поутихла. Он дышал более глубоко, и на лицо стала возвращаться краска. – Фергюс имеет полное право. Это на его жену напали. – Йен показался... – Я запнулась, подыскивая подходящее слово. Йен показался таким спокойным, что это ужасало. – Ты не позвал Роджера помочь с... допросом? – Нет. Еще нет. – Он поджал уголок рта. – Роджер Мак – хороший боец, но не тот тип, что напугает человека, разве только в сильном возбуждении. Он совершенно не умеет врать. – В то время, как ты, Йен и Фергюс... – О, да, – сухо сказал он. – Хитрые как змеи, большинство из нас. А на Роджера Мака достаточно лишь посмотреть, чтобы понять, насколько их время безопасно, его и девчушки. Это несколько успокаивает, – добавил он, еще больше поджав губу, – знать, что жизнь будет лучше, я имею в виду. Я увидела, что он пытается сменить тему, что было недобрым знаком. Я слегка фыркнула, но для моего носа это оказалось болезненным. – И ты не сильно возбужден, это ты хочешь мне сказать? Он фыркнул намного лучше меня, но ответа не последовало. Он склонил голову набок, наблюдая, как я разложила кусок марли и начала растирать на ней сухие листья окопника. Я не знала, как сказать о том, что тревожило меня, но он определенно видел, что что-то не так. – Ты убьешь его? – открыто спросила я, уставившись на банку с медом. Она была сделана из коричневого стекла, и свет сверкал сквозь нее так, словно внутри был чистый янтарь. Джейми неподвижно сидел, наблюдая за мной. Я чувствовала его испытывающий взгляд, даже не поднимая глаз. – Думаю, да – сказал он. Мои руки задрожали, и я прижала их к столешнице, чтобы успокоиться. – Не сегодня, – добавил он. – Если я убью его, я сделаю это надлежащим образом. Я не была уверена, что хочу знать, каким надлежащим, по его мнению, образом, должно произойти убийство, но он стал рассказывать мне. – Если он умрет от моей руки, это будет на открытом месте, в присутствии свидетелей, кто знает правду о произошедшем, и он примет смерть стоя. Я не хочу, чтобы говорили, будто я убил беспомощного человека, каким бы ни было его преступление. – Ох, – я сглотнула, чувствуя легкое недомогание, и взяла щепотку измельченной в порошок лапчатки, чтобы добавить к мази, которую готовила. У нее был легкий, терпкий запах, который казалось, несколько помог. – Но... Ты ведь можешь оставить его в живых? – Возможно. Полагаю, что могу взять за него выкуп у его брата – пища для размышления. – Знаешь, ты сейчас говоришь, как твой дядя Колум. Он бы также обдумывал это со всех сторон. – Правда? – Уголок его рта слегка вздернулся. – Мне это принимать как комплимент, Сассенах? – Полагаю, что да. – Что ж, ладно, – сказал он задумчиво. Негнущиеся пальцы постукивали по столу, и он слегка поморщился, когда движение задело пострадавший палец. – У Колума был замок. И вооруженные до зубов члены клана за его спиной. А у меня, пожалуй, будет некоторая сложность защитить этот дом от внезапного нападения. – Это то, что ты имел в виду, говоря «пища для размышлений»? – Я чувствовала себя довольно неловко; мысль о вооруженных налетчиках не приходила мне в голову – и я поняла, что предусмотрительное решение Джейми содержать мистера Брауна вдали от нашего дома, возможно, не принималось исключительно с целью пощадить мои чувства. – Одна из многих. Я смешала немного меда с измельченными травами, затем зачерпнула маленькую ложечку густой смазки из очищенного пива и добавила в ступку. – Полагаю, – сказала я, глядя на смесь, – нет никакого смысла передавать мистера Брауна... властям? – Какие власти ты имеешь в виду, Сассенах? – сухо спросил он. Хороший вопрос. Эта часть поселений пока не только не сформировалась, но и не примкнула к округу, хотя происходило постепенное движение в этом направлении. Может Джейми отвезет мистера Брауна к шерифу ближайшего округа для суда... впрочем, нет, плохая идея. Браунсвилль находится прямо на границе ближайшего округа, и действующего шерифа в действительности зовут Браун. Я прикусила губу в раздумьях. В моменты повышенного стресса, я все еще реагировала по привычке – как цивилизованная англичанка, привыкшая полагаться на гарантии правительства и закон. Ну, хорошо, Джейми был прав; двадцатый век имел свои опасности, но кое-что там заметно улучшилось. Теперь был почти 1774 год, и колониальное правительство уже показывало признаки раскола и линии разлома, знаки, предвещающие будущее крушение. – Полагаю, мы можем отвезти его в Кросс Крик. – Фаркхард Кэмпбелл был там мировым судьей, и другом тетушки Джейми – Джокасты Камерон. – Или в Нью-Берн. – Губернатор Мартин и основная часть королевского совета были в Нью-Берне – триста миль отсюда. – Может быть Хиллсборо? – Там заседал Окружной суд. – Ммфм. Этот звук означал открытое нежелание потерять несколько недель работы, чтобы потащить мистера Брауна в любой из этих центров правосудия, не говоря уже доверить дело особой важности в руки сверхненадежной – и часто коррумпированной – судебной системы. Я подняла глаза и встретила его взгляд, насмешливый, но холодный. Если я отреагировала как дитя своего времени, то также сделал и Джейми. А Джейми был шотландским лэрдом, привыкшим следовать собственным законам, и сражаться в собственных битвах. – Но... – начала я. – Сассенах, – сказал он довольно мягко, – а как насчет остальных? Остальные. Я прекратила движение, внезапно парализованная воспоминаниями: большая банда темных фигур, выходящая из леса, солнце, светящее им в спину. Но та группа разделилась надвое, планируя встретиться в Браунсвилле через три дня – то есть, сегодня. На данный момент, предположительно, никто в Браунсвилле еще не знал о том, что произошло – что Ходжепайл и его люди мертвы, или, что Лайонел Браун является пленником в Ридже. Учитывая скорость, с которой новости распространяются в горах, однако, уже через неделю об этом будут знать все вокруг. В связи с последствиями шока, я каким-то образом упустила из виду тот факт, что оставалось еще большое количество бандитов – и если я не знала, кто они такие, они то уж точно знали, кто я и где нахожусь. Понимают ли, что я не смогу их опознать? Или все же рискнут? Совершенно очевидно, что Джейми не собирался рисковать, оставляя Ридж, чтобы отвезти Брауна куда угодно, вне зависимости от того, решит ли он оставить его в живых. Однако, мысль об остальных вернула в мою память кое-что важное. Возможно, сейчас было не самое подходящее время упоминать об этом, но впрочем, вряд ли найдется время получше.
Я глубоко вздохнула, приводя себя в порядок перед этим. – Джейми. Звук моего голоса мгновенно вырвал его из собственных раздумий; он посмотрел мне прямо в глаза, подняв бровь. – Я... Я должна тебе кое-что рассказать. Он слегка побледнел, но тотчас потянулся, взяв меня за руку. Он сделал собственный глубокий вдох, затем кивнул. – Да. – Ох, – сказала я, осознав, что он подумал, будто я внезапно пришла к тому моменту, когда мне необходимо рассказать ему ужасные подробности моих испытаний. – Нет... Не это. Вернее, не совсем. – Однако, я продолжала сжимать его руку, пока рассказывала о Доннере. – Еще один, – сказал он, весьма ошеломленный. – Еще один подобный? – Еще один подобный, – подтвердила я. – Дело в том, что... я, эм, не помню, что видела его... видела его мертвым. – Жуткие ощущения того рассвета вернулись ко мне. У меня были четкие и ясные воспоминания – но они были непоследовательными, разрозненными до такой степени, что не имели никакого отношения к целому. Ухо. Я помню ухо, толстое и чашеобразное, как лесной гриб. Оно было покрыто пятнами самых изысканных оттенков фиолетового, коричневого и индиго, затемненных в резных завитках внутренних частей, почти прозрачных по краям, совершенное в свете солнечных лучшей, пробивающихся сквозь листья болиголова, чтобы коснуться его. Я так прекрасно помнила это ухо, что могла прямо в памяти прикоснуться к нему – но я не имела ни малейшего понятия, кому оно принадлежало. Были ли волосы позади него каштановыми, черными, рыжими, прямыми, вьющимися, седыми? А лицо... Я не знала. Даже если я смотрела, я не видела. Джейми вперил в меня пристальный взгляд. – И ты думаешь, что он, возможно, жив. – Возможно, жив. – Я глотнула вкус пыли, хвои и крови, и вдохнула успокаивающий свежий запах пахты. – Я предупредила его, понимаешь. Я сказала ему, что ты придешь, и он бы не хотел, чтобы ты нашел его со мной. Когда ты напал на лагерь – он, возможно, сбежал. Он произвел на меня впечатление труса, конечно. Но я не знаю. Он кивнул, и тяжело вздохнул. – Ты можешь... вспомнить, как думаешь? – спросила я колеблясь. – Когда ты показывал мне мертвых. Ты осматривал их? – Нет, – сказал он мягко. – Я никого не видел, кроме тебя. Он смотрел на наши сцепленные руки. Теперь он поднял их, и посмотрел мне в лицо, беспокойное и вопрошающее. Я приподняла его руку и прижалась щекой к его пальцам, на мгновение закрыв глаза. – Со мной все будет хорошо, – сказала я. – Просто... – начала я и запнулась. – Что? – Если он все-таки сбежал – куда ты думаешь, он направится? Он тоже закрыл глаза и сделал глубокий вздох. – В Браунсвилль, – покорно ответил он. – И если добрался туда, значит Ричард Браун уже знает, что случилось с Ходжепайлом и его людьми, и скорей всего считает своего брата погибшим. – О, – я сглотнула и слегка увела тему. – Почему ты сказал Йену, что мне не позволено видеть мистера Брауна? – Я такого не говорил. Хотя считаю, что тебе лучше с ним не видеться, это правда. – Потому что? – Потому что ты давала клятву, – сказал он, несколько удивившись, что я не сразу его поняла. – Можешь ли ты видеть раненого человека, и оставить его страдать? Мазь была готова. Я развязала бинт на его пальце, который уже перестал кровоточить, и наложила как можно больше мази под пострадавший ноготь. – Скорей всего, нет, – сказала я, следя за своей работой. – Но почему...? – А если ты будешь лечить его, ухаживать за ним – а потом я решу, что он должен умереть? – Его взгляд вопросительно остановился на мне. – Как ты на это посмотришь? – Ну, это будет несколько странно, – сказала я, глубоко вздохнув, чтобы прийти в себя. Я обернула палец тонкой полоской ткани и туго затянула концы. – Однако, все же... – Ты желаешь ухаживать за ним? Но почему? – Он спросил скорей с любопытством, нежели со злостью. – Неужели твоя клятва настолько сильна? – Нет. – Я положила обе руки на стол для лучшей опоры; мои колени казалось, неожиданно ослабли. – Потому что я рада, что они мертвы, – прошептала я, опустив глаза. Мои руки были влажными, и я неуклюже двигала ими во время работы, так как пальцы все еще оставались опухшими, а темно-фиолетовые синяки все еще обрамляли кожу вокруг кистей. – И я очень... – Что? Боюсь. Боюсь мужчин, боюсь себя. Напугана до ужаса. – Стыжусь, – сказала я вслух. – Ужасно стыжусь. – Я подняла на него глаза. – И ненавижу это. Он протянул ко мне руку, выжидая. Ему хватило мудрости не касаться меня. Я бы не выдержала прикосновения в этот момент. Я не приняла его руку, не сразу, хотя и жаждала этого. Я отвела взгляд в сторону, произнеся что-то скороговоркой Адсо, который материализовался на столе, разглядывая меня своими бездонными зелеными глазами. – Если я... меня не покидает эта мысль, – если бы я увидела его, помогла ему... Господи, я не хочу, не хочу вообще! Но если бы я смогла... это, возможно... как-то бы помогло. – Я подняла глаза, чувствуя себя охваченной призраками. – Загладить... вину. – За то, что ты рада их смерти, и за то, что хочешь ему смерти тоже? – мягко предположил Джейми. Я кивнула, чувствуя, как немного освободилась от тяжелой ноши при этих словах. Я не помню, как взяла его за руку, но она крепко сжимала мою. Кровь из пальца просачивалась сквозь свежую повязку, но он не обращал на нее никакого внимания. – Ты хочешь убить его? – спросила я. Он одарил меня длительным взглядом, прежде чем ответить. – О, да, – сказал он очень мягко. – Но пока, его жизнь – залог твоей жизни. И всех нас, возможно. Поэтому пусть живет. Пока. Но я задам ему вопросы – и получу на них ответы. Я еще некоторое время сидела в хирургической, после его ухода. Медленно оправляясь от шока, я чувствовала себя в безопасности, находясь дома в окружении друзей, и рядом с Джейми. Теперь я должна была научиться жить с тем фактом, что ничто не находилось в безопасности – ни я, ни дом, ни друзья, ни тем более, Джейми. – С другой стороны, ты никогда не бываешь в безопасности, так ведь, чертов шотландец? – вслух сказала я и слабо усмехнулась. Каким бы слабым не был этот смех, мне заметно полегчало. Резким движением я поднялась, и начала наводить порядок в своих стенных шкафчиках, выстраивая бутылочки по размеру, смахивая остатки рассыпанных трав, выбрасывая застаревшие или подозрительные микстуры. Я планировала пойти навестить Марсали, но Фергюс сообщил мне за завтраком, что Джейми отослал ее и детей с Лиззи побыть с МакГилливреями, где за ней присмотрят, и она будет в безопасности. Если где и была безопасность в избытке, так это, несомненно, в доме МакГилливрейсов. Расположенный вблизи Вуламс Крика, дом МакГилливреев примыкал к бондарной лавке Ронни Синклера, и заключал в себе кипучую массу сердечных людей, включающую не только Робина и Уту МакГилливрей, их сына Манфреда, дочь Сенгу, но также и Ронни, столовавшегося у них. Эта живописная толпа периодически пополнялась женихом Сенги МакГилливрей – Генрихом Штрассе, и его немецкой родней из Салема, а также Ингой и Хильдом с мужьями, детьми, и родственниками мужей. Прибавить сюда людей, которые ежедневно собирались в лавке Ронни, в удобной остановке по дороге на Вуламскую мельницу и обратно, и скорей всего, никто даже не заметит Марсали и детей среди этой толпы. Без сомнения, никто из них не причинит ей вреда. Но для меня пойти и навестить ее там... Такт и деликатность горцев – это одно. Гостеприимство и любопытство горцев – совсем другое. Если я мирно останусь дома, то меня, пожалуй, оставят в покое – по крайней мере, на некоторое время. Если же моя нога ступит где-нибудь поблизости от МакГилливреев... При этой мысли я побледнела, и поспешно решила, что возможно, навещу Марсали завтра. Или послезавтра. Джейми заверил меня, что она в полном порядке, и отделалась лишь шоком и ушибами. Стены дома мирно окружали меня. Здесь не было современной обстановки в виде печи, вентиляторов, сантехники и холодильника. Не было свиста газовой горелки и гула компрессоров. Только лишь случайный скрип балок или паркета на полу, да странный приглушенный скрежет древесной осы, строящей себе жилище под карнизом. Я окинула взглядом упорядоченный мир своей хирургической – стройные ряды сверкающих банок и бутылочек, льняные дощечки, заполненные сохнущим арроурутом и кучками лаванды, пучки крапивы, тысячелистника и розмарина, висящие над головой. Бутылка эфира, освещенная солнечным светом. Свернувшийся клубком Адсо на столешнице, хвост аккуратно обвит вокруг лап, глаза полузакрыты в урчащем размышлении. Дом. Небольшая дрожь пробежала по моей спине. Мне не хотелось ничего, кроме как побыть одной, в безопасности и одиночестве в собственном доме. В безопасности. У меня есть день, от силы два, когда дом все еще будет в безопасности. А затем... Я поймала себя на том, что уже некоторое время стою неподвижно, равнодушно взирая на коробку желтых пасленовых ягод, круглых и блестящих, словно стеклянные шарики. Очень ядовитые, вызывающие медленную и болезненную смерть. Мои глаза перенеслись на эфир – быстрый и милосердный. Если Джейми и правда решил убить Лайонела Брауна... Хотя нет. Он ведь сказал, на открытом месте, стоя на ногах перед свидетелями. Я медленно закрыла коробку, и положила обратно на полку. Что же тогда? *** Домашней работы всегда было предостаточно – однако не было ничего срочного, и никто не требовал еды, одежды или заботы. С довольно странным ощущением я немного побродила по дому, и наконец, пошла в кабинет Джейми, где наугад вытаскивала книги с полки, остановившись в итоге на романе Генри Филдинга «Том Джонс». Я не могла вспомнить, когда в последний раз читала роман. Да еще посреди дня! С чувством приятного озорства, я села у открытого окна в своей хирургической и решительно вошла в мир, столь далекий от моего собственного. Я потеряла счет времени, двигаясь только, чтобы отмахнуться от назойливых насекомых, влетающих в окно, или рассеянно почесать голову Адсо, когда он, проходя мимо, слегка подталкивал меня. Случайные мысли о Джейми и Лайонеле Брауне пробивались из глубины сознания, но я про¬гоняла их прочь, как цикад и мошек, приземляющихся на мои страницы че¬рез открытое окно. Все, что происходит в хижине Багов, происходило или будет происходить – не моего ума дело. Пока я читала, вокруг меня вновь образовался мыльный пузырь, наполненный идеальным спокойствием. Солнце уже наполовину спустилось к горизонту, прежде чем я зашевелилась в слабых муках голода. Лишь когда я подняла глаза, потерев лоб и смутно заинтересовавшись, не осталось немного ветчины, я увидела человека, стоящего в дверях хирургической. Я вскрикнула и вскочила на ноги, отослав Генри Филдинга в полет. – Прошу прощения, мистресс! – выпалил Том Кристи, выглядевший почти таким же ошеломленным, как я. – Я не представлял себе, что вы можете не услышать меня. – Нет. Я... Я читала. – Я глупо показала на валяющуюся, на полу книгу. Мое сердце бешено стучало, и кровь бурлила по всему телу как будто наугад, так как лицо зарделось, уши пульсировали, а руки покалывали. Все вышло из-под контроля. Он сделал шаг и поднял с пола книгу, поглаживая переплет с бережным отношением человека, ценящего книги, хотя томик был уже изрядно потрепан, а на обложке виднелись следы колец, где на нее ставили влажные бокалы или бутылки. Джейми приобрел ее у владельца таверны в Кросс Крике, в обмен на дрова для растопки. Кто-то из посетителей оставил ее несколько месяцев ранее. – Разве здесь нет никого, кто бы ухаживал за вами? – спросил он, осмотревшись по сторонам и нахмурившись. – Может, мне стоит пойти и привести к вам свою дочь? – Нет. То есть... Мне никто не нужен. Со мной все в порядке. Как ваши дела? – быстро спросила я, опережая дальнейшие проявления его внимания. Он взглянул на мое лицо, и тотчас отвел глаза. Внимательно уставившись на область моей ключицы, он положил книгу на стол, и протянул свою правую руку, обернутую куском ткани. – Извините меня, мистресс. Я бы не вторгался к вам, если бы не... Я уже снимала повязку с его руки. Он распорол надрез на правой руке – возможно, осознала я с небольшим напряжением в животе – в ходе битвы с бандитами. Рана не была серьезной, но в ней находились остатки грязи и осколков, края были покрасневшими и рваными, а неочищенную поверхность заволокло тонким слоем гноя. – Вам нужно было сразу прийти, – сказала я, без тени упрека. Я отлично знала, почему он не пришел – в действительности, я была бы не в состоя¬нии ему помочь, если бы он пришел. Он слегка пожал плечами, но не потрудился ответить. Я усадила его и пошла за своими инструментами. К счастью, осталось еще немного антисептической мази, которую я готовила для занозы Джейми. Значит она, затем немного спирта, свежая повязка... Он медленно переворачивал страницы «Тома Джонса», сосредоточенно сжав губы. Очевидно, Генри Филдинг сработает как анестетик для работы над рукой; мне не нужно будет приносить Библию. – Вы читаете романы? – спросила я, не желая быть грубой, просто удивившись, что он может одобрять нечто столь поверхностное. Он задумался. – Да. Я... Да. – Он глубоко вздохнул, когда я погрузила его руку в миску, но в ней были только вода, мыльный корень, и очень маленькое количество спирта, и он с облегчением выдохнул. – Вы читали раньше «Тома Джонса»? – спросила я, затеяв разговор, чтобы расслабить его. – Не совсем. Хотя мне знаком сюжет. Моя жена... Он резко замолчал. Никогда прежде он не упоминал свою жену; я предположила, что это было просто облегчение из-за отсутствия сильной боли, и это заставило его разговориться. Казалось, он понял, что должен закончить предложение, и он неохотно продолжил. – Моя жена... читала романы. – Правда? – пробормотала я, начиная хирургическую обработку раны. –Они ей нравились? – Полагаю, нравились. В его голосе было нечто странное, что заставило меня оторвать взгляд от работы над рукой. Он поймал мой взгляд, и отвернулся, смутившись. – Я... не одобрял чтение романов. Тогда. На мгновение он затих, ровно держа руку. Затем выпалил, – Я сжег ее книги. Это было больше похоже на реакцию, которую я ожидала от него. – Вряд ли ей это понравилось, – мягко сказала я, и он бросил на меня пораженный взгляд, словно вопрос реакции его жены был настолько не важен, что о нем недостойно даже упоминать. – О... что же заставило вас изменить свое мнение? – спросила я, сосредоточившись на остатках мусора, которые я пинцетом вытаскивала из раны. Щепки и обрывки коры. Чем он таким занимался? Держал какую-то дубинку, подумала я – или ветку дерева? Я глубоко дышала, сконцентрировавшись на работе, чтобы отвлечься от мыслей о телах на поляне. Он беспокойно задвигал ногами, я стала причинять ему боль. – Я... это... в Ардсмуире. – Что? Вы читали в тюрьме? – Нет. У нас там не было книг. – Он сделал длинный вдох, взглянул на меня, отвернулся, и уставился в угол комнаты, где предприимчивый паук, используя временное отсутствие миссис Баг, строил свое паутинье хозяйство. – На самом деле, я никогда не читал его. Мистер Фрейзер, однако, привык пересказывать сюжет другим заключенным. У него отличная память, – добавил он, довольно неохотно. – Да, это так, – пробормотала я. – Я не буду зашивать рану; будет лучше дать ей зажить самой. Боюсь, шрам не будет таким уж аккуратным, – с сожалением добавила я, – но, думаю, что заживет хорошо. Я смазала рану толстым слоем мази, и стянула края раны настолько туго, насколько могла, не перекрывая кровопоток. Бри экспериментировала с клейкими бинтами, и изготовила кое-что полезное в форме маленьких бабочек, сделанных из накрахмаленной ткани и сосновой смолы. – Так вам понравился Том Джонс, не так ли? – сказала я, возвратившись к теме. – Никогда бы не подумала, что вы найдете его замечательным персонажем. Он вряд ли подходит в качестве нравственного примера, я имею в виду. – Он мне не понравился, – резко сказал он. – Но я увидел, что художественная литература, – он осторожно произнес эти слова, словно они таили в себе опасность, – возможно, не то, что я думал, не просто побуждение к праздности и греховным помыслам. – О, неужели? – сказала я насмешливо, стараясь, однако, не улыбаться из-за разбитой губы. И какие, на ваш взгляд, у нее есть искупительные черты? – Ну, хорошо. – Его брови сошлись в размышлении. – Я нашел ее просто потрясающей. То, что по существу, является ничем иным, как нагромождением лжи, каким-то образом все же умудряется оказывать благотворное влияние. И влияло, – подытожил он, все еще несколько удивленный. – Серьезно? Каким образом? Он склонил голову, раздумывая. – Она развлекала, без сомнения. В подобных условиях, развлечение не есть нечто порочное, – заверил он меня. – Хотя, в то же время, конечно же, было бы благоразумно обратиться к молитве... – О, разумеется, – пробормотала я. – Но помимо этих соображений... она сплачивала людей. Никогда бы не подумал, что эти люди – горцы, арендаторы – станут испытывать симпатии... к таким ситуациям, таким персонажам. – Он махнул свободной рукой на книгу, подразумевая таких персонажей, как сквайр Олверти и и леди Белластон, я полагаю. – Но они обсуждали их часами – и когда мы работали весь следующий день, они удивлялись, почему Энсин Нортертон так поступил в отношении мисс Вестерн, и спорили, как сами повели бы себя в подобных обсто¬ятельствах. – Его лицо несколько просветлело, припоминая что-то. – И неизменно, кто-нибудь качал головой и говорил: «По крайней мере, со мной никогда бы так не поступили». Он мог голодать, изнывать от холода, покрываться язвами, навсегда быть оторванным от семьи и привычного ук¬лада жизни – и при этом находить утешение в том, что никогда не стра¬дал от превратностей судьбы, выпавших на долю этих выдуманных существ. Он даже улыбнулся, качая головой при этой мысли, и я подумала, что улыбка ему к лицу. Я закончила работу и положила его руку на стол. – Спасибо, – тихо произнесла я. Он выглядел изумленным. – Что? За что? – Я предположила, что ваша рана появилась, возможно, в результате битвы за мою честь, – сказала я, и мягко коснулась его руки. – Я... эм... ладно. – Я глубоко вздохнула. – Спасибо. – О, – он выглядел основательно озадаченным, и даже смущенным. – Я.. эм... хмм! – Он отодвинул стул, и встал, довольно взволнованный. Я также поднялась. – Вам потребуется накладывать свежую мазь ежедневно, – сказала я, возобновляя деловой тон. – Я сделаю вам еще; можете прийти сами или послать Мальву забрать ее. Он кивнул, но ничего не сказал, очевидно, истратив весь свой запас общительности на день. Однако, я увидела, как его взгляд задержался на переплете книги, и в порыве предложила ее взять. – Хотите взять ее на время? Вам действительно стоит самому прочитать ее. Уверена, Джейми не мог припомнить всех деталей. – О! – Он изумился и поджал губы, нахмурившись, словно ожидал какого-то подвоха. Однако, я настояла, и он взял книгу, держа ее в руках с выражением едва сдерживаемой жадности, заставившей меня задуматься, сколько времени прошло с тех пор, как он читал какую либо другую книгу, кроме Библии. Он благодарно кивнул мне, и надел шляпу, собираясь уходить. По сиюминутному побуждению, я спросила, – Вам когда-нибудь представился шанс извиниться перед своей женой? Это было ошибкой. Его лицо похолодело, а глаза сделались безжизненными, как у змеи. – Нет, – коротко сказал он. На мгновение я подумала, что он вернет книгу назад, и откажется взять ее. Но вместо этого, он сжал губы, сунул томик поглубже под руку, и удалился, не попрощавшись.
