ХОТЯ ДЖОН ГРЕЙ И НЕ ГОРЕЛ желанием отправляться в какую бы то ни было тюрьму, ему не хватало уединения. Фергюс Фрейзер с сыном настояли на том, чтобы остаться рядом с Джоном до тех пор, пока кто-нибудь не явится за ним. Вероятно, чтобы потом рассказать Джейми, как распорядились судьбой Грея.
Особо не интересуясь методами и способами этого процесса, Грей просто ждал дальнейшего развития событий. Джону было необходимо остаться в одиночестве, чтобы обдумать появление Перси Уэйнрайта, мотивы его нынешних и будущих действий. По его словам, он вместе с Лафайетом. Советник. Грея передернуло, когда он представил, какой совет может дать этот... А что за интерес к Фергюсу Фрейзеру?
Грей взглянул на упомянутого печатника, увлеченного спором со своим не по летам развитым отпрыском.
– Ты сам такой! – Джермейн сердито уставился на отца, и лицо мальчика пылало от благородного гнева. – Ты же сам рассказывал… Тысячу раз или больше! Как ты пошел с Grand-père (дедушкой (фр.) – прим. пер.) на войну, как воткнул ножик кому-то в ногу, как ехал на пушке, когда солдаты тащили ее прочь с Престонпанса... И ты был даже младше, чем я сейчас, когда это произошло!
Пару секунд Фергюс молчал. Прищурившись, он разглядывал наследника, очевидно, сожалея о своей давнишней болтливости. Какое-то время он ровно дышал через нос, потом кивнул.
– Это совершенно другой случай, – сказал он абсолютно спокойно. – Тогда я был слугой милорда, а не сыном. Моей обязанностью было сопровождать его, он не отвечал за меня настолько, чтобы препятствовать моим поступкам.
С сомнением нахмурившись, Джермейн моргнул.
– Ты не был ему сыном?
– Конечно, нет, – раздраженно повторил Фергюс. – Вместе с историями о Престонпансе, я, конечно же, рассказывал и о том, что был парижским сиротой, когда повстречался с Grand-père. Он нанял меня, чтобы обчищать для него чужие карманы.
– Правда? – Джон не собирался влезать в разговор, но не смог удержаться.
Фергюс ошарашенно уставился на него. Очевидно, сосредоточенный на разговоре с Джермейном, он совсем позабыл о присутствии Джона. Печатник поклонился.
– Да, милорд. Понимаете, мы были якобитами. Ему нужна была информация. Переписка.
– Ну конечно, – пробормотал Джон и хлебнул из своей фляжки.
Потом, вспомнив о правилах приличия, предложил ее Фергюсу, который мигнул от удивления, но потом с очередным поклоном взял ее и сделал солидный глоток. Что ж, должно быть, у него пересохло в горле, пока он гонялся за своим блудным сыном по всей армии. На миг вспомнив Вилли, Грей возблагодарил Бога, что его сын в безопасности. Или нет?
Джон понимал, что Уильям, конечно же, покинул Филадельфию, когда Клинтон отвел войска, – возможно, в качестве нестроевого адъютанта одного из старших офицеров. Однако, размышляя об этом, Грей не учитывал тот очевидный факт, что генерал Вашингтон, неотступно преследующий Клинтона, вполне мог догнать последнего. В этом случае Уильям...
Задумавшись, Джон отвлекся от продолжающегося tête-à-tête (личной беседы (фр.). – прим. пер.), но вопрос Джермейна прервал его размышления.
– Я? О... в шестнадцать. Возможно, я пошел бы в армию и раньше, – извиняющимся тоном добавил Джон, – если бы мог быть зачислен в полк моего брата, но он сформировал часть только во время якобитского восстания.
Внезапно заинтересовавшись, он посмотрел на Фергюса:
– Вы были при Престонпансе, не так ли?
Престонпанс должен был стать его первым сражением – и стал бы, если бы двумя ночами ранее на горном перевале Грею не повстречался известный якобит, Рыжий Джейми Фрейзер.
– А вы кого-нибудь убили? – продолжал допрос Джермейн.
– Не на Престонпансе. Позже, на Каллодене. Хотелось бы, чтобы все случилось иначе.
Он потянулся за фляжкой. В ней почти ничего не осталось, и Джон допил последнее.
Секундой позже он порадовался, что сделал это быстро: если бы во фляжке оставалось хоть немного жидкости, он бы подавился. Клапан палатки откинулся, и в проеме появилась голова Перси Уэйнрайта/Бичема. Застыв от изумления, мужчина переводил взгляд темных глаз с одного находящегося в палатке человека на другого. Джон хотел было швырнуть в него пустой фляжкой, но, хорошенько подумав, только холодно произнес:
– Прошу прощения, сэр, я занят.
– Я так и понял, – не глядя на Джона, спокойно сказал Перси и, войдя в палатку, протянул руку. – Мистер Фергюс Фрейзер. К вашим услугам, сэр. Comment ça va? (Как поживаете? (фр.). – прим. пер.)
Не в состоянии увернуться, Фергюс сдержанно пожал руку Перси и едва поклонился, ничего не ответив. Джермейн тихо зарычал, но умолк, когда отец коротко взглянул на него.
– Как я рад наконец встретиться с вами лично, месье Фрейзер, – продолжил Перси на французском. Улыбка его была самой что ни на есть обворожительной. – Месье... Известно ли вам, кто вы такой?
Фергюс задумчиво посмотрел на него.
– Не многие настолько хорошо знают себя, месье, – ответил он. – Как по мне, так меня совершенно устраивает то, что знание это доступно Богу. Ему лучше известно, что с этим делать. И, придя к такому заключению, полагаю, что больше нам разговаривать не о чем. Pardonnez-moi (Прошу прощения. (фр.). – прим. пер.).
С этими словами Фергюс прошел мимо, задев Перси плечом. Не ожидавший этого француз потерял равновесие. Обернувшись на выходе, Джермейн показал Бичему язык.
– Проклятый лягушатник! – выпалил мальчишка, и, коротко вскрикнув, исчез, когда отец вытолкнул его вон.
Пытаясь удержаться на ногах, Перси потерял башмак с серебряной пряжкой. Сжав губы, он стряхнул грязь и травинки с чулка и втиснул ногу обратно в туфлю. На скулах у него играл довольно привлекательный румянец.
– А разве тебе не следует быть с армией? – поинтересовался Джон. – Наверняка ты захочешь присутствовать, когда Вашингтон догонит Клинтона. Мне кажется, людям, отправившим тебя сюда, хотелось бы иметь полный отчет очевидца, не так ли?
– Заткнись, Джон, – резко ответил Перси. – И слушай. У меня не так много времени.
С глухим стуком он опустился на табурет, сложил руки на коленях и внимательно посмотрел на Джона, будто оценивая его умственные способности.
– Известен ли тебе человек... британский офицер... по фамилии Ричардсон?

КРЕПКО СХВАТИВ ДЖЕРМЕЙНА за руку, Фергюс пробирался через кавардак, оставшийся после ухода армии. Следовавшие за лагерем гражданские и те, кто был оставлен за непригодностью, занимались сбором оставшегося имущества, и никто не обращал внимания на Фрейзеров. Фергюс мог лишь надеяться, что найдет лошадь там же, где оставил ее. На всякий случай он нащупал пистоль, спрятанный под сюртуком.
– Лягушатник? – поинтересовался он у Джермейна, даже не пытаясь скрыть удивления в голосе. – Ты сказал «Проклятый лягушатник»?..
– Он такой и есть, папà, – Джермейн неожиданно остановился, выдернув руку. – Папà, я должен вернуться.
– Зачем? Ты что-то забыл?
Фергюс оглянулся на палатку, физически ощущая тревогу между лопатками. Бичем не мог заставить его слушать, – не говоря уж о том, чтобы поступать так, как Фергюс поступать не хотел. Кроме того, он испытывал к этому человеку стойкую антипатию. Хорошо, пусть не антипатию, а страх. Фергюс редко врал самому себе. Хотя с чего бы ему бояться такого человека, как этот...
– Нет, но... – Джермейну надо было рассказать сразу о многом, и он мучительно пытался выбрать главное. – Grand-père сказал мне, что я должен оставаться с милордом, и если придет месье Бошан, то я должен услышать каждое слово.
– В самом деле? А он объяснил, зачем?
– Нет, но он так сказал. И, к тому же, я был... я... – слуга милорда, его ординарец. Моя обязанность – сопровождать его, – на лице Джермейна отразилась трогательная искренность, и сердце Фергюса чуть сжалось. Тем не менее...
Фергюс так никогда и не овладел искусством незатейливых, но выразительных шотландских горловых звуков (он даже завидовал подобному умению), но вполне преуспел в аналогичных способах общения при помощи носа.
– По словам солдат, лорд Джон – военнопленный. Ты собираешься сопровождать его всюду, куда бы его ни отправили: в подземелье или плавучую тюрьму? Потому что мне кажется, что мамàн явится и за шиворот вытащит тебя откуда угодно. Идем, а то она волнуется и ждет известий о том, что с тобой все в порядке.
Упоминание Марсали возымело ожидаемый эффект: Джермейн опустил глаза и закусил губу.
– Нет, я не... В смысле, я не хотел... но, все-таки, папà! Мне нужно пойти и убедиться, что месье Бошан не замышляет ничего плохого. А еще, может быть, перед тем, как мы уедем, надо проверить, есть у милорда еда, – добавил он. – Ты же не хочешь, чтобы он голодал?
– Кажется, милорд питается неплохо, – ответил Фергюс, но выражение настойчивости на лице Джермейна вынудили его сделать шаг назад к палатке.
Джермейн, просияв от облегчения и возбуждения, снова схватил отца за руку.
– Почему тебе кажется, что месье Бошан собирается навредить лорду Джону? – поинтересовался Фергюс, на секунду остановив Джермейна.
– Потому, что он не нравится ни милорду, ни Grand-père, – коротко ответил мальчик. – Идем, папà! Лорд Джон не вооружен, и кто знает, что прячет этот содомит в кармане?
– Содомит? – Фергюс остановился как вкопанный.
– Oui (Да (фр.). – прим. пер.). Grand-père сказал, что Бошан – содомит. – Пошли! – Джермейн, совсем потеряв терпение, тянул отца изо всех сил.
Содомит? Это интересно. Наблюдательный и очень опытный в жизни и сексе Фергюс когда-то сделал свои личные выводы относительно предпочтений Джона Грея, но, естественно, не поделился ими с Джейми: ведь английский лорд был добрым другом его отца. А известно ли об этих пристрастиях Джейми? Как бы там ни было, по этой причине отношения лорда Джона и Бошана становились еще более запутанными, и Фергюс приближался к палатке с растущим чувством любопытства и настороженности.
Он был готов, закрыв глаза Джермейна рукой, оттащить того прочь, если в палатке будет происходить нечто неподобающее. Но необычным образом трясущееся полотнище палатки он заметил еще до того, как они подошли достаточно близко ко входу, чтобы увидеть происходящее внутри. Фергюс дернул Джермейна, чтобы тот остановился.
– Arrête (Стой (фр.). – прим. пер.), – тихо сказал Фергюс.
Даже при занятиях сексом самым развратным способом нельзя было представить, чтобы палатка двигалась подобным образом. Жестом приказав Джермейну оставаться на месте, мужчина неслышно подошел к одному из углов палатки, держась подальше от оставленных в лагере разных предметов.
Так и есть: тихо ругаясь по-немецки, лорд Джон, извиваясь, выбирался с тыльной стороны палатки. Увлеченный этим необычным зрелищем Фергюс не замечал Бошана, выходящего из палатки, до тех пор, пока не услышал восклицание Джермейна и, обернувшись, не увидел, что сын стоит позади него. Способность Джермейна бесшумно передвигаться поразила Фергюса, но свое восхищение он решил оставить на потом. Он махнул сыну и переступил чуть дальше, укрывшись за кучей сложенных друг на друга закупоренных бочек.
Раскрасневшийся Бошан поспешно шагал прочь, стряхивая мусор с элегантных отворотов камзола. Не задумываясь о собственном наряде, Лорд Джон, вскочив на ноги, кинулся в противоположном направлении, к лесу, что было неудивительно. Что еще, черт возьми, мог делать человек, одетый подобным образом?
– Папà, что мы будем делать? – прошептал Джермейн.
Глядя вслед Бошану, Фергюс задумался лишь на секунду. Мужчина направлялся к большой гостинице, где, судя по всему, находился командный пункт генерала Вашингтона. Если Бошан останется в расположении Континентальной армии, то в случае необходимости его можно будет найти снова.
– Мы пойдем за лордом Джоном, папà?
Джермейн дрожал от тревоги. Чтобы успокоить его, Фергюс опустил руку на плечо мальчику.
– Нет, – твердо, но с некоторым сожалением ответил Фергюс (ему самому было очень любопытно). – Ясно, что у него срочное дело, и наше присутствие будет для него скорее опасным, чем полезным.
О том, что лорд Джон почти наверняка направлялся на поле боя, если таковое появится, он умолчал. Подобное замечание только добавило бы Джермейну азарта.
– Но...
Шотландское упрямство Джермейн унаследовал от матери, и глядя, как маленькие светлые брови сына сошлись к переносице так же, как и у Марсали, Фергюс едва сдержал улыбку.
– Он будет искать или твоего Grand-père, или своих земляков-англичан, – заметил Фергюс. – И тот и другие позаботятся о нем, и ни там, ни там наше присутствие ему не поможет. А вот если мы не вернемся в Филадельфию в течение недели, твоя мать прибьет нас обоих.
Еще Фергюс умолчал о сильной тревоге, которая появлялась у него всякий раз, когда он вспоминал о Марсали, оставшейся в одиночестве с остальными детьми в Филадельфии. Отход британской армии и полчища лоялистов ни в коем случае не добавили безопасности жизни. В городе появилось значительное число мародеров и преступников, намеревавшихся порыться в оставленных домах. А еще осталось достаточное число симпатизирующих королю людей, скрывавших свои взгляды, но способных напасть на его семью под покровом темноты.
– Идем, – сказал он еще тише и взял Джермейна за руку. – Надо найти еды на дорогу.

ПРОБИРАЯСЬ ПО ЛЕСУ, Джон Грей то и дело спотыкался из-за того, что видел только одним глазом. Земля не всегда была там, где ему казалось.
Отойдя на достаточное расстояние от лагеря, он уже не пытался прятаться. Клэр накрыла глаз корпией из хлопковой ткани и очень профессионально перевязала голову марлевой повязкой, чтобы корпия оставалась на месте. По ее словам, защитив глаз таким образом, можно было дать возможность воздуху подсушить кожу вокруг. Грею казалось, что это действовало: веки уже были не такими чувствительными и болезненными, как прежде. Хотя сейчас он был благодарен Клэр только за то, что выглядел, как обыкновенный раненный, которого стремительная американская армия оставила позади. Никто не станет останавливать или расспрашивать его.
Никто, кроме его бывших приятелей из 16-го Пенсильванского полка, если он будет иметь несчастье повстречаться с ними. Один Господь знает, что они подумали, когда он сдавался Джейми. Джону было ужасно неловко перед ними: они были так добры к нему и, должно быть, чувствовали себя обманутыми, когда выяснилось, кто он такой, но, черт возьми, тогда особого выбора у него не было.
Нет его и сейчас.
«Они собираются схватить твоего сына». Возможно, только из-за этих слов он и выслушал Перси.
– «Они» – это кто? – резко спросил Джон, усаживаясь. – Схватить – где? И зачем?
– Американцы. А зачем? Из-за тебя и твоего брата, – окинув его взглядом, Перси покачал головой. – Джон, ты что, не представляешь насколько ты ценен?
– Ценен для кого?
Тут Грей поднялся, опасно покачиваясь, а Перси схватил его за руку, чтобы не дать упасть. Рука была теплой, крепкой и поразительно знакомой. Джон вырвал свою.
– Мне сказали, что я имею значительную ценность в качестве козла отпущения, если американцы решат повесить меня.
Куда делась та проклятая записка от Хэла... Где она теперь? У Смита Уотсона? Генерала Уэйна?
– Ну, это совсем не пойдет, не так ли? – Перси, казалось, совсем не волновала неминуемая кончина Грея. – Не переживай. Я поговорю.
– С кем? – Джону стало любопытно.
– С генералом Лафайетом, – пояснил Перси и, слегка поклонившись, добавил: – советником которого я имею честь являться.
– Спасибо, – сухо поблагодарил Грей. – Возможность быть повешенным меня не тревожит (во всяком случае, не в данный момент). Хотелось бы знать, какого дьявола ты имел в виду, говоря о моем сыне, Уильяме.
– За бутылкой портвейна рассказать об этом было бы гораздо проще, – вздохнул Перси, – Но, увы, времени нет. По крайней мере, сядь. Такое впечатление, что ты сейчас плашмя упадешь.
Со всем возможным достоинством Грей сел и взглянул снизу вверх на Перси.
– Выражаясь как можно проще, – хотя все не так просто, уверяю тебя, – есть такой британский офицер по фамилии Ричардсон...
– Я знаю его... – оборвал Грей собеседника. – Он...
– Мне известно, что ты знаком с ним. Помолчи. – Перси замахал на него рукой. – Он американский шпион.
– Он... что?!..
На мгновение Джону показалось, что, несмотря на то, что он сидел, он и вправду может рухнуть лицом вперед. Чтобы удержаться, мужчина вцепился в раму койки обеими руками.
– Он заявил, что собирается арестовать миссис Фрейзер за распространение подстрекательских материалов. Поэтому я и женился на ней. Я...
– Ты?! – вытаращился на него Перси. – Ты женат?!
– Конечно, – сердито ответил Грей. – Как и ты, – ну, или, по крайней мере, ты так говорил. Давай про этого чертова Ричардсона. Как давно он шпионит на американцев?
Перси фыркнул, но продолжил.
– Не знаю. Мне стало известно о нем прошлой весной, хотя Ричардсон вполне мог заниматься этим и раньше. Активный малый, надо отдать ему должное. И только сбором и передачей информации он не ограничивается. Он тот, кого можно назвать провокатором.
– Провоцирует не он один, – пробормотал Грей. Ему страсть как хотелось почесать больной глаз. – Что он собирается сделать с Уильямом?
Под ложечкой засосало. Именно он разрешил Уильяму исполнять небольшие поручения капитана Ричардсона по сбору разведывательной информации, а тот...
– Откровенно говоря, он неоднократно пытался подстроить так, чтобы выглядело, будто твой сын начал симпатизировать бунтовщикам. Я выяснил, что в прошлом году капитан послал Уильяма в Грейт Дисмал, в Вирджинию, в надежде, что там его захватит шайка повстанцев... Очевидно, пришло бы известие, что Уильям дезертировал и присоединился к восставшим, хотя на самом деле его бы держали в плену.
– Зачем? – настойчиво поинтересовался Грей. – Черт возьми, ты не можешь сесть? У меня голова болит смотреть вверх.
Перси снова фыркнул и сел: но не на удобно стоящий табурет, а на походную койку рядом с Греем, положив руку ему на колени.
– Вероятно для того, чтобы дискредитировать твою семью. В свое время в Палате лордов Пардлоу выступал с довольно провокационными речами о правилах ведения войны. – Перси нетерпеливо пошевелил пальцами, и Джон узнал этот жест. – Я не знаю всего... пока... Но мне точно известно: Ричардсон готовится схватить твоего сына на пути в Нью-Йорк. Его не волнуют нечестные средства или политика. Теперь, когда Франция вступила в войну, обстоятельства изменились. Это простое похищение, ставящее целью потребовать от тебя и Пардлоу сотрудничества в вопросах Северо-Западных, а, может, и каких других территорий в обмен на жизнь мальчика.
Стараясь избавиться от головокружения, Грей закрыл здоровый глаз. Двумя годами ранее Перси внезапно вновь появился в его жизни, озвучив предложение группы неких представителей Франции, а именно: вернуть ценные Северо-Западные территории, которые в настоящее время принадлежали Англии. В случае, если соглашение будет достигнуто, они обещали употребить все свое влияние и не допустить военного участия Франции на стороне американцев.
– Обстоятельства изменились, – резко повторил Грей.
Перси с силой втянул носом воздух.
– В апреле из Тулона вышел флот под командованием адмирала д’Эстена. И если он еще не в Нью-Йорке, то скоро там будет. Не знаю, известно ли об этом генералу Клинтону.
– Иисусе!
Джон так крепко сжал руками раму койки, что на ладонях остались следы от ногтей. Что ж, чертовы французы начинают воевать. Подписав с Америкой Союзнический договор в феврале, они в марте объявили войну Англии, но сами по себе слова ничего не стоят. В отличие от кораблей с пушками и людьми.
Внезапно схватив Перси за руку, Джон сильно сжал ее.
– А какова твоя роль во всем этом? – его голос был спокоен и холоден. – Зачем ты мне это рассказываешь?
Перси вздохнул, но не пошевелился. Ответный взгляд его карих глаз был ясен и открыт.
– Моя роль не имеет значения, – произнес он. – Кроме того, времени нет. Тебе нужно немедленно найти сына. А почему я рассказал тебе...
Джон видел, как Бошан наклоняется, но не двинулся с места. Губы Перси оказались совсем близко. В его дыхании чувствовались ароматы бергамота, петигрена и красного вина. Хватка Джона ослабла.
– Pour vos beaux yeux (Ради ваших прекрасных глаз (фр.). – прим. пер.), – прошептал Перси и рассмеялся, черт бы его побрал.

