Дата: Понедельник, 23.07.2018, 19:48 | Сообщение # 1
Король
Сообщений: 19994
«Написано кровью моего сердца» («Written In My Own Heart's Blood»)
Спасибо переводчикам группы ЧУЖЕСТРАНКА книги Перевод сделан исключительно с целью углубленного изучения иностранного языка, не является коммерческим, не преследует извлечения прибыли и иных выгод. Переводчики: Юлия Коровина, Светлана Бахтина, Полина Королькова, Наталья Ромодина, Елена Карпухина, Екатерина Пискарева, Елена Фадеева, Елена Буртан, Валентина Момот, Анастасия Сикунда. Редакторы: Юлия Коровина, Светлана Бахтина, Елена Котова, Снежанна Шабанова. Книгу можно скачать здесь в пяти форматах на английском языке.
Глава 11. «ПОМНИ ПАОЛИ!» (с) Перевод Елены Карпухиной, Натальи Ромодиной и Екатерины Пискаревой
Уильям Холмен Хант "Козел отпущения"
СВЯЗАННЫЕ РУКИ НЕ ДАВАЛИ вытереть пот, и жгучая соль попадала в раненый глаз, который превратился в щёлку и до того распух, что даже не закрывался до конца. Слёзы непрерывным потоком текли по щеке, капая с подбородка. Тщетно пытаясь проморгаться, чтобы что-то увидеть, Джон Грей не заметил под ногами упавшую ветку и рухнул как подкошенный. Те, кто шёл за ним по узкой тропе, резко остановились. Послышались недоумённые и нетерпеливые возгласы столкнувшихся, лязг оружия и фляжек. Грубые руки схватили и поставили Джона на ноги, но высокий костлявый человек, приставленный для конвоирования, лишь мягко произнёс: «Смотрите под ноги, милорд», – и не пихнул, а слегка подтолкнул локтем вниз по тропинке. Ободрённый проявленным уважением, Джон поблагодарил мужчину и спросил его имя. – Моё? – Мужчина, казалось, удивился. – О, Бампо, Натти Бампо. [Натти Бампо, он же Зверобой, Кожаный Чулок и др. – литературный персонаж романов Фенимора Купера (1789 – 1851), вышедших впервые в 1823-41 гг. и охватывающих действие с 1744 по 1805 г., параллельно «Чужестранке». – прим. перев.] И немного погодя добавил: – Но обычно меня зовут Соколиный глаз. – Неудивительно, – вполголоса заметил Грей. Он, как мог, поклонился на ходу и кивнул на длинный ствол винтовки, качавшейся на ремне у конвоира за спиной. – К вашим услугам, сэр. Делаю вывод, что вы меткий стрелок? – Думаю, вывод правильный, милорд, – насмешливо произнёс Бампо. – А что? Хотите застрелить зверя? Или человека? – Я составляю список, – признался Грей. – Дам вам знать, когда закончу. Он скорее почувствовал, чем услышал смех собеседника: веселье было почти беззвучно, но ощутимо. – Дайте угадаю, кто в вашем списке первый! Здоровенный шотландец, который подбил вам глаз? – Да уж, он точно в начале списка. На самом деле, Грей никак не мог решить, кого бы пристрелил первым: Джейми Фрейзера или своего собственного чёртова братца. Если хорошенько подумать, то, вероятно, Хэла. Будет забавно, если в итоге именно из-за Хэла его, Джона, и пристрелят. Хотя тем, кто взял его в плен, судя по всему, виселица нравилась больше. Это напомнило о неприятном разговоре перед тем, как его погнали через лес по оленьей тропе, где было полно колючих ежевичных кустов, низко висящих веток, клещей и кусачих мух размером с подушечку большого пальца. – Вы случайно не знаете, что или, возможно, кто такой Паоли, мистер Бампо? – вежливо спросил Джон, отбросив ногой с дороги еловую шишку. – Что такое Паоли? – сильно удивившись, переспросил собеседник. – Эй, приятель, давно в наших краях? – Относительно недавно, – осторожно ответил Грей. – О, – Бампо задумался, стараясь приноровить свой широкий шаг к более короткому шагу Джона. – Что сказать, безусловно, это было бесчестное нападение. Говорят, что ваш родственник, генерал-майор Грей, подкрался ночью со своими войсками к лагерю генерала Уэйна. Грей не хотел, чтобы даже случайная искра выдала их, поэтому приказал вынуть все кремни из ружей и драться только штыками. Британцы напали на американцев и хладнокровно закололи штыками около сотни спящих. – Правда? – Лорд Джон попытался сопоставить услышанное с каким-нибудь недавним, известным ему сражением, но не смог. – А... Паоли? – О. Это название таверны поблизости – таверна Паоли. – А. Где это? То есть, в каком, собственно, месте? И когда именно эта битва произошла? В раздумье Бампо вытянул губы в трубочку, потом расслабил их. – Это случилось в прошлом сентябре, недалеко от Малверна. Резня у Паоли – так они это называют, – с некоторым сомнением добавил он. – Резня? – повторил Грей. Схватка произошла до того, как он приехал в Филадельфию, но краем уха Грей о ней слышал, и уж точно не как о «резне». Впрочем, восприятие обычно зависит от отношения рассказчика к событию. Уильям Хау говорил о нём одобрительно, как об удачной операции, в которой минимальное число британских войск, потеряв всего-навсего семь человек, разгромило целую американскую дивизию. Казалось, Бампо готов разделить мнение Грея, что резня – слишком громко сказано, но по своим причинам. – Ну, вы же знаете, чего только люди не наболтают. – Бампо приподнял одно плечо. – Я бы не назвал это настоящей резнёй, но, с другой стороны, многие вообще ничего подобного не видели. А я видел. – Видели? Подняв взгляд на высокого бородатого разбойника, Грей подумал, что это очень похоже на правду. – Меня воспитали как индейца, – с явной гордостью заявил Бампо. – Могикане. Мои настоящие родители умерли, когда я был ещё молокососом. И да, пару раз я видел резню. – В самом деле? Врождённая вежливость обязывала Грея предложить собеседнику (если тому угодно) рассказать всё в подробностях. Кроме того, разговоры помогли бы скоротать время. Казалось, ополченцы шли уже много часов и конца их походу не было видно. Правда, нельзя сказать, что Джон с нетерпением ожидал завершения пути... Как бы то ни было, за воспоминаниями мистера Бампо время пролетело так незаметно, что Грей даже удивился, когда капрал Вудбайн, шедший в голове роты, приказал остановиться на краю довольно большого лагеря. Но Грей был рад привалу: его городские башмаки, совершенно непригодные для ходьбы по лесу, протёрли чулки до дыр, оставив на ногах кровавые мозоли. – Скаут Бампо, – Вудбайн коротко кивнул спутнику Грея. – Сопроводите роту в расположение Зики Боуена. А я доставлю пленного к полковнику Смиту. Послышался недовольный ропот, из которого Грей заключил, что рота очень хотела бы пойти вместе с Вудбайном, чтобы не пропустить казнь Грея, которая, по их убеждению, должна была состояться сразу после его доставки к вышеупомянутому полковнику Смиту. Но Вудбайн был непреклонен, и, несмотря на проклятия и ворчание про демократию, ополченцы неохотно двинулись дальше под командованием Натти Бампо. Вудбайн проводил их взглядом, а потом, выпрямившись, смахнул случайную гусеницу с переда своего поношенного сюртука и поправил истрёпанную шляпу. – Ну, что ж, подполковник Грей. Идём?
ВОСПОМИНАНИЯ НАТТИ БАМПО о том, как выглядит настоящая резня, оставили у Грея ощущение, что по сравнению с ней повешение, пожалуй, не самый худший способ умереть. Но, хотя Джону еще не довелось стать свидетелем массовой резни, зато он видел, и очень близко, как вешают людей, и от этого воспоминания в горле пересохло. Слезотечение из глаза ещё не прекратилось, но уже уменьшилось. Тем не менее, кожу саднило и жгло, а из-за отёка появилось неприятное ощущение, что голова сильно деформирована. И всё же лорд Джон выпрямился и, выпятив подбородок, шагнул в обтрёпанную парусиновую палатку впереди капрала Вудбайна. Полковник Смит поднял глаза на посетителей от походного письменного стола. Он был шокирован, правда не так сильно, как Грей. Последний раз Джон видел Уотсона Смита в гостиной своей невестки в Лондоне два года назад. Тот ел сэндвичи с огурцом. В мундире капитана Королевского Восточно-Кентского пехотного полка. – Мистер Смит. Грей опомнился первым. И должным образом поклонился. – К вашим услугам, сэр. Джон даже не пытался выражаться не так резко или выглядеть любезнее. Без приглашения он уселся на пустой табурет и как можно пристальнее уставился на Смита единственным здоровым глазом. Щёки Смита вспыхнули, но он слегка откинулся назад, собираясь с мыслями, прежде чем ответить, и в свою очередь с интересом взглянул на Грея. Смит был некрупным, но широкоплечим и отлично умел владеть собой. Грею он был известен как военный, знающий толк в своём деле. Знающий настолько, чтобы, не отвечая непосредственно Джону, обратиться к капралу Вудбайну. – Капрал, как здесь оказался этот джентльмен? – Это подполковник лорд Джон Грей, сэр, – доложил Вудбайн. Капрала распирало от гордости за поимку Грея. С видом дворецкого, подающего царствующему монарху жареного фазана с бриллиантами вместо глаз, капрал положил на шаткий столик королевский патент Грея и сопроводительную записку Грейвса. – Мы схватили его в лесу неподалеку от Филадельфии. Без мундира. Ну... как видите, сэр. – Капрал выразительно кашлянул. – И он признался, что генерал-майор Чарльз Грей – его кузен. Вы же знаете... Резня у Паоли. – Правда? – Смит взял бумаги и посмотрел на Грея, приподняв бровь. – И что он там делал? – Его отдубасил полковник Фрейзер, сэр. Это один из офицеров Моргана. Он так сказал, – уже менее уверенно добавил Вудбайн. Смит был озадачен. – Фрейзер... Не припоминаю такого. Переключив внимание на Грея, Смит впервые обратился к нему. – Вы знаете полковника Фрейзера... полковник Грей? Нарочитая пауза Смита сказала больше всяких слов. Другого Грей и не ожидал. Он, как смог, вытер нос о предплечье и выпрямился. – Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы, сэр. Они неуместны. Вы знаете моё имя, звание и полк. Остальное вас не касается. Смит, прищурившись, уставился на него. У полковника были довольно привлекательные, очень выразительные глаза – светло-серые, с чёрными ресницами под чёрными бровями. Грей обратил на них внимание, когда Смит приходил на чай к Минни. Вудбайн кашлянул. – Э-э... Полковник Фрейзер сказал, что это он задержал пленного, сэр. Но не сообщил за что, а когда я стал требовать объяснений, он... ну... ушёл. А когда мы обыскали лорда... э, лорда полковника, то нашли у него документы. – Он ушёл, – отчётливо повторил Смит. – И вы позволили ему уйти, капрал? Грей заметил, что Вудбайн уже не так уверен, что поступил правильно, но запугать капрала было явно нелегко. Он насупил брови и сам уставился на Смита. – Его можно было остановить, только пристрелив. Сэр, – решительно добавил Вудбайн. У Смита побелели крылья носа, а у Грея появилось стойкое ощущение, что англичанин явно считает, что его новые подчинённые ведут себя не совсем так, как он привык. Да и условия, в которых он сейчас обитал, конечно, изменились. Хотя на Смите был элегантный, хорошо вычищенный мундир Континентальной армии и опрятный парик, однако его (пусть и большая) палатка, судя по сильным потёртостям и заплаткам, пережила уже несколько кампаний. «А не так уж плохо», – подумал Грей, ненадолго прикрыв глаза, когда лёгкий вечерний ветерок проник сквозь стены палатки, ослабляя удушливую жару. У Джона сильно болела голова, и даже такое небольшое облегчение было очень кстати. – Очень хорошо, капрал, – немного погодя произнёс Смит, очевидно, не придумав, о чём бы ещё спросить. – Молодцы! – добавил он, с запозданием выразив благодарность. – Спасибо, сэр, – Вудбайн замер в нерешительности, очевидно, не желая отказываться от своей порции удовольствия. – Могу ли я спросить, сэр... Что вы собираетесь делать с пленным? Грей с интересом распахнул свои полтора глаза, желая услышать, каков будет ответ, и обнаружил, что Смит разглядывает его как-то плотоядно. Перебежчик улыбнулся. – О, я что-нибудь придумаю, капрал Вудбайн, – сказал он. – Вы свободны. Спокойной ночи.