А ТЕПЕРЬ ПОРА СПАТЬ. Больше никто не пошел. С наступлением ночи, я стала довольно раздражительной, вздрагивала при любых звуках, обыскивала углубленные тени под каштанами, чтобы найти затаившихся людей – и хуже того. Я подумала, что мне стоит что-нибудь приготовить. Разумеется, Джейми и Йен ведь намереваются возвратиться домой на ужин? Или, возможно, мне лучше пойти вниз к хижине, присоединиться к Роджеру и Бри. Но меня передернуло от мысли быть подвергнутой любому виду заботы, пусть даже из добрых побуждений. Пока я еще не нашла в себе смелость посмотреться в зеркало, но находилась в достаточной уверенности, что мой внешний вид напугает Джемми – или, по крайней мере, приведет к многочисленным вопросам. Я не хотела даже пытаться объяснить ему, что со мной произошло. Я была совершенно уверена, что Джейми попросил Брианну ненадолго побыть в стороне, и приветствовала это. Я действительно была не в состоянии притворяться, что у меня все хорошо. Пока еще нет. В смятении прохаживаясь по кухне, я бесцельно перебирала вещи. Я открыла выдвижные ящики буфета, и закрыла их – затем снова открыла второй ящик, где Джейми хранил пистолеты. Большинство пистолетов исчезло. Остался лишь один, отделанный золотом, со сдвинутым прицелом, несколькими зарядами и маленькой пороховницей в виде рога, подобно тем, что изготавливались для дуэлей. Слегка дрожащими руками, я зарядила его и подсыпала немного пороха на огневую полку. Когда, длительное время спустя, открылась задняя дверь, я сидела за столом, с томиком «Дон Кихота» перед собой, обеими руками наведя пистолет на дверь. Йен на мгновение замер. – Ты никогда и ни в кого не попадешь из этого оружия на таком расстоянии, тетушка, – мягко сказал он, заходя внутрь. – Но они ведь не будут об этом знать, верно? – Я осторожно опустила пистоль. Мои ладони были влажными, а пальцы болели. Он кивнул, принимая мой довод, и сел. – Где Джейми? – спросила я. – Моется. Ты хорошо себя чувствуешь, тетушка? – Его мягкие карие глаза непринужденно, но тщательно оценили мое состояние. – Нет, но буду. – Я несколько заколебалась. – А... мистер Браун? Он... рассказал вам что-нибудь? Йен уничижительно хмыкнул. – Обмочился, когда дядя Джейми снял свой кинжал с пояса почистить ногти. Мы его пальцем не тронули, тетушка, не беспокойся. Тут зашел Джейми, начисто выбритый, со свежей от колодезной воды кожей, и влажными волосами на висках. Несмотря на это, он выглядел до смерти уставшим, морщины глубоко прорезали его лицо, а глаза помрачнели. Мрачность слегка отступила, когда он увидел меня и пистоль. – Все в порядке, anighean, – сказал он нежно, коснувшись моего плеча, когда присаживался рядом. – Я поставил людей следить за домом – на вся¬кий случай. Хотя в ближайшие дни, не ожидаю каких-либо неприятностей. От длинного выдоха в моих легких закончился воздух. – Ты мог бы сказать мне об этом. Он с удивлением взглянул на меня. – Я думал, ты догадаешься. Неужели ты могла подумать, что я оставлю тебя без защиты, Сассенах? Я покачала головой, на мгновение, потеряв голос. Если бы я была в состоянии мыслить логически, я бы, конечно же, так не подумала. Но вышло так, что я провела большую часть дня в состоянии тихого – и совершенно излишнего – ужаса, воображая худшее, вспоминая... – Прости, любимая, – нежно сказал он, положив свою большую, холодную руку поверх моей. – Я не должен был оставлять тебя одну. Я думал... Я качала головой, но положила другую свою руку на его, крепко сжимая. – Нет, ты все правильно сделал. Я бы не вынесла ничьей компании, кроме Санчо Пансы. Он взглянул на «Дон Кихота», затем на меня, и вопросительно приподнял брови. Книга была на испанском, на котором мне не посчастливилось говорить. – Ну, кое-что было близко к французскому, и сюжет мне вообще-то известен, – сказала я. Глубоко вздохнув, я пыталась найти успокоение в тепле очага, мерцании свечей и близости их обоих – больших, крепких, самоуверенных и, – по крайней мере, внешне, – невозмутимых. – Есть какая-нибудь еда, тетушка? – спросил Йен, поднявшись, чтобы поискать. Из-за отсутствия аппетита, а также излишней нервозности, не позволявшей сосредоточиться на чем либо, я не обедала, а также ничего не готовила на ужин – но в этом доме всегда была еда, и, не особо суетясь, Джейми и Йен тотчас выложили на стол остатки холодного пирога из куропатки, несколько сваренных вкрутую яиц, тарелку пикулей с пряностями, и полбуханки хлеба, который они порезали на ломтики и поджарили на огне, наколотыми на вилку, смазали гренки маслом, и нетерпящими никаких возражений движениями, запихнули их в меня. Горячий тост с маслом чрезвычайно успокаивает, даже неуверенно разгрызенный больной челюстью. С едой в желудке, я почувствовала себе намного спокойней, и готовой услышать, что им удалось вытянуть из Лайонела Брауна. – Он выложил все о Ходжепайле, – сказал Джейми, накладывая пикули на кусок пирога. – Попробовал бы не выложить. – Ты не был знаком с Арвином Ходжепайлом, – сказал я с легкой дрожью. – Эм... так, чтобы пообщаться с ним, я хотела сказать. Он бросил на меня острый взгляд, но не стал продолжать тему, вместо этого дав Йену рассказать о версии событий с точки зрения Лайонела Брауна. Все началось тогда, когда он и его брат Ричард основали Комитет Безопасности. И это, он всячески настаивал, задумывалось как служение обществу, ни больше, ни меньше. На этих словах Джейми фыркнул, но не перебивал. Большинство мужчин Браунсвилля вступили в комитет – большинство же арендаторов и мелких фермеров отказались. Тем не менее, до поры до времени все шло хорошо. Комитет разбирался с мелкими происшествиями, вершил правосудие по делам о нападениях, кражах и тому подобное. И если они и присваивали себе некоторое количество свиней и оленьих туш, в качестве оплаты за своих хлопоты, то особых жалоб не было. – Там все еще присутствует большая чувствительность, к регуляторам, – объяснял Йен, сведя брови, и отрезая очередной ломтик хлеба. – Брауны не присоединились к движению Регуляторов; им не было в том надобности, так как их кузен был шерифом, а половина служащих в здании суда были Брауны, или связаны узами брака с Браунами. – Иначе говоря, коррупция была в их руках. Регуляторские настроения все еще были довольно сильны в сельской глубинке, даже несмотря на то, что основные лидеры движения, такие как Хермон Хасбанд и Джеймс Хантер, покинули колонию. После битвы при Аламансе, многие регуляторы стали более осторожны в выражении своих взглядов. Но несколько таких семейств, живших неподалеку от Браунс¬вилля все чаще критиковали влияние Браунов на местную политику и бизнес. – Тиг О’Брайан был одним из них? – спросила я, чувствуя, как смазанный маслом тост превращается в маленький твердый комок в моем желудке. Джейми рассказал мне, что случилось с О’Брайанами, и я видела лицо Роджера по его возвращении. Джейми кивнул, не отрывая взгляд от пирога. – Здесь на сцену выходит Арвин Ходжепайл, – сказал он, свирепо откусывая очередной кусок. Ходжепайл, ловко избежавший заключения в британской армии, считавшийся погибшим во время пожара складов в Кросс Крике, стал зарабатывать на жизнь различными сомнительного характера способами. А так, как рыбак рыбака видит издалека, в итоге вокруг него собралась небольшая банда головорезов-единомышленников. Банда поначалу занялась довольно простым делом: грабила всех, кто попадался им на пути, совершала вооруженные нападения на таверны и тому подобное. Однако, такого рода поведение непременно привлекает внимание, и из-за различных констеблей, шерифов, комитетов безопасности, и прочих, встречавшихся им на пути, бандиты покинули насиженное место, и отправились в горы, где бы могли найти уединенные поселения и фермы. Они также стали убивать своих жертв, дабы избавиться от неудобств узнавания и преследования. – Или большинство из них, – пробормотал Йен. Он внимательно разглядывал полусъеденное яйцо, которое держал в руке, а затем вернул его обратно в тарелку. За время армейской службы в Кросс Крике, Ходжепайл наладил разнообразные контакты с речными торговцами и контрабандистами на побережье. Кое-кто из них промышлял мехами, остальные же брались за любое дело, приносящее прибыль. – И тут их осенило, – сказал Джейми, сделав глубокий вдох, – что девочки, женщины, и мальчики-подростки могут быть гораздо прибыльней, чем что либо другое – за исключением виски, возможно. – Уголок его рта дернулся, но не от улыбки. – Наш мистер Браун настаивает, что не имел к этому никакого отношения, – добавил Йен, циничным тоном. – А также его брат или их комитет. – А как же тогда Брауны спутались с бандой Ходжепайла? – спросила я. – И что они делали с людьми, которых похищали? В ответ на первый вопрос я услышала, что это был благополучный исход неудачного ограбления. – Помнишь бывшую хижину Аарона Бердсли? – Еще бы не помнить, – сказала я, рефлекторно сморщив нос при воспоминании того ужасного свинарника, затем резко вскрикнула и захлопала ладонями по своему разбитому органу обоняния. Джейми взглянул на меня, и вновь откусил кусок хлеба, жарившегося на вилке. – Ну, так вот, – продолжил он, – Брауны, конечно же, присвоили ее себе, после того, как удочерили ту малышку. Они привели ее в порядок, снабдили всем необходимым, и стали использовать как торговый пост. Индейцы чероки и катауба давно привыкли приходить в это место, каким бы кошмарным оно ни было – еще, когда Аарон Бердсли управлял торговлей с индейцами, и продолжили вести дела с новыми хозяевами – очень полезное и доходное приобретение со всех сторон. – Что и увидел Ходжепайл, – вставил Йен. Банда Ходжепайла, с их обычными незамысловатыми методами ведения бизнеса, напала на место, застрелила семейную пару служащих, и принялась систематически опустошать факторию . Одиннадцатилетняя дочь убитых, по счастливой случайности находившаяся в амбаре, когда произошло нападение, незаметно выскользнула, вскочила на мула, и во весь опор помчалась в Браунсвилль за помощью. К счастью, она встретила комитет безопасности, возвращавшийся из какого-то задания, и привела их как раз вовремя, чтобы противостоять бандитам. Далее произошло то, что в последующие годы будет называться «мексиканский тупик» . Брауны окружили дом. Ходжепайл, однако, держал в заложницах Алисию Бердсли Браун – двухлетнюю девочку, являвшуюся законной владелицей фактории, и которую Брауны удочерили после смерти ее предполагаемого отца. У Ходжепайла было достаточно провизии и оружия внутри торгового поста, чтобы выдержать длительную осаду. Брауны не горели желанием поджигать свое ценное имущество, чтобы выкурить их оттуда, или рисковать жизнью девочки, взяв место штурмом. Через пару дней, в течение которых стороны обменивались спорадическими выстрелами, а члены комитета становились все более раздраженными необходимостью ночевать в лесу вокруг фактории, был поднят флаг перемирия из верхнего окна дома, и Браун вошел внутрь на переговоры с Ходжепайлом. Результатом переговоров стало подозрительного рода объединение. Банда Ходжепайла продолжала заниматься своими грязными делишками, держась подальше от поселений под протекторатом Браунов, однако должна была свозить свою преступную наживу в торговый пост, откуда та незаметно сбывалась, а головорезы Ходжепайла получали хорошую долю. – Наживу, – сказала я, принимая свежий смазанный маслом тост из рук Джейми. – Это... ты имеешь в виду пленников? – Иногда. – Его губы плотно сжались, когда он наливал в кружку сидр и протянул мне. – Все зависело от того, где они находились. Если пленных захватывали в горах, то некоторых из них продавали индейцам, через факторию. Тех, кого хватали на равнине, они продавали речным пиратам, или везли на побережье, чтобы продать в Вест-Индию – это была самая лучшая выручка, ага? За четырнадцатилетнего парня можно выручить сотню фунтов, не меньше. Мои губы онемели, и не только от сидра. – Как давно это продолжается? – потрясенно спросила я. – Скольких продали? – Дети, юноши, девушки, вырванные из своих домов и хладно¬кровно проданные в рабство. И никого уже не найдешь. Даже если бы им каким-то образом удалось сбежать, то им просто некуда – не к кому – вернуться. Джейми вздохнул. Он выглядел смертельно уставшим. – Браун не знает, – тихо произнес Йен. – Он говорит... Он говорит, что не имел к этому отношения. – Черта с два он не имел, – воскликнула я, вспышка ярости мгновенно затмила ужас. – Он был с Ходжепайлом, когда они пришли сюда. Он знал, что они собирались забрать виски. И он очевидно уже был с ними прежде, когда они... занимались другими вещами. Джейми кивнул. – Он утверждает, что пытался убедить их не забирать тебя. – Да, пытался, – коротко сказала я. – А затем пытался заставить их убить меня, чтобы я не смогла рассказать тебе, что он с ними заодно. И потом он, мать его, собственноручно собирался утопить меня! Полагаю, этого он тебе не рассказал. – Нет, не рассказал. – Йен обменялся коротким взглядом с Джейми, и я увидела пробежавшее между ними негласное соглашение. До меня вдруг дошло, что я сейчас невольно решила дальнейшую судьбу Лайонела Брауна. Если и так, то не уверена, что чувствовала свою вину за это. – Что... Что ты намереваешься сделать с ним? – спросила я. – Думаю, что, возможно, повешу его, – ответил Джейми после короткой паузы. – Но у меня есть еще вопросы, которые все еще требуют ответа. И я должен подумать, как лучше уладить дело. Не беспокойся, Сассенах, ты его больше не увидишь. Сказав это, он встал и потянулся, скрипя мышцами, затем подвигал плечами, приводя себя в тонус с глубоким вздохом. Он подал мне руку и помог подняться. – Иди в кровать, Сассенах, я скоро поднимусь к тебе. Мне только сперва нужно переброситься парой слов с Йеном. *** Горячий тост с маслом, сидр и наша беседа мгновенно заставили меня почувствовать себя лучше. Однако я так устала, что с трудом поднималась наверх по лестнице, и была вынуждена сесть на кровать, покачиваясь с помутненным взглядом, в надежде собраться с силами, чтобы снять с себя платье. Прошло некоторое время, прежде чем я заметила Джейми, замешкавшегося у двери. – Ээм...? – слабо выдавила я. – Я не знаю, хочешь ли ты, чтобы я был с тобой этой ночью? – неуверенно спросил он. – Если тебе хочется отдохнуть в одиночестве, я могу занять постель Джозефа. Или, если пожелаешь, могу спать рядом с тобой, на полу. – О, – невыразительно произнесла я, пытаясь оценить предложенные альтернативы. – Нет. Останься. Ложись со мной, я хотела сказать. – Откуда-то из глубины усталости, мне удалось выдавить что-то наподобие улыбки. – Ты, по меньшей мере, можешь согреть для меня постель. На его лице мелькнуло очень странное выражение, и я моргнула, не будучи уверена, что верно заметила его. И все же, я заметила. На его лице отражалось одновременно смущение и тревожная веселость – и где-то в глубине всего этого, своеобразный взгляд, который появлялся у него, когда он собирался рискнуть: героическая покорность. – Ты чем, скажи на милость, занимался? – спросила я, настолько удивившись, что это вывело меня из оцепенения. Смущение явно одерживало верх; кончики его ушей покраснели, а на щеках стал проявляться румянец, даже в тусклом свете тонкой свечи, которую я поставила на стол. – Я не собирался рассказывать тебе, – пробормотал он, стараясь избегать моего взгляда. – Я заставил малыша Йена и Роджера Мака поклясться, что они будут хранить молчание. – О, они молчали как в гробу, – заверила я его. Хотя это заявление, возможно, объясняло случайный странный взгляд Роджера некоторое время назад. – Что происходит? – Ну, ладно. Это Tsisqua, понимаешь? Он подразумевал это как знак гостеприимства, в первый раз, но потом, когда Йен сказал ему... в общем, это было не самое лучшее, что можно было придумать, при тех обстоятельствах, разве что... И когда мы пришли во второй раз, они снова были там, уже другая пара, и когда я попытался заставить их уйти, они сказали, что Птица велел им сказать, что это дань уважения моей клятве, иначе какая польза от клятвы, если ничего не стоит ее сдержать? И черт меня побери, если я знаю, или он действительно подразумевает это, или лишь думает, что либо я сломаюсь, и он навсегда одержит надо мной верх, либо я привезу ему оружие. Только, чтобы это все прекратилось так или иначе – или он просто потешается за мой счет? Даже Йен не может сказать, какая из версий правдива, а если уж он... – Джейми, – сказала я. – О чем ты говоришь? Он бросил на меня короткий взгляд, и снова отвел глаза. – Аа.... О голых женщинах, – выпалил он, и густо покраснел, слившись цветом со своей новой фланелевой рубашкой. Я на мгновение уставилась на него. В ушах все еще немного звенело, но со слухом у меня все было в порядке. Я указала на него пальцем – очень осторожно, так как все мои пальцы были еще опухшие и израненные. – Ты, – сказала я размеренным тоном, – подойти сюда сейчас же. Садись вот здесь, – я указала на кровать рядом с собой, – и расскажи мне с чувством, с толком, с расстановкой, чем ты таким занимался. Он рассказал, и в результате пять минут спустя, я лежала, распластавшись, на кровати, визжа от смеха, постанывая от боли в сломанных ребрах, и со слезами беспомощности, струившимся по моим вискам прямо в уши. – О, Боже, о, Боже, о, Боже, – причитала я, задыхаясь от хохота. – Ой, я не могу. Я больше не выдержу. Помоги мне сесть. – Я протянула руку, вскрик¬нув от боли, когда его пальцы сжали мою разодранную кисть, но, в конце концов, поднялась, наклонилась вперед, прижав к животу подушку, и сжимала ее сильней каждый раз, когда очередной приступ смеха сотрясал мое тело. – Рад, что тебе кажется это смешным, Сассенах, – очень сухо произнес Джейми. Он уже кое-как пришел в себя, но лицо по-прежнему украшал румянец. – Ты уверена, что у тебя не приступ истерии? – Абсолютно. – Я втянула носом воздух, вытирая глаза влажным льняным носовым платком, затем фыркнула с безудержным весельем. – Ох! Ой, Господи, как больно. Вздохнув, он налил в чашку воды из фляги, стоявшей на столике у кровати, и придерживал, пока я делала несколько глотков. Вода была холодной, но застоявшейся и несвежей; я подумала, она, должно быть, стояла там с тех пор, как... – Ну ладно, – сказала я, отмахиваясь от чашки, и очень аккуратно вытирая влагу со своим губ. – Я в порядке. – Я делала мелкие вдохи, чувствуя, как сердце начинает замедляться. – Что ж, ладно. Зато теперь я знаю, почему ты возвращался из деревни чероки в таком возбуждении... – Я почувствовала, как внутри просыпается неуправляемый хохот, и склонилась вперед, постанывая, чтобы подавить его. – Ох, Иисус, твою, Рузвельт, Христос. А я было думала, что это из-за мыслей обо мне, у тебя появлялась такая сумасшедшая страсть. Теперь фыркнул он, хотя несколько мягко. Он поставил чашку, встал, и откинул назад покрывало. Затем посмотрел на меня чистым, искренним взглядом. – Клэр, – сказал он довольно нежно, – это и была ты. Это всегда была ты, и всегда будешь ты. Забирайся в кровать и гаси свечу. Как только я закрою ставни, погашу очаг и запру дверь, я приду и согрею тебя. *** – Убей меня. – Глаза Рэндалла лихорадочно горели. – Убей меня, – сказал он. – Моя любовь. Он резко проснулся, слыша, как слова эхом отдаются в голове, видя глаза, матовые россыпи волос, лицо Рэндалла, мокрое как у утопленника. Он отчаянно почесал рукой собственное лицо, и удивился, почувствовав сухую кожу, а борода была всего лишь тенью. Ощущение влаги, и зудящего налета месячной щетины все еще было настолько сильным, что он встал, и инстинктивными бесшумными шагами подошел к окну, где сквозь узкие щели ставень пробивался лунный свет. Он налил немного воды в тазик, передвинул его на свет, и заглянул внутрь, чтобы избавиться от затянувшегося ощущения, что он был кем-то другим, и в другом месте. Лицо в отражении было не более чем бесформенный овал, но гладко выбритый и с ниспадающими свободно на плечи волосами, не готовый к битве. И вместе с тем, казалось, это лицо чужака. Расстроенный, он оставил воду в тазике и, через мгновение, мягко юркнул обратно в кровать. Она спала. Он даже не вспомнил о ней, когда проснулся, но сейчас ее вид привел его в чувство. Знакомое лицо, пусть изуродованное и опухшее. Он положил руку на остов кровати, успокоенный твердостью древесины. Иногда он просыпался, и сон оставался вместе с ним, а реальный мир исчезал в призрачной дымке. Иногда он боялся, что сам превратился в призрака. Но постель обдавала кожу холодком, а тепло Клэр подтверждало реальность. Он коснулся ее, и она повернулась к нему спиной, свернувшись калачиком у него в руках с легким стоном удовольствия, прижав к нему ягодицы. Она снова мгновенно заснула; на самом деле, даже не просыпалась. У него появилось сильное желание разбудить ее, заставить ее говорить с ним – только, чтобы быть полностью уверенным, что она может видеть и слышать его. Но он лишь крепко сжимал ее, и поверх ее кудрявых волос неотрывно следил за дверью, словно она может открыться и впустить Джека Рэндалла, насквозь промокшего, со стекающей по телу водой. Убей меня, сказал он. Моя любовь. Его сердце медленно стучало, отдаваясь в ухе, прижатому к подушке. Временами, он мог заснуть, слушая этот стук, умиротворенный моно¬тонным, мясистым звуком. А бывали ночи, как сегодня, когда он слышал мертвенную тишину между ударами – ту самую тишину, которая терпеливо ожидает всех людей. Он набросил на себя одеяло, но затем сбросил его, укрыв лишь Клэр, а свою спину оставив открытой холодному воздуху спальни, чтобы он не смог в тепле ускользнуть в сон, и снова вернуться к ужасному видению. Пусть сон сражается за него с холодом и, наконец, вытащит его из пропасти сознания, чтобы кануть в Лету. Потому что он не хотел знать, что Джек Рэндалл подразумевал под своими словами.
ПОВЕШЕНИЕ ЧЕРЕСЧУР ХОРОШО Наутро миссис Баг вернулась на кухню, и воздух наполнился теплыми ароматными запахами готовящейся пищи. Она казалась вполне такой же, как обычно и, кроме короткого взгляда на мое лицо и недовольного цоканья, не собиралась приставать с пустяками. Либо она была чувствительнее, чем я думала, либо Джейми перебросился с ней парой слов. – Вот, amuirninn , ешьте, пока горячее. – Миссис Баг переложила порцию рагу из индейки из большого блюда на мою тарелку, и проворно накрыла сверху яичницей. Я благодарно кивнула и взяла вилку с полным отсутствием энтузиазма. Моя челюсть все еще оставалась настолько опухшей, что поглощение еды было медленным и болезненным занятием. Я благополучно проглотила яичницу, хотя очень сильный, масляный запах жареного лука забивал ноздри. Откусив маленький кусочек картофеля, я размяла его о верхнее небо, надавив языком, вместо того, чтобы жевать, а затем смыла внутрь, сделав глоток кофе. Скорее в надежде отвлечься, чем потому, что я действительно хотела знать, я спросила – И как поживает мистер Браун этим утром? Она поджала губы, и отшвырнула кухонную лопатку с жареной картошкой так, будто в ней находились мозги Брауна. – Далеко не так плохо, как он того заслуживает, – сказала она. – Повешение – чересчур хорошо для него, а он сам не более чем отвратительная куча навоза, кишащая червями. Я выплюнула кусок картофеля, который разминала во рту, и сделала еще один поспешный глоток кофе. Он достиг желудка и устремился обратно вверх. Я оттолкнула скамью и подскочила к двери, выбежав как раз вовремя, чтобы вырвать содержимое желудка прямо на кусты ежевики, изрыгая кофе, желчь и яичницу. Я смутно осознала присутствие миссис Баг, обеспокоенно стоявшую в дверях, и жестом сделала ей знак удалиться. Она заколебалась на мгновение, но затем снова вернулась внутрь, когда я выпрямилась и направилась к колодцу. Все внутри моей головы имело запах кофе и желчи, а носовые пазухи неимоверно жгло. Мне казалось, будто мой нос стал снова кровоточить, но когда я осторожно коснулась его, то обнаружила, что это не так. Бережное ополаскивание водой освежило мой рот, и немного помогло избавиться от противного вкуса – но ничто не смогло заглушить панику, охватившую меня из-за появившейся тошноты. У меня появилось внезапное, отчетливое и совершенно дикое ощущение, что я лишилась кожи. Мои ноги затряслись, и я села на пень, на котором мы рубили дрова для растопки, не обращая внимания на щепки. – Я не могу – подумала я. – Я просто не могу. Я сидела на колоде для рубки, не находя в себе силы, чтобы встать. Я могла чувствовать матку, очень отчетливо. Маленькая, округлая тяжесть в основании моего живота, слегка выпуклая, и довольно болезненная. – Ничего, подумала я, собравшись с духом. Совершенно нормально. Это обычное ощущение в определенные моменты моего цикла. И после того, что мы делали, Джейми и я... ну, чертовски не удивительно, что я все еще ощущала бурю внутри. Правда, у нас ничего не было прошлой ночью. Я не хотела ничего, кроме как находится в надежных объятиях. С другой стороны, я чуть было не надорвала себе живот, смеясь. Легкий смешок вырвался у меня тотчас, как только я вспомнила о признании Джейми. Это отдалось болью в ребрах, но я почувствовала себя немного лучше. – К черту все! – громко сказала я и поднялась. – Мне есть, чем заняться! Побуждаемая этим смелым заявлением, я достала свою корзинку и перочинный нож, предупредила миссис Баг о своем уходе и отправилась к Кристи. Я обследую руку Тома, затем приглашу Мальву сопровождать меня в поисках корней женьшеня и любых других полезных вещей, с которыми мы могли бы столкнуться. Она оказалась способной ученицей, наблюдательной и смышлёной, с хорошей памятью на растения. И я собиралась научить ее, изготавливать колонии пенициллина. Сортировка влажного, заплесневелого мусора, возможно, была бы успокоительной. Я мысленно подавила легкое ощущение подступающей тошноты, и подставила свое разбитое лицо утреннему солнцу. И я также не собиралась волноваться о том, что именно Джейми намерен сделать с Лайонелом Брауном.
