КОЛОКОЛ ПРЕСВИТЕРИАНСКОЙ церкви в двух кварталах от нас пробил половину третьего, и в желудке у меня заурчало, напомнив, что со всем этим переполохом я еще даже чаю не пила.
Дженни перекусила вместе с Марсали и детьми, но объявила, что запросто управится с яйцом, если таковое найдется. Так что я отправила миссис Фиг посмотреть, есть ли яйца, и уже через двадцать минут мы уписывали – как благовоспитанные дамы – яйца всмятку, жареные сардины и (за отсутствием кекса) оладушки с маслом и медом, которых Дженни раньше никогда не видела, но очень проворно поглощала.
– Смотри, как он впитывает в себя сладость! – воскликнула она, прижимая маленький пористый оладушек вилкой, а затем отпуская его. – Никакого сравнения с овсяной или ячменной лепешкой! – и, оглянувшись через плечо, наклонилась ко мне, понижая голос: – Как думаешь, если я попрошу, та, на кухне, покажет мне, как это готовить?
Дженни прервал неуверенный стук в поврежденную входную дверь, и, повернувшись, я увидела, как ее толкнули, на пестрый полотняный коврик упала длинная тень, а сразу вслед за нею вошел ее хозяин – молодой британский субалтерн-офицер (в английской армии офицер в чине ниже капитанского. – прим. пер.), который заглянул в гостиную, явно обескураженный разгромом в прихожей.
– Подполковник Грей? – спросил он, с надеждой переводя взгляд с меня на Дженни.
– Милорда сейчас здесь нет, – я попыталась говорить уверенным тоном и подумала, сколько же еще раз мне придется сказать это и кому?
– О, – молодой человек еще больше растерялся. – А вы можете сказать мне, где он, мэм? Полковник Грейвс раньше уже присылал записку, прося подполковника Грея тотчас явиться к генералу Клинтону, и генерал э-э... сильно удивлен, почему подполковник до сих пор не прибыл.
– А, – произнесла я, искоса взглянув на Дженни. – Что ж, боюсь, лорда Джона срочно вызвали по делам до того, как он получил записку от полковника.
Должно быть, это та самая бумага, которую принесли за несколько минут до столь драматичного воскрешения Джейми из водяной могилы. Джон взглянул на послание и, так и не прочитав его, сунул в карман бриджей.
Парень вздохнул, но не сдавался.
– Да, мэм. Если вы скажете, где милорд находится в данный момент, я зайду за ним. Я действительно не могу вернуться без него, вы же понимаете?
Он жалобно, хотя и с очаровательной улыбкой, посмотрел на меня. Я улыбнулась в ответ, но внутри возникла легкая паника.
– Мне жаль, но я действительно не знаю, где он сейчас, – я встала, надеясь, что посыльный отступит к двери.
– Что ж, мэм, если вы просто скажете, куда он отправился, я пойду и поищу его в том направлении, – упорно стоял на своем юноша.
– Лорд Джон не сообщил.
Я шагнула к молодому человеку, но тот не отступил. Из простого абсурда это превращалось уже во что-то более серьезное. Несколько недель назад на балу Mischianza (событие, также известное как «Прощальная вечеринка Хау». – прим. пер.) я познакомилась с генералом Клинтоном – Боже, неужели прошло всего несколько недель? Казалось, что целые жизни! – и, хотя он очень сердечно ко мне отнесся, не думаю, что Клинтон оставит меня в покое, не получив какой-нибудь информации. Генералы склонны высоко думать о своей собственной значимости.
– Вы же знаете, милорд не состоит на действительной службе, – сказала я в слабой надежде отделаться от субалтерн-офицера. Тот удивился.
– Да нет же, состоит, мэм. Сегодня утром полковник прислал уведомление с курьером.
– Что? Он не может этого сделать... э-э, я ведь права? – и внезапный ужас пополз вверх по позвоночнику.
– Сделать что, мэм?
– Просто... просто сообщить милорду, что он снова на службе?
– О, нет, мэм, – заверил он меня. – Командир полка, в котором числится подполковник Грей, призвал его из запаса. Герцог Пардлоу.
– Иисус твою Рузвельт Христос, – сказала я и села.
Дженни прижала салфетку к губам, явно чтобы заглушить подступивший смех: вот уже двадцать пять лет она не слышала, как я произносила эту фразочку. Я многозначительно на нее поглядела, но для воспоминаний сейчас было не время.
– Хорошо, – с глубоким вздохом я вновь повернулась лицом к молодому человеку, – тогда мне лучше отправится с вами к генералу.
Я снова поднялась и только в этот миг обнаружила, что предыдущие события застали меня врасплох, когда я переодевалась, и потому на мне по-прежнему были только рубашка и халатик.
– Я помогу тебе одеться, – сказала Дженни, торопливо вставая. Одарив военного очаровательной улыбкой, она жестом указала на стол, теперь уставленный тостами, повидлом и блюдом с дымящейся копченой рыбой. – Перекуси, пока ждешь, парень. Чего ж добру пропадать.

ДЖЕННИ ВЫСУНУЛА ГОЛОВУ в коридор и прислушалась, но доносящийся снизу голос миссис Фиг и слабое звяканье вилки о фарфор свидетельствовали о том, что парень воспользовался ее предложением. Дженни потихоньку закрыла дверь.
– Пойду-ка я с тобой, – сказала она. – В городе полно солдат, и тебе не следует выходить одной.
– Со мной все... – начала было я, но потом в нерешительности замолчала.
Большинство английских офицеров в Филадельфии знали меня как леди Джон Грей, но это не значило, что рядовые солдаты это тоже знали или испытывали ко мне порожденное данным фактом уважение. К тому же я чувствовала себя самозванкой, но это к делу не относилось. На лице же у меня не написано?
– Спасибо, – быстро согласилась я. – Я буду рада твоей компании.
Неуверенная ни в чем, кроме того, что Джейми непременно придет за мной, я была рада небольшой моральной поддержке... и, тем не менее, задумалась, не следует ли мне предупредить Дженни об осмотрительности, когда я буду говорить с генералом Клинтоном.
– Сама я ни словечка не скажу – заверила она меня, слегка крякнув, когда потуже затягивала шнуровку на корсете. – Думаешь, нужно говорить ему о том, что случилось с лордом Джоном?
– Нет, совершенно уверена, что нет, – сказала я, с трудом выдыхая. – Ух... как туго.
– М-м-м.
Дженни уже зашла в гардеробную, чтобы выбрать мне наряд.
– Что думаешь об этом? У него глубокое декольте, а твоя грудь все еще очень хороша.
– Я же не собираюсь соблазнять мужчину!
– Ну разумеется, ты должна! – деловито возразила она. – Или, по крайней мере, надо отвлечь его – в смысле, если ты не собираешься говорить ему правду, – одна блестящая черная бровь взлетела. – Будь я английским генералом, которому рассказали, что его подполковника похитил злобный хайландский великан, мне бы это ни капли не понравилось.
Возразить на этот довод мне было совсем нечем, и, коротко пожав плечом, я втиснулась в янтарный шелк со сливочного цвета кантом в швах и такими же рюшами из лент по краю лифа.
– Ну, да, отлично, – сказала Дженни, затянув шнуровку и отступив назад, чтобы оценить результат. – Лента почти того же цвета, что и твоя кожа, так что вырез выглядит даже ниже, чем на самом деле.
– Можно подумать, что последние тридцать лет ты управляла салоном-ателье или борделем, а не фермой, – нервничая, сердито заметила я. Дженни фыркнула.
– У меня три дочери, девять внучек, да еще шестнадцать племянниц и внучатых племянниц со стороны сестры Йена. Зачастую – это примерно то же самое.
Я расхохоталась, и Дженни улыбнулась в ответ. А в следующий миг мы обе смаргивали слезы, потому что внезапно вспомнили тех, кого потеряли – Брианну, Йена. И потом мы обнялись, крепко держась друг за друга, чтобы горе нас не захлестнуло.
– Все хорошо, – шептала она, горячо обнимая меня. – Ты не потеряла свою девочку. Она жива. А Йен по-прежнему со мной. Он никогда меня не покинет.
– Я знаю, – сказала я сдавленным голосом. – Знаю, – выпустив ее из объятий, я выпрямилась, шмыгая носом и размазывая слезы пальцем. – У тебя есть платочек?
На самом деле, она как раз держала один в руке, но полезла в карман у талии и, достав другой, свежевыстиранный и аккуратно сложенный, дала его мне.
– Я же бабушка, – пояснила она и энергично высморкалась. – У меня всегда есть лишний платочек. Или даже три. Теперь, что делать с твоими волосами? Ты же не можешь выйти на улицу в таком виде.
К тому времени, когда мы более-менее уложили мне волосы, собрав их в сеточку и для благопристойности прикрепив шпильками широкополую шляпку из плетеной соломки, я в общих чертах придумала, что скажу генералу Клинтону. Придерживайся правды, насколько это возможно. Это первый принцип успешного вранья, хотя давненько мне не приходилось его применять.
Ну, что же. К лорду Джону прибыл курьер (точно, приходил) и принес записку (и приносил). Я понятия не имею, что было в той записке – абсолютная правда. Потом лорд Джон ушел вместе с курьером, но не сказал, куда направляется. Технически, тоже правда; единственным отличием является то, что он ушел с другим посланником. Нет, я не видела, в каком направлении они ушли; нет, я не знаю, отправились ли они пешком или уехали верхом – лошадь лорда Джона содержалась в конюшне Дэвисона на Пятой улице, в двух кварталах отсюда.
Звучит правдоподобно. Если генерал Клинтон решит навести справки, я абсолютно уверена, что он найдет лошадь в своем стойле и сделает вывод, что Джон где-нибудь в городе. И тогда, потеряв интерес ко мне, как к источнику информации, скорее всего, отправит солдат обойти места, обычно посещаемые людьми такого положения, как лорд Джон Грей.
И если нам хоть немного повезет, то к тому времени, как генерал исчерпает все предлагаемые Филадельфией возможности, Джон вернется и сможет ответить на его чертовы вопросы сам.
– А что насчет Джейми? – спросила Дженни, и на ее лице отразились легкие признаки тревоги. – Он же не вернется в город, правда?
– Надеюсь, нет.
Я едва могла вздохнуть, – и не только из-за шнуровки: так сильно стучало мое сердце в планку корсета.
Прищурившись, Дженни долго и задумчиво на меня поглядела и покачала головой.
– Ничего подобного, – сказала она. – Ты надеешься, что Джейми примчится прямо сюда. За тобой. И ты права. Он примчится, – нахмурившись, она подумала еще немного. – Останусь-ка я лучше здесь, – вдруг сказала Дженни, – на случай, если он вернется, пока ты будешь у генерала. Джейми должен быть в курсе положения вещей. А я не уверена, что та, на кухне, не насадит братца на длинную вилку для поджаривания хлеба, как только тот неожиданно появится на пороге.
Я расхохоталась, ярко представив себе реакцию миссис Фиг на внезапное появление горца из Хайленда в ее владениях.
– К тому же, – добавила Дженни, – кто-то должен убрать этот бардак, а уж по этой части опыт у меня большой.