СМИТ ВСТАЛ И, ПОДОЙДЯ к Грею, наклонился над ним, чтобы рассмотреть его лицо. Грей почувствовал запах его пота, острый и мускусный. – Вам нужен врач? – бесстрастно, но без враждебности спросил Смит. – Нет, – ответил Грей. И голова, и бок у него сильно болели, а голова ещё и кружилась, но он сомневался, что есть доктор, способный справиться с тем или с другим. Джон обнаружил, что после продолжительного общения с Клэр и знакомства с её воззрениями, он гораздо меньше, чем прежде, доверяет врачам, которым и так верил мало. Смит кивнул и, выпрямившись, подошёл к обшарпанному походному сундучку, откуда извлёк две помятые оловянные кружки и глиняную бутылку чего-то, что оказалось яблочным бренди. Он налил две солидные порции, и какое-то время они молча сидели, потягивая спиртное. Приближался день летнего солнцестояния, и снаружи было ещё совсем светло, хотя до Грея доносились суматоха и грохот лагеря, начинавшего заниматься обычными вечерними делами. Громко заревел мул и ему откликнулся хриплый хор собратьев. Значит, повозки... Возможно, артиллерия? Грей глубоко вдохнул, раздувая ноздри. В артиллерийской роте пахло по-особому: своего рода квинтэссенцией пота, чёрного пороха и горячего металла, – гораздо более едко, чем в любой пехотной роте с их мушкетами, а резкий запах раскалённого железа въедался как в одежду, так и в душу артиллериста. Но до Джона долетела не вонь пушек, а аромат жарящегося мяса. Запах проник в палатку, и в животе у Грея громко заурчало. Он ничего не ел, только выпил пива, которое было его обычным аперитивом к ежедневной трапезе. Грею показалось, что губы Смита слегка дёрнулись, когда тот услышал урчание, но полковник вежливо сделал вид, что ничего не заметил. Смит допил бренди, опять наполнил кружки и откашлялся. – Не буду донимать вопросами, если не хотите отвечать, – осторожно сказал он. – Но давайте побеседуем как цивилизованные люди, и, если вы пожелаете у меня что-то выяснить, я не сочту это оскорблением. Грей иронически улыбнулся. – Очень любезно с вашей стороны, сэр. Хотите оправдаться передо мной за свою преданность нынешним хозяевам? Уверяю вас, в этом нет необходимости. Скулы Смита мгновенно пошли алыми пятнами. – И не собирался, сэр, – жёстко отрезал он. – Тогда прошу прощения. Грей, извинившись, сделал большой глоток. Сладкий крепкий сидр успокоил голодные спазмы и боль в боку, хотя, надо признаться, от головокружения не помог. – О чём, по-вашему, я мог бы вас спросить? Как сейчас обстоят дела в Континентальной армии? Думаю, по виду захвативших меня джентльменов и... по другим явным признакам я и сам легко могу сделать выводы. Грей демонстративно обвёл глазами палатку, примечая глиняный горшок с обитыми краями под кривобокой койкой, краешек грязного постельного белья, торчащий из походного кофра в углу. Либо у Смита не было денщика, либо тот был неумёхой. На мгновение Грей почувствовал приступ ностальгии по Тому Бёрду, лучшему камердинеру в своей жизни. Смит коротко иронически хохотнул, румянец на его лице поблёк. – Полагаю, можете. Это не слишком большой секрет. Нет, я-то думал, вас больше интересует, что я собираюсь с вами сделать. - Ах, это. Грей поставил свою кружку и осторожно потёр лоб, стараясь не задеть отёкший глаз. – Честно говоря, я уже и забыл – так меня удивила встреча с вами. И удовольствие от вашего любезного гостеприимства, – добавил он совершенно безо всякой иронии, приподняв кружку. – Капрал Вудбайн и его люди, по-видимому, думали, что меня следует немедленно вздёрнуть: как из-за обвинения в шпионаже, так и по более серьёзной причине – из-за родства с генерал-майором Чарльзом Греем, который, как я полагаю, считается причастным к каким-то злодеяниям у местечка под названием Паоли. Смит наморщил лоб. – Вы отрицаете, что вы шпион? – Какой вздор! Я подполковник, Смит. Скажите на милость, что это я мог разведывать в безлюдном лесу? Безлюдном, пока там не объявился Вудбайн со своими молодцами, – добавил Грей. Его кружка опустела. Он заглянул в неё, удивляясь, как так получилось. Коротко вздохнув, Смит опять её наполнил. – Кроме того, при мне не было ни документов с разведывательными данными, ни зашифрованных записей – ничего, что свидетельствовало бы о шпионаже. – Несомненно, вы запомнили всю собранную информацию, – цинично насмехаясь, сказал Смит. – Я не забыл: память у вас изумительная. Он негромко фыркнул, что, вероятно, можно было бы назвать хихиканьем. – «Так Салли Ловкие Пальчики говорила, когда его член своей ручкой она прихватила...» Грей действительно обладал отменной памятью. Отменной настолько, чтобы помнить обед, на который было приглашено несколько офицеров из различных полков. Когда джентльмены добрались до портвейна, Грей – по просьбе и под гром аплодисментов, – полностью прочитал по памяти одну из длиннейших и весьма скабрезнейших од Гарри Кворри [персонаж серии «Чужестранка» и «Лорд Джон Грей» Дианы Гэблдон, британский полковник, давний приятель Хэла, предшественник лорда Джона на посту начальника тюрьмы в Ардсмуире. – прим. перев.] пресловутые «Избранные стихи на эротическую тему», копии которой до сих пор были очень востребованы и тайно ходили по рукам в светских кругах, хотя книга вышла почти двадцать лет назад. – И что, чёрт возьми, там выслеживать? – спросил Грей, слишком поздно догадавшись о логической западне. Смит улыбнулся краешком рта. – Надеетесь, что я вам расскажу? Здесь напрашивался только один ответ: все силы Вашингтона, скорее всего, передвигались в непосредственной близости от Грея, занимая позиции для марша на Филадельфию и, очень возможно, для атаки на отступающие войска Клинтона. Проигнорировав вопрос Смита как риторический, Грей решил пойти иным, хоть и опасным путём: – Вудбайн правильно описал вам обстоятельства, при которых он нас обнаружил. Очевидно, что полковник Фрейзер не поймал меня с поличным: иначе он поступил бы так же, как и капрал Вудбайн, – арестовал бы меня. – Вы утверждаете, что полковник Фрейзер договорился с вами встретиться, чтобы передать информацию? Иисусе Христе! Грей знал, что эта тактика опасна, но не предполагал, что Джейми Фрейзера могут заподозрить в пособничестве. Однако Смит наверняка уцепится за подобную возможность, учитывая, что сам он переметнулся на другую сторону. – Разумеется, нет, – в голосе Грея послышались раздражённые нотки. – Стычка, свидетелем которой стал капрал Вудбайн, носила сугубо личный характер. Явно кое-что понимавший в допросах, Смит приподнял брови, глядя на Грея, но тот тоже имел представление о ведении допроса, поэтому, откинувшись назад, безмятежно потягивал яблочный бренди, будто был совершенно уверен, что его заявление объяснило всё. – Знаете, скорее всего, вас повесят, – выдержав паузу, заявил Смит. Он говорил небрежно, глядя, как янтарный ручеек снова наполняет обе кружки. – После того, что Хау сделал с капитаном Хейлом. И даже больше – после Паоли. Ведь Чарльз Грей – ваш двоюродный брат? – Нет, троюродный или четвероюродный. Грей знал Чарльза Грея, хотя они вращались в разных светских и военных кругах. Тот был скорее не солдатом, а профессиональным убийцей со свиным рылом, хотя Джон и сомневался, что резня у Паоли была абсолютно такой, как её описывали: что за идиоты будут лежать на земле и ждать, пока их, спящих, заколют штыками? Потому что Джон ни на миг не поверил, что колонна пехоты способна в темноте подкрасться по пересечённой местности на расстояние штыкового удара, ничем себя не выдав. Но он знал, как беспощадно Чарльз использовал штыки при Каллодене. – Чушь, – Грей старался говорить как можно увереннее. – Что бы там ни думали о высшем командовании американцев, сомневаюсь, что в нём одни дураки. От моей казни не будет никакого проку, а вот обмен может быть выгоден. Мой брат обладает некоторым влиянием. Смит не без сочувствия улыбнулся Грею. – Великолепный довод, лорд Джон, и я уверен, генерал Вашингтон его одобрит. К сожалению, Конгресс и король никак не договорятся о процедуре обмена; в настоящий момент механизма, позволяющего обменивать пленных, нет. Грея будто ударили под дых. Он слишком хорошо знал, что официальных каналов обмена нет. Он сам в течение нескольких месяцев пытался обменять Уильяма. Смит опрокинул бутылку вверх дном, сливая последние янтарные капли в кружку Грея. – Вы читаете Библию, полковник Грей? Грей непонимающе взглянул на него. – Нерегулярно. Но я её читал. Немного… ну… отрывки. А что? – Интересно, знакомо ли вам понятие «козла отпущения». Смит слегка качнулся на табурете, пристально глядя на Грея своими красивыми, глубоко посаженными глазами. Казалось, они потеплели от сочувствия. Хотя, может быть, просто от яблочного бренди. – Так как, боюсь, ваша главная ценность заключается именно в этом, полковник. Не секрет, что Континентальная армия в плачевном состоянии: денег нет, многие разочарованы и дезертируют. Ничто так не ободрит и не сплотит войска (или не станет таким сильным предупреждением генералу Клинтону), как суд и публичная казнь высокопоставленного британского офицера, осуждённого за шпионаж и тесно связанного родственными узами с пресловутым Греем – «Кремни долой». Смит тихо рыгнул и моргнул, по-прежнему не сводя глаз с Грея. – Вы спрашивали, что я собираюсь с вами сделать. – Нет, не спрашивал. Не обращая внимания на слова Грея, Смит ткнул в его сторону длинным узловатым пальцем. – Я отправлю вас к генералу Уэйну, у которого, поверьте мне, «Паоли» высечено на сердце. – Ему, наверное, очень больно, – вежливо заметил Грей и осушил свою кружку.
[Примечание переводчиков к резне при Паоли: Английская армия окружила ночью на 20 сентября 1777 г. военный лагерь Пенсильванской дивизии Энтони Уэйна (1500 солдат). Недалеко размещалось мэрилендское ополчение бригадного генерала Уильяма Смолвуда – ещё 1000 чел. Генерал Чарльз Грей (Charles Grey) отдал приказ не использовать мушкеты (более того: вынуть кремни, чтобы не произошел случайный выстрел), а бить только штыками. В атаку пошли около 1200 британцев (600 оставались в резерве). Тремя волнами британцы обрушились на спящий лагерь 21 сентября в час ночи. В результате около 200 спящих американцев были зарезаны или тяжело ранены. (По другим данным – 53 убитых, 113 раненых и 71 захваченных в плен, по третьим данным – 272). Грей потерял 4 человека убитыми и 7 человек ранеными.]
Девочки, спасибо большое! так интересно читать разные книги (6ю, 8ю, 9ю) и смотреть фильм параллельно, как будто сама во времени путешествую! ТОМА41116
о, а я все гадала - напутал гугл с Соколиным глазом или нет?! Натаниэль Бампо - мой любимый книжный персонаж в детстве! еще одно огромное спасибо переводчикам!
Девочки, спасибо за перевод, и за замечательные примечания. Очень приятно перечитывать написанное Дианой в вашем переводе, особенно спасибо за ссылку на "Соколиный глаз" (когда читала, с грехом по полам, из-за своего плохого английского, почувствовала что-то знакомое, ссылку на что-то, но не вспомнила, очень понравилось, еще раз спасибо )
Хочу поблагодарить mv270566, Vicka, source21a, и других участников форума за отзывчивость и оперативность! Не успела выразить желание "где можно найти книгу на английском?", как у меня в электронной книге появилась книга и на английском и на русском языках! Как по щучьему велению! Думаю, что форумчанам по плечу выполнить любое желание! Даже если попросить выслать 10-ю книгу, - тут же получишь её и на английском и на русском! Огромное спасибо.
Сообщение отредактировалаgal_tsy - Суббота, 08.12.2018, 18:26
EINE KLEINE NACHTMUSIK [«Маленькая ночная серенада», нем., название музыкального произведения В.А. Моцарта, написанного в 1787 г. – прим. перев.]
