Дата: Понедельник, 25.07.2016, 21:43 | Сообщение # 1
Король
Сообщений: 19994
Диана Гэблдон ДЫХАНИЕ СНЕГА И ПЕПЛА (Diana Gabaldon – «A Breath of Snow and Ashes») ПРОЛОГ Время одно из множества вещей, из-за которых люди признают существование Бога. Оно постоянно и не имеет конца. Есть мнение, что время – самая мощная материя на Земле, ничто не может противостоять времени, не так ли? Ни горы, ни армии. И время, конечно, все исцеляет. Дайте достаточно времени, и оно обо всем позаботятся: боль притупляется, трудности превозмогаются, потери уходят. Прах к праху, пыль к пыли. Помни, человек, прах ты, и в прах ты возвратишься И если время сродни Богу, я полагаю, что память должна быть дьяволом.
Спасибо переводчикам группы ЧУЖЕСТРАНКА книги Перевод: Юлия Хрисантова, Анна Зубова, Юлия Столба, Татьяна Шульгина, Наталия Борисова, Юлия Коровина, Светлана Бахтина, Полина Королькова, Ирина Боброва. Редакторы: Анна Зубова, Наталья Шлензина, Юлия Коровина, Светлана Бахтина, Полина Королькова. Книгу можно скачать здесь в трех форматах
ВОЗВРАЩЕНИЕ СВЯЩЕННИКА. 4 сентября 1774. РОДЖЕР ПЫТАЛСЯ ДЕРЖАТЬСЯ ПОДАЛЬШЕ ОТ Куперсвилля по дороге домой. Не то, чтобы он боялся гнева Юты МакГиллеврей, но он не хотел испортить счастье своего возвращения домой неприветливостью или столкновением. Вместо этого, он поехал окружным путем, постепенно двигаясь вверх по крутому склону по направлению к Риджу, продираясь через заросли леса, преграждавшие путь, и переправляясь через небольшие ручьи. Его мул выбрался наконец-то из воды на основную тропинку, отряхнулся, разбрасывая капли с живота. Остановившись, чтобы вытереть пот с лица, Роджер заметил движение на берегу. Эйдан ловил рыбу, словно не замечая его. Роджер остановил Кларенса поблизости и с минуту наблюдал за мальчиком, ничего не говоря. Затем он спросил: – Хорошо ловится? – Терпимо, – ответил Эйдан, напряженно смотря на леску. Затем он взглянул вверх, улыбка растянулась на лице от уха до уха, он бросил вниз свою удочку, соскочил и протянул обе руки, так чтобы Роджер смог схватить его за тощие запястья и поднял его в седло перед собой. – Вы вернулись! – воскликнул он, махая руками, и счастливо зарылся лицом в грудь Роджеру. – Я ждал вас. Вы теперь настоящий священник? – Почти. Откуда ты знал, что я приеду сегодня? Эйдан пожал плечами. – Я ждал большую часть недели. Он вгляделся в лицо Роджера, насмешливое и с круглыми глазами. – Вы совсем не изменились. – Нет, – заверил его Роджер, улыбаясь. – Как твой живот? – Лучше. Хотите увидеть мой шрам? – он откинулся назад, поднял вверх подол своей ветхой рубашки, чтобы продемонстрировать аккуратный красный четырехдюймовый шрам на бледной коже. – Отлично, – одобрил Роджер. – Я полагаю, ты заботился о своей маме и маленьком Орри, когда тебе стало лучше. – О да, – с гордостью сказал Эйдан. – Я вчера вечером принес домой на ужин шесть форелей, и одна была большая, размером с мою руку! – он протянул руку для иллюстрации. – Да ладно! – Правда! – возмутился Эйдан, потом понял, что Роджер его дразнит и улыбнулся. Кларенс выказывал беспокойство, желая попасть домой, и нарезал маленькие круги, притопывая и дергая поводья. – Лучше двигаться дальше. Ты хочешь поехать со мной? Искушение было велико, но Эйдан покачал головой. – Нет. Я обещал миссис Огилви, что сразу приду и скажу ей, как только вы появитесь. Роджер удивился. – Да? Это еще зачем? – У нее появился младенец на прошлой неделе, она хочет, чтобы вы крестили его. – О? – его сердце при этом словно воспарило, и счастье заполнило его. Его первое крещение! «А точнее – первое официальное крещение», – подумал он, с небольшой болью вспомнив маленькую безымянную девочку О'Брайанов, которую они похоронили. Он не вправе был делать это до своего посвящения в сан, но тогда словно что-то направило его. – Передай ей, что я буду рад окрестить младенца, – сказал он, опуская Эйдана на землю. – Пусть она скажет тебе, когда она хочет это сделать. И не забудь свою рыбу! – крикнул он. Эйдан схватил свою удочку и вереницу серебристых рыб – все чуть меньше его руки – и убежал в лес, оставив Роджера с Кларенсом, который сразу же направился к дому. Он почувствовал запах дыма на достаточном расстоянии где-то внизу по тропе. Сильнее, чем дым очага. Он слышал дорогой все эти разговоры относительно недавних событий в Кросс-Крик, и почувствовал некоторое беспокойство, поэтому подтолкнул Кларенса пятками по бокам, чтобы шел быстрее. Кларенс, чувствуя аромат дома даже сквозь дым, понял намек и резво затрусил вверх по крутому склону. Запах дыма становился сильнее, смешиваясь с каким-то затхлым запахом, показавшимся смутно знакомым. Дымка стала видна среди деревьев, и когда они выехали из подлеска на поляну, он почти стоял в стременах от волнения. Хижина, повидавшая виды, стояла прочно, и от облегчения он опустился в седло с такой силой, что Кларенс крякнул, протестуя. Дым поднимался вокруг дома густыми завитками, так что фигура Брианны, закутанная, как мусульманин, шарфом вокруг головы и лица, смутно виднелась в его эпицентре. Он спешился, сделал вдох, чтобы окликнуть ее, и сразу закашлялся. Окаянная печка для керамики была открыта, извергая дым, как дымоход в аду, и теперь он узнал затхлый запах выжженной земли. – Роджер! Роджер! – она увидела его и побежала, юбки и концы шарфа летели, она перепрыгивала стопки вырезанного дерна как горная коза, чтобы, наконец, упасть в его объятья. Он схватил ее и держал, думая, что никогда в жизни не чувствовал себя лучше, прижатый всем ее весом и чувствуя вкус ее губ, несмотря на то, что она точно ела лук на обед. Она освободилась из его объятий, сияющая и с влажными глазами, ровно настолько, чтобы сказать: – Я люблю тебя! – затем схватила его лицо и поцеловала снова. – Я скучала по тебе. Когда ты последний раз брился? Я люблю тебя. – Четыре дня назад, когда уехал из Шарлотты. Я тебя тоже люблю. Все в порядке? – Конечно. Ну, на самом деле нет. Джемми упал с дерева и выбил зуб, но это был молочный зуб, и мама говорит, что, скорее всего при росте постоянного проблем не будет. Йен возможно заразился сифилисом, и мы все возмущались, а Па чуть не вымазали дегтем и не вываляли в перьях в Кросс-Крике, и мы встретили Флору МакДональд, а мама воткнула иголку в глаз тете Джокасте, и… – Фу! – сказал Роджер от инстинктивного отвращения. – Зачем? – Чтобы он не лопнул. А мне заплатили шесть фунтов комиссионных за портреты! – произнесла она торжественно. – Я купила немного тонкой проволоки и шелковой бумаги, чтобы делать каркасы, и достаточно шерсти для зимнего плаща для тебя. Она зеленого цвета. А самое главное, мы встретились с другим… ну, я расскажу тебе об этом позже; это сложно. Как все прошло с пресвитерианами? Все хорошо? Ты теперь священник? Он мотнул головой, пытаясь решить, на какую часть из этого потока следует ответить, и, в конце концов, выбрал последнее, только потому, что это как раз он помнил. – В некотором роде. Ты что брала уроки бессвязной речи у миссис Баг? – Как это можно быть священником в некотором роде? Подожди – расскажешь через минуту, я должна открыть немного шире. Говоря это, она перелетела через вспаханную землю прямо к зияющему отверстию печи. Высокая кирпичная дымоходная труба поднималась с одной стороны печи, похожая на могильный камень. Обгорелый дерн, который защищал ее в процессе работы, был разбросан вокруг, и создавалось впечатление, что это огромная дымящаяся могила чего-то большого, горячего и, несомненно, демонического, что может восстать. Если бы он был католиком, он бы перекрестился. Он все же осторожно подступил прямо к краю, где Брианна, стоя на коленях, тянулась, пытаясь лопатой переместить второй пласт дерна с ивовой рамки, что дугой выгибалась над ямой. Посмотрев вниз через мутный туман дыма, он увидел необычной формы объекты, лежащие на земляных полках, проходящих через яму. Он смог различить несколько шаров и тарелок. Большинство же были неясными цилиндрическими предметами, два или три фута в длину, сужающиеся и закругленные с одной стороны, а с другой слегка расширяющиеся. Они были темно-розового цвета, полосатые и потемневшие от дыма, и выглядели похоже ни на что другое, как на гигантские жареные фаллосы. Он заметил, что волнуется почти так же, как от истории с глазом Джокасты. – Трубы, – сказала Брианна гордо, указывая пальцем на один из объектов. – Для воды. Посмотри – они великолепны! Или будут, если не сломаются. Пока еще свежие. – Колоссально, – сказал Роджер с небольшим энтузиазмом. – Эй – я привез подарок. Дотянувшись до бокового кармана пальто, он вытащил апельсин, она схватила его с криком восхищения, замерла на мгновение, копнув большим пальцем кожицу. – Ешь; у меня есть еще один для Джемми, – заверил он ее. – Я люблю тебя, – сказала она снова пылко, сок потек вниз по ее щеке. – Так что с пресвитерианцами? Что они сказали? – О. Ну, в основном, все хорошо. Я получил университетскую степень, мой греческий и латынь достаточно их впечатлили. Древнееврейского немного не хватило, но я усиленно буду готовиться – преподобный Колдвелл дал мне книгу, – он похлопал себя сбоку по пальто. – Да, я прямо вижу, как ты проповедуешь на древнееврейском для Кромби и Бьюкененов, – сказала она, улыбаясь. – Ну? И что еще? К ее губе прилип кусочек апельсиновой мякоти, и он импульсивно нагнулся и снял его поцелуем, с крохотным всплеском насыщенной сладости и кислоты на языке. – Ну, они проверили меня на знание и понимание теории, мы много разговаривали; вместе молились за познание. Он чувствовал некоторое смущение, говоря с ней об этом. Это был чудесный опыт, он словно вернулся в дом, по которому соскучился, хотя никогда не осознавал этого. Ему было радостно от того, что его призвание было признано, и что он был среди людей, которые понимали и разделяли это призвание. – Итак, я временно служитель Слова, – сказал он, глядя вниз на носки своих ботинок. – Мне нужно будет посвящение, прежде чем я смогу совершать таинства брака и крещения, но придется подождать до Пресвитерианского собрания, которое случится где-нибудь. В настоящее время я могу проповедовать, учить и хоронить. Она посмотрела на него с немного тоскливой улыбкой. – Ты счастлив? – спросила она, и он кивнул, не в силах произнести ни слова. – Очень, – наконец смог выговорить он, и его голос был тверд. – Хорошо, – сказала она мягко и улыбнулась немного искреннее. – Я понимаю. Ты теперь в некотором роде обручен с Богом, да? Он засмеялся и почувствовал, что горло наконец-то расслабляется. Боже, с этим нужно будет что-то делать; не проповедовать же каждое воскресенье пьяным. Разговоров для скандала хватило бы… – Да, это так. Но я все еще женат на тебе – и об этом не забуду. – Вижу, что не забудешь, – теперь она улыбалась от всего сердца. – Раз уж мы женаты… – ее прямой взгляд пронзил его, словно электрический ток. – Джем у Марсали, играет с Германом. И я никогда раньше не занималась любовью со священником. Это вроде как грешно, и развратно, как ты думаешь? Он глубоко вдохнул, но это не помогло; он все еще чувствовал головокружение и тошноту, несомненно, из-за дыма. – «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна», – сказал он, – «и ложе у нас – зелень…. Округление бедр твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника; живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями…», – он протянул руку и нежно дотронулся до нее. – «Два сосца твои – как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями» (Библия. Песня Песней). – Да? – Это есть в Библии, – заверил он ее серьезно. – Это должно быть так, да? – Расскажи мне еще про мой живот, – сказала она, но прежде чем он успел ответить, он увидел небольшую фигуру, выпрыгнувшую из леса и мчащуюся в их сторону. Это был Эйдан, теперь без рыбы и тяжело дышащий. – Миссис Огил… говорит, чтобы вы… приходили сейчас! – выпалил он. Мальчик слегка задыхался и старался восстановить дыхание достаточно, чтобы сообщить остальную часть сообщения. – Ребенок… совсем плох – и они хотят, чтобы девочка была крещенной на случай, если она умрет. Роджер похлопал рукой по другой стороне пальто; книга Общего Богослужения, которую ему дали в Шарлотте, маленьким успокаивающим весом лежала в его кармане. – Ты можешь? – Брианна выглядела обеспокоенно. – Католики могут – я имею в виду, что человек без сана может крестить в критической ситуации. – Да, в этом случае – да, – сказал он, его дыхание сбилось еще сильнее, чем моментом ранее. Он взглянул на Брианну, измазанную в саже и грязи, ее одежда пахла дымом и печеной глиной, а не миррой и алоэ. – Ты хочешь пойти со мной? – ему было очень нужно, чтобы она сказала «да». – Я бы не пропустила это ни за что на свете, – уверила она его, сняла грязный шарф и отряхнула волосы, развевающиеся как флаги на ветру.
*** ЭТО БЫЛ ПЕРВЫЙ РЕБЕНОК Огилви, крохотная девочка, которая – определила Брианна как опытная мать – страдала сильными коликами, но в остальном имела отменное здоровье. Перепуганные юные родители – а им обоим на вид было около пятнадцати – были безмерно благодарны за все. И за уверения и советы Брианны, ее предложение посетить Клэр (они сами очень боялись обратиться к жене лэрда, даже, если не обращать внимание на истории, которые они слышали о ней), за медикаменты и еду, а больше всего за то, что Роджер пришел крестить ребенка. Настоящий священник – ибо в обратном их убедить было невозможно – появившийся в их глуши и снизошедший до того, чтобы прийти даровать благословение Божие их ребенку – они считали, что им чрезвычайно повезло. Роджер и Брианна задержались у них на время и ушли, когда солнце садилось, светящиеся от легкого удовольствия от осознания, что они сделали хорошее дело. – Бедолаги, – сказала Брианна, одновременно и сочувствуя им, и забавляясь. – Маленькие бедолаги, – согласился Роджер, разделяя ее чувства. Крестины прошли прекрасно: даже кричащий, с багровым лицом, младенец не смог приостановить действо достаточно надолго, он смог полить водой ее лысую голову и утвердил защиту небес для ее души. Он чувствовал величайшую радость и огромное смирение от того, что ему было позволено совершить обряд. Была только одна вещь, которая вызывала у него смешанные чувства смущенной гордости и глубокого замешательства. – Ее имя… – сказала Брианна и остановилась, качая головой. – Я пытался остановить их, – сказал он, пытаясь сохранить контроль над голосом. – Я пытался – ты свидетель. Я говорил – Элизабет, Мэйри, Элспет, возможно. Ты же слышала! – О, – сказала она дрожащим голосом. – Я думаю Роджерина – идеально красивое имя. Потом она потеряла контроль, села на траву и захихикала как гиена. – О, Боже, бедная маленькая девочка, – сказал он, безуспешно пытаясь тоже не засмеяться. – Я слышал и Томасина, и даже Джемисина, но,… о, Боже! – Возможно, они станут называть ее коротко – Ина, – предложила Брианна, сопя и вытирая лицо фартуком. – Или прочтут ее имя наоборот – Аниреджор – и будут звать ее Ани. – О, ты великий утешитель, – сказал Роджер сухо и поднял ее на ноги. Она прислонилась к нему и обвила руками, все еще вздрагивая от смеха. Она пахла апельсинами и чем-то паленым, и свет садящегося солнца переливался в ее волосах. Наконец, она успокоилась и подняла голову от его плеча. – «Я принадлежу моему любимому, а мой любимый принадлежит мне» (Библия, Песня Песней), – сказала она и поцеловала его. – Вы молодец, Ваше преподобие. Пойдем домой.
ЛЮБИТЕ ДРУГ ДРУГА. РОДЖЕР КАК МОГ ГЛУБОКО ВЗДОХНУЛ, и крикнул что было сил. Но оказалось совсем не громко, черт! Снова. И снова. Больно. И становилось хуже; слабый звук был совсем задушен, и от этого ему хотелось заткнуться и никогда больше не открывать рта. Он вдохнул, закрыл глаза, и громко закричала что было мочи, ну или попытался. Жгучая вспышка боли стрельнула внутри его горла справа, и он замолк, задыхаясь. Хорошо. Он подышал осторожно, глотнул и попробовал снова. Боже, как больно. Он потер рукавом слезящиеся глаза и попытался взять себя в руки для ещё одной попытки. Едва надул грудь и сжал кулаки, как вдруг услышал голоса и сразу выдохнул. Голоса перекрикивались недалеко от него, но ветер дул в другую сторону, и он не мог разобрать слов. Скорее всего, охотники. Это был прекрасный осенний день, воздух, как голубое вино, и лес беспокойный в рассеянном свете. Листья только-только начали менять цвет, но некоторые уже опадали в молчаливом, едва видимом мерцании. Любое движение выглядело игрой в таком окружении, он хорошо это знал. Переведя дух, чтобы откликнуться, замялся, и ругнулся себе под нос «дерьмо». Прекрасно. Он бы предпочел быть застреленным по ошибке оленем, чем опозорить себя, окриком. – Вот задница, – сказал он себе, и, переведя дух, крикнул «Аууууу!» на пределе голоса – пронзительно и без былой силы. Опять и снова. И еще раз. В пятый раз, он уж было подумал, что лучше бы его пристрелили, чем пытаться заставить их услышать его, но наконец, слабое «Ауууууу!» прилетело назад к нему в легком, свежем воздухе. Он с облегчением остановился и закашлялся, удивлённый тем, что не дошло до крови; его горло было как сырое мясо. Но он попытался быстро хмыкнуть, затем, осторожно промычать по нарастающей. Одну октаву. Еле-еле, это было трудно, ощущалась стреляющая боль в гортани — но он сделал целую октаву. В первый раз со времен травмы он сумел так много, большую часть диапазона. Вдохновленный этим небольшим свидетельством прогресса, он бодро поприветствовал охотников, когда они показались: Алан Кристи и Йен Мюррей, оба с длинными винтовками в руках. – Проповедник МакКензи! – поздоровался Алан, ухмыляясь, словно странная дружелюбная сова. – Что вы здесь делаете? Репетируете первую проповедь? – Собственно говоря, да, – ответил Роджер вежливо. В любом случае это было правдой – и не было более хорошего объяснения тому, что он действительно делал в лесу без оружия, силков, или удочки. – Ну, лучше всего сделать это хорошо, – сказал Алан, кивая головой. – Все собираются прийти. Мальва не покладая рук от зари до зари, чистит и моет. – А? Хорошо, передайте ей, что я очень ценю это! После долгого раздумья, он просил Томаса Кристи о возможности провести воскресную службу в учительском доме. Строение было не более чем грубой хижиной, как большинство в Ридже, но поскольку занятия проходили там, главная комната была немного просторнее, чем обычно. И хотя Джейми Фрейзер, несомненно, позволил бы использовать Большой Дом, Роджер чувствовал, что его прихожане – какое страшное слово – вполне могут испытать неудобство при богослужении в доме паписта, каким бы гостеприимным и терпимым он не был. – Ты придешь, не так ли? – спросил Алан у Йена. Тот удивился приглашению, и неопределенно потер кулаком под носом. – Ой, хорошо, но я был крещен папистом, а? – Ну, ты – христианин, по крайней мере? – сказал Алан с некоторым нетерпением. – Или нет? Некоторые люди говорят, что ты обратился в язычество с индейцами, и не вернулся обратно. – Неужели? – сказал Йен тихо, но Роджер увидел, что на это замечание его лицо немного вытянулось. Он с интересом заметил, что Йен не ответил на вопрос, и вместо этого спросил его самого, – Твоя жена придет, тебя послушать, кузен? – Да, собирается, – сказал он, мысленно скрестив пальцы за тот день, – и малыш Джем, тоже. – Как это? – спросила его Бри, пригвоздив его ликующим взглядом, подбородок немного приподнят, губы слегка приоткрыты. – Джеки Кеннеди. Как думаешь, похоже? Или считаешь, что я как королева Елизавета проведу смотр войск? Ее губы сжались, подбородок немного опустился, и выражение ее подвижного лица поменялось от пристального внимания на полное одобрение. – Ах, миссис Кеннеди, любой каприз, – заверил он ее. И был бы рад, если бы она сохранила бесстрастное лицо. – Да, хорошо, я тогда приду – если Вам не кажется, что кто-то может посчитать это неуместным, – формально добавил Йен Аллану, который отклонил замечание гостеприимным взмахом руки. – Ох, все там будут, – повторил он. От одной только мысли желудок Роджера слегка сжался. – Преследуете оленя? – спросил он, кивнув в сторону ружей, в надежде повернуть разговор на другую тему, только бы не обсуждать свой угрожающе нависший дебют в качестве проповедника. – Да, – ответил Аллан, – Но потом мы услышали визг пумы, в этой стороне, – он кивнул, указывая на дерево прямо за ними. – Йен сказал, что если здесь пума, то оленя уже и след простыл. Роджер глянул на Йена, чье неестественно пустое выражение лица сказало ему больше, чем он бы хотел знать. Аллан Кристи, родившийся и выросший в Эдинбурге, мог и не отличить звериный крик от человечьего, но Йен, несомненно, все понял. – Жаль, что дело сорвалось, – сказал он, приподняв одну бровь на Йена. – Ну, тогда, я пойду, прогуляюсь с вами.
*** ОН ВЫБРАЛ «Возлюби ближнего своего как самого себя» в качестве текста для своей первой проповеди. «Старое, доброе…», – как он говорил Брианне, заставляя ее немного шипеть. Он слышал не менее сотни вариаций на эту тему и был уверен, что имеет достаточно материала для заполнения необходимых тридцати или сорока минут. Стандартная церковная служба была гораздо дольше – несколько чтений псалмов, обсуждение насущных проблем, молитва для прихожан – но его голосу пока это было не под силу. Он постарается дослужить до конца, но это с легкостью может занять три часа. Он договорился с Томом Кристи, который был старейшиной, чтобы он начал с чтения и утренних молитв. А потом, как дело пойдет. Сейчас Брианна сидела скромно в сторонке, наблюдая за ним – слава Богу, не как Джеки Кеннеди, но со скрытой улыбкой, которая теплилась в ее глазах всякий раз, когда он встречался с ней взглядом. Он принес записи, на случай, если выдохнется или вдохновения не получится, но обнаружил, что они ему не нужны. Случился момент удушья, когда Том Кристи, который читал наставление, вдруг резко закрыл Библию и со значением посмотрел на него – но начав, он почувствовал себя как дома; это было очень похоже на чтение лекций в университете, но видит Бог, что это собрание было более внимательно, чем его университетские студенты. Паства не прерывала вопросами и не спорила с ним, по крайней мере, до тех пор, пока он говорил. Он был напряженно сосредоточен в течение первых нескольких минут: едкий запах от тел и вчерашнего жареного лука витал в воздухе. В течение нескольких минут он не ощущал и не видел ничего, кроме лиц, сидящих перед ним людей и обшарпанных досок пола, выскобленных и вымытых щелоком. Плотная масса людей, рядком сидела на скамейках. Но прихожан было так много, что они стоя заполонили каждый кусочек пространства. Алан Кристи не преувеличивал; пришли все. Было почти так же многолюдно, как и во время его последнего публичного выступления на поминках старой миссис Уилсон, безвременно воскресшей. Он задумался, насколько тот случай послужил его нынешней популярности. Несколько человек тайно наблюдали за ним, со слабыми вздохами предвкушения, как будто он сможет на бис превращать воду в вино. Но основная часть пришла довольствоваться проповедью. Голос его звучал хрипло, но достаточно громко, слава Богу. Он верил в то, что изрекал и после начала вдруг осознал, что говорить стало легче. Теперь, не имея необходимости концентрироваться на своей речи, он стал переводить взгляд от одного человека к другому, и казалось, что говорил каждому лично – при этом делая мысленно мимолетные замечания. Марсали и Фергюс не пришли – ничего удивительного – но Герман присутствовал; он сидел с Джемом и Эйданом МакКаллумом, рядом с Брианной. Все три мальчика взволнованно тыкали друг друга и указывали на него пальцем, когда он начал говорить. Но Брианна подавила такое поведение, пробормотав что-то достаточно крепкое, чтобы свести их к простому ерзанью. Мать Эйдана сидела в другой стороне и смотрела на Роджера с таким открытым обожанием, что это заставило его напрячься. У семьи Кристи было самое почетное место в центре первой скамьи: Мальва Кристи, скромница в кружевном чепце, ее брат, сидевший обороняя одну ее сторону, а отец – другую, по-видимому, не замечали, как некоторые юноши стреляли на нее глазами. К удивлению Роджера, Джейми и Клэр так же пришли, хотя они стояли позади всех. Его тесть был абсолютно спокоен, но на лице Клэр читалось, что она явно находила процедуру забавной. – …и если мы действительно полагаемся на любовь Христа… Это был инстинкт, отточенный бесчисленными лекциями, у него появилось ощущение чего-то неладного. … Был какой-то шум в дальнем углу, где собрались несколько подростков. Парочка ребят из многочисленных МакАффи, и Джеки Лахлан, широко известный как дьявольское отродье. Не больше, чем толчок, взгляд мельком, ощущение, что земля уходит из-под ног. Но он почувствовал это, и поминутно поглядывал на тот угол – очень напряженно, в надежде заставить их утихомириться. И так и случилось, наблюдая за ними, он увидел, что змея выскользнула между башмаками миссис Кромби. Это был довольно большой королевский полоз в ярко красную, желтую и черную полоску, и казался он довольно спокойным, учитывая все обстоятельства. – Теперь, вы скажете: «кто же мой ближний?» Это хороший вопрос, когда приезжаешь жить в место, где половина народа – чужаки, и плюс ко всему довольно странные. Все признательно захихикали. Змея медленно перекатывалась, подняв голову, и ее быстро-высовывающийся язык с интересом прощупывал воздух. Это, должно быть, ручная змея; она не боялась быть задавленной. Но все было наоборот; змеи были редкостью в Шотландии, и большинство иммигрантов их боялись. Суеверно отождествляя их с дьяволом, большинство людей не могли или не хотели различать ядовитых и прочих змей, поскольку единственной змеей в Шотландии была ядовитая гадюка. «Сейчас начнется паника», – мрачно подумал Роджер, если вдруг они глянут вниз и увидят, беззвучно скользящее Нечто по половицам, между ног. Сдавленный смешок, прозвучав в углу паршивцев, прервался, когда несколько голов резко повернулись и издали придирчивое «Шшшш!» в унисон. – «…когда я был голоден, и вы дали мне пищу; когда я жаждал, и вы напоили меня». И кто, по вашему разумению, мог бы отвернуться даже… даже от чужестранца , пришедшего голодным к вашей двери? Пробежала волна удивления, и он слегка шокировано посмотрел на Клэр, которая внезапно покраснела, но от того что пыталась подавить смех, – подумал он, – не от обиды. Он перевел взгляд; змея замершая, было, передохнуть, снова зашевелилась, продолжая прокладывать себе дорогу, аккуратно огибая конец скамейки. Внезапное движение привлекло Роджера: Джейми увидел змею и дернулся. Теперь он стоял, замерев и разглядывая ее, как будто это была бомба. Роджер посылал короткие молитвы в промежутках его проповеди, предполагая, что небесная щедрость, возможно, посчитает нужным прогнать змею, чтоб та спокойно уползла в открытую заднюю дверь. Он усилил эти молитвы, в то же время ненавязчиво расстегивая свой сюртук, чтобы позволить себе больше свободы действий. Если эта дрянь приползет в переднюю часть комнаты, а не назад, ему придется кинуться вперед и попытаться поймать ее, прежде чем она появится на глазах у всех. Это конечно вызовет возмущение, но ничего страшного, как если бы… – …теперь вы обратили внимание, что Иисус сказал, когда он встретил Самаритянку у колодца… Змея, все еще вилась вокруг ножки скамьи, видимо раздумывая. Он был не более чем в трех футах от своего тестя. Джейми наблюдал за ней как ястреб, его лоб вспотел. Роджер сознавал, что его тесть испытывал отчаянную неприязнь к змеям – и это неудивительно, учитывая, что большая гремучая змея едва не убила его три года назад. Теперь она была слишком далеко для Роджера, чтобы ее достать; их разделяли три заполненные людьми скамейки. Бри, она бы справилась с этим, была совсем в другом конце комнаты. Ничего не поделаешь, – решил он, смиренно вздохнув. Он должен был закончить собрание, и очень спокойным голосом, призвать кого-то надежного – но кого? Он поспешно огляделся, и наткнулся на Йена Мюррея, который был в пределах досягаемости, слава Богу, для того чтобы схватить эту дрянь и избавиться от нее. И только он, было, открыл для этого рот, как змея, наверное, утомившись, столь скучным на ее взгляд пейзажем, стремительно скользнула вокруг скамьи и направилась прямиком вдоль заднего ряда. Роджер глядел во все глаза на змею, и был удивлен не меньше других – в том числе и самой змеи, – когда вдруг Джейми нагнулся и, схватив ее с пола, засунув испуганную змею себе под плед. Джейми был крупный мужчина, и размах его движений заставил нескольких людей оглянуться, чтобы увидеть, что произошло. Он резко двинулся, кашлянул, и старался выглядеть страстно заинтересованным проповедью Роджера. Видя, что ничего не произошло, все повернулись назад, усаживаясь поудобнее.
– …Теперь, мы встречаем Самаритянина снова, знаете рассказ о добром Самаритянине? Конечно, большинство из вас хорошо его знают, но для малышей, которые его еще не слышали, – Роджер улыбнулся Джему, Герману, и Эйдану, которые начали извиваться, как червяки и взвизгнули от восторга, что он их выделил. Краешком глаза он видел – Джейми, стоял как каменный, и был бел, как его лучшая сорочка. Что-то двигалось внутри, под рубашкой, и самым скупым намеком были ярко горящие отметины на его стиснутых руках – змея явно пыталась вырваться из его хватки, но он отчаянно удерживал её за хвост, от попытки высунуться через ворот его рубахи. Джейми сильно вспотел; как и Роджер. Он видел, что Брианна нахмурилась немного, глядя на него. – …и тогда Самаритянин сказал хозяину постоялого двора позаботиться о бедняге, перевязать его раны, покормить его, и он воздаст ему должное на обратном пути. Итак… Роджер увидел, как Клэр наклонилась близко к Джейми, что-то прошептав. Его тесть покачал головой. Возможно, Клэр заметила змею и убеждала Джейми выйти с этим на улицу, но Джейми благородно отказывался, не желая больше мешать проповеди, он не мог бы выйти, не потревожив всех рядом стоящих. Роджер сделал паузу, чтоб промокнуть лицо большим платком, предусмотрительно подготовленным Брианной для этой цели, и из-под него увидел, как Клэр засунула руку в разрез своей юбки и вытащила большой ситцевый мешочек. Она, казалось, спорит с Джейми шепотом; он тряс головой, при этом выглядел, как Спартанец с лисой прогрызающей его внутренности (Легенда о спартанском мальчике и лисенке). Внезапно змеиная голова, стреляя языком, появилась под подбородком Джейми, и его глаза сразу же вылезли из орбит. Клэр быстро встала на цыпочки, схватила ее за шею, и вытянула изумленную рептилию из рубашки мужа, как веревку, пихнула извивающийся клубок головой вперед в ее мешок и затянула завязку. – Слава тебе Господи! – выпалил Роджер, на что собравшиеся услужливо хором ответили «Аминь!», – хоть немного озадачились его репликой. Мужчина рядом с Клэр, который стал свидетелем этих стремительных событий, уставился на нее, выпучив глаза. Она засунула мешок – теперь оживленно шевелящийся – обратно в юбку, прикрыла шалью, и, взглянув на джентльмена с выражением «чего ты уставился, приятель?», отвернулась и приняла сосредоточенно благочестивый вид. Роджер кое-как закончил, немного успокоившись, что змея под опекой. И даже исполняя заключительный гимн – бесконечную возвратно ответную «строку гимна», в которой он был обязан повторять каждую строку, которой вторит паства – он не смущался слишком сильно, хотя у него почти не осталось голоса, и он скрипел, как не смазанная телега. Рубашка прилипла к нему, и прохладный воздух, повеявший снаружи, был как бальзам, пока он стоял, пожимая руки, раскланиваясь, принимая теплые слова своей паствы. – Знатная проповедь, мистер МакКензи, знатная! – заверила его Миссис Гвилти. Она подтолкнула локтем сморщенного джентльмена, который сопровождал ее, он вполне мог быть, как и ее мужем, так и ее свекром. – Ведь знатная была проповедь, мистер Гвилти? – Mфмфм, – сказал сморщенный джентльмен рассудительно. – Неплохо, неплохо. Коротковата чуток, и вы не упомянули историю про блудницу, но ничего, всему свое время. – Без сомнений, – сказал Роджер, кивая и улыбаясь, удивляясь, что за блудница? – Благодарю вас, что пришли. – Ой, ни за что на свете не пропустила бы это, – следующая дама сообщила ему. – Хотя пение было не совсем тем, на что можно было бы надеяться, не так ли? – Нет, боюсь, что нет. Возможно, в следующий раз. – Я всегда не любила Псалом 109, он такой занудный. В следующий раз, может, вы поведаете о чем-то более отрадном? – Да, буду рад. – ПапаПапаПапа! – Джем затараторил ему в ноги, ласково обхватив его бедра и чуть не свалив его с ног. – Хорошая работа, – сказала Брианна, выглядя повеселевшей. – Что случилось там в толпе? Ты все время туда смотрел, но я ничего не могла увидеть, и… – Прекрасная проповедь, сэр, прекрасная! – старший мистер Огилви поклонился ему и пошел прочь, держа руку жены в своей руке, говоря ей: «Бедный парень, ему ведь медведь на ухо наступил, но проповедь не так уж и плоха, учитывая все обстоятельства».
Герман и Эйдан присоединились к Джемми, и пытались обнять его все сразу. Роджер делал все возможное, чтобы и заключить их в объятья, и продолжать всем улыбаться. И кивать соответственно на предложения говорить в следующий раз громче, проповедовать на гэльском, воздержаться от латыни («А что было на Латыни?») и папистских отступлений, постараться выглядеть более спокойным, постараться лучше выглядеть, постараться не дергаться, и вставлять больше историй. Джейми вышел вперед, и серьезно пожал ему руку. – Очень хорошо! – сказал он. – Спасибо, – Роджер изо всех сил пытался найти слова. – Ты… ладно. Спасибо, – повторил он. – «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за ближнего своего», – вставила Клэр, смотря и улыбаясь ему из-за локтя Джейми. Ветер поднял ее шаль, и он увидел, что край ее юбки странно движется. Джейми издал забавный звук. – Mфмфм. Ты, может, прервешься и перекинешься парой слов с Рэбом МакАффи и Исаей Лахланом – возможно прочтешь короткую проповедь на тему: «Тот, кто любит сына своего, тот с детства наказывает его». – МакАффи и Лахлан. Да, я так и сделаю, – или, возможно, он бы просто оставил бы Макаффи и Джеки Лахлана наедине с собой и придумал бы как их наказать. Он проводил последних прихожан, простился, поблагодарив, с Томом Кристи и его семьей и в сопровождении своих домочадцев отправился домой обедать. Обычно, была еще одна служба, в обед, но он пока был к этому не готов. Старая миссис Абернати шла немного впереди, поддерживаемая ее подругой, чуть менее древней миссис Коинах. – Симпатичный парень, – отметила миссис Абернати, треск ее старого голоса долетел до него в свежем осеннем воздухе. – Но нервный, ох! Видели, с него пот лил градом? – Да, ну, стесняется, я полагаю, – ответила спокойно миссис Коинах. – Я думаю, что он успокоится, со временем.
*** РОДЖЕР ЛЕЖАЛ В ПОСТЕЛИ, смакуя томительное чувство от свершившегося дня, испытывая облегчение от миновавшей катастрофы, и созерцая свою жену. Свет от угольков, просвечивающих сквозь тонкую ткань ее сорочки, когда она опустилась на колени у очага, слегка касался ее кожи и кончиков волос, так, что она выглядела светящейся изнутри. Огонь притушили на ночь, она поднялась и прежде чем прийти в кровать, внимательно посмотрела на Джемми, который свернулся калачиком в своей кроватке и выглядел сущим ангелом. – Ты выглядишь задумчивым, – сказала она, улыбнувшись, взбираясь на матрас. – О чем думаешь? – Пытаюсь понять, что, черт возьми, я мог такого сказать, что мистер МакНил, принял за латынь, не говоря уже о папистских отступлениях, – ответил он, услужливо освобождая место для нее. – Ты не запел «Аве Мария» или что-то подобное, – заверила она его. – Я бы заметила. – Мм, – сказал он, и закашлялся. – Не говоря уже о пении, ага? – Будет лучше! – сказала она твердо, и повернулась, толкаясь и извиваясь, чтобы устроить для себя гнездышко. Матрас был набит шерстью, это гораздо комфортнее – и гораздо тише, чем кукурузная шелуха, но он был очень подвержен образованию комков и несчетного количества впадин. – Да, возможно, – сказал он, но подумал: «Возможно. Но он никогда не будет таким как прежде». Нет смысла думать об этом, прошлое не изменишь. Сейчас было время, чтобы не падать духом, а преуспеть. Устроившись, наконец, она повернулась к нему, вздыхая от удовольствия, и ее тело словно мгновенно растаяло и обтекло вокруг него – один из ее маленьких, чудесных талантов. Она заплела для сна волосы в толстую косу, и он, проведя рукой вниз по ее длине, вспомнил змею и содрогнулся. Интересно, что Клэр сделала с ней. Скорее всего, отпустила ее в своем саду, чтобы та ела мышей – прагматик, вот кем она была. – Ты понял, что за история про блудницу, которую ты упустил? – пробормотала Брианна, двигая к нему бедрами в непринужденной, но точно неслучайной манере. – Нет. В Библии ужасно много блудниц, – он взял кончик ее уха очень мягко между зубами, и она сделала глубокий, поспешный вздох. – Что такое блудница? – сказал маленький, сонный голосок из кроватки. – Спи, приятель – я тебе утром расскажу, – отозвался Роджер и скользнул рукой вниз по Брианне, по ее очень круглым, очень упругим, очень теплым бедрам. Джемми почти наверняка уснул в считанные секунды, но он довольствовался малым – тайными прикосновениями под одеялом, пережидая. Сын спал мертвым сном, засыпал моментально, но не один раз просыпался в самые неподходящие моменты, встревоженный непри¬личными звуками, которые издавали родители. – Это, было так, как ты и думал? – спросила Бри, положив вдумчивый большой палец на его сосок. – Что – о-о, проповедь. Ну, кроме змеи… – Ну не только это, – все в целом! Ты думаешь… – ее глаза нашли его, и он попытался сконцентрироваться на том, что она говорит, а не на том, что она делает. – Ах… – его рука зажала ее, и он сделал глубокий вдох. – Да. Ты имеешь в виду, уверен ли я до сих пор? Да уверен; я не согласился бы проделать что-то подобное, если бы не был. – Отец – папа – всегда говорил, что это великое благословение иметь призвание, знать, что тебе предназначено быть чем-то особенным. Ты думаешь, ты всегда имел – призвание? – Ну, какое-то время, я имел четкое понятие, что призван быть глубоководным водолазом, – сказал он. – Не смейся; я серьезно. А что насчет тебя? – Меня? – она удивилась, потом поджала губы, размышляя. – Ну, я ходила в католическую школу, так что мы все серьезно подумывали о том, чтобы стать монахинями – но я была уверена, что у меня не было религиозного призвания. – Слава Богу, – сказал он, с пылом, что заставило ее засмеяться. – И потом долгое время я думала, что я должна стать историком, – как и хотела. И это было интересно, – сказала она медленно. – Я могла бы сделать это. Но что я действительно хотела – так это создавать вещи. Делать вещи, – она выдернула свою руку из его руки и помахала пальцами, длинными и изящными. – Но я не знаю, что это за призвание. – Ты не думаешь, что материнство – это своего рода призвание? – он ступил на скользкую почву. У нее была задержка – несколько дней, но, ни один из них не упоминал это – или не собирался, пока. Она бросила быстрый взгляд через свое плечо на кроватку, и сделала небольшую гримасу, выражение которой он не мог прочитать. – Ты можешь называть то, что случайно для большинства людей призванием? – спросила она. – Я не имею в виду, что это не важно – но не должен ли здесь участвовать выбор? Выбор. Ну, Джем был, бесспорно, случайностью, но этот другой – если он там был – они совершенно точно его выбрали. – Я не знаю, – он гладил длинную плеть косы вдоль ее спины, и она рефлекторно прижалась к нему ближе. Он думал, что она ощущается как-то спелее, чем обычно; что-то в ощущении ее грудей. Мягче. Больше. – Джем уснул, – сказала она тихо, и он услышал удивительно глубокое, медленное дыхание из кроватки. Она положила руку обратно на его грудь, а другую несколько ниже. Чуть позже, почти уплывая в сон, он услышал, как она что-то сказала, и попытался себя встряхнуть, чтобы спросить у нее, что это было, но издал только вопросительное «мм?». – Я всегда думала, что у меня есть призвание, – повторила она, вглядываясь в тени потолочных балок. – Что-то что я должна сделать. Вот только я пока не знаю что это. – Ну, тебе определенно не стоит быть монашкой, – сказал он сонно. – А кроме этого – даже не знаю.
*** ЛИЦО МУЖЧИНЫ было в темноте. Он увидел глаза, влажный блеск, и его сердце забилось от страха. Звучал боуран. В его руке была деревяшка, дубинка – казалось, она менялась в размерах, огроменная, но он держал ее с легкостью, как продолжение его руки, он бил в барабан, бил в голову человека, чьи глаза обратились к нему, светясь от ужаса. Какое-то животное было с ним, что-то большое и неясное, нетерпеливо трущееся около его бедра в темноте, срочно требующее крови, охоты. Дубинка опустилась вниз, и вниз, и вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз отмахивало его запястье, боуран жил и говорил в его костях, глухой стук, что сотрясал его руку, череп проломился с мокрым, мягким звуком. Слились на мгновение, слились ближе, чем муж и жена, едины сердцем, ужас и кровожадность, оба уступая этой мягкой, влажной, глухо стучащей и пустой ночи. Тело упало, и он почувствовал, как это ушло от него, раздирающая потеря, ощутил землю, и грубые сосновые иглы под щекой, когда он упал. Глаза мокрые и пустые, и лицо с отвисшими губами, блестели в свете костра, единственное, что он знал, что он не знал имени мертвеца, и животное дышало в ночи за его спиной, горячее дыхание в затылок. Все было в огне: трава, деревья, небо. Боураны говорили в его костях, но он не мог разобрать, что они говорили, и он в ярости бил землю, мягкое безвольное тело, горящее дерево, чьи искры разлетались во все стороны, заставляя барабаны оставить его кровь, говорить четче. Затем дубинка свободно полетела, а его рука ударила по дереву и тут же вспыхнула пламенем. Он проснулся с рукой в огне, задыхаясь. Инстинктивно поднес костяшки пальцев ко рту, ощущая вкус крови. Его сердце билось так, что он едва мог дышать, и он боролся с мыслью о повешении, попытался замедлить сердце, дышать, держа панику в узде, удерживать горло от полного сжатия, пытающегося его задушить. Боль в руке помогла, отвлекая его от мысли об удушении. Он ударил во сне, и попал в бревно стены хижины. Боже, ему показалось, что костяшки его пальцев надломились. Он прижал сильно к ним другую руку, скрипя зубами. Он повернулся на бок и увидел влажный блеск в глазах призрака при свете костра и закричал бы, если бы имел дыхание. – С тобой все в порядке, Роджер? – прошептала Брианна, настойчивым голосом. Ее рука коснулась его плеча, спины, изгиба его бровей, быстро ища повреждения. – Да, – сказал он, задыхаясь. – Плохой… сон, – это был не сон удушения, но его грудь сжата, каждый вздох – сознательное усилие. Она откинула одеяло и поднялась с шелестом простыни, потянув его вверх. – Сядь, – сказала она, понизив голос. – Приди в себя. Дыши медленно. Я заварю тебе чаю, – ну, что-то горячее, по крайней мере. У него не было дыхания протестовать. Шрам на горле был как тиски. Сильная боль в руке утихла; теперь она начала пульсировать в ритме его сердца – прекрасно, это все, что ему было нужно. Он боролся со сном, с чувством барабанного боя в костях, и, сопротивляясь, обнаружил, что его дыхание стало успокаиваться. К тому времени, как Брианна принесла ему большую кружку кипятка, наполненную чем-то вонючим, он дышал почти нормально. Он отказался пить, что бы это ни было, после чего она по-хозяйски использовала эту жидкость для промывания его ободранных костяшек. – Хочешь рассказать мне сон? – она была заспанной, все еще желавшей поспать, но готовой слушать. Он заколебался, но почувствовал этот сон, парящий в ночном неподвижном воздухе, чуть позади него; помолчать и полежать в темноте – было бы как пригласить его вернуться. И возможно, она должна знать... – Это была неразбериха, но мы продвигались с боем – когда отправились, чтобы вернуть Клэр обратно. Мужчина – тот, которого я убил, – слово застряло в горле, словно колючка, но он ее вытащил. – Я размозжил ему голову, и он упал, и я снова увидел его лицо. И вдруг я осознал, что видел его раньше, – легкий ужас узнавания человека послышался в его голосе, и ее тяжелые ресницы поднялись, а глаза внезапно встревожились. Ее рука накрыла его травмированные костяшки пальцев, слегка, вопрошая. – Помнишь маленького негодяя, охотника на воров, по имени Харли Бобл? Мы встречали его однажды, на Сборе у горы Геликон. – Я помню. Это он? Ты уверен? Было темно, ты сказал, все смешалось… – Теперь уверен. Я не знал, когда ударил его, но увидел его лицо, когда он упал. Трава была в огне, я видел ясно – и я увидел его снова, только теперь, во сне, и имя было в моей голове, когда я проснулся, – он медленно сжимал руку, морщась. – Это, кажется, почему-то еще ужаснее – убить того, кого ты знаешь, – даже осознание того, что убил незнакомца, было совсем несладко. Это заставило его думать о себе, как о способном на убийство. – Ну, ты не знал его в тот момент, – подчеркнула она. – Не узнал его, я имею в виду. – Да, это правда, – так и было, но это не помогло. Огонь был притушен на ночь, и в комнате было холодно. Он заметил гусиную кожу на ее голых предплечья, золотые волоски встали дыбом. – Тебе холодно, давай вернемся в постель. Кровать все еще держала легкое тепло, и это было невыразимое утешение ощущать ее свернувшуюся, прижатую к его спине. Ощущать жар ее тела, проникающий в его, прекращающий доходящий до костей озноб. Его рука все еще пульсировала, но сильная боль была притуплена. Ее рука прочно обосновалась вокруг него, свободный кулак свернулся под его подбородком. Он наклонил голову, чтобы поцеловать ее собственные костяшки пальцев, ровные, жесткие и круглые, и почувствовал ее теплое дыхание на своей шее, и испытал странное мгновенное воспоминание о том животном во сне. – Бри ... Я не хотел убивать его. – Я знаю, – мягко сказала она, и сжала руку вокруг него, словно желая спасти его от падения.
Мой дорогой друг, пишу Вам в некотором смятении духа. Уверен, Вы помните господина Джосайю Куинси. Я ни за что не дал бы ему рекомендательное письмо к Вам, имей я хоть какое-то представление о возможных последствиях его действий. Ибо я уверен, что это из-за них Ваше имя оказалось связанным с так называемым Комитетом Взаимодействия в Северной Каролине. Один мой друг, зная о моем знакомстве с Вами, показал мне вчера письмо, якобы исходящее от этой организации и содержащее перечень предполагаемых получателей. Ваше имя было среди них, нахождение его в такой компании сильно меня обеспокоило и заставило сразу же написать Вам, чтобы сообщить об этом деле. Я бы сразу сжег письмо, если бы не было очевидно, что это лишь одна из нескольких копий. Остальные, вероятно, прошли через другие колонии. Вам стоит держаться в стороне от подобных организаций и прилагать все усилия, чтобы Ваше имя не появлялось в будущем в таких ситуациях. Будьте осторожны: почта не безопасна. Я получил уже не один официальный документ – даже с королевскими печатями! – не только со следами вскрытия, но в ряде случаев откровенно помеченный инициалами или подписями тех людей, которые перехватили и проверяли его. Такую проверку могут проводить как Виги, так и Тори, точно не известно. Но я слышал, что сам губернатор Мартин сейчас, направляя личную почту своему брату в Нью-Йорк, делает это с личным посланником – один из них недавно был гостем за моим столом – так как он не может доверять надежности доставки почты в пределах Северной Каролины. Я могу только надеяться, что никакие компрометирующие документы, содержащие Ваше имя, не попадут в руки лиц с полномочиями на арест или провоцирующие другие процессуальные действия против таких подстрекателей к бунту, как в этом списке. Я искренне прошу прощения, если мое неосмотрительное представление Вам мистера Куинси могло каким-либо образом поставить Вас под удар или причинить беспокойство. Уверяю Вас, я сделаю все, что в моих силах, чтобы исправить ситуацию. Между тем, я предлагаю Вам услуги мистера Хиггинса для безопасной доставки любого документа, не только писем, адресованных мне. Ему можно полностью доверять, и, если потребуется, я буду направлять его к Вам регулярно. Все же надеюсь, что ситуация в целом еще может быть восстановлена. Я думаю, что те горячие головы, которые призывают к восстанию, по большей части не знают, что такое война. Иначе они бы не отважились на все ее ужасы и тяготы, и даже и не думали бы так легко проливать кровь или жертвовать своей жизнью из-за небольшого расхождения во мнениях со своим местным руководством. Мнение Лондона по этому поводу в настоящее время таково, что дело в общей сложности закончится не более, чем «несколькими расквашенными носами», как преподносит это Лорд Севера (Имеется в виду Фредерик Норт, премьер-министр Англии.), и я верю, что это может быть так. Эти новости имеют также личностный аспект; мой сын Уильям приобрел лейтенантские полномочия, и присоединится к своему полку почти сразу. Я, конечно, горжусь им – и все же, зная об опасности и тяготах солдатской жизни, признаюсь, что предпочел бы, чтобы он посвятил себя другому направлению. Он мог бы руководить значительным имением, или, если бы почувствовал, что это слишком скучно для него, возможно, попробовал бы себя в сфере политики или коммерции – если соединить его врожденные способности с хорошими ресурсами – он вполне мог бы достичь некоторого влияния в таких сферах. Эти ресурсы, конечно, все еще в пределах моего контроля, пока Уильям достигнет совершеннолетия. Но я не мог противоречить ему, его желание было таким требовательным – и я так ярко помню в этом возрасте себя и свою решимость служить. Возможно, он быстро переполнится служением в армии, и решит принять другое направление. Должен признать, что военная жизнь имеет много достоинств, чтобы рекомендовать ее, но эти добродетели иногда могут быть суровы.
Теперь о более приятном – я снова неожиданно выступаю в роли дипломата. Спешу добавить, что не от имени Его Величества, а скорее от имени Роберта Хиггинса, который умоляет, чтобы я использовал свое небольшое влияние в продвижении его планов женитьбы. Я знаю господина Хиггинса как хорошего и верного слугу и с радостью предложил посильную помощь. Надеюсь, что вы также считаете его таковым ибо, как вы увидите, ваш совет и консультация в этом деле, незаменимы. Есть некоторые деликатные моменты в этом вопросе, и здесь я прошу Вашего мнения, так как Вашей рассудительности доверяю беспрекословно. Так случилось, что господин Хиггинс имеет некоторую привязанность к двум молодым дамам, проживающим в Фрейзерс Ридже. Я говорил с ним о трудностях борьбы на два фронта и посоветовал ему сосредоточить силы таким образом, чтобы обеспечить наилучшие шансы на успех в его нападении на один объект – пожалуй, с возможностью отхода назад, чтобы перегруппироваться, если его первоначальная попытка провалится. Отвечая на вопрос, две дамы – это мисс Вемисс и мисс Кристи, обе обладают красотой и шармом, со слов г-на Хиггинса, который более чем красноречив в их восхвалении. Вынужденный выбирать между ними, мистер Хиггинс решительно заявляет, что он не может – но после небольшой дискуссии по данному вопросу, он, наконец, принял решение остановить свой первый выбор на мисс Вемисс. Это практичное решение, и причины такого выбора кроются не только в несомненных достоинствах дамы, но и в более приземленном мнении: а именно, что леди и ее отец, оба служат по договору, связанные соглашением с Вами. Так как я очень доволен службой мистера Хиггинса, предлагаю приобрести оба контракта, если это будет приемлемым для Вас и если мисс Вемисс даст согласие на брак с господином Хиггинсом. Мне бы не хотелось таким образом лишать Вас двух ценных слуг, но мистер Хиггинс считает, что мисс Вемисс не захочет оставить своего отца. К тому же, он надеется, что мое предложение освободить отца и дочь от служебного договора (ибо я решил, что сделаю так, при условии, что господин Хиггинс продолжит свою службу у меня) будет достаточным стимулом. Это может позволить преодолеть любые возражения, которые господин Вемисс, возможно, представит на счет г-на Хиггинса, у которого нет родственников и личного имущества, или при возникновении других небольших препятствий, к заключению брака. Из разговора я понял, что мисс Кристи является не менее привлекательной, но при этом убедить ее отца было бы гораздо сложнее, и ее социальное положение несколько выше, чем у мисс Вемисс. Но если вдруг мисс Вемисс или ее отец отклонят предложение мистера Хиггинса, я надеюсь с Вашей помощью, разработать некоторые стимулы, которые бы привлекли г-на Кристи. Что вы думаете об этом плане наступления? Прошу Вас рассмотреть перспективы внимательно, и если Вы решите, что предложение может быть принято благосклонно - поднять этот вопрос с мистером Вемиссом и его дочерью, но - если это возможно – так осторожно, чтобы при необходимости осталась возможность второго варианта. Мистер Хиггинс очень хорошо понимает свое невысокое положение, чтобы рассматривать его как потенциального жениха, и осознает, о какой милости просит, как и Ваш смиренный и покорный слуга, Джон Грей». – «…при возникновении других небольших препятствий к заключению брака», – прочитала я из-за плеча Джейми. – Как думаешь, имеется в виду, что он – осужденный убийца с клеймом на щеке, без семьи и без денег? – Думаю, да, – согласился Джейми, распрямляя листы бумаги и разравнивая края. Его явно позабавило письмо Джона, но он свел брови, и я пыталась понять, был ли это знак беспокойства от новостей лорда Джона, касающихся Вилли, или он попросту сосредоточился на деликатном вопросе предложения Бобби Хиггинса. Очевидно последнее, судя по его взгляду, направленному вверх, в комнату, где жили Лиззи и ее отец. Через стену не было слышно никакого движения, хотя я видела, как Джозеф поднимался к себе немного раньше. – Спят? – спросил Джейми, подняв брови. Он мимолетом взглянул в окно. Был вечер, и двор радужно омывался мягким светом. – Распространенный симптом депрессии, – сказала я с легкой улыбкой. Мистер Вемисс тяжело переживал расторжение помолвки Лиззи – гораздо тяжелее, чем его дочь. Будучи тощим сам по себе, он заметно потерял в весе, уходил в себя, говорил только тогда, когда с ним заговаривали и все больше с трудом, поднимался по утрам. Джейми минуту пытался понять, что такое депрессия, потом отбросил это, коротко тряхнув головой. Он задумчиво постучал по столу негнущимися пальцами правой руки. – Что ты думаешь, Сассенах? – Бобби – хороший молодой человек, – сказала я размыто. – И Лиззи он явно нравится. – И если бы Вемиссы все еще были связаны договором, предложение Бобби имело бы некоторую привлекательность, – согласился Джейми. – Но они не связаны. Он отдал Джозефу Вемиссу его бумаги несколько лет назад, и Брианна тоже освободила Лиззи от службы так быстро, как это было возможно. Об этом знали немногие, так как статус слуги по договору защищал Джозефа от службы в милиции. Да и Лиззи как служанка была полностью под защитой Джейми, пока она считалась его собственностью, никто не посмел бы навредить ей или повести себя с ней открыто неуважительно. – Возможно, он будет готов нанять их как оплачиваемых слуг, – предположила я. – Их общая зарплата была бы намного меньше, чем цена двух договорников. Мы платим Джозефу, но его плата составляет только три фунта в год, правда, с комнатой, питанием и обеспечением одеждой. – Думаю, ему предложат не меньше, – сказал Джейми с некоторым сомнением. – Но мне нужно поговорить с Джозефом. Он взглянул вверх еще раз и покачал головой. – Кстати о Мальве… – сказала я, глядя через холл и понижая голос. Она была в хирургической, фильтровала жидкость из чашек с плесенью, которые обеспечивали нам запас пенициллина. Я обещала отправить больше лекарства для миссис Сильви, вместе со шприцом – надеясь, что она использует это. – Думаешь, Том Кристи мог бы поддержать предложение, если бы Джозеф не захотел? Я думаю, обе девушки – хорошая партия для Бобби. Джейми издал легкий смешок. – Том Кристи выдаст свою дочь за убийцу, да к тому же безденежного убийцу? Джон Грей совсем не знает этого человека, иначе бы он не предлагал ничего подобного. Гордость у Кристи, как у Навуходоносора (Вавилонский царь, полководец, неоднократно упоминаемый в Библии.), если не больше. – О, гордость выше всего? – сказала я, посмеиваясь про себя. – Как думаешь, кого он хочет найти подходящего здесь в глуши? Джейми пожал плечами. – Он не удостоил меня ознакомиться с его секретными размышлениями по этому поводу, – сказал он сухо. – Он ведь не отпускает свою дочь гулять ни с одним молодым парнем здесь. Не представляю, кто бы мог показаться ему достойным. Я бы не удивился, если бы он замыслил отправить ее в Эдентон или Нью-Берн для свершения брака, и он может придумать способ сделать это. Роджер Мак говорит, что он упоминал об этом. – Да? Они с Роджером несколько сблизились за эти дни? Мимолетная улыбка пробежало по его лицу. – Ну, да. Роджер Мак принял близко к сердцу благополучие его паствы – и для своего собственного благополучия, несомненно. – Что ты имеешь в виду? Он на мгновенье взглянул на меня, явно взвешивая мою способность хранить секреты. – Хм. Ну, ты не должна упоминать об этом Брианне, но Роджер Мак думает заключить брак между Томом Кристи и Эми МакКаллум. Я моргнула, не понимая, но потом обдумала. Это была действительно неплохая идея, хотя мне такое бы и в голову не пришло. Безусловно, Том был больше, чем на двадцать пять лет старше Эми МакКаллум, но он был здоровым и сильным, и мог содержать ее и ее детей. И она явно нуждалась в поддержке. Могла ли она разделить дом с Мальвой, было другим вопросом. Мальва хотела сбежать из отцовского дома, так что она вполне могла бы передать управление им. Вместе с тем, хотя Мальва была обычно любезной, но думаю, она была такой же гордой, как и ее отец, и не захотела бы, чтобы кто-то занял ее место. – Ммм, – сказала я с сомнением. – Возможно. А что ты имел в виду, говоря о собственном благополучии Роджера?
Джейми удивленно поднял бровь. – Разве ты не видела, как вдова МакКаллум смотрит на него? – Нет, – сказала я, захваченная врасплох. – А ты? Он кивнул. – Я видел, и Брианна видела. Она пока терпит – но попомни мои слова, Сассенах: если малыш Роджер вскоре не сделает так, чтобы вдова вышла замуж, он поймет, что ад не такой уж жаркий по сравнению с его собственным очагом. – Вот как. Но Роджер же не отвечает миссис МакКаллум взаимностью? – допытывалась я. – Нет, конечно, нет, – сказал Джейми рассудительно, – и поэтому он все еще при своих яйцах. Но если ты думаешь, что моя дочь из тех, кто потерпит… Мы говорили тихо, и звук открывшейся двери хирургической резко оборвал нас. Мальва высунула голову из кабинета, ее щеки разрумянились, тонкие завитки темных волос колыхались вокруг лица. Она выглядела как дрезденская статуэтка, несмотря на пятна на ее фартуке, и я увидела, как Джейми улыбнулся от вида ее восторженной свежести. – Пожалуйста, миссис Фрейзер, я отфильтровала все жидкости и разлила по бутылках – вы сказали, что мы должны сразу кормить оставшимися помоями свинью… неужели вы имеете в виду крупную белую свиноматку, которая живет под домом? Она выглядела не очень довольной такой сомнительной перспективой, и не зря. – Я сама пойду и сделаю это, – сказала я, поднимаясь. – Спасибо, дорогая. Почему бы тебе не зайти на кухню и не попросить у миссис Баг немного хлеба и меда, прежде чем идти домой? Она сделала реверанс и ушла в сторону кухни; я услышала голос Младшего Йена, дразнящего миссис Баг, и увидела, как Мальва остановилась на мгновение, поправила свой чепец, закрутила пучок волос вокруг пальца, чтобы сделать локоны возле щеки, и выпрямила свою стройную спину, прежде чем войти. – Ну, Том Кристи может предполагать все, что ему захочется, – пробормотала я к Джейми, который вышел в холл со мной и видел, как проходила Мальва, – но не только у твоей дочери есть собственный ум и твердые мнения. Он издал легкий пренебрежительный смешок и вернулся в свой кабинет. А я продолжила путь через холл, чтобы отыскать большую миску с влажными отбросами из остатков последней партии для создания пенициллина, аккуратно собранные и стоящие на стойке. Открыв окно в боковой части дома, я посмотрела вниз. Четырьмя футами ниже находилась насыпь грязи – нарытое белой свиньей лежбище под фундаментом дома. – Свинка? – позвала я, наклонившись. – Ты дома? Каштаны поспели и падали с деревьев – она могла пойти в лес, жирея на каштановом корме. Но нет; следы копыт в мягком грунте вели к дому, и снизу слышался звук затрудненного дыхания. – Свинья! – сказала я громче и более повелительно. Послышалось движение протискивающейся огромной массы под половицами, я наклонилась и аккуратно опустила деревянный таз в мягкую грязь, пролив только немного содержимого. Таз глухо бухнул об землю, и следом вылезла голова с белой щетиной, с большим сопящим розовым пятачком, потом огромные плечи шириной с большую бочку для табака. С нетерпеливым хрюканьем остальная часть свиной туши вылезла. Свинья напала на угощение, завиток хвоста ее закручивался от удовольствия. – Да, хорошо, только не забывай, кто тебе это все дает, от кого исходят все блага, – я разговаривала с ней и отходила, стараясь закрыть окно. Подоконник имел значительные сколы и выемки – результат слишком долго остававшегося на стойке помойного таза; свиноматка была нетерпелива и вполне могла попытаться залезть в дом, если ее требования не удовлетворялись достаточно быстро. Мой разум, все еще частично занятый свиньей, не оставлял тему предложения Бобби Хиггинса, со всеми возможными осложнениями. Что касается Мальвы, она, несомненно, была чувствительна к голубым глазам Бобби; он был очень красивым молодым человеком. Но она не была равнодушна и к прелестям Младшего Йена, хотя оба они не поразили ее так, как могли бы. И любопытно было бы узнать мнение Тома Кристи по поводу Йена в качестве зятя. Он был не совсем без гроша в кармане; у него было десять акров по большей части нерасчищенных земель, хотя ни о каком доходе говорить не приходилось. Племенные татуировки были более социально приемлемы, чем клеймо убийцы? Возможно, но Бобби был протестантом, в то время как Йен был католиком, по крайней мере, считался таковым. Еще, он был племянником Джейми – факт, который может сыграть в обе стороны. Я знала, что Кристи сильно завидовал Джейми. Воспримет ли он союз между нашими семьями как благо, или как нечто, чего надо избегать? Конечно, если Роджер сможет убедить его жениться на Эми МакКаллум, это немного отвлечет его мысли. Брианна ничего не сказала мне о вдове – и теперь, когда я мысленно вернулась к этому, то расценила этот факт как признак подавляемых чувств. Я услышала голоса и смех из кухни; там явно всем было весело. Я хотела пойти и присоединиться к ним, но взглянула в кабинет и увидела Джейми, стоящим возле стола, со сложенными за спиной руками, глядящим хмурым взглядом вниз на письмо лорда Джона, с несколько рассеянным выражением лица. «Он думал не о дочери, – подумала я с небольшой, странной болью, – а о сыне». Я зашла в кабинет и положила руку ему на спину, опустив голову на его плечо. Как думаешь, может, попытаться убедить лорда Джона? – сказала я нерешительно. – О том, что американцы возможно правы, я имею в виду, возможно, удастся привлечь его на твою сторону. Лорд Джон сам не станет сражаться в будущих конфликтах, но Вилли вполне может оказаться не на той стороне. Конечно, борьба на любой стороне, будет опасна – но факт остается фактом, - американцы выиграют, и единственный способ повлиять на Вилли – через мнение его названного отца, которого он уважает. Джейми фыркнул, но обвил меня рукой. – Джон? Ты помнишь, я рассказывал тебе о горцах, когда Арчи Баг пришел ко мне с острым топором? Они живут их клятвой; они умрут за это. Я слегка вздрогнула и прижалась к нему крепче, мне было комфортнее от его крепости. Он был прав; я сама видела эту звериную верность роду – и все равно это было слишком трудно понять, даже когда я видела это своими глазами. – Я помню, – сказала я. Он кивнул на письмо, его глаза все еще сосредоточенно смотрели на него. – Он такой же. Не все англичане такие – но он да, – Джейми взглянул на меня с грустной тенью завистливого уважения. – Он человек короля. Ничего не изменилось бы, даже, если бы Архангел Гавриил появился перед ним и рассказал, что произойдет; он бы не отказался от своей клятвы. – Ты так думаешь? – сказала я, приободрившись. – Я в этом не так уверена. Его брови приподнялись от удивления, и я продолжила, сомневаясь, смогу ли я подыскать слова. – Я знаю, ты хочешь сказать, что он человек чести. Но это то, что нужно. Я не думаю, что он присягал Королю – не так, как люди Колума присягали ему, не так, как твои люди присягали тебе в Лаллиброхе. Имеет ли для него значение, за что он отдаст свою жизнь, – если это дело чести. – Ну, да, это так, – сказал он медленно, сосредоточенно насупив брови. – Но для солдата, такого как он, честь состоит в его обязанностях, разве нет? А это, несомненно, означает его верность Королю, понимаешь? Я выпрямилась и потерла пальцем под носом, пытаясь вложить в слова то, что думала. – Да, но это не совсем то, что я имела в виду. Для него важна идея. Он следует за идеалом, а не за человеком. Из всех людей, которых ты знаешь, он, возможно, единственный, кто способен понять – это будет война, где сражаются за идеалы. Возможно, первая. Он зажмурил один глаз, а другим уставился на меня с насмешкой. – Ты говорила с Роджером Маком. Ты бы никогда сама до этого не додумалась, Сассенах. – Я так понимаю, ты тоже, – сказала я, не пытаясь опровергнуть косвенное оскорбление. Тем более, что он был прав. – Так ты понимаешь? Он издал короткий шотландский звук, обозначающий сомнительное согласие. – Я спросил его о крестовых походах, не считает ли он, что они сражались за идеалы? И он, в конце концов, был вынужден признать, что идеалы были замешаны, хотя даже там, он сказал, были деньги и политика, и я сказал, что так было всегда и, конечно, так может быть и в этот раз. Но да, я понимаю, – добавил он быстро, видя, как мои ноздри начинают раздуваться. – Но со всем уважением к Джону Грею… – С уважением к Джону Грею, – сказала я, – у тебя есть шанс убедить его, потому что он не только идеалистичен, но и рационален. Ты должен убедить его, что честь состоит не в следовании за королем – а в идеале свободы. Это возможно. Он издал другой шотландский звук, один из глубоко грудных звуков, наполненный гнетущим сомнением. И наконец, я поняла. – Ты делаешь это не ради идеалов? Не ради вольностей, свободы, самоопределения, – всего этого. Он покачал головой. – Нет, – сказал он мягко. – И даже не ради того, чтобы в кои-то веки быть на стороне победителя. Хотя, я полагаю, это был бы для меня совершенно новый опыт. Он одарил меня вдруг грустной улыбкой и от удивления я засмеялась. – Тогда почему? – сказала я более нежно. – Ради тебя, – сказал он без колебаний. – Ради Брианны и ее маленького парнишки. Ради моей семьи. Ради будущего. И если это не идеал, значит, я вообще не знаю, что это такое.