В КОТОРОЙ МИССИС БАГ БЕРЕТ ДЕЛО В СВОИ РУКИ Следующим утром я почувствовала себя значительно лучше. Мой живот успокоился, и я с волнением ощутила прилив жизненных сил; что было хорошо, поскольку, несмотря на все предупреждения Джейми, которые он сделал миссис Баг по поводу суеты вокруг меня, они явно не подействовали. Повреждения меньше причиняли боль, и мои руки почти вернулись к нормальному состоянию, но я по-прежнему чувствовала себя крайне утомленной, и, по правде говоря, была рада положить ноги на скамью и принимать от кого-нибудь чашечку кофе (запасы чая почти иссякли и не было никаких шансов пополнить их в ближайшие годы) и тарелку рисового пудинга с изюмом. – И вы точно уверены, что ваше лицо снова станет выглядеть как лицо, не так ли? – Миссис Баг подала мне свежую булочку, пропитанную маслом и медом, и с сомнением глядела на меня, поджав губы. Я испытала искушение спросить ее, на что передняя часть моей головы похожа в данный момент, но была совершенно уверена, что не хочу слышать ответ. Вместо этого, я ограничилась коротким «Да» и попросила еще кофе. – Я знавала одну женщину в Киркалди. Однажды ее пнула в лицо корова, – сказала она, по-прежнему критически рассматривая меня, наполняя чашку кофе. – Она потеряла свои передние зубы, бедняжка, и ее нос с тех пор смотрел в сторону, вот так. – Она отодвинула указательным пальцем свой круглый маленький нос в сторону в качестве иллюстрации, одновременно пряча верхнюю губу за нижней, чтобы изобразить беззубость. Я осторожно потрогала переносицу собственного носа, но она была обнадеживающе прямой, хотя все еще опухшей. – А еще был Уильям МакКри из Балгауни, он сражался вместе с моим Арчи в Шерифсмуире. Оказался на пути английского штыка, который снес ему половину челюсти и большую часть носа! Арчи говорил, можно было сразу смотреть ему прямо в глотку и внутрь черепа, – но он жил. На жидкой каше, в основном, – добавила она, – и виски. – Какая прекрасная идея, – сказала я, отложив надкушенную булочку. – Я, пожалуй, пойду и налью себе немного. Неся свою чашку, я сбежала, минуя коридор, в свою хирургическую так быстро, как только могла, в сопровождении выкрикиваемых вслед воспоминаний о Доминике Малруни, ирландце, который врубился лицом прямо в церковные двери в Эдинбурге, будучи трезвым, как стекло... Я закрыла за собой дверь хирургической, открыла окно и вылила остатки кофе наружу, затем взяла с полки бутылку и наполнила свою чашку до краев. Я собиралась расспросить миссис Баг о состоянии здоровья Лайонела Брауна, но... Вероятно, это может подождать. Я обнаружила, что мои руки снова дрожат, и прижала их ладонями к столу на мгновение, чтобы успокоить перед тем, как я смогу взять чашку. Я сделала глубокий вдох и глотнула виски. Еще. Да, так лучше. Небольшие волны беспричинной паники до сих пор неожиданно накатывали на меня. Этим утром не было ни одной, и я очень надеялась, что они ушли полностью. Видимо, еще нет. Я пригубила виски, смахнула холодный пот, проступивший на висках, и оглянулась вокруг с целью найти себе какое-нибудь занятие. Вчера мы с Мальвой развели немного нового пенициллина, приготовили свежую нас¬тойку посконника и кандыка, а также немного мази из горечавки. В итоге, я перелистывала свою большую черную тетрадь, потягивая виски и оста¬нав¬ливаясь на страницах, подробно описывающих ужасные осложнения родов. Я осознала, что делаю, но, казалось, была не в состоянии остановиться. Я не беременна. Я была уверена в этом. И все же чувствовала свою матку уязвленной, воспаленной, и все свое существо выбитым из равновесия. О, там была забавная вещь: одна из записей Дэниэла Роулингса описывала рабыню средних лет, страдающую от ректо-вагинального свища, ставшего причиной постоянного небольшого количества фекальной массы, проса¬чивавшейся через вагину. Подобные свищи появлялись в результате осложнений при родах и были наиболее распространены среди очень молодых девушек. Когда напряжение в затяжных родах часто становится причиной таких разрывов, – или среди пожилых женщин, ткани которых с возрастом становятся менее эластичными. Конечно, у пожилых женщин подобное повреждение вполне вероятно сопровождалось полной деформацией промежности, позволяющей матке, уретре и, возможно, анусу, для ровного счета – опуститься сквозь тазовое дно. – Какая чрезвычайная удача, что я не беременна, – произнесла я вслух, решительно захлопывая журнал. Пожалуй, я бы пробежалась еще раз по Дон Кихоту. В целом, было большим облегчением, когда, как раз перед полуднем, в дверь постучала Мальва Кристи. Она бросила быстрый взгляд на мое лицо, но, как и днем раньше, просто без комментариев приняла мою внешность. – Как рука твоего отца? – спросила я. – О, прекрасно, мэм, – быстро ответила она. – Я наблюдала, как вы сказали, но нет ни кровотечения, ни гноя, только небольшое покраснение возле надреза. Я заставила его шевелить пальцами, как вы велели, – добавила она, на ее щеках на мгновение появились ямочки. – Он не хотел, и вел себя так, будто я тыкала в него шипами, но сделал это. – Вот умница! – сказала я и похлопала ее по плечу, что заставило ее зардеться от удовольствия. – Я думаю, это заслуживает бисквита с медом, – добавила я, обратив внимание на восхитительный аромат выпечки, который доносился по коридору из кухни в течение последнего часа. – Пойдем. Однако когда мы вышли в коридор и повернули в направлении кухни, я услышала странный шум позади нас. Своеобразный стук или волочение снаружи, как будто какое-то крупное животное тяжело перемещалось через настил из досок на веранде. – Что это? – спросила Мальва, встревожено оглядываясь через плечо. Громкий стон был ей ответом и «бах!», сотрясший входную дверь, как будто что-то упало прямо возле нее. – Мария, Иосиф и святая Бригитта! – Миссис Баг выскочила из кухни, крестясь. – Что там? Мое сердце бешено застучало, и во рту пересохло. Что-то большое и темное заслонило полоску света под дверью, и ясно слышалось хрипящее дыхание вперемешку со стонами. – Ладно, что бы это ни было, оно болеет или ранено, – сказала я. – Отойдите. – Я вытерла руки о свой фартук, сглотнула, направилась вперед и распахнула дверь. В первое мгновение я не узнала его; он был не более, чем горой плоти, всклокоченных волос, неопрятной одежды, вымазанной грязью. Но затем он с трудом поднялся на одно колено и поднял голову, задыхаясь, обращая ко мне мертвенно-бледное лицо, отмеченное синяками и лоснящееся от пота. – Мистер Браун? – Сказала я, не веря своим глазам. Его глаза остекленели; я не была уверена, что он в самом деле меня видел, но он точно узнал мой голос, поскольку ринулся вперед, едва не свалив меня с ног. Я предусмотрительно отступила назад, но он схватил меня за ногу и удерживал, выкрикивая: – Пощадите! Мистрис, будьте милосердны ко мне, умоляю! – Что во имя всего... отпустите. Отпустите, говорю! – Я дергала ногой, пытаясь отделаться от него, но он прицепился, как моллюск, и продолжал кричать «Пощадите!» каким-то хриплым, отчаянным скандированием. – О, угомонись, парень, – сердито сказала миссис Баг. Оправившись от шока, вызванного его появлением, она, казалось, ничуть не была взволнованна его видом, хотя в значительной степени раздражена этим. Лайонел Браун не замолчал, но продолжал просить меня о пощаде, игнорируя мои попытки утихомирить его. Все это прервала миссис Баг, склонясь позади меня с большим молотком для мяса в руке и ловко припечатав им мистера Брауна по голове. Его глаза закатились назад, и он упал вниз лицом, больше не сказав ни слова. – Я так сожалею, миссис Фрейзер, – оправдываясь, сказала миссис Баг. – Я не представляю, как он выбрался, не говоря уже о том, как проделал весь этот путь! Я тоже не знала, как он выбрался, но было совершенно ясно, как он оказался здесь – он приполз, волоча свою сломанную ногу. Его руки и ноги были исцарапаны и кровоточили, его штаны превратились в лохмотья, и весь он был покрыт пятнами грязи, полностью облеплен травой и листьями. Я наклонилась и вытащила лист вяза из его волос, пытаясь придумать, какого черта делать с ним. Это было, впрочем, очевидно. – Помогите мне перенести его в хирургическую, – сказала я, вздыхая и наклоняясь, чтобы взять его под руки. – Вы не можете сделать этого, миссис Фрейзер! – Миссис Баг была возмущена. – Сам был крайне категоричен по этому поводу; вы не должны беспокоиться об этом мерзавце, сказал он, не должны даже замечать этого человека! – Ну, боюсь, немного поздно не замечать его, – сказала я, дергая изо всех сил неподвижное тело. – Мы не можем просто оставить его лежать на крыльце, не так ли? Помогите мне! Миссис Баг, казалось, не видела серьезных причин, почему мистеру Брауну не следует и дальше лежать на крыльце, но когда Мальва – которая в течение этой суматохи вжималась в стену, широко раскрыв глаза –подоспела на выручку, миссис Баг со вздохом сдалась, опуская свое оружие и предлагая помощь. Он вернулся в сознание к тому времени, как мы подняли его на хирургический стол, и застонал: – Не дайте ему убить меня... пожалуйста, не дайте ему убить меня! – Вы можете помолчать? – Сказала я, основательно рассердившись. – Дайте мне осмотреть вашу ногу. Никто не усовершенствовал мою первоначальную грубую работу по накладыванию шины, и его путешествие из жилища Багов не принесло ему ничего хорошего; кровь сочилась сквозь повязку. Я была откровенно удивлена, что у него получилось это перемещение, учитывая другие его повреждения. Его плоть была холодной, и дыхание – неглубоким, но его не сильно лихорадило. – Не могли бы вы принести мне немного воды, пожалуйста, миссис Баг? – Попросила я, осторожно ощупывая сломанную конечность. – И, возможно, чуть-чуть виски? Ему понадобится что-то от шока. – Нет, – ответила миссис Баг, бросая на пациента взгляд, полный неприязни. – Мы должны были бы просто избавить мистера Фрейзера от необходимости иметь дело с этим gobshite , если ему недостает вежливости, чтобы помереть самостоятельно. – Она все еще держала при себе молоток и подняла его в угрожающей манере, заставив мистера Брауна съежиться и вскрикнуть, поскольку движение потревожило его сломанное запястье. – Я схожу за водой, – сказала Мальва и исчезла. Игнорируя мои попытки заняться его повреждениями, мистер Браун схватил мое запястье здоровой рукой, его хватка была неожиданно крепкой. – Не дайте ему убить меня, – прохрипел он, уставившись на меня налитыми кровью глазами. – Пожалуйста, умоляю вас! Я колебалась. Я точно не забыла о существовании мистера Брауна, но я более или менее подавила воспоминание об этом за последние сутки или около того. Я была только счастлива, не думать о нем. Он увидел мои сомнения и облизал губы для новой попытки. – Защитите меня, миссис Фрейзер, умоляю вас! Вы – единственная, кого он послушает! С небольшим усилием я отцепила его руку от своего запястья. – Почему, собственно, вы думаете, что кто-то хочет убить вас? – спросила я осторожно. Браун не засмеялся, но его рот мучительно искривился. – Он сказал, что сделает это. Я не сомневаюсь в нем. – Он выглядел сейчас немного успокоившимся, и сделал глубокий дрожащий вздох. – Пожалуйста, миссис Фрейзер, – сказал он почти беззвучно. – Я умоляю вас, защитите меня. Я взглянула на миссис Баг и прочитала правду в ее сложенных руках и поджатых губах. Она знала. В этот момент, быстро вошла Мальва: чаша горячей воды в одной руке, бутылка виски – в другой. – Что я должна делать? – спросила она, запыхавшись. – Ээ... в шкафу, – ответила я, пытаясь собраться с мыслями. – Ты знаешь, как выглядит окопник... и посконник? – Я удерживала запястье Брауна, автоматически отмеряя его пульс. Он зашкаливал. – Ага, мадам. Мне замочить немного? – Она поставила бутылку и чашку, и уже шарила в шкафу. Я встретилась глазами с Брауном, пытаясь сохранять бесстрастие. – Вы бы убили меня, если бы могли, – сказала я очень сдержанно. Мой собственный пульс стал почти таким же быстрым, как его. – Нет, – ответил он, но его взгляд ускользнул от моего. Только на секунду, но ускользнул. – Нет, я бы никогда! – Вы говорили Х-ходжепайлу убить меня. – Мой голос запнулся на имени, и волна ярости внезапно выросла во мне. – Вы знаете, что говорили! Его левое запястье, похоже, было сломано, и никто не вправил его; плоть опухла, потемнела от кровоподтеков. Он положил свою свободную руку на мою, настойчивый в желании убедить меня. Его запах был прогорклым, острым и диким, как... Я вырвала свою руку, отвращение расползалось по моей коже, словно полчище многоножек. Я вытерла ладонь о фартук, пытаясь сдержать рвоту. Это не мог быть он. Я была почти уверена в этом. Из всех мужчин, это не мог быть он; он сломал ногу днем. Не было никакой возможности, чтобы он мог быть той тяжелой, неотвратимой, толкающейся, зловонной близостью в ночи. И хотя я чувствовала, что это был именно он, и сглатывала желчь, моя голова внезапно закружилась. – Миссис Фрейзер? Миссис Фрейзер! – Мальва и миссис Баг заговорили одновременно, и до того, как я поняла, что, на самом деле, происходит, миссис Баг усадила меня на табурет, удерживая в вертикальном положении, и Мальва стремительно прижала чашку виски к моим губам. Я выпила, закрыв глаза, пытаясь поскорее раствориться в чистом, пикантном аромате и обжигающем вкусе напитка. Я вспомнила гнев Джейми в ту ночь, когда он привез меня домой. Будь тогда Браун с нами в комнате, без сомнения, Джейми убил бы его. Поступил бы он так же сейчас, на холодную голову? Я не знаю. Браун четко был уверен, что да. Я могла слышать рыдания Брауна – тихие, безнадежные звуки. Я проглотила остатки виски, оттолкнула чашку и выпрямилась, открыв глаза. К моему смутному удивлению, я тоже плакала. Я встала и вытерла лицо фартуком. Он успокаивающе пах маслом, корицей и яблочным муссом, и этот запах утихомирил мою тошноту. – Чай готов, миссис Фрейзер, – прошептала Мальва, касаясь моего рукава. Ее глаза были сосредоточены на Брауне, жалко съежившемся на столе. – Выпьете его? – Нет, – сказала я. – Отдай это ему. Затем принеси мне немного перевязочного материала – и иди домой. Я понятия не имела, что хотел сделать Джейми; я понятия не имела, что могла бы сделать я, когда обнаружила его намерение. Я не знала, что думать или чувствовать. Единственная вещь, которую я знала наверняка, состояла в том, что передо мной был травмированный человек. В настоящий момент этого должно было быть достаточно. На некоторое время я заставила себя забыть, кем он был. Запретив ему говорить, я стиснула зубы и полностью погрузилась в работу. Он всхлипнул, но вел себя тихо. Я очищала, перевязывала, приводила его в порядок, оказывая беспристрастную помощь. Но я по-прежнему оставалась наедине с этим человеком, и ощущала нарастающее отвращение каждый раз, когда прикасалась к нему. В конце концов, я закончила и отошла, чтобы умыться, тщательно оттирая свои руки тряпкой, смоченной в скипидаре и спирте, вычищая каждый ноготь, несмотря на болезненность. Я осознала, что веду себя так, будто он был источником какой-то мерзкой заразы. Но не могла остановиться. Лайонел Браун наблюдал за мной с опаской. – Что вы намереваетесь делать? – Я пока не решила. – Это было более или менее правдой. Это не было следствием обдуманного решения, но план моих действий – или его отсутствие – был определен. Джейми, черт его возьми, был прав. Хотя я не видела причин, чтобы сообщить Лайонелу Брауну об этом. Не сейчас. Он открыл рот, без сомнения, чтобы умолять меня и дальше, но я остановила его резким жестом. – С вами был человек по имени Доннер. Что вы знаете о нем? Чего бы он ни ожидал, но точно не этого. Его челюсть немного отвисла. – Доннер? – Повторил он, выглядя сбитым с толку. – Не смейте рассказывать мне, что не помните его, – сказала я, мое волнение заставило меня звучать неистово. – О, нет, мадам, – торопливо заверил он меня. – Я помню его хорошо – очень хорошо! Что... – его язык коснулся трещины в углу рта, – что вы хотите знать о нем? Главная вещь, которую я хотела знать – мертв он или нет, но Браун почти наверняка не был в курсе. – Можете начать с его полного имени, – предложила я, осторожно садясь возле него, – и пойдем дальше. В конечном счете, Браун знал немногим более о Доннере, нежели его имя, – которое, как он сказал, было Вендиго. – Что? – Спросила я скептически, но Браун не нашел в этом ничего странного. – Именно так он назвался, – ответил он, уязвленный моим сомнением. – Это ведь индейское? Да, индейское. Именно так, если быть точным, звали чудовище из мифологии одного из североамериканских племен, – я не могла вспомнить, какого. Класс Брианны в средней школе однажды готовил блок по мифам коренных американцев, и каждый ребенок обязан был объяснить и проиллюстрировать отдельную историю. Бри выбрала Вендиго. Я вспомнила это только из-за сопровождающего рисунка, нарисованного ею, который завладел мною на некоторое время. Он был выполнен в реверсивной технике, – основа картинки сделана белой пастелью, проглядывающей сквозь верхний слой, нарисованный углем. Деревья, стремительно движущиеся туда-сюда в вихре снега и ветра, оборванные листья и летящие иглы, в пространстве между ними – ночь. Рисунок передавал ощущение сиюминутности, дикости и движения. Требовалось несколько мгновений, чтобы увидеть мельком лицо среди ветвей. Я даже вскрикнула и уронила бумагу, к полному удовольствию Бри. – Я полагаю, да, – сказала я, решительно подавляя воспоминание о лице Вендиго. – Откуда он? Он жил в Браунсвилле? Он останавливался в Браунсвилле, но лишь на несколько недель. Ходжепайл привел его откуда-то с другими людьми. Браун толком не обратил на него внимания; он не доставлял хлопот. – Он проживал у вдовы Бодри, – сказал Браун, в его голосе неожиданно прозвучала надежда. – Может быть, он рассказывал ей что-то о себе. Я могу разузнать для вас. Когда отправлюсь домой. – Он устремил на меня взгляд, который, как я предположила, должен был означать собачью преданность, но больше был похож на взгляд умирающего тритона. – Хмм, – сказала я, глядя на него с предельным скептицизмом. – Это мы еще посмотрим. Он облизал губы, стараясь выглядеть жалобно. – Не мог бы я получить немного воды, мадам? Я не считала, что могу дать ему умереть от жажды, но лично я об этом человеке достаточно позаботилась. Я хотела, чтобы он убрался из моей хирургической и с моих глаз, как можно быстрее. Я грубо кивнула и вышла в коридор, зовя миссис Баг принести немного воды. День был теплым, и я чувствовала неприятное покалывание после работы над Лайонелом Брауном. Без всякого предупреждения прилив жара внезапно поднялся вверх через мою грудь и шею и потек, словно горячий воск, по моему лицу, так что пот выступил за ушами. Бормоча извинения, я оставила пациента на миссис Баг и поспешила на желанный воздух. Снаружи находился колодец; небольшое углубление, аккуратно обрамленное камнями. Большой черпак из тыквы был втиснут между двумя камнями; я вытащила его и, опустившись на колени, зачерпнула достаточно воды, чтобы попить и ополоснуть свое вспотевшее лицо. Горячие приливы сами по себе не были настолько уж неприятными, – скорее, на самом деле, интересными, подобным образом воспринималась беременность, – это странное чувство, когда твое собственное тело сделало что-то совершенно непредсказуемое, не в пределах осознанного контроля. Я ненадолго задумалась, а не испытывают ли мужчины похожие ощущения во время эрекции? В данный момент приливы казались достаточно безобидными. Конечно, сказала я себе, я не могла бы чувствовать горячие волны, если бы была беременна. Или могла? У меня было смутное воспоминание о том, что гормональные колебания на ранних сроках беременности были вполне способны стать причиной всех типов специфических тепловых явлений. Так же как и менопауза. Я, конечно, подвержена разным видам эмоциональных истерик, которые могли появиться с беременностью, или менопаузой или от того, что я была изнасилована... – Не будь смешной, Бичем, – сказала я вслух. – Ты знаешь достаточно хорошо, что не беременна. Озвученная вслух, эта мысль дала мне необычное ощущение: девять частей облегчения, одну часть – сожаления. Ладно, возможно, девять тысяч девятьсот девяносто девять частей облегчения против одной сожаления, – но эта часть все равно оставалась. Однако, обильный пот, который иногда следовал за горячими приливами, был тем, без чего я вполне могла обойтись. Корни моих волос намокли, и в то время как холодная вода приятно освежала мне лицо, волны жара по-прежнему окатывали меня, цепляясь, словно льнущая вуаль, к груди, лицу, шее, голове. Охваченная импульсом, я опрокинула половину черпака за корсет, выдыхая с облегчением, по мере того, как ткань впитывала влагу, стекающую между моих грудей и дальше – по животу, щекоча прохладой ноги и капая на землю. Я выглядела растрепанной, но миссис Баг не стала бы возражать, и плевать, что подумает чертов Лайонел Браун. Прикоснувшись к вискам концом своего передника, я направилась обратно в дом. Дверь была приоткрытой, как я ее и оставила. Я толкнула ее, и сильный чистый дневной свет засиял позади меня, освещая миссис Баг, со всей своей силы придавливающую подушку к лицу Лайонела Брауна. На мгновение я остановилась, моргая, настолько изумленная, что просто не могла поверить своим глазам. Затем бросилась вперед с бессвязным криком и схватила ее за руки. Она была ужасно сильной и настолько сосредоточенной на том, что делала, что не сдвинулась с места; вены, выступившие на ее лбу и лице, были почти фиолетовыми от напряжения. Я резко дергала ее руки, безуспешно пытаясь ослабить хватку, и в отчаянии пихнула ее так крепко, как смогла. Она покачнулась, потеряв равновесие, и я ухватилась за край подушки, рванув ее в сторону от лица Брауна. Она устремилась назад, намереваясь завершить работу, грубые руки погрузились в массу подушки, исчезая в ней до запястий. Я отступила на шаг назад и кинулась на нее всем телом. Мы опрокинулись с треском, ударившись о стол, перевернув скамью, и приземлились спутанным клубком на пол посреди черепков разбитой глиняной посуды и запахов мятного чая и пролитого ночного горшка. Я вывернулась, задыхаясь, – боль от моих сломанных ребер на мгновение парализовала меня. Затем стиснула зубы, отталкивая ее прочь и пытаясь высвободиться из путаницы юбок, споткнувшись о собственные ноги. Его рука безвольно свисала, протянувшись со стола, я схватила его за челюсть, запрокинула голову и с жаром прижала свой рот к его губам. Я выдохнула то небольшое количество воздуха, которое у меня было, в его рот, вдохнула и выдохнула снова, все время лихорадочно нащупывая хоть какие-то признаки пульса на его шее. Он был теплым, кости его челюсти, его плеч были в порядке. Но его плоть была страшно вялой, губы под моими губами сплющивались до неприличия, когда я прижималась и вдыхала. Кровь из моих потрескавшихся губ разбрызгивалась вокруг, ослабляя, так или иначе, контакт. Так что я вынуждена была отчаянно всасывать ее, чтобы сохранить губы прижатыми, вдыхая с трудом через угол рта, сражаясь с собственными ребрами, за достаточное количество воздуха, чтобы вдохнуть еще раз. Я почувствовала кого-то сзади – миссис Баг – и пнула ее. Она предприняла попытку схватить меня за плечи, но я увернулась в сторону, и ее пальцы соскользнули. Я быстро повернулась и ударила ее в живот так сильно, как могла, и она осела на пол с громким «ууух!». Не было времени жалеть ее; я вихрем еще раз бросилась к Брауну. Грудная клетка под моими руками обнадеживающе вздымалась, когда я вдувала воздух, – но резко опала, как только я остановилась. Я отступила назад и крепко ударила обоими кулаками, колотя твердую упругость грудины с достаточной силой, чтобы повредить и мои руки, и плоть Брауна, будь он до сих пор способен воспринимать синяки. Он не отвечал. Я дула и ударяла, и снова дула, пока проклятый пот не побежал по моему телу ручьем, от чего слипались мои бедра, пока в ушах не зазвенело, а перед глазами не поплыли черные точки от гипервентиляции легких. В конце концов, я остановилась. Я стояла, захлебываясь от глубокого, свистящего дыхания, взмокшие волосы занавесили мое лицо, руки пульсировали в такт ударам моего сердца. Чертов парень был мертв. Я вытерла руки о фартук, затем использовала его, чтобы осушить лицо. Мой рот опух, и в нем ощущался вкус крови; я сплюнула на пол. Я испытывала абсолютное спокойствие; в воздухе витало то особенное ощущение, которое часто сопутствует безмолвной смерти. Неподалеку в лесу запричитал королек «тикетл, тикетл, тикетл!» Я услышала тихое шуршание и обернулась. Миссис Баг подняла скамью и уселась на нее. Она сидела, ссутулившись, сложив руки вместе на коленях, немного нахмурив свое морщинистое лицо, пока она пристально разглядывала тело на столе. Рука Брауна вяло висела, пальцы слегка согнулись, отбрасывая тень. Его простыня была вся запятнана, что и стало источником запаха ночного горшка. Получается, он умер до того, как я начала свои попытки реанимации. Очередная волна жара поднялась вверх, обволакивая мою кожу, подобно горячему воску. Я чувствовала запах собственного пота. Я ненадолго закрыла глаза, затем открыла их и повернулась к миссис Баг. – Почему, скажите на милость, – непринужденно спросила я, – вы это сделали? – Она сделала что? – Джейми непонимающе уставился на меня, затем на миссис Баг, которая сидела за кухонным столом, понурив голову, сцепив руки вместе перед собой. Не дождавшись от меня повторения сказанного, он стремительно направился по коридору в хирургическую. Я слышала, как внезапно остановились его шаги. На мгновение воцарилась тишина, а потом понеслись проникновенные гэльские ругательства. Миссис Баг втянула голову в пухлые плечи. Шаги возвращались, гораздо медленнее. Он вошел и направился к столу, за которым она сидела. – О, женщина, как ты посмела наложить руки на человека, который был моим? – спросил он очень тихо, по-гэльски. – Ох, сэр, – прошептала она. Она боялась поднять глаза; она сжалась под собственным чепцом, ее лицо было почти невидимым. – Я... Я не хотела. Правда, сэр! Джейми взглянул на меня. – Она задушила его, – повторила я. – Подушкой. – Я уверен, подобные вещи не происходят без умысла. – Сказал он с режущей, словно наточенный нож, интонацией в голосе. – Чего ты добивалась, boireannach , сделав это? Сутулые плечи начали дрожать от испуга. – О, сэр, о, сэр! Я знаю, что это было плохо, только... только это все его нечестивый язык. Все время, что я за ним присматривала, он сжимался и трясся, ага, когда вы или кто-то из молодежи приходили говорить с ним, даже Арчи, – но я... – она сглотнула, ее лицо, казалось внезапно опавшим. – Но я всего лишь женщина, он мог говорить о своих намерениях мне, и он говорил. Угрожая, сэр, и ругаясь, так сильно, что прямо беда. Он сказал... он сказал, что его брат придет – он и его люди – освободить его, и утопит всех нас в нашей собственной крови и сожжет все крыши над нашими головами. – Ее обвисшие щеки дрожали, когда она говорила, но она нашла в себе силы посмотреть наверх и встретиться глазами с Джейми. – Я знаю, вы никогда не дали бы этому случиться, сэр, и приложила все усилия, чтобы не обращать на него внимания. Но когда он окончательно меня взбесил, я сказала ему, что он помрет задолго до того, как его брат узнает, где он находится. Но потом этот злобный засранец сбежал. Я, правда, не знаю, как это могло произойти, я клянусь, он был не в том состоянии, чтобы даже подняться с кровати, не говоря уже о том, чтобы добраться сюда. Но он смог, и бросился умолять вашу жену, и она приняла его – я бы просто утащила его чертову тушу обратно самостоятельно, но она бы этого не позволила... – Она метнула в меня быстрый обиженный взгляд, но тутже вернулась к Джейми, умоляюще воззрившись на него. – И она залатала его, такая милая добрая леди, сэр – и я могла видеть по ее лицу, когда она ухаживала за ним, к ней пришло осознание, что она не выдержала бы видеть его мертвым. И этот идиот тоже понял, и когда она вышла, он насмехался надо мной, говоря, что он сейчас в безопасности. Он одурачил ее, пока она заботилась о нем, и она никогда не позволит, чтобы его убили. И как только он освободится из этого места, он натравит на нас множество людей из чистой мести, и тогда... – Она закрыла глаза, быстро склонившись, и прижала руку к груди. – Я не смогла сдержаться, сэр, – сказала она очень просто. – Правда, не смогла. Джейми внимательно слушал ее, глядя как громовержец из-под своих бровей. В этом месте он резко взглянул на меня и, очевидно, нашел подтверждающие свидетельства в моих собственных разбитых чертах лица. Его губы крепко сжались. – Идите домой, – сказал он миссис Баг. – Расскажите своему мужу, что вы сделали, и пришлите его ко мне. Затем он повернулся на каблуках и направился в свой кабинет. Не глядя на меня, миссис Баг неуклюже поднялась на ноги и вышла, двигаясь, словно слепая. ***
