08:03 И шелест книг меня манит, в мир Чужестранки увлекая... Выпуск №24 | |
 Сага «Чужестранка» заслуживает того, чтобы Вы потратили своё время на её прочтение. Читать «Чужестранку» легко и вкусно до мурашек. И спасибо переводчикам, за их изумительно красивый и грамотный перевод. Было ли легко переводить не знаю, но читается на одном дыхании, хотя есть моменты, когда дыхание перестаёт быть ритмичным   . Так что присоединяйтесь    Эхх, Дженни Дженни  (Джанет- дочь Дженни , сестры Джейми) «Джанет закусила губу, теребя руками фартук. Неожиданно она подняла на меня глаза. — Тетя, я так сожалею! Ее теплые, карие, как у отца, глаза быстро наполнялись слезами. — Все в порядке, — сказала я, не имея ни малейшего представления о том, что она имела в виду, но стараясь ее успокоить. — Но это же я! — выпалила она с совершенно несчастным видом, но твердой решимостью признаться. — Это я… я сказала Лаогере, что вы здесь. Потому она и явилась. — О!— Слушай, но зачем ты вообще рассказала ей об этом? — Мне велела мама, — прошептала она, встала и поспешно вышла из комнаты, разойдясь с матерью в дверях. ....... Расспрашивать Дженни я не стала. Она раздобыла мне платье из гардероба одной из старших дочерей и молча помогла одеться. Лишь уже обувшись и причесавшись, я обратилась к ней: — Мне нужно уехать. Прямо сейчас. Дженни не стала возражать. Она окинула меня взглядом, оценивая мое состояние, и кивнула. Темные ресницы прикрыли раскосые голубые глаза, так похожие на глаза ее брата. ..... — Я думаю, что это лучше всего, — тихо сказала она. Поздним утром я покинула Лаллиброх, наверное, в последний раз.» («Путешественница», гл.35)    Выгнали нашу девочку из Лалли-Броха    «Был холодный осенний день, серый рассвет обещал моросящий дождь, и это обещание уже начинало исполняться. Никого не было видно вблизи дома, когда Дженни вывела лошадь из конюшни и подержала уздечку, чтобы я могла сесть верхом. — Бог в помощь! — услышала я за спиной ее напутствие. Но не ответила и не оглянулась. Я находилась в пути почти весь день, не разбирая, куда еду, обращая внимание только на общее направление и предоставив мерину самому выбирать себе дорогу через горные перевалы. ………... Настроение мое, и с самого–то начала неважное, по мере того как я поднималась все выше и выше, падало все ниже и ниже. Коню дорога была в охотку, а вот мне — нет. Во второй половине дня я почувствовала, что просто не в состоянии продолжать путь, свернула в рощицу, чтобы ни меня, ни коня не было видно с дороги, стреножила животное, а сама поплелась еще глубже в заросли, пока не набрела на разукрашенный зелеными пятнами мха ствол упавшей осины. На него я и уселась, опершись локтями о колени и уронив голову на руки. У меня болели решительно все суставы. Не от напряжения предыдущего дня, не от усталости, не от долгой езды верхом. Просто от горя. Важную часть моей жизни составляли рассудительность и самоограничение. Ценой некоторых усилий мне удалось освоить искусство врачевания, подразумевающее способность отдавать и заботиться, но я всегда останавливалась, не доходя до того опасного момента, где было бы отдано слишком много. Ради эффективности мне пришлось научиться отстраненности и неучастию. Жизнь с Фрэнком научила меня уравновешенности, при которой привязанность и уважение не переходят незримой границы, отделяющей их от страсти. Конечно, Брианна была исключением. Любовь к ребенку вообще не может быть свободной; с первых признаков движения в чреве возникает привязанность столь мощная, сколь и безоглядная, неукротимая, как процесс самого рождения. Но при всей силе этого чувства оно всегда под контролем, ибо родитель несет ответственность за дитя, будучи защитником, охранителем и попечителем. Пусть родительская любовь и могучая страсть, но никогда не безответственная. Всегда, всегда мне приходилось уравновешивать сострадание мудростью, любовь — рассудительностью, человечность — суровостью. Только