БЕСКОНЕЧНЫЙ ДЕНЬ неохотно подходил к концу. Свет угасал, и жара в лесу начала, наконец, спадать. Грей не думал, что его сразу же доставят к генералу Уэйну, разве только эта важная особа не находится где-то поблизости, а Джон так не считал. По звукам и обстановке он понял, что лагерь небольшой и полковник Смит тут, очевидно, старший по званию. Смит попросил Джона, ради соблюдения формальностей, дать честное слово, что тот не сбежит, и был сильно обескуражен, когда Грей вежливо отказался. – Если я и правда действующий британский офицер [находящийся на действительной военной службе, при исполнении служебных обязанностей. – прим. перев.], – подчеркнул Грей, – то очевидно, что сбежать – мой долг. Смит посмотрел на него. В сумеречном свете по лицу полковника бродили неясные тени, и Грей сомневался, борется полковник с желанием улыбнуться или нет. Скорее всего, нет. – Вы не сбежите, – твёрдо сказал Смит и вышел. Грей услышал, как несколько человек рядом с палаткой, стараясь не повышать голоса, коротко и горячо обсуждали, что с ним делать. В лагере ополчения на марше не было условий для содержания пленных. Грей забавлялся, мысленно представляя, как Смиту придется разделить с ним свою узкую койку, чтобы пленник оставался под надёжной охраной. В конце концов, капрал принёс ржавые кандалы, выглядевшие так, будто в последний раз их использовали во времена испанской инквизиции. Он отвёл Грея на окраину лагеря, где солдат, бывший в мирной жизни кузнецом, крепким молотком заклепал оковы, используя в качестве наковальни плоский камень. В сумерках, стоя коленями на земле в окружении собравшейся группы зевак из числа ополченцев, Грей чувствовал себя очень странно. Его заставили наклониться и вытянуть руки вперёд, словно собирались обезглавить. Удары молотка по металлу отдавались в костях запястий и рук. Грей не сводил глаз с молотка не только из опасения, что в сгущающихся сумерках кузнец промахнётся и размозжит ему руку. Из-за опьянения и растущего подсознательного страха, в котором Джон не хотел себе признаться, ему казалось, будто его окружает смесь любопытства и враждебности. Он чувствовал себя, как при надвигающейся грозе: электричество пощипывало его кожу, опасность быть убитым молнией представлялась такой близкой, что он улавливал её острый аромат, приправленный порохом и тяжёлым резким запахом человеческого пота. Озон. Разум Грея ухватился за слово в слабой попытке мыслить здраво. Так Клэр называла запах молнии. Грей сказал ей, что, по его мнению, это слово произошло от греческого ozon – непереходного причастия настоящего времени от глагола ozein, что значит «пахнуть». Лорд Джон начал методично спрягать глагол во всех временах. Когда он закончит, они, наверняка, уже управятся. Ozein, пахнуть. Я пахну... Грей чувствовал запах собственного пота – острый и сладкий. Раньше отсечение головы считалось более почётной смертью. Виселица была позором, смертью для простолюдинов и преступников. Более медленной. Он знал это наверняка. Последний гулкий удар, и зеваки непроизвольно, с глубоким удовлетворением выдохнули. Джон стал узником.
ПОСКОЛЬКУ НИКАКОГО ДРУГОГО укрытия, кроме грубых вигвамов и кусков холста, натянутых ополченцами возле костров, не было, Грея препроводили назад, в большую потрёпанную палатку Смита. Там его накормили ужином, который лорд Джон заставил себя проглотить, особо не замечая, что ест. Затем, пропустив тонкую длинную верёвку сквозь звенья оков, его привязали к опорной стойке палатки так, чтобы он мог прилечь или воспользоваться горшком. По настоянию Смита Грей занял койку, куда опустился, слегка застонав от облегчения. Каждый удар сердца отдавался в висках и по всей левой стороне лица, ощущаясь внизу, отчего верхние зубы очень неприятно подёргивало. В сравнении с этим боль в боку притупилась, уйдя вглубь, и почти не чувствовалась. К счастью, Джон настолько устал, что все неприятные ощущения исчезли, когда с чувством глубокой благодарности он погрузился в сон. Некоторое время спустя он проснулся в кромешной тьме, весь в поту, сердце колотилось от пригрезившегося кошмара. Грей поднял руку, чтобы отбросить с лица мокрые волосы, и почувствовал раздражающую тяжесть оков, про которые забыл. Они звякнули, и темневшая на фоне пламени костра фигура часового у входа в палатку резко развернулась к нему, но потом расслабилась, когда, брякая кандалами, Джон перевернулся на койке. «Чёрт, – вяло подумал Грей спросонья. – Даже если бы захотел, не смог бы помастурбировать». Он хохотнул, но, к счастью, смешок вышел едва слышным. Послышался шорох. Кто-то тяжело заворочался рядом. Смит – решил Грей – лежал на парусиновом спальном мешке, набитом травой. Джон чувствовал запах лугового сена, слегка отдающий затхлостью во влажном воздухе. Спальный мешок входил в стандартный армейский набор британцев – должно быть, Смит сохранил его вместе с палаткой и другим снаряжением, сменив только мундир. «Почему он перешёл на сторону противника?» – рассеянно размышлял лорд Джон, всматриваясь в неровные очертания тела Смита, еле видные на фоне блёклой парусины. Ради карьеры? Испытывая острую нехватку профессиональных военных, континенталы привлекали их повышением в чине: капитан любой европейской армии в мгновение ока мог стать кем угодно – от майора до генерала, – в то время как в Англии единственным средством получить более высокое звание оставались деньги, на которые оно покупалось. Но чего стоит звание без денежного довольствия? Грей больше не служил в разведке, но он был разведчиком в прошлом и до сих пор знал людей из этой тайной сферы. Судя по тому, что слышал Грей, у американского Конгресса вообще не было денег, и он зависел от займов: непредсказуемых по размерам и предоставляемых нерегулярно. Некоторые шли из французских или испанских источников, хотя, конечно, французы этого не признавали. По словам одного из корреспондентов Грея, некоторые займы были от ростовщиков-евреев. Саломона или Соломона... кого-то вроде этого. Эти сумбурные размышления прервал звук, от которого Грей оцепенел. Женский смех. В лагере были женщины – жёны, сопровождавшие мужей на войну. Когда Грея вели по лагерю, он видел нескольких, а одна принесла ему ужин, с подозрением взглянув на него из-под чепца. Но Джону показалось, что он узнал этот смех: глубокий, переливчатый и совершенно естественный. – Иисусе, – едва слышно прошептал он. – Дотти? Такое не исключалось. Грей сглотнул, пытаясь прочистить левое ухо, чтобы разобраться во множестве негромких звуков снаружи. Дэнзелл Хантер служил хирургом в Континентальной армии, а Дотти (к ужасу брата, кузена и дяди) присоединилась в Вэлли-Фордже к следовавшим за армией гражданским, чтобы помогать жениху, хотя она регулярно наведывалась в Филадельфию к своему брату Генри. Если войска Вашингтона пришли в движение (а совершенно ясно, что так оно и было), вполне вероятно, что хирург может оказаться где-то среди них. Женщина что-то спросила высоким чистым голосом. Англичанка, и не простолюдинка. Грей напряжённо слушал, но слов разобрать не мог. Ему хотелось, чтобы она снова рассмеялась. Если это Дотти... Грей глубоко вздохнул, пытаясь размышлять. Позвать её он не мог: он чувствовал ярую ненависть, которую испытывали к нему все в этом лагере. Если бы его родство с Дотти обнаружилось, это было бы опасно и для неё, и для Дэнзелла и, конечно, не помогло бы Грею. Но всё-таки надо было рискнуть: утром его могут увезти. Не в силах придумать ничего лучше, он сел на койке и начал напевать «Die Sommernacht». [«В летнюю ночь», песня австрийского композитора Кристофа Виллибальда Глюка, 1714 – 1787. Далее цитируются слова песни, автор – немецкий поэт Фридрих Готлиб Клопшток,1724 – 1803. – прим. перев.]. Сперва тихо, но постепенно набирая силу и громкость. Когда он во весь голос пропел «In den Kühlungen wehn» [нем. – «в прохладе веют». – прим. перев.] своим очень звучным тенором, Смит внезапно сел, будто чёртик из табакерки, и в крайнем изумлении спросил: – Что? – То мрачные мысли приходят ко мне о могиле Любимых моих, и я вижу в лесу, Лишь как та могила темнеет, а запах цветов Сюда до меня не доносит, – чуть тише продолжил Грей. Ему не хотелось, чтобы Дотти (если это была она) вошла и увидела его. Он только хотел дать ей знать, что он здесь. Джон научил племянницу этой песне, когда той было четырнадцать. Она часто пела её на музыкальных вечерах. – Когда-то я с вами, о, мёртвые, им наслаждался! О, как мы купались в прохладе и аромате, И как прекрасна была ты, природа, Преображённая светом луны! Замолчав, Грей чуть прокашлялся и обратился к многозначительному безмолвию перед собой, произнося слова слегка невнятно, будто до сих пор был пьян. Он обнаружил, что и в самом деле пьян. – Могу я попросить немного воды, полковник? – Вы продолжите петь, если я дам вам воды? – с большим подозрением спросил Смит. – Нет, мне кажется, на сегодня достаточно, – заверил его лорд Джон. – Не мог уснуть, знаете ли – многовато выпил, – но я обнаружил, что пение замеч-чательно успокаивает. – Неужели? Смит немного посопел, но всё же тяжело поднялся и принёс кувшин из тазика для умывания. Грей чувствовал, как тот сдерживается, чтобы не окатить своего пленника содержимым кувшина, но полковник был человеком сильной воли и просто подержал кувшин, пока Джон не напился, а потом поставил его на место. Затем Смит вернулся в свою постель, только несколько раз раздражённо фыркнув. Из лагеря послышались комментарии к песне, и несколько музыкальных душ, вдохновлённых ею, начали распевать всё подряд: от «Зелёных рукавов» [английская фольклорная песня, известная с XVI века. – прим. перев.] – очень проникновенно и нежно – до «Честера» [гимн, ставший главной патриотической песней Американской революции; его автор Уильям Биллингс (1746-1800) – один из первых американских композиторов. – прим. перев.]. Пение Грею понравилось. Хотя только усилием воли он сдержался и не встряхнул оковами в конце строчки: – Пусть тираны потрясают железными жезлами, И рабство лязгает унизительными цепями. [Строки из «Честера». – прим. перев.]. Песни ещё звучали, когда Грей снова погрузился в сон с обрывками тревожных видений, пока пары яблочного бренди плавали по пустотам его головы.