– Ты был прав. Извини. – Я неподвижно стояла у входа в кабинет, рука – на косяке двери. Джейми сидел, сложив локти на письменном столе, голова покоилась на его руках, но поднял взгляд на мои слова, прищуриваясь. – Разве я не запрещал тебе извиняться, Сассенах? – Сказал он и криво улыбнулся. Затем его глаза обследовали меня, и выражение беспокойства отразилось на его лице. – Господи, ты выглядишь так, будто сейчас свалишься, Клэр. – Сказал он, торопливо вставая. – Входи и садись. Он усадил меня на стул и склонился надо мной. – Я бы попросил миссис Баг принести тебе что-нибудь, – продолжал он, – но, поскольку я отослал ее отсюда... могу я предложить тебе чашку чая, Сассенах? Я чувствовала себя так, будто сейчас заплачу, но в этот момент засмеялась, зажмурившись и загоняя слезы внутрь. – У нас нет. Мы не получали его в течение нескольких месяцев. Я в порядке. Просто... просто немного потрясена. – Ага, я вижу. Ты запачкана кровью. – Он вытащил смятый носовой платок из кармана и, свернув его, коснулся моего рта, его брови сошлись вместе, встревожено нахмурившись. Я сидела спокойно и позволила ему делать все, что угодно, борясь с внезапной волной изнеможения. Больше всего на свете я хотела бы лечь, заснуть и никогда не просыпаться снова. И если я вдруг проснусь, я хотела, чтобы мертвец из моей хирургической исчез. Я также хотела, чтобы крыши над нашими головами не были сожжены. Еще не время, неожиданно подумала я, и нашла эту мысль, какой бы идиотской она ни была, немного успокаивающей. – Это все усложнило для тебя? – Спросила я, изо всех сил отгоняя утомление и мысля рассудительно. – С Ричардом Брауном? – Я не знаю, – признался он. – Я пытаюсь понять. Жаль, что мы не в Шотландии, – с некоторым сожалением заметил он. – Я знал бы лучше, что может сделать Браун, будь он шотландцем. – О, правда? Представь, что ты имеешь дело со своим дядей Колумом, например, – предположила я. – Что бы он сделал, как ты думаешь? – Попытался бы убить меня и забрать своего брата назад, – немедленно отозвался он. – Если бы он знал, что его брат у меня. И если твой Доннер вернулся в Браунсвилль – Ричард уже знает об этом. Он был абсолютно прав, и понимание этого заставило маленькие волоски предчувствия оживленно пробежать мурашками по моей спине. Тревога четко отразилась на моем лице, вызвав у него слабую улыбку. – Не мучай себя, Сассенах, – сказал он. – Братья Линдси уехали в Браунсвилль наутро после того, как мы возвратились. Кенни следит за городом, Эван и Мердо ждут в условленных местах вдоль дороги со свежими лошадьми. Если Ричард Браун и его чертов Комитет безопасности должны пойти этим путем, мы узнаем о них вовремя. Это было убедительно, и я немного выпрямилась. – Отлично. Но... даже если Доннер вернулся, он не мог бы знать, что вы взяли Лайонела Брауна в плен, ты должен был убить его во время драки. Он прищурил на меня синий взгляд, но только кивнул в ответ. – Сожалею, что этого не случилось, – произнес он, немного скривившись. – Это избавило бы от проблем. Но тогда я не выяснил бы, что они делали, а мне нужно было это знать. Хотя, если Доннер вернулся, он расскажет Ричарду Брауну, что произошло, и приведет их обратно, чтобы забрать тела. И тот не увидит своего брата среди трупов. – После чего он сделает логичный вывод и придет сюда в его поисках. Звук открывающейся задней двери в этот момент заставил меня подпрыгнуть, сердце – заколотиться, но он сменился мягким шарканьем мокасин в коридоре, возвещая прибытие Йена-младшего, который вопросительно заглянул в кабинет. – Я просто встретил миссис Баг спешащую к своему дому. – Она не пожелала остановиться и поговорить со мной, и она выглядела более чем странно. Что-то не так? – А что-то было так? – Сказала я и рассмеялась, заставив его внимательно посмотреть на меня. Джейми вздохнул. – Сядь, – сказал он, подталкивая одной ногой табурет по направлению к Йену. – И я расскажу тебе. Йен выслушал с большим вниманием, его рот чуть-чуть приоткрылся, когда Джейми достиг того места, где миссис Баг опустила подушку на лицо Брауна. – Он все еще здесь? – спросил он по окончанию истории. Он немного ссутулился, глядя через плечо, как будто ожидая, что Браун вот-вот придет из хирургической. – Ну, я с трудом представляю его передвигающимся куда либо собственным ходом, – язвительно заметила я. Йен кивнул, но встал, чтобы осмотреться. Он вернулся через минуту, выглядя задумчивым. – На нем нет следов, – сказал он Джейми, присаживаясь. Джейми кивнул. – Ага, и он недавно перевязан. Твоя тетя немного позаботилась о нем. Они обменялись кивками, очевидно, думая об одном и том же. – Ты не должна рассказывать о том, что видела, как он был убит, тетя, – объяснил Йен, видя, что я все еще не на их волне. – Он мог умереть и самостоятельно. – Я полагаю, можно сказать, что он именно это и сделал. Если бы он не пытался терроризировать миссис Баг... – Я осторожно потерла рукой лоб, в котором начинала пульсировать головная боль. – Как ты себя чувствуешь... – начал Йен озабоченным тоном, но у меня вдруг оказалось более чем достаточно людей, интересующихся, как я себя чувствовала. – Вряд ли я это знаю, – оборвала я, опуская руку. Я посмотрела вниз, на свои кулаки, сжатые на коленях. – Он... он не был злобным человеком, я не думаю, – сказала я. На фартуке виднелось большое пятно крови. Я не знала, его ли это кровь или моя. – Просто... ужасно слабым. – Тогда лучше умереть, – сказал Джейми, констатируя факт без какого либо особенного умысла. Йен кивнул, соглашаясь. – Так, ладно, – Джейми вернулся к теме разговора. – Я просто говорил твоей тете, будь Браун шотландцем, я бы лучше понимал, как иметь с ним дело, – но потом меня осенило: даже если он не шотландец, он действует в бизнесе на шотландский манер. Он и его комитет. Они как Стража. Йен кивнул, приподняв брови. – Так и есть. – Он выглядел заинтересованным. – Я никогда не видел ни одного из них, но мама рассказывала мне – о том, который арестовал тебя, дядя Джейми, и как она и тетя Клэр последовали за ним. – Он широко улыбнулся мне, его вытянутое лицо внезапно преобразилось, отдаленно напомнив мальчишку, которым он был. – Ну, я была тогда моложе, – сказала я. – И храбрее. Джейми издал легкий шум горлом, который можно было расценить, как смешок. – Они не слишком расчетливы в этом, – сказал он. – Я имею в виду убийства и поджоги... – В противовес постоянному вымогательству. – Я начинала понимать, к чему он клонит. Йен родился после Каллодена. Он никогда не видел Стражу – одну из тех организованных групп вооруженных людей, которые ездили по стране, взимая сборы с вождей горных кланов, за защиту арендаторов, земли и рогатого скота. Но если черная рента, которую они назначали, не была уплачена, имущество и скот немедленно захватывались ими же. Я имела об этом представление. И справедливости ради, я слышала, о том, что они тоже поджигали и убивали время от времени, – в основном для того, чтобы показать пример и укрепить сотрудничество. Джейми кивнул. – Итак, Браун не шотландец, как я и говорил. Но бизнес есть бизнес, не так ли? – Его лицо приняло отразило размышления, и он немного откинулся назад, сцепив руки на коленях. – Как быстро ты сможешь добраться до Анидонау Нуйя, Йен? *** После того, как Йен ушел, мы остались в кабинете. Ситуация в моей хирургической требовала разбора, но я еще не была полностью готова встретиться с ней лицом к лицу. За исключением незначительного сожаления о том, что у него не было достаточно времени для постройки холодильного домика, Джейми также больше не упоминал об этом. – Бедная старая миссис Баг, – сказала я, начиная овладевать собой. – Я даже не представляла, как он издевался над ней. Он, должно быть, думал, что она несерьезный противник. – Я слабо засмеялась. – Это было ошибкой. Она ужасно сильная. Я была поражена. Хотя чему тут было удивляться? Я видела, как миссис Баг проходила милю со взрослым козлом на плечах. Но, так или иначе, не каждый переводит силу, необходимую для ежедневной жизни на ферме, в мощь смертоносной ярости. – Я тоже, – сухо отозвался Джейми. – Не тем, что она достаточно сильна, чтобы сделать это, но тем, что она рискнула взять дело в собственные руки. Почему она не рассказала Арчи, если не мне? – Думаю, она была убеждена – это не ее дело говорить что либо. Ты дал ей задание присматривать за ним, и она перевернула бы небо и землю, чтобы сделать то, что ты просил. Полагаю, она считала, что справляется достаточно хорошо, но когда он показал эту свою сторону, она... просто сорвалась. Такое случается. Я видела. – Как и я, – пробормотал он. Маленькая морщинка появилась, углубляясь в складку между его бровями, и я задалась вопросом: какой жестокий случай он мог бы вспомнить. – Но я и подумать не мог... Арчи Баг вошел так тихо, что я не услышала его; я поняла, что он здесь, только когда заметила, как Джейми поднял глаза, напрягшись. Я повернулась кругом и увидела топор в руке Арчи. Открыла рот, чтобы что-то сказать, но он шагнул по направлению к Джейми, не обращая никакого внимания на его окружение. Совершенно ясно, что для него никого не было в комнате, за исключением Джейми. Он достиг стола и положил на него топор, почти бережно. – Моя жизнь взамен ее, о, хозяин, – тихо сказал он на гэльском. Затем он отступил и преклонил колени, опустив голову. Он заплел свои мягкие седые волосы в тонкую косу и подвязал ее, так что задняя часть его шеи оголилась. Она была орехово-коричневой и изборожденной морщинами от погоды, но все еще крепкой и мускулистой, выступая над белой полоской его воротника. Легкий шум от двери заставил меня отвернуться от этой приковывающей внимание сцены. Там была миссис Баг, вцепившаяся в косяк для поддержки и, совершенно точно, нуждающаяся в ней. Ее чепец съехал, и мокрые от пота пряди волос с проседью прилипли к лицу цвета скисших сливок. Ее глаза метнулись ко мне, когда я пошевелилась, но затем быстро вернулись, чтобы опять сосредоточиться на ее коленопреклоненном муже и на Джейми, который продолжал стоять, переводя взгляд с Арчи на его жену и обратно. Он медленно потер переносицу пальцем, рассматривая Арчи. – О, да, – мягко произнес он. – Мне забрать твою голову, правильно? Здесь, в моей собственной комнате, и заставить твою жену убирать кровь, или, может, мне сделать это во дворе, и подвесить твою голову за волосы к притолоке двери, как предупреждение Ричарду Брауну? Вставай, ты, старый мошенник. На мгновение в комнате все замерло – достаточно долго для меня, чтобы заметить крошечную черную родинку прямо посередине шеи Арчи, – и потом старик крайне медленно поднялся. – Это твое право, – сказал он по-гэльски. – Я твой арендатор, ceann-cinnidh , я присягнул своим клинком, это твое право. Он стоял очень прямо, но его глаза были полуприкрыты, сосредоточившись на столе, где лежал его топор, отточенный край серебристой линии против тусклого металлически-серого цвета головы. Джейми вздохнул, чтобы продолжить, но затем остановился, прищурившись глядя на старика. Что-то изменилось в нем, некое осознание захватило его. – Сeann-cinnidh? – повторил он, и Арчи Баг молча кивнул. Воздух в комнате уплотнился до сердцебиения, и волосы покалывали мою шею сзади. «Сeann-cinnidh», сказал Арчи. О, «вождь». Одно слово, и мы оказались в Шотландии. Было достаточно легко увидеть разницу в отношении между новыми арендаторами Джейми и людьми из Ардсмуира – разницу в верности уговору и в признании раз и навсегда. Это по-прежнему отличалось: более древняя преданность, которая правила в Горной Шотландии тысячу лет. Присяга крови и клинка. Я видела, как Джейми взвесил настоящее и прошлое и определил, где именно Арчи находится между ними. Я видела это по его лицу: раздражение сменилось пониманием, – и видела, как чуть расслабились его плечи, принимая это понимание. – Так ты говоришь, это мое право, – тоже на гэльском тихо произнес он. Он собрался, поднял топор и протянул его вперед рукояткой. – И по этому праву, я приказываю тебе защищать жизнь твоей женщины и твою собственную. Миссис Баг издала тихий всхлипывающий звук. Арчи не оглянулся на нее, но потянулся, чтобы взять топор, трагически склонив голову. Затем он повернулся и вышел без дальнейших слов, – хотя я видела, как пальцы его покалеченной руки очень мягко мимоходом скользнули по рукаву его жены. Миссис Баг выпрямилась, торопливо пряча выбившиеся пряди волос трясущимися пальцами. Джейми не смотрел на нее, но сел обратно и взял свое перо и лист бумаги, хотя я не думала, что он намеревался что-то писать. Чтобы не смущать ее, я имитировала огромный интерес к книжной полке, взяв маленькую змейку Джейми из вишневого дерева, как будто хотела рассмотреть ее поближе. Чепец был теперь на месте, миссис Баг вошла в комнату и слегка присела в реверансе перед Джейми. – Могу я принести вам немного еды, сэр? Есть свежие лепешки. – Она говорила с большим достоинством, прямо держа голову. Он поднял голову от бумаги и улыбнулся ей. – Я бы поел, – сказал он. – Gunrobhmathagaibh, anighean . Она изящно кивнула и повернулась на каблуках. Хотя в дверях остановилась, обернувшись. Джейми приподнял брови. – Я была там, знаете, – сказала она, прямо глядя на него. – Когда англичане убили вашего деда в Тауэре. Было много крови. – Она сжала губы, рассмат¬ривая его прищуренными покрасневшими глазами, затем расслабилась. – Вы достойны его, – произнесла она и исчезла, взмахнув нижними юбками и завязками фартука. Джейми удивленно посмотрел на меня, и я пожала плечами. – Не то чтобы это был комплимент, ты же знаешь, – сказала я, и его плечи начали сотрясаться от беззвучного смеха. – Я знаю, – сказал он, чуть погодя, и с силой ударил костяшками пальцев под носом. – Знаешь, Сассенах, иногда я скорблю о старом ублюдке. – Он покачал головой. – Когда-нибудь я должен спросить у миссис Баг, если это правда, что он сказал в конце. Я имею в виду, что говорят, что он сказал. – О чем ты? – Он заплатил палачу и приказал ему делать свою работу хорошо. «Если не так, я буду всерьез рассержен». – Ну, это, конечно, похоже на то, что он сказал бы, – согласилась я, слегка улыбнувшись. – Как ты думаешь, что Баги делали в Лондоне? Он снова покачал головой и обратил ко мне свое лицо, поднимая подбородок, так что солнечный свет из окна заструился как вода по его щеке и скуле. – Бог знает. Думаешь, она права, Сассенах? В том, что я похож на него? – Не внешне, – сказала я улыбаясь. Покойный Саймон, лорд Ловат был невысоким и приземистым, хотя и крепко скроенным, несмотря на его возраст. Он также имел сильное сходство со злобной – но очень умной – жабой. – Нет, – согласился Джейми. – Слава Богу. Но в другом? – Огоньки юмора по-прежнему оставались в его глазах, но он был серьезен; он, правда, хотел знать. Я задумчиво осмотрела его. Не было никакого следа Старого Лиса ни в его четких, открытых чертах лица – те пришли главным образом со стороны Маккензи, его матери, – ни в его широкоплечей высокой фигуре, но где-то в глубине этих раскосых темно-синих глаз. Но я время от времени ощущала слабое эхо глубоко посаженного пристального взгляда лорда Ловата, светящегося интересом и саркастичным юмором. – В тебе есть что-то от него, – признала я. – Иногда больше, чем чуть-чуть. У тебя нет того самоуверенного честолюбия, но... – Я скосила глаза, обдумывая. – Я собиралась сказать, что ты не так безжалостен, как он, – продолжила я медленно, – но, на самом деле, ты жесток. – Я, серьезно? – Он не выглядел ни удивленным, ни расстроенным, услышав это. – Ты можешь быть жестоким, – сказала я и ощутила где-то в сердцевине своих костей треск сломанной шеи Арвина Ходжепайла. День был теплым, но гусиная кожа быстро покрыла мои руки и затем прошла. – Во мне есть преступная сущность, как ты думаешь? – спросил он серьезно. – Я точно не знаю, – сказала я с некоторым сомнением. – Ты не такой первоклассный обманщик, каким был он, – но это, возможно, лишь потому, что у тебя есть чувство собственного достоинства, которого он был лишен. Ты не используешь людей так, как это делал он. Он улыбнулся на это, но без того искреннего юмора, который проявлялся до сих пор. – О, но я так делаю, Сассенах, – сказал он. – Только пытаюсь не показывать этого. Он замер на мгновение, его взгляд остановился на маленькой деревянной змейке, которую я держала, но я не думаю, что он смотрел именно на нее. Наконец, он встряхнул головой и посмотрел на меня, угол его рта искривился в усмешке. – Если есть небеса, и мой дед там – полагаю, надежда умирает последней, – то он хохочет своей злобной старой отрубленной головой прямо сейчас. Или мог бы, если бы она не была зажата его подмышкой.
ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА ПО ДЕЛУ И, следовательно, так получилось, что спустя несколько дней мы отправились в Браунсвилль. Джейми, при всех горских регалиях, с украшенным золотой насечкой кортиком Гектора Кэмерона на поясе и в берете с ястребиным пером. Верхом на Гидеоне, с его, по обыкновению, прижатыми ушами и налитыми кровью глазами. По одну его сторону Птица-что-поет-по-утрам, дружественный вождь племени чероки Зимняя Птица. Птица, по словам Иэна, был из клана Длинноволосых и выглядел соответственно. Его волосы не только длинные и блестящие от смазки из медвежьего жира, но и великолепно украшенные. С высоким хвостом, затянутым на макушке и спускающимися вдоль спины, заканчивались дюжиной крошечных шнурков – расшитых, как и остальная часть его костюма – бусинками из ракушек, используемых в вампумах, стеклярусом, маленькими медными колокольчиками, перьями длиннохвостого попугая и китайской иеной – Бог знает, откуда у него она взялась. С притороченным к седлу, своим новейшим и самым дорогим имуществом – ружьем Джейми. По другую сторону Джейми, я – первое вещественное доказательство. На своем муле Кларенсе, одетая и укутанная в шерстяной плащ цвета индиго, который преувеличивал бледность моей кожи и превосходно подчеркивал желтый и зеленый цвет заживающих ушибов на моем лице – с ожерельем из пресноводного жемчуга на шее для моральной поддержки. Йен, ехавший позади нас с двумя индейскими воинами, сопровождавшими Птицу в качестве свиты, больше походил на индейца, чем на шотландца. С полукружьями вытатуированных точек, тянущимися через его загорелые скулы и со своими длинными, каштановыми, смазанными жиром, забранными назад, и связанными в узел волосами, с воткнутым в прическу пером индейки. И на том спасибо, что не выбрил голову по обычаю Индейцев-могавков. Он выглядел достаточно угрожающе и без этого. А в повозке позади лошади Йена следовало второе вещественное доказательство – труп Лайонела Брауна. Мы поместили его в погреб, прохлаждаться с маслом и яйцами, и Бри с Мальвой сделали все возможное, заткнув тело мхом, чтобы впитать жидкость, добавив столько самых ароматных трав, сколько смогли найти, а затем упаковали отвратительный груз, завернув в оленью шкуру и перевязав сыромятными ремнями индейским способом. Невзирая на эти предосторожности, ни одна из лошадей не была обрадована своему пребыванию вблизи его, но верховая лошадь Йена, с мрачной покорностью, лишь громогласно всхрапывала каждые несколько минут и встряхивала головой так, что ее упряжь громко бряцала, печально контрастируя с мягким стуком копыт. Мы не слишком разговаривали. Посетители любого горного поселения являлись причиной всеобщего любопытства. Наше маленькое сообщество вызвало массовое обсуждение среди поселенцев, высовывающихся из своих домов, словно улитки на булавках, удивленно раскрывая рты. К тому времени, как мы достигли дома Ричарда Брауна, одновременно служившего местной таверной, у нас появилась небольшая толпа сопровождающих, главным образом мужчин и мальчиков. Шум нашего прибытия привлек женщину – миссис Браун, я узнала ее – на грубо построенное крыльцо. Ее рука подлетела ко рту, и она помчалась назад в дом. Мы ждали в тишине. Это был холодный, яркий осенний день, и ветер завивал волосы у меня на затылке; я убрала их назад, по просьбе Джейми, и не надела чепец. Мое лицо демонстрировало правду, написанную на нем. Они знали? Ощущая странную отчужденность, как будто я смотрела откуда-то извне собственного тела, я оказалась лицом к лицу с поселенцами. Они не могли знать. Джейми уверил меня в этом; я знала это сама. Если только Доннер сумел спастись и добрался сюда, чтобы рассказать им всем, что произошло в результате той ночи. Но он не мог. Если бы он смог, Ричард Браун приехал бы к нам. Все, что они знали, было продемонстрировано у меня на лице. И это было чересчур. Кларенс чувствовал истерию, которая перекатывалась под моей кожей как лужица ртути; он бил копытом, и в то же время мотал головой, как будто хотел отогнать мух от ушей. Открылась дверь, и вышел Ричард Браун. Позади него было несколько мужчин, все вооружены. Браун был бледен, неопрятен, с торчащей во все стороны бородой и засалеными волосами. Его глаза были красными и затуманенными, и вонь пива, казалось, окружила его. Оно сильно выпивал, и явно старался собраться с духом, чтобы иметь дело с любой угрозой, которую мы могли представлять. – Фрейзер, – сказал он и остановился, заморгав. – Мистер Браун. – Джейми подвел Гидеона ближе, таким образом, чтобы быть на одном уровне с глазами мужчин на крыльце, не более, чем в шести футах от Ричарда Брауна. – Десять дней назад, – сказал негромко Джейми, – банда мужчин напала на мою землю. Они украли мою собственность, напали на мою дочь, которая носит ребенка, сожгли мою солодовню, уничтожили мое зерно, похитили и обесчестили мою жену. До сих пор половина мужчин пялились на меня, теперь все. Я услышала короткий, металлический щелчок снимаемого с предохранителя пистолета. Я сохраняла лицо бесстрастным, руки крепко сжимали поводья, взгляд зафиксирован на лице Ричарда Брауна. Рот Брауна зашевелился, но прежде чем он смог заговорить, Джейми поднял руку, требуя тишины. – Я пошел за ними, вместе с моими мужчинами, и убил их, – сказал он тем же тоном. – Я нашел вашего брата с ними. Я забрал его в качестве пленника, но не убивал его. Был общий вдох и взволнованный ропот толпы позади нас. Взгляд Ричарда Брауна метнулся к свертку на повозке, и его лицо побледнело под паршивой бородой. – Вы!– Прокаркал он. – Дурак? Тут был мой выход. Я глубоко вздохнула и подтолкнула Кларенса вперед. – Ваш брат пострадал, прежде чем мой муж нашел нас, – сказала я. Мой голос был хриплым, но достаточно ясным. Я набрала побольше воздуха в легкие, чтобы быть услышанной всеми. – Он был тяжело ранен в результате падения. Мы ухаживали за его ранами. Но он умер. Джейми выждал мгновение оглушительного молчания перед продол¬жением. – Мы привезли его вам, для того, чтобы вы могли похоронить его. Он сделал короткий жест, и Йен, спешившись, разрезал веревки, удерживающие повозку. Он и двое чероки подтянули ее к крыльцу и, оставив лежать на изрытой колеями дороге, затем тихо вернулись к своим лошадям. Джейми резко кивнул и развернул голову Гидеона. Птица следовал за ним, любезно-безразличный, как Будда. Я не знала, общался ли он по-английски, чтобы понимать речь Джейми, но это не имело значения. Он осознавал свою роль и выполнял ее отлично. У Браунов, возможно, был побочный доход за счет убийств, воровства и работорговли, но свой основной доход они получали от торговли с индейцами. Своим присутствием на стороне Джейми, Птица дал четкое предупреждение, что чероки расценивают свои отношения с Королем Англии и его агентом как более важные, чем торговля с Браунами. Навреди они Джейми или его собственности снова, и эти прибыльные связи были бы разорваны. Я не знала всего, что Йен сказал Птице, прося, чтобы он прибыл – однако я подумала, что, весьма вероятно, было заключено негласное соглашение о том, что никакие официальные запросы о судьбе пленных, возможно, попавших в индейские руки, не будут делаться от имени Короны. В конце концов, это был бизнес. Я пнула Кларенса в ребра и вернулась на место позади Птицы, изо всех сил удерживая свой взгляд на китайской иене, которая сияла посреди его спины, свисая с волос на алой нити. У меня было неконтролируемое побуждение оглянуться назад, и я сжала руками поводья, вонзив ногти в ладони. Действительно ли Доннер погиб? Его не было среди мужчин с Ричардом Брауном; Я проверяла. Я не знала, хотела ли я, чтобы он был мертв. Желание узнать о нем побольше было сильным – но потребность разделаться с неприятностями и оставить ту ночь на склоне горы позади раз и навсегда, а всех свидетелей благополучно отправить в безмолвие могил – была более сильной. Я слышала, как Йен, и оба чероки выстраиваются в линию позади нас, и в одно мгновение мы оказались вне поля зрения Браунсвилля, хотя запах пива и печного дыма задержался в моих ноздрях. Я подтолкнула Кларенса поближе к Джейми; Птица отстал, чтобы поехать со своими мужчинами и Йеном. Они над чем-то смеялись. – На этом все закончится?спросила я. Мой голос сорвался от холодного воздуха, и я не была уверена, что он услышал меня. Но он услышал. Он слегка покачал головой. – Таким вещам никогда не бывает конца, – сказал он спокойно. – Но мы живы. И это хорошо.