МЫ С ДЖЕННИ ПОДЗАДЕРЖАЛИСЬ, и когда я вновь появилась, молодой офицер приветствовал меня с облегчением. И, хотя, конечно, он не потащил меня по мостовой, схватив за руку, но, предложив мне опереться на свою, взял такой быстрый темп, что мне пришлось почти бежать, чтобы не отставать от него. Штаб Клинтона находился недалеко от особняка, но день был теплым, и я прибыла туда мокрой и запыхавшейся, пряди волос выбились из-под соломенной шляпки и прилипли к шее и щекам, а под лифом медленно и щекотно струились ручейки пота.
Мой сопровождающий доставил меня в просторный холл с паркетным полом, перепоручил (с громким вздохом облегчения) другому военному, и я воспользовалась минуткой, чтобы стряхнуть пыль с юбок, поправить и заново приколоть шляпку и незаметно промокнуть лицо и шею изящным кружевным платочком. Я была настолько занята этим, что не сразу узнала человека, сидящего на одном из невысоких позолоченных стульев на другой стороне холла.
– Леди Джон, – сказал он, вставая, когда понял, что я его заметила. – К вашим услугам, мэ-эм, – он чуть улыбнулся, но глаза его остались совершенно холодными.
– Капитан Ричардсон, – сухо ответила я. – Как мило.
Руки я не протянула, и он мне не поклонился. Не было смысла притворяться, что мы не что иное, как враги – и к тому же непримиримые. Он стал причиной моего брака с лордом Джоном, спросив у последнего, имеется ли у него, Джона, личный интерес ко мне, поскольку он, Ричардсон, собирался немедленно арестовать меня за шпионаж и распространение крамольных материалов. Оба обвинения были обоснованными, и, хотя Джон, вероятно, не знал этого, он поверил Ричардсону и вежливо ответил, что лично во мне не заинтересован (тоже в известной мере истинное утверждение). И два часа спустя я стояла в гостиной лорда Джона, оцепеневшая от шока и горя, и механически произносила «согласна» в ответ на вопросы, которых не слышала и не понимала.
В то время я едва ли что-то слышала о Ричардсоне, не говоря уж о том, что не знала, как он выглядит. Джон представил меня, – холодно и официально – когда Ричардсон подошел к нам во время грандиозного бала Mischianza, устроенного месяц назад в честь английских офицеров дамами-лоялистками Филадельфии. И только тогда Джон рассказал мне об угрозах Ричардсона, присовокупив краткое наставление, чтобы я держалась от этого типа подальше.
– Вы ожидаете аудиенции у генерала Клинтона? – спросила я вежливо.
У меня мелькнула мысль, что в этом случае я могла бы, потихоньку прокравшись через здание, выскользнуть в заднюю дверь, пока генерал будет занят Ричардсоном.
– Да, – ответил тот, любезно добавив: – но, разумеется, вы должны войти передо мной, леди Джон. Мое дело подождет.
Это прозвучало немного зловеще, но я лишь вежливо кивнула, уклончиво хмыкнув.
И тут я стала понимать (как понимаешь, что начинается расстройство желудка), что мои отношения с британской армией в целом и капитаном Ричардсоном в частности оказалось на грани резкой переоценки. Как только всем станет известно, что Джейми не умер, для всех я перестану быть леди Джон Грей. Теперь я снова миссис Джеймс Фрейзер, и, хотя это, безусловно, является поводом для восторженного ликования, но уже ничто не помешает капитану Ричардсону осуществить свои первоначальные намерения.
Прежде чем я смогла придумать что-нибудь путное, чтобы сказать Ричардсону, появился долговязый молодой лейтенант и проводил меня к генералу. Гостиная, превращенная в кабинет Клинтона, находилась в состоянии организованного хаоса: вдоль одной стены выстроились упаковочные ящики и связанные вместе флагштоки, похожие на вязанку хвороста. А военные знамена, которые обычно гордо реяли на этих древках, ловко сворачивал и складывал в аккуратные стопочки капрал возле окна. Я слышала, – да весь город, вероятно, слышал – что британская армия уходит из Филадельфии. Очевидно, что делали они это в жуткой спешке.
Еще несколько солдат вносили и выносили вещи, но двое мужчин сидели по разные стороны письменного стола.
– Леди Джон, – удивился Клинтон, но встал и подошел, чтобы склониться над моей рукой. – Ваш самый покорный слуга, мэ-эм.
– Добрый день, сэр, – ответила я.
Мое сердце уже колотилось, но забилось еще быстрее при виде мужчины, который поднялся со стула и остановился позади генерала. Одетый в мундир, он выглядел поразительно знакомым, но я была уверена, что никогда не видела его раньше. Кто?..
– Мне очень неловко, что я побеспокоил вас, леди Джон. Я хотел устроить сюрприз вашему мужу, – продолжил генерал. – Но, как я понимаю, его нет дома?
– Э-э... нет. Его нет.
Незнакомец – полковник пехоты, хотя на его мундире было больше золотых галунов, чем обычно – удивленно поднял брови. Жест показался таким знакомым, что у меня вдруг голова пошла кругом.
– Вы родственник лорда Джона Грея, – выпалила я, глядя на него во все глаза.
Иначе и быть не могло. Мужчина не носил парик, – как и Джон, – вот только волосы у него под пудрой были темными. Форма головы – изящный удлиненный череп – такая же, как у Джона, – как и разворот плеч. И чертами лица он тоже походил на Джона, но на его обветренном и худощавом лице резко обозначились морщины, высеченные долгой службой и бременем командования. И мундир не требовался, чтобы понять, что всю свою жизнь этот человек был военным.
Мужчина улыбнулся, и внезапно его лицо изменилось: он явно обладал таким же, как и у Джона, шармом.
– Вы очень проницательны, мадам.
Шагнув вперед и беспрепятственно забрав мою вялую руку у генерала, он коротко и совсем по-европейски поцеловал ее, а потом выпрямился и принялся с любопытством меня разглядывать.
– Генерал Клинтон сообщил мне, что вы жена моего брата.
– О, – произнесла я, пытаясь восстановить мыслительный процесс. – Тогда вы, должно быть, Хэл! Э-э... Прошу прощения. Я имею в виду, вы... Простите, я знаю, что вы герцог, но, боюсь, что не помню ваш полный титул, Ваша Милость.
– Пардлоу, – сказал он, все еще держа мою руку и улыбаясь. – Но имя, данное мне при крещении, – Гарольд, пожалуйста, можете меня так называть, если хотите. Добро пожаловать в семью, моя дорогая. Я понятия не имел, что Джон женился. Я так полагаю, что событие произошло совсем недавно? – герцог говорил с большой теплотой, но за его хорошими манерами ощущалась напряженное любопытство.
– А, – произнесла я неопределенно. – Да, совсем недавно.
Мне ни на миг не приходило в голову задуматься о том, сообщил ли Джон своей семье обо мне. А если и сообщил, то они едва-едва успели получить об этом весточку. Я даже не знала всех членов его семьи – хотя слышала о Хэле, поскольку он отец племянника Джона, Генри, которого...
– Ох, ну, конечно, вы приехали навестить Генри! – воскликнула я. – Он будет так рад увидеть вас! Он очень быстро поправляется, – уверила я его.
– Я уже видел Генри, – ответил герцог. – Сын с огромным восхищением говорит о вашем мастерстве удалять кусочки его кишки и соединять оставшееся. Но, естественно, как бы мне ни хотелось повидать сына... и дочь, – на миг его губы сжались: судя по всему, Дотти сообщила родителям о своей помолвке, – и как бы я ни был рад снова увидеть брата, на самом деле, в Америку меня призвал долг. Мой полк только что высадился в Нью-Йорке.
– О, – заметила я. – Э-э... прекрасно.
Джон явно не знал, что приезжает его брат – не говоря уж о полке. У меня мелькнула смутная мысль, что следует, задав пару вопросов, выяснить все, что можно, о планах генерала, но, судя по всему, сейчас было не время и не место.
Генерал вежливо кашлянул.
– Леди Джон... Вы случайно не знаете, где находится ваш муж в данный момент?
Потрясенная встречей с Гарольдом, герцогом Пардлоу, я почти начисто забыла о причине своего прихода сюда, но этот вопрос быстро заставил меня все вспомнить.
– Нет, боюсь, что нет, – ответила я как можно спокойнее. – Я уже сказала вашему капралу. Несколько часов назад прибыл курьер с запиской, и лорд Джон ушел вместе с ним. Однако он не сказал, куда.
Губы генерала дернулись.
– На самом деле, нет, – по-прежнему любезно проговорил он. – Полковник Грейвс отправил посыльного с запиской, сообщавшей лорду Джону, что он снова призван на действительную службу, и ему приказано тотчас явиться сюда. Но он не прибыл.
– О, – произнесла я столь же растерянно, как и чувствовала себя. Учитывая обстоятельства, было уместным это показать, – что я и сделала. – Ох, Боже. В таком случае... он ушел с кем-то другим.
– Но вы не знаете, с кем?
– Я не видела, как он уходил, – аккуратно обошла я вопрос. – Боюсь, он не оставил весточки, куда направляется.
Клинтон воздел резко очерченную черную бровь и взглянул на Пардлоу.
– Полагаю, в таком случае, он скоро вернется, – пожал плечом герцог. – В конце концов, дело не срочное.
Генерал Клинтон выглядел так, будто он не вполне согласен с этим мнением, но, мельком взглянув на меня, ничего не сказал. Он явно был слишком занят и, вежливо поклонившись, пожелал мне хорошего дня.
Я с готовностью попрощалась, едва остановившись, чтобы заверить герцога, что рада знакомству с ним, и спросить, куда его брат может отправить весточку?..
– Я остановился в «Королевском гербе», – ответил Пардлоу. – Может, мне...
– Нет, нет, – поспешно сказала я, предвосхищая его предложение проводить меня домой, – все в порядке. Благодарю вас, сэр.
Я поклонилась генералу, затем Хэлу и в полном смятении направилась к двери, крутанув подолом юбок.
Капитан Ричардсон из холла исчез, но мне было некогда задаваться вопросом, куда. Быстро кивнув и улыбнувшись солдату у дверей, я вышла на воздух, тяжело дыша, словно только что выбралась из батисферы (глубоководная камера, опускаемая на тросе. – прим. пер.).
«Ну, и что теперь?» – подумала я, уворачиваясь от двух мальчишек с обручем, которые зигзагами бегали по улице, отскакивая от ног солдат, несущих свертки и мебель в большую повозку. И поскольку солдаты терпели их, скорее всего, это были сыновья одного из офицеров Клинтона.
Джон довольно часто рассказывал о своем брате и о склонности Хэла к деспотизму и властности. Не хватало только чересчур любопытной особы, считающей себя вправе вмешиваться во все подряд. Интересно, в хороших ли Уильям отношениях со своим дядей? Если да, то, возможно, Хэла можно было бы отвлечь и использовать, чтобы вразумить Вилли... Нет, нет, конечно, нет. Хэл не должен знать о Джейми (по крайней мере, пока). А у него не получится и парой слов обменяться с Вилли, не узнав… если Уильям вообще захочет об этом говорить.
– Леди Джон.
Голос сзади заставил меня на миг остановиться, но этого оказалось достаточно, чтобы герцог Пардлоу со мной поравнялся и, удерживая, взял за руку.
– Вы совсем не умеете врать, – с любопытством заметил он. – Вот только интересно, о чем вы солгали?
– У меня получается лучше, если я подготовлюсь, – огрызнулась я, – хотя, раз уж на то пошло, сейчас я не вру.
Рассмеявшись, он наклонился, изучая мое лицо с близкого расстояния. Его глаза были бледно-голубыми, как и у Джона, но из-за темных бровей и ресниц взгляд казался пронзительным.
– Возможно, и нет, – сказал герцог, все еще веселясь, – но если вы и не лжете, то и всего не говорите тоже.
– Я и не обязана рассказывать вам все, что знаю, – с достоинством ответила я, пытаясь высвободить руку. – Отпустите.
Он неохотно отпустил.
– Прошу прощения, леди Джон.
– Ну что вы, – коротко ответила я и попыталась его обойти, однако он тут же шагнул передо мной, преграждая путь.
– Я хочу знать, где мой брат, – заявил герцог.
– Я и сама бы хотела это знать, – парировала я, пытаясь обойти его.
– Куда вы идете, могу я спросить?
– Домой.
Было по-прежнему странно называть особняк лорда Джона «домом»... И все же, другого у меня нет. «Нет, есть, – сказал тихий ясный голос моего сердца. – У тебя есть Джейми».
– Чему вы улыбаетесь? – удивленно спросил Пардлоу.
– Мысли о том, что приду домой и скину туфли, – ответила я, спешно стирая улыбку. – Они меня просто убивают.