МЫ СЛЕДОВАЛИ за армией. Ради скорости передвижения солдатам было приказано «выбросить за борт» все вспомогательное снаряжение, и мне тоже пришлось оставить многие мои припасы. Тем не менее, я ехала верхом, и потому имела возможность не отставать, даже нагруженная тем, что мне удалось взять с собой. «В конце концов, – рассуждала я, – какой прок догонять армию, если мне нечем будет лечить раны?»
Я погрузила на Кларенса столько, сколько он реально мог унести. А раз уж он был большим мулом, то получился значительный груз, включавший мой маленький тент, складную походную кушетку для хирургии и все, что мне удалось впихнуть: перевязочный материал (бинты и корпия), дезинфицирующие средства (небольшой бочонок очищенного солевого раствора и пара бутылок неразбавленного этилового спирта, который я замаскировала под яд, нарисовав на больших этикетках череп со скрещенными костями). Еще кувшин прованского масла для ожогов, мой медицинский сундучок, пучки свежих трав, большие банки с приготовленной мазью, десятки маленьких бутылочек и флакончиков с растворами и настойками. В особой маленькой коробочке лежали мои хирургические инструменты, иголки и шовный материал; вместе с запасными бинтами я сложила их в вещмешок, который понесу на себе.
Оставив Кларенса привязанным, я пошла узнать, где планируется разместить палатки госпиталя. В лагере беспорядочно толклись гражданские и вспомогательный персонал, но мне наконец удалось отыскать Дэнни Хантера, который сообщил, что, на основе разведывательных данных генерала Грина, в деревне Фрихолд есть большая церковь, которую можно использовать в качестве госпиталя. Туда и направляются хирурги.
– Последние новости: Ли принял командование силами, атакующими британский арьергард, и намеревается окружить британцев, – сказал Дэнни, протирая очки подолом рубашки.
– Ли? Но я думала, он не считает это важным приказом и отказался командовать.
Мне было бы все равно, кто главный, если бы Джейми и его роты не участвовали в этой операции, а у меня имелись свои сомнения насчет генерала Ли.
Пожав плечами, Дэнзелл снова надел очки и заправил рубашку.
– Очевидно, Вашингтон решил, что тысячи человек для этой цели недостаточно, и увеличил число до пяти тысяч, а Ли счел это более подходящим... чувству его собственной значимости.
Дэнни чуть скривился, но, взглянув мне в лицо, мягко коснулся моей руки.
– Мы можем только уповать на Бога и надеяться, что Господь не оставит вниманием Чарльза Ли. Ты поедешь со мной и девочками, Клэр? Твой мул охотно присоединится к нашим животным.
Я колебалась не более минуты. Если я поеду верхом на Кларенсе, то смогу взять с собой лишь часть снаряжения и медикаментов, которые он смог бы унести, не имея седока. И хотя Джейми сказал, что хочет, чтобы я была с ним, я прекрасно понимала, что на самом деле ему нужно быть уверенным в том, где я нахожусь, и что я рядом, если понадоблюсь.
– Твой муж доверил мне позаботиться о тебе, – улыбнулся Дэнни, явно догадавшись, о чем я думаю.
– И ты, Брут? – довольно резко спросила я и, когда он моргнул, добавила более вежливо: – Я хочу сказать, неужели все и всегда знают, о чем я думаю?
– О, сомневаюсь, – ухмыльнулся в ответ Дэнни. – Если бы это было так, то, полагаю, многие бы гораздо внимательнее относились к тому, что тебе говорят.
Я ехала в фургоне Дэнзелла вместе с Дотти и Рейчел. Кларенс, привязанный к заднему борту, невозмутимо шагал за нами. Дотти раскраснелась от жары и возбуждения: ей никогда прежде не приходилось бывать так близко к битве, – да и Рейчел тоже, но она помогала брату во время очень суровой зимы в Вэлли-Фордж, и потому гораздо лучше представляла, что готовит день.
Я услышала, как Рейчел серьезно говорит Дотти:
– Ты не думала о том, что, может быть, тебе стóит написать матери?
Девочки сидели позади нас с Дэнни на скамьях фургона и не давали вещам подпрыгивать, когда мы натыкались на рытвины и грязевые жижи.
– Нет. Зачем?
Тон Дотти был настороженным – не то чтобы враждебным, но очень сдержанным. Я знала, что она написала матери о своем намерении выйти замуж за Дэнзелла Хантера, но ответа не получила. Однако, учитывая трудности переписки с Англией, не было никакой уверенности, что Минерва Грей вообще прочитала письмо.
Мне вдруг с ужасом пришло в голову, что я уже несколько месяцев не писала Брианне. Но о смерти Джейми сообщать было невыносимо, а после его возвращения времени не хватало даже на то, чтобы подумать об этом.
– Это война, Дотти, – продолжила Рейчел. – Может случиться все, что угодно. А ты же не хочешь, чтобы твоя мама… ну… узнала, что ты погибла, не получив заверений, что она навсегда в твоем сердце.
– Хм-м! – Доротея явно об этом не задумывалась.
Дэнзелл рядом со мной шевельнулся, немного наклоняясь вперед, чтобы покрепче ухватить вожжи. Он искоса взглянул на меня, и его губы изогнулись то ли в гримасе, то ли в улыбке: он явно тоже слушал разговор девушек.
– Дотти беспокоится за меня, – очень тихо произнес Дэнни, – а о себе никогда не думает.
Одной рукой он отпустил поводья и потер согнутым указательным пальцем под носом.
– Она такая же храбрая, как ее отец и братья.
– Такая же по-ослиному упёртая, ты хотел сказать, – пробормотала я, и Дэнни невольно усмехнулся.
– Да, – сказал он, оглядываясь через плечо.
Я тоже обернулась, но девушки переместились к заднему борту и разговаривали через него с Кларенсом, отгоняя от его морды мух иглами длинной сосновой ветки.
– Ты считаешь, причиной тому семейное отсутствие воображения? Потому что, если говорить о мужчинах ее семьи, это не может быть из-за незнания вероятных перспектив.
– Конечно, нет, – с ноткой сожаления согласилась я и, вздохнув, вытянула ноги. – Джейми такой же, и у него нет недостатка в воображении. Думаю, это... – я беспомощно махнула рукой, – возможно, правильным будет назвать это «принятием».
– Принятием факта смертности? – Дэнни заинтересовался и поправил очки на носу. – Мы с Доротеей уже говорили об этом, – он кивнул в сторону девушек. – Квакеры живут в уверенности, что этот мир временный и смерти бояться не нужно.
– Наверное, отчасти поэтому.
На самом деле, почти все в это время принимали бренность бытия как нечто само собой разумеющееся: смерть постоянно присутствовала рядом с каждым, хотя люди и относились к такому соседству по-разному.
– Но они – эти мужчины... Думаю, то, как они живут, – это нечто иное. Скорее, это принятие того, для чего, по их мнению, Бог создал их.
– Вот как? – Дэнни, казалось, был слегка удивлен этим, и его брови задумчиво сошлись к переносице. – Что ты хочешь этим сказать? Что они верят, будто Бог намеренно создал их…
– …чтобы нести ответственность за других, наверное, – вставила я. – Не могу сказать, почему: то ли «noblesse oblige» (положение обязывает (англ.). – прим. пер.) – ты же знаешь, в Шотландии Джейми был лэрдом, – то ли просто понимание… что именно так и поступает мужчина, – закончила я довольно неловко.
Потому что мужской обязанностью Дэнзелл Хантер считал совсем не «это». Хотя мне бы действительно хотелось знать его ответ, поскольку, судя по всему, этот вопрос несколько беспокоил и самого Дэнни.
Что вполне понятно, учитывая его положение. Я видела, что молодого доктора взволновала предполагаемая битва, и этот факт его сильно тревожил.
– Ты очень храбрый человек, – тихо сказала я, коснувшись его рукава. – Я это поняла, когда после Тикондероги ты вместе с Джейми играл в дезертирские игры.
– Уверяю тебя, это была не храбрость, – возразил он с коротким невеселым смешком. – Я не стремился быть храбрым, а только хотел доказать, что не боюсь.
Я издала совершенно неподобающий леди звук (до Джейми и Йена мне было далеко, но пару приемчиков я у них подхватила), и Дэнни с удивлением посмотрел на меня.
– Я понимаю, в чем разница, – пояснила я. – Однако я знавала много храбрых мужчин в свое время.
– Но как ты можешь знать, что лежит…
– Помолчи, – махнула я на него пальцами. – Понятие «храбрость» охватывает все – от совершенного безумия и полнейшего пренебрежения чужими жизнями (генералы склонны к такому) до невоздержанности, безрассудства и откровенного идиотизма. А еще она может заставлять человека потеть, дрожать и блевать... и все равно идти и делать то, что, как он думает, он должен делать. А это…
Я перевела дыхание и аккуратно сложила руки на коленях,
– …именно та храбрость, которой обладаете вы с Джейми.
– Твой муж не потеет и не дрожит, – сухо возразил Дэнни. – Я видел его. Или, скорее, не видел, чтобы он делал что-то подобное.
– Просто потому что, как правило, он дрожит и потеет внутренне, – ответила я. – Хотя Джейми действительно часто рвет до или во время битвы.
Дэнзелл моргнул и некоторое время молчал, по-видимому, поглощенный тем, что объезжал большую телегу с сеном, волы которой внезапно решили, что не хотят идти дальше, и остановились как вкопанные посреди дороги.
Наконец он сделал глубокий вдох и шумно выдохнул.
– Я не страшусь смерти, – сказал он. – Проблема не в этом.
– А в чем же? – спросила я с любопытством. – Ты боишься быть искалеченным и остаться беспомощным? Потому что я бы точно этого боялась.
– Нет, – кадык двинулся, когда Дэнни сглотнул. – Доротея и Рейчел. Боюсь, у меня не хватит смелости смотреть, как они умирают, и не попытаться спасти их, – даже если для этого придется кого-то убить.
Я не нашлась, что на это ответить, и дальше мы ехали молча.

ВОЙСКА ГЕНЕРАЛА ЛИ покинули Инглиштаун около 6 утра, направляясь на восток. Примерно к половине десятого Ли прибыл к зданию суда городка Монмут и обнаружил, что бóльшая часть британской армии ушла – предположительно, в сторону Мидлтауна, так как именно туда вела дорога.
Однако Ли не мог преследовать их из-за небольшого, но весьма воинственного арьергарда под командованием самого генерала Клинтона. Об этом Джейми сообщил Йен, сумевший подобраться достаточно близко, чтобы увидеть полковые знамена Клинтона. Джейми передал информацию Ли, однако не увидел никаких признаков того, что это хоть как-то повлияло на план действий генерала (даже если предположить, что план у него был) или изменило нежелание этого джентльмена послать больше людей в разведку.
– Обойди вокруг и посмотри, где Корнуоллис, – сказал Джейми Йену. – Гренадеры, которых ты видел, скорее всего, гессенцы, а значит, с ними фон Книпхаузен.
Йен кивнул и взял из рук Джейми наполненную водой фляжку.
– Сообщить генералу Ли, если я их найду? Похоже, его не очень заинтересовала моя информация.
– Да, скажи ему, если увидишь раньше, чем меня. Будешь поблизости от маркиза, и ему сообщи. Но найди меня, независимо от того, ладно?
Йен ухмыльнулся и повесил фляжку на луку седла.
– Хорошей охоты, Bhràthair-mathàr! (Брат моей матери (гэльск.). – прим. пер.)
После утренней перестрелки у здания Монмутского суда в двухполучивших боевое крещение ротах Джейми убитых пока не было, но имелись подстреленные, и только трое получили довольно тяжелые ранения и не смогли продолжать бой. Полковник Оуэн попросил прикрытия для своей артиллерии (всего-то две пушки, но и они на вес золота) и Джейми отправил на помощь пенсильванцев Томаса Мелеагра.
Он послал одну из рот капитана Кирби на разведку к ручью, а остальных оставил ждать приказов от Ли или Лафайета. Лафайет был где-то впереди, Ли с основной частью своих войск – далеко позади и восточней.
Судя по солнцу, было около десяти, когда появился гонец, театрально согнувшийся в седле, словно пробивался сквозь град пуль, хотя на самом деле ни одного британского солдата не наблюдалось. Он натянул поводья, останавливая своего взмыленного коня, и выдохнул сообщение:
– На востоке виднеются облачка пыли… возможно, это приближаются еще красномундирники! А маркиз говорит, что в яблоневом саду стоит английская пушка, сэр, и просит вас что-нибудь предпринять, пожалуйста.
Вспотевший гонец глотнул воздуха и ослабил поводья, явно готовясь снова пуститься в галоп. Наклонившись, Джейми схватился за уздечку, чтобы задержать его.
– А где яблоневый сад? – спокойно спросил он.
Гонец был юн, лет шестнадцати, с дикими, как и у его костлявой лошади, глазами.
– Не знаю, сэр, – ответил он и начал оглядываться по сторонам, словно ожидая, что сад внезапно материализуется прямо посередь луга, на котором они стояли.
Внезапный отдаленный грохот отозвался в костях Джейми, и его лошадь прижала уши.
– Ничего, парень, – сказал он. – Я их слышу. Дай своему коню отдышаться, а не то он умрет под тобой еще до полудня.
Отпустив уздечку, Джейми помахал капитану Крэддоку и повернул свою лошадь на звук пушечных выстрелов.

АМЕРИКАНСКАЯ АРМИЯ опережала его на несколько часов, британская – гораздо больше, но один человек мог передвигаться намного быстрее, чем рота легкой пехоты. К тому же Джон не был обременен оружием. Еды и воды он тоже не имел.
«Ты прекрасно знаешь, что он лжет тебе».
– О, заткнись, Хэл, – пробормотал Грей голосу брата в своей голове. – Я знаю Перси гораздо лучше, чем ты.
«Я сказал, ты прекрасно знаешь...»
– Знаю. Но чем я рискую, если он лжет, и чем, если нет?
Хэл был бесцеремонным, но разумным. К тому же, он и сам был отцом, и это заставило его замолчать.
Допустим, Перси лжет. Тогда Джон рискует быть застреленным или повешенным, если кто-нибудь его узнает. Кто угодно. Американцы, обнаружив его до того, как он доберется до британцев, арестуют его за нарушение условий сдачи и тут же казнят как шпиона. Англичане, не опознав его вовремя, пристрелят как ополченца-мятежника. Джон сунул руку в карман, где лежала скомканная шапочка «СВОБОДА ИЛИ СМЕРТЬ», и подумал, не разумнее ли ее выбросить, но на всякий случай оставил.
Если Перси не лжет, он рискует жизнью Вилли. Выбор простой.
Утренний воздух казался густым, как патока: сладкий от цветов и липкий от древесной живицы. Дышать было невозможно. Здоровый глаз начинал чесаться от летающей пыльцы, и привлеченные запахом меда насекомые заинтересованно жужжали вокруг его головы.
По крайней мере, головная боль прошла, рассеянная внезапной тревогой (и, надо признать, краткой вспышкой похоти), вызванной откровением Перси. Он не стал бы рассуждать о мотивах Перси, но...
– Ну разумеется, ради моих прекрасных глаз! – пробормотал Джон, не удержавшись от нахальной улыбки.
Мудрый человек не прикоснется к Перси Уэйнрайту десятифутовым шестом. Вот разве кое-чем покороче...
– О, заткнись, пожалуйста, – пробормотал он самому себе и спустился по глинистому берегу к крошечному ручью, где мог облить холодной водой свое разгоряченное лицо.

БЫЛО, НАВЕРНОЕ, ОКОЛО восьми утра, когда мы добрались до Фрихолда, где предполагалось устроить главный госпиталь в Теннентской церкви: большом здании, расположенном посреди огромного, широко раскинувшегося церковного двора площадью примерно в акр. Кладбищенские надгробия были столь же непохожими друг на друга, как, несомненно, их владельцы при жизни. Никаких тебе ровных рядов с одинаковыми белыми крестами.
Вспомнив о могилах в Нормандии, я задумалась, были ли эти шеренги безликих мертвецов предназначены для того, чтобы наложить своего рода посмертную опрятность на урон от войны, или же, скорее, для того, чтобы подчеркнуть торжественный счет потерь, выполняемый в бесконечных рядах крестиков и ноликов.
Но размышляла я недолго. Сражение уже где-то началось: несколько человек сидели в тени большого дерева рядом с церковью, и во двор входили раненые. А по дороге прибывали еще люди: некоторые шли, шатаясь, с помощью друзей, кого-то несли на носилках или на руках. Мое сердце дрогнуло при виде этого, но я старалась не искать Джейми или Йена: если они окажутся среди раненых, я узнаю об этом достаточно скоро.
Возле церковного крыльца с распахнутыми настежь для обеспечения прохода двойными дверями суетились люди: входили и выходили санитары и хирурги – торопливо, но пока упорядоченно.
– Сходи и погляди, что происходит, ладно? – предложила я Дэнзеллу. – А мы с девочками все разгрузим.
Он задержался, чтобы распрячь своих мулов и стреножить их, затем поспешил в церковь.
Я нашла ведра и отправила Рейчел и Дотти искать колодец. День уже был невыносимо жарким; так или иначе, нам понадобится много воды.
Кларенс выказывал сильное желание присоединиться к мулам Дэнни, щипавшим траву среди надгробий: дергая головой, он пытался освободиться от привязи и громко раздраженно кричал.
– Хорошо, хорошо, хорошо, – согласилась я, торопливо развязывая ремни и снимая с него ношу. – Попридержи свой... О, Боже.
Ко мне, пошатываясь, приближался человек, при каждом шаге колени его подкашивались, и он опасно кренился. Одна сторона его лица была черной, а мундир спереди весь залит кровью. Бросив сверток из тента и шестов, я поспешила поймать мужчину за руку, пока он не споткнулся о надгробие и не упал лицом в грязь.
– Садитесь, – сказала я.
Он выглядел оцепенелым и, казалось, не слышал меня. Я потянула его за руку, и тогда его колени резко подогнулись и он сел, почти утянув меня за собой, когда приземлился на массивный камень, установленный в память о некоем Гилберте Тенненте.
Мой пациент раскачивался так, что чуть не падал, и все же быстрый осмотр не показал никаких значительных повреждений: кровь на мундире была от раны на лице, где почерневшая кожа покрылась волдырями и растрескалась. Но не от сажи и черного пороха лицо мужчины стало черным: кожа на самом деле зажарилась до корочки, а плоть под ней обгорела. От пострадавшего ужасающе пахло – будто от жареной свинины. Я сдержала позывы в своем желудке и перестала дышать через нос.
Мужчина не отвечал на вопросы, но пристально смотрел на мои губы и находился с ясном сознании, несмотря на то, что продолжал раскачиваться. И тут до меня, наконец, дошло.
– Взор-ва-лось?
Я произнесла это с преувеличенной артикуляцией, и пациент энергично закивал, затем резко остановился, накренившись так сильно, что мне пришлось схватить его за рукав и подтянуть вверх.
Судя по форме, артиллерист. Значит, рядом с ним взорвалось что-то большое (мортира? пушка?) и не только обожгло лицо почти до кости, но и, вероятно, разорвало обе барабанные перепонки, нарушив равновесие внутреннего уха. Кивнув, я заставила мужчину ухватиться руками за камень, на котором он сидел, чтобы он не свалился, пока я торопливо заканчивала разгружать изобиженного Кларенса, поднявшего рев до небес (я должна была сразу понять, что артиллерист оглох, поскольку он не обращал внимания на шум). Стреножив животное и отпустив в тенечек к мулам Дэнни, я вытащила из тюков все необходимое и принялась делать для раненого то немногое, что было в моих силах: в основном, прикладывать к его лицу в качестве припарки намоченное в солевом растворе полотенце, чтобы удалить как можно больше сажи, не соскребая ее.
Я возблагодарила Бога, что предусмотрительно захватила кувшин прованского масла для ожогов, и проклинала себя за то, что не додумалась попросить алоэ в саду Бартрама.
Девочки с водой еще не вернулись; я надеялась, что где-то поблизости есть колодец. Воду из ручья так близко к армии нельзя использовать без кипячения. Эта мысль заставила меня оглянуться в поисках места, где можно будет развести костер, и я сделала мысленную пометку потом послать девочек за дровами.
Однако от быстро расширяющегося мысленного списка меня отвлекло внезапное появление из церкви Дэнни. Он был не один и, похоже, страстно спорил с другим офицером Континентальной армии. Раздраженно вскрикнув, я полезла в карман и достала из шелковой тряпочки очки. Когда они оказались у меня на носу, я отчетливо рассмотрела лицо собеседника Дэнни – капитана Леки, выпускника Медицинского колледжа Филадельфии.
Мой пациент дернул меня за юбку и, когда я повернулась к нему, открыл рот и с виноватым видом изобразил, что хочет пить. Я подняла палец, прося его подождать минутку, и пошла посмотреть, не требуется ли Дэнзеллу подкрепление.
Мое появление было встречено суровым взглядом капитана Леки, смотревшего на меня так, будто он увидел что-то подозрительное на подошве своего ботинка.
– Миссис Фрейзер, – холодно произнес капитан. – Я только что говорил вашему другу-квакеру, что в церкви нет места для деревенских знахарок…
– Клэр Фрейзер – самый искусный хирург, которого я когда-либо видел в действии! – воскликнул Дэнзелл. Он покраснел и буквально щетинился от гнева. – Вы причините своим пациентам большой вред, сэр, если не позволите ей…
– И где же вы получили образование, доктор Хантер, что так уверены в собственном мнении?
– В Эдинбурге, – сквозь зубы процедил Дэнни. – Там меня обучал мой кузен Джон Хантер. – Видя, что это не произвело никакого впечатления на Леки, он добавил: – И его брат, Уильям Хантер – акушер королевы.
Леки чуть опешил, однако ответ, к сожалению, позволил ему задрать нос.
– Понятно, – сказал он, глядя на нас с легкой усмешкой. – Поздравляю вас, сэр. Но поскольку я сомневаюсь, что армия нуждается в мужском акушере, возможно, вы должны помочь своей… коллеге, – и тут он действительно раздул ноздри, напыщенная маленькая свинья, – с ее семенами и зельями, а не…
– У нас нет на это времени, – твердо перебила я. – Доктор Хантер – опытный врач и официально назначенный хирург Континентальной армии; черт побери, вы не можете не пустить его. И если мой боевой опыт, – который, осмелюсь предположить, может быть несколько более обширным, чем ваш, сэр, – что-нибудь да значит, вам понадобятся все руки, какие только есть.
Я повернулась к Дэнзеллу и посмотрела на него долгим спокойным взглядом.
– Твой долг быть с теми, кому ты нужен. Как и мой. Я же говорила тебе о сортировке раненых, не так ли? У меня есть тент, хирургические инструменты и все необходимое. Я проведу здесь триаж (сортировка раненых по степени тяжести. – прим. пер.), разберусь с незначительными случаями и буду отправлять внутрь всех, кто нуждается в серьезной операции.
Я быстро оглянулась через плечо, затем повернулась к двум кипящим от злости мужчинам.
– Вам лучше зайти внутрь и поторопиться. Они начинают валить валом.
И это не было метафорой. Под деревьями толпились раненые, несколько человек лежали на импровизированных носилках и простынях... И росла маленькая зловещая груда тел – предположительно, тех, кто умер от ран по дороге в госпиталь.
К счастью, в этот момент появились Рейчел и Дотти, каждая с тяжелым ведром воды в обеих руках. Я повернулась спиной к мужчинам и пошла им навстречу.
– Дотти, пожалуйста, пойди и установи шесты для тента, – попросила я, беря у нее ведра. – И, Рейчел, ты наверняка знаешь, как выглядит артериальное кровотечение. Иди, посмотри, нет ли кого с таким среди этих людей, и приведи их ко мне, если найдешь.
Я дала своему обгоревшему артиллеристу воды и помогла ему подняться. Когда он встал, я увидела за его ногами эпитафию, вырезанную на надгробии Гилберта Теннента:
«О ЧИТАТЕЛЬ, ЕСЛИ БЫ ТЫ УСЛЫШАЛ ЕГО ПОСЛЕДНИЙ ЗАВЕТ, ТО УБЕДИЛСЯ БЫ В КРАЙНЕМ БЕЗУМИИ ОТСРОЧКИ ПОКАЯНИЯ».
– Наверное, есть для этого места и похуже, – заметила я артиллеристу.
Не слыша меня, он просто поднял мою руку и поцеловал ее, а потом, покачиваясь, сел на траву, прижимая к лицу мокрое полотенце.

ПЕРВЫЙ ВЫСТРЕЛ – приглушённый грохот из яблоневого сада и медленно поплывший клуб белого дыма – застал ополченцев врасплох. Они не бросились наутёк, а застыли на месте, ожидая указаний Джейми.
– Молодцы! – похвалил он стоявших рядом и крикнул. – Слушай, кто слева! Мистер Крэддок, преподобный Вудсворт, обходите их! Зайдите в сад с тыла! Остальные – врассыпную направо и стреляйте, когда подберётесь ближе!
Его слова потонули во втором залпе. Крэддок, дёрнувшись, как марионетка с перерезанными нитками, рухнул на землю. Из чёрной дыры у него в груди брызнула кровь. От испуга конь Джейми резко шарахнулся, чуть не сбросив седока.
– Марш с преподобным! – рявкнул он людям Крэддока, оторопело уставившимся на тело своего капитана. – Вперёд!
Один из мужчин встряхнулся и, схватив другого за рукав, потащил его за собой. А потом все ополченцы двинулись в едином порыве вперёд. Вудсворт, благослови его Господь, поднял над головой мушкет и проревел: «Ко мне! За мной!» – и побежал неуклюже, по-журавлиному поднимая ноги, но все кинулись следом.
Мерин успокоился, но всё ещё пританцовывал. Возможно, к выстрелам пушек он привык, но ему не нравился сильный запах крови. Джейми он тоже не нравился.
– Может, нам... похоронить мистера Крэддока? – робко предложил кто-то позади Джейми.
– Он не умер, дурень!
Джейми посмотрел вниз. Крэддок был ещё жив, но жить ему оставалось не больше пары секунд.
– Ступай с Богом, дружище, – тихо произнёс Джейми.
Крэддок, не мигая, уставился в небо ещё не потухшими, но уже незрячими глазами.
– Догоняйте товарищей, – обратился Джейми к двум замешкавшимся, а потом понял, что эти двое – сыновья Крэддока, лет тринадцати-четырнадцати. Побледнев, они недоумённо, как бараны, таращились на отца.
– Попрощайтесь с ним, – отрывисто произнёс Джейми. – Он вас ещё услышит. И… уходите.
Джейми хотел было отправить их к Лафайету, но там бы им угрожала не меньшая опасность.
– Бегом!
Они помчались: бежать было гораздо безопаснее. Махнув лейтенантам Ордену и Биксби, Джейми повернул коня направо, вслед за ротой Гатри. Пушки из сада стали стрелять чаще. Джейми увидел, как в десяти футах от него ударилось о землю ядро, и воздух сгустился от дыма. Джейми до сих пор мерещился запах крови Крэддока.
Он нашёл капитана Моксли и отправил его с целой ротой проверить фермерский дом на дальнем конце сада.
– Но осторожно: держитесь на расстоянии. Я хочу знать, остались в доме хозяева, или его заняли красномундирники. Если там семья, окружите дом. Впустят вас – зайдите, но не врывайтесь к ним силой. Обнаружите там солдат и они вас атакуют – вступите в бой и захватите дом, если решите, что справитесь. Если солдаты останутся внутри, не провоцируйте их, а пошлите кого-нибудь ко мне с сообщением. Я буду за садом с северной стороны.
Гатри ждал Джейми. Ополченцы залегли в высокой траве за садом. Джейми привязал мерина к перекладине забора вне зоны обстрела из сада, оставив с конём двух лейтенантов. Пригнувшись, он пробрался к роте и упал плашмя рядом с Бобом Гатри.
– Мне нужно узнать, где пушки, – где именно и сколько их. Отправьте туда трёх-четырёх парней с разных сторон. Пусть действуют осторожно. Понимаете, о чём я? Ага. Пусть ничего не предпринимают – только выяснят, что удастся, и быстро возвращаются назад.
Гатри дышал учащённо, как собака; по заросшему щетиной лицу ручьями тёк пот, но, ухмыльнувшись, он кивнул и пополз в траве.
Луг засох, побурел и пожух от летнего зноя. Чешуйки лисохвоста облепили чулки Джейми, а тёплый острый аромат высохшего сена перебивал запах чёрного пороха.
Джейми глотнул воды из фляжки – она почти опустела. Полдень ещё не наступил, но солнце жарило, словно утюг. Джейми обернулся, чтобы приказать одному из лейтенантов, ранее следовавших за ним, найти ближайший водоём, но позади в траве никто не шевелился, кроме сотен кузнечиков, взлетавших с треском, будто искорки. Стиснув зубы от боли в негнущихся коленях, Джейми на четвереньках поспешил назад к своему мерину.
Лейтенант Орден с простреленным глазом лежал в десяти футах поодаль. Джейми на миг застыл, и рядом с его щекой что-то прожужжало. Может, кузнечик, а может, и нет. Безотчётно он распластался на земле подле мёртвого лейтенанта. Кровь стучала у Джейми в ушах.
Гатри. Джейми не решался поднять голову, чтобы окликнуть капитана, — но он должен был это сделать. Собравшись в пружину, Джейми выскочил из травы и со всех ног рванул прочь от сада в ту сторону, куда послал Гатри, петляя зигзагами, как кролик.
Теперь Джейми услышал выстрелы – глухой треск винтовок: в саду, охраняя пушки, засел явно не один снайпер. Егеря́? Джейми бросился на землю и бешено пополз, громко зовя Гатри.
– Я здесь, сэр!
Гатри неожиданно, как сурок из норки, выскочил рядом с Джейми, и тот, вцепившись ему в рукав, заставил его вновь упасть в траву.
– Возвращай… своих назад! – Джейми задыхался, его грудь тяжело вздымалась. – Стреляют из сада. Отсюда. Их перебьют.
Приоткрыв рот, Гатри уставился на Джейми.
– Верни их!
Оправившись от потрясения, Гатри, как болванчик, кивнул и начал подниматься. Схватив его за лодыжку, Джейми рывком уложил капитана плашмя и прижал к земле, надавив рукой ему на спину.
– Не вста… вай.
Джейми стал дышать медленнее, и ему удалось произнести спокойно:
– Здесь мы ещё под прицелом. Верни своих людей и отступайте с ротой – назад, на холм. Объединитесь с ротой капитана Моксли. Скажи ему, что надо идти в обход. Встречаемся…
На миг Джейми запнулся, пытаясь выбрать подходящее место для встречи.
– …к югу от фермерского дома. Я буду с ротой Вудбайна.
Джейми убрал руку со спины Гатри.
– Есть, сэр.
Капитан на четвереньках добрался до своей слетевшей шляпы и обернулся, поглядев на Джейми с искренним беспокойством.
– Вас сильно задело, сэр?
– Задело?
– У вас весь подбородок в крови, сэр.
– Пустяки. Вперёд!
Гатри сглотнул, кивнул, обтёр лицо рукавом и что есть духу припустил по траве.
Джейми коснулся ладонью лица, с запозданием обнаружив небольшую царапину поперёк скулы. Так и есть: его пальцы запачкались кровью. Значит, всё же не кузнечик.
Он вытер пальцы об полу мундира, машинально отметив, что рукав лопнул на плече по шву и из-под него белеет рубашка. Джейми осторожно приподнялся, ища взглядом Биксби, но того нигде не было видно. Может, тоже лежит мёртвый где-нибудь в высокой траве, а может, – и нет. Надо надеяться, лейтенант вовремя понял, что происходит, и помчался назад, чтобы предупредить подходившие роты. Конь, слава Богу, по-прежнему стоял там, где Джейми его оставил, – привязанный к забору, в пятидесяти ярдах отсюда.
Он на секунду помешкал, но искать Биксби времени не было: через несколько минут Вудсворт и две его роты начнут обходить сад и окажутся прямо в зоне обстрела германских винтовок. Джейми вскочил и побежал. Что-то рвануло его за мундир, но Джейми не остановился, а, задыхаясь, добрался до коня.
– Tiugainn! [«Но, пошёл!» (гэльск.), – прим. перев.] – крикнул он, вскочив в седло.
Джейми повернул прочь от сада и поскакал галопом через картофельное поле, хотя фермерское сердце резануло при виде того, во что уже превратили эту землю проходящие армии.

ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЮ, КОГДА врачи стали называть это «золотым часом», но о нём, несомненно, знает каждый военно-полевой медик со времён «Илиады». Если несчастный случай или ранение не привели к мгновенной смерти, то шансы пострадавшего выжить наиболее высоки, если он получит медицинскую помощь в течение часа после травмы. По прошествии этого времени шок, продолжающаяся кровопотеря, слабость из-за боли резко снижают шансы на спасение.
Прибавьте сюда высоченную температуру, отсутствие воды, стресс от того, что предшествовало ранению: человек бежал сломя голову по полям и лесам в шерстяной одежде и с тяжеленным оружием, вдыхал пороховые газы, стремился убить противника и не дать убить себя, – и я думаю, что «золотой» окажется только четверть часа или около того.
Учитывая также, что раненых несли или им приходилось добираться самим, наверное, больше мили до места, где они могли найти помощь, полагаю, будет хорошо, если мы спасем столько же людей, сколько здесь нас самих. «Пусть и ненадолго», – мрачно добавила я про себя, услышав пронзительные крики из церкви.
– Как тебя зовут, голубчик? – спросила я у стоявшего передо мной юноши.
Вряд ли ему было больше семнадцати, и он находился на грани смерти от кровопотери. Пуля прошла сквозь мякоть плечевой части руки, что обычно считается удачным местом ранения. К несчастью, в данном случае пуля пробила низ руки и задела плечевую артерию, из которой медленно, но обильно струилась кровь, пока я крепко не пережала ему руку.
– Рядовой Адамс, мэм, – ответил он, хотя губы у него побелели и его трясло. – Меня зовут Билли, – вежливо добавил парень.
– Рада познакомиться, Билли, – сказала я. – А вас, сэр?..
Пошатывающийся Билли опирался на своего спутника – юношу примерно того же возраста и почти такого же бледного, хотя я не думала, что он ранен.
– Горацио Уилкинсон, мэм, – ответил парень, неловко кивнув вместо поклона (лучшее, что он мог изобразить, поскольку поддерживал своего товарища, чтобы тот не упал).
– Очень приятно, Горацио, – сказала я. – Сейчас я займусь Билли. Можешь налить ему немного воды с капелькой бренди? Возьми там.
Я кивком указала на упаковочный ящик, который использовала в качестве стола. На нём рядом с наполненной водой флягой и деревянными кружками стояла одна из моих коричневых бутылок с надписью «ЯД».
– И как только он выпьет, пусть прикусит этот кожаный ремешок.
Я велела бы выпить и Горацио, но кружек было всего две, и вторая – моя. Я постоянно пила воду: лиф промок насквозь и прилип к телу, точно плёнка к внутренней стороне яичной скорлупы, а пот постоянно бежал по ногам. И мне не хотелось, чтобы разные солдаты, нерегулярно чистящие зубы, делились со мной микробами. Однако мне, очевидно, придётся предложить ему быстро глотнуть прямо из бутылки с бренди: кому-то надо зажимать руку Билли Адамса, пока я накладываю ему шов на плечевую артерию. А судя по лицу Горацио Уилкинсона, эта задача была тому сейчас не по силам.
– Не мог бы ты… – начала я, держа в свободной руке скальпель и хирургическую иглу со свисающей лигатурой [в хирургии — нить, используемая при перевязке кровеносных сосудов, а также сам процесс перевязки этими нитями – прим. перев.], и от вида этих предметов юному мистеру Уилкинсону стало дурно.
Глаза у него закатились, и он рухнул мешком на гравий.
– Ранен? – произнёс позади меня знакомый голос.
Обернувшись, я увидела, что Дэнзелл Хантер смотрит на мистера Уилкинсона. Доктор был почти так же бледен, как Горацио, и прилипшие к щекам пряди растрепавшихся волос придавали обычно собранному доктору совершенно несвойственный ему вид.
– В обмороке, – пояснила я. – Ты можешь…
– Вот идиоты! – воскликнул Хантер.
Он так побледнел (теперь я поняла: от бешенства), что едва мог говорить.
– И они называют себя полковыми хирургами! Добрая четверть из них никогда раньше не видела человека, раненного в бою. А те, кто видал, едва способны хоть на какое-то лечение, кроме грубейшей ампутации. Рота цирюльников справилась бы лучше!
– А они умеют останавливать кровотечение? – спросила я, положив руку доктора так, чтобы его ладонь обхватила плечо моего пациента.
Денни автоматически прижал большим пальцем плечевую артерию около подмышки, и струя, которая опять было потекла, когда я убрала свою ладонь, вновь иссякла. Я поблагодарила его.
– Не все. Да, большинство может это делать, – признал он, немного успокаиваясь. – Но они так ревностно оберегают своё исключительное право на лечение и настолько горды своей принадлежностью к собственным полкам, что некоторые врачи практически позволяют раненому умереть, потому что тот не из своих, а его полковой хирург в это время занят кем-то другим!
– Возмутительно! – пробормотала я. – А теперь, рядовой, прикусите это.
Я всунула кожаный ремешок между зубами пациента и быстро сделала разрез, чтобы достаточно широко раскрыть рану и найти конец перебитой артерии.
Билли стиснул зубы и лишь раз тихо закряхтел, когда скальпель рассёк его плоть: возможно, юноша был в таком шоке, что не особо ощущал боль, – я на это надеялась.
– Выбор у нас небольшой, – заметила я, бросив взгляд на большие тенистые деревья, окаймлявшие кладбище.
Дотти ухаживала за пострадавшими от теплового удара: поила их водой и, поскольку времени и вёдер было достаточно, обливала их. Рейчел занималась больными с вдавленными переломами черепа, ранениями брюшной полости и другими серьёзными травмами, которым уже не помогут ампутация, перевязки или наложение шин. В большинстве случаев ей оставалось лишь утешать умирающих, но эта добрая спокойная девушка видела зимой в Вэлли-Фордже смерти очень многих мужчин и не чуралась такой работы.
– Нам придётся позволить им, – показала я подбородком на церковь, так как руки были заняты: я держала плечо рядового Адамса и лигировала разорванный сосуд, – делать то, что они в состоянии сделать. Мы же не можем, чёрт возьми, их остановить.
– Да, – выдохнул Денни, отпуская руку, когда увидел, что я перевязала сосуд, и вытер лицо о мундир. – Да, не можем. Просто мне надо было выплеснуть свой гнев там, где это не вызвало бы лишних проблем. И спросить, не дашь ли ты мне немного своей мази с горечавкой: я видел: у тебя в запасе два здоровенных бочонка.
Я негромко иронично рассмеялась.
– Для тебя – что угодно. Этот задница Леки недавно подослал санитара, чтобы тот попытался стащить у меня запас корпии и бинтов. Они тебе, кстати, нужны?
– Если у тебя есть лишние. – Дэнни окинул мрачным взглядом тающие кучки припасов. – Доктор МакДжиллис отправил одного санитара обшарить окрестности и найти что-нибудь годное, а другого – с запиской в лагерь, чтобы привезли больше перевязочного материала.
– Бери половину, – кивнув, предложила я и закончила перевязывать руку Билла Адамса, постаравшись как можно экономней расходовать бинт.
Немного придя в себя, Горацио Уилкинсон попытался приподняться, хотя и был ещё бледноват. Денни помог ему встать на ноги и отправил посидеть в тени вместе с Билли.
Я рылась в одном из своих баулов в поисках мази из горечавки, когда заметила приближение новой партии раненых. Я выпрямилась, чтобы посмотреть, что им может понадобиться.
Мне показалось, что никто не ранен, хотя все пошатывались. Они были не в военной форме и без оружия, не считая дубинок, – трудно было сказать, из ополчения они или…
– Мы слышали, у вас есть бренди, мисус, – заявил один из них, протягивая в деланно-дружеской манере руку и хватая меня за запястье. – А ну-ка поделитесь с нами, а?
– Отпусти её, – так угрожающе произнёс Денни, что мужчина от удивления и правда отпустил мою руку.
Моргнув, он уставился на Дэнзелла, которого, видимо, вначале не заметил.
– А ты кто такой, чёрт тебя дери? – спросил он не то чтобы враждебно, но крайне озадаченно.
– Хирург Континентальной армии, – твёрдо ответил Денни и придвинулся ко мне, отгораживая плечом от мужчин, явно вдрызг пьяных.
Один из них пискляво захихикал, и его приятель прыснул, ткнув того кулаком и передразнивая: «Хи-рург Континентальной ар-мии!»
– Уходите, господа, – заслонил меня собою Дэнзелл. – У нас раненые, которые требуют внимания.
Он стоял, слегка сжав кулаки, как мужчина, готовый драться, хотя я была почти уверена, что он не станет. Я надеялась, что его угрозы подействуют, но взглянула на свою бутыль. В ней оставалась всего четверть содержимого, – может быть, лучше будет отдать её им в расчёте на то, что они уйдут?..
Я увидела небольшую группу раненых континенталов, движущихся по дороге: двое на носилках, ещё несколько ковыляли в одних окровавленных рубашках, волоча за собой по пыли мундиры. Я уже потянулась к бутылке, собираясь сунуть её незваным гостям, как краем глаза заметила движение в тени, где девушки ухаживали за ранеными. И Рейчел, и Дотти стояли, выпрямившись во весь рост и наблюдая за происходящим, и тут Дотти двинулась к нам с самым решительным видом.
Денни тоже её увидел. Я заметила внезапную перемену в его осанке – какую-то неуверенность. Доротея Грей могла считать себя квакершей, но родовая кровь в её жилах явно руководствовалась своими собственными соображениями. И я могла, – к своему немалому удивлению, – точно сказать, о чём подумал в этот момент Дэнзелл. Один из мужчин уже заметил Дотти и, шатаясь, повернулся к ней. Если она с ним сцепится и кто-нибудь из пьянчуг нападёт на неё…
– Господа, – прервала я заинтересованное хмыканье наших визитёров, и три пары налитых кровью глаз медленно обратились на меня.
Я выхватила один из пистолетов, которые дал мне Джейми, и, направив дуло в воздух, нажала на спусковой крючок.
Пистолет резко дёрнулся и бабахнул, на миг оглушив меня, и я закашлялась от облачка едкого дыма. Я вытерла рукавом слезящиеся глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как торопливо отчаливали посетители, в ужасе оглядываясь назад. Я отыскала в корсаже запасной носовой платок и вытерла с лица пятна копоти. Опустив влажную льняную ткань, я обнаружила, что в дверях церкви стоят и, вытаращив глаза, смотрят на меня несколько хирургов и санитаров.
Чувствуя себя Энни Оукли [1860–1926, американская женщина-стрелок, прославившаяся своей меткостью на представлениях шоумена Буффало Билла, – прим. перев.] и подавляя желание крутануть на пальце пистолет (в основном – потому, что боялась уронить его: он был почти в фут длиной), я сунула его в кобуру и глубоко вдохнула. У меня слегка кружилась голова.
Дэнзелл взглянул на меня с тревогой. Я заметила, как он сглотнул и открыл рот, чтобы заговорить.
– Не сейчас, – сказала я (свой собственный голос я слышала словно сквозь вату) и кивнула в сторону направлявшихся к нам мужчин. – Не время.

ЧЕТЫРЕ ЧЕРТОВЫХ ЧАСА. Четыре часа ему пришлось передвигаться пешком по холмистой местности среди скопища солдат Континентальной армии и групп ополченцев. Кроме того, под ноги постоянно попадали чертовы камни, и Грей считал, что их здесь больше, чем следовало бы. Уже не в состоянии выносить мозоли и болтающиеся лоскуты кожи от лопнувших волдырей, он снял туфли и чулки, засунул их в карманы поношенного сюртука и решил идти босиком столько, сколько сможет.
Грей мрачно думал, что, если ему посчастливится встретить человека с таким же размером ноги, он возьмет один из этих вездесущих камней и воспользуется случаем переобуться.
Он знал, что британские войска где-то рядом. Грей ощущал вибрацию в воздухе: передвижение большого количества людей, их растущее возбуждение. А где-то, не слишком далеко, это возбуждение переходило в действие.
Он почувствовал, что сражение началось, как только рассвело. Иногда Грей слышал крики и отдаленный грохот мушкетных выстрелов. «Что бы я предпринял на месте Клинтона?» – думал он.
Клинтон не мог намного опередить преследующих его повстанцев, это понятно. Но у него было достаточно времени, чтобы выбрать и занять подходящие позиции и подготовиться к битве.
Скорее всего, какая-то часть армии (возможно, бригада Корнуоллиса, потому что Клинтон не оставил бы гессенцев фон Книпхаузена без поддержки) займет оборонительные позиции, чтобы сдерживать повстанцев до тех пор, пока обоз не отойдет достаточно далеко. Затем основные силы зайдут флангом и займут свои позиции, – вероятней всего, какую-нибудь деревню. Грей прошел пару таких селений, в каждом из которых имелась своя церковь. Церкви были хороши. В свое время он бы отправил разведчиков на колокольни.
Где может быть Уильям? Без оружия, без права участвовать в войне он мог быть с Клинтоном. Да, скорее всего, он там. Но лорд Джон хорошо знал своего сына.
– К сожалению, – пробормотал он.
Грей без колебания пожертвовал бы ради Уильяма честью и жизнью. Но это не значит, что подобная перспектива радовала его.
Надо сказать, Уильям был не виноват в сложившейся ситуации. Грей неохотно признал, что отчасти виноват в этом сам, ведь именно он позволил Уильяму заняться разведкой под началом Иезекиля Ричардсона. Стоило повнимательнее присмотреться к этому Ричардсону...
Грей подумал, что его одинаково огорчало как то, что его одурачил этот человек, так и то, что сообщил Перси.
Лорд Джон мог лишь надеяться, что повстречает Ричардсона при таких обстоятельствах, которые позволят убить его без шума и пыли. И даже если это произойдет среди бела дня на глазах у генерала Клинтона и его солдат, – так тому и быть, черт побери.
Каждая частичка его существа жаждала мести. Грей осознавал это, но ему было наплевать.
Позади него по дороге с громким топотом шли люди – американцы. Двигались беспорядочно, тянули повозки с боеприпасами. Грей сошел с дороги и остановился в тени дерева, ожидая, пока те проедут мимо.
Это была группа солдат Континентальной армии, они везли пушки. Немного: десять штук – и все четырехфунтовые. Их везли не мулы, а сами люди. За все утро Грей не увидел других орудий. Неужели это все, что есть у Вашингтона?
На Джона солдаты не обратили никакого внимания. Он подождал несколько минут, пока те не скрылись из виду, и двинулся вслед за ними.

ГДЕ-ТО СЛЕВА ОН УСЛЫШАЛ стрельбу из пушки и прислушался. О, Боже, британцы! На заре своей военной карьеры Грей некоторое время служил в артиллерии и впитал в себя ритм работы орудийного расчета.
– Бань пушку! (Банник – деревянная колодка со щёткой на древке для очистки канала артиллерийского орудия от порохового нагара после выстрела и гашения остатков тлеющего зарядного картуза во избежание преждевременного воспламенения нового заряда. – прим. пер.)
– Заряжай!
– Досылай снаряд!
– Пли!
Одно артиллерийское подразделение. Шесть десятифунтовых пушек. Цель была, но подразделение не подвергалось нападению. Огонь велся эпизодически, а не так, как во время жаркой битвы.
Хотя, если честно, любое физическое усилие могло сегодня называться «жарким». Грей устремился к группе деревьев и с облегчением выдохнул в их тени. Он уже почти изжарился в своем черном сюртуке, который теперь с радостью снял. Может, вообще бросить его к чертовой матери?
Раньше Грею встретился отряд ополченцев в одних рубахах, некоторые повязали на голову платки, чтобы защититься от солнца. Однако в сюртуке он может прикинуться войсковым хирургом: это долбаное одеяние пахло достаточно гнусно.
Грей подвигал языком, чтобы вызвать хоть немного слюны в пересохшем рту. Какого черта он не догадался захватить флягу, когда сбежал? Жажда заставила его действовать незамедлительно.
В такой одежде пехотинец или драгун пристрелил бы его на месте, не дав и слова вымолвить. Пушка же была эффективна в случае массовой атаки противника, а против одного человека она практически бесполезна, поскольку ее нельзя навести на цель достаточно быстро. Конечно, если человек не будет идиотом и не станет идти по прямой. Грей, понятное дело, не собирается делать такую глупость.
Даже учитывая то, что начальник каждого артиллерийского расчета вооружен шпагой и пистолетом, один человек, пешком приближающийся к батарее, не будет представлять ощутимой угрозы, и из чистого любопытства его подпустят в пределы слышимости. Из пистолета можно попасть в цель только с расстояния не более, чем в десять шагов, поэтому Грей подумал, что не слишком рискует.
Он максимально ускорил шаг, осторожно осматриваясь. Вокруг быстро проходили Континентальные войска. Солдаты регулярной армии приняли бы его за идущего раненого, но Грей не осмелился бы сдаться британцам после начала сражения, иначе его бы тут же убили.
Возможно, артиллерийская батарея в саду представляла собой наилучшую возможность, несмотря на то, что волосы вставали дыбом при мысли, что придется идти на дула орудий. Чертыхнувшись себе под нос, Грей обулся и побежал.

ОН ПРОНЕССЯ СКВОЗЬ отряд ополченцев, но они шли куда-то быстрым шагом и лишь мельком взглянули на него. Грей свернул в сторону высаженных в линию кустов, через которые с трудом пролез, и оказался на узком сильно истоптанном поле, по другую сторону которого рос яблоневый сад. Над тяжелым облаком порохового дыма виднелись лишь макушки деревьев.
Перед садом Грей уловил какое-то движение и рискнул сделать несколько шагов в сторону, чтобы посмотреть, что происходит, а затем поспешил убраться из виду. Американские ополченцы, люди в кожаных охотничьих или домотканых рубахах, а некоторые – с обнаженным торсом, блестящим от пота. Они, очевидно, планировали ворваться в сад с тыла, надеясь захватить или обезвредить батарею.
Эти люди сильно шумели, и орудия перестали стрелять. Очевидно, артиллеристы поняли, что американцы рядом, и готовились оказать сопротивление. Да, сейчас туда соваться не стóит...
Затем послышался барабанный бой. Довольно далеко, к востоку от сада, но звук был четко слышен. Шла британская пехота. Лучше встретиться с ней, чем с артиллеристами в саду. Во время марша пехота не будет останавливаться и стрелять в одного безоружного человека вне зависимости от того, как он одет. Но если этот человек подойдет достаточно близко, чтобы привлечь внимание офицера... В любом случае, Грею придется пересечь открытое место перед садом, чтобы добраться до пехоты, прежде чем она уйдет далеко.
Раздраженно покусывая губу, Грей пролез сквозь кустарниковую изгородь и бросился бежать в плывущих облаках дыма. Выстрел раздался теперь гораздо ближе. Инстинктивно Грей упал в траву, но тут же вскочил и, задыхаясь, снова побежал. О, Боже, в саду были стрелки, защищавшие пушку! Егери.
Но внимание большинства стрелков, вероятно, было направлено в другую сторону; они готовились встретить собирающихся ополченцев, поскольку по эту сторону сада больше не стреляли. Грей перешел на шаг, прижимая руку к боку, болевшему после бега, и обогнул сад. Барабанный бой все еще был слышен, но уже удалялся... надо идти, идти дальше…
– Эй, там! Стой!
Ему бы следовало продолжить путь, но Грей запыхался и не был уверен, кто его окликает, поэтому он приостановился и повернулся вполоборота. Лишь вполоборота, потому что кто-то крупный налетел на него и сбил с ног.
Грей упал на локоть, а другой рукой уже схватил человека за голову, мокрые грязные волосы которого прошли сквозь его пальцы. Лорд Джон нанес удар в лицо, как угорь вывернулся из-под тела, по пути всадив противнику коленом в живот и, покачнувшись, поднялся на ноги.
– Ни с места!
Голос кричавшего неестественно сорвался на фальцет и так огорошил Грея, что тот остановился, пытаясь отдышаться.
– Вы... никчемный... грязный...
Мужчина (о, Боже, нет, это был юноша), который сбил его с ног, теперь вставал. У него в руке оказался большой камень. А брат (скорее всего, это его брат, ведь они похожи, как две капли воды: невысокие и глуповатые, как индюшата) держал в руках внушительного вида дубину.
Когда Джон встал, рука сама потянулась к поясу, готовая выхватить кинжал, который дал ему Перси. Грей видел этих юношей раньше. Да, вспомнил: сыновья командира одной из рот ополчения штата Нью-Джерси. И очевидно, что парни тоже его видели.
– Предатель! – закричал один из них. – Чертов шпион!
Они стояли на пути у Грея; далеко впереди был отряд пехоты, позади – сад, и все трое оказывались в пределах досягаемости гессенских стрелков, если бы те взглянули в эту сторону.
– Послушайте, – начал Грей, но понял, что это бесполезно.
Что-то произошло. Этих двоих охватило какое-то чувство, – ужас? злость? отчаяние? – из-за которого выражение их лиц постоянно менялось, как бегущая вода, а конечности тряслись от желания немедленно совершить какой-нибудь жестокий поступок. Оба юноши были выше Грея и вполне способны причинить ему вред, что явно читалось в их намерениях.
– Генерал Фрейзер, – громко произнес Грей в попытке вселить в них неуверенность. – Где генерал Фрейзер?