ЛАМИНАРИЯ. Благополучно вернувшись из Браунсвилля, я решительно предприняла шаги к возобновлению нормальной жизни. И среди них был визит к Марсали, которая вернулась из своего убежища у МакГилливреев. Я видела Фергюса, который заверил меня в том, что она оправилась от травм, и чувствует себя хорошо, но я хотела убедиться в этом сама. Их ферма была в порядке, но проявлялись определенные признаки обветшания: несколько дощечек кровли были сорваны с крыши, один угол крыльца просел, а промасленный пергамент над единственным окном разделился пополам, и щель была заделана тряпкой. Мелочи, которые обычно устраняются, прежде чем выпадает снег – а он приближался. Я могла чувствовать его толику в воздухе: блестящее голубое небо поздней осени угасало, превращаясь в дымную серость приближающейся зимы. Никто не спешил мне навстречу, но я знала, что они были дома – из трубы струилось облако дыма и искр, и я подумала, что, по крайней мере, Фергюс был в состоянии обеспечить очаг дровами. Я бодро крикнула «Привет!» и открыла дверь. И вдруг у меня возникло странное чувство. Я пока не доверяла большинству своих чувств, но это проникло глубоко внутрь. То самое чувство, свойственное врачу, когда ты заходишь в кабинет осмотра и знаешь, что дела очень плохи. Прежде чем ты задаешь первый вопрос, прежде чем проверяешь показатели жизненно важных функций. Это происходит не часто, и ты предпочел бы, чтобы это никогда не происходило – но это так. Ты просто знаешь и никуда от этого не деться. Именно по детям, так же как и по всему остальному, я поняла это. Марсали сидела у окна и шила, обе девочки тихо играли у ее ног. Герман, будучи на удивление дома, сидел, покачивая ногами, за столом, нахмурившись перед рваной, но драгоценной книгой с картинками, которую Джейми привез из Кросс Крика. Они тоже это чувствовали. Марсали подняла голову, когда я вошла, и ее лицо вытянулось в шоке при виде меня – несмотря на то, что выглядела я уже гораздо лучше, чем раньше. – Я в порядке, – сказала я бодро, останавливая ее восклицание. – Только синяки. А как ты, кстати? Я опустила мешок и обхватила руками ее лицо, аккуратно поворачивая его к свету. Одна щека и ухо были в синяках, на лбу заживала шишка, но без пореза, и ее глаза смотрели на меня ясным и здоровым взглядом. Хороший цвет кожи, ни желтухи, ни следа почечной дисфункции. С ней все в порядке. Дело в ребенке, подумала я, и опустила руки к ее животу, без лишних вопросов. Мое сердце похолодело, пока я осторожно ощупывала выпуклость. Я чуть не прикусила губу от удивления, когда маленькое колено сдвинулось в ответ на мое прикосновение. Я была ужасно этому рада, потому как думала, что ребенок может быть мертв. Быстрый взгляд на лицо Марсали заглушил мое облегчение. Она была в напряжении между надеждой и страхом, надеясь, что я скажу ей, что ее подозрения ошибочны. – Малыш много двигался последние несколько дней? – Спросила я, стараясь говорить спокойно, доставая свой стетоскоп. Для меня его сделал оловянщик в Уилмингтоне – маленький колокольчик с плоским концом, примитивный, но эффективный. – Не так много, как раньше, ответила Марсали, она откинулась назад, дав мне возможность послушать ее живот. – Но они ведь меньше двигаются, незадолго до рождения? Джоанна лежала как мерт... как жерновой камень всю ночь перед тем, как отошли воды. – Ну, да, часто так и бывает, – согласилась я. – Набираются сил, я полагаю. – Она улыбнулась в ответ, но улыбка исчезла, как снежинка на сковородке, когда я придвинулась ближе, приложив один, сглаженный конец металлической трубки в виде колокола к уху, а другой, широкий, к ее животу. Потребовалось некоторое время, чтобы услышать сердцебиение, и услышав его, я поняла, что оно было необычно медленным. Иногда удары пропускались, когда я это поняла – волосы на моих руках слегка зашевелились, а по телу побежали мурашки. Я продолжила осмотр, задавая вопросы, иногда немного шутя, иногда останавливаясь, чтобы ответить на вопросы детей, столпившихся вокруг нас, наступая друг другу на ноги и мешаясь. И все время мой разум работал, рассматривая различные варианты, один другого хуже. Ребенок двигался, но неправильно. Пульс был, но не стабильный. Все, что творилось внутри этого живота, казалось мне неправильным. В чем же дело? Обвитие пуповиной вокруг шеи было вполне возможным, и довольно опасным. Я задрала ее рубашку повыше, чтобы тщательней прослушать живот, и увидела серьезные синяки – уродливые пятна зеленого и желтого цвета, некоторые, по-прежнему, с глубоким красно-черным центром – они расцвели, как ядовитые розы на дуге ее живота. Мои зубы впились в губы – они пинали ее, сволочи. Чудо, что у нее не случился выкидыш. Внезапно, моя грудь наполнилась гневом, огромным и яростным, бьющимся так сильно, что вот-вот выплеснется наружу. Было ли у нее кровотечение? Нет. Ни боли, кроме боли от синяков. Ни судорог. Никаких сокращений. Ее давление было нормальным, насколько я могла сказать. Обвитие пуповины было все еще возможным вариантом, даже реальным. Но это могло быть и частичное отслоение плаценты, кровотечение в матке. Разрыв матки? Или что-то редкое – мертвый близнец, аномальный рост... Единственное, что я точно знала, что ребенок должен быть доставлен в наш мир, и как можно скорее. – Где Фергюс? – Спросила я, по-прежнему говоря спокойно. – Я не знаю, – ответила она, совпадающим с моим, тоном абсолютного спокойствия. – Он не был дома с позавчера. Не бери это в рот, achuisle . – Она подняла руку к Фелисити, которая грызла обломок свечи, но не смогла дотянуться до нее. – Не был дома? Хорошо, мы найдем его. – Я забрала обломок свечи у Фелисити, она не возражала, видимо почувствовав, что что-то происходит, хоть и не знала что. В поисках успокоения, она схватила мать за ногу и начала отчаянные попытки взобраться на колени Марсали. – Нет, bébé , – сказал Герман, обхватив сестру за талию, и оттаскивая ее назад. – Ты пойдешь со мной, apiuthar . Хочешь молочка? – добавил он, уговаривая. – Мы пойдем в кладовку, да? – Хочу к маме! – Фелисите вертела руками и ногами, пытаясь вырваться, но Герман держал ее маленькое тельце в своих объятиях. – Вы, малявки, пойдете со мной, – сказал он твердо, и немного неуклюже вышел за дверь, Фелисите продолжала кряхтеть и извиваться в его объятиях, Джоанна, бежавшая за ним по пятам, остановилась в дверях, чтобы оглянуться назад и посмотрела на Марсали своими большими и испуганными карими глазами. – Иди, muirninn , – крикнула Марсали, улыбаясь. – Отведи их навестить Миссис Баг. Все будет в порядке. – Он милый мальчик, Герман, – прошептала Марсали, с увядшей улыбкой сложив руки на животе. – Очень милый, – согласилась я. – Марсали... – Я знаю, – сказала она просто. – Возможно, он жив, как вы думаете? – Она положила руку осторожно себе на живот, глядя вниз. Я была совершенно не уверена, но в данный момент ребенок был жив. Я колебалась, перебирая возможности в голове. Все что я сделаю может повлечь за собой риск – для нее или ребенка, или обоих. Почему я не пришла раньше? Я ругала себя за то, что поверила словам Джейми, а затем и словам Фергюса, что с ней все в порядке, но времени для самобичевания не было, и к тому же, это уже не имело значения. – Ты можешь идти? – Спросила я. – Нам надо идти в большой дом. – Да, конечно. – Она осторожно поднялась, держась за мою руку. Она оглядела хижину, словно запоминая все ее, по-домашнему, уютные детали, затем посмотрела на меня острым, ясным взглядом. – Мы поговорим по дороге. *** Были варианты, большинство из них слишком ужасающие, чтобы их рассматривать. Если бы возникла опасность плацентарного разрыва, то я могла бы сделать экстренное кесарево сечение и, возможно, спасти ребенка – но Марсали умрет. Медленное рождение ребенка, через стимулирование родов, означало подвергнуть риску ребенка, но было более безопасным для Марсали. Конечно – и я держала эту мысль в голове – стимулирование родов повысит риск кровотечения. Если это произойдет... Я смогу, возможно, остановить кровотечение и спасти мать – но буду неспособна помочь младенцу, который, вероятно, тоже находится в опасности. Был эфир... заманчивая мысль, но я неохотно отбросила ее. Эфир хоть и был – но я не использовала его, не имела никакого четкого представления о его концентрации или эффективности, и при этом у меня не было практического обучению врача – анестезиолога, которое позволило бы мне вычислить его эффект в такой рискованной ситуации как сложные роды. В случае несложной операции я могла медленно продвигаться, проверять дыхание пациента, и просто отступить, если бы оказалось, что что-то идет не так. А если я окажусь посреди кесарева сечения, и что-то пойдет не так, ничего нельзя будет исправить. Марсали казалась сверхъестественно спокойной, словно она слушала то, что происходило внутри, а не мои объяснения и предположения. Однако когда мы подошли к Большому Дому, мы встретили Йена Младшего, спускавшегося с косогора со связкой убитых кроликов, со свесившимися ушками, и она обратила на него внимание. – Хо, кузина! Что случилось? – спросил он бодро. – Мне нужен Фергюс, Йен! – сказала она без лишних церемоний. – Ты можешь найти его? Улыбка исчезла с его лица, когда он заметил, что Марсали бледна и что я ее поддерживаю. – Господи, ребенок на подходе? Но почему... – Он взглянул на дорогу позади нас, явно задаваясь вопросом, почему мы покинули хижину Марсали. – Пойди и найди Фергюса, Йен, – вмешалась я. – Сейчас же. – О! – Он сглотнул, внезапно выглядя совсем юным. – О. Да. Я пойду. Немедленно! – Он стал отвязывать связку, затем резко развернулся и сунул кроликов мне в руки. После чего сошел с тропы и бросился вниз по склону, стрелой проносясь между деревьями и перепрыгивая через упавшие стволы. Ролло, не желая ничего пропустить, вспыхнул мимо нас серым пятном и устремился вниз с горы вслед за своим хозяином, словно падающий камень. – Не переживай! – сказала я, гладя руку Марсали. – Они найдут его. – О, да! – сказала она, волнуясь. – Если только они найдут его вовремя... – Они успеют, – сказала я твердо. – Пойдем. Я отправила Лиззи на поиски Брианны и Мальвы Кристи – я подумала, мне может понадобиться больше рук. А Марсали оставила в кухне, на попечении миссис Баг, пока я подготавливала хирургическую. Новое постельное белье и подушки разложила на своем смотровом столе. Кровать подошла бы лучше, но я нуждалась в своем медицинском оборудовании под рукой. И само оборудование: хирургические инструменты, тщательно накрытые чистым полотенцем; маска с эфиром, выложенная изнутри свежим толстым слоем марли; капельница – надеюсь, я смогу доверить Мальве распоряжаться эфиром, если мне придется проводить неотложную операцию? Я думала, что возможно могу; девочка была очень молода, и неопытна, но она обладала потрясающим хладнокровием, и я знала, что она не брезглива. Я наполнила капельницу, предохраняя лицо от сладкого, густого аромата, исходящего от жидкости, и вставила небольшой скрученный лоскут хлопка в носик, чтобы препятствовать испарениям эфира отравить нас всех – или загореться. Я торопливо взглянула на очаг, но огонь потух. Что, если роды будут продолжительными и затем что-то пойдет не так – если я должна буду делать это ночью при свечах? Я не могла; эфир страшно воспламеняется. Я задвинула подальше воображаемую картину, где произвожу срочное кесарево сечение в полной темноте, на ощупь. – Если у вас есть свободная минутка, то это было бы чертовски хорошее время, чтобы заглянуть к нам, – пробормотала я, адресовав свое замечание коллективно к Святым Бригитте, Рэймонду и Маргарите Антиохийской, всем, по-видимому, покровителям родов и беременных женщин, плюс любым ангелам-хранителям – моему, Марсали, или ребенка – кто мог бы находиться неподалеку. Видимо, кто-то услышал. Когда я поместила Марсали на стол, я испытала огромное облегчение, обнаружив, что шейка матки начала раскрываться, но не было никаких признаков кровотечения. Это никоим образом не устраняло риска кровоизлияния, но это означало, что вероятность была намного ниже. Ее кровяное давление казалось в порядке, насколько я могла судить, осмотрев ее, и сердцебиение ребенка стабилизировалось, хотя ребенок прекратил двигаться, отказавшись реагировать в ответ на ущипывания и толчки. – Кажется заснул, я полагаю, – сказала я, улыбнувшись Марсали. – Отдыхает. Она слегка улыбнулась мне в ответ и перевернулась на бок, похрюкивая как свинья. – Я бы и сама не прочь отдохнуть после этой прогулки. – Она вздохнула, пристроив свою голову на подушку. Адсо, поддерживая это движение, вскочил на стол и свернулся калачиком на ее груди, ласково потеревшись о нее мордочкой. Я хотела было согнать его, но Марсали, казалось, находила некоторое утешение в его присутствии, почесывая его ушки, пока он не свернулся под ее подбородком, неистово мурлыкая. Впрочем, я принимала младенцев в намного худших санитарных условиях, хоть и без кота, и по всей вероятности, это будет медленный процесс. Адсо удерет задолго до того, как его присутствие станет помехой. Я чувствовала себя немного более приободренной, но не в полной уверенности. То едва уловимое чувство неправильности все еще присутствовало. Попутно я просчитывала различные варианты, доступные мне; учитывая небольшое расширение шейки матки и пока еще стабильное сердцебиение, я думала, мы могли бы попробовать самый консервативный метод стимулирования родов, чтобы не подвергать излишнему стрессу мать или ребенка. Если же произойдет чрезвычайная ситуация... ну что ж, когда и если мы столкнемся с этим, тогда и будем думать, что делать. Я лишь надеялась, что содержимое банки было применимо. У меня никогда не было случая открывать ее раньше. Ламинария, гласила этикетка, написанная плавным почерком Дэниела Ролингса. Это была маленькая банка из темно-зеленого стекла, накрепко закупоренная и очень легкая. Когда я открыла ее, оттуда поплыл слабый запах йода, но никакого запаха гниения, слава Богу! Laminariais – морская водоросль. Высушенная, она – не более, чем тонкие, как бумага, длинные узкие полосы коричневато-зеленого цвета. Однако, в отличие от многих других высушенных морских водорослей, ламинарию не так легко крошить. И она обладает потрясающей способностью поглощать воду. Введенная в открытую шейку матки, она абсорбирует влагу из слизистых оболочек – и разбухает, способствуя дальнейшему медленному расширению шейки, и таким образом, провоцирует начало родов. Я наблюдала использование ламинарии, даже в свою эпоху, хотя в современные времена она чаще всего используется, чтобы помочь в удалении мертвого ребенка из матки. Я оттолкнула эту мысль в глубину своего сознания и выбрала хороший кусок. Это было просто сделать, и после чего, ничего не делать, лишь ждать. И надеяться. Хирургическая была очень мирной, полной света и звуков деревенских ласточек, шелестящих под навесом крыши. – Я надеюсь, что Йен найдет Фергюса, – сказала Марсали, спустя какое-то время. – Уверена, что он найдет, – ответила я, отвлеченная попыткой зажечь мою маленькую жаровню, используя кремень и кресало. Мне стоило сказать Лиззи, чтобы она напомнила Брианне принести спички. – Ты сказала, Фергюса не было дома? – Нет. – Ее голос казался приглушенным, и я, оглянувшись, увидела, что ее голова склонилась над Адсо, лицо спрятано в его меху. – Я вообще едва видела его с тех пор... с тех пор, как мужчины нагрянули в солодовню. – Ох! Я не знала, что ответить на это. Я и представить не могла, что Фергюс старался не показываться на глаза – но учитывая свои познания о мужчинах восемнадцатого века, я полагала, что могу понять причину. – Он стыдится, глупый французишка, – прозаично произнесла Марсали, подтвердив мою гипотезу. Она повернула лицо, один голубой глаз выглянул поверх изгиба головы Адсо. – Думает, это была его вина, да? То, что я была там, я имею в виду. Думает, если бы он лучше нас обеспечивал, мне не нужно было бы идти и ухаживать за соложением. – Мужчины!сказала я, покачав головой, и она рассмеялась. – Да, мужчины. И, правда, нет, чтобы сказать, в чем проблема! Гораздо удобней сбежать и переваривать все это в себе, бросив меня в доме с тремя буйными детьми! – Она закатила глаза. – Ага, ну, в общем, так они и поступают, мужчины!снисходительно сказала миссис Баг, войдя с зажженной тонкой свечой. – У всех у них нет здравого смысла, но есть добрые намерения. Я слышала, вы щелкаете этим кресалом как Страж Смерти, миссис Клэр; почему бы вам просто не пойти и не принести немного огня, как разумный человек? – Она коснулась тонкой свечей топлива в моей жаровне, и та сразу затрещала пламенем. – Практика, – мягко сказала я, добавляя щепки в маленькое пламя. – У меня есть надежда научиться зажигать огонь менее чем за четверть часа. Марсали и миссис Баг фыркнули в одновременном смешке. – Благослови вас, ягненочек, никаких четверти часа даже близко! Да ведь зачастую я тратила час, а то и больше, пытаясь поймать искру во влажном труте – особенно в Шотландии, поскольку там ничто никогда не бывает сухим зимой. Почему, вы думаете, люди занялись таким хлопотным делом, как поддержание притушенного огня? Это вызвало энергичную дискуссию о лучшем способе поддерживания огня в течении ночи, включая аргументы по поводу надлежащих молитв, которые нужно говорить во время этого, и она продолжалась достаточно долго, чтобы я добилась приличного жара в жаровне и установила на нее небольшой чайник для приготовления чая. Чай из листьев малины будет способствовать сокращениям. Упоминание о Шотландии, казалось, напомнило Mарсали о чем-то, поскольку она приподнялась на одном локте. – Матушка Клэр – как вы думаете, Па не станет возражать, если я одолжу лист бумаги и немного чернил? Я думаю, было бы неплохо написать моей матери. – Думаю, это превосходная идея! – Я пошла за бумагой и чернилами, сердце забилось чуть быстрее. Марсали полностью успокоилась, я – нет. Я встречала такое прежде, хотя не была уверена, было ли это фатализмом, религиозной верой, или чем-то чисто физиологическим – но женщины на сносях казались довольно часто лишенными чувства страха или дурных предчувствий, обратившись внутрь себя и демонстрируя поглощенность, доходящую до равнодушия – просто, потому что не собирались щадить ничего, что находилось вне их вселенной, ограниченной их животами. Как бы то ни было, мое непрекращающееся чувство страха приглушилось, и два или три часа прошли в умиротворенном спокойствии. Марсали написала Лаогере, а также и короткие записки каждому из ее детей. – На всякий случай, – сказала она лаконично, вручив мне свернутые записки, чтобы я отложила их. Я заметила, что она не написала Фергюсу – но бросала взгляд на дверь, каждый раз, когда был слышен шум. Лиззи вернулась, чтобы сообщить, что Брианну нигде не нашли. Но появилась взволнованная Мальва Кристи, и была быстро вовлечена в работу, читая вслух «Приключения Перегрина Пикля» Тобиаса Смоллетта. Вошел Джейми, покрытый дорожной пылью, и поцеловал меня в губы и Марсали в лоб. Он оценил необычность ситуации и состроил мне недоуменную мину. – Как так, уже, muirninn ?спросил он у Марсали. Она скорчила рожицу и высунула язык, и он засмеялся. – Ты нигде не видел Фергюса, не так ли?спросила я. – Да, я видел, – сказал он, выглядя немного удивленным. – Он вам нужен? – Этот вопрос был адресован и Марсали и мне. – Да – сказала я твердо. – Где он? – На мельнице Вулэма. Он переводит для французского путешественника, художника, приехавшего исследовать птиц. – Птиц, вот как? – объяснение, казалось, оскорбило миссис Баг, которая прервала свое вязание и выпрямилась. – Наш Фергюс говорит на птичьем языке, стало быть? Что ж, вы просто сходите, и заберите mannie сию минуту. Тот француз пусть сам занимается своими птицами! Будучи немного ошеломленным этой горячностью, Джейми позволил мне проводить его в прихожую и до парадной двери. Убедившись, что мы вне пределов слышимости, он остановился. – Что происходит с девонькой? – Спросил он тихо, и бросил взгляд назад, на хирургическую, где ясный, высокий голос Мальвы продолжил чтение. Я рассказала ему, что могла. – Это может быть ничего. Я надеюсь, что так. Но – она нуждается в Фергюсе. Она говорит, он держится отчужденно, чувствуя себя виновным в том, что произошло в солодовне. Джейми кивнул. – Ну, да, он так и делает! – Он так и делает? Но почему, Бога ради?раздраженно вспылила я. – В этом не было его вины! Он бросил на меня взгляд, означающий, что я пропустила что-то совершенно очевидное даже для самого посредственного интеллекта. – Ты думаешь, это имеет значение? А если девушка умрет – или с ребенком случится беда? Думаешь, что он не стал бы обвинять себя? – Он не должен, – сказала я. – Но очевидно, что он это делает. Ты не... – я оборвалась на полуслове, так как он фактически обвинял себя. Он сказал мне об этом, очень ясно, ночью, когда вернул меня. Он видел, что воспоминание осенило мое лицо, и тень улыбки, кривой и болезненной, промелькнула в его глазах. Он протянул руку и провел по линии моей брови, которую разделяла надвое заживающая глубокая рана. – Думаешь, я не чувствую этого? – спросил он тихо. Я покачала головой, не в отрицании, а в беспомощности. – Жена мужчины должна быть под его защитой, – сказал он просто и отвернулся. – Я пойду, приведу Фергюса. Ламинария выполняла свою медленную, кропотливую работу, и у Марсали начались редкие схватки, хотя мы по-настоящему не брались за дело, пока. Свет стал угасать, когда Джейми прибыл с Фергюсом и Йеном, встретившимся по пути. Фергюс был небрит, весь в пыли, и явно не мылся уже много дней, но лицо Марсали сияло, как солнце, когда она увидела его. Я не знаю, что ему сказал Джейми, он выглядел мрачным и истерзанным, но, увидев Марсали, подлетел к ней, как стрела к своей цели, притянув ее к себе с таким пылом, что Мальва уронила свою книгу на пол от изумления. Я немного расслабилась, впервые, с тех пор, как тем утром вошла в дом Марсали. – Ну, – сказала я, и сделала глубокий вдох. – Возможно, нам стоит немного перекусить? Мы оставили Фергюса и Марсали наедине, и пошли есть. Я вернулась в хирургическую, найдя их тихо разговаривающими, сблизив головы. Мне не хотелось беспокоить их, но это было необходимо. С одной стороны, шейка матки уже заметно раскрылась, и не было никаких признаков аномального кровотечения, что было огромным облегчением. С другой стороны... сердцебиение ребенка снова стало сбиваться. Почти наверняка проблема в пуповине, подумала я. Я остро ощущала взгляд Марсали, застывший на моем лице, пока я слушала ее через свой стетоскоп, и я проявила недюжинную выдержку, чтобы не позволить никаким эмоциям показать себя. Ты очень хорошо держишься, – заверила я ее, приглаживая ее взъерошенные волосы и улыбаясь ей в глаза. – Думаю, возможно, пора немного помочь ускорить дела. Были различные травы, которые могли стимулировать схватки, но большинство из них я не стала бы использовать из-за высокой опасности кровотечения. К этому моменту я уже была достаточно обеспокоена и желала, чтобы все прошло как можно быстрее. Чай из малинового листа мог бы помочь, будучи не столь сильным, чтобы вызвать крупные или резкие сокращения. Может стоить добавить синий кохош? Задумалась я. – Малыш должен родиться быстро, – сказала Марсали Фергюсу с самым невозмутимым видом. Очевидно, сама я не смогла скрыть беспокойство так успешно, как думала. При ней были четки, и теперь они обвивали ее ладонь, свободно свисая. – Помоги мне, moncher ! Он поднял руку с четками, и поцеловал их. – Oui, Cherie . Он перекрестился, и приступил к работе. Фергюс провел первые десять лет своей жизни в борделе, где он родился. Поэтому, он знал в некоторых отношениях гораздо больше о женщинах, чем любой другой мужчина, которого я когда-либо встречала. Тем не менее, я была поражена, увидев, что он потянулся к завязкам на горловине рубашки Марсали и развязал их, обнажая грудь. Марсали, казалось, не удивилась, лишь откинулась назад и немного развернулась в его сторону, в это же время слегка пихнув его выпуклостью своего живота. Он встал коленями на стул рядом с кроватью, и нежно, но рассеянно положив руку на живот, склонил голову к груди Марсали, слегка поджав губы. Затем он, видимо, заметил, как я изумленно глазею на него, и глянул поверх живота. – О! – Он улыбнулся мне. – Вы не... ну, я полагаю, вы, вероятно, не видели такого, миледи? – Не могу сказать, что приходилось. – Я разрывалась между любопытством и чувством, что должна отвести глаза. – Что...? – Когда родовые схватки медленно развиваются, сосание женской груди заставляет матку сокращаться, таким образом, подгоняя ребенка, – объяснил он и неосознанно потер большим пальцем один темно-коричневой сосок, так, что он затвердел, став круглым и упругим, как ранняя вишня. – В борделе, если у одной из lesfilles были затруднения, иногда другая оказывала ей такую услугу. Я делал это для madouce раньше, когда родилась Фелисити. Это поможет. Вот увидите! И без дальнейших церемоний, он обхватил грудь обеими руками, взял сосок в рот, и засосал мягко, но с большой сосредоточенностью, закрыв глаза. Mарсали вздохнула, и ее тело, казалось, размякло плавным движением, как это бывает у беременных женщин, словно она внезапно стала бескостной, как выброшенная на берег медуза. Я была более чем смущена, но не могла уйти, на случай, если произойдет что-то серьезное. Заколебавшись на мгновение, я взяла стул и села, постаравшись быть незаметной. Однако, в действительности, ни один из них, по-видимому, нисколько не был обеспокоен моим присутствием – если они вообще еще помнили обо мне. И все же, я слегка отвернулась, так, чтобы не смотреть. Я была одновременно поражена и заинтригована методом Фергюса. Он был совершенно прав. Сосание младенца вызывает сокращение матки. Акушерки, которых я знала в больнице «Обитель ангелов» в Париже, говорили мне то же самое. Только что разродившейся женщине нужно сразу приложить ребенка к груди, для того, чтобы замедлить кровотечение. Но ни одна из них, кажется, не упоминала использование этого способа как средства для стимулирования родов. «В борделе, если у одной из девочек были затруднения, иногда другая оказывала ей такую услугу» – сказал он. Его мать была одной из lesFilles – «девочек», хотя он никогда не знал ее. Я представила себе парижскую проститутку, темноволосую, вероятней всего, молоденькую, стонущую в родах – и подругу, встающую на колени, чтобы сосать ее грудь нежно, придавая мягкой, раздутой груди чашевидную форму и шепчущую слова поддержки, тогда, как неистовые крики удовлет¬воренных клиентов отзываются эхом сквозь этажи и стены. Она умерла, его мать? Рожая его или следующего ребенка? Задушена пьяным клиентом, избита мордоворотом, работающим на мадам? Или все дело в том, что она не хотела его, не хотела нести ответственность за внебрачное дитя, и таким образом бросила его на милость других женщин, одного из безымянных сыновей улицы, ничейного ребенка? Mарсали завозилась на кровати, и я взглянула, чтобы убедиться, была ли она в порядке. Она была. Лишь передвинулась, чтобы обнять за плечи Фергюса, притянув его голову к себе. Она сбросила свой чепец, ее желтые волосы были распущены, яркие против гладкой темноты его волос. – Фергюс... Я думаю, что возможно, могу умереть, – шептала она голосом, слышимым чуть громче ветра в деревьях. Он выпустил ее сосок, но нежно провел губами по ее груди, пробормотав: – Ты всегда думаешь, что умрешь, p'titepuce , все женщины думают так. – Да, это потому, что очень многие из них так и делают, – сказала она немного резко, и открыла глаза. Он улыбнулся, не открывая глаз, кончик языка снова нежно теребил ее сосок. – Не ты, – сказал он тихо, но с глубокой уверенностью. Он провел рукой по ее животу, сначала нежно, потом с большей силой. Я увидела, как живот напрягся, внезапно округлившись и затвердев. Maрсали вдруг резко втянула воздух, и Фергюс нажал ребром ладони у основания живота, прямо напротив ее лобковой кости, держа руку там до тех пор, пока схватка не прекратилось. – О!сказала она, переводя дыхание. – Tu... non, – прошептал он, еще более мягко. – Не ты. Я не позволю тебе уйти. Я завернула руки в ткань юбки. Это было похоже на хорошее, твердое сокращение. Ничего ужасного, вроде бы, не произошло.