Губы герцога слега дрогнули.
– Позвольте предложить вам мой портшез, леди Джон.
– О, нет, и в самом деле не стóит...
Но Пардлоу, вытащив из кармана деревянный свисток, пронзительно засвистел, и тут же из-за угла выбежали два приземистых мускулистых человека (которые явно были братьями, – настолько они походили друг на друга), несущих крытый портшез на горизонтальных шестах.
– Нет, нет, в этом действительно нет необходимости, – протестовала я. – К тому же, Джон говорил, что вы страдаете подагрой, вам самому нужен портшез.
Ох, как герцогу это не понравилось: глаза сузились, губы сжались.
– Я справлюсь, мадам, – кратко ответил он и, снова схватив меня за руку, подтащил к портшезу и втолкнул внутрь, сбив шляпку мне на глаза. – Леди под моей защитой. Отнесите ее в «Королевский герб», – захлопнув дверь, проинструктировал он Твиддлдама и Твиддлди («Tвидлдам и Tвидлди», ироническое выражение, созданное поэтом Джоном Байромом для обозначения двух враждующих между собой английских музыкальных школ первой половины XVIII в., которые почти ничем друг от друга не отличались. Выражение, означающее две трудноразличимые вещи, разница которых только в названии. А также, персонажи книги «Алиса в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла (Трулляля и Тралляля) и английских детских стишков. – прим. пер.).
И прежде чем я успела произнести: «Голову ему долой!» (реплика Червонной Королевы из «Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэррола. – прим. пер.), – мы уже трусили по Хай-стрит на чудовищной скорости.
Я схватилась за ручку дверцы, намереваясь выскочить, даже за счет порезов и синяков, но мерзавец продел фиксирующий шпингалет сквозь внешнюю ручку, и я не могла дотянуться до него изнутри. Я крикнула носильщикам, чтобы они остановились, но те полностью проигнорировали меня, с грохотом мчась по булыжникам, как будто доставляли известие из Гента в Аахен. («Как привезли добрую весть из Гента в Аахен» – это стихотворение Роберта Браунинга, опубликованное в «Драматических романах и текстах» 1845 года, в котором от лица одного из гонцов рассказывается о том, как трое всадников галопом доставляли известие в Аахен «новости, которые могли бы спасти Аахен от его судьбы», и доскакал лишь один. – прим. пер.)
Задыхаясь от ярости, я откинулась назад и сдернула шляпку. Да что этот Пардлоу себе воображает? Из того, что рассказывал Джон и по другим замечаниям, сделанным детьми герцога о своем отце, было ясно, что тот привык поступать по-своему.
– Что ж, мы еще поглядим, кто кого, – буркнула я, проткнув длинной шляпной булавкой с жемчужной головкой поля шляпки. Сеточка, в которой были мои волосы, слетела вместе со шляпкой. Я запихнула ее внутрь и, встряхнув головой, распустила волосы по плечам.
Мы повернули на Четвертую улицу, которая была вымощена кирпичом, а не булыжником, и тряска уменьшилась. Перестав держаться за сиденье, я принялась за окно. Если мне удастся открыть его, я смогу добраться до фиксирующего шпингалета; и даже если дверь распахнется, вывалив меня на улицу, – главное, это положит конец проискам герцога.
Раздвижное окно не имело никакой щеколды, за которую можно было бы ухватиться: единственный способ открыть его – вставить кончики пальцев в неглубокий паз с одной стороны и толкать раму. Я мрачно пыталась это сделать, несмотря на то, что портшез снова болтало из стороны в сторону, и тут услышала, как, выкрикивая какое-то указание носильщикам, Пардлоу поперхнулся и умолк.
– Ст.. стоп. Я... не могу...
Голос затих, носильщики, запнувшись, остановились, и я прижалась лицом к внезапно ставшему неподвижным окну. Герцог стоял посреди улицы, прижав кулак к жилету, и пытался сделать вдох. Его лицо сильно покраснело, а губы посинели.
– Поставьте меня и сию минуту откройте эту чертову дверцу! – взревела я через стекло одному из носильщиков, который оглянулся через плечо с беспокойным выражением на лице.
Они послушались, и я вылетела из портшеза во взрыве вспорхнувших юбок, втыкая шляпную булавку в планку корсета. Мне она еще может пригодиться.
– Черт возьми, сядьте! – сказала я, подходя к Пардлоу.
Он покачал головой, но позволил проводить его к портшезу, в который я заставила его сесть. Но удовлетворение от того, что наши позиции теперь поменялись, слегка омрачал страх, что герцог вполне может умереть.
Моя первая мысль, что он перенес сердечный приступ, исчезла в тот момент, когда я услышала, как он дышит – или пытается дышать. Свистящий вдох человека в мучительном приступе астмы ни с чем не спутаешь, однако я схватила запястье Пардлоу и на всякий случай проверила его пульс: колотящийся, но устойчивый. И хотя герцог вспотел, это был обычный теплый пот, вызванный жаркой погодой, а не внезапный липкий выпот, который часто сопровождает инфаркт миокарда.
Я коснулась его кулака, все еще прижатого к солнечному сплетению.
– У вас болит здесь?
Пардлоу покачал головой, сильно кашлянул, и убрал руку.
– Нужно... пилюля... фл... – выговорил он, и я увидела, что в жилете есть маленький кармашек, в который герцог пытался залезть. Засунув туда два пальца, я вынула маленькую эмалированную шкатулку, а из нее – крошечный флакончик с пробкой.
– Что... неважно.
Вытащив пробку, я принюхалась и сама захрипела от запаха аммиака, ударившего в нос.
– Нет, – решительно сказала я, вставляя пробку обратно и засовывая флакон со шкатулкой в свой карман. – Это не поможет. Сожмите губы и выдохните.
Глаза Пардлоу чуть выпучились, но он выполнил это: я ощутила легкое движение воздуха на своем вспотевшем лице.
– Правильно. Теперь, расслабьтесь, не хватайте ртом воздух, а просто позвольте ему входить. Выдыхайте на четыре счета. Раз... два... три... четыре. Вдыхайте на два счета, в том же темпе... да. Выдох на четыре счета... позвольте воздуху войти на два счета... да, правильно. Хорошо, не переживайте: вы не задохнетесь, вы можете продолжать делать так целый день.
Я ободряюще улыбнулась, и он смог кивнуть в ответ. Выпрямившись, я огляделась: мы находились возле Локаст-стрит, и таверна Питермэна была всего лишь в одном квартале.
– Ты, – сказала я одному из носильщиков, – беги в таверну и принеси кувшин крепкого кофе. Он заплатит, – взмахом руки я указала на герцога.
Вокруг нас начинала собираться толпа. Я настороженно поглядывала по сторонам, потому что довольно близко отсюда располагалась приемная доктора Хебди, и я боялась, что он может выйти поглядеть, что случилось. А последнее, чего я хотела, это, чтобы здесь материализовался шарлатан с ланцетом для вен наготове.
– У вас астма, – вернула я свое внимание к герцогу и опустилась на колени, чтобы видеть его лицо, пока проверяю пульс: лучше, медленнее, но мне показалось, что я ощущаю странное явление, которое называют «парадоксальный пульс», когда сердцебиение учащается на выдохе и замедляется на вдохе – такое иногда наблюдается у астматиков (не то чтобы у меня были сомнения). – Вы об этом знали?
Герцог кивнул, по-прежнему сжимая губы и выдыхая.
– Да, – коротко выдавил он перед тем, как сделать новый вдох.
– Вы наблюдались у врача? – кивок. – И он действительно в качестве лекарства рекомендовал нюхательную соль? – жестом указала я на флакончик в моем кармане.
Пардлоу покачал головой.
– От обмо... рока, – проговорил он. – Все... что у меня... есть.
– Понятно.
Я положила руку ему под подбородок и отвела его голову назад, рассматривая зрачки, которые были вполне нормальными. Я почувствовала, что спазм ослабел, и герцог тоже это ощутил: его плечи опустились и губы порозовели.
– Вы не должны использовать ее во время приступа астмы: кашель и слезы только ухудшат ситуацию, вызывая выделение мокроты.
– Что это вы, бездельники, все тут столпились вокруг? Ну-ка, парень, живо сбегай и приведи доктора! – скомандовал резкий женский голос позади. Я скривилась, и, увидев это, герцог вопросительно поднял брови.
– Этот доктор вам точно не нужен, поверьте.
Задумавшись, я поднялась и посмотрела на толпу.
– Нет, нам не нужен доктор, спасибо большое, - как можно любезнее сказала я. – У него просто случилось несварение... что-то съел не то. Ему уже гораздо лучше.
– Мне не кажется, что он хорошо выглядит, мэм, – с сомнением произнес другой голос. – Думаю, лучше все-таки привести доктора.
– Да пусть подохнет! – выкрикнул кто-то в собиравшейся толпе. – Гребанный красномундиришка!
Странная вибрация прокатилась по толпе, и я почувствовала, как в животе завязывается в узел страх. До этой минуты люди не воспринимали герцога, как британского офицера, они просто глазели. Но теперь...
– Я приведу доктора, леди Джон!
К моему ужасу сквозь толпу прорывался мистер Колфилд, видный тори, который со словами «Поди прочь, вшивое отродье!» весьма свободно орудовал своей тростью с золотым набалдашником.
Он наклонился, чтобы заглянуть внутрь портшеза, и, подняв шляпу, поприветствовал Хэла.
– К вашим услугам, сэр. Помощь подоспеет незамедлительно, будьте уверены!
Я схватила его за рукав. Толпа, слава Богу, разделилась. Несмотря на то, что в наш с Пардлоу адрес звучали свист и оскорбления, были слышны и другие голоса: лоялисты (или, может быть, просто более здравомыслящие люди, которым в голову не приходило нападать на улице на больного человека, не разделявшего их политических убеждений) уговаривали, протестовали, и очень многие громко бранились в ответ.
– Нет, нет! – сказала я. – Пожалуйста, пусть кто-нибудь другой идет за доктором. Мы не можем оставить Его Милость здесь без защиты.
– Его Милость?
Колдфилд моргнул и, аккуратно вынув из маленького футлярчика своё пенсне в золотой оправе, нацепил его на нос и наклонился, чтобы рассмотреть в портшезе Пардлоу, который с достоинством чуть кивнул, не прекращая прилежно выполнять дыхательную гимнастику.
– Герцог Пардлоу, – поспешила представить я, по-прежнему удерживая мистера Колдфилда за рукав. – Ваша Милость, позвольте представить мистера Финеаса Грэма Колдфилда.
Я рассеянно махнула между ними рукой и, заметив, что носильщик галопом возвращается с кувшином, ринулась к нему, надеясь добраться до него прежде, чем он услышит выкрики толпы.
– Спасибо, – запыхавшись, я выхватила у него кувшин. – Нам нужно увезти герцога прочь, пока толпа не обозлилась... еще больше, – поправилась я, услышав, как от крыши портшеза с резким щелчком отскочил брошенный камень. Мистер Колдфилд пригнулся.
– Эй! – выкрикнул носильщик, в бешенстве от того, что покушаются на его имущество. – Ну-ка, все назад!
Сжав кулаки, он направился к толпе, и свободной рукой я схватила его за фалды сюртука.
– Отнесите герцога и свой портшез подальше, – потребовала я как можно настойчивее. – Несите его в... в...
Только не в «Королевский герб»: это известный оплот лоялистов, и всякий, кто за нами последует, взъярится еще больше. А еще мне совсем не хотелось снова оказаться во власти герцога, когда мы будем внутри гостиницы.
– Несите его на Честнат-стрит, 17, – торопливо сказала я и, порывшись в кармане, вытащила монетку и сунула ему в руку. – Быстро!
Не задумываясь, парень взял монету и, по-прежнему сжимая кулаки, бегом направился к портшезу. Прижав кувшин с кофе, я бежала за ним настолько быстро, насколько позволяли красные сафьяновые туфельки на каблуках. Номер носильщика был вышит на повязке вокруг его рукава: ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЬ.
Град из камешков забарабанил по бокам портшеза, а второй носильщик – номер СОРОК – отмахивался от них, словно от роя пчел, и деловито орал толпе одно и то же: «Идите на хрен!». Мистер Колфилд вторил ему в более благородной манере, крича: «Пошли прочь!» и «Прекратите сейчас же!» и между выкриками тыкал своей тростью в самых дерзких детей, которые выскакивали вперед, чтобы увидеть веселье.
– Вот, – выдохнула я, наклоняясь внутрь портшеза.
Хэл был все еще жив и размеренно дышал. Подняв одну бровь, он кивнул в сторону толпы снаружи. Я покачала головой и вручила ему кофе.
– Пейте... это, – еле выговорила я, – и продолжайте дышать.
Захлопнув дверь, я опустила шпингалет в гнездо, на миг почувствовав удовлетворение. А когда выпрямилась, то обнаружила рядом с собой старшего сына Фергюса, Джермейна.
– Ты снова во что-то вляпалась, Grand-mère (бабушка (фр.) – прим. пер.)? – спросил он, не обращая внимания на свистевшие мимо наших голов камни (в дополнение к которым теперь полетели комки свежего навоза).
– Можно сказать и так, – ответила я. – Не...
Но до того, как я успела закончить мысль, он повернулся и прокричал толпе удивительно громким голосом:
– ЭТО МОЯ БАБУШКА! Только троньте ХОТЬ ОДИН ВОЛОСОК на ее голове и...
Несколько человек в толпе засмеялись, и я коснулась рукой головы. Я совсем забыла о том, что сняла шляпку, и волосы мои торчали как грибовидное облако, – ну, те, что не прилипли к вспотевшим лицу и шее.
– И я ЗАД ВАМ НАДЕРУ! – вопил Джермейн. – Ага, я тебе говорю, Шеки Лау! И тебе тоже, Джо Грюми!
Двое подростков замешкались, держа комки грязи в руке. Очевидно, они знали Джермейна.
– А еще моя бабушка расскажет вашим папашам, чем вы тут занимаетесь!
Это решило дело: мальчишки отступили назад, бросив комья грязи и пытаясь выглядеть так, будто они понятия не имели, откуда те вообще взялись.
– Пойдем, Grand-mère, – сказал Джермейн, беря меня за руку.
Носильщики, не сговариваясь, уже схватились за шесты и подняли портшез. Я ни за что не успела бы за ними в туфлях на высоком каблуке. Снимая их, я увидела толстого доктора Хебди, пыхтевшего по улице вслед за предложившей его позвать грозной женщиной, которая теперь с лицом победителя летела к нам на всех парусах своего героизма.
– Благодарю вас, мистер Колдфилд, – торопливо сказала я и, схватив туфли в одну руку, поспешила за портшезом, не в состоянии удерживать свои юбки повыше от грязных булыжников, но и не слишком об этом переживая.
Джермейн немного отстал, угрожающе жестикулируя, чтобы запугать преследователей, но по звукам в толпе можно было сказать, что их внезапная враждебность снова трансформировалась в развлечение, и, хотя вслед нам слышались улюлюканье и свист, никакие метательные снаряды вместе с ними в нас не летели.
Как только мы повернули за угол, носильщики немного замедлили шаг; по плоским кирпичам на Честнат-стрит я смогла быстрее продвигаться вперед и поравнялась с портшезом. Хэл смотрел в боковое окно и выглядел намного лучше. Явно пустой кувшин из-под кофе находился на сиденье рядом с ним.
– Куда мы... направляемся, мадам? – крикнул он через окно, когда увидел меня.
Насколько я могла судить, его голос, перекрывший ровный топот башмаков носильщиков и пробившийся сквозь стекло, стал звучать намного лучше.
– Не беспокойтесь, Ваша Милость, – крикнула я в ответ, поспешая рядом. – Вы под моей защитой!

ДЖЕЙМИ ПРОДИРАЛСЯ СКВОЗЬ КУСТЫ, не обращая внимания на царапины от ежевики и хлещущие его ветви. И пусть все, что стоит на пути, либо убирается с дороги, либо будет растоптано.
Он колебался не более мгновения, когда добрался до двух пасущихся стреноженных лошадей. Развязав обеих, он хлестнул кобылу, которая, всхрапывая унеслась в кустарник. Даже если никто не приберет к рукам бесхозную лошадь, прежде чем ополченцы отпустят Джона Грея, Джейми не собирался облегчать тому возвращение в Филадельфию. С чем бы ему не пришлось там разбираться, будет гораздо легче сделать это без осложняющего задачу присутствия милорда.
«А что вообще тут поделаешь?» – размышлял он, вдавливая каблуки в бока своего коня и с помощью поводьев направляя его в сторону дороги. Джейми с некоторым удивлением заметил, что руки его дрожат, и сильно сжал кожу поводьев, чтобы унять дрожь.
Костяшки правой руки ломило, и внезапная острая боль в том месте, где когда-то был палец, пронзила всю руку, заставив его зашипеть сквозь зубы.
– Какого черта ты мне сказал все это, идиот? – пробурчал Джейми себе под нос, понукая коня перейти в галоп. – Что, как ты думал, я сделаю?
«Именно то, что ты только что сделал», – ответил он сам себе. Джон не боролся, не сопротивлялся. «Давай же, убей меня», – сказал проклятый засранец. Новый порыв гнева заставил руки Джейми сжаться, поскольку он живо представил сам процесс. Смог бы он перейти черту и совершить такое, если бы этот мелкий гаденыш Вудбайн и его ополченцы не появились?
Нет. Нет, не смог бы. Даже когда он на мгновение испытал непреодолимое желание вернуться и придушить Грея, он уже знал ответ на собственный вопрос, поскольку рассудок продирался сквозь затуманившую сознание пелену ярости. Почему Грей сказал ему? Все было очевидно – причина, по которой он чисто рефлекторно ударил Грея, и по которой его трясло сейчас. Потому что Грей сказал ему правду.
«Мы оба трахали тебя». Джейми дышал тяжело и глубоко, и так быстро, что закружилась голова, но это остановило дрожь. Он немного сбавил ход, увидев, что уши его коня прижаты и подергиваются от возбуждения.
– Все в порядке, a bhalaich (малыш (гэльск.). – прим. пер.), – успокаивал он коня, дыша все еще тяжело, но медленнее. – Все в порядке.
На мгновение Джейми показалось, что его сейчас вырвет, но он справился с этим позывом и откинулся в седле, усаживаясь более основательно.
Он все еще мог прикоснуться к нему, – к тому месту, где Джек Рэндалл оставил незаживающую рану в его душе. Он-то считал, что шрамы давно затянулись, что теперь-то он в безопасности, но нет: проклятый Джон Грей разбередил все это несколькими словами. «Мы оба трахали тебя». И он не мог винить его за это – по крайней мере, Джейми думал, разумом упорно сдерживая ярость, что не должен был. Хотя слишком хорошо понимал, насколько слабым оружием является рассудок против этого призрака. Грей не мог знать, что эти слова сделали с ним.
Тем не менее, рассудок брал вверх. Именно рассудок напомнил ему о втором ударе. Первый удар он нанес, подчиняясь слепому рефлексу; а второй – нет. Мысль об этом вызвала гнев и боль, но уже другого рода.
«Я плотски познал твою жену».
– Ах ты сволочь, – прошептал он, бессознательно сжимая поводья с таким неистовством, что это заставило коня от удивления дернуть головой. – Почему? Почему ты рассказал мне это, ты, мерзавец!
И второй ответ пришел с опозданием, но был столь же ясным, как и первый: «Потому что Клэр расскажет мне при первой возможности. И, прекрасно это зная, Грей счел, что если уж я впаду в неистовство, услышав об этом, то пусть лучше моя ярость падет на него».
Да, Клэр бы рассказала ему. Джейми сглотнул. И она расскажет. Что он может сказать – или сделать – когда это случится?
Он снова вздрогнул и замедлил ход, так что конь почти перешел на шаг, голова его поворачивалась из стороны в сторону, когда он принюхивался.
Это не ее вина. Я знаю это. Клэр не виновата. Они считали его мертвым. Джейми знал, как выглядит эта бездна: он сам жил в ней долгое время и понимал, что могут сделать отчаяние и крепкая выпивка. Но мысленный образ – или его отсутствие… Как это случилось? Где? Знать, что это произошло, было достаточно плохо; не понимать, как и почему – почти невыносимо.
Конь остановился; поводья повисли. С закрытыми глазами Джейми сидел посреди дороги и просто дышал, стараясь ничего не воображать, пытаясь молиться.
Разум имеет свои пределы, молитва же пределов не имела. Потребовалось некоторое время, чтобы спало умственное напряжение, ослабло злобное любопытство и жажда все узнать. Немного погодя Джейми почувствовал, что может ехать дальше, и снова взялся за поводья.
Все это может подождать. Но, прежде чем он сделает что-либо еще, ему нужно было увидеть Клэр. Правда, пока он понятия не имел, что он скажет, – или сделает – когда это произойдет, но потребность увидеть жену была сродни той, что испытывает человек, которого несколько недель подряд мотало по морю, лишенного пищи или воды.