Честнат-стрит, дом 17. КОЛОКОЛ ПРЕСВИТЕРИАНСКОЙ ЦЕРКВИ пробил полночь, но город не спал. Сейчас, под покровом темноты, звуки стали неразборчивее, но на улицах всё ещё слышались торопливые шаги и шум движущихся повозок. Где-то вдалеке раздался слабый крик: «Пожар!» Я стояла у открытого окна, принюхиваясь, не пахнет ли дымом, и всматриваясь, нет ли где языков пламени, двигающихся в нашу сторону. Я понятия не имела, выгорала ли когда-нибудь Филадельфия дотла, как Лондон или Чикаго, но пожар, охвативший лишь дома по соседству, был бы, по-моему, ничем не лучше. Ни ветерка вокруг – это обнадёживало. Тяжёлый летний воздух был влажен как губка. Я немного подождала, но крики прекратились, и я не видела красных сполохов на небе, наполовину затянутом облаками. Ни огонька, кроме холодновато-зелёных искр светлячков, плывущих среди тенистой листвы палисадника. Я постояла ещё немного, расслабив плечи и выкинув из головы не до конца обдуманные планы срочной эвакуации. Я обессилела, но заснуть не могла. Мало того, что приходилось следить за моим беспокойным пациентом и тревожной обстановкой за стенами тихой комнаты, – я и сама никак не могла успокоиться. Целый день я прислушивалась, постоянно надеясь уловить звук знакомых шагов или голос Джейми. Но он не пришёл. А что если он узнал от Джона, что мы переспали тем единственным пьяным вечером? Вдруг потрясения от этого известия, преподнесённого без подготовки, без должных пояснений, оказалось достаточно, чтобы Джейми покинул меня – навсегда? Я почувствовала, как на глаза внезапно навернулись слёзы, и, вцепившись обеими руками в подоконник, крепко зажмурилась, чтобы не разрыдаться. «Не будь смешной. Он придёт, как только сможет, невзирая ни на что. Ты знаешь, он придёт». Я точно это знала. Но потрясающая радость видеть его живым разбудила нервную систему, долго находившуюся в оцепенении, и, хотя внешне я могла казаться спокойной, внутри бурлили эмоции. Пар клубился, устремляясь вверх, и сбросить его давление можно было лишь бессмысленными слезами, а я не собиралась давать им волю. Прежде всего потому, что, возможно, я не смогу остановиться. Быстро прижав рукав пеньюара к глазам, я решительно развернулась во мрак комнаты. Маленькая жаровня, накрытая влажной тканью, тлела рядом с кроватью, отбрасывая красные блики на заострённые черты лица Пардлоу. Он дышал с заметным хрипом, и я слышала, как у него в лёгких дребезжало при каждом выдохе, но дыхание было глубоким и размеренным. Мне пришло в голову, что я, вероятно, не смогла бы почувствовать запах гари, случись снаружи пожар: воздух в комнате был насыщен ароматами масел перечной мяты, эвкалипта и... каннабиса [конопля, – прим. перев.]. Несмотря на мокрую ткань, из жаровни просочилось достаточно дыма. Его струйки переплетались и плавали в потемневшем воздухе, словно белёсые призраки, сливаясь в облако. Я ещё побрызгала водой на муслин, прикрывающий жаровню, и присела на маленькое кресло у кровати, осторожно вдыхая насыщенный воздух, но отчасти наслаждаясь запретным удовольствием. Хэл рассказал мне о своей привычке курить коноплю для расслабления лёгких и о том, что этот способ кажется ему эффективным. Он назвал её «коноплёй», и, без сомнения, именно её он и курил – психотропный сорт растения, который в Англии не рос и обычно не импортировался. Среди моих медицинских припасов конопляных листьев не было, зато имелось немало марихуаны. Джон приобрел её у филадельфийского купца, владевшего двумя судами, ходившими в Индию. Как я выяснила, врачуя тетю Джейми, Джокасту, марихуана помогала при лечении глаукомы. Трава избавляла от тошноты и беспричинного страха. «А ещё иногда её применяют в немедицинских целях», – сообщил Джон, отчего я украдкой улыбнулась. Мысль о Джоне добавила к растущей тревоге за Джейми ещё один повод для беспокойства. Я медленно и глубоко вдохнула сладковатый, пряный воздух. Где Джон? Что с ним сделал Джейми? – Вы когда-нибудь заключали сделки с Богом? – тихо прозвучал в полумраке голос Хэла. Должно быть, я интуитивно догадывалась, что он не спит, и не вздрогнула. – Все заключают, – сказала я. – Даже те, кто не верит в Бога. А вы? Тихий смех сменился кашлем, но он быстро прекратился. Возможно, дым всё-таки помогал. – Вы собираетесь заключить такую сделку? – спросила я как из любопытства, так и для того, чтобы поддержать разговор. – Но вы ведь знаете, что не умрёте. Я вам не позволю. – Да, вы это говорили, – сухо ответил герцог. Чуть поколебавшись, он повернулся на бок, лицом ко мне. – И я верю вам, – довольно церемонно добавил Пардлоу. – И... благодарю вас. – Не за что. Я же не могу позволить вам умереть в доме Джона. Он бы расстроился. В свете жаровни было видно, как Хэл улыбнулся моим словам. Какое-то время мы сидели и молчали, глядя друг на друга без особого смущения. Нас обоих успокаивал дым и убаюкивало стрекотание сверчков на улице. Скрип колёс повозок умолк, но мимо дома до сих пор шли люди. Шаги Джейми я смогла бы различить – узнала бы их непременно, даже среди множества других… – Вы ведь беспокоитесь о нём? – спросил Хэл. – О Джоне. – Нет, – быстро ответила я и, увидев, как приподнялась его тёмная бровь, вспомнила, что он уже знает, что лжец из меня никудышный. – Дело в том… Я уверена: с ним всё в порядке. Но я думала, что ему пора бы уже вернуться. А с такой суматохой в городе... – Я махнула рукой в сторону окна. – Не знаешь, что может случиться, правда? Я слышала, как дышит Пардлоу: в груди у него слегка дребезжало. Он откашлялся: – Вы так и не хотите сказать, где он? Я пожала плечом: казалось, бессмысленно повторять, что я не знаю, хотя это и было правдой. Вместо этого я взяла со стола гребень и принялась медленно расчёсывать волосы, распутывая и разглаживая непослушную массу, наслаждаясь ощущением прохлады в руках. После того, как мы искупали и уложили в постель Хэла, я неспешно, за четверть часа, вымылась сама, смыв пот и пыль с волос, хотя знала: потребуется несколько часов, чтобы высушить их во влажном воздухе. – В сделке, которую я собирался заключить, речь идет не о моей жизни, – немного погодя пояснил Хэл. – Как таковой. – Я уверена, Джон тоже не умрет, если вы о.... – Я не о Джоне. Я о сыне. О дочери. И о внуке. Полагаю, у вас есть внуки? Мне кажется, я слышал днём, как довольно рослый молодой человек называл вас «бабушкой». Я не ослышался? В его голосе послышались весёлые нотки. – Нет. И у меня есть внуки. Вы имели в виду Доротею? С ней что-то случилось? Внезапно встревожившись, я отложила гребень. Я видела Дотти всего несколько дней назад, в доме, где проживал её брат Генри. – Помимо того, что она вот-вот выйдет замуж за мятежника и заявляет, что намерена сопровождать его на полях сражений и жить в опаснейших для жизни условиях, которые только можно себе представить? Усевшись в постели, Хэл говорил с нескрываемым пылом, но я не могла не улыбнуться, услышав, как он изъясняется: у братьев Греев, несомненно, была одинаковая манера выражаться. Чтобы скрыть улыбку, я кашлянула и ответила как можно тактичней: – Хм... Значит, вы виделись с Дотти? – Да, – коротко подтвердил он. – Когда я вчера приехал, она находилась у Генри и была одета в высшей степени странно. Очевидно, мужчина, чьей невестой она себя считает, – квакер, и дочь объявила, что тоже стала квакершей! – Ну, понятно, – пробормотала я. – А вы... эм… об этом не знали? – Нет! И я бы хотел сказать Джону несколько слов: как по поводу того, что он струсил и не рассказал мне об этом, так и о непростительных интри... интригах… своего сына Уильяма! Гневная речь буквально задушила Хэла, и ему пришлось остановиться и прокашляться, обхватив колени руками, чтобы выдержать мучительные спазмы. Я взяла веер, ранее оставленный на столе, и взмахами направила немного дыма из жаровни Хэлу в лицо. С трудом вдохнув, он сперва ещё сильнее закашлялся, а потом затих и с присвистом задышал. – Если бы я думала, что есть хоть малейший шанс, что вы прислушаетесь, я бы попросила вас не волноваться, – заметила я, протягивая ему чашку настоя эфедры на кофе. – Выпейте. Медленно. Что касается Джона, – продолжила я, наблюдая, как Хэл корчит рожи из-за горького вкуса напитка, – когда он узнал о намерениях Дотти, то собирался написать вам. Но не стал, так как в то время посчитал это мимолётным капризом и полагал, что когда она познакомится с настоящей жизнью Дэнни... – э, её жениха, доктора Хантера, – то может одуматься. В таком случае не стоило бы тревожить вас и вашу жену. Джон не ожидал, что вы здесь появитесь. Хэл кашлянул и осторожно вдохнул. – Как и я, – отставив чашку, он снова кашлянул и откинулся на гору подушек. – Военное министерство решило послать мой полк на помощь Клинтону, когда определилось с новой стратегией – не было времени писать. – И что это за новая стратегия? – спросила я, лишь слегка заинтересовавшись. – Изолировать южные колонии от северных, подавить в них восстание и таким образом взять Север измором. Заодно не подпускать чёртовых французишек в Вест-Индию, – поразмыслив, добавил он. – Так, вы считаете, Дотти может передумать? В голосе Хэла слышалось сомнение, но и надежда. – Вообще-то, нет, – ответила я. Потянувшись, я запустила пальцы в свои влажные волосы, мягко лежащие на шее и плечах, слегка вьющиеся и щекочущие лицо. – Я задавалась вопросом, от кого она унаследовала своеволие, но, как только я встретила вас, всё стало ясно. Прищурившись, Хэл посмотрел на меня, но галантно улыбнулся. – Верно, – согласился он. – Как и Бенджамин, мой старший сын. Генри и Адам пошли характером в жену. Что не означает, что они не способны идти своим путём, – задумчиво добавил он. – Только они делают это гораздо дипломатичнее. – Хотелось бы мне познакомиться с вашей женой, – тоже улыбнулась я. – Джон говорил, ее зовут Минни? – Минерва, – Хэл заулыбался искреннее. – Точнее, Минерва Каннегунда. Не могу же я звать ее Канни [игра слов – cunny (англ.) – женский лобок, наружные женские половые органы (от латинского cunnus). – прим. перев.]. – Пожалуй, не на людях. – Наедине тоже лучше не пробовать, – заверил он меня. – Она только с виду большая скромница. Я рассмеялась и бросила взгляд на жаровню. Я не думала, что действующее вещество марихуаны, сожжённой для создания определённой атмосферы, а не непосредственно выкуренной, окажется столь мощным. Тем не менее, оно явно благотворно влияло как на настроение Хэла, так и на его астму, и я почувствовала, что и сама начинаю оценивать перспективы будущего немного радужнее. Я по-прежнему беспокоилась за Джейми (и за Джона), но тревога соскользнула с моих плеч и, казалось, парила прямо у меня над головой: всё ещё заметная, унылого фиолетово-серого цвета, но она парила. «Как свинцовый воздушный шар» [lead balloon, обычно употребляется в переносном значении: неудача, провал. – прим. перев.], – подумала я и тихонько весело фыркнула. Хэл лежал на спине, полуприкрыв глаза, и наблюдал за мной с каким-то отрешённым интересом. – Вы красивая женщина, – слегка удивлённо произнёс он. Но не скромница, – добавил он и негромко фыркнул. – О чём только думал Джон? О чём думал Джон, я знала, но по разным причинам не хотела говорить. – Что вы имели в виду, – поинтересовалась я, – когда чуть ранее сказали о сделках с Богом? – А, – Хэл медленно закрыл глаза. – Когда сегодня утром я прибыл в штаб генерала Клинтона... Боже, неужели всё произошло только сегодня утром? У него были для меня довольно плохие новости... и письмо. Отправленное несколько недель назад из Нью-Джерси и в итоге переданное ему армейской почтой. Мой старший сын, Бенджамин, попал в плен к мятежникам при Брэндивайне, – почти бесстрастно произнес Хэл. Почти. Было достаточно светло, чтобы я заметила, как у него заходили желваки. – В настоящее время соглашения с американцами об обмене пленными нет, поэтому он остаётся в плену. – Где? Новость меня встревожила. – Этого я не знаю, – коротко ответил Хэл. – Пока. Но как можно быстрее выясню, где он находится. – Бог в помощь, – искренне пожелала я. – Это было письмо от Бенджамина? – Нет. – Хэл сжал челюсти чуть крепче. Письмо написала молодая женщина по имени Амарантус Коуден, которая сообщила его светлости герцогу Пардлоу, что она является женой его сына Бенджамина и матерью сына Бена – Тревора Уоттисвэйда Грея, трёх месяцев от роду. Бенджамин, очевидно, попал в плен до его рождения, и я гадала, знает ли молодой отец о ребёнке. Молодая миссис Грей писала, что оказалась в сложной жизненной ситуации в связи с прискорбным отсутствием мужа и поэтому собиралась отправиться к своим родственникам в Чарльстон. Она чувствовала себя неловко, обращаясь за помощью к его светлости, но её положение, как ей казалось, не оставляло выбора, и она надеялась, что тот простит ей её дерзость и благосклонно отнесётся к просьбе. Амарантус вложила в письмо локон своего сына, полагая, что его светлости, возможно, будет приятен такой подарок от внука. – Боже правый! – вырвалось у меня. Я немного помедлила, но Хэлу, наверняка, пришла в голову та же самая мысль. – Думаете, она говорит правду? Хэл обеспокоенно и вместе с тем раздражённо вздохнул: – Почти наверняка. Девичья фамилия моей жены Уоттисвэйд, и этого не знает никто, кроме членов семьи. Он кивнул в сторону шкафа, куда миссис Фиг повесила его мундир. – Письмо в сюртуке, если хотите – прочтите. Взмахом руки я вежливо отказалась. – Понятно, что вы имели в виду под сделками с Богом. Вы хотите жить, чтобы увидеть внука и, конечно же, сына. Пардлоу опять вздохнул, и его поджарое тело, казалось, слегка уменьшилось. Чуть раньше миссис Фиг против его воли расплела герцогу косичку, расчесала волосы и завязала их в свободный хвост, который лежал теперь у него на плече: мягкий, тёмно-каштановый с седыми прядками, отсвечивая рыжим и золотым в отблесках пламени. – Не совсем. Конечно, я очень хочу этого, но... – Хэл подыскивал слова – разительная разница с недавним изысканным красноречием. – Вы бы с радостью погибли за них. За семью. Но в то же время вы думаете: «Господи, я не могу умереть! Что с ними станется, если меня здесь не будет?»