с Джейми я отдала все, что имела, рискнула всем. Я отбросила осторожность, рассудительность и мудрость, а также удобства и ограничения сделанной с таким трудом карьеры. Я не принесла ему ничего, кроме самой себя, была с ним никем, кроме самой себя, подарила ему душу и тело, дала ему увидеть себя обнаженной, доверилась ему, чтобы он познал меня целиком и потакал моим слабостям. Потому что когда–то он это делал. Я боялась, что он не сможет этого снова. Или не захочет. А потом познала те немногие дни совершенной радости, полагая, что в одну реку можно войти дважды и былое может повториться. Я была вольна любить его и думать, что он любил с искренностью, под стать моей. Горячие слезы текли по лицу и просачивались между пальцами. Я оплакивала Джейми и себя, какой я была с ним. «Знаешь, — прошептал его голос, — что это значит, снова сказать «Я люблю тебя», и сказать искренне?» Я знала. И, сидя под соснами, уронив голову на руки, знала теперь и другое — что этого мне уже не дано.» («Путешественница», гл.35)   «— Она выстрелила в него. Дядя послал меня за тобой, потому что он умирает. — Если ты солгал мне, Айен Муррей, — повторила я в двенадцатый раз, — ты будешь жалеть об этом до конца своих дней, каковые будут недолгими! …….... Два дня с моего отъезда и один — или больше — на обратный путь. Значит, три дня с тех пор, как был подстрелен Джейми. …..... Каждый раз, покидая Лаллиброх, я думала, что никогда туда не вернусь. И вот я снова здесь. Я уже дважды покидала Джейми, уверенная, что больше никогда его не увижу. Однако я возвращаюсь к нему, как прикормленный голубь на свою голубятню. — Я скажу тебе одну вещь, Джейми Фрэзер, — проворчала я себе под нос — Если ты не будешь стоять одной ногой в могиле, когда я до тебя доберусь, ты об этом пожалеешь!» («Путешественница», гл.35) Разум берёт вверх   «Лаогера и ее дочери, Дженни и ее семья, пленные шотландцы, контрабандисты, мистер Уиллоби и Джорджи, Фергюс и арендаторы — сколько обязательств взвалил на свои плечи Джейми за те годы, которые мы провели в разлуке? Смерть Фрэнка освободила меня от одного из моих несомненных обязательств, выросшая Брианна — от другого, а администрация больницы помогла перерезать последнюю по–настоящему важную нить, привязывавшую меня к той жизни. Но у меня было время на то, чтобы с помощью Джо Абернэти решительно освободиться от более мелких обязательств, снять с себя и делегировать свои полномочия. А вот Джейми заранее предупрежден не был. Подготовиться к моему повторному появлению, принять какие–то решения или уладить конфликты он не мог. А он не из тех, кто отказывается от своих обязательств даже ради любви. Да, он солгал мне. Не смог поверить, что я вникну в его обстоятельства, что поддержу его. Или решил, что брошу его. Он боялся. Ну а я, я ведь тоже боялась, что он предпочтет не меня, столкнувшись с необходимостью выбирать между любовью двадцатилетней давности и нынешней семьей. Поэтому я сбежала. Устремилась к Крэг–на–Дун со всей скоростью и решимостью обреченного на казнь, приближающегося к ступенькам эшафота. И ничто не могло меня вернуть, кроме надежды на то, что меня остановит Джейми. Верно, угрызения совести и уязвленная гордость пришпоривали меня, но стоило Айену–младшему сказать: «Он умирает», как все это показалось ерундой.» («Путешественница», гл.35)  А по другому и быть не могло  «Я смотрела, как вздымается и опадает его грудь, любовалась игрой света и тени на сильных, четких линиях его лица, понимая, что на самом деле ничто между нами не имеет значения, кроме того факта, что мы оба живы. И вот я здесь. Снова. И в какую бы цену это ни обошлось ему или мне, я остаюсь. Джейми открыл глаза, но я заметила это, лишь когда он заговорил. — Значит, ты вернулась, — прозвучал тихий голос — Я знал, что ты вернешься. Я открыла рот, чтобы ответить, но он продолжал говорить, впившись взглядом в мое лицо; его расширенные зрачки уподобились