Фергюс возобновил свою работу, время от времени делая паузу, чтобы бормотать Марсали что-то смешное на французском языке. Я встала и прошла украдкой, обогнув прикроватную тумбочку. Нет, ничего неблагоприятного. Я бросила беглый взгляд на рабочий стол, чтобы быть уверенной, что все было в готовности, и так и было. Возможно, все будет в порядке. Была полоса крови на листе – но это было только небольшое появление крови, вполне нормальное. Было все еще вызывающее беспокойство сердцебиение ребенка, возможность несчастного случая из-за пуповины – но я ничего не могла теперь с этим сделать. Mарсали приняла решение, и оно было правильным. Фергюс возобновил сосание груди. Я спокойно вернулась в холл и оставила дверь приоткрытой, чтобы дать им уединение. Если бы она начала кровоточить, то я могла бы быть с нею через секунду. У меня в руке все еще была банка с листьями малины. Я предположила, что могла бы пойти и сделать чай, может, это позволило бы мне чувствовать себя полезной! Не найдя свою жену дома, старый Арч Баг пришел к нам с детьми. Фелисити и Джоан крепко спали на скамье, Арч курил свою трубку у очага, пуская кольца дыма для развлечения Германа. Между тем, Джейми, Йен и Мальва Кристи, казалось, были заняты дружелюбной литературной дискуссией, относительно достоинств Генри Филдинга, Тобиаса Смоллетта, и... – Овидий? – Сказала я, ловя заключительную часть одного замечания. – Вот как? – Пока ты счастлив, у тебя множество друзей, – процитировал Джейми. – Когда времена омрачаются, ты остаешься один. Не считаете ли вы, что это справедливо в случае бедного Тома Джонса и малыша Перри Пикля? – Но, конечно, истинные друзья, ни за что не оставят человека, только потому, что он находится в некотором затруднении! – возразила Мальва. – Какой же это друг? – Боюсь, скорее самый распространенный тип. – сказала я. – К счастью, есть некоторые и другого типа. – Да, есть! – согласился Джейми. Он улыбнулся Мальве. – Горцы заводят истинных друзей – если только не заводят худших врагов. Она слегка покраснела, но поняла, что ее дразнили. – Хмф! – сказала она, и задрала нос, чтобы презрительно смерить его взглядом. – Мой отец говорит, горцы такие свирепые бойцы, потому что в горах слишком мало каких-либо ценностей, и худшие драки всегда разгораются из-за самой последней дешевки! На это все разразились смехом, и Джейми поднялся, чтобы подойти ко мне, оставив Йена и Мальву продолжать их спор. – Как там, с девонькой? – спросил он спокойно, зачерпывая для меня горячую воду из чайника. – Я не уверена, – сказала я. – Фергус... э-э-э... помогает ей. Брови Джейми поднялись. – Как? – спросил он. – Я и не знал, что мужчина еще на что-то способен в этом деле, кроме как однажды его успешно начать. – О, ты был бы сильно удивлен, – уверила я его. – Я точно была! Он выглядел заинтригованным, но не стал задавать дальнейших вопросов, поскольку миссис Баг потребовала, чтобы все прекратили говорить о несчастных людях, которые плохо заканчивают на страницах книг и присаживались, чтобы поесть. Я тоже села ужинать, но в действительности не могла есть, будучи рассеянной, из-за беспокойства о Марсали. Чай из малинового листа настоялся. Когда мы поели, я налила его и понесла в хирургическую – постучав осторожно в дверь перед тем, как войти. Фергюс был весь красный и запыхавшийся, но с сияющими глазами. Его невозможно было убедить пойти и поесть, он настаивал на том, что останется с Mарсали. Его усилия дали свои плоды – у нее были регулярные схватки, хотя по-прежнему довольно редкие. – Это будет быстро, как только воды отойдут, – сказала Марсали мне. Она тоже немного раскраснелась, сосредоточенно прислушиваясь к тому, что происходило внутри. – Так всегда. Я проверила сердцебиение снова – никаких значительных изменений, все еще неровное, но не слабеющее – и попросила извинить меня. Джейми был в своем кабинете, в другом конце дома. Я вошла и села рядом с ним, чтобы быть полезной, когда это будет необходимо. Он писал свое обычное вечернее письмо сестре, время от времени делая перерывы, чтобы потереть правую руку, сведенную судорогой, прежде, чем продолжить. Наверху, миссис Баг укладывала детей спать. Я слышала хныкающую Фелисити и Германа, пытающегося петь ей. На другом конце дома слышалось легкое шарканье и бормотание, передвигание тяжестей и скрип стола. И в глубинах моего внутреннего уха, повторяя мой собственный пульс, мягкий, быстрый удар сердца ребенка. Это могло так легко закончиться ужасно. – Что ты делаешь, Сассенах? Я изумленно подняла глаза. – Ничего я не делаю. – Ты словно смотришь сквозь стены, и сомнительно, что тебе нравится то, что ты видишь. – О! – Я опустила свой пристальный взгляд и поняла, что снова и снова сминала между пальцами ткань своей юбки. На бежевом домотканом полотне был большой морщинистый участок. – Вновь переживаю свои неудачи, я полагаю. Он бросил на меня короткий взгляд, затем встал и, подойдя ко мне сзади, положил руки у основания моей шеи, разминая плечи сильными, теплыми прикосновениями. – Какие неудачи? – спросил он. Я закрыла глаза и наклонила голову вперед, стараясь не стонать из-за ощущения боли в завязанных узлом мышцах и, одновременно, от изысканного облегчения. – О! – Сказала я и вздохнула. – Пациенты, которых я не смогла спасти. Ошибки. Бедствия. Несчастные случаи. Мертворождения. Последние слова повисли в воздухе, и его руки остановили свою работу на миг, затем возобновили сильнее. – Есть моменты, конечно же, когда нет ничего, что ты могла бы сделать? Ты или кто либо. Некоторые вещи не под силу никому делать правильно, да? – Ты никогда не веришь в это, когда оно касается тебя – сказала я. – Почему я должна? Он прервал свой массаж, и я посмотрела на него через плечо. Он открыл рот, чтобы возразить мне, но понял, что не может. Он покачал головой, вздохнул и продолжил. – Да, хорошо. Полагаю, что это так, – сказал он, с чрезмерной иронией. – То, что греки называли hubris – высокомерием, как ты думаешь? Он издал короткое фырканье, возможно, означавшее смех. – Да. И ты знаешь, к чему это приводит. – К одинокой скале под палящим солнцем, со стервятником, клюющим печень, – сказала я, и засмеялась. Джейми тоже. – Да, ну, в общем, одинокая скала под палящим солнцем – очень хорошее место, чтобы иметь компанию, я думаю. И я не имею в виду стервятника, конечно. Его руки напоследок сжали мои плечи, но он не убрал их. Я откинула голову назад, к нему, закрыв глаза, утешившись его присутствием. В мгновенной тишине, мы могли слышать слабые звуки из хирургической. Глухое ворчание Марсали из-за очередной схватки, мягкий французский вопрос Фергюса. Я чувствовала, что мы действительно не должны слушать – но ни один из нас не мог придумать ничего, чтобы разговором заглушить звуки их интимной беседы. Бормотание Марсали, пауза, затем Фергюс сказал что-то нерешительно. – Да, как мы сделали перед Фелисити, – донесся голос Марсали, приглушенный, но довольно ясный. – Oui , но... – Тогда загороди чем-нибудь дверь, – сказала она нетерпеливо. Мы услышали шаги, и дверь в хирургическую распахнулась. Фергюс стоял там, темные волосы растрепаны, рубашка наполовину застегнута, и красивое лицо его сильно покраснело под тенью отросшей щетины. Он увидел нас, и весьма необычное выражение скользнуло по его лицу. Гордость, смущение, и что-то неопределенно... французское. Он подарил Джейми кривую улыбку и пожал плечами с величайшей галльской беззаботностью – а затем плотно закрыл дверь. Мы услышали скрип перетаскиваемого столика, и короткий удар, когда им загородили дверь. Джейми и я обменялись озадаченными взглядами. Из-за закрытой двери донеслось хихиканье, сопровождаемое громким скрипом и шелестом. – Он не собирается... – начал было Джейми, и резко остановился, глядя недоверчиво. – Или да? Очевидно да, судя по слабым ритмичным скрипам, которые слышались из хирургической. Я почувствовала легкое раздражение, накатывающее на меня, наряду с умеренным чувством шока – и немного более сильное побуждение рассмеяться. – Ну... э-э-э... Я слышала, что... гм... иногда это помогает вызвать роды. На позднем сроке мудрые акушерки в Париже иногда предлагали женщинам напоить своих мужей и... эмм... Джейми кинул взгляд на дверь хирургической, в котором недоверчивость смешалась с невольным уважением. – И он даже не выпил ни глотка спиртного. Ну, если это то, что он собирался сделать, у маленького ублюдка железные яйца, я бы сказал. Йен, вошедший в зал вовремя, чтобы услышать этот разговор, остановился как вкопанный. Прислушался на мгновение к шуму исходящему из хирургической, посмотрел на нас с Джейми, на дверь хирургической, снова на нас, затем покачал головой и, повернувшись, вернулся в кухню. Джейми протянул руку и осторожно закрыл дверь кабинета. Без комментариев он сел снова, взял свою ручку и начал упорно царапать дальше. Я перешла к маленькой книжной полке и задержалась там, уставившись на ряд потрепанных книжных корешков, ничего не выбрав. «Бабушкины сказки», иногда были не больше, чем «бабушкины сказки». Иногда не были. Я редко была обеспокоена личными воспоминаниями, имея дело с пациентами. У меня не было в запасе ни времени, ни внимания. Но сейчас у меня было слишком много и того и другого. И, более того, очень яркая память о ночи перед рождением Бри. Люди часто говорят, что женщины забывают то, на что похожи роды, потому что, если бы они помнили, никто бы не решился повторить их впредь. Лично я не испытывала затруднений с тем, чтобы все вспомнить. Чувство сильнейшей слабости, особенно. То нескончаемое время ближе к концу, когда кажется, что это никогда не закончится, что ты увяз в какой-то доисторической смоляной яме, любое малейшее движение – это борьба, обреченная на тщетность. Каждый квадратный сантиметр кожи натянут столь же тонко, как самообладание. Ты не забываешь. Ты просто добираешься до точки, где тебя не заботит, будет ли больно при родах; лучше что угодно, чем быть беременной на мгновение дольше. Я достигла этой точки примерно за две недели до моей даты истечения срока. Дата наступила – и прошла. Неделю спустя я была в состоянии хронической истерии, если можно было быть одновременно истеричной и вялой. Фрэнку был физически более комфортно, чем мне, но в плане нервов не было никакой разницы. Мы оба были в ужасе – не только из-за родов, но и из-за последствий. Фрэнк есть Фрэнк, он реагировал на агрессию, становясь очень тихим, уходя в себя, в позицию, где он мог управлять тем, что происходило, отказываясь впускать что либо. Но я была не в настроении уважать, чьи-либо барьеры и залилась слезами в полнейшем отчаянии, когда жизнерадостный акушер проинформировал меня, что моя шейка матки не раскрыта вообще, и «это может продлиться несколько дней – возможно, еще неделю». Пытаясь меня успокоить, Фрэнк прибегнул к растиранию моих ног. Затем моей спины, моей шеи, моих плеч – всего, до чего я позволяла дотрагиваться. И постепенно, я исчерпала себя и лежала смирно, позволяя ему касаться меня. И... и мы оба были в ужасе, и жутко нуждались в утешении, и ни у кого из нас не было слов, способных его подарить. И он занялся любовью со мной, медленно и нежно, и мы заснули в руках друг друга – и проснулись в состоянии паники несколько часов спустя, когда мои воды отошли. – Клэр! – Я полагаю, Джейми назвал мое имя несколько раз, я была так потеряна в воспоминаниях, что совсем забыла, где нахожусь. – Что? – Я обернулась с колотящимся сердцем. – Что-нибудь случилось? – Нет, еще нет. – Он недолго понаблюдал за мной, нахмурив лоб, затем встал и подошел, встав рядом. – С тобой все хорошо, Сассенах? – Да. Я... Я просто задумалась. – Да, я видел, – сказал он сухо. Он замялся, затем – когда особенно громкий стон проник через дверь – коснулся моего локтя. – Ты боишься? – мягко спросил он. – То, что ты можешь быть беременна сама, я имею в виду? – Нет, – сказала я и услышала горькие нотки в своем голосе, так же ясно, как услышал он. – Я знаю, что не беременна. – Я посмотрела на него. Его лицо было размыто дымкой непролитых слез. – Мне грустно, что я не беременна – что я никогда не забеременею снова. Я заморгала, и увидела те же эмоции на его лице, что и у меня – облегчение и сожаление, смешанные в такой пропорции, что невозможно было сказать, какая из них была более сильной. Он обнял меня, и я прижалась лбом к его груди, думая, какое это было утешение знать, что у меня тоже есть компания на этой скале. Мы постояли молча некоторое время, просто дыша. Потом внезапно изменились интимные звуки в хирургической. Оттуда донесся короткий вскрик удивления, более громкое восклицание на французском и затем звук ног, тяжело приземлившихся на пол, одновременно с недвусмысленным звуком выплеска околоплодных вод. Роды быстро продвигались. Меньше чем через час, я увидела появившееся темя, покрытое черным пухом. – Он волосатик, – доложила я, смягчая промежность маслом. – Будь осторожна, не тужься слишком сильно! Еще не время. – Я обхватила изгиб появляющейся головки со своей стороны. – И у него очень большая голова. – Никогда бы не догадалась – сказала Марсали, покрасневшая и задыхающаяся. – Спасибо что сказала. Я едва успела рассмеяться, как головка аккуратно скользнула в мои руки, лицом вниз. Пуповина обвивалась вокруг шеи, но не плотно, слава Богу! Я продела под нее палец и освободила ее, и мне не пришлось говорить «Тужься!», так как прежде Марсали вздохнула так глубоко, словно ходила за ним в Китай и выстрелила младенца в мой живот подобно пушечному ядру. Казалось, что мне в руки вдруг попала смазанная жиром свинья, и я безумно вертела его в руках, пытаясь привести маленькое существо в вертикальное положение и посмотреть, дышит ли он – или она. Между тем, слышались возбужденные крики Мальвы и миссис Баг, и тяжелые шаги спешащих в зал из кухни. Я нашла лицо малыша, поспешно очистила ноздри и рот, вдула небольшую порцию воздуха в его легкие, щелкнула пальцем по подошве одной ноги. Нога отдернулась в рефлексе, и рот широко открылся в громком вопле. «Bonsoir, MonsieurL'Oeuf» , – сказала я, поспешно проверяя, что это действительно месье. – Monsieur ? – Лицо Фергюса расплылось в широкой, до ушей, улыбке. – Monsieur, – подтвердила я, и быстро закутав ребенка во фланель, сунула его в руки отцу, сосредоточившись на перевязывании и обрезании пуповины, затем склоняясь к его матери. Его мать, слава Богу, была в порядке. Изнуренная и потная, но с такой же точно широкой улыбкой. И так было со всеми, кто находился в комнате. Пол был грязным, постель намокшей, и воздух был насыщен плодородными ароматами рождения, но никто, казалось, не заметил этого в общей суматохе. Я массировала живот Марсали, стимулируя сокращения матки, в то время как миссис Баг принесла ей огромную кружку пива, чтобы пить. – С ним все в порядке? – спросила она, придя в себя после того, как жадно напилась. Правда, все в порядке? – Ну, у него две руки, две ноги и голова, – сказала я. – Я не успела сосчитать пальцы рук и ног. Фергюс положил ребенка на столе около Maрсали. – Посмотри сама, macher , – сказал он. Он отложил одеяло. И мигнул, затем наклонился ближе, хмурясь. Йен и Джейми прекратили разговаривать, увидев его. – Что-то неладно? – подойдя, спросил Йен. Внезапная тишина поразила комнату. Мальва недоуменно переводила взгляд с одного лица на другое. – Maman? Герман стоял в дверях, сонно покачиваясь. – Он здесь? C’estMonsieur? Не дожидаясь ответа или разрешения, он качнулся вперед, оперся на окровавленную постель, и разинув рот, уставился на своего новорожденного брата. – Он выглядит забавным, – сказал он, и слегка нахмурился. – Что с ним? Фергюс застыл неподвижно, как и все мы. При этом он посмотрел на Германа, затем снова взглянул на ребенка, потом снова на своего первенца. – Ilestunnain, – сказал он почти небрежно. Он сжал плечо Германа, достаточно сильно, чтобы вызвать изумленный вопль мальчика, затем вдруг повернулся на каблуках и вышел. Я услышала звук открывшейся передней двери, и холодный сквозняк пронесся по залу и по комнате. – Il est un nain . Фергус не закрыл дверь, и ветер задул свечи, оставив нас в полутьме, освещенной только заревом жаровни.
ЗИМНИЕ ВОЛКИ Маленький Анри-Кристиан появился на свет совершенно здоровым; просто он оказался карликом. Впрочем, он был слегка желтушным, со слабым золотистым отливом на коже, который придавал его круглым щечкам нежный румянец, подобный лепесткам бледно-желтого нарцисса. С пятнышком черных волос на макушке, он мог бы быть китайским ребенком, если бы не огромные, круглые голубые глаза. Я думала, что, в каком-то смысле, должна испытывать благодарность к нему. Ничто другое, кроме рождения карлика, не могло бы настолько отвлечь внимание Риджа от меня и всего произошедшего в последний месяц. Как бы то ни было, люди больше не вглядывались в мое заживающее лицо и не замолкали неловко, подыскивая, о чем бы со мной поговорить. А у них имелось довольно много, что сказать – мне, друг другу, и, нередко, Марсали, если бы я, или Бри вовремя не останавливали их. Я полагала, они должны были обсуждать то же самое с Фергюсом – если бы видели его. Он вернулся спустя три дня после рождения ребенка, тихий и помрачневший. Он остался достаточно долго для того, чтобы согласиться с именем, выбранным Марсали, и иметь с ней короткий разговор с глазу на глаз. Затем ушел снова. Если она и знала, где он пребывал, то не распространялась об этом. А пока она и ребенок оставались в Большом Доме, с нами. Она улыбалась и уделяла внимание другим детям, как и должна, делать мать, хотя постоянно казалось, будто она прислушивается к чему-то, чего нет. К шагам Фергюса? – спрашивала я себя. Была и хорошая сторона: она всегда держала Анри-Кристиана подле себя, нося его в слинге или устроив возле своих ног в корзине, сплетенной из камыша. Я видела родителей, у которых родились дети с дефектами: зачастую их реакцией было отступить, не имея сил справиться с ситуацией. Марсали отнеслась к этому совершенно по-другому, яростно защищая малыша. Гости приходили, якобы для того, чтобы о чем-то поговорить с Джейми или взять у меня немного укрепляющего средства или целебной мази, – но в действительности – в надежде мельком увидеть Анри-Кристиана. Поэтому было совершенно неудивительно, что Марсали напряглась и прижала Анри-Кристиана к груди, когда открылась задняя дверь, и на порог упала тень очередного визитера. Она немного расслабилась, увидев, что посетитель – Йен-младший. – Привет, кузина, – сказал он, улыбаясь ей. – Как вы чувствуете себя – ты и малыш? – Очень хорошо, – твердо произнесла она. – Пришел проведать своего нового родственника? – Я увидела, как она посмотрела на него, прищурившись. – Точно, ага, и передать ему маленький подарок. – Он поднял большую руку и коснулся своей рубашки, которая оттопыривалась из-за того, что было спрятано под ней. – Надеюсь, ты тоже в порядке, тетушка Клэр? – Привет, Йен, – сказала я, поднимаясь на ноги и откладывая в сторону рубашку, которую подшивала. – Да, со мной все хорошо. Хочешь немного пива? – Я была рада видеть его: я составляла Марсали компанию, пока она шила или, точнее, стояла на страже, чтобы отгонять незваных посетителей, пока миссис Баг ухаживала за цыплятами. Но у меня готовился отвар крапивы в хирургической, и нужно было его проверить. Йену можно было доверить заботу о Марсали. Оставив их с закусками, я вырвалась в свою хирургическую и провела приятную четверть часа наедине с травами, сцеживая настои, разбирая розмарин для сушки, окруженная пикантным запахом и миролюбием растений. Такого уединения было трудно достичь в эти дни, с детьми, выскакивающими из-под ног, как грибы. Я знала, что Марсали не терпится вернуться домой, но не могла отпустить ее без Фергюса, который мог бы оказать хоть какую-то помощь. – Чертов парень, – пробормотала я себе под нос. – Самовлюбленная скотина. По-видимому, я была не единственной, кто так думал. Когда я вернулась в гостиную, пропахнув розмарином и корнем женьшеня, я случайно услышала, как Марсали высказывает подобное суждение Йену. – Ага, я знаю, что он вернется, кто бы ни вернулся? – говорила она, ее голос был полон боли. – Но почему он сбежал и оставил нас одних? Ты говорил с ним, Йен? Он сказал что-нибудь? Так вот в чем дело. Йен отправлялся в одну из своих загадочных поездок. Он наверняка пересекался где-то с Фергюсом и сказал об этом Марсали. – Ага, – ответил он после минутного замешательства. – Совсем немного. – Я помедлила, не желая прерывать их, но могла видеть его лицо, свирепость его татуировок вкупе с симпатией, которая наполнила его глаза. Он потянулся через стол, протягивая руки: – Я могу подержать его, кузина? Пожалуйста? Спина Марсали застыла от удивления, но она передала ребенка, который слегка извивался и пинался в своих пеленках, но быстро устроился у плеча Йена, издавая тихие чмокающие звуки. Йен склонил к нему голову, улыбаясь, и легко касаясь губами большой круглой головы Анри-Кристиана. Он сказал малышу что-то успокаивающее, как я предположила, на языке могавков. – Что это ты сказал? – любопытно спросила Марсали. – Своего рода благословение, можно сказать. – Он очень осторожно похлопывал Анри-Кристиана по спинке. – Призываешь ветер, чтобы тот был попутным, небеса, чтобы укрывали его, и воду и землю, чтобы кормили его. – О, – голос Марсали смягчился. – Это так мило, Йен. – Но затем она расправила плечи, не желая менять тему. – Ты сказал, что говорил с Фергюсом. Йен кивнул, прикрыв глаза. Его щека покоилась на голове малыша. Он ничего не говорил, но я видела, как двигалось его горло, большое адамово яблоко нырнуло, когда он сглотнул. – У меня был ребенок, кузина, – прошептал он так тихо, что я едва поняла его. Марсали услышала его. Она застыла, игла, которую она взяла, сверкнула в ее руке. Затем, двигаясь очень медленно, она положила ее на место. – Был? – произнесла она очень мягко. И поднявшись, обошла стол с тихим шорохом юбок, чтобы сесть рядом с ним на скамью, достаточно близко, чтобы он чувствовал ее присутствие, и положила маленькую руку на его локоть. Он не открыл глаз, но перевел дыхание и, с малышом, удобно устроившимся у его сердца, начал говорить голосом, едва более громким, чем треск огня. *** Он проснулся, зная, что случилось что-то очень плохое. Перекатился к спинке лежака, где под рукой находилось его оружие, но прежде, чем он успел схватить нож или копье, снова услышал звук, который, должно быть, разбудил его. Источник звука находился позади него: не более, чем легкий сдерживаемый вздох, но он услышал в нем боль и страх. Огонь почти угас: он не видел ничего, кроме темной макушки головы Вакотеквеснонсы, обрамленной красным светом, и двойной выпуклости плеча и бедра под шкурами. Она не двигалась больше и не издавала ни звука, но что-то в этих неподвижных темных очертаниях пронзило его сердце, подобно томагавку, поражающему цель. Он отчаянно схватил ее за плечо, желая, чтобы с ней все было в порядке. Ее кости, маленькие и твердые, проступали через плоть. Он не мог найти подходящих слов: все фразы каньенкеака вылетели у него из головы, и он говорил теми словами, которые первыми приходили к нему. – Девочка... любимая... с тобой все в порядке, правда? Благословенный Михаил, защити нас, с тобой все хорошо? Она знала, что он здесь, но не поворачивалась к нему. Что-то – странное бульканье, подобно журчанию ручья по камням – исходило от нее, и дыхание застряло в ее горле снова, короткий сухой звук. Он не стал ждать, выкарабкался голым из шкур, зовя на помощь. Люди выбирались наружу в тусклом свете общего дома, неуклюжие фигуры, спешили к нему, осыпая градом вопросов. Он не мог говорить: это было лишне. Через мгновения Тевактеньонх была здесь, ее строгое старое лицо застыло в мрачном спокойствии, и женщины общего дома поспешили мимо него, оттолкнув его в сторону, когда уносили прочь Эмили, завернутую в оленью шкуру. Он последовал за ними, но они не обратили на него внимания, исчезнув в женском доме в конце деревни. Двое или трое мужчин вышли, посмотрели им вслед, затем пожали плечами, развернулись и ушли обратно. Было холодно, очень поздно, и это были женские дела. Он зашел внутрь спустя несколько минут, но только для того, чтобы накинуть какую-то одежду. Он не мог оставаться в общем доме, только не возле пустой без нее, пахнущей кровью кровати. Кровь была и на его коже, но он не остановился, чтобы помыться. Снаружи звезды уже растаяли, но небо по-прежнему оставалось черным. Холод пронизывал до костей, и кругом царило безмолвие. Покрывало, висящее над дверью его «длинного дома» , покачнулось, и Ролло скользнул внутрь, серый как призрак. Большой пес расправил лапы и потянулся, поскуливая от плотности ночи и холода. Затем он потряс своим жестким загривком, фыркнул, выдувая белые облачка пара, и медленно направился к своему хозяину. Он тяжело уселся с покорным звуком и прислонился к ноге Йена. Йен постоял с минуту, глядя на дом, в котором находилась его Эмили. Его лицо пылало, лихорадило от сиюминутности происходящего. Он сгорал безжалостно и ярко, словно уголь, но чувствовал, как тепло просачивается из него в холодное небо, и его сердце медленно становится черным. Наконец, он хлопнул ладонью по бедру и повернулся к лесу, стремительно уходя, огромный пес беззвучно следовал за ним. – Радуйся, Мария, исполненная благодати... – Он не обращал внимания, куда шел, молясь себе под нос, но вслух, успокаивая себя собственным голосом в безмолвной тьме. Может, он должен молиться одному из духов могавков? – Задался он вопросом. Не разгневаются ли они, что он говорит со своим старым Богом, с матерью этого Бога? Не отомстят ли они за подобное пренебрежение его жене и ребенку? Ребенок уже мертв. Он понятия не имел, откуда пришло это понимание, но он знал, что это так же верно, как если бы кто-то произнес эти слова ему вслух. Знание было бесстрастным, еще не повод для печали: лишь факт, который, он знал, окажется правдой, и это знание потрясло его. Он углубился в лес, шагая, потом побежал, замедляясь только для того, чтобы перевести дыхание. Воздух был пронизывающе холодным и неподвижным, пахнущим гнилью и смолой, но деревья перешептывались, когда он проходил мимо. Эмили могла слышать их разговор – она знала их тайный язык. – Ага, и какой в этом смысл? – пробормотал он, подняв лицо к беззвездной пустоте между кронами деревьев. – Ты не скажешь ничего ценного. Ты не знаешь, как она там сейчас, так ведь? Время от времени он слышал шаги пса, шуршащие по опавшим листьям за его спиной, мягко ударявшие по участкам непокрытой земли. Он спотыкался снова и снова, ноги путались в темноте, один раз упал и ушибся, опять споткнулся, и неуклюже побежал дальше. Он перестал молиться: его мозг больше не мог ни сформулировать слова, ни выбрать их среди разрозненных слогов разных языков, и его дыхание опаляло его горло во время бега. Он чувствовал