– ВСЕ РОТЫ в сборе, сэр! – отрапортовал запыхавшийся Роберт МакКэммон.
Он был грузным мужчиной, и для него походы даже по пологим полям и лугам стали тяжёлым испытанием; темные пятна в подмышках мундира были с обеденную тарелку.
– Отлично.
За спиной майора МакКэммона Джейми увидел ополченцев лейтенанта Герберта, которые с опаской оглядываясь по сторонам, выходили из рощицы с оружием в руках. Рота неплохо справлялась, несмотря на отсутствие опыта, и он был доволен ими.
«Господи, дай мне благополучно провести их через это», – взмолился Джейми и, повернувшись, чтобы посмотреть на запад, замер.
На склоне холма, не более чем в ста ярдах от себя, он заметил двух мальчишек Крэддок: один сжимал в руке камень, а другой – палку, и оба угрожали мужчине, стоявшему к нему спиной. Но непокрытую коротко остриженную белокурую голову можно было узнать сразу – даже без окровавленной повязки.
Затем Джейми увидел, как Грей потянулся рукой к поясу, – без сомнения, за ножом.
– Крэддок!! – взревел Джейми, и мальчики вздрогнули.
Один из них уронил камень и наклонился, чтобы поднять его, подставляя Грею свою тощую шею. Грей взглянул на беззащитную плоть, мрачно посмотрел на старшего мальчика, сжимавшего палку, будто крикетную биту, потом перевел взгляд на Джейми и опустил руки и расслабил плечи.
– Ifrinn (Дьявол (гэльск.). – прим. пер.)! – выругался Джейми себе под нос. – Оставайтесь здесь, – коротко приказал он Биксби и, спотыкаясь, побежал вниз по склону.
Джейми продирался сквозь густые поросли ольхи, которая оставляла липкий сок на его руках.
– Где, черт возьми, ваша рота? – спросил он без предисловий, тяжело дыша, когда подошел к мальчишкам и Грею.
– Э-э... – младший Крэддок посмотрел на брата, предоставив отвечать ему.
– Мы не смогли их найти, сэр, – сказал старший мальчик и тяжело сглотнул. – Мы как раз их искали, когда наткнулись на отряд красномундирников, и нам пришлось удирать со всех ног.
– А потом мы заметили его, – вступил младший Крэддок, указывая подбородком на Грея. – Все в лагере говорили, что он английский шпион, и вот он – тут как тут, бежит к ним, машет и кричит.
– Вот мы и подумали, что наш долг – остановить его, сэр, – вставил старший мальчик, не желая оставаться в тени брата.
– Ясно.
Джейми потер точку между бровями, где, как ему казалось, образовался небольшой болезненный узелок, и оглянулся. С юга все еще бежали люди, но почти все солдаты из роты Крэддока уже собрались, беспокойно переминаясь с ноги на ногу и поглядывая в его сторону. Неудивительно: он слышал английские барабаны совсем рядом. Несомненно, это и был отряд, на который наткнулись мальчишки, – тот самый, куда направлялся Грей.
– Wenn ich etwas sagen dürfte (Могу я сказать… (нем.). – прим. пер.), – обратился Грей по-немецки, взглянув на братьев Крэддоков.
– Не можете, сэр, – мрачно ответил Джейми.
Времени не было; к тому же, если двое этих мелких олухов выживут и вернутся в лагерь, они перескажут каждое слово, которым он обменяется с Греем, любому, кто захочет их слушать. А Джейми меньше всего было нужно, чтобы люди болтали о его беседах с английским шпионом на иностранном языке.
– Я ищу своего сына! – Грей перешел на английский, еще раз бросив взгляд на братьев Крэддоков. – У меня есть основания полагать, что он в опасности.
– Как и все остальные здесь, – раздраженно ответил Джейми, хотя сердце в груди ёкнуло. Так вот почему Грей нарушил свое слово. – И от кого же ему грозит опасность?
– Сэр! Сэр! – С другой стороны, от зарослей ольхи, раздался высокий и настойчивый голос Биксби. Надо идти, и немедленно.
– Иду, мистер Биксби! – крикнул Джейми. – Почему ты их не убил? – резко спросил он Грея, мотнув головой в сторону мальчишек Крэддоков. – Если бы не они, ты смог бы сбежать.
Светлая бровь выгнулась над платком, которым был перевязан больной глаз Грея.
– Ты простил бы меня за Клэр, но не за убийство твоих... людей.
Он взглянул на двух братьев, пятнистых, как пара пудингов с изюмом, и, судя по взгляду Грея, вряд ли превосходящих их в сообразительности.
На долю секунды Джейми вновь захотелось врезать ему, и в то же мгновение понимание этого отразилось на лице Джона Грея. Но Грей не дрогнул, а только пристально посмотрел на него расширившимся бледно-голубым здоровым глазом. На этот раз он в долгу не останется.
Джейми на миг прикрыл глаза, с трудом подавляя гнев.
– Идите с этим человеком, – приказал он Крэддокам. – Он ваш пленник.
Вытащив из-за пояса один из пистолетов, он протянул его старшему из братьев Крэддок, который с благоговением принял оружие. Джейми не стал говорить парню, что пистолет не заряжен и не взведен.
– А ты, – ровным голосом сказал он Грею, – иди с ними в тыл. Если повстанцы все еще удерживают Инглиштаун, веди их туда.
Поджав губы, Грей коротко кивнул и повернулся, чтобы уйти.
Джейми протянул руку и схватил его за плечо. Грей резко обернулся, сверкая глазом от ярости.
– Послушай меня, – произнес Джейми достаточно громко, чтобы его услышали и мальчишки Крэддок. – Я освобождаю тебя от данного тобой слова.
Джейми пристально смотрел в единственный здоровый глаз Грея.
– Ты меня понял? Когда достигнете Инглиштауна, сдашься капитану МакКорклу.
Губы Грея дрогнули, но он промолчал и лишь едва кивнул в знак согласия, прежде чем отвернуться.
Джейми тоже повернулся и побежал к ожидающим его солдатам, но все же оглянулся через плечо.
Подгоняя братьев Крэддок, неуклюжих и напоминающих хлопающих крыльями гусят, которых ведут на рынок, Грей быстро направлялся на юг, в сторону американских позиций, – если такое понятие как «позиции» имело хоть какой-то смысл в этом чертовом сражении.
Грей, конечно, все понял, и, несмотря на сложность нынешней ситуации, у Джейми отлегло от сердца. Джон Грей, будучи освобожденным от данного им слова, вновь стал военнопленным, под стражей у тюремщиков, официально лишенным свободы передвижения. Но теперь он был свободен от обязательств, которые накладывало слово чести и делало бы его заложником такого слова. Свободный от клятвы, он мог теперь действовать так, как действовал бы любой солдат, главной обязанностью которого было бы бежать.
– Сэр! – Рядом с ним, тяжело дыша, возник Биксби.
– Там красномундирники…
– Да, мистер Биксби. Я слышу. Что ж, давайте зададим им жару.
ЕСЛИ БЫ НЕ книжка-раскраска, я бы и не заметила сразу. В третьем или четвертом классе у Брианны была книжка-раскраска со сценами из Американской революции. Адаптированные для детей, весьма романтические сценки: Пол Ревир мчится сквозь ночь на быстром коне, Вашингтон пересекает реку Делавэр, демонстрируя (как отметил Фрэнк) прискорбное отсутствие мастерства судовождения... и двухстраничный разворот с изображением Молли Питчер – той отважной женщины, которая носила воду страдающим от жары солдатам (на левой странице), а затем заняла место своего раненого мужа у пушки (на правой странице) в битве при Монмуте.
Я вдруг осознала, что, скорее всего, именно так и будет называться битва, в которой мы участвуем, как только кто-нибудь озаботится дать ей название. Здание суда – Монмут Кортхаус – находилось сейчас всего в двух-трех милях от меня.
Я еще раз вытерла лицо (но не из-за пота, который мгновенно выступал снова, судя по состоянию трех промокших насквозь носовых платков, а чтобы стереть с лица довольно большое количество грязи) и посмотрела на восток, откуда большую часть дня слышалась отдаленная канонада. Интересно, Молли там?
– Ну что ж, Джордж Вашингтон уж точно там, – пробормотала я себе под нос, наливая свежую чашку воды и возвращаясь к полосканию окровавленной тряпицы в ведре с соленой водой. – Почему бы не Молли Питчер?
Картинку было непросто раскрашивать, и так как Бри настаивала на том, чтобы вещи были раскрашены «как настоящие», то есть пушка не могла быть розовой или оранжевой, Фрэнк услужливо сделал на листе бумаги несколько набросков пушек и перепробовал все – от серого (с оттенками черного, синего, сине-фиолетового и даже василькового) до коричневого, с оттенками золота и жженой сиены (Разными авторами сиенами называются самые разнообразные пигменты желто-коричневого цвета. Путем термического воздействия из сиен приготовляют коричневато-красный пигмент глубоких теплых тонов, известный как сиена жженая. Жженые сиены характеризуются приятным бархатистым тоном и лессировочными свойствами. – прим. пер.), поскольку Фрэнк был не уверен относительно того, какого цвета были настоящие орудия. В конце концов они окончательно сошлись во мнении, что пушки должны быть черными с прозеленью.
Ввиду того, что в моих способностях уверенности не было, мне поручили раскрашивать траву, а когда Брианна устала, то доверила помочь ей раскрасить изорванные развевающиеся одежды миссис Питчер. Я подняла голову, отчетливо вспомнив запах цветной пастели, и увидела небольшую группу людей, идущую по дороге.
Двое из них были солдатами Континентальной армии, а человек в светло-зеленой форме – явно из числа «Зеленых Скиннера», Провинциального лоялистского полка. Он сильно спотыкался, хотя с обеих сторон его поддерживали двое солдат регулярной армии. Тот, что пониже ростом, тоже, похоже, ранен: его рука перевязана окровавленным шарфом. Другой оглядывался по сторонам, словно оставался настороже, но, судя по всему, раненым он не был.
Сначала я поглядела на того, что из Провинциального полка: скорее всего, он был пленным. Но затем я получше присмотрелась к раненому солдату Континентальной армии, который поддерживал его. Учитывая совсем недавно вспомнившуюся мне Молли Питчер, я с потрясением опознала в нем девушку. Мундир Континентальной армии прикрывал бедра, но я могла хорошо разглядеть ее ноги, сужающиеся к коленям. У мужчин бедренные кости более ровные – как вверху, так и внизу, а у женщин кости таза расставлены шире, что обуславливает такое положение коленей.
К тому времени, как они добрались до меня, стало ясно, что раненные солдаты были родственниками: оба невысокие и худощавые, с квадратными подбородками и покатыми плечами. Они казались почти ровесниками. Солдат Провинциального полка, без сомнения, был мужчиной – его щеки покрывала густая щетина, в то время как лицо его… – сестры? – было гладким, как яйцо, и почти таким же белым.
У мужчины же лицо раскраснелось, как раскаленная печь, и было почти таким же горячим на ощупь. Его глаза превратились в белые щелки, а голова покачивалась на тонкой шее.
– Он ранен? – быстро спросила я, поддерживая мужчину за плечо, чтобы усадить на табурет.
Присев, он моментально обмяк и свалился бы на землю, если бы я его не подхватила. Девушка испуганно ахнула и протянула к нему руку, но тоже пошатнулась и упала бы, если бы другой солдат не удержал ее за плечи.
– Он получил удар по голове, – ответил мужчина. – Я... стукнул его рукоятью шпаги.
Это признание было сделано с некоторым смущением.
– Помогите мне уложить его.
Я провела рукой по голове солдата, нащупав под волосами здоровенную рану от удара, но не обнаружила ни трещин, ни признаков перелома костей черепа. Скорее всего, сотрясение мозга, – вряд ли что-то более серьезное. Вдруг солдат начал дергаться под моей рукой, и кончик его языка высунулся изо рта.
– О, Боже, – пробормотала я себе под нос.
Однако недостаточно тихо, потому что девушка вскрикнула от отчаяния.
– Это солнечный удар, – сказала я тут же, надеясь, что это прозвучит обнадеживающе.
На самом деле, дела были плохи: как только человек падал в обморок и у него начинались судороги, он обычно умирал. Температура тела была гораздо выше, чем мог выдержать организм, и подобные приступы часто указывали на повреждение мозга. Тем не менее…
– Дотти! – крикнула я, жестами указывая на пострадавшего, а затем повернулась к здоровому, но страшно перепуганному континентальному солдату. – Видите ту молодую женщину в сером? Отнесите его в тень, к ней; она знает, что делать.
Все было просто. Надо лить воду на него и, по возможности, в него. Вот и все, что можно сделать. Между тем...
Удержав девушку за здоровую руку, я усадила ее на табурет, торопливо наливая в чашку бóльшую часть оставшегося в моей бутылке бренди. Судя по виду, кровопотеря большая.
Очень большая. Когда я сняла шарф, то обнаружила, что кисти руки нет, а предплечье сильно искалечено. Девушка не истекла кровью только потому, что кто-то обвязал ее руку ремнем и туго затянул жгут с помощью палки. Я давно уже не падала в обморок при виде ранений, – не упала и сейчас, но на какой-то краткий миг земля покачнулась у меня под ногами.
– Как это случилось, милая? – спросила я как можно спокойнее. – Вот, выпей-ка это.
– Это... граната (в XVIII веке граната представляла из себя полый шар, иногда с надпилами для лучшего разрывания, заполненный порохом, и запальный шнур, пропитанный селитрой для непрерывного тления и воспламенения заряда. – прим. пер.), – прошептала она и отвернулась, чтобы не видеть свою руку, но я поднесла чашку к ее губам, и она сделала глоток смешанного с водой бренди.
– Она… он поднял ее, – произнес низкий, задыхающийся голос у моего локтя. Это вернулся солдат Континентальной армии. – Граната подкатилась к моим ногам, а он… она подняла ее.
При звуке его голоса девушка повернула голову, и я увидела его страдальческий взгляд.
– Полагаю, она вступила в армию из-за вас?
Было ясно, что руку придется ампутировать: ниже локтя спасать было нечего, а оставить руку в таком состоянии означало обречь бедняжку на смерть от инфекции или гангрены.
– Нет, не из-за него! – возмущенно ответила девушка. – Фил... – она судорожно глотнула воздуха и посмотрела в сторону деревьев. – Он хотел, чтобы я пошла с ним… В л-лагерь лоялистов... сопровождала их. Отказалась.
Она потеряла так много крови, что ей не хватало кислорода. Я снова наполнила чашку и заставила ее выпить; девушка оторвалась от чашки, захлебываясь, она покачивалась, но выглядела более бодрой.
– Я – патриотка!
– Я... я пытался заставить ее вернуться домой, мэм, – выпалил молодой человек. – Но ведь за ней некому присматривать.
Его рука замерла в дюйме от ее спины, желая прикоснуться к ней, готовая подхватить, если девушка упадет.
– Понятно. А он... – я кивнула в сторону деревьев, где ухаживала за раненными Дотти и где в тени лежал мужчина с солнечным ударом. – Он твой брат?
У девушки не было сил кивнуть, но она на мгновение прикрыла глаза в знак согласия.
– Ее отец умер сразу после Саратоги.
Молодой человек выглядел совершенно несчастным. Господи, ему не больше семнадцати, а ей и вовсе лет четырнадцать с виду, хотя, она, наверняка, старше.
– Филип уже ушел к тому времени: поругался с отцом, когда поступил в ряды Провинциальной армии. – Я... – голос его сорвался, он крепко сжал губы и коснулся волос девушки.
– Как тебя зовут, милая? – спросила я и ослабила жгут, чтобы убедиться, что кровь все еще поступает к локтю. Она поступала. Возможно, сустав все-таки удастся спасти.
– Салли, – прошептала девушка. Губы ее побелели, но глаза были открыты. – Сара.
Все мои пилы для ампутации были в церкви у Дэнзелла, но я не могла отправить ее туда. Лишь раз я сунула голову внутрь и меня чуть не сбил с ног густой запах крови и экскрементов, а что еще хуже – атмосфера из смеси боли, ужаса и звуков бойни.
По дороге все шли и шли раненые; кто-то должен был позаботиться о них. Я колебалась не более минуты.
И Рейчел, и Дотти обладали необходимой решимостью, чтобы справиться с любой ситуацией, и были вполне способны командовать растерянными людьми. Рейчел научилась этому за долгие месяцы работы в Вэлли-Фордж, а Дотти, будучи аристократкой, привыкла к тому, что люди, конечно же, будут исполнять ее повеления. Обе девушки излучали уверенность, и я гордилась ими. Вдвоем они отлично со всем справлялись – и, как мне показалось, гораздо лучше, чем хирурги и их помощники в церкви, хотя последние весьма споро делали свое кровавое дело.
– Дотти! – позвала я вновь и поманила ее к себе.
Она встала и быстро направилась ко мне, вытирая лицо передником. Я заметила, как она посмотрела на девушку, на Сару, потом отвернулась, бросив быстрый взгляд на тела на траве, и повернулась вновь, причем в ее взгляде смешались любопытство, ужас и отчаянное сострадание. Значит, брат девушки уже мертв или скоро умрет.
– Иди и разыщи Дэнзелла, Дотти, – сказала я, чуть отодвигаясь, чтобы она могла увидеть искалеченную руку. Дотти побледнела и сглотнула. – Попроси его принести мою дугообразную пилу и небольшой расширитель.
При слове «пила» Сара и молодой человек ахнули от ужаса, а затем молодой человек быстро шагнул к девушке, протянул руку и схватил за здоровое плечо.
– Все будет хорошо, Салли, – убеждённо произнес он. – Я женюсь на тебе! Для меня это ничего не изменит. Я имею в виду твою руку.
Он тяжело сглотнул, и, поняв, что ему тоже нужна вода, я протянула флягу.
– Черта... с два, – ответила Салли.
Ее глаза на белом лице были темными и яркими, как горящие угли.
– Я не хочу… женился из жалости. Черт... возьми. Или из-за вины. Не нужен... ты мне!
Лицо молодого человека вытянулось от удивления, и, как мне показалось, от обиды.
– А на что ты будешь жить? – возмущенно спросил он. – У тебя нет ничего, кроме этого чёртова мундира! Ты, ты… – он в отчаянии ударил себя кулаком по ноге. – Ты даже шлюхой не можешь быть, с одной-то рукой!
Сара сердито смотрела на него, тяжело и медленно дыша. Через мгновение на ее лице промелькнула как-то мысль, она слегка кивнула и повернулась ко мне.
– Как думаете, может армия... платить мне... пенсию? – спросила она.
Я увидела Дэнзелла, забрызганного кровью, но собранного, спешащего ко мне с коробкой хирургических инструментов. Я бы продала душу дьяволу за эфир или опий, но ни того, ни другого у меня не было. Я тоже глубоко вздохнула.
– Полагаю, это возможно. В конце концов, будут же они выплачивать пенсию Молли Питчер. Почему бы и не тебе?

УИЛЬЯМ ОСТОРОЖНО дотронулся до подбородка, радуясь тому, что Тарлетон смог ударить его по лицу только один раз и попал он не по носу. Ребра, руки и живот – совсем другое дело. Одежда грязная, рубашка порвана, но случайный наблюдатель вряд ли решит, что он участвовал в сражении. Возможно, вылазка сойдет ему с рук, – разве только капитан Андре упомянет, что посылал его с депешей в Британский легион. В конце концов, утром сэр Генри был занят по горло, если хотя бы половина из того, что Уильям слышал по дороге, – правда.
Возвращавшийся в лагерь раненый пехотный капитан рассказал, что видел, как сэр Генри, командовавший арьергардом, возглавил атаку на американцев, вырвавшись так далеко вперед, что едва не попал в плен, прежде чем сзади к нему подоспело подкрепление. Уильяма прямо обожгло – так ему хотелось бы в этом участвовать. Но, по крайней мере, он не остался заточённым в штабной палатке...
Ему оставалось не более четверти мили до бригады Корнуоллиса, когда Гот сбросил подкову. Выругавшись вслух, Уильям остановился и спустился посмотреть. Подкову он нашел, но два гвоздя пропали, и быстрый поиск результатов не дал, а, значит, прибить «обутку» каблуком сапога (что было его первой мыслью) не получится.
Сунув подкову в карман, Уильям огляделся. Толпы солдат двигались во всех направлениях, но на противоположной стороне оврага на предмостном плацдарме выстраивалась в боевой порядок рота Гессенских гренадеров. К ним он и повел через мост осторожно ступавшего Гота.
– Хэллоу! – обратился он к ближайшему из солдат. – Wo ist der nächste Hufschmied? (Где ближайший кузнец? (нем.). – прим. пер.)
Мужчина равнодушно взглянул на него и пожал плечами. Однако парень помоложе указал через мост и крикнул:
– Zwei Kompanien hinter uns kommen Husaren! (Через две роты за нами следуют гусары! (нем.). – прим. пер.)
– Danke! (Спасибо! (нем.). – прим. пер.) – крикнул Уильям и повел Гота в неплотную тень тонких сосенок.
Что ж, это была удача: не придется вести коня далеко, а можно подождать, пока подъедет коваль и его повозка. И все же задержка раздражала.
Каждый нерв был натянут туго, как струна клавесина; Уильям беспрестанно касался ремня, где обычно висело оружие. Вдалеке слышались звуки мушкетной стрельбы, но он ничего не видел, потому что ландшафт складывался, будто гармошка: пологие луга внезапно срывались в лесистые овраги, затем выскакивали обратно, только чтобы снова исчезнуть.
Уильям вытащил носовой платок. Он был уже настолько мокрый, что всего лишь размазал пот по лицу. Уловив слабое дуновение прохлады, доносившееся от потока в сорока футах внизу, Вилли подошел ближе к краю в надежде на большее. Он пил теплую воду из фляжки, жалея, что не может скатиться вниз и напиться из ручья. Но он не осмеливался: по крутому склону спуститься можно легко, а вот возвращаться наверх будет трудновато: он не мог рисковать пропустить кузнеца.
– Er spricht Deutsch. Er gehört! (Он говорит по-немецки! Он слышал! (нем.). – прим. пер.)
Слышал что? Уильям не обращал внимания на прерывистый разговор гренадеров, но до него ясно дошли эти шипящие слова, и он оглянулся, чтобы посмотреть, о ком речь и кто говорит по-немецки. Совсем близко позади него стояли двое гренадеров. Один из них нервно улыбнулся, и Уильям напрягся.
Внезапно между ним и мостом появились еще двое.
– Was ist hier los? – резко спросил он. – Was machst Ihr da? (Что такое? Что вы делаете? (нем.). – прим. пер.)
Коренастый парень скорчил извиняющуюся гримасу.
– Verzeihung. Ihr seid hier falsch. (Извините. Вы не туда попали. (нем.). – прим. пер.)
– Я не в том месте? – прежде чем Уильям успел сказать что-то еще, они приблизились к нему.
Он яростно отбивался локтями и кулаками, пинался и бодался, но это длилось не более нескольких секунд. Кто-то заломил ему руки за спину, и здоровяк еще раз сказал: «Verzeihung» (Извините (нем.). – прим. пер.), – и с виноватым видом ударил камнем по голове.
Сознание Уильям потерял только тогда, когда скатился на самое дно оврага.