Он улыбнулся мне с грустной иронией. – И вы чертовски хорошо знаете, что, скорее всего, ничем не сможете им помочь. Им придется это сделать – или не сделать – самим. – К сожалению, вы правы. Сквозняк пошевелил муслиновые занавески и взболтал висящую пелену дыма. – Но это не относится к внукам. Им вы помочь можете. И внезапно я заскучала по мягкой тяжести Анри-Кристиана, его твёрдой головке у себя на плече. Я спасла ему жизнь, удалив гланды и аденоиды, и благодарила Бога, что успела. И Мэнди... «Боже, храни её», – истово молилась я. Мне удалось объяснить Бри, в чём проблема и что её можно устранить. Но сама я не могла вылечить внучке порок сердца и каждый день своей жизни сожалела об этом. Если бы я имела возможность провести необходимую операцию в этом времени, все они до сих пор были бы здесь... Снова зашевелились занавески, и сквозь тяжёлый воздух вдруг пронёсся чистый поток. Я глубоко вдохнула, ощущая едва различимый острый запах озона. – Дождь, – сказала я. – Дождь собирается. Не отвечая, герцог повернулся лицом к окну. Я встала и подняла раму повыше, с благодарностью впустив прохладный ветерок. Я снова всмотрелась в ночь. По лику луны быстро проплывали облака, и её свет, казалось, не трепетал, а пульсировал в ритме бьющегося сердца. На улицах было темно, и только случайный отблеск движущегося фонаря свидетельствовал о сдержанном возбуждении в городе. Дождь мог задержать как бегущих лоялистов, так и передвижение армии, готовящейся к отходу. Будет ли Джейми легче попасть в город под прикрытием грозы? Но сильная гроза может помешать ему, превратив дороги в грязь. Далеко ли он отсюда? Свинцовый шар опустился мне на голову. Настроение непонятно от чего резко упало: то ли от усталости, то ли от надвигающейся грозы, то ли просто из-за естественного воздействия каннабинола [продукт окисления тетрагидроканнабинола – основного действующего вещества конопли, его действие примерно в 10 раз слабее. – прим. перев.]. Хотя воздух оставался горячим, я поёжилась, не в силах выбросить из головы яркие картины всевозможных бедствий, которые могут обрушиться ночью на одинокого человека, оказавшегося между двух армий. Возможно, одинокого. Что он сделал с Джоном? Конечно, он не... – Мне был двадцать один год, когда умер мой отец, – ни с того ни с того ни с сего сказал Хэл. – Я был уже взрослым. Со своей жизнью, с женой... – Он неожиданно замолчал, и его губы дрогнули. – Не думал, что отец вообще мне нужен, пока внезапно его не стало. – А что бы он мог для вас сделать? – спросила я, вновь усаживаясь. Мне было любопытно, но ещё очень хотелось отвлечься от собственных хаотичных мыслей. Хэл приподнял худое плечо. Ворот ночной сорочки был расстёгнут, как из-за жары, так и для того, чтобы мне легче было следить за пульсом у него на шее. Влажная ткань распахнулась, обнажив высокий чёткий изгиб его ключицы, резко выделяющейся на фоне кожи. – Быть рядом, – просто ответил Хэл. – Слушать. Может быть... одобрить мои поступки. – Последние несколько слов прозвучали тихо, едва слышно. – Или не одобрить. Но... быть рядом. – Я понимаю, о чём вы, – сказала я скорее себе, чем ему. Мне повезло: когда я была совсем маленькой и мои родители умерли, мой дядя сразу же оказался рядом, чтобы заботиться обо мне, и, несмотря на всю свою неупорядоченную жизнь, он никогда не покидал меня. Я остро почувствовала его потерю, когда он умер, но тогда я уже была замужем. Мысль о Фрэнке вызвала приступ вины, возникший ниоткуда. И другой, ещё сильнее, при мысли о Брианне. Однажды я покинула её, а потом она – меня. На меня нахлынули беспорядочные мрачные мысли – о Лири, которую бросили обе дочери (и вряд ли она когда-нибудь увидит своих внуков, ставших теперь моими)... О Джеме и Мэнди... и о Джейми. Где он? И почему не здесь? Разумеется, что бы Джон ему ни сказал... – О, Боже, – тихо прошептала я в отчаянии. Я чувствовала, как слёзы пощипывают веки и наворачиваются на глаза, грозя прорваться наружу вопреки моему решению не плакать. – А вы знаете, я необычайно проголодался, – изумлённо произнёс Хэл. – Есть ли в этом доме какая-нибудь еда?
В ЖИВОТЕ У ДЖЕЙМИ ЗАУРЧАЛО. Он закашлялся, чтобы заглушить звук, но в этом не было необходимости. Маленькие девочки лежали у очага спина к спине, свернувшись под рваным одеялом клубочками, словно ёжики, и храпели, как пьяные шмели. Миссис Хардмен на скамье вполголоса напевала малышке. Джейми не мог различить слов, поэтому не узнал песню, но думал, что это колыбельная. С другой стороны, он слыхал, как хайлендские женщины часто убаюкивают своих детей песнями вроде «Nighean Nan Geug» [«Милая молодая девушка», гэльск. – прим. перев.], где речь шла об отрубленных головах и пропитанной кровью земле. Но миссис Хардмен – квакерша. Очевидно, она избегает подобных колыбельных. «Может быть, «Великий силки из Сюл-Скерри» [«The Great Silkie of Sule Skerry», – прим. перев.], – подумал Джейми, начиная расслабляться. – Вряд ли квакеры имеют что-то против интимных отношений…» Это напомнило ему о треклятом Джоне Грее, и Джейми поморщился. Он сдержал стон, когда спина сделала предупредительный выстрел в ногу, давая понять, что даже такое лёгкое движение недопустимо. Для Джейми песня была не музыкальнее, чем храп, но и то, и другое успокаивало. Он осторожно улёгся поудобнее, убедившись, что и нож, и пистолет под рукой, и закрыл глаза, и хотя смертельно устал, но сомневался, что заснёт. Он не мог даже пошевелиться в кровати: белые вспышки боли сразу пронзали ему спину, как вилы дьявола. В последний раз спина устраивала ему такое много лет назад. Она часто болела, иногда не гнулась по утрам, но подобного с ним не было... лет десять? Он хорошо помнил: это случилось почти сразу, как они поселились в Ридже, но уже после того, как они с Йеном построили хижину. Джейми пошёл на охоту, спрыгнул с крутого склона, преследуя убегающего лося, и пришёл в себя, лежа ничком у подножия обрыва, не в силах пошевелиться. Клэр, храни её Господь, отправилась на его поиски, – при этой мысли Джейми насмешливо улыбнулся: она так гордилась, что отыскала его в лесу по следу. Если бы она его не нашла... Ему просто повезло, что пума, медведь или волк не наткнулись на него до того, как отпустило спину и он смог двигаться. Он думал, что вряд ли бы умер от холода, хотя отморозить несколько пальцев на ногах мог бы. Она... Услышав какой-то звук, Джейми резко поднял голову. Спина отозвалась мучительной острой болью, но, не обращая на неё внимание, он стиснул зубы и вытащил из-под подушки пистолет. Заметив движение Джейми, миссис Хардмен вскинула голову. Женщина уставилась на него широко открытыми глазами, но потом, услышав то же, что и он, поспешно вскочила. Шаги на тропинке, и притом нескольких человек. Она обернулась, ища глазами колыбель, но он покачал головой. – Держите ребёнка при себе, – тихо произнёс Джейми. – Отвечайте, когда постучат. Откройте, если попросят. Он увидел, как она сглотнула, но сделала так, как он велел. Ему показалось, что мужчин трое или четверо, но настроены они мирно. На крыльце послышались шаги, негромкое бормотание и короткие смешки. Постучали, и миссис Хардмен откликнулась: – Кто там? – Друзья, миссус, – ответил заплетающимся языком пьяный мужской голос. – Впустите нас. Женщина бросила испуганный взгляд на Джейми, но тот кивнул, и она, подняв щеколду, распахнула дверь в ночь. Первый гость начал было входить, но, заметив на кровати Джейми, остановился с разинутым ртом. – Доброго вам вечера, – вежливо поздоровался Джейми, глядя в глаза незнакомцу. Пистолет лежал на виду, у него под рукой. – О, – смутился вошедший. Он был молодым и довольно полным, одет как охотник, но с бляхой ополченца. Он оглянулся через плечо на своих спутников, замерших на пороге. – Я... э-э-э... добрый вечер, сэр. – Мы не... э-э-э... мы думали... Он кашлянул. Джейми улыбнулся ему, прекрасно уловив ход мыслей гостя. Краем глаза наблюдая за мужчиной, Джейми повернулся к миссис Хардмен и жестом предложил ей сесть, что она и сделала. Женщина склонила голову над ребёнком, губами касаясь крошечного чепчика Частити. – Нам нечего предложить вам поесть, джентльмены, – сказал Джейми. – Но у нас есть холодная вода из колодца, а поспать, если нужно, вы сможете в сарае. Двое стоявших на улице мужчин неуклюже переминались на месте. От них сильно несло алкоголем, но они пришли в незлобивом настроении, не собираясь причинить вред. – Всё в порядке, – ответил молодой человек, отступая к друзьям. Его круглое лицо раскраснелось как от смущения, так и от выпитого. – Мы просто... прощенья просим, что потревожили вас. Сэр. Двое других закивали, и все трое ретировались, шаркая и в спешке натыкаясь друг на друга. Последний прикрыл дверь, но не до конца. Миссис Хардмен поднялась и толкнула её с негромким стуком. Потом привалилась к двери с закрытыми глазами, прижимая ребёнка к груди. – Спасибо, – прошептала женщина. – Не за что, – ответил Джейми. – Они не вернутся. Положите ребенка и заприте дверь на засов. Так она и сделала, потом развернулась и прислонилась спиной к двери, опершись об неё руками. Женщина уставилась в пол под ногами, и на миг стало слышно её дыхание. Затем миссис Хардмен медленно выпрямилась. Её невзрачная кофта была застёгнута на булавки. Джейми не знал: то ли чтобы избежать излишеств, подобно не признающим пуговицы моравам [имеются в виду «моравские братья» – члены секты, возникшей в Чехии после поражения таборитов – последователей Яна Гуса; они не признавали католической церкви, проповедовали равенство и пацифизм, большое значение придавали культурно-просветительской, миссионерской деятельности, развитию в людях нравственного начала. – прим. перев.], то ли просто из-за крайней бедности. Её пальцы нервно теребили верхнюю булавку, а потом женщина внезапно выдернула и положила сверкнувшую на свету вещицу на полку. Миссис Хардмен смотрела прямо на Джейми, когда её пальцы взялись за головку следующей булавки. Она закусила длинную верхнюю губу, на которой блестел нервный пот. – Даже не думай об этом, – напрямик заявил Джейми. – В моём нынешнем состоянии я и дохлую овцу не трахну. Не говоря уже о том, что по возрасту я тебе в отцы гожусь, девочка. И, кроме того, я женат. Губы женщины слегка дрожали, хотя трудно было сказать: от разочарования или от облегчения. Её пальцы расслабились, и рука упала вниз. – За еду ты ничего не должна, девочка, – сказал Джейми. – Это подарок. – Я... да, я знаю. Благодарю тебя, Друг. – Слегка сглотнув, она отвела взгляд. – Я только... я надеялась, а вдруг... ты сможешь остаться. На время. – Я женат, девочка, – мягко повторил он, а потом, после неловкой паузы, посчитал своим долгом спросить. – И часто приходят такие гости? Джейми было ясно, что она их не знала, но они знали о ней. Слышали о женщине-квакерше, которая живёт одна с тремя маленькими дочерьми. – Я отвожу их в сарай, – выпалила она, и её лицо покраснело сильнее, чем от огня. – После того, как дочки заснут. – Ммфм, – пробормотал он после следующей, чересчур затянувшейся паузы. Джейми бросил взгляд на колыбель, а потом быстро отвёл глаза в сторону. Он задумался, давно ли отсутствует мистер Хардмен, но это Джейми не касалось. Как и то, как ей удаётся кормить дочерей. – Спи, девочка, – сказал он. – Я покараулю.
Глава 13. УТРЕННИЙ ВОЗДУХ НАПОЛНЕН АНГЕЛАМИ (с) Перевод Полины Корольковой
Кристин Крейнок "Ангелы"
УТРЕННИЙ ВОЗДУХ НАПОЛНЕН АНГЕЛАМИ (Строка из стихотворения американского поэта Ричарда Уилбера «Любовь взывает к этому миру». – прим. перев.)