*** ДЖЕЙМИ СДЕЛАЛ ВСЕ, что мог в качестве посла, но эффект от клейма Бобби оказался непреодолим. Признавая, что Бобби – хороший молодой человек, мистер Вемисс не мог одобрить мысль о браке его дочери с убийцей, не важно, какие обстоятельства привели к его осуждению. – Люди были бы против него, сэр, вы хорошо знаете, – сказал он, качая головой в ответ на аргументы Джейми. – Они все время бы спрашивали, почему и по какой причине человек был осужден. Его глаз – я уверен – не вызвал бы таких яростных нападок. Как я могу подвергать мою дорогую Элизабет возможности такого возмездия? Даже, если она сможет избежать этого, какова будет судьба ее и детей, если его однажды прибьют на улице? – он скрестил руки, размышляя. – Или, если однажды он потеряет покровительство Его Светлости, он же не сможет найти порядочный заработок где-то в другом месте, не с его отметиной клейма на лице. Они станут нищими. Я был в такой нужде, сэр – и я бы ни за что на свете не пожелал своей дочери снова разделить такую судьбу. Джейми потер рукой лоб. – Да. Я понимаю, Джозеф. Мне жаль, но я не могу сказать, что вы ошибаетесь. Не знаю, насколько это важно, но я не верю, что лорд Джон откажет ему от места. Мистер Вемисс просто покачал головой, он выглядел бледным и несчастным. – Ну что ж, – Джейми вышел из-за стола. – Я приведу его, и вы сможете озвучить ему свое решение. Я поднялась тоже, и мистер Вемисс в панике подпрыгнул. – О, сэр! Не оставляйте меня наедине с ним! – Ну, я думаю, вряд ли он попытается прибить вас или одурачить, Джозеф, – сказал Джейми мягко. – Нет, – сказал мистер Вемисс с сомнением. – Нееет… Я полагаю, нет. Но все же, будете ли вы так добры остаться, пока я говорю с ним? А вы, миссис Фрейзер? – он повернулся ко мне с умоляющим взглядом. Я взглянула на Джейми, он кивнул, соглашаясь. – Ладно, – сказал он. – Я пойду и приведу его.
*** – ПРОСТИТЕ, СЭР, – Джозеф Вемисс выглядел почти таким же несчастным, как Бобби Хиггинс. Небольшого роста, стеснительный, он был непривычен проводить встречи и посмотрел на Джейми для моральной поддержки, прежде чем снова обратить свое внимание на почитателя его дочери. – Простите, – повторил он, встретившись глазами с Бобби, полными беспомощной искренности. – Вы мне симпатичны, молодой человек, и Элизабет тоже, я уверен. Но я в ответе за ее благополучие и счастье. И я не думаю. … Я действительно не считаю… – Я был бы добр к ней, – заверил Бобби пылко. – Вы знаете, что был бы, сэр. У нее было бы новое платье каждый год, и я продал бы что угодно, чтобы она была обута! – он тоже посмотрел на Джейми в надежде на подмогу. – Я уверен, мистер Вемисс самого высокого мнения о ваших намереньях, Бобби, – сказал Джейми как можно мягче. – Но разве он не прав? Это его долг – заключить для малышки Лиззи самый лучший брак, какой он сможет. И возможно… Бобби с трудом сглотнул. Он тщательно готовился к этой беседе, одел церемонный шейный платок, который сдавливал ему горло, китель с ливреей, чистые шерстяные бриджи и пару заботливо сохраненных шелковых чулок, аккуратно заштопанных всего в нескольких местах. – Я знаю, у меня нет достаточно денег, – сказал он. – Нет собственности. Но я сейчас в хорошем положении, сэр! Лорд Джон платит мне десять фунтов в год и, он был так добр, сказав, что я могу построить маленький коттедж на его землях, а до того, как он будет готов, мы можем жить в его доме. – Да, вы говорили, – мистер Вемисс выглядел все более несчастным. Он старался не смотреть на Бобби, отчасти из-за врожденной стеснительности и нежелания отказывать ему лицом к лицу – но также, я уверена, избегая смотреть на клеймо на его щеке. Обсуждение продлилось еще немного, но без особого эффекта, мистер Вемисс не смог заставить себя сказать Бобби истинную причину отказа. – Я… я … хорошо, я подумаю еще, – мистер Вемисс не мог больше выносить напряжение, он резко вскочил и почти выбежал из комнаты, но у двери заставил себя остановиться, повернуться и сказать: «Заметьте, я думаю, что не изменю своего мнения!», прежде, чем исчезнуть. Бобби посмотрел ему вслед в замешательстве, потом повернулся к Джейми. – Есть ли у меня надежда, сэр? Я знаю, вы ответите честно. Это была трогательная мольба, и Джейми сам отвел взгляд от этих больших голубых глаз. – Я так не думаю, – сказал он. Это было сказано мягко, но окончательно, и Бобби слегка стушевался. Он пригладил водой свои волнистые волосы. Теперь высохшие, мелкие кудри выбивались из плотной массы, и он выглядел нелепо, как новорожденный ягненок, которому только что обрезали хвост, шокированный и потрясенный. – А она, вам известно сэр, мэм, – повернулся он ко мне, – есть ли у мисс Элизабет другие привязанности? Если бы это было так, я уверен, что смог бы вытерпеть. Но если нет… – он колебался, взглянув прямо на дверь, за которой так внезапно скрылся Джозеф. – Как вы думаете, есть ли у меня шанс изменить неприязненное отношение ее отца? Возможно,… если бы я нашел какой-нибудь способ добыть немного денег… или это был вопрос религии… – он слегка побледнел при этом, но решительно расправил плечи, – думаю, я готов был бы стать папистом, если бы он потребовал. Я собирался сказать ему об этом, но забыл. Вы могли бы сказать ему, сэр? – Да… Да, я могу, – ответил Джейми неохотно. – Вы уже точно решили, что это Лиззи? Не Мальва? Бобби вернулся к размышлениям. – Если быть честным, сэр, я люблю их обеих. И уверен, что был бы счастлив с каждой из них. Но – по правде говоря, я смертельно боюсь мистера Кристи, – признался он, краснея. – И я думаю, он вас недо¬любливает, сэр, в отличие от мистера Вемисса. Но могли бы вы замолвить за меня словечко, сэр? Пожалуйста? Джейми не остался равнодушным к этой простодушной мольбе. – Я попытаюсь, – согласился он. – Но я ничего не обещаю, Бобби. Как долго вы пробудете здесь, прежде, чем вернуться к Лорду Джону? – Его Светлость дал мне неделю на мои ухаживания, сэр, – сказал Бобби с более счастливым видом. Но я полагаю, вы сами уезжаете завтра или послезавтра? Джейми удивился: – Уезжаю куда? Теперь удивился Бобби. – Почему… На самом деле, я не знаю, сэр. Но я думал, что вам нужно ехать. После нескольких фраз, мы преуспели в распутывании рассказа. Он присоединился к маленькой группе путников на дороге, фермеры гнали стадо свиней на рынок. Учитывая характер свиней как попутчиков, он не мог остаться с ними больше чем на одну ночь, но после ужина, в ходе обычного разговора, слышал упоминание об определенной встрече и размышления о том, кто на нее может приехать. – Ваше имя упоминалось, сэр: «Джеймс Фрейзер», – сказали они и еще упоминали Ридж, так что я был уверен, что вы знаете, о чем речь. – О какого рода встрече шла речь? – спросила я заинтересованно. – И где? Он беспомощно пожал плечами. – Об этом не упоминалось, мэм. Они только сказали, что это произойдет в следующий понедельник. Он не смог вспомнить ни одного имени, так как тогда был занят попытками поесть, не обращая внимания на присутствие свиней. В данный момент он был явно слишком расстроен результатами его неудачного ухаживания, чтобы вспомнить какие-либо детали, и, после нескольких вопросов и сбивчивых ответов, Джейми отослал его. – Ты догадываешься… – начала я, потом увидела, что его брови сдвинуты – он явно знал. – Собрание по выбору делегатов в Континентальный Конгресс, – сказал он. – Это должно быть оно. После барбекю Флоры МакДональд ему прислали известие, с согласованным местом и временем встречи, но встреча не состоялась, организаторы испугались вмешательства. Джон Эш сказал ему, что когда новое место и время будут определены – ему сообщат. Но это было до неприятных происшествий в центре Кросс-Крик. – Я полагаю, что записка могла затеряться, – предположила я, хотя предположение было слабым. – Одна могла бы, – согласился он. – Но не шесть. – Шесть? – Когда мне ничего не сообщили, я написал сам, шестерым людям, которых я знаю лично в Комитете по Взаимосвязям. Никто из них не ответил. Его негнущийся палец постукивал по ноге, он заметил это и перестал. – Они не доверяют тебе, – сказала я, помолчав, и он кивнул. – Полагаю, это неудивительно, после того, как я спас Симмса и окунул в деготь Нила Форбса прямо на улице, – не смотря на все, небольшая улыбка мелькнула на его лице при воспоминании. – И бедный малыш Бобби не помог, как я ожидал; он мог рассказать им, что носит письма меж мною и лордом Джоном. Возможно, это была правда. Доброжелательный и болтливый, Бобби был в состоянии поддерживать конфиденциальность – но только в том случае, если ему четко сказали, что это конфиденциально. В противном случае, любой, кто разделил с ним трапезу, мог узнать обо всех его делах еще до подачи пудинга. – Можешь ли ты предпринять что-нибудь, чтобы выяснить? Где встреча, я имею в виду? Он с силой выдохнул слегка расстроенный. – Да, может быть. Но если я это сделаю и пойду туда – есть большой шанс, что меня просто выставят вон. Если не хуже. Я думаю, риск такого разрыва не стоит того, – он скривился. – Думаю, я должен был позволить им поджарить печатника. Я проигнорировала это и подошла к нему. – Ты что-нибудь придумаешь, – сказала я, стараясь говорить обнадеживающе. Большая свеча стояла на столе, и он прикоснулся к ней. Никто, казалось, не замечал, что свечу не зажгли. – Возможно… – сказал он задумчиво. – Нужно найти путь. Хотя мне придется взять еще один для этой цели. Еще один драгоценный камень, он имел в виду. Я проглотила небольшой комок в горле. Их останется два. Нужен один для каждого, если Роджер, или Бри и Джемми – но я твердо отбросила эту мысль прочь. – «Какая польза человеку, если он приобретет мир», – процитировала я, – «а душе своей повредит?» Что толку нам быть тайно богатыми, если тебя могут обвалять в смоле и перьях. Я бы лучше не думала об этом, но этого нельзя было избежать. Он взглянул на свое предплечье; когда писал, то засучил рукава, выцветшее пятно ожога все еще было видно, бледный розовый след среди выгоревших волосков. Он вздохнул, обошел стол и взял перо из кружки. – Да. Я, пожалуй, напишу еще несколько писем.
БЛЕДНЫЙ ВСАДНИК ИЗБАВЛЕНИЯ (Имеется в виду четвертый всадник Апокалипсиса – Смерть. «...И когда Он снял четвёртую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными» (Откр. 6:7-8)
Двадцатого сентября Роджер читал проповедь по цитате из Библии: «но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное» (1 Коринфянам 1:27). А двадцать первого сентября одна из этих «немощных» вещей вознамерилась подтвердить данную точку зрения. Патрик и Гортензия МакНилы вместе с детьми не пришли в церковь. Они всегда приходили, и их отсутствие вызвало пересуды, достаточные, чтобы на следующее утро Роджер попросил Брианну сходить и посмотреть, не случилось ли чего плохого. – Я бы сходил сам, – сказал он, вычищая остатки каши со дна тарелки, – но я обещал поехать с Джоном МакАфи и его отцом в Браунсвилль. Он намеревается там сделать предложение девушке. – Он берет тебя, чтобы ты заключил помолвку на месте, если она скажет «да»? – спросила я. – Или же ты просто должен препятствовать общине Браунов убить его? Не было никакого открытого насилия, с тех пор, как мы возвратили тело Лайонела Брауна, но время от времени происходили небольшие случайные конфликты, когда кто-либо из Браунсвилля случайно встречал мужчин из Риджа в тавернах или пивных. – Последнее, – Роджер скорчил легкую гримасу. – Хотя у меня есть некоторые надежды, что пара браков между Риджем и Браунсвиллем могли бы со временем улучшить ситуацию. Джейми, читавший газету из свежей партии, поднял на него взгляд. – Да? Отличная мысль. Однако же не всегда получается, как задумано, – он улыбнулся. – Мой дядя Колум, выдав мою мать за Гранта, намеревался именно так улучшить отношения с Грантами. К сожалению, – добавил он, перевернув страницу, – моя мать была не склонна сотрудничать. Вместо этого, она унизила Малкольма Гранта, ранила ножом дядю Дугала и сбежала с моим отцом. – В самом деле? – Брианна еще не слышала эту занимательную историю и выглядела очарованной. Роджер бросил на нее косой взгляд и кашлянул, демонстративно убирая острый нож, которым она резала сосиски. – Ну, как бы там ни было, – он энергично отодвинулся от стола, с ножом в руке, – если вы не возражаете, взгляните как там семья Патрика, чтобы убедиться что у них все в порядке. В результате, Лиззи и я пошли вместе с Брианной, намереваясь позвать Марсали и Фергюса, хижина которых стояла недалеко от МакНилов. Однако мы встретили Марсали по пути, возвращающуюся от Виски Спринг, и, таким образом, нас было четверо, когда мы подошли к хижине МакНилов. – Откуда вдруг там столько мух? – Лиззи хлопнула по большой навозной мухе, которая села на ее руку, затем отмахнулась еще от двух, кружившихся возле ее лица. – Кто-то умер поблизости, – Марсали приподняла нос, принюхиваясь. – В лесу, наверное. Слышите ворон? Действительно, вороны были. Они каркали в верхушках деревьев поблизости. Посмотрев вверх, я увидела их еще больше – кружащиеся черные пятна на светлом небе. – Это не в лесу, – голос Бри внезапно изменился. Она смотрела на хижину. Дверь была плотно закрыта, и множество мух металось по всей поверхности обтянутого шкурой окна. – Поспешим! Запах в хижине был отвратительный. Я увидела, что у девушек перехватило дыхание, и они крепко сжали рты, когда мы распахнули дверь. К сожалению, дышать было необходимо, чтобы не задохнуться. Я старалась дышать очень поверхностно, пока проходила через темную комнату и срывала шкуру, которая было плотно прибита вокруг рамы окна. – Оставьте дверь открытой, – сказала я, не обращая внимания на слабый стон недовольства со стороны кровати на приток света. – Лиззи, иди и разведи один дымный костер от насекомых около двери и другой у окна, с внешней стороны. Сначала хорошо разожги его травой и хворостом, а потом добавь что-то влажное: древесину, мох, мокрые листья, чтобы заставить его дымиться.
Насекомые начали влетать тотчас после открытия окна и проносились мимо моего лица: слепни, навозные мухи, комары. Привлеченные запахом, они теснились снаружи на бревнах, нагретых солнцем, ища вход, в поисках еды и в надежде отложить яйца. За минуту комната стала гудящим адом, но мы нуждались в воздухе и свете. Все-таки, мухи были меньшим из зол, поэтому лучше иметь дело с ними. Я сняла свой платок и свернула его в импровизированную мухобойку, хлопая им по сторонам, когда повернулась к кровати. Гортензия и ее двое детей были там. Все голые… Их мертвенно-бледные конечности, влажно блестели в закупоренной хижине. Там, где упал солнечный свет, их ноги и тела отливали липкой белизной с красновато-коричневыми потеками. Я надеялась, что это была только диарея, а не кровь… Кто-то застонал; кто-то зашевелился. Хотя бы живы, слава Богу! Покрывала с постели были сброшены на пол спутанной грудой. Это было удачей, по крайне мере, они все еще были по большей части чистыми. Я подумала, что мы должны сжечь соломенный матрас, как только освободим его. – Не суйте пальцы в рот, – пробормотала я Бри, когда мы начали работать, растаскивая слабо шевелящуюся груду людей на отдельные элементы. – Ты, должно быть, шутишь, – процедила она сквозь зубы, одновременно улыбаясь бледному ребенку лет пяти-шести, который лежал скрюченный в следах от диареи. Она просунула руки подмышки маленькой девочки. – Давай, милая, позволь мне поднять тебя. Ребенок был слишком слаб, чтобы протестовать, ее руки и ноги свисали безвольными веревками. Состояние ее сестры вызывало еще большую тревогу. Ребенок, не больше года, не двигался вообще, ее глаза запали. Это был симптом тяжелого обезвоживания. Я взяла крошечную руку и мягко ущипнула большим и указательным пальцем. Крошечный пик сероватой кожи остался на мгновение и начал медленно, медленно, исчезать. – Кровавый чертов ад! – тихо пробормотала я про себя и быстро нагнулась, чтобы прощупать рукой грудь ребенка. Она не была мертва – я различила слабый стук ее сердца – но была не далеко от этого. Если она была уже слишком слаба, чтобы сосать или пить, то не было ничего, что могло спасти ее. Когда эта мысль пришла в мою голову, я выпрямилась, осматривая комнату. Не было ни капли воды: пустая выдолбленная тыква лежала на боку около кровати. Сколько времени они находились совсем без воды? – Бри, – мой голос звучал ровно, но настойчиво. – Иди и принеси немного воды – быстро! Она положила старшую девочку на пол и обтирала ветошью грязь с ее тела. Однако же, вид моего лица, когда она взглянула на меня, заставил ее бросить тряпку и быстро подняться. Она схватила чайник, который я сунула в ее руку, и исчезла. Я услышала ее шаги, бегущие через палисадник. Мухи обосновывались на лице Гортензии; я, отпугивая, смахнула их платком. Ткань скользнула по ее носу, но обвисшее лицо едва дернулось. Она дышала; я видела как ее живот, раздутый газами, слегка шевелится. «Где же Патрик? На охоте, наверное…» Я уловила какой-то слабый запах, кроме подавляющего все зловония содержимого кишечника, и наклонилась, принюхиваясь. Сладкий аромат пикантного брожения, как от сгнивших яблок. Я положила руку под плечо Гортензии и потянула, перекатив ее на себя. Под ее телом оказалась бутылка, пустая. Легкого дуновения из нее было достаточно, чтобы подсказать мне ее содержимое. – Кровавый, кровавый чертов ад! – прошептала я себе под нос. В отчаянной немощи, не имея ни капли воды под рукой, она выпила яблочную водку, чтобы утолить жажду и успокоить боль от колик. Довольно логично, если исключить то, что алкоголь – мочегонное средство. Он вымывает еще больше воды из организма, который и так уже был серьезно обезвожен, не говоря уже о дальнейшем раздражении желудочно-кишечного тракта. «Кровавый Христос, если она и детям дала ее!» Я наклонилась к старшему ребенку. Она была мягкой как тряпичная кукла, голова ее клонилась к плечам, но в ее плоти оставалась еще некоторая упругость. При защипывании руки кожа оставалась остроконечной, но возвратилась к нормальному виду быстрее, чем у младенца. Ее глаза открылись, когда я ущипнула ее за руку. Это было хорошо. Я улыбнулась ей и отмахнула собирающихся мух от ее полуоткрытого рта. Нежная розовая оболочка была сухой и клейкой на вид. – Привет, дорогая... – сказала я мягко. – Ни о чем не волнуйся. Я рядом. «И чем это может помочь?» – задалась я вопросом. Будь все проклято! Если бы только я была здесь на день раньше! Я услышала звук торопливых шагов и встретила Бри в дверях. – Мне нужно... – начала я, но она перебила меня. – Мистер МакНил там, в лесу! – сказала она. – Я нашла его по пути к роднику. Он... Чайник в ее руках все еще был пуст. Я схватила его с криком раздражения. – Вода! Мне нужна вода! – Но я... Мистер МакНил... он… Я сунула чайник обратно ей в руки и протиснулась мимо нее. – Я найду его, – сказала я. – Принеси воды! Дай им ее, сначала малышке! Пусть Лиззи поможет тебе – костры могут подождать! Поторопитесь! Сначала я услышала мух, отвратительное жужжание, которое заставило меня покрыться мурашками. На открытом месте, привлеченные запахом, они нашли его быстро. Я поспешно сделала большой глоток воздуха и пробралась сквозь кустарник цеанотуса (Цеанотус американский – происходит от cyaneus – «синий». Кустарник называют также краснокоренником (Red Roof), так как в его корнях содержится красный краситель. Из надземной части растения получают желто-коричневый краситель, а из цветков – зеленый, применяемый для обработки тканей) туда, где лежал Патрик, рухнувший в траву под платаном. Он не был мертв. Я увидела это сразу: мухи были облаком, а не одеялом – парящие, поблескивающие, моментально слетающие с него, когда он дергался. Он лежал, свернувшись на земле, в одной рубашке, кувшин для воды лежал рядом с его головой. Я опустился рядом на колени, ощупывая и осматривая его. Его рубашка и ноги были испачканы, так же как и трава, где он лежал. Выделения были очень водянистыми – большинство к настоящему времени впиталось в почву, но было немного твердого вещества. Он был поражен позднее Гортензии и детей. Его кишечник был поражен коликами недолго, в противном случае, там была бы в основном вода, окрашенная кровью. – Патрик! – Миссис Клэр, слава Богу, вы пришли, – его голос был таким хриплым, что я едва могла разобрать слова. – Мои дети... Вы спасете их? Он приподнялся на локте, сотрясаясь, пот приклеил пряди седых волос к его щекам. Его глаза приоткрылись, пытаясь увидеть меня, но они опухли и сделались совсем узкими щелками от укусов слепней. – Я постараюсь, – я положила на него руку, одновременно сжимая, чтобы зародить в нем уверенность. – Ложитесь, Патрик. Подождите немного, пока я позабочусь о них, потом я займусь вами. Он был очень болен, но не был в непосредственной опасности. А дети были. – Не обращайте на меня внимания... – пробормотал Патрик. – Не... обращайте... – он покачнулся, сгоняя мух, которые ползали по лицу и груди, а затем застонал, скорчившись от судорог, снова скрутивших его живот, будто чья-то массивная рука смяла его в своих тисках. Я уже бежала обратно к дому. Расплесканная вода темнела на пыльной тропе – отлично, Брианна шла этой дорогой, явно спеша. Амебная дизентерия? Пищевое отравление? Брюшной тиф? Сыпной тиф? Холера? Пожалуйста, Боже, только не она! Все это и многое другое, сейчас, по понятным причинам, объединялось просто термином «дизентерия». Но в сейчас не имело значения что это. Непосредственной опасностью всех диарейных (Диаре́я, народное название – поно́с – патологическое состояние, при котором у больного наблюдается учащённое (более 3 раз в сутки) испражнение, при этом стул становится водянистым) заболеваний было простое обезвоживание. Стараясь изгнать любого из микробных захватчиков, раздражающих кишечник, желудочно-кишечный тракт просто неоднократно промывает себя, оставляя организм без воды, необходимой для циркуляции крови, для выведения отходов, для охлаждения тела с помощью пота, для сохранения мозга и мембран – воды, необходимой для поддержания жизни.
Если бы можно было обеспечивать пациенту достаточное насыщение водой с помощью внутривенного введения солевого раствора и глюкозы, пока кишечник, в конечном итоге, не сможет исцелить себя сам, то больной, в таком случае, мог бы выздороветь. Без внутривенного вмеша¬тельства, единственной возможностью было вводить жидкость через рот или через прямую кишку, насколько это возможно, быстро и непрерывно, в достаточном количестве. Если он сможет принять… Мои пациенты не могли удерживать даже воду, хотя рвоты, кажется, у МакНилов не было: я не помню ее запаха среди других в хижине. Вероятно, это была не холера, тогда - ну, хотя бы что-то! Брианна сидела на полу со старшим ребенком, положив голову маленькой девочки к себе на колени и прижимая чашку к ее рту. Лиззи стояла на коленях у очага, ее лицо покраснело от напряжения, пока она разжигала огонь. Мухи обосновывались на неподвижном теле женщины на кровати. Марсали склонилась над измождённым ребенком у себя на коленях и отчаянно пыталась разбудить его, чтобы заставить пить. Пролитая вода текла ручейками по ее юбке. Я видела, как крошечная голова валилась обратно на ее колени, и вода текла вниз по вялой, ужасно сплюснутой щеке. – Она не может, – говорила Марсали снова и снова, – она не может, она не может! Игнорируя мой собственный совет о пальцах, я безжалостно сунула указательный палец в рот ребенка, стимулируя небо к рвотному рефлексу. Так и было, ребенок захлебнулся водой и задохнулся, но я почувствовала, что язык обернулся вокруг моего пальца на мгновение. Сосание. Она была младенцем, которого все еще кормят грудью, а сосание для него – первый из инстинктов выживания. Я повернулась, чтобы посмотреть на женщину, но взгляда на ее плоскую грудь и запавшие соски было достаточно... И все же, я схватила одну грудь, сжимая мои пальцы по направлению к соску снова и снова. Нет, ни капли молока не показалось на коричневатых сосках, и ткань молочных желез была дряблой в моей руке. Нет воды – нет молока. Марсали быстро осознав, чего я хотела, схватилась за воротник своей сорочки и разорвала его, прижав ребенка к своей обнаженной груди. Крохотные ножки безвольно свисали с ее колен, пальчики были помятые и свернувшиеся, как увядшие лепестки. Я запрокинула голову Гортензии, вливая по капле воду в открытый рот. Краем глаза я увидела, как Марсали ритмично сжимает свою грудь, настойчиво массируя, чтобы заставить молоко вытекать. Мои собственные пальцы следовали в такт этому движению, массируя горло лежащей без сознания женщины, заставляя ее глотать. Ее плоть была скользкой от пота, который по большей части был моим. Струйки бежали по моей спине, щекоча между ягодицами. Я чувствовала свой запах, странный металлический аромат, похожий на горячую медь. Горло двинулось, и я убрала свою руку. Гортензия подавилась и закашлялась, ее голова скатилась в сторону, и живот напрягся, резко посылая назад свое скудное содержимое. Я вытерла след рвоты с ее губ, и снова прижала чашку к ее рту. Ее губы не двигались; вода наполнила рот и текла вниз по ее лицу и шее. Среди гудения мух, я услышала позади голос Лиззи, спокойный, но отстраненный, как будто она говорила издалека. – Вы можете прекратить свои проклятия, мэм? Этот грудничок может услышать вас. Я резко повернулась к ней, внезапно осознавая, что, на самом деле, во время работы, я повторяла «Кровавый чертов ад!» вслух, снова и снова. – Да, – сказала я, – прости. И снова повернулась к Гортензии. Время от времени она проглатывала немного воды, но этого было не достаточно, учитывая, что ее внутренности до сих пор пытались избавиться от всего, что их беспокоит. Дизентерия. Лиззи молилась. – Радуйся, Мария, Благодатная, Господь с тобою… Брианна настойчиво бормотала себе под нос что-то по-матерински участливое. – Блажен плод чрева твоего Иисус… Мой большой палец был на сонной артерии. Я чувствовала, как ее сердце тол¬кнулось, пропустило удар и продолжило идти резкими толчками как тележка с недостающим колесом. Оно начинало давать осечки, нарушая ритм. – Святая Мария, Матерь Божия… Я ударила кулаком по центру ее груди, а затем снова и снова, так сильно, что кровать и бледное вытянутое тело затряслись под ударами. Мухи в тревоге поднялись с пропитанной соломы, гудя. – О, нет! – тихо сказала Марсали позади меня. – О, нет, нет, пожалуйста. Я слышала раньше этот тон неверия, протеста и отрицающей мольбы и поняла, что произошло. – ...Молись за нас, грешных… Как будто она тоже услышала, внезапно голова Гортензии перекатилась на бок, и ее глаза распахнулась, глядя в сторону, где сидела Марсали, хотя, мне показалось, она ничего не видела. Затем глаза ее закрылись, и она внезапно повернулась на бок, подтянув ноги почти к подбородку. Ее голова выгнулась назад, тело сжалось в судороге, а затем она вдруг расслабилась. Она не позволит своему ребенку идти в одиночестве. Чертова дезентерия. – ...сейчас и в час нашей смерти, аминь. Радуйся, Мария, благодати полная. Тихий голос Лиззи продолжал машинально повторять слова молитвы, так безотчетно, как и я раньше говорила свои. Я держала Гортензию за руку, проверяя пульс, хотя необходимости в этом уже не было. Марсали свернулась от горя над крошечным телом, покачивая его на груди. Молоко капало с набухшего соска, сначала медленно, потом все быстрее, падая, как белый дождь на маленькое неподвижное личико, тщетно желая питать и поддерживать. Воздух все еще был удушающий, насыщенный вонью, мухами и звуком молитв Лиззи, но хижина казалась пустой, и удивительно тихой. Снаружи послышалось шарканье, звук чего-то волочащегося, мучительного бормотания и страшного усилия. Потом мягкий звук падения и удушливого дыхания. Патрик добрался до собственного порога. Брианна посмотрела на дверь, но она до сих пор держала старшую девочку на руках, все еще живую. Я осторожно положила вялую руку, которую держала, и пошла помочь.
ДНИ СТАНОВИЛИСЬ КОРОЧЕ, но светало все еще рано. Окна лицевой стороны дома смотрели на восток, и восходящее солнце сияло на выскобленных досках пола из белого дуба в моей хирургической. Я видела, как блестящий луч света поступательно продвигался поперек вручную вытесанных досок: если бы у меня был точный хронометр, я бы могла откалибровать пол как солнечные часы, по минутам отмечая деления между досками. Но так как его не было, я отмечала их по ударам сердца, ожидая того момента, когда солнце должно было достичь рабочего стола, где стоял мой микроскоп, плоские стеклышки и мерные бутылочки рядом с ним, готовые к работе. Я услышала тихие шаги в коридоре, и Джейми толкнул своим плечом дверь, держа в каждой руке оловянные кружки с чем-то горячим, обернутые в кусочки меха, чтобы не обжечься. – Ciamar a tha thu, mo chridhe (Как ты, сердце мое? (гэльск.), – спросил он тихо и, коснувшись поцелуем моего лба, вручил мне одну кружку, – Как оно тут? – Могло быть хуже, – я благодарно улыбнулась ему, но улыбка была прервана зевком. Мне не нужно было говорить ему, что Патрик и его старшая дочь были все еще живы: если бы случилось что-нибудь ужасное, он тотчас бы узнал об этом по выражению моего лица. Если исключить какие-нибудь непредвиденные осложнения, я думала, что они оба поправятся. Я провела с ними всю ночь, ежечасно поднимая их, чтобы напоить медовой водой, смешанной с небольшим количеством соли. Употребление соленой воды я чередовала с приемом крепкой настойкой листьев мяты и коры кизила, чтобы успокоить кишечник. Я подняла кружку – это был чай из лебеды – и, втягивая слабый, горький аромат, закрыла глаза, и почувствовала, как в предвкушении расслабляются затекшие мышцы шеи и плеч. Он видел, как я повернула голову, чтобы облегчить боль в шее: большая и чудесно-теплая от горячего чая рука Джейми опустилась на основании моей шеи, массируя мои уставшие мускулы. Я тихо застонала в экстазе от его прикосновения, и он засмеялся низким горловым звуком. – Не пора ли тебе в кровать, Сассенах? Ты не спала всю ночь. – О, я спала... немного, – сидя перед открытым окном, я дремала урывками, встревожено просыпаясь от прикосновений к моему лицу насекомых, которые влетали в комнату, привлеченные светом моей свечки. Зато миссис Баг пришла на заре, свежая и накрахмаленная, готовая приняться за тяжелое ухаживание за больными. – Обязательно прилягу чуть погодя, - пообещала я. – Но сначала я хотела быстренько взглянуть, – я слабо махнула рукой в сторону моего микроскопа, который стоял на столе, собранный и готовый. Рядом с ним были несколько маленьких стеклянных бутылочек, заткнутых скрученными тряпочками, в каждой находилась коричневатая жидкость. Джейми нахмурился, глядя на них. – Взглянуть? На что? – сказал он. Он поднял свой длинный прямой нос, с подозрением принюхиваясь. – Это фекалии? – Да, так и есть, – я не сдержала зевка, разрывающего челюсть. Я собрала – уж как могла тайно – образцы от Гортензии и малышки, и позже, также от моих живых пациентов. Джейми рассматривал их. – Конкретно что, – поинтересовался он осторожно, – ты ищешь? – Ну, я не знаю, – призналась я. – И на самом деле, я могу вообще ничего не найти, или то, что я смогу узнать и определить. Но возможно, это амеба или бацилла, которая стала причиной того, что МакНилы заболели – и я думаю, что амебу распознать смогу: она довольно большая. Говоря относительно, – поспешно добавила я. – О, так? – его рыжие брови сошлись вместе, затем поднялись. – Зачем? «Если бы он знал, насколько это был хороший вопрос», – подумала я. – Ну, частично, ради любопытства, – призналась я. – Но также, если я найду организм, который вызвал заболевание и смогу опознать его, я буду знать чуточку больше о самой болезни – как долго она длится, например, и какие возможны осложнения, чтобы обратить на них особое внимание. И насколько она заразна.
Он взглянул на меня, наполовину поднеся чашку к губам. – Эта болезнь из тех, которыми ты можешь заразиться? – Я не знаю, – призналась я. – Но я почти уверена, что это так. У меня есть прививка от тифа и тифоидных болезней, но это заболевание совсем не выглядит, как одно из них. И против дизентерии и отравления ядом лямблий вакцины нет. Брови Джейми сдвинулись вместе и остались в таком положении, как будто связанные, пока он потягивал свой чай. Его пальцы последний раз сжали мою шею, и рука опустилась вниз. Я осторожно прихлебывала мой чай, вздыхая с удовольствием, когда он нежно обжигал мое горло и пробегал, горячий и утешающий, прямо в мой желудок. Джейми сел, откинувшись на своем стуле, вытянув вперед длинные ноги. Он взглянул вниз на свою дымящуюся кружку. – Как ты думаешь, этот чай горячий, Сассенах? – спросил он. Мои брови при этом тоже поднялись. Обе кружки до сих пор были завернуты в кусочки меха, и я могла чувствовать жар, проникающий к моим ладоням. – Да, – сказала я. – А что? Он поднял кружку и набрал чая в рот, подержав его немного, перед тем, как проглотить: я видела, как длинные мускулы задвигались в его горле. – Брианна пришла на кухню, пока я заваривал чай в котелке, – сказал он. – Она поставила вниз большую чашку и набрала в мисочку мыла, затем взяла черпак кипящей воды из котелка и полила ею свои руки, сначала одну, потом другую, – он на момент замолчал. – Вода была кипящей, когда я снял ее с огня мгновением раньше. Большой глоток чая, который я держала во рту, попал не в то горло и я закашляла. – Она обожглась? – спросила я, когда снова смогла дышать. – Да, обожглась, – сказал он довольно угрюмо. – Она с силой терла себя от локтей до кончиков пальцев, и я видел ожог на ее руке сбоку, там, где попала вода, – он немного помолчал, его глаза встретились поверх кружки с моими, темно-синие от расстройства. Я снова глотнула моего чая, в котором не было меда. Ранним утром, только что после восхода, в комнате было довольно холодно, и мое горячее от чая дыхание превратилось в крошечные струйки пара, когда я вздохнула. – Малышка Патрика умерла прямо на руках у Марсали, – тихо сказала я. – Брианна держала другого его ребенка. И она знает, что эта болезнь заразная, – и, зная это, она не могла взять на руки своего ребенка, или даже просто прикоснуться к нему, поэтому сделала все от нее зависящее, чтобы смыть свой страх. Джейми обеспокоенно двинулся. – Ага, – начал он, – но все же… – Это другое, – сказала я, и положила руку на его запястье, как для того, чтобы успокоить его, так и для своего собственного утешения. Прозрачная прохлада утреннего воздуха коснулась лица и также сознания, рассеивая теплое переплетение снов. Трава и деревья были все еще освещены холодным сиянием зари, загадочные с голубыми тенями, и Джейми казался твердой точкой отсчета, постоянной в меняющемся свете. – Другое, – повторила я. – Для нее, я имею в виду, – я вдохнула сладкий утренний воздух, пахнущий влажной травой и утренним блаженством. – Я родилась в конце войны. Великой войной называли ее, потому что мир никогда не видел ничего похожего на это. Я рассказывала тебе о ней, – в моем голосе был легкий вопрос, и он кивнул, внимательно смотря в мои глаза. – Через год после моего рождения, – сказала я, – была огромная эпидемия инфлюэнцы (Грипп). По всему миру. Люди умирали сотнями и тысячами: целые деревни могли исчезнуть всего за одну неделю. А потом пришла другая, моя война. Слова были почти неосознанными, но услышав их, я почувствовала, как уголок моих губ скривился в иронии. Джейми увидел это, и легкая улыбка тронула его собственные губы. Он знал, что я имела в виду – это странная гордость, которая приходит, если ты пережил ужасный конфликт, оставляя в тебе особое чувство обладания. Он повернул запястье, и его пальцы обернулись вокруг моих. – А она никогда не видела ни эпидемии, ни войны, – сказал он, начиная понимать. – Никогда? – в его голосе было что-то особое. Это было почти непостижимо – для мужчины, который был рожден воином, обучающегося сражаться, как только он смог поднять меч. Воспитанный с идеей, что он должен – ему придется – защищать себя самого и свою семью от насилия. Находящаяся за пределами понимания идея – но все же, такая прекрасная. – Только картинки. Фильмы, я имею в виду. Телевидение. Это было тем, что он так и не смог понять, и я не могла правильно объяснить. Способ, в котором эти картинки сфокусированы на самой войне. Бомбы, самолеты и подводные лодки, и вызывающая трепет необходимость намеренного кровопролития: чувство благородства в предумышленной смерти. Он знал, какими на самом деле были поля сражений – поля сражений и то, что приходит после них. – Мужчины, которые сражались в тех войнах – и женщины – они не умирали от убийства, большая часть из них. Они умирали вот так… – я взмахнула моей кружкой в сторону окна, в сторону мирных горных вершин, и отдаленной впадины, где пряталась хижина Патрика. – Они умирали от болезней и недостатка внимания, потому, что они не могли остановить это. – Я видел такое, – сказал он тихо, взглянув на закупоренные бутылки. – Чума и малярия пробежали по городу, безудержно и свирепо, половина полка умерло от расстройства кишечника. – Конечно, ты видел. Бабочки поднимались среди цветов в палисаднике, белой и зеленовато-желтой капусты. Здесь и там великое, медлительное парение последних забияк, бабочек-парусников, вылетающих из тени леса. Мой большой палец все еще покоился на его запястье, чувствуя его сердцебиение, медленное и сильное. – Брианна родилась через семь лет после того, как пенициллин стал обычным лекарством для общего пользования. Она родилась в Америке – не в этой, – я снова кивнула в сторону окна, – но в той, той, которая будет. Там необычно для большого количества людей умирать от заразных болезней, – я взглянула на него. Свет добрался до его талии и сиял на металлической чашке в его руке. – Ты помнишь первого человека, о котором ты узнал, что он умер? Его лицо стало озадаченным от удивления, затем заострилось в раздумье. Он покачал головой. – Мой брат был первым, чья смерть имела для меня значение, но я знал и других до него, точно. – Я тоже не могу вспомнить. Мои родители, конечно: их смерть была личной потерей – но, рожденная в Англии, я жила в тени памятников солдатам и мемориалов. И люди, не связанные с моей семьей, умирали постоянно: я внезапно живо вспомнила, как мой отец надевает фетровую шляпу и темное пальто, чтобы идти на похороны жены пекаря. Миссис Бриггс ее звали. Но она не была первой: я уже знала о смерти и похоронах. Сколько мне тогда было? Четыре, наверное? Я очень устала. Мои глаза ощущались сухими, почти шероховатыми от нехватки сна, а деликатный утренний свет становился ярче, по мере того, как солнце поднималось. – Я думаю, что смерть Фрэнка была первой, лично ее затронувшей, из тех, что Брианна пережила в своей жизни. Может, были и другие, я не знаю точно. Но смысл в том… – Я понял, в чем дело, – он протянул руку, взял пустую чашку из моих рук и поставил на стол, затем допил свой чай и поставил свою чашку туда же. – Но она боится не за себя, да? – спросил он, его глаза смотрели понимающе. – Это ребенок. Я кивнула. Она, конечно, знала, чисто теоретически, что такие вещи случаются. Но увидеть ребенка, который внезапно умер прямо на твоих глазах, от чего-то настолько простого, как обыкновенная диарея… – Она хорошая мать, – сказала я, и внезапно зевнула. Так и было. Но ей никогда не приходило в голову, что нечто столь ничтожное, как микроб, могло бы внезапно отнять у нее ребенка. До вчерашнего дня. Джейми вдруг встал и поднял меня на ноги. – Отправляйся в кровать, Сассенах, – сказал он. – Это подождет, – он кивнул на микроскоп. – Я никогда не слышал, что дерьмо может испортиться от длительного хранения. Я рассмеялась и обессилено упала в его объятия, прижавшись щекой к его груди. – Возможно, ты и прав, – я не отрывалась от него. Он держал меня, и мы смотрели, как пылает солнце, медленно скользящее вверх по стене.
Я ПОВЕРНУЛА ЗЕРКАЛО микроскопа на долю дюйма, чтобы получить, по возможности, еще больше света. – Вот! – я отступила назад, кивнув Мальве подойти посмотреть. – Видишь это? Большую, прозрачную штуку посередине, лепестковой формы, с маленькими крапинками в ней? Она нахмурилась, прищурившись одним глазом в окуляр, и тут же воскликнула, задохнувшись от восторга. – Я четко ее вижу! Не правда ли, очень похоже на смородиновый пудинг, который кто-то уронил на пол? – Точно! – сказала я, улыбаясь ее сравнению, несмотря на серьезность нашего исследования. – Это амеба – один из самых больших видов микроорганизмов. И я сильно подозреваю, что это и есть наш злодей. Мы просматривали предметные стекла с образцами кала, которые я смогла заполучить от всех заболевших на данный момент, – семья Патрика была не единственной пострадавшей. Были еще как минимум три дома, в которых, по крайней мере, один человек от сильного кровавого поноса – и во всех просмотренных мной образцах я нашла этого амебного приятеля. – Она настоящая, эта амеба? – Мальва подняла глаза, пока я говорила, но опять вернулась к окуляру, захваченная зрелищем. – Как может чему-то такому большому как человек навредить такая мелюзга? – Ну, этому есть объяснение, – сказал я, аккуратно окунув еще одно предметное стекло в ванночку с красителем и установив его на просушку. – Но это займет немного времени, чтобы рассказать тебе все про клетки – помнишь, я показывала тебе клетки слизистой оболочки твоего рта? Слегка нахмурившись, она кивнула и провела языком по внутренней стороне щеки. – Так вот, организм производит всевозможные виды клеток, и среди них есть специальные клетки, основная цель которых бороться с бактериями – такие маленькие, круглые штучки, помнишь их? – я указала на предметное стекло с фекалиями, которое типично кишело огромным количеством кишечных палочек и им подобных. – Их миллионы всяких разных видов, но иногда появляется такой микроорганизм, что специальные клетки не в состоянии с ним справиться. Ты знаешь – я ведь показывала тебе плазмодии в крови Лиззи? – я кивнула в сторону закупоренной бутылочки на стойке; день или два назад я взяла кровь у Лиззи, и показала Мальве малярийных паразитов в ее клетках. – Собственно я думаю, что наша амеба вполне может быть такой же. – О, ну хорошо. Значит, мы дадим больным пенициллин? – я усмехнулась энергичному «мы», хотя в целом в ситуации было мало забавного. – Нет, боюсь, что пенициллин не эффективен против амебной дизентерии – то, что ты называешь сильным поносом – это дизентерия. Мне кажется, нам ничего не остается, кроме трав, – я открыла шкаф и пробежалась глазами по рядам бутылок и завернутых в марлю пучкам трав. – Для начала, полынь, – я схватила баночку и протянула ее Мальве, которая подошла и встала рядом со мной, с любопытством глядя в тайны шкафа. – Чеснок очень полезен при инфекциях пищеварительного тракта – но и так же весьма неплох в качестве компрессов при кожных проблемах. – А лук? Моя бабушка как-то пропарила его и приложила к моему больному уху, когда я была маленькой. Пахло, правда, ужасно, но зато сработало! – Не повредит. Сбегай в кладовку, и возьми… ох, три большие луковицы и несколько головок чеснока. – О, я мигом, мэм! – она отложила полынь и вылетела прочь, хлопая сандалиями. Я повернулась обратно к полкам, пытаясь угомонить свой пыл. Я разрывалась между обязанностью находиться с больными, выхаживая их, и необходимостью готовить лекарства, которые могут им помочь. Но ухаживать за больными мог кто угодно, а кроме меня никто не знал достаточно, чтобы попытаться изготовить противопаразитарное средство. Полынь, чеснок… репешок. И горечавка. Нужно что-нибудь с очень высоким содержанием меди или серы – ох, ревень! Сезон урожая прошел, но у меня был прекрасный запас из нескольких десятков бутылок, наполненных отварной мякотью и сиропом, поскольку миссис Баг он очень нравился для пирогов, и это немного подкрепляло нас витамином C в зимние месяцы. Ну что ж, все это составит великолепную основу для лекарства. Можно добавить ржавого вяза, с его успокаивающим воздействием на кишечник – но эти эффекты довольно незначительны, и могут оказаться незаметными на фоне разрушительных последствий такой страшной заразы. Я принялась толочь в ступке полынь и репешок, тем временем, размышляя, откуда, черт возьми, пришла эта гадость. Амебная дизентерия характерна для тропиков, хотя одному Богу известно, сколько я видела специфичных тропических болезней на побережье, завезенных посредством рабов и сахарной торговли из Индии – и так же немало их было и внутри материка, поскольку те заболевания, которые сразу не убивали, становились хроническими и кочевали вместе со своей жертвой. Не исключено, что кто-то из рыбаков заразился на побережье. И оказался счастливчиком, претерпевшим лишь легкую форму болезни, но теперь стал носить в своем кишечнике просветную форму амебиаза, готового пролиться заразными цистами везде и всюду. Какова причина этой внезапной вспышки? Дизентерия в основном всегда распространяется через загрязненную пищу или воду. Что… – Вот и я, мэм, – Мальва вернулась, запыхавшись от спешки, неся в руке несколько больших коричневых луковиц, скрипящих и блестящих, и десяток головок чеснока в фартуке. Я дала ей задание порезать их, и поделилась с ней счастливым вдохновением намереваясь протомить все в это меду. Я не была уверенна, сработают ли эффективно антибактериальные свойства меда против амеб. Но, безусловно, он не повредит – а может быть, и улучшит вкусовые качества смеси; так как она обещала быть забористой, имея в составе лук, чеснок и ревень. – Фууу! Ребята, что вы здесь делаете? – я подняла глаза от моего процесса размачивания и увидела в дверях Брианну, сморщившую нос и глядевшую на нас с большим подозрением. – Ох. Ну… – сама я уже принюхалась, но на самом деле, воздух в хирургической сшибал с ног – запах фекалий, перемешанный с луковыми парами. Мальва подняла слезящиеся глаза и, шмыгнув носом, утерлась передником. – Мы готогим гекагство,– сообщила она, с важным видом. – Кто-нибудь еще заболел? – спросила я встревожено у Бри, но она покачала головой и протиснулась в комнату, брезгливо обходя стойку, где я изготавливала предметные стекла с образцами кала. – Нет, этого не слышала. Сегодня утром я отнесла немного еды МакЛаханам, и они сказали, что двое малышей приболели. Миссис Коинах рассказала, что ее расслабило пару дней назад, но не сильно, и сейчас с ней все в порядке. – Они давали малышам медовую воду? Она кивнула, и морщинка залегла между ее бровей. – Я видела их. На вид они очень плохи, но ничего похожего на МакНилов, – вспомнив, она и сама выглядела, как будто была нездорова, но выбросила это из головы, повернувшись к высокому шкафу. – Могу ли я одолжить немного серной кислоты, мама? – она принесла с собой глиняную чашку, и при виде этого я рассмеялась. – Обычные люди одалживают чашку сахара, – сказал я ей, кивнув. – Конечно, бери. Только будь осторожна с ней – и будет лучше, если нальешь ее в одну из этих бутылочек с восковой пробкой. Ты же не хочешь, случайно опрокинуть и все пролить. – Совершенно точно не хочу! – заверила она меня. – Да мне и нужно всего-то несколько капель; я собираюсь очень сильно ее разбавить. Я делаю бумагу. – Бумагу? – Мальва моргнула покрасневшими глазами и шмыгнула носом. – Это как? – Ну, сначала жамкаешь что-нибудь волокнистое, все, что попадет под руку, – объяснила Бри, показывая обеими руками чавкающие движения. – Старые кусочки использованной бумаги, любая ветошь, обрывки пряжи или ниток, какие-нибудь мягонькие листочки или цветочки. Потом, целую вечность вымачиваешь это месиво в воде, с добавлением разбавленной серной кислоты – если тебе посчастливилось ее раздобыть, – длинный палец ласково постучал по квадратной бутылке. – И как только эта бурда растворится до консистенции кашицы, можно намазывать тонким слоем на рамки, отжать воду, дать высохнуть, и вуаля, готова бумага! Я видела, как Мальва проговаривает «вуаля» себе под нос, и немного отвернулась, чтоб она не видела, как я смеюсь. Брианна откупорила большую квадратную бутыль с кислотой и очень осторожно налила несколько капель в свою чашку. Тут же обжигающий запах серы взвился, словно демон, среди миазмов фекалий и лука. Мальва напряглась, глаза ее по-прежнему слезились, но были широко распахнуты. – Что это такое? – спросила она. – Серная кислота, – сказала Бри, взглянув на нее с любопытством. – Купоросное масло, – поправила я. – Ты видела… – э-э, тебе знаком этот запах? Она кивнула, положив нарезанный лук в кастрюлю, и накрыв аккуратно крышкой. – Да, знаком, – она подошла, вытирая глаза, чтобы разглядеть зеленое стекло бутылки. – У моей матери – она умерла, когда я была маленькая – было ее немного. Я помню этот запах, и как она говорила, что мне не дозволено прикасаться к ней, никогда. Сера, народ называет ее запах – серный дух. – В самом деле? Интересно, для чего она ее использовала? – удивилась я, с определенным чувством беспокойства. Алхимик или аптекарь вполне мог иметь подобное вещество. Я знала, что единственной причиной нахождения кислоты в руках простого смертного, было владение ей как средством агрессии – чтобы плеснуть на кого-то. Но Мальва только покачала головой и, повернувшись, пошла обратно к луку и чесноку. Я уловила на ее лице странное выражение враждебности и тоски, и маленький тревожный колокольчик прозвонил где-то внутри меня. Грусть-тоска по матери, давно почившей, – и ярость маленькой, брошенной девочки, растерянной и одинокой. – Что? – Брианна разглядывала меня, слегка нахмурившись. – Что случилось? – Ничего, – сказал я, и положила свою руку на ее предплечье, просто чтобы почувствовать силу и радость от ее присутствия, и от прожитых лет ее взросления. Мои глаза застилали слезы, но это можно было списать на лук. – Ничего!
*** ПОХОРОНЫ МЕНЯ УЖАСНО ВЫМОТАЛИ. Это были третьи, за столько же дней. Мы похоронили Гортензию вместе с малышкой, а следом и старшую миссис Огилви. Теперь был еще один ребенок, один из близнецов миссис МакКафи. Второй близнец, мальчик, стоял над могилой своей сестры в таком глубоком потрясении, что сам напоминал ходячий призрак, хотя болезнь не коснулась его. Мы подзадержались – гроб был не совсем готов – и ночь уже почти окутала нас. Все золото осенних листьев обратилось в пепел, и белый туман вился между темными и мокрыми стволами сосен. Вряд ли можно представить себе более удручающую картину – и все же это более соответствовало моменту, чем яркое солнце и свежий ветерок, который дул, когда мы хоронили Гортензию и маленькую Анжелику. – «Господь – Пастырь мой (Псалом 22:1.). Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим», – голос Роджера мучительно треснул, но казалось, этого никто не заметил. Он напрягся, с трудом сглотнув, и упрямо продолжил. У него в руках была маленькая зеленая Библия, но смотреть в нее не было необходимости; он говорил по памяти, переводя взгляд от одиноко стоящего мистера МакДаффа, без жены и сестры – они обе заболели, к маленькому мальчику рядом с ним – парнишка был примерно одного возраста с Джемми. – «Если я пойду… и долиною смертной тени… не убоюсь зла», – его голос ощутимо дрожал, и я видела, что слезы текли по его лицу. Я посмотрела на Бри, она стояла немного позади присутствующих, закутав Джемми в складках своего темного плаща. Капюшон ее был надет, но бледное лицо виднелось и в сумерках и казалось ликом скорбящей Богоматери. Даже цвет ярко-красного мундира майора МакДональда был приглушен, угольно-серый в последних лучах света. Он прибыл в полдень и помогал нести маленький гроб. Сейчас он стоял, с мрачным видом, зажав шляпу под мышкой, склонив голову так, что лицо скрылось под париком. У него тоже был ребенок – дочка, вместе с ее матерью обретающаяся где-то в Шотландии. Покачнувшись, я почувствовала руку Джейми под моим локтем. Я практически не спала в течение последних трех дней и почти ничего не ела. Но не испытывала ни голода, ни усталости; я чувствовал себя отчужденно и нереально, словно ветер дул сквозь меня. Отец возопил от безутешного горя, и кинулся на земляную насыпь могильного холма. Я почувствовала, как мышцы Джейми сократилась в инстинктивном сострадании к нему, и, отстранившись немного, пробормотала: «Ступай». Я видела, как он стремительно перешел к мистеру МакКафи, наклонился к нему, что-то шепча, и приобнял. Роджер умолк. Мои мысли мне не подчинялись. Как бы я ни старалась их сконцентрировать на церемонии, они блуждали вдали. Мои руки ныли от боли; я перетирала травы, тягала пациентов, таскала воду... Было ощущение, что все это я проделываю снова и снова, я чувствовала нескончаемый стук пестика в ступке, тяжесть волочения бесчувственных тел. В памяти ярко всплывало покровное стекло с дизентерийной амебой, жадная псевдоподия перетекает в замедленном поиске жертвы. Вода, я слышала, как течет вода; она жила в воде, хотя только в стадии цисты она была заразна. Она распространилась с помощью воды. Я поняла это совершенно четко. Потом я лежала на земле, совершенно не помня момента падения, и даже не помня, что я вообще когда-то была в вертикальном положении, запах прохладной, сырой земли, свежей, влажной древесины сильно ударил мне в нос, смутно напомнив о червях. Перед глазами суетливо замельтешили белые листы. Маленькая зеленая Библия упала и лежала в грязи перед моим лицом, а ветер переворачивал ее страницы, одну за другой, словно забавляясь призрачной игрой в Sortes Virgilianae (Виргилиевы прорицания (лат.) – гадание по книге Вергилия «Энеида»), – где же он остановится? Подумала я смутно. Там были чьи-то руки и голоса, но я не могла сосредоточиться. Огромная амеба величественно плыла в темноте передо мной, псевдоподия перетекала медленно-медленно, заключая в уютные объятья.
ЖАР ПРОКАТИЛСЯ ЧЕРЕЗ МОЙ РАССУДОК, как гроза, зубчатые вилы боли затрещали, пронзая мое тело вспышками блеска, каждый всполох молнии, пылавший всего лишь миг, вдоль нервов и сплетений, освещал скрытые полости суставов, сжигал дотла мышечные волокна. Беспощадный блеск, он ударил снова, и снова, как огненный меч карающего ангела, который не знал пощады. Я порой не знала, открыты ли мои глаза или нет, проснулась я или все еще сплю, не видя ничего, кроме удручающей бурлящей серости, переливающейся красным. Краснота пульсировала в венах, местами укрытая тучами. Я ухватилась за одну багровую жилу и проследовала за ней, цепляясь за отблеск зловещего зарева на фоне грозового грохота. Гром гремел все громче, в то время как я погружалась все глубже и глубже во мрак, бурлящий вокруг меня, звук становился до безобразия монотонным, как бой барабана, от него звенело в ушах, и я чувствовала себя пустотелой, туго обтянутой кожей, вибрирующей при каждом раскате. Источник грохота предстал передо мной, ухая так громко, что мне пришлось бы заорать, чтоб услышать другой какой-то звук – однако, я чувствовала, что губы мои онемели, а горло опухло от напряжения, и я ничего не слышала, кроме стука. В отчаянии я просунула руки – если это были мои руки, – сквозь туманную серость и схватила какой-то теплый, влажный, очень скользкий объект, который конвульсивно забился в моих руках. Я посмотрела вниз и сразу же поняла, что это мое собственное сердце. В ужасе я его выронила, и оно отползло, оставляя след красноватой слизи, содрогаясь от усилий, клапаны всё открывались и закрывались, как рты задыхающихся рыб, каждый, хлопая, раскрывался с глухим щелчком, и опять захлопывался с коротким, мясистым стуком. Иногда лица появлялись в облаках. Некоторые вроде знакомые, хотя я не могла назвать ни одного имени. Другие были незнакомые, нечеткие, неизвестные лица, которые мелькают иногда в голове перед сном. Они смотрели на меня с любопытством или равнодушием – затем отворачивались. А те, которых я знала, бросали взгляды сочувствия или беспокойства. Они старались поймать мой взгляд, но он ускользал виновато прочь, головокружительно далеко. Их губы шевелились, и я знала, что они говорили со мной, но ничего не слышала, их слова тонули в немом грохоте моей грозы.
*** Я ЧУВСТВОВАЛ СЕБЯ ДОВОЛЬНО СТРАННО – но, впервые за бесчисленные дни, не плохо. Облака жара отступали; все еще ворча тихонько поблизости, и тут же, исчезали из виду. Мои глаза были ясны; и я могла различить необработанные деревянные балки над головой. На самом деле, я разглядела перекладину с такой ясностью, что испытала благоговейный страх перед ее красотой. Петли и завитки изысканной древесной структуры, казались сразу и застывшими и изящно живыми, оттенки цветов переливались дымчато-серым и насыщенно земляным, и я могла видеть, что балка была обработана, но заключала в себе застывший дух дерева. Зачарованная этим, я протянула руку, чтобы дотронуться до нее – и дотронулась. Мои пальцы с наслаждением коснулись древесины, ее прохладной поверхности с желобками топорных зарубок, которые словно крылья перелетных гусей равномерно тянулись вдоль всей балки. Я будто слышала хлопанье мощных крыльев, и в то же время, испытывала выгибание и раскачивание собственных плеч, вибрацию радости, прошедшую по рукам, как от удара топора по дереву. В то время как я изучала это захватывающее ощущение, мне припомнилось, смутно, что балка была в восьми футах над кроватью. Я повернулась – без особых усилий – и поняла, что лежу внизу, на кровати. Я лежала на спине, одеяла были смяты и разбросаны, словно в какой-то момент я пыталась отбросить их прочь, но мне не хватило сил. Воздух в комнате был странно неподвижен, и цветные квадраты на ткани одеяла сверкали, словно драгоценные камни на морском дне, насыщенные, но не яркие. Контрастируя с этим, моя кожа была цвета жемчуга, бескровно бледная и мерцающая. Я поняла, это из-за того, что я очень худа, кожа лица и конечностей сильно натянута. А слабое свечение костей и хрящей под ней, придает блеск моему лицу – гладкая твердость, сияющая сквозь прозрачную кожу. А какие это были кости! Я была поражена великолепием их очертаний. Мои глаза с благоговейным изумлением следовали за изысканностью выгнутых ребер, душераздирающей красотой точеного черепа. Мои волосы были растрепаны и спутаны,… и еще я почувствовала, как меня влечет к ним, очерчивая их изгибы глазами и… пальцем? Хотя у меня не было осознания движения, все же я ощущала мягкость прядей, прохладный шелк коричневых и пружинящие вибрации серебристых, слышала тихий перезвон волос друг о друга, словно шелест нот последовательного перебора струн на арфе. «Мой Бог, – сказала я, и услышала слова, хотя ни один звук не всколыхнул воздух, – ты так прекрасна!» Мои глаза были открыты. Я заглянула вглубь и встретила взгляд янтаря и мягкого золота. Глаза смотрели сквозь, на что-то запредельно далекое – но меня они тоже видели. Я заметила, что зрачки слегка расширяются, и почувствовала, как тепло их тьмы обнимает меня со знанием и одобрением. «Да, – сказали эти знакомые глаза. – Я знаю тебя. Отпусти нас». Я испытала чувство великого спокойствия, и воздух вокруг меня зашевелился, словно от ветра. Затем какой-то звук повернул меня в сторону окна, и я увидела мужчину, что стоял там. У меня не было имени для него, и все же я его любила. Он стоял спиной к кровати, руками оперся на подоконник, и опустил голову на грудь, так что свет зари пылал красным, на его волосах и очерчивал его руки золотом. Спазм горя сотряс его, и я это почувствовала, словно дрожь далекого землетрясения. Кто-то двигался рядом с ним. Темноволосая женщина, девушка. Она приблизилась к нему, и что-то шепча, коснулась его спины. Я видела, как она посмотрела на него, нежный кивок ее головы, близость ее тела, качнувшегося ему навстречу. «Нет, – я думала, с великим спокойствием. – Этому не бывать». Я еще раз взглянула на себя, лежащую на кровати, и с чувством, что было сразу и твердым решением и непредвиденным сожалением, сделала еще один вдох.
Я ПО-ПРЕЖНЕМУ МНОГО СПАЛА, просыпаясь лишь ненадолго, чтоб подкрепиться. И хотя сейчас лихорадочные видения исчезли, сон был похож на глубокое, черное озеро, где я пребывала в забытьи, медленно дрейфуя мимо колышущихся водорослей, глупая как рыба. Иногда я просто проплывала чуть ниже поверхности, узнавая людей и вещи в воздушном мире, но была не в состоянии к ним присоединиться. Голоса говорили рядом со мной, глухо и бессмысленно. Время от времени какая-нибудь фраза пронзала бесцветную жидкость вокруг меня и проникала в мою голову, где она обычно зависала как крошечная медуза, круглая и прозрачная, но пульсирующая с некоторым загадочным сокровенным смыслом, слова которого были словно парящая паутина. Каждая фраза повисала на какое-то время в поле моего зрения, сокращаясь и раскрываясь в своем удивительном ритме, и затем уплывала спокойно вверх и в сторону, оставляя лишь тишину. И между этими маленькими медузами появлялись открытые участки чистой воды, одни наполненные лучистым светом, другие тьмой совершенного покоя. Подвешенная между поверхностью и глубиной, я плавала вверх и вниз, по прихоти неизвестных течений. – Целитель, воззрись. Шипение. Суета, некая дремлющая спора сознания, встревоженная восстановлением, осколки и оттенки цвета. Затем удар как острая бритва, кто зовет меня? – Целитель, воззрись. Я открыла глаза. Большого потрясения не случилось. Для комнаты, наполненной сумерками, света было еще достаточно, словно находишься под водой, и у меня не было ощущения отрыва. – О Господь Иисус Христос, Ты великий Врачеватель: воззрись с милостивым благоволением Твоим на рабу Божию, даруй мудрость и благоразумие тем, кто помогает ей в болезни ее; благослови все необходимое для ее выздоровления… Слова текли мимо меня шепчущим потоком, холодя мою кожу. Передо мной был человек, темная голова склонилась над книгой. Свет в комнате окутал его, и он казался с ним одним целым. – Простри длань Твою, – шептал он странице надтреснутым голосом, – да будет воля Твоя, укрепить ее в здравии и силе, чтоб могла она жить и восхвалять Тебя за доброту Твою и милость Твою, во славу Твоего святого имени. Аминь. – Роджер? – сказала я, нащупывая его имя. Мой голос был охрипший от долгого молчания, и разговор требовал невероятных усилий. Его глаза, закрытые в молитве, вдруг с недоверием распахнулись, и я подумала, какие же они яркие, как зелень влажных змеевика и летних листьев. – Клэр?– его голос сломался, как у юноши, и он уронил книгу. – Не знаю, – ответила я, переживая призрачное ощущение погружения, грозящее поглотить меня снова. – Я ли это?