озерцам темноты. — Любовь моя, — произнес он почти шепотом. — Господи, как ты прекрасна с этими золотыми глазами, с такими мягкими, пышными волосами! Он провел языком по пересохшим губам. — Я знал, что ты простишь меня, англичаночка, когда узнаешь. Когда узнаю? Мои брови поднялись, но я промолчала. Пусть уж лучше говорит он. — Я так боялся потерять тебя снова, mo chridhe, — прошептал Джейми. — Так боялся. Я никого не любил, кроме тебя, моя англичаночка, с того дня, как увидел тебя. Но я не мог… я не мог вынести… Его голос поплыл, превратившись в невнятное бормотание, глаза снова закрылись, и темные ресницы легли на высокие скулы. Я сидела неподвижно, размышляя, что делать дальше, но внезапно его глаза открылись снова. Тяжелые и сонные от лихорадки, они искали мое лицо. — Это долго не продлится, англичаночка, — сказал он, как будто успокаивая меня; уголок его рта дрогнул в попытке улыбнуться. — Недолго. Потом я коснусь тебя снова. Мне очень хочется коснуться тебя. — О Джейми! Движимая порывом нежности, я провела рукой по его пылающей щеке. Глаза Джейми мгновенно широко распахнулись от потрясения, и он рывком сел в постели, а поскольку это растревожило его рану, он издал душераздирающий вопль. — Господи Боже мой, Иисус Господь Всемогущий! — простонал он, схватившись за свою больную руку. — Ты настоящая! Чертов, хренов, вонючий, свинячий ад! Господи Иисусе! — Что с тобой? — спросила я довольно глупо. …..... — Бо–оже, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Что, ради святого имени Господа, ты здесь делаешь, англичаночка? — Что ты этим хочешь сказать? — удивилась я. — Ты сам послал за мной, вот я и пришла. ….... — Я думал, что ты привиделась мне в горячке, пока не ощутил твое прикосновение, — произнес он, тяжело дыша. — Какого дьявола ты появилась здесь, выскочив, как чертик, у моей постели и испугав меня до смерти? Он поморщился от боли. — Господи, такое ощущение, что моя чертова рука отвалится у плеча. Ох, да пропади оно пропадом! — воскликнул он, когда я решительно отцепила пальцы его правой руки от левой. — Разве ты не посылал Айена–младшего сказать мне, что умираешь? — спросила я, ловко закатывая рукав его ночной рубашки. Рука выше локтя была замотана огромной повязкой, и я потянула за конец полотняной полоски. — Я? Нет! Ой, больно! — Будет еще больнее, прежде чем я с тобой закончу, — сказала я, осторожно разматывая тряпицу. — Ты хочешь сказать, что этот маленький прохвост отправился за мной по собственной инициативе? А ты, стало быть, не хотел, чтобы я вернулась? — Чтобы ты вернулась? Нет! Чтобы ты вернулась ко мне только из жалости, какую можно испытывать и по отношению к собаке в сточной канаве? Черта с два! Наоборот, я запретил этому негоднику отправляться за тобой! Он яростно сверкал глазами, сдвинув рыжие брови. — Я врач, а не ветеринар, — холодно сказала я. — И если ты не хотел, чтобы я вернулась, то что ты тут такое молол раньше, пока не сообразил, что я не видение? Ладно, закуси одеяло или что–нибудь: Я собираюсь заняться раной.» («Путешественница», гл.35)    «— Дважды в жизни меня чуть не прикончила лихорадка, но эта, скорее всего, прикончит. Я бы не стал посылать за тобой, но… я рад, что ты здесь. Он остановился, чтобы перевести дух. — Я… хотел сказать тебе, что мне жаль. И попрощаться с тобой как полагается. Я бы не стал просить тебя остаться до конца, но… может, ты побудешь со мной… самую малость? …..... Я осторожно погладила его по щеке, ощутив колючую щетину. — Побыть я, конечно, побуду. Но имей в виду: ты не умрешь. …...... Раздираемая досадой и нежностью, я встала и сунула руку в глубокий карман юбки. Там находился один предмет, с которым я никогда не расставалась, зная о превратностях путешествия. Я положила на стол маленький плоский контейнер и открыла его. — Сколь бы сильным ни было искушение, — сообщила я Джейми, — умереть тебе на сей раз не удастся. Не позволю, и все. На стол с легким