У ДЖОНА ГРЕЯ ТАК ГРОМКО СТУЧАЛА в ушах кровь, что он едва слышал споры захвативших его людей, которые, приняв элементарные меры предосторожности (обыскав его и связав ему спереди руки), собрались в кружок в нескольких ярдах от него и, переговариваясь яростным шепотом, напоминающим шипение гусей на скотном дворе, бросали в его сторону враждебные взгляды.
Джона это не беспокоило. Он не мог видеть левым глазом и был совершенно уверен, что его печень повреждена, но и это его не волновало. Он сказал Джейми Фрейзеру правду, – всю проклятую правду – и его обуревал столь же мощный наплыв чувств, который сопровождает победу в бою: пронизывающее насквозь чувство облегчения оттого, что ты остался жив, головокружительный всплеск эмоций, сродни опьянению, который несет тебя, словно волна, а затем отступает, подобно отливу, оставляя тебя пошатывающимся от головокружения на берегу; и абсолютная неспособность еще некоторое время осознать, какова же цена победы.
Колени тоже, как будто после битвы, подогнулись, Джон попросту уселся на листья и закрыл здоровый глаз.
Спустя короткое время, в течение которого он ничего не осознавал, кроме того, что биение сердца постепенно замедляется, а шум в ушах утихает, он услышал, что кто-то зовет его по имени.
– Лорд Грей! – вновь раздался голос, уже громче и так близко, что Джон почувствовал на лице жаркое, пропитанное табаком дыхание.
– Меня зовут не лорд Грей, – сказал он довольно грубо, открывая глаза. – Я же говорил вам.
– Вы сказали, что вы – лорд Джон Грей, – ответил его собеседник, нахмурив лицо, сплошь покрытое седой растительностью.
Это был крупный мужчина в грязной охотничьей рубашке, который первым обнаружил их с Фрейзером.
– Так и есть. Если, черт возьми, вам обязательно надо говорить со мной, называйте меня «милорд» или просто «сэр», если хотите. Что вам угодно?
Возмутившись, мужчина слегка попятился.
– Ну, раз уж вы спросили… сэр, во-первых, мы хотим знать, приходится ли вам генерал-майор Чарльз Грей старшим братом.
– Нет.
– Нет? – мужчина нахмурил свои косматые брови. – Вы знаете генерал-майора Чарльза Грея? Он ваш родственник?
– Да, родственник. Он… – Грей попытался вычислить точную степень родства, но бросил эту затею и махнул рукой. – Какой-то кузен.
Люди, чьи лица склонились над ним, удовлетворенно загомонили. Человек по имени Вудбайн присел на корточки возле него, держа в руке квадрат сложенной бумаги.
– Лорд Джон, – произнес он более или менее вежливо. – Вы сказали, что в настоящее время ваш патент офицера армии Его Величества не действует?
– Да, это верно.
Грей подавил внезапное неожиданное желание зевнуть. Возбуждение в крови уже улеглось, и ему хотелось прилечь.
– Тогда не потрудитесь ли вы объяснить смысл этих документов, милорд? Мы нашли их в ваших бриджах.
Вудбайн осторожно развернул бумаги и держал их под носом у Грея. Джон вперился в них своим действующим глазом. Записка, лежавшая сверху, была от адъютанта генерала Клинтона: краткая просьба к Грею как можно скорее прибыть к генералу. Да, он видел записку, хотя едва взглянул на нее перед тем, как катастрофическое появление воскресшего из мертвых Джейми Фрейзера вытеснило это из головы. Несмотря на последующие события, Джон не мог не улыбнуться. Живой. Жив, чертов сукин сын!
Затем Вудбайн отложил записку, открыв бумагу под ней: документ, прикрепленный к записке Клинтона. Это был легко узнаваемый маленький листок бумаги с красной восковой печатью – официальный приказ, доказательство возобновления действия его офицерского патента, которое необходимо всегда носить с собой. Грей моргнул, глядя на него в полном недоумении; тонкий неразборчивый почерк клерка на письме дрожал у него перед глазами. Но написанное внизу, сразу под подписью короля, сделано другой рукой – решительными, черными, слишком хорошо знакомыми каракулями.
– Хэл! – воскликнул Джон. – Ах ты ублюдок!

– ГОВОРИЛ ВАМ, ЧТО ОН военный, – глядя на Грея из-под края своей вязанной шапочки с призывом «УБЕЙ!», маленький человек в треснувших очках произнес слова с такой горячностью, которую Грей счел весьма неподобающей. – Не просто военный, он шпион! Так что мы можем повесить его сию же минуту!
Взрыв неприкрытого энтузиазма по поводу этой идеи с некоторым трудом удалось усмирить капралу Вудбайну, который, поднявшись, орал, перекрикивая сторонников немедленной расправы, пока ратующие за нее с неохотой не отступили, ворча себе под нос. Грей сидел, сжимая в связанных руках скомканный документ, и его сердце колотилось как бешенное.
Черт возьми, они действительно могли его повесить. Менее двух лет назад Хау именно так и поступил с капитаном Континентальной армии по имени Хейл, когда тот, одетый в гражданскую одежду, был пойман собирающим разведывательные данные. И повстанцы только рады будут, если им представится случай отплатить той же монетой. Уильям присутствовал как при аресте Хейла, так и при его казни, и кратко, с ужасающей беспощадностью описал ее Грею.
Уильям. Господи, Уильям! О сыне во всем этом переполохе Грей почти не думал. Вместе с Фрейзером они спаслись бегством по крыше и спустились вниз по водосточной трубе, оставив обалдевшего от шокирующих откровений Уильяма одного в холле наверху.
Нет. Нет, не одного. Клэр была там, и мысль о ней немного успокоила Джона. Она могла бы поговорить с Вилли, успокоить его, объяснить… ну, может, не объяснить, а, может, и не успокоить, – но, по крайней мере, если в течение нескольких ближайших минут Грея повесят, Уильяму не придется справляться со всем в одиночку.
– Мы забираем его с собой в лагерь, – настойчиво, и уже не в первый раз повторил Вудбайн. – Какая польза от того, что мы повесим его здесь?
– А что, на одного красномундирника меньше. По мне, так вовсе и неплохо! – отвечал ему здоровенны детина в охотничьей рубашке.
– Послушай, Гершон, я же не говорю, что мы его не повесим. Я сказал: не здесь и не сейчас.
Вудбайн, держа обеими руками мушкет, медленно обвел взглядом стоящих вокруг людей, задержав взгляд на каждом из них.
– Не здесь и не сейчас, – повторил он.
Грей восхищался силой характера Вудбайна и едва удержался, чтобы не кивнуть в знак согласия.
– Мы забираем его в лагерь. Вы все слышали, что он сказал: генерал-майор Чарльз Грей приходится ему родней. Может быть, полковник Смит захочет повесить его в лагере, а может даже захочет отправить этого человека к генералу Уэйну. – Помните Паоли!
– Помните Паоли!
Хриплые крики эхом подхватили призыв, и Грей потер свой распухший глаз рукавом – слезы текли из него, вызывая раздражение на лице. Паоли? Что такое, дьявол их забери, Паоли? И какое отношение это имело к тому, когда и как его следует повесить, и стóит ли вешать вообще? Джон решил не спрашивать прямо сейчас, и когда его подняли на ноги, безропотно отправился с ними.

КОГДА НОМЕР ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЬ торжественно открыл дверцу портшеза, лицо герцога опасно раскраснелось, и мне подумалось, что не от жары.
– Вы хотели видеть своего брата, не так ли? – спросила я, прежде чем герцог успел набрать достаточное количество воздуха, чтобы высказать то, что он думал. Я указала на особняк. – Это его дом.
С сообщением о том, что Джона там нет, можно и повременить.
Пардлоу бросил на меня выразительный взгляд, но ему все еще было трудно дышать, и он мудро промолчал, раздражительно отмахнувшись от протянутой, чтобы помочь ему, руки номера Сорок. Он заплатил носильщикам (что было очень кстати, так как денег с собой у меня больше не осталось), и, хрипло дыша, поклонился и предложил мне руку. Я взялась за нее, не желая, чтобы герцог упал ничком прямо в палисаднике. Джермейн, который поспевал за портшезом без особых усилий, тактично следовал за нами на некотором расстоянии.
Миссис Фиг стояла в дверном проеме, с интересом наблюдая за нашим приближением. Снятая с петель сломанная дверь теперь лежала на паре козел рядом с кустом камелии, и, по-видимому, ожидала прихода мастера.
– Могу я представить вам миссис Мортимер Фиг, Ваша Светлость? – сказала я вежливо, кивнув в ее сторону. – Миссис Фиг – кухарка и экономка вашего брата. Миссис Фиг, это Его Светлость, герцог Пардлоу. Брат лорда Джона.
Я видела по ее губам, что она произносит «Merde on toast» («Дерьмо на палочке» (фр.), – прим. пер.), но, к счастью, беззвучно. Кухарка проворно, несмотря на свой массивный вес, спустилась по ступенькам и взяла Хэла за другую руку, поддерживая его, поскольку лицо герцога снова стало синеть.
– Сожмите губы трубочкой и дуйте, – велела я. – Сейчас же.
Пардлоу издал жуткий задыхающийся хрип, но начал дуть, хотя и корчил злые гримасы в мою сторону.
– Что, во имя присносущного Святого Духа, вы сделали с ним? – спросила меня миссис Фиг обвиняющим тоном. – Такой звук, как будто он вот-вот умрет.
– Спасла его жизнь для начала, – огрызнулась я. – Ну, вперед, Ваша Светлость! – и вдвоем мы потащили его вверх по ступенькам. – А потом с неоценимой помощью Джермейна я спасла его от побивания камнями и избиения толпой, – добавила я, оглянувшись на мальчугана, который расплылся в улыбке.
А еще я его похитила, но решила, что не стóит углубляться в эту тему.
– И, судя по всему, я снова собираюсь спасти его жизнь, – сказала я, останавливаясь на крыльце, чтобы самой на мгновение перевести дыхание. – У нас есть спальня, в которую мы можем поместить его? Может, комната Уильяма?
– Уил... – начал было герцог, но затем судорожно закашлялся, и лицо его приобрело противный красновато-коричневый оттенок. – Г-г-где…
– О, я и забыла, – произнесла я. – Конечно же, ведь Уильям ваш племянник, не так ли? Его сейчас нет.
Я пристально посмотрела на миссис Фиг, которая коротко фыркнула, но ничего не сказала.
– Дуйте, Ваша Светлость.
Войдя внутрь, я увидела, что определенный порядок все-таки был наведен. Осколки смели в аккуратную кучку рядом с открытым дверным проемом, а Дженни Мюррей сидела на оттоманке рядом с ним, вынимая из мусора уцелевшие хрусталинки от упавшей люстры и бросая их в миску. Увидев меня, она подняла бровь, но неторопливо встала на ноги, отложив емкость.
– Что тебе понадобится, Клэр? – спросила она.
– Кипящая вода, – сказала я, слегка пошатываясь после маневров с Пардлоу, – он был худощавым и изящным, как Джон, но, тем не менее, весьма крепким мужчиной – пытаясь усадить его в кресло с подголовником.
– Миссис Фиг? Чашки, несколько чашек, и, Дженни, мой медицинский сундучок.
– Держите ритм, Ваша Светлость – дуйте… два… три… четыре – не хватайте резко воздух. Втягивайте понемногу, этого будет достаточно, я обещаю.
Лицо Хэла подергивалось, лоснилось от пота, и, хотя он все еще контролировал себя, я видела, что вокруг его глаз образуются панические морщинки, когда закрываются дыхательные пути.
Я подавила в себе схожее чувство паники: это не принесло бы пользы никому из нас. Дело в том, что он действительно мог умереть. У него был сильный приступ астмы, и даже при наличии возможности сделать инъекцию адреналина и при всех средствах, которыми располагает большая больница, люди в таких обстоятельствах умирали, – либо от сердечного приступа, вызванного стрессом и нехваткой кислорода, либо просто от удушья.
Его руки сжались на коленях, молескиновые бриджи смялись и потемнели от пота, а на шее от напряжения явственно проступали жилы. С некоторым трудом мне удалось завладеть одной из его рук и крепко схватить ее: чтобы у него был хоть какой-то шанс, я должна отвлечь его от паники, которая замутила его рассудок.
– Посмотрите на меня, – сказала я, наклоняясь и глядя прямо ему в глаза. – Все будет хорошо. Вы меня слышите? Кивните, если слышите.
Герцог коротко кивнул. Он выдувал воздух, но слишком быстро: дуновения едва долетали до моей щеки. Я сжала его руку.
– Медленнее, – сказала я как можно более спокойным голосом. – Дышите со мной, давайте. Вытяните губы… дуйте…
Я стала постукивать по его колену свободной рукой, задавая ритм на четыре счета так медленно, как только осмеливалась. Где-то между «два» и «три» у него кончился воздух, но, напрягшись, он продолжал сжимать губы.
– Медленно! – резко сказала я, когда, задыхаясь, он раскрыл рот в попытке ухватить воздух. – Пусть это происходит само собой; один… два… дуйте!
Я услышала, как Дженни спешит вниз по лестнице с моим сундучком. Миссис Фиг, словно огромный смерч, уже унеслась в сторону летней кухни, где у нее кипела вода в котле, – и вот она уже возвращалась, неся три чашки, которые сжимала, продев пальцы одной руки сквозь ручки, а другой рукой прижимая к груди завернутую в полотенце емкость с горячей водой.
– …три… четыре… Хвойник, Дженни… раз… два… выдыхайте, два… три… четыре… По солидной горстке в каждую чашку… два, да, вот так… дуйте…
Неотрывно глядя ему в глаза, я побуждала герцога дышать – это все, что удерживало его дыхательные пути открытыми. Если он собьется с ритма, то потеряет то небольшое давление воздуха, которое еще оставалось, дыхательные пути закроются, и тогда… Я отбросила эту мысль в сторону, сжимая руку Прадлоу так сильно, как могла, и давая разрозненные указания в промежутках между отсчетом ритма. Хвойник… что еще, черт побери, у меня есть?
«Не так много», – ответила я сама себе. Портерантус (Гилления трехлистная – цветковое растение семейства розовых. – прим. пер.), дурман – правда, он слишком ядовитый и недостаточно быстродействующий.
– Аралия, Дженни, – сказал я резко. – Корень… надо смолоть.
Я указала на вторую чашку, затем на третью.
– …два… три… четыре.
В каждую чашку была брошена щедрая пригоршня толченого хвойника (метко названного так, поскольку он выглядел как куча миниатюрных иголочек) и уже настаивалась. Я дам ему первую чашку настоя, как только он остынет достаточно, чтобы его пить, но потребуется добрых полчаса настаивания, чтобы получить действительно эффективную концентрацию.
– Еще чашки, пожалуйста, миссис Фиг… Вдыхайте, раз... два… вот и хорошо.
Ладонь в моей руке была скользкой от пота, но Пардлоу держался за мою со всей силой, на которую был способен. У меня было такое ощущение, что мне ломают кости, и я слегка повернула руку, чтобы немного ее освободить. Он заметил это и чуть ослабил хватку. Я наклонилась, обхватив его руку обеими руками – намеренно пользуясь возможностью, чтобы нащупать его пульс.
– Вы не умрете, – сказала я ему тихо, но так убедительно, как только могла. – Я вам не позволю.
В льдисто-голубых глазах герцога промелькнуло нечто наподобие слабой улыбки, но ему не хватало дыхания, чтобы он мог хотя бы даже попытаться говорить. Его губы все еще отдавали синевой, а лицо было белым как мел, несмотря на температуру.
Первая чашка настоя хвойника помогла быстро, как благодаря теплу и влажности, так и из-за самого растения: в хвойнике содержится эпинефрин, и это было единственным действительно эффективным средством от астмы, которое я имела под рукой. Но после всего лишь десятиминутного заваривания в одной чашке настоя недостаточное количество активного компонента. Тем не менее, даже кратковременное чувство облегчения успокоило герцога. Он повернул руку, пальцы соединились с моими, и я ощутила ответное пожатие.
Боец. Бойцовский характер сразу видно, и я невольно улыбнулась.
– Завари еще три чашки, пожалуйста, Дженни?
Если он будет пить их медленно – а он не мог сделать больше глотка в короткие перерывы между вдохами – и постоянно, то в его организме накопится достаточное количество стимулятора к тому моменту, когда он допьет шестую чашку с наиболее концентрированным настоем.
– Миссис Фиг, не могли бы вы прокипятить три горсти хвойника и полгорсти аралии в пинте кофе в течение четверти часа и дать этому настояться?
И раз уж Пардлоу не собирался умирать, я бы хотела, чтобы под рукой была концентрированная настойка эфедры: очевидно, что это не первый его приступ, и если он не последний, то через некоторое врем будет еще один. И, возможно, очень скоро.