*** Я МОГЛА ПОДНЯТЬ РУКУ на секунду или две, но была слишком слаба, даже чтобы поднять голову, не говоря уже о том, чтобы сесть. Роджер услужливо подтянул меня, усадив полулежа в ворох подушек, и положив руку на мой затылок, чтобы избежать дрожания, поднес чашку с водой к моим пересохшим губам. Это было странное ощущение его прикосновения к обнаженной коже моей шеи, начался смутный процесс осознания. Затем я почувствовала тепло его руки, ясно и четко, на своем затылке, и, дернувшись как пойманный лосось, уронила чашку. – Что? Что? – пролепетала я, сжав руками голову, слишком потрясенная, чтобы сформулировать целое предложение, и не обращая внимания на холодную воду, просочившуюся сквозь простыни. – ЧТО?! Роджер выглядел таким же потрясенным, как и я. Он сглотнул, подыскивая слова. – Я... Я... Я думал, ты знаешь, – пробормотал он, запинаясь – Ты не?.. Я имею в виду... Я думал... слушай, они отрастут! Я осознавала, что мой рот работает, тщетно пытаясь принять различные формы, которые могли бы походить на слова, но между языком и мозгом не было никакой связи – там была пустота, и только осознание того, что привычная мягкая тяжесть моих волос исчезла, сменившись на пушок щетинок. – Мальва и миссис Баг состригли их позавчера, – сказал Роджер в порыве. – Они… нас не было, ни Бри, ни меня, мы бы не позволили, конечно, не позволили бы – но они думали, что это то, что и ты бы сделала для кого-то с такой же страшной лихорадкой, это то, что люди делают сейчас. Бри была так зла на них, но они думали – они действительно думали, что они помогают спасти твою жизнь… О, Боже, Клэр, не смотри на меня так, пожалуйста! Его лицо исчезло во вспышке света, завеса сверкающей воды опустилась внезапно, чтобы защитить меня от взора мира. Плакать я была совсем не настроена. Горе просто выплеснулось из меня, как вино из бурдюка, проткнутого ножом. Пурпурно-красное, как костный мозг, разбрызнутый и растекшийся везде. – Я приведу Джейми! – прохрипел он. – Нет! – я схватила его за рукав, с силой большей, чем, я думала, я обладаю. – Боже, нет! Я не хочу, чтоб он видел меня такой! Его секундное молчание все сказало мне, но я продолжала упрямо держать его за рукав, не в состоянии думать, как еще можно предотвратить немыслимое. Я моргнула, вода заскользила по моему лицу, как ручей по камням, и дрогнувший образ Роджера, в моем взгляде расплылся. – Он… ээ… он видел тебя, – хрипло отозвался Роджер. Он посмотрел вниз, не желая встречаться со мной глазами. – Это. Уже. В смысле… – он неопределенно махнул рукой возле его собственных черных кудрей. – Он видел это. – Он видел? – это было примерно такое же потрясение, как и первоначальный приход с себя. – Что… что он сказал? Он глубоко вздохнул и теперь посмотрел вверх, словно страшась увидеть Горгону. «Или анти-Горгону», – с горечью подумала я. – Он ничего не сказал, – ответил Роджер довольно мягко, и положил руку мне на плечо. – Он… он просто заплакал. Я тоже все еще плакала, но в более традиционной манере. Меньше захлебывающихся звуков. Состояние озноба прошло, и сейчас моим конечностям было тепло, хотя я по-прежнему сконфужено чувствовала, как холодный ветерок обдувал мой скальп. Мое сердце опять замедлилось, и обморочное ощущение того, что я нахожусь вне тела, снова нашло на меня. Потрясение? Смутно удивившись, как это слово само оформилось в моей голове, я размышляла тягуче и расплавлено. Я предположила, что человек может испытать истинное физическое потрясение в результате душевных ран – несомненно, один точно мог, я знала это… – Клэр! – я поняла, что Роджер зовет меня с возрастающей настойчивостью, и сжимает мне руку. С огромным трудом, я заставила свои глаза сфокусироваться на нем. Он выглядел по-настоящему встревоженным, и я смутно задумалась, не начала ли я умирать снова. Но нет – было слишком поздно для этого. – Что? Он вздохнул, и я подумала, что с облегчением. – Ты выглядела немного странно, – его голос был надтреснутый и хриплый; и звучал так, словно ему больно говорить. – Я подумал… может, ты хочешь еще выпить воды? Предложение показалось настолько нелепым, что я чуть не рассмеялась. Но я, правда, испытывала ужасную жажду – и в одно мгновение, стакан холодной воды стал самой желанной вещью в мире. – Да, – слезы продолжали течь по моим щекам, но теперь это казалось почти успокаивающим. Я не делала никаких попыток остановить их – это казалось слишком сложным – но промокнула лицо углом влажной простыни. До меня начало доходить, что я, возможно, сделала не самый мудрый – или, по крайней мере, не самый простой выбор, когда решила не умирать. Вещи вне пределов моего собственного тела начали возвращаться. Тревоги, трудности, опасности … печали. Темные и пугающие, словно стая летучих мышей. Я не хотела слишком внимательно разглядывать образы, которые лежали беспорядочной кучей на дне моего мозга, это все я выбросила за борт в борьбе за то, чтобы остаться на плаву. Но уж если я вернулась, то вернулась, чтобы быть тем, кем была – а я была врачом. – А… болезнь? – я утерла последние слезы и позволила Роджеру обхватить мои руки, чтобы помочь удержать новую чашку. – Еще продолжается? – Нет, – ответил он мягко, и прислонил край чашки к моим губам. Что это? – подумала я рассеянно. Вода, но в ней что-то есть – мята и что-то более терпкое, более горькое… дягиль? – Прекратилась, – Роджер придерживал чашку, позволяя мне пить медленно, маленькими глотками. – За последнюю неделю никто не заболел. – Неделю? – я упустила чашку, пролив немного воды на подбородок. – Как долго я… – Где-то около того, – он кашлянул. Взгляд был сосредоточен на чашке; его большой палец слегка провел по моему подбородку, утирая пролитые капли. – Ты была среди последних заболевших. Я глубоко вдохнула и выпила еще немного. Жидкость имела мягкое, сладкое послевкусие, перекрывающее горечь… мед. Мой разум обнаружил это слово, и я почувствовала облегчение от того, что нашелся этот маленький недостающий кусочек реальности. Я поняла по Роджеру, что некоторые из больных умерли, но ничего больше не спрашивала. Решение жить дальше, это одно. Но возвращение в мир живых это настоящая борьба, требующая сил, которых у меня пока не было. Мои корни были выдернуты, и я лежала, словно увядшее растение; пытаясь погрузить их обратно в землю, но на данный момент это было мне не под силу. Осознание того, что люди, которых я знала, – возможно, любила – умерли, казалось равносильно горю от потери волос – а может даже и большим, что было невыносимо. Я выпила еще две чашки подслащенной медом воды, несмотря на горький вкус, и, вздохнув, легла на спину, чувствуя, что мой желудок похож на маленький, холодный шар. – Тебе надо немного отдохнуть,– посоветовал мне Роджер, ставя чашку на стол. – Я приведу Брианну, ага? Но ты поспи, если хочешь. Кивнуть не было сил, но подергивание губ могло сойти за улыбку. Дотянувшись дрожащей рукой, я робко потерла свою остриженную голову. Роджер слегка отпрянул. Он поднялся, и я заметила, какой он худой и измученный – он помогал ухаживать за больными всю неделю, я полагаю, не только за мной. И еще хоронил мертвых. Он получил лицензию на проведение похорон. – Роджер? – произнести это стоило невероятных усилий, было очень трудно подобрать слова и отделить их от путаницы в голове. – Ты что-нибудь ел в последнее время? Его лицо изменилось, вздох облегчения ослабил морщинки переутомления и беспокойства. – Нет, – сказал он, снова откашлявшись, и улыбнулся. – С прошлой ночи ничего. – Ох. Ну, – сказала я, подняв одну руку, тяжелую как свинец. – Поешь. Хоть что-нибудь. Хорошо? – Да, – сказал он. – Поем. Но вместо того чтоб уйти, он задержался и затем сделал несколько стремительных шагов обратно, склонился над кроватью и, сжав мое лицо в ладонях, поцеловал меня в лоб. – Ты прекрасна! – сказал он горячо, и, сжав мою щеку последний раз, вышел. – Что? – сказала я еле-еле, но единственным ответом была раздувшаяся занавеска, от порыва ветра, пахнущего яблоками.
*** НА САМОМ ДЕЛЕ, я выглядела точно скелет, с чрезвычайно нелестным ежиком на голове, о чем я узнала, когда наконец-то обрела достаточно сил, чтобы заставить Джейми принести мне зеркало. – Я и не знал, что ты подумываешь носить чепец? – произнес он, робко теребя муслиновый экземпляр, что мне принесла Марсали. – Это ведь только на время, пока они немного отрастут? – Я и не думаю его носить, черт возьми. У меня имелись небольшие трудности с произношением этого, так как я была до глубины души потрясена ужасающим отражением в зеркале. На самом деле, у меня возникло огромное желание схватить этот чепец у него из рук, нацепить на голову и натянуть его до самых плеч. До этого я напрочь отказалась от чепца, предложенного миссис Баг – которая многословно поздравляла себя с моим выживанием, как очевидным результатом ее лечения лихорадки – и от чепца Марсали, и Мальвы, и любой другой женщины, кто бы ни пришел навестить меня. Это было простое упрямство с моей стороны; вид моих неприкрытых волос грубо нарушал их шотландское представление о том, что должно быть присуще женщине, и они пытались – с разной степенью утонченности – заставить меня носить чепец, в течение многих лет. И будь я проклята, если позволю обстоятельствам выполнить это за них. Сейчас, увидев себя в зеркале, я осознала, что стала менее категоричной в этом вопросе. И моей лысой голове действительно было немного холодно. С другой стороны, я поняла, что если я сдамся, Джейми будет жутко встревожен – а мне кажется, что он уже достаточно напуган, судя по изможденному виду его лица с темными кругами под глазами. Так и было, его лицо значительно просветлело, когда я отвергла чепец, что он держал в руках, и Джейми отшвырнул его в сторону. Я осторожно перевернула зеркало и положила его на покрывало, подавляя вздох. – Хороший повод для смеха, я думаю, особенно учитывая выражения на лицах людей, когда они на меня глядят. Джейми взглянул на меня, и уголок его рта дернулся. – Ты очень красивая, Сассенах, – сказал он нежно. Затем он разразился хохотом, хрипя и фыркая. Озадачено посмотрев на него, я подняла зеркало и взглянула снова – что заставило его хохотать еще сильнее. Я откинулась на подушки, чувствуя себя немного лучше. Лихорадка ушла, но я все еще чувствовала себя бесплотной и слабой, едва ли в состоянии сидеть без посторонней помощи, и засыпала почти без предупреждения после маломальской нагрузки. Джейми, все еще фыркая, взял мою руку, поднес к губам и поцеловал. Внезапная теплая простота прикосновения рябью пробежала по светлым волоскам моего предплечья, и мои пальцы невольно сомкнулись поверх его. – Я люблю тебя, – сказал он очень тихо, его плечи все еще дрожали от смеха. – О, – сказала я, внезапно ощутив себя намного лучше. – Ну, тогда. Я тебя тоже люблю. И они же отрастут, в конце концов. – Так и будет, – он поцеловал мою руку еще раз и опустил ее аккуратно на одеяло. – Ты поела? – Немного, – сказала я с такой снисходительностью, какую только могла собрать. – Позже еще поем. Я поняла за много лет до этого, почему «пациенты» так называются, ведь больной человек, как правило, недееспособен, и, следовательно, обязан мириться с любым количеством домогательств и раздражения от лиц, которые не больны. Жар спал, и я пришла в сознание два дня назад; и с тех пор неизменной реакцией всех, кто меня видел, было оханье и аханье от моей внешности, потом следовала просьба надеть чепец – затем попытка затолкнуть еду мне в горло. Джейми, более восприимчивый к тону моего голоса, чем были миссис Баг, Мальва, Брианна или Марсали, мудро воздержался, взглянув на поднос у кровати, чтобы убедиться, что я на самом деле съела немного. – Расскажи мне, что произошло, – сказала я, успокоившись и собравшись с духом. – Кто болел? Как они? И кто... – я кашлянула. – Кто умер? Прищурившись на меня, очевидно, он пытался предугадать, то ли я упаду в обморок, то ли умру или же выпрыгну из постели, если он скажет мне. – Ты уверена, что чувствуешь себя достаточно хорошо, Сассенах? – спросил он с сомнением. – Эти новости не испортятся от хранения. – Нет, но я все равно узнаю рано или поздно, не так ли? И знать лучше, чем переживать о том, чего не знаешь. Он кивнул с пониманием и глубоко вздохнул. – Ага, ну тогда. Патрик и его дочь идут на поправку. Эван – потерял своего младшенького, малыша Бобби, Грейс еще болеет, а Хью и Кейтлин вообще не заразились, – он сглотнул, и продолжил. – Трое рыбаков умерли; может быть, еще с десяток по-прежнему больны, но большинство идут на поправку, – он нахмурил брови, соображая. – И еще Том Кристи. Он все еще плох, я слышал. – Он болен? Мальва не упоминала об этом. Но Мальва отказывалась рассказывать мне вообще что-либо, когда я спрашивала ее раньше, настаивая на том, что я должна просто отдыхать, и не тревожить себя. – А как Алан? – Нет, он в порядке, – заверил меня Джейми. – А как давно Том болен? – Я точно не знаю. Мальва может сказать тебе. Я кивнула – а зря, я была еще очень немощной, и мне пришлось закрыть глаза и позволить голове упасть, светящиеся узоры засверкали под моими веками. – Это очень странно, – сказала я, немного задыхаясь, слыша, как Джейми вскочил в ответ на мой небольшой обморок. – Когда я закрываю глаза, то часто вижу звезды, но не такие, как на небе. Они выглядят, словно звездочки на подкладке кукольного чемоданчика – дорожной сумки, я имею в виду – что был у меня в детстве. Почему так, как думаешь? – Не имею ни малейшего представления, – раздался шорох, как он снова сел на табурет. – Ты же не продолжаешь бредить, а? – спросил он криво. – Не думаю. А я что, бредила? – дыша глубоко и осторожно, я открыла глаза и послала ему самую лучшую попытку своей улыбки. – Бредила. – Хочу ли я знать, что я наболтала? Уголок его рта дернулся. – Наверное, нет, но может, я расскажу тебе, как-нибудь. Я предпочла бы, закрыв глаза, провалиться в сон, чем обдумывать будущие конфузы, но совладала с собой. Если я собиралась жить – а я собиралась – мне было необходимо собрать все жизненные нити, которые привязывали меня к земле, и закрепить их. – Семьи Бри и Марсали – с ними все в порядке? – спросила я только ради приличия; они обе и Бри и Марсали пришли, чтоб сидеть в тревоге, около моей, лежащей ничком оболочки. И пока никто не рассказал мне ничего, что, по их мнению, могло бы меня расстроить в таком ослабленном состоянии, но я была абсолютно уверена, что ни одна бы не могла держать что-то в тайне, если бы дети были серьезно больны. – Да, – сказал он медленно, – да, они в порядке. – Что? – спросила я, заметив сомнение в его голосе. – Они в порядке, – повторил он быстро. – Ни один из них не болел вообще. Я холодно взглянула на него, хотя и осторожно, чтоб не двигаться слишком много, пока делаю это. – Ты вполне можешь мне рассказать, – произнесла я. – Я все равно выужу это из миссис Баг, если ты не скажешь. Словно упоминание ее имени вызвало ее саму, я услышала на лестнице приближающийся, характерный топот деревянных башмаков миссис Баг. Она двигалась медленнее, чем обычно, и я осторожно предположила, что она была нагружена чем-то. Так и было; сияя, она протиснулась боком через дверь, тяжелый поднос в одной руке, а другой она обхватила Анри-Кристиана, который цеплялся за нее, как обезьянка. – Я принесла вам чуть-чуть поесть, а leannan (крошка (гэльск.), – сказала она бодро, отодвигая в сторону едва тронутую миску с кашей и тарелку с холодными тостами, чтобы освободить место для свежих продуктов. – Вы же не заразная, а? Еле дождавшись моего кивка, она склонилась над кроватью и осторожно спустила Анри-Кристиана в мои объятия. Непритязательный и доброжелательный как всегда, он боднул меня головой под подбородок, уткнулся носом в мою грудь, и начал мусолить костяшки моих пальцев, его остренькие молочные зубки оставляли крохотные следы на моей коже. – Привет, что случилось? – я нахмурилась, тихонько убирая его мягкие коричневые прилизанные волосики с округлого лба, где пожелтевшее пятно уродливого синяка показалось под волосами. – Дьявольские отродья пытались убить бедного младенца, – сообщила мне миссис Баг, рот ее плотно сжался. – И точно сделали бы это, если бы не Роджер Мак, да благослови его Боже. – Ой? Чьи отродья это были? – спросила я, знакомая с методами описания миссис Баг. – Кое-кто из рыбацких ребятишек, – сказал Джейми. Он вытянул палец и коснулся носика Анри-Кристиана, и как только малыш ухватился за него, сразу отдёрнул, потом потрогал его носик снова. Анри-Кристиан засмеялся, в восторге от игры, и схватил свой собственный нос. – Нечестивые твари, пытались утопить его, – уточнила миссис Баг. – Украли бедного маленького паренька в его корзинке и пустили в ручей, по течению! – Я не думаю, что они хотели утопить его, – мягко сказал Джейми, все еще занятый игрой. – Если так, они точно бы не стали возиться с корзиной. – Хмфф! – был ответ миссис Баг на это логичное замечание. – Они не собирались делать ему ничего хорошего! – добавила она мрачно. Я быстренько провела осмотр всего Анри-Кристиана, найдя еще несколько заживших ссадин, небольшой, покрытый струпьями порез на одной пятке и царапину на коленке. – Ну, тебя побили немного, не так ли? – сказала я ему. – Умф. Хиихиихии! – сказал Анри-Кристиан, значительно забавляясь моими исследованиями. – Роджер спас его? – спросила я, поглядывая на Джейми. Он кивнул, и уголок его рта немного поднялся. – Да. Я и не знал, что происходит, пока малышка Джоан не прибежала ко мне, крича, что они забрали ее братишку – но, я добрался туда как раз, чтобы увидеть конец дела. Мальчишки пустили корзинку малыша в форелевой заводи – широком и глубоком месте в ручье – где вода была довольно спокойной. Сделанная из прочно сплетенного тростника, она плыла достаточно долго по течению, которое толкало ее в сторону устья заводи, где вода начинала быстро бежать через каменистый участок – прежде чем погрузиться в более чем трехфутовый водопад, вниз, в беспорядочное вспенивание воды и валунов. Роджер городил изгородь, в пределах слышимости ручья. Услышав крики мальчишек и пронзительный, как паровой свисток, визг Фелисите, он выронил из рук перекладину и бросился вниз по склону, думая, что ее мучают. Он выскочил из-за деревьев как раз вовремя, чтобы увидеть вместо этого, как Анри-Кристиан, в его корзинке, медленно перевесился через край устья и начал безумно скакать с камня на камень, захваченный водой, и вращаться в потоке. Побежав вниз по берегу и стремительно плашмя спикировав, Роджер приземлился в полный рост в ручье чуть ниже водопада, в самый раз для Анри-Кристиана, который, вопя от ужаса, выпал из своей промокшей корзинки и рухнул с водопада, приземлившись прямо на Роджера, который тут же схватил его. – Я очутился как раз вовремя, чтобы это видеть, – сообщил мне Джейми, улыбаясь при воспоминании. – А затем наблюдал, как Роджер Мак поднялся из воды, словно Тритон, с ряской, стекающей по его волосам, кровью бегущей из носа и крошечным пареньком, крепко сжатым в его объятиях. Ну и страшен он был. Негодные мальчишки, с улюлюканьем следовавшие за корзинкой вдоль берега, теперь онемели. Один из них дал деру, остальные встрепенулись, как стая голубей, когда Роджер указал на них пальцем и страшно заревел «Sheas!» (стоять (гэльск.) достаточно громко, чтобы быть услышанным за шумом ручья. Сила его внушения была такова, что они в ужасе встали как вкопанные. Удерживая их взглядом, Роджер почти выбрался на берег. Там он присел на корточки и, зачерпнув горсть воды, вылил ее на голову визжащего малыша – который тут же умолк. – Я крещу тебя, Анри-Кристиан, – Роджер взревел своим хриплым, надтреснутым голосом. – Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Слышите меня, маленькие ублюдки? Его зовут Кристиан! Он принадлежит Господу! Обидите его снова, вы, кучка подлецов, и Сатана явится и утащит вас орущих прямо – В АД! Он ткнул обвиняющим пальцем в мальчишек еще раз, от чего они бросились наутек, ошалело сиганув в кусты, толкаясь и падая, стремясь поскорее улизнуть. – О, Боже, – сказала я, разрываясь между смехом и тревогой. Я посмотрела на Анри-Кристиана, который недавно открыл для себя прелести сосания пальца и был полностью поглощен этим процессом. – Должно быть, было впечатляюще. – Меня он точно впечатлил, не сомневайся, – ответил Джейми, все еще ухмыляясь. – Я и не предполагал, что Роджер Мак найдет в себе силы так проповедовать адский огонь и вечные муки. У парня отличный рык, резкий голос и все такое. У него была бы хорошая публика, если бы он делал это на Сборе, а? – Что ж, это объясняет то, что случилось с его голосом, – сказала я. – Интересно. Ты думаешь, это было лишь баловство, правда? То, что они спустили ребенка в ручей? – Ох, конечно, это было баловство, – отозвался он и нежно положил большую руку на головку Анри-Кристиана. – Хотя, это не только детские шалости.
Джейми поймал одного из убегавших мальчишек, когда они проносились мимо него, схватив его за шею, и напугал парня так, что тот на самом деле описался от страха. Решительно препроводив мальчугана в лес, он сурово прижал его к дереву и потребовал объяснить ему смысл этого покушения на убийство. Дрожа и плача, парнишка пытался оправдаться, заявив, что они действительно не намеревались причинить никакого вреда малышу! А только хотели посмотреть, как он плавает – все их родители твердили, что он был демонорожденный, а каждый знает, что эти порождения Сатаны не тонут, потому что вода их отвергает как нечестивых. Они взяли ребенка в корзинке и пустили в воду, так как боялись прикоснуться к нему, опасаясь, что его плоть сожжет их. – Я сказал, что сам бы сжег его, – сказал Джейми мрачно, – и так бы и сделал. Он отпустил шустрого парня с указанием вернуться домой, сменить штаны и сообщить своим подельникам, что необходимо явиться в кабинет Джейми перед ужином, чтобы получить свою долю возмездия – иначе Сам пройдется по их домам после ужина и выпорет их на глазах у родителей. – Они пришли? – спросила я заворожено. Он удивленно посмотрел на меня. – Конечно. Они получили свое лекарство, а потом мы пошли на кухню и ели хлеб с медом. Я сказал Марсали, чтобы она принесла малыша, и после того как мы перекусили, взял его на колени и велел им всем подойти и коснуться его, чтоб убедиться. Он криво улыбнулся. – Один из парней спросил меня, правда ли то, что сказал мистер Роджер, что младенец принадлежит Господу? Я сказал ему, что я, конечно, не намерен спорить с мистером Роджером об этом – но кому бы там еще он не принадлежал, Анри-Кристиан также принадлежит мне, и лучше всего им бы это запомнить. Его палец медленно обводил круглые и гладкие щечки Анри-Кристиана. Малыш почти уснул, закрыв тяжелые веки, крошечный, сверкающий палец наполовину засунут в рот. – Мне жаль, что я пропустила это, – сказала я тихо, чтобы не разбудить. Он стал более теплым, как и все спящие младенцы, и тяжелым на изгибе моей руки. Джейми увидел, что я с трудом держу его, и забрал малыша, вручив его обратно миссис Баг, которая тихо хлопотала по комнате, наводя порядок, и все время слушала с одобрением доклад Джейми. – Ох, было на что посмотреть, – заверила она меня шепотом, погладив спинку Анри-Кристиана, когда взяла его. – Парни все растопырили свои пальцы, чтобы тронуть животик малыша, так рьяно, будто они хотели проткнуть горячую картошку, а он вертелся и хихикал, как червяк в судорогах. А злые, маленькие глаза дуралеев, были большими, как шесть пенсов! – Представляю, – сказала я с усмешкой. – С другой стороны, – заметила я Джейми вполголоса, как только она ушла с ребенком, – если их родители думают, что он демонорожденный, а ты его дед… – Ну, ты его бабушка, Сассенах, – сухо сказал Джейми. – Это можешь быть ты. Но да, я предпочел не позволить им поразмышлять над этой стороной дела. – Нет, – согласилась я. – Все-таки… как думаешь, кто-нибудь из них знает, что Марсали не твоя кровная дочь? Они должны знать о Фергюсе. – Это не имеет особого значения, – сказал он. – Они в любом случае думают, что малыш Анри подменыш. – Откуда ты это знаешь? – Люди говорят, – сказал он кратко. – Ты себя хорошо чувствуешь, Сассенах? Освобожденная от веса ребенка, я немного отодвинула одеяло, чтобы впустить воздух. Джейми уставился на меня в неодобрении. – Христос, я могу пересчитать все твои ребра! Прямо через рубашку! – Наслаждайся, пока можешь, – едко посоветовала я ему, хотя испытала резкий укол боли. Он, казалось, почувствовал это, ибо взял меня за руку, очерчивая линии глубоких синих вен, что проходили под его рукой. – Не мучь себя, Сассенах, – сказал он более мягко. – Я не это имел в виду. Здесь, миссис Баг принесла тебе что-то вкусное, я надеюсь, – он поднял крышку с небольшого блюда, нахмурился, глядя на вещество, находящееся на нем, затем предусмотрительно макнул палец и облизал его. – Кленовый пудинг, – объявил он, выглядя счастливым. – О? – у меня пока что совершенно не было аппетита, но кленовый пудинг звучало, по крайней мере, безобидно, и я не возражала, когда он зачерпнул ложку, направляя ее в сторону моего рта с концентрацией человека, управляющего авиалайнером. – Я могу накормить себя сама, ты зна… – он сунул мне ложку в рот, и я покорно слизнула с нее пудинг. Удивительные откровения сливочной сладости сразу же взорвались у меня во рту, и я закрыла глаза в небольшом экстазе, вспоминая. – О, Боже, – сказала я. – Я и забыла, какова хорошая еда на вкус. – Я знал, что ты ничего не ела, – сказал он с удовлетворением. – Вот, давай еще. Я настояла на том, чтобы взять ложку самой и справилась с половиной блюда. Джейми съел другую половину, по моему настоянию. – Ты, может, не такой худой, как я, – произнесла я, поворачивая свою руку и морщась при виде торчащих костей моего запястья, – но ты тоже много не ел. – Полагаю, что нет, – он аккуратно выскреб ложкой миску, извлекая остатки пудинга, и обсосал ложку дочиста. – Было… некогда. Я пристально наблюдала за ним. Он был явно весел, но мои забытые чувства начинали возвращаться. На какой-то неизвестный промежуток времени у меня не было ни сил, ни внимания для чего-либо, что находилось за пределами моего тела, измученного лихорадкой. Но теперь я видела эти маленькие, такие знакомые черты Джейми, его тело, голос и манеры, и стала перенастраиваться на него, как слабо натянутая скрипичная струна подтягивается в присутствии камертона. Я чувствовала вибрацию какого-то напряжения в нем, и начала думать, что все это было не из-за моей недавней почти-смерти. – Что? – спросила я. – Что? – он вопросительно поднял брови, но для этого я слишком хорошо его знала. Сам его вопрос дал мне уверенность в том, что я была права. – Что ты скрываешь от меня? – спросила я с таким терпением, какое только могла собрать. – Это опять Браун? У тебя есть новости о Стивене Боннете? Или Доннере? Или белая свинья съела одного из детей и, подавившись, сдохла? По крайней мере, это заставило его улыбнуться, хотя лишь на мгновение. – Нет, не так, – сказал он. – Она бросилась на МакДональда, когда он прибыл несколько дней назад, но он вовремя добрался до крыльца. А майор очень ловкий, для его-то возраста. – Он моложе тебя, – возразила я. – Ладно, я тоже ловкий, – заключил он логически. – Но свинья-то меня еще не заполучила, не так ли? Меня охватили растерянность и беспокойство при его упоминании Майора, но не новости политических волнений или военных громыханий тревожили, Джейми; он бы рассказал об этом сразу. Я снова пристально посмотрела на него, но ничего не сказала. Он глубоко вздохнул. – Я думаю, что должен отослать их подальше, – тихо сказал он и опять взял меня за руку. – Кого отослать подальше? – Фергюса с Марсали и малышей. Я почувствовала резкий, внезапный удар, как будто кто-то пронзил меня чуть ниже грудины, и вдруг поняла, что стало трудно дышать. – Что? Почему? И… и куда? – сумела спросить я. Он слегка потер большим пальцем мои суставы, туда-сюда, его взгляд сосредоточился на этом небольшом движении. – Фергюс пытался покончить с собой три дня назад, – сказал он очень тихо. Моя рука судорожно стиснула его. – Святой Боже, – прошептала я. Он кивнул, и я увидела, что он был не в состоянии говорить в данный момент; его зубы впились в нижнюю губу. Теперь я сама взяла его руку в свои ладони, чувствуя, как холод просачивается сквозь мою плоть. Я хотела все отрицать, напрочь отвергнуть саму идею – но не могла. Эта гадость засела между нами, словно ядовитая жаба, к которой ни один из нас не желал прикоснуться. – Как? – произнесла я, наконец. Мой голос, будто эхом отозвался в комнате. Я хотела сказать, «ты уверен?», но я знала, что так и было. – Ножом, – ответил он просто. Уголок его рта дернулся снова, но не с юмором. – Он сказал, что он бы повесился, но не смог завязать веревку одной рукой. Вот повезло. Пудинг превратился в небольшой жесткий комок, что лежал, словно камень, на дне моего желудка. – Ты… нашел его? Или Марсали? Он покачал головой. – Она не знает. Вернее, я предполагаю, что знает, но она не признает это – или и то, и другое. – Тогда он не мог быть тяжело ранен, или же она наверняка знала бы. В груди по-прежнему болело, но говорить стало легче. – Нет. Я увидел, как он шел мимо, пока выскабливал оленью шкуру на холме. Он не видел меня, а я не окрикнул – и не знаю, что это было, что показалось мне в нем странным,… но что-то было. Я немного еще поработал – на всякий случай, я не хотел уходить далеко от дома – но это не давало мне покоя, – он отпустил мою руку и потер костяшками пальцев под носом. – Меня, казалось, не отпускала мысль, что что-то было неладно, и, в конце концов, отложив свою работу, я пошел за ним, все время думая из-за этого, что я полный дурак. Фергюс направился через окраину Риджа, вниз по лесистому склону, что вел к Белому Роднику. Это был самый отдаленный и уединенный из трех родников в Ридже, он назывался «белым» из-за большого бледного валуна, что стоял у истока заводи. Джейми спустился сквозь деревья, как раз вовремя, чтобы увидеть Фергюса лежащего у ручья, рукав закатан и пальто сложено под головой, а обрубленная левая рука погружена в воду. – Я, наверное, должен был тогда крикнуть, – сказал он, рассеяно проводя рукой по волосам. – Но, я, правда, не мог в это поверить, знаешь? И тут Фергюс взял небольшой обвалочный нож (Тонкий, острый, гибкий нож, используется для удаления костей и кожи от мяса и рыбы. Особое изогнутое лезвие ножа позволяет проводить его вокруг любого сустава или кости, отделяя дочиста мясо, в то время как его гибкость дает возможность сделать очень тонкие разрезы) в правую руку, сунул ее в воду, и аккуратно вскрыл вены на левом локте, кровь расплылась в мягкое, темное облако вокруг белизны его руки. – Тогда я закричал, – сказал Джейми. Он закрыл глаза, и с силой растер руками лицо, словно пытаясь стереть воспоминание об этом. Он сбежал вниз по склону, схватил Фергюса, резко поставил его на ноги, и ударил. – Ты ударил его? – Да, – сказал он кратко. – Ему повезло, что я не сломал ему шею, маленький ублюдок, – цвет начал возвращаться к его лицу, когда он говорил, и он плотно сжал губы. – Это было после того, как мальчишки забрали Анри-Кристиана? – спросила я, в уме было живо мое воспоминание о разговоре с Фергюсом в конюшне. – Я имею в виду… – Да, я знаю, что ты имеешь в виду, – прервал он меня. – И было это на следующий день после того, как парни опустили Анри-Кристиана в ручей, ага. Но было не только это – беда не только в том, что крошечный мальчонка – карлик, я имею в виду, – он взглянул на меня с беспокойством. – Мы поговорили. После того, как я перевязал ему руку и привел его в чувство. Он сказал, что думал об этом долгое время, но случай с малышом стал последней каплей. – Но… как он мог? – сказала я, подавленно. – Оставить Марсали и детей – как? Джейми посмотрел вниз, сцепив руки на коленях, и вздохнул. Окно было открыто, и легкий ветерок залетел, поднимая волосы на его макушке, как крошечное пламя. – Он думал, что им будет лучше без него, – сказал он резко. – Если бы он умер, Марсали могла бы снова выйти замуж – найти человека, который мог бы заботиться о ней и малышах. Обеспечивать их. Защищать малыша Анри. – Он думает… думал – он не может? Джейми резко взглянул на меня. – Сассенах, – сказал он, – он знает очень хорошо, что он не может. Я перевела дыхание, чтобы выразить протест, но вместо этого закусила губу, не находя немедленного опровержения. Джейми встал и беспокойно задвигался по комнате, брал и снова клал вещи. – Ты бы поступил так? – спросила я, немного погодя. – При таких же обстоятельствах, я имею в виду. Он остановился на мгновение, спиной ко мне, держа руку на моей расческе. – Нет, – сказал он мягко. – Но это тяжелая ноша, чтобы жить с этим. – Ну, я понимаю это... – начала я медленно, но он развернулся ко мне. Его лицо было напряжено, наполнено усталостью, и это имело мало общего с недостатком сна. – Нет, Сассенах, – сказал он. – Ты не понимаешь, – он говорил нежно, но с такой интонацией отчаяния в голосе, что слезы навернулись на мои глаза. Это было столько же чисто физической слабостью, сколько и эмоциональным истощением, но я знала, что если я уступлю этому, то конец будет полным сырости распадом, а это никому сейчас не нужно. Я сильно закусила губу и вытерла глаза краем простыни. Услышав глухой удар, когда он опустился на колени рядом со мной, я слепо потянулась к нему и прижала его голову к своей груди. Он обнял меня и глубоко вздохнул, его дыхание ощущалось теплом на моей коже через ткань рубашки. Я гладила его волосы одной дрожащей рукой и почувствовала, как он внезапно поддался, все напряжение покидало его, как вода, вытекающая из кувшина. У меня было очень странное чувство тогда — как если бы сила, за которую ему приходилось цепляться, теперь была отпущена... и текла в меня. Мой слабый контроль над собственным телом окреп, как только я завладела ею, и мое сердце перестало колебаться, начав вместо этого свое обычное, правильное, неутомимое биение. Слезы отступили, хотя они были опасно близко. Я проследила пальцами линии его лица, румяно-бронзового и изборожденного солнцем и заботами; высокий лоб с густыми красновато-коричневыми бровями, и широкие плоскости его щек, длинный тонкий нос, прямой, как клинок. Закрытые глаза, раскосые и загадочные с этими странными ресницами, светлыми у корней, и такими насыщенно золотисто-каштановыми на кончиках, что кажутся почти черными. – Разве ты не знаешь? – сказала я очень нежно, обводя маленькие, аккуратные линии его уха. Крошечные, жесткие белокурые волосы проросли в крошечную завитушку от козелка, щекоча мой палец. – Неужели ни один из вас не знает? Что это ты сам. Не то, что ты можешь дать, или сделать, или обеспечить. Только ты сам. Он сделал глубокий, прерывистый вдох и кивнул, хотя и не открыл глаза. – Я знаю. Я сказал это Фергюсу, – начал он очень мягко. – Или, по крайней мере, я думаю, что сказал. Я наговорил тогда ужасно много вещей. Они оба стояли на коленях у родника, обнявшись, мокрые от крови и воды, сцепленные вместе, как будто он мог удержать Фергюса на земле, с его семьей, лишь только усилием воли, и он не обращал внимания на все, что говорил, до конца растворившись в исступлении момента. – Ты должен остаться ради них, если не ради себя, – прошептал он, прижав лицо Фергюса к своему плечу, черные волосы, мокрые от пота и воды, холодили щеку. «Tu comprends, mon enfant, mon fils? Comprends-tu?» (Ты понимаешь, дитя мое, сынок? Понимаешь? (фр.) Я почувствовала, что его горло дернулось, когда он сглотнул. – Видишь ли, я знал, что ты умираешь, – сказал он очень нежно. – Я был уверен, что тебя уже не станет, когда я вернусь домой, и я останусь один. Думаю, я тогда не столько с Фергюсом говорил, сколько с самим собой. Он поднял голову, и посмотрел на меня сквозь пелену слез и смеха. – О, Боже, Клэр, – сказал он, – я был бы так зол, если бы ты умерла и оставила меня! Мне хотелось рассмеяться, или заплакать, или все сразу – и еще испытывала сожаления о потере вечного мира, ведь я бы сдалась ему без колебаний. – Я не умерла, – сказала я и коснулась его губ. – И не умру. Или, по крайней мере, постараюсь, – руками скользнув по его голове, я притянула его обратно ко мне. Он был намного больше и тяжелее Анри-Кристиана, но я чувствовала, что смогу держать его вечно, если необходимо. Был ранний полдень, и свет только-только начал меняться, косые лучи проникали сквозь верхнюю часть западного окна так, что комната наполнилась чистым, ярким свечением, которое пылало на волосах Джейми и окрашивало в кремовый оттенок ткань его рубахи. Я ощущала выступы в верхней части его спины, и мягкую плоть в узкой выемке между лопаткой и позвоночником. – Куда ты отправишь их? – спросила я, пытаясь пригладить завившийся вихор на его макушке. – В Кросс-Крик, возможно – или в Уилмингтон, – ответил он. Его глаза были полуприкрыты и наблюдали, как тени листьев дрожат на стенке шкафа, что он смастерил для меня. – Туда, где окажется лучше для печатного дела. Он немного сместился, крепко стискивая мои ягодицы, и нахмурился. – Христос, Сассенах, у тебя от задницы совсем ничего не осталось! – Ничего страшного, – сказала я со смирением. – Уверена, что нарастет достаточно скоро.
ДЖЕЙМИ ВСТРЕТИЛ ИХ возле Вуламс Милл, пятерых всадников. Двое были незнакомцами; двоих он знал – бывшие регуляторы из Солсбери, их звали Грин и Уэрри, ярые виги (Английская политическая партия в XVII-XIX веках, противники власти короля). Последним был Ричард Браун, его лицо, кроме выражения глаз, было холодным и непроницаемым. Джейми молчаливо проклинал свою любовь к разговорам. Если бы не это, он бы расстался с МакДональдом как обычно, возле Куперсвилля. Но они беседовали о поэзии – о поэзии, во имя Божье! – и развлекали друг друга, декламируя стихи. И теперь он стоял на пустой дороге, держа на поводу двух лошадей, пока МакДональд, чьи внутренности оказались с ним несогласными, углубился в лес. Амос Грин слегка кивнул ему и почти проехал, но Китман Уэрри натянул поводья, и незнакомцы тоже остановились, с любопытством смотря на него. – Куда ты едешь, друг Джеймс? – любезно поинтересовался Уэрри, который был квакером (Квакеры - англ. quakers – «дрожащие, трепещущие (перед Богом)», - или Религиозное общество Друзей — протестантское христианское движение, возникшее в Англии в XVII веке.) – Ты направляешься на собрание в Галлифакс? Если так, тогда можешь присоединиться и ехать с нами. Галлифакс. Джейми почувствовал, как струйка пота пробежала вниз по ложбинке его спины. Собрание Комитета по Взаимосвязям (По настоянию Джорджа Вашингтона, резолюцией Конгресса от 18 сентября 1775 г. был учрежден Секретный комитет, среди задач которого значилась и разведывательная деятельность), чтобы выбрать делегатов на Континентальный Конгресс. – Я провожаю друга на его пути, – ответил он вежливо, кивая на лошадь МакДональда. – Я, однако, последую за вами. Возможно, я догоню вас чуть позже, – слабая надежда, подумал он, стараясь не смотреть на Брауна. – Я бы не был так уверен в том, что вам обрадуются, мистер Фрейзер, – Грин говорил довольно вежливо, но с подчеркнутой холодностью, и это заставило Уэрри удивленно посмотреть на него. – После всего, что случилось в Кросс-Крик. – О? А вы бы спокойно смотрели, как невинного человека сжигают заживо или обваливают в дегте и перьях? – последнее, чего он хотел, это вступать в спор, но что-то надо было сказать. Один из незнакомцев сплюнул на дорогу. – Не такой уж он и невинный, если мы говорим о Фоггарти Симмсе. Мелкий ничтожный тори, – добавил он, подумав. – А этот – его соратник, – сказал Грин и сплюнул, как бы в подтверждение. – Комитет в Кросс-Крик постановил преподать Симмсу урок, но, похоже, мистер Фрейзер с этим не согласился. То еще представление было, судя по тому, что я слышал, – он потянулся, наклоняясь немного назад на своей лошади, чтобы посмотреть на Джейми с превосходящей высоты. – Как я сказал, мистер Фрейзер, в настоящий момент вы не слишком популярны. Уэрри хмурился, переводя взгляд туда-сюда между Джейми и Грином. – Спасти человека от дегтя и перьев, неважно, каковы его политические взгляды, кажется не более чем обычной человечностью, – сказал он резко. Браун неприятно рассмеялся. – Для вас, я понимаю, может так и есть. Но не для других. Человек узнается по той компании, которой он придерживается. И, кроме того, что насчет твоей тети? – сказал он, перенаправляя свою речь Джейми. – И небезызвестной миссис Флоры МакДональд? Я читал ту речь, которую она произнесла – в окончательной редакции газеты Симмса, – добавил он и снова невесело рассмеялся. – Гости моей тети не имеют отношения ко мне, – сказал Джейми, пытаясь упростить дело. – Нет? Как насчет мужа твоей тети – он ведь твой дядя, не так ли? – Дункан? – в его голосе ясно чувствовался скептицизм, и незнакомцы несколько расслабились, обмениваясь взглядами. – Нет, он четвертый муж моей тети и мой друг. Почему вы о нем заговорили? – Как почему? Дункан Иннес запросто общается с Фаркардом Кэмпбелом и с большим количеством других лоялистов. Эти двое вложили достаточно денег, чтобы с помощью памфлетов удержать на плаву проповедование воссоединения с Матерью-Англией. Удивлен, что вы этого не знали, мистер Фрейзер. Джейми был не просто удивлен, он был буквально потрясен этим разоблачением, но скрывал это. – Мнение мужчины – это его собственное дело, – сказал он, пожав плечами. – Дункан может поступать так, как он хочет, и я буду делать так. Уэрри кивал, соглашаясь с этим, но другие смотрели на него с выражением, которое ранжировалось от скептицизма до угрозы. И Уэрри не остался безразличным к реакции его компаньонов. – Каково же тогда твое мнение, друг? – вежливо спросил он. Что ж, он знал, что время приближается. Часто пытался представить обстоятельства своего официального заявления, в ситуациях, варьировавшихся от тщеславно героических до открыто опасных. Но как обычно в таких случаях, чувство юмора Бога превзошло всякое воображение. И вот, он обнаружил себя, делающим этот последний шаг в безоговорочную и открытую приверженность делу революции, стоящим в одиночестве посреди пыльной дороги, только случайно не будучи обнаруженным в союзе со смертельным врагом – одетым в форму офицером Короны, сидящим на корточках в кустах позади него со спущенными вокруг его лодыжек штанами. – Я за свободу, – сказал он тоном, в котором звучало мягкое удивление от того, что вообще могли быть вопросы относительно его позиции. – В самом деле? – Грин сурово посмотрел на него, затем поднял подбородок в направлении лошади МакДональда, где полковой меч МакДональда свешивался с седла, позолота и витой орнамент сияли на солнце. – Как же вы объясните свою компанию с красномундирником? – Он – мой друг, – сказал Джейми ровным голосом. – Красномундирник? – один из незнакомцев резко приподнялся в своем седле, как будто его ужалила пчела. – Откуда здесь красномундирник? – голос мужчины звучал с изумлением, он быстро посмотрел туда-сюда, как будто ожидая, что целая куча тварей сейчас выскочит из леса, стреляя из мушкетов. – Здесь только один, насколько я знаю, – уверил его Браун. – Его зовут МакДональд. Он не настоящий солдат: он вольнонаемный, и получает только половину жалования, работает на губернатора. Его компаньонов это, казалось, не очень успокоило. – Что тебя связывает с этим МакДональдом? – потребовал он ответа от Джейми. – Как я уже сказал, он – мой друг, – настроение мужчин мгновенно изменилось, от скептицизма и мягкой угрозы к открытому нападению. – Он шпион губернатора, вот кто он такой, – прямо объявил Грин. Это было не более чем правдой, и Джейми был абсолютно уверен, что половина провинции это знало: МакДональд не прилагал усилий, чтобы прятать свое обличье и свои поручения. Отрицать сей факт было все равно, что просить их поверить, что Джейми либо тупица, либо двуличный и способный на предательство человек, или и то, и другое. Среди мужчин пробежало волнение, они обменивались взглядами, маленькими движениями, руки их касались рукоятей ножей и пистолей. «Очень хорошо», – подумал Джейми. Не удовлетворившись иронией самой ситуации, Бог теперь решил, что он должен сражаться не на жизнь, а на смерть против тех, союз с которыми он объявил моментом раньше, защищая офицера Короны, против которой только что сделал официальное заявление. Как любит говорить его зять – великолепно. – Выведи его, – приказал Браун, подталкивая свою лошадь вперед, – посмотрим, что он нам сам скажет, этот твой друг. – А потом, может быть, мы преподадим ему урок, который он сможет передать губернатору, а? – один из незнакомцев снял свою шляпу и аккуратно заткнул ее за край седла, приготавливаясь. – Погоди-ка! – Уэрри приподнялся, пытаясь удержать и успокоить их движением своей руки, хотя Джейми мог сказать ему, что он на несколько минут опоздал с этой попыткой, чтобы она могла иметь хоть какой-нибудь эффект. – Вы не можете применить насилие к… – Мы не можем, думаешь? – Браун, смотря на Джейми, ухмыльнулся улыбкой мертвеца и начал развязывать кожаный кнут, свернутый и пристегнутый к его седлу. – Увы, совсем нет никакого дегтя под рукой. Но хорошенько выпороть, скажем, и отправить вас обоих, скулящих, домой к губернатору абсолютно голыми – вот это ответ. Второй незнакомец рассмеялся и снова сплюнул так, что плевок сочно приземлился прямо у ног Джейми. – Ага, так сойдет. Слышал, что ты сам, один сдерживал толпу в Кросс Крик, Фрейзер. Сейчас всего пятеро против двоих, как тебе нравятся твои шансы? Джейми они очень нравились. Опустив вожжи, которые он держал, он развернулся и ринулся между двух лошадей, хрипло и громко крича и сильно хлопая их по бокам, затем нырнул головой вперед в заросли возле обочины, продираясь на руках и коленях сквозь корни и камни так быстро, как только мог. Позади него лошади вздыбливались и разворачивались, громко ржали и распространяли испуг среди лошадей других всадников: он мог слышать возгласы гнева и тревоги, пока они пытались получить контроль над бросающимися вперед лошадьми. Он соскользнул вниз по короткому овражку, разбрасывая вокруг ног грязь и растения, вырванные с корнем, потерял баланс и упал на задницу, подскочил вверх и стремительно ринулся в дубовую рощицу, где упал, тяжело дыша, позади завесы из молодых побегов. Кто-то из всадников был достаточно сообразительным – или рассерженным – чтобы спрыгнуть со своей лошади и последовать за ним: он слышал треск и проклятия совсем рядом, поверх более слабых и отдаленных возгласов волнения и суматохи на дороге. Осторожно взглянув сквозь листву, он увидел Ричарда Брауна, растрепанного и без шляпы, дико озирающегося вокруг, с пистолем в руке. Всякая мысль о том, чтобы вступить в конфронтацию, исчезла: он не был вооружен ничем, кроме маленького ножа в носке, и ему было ясно, что Браун пристрелит его мгновенно, сказав, что это была самозащита, когда другие, наконец, присоединятся к нему. Вверху овражка, напротив дороги, он увидел проблеск красного. Браун, повернувшись в том же направлении, увидел его тоже и выстрелил, после чего Дональд МакДональд, предусмотрительно повесивший свой мундир на дерево, вышел из укрытия позади Ричарда Брауна и ударил того по голове тяжелым концом длинной ветки. Браун упал на колени, мгновенно потеряв сознание, и Джейми выскользнул из-за укрытия дубовых зарослей, подзывая МакДональда, который тяжело бежал ему навстречу. Вместе они проскользнули вглубь леса, подождав возле ручья, пока продолжительная тишина с дороги дала понять, что можно безопасно вернуться и посмотреть. Мужчины ушли. Вместе с лошадью МакДональда. Гидеон, с плоско лежащими ушами и закатившимися белками глаз, приподнял верхнюю губу вверх и угрожающе визжал на врагов, обнажая большие желтые зубы и брызгая слюной. Браун и компания мудро не решились красть взбесившегося коня, но все же смогли привязать его к дереву и испортить сбрую. Меч МакДональда лежал в пыли, вытащенный из ножен и сломанный пополам. МакДональд поднял половинки меча, посмотрел на них, затем, качая головой, заправил за свой ремень. – Как ты думаешь, Джонс может это починить? – спросил он. – Или лучше отправиться в Солсбери? – В Уилмингтон или Нью-Берн, – сказал Джейми, вытирая рукавом лоб. – Дэй Джонс недостаточно мастеровит, чтобы починить меч, и, насколько я слышал, у тебя совсем немного друзей в Солсбери. Солсбери был в сердцевине регуляторства, и антиправительственные чувства все еще были там довольно сильны. Его собственное сердце вернулось к своему нормальному ритму, но он еще чувствовал слабость в коленях из-за падения и гнева. МакДональд холодно кивнул, затем взглянул на Гидеона. – Твоя лошадь безопасна для езды? – Нет. В том состоянии возбуждения, в котором находился Гидеон, Джейми не рискнул бы ехать на нем один, не говоря уж о том, чтобы взгромоздиться на коня вдвоем, тем более без узды и поводьев, хотя люди Брауна оставили завязку на его седле. Стараясь не быть покусанным, он сделал петлю поверх головы жеребца, и они молча отправились пешком назад в Ридж. – Очень неудачно, – задумчиво заметил чуть погодя МакДональд, – что они встретили нас вместе. Как ты думаешь, это уменьшит твои шансы проникнуть в их Советы? Я бы отдал свое левое яйцо, чтобы иметь глаз и ухо на той встрече, о которой они говорили, я говорю тебе это без обиняков. С легким чувством удивления Джейми обнаружил, что его слова не убедили никого: его заявлению не поверил человек, чье дело он собирался предать. И его чуть не убили его новые соратники, чью сторону он хотел поддержать. – Ты когда-нибудь интересовался тем, как звучит смех Бога, Дональд? – спросил он задумчиво. МакДональд сжал свои губы и взглянул за горизонт, где клубились темные облака прямо позади горного плеча. – Как гром, я полагаю, – сказал он. – Тебе так не кажется? Джейми покачал головой – Нет. Я думаю, что на самом деле, это очень тихий, маленький звук.
МНЕ БЫЛИ СЛЫШНЫ ВСЕ ЗВУКИ домашнего хозяйства внизу и громкий голос Джейми во дворе, и я чувствовала себя абсолютно умиротворенно. Я смотрела, как движется и сияет солнце на желтеющих каштанах на улице, когда услышала звуки твердых и решительных шагов, поднимающихся по лестнице. Дверь резко распахнулась и вошла Брианна, с растрепанными ветром волосами и с суровым выражением на пылающем лице. Она остановилась у подножия моей кровати, навела длинный указательный палец на меня и сказала: – Тебе не позволено умирать. – О?! – сказала я, моргая. – А я и не собиралась. – Ты пыталась! – сказала она, обвиняя. – Ты знаешь, что пыталась! – Ну, не то чтобы пыталась, на самом деле… – слабо начала я. Если я определенно и не пыталась умереть, однако, было правдой, что почти попробовала это сделать, и я, должно быть, выглядела виноватой, потому что ее глаза сузились в синие щелки. – Не смей делать этого снова! – сказала она, повернулась, взмахнув полой голубого плаща, и затопала к выходу, остановившись у двери, перед тем как сбежать вниз по лестнице, чтобы сдавленным голосом сказать: – Потомучтоялюблютебяиянесмогужитьбезтебя. – Я тоже люблю тебя, дорогая! – прокричала я, и всегда готовые и близкие слезы навернулись на глаза, но ответа не последовало, только звук захлопывающейся передней двери. Адсо, дремлющий на солнышке, лежал на стеганом покрывале у моих ног. Потревоженный шумом, он приоткрыл свои глаза на долю дюйма, затем снова положил голову на лапы и замурчал громче. Я легла обратно на подушку, чувствуя себя гораздо менее умиротворенной, но несколько более живой. Мгновение спустя, я села, отбросила одеяла и опустила ноги с кровати на пол. Адсо вдруг прекратил мурчать. – Не волнуйся, – сказала я ему, – я не собираюсь сыграть в ящик: твои поставки молока и кусочков со стола в полной безопасности. Сохрани постель теплой для меня. Я, конечно, вставала уже, и мне даже были позволены короткие, чрезвычайно контролируемые экскурсии на улицу. Но никто не позволял мне отправиться куда-либо одной с тех пор, как я заболела, и я была абсолютно уверена, что они не позволят мне сделать этого и сейчас. Поэтому я спустилась вниз по лестнице в носках, держа ботинки в руке. И, вместо того чтобы направиться через переднюю дверь, чьи петли скрипели, или через кухню, где хлопотала миссис Баг, я скользнула в свою хирургическую. Там я открыла окно и, убедившись, что белая свинья не околачивается нигде поблизости, осторожно выпрыгнула наружу. Я чувствовала почти головокружение от побега, стремительное движение живительных сил, подкреплявших меня, когда я шла вниз по дорожке. Спустя какое-то время я вынуждена была останавливаться каждые несколько сот футов, чтобы присесть и немного подышать, преодолевая слабость. Однако я упорно продолжала путь, и наконец, добралась до хижины Кристи. Никого не было видно, и никто не ответил на мое неловкое «Хэллоу!», но, когда я постучала в дверь, то услышала голос Томаса Кристи, резкий и неровный, приглашающий меня войти. Он сидел за столом и что-то писал, но одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что он должен был быть в постели. Его глаза расширились от удивления при виде меня, и он поспешно попытался поправить поношенную шаль вокруг своих плеч. – Миссис Фрейзер! С вами… то есть… Что во имя Господа… – замолчав, он уставился на меня круглыми, как блюдца глазами. Я сняла свою широкополую шляпу, когда вошла, забыв на мгновение, что выгляжу немногим лучше, чем растрепанный ёршик для мойки бутылок. – О, – сказала я, неловко проведя рукой по своей голове. – Это. Вы должны быть довольны: в ближайшее время я не буду расхаживать по округе, смущая публику неприличным видом моих распущенных волос. – Вы выглядите как бритоголовый каторжник, – сказал он без обиняков. – Сядьте. Я села, чувствуя, что из-за физических перегрузок во время прогулки, я нуждаюсь в предложенном стуле. – Как вы себя чувствуете? – поинтересовалась я, смотря на него. Свет в хижине был плохим: он писал при свече и погасил ее, когда я вошла. – Как я себя чувствую? – он казался одновременно удивленным и, скорее, сбитым с толку от того, что я этим интересуюсь. – Вы проделали весь путь сюда, в опасно ослабленном состоянии, чтобы поинтересоваться моим здоровьем? – Если вы хотите выразить это так, – ответила я, слегка уязвленная этим «опасно ослабленном». – Я думаю, что вы не соизволите выйти на свет, чтобы я хорошенько осмотрела вас, не так ли? Он натянул концы своей шали на груди, как бы защищаясь. – Зачем? – он нахмурился, заостренные брови сошлись вместе, что придало ему вид рассерженной и раздраженной совы. – Потому что я хочу узнать несколько вещей относительно состояния вашего здоровья, – ответила я терпеливо. – И осмотреть вас - это, похоже, лучший способ их выявить, поскольку вы не кажетесь мне способным сказать хоть что-нибудь. – Вы совершенно непостижимы, мадам! – Нет, я доктор, – возразила я, – и я хочу знать… – короткая волна слабости и головокружения накатила на меня, и я оперлась на стол, держась за него, пока она пройдет. – Вы сумасшедшая, – определил он, внимательно меня разглядывая. – Я думаю, вы также все еще больны. Оставайтесь здесь: я отправлю сына, чтобы он привел вашего мужа. Я махнула на него рукой и глубоко вздохнула. Мое сердце быстро стучало, и я была немного бледной и вспотевшей, но в целом – в порядке. – Дело в том, мистер Кристи, что хоть я определенно и была больна, это не была та же самая болезнь, какой переболело большинство людей в Ридже – и из того, что рассказывала мне Мальва, я думаю, что вы – тоже. Он уже встал, чтобы пойти и позвать Алана, но при этих словах замер и уставился на меня с открытым ртом. Потом он медленно опустился назад на свой стул. – Что вы имеете в виду? Завладев, наконец, его вниманием, я с удовольствием выложила перед ним факты: все они были у меня наготове, поскольку я обдумывала симптомы несколько предыдущих дней. Хотя несколько семей в Ридже пострадали от приступов амебной дизентерии, я не была в их числе. У меня была опасно высокая температура, сопровождаемая ужаснейшей головной болью, и, насколько я могла судить из взволнованного рассказа Мальвы – конвульсии. Но это определенно не была дизентерия. – Вы уверены в этом? – он, хмурясь, вертел свое потрепанное перо. – Довольно сложно спутать кровавый понос с высокой температурой и головной болью, – сказала я язвительно. – Итак, у вас был понос? Он поколебался немного, но любопытство взяло над ним верх. – Нет, – сказал он. – Это была, как вы и сказали, головная боль, способная расколоть череп и высокая температура. Ужасная слабость, и… экстраординарно неприятные видения. Я и не знал, что это была не та болезнь, что обрушилась на других. – Вы и не должны были, я полагаю. Вы не видели никого из них. Если только… Мальва описывала вам болезнь? – я спросила только из любопытства, но он покачал головой. – Я не желаю слышать о таких вещах; она не говорит мне. Все же, почему вы пришли? – он наклонил голову набок, сузив глаза. – Какая разница в том, что вы и я страдали от лихорадки, а не от поноса? Или кто-нибудь другой, если дело на то пошло? – он казался довольно возбужденным, и, поднявшись, начал ходить по хижине неровными, неуклюжими шагами, совсем не похожими на его решительную походку. Я вздохнула, потерев рукой лоб. Я получила основную информацию, за которой пришла; объяснение того, зачем она была нужна мне, было бы тяжелейшей работой. Мне стоило большого труда заставить Джейми, Младшего Йена и Мальву принять теорию возникновения болезней от микробов, и это было при наличии под рукой доказательств, которые были видимы через микроскоп. – Болезнь заразная, – сказала я немного устало. – Она переходит от одного человека к другому – иногда напрямую, иногда через пищу или воду, которую разделили больной и здоровый человек. Все люди, у которых был кровавый понос, жили возле небольшого одного ручья: у меня есть некоторые причины думать, что именно вода из ручья принесла амебу, которая заставила их заболеть. – Мы с вами, однако, не виделись несколько недель. И я не общалась ни с кем, у кого была бы лихорадка. Как могло так случиться, что мы оба заболели одной болезнью? Озадаченный, он смотрел на меня, все еще хмурясь. – Я не вижу причин, почему два человека не могут заболеть, не встречаясь друг с другом. Определенно, я знал такие заболевания, которые вы описываете: тюремная лихорадка, например, распространяется в закрытых помещениях – но ведь наверняка не все болезни ведут себя в такой манере? – Нет, не все, – признала я. Я не была достаточно крепка, чтобы попытаться объяснить основные понятия эпидемиологии или общественного здоровья. – Но некоторые болезни могут распространяться при помощи москитов. Малярия, например. Некоторые формы вирусного менингита – другая такая болезнь, и, кстати, моя лучшая версия о том, от какой болезни я только что оправилась. – Вы не помните, недавно вас не кусал какой-нибудь москит? Он посмотрел на меня, затем издал короткий отрывистый звук, который я приняла за смех. – Моя дорогая женщина, в этом ужасном загнивающем климате москиты регулярно кусают каждого, особенно во время жаркой погоды, – он рефлекторно почесал свой бородатый подбородок. Это была правда. Каждого, кроме меня и Роджера. Время от времени какое-нибудь отчаянное насекомое делало попытку, но по большей части, мы оставались не покусанными, даже тогда, когда наблюдалось настоящее нашествие тварей и все вокруг нас чесались. Теоретически, я предполагала, что кровососущие насекомые и человеческий род развивались так близко и параллельно сквозь века, что Роджер и я просто неправильно пахли для них, поскольку пришли из слишком далекого для них времени. Брианну и Джемми, которые разделяли мой генетический материал, но также имели и гены Джейми, комары кусали, но все же, не так часто, как большинство людей. Я сама не помнила, чтобы меня кто-нибудь недавно покусал, но такая возможность все-таки существовала, и я просто могла быть слишком занята, чтобы это заметить. – Почему это имеет значение? – спросил Кристи, он казался теперь только озадаченным. – Я не знаю. Я просто должна понять, что происходит. Я так же остро нуждалась как в том, чтобы улизнуть из дома, так и в том, чтобы вернуться к жизни самым прямым путем, который я знала – медицинской практикой. Но рассказывать об этом Тому Кристи я не собиралась. – Хмф… – сказал он. Он стоял, смотря на меня сверху вниз, хмурый и нерешительный, затем внезапно протянул руку – как я увидела, ту самую, которую я оперировала: Z-образный шрам стал нормального розового цвета, и все пальцы были прямыми. – Пойдемте наружу, тогда, – сказал он, уступая. – Я провожу вас домой, и если вы будете настаивать и задавать докучливые и неудобные вопросы о моем здоровье, пока мы идем, я полагаю, что не смогу остановить вас. Удивившись, я взяла протянутую руку и обнаружила, что его хватка была крепкой и твердой, несмотря на его изможденное лицо и сутулость плеч. – Вам не нужно провожать меня до дому, – запротестовала я. – Вы должны быть в постели, судя по вашему внешнему виду. – Так же, как и вы, – сказал он, ведя меня к двери и поддерживая под локоть. – Но если вы рискнули своим здоровьем и своей жизнью, предприняв такое недопустимое напряжение, почему я не могу? Однако, вы должны, – добавил он строго, – надеть свою шляпу, перед тем, как мы пойдем.
*** МЫ СОВЕРШИЛИ ЭТОТ ПУТЬ ДОМОЙ, постоянно останавливаясь, чтобы отдохнуть, и прибыли задыхавшиеся, взмокшие от пота и полностью изможденные приключением. Никто не хватился меня дома, но мистер Кристи настоял на том, чтобы доставить меня внутрь, и это означало, что все узнали о моем отсутствии пост факто, а поскольку люди такие нерациональные, то сразу же, сильно разозлились. Меня выбранили все и каждый, включая Йена Младшего, втащили наверх буквально за загривок и уложили насильно в постель, где, как мне дали понять, мне сильно повезет, если я получу молока и хлеба на ужин. И самым досадным аспектом во всей этой ситуации был Томас Кристи, который стоял у подножья лестницы с кружкой пива в руке, смотрел, как меня уводили наверх и улыбался. Первая и единственная улыбка, которую я когда-либо видела на его бородатом лице. – Что, во имя Господа, завладело тобой, Сассенах? – Джейми отдернул одеяло и категорично указал на простыни. – Ну, я чувствовала себя практически хорошо, и… – Хорошо! Ты цвета прокисшего молока и дрожишь так, что вряд ли можешь… ну-ка, дай-ка я сделаю это, – недовольно фыркая, он откинул мои руки в стороны от завязок и снял с меня юбки одним движением. – Ты совсем с ума сошла? – возмутился он. – Исчезнуть вот так, не сказав никому ни слова! А что, если бы ты упала? Или снова бы заболела? – Если бы я кому-нибудь сказала, мне бы не позволили выйти наружу, – сказала я мягко. – И ты же знаешь, я врач. Конечно же, я могу судить о состоянии своего здоровья. Он посмотрел на меня, определенно предполагая, что не доверил бы мне судить цветочное шоу, но только фыркнул в ответ, хоть и громче, чем обычно. Затем он поднял и отнес меня в постель, осторожно опустив в нее, но с достаточной демонстрацией смиренной силы, чтобы дать мне знать, что он предпочел бы бросить меня с высоты. Потом он выпрямился и угрожающе на меня посмотрел. – Если бы ты не выглядела так, будто сейчас упадешь в обморок, Сассенах, клянусь, я бы повернул тебя на живот и отшлепал бы по попе. – Ты не можешь, – сказала я довольно слабо. – У меня ее не осталось. По правде говоря, я была немного уставшей… ну, если честно, мое сердце стучало как барабан, в ушах у меня звенело, и если бы я не уже не лежала, я бы точно упала в обморок. Я лежала на кровати, закрыв глаза, и чувствовала, как комната нежно кружится вокруг меня, как карусель со сверкающими огнями и звуками шарманки. Сквозь это замешательство чувств я туманно почувствовала руки на моих ногах, затем приятную прохладу на моем жарком теле. Потом что-то теплое и похожее на облако окутало мою голову, и я дико замолотила руками, пытаясь убрать это с моей головы, чтобы не задохнуться. Когда я освободилась, моргая и тяжело дыша, то обнаружила, что лежу в кровати голая. Я взглянула на мои бледные, трясущиеся остатки скелета и схватилась за простыню, чтобы прикрыться. Джейми наклонился, чтобы собрать мои разбросанные одежды с пола, добавив их к моей рубашке, которую он повесил поверх своей руки. Он поднял мои ботинки и носки и добавил их в свою сумку. – Ты, – сказал он, указывая на меня, длинным обвиняющим пальцем – никуда не пойдешь. Тебе не позволяется убивать себя, я ясно говорю? – О, так вот откуда Бри взяла это, – пробормотала я и снова закрыла глаза, пытаясь остановить головокружение. – Я, кажется, припоминаю, – сказала я, – некое аббатство во Франции. И очень упрямого молодого мужчину, который сильно болел. И его друга Мурту, который отобрал у него одежду, чтобы не позволить ему подняться и выйти на улицу. До тех пор, пока он не поправится. Тишина. Я открыла один глаз. Джейми стоял, выпрямившись и неподвижно, уходящий свет от окна зажигал искры на его волосах. – Вследствие чего, – сказала я общительно, – если память мне не изменяет, ты прямо выпрыгнул через окно и убежал. Голый. Посередь зимы. Неподвижные пальцы его правой руки дважды постучали по ноге. – Мне было двадцать четыре, – сказал он, наконец, сердито. – Даже и не предполагалось, что я мог иметь хоть какой-нибудь разум. – Вот с этим я спорить не буду ни на один миг, – уверила я его. Я открыла второй глаз и уставилась на него. – Но ты прекрасно знаешь, почему я сделала это. Я должна была. Джейми сделал глубокий вдох, выдохнул и положил мою одежду. Затем подошел и сел на кровать рядом со мной, заставив деревянный каркас крякнуть и застонать под его весом. Он поднял мою руку и держал ее, как будто она была чем-то драгоценным и хрупким. Она и была, во всяком случае, она выглядела хрупкой, деликатная конструкция из прозрачной кожи и тенями костей внутри нее. Он нежно провел большим пальцем по тыльной стороне моей руки, следуя линии кости от фаланги пальцев до локтевой кости. И я почувствовала странный легкий всплеск далекого воспоминания: видение моих собственных костей, сияющих голубым светом сквозь кожу, и руки мастера Рэймонда, держащие мою воспаленную и опустевшую матку, и его слова, сквозь завесу лихорадки: «Позови его. Зови своего рыжего». – Джейми, – сказала я очень тихо. Солнечный свет сверкнул на моем серебряном кольце. Он взялся за него большим и указательным пальцем и нежно заскользил металлическим колечком вниз и вверх по моему пальцу, такому худому, что оно не задерживалось на суставе. – Будь осторожен, – сказала я. – Я не хочу его потерять. – Не потеряешь, – он сложил мои пальцы вместе, накрыв своей большой и теплой рукой мою. Он немного посидел, ничего не говоря, и мы наблюдали, как солнечный луч медленно продвигался поперек стеганого покрывала. Адсо двигался вместе с ним, чтобы оставаться в его тепле, и свет слегка касался его шерстки мягким серебряным сиянием, обозначив тоненькие волоски, маленькие и раздельные, которые завершали его ушки. – Это большое утешение, – сказал он, наконец, – видеть, как восходит и заходит солнце. Когда я обитал в пещере, когда был в тюрьме, – видеть, как солнце встает и садится – это давало мне надежду и знание, что мир занимается своими делами. Он смотрел в окно в сторону голубой дали, где небо темнело, уходя в бесконечность. Его горло немного двинулось, когда он сглотнул. – Я чувствую то же самое, Сассенах, – сказал он, – когда слышу, как ты шуршишь и ходишь в своей хирургической. Бренчишь своими склянками и ругаешься про себя, – он повернул голову, чтобы посмотреть на меня, в его глазах была глубина приближающейся ночи. – Если тебя больше не будет там… или где-нибудь вообще… – сказал он очень тихо, – тогда не будет больше ни восходов, ни закатов, – он поднял мою руку и поцеловал ее очень нежно. Затем очень осторожно положил ее на мою грудь, сжав мои пальцы вокруг кольца, поднялся и вышел.
