ВСЁ БЫ НИЧЕГО, если бы у Грея не раскалывалась голова. Боль в боку ослабла и стала терпимой: Джон подозревал, что в ребре трещина, но проблем не возникнет, пока ему не придется бегать. А вот глаз…
Травмированный глаз упорно отказывался двигаться, вместо этого он дергался в глазнице, наталкиваясь на какую-то удерживающую его преграду (круговую мышцу? Кажется, так ее называл доктор Хантер?), когда пытался со своим собратом сфокусировать взгляд. Это само по себе было болезненно и выматывало, а к тому же вызывало двоение в глазах и мучительные головные боли. Часто во время привала Джон понимал, что не может есть, и хотел только одного – улечься в темноте, ожидая, когда утихнет пульсирующая боль.
К тому времени, как они остановились разбить лагерь вечером второго дня похода, Грей едва видел здоровым глазом, а желудок сводило от тошноты.
– Вот, – он сунул горячую кукурузную лепешку одному из своих спутников, портному из Морристауна по фамилии Филлипсон. – Возьми. Я просто не могу, не сейчас...
Не в силах говорить, Грей крепко прижал основание ладони к закрытому глазу. За веком вспыхнул фейерверк из желто-зеленых крутящихся кругов и ослепительных огней, но давление на миг ослабило боль.
– Оставь на потом, Берт, – посоветовал Филлипсон, засовывая лепешку в заплечный мешок Грея.
Наклонившись ближе, мужчина всмотрелся в лицо Джона в свете костра.
– Тебе нужна повязка на глаз, – заявил он. – По крайней мере, тогда ты не будешь его тереть, а то он уже красный, как чулок у шлюхи. Постой-ка.
С этими словами Филлипсон снял свою потрепанную фетровую шляпу и, вытащив из-за пазухи маленькие ножницы, вырезал из ее полей аккуратный кругляшок, немного натер его по краю еловой смолой для липкости, а затем осторожно закрепил над поврежденным глазом запятнанным носовым платком, пожертвованным одним из ополченцев. Все остальные столпились вокруг, наблюдая за перевязкой и искренне выражая обеспокоенность, предлагая еду и питье, а также рассуждая, в какой роте можно найти хирурга, который пустил бы Джону кровь, и тому подобное. Ослабевший от боли и сильной усталости Грей почувствовал, что может прослезиться.
Ему удалось поблагодарить всех за участие, но наконец они оставили его в покое, и, отхлебнув большой глоток какого-то неопознанного, но крепкого спиртного из фляжки Джейкобса, Джон сел на землю, закрыл здоровый глаз и, прислонившись головой к бревну, стал ждать, когда пульсация в висках уменьшится.
Несмотря на телесное недомогание, он ощущал душевный комфорт. Мужчины рядом не были солдатами, и, Бог свидетель, армией их тоже не назовешь, но всех их объединяла общая цель, они заботились друг о друге, и именно это Грей знал и любил.
– …и предстаем мы с нуждами и страстями нашими пред тобой, о великий Господь, и просим твоего благословения деяний наших…
Преподобный Вудсворт проводил краткое богослужение. Он делал это каждый вечер. Все желающие могли к нему присоединиться, а те, кто не хотел, тихо беседовали или что-то чинили, или вырезали ножом.
Грей понятия не имел, где они находятся, знал только, что где-то к северо-востоку от Филадельфии. Время от времени им встречались верховые курьеры, и путаные обрывки новостей и домыслов распространялись по отряду, словно блохи. Джон понял, что британская армия направляется на север, – очевидно, в Нью-Йорк – и что Вашингтон покинул со своими войсками Вэлли Фордж и собирается атаковать Клинтона где-то в пути, но никто не знал, где именно. Войска должны были собраться в месте под названием Кориэллс Ферри [англ. Coryell’s Ferry – паромная переправа Кориэлла. Названа так по фамилии ее создателя. Во время войны за независимость США сыграла важнейшую роль в военной кампании в Нью-Джерси. – прим. перев.], и тогда им, возможно, скажут, куда они отправятся.
Джон не стал впустую тратить силы на размышления о своем собственном положении. В темноте он мог достаточно легко сбежать, но в этом не было никакого смысла. Блуждая по сельской местности среди сближающихся отрядов ополченцев и регулярных войск, Грей рисковал гораздо больше, нежели оставаясь в роте Вудсворта: если Джон вновь попадет в руки полковника Смита, тот, вероятно, незамедлительно его повесит.
Опасность может возрасти, когда они соединятся с войсками Вашингтона, но огромные армии никак не могли по-настоящему укрыться друг от друга и даже не пытались остаться незамеченными. Если Вашингтон окажется где-нибудь рядом с Клинтоном, то Грею легко удастся дезертировать – если это вообще можно считать дезертирством – и пересечь позиции, чтобы добраться до британцев, рискуя лишь быть застреленным чересчур рьяным часовым, прежде чем он сможет сдаться и назваться.
Слушая молитву мистера Вудсворта и ощущая, как растет сонливость и отступает боль, Джон подумал о благодарности. Ну, да, было еще несколько вещей в его списке, за которые он мог бы вознести хвалу Небесам.
Уильям по-прежнему был связан обязательством не участвовать в военных действиях. Джейми Фрейзера освободили от службы в Континентальной армии, чтобы он сопроводил тело бригадного генерала Фрейзера в Шотландию. Хотя Джейми вернулся, он больше не являлся действующим офицером: его также не будет в этом бою. Генри, племянник Джона, выздоравливал, но еще ни в коей мере не был готов сражаться. Похоже, в предстоящей битве – если таковая произойдет – не осталось никого, о ком Грею стоило бы волноваться. Впрочем, если подумать… Его рука нащупала пустой карман бриджей. Хэл. Где, черт возьми, Хэл?
Грей вздохнул, но затем расслабился, вдыхая запахи древесного дыма, сосновой хвои и жареной кукурузы. Где бы ни находился Хэл, он в безопасности. Брат Джона мог позаботиться о себе сам.
Когда молитвы закончились, один из спутников Грея начал петь. Джон знал эту песню, но слова там были совсем другими. В версии, которую он услышал от армейского хирурга, сражавшегося бок о бок с колониалами во время франко-индейской войны [Франко-индейская война (1755–1763 годы) – под таким названием вошел в историю четвертый и последний вооруженный колониальный конфликт в Северной Америке между Англией и ее колониями, с одной стороны, и Францией и союзными с ней индейскими племенами, с другой. – прим. перев.], звучало:
Эфраим продал корову,
Чтоб патент себе купить,
И отправился в Канаду
Славы воинской добыть.
Но оттуда наш герой
Драпанул скорей домой.
От французов он удрал,
Чтобы индеец его не сожрал.
Доктор Шакберг был невысокого мнения о колониалах, равно как и автор более поздней версии, которую обычно распевали в походе. Джон услышал ее в Филадельфии и мурлыкал себе под нос.
Янки Дудль приехал в город,
Чтоб обзавестись ружьем.
Мы его с Джоном Хэнкоком
В перья с дегтем окунем.
[Джон Хэнкок – американский государственный деятель, сторонник Американской революции. – прим. перев.]
Его нынешние спутники исполняли – с удовольствием – самый последний вариант:
Янки Дудль к нам верхом
Приезжал на пони.
Шляпу круглую с пером
Звал он макарони.
[Это четверостишие дано в переводе С. Маршака. – прим. перев.]
Джон зевал, гадая, знает ли кто-нибудь из них, что слово «dudel» означает на немецком «простофиля». Он сомневался, что в Морристауне, штат Нью-Джерси, когда-либо видели макарони – молодых щеголей в розовых париках с дюжиной мушек на лице. [Макарони – новая мужская мода, распространившаяся в Англии в 1760–1770 годах, во времена правления Георга III. Макарони подражали итальянскому стилю, за что и получили такое прозвище. – прим. перев.]