Мысль о возможностях диагностики какое-то время вызревала на задворках моего сознания, и теперь, когда я была уверена, что герцог выживет, я могла уделить время, чтобы думать о ней осознанно.
Пот заливал тонкие черты его лица. Сразу по прибытии я сняла с Пардлоу мундир, жилет и кожаные предметы одежды, его рубашка прилипла к груди, а бриджи были насквозь мокрыми в складках паха. Не удивительно, принимая во внимание жаркий день, превозмогающие усилия герцога и горячий чай. Синюшный оттенок исчезал с его губ, признаков отека на лице или руках не было, как не было и вздутых кровеносных сосудов на шее, несмотря на напряжение.
Даже без стетоскопа я могла слышать крепитирующие хрипы в легких (легкий треск в альвеолах, напоминающий звук, который получается при растирании над ухом пучка волос. – прим. пер.), но признаков торакального расширения (увеличение грудной клетки. – прим. пер.) не наблюдалось; а торс его был такой же подтянутый, как у Джона, лишь немного ỳже в области груди. Вероятно, это не хроническое обструктивное состояние легких… И я не думала, что у него застойная сердечная недостаточность. Цвет его лица, когда мы встретились, был хорошим, а его пульс в данный момент бился под моими пальцами очень ровно, – быстрый, но без аритмичного трепетания…
Я осознала, что за моим локтем топчется Джермейн, с интересом разглядывающий герцога. Тот уже достаточно пришел в себя, чтобы поднять бровь в сторону мальчика, хотя все еще не мог говорить.
– М-м-м? – вопросила я, прежде чем возобновить свой теперь уже автоматический подсчет вдохов.
– Я вот думаю, Grand-mère (бабушка (фр.). – прим. пер.), что его, – Джермейн кивнул в сторону Пардлоу, – могут хватиться. Может, мне лучше отнести кому-нибудь весточку, прежде чем они отправят солдат на его поиски? Носильщики портшеза ведь будут трепаться, не так ли?
– А!
Это была вполне здравая мысль. Генерал Клинтон, например, наверняка знал, что Пардлоу в последний раз видели в моем обществе. Я понятия не имела, с кем может путешествовать Пардлоу, и командовал ли он сейчас своим полком. Но если так, то его уже ищут: офицер не мог покинуть свой пост надолго незаметно для других.
И Джермейн, самый что ни на есть наблюдательный парнишка, был прав насчет носильщиков портшеза. Их номера означали, что они зарегистрированы в главном бюро носильщиков Филадельфии; у штабных служак генерала не займет много времени найти номера Тридцать девять и номера Сорок и выяснить, куда они доставили герцога Пардлоу.
Дженни, которая занималась чашками, вошла со следующей порцией и опустилась на колени рядом с Пардлоу, кивком показав мне, что последит за его дыханием, пока я говорю с Джермейном.
– Он велел носильщикам портшеза отнести меня в гостиницу «Королевский герб», – сказала я внуку, выводя его на крыльцо, где нашу беседу не могли услышать. – А встретилась я с ним в кабинете генерала Клинтона в...
– Я знаю, где это, Grand-mère.
– Не сомневаюсь, что знаешь. Что у тебя на уме?
– Ну, я вот думаю...
Он заглянул в дом, а затем повернулся ко мне, задумчиво щуря глаза.
– Как долго ты собираешься держать его в плену, Grand-mère?
Значит, мои мотивы не ускользнули от Джермейна. Я не удивилась: он, несомненно, слышал все о волнениях того дня от миссис Фиг и, прекрасно зная, кем был Джейми, вероятно, сделал еще больше выводов. Интересно, видел ли он Уильяма? Если так, то он, скорее всего, знал все. Однако, если это не так, нет нужды рассказывать об этом небольшом осложнении, пока не возникло такой необходимости.
– Пока не вернется твой дедушка, – сказала я. – Или, возможно, лорд Джон, – добавила я, подумав.
Всем своим существом я надеялась, что Джейми скоро вернется. Но возможно, что он сочтет нужным остаться за городом и отправить ко мне Джона с известиями.
– Как только я отпущу герцога, он перевернет город с ног на голову в поисках брата. Конечно, если не умрет по ходу дела, добавим ради справедливости.
А последнее, чего мне хотелось, так это помогать сплести сеть, в которую могут поймать Джейми.
Джермейн задумчиво потирал подбородок – забавный жест для ребенка, который слишком юн, чтобы иметь растительность на лице. Но этим жестом он так напоминал своего отца, что я улыбнулась.
– Возможно, это будет не слишком долго, – сказал он. – Grand-père (Дедушка (фр.). – прим. пер.) скоро вернется: прошлой ночью ему не терпелось тебя увидеть.
Он улыбнулся мне, затем посмотрел в открытый дверной проем, поджав губы.
– Что касается герцога, ты не можешь утаить его местонахождение, – сказал он. – Но, если бы ты отправила записку генералу и, может быть, еще одну в «Королевский герб», написав, что Его Светлость гостит в доме лорда Джона, то они не обязательно начнут его искать сразу. И даже если кто-нибудь придет сюда позже и поинтересуется, я полагаю, ты могла бы налить стаканчик Его Светлости, чтобы он вел себя спокойно, и сказать пришедшим, что его нет. Или, может быть, запереть его в шкафу? Связанным и с кляпом во рту, если к тому времени к нему вернется голос, – добавил он.
Джермейн был очень логичным, рассудительным парнишкой; он унаследовал эту черту от Марсали.
– Отличная мысль, – ответила я, удержавшись от комментариев насчет относительных достоинств вариантов того, как лишить Пардлоу возможности общения с внешним миром. – Пожалуй, я так и сделаю прямо сейчас.
Задержавшись, чтобы быстро взглянуть на Пардлоу, которому становилось все лучше, хотя хриплое дыхание все еще сохранялось, я взлетела на верхний этаж и открыла секретер Джона. На то, чтобы смешать чернильный порошок и написать записки, не ушло много времени. Я слегка поколебалась над подписью, но потом заметила печатку Джона, которую он не успел надеть.
На какой-то миг я ощутила укол совести: всепоглощающая радость видеть Джейми живым, а затем потрясение от появления Уильяма, похищения Джона и приступа ярости со стороны Уильяма (о, Господи, где сейчас Вилли?) – на фоне всего этого мысль о Джоне ушла на задний план.
«Все же, – сказала я себе, – он в безопасности. Джейми не допустит, чтобы с ним что-то случилось, и как только он вернется в Филадельфию…» – бой каретных часов на каминной полке прервал мои размышления, и я взглянула на них: было четыре часа.
– Счастливые часов не наблюдают, – пробормотала я про себя и, довольно похоже накарябав подпись Джона, я зажгла свечу от тлеющих угольков в камине, капнула воском на сложенные записки и поставила на них печать с улыбающимся полумесяцем. Возможно, Джон вернется – даже раньше, чем записки будут доставлены. И Джейми наверняка будет со мной, как только темнота сделает его приход безопасным.

ДЖЕЙМИ БЫЛ НА ДОРОГЕ не один. Раньше он едва замечал проезжающих мимо лошадей, смутно слышал разговоры идущих вдалеке путников. Но теперь, когда красный туман перед глазами рассеялся, его ошеломило огромное количество народу вокруг. Джейми увидел настоящее войско ополчения – нет ещё не на марше, но уже двигавшееся как единое целое: собирались то тут, то там в кучки и группы мужчины, виднелись одиночные всадники; из города ему навстречу ехали немногочисленные повозки, заваленные пожитками, рядом с которыми шли женщины и дети.
Прибыв в город накануне, он обратил внимание на людей, покидающих Филадельфию (Господи, неужели это было только вчера?), и хотел расспросить Фергюса о последних событиях, но, возбуждённый приездом и возникшими позже осложнениями, совсем позабыл об этом.
Чувство тревоги нарастало, и Джейми пришпорил коня, заставляя его двигаться побыстрее. До города было не более десяти миль: он доберётся туда задолго до наступления темноты.
«Может, к лучшему, если к этому времени стемнеет», – угрюмо подумал он. Разобраться во всём будет проще, если они с Клэр окажутся наедине; и, независимо от того, чем закончится разговор, – поркой или постелью – он не хотел, чтобы кто-то в это вмешивался.
Мысль опалила его, словно одна из зажжённых спичек, которые делала Брианна. При одном только слове «постель» ярость вновь охватила его.
– Ifrinn! (В пекло! (гэльск.) – прим. пер.) – ругнулся он и стукнул кулаком по седлу.
Сколько потрачено усилий, чтобы успокоиться, и всё впустую! В один миг! Да будь они все прокляты – и он, и она, и Джон Грей! И пусть всё катится к чертям!
– Мистер Фрейзер!
Он вздрогнул, как от выстрела в спину; конь, фыркая, замедлил ход.
– Мистер Фрейзер! – вновь раздался громкий хриплый голос, и Дэниэл Морган верхом на маленьком, но крепком гнедом коне, рысцой протрусил рядом, улыбаясь всем своим большим, покрытым шрамами лицом. – Я так и знал, что это вы, так и знал! Да уж, второго пройдоху такого роста и с волосами такого цвета ещё поискать надо. А найдись кто похожий, я бы предпочёл держаться от него подальше.
– Полковник Морган, – проговорил Джейми, задержав взгляд на необычной форме старика Дэна с новым знаком различия на воротнике. – На свадьбу собрались?
Он изо всех сил постарался улыбнуться, хотя переполнявшее его негодование было таким же сильным, как клокочущие водовороты у скал острова Строма (Шотландский остров в проливе Пентленд-Ферт, соединяющем Северное море с Атлантическим океаном. – прим. пер.)
– Что? Ах, это, – скосив глаза, Дэн попытался взглянуть на свою шею. – Пф-ф. Чёртов педант Вашингтон требует «надлежащую форму». На сегодняшний день в Континентальной армии больше генералов, чем рядовых. Если офицер сподобился выжить в нескольких битвах, его сходу производят в генералы. Ну, а что касается оплаты, так это совсем другой коленкор.
Он сдвинул назад шляпу и оглядел Джейми с ног до головы.
– Недавно вернулись из Шотландии? Слышал, вы сопровождали тело бригадного генерала Фрейзера, – вашего родственника, насколько я понимаю? – он печально покачал головой. – Какая жалость. Отличный солдат, хороший человек.
– Да, именно таким он и был. Мы похоронили генерала рядом с его домом в Балнейне.
Они продолжили путь вместе. Старина Дэн сыпал вопросами, Джейми отвечал так кратко, как только могли позволить хорошие манеры и его настоящая привязанность к Моргану. Им было что сказать друг другу. Последний раз они встречались в Саратоге, где Джейми служил офицером в отряде стрелков, которым командовал Морган. Джейми в самом деле был рад встрече, и даже граду вопросов: они отвлекали его, не давали возможности опять погрузиться в пучину бесплодного гнева и смятения.
– Думаю, здесь нам надо расстаться, – сказал Джейми спустя некоторое время. Они приближались к перекрестку, и Дэн чуть замедлил ход. – Я направляюсь в город.
– С какой целью? – удивился Морган.
– Я... встретиться с женой.
Джейми почувствовал, что на слове «жена» его голос может дрогнуть и произнес его нарочито резко.
– А, да? Может, у вас найдётся четверть часа? – Дэн выжидательно смотрел на Джейми, и чувство тревоги тотчас накрыло его. Но солнце было ещё высоко; а он не хотел появляться в Филадельфии, пока не стемнеет.
– Ну, возможно, – ответил он осторожно. – И что надо делать?
– Я собираюсь повидаться с другом, – хочу, чтобы и вы встретились с ним. Это совсем близко, много времени не займёт. Едем!
Морган повернул направо, жестом приглашая Джейми последовать за ним. И он сделал это, не переставая обзывать себя последним дураком.