*** ТЕПЕРЬ Я СПАЛА ЛЕГКО И НЕКРЕПКО, не ныряя больше в возбужденный мир горячечных снов и не срываясь в глубокий колодец забвения, когда мое тело нуждалось в целительных силах сна. Я не знала, что пробудило меня, но внезапно проснулась – резко, полная сил и бодрая, без промежуточной дремоты. Ставни были закрыты, но луна была полной: мягкий свет полосками лежал на кровати. Я провела ладонью по простыни рядом со мной и подняла руку высоко над головой. Она была тонким бледным стеблем, бескровным и хрупким, как ножка поганки: мои пальцы нежно сжались и раскрылись, как паутинка или сеть, чтобы поймать темноту. Я могла слышать, как дышит Джейми, который спал в своем привычном уголке на полу рядом с кроватью. Я перенесла мою руку вниз, легонько погладив свое тело, оценивая. Маленькие бугорки грудей, ребра, которые я могла пересчитать: одно, второе, третье, четвертое, пятое… и мягкая впадина моего живота, висящего, как гамак между суставами таза. Кожа да кости. Больше ничего. – Клэр? – послышался шорох в темноте рядом с кроватью, и появилась голова Джейми, его присутствие больше ощущалось, чем виделось, такой темной была тень по контрасту с лунным светом. Большая темная рука пошарила поперек одеяла и дотронулась до моего бедра. – Ты в порядке, a nighean? – прошептал он. – Тебе что-нибудь нужно? Он был такой уставший: его голова легла на кровать возле меня, он дышал теплом, которое я ощущала сквозь рубашку. Если бы не это тепло его прикосновения, его дыхания, возможно, я бы не набралась смелости, но я чувствовала себя такой же холодной и бестелесной, как сам лунный свет, поэтому я накрыла своей прозрачной рукой его руку и прошептала: – Ты мне нужен. Он был практически неподвижным какое-то время, медленно вникая в смысл того, что я сказала. – Я не потревожу твой сон? – спросил он, и в его голосе звучало сомнение. В ответ я потянула его за запястье, и он пришел ко мне, поднимаясь из омута темноты на полу, тонкие линии лунного света лились поверх него, как вода. – Келпи (Келпи – в шотландской мифологии водяной дух, обитающий во многих реках и озёрах, большей частью враждебный людям. Является в облике пасущегося у воды коня, подставляющего путнику свою спину и затем увлекающего его под воду), – сказала я тихо. Он коротко хмыкнул в ответ и осторожно, неловко опустился под одеяло, матрас прогнулся под его весом. Мы очень смущенно и робко лежали рядышком, едва касаясь друг друга. Он легко дышал, определенно стараясь нанести своим присутствием как можно меньше разрушения. Помимо слабого шороха простыней, в доме было тихо. Наконец, я почувствовала, как один большой палец нежно нажал на мое бедро. – Я скучал по тебе, Сассенах, – прошептал он. Я повернулась на бок, глядя на него, и поцеловала его руку в ответ. Я хотела придвинуться ближе, положить голову в ямку на его плече и лежать в его объятиях, но мысль о моих коротких колючих волосах, коснувшихся его кожи, удержала меня от этого. – Я тоже по тебе соскучилась, – сказала я в темную твердость его руки. – Можно я возьму тебя тогда? – тихо сказал он, – Ты правда хочешь этого? – одна рука гладила меня по руке, другая направилась вниз, начиная медленный ровный ритм, чтобы приготовить себя. – Позволь мне, – я прошептала, удерживая его руку моей рукой. – Лежи смирно. Сначала я занялась с ним любовью, как крадущийся воришка, спешными поглаживаниями и маленькими быстрыми поцелуями, крадя запах, и касания, и тепло, и соленый вкус. Потом он положил руку на основании моей шеи, прижимая меня ближе и глубже. – Не нужно торопиться, девочка, – сказал он хриплым шепотом, – я никуда не уйду. Я позволила трепету тихого удовольствия пройти сквозь меня, и он втянул глубокий-глубокий вдох, когда я очень нежно сомкнула свои зубы вокруг и запустила мою руку в теплый мускусный вес его яичек. Затем я поднялась над ним, почувствовав головокружение от внезапного движения, отчаянно нуждаясь в нем. Мы оба глубоко вздохнули, когда это, наконец, произошло, и я почувствовала дыхание его смеха на моих грудях, когда наклонилась над ним. – Я так скучал по тебе, Сассенах, – снова прошептал он. Так изменившаяся теперь, я стеснялась, когда он касался меня, и оперлась руками на его плечи, удерживая его от того, чтобы он притянул меня вниз к себе. Он и не пытался, но просунул свои руки между нами. Я почувствовала легкий приступ паники при мысли, что волосы на моих приватных частях сейчас длиннее, чем на моей голове, но мысль была изгнана вон глубоким нажатием большого пальца между моих ног, который раскачивался взад и вперед. Я взяла его другую руку и поднесла ко рту, с силой посасывая его пальцы, один за другим, и задрожала, сжимая его руку изо всех моих сил. Я все еще сжимала ее, спустя некоторое время, когда лежала рядышком с ним. Или, точнее, держала ее, восхищаясь ее невидимой в темноте формой, грациозной и сильной, и твердым, гладким наслоением мозолей на его ладонях и костяшках пальцев. – У меня руки каменщика, – сказал он, тихонько смеясь, когда я провела губами поверх жестких костяшек и нечувствительных кончиков его длинных пальцев. – Мозоли на мужских руках глубоко эротичны, – уверила я его. – Неужели? – он легко провел своей свободной рукой по моей стриженой голове и вниз по всей длине моей спины. Я задрожала и прижалась к нему ближе, стеснение начинало забываться. Моя собственная свободная рука блуждала по его телу, играя с мягким густым кустом его волос и влажным и нежным полутвердым пенисом. Он немного выгнул спину, а потом расслабился. – Что ж, я скажу тебе, Сассенах, – сказал он. – Если у меня будут мозоли ТАМ, то только по твоей вине, поверь мне.
ЭТО БЫЛ СТАРЫЙ МУШКЕТ, изготовленный около двадцати лет назад, но в хорошем состоянии. Ложе ружья было отполировано долгим применением, дерево было превосходно на ощупь, с гладким и чистым металлом ствола. Стоящий Медведь сжал его в восторге, с трепетом водя пальцами вверх и вниз по поблескивающему стволу, поднося его к носу, чтобы вдохнуть опьяняющий запах смазки и пороха, затем позвал друзей, чтобы они тоже понюхали его. Пять соплеменников получили мушкеты из великодушных рук Птицы-Которая-Поет-По-Утрам, и чувство восхищения пробежало по домам, распространяясь волной по деревне. Сам Птица, обладающий еще двадцатью пятью мушкетами для раздачи, был опьянен чувством невообразимого богатства и власти, и, таким образом, находился в настроении радушно принимать всех и каждого. – Это – Хирам Кромби, – сказал Джейми Птице на цалаги, указав на мистера Кромби, который стоял возле него, бледный и взволнованный во время вступительных переговоров, вручения мушкетов, призыва воинов и всеобщего ликования по поводу оружия. – Он приехал, чтобы предложить вам свою дружбу и рассказать истории о Христе. – О, ваш Христос? Тот, кто пошел в нижний мир и вернулся? Я всегда задавался вопросом, встречал ли он Небесную Женщину (Прародительница в индейской мифологии) там или Крота (Как и другие норные животные, кроты в индейской мифологии связаны с миром мертвых, со смертью, болезнями и исцелением)? Я верю в Крота. Я хотел бы знать, что он сказал, – Птица коснулся подвески на шее – вырезанного из камня маленького красного Крота, проводника по миру мертвых. Лоб мистера Кромби наморщился, но, к счастью, он еще не развил чувства непринужденности в языке цалаги. Он был все еще на стадии мысленного перевода каждого слова на английский язык, а Птица говорил быстро. И Йен не нашел случая рассказать Хираму истории о Кроте. Джейми закашлялся. – Я уверен, что он будет рад рассказать вам все истории, которые знает, – сказал он. – Мистер Кромби, – он на мгновение переключился на английский язык, – Цисква, приветствует вас. Ноздри Пенстемоны, жены Птицы, деликатно сморщились: Кромби потел от волнения и вонял как козел. Он серьезно поклонился и подарил Птице хороший нож, который привез в качестве подарка, медленно произнося приветственную речь, которую выучил. «Довольно хорошо», – подумал Джейми. Он неправильно произнес всего лишь пару слов. – Я пришел д-доставить вам огромную радость, – закончил Хирам, заикаясь и потея. Птица посмотрел на маленького, жилистого и взмокшего Кромби, долго и невозмутимо, потом перевел взгляд обратно на Джейми. – Ты забавный человек, Убийца Медведя, – сказал он со смирением. – Давайте есть! Это была осень, плоды собраны, и охота была хорошей. И так как Праздник Оружия был важным событием, дымящуюся оленину и диких свиней, зажаренных над ревущим огнем, подняли из ямы и подавали с переполненными блюдами кукурузы, жареной тыквы и фасоли, приправленными луком и кориандром. Там же была и похлебка с множеством мелких рыб, обвалянных в кукурузной муке и обжаренных в медвежьем жире, с хрустящей и нежной мякотью. Мистер Кромби, очень напряженный вначале, стал расслабляться под влиянием еды, хвойного пива и лестного внимания, уделяемого ему. Определенное количество внимания, как предполагал Джейми, было обусловлено тем фактом, что Йен, сидящий с широкой улыбкой на лице, останется его опекуном на какое-то время, подсказывая и поправляя, пока Хирам не почувствует себя более непринужденно в языке и не будет способен справиться самостоятельно. А Йен был чрезвычайно популярен, особенно среди молодых женщин деревни. Сам он, освобожденный от ответственности, просто наслаждался пиршеством. Здесь нечего было делать, кроме как говорить, слушать и есть, а утром он уйдет. Это было странное чувство, и вряд ли он когда-нибудь испытывал его прежде. В жизни было много прощаний, большинство из них печальные – лишь немногие приняты с осознанием утешения, а другие вырвали куски сердца из груди и оставили его саднить. Но не сегодня вечером. Все казалось необыкновенно торжественным, он сознательно делал некоторые вещи в последний раз, и, тем не менее, в этом не было никакой печали. Завершение, он предполагал, было смыслом этого. Он сделал то, что мог сделать, и теперь должен оставить Птицу и других, чтобы идти своим собственным путем. Может быть, он и приедет снова, но уже никогда по службе, в роли агента короля. Эта мысль сама по себе была необычной. Он никогда не жил без осознания своей верности королю, будь то дом германца Джорди или Стюартов. Готов ли он был к этому или нет, признавал это или нет… А теперь он обрел независимость. Впервые он получил некоторое понимание того, что дочь и жена пытались сказать ему. Хирам пытался декламировать один из псалмов, как он понял. Он проделал хорошую работу, потому что тщательно выучил его и попросил Йена переводить. Однако... – «Масло стекает по голове и бороде...» (Псаллом 133). Пенстемон бросила настороженный взгляд на маленький горшок топленого медвежьего жира, который использовался в качестве соуса, и прищурилась на Хирама, явно намереваясь выхватить блюдо, если он попытается вылить содержимое на голову. – Это – предание от его прародителей, – Джейми коротко пожал плечами. – Не его собственный обычай. – О. Хм, – она расслабилась немного, хотя продолжала пристально следить за Хирамом. Он был гостем, но не все гости ведут себя достойно. Хирам пока не сделал ничего неподобающего. Хотя он много раз отказывался и делал неловкие похвалы хозяевам, его все-таки уговорили есть, пока глаза не вылезли из орбит. Что хозяев очень порадовало. Йен останется на несколько дней, чтобы удостовериться, что Хирам и люди Птицы пришли к некоему взаимопониманию. Джейми был не совсем уверен, что чувство ответственности Йена победит его чувство юмора, к тому же, в некоторой степени, чувство юмора Йена склонялось на сторону индейцев. Таким образом, замечание Джейми не могло быть некстати, а являлось только средством предосторожности. – У него есть жена, – сообщил Джейми Птице, кивнув в сторону Хирама, на данный момент поглощенного серьезным диспутом с двумя пожилыми мужчинами. – Я не думаю, что он приветствовал бы молодую женщину в своей постели. Он может быть грубым с ней, не оценив любезности. – Не волнуйся, – сказала Пенстемон, услышав это. Она взглянула на Хирама, и губы ее презрительно скривились. – Никто не захочет ребенка от него. Только если от тебя, Убийца Медведя… Она пристально посмотрела на него из-под ресниц, и он засмеялся, приветствуя ее жестом уважения. Это был идеальный вечер, холодный и бодрящий, дверь оставили открытой для притока свежего воздуха. Дым от огня поднимался прямой, белый, скользящий к отверстию наверху, его подвижный дух был подобен призраку, восходящему к радости. Все ели и пили до момента приятного оцепенения, и была мгновенная тишина и всепроникающее чувство покоя и счастья… – Для мужчин хорошо поесть как братьям, – заметил Хирам Стоящему Медведю на своем спотыкающемся цалаги. Или, скорее, попробовал сказать. «И, в конце концов», – размышлял Джейми, чувствуя, что его ребра скрипят от напряжения, – «между «как братья» и «своих братьев» было, действительно, очень незначительное различие». Стоящий Медведь бросил на Хирама внимательный взгляд и отодвинулся немного подальше. Птица наблюдал это и, после минутного молчания, обратился к Джейми. – Ты очень забавный человек, Убийца Медведя, – повторил он, качая головой. – Ты выиграл.
*** «Мистеру Джону Стюарту, Руководителю Южного Департамента по делам индейцев Фрейзерс Ридж В первый день ноября 1774 года от Рождества Христова от Джеймса Фрейзера, эсквайра.
Уважаемый сэр! Это уведомление для Вас относительно моей отставки в качестве индейского агента, поскольку я считаю, что мои личные убеждения больше не будут позволять мне с чистой совестью выполнять свою службу от имени Короны. С благодарностью за Ваше любезное внимание и более чем достаточное покровительство и с наилучшими пожеланиями в будущем. Остаюсь, Ваш покорный слуга, Дж. Фрейзер».
ОСТАЛОСЬ ЛИШЬ ДВА. Лужица растаявшего воска блестела от света, пылающего над ней фитиля, и камни медленно предстали перед глазами, один зеленый, один черный, горящие своим внутренним огнем. Джейми погрузил опушенный конец пера осторожно в расплавленный воск и, подцепив изумруд, поднял его к свету. Он сбросил горячий камень в платок, что я предусмотрительно держала, и я тут же начала его быстро тереть, чтобы убрать остатки воска, прежде чем тот затвердеет снова. – Неважно у нас с запасами, – пошутила я неловко. – Будем надеяться, что больше не возникнет никаких непредвиденных обстоятельств. – Как бы то ни было, я не трону черный алмаз, – твердо сказал он и задул фитиль. – Он для тебя. Я уставилась на него. – О чем ты говоришь? Он слегка пожал плечами и протянул руку, чтоб забрать у меня изумруд, завернутый в его платок. – Если меня убьют, – как ни в чем ни бывало сказал он. – Ты возьмешь его и уйдешь. Обратно через камни. – О? Не думаю, что сделаю это! – мне не нравилось обсуждать случайность, что повлекла бы за собой смерть Джейми, но было бессмысленно это игнорировать. Сражение, болезнь, лишение свободы, несчастный случай, убийство… – Вы же с Бри не собирались позволить мне умереть. Я сделаю то же самое, если буду иметь хоть малейшую надежду на привлечение твоего внимания. Он улыбнулся. – Я всегда помню твои слова, Сассенах, – серьезно уверил он меня. – Но ты сама говорила мне, что человек предполагает, а Бог располагает, и если Он сочтет нужным распорядиться мной – ты вернешься назад. – Почему это? – спросила я уязвленно и расстроено. Воспоминания об отправке меня домой через камни накануне Каллодена были совсем не тем, что я когда-либо хотела вспоминать. А он тут как тут, взламывает дверь этой наглухо запечатанной камеры моего сознания. – Почему бы мне не остаться с Бри и Роджером? Джемми, и Марсали, и Фергюс, и Герман, и Анри-Кристиан, и девочки – все здесь. Ради чего туда, в конце концов, возвращаться? Он вынул камень из платка, покрутил его между пальцами и внимательно посмотрел на меня, как будто обдумывая, стоит ли мне это сказать. Волосы на моем затылке встали дыбом. – Я не знаю, – наконец произнес он, качая головой. – Но я видел тебя там. Мурашки сбежали вниз по шее и по обеим рукам. – Видел меня где? – Там, – он неопределенно махнул рукой. – Ты снилась мне там. Я не знал, где это было; только то, что это было там – в твоем собственном времени. – Откуда ты это знаешь? – спросила я, содрогаясь от ужаса. – Что я делала? Силясь вспомнить, он нахмурился. – Я точно не помню, – сказал он медленно. – Но я знал, что это было тогда, из-за света, – лицо его внезапно прояснилось. – Вот оно. Ты сидела за столом, с чем-то в руке, может быть писала. И свет был везде вокруг тебя, освещал твое лицо и волосы. Но это не был ни свет свечи, ни костра или солнца. И я помню, как подумал про себя, когда увидел тебя: «О, так вот как выглядит электрический свет». Я уставилась на него, открыв рот. – Как ты можешь узнать во сне то, чего никогда не видел в реальной жизни? Ему показалось это смешным. – Мне все время снятся сны о том, чего я не видел, Сассенах – с тобой не так? – Ну, да, – сказала я неуверенно, – иногда. Может быть чудовища, необычные растения, странные пейзажи. И, безусловно, люди, которых я не знаю. Но ведь это другое? Увидеть то о чем ты слышал, но никогда не видел? – Ладно, может то, что я видел, совсем не то, как электрический свет выглядит, – признался он, – но это то, что я сказал себе, когда увидел его. И я был абсолютно точно уверен, что ты была в своем собственном времени. – И, в конце концов, – добавил он раздумчиво, – мне снится прошлое, почему бы мне не увидеть во сне будущее? Нечего было ответить на это совершенно кельтское замечание о природе вещей. – Ну, полагаю, ты мог бы, – ответила я и с сомнением потерла нижнюю губу, – сколько лет мне было, в этих твоих снах? Он сначала удивленно, затем неуверенно, а потом внимательно всмотрелся в мое лицо, словно пытаясь сравнить его с неким мысленным образом. – Ну… я точно не знаю, – сказал он, и это впервые прозвучало неуверенно, – я вообще об этом не думал – но я не заметил, чтобы у тебя были седые волосы или что-то подобное – это была просто… ты, – он пожал плечами, сбитый с толку, и посмотрел вниз на камень в моей руке. – Как, по-твоему, он теплый, Сассенах? – спросил он с любопытством. – Ну, разумеется, – ответила я довольно сердито. – Бога ради, его только что вытащили из горячего воска! И все-таки изумруд, казалось, действительно нежно пульсировал в моей руке, теплый, как моя собственная кровь и бьющийся, как маленькое сердце. Отдавая его, я почувствовала небольшое, своеобразное сопротивление – как будто он не хотел покидать меня. – Дай его МакДональду, – сказала я, вытирая ладонь об юбку. – Я слышу, он снаружи разговаривает с Арчем и хотел бы поскорее отсюда убраться.
*** ПОЗАВЧЕРА, МАКДОНАЛЬД ДОБРАЛСЯ до Риджа под проливным дождем, обветренное лицо его было почти фиолетовым от холода, напряжения и волнения, чтобы сообщить нам, что он нашел типографию, выставленную на продажу в Нью-Берне. C одежды майора капала вода, и шел пар, когда он стоял у огня. – Владелец уже уехал – отчасти не по своей воле, – сообщил он нам, капая водой и клубясь паром у огня. – Его друзья стремятся незамедлительно продать помещение и оборудование, прежде чем оно может быть изъято или уничтожено, и тем самым обеспечить его средствами, чтобы он смог восстановиться в Англии. Под «отчасти не по своей воле», он имел ввиду, что владелец типографии был тори (Loyalist (англ.) – Лоялист, тори – противник независимости от Англии), который был схвачен прямо на улице местным Комитетом Безопасности и тут же засунут на корабль, отбывающий в Англию. Такой вид экстренной высылки становился популярным, и пока что был более гуманным, чем «смола и перья». Но это означало, что печатник прибудет в Англию без гроша в кармане и в придачу, будет должен за проезд. – Мне довелось встретиться в кабаке с некоторыми его друзьями, рвущими на себе волосы по его печальной судьбе и пьющими за его благополучие. Я сказал им, что в состоянии предоставить им возможность получить выгоду, – сообщил Майор, раздуваясь от удовольствия. – Они навострили уши, когда я сказал, что у тебя возможно – всего лишь возможно, заметь – есть готовые наличные деньги. – Что заставило тебя так думать, Дональд? – спросил Джейми, выгнув бровь. МакДональд посмотрел на него удивленно, затем понимающе. Он подмигнул и приложил палец к носу. – Я слышу всякое там, сям. Молва твердит, что у тебя есть небольшой запас драгоценностей – или я так слышал от торговца в Эдентоне, чей банк имел дело с одним... Мы с Джейми переглянулись. – Бобби, – сказала я, и он с покорностью кивнул. – Ну, а как по мне, то я могила! – сказал МакДональд, наблюдая за нами. – Вы можете положиться на мое благоразумие, будьте уверены. И я сомневаюсь, что это широко известно. Но ведь, бедняк не станет закупать ружья десятками сейчас, не так ли? – О, возможно, – сказал Джейми, уступая. – Вы были бы удивлены, Дональд. Ну… я полагаю, сделка может быть заключена. Так и что друзья печатника просят за типографию – и предложат ли они страховку на случай пожара?
*** МАКДОНАЛЬД БЫЛ УПОЛНОМОЧЕН вести переговоры от лица друзей печатника – они желали добиться продажи сомнительной недвижимости прежде, чем некие энтузиасты-патриоты заявились бы и спалили все дотла – и поэтому сделку заключили тут же на месте. МакДональд был стремительно отправлен обратно, чтобы обменять изумруд на деньги и, завершив покупку, передать остаток средств Фергюсу на текущие расходы. Он должен был так же как можно скорее известить всех в Нью-Берне, что типография теперь будут под новым руководством. – И если кто спросит о политических убеждениях нового владельца… – сказал Джейми. На что МакДональд только мудро кивнул и еще раз приложил свой палец к носу, покрытому красноватыми прожилками. Я была почти уверена, что Фергюс не имел личных политических убеждений. Кроме своей семьи, он был предан одному только Джейми. Раз сделка была совершена, и началось безумство сборов – Марсали и Фергюс должны были уехать сразу, чтобы иметь возможность обустроиться в Нью-Берне, прежде выпадет снег, то Джейми пришлось серьезно поговорить с Фергюсом. – Сейчас не будет так, как было в Эдинбурге. Есть еще только один печатник в городе, и со слов МакДональда, он пожилой джентльмен, который настолько боится и Комитета, и губернатора, что не станет печатать ничего, кроме проповедей и рекламных листовок о скачках.
– Très bon (Очень хорошо (фр.), – сказал Фергюс, выглядя еще счастливее, если такое вообще было возможно. Он светился, словно китайский фонарик, с тех пор как услышал новости. – Мы будем заниматься всеми газетами и листовками, не говоря уже о печати скандальных пьес и памфлетов – в этом нет ничего подобного крамоле и беспорядкам в печатном деле, милорд, Вы и сами это знаете. – Я знаю это, – очень сухо ответил Джейми. – Вот почему я хотел бы вбить в твою толстую черепушку, что необходимо быть осмотрительным! Я не желаю услышать о том, что тебя повесили за измену или же изваляли в смоле и перьях, посчитав недостаточным изменником. – О, ла! – Фергюс изящно взмахнул крюком. – Я отлично знаю, как играть в эту игру, милорд. Джейми кивнул, все еще выглядя смущенным. – Да, ты знаешь. Но прошло несколько лет; ты мог потерять сноровку. И ты не знаешь, кто есть кто в Нью-Берне. Ты же не хочешь потом обнаружить себя покупающим мясо у человека, с которым сам жестоко обошелся в утренней газете, не так ли? – Я запомню это, па, – Марсали сидела у огня, кормила Анри-Кристиана и внимательно ко всему прислушивалась. Пожалуй, она выглядела счастливее Фергюса, на которого смотрела с обожанием. Она перевела взгляд обожания на Джейми и улыбнулась. – Мы будем очень осторожны, я обещаю. Суровый взгляд Джейми смягчился, когда он посмотрел на нее. – Я буду скучать по тебе, девочка, – сказал он нежно. Ее радость померкла, но только отчасти. – Я тоже буду скучать, па. Все мы будем. А Герман вообще не хочет оставлять Джемми. Но… – ее взгляд вернулся к Фергюсу, который составлял список закупок, насвистывая себе под нос «Жаворонка», и она крепче прижала Анри-Кристиана, заставив его в знак протеста задрыгать ножками. – Да, я знаю, – Джейми откашлялся, чтоб скрыть эмоции и утер кулаком нос. – Итак, малыш Фергюс. Ты получишь еще немного денег сверху; в первую очередь непременно подкупи констебля и стражу. МакДональд сообщил мне имена людей из Королевского Совета и лидера Законодательного собрания – он сможет помочь с Советом, так как он человек губернатора. Будь тактичен, ага? Но смотри, чтоб он обо всем позаботился, и был большим подспорьем в этом деле. Фергюс кивнул, склонив голову над своим списком. – Бумага, чернила, свинец, взятки, замшевая кожа, кисти, – проговорил он, энергично записывая, и продолжил рассеяно напевать «Жаворонок, милый жаворонок…».
*** ПЕРЕПРАВИТЬ ПОВОЗКУ В РИДЖ не представлялось возможным; единственным подходным путем была узкая тропа, что вилась по склону от Куперсвилля – это было одним из факторов, что превратило этот незначительный перекресток в маленькую деревушку, где бродячие торговцы и другие путешественники, как правило, останавливались, совершая пешие вылазки в горы. – Все это очень хорошо препятствует вражеским нападениям на Ридж, – запыхавшись, сказала я Бри, когда поставила на обочину тропы большой холщовый узел с подсвечниками, ночными горшками и другой мелкой домашней утварью. – Но, к сожалению, из-за этого и выбраться из чертова Риджа крайне трудно. – Думаю, па и в голову никогда не приходило, что кто-нибудь захочет уйти, – проворчала Бри, скинув свою ношу – котел Марсали, наполненный сырами, кульками муки, бобами и рисом, а также деревянный ящик, набитый сушеной рыбой, и сетку яблок. – Это весит тонну! Она повернулась в ту сторону, откуда мы пришли, и заорала: – Герман! Мертвая тишина. Герман и Джемми должны были пригнать козу Мирабель к повозке. Они покинули хижину вместе с нами, но постоянно отставали. Ни голоса, ни «мэеее» с тропы не отозвались, но показалась миссис Баг, еле плетущаяся под тяжестью прялки Марсали, которую она тащила на спине. В руке она держала поводок Мирабель. Мирабель – маленькая, чистенькая белая козочка – счастливо заблеяла при виде нас. – Я нашла бедную малышку привязанной к кусту, – произнесла с одышкой миссис Баг, опустив прялку и утирая лицо передником. – Никаких признаков ребят, вот маленькие злые создания! Брианна тихо прорычала, что не сулило ничего хорошего ни Джемми ни Герману, если они ей попадутся. Но прежде чем она затопала обратно, по тропе спустились Роджер и Младший Йен, неся за оба края ткацкий станок Марсали, разобранный, по этому случаю, и сложенный в огромную связку тяжелых брусьев. Заметив затор на дороге, они остановились, поставив свою ношу со вздохом облегчения. – Что случилось? – перебегая взглядом по лицам, спросил Роджер, и, заметив козу, нахмурился. – Где Джем с Германом? – Держу пари, что маленькие изверги прячутся где-то, – сказала Бри, убирая с лица растрепанные рыжие волосы. Ее коса расплелась, и выбившиеся пряди волос влажно липли к лицу. На мгновение, я возблагодарила свои короткие кудряшки; не важно, как это выглядело, несомненно, это было удобно. – Мне пойти посмотреть? – спросил Йен, появляясь из-под деревянной формы для пудинга, которую он нес на голове перевернутою вверх дном. – Они не могли уйти далеко. Звук торопливых ног заставил всех обернуться в ожидании – но это были не мальчишки, а Марсали, запыхавшаяся и с выпученными глазами. – Анри-Кристиан, – выдохнула она, обежав взглядом всех присутствующих, – Вы его взяли, матушка Клэр? Бри? – Я думала, ты его возьмешь, – сказала Бри, заразившись ее беспокойством. – Я и взяла. Маленький Эйдан МакКаллум присматривал за ним для меня, пока я грузила вещи в повозку. А когда я прервалась, чтобы покормить его, – рука стремительно прижалась к груди, – они оба исчезли! Я думала, возможно… – ее слова затихли, когда она начала пристально осматривать кусты вдоль обочины, щеки у нее пылали от напряжения и досады. – Я придушу его, – прошипела она сквозь стиснутые зубы. – А где тогда Герман? – закричала она, увидев Мирабель, которая, воспользовавшись остановкой, щипала вкусный чертополох на обочине. – Это начинает походить на что-то вроде плана, – очевидно забавляясь, заметил Роджер. Йен тоже, казалось, нашел что-то веселое в данной ситуации, но сердитые взгляды измотанных женщин быстро стерли ухмылки с их лиц. – Да, пожалуйста, пойди и разыщи их, – сказала я, видя, что Марсали вот-вот либо разрыдается, либо начнет в безумии крушить все вокруг. – Ага, иди, – кратко сказала она. – И отлупи их заодно!
*** – ТЫ ЗНАЕШЬ, ГДЕ ОНИ? – спросил Йен, прикрыв глаза ладонью, чтобы рассмотреть впадину от упавшего камня. – Да, возможно. Сюда, – Роджер протиснулся сквозь заросли рвотного чая и багряника, Йен шел за ним. Они вышли на берег небольшого ручья, что протекал здесь параллельно тропе. Внизу он разглядел любимое место Эйдана для рыбалки у брода, но там не было никаких признаков жизни. Тогда он повернул вверх, продираясь сквозь густую сухую траву и рыхлые горные породы вдоль берега ручья. С каштанов и тополей большинство листьев уже опало и лежало под ногами скользким настилом из бурого золота. Не так давно, Эйдан показал ему тайное место, неглубокую пещеру, высотой едва ли в три фута, скрытую в зарослях молодых дубков, на самой вершине крутого склона. Деревья сейчас были голые, и проход в пещеру можно было легко обнаружить, если конечно знаешь, что ищешь. А в данный момент он был особенно заметен, потому как дым, выходящий из него, скользил вверх, словно вуаль, по скалистой поверхности, оставляя резкий запах в холодном, сухом воздухе. Йен выгнул бровь. Роджер кивнул и направился вверх по склону, не утруждая себя делать это тише. В пещере стоял дикий шум и гам, слышались ритмичные и глухие крики, и тут вдруг пелена дыма колыхнулась и остановилась, сменившись громким шипением и темно-серыми клубами, вырывавшимися из пасти пещеры, видимо кто-то плеснул воду на огонь. Тем временем Йен, видя маленькую трещину, из которой исходил тоненький дымок, потихоньку прокрался вверх по грубой скалистой поверхности над пещерой. Цепляясь одной рукой за кизил, что рос из скалы, он опасно высунулся и, приложив ладонь ко рту, испустил устрашающий крик могавков, направленный прямо в расщелину. Охваченные ужасом, оглушительно-пронзительные вскрики вырвались из пещеры, тут же последовали и мальчишки, в беспорядке толкаясь и спотыкаясь друг о друга в спешке. – Эй, а ну-ка! – Роджер ловко поймал своего отпрыска за шиворот, когда он проносился мимо. – Ты попался, приятель! Герман с крепышом Анри-Кристианом, прижатым к его животу, пытался бежать вниз по склону, но Йен, спрыгнув мимо него вниз на камни, упруго как пантера, выхватил у него малыша, тем самым вынуждая его неохотно остановиться. Только Эйдан остался на свободе. Видя своих товарищей в плену, он замялся на краю склона, очевидно желая бежать, но, благородно уступив, притащился обратно, чтобы разделить их участь. – Верно, парни; к сожалению, не вышло, – говорил Роджер, с некоторым сочувствием: Джемми был расстроен несколько дней из-за перспективы отъезда Германа. – Но мы не хотим идти, дядя Роджер, – сказал Герман, используя свое самое эффективное выражение мольбы, с широко-распахнутыми глазами. – Мы останемся здесь, мы сможем жить в пещере и охотиться для еды. – Ага, сэр, и я, и Джемми разделим наши ужины с ними, – желая поддержать друга, пропищал Эйдан. – Я принес несколько маминых спичек, так что у них есть огонь, чтобы согреться, – быстро раскололся Джемми, – и еще буханку хлеба! – Вот видите, дядя... – Герман изящно развел руками, – мы не причиним никому никаких проблем! – О, никаких проблем, неужто? – сказал Йен, с не меньшим сочувствием. – Скажи это своей матери, ага? Герман завел руки за спину, рефлекторно защищая свои ягодицы. – И о чем только вы думали, притащив сюда малыша? – более сурово произнес Роджер. – Он уже немного ходит. Всего лишь пара шагов... – он кивнул на пещеру, – он бы скатился вниз в ручей и сломал себе шею. – О нет, сэр! – испуганно произнес Герман. Он порылся в своем кармане и вытащил оттуда кусок веревки. – Я бы связывал его, когда уходил, так что у него не было бы возможности упасть. Но я не мог его оставить. Я обещал маман, когда он родился, что никогда его не брошу. Слезы начали струиться вниз по впалым щекам Эйдана. Анри-Кристиан, сбитый с толку, начал с сочувствием подвывать, что так же заставило задрожать нижнюю губу Джемми. Он вырвался из рук Роджера, подбежал к Герману и неистово вцепился в него. – Герман не может уехать, папочка, пожалуйста, не заставляй его! Потерев нос, Роджер переглянулся с Йеном и вздохнул. Он присел на камень и сделал знак Йену, который никак не мог определиться, как лучше держать Анри-Кристиана. Йен передал ему малыша с явным облегчением, а Анри-Кристиан, чувствуя потребность в самосохранении, ухватился на нос Роджера одной рукой, а другой вцепился ему в волосы. – Слушай, a bhailach (мальчик (гэльск.), – сказал Роджер, с трудом высвобождаясь из хватки Анри-Кристиана. – Малышу нужно, чтоб мама кормила его. Ради Бога, у него же едва появились зубы, он не сможет жить здесь на природе, питаясь сырым мясом с вами – дикарями. – О, у него очень хорошие зубы! – решительно сказал Эйдан, протянув, в доказательство, укушенный указательный палец. – Смотрите! – Он ест пюре, – с некой неуверенностью в голосе произнес Герман, – мы мешали бы для него молоко с печеньем. – Анри-Кристиан нуждается в своей маме, – твердо повторил Роджер, – и твоя мама нуждается в тебе. Ты же не думаешь, что всю дорогу до Нью-Берна она одна сможет управляться и с повозкой, и с двумя мулами, и с твоими сестрами, не так ли? – Но папа может помочь, – возразил Герман. – Девочки его слушаются, когда думают, что никого нет. – Твой папа уже уехал, – сообщил ему Йен. – Он отправился вперед, чтобы найти место, где вы все будете жить, когда туда доберетесь. А твоя мама последует за ним со всем вашим добром. Роджер Мак прав, a bhailach, ты нужен своей маме. Личико Германа немного побледнело. Он беспомощно опустил глаза на Джемми, все еще сжимавшего его, затем посмотрел вверх на склон - на Эйдана, и сглотнул. Поднялся ветер и отбросил с его лица светлую челку, заставив выглядеть его очень маленьким и хрупким. – Тогда ладно, – сказал он и запнулся, глотая. Очень нежно он обнял Джемми за плечи и поцеловал в макушку его круглую рыжую голову. – Я вернусь, брат, – сказал он. – И вы приедете на море навестить меня. Ты тоже приедешь, – заверил он Эйдана, взглянув на того. Эйдан фыркнул, кивнул и стал медленно спускаться по склону вниз. Роджер протянул свободную руку и осторожно отцепил Джемми. – Залезай мне на спину, mo chuisle (Кровь моего сердца (гэльск.), – сказал он, – склон очень крутой. Я понесу тебя вниз на спине. Не дожидаясь просьбы, Йен наклонился и подхватил Эйдана, который своими ногами обхватил Йена поперек туловища и спрятал заплаканное лицо в сшитую из оленьей кожи рубашку Йена. – Хочешь тоже поехать? – спросил Роджер Германа, аккуратно вставая под весом своей двойной ноши. – Йен сможет понести тебя, если хочешь. Йен кивнул и протянул руку, но Герман покачал головой, его светлые волосы развевались на ветру. – Нет, дядя Роджер, – ответил он так тихо, что едва было слышно. – Я пойду сам, – и, развернувшись, начал осторожно спускаться по крутому склону.
Дата: Воскресенье, 13.11.2016, 15:55 | Сообщение # 89
Король
Сообщений: 19994
ПАНИЧЕСКОЕ БЕГСТВО БОБРОВ.
25 октября 1774 года.
ОНИ ШЛИ ОКОЛО ЧАСА, прежде чем Брианна начала понимать, что они идут не за дичью. Они пересекли след небольшого стада оленей, катышки были настолько свежими, что некоторые участки были еще влажными, но Йен проигнорировал знак, продвигаясь вверх по склону в, только ему одному известном, направлении. Ролло шел с ними, но после нескольких бесплодных попыток привлечь внимание хозяина к многообещающим следам, он рассерженно оставил людей, и, перепрыгнув через внезапно налетевшие листья, отправился на свою собственную охоту. Подъем был слишком крутым для разговора, да и Йен казался не склонным к разговору. Мысленно пожав плечами, она последовала за ним, но держала ружье в руках и, на всякий случай, поглядывала на кусты. Они оставили Ридж на заре; и только после полудня они, наконец, остановились возле источника на берегу какого-то небольшого безымянного ручья. Дикий виноград обернулся вокруг ствола ольхолистной калины, что свешивалась над берегом. Животные съели большую часть винограда, но несколько гроздей еще висели над водой, не каждый мог их достать, только самые смелые белки – или высокая женщина. Она сняла мокасины и забрела в поток, задохнувшись от шокирующе ледяной воды на ее икрах. Виноград был таким спелым, что чуть не лопался, фиолетовый, почти черный и липкий от сока. Белки не добрались до него, но осы могли, она сосредоточенно следила за жалящими медоносами, когда согнулась над жестким стеблем с особенно сочной гроздью. – Ну, может, ты расскажешь мне, что мы на самом деле ищем? – спросила Брианна, поворачиваясь к кузену. – Нет, – ответил он с улыбкой в голосе. – О, это сюрприз? – она отломала стебель и перебросила виноград ему. Он поймал гроздь одной рукой и положил ее на берегу рядом с обшарпанным рюкзаком, в котором нес провизию. – Что-то вроде того. – Мы ведь идем так долго не просто для прогулки? – она сорвала другую гроздь, прошлепала с ней к берегу и села рядом с ним. – Конечно, нет. Он положил в рот две виноградинки, раскусил их и выплюнул кожуру и косточки с легкостью длительной привычки. Она грызла свои более изящно, отщипывая по одной, раскрывая и вынимая зернышки ногтем. – Нужно есть с кожицей, Йен; в ней витамины. Он скептично двинул плечом и ничего не сказал. И она, и ее мать объясняли понятие «витамины» несколько раз, но со слабым эффектом или вообще без него. Джейми и Йена удалось, хотя и неохотно, заставить поверить в существование микробов, потому что Клэр смогла показать им кишащие моря микроорганизмов через ее микроскоп. Витамины же были, к несчастью, невидимыми и их можно было спокойно игнорировать. – А он еще далеко, этот сюрприз? Виноградные шкурки были, по правде, очень горькими. Ее рот помимо воли скривился, когда она раскусила их. Йен, который старательно ел и сплевывал, заметил это ухмыльнулся. – Да, немного дальше. Она посмотрела на горизонт, солнце садилось. Если даже они повернут назад сейчас, стемнеет до того, как они доберутся домой. – Насколько далеко? – она сплюнула виноградную кожуру в ладонь и выбросила ее прочь в траву. Йен тоже посмотрел на солнце и сжал губы. – Ну… Я думаю, мы будем там к средине завтрашнего дня. – Что? Йен! Он пристыжено склонил голову. – Прости, кузина. Должен был рассказать раньше – но я подумал, что ты, возможно, не пойдешь, если узнаешь, насколько это далеко. На гроздь винограда в ее руке села оса, и Бри раздраженно отогнала ее. – Ты знаешь, что не пошла бы. Йен, о чем ты думал? У Роджера припадок случится! Ее кузен, кажется, нашел это замечание весьма забавным, он улыбнулся уголками губ. – Припадок? У Роджера Мака? Я так не думаю. – Ну, ладно, он не станет биться в припадке – но он будет беспокоиться. И Джемми будет скучать по мне! – С ними все будет в порядке, – заверил ее Йен. – Я сказал дяде Джейми, что мы уходим на три дня, и он сказал, что возьмет малыша в Большой Дом. С твоей мамой, Лиззи, и миссис Баг, хлопочущими возле него, маленький Джемми даже не заметит, что ты ушла. Это было похоже на правду, но ничуть не смягчило ее раздражение. – Ты сказал Па? И он просто ответил: «Хорошо», и вы оба решили, что это просто замечательно… тащить меня в лес на три дня, не сказав мне, что происходит? Ты… ты… – Своевольный, невыносимый, грубый шотландец, – сказал Йен, так замечательно имитируя английский акцент ее матери, что Бри прыснула от смеха, несмотря на раздраженность. – Да, – сказала она, вытирая измазанный виноградным соком подбородок. – Именно! Йен все еще улыбался, но выражение его лица изменилось; он не дразнил ее больше. – Брианна, – сказал он мягко, с произношением горцев, что делало это имя таким необычным и элегантным. – Это важно, понимаешь? Он больше не улыбался. Его глаза смотрели на нее тепло, но серьезно. Карие глаза были единственной красивой чертой в лице Йена Мюррея, взгляд был таким искренним, милым и открытым, что на мгновенье казалось, что он проникает тебе прямо в душу. Она и раньше пыталась понять, знает ли он об этом особенном эффекте – но даже, если знал, перед этим было трудно устоять. – Хорошо, – сказала она и отмахнулась от кружащей осы, все еще с сопротивлением, но уже сдавая позиции. – Хорошо. Но ты еще не рассказал мне. Ты что, не скажешь мне и теперь? Он покачал головой, глядя вниз на виноградинку, которую отщипывал от стебля. – Я не могу, – сказал он просто. Он закинул виноградинку в рот и повернулся, чтобы открыть сумку, которая – как она теперь заметила – была подозрительно полной. – Хочешь хлеба, кузина, или немного сыра? – Нет, пойдем, – она встала и стряхнула опавшие листья с бриджей. – Чем скорее мы будем там, тем скорее вернемся.
*** ОНИ ОСТАНОВИЛИСЬ ЗА ЧАС до захода солнца, пока было еще достаточно светло, чтобы собрать дрова. Чрезмерная наполненность рюкзака свидетельствовала о наличии в нем двух одеял, так же, как и еды, и кувшина пива - очень желательного после особенно тяжелого дня пути, который по большей части шел вверх. – О, хорошая партия, – сказала она одобрительно, вдыхая аромат из горлышка кувшина и смакуя долгий, ароматный глоток. – Кто его варил? – Лиззи. Она научилась от фрау Юты. Перед тем, как… мфм, – он издал деликатный шотландский звук, обозначивший болезненные обстоятельства, сопровождавшие разрыв помолвки Лиззи. – Ммм. Это было ужасно, правда? – она опустила ресницы и тайно поглядывала на него, ожидая, скажет ли он что-нибудь о Лиззи. Лиззи и Йен, кажется, были влюблены друг в друга когда-то – но сначала он ушел к ирокезам, а когда вернулся, она собиралась замуж за Манфреда МакГиллеврея. Теперь оба они были снова свободны… Он только пожал плечами в ответ на ее комментарий о Лиззи, сосредоточившись на процессе разведения огня. День был теплым и оставался еще час дневного света, но под деревьями уже залегли тени; ночь будет прохладной. – Я пойду, взгляну на поток, – сообщила она, вытащив крюк и веревку из кучи вещей, вываленных из рюкзака. – Ниже по берегу есть место, похожее на форелевую заводь и мух там больше. – О, да, – кивнул он, почти не обратив на нее внимания, поскольку терпеливо расчищал место для разжигания, прежде чем снова выбить ливень искр из кремня. Когда она обошла излучину небольшого ручья, то увидела, что это была не просто форелевая заводь – это был пруд с бобрами. Горбатая насыпь домика отражалась в тихой воде, и она заметила, как на дальнем берегу беспокойно трясется пара молодых ив, явно в процессе уничтожения. Она двигалась медленно, осторожно поглядывая туда. Бобры ее не причинят ей вреда, но они бы резко рванули к воде, если бы заметили ее, в тревоге издавая не только всплески, но и бряцая по воде хвостами. Она слышала это раньше, это был удивительно громкий звук, похожий на выстрелы ружей, он гарантировано распугает всю рыбу на мили вокруг, заставив ее попрятаться. Погрызанные палки были разбросаны возле берега, внутренность дерева белела, стесанная так аккуратно, словно это сделал плотник, но срезы были не свежие, и неслышно было никаких звуков, кроме вздыхающего в деревьях ветра. Бобры бы не таились, никого поблизости не было. Осторожно поглядывая на дальний берег, она насадила на крючок маленький кусочек сыра, медленно завела за голову, замахнулась и забросила. Крючок с небольшим плеском упал посредине пруда, но шум был не таким, чтобы встревожить бобров; молодые ивы на дальнем берегу продолжали трястись под штурмом работающих зубов. Вечерняя поклевка уже начиналась, как она и сказала Йену. Она чувствовала на лице дыхание мягкого и холодного воздуха, поверхность воды покрылась рябью и блестела, словно серый шелк, дрожа на свету. Маленькие тучки мошек роились в стоящем воздухе под деревьями, становясь добычей хищных майских мух, веснянок и стрекоз, свежевылупившихся и ненасытных. Она пожалела, что не забросила удочку с привязанной мухой – но можно было попытаться еще раз. Не только майские мушки поднимались голодные в сумерках, ненасытная форель набрасывалась практически на все, что появлялось перед ней – ее отец однажды поймал одну на крючок, украшенный не более чем несколькими узлами его собственных ярких волос. Интересная мысль. Она улыбнулась сама себе, заправила назад пучок волос, выбившийся из косы, и начала медленно тянуть веревку назад к берегу. Но там, похоже, было что-то большее, чем форель. Веревка сильно рванулась, и она дернулась от удивления. Коряга? Веревка снова дернулась, и дрожь из самых глубин стрельнула ей в руку, словно ток. Следующие полчаса прошли без особо осознаваемых мыслей, только добыча рыбы. Она была мокрой до средины бедер, обкусанной москитами, ее запястье и плечо ныли, но она поймала три толстых рыбины, они поблескивали в траве у ее ног. У нее было чувство глубокого удовлетворения охотника – несколько частичек сыра еще остались в ее кармане. Она вытянула руку, чтобы забросить крючок снова, но вдруг хор писка и свиста разрушил вечернюю тишину, и она увидела бобров, с паникой вырывающихся из укрытия и быстро двигающихся с противоположного берега пруда, словно взвод маленьких разъяренных танков. Она смотрела на них, открыв рот и инстинктивно пятясь. Потом что-то большое и темное появилось среди деревьев позади бобров, поддав адреналина и побуждая ее бежать. Она бы моментально оказалась среди деревьев, если бы не наступила на одну из рыбин, что скользнула под ее ногой, словно намазанная маслом, в результате чего она бесцеремонно свалилась на задницу. Из этой позиции ей было отлично видно, как Ролло пролетел от деревьев длинной низкой полосой и изогнутой дугой прыгнул с верхней части берега. Грациозной кометой взлетел в воздух и приземлился в пруд прямо среди бобров, с всплеском подобным падению метеорита.
*** ЙЕН СМОТРЕЛ НА НЕЕ, открыв рот. Медленно, его взгляд перемещался от ее волос, с которых стекала вода, по ее мокрой, в грязных пятнах одежде и вниз к рыбе – одна была слегка сплющенной, – что болтались на кожаной связке в ее руке. – Рыба оказала сопротивление, а? – спросил он, кивнув на веревку, и улыбнулся уголками рта. – Да, – сказала она и бросила рыбу на землю перед ним. – Но не такое сильное, как бобры. – Бобры, – сказал он и задумчиво потер переносицу своего длинного костлявого носа. – Да, я слышал, как они стучали. Ты сражалась с бобрами? – Я спасала твоего негодного пса от бобров, – ответила она и чихнула. Она опустилась на колени перед разведенным костром, закрыла глаза от секундного блаженства, когда жар коснулся ее продрогшего тела. – О, Ролло вернулся? Ролло! Где ты, негодник? Большой пес, крадучись и еле подрагивая хвостом, неохотно вышел из кустарника на призыв хозяина. – Что это я слышал о бобрах, а, madadh (собака, хитрая лиса, (шотл.), – строго спросил Йен. В ответ Ролло отряхнулся, хотя с его шерсти поднялся не более чем туман водных капель. Он вздохнул, опустился на живот и хмуро положил нос на лапы. – Возможно, он только преследовал рыбу, но бобрам так не показалось. Они бежали от него на берег, но как только он оказался в воде… – Брианна тряхнула головой и выкрутила мокрый край охотничьей рубашки. – Вот что я скажу тебе, Йен, рыбу чистишь ты. Он уже принялся за дело, распоров одним чистым движением ножа живот и большим пальцем вынув внутренности. Он бросил внутренности Ролло, который только еще раз вздохнул и демонстративно вытянулся на опавшей листве, игнорируя угощение. – Он не ранен? – спросил Йен, хмуро глядя на пса. Она взглянула на пса. – Нет. Я полагаю, он растерян. Ты мог бы спросить, не ранена ли я. Ты хоть представляешь, какие у бобров зубы? Было почти темно, но она увидела, как трясутся его плечи. – Да, – сказал он несколько сдавленно. – Я знаю. Они же не покусали тебя, нет? Я имею в виду, что было бы заметно, если бы тебя погрызли, – у него вырвался смешок от этой шутки и он попытался скрыть его, закашлявшись. – Нет, – сказала она довольно холодно. Огонь горел хорошо, но недостаточно, чтобы согреться. Подул вечерний ветер, проникая через влажную ткань рубашки и бриджей, и скребя ее спину ледяными пальцами. – Там были не столько зубы, сколько хвосты, – сказала Бри, поворачиваясь на коленях, чтобы подставить спину к огню. Она осторожно потерла рукой правую руку там, где получила сильный удар в предплечье, оставивший покрасневший синяк от запястья до локтя. Несколько мгновений ей казалось, что кость сломана. – Это было похоже на бейсбольную биту… на палку, я имею в виду, – исправилась она. Бобры не нападали прямо на нее, конечно, но быть в воде с паникующей собакой-волком и с половиной дюжины шестидесятифунтовых грызунов в состоянии экстремального возбуждения, было очень похоже на прохождение пешком через автоматическую мойку машин – вихрь ослепляющих брызг и мусора. Холод пронзил ее, и она, дрожа, обняла себя двумя руками. – На-ка, кузина, – Йен стоял и снимал через голову рубашку из оленьей кожи. – Надень это. Она была слишком замерзшей и побитой, чтобы отказаться от такого предложения. Скромно скрывшись за кустом, она сбросила мокрые вещи и через мгновенье надела рубашку Йена и обвила вокруг талии одно из одеял, наподобие саронга (индонезийская традиционная одежда). – Ты не достаточно питаешься, Йен, – сказала она, садясь снова к огню и критически его разглядывая. – Все ребра видно. Так и было. Он всегда был худощавым, почти до худобы, но в юные годы его подростковая худоба казалась вполне нормальной, просто как результат того, что его кости росли быстрее всего остального. Теперь он полностью сформировался, и у него была пара лет, чтобы его мускулы догнали. Мускулы появились. Она могла видеть каждую жилу и мышцу на его руках и плечах, но выпуклости позвоночника выпирали под загорелой кожей его спины, и она видела тени его ребер, словно следы волн, оставленные на песке под водой. Он пожал плечами, но ничего не ответил, сосредоточенно насаживая очищенную рыбу на ободранную ивовую ветку для жарки. – И ты не высыпаешься, – она прищурено смотрела на него через костер. Даже в этом свете, явно проступали тени и впадины на его лице, не смотря на тату ирокезов, петлей проходящее по его щекам. Тени замечали многие, и давно, ее мать хотела поговорить с Йеном, но Джейми сказал ей оставить парня в покое; он скажет, когда будет готов.
– Достаточно, – пробормотал Йен, не глядя на нее. Она не могла сказать, был он готов говорить сейчас или нет. Но он привел ее сюда. Если он не готов, он мог бы, черт побери, выбрать путь покороче. Целый день она, конечно, хотела узнать все о мистической цели их путешествия, и зачем ему нужна была она в качестве компаньона. Для охоты Йен мог бы взять кого-то из мужчин, она хорошо обращалась с оружием, но несколько мужчин в Ридже, включая ее отца, были лучше. И любой из них лучше подошел бы для чего-то вроде добычи медведя из берлоги или заготовки мяса и шкур. К тому времени они были уже на землях чероки; она знала, что Йен посещает индейцев часто и у него хорошие отношения с несколькими деревнями. Но, если бы дело было в формальном урегулировании дела, он бы попросил Джейми составить ему компанию, или Питера Бьюли, его жена была чероки и могла переводить. – Йен, – сказала она таким тоном, что мог бы пронять любого мужчину. – Посмотри на меня. Он поднял голову и посмотрел на нее. – Йен, – сказала она немного мягче, – это касается того, что случилось с твоей женой? Он на мгновенье замер с темным, непроницаемым взглядом. Ролло, в тени позади него вдруг поднял голову и издал вопросительный звук. Это, похоже, привело Йена в чувство; он моргнул и посмотрел вниз. – Да, – сказал он почти по-деловому. – Это так. Он отрегулировал угол палки, которую засунул в землю у костра; бледный блеск рыбы, изгибающейся и шипящей, коричневел зеленой палочке. Она ждала, что он скажет что-то большее, но парень молчал – только отломал кусок недожаренной рыбы и протянул его собаке, призывно цокая языком. Ролло встал и принюхался к еде, потом соизволил взять рыбу и лег снова, деликатно облизывая языком горячий лакомый кусочек, собираясь с духом, прежде чем проглотить заодно головы и рыбьи потроха. Йен слегка сжал губы, и она увидела, как отблеск не до конца сформированных мыслей пробежал по его лицу, прежде чем он смог превратить их в слова. – Ты же знаешь, я однажды думал жениться на тебе. Он посмотрел на нее быстро и прямо, и она почувствовала легкий толчок осознания. Он и вправду думал об этом. Она всегда считала, что его предложение было сделано из благородных побуждений… но он был молодым мужчиной. Она до этого момента не думала, что Йен, должно быть, рассматривал в деталях все, что могло последовать за его предложением. Он смотрел ей прямо в глаза, подтверждая факт, что действительно представлял себе физические детали разделения с ней постели и, по крайней мере, не находил такую перспективу непривлекательной. Бри подавила в себе импульс покраснеть, и отвернулась, чтобы не дискредитировать их обоих. Она вдруг впервые посмотрела на него как на мужчину, а не просто, как на милого юного кузена. И подумала о жаре его тела, оставшемся в мягкой рубашке, когда она надела ее. – Это было бы не худшей вещью в мире, – сказала она, стараясь придать голосу деловой тон. Он рассмеялся, и пунктирные линии его тату потеряли свою грозность. – Нет, – сказал он. – Хотя, возможно, и не лучшей, ведь лучший – это Роджер Мак, да? Но я рад слышать, что был бы не худшим вариантом. Лучше Ронни Синклера, да? Или хуже адвоката Форбса? – Ха-ха, черт побери, – она перестала беспокоиться о его поддразнивании. – Ты мог бы быть, по крайней мере, третьим в списке. – Третьим? – это привлекло его внимание. – Что? А кто бы был вторым? Он казался расстроенным от мысли, что кто-то мог опередить его, и она рассмеялась. – Лорд Джон Грей. – О? Ну ладно. Да, я полагаю, он бы мог, – неохотно признал Йен. – Хотя, конечно, он… – он вдруг остановился и бросил осторожный взгляд в ее направлении. Она почувствовала внезапно накатившее чувство предосторожности. Знал ли Йен о пристрастиях Джона Грея? Она полагала, что может и знал, но выражение его лица было странным. Если он не знал, то сейчас было не время раскрывать секреты Лорда Джона. – Ты встречался с ним? – спросила она заинтересованно. Йен уехал с ее родителями освобождать Роджера от ирокезов, до того как лорд Джон появился на плантации ее тетушки, где она сама встретила его. – О, да, – он все еще смотрел насторожено, хотя и слегка расслабился. – Несколько лет назад. С ним и его… его сыном. Приемным, я имею в виду. Они ненадолго останавливались в Ридже проездом в Вирджинию. Я заразил его корью, – он вдруг усмехнулся. – Или, по крайней мере, у него была корь. Тетя Клэр лечила его... А ты встречалась с ним? – Да, в Речной Излучине. Йен, рыба горит! Так и было, он выхватил палку из пламени с коротким гэльским восклицанием, махая обожженными пальцами, чтобы охладить их. Потушенная в траве, рыба оказалась почти съедобной, хоть и немного хрустящая по краям, и с хлебом и пивом стала вполне терпимым ужином. – Ты и с сыном лорда Джона встретилась в Речной Излучине? – спросил он, возвращаясь к разговору. – Его зовут Вилли. Хороший парень. Он свалился в туалет, – добавил он задумчиво. – Свалился в туалет? – сказала она, смеясь. – Он что, идиот? Или просто был совсем маленьким? – Нет, приличного размера для его возраста. И достаточно умный, как для англичанина. Видишь ли, это была не совсем его вина. Мы смотрели на змею, она прыгнула по ветке прямо на нас и… ну, это был несчастный случай, – подытожил он, протягивая Ролло еще кусок рыбы. – Так ты не видела парня, да? – Нет, и я думаю, ты намеренно пытаешься сменить тему разговора. – Да, пытаюсь. Хочешь еще пива? Она подняла одну бровь – не думает же он, что так просто отделается – но кивнула, принимая кувшин. Они помолчали немного, попивая пиво и глядя на последний блекнущий в темноте свет и загорающиеся звезды. Запах сосен усилился, их живица нагрелась за день. В отдалении они время от времени слышали предостерегающий, похожий на ружейный выстрел, шлепок бобрового хвоста на пруду. «Чертовы бобры передавали предостерегающий сигнал, на случай, если она или Ролло вздумают прокрасться назад в темноте», – подумала она иронично. Йен набросил свое одеяло на плечи, кутаясь от нарастающего холода, и лежал в траве, вглядываясь в небосвод над головой. Она продолжала смотреть на него, и была почти уверена, что он осознает это. Его лицо ненадолго стало спокойным, без обычного оживления, но и не настороженное. Он думал, и она согласилась дать ему время. Была осень и ночь была достаточно длинной, чтобы успеть многое. Она жалела, что не додумалась расспросить маму больше о девушке, которую Йен звал Эмили – ее могавское имя было многосложным и непроизносимым. «Маленькая, – сказала мама. – Милая, аккуратного, тонкокостного вида и очень умная». Умерла она, эта маленькая, умная Эмили? Ей думалось, что нет. Она пробыла в этом времени достаточно долго и видела много мужчин, которым пришлось пережить смерть жены. Она видела их потерю, их горе, – но никто не делал то, что Йен. Может быть, он взял ее для встречи с Эмили? Это была шаткая мысль и единственная, которую она отбросила почти сразу. Нужно было где-то месяц добираться, чтобы достичь земель ирокезов, а может быть, и больше. Но тогда… – Я хотел узнать, – сказал он вдруг, все еще глядя в небо. – Ты чувствуешь иногда… неправильность, – он посмотрел на нее беспомощно, опасаясь, что не смог высказать то, что имел в виду – но она отлично его поняла. – Да, все время, – она мгновенно ощутила облегчение от этого признания. Он увидел, как резко опустились ее плечи, и он мрачновато улыбнулся. – Ну… может быть, не все время, – поправила она себя. – Когда я ухожу в лес одна, это чудесно. Или наедине с Роджером. Хотя даже тогда… – она заметила, как Йен поднял брови, и поспешила объяснить. – Нет. Не из-за него. Это оттого, что мы… мы говорим о том, что было. Он подарил ей взгляд, в котором симпатия смешивалась с интересом. Он явно хотел знать подробнее о том, «что было», но отложил это до нужного момента. – В лес? – сказал он. – Мне это понятно. Когда я просыпаюсь, по крайней мере. Хотя, когда сплю… – он снова повернул лицо к небу и ярким звездам. – Тебе страшно, когда становится темно? – она чувствовала это время от времени; момент глубокого страха в сумерках, чувство покинутости и одиночества, когда ночь опускалась на землю. Ощущение иногда оставалось, даже когда она входила в хижину и закрывала за собой дверь на засов. – Нет, – сказал он, слегка нахмурившись. – А тебе? – Немного, – сказал она, отмахнувшись. – Не все время. Не сейчас. А что ты говорил о сне в лесу? Он сел и, немного отклонившись назад и обхватив руками колени, задумался. – Ну, – проговорил он медленно, – иногда я думаю о старых шотландских сказках. И еще об одной, которую я слышал время от времени, когда жил с каньен`кехака. О… существах, которые могут настичь человека, когда он спит. И похитить его душу. – Существа? – несмотря на красоту звезд и мирный вечер, она почувствовала, как по спине пробежал легкий холодок. – Какие существа? Он сделал глубокий вдох и с силой выдохнул, между бровями залегла морщина. – На гэльском их называют «сидхэ». Чероки называют их «нуннахи». У могавков есть несколько имен для них. Но когда я услышал, как Поедающий Черепах рассказывал о них, я сразу понял, что это они – Старый Народ. – Феи? – спросила она, и скептицизм должно быть ясно слышался в ее голосе, так что он резко посмотрел на нее со вспышкой раздражения в глазах. – Нет, я знаю, что ты имеешь в виду – Роджер Мак показывал мне маленькие картинки, которые ты рисовала для Джема, всех этих крохотных существ наподобие стрекоз, наряженных в цветы… – он издал непередаваемый звук горлом. – Нет. Эти существа, это… – он сделал беспомощный жест одной рукой, хмуро указывая в траву. – Витамины, – сказал он вдруг, поднимая взгляд. – Витамины, – повторила она и потерла рукой лоб. Это был долгий день; они прошли пятнадцать или двадцать миль, и усталость, как вода, осела в ногах и спине. Синяки, оставшиеся от битвы с бобрами, начали пульсировать. – Ясно. Йен… ты уверен, что не бился головой? – она старалась говорить легко, но тревога, должно быть, отразилась в ее голосе, и он издал низкий, полный раскаянья смешок. – Нет. По крайней мере, я так думаю. Я только хотел сказать, что это похоже. Витамины невозможно увидеть, но ты и тетя Клэр глубоко убеждены, что они там есть, а я и дядя Джейми вынуждены верить на слово, что вы правы относительно этого. Так же и я знаю – о Старом народе. Почему ты не можешь поверить мне? – Ну, – она хотела согласиться, чтобы сохранить мир, но вдруг ощутила пролетевший холод, подобный тени облака, так что ей не захотелось ничего говорить в подтверждение замечания. Не вслух. И не здесь. – О, – сказал он, уловив выражение ее лица, – так ты знаешь. – Нет, я не знаю, – сказала она. – Но и против этого высказаться не могу. Да и не думаю, что это хорошая идея, говорить о подобных вещах в лесу, ночью, за миллион миль от цивилизации. Ладно? Он слегка улыбнулся в ответ и кивнул. – Да. Это не то, о чем я хотел сказать. Это более… – он сосредоточенно насупил брови. – Когда я был ребенком, я просыпался в кровати и сразу знал, где я. Там было окно… – он махнул рукой, – и еще там был таз и кувшин с голубой полоской по верху на столе. Там, – он указал прямо на лавровый куст, – была большая кровать, где спали Джанет и Майкл. И собака Джоки возле кровати, похожая на жука, и запах горящего торфа от камина и… Даже если я просыпался среди ночи, дом окружал меня, я сразу мог понять, где был. Она кивнула, вспомнив свою собственную старую комнату в доме на Фьюри Стрит, словно увидев ее в дымке. Полосатое шерстяное одеяло, колющееся, когда натягиваешь его под подбородок, матрас с выемкой посредине от ее тела, принимающий ее, как огромные теплые руки. Ангус, игрушечный шотландский терьер в обшарпанном шотландском берете, которого она брала к себе в кровать. И успокаивающий шум разговора родителей в гостиной внизу, что смешивался с баритоном саксофона Перри Мейсона. А больше всего, ощущение абсолютной защищенности. Она закрыла глаза и дважды сглотнула, прежде чем ответить. – Да. Я хорошо знаю, о чем ты. – Хорошо. После того, как я покинул дом, мне приходилось спать где попало, с дядей Джейми в вереске, где-то в заезжих дворах или кабаках. Я просыпался, не понимая, где находился – но я знал, что я в Шотландии. Все было в порядке, – он сделал паузу, прикусил нижнюю губу, с трудом подбирая нужные слова. – Потом… случились все эти вещи. Я уже не был в Шотландии, и дома … не стало, – его голос звучал мягко, но она уловила в нем отголосок потери. – Я просыпался, не имея ни малейшего понятия, где мог бы быть или с кем. Он согнулся, большие руки свободно свисали между бедер, и смотрел на огонь. – Но когда я был с Эмили, с нашего первого раза, – я знал, я снова знал, кто я, – он поднял на нее глаза, потом его взгляд потемнел. – Моя душа не блуждала, пока я спал – когда я спал с ней. – А теперь все снова? – помолчав, спросила она тихо. Он молча кивнул. Ветер шептал над деревьями. Она пыталась не обращать на это внимания, хмуро опасаясь, что, если она прислушается, то сможет разобрать слова. – Йен, – сказала она и дотронулась до его руки. – Эмили умерла? Он замер на минуту, потом глубоко вдохнул, его дыхание дрожало, и отрицательно покачал головой. – Я так не думаю, – это звучало неуверенно, хотя она видела беспокойство на его лице. – Йен, – сказала она мягко. – Иди сюда. Он не двинулся, но когда она поспешно подвинулась ближе и обняла его руками, он не сопротивлялся. Она потянула его вниз, настаивая, чтобы он лег рядом с ней. Его голова покоилась в сгибе между ее плечом и грудью, она придерживала его рукой. «Материнский инстинкт», – подумала она, криво улыбаясь. Чтобы ни случалось, первая вещь, которую ты делаешь, – поднимаешь их и обнимаешь. И если они слишком большие, чтобы поднять… и если его теплая тяжесть и звук его дыхания у ее уха удерживали голоса ветра в дали, тем лучше. Она вспомнила фрагмент с коротким ярким образом ее матери, стоящей позади ее отца на кухне в их доме в Бостоне. Он откинулся назад в кресле, его голова возле живота ее матери, глаза закрыты от боли или истощения, и она растирает его виски. Что это было? Головная боль? Но лицо ее матери было нежным, черты ее собственного дневного стресса разгладились, когда она делала это. – Я чувствую себя идиотом, – сказал Йен со стеснением, но не отпрянул. – Нет, ты не такой. Он глубоко вздохнул, немного поерзал и осторожно устроился в траве, его тело едва касалось ее. – Да. Надеюсь, что нет, – пробормотал он. Он перестал осторожничать, его голова отяжелела на ее плече, мускулы спины медленно расслаблялись, их напряжение спадало под ее рукой. Осторожно, как бы ожидая, что она его шлепнет, он поднял одну руку и положил на нее. Казалось, ветер утих. Свет костра отражался на его лице, темные пунктирные линии тату выделялись на молодой коже. Его волосы пахли дымом и пылью, мягко касаясь ее щеки. – Расскажи мне, – попросила она. Он глубоко вздохнул. – Пока не могу, – ответил он. – Когда мы будем там, да? Он больше ничего не ответил, и они тихо лежали вместе в траве, ощущая себя в безопасности. Брианна почувствовала, как приходит сон, мягкими волнами унося ее к покою и не сопротивлялась. Последней вещью, которую она запомнила, было лицо Йена, который, лежа щекой на ее плече, все еще смотрел на огонь.