клацаньем лег извлеченный из контейнера сверток из серой фланели, а когда он был развернут, взору предстал поблескивающий набор шприцов. Рядом, в контейнере, я нашарила маленькую склянку с таблетками пенициллина. — Что это, во имя Господа, такое? — спросил Джейми, с интересом глядя на шприцы. — Эти штуковины кажутся чертовски острыми. ……...... — Перевернись на здоровый бок, — велела я, повернувшись к Джейми, — и подними рубашку. Он посмотрел на иглу в моей руке с явным подозрением, но нехотя подчинился. Я с одобрением оглядела поле деятельности. — Твоя попа не сильно не изменилась за двадцать лет, — заметила я, восхитившись мускулистыми изгибами. — Как и твоя, — любезно ответил он, — но я не настаиваю, чтобы ты ее обнажала. А что, на тебя накатил неожиданный приступ вожделения? — Ну, не прямо сейчас, — бесстрастно ответила я, протирая участок кожи тряпочкой, намоченной в бренди. — Бренди что надо, спору нет, — проворчал Джейми, глядя через плечо, — но я больше привык употреблять его с другого конца. — Это лучшее спиртовое средство, какое есть под рукой. Не двигайся и расслабься. Я ловко вколола иглу и, нажав на поршень, медленно ввела лекарство. Джейми ойкнул и потер уколотое место. — Ничего страшного, пощиплет и пройдет, — утешила его я и плеснула в чашку на дюйм бренди. — Вот теперь можешь и выпить, но только капельку. Он осушил чашку без возражений, проследил взглядом за тем, как я заворачиваю набор шприцов, и сказал: — Я–то думал, что ваша сестра ведьма, когда колдует, тычет булавки в восковых кукол, а оказывается, их можно втыкать и в живых людей. — Это не булавка, это шприц для подкожных инъекций. — Ну да, колдовской инструмент, конечно, колдовским словом и называется, но по ощущениям было похоже, как если бы мне вбили в ягодицу гвоздь. Кстати, не будешь ли ты любезна объяснить, каким образом, тыча булавками мне в задницу, ты рассчитываешь помочь моей руке? Прежде чем ответить, я сделала глубокий вздох. — Помнишь, я как–то рассказывала тебе о микробах? Судя по взгляду, он ничего не помнил. — О таких мелких тварях, настолько крохотных, что их даже не видно, — напомнила я. — Они могут попасть в твое тело с плохой пищей, грязной водой или через открытую рану, и если это случается, то они могут вызвать у тебя болезнь. Он уставился на меня с интересом. — Ты хочешь сказать, что в мою руку залезли эти самые микробы? Точно тебе говорю, их там чертова прорва! Я пощелкала пальцем по маленькой плоской коробочке. — Лекарство, которое я только что ввела в твою задницу, убивает микробов. Я буду делать уколы каждые четыре часа до этого же времени завтрашнего дня, а потом посмотрим, как у тебя дела. Я умолкла. Джейми смотрел на меня, качая головой. — Ты понял? — спросила я. Он медленно кивнул. — Понял. Мне следовало не мешать им и позволить сжечь тебя двадцать лет назад.» («Путешественница», гл.36)  «— Перестань притворяться, меня не проведешь. Видно ведь, что ты проснулся. Открой глаза и расскажи мне про Лаогеру. Голубые глаза открылись и остановились на мне с выражением неудовольствия. — Ты не боишься, что я снова заболею? — осведомился он. — Говорят, больных волновать нельзя, это ухудшает их состояние. — Ничего страшного, твой лекарь сидит рядом, возле кровати. Если тебя прихватит, будь спокоен: я знаю, что делать. — Вот этого я и боюсь. — Его прищуренный взгляд перебежал на маленький контейнер с лекарствами и шприцами, лежащий на столе. — Моя задница чувствует себя так, будто я уселся на куст утесника без штанов.» («Путешественница», гл.37) Одна из любимых глав, 35  Цитата Лёля;49973 () — Я никого не любил, кроме тебя, моя англичаночка, с того дня, как увидел тебя. Но я не мог… я не мог вынести… - О. Джейми... Да. Клэр пришла за надеждой, что Джейми все же ее остановит... А вот Джейми заранее предупрежден не был. Подготовиться к моему повторному появлению, принять какие–то решения или уладить конфликты он не мог. А он