Честнат-стрит, дом номер 17
К ТОМУ МОМЕНТУ, КАК СПАЗМ ослабел достаточно, чтобы герцог мог дышать, не делая специальную дыхательную гимнастику, я обливалась потом так же обильно, как и он сам. Всё же я не так устала – измученный, он, откинувшись, полулежал в кресле с закрытыми глазами, дыша медленно и неглубоко – но, главное, свободно и размеренно! Голова у меня слегка кружилась – я делала упражнения вместе с ним и перенасытила свои лёгкие кислородом.
Голос Дженни прозвучал у самого уха, и я с удивлением открыла глаза, осознавая, что до этого они были закрыты:
– Вот, a piuthar-chèile (сноха, невестка (гэльск.). – прим. перев.), – и она сунула мне в руки небольшой стаканчик бренди. – В доме совсем нет виски, но, надеюсь, это поможет. Можно Его Светлости дать глоточек?
– Можно, – властно произнёс герцог, не открывая глаз; ни один мускул не дрогнул на его лице. – Благодарю вас, мадам.
– Это ему не повредит, – сказала я, выпрямляясь во весь рост и потягивая спину. – Да и тебе не помешает. Присядь и выпей. Вы тоже, миссис Фиг.
Дженни и миссис Фиг работали так же усердно, как и я: что-то приносили, перемалывали, делали отвары; доставляли свежее полотно, чтобы вытирать пот; время от времени сменяли меня, по очереди ведя счёт. В немалой степени сочетание наших самоотверженных усилий и силы духа помогло сохранить герцогу жизнь.
У миссис Фиг были непоколебимые представления о том, как устроен мир, и эти понятия не позволяли ей выпить рюмочку-другую, сидя с хозяином, не говоря уже о том, чтобы сделать это вместе с таким важным гостем, как герцог. Но даже она вынуждена была признать, что обстоятельства сложились весьма необычно. Держа стаканчик в руках, она чопорно уселась на оттоманку рядом с дверью гостиной, откуда имела возможность справиться с любым потенциальным вторжением или другой непредвиденной ситуацией в доме.
Какое-то время все молчали, и в комнате воцарилось ощущение покоя.
Горячий неподвижный воздух был наполнен тем необычным чувством сотоварищества, которое, пусть даже на короткое время, накрепко связывает людей, прошедших через испытание. Постепенно до меня стали доходить звуки улицы: топот спешащих людей; выкрики в соседнем квартале; грохот повозок. И отдаленный перестук барабанов.
Миссис Фиг тоже услышала их: я увидела, как она заинтересованно подняла голову, и ленты на её чепце задрожали.
– Смилуйся над нами, Младенец Христос, – сказала она, с осторожностью опуская свой пустой стакан. – Что-то надвигается.
Дженни выглядела испуганной; она бросила на меня взгляд, полный тревоги.
– Надвигается? – переспросила она. – Что надвигается?
– Полагаю, что Континентальная армия, – сказал Пардлоу, со вздохом откидывая голову назад. – Дорогой Боже, как же это много – просто дышать.
Дыхание его всё ещё оставалось прерывистым, но не таким стеснённым. Он церемонно приподнял стакан в мою честь.
– Спасибо вам, моя... дорогая. Я и так уже был в долгу перед вами... за вашу доброту и помощь моему сыну, а теперь...
– Что вы подразумеваете под «Континентальной армией»? – перебила я его и опустила свой недопитый стакан. Мое сердцебиение, только замедлившееся после напряжения последнего часа, опять резко участилось.
Пардлоу закрыл один глаз, пристально разглядывая меня другим.
– Американцы, – спокойно пояснил он. – Мятежники. Что ещё... мог бы я подразумевать?
– А когда вы говорите «надвигается»… – осторожно сказала я.
– Я не говорил, – он указал рукой, кивнув в подтверждение еще и головой в сторону миссис Фиг. – Это она говорила. И она права. Войска генерала Клинтона поки... дают Филадельфию. Осмелюсь предположить, что Вашингтон... уже почти готов ворваться в город.
Дженни тихонько сплюнула, а миссис Фиг по-французски произнесла что-то совсем богохульное, но тотчас шлёпнула себя по губам большой розовой ладонью.
– О! – откликнулась я, и голос мой прозвучал так же опустошённо, как я себя и чувствовала.
Встреча с Клинтоном накануне привела меня в такое смятение, что вполне логичное умозаключение о возможности отступления Британской армии даже не пришло мне в голову.
Миссис Фиг поднялась на ноги.
– Лучше пойду-ка я и спрячу серебро, – деловито сказала она. – Я его закопаю под кустом ракитника около кухни, леди Джон.
– Постойте, – попросила я, поднимая руку. – Не думаю, что вам надо делать это прямо сейчас, миссис Фиг. Армия не оставила город, и американцы пока не наступают нам на пятки. А вилки будут нужны, чтобы поужинать.
Кухарка сначала протестующе заворчала, но, потом, увидев смысл в моих словах, кивнула в знак согласия, и начала собирать стаканы из-под бренди. – Что бы вы хотели на ужин? У меня есть холодная варёная ветчина, но я подумывала, не сделать ли фрикасе из цыплёнка – Уильям так его любит, – она бросила мрачный взгляд на коридор, где пятна крови на обоях уже успели стать коричневыми. – Как думаете, он вернётся к ужину?
У Вилли в городе было официальное место постоя, но он частенько оставался на ночь в доме, особенно тогда, когда миссис Фиг готовила куриное фрикасе.
– Бог его знает, – сказала я.
На меня столько всего навалилось, что времени на обдумывание ситуации, в которой оказался Уильям, совсем не нашлось. Может, поостыв, он решит вернуться, чтобы выяснить всё у Джона? Много раз я видела Фрейзеров, в ярости мечущих громы и молнии, но никто из них не имел привычки дуться и кукситься. Скорее наоборот, они действовали прямо и сразу же. Я испытующе посмотрела на Дженни. Она, в свою очередь, тоже глянула на меня, непринуждённо опершись локтем о стол, пряча подбородок в ладони и задумчиво барабаня пальцами по губам. Я незаметно ей улыбнулась.
– Где мой племянник? – Хэл пришёл в себя настолько, что мог думать не только о своём следующем вдохе. – И, если уж на то пошло... где мой брат?
– Не знаю, – ответила я на оба его вопроса. Пристроив свой стакан на поднос миссис Фиг, я подхватила и стакан Хэла, чтобы поставить его рядом. – Я действительно не врала вам. И вправду надеюсь на то, что он скоро вернётся.
Я провела рукой по лицу и попыталась пригладить волосы, приводя их в порядок. Но сначала главное – нуждавшийся в моей заботе пациент.
– Уверена, Джон так же хочет увидеть вас, как и вы его. Но...
– Сомневаюсь в этом, – сказал герцог.
Он медленно рассматривал меня, поднимая глаза от босых ног до растрёпанных волос, - казалось, мой вид его забавлял.
– Когда будет время... Вы должны рассказать мне, как это Джона угораздило... жениться на вас...
– В порыве отчаяния, – коротко ответила я. – А пока нам нужно уложить вас в постель. Миссис Фиг, та дальняя спальня...
– Благодарю, миссис Фиг, – перебил меня герцог. – Мне не... понадобится...
Он попытался подняться со стула, но дыхания на то, чтобы говорить, ему уже не хватило. Я подошла прямо к нему и посмотрела самым своим непреклонным взглядом старшей медсестры.
– Гарольд, – сказала я ровным тоном. – Я не просто ваша невестка, – называя себя так, я ощутила странную дрожь удовольствия, но проигнорировала это чувство. – Я ваш врач. И если вы не... Что? – требовательно спросила я. Он уставился на меня, и на его лице появилось весьма причудливое выражение: удивление пополам с изумлением. – Вы же предложили мне обращаться к вам по имени или я ошибаюсь?
– Предложил, – согласился он. – Но не думаю, что хоть кто-нибудь называл меня Гарольдом с того времени, когда... Когда мне было три года, – он улыбнулся своей совершенно очаровательной улыбкой. – В семье меня называют Хэл.
– Ладно, пусть будет Хэл, – согласилась я, улыбаясь ему в ответ, но не позволяя увести себя в сторону. – Сначала вы примете освежающую ванну, Хэл, а затем ляжете в постель.
Пардлоу засмеялся, но тут же прервал смех: у него снова началась одышка. Он попытался прокашляться, упершись в подреберье сжатым кулаком, и на лице его появилось выражение тревоги, но хрип прекратился. Хэл прочистил горло и взглянул на меня.
– Может, вы думаете, что мне... и сейчас три года. Невестка. Пытаетесь отправить меня в постель... отказав даже в чашке чая?
Приложив усилие, Хэл осторожно попытался принять вертикальное положение и встать на ноги. Я положила руку ему на грудь и толкнула. Ослабевшие ноги его совсем не держали: не сумев устоять, он упал обратно в кресло, изумлённый и униженный. И испуганный: до этого он не осознавал, – или по крайней мере не признавался сам себе – насколько обессилел. Тяжелый приступ приводит к полному истощению, зачастую лёгкие не перестают конвульсивно сокращаться, – а это очень опасно.
– Теперь-то вы понимаете? – сказала я как можно мягче. – У вас ведь бывали такие же приступы и раньше?
– Ну... да, – неохотно ответил он, – но...
– Сколько времени вы провели в постели после последнего приступа?
Губы его сжались.
– Неделю. Но остолоп доктор...
Я положила руку ему на плечо, и он осёкся – не столько из-за моего прикосновения, сколько из-за того, что у него снова перехватило дыхание.
– Вы. Пока. Не можете. Дышать. Самостоятельно, – я выговаривала каждое слово отдельно, чтобы подчеркнуть их значимость. – Послушайте меня, Хэл. Я объясню вам, что произошло сегодня, ладно? Сегодня днём на улице вы пережили очень тяжёлый приступ. Реши толпа на Четвёртой улице напасть на нас, вы оказались бы совершенно беспомощны – и не спорьте со мной, Хэл, я ведь тоже там была, – я прищурила глаза.
Герцог сделал тоже самое в ответ, но спорить не стал.
– Затем нужно было пройти всего двадцать футов от улицы до входной двери – и у вас развился угрожающий жизни астматический статус; вы раньше слышали этот термин?
– Нет, – промычал он.
– Ну, теперь знаете, и теперь вам известно, на что это похоже. Прошлый раз вы провели в постели неделю? Предыдущий приступ был таким же тяжёлым?
Губы его сжались в тонкую линию, глаза горели. Полагаю, что большинство людей обычно не говорят подобным образом с герцогом, а уж тем более с командиром своего полка. «Пойдёт ему на пользу», – подумала я.
– Чёртов доктор... сказал, что это сердце, – разжав кулак, он медленно потирал грудь пальцами. – Я так и знал, что он ошибался.
– Думаю, насчёт этого вы правы, – признала я. – Это был тот же доктор, который дал вам нюхательную соль? Если так, то он сущий шарлатан.
Герцог засмеялся коротким беззвучным смешком.
– Так оно и есть, – он на мгновение прервался, чтобы сделать вдох. – Хотя, если... уж честно, то он... не давал мне эту... соль. Я сам... приобрёл. На случай обморока... я говорил вам.
– Говорили.
Присев рядом, я взяла его за запястье. Он позволил сделать это, но смотрел на меня, не скрывая любопытства. Пульс был хорошим: медленным и ритмичным.
– И давно у вас случаются обмороки? – спросила я, наклоняясь, чтобы рассмотреть его глаза. Никаких точечных кровоизлияний, желтизны белков, зрачки одного размера...
– Давно, – резким движением он выдернул свою кисть из моей руки. – У меня нет времени на пустую болтовню о моём здоровье, мадам. Я…
– Клэр, – сказала я и в попытке удержать его на месте опять положила руку ему на грудь, дружелюбно улыбаясь. – Вы – Хэл, я – Клэр, и вы никуда не уйдёте. Ваша Светлость.
– Уберите прочь свою руку!
– У меня очень сильное искушение сделать то, о чём вы просите, и позволить вам свалиться лицом вниз, – сказала я ему. – Но подождём, пока миссис Фиг приготовит настойку. Меньше всего мне хочется, чтобы вы метались по полу, задыхаясь как рыба, выброшенная на берег, и не иметь возможности освободить вас от проглоченного крючка.
Но руку с его груди я всё-таки убрала. Не дожидаясь, пока он отдышится и сможет вымолвить хотя бы слово, я поднялась и вышла в холл. Дженни заняла позицию у открытой двери, оглядывая улицу слева направо.

– Что там происходит? – спросила я.
– Не знаю, – сказала она, не отрывая глаз от нескольких неопрятного вида мужчин, слоняющихся по другую сторону улицы. – Что-то чувствуется, и мне ни капли это не нравится. Думаешь, он прав?
– В том, что Британская армия оставляет город? Прав. Они уходят. И, похоже, половина городских лоялистов вместе с ними.
Я знала совершенно точно, что Дженни имела в виду, говоря, что ей не нравятся её предчувствия. Воздух был густым и жарким, заполненный треском цикад, листья на каштанах вдоль улицы повисли безжизненно, как кухонные тряпки. В атмосфере чувствовалось что-то такое… Возбуждение? Паника? Страх? Скорее всего, всё вместе взятое.
– Как думаешь, стоит мне сходить в печатную мастерскую? – Дженни слегка нахмурилась, повернувшись ко мне. – Я хочу сказать, может, Марсали и дети будут в большей безопасности, если я приведу их сюда? Ну, если вдруг начнётся восстание или что-то подобное?
Я покачала головой.
– Не думаю. Всем известно, что они патриоты. Это как раз лоялисты будут в опасности, если британская армия покинет город. У них не останется никакой защиты, и мятежники могут делать с ними всё, что угодно. А это... – неприятное чувство змеёй скользнуло по позвоночнику, как будто кто-то провёл по нему скользким холодным пальцем, – …это дом лоялиста.
«И в этом доме даже невозможно закрыть и запереть дверь, – её попросту нет», – могла бы добавить я, но промолчала.
Из гостиной послышался глухой звук упавшего на пол тела, но Дженни и глазом не моргнула, я тоже хранила спокойствие. Мы обе имели немалый опыт общения с упрямыми мужчинами. Я слышала тяжёлое частое дыхание; конечно, если герцог снова начнёт хрипеть, я приду ему на помощь.
– Не подвергаешь ли ты себя опасности, оставляя его здесь? – спросила Дженни вполголоса, склонив голову в сторону гостиной. – Может, тебе всё-таки лучше уйти в типографию?
Я нахмурилась, пытаясь просчитать все возможности. Записка, которую я написала и отправила с Джермейном, на какое-то время предотвратит поиски, и мне удастся выставить за дверь любого, кто заявится сюда. Но это также значило, что я не смогу рассчитывать на помощь армии, если вдруг мне понадобится её содействие. А такая ситуация вполне вероятна: кое-кто в той враждебно настроенной толпе на Четвёртой улице мог расслышать мои слова, когда я объясняла носильщикам портшеза, куда идти. Да, теперь враждебность собравшихся людей выглядела совсем в ином свете.
Если мятежники в городе были готовы восстать и обратиться против оставшихся без защиты лоялистов, (а такой ход событий представлялся мне вполне возможным, что-то такое уже витало на улицах), то перспективы были крайне мрачными.
– А ведь кто-то запросто может оказаться на пороге с бочонком дёгтя и мешком перьев, – заметила Дженни, упреждая мою мысль и лишая меня присутствия духа.
– Да уж, вряд ли это поможет вылечить астму Его Светлости, – и Дженни рассмеялась моим словам.
– А не лучше ли вернуть его в расположение генерала Клинтона? – предложила она. – Я ещё не забыла, как по всему дому рыскали солдаты в поисках человека, который прятался в моем шкафу, да ещё и с новорожденным младенцем на руках. Не думаю, что для нервной системы будет легче увидеть «Сыновей Свободы», ворвавшихся сюда, чтобы заполучить Его Светлость, – даже если то, что рассказывала о них Марсали, хоть наполовину правда.
– Вполне вероятно, – сказала я.
В густом воздухе где-то у реки вдруг послышался неясный, приглушённый хлопок оружейного выстрела, и мы обе напряглись. Но выстрелы больше не повторялись, и выждав ещё немного, мы перевели дыхание.
– Всё дело в том, что он нестабилен. На деревьях полно пыльцы, и я не могу рисковать, везя его по грязным улицам, а потом оставить на попечение армейского хирурга или даже этого шарлатана Хебди. Начнись у герцога новый приступ, помочь будет некому...
Дженни поморщилась.
– Да, ты права, – сказала она неохотно. – И по этой же причине ты и сама не можешь уйти, оставив его здесь.
– Так и есть.
И Джейми обязательно вернётся сюда, чтобы найти меня. Нет, я не уйду.
– Знаешь, если Джейми вернётся и не найдёт тебя здесь, следующим местом, куда он направится, будет печатная мастерская, – заметила Дженни, и мурашки пробежали у меня по спине.
– Ты прекратишь делать это?
– Что? – удивилась она.
– Читать мои мысли!
– Ну, знаешь, – она усмехнулась, голубые глаза сжались в щёлочки. – Да всё, что ты думаешь, у тебя на лице написано, Клэр. Наверняка, и Джейми тебе говорил об этом?
Из глубокого выреза декольте на меня полыхнуло волной жара, и только тогда я сообразила, что всё ещё одета в шёлковое, янтарного цвета платье, насквозь мокрое от пота, покрытое пылью, и это делало его совершенно непригодным для носки. К тому же у платья был очень тесный корсет. Мне хотелось надеяться, что не все мои мысли отражались на лице; оставалось кое-что такое, о чём я предпочла бы пока не делиться с Дженни.
– Ну, я, конечно, не всегда могу сказать, о чём ты думаешь, – признала она (и всё же сделала это в очередной раз, чёрт подери!). – Но ясно видно, когда ты думаешь о Джейми.
Я решила, что совсем не хочу знать о том, как выгляжу, когда думаю о Джейми и, слыша, как герцог, кашляя и задыхаясь, матерился по-немецки себе под нос, уже почти направилась к нему. Но тут моё внимание привлёк парнишка, – подол его рубашки развевался на ветру, выглядывая из-под надетого задом наперёд сюртука, а сам он мчался по улице с такой скоростью, как будто сам дьявол гнался за ним по пятам.
– Коленсо! – воскликнула я.
– Что? – спросила Дженни испуганно.
– Да не что. А кто. Вот он, – я махнула в сторону маленькой неряшливой фигуры, которая тяжело дыша, двигалась по тротуару. – Коленсо Барагванат. Конюх Уильяма.
Коленсо, обычно выглядевший так, будто ему предстояло сесть на ежа, нёсся к двери с таким шумом и яростью, что и я, и Дженни едва успели убраться с его пути. Коленсо споткнулся на пороге и упал плашмя.
– Ты выглядишь так, как будто сам Рогатый скачет за тобой по пятам, парень, – сказала Дженни, наклоняясь, чтобы рывком поднять Коленсо на ноги. – И куда подевались твои штаны?
Действительно, юноша был босиком и, не считая сюртука, одет в одну только рубашку.
– Они отобрали их у меня, – выпалил он, ловя ртом воздух.
– Кто? – спросила я, стягивая с него сюртук и, переворачивая его налицо.
– Они, – сказал он, беспомощно указывая на Локаст-стрит. – Я искал лорда Элсмира и заглянул в таверну… Ну, в ту, где подают дежурные блюда за твёрдую плату, – он иногда там проводит время, – а там была куча людей, они гудели как пчёлы в улье. И большущие парни с ними... А один, как только узнал меня, вскочил и сразу поднял крик, будто я шпионю за ними, чтобы донести армейским... они схватили меня, обозвали перевёртышем и предателем (здесь игра слов – «turncoat» – «перевёртыш, переметнувшийся» и «to put a coat on backward» – «надеть одежду задом наперёд». – прим. перев.), а потом надели на меня сюртук задом наперёд. А один человек сказал, что побьёт меня, и это научит меня больше так не поступать, и стащил с меня брюки и... и... как-то я ухитрился ускользнуть из его рук… упал на пол, пролез под столами и сбежал, – из носа его текло, он утёрся рукавом. – Милорд здесь, мэм?
– Нет, – сказала я. – Зачем он тебе нужен?
– О, мэм, не мне, – заверил он меня с явной искренностью. – Майор Финдли хочет его видеть. Немедленно.
– Хм-м. Ну... где бы он сейчас ни находился, наверняка вечером он придёт туда, где расквартирован. Ты же знаешь где это, ведь так?
– О, да, мэм, но я не могу вернуться на улицу сейчас, без штанов! – с ужасом и возмущением воскликнул он, и Дженни рассмеялась.
– Кто бы стал тебя осуждать, парень! – сказала она. – Я вот о чём: думаю, у моего старшего внука найдутся какие-нибудь старые брюки для тебя. Схожу-ка я в печатную мастерскую, – сказала Дженни, обращаясь ко мне, – А заодно расскажу Марсали обо всех наших затруднениях.
– Хорошо, – согласилась я, неохотно отпуская её. – Но возвращайся побыстрее. И скажи ей, что не стоит упоминать о случившемся в газете!