Дата: Воскресенье, 13.11.2016, 15:56 | Сообщение # 90
Король
Сообщений: 19994
*** ГУЛЯЮЩИЙ ЛОСЬ рассказывал историю. Это была одна из самых лучших историй, но Йен не уделял ей должного внимания. Он сел у костра по другую сторону от Гуляющего Лося, но видел только пламя, а не лицо друга. «Очень странно», – подумал он. Он смотрел на огонь всю свою жизнь и никогда не видел в нем женщину, до этих зимних месяцев. Конечно, торфяные костры не дают большого пламени для этого, хотя от них хороший жар и приятный запах… ой. Да, она была там, женщина. Он слегка кивнул, улыбаясь. Гуляющий Лось воспринял это как выражение одобрения и стал использовать еще более драматические жесты, жутко хмурясь, раскачиваясь туда-сюда с оскаленными зубами и рыча, в иллюстрации росомахи, осторожно пробирающейся к норе. Шум отвлек Йена от огня, снова притянув его внимание к истории. Как раз вовремя, Гуляющий Лось подходил к кульминационному моменту, и молодые мужчины слегка подталкивали локтями друг друга в ожидании. Гуляющий Лось был низкорослым и не очень плотным – он сам был не слишком похож на росомаху, что делало его пародии еще более развлекательными. Он повернул голову, сморщил нос и зарычал сквозь зубы, как росомаха на запах охотника. Потом он мгновенно изменился, став охотником, осторожно подкрадываясь через куст, замирал, низко присаживался – и подпрыгивал вверх с резким визгом, когда неожиданно натыкался задом на колючее растение. Мужчины вокруг костра улюлюкали, когда Гуляющий Лось стал росомахой, которая сначала выглядела удивленной от шума, а затем взволнованной, когда увидела свою добычу. Росомаха выпрыгнула из норы, рыча и резко лая от ярости. Охотник свалился на спину, ужаснувшись и повернувшись бежать. Коренастые ноги Гуляющего Лося месили толченую землю на полу лонгхауса, бегая на месте. Потом он поднял вверх руки и протянул их с отчаянным «Ай-иии», словно росомаха ударила его в спину. Мужчины кричали, подбадривая хлопаньем ладонями по бедрам, когда осажденный охотник упал на спину, с руганью и проклятьями, и боролся с росомахой, которая стремилась вцепиться ему в горло. Огонь освещал шрамы, что украшали груди и плечи Гуляющего Лося – толстые белые выемки, что выглядывали немного в прорехах его рубашки, когда он корчился, руки напряженно вытянуты вверх против его невидимого врага. Йен вдруг заметил, что он и сам наклонился вперед, дыхание сбивалось, его собственные плечи напряжены, хотя он знал, что будет дальше. Гуляющий Лось проделывал это много раз и никогда не проигрывал. Йен пытался и сам, но у него ничего не вышло. Охотник впивался пятками и плечами в землю, его тело выгибалось, словно лук во всю длину. Его ноги дрожали, руки тряслись – казалось, он мог отступить в любой момент. Мужчины у огня затаили дыхание. Потом это произошло: мягкий, резкий щелчок. Отчетливый и глуховатый звук сломанной шеи. Треск костей и связок через плоть и мех. Охотник, не веря, оставался выгнутым еще мгновенье, затем очень медленно опустил ноги на землю и сел, уставившись на тело своего врага, обмякшее в его руках. Он вскинул глаза в молитвенной благодарности, потом остановился, сморщив нос. Он взглянул вниз, его лицо исказила гримаса, он брезгливо вытер свои гамаши, словно запачканные вонючими экскрементами росомахи. Зрители покатывались со смеху. Небольшой ковш елового пива пошел по кругу. Гуляющий Лось, сияя лицом, блестящим от пота, принял его. Его короткое толстое горло старательно трудилось, высасывая резкое питье, будто это была вода. Наконец он опустил ковш и посмотрел в мечтательной удовлетворенности. – Ты, Брат Волка, расскажи нам историю! – он протянул полупустую посудину через костер; Йен поймал ее, только слегка расплескав над запястьем. Он высосал жидкость из рукава, рассмеялся и покачал головой. Он быстро глотнул пива и передал ковш Спящему со Змеями. Поедающий Черепах, сидящий по другую сторону от Йена, ткнул его в бок, призывая рассказывать. Но Йен снова покачал головой и пожал плечами, кивая подбородком в сторону Змея. Змей, неохотно, поставил ковш рядом с собой и подался вперед, блики огня танцевали на его лице, когда он начал говорить. Он не был актером, как Гуляющий Лось, он был постарше – возможно, около тридцати – и в молодости много путешествовал. Ему пришлось пожить в племенах ассинибойн и каюга, у него было много историй о них, он рассказывал их с большим искусством – хоть и меньше потея. – Ты будешь рассказывать позже? – проговорил Черепаха Йену в ухо. – Я хочу услышать больше историй о великом море и о женщине с зелеными глазами. Йен кивнул, несколько неохотно. Он был очень пьян в первый раз, иначе никогда бы не стал говорить о Гейлис Абернати. Это случилось, когда они пили выторгованный ром, и ощущение головокружения, вызванное им, было очень похоже на то, что вызывалось напитком, который она давала ему выпить, хотя вкус и был разный. Из-за головокружения и размытости в глазах пламя свечи словно мелькало и бежало подобно воде, пламя огня, кажется, выходило за пределы, перепрыгивало через камины, наполняло мерцанием все в комнате, небольшими отдельными вспышками загораясь на поверхности серебра и стекла, драгоценных камней и отполированного дерева – и мерцало позади в ярких зеленых глазах. Он взглянул вокруг. Здесь не было никаких сияющих поверхностей. Глиняные горшки, шершавые дрова, гладкие столбы каркаса кровати, шлифовальные камни и плетеные корзины; даже ткани и меха одежд были мягких неярких тонов, поглощающих свет. Должно быть, это была только память о тех временах, о тускнеющем свете головокружения, что напомнила о ней. Он редко думал о Мистрис – вот как рабы или другие ребята говорили о ней, называть ее как-то по-другому не было необходимости, никто не мог бы себе представить никого такого же. Он не считал эти воспоминания стоящими, но дядя Джейми настоял на том, чтобы он не прятался от них, и он счел это хорошим советом. Йен напряженно вглядывался в огонь, вполуха слушая историю Змея о Гусе, и о том, как он перехитрил самого дьявола, чтобы привезти табак Людям и сохранить жизнь Старику. Была ли это она, ведьма Гейлис, та, кого он видел в огне? Пожалуй, нет. От женщины в огне исходило ощущение тепла, когда он смотрел на нее. Оно пробегало от его разгоряченного лица вниз по груди, тихо и горячо закручиваясь в его животе. У этой женщины не было лица; он видел ее конечности, ее изогнутую спину, размах длинных гладких волос, что плелись к нему и пропадали в сиянии; он слышал издалека ее смех, тихий, с придыханием – и это не был смех Гейлис Абернати. И все же, слова Черепахи принесли ее в мысли, и он словно увидел ее. Он вздохнул и подумал о том, какую историю сможет рассказать, когда придет его очередь. Возможно, он бы рассказал о близнецах – рабах миссис Абернати, огромных черных мужчинах, которые исполняли любой ее приказ. Он видел однажды, как они убили крокодила и несли его от реки, чтобы положить к ее ногам. Он особо не возражал рассказывать. После первого пьяного красноречия, он обнаружил, что, поведав историю о ней, стал и думать о ней, как о какой-то истории, интересной, но нереальной. Возможно, это случилось когда-то, как возможно, что Гусь привез когда-то табак Старику - но это уже не казалось таким, как произошло с ним на самом деле. Да и не было у него шрамов, как у Гуляющего Лося, чтобы напоминать слушателям или самому себе, что он говорит правду. По правде говоря, ему надоели выпивка и истории. В действительности он жаждал сбежать к мехам и холодной темноте лежанки, сбросить одежду и обвить горячим обнаженным телом свою жену. Ее имя означало «Работающая Своими Руками», но наедине он называл ее Эмили. У них оставалось немного времени; на две луны она должна была покинуть его и уйти в женский дом, и он не сможет видеть ее. Одну луну до рождения ребенка и одну после – для очищения… Мысли о двух месяцах, проведенных в холоде и одиночестве, без нее рядом с ним ночью, было достаточно, чтобы потянуться к пиву, когда ковшик дошел до него, и сделать глубокий глоток. Только ковш уже был пустым. Его друзья веселились, видя, как он удивленно держит его вверх дном возле своего открытого рта, и только одинокая янтарная капля скатывается ему на нос. Маленькая рука протянулась над его плечом и взяла у него ковш, вторая рука протянула ему над другим плечом полный. Он взял ковш и, изогнувшись, улыбнулся ей. Работающая Своими Руками довольно улыбнулась в ответ, потому что получала большое удовольствие, предупреждая его желания. Присев на колени рядом с ним, она прижалась теплым животом к его спине и сильно ударила по руке Черепаху, когда тот потянулся за пивом. – Нет, оставь это моему мужу! Он рассказывает истории гораздо лучше, когда выпьет. Черепаха прикрыл один глаз, внимательно глядя на них. Он слегка покачивался. – Это он рассказывает истории лучше, когда выпьет? – спросил он. – Или это мы думаем, что они лучше, когда выпьем сами? Работающая Своими Руками проигнорировала этот философский вопрос и продолжала устраиваться у очага, орудуя своим маленьким убедительным задом как тараном. Она удобно уселась рядом с Йеном, скрестив руки поверх живота. Другие молодые женщины, пришедшие с ней, принесли еще пива. Они пробирались среди юношей, бормоча, толкаясь и смеясь. Йен подумал, что ошибся, когда увидел их. Свет костра высвечивал их лица, поблескивая на их зубах, он уловил влажный блеск глаз и мягкую темноту их ртов, когда они смеялись. Огонь блестел на лицах сильнее, чем блеск кристаллов и серебра в Роуз-Холл. – Итак, муж мой, – сказала Эмили, скромно опустив глаза. – Расскажи нам об этой женщине с зелеными глазами. Он задумчиво глотнул пива, затем еще раз. – Ну, – сказал он. – Она была ведьмой и очень злой женщиной, но она делала хорошее пиво. Глаза Эмили широко распахнулась, и все засмеялись. Он посмотрел ей в глаза и ясно увидел его, образ огня позади него, крошечный и великолепный – приветствовал его. – Но не такое хорошее, как ты, – сказал он, в приветствии поднял ковш и сделал большой глоток.
Дата: Понедельник, 14.11.2016, 21:29 | Сообщение # 91
Король
Сообщений: 19994
ЭМИЛИ.
БРИАННА ПРОСНУЛАСЬ РАНО УТРОМ, одеревеневшая и раздраженная, но с одной ясной мыслью в голове. Хорошо. Она знала, кто она. У нее не было четкого представления, где она находится, но это не имело значения. Минуту она лежала неподвижно, чувствуя себя умиротворенной, несмотря на желание встать и пописать. «Как давно, – задумалась Бри, – я просыпалась одна и умиротворенная, так, чтобы единственной компанией были ее собственные мысли?» Верно, ни разу с того момента, как шагнула сквозь камни в поисках ее семьи. И нашла их. – В избытке, – пробормотала Брианна, осторожно потягиваясь. Она застонала, пошатываясь, встала на ноги и побрела в кусты, чтобы пописать и переодеться в свою одежду, прежде чем вернуться к почерневшему кольцу огня. Она распустила грязные волосы и начала сонно расчесывать их пальцами. Не было никаких признаков присутствия Йена или собаки, но она не встревожилась. Лес вокруг нее был наполнен гомоном птиц, а не сигналами опасности, простым ежедневным занятием порхания и кормления, веселое щебетание которого не изменилось, когда она поднялась на ноги. Птицы наблюдали за ней несколько часов, и они тоже не были обеспокоены. Она всегда просыпалась с трудом, и теперь получала простое удовольствие от того, что не была разбужена настойчивыми требованиями тех, кому была нужна, утренний воздух казался ей особенно сладким, несмотря на присутствие горького привкуса пепла от погасшего костра. Окончательно проснувшись, она в качестве утреннего туалета умылась пригоршней покрытых росой листьев тополя, затем присела на корточки у костра и с трудом начала разжигать огонь. Кофе у них не было, и для него не нужно было кипятить воду, но Йен ушел на охоту и, если повезет, им будет что приготовить: они все съели из рюкзака, только хлеб остался. – Черт, – пробормотала она, стуча кремнем об огниво уже в десятый раз и видя, как брызги искр тухнут, не схватываясь. Если бы только Йен сказал ей, что они расположатся лагерем, то она взяла бы «зажигалку» или несколько спичек, хотя, если задуматься, она была уверена, что это было бы небезопасно. Они легко могли воспламениться в ее кармане. – Как же это делали греки? – сказала она вслух, нахмурившись на крошечный кусок обугленной ткани, на который пыталась поймать искру. – У них должен был быть способ. – Что было у греков? Йен и Ролло вернулись, принеся, соответственно, полдюжины клубней ямса и сине-серую болотную птицу неизвестной породы – небольшую цаплю? Ролло не разрешил Брианне посмотреть на птицу поближе и потащил свою добычу, чтобы сожрать под кустом, волоча ее длинными, обмякшими желтыми ногами по земле. – Что было у греков? – повторил Йен, выворачивая карманы, полные каштанов, красно-коричневая кожица, которых просвечивала через остатки колючей кожуры. – У них было вещество под названием фосфор. Ты когда-нибудь слышал о нем? Йен тупо уставился на нее, отрицательно покачав головой. – Нет. А что это? – Вещество, – сказала она, не найдя лучшего слова, чтобы объяснить. – Лорд Джон прислал его мне, чтобы я смогла сделать партию сп... – Партию (слово match (англ.) имеет несколько значений – партия, брак, спичка, соревнование) между кем и кем? – спросил Йен, взглянув на нее с опаской. Брианна смотрела на него с минуту – по утрам ее мозг туго соображал, медленно понимая смысл разговора. – Ох, – выдавила она, наконец, сообразив. – Я имела в виду спичку. Я сделала то, что может зажигать огонь. Фосфор горит сам по себе. Я покажу тебе, когда мы вернемся домой, – она зевнула и слегка махнула рукой на маленькую кучку веток на костровище. Йен издал мягкий понимающий шотландский звук и взялся за кремень и огниво. – Я сделаю это сам. А ты займешься каштанами, ага? – Хорошо. Послушай, ты должен надеть свою рубашку. Одежда Брианны высохла, и хотя она скучала по комфорту замшевой рубашки Йена, но поношенная толстая шерсть ее охотничьей рубашки с бахромой была теплой и мягкой на ее коже. Стоял ясный день, однако ранним утром было все еще холодно. Разжигая костер, Йен сбросил свое одеяло, и его голые плечи покрылись гусиной кожей. Он слегка мотнул головой, показав, что наденет рубашку чуть погодя. А пока... его язык высунулся в уголке рта, сосредоточившись, он ударял кремнем об огниво снова и снова, затем язык исчез, когда Йен пробормотал что-то себе под нос. – Что ты сказал? – Брианна замолчала, держа неочищенный каштан в пальцах. – Ох, это всего лишь… – он ударил еще раз и поймал искру, светящуюся, как крошечная звездочка. Быстренько подложил пучок сухой травы, потом другой, а когда завиток дыма взвился, добавил щепку коры, потом еще немного травы, еще горстку щепок, и, наконец, несколько перекрещенных сосновых веток. – Всего лишь заклинание для огня, – завершил он фразу, улыбаясь зарождающемуся пламени, которое возникло перед ним. Брианна коротко похлопала в ладоши, затем продолжила крестообразно надрезать кожуру каштанов, чтобы они не взорвались в огне. – Я не слышала этого заклинания, – сказала она. – Скажи мне его слова. – О, – он обычно не краснел, но кожа на его шее немного потемнела. – Это... именно это – не из гэльских. Это – от каньен`кехака. Ее брови поднялись, как из-за самого легко звучащего слова, слетевшего с его языка, так и из-за того, что он сказал. – Ты когда-нибудь думаешь на могавском, Йен? – спросила она с любопытством. Он стрельнул в нее удивленным взглядом, почти испуганным, подумалось ей. – Нет, – сказал он коротко и поднялся с корточек. – Я принесу дров. – У меня есть немного, – сказала она, пристально глядя на него. Брианна вытащила руку из-за спины и сунула упавшую сосновую ветвь в разгорающийся огонь. Сухие иглы взорвались в облачке искр и исчезли, но ободранная кора начала заниматься и гореть по краям. – Что? – сказала она. – Что я сказала не так о мыслях на могавском? Его губы плотно сжались в нежелании отвечать. – Ты просил меня пойти с тобой, – сказала она ему не резко, но твердо. – Да я просил, – он глубоко вздохнул, затем посмотрел вниз на ямс, который зарыл в раскаленную золу, чтобы испечь. Она неторопливо занималась каштанами, наблюдая, как Йен решается, а позади него, из-под куста то и дело вылетали облачка серо-голубых перьев и доносились громкие звуки чавканья Ролло. – Брианна, тебе снился вчера ночью сон? – спросил он внезапно, но его глаза по-прежнему смотрели вниз, на то, что он делал. Ей было очень жаль, что он не взял с собой чего-нибудь наподобие кофе, но, тем не менее, к этому времени она уже достаточно проснулась, чтобы быть в состоянии думать и отвечать связно. – Да, – сказала она. – Мне часто снятся сны. – О, я знаю. Роджер Мак, рассказывал мне, что ты иногда записываешь их. – Что он сделал? – это было встряской, и намного большей, чем от чашки кофе. Она никогда не прятала свой сонник от Роджера, но они не обсуждали его. Сколько он из него прочитал? – Он не рассказывал мне, что в них, – заверил ее Йен, уловив тон. – Только то, что ты записывала их иногда. И я подумал, что это были важные сны. – Только для меня, – сказала она, осторожно. – А что? – Ну, понимаешь – каньен`кехака придают большое значение снам. Даже больше, чем горцы, – он взглянул на нее с едва заметной улыбкой, затем назад, на золу, где зарыл клубни ямса. – Что тебе снилось прошлой ночью? – Птицы, – сказала она, пытаясь вспомнить. – Много птиц. «Ничего удивительного», – подумала она. Лес вокруг нее жил пением птиц задолго до рассвета, конечно, это могло просочиться в ее сны. – Да? – заинтересовался Йен. – А птицы были живы, в нем? – Да, – сказала она, озадаченно. – А что? Он кивнул и поднял с земли каштан, чтобы помочь ей. – Это хорошо, если снятся живые птицы, особенно, если они поют. Мертвые птицы во сне – плохая примета. – Они определенно были живыми и пели, – заверила его Брианна, посмотрев на ветку, где какая-то птица с ярко-желтой грудкой и блестящими черными крыльями с интересом рассматривала их приготовления к завтраку. – Кто-нибудь из них разговаривал с тобой? Она уставилась на Йена, но тот явно не шутил. «И, в конце концов», – подумала она, – «почему бы птицам не поговорить с нами во снах?». И все же покачала головой. – Нет. Они были, ох, – она рассмеялась, неожиданно вспомнив. – Они строили гнездо из туалетной бумаги. Мне все время снится туалетная бумага. Это такая тонкая, мягкая бумага, которая используется, чтобы подтирать ваш, э-э…. зад, – объяснила она, видя его непонимание. – Вы вытираете свою задницу бумагой? – он уставился на нее, с отвисшей от ужаса челюстью. – Господи Иисусе, Брианна! – Верно, – Брианна провела рукой под носом, пытаясь не смеяться над выражением его лица. Он вполне мог быть в ужасе: в колониях не было бумажных фабрик, и кроме незначительного количества бумаги ручной работы, такой, как она сама делала, каждый лист привозился из Англии. Бумагу копили и хранили; ее отец, который часто слал весточки своей сестре в Шотландию, писал письмо нормальным способом, потом поворачивал бумагу набок и дописывал дополнительные строчки перпендикулярно, для экономии места. Неудивительно, что Йен был в шоке! – Там это очень дешево, – заверила она его. – Правда. – Не так дешево, как початок кукурузы, я гарантирую, – сказал он, подозрительно сощурившись. – Хочешь – верь, хочешь – нет, у большинства людей не будет кукурузных полей под рукой, – сказала она, все еще смеясь. – И я говорю тебе Йен, что туалетная бумага намного лучше, чем пленки початка кукурузы. – Лучше, – пробормотал он, все еще потрясенный до глубины души. – Приятнее. Иисус, Мария, и Невеста! – Ты спрашивал меня о снах, – напомнила она ему. – Тебе что-то снилось прошлой ночью? – О. А... нет, – он с трудом переключил внимание от скандального понятия о туалетной бумаге. – Или, по крайней мере, если снилось, то я не помню, что. Глядя на его худое лицо, Бри неожиданно осознала, что одной из причин бессонницы Йена может быть то, что он боялся снов, которые могут прийти к нему. Казалось, он боится теперь, что она может надавить на него по этому вопросу. Не глядя на нее, он взял пустую пивную кружку и щелкнул языком, подзывая Ролло, который последовал за ним, с прилипшими к его челюсти серо-голубыми перьями. К тому времени, как Йен вернулся, Брианна закончила надрезать скорлупу последнего из каштанов и зарыла их в золу, чтобы запечь с клубнями ямса. – Как раз вовремя, – крикнула она. – Ямс готов. – Как раз вовремя, – передразнил он ее. – Посмотри, что у меня есть? В руках он держал кусок сот, который украл с пчелиного дерева, достаточно охлажденный, чтобы мед потек медленно и густо, брызгая по горячему ямсу великолепными каплями золотой сладости. Добавив жареные, очищенные, сладкие каштаны и запивая все это холодной водой из ручья, Брианна подумала, что это лучший завтрак, который был у нее после ухода из своего времени. Она сказала это, и Йен насмешливо приподнял одну пушистую бровь. – Да? А что ты ела самое вкусное там? – Oй, шоколадные пончики, наверно. Или горячий шоколад, с зефиром. Я очень скучаю по шоколаду, – хотя трудно было скучать по нему в данный момент, когда она облизывала мед с пальцев. – Ой, да ладно! Я ел шоколад, – он зажмурил глаза и сжал губы в преувеличенном отвращении. – Горький и противный. В Эдинбурге только одна крошечная чашечка стоит кучу денег, – добавил он, расслабляясь. Брианна засмеялась. – Там, откуда я родом, в него кладут сахар, – заверила она его. – Он сладкий. – Сахар в шоколаде? Это самая неприлично роскошная вещь, о которой я когда-либо слышал, – сказал он сурово. – Еще хуже, чем бумага для подтирания задницы, да? Однако она увидела дразнящий блеск в его глазах, и просто фыркнула, выгрызая последние остатки оранжевой мякоти ямса из почерневшей кожуры. – Когда-нибудь я раздобуду шоколад, Йен, – сказала она, отбрасывая кожицу и облизывая пальчики, как кошка. – Я положу в него сахар и накормлю им тебя, посмотрим, что ты скажешь тогда. Теперь была его очередь фыркать, по-доброму, но он больше ничего не сказал, сосредоточившись на облизывании своих рук до чистоты. Ролло присвоил остатки сот и с полным удовольствием шумно грыз и чавкал воском. – У этого пса желудок крокодила, – сказала Брианна, покачивая головой. – Есть что-нибудь, что он не ест? – Ну, я пока не пробовал давать ему гвозди, – Йен улыбнулся, но не продолжил разговор. Возникшая неловкость, когда он говорил о снах, исчезла за завтраком, но, казалось, теперь вернулась снова. Солнце уже поднялось, но он не сделал ничего, чтобы встать. Он просто сидел, обняв руками колени, и задумчиво смотрел на огонь, но солнце уже украло свет от пламени. Не слишком торопясь снова куда-то идти, Брианна терпеливо ждала, устремив на него свой взор. – А что ты ел на завтрак, когда жил у индейцев, Йен? Он посмотрел на нее, поджав уголки губ. Это была не улыбка, а лишь кривая понимающая усмешка. Он вздохнул и положил голову на колени, спрятав лицо. Таким манером он просидел некоторое время, потом медленно выпрямился. – Ну, – сказал он сухим тоном. – Это связано с моим свояком. По крайней мере, с этого начнем.
*** ЙЕН МЮРРЕЙ ДУМАЛ, что в недалеком будущем будет обязан сделать что-то для своего свояка. Не то чтобы «свояк» было точным словом для него. Однако, Солнечный Лось был мужем Смотрящей-в-Небо, которая в свою очередь была сестрой его жены. По понятиям каньен`кехака это не подразумевало других отношений между мужчинами, кроме того, что они были соплеменниками, но Йен все еще думал о Солнечном Лосе белой частью своего ума. Это было секретом. Его жена знала английский язык, но они не говорили на нем, даже когда были наедине. Он не произнес ни одного слова по-шотландски или по-английски вслух, не слышал и полслова из этих языков за год, с тех пор как предпочел остаться и стать каньен`кехака. Предполагалось, что он забыл, кем он был. Но каждый день он находил минутку, дабы вспоминать слова, тихо называл предметы окружающие его, слыша их английское названия скрытой белой частью своего разума. «Горшок», – подумал он про себя, косясь на почерневший от нагревания в золе глиняный сосуд. На самом деле он не был один в данный момент. Но, однако, чувствовал себя отчетливо чуждым. «Кукуруза», – вспомнил он, прислонившись к полированному стволу дерева. Ствол служил вертикальной стойкой в длинном доме (Индейское жилище – в каждом таком доме проживал десяток семей из 5-6 человек, протяженность дома достигала 80-ти метров) . Несколько початков высушенной кукурузы висели над ним, празднично цветные, по сравнению с мешками зерна, продаваемого в Эдинбурге, и все же – это была кукуруза. «Лук, – подумал он, переведя глаза на плетеную цепочку желтых шаров. – Кровать. Меха. Огонь». Его жена, улыбаясь, наклонилась над ним, и слова внезапно побежали в его воображении: «ЧерныеволосыблестящиекаквороновокрылобутоныгрудейкруглыебедраахдаоЭмили…». Она подала теплую миску и богатый аромат кролика, кукурузы и лука проник в его нос. «Тушеное мясо», – подумал он, и скользкий поток слов внезапно остановился, так как его мозг сосредоточился на еде. Он улыбнулся ей и положил, задержав на мгновение, свою руку на ее, маленькую и крепкую, держащую деревянную миску. Ее улыбка стала глубже; затем она отстранилась и поднялась, чтобы принести ещё еды. Он посмотрел ей вслед, оценивая покачивания бедер. Затем взгляд его упал на Солнечного Лося – он также смотрел на нее, стоя в дверях дома. «Ублюдок», – очень четко подумал Йен.
*** – ПОНИМАЕШЬ, ВНАЧАЛЕ МЫ ЛАДИЛИ достаточно хорошо, – объяснил Йен. – Солнечный Лось – отличный человек, по большей части. – По большей части, – эхом отозвалась Брианна. Она сидела неподвижно, наблюдая за ним. – И что же это была за часть? Йен провёл рукой по густым волосам, заставив их встать, как иглы дикобраза. – Что ж... по части дружбы. Мы были друзьями в начале, понимаешь? Братьями, фактически; мы принадлежали к одному роду. – И вы перестали быть друзьями из-за… твоей жены? Йен глубоко вздохнул. – Ну, видишь ли... у каньен`кехака достаточно часто встречается понятие брака, похожее на то, что есть у нас в Хайленде. То есть, именно родители имеют огромное отношение к тому, чтобы организовать его. Достаточно часто они смотрят на детей, как они растут, и примечают парней и девушек, которые хорошо подходят друг другу. И если они происходят из подходящего рода… вот тут все немного иначе, понимаешь? – добавил он, прервавшись. – Род? – Да. В Хайленде люди чаще всего женятся внутри своего клана, если только не нужно было заключить союзы с другим кланом. Среди индейцев-ирокезов же, ты никогда не сможешь жениться на ком-то из своего рода, они могут жениться на ком-то только из конкретных родов, а не просто из любого другого. – Мама как-то сказала, что ирокезы напоминают ей горцев, – сказала Брианна. – «Жестокие, но в тоже время забавные», – так она выразилась. За исключением пыток, и, возможно, сожжения врагов заживо. – Твоя мать не слышала истории дяди Джейми про своего деда, – ответил он с усмешкой. – Про лорда Ловата? – Нет, про другого, Seaumais Ruaidh – Красного Джейкоба. Дядя Джейми, назван в его честь. «Злой старый сводник», – как говаривала моя мама. Одной своей жестокостью он бы дал сто очков вперед любому ирокезу, вот что я слышал о нем. Но он прервал это отступление от темы взмахом руки, вернувшись к разговору. – Итак, когда каньен`кехака приняли меня и дали мне имя, я был принят в род Волка, да? – сказал он с пояснительным кивком на Ролло, который доел соты, мертвых пчел и теперь задумчиво облизывал лапы. – Очень уместно, – пробормотала Брианна. – Из какого рода был Солнечный Лось? – Волка, конечно. Мать, бабушка и сестры Эмили были Черепахами. Но как я говорил, если парень и девушка из различных родов подходят друг другу, то матери разрешают брак. Они называют всех тетушек «матерями», – добавил он. – Так что, может быть очень много матерей, вовлеченных в дело. И если все матери, бабушки и тетушки согласятся, что это будет хороший брак… – он пожал плечами. – Они женятся. Брианна немного качнулась назад, обняв руками колени. – Но у тебя не было матери, чтобы говорить за тебя. – Ну, я действительно задавался вопросом, что бы сказала моя мама, если бы была там,– сказал он и улыбнулся, несмотря на всю серьезность. Брианна вспомнила мать Йена и рассмеялась. – Тетя Дженни сосватала бы любого индейца, мужчину или женщину,– заверила она его. – Но что же произошло? – Я полюбил Эмили, – сказал он очень просто. – И она полюбила меня. Такое положение дел, которое быстро стало очевидно для всех в деревне, вызвало значительные обсуждения в народе. Вакотьеквеснонса, Работающая Своими Руками, девушка Йена по имени Эмили, должна была выйти замуж за Солнечного Лося, который был гостем в ее семье с самого детства. – Но не тут-то было, – Йен развел руками и пожал плечами. – Она полюбила меня и сказала об этом. Когда Йен был принят в род Волка, его отдали приемным родителям, родителям убитого, вместо которого его усыновили. Его приемная мать была несколько озадачена ситуацией, но после обсуждения этого вопроса с другими женщинами рода Волка, пошла поговорить с Тевактеньонх, бабушкой Эмили – самой влиятельной женщиной в деревне. – Вот так мы и поженились. Одетые в свои лучшие наряды, в сопровождении родителей, двое молодых людей сели рядом на скамье перед собравшимися людьми деревни и обменялись корзинами. В его корзине были меха соболя и бобра и хороший нож, символизирующий готовность Йена охотиться и защищать жену; корзина Эмили была заполнена зерном, фруктами и овощами, символизируя ее желание сажать, собирать и обеспечивать его. – А четыре луны спустя, – добавил Йен, – Солнечный Лось женился на Смотрящей-в-Небо, сестре Эмили. Брианна подняла одну бровь. – Но?.. – Да, но.
*** У ЙЕНА БЫЛО РУЖЬЕ, которое Джейми оставил ему, редкая ценность среди индейцев, и он знал, как им пользоваться. Также он знал, как выслеживать, как сидеть в засаде, думать как животное и другие вещи, имеющие значение, которым дядя Джейми научил его. В результате, он стал хорошим охотником, и быстро получил уважение за способность приносить добычу. Солнечный Лось был достойным охотником, не самым лучшим, но способным. Многие молодые парни шутили и делали замечания, позоря и высмеивая навыки друг друга; Йен и сам делал это. Однако тон, которым Солнечный Лось то и дело подшучивал над Йеном, частенько заставлял других мужчин взглянуть на него резко и уйти прочь, пожав плечами. Он был склонен игнорировать человека. Но когда Йен увидел взгляд Солнечного Лося на Вакотьеквеснонсу, ему сразу все стало ясно. Однажды, в конце лета, жена пошла в лес с другими девушками. Они несли корзины для сбора; у Вакотьеквеснонсы на поясе висел топор. Одна из девушек спросила ее, не хочет ли она поискать древесины для чашки, такой же, как она сделала для своей матери. Работающая Своими Руками сказала, быстро бросив теплый взгляд на Йена, который поблизости бездельничал с другими молодыми парнями – что нет, но она хотела бы найти хорошего красного кедра, чтобы сделать заспинную доску (Доска для ношения младенца у индианок). Девушки захихикали и обняли Вакотьеквеснонсу; юноши усмехнулись и понимающе тыкали Йена в ребра. А Йен мельком увидел лицо Солнечного Лося, горящие глаза которого были устремлены на прямую спину Эмили, когда она шла. В течение одной луны Солнечный Лось переехал в длинный дом, как муж сестры его жены, Смотрящей-в-Небо. Отделения сестер были друг напротив друга; они делили очаг. Йен редко видел взгляд Солнечного Лося на Эмили, но он слишком много раз замечал, как тот внимательно смотрел издалека. – Есть человек, который хочет тебя, – сказал он Эмили однажды ночью. Это был поздний час волка, все в длинном доме уже спали. Ребенок, которого она носила, заставлял ее подниматься, чтобы помочиться; она вернулась к нему с охлажденной кожей и со свежим запахом сосен в волосах. – О? Ну, почему бы и нет? Все остальные уже спят, – она роскошно потянулась и поцеловала его, прижавшись к нему маленькой выпуклостью своего живота, гладкой и твердой. – Не я. Я имею в виду, что другой человек тоже хочет тебя! – сказал он торопливо, когда она обиженно отстранилась. Он обнял ее, быстро поясняя. – Я имею в виду – есть кто-то еще. – Да? – голос ее звучал глухо, теплым дыханием на его груди. – Есть многие, кто хотят меня. У меня очень, очень хорошие руки, – доказала она ему, в результате чего он чуть не задохнулся, заставив ее удовлетворенно хихикать. Ролло, который сопровождал ее на улицу, залез под ложе и, свернувшись калачиком в своем привычном месте, громко чавкал в зудящем месте около хвоста. Чуть позже, они лежали, меха были отброшены. Шкура, которая висела над входом, была откинута так, чтобы тепло огня могло проникать внутрь, и он видел блеск света на золотой влажной коже ее плеча, пока она лежала, отвернувшись от него. Она потянулась, взяла в одну из своих умных рук его ладонь и прижала ее к своему животу. Ребенок внутри начал шевелиться; Йен почувствовал мягкий, внезапный толчок под ладонью и его дыхание замерло в горле. – Ты не должен волноваться, – сказала Эмили очень мягко. – Вот этот человек желает только тебя. Спал он хорошо. Утром Йен сидел у очага и ел мамалыгу (каша из кукурузной муки), а Солнечный Лось, который уже поел, прошел мимо. Он остановился и посмотрел на Йена. – Этому человеку приснился ты, Брат Волка. – Неужели? – сказал Йен весело. Он почувствовал, как жар поднялся к его горлу, но сохранил лицо расслабленным. Каньен`кехака придают большое значение снам. Хороший сон в длинном доме обсуждался в течение нескольких дней. Выражение лица Солнечного Лося не показывало, что его сон про Йена был хорошим. – Та собака, – он кивнул на Ролло, который лежал, растянувшись в проеме отделения Йена, и храпел. – Мне приснилось, что она поднялась с лежанки и схватила тебя за горло. Это был угрожающий сон. В племени Каньен`кехака, тот, кто верил таким снам, должен был убить собаку, чтобы она не была предвестником неудачи. Но Йен не был каньен`кехака. Йен поднял обе брови и продолжил есть. Солнечный Лось подождал немного, но поскольку Йен ничего не сказал, в конце концов, кивнул и отвернулся. – Анкотеоскеннотон, – позвал Йен, назвав его имя. Мужчина повернулся в ожидании. – Этому человеку ты снился, тоже. Солнечный Лось резко взглянул на него. Йен не стал говорить дальше, но позволил медленной и злой улыбке вырасти на своем лице. Солнечный Лось уставился на него. Фыркнув от отвращения и продолжая улыбаться, Йен отвернулся, но успел увидеть слабое выражение тревоги в глазах Солнечного Лося.
*** – НУ, ТАК ВОТ, – Йен глубоко вздохнул. Он закрыл ненадолго глаза, потом открыл их. – Ты знала, что ребенок умер? Он говорил без эмоций в голосе. Это был сухой тон, который опалил ее сердце и душил так, что она смогла только кивнуть в ответ. Но он не мог сдержать себя. Йен открыл рот, как будто хотел что-то сказать, но большие, костлявые руки сжались внезапно на коленях, и вместо этого он резко поднялся на ноги. – Да, – сказал он. – Пойдем. Я расскажу тебе остальное на ходу. И он сделал это. Спина Йена решительно развернулась, когда он повел Брианну выше в горы, затем через узкий горный хребет и вниз вдоль ручья, который впадал в цепочку небольших водопадов, каждый из которых был окружен туманом миниатюрных радуг. Работающая Своими Руками забеременела снова. Но и этот ребенок был потерян сразу после того, как ее живот начал расти. – Каньен`кехака, они говорят, – говорил Йен, приглушенно, когда протискивался через стену красных лиан, – что для женщины нужно, чтобы дух ее мужа сражался с ее духом и победил. Если его дух достаточно силен, – голос Йена прозвучал четко, когда он сорвал пучок лиан снизу, ломая свисающие ветви, и яростно забросил их подальше, – тогда детское зерно пускает корни в матке. После второй потери, Медицинский Совет взял обоих в особенную хижину, там пели, били в барабаны и танцевали в огромных разрисованных масках, предназначенных для отпугивания зла, которое могло бы помешать духу Йена или чрезмерному укреплению духа Эмили. – Мне хотелось смеяться, видя эти маски, – сказал Йен. Он не стал оборачиваться; желтые листья усыпали плечи его замшевой рубашки и застревали в волосах. – Они также называют это Обществом Смешного Лица - и не без причины. И все же, я не сделал этого. – Я не думаю... что Эмили засмеялась. Он шел так быстро, что Брианна поднажала, чтобы не отставать от него, хотя ее ноги были такими же длинными, как и его. – Нет, – сказал он и издал короткий, горький смешок. – Она не засмеялась. Она вошла в Медицинскую хижину вместе с ним тихая и серая, а вышла со спокойным лицом и потянулась в ту ночь к нему в постели с лаской. В течение трех месяцев они занимались любовью с нежностью и страстью. Еще три – с чувством нарастающего отчаяния. – Потом, месячные не пришли к ней снова. Он сразу прекратил свои приставания, испугавшись причинить вред. Эмили двигалась медленно и осторожно, больше не ходила трудиться в поле, но оставалась работать в длинном доме – работать своими руками. Ткала, молола, вырезала скучные бусинки и раковины для вампума (Нить, с нанизанными на нее бусинами или ракушками), ее руки двигались непрерывно, чтобы компенсировать ожидание тишины в теле. – Ее сестра ушла в поле. Это женская работа, понимаешь? – он сделал паузу, чтобы обрезать нависающий шиповник, отбросил отрубленную ветку с пути, чтобы она не хлестнула Брианну по лицу. – Смотрящая-в-Небо приносила нам еду. Все женщины так делали, но она больше всех. Она была милой девушкой, Кэронья, – впервые в жестком пересказе фактов его голос дрогнул. – Что с ней случилось? – Брианна немного ускорила свой шаг, когда они вышли на покрытую травой вершину берега, так, что смогла идти рядом с ним. Он замедлил шаги, но не обернулся, чтобы посмотреть на нее, он держал свое лицо обращенным вперед с поднятым подбородком, как будто противостоял врагам. – Ее украли. Смотрящая-в-Небо имела привычку задерживаться в поле дольше, чем другие женщины, собирая дополнительное зерно или овощи для сестры и Йена, хотя, к тому времени, у нее был собственный ребенок. Однажды вечером она не вернулась в длинный дом, и тогда вся деревня пошла искать ее, но ни ее, ни ребенка нигде не нашли. Они исчезли, оставив только один бледный мокасин, запутавшийся в кабачковой плети на краю поля. – Абенаки, – пояснил Йен коротко. – На следующий день мы нашли знак; наступила полная темнота, прежде чем мы начали искать всерьез. Это была долгая ночь поисков, за которой последовала такая же неделя - неделя нарастающего страха и пустоты, Йен вернулся к жене на рассвете седьмого дня, чтобы узнать, что у нее снова случился выкидыш. Йен замолчал. Он взмок от быстрой ходьбы и вытер рукавом подбородок. Брианна тоже почувствовала, как пот стекает по ее спине, увлажняя охотничью рубашку, но проигнорировала это. Она нежно коснулась спины Йена, но ничего не сказала. Он глубоко вздохнул, почти с облегчением, а она подумала: «Может от того, что ужасный рассказ был окончен». – Мы пытались еще какое-то время, – сказал он, сухим тоном. – Эмили и я. Но любовь умерла в ней. Больше она не доверяла мне. И... Анкотеоскеннотон был там. Он ел у нашего очага. И смотрел на нее, а она начала смотреть в ответ. Однажды, Йен обтачивал деревце для лука, сосредоточившись на стружке, выходящей из-под ножа, пытаясь увидеть в завитках то, что видела Эмили, и услышать голос дерева, как она ему говорила. Но позади него заговорило не дерево. – Внук, – сказал сухой старый, слегка ироничный голос. Развернувшись с луком в руке, он выронил нож, едва не задев ногу. К Йену неслышно подкралась Тевактеньонх, она стояла на расстоянии шести футов от него, с поднятой от удивления бровью. – Бабушка, – сказал он и криво кивнул, признавая ее талант. Старой может она и была, но никто не двигался более мягко. Отсюда и ее репутация; дети в деревне жили в почтительном страхе перед ней, зная, что она могла исчезать в воздухе, чтобы появиться в другом месте, прямо перед виноватыми глазами злодеев. – Пойдем со мной, Брат Волка, – сказала она, и отвернулась, не дожидаясь ответа. Ответа и не предполагалось. Она уже была вне поля зрения, когда Йен положил недоделанный лук под куст, поднял свой упавший нож, свистнул Ролло и догнал ее. Она вела его из деревни, через лес, к началу оленьей тропы. Там дала ему мешок соли и браслет вампума (Ва́мпум – нанизанные на шнуры цилиндрические бусины из раковин, служившие североамериканским индейцам для передачи сообщений и заключения договоров. Простейшими условными символами на них обозначались и наиболее важные события из истории племени) и велела уходить. – И ты ушел? – спросила Брианна, после долгой минуты молчания. – Просто так? – Просто так, – ответил он и впервые посмотрел на нее после того, как они утром покинули лагерь. Его лицо было измождено от воспоминаний. Пот блестел на скулах Йена, но он был так бледен, что пунктиры его татуировок остро выделились перфорациями линий, вдоль которых могло бы сломаться лицо. Она сглотнула несколько раз, прежде чем смогла говорить, управляя своим голосом. – Еще далеко? – спросила она. – Куда мы идем? – Нет, – сказал он мягко. – Мы почти на месте, – и повернулся, чтобы снова идти впереди нее.
Дата: Понедельник, 14.11.2016, 21:36 | Сообщение # 92
Король
Сообщений: 19994
*** ПОЛЧАСА СПУСТЯ они достигли места, где между берегами, ручей стал более глубоким, переходя в небольшое ущелье. Белая береза и ольхолистная калина росли густо и торчали из скалистых стен, перекручиваясь корнями и гладкой корой сквозь камни, как будто пальцы цепляются за землю. От этого образа у Брианны появилось легкое покалывание в шее. Водопады были далеко, выше их, шум воды уменьшился, ручей разговаривал сам с собой, урча по скалам и шипя сквозь ковер кресса и ряски. Она думала, что может, будет проще идти выше, по краю ущелья, но Йен без колебаний повел ее вниз, и она последовала за ним, перелезая, так же как и он, через упавшие валуны и корни деревьев, которые мешали ее длинному ружью. Ролло, презирая эти неуклюжие передвижения, прыгнул в ручей, который был в несколько футов глубиной, и поплыл; его уши прижались к голове так, что он стал похож на гигантскую выдру. К Йену вернулось самообладание, и он сконцентрировался на передвижении по пересеченной местности. Он то и дело останавливался, возвращаясь, чтобы помочь ей спуститься по особенно сложному склону скалы или перелезть через дерево, выкорчеванное в недавнем наводнении, но он не встречался с ней глазами, а прикрытые веки ничего не выдавали. Ее любопытство достигло крайней степени возбуждения, но он ясно дал понять, что разговор окончен. Был только полдень, но свет под березами был затенен золотом, которое заставило все казаться приглушенным, почти зачарованным. Она не могла высказать разумное предположение относительно цели этой экспедиции в свете того, что сказал ей Йен, но место было одним из тех, где ничего не было невозможным. Брианна внезапно подумала о своем первом отце, Фрэнке Рэндалле, и почувствовала тепло от этой мысли. Она хотела бы, показать ему это место. Они часто ездили в отпуск в Адирондак (Горный хребет на северо-востоке штата Нью-Йорк); другие горы, другие деревья – но было что-то похожее в этой тишине и загадке тенистых полян, и в бурлящей воде. Ее мать иногда присоединялась, но чаще они путешествовали вдвоем, уходили пешком далеко в лес, не разговаривая, но разделяя глубокий смысл в компании неба. Внезапно, шум воды воскрес снова – поблизости был другой водопад. – Здесь, кузина, – тихо сказал Йен и поворотом головы поманил ее следовать за ним. Они вышли из-под деревьев, и Брианна заметила, что ущелье оказалось внезапно внизу, а вода падала примерно с высоты двадцати футов в бассейн еще ниже. Йен повел ее мимо вершины водопада; она могла слышать стремительное движение воды падающей вниз, но верх берега зарос густой осокой, и они должны были продолжать свой путь по пожелтевшим стеблям золотарника и увертываться от стрекочущих кузнечиков, взмывающих вверх из-под ног. – Посмотри, – сказал Йен, оглядываясь, чтобы раскрыть перед ней завесу из лавровых ветвей. – Вау! Она узнала его сразу. Невозможно было не узнать, несмотря на то, что бóльшая часть его была скрыта и утопала в разрушающемся берегу на дальней стороне ущелья. Недавнее наводнение подняло уровень воды в ручье, подмыв берег так, что огромная глыба камня и земли отпала, показав схороненную тайну. Огромные остроконечные арки ребер понимались из земли, и у нее сложилось впечатление разбросанных предметов, наполовину погребенных под обломками у подножия берега: огромных предметов, узловатых и изогнутых. Они могли быть костями или просто валунами, но именно бивни привлекли ее внимание. Они выпирали из берега массивной дугой, легко узнаваемой, и тем более поразительно знакомой. – Ты знаешь что это? – нетерпеливо спросил Йен, наблюдая за ее лицом. – Ты видела нечто подобное? – О, да, – сказала Брианна, и хотя солнце пригревало ей спину, она вздрогнула, а по телу побежали мурашки. Не от страха, а от благоговей¬ного трепета и невероятного восторга. – О, да. Я знаю.
– Что? – голос Йена был тихим, как будто существо могло услышать их. – Что это? – Мамонт, – сказала она и обнаружила, что тоже шепчет. Солнце уже прошло через зенит, и русло лежало в тени. Свет падал на дугу древней слоновой кости, перепрыгивая на высокую корону черепа, сохранившего свой четкий рельеф. Череп был зафиксирован в почве под небольшим углом и единственный видимый бивень возвышался над глазницей, черной, как тайна. Она вздрогнула снова, и передернула плечом. Было легко представить, что в любой момент это существо свободно могло выдернуть себя из глины и повернуть в их сторону массивную голову, глядя пустыми глазницами, с сыпавшимися дождем комьями земли с бивней и костлявых плеч. Оно встряхнется и начнет идти по земле, вибрирующей от того, что ступни его ног будут ударять по илистой почве. – Это называется мамонт? Да, что ж... он огромный, – голос Йена рассеял иллюзию начинающегося движения, и Брианна смогла, наконец, отвести взгляд от останков, хотя ей хотелось оглядываться назад каждую секунду, чтобы быть уверенной, что он все еще там. – Латинское название Mammuthus, – сказала она, прочищая горло. – Целый скелет есть в музее Нью-Йорка. Я видела его много раз. И видела картинки в книгах. Она обернулась и посмотрела на существо на берегу. – В музее? Тогда, его не было там …где… – он запнулся, – …откуда ты родом? Он не жил тогда, я имею в виду? – Йен был разочарован. Она хотела засмеяться, представив мамонтов, бродящих по парку Коммон в Бостоне, или валяющихся на набережной Кембридж Ривер. На самом деле, она немного разочаровалась, что их не было там; было бы замечательно увидеть мамонтов. – Нет, – сказала она с сожалением. – Они вымерли тысячи и тысячи лет назад. Когда лед пришел. – Лед? – Йен посмотрел назад, потом вперед, между ней и мамонтом, как будто боясь, что тот или другой сделают что-то неприятное. – Ледниковый период. В мире становилось все холоднее, лед сходил вниз с севера. Много животных вымерло – я имею в виду, они не могли найти пищу, и все умерли. Йен был бледен от волнения. – Да. Да, я слышал такие истории. – Ты знал? – она была удивлена. – Да. Но ты говоришь, что это реально, – он кивнул головой, посмотрев на кости мамонта еще раз. – Животное, как медведь или опоссум? – Да, сказала она, озадаченная его отношением, которое, казалось, чередовалось между рвением и тревогой. – Большое, но да, животное. Чем же еще это было быть? – А, – сказал он и глубоко вздохнул. – Ну, понимаешь, это – то, что мне нужно было, чтобы ты мне рассказала, кузина. Видишь ли, у каньен`кехака есть истории... о существах. Животные, которые действительно являются духами. И если когда-нибудь я видел что-то, что могло оказаться духом… - он все еще смотрел на скелет, как будто он мог подняться с земли, и она увидела, как легкий холодок пробежал по его телу. Она почувствовала такой же холодок, глядя на огромное существо. Оно возвышалось над ними, мрачное и ужасное, и только знания о том, что это было, не позволяли ей спрятаться и убежать. – Это реально, – повторила она, чтобы успокоить и себя тоже. – Он мертвый. Действительно мертвый. – Откуда ты знаешь про все это? – спросил он, с любопытством. – Ты говоришь, оно древнее. Вы гораздо дальше жили от этого, чем мы сейчас, – он мотнул подбородком в сторону гигантского скелета, – в вашем собственном времени. Как можешь ты знать больше об этом, чем люди знают теперь? Беспомощно улыбаясь, она покачала головой, не в силах объяснить. – Когда ты нашел его, Йен? – В прошлом месяце. Я поднялся по ущелью, – он вздернул подбородок, – а тут оно. Я чуть не обделался. – Могу себе представить, – сказала она, подавляя желание рассмеяться. – Да, – сказал он, не замечая в своем желании объяснить того, что она забавляется. – Я должен быть уверен, что это Равеннийо – дух – хранитель собак. Ролло вышел из ручья, встряхнул воду со своей шерсти, поерзал на спине и, завилял хвостом от удовольствия, не обращая внимания на молчаливого гиганта на скале. – Что ты имеешь в виду? Ролло не боялся его? Йен кивнул. – Да. Он вел себя так, будто там вообще ничего нет. И все же…. – он замялся, оглядываясь на нее. – Иногда, в лесу. Он что-то видит. Что-то, что не могу видеть я. Понимаешь? – Понимаю, – сказала она, и волна страха вернулась. – Собаки действительно видят... что-то. Она вспомнила своих собственных собак; в частности Смоки, большого ньюфаундленда. Иногда вечером он внезапно поднимал голову, прислушиваясь, его глаза следили... за чем-то... что проходило через комнату и исчезало. Он кивнул, радуясь, что она знала, о чем он говорил. – Собаки видят. Я побежал, когда увидел это, – он кивнул на скалы, – и нырнул за дерево. Но пес пошел дальше по своим делам, не обращая на него внимания. И так… я подумал… ну, в общем, просто, возможно… что это не то, что я думаю, в конце концов. – А что ты думал? – спросила она. – Равеннийо, ты сказал? Поскольку волнение от увиденного ею мамонта начало проходить, она вспомнила то, зачем они сюда пришли. – Йен, ты сказал, что хотел показать мне что-то, что имеет отношение к твоей жене. Это… – она махнула рукой в сторону утеса, и брови ее поднялись. Он не ответил прямо, а отвернулся, изучая выступающие гигантские клыки. – Время от времени я слышал истории. Среди могавков, я имею в виду. Они говорили о странных существах, которые находили, охотясь. О духах, запертых в скале, и как они там оказались. Злых духах, по большей части. И я подумал, если это должно быть, что-то такое… – он замолчал и повернулся к ней, серьезный и полный решимости. – Мне нужно было, чтобы ты рассказала, понимаешь? Это – что-то такое или нет. Потому что, если это что-то подобное, тогда возможно я ошибался. – Это не дух, – заверила она его. – Но что же, все-таки, ты думал? – О Боге, – сказал он, удивив ее снова. Йен облизнул губы, не зная, как продолжить дальше. – Йекса-а – ребенок. Я не окрестил его, – сказал он. – Я не мог. Или, наверное, я мог – ты можешь сделать это сам, знаешь, если нет священника. Но у меня не было мужества, чтобы попробовать. Я… никогда не видел ее. Они уже завернули ее... Им бы не понравилось, если бы я попытался... – он замолчал. – Йекса-а, – сказала она тихо. – Это… было имя твоей дочери? Он покачал головой, рот исказила кривая усмешка. – Это только означает «маленькая девочка». Каньен`кехака не дают имя ребенку, когда он рождается. Только позже. Если… – голос стих, и он закашлялся. – Если он будет жить. Они не дают имя нерожденному ребенку. – Но ты дал? – спросила она тихо. Он поднял голову и вздохнул, звук его голоса был влажный, как будто мокрые бинты сорвали со свежей раны. – Изабель, – сказал он, и она знала, что это был первый и возможно единственный раз, когда он сказал это вслух. – Если бы это был сын, я назвал бы его Джейми, – он посмотрел на нее с тенью улыбки. – Только в моей голове, знаешь. Он выговорился, потом со вздохом положил лицо на колени, сгорбив спину. – Что я думаю… – сказал он через минуту, слишком сухим голосом, – Это… Это из-за меня? – Йен! Ты имеешь в виду, что это твоя вина, что ребенок умер? Как это может быть? – Я ушел, – сказал он просто. – Отвернулся. Перестал быть христиа¬ни¬ном, будучи шотландцем. Они привели меня к ручью, натерли песком, чтобы убрать белую кровь. Они дали мне имя — Оквахокенха, и сказали, что теперь я индеец. Но я не был им, не в полной мере. Он снова глубоко вздохнул, Брианна положила руку на его спину, ощущая выпуклости его позвоночника через кожаную рубашку. «Он плохо питается», – подумала она. – Но я уже не являлся и тем, кем был, – продолжал он, излагая неоспоримые факты. – Я пытался быть тем, кем хотели они, понимаешь? Я бросил молиться Богу, Пресвятой Богородице и Святой Невесте. Я слушал, что говорила Эмили, когда рассказывала о богах, духах, которые обитают на деревьях, и обо всем остальном. И когда я ходил в парную с мужчинами или сидел у очага и слушал истории... они казались мне такими же реальными, как Христос и его Святые. Он повернул голову и внезапно посмотрел на нее, наполовину изумленно, наполовину вызывающе. – «Я – Господь Бог твой», – сказал он. – «И не должно быть у тебя других богов, кроме Меня» (Первая из Десяти Заповедей: «Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим» (Исход 20: 3). Но у меня были, ведь так? Это – смертный грех, не так ли? Ей хотелось сказать: «Нет, конечно, нет». Или слабо возразить, что она не была священником, как она может судить? Но, ни то, ни другое здесь не подошло бы, потому что он не искал легкого утешения; и легкомысленное освобождение от ответственности не поможет ему. Она глубоко вздохнула и выдохнула. Это было очень давно, когда ей пре¬подавали «Балтиморский Катехизис» (Официальный текст, по которому дети-католики в США изучали религию), но это то, что никогда не забывается. – Условия смертного греха следующие, – сказала она, произнося слова точно по памяти. – Во-первых, если поступок был ужасно неправильным. Во-вторых, вы знаете, что поступаете ошибочно. И, в-третьих – вы полностью согласны с этим. Йен пристально наблюдал за ней. – Ну, это было неправильно, и я полагаю, что знал… да, я знал это. Особенно… – его лицо потемнело, и она задалась вопросом, что же он вспомнил. – Но... как я должен верить Богу, который взял ребенка за грехи отца? – не дожидаясь ответа, он посмотрел в сторону утеса, где лежали останки мамонта, застывшие во времени. – Или это были они? Это был совсем не мой Бог, а индейские духи? Они знали, что я не был истинным индейцем, что я утаил часть себя от них? – он снова посмотрел на нее серьезно. – Боги ревнивы, ведь так? – Йен… – она беспомощно сглотнула. Но все же, должна была что-то сказать. – Что ты сделал или не сделал, это не было неправильно, Йен, – сказала она твердо. – Твоя дочь... она была наполовину могавком. Это не было ошибкой позволить похоронить ее согласно обрядам ее матери. Твоя жена – Эмили, – она была бы ужасно расстроена, если бы ты настоял на том, чтобы окрестить ребенка, так ведь? – Да, возможно. Но… – он закрыл глаза, и руки его сжались в кулаки на крепких бедрах. – Где же она, тогда? – прошептал он, и Бри увидела, как слезы дрожат на его ресницах. – Другие – они просто не родились; они у Бога в руках. Но малютка Изабель – она не на небесах, не так ли? Мне невыносима мысль, что она, что она может быть... потерянной, где-то. Блуждать. – Йен… – По ночам я слышу ее плач, – он глубоко вздохнул и зарыдал. – Я не могу помочь, я не могу найти ее! – Йен! – слезы бежали по ее щекам. Она отчаянно схватила его за запястья и сжала настолько сильно, насколько могла. – Йен, послушай меня! Наклонив голову, он сделал глубокий, дрожащий вдох. Затем еле заметно кивнул. Она встала на колени и крепко обняла его, прижав его голову к груди. Ее щека прижалась к макушке его головы, а губы к теплым и пружинистым волосам. – Послушай меня, – сказала она тихо. – У меня был другой отец. Человек, который воспитал меня. Теперь он мертв. В течение долгого времени чувство опустошения от его утраты было приглушено, смягчено новой любовью и отвлечено новыми обязательствами. Теперь это выплескивалось из нее, свежее и острое, как резаная рана ее мук. – Я знаю, я знаю, что он на небесах. Был ли он на небесах? Мог он быть мертвым и находиться на небесах, если еще не родился? И все же для нее он был мертв, и конечно небеса не обращали внимания на время. Она подняла лицо к скале, но разговаривала не с костями и не с Богом. – Папа, – голос ее сорвался на слове, но она обнимала своего кузена крепко. – Папа, ты мне нужен, – ее голос казался тоненьким и трогательно неуверенным. Но у нее не было другой помощи. – Ты мне нужен, чтобы найти маленькую девочку Йена, – сказала она так твердо, как могла, пытаясь вызвать лицо отца, увидеть его среди падающих листьев на вершине утеса. – Найди ее, пожалуйста. Держи в своих руках и удостоверься, что она в безопасности. Пожалуйста, позаботься о ней. Она остановилась, смутно чувствуя, что должна сказать что-то еще, более торжественное. Перекреститься? Сказать «аминь»? – Спасибо, папа, – сказала она тихо и заплакала, как будто отец ее умер недавно, и она лишенная, осиротевшая и потерянная, плакала в ночи. Руки Йена обвились вокруг нее. Прижавшись плотно друг к другу, они обнимались крепко, с теплом последнего солнца, тяжелого на их головах. Она стояла неподвижно в его объятиях, когда перестала плакать, положив голову ему на плечо. Он похлопывал ее по спине, очень мягко, но не отталкивая. – Спасибо, – прошептал ей на ухо. – Ты в порядке, Брианна? – Угу. Она выпрямилась и, пошатываясь, отошла от него, как будто была пьяна. Она и чувствовала себя пьяной, невесомой, тело ее двигалось мягко и гибко, все вокруг немного расплывалось, за исключением некоторых предметов, которые привлекали ее внимание: блестящее пятно розового венериного башмачка, камень, упавший с обрыва скалы, поверхность которой была с прожилками цвета красного железа. Ролло, сидящий у ноги Йена, тоскливо прижимая голову к бедру своего хозяина. – С тобой все в порядке, Йен? – спросила она. – Будет, – его рука искала голову Ролло, но нашла заостренные уши, которые небрежно потрепала. – Может быть. Просто… – Что? – Ты... действительно уверена, Брианна? Она знала, о чем он спрашивал, это был вопрос веры. Она выпрямилась во весь свой рост, вытерев нос рукавом. – Я – католичка, и я верю в витамины, – заявила она решительно. – И я знала своего отца. Конечно, я уверена. Йен сделал глубокий вдох, его плечи опустились, когда он выдохнул. Йен кивнул, и лицо его немного расслабилось. Она оставила его сидящим на скале и пошла к ручью, чтобы сполоснуть холодной водой лицо. Тень утеса падала на ручей, и в воздухе чувствовалась прохлада с ароматами земли и сосен. Несмотря на холод, она некоторое время была неподвижной, стоя на коленях. Она все еще слышала, как голоса бормочут в деревьях и в воде, но не обращала на них внимания. Кем бы они ни были, они не представляли угрозы ни для нее, ни для ее близких. И не вступали в противоречие с тем, чье присутствие рядом она так сильно ощущала. – Я люблю тебя, папочка, – зашептала она, закрыв глаза, и почувствовала успокоение. «Йену, должно быть, тоже лучше», – подумала она, когда ей наконец удалось добраться обратно, через скалы туда, где он сидел. Ролло оставил его, чтобы изучить многообещающую нору у подножия дерева, и она знала, что пес не оставил бы Йена, если бы посчитал, что его хозяин в беде. Она собиралась спросить его, закончились ли их дела здесь, когда он встал, и она поняла, что это не так. – Почему я привел тебя сюда, – сказал он резко. – Я хотел узнать не только о нем, – он кивнул на мамонта. – Но и задать тебе вопрос. Подскажи, что мне делать. – Подсказать? Йен, я не могу тебе советовать! Как я могу сказать тебе, что делать? – Я думаю, что ты – единственная, кто может, – сказал он с ухмылкой. – Ты – моя семья, ты – женщина, и ты любишь меня. Ты знаешь много… Возможно, даже больше, чем Дядя Джейми, из-за того, кто… или что… – его рот искривился, – ты есть. – Я не знаю больше, – сказала она и посмотрела на кости. – Только… другое. – Да, – сказал он и глубоко вздохнул. – Брианна, – сказал он тихо. – Мы не связаны узами брака, и никогда не будем, - он отвернулся на мгновение, потом опять посмотрел на нее. – Но если бы я был твоим мужем, я бы любил и заботился о тебе настолько хорошо, насколько бы мог. Я верю, что ты бы сделала то же самое для меня. Я прав? – Ох, Йен, – ее горло все еще было сдавленным, сиплым от горя; и слова она шептала. Брианна коснулась прохладной кожи его лица, проведя большим пальцем по линии татуированных точек. – Я люблю тебя сейчас. – Да… – он сказал еще тише. – Я знаю это. Он взял ее руку в свою, большую и сильную. Прижал на мгновение ее ладонь к щеке, затем его пальцы сомкнулись, и он опустил их соединенные руки, но не отпустил. – Тогда скажи мне, – сказал он, не глядя ей в глаза. – Если ты любишь меня, скажи, что мне делать. Мне вернуться назад? – Назад, – повторила она, вглядываясь в его лицо. – Назад к индейцам, ты имеешь в виду? Он кивнул. – К Эмили. Она любила меня, – сказал он тихо. – Я знаю это. Ошибся ли я, позволив старухе отослать меня? Должен ли я вернуться и бороться за нее? Возможно, узнать, может она уйдет со мной, назад в Ридж. – О, Йен, – она почувствовала то же самое чувство беспомощности, как и раньше, хотя на этот раз это случилось без бремени ее собственного горя. Но кто она такая, чтобы советовать ему, остаться или уйти? Как она могла быть ответственна за принятие решения вместо него? Его глаза остановились на ее лице, он пришел с ней — она была его семьей. И значит, ответственность лежит на ней, соответствовала ли она этому или нет. В груди ее стало тесно, как будто она могла взорваться, если глубоко вздохнет. Но все же, она сделала глубокий вдох. – Оставайся, – сказала она. Он стоял, долго глядя ей в глаза своими, серьезными, цвета лесного ореха в золотую крапинку. – Ты мог бы побороться с ним – с Ак... – она перебирала слоги в имени индейца. – Солнечным Лосем. Но ты не можешь бороться с ней. Если она решила, что не хочет больше быть с тобой, Йен, ты не можешь изменить это. Моргнув темными ресницами, он закрыл глаза, и она не знала в подтверждение ли, или в опровержение того, что она сказала. – Но это гораздо больше, – сказала она, и ее голос стал тверже. – Это касается не только его или ее. Не так ли? – Да, – сказал он. Его голос звучал где-то далеко, почти безразлично, но она знала, что это не так. – Это – они, – сказала она более мягко. – Все матери. Бабушки. Женщины. И дети. Племя и семья, племя и народ. Обычаи, духи, традиции – нити, которыми опутана Работающая Своими Руками, и они надежно держат ее на земле. И прежде всего, это дети. Громкие голоса, заглушающие звуки леса, они удерживают душу от скитаний в ночи. Никто не знал силы таких связей лучше, чем тот, кто жил на земле без них, изгоем и в одиночку. Она знала, и он знал, они оба знали правду. – Это – они,– повторил он тихо и открыл глаза. Они были темными от потери, цвета теней в глухом лесу. – И они, – он повернул голову, чтобы посмотреть наверх, на деревья за ручьем, над костями мамонта, которые лежали в земле, пойманные в ловушку, обнаженные под небом и не дающие ответа ни одному просителю. Он повернулся, поднял руку и коснулся ее щеки. Он повернулся, поднял руку и коснулся ее щеки. – В таком случае, я останусь.