ее тело рядом с собой в холодной тьме, ее полные груди в своих руках, ее маленькие круглые ягодицы, выдающиеся назад, тяжелые и полные желания, когда он входил в нее, о, Боже, он знал, что не должен, он знал! И все же делал это ночь за ночью, сходя с ума от скользкого, плотного единения с ней, давно оставив позади тот день, когда должен был остановиться, безмозглый эгоист, ослепленный нечестивой похотью. Он бежал, и, по мере движения, ее деревья шепотом осуждали его в вышине. Ему пришлось остановиться от нехватки воздуха. Небо меняло цвет с черного на тот, который предшествует свету. Пес обнюхал его, тихо поскуливая, янтарные глаза стали пустыми и темными в предрассветный час. Пот струился по его телу под кожаной рубашкой, пропитывая вымазанную в грязи набедренную повязку между ног. Его гениталии замерзли, сморщившись и сжавшись к телу, и он чувствовал собственный запах, отвратительный горький запах страха и потери. Уши Ролло поднялись торчком, и пес снова заскулил, отходя на шаг, возвращаясь, отбегая снова, нервно подергивая хвостом. Пошли, говорил он так же ясно, как словами. Пошли сейчас же! Что до него, Йен улегся бы на мерзлую опавшую листву, зарылся лицом в землю и остался. Но привычка вытянула его: он привык слушаться пса. – Что? – глухо спросил он, проводя рукавом по влажному лицу. – Что случилось? Ролло утробно зарычал. Он стоял неподвижно, шерсть на загривке медленно поднималась. Йен увидел это, и какая-то слабая тревожная дрожь дала о себе знать сквозь туман изнуряющего отчаяния. Он потянулся рукой к ремню, обнаружил там пустоту и шлепнул себя, отказываясь верить. Господи, у него не было даже ножа для шкур! Ролло зарычал снова, громче. Это должно было звучать, как предупреждение. Йен повернулся, вгляделся, но не увидел ничего, кроме темных стволов кедра и сосны, земли под ними, укрытой тенями, и воздуха, наполненного туманом. Французский торговец, как-то пришедший к их огню, назвал такое время, такой свет l’heureduloup – часом волка. И не зря: это было время охоты, когда ночь тускнеет, и слабый ветерок, что появляется перед тем, как начнет светать, приносит запах добычи. Его рука метнулась к ремню с другой стороны, где должен был висеть мешочек с мазью: медвежий жир, перемешанный с листьями мяты, скрывал человеческий запах во время охоты... или когда охотились на тебя. Но с этой стороны тоже было пусто, и его сердце застучало быстро и жестко, в то время как холодный ветер осушал пот его тела. Зубы Ролло обнажились, рычание продолжилось, переходя в угрозу. Йен остановился и подхватил с земли упавшую сосновую палку. Она была хорошей длины, но не такой прочной, как ему хотелось бы, и не слишком удобной, с длинными когтистыми ветками. – Домой, – прошептал он псу. Он не имел представления, где находится, или в какой стороне деревня, но Ролло знал. Пес медленно попятился, по-прежнему вглядываясь в серые тени, – они переместились, те тени? Он пошел быстрее, так же пятясь назад, чувствуя наклон земли через подошвы мокасин, ощущая присутствие Ролло по шуршанию шагов пса, слабое подвывание слышалось время от времени за его спиной. Там. Да, тень пошевелилась! Серая фигура, далеко впереди и показавшаяся на очень короткий миг, чтобы узнать, но все же это он, – вполне узнаваем по одному своему присутствию. Если был один, могло быть и больше. Они не охотились в одиночку. И хотя они пока не приблизились, он повернулся и почти побежал. Не поддаваясь панике, несмотря на страх в глубине живота. Быстрый размашистый шаг, походка горцев, которую его дядя показал ему, с ней можно было бы преодолеть крутые бесконечные мили шотландских гор: постоянное движение без истощения. Он должен беречь силы для схватки. Он обдумывал эту мысль, искривив в усмешке рот, отдирая на ходу хрупкие сосновые ветки со своей дубинки. Минуту назад он хотел умереть, и возможно, захотел бы снова, если Эмили... Но не сейчас. Если Эмили... И, помимо прочего, был пес. Ролло не бросил бы его: они должны защищать друг друга. Рядом – вода: он слышал ее журчание сквозь ветер. Но принесенный ветром, послышался и другой звук, длинный, нечеловеческий вой, который заставил снова похолодеть его лицо от пота. Второй отвечал ему, с запада. Все еще далеко, но они охотились, перекликаясь друг с другом. На нем была ее кровь. Он повернул в поисках воды. Это был небольшой ручей, не более нескольких футов в ширину. Он бросился в него без раздумий, рассекая кожу об лед, сковавший тонким слоем поверхность, ощущая укусы холода ногами и ступнями по мере того, как промокали его гетры и наполнялись влагой мокасины. Он остановился на долю секунды, снимая мокасины, чтобы их не унесло течением: Эмили сделала их для него из шкуры лося. Ролло пересек ручей в два гигантских прыжка и остановился на противоположном склоне, отряхиваясь и разбрызгивая холодные капли воды со своей шерсти, прежде, чем идти дальше. Хотя Йен достиг берега, он оставался в воде, плещущейся возле его щиколоток, намереваясь стоять так столько, сколько сможет вытерпеть. Волки охотились по запаху, приносимому ветром, так же хорошо, как по запаху, оставшемуся на земле, но незачем было облегчать им задачу. Он засунул мокасины за воротник своей рубашки, и ледяные капли побежали вниз по его груди и животу, пропитывая набедренную повязку. Его ступни окоченели: он не чувствовал круглых камней на дне ручья, но время от времени его нога слетала с одного из них, скользкого от водорослей, и он накренялся и покачивался, чтобы удержать равновесие. Он слышал волков все более ясно: хотя, что хорошо, – ветер изменился и теперь дул в его сторону, принося их голоса. Или это лишь означает, что они были сейчас ближе? Ближе. Ролло был возбужден, мечась туда и сюда на дальнем берегу, воя и рыча, убеждая его двигаться коротким лаем. С той стороны к ручью подходила оленья тропа: он, шатаясь, выбрался на нее, тяжело дыша и сотрясаясь от дрожи. Потребовалось несколько попыток, чтобы надеть мокасины снова. Промокшая кожа задубела, и его руки и ступни отказывались работать. Он должен был положить палку и использовать обе руки. Он как раз натягивал второй мокасин, когда Ролло с призывным рычанием внезапно ринулся вниз по склону. Он развернулся на мерзлой грязи, хватая палку, успев заметить серую фигуру размером с Ролло на другой стороне ручья, ее бледные глаза – поразительно близко. Он хрипло вскрикнул и рефлекторно швырнул палку. Она проплыла по воде, ударилась рядом с волчьими лапами, и зверь растворился, словно по волшебству. Он мгновение стоял неподвижным столбом, вглядываясь. Ему точно не привиделось это? Нет, Ролло неистовствовал, рыча и оголяя зубы, хлопья пены летели из его пасти. На краю ручья лежали камни: Йен схватил один, второй, сгреб пригоршню, другую, обдирая пальцы в спешке об скалы и мерзлый грунт, держа перед собой рубашку наподобие мешка. В отдалении снова завыл волк, другой неподалеку ответил ему, так близко, что волоски встали дыбом на шее Йена. Он швырнул камень в направлении воя, повернулся и побежал, крепко прижимая к животу остальную груду камней. Светало. Сердце и легкие рвались от крови и воздуха, но в то же время казалось, он бежит так медленно, будто плывет над лесной землей, как дрейфующее облако, не в силах двигаться быстрее. Он видел каждое дерево, все иголки ели, которую миновал, по отдельности – короткие и толстые, мягкого серебристо-зеленого цвета на свету. Его дыхание стало затрудненным, зрение – нечетким и смазанным, поскольку слезы затуманивали его глаза, он моргал, избавляясь от них, но слезы наполняли глаза снова. Ветки деревьев хлестали его по лицу и ослепляли, их запах врезался ему в нос. «Красный кедр, помоги мне!» – выдохнул он, слова каньенкеака сорвались с его губ, как будто он никогда не говорил по-английски или не призывал Христа и Его мать. Сзади. Тихий голос, вероятно не более, чем голос его собственной интуиции, но он тут же развернулся с камнем в руке и метнул его со всей силы. Еще, и еще, и еще, он бросал так быстро, как только мог. Послышался треск, тяжелый удар и визг, и Ролло повернулся и остановился, стремясь возвратиться и атаковать. – Идем-идем-идем! – Он на бегу схватил огромного пса за загривок, разворачивая его и увлекая за собой. Сейчас он слышал их, или думал, что слышал. Ветер, что пришел с рассветом, шелестел среди деревьев, и они шептали сверху, указывая ему этот путь, а не иной, направляя его во время бега. Он не различал ничего, кроме цвета полуслепой от напряжения, но чувствовал их объятия, остужающие его ум: покалывающее прикосновение ели и пихты, кору белой осины, гладкой, как кожа женщины, липкой от крови. «Иди сюда, давай этой дорогой», – звучало в его голове, и он следовал за звуком ветра. Вой послышался позади них, сопровождаемый отрывистым лаем и другими характерными звуками. Близко, слишком близко! Он швырял камни назад, не останавливаясь, не глядя, не имея времени развернуться и прицелиться. Камней больше не осталось, и он уронил пустой подол рубашки, качая руками, чтобы бежать быстрее, в ушах – тяжелое дыхание, которое могло быть как его собственным или его собаки, так и звуками тех тварей, что преследовали его. Сколько их? Как далеко бежать? Он начинал пошатываться, красные и черные полосы мелькали перед его глазами. Если деревня не рядом – у него не было никаких шансов. Он рванулся в сторону, ударился о пружинистую ветку дерева, которая согнулась под его весом, а затем потянула его вверх, грубо поставив на ноги. Он потерял ускорение и ориентацию. – Куда? – выдохнул он деревьям. – Каким путем? Если они и ответили, он не слышал этого. Сзади были рычание и глухие удары, сумасшедшая схватка с воем и лаем собачьей драки. – Ролло! – Он развернулся и бросился через заросли сухих вьюнов, обнаружив пса и волка извивающимися и рвущими друг друга в сплетенном клубке шкур и сверкающих зубов. Он ринулся вперед, пинаясь и крича, яростно нанося удары, довольный, наконец, возможностью кого-то избить, сопротивляться, даже если это было последнее сражение. Что-то расцарапало ему ногу, но он почувствовал лишь вибрацию от столкновения, когда жестко врезался коленом в бок волка. Тот завизжал и откатился прочь, тотчас возвращаясь к нему. Зверь прыгнул, и его лапы ударили Йена в грудь. Он отступил назад, вскользь ударившись обо что-то головой, на секунду теряя способность дышать, и придя в себя, обнаружил, что его рука обхватывает истекающие слюной челюсти, изо всех сил отталкивая их от собственного горла. Ролло вскочил на спину волку и Йен разжал хватку, рухнув под весом воняющих шкур и корчащейся плоти. Он выбросил руку, нащупывая что-нибудь – оружие, рычаг, то, за что можно зацепиться, чтобы высвободиться, – и ухватил что-то твердое. Он вырвал предмет из его мшистого ложа и раскроил волку голову. Обломки окровавленных зубов взлетели в воздух и попали ему в лицо. Он ударил снова и снова, задыхаясь от рыданий. Ролло скулил высоким пронзительным звуком... нет, это был не он. Йен еще раз обрушил камень на размозженный череп, но волк прекратил борьбу, зверь лежал поперек его бедер, подергивая ногами, глаза остекленели, он умер. Йен оттолкнул его в неистовстве отвращения. Зубы Ролло погрузились в вытянутое горло волка и разорвали его, в завершающем фонтане крови и теплой плоти. Йен закрыл глаза и застыл. Представлялось невероятным двигаться или думать. Спустя некоторое время показалось, что он может открыть глаза и, наконец, дышать. За его спиной было большое дерево: он упал возле его ствола, когда волк ударил его, этот ствол служил ему опорой и сейчас. Среди перекрученных корней зияла грязная дыра, в том месте, из которого он выдернул камень. Он по-прежнему держал этот камень: было ощущение, будто тот врос в его кожу, – Йен не мог разжать руку. Когда он всмотрелся, то понял, – это произошло потому, что камень разбился вдребезги: острые осколки изрезали его руку, и кусочки камня приклеились к руке на засохшую кровь. Используя пальцы другой руки, он отогнул стиснутые пальцы и вытащил раскрошенные кусочки камня из ладони. Он оторвал мох с корней дерева, скатал его в комок между ладонями, затем дал скрюченным пальцам снова сомкнуться на нем. В отдалении завыл волк. Ролло, который улегся было возле Йена, поднял голову с тихим «уофф!». Вой повторился и словно спрашивал о чем-то взволнованным тоном. Он впервые посмотрел на тело волка. На мгновение ему показалось, что зверь пошевелился, и он помотал головой, чтобы прогнать видение. Затем взглянул снова. Он шевелился. Рыхлый живот медленно поднялся, осел. Теперь полностью рассвело, и он мог видеть крошечные шишечки розовых сосков. Это не стая. Пара. Вернее, была пара. Волк неподалеку завыл снова, и Йен склонился в сторону, его вырвало. Едящий Черепах добрался до него немного позже, облокотившегося на ствол красного кедра у трупа мертвого волка, придавленного тушей Ролло. Черепаха присел на корточки, на коротком расстоянии, балансируя на пятках и наблюдая. – Хорошая охота, Брат Волка, – сказал он в итоге с уважением. Йен чувствовал, как узел между его лопатками немного расслабляется. В голосе Черепахи звучали успокаивающие нотки, но не сочувствие. Итак, она жива. – Та, с кем я разделяю очаг, – начал он, избегая называть ее по имени. Произносить имя вслух означало навлечь на нее злых духов. – Она в порядке? Черепаха закрыл глаза и приподнял брови и плечи. Она была в порядке и в безопасности. Все-таки человеку неподвластно знать, что будет дальше. Йен не упоминал о ребенке. Не сделал этого и Черепаха. Черепаха пришел с оружием, луком и, конечно, ножом. Он вытащил нож из-за пояса и непринужденно передал его Йену. – Ты захочешь снять шкуру, – сказал он. – Обернуть твоего сына, когда он родится. Сотрясение прошло сквозь тело Йена, подобное вздрагиванию от внезапного дождя на голой коже. Едящий Черепах увидел его лицо и отвернул голову, избегая встречаться с ним глазами. – Этот ребенок был дочерью, – сказал Черепаха, констатируя факт. – Тевактеньонх сказала моей жене, когда пришла за шкурой кролика, чтобы завернуть тело. Мускулы в его животе напряглись и задрожали: он подумал, что сейчас его собственная кожа лопнет, но нет. Его горло пересохло, и он один раз мучительно сглотнул, затем отряхнул мох и протянул свою израненную руку за ножом. Медленно склонился, чтобы освежевать волка. Едящий Черепах перебирал с интересом запачканные кровью остатки разрушенного камня, когда вой волка заставил его подняться, вглядываясь. Он отозвался эхом в лесу, этот вой, и деревья шевелились над ними, тревожный шелест был наполнен звуками потери и опустошения. Нож быстро вспорол бледный мех живота, разделяя два ряда розовых сосков. – Ее муж скоро будет здесь, – сказал Брат Волка, не поднимая глаз. – Иди и убей его. Марсали внимательно смотрела на него, едва дыша. В ее глазах по-прежнему была печаль, но она несколько убавилась, сокрушенная сопереживанием. Гнев оставил ее: она забрала Анри-Кристиана и обеими руками прижала толстый сверток с ребенком к груди, прильнув щекой к большой округлости его головы. – Ах, Йен, – тихо произнесла она. – Mocharaid, mochridhe . Он сидел, глядя вниз, на свои руки, вяло сцепленные на коленях, и, казалось, не услышал ее. В конце концов, он все-таки пошевелился, похожий на пробуждающуюся статую. Не поднимая взгляда, он пошарил за пазухой и вытащил маленький круглый сверток, перевязанный бечевкой из шерсти и украшенный каплями ракушек. Он развязал его и наклонился, расправляя выделанную шкуру нерожденного волка на плечах ребенка. Его большая костлявая рука пригладила неяркий мех, сжав на мгновение руку Марсали там, где она держала малыша. – Поверь, кузина, – сказал он очень мягко. – Твой муж расстроен. Но он вернется. – Затем он поднялся и ушел, бесшумно, как индеец.
LAMAITREDESCHAMPIGNONS Небольшая известняковая пещера, которую мы использовали как конюшню, в данное время служила приютом только козе с двумя новорожденными козлятами. Все животные, родившиеся весной, теперь достаточно подросли, чтобы выпускать их в лес вместе с их матерями для выпаса. Однако козе по-прежнему приносили еду, состоящую из кухонных отходов и небольшого количества дробленого зерна. В течение нескольких дней шел дождь, и утро выдалось облачное и влажное, с каждого листа капало, а воздух был наполнен ароматами смолы и сырых палых листьев. К счастью, облачность удерживала птиц от полета; сойки и пересмешники быстро учились и не спускали глаза-бусинки с приходивших и уходивших с едой людей – они регулярно пикировали на меня, как только я пробиралась на холм со своей миской. Я была настороже, но, не смотря на это, смелая сойка в мгновение ока сорвалась с ветки и залетела в миску, испугав меня. Прежде чем я смогла отреагировать, она схватила кусок кукурузной лепешки и упорхнула, так быстро, что я почти засомневалась, видела ли ее вообще, если бы не мое колотящееся сердце. К счастью, я не уронила миску. Я услышала торжествующий щебет с деревьев и поспешила проникнуть в хлев прежде, чем друзья сойки попытались бы использовать ту же тактику. Я удивилась, увидев, что верхняя створка голландской двери была приоткрыта на дюйм или два. Конечно, не было никакой опасности побега коз, но лисы и еноты вполне могли забраться через нижнюю створку. Поэтому обе двери обычно запирались на ночь. Возможно, мистер Вэмисс забыл; это была его работа вычищать использованную солому и проверять запоры на ночь. Однако, как только я открыла дверь, я поняла, что мистер Вэмисс не был виноват. Послышался громкий шорох соломы у моих ног, и что-то большое переместилось в темноте. Я завизжала от ужаса, и на этот раз все-таки уронила миску, упавшую с лязгом, рассыпав еду по полу и разбудив козу, которая начала блеять и мотать головой. – Pardon, milady! С рукой на своем колотящемся сердце, я отшагнула из дверного проема, осветив Фергюса, скорчившегося на полу, с торчащей в волосах соломой, как в Безумной из Шайо . – О, так вот ты где! – сказала я довольно холодно. Он прищурился и сглотнул, потирая рукой угрюмое, обросшее лицо. – Я... да, – сказал он. Казалось, ему больше нечего добавить. Я остановилась на мгновение, глядя на него сверху вниз, затем покачала головой и наклонилась, чтобы подобрать картофельные очистки и другие остатки, которые упали из миски. Он двинулся было помочь мне, но я остановила его прогоняющим жестом. Он сидел, не двигаясь, наблюдая за мной, обхватив руками колени. В хлеву было темно, и вода монотонно капала с растений, прорастающих из скалы над нами, создавая завесу падающих капель через открытую дверь. Коза прекратила шуметь, признав меня, но теперь просунула шею сквозь ограду загона, вытянув черничного цвета язык как у муравьеда, в попытке достать яблочный огрызок, который подкатился к загону. Я подобрала огрызок и вручила ей, пытаясь одновременно придумать, с чего начать, и что говорить. – Анри-Кристиан поправляется, – сказала я, за неимением лучшей темы. – Прибавляет в весе. Я позволила замечанию сойти на нет, склонившись над оградой, чтобы пересыпать зерно и отходы в деревянную кормушку. Мертвая тишина. Я подождала, затем обернулась, уперев руку в бок. – Он очень милый малыш, – сказала я. Я могла слышать его дыхание, но он ничего не сказал. С громким фырканьем я пошла и толкнула нижнюю половину двери, широко открыв ее, так, что мутный свет снаружи заструился, освещая Фергюса. Он сидел, упрямо отвернув лицо. Я могла чувствовать его запах на приличном расстоянии; от него сильно несло горьким потом и голодом. Я вздохнула. – Карлики такого типа обладают совершенно нормальным интеллектом. Я его полностью проверила, и он проявляет все обычные рефлексы и ответные реакции, которые у него должны быть. Нет никаких причин, почему он не может быть образованным, или не в состоянии заниматься... чем-то. – Чем-то, – Фергюс повторил слово, вместившее и отчаяние и насмешку. – Чем-то. – Наконец, он повернул лицо ко мне, и я увидела пустоту его глаз. – При всем почтении, миледи – вы никогда не видели как живет карлик. – А ты видел?Спросила я, не столько из противоречия, сколько из любопытства. Он прикрыл глаза от утреннего света, кивнув. – Да, – прошептал он и сглотнул. – В Париже. Парижский бордель, где он вырос, был большим, с разнообразной клиентурой, известным своей способностью предложить все, что угодно, почти на любой вкус. – В доме жили lesfilles, naturellement , и lesenfants . Они были, конечно, «основным товаром» учреждения. Но всегда есть те, кто желает... экзотики, и готов платить. И, поэтому, время от времени, мадам может послать за теми, кто имеет дело с такими вещами. LaMaîtressedesScorpions– aveclesflagellantes, tucomprends? OuLeMaîtredesChampignons . – Король Грибов? – буркнула я. – Oui . Владелец карликов. Его глаза застыли, взгляд обратился внутрь, и лицо осунулось. Он видел в памяти живые образы и людей, которые много лет отсутствовали в его мыслях – и не получал удовольствия от этих воспоминаний. – Leschanterelles , так мы называли их, – сказал он мягко. – Женщин. А мужчины, они были lesmorels . Экзотические грибы, ценящиеся за редкость их искривленных форм и странный вкус их мякоти. – С ними хорошо обращались, с leschampignons , – сказал он, в заключение. – Они дорого стоили, как вы понимаете. LeMaître покупал таких младенцев у их родителей – был один, родившийся в борделе однажды, и мадам восхищалась своей удачей – или забирал их с улиц. Он посмотрел вниз, на свою руку, длинные, тонкие пальцы беспокойно двигаясь, собирали в гармошку ткань его бриджей. – С улиц, – он повторился. – Те, кто избежал борделей – были нищими попрошайками. Я знал одного из них очень хорошо – Люк его звали. Мы иногда помогали друг другу. – Тень улыбки, коснулась его рта, и он махнул неповрежденной рукой в ловком жесте, изображающим карманную кражу. – Но он был одинок, Люк, – продолжал он непринужденно. – У него не было защитника. Я нашел его однажды в переулке с перерезанным горлом. Я сказал мадам, и она послала портье сразу забрать тело, а затем продала его врачу из ближайшего района. Я не спросила, что врач собирался сделать с телом Люка. Я видела широкие, высушенные руки карликов, продаваемые для предсказаний и защиты. И другие органы. – Я начинаю понимать, почему бордель может показаться безопасным, – сказала я, сильно сглотнув. – Но все-таки... Фергюс сидел подперев голову рукой, уставившись на солому. Затем он посмотрел на меня. – Я раздвигал ягодицы за деньги, миледи, – сказал он просто. – И считал это пустяком, за исключением боли. Но потом я встретил милорда и открыл мир вне борделя и улиц. То, что мой сын мог бы вернуться в такие места... – Он резко остановился, неспособный говорить. Затем снова закрыл глаза и медленно покачал головой. – Фергюс. Фергюс, милый. Ты же не думаешь, что Джейми – что мы – когда-нибудь позволили бы такому случиться! – сказала я, чрезвычайно обеспокоенная. Он сделал глубокий, дрожащий вдох, и смахнул слезы, висевшие на ресницах. Он открыл глаза и улыбнулся мне с бесконечной печалью. – Нет, вы бы не позволили, миледи. Но вы не будете жить вечно, ни вы, ни милорд. Ни я. А ребенок навсегда останется карликом. И lespetits , они не могут хорошо защитить себя. Их могут забрать те, кто разыскивает таких, захватить и использовать. Он вытер нос рукавом и посидел немного. Это если им так повезет, – добавил он, его голос ожесточился. – Они ничего не стоят, вдали от городов. Крестьяне, они полагают, что рождение такого ребенка – в лучшем случае кара за грехи его родителей. – Тени сгустились на его лице, губы плотно сжались. – Может быть поэтому. Мои грехи... Но он резко прервался, отвернувшись. – В худшем случае... Его голос был мягким, голова отвернута, как будто он шептал тайны теням пещеры. – В худшем случае они воспринимаются как чудовища, дети, порожденные каким-то демоном, который лежал с женщиной. Люди забивают их камнями, сжигают – женщин, иногда тоже. В горных деревнях Франции ребенок-карлик был бы брошен волкам. Но разве Вы не знаете об этих вещах, миледи? – спросил он, внезапно повернувшись ко мне. – Я... Я это предполагала, – сказала я, и протянула руку к стене, внезапно почувствовав необходимость некоторой поддержки. Я знала о таких вещах, в абстрактном смысле, из обычаев аборигенов и дикарей – людей, которых никогда не встретишь, безопасно далеких на страницах книг по географии, древней истории. Он был прав – я знала это. Миссис Баг перекрестилась, увидев ребенка, и затем сделала знак рожков, в качестве защиты от зла, с бледным от ужаса лицом. Потрясенная, как и остальные, случившимся, позже занятая уходом за Марсали, и в отсутствии Фергюса, я не покидала дом в течение недели или больше. Я понятия не имела, что могут говорить люди в Ридже. Фергюс, очевидно, имел. – Они... смогут привыкнуть к нему, – сказала я настолько смело, насколько могла. – Люди смогут увидеть, что он не монстр. Это может занять некоторое время, но я обещаю тебе, что они увидят. – Смогут ли они? И если они позволят ему жить, что тогда он будет делать? – Он внезапно поднялся на ноги. Он вытянул левую руку, и резко сорвал кожаную полосу, которая держала его крюк. Тот упал с мягким ударом в солому и оставил узкий обрубок его запястья голым, кожа была бледной с красными следами от плотного обматывания. – Я, я не могу охотиться, не могу выполнять работу нормального мужчины. Я гожусь лишь для того, чтобы тянуть плуг, как мул! – Его голос дрожал от гнева и ненависти к самому себе. – Если я не могу работать, как нормальный мужчина, как сможет карлик? – Фергюс, это не... – Я не способен содержать свою семью! Моей жене приходится трудиться день и ночь, чтобы прокормить детей, приходится быть среди отбросов и грязи, которые медленно убивают ее... Даже если бы я был в Париже, то уже слишком стар и обезображен, чтобы идти на панель! – Он потряс обрубком передо мной, лицо содрогалось в конвульсиях, затем развернулся и замахнулся искалеченной рукой, разбивая ее о стену, снова и снова. – Фергюс! – Я схватила его за другую руку, но он резко ее вырвал. – Какую работу он сможет выполнять? – кричал он, слезы текли по его лицу. – Как он должен жить? Mon Dieu! Il est aussi inutile que moi! Он наклонился, схватил крюк с земли, и швырнул его так сильно, как только смог, в известняковую стену. Тот коротко звякнул, отскочил от удара и упал в солому, испугав козу с козлятами. Фергюс ушел, оставив раскачиваться голландскую дверь. Коза закричала ему вдогонку, длинное неодобрительное ме-е-е-е! Я держалась за ограду загона, ощущая, как будто это была единственная твердая вещь в медленно опрокидывающемся мире. Когда я смогла, я нагнулась и тщательно обшарила солому, пока не коснулась металла крюка, все еще теплого от тела Фергюса. Я вытащила его и аккуратно оттерла его от соломинок и навоза своим передником, все еще слыша последние слова Фергюса: – Мой Бог! Он так же бесполезен, как и я!