«ЧЕРТОВСКИ АКТИВНЫЕ – это все, что можно сказать о боевых действиях», – думал Йен. Войска много перемещались – особенно американские. И всякий раз, когда они встречались с группой красномундирников, вспыхивали бои – и часто жестокие. Но ландшафт был настолько мозаичным, что в одном месте редко собирались большие группировки армий.
Однако несколько рот английской пехоты пришлось пропустить, более или менее отлеживаясь в засаде, и за этим авангардом следовало изрядное количество британцев с флагами в гуще войска. Помогут ли полковые знамена узнать, кто здесь командует? Йен сомневался, что сможет определить, – даже если бы подобрался достаточно близко, чтобы разглядеть детали.
Левая рука болела, и он рассеянно потер ее. Рана от топора зажила хорошо, хотя выпуклый шрам иногда побаливал, но рука еще не восстановила свою полную силу, и после того, как он сегодня выпустил стрелу в индейских разведчиков, мышцы дрожали и подергивались, а глубоко в кости ощущалось жжение.
– Лучше снова не пытаться, – пробормотал он Ролло, но тут же вспомнил, что собаки с ним нет.
Зато, подняв глаза, Йен обнаружил рядом индейца-скаута. По крайней мере, похоже на то. В двадцати ярдах от него на тощем пони сидел воин абенаки и задумчиво смотрел на Йена. Да, точно, абенаки: гладко выбритая от бровей до макушки голова, полоса черной краски на глазах и длинные, до самых плеч, серьги с поблескивающими на солнце перламутровыми ракушками.
Примечая все это, Йен уже поворачивал свою лошадь, чтобы скрыться. Основная часть солдат стояла на открытом лугу, в добрых двухстах ярдах, но имелись заросли каштанов и тополей, а примерно в полумиле от того места, откуда он пришел, холмистая местность спускалась в один из больших оврагов. Нельзя, чтобы тебя поймали в ловушку в низине, но, если будет достаточно форы, это хороший способ улизнуть. Йен резко пришпорил лошадь, и они помчались, внезапно свернув налево, когда миновали участок густой растительности. И как раз вовремя, потому что мимо его головы просвистело что-то тяжелое, с треском упав в заросли. Прикладная дубинка? (Дубинка, очертаниями напоминающая приклад, использовалась индейцами для рукопашного боя и в качестве метательного оружия. – прим. пер.) Томагавк?
Это не имело значения: важно было только то, что у метнувшего его человека этого оружия больше не было. Йен оглянулся и увидел, как с другой стороны рощи вышел второй абенаки, готовый пойти наперерез. Этот второй что-то крикнул, а его товарищ ответил –охотничьи возгласы. «Вижу зверя».
– Cuidich mi, A Dhia! (Помоги мне, Господи! (гэльск.). – прим. пер.) – попросил Йен и сильно ударил пятками по бокам лошади.
Новая кобыла оказалась умницей. Выбравшись на открытое место, они пробрались через небольшую рощицу и, выехав на другую сторону, увидели перед собой ограду из жердей. Она была слишком близко, чтобы успеть остановиться, – они и не остановились. Лошадь опустила круп, сгруппировалась и взмыла вверх; задние копыта с сильным ударом задели верхнюю перекладину, отчего Йен прикусил язык.
Не оглядываясь, он пригнулся к шее лошади, и они отчаянно помчались по неровной земле к спускающемуся вниз участку, который он видел перед собой. Йен свернул и поскакал под углом, не желая врезаться прямо в край оврага – на случай, если он окажется крутым именно там... Сзади, кроме грохота и лязга армии, не доносилось ни звука: ни визга, ни охотничьих возгласов абенаки.
Вот она, густая поросль, отмечавшая край оврага. Замедлившись, Йен рискнул оглянуться через плечо: пусто. Выдохнув, он позволил лошади перейти на шаг, пробираясь вдоль края в поисках хорошего спуска. Выше, ярдах в пятидесяти, едва виднелся мост, но на нем никого не было – пока.
Было слышно, что в овраге (примерно в трехстах ярдах дальше) кто-то дерется, но густые заросли отлично спрячут любого. Судя по звукам, всего лишь потасовка. За сегодняшний день он уже дюжину раз слышал или видел такое: гонимые жаждой люди с обеих сторон спускались к прорезавшим овраги ручьям, время от времени встречаясь на мелководье и бросаясь друг на друга в кровавом всплеске.
Тут Йен осознал, что сам жутко хочет пить, да и кобыла, чуя воду, вытянула шею и жадно раздувала ноздри.
Йен соскользнул с лошади и первым направился к берегу ручья, осторожно ступая по камням и болотистой земле: берег здесь был в основном покрыт мягкой почвой, окаймленной ковриками ряски и мелким тростником. Мелькнуло что-то красное, и Йен замер, но это оказался британский солдат, лежащий лицом в грязи и явно мертвый: его ноги покачивались в водном потоке.
Сбросив мокасины, Йен полез в воду; ручей здесь был довольно широкий и всего пару футов глубиной. Дно оказалось илистым, и ноги погрузились по щиколотку. Он снова вышел на берег и повел лошадь дальше по оврагу, ища заход получше, хотя кобыла отчаянно хотела пить, толкая Йена головой. Долго ждать она не станет.
Звуки потасовки смолкли; он слышал людей наверху и где-то в отдалении, но в самом овраге все было тихо.
А вот здесь сойдет. Йен отпустил поводья; лошадь ринулась к ручью и блаженно глотала воду, погрузившись передними ногами в ил, но задними твердо стоя на гравии. Йен почувствовал почти такую же непреодолимую тягу к воде и опустился на колени, ощущая блаженный холод, проникший сквозь его набедренную повязку и леггины. Хотя и это ощущение мгновенно померкло, когда он, сложив ладони чашечкой, стал пить – снова и снова, давясь через раз в попытке пить быстрее, чем удавалось глотать.
Наконец Йен неохотно остановился и плеснул водой себе на лицо и грудь; вода холодила, хотя медвежий жир в краске превращал воду в капли, которые скатывались по коже.
– Пошли, – сказал он лошади. – Ты же лопнешь, если будешь продолжать в том же духе, amaidan (глупышка, дурочка (гэльск.). – прим. пер.).
С некоторыми усилиями он вытащил нос лошади из ручья; вода и зеленые водоросли брызнули изо рта, когда кобыла фыркнула и покачала головой. Повернув голову животного, чтобы вывести на берег, Йен увидел еще одного британского солдата.
Этот тоже валялся на дне оврага, но не в грязи. Он лежал лицом вниз, однако голова его была повернута набок и...
– Ох, Господи, нет!
Йен торопливо обернул поводья вокруг ствола дерева и помчался вверх по склону. Но, конечно, он не ошибся. Он узнал его с первого взгляда: по длинным ногам, по форме головы, а лицо не оставило никаких сомнений – даже под маской крови.
Уильям был еще жив: его лицевые мускулы подергивались под лапками полдюжины черных мушек, питавшихся засыхающей кровью. Йен положил руку под подбородок (как это делала тетушка Клэр), но, не зная, как определить пульс и как понять, хорош ли он, снова убрал ее. Уильям лежал в тени большого платана, но его кожа все еще была теплой. «Это и не удивительно, в такой день, как этот, – подумал Йен, – даже если бы он был мертв».
Он поднялся на ноги, быстро соображая. Нужно посадить этого олуха на лошадь, но, может быть, лучше раздеть его? Снять хотя бы предательски-красноречивый мундир? А что, если отвезти его обратно к британской линии фронта? Найти там кого-нибудь, кто позаботится о нем, отвезет к доктору? Это будет ближе.
Все равно нужно снять мундир – или парень умрет от жары, прежде чем куда-нибудь доберется. Решившись, Йен снова опустился на колени и тем самым спас свою жизнь. Томагавк врезался в ствол платана как раз там, где мгновение назад была его голова.
Мгновение спустя один из абенаки сбежал вниз по склону и прыгнул на него с криком; в лицо ударил неприятный запах изо рта. Однако этой доли секунды было достаточно, чтобы предупрежденный Йен подобрал под себя ноги и оттолкнулся в сторону, перекинув тело противника через бедро грубым борцовским броском, от которого абенаки упал в грязь в четырех футах от него.
Второй был позади: Йен услышал его шаги по гравию и сорнякам и повернулся, чтобы предплечьем встретить удар сверху, а другой рукой хватаясь за нож.
Он ухватил его, но за лезвие (и зашипел сквозь зубы, когда оно порезало ладонь), и наполовину онемевшей рукой рубанул по запястью абенаки. Болтающийся нож дрогнул, потому что рука и лезвие были скользкими от крови. Ухватиться за рукоять было сложно, но Йен исхитрился и, повернувшись, швырнул его как можно дальше вверх по течению. Нож упал в воду.
А потом оба противника набросились на него, нанося удары, пиная и разрывая на части. Потеряв равновесие, Йен отшатнулся назад, но не отпустил одного из нападавших, и ему удалось утянуть его за собой, падая в ручей. После этого он перестал что-либо соображать.
Ухитрившись свалить одного индейца на спину, Йен отчаянно старался утопить его, в то время как другой сидел у него на спине, пытаясь обхватить за шею… А потом на другой стороне оврага раздались крики, и на мгновение всё замерло. Множество людей беспорядочно двигались, слышался барабанный бой, но шум и бессвязные голоса походили на далекое море.
Абенаки тоже остановились – всего на мгновение, однако этого оказалось достаточно: Йен извернулся, сбросив противника со спины, и неуклюже запрыгал по воде, скользя и погружаясь в илистое дно. Он сумел добраться до берега и побежал к тому, что первым попалось ему на глаза – к высокому белому дубу. Добравшись, Йен стал карабкаться вверх по стволу, хватаясь за ветки, когда дополз до них, чтобы быстрее подтянуться выше, не обращая внимания на раненую руку, которую царапала грубая кора.
Индейцы погнались за ним, но слишком поздно. Один из них подпрыгнул и шлепнул Йена по босой ноге, однако не сумел ухватиться. Задыхаясь, Йен перебросил колено через большую ветку и вцепился в ствол на высоте десяти футов. Удалось? Скорее всего. Через мгновение он осторожно посмотрел вниз.
Абенаки метались туда-сюда, будто волки, поглядывая то в сторону шума наверху оврага, то на Йена, то через ручей на Уильяма, и от этого у Йена скрутило нутро: Господи, что ему делать, если они решат перерезать парню горло? У него даже камня нет, чтобы бросить в них.
Хорошо еще, что ни у одного из скаутов не было ни ружья, ни лука; должно быть, они оставили их с лошадьми наверху. Они ничего не могли поделать, кроме как швырять в него камни, но, судя по всему, не собирались этого делать.
Шум над оврагом усилился и людей там стало больше. Что они кричат? Абенаки вдруг бросили охоту на Йена и пошлепали обратно через ручей: их влажные, выпачканные черной грязью леггины облепили ноги. Разведчики ненадолго остановились, чтобы перевернуть Уильяма и обыскать одежду (очевидно, парня уже ограбили, потому что они ничего не нашли), а затем отвязали лошадь Йена и, крикнув напоследок насмешливое «могавк!», вместе с кобылой исчезли ниже по течению в зарослях опушённой сережками вербы.

ПОМОГАЯ СЕБЕ ОДНОЙ РУКОЙ, Йен взобрался вверх по склону, прополз какое-то расстояние и некоторое время лежал под поваленным бревном на краю поляны, а перед глазами у него, будто рой мошек, появлялись и исчезали точки. Вокруг происходило много всего, но ничто из этого не требовало от него немедленной реакции. Йен закрыл глаза, надеясь, что точки исчезнут. Вместо этого они из черных превратились в ужасающее созвездие плавающих розовых и желтых шаров, от которых его затошнило.
Йен поспешил открыть глаза и увидел нескольких почерневших от пороха солдат-континенталов, раздетых до рубашек (а некоторые даже обнажились до пояса), тащивших по дороге пушку. Почти сразу за ними следовала группа еще с одной пушкой. Их шатало от жары, и глаза побелели от усталости. Он узнал полковника Оуэна, ковылявшего между орудийными лафетами, его покрытое сажей несчастное лицо выражало отчаяние.
Какое-то движение привлекло блуждающий взгляд Йена к еще одной группе людей, и со слабым чувством любопытства он осознал, что их очень много и у них знамя, повисшее на древке, словно ненаполненный хаггис (шотландское блюдо, бараний рубец, начинённый потрохами со специями. – прим. пер.).
И тут Йен понял, кто перед ним. Так и есть: из толпы навстречу к Оуэну выехал генерал Ли, длинноносый, хмурый, но очень сосредоточенный.
Йен лежал слишком далеко, и вокруг слишком шумели, чтобы расслышать хоть слово, но по красноречивым жестам Оуэна было легко понять, что случилось: одна из его пушек сломана (вероятно, взорвалась, перегревшись во время стрельбы), а другую оторвало от лафета, и подпрыгивающее дуло теперь тащили на веревках, обдирая металл о камни.
Снова дало о себе знать смутное ощущение срочности. Уильям. Нужно рассказать кому-нибудь о Уильяме. Теперь ясно, что это будут не англичане.
Ли, нагнувшийся с седла, чтобы выслушать Оуэна, сжал губы и сдвинул брови, но сохранил самообладание. Теперь он кивнул, сказал несколько слов и выпрямился. Оуэн вытер рукавом лицо и помахал своим людям. Они взялись за веревки и мрачно нагнулись под тяжестью орудий. Йен увидел, что трое или четверо ранены: их головы или руки обмотаны тряпками, а один подпрыгивает на окровавленной ноге, придерживаясь рукой за пушку, чтобы не упасть.
Тошнота, вроде, проходила, и, несмотря на то, что совсем недавно он вволю утолил жажду у ручья, отчаянно захотелось пить. Он не обращал внимания, куда направляется, но, увидев пушку Оуэна на дороге, понял, что находится рядом с мостом, хотя его и не было видно. Йен выполз из своего укрытия и сумел встать, держась за бревно: в глазах потемнело, прояснилось, а потом снова потемнело.
Уильям. Нужно найти кого-то, кто поможет... но сначала – вода. Без этого ему не справиться. Все, что он выпил у ручья, вышло из него пóтом, и он пересох до костей.
Йен спрашивал у нескольких человек, и, наконец, один пехотинец, у которого на шее висели две фляги, дал Йену напиться.
– Что с тобой случилось, приятель? – спросил солдат, с интересом разглядывая его.
– Подрался с британским скаутом, – ответил Йен и неохотно вернул флягу.
– Надеюсь, ты победил, – сказал мужчина и, не дожидаясь ответа, помахал рукой, удаляясь со своей ротой.
Левый глаз сильно болел, зрение затуманилось, из пореза на брови текла кровь. Йен пошарил в маленькой сумочке на поясе и нашел прокопченное ухо, обернутое носовым платком. Тряпица была маленькая, но ее хватило, чтобы обвязать голову.
Вытерев рот костяшками пальцев, Йен уже снова ощутил жажду. Как же поступить? Он видел, как, призывая войска, кто-то энергично размахивает знаменем, тяжело хлопающим в душном воздухе. Ли явно направлялся через мост: он точно знал, куда идет, – и его войска с ним. Никто не остановится и не станет спускаться в овраг, чтобы помочь раненому британскому солдату.
Йен попробовал покачать головой и, убедившись, что его мозги, похоже, не дребезжат, направился на юго-запад. Если повезет, он встретит Лафайета или дядю Джейми и, может быть, раздобудет другую лошадь. С лошадью он мог бы вытащить Уильяма из оврага в одиночку. И, что бы ни случилось сегодня, он разделается с этими ублюдками абенаки.

И ТУТ ПОДОШЕЛ один из людей Лафайета с приказом отступить и присоединиться к основным силам маркиза возле одной из ферм между Спотсвуд-Саут-Брук и Спотсвуд-Мидлбрук. Джейми был рад это слышать: у полу-вооруженных отрядов ополченцев не было никакого разумного способа держать в осаде укрепившуюся в яблонях артиллерию, да еще и со стрелкàми, охранявшими пушку.
– Соберите свои роты, мистер Гатри, и присоединяйтесь ко мне на дороге вон там, – сказал Джейми, указывая, где. – Мистер Биксби, вы можете найти капитана Кирби? Передайте ему то же самое, а я соберу солдат Крэддока.
Роты капитана Крэддока были сильно деморализованы его смертью, и Джейми взял их под свое непосредственное командование, чтобы они не разлетелись, как шмели.
Они пересекли фермерское поле, где захватили с собой капрала Филмера и его людей: нет нужды оставлять кого-нибудь на заброшенной ферме. Затем стали переправляться по мосту на другой берег одного из ручьев. Когда копыта лошади застучали по доскам, Джейми немного замедлил шаг, чувствуя благословенную прохладную влагу, поднимающуюся от ручья тридцатью футами ниже. Пришла было мысль, что хорошо бы остановиться, чтобы набрать воды, ведь они не делали этого с раннего утра, а фляжки, должно быть, пересохли. Но это займет слишком много времени: стольким людям придется проехать вдоль оврага, спуститься к ручью и подняться обратно. Нет, лучше добраться до позиций Лафайета: там есть колодцы.
Джейми видел дорогу впереди и высматривал притаившихся британцев. На миг он с раздражением задумался о том, куда запропастился Йен: хотелось бы знать, где засел враг.
Это стало ясно мгновение спустя. Рядом раздался выстрел, и его лошадь, потеряв равновесие, упала. Джейми выдернул ногу из стремени и скатился с седла, когда животное ударилось о мост с глухим стуком, сотрясшим все сооружение. Громко заржав, она на миг забилась и соскользнула через край моста в овраг.
Джейми вскарабкался на ноги. Рука горела: вся ладонь была содрана, когда он проехался по расщепленным доскам.
– Бегите! – со всей мочи крикнул он и яростно замахал рукой, собирая людей и указывая на заросли дальше по дороге, которые должны были их прикрыть. – Марш!
Он оказался среди толпы бежавших, которые увлекли его за собой и, спотыкаясь, задыхаясь и хрипя от бега, бросились в укрытие. Кирби и Гатри разбирали свои роты, солдаты убитого капитана Крэддока толпились возле Джейми, и он, запыхавшись, кивнул Биксби и капралу Гринхау, чтобы те посчитали, все ли на месте.
Джейми до сих пор слышал звук, с которым лошадь ударилась о землю под мостом.
Его сейчас вырвет; он чувствовал, как поднимается рвота, и знал, что лучше не пытаться сдерживать ее. Резким жестом он остановил лейтенанта Шнелла, который хотел поговорить с ним, и отступил за большую сосну, где его желудок вывернулся, будто пустой спорран. Мгновение Джейми стоял, согнувшись и прижавшись лбом к шершавой коре, чтобы не упасть, позволяя потоку слюны смыть вкус рвоты из открытого рта.
Cuidich mi, A Dhia... (Помоги мне, Господи (гэльск.). – прим. пер.) Но все слова словно испарились. Джейми выпрямился, вытирая рот рукавом. Однако, когда он вышел из-за дерева, соображая, что может произойти и что ему делать, все мысли мгновенно вылетели из головы. Из-за деревьев появился Йен и направился через открытое пространство. Парень шел медленно, но упрямо. Джейми видел синяки даже с расстояния сорока футов.
– Это наш или не наш? – с сомнением спросил ополченец, на всякий случай поднимая мушкет и целясь в Йена.
– Он мой, – ответил Джейми. – Не стреляйте в него, ладно? Йен! Йен!
Он не побежал, – его левое колено слишком болело, чтобы бежать, – но направился к племяннику так быстро, как только мог, и с облегчением увидел, как стеклянный взгляд дрогнул и прояснился, когда Йен его узнал.
– Дядя Джейми! – он потряс головой, словно пытаясь прийти в себя, и резко остановился, тяжело дыша.
– Ты сильно ранен, a bhalaich (мальчик, парень (гэльск.). – прим. пер.)? – спросил Джейми, отступая назад и осматривая его в поисках крови.
Кровь есть, но ничего серьезного. Парень не сжимал себя так, словно ранен в живот…
– Нет. Нет, это...
Он пошевелил губами, пытаясь вызвать слюноотделение, чтобы говорить, и Джейми сунул ему в руку фляжку. Воды в ней осталось до ужаса мало, но все же достаточно, и Йен выпил ее залпом.
– Уильям, – выдохнул он, опуская пустую фляжку. –Твой…
– Что с ним? – прервал его Джейми. По дороге шли еще люди, некоторые из них бежали, оглядываясь назад. – Что? – повторил он, схватив племянника за руку.
– Он жив, – сразу же ответил Йен, правильно оценив и смысл, и напряженность вопроса. – Кто-то ударил его по голове и оставил на дне того оврага, – он неопределенно махнул рукой в сторону разведчиков. – Ярдов триста к западу от моста. Он ранен, – не знаю, насколько серьезно, – но жив.
Джейми кивнул, быстро соображая.
– Так, а что случилось с тобой?
Он только надеялся, что Уильям и Йен не подрались друг с другом. Однако, если Уильям был без сознания, то это явно не он взял лошадь Йена. Но ведь кто-то, очевидно, ее забрал, потому что…
– Пара разведчиков-абенаки, – ответил Йен, поморщившись. – Ублюдки преследуют меня с…
Джейми все еще держал племянника за левую руку, и потому почувствовал, как тело парня вздрогнуло, когда вонзилась стрела. Йен недоверчиво посмотрел на свое правое плечо, откуда торчала стрела, его колени подкосились, и он тяжело рухнул, вырвавшись из хватки дяди.
Перелетев через Йена и перекатившись, Джейми тоже упал на землю, спасаясь от второй стрелы: он услышал, как та разорвала воздух возле уха. Прямо над ним откликнулось ружье ополченца, потом раздались крики и вопли: группа его людей с ревом бросилась вперед – туда, откуда стреляли.
– Йен!
Джейми перевернул племянника на спину: парень был в сознании, его горло беспомощно двигалось, но та часть его лица, что просматривалась под краской, была мертвенно-бледной. Стрела застряла в мясистой части плеча (Клэр называет это дельтовидной мышцей). Джейми схватил древко и осторожно подвигал, однако стрела не пошевелилась.
– Похоже, попала в кость, – сказал он Йену, – не глубоко, но кончик застрял.
– Я тоже так думаю, – тихо отозвался тот и попытался сесть, но не смог. – Обломай ее, ладно? Не могу же я ходить, когда она так торчит.
Джейми кивнул, усадил шатающегося племянника и двумя руками сломал древко, оставив неровный обрубок длиной в несколько дюймов, чтобы вытащить стрелу потом. Крови было немного, лишь тонкая струйка стекала по руке Йена. Позже Клэр сможет вытащить наконечник стрелы.
Вокруг почти отовсюду слышались беспорядочные крики. Бросив взгляд на солдат, идущих по дороге, Джейми услышал вдали сигнал флейты, тонкий и отчаянный.
– Ты знаешь, что там случилось? – спросил он Йена, кивнув в сторону шума.
Тот покачал головой.
– Я видел, как полковник Оуэн отступал со своей разбитой пушкой. Он остановился, чтобы что-то сказать Ли, а затем двинулся дальше, но он не бежал.
А вот несколько человек тяжело и неуклюже бежали, – хотя и не так, как если бы их кто-то преследовал по пятам. Но Джейми почувствовал, что среди людей вокруг него начала распространяться тревога, и сразу же повернулся к ним.
– Оставаться со мной, – спокойно приказал он Гатри. – Держите своих людей вместе и возле меня. Мистер Биксби, передайте это и капитану Кирби. Быть со мной. Не двигаться, пока я не прикажу.
Люди из роты Крэддока, побежавшие за абенаки (скорее всего, они-то и выпустили стрелы), скрылись в лесу. Мгновение Джейми колебался, но потом отправил за ними небольшой отряд. Ни один индеец, которого он когда-либо встречал, не стал бы сражаться с постоянной позиции, поэтому он сомневался, что посылает своих людей в засаду. Возможно, прямо навстречу наступающим англичанам, но если это так, то лучше узнать об этом как можно скорее, и, по крайней мере, один или двое, скорее всего, вернутся, чтобы рассказать ему.
Подобрав под себя ноги, Йен пытался подняться. Наклонившись, Джейми подхватил племянника под здоровое плечо и помог. Ноги в кожаных леггинах дрожали, по голому телу струился пот, но парень стоял.
– Это ты позвал меня по имени, дядя Джейми? – спросил Йен.
– Да, когда увидел, как ты выходишь из-за деревьев. – Джейми кивнул в сторону леса, поглядывая, не возвращается ли оттуда кто-нибудь. – А что?
– Не тогда. Как раз перед этим... – он осторожно коснулся неровного конца древка стрелы. – Кто-то окликнул меня сзади, и поэтому я повернулся. Иначе стрела угодила бы прямо в грудь.