*** ОНИ РАСПОЛОЖИЛИСЬ на ночлег на дальней стороне пруда бобров. Настил из древесной щепы и коры молодых деревьев послужил хорошей растопкой для костра. Еды было слишком мало: немного горького лисьего винограда (Растет в тенистых местах, по долинам рек Северной Америки) и сухарей, таких черствых, что пришлось размачивать их в воде. Но это не имело значения – никто из них не был голоден, а Ролло исчез, чтобы поохотиться для себя. Они сидели молча, наблюдая, как затухает огонь. Не было необходимости поддерживать его; ночь не была холодной, и они не станут задерживаться утром – дом был так близко. Наконец, Йен немного пошевелился, и Брианна взглянула на него. – Как звали твоего отца? – спросил он. – Фрэнк ... Франклин. Франклин Вулвертон Рэндалл. – Англичанин? – Именно, – сказала она, улыбнувшись вопреки себе. Он кивнул, бормоча «Франклин Вулвертон Рэндалл» себе под нос, словно заучивая напамять, а потом посмотрел на нее серьезно. – Если когда-нибудь я снова окажусь в церкви, я зажгу свечу в память о нем. – Я думаю... ему бы это понравилось. Он кивнул и откинулся назад, опершись на сосну. Земля вокруг была усеяна шишками; он взял несколько и стал бросать одну за другой в огонь. – А как насчет Лиззи? – спросила она немного погодя. – Она всегда любила тебя, – и это – мягко говоря: Лиззи поникла и тосковала в течение многих недель, когда он ушел к индейцам. – И теперь, когда она не выходит замуж за Манфреда... Он склонил голову и, закрыв глаза, опустил ее к стволу сосны. – Я думал об этом, – признался он. – Но?.. – Ага, но… – он открыл глаза, и искоса посмотрел на нее. – Я бы знал, где я, если бы я проснулся рядом с ней. Но я бы понимал, что я в постели с моей младшей сестрой. Я думаю, что я, возможно, не так отчаялся. Пока, – добавил он, подумав.
Дата: Понедельник, 14.11.2016, 21:44 | Сообщение # 93
Король
Сообщений: 19994
КРОВЯНАЯ КОЛБАСА.
Я БЫЛА КАК РАЗ ПОСРЕДИНЕ ПРОЦЕССА изготовления кровяной колбасы, когда Ронни Синклер появился во дворе, неся два маленьких бочонка для виски. Еще несколько были связаны аккуратным волнистым каскадом, спадавшим вниз по его спине, который сделал его похожим на некую экзотическую гусеницу, балансирующую ненадежно в вертикальном положении в середине окукливания. Это был холодный день, но он обильно потел от длительной прогулки в гору… и посылал проклятия с таким же накалом. – Почему, во имя Невесты, Сам построил треклятый дом здесь, наверху, в забытых богом облаках? – требовательно спросил он без церемоний. – Почему не там, где чертов фургон мог бы добраться до двора? Он бережно поставил бочонки на землю, а затем поднырнул головой под лямки упряжи, чтобы сбросить свой деревянный панцирь. Потом вздохнул с облегчением, потирая плечи там, где врезались ремни. Я проигнорировала риторические вопросы и, продолжая помешивать варево, гостеприимно кивнула в сторону дома. – Там свежеприготовленный кофе, и лепешки с медом. Мой собственный желудок испытывал некоторое отвращение при мысли о еде. После того, как ее насытят специями, зафаршируют, проварят и обжарят, кровяная колбаса будет восхитительна. Ранние стадии, включающие в себя глубокое погружение и манипуляции рукой в бочке полусвернувшейся свиной крови, были значительно менее аппетитными. Что до Синклера, тот, по крайней мере, повеселел при упоминании о еде. Он утер рукавом вспотевший лоб и, кивнув мне, повернулся к дому. Но вдруг остановился и обернулся. – Ах. Я забыл, миссис. У меня и для вас тоже есть небольшое послание. Он похлопал осторожно по груди, затем пониже, исследуя вокруг ребер, пока, наконец, не нашел то, что искал, и извлек нечто из слоев пропитанной потом одежды. Он вытащил влажный кусочек бумаги и протянул ее мне в ожидании, игнорируя тот факт, что моя правая рука была покрыта кровью почти до плеча, и левая едва ли была чище. – Почему бы тебе не оставить его на кухне? – предложила я. – Сам внутри. Я подойду, как только я закончу с этой партией. От кого… – я начала спрашивать, от кого было это письмо, но тактично изменила вопрос. – Кто дал тебе это? – Ронни не мог читать, хотя, в любом случае, я не видела никаких пометок на внешней стороне записки. – Его передал мне один ремесленник на пути к Белем-Крику, – сказал он. – Он не сказал, кто его дал, сказал только, что оно для целителя. Он смотрел неодобрительно на кусок бумаги, но я видела, как его глаза, будто невзначай, скользнули к моим ногам. Несмотря на холод, я была босая, в одной сорочке и корсете и пребывала, не более чем в измазанном переднике, обернутом вокруг моей талии. Ронни провел в поисках жены некоторое время и, вследствие этого, сформировал бессознательную привычку оценивать физические особенности каждой женщины, с которой он сталкивался, без отношения к ее возрасту или доступности. Он увидел, что я это заметила, и поспешно отвел свой пристальный взгляд. – И это все? – спросила я. – Целителю? Он не назвал мое имя? Синклер провел рукой по тонким рыжим волосам, так что два шпиля поднялись над его покрасневшими ушами, усиливая его натуральный хитрый, лисий вид. – Наверное, он не знал его. Не утруждая себя дальнейшим разговором, он исчез в доме в поисках еды и Джейми, оставив меня с моим кровавым трудам. Худшей частью было очищения крови: энергичное взбалтывание рукой в темных, сильно пахнущих глубинах бочки, чтобы собрать волокна фибрина (Свернувшийся белок, который при изготовлении колбасы, убирают из крови), которые формируются, как только кровь начинает сворачиваться. Они прилипали к моим рукам, а затем их нужно было вытащить и смыть, и так – неоднократно. Это было не намного противнее, чем работа по промывке кишечника, который будет использоваться для колбасных оболочек. Брианна и Лиззи занимались этим, внизу, у ручья. Я всмотрелась в последние результаты: не было никаких волокон в прозрачной красной жидкости, которая капала с моих пальцев. Я снова обмыла руку в бочонке с водой, установленной около бочки с кровью. Бочки были поставлены на досках, уложенных на пару опор под большим каштаном. Джейми, Роджер и Арчи Баг вытащили свинью во двор (не белую свинью, а одну из ее многочисленного прошлогоднего приплода), забили ее между глаз кувалдой, затем подвесили в ветвях, перерезали горло и позволили крови стекать в бочонок. Затем Роджер и Арчи взялись потрошить тушу, ошпаренную и выскобленную от щетины. Присутствие Джейми потребовалось, чтобы встретиться с майором МакДональдом, который появился внезапно, пыхтя и хрипя из-за подъема к Риджу. Я полагала, если выбирать между этими двумя, Джейми скорее предпочел бы иметь дело со свиньей. Я закончила мыть руки – напрасный, но необходимый для моего душевного спокойствия труд – и вытерлась льняным полотенцем. Потом нагребла в бочку двойные пригоршни ячменя, овсянки и вареного риса из приготовленных мисок, слегка улыбаясь при воспоминании о сливово-красном лице майора и жалобах Ронни Синклера. Муж выбрал место для строительства на горном хребте с замечательной дальновидностью, по большей части, именно из-за трудностей, связанных с его достижением. Я, глубоко вздохнув, опять погрузила чистую руку в бочку. Кровь охлаждалась быстро. С погружением зерна, запах стал менее отвратительным, чем металлический дух свежей, горячей крови. Смесь, тем не менее, была все еще теплой на ощупь, и зерно вычерчивало в крови бледные изящные завитки белых и коричневых водоворотов, когда я перемешивала ее. Ронни был прав; не было особой необходимости определять меня более, чем «целитель». Другого целителя не было ближе, чем в Кросс-Крике, если таковыми не посчитать шаманов из числа индейцев – но большинство европейцев их в расчет не брало. Все же интересно, кто послал эту записку, и было ли дело срочным. Наверное, нет. С большой долей вероятности, это не было скоропостижными родами или серьезным несчастным случаем. Известие о таких событиях прибыло бы лично, принесенное в срочном порядке другом или родственником. Но письменное сообщение, порученное ремесленнику, вряд ли будет доставлено своевременно. Ремесленники скитались или останавливались, в зависимости от работы, которую находили. Ремесленники и бродяги редко заходили так далеко, чтобы попасть в Ридж, хотя мы и видели троих за последний месяц. Я не знала, было ли это результатом роста нашего населения – Фрейзерс Ридж теперь мог похвастаться составом почти в шестьдесят семей, хотя поселения были рассеяны на более чем десяти милях горных склонов, поросших лесами – или причина была в чем-то более зловещем. – Это один из признаков, Сассенах, – сказал мне Джейми, хмурясь вслед последнему из временных гостей, уходящему от нас, – когда дух войны витает в воздухе, люди выходят на дороги. Я думаю, он был прав. Я вспомнила странников на дорогах Горной Шотландии, разносивших слухи о восстании Стюарта. Словно дрожь волнения сотрясала всех, освобождая тех, кто не был прочно привязан к месту любовью к земле или к семье. И, закружив в водоворотах раздора, несла вперед ранние предостерегающие осколки замедленного взрыва, который разрушит все. Я вздрогнула, легкий ветерок проник холодом сквозь мою сорочку. Масса каши достигла необходимой консистенции, что-то вроде очень густого, темно-красного крема. Я стрясла комки зерна с моих пальцев и достала чистой левой рукой миску с уже готовым, порезанным и обжаренным луком. Сильный и по-домашнему приятный аромат лука перебил запах скотобойни. Соль и перец были перемолоты. Все, в чем я нуждалась в данный момент, было. … Словно услышав, Роджер появился из-за угла дома с большим тазом в руках, наполненным мелко рубленным свиным салом. – Как раз вовремя! – я кивнула в сторону бочки. – Нет, не сваливай его, я должна это измерить – примерно. Я положила десять горстей овсянки, десять – риса, десять – ячменя. Тогда нужно половину от общего количества, то есть – пятнадцать. Я опять откинула назад волосы с глаз и, аккуратно зачерпнув горсть содержимого таза, со всплеском бросила его в бочку. – Ты в порядке? – спросила я и махнула подбородком в сторону стула, начиная размешивать сало в смеси. Роджер был еще немного бледен, с плотно сжатым ртом, но сдержанно улыбнулся мне, когда садился. – Отлично. – Тебе не обязательно было делать это, ты знаешь. – Я должен был, – искажение в его голосе усилилось. – Просто я жалею, что не сделал это лучше. Я пожала плечами и потянулась к тазу, который он протянул мне. – Это требует практики. Роджер вызвался убить свинью. Джейми просто передал ему кувалду и отступил. Я видела, как Джейми убивал свиней раньше, он говорил короткую молитву, благословлял свинью, а потом разносил ей череп одним ужасным ударом. Роджеру потребовалось пять попыток, и воспоминание о ее пронзительном визге до сих пор вызывало гусиную кожу на моих плечах. Потом он положил кувалду, ушел за дерево, и его жестоко стошнило. Я зачерпнула еще горсть. Смесь сгущалась, приобретая жирный вид. – Он должен был показать тебе как. – Не думаю, что это сколько-нибудь технически сложно, – сказал Роджер сухо, – надо просто сильно ударить животное по голове. – Физически, может быть, – согласилась я, зачерпнув побольше жира и работая теперь обеими руками. – Есть молитва для этого, ты знаешь? Для забоя животных, я имею в виду. Джейми должен был сказать тебе. Он выглядел слегка удивленным. – Нет, я не знал, – он улыбнулся немного повеселев. – Последний обряд для свиньи, да? – Не думаю, что это для блага свиньи, – с сарказмом сказала я. Мы на несколько минут погрузились в молчание, пока я добавляла оставшийся жир в зерновую смесь, останавливаясь, чтобы отбросить случайные кусочки хряща. Я почувствовала, как глаза Роджера уставились на бочку, наблюдая любопытную алхимию кулинарии – неаппетитный процесс сотворения передачи жизни от одного существа к другому. – Горцы-погонщики иногда нацеживали чашку-другую крови от одного из своих животных и смешивали ее с овсянкой, чтобы поесть в дороге, – сказала я. – Питательно, я полагаю, но не слишком вкусно. Роджер кивнул, погруженный в свои мысли. Он отложил почти пустой таз и вычищал засохшую кровь из-под ногтей острием своего кинжала. – Это как и для оленей? – спросил он. – Молитва? Я видел, Джейми говорил ее, хотя я не уловил все слова. – Молитва перед потрошением оленя? Я не знаю. Почему бы тебе не спросить его? Роджер усердно трудился над ногтем большого пальца, устремив глаза на руку. – Я не уверен… наверное, он думал, правильно ли это для меня, знать ее. Потому что я – не католик, я имею в виду. Я посмотрела вниз, на смесь, пряча улыбку. – Я не думаю, что это имеет значение. Эта особая молитва намного старше, чем католическая церковь, если я не ошибаюсь. Вспышка интереса осветила лицо Роджера, похороненный ученый всплыл на поверхность. – Я действительно думал, что его гэльский был очень старой формой – еще старше, чем тот, что мы слышим в эти дни – я имею в виду... сейчас. Он покраснел немного, осознав, что сказал. Я кивнула, но ничего не ответила. Я вспомнила, на что это походило, то ощущение, когда жила в тщательно придуманных фантазиях. Ощущение, что реальность существовала в другое время, в другом месте. Я вспомнила и с небольшим потрясением осознала, что это было теперь только воспоминание – для меня время переключилось, как будто моя болезнь толкнула меня через некий последний рубеж. Теперь это было мое время – реальный скрип дерева и пятна жира под моими пальцами, обороты Солнца, которые устанавливают ритм моих дней, близость Джейми. И был другой мир, автомобилей и телефонных звонков, будильников и ипотек, который казался нереальным и отдаленным, лишь заполнявшим грезы. Но, ни Роджер, ни Бри так и не совершили этот переход. Я видела это по тому, как они вели себя, слышала в отголоске их личных разговоров. Вероятно, так было потому, что они были современниками; они могли сохранять другое время, маленький совместный мир. Для меня изменения были легче. Я жила здесь прежде, пришла на сей раз специально и, в конце концов, у меня был Джейми. Что бы я ни рассказывала ему о будущем, он никогда не смотрел на него иначе, чем на волшебную сказку. Наш маленький общий мир был построен из отличающихся вещей. Все же порой я волновалась о Бри и Роджере. Было рискованно относиться к настоящему, как они иногда делали – как к чему-то декоративному и любопытному, как временному состоянию, от которого можно сбежать. Сейчас для них не было никакого спасения, было ли это любовью или долгом. Джемми удерживал их обоих, как маленький рыжеволосый якорь. Было бы лучше для них и более безопасно, если бы они могли полностью признать это время как свое. – У индейцев тоже она есть, – сказала я Роджеру. – Молитва для потрошения или что-то вроде этого. Вот почему я думаю, что она старше, чем церковь. Он кивнул с интересом. – Я думаю, что такие вещи характерны для всех примитивных культур – повсюду, где люди убивают, чтобы есть. Примитивные культуры. Я прикусила нижнюю губу зубами, удержавшись от замечания, что примитивные или нет, но для того, чтобы его семья могла выжить, ему придется собственноручно убивать для них. Но затем, я заметила, как он неспешно растирает высохшую кровь между пальцами. Он уже знал это. «Я должен был», – ответил он, когда я сказала, что он мог этого не делать. Он поднял глаза, поймал мой взгляд и улыбнулся мне слабой, усталой улыбкой. Он понял. – Я думаю, возможно... если убиваешь без церемонии, это выглядит как убийство, – сказал он медленно. – Но если у тебя есть церемония – своего рода ритуал, который признает вашу необходимость… – Необходимость – и также жертву, – голос Джейми тихо прозвучал сзади, заставив меня вздрогнуть. Я резко повернула голову. Он стоял в тени большой красной ели. Интересно, сколько времени он там был. – Не слышала, как ты появился, – сказала я, поднимая лицо для поцелуя, когда он подошел. – Майор ушел? – Нет, – он поцеловал мой лоб, одно из немногих оставшихся чистых мест, – я оставил его с Синклером ненадолго. Он упражнялся про Комитеты Безопасности, ага? – он поморщился, потом повернулся к Роджеру. – Да, тут ты прав, – сказал он, – убийство никогда не было приятным делом, но оно необходимо. Если ты должен пролить кровь, по крайне мере, правильнее это сделать с благодарностью. Роджер кивнул, глядя, как я работала с месивом по локти в пролитой крови. – В таком случае, ты скажешь мне нужные слова в следующий раз? – Сейчас ведь еще не слишком поздно? – спросила я. Оба посмотрели немного удивленно. Я подняла бровь на Джейми, потом на Роджера. – Я имела в виду, что это не только для свиньи. Глаза Джейми лукаво блеснули, встретившись со мной взглядом, но он серьезно кивнул. – Вполне нормально. По моему указанию он взял тяжелую банку со специями: измельченная смесь мускатного ореха и майорана, шалфея и перца, петрушки и тимьяна. Роджер протянул сложенные горстью руки, и Джейми наполнил их. Потом Роджер, медленно растирая травы между ладонями, засыпал сухие, зеленоватые пылинки в бочку, смешивая их пикантный аромат с запахом крови, по мере того, как Джейми неспешно произносил слова на древнем языке, передававшемся по наследству со времен скандинавов. – Скажи это по-английски, – попросила я, видя по лицу Роджера, что он не понимает всех слов, которые Джейми произносит. – О, Господь, благослови кровь и плоть этого существа, что Ты дал мне, – тихо сказал Джейми. Он сам взял щепотку трав и растер между большим и указательным пальцами в изморось ароматной пыльцы. – ... созданного рукою Твоею, как Ты создал человека. Жизнь, данная для жизни. Что я и моя семья можем поесть с благодарностью за дар. Что я и моя семья можем благодарить за Твою собственную жертву крови и плоти. Жизнь, данная для жизни, – последние зеленые и серые пылинки исчезли в месиве под моими руками, и обряд для колбасы был завершен.
*** – ЭТО ТЫ ОТЛИЧНО ПРИДУМАЛА, Сассенах, – позже говорил Джейми, вытирая мои чистые, влажные руки полотенцем. Он кивнул на угол дома, за которым исчез Роджер, теперь выглядевший несколько более спокойным, чтобы помочь с оставшейся частью разделки скота. – Я действительно хотел рассказать ему раньше, но не знал, как это сделать. Я улыбнулась и придвинулась вплотную к нему. Это был холодный, ветреный день, и теперь, когда я перестала работать, холод подкрался ко мне ближе, заставляя искать тепла Джейми. Он обхватил меня руками, и я почувствовала утешительные согревающие объятия, и мягкий хруст бумаги под рубашкой. – Что это? – О, непонятное письмо, которое принес Синклер, – он отступил немного, чтобы достать его из-под рубашки. – Я не хотел открывать его при Дональде, боюсь, он прочитал бы его, как только бы я вышел. – Как бы то ни было, это не твое письмо, – сказала я, принимая от него испачканный клочок бумаги, – оно для меня. – Да? Синклер ничего не сказал, просто передал его мне. – Он хотел! – ничего необычного, что Ронни Синклер рассматривал меня, как и всех женщин в этом отношении, просто как незначительный придаток к мужу. Я, пожалуй, пожалела бы женщину, которую он мог, в конечном итоге, соблазнить выйти за него замуж. Я с некоторым трудом развернула записку. Ее так долго носили близко к потному телу, что края были потерты и слиплись. Сообщение внутри было кратким, загадочным и… тревожным. Оно было нацарапано чем-то вроде заостренной палочки, какими-то странными чернилами, которые выглядели таинственно, как засохшая кровь, хотя, скорее всего, это был ягодный сок. – Что там, Сассенах? – увидев, как я нахмурилась, рассматривая бумагу, Джейми заглянул сбоку. Я протянула ему записку. В самом низу, в углу, как будто отправитель надеялся этим избежать внимания, было нацарапано слабыми крошечными буковками слово «Фьетраа». Выше, выведенное более смело, сообщение гласило: «ПРЕТИ» («ПРИДИ», написанное неграмотно).
*** – ЭТО ДОЛЖНО БЫТЬ ОНА, – сказала я, в ознобе плотнее кутаясь в платок. В хирургической было холодно, несмотря на маленькую жаровню, пылающую в углу, но на кухне сидели Ронни Синклер и МакДональд, попивая сидр в ожидании, пока сварятся колбаски. Я разложила открытую записку на моем операционном столе, этот угрожающий вызов, мрачный и повелительный выше робкой подписи. – Слушайте. Кто еще это может быть? – Она ведь не умеет писать? – возразил Джейми. – Хотя, я допускаю, что кто-то мог написать это для нее, – поправился он, нахмурившись. – Нет, думаю, она могла бы написать это, – Брианна и Роджер тоже пришли в хирургическую; Бри протянула руку и коснулась потрепанной бумаги, длинным пальцем легко очерчивая зигзаги письма. – Я учила ее. – Ты? – Джейми посмотрел изумленно. – Когда? – Когда я осталась в Речной Излучине, а ты и мама пошли, чтобы найти Роджера, – ее широкий рот сжался на мгновение – это был не тот случай, который она хотела бы вспоминать. – Я обучала ее алфавиту и хотела научить читать и писать. Мы выучили все буквы, она знала их произношение и могла начертать их. Но однажды она сказала, что не может больше заниматься со мной, – она взглянула на нас, обеспокоенно нахмурив свои густые рыжие брови. – Я думаю, возможно, тетя Джокаста узнала и запретила ей. – Вероятнее всего, Улисс. Джокаста прежде сказала бы тебе, девочка, – хмурый взгляд Джейми был под стать дочери, когда он посмотрел на меня. – Ты, действительно думаешь, что это Федра? Личная рабыня моей тети? Я покачала головой и, в сомнении, закусила губу с одной стороны. – Рабы в Речной Излучине действительно произносят ее имя так, как написано здесь – Фьетраа. И я не знаю никого больше с таким именем. Джейми поспрашивал Ронни Синклера – небрежно, чтобы не дать повода для тревоги или сплетни – но бондарь знал не больше, чем уже сказал мне: записку передал ремесленник с нехитрой инструкцией: «для целителя». Я склонилась над столом, подняв высоко свечу, чтобы взглянуть на записку еще раз. «Ф» в подписи было сделано двойными нерешительными штрихами, больше чем с одной попытки, прежде чем автор посвятил себя дальнейшему написанию. Плюс к дополнительным признакам его происхождения, подумала я. Я не знала, было ли противозаконно в Северной Каролине учить раба читать и писать, но это, конечно, не поощрялось. Хотя были отмечены исключения – рабы образованные по прихоти своих владельцев, одним из таких был и сам Улисс. Это был, в целом, опасный навык, и обычный раб наверняка захотел бы каким-то образом скрыть его. – Она не рискнула бы отправлять такое известие, если бы не серьезная проблема, – сказал Роджер. Он стоял у Бри за спиной, положив одну руку ей на плечо и изучая записку, которую она разглаживала по столу. – Интересно, что случилось? – Ты получал известие от своей тети в последнее время? – спросила я Джейми, но, прежде чем он покачал головой, я уже знала ответ. Любое послание из Речной Излучины, которое достигало Риджа, становилось достоянием общественности в течение нескольких часов. Мы не поехали на Сбор на горе Геликон в этом году. Было слишком много дел в Ридже, и Джейми хотел избежать горячей вовлеченности в политику. Однако Джокаста и Дункан намеревались быть там. И, конечно, если бы что-то случилось, это было бы предметом всеобщих сплетен, которые давно достигли бы нас. – Так что, это не только важное, но также личное дело рабыни, – сказал Джейми. – Иначе, моя тетя написала бы, или Дункан послал известие, – два его негнущихся пальца мягко стукнули по бедру. Мы стояли вокруг стола, уставившись на записку, будто это была маленькая белая пластина динамита. Теплый и утешительный аромат кипящих колбас заполнял холодный воздух. – Почему ты? – спросил Роджер, посмотрев на меня. – Не думаешь ли ты, что у нее могут быть проблемы со здоровьем? Например, что она больна или, скажем, беременна? – Вряд ли это болезнь, – сказала я, – не слишком безотлагательное дело. Поездка до Речной Излучины занимала, самое лучшее, неделю и то в хорошую погоду и без происшествий. Только Небеса знают, как долго эта записка путешествовала к Фрейзерс Ридж. – Но вдруг она беременна? Возможно, – Брианна поджала губы, все еще хмуро глядя на бумагу. – Мне кажется, она считает маму другом. Она рассказала бы тебе раньше, чем тете Джокасте, я думаю. Я кивнула, но неохотно. Дружба была здесь слишком сильным словом – люди в таком положении, как я и Федра, не могут быть друзьями. Симпатия была ограничена слишком многими вещами – подозрение, недоверие и громадная пропасть различия, налагаемая рабством. И все же определенное чувство симпатии между нами было, это правда. Я работала с нею рядом, сажая травы и собирая их, делая запасы лекарственных трав для хранения и объясняя их использование. Мы вместе похоронили мертвую девушку и придумали план, чтобы защитить беглую рабыню, обвиняемую в ее убийстве. У нее были несомненные способности по выхаживанию больных и некоторые знания о травах. Какой-то незначительный вопрос она могла решить сама… Но что-то похожее на неожиданную беременность... – Интересно, что, она полагает, я могла бы сделать, в таком случае? – думала я вслух, и кончики моих пальцев похолодели от предположения. Неожиданный ребенок, рожденный рабом, не представил бы беспокойства владельцу – наоборот, он бы приветствовался в качестве дополнительной собственности; но я слышала истории о рабынях, которые убивали ребенка при рождении, не желая растить малыша в рабстве. Но Федра была домашней рабыней, к которой все-таки хорошо относились, и Джокаста, я знала, не разделяла семьи рабов. Если это было так, то ситуация Федры была, конечно, не так ужасна… И все же, кто я такая, чтобы судить? В сомнениях, я выдохнула облако пара. – Я просто не понимаю, почему… я имею в виду, скорее всего, она не может рассчитывать, что я помогу ей избавиться от ребенка. Или что-нибудь еще... И почему я? Есть акушерки и целители намного ближе. Это просто не имеет смысла. – Что, если… – начала Брианна и остановилась. Она сжала губы в предположении, переводя взгляд с меня на Джейми и обратно. – Что, если, – сказала она осторожно, – она беременна, но отец ребенка... из тех, кого не должно быть? Глаза Джейми, слегка насторожившиеся от данного предположения, заискрились смехом, увеличив сходство между ним и Брианной. – Кто же это может быть, девочка? – спросил он. – Фаркард Кэмпбелл? Я громко рассмеялась над этой мыслью, и Брианна весело фыркнула, белый пар дыхания заклубился вокруг ее головы. Видеть в очень честном и довольно пожилом Фаркарде Кэмпбелле обольстителя домашних рабынь было… – Ну, нет, – сказала Брианна. – Хотя у него есть все те дети… Но я просто внезапно подумала, а что, если это был Дункан? Джейми громко прочистил горло, стараясь избегать моего взгляда. Я закусила губу, чувствуя, как краска приливает к моему лицу… Перед свадьбой с Джокастой Дункан признался Джейми в своей хронической импотенции, но Брианна ничего об этом не знала. – О, я не думаю, что это возможно, – голос Джейми звучал немного сдавленно. Он закашлялся, отгоняя дым из жаровни от своего лица. – Откуда такая идея, девочка? – Дункан, конечно, не давал повода, – уверила она его. – Но тетя Джокаста… хорошо, она – старая. И вы знаете, на что способны мужчины. – Нет. На что? – спросил Роджер невинно, заставив и меня закашлять, стараясь скрыть смех. Джейми посмотрел на нее с определенной долей неодобрения. – На лучшее, чем ты думаешь, nighean (девушка, дочка (гэльск). И, несмотря на то, что я не стал бы излишне ручаться за некоторых мужчин, полагаю, что буду чувствовать себя в безопасности, если придется держать пари, что Дункан Иннес не тот человек, который может нарушить брачный обет с чернокожей рабыней своей жены. Я издала приглушенный звук, и Роджер поднял на меня бровь. – С тобой все в порядке? – Все отлично, – сказала я сдавленно. – Правда, отлично. Я прижала уголок платка к моему, несомненно, багровому лицу и демонстративно закашлялась. – Что-то... дымно здесь, вам не кажется? – Возможно и так, – признала Брианна, обращаясь к Джейми. – Может быть, дело вообще не в этом. Может быть, просто Федра отправила записку «целителю», потому, что не хотела, чтобы кто-нибудь узнал мамино имя и прочел сообщение раньше, чем оно попало сюда. Я просто подумала, возможно, на самом деле, она хочет не маму, возможно, она зовет тебя. Это ошеломило и Джейми, и меня, и мы переглянулись. Такое объяснение имело большую вероятность, которая не проходила на ум никому из нас. – Она не могла отправить сообщение прямо тебе, не пробуждая всякого рода любопытство, – продолжала Бри, хмуро глядя на записку. – Но она могла написать «целителю», не указывая имени. И она знала, если бы мама поехала, ты, в это время года, вероятно, отправился бы с ней. А если бы ты не приехал, то мама могла бы открыто послать за тобой. – Это мысль... – медленно проговорил Джейми. – Но зачем, во имя Господа, я ей понадобился? – Есть только один способ узнать это, – практично сказал Роджер. Он посмотрел на Джейми. – Большая часть полевых работ сделана; зерно и сено заготовлены, забой скота закончен. Мы справимся здесь сами, если вы хотите поехать. Джейми замер на мгновение, нахмурившись своим мыслям, потом подошел к окну и поднял раму. Холодный ветер ворвался в комнату, и Бри прижала затрепетавшую записку к столу, чтобы удержать ее от полета. Угли в маленькой жаровне раскурились и разгорелись, а связки сушеных трав беспокойно зашумели над головой.
Джейми высунул голову в окно и глубоко вдохнул, закрыв глаза, будто смакуя букет хорошего вина. – Холодно и ясно, – объявил он, втянув голову обратно и закрывая окно. – По крайней мере, ясная погода простоит в течение трех дней. Если мы поедем быстро, то сможем спуститься с горы за это время, – он улыбнулся мне, кончик его носа покраснел от холода. – И как вы считаете, эти колбаски уже готовы, в конце-то концов?
ПРЕДАТЕЛЬСТВА. ДВЕРЬ НАМ ОТКРЫЛА коренастая рабыня в желтом тюрбане, которую я не узнала. Она сурово на нас посмотрела, но Джейми, не дав ей возможности заговорить, грубо протиснулся мимо нее в холл. – Он племянник миссис Камерон, – сочла я должным объяснить ей, когда вошла вслед за ним. – Это я вижу, – пробормотала она с барбадосским акцентом, провожая его взглядом. Стало очевидно, что она обнаружила семейное сходство в плане высокомерия так же, как и в плане телосложения. – Я его жена, – добавила я, преодолевая рефлекторное желание пожать ей руку, лишь слегка поклонилась вместо этого. – Клэр Фрейзер. Приятно познакомиться. Она моргнула, смутившись, но прежде чем она смогла ответить, я юркнула мимо нее, следуя за Джейми, в сторону маленькой гостиной, где Джокаста имела обыкновение сидеть в послеобеденное время. Дверь в комнату была закрыта, и как только Джейми взялся за ручку, резкий вопль раздался изнутри – что оказалось лишь прелюдией к потоку бешеного лая, когда дверь распахнулась. Остановившись как вкопанный, Джейми задержал руку на двери, хмурясь на маленький комок коричневого меха, который прыгал туда-сюда по его ногам, в истерике выпучив глаза и надрываясь от лая. – Что это? – спросил он, протискиваясь в комнату, в то время как существо, продолжая тявкать, совершало тщетные броски на его сапоги. – Это, маленькая собачка, а ты как думаешь? – ответила едко Джокаста. Она поднялась с кресла, хмурясь в сторону шума. – Sheas (Стоять (гэльск.), Самсон! – Самсон? О, конечно. Волосы! – невольно улыбнувшись, Джейми присел на корточки и протянул зажатый кулак к собачке. Перейдя на слабое рычание, песик подозрительно потянулся носом к его руке. – А где же Далила (Самсон и Далила – супружеская пара, герои Ветхого Завета. Далила отрезала волосы Самсону, когда он спал, и лишила его могучей силы, которой он обладал)? – спросила я, протискиваясь в комнату вслед за ним. – А, Клэр, ты тоже приехала? – лицо Джокасты, повернулось в мою сторону, освещенное улыбкой. – Редкое удовольствие, принимать вас обоих. Я полагаю, что Брианна или паренек не с вами, иначе я бы услышала их, – закончив на этом, она снова опустилась в кресло и махнула рукой в сторону очага. – Что касается Далилы, то ленивое создание, спит у огня, я слышу ее храп. Далила оказалась большой светлой псиной неопределенной породы, с большим количеством кожи, которая свисала с нее складками, в то время как она лежала расслабленно на спине, скрестив на пятнистом животе лапы. Услышав свое имя, она всхрапнула, приоткрыв щелку одного глаза, и закрыла опять. – Я вижу, у вас тут кое-что изменилось, с тех пор как я был здесь в последний раз, – заметил Джейми, поднимаясь на ноги. – Где Дункан? И Улисс? – Уехали. Искать Федру, – Джокаста похудела; высокие скулы МакКензи заострились, а кожа выглядела тонкой и морщинистой. – Искать? – Джейми внимательно посмотрел на нее. – Что случилось с девочкой? – Сбежала, – она говорила в своей обычной хладнокровной манере, но голос ее звучал уныло. – Сбежала? А… ты уверена? – ее корзинка для рукоделия была опрокинута, а содержимое вывалилось на пол. Я встала на колени и начала убирать беспорядок, складывая разбросанные катушки ниток. – Ну, ее нет, – сказала Джокаста грубо. – Либо она сбежала, либо кто-то ее похитил. И я не представляю, кто мог бы иметь наглость или ловкость, чтобы похитить ее из моего дома, и так чтоб никто не видел. Мы переглянулись с Джейми, он нахмурился и покачал головой. Джокаста перебирала складку юбки между большим и указательным пальцами. Я заметила потертость ворса на ткани около ее руки, видимо она часто это делала. Джейми это тоже увидел. – Когда она ушла, тетушка? – спросил он тихо. – Четыре недели прошло. Дункана и Улисса две недели как нет. Это как раз совпало с прибытием записки. Хотя неизвестно, за сколько до ее исчезновения на самом деле она была написана, учитывая превратности доставки. – Вижу, Дункан постарался оставить тебе отличную компанию, – заметил Джейми. Самсон, отложив исполнение своей роли сторожевого пса, усердно обнюхивал его сапоги. Далила повернулась на бок, с роскошным стоном, и открыла два светящихся карих глаза, которыми она разглядывала меня с величайшим спокойствием. – О, да! Они такие!– с неохотой, Джокаста высунулась из своего кресла и, найдя собачью голову, почесала позади ее длинных, висячих ушей. – Хотя Дункан, предназначил их для моей охраны, по крайней мере, он так сказал. – Разумная предосторожность, – мягко сказал Джейми. Так и было; у нас не было никаких известий о Стивене Боннете, и Джокаста больше не слышала голос человека в маске. Но мы также не имели и конкретного подтверждения в виде трупа, поэтому возможно каждый из них мог появиться в любое время. – Так почему девочка сбежала, тетя? – спросил Джейми. Его тон по-прежнему был мягкий, но настойчивый. Джокаста покачала головой и сжала губы. – Не имею ни малейшего понятия, племянник. – Недавно ничего не произошло? Ничего необычного? – напирал он. – Ты думаешь, я бы сразу об этом не сказала? – спросила она резко. – Нет. Я проснулась поздно утром и не услышала ее в своей комнате. Не было ни чая возле кровати, и огонь не горел – я чувствовала лишь запах пепла. Я позвала ее, но никто не ответил. Она пропала, исчезла без следа, – Джокаста склонила к нему свою голову, с мрачным выражением типа «так-то вот!» Я вскинула бровь на Джейми и коснулась кармашка на талии, содержащего записку. «Должны ли мы сказать ей?». Он кивнул, и я вытянула записку, а пока он объяснял, развернула листок и положила на подлокотник ее кресла. Ее недовольный вид исчез, сменившись на озадаченное удивление. – Почему же она послала за тобой, nighean (девушка, дочка (гэльск.)? – спросила она, повернувшись ко мне. – Я не знаю, возможно, она беременна? – предположила я, – или заразилась какой-то болезнью? Я не хотела открыто говорить о сифилисе, но вероятность этого была. Если Манфред заразил миссис Сильви, а она затем передала болезнь одному или нескольким своим клиентам в Кросс-Крике, кто после этого посетил Речную Излучину... но тогда это значит, возможно, что Федра имела отношения с белым мужчиной. А это было то, ради чего рабыня пошла бы на многое, лишь бы сохранить секрет. Джокаста была не глупа, и мгновенно пришла к таким же выводам, хотя ее мысли шли параллельно с моими. – Ребенок, это не беда, – сказала она, хлопнув рукой. – Но если у нее любовник... да, – произнесла она задумчиво. – Может быть, она сбежала с любовником. Но тогда, зачем посылать за тобой? Джейми был обеспокоен таким столь невероятным предположением. – Может, она думала, что ты вознамеришься продать ее, узнав такое? – Продать ее? Джокаста разразилась смехом. Но не своим обычным, повседневным смехом, и даже без намека на искреннюю веселость; он был отвра¬титель¬ный – громкий и грубый, почти зловещий в своем веселье. Это был смех ее брата Дугала, и кровь моментально застыла в моих жилах. Я взглянула на Джейми, обнаружив, что он смотрит на тетю, сверху вниз, с пустым лицом. Не в замешательстве, нет; это была маска, которую он надевал, чтоб спрятать сильные эмоции. Он тоже услышал это жуткое эхо. Казалось, она не в состоянии остановиться. Ее руки вцепились в резные подлокотники кресла, а сама она наклонилась вперед, с красным лицом, задыхаясь от этого нервирующего грубого хохота. Далила перевернулась на живот и издала низкий тревожный «гав», беспокойно озираясь, не понимая в чем дело, но чувствуя, что что-то не так, Самсон, рыча, забился под диван. Джейми протянул руку и схватил ее за плечо. – Успокойся, тетя, – сказал он. – Ты пугаешь своих собачек. Она резко остановилась. Не было слышно ничего, кроме хрипов ее дыхания, что нервировало почти так же, как и смех. Джокаста сидела, выпрямившись в своем кресле, руки на подлокотниках, кровь начала медленно отливать от ее лица, а глаза стали темными и блестящими, как будто были сфокусированы на чем-то, что только она могла видеть. – Продать ее, – пробормотала она, и рот ее искривился, как будто хохот снова собирался вырваться из нее. Но она не засмеялась, а внезапно встала. Самсон тявкнул от неожиданности. – Пошли со мной. Она прошла в дверь, прежде чем кто-то из нас смог что-то сказать. Джейми поднял бровь, но жестом пригласил меня пройти через дверь впереди него. Она прекрасно знала дом, поэтому шла по коридору в сторону двери в конюшню, едва касаясь стены лишь для ориентира, продвигаясь так быстро, словно она была способна видеть. Однако, снаружи, она остановилась, пытаясь нащупать вытянутым носком край выложенной кирпичом дорожки. Джейми подошел к ней и крепко взял ее за локоть. – Куда ты желаешь пойти? – спросил он с абсолютной покорностью в голосе. – В сарай для повозок. Странный смех ее покинул, но ее лицо все еще пылало, ее решительный подбородок был вздернут с вызовом. «Кому она бросала вызов?», – задалась я вопросом. Сарай для повозок был затенен и тих, золотые пылинки витали в возмущенном от открытых дверей воздухе. Повозка, карета, сани и элегантная двуколка располагались словно большие, спокойные звери на покрытом соломой полу. Я взглянула на Джейми, его губы слегка изогнулись, когда он посмотрел на меня: почти четыре года назад мы нашли временное убежище в этой карете во время хаоса на свадьбе Джокасты и Дункана. Джокаста остановилась на пороге и, тяжело дыша, одной рукой оперлась на косяк, словно пытаясь сориентироваться. Однако она не шевельнулась, чтоб войти в сарай, а только кивком головы указала внутрь. – Вдоль задней стены, a mhic mo pheathar (Сын моей сестры (гэльск.). Там есть ящики. Я хочу большой плетеный ларь, высотой по твое колено, обвязанный веревкой. Во время нашего предыдущего посещения каретного сарая я не особо все разглядывала, но задняя стена была вся высоко заставлена ящиками, корзинами и свертками, сложенными в два или три ряда. С такими четкими указаниями, Джейми быстро нашел и вытащил на свет желаемый контейнер, покрытый пылью и соломой. – Мне отнести его в дом для тебя, тетушка? – спросил Джейми, потирая пальцем подергивающийся нос. Она покачала головой, склонилась и ощупала узел, завязанной на нем веревки. – Нет. Я не должна держать его дома. Я поклялась, что не буду. – Позволь мне, – я положила свою руку на ее, тщетно теребящую веревку, и разобралась с узлом сама. Тот, кто завязал это, был весьма скрупулезен, но не опытен; я повозилась с ним в течение минуты, и узел развязался. Плетеный сундук был заполнен картинами. Стопки не скрепленных рисунков, выполненных карандашом, тушью и углем, и аккуратно перевязанных выцветшими шелковыми лентами. Несколько альбомов для этюдов. И ряд картин: немного больших, квадратных, без рам, и два ящичка поменьше, с миниатюрами в рамках, поставленных на ребро, словно колода карт. Я услышала вздох Джокасты надо мной и посмотрела на нее. Она стояла неподвижно, глаза закрыты, и я поняла, что она жадно вдыхает аромат картин. Запах масляной краски и угля, гипсовой грунтовки, бумаги, холста, олифы и скипидара, насыщенный дух, что выплыл из ее плетеной шкатулки, был прозрачно ярким на фоне запахов соломы и пыли, дерева и сплетенных прутьев. Ее пальцы свернулись, потирая большим пальцем о кончики других пальцев, бессознательно прокатывая кисточку между ними. Я порой замечала, как Бри делает это, глядя на что-то, что она хотела нарисовать. Джокаста еще раз вздохнула, открыла глаза и опустилась на колени возле меня, вытянув руку и слегка пробегая пальцами по тайнику в поисках похороненного искусства. – Картины, написанные маслом, – сказала она. – Достань их оттуда. Я уже вытащила ящичек с миниатюрами. Джейми присел на корточки с другой стороны ларя, приподняв связки рисунков и альбомы для этюдов, чтобы я смогла вытянуть большие масляные картины, лежащие на ребре вдоль боковины контейнера. – Портрет, – сказала она, склонив голову прислушиваясь к монотонному глухому звуку, от того как я ставила картины одну к другой, прислоняя к боковине плетеного ларя. – Старика. Было ясно, что она имела в виду. Два больших холста были пейзажами, три портретами. Я узнала Фаркарда Кэмпбелла, гораздо моложе его возраста в настоящем, и должно быть автопортрет самой Джокасты, написанный, пожалуй, лет двадцать назад. У меня не было времени их рассматривать, хотя они были интересные. Третий портрет выглядел так, словно был написан гораздо позже, чем остальные, и уже отражал потерю зрения Джокасты. Края были размыты, цвета мутные, формы слегка искажены, так что пожилой джентльмен, смотрящий с портрета сквозь масляную дымку, казался каким-то встревоженным, словно он принадлежал к какой-то не совсем человеческой расе, несмотря на традиционный парик и высокий белый шейный платок. На нем был старомодный черный сюртук и жилет, сложенный клетчатый плед, наброшенный на плечо, скреплялся брошью, чей золотой блеск вторил декоративным насечкам на головке кинжала, что старик сжимал сучковатыми, корявыми от артрита пальцами. Я узнала этот кинжал. – Так это Гектор Камерон, – Джейми узнал его тоже. Он смотрел на картину с восхищением. Джокаста протянула руку и коснулась поверхности краски, словно пытаясь опознать его на ощупь. – Да, это он, – сказала она сухо. – Никогда не видел его вживую, не так ли, племянник? Джейми покачал головой. – Возможно, однажды – но я был не более чем младенец в то время, – его взгляд изучал черты лица старика с глубоким интересом, словно пытаясь разгадать характер Гектора. Но отгадка была очевидна; мужская сила его личности, исходящая вибрацией от холста, была практически ощутима. У человека на портрете были мощные кости, однако плоть свисала с них в немощи возраста. Глаза все еще острые, но один из них был наполовину закрыт – опущенное веко могло быть лишь следствием небольшого инсульта, но создавалось впечатление, что это была привычная манера взирать на мир, когда один глаз всегда прищурен в циничной оценке. Джокаста перебирала содержимое сундука, пальцы легко летали туда-сюда, словно охотящиеся мотыльки. Она коснулась одного ящика с миниатюрами, и слегка крякнув от удовольствия, подняла его. Джокаста неторопливо проводила пальцем вдоль края каждой миниатюры, и я заметила, что рамки были украшены разными узорами; квадраты и овалы, из гладкого позолоченного дерева, потускневшее серебро окантовывало границы, другие были усеяны крошечными розочками. Она нашла нужную и, вынув ее из коробки, рассеяно мне передала, и сразу же продолжила поиски. Миниатюра так же изображала Гектора Камерона – но этот портрет был написан намного раньше другого. Темные волнистые волосы свободно лежали на его плечах, с одной стороны была заплетена маленькая косичка, в которую для украшения были воткнуты два пера шотландского тетерева, в старинном стиле горцев. Виднелись те же твердые кости, но плоть была крепка, он был красив, Гектор Камерон. И это было привычным выражением; будь то отклонение либо родовая травма, но правый глаз здесь был так же прищурен, хотя не настолько сильно, как на позднем портрете. Мое внимательное изучение было прервано Джокастой, которая положила руку на мое предплечье. – Это девочка? – спросила она, подталкивая мне другую миниатюру. Я взяла ее, озадаченно, и охнула, когда перевернула. Это была Федра, изображенная в раннем подростковом возрасте. Она была без традиционного чепца, ее волосы обвязывала обычная косынка, что придало костям ее лица четкий рельеф. Рельеф костей Гектора Камерона. Джокаста ногой подтолкнула ящик с картинами. – Отдай их своей дочери, племянник. Скажи ей заново закрасить их – было бы жаль терять холсты, – не дожидаясь ответа, она отправилась к дому в одиночку, заколебавшись только ненадолго на развилке дорожки, следуя по памяти и запаху.
*** ПОСЛЕ УХОДА ДЖОКАСТЫ, наступило глубокое молчание, нарушаемое только пением пересмешника на ближайшей сосне. – Будь я проклят, – наконец произнес Джейми, отрывая глаза от фигуры своей тети, когда она скрылась в доме. Он выглядел не столько потрясенным, сколько глубоко озадаченным. – Девочка знала, как думаешь? – Почти наверняка, – сказала я. – Рабы, несомненно, знали; некоторые вероятно были здесь, когда она родилась. Они сказали бы ей, если бы она сама не была настолько смышленой, чтобы разобраться в этом самостоятельно – и я, безусловно, думаю, что так и было. Он кивнул и прислонился спиной к стене сарая, задумчиво глядя сверху вниз на плетеный ларь с картинами. Я почувствовала сильное нежелание возвращаться в дом. Постройки были прекрасны, цвета мягкого золота в свете позднего осеннего солнца, угодья были тихие и опрятные. Звуки веселых голосов доносились из огорода, несколько лошадей безмятежно паслись на выгоне, поблизости, а далеко внизу по серебристой реке проплывала мимо маленькая четырехвесельная лодка, ее весла поглаживали поверхность, проворно и изящно, словно жук-водомерка. – «И все в природе мило, и только люди злы» (Строчка из гимна Реджинальда Хебера), – заметила я. Джейми с недоумением взглянул на меня, а затем вернулся обратно к своим мыслям. Итак, Джокаста и не помышляла продавать Федру, и казалось, Федра знала это. Я задавалась вопросом: «Собственно, почему? Потому что она чувствовала себя несколько обязанной девушке, как ребенку своего мужа? Или это утонченная форма мести давно умершему мужу - держать его незаконнорожденную дочь как рабыню, прислугу?». Я решила, что оба предположения не исключают друг друга, а пришла к этому, так как знала Джокасту достаточно долго, чтобы осознать, что ее мотивы редко бывают простыми. Солнце в небе уже было низко, воздух стал холодным. Я прислонилась рядом с Джейми к стене сарая, чувствуя как накопленное кирпичами солнеч¬ное тепло, просачивается в мое тело и мне так захотелось забраться в нашу старую фермерскую повозку и погнать, сломя голову, обратно в Ридж, оставив Речную Излучину самостоятельно разбираться с горьким наследием. Но записка в моем кармане хрустнула, когда я пошевелилась. «ПРЕТИ». Нет, от такой просьбы я не могла отмахнуться. Но я пришла – а что теперь? Джейми внезапно выпрямился, глядя в сторону реки. Я тоже посмотрела и увидела, что лодка причалила к пристани. Высокая фигура выскочила на причал, затем повернулась, чтобы помочь другой выбраться из лодки. Второй мужчина был ниже ростом и двигался в странной манере, кособоко и рывками. – Дункан, – сказала я сразу, – и Улисс. Они вернулись! – Да, – сказал Джейми, взяв мою руку и направляясь к дому. – Но они не нашли ее.
*** «БЕГЛАЯ ИЛИ УКРАДЕННАЯ 31 октября, чернокожая служанка, двадцати двух лет, рост выше среднего, приятной наружности, имеет шрам от ожога на левом предплечье в форме овала. Одета в синее платье и зеленый полосатый передник, белый чепец, коричневые чулки и кожаные башмаки. Отсутствующих зубов нет. Известна под именем «Федра». Сообщать сведения Д. Инессу, плантация Речная Излучина, в окрестностях Кросс-Крик. Солидное вознаграждение будет выплачено за полезную информацию». Я разгладила смятую листовку, которая также содержала и грубое изображение Федры, где она выглядела слегка косоглазой. Дункан опустошил свои карманы и бросил пачку этих листовок на столе в холле, когда он приехал днем раньше, изнуренный и подавленный. Он сказал, что они расклеили объявления во всех тавернах и питейных заведениях между Кэмпбелтоном и Уилмингтоном, попутно всех расспросили – но безрезультатно. Федра испарилась как роса. – Можно мне джем, пожалуйста? – Джейми и я завтракали в одиночестве, ни Джокаста, ни Дункан с утра не появлялись. Но, несмотря на мрачную атмосферу, я наслаждалась. Завтрак в Речной Излучине по обыкновению изобиловал щедростью, включая даже чайник настоящего чая – Джокаста, должно быть, платила за него своему прирученному контрабандисту целое состояние; ведь чай невозможно было достать от Вирджинии до Джорджии, насколько я знала. Джейми в глубокой задумчивости хмурился на еще одну листовку. Он не сводил с нее глаз, но его рука отрешенно шарила по столу и, остано¬вившись на сливочнике, передала его мне. Улисс, только отяжелевшие глаза которого свидетельствовали о долгом путешествии, молча шагнул вперед, взял сливочник, и аккуратно заменив его, поставил на мою тарелку банку джема. – Благодарю, – сказала я, и он любезно склонил голову. – Не желаете ли еще копченой селедки, мадам? – осведомился он. – Или еще ветчины? Я покачала головой, так как мой рот был набит тостом, и Улисс скользнул прочь к двери, подняв нагруженный поднос, по-видимому, предназначенный для Джокасты, Дункана или для обоих. Джейми рассеяно смотрел ему вслед. – Я тут думал, Сассенах, – сказал он. – Никогда бы не догадалась! – заверила я его. – О чем же? Он на секунду удивился, но осознав, улыбнулся. – Ты помнишь, что я говорил тебе о Брианне и вдове МакКаллум? Что она не будет долго колебаться, если Роджер Мак не будет соблюдать осторожность, где не следует? – Помню, – сказала я. Он кивнул, как будто уточняя что-то для себя. – Ну, на самом деле, девочка унаследовала этого достаточно. МакКензи из Леоха гордые как Люцифер, все без исключения, и к тому же чертовски ревнивы. Ты бы не захотела разозлить ни одного из них – а еще меньше предать. Я осторожно его рассматривала поверх чашки с чаем, раздумывая, куда он клонит. – Я думала, их отличительной чертой было очарование, в союзе с хитростью. А что касается предательства, то оба твои дяди были искусны в этом. – Одно дополняет другое, не так ли? – спросил он, протягивая ложку, чтоб окунуть ее в джем. – Ты должен обольстить кого-то, прежде чем сможешь его предать, не так ли? И мне кажется, что мужчина, который может предать, быстрее других возмутится, когда предадут его. Или женщина, – добавил он мягко. – О, действительно, – сказала я, с удовольствием потягивая чай. – Джокаста, ты имеешь в виду. – Используя его же термины, я это осознавала. МакКензи из Леоха были выдающимися личностями – интересно, каков был дед Джейми по материнской линии, печально известный Рыжий Джейкоб – я и раньше отмечала немногие общие черты поведения между Джокастой и ее старшими братьями. Колум и Дугал были непоколебимо преданы друг другу – но больше никому. А Джокаста, по сути, была одинока, отделена от своей семьи с тех пор, как была в пятнадцать лет выдана замуж. Она была женщиной, и естественно – очарование в ней должно было превалировать. Но это не значило, что там не было места для хитрости. А так же и для ревности, я полагаю. – Ну, очевидно, что она знала, что Гектор ее предал – и мне интересно, был ли нарисованный портрет Федры способом, показать всему миру, что она в курсе, или это было личное послание для Гектора, но какое отношение это имеет к нынешней ситуации? Он покачал головой. – Не Гектор, – сказал он. – Дункан. Я уставилась на него, буквально открыв рот. Кроме всего прочего, Дункан был импотентом; он так сказал Джейми накануне своей свадьбы с Джокастой. Джейми криво усмехнулся и, дотянувшись через стол, положил большой палец под мой подбородок и мягко подтолкнув, закрыл мой рот. – Это только мысль, Сассенах, то, что я сказал. Но я думаю, что я должен пойти и переговорить с ним. Ты со мной?
*** ДУНКАН НАХОДИЛСЯ в маленькой комнате, которую он приспособил под свой кабинет, она приютилась над конюшней наряду с комнатушками, в которых размещались грумы и конюхи. Он сидел, сгорбившись в кресле, с отчаяньем разглядывая неопрятные кипы бумаг и запыленные бухгалтерские книги, которые были навалены на всех горизонтальных поверхностях. Он выглядел жутко уставшим, и сильно постаревшим, с тех пор, как я видела его в последний раз на барбекю Флоры МакДональд. Его седые волосы заметно поредели, и когда он повернулся поприветствовать нас, солнце осветило его лицо, и я увидела, упомянутый Роджером, тонкий шрам заячьей губы, скрытый в пушистых зарослях его усов. Что-то жизненно важное казалось, покинуло его, и когда Джейми аккуратно затронул вопрос, который мы пришли выяснить, он и не пытался ничего отрицать. На самом деле наоборот, казалось, что он был рад все прояснить. – Так ты разделил ложе с девочкой, Дункан? – спросил Джейми прямо, желая установить факт. – Ну, нет, – ответил он неопределенно. – Мне, конечно, хотелось, но ведь она спала в гардеробной Джо... – от упоминания его жены, лицо его стало нездорового пунцового цвета. – Я имею в виду, у тебя были половые сношения с женщиной или нет? – сказал Джейми, стараясь сохранять самообладание. – Ох, да, – он сглотнул. – Да, были. – Каким образом? – спросила я резко. Покраснение усилилось до такой степени, что я испугалась, его хватит удар. Какое-то время он пыхтел как касатка, но, в конце концов, к его лицу стал возвращаться более-менее нормальный цвет. – Она кормила меня, – наконец-то сказал он, устало потирая рукой глаза. – Каждый день. Джокаста вставала поздно и завтракала в своей гостиной, с участием Улисса, чтобы спланировать день. А Дункан каждый день своей жизни вставал до зари, как правило, в расчете лишь на сухую корку или, в крайнем случае, на драммак – размазню из овсяной муки, смешанную с водой. Теперь же, просыпаясь, он обнаруживал около своей кровати дымящуюся кружку чая в сопровождении миски густой каши, обильно сдобренной медом и сливками, тосты пропитанные маслом, жареные яйца с ветчиной. – Иногда были маленькие рыбки, обваленные в кукурузной муке, хрустящие и ароматные, – добавил он, мрачно. – Ну, это конечно очень соблазнительно, Дункан, – сказал Джейми не без сочувствия. – Мужчина уязвим, когда голоден, – он бросил на меня косой взгляд. – Но все же... Дункан был благодарен Федре за ее доброту, и – все-таки, будучи мужчиной – восхищался ее красотой, но, совершенно не проявляя интереса, как он заверил нас. – Ну конечно, – скептически сказал Джейми. – Так что случилось? Дункан уронил масло, когда пытался одной рукой намазать тост. Федра поспешила подобрать осколки упавшего блюда, а затем сбегала принести тряпку, чтоб вытереть потеки масла с пола, а потом и с груди Дункана. – Ну, я был в своей ночной рубашке, – пробормотал он, опять начиная краснеть. – А она была – она... – он поднял руку и сделал неопределенные движения в непосредственной близости от груди, которые я приняла за обозначение, что корсет Федры выставил напоказ ее грудь с особым преимуществом, в то время как находился в такой близости к нему. – И? – жестко подтолкнул Джейми. И, вышло, что тело Дункана приняло к сведению этот факт – подробность он признал с такой ущемленной скромностью, что мы его почти не слышали. – Но я думала, ты не можешь,… – начала я. – О, я не мог, – уверил он меня поспешно. – Только ночью, во снах. Но не наяву, с тех пор как произошел несчастный случай. Возможно, было такое раннее утро, что мой член подумал, что я все еще сплю. Джейми издал низкий шотландский звук, выражающий сильное сомнение, но, с некоторым нетерпением, заставил Дункана продолжать. В свою очередь, как выяснилось, Федра это заметила. – Она только жалела меня, – откровенно сказал Дункан. – Я бы сказал как сильно. Но она положила на меня руку, мягкую. Такую мягкую, – повторил он почти неслышно. Он сидел на своей кровати – и продолжал сидеть там, в немом изумлении, тем временем как она убрала поднос с завтраком, подняла его рубашку, взобралась на кровать с ее юбками, ловко заправленными выше ее круглых коричневых бедер, и с огромной нежностью и мягкостью, он принял обратно свою мужественность. – Один раз? – спросил Джейми. – Или вы продолжили делать это? Дункан опустил голову на руку – довольно красноречивое признание, при данных обстоятельствах. – Как долго... ээ... эта связь продолжалась? – спросила я более мягко. Два месяца, возможно три. «Не каждый день», – поспешил он добавить, – «только время от времени». И они были очень осторожны. – Понимаете, я бы никогда не захотел опозорить Джо, – сказал он очень серьезно. – И я не могу, точнее я не должен был это делать, это большой грех, и все же я не мог удержаться... – он замолчал, сглатывая. – Это все моя вина то, что случилось, пусть это будет только мой грех. Ох, моя бедная, дорогая девочка... Он умолк, качая головой, словно старый, грустный, измученный блохами пес. Мне стало ужасно жаль его, несмотря на безнравственность ситуации. Воротник его рубашки был неудобно подвернутым, пряди седых волос попали под его сюртук; я аккуратно вытащила их оттуда и расправила, хотя он не обратил на это внимание. – Думаешь, она мертва, Дункан? – тихо спросил Джейми, и Дункан побледнел, его кожа стала почти такой же серой, как и волосы. – Я даже думать об этом не могу, Мак Дью, – проговорил он и его глаза наполнились слезами. – И все же… Мы с Джейми тревожно переглянулись. И еще. Федра исчезла, не взяв денег. Как могла рабыня так далеко уйти, не обнаружив себя, объявленная в розыск и преследуемая, не имея ни лошади, ни денег, вообще ничего кроме пары кожаных башмаков. Мужчина мог бы скрыться в горах и сумел бы выжить в лесу, если б он был крепкий и ловкий – но девушка? Рабыня? Кто-то похитил ее – иначе она мертва. Однако никто из нас не хотел озвучить эту мысль. Джейми испустил глубокий вздох и, достав из своего рукава чистый носовой платок, вложил его в руку Дункана. – Я буду молиться за нее, Дункан, где бы она ни была. И за тебя, a charaid (мой друг (гэльск.)... и за тебя. Дункан кивнул, не поднимая глаз, крепко вцепившись в платок. Было ясно, что пытаться утешить, не было смысла, так что мы оставили его сидеть там, в его крошечной, замкнутой комнатке, так далеко от моря. Мы медленно шли обратно, не разговаривая, но держась за руки, ощущая сильную потребность касаться друг друга. День был ясный, но прибли¬жалась буря; рваные облака наплывали с востока, поднялся поры¬вистый ветер, который завертел мои юбки, словно крутящийся зонтик. На задней террасе ветер был тише, от него загораживала стенка, высотой по пояс. Отсюда я запросто могла видеть окно, из которого смотрела Федра, когда я нашла ее там, в ночь после барбекю. – Она сказала мне, что что-то не так, – проговорила я. – В ночь после барбекю миссис МакДональд. Что-то тревожило ее тогда. Джейми с интересом взглянул на меня. – О, да? Но она не имела в виду Дункана, верно? – возразил он. – Я знаю, – я беспомощно пожала плечами. – Казалось, что она и сама не знает в чем дело, только твердила: «Что-то не так». Джейми глубоко вдохнул и выдохнул, качая головой. – В некотором смысле, смею надеяться – что бы там ни было, это связано с ее исчезновением. Ибо если это не связано с ней и Дунканом... – он замолчал, но я без труда закончила мысль. – Тогда это так же не имеет отношения к твоей тете, – сказала я. – Джейми, ты действительно думаешь, что Джокаста могла ее убить?
Это должно быть прозвучало нелепо, высказанное вот так, вслух. Но самое ужасное, что это не было смешно. Джейми слегка поежился, как он делал всегда, когда испытывал неудобство в чем-либо, словно сюртук ему был тесен. – Если бы она была зрячей, по крайней мере, думаю, это было бы возможно, – сказал он. – Быть преданной Гектором – а она винила его и в смерти ее девочек. И вот ее дочери мертвы, а здесь Федра, живая и здоровая, каждодневное, постоянное напоминание нанесенной обиды. И затем быть снова преданной, уже Дунканом, с участием дочери Гектора. Он потер костяшками пальцев под носом. – Я думаю, что любая женщина может поступиться принципами. – Да, – сказала я, представляя себе, что бы я думала и чувствовала при таких обстоятельствах. – Безусловно. Но убийство – ведь мы об этом говорим, не так ли? Не проще ли было продать девочку? – Нет, – задумчиво произнес он. – Она не могла. Мы приняли меры, чтоб уберечь ее деньги, когда она вышла замуж – но не собственность. Дункан – владелец Речной Излучины, и всего что в поместье есть. – Включая Федру, – я почувствовала опустошение и легкую тошноту. – Как я сказал. Была бы она зрячей, я был бы ни капельки не удивлен этой мысли. Но поскольку это не так... – Улисс, – с уверенностью сказала я, и он нехотя кивнул. Улисс был не только глазами Джокасты, но также и ее руками. Я не думаю, что он убил Федру по приказанию его госпожи – но если Джокаста, например, отравила девочку, Улисс, конечно же, помог бы избавиться от тела. Я почувствовала странную атмосферу нереальности - даже с учетом того, что я знала о семье МакКензи, преспокойно обсуждать способность престарелой тетки Джейми убить кого-то... и все же… я действительно знала МакКензи. – Пожалуй, моя тетя, как-то замешана в деле, – сказал Джейми. – Не смотря на то, что Дункан сказал, что они были осторожны. И возможно девчонку похитили – может быть, тот человек, которого тетя помнит с Койгача. Он мог думать, что Федра поможет ему с золотом, не так ли? Эты мысль была более оптимистичной. И это объяснило бы предчувствие Федры, если оно действительно было, которое она ощутила в тот день, когда пришел человек с Койгача. – Полагаю, что все, что мы можем для нее сделать, это помолиться за бедняжку, – сказала я. – Правда, не знаю, есть ли святой покровитель у похищенных людей? – Святой Дагоберт, – быстро ответил он, заставив меня уставиться на него. – Ты выдумываешь! – Нет, в самом деле, – сказал он с гордостью. – Святая Артелая, еще одна покровительница, она, я думаю, даже больше подходит. Она была молодой римской девушкой, которая была похищена по приказу императора Юстиниана, который возжелал ее, а она приняла обет целомудрия. Но она сбежала и удрала к своему дяде в Беневенто. – Рада за нее. А Святой Дагоберт? – Какой-то король… франкский? В любом случае, его покровитель выступил против него, когда он был ребенком, и, похитив, сослал его в Англию, таким образом, сын покровителя смог царствовать вместо святого. – Где ты все это узнал? – спросила я. – От брата Поликарпа в аббатстве святой Анны, – сказал он, и уголок его рта растянулся в улыбке. – Когда я не мог спать, он приходил и рас¬сказывал мне часами истории о святых. Это не всегда усыпляло меня, но послушав час или более о святых мучениках, об их отрезанных грудях или порке железными крючьями, я закрывал глаза и достоверно изображал спящего. Джейми снял мой чепец и положил его на перила террасы. Воздух, продувая сквозь мои коротенькие волосы, ерошил их как луговую траву, а он смотрел на меня и улыбался. – Ты выглядишь как мальчик, Сассенах, – сказал он. – Хотя будь я проклят, если я когда-нибудь видел паренька с такой задницей, как у тебя. – Большое спасибо, – сказала я, нелепо довольная. Я ела, как лошадь, последние два месяца, крепко и хорошо спала все ночи напролет. И я знала, что стала намного лучше выглядеть, несмотря на волосы. Но никогда не вредно услышать комплимент. – Я хочу тебя, очень сильно, mo nighean donn (Моя девочка с каштановыми волосами (гэльск.), – мягко сказал он, и обхватил пальцами мое запястье, позволив подушечкам нежно покоиться на моем пульсе. – Итак, все МакКензи из Леоха чертовски ревнивы, – сказала я, ощущая свой ровный пульс под его пальцами. – Очаровательные, хитрые и склонные к предательству, – я коснулась его губ, пробежала по ним большим пальцем, крошечные щетинки бороды были приятными на ощупь. – Все такие? Он посмотрел вниз, внезапно сковав меня темно-голубым взглядом, в котором смех и печаль были смешаны с большим количеством разных вещей, которые я не могла прочесть. – Ты думаешь, я не такой? – сказал он и улыбнулся немного грустно. – Благослови тебя Господь и Мария, Сассенах, – и наклонился поцеловать меня.