ДЬЯВОЛ В МОЛОКЕ Глаза Анри-Кристина почти сошлись на переносице в попытке сфокусироваться на вязаном шарике, качающимся перед ним в руках Брианны. – Думаю, его глаза останутся голубыми, – заключила она, задумчиво рассматривая дитя. – Как ты думаешь, на что он смотрит? – Он лежал на ее коленях, собственными коленками дотягиваясь почти до подбородка, нежно-голубые глаза вопросительно нацелились куда-то вдаль. – О, малыши все еще видят рай, так говорила моя мама. – Марсали пряла, проверяя новую педаль колеса Брианны, но одарила коротким взглядом своего новорожденного сына, слегка улыбнувшись. – Может, ангел сидит на твоем плече, ага? Или святой стоит позади тебя. Это вселило в нее странное чувство, как будто кто-то действительно стоит позади нее. Не бросающее в дрожь, однако – скорее мягкое теплое ощущение подбадривания. Она открыла рот, чтобы сказать: «Возможно, этой мой отец», но вовремя поймала себя. – А кто является покровителем стирки? – спросила она вместо этого. – Он тот, кто нам нужен. Шел дождь, он продолжался уже несколько дней, и небольшие кучки одежды лежали в беспорядке по всей комнате или свисали с мебели. Влажные вещи на разной стадии высыхания, грязные вещи в ожидании кипящего котла, как только распогодится, не слишком грязные вещи, которые можно почистить, встряхнуть или выбить, чтобы использовать еще несколько дней, и постоянная растущая кучка вещей, требующих починки. Марсали рассмеялась, ловко заправляя нить в шпульку. – Тебе нужно спросить об этом Па. Он лучше всех разбирается в святых. Это колесо просто прелесть! Я таких раньше никогда не видела. И как только тебе в голову пришла такая штука? – О... Видела такое где-то. – Бри сделала резкое движение рукой, отмахиваясь. Она действительно видела – в музее народного творчества. Построить его оказалось кропотливым делом – сначала ей пришлось соорудить грубый станок, а также вымочить и согнуть дерево для самого колеса – ну, это было не слишком сложно. – Ронни Синклер очень помог; он знает, какое дерево подходит, а какое нет. Не могу поверить, что у тебя так хорошо получается, ты ведь впервые пользуешься таким типом колеса. Марсали фыркнула, также отмахнувшись от комплимента. – Я с пяти лет пряду, apiuthar . Разница в том, что здесь я могу сидеть за работой, вместо того, чтобы ходить туда-сюда, пока не упаду от усталости. Ее ноги в чулках мелькали взад и вперед под подолом платья, нажимая на педали. Та издавала приятный «уиш-уиш» жужжащий звук, хотя он был едва слышен из-за болтовни на другом конце комнаты, где Роджер вырезал очередную машинку для детей. Дрынь пользовался ошеломительным успехом у малышни, и спрос на него не иссякал. Брианна со смехом наблюдала, как Роджер отмахивался от любознательности Джема, ловко отталкивая того локтем, нахмурившись в концентрации. Кончик его языка выступал между зубами, а деревянная стружка сыпалась в очаг и на его одежду, и – конечно же – запуталась в его волосах, бледные завитки на фоне черных кудрей. – Это что за модель? – спросил она, подняв голос, чтобы достать его. Он посмотрел вверх, болотисто-зеленые глаза в тусклом дождливом свете из окна позади него. – Думаю, Шевролет пикап 57-го, грузовик, – сказал он, широко улыбнувшись. – Ну вот, anighean . Это твой. – Он смахнул последнюю стружку со своего творения и протянул кубическую вещицу Фелисити, чей рот и глаза округлились в благоговейном трепете. – Эта дрынь? – спросила она, прижимая его к груди. – Мой дрынь? – Это крузавик, – проинформировал ее Джемми с любезным снисхождением. – Папа сказал. – Грузовик – это дрынь, – Роджер заверил Фелисити, видя, как она наморщила лобик в сомнении. – Просто больше размером. – Эта бальшой дрынь, видишь! – Фелисити ударила Джема по голени. Он взвизгнул и схватил ее за волосы, только чтобы получить пинок по заднице от Джоан, всегда готовой заступиться за сестру. Брианна напряглась, готовая вмешаться, но Роджер остановил зарождающийся бунт, держа Джема и Фелисити на расстоянии вытянутой руки друг от друга, крикнув Джоане отступить. – Значит так, братва. Никаких драк, иначе мы прячем дрыни до завтра. Эта угроза их мгновенно успокоила, и Брианна почувствовала, как Марсали расслабилась, возобновив ритм прядения. Дождь твердо и настойчиво стучал по крыше; это был хороший день, чтобы оставаться дома, несмотря на сложности с развлечением скучающих детей. – Почему бы вам не поиграть во что-нибудь приятное и тихое, – сказала она, улыбнувшись Роджеру. – Как например... О! Индианаполис 500 ? – О, ты чудесная помощница, – сказал он, одарив ее косым взглядом, но услужливо усадил детей за работу, расчерчивая гоночные полосы мелом на камнях очага. – Жаль, что Германа здесь нет, – вскользь произнес Роджер. – Куда он пошел, в такую дождливую погоду, Марсали? – Дрынь Германа – по словам Роджера, был Ягуаром Х-KE, хотя, насколько Брианна могла судить, он выглядел точно так же, как и остальные: деревянный брусок с зачатками кабины и колесами – стоял на каминной полке, в ожидании возвращения своего хозяина. – Он с Фергюсом, – спокойно ответила Марсали, не сбиваясь с ритма. Однако она крепко сжала губы, и можно было с легкостью услышать нотку напряжения в ее голосе. – И как Фергюс поживает? – Роджер поднял на нее взгляд, вежливый, но пристальный. Нить соскочила, выпрыгнув из руки Марсали, и намоталась сама на себя, с заметным утолщением. Она поморщилась, и не отвечала, пока нить снова не побежала гладко между ее пальцами. – Ну, я скажу, что для однорукого мужчины, он отличный вояка, – сказала она наконец, вперив взгляд на нить, со сдержанным тоном в голосе. Брианна взглянула на Роджера, который поднял бровь ей в ответ. – С кем он дерется? – спросила Брианна, стараясь звучать непринужденно. – Он часто не говорит мне, – все также ровно сказала Марсали. – Хотя вчера это был муж женщины, которая спросила его, почему он не задушил Анри-Кристиана сразу после рождения. Он обиделся, – тотчас добавила она, оставив неясным, был ли это Фергюс, муж или оба, кто обиделся. Подняв нить, она резко откусила ее. – Еще бы, – пробормотал Роджер. Он склонил голову, маркируя стартовую линию, так что его волосы упали на лоб, застилая его лицо. – И, как я понимаю, не она одна такая. – Нет. – Марсали стала наматывать нить на катушку, небольшая, но казалось, постоянная хмурая морщинка выступила между ее красивыми бровями. – Думаю, эти все же лучше тех, кто показывает пальцем и шепчется. Такие считают, что Анри-Кристиан, он от,... от дьявольского семени, – храбро закончила она, хотя ее голос немного задрожал. – Думаю, они бы сожгли малыша – и меня, и других моих детей вместе с ним, если бы могли. Брианна почувствовала как ее желудок внутри сжался, и обняла предмет обсуждения на своих коленях. – Какие идиоты могли вообще выдумать такое? – возмутилась она. – Не говоря уже о том, чтобы сказать это вслух! – Не говоря уже о том, чтобы сделать это, ты хотела сказать. – Марсали отложила пряжу и встала, склонившись над Анри-Кристианом, и приняв его к груди. Со все еще приподнятыми коленками, его тельце с трудом доходило до половины размера обычного младенца – а с его большой, круглой головкой, обрамленной темными волосами, Брианна вынуждена была признать, что он выглядел... странно. – Па обмолвился словечком тут и там, – сказала Марсали. Она закрыла глаза, медленно покачиваясь из стороны в сторону, убаюкивая Анри-Кристиана. – Если бы не это... – Ее тонкая шея дернулась, когда она сглотнула. – Папочка, папочка, пашли! – Джем, раздраженный непонятной беседой взрослых, дернул Роджера за рукав. Роджер смотрел на Марсали, с обеспокоенным выражением на худом лице. При этом напоминании, он моргнул и посмотрел вниз на своего вполне нормального сына, прочищая горло. – Ага, – сказал он и взял с полки машинку Германа. – Ну что ж, теперь смотрите. Это – стартовая линия... Брианна прикоснулась ладонью к руке Марсали. Она была тонкой, но мускулистой, с красивой кожей, загорелой от солнца, покрытой крошечными веснушками. Ее вид, такой хрупкой и смелой, сковал горло. – Они прекратят, – прошептала Брианна. – Они увидят... – Ага, может быть. – Марсали обхватила руками попку Анри-Кристиана и прижала его крепче. Ее глаза все еще были закрыты. – А может быть и нет. Но если Герман с Фергюсом, тот может быть осторожней с выбором противника. Я бы предпочла, чтобы они не убивали его, понимаешь? Она склонилась над ребенком, занявшись кормлением, и просто не собиралась продолжать этот разговор. Брианна несколько неуклюже похлопала ее по руке, затем двинулась, чтобы сесть за прядильное колесо. Конечно, она слышала разговоры. Некоторые из них. В особенности, сразу после рождения Анри-Кристиана, шок от которого прошелся волной по всему Риджу. Вслед за первыми открытыми выражениями сочувствия последовали многочисленные ворчливые сплетни, по поводу недавних событий и пагубных действий, которые могли привести к ним – от атаки на Марсали и поджога солодовни, до похищения ее матери, резни в лесу и рождения карлика. Она слышала краем уха, как одна неразумная девушка говорила что-то вроде – «...колдовство, а вы чего ожидали?» – но яростно окатила девушку свирепым взглядом, от чего та побледнела и ретировалась вместе со своими двумя друзьями. И все же, девушка оглянулась один раз, затем отвернулась, и все трое злобно захихикали. Однако никто и никогда не обращался с ней или ее матерью с неуважением. Очевидно, что некоторые арендаторы опасались Клэр – но более всего они опасались ее отца. Между тем, время и привыкание, казалось, делают свое дело – пока не родился Анри-Кристиан. Работа с педалью успокаивала; жужжание вертящегося колеса постепенно исчезало в звуках дождя и детских перебранках. По крайней мере, Фергюс вернулся. Когда родился Анри-Кристиан, он ушел из дома и не возвращался в течение нескольких дней. Бедная Марсали, подумала она, рассердившись на Фергюса. Была вынуждена в одиночку справляться с шоком. А ведь все были в шоке, включая саму Брианну. Возможно, ей не стоит так уж винить Фергюса. Она сглотнула, представляя, как она каждый раз менялась в лице при виде Анри-Кристиана. Что было бы, если бы у нее родился ребенок с каким-нибудь ужасным дефектом? Она видела таких время от времени – детей с заячьей губой, с деформированными конечностями. Как говорила ее мать, они были результатом врожденного сифилиса, плохого питания матери, недоразвитого плода. Брианна каждый раз крестилась и благодарила Бога, что Джемми был нормальным. И потом, Герман и его сестры тоже были нормальными. Что либо подобное могло появиться из ниоткуда, в любой момент. Вопреки себе, она посмотрела на полку, где хранила личные вещи, и среди них темно-коричневую баночку с семенами дикой моркови. Она стала снова принимать их, с тех пор, как родился Анри-Кристиан, хотя не рассказала об этом Роджеру. Она задалась вопросом, знал ли он об этом; он и словом не обмолвился. Марсали что-то тихо напевала про себя. Винила ли Марсали Фергюса? – задумалась она. Или он ее? Она уже какое-то время не видела Фергюса, чтобы поговорить с ним. Марсали, казалось, не критиковала его – и она сказала, что не хотела бы, чтобы его убили. Брианна невольно улыбнулась при этом воспоминании. И все же, там было несомненное чувство отчуждения при упоминании о муже. Внезапно нить утолщилась, и она стала прясть быстрее, в попытке выровнять работу, но нить лишь зацепилась и порвалась. Ругая себя, она остановилась и позволила колесу свободно прокрутиться, лишь в этот момент осознав, что кто-то уже долго стучится в дверь хижины, звук стука затерялся в шуме внутри. Она открыла дверь и обнаружила на крыльце одного из детей рыбаков, полностью промокшего, маленького, костлявого и ободранного как дикая кошка. Таких было несколько среди семей арендаторов, все на одно лицо, так что ей было сложно их распознать. – Айдан? – предположила она. – Айдан МакКаллум? – Добрый день, мистрис, – сказал мальчуган, качнув головой в нервном подтверждении личности. – А свэщенник в доме? – Свэ... О... Полагаю, да. Может войдешь внутрь? – Подавив улыбку, она широко распахнула дверь, приглашая его войти. Мальчик выглядел ошеломленным, увидев Роджера, скорчившегося на полу, играющего дрынем с Джемми, Джоан и Фелисити, все старательно визжали и рычали с такой силой, что не заметили новоприбывшего. – К тебе гость, – сказала Брианна, повысив голос, чтобы вмешаться в этот бедлам. – Он ищет священника. – Роджер прервался в середине дрынь-маневра, вопросительно уставившись на жену. – Кого? – спросил он, усевшись на полу, скрестив ноги, все еще держа в руке свою машинку. Затем он заметил мальчика, и улыбнулся. – Айдан, acharaid! Ну, в чем дело? Айдан сосредоточенно наморщил лицо. Очевидно, ему велели запомнить и передать конкретное сообщение. – Мама велела сказать, не могли бы вы прийти к нам, пожалуйста, – повторил он по памяти, – чтобы изгнать диавола, который вселился в молоко. *** Дождь уже немного ослаб, но они успели насквозь промокнуть к тому времени, как добрались до резиденции МакКаллумов. Если бы ее можно было облагородить таким определением, подумал Роджер, стряхивая капли дождя со шляпы, пока он следовал за Айданом вверх по узкой и скользкой тропе к хижине, расположенной на высоком и неудобном перевале на склоне горы. Орем МакКаллум успел возвести стены своей шаткой хижины, но потом он оступился и улетел в каменистый овраг, сломав шею. Таким образом, через месяц после своего прибытия в Ридж, он оставил свою беременную жену и малолетнего сына в этом сомнительном жилище. Пришли другие мужчины и спешно возвели крышу, но хижина в целом напоминала Роджеру груду гигантских бирюлек, ненадежно подвешенных на склоне горы, и ожидающих лишь весенних наводнений, чтобы уползти в пропасть вслед за своим создателем. Миссис МакКаллум была бледной молодой женщиной, такой худой, что платье висело на ней, как пустой мешок из-под муки. Господи, подумал он, чем им приходиться питаться? – О, сэр, нижайше благодарю вас за визит. – Она покачнулась в волнительном реверансе. – Ужасно сожалею, что привела вас сюда в такую непогоду – но я просто ума не приложу, что еще можно сделать! – Не беспокойтесь, – заверил ее Роджер. – Эээ... Айдан сказал, что вы посылали за священником. Я ведь им не являюсь, вы знаете. Она выглядела несколько расстроенной этими словами. – О, ну что ж, может не в прямом смысле, сэр. Но говорят, ваш отец был священником, и вы хорошо разбираетесь в Библии и прочем. – Немного разбираюсь, да, – с предосторожностью ответил он, раздумывая, какого рода неотложное дело могло потребовать хорошего знания Библии. – Аа... Хм... Дьявол в молоке, не так ли? Он тайком перевел взгляд с ребенка в колыбельке на лиф ее платья, неуверенный поначалу, или речь идет о ее грудном молоке, что может быть проблемой, которую он определенно не в состоянии решить. К счастью, проблема находилась в большой деревянной кадке, стоящей на ветхом столе, прикрытой куском марли для защиты от мух с маленькими камешками на узелках по краям в качестве прижимного веса. – Да, сэр, – кивнула на нее миссис МакКаллум, очевидно, боясь подойти ближе. – Лиззи Вэмисс, которая из Большого Дома, она принесла мне его вчера вечером. Она передала, что Сама сказала, что я должна дать его Айдану и пить сама. – Она беспомощно посмотрела на Роджера. Он понял ее сомнения. Даже в его время молоко считалось питьем младенцев и инвалидов. Будучи родом из рыбацкой деревни на побережье Шотландии, она возможно никогда не видела корову до прибытия в Америку. Он был уверен, она знала, что такое молоко, и что вообще оно пригодно для питья, но скорей всего никогда его не пробовала. – Что ж, тогда все в порядке, – заверил он ее. – Вся моя семья пьет молоко; от него дети вырастают высокими и сильными. – И оно, без сомнения, не помешало бы кормящей матери на скудном пайке. Клэр подразумевала именно это. Она кивнула, все еще в сомнении. – Ну... да, сэр. Я хоть и не вполне доверяла... но мальчик был голоден, и сказал, что выпьет его. И я пошла зачерпнуть ему немного, но оно... – Она взглянула на ведро с выражением страшного подозрения. – В общем, если это не дьявол вселился в него, это что-то другое. Оно отравлено, сэр. Я уверена в этом! Он не знал, что заставило его посмотреть в тот момент на Айдана. Но тот неожиданно поразил его мимолетным взглядом, наполненным глубоким интересом, который мгновенно испарился, оставив мальчика с неестественно важным выражением лица. Поэтому с определенной долей предосторожности, он наклонился вперед и осторожно приподнял кусок ткани. Но даже при таких условиях, он взвизгнул и резко отпрянул, утяжеленная ткань отлетела в сторону и крякнулась о стену. Злобные зеленые глаза, смотревшие на него из глубины ведра, исчезли, молоко издало характерный «хлюп!» и брызги сливочных капель вырвались из ведра подобно миниатюрному вулкану. – Черт! – вскрикнул Роджер. Миссис МакКаллум отступила подальше, насколько могла, и с ужасом взирала на ведро, обеими руками прикрывая рот. Айдан одной рукой прижал собственный рот, и также широко раскрыл глаза – но с его стороны слышалось легкое шипение. Сердце Роджера колотилось от всплеска адреналина, и от желания свернуть Айдану его тощую шею. Он не спеша вытер разбрызганное молоко со своего лица, а затем, сжав зубы, осторожно подошел к ведру с молоком. Потребовалось несколько попыток, что схватить существо, которое по ощущениям было ничем иным, как мускулистым и проворным шариком слизи, но четвертая попытка удалась, и он с триумфом вытащил из ведра огромную возмущенную лягушку-быка, расплескивая молоко во все стороны. Лягушка яростно впилась задними ногами в его скользкую ладонь, и, вырвавшись из хватки, произвела затяжной прыжок, покрывший половину расстояния до двери, и заставивший миссис МакКаллум громко закричать. Испуганный ребенок проснулся и присоединился к шуму, в то время, как заляпанная молоком лягушка стремительно прошлепала к двери, а оттуда в дождь, оставляя на своем пути желтые пятна. Айдан благоразумно помчался вслед за ней. Миссис МакКаллум осела на пол, набросила передник поверх головы и предалась истерике. Младенец верещал, молоко медленно капало с края стола, перемежаясь со стуком дождя на улице. Он заметил, что крыша протекала; длинные мокрые струйки темнели на неотесанных бревнах позади миссис МакКаллум, а сама она сидела в луже. С глубоким вздохом, он вытащил ребенка из колыбели, удивив его настолько, что тот сглотнул и прекратил кричать. Он заморгал и сунул свой кулачок в рот. Роджер не знал, какого пола ребенок, это был безымянный пучок тряпок с измученным крошечным личиком и настороженным взглядом. Держа его в одной руке, он присел и другой рукой обнял миссис МакКаллум за плечи, осторожно похлопывая ее в надежде, что та успокоится. – Все в порядке, – сказал он. – Это была просто лягушка, знаете. Она завывала как сирена воздушной тревоги, периодически вставляя небольшие крики, и продолжала делать это, и хотя крики становились более редкими, а завывание в итоге перетекло в более менее обычный плач, все же она отказывалась вылезать из-под передника. От сидения на корточках мышцы его бедра свело судорогой, а он и так уже был мокрый. Вздохнув, он опустился в лужу рядом с ней, и сидел, похлопывая ее по плечу, чтобы она знала, что он все еще здесь. По крайней мере, ребенок выглядел вполне довольным; он сосал собственный кулачок, не обращая внимания на материнскую истерику. – Сколько лет малышу? – спросил он, пытаясь завести разговор во время ее очередного перерыва на вздох. Он примерно знал его возраст, поскольку ребенок родился через неделю после смерти Орема МакКаллума – но нужно было хоть что-нибудь сказать. И сколько бы ему ни было, он казался ужасно маленьким и легким, по крайней мере, в сравнении с его воспоминаниями о Джемми в этом возрасте. Она пробормотала нечто невнятное, но слезы сменились икотой и вздохами. Затем она сказала что-то еще. – Что вы сказали, миссис МакКаллум? – Почему? – прошептала она из под поблекшего ситца. – Почему Господь привел меня сюда? Что ж, это был чертовски хороший вопрос; он и сам не раз спрашивал о том же, но до сих пор не получил действительно хороших ответов. – Ну... мы верим, что у Него есть своего рода план, – сказал он несколько нескладно. – Мы просто не знаем какой. – Потрясающий план, – сказала она, всхлипнув. – Заставить нас проделать весь этот путь в это ужасное место, а затем отобрать у меня моего мужа и бросить меня здесь голодать! – Ох... Не такое уж это и страшное место, – сказал он, не в силах возразить на что-нибудь еще в этом заявлении. – Здесь есть леса... реки, горы... Здесь... Хм... Очень красиво. Когда не идет дождь. – Бессодержательность сказанного, как ни странно, заставила ее рассмеяться, хотя смех быстро превратился в некое подобие плача. – Ну что? – Он обнял ее и притянул поближе к себе, желая одновременно и успокоить и разобрать, что она говорит под своим импровизированным укрытием. – Я скучаю по морю, – очень тихо сказала она, и склонила свою покрытую ситцем голову на его плечо, словно она ужасно устала. – Я никогда его больше не увижу. Скорей всего, она была права, и он ничего не смог найти ей в ответ. Они сидели некоторое время в тишине, которую нарушало лишь чмоканье кулачка ребенка. – Я не позволю вам голодать, – тихо сказал он, наконец. – Это все, что я могу обещать, и я так и сделаю. Вы не будете голодать. – С затекшими мышцами, он неуклюже поднялся на ноги, и протянул свою руку к маленьким огрубевшим рукам, вяло покоящимся на ее коленях. – Ну, давайте. Поднимайтесь. Вы можете покормить ребенка, пока я здесь немного приберусь. *** Когда он уходил, дождь уже прекратился, и серые тучи начали разбегаться, оставляя пятна бледно-голубого неба. Он остановился на повороте крутой, грязной тропы, чтобы полюбоваться радугой – совершенной дугой, распро¬стер¬шейся с одного конца неба до другого. Ее нежные цвета погружались в темную влажную зелень горного склона, как раз напротив него. Было тихо, за исключением всплесков воды, капающей с листьев, и журчания ручейков, стекающих по каменистому ущелью поблизости от тропы. – Завет, – тихо произнес он вслух. – Что тогда обещано? Уж точно не горшок с золотом в конце пути. – Он покачал головой и продолжил путь, хватаясь за ветки и кусты, чтобы не соскользнуть по склону; ему не хотелось закончить свои дни как Орем МакКаллум – грудой костей на дне оврага. Он поговорит с Джейми, а также с Томом Кристи и Хирамом Кромби. Они могут поговорить со своими и постараться, чтобы вдова МакКаллум и ее дети имеют достаточно пищи. Народ будет рад поделиться – но кто-то должен попросить. Он оглянулся назад через плечо; покосившийся дымоход все еще возвышался над деревьями, но дым из него не шел. Они могут собрать достаточно дров, сказала она – но влажной древесине потребуется несколько дней, чтобы стать пригодной для горения. Им нужен был сарай для бревен, и нарубленные бруски, достаточно большие, чтобы хватило на целый день, а не ветки и корешки, которые собирал Айдан. Как будто мысленно вызвав его, Айдан появился в поле зрения. Мальчик ловил рыбу, сидя на корточках на камне у небольшого озера около тридцати футов ниже, спиной к тропе. Его лопатки торчали сквозь поношенную ткань рубашки, словно крошечные ангельские крылышки. Шум воды скрыл шаги Роджера, пробиравшегося вниз по камням. Очень осторожно он приложил руку к тощей, бледной шее, и костлявые плечи сгорбились от удивления. – Айдан, – сказал он. – На пару слов, если позволишь. *** В канун праздника Всех Святых спустилась темнота. Мы пошли спать под звуки свистящего ветра и проливного дождя, а на утро проснулись в белизне огромных белых хлопьев, беспрерывно падающих в полной тишине. Не существует более совершенного спокойствия, чем в самом сердце снегопада. Это – то редкое время, когда почившие любимые находятся рядом. Мир обращается внутрь себя, и холодный воздух наполняется мечтами и тайнами. Небо превращается из кристально чистой прохлады, где ярко мерцают миллионы звезд, в серо-розовое облако, накрывающее землю, предвещая снегопад. Я достала из коробки одну из спичек Бри и зажгла ее, восхищаясь маленькой вспышкой вечного огня, затем наклонилась положить ее в растопку. Падал снег, пришла зима: время огня. Пламени свечей и очага, этого прекрасного, быстро растущего парадокса, содержащего разрушение, но так и не прирученного, сдерживаемого на безопасном расстоянии, чтобы дарить тепло и очаровывать, но всегда, и теперь, с малой толикой опасения. Жареная тыква пропитала воздух густым и сладким запахом. Будучи мерцающими царицами ночи в виде тыкв-фонарей, теперь они приняли более мирную судьбу, в виде пирогов и компоста, присоединившись к спокойному отдыху земли перед обновлением. Я разрыхлила землю в своем саду накануне, посадив семена озимых, чтобы они спали, набухали и мечтали о рождении из мертвых. Теперь наступило время, когда мы заново входим в утробу мира, мечтая о снеге и тишине. Просыпаясь в изумлении от замерзших озер под убывающим лунным светом, и холодным низким сиянием солнца, от голубизны покрытым ледяной коркой веток, возвращаясь после наших коротких, но необходимых трудов к еде и разговорам, к теплу очага в темноте. В темноте у огня, может быть рассказана вся правда, и услышана в безопасности. Я натянула на себя шерстяные носки, толстые нижние юбки, свою самую теплую шаль и пошла разжигать огонь на кухне. Я стояла, наблюдая клубы пара, плывущие из ароматного котла, и чувствовала, как погружаюсь внутрь себя. Мир может уйти, а мы можем исцелиться.
Оutlander является собственностью телеканала Starz и Sony Entertainment Television. Все текстовые, графические и мультимедийные материалы,
размещённые на сайте, принадлежат их авторам и демонстрируются исключительно в ознакомительных целях.
Оригинальные материалы являются собственностью сайта, любое их использование за пределами сайта только с разрешения администрации.
Дизайн разработан Стефани, Darcy, Совёнок.
Запрещено копирование элементов дизайна!