Когда головная боль утихла, Джон начал осознавать простое удовольствие от возможности прилечь. Башмаки с самодельными шнурками были ему не по размеру, и он стер пятки до крови, к тому же пришлось постоянно поджимать пальцы, чтобы чертова обувь не свалилась с ног, и от этого появились стреляющие боли в голенях. Грей осторожно вытянул ноги, почти наслаждаясь болезненными ощущениями в мышцах, что казалось блаженством по сравнению с ходьбой.
От перечисления маленьких радостей Джона отвлек тихий звук над ухом: кто-то сглотнул набежавшую от голода слюну, а затем юный голосок негромко произнес:
– Мистер… если вы не собираетесь есть эту лепешку…
– Что? О... да. Конечно.
Грей с трудом сел, осторожно зажимая ладонью больной глаз, повернул голову и увидел рядом с собой на бревне мальчика лет одиннадцати-двенадцати. Сунув руку в мешок, Джон стал рыться в поисках еды, и тут парнишка ахнул. Подняв взгляд, Грей обнаружил, что сидит лицом к лицу с внуком Клэр. В колеблющемся свете костра белокурые взлохмаченные волосы мальчика нимбом сияли вокруг его головы, и было заметно, как он перепугался.
– Тсс! – шепнул Грей и так внезапно схватил ребенка за колено, что тот слегка вскрикнул.
– Ты чего? Что у тебя там, Берт? Вора поймал? – отвлекшись от бесцельной игры в бабки, Эйб Шеффстол оглянулся через плечо, близоруко всматриваясь в паренька.
«Христос, как же его зовут? Его отец француз: значит, Клод? Анри? Нет, это имя младшего, карлика…»
– Tais-toi! [Молчи! (франц.) – прим. перев.] – тихо сказал Джон мальчику и повернулся к своим спутникам. – Нет-нет, это сын соседа из Филадельфии… э-э… Бобби. Бобби Хиггинс, – добавил он, хватаясь за первое пришедшее в голову имя, и спросил, надеясь, что парнишка такой же сообразительный, как и его бабушка: – Каким ветром тебя сюда занесло, сынок?
– Я ищу дедушку, – тут же ответил мальчуган, но его глаза настороженно забегали по лицам окружавших их людей.
Теперь, когда пение замерло, все взгляды были обращены на него.
– Мама послала меня к нему с кое-какой одеждой и едой, но злодеи стянули меня в лесу с мула и... и з-забрали всё, – голос мальчика дрожал весьма правдоподобно, и Грей заметил, что на его грязных щеках и впрямь видны следы слез.
Окружающие беспокойно загудели и немедленно принялись доставать из мешков и карманов черствый хлеб, яблоки, вяленое мясо и грязные носовые платки.
– Как зовут твоего дедушку, сынок? – поинтересовался Джо Бакман. – В какой он роте?
Паренек смутился и быстро взглянул на Грея, который ответил за него.
– Джеймс Фрейзер, – подбадривая, кивнул Джон, от чего голову у него пронзила острая боль. – Он, наверняка, в одной из пенсильванских рот, да, Бобби?
– Да, сэр, – мальчик вытер предложенным платком нос и с благодарностью принял яблоко. – Мерс... – он прервался на полуслове, ловко притворившись, что закашлялся, и исправился: – Большое спасибо, сэр. И вам, сэр.
Парнишка вернул платок и жадно набросился на еду, ограничиваясь кивками и покачиванием головы в ответ на вопросы. Судя по невнятному бормотанию, мальчуган забыл номер роты своего деда.
– Ничего, парень, – успокоил его преподобный Вудсворт. – Все войска собираются в одном месте. Ты обязательно найдешь там своего дедушку. Не отстанешь от нас в походе? Будешь поспевать?
– О, да, сэр, – Джермейн (вот как его зовут! Джермейн!) быстро кивнул. – Я дойду.
– Я позабочусь о нем, – поспешно заверил Грей, и, похоже, это решило дело.
Джон едва дождался, пока все забыли о мальчике и начали готовиться ко сну. Затем, несмотря на бунтующие мышцы, Грей поднялся и, приглушенно охнув от боли при движении, кивнул Джермейну, чтобы тот шел за ним.
– Ладно, – тихо сказал Джон, как только они оказались за пределами слышимости. – Какого черта ты тут делаешь? И где твой долбаный дед?
– Я его искал, – ответил Джермейн, расстегивая бриджи, чтобы помочиться. – Он уехал в… – паренек замолчал, явно не зная, в каких отношениях его дедушка с Греем на данный момент. – Прошу прощения, милорд, но я не знаю, следует ли мне вам об этом говорить или нет. Я имею в виду... – мальчик казался всего лишь силуэтом на фоне более черного подлеска, но даже в очертаниях его фигуры отчетливо угадывалась настороженность. – Comment se fait-il que vous soyez ici? [Как вы здесь очутились? (франц.) – прим. перев.]
– Как я здесь очутился, – еле слышно повторил Грей. – Действительно, сomment [как (франц.) – прим. перев.]? Это неважно. Давай-ка я скажу тебе, куда мы идем? Полагаю, мы направляемся в место под названием Кориэллс Ферри, чтобы соединиться с войсками генерала Вашингтона. Это тебе о чем-то говорит?
Судя по всему, говорило: худенькие плечи Джермейна расслабились, и послышался тихий шум струи, бьющей в землю. Джон присоединился к нему, и, закончив, они пошли назад к полыхавшему костру.
Не выходя из-под покрова леса, Грей сжал плечо Джермейна. Мальчик замер.
– Attendez, monsieur [Погодите, юноша (франц.). – прим. перев.], – негромко произнес Джон. – Если в ополчении узнают, кто я такой, меня повесят. Сразу же. С этого момента моя жизнь в твоих руках. Comprenez-vous? [Понимаешь? (франц.) – прим. перев.]
На один мучительный миг повисло молчание.
– Вы шпион, милорд? – не оборачиваясь, тихо спросил Джермейн.
Грей помедлил, прежде чем ответить, колеблясь между желанием пойти на уловку и честностью. Едва ли он мог забыть всё, что видел и слышал, и когда вернется в расположение своих войск, долг заставит его передать имеющуюся информацию.
– Поневоле, – всё так же тихо уточнил Джон.
С заходом солнца поднялся прохладный ветерок, и вокруг них зашелестел лес.
– Bien [Ладно (франц.) – прим. перев.], – наконец отозвался Джермейн. – И спасибо вам за еду.
Потом он повернулся, и Грей увидел отблеск костра на вопросительно поднятой светлой брови:
– Итак, я Бобби Хиггинс. А вы тогда кто?
– Берт Армстронг, – коротко ответил Грей. – Зови меня Берт.
Затем он направился к костру и укутанным в одеяла свернувшимся фигурам спящих. Из-за шороха деревьев и храпа своих спутников Джон не мог утверждать этого наверняка, но ему показалось, что маленький шельмец смеется.

ЭТОЙ НОЧЬЮ НАМ довелось спать в общей комнате таверны в Лэнгхорне. Люди распластались на столах и лавках, скрючились под столами и как попало разлеглись на соломенных тюфяках, свёрнутых плащах, седельных сумках, стараясь при этом держаться подальше от очага. Огонь был притушен, но от него всё равно исходил ощутимый жар, и в комнате витали едкие запахи горящего дерева и разгорячённых тел. Навскидку я бы могла сказать, что температура воздуха была не ниже девяносто пяти градусов по Фаренгейту (35 градусов по Цельсию. – прим. пер.), и спящие на виду друг у друга люди выставляли напоказ обнажённую плоть: в зловещем отблеске тлеющих угольков тускло светились ноги, плечи и торсы.