«ЭТО» ДЭНА МОРГАНА действительно оказалось неподалёку – ветхая хижина в вязовой рощице, куда от главной дороги вела короткая грязная тропинка. Большой стреноженный серый мерин щипал поблизости траву, его сбруя лежала на крыльце. Он вскинул голову и негромко заржал, приветствуя вновь прибывших.
Нагнувшись под притолокой, Джейми шагнул вслед за Дэном в убогую тёмную комнату, пропахшую капустным отваром, копотью и едким запахом мочи. Чтобы проветрить жилище, ставни единственного окошка были распахнуты, и на фоне солнечного света, падавшего в комнату, отчётливо выделялся удлинённый череп крупного мужчины, который сидел за столом и поднял голову при звуке открывшейся двери.
– Полковник Морган, – у него был мягкий голос и тягучий выговор жителя Вирджинии. – Вы пришли ко мне с хорошими вестями?
– Вот с кем я пришёл к вам, генерал, – ответил Старина Дэн и подтолкнул Джейми вперед, к столу. – Я встретил этого пройдоху на дороге и предложил пойти со мной. Это полковник Фрейзер, о котором я вам раньше рассказывал. Самый подходящий человек, чтобы взять на себя командование войсками Тейлора.
Крупный мужчина поднялся из-за стола и, улыбаясь, протянул руку. Правда, улыбался он, плотно сжав губы, будто боялся что-то выронить. Незнакомец был одного роста с Джейми, и тот обнаружил, что смотрит ему прямо в проницательные серо-голубые глаза. Мужчина успел изучить его, пока они жали друг другу руки.
– Джордж Вашингтон, – представился человек. – К вашим услугам, сэр.
– Джеймс Фрейзер, – слегка ошеломлённо ответил Джейми. – Ваш... покорный слуга. Сэр.
– Присядьте, полковник Фрейзер.
Высокий вирджинец указал на одну из грубо сколоченных скамеек у стола.
– У меня захромал конь, и раб пошёл искать другого. Я не знаю, сколько времени ему понадобится: ведь нужно хорошее крепкое животное, способное выдержать мой вес, а в наши дни таких раз-два и обчёлся.
Вашингтон смерил Джейми явно оценивающим взглядом: они были почти одной комплекции.
– Вряд ли у вас есть подходящий конь, сэр?
– Есть.
Не вызывало сомнений, чего ожидал от него Вашингтон, и Джейми из вежливости уступил.
– Не окажете ли мне честь, приняв его, генерал?
Старина Дэн раздраженно фыркнул и переступил с ноги на ногу, явно желая возразить, но Джейми коротко качнул головой. До Филадельфии было недалеко – он мог дойти пешком.
В ответ довольный Вашингтон учтиво поблагодарил Джейми, пообещав вернуть коня, как только ему раздобудут другую подходящую лошадь.
– Просто мне сейчас нужна определённая маневренность, полковник, – будто извиняясь, заметил Вашингтон. – Вы ведь знаете, что Клинтон отводит войска из Филадельфии?
Шок пронзил Джейми, как горячий пенни – кусок масла.
– Что... он... нет, сэр. Я не знал.
– Я как раз собирался сообщить об этом, – обиделся Дэн. – Но, хочу сказать, вы мне и слова не даёте вставить.
– Ну, вот вам и удалось, – развеселился Вашингтон. – Можете сказать ещё что-нибудь, если успеете, пока сюда не приехал Ли. Присаживайтесь, джентльмены, если вам угодно. Я жду... А вот и они.
Судя по звукам со двора, подъехало несколько всадников, и вскоре хижина наполнилась офицерами Континентальной армии.
Большинство из них было в мятой и потрёпанной одежде – пёстрой смеси из остатков формы, плохо сочетавшихся с охотничьими рубашками и домоткаными бриджами. Даже полные комплекты были заляпаны грязью и поношены, и запах давно не мытых мужских тел совершенно перебил собственную, не такую резкую вонь хижины.
Но тут в суматохе радостных приветствий Джейми обнаружил источник запаха мочи: женщина с исхудавшим лицом вжалась спиной в угол комнаты, прижимая к груди ребёнка, завёрнутого в рваную шаль. Её глаза перебегали с одного незваного гостя на другого. По шали расплылось тёмное влажное пятно, но было ясно, что женщина боится сдвинуться с места, чтобы поменять пелёнку. Вместо этого она переминалась с ноги на ногу, слегка похлопывая младенца, чтобы успокоить его.
– Полковник Фрейзер! Рад встрече! Рад встрече!
Голос отвлёк внимание Джейми от женщины, и, к своему удивлению, он обнаружил, что его руку с энтузиазмом жмёт Энтони Уэйн, которого теперь уже вполне открыто называли «Безумный Энтони» и которого Джейми в последний раз видел за несколько недель до падения Тикондероги.
– Как там ваши жена и племянник-индеец? – широко улыбнулся Уэйн, глядя снизу вверх на Джейми.
Энтони был невысоким, коренастым, с круглыми бурундучьими щёчками, но с острым, везде сующимся носом, над которым то и дело, казалось, вспыхивали огнём его глаза. Джейми с облегчением заметил, что сейчас они всего-навсего светятся дружеским интересом.
– Всё хорошо, сэр, благодарю вас. А...
– Скажите, далеко ли ваша жена? – Уэйн немного придвинулся и чуть понизил голос. – Я так мучаюсь из-за подагры на ноге, а ваша жена просто чудо сотворила с тем абсцессом у основания позвоночника, когда мы были в Ти...
– Полковник Фрейзер, позвольте познакомить вас с генерал-майором Чарльзом Ли и генералом Натаниэлем Грином.
Голос Джорджа Вашингтона с его плавным вирджинским выговором вклинился, к облегчению Джейми, между ним и позвоночником Безумного Энтони.
Помимо самого Вашингтона, Чарльз Ли, в полном обмундировании: от горжета до начищенных сапог, – был экипирован лучше большинства. Джейми не встречал его раньше, но, как бы тот ни оделся, смог бы даже в толпе узнать в Ли профессионального военного. Англичанин был из тех, кто всегда будто носом чует нечто подозрительное, но Ли достаточно радушно пожал Джейми руку, коротко добавив: «К вашим услугам, сэр». Джейми точно знал о Чарльзе Ли две вещи (об обеих ему рассказал Йен-младший): жена Ли была из могавков, а его самого могавки называли «Оуневатерика». Йен объяснил, что это значит «Кипящая Вода».
Оказавшись между Безумным Энтони и Кипящей Водой, Джейми начал подумывать, что, когда он встретил на дороге Дэна Моргана, ему следовало пришпорить коня и быстрее сматываться, но жалеть было уже поздно.
– Садитесь, джентльмены, не будем терять время. – Вашингтон повернулся к женщине в углу. – Нет ли у вас чего-нибудь выпить, миссис Хардмен?
Джейми заметил, как дёрнулось горло женщины, когда она сглотнула, так сильно сжав ребёнка, что тот взвизгнул, как поросёнок, и заплакал. Джейми почувствовал, как при этом звуке вздрогнули те, у кого, несомненно, были дети.
– Нет, Друг, – ответила женщина, и Джейми понял, что она квакерша. – Ничего, кроме воды из колодца. Набрать вам ведро?
– Не утруждай себя, Друг Хардмен, – тихо произнес Натаниэль Грин. – У меня есть две бутылки в седельной сумке – нам хватит.
Медленно, чтобы не испугать женщину, он подошел к ней и осторожно взял её за руку.
– Ступай во двор. Не будем тревожить тебя нашими делами.
Грин был грузным, представительным мужчиной, который заметно прихрамывал при ходьбе, но его «простая речь» [как у квакера – прим. перев.], казалось, успокоила женщину, и она пошла с ним, хотя и встревоженно оглядывалась, словно опасаясь, что гости могут поджечь её жилище.
Четверть часа спустя Джейми засомневался, не запылает ли хижина лишь от силы их воодушевления. Шесть предыдущих месяцев Вашингтон с войсками был заперт в Вэлли-Фордже, занимаясь муштрой и обучением солдат, и генералам не терпелось схватиться с врагом.
Они много говорили: выдвигали планы, оспаривали их, отклоняли и вновь к ним возвращались. Джейми слушал вполуха: часть его мыслей была здесь, а другая – в Филадельфии. Он узнал от Фергюса достаточно, чтобы понять: город расколот, между патриотами и лоялистами постоянно возникают стычки, которые сдерживает только присутствие британских солдат, но сторонники короля в меньшинстве. Время, когда армия была защитой, миновало, и лоялисты останутся на милость повстанцев. И повстанцы, которых несколько месяцев притесняли, вряд ли будут милосердны.
А Клэр... Во рту у Джейми пересохло. Всем в Филадельфии было известно, что Клэр – жена лорда Джона Грея, очень заметного лоялиста. И Джейми сам только что лишил её защиты Грея, оставив одинокой и беспомощной в городе, готовом вот-вот взорваться.
Сколько у него времени до того, как британцы оставят город? Никто за столом этого не знал.
Джейми старался как можно меньше участвовать в разговоре по двум причинам: во-первых, он прикидывал, как скоро доберётся до Филадельфии пешком (или же можно, выйдя в уборную, украсть лошадь, которую он только что одолжил Вашингтону), а во-вторых, он не забыл, что сказал Старина Дэн генералу Вашингтону, когда притащил сюда Джейми. А последнее, чего бы ему хотелось...
– А вы, полковник Фрейзер, – обратился к нему Вашингтон.
Джейми закрыл глаза и вручил душу Господу.
– Не окажете ли мне услугу, взяв на себя командование батальоном Генри Тейлора? Генерал Тейлор заболел и умер два дня назад.
– Я... почту за честь, сэр, – выдавил Джейми, хотя его мысли метались. – Но у меня очень срочное дело... в Филадельфии. Буду рад служить вам, как только всё улажу. И, конечно, я смогу привезти вам точные сведения о состоянии дел в войсках генерала Клинтона.
Вашингтон посуровел во время первой части этой речи, но, услышав последнее предложение, Грин и Морган одобрительно хмыкнули, а Уэйн кивнул своей бурундучьей головкой.
– Вы управитесь за три дня, полковник?
– Да, сэр!
До города было не более десяти миль, он преодолеет их за два-три часа. И не более полминуты понадобится ему, чтобы забрать Клэр из того дома, как только он до него доберётся.
– Что ж, очень хорошо. Вы представляетесь к званию полевого генерала армии. Это...
– Ifrinn! [гэльск. – Чёрт! – прим. перев.]
– Прошу прощения, полковник?
Вашингтон был озадачен. Дэн Морган, слышавший ранее, как Джейми чертыхается на гэльском, беззвучно затрясся от смеха.
– Я... спасибо, сэр.
Джейми сглотнул, чувствуя, как от окатившей его волны жара закружилась голова.
– Хотя ваше назначение должен будет утвердить Конгресс, – продолжил Вашингтон, слегка нахмурившись. – И нет гарантии, что именно решат эти придирчивые сукины дети – лавочники.

– Понятно, сэр, – заверил его Джейми.
Только на это и оставалось надеяться. Дэн Морган передал ему бутылку, и Джейми сделал большой глоток, едва чувствуя вкус. Весь в поту, он опустился на скамью, надеясь избежать дальнейшего внимания.
Иисусе, и что теперь? Джейми собирался без лишнего шума прокрасться в город и выскользнуть оттуда с Клэр, потом отправиться на юг, забрать печатный станок и, возможно, открыть небольшое дело в Чарльстоне или Саванне, пока не закончится война и они не смогут вернуться домой, в Ридж. Но он знал о риске: любого мужчину моложе шестидесяти могли мобилизовать в ополчение. И, если уж на то пошло, наверное, немного безопаснее быть генералом, чем командиром в ополчении. Возможно. А ещё генерал мог выйти в отставку – от этой мысли Джейми воспрянул духом.
Несмотря на все разговоры и тревожные прогнозы на ближайшее будущее, Джейми обнаружил, что обращает больше внимания на лицо Вашингтона, чем на его слова, подмечая, как тот говорит и держится, чтобы впоследствии рассказать обо всем Клэр. Ему хотелось бы рассказать и Брианне.
Они с Роджером Маком иногда строили догадки, каково было бы встретить кого-то вроде Вашингтона. Хотя сам Джейми, будучи знаком с рядом известных людей, говорил Брианне, что впечатление её, скорее всего, разочарует.
Джейми пришлось признать, что Вашингтон знает, что делает. Он больше слушал, чем говорил, а если и высказывался, то по существу. От него исходило ощущение спокойной силы, хотя было совершенно ясно, что его очень волнуют имеющиеся перспективы. Совсем не красивое, с крупными чертами, рябое лицо Вашингтона было тем не менее полно достоинства и благородства.
Вашингтон очень оживился и даже стал время от времени смеяться, показывая очень плохие, покрытые пятнами зубы. Джейми смотрел, как заворожённый: Брианна рассказывала ему, что они ненастоящие, сделанные то ли из дерева, то ли из кости гиппопотама. [Бегемотовая кость, и в частности клыки, ценится выше, чем слоновая. Они сверхпрочные и поэтому в прошлом из бегемотовых клыков изготовлялись высококачественные зубные протезы. – прим. перев.]. На ум Джейми вдруг пришло болезненное воспоминание о деде: у Старого Лиса были зубные протезы из бука. Во время спора в замке Бофорт Джейми бросил их в огонь. Всего на миг он будто снова оказался там: среди запахов торфа и жарящейся оленины, с ощущением, что все волоски на его теле стояли дыбом, словно предупреждая, что окружающие родственники могут запросто убить его.
И так же неожиданно Джейми вновь оказался зажат между Ли и Стариной Дэном, чувствуя запах пота и радостное возбуждение и невольно ощущая, как всеобщий растущий энтузиазм начинает проникать и в его кровь.
У Джейми появилось странное ощущение: не более чем в футе от него сидел незнакомец, о котором он, Джейми, знал, возможно, больше, чем тот знал о себе.
И верно: много вечеров провёл Джейми с Чарльзом Стюартом, зная (и веря), что с принцем случится то, о чём рассказала Клэр... Но всё же... Христос сказал Фоме неверующему: «Благословенны не видевшие, но уверовавшие». Джейми задумался, как назвать тех, кто об этом будущем всё-таки узнал и был вынужден жить, обременённый этим знанием. «Уж "благословением" это сложно назвать», – решил он.