ЗАДЕРЖИВАТЬСЯ В РЕЧНОЙ ИЗЛУЧИНЕ мы не могли. Поля здесь внизу, в предгорьях, были давно убраны и скрыты под остатками сухих стеблей, пятнами покрывавших свежую, темную землю; в горах скоро должен был пойти снег. Мы обсуждали это дело снова и снова, но не пришли ни к какому полезному заключению. Больше ничего нельзя было сделать, чтобы помочь Федре, кроме как молиться за нее. Хотя, кроме этого... надо было подумать о Дункане. Нам обоим пришло на ум, что если Джокаста узнает о связи Дункана с Федрой, ее гнев, вероятно, не ограничится рабыней. Она может ждать своего времени - но она никогда не сможет забыть обиды. Я никогда не встречала шотландца, который мог бы. На следующий день после завтрака мы распрощались с Джокастой, найдя ее в кабинете, вышивающей настольную дорожку. Корзинка шелковых ниток была у нее на коленях, цвета тщательно разложены по спирали, так, чтоб она могла выбрать нужный цвет на ощупь. Законченное полотно свесилось на одну сторону, пять футов материи, окаймленные замысловатым рисунком из яблок, листьев и виноградных лоз – или нет, я поняла, когда подняла конец полотна, чтобы полюбоваться им. Не лозы. Черноглазые змеи, коварно свернутые спиралью, скользкие, зеленые и чешуйчатые. То тут, то там зияли открытые рты, демонстрируя клыки, охраняя разбросанные красные фрукты. - Райский сад, - пояснила она мне, слегка потерев рисунок между пальцами. - Как красиво, - сказала я, размышляя, как долго она работает над этим. Начала ли она ее перед исчезновением Федры? Немного непринужденной беседы, а затем появился грум Джош и сообщил, что наши лошади готовы. Джейми кивнул, отпустив его, и встал. - Тетя, - сказал он Джокасте, как ни в чем, ни бывало. - Я очень дурно это истолкую, если с Дунканом что-либо случится. Она оцепенела, пальцы замерли в своей работе. - Почему с ним что-то должно случиться? - спросила она, подняв свой подбородок. Джейми ответил не сразу, он стоял, разглядывая ее не без сочувствия. Затем наклонился, так чтоб она ближе могла чувствовать его присутствие, его рот оказался около ее уха. - Я знаю, тетя, - произнес он мягко. - И если ты не хочешь, чтобы еще кто-либо разделил это знание... то я думаю, что по возвращении, я должен найти Дункана в добром здравии. Она сидела, словно обратившись в соль. Джейми выпрямился, кивнув в сторону двери, и мы распрощались. Я взглянула обратно из коридора, и наблюдала ее, продолжающую сидеть, словно статуя, с лицом таким белым, как материя в ее руках и маленькие клубки цветных ниток, упали с ее колен, раскатившись по гладкому полу.
ДВОЙНАЯ ИГРА.
ОТЪЕЗД МАРСАЛИ усложнил производство виски. Разделив обязанности между собой, Бри, миссис Баг и я ухитрились, с невероятным трудом, закончить еще одно соложение, прежде чем погода стала слишком холодной и дождливой, но мы чуть не опоздали. И я с огромным облегчением смотрела, как оставшееся соложеное зерно благополучно вылили в перегонный куб. Как только начиналось брожение, виски переходило под ответственность Джейми, поскольку он никому не доверял тонкую работу по оценке вкуса и крепости. Однако для продолжения процесса брожения без гибели сусла, огонь под перегонным кубом необходимо было поддерживать на определенном уровне, затем, как только брожение закончится, нужно было усилить пламя - для перегонки. Это означало, что он жил и спал подле перегонного куба, на протяжении нескольких дней, необходимых для получения каждой партии. Как правило, я приносила ему ужин и оставалась до темноты, в постели без него было одиноко, и я была более чем довольна, когда мы разлили по бочкам последнюю приготовленную партию. – Ах, как хорошо пахнет. Я блаженно вдохнула аромат из пустой бочки; это была одна из особенных бочек Джейми, приобретенных через какого-то из корабельных друзей лорда Джона. Обожженная внутри как обычная бочка для виски, она была предварительно использована для хранения хереса. Приятный сладкий дух хереса смешанный со слабым запахом угля, вкупе с горячим, резким запахом свежего виски оказались для меня перебором, так что голова приятно закружилась. – Да, партия маленькая, но не плохая, – согласился Джейми, вдыхая аромат, как ценитель духов. Он поднял голову и посмотрел на небо; ветер крепчал и плотные темные облака, раздутые и устрашающие, мчались мимо. – Тут только три бочки, – сказал он. – Если думаешь, что сможешь управиться с одной, Сассенах, я возьму другие. Предпочитаю иметь их в безопасности, а не выкапывать из сугроба на следующей неделе. Нести и катить шестигалонную (Около 25 литров) бочку на протяжении полумили, под ревущим ветром, это не шутка, но насчет снега он был прав. Пока для снега было недостаточно холодно, но скоро будет. Со вздохом я кивнула, и нам удалось потихоньку дотащить бочки до тайного склада виски, спрятанного среди скал и переплетенных виноградных лоз. Я достаточно окрепла, но все равно, к тому времени, как мы закончили, каждый мускул у меня дрожал и дергался в знак протеста, и я нисколько не возражала, когда Джейми усадил меня отдохнуть, прежде чем направиться обратно к дому. – Что ты планируешь с этим делать? – спросила я, кивнув головой в сторону склада. – Оставишь или продашь? Он убрал с лица выбившиеся пряди волос, щурясь от порыва ветра, поднявшего пыль и опавшие листья. – Придется продать одну, для весенней посевной. Одну оставим для выдержки – и я думаю, что, пожалуй, последнюю приберегу для благих целей. Если Бобби Хиггинс снова появиться до снега, я пошлю полдюжины бутылок Эшу, Харнетту, Хау и некоторым другим – как маленький знак моего неизменного почтения, ага? – он криво улыбнулся мне. – Вообще-то я знала благие намерения и похуже, – сказала я весело. Ему, конечно, пришлось попотеть, чтобы затесаться в доверие Комитета по Взаимосвязям Северной Каролины, но некоторые члены этого Комитета начали снова отвечать на его письма – осторожно, но с уважением. – Я думаю, что ничего важного в течение зимы не произойдет, – сказал он, задумчиво потирая покрасневший нос. – Вероятно, нет. Массачусетс, где происходила бóльшая часть волнений, теперь был занят генералом Гейджем, и последнее что мы слышали – так это об укреплении Бостонского перешейка, узкой полоски суши, что соединяла город с материком – это означало, что Бостон теперь был отрезан от остальной части колоний и осажден. Я почувствовала небольшой болезненный укол, думая об этом; я прожила в Бостоне около двадцати лет, и любила этот город – хотя уверена, что не узнала бы его сейчас. – Джон Хэнкок – он там крупный торговец – возглавляет Комитет Безопасности, мне Эш сказал. Они проголосовали за то, чтобы набрать двенадцать тысяч ополченцев в ряды милиции и хотят приобрести пять тысяч мушкетов, а мне стоило невероятных усилий раздобыть тридцать, ну что ж могу только пожелать им удачи. Я рассмеялась, но прежде чем я смогла ответить, Джейми замер. – Что это? – его голова резко повернулась, и он положил свою руку на мою. Умолкнув, я задержала дыхание, прислушиваясь. Позади меня ветер, с бумажным шорохом, ворошил сухие листья дикого винограда, и в отдалении пролетела стая ворон, рассыпавшись пронзительным карканьем. Затем я тоже это услышала; тоненький, несчастный и очень человеческий звук. Джейми был уже на ногах, аккуратно пробираясь между наваленными камнями. Он нырнул под притолоку нависающей гранитной плиты, и я поспешила последовать за ним. Вдруг он резко остановился так, что я чуть в него не врезалась. – Джозеф? – недоверчиво проговорил он. Стараясь выглянуть из-за него, я с таким же удивлением узнала мистера Вемисса, который сидел, сгорбившись на валуне, с глиняным кувшином, зажатым между его костлявыми коленями. Он плакал; нос и глаза покраснели, заставляя его еще больше походить на белую мышь. К тому же он был чрезвычайно пьян. – О, – произнес он, испугано заморгав на нас. – Ох. – Ты ... в порядке, Джозеф? – Джейми подошел поближе, осторожно протягивая руку, словно опасаясь, что мистер Вемисс от прикосновения рассыплется на кусочки. Его опасения были не напрасны, когда он коснулся маленького человека, лицо мистера Вемисса смялось, словно бумага, и его худые плечи неудержимо затряслись. – Мне так жаль, сэр, – бормотал он, захлебываясь слезами. – Мне так жаль. Джейми бросил на меня умоляющий «сделай-что-нибудь-Сассенах» взгляд, и я поспешно опустилась на колени, положив руки мистеру Вемиссу на плечи, поглаживая его худую спину. – Ну же, ну, – бормотала я, в ответ, посмотрев на Джейми, через худое как щепка плечо мистера Вемисса, с видом «что теперь?», – Я уверена, все будет хорошо. – Ох, нет, – сказал он, всхлипывая. – Ох, нет, не будет, – он повернул искаженное горем лицо к Джейми. – Я этого не вынесу, сэр, правда, не вынесу! Он дрожал, и его кости ощущались тонкими и хрупкими. Одет он был лишь в тонкую рубашку и бриджи, а ветер уже начал завывать среди скал. Тучи сгустились над головой, и свет ушел из маленькой лощины так внезапно, словно опустили занавес. Джейми расстегнул свой плащ и достаточно неуклюже обернул его вокруг мистера Вемисса, а затем сам осторожно опустился на другой валун. – Расскажи мне свою беду, Джозеф, – довольно мягко сказал он. – Разве кто-нибудь умер? Мистер Вемисс уронил лицо в свои руки, качая головой туда-сюда, словно метроном. Он что-то бормотал, и то, что я разобрала, оказалось «Лучше бы она умерла». – Лиззи? – спросила я, обмениваясь недоуменным взглядом с Джейми. – Вы имеете в виду Лиззи? – она была совершенно в порядке за завтраком, что, черт возьми… – Сначала Манфред МакГилливрей, – отняв руки от лица, проговорил мистер Вемисс, – затем Хиггинс. Будто выродок и убийца были недостаточным злом – теперь это! Брови Джейми взметнулись вверх, и он посмотрел на меня. Я слегка пожала плечами. Гравий остро впивался в мои коленки, я с трудом поднялась и отряхнулась. – Вы говорите, что Лиззи... ээ... влюбилась в кого-то... неподходящего? – осторожно задала я вопрос. Мистер Вемисс содрогнулся. – Неподходящий, – глухо произнес он. – Иисус Христос. Неподходящий! Раньше я никогда не слышала, чтоб мистер Вемисс богохульствовал, и это было из ряда вон. Он посмотрел на меня бешеными глазами, словно обезумевший воробей, притулившийся в глубине плаща Джейми. – Я все бросил ради нее! – сказал он. – Я продал себя – и с радостью! – чтобы спасти ее от бесчестья. Я покинул дом, оставил Шотландию, зная, что никогда ее больше не увижу, что мне придется оставить свои кости в чужой земле. И ведь я ни словом ее не попрекнул, мою дорогую малышку, как это могло быть ее виной? А сейчас... – он повернулся к Джейми, с пустым, призрачным взглядом. – Боже мой, Боже мой. Что же мне делать? – прошептал он. Порыв ветра прошумел в скалах и захлестнул вокруг него плащ, тут же скрыв его в серой пелене, как если бы страдание, в самом деле, его поглотило. Вихрь срывал с меня мой собственный плащ, вцепившись в него, я пыталась это предотвратить. Но ветер был настолько сильным, что я почти потеряла равновесие. Джейми, прищурился от крупинок пыли и мелкого гравия, что засыпали нас, стиснув зубы от дискомфорта. Дрожа, он обхватил себя руками. – Значит, девушка беременна, Джозеф? – сказал он, очевидно желая докопаться до сути и отправиться домой. Голова мистера Вемисса высунулась из складок плаща, светлые волосы были взлохмачены как веник. Он кивнул, мигая покрасневшими глазами, потом откопал кувшин и, подняв его трясущимися руками, сделал несколько глотков. Я заметила отметину на кувшине – один «Х». Со свойственной ему скромностью, он взял кувшин сырого нового виски, а не выдержанного в бочке, более высокого качества. Джейми вздохнул, протянул руку и, взяв у нег кувшин, сам сделал огромный глоток. – Кто? – спросил он, протягивая его обратно. – Это мой племянник? Мистер Вемисс выпучив глаза, уставился на него. – Ваш племянник? – Йен Мюррей, – услужливо вставила я. – Высокий, парень с каштановыми волосами? С татуировками? Джейми посмотрел на меня, полагая, что возможно я была, не настолько полезна, как рассчитывала, но мистер Вемисс по-прежнему казался озадаченным. – Йен Мюррей? – тем временем, имя казалось, проникло сквозь алкогольный туман. – Ох. Нет. Христос, если бы так! Я бы благословил парня, – пылко проговорил он. Мы еще раз переглянулись. Это казалось серьезным. – Джозеф, – произнес Джейми угрожающе. – Холодно, – он тыльной стороной руки утер нос. – Кто совратил твою дочь? Назови мне его имя и наутро я увижу его либо женящимся на ней, либо мертвым у ее ног, как тебе больше нравиться. Но давай это сделаем в доме у огня, ага? – Бёрдсли, – произнес мистер Вемисс, с видом полнейшей безысходности. – Бёрдсли? – повторил Джейми. Он вопросительно взглянул на меня. Это было не тем, что я ожидала – но впрочем, услышанное не явилось огромным потрясением. – Который Бёрдсли это был? – относительно терпеливо спросил он. – Джо? Или Кеззи? Мистер Вемисс испустил вздох, который казалось, дошел до пяток. – Она не знает, – уныло сказал он. – Христос, – выпалил Джейми. Он снова потянулся за виски и хорошенько выпил. – Гхм, – хмыкнула я, многозначительно на него посмотрев, когда он опустил кувшин. Он уступил его мне без комментариев и выпрямился на своем валуне, рубашка от ветра прилипла к его груди, а волосы свободно развевались. – Ну, хорошо, сказал он твердо. – Мы вызовем их обоих, и все выясним. – Нет, – проговорил мистер Вемисс. – Не получится. Они тоже не знают. Я только что сделала глоток сырого спирта. От этого я задохнулась и вытекший изо рта виски стек по подбородку. – Они что? – прохрипела я, вытирая лицо уголком плаща. – Ты имеешь в виду... они оба? Мистер Вемисс посмотрел на меня. Но вместо ответа, моргнул один раз. Затем его глаза закатились, и, отключившись, он рухнул с валуна головой вперед.
*** МНЕ УДАЛОСЬ ВОССТАНОВИТЬ мистера Вемисса до полусознательного состояния, но не настолько, чтоб он был в состоянии идти. Соответственно, Джейми пришлось нести маленького человека, перекинув через плечи, словно тушу оленя, это было нелегким делом, учитывая разбитую почву, что пролегала между тайником с виски и новым током для соложения, и ветер, который забрасывал нас кусочками гравия, листьями и падающими шишками. Тучи вскипали за склоном горы, словно темная и грязная мыльная пена, и быстро затягивали небо. Мы могли бы вымокнуть, если бы не поторопились. Идти стало намного легче, как только добрались до тропы, ведущей к дому, но настроение Джейми нисколько не улучшилось от того что мистер Вемисс внезапно очнулся, и его стошнило на рубашку Джейми. После поспешной попытки стереть эту неприятность, мы изменили план действий и продолжили путь с мистером Вемиссом, кое-как сохраняющим равновесие между нами, каждый твердо подхватывал его под локоть, если он поскальзывался и спотыкался, и когда его хилые коленки подгибались в неожиданные моменты, как у Пиноккио с обрезанными веревочками. На этом этапе нашего путешествия, Джейми без остановки бубнил себе под нос на гэльском, но резко замолчал, как только мы вошли в палисадник. Один из близнецов Бёрдсли был здесь, ловил для миссис Баг кур. Двух из них он уже держал за лапы вниз головой, словно некрасивый желто-коричневый букет. Он остановился, когда заметил нас, и с любопытством уставился на мистера Вемисса. – Что, – начал парень. Он не успел продолжить. Джейми бросив руку мистера Вемисса, сделал пару шагов и ударил близнеца Бёрдсли прямо в живот с такой силой, что тот согнулся пополам, бросил кур, отшатнулся и упал. Куры закудахтали, взметая тучи перьев. Парень корчился на земле, открывая и закрывая рот в тщетных поисках воздуха, но Джейми не обращал на это внимание. Он нагнулся, схватил парнишку за волосы и громко произнес ему прямо в ухо – полагаю, на случай, если бы это был Кеззи. – Сходи и приведи своего брата. В мой кабинет. Сейчас же. У мистера Вемисса, наблюдавшего эту захватывающую картину, отвисла челюсть, он стоял, опираясь на меня одной рукой, перекинув ее мне через плечо. И продолжал глазеть с широко открытым ртом, когда повернулся и заметил что Джейми идет обратно к нам. Все-таки моргнув, он закрыл рот, в то время как Джейми схватил его за другую руку и, аккуратно отсоединив от меня, не оглядываясь, втолкнул его в дом. Я укоризненно посмотрела на Бёрдсли, лежащего на земле. – Как ты мог? – сказала я. Он двигал ртом, беззвучно, как рыба, с темно фиолетовым лицом и абсолютно круглыми глазами, затем ему удалось на вдохе издать долгий звук «хиииии». – Джо? В чем дело, ты ранен? – Лиззи появилась из-за деревьев, удерживая за ноги парочку куриц в каждой руке. Она озабочено хмурилась на – что ж, я полагаю это был Джо; если кто и мог их различить, несомненно, это была Лиззи. – Нет, он не ранен, – заверила я ее. – Пока, – я указала на нее предостерегающим пальцем – Ты, барышня, иди и отнеси этих кур в курятник, а потом... – я прервалась, глядя на парня на земле, который уже достаточно восстановил прерывистое дыхание и осторожно приподнявшись, сел. Я не хотела вести ее в свою хирургическую, ни в коем случае. Особенно если Джейми и мистер Вемисс собирались выпотрошить Бёрдсли прямо посреди коридора. – Я пойду с тобой, – поспешно решила я, прогоняя ее жестом, прочь от Джо. – Кыш! – Но... – она бросила растерянный взгляд на Джо – да, это был Джо; он провел рукой по волосам, чтоб убрать их с лица, и я увидела искалеченный большой палец. – Он в порядке, – сказала я, поворачивая ее прямиком к курятнику, крепко сжав ее плечо. – Ступай. Я оглянулась и видела, что Джо Бёрдсли поднялся на ноги и, прижав руку к животу, пошел прочь, в сторону конюшни, предположительно, чтобы позвать близнеца, как было приказано. Повернувшись обратно, я сурово посмотрела на Лиззии. Если мистер Вемисс все правильно понял, и она была беременна, то она, очевидно, была одной из счастливиц, кто не страдает от утренней тошноты или обычных пищеварительных симптомов беременности на ранних сроках; на самом деле у нее был цветущий вид. Это, я полагаю, само по себе должно было меня насторожить, ведь обычно она выглядела бледной, словно зеленая тростинка. Теперь, когда я присмотрелась внимательнее, казалось, что она сияет мягким розовым светом, а ее тусклые светлые волосы, там, где они выглядывали из-под чепца, были блестящими. – Какой у тебя срок? – спросила я, придерживая для нее ветку. Она быстро взглянула на меня, заметно сглотнув, и нырнула под ветку. – Я думаю, около четырех месяцев прошли, – кротко произнесла она, не глядя на меня. – Ээ... па сказал вам, не так ли? – Да. Твой бедный отец, – строго сказала я. – Он прав? Оба Бёрдсли? Она слегка ссутулила плечи, опустила голову, но едва заметно кивнула. – Что ... что Сам собирается с ними делать? – тонким и дрожащим голоском спросила она. – Право, не знаю, – я сомневалась что у самого Джейми были какие-то конкретные идеи, хотя он собирался положить негодяя, ответственного за беременность Лиззи, мертвым у ее ног, если того пожелает ее отец. Теперь же я думала, что альтернатива – выдать ее замуж к утру – окажется более сложной, чем просто укокошить близнецов. – Я не знаю, – повторила я. Мы дошли до курятника, крепкой ¬слаженной постройки, что приткнулась под раскидистым кленом. Несколько куриц, чуть менее глупых, чем их сестры, уселись на ночлег на нижних ветвях дерева, зарывшись головами в свои перья, словно огромные, спелые фрукты. Я открыла дверь, выпуская волну вонючего аммиака из темного нутра, и, задержав дыхание от вони, стаскивала кур с дерева и резко швыряла их внутрь. Лиззи забежала в лесок поблизости, выхватывая кур из-под кустов и, стремительно вернувшись, запихнула их в курятник. Крупные капли начали падать, тяжелые как галька, издавая короткие, слышимые шлепки, от того как они били сверху по листве. – Скорее! – я захлопнула дверь за последними квохчущими курами, бросила защелку и схватила Лиззи за руку. Ветер засвистел, и мы побежали к дому, юбки вокруг нас взметались, словно голубиные крылья. Ближе всего к нам была летняя кухня; мы ворвались в дверь, как раз в тот момент как ливень с ревом обрушился, сплошной поток воды загрохотал по жестяной крыше со звуком падающих наковален. Запыхавшиеся, мы стояли внутри. От бега чепец Лиззи свалился, а коса расплелась, так что ее волосы были разбросаны по плечам, блестящими, светло-сливочными прядями; что не шли ни в какое сравнение со свисающими жидкими, тусклыми волосами, которые она унаследовала от отца. Если бы я видела ее без чепца, я бы сразу догадалась. Мне потребовалось время, чтобы отдышаться, пытаясь решить, что, черт побери, ей сказать. Она страшно суетилась, приводя себя в порядок, тяжело дыша и подтягивая лиф своего платья, оправляя юбки – делала что угодно, лишь бы не встретиться со мной глазами. Ну что ж, был только один вопрос, что не давал мне покоя с момента шокирующего откровения мистера Вемисса; лучше всего сразу же взять быка за рога. Изначальный рев ливня утих до размеренной барабанной дроби; было шумно, но беседовать все-таки было возможно. – Лиззи, – немного смущенная, она подняла глаза от своей возни с юбками. – Скажи мне правду, – сказала я, взяв ее лицо в свои руки, серьезно вглядываясь в ее светло-голубые глаза. – Это было изнасилование? Она моргнула с выражением абсолютного изумления, которое все сказало намного выразительнее, чем могло сделать любое произнесенное вслух опровержение. – Ох, нет, мэм! – сказала она просто и честно. – Не можете же вы думать, что Джо или Кеззи способны на такое? – ее маленькие розовые губки слегка скривились. – Вы что, думали, что возможно они делали это по очереди, удерживая меня насильно? – Нет, – сказала я едко, отпуская ее. – Но я подумала, что лучше спросить, на всякий случай. Я и правда так не считала. Но Бёрдсли были такой странной смесью цивилизованного и дикого, что было невозможно сказать, что они могут, а чего нет. – Но это были... ээ... они оба? Это то, что сказал твой отец. Бедняга, – добавила я с упреком. – Ох, – она опустила свои светлые ресницы, делая вид, что ищет нитку, прилипшую к ее юбке. – Эммм ... ну, да, так и было. Я чувствую себя так ужасно, что так опозорила па. И по правде мы не делали это с целью ... – Элизабет Вемисс, – не без раздражения произнесла я, – долой изнасилование – с этим мы разобрались, – но невозможно находиться в сексуальных отношениях с двумя мужчинами, самой того не желая! С одним возможно, но не с двумя! Дойти до такого... – я заколебалась, но пошлый интерес был слишком велик. – Оба сразу? То, что это ее потрясло, стало чем-то вроде облегчения. – Ох, нет, мэм! Это было... я имею в виду, я не знала что... – она замолчала, заметно покраснев. Я выдвинула из-под стола две табуретки и подтолкнула одну к ней. – Присядь, – сказала я, – и расскажи мне. Мы пока никуда не собираемся, – добавила я, взглянув через приоткрытую дверь на ливень снаружи. Серебристая дымка, образованная вследствие ударов дождевых капель о траву, клубилась во дворе с небольшим туманным всплеском, и ее острый запах растекался по комнате. Лиззи помедлила, но взяла табурет. Она решилась на разговор, потому что не было других вариантов, кроме как все объяснить – при условии, если эта ситуация вообще могла иметь какое-то объяснение. – Ты... ээ… сказала, что не знала, – проговорила я, пытаясь предложить ей с чего начать. – Ты имеешь в виду – ты думала, что это был только один из близнецов, но они… ээ… обманули тебя? – Ну, да, – сказала она и сделала огромный вдох. – Что-то вроде того. Видите ли, это было, когда вы и Сам ездили в Бетабару за новой козой. Миссис Баг лежала с прострелом, и в доме были только мы с па – но потом он отправился в Вулам за мукой, так что осталась только я. – В Бетабару? Это было полгода назад! А у тебя срок четыре месяца – ты имеешь в виду, что все это время ты была... ладно, не важно. Что случилось потом? – Лихорадка, – ответила она просто. – Она вернулась. Она собирала хворост, когда первый малярийный озноб поразил ее. Сразу поняв, что это такое, она бросила дрова и попыталась добраться до дома, только упала на полпути, ее мышцы ослабли как плети. – Я лежала на земле, – объяснила она, – и чувствовала, как лихорадка подбирается ко мне. Как огромный зверь, да? Я чувствовала, как он хватает меня и кусает – словно течет моя горячая кровь, а потом холодеет, и его зубы погружаются в мои кости. Я поняла тогда, что это началось, оно разрывало на части и высасывало мозг, – она вздрогнула от воспоминания. Один из Бёрдсли – она думала, что это Кеззи, но была не в состоянии спрашивать - обнаружил ее, лежащую бесформенной кучей, в палисаднике. Он сбегал за своим братом, и вдвоем они подняли ее, отнесли в дом и доставили наверх в ее постель. – Мои зубы так сильно клацали, я думала они, наверняка раскрошатся, но я сказала им принести мазь с остролистом, которую вы приготовили. Они перерыли весь шкаф в хирургической, пока не нашли ее, а затем в ужасе от того что она становилась все горячее и горячее, стащили с нее обувь и чулки и начали втирать мазь в ее руки и ступни. – Я говорила им…. я говорила им, что они должны втирать ее везде, – сказала она, и щеки ее сильно порозовели. Она опустила глаза, теребя прядь волос. – Я была... ну, я была немного не в себе от лихорадки, мэм, правда не в себе. Но я знала, что мне очень нужно лекарство. Я кивнула, начиная понимать. И не винила ее; я видела, как малярия изводила ее. И если уж на то пошло, она сделала все правильно; ей и вправду было нужно лекарство, и она не смогла бы применить его самостоятельно. Обезумев от страха, парни сделали, как она сказала, неуклюже сняли с нее одежду и втерли мазь буквально в каждый дюйм ее обнаженного тела. – Я, то приходила в себя, то теряла сознание, – объяснила она, – с лихорадочными видениями, происходящими в моей голове и в комнате, поэтому то, что я помню – все перемешано. Но я слышала, что один из ребят сказал другому, что если он собирается растирать везде, то может испортить свою рубашку, поэтому лучше ее снять. – Понятно, – живо представляя, сказала я. – А затем... А затем, она упустила нить событий, спасало только то, что когда она выплывала из лихорадки на поверхность, парни все еще были там, разговаривая с ней, и друг с другом; бормотание их голосов явилось маленьким якорем к реальности, и их руки, не оставляющие ее, ласкающие и гладящие, и острый запах остролиста, пробивающийся сквозь запах гари от очага и сквозь аромат пчелиного воска от свечи. – Я почувствовала ... безопасность, – сказала она, пытаясь изо всех сил объяснить это. – Я особо много не помню, только раз открыв глаза, я увидела его грудь прямо перед моим лицом, и темные кучеряшки повсюду вокруг его сосков, и сами соски маленькие, коричневые и сморщенные, как изюминки, – она повернула ко мне лицо, от воспоминаний ее глаза все еще были округлены. – Я до сих пор это вижу, словно это было передо мной сию минуту. Это странно, да? – Да, – согласилась я, хотя на самом деле нет; это все было от высокой температуры, что искажала реальность, но в то же время она впечатывала определенные образы так глубоко в сознание, что они оставались там навсегда. – А потом?.. Потом озноб начал ее так яростно сотрясать, что больше ни одеяла, ни горячий камень у ног не помогали. Так что один из парней, в отчаянии, забрался рядом с ней под одеяло, и прижал ее к себе, стараясь изгнать холод из ее костей своим собственным жаром, – «Который, – цинично подумала я, – должен был быть немалым, в этот момент». – Я не знаю, который из них это был, или был ли это один и тот же всю ночь, или они менялись, время от времени, но всякий раз как я просыпалась, он был там, обнимая меня своими руками. И иногда он откидывал одеяло и опять растирал мазью вниз по спине и вокруг... – она запнулась, в смущении. – Но когда я проснулась утром, лихорадка ушла, как обычно бывает на второй день. Она посмотрела на меня, моля о понимании. – Вы же знаете, каково это, мэм, когда ты ослаблена большой температурой. Каждый раз одно и то же, и я подумала, может, ощущения схожи для всех. Но так ... спокойно. Твои конечности такие тяжелые, что даже не помышляешь пошевелиться, но тебя это не силь¬но заботит. И все что ты видишь – все мелкие детали, что ты не заме¬чаешь день за днем – ты рассматриваешь и они восхитительны! – сказала она просто. – Я думаю порой, так и будет, когда умру. Просто проснусь, и все будет вот так – тихо и прекрасно – кроме того, что я не буду способна двигаться. – Но ты проснулась живой в этот раз, – сказала я. – И парень, который бы из них ни был, – он по-прежнему был с тобой? – Это был Джо, – ответила она, кивнув. – Он говорил со мной, но я не уделяла много внимания тому, что он говорит, в общем-то, как и он. Она на мгновение закусила маленькими белыми и острыми зубками нижнюю губу. – Я... я не делала этого раньше, мэм. Но была очень близка к этому, раз или два, с Манфредом. И еще ближе с Бобби Хиггинсом. Но Джо никогда прежде даже не целовал девушку, впрочем, как и его брат. Так что вы видите, что это правда моя вина, потому, что я прекрасно знала, что происходило, но... мы оба были скользкие от мази, и обнаженные под одеялами, и это... случилось. Я кивнула, понимая четко и ясно. – Да, я могу понять, как это случилось, хорошо. Но затем это... ээ... продолжило случаться, я полагаю? Ее губы поджались, и она опять сильно покраснела. – Ну... да. Так и было. Это... это так хорошо, мэм. – прошептала она, слегка наклоняясь ко мне, словно сообщая страшную тайну. Я сильно потерла костяшками пальцев вокруг губ. – Ээ, да. Вполне. Но... По ее указанию, Бёрдсли выстирали простыни, поэтому никаких изобличающих следов не осталось. К тому времени, как ее отец вернулся, двумя днями позже, остролист сделал свою работу. Но поскольку она все еще была обессиленная и уставшая, то лишь сказала мистеру Вемиссу, что у нее был легкий приступ. Между тем, она встречалась с Джо при каждом удобном случае, в высокой летней траве за молочным сараем, в свежей соломе на конюшне – а когда время от времени шел дождь, тогда на крыльце хижины Бёрдсли. – Я не соглашалась делать это внутри, из-за вони от шкур, – объяснила она. – Но мы стелили старое одеяло на крыльцо, чтоб я не занозила свой зад, а дождь лил, всего лишь в футе от нас, – она с тоской посмотрела через открытую дверь, где дождь перешел на ровный шепот, и от падения капель дрожали сосновые иголки. – А Кеззи? Где он был, во время этого? – спросила я. – Ах. Ну, Кеззи, – глубоко вздохнув, проговорила она. Они занимались любовью в конюшне, и Джо оставил ее лежать на плаще в соломе, а она наблюдала за ним, как он встал и оделся. Затем он ее поцеловал и повернулся к двери. Заметив, что он забыл свою флягу, она тихонько окликнула его. – А он не ответил, не обернулся, – сказала она. – И внезапно до меня дошло, что он меня не слышал. – Ох, понимаю, – мягко сказала я. – Ты... не могла отличить? Она взглянула на меня ясными голубыми глазами. – Теперь могу, – ответила она. Ведь в начале, секс был в новинку – и оба брата были достаточно неопытны – так что она не видела разницы. – Как долго?.. – спросила я. – Я имею в виду, ты догадываешься, когда они, ээ?.. – Не уверена, – призналась она. – Но если разобраться в этом, то думаю, что в первый раз это был Джо – нет, я наверняка знаю, что это был Джо, так как видела его большой палец – но во второй раз, вероятно Кеззи. Они делятся, понимаете? Они и правда делились всем! И посему это была самая естественная вещь в мире – для них троих – что Джо пожелал разделить с братом это новое чудо. – Я знаю, это выглядит... странно, – сказала Лиззи, слегка поежившись. – И полагаю, что я должна была что-то сказать или сделать – но я не знаю что. И правда... – она беспомощно посмотрела на меня, – это совсем не казалось неправильным. Они разные, но, в тоже время, они так близки друг к другу... что, это все равно как если бы я касалась одного парня, и разговаривала с ним – только у него два тела. – Два тела, – немного сурово повторила я. – Ну, да. Только вот незадача, понимаешь ли, два тела, они по-отдельности, – я внимательно ее оглядела. Не смотря на малярию и ее хрупкое телосложение, она определенно пополнела; у нее стала пухленькая грудь, которая выпячивалась через край ее корсажа, и зад был соответствующий. Единственным настоящим чудом было то, что ей потребовалось три месяца, чтоб забеременеть. Словно прочитав мои мысли, она сказала: – Я взяла семена, ага? Те, что принимаете вы и мисс Бри. У меня было отложено про запас, с тех пор как я была обручена с Манфредом; мисс Бри их мне дала. Я хотела собрать больше, но не всегда вспоминала, и... – она поежилась снова, и положила руки на живот. – И ты продолжила молчать, – заметила я. – Твой отец случайно узнал? – Нет, я сказала ему, – ответила Лиззи. – Я подумала, что лучше сказать раньше, чем стало бы заметно. Джо и Кеззи пошли со мной. Это очень хорошо объяснило, почему мистер Вемисс обратился за помощью к крепким спиртным напиткам. Возможно, нам следовало бы принести кувшин с собой. – Твой бедный отец, – рассеяно повторила я. – У вас троих был какой-то план? – Ну, нет, – призналась она. – Я не говорила парням, что в положении до этого утра. Они казались немного ошарашенными, – добавила Лиззи, снова кусая губу. – Представляю, – я выглянула наружу; дождь все еще шел, но он уменьшался с каждой минутой. Я провела рукой по лицу, внезапно ощутив себя довольно уставшей. – Кого ты выберешь? – спросила я. Она испугано взглянула на меня, кровь отлила от ее щек. – Ты не сможешь заполучить двоих, ты знаешь, – сказала я мягко. – Так не получится. – Почему? – сказала она, осмелев – но ее голос дрогнул. – Это никому не причиняет вреда. И это никого не касается, кроме нас. Я начала чувствовать потребность мертвецки напиться. – Хо-хо! – сказала я. – Попробуй, скажи это своему отцу. Или мистеру Фрезеру! В большом городе, возможно, тебе это и сошло бы с рук. Но здесь! Все что происходит, касается всех, и ты это знаешь. Хирам Кромби забросал бы тебя камнями за прелюбодеяние, как только бы тебя увидел, узнай он об этом, – не дожидаясь ответа, я встала. – Ну, а теперь. Мы вернемся домой, и посмотрим, живы ли они оба до сих пор. Возможно, мистер Фрейзер взял все в свои руки, и решил проблему за тебя.
*** БЛИЗНЕЦЫ БЫЛИ ЖИВЫ, но не похоже, что это их особо радовало. Они сидели плечом к плечу, посредине кабинета Джейми, прижимаясь друг к другу так, словно пытаясь соединиться в одно существо. Их головы резко, в унисон, дернулись в сторону двери, их вид тревожный и беспокойный был смешан с радостью от появления Лиззи. Я сжимала ее руку, но когда она увидела близнецов, то вырвалась и поспешила к ним с негромким вскриком, и, обхватив руками парней за шеи, притянула их к своей груди. Я заметила, что у одного из ребят был свежий синяк под глазом, кото¬рый только-только начал опухать и расползаться. Я предпо¬ложила, что это Кеззи. Не ясно, было ли это для Джейми понятием о справед¬ли¬вости, или просто удобным средством, которое гаранти-ровало ему отличие одного близнеца от другого, во время разговора с ними. Мистер Вемисс тоже был жив, хотя выглядел не более довольным всем этим, чем близнецы Бёрдсли. Он был бледен, с красными глазами, и все еще немного нездоровый на вид, но, по крайней мере, он находился в вертикальном положении и был достаточно трезвым, сидя возле стола Джейми. Напротив него стояла чашка кофе из цикория - я чувствовала по запаху - но она казалась до сих пор нетронутой. Лиззи опустилась на пол, на колени, все еще цепляясь за мальчиков, три головы были сдвинуты вместе, как дольки листка клевера, в то время как они шептали друг другу: – Тебе больно? – шептала она. – С тобой все в порядке? – спрашивали они, в абсолютном сплетении рук, которые в это время изучали, похлопывали, поглаживали и обнимали. Они напомнили мне не что иное, как нежного, заботливого осьминога. Я взглянула на Джейми, который наблюдал за этим свирепым взглядом. Мистер Вемисс испустил слабый стон и сжал голову в руках. Джейми прочистил горло с низким шотландским звуком безграничной угрозы, и группка в центре комнаты замерла, как если бы попала под какой-то парализующий смертельный луч. Очень медленно, Лиззи повернула голову, чтобы посмотреть на него, высокого задрав подбородок, ее руки были по-прежнему, покровительственно замкнуты, вокруг шей Бёрдсли. – Сядь, девочка, – относительно мягко сказал Джейми, кивая в сторону пустой табуретки. Лиззи поднялась и повернулась, ее глаза по-прежнему были устремлены на него. Хотя она не двинулась, чтобы принять предложенный табурет. Вместо этого, она неторопливо обошла вокруг близнецов и встала между ними сзади, положив им руки на плечи. – Я постою, сэр, – произнесла она высоким и тоненьким от страха, но полным решимости голоском. Как по команде, каждый близнец потянулся и сжал ее руку на своем плече, их лица приняли схожие выражения опасения, смешанного с непреклонностью. Джейми мудро решил не делать из этого проблему, вместо этого, неформально кивнув мне. Я сама взяла табурет, необычайно обрадованная возможности присесть. – Парни и я поговорили с твоим отцом, – обращаясь к Лизи, сказал он. – Я понимаю, это правда – то, что ты сказала своему отцу? Ты беременна, и ты не знаешь который из них отец? Лиззи открыла рот, но не произнесла ни слова. Вместо этого она неловко кивнула. – Ага. Ну, тогда тебе нужно выйти замуж, и чем скорее, тем лучше, – сказал Джейми сухим тоном. – Парни не могут определиться, который из них это должен быть, так что выбор за тобой, девочка. Который? Все шесть рук сжались до вспышки побелевших костяшек пальцев. Это было действительно довольно очаровательно – и я не могла не чувствовать жалости ко всем троим. – Я не могу, – прошептала Лиззи. Затем она откашлялась и попробовала снова. – Я не могу, – более решительно повторила она. – Я не... я не хочу выбирать. Я люблю их обоих. Джейми посмотрел вниз на свои руки, сжатые на мгновенье, и закусил в задумчивости губы. Затем он поднял голову и посмотрел на нее очень прямо. Я увидела, как она тоже вытянулась, плотно сжала губы, дрожа, но с твердой решимостью бросая ему вызов. Затем, с истинно дьявольским расчетом, Джейми повернулся к мистеру Вемиссу. – Джозеф? – мягко сказал он. Мистер Вемисс сидел, не шелохнувшись, уставившись на дочь, в бледных руках зажата чашка с кофе. Но он не помедлил и даже не моргнул. – Элизабет, – произнес он очень мягко, – ты любишь меня? Видимость ее неповиновения разбилась, словно брошенное яйцо, и слезы навернулись на глаза. – Ох, па! – проговорила она. Она отпустила близнецов и подбежала к отцу, который вовремя поднялся, чтобы сжать ее крепко в своих руках, прижав щеку к ее волосам. Она прижалась к нему, всхлипывая, и я услышала короткий вздох одного из близнецов, хотя я не могла сказать кого именно. Мистер Вемисс тихо раскачивался с ней, поглаживая и успокаивая, он шептал слова, неотличимые от ее рыданий и прерывистых фраз. Джейми наблюдал за близнецами не без сочувствия. Их руки были спутаны вместе, и Кеззи закусил нижнюю губу. Лиззи отстранилась от отца, всхлипывая и смутно нашаривая носовой платок. Я вытянула один из своего кармана, поднялась и дала ей. Она сильно высморкалась и промокнула глаза, стараясь не смотреть на Джейми – она очень хорошо знала, где поджидает опасность. Впрочем, это была довольно небольшая комната, а Джейми был не тем человеком, которого можно было не замечать, даже будь комната большой. В отличие от моей хирургической, окна в кабинете были маленькими и располагались высоко в стене, что при нормальных обстоятельствах придавало комнате приятный, приглушенный уют. Но в данный момент, серый свет от дождя, все еще идущего снаружи, наполнил комнату, и воздух стал холодным. – Сейчас не важно, кого ты любишь, девочка, – очень мягко сказал Джейми, – Ни даже твой отец, – он кивнул на ее живот – У тебя ребенок в животе. Из-за этого нужно все сделать правильно, остальное не имеет значения. А это не означает выставить его мать шлюхой, ага? Ее щеки вспыхнули пунцовыми пятнами. – Я не шлюха! – Я так и не сказал, – ответил Джейми спокойно. – Но другие скажут, и всем станет известно то, что ты натворила, детка. Раздвигать ноги для двух мужчин и не выйти ни за одного замуж? А теперь ты беременная, и не можешь назвать отца ребенка. Лиззи сердито отвернулась от него - и посмотрела на своего отца, склонившего голову, его щеки темнели от стыда. Она издала тоненький, жалобный звук и уткнулась лицом в ладони. Близнецы беспокойно заерзали, глядя друг на друга, и Джо подобрал под себя ноги, намереваясь встать – но, поймав взгляд упрека от мистера Вемисса, передумал. Джейми тяжело вздохнул и потер костяшками пальцев переносицу. Затем он встал, склонился к очагу и вытянул две соломинки из корзинки для растопки. Зажав их в своем кулаке, он протянул их близнецам. – Короткая соломинка женится, – произнес он со смирением. Близнецы уставились на него с открытым ртом. Затем Кеззи с трудом сглотнул, закрыл глаза и выдернул соломинку, словно она могла быть прикреплена к чему-то взрывоопасному. Джо держал глаза открытыми, но не смотрел на соломинку, которую вытягивал, его взгляд был прикован к Лиззи. Каждый, казалось, тут же выдохнул, глядя на соломинки. – Вот и ладно. Встань, – сказал Джейми Кеззи, которому досталась короткая. Выглядя ошарашенным, он так и сделал. – Возьми ее руку, – приказал Джейми. – Теперь, клянешься ли ты пе¬ред этими свидетелями, – он кивнул на меня и мистера Вемисса, – что берешь Элизабет Веммис себе в жены? Кеззи кивнул, откашлялся и выпрямился. – Да, беру, – твердо ответил он. – А ты, маленькая потаскушка, признаешь Кезайю – ты же Кезайя? – спросил он, с сомнением щурясь на близнеца. – Да, точно, Кезайя. Ты берешь его себе в мужья? – Да, – безнадежно проговорила Лиззи, смутившись. – Хорошо, – бодро сказал Джейми. – Вы обручены. Как только найдем священника, мы освятим все должным образом, но вы женаты, – он посмотрел на Джо, который поднялся на ноги. – А ты, – произнес он твердо, – ты уедешь. Сегодня же ночью. И не вернешься, пока не родится ребенок. Губы Джо побелели, но он кивнул. Он прижал к себе обе руки, не там где Джейми ударил его, а выше – к сердцу. Я почувствовала острый отклик боли в том же месте, видя его лицо. – Ну, тогда, – Джейми глубоко вздохнул и его плечи немного расслабились. – Джозеф, брачный контракт еще у тебя? Тот, который ты составил для твоей дочери и молодого МакГилливрея? Да, принеси его, и мы изменим имя. Выглядя, словно улитка, высовывающая голову после грозы, мистер Вемисс осторожно кивнул. Он посмотрел на Лиззи, которая по-прежнему стояла, держась за руки со своим новым женихом. Они двое походила на Лота и жену Лота, соответственно. Мистер Вемисс похлопал ее мягко по плечу и поспешил прочь, затопав по лестнице. – Тебе понадобится новая свеча, не так ли? – обратилась я к Джейми, многозначительно наклонив голову в сторону Лиззи и близнецов. Огарок в его подсвечнике оплавился лишь на полдюйма, но я думала, что это был единственный предлог, дать им немного уединения. – Ох, о, да, – поняв мой намек, сказал Джейми. Он покашлял. – Я, а, пойду, принесу. Как только мы зашли в хирургическую, он закрыл дверь и прислонился к ней, опустив голову. – О, Господи! – сказал он. – Бедняжки, – проговорила я с неким сочувствием. – Я имею в виду, тебе, правда, их жаль? – Мне? – он обнюхал свою рубашку, которая высохла, но все еще имела отчетливый след рвоты спереди, затем выпрямился, потянулся, пока его спина не хрустнула. – Ага, полагаю жаль, – признался он. – Но – ох, Боже! Она сказала тебе, как это произошло? – Да. Я расскажу тебе кровавые подробности позже, – я услышала, что мистер Вемисс спускается по лестнице. Вытащив пару свечей из сетки, подвешенной под потолком, я протянула их, распрямляя длинный фитиль, присоединенный к ним. – У тебя есть нож под рукой? Его рука непроизвольно дернулась к поясу, но он был без кинжала. – Нет. Хотя на моем столе есть перочинный ножик. Он открыл дверь как раз в тот момент, как мистер Вемисс дошел до кабинета. Потрясенное восклицание мистера Вемисса достигло меня одновременно с запахом крови. Джейми бесцеремонно оттолкнул его в сторону, и я бросилась вслед за ним, мое сердце готово было выскочить из груди. Они втроем стояли, прижавшись друг к другу, возле стола. Пятна свежей крови испачкали столешницу, а Кеззи держал мой окровавленный платок обернутым вокруг своей руки. Он взглянул на Джейми, похожий на привидение в мерцающем свете. Его зубы были стиснуты, но он сумел улыбнуться. Я уловила небольшое движение и увидела Джо, осторожно держащего лезвие перочинного ножика Джейми над пламенем свечи. Действуя так, словно никого больше не было в комнате, он взял брата за руку, стянул платок, и прижал раскаленный металл к свежей овальной ране на большом пальце Кеззи. Запах горелой плоти смешался с запахом дождя и мистер Вемисс издал слабый задушенный звук. Кеззи глубоко вздохнул, отпустил руку, и криво улыбнулся Джо. – Счастливого пути, брат! – сказал он, твердо и громко. – Большого счастья тебе, брат! – тем же голосом ответил Джо. Лиззи стояла между ними, маленькая и взъерошенная, ее покрасневшие глаза были устремлены на Джейми. И улыбалась.
БРИАННА МЕДЛЕННО ВЕЛА маленькую машинку вверх по накрытой одеялом возвышенности ноги Роджера, затем поперек живота к центру его груди, где он схватил и машинку, и ее руку, насмешливо ей улыбаясь. – Это действительно хорошая машинка, – сказала она, высвобождая руку и удобно поворачиваясь на бок рядом с ним. – Все четыре колеса вертятся. Что это за марка? Моррис Минор? Как та маленькая оранжевая, что была у тебя в Шотландии? Это была милейшая вещь, какую я когда-либо видела, но я никак не могла понять, как ты умудрялся в нее втиснуться. – С помощью талька, – уверил он ее. Роджер поднял игрушку и движением пальца заставил переднее колесо крутиться. – Ага, эта хорошо получилась, правда? Я не предполагал, что это будет какая-то конкретная модель, но думаю, что припоминал тот твой Форд Мустанг. Помнишь, как мы в тот раз ехали на ней вниз с гор? – его глаза смягчились от воспоминания, их зеленый цвет казался почти черным в неверном свете ровно горевшего огня. – Я помню. Я чуть не съехала с дороги, когда ты поцеловал меня на скорости восемьдесят пять миль в час. Брианна рефлекторно придвинулась ближе к нему, слегка ткнув его коленкой. Он с готовностью повернулся к ней лицом и снова ее поцеловал, одновременно быстро продвигая машинку задним ходом вниз по ее спине и поверх закругления ее ягодиц. Она вскрикнула и заерзала напротив него, пытаясь избежать щекочущих колес, затем ткнула его локтем в ребра. – Убери это от меня! – Я думал, что ты находишь скорость эротичной. Дррынь, – прошептал Роджер, направляя игрушку вверх по ее руке и внезапно вниз, за ворот ее рубашки. Она попыталась ухватить машинку, но он вырвал ее, затем нырнул рукой под одеяло и пробежался колесами вниз по ее бедру, затем снова неистово вверх. Последовала неистовая борцовская схватка за овладение машинкой, которая закончилась тем, что они оба свалились на пол в клубке из постельного белья и ночных рубашек, задыхающиеся и обессиленные от хохота. – Шшш! Ты разбудишь Джемми! – поднимаясь и извиваясь, она начала выворачиваться из-под тяжести Роджера. Превосходя в весе на пятьдесят фунтов, он просто расслабился поверх нее, прижимая ее к полу. – Ты не сможешь разбудить его даже пушечным выстрелом, – сказал Роджер, с уверенностью, порожденной опытом. Это было правдой: после того, как Джемми перестал просыпаться ночью каждые несколько часов, чтобы быть накормленным, он всегда спал, как абсолютно неподвижное бревно. Она затихла, сдувая волосы со своих глаз и ожидая подходящего момента. – Как думаешь, ты когда-нибудь сможешь еще раз разогнаться до восьмидесяти пяти миль в час? – Только если упаду с вершины очень глубокого ущелья. Ты совершенно голая, ты знаешь об этом? – Ну, ты – тоже. – Ага, но я-то с самого начала таким был. Где машинка? – Не имею понятия, – солгала она. На самом деле, игрушка была под изгибом ее спины, и это было жутко неудобно, но Бри не собиралась давать ему дальнейшие преимущества. – Зачем она тебе? – О, я собирался еще немного исследовать территорию, – сказал он, поднимаясь на одном локте и медленно проводя пальцем по возвышенности одной груди. – Я полагаю, что смогу сделать это и пешком, однако. Займет больше времени, но зато пейзаж и общий вид произведут большее впечатление. Так говорят. – Ммм, – он мог прижимать ее к полу своим весом, но не мог держать в узде ее руки. Она подняла указательный палец и тронула ногтем его сосок, заставив Роджера глубоко вдохнуть. – Ты планируешь совершить долгое путешествие? – она взглянула на маленькую полку возле кровати, где хранила свои контрацептивные материалы. – Достаточно длинное, – он проследил за ее взглядом, затем посмотрел ей в глаза, безмолвно задавая вопрос. Она подвигалась, чтобы лечь удобнее, незаметно убирая миниатюрную машинку. – Говорят, что путешествие в тысячу миль начинается с одного шага, – сказала она и, подняв голову, прикоснулась губами к его соску. Потом нежно сомкнула зубы, а моментом позже, отпустила. – Тихо, – сказала она укоризненно, – ты разбудишь Джемми.
*** – ГДЕ ТВОИ НОЖНИЦЫ? Я отрежу их. – Я не скажу тебе, мне они нравятся длинными, – она убрала мягкие темные волосы с его лица и поцеловала кончик его носа. Он улыбнулся и в ответ коротко поцеловал ее, перед тем как сесть, откидывая волосы с лица одной рукой. – Ему не может быть удобно, – сказал Роджер, глядя на колыбель. – Может, я переложу его в кроватку? Брианна со своей позиции на полу взглянула вверх на колыбель. Джемми было четыре года, и он уже давно достаточно вырос, чтобы спать на низенькой кровати. Но довольно часто настаивал на том, чтобы спать в своей колыбели, как в старые времена, упрямо втискивая себя в нее, несмотря на тот факт, что он не мог вместить туда все четыре конечности и голову одновременно. В данный момент кроме двух пухленьких голых ног, торчащих прямо вверх с одной стороны кровати, ничего видно не было. «Он становится таким большим», – подумала она. Джем еще почти не мог читать, но знал уже все буквы своего имени и умел его написать, а еще мог сосчитать до сотни. Кроме того, он знал, как заряжать ружье: дед научил его. – Мы расскажем ему? – спросила она вдруг. – А если расскажем, то когда? Роджер, должно быть, думал о чем-то в том же духе, потому что как будто сразу понял, что конкретно она имеет в виду. – Господи, как ты скажешь ребенку что-то вроде этого? – сказал он. Он встал и, собрав в пригоршню постельное белье, потряс его в очевидной надежде обнаружить кожаную завязку, которой скреплял свои волосы. – Неужели ты не сказал бы ребенку, что его усыновили? – возразила она, садясь и пробегая руками сквозь свои густые волосы. – Или, если бы был какой-нибудь семейный скандал, типа, что его папа на самом деле не умер, а сидит в тюрьме? Если рассказать ребенку, пока он маленький, думаю, что это не ранит его сильно: и ему будет комфортнее с этим, когда он вырастет. Если они узнают об этом позже, это шок для них. Он насмешливо и косо посмотрел на нее. – Ты-то знаешь по опыту. – И ты тоже, – она говорила сухо, но почувствовала эхо этого опыта даже сейчас. Неверие, гнев, отрицание, а потом – внезапное обрушение ее мира, когда она начала, помимо своей воли, верить. Чувство опустошения и заброшенности, и также черной ярости и предательства от обнаружения, как много из того, что она воспринимала как незыблемое, оказалось ложью. – По крайней мере, для тебя это не было выбором, – сказала она, поворачиваясь в более удобную позицию напротив края кровати. – Никто не знал о тебе, не было никого, кто мог бы сказать тебе, кто ты есть, но не говорил. – О, и ты думаешь, что они должны были рассказать тебе о путешествиях во времени раньше? Твои родители? – он поднял черную бровь, цинично развлекаясь. – Я прямо вижу записки, которые приходили бы тебе домой из школы: «У Брианны чересчур сильно развито воображение, но она должна знать ситуации, когда не может использовать его». – Ха, – она отпихнула в сторону остатки одежды и постельного белья. – Я ходила в католическую школу. Монашки бы назвали это ложью и положили бы этому конец, точка. Где моя сорочка? – она вылезла из нее полностью во время схватки и, несмотря на то, что ей было все еще тепло от последствий борьбы, Брианна чувствовала себя неуютно, как бы выставленной напоказ, даже в темном свете комнаты. – Вот она, – он выдернул комок льна из общей массы и встряхнул его. – Так что ты думаешь? – он посмотрел на нее вверх, вздернув одну бровь. – Думаю ли я, что они должны были мне сказать? Да. И нет, – призналась она неохотно. Она взяла сорочку и натянула ее через голову. – Я имею в виду… я понимаю, почему они не сказали мне. Папа не верил в это. Что он думал… что ж, что бы это ни было, он попросил маму позволить мне верить, что он и есть мой настоящий отец. Она дала ему слово: я не думаю, что она должна была нарушить его, нет. Насколько она знала, ее мама только однажды нарушила свое слово, непреднамеренно, но с ошеломляющим эффектом. Она разгладила поношенную сорочку поверх своего тела и поймала концы завязок, которые собирали горловину. Теперь она была одета, но чувствовала себя столь же выставленной на показ, как будто была все еще голой. Роджер сидел на матрасе, методично перетряхивая пледы, но его глаза были все еще сфокусированы на ней, зеленые и вопрошающие. – И все же, это была ложь, – выпалила она. – Я имела право знать! Он медленно кивнул. – Ммфм, – он поднял скрученную простынь и начал ее раскручивать. – Ага, что ж, я могу понять, что ребенку нужно рассказать, что он усыновленный, или его папа в тюрьме. Здесь, правда, могут быть детали, вроде того, что папа убил маму, когда обнаружил ее на кухне, совокупляющейся с почтальоном и шестью хорошими друзьями. Может быть, это и не будет иметь значения для него, если ты расскажешь ему, пока он маленький. Но это будет иметь значение чуточку позже, когда он захочет привлечь внимание друзей, рассказывая им. Брианна прикусила губу, чувствуя, что неожиданно разозлилась и обиделась. Она не думала, что ее чувства все еще так близки к поверхности, и ей не нравился, как сам факт, что они близко, так и то, что Роджер это видел. – Ну… да, – она взглянула на колыбель. Джемми поменял положение: он свернулся сейчас как маленький ежик, его личико было прижато к коленкам, и ничего не было видно, кроме его округлой попки под ночной рубашкой, возвышавшейся над краем колыбели, как луна, встающая над горизонтом. – Ты прав. Мы должны подождать, пока он не повзрослеет достаточно, чтобы понимать, что это секрет и что он не может говорить людям всего. Кожаная завязка выпала из вытряхиваемого одеяла. Роджер наклонился, чтобы подобрать ее, его темные волосы распустились вокруг лица. – Ты когда-нибудь захочешь сказать Джемми, что я не настоящий его отец? – не глядя на нее, тихо спросил он. – Роджер! – вся ее злость исчезла, уступив место волне паники. – Я не сделаю этого и в сотню миллионов лет! – Даже если бы я думала, что это правда, – добавила она поспешно, – и я так не думаю, Роджер! Не думаю! Я знаю, что ты его настоящий отец! – она села рядом с ним, отчаянно схватив его за руку. Роджер несколько косо улыбнулся и похлопал ее по руке, но не встретился с ней взглядом. Он немного подождал, затем двинулся, осторожно отсоединив себя для того, чтобы завязать свои волосы. – То, о чем ты говорила. Разве он не имеет право знать, кто он такой? – Это не… Это другое. Действительно, было различие. Действие, результатом которого стало ее зачатие, не было изнасилованием – но это было непредумышленно. С другой стороны, там не было сомнения. Оба, нет, все трое ее родителей знали, что она была дочерью Джейми Фрейзера, вне всякого сомнения. С Джемми… Она снова посмотрела на колыбель, инстинктивно желая найти какой-нибудь знак, какую-нибудь неоспоримую метку отцовства Роджера. Но Джемми был похож на нее и на ее отца, как цветом волос, так и лицом. Он был большим для своего возраста, с длинными конечностями и широкой спиной, как и оба мужчины, которые могли быть его отцами. И у обоих, черт возьми, были зеленые глаза. – Я не скажу ему этого, – твердо сказала она. – Никогда. И ты тоже. Ты его отец в любом смысле, который имеет значение. И не будет никаких причин для него даже знать о том, что Стивен Боннет существует. – Кроме той, что он существует, – указал Роджер. – И думает, что ребенок – его. Что, если они когда-нибудь встретятся? Когда Джем будет старше, я имею в виду. Она не имела привычки творить крестное знамение в моменты стресса, как делали ее отец и кузен, но сейчас она перекрестилась, заставив Роджера рассмеяться. – Ничего смешного, – сказала она, садясь прямо. – Этого не случится. А если и случится, если я когда-нибудь увижу Стивена Боннета где-нибудь близко возле моего ребенка, я… Что ж, в следующий раз я прицелюсь выше, и все. – Ты определенно намерилась дать своему ребенку отличную историю для своих одноклассников, да? – он говорил легко, поддразнивая, и она немного расслабилась, надеясь, что достигла успеха в рассеивании любого сомнения, которое могло быть у него насчет того, что она может сказать Джемми насчет его отцовства. – О'кей, но он должен узнать остальное, раньше или позже. Я не хочу, чтобы он узнал об этом случайно. – Ты не случайно узнала об этом. Твоя мама сказала тебе. «И посмотри, где мы с тобой теперь», – эти слова остались несказанными, но громко повисли внутри ее головы, когда он уставился на нее долгим взглядом. Если бы она не почувствовала себя вынужденной прийти в прошлое, чтобы найти своего отца, никто из них не был бы здесь сейчас. Они были бы в безопасности в двадцатом веке, возможно, в Шотландии, может быть в Америке, – но в месте, где дети не умирают от диареи и внезапной лихорадки. В месте, где неожиданная опасность не скрывается за каждым деревом, и война не прячется за кустами. В месте, где голос Роджера звенел бы чисто и сильно. Но, может быть – только может быть – у нее не было бы Джемми. – Прости меня, – сказала она, чувствуя, как сдавило горло. – Я знаю, это моя вина – все это. Если бы я не пришла в прошлое… – она потянулась неловко и коснулась ужасного шрама, что окружал его горло. Он поймал ее руку и потянул вниз. – Боже, – сказал он тихо, – если бы я мог пойти куда угодно, чтобы найти моих родителей… включая ад… Брианна, я бы сделал это, – он посмотрел вверх, его глаза были ярко зелеными, и сильно сжал ее руку. – Если есть в мире человек, который понимает это, лапочка, так это я. Она обоими руками сильно сжала его руку в ответ. Облегчение, что он не обвиняет ее, расслабило струны ее тела, но печаль о его потерях – и ее – все еще наполняло горло и грудь, тяжелая, как намокшие перья, и было больно дышать. Джемми задвигался и внезапно поднялся в колыбели, затем упал снова, все так же объятый крепким сном, и одна его рука выпала из колыбели, расслабленная, как лапша. Она замерла от его внезапного движения, но затем расслабилась и встала, чтобы заправить его руку обратно внутрь. Однако, до того как она достигла колыбели, раздался стук в дверь. Роджер поспешно схватил свою рубашку одной рукой, а другой рукой – нож. – Кто там? – спросила она, ее сердце стучало. Люди не приходят просто так после наступления темноты, если только не случилось чего-то страшного. – Это я, мисс Бри, – сказал голос Лиззи сквозь дерево двери. – Мы можем войти, пожалуйста? – она говорила взволнованно, но не встревожено. Брианна подождала, пока Роджер подобающе прикрылся, затем подняла тяжелую задвижку. Ее первой мыслью было, что Лиззи и выглядит взволнованной: щечки маленькой служанки были раскрасневшимися, как яблочки, их румянец был виден даже в темноте крыльца. «Мы» – это были она сама и двое братьев Бёрдсли, которые поклонились и кивнули, бормоча извинения за визит в столь поздний час. – Что вы, – сказала Брианна автоматически, поискав в комнате свою шаль. Не только из-за того, что ее льняная сорочка была тонкой и поношенной, на ней виднелось обличающее пятно. – Ээ, входите! Роджер вышел вперед, чтобы поприветствовать нежданных гостей, великолепно игнорируя сам факт того, что на нем не было ничего, кроме его рубашки, и Брианна поспешно удалилась в темный угол позади своего ткацкого станка, нащупывая старую шаль, которую хранила там для того, чтобы оборачивать свои ноги, когда работала. Благополучно обернутая в нее, она откинула полено, чтобы пригасить огонь и наклонилась, чтобы зажечь свечу от горящих угольков. В качающемся свете свечи она могла видеть, что Бёрдсли были одеты с нехарактерной для них аккуратностью, их волосы собраны и крепко заплетены, каждый в чистой рубашке и кожаной жилетке: сюртуков у них не было. Лиззи тоже была одета в ее лучшее платье. Фактически, на ней было то самое шерстяное платье бледно-персикового цвета, которое они приготовили для ее свадьбы. Что-то случилось, и было совершенно очевидно – что, по тому, как Лиззи настойчиво шептала на ухо Роджеру. – Ты хочешь, чтобы я вас поженил? – сказал Роджер удивленным тоном. Он обвел взглядом близнецов. – Эээ… С кем? – Да, сэр, – Лиззи уважительно поклонилась. – Меня и Джо, сэр, если вы будете так добры. Кеззи будет свидетелем. Роджер провел рукой по лицу, выглядя озадаченным. – Что ж… но… – он умоляюще посмотрел на Брианну. – У тебя проблемы, Лиззи? – спросила Брианна прямо, зажигая вторую свечу и ставя ее в подсвечник у двери. В усилившемся свете она могла видеть, что веки Лиззи были красными и опухшими, как будто она плакала. Но ее поведение скорее говорило о взволнованной решительности, нежели о страхе. – Не то, чтобы сказать, проблемы. Но… я беременна, да, – Лиззи скрестила свои руки на животе в защищающем жесте. – Мы… мы хотели пожениться до того, как я скажу кому-либо. – О. Что ж… – Роджер посмотрел на Джо неодобрительно, но выглядел не более чем наполовину убежденным. – Но твой отец… он не будет… – Па захочет, чтобы мы поженились перед священником, – объяснила Лиззи убедительно. – А мы уже будем. Но вы же знаете, сэр, могут пройти месяцы, и даже годы, прежде чем мы сможем найти католического священника, – она опустила глаза, краснея. – Я… Мне бы хотелось быть замужем, даже просто с произнесением положенных слов, понимаете, до того, как ребенок родится. – Да, – сказал он, неизбежно опуская глаза на живот Лиззи. – Это я сообразил. Но я не понимаю спешки, если вы понимаете, о чем я говорю. Я имею в виду, ты не будешь намного заметнее беременной завтра, чем сегодня ночью. Или на следующей неделе. Джо и Кеззи обменялись взглядами поверх головы Лиззи. Затем Джо опустил свою руку на талию Лиззи и нежно придвинул ее к себе. – Сэр. Просто… Мы хотели все сделать правильно друг для друга. Но нам бы хотелось все сделать в узком кругу, понимаете? Только я, Лиззи, и мой брат. – Только мы, – повторил Кеззи, придвигаясь ближе. Он настоятельно посмотрел на Роджера. – Пожалуйста, сэр? Кажется, его рука была чем-то поранена, потому что носовой платок был повязан вокруг. Брианна нашла их троих такими трогательными, почти невыносимо. Они были такими невинными, и такими юными, три чистых лица настойчиво и с мольбой повернуты в сторону Роджера. Она придвинулась ближе и коснулась теплой сквозь рукав рубашки руки Роджера. – Сделай это для них, – сказала она тихо. – Пожалуйста? Это же не совсем настоящий брак, в самом деле, но ты можешь совершить для них обручение скреплением рук. – Ага, что ж, но они должны посоветоваться… ее отец… – его протесты заглохли, когда он перевел взгляд с нее на трио, и она могла видеть, что Роджер был также тронут их невинностью, как и она. «И, – подумала она, внутренне довольная, – он также был очень взволнован самой мыслью о том, чтобы провести свое первое бракосочетание, нестандартное, каким оно было». Обстоятельства были романтичными и запоминающимися. Обменяться клятвами перед огнем очага и свечей здесь, в тишине ночи, с замершей в тенях дома теплой памятью об их собственном занятии любовью, и их спящим ребенком, как молчаливым свидетелем. Одновременно – и благословение и обещание нового брака, который предстояло совершить. Роджер глубоко вздохнул, затем улыбнулся ей, уступая, и повернулся. – Хорошо. Дайте мне хотя бы одеть свои штаны: я не буду совершать вашу свадьбу с голой задницей.