На следующий день ДЖЕЙМИ ПРОБУДИЛСЯ ОТ ЗАПАХА жареного мяса и, забыв про спину, сел в постели. – Господи помилуй, – сказала миссис Хардмен, оглядываясь через плечо. – Я не слышала таких звуков с тех пор, как мой муж Габриэль забивал свинью. Она покачала головой и вернулась к своей стряпне, наливая тесто на смазанную маслом чугунную сковороду на ножках, которая чадила и злобно плевалась, восседая на углях. – Прошу прощения, мэм... – Мое имя – Сильвия, друг. А твое? – спросила хозяйка, приподнимая бровь. – Друг Сильвия, – пробормотал он сквозь стиснутые зубы. – Меня зовут Джейми. Джейми Фрейзер. Он согнул колени в невольном рывке, поднимаясь, и теперь, пытаясь растянуть непослушную спину, обхватил их руками, уткнув потное лицо в свое поношенное одеяло. Это усилие прострелило болью правую ногу и вызвало резкий спазм в левой икроножной мышце, заставивший его кряхтеть и шумно дышать, пока не отпустило. – Я рада видеть, что ты сидишь, друг Джейми, – заметила Сильвия Хардмен, поднося ему тарелку, полную колбасы, жареного лука и кукурузных лепешек. – Похоже, твоей спине немного получше? – она улыбнулась ему. – Немного, – Джейми пересилил боль и произвел ответную улыбку, стараясь не застонать. – Вижу, у вас... есть свежие продукты. – Да будет благословенен Бог! – горячо проговорила хозяйка. – На рассвете я отправила Пру и Пейшенс к главной дороге, чтобы разузнать о фургонах, прибывающих на рынок в Филадельфию, и девочки вернулись с фунтом колбасы, двумя фунтами кукурузной муки, мешком овса и дюжиной яиц. Ешь! Сильвия поставила деревянную тарелку вместе с деревянной ложкой на кровать рядом с ним. За спиной хозяйки Джейми увидел, как Пруденс и Пейшенс усердно собирали кусками лепешек колбасный жир со своих опустевших тарелок. Расслабившись осторожно, он повернулся, чтобы опереться спиной о стену, потом вытянул ноги и, взяв свою тарелку, последовал их примеру. Еда наполнила его удивительным чувством благополучия, и Джейми отставил пустую тарелку, решившись на предприятие. – Я намереваюсь посетить уборную, друг Сильвия. Но, чтобы встать, мне может понадобиться помощь. Поднявшись на ноги, он обнаружил, что может переместиться, пошатываясь, лишь на несколько дюймов за раз, и Пруденс вместе с Пейшенс тотчас ринулись к нему, подхватывая под локти, будто маленькие летающие подпорки. – Не волнуйся, – посоветовала ему Пруденс, расправив свои щуплые плечики и поднимая на него уверенный взгляд. – Мы не позволим тебе упасть. – Уверен, что так и есть, – серьезно сказал он. На самом деле, эти маленькие девочки обладали жилистой силой, которая противоречила их хрупкой внешности, и Джейми находил их присутствие реальной подмогой, так как они обеспечивали ему равновесие, когда он вынужден был останавливаться... каждые несколько футов. – Расскажите мне о фургонах, которые следуют в Филадельфию, – попросил он во время одной из таких остановок, которую решил использовать как для общения, так и для получения необходимой ему информации. – Они проезжают только рано утром? – В основном, – ответила Пейшенс. – И возвращаются пустыми за час или два до заката. Она расставила ноги пошире, напрягаясь. – Все в порядке, – заверила она его. – Обопрись на меня. Ты выглядишь каким-то шатким. Он с благодарностью бережно сжал ее плечико и позволил себе перенести на нее немного веса. Действительно – шаткий... До главной дороги было около полумили: доковылять так далеко займет у него более часа - даже с помощью девочек, и вероятность того, что спину снова не прихватит и не скрутит на полпути, была еще слишком высока, чтобы рисковать. Не говоря уже об опасности прибытия в Филадельфию совершенно не способным к передвижению. Может, завтра... – И вы видели солдат на дороге? – спросил Джейми, осторожно продолжив путь, что вызвало прострел от бедра до стопы. – Ох! – Да, – ответила Пейшенс, крепче ухватив его за локоть. – Смелее, друг. Ты сможешь! Мы видели две роты ополченцев и одного офицера континенталов на муле. – И еще мы видели нескольких британских солдат, – вмешалась Пруденс, не желая остаться без внимания. – Они следовали с обозом, направляющимся в другую сторону. – «В другую» – это подальше от Филадельфии? – спросил Джейми, и сердце его екнуло: неужели эвакуация британской армии уже началась? – Вы видели, что было в подводах? Пруденс пожала плечами: – Мебель. Сундуки и корзины. В некоторых повозках сидели дамы, хотя, в основном, они шли рядом. Из-за недостатка места, – пояснила она. – Следи за своей рубашкой, друг, или твое целомудрие пострадает. Утро было прохладным и ветреным, и блуждающий порыв ветра дунул вверх, наполняя его рубашку – так приятно для потного тела, но, несомненно, рискованно для девичьих глаз. – Может, связать тебе полы между ног? – поинтересовалась Пейшенс. – Я могу завязывать бабий узел, простой узел или морской узел. Меня папа научил! – Не глупи, Пейшенс, – сердито сказала ее сестра. – Если ты завяжешь ему рубашку, то как он поднимет ее, чтобы похезать? Никто не может развязать ее узлы, – доверительно призналась она Джейми. – Она всегда делает их слишком тугими. – Ой, и вовсе нет, врушка! – Тьфу на тебя, сестрица! Я расскажу маме, как ты обзываешься! – А где ваш отец? – прервал их Джейми, желая сдержать перепалку до того, как они вцепятся друг другу в волосы. Сестры остановились и глянули друг на друга, прежде чем ответить. – Мы не знаем, – сказала Пруденс тихим грустным голосом. – Как-то раз, год назад он отправился поохотиться, да так и не вернулся. – Быть может, индейцы захватили его, – Пейшенс попыталась придать голосу уверенности. – Если это так, то, может, однажды он сбежит и вернется домой. Пруденс вздохнула. – Может быть, – проговорила она безучастно. – Мама думает, что его застрелили ополченцы. – Зачем? – Джейми опустил на нее глаза. – Зачем им было убивать его? – Из-за нашей веры, – объяснила Пейшенс. – Отец не хотел сражаться, и поэтому они заявили, что он лоялист. – Понятно. А он был... гхм-м... я имею в виду... он является лоялистом? Пруденс посмотрела на него с благодарностью за это «является». – Я так не думаю. Но мама говорит, что на ежегодном Собрании в Филадельфии говорили, что все квакеры должны быть за короля, так как король сохраняет мир, а повстанцы хотят его нарушить. Поэтому, – девочка пожала плечами, – люди думают, что все квакеры – лоялисты. – Папа не был... не является лоялистом, – встряла Пейшенс. – Он поговаривал о короле всякие разные вещи, а мама волновалась и умоляла его попридержать язык. Вот уборная, – без особой надобности объявила она, отпуская локоть Джейми, чтобы открыть дверь. – Не вытирайся полотенцем, оно для рук. Там, в корзине – кукурузные стержни.
ДЖОН ГРЕЙ ОЧНУЛСЯ В ЛИХОРАДКЕ и с тяжестью в ногах, а также с пульсирующей головной болью и пронзительной резью в левом глазу в тот момент, когда он попытался его открыть. Его глаза опухли и были покрыты коркой. Он грезил яркими обрывочными образами, путаницей видений, голосов, эмоций... Вот Джейми Фрейзер кричал на него с лицом, темным от гнева, но потом что-то изменилось, началось какое-то преследование, и он снова провалился в тошнотворный кошмар. Они бежали вместе через болото, топкую трясину, которая засасывала его ноги, и Фрейзер отбивался прямо перед ним, попав в засаду, кричал ему, чтобы он возвращался, а он не мог: ступни его стремительно увязали, и он погружался, безумно размахивая руками, не имея возможности ухватиться хоть за что-нибудь. «Черт!» - чья-то рука трясла его за плечо, побудив вынырнуть из болота. Разлепив свой здоровый глаз, он увидел размытую фигуру опрятного молодого человека в темном сюртуке и очках, вглядывающегося в него в странно знакомой манере. – Джон Грей? – спросил молодой человек. – Да, – ответил он, мучительно сглотнув. – Я имею честь... быть знакомым с вами, сэр? Юноша слегка покраснел. – Имеешь, друг Грей, – проговорил он, понизив голос. – Я... – О! – воскликнул Грей, резко садясь. – Ну, конечно же, вы... Ох! О, Господи. Его голова, возмущенная внезапной сменой положения, решила, по-видимому, слететь с плеч и врезаться в ближайшую стену. «Этот молодой человек... Хантер», – сообразил он, обнаружив имя, появившееся со странной четкостью среди хаоса внутри своего черепа. Доктор Хантер. Квакер Дотти. – Думаю, лучше тебе прилечь, друг. – Думаю, сначала меня вырвет. Хантер выхватил горшок из-под походной койки как раз вовремя... К тому времени, когда он напоил Грея («Пей медленно, друг, если хочешь удержать ее») и опустил его обратно на кровать, полковник Смит уже маячил позади доктора. – Что скажете, доктор? – Смит хмурился и выглядел встревожено. – Он в здравом уме? Дело в том, что он пел прошлой ночью, а теперь стонет и говорит странные вещи, и выглядит он... – Смит поморщился так, что Грей задался вопросом, как же, черт возьми, он выглядит. – У него сильная лихорадка, – Хантер, многозначительно глядя сквозь очки, склонился, чтобы завладеть запястьем Грея. – И ты видишь состояние его глаза. Перемещать раненого опасно. Еще одно кровоизлияние в мозг... Смит недовольно выдохнул и поджал губы. Слегка оттеснив Хантера локтем, он наклонился над Греем. – Вы меня слышите, полковник? – произнес он медленно и отчетливо в той манере, которая используется обычно при общении к идиотам и иностранцам. – Ich bin ein Fisch... (Я есть рыба (нем.). – прим. перевод.) – пробормотал Грей блаженно и закрыл глаза. – Его пульс весьма нестабилен, – предостерегающе сказал Хантер, сжимая большим пальцем запястье Грея. Рука доктора была прохладной и твердой: ее прикосновение успокаивало. – Я действительно не могу отвечать за последствия, если его внезапно переместить. – Я вижу, – Смит замер на мгновение. Грей слышал его тяжелое дыхание, но открывать глаза воздержался. – Что ж, замечательно, – полковник издал короткий, мрачноватый смешок. – Если Мохаммед не может отправиться к горе, тогда гора распрекрасненько прибудет сюда. Я отправлю записку генералу Уэйну. Пожалуйста, сделайте все возможное, доктор, чтобы он снова был в здравом уме.
ДЖОН МОГ ВИДЕТЬ ДЭНЗЕЛЛА ХАНТЕРА своим поврежденным глазом – это обнадеживало: значит, он не ослеп. Пока... Хантер снял очки, чтобы всмотреться более внимательно в поврежденный орган. «У него очень красивые глаза», – подумал Грей. Радужка их была светло-коричневой, словно мякоть спелой оливы, с крохотными прожилками темно-зеленого цвета. – Посмотри вверх, пожалуйста, – пробормотал Хантер. Грей попытался выполнить просьбу. – ОЙ! – Не получается? Теперь вниз. Эта попытка оказалась столь же безуспешной... Глаз так же не двигался ни вправо, ни влево. Казалось, он застыл в своей глазнице, будто сваренное вкрутую яйцо. Пострадавший изложил эту теорию Хантеру, заставив того улыбнулся, хотя и весьма обеспокоенно. – Тут большущий отек, конечно. Кто бы ни ударил тебя так, он сделал это с огромной силой, – пальцы Хантера мягко скользили по лицу Грея, с сомнением прощупывая то тут, то там. – Это... – Да, со значительной. И можете не спрашивать меня, болит ли это. Болит все – от макушки до подбородка, включая мое левое ухо. То, что вы сказали относительно кровоизлияния в мозг – вы это серьезно? – Я не исключаю этого, – впрочем, Хантер улыбнулся. – Но так как ты не продемонстрировал склонности к параличу или потере сознания – за исключением последствий алкоголя – и, по-видимому, ты шел пешком в течение нескольких часов после травмы, то, думаю, пожалуй, вероятность низкая. Однако под склерой кровотечение, – прохладные кончики его пальцев приподняли опухшее веко. – Глазное яблоко у тебя багровое, как и веко изнутри. Но это скорее... впечатляюще, – в его тоне явно проскользнула ирония, которую Грей счел обнадеживающей. – О, отлично, – проговорил он сухо. – Через сколько это пройдет? Вопрос заставил квакера поморщиться и покачать головой. – Потребуется от недели до месяца, чтобы кровь рассосалась. По существу, это то же самое, что простой синяк – разрывы мелких кровеносных сосудов под кожей. Меня беспокоит твоя неспособность двигать глазом. Я думаю, у тебя перелом костной глазницы, который каким-то образом захватывает круговую мышцу глаза. Хотелось бы мне, чтобы твоя жена была здесь, она имеет намного большую... – Моя жена, – безучастно пробормотал Грей. – О! Память и осознание столкнулись, и он почувствовал в душе внезапный скачок. – Она не моя жена! Больше нет, – добавил он и усмехнулся, потом, наклонившись вперед, прошептал на ухо удивленному Хантеру. – Джейми Фрейзер не умер! Хантер уставился на него, моргнул, надел очки и продолжил внимательно разглядывать Грея, явно переосмысливая свое поспешное заключение о состоянии его мозга. – Это он был тем, кто ударил меня, – доверительно поведал Джон. – Все в порядке, – добавил он, заметив, как Хантер нахмурился. – Я сам напросился. – Хвала Господу! – прошептал Хантер, расплывшись в величайшей улыбке, очевидно, по поводу новости о спасении Фрейзера, а не заверения Грея в этичности действий последнего. – Йен будет... – он прервал себя жестом, обозначающим свою неспособность описать вероятные эмоции Йена Мюррея. – А друг Клэр! – воскликнул он, его глаза за очками выглядели огромными. – Она знает? – Да, но... Приближающиеся шаги заставили Грея броситься обратно на койку с совершенно неподдельным вскриком боли. Он закрыл глаза и перекатил голову на бок, постанывая. – Гора, похоже, с генералом Вашингтоном, – сказал Смит, явно пребывая не в духе. Грей почувствовал, как тот остановился у койки, ткнувшись в нее ногами. – Сделайте все возможное, доктор, чтобы завтра он смог перемещаться. Мы погрузим его на одну из подвод, если возникнет такая необходимость. Честнат-стрит, дом №17