ПРОШЛО ЕЩЕ БОЛЕЕ ЧАСА, прежде чем Вашингтон и остальные начали прощаться. И в течение всего этого времени Джейми не раз подумывал о том, чтобы просто встать, опрокинув стол, и выбежать за дверь, предоставив Континентальной армии возможность обойтись без него.
Он прекрасно знал, что армии, если только не сражаются, передвигаются медленно. Вашингтон явно полагал, что пройдёт не меньше недели, прежде чем британцы действительно оставят Филадельфию. Но было бесполезно пытаться вразумить своё тело: как обычно, оно само выбирало, что важнее. Джейми мог игнорировать или подавить голод, жажду, усталость и раны. Но не мог подавить желание увидеть Клэр.
«Наверное, именно это Клэр с Брианной и называют отравлением тестостероном, – вяло подумал он. – Такой у них термин для вещей, очевидных мужчинам, но непонятных женщинам. Когда-нибудь стоит спросить у Клэр, что такое тестостерон». Джейми с неудовольствием поёрзал на узкой скамейке, заставляя себя сосредоточиться на том, что говорит Вашингтон.
И вот наконец, в дверь постучали, и заглянувший в неё чернокожий кивнул Вашингтону.
– Готово, са [сэр – прим. перев.].
У раба был тот же мягкий вирджинский выговор, что и у хозяина.
– Спасибо, Цезарь, – кивнул в ответ Вашингтон и, опершись руками о стол, быстро поднялся. – Так мы обо всём договорились, джентльмены? Вы поедете со мной, генерал Ли. С остальными, если ничего не изменится, мы увидимся позже, на ферме Сатфина.
У Джейми забилось сердце, и он тоже было поднялся, но Старина Дэн положил ладонь ему на рукав.
– Подожди-ка, Джейми. Тебе же надо хоть что-нибудь узнать о своем новом подразделении?
– Я... – начал было Джейми, но выбора не было.
Он сидел и ждал, пока Натаниэль Грин благодарил миссис Хардмен за гостеприимство и просил принять скромную компенсацию от армии за радушный приём. Джейми готов был биться об заклад, что монеты, которые Грин достал из кошелька, принадлежали ему, а не армии, но женщина взяла их с едва различимой радостью на изнурённом лице. Заметив, как от облегчения расслабились её плечи, когда за генералами закрылась дверь, Джейми понял, что, вероятно, их присутствие грозило ей и ребёнку серьёзной опасностью, если бы те, кому не следовало, заметили, что у неё в доме находятся офицеры Континентальной армии.
Женщина внимательно посмотрела на Джейми с Дэном, но, казалось, они, в своей грубой гражданской одежде, тревожили её значительно меньше. Сняв свой мундир, Дэн вывернул его наизнанку и положил рядом на скамью.
– Чувствуешь, как языки пламени нисходят на твою голову, Джейми? – спросил Дэн, поймав его взгляд.
– Что?
– «В тот же первый день недели вечером, когда двери дома, где собирались ученики Его, были заперты из опасения от Иудеев, пришел Иисус, и стал посреди, и говорит им: мир вам!» [цит. из Евангелия от Иоанна, гл. 20:19, о воскресении Христа, сошествии Святого Духа на апостолов и о пятидесятнице. – прим. перев.] – процитировал Дэн и широко ухмыльнулся, заметив удивление Джейми. – Моя Абигэйл – грамотная женщина, и она регулярно читает мне отрывки из Библии, надеясь, что это пойдёт мне на пользу. Хотя пока не сильно помогло.
Он взял заплечный мешок, который принёс с собой, пошарил в нём и достал сложенные в пачку листы с загнутыми уголками, роговую чернильницу и пару потрёпанных перьев.
– Ну, теперь, когда Отец, Сын и Святой Дух ушли по своим делам, дай-ка я напишу тебе, как зовут твоих ротных командиров (все они – ополченцы) и где их найти, – ведь они живут не в казармах и даже не в одной деревне. Миссус Хардмен, не затруднит ли вас дать нам каплю воды развести чернила?
Джейми с трудом заставил себя сосредоточиться на деле, чтобы поскорее с ним покончить, и в течение четверти часа собирал списки, выходившие из-под медленной, корявой руки Дэна. Два часа до Филадельфии... Может быть, три...
– У тебя есть при себе более-менее серьёзные деньги? – спросил Дэн, остановившись у двери.
– Ни пенни, – признался Джейми, бросив взгляд на место на ремне, где обычно висел его кошелёк.
На время путешествия он отдал его Дженни: ведь она очень радовалась, делая мелкие покупки. А сегодня утром ему так не терпелось увидеть Клэр, что он ушел из типографии в чём был, взяв только пачку бумаг для Фергюса. На мгновение Джейми задумался: а не сложилось бы все иначе, если бы никто не заметил его при передаче бумаг Фергюсу и не появись он в доме лорда Джона, преследуемый солдатами (и Уильямом). Но какой смысл жалеть об этом?
Дэн снова порылся в своём мешке и, достав оттуда мешочек поменьше и звякающий кошелёк, бросил их Джейми.
– Немного еды в дорогу и аванс твоего генеральского жалованья, – Дэн фыркнул, довольный собственной остротой. – Нынче за форму придётся заплатить звонкой монетой: вряд ли какой-нибудь портной в Филадельфии возьмёт деньги континенталов. И горе тебе, если появишься перед его превосходительством Джорджем Вашингтоном в неподобающей одежде. Он ярый приверженец военной формы. Говорит, что нельзя рассчитывать на уважение, если не выглядишь так, будто его достоин. Но, думаю, тебе об этом известно.
В обеих битвах при Саратоге сам Дэн из-за жары сражался в охотничьей рубахе, повесив свой мундир на ветку дерева в лагере. Дэн широко улыбнулся Джейми. Белый шрам на верхней губе от пули, пробившей лицо, резче обозначился на обветренной коже Моргана.
– В добрый путь, генерал Фрейзер!
Джейми фыркнул, но всё-таки улыбнулся, когда встал пожать Дэну руку. Чтобы собрать в мешок бумаги, кошелёк и забытое Дэном перо, он повернулся к разбросанным по столу вещам. За еду он был благодарен. Из глубин холстины поплыл запах вяленого мяса и лепёшки, а на дне ощущались твёрдые очертания яблок. А ведь Джейми ушел из типографии, не позавтракав.
Он выпрямился, и боль, точно белая молния, выстрелив из середины позвоночника, пронзила заднюю часть ноги до подошвы. Джейми охнул и рухнул на табурет. Поясницу и правую ягодицу свело судорогой.
– Иисус, Мария и Пресвятая Дева... Только не сейчас, – процедил он сквозь зубы.
Получилось нечто среднее между молитвой и проклятьем. Когда Джейми ударил Джона Грея, то почувствовал, как что-то растянулось или порвалось у него в спине, но в запале не обратил на это внимания. Это не помешало ему много ходить (он почти ничего не замечал из-за всех своих мыслей), но теперь он посидел какое-то время, и мышцы застыли...
Джейми осторожно попытался подняться, но рухнул снова. В поту, согнувшись над столом, со сжатыми кулаками, он много чего сказал по-гэльски, что вовсе не походило на молитву.
– С тобой все в порядке, Друг? – Хозяйка дома нагнулась к Джейми, с беспокойством близоруко рассматривая его.
– Ми…нуту, – выдавил он, пытаясь сделать так, как советовала ему Клэр, и продышать спазм.
– Будто при схватках, – усмехнулась женщина.
Ему было не смешно ни в первый раз, ни сейчас.
Боль ослабла. Джейми вытянул ногу, а потом очень осторожно согнул её снова. Пока неплохо. Но когда он еще раз попытался подняться, поясницу зажало, будто в тиски, и боль, от которой перехватило дыхание, пронзила ягодицу.
– У вас... есть что-нибудь... вроде виски? Ром?
Только бы встать на ноги... Но женщина покачала головой.
– Мне жаль, Друг. Даже слабого пива нет. Даже молока для детей больше нет, – добавила она с явной горечью. – Коз у меня забрали солдаты.
Она не уточнила, какие солдаты, но Джейми показалось, что для неё это не имело значения. Он что-то промычал в извинение на случай, если это были континенталы или ополченцы, и умолк, тяжело дыша. С ним это уже случалось трижды: такая же внезапная ослепительная боль, невозможность двигаться. Однажды прошло четыре дня, прежде чем он начал ковылять; другие два раза встал на ноги за пару дней, и, хотя в течение нескольких недель приступы боли иногда повторялись, он мог ходить, пусть и медленно.

– Тебе плохо? Могу дать тебе сироп ревеня, – предложила женщина.
Джейми удалось улыбнуться в ответ и покачать головой.
– Благодарю вас, мэм. Мне всего лишь спину прихватило. Когда полегчает, всё будет в порядке.
Беда заключалась в том, что, пока не полегчало, он был совершенно беспомощен, и когда Джейми это понял, то запаниковал.
– О.
В нерешительности женщина чуть помедлила, но завопил ребёнок, и она отвернулась, чтобы его взять. Маленькая девочка, лет пяти-шести на взгляд Джейми, – маленькое хилое создание, – выползла из-под кровати и с любопытством уставилась на него.
– Ты останешься ужинать? – внятно произнесла она тонким голоском и, нахмурившись, смерила его взглядом. – Похоже, ты съешь много.
Джейми мысленно добавил девочке возраста лет до восьми-девяти и улыбнулся. Боль немного отпустила, но его всё ещё пробивал пот.
– Я не отберу у тебя еду, a nighean [девочка, гэльск. – прим. перев.], – заверил её Джейми. – Кстати, вон в том мешке большая лепёшка и немного вяленого мяса. Они твои.
Глаза малышки округлились как пенни, и он поправил себя:
– То есть твоей семьи.
Девочка жадно посмотрела на мешок, болезненно сглотнув, поскольку рот её наполнился слюной. Джейми услышал, как она глотает, и у него сжалось сердце.
– Пру! – прошептала она, быстро развернувшись к столу. – Еда!
Выползла ещё одна маленькая девочка и встала рядом с сестрой. Обе они были невзрачными, как заборные столбики, хотя в остальном мало походили друг на друга.
– Я слышала, – сказала новая девочка сестре и серьёзно посмотрела на Джейми. – Не соглашайся на мамин ревеневый сироп, – посоветовала она ему. – А то тебя чёрт-те как пронесёт, и если ты не успеешь в уборную, то...
– Пруденс!
Пруденс послушно закрыла рот, хотя и продолжала с интересом разглядывать Джейми. Её сестра опустилась на колени и, пошарив под кроватью, поднялась с семейным ночным горшком – невзрачной бурой глиняной посудиной, которую она на полном серьёзе предъявила Джейми для осмотра.
– Мы отвернемся, сэр, если тебе понадобится...
– Пейшенс!
Покраснев, миссис Хардмен отобрала у дочери горшок и шикнула на девочек, чтобы те шли к столу. Она взглянула на Джейми, чтобы убедиться, что правильно его поняла, и, достав из мешка хлеб, мясо и яблоки, тщательно разделила еду на три части: две большие – для девочек, и одну поменьше – для себя, отложив её в сторону на потом.
Хозяйка оставила горшок на полу возле кровати. И, пока она осторожно укладывала Джейми на матрас, набитый кукурузной шелухой, он заметил белую надпись на дне горшка. Джейми прищурился, чтобы разобрать её в тусклом свете, и улыбнулся. Это была фраза на латыни, окружавшая живо переданное изображение весело подмигивающей пчелы. «Iam apis potanda fineo ne».
Раньше он уже видел такую шутку: в борделе в Эдинбурге, где у него имелась когда-то комната, было полно утвари с различными латинскими надписями, по большей части непристойными, но встречались и просто с каламбурами вроде этого. Здесь была латинская фраза, хоть и бессмысленная: «Пей не пчелу сейчас». Но если прочитать её по правилам английского языка, не соблюдая пробелов, то получится: «Я ночной горшок и прекрасный». Джейми задумчиво посмотрел на миссис Хардмен, но решил, что это вряд ли ее рук дело. «Отсутствующий мистер Хардмен должен быть (или был, судя по очевидной нищете в доме) образованным человеком», – подумал Джейми и украдкой перекрестился.
В колыбели, проснувшись, завозился ребёнок, негромко и резко поскуливая, словно лисёнок. Достав кроху, миссис Хардмен ногой придвинула к огню ветхое кресло для кормления. На минуту положив ребёнка на кровать рядом с Джейми, женщина одной рукой распахнула кофточку, а другую автоматически вытянула, чтобы поймать покатившееся к краю стола яблоко, которое локтем толкнула малышка.
Крошка чмокала губами, голодная, как и её сёстры.
– А это, несомненно, маленькая Частити [англ. – целомудрие – прим. перев.]? – спросил Джейми.
Миссис Хардмен удивлённо воззрилась на него.
– Откуда ты знаешь имя ребёнка?
Он посмотрел на Пруденс и Пейшенс [Благоразумие и Терпение – прим. перев.], молча набивавших рты хлебом и мясом с максимально возможной скоростью.
– Ну, я ещё не встречал девочек по имени Себрайети [англ. – трезвость – прим. перев.] или Фортитьюд [англ. – стойкость, мужество – прим. перев.] – мягко ответил он. – Малышка мокрая. У вас есть чистая тряпка?
Две ветхих пелёнки сушились у очага. Женщина принесла одну и увидела, что Джейми уже расстегнул промокший подгузник (так называла его Клэр), и вытер какашки с попки, придерживая крошечные щиколотки одной рукой.
– Я смотрю, у тебя есть дети.
Приподняв брови, миссис Хардмен забрала у него испачканную пелёнку и, кивнув в знак благодарности, бросила её в ведро с водой и уксусом, стоящее в дальнем углу.
– И внуки, – ответил Джейми, помахав пальцем перед крошечным носиком Частити.
Она загукала и скосила глаза, с энтузиазмом дрыгая ножками.
– Не считая шести племянников и племянниц.
«Интересно, как там Джем и малышка Мэнди? Может ли она теперь свободно дышать, бедняжка?»
Джейми, легонько пощекотав нежно-розовую ступню ребенка, вспомнил удивительно красивый, душераздирающе голубоватый оттенок совершенных пальчиков на ногах Мэнди: изящных, с длинными, как у лягушки, суставами.
«Прямо как у тебя», – сказала ему тогда Клэр, легонько проводя ногтем вниз по подошве Мэнди, и длинный большой пальчик неожиданно оттопырился. Как Клэр это назвала?
Джейми осторожно попытался сделать так же, и улыбнулся от удовольствия, увидев, что с пухленькими пальчиками Частити происходит то же самое.
– Бабинский, – пояснил он миссис Хардмен, очень довольный, что вспомнил это имя. – Так это называется, когда большой палец младенца делает вот так. Рефлекс Бабинского [рефлекс Бабинского в норме исчезает к четвёртой неделе жизни новорождённого, назван в честь французского врача-невропатолога польского происхождения Жозефа Бабинского (1857 – 1932). – прим. перев.].
Миссис Хардмен удивилась. Правда, потом она удивилась ещё больше, когда, ловко застегнув новую пелёнку, Джейми опять завернул малышку Частити в одеяло. Женщина взяла у него ребёнка и нерешительно опустилась в кресло, натянув ветхую шаль на головку девочки. Джейми не мог с лёгкостью отвернуться, поэтому он закрыл глаза, позволив хозяйке уединиться.