*** РОДЖЕР ДЕРЖАЛ ЛОЖКУ с мармеладом над своим тостом, уставившись на меня. – Они что? – сказал он сдавленным тоном. – О, она не могла! – Бри вскинула свою руку ко рту, расширив глаза поверх нее, и сразу же убрала ее, чтобы спросить. – За обоими? – Определенно да, – сказала я, подавляя самый неуместный позыв рассмеяться. – Ты в самом деле поженил ее с Джо прошлой ночью? – Господь, помоги мне, я это сделал, – пробормотал Роджер. Выглядя ужасно потрясенным, он опустил ложку в свой кофе и механически помешал. – И она обручилась с Кеззи тоже? – Перед свидетелями, – уверила я его, бросив осторожный взгляд на мистера Вемисса, который сидел с открытым ртом напротив накрытого к завтраку стола и, очевидно, превратился в камень. – Ты думаешь… – обратилась ко мне Бри, – я имею в виду… – с обоими сразу? – Ээ, ну, она сказала, что нет, – ответила я, бросив взгляд в сторону мистера Вемисса, обозначив, что это вряд ли был подходящий вопрос для обсуждения в его присутствии, каким бы животрепещущим он не был. – О, Боже, – сказал мистер Вемисс, голосом, как из могилы. – Она проклята. – Святая Мария, Матерь Божья, – миссис Баг с круглыми, как блюдца, глазами, перекрестилась, – пусть Христос помилует ее! Роджер глотнул кофе, подавился и поставил его на стол, захлебнувшись. Брианна с готовностью постучала по его спине, но он отмахнулся со слезящимися глазами, успокоился и собрался. – Что ж, возможно, все не так плохо, как кажется, – сказал он мистеру Вемиссу, пытаясь найти в этом светлую сторону. – Я имею в виду, можно ведь сказать, что в данном случае, близнецы имеют одну душу, которую Господь поместил в два тела для своих целей. – Ага, но ведь тела-то два! – сказала миссис Баг. Как вы думаете, с обоими сразу? – Я не знаю, но я могу представить… – я взглянула в окно, где снег шептал у закрытых ставней. Прошлой ночью начался мощный снегопад: падал густой влажный снег. Сейчас снега нападало на землю почти целый фут. И я была абсолютно уверена, что каждый вокруг стола представлял то же самое, что и я: образ Лиззи и близнецов Бёрдсли, уютно устроившихся в теплой постели из мехов возле пылающего огня и наслаждающихся своим медовым месяцем. – Ну, я не думаю, что здесь кто-нибудь что-нибудь может сделать по этому поводу, – сказала Бри практично. – Если мы скажем что-нибудь на публике, пресвитерианцы, вероятно, побьют Лиззи камнями, как папистскую шлюху, и… Мистер Вемисс издал звук, похожий на сдавливаемый свиной мочевой пузырь. – Определенно, никто ничего не скажет, – Роджер уставился на миссис Баг тяжелым взглядом, – не так ли? – Что ж, я должна сказать Арчи, заметьте, или я просто взорвусь, – сказала она честно. – Но никому больше. Молчу как могила, я клянусь, дьявол побери меня, если я лгу, – она положила обе руки поверх своего рта в подтверждение, и Роджер кивнул. – Я полагаю, – сказал он с сомнением, – что брак, который я совершил, на самом деле не совсем действителен, но тогда… – Он такой же действительный, как обручение скреплением рук, которое совершил Джейми, – сказала я. – И, кроме того, уже слишком поздно, чтобы заставить ее выбрать. Как только большой палец Кеззи заживет, никто не сможет отличить… – Кроме Лиззи, вероятно, – сказала Бри. Она слизнула остатки меда с уголка своих губ, задумчиво смотря на Роджера. – Мне интересно, каково бы это было, если бы тебя было двое? – Оба мы были бы напрочь одураченными, – уверил он ее. – Миссис Баг, а есть еще кофе? – Кто одураченный? – дверь кухни открылась с вихрем снега и холодного воздуха, и вошел Джейми вместе с Джемом, оба свеженькие от визита в туалет, краснолицые, их волосы и ресницы белые от намерзшего инея. – Ты, например, тебя только что провела девятнадцатилетняя двоемужница, – проинформировала я его. – Что за двимущица? – поинтересовался Джемми. – Очень большая молодая леди (Здесь игра слов: по-английски – bigamist - двоемужница, что созвучно big miss – большая молодая леди), – сказал Роджер, беря намазанный маслом тост и засовывая его в рот Джемми. – Вот, почему бы тебе не взять это и… – его голос замер, когда он понял, что не может взять и отправить Джема на улицу. – Лиззи и близнецы пришли вчера вечером к Роджеру, и он поженил ее с Джо, – сказала я Джейми. Он моргнул, тающая вода с ресниц побежала по его лицу. – Будь я проклят, – сказал он. Джейми длинно вдохнул, затем обнаружил, что до сих пор покрыт снегом и отошел, чтобы отрясти его с себя у очага; комки снега падали в огонь с брызгами и шипением. – Что ж, – сказал он, возвращаясь к столу и садясь рядом со мной, – по крайней мере, у твоего внука будет имя, Джозеф. В любом случае – это будет Бёрдсли. Это насмешливое замечание, кажется, на самом деле несколько утешило мистера Вемисса: немного румянца вернулось на его щеки, и он позволил миссис Баг положить на свою тарелку свежеиспеченную лепешку. – Ага, я полагаю, это хоть что-то, – сказал он, – И я действительно не вижу… – Пойдем, посмотришь, – сказал Джемми, нетерпеливо дергая Брианну за руку. – Пошли, увидишь, мама! – Увижу что? – Я написал мое имя! Деда показал мне! – О, в самом деле? Что ж, молодец! – Брианна улыбнулась ему, затем ее брови нахмурились. – Что – прямо сейчас? – Да! Иди, посмотри, пока оно не покрылось снегом! Она взглянула на Джейми из-под нахмуренных бровей. – Па, ты не сделал этого! Он взял кусок свежего тоста с тарелки и аккуратно намазал его маслом. – Ага, что ж, – сказал он, – должна же быть какая-нибудь возможность, чтобы оставаться мужчиной, даже если никто не обращает внимания на то, что ты говоришь. Не передашь мне мармелад, Роджер Мак?
ДЖЕМ ПОСТАВИЛ СВОИ ЛОКТИ на стол, положил подбородок на свои кулачки, следя за траекторией движения ложки сквозь масло с напряженным выражением льва, наблюдающего за возбуждающим аппетит диким животным, направляющимся к водопою. – Даже не думай об этом, – сказала я, взглянув на его загребущие пальцы. – Печенье будет готово через несколько минут: тогда можешь взять одно. – Но, бабуля, я люблю их сырыми, – запротестовал он и расширил свои темно-голубые глаза в безмолвной мольбе. – Ты не должен есть сырые продукты, – сказала я строго. – У тебя может заболеть живот. – Ты же ешь, бабуля, – он указал пальцем на мой рот, где осталась капля коричневатого масла. Я прочистила горло и вытерла изобличающее доказательство полотенцем. – Ты испортишь свой аппетит до ужина, – сказала я, но с остротой восприятия животного из джунглей, он почувствовал ослабевание своей жертвы. – Обещаю, я не испорчу. Я съем все! – сказал он, протягивая руку к ложке. – Да, этого-то я и боюсь, – сказала я, с некоторой неохотой отдавая ее. – Только попробовать, эй, оставь немного для папы и деда. Он молча кивнул и медленно, длинным движением языка, лизнул ложку, закрыв в экстазе глаза. Я взяла другую ложку и принялась выкладывать будущее печенье на тонкие листы металла, которые использовала для выпекания. Мы с ним закончили вничью: противни, полные печений и почти опустевшая чашка, как раз тогда, когда послышались шаги от крыльца к двери. Узнав походку Брианны, я выхватила пустую ложку из рук Джемми и быстренько вытерла полотенцем его испачканный рот. Бри вошла в дверной проем, и ее улыбка превратилась в подозрительный взгляд. – Чего это вы, ребята, делаете? – Стряпаем печенье из патоки, – сказала я, поднимая противни в доказательство, перед тем, как задвинуть их в облицованную кирпичом духовку, устроенную в стене очага. – А Джемми мне помогает. Одна тонкая рыжая бровь выгнулась вверх. Брианна взглянула на меня, потом на Джемми, который имел вид совершенно неестественной невинности. Я догадалась, что выражение моего лица было не более убедительным. – Я уж вижу, – сказала она иронично. – Сколько масла ты съел, Джем? – Кто, я? – сказал Джемми, расширив глаза. – Ммм, – она наклонилась вперед и сняла коричневую капельку с его волнистых рыжих волос. – Что тогда это? Он нахмурился, глядя на нее, слегка скосив глаза в попытке сфокусироваться. – Настоящая большая вошь? – предположил он, просияв. – Думаю, что я подхватил ее от Рэбби МакЛауда. – Рэбби МакЛауда? – спросила я, с тревогой осознавая, что Рэбби несколько дней назад лежал, свернувшись калачиком на кухонной скамье, и его непослушные черные кудри смешались с яркими волосами Джемми, когда ребятишки спали, ожидая своих отцов. Я вспомнила, как тогда подумала о том, насколько очаровательно выглядят маленькие мальчишки, свернувшись, голова к голове, с их мягкими и сонными мордашками. – То есть, у Рэбби есть вши? – требовательно спросила Бри, отбрасывая кусочек масла от себя, как будто это на самом деле было отвратительное насекомое. – О, да, он просто завшивевший, – уверил ее Джемми радостно. – Его мама сказала, что она собирается взять бритву его отца и сбрить напрочь каждый маленький клочок его волос. У него, и его братьев, и у его отца, и у его дяди Рафа тоже. Она сказала, что у них у всех вши, и они скачут по их кроватям. И она устала быть съедаемой заживо, – почти не задумываясь, он поднял свою руку к голове и почесался, его пальцы, как грабли, прошлись сквозь волосы в характерном жесте, который я так часто видела раньше. Бри и я обменялись короткими, полными ужаса, взглядами, потом она схватила Джемми за плечи и потащила его к окну. – Иди-ка сюда! Ну, так и есть. В солнечном свете, усиленном искрящимся снегом, выявились яркие розовые следы на нежной коже позади его ушей и на задней части его шеи, явно порожденные чесанием из-за вшей. И быстрое обследование его головы подтвердило худшее: были обнаружены маленькие гниды, прилепившиеся к основанию его волос и несколько рыжевато-коричневых взрослых особей, вполовину размера рисового зерна, которые неистово разбежались в стороны, прячась в густоте волос. Бри поймала одну и раздавила между ногтями, бросив останки в огонь. – Фу! – она вытерла руки о свою юбку, затем стянула ленту, которая скрепляла ее волосы и энергично почесалась. – А у меня они есть? – спросила она обеспокоенно, поворачиваясь ко мне своей макушкой. Я быстрым движением взлохматила густую массу ее золотисто-каштановых и светло-коричных волос, в поисках белеющих следов гнид, затем отступила назад, наклоняя свою голову. – Нет, а у меня? Открылась задняя дверь, и в дом вошел Джейми, который слегка удивился, увидев Брианну, которая как сумасшедший бабуин что-то ищет в моих волосах. Затем он дернул головой, принюхиваясь. – Что-то горит? – Деда, у меня они есть! Оба восклицания достигли меня одновременно с запахом паленой патоки. Я резко выпрямилась и ударилась головой об край посудной полки, достаточно сильно, чтобы увидеть звездочки. Они исчезли как раз вовремя, чтобы увидеть Джемми, вставшего на цыпочки, чтобы дотянуться до дымящейся духовки в стенке очага, которая была гораздо выше его головы. Сосредоточившись, он зажмурил, почти закрыл глаза и отвернул лицо от волны жара, исходящей от кирпичей, вокруг его тянущейся руки было неловко обернуто полотенце. Джейми достиг мальчика в два больших шага, оттащив его назад за воротник. Он залез в духовку голыми руками и вытащил наружу тонкий лист дымящихся печений, откидывая горячий противень в сторону с такой силой, что он стукнулся о стену. Маленькие коричневые диски высыпались и покатились по полу. Адсо, который, помогая с охотой на вшей, сидел, примостившись высоко на окне, увидел нечто, что было похожим на добычу, и яростно набросился на катящуюся печенюшку, но тут же обжег свои лапы. Он уронил ее и, издав удивленный «мяяу!», нырнул под лавку. Джейми, тряся своими обожженными пальцами и делая экстремально грубые замечания по-гэльски, схватил другой рукой длинную щепку из растопки и тыкал внутри духовки, пытаясь извлечь оставшиеся листы с печеньем среди облаков дыма. – Что тут про… Эй! – Джемми! Крик Роджера прозвучал одновременно с криком Бри. Войдя в дом вслед за Джейми, Роджер имел такое же ошарашенное выражение, которое мгновенно сменилось тревогой при виде его отпрыска, присевшего на корточки на полу и усердно собиравшего печенье, и совершенно не замечавшего, что его полотенце медленно загоралось в пепле очага. Роджер ринулся к Джему, столкнувшись с Бри, которая сделала то же самое. И оба они уткнулись в Джейми, который в это время маневрировал вторым листом печений, вытаскивая его на край духовки. Он попытался увернуться, зашатался и потерял равновесие, при этом противень звякнул о духовку, рассыпая куски дымящихся, пахнущих патокой угольков. Сбитый вбок котелок покачнулся и опасно сдвинулся на своем крючке, проливая суп на угли и образуя облачка шипящего ароматного пара. Я не знала, то ли смеяться, то ли бежать за порог, но остановилась на том, что схватила полотенце, которое уже довольно сильно разгорелось, и начала сбивать пламя, ударяя его о каменную стену очага. Задыхаясь, я поднялась, чтобы обнаружить, что моя семья уже справилась с тем, чтобы извлечь себя из огня. Роджер держал извивающегося Джемми, в смертельной хватке прижав его к груди, пока Бри осматривала ребенка на предмет ожогов и сломанных костей. Джейми, выглядевший скорее раздраженным, сосал обожженный палец, отгоняя дым от своего лица свободной рукой. – Холодная вода, – сказала я, обращаясь к наиболее срочному делу. Я схватила Джейми за руку, вытащив пальцы из его рта, и воткнула ее в тазик с водой. – С Джемми все в порядке? – спросила я, поворачиваясь к живописному образу Счастливого Семейства у окна. – Ага, я вижу, что с ним все хорошо. Поставь его вниз, Роджер, у ребенка есть вши. Роджер выпустил и отбросил Джемми, как горячую картофелину, и, как это обычно делают взрослые, когда слышат слово «вши», сильно зачесался. Джемми, не впечатленный общей суматохой, сел на пол и принялся поедать одно печенье из тех, что он продолжал сжимать в руках все это время. – Ты испортишь свой… – начала, было, Брианна автоматически, затем увидела пролитый котелок и залитый очаг, взглянула на меня и пожала плечами. – Есть у тебя еще печенье? – спросила она Джемми. Он кивнул с набитым ртом, полез в рубашку и протянул одно ей. Она критически его осмотрела, но потом все-таки осторожно откусила. – Не так плохо, – сказала она, сквозь крошки. – Хм? – она протянула остатки Роджеру, который схватил его одной рукой, запуская другую в волосы Джемми. – Это распространяется, – сказал он. – По крайней мере, мы видели полдюжины мальчишек возле Синклеров, все бритые, как каторжники. Нам тогда тоже придется обрить твою голову? – спросил он, улыбаясь Джемми и взъерошивая его волосы. Лицо мальчишки просияло от этого предложения. – Я буду лысым, как бабуля? – Да, даже более лысым, – уверила я его колко. В настоящее время мои волосы уже были два дюйма в длину, но кудрявость заставляла их выглядеть более короткими, маленькие волны и завитушки обрамляли округлость моего черепа. – Обрить его голову? – Брианна выглядела пораженной. Она повернулась ко мне. – А есть какой-нибудь другой хороший способ, чтобы избавиться от вшей? Я внимательно поглядела на голову Джема. У него были такие же густые, слегка волнистые волосы, как у его мамы и у дедушки. Я взглянула на Джейми, который улыбнулся мне, все еще держа одну руку в тазике с водой. Он по опыту знал, насколько трудно и долго вычесывать гнид из таких волос: я делала это для него много раз. Он покачал головой. – Обрейте его, – сказал он. – У вас не получится заставить мальчишку такого возраста и размера просидеть достаточно долго, чтобы вычесать из него все. – Мы можем использовать топленое сало, – предложила я с сомнением. – Можно намазать его голову салом или медвежьим жиром и оставить на несколько дней. Вши тогда задохнутся. По крайней мере, можно на это надеяться. – Фу, – Брианна посмотрела на голову своего сына с неодобрением, очевидно представляя, какой вред он нанесет этим своей одежде и постельному белью, если ему позволят шастать по округе, пока его голова обмазана салом. – Уксус и густая расческа смогут убрать самых больших, – сказала я, подходя, чтобы посмотреть на ровную чистую линию пробора в рыжих волосах Джема, – однако это не уберет личинки: придется соскребать их при помощи своих ногтей или ждать, пока они вылупятся и вычесывать их. – Обрейте его, – сказал Роджер, качая головой. – Вы никогда не уберете все личинки: придется делать это каждые несколько дней, и если вы пропустите пару, то они вырастут и начнут плодиться… – он улыбнулся и отряхнул крошки печений ногтем своего большого пальца. Они приземлились на юбку Брианны, и она отбросила их на пол, сердито смотря на Роджера. – И ты туда же! – она прикусила губу, хмурясь, затем неохотно кивнула. – Ну, хорошо, тогда, я полагаю, что другого выхода нет. – Они снова отрастут, – уверила я ее. Джейми ушел наверх, чтобы принести свою бритву, я сходила в операционную за своими ножницами и бутылкой лавандового масла для обожженного пальца Джейми. К тому времени, как я вернулась, Бри и Роджер вместе склонили свои головы над тем, что выглядело как газета. – Что это? – спросила я, подходя посмотреть поверх плеча Брианны. – Первая попытка Фергюса, – Роджер улыбнулся мне и придвинул газету так, чтобы я могла видеть. – Он прислал ее сюда наверх с торговцем, который оставил ее для Джейми у Синклеров.
– Правда? Это чудесно! Я повернула голову, чтобы посмотреть, маленькая волна удовольствия пробежала сквозь меня при виде заголовка: «СОЮЗ НЬЮ БЕРНА». Затем я взглянула поближе. – «L'OIGNON». «Луковица (Oignon – (фр.), – лук)»? – сказала я, моргая. – Это «Луковица»? – Ну, он это объясняет, – сказал Роджер, указывая на пышно и витиевато украшенные «Заметки Владельца» в центре страницы. Надпись удерживалась парой парящих херувимчиков. – Дело в том, что луковицы имеют слои, то есть множество составляющих, понимаешь, и еще… ээ... – его палец пробежал но странице, – едкость и жгучесть в острых рассуждениях и обмен мнениями, которые здесь всегда будут основаны на проверенной и полной информации для развлечения покупателей и читателей. – Я заметила, что он делает различие между покупателями и читателями, – отметила я. – Это очень по-французски. – Ну, да, – согласился Роджер. – Но есть определенно гэльский тон в некоторых моментах, можно видеть, что Марсали, должно быть, приложила к этому руку, и, конечно, большинство объявлений было написано теми, кто их разместил, – он указал на одно маленькое объявление, озаглавленное: «Потеряна шляпа. Если нашли в хорошем состоянии, пожалуйста, верните подписавшемуся, С. Гауди, Нью-Берн. Если она в плохом состоянии – носите ее сами». Джейми вернулся со своей бритвой как раз вовремя, чтобы это услышать, и присоединился к общему хохоту. Он ткнул пальцем на другую статью внизу страницы. – Ага, это хорошее, но полагаю, «Уголок поэта», все-таки, мой фаворит. Не думаю, что Фергюс мог сделать это: у него совсем нет слуха для составления рифмы. Думаете, это была Марсали, или кто-нибудь другой? – Прочти их вслух, – сказала Брианна, неохотно уступая газету Роджеру. – Я лучше подстригу Джема, пока он не улизнул и не распространил вшей по всему Фрейзерс Риджу. Однажды приняв решение, Брианна больше не сомневалась, она завязала скатерть вокруг шеи Джемми и без колебаний принялась срезать ножницами локоны рыже-золотых и каштановых волос, которые падали на пол как сверкающий дождь. Тем временем, Роджер читал, драматически размахивая руками:
Скажи, как можно нам понять на деле, Что к Благу Общества ведет Последний Акт о розничной торговле Спиртных напитков и тэ-дэ? Я отрицаю! Нет, ну, правда! Учитывая все, за лучшее избрав Вот это!? Выбрав из Двух Зол? Тогда я прав! И если поискать, то обнаружить можно, Что десять Bunters, перепив неосторожно, Умрут от этого. Десяток в год. За это – тысячи невинных, потеряв свой хлеб, В отчаянье придут из-за того, кто слеп, Страдая вновь от глупости господ. И в мыслях не было б к греху склонять, Иль адвокатом Джина стать, Но, скромно размышляя, Поймем, что план сей – никудышный, Вам это скажет и Всевышний! Писанью доверяя, Когда к Возмездию зовет Содомский грех, Десяток праведных спасутся изо всех, И Бога к жалости склонят. Но здесь, сейчас, десяток проституток, Расстроив Эпикура очень круто, Полгорода разрушат и казнят.
– Никогда бы не додумалась до рифмы «к греху склонять – и адвокатом Джина стать», – повторила Брианна, хихикая. – Вы заметили, он – или она – не упоминает виски. Что такое Bunters, а? Упс, сиди смирно, малыш! – Кокотка, шлюха, проститутка, – сказал Джейми рассеянно, натачивая свою бритву, пока читал через плечо Роджера. – Что такое кокотка и шлюха? – спросил Джемми, его радар естественно выхватил единственное некорректное слово во всем диалоге. – Это сестра Ричи? Сестра Ричарда Вулама Шарлотта (В английском варианте – полная рифма: Charlottе – harlot) была очень привлекательной девушкой: также она была очень преданным квакером. Джейми обменялся взглядом с Роджером и кашлянул. – Нет, я так не думаю, парень, – сказал он. – И, ради Бога, даже и не произноси этого слова! Ну-ка, ты готов быть обритым? – не ожидая ответа, он поднял помазок и намылил стриженую голову Джема под аккомпанемент его довольных взвизгиваний. – «На парик мне, брадобрей», – сказала Бри, наблюдая за процессом. – «Сколько нужно брить свиней?» (Народная английская детская песенка). – Много, – ответила я, сметая кучки упавших волос и бросая их в огонь, в надежде, что вместе с ними уничтожаю обиталище вшей. Волосы Джемми были такими прекрасными, и их было так жалко. Все же, они вырастут снова, и, к тому же, стрижка выявила прекрасную форму его головы, красивую и круглую, как канталуп (мускусная дыня). Джейми тихонечко немелодично напевал, двигая бритвой по голове своего внука с такой деликатностью, как если бы он брил пчелу. Джем слегка повернул свою голову, и у меня перехватило дыхание, я застыла, сраженная промелькнувшим воспоминанием… Джейми в Париже, его волосы коротко острижены почти до самого черепа, Джейми, перед встречей с Джеком Рэндаллом готовившийся убить или быть убитым. Потом Джем повернулся снова, извиваясь на своем стуле, и образ исчез – чтобы привлечь наше внимание к кое-чему еще. – Это еще что такое? – я наклонилась вперед, чтобы посмотреть, когда Джейми провел бритвой вниз с размашистым жестом и отбросил последние остатки пены в огонь. – Что? – Бри наклонилась рядом со мной и ее глаза расширились при виде маленького коричневого пятна. Оно было размером с фартинг (английская монета в ¼ пенни, диаметром от 12-ти до 22-х миллиметров), почти круглое, прямо над линией роста волос на задней стороне его головы, позади левого уха. – Что это? – спросила она, хмурясь. Она нежно его коснулась, но Джем этого не заметил: он извивался даже сильнее, желая спуститься со стула. – Я абсолютно уверена, что все в порядке, – уверила я ее, после быстрого осмотра. – Это похоже на то, что называют «невус» – что-то вроде плоского родимого пятна, обычно практически безвредного. – Но откуда оно появилось? Когда он родился, у него этого не было, я знаю! – возразила она. – Малыши очень редко рождаются с любым видом родинок, – объяснила я, развязывая скатерть вокруг шеи Джемми. – Ну вот, да, все, ты готов. Иди, и будь хорошим мальчиком теперь. Ужин будет готов, как только, так сразу. Нет, – я повернулась к Бри, – родинки обычно начинают появляться в возрасте около трех лет, и, конечно, чем старше люди становятся, тем больше их может появиться. Джем, освобожденный от уз, потирал свою обритую голову обоими руками, выглядел жутко довольным и напевал: – Шарлотка – кокотка, Шарлюха – шлюха, – тихонечко так, практически про себя. – Ты уверена, что все в порядке, – Брианна все еще хмурилась и была расстроена. – Это не опасно? – О, ну да, это ерунда, – уверил ее Роджер, взглянув поверх газеты. – У меня точно такое есть, с самого детства. Прямо… здесь, – его лицо внезапно изменилось, когда он говорил, и его рука поднялась, очень медленно, чтобы опуститься на задней части головы, прямо над линией роста волос, за левым ухом. Он посмотрел на меня, и я увидела, как его горло двинулось, когда он сглотнул, его неровный шрам от веревки потемнел против внезапной бледности его кожи. Тонкие волоски молчаливо поднялись на моей руке. – Да, – сказала я, отвечая на его взгляд и надеясь, что мой голос не дрожит слишком заметно. – Этот вид родинок… часто наследуемый. Джейми не сказал ничего, но его рука крепко сжала мою. Джем сейчас стоял на четвереньках, пытаясь уговорить Адсо выйти из-под скамейки. Его шея была маленькой и хрупкой, и его бритая голова выглядела почти по-неземному белой и шокирующе голой, как шляпка гриба, выглянувшая из-под земли. Глаза Роджера на момент задержались на ней, затем он повернулся к Бри. – Я уверен, что наверняка сам подхватил несколько вшей, – сказал он, его голос был только самую чуточку громче обычного. Он поднялся, снял завязку, которая скрепляла его густые черные волосы, и отчаянно зачесался. Обеими руками. Затем, улыбаясь, поднял ножницы и протянул их ей. – Как папа, так и сын, я полагаю. Не поможешь и мне с этим?
ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ. Где же Перри Мейсон , когда он так нужен? Перри Мейсон – бесстрашный лос-анджелесский адвокат, специализирующийся на защите самых безнадежных дел, литературный персонаж из детективных романов Эрла Гарднера, а так же герой одноименного американского телесериала 1950-70 гг..
ОПАСНАЯ КОРРЕСПОНДЕНЦИЯ.
«Плантация Маунт Джосайя, Колония Вирджиния От Лорда Джона Грея, мистеру Джеймсу Фрейзеру, эсквайру Фрейзерс Ридж, Северная Каролина от шестого Марта, 1775 от Рождества Христова.
ДОРОГОЙ МИСТЕР ФРЕЙЗЕР, чем, во имя Господа, Вы занимаетесь? В ходе нашего долгого Знакомства я узнал о Вас много разных вещей: несдержанность и упрямство – лишь две их них, но Вы всегда были человеком рассудка и чести. Однако, несмотря на явные Предостережения, я нахожу Ваше имя в нескольких списках подозреваемых Предателей и Мятежников, имеющих отношение к незаконным Ассамблеям, и в связи с этим, подлежащих Аресту. Тот Факт, что Вы еще на Свободе, отражает не более чем, Отсутствие в данный момент доступных Войск в Северной Каролине – но это может мгновенно измениться. Джосайя Мартин умолял Лондон о Помощи, и она будет оказана, уверяю Вас. Не будь Гейдж излишне занят в Бостоне, а войска лорда Данмора в Вирджинии не были бы все еще в процессе ассамблеи, то армия добралась бы до Вас в течение нескольких месяцев. Не обманывайте себя: Король может быть несостоятельным в своих действиях, но правительство осознает, хотя и с опозданием, уровень смятения в колониях, и действует так стремительно, как может, чтобы подавить беспорядки, прежде чем последуют еще большие осложнения. Кем бы Вы ни были, но Вы не Глупец, и поэтому я смею предположить, что Вы осознаете Последствия ваших Действий. Но я не был бы Другом, не изложив Вам это дело прямо: своими Действиями, Вы подвергаете свою семью огромной Опасности, и Сами лезете в Петлю. Во имя какой бы то ни было привязанности, что Вы еще испытываете ко мне, и ради тех дорогих связей между Вашей семьей и мной, я умоляю Вас отвергнуть это чрезвычайно опасное сотрудничество, пока еще есть время. Джон». Я прочитала письмо и посмотрела на Джейми. Он сидел за столом, который был завален бумагами и засыпан мелкими кусочками разломанного сургуча. Бобби Хиггинс привез довольно много писем, газет и пакетов, и Джейми отложил чтение письма лорда Джона напоследок. – Он очень сильно боится за тебя, – положив листок бумаги в стопку, сказала я. Джейми кивнул. – Отнестись к действиям короля, как к «возможно необоснованным», для человека в его положении – это почти измена, Сассенах, – заметил он. Я хотя подумала, что он пошутил. – Эти списки, что он упоминает, ты что-нибудь знаешь о них? Он пожал плечами и порылся указательным пальцем в одной из неопрятных стопок, вытащив испачканный лист, который, очевидно, в свое время, уронили в лужу. – Вроде этого, я полагаю, – протягивая бумагу, произнес он. Список был неподписанный и почти нечитаемый, с орфографическими ошибками и ужасными изобличениями многих «Вопиющих Наруше¬ний». С указанием «Развратных Личностей», здесь перечис¬ленных, чьи речи, поступки и внешний вид стали угрозой для всех, кто высоко ценит мир и процветание. «Этим личностям», – считал писатель, – «должно быть покасано што к чиму», – по-видимому, они должны быть избиты, заживо освежеваны, – «опоркинуты в кипячую Смолу и покладены на забори», – или в особо опасных случаях, – «Павешены прямо на сваих сопственых страпилах». – Где ты это раздобыл? – двумя пальчиками я бросила лист на стол. – В Кэмпбелтоне. Некто прислал это Фаркарду, как мировому судье. Он дал мне это, потому что там мое имя. – Правда? – я прищурилась на неразборчивые буквы. – Ох, так и есть. «Дж. Фрейзер». Ты уверен, что это ты? Тут немало Фрейзеров, в конце концов, и многих зовут Джон, Джеймс, Джейкоб, или Джозеф. – Довольно мало таких, которые могут быть описаны как «Рыжеволосый фыродок, Сифилитик, Опеспеченый Сукин Сын, который ныкается в Борделях, когда не надирается и не вершит Бесчинства на улице», я полагаю. – О, я пропустила эту часть. – Это в разъяснении, внизу, – он равнодушно взглянул на бумагу. – Я сам думаю, Бьюкэн, мясник, написал это. – Предположим, что «опеспеченый» это намек, не пойму только откуда он это взял; у тебя нет денег взаймы. – Я не считаю что наличие основания, в данном случае, является строго необходимым, Сассенах, – очень сухо сказал он. – И, благодаря МакДональду и малышу Бобби, полно народу, который думает, что у меня есть деньги, и если я не расположен давать их в долг, то ясно почему. Этот сплетня обо мне вкладывает мою судьбу целиком в руки еврейских и либеральных спекулянтов, распускающих слухи, будто я целенаправленно порчу торговлю для собственной выгоды. – Что? – Это было в гораздо более качественном литературном исполнении, – ответил он, перебирая стопку и вытаскивая изысканный пергаментный лист, исписанный каллиграфическим почерком. Этот экземпляр был отправлен в газету Хиллсборо и был подписан «Друг Правосудия». И, хотя имя «Джейми» не было упомянуто, было очевидно, кто является объектом обвинения. – Это из-за волос, – оценивающе посмотрев на него, сказала я. – Если бы ты носил парик, им было бы гораздо труднее. Он с раздражением подернул одним плечом. Это было широко распространенным мнением, что рыжие волосы - показатель скверного характера и нравственной грубости, если не откровенной одержимости дьяволом, и оно отнюдь не ограничивалось анонимными недоброжелателями. Осознание этого мнения - совместно с личной неприязнью - имело достаточно много общего с тем фактом, что он никогда не использовал ни парик, ни пудру, даже в ситуациях, где истинные джентльмены этим пользовались. Не спрашивая, я вытянула стопку бумаг и стала их перелистывать. Он не пытался остановить меня, а сидел, спокойно наблюдая и слушая, как тарабанит дождь. Мощный весенний ливень омывал все снаружи, и холодный, влажный воздух, пробирающийся сквозь дверные и оконные щели, был наполнен зеленым ароматом леса. Порой, когда я слушала ветер, задувающий среди деревьев, меня охватывало внезапное предчувствие, что дикая природа извне намеревается проникнуть внутрь, пройти маршем по дому, уничтожив его и стерев все наши следы. Письма были разнообразны. Некоторые - от членов Комитета по Взаимосвязям Северной Каролины, с новостями, в основном с севера. Континентальные Объединения Комитетов уже появились в Нью-Гэмпшире и Нью-Джерси, эти органы сейчас начали фактически брать на себя функции правительства, по мере того как королевские губернаторы теряли контроль над собраниями, судами, и таможнями, а оставшиеся организации пребывали в полном замешательстве. Бостон был по-прежнему оккупирован войсками Гейджа, и некоторые из писем продолжали молить об отправке еды и продовольствия в поддержку горожан - мы отправили два центнера зерна в течение зимы, которые один из Вуламов обязался доставить в город, вместе с тремя полными повозками продуктов, пожертвованными жителями Риджа. Джейми взял перо и начал что-то медленно писать, стараясь приспо¬собиться к малоподвижности своей руки. Далее следовала записка от Даниэля Патнема, что ходила по Массачусетсу. В ней отмечалась активизация милицейской компании в сельской местности и содержалась просьба об оружия и порохе. Она была подписана десятком разных мужчин, каждый из которых свидетельствовал о положении дел в их собственных поселениях. Второй Континентальный Конгресс было предложено провести в Филадельфии, но дата еще не была определена. Джорджия сформировала Провинциальный Конгресс, но автор письма, как лоялист, явно считавший Джейми единомышленником - торжествующе отметил: «Здесь нет Чувства Обиды по отношению к Великобритании, как впрочем, и везде; Лоялистские Настроения настолько сильны, что только пять из двенадцати Округов прислали кого-то на этот самонадеянный и незаконный Конгресс».
Замусоленная копия «Массачусетской Газеты», датированная 6 февраля, содержала статью, обведенную чернилами, озаглавленную «Верховенство Закона и Верховенство Народа». Она была подписана «Нованглус», что я приняла за своего рода исковерканный на латыни «новый Англичанин» – и явилась откликом на предыдущие письма от Тори, который подписывался «Массачусетенсис», подумать только! Я понятия не имела кто такой Массачусетенсис, но я узнала несколько фраз из письма Нованглуса, по давнишним обрывкам уроков Бри – это был Джон Адамс (Джон Адамс – первый вице-президент США, второй президент США) собственной персоной. – «Правление законов, а не людей» (Цитата Джона Адамса), – пробормотала я. – Какой псевдоним ты бы использовал, если б собирался написать нечто подобное? – глянув поверх листа, я заметила его некоторое смущение. – Ты уже это делаешь? – Ну, всего лишь случайные крохотные заметки, то тут, то там, – защищаясь, ответил он. – Никаких памфлетов! – И кто же ты? Он недовольно пожал плечами. – «Скотус Американус», но лишь до тех пор, пока не придумаю что-нибудь получше. Я знаю, что еще некоторые используют это имя. – Ну что ж, это что-то. Королю придется потрудиться, выискивая тебя в толпе, – бормоча себе под нос «Массачусетенсис», я взяла следующий документ. Записка от Джона Стюарта, глубоко обиженного внезапной отставкой Джейми, в которой он сообщал что, Массачусетский Конгресс, самый незаконный и блудный, как они его называют, официально пригласил индейцев Стокбриджа поступить на военную службу в колонию. Он информировал Джейми, что если кто-либо из чероки последуют его примеру, он, Джон Стюарт с преогромным удовольствием собственноручно позаботится, чтобы он, Джейми Фрейзер, был повешен за измену. – Я думаю, что Джон Стюарт даже не догадывается, что у тебя рыжие волосы, – заметила я, откладывая послание в сторону. Я чувствовала себя немного неуверенной, несмотря на мои попытки шутить об этом. Видеть все это, изложенное черным по белому, словно уплотняло те тучи, что сгущались вокруг нас, и я почувствовала на своей коже первую холодную каплю ледяного дождя, несмотря на шерстяную шаль на моих плечах. Камина в кабинете не было, только маленькая жаровня, что мы использовали для тепла. Сейчас она горела в углу. Джейми поднялся, взял пачку писем и начал бросать их в огонь, одно за другим. Внезапно испытав приступ дежавю, я увидела его стоящим у камина в гостиной, в доме его кузена Джареда, в Париже, бросающего письма в огонь. Украденные письма якобитских заговорщиков, поднимающиеся белыми клубами дыма, который превращался в грозовые тучи, далеко в прошлом. Я вспомнила, что сказал Фергюс в ответ на указания Джейми: «Я знаю, как играть в эту игру». Я тоже это знала, и кристаллики льда закололи в моей крови. Джейми бросил последний горящий фрагмент в жаровню, затем посыпал песком страницу, что он написал, стряхнул песок и протянул ее мне. Он использовал один из листов особой бумаги, что изготовила Бри путем прессования между шелковыми экранами, переработанной массы из ветоши и растительного материала. Бумага была толще обычной, с мягкой, глянцевой текстурой, также при ее изготовлении были использованы ягоды и маленькие листочки, из-за этого, то там, то здесь, виднелись маленькие, похожие на кровь, красные пятна, в тени очертаний листиков.
«Из Фрейзерс Ридж, Колония Северная Каролина, 16 день марта, 1775 год от Рождества Христова, от Джеймса Фрейзера Лорду Джону Грею, Плантация Маунт Джосайя, Колония Вирджиния.
Мой дорогой Джон, уже слишком поздно. Наша продолжительная переписка не может не подвергнуть Вас опасности, и, с величайшим сожалением, я разрываю эту связь между нами. Верьте мне, вечно Ваш самый покорный и любящий друг, Джейми».
Я, молча, прочитала и протянула письмо обратно. Пока он рылся в поисках сургуча, я заметила маленький завернутый пакет на углу его стола, который был спрятан под кучей бумаг. – Что это? – подняла я его. Для своего размера он был чрезвычайно тяжелым. – Подарок от Его Светлости для малыша Джемми, – он засветил фитиль свечи из пчелиного воска от жаровни и провел ее по краю сложенного письма. – Бобби сказал, это набор свинцовых солдатиков.
РОДЖЕР ПРОСНУЛСЯ ВНЕЗАПНО, без понятия, что могло его разбудить. Была кромешная тьма, но по безмолвию в воздухе, время ощущалось уже за полночь: мир задержал дыхание перед рассветом, что приходит с возрастающим ветром. Повернув голову на подушке, он увидел, что Брианна тоже проснулась и лежала, глядя в потолок; он уловил взглядом, как что-то блеснуло на ее веках, когда она моргнула. Роджер подвинул руку, чтобы коснуться ее, но ее рука сомкнулась над ней. Это просьба остановиться? Лежа неподвижно, он прислушивался, но ничего не услышал. Тлеющий уголек разломился в очаге с глухим треском и ее пальцы сжались. В шорохе одеял, в кроватке заметался Джемми, тоненько взвизгнув, он замолчал. Ночь была безмятежна. – Что такое? – шепотом спросил Роджер. Она не повернулась посмотреть на него. Теперь ее взгляд был устремлен на окно – еле различимый темно-серый прямоугольник. – Вчера было восемнадцатое апреля, – проговорила Бри. – Это началось, – ее голос был спокоен, но было в нем что-то, что заставило его придвинуться ближе, так что они легли бок о бок, соприкасаясь от плеча до стопы. Где-то к северу от них, мужчины собирались в холодной весенней ночи. Восемь сотен британских военных, одеваясь при свечах, кряхтели и ругались. Те же, кто отправились спать, всполошились от барабанного боя, проносившегося мимо домов, и амбаров, и церквей, где они были расквартированы. Те же, кто не спал, спотыкаясь от костей и выпивки, тепла очагов таверн и пыла женских объятий, выискивая сапоги и сжимая оружие, отправлялись по двое, по трое, по четверо, бряцая и бормоча, по замерзшей грязной улице на пункт сбора. – Я выросла в Бостоне (Столица штата Массачусетс), – тихим голосом произнесла она. – Каждый ребенок в Бостоне в какой-то степени знает это стихотворение. Я выучила его в пятом классе.
«Запомните, дети, – слышал весь мир (Здесь и далее приведены строки из стихотворения Генри Лонгфелло «Скачка Поля Ревира», в переводе Зинкевича М. А.), Как в полночь глухую скакал Поль Ревир» (Пол Ревир – американский ремесленник из Бостона, серебряных дел мастер, один из самых прославленных героев Американской революции).
Роджер улыбнулся, представляя ее в форме приходской школы Святого Финбара – синем повседневном джемпере, белой блузке и гольфах. Однажды он видел ее школьную фотографию пятого класса. Она выглядела словно маленький, свирепый, взъерошенный тигр, которого какой-то маньяк нарядил в кукольную одежку. – Вот оно!
«То было в семьдесят пятом году, В восемнадцатый день апреля, – в живых Уж нет свидетелей лет былых».
– Свидетелей, – тихо повторил Роджер. Кто-то один - кто? Домовладелец, подслушивающий британских командиров, расквартированных в его доме? Прислужница, подающая кружки обжигающего рома паре сержантов? Невозможно сохранить все втайне, не с восемьюстами перемещающимися солдатами. Это было лишь делом времени. Кто-то послал весточку из оккупированного города, что британцы намереваются захватить оружие и порох, хранящиеся в Конкорде (Город в штате Массачусетс), и арестовать Хенкока и Самуэля Адамса, основателя Комитета Безопасности и пламенного оратора – лидеров «этого изменнического восстания», которые, как доносили, находились в Лексингтоне (Город в штате Массачусетс). Восемьсот человек, чтобы схватить двух? Хорошее преимущество! А серебряных дел мастер (Имеется в виду сам Пол Ревир) и его друзья, встревоженные известиями, отправились в эту холодную ночь. Бри продолжала:
«Он другу сказал: «Я сигнала жду. Когда из города наступать Начнут британцы, ты дай мне знать, На Северной церкви зажги звезду, – Одну, если сушей, а морем – две. Я буду с конем бродить в траве На том берегу, и, увидев сигнал, Коня бы я в бешеной скачке погнал, Чтоб всюду с оружьем народ вставал!».
– Больше таких стихотворений не пишут! – произнес Роджер. Но, не смотря на свой цинизм, он не мог, черт возьми, перестать видеть это мысленным взором: пар лошадиного дыхания, белый в темноте, в окружении черной воды, крошечную звездочку фонаря, высоко над спящим городом. А потом еще. – Что же случилось потом? – спросил он. – Потом он сказал: «Спокойной ночи!» и взмахнул веслом:
«... И вот в челноке К Чарльстону он поплыл по реке. Всходила луна, и призрачный свет Залив серебрил, где стоял «Сомерсет», Британский военный корабль, как фантом. Скрещение мачт и рей средь тьмы Казалось железной решеткой тюрьмы. А черный корпус, расплывшись пятном, Дрожал, отраженный в заливе морском».
– Ну, вот это совсем не плохо, – сказал он рассудительно. – Мне нравится кусок про «Сомерсет». Довольно живописное описание. – Заткнись! – она лягнула его, но не слишком сильно. – Там дальше о его друге, который бродил и восторженно наблюдал, – Роджер фыркнул, и она снова ему двинула.
«Бродил по улицам верный друг, Чутко внимая всему вокруг. В ночной тишине он услышал вдруг У ворот казарм подозрительный стук, Оружия звон и размеренный шаг. Это идут гренадеры сквозь мрак К судам, где британский реет флаг».
Он как-то весной навестил ее в Бостоне, в середине апреля. Деревья были лишь в легкой зеленой дымке, их ветви на фоне бледного неба, большей частью смотрелись голыми. Ночи были еще ледяные, и все же холод был, словно тронут жизнью, свежесть сквозила в морозном воздухе. – Там дальше идет скучная часть, о друге, который взбирается по лестнице на колокольню, но мне нравится следующая строфа, – ее голос, и без того тихий, перешел на шепот.
«Внизу, словно лагерь – привал мертвецов, Стояли шатрами холмы могил, Где каждый мертвец, как солдат, почил, Улегшись навеки в глубокий ров. А ветер, заняв караульный пост, Дозором обходит ночной погост И шепчет всем спящим: «Тревоги нет!» На миг, словно в белый саван одет, И он почувствовал чары луны И мертвой кладбищенской тишины. Когда же очнулся, взглянул туда, Где узким потоком речная вода Втекала в широкий морской залив, – Уже поднимал океанский прилив Готовые с якоря сняться суда».
– Затем там много всего о том, как старина Пол убивает время в ожидании сигнала, – сказала она, оставив волнующий шепот и заговорив нормальным голосом. Но вот сигнал, наконец, подали и...
«Еще деревушка спокойно спит. Но в лунном свете промчалась тень, Да искру метнул дорожный кремень У скачущей лошади из-под копыт, И под подковой звенит тропа. Сейчас народа решится судьба. Та искра, что высек подковою конь, Повсюду зажгла восстания огонь».
– На самом деле, довольно неплохо, – его рука нависла над ее бедром, чуть выше колена, на случай, если она опять решит его пнуть, но она не стала. – Ты помнишь остальное? – Итак, он направился вдоль реки Мистик, – игнорируя его, продолжила Брианна. – Там дальше строфы о том, как он минует поселки:
«На башне пробило двенадцать часов, Когда проскакал он Медфордский мост. Он слышал первый крик петухов И яростный лай цепных собак. С реки повеял холодный мрак, И саван тумана одел погост. На башне глухо пробило час, Когда прискакал Поль Ревир в Лексингтон, И флюгер дремал, позолотой лучась, Когда по улице мчался он. Окошки Дома Собраний, пусты, Мерцали мертвенно из темноты, Как будто той крови страшась, что тут На площади утром еще прольют. Пробило два, когда, наконец...».
– И я прямо слышу как, часы бьют в первых строках, молчи! – он и правда перевел дыхание, но не для того чтоб перебить, а только потому что внезапно понял что он его задержал. – «Пробило два, когда, наконец», - повторила она.
«У Конкорда он проскакал через мост. Он слышал на фермах блеянье овец И щебет проснувшихся птиц средь ветвей Заря над лугами блеснула светлей, Померкло мерцанье последних звезд. Храбрец не один еще мирно спал, Кто в этот памятный день на мосту От пули мушкетов британских пал В бою за свободу на славном посту».
– Ты знаешь остальное, – она резко остановилась, стиснув его руку. Постепенно, характер ночи изменился. Спокойствие предрассветных часов завершилось, и снаружи, дыхание ветра начало пробираться сквозь деревья. Только что еще живая ночь, теперь умирала, устремившись к рассвету. Хотя не было еще оживленного щебетания, но птицы уже проснулись, они снова и снова перекликались в лесу поблизости, звонко и нежно. И поверх спертого, тяжелого запаха очага, он вдохнул девственный, чистый, утренний воздух, и почувствовал, как его сердце забилось со стремительной настойчивостью. – Расскажи мне остальное, – прошептал он. Он видел среди деревьев тени людей, условный стук в двери, негромкие, взволнованные переговоры – и все это во время зари, начинавшей заниматься на востоке. Плеск воды и скрип весел, мычание обеспокоенных коров, требующих дойки и, в нарастающем ветре, запах мужчин, несвежих со сна и оставшихся без еды, с их резким запахом пороха и стали. Недолго думая, он высвободил свою руку из хватки своей жены, перекатился на нее и, задрав на ее бедрах рубашку, взял ее жестко и быстро, в чужом исступлении разделяя это бездумное стремление к размножению, что было вызвано неминуемым присутствием смерти. Он лежал на ней, содрогаясь, пот высыхал на его спине от ветерка, доносящегося от окна, сердце стучало прямо в ушах. «За одного», – подумал он. За того, кто первым упадет. За бедного парня, который, вероятно, не имел свою жену в темноте, и у него не было возможности сделать ей ребенка, потому что он и не подозревал, что принесет с собой рассвет. Этот рассвет. Брианна лежала под ним неподвижно, и он чувствовал, как вздымаются и опадают от дыхания ее мощные ребра, что поднимались даже под его весом. – Остальное ты знаешь, – прошептала она. – Бри, – сказал он очень тихо, – Я бы продал душу, чтобы быть сейчас там. – Тсс! – произнесла она, и ее рука поднялась и легла на его спину, что можно было принять за благословение. Они лежали неподвижно, сохраняя молчание и наблюдая, как становилось все светлее и светлее.
*** ТИШИНА БЫЛА НАРУШЕНА спустя четверть часа звуком стремительных шагов и стуком в дверь. Джемми выскочил из-под своего одеяла с круглыми глазами, как кукушка из часов, и Роджер, поднявшись с усилием, поспешил одернуть свою ночную рубашку. Это был один из Бёрдсли, с белым напряженным лицом в сером утреннем свете. Он не обратил внимания на Роджера, но крикнул Брианне: «Лиззи рожает! Пошли скорее!», прежде чем бросился прочь в сторону Большого Дома, где была видна фигура его брата, бешено жестикулирующая на крыльце. Брианна накинула свою одежду и выбежала из хижины, оставляя Роджера смотреть за Джемми. Она встретила свою мать, такую же взъерошенную, но с аккуратно упакованным медицинским снаряжением, перекинутым через плечо. Они поспешили по направлению к узкой тропинке, которая вела мимо кладовки и конюшни, в дальний лес, где располагалась хижина Бёрдсли. – Ей следовало спуститься на прошлой неделе, – задохнулась Клэр. – Я говорила ей... – Так же, как и я. Она сказала... – Брианна отбросила попытку говорить. Близнецы Бёрдсли давно обогнали их, несясь через лес как олени, улюлюкая и вопя, то ли явно волнуясь от предстоящего отцовства, то ли так давая Лиззи понять, что помощь на подходе, она не могла сказать. Бри знала, что Клэр беспокоится о малярии Лиззи. И все же желтая тень, что так часто нависала над ее бывшей служанкой, почти исчезла во время ее беременности – Лиззи расцвела. Тем не менее, Брианна почувствовала, как ее живот сжался от страха, когда в поле зрения появилась хижина Бёрдсли. Шкуры были вынесены наружу, нагромождены вокруг крошечного домика как баррикада, а запах от них представил ее взору на секунду страшный вид наполненной смертью хижины МакНилов. Однако дверь была открыта, и никаких мух не было. Она заставила себя на мгновение задержаться, чтобы Клэр вошла первой, но, поспешив за ней следом, обнаружила, что они прибыли слишком поздно. Лиззи сидела в перепачканном кровью пристанище из шкур, моргая в изумленном отупении на маленького, измазанного кровью младенца, который изучал ее практически с точно таким же видом – с открытым от изумления ртом. Джо и Кеззи вцепились друг в друга, слишком взволнованные и перепуганные, чтобы говорить. Краешком глаза Брианна видела, как их рты, вразнобой открывались и закрывались, и от этого хотелось смеяться, но она проследовала за матерью к постели. – Он просто выскочил! – заговорила Лиззи, мельком взглянув на Клэр, но затем сразу перевела свой зачарованный взгляд обратно на ребенка, словно ожидала, что он – да, это был он, Брианна это увидела – сможет исчезнуть так же внезапно, как и появился. – Моя спина всю прошлую ночь болела просто ужасно, так что я спать не могла, и парни по очереди растирали меня, но это нисколько не помогло, а сегодня утром, когда я встала, чтобы пойти в уборную, вода брызнула из меня прямо между ног. Случилось в точности так, как вы и говорили, мэм! – сказала она Клэр. – И поэтому я сказала Джо и Кезии, что они должны бежать, привести вас. Но дальше, я совсем не знала, что делать. Так что я начала замешивать тесто, чтоб испечь кукурузные лепешки для завтрака, – она махнула рукой на стол, где стояла миска муки, кувшин молока и лежала пара яиц, – а в следующий момент возник этот ужасный позыв к... к... – она сильно покраснела, став ярче пиона. – Ну, я даже не смогла дойти до горшка. Я просто присела на корточки, там, у стола, и... и... оп! Вот и он, прямо на полу подо мной! Клэр взяла новоявленного человечка и стала, воркуя, успокаивать, в тоже время ловко осматривая все, что должно быть, проверено у новорожденных. В ожидании малыша, Лиззи связала аккуратное одеялко, из шерсти ягненка, окрашенной индиго. Клэр посмотрела на него - нетронутое, и достала из своей сумки, кусок запятнанной, мягкой фланели, и, обернув ребенка, передала его Брианне. – Не подержишь ли его минутку, дорогая, пока я разберусь с пуповиной? – сказала она, доставая ножницы и нить. – Потом, ты сможешь его немного обтереть – вот здесь бутылка масла – в то время, пока я позабочусь о Лиззи. А вы, – добавила она, сурово взглянув на Бердсли, – марш на улицу. Неожиданно ребенок зашевелился в пеленке, напугав Брианну внезапным ярким воспоминанием крошечных, твердых конечностей, толкающихся внутри: пинок в печень, плавное вздутие и сдвиг, когда голова или попка толкаются вверх, в твердом и гладком изгибе под ребрами. – Привет, парнишка! – мягко сказала она, прижимая его к своему плечу. Ей подумалось, что от него сильно и своеобразно пахло морем и странно свежо, против раздражающей едкости от шкур снаружи. – Оох! – испуганно вскрикнула Лиззи, когда Клэр мяла ее живот, и раздался сочный, своего рода склизкий звук. Брианна помнила это слишком ярко: плацента, такой коричнево-красный, скользкий послед рождения, почти успокаивающий, как только он прошел через сильно истерзанные ткани с чувством мирного завершения. Все закончилось, и ошеломленный разум начинает постигать выживание. От двери раздался вздох и, подняв глаза, она увидела близнецов, стоящих бок о бок с глазами круглыми, как тарелки. – Кыш! – настойчиво сказала Брианна и замахала на них рукой. Они мгновенно исчезли, оставив ее развлекаться обязанностью очищения и смазывания маслом размахивающих конечностей и сморщенного тельца. Малыш был маленький, но пухленький, круглолицый, с очень припухшими глазками новорожденного – он совсем не плакал, но был отчетливо бодр и подвижен – и с пухленьким маленьким животиком, из которого торчал кусочек пуповины, свежий и темно-фиолетовый. Удивление в его взгляде не исчезало, он таращился на нее, серьезный как рыба, однако она ощущала широкую улыбку на своем лице. – Ты такой милый! – сказала она ему. Словно задумавшись, он причмокнул и нахмурил лобик. – Он голоден! – крикнула она через плечо, – вы готовы? – Готовы? – прохрипела Лиззи. – Матерь Божья, как можно быть готовым к такому? – отчего Клэр и Брианна расхохотались как ненормальные. Все же, Лиззи потянулась за маленьким, завернутым в голубое комочком и неуверенно приложила его к груди. Малыш издал несколько невнятных и теряющих терпение похрюкиваний, но, в конце концов, подходящее соединение было установлено, заставив Лиззи пронзительно вскрикнуть от удивления, и все вздохнули с облегчением. В этот момент Брианна осознала, что разговор снаружи продолжается уже на протяжении какого-то времени – бормотание мужских голосов, предусмотрительно приглушенных, видимо от задумчивости и смущения. – Полагаю, сейчас ты можешь позволить им войти. Затем поставь сковородку на огонь, если не трудно, – сказала Клэр, ласково умиляясь на мать и ребенка, и стала мешать заброшенное тесто. Брианна высунула голову из двери хижины, чтобы обнаружить Джо, Кеззи, своего отца, Роджера и Джемми столпившихся кучкой неподалеку. Они все подняли головы, когда увидели ее, с выражениями, варьирующимися от смутно стыдливой гордости до простого волнения. – Мама! А малыш тут? – Джемми бросился к ней, пытаясь протиснуться в хижину, но она схватила его за шиворот. – Да. Ты можешь зайти, посмотреть на него, но ты должен вести себя тихо. Он только родился, ты же не хочешь его испугать, верно? – Его? – взволнованно спросил один из Бёрдсли. – Это мальчик? – Я же говорил тебе! – сказал его брат, толкнув его в бок. – Я же сказал, что видел маленький писюн. – Вы не должны говорить такие вещи как «писюн» при дамах! – повернувшись к ним, сурово сообщил Джемми. – И мама сказала вести себя тихо! – О, – сконфузился близнец Бёрдсли, – о, да, конечно. Двигаясь с излишней осторожностью, от чего ей захотелось рассмеяться, близнецы на цыпочках прокрались в хижину, следом за ними Джем, с твердой рукой Джейми на плече, и Роджер. – С Лиззи все в порядке? – спросил он тихо, задержавшись, чтоб мимоходом, быстренько поцеловать ее. – Немного потрясена, я думаю, но все прекрасно. На самом деле, Лиззи сидела, сейчас ее мягкие, светлые волосы были расчесаны и сияли на ее плечах, она лучилась счастьем при виде Джо и Кеззи, которые стояли на коленях возле ее кровати и скалились как обезьянки. – Да снизойдет благословение Богородицы и Святого Духа на тебя, молодая женщина, – официально проговорил Джейми по-гэльски, поклонившись ей, – и пусть любовь Христова всегда поддерживает тебя в твоем материнстве. Пусть молоко льется из твоей груди, как вода со скал, и да пребудешь ты в безопасности в объятиях твоего… – он кашлянул, взглянув на близнецов, – мужа. – Если нельзя говорить «писюн», почему ты можешь говорить «грудь»? – спросил Джемми пытливо. – Не можешь, если только это не молитва, – сообщил его отец. – Дедушка благословлял Лиззи. – О. А есть ли какие-нибудь молитвы со словом «писюн»? – Я уверен, что есть, – ответил Роджер, тщательно избегая взгляда Брианны, но ты не должен произносить их вслух. Почему бы тебе не пойти и не помочь бабуле с завтраком? Железная сковорода шипела от жира, и восхитительный запах свежего теста наполнил комнату, когда Клэр начала выливать его ложкой на раскаленный металл. Джейми и Роджер произнесли Лиззи свои комплименты и немного отступили, чтобы дать маленькому семейству минутку для себя – хотя хижина была такой маленькой, было едва возможно всем поместиться внутри. – Ты такая красивая, – Джо или, возможно, Кеззи, прошептал, трепетно касаясь ее волос указательным пальцем. – Ты словно новая луна, Лиззи. – Тебе было очень больно, любимая? – пробормотал Кеззи, – или, может, Джо, – поглаживая ее руку. – Не очень, – ответила она, проводя по руке Кеззи, затем, подняв руку, чтоб прижать ее к щеке Джо. – Полюбуйтесь. Разве он не прекраснейшее крошечное создание, которое вы когда-либо видели? – ребенок наелся до отвала и уснул. Он отпустил сосок со звучным «чпок!» и откинулся на руке своей матери, как мышка-соня, приоткрыв ротик. Близнецы издали одинаковые благоговейные тихие звуки и посмотрели вытаращенными глазами на их… «Ну как еще можно об этом сказать?», – подумала Брианна, – на их сына. – О, какие миленькие, крошечные пальчики! – вздохнул Кеззи, или Джо, касаясь маленького розового кулачка грязным пальцем. – А с ним все в порядке? – спросил Джо, или Кеззи. – Ты поглядела? – Да, поглядела, – уверила его Лиззи. – Вот, хочешь подержать его? – не дожидаясь ответа, она вложила сверток ему в руки. Какой бы это ни был близнец, он сразу же стал выглядеть взволнованным и испуганным, и смотрел диким взглядом на своего брата, ища поддержки. Брианна наслаждалась этой картиной, ощущая близость Роджера прямо за спиной. – Разве они не милые? – прошептала она, потянувшись назад, к его руке. – О, да, – ответил он с улыбкой в голосе. – Достаточно, чтоб заставить тебя захотеть еще одного, не правда ли? Это была невинная реплика; она знала, что он не имел в виду ничего такого, но он услышал эхо, так же как и она, и, закашляв, отпустил ее руку. – Вот, это для Лиззи! – Клэр протянула Джемми тарелку с ароматными лепешками, политыми сливочным маслом и медом. – Кто-нибудь еще голоден? Общая толчея в ответ позволила Брианне спрятать чувства, но они все еще были там, до боли ясные, хотя и до сих пор запутанные. Да она хотела еще одного ребенка, благодаря тебе, яростно подумала она, обращаясь к спине Роджера, забывшего о ней. В тот момент, когда она держала новорожденного малыша, она хотела этого с томлением плоти, что превосходило голод или жажду. И она бы с удовольствием обвинила бы его, в том, что этого еще не произошло. От нее потребовался настоящий решительный шаг, через головокружительную пропасть знаний, чтобы отложить ее семена дикой моркови, эти хрупкие гранулы защиты. Но она сделала это. И ничего. В последнее время, она тревожно раздумывала над тем, что рассказывал ей Йен о своей жене и о том, как они изо всех сил старались зачать. Правда. У нее не было выкидышей, и она была глубоко благодарна за это. Но та часть, которую он ей поведал о том, что их занятия любовью становились более механическими и отчаянными – это начало маячить как призрак в отдалении. Пока еще не было ничего страшного - но теперь почти всегда, в объятиях Роджера, она думала: «Сейчас? Получится ли в этот раз?», – но ничего не происходило. Близнецы немного освоились со своим отпрыском, их темные головы были прижаты друг к другу, они изучали пухлые очертания сонное личико ребенка и вслух интересовались, на кого он больше похож, ну и глупость! Лиззи целеустремленно поглощала вторую тарелку кукурузных лепешек с жареными колбасками. Запах был потрясающий, но Брианна была не голодна. «Хорошо, что они знали наверняка», – сказала она сама себе, наблюдая, как до Роджера дошла очередь подержать малыша, и его темное, худое лицо смягчилось. Если бы до сих пор было сомнение, что Джем был ребенком Роджера, он бы винил себя, как и Йен, думал бы что, что-то не так с ним. Но поскольку это не так... «Что-то случилось с ней? – встревожено задавалась она вопросом. – Рождение Джемми повредило что-то?» Теперь Джейми держал новорожденного, маленькая головка малыша как в люльке поместилась в большой руке, а он улыбался с выражением такой нежной привязанности, так свойственной мужчинам и такой покоряющей. Ей страстно хотелось увидеть это выражение на лице Роджера, держащего своего собственного новорожденного малыша. – Мистер Фрейзер, – Лиззи, наконец, насытившись колбасками, отставила в сторону свою пустую тарелку и подалась вперед, серьезно взглянув на Джейми. – Мой отец, он... он знает? – невольно она посмотрела на дверной проем позади него. Джейми сразу растерялся. – Ээ... – произнес он, и осторожно передал малыша Роджеру, несомненно, воспользовавшись паузой, чтоб попытаться придумать какой-нибудь менее болезненный способ выразить словами правду. – Ага, он знает, что ребенок был в процессе… – осторожно проговорил он. – Я сказал ему. И он не пришел. Губы Лиззи сжались, тень несчастья пресекла лунное свечение ее лица. – Может мы... может я... один из нас... лучше пойдет и скажет ему, сэр? – запинаясь, спросил один из близнецов. – То, что ребенок здесь, я имею в виду, и... и что... с Лиззи все в порядке. Джейми помедлил, очевидно, обдумывая, хороша ли идея или нет. Болезненно бледный мистер Вемисс не упоминал свою дочь, предполагаемых зятьев или своего теоретического внука, с тех пор, как эта запутанная ситуация сопровождала несколько свадеб Лиззи. Теперь, когда внук был неоспоримым фактом, однако... – Что бы он там ни думал, он должен это сделать, – сказала Клэр, ее лицо было слегка встревожено. – Он наверняка захочет узнать, что с ними все в порядке. – О, ага, – согласился Джейми, с сомнением взглянув на близнецов. – Хотя, я просто не вполне уверен, что сообщить ему должны Джо или Кеззи. Близнецы обменялись долгим взглядом, по которому, казалось, достигли какого-то решения. – Должны, сэр, – твердо сказал один из них, повернувшись к Джейми. – Ребенок наш, но это также и его кровь. Это связь между нами, он поймет это. – Мы не хотим, чтобы у него с Лиззи все стало наперекосяк, сэр, – более мягко добавил его брат. – Это причиняет ей боль. Может быть, ребенок смог бы... облегчить это, вам не кажется? Лицо Джейми не выдавало ничего, кроме нарочитого внимания к решению этого вопроса, но Брианна увидела, как он стремительно бросил взгляд на Роджера, прежде чем посмотреть на сверток в его руках, и спрятала улыбку. Конечно же, он не забыл свою первую чростную реакцию на Роджера, но претензия Роджера на Джемми стала первым, и очень хрупким, связующим звеном в цепи принятия, которое, думала она, теперь привязывало Роджера к сердцу Джейми почти так же близко, как и ее саму. – Хорошо, тогда, – все еще нехотя, сказал Джейми. Ему очень не нравилось быть вовлеченным в эту ситуацию, она понимала это. Но никому все еще не получалось найти какой-нибудь способ ее разрешить. – Отправляйся и скажи ему. Только один из вас! И когда он придет, другой из вас будет держаться подальше, вы меня слышите? – О, да, сэр, – уверили его оба, в унисон. Джо, или Кеззи, немного на¬хмурился на сверток, и нерешительно протянул руки. – Должен ли я... – Нет, не надо, – Лиззи сидела, вытянувшись в струнку, обхватив себя руками, чтобы удержать свой вес от давления на нижние болезненные части тела. Ее узкий светлый лоб нахмурено застыл от решимости. – Да, скажи ему, мы в порядке. Но, если он хочет увидеть ребенка, он придет, и будет принят. Но, если он не ступит на мой порог... то, тогда, он не сможет увидеть своего внука. Скажи ему! – повторила она, и опустила себя обратно на подушки. – Теперь дайте мне мое дитя, – она протянула свои руки и прижала спящего младенца к себе, закрыв глаза, отрицая любую возможность спора или упрека.
Оutlander является собственностью телеканала Starz и Sony Entertainment Television. Все текстовые, графические и мультимедийные материалы,
размещённые на сайте, принадлежат их авторам и демонстрируются исключительно в ознакомительных целях.
Оригинальные материалы являются собственностью сайта, любое их использование за пределами сайта только с разрешения администрации.
Дизайн разработан Стефани, Darcy, Совёнок.
Запрещено копирование элементов дизайна!