ЕГО СВЕТЛОСТЬ ПРОСНУЛСЯ УТРОМ с красными, словно у хорька, глазами и с настроением примерно таким же, как у бешеного барсука. Будь у меня дротик с транквилизатором, я бы выстрелила в него без малейшего колебания. Но за отсутствием такового, я прописала ему значительную порцию бренди в утренний кофе и – после недолгой борьбы со своей врачебной совестью, обремененной клятвой Гиппократа – добавила туда небольшую дозу опиума. Я не могла дать ему много: помимо всего прочего, это средство угнетало дыхание. Тем не менее, размышляла я, считая ароматные красновато-коричневые капли, падающие в бренди, это являлось более гуманным способом справиться с герцогом, в отличие от перспективы короновать его ночным горшком или позвать миссис Фиг, чтобы та села сверху, пока я буду привязывать его к кровати и затыкать рот кляпом. Мне требовалось, чтобы он был тихим и неподвижным в течение некоторого времени. Мистер Фиг, методист-проповедник, собирался привести двух молодых плотников из своего методистского общества, чтобы на случай нападения мародерствующей толпы вновь повесить входную дверь и забить досками ставни окон нижнего этажа. Я сказала миссис Фиг, что, конечно, она может поделиться сложившимися обстоятельствами со своим мужем – я не в праве ей в этом препятствовать – но, возможно, получится убедить его не упоминать о присутствии герцога в интересах безопасности и защиты собственности лорда Джона – не говоря уже о безопасности самого герцога, который являлся, все-таки, с большой долей вероятности, горячо любимым братом лорда Джона. Миссис Фиг с удовольствием обваляла бы герцога в дегте и перьях, но обращение от имени лорда Джона всегда имело для нее значение, и она кивнула в здравом согласии. Она сочла, что пока его светлость не привлекал к себе внимания криками с верхнего этажа или швырянием вещей в рабочих, его присутствие можно утаить. – Однако, что вы собираетесь с ним делать, леди Джон? – спросила она, осторожно поглядывая на потолок. Мы стояли в задней гостиной, разговаривая вполголоса, пока Дженни кормила завтраком Хэла и следила, чтобы весь кофе с бренди был выпит. – А что, если армейские пошлют кого-нибудь справиться о нем? Я беспомощно махнула рукой. – Представления не имею, – призналась я. – Мне просто нужно подержать его здесь, пока лорд Джон или мой... эм-м... мистер Фрейзер не придут. Они знают, что с ним делать. Что касается армии, то, если кто-нибудь придет и спросит о его светлости, я пойду... гм-м... и поговорю с ними. Взгляд миссис Фиг сообщил мне, что она слыхала планы и получше, но потом, кивнув неохотно, она ушла за своей продуктовой корзинкой. Первое, что случается в только что оккупированном городе – это недостаток продовольствия, а с Континентальной армией, готовой обрушиться на Филадельфию, словно туча саранчи, обозов, которые обычно доставляют продукты питания из сельской местности, вероятно, будет мало. Если какая-либо из армий уже двинулась в путь, они захватят все, что попадется у них на пути. Однако у дверей миссис Фиг повернулась ко мне. – А как же Уильям? – требовательно вопросила она. – Если он вернется?.. Женщина, очевидно, разрывалась между надеждой, что Вилли вернется – она беспокоилась за него – и ужасом от того, что может случиться, если тот обнаружит своего дядю в плену. – Я поговорю с ним, – повторила я уверенно и махнула рукой в сторону двери. Забежав наверх, я нашла Хэла зевающим над почти пустым подносом с завтраком и Дженни, бережно стирающую желток из уголка его рта. Она провела ночь в типографии, но вернулась на помощь, принеся с собой поношенный чемодан, полный вещей, которые могли пригодиться. – Его светлость хорошо позавтракал, – сообщила она, отступая, чтобы оценить свою работу. – И он опорожнил кишечник. На всякий случай я заставила его сделать это до того, как он выпил кофе. Не знаешь, как быстро это может подействовать. Хэл нахмурился ей в ответ, впрочем, в озадаченности или обиде - трудно сказать. Его зрачки уже заметно сузились, что придавало взгляду некоторую сосредоточенность. Моргнув, он посмотрел на меня и потряс головой, будто пытаясь ее прояснить. – Позвольте мне быстро проверить ваши жизненные показатели, ваша светлость, – сказала я, улыбаясь и чувствуя себя Иудой при этом. Хэл был моим пациентом, но Джейми был моим мужем, и я укрепилась в своей решимости. Его пульс был медленным и довольно ровным, что успокоило меня. Я достала свой стетоскоп, расстегнула его ночную рубашку и стала выслушивать: хорошее, устойчивое сердцебиение, никакого трепета, но легкие взбулькивали, как прохудившийся бочонок, а дыхание прерывалось небольшими хрипами. – Хорошо бы дать ему немного настойки эфедры, – сказала я, выпрямляясь. Этот стимулятор мог бы противодействовать опиату в организме герцога: все же я не могла рисковать тем, что его дыхание во время сна остановится. – Я останусь с ним, а ты спустись и принеси чашку. И подогревать не нужно –холодная сойдет. У меня не было уверенности, что герцог останется в сознании достаточно долго, чтобы дождаться нагретой чашки. – Я действительно должен увидеться с генералом Клинтоном сегодня утром, – сказал Падлоу с неожиданной для его заторможенного психического состояния решимостью. Он прочистил горло и откашлялся. – Нужно принять меры... Мой полк... – А... э-э... где сейчас ваш полк? – спросила я осторожно. Если бы его люди находились в Филадельфии, адъютант Хэла мог бы в любую минуту начать ревностно разыскивать его. Герцог вполне мог бы провести ночь с сыном или дочерью, но теперь... и я не знала точно, какой ценностью в качестве отвлекающего маневра обладали мои поддельные записки. – В Нью-Йорке, – ответил он. – Во всяком случае, я искренне надеюсь на это. Он закрыл глаза, слегка покачнувшись, затем резко расправил спину. – Мы высадились там. Я приехал в Филадельфию... увидеть Генри... Дотти, – его лицо болезненно скривилось. – И намереваюсь... вернуться с Клинтоном. – Несомненно, – успокоительно проговорила я, размышляя тем временем. Когда именно Клинтон и его войска уйдут? Предположительно, когда Падлоу будет здоров до такой степени, чтобы на самом деле не умереть без моего участия, смогу ли я отпустить его, как только начнется массовый исход? При этих обстоятельствах у него не будет возможности начать крупномасштабные поиски Джона и подвергнуть опасности Джейми. Впрочем, Джейми – с Джоном или без него – наверняка может вернуться в любой момент? Но пока вернулась лишь Дженни с настойкой эфедры, с молотком, торчащим из кармана фартука, и тремя крепкими рейками подмышкой. Она без комментариев вручила мне чашку и неожиданно быстро и умело принялась набивать эти планки поверх окна. Хэл медленно потягивал свою эфедру, с легким недоумением наблюдая за Дженни. – Зачем она это делает? – спросил он, хотя не настолько заинтересовано, как если бы ему был особо важен ответ. – Ураганы, ваша светлость, – сказала она с невозмутимым видом и выскочила вон, чтобы вернуть молоток плотникам, чей бодрый перестук звучал так, будто дом атаковал целый батальон дятлов. – О, – пробормотал Хэл. Его мутный взгляд скользил по комнате, вероятно, в поисках бриджей, которые миссис Фиг предусмотрительно забрала и спрятала на кухне, и остановился на небольшой стопке книг, принадлежащих Вилли, положенной мною на туалетный столик. Вероятно, он узнал одну или несколько, потому что спросил: – О! Уильям. А где Уильям? – Уверена, Вилли сегодня очень занят, – сказал я и снова ухватила его запястье. – Пожалуй, мы увидимся с ним позже. Его сердце билось медленно, но все еще сильно. Как только его рука ослабла, я поймала пустую чашку и поставила ее на стол. Голова герцога поникла, и я осторожно опустила его на подушку, подперев для облегчения дыхания. «Если он вернется... – спросила миссис Фиг о Вилли с очевидным подтекстом, – что тогда?» И вправду, что? Коленсо не вернулся, так что, вероятно, он нашел Уильяма: это обнадеживало. Но что Уильям делал, или о чем он думал?..
Глава 14. ГРОЗА НАДВИГАЕТСЯ (с) Перевод Полины Корольковой
Арт @ANTLKVN "Багаж"
– ЗАДАНИЕ, СООТВЕТСТВУЮЩЕЕ ВАШЕЙ особенной ситуации, – сообщил майор Финдли. «Этот Финдли еще и половины не знает», – горько размышлял Уильям. Не то чтобы положение капитана не было «особенным», даже без недавних его открытий. Он капитулировал в Саратоге вместе с остальной армией Бергойна в октябре 1777 года. Британские солдаты и их немецкие союзники были вынуждены сдать свое оружие, но их не содержали как военнопленных: конвенция в Саратоге, подписанная Бергойном и континентальным генералом Гейтсом, провозглашала, что всем войскам будет разрешено вернуться в Европу, как только они дадут свое слово вновь не браться за оружие в американском конфликте. Но корабли не могли плыть во время зимних штормов, и с капитулировавшими солдатами нужно было что-то делать. Называемые армией Соглашения, они всем скопом прибыли в Кембридж, штат Массачусетс, дожидаться весны и репатриации. Все, кроме Уильяма и некоторых ему подобных, имевших либо влиятельные связи в Америке, либо знакомства с сэром Генри, который сменил Хау на посту главнокомандующего американской кампании. У счастливчика Уильяма оказались обе возможности: во-первых, он служил в личном штабе Хау, во-вторых, его дядя был полковником, а отец – влиятельным дипломатом, в данный момент находящимся в Филадельфии. Поэтому из любезности к генералу лорду Хау Уильяма освободили под особое личное слово и отправили к лорду Джону. Однако он все еще числился офицером в составе британской армии, просто не допускался к реальным сражениям. А у армии имелось достаточно других малоприятных дел, не связанных с боевыми действиями, для которых генерал Клинтон с радостью готов был его использовать. До глубины души уязвленный своим положением, Уильям умолял отца попытаться обменять его: это отменило бы условия его сдачи и позволило возобновить полноценную военную службу. Лорд Джон уже совсем был готов сделать это, но в январе 1778 года между генералом Бергойном и Континентальным Конгрессом произошел конфликт из-за отказа первого предоставить список сдавшихся солдат. Саратогское Соглашение было аннулировано Конгрессом, который затем объявил, что он будет задерживать всю армию Соглашения до тех пор, пока данный документ и требуемый список не будут утверждены королем Джорджем. Конгресс чертовски хорошо знал, что король не сделает этого, поскольку такой акт будет равнозначен признанию независимости Колоний. Результатом этого стало отсутствие в настоящее время какого-либо механизма для обмена пленными. Любыми пленными. Все это ставило Уильяма в крайне неопределенное положение. Формально он оказывался сбежавшим военнопленным, и если бы американцы его схватили (что было весьма маловероятно) и опознали в нем одного из офицеров Саратоги, его бы немедленно отправили в Массачусетс, где он оставался бы до конца войны. В то же время никто не мог точно сказать, законно ли ему вновь взяться за оружие, поскольку, несмотря на то, что конвенция была отменена, Уильям имел особые личные условия сдачи. Это привело Уильяма к нынешнему оскорбительному положению ответственного за войска, помогающие эвакуации богатейших лоялистов Филадельфии. Единственное, что, как он полагал, могло быть хуже – это прогнать стадо свиней через игольное ушко. В то время как граждане победнее, чувствуя угрозу приближения ополченцев генерала Вашингтона, были вынуждены храбро встречать опасности на дороге, совершая свой исход с помощью повозок, ручных тележек и собственных ног, состоятельным лоялистам позволили более безопасное и, в принципе, более комфортабельное перемещение на корабле. Хотя никто из них не имел возможности осознать, что в настоящее время имеется только один корабль – личный корабль генерала Хау – и весьма ограниченное количество мест на нем. – Нет, мадам, мне очень жаль, но на корабле это совершенно невозможно разместить... – Вздор, молодой человек, дедушка моего мужа купил эти высокие часы в Нидерландах в 1670 году. Они показывают не только время, но и фазы Луны, а так же полную таблицу приливов и отливов в Неаполитанском заливе! Вы же не рассчитываете, что я позволю подобному инструменту попасть в лапы мятежников? – Да, мадам, боюсь, что рассчитываю. Нет, сэр, никаких слуг: только члены вашей семьи и очень маленькое количество багажа. Я уверен, что ваши верные слуги будут в полной безопасности, следуя... – Но они умрут от голода! – воскликнул бледный как мертвец джентльмен, не желающий расставаться со своим высококлассным поваром и пышнотелой горничной, которая, если и не была талантлива в уборке, то совершенно очевидно, обладала другими привлекательными особенностями, каковые явно демонстрировала. – Или могут быть похищены! Они под моей ответственностью! Несомненно, вы не можете... – Могу, – твердо сказал Уильям, бросив одобрительный взгляд в сторону горничной, – и я должен это сделать. Капрал Хиггинс, пожалуйста, проследите, чтобы слуги мистера Хеннингса благополучно покинули причал. Нет, мадам. Я согласен, что эти парные кресла весьма ценны, но не менее ценны и жизни людей, которые утонут, если корабль пойдет ко дну. Вы можете взять свои дорожные часы, конечно. Он рявкнул, повышая голос: – Лейтенант Рендилл! Рендилл с красным лицом, по которому струился пот, пробился сквозь толпу эвакуирующихся людей, толкающихся, бранящихся, бушующих и вопящих. Представ перед Уильямом, восседающем на высоком ящике во избежание участи быть растоптанным толпой и сброшенным в воду, лейтенант отдал честь, но был бесцеремонно оттеснен несколькими людьми, которые попытались привлечь внимание Уильяма, и, в конце концов, парик съехал ему на глаза. – Слушаю, сэр! – проговорил он бодро, водружая парик на прежнее место и как можно вежливее отстраняя локтем джентльмена. – Вот список особых знакомых генерала Хау, Рендилл. Ступайте на борт и проверьте, все ли они прибыли. А если нет... – капитан бросил выразительный взгляд на бушующую толпу людей на причале, окруженную горами полузаброшенного имущества и растоптанного багажа, и бесцеремонно всунул список лейтенанту в руку, – найдите их. – О, Боже, – пробормотал Рендилл. – Я имею в виду... слушаюсь, сэр. Непременно, сэр. И, вздохнув безнадежно, он повернулся и принялся плыть сквозь толпу, исполняя что-то вроде видоизмененного, но энергичного брасса. – Рендилл! Рендилл послушно развернулся и безропотно вернулся в зону слышимости, напоминая тучную красную морскую свинью, продвигавшуюся сквозь косяки истеричной сельди. – Сэр? Уильям наклонился и, снизив голос до уровня, неслышимого толкающимся вокруг людям, кивнул на груды мебели и багажа, нагроможденного беспорядочно по всей пристани – многие вещи находились в опасной близости к краю. – Когда будете проходить мимо, скажите своим ребятам на причале, что они не обязаны прилагать больших усилий, чтобы сохранить эти кучи от падения в реку, понятно? Потное лицо Рендилла невероятно просветлело. – Слушаю, сэр! Он отдал честь и снова поплыл, излучая возрожденный энтузиазм, и Уильям, слегка успокоенный, вежливо повернулся, чтобы выслушать претензии изможденного папаши-немца с шестью дочерями, которые несли то, что выглядело как абсолютно весь их роскошный гардероб. Круглые лица девушек озабоченно выглядывали между полями широких соломенных шляп и грудами шелка и кружев, стиснутыми в их руках.
Как ни парадоксально, жара и зарождающаяся в воздухе гроза соответствовали настроению Уильяма, который, осознав полнейшую невозможность решения выполняемой задачи, расслабился. Как только он понял, что совершенно не в состоянии удовлетворить всех этих людей – или даже каждого десятого из них – то перестал беспокоиться об этом. Предпринимая все необходимое, чтобы сохранить порядок, он позволил своему разуму отправиться в другое место, пока его хозяин вежливо раскланивался и издавал успокоительные звуки в сторону шеренги лиц, напиравших на него. Если бы его настроение было подходящим для иронии, размышлял Уильям, ее оказалось бы много в хороводе его мыслей. Сейчас он не являлся «ни рыбой, ни птицей, ни хорошей красной говядиной», как говорили деревенские жители о сомнительном куске мяса. Ни полноценный солдат – ни свободный гражданский. И, очевидно, ни англичанин, ни граф... и все же... как он мог не быть англичанином, ради всего святого? Как только он достаточно пришел в себя, чтобы размышлять, он осознал, что по-прежнему формально оставался девятым графом Элсмиром, независимо от того, кто являлся его настоящим отцом. Его родители – его законные родители… его фактические законные родители – несомненно, были женаты в момент его рождения. Однако в данный момент это, похоже, только усугубляло ситуацию: как он мог позволить людям думать и действовать так, словно был наследником древней крови Элсмиров, когда он чертовски хорошо знал, чей он в действительности сын? Он задушил эту идею, яростно впихнув ее назад, в глубины сознания. Однако мысль о том, чей он сын, пронзительно напомнила ему о лорде Джоне. Уильям глубоко задышал горячим, густым, пропахшим рыбой воздухом, пытаясь подавить внезапную боль, которая нахлынула на него при воспоминании о папà. Вилли не хотел признаваться в этом самому себе, что он весь день осматривал толпу, исследуя лица вокруг в поисках своего от... да, черт возьми, отца! Джон Грей был теперь его отцом, как никогда прежде. Проклятый он лжец или нет. Уильям все больше волновался за него. Сегодня утром Коленсо сообщил, что лорд Джон не вернулся в свой дом – хотя он уже должен был вернуться. И если бы он это сделал, он бы нашел сына, – Ульям был в этом уверен. Только если Фрейзер не убил его. Он сглотнул от этой горькой мысли. Хотя, с какой стати Фрейзеру убивать его? Когда-то эти мужчины были друзьями, хорошими друзьями. Правда, война разрывала такие узы. Но даже так... Причина в матушке Клэр? Вилли также отшатнулся от этой мысли, но заставил себя вернуться к ней. Он все еще помнил ее лицо – сияющее, несмотря на неразбериху, горевшее пламенем радости от лицезрения Джейми Фрейзера, – и ощутил укол ревности за своего отца. Если Фрейзер чувствовал то же, что и Клэр, быть может, он... но это же полная чушь! Несомненно, он должен был понять, что лорд Джон всего лишь взял ее под свою защиту. И сделал это ради своего доброго друга! Но с другой стороны, они поженились... а его отец всегда был весьма открыт в вопросах секса... Лицо графа стало еще горячее, смущенное представлением своего отца, увлеченно занимающегося любовью с не-до-конца-бывшей миссис Фрейзер. И если Фрейзер выяснил, что... – Нет, сэр! – резко сказал он назойливому лавочнику, который, как он понял с запозданием, только что попытался подкупить Уильяма, чтобы его семью впустили на корабль Хау. – Как ты смеешь! Убирайся и считай, тебе повезло, что у меня нет времени сейчас заняться тобой, как это положено! Человек отошел, безутешно волоча ноги, и Уильям почувствовал легкий укол раскаяния, но, на самом деле, он мало что мог сделать. Даже если бы он чувствовал возможность повернуть вопрос в пользу торговца, то, как только была предложена взятка, у него не осталось выбора. Только как бы Фрейзер узнал об этом, даже если бы это было правдой? Конечно, лорд Джон не настолько глуп, чтобы рассказать ему. Нет, наверняка что-то другое задержало папино возвращение – несомненно, виновато столпотворение людей, покидающих Филадельфию: дороги, должно быть, забиты... – Да, мадам. Полагаю, у нас есть место для вас и вашей дочери, – сказал он молодой матери, которая, прижимая ребенка к плечу, выглядела очень испуганно. Уильям протянул руку и прикоснулся к щеке малышки. Толпа не тревожила девочку, хотя та бодрствовала, рассматривая капитана своими мягкими карими глазами с длинными ресницами. – Здравствуй, милая. Хочешь прокатиться на лодке со своей мамочкой? Мать издала приглушенный всхлип облегчения. – О, благодарю вас, лорд... вы же лорд Элсмир, не правда ли? – Да, – произнес он машинально, вдруг ощутив, словно кто-то ударил его в живот. Он сглотнул, и лицо его запылало. – Мой муж – лейтенант Биман Гарднер, – назвала она имя в тревожном оправдании его милосердия и коротко поклонилась. – Мы встречались. На Mischianza (бал в Филадельфии в честь Хау. – прим. пер.). – Да, конечно! – сказал он, поклонившись, хотя так и не вспомнил миссис лейтенант Гарднер. – Для меня честь служить жене собрата-офицера, мэм. Будьте добры, пройдите прямо на борт, пожалуйста. Капрал Андерсон! Проводите миссис Гарднер и мисс Гарднер на борт. Граф поклонился и отвернулся, чувствуя себя так, будто его внутренности выпотрошены. Собрат-офицер... Милорд... Что бы подумала миссис лейтенант Гарднер, если бы знала? Что бы подумал сам лейтенант? Уильям глубоко вздохнул, прикрыв глаза в мгновенном отрешении, а когда открыл их, оказался лицом к лицу с капитаном Изекилем Ричардсоном. – Stercus! (Дерьмо! – лат. – прим. пер.) – воскликнул он, побуждаемый привычкой к данному латинскому выражению в моменты чрезвычайного стресса, позаимствованной у своего дяди Хэла. – Действительно, – вежливо заметил Ричардсон. – Можно с вами переговорить? Да, всего лишь поговорить... Лейтенант! Он подозвал находящегося поблизости Рендилла, который противостоял пожилой даме в черном бомбазине с четырьмя тявкающими у ее ног мелкими собачонками, удерживаемыми многострадальным маленьким черным мальчиком. (бомбазин – ткань из шелка на х/бумажной основе – прим. перевод.) Рендилл сделал даме успокаивающий жест и повернулся к Ричардсону. – Сэр? – Смените капитана лорда Элсмира, пожалуйста. Мне нужна минута его времени. Прежде чем Уильям смог решить, возражать ему или нет, Ричардсон, схватив его за локоть, вытащил из толпы под укрытие аккуратного маленького небесно-голубого эллинга, стоявшего на берегу реки. Когда тень домика упала на него, Уильям глубоко вздохнул с облегчением, к тому времени уже собравшись с мыслями. Его первым порывом было рявкнуть на Ричардсона, а затем, возможно, сбросить его в реку, но мудрость шептала ему на ухо другие советы. Именно по инициативе Ричардсона Уильям в течение непродолжительного срока был разведчиком армии, собирая информацию во время различных путешествий и доставляя ее Ричардсону. Однако в последней из этих поездок, путешествуя через болото Грейт Дисмал в штате Вирджиния, Уильям имел несчастье заблудиться, пораниться и страдать от лихорадки, которая, вероятно, погубила бы его, если бы Йен Мюррей не нашел и не спас графа, в ходе спасательной операции проинформировав Уильяма о том, что его почти наверняка одурачили и отправили не в объятия британских союзников, а в гнездо мятежников, которые обязательно повесили бы его, если б выяснили, кто он такой. Уильям не знал, верить Мюррею или нет, особенно после появления Джейми Фрейзера, когда стало очевидно, что Мюррей – его собственный двоюродный брат, который не счел нужным сообщить ему сей факт. Но серьезные сомнения насчет Ричардсона и его мотивов остались, и лицо графа не отличалось дружелюбием, когда он повернулся к собеседнику. – Что вам нужно? – резко бросил он. – Ваш отец, – ответил Ричардсон, заставив сердце Уильяма совершить столь сильный удар, что, как ему показалось, он должен быть услышан снаружи. – Где лорд Джон? – Представления не имею, – коротко сказал Уильям. – Я не видел его со вчерашнего дня. – «Дня, когда моя чертова жизнь закончилась!» – Что вам от него нужно? – спросил он, не утруждаясь каким-либо подобием вежливости. Ричардсон дернул бровью, но в остальном не отреагировал на его тон. – Его брат, герцог Пардлоу, пропал. – Гер... что? – на мгновение Уильям непонимающе уставился на него. – Его брат? Пропал?.. Откуда? Когда? – Очевидно, из дома вашего отца. Что касается времени: леди Джон сказала, что он ушел из дома вчера после чая, предположительно на поиски вашего отца. Вы видели его с тех пор? – Я не видел его вообще, – Уильям почувствовал отчетливый звон в ушах – вероятно, мозг его пытался через них выбраться. – То есть, я понятия не имею, что он в Филадельфии. И вообще в Колониях, если на то пошло. Когда он прибыл? «Господи, он приехал разобраться с Дотти и ее квакером? Нет, он не мог, у него не было времени... или мог?» Ричардсон прищурился, вероятно, пытаясь определить, правду ли говорит собеседник. – Я никого из них не видел, – категорично заявил Уильям. – А теперь прошу меня извинить, капитан... Со стороны пристани послышался гигантский всплеск и громкий вскрик толпы, полный потрясения и ужаса. – Прошу прощения, – повторил Уильям и отвернулся. Ричардсон схватил его за руку и попытался удержать взгляд Уильяма, но тот демонстративно смотрел в сторону своих оставленных обязанностей. – Когда увидите кого-нибудь из них, капитан Рэнсом, будьте так добры, сообщите мне. Это стало бы большой помощью... для многих. Уильям выдернул руку и молча зашагал прочь. Ричардсон использовал его фамилию вместо титула – значит ли это что-нибудь, кроме грубости? В данный момент графу было наплевать. Он не мог воевать, не мог никому помочь, не мог сказать правду, и он не собирался жить во лжи. Черт побери, он застрял, как свинья, увязшая в грязи. Он вытер рукавом пот с лица, расправил плечи и вернулся в бой. Все, что он мог сделать, это исполнять свой долг.
Оutlander является собственностью телеканала Starz и Sony Entertainment Television. Все текстовые, графические и мультимедийные материалы,
размещённые на сайте, принадлежат их авторам и демонстрируются исключительно в ознакомительных целях.
Оригинальные материалы являются собственностью сайта, любое их использование за пределами сайта только с разрешения администрации.
Дизайн разработан Стефани, Darcy, Совёнок.
Запрещено копирование элементов дизайна!