Из всей одежды на Джейми были только бриджи да рубашка: пока мы не достигли расположения армии, его аккуратно свёрнутый новый мундир и ослепительные рейтузы хранились в дорожном бауле, ожидая своего часа. Так что раздеться ему было проще простого: расстегнуть штаны и стащить с себя чулки. Мне же пришлось гораздо сложнее: я целый день обливалась потом, путешествуя в корсете с кожаными завязками, которые затянулись в неподатливый узел, и все мои попытки его развязать не увенчались успехом.
– Ты не собираешься спать, Сассенах?
Джейми почти улёгся, расстелив наши плащи в укромном уголке за барной стойкой.
– Я уже ноготь сломала, пытаясь развязать эту проклятую шнуровку, но зубами, чёрт возьми, мне до нее не дотянуться!
Я чуть не сорвалась в слёзы от бессильной ярости. Меня качало от усталости, но я не могла лечь спать во влажном, прилипшем к телу корсете.
Джейми поманил меня, протянув руку из темноты.
– Иди ко мне, Сассенах, – прошептал он, – Я всё сделаю.
Какое же это удовольствие – просто лечь после двенадцати часов, проведённых в седле; я почти отказалась от мысли снять корсет, оставив всё как есть, но Джейми решительно настроился довести дело до конца. Для удобства он подсунул руку мне под спину и, опустив голову, зарылся носом в шнуровку.
– Dinna fash (Не переживай (шотл.). – прим. пер.), – глухо пробормотал он прямо в ложбинку на животе. – Зубами или кинжалом, но я справлюсь с этим.
Оценивая вероятные перспективы, я сдавленно захихикала, и Джейми посмотрел на меня, вопросительно мыча.
– Не могу выбрать, что лучше: спать в корсете или быть нечаянно выпотрошенной, – прошептала я, обхватывая ладонями его голову. Тёплые, мягкие волосы на затылке были влажными на ощупь.
– Уж не настолько я плохо целюсь, – прервал он на минуту свои труды. – Я рискую лишь ненароком пронзить твоё сердце.
Однако Джейми удалось достичь цели и без оружия: осторожно ослабив узел зубами, он развязал его пальцами, и как морскую ракушку распахнул тяжёлое, плотно простёганное полотно, обнажая белизну моей сорочки. Я вздохнула, будто благодарный моллюск, раскрывающийся на приливе, и с усилием отлепила ткань от тела, на котором остались рубцы от впившегося в плоть корсета. Джейми отодвинул в сторону снятый лиф, но подниматься не спешил: всё так же уткнувшись мне в грудь лицом, руками принялся осторожно растирать мои бока.
От его прикосновений я снова вздохнула. Привычные движения, по которым я так отчаянно тосковала последние четыре месяца и уже не надеялась ощутить их вновь.
– Как же ты исхудала, Сассенах, – прошептал Джейми. – Кожа да кости. Завтра я раздобуду тебе еды.
За последние дни на меня столько всего навалилось, что я совсем забывала поесть, а сейчас настолько устала, что не ощущала голода, но пробормотала что-то в знак согласия и, легонько поглаживая по волосам, очертила изгибы его черепа.
– Я люблю тебя, a nighean (девочка (гэльск.). – прим. пер.), – с тихой нежностью произнёс он, и его тёплое дыхание коснулось моей кожи.
– И я люблю тебя, – так же нежно откликнулась я, вытягивая ленту из его волос и пальцами расплетая косичку. Потом прижала к себе его голову - не из желания соблазнить: меня захлестнула острая потребность удержать его рядом, уберечь.
Джейми поцеловал мою грудь и, повернув голову, устроился во впадинке моего плеча. Глубоко вздохнул раз, другой и сразу же уснул; расслабленная тяжесть его тела на мне – одновременно и доверие, и готовность защитить.
– Я люблю тебя, – прошелестела я почти беззвучно, крепко обнимая его. – Господи Боже, как же я люблю тебя.

НЕ ЗНАЮ, ЧТО послужило причиной: непомерная усталость или смрад алкогольных паров и немытых тел, но во сне мне привиделся госпиталь.
Держа в руке маленькую бутылочку с порошком морфия, я шла по узкому коридору в мужском отделении, где проходила сестринскую практику. Тусклые серые стены и такой же мрачный воздух. В самом конце коридора находилась кювета со спиртом, где хранили шприцы.
Осторожно, боясь уронить, я вытащила один шприц, холодный и скользкий. И всё-таки уронила его. Он выпал из моей руки и разбился вдребезги, стеклянные осколки полетели во все стороны, вонзаясь мне в ноги.
Но переживать по этому поводу некогда: я должна вернуться, чтобы сделать укол морфия, – доведённые до отчаяния мужчины звали меня. Каким-то образом эти голоса перенесли меня в операционную палатку во Франции: люди стонали, вскрикивали и обречённо рыдали, а мои трясущиеся от нетерпения пальцы наощупь двигались в холодной стальной кювете между стеклянными шприцами, которые гремели, будто кости.
Я достала ещё один, стискивая его так сильно, что он треснул у меня в руке, и кровь полилась по запястью, но я не чувствовала боли. Другой… я должна взять другой шприц, ведь этим людям невыносимо больно, а я могу унять эту боль, если только...
Каким-то образом мне удалось взять чистый шприц, я сняла крышку с маленькой бутылочки с морфием, но рука моя дрожала, и гранулы рассыпались, словно соль. Сестра Амос придёт в ярость. Нужны были хирургические щипцы, пинцет: я не могла собрать крохотные крупинки пальцами и в панике стряхнула несколько кристаллов в шприц - целый гран, а не четверть грана, как требовалось. Но я должна идти к раненым, должна облегчить их страдания.
Затем я бежала по бесконечному серому коридору назад, в сторону криков, и осколки стекла вперемешку с каплями алой крови на полу переливались яркими бликами, будто крылья стрекозы. Рука моя онемела, и последний шприц выпал из моих пальцев, прежде чем я добежала до двери.
Я проснулась как от толчка, сердце моё едва не остановилось. Судорожно втягивая в себя дым, пивной перегар и зловоние потных тел, я никак не могла понять, где нахожусь.
– Иисусе, Сассенах, что с тобой? – вырванный из сна, Джейми перекатился на локоть и навис надо мной. Я вернулась в настоящее так же внезапно, как и проснулась. Моя левая рука одеревенела от самого плеча, по щекам текли слёзы: я чувствовала холодок на коже.
– Просто… дурной сон.
Мне было неловко признаться в этом, как будто только Джейми один имел право страдать от ночных кошмаров.
Облегчённо вздохнув, он опустился рядом, одной рукой привлекая меня к себе. Провёл большим пальцем по моему лицу и, заметив, что оно мокро от слёз, как ни в чём не бывало промокнул его своей рубашкой.
– Уже лучше? – прошептал он, и я кивнула, благодарная за то, что не нужно ничего говорить. – Вот и хорошо.
Джейми убрал волосы с моего лица и стал ласково поглаживать по спине, его движения становились всё медленнее, и вскоре он заснул.
Стояла глубокая ночь, комната была погружена в крепкий сон. Казалось, всё дышит в унисон: храп, сопение, хрипы постепенно сливались в единую волну, и эта волна то поднималась, то опускалась, неизбежно возвращая меня в царство Морфея.
Только покалывание, возвращавшее чувствительность онемевшей руке, мешало мне уснуть, да и то недолго.
Перед глазами по-прежнему стояли кровь и осколки стекла, а сквозь храп я слышала треск бьющегося хрусталя и видела кровавые отпечатки на стене дома №17.
Под моим ухом неторопливо и ровно билось сердце Джейми.
– Господи, – взмолилась я, – Что бы ни случилось, дай ему возможность поговорить с Уильямом.

УИЛЬЯМ ПОВЕЛ СВОЕГО КОНЯ вниз между камнями к ровному месту, где они оба могли утолить жажду. Дело уже шло к вечеру, и после целого дня, проведенного в разъездах вдоль колонны под палящим солнцем, Уильям чувствовал себя иссушенным, словно кусок прошлогодней вяленой оленины.