не из тех, кто отказывается от своих обязательств даже ради любви. Да, он солгал мне. Не смог поверить, что я вникну в его обстоятельства, что поддержу его. Или решил, что брошу его. Он боялся. Ну а я, я ведь тоже боялась, что он предпочтет не меня, столкнувшись с необходимостью выбирать между любовью двадцатилетней давности и нынешней семьей. Поэтому я сбежала. Устремилась к Крэг–на–Дун со всей скоростью и решимостью обреченного на казнь, приближающегося к ступенькам эшафота. И ничто не могло меня вернуть, кроме надежды на то, что меня остановит Джейми. Верно, угрызения совести и уязвленная гордость пришпоривали меня, но стоило Иэну–младшему сказать: «Он умирает», как все это показалось ерундой. Теперь дверь была полуотворена, свет неведомого будущего сиял сквозь щель. Но чтобы открыть ее полностью, требовалось больше сил, чем имелось у меня одной. И он остановил ее словами любви, и помог открыть эту дверь в будущее. Лирри мне совершенно не жалко, а вот за Джейми сердце сжалось.   «— В общем… она была вдовой с двумя детьми. Ей нужен был муж, это ясно. Мне нужно было… что–то. Джейми уставился на очаг, на красную массу торфа, дающую тепло, но совсем мало света. — Я подумал и решил, что мы могли бы помочь друг другу. Они тихо поженились в Балриггане, и он перевез туда свои немногочисленные пожитки. А меньше чем через год уехал оттуда и отправился в Эдинбург. — А что же случилось? — спросила я с любопытством. Джейми беспомощно поднял на меня глаза. — Не могу сказать. Не то чтобы было так уж плохо, просто ничего не складывалось. — Он устало потер рукой лоб. — Наверное, в этом была моя вина. Я все время как–то ее разочаровывал. Бывало, за ужином ни с того ни с сего глаза ее наполняются слезами, она, рыдая, выходит из–за стола, а я остаюсь сидеть, гадая, что на сей раз сделал не так. Он сжал кулак на покрывале, потом напряжение его отпустило. — Господи, я никогда не знал, что сделать для нее или что сказать! Что бы я ни говорил, все было не так. И бывали дни — да что там дни, недели! — когда она не разговаривала со мной, отворачивалась, когда я подходил к ней, и стояла, уставившись в окно, пока я не уходил снова. Его пальцы пробежались по параллельным царапинам на лице и шее. Теперь они почти зажили, но следы моих ногтей были все еще заметны на его светлой коже. Он покосился на меня. — Ты никогда не поступала так со мной, англичаночка. — Это не мой стиль, — согласилась я с улыбкой. — Если я сержусь на тебя, ты, черт возьми, по крайней мере знаешь почему. Он хмыкнул и снова прилег на подушки. Некоторое время мы оба молчали. Потом, глядя в потолок, он сказал: — Я думал, что не хочу ничего знать, как это было — с Фрэнком, я имею в виду. Наверное, я был не прав. — Могу рассказать тебе обо всем, что ты захочешь узнать, — сказала я. — Но не сейчас. Пока твоя очередь. — Она боялась меня, — тихо проговорил он после долгого молчания. — Я пытался быть с ней деликатным… Господи, да просто из кожи вон лез, делая все, что, по моему разумению, могло понравиться женщине! Но все без толку. Его голова беспомощно повернулась, оставив вмятину в перьевой подушке. — Может быть, дело было в Хью, а может быть, в Саймоне. Я знал их обоих, и они были хорошими людьми, но никто не знает, что происходит на супружеском ложе. Может быть, причина заключалась в вынашивании и родах: не всем женщинам это дается легко. Так или иначе, несмотря на все мои потуги, что–то во мне ее задевало или ранило. Стоило к ней прикоснуться, как она вздрагивала с болью и страхом в глазах. Вокруг его закрытых глаз разбегались грустные морщинки, и я порывисто взяла его за руку. Он мягко сжал мою ладонь и открыл глаза. — Вот почему в конце концов я ушел, — тихо сказал он. — Я просто не мог больше этого выносить.» («Путешественница», гл.37) | |
|
| |
Внимание!Запрещено копировать и распространять материал без ведома администрации сайта.
Похожие новости:
Всего комментариев: 2 
0