Качая головой, Джейми ощутил то легкое изумление, которое всегда появлялось в момент соприкосновения с призраками, – если это их рук дело. Единственная странность заключалась в том, что это никогда не казалось странным.
Но времени думать об этом не было: послышались крики: «Отступаем! Отступаем!», – и люди позади него зашевелились и заволновались, будто пшеница на поднимающемся ветру.
– Оставаться со мной! – приказал Джейми громким твердым голосом, и те, кто был ближе к нему, покрепче ухватились за оружие и не побежали.
Уильям. Мысль о сыне разожгла тревогу. Стрела, попавшая в Йена, выбила из головы образ окровавленного и распростертого в грязи Уильяма, но теперь... Господи, он не мог послать людей искать парня, когда половина армии хлынула в обратном направлении, а британцы, возможно, наступали им на пятки... Но вдруг вспыхнул луч надежды: если англичане идут сюда, они, возможно, наткнутся на Уильяма и позаботятся о нем.
Джейми очень хотелось пойти самому. Если Уильям умирает... Однако он ни при каких обстоятельствах не мог оставить своих людей, – особенно в такой обстановке. Его охватило ужасное нетерпение.
«Господи, если я никогда не поговорю с ним… никогда не скажу ему…»
И вот на дороге появились Ли и его адъютанты. Очень прямо сидя в седлах, они двигались медленно, без спешки, но целенаправленно – время от времени почти украдкой оглядывались, и снова быстро поворачивались вперед.
– Отступаем!
Крики теперь раздавались повсюду вокруг них, становясь все громче, и люди толпами валили из леса.
– Отступаем!
– Оставаться со мной, – произнес Джейми так тихо, что его услышали только Биксби и Гатри.
Они застыли, стоя рядом с ним. Их решимость поможет удержать остальных. Если Ли поравняется с ним и прикажет, тогда придется уйти. Но не раньше.
– Вот черт! – удивленно сказал какой-то мужчина позади него.
Оглянувшись, Джейми увидел уставившееся на него лицо, затем резко обернулся и посмотрел туда же, куда и мужчина. Несколько людей Крэддока, совершенно довольные собой, вышли из леса. Они вели кобылу Клэр, через седло которой висело обмякшее тело индейца. Его длинные, смазанные жиром волосы почти волочились по земле.
– Попался, сэр!
Мортлейк – один из солдат – отсалютовал, белозубо ухмыляясь из-под шляпы, которую даже не подумал снять. Его лицо блестело, будто промасленная кожа, и он дружелюбно кивнул Йену, указывая большим пальцем на кобылу.
– Лошадь – твой?
– Моя. Благодарю вас, сэр, – ответил Йен, и Мортлейк моргнул, услышав его шотландский акцент. – Однако, думаю, пусть лучше мой дядя возьмет лошадь. Она тебе понадобится, да? – он повернулся к Джейми, двинув бровью в сторону стоящих позади них людей.
Джейми хотел отказаться: Йен выглядел так, словно едва мог ходить. Но парень прав: ему придется вести этих людей, – вперед или назад, – и они должны видеть его. Он неохотно кивнул, и тело абенаки стащили с седла, небрежно швырнув в кусты. Йен потемневшими от неприязни глазами проследил за падением. На долю секунды вспомнив о прокопченном ухе, которое его племянник носил в спорране, Джейми лишь понадеялся, что Йен не станет... но нет, могавк не берет трофеев с чужой добычи.
– Ты сказал, их было двое, Йен?
Тот оторвался от созерцания мертвого абенаки и кивнул.
– Видел другого, – ответил Мортлейк на подразумеваемый вопрос. – Сбежал, когда мы подстрелили этого мерзавца. – Он кашлянул, глядя на увеличивающийся поток людей, идущих по дороге. – Прошу прощения, сэр, но не пора ли и нам тоже двигаться?
Заметив Ли, мужчины заёрзали, вытягивая шеи, чтобы лучше видеть, и загомонили. Его адъютанты рассредоточились, пытаясь направлять толпы людей в некое подобие упорядоченного отступления, но их полностью игнорировали. Затем что-то – какая-то перемена в атмосфере – заставило Джейми и половину мужчин вместе с ним обернуться.
И вот по дороге на бывшем белом жеребце Джейми скачет Вашингтон, и на широком грубом лице генерала такое выражение, от которого расплавилась бы медь.
Зарождающаяся в людях паника сразу же рассеялась, когда они хлынули вперед, торопясь узнать, что происходит. На дороге царил хаос. Некоторые роты рассыпались, резко останавливаясь, чтобы оглядеться в поисках своих товарищей, некоторые заметили внезапное появление Вашингтона, другие все еще шли по дороге, сталкиваясь с теми, кто стоял на месте… И посреди всего этого Вашингтон остановился рядом с Чарльзом Ли и наклонился к нему, раскрасневшийся от жара и гнева, как яблоко.
– Что это значит, сэр?! – это все, что ясно услышал Джейми.
Какой-то каприз тяжелого воздуха донес до него эти слова, прежде чем шум, пыль и удушающий жар так густо осели на сцене перед ним, что за гомоном голосов не стало слышно ничего, кроме тревожного эха мушкетных залпов и изредка слабых хлопков зажигательных бомб вдалеке.
Джейми не пытался перекричать шум: в этом не было необходимости. Как и он, его люди, не отрываясь, следили за происходящим.
Длинноносое лицо Ли исказилось от ярости, и Джейми на миг увидел в нем Панча – разъяренную марионетку из шоу «Панч и Джуди» (Традиционный уличный кукольный театр, возникший первоначально в Италии в XVII веке, а затем, в конце того же века, появившийся и в Великобритании. Центральными персонажами театра являются Панч (Пульчинелла) и его жена Джуди. – прим. пер.). Возникло неудержимое желание расхохотаться, когда он неизбежно представил, что Джордж Вашингтон – это сварливая мегера Джуди в домашнем чепце, которая колотит своего мужа палкой. На мгновение Джейми испугался, что от жары сошел с ума.
Однако, вообразив это, он не мог отделаться от мысленной картинки, и вот уже он стоял в Гайд-парке, наблюдая за тем, как Панч скармливает своего ребенка мясорубке (Панча жутко раздражал плач его собственного ребенка, и потому однажды он действительно попытался перекрутить его на фарш. Но, конечно, вмешалась Джуди. – прим. пер.).
Ибо именно это Вашингтон и делал. Действо длилось не более трех-четырех минут, а затем Вашингтон яростным жестом выразил все свое отвращение и, показав, что разговор окончен, развернул лошадь и рысью поскакал назад, чтобы обогнать войска, которые сгрудились вдоль дороги, зачарованно наблюдая за происходящим.
Внезапно очнувшись от оцепенения, Джейми вставил ногу в стремя кобылы и вскочил в седло.
– Йен, – сказал он, и племянник кивнул, положив руку ему на колено, – как для того, чтобы опереться, так и для того, чтобы успокоить дядю.
– Дай мне несколько человек, дядя Джейми, – сказал он. – Я позабочусь о... милорде.
Джейми едва успел позвать капрала Гринхау и приказать ему, взяв пятерых человек, сопровождать Йена, как Вашингтон подъехал достаточно близко, чтобы заметить Джейми и его людей. Шляпа генерала была зажата в руке, лицо пылало, гнев и отчаяние смешались с нетерпением, и все его существо излучало что-то такое, что Джейми редко видел, но сразу узнал, поскольку однажды чувствовал то же самое. Это был взгляд человека, рискующего всем, потому что у него не было выбора.
– Мистер Фрейзер! – крикнул Вашингтон, и его широкий рот растянулся в ослепительной улыбке. – За мной!

PATER NOSTER
[«Отче наш» (латинск.), молитва. – прим. перев.].

СОЗНАНИЕ ВОЗВРАЩАЛОСЬ медленно, чувствовал себя Уильям отвратительно. Голова трещала, его мутило и мучила жуткая жажда, но при одной только мысли о питье его затошнило и немного вырвало. Он лежал в траве, кишащей насекомыми, – некоторые заползали и на него. На один короткий миг он отчётливо увидел цепочку крошечных муравьев, деловито пробирающихся сквозь тёмные волоски на запястье, и попытался стукнуть рукой по земле, чтобы стряхнуть их. Но рука не шевельнулась, а сознание померкло.
Вновь Уильям очнулся от быстрого ритмичного движения и тряски. Мир головокружительно плясал вверх-вниз, а дыхание перехватывало. Перед глазами мелькали какие-то тёмные штуковины. Потом до Уильяма дошло, что это лошадиные ноги и его куда-то везут, перекинув через седло животом вниз. Куда?..
Рядом раздавались крики, и от этого шума головная боль усилилась.
– Стоять! – гаркнул какой-то англичанин. – Что вы с ним делаете? Стой! Стой, стрелять буду!
– Оставь его! Спихни! Беги!
Голос был смутно знаком. Шотландец.
Затем голоса, топот, лязг оружия слились в хаотичный гул, а потом его опять перекрыл крик шотландца: «Скажи моему…»
Но тут Уильям с глухим стуком рухнул на землю, разом лишившись способности дышать и мыслить, и снова стремительно погрузился во тьму.

В ИТОГЕ ВСЁ ОКАЗАЛОСЬ проще простого. Шагая тропой, которая, судя по многочисленным следам копыт, вела к водопою, Джон Грей вскоре наткнулся прямо на группу изумлённых английских солдат, наполнявших фляжки у топкого брода. Ничего не соображая от зноя и жажды, лорд Джон даже не стал ломать себе голову, как представиться или объясниться, а только поднял руки и с чувством неимоверного облегчения сдался.
Солдаты, по крайней мере, его напоили, и под конвоем взвинченного юнца с мушкетом он был препровождён во двор явно заброшенного фермерского дома. Хозяева наверняка бежали, как только поняли, что находятся посреди примерно двадцати тысяч готовых к насилию солдат.
Грея толкнули к большой телеге, до половины заполненной скошенной травой, и усадили на землю, слава Богу – в тень, вместе с несколькими другими пленными. Охраняли их двое рядовых средних лет, вооружённых мушкетами, и нервный мальчишка лет четырнадцати в форме лейтенанта. Паренёк вздрагивал каждый раз, когда звук залпа эхом отражался от деревьев.
Лучшего шанса Грею могло и не подвернуться. Если удастся ошеломить или запугать мальца, чтобы тот отправил Джона к Корнуоллису или Клинтону...
– Сэр! – рявкнул он мальчишке, который при взгляде на него изумлённо моргнул.
Пленные американцы удивились не меньше.
– Как ваше имя, сэр? – командным тоном спросил лорд Джон.
Юный лейтенант крайне растерялся: он невольно отступил на два шага и только потом опомнился. Паренёк вспыхнул, однако взял себя в руки.
– Ну-ка, тихо! – крикнул он и рванулся вперёд, целясь кулаком Грею в ухо.
Джон машинально схватил его за запястье, но, прежде чем он отпустил подростка, один из рядовых шагнул к Джону и треснул ему прикладом мушкета по левому предплечью.
– Сказали же тебе: тихо! – беззлобно произнёс рядовой. – Я бы на твоём месте не рыпался.
Грей молчал, но только потому, что был не в состоянии сказать хоть слово. Эта рука была сломана уже дважды: в первый раз Джейми Фрейзером, во второй – когда разорвало пушку, и в третий раз Джону, разумеется, снова не повезло. На миг у него потемнело в глазах, и всё внутри сжалось в горячий свинцовый шар. Потом Грей почувствовал боль и снова смог дышать.
– Фто ты только фто сказал? – приподняв брови, еле слышно спросил сидевший рядом с ним мужчина. – Это ведь не по-английски?
– Нет, – ответил Грей и задержал дыхание, прижимая руку к животу. – Это по-немецки «Вот дерьмо!»
– А-а…
Мужчина понятливо кивнул и, с опаской покосившись на охранников, достал из-за пазухи небольшую фляжку. Он передал её Грею, предварительно вытащив пробку.
– Хлебни, приятель! – прошептал он.
Запах перебродивших яблок ударил Джона прямо по мозгам, чуть не вызвав рвоту. С трудом сделав глоток, он с благодарным кивком вернул фляжку. Пот ручьями побежал по лицу, и здоровый глаз защипало.
Все молчали. Человек, угостивший Грея яблочным бренди, – средних лет, с осунувшимся лицом и наполовину беззубый – был солдатом Континентальной армии. Он сидел сгорбившись, опершись локтями о колени и устремив взгляд вдаль, откуда доносились звуки боя. Все остальные, как понял Грей, делали то же самое, – вытянув шеи, прислушивались к ходу сражения.
На ум Джону внезапно пришёл полковник Уотсон Смит, – вне всякого сомнения, из-за паров яблочного бренди, – но его образ всплыл в памяти так неожиданно, что Грей слегка вздрогнул, и один из охранников, пристально посмотрев на него, напрягся. Однако Грей отвёл взгляд, и мужчина расслабился.
Сражённый болью, жаждой и сильной усталостью, Джон прилёг и стал баюкать на груди ноющую руку. Жужжание насекомых гулом отдавалось в ушах, а залпы мушкетов стали казаться всего лишь глухим рокотом отдалённого грома. Джон позволил себе впасть в приятное оцепенение, представляя, как свет фонаря падает на полуобнажённого Смита, лежащего на узкой койке; как тот сжимает Грея в своих объятиях и утешительно поглаживает его по спине. В какой-то момент Джон провалился в беспокойный сон, прерываемый грохотом выстрелов и криками.
Внезапно проснувшись с пересохшим горлом, он обнаружил, что количество пленников увеличилось, а рядом с ним сидит индеец. Тот глаз, которым Грей ещё мог видеть, отёк и слезился, и Джон не сразу узнал лицо со следами чёрно-зелёной боевой раскраски.
Йен Мюррей посмотрел на него долгим пристальным взглядом, в котором явно читалось: «Молчите». И Джон не произнёс ни слова. Мюррей приподнял бровь, взглянув на раненую руку Грея. Тот быстро пожал здоровым плечом и сосредоточил внимание на тележке водовоза, остановившейся неподалёку на дороге.
– Ты и ты, за мной!
Один из рядовых ткнул пальцем в двух пленных и повёл их к тележке, от которой они вскоре вернулись, притащив вёдра с водой.
Тёплая, как парное молоко, вода отдавала сырой, полусгнившей древесиной, но все пили жадно, в спешке обливая одежду. Утерев лицо мокрой ладонью, Грей почувствовал, что в голове немного прояснилось. Он попробовал согнуть в запястье левую руку: может, там всего лишь ушиб... Нет, зря он надеялся.
Сквозь сжатые зубы он втянул в себя воздух, и Мюррей, словно в ответ, закрыл глаза, молитвенно сложил руки и принялся читать Pater Noster [«Отче наш», латинск., католическая молитва. – прим. перев.].
– Это что за х-хрень? – отчеканил лейтенант, обращаясь к Йену. – Вы говорите по-индейски, сэр?
Открыв глаза, Йен снисходительно посмотрел на мальчишку.
– Это латынь. Я читаю молитвы, а что? – ответил он. – Или вы против?
– Я…
Лейтенант осёкся, сбитый с толку как шотландским акцентом, так и всей ситуацией в целом. Он украдкой взглянул на рядовых, демонстративно смотревших вдаль, и кашлянул.
– Нет, – отрывисто произнес мальчишка и отвернулся, делая вид, что поглощён зрелищем далёкого облака белого порохового дыма, низко висевшего над деревьями.
Мюррей кинул взгляд на Грея и, чуть заметно кивнув, снова завёл Pater Noster. Лорд Джон, слегка недоумевая и чуть запинаясь, подхватил молитву. Лейтенант напрягся, но не обернулся.
– Они что, не знают, кто вы? – не меняя интонации, спросил Мюррей по-латыни в конце молитвы.
– Я говорил им – они не поверили, – ответил Грей, добавив в конце для правдоподобия случайно пришедшее в голову Ave Maria [лат. «Радуйся, дева Мария» – прим. перев.].
– Gratia plena, Dominus tecum [«Благодати полная, Господь с Тобой» – слова католической молитвы Ave Maria – прим. перев.]. Хотите, я им об этом скажу?
– Понятия не имею, к чему это приведёт. Думаю, хуже не будет.
– Benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui, Jesu, [«Благословенна Ты в женах, и благословен плод чрева Твоего, Иисус!» – латинск., прим. перев.], – ответил Мюррей и поднялся на ноги.
Охранники немедленно развернулись, вскидывая мушкеты к плечу. Не обращая на них внимания, Мюррей негромко сказал лейтенанту:
– Может, и не моё это дело, сэр, но мне не хотелось бы видеть, как вы разрушите свою карьеру из-за небольшой ошибки.
– Молчá… Какой ошибки? – спросил лейтенант.
Из-за жары он снял было свой парик, но сейчас напялил его снова, очевидно полагая, что тот прибавит ему солидности. Он заблуждался: парик был ему сильно велик и немедленно съехал на ухо.
– Из-за этого джентльмена. – Мюррей указал на Грея, который, выпрямившись, бесстрастно взирал на лейтенанта. – Не могу себе представить, что его сюда занесло и заставило так одеться, но я его хорошо знаю... Это лорд Джон Грей. Э-э... брат полковника Грея, герцога Пардлоу, – дипломатично добавил Йен.
Юный лейтенант переменился в лице. Нахмурившись, он быстро перевёл взгляд с Мюррея на Джона и обратно и рассеянно поправил свой парик. Грей медленно поднялся, не сводя глаза с охранников.
– Это просто смешно! – произнёс лейтенант, хотя и неуверенно. – Откуда бы здесь взяться лорду Джону Грею, да ещё и... в таком виде?!
– Военная необходимость, лейтенант, – бесстрастно сказал Грей. – Я вижу, вы из Сорок девятого, значит, ваш командир – полковник сэр Генри Колдер. Я его знаю. Если вы будете так любезны одолжить мне бумагу и карандаш, я напишу ему короткую записку и попрошу прислать за мной сопровождающих. Записку можно отправить с водовозом, – добавил он, заметив дикий взгляд мальчика и надеясь рассеять его беспокойство прежде, чем тот начнёт паниковать и решит, что простейший выход из этой сложной ситуации – пристрелить лорда Джона.
Один из рядовых, тот, кто сломал Грею руку, негромко кашлянул.
– Нам по-любому нужны ещё люди, сэр. Нас всего трое на дюжину пленных, и наверняка их будет ещё больше.
Лейтенант непонимающе хлопал глазами, и рядовой попытался объяснить снова:
– Я хочу сказать… может, стоило бы послать за подкреплением?
Солдат поймал взгляд Грея и опять кашлянул.
– Всякое может случиться, – неохотно заметил Грей, но охранники расслабились.
– Ладно.
На этом слове у лейтенанта надломился голос, и он повторил уже хриплым баритоном: «Ладно!», с вызовом оглядывая всех вокруг. Но дураков смеяться не нашлось.
У Грея едва не подкосились колени, и, чтобы не допустить этого, он резко сел на землю. Лицо Мюррея, – вообще-то, лица всех пленников, – выражали подчёркнутое безразличие.
– Tibi debeo, [«Я тебе должен» – латинск., из молитвы Мадонне, прим. перев.], – тихо сказал Грей.
«Я ваш должник».
– Deo gratias [«Благодарение Богу», латинск., – прим. перев.] – пробормотал Мюррей, и лишь в этот момент Грей заметил кровавую полосу, тянувшуюся по руке и боку Йена до запачканной кровью набедренной повязки, и обломок стрелы, торчащий из правого плеча.

УИЛЬЯМ ВНОВЬ ОЧНУЛСЯ на чём-то, слава Богу, неподвижном. К его губам была прижата фляжка, и он стал пить взахлёб, жадно потянувшись за водой, даже когда фляжку убрали.
– Не так быстро, – а то стошнит, – произнёс знакомый голос. – Отдышись, потом попьёшь ещё.
Уильям сделал вдох и с трудом приоткрыл глаза: из-за слепящего света это оказалось непросто. Над ним склонилось знакомое лицо, и молодой человек протянул к нему подрагивающую руку.
– Папá… – прошептал он.
– Нет, я вместо него, – ответил дядя Хэл, крепко пожав протянутую руку племянника и садясь рядом. – Как твоя голова?
Уильям закрыл глаза и постарался сосредоточиться ещё на чём-то, кроме боли.
– Не… так уж плохо...
– Так я тебе и поверил! – буркнул дядя.
Опустив ладонь Уильяму на щеку, Хэл повернул ему голову набок.
– Давай-ка посмотрим.
– Давай-ка лучше попьём, – успел вставить Уильям, и дядя, негромко фыркнув, снова приложил фляжку к его губам.
Когда Уильям оторвался от фляжки, чтобы перевести дух, дядя отложил её в сторону и, как ни в чём ни бывало, спросил:
– Как думаешь, ты петь не разучился?
Со зрением творилось неладное. Уильям видел то хуже, то лучше: временами перед ним появлялись сразу два дяди, потом один, затем снова двое. Уильям закрыл один глаз, и дядя Хэл перестал раздваиваться.
– Мне что... спеть для тебя? – выдавил Уильям.
– Ну, может, не прямо сейчас, – ответил герцог.
Он снова сел на стул и начал насвистывать.
– Узнаёшь это, а? – спросил он, оборвав мелодию.
– «Лиллибуллеро» [военный марш. – прим. перев.], – ответил Уильям, начиная сердиться. – Бога ради, чего ты добиваешься?
– Я когда-то знавал одного парня, который, получив удар топором по голове, лишился способности узнавать мелодию. Не мог отличить одной ноты от другой.
Вытянув вверх два пальца, Хэл наклонился вперёд.
– Сколько здесь пальцев?
– Два. Засунь их себе в нос! – посоветовал Уильям. – Отойди, а? Меня сейчас вырвет!
– Говорил же тебе: не пей так быстро!
Тем не менее, дядя подставил ему тазик и твёрдой рукой поддерживал голову Уильяма, пока тот содрогался в спазмах и, кашляя, извергал изо рта и носа воду.
К тому времени, как Уильям вновь опустился на подушку (а это и в самом деле была подушка: он лежал на походной койке), молодой человек настолько пришёл в себя, что смог осмотреться и понять, что находится в армейской палатке. Судя по потёртому походному сундуку и шпаге на нём, палатка, скорее всего, принадлежала дяде. Через откинутый полог струился яркий свет низко висящего предзакатного солнца.
– Что произошло? – спросил Уильям, утирая губы тыльной стороной ладони.
– А что последнее ты помнишь? – в свою очередь спросил дядя Хэл, протягивая ему фляжку.
– Я… хм…
Обрывки мыслей и бессвязных образов роились в голове Уильяма.
Последнее, что действительно сохранилось у него в памяти, – как Джейн с сестрой смеялись над ним, когда он, с голым задом, стоял в ручье. Уильям отхлебнул воды и, осторожно коснувшись пальцами головы, обнаружил повязку. И прикосновение причиняло боль.
– ...вёл к ручью коня. Хотел его напоить.
Дядя Хэл приподнял бровь.
– Тебя нашли на дне оврага, недалеко от местечка под названием Споттисвуд или вроде того. Войска фон Книпхаузена удерживали там мост.
Уильям начал было отрицательно качать головой, но передумал и закрыл глаза, чтобы их не слепил свет.
– Не помню.
– Будем надеяться, память к тебе вернётся. – Дядя помолчал. – Ты случайно не помнишь, где в последний раз видел своего отца?
Уильяма охватило неестественное спокойствие. «Один чёрт, не всё ли равно, – шевельнулась вялая мысль. – Рано или поздно об этом узнает весь мир».
– Которого? – равнодушно спросил он и открыл глаза.
Дядя посмотрел на него с интересом, но без особого удивления.
– Так ты уже виделся с полковником Фрейзером? – спросил Хэл.
– Да, – коротко ответил Уильям. – И давно ты об этом знаешь?
– Если говорить о полной уверенности, то секунды три, – признался дядя.
Хэл поднял руку, расстегнул кожаный воротник-стойку [часть офицерской униформы для защиты от рубящих ударов – прим. перев.] и, освободив шею, с облегчением вздохнул.
– Боже, как жарко!
Воротник оставил широкую красную полосу – герцог, прикрыв глаза, осторожно помассировал это место.
– А если говорить о твоём довольно поразительном сходстве с вышеупомянутым полковником Фрейзером... Я размышлял об этом с тех пор, как на днях снова встретил его в Филадельфии. Наши пути не пересекались очень давно, с тех пор, как ты был совсем малышом. И, во всяком случае, я никогда не видел вас вместе.
– Вот как!
Какое-то время они молчали, и только комары да мошки, на лету врезавшиеся в парусину, чёрным снегопадом сыпались на койку Уильяма. Он начал различать звуки в окружавшем их большом лагере и понял, что они с дядей у генерала Клинтона.
– Я не знал, что ты с сэром Генри, – наконец заговорил юноша.
Хэл кивнул, вытаскивая потёртую серебряную фляжку из кармана мундира, прежде чем бросить его на сундук.
– Да нет: я был с Корнуоллисом. Мы (то есть, мой полк) прибыли в Нью-Йорк около двух недель назад. Я поехал в Филадельфию повидаться с Генри и Джоном и провести расследование касательно Бенджамина. Я добрался до города как раз вовремя и успел покинуть его вместе с армией.
– Бен? Что он такого натворил, что ты проводишь расследование?
– Женился, обзавёлся сыном и по глупости попал в плен к мятежникам. И вот тут, как мне кажется, не обошлось без чьей-то «помощи», – небрежно ответил дядя. – Если я дам тебе глоток вот этого, тебя не вырвет?
Племянник молча потянулся к фляжке, в которой был отличный бренди. Юноша осторожно его понюхал, но взбаламученный желудок, похоже, не собирался бунтовать, и Уильям рискнул отхлебнуть.
Дядя Хэл безмолвно наблюдал за ним какое-то время. Пардлоу был очень похож на лорда Джона, и при взгляде на дядю Уильям испытал странное чувство – нечто среднее между отрадным спокойствием и раздражением.
– Поговорим о твоём отце, – предложил Хэл немного спустя. – Ну, или, если тебе угодно, о моём брате. Ты помнишь, когда видел его в последний раз?
Внезапно раздражение переросло в гнев.
– Да, чёрт побери, помню. Утром шестнадцатого. У него в доме. С моим другим отцом.
Хэл заинтересованно хмыкнул.
– Тогда ты и узнал?
– Да.
– Тебе рассказал Джон?
– Нет, чёрт подери, он и не подумал!
Кровь бросилась в лицо Уильяму, и в голове внезапно застучало; боль и тошнота накрыли его с новой силой.
– Если бы я не столкнулся нос к носу с этим… этим типом, сомневаюсь, чтобы он когда-нибудь мне об этом рассказал!
Уильям покачнулся и, чтобы не рухнуть, вытянул руку. Хэл схватил его за плечи и опустил на подушку. Уильям затих, стиснув зубы и ожидая, когда отступит боль. Взяв фляжку из его обмякшей руки, дядя сел и задумчиво отхлебнул.
– Могло быть и хуже... – минуту спустя заметил дядюшка. – Я о том, кто дал тебе жизнь.
– Неужели? – холодно спросил Уильям.
– Учитывая, что он шотландец, – рассудительно сказал герцог.
– И государственный изменник.
– И это тоже, – согласился Хэл. – Но и чертовски искусный фехтовальщик. И прекрасно разбирается в лошадях.
– Он был долбаным конюхом, Бога ради! Конечно, он разбирается в лошадях!
От нового приступа гнева Уильям, несмотря на барабанную дробь в висках, опять резко сел.
– И что мне теперь, чёрт возьми, делать?!
Дядя глубоко вздохнул и заткнул фляжку пробкой.
– Хочешь совета? Ты уже слишком взрослый, чтобы давать тебе советы, но ещё слишком молод, чтобы их принимать.
Он искоса взглянул на племянника, и Уильяму бросилось в глаза сходство между ним и папá. Лицо у дяди худощавее, старше, с тёмными, начинающими нависать бровями, но в уголках глаз у него затаилась такая же грустная улыбка.
– Мозги себе вышибить не думал?
Уильям изумлённо моргнул.
– Нет.
– Это хорошо. Всё остальное ведь непременно наладится?
Герцог, потягиваясь, поднялся и тяжело вздохнул.
– Боже, до чего же я постарел! Ложись, Уильям, и поспи. Ты сейчас не в том состоянии, чтобы думать.
Хэл открыл фонарь и задул огонь, погрузив палатку в тёплый полумрак.
Зашуршал приподнятый полог палатки, и пылающие лучи заходящего солнца очертили стройную фигуру герцога, когда тот обернулся.
– Ты по-прежнему мой племянник, – просто сказал он. – Вряд ли это сильно тебя утешит, но это так.

СОЛНЦЕ КЛОНИЛОСЬ К ЗАКАТУ и било мне прямо в глаза, но раненые поступали непрерывным потоком, так что я никак не могла выкроить время, чтобы развернуться со всем своим хозяйством в другую сторону. Сражение шло целый день и продолжалось до сих пор: я слышала, что оно рядом, но, ослеплённая солнцем, ничего не видела, сколько ни всматривалась. По-прежнему раздавались крики, и треск мушкетных выстрелов, и непонятный грохот, который я сочла за разрывы гранат. Тут мне не доводилось их слышать, но нерегулярные гулкие хлопки отличались от пушечных залпов и незамолкающего перестука мушкетного огня. Взрывы были настолько громкими, что заглушали непрестанное жужжание мух и стоны и крики, доносившиеся из-под тенистых деревьев.
От жары и усталости меня покачивало, и я почти не думала о ходе сражения, пока не появился молодой человек в коричневой форме ополченца. Он пошатывался, кровь из глубокого пореза на лбу заливала его лицо. Только остановив кровотечение и протерев ему лицо, я узнала этого парня.
– Капрал… Гринхау? – неуверенно спросила я, и лёгкая волна страха прорвалась сквозь пелену усталости.
Джошуа Гринхау служил в одной из рот Джейми – я встречала его прежде.
– Да, мэм.
Он попытался кивнуть, но я остановила его, крепко прижав комок корпии к ране у него на лбу.
– Не шевелитесь. А генерал Фрейзер… вы ви…
Во рту пересохло, язык еле ворочался, и я машинально потянулась за кружкой, но она оказалась пустой.
– С ним всё в порядке, мэм, – заверил меня капрал, протягивая длинную руку к столу, где лежала моя фляжка. – По крайней мере, он был цел и невредим десять минут назад, когда я видел его в последний раз.
Плеснув в мою кружку воды, Гринхау опрокинул её в рот и глубоко, с облегчением вздохнул, потом налил ещё и передал мне.
– Спасибо.
Я отхлебнула. Вода было настолько тёплой, что едва ли могла утолить жажду, но говорить стало легче.
– А его племянник – Йен Мюррей?
Капрал Гринхау качнул было головой, но тут же застыл.
– Не видел его примерно с полудня, но и мёртвым тоже не видел, мэм. О, простите, мэм. Я хотел сказать…
– Я вас поняла. Положите руку вот сюда и хорошенько прижмите.
Приложив ладонь капрала к корпии, я выудила из банки со спиртом новую шовную иглу с шёлковой нитью. После целого дня непрерывной работы руки у меня слегка дрожали. Пришлось ненадолго прерваться и перевести дух. Близко. Джейми сейчас так близко. И где-то в гуще боя, грохот которого я слышу.
Капрал Гринхау что-то говорил мне о сражении, но мне стоило большого труда следить за его рассказом. Пока речь не зашла об отстранении генерала Ли от командования и…
– Отстранён от командования? – взволнованно перебила я. – Какого дьявола?
Моя горячность явно поразила капрала, но он с готовностью ответил:
– Ну, я точно не знаю, мэм. Вроде из-за отступления. Ли не должен был отдавать такой приказ. Но потом прискакал генерал Вашингтон; он сыпал проклятиями и матерился, как чёрт из преисподней, – уж извините меня за выражение, мэм! – вежливо добавил Гринхау. – Но я увидел его! Генерала Вашингтона. О, мэм, это было так…
Не в силах найти подходящие слова, капрал умолк, и освободившейся на миг рукой я протянула ему фляжку.
– Иисус твою Рузвельт Христос! – еле слышно выдохнула я.
«Американцы побеждают? Не сдаются? Этот треклятый Чарльз Ли всё же натворил дел… или нет?»
К счастью, капрал Гринхау не заметил, как я выругалась; воодушевившись собственным рассказом, он оживился, словно цветок, воспрянувший под дождём.
– Так вот, мы рванули прямо за ним, а он мчался по дороге и по холму, кричал и размахивал шляпой, и солдаты, – хоть и не сразу, но потянулись за ним... Словом, поначалу они уставились на него во все глаза, а потом развернулись и зашагали с нами… Целая армия… Мы просто… мы просто попёрли на проклятых красномундирников... Ох, мэм, это было просто потрясающе!
– Потрясающе! – как эхо откликнулась я, перехватив струйку крови, грозившую попасть капралу в глаз.
Лиловые тени надгробий на кладбище вытянулись, а жужжание мух отдавалось в ушах громче, чем треск выстрелов, которые всё ещё раздавались, приближаясь к хрупкому рубежу мира мёртвых. А вместе с выстрелами всё ближе подходил и Джейми.
«Господи, спаси и сохрани его!» – беззвучно, одним лишь сердцем, взмолилась я.
– Вы что-то сказали, мэм?!

ЖГУЧИЙ ПОТ заливал глаза, и Джейми вытер лицо окровавленным рукавом – мокрая шерсть обожгла кожу.
Они загнали британцев в церковь, – точнее, на погост. Люди петляли вокруг могильных плит, перепрыгивая через них в горячке погони.
Однако, даже оказавшись в безвыходном положении, британцы отчаянно сопротивлялись. Повинуясь громкой команде офицера, они развернулись и выстроились в неровную линию, заученно поставили мушкеты прикладом на землю, вынули шомполы...
– Огонь! – что есть мóчи рявкнул Джейми охрипшим голосом. – Огонь! Пли!
Зарядить оружие успели лишь немногие, но иногда достаточно и одного выстрела. Он прогремел позади Джейми, и выкрикивавший команды британский офицер умолк и пошатнулся. Обхватив себя руками, он скорчился и упал на колени. В него выстрелили снова. Дёрнувшись, офицер завалился набок.
Британцы взревели, их строй сразу рассыпался. Одни, оставшись на месте, пытались примкнуть штыки, другие размахивали ружьями, как дубинками.
Американцы сошлись в рукопашной с обезумевшим и вопящим противником, пустив в ход мушкеты и кулаки. Один из ополченцев, подскочив к упавшему офицеру, схватил его за ноги и потащил к церкви то ли для того, чтобы взять его в плен, то ли чтобы оказать помощь.
На ополченца набросился британский солдат – американец попятился, оступился и упал, выпустив офицера из рук. Джейми бегал, кричал, стараясь собрать своих людей, но безуспешно. В неистовстве боя они напрочь лишились рассудка и забыли, зачем, собственно, хотели захватить британского офицера.
Несколько британских солдат, оставшихся без командира, и два американца ухватили мёртвого британского офицера за конечности и принялись перетягивать его, будто канат, – даже если того не убили сразу, теперь-то он уже точно был мёртв.
Джейми в ужасе кинулся к ним и закричал, но понял, что лишь едва сипит: от напряжения и одышки он потерял голос. Добежав до дерущихся, он схватил одного из солдат за плечо, чтобы оттащить, но тот развернулся и врезал Джейми кулаком в лицо.
Удар в челюсть пришёлся по касательной, но он заставил Джейми разжать пальцы, и его пóходя сбил с ног другой солдат, рванувший вперёд, чтобы ухватиться за тело несчастного офицера.
Барабаны. Вернее, барабан. Где-то вдалеке подавали срочный сигнал к сбору.
– Отступаем! – раздался хриплый крик. – Уходим!
Что-то случилось. Короткое затишье – и вдруг всё изменилось: американцы зашагали мимо, – торопливо, но уже остыв от горячки. Несколько человек несли бездыханное тело британского офицера. Да, точно мёртвого: голова у него болталась, как у тряпичной куклы
«Слава Богу, не по грязи его волокут», – только и успел подумать Джейми. С ним поравнялся Биксби – из-под содранного лоскута кожи на голове по лицу лейтенанта струилась кровь.
– Вот вы где, сэр! – с облегчением выдохнул он. – Я уж думал, вас в плен взяли… Мы так думали.
Почтительно взяв Джейми за руку, он повлёк его за собой.
– Пойдемте отсюда, сэр? Эти нечестивые ублюдки наверняка ещё вернутся.
Джейми посмотрел в ту сторону, куда указывал Биксби. Британцы, несомненно, отступали. Ими командовали два офицера, вышедшие вперёд. Чуть отойдя, толпа красномундирников стала выстраиваться в боевой порядок. Судя по всему, подходить ближе они не собирались, но Биксби был прав: с обеих сторон всё ещё раздавались случайные выстрелы. Джейми кивнул, нашаривая в кармане запасной носовой платок, чтобы Биксби мог зажать им рану.
При мысли о ранах Джейми подумал о Клэр и вдруг вспомнил, что сказал Дэнзелл Хантер: «Госпиталь развёрнут в Теннентской церкви». А вот это и есть та самая церковь?
Уже направляясь вслед за Биксби к дороге, Джейми оглянулся. Да, люди, захватившие мёртвого британского офицера, несли его в церковь, неподалёку от входа в которую сидели раненые; особенно много – около маленькой белой… Боже, это палатка Клэр, а она…
И тут Джейми увидел жену, – прямо там, как на ладони, будто её вызвала сила его мысли. Клэр распрямлялась, уставившись в одну точку с открытым ртом. Да и не удивительно: солдат, сидевший рядом с ней на стуле, держал окровавленную тряпку, а ещё больше таких же тряпок валялось в тазике у её ног. Но почему Клэр снаружи, а не в самой церкви? Она…
А потом Джейми увидел, как она дёрнулась и, схватившись за бок, упала.

МНЕ БУДТО ВРЕЗАЛИ в бок кувалдой, и я дёрнулась, выпустив из рук иглу. Не успев почувствовать, как падаю, я уже лежала на земле, а вокруг вспыхивали чёрно-белые пятна, и начал быстро неметь правый бок. Остро и успокаивающе пахло влажной землей, свежей травой и листвой платана.
«Шок», – мелькнула смутная мысль. Я открыла рот, но в горле только сухо щелкнуло. Что... Онемение от удара стало слабеть, и я поняла, что свернулась в клубок, инстинктивно прижав руку к животу. Потянуло горелым и свежей кровью, совсем свежей. Значит, я ранена.
– Сассенах!
В ушах свистело, но я услышала отчаянный крик Джейми. Голос его, полный неприкрытого ужаса, доносился издалека. Меня это не тревожило. Меня наполняло спокойствие.
– Сассенах!
Пятна слились. Передо мной появился узкий туннель, где свет смешивался с вращающимся полумраком. В конце туннеля виднелось ошеломлённое лицо капрала Гринхау. Из незашитой раны у него на лбу свисала нить с иглой.

С ТРУДОМ ВЫНЫРНУВ на поверхность сознания, я подумала: «Как там говорил Эрнест Хемингуэй про то, что и хотел бы потерять от боли сознание, а не получается?». У меня как раз получилось. Но в чем-то он был прав: забытье длилось не больше нескольких секунд. Я свернулась в тугой узел, крепко прижав обе руки к правому боку, чувствуя, как кровь струится у меня между пальцами: горячая, холодная, густая. Начинало болеть... очень сильно.
– Сассенах! Клэр!
Вновь вынырнув из тумана, я заставила себя открыть один глаз. Рядом со мной на коленях стоял Джейми. Руками он прикасался ко мне, но я этого не чувствовала...
Обжигающий пот, или кровь, или что-то еще, заливали глаза. Мне слышалось чье-то тяжелое дыхание: короткие, неглубокие, задыхающиеся звуки. «Это я так дышу или Джейми?» Мне было холодно. «Я не должна мерзнуть, сегодня жарко как в преисподней...» Меня всю трясло. Я слабела. Было больно. Очень.
– Сассенах!
Руки повернули меня. Я закричала. Попыталась. Крик сдавил мне горло, но шум в ушах оказался громче. «Это шок», – пришла мысль. Я не ощущала ни рук, ни ног. Но чувствовала, как кровь вытекает из тела.
Больно.
«Шок проходит, – подумала я. – Или становится сильнее?» Теперь боль стала видимой: она взрывалась вспышками черных изломанно-колющих молний.
– Сассенах!
– Что? – спросила я сквозь стиснутые зубы. – Фу-ух!
– Ты умираешь?
– Возможно.
Пуля в животе. Неприятное словосочетание сложилось у меня в мозгу, и я смутно надеялась, что не произнесла его вслух. Но если и сказала... Джейми же видел рану...
Кто-то пытался развести мне руки, а я старалась удержать их на месте, продолжая давить на рану. Но я настолько обессилела, что, когда одну руку подняли, она безвольно повисла. Алая кровь каплями стекала по пальцам, засыхая вокруг ногтей черным. Кто-то перекатил меня на спину, и, кажется, я снова закричала.
Невыносимо больно. Слабость. Шок от удара. Клетки рвутся в клочья и становятся слизью. Нормальное функционирование органа прекращается... орган гибнет.
Тесно. Не могу дышать. Меня резко дергают, и кто-то чертыхается надо мной. Мои глаза открыты, я различаю цвета, но вокруг только пульсирующие пятна.
Громкий крик. Разговор.
Не могу вздохнуть. Что-то сильно сжимает мой живот. Что происходит? Сколько еще это будет продолжаться?
Боже, как больно. О, Боже.

ДЖЕЙМИ НЕ МОГ ОТОРВАТЬ глаз от лица Клэр. Казалось, если он на секунду отвернется, – она умрет. Поискал носовой платок, но он отдал его Биксби. В отчаянии Джейми схватил подол юбки Клэр и с силой прижал к ее боку. Она страшно вскрикнула, от чего он едва не выпустил ткань, но земля под Клэр почти почернела от крови, и, надавив сильнее, Джейми закричал:
– Помогите! Помоги мне, Рейчел! Дотти!
Но никто не отозвался, и тогда он рискнул быстро оглянуться. Вокруг не было никого. В отдалении, под деревьями, лежали раненые и убитые. Между надгробьями угадывались силуэты бегущих или растерянно блуждающих солдат. Если девушки и были где-то поблизости, то перестрелка, прокатившаяся по кладбищу, вынудила их убежать.
Джейми почувствовал, как кровь Клэр легко щекочет тыльную сторону ладони и закричал снова, терзая свое пересохшее горло. Кто-то же должен услышать.
И кто-то услышал. Торопливые шаги застучали по кладбищенской земле, и Джейми увидел, как к нему бежит, перескакивая через попадающиеся по пути надгробия, знакомый доктор по фамилии Леки. Лицо врача было бледным.
– Огнестрельное ранение? – задыхаясь спросил Леки, упав на колени рядом с Джейми.
Не в силах ответить, Джейми кивнул. Пот струился у него по лицу и по спине, но руки, казалось, приросли к ее телу: он не мог убрать их, не мог отпустить до тех пор, пока Леки не выхватил из одной из корзинок Клэр комок корпии и, оторвав руку Джейми, не заткнул этим комком рану.
Врач безжалостно оттолкнул Джейми локтем в сторону, и тот поспешил отодвинуться на пару футов. Затем, беспомощно покачиваясь, Джейми поднялся на ноги, не в состоянии отвести взгляд, но потом до него медленно дошло, что рядом собралась группа солдат. Не зная, что делать, они в смятении топтались на одном месте. Джейми глотнул воздуха, поманил ближайшего из них и приказал ему бежать к церкви на поиски доктора Хантера. Клэр бы хотела, чтобы ей занимался Дэнни. Если она доживет до его прихода...
– Сэр! Генерал Фрейзер!
Даже то, что кто-то громко назвал его по имени, не смогло заставить Джейми отвести взгляд от того, как выглядела земля вокруг: кровь, много крови. Она пропитала одежду Клэр и собралась в жуткую темно-красную лужу, в которой измазал бриджи Леки, когда опустился рядом с ней на колени. Ее распущенные волосы разметались по земле, в них набились трава и кусочки листьев. Ее лицо... Боже, ее лицо.
– Сэр!
Кто-то, пытаясь привлечь внимание, схватил его за руку. Джейми с силой двинул этого кого-то локтем, и тот, удивленно вскрикнув, отпустил.
Возбужденным бессвязным шепотом окружающие объясняли вновь прибывшему, что это – жена генерала... ее ранили, подстрелили, она умерла или умирает...
– Она не умирает! – обернувшись, заревел на них Джейми.
Он мрачно подумал, что, должно быть, похож на безумца. Ужас отразился на почерневших лицах солдат. Биксби сделал шаг вперед и осторожно коснулся плеча Джейми, – будто тот был гранатой с подожженным запалом, способной взорваться в любую секунду. Джейми не исключал такую возможность.
– Сэр, могу я чем-нибудь помочь? – тихо спросил Биксби.
– Нет, – выдавил Джейми и показал на Леки, суетящегося на земле – Я... Он...
– Генерал, – произнес с другой стороны вновь прибывший.
Джейми обернулся и увидел совсем юного лейтенанта в синем мундире не по размеру. Судя по выражению его лица, молодой человек был настроен крайне решительно.
– Не хотелось бы быть назойливым, но поскольку ваша жена не умирает...
– Пошел прочь!
Лейтенант вздрогнул, но не сдался.
– Сэр, – повторил он упрямо. – Генерал Ли срочно послал меня за вами. Он хочет, чтобы вы немедленно явились к нему.
– Долбаный Ли, – выругался Бискби, избавив Джейми от необходимости выражаться очень грубо, и шагнул к посыльному, с силой сжав кулаки.
Лейтенант, уже и так красный от жары, вспыхнул еще ярче. Но, не обращая внимания на Биксби, он вновь обратился к Джейми.
– Сэр, вы должны идти.

ГОЛОСА... Я слышала отдельные слова, которые, как редкие пули, вылетали из тумана.
– ...найди Дэнзелла Хантера!
– Генерал...
– Нет!
– ...но вы нужны...
– Нет!
– ...Приказ...
– НЕТ!
Еще один голос. Этот был пронизан страхом.
– ...Можете быть расстреляны за измену и дезертирство, сэр!
Это заинтересовало мое рассеянное сознание, и я ясно услышала ответ.
– Тогда им придется расстрелять меня прямо на этом месте, так как я не оставлю ее!
«Хорошо», – подумала я и, успокоенная, вновь погрузилась в крутящуюся пустоту.

– ПАРЕНЬ, СНИМИ СЮРТУК и жилет, – внезапно произнес Джейми.
Казалось, юноша совсем был сбит с толку, но, повинуясь угрожающим движениям Биксби, сделал, как ему велели. Взяв за плечо, Джейми развернул парня кругом и сказал:
– Стой смирно, понял?
Быстро наклонившись и зачерпнув пригоршню жидкости из жуткой кровавой лужи, Джейми выпрямился и аккуратно написал пальцем на белой спине посыльного: «Подаю в отставку. Дж. Фрейзер».
Собравшись швырнуть остатки жижи обратно, Джейми помедлил немного и добавил в начало послания размазанное и трудно читаемое «Cэр», а потом хлопнул молодого человека по плечу:
– Иди и покажи это генералу Ли, – велел он.
Лейтенант побледнел.
– Сэр, генерал в дикой ярости, – произнес молодой человек. – Я не осмелюсь!
Джейми взглянул на него. Мальчик сглотнул, сказал: «Есть, сэр!» – и, натянув одежду, кинулся прочь. Незастегнутый мундир развевался на бегу.
Небрежно вытерев руки о бриджи, Джейми вновь опустился рядом с доктором Леки. Тот коротко кивнул ему. Изо всех сил обеими руками он прижимал комок из корпии и подола юбки к боку Клэр. Руки врача были красными по локоть, а пот, стекавший по лицу, капал с подбородка.
– Сассенах, – тихо позвал Джейми, боясь дотронуться до Клэр. Его собственная одежда была мокрой от пота, но он промерз до костей. – Ты слышишь меня, девочка?
Клэр снова была в сознании. У него в горле застрял комок. Ее закрытые глаза были плотно сжаты в зверской гримасе боли и сосредоточенности. Клэр услышала Джейми, и, открыв золотистые глаза, впилась в него взглядом. Она молчала; ее дыхание со свистом вырывалось через стиснутые зубы. Все-таки она его видела. Он был уверен в этом. Ни шок, ни тень надвигающейся смерти не туманили ее взгляд. Пока.
Доктор Леки тоже внимательно всматривался ей в лицо. Он выдохнул, и его плечи немного расслабились, хотя руки продолжали с силой давить на рану.
– Дайте мне еще корпии, кусок повязки – ну хоть что-нибудь, – попросил он. – Мне кажется, кровотечение останавливается.
Раскрытая сумка Клэр валялась чуть позади Леки. Джейми бросился к ней, вывалил содержимое на землю и обеими руками выхватил из кучи скатанные повязки. С чавкающим звуком Леки оторвал руку от мокрого комка ткани и схватил свежие бинты.
– Разрежьте шнуровку, – спокойно посоветовал доктор. – Нужно снять корсет. К тому же, ей станет легче дышать.
В спешке Джейми дрожащими руками нащупал кинжал.
– Раз... вяжи... их! – нахмурившись, свирепо прохрипела Клэр.
Услышав ее, Джейми глупо улыбнулся, и его руки замерли. Если Клэр думает, что эти шнурки ей пригодятся, значит, она не собирается умирать. Он жадно вдохнул и занялся узлом. Кожаные шнурки на корсаже, как обычно, пропитались потом. Но узел был простой двойной, так что, он легко распутал его при помощи кончика кинжала.
Узел развязался, и, выдернув шнурки, Джейми широко развел полы корсажа в стороны. Когда Клэр с трудом вздохнула, ее белая грудь поднялась, и от вида твердеющих сосков под пропитанной потом тканью сорочки ему стало неловко: захотелось прикрыть ее.
Привлеченные кровью, повсюду жужжали черные мухи. Леки потряс головой, чтобы стряхнуть одну из них, усевшуюся ему на бровь. Мух было полно и вокруг Джейми, но они его не волновали. Вместо этого он сгонял их, когда они ползали по телу Клэр, по дергающемуся мертвенно-бледному лицу, по наполовину сжатым и беспомощным рукам.
– Здесь, – сказал Леки и, схватив Джейми за руку, прижал ее к свежему компрессу. – Давите сильней.
Доктор сел на пятки, схватил другой моток бинта и развернул его. Немного приподняв, покряхтев и вызвав у Клэр ужасающий стон, вдвоем они ухитрились, опоясав ее, закрепить таким образом повязку.
– Хорошо.
Чуть помедлив, Леки с трудом поднялся на ноги.
– Кровотечение в основном остановлено... На какое-то время, – объяснил он Джейми. – Вернусь, как только смогу.
Он перевел дыхание и, утерев подбородок рукавом, взглянул прямо в лицо Клэр.
– Удачи, мэм.
С этими словами, не оборачиваясь, Леки зашагал к открытым дверям церкви. Джейми охватила такая ярость, что, если бы он мог оставить Клэр, то немедленно бы кинулся и притащил доктора обратно. Он бросил ее... просто бросил ее, сволочь! Одну, беспомощную!
– Пусть черт сожрет твою душу, покрепче посолив перед этим, курва! – крикнул он на гэльском вслед удаляющемуся врачу.
Сломленный страхом и абсолютной яростью от беспомощности, упав на колени рядом с женой, он ударил кулаками по земле.
– Ты только что... назвал его... курвой?
Шепот заставил Джейми открыть глаза.
– Сассенах! – он пополз за брошенной фляжкой, заваленной выпавшими из ее сумки вещами. – Вот, выпей воды.
– Нет. Не... сейчас.
Клэр удалось приподнять одну руку, и Джейми замер.
– Почему?
Клэр, серая, как гнилой овес, и скользкая от пота, дрожала, как лист на ветру. Господи, прямо у него глазах ее губы начали трескаться от жара.
– Я... не знаю, – пожевав губами секунду, она пыталась подобрать слова. – Не знаю... куда ранило.
Дрожащая рука дотронулась до повязки, на которой уже расплывалось пятно крови.
– Если это... перф…рация... кишечника. Вода... убьет меня. Быстро. Кишечный... ш-ш-шок.
Джейми медленно опустился рядом и, закрыв глаза, просто дышал несколько секунд. На какое-то мгновение все исчезло: церковь, сражение, стоны, крики, грохот колес орудийных лафетов на разбитой дороге через Фрихолд. Ничего, кроме них двоих не было, и Джейми открыл глаза, чтобы, взглянув на Клэр, запомнить ее лицо навсегда.
– Ладно, – согласился он, стараясь, чтобы голос его звучал как можно спокойнее. – И если так оно и есть... если ты не умрешь быстро... Я видел, как умирают от пулевого ранения в живот. Бэлнейн умер так. Это долго, это отвратительно, и я не дам тебе умирать вот так, Клэр! Не дам!
Он действительно так думал. Его рука сильно сжала флягу, продавливая металл. Но как он мог дать ей воды, которая убила бы ее прямо у него на глазах… прямо… сейчас?
«Не сейчас, – просил он Бога. – Пожалуйста, не дай ей умереть сейчас!»
– В любом случае... мне… очень бы… не хотелось, – после долгой паузы прошептала она и сморгнула, чтобы отогнать блестящую как изумруд зеленую муху, прилетевшую напиться ее слез. – Мне нужен... Дэнни.
Тихий вздох.
– Скорей.
– Он идет, – Джейми едва мог дышать. Его руки застыли над ней в нерешительности, боясь дотронуться до нее. – Дэнни идет. Держись!
Ответом был короткий смешок. Глаза зажмурены, челюсти крепко сжаты, но, по крайней мере, Клэр его слышала. Смутно припоминая, что людей, страдающих от шока, по ее словам, надо укрыть, приподняв им ноги, Джейми снял мундир и накрыл ее, затем снял жилет, скатал его и подсунул Клэр под ноги. По крайней мере, под мундиром не было видно ее платья, насквозь пропитанного кровью. Вид его пугал Джейми.
Держать ее за руку он не мог: сжав кулаки, она обеими руками сильно давила на рану. Чтобы Клэр знала, что он рядом, Джейми положил ей на плечо руку и начал изо всех сил молиться.

СОЛНЦЕ ПОЧТИ ЗАКАТИЛОСЬ, и Дэнзелл Хантер принялся раскладывать хирургические ножи. В комнате сильно пахло кукурузным самогоном, в который он окунул свои инструменты, и теперь они лежали, влажно поблескивая, на чистой салфетке, которую миссис Макен постелила на буфете.
Сама же молоденькая миссис Макен с огромными, как у коровы, глазами замешкалась в дверном проеме, прижав ко рту ладошку. Джейми попытался подбодрить ее улыбкой, но своей гримасой он явно всполошил женщину еще больше, и она отступила в темноту своей кладовки.
Беременная на большом сроке миссис Макен, скорее всего, волновалась весь день (как и все в деревеньке Фрихолд), ведь ее муж сражался на стороне континенталов. И тревога еще больше усилилась в последний час – с того момента, как Джейми заколотил в двери ее дома. Перед этим он барабанил в шесть других домов. Миссис Макен была первой, кто открыл ему. И вот теперь (хороша благодарность за гостеприимство!) на ее кухонном столе лежала тяжело раненая женщина, из которой сочилась кровь, как из только что убитого оленя.
Этот образ почти совсем лишил Джейми присутствия духа (миссис Макен была не единственной в доме, кого потрясли последние события), и, подойдя к Клэр, он взял ее за руку, чтобы подбодрить как ее, так и себя.
– Как ты, Сассенах? – тихо спросил он.
– Чертовски плохо, – прохрипела Клэр и прикусила губу, чтобы не наговорить больше.
– Может, чего-нибудь глотнешь?
Джейми потянулся за стоявшей на буфете бутылкой с неочищенным кукурузным самогоном, но Клэр покачала головой.
– Пока не надо. Не думаю, что задет кишечник. Но если я не права, то лучше умру от кровопотери, чем от сепсиса или шока.
Джейми сжал ее холодную руку, надеясь, что Клэр продолжит говорить, хотя и знал, что не должен заставлять ее делать это. Ей понадобятся все ее силы. Он очень старался вложить в нее часть своих сил, не причиняя боли.
Миссис Макен незаметно вошла в комнату, неся подсвечник с новой восковой свечой; Джейми чувствовал сладость пчелиного воска, а запах меда напомнил о Джоне Грее. На мгновение он задумался над тем, добрался ли Грей до британских позиций, но по-настоящему его волновала только Клэр.
И в данный момент он жутко сожалел о том, что когда-то возражал против изготовления ею эфира. Он отдал бы все на свете, чтобы избавить жену от мыслей о грядущем получасе.
Заходящее солнце заливало комнату золотом, и кровь, просачивающаяся сквозь повязки, казалась темной.

– ВСЕГДА БУДЬ СОСРЕДОТОЧЕН, когда используешь острый нож, – слабым голосом произнесла я. – А то палец отрежешь. Моя бабушка обычно так мне говорила. И мама тоже.
Моя мама умерла, когда мне было пять лет, а бабушка – несколькими годами позже, но я редко с ней виделась, потому что дядя Лэм примерно половину своего времени проводил в археологических экспедициях, возя меня по всему миру как часть своего багажа.
– Ты часто играла с острыми ножиками, будучи ребенком? – спросил Дэнни, улыбнувшись, хотя взгляда от скальпеля, который тщательно натачивал оселком с маслом, не отвел.
Мягкий, едва различимый маслянистый аромат всплывал над более резким запахом крови и смолистым духом неотшлифованных стропил, досыхающих над головой.
– Постоянно, – выдохнула я и как можно медленней передвинулась на кровати.
Я сильно закусила губу, и мне удалось не застонать вслух, пока я укладывалась поудобней. У Джейми белели костяшки пальцев, когда он слышал мои стоны.
Сейчас он стоял возле окна и, ухватившись за подоконник, выглядывал наружу.
И этот образ Джейми – широкие плечи, очерченные заходящим солнцем, – внезапно вызвал удивительно четкое воспоминание. Или, вернее, воспоминания, потому что слои переживаний вернулись все разом, словно комок: я видела застывшего от страха и горя Джейми, склонившуюся к нему худощавую черную фигуру Мальвы Кристи и вспомнила смутное возмущение и одновременно ощущение огромного покоя, когда, уносимая на крыльях лихорадки, я начинала покидать свое тело.
Я тут же стряхнула прочь воспоминания, испугавшись даже мысли об этом манящем покое. Страх обнадеживал: я еще не приблизилась к смерти настолько, чтобы она казалась привлекательной.
– Уверена, что пуля попала в печень, – сказала я Дэнни, скрежеща зубами. – Такое количество крови...
– Наверняка ты права, – отозвался он, мягко нажимая на мой бок. – Печень – это огромная масса плотно насыщенной кровеносными сосудами ткани, – добавил он, обратившись к Джейми.
Тот не повернулся в ответ, а вжал голову в плечи, опасаясь, что ему скажут еще что-нибудь ужасающее.
– Но самое замечательное в ранении в печень, – жизнерадостно добавил Дэнни, – это то, что, в отличие от других органов тела, печень сама себя регенерирует. По крайней мере, так сказала мне твоя жена.
Джейми бросил на меня короткий затравленный взгляд и снова уставился в окно. Я дышала так неглубоко, как только могла, стараясь не обращать внимания на боль и еще больше стараясь не думать о том, что собирается сделать Дэнни.
Моей самодисциплины хватило секунды на три. Если нам всем повезет, всё пройдет просто и быстро. Дэнни нужно будет расширить пулевое отверстие достаточно, чтобы увидеть направление движения пули, и ввести в него зонд в надежде сразу найти свинцовый шарик: иначе придется серьезно копаться в ране. Затем быстро (очень надеюсь, что это будет быстро) вставить тот из его хирургических пинцетов, который окажется наиболее подходящим. У него их было три, разной длины, плюс костные щипцы, хорошо подходящие для захвата округлого предмета, но их «губки» намного крупнее, чем кончики пинцетов, и вызовут больше кровотечения.
Если же просто и быстро не получится, то, скорее всего, в ближайшие полчаса я умру. Дэнни был совершенно прав в том, что сказал Джейми: печень чрезвычайно васкуляризирована. Она представляет собой огромную губчатую ткань, пронизанную крошечными кровеносными сосудами, которые пересекаются с очень крупными – такими как печеночная воротная вена. Вот почему рана, на первый взгляд малюсенькая, так ужасно кровоточила. Ни один из больших сосудов не поврежден, – пока, – потому что, если бы это было так, я бы за несколько минут истекла кровью.
Из-за боли я старалась дышать поверхностно, но мне все время хотелось делать глубокие конвульсивные вдохи: не хватало кислорода из-за потери крови.
В голове мелькнула мысль о Салли, и я ухватилась за нее, чтобы отвлечься. Ампутацию Салли пережила, крича сквозь кожаный кляп. Габриэль (да, Габриэль, – так звали молодого человека с ней) с белыми, как у испуганной лошади, глазами, изо всех сил старался удержать ее и не упасть в обморок. К счастью, ближе к концу девушка потеряла сознание («Так что, на-ка, съешь, Эрнест!», – смутно подумала я), и я оставила их обоих на попечение Рейчел.
– Где Рейчел, Дэнни? – спросила я, вдруг заинтересовавшись.
Мне показалось, что я недолго видела ее во дворе церкви после того, как меня подстрелили, но в том расплывчатом черно-белом водовороте уверенной быть не могла.
Рука Дэнни с каутером на мгновение замерла над махонькой жаровней, которую он разжег на краешке буфета.
– Должно быть, ищет Йена, – тихо ответил он, очень осторожно положив каутер на огонь. – Ты готова, Клэр?
Йен. Ох, Боже. Он не вернулся.
– Как никогда, – выдавила я, уже представляя вонь жженой плоти. Моей.
Если пуля находится рядом с одним из крупных сосудов, Дэнни, пытаясь найти и захватить ее, может повредить вену, и у меня начнется внутреннее кровотечение. Прижигание способно вызвать внезапный шок, который убьет меня прямо на месте. Скорее всего, операцию я переживу, но умру от затяжной инфекции. Утешительная мысль... По крайней мере, в этом случае у меня будет время написать короткую записку Брианне, и, возможно, я успею предупредить Джейми, чтобы в следующий раз он осмотрительней выбирал ту, на ком будет жениться...
– Погоди, – сказал Джейми.
Он говорил негромко, но так настойчиво, что Дэнни замер.
Закрыв глаза, я осторожно положила руку на повязку и попыталась представить себе, где может быть эта проклятая пуля. Застряла ли она в печени или прошла орган насквозь? Однако от сильного повреждения все так опухло, что боль распространилась на всю правую сторону моего живота, и я не могла выделить той единственной четкой линии яркой боли, которая вела к пуле.
– Что такое, Джейми? – спросил Дэнни, которому не терпелось заняться делом.
– Твоя невеста, – озадаченно ответил Джейми. – Идет по дороге в сопровождении солдат.
– Думаешь, ее арестовали? – поинтересовался Дэнни, притворяясь спокойным, хотя я видела, как его рука дрогнула, когда он брал чистую салфетку.
– Нет, – с сомнением отозвался Джейми. – Она смеется с парочкой из них.
Сняв очки, Дэнни тщательно их протер.
– Доротея из семьи Греев, – указал он. – Стоя на виселице, каждый из них сначала обменяется с палачом парой остроумных шуточек, прежде чем грациозно накинуть на шею петлю собственными руками.
Это было настолько точно, что я рассмеялась, хотя смех сразу же оборвался из-за толчка боли, от которого перехватило дыхание. Джейми резко на меня взглянул, но я слабо махнула рукой, и он пошел открывать дверь.

Я услышала, как, надевая очки, Дэнзелл облегченно вздохнул, когда Доротея заскочила в комнату и, обернувшись, помахала через плечо, прощаясь со своим эскортом.
– О, хорошо, – сказала она, подходя к Дэнни и целуя его. – Я надеялась, что ты еще не начал. Я принесла кое-что. Миссис Фрейзер... Клэр, как вы? То есть, как ты?
Поставив корзинку, Дотти тут же подошла к столу, на котором я лежала, и, взяв за руку, сочувственно посмотрела на меня своими огромными голубыми глазами.
– Немного лучше, – ответила я, стараясь не скрежетать зубами.
Я чувствовала себя липкой, и меня тошнило.
– Генерал Лафайет был так встревожен, услышав, что вас ранили, – сообщила Дотти. – Все его адъютанты читают за вас розарий по четкам.
– Он так добр.
Я и вправду так считала, но все же надеялась, что маркиз не прислал вычурного приветствия, на которое мне, возможно, придется составлять ответ. Зайдя так далеко, я хотела покончить с этим чертовым делом, как бы все ни завершилось.
– А еще он прислал это, – сказала Дотти и с жутко самодовольным видом подняла плечистую зеленую стеклянную бутылку. – Думаю, ты, Дэнни, захочешь этого в первую очередь.
– Что...
Дэнни потянулся к бутылке, но Доротея вынула пробку, и запахло сладким, словно сироп от кашля, хересом с очень характерным травяным духом: нечто среднее между камфарой и шалфеем.
– Настойка опия, – сказал Джейми, и по его лицу разлилось такое поразительное облегчение, что только тогда я поняла, как же он за меня боялся. – Благослови тебя Бог, Дотти!
– Я просто подумала, что у друга Жильбера может оказаться кое-что полезное, что пригодится нам, – скромно ответила Дотти. – Все французы, которых я знаю, ужасно пекутся о своем здоровье и имеют огромный ассортимент тоников, пастилок и клизм. Так что я пошла и спросила.
Прежде чем я успела лично поблагодарить Дотти, Джейми уже приподнял меня, обняв рукой за плечи, и поднес бутылку к моим губам.
– Погоди, ладно? – сердито сказала я, накрывая открытое горлышко бутылки ладонью. – Я понятия не имею, насколько крепкая эта настойка. Вряд ли будет лучше, если ты убьешь меня опиумом.
Мне стоило немалых усилий сказать это; инстинкт подсказывал мне тут же осушить бутылку, если это остановит чудовищную боль. Этот придурок спартанский малец, который позволил лисенку грызть его внутренности, просто ноль против меня. (Античная легенда об особенностях спартанского воспитания и о том, как, не желая, чтобы его выпороли, один мальчик долго терпел боль, пока спрятанный им от взрослых лисенок выгрызал его внутренности. – прим. пер.) Но, если уж на то пошло, я не хотела умирать ни от огнестрельного ранения, ни от лихорадки, ни от медицинской ошибки. Поэтому Дотти позаимствовала ложку у стоявшей в дверях миссис Макен, которая с восхищенным ужасом наблюдала, как я, выпив две порции настойки, легла и бесконечные четверть часа ждала, оценивая эффект.
– А еще маркиз прислал разных вкусностей, чтобы помочь вашему выздоровлению, – ободряюще сказала Дотти и, стараясь отвлечь меня, стала вытаскивать все из корзинки. – Куропатка в желе, грибной паштет, какой-то жутко пахнущий сыр и...
Внезапные рвотные позывы тут же прекратились, и я наполовину села, отчего Джейми встревоженно вскрикнул и схватил меня за плечи, – что оказалось кстати: иначе я бы упала на пол. Однако все мое внимание было приковано к корзинке Дотти.
– Рокфор, – настойчиво произнесла я. – Там есть сыр рокфор? Такой сероватый с зелеными и голубыми прожилками?
– Ой, я не знаю, – ответила Дотти, удивившись моей горячности.
Она бережно вытащила из корзины завернутый в ткань кусок сыра и осторожно поднесла его ко мне. Повеявшего от него запаха было достаточно, и, расслабившись, я – очень медленно – снова улеглась.
– Отлично, – выдохнула я. – Дэнзелл... когда закончишь… наложи поверх раны сыр.
У казалось бы давно привыкшего ко мне Дэнни отвисла челюсть. Он переводил взгляд с меня на сыр, явно думая, что, должно быть, у меня необычно быстро началась суровая лихорадка.
– Пенициллин, – сглотнув, пояснила я и махнула рукой на сыр. Во рту было липко от опийной настойки. – Плесень, что образуется в этом сыре, относится к пенициллиновым. Используй то, что в прожилках.
Дэнни закрыл рот и решительно кивнул.
– Хорошо. Но нам лучше поскорей начать, Клэр. Свет уходит.
Свет и вправду уходил, и воцарившееся в комнате ощущение срочности было осязаемым. Но миссис Макен принесла еще свечей, и Дэнни заверил меня, что операция предстоит несложная, и он отлично справится при свечах.
Еще опиум. Я начинала ощущать эффект – довольно приятное головокружение – и попросила Джейми снова уложить меня. Боль определенно уменьшилась.
– Дай мне еще немного, – попросила я как будто чужим голосом.
Я сделала насколько могла глубокий вдох и приняла удобную позу, с отвращением глядя на кожаный кляп, лежащий рядом со мной. Раньше кто-то (возможно, доктор Леки) уже разрезал мою сорочку на боку. Я широко раздвинула края отверстия и протянула руку Джейми.
Между закопченными стропилами сгустились тени. Огонь в кухне был притушен, но не до конца, и его отблески на очаге горели красным. Одурманенная, я поглядела на мерцающий на стропилах свет и закрыла глаза, вспомнив то время, когда чуть не умерла от бактериального отравления.
Джейми держал мою левую руку, прижатую к груди, а другой рукой нежно гладил мои волосы, убирая с лица влажные пряди.
– Тебе получше, a nighean (девочка (гэльск.). – прим. пер.)? – прошептал он, и я кивнула...
Или подумала, что кивнула. Миссис Макен пробормотала что-то Дотти и, получив ответ, вышла. Боль никуда не делась, но теперь она была далекой, будто маленький мерцающий огонек, который я могла приглушить, закрыв глаза. Гораздо ближе ощущался глухой стук моего сердца, и я начала видеть... не то чтобы галлюцинации, но разрозненные образы – лица незнакомцев, которые то появлялись, то исчезали у меня перед глазами. Одни смотрели на меня, другие, казалось, ничего не замечали; они улыбались, ухмылялись и гримасничали, но на самом деле не имели ко мне никакого отношения.
– Выпей еще, Сассенах, – прошептал Джейми, поднимая мою голову и поднося ложку к губам, липким от хереса и горчащим от опиума. – Еще одну.
Я проглотила и снова легла. Интересно, если я умру, увижу ли я снова свою маму? И я вдруг так по ней затосковала, что сама поразилась тому, как сильно.
Я пыталась вспомнить ее лицо, старалась вызвать его из сонма незнакомцев, когда внезапно утратила контроль над мыслями и начала улетать в темно-синий мрак.
– Не покидай меня, Клэр, – зашептал Джейми мне на ухо. – В этот раз я буду умолять. Не уходи от меня. Пожалуйста.
Я чувствовала тепло его лица, видела жар его дыхания на своей щеке, хотя мои глаза были закрыты.
– Не уйду, – сказала я...
Или подумала, что сказала. И ушла. Моей последней мыслью было то, что я забыла наказать ему не жениться на дурочке.

НЕБО СТАЛО ЦВЕТА ЛАВАНДЫ, и кожа Клэр словно омывалась золотом. В комнате горели шесть свечей, их пламя в неподвижном воздухе было высоким и ровным.
Джейми стоял у головы Клэр, положив руку ей на плечо, как будто мог утешить. На самом деле, именно ощущение ее под рукой, все еще живой, и удерживало его на ногах.
Под разбойничьей маской Дэнни издал тихий звук удовлетворения, и Джейми увидел, как напряглись мышцы обнаженного предплечья, когда доктор медленно вытащил из тела Клэр инструмент. Из раны хлынула кровь, и Джейми напрягся, будто кошка, готовый прыгнуть вперед с тампоном, но фонтана не последовало, и кровотечение утихло, превратившись в тонкую струйку. Лишь небольшой всплеск крови сопроводил появление кончиков пинцета с чем-то темным, зажатым между ними.
Дэнни уронил пулю на ладонь и уставился на нее, затем раздраженно фыркнул от того, что его очки затуманились от пота, вызванного его усилиями. Джейми сорвал их с носа квакера, торопливо вытер о подол рубашки и поместил обратно прежде, чем Хантер успел моргнуть дважды.
– Спасибо, – мягко поблагодарил Дэнни, возвращаясь к мушкетной пуле.
Он осторожно повертел ее и громко выдохнул.
– Целая, – сказал он. – Слава Богу.
– Deo gratias (Слава Богу (лат.). – прим. пер.), – с жаром повторил за доктором Джейми и протянул руку. – Дай посмотреть, пожалуйста.
Брови Хантера поползли вверх, и пуля упала Джейми в ладонь. Она была поразительно теплой – теплой от тела Клэр. Даже теплее воздуха или потной плоти Джейми, и от этого он непроизвольно зажал пулю в кулаке, украдкой взглянув на грудь Клэр, которая вздымалась и опускалась, хотя и с пугающей медлительностью. И почти так же медленно он разжал руку.
– Что ты ищешь, Джейми? – спросил Дэнни, заново стерилизуя зонд с изогнутым кончиком.
– Насечки. Черту, крест – любой знак намеренного повреждения.
Он осторожно перекатывал пулю между пальцами, затем расслабился и с облегчением снова благодарно пробормотал «Deo gratias».
– Намеренного повреждения? – Вертикальные морщинки между бровей Дэнни стали глубже, когда он поднял глаза. – Ты имеешь в виду, чтобы пуля раскололась?
– Да – или хуже того. Иногда стрелок что-нибудь втирает в эти отметины. Например, яд или... или дерьмо. На случай, если сама рана окажется не смертельной, понимаешь?
Это шокировало Хантера: его потрясение ясно проглядывалось даже под защитным платком.
– Если собираешься убить человека, то желаешь ему зла. – сухо сказал Джейми.
– Да, но...
Осторожно положив на полотенце инструмент, словно тот был фарфоровый, а не металлический, Хантер посмотрел вниз. От его дыхания затрепетал носовой платок, повязанный вокруг рта.
– Но ведь одно дело убить человека в битве, застрелить врага, защищая свою жизнь, так ведь?.. И совсем другое – хладнокровно приготовить все для того, чтобы враг умирал ужасной и медленной смертью...
Клэр чудовищно застонала и дернулась под рукой, когда Дэнни осторожно зажал оба края раны. Джейми схватил жену за локти, чтобы та не повернулась. Дэнни снова взялся за пинцет.
– Ты бы сам такого не сделал, – уверенно произнес Хантер.
Он сосредоточенно и деликатно прощупывал внутри раны, держа тампон наготове, чтобы ловить медленно сочащуюся кровь. Потерю каждой капли Джейми ощущал, будто она покидала его собственные вены. Он похолодел: сколько крови Клэр может потерять и выжить?
– Нет. Это было бы трусостью.
Но говорил он машинально, почти не слушая. Клэр обмякла; Джейми увидел, как ее пальцы разжались, стали вялыми, и посмотрел на ее лицо, на ее горло, ища видимый пульс. Он что-то нащупал большим пальцем, прижатым к ее руке, но не мог сказать, бьется ли там ее сердце или его собственное.
Джейми чутко прислушивался к громкому дыханию Дэнни. Доктор на миг замер, и Джейми оторвался от лица Клэр, чтобы увидеть пристальный взгляд квакера, когда он снова вытащил пинцет из раны, на этот раз сжимая крошечный комок чего-то неузнаваемого. Дэнни разжал пинцет и бросил комок на полотенце, затем потыкал в него инструментом, пытаясь расправить, и, когда кровь ярко-красным пятном впиталась в полотенце, Джейми увидел переплетение крошечных темных нитей. Ткань.
– Что думаешь? – спросил Дэнни, хмуро глядя на этот клочок. – Что это: часть ее сорочки, или... лифа, или ткани корсета? Потому что, судя по дыре в корсете, мне кажется…
Джейми торопливо порылся в своем спорране, вытащил маленький шелковый мешочек, в котором хранил очки для чтения, и надел их на нос.
– У тебя тут, по крайней мере, два отдельных кусочка, – объявил он после тревожного рассматривания. – Полотно из корсета и кусок более легкой ткани. Видишь? – Он взял зонд и осторожно раздвинул клочки. – Думаю, что вот этот – от ее сорочки.
Дэнни взглянул на унылую груду окровавленной одежды на полу, и Джейми, сразу догадавшись о его намерениях, протянул руку, пошевелил и вытащил остатки платья.
– Это чистая дыра, – сказал Денни, глядя на ткань, которую Джейми расстелил на столе. – Возможно... – он взял пинцет и повернулся обратно, не договорив.
И снова принялся искать – глубже, и Джейми стиснул зубы, чтобы не закричать в знак протеста. «Печень сплошь из сосудов, – говорила Клэр, объясняя Дэнни, что он должен делать. – Риск кровоизлияния...»
– Я знаю, – пробормотал Дэнни, не поднимая глаз. Намокший от пота платок прилип к его лицу и проявил все черты лица так, что было видно, как он говорит. – Я... осторожен.
– Я знаю, – сказал Джейми, но так тихо, что не был уверен, слышал ли его Дэнни.
«Пожалуйста. Прошу, пусть она живет. Пресвятая Богородица, спаси ее... спасиее-спасиее-спасиее... На миг слова слились, утратив смысл, и осталось лишь чувство отчаянной мольбы. Красное пятно на полотенце под Клэр выросло до угрожающих размеров к тому времени, когда Хантер снова положил свой инструмент и вздохнул, расслабив плечи.
– Думаю, – надеюсь, – я достал все.
– Хорошо. Я... что ты будешь делать дальше?
Он увидел, как за промокшей тряпкой Дэнни слегка улыбнулся, а оливково-карие глаза мягко и спокойно смотрели поверх нее.
– Прижгу, закрою рану и буду молиться, Джейми.