Его теперешнего коня породы коб звали Мадрас, он был коренастый, с широкой грудью и спокойным, флегматичным нравом. Конь целеустремлённо вступил в ручей, так что вода доставала ему до запястий, и с блаженным фырканьем уткнулся носом в воду, подергивая шкурой, чтобы избавиться от тучи мух, которые мгновенно появлялись из ниоткуда всякий раз, стоило только остановиться.
Уильям и сам отмахнулся от парочки насекомых и снял мундир, чтобы хоть на мгновение перестать страдать от жары. Его тоже подмывало войти в воду – по шею, если ручей достаточно глубок, – а впрочем… м-да… Он осторожно оглянулся через плечо, но его не было видно, хотя он и слышал вдалеке шум обоза на дороге. Почему бы и не окунуться? Хотя бы на мгновение. Депеша, которую он нес, не была срочной; Уильям видел, как ее писали, и в ней излагалось лишь приглашение генералу фон Книпхаузену присоединиться к генералу Клинтону за ужином в трактире, который славился хорошей свининой. Все обливались потом, так что влажная одежда его не выдаст.
Вилли поспешно сбросил башмаки, рубашку, чулки, бриджи, нижнее белье и обнаженным вошел в бурлящую воду, которая едва доходила ему до пояса, но была освежающей и прохладной. Он прикрыл глаза, почувствовав блаженное облегчение, и резко открыл их через полсекунды.
– Уильям!
Мадрас с удивленным фырканьем вскинул голову, осыпав Уильяма брызгами, но тот едва обратил на это внимание, увидев на противоположном берегу двух девушек.
– Какого черта ты здесь делаешь?
Уильям попытался незаметно присесть чуть ниже в воде. Хотя неясный голос где-то там в подсознании удивлялся: и чего он беспокоится, ведь Арабелла-Джейн уже видела все, что у него есть.
– А это кто? – спросил он, кивнув подбородком в сторону другой девушки. Обе раскраснелись, как летние розы, но Уильям надеялся, что это было только следствием жары.
– Это моя сестра Фрэнсис, – сказала Джейн.
С элегантностью матроны из Филадельфии она указала на младшую девушку.
– Поклонись милорду, Фанни.
Фанни, прелестная девушка с темными кудрями, выглядывающими из-под чепца, (сколько ей лет – одиннадцать, двенадцать?) присела в милом реверансе, расправив нижние юбки из сине-красного ситца, и скромно опустила длинные ресницы, обрамляющие большие и мягкие, как у олененка, глаза.
– Ваш покорный слуга, мадемуазель, – сказал Уильям, кланяясь со всей возможной грацией, что, вероятно (судя по выражению лиц девушек), было ошибкой.
Фанни зажала рот ладошкой и еще сильней покраснела от усилия не рассмеяться.
– Я счастлив познакомиться с вашей сестрой, – холодно сказал он Джейн. – Но, боюсь, вы застали меня врасплох, мадам.
– Да уж, нам подфартило, – согласилась Джейн. – Я не представляла, как мы найдем тебя в этом муравейнике. Мы ехали в обозном фургоне, когда увидели, как ты пронесся мимо так, словно за тобой гнался сам дьявол. Я подумала, что мы вряд ли тебя когда-нибудь догоним. Но мы рискнули и… вуаля! Как известно, Fortuna favet audax (Храбрым судьба помогает. (лат.). – прим. пер.).
Джейн даже не старалась притвориться, что не подтрунивает над ним!
Уильям пытался найти какой-нибудь колкий ответ на греческом, но единственное, что пришло ему в голову, было унизительное эхо из прошлого: то, что сказал отец, когда Вилли случайно упал в уборную: «Что нового в подземном мире, Персефона?»
– Отвернитесь, – коротко бросил он. – Я выхожу.
Девчонки даже и не подумали. Скрипя зубами, Уильям повернулся к ним спиной и неторопливо взобрался на берег, чувствуя, как взгляд четырех заинтересованных глаз сосредоточился на его мокром заде. Уильям схватил свою рубашку и с трудом влез в нее, чувствуя, что даже такое прикрытие позволит ему вести разговор с бόльшим достоинством. Или, может быть, он вообще просто засунет бриджи и сапоги под мышку и уйдет без дальнейших разговоров.
Все еще продираясь сквозь складки рубашки, Уильям услышал бурные всплески, которые заставили его обернуться. Он вынырнул из горловины как раз вовремя, чтобы увидеть, как Мадрас выпрыгивает из ручья на той стороне, где стояли девушки, а его губы уже тянутся к яблоку, которое Джейн протягивала ему.
– Вернитесь сюда, сэр! – крикнул Уильям.
Но у девушек были еще яблоки, и конь не обращал на хозяина никакого внимания и не возражал, когда Арабелла-Джейн взяла поводья и небрежно обвила их вокруг ствола молодой ивы.
– Я заметила, что ты не спросил, как мы тут оказались, – сказала она. – Несомненно, неожиданность лишила тебя твоих обычно изысканных манер.
Девушка улыбнулась ему, и у нее появились ямочки на щеках, но Уильям строго посмотрел на нее.
– Я спросил, – возразил он. – Я отчетливо помню, как спросил: «Какого. Черта. Ты. Здесь. Делаешь».
– О, и правда, ты спросил, – согласилась она, не краснея. – Ну, если не вдаваться в подробности, вернулся капитан Харкнесс.
– О, – произнес Вилли немного другим тоном. – Понятно. Значит, вы, э-э, сбежали?
Фрэнсис кивнула с серьёзным видом. Уильям откашлялся.
– Почему? Капитан Харкнесс наверняка находится вместе с армией. Почему из всех мест вы выбрали именно это, а не остались в безопасности в Филадельфии?
– Нет, он не с армией, – ответила Джейн. – Дела задержали его в Филадельфии. И мы убежали. – Кроме того, – небрежно добавила она, – тысячи женщин передвигаются вместе с армией. Он никогда не найдет нас, даже если будет искать – да и с какой стати ему искать?
Это было разумно. Однако... Уильям знал, на что похожа жизнь армейской шлюхи. У него также возникло сильное подозрение, что девушки сбежали и из борделя, нарушив контракт, ведь очень немногие могли скопить достаточную сумму, чтобы откупиться, а они обе были слишком молоды, чтобы заработать много денег. Отказаться от относительного комфорта, чистых кроватей и регулярного питания в Филадельфии, чтобы ублажать немытых, потных солдат среди грязи и мух. Солдат, которые платили тумаками так же часто, как и монетами... И все мерзавец же Уильям был вынужден признать, что его никогда не трахал в задницу какой-нибудь вроде Харкнесса, и поэтому он не мог сравнивать.
– Полагаю, вам нужны деньги, чтобы исчезнуть? – сказал он с ноткой раздражения в голосе.
– Возможно, – ответила Джейн.
Сунув руку в карман, она вытащила что-то блестящее.
– В основном я хотела вернуть тебе это.
Его горжет! Уильям невольно сделал шаг по направлению к девушке, хлюпая ногами по грязи.
– Я... благодарю тебя, – вдруг сказал он.
Вилли чувствовал его отсутствие каждый раз, когда одевался, но еще тяжелее было ощущать взгляды товарищей-офицеров на пустое место – туда, где должен находиться горжет.
Он был вынужден (не вдаваясь в детали) объяснить полковнику Десплейнсу, что произошло, сказав, что его ограбили в публичном доме. Десплейнс устроил ему нагоняй, но потом неохотно разрешил появляться без горжета, пока он не сможет получить другой в Нью-Йорке.
– Чего я... то есть, мы... на самом деле хотим, так это твоей защиты, – сказала Джейн, изо всех сил стараясь выглядеть обворожительно серьезной, и это у нее чертовски хорошо получалось.
– Что?
– Не думаю, что мне будет трудно заработать на жизнь в армии, – откровенно призналась она, – но не такой жизни я хочу для моей дорогой сестрички.
– Э-э... нет. Думаю, нет, – осторожно ответил Уильям.
«Что еще у тебя на уме? Стать горничной у леди?» – хотел саркастически предложить он, но в свете возвращения горжета воздержался.
– Я еще не решила окончательно, – сказала Джейн, пристально глядя на рябь воды там, где ручей бежал по камням. – Но если бы ты помог нам благополучно добраться до Нью-Йорка... и, может быть, нашел бы там место для нас...
Уильям провел рукой по лицу, вытирая вновь выступивший пот.
– Ты хочешь не слишком-то много, да? – сказал он.
С одной стороны, если он не даст ей заверений в своей помощи, с нее станется бросить горжет в воду в приступе гнева. А с другой стороны... Фрэнсис была прелестным ребенком, нежным и бледным, как утренний цветок. А с третьей стороны, у него больше не было времени на споры.
– Садитесь на коня и перебирайтесь сюда, – резко приказал Уильям. – Я найду вам место в другом обозе. Сейчас мне надо доставить депешу фон Книпхаузену, но сегодня вечером я встречусь с вами в лагере генерала Клинтона. Нет, не сегодня, я вернусь только завтра...
Уильям на мгновение замешкался, не зная, какое место указать Джейн, где та могла его найти: он же не мог допустить, чтобы две юные шлюхи спрашивали о нем в штабе генерала Клинтона?
– Завтра на закате приходите к палатке хирургов. Я что-нибудь придумаю.

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ мы встретили на дороге курьера, отправленного командованием Вашингтона с сообщением к Джейми. И пока я втихаря посещала ближайшие кусты, муж, прислонившись к дереву, прочитал записку.
– Что он пишет? – спросила я, выходя и поправляя одежду.
Я все еще находилась под сильным впечатлением от того, что ему довелось говорить с Джорджем Вашингтоном, и тот факт, что Джейми хмурился над письмом, предположительно написанным будущим отцом-основателем страны...
– Пару-тройку вещей, – пожимая плечом, ответил он, и, сложив послание, запихнул его в карман. – Единственная важная новость в том, что моя бригада находится под командованием Чарльза Ли.
– Ты знаешь Чарльза Ли?
Я вставила ногу в стремя и взгромоздилась в седло.
– Слышал о нем.
Судя по морщинке между бровями, то, что Джейми слышал, видимо, было весьма сомнительным. Я вопросительно подняла свои брови, и, взглянув на меня, он улыбнулся.
– В общем, я познакомился с ним, когда впервые встретился с генералом Вашингтоном. И с тех пор постарался разузнать о нем побольше.
– О, значит, он тебе не понравился, – сделала я вывод, и Джейми фыркнул.
– Нет, – ответил он, понукая лошадь идти. – Чарльз Ли крикливый и невоспитанный неряха. Это я легко смог увидеть и сам. Но потом мне рассказали, что он еще и по-черному завидует, и даже не пытается это скрывать.
– Завидует? Кому?
Я надеялась, что не Джейми.
– Вашингтону, – как само собой разумеющееся сообщил Джейми, удивив мня. – Ли считает, что именно он должен командовать Континентальной армией, а вторую скрипку играть ему не нравится.
– Вот как?
Я никогда не слышала о генерале Чарльзе Ли, – что казалось странным, если он был настолько влиятельной фигурой, чтобы всерьез надеяться занять такой пост.
– Тебе известно, почему он так думает?
– Да. Он считает себя намного более компетентным в военных делах, чем Вашингтон. И, вероятно, так оно и есть, ведь Ли некоторое время служил в британской армии и выиграл несколько успешных кампаний. И все же... – Джейми пожал плечом, на мгновение отмахиваясь от генерала. – Я бы не согласился участвовать во всем этом, если бы меня пригласил именно Ли.
– Я думала, что ты в принципе не хотел этого делать.
– Ммфм, – Джейми на миг задумался. – Это правда, я не хотел этого делать – да и сейчас желания нет, – он виновато на меня посмотрел. – И я действительно против того, чтобы ты была здесь.
– Я собираюсь быть там, где ты, всю оставшуюся жизнь, – твердо сказала я, – будь то неделя или следующие сорок лет.
– Дольше, – улыбнулся Джейми.
Какое-то время мы ехали молча, остро ощущая присутствие друг друга, – как было все время с того самого разговора в садах Кингсессинга.
«Я буду любить тебя всегда. И даже если ты переспишь со всей английской армией, это не будет иметь значения. Хотя, нет, будет, но не помешает мне любить тебя».
«Я ложился с тобой в постель, по меньшей мере, тысячу раз, Сассенах. Ты думаешь, я не замечал этого?»
«Такой, как ты, больше нет».
Я не забыла ни одного сказанного слова, – и Джейми тоже, хотя никто из нас больше не заговаривал об этом. Мы не ходили вокруг да около на цыпочках, но нащупывали путь... искали способ вернуться друг в друга, – как мы делали это уже дважды. Один раз – в Эдинбурге, когда я возвратилась, чтобы найти его; и в самом начале, когда, соединенные обстоятельствами, мы оказались женатыми по принуждению. И только позже – по собственному выбору.
– Кем бы ты хотел быть? – спросила я вдруг. – В смысле, если бы не родился лэрдом Лаллиброха.
– Я им и не родился. Ты имеешь в виду, если бы не умер мой старший брат, – ответил Джейми с легкой тенью сожаления на лице, которая тут же исчезла.
Он все еще оплакивал мальчика, умершего в одиннадцать лет. И младшему брату пришлось подхватить бремя лидерства и бороться, чтобы дорасти до звания лэрда, – но он привык к этой ноше очень давно.
– Наверное, – сказала я. – Но что, если бы ты родился где-то еще. Может, в другой семье?
– Что ж, тогда я не был бы тем, кто я есть, так ведь? – рассудительно ответил Джейми и улыбнулся. – Я могу время от времени придираться к тому, что Господь призывает меня делать, Сассенах, но я не возражаю против того, каким Он меня создал.
Я посмотрела на результат Божьего труда: сильное, статное тело, умелые руки, лицо, в котором отражалось все, чем Джейми являлся, – и возражений у меня тоже не возникло.
– Кроме того, – продолжил он, задумчиво склонив голову набок, – сложись всё иначе, у меня бы не было тебя, правда? И Брианны бы не было, и ее детей.
«Сложись все иначе...» Я не стала спрашивать, считал ли он, что прожитая им жизнь стόила того.
Наклонившись, Джейми коснулся моей щеки.
– Это того стόило, Сассенах, – сказал он. – Для меня.
Я прочистила горло.
– И для меня тоже.

ЙЕН И РОЛЛО ДОГНАЛИ нас в нескольких милях от Кориэллс Ферри. Уже стемнело, но на фоне неба виднелось слабое зарево от лагеря, и мы осторожно пробирались туда. Примерно каждые четверть мили нас останавливали неожиданно выскакивавшие из темноты часовые с мушкетами наготове.
– Друг или враг? – театрально вопросил шестой из них, оглядывая нас в тусклом свете высоко поднятого фонаря.
– Генерал Фрейзер и его леди, – ответил Джейми, прикрывая глаза рукой и свирепо глядя вниз на часового. – Достаточно дружественно?
Я спрятала улыбку в шали: Джейми отказался останавливаться по пути, чтобы искать еду, а я не дала ему слопать сырой бекон, – неважно, насколько хорошо он прокопченный. Тех четырех яблок, что Дженни положила нам с собой, хватило ненадолго, а со вчерашнего вечера мы ничего не ели, и Джейми умирал с голоду. Пустой желудок обычно будил спавшего внутри демона, и в данный момент тот явно проснулся.
– Э-э... да, сэр. Генерал. Я всего лишь...
Луч фонаря переместился и остановился на Ролло, осветив его морду и превратив глаза в жуткую зеленую вспышку. Часовой сдавленно вскрикнул, и со своей лошади к нему наклонился Йен, чье лицо (с могавскими татуировками во всей красе) вдруг появилось на свету.
– Не обращайте на нас внимания, – искренне сказал Йен часовому. – Мы тоже дружелюбны.

К МОЕМУ УДИВЛЕНИЮ возле переправы действительно оказалось довольно большое поселение с несколькими гостиницами и крепкими домами, примостившимися на берегу реки Делавэр.
– Наверное, именно из-за этого Вашингтон и выбрал это место в качестве пункта встречи? – спросила я Джейми. – В смысле, оно отлично подходит для сбора войск, и есть, где прокормиться.
– Да, точно, – рассеянно ответил тот, поскольку, чуть приподнявшись в стременах, осматривал окрестности.
Во всех домах светились окна, но огромный американский флаг с кругом из звезд хлопал на ветру над самой большой гостиницей. Значит, штаб Вашингтона там.
Моей главной заботой было успеть накормить Джейми до того, как он встретится с Ли, если вышеупомянутый генерал действительно настолько вспыльчив и высокомерен, как о нем говорят. Я не знала, что такого в рыжих волосах, но многолетний опыт общения с Джейми, Брианной и Джемом научил меня, что, если большинство людей становятся раздражительными, когда голодны, то рыжеволосый человек с пустым желудком – это ходячая бомба замедленного действия.
Я отправила Йена и Ролло вместе с Джейми, чтобы те, отыскав квартирмейстера, узнали, где мы можем разместиться, и разгрузили мула. Сама же пошла на ближайший запах еды.
В окопанных полевых кухнях костры уже давно притушили, но я побывала во многих армейских лагерях и знала, как там все устроено: всю ночь на маленьком огне будут кипеть котелки с тушеным мясом и овсянкой на утро – тем более, что армия преследовала генерала Клинтона. Неужели я общалась с ним всего несколько дней назад?..
Я была настолько сконцентрирована на поиске, что не заметила человека, вышедшего из полутьмы, и почти налетела на него. Он схватил меня за руки, и мы неловко крутанулись, пока не обрели равновесие.
– Pardon, madame! (Прошу прощения, мадам (фр.). – прим. пер.) Боюсь, я наступил вам на ногу, – довольно расстроенно произнес юный французский голос, и я взглянула прямо в весьма озабоченное лицо очень молодого человека. Он был в бриджах и без мундира, но я видела, что рукава его рубашки украшены широкими кружевными манжетами. Значит, офицер, несмотря на молодость.
– Что ж, да, наступили, – мягко произнесла я, – но не переживайте, вы ничего мне не сломали.
– Je suis tellement désolé, je suis un navet! (Мне так жаль, я репа! (фр.) Однако слово un navet имеет и переносное значение: размазня, рохля. – прим. пер.), – воскликнул юноша, стукнув себя по лбу.
Парика на нем не было, и я заметила, что, несмотря на возраст, волосы его сильно поредели, а те, что остались, – рыжие и торчат дыбом (возможно, из-за привычки запускать в них пятерней, – что молодой человек в данный момент и делал).
– Глупости, – произнесла я по-французски. – Никакая вы не репа.
– О, да, – перешел он на английский, очаровательно мне улыбнувшись. – Как-то раз я наступил на ногу королеве Франции. Sa Majesté (Ее Величество (фр.). – прим. пер.) были куда менее любезны, – добавил юноша с сожалением. – Она обозвала меня репой. И все же, если бы этого не случилось (как вы понимаете, я был вынужден покинуть двор), возможно, я никогда не приехал бы в Америку. Так что, в целом, мы не можем сетовать на мою неуклюжесть, n’est-ce pas (не так ли? (фр.). – прим. пер.)?
Молодой человек выглядел слишком жизнерадостным, и от него пахло вином, хотя ничего необычного в этом не было. Однако, принимая во внимание его исключительно французскую внешность, очевидное богатство и нежный возраст, я начала думать, что…
– Имею ли я честь обращаться к... э-э… – черт возьми, как его на самом деле зовут? Учитывая, что он и вправду тот, о ком...
– Pardon, madame! – воскликнул молодой человек и, схватив мою руку, низко склонился и поцеловал ее. – Мари Жозеф Поль Ив Рош Жильбер дю Мотьё, маркиз де Лафайет, a votre service (к вашим услугам (фр.). – прим. пер.)!
Из этого потока галльских слогов мне удалось выхватить «Лафайет», и я почувствовала странный легкий толчок восторга, который случался всякий раз, когда я встречала кого-то, о ком знала из истории. Хотя холодный здравый реализм говорил мне, что эти люди обычно оказывались не намного примечательнее тех, кто был достаточно осторожен или удачлив, чтобы не украсить страницы летописей своей кровью и потрохами.
Взяв себя в руки, я сообщила, что являюсь мадам генерал Фрейзер и что мой муж придет засвидетельствовать свое почтение сразу же, как только я найду ему ужин.
– Но вы должны отужинать со мной, мадам! – воскликнул Лафайет и, поскольку он все еще держал мою руку, то, уютно прижав ее локтем к себе, сопроводил меня к большому зданию, по виду похожему на гостиницу.
Это действительно оказалась гостиница, но ее реквизировали повстанческие силы, и теперь в ней находилась штаб-квартира генерала Вашингтона, о чем свидетельствовало развевающееся над гостиницей знамя. Маркиз провел меня внутрь, и, пройдя через пивную, мы вошли в большую заднюю комнату, где за столом сидели несколько офицеров, возглавляемых крупным мужчиной. Выглядел он не совсем так, как на долларовой банкноте, однако достаточно похоже.
– Mon Général (Мой генерал (фр.). – прим. пер.)! – поклонился маркиз Вашингтону и указал на меня. – Имею честь представить вам мадам генерал Фрейзер – воплощение грации и любезности!
Мужчины за столом – на самом деле их было всего шесть – все как один поднялись, со скрипом отодвигая деревянные скамьи, и в ответ поклонились мне, бормоча: «к вашим услугам» и «ваш покорный слуга, мадам». Вашингтон во главе стола тоже встал («О, Господи, он почти такой же высокий, как и Джейми», – подумала я.) и весьма изысканно поклонился, прижав руку к груди.
– Ваше присутствие для меня честь, миссис Фрейзер, – произнес он мягким говорком вирджинца. – Смею ли я надеяться, что ваш супруг сопровождает вас?
На мгновение у меня возник безумный порыв ответить: «Нет, он отправил меня воевать вместо себя», – но я сдержалась.
– Да, – удалось ответить мне. – Он... э-э...
Я беспомощно махнула на дверь, где как никогда кстати появился сам Джейми, стряхивающий сосновые иголки с рукава и говорящий что-то стоявшему позади Младшему Йену.
– Вот ты где! – увидев меня, воскликнул Джейми. – Мне сказали, что ты куда-то ушла с незнакомым французом. Что... – он резко замолчал, внезапно осознав, что я в компании не только незнакомого француза.
Все за столом рухнули хохотать, а улыбающийся Лафайет бросился к Джейми и схватил его за руку.
– Mon frère d’armes! (Мой брат по оружию! (фр.). – прим. пер.) – он щелкнул каблуками, – без сомнения, по привычке, – и поклонился. – Я должен извиниться за то, что украл вашу милую жену, сэр. Прошу, позвольте мне компенсировать это, пригласив вас отужинать с нами!
С Энтони Уэйном я уже встречалась в Тикондероге и была рада видеть его снова. Я также с радостью поприветствовала Дэна Моргана, который сердечно расцеловал меня в обе щеки. И должна признать, что испытала некоторый трепет, когда Джордж Вашингтон приложился губами к моей руке, хотя и ощутила неприятный запах у него изо рта, сопровождавший печально известные проблемы с зубами. Я задумалась, как бы мне воспользоваться случаем, чтобы осмотреть его зубы, но тут же отказалась от подобных мыслей, поскольку прибыла процессия слуг с подносами жареной рыбы, запеченной курицы, бисквитов на простокваше с медом и удивительным набором острых сыров, которые, как сам маркиз мне сообщил, были привезены им из Франции.
– Попробуйте вот этот, – уговаривал он меня, отрезая кусочек чрезвычайно ароматного крошащегося рокфора с зелеными прожилками.
Натаниэль Грин, сидевший по другую сторону от маркиза, незаметно зажал нос и улыбнулся мне. Я улыбнулась в ответ, – но на самом деле мне нравился острый сыр.
И не только мне. Ролло, который, естественно, вошел вместе с Младшим Йеном и сидел позади него по другую сторону стола, поднял голову и просунул длинную волосатую морду между Йеном и генералом Ли, с интересом принюхиваясь к сыру.
– Святый Боже!
Очевидно, до этого Ли не замечал собаку и отпрянул в сторону, почти упав на колени Джейми. Это действие отвлекло Ролло, который повернулся к генералу, очень внимательно к нему принюхиваясь.
По вполне понятным причинам. Чарльз Ли был высоким худым мужчиной с длинным тонким носом и самыми отвратительными привычками в еде, которые я только видела с тех пор, как Джемми научился самостоятельно есть ложкой. Генерал не только разговаривал, пока ел, и жевал с открытым ртом, но и активно махал руками, держа в них еду, в результате чего передняя часть его мундира была испачкана яйцом, супом, желе и еще какими-то продуктами.
Несмотря на это, он был забавным, остроумным человеком, и остальные, казалось, относились к нему с неизменным почтением. И мне стало интересно, почему: в отличие от других джентльменов, сидевших за столом, Чарльз Ли так никогда и не достиг известности видного революционера. Он же обращался к ним с некоторым... что ж, определенно, не с презрением, – но, может быть, со снисхождением?
Общалась я в основном с маркизом, который, стараясь быть со мной любезным, рассказывал, как сильно скучает по своей жене («Господи, да сколько ему лет? – удивилась я. – На вид не больше двадцати, – а может, и двадцати нет».): именно ей мы должны быть благодарны за сыр. Нет-нет, жена не сама его сделала, а прислала из их поместья в Шаваньяке, которым управляла в его отсутствие. Но время от времени я мельком видела Джейми. Он принимал участие в разговоре, однако взгляд его скользил по людям за столом: он прикидывал и оценивал. И чаще всего глаза его останавливались на сидевшем рядом с ним генерале Ли.
Конечно, Джейми хорошо знал Уэйна и Моргана и то, что я смогла рассказать ему о Вашингтоне и Лафайете. Боже, я лишь надеялась, что то, что, как мне казалось, я знала о них, было хоть наполовину правдой. Однако, если это не так, мы скоро это выясним.
Принесли портвейн – очевидно, сегодня угощал маркиз: у меня было стойкое ощущение, что высшее командование Континентальной армии не всегда так хорошо питается. За ужином мужчины в основном избегали разговоров о предстоящей битве, но я чувствовала, что эта тема нависает, словно надвигающаяся гроза: вспышки молний возбуждающе пронизывали черные облака с яркими ободками. Я начала поправлять юбки, всем своим видом давая понять, что собираюсь уходить, и сидящий напротив меня и рядом с Ли Джейми заметил это и улыбнулся.
Ли тоже заметил (он рассеянно смотрел на мое декольте) и прервал анекдот, который рассказывал Йену, сидевшему по другую сторону от него.
– Я так рад познакомиться с вами, мэ-эм, – сердечно произнес он. – Ваш муж оказал нам огромную услугу, позволив разделить удовольствие от вашей компании. Я...
Начав что-то откусывать, Ли резко умолк на полуслове, уставившись на Ролло, который незаметно подошел ближе и теперь стоял не более чем в паре футов от генерала. Учитывая размеры Ролло и то, что скамья, на которой сидел Ли, была низкой, они практически глядели друг другу глаза в глаза.
– Почему этот пес так на меня смотрит? – спросил Ли, повернувшись к Йену с гневным взглядом.
– Полагаю, он надеется, что вы еще что-нибудь оброните, – ответил Йен, безмятежно жуя.
– Будь я вами, сэр. – вежливо вставил Джейми, – я бы срочно что-нибудь обронил.

ЙЕН, РОЛЛО И Я попрощались с генералами и в сопровождении ординарца с фонарем вышли в темноту, чтобы найти свои постели. По всему берегу горели яркие костры, и на многих лодках на реке Делавэр светились фонари или факелы, отражавшиеся в воде, словно стайки мерцающих рыб.
– Ты знаешь что-нибудь о человеке, который сидел за столом рядом с тобой? – спросила я у Йена на своем неловком гэльском.
Йен расхохотался, – они с Джейми всегда смеялись, когда я говорила на гэльском, – но поднял плечо в отрицательном жесте.
– Нет, но я выясню, – ответил Йен. – Он англичанин – это я тебе точно могу сказать.
Он использовал слово «сассенах», отчего я испытала легкий шок. Уже очень давно я не слышала, как шотландцы используют это слово в том значении, которое оно имеет.
– Да, англичанин. Думаешь, это важно?
Формально все они оставались англичанами (ну, за исключением Лафайета, фон Штойбена, Костюшко и тому подобных исключений), но большинство континентальных офицеров родились и прожили жизнь в Америке. Генерал Ли – нет. Йен совсем по-шотландски иронично усмехнулся, давая понять, что, да, важно.
– Но я слышала, что его, как и тебя, приняли в племя каньен`кехака, – возразила я.
Йен помолчал, потом, взяв меня за руку, наклонился к уху.
– Тетушка, – тихо произнес он, – думаешь, я когда-нибудь переставал быть шотландцем?

НАС С ДЖЕЙМИ расквартировали у Ченовитов – приятной, хотя и по понятным причинам несколько встревоженной семьи, чей дом стоял в конце единственной дороги, проходившей через Кориэллс Ферри. Одетая в халат миссис Ченовит радушно встретила меня и, держа подсвечник со свечой, провела в маленькую спальню в задней части дома. В комнате виднелись следы поспешного переселения нескольких младших Ченовитов, которые, судя по разнокалиберным звукам тяжкого дыхания, теперь спали с родителями.
Единственная кровать была довольно большой, хотя ноги Джейми все равно будут торчать из нее на добрых шесть дюймов. Имелись умывальник и кувшин с чистой водой. Я осторожно взяла его и отпила, поскольку в горле у меня пересохло от слишком большого количества французского вина. Поставив кувшин на место, я села на кровать, чувствуя себя довольно странно.
Возможно, дело было в вине, а может быть, в том, что в маленькой – примерно десять на восемь футов – комнате не имелось окон, а миссис Ченовит предусмотрительно закрыла за собой дверь. Воздух не двигался, и пламя свечи горело высоко и ровно – такое чистое на фоне кирпичной стены. Наверное, именно свеча напомнила о дяде Лэме и о том дне, когда он показал мне голубую халцедоновую статуэтку из храма Весты и поведал о девах-весталках.
– Если девственница нарушит свои обеты, – со значением подвигал он бровями вверх-вниз, – ее выпорют, а затем заживо замуруют в маленькой подземной гробнице со столом и стулом, снабдив водой и единственной свечой. И там она умрет, когда закончится воздух.
Мне тогда было лет десять. С каким-то нездоровым удовольствием я это обдумала, а потом полюбопытствовала: как весталка может нарушить свои обеты? И, поскольку дядя Лэм был не из тех, кто уклоняется от фактов, встречающихся на его или на моем пути, то именно так я и узнала то, что раньше называлось «правдой жизни» (это выражение также имеет значение «сведения о половой жизни» или «откуда берутся дети». – прим. пер.). И хотя дядя Лэм уверял меня, что культ Весты давно прекратил свое существование, я в тот момент решила не быть девственницей – на всякий случай. В целом, решение хорошее, однако интимные отношения с мужчинами и вправду имеют самые любопытные побочные эффекты.
Йен принес мои седельные сумки, которые бросил в углу комнаты, а потом отправился с Ролло на поиски собственного места для ночлега. Я встала и нащупала в поклаже зубную щетку и зубной порошок, хотя чистить зубы, возможно, накануне битвы казалось чем-то совершенно абсурдным: почти как переставлять шезлонги на палубе «Титаника»... Хотя, я надеялась, что это не так.
Я знала, что Вашингтон и маркиз переживут все, что ни случится, и поймала себя на мысли о том, как странно теперь думать о них, как о людях, а не просто именах. Большие поры на носу Джорджа Вашингтона, когда он склонился над моей рукой, и старые темные оспинки на щеке; запах крахмала и пота, вина и пудры для парика (потому что, несмотря на жару, он носил парик), сладковато-противный душок от гниющих зубов... Вспомнив, я взяла зубную щетку и энергично принялась за работу. А еще от него пахло кровью. Интересно, почему? Может, десны кровоточат?
Я выбралась из платья, жакета и корсета и немного постояла, встряхивая сорочкой, в надежде впустить под нее немного воздуха. Никакого эффекта это не дало – только огонь замерцал, поэтому я задула свечку и легла.
Уснуть я не рассчитывала. С тех пор, как мы покинули Филадельфию, адреналин пульсировал во мне, будто ток в неисправной цепи; однако теперь он стабилизировался до устойчивого жужжания в крови. Разговор за ужином касался вполне общих тем, но атмосфера казалась наэлектризованной ожиданием. Очевидно, как только мы с Йеном ушли и тарелки убрали... Никогда я еще так близко не подбиралась к военному совету, и во мне еще всё покалывало и дрожало от впечатлений.
Конечно, во мне – как и среди мужчин – вибрировало и беспокойство. Но, если направить тревогу в подходящее русло, она может трансформироваться в весьма эффективные действия. Именно этим сейчас и занимались Вашингтон и его генералы, разрабатывая планы, распределяя войска, разрабатывая стратегии... Хотелось бы мне находиться среди них. Это было бы намного легче, чем лежать в кромешной тьме, глядя в унылую бесконечность… Мерзкий способ умереть, кстати.
Я села, хватая ртом воздух, и поспешила к двери. За ней – ни звука и ни крупинки света. Щупая рукой по полу, я отыскала свои ботинки и лежащий лужицей плащ. Накинув его на плечи, я выскользнула из спальни и, молча пройдя через полутемный дом мимо тлеющего очага, вышла на улицу.
Дверь не была заперта на засов, а лишь на щеколду: возможно, мистер Ченовит еще не вернулся и должен скоро прийти. Я подумала, что существует некоторая опасность того, что дом запрут и я не смогу зайти обратно, но в данный момент ночевать посреди военного лагеря в одной сорочке казалось предпочтительнее, чем спать – или, вернее, не спать – в гробнице. Кроме того, я была уверена, что один из младших Ченовитов совсем недавно напрудил в постель.
Пока я шла по дороге от дома, никто не обращал на меня внимания. Пивнушки и таверны с дежурными блюдами были битком набиты, и посетители то и дело вываливались из них наружу. Солдаты-континенталы в синих с коричневым мундирах расхаживали с важным видом: на зависть, – как они надеялись, – ополченцам. Женщин тоже хватало, и далеко не все из них были шлюхами. Но самое главное – воздух.
Дневная жара почти спала, и, хотя воздух ни в коем случае нельзя было назвать прохладным, не было и душно. Сбежав из гробницы, я наслаждалась ощущением свободы и тем, что меня никто не замечал, потому что, несмотря на мой рост, в темноте я не слишком отличалась от других ополченцев, одетая в плащ и с заплетенными в косу для сна волосами: никто не взглянул на меня дважды.
Улица и лагерь за ней были наэлектризованы. Такое знакомое, это чувство вызвало у меня странное ощущение дезориентации, потому что я знавала его в различных формах почти на всех полях сражений, где служила, – от Франции в 1944 году до Престонпанса и Саратоги. Но оно возникало не всегда: часто накануне события люди ощущали страх и ужас – или того хуже. Я вспомнила ночь перед Каллоденом и почувствовала, как волна холода окатила меня с такой силой, что я пошатнулась и чуть не вписалась в стену здания.
– Друг Клэр? – произнес удивленный голос.
– Дэнзелл?
Почти ослепленная факелами, которые проносили мимо, я моргнула, увидев появившуюся передо мной фигуру.
– Что ты здесь делаешь? – встревожился Дэнни. – Что-то случилось? Что-то с Джейми?
– Что ж, можно сказать, что с Джейми, – ответила я, беря себя в руки. – Но ничего страшного: я просто вышла чуточку подышать. А ты что здесь делаешь?
– Несу кувшин пива.
Дэнни решительно взял меня за руку и поволок по улице.
– Пойдем со мной. Ты не должна быть на улице, полной солдат. Те, что еще не пьяны, в ближайшее время напьются.
Я не протестовала. Так хорошо было ощущать его руку, ставшую опорой против странных течений ночи, которые, казалось, невольно уносили меня в прошлое. И в будущее. И снова обратно. Без всякого предупреждения.
– А где Рейчел и Дотти? – спросила я, когда в конце улицы мы повернули направо и начали протискиваться мимо рядов палаток и костров.
– Рейчел ушла с Йеном – я не спрашивал, куда. Дотти в нашей медицинской палатке, справляется с острым приступом несварения.
– Ох, бедняжка. Что же она такое съела?
Дэнни тихо засмеялся.
– Несварение не у нее, а у женщины по имени Пибоди, пришедшей с жалобой на острые боли. Доротея пообещала, что даст больной какое-нибудь лекарство, если я пойду и принесу немного пива, поскольку рискованно для девушки ходить в пивнушку одной.
Мне показалось, что я уловила в его голосе нотку упрека, но в ответ лишь неопределенно хмыкнула, и Дэнзелл больше не заговаривал о моих прогулках по улицам полураздетой. Может, потому, что не заметил, что я дезабилье, пока мы не вошли в большую медицинскую палатку Хантеров и я не сняла плащ.
Дэнни бросил на меня короткий шокированный взгляд, кашлянул и, взяв холщовый фартук, ухитрился вручить его, не глядя прямо на меня. Дотти, которая массировала широкую спину очень крупной женщины, сидевшей перед ней на табурете, улыбнулась мне поверх ее головы.
– Как вы, тетушка? Тревожитесь?
– Очень, – честно ответила я, надевая фартук. – Это миссис Пибоди?
– Да, – Дотти плечом подавила зевок. – Несварение, похоже, проходит. Я дала ей настойки от колик и мяту, – добавила она, повернувшись к Дэнни. – Но женщина жаловалась и на боли в спине.
– Хм-м.
Подойдя, я присела на корточки перед женщиной, которая, казалось, дремала, а потом я уловила ее дыхание, в котором ощущался, как минимум, сорокаградусный алкоголь. Я положила руку ей на живот, чтобы найти источник болей, но тут она глухо закашлялась, поперхнулась… И поскольку я слишком часто слышала такое и раньше, то успела как раз вовремя отпрянуть.
– Спасибо за фартук, Дэнни, – тихо сказала я, стряхивая некоторые из самых больших пятен грязи и рвоты, которые меня забрызгали. – Полагаю, родовый стул ты с собой не привез? (родовый стул – приспособление для родов в вертикальном положении. – прим. пер.)
– Родовый стул? На схватку? – слабо спросил Дэнни, и глаза его слегка выпучились за стеклами очков, когда он посмотрел на женщину, которая тяжело раскачивалась взад и вперед, будто большущий колокол, решающий, зазвонить ему или нет.
– Очень похоже как раз на схватку, – сказала я, оглядываясь вокруг, – если она и вправду рожает. Можешь найти одеяло, Дотти? Думаю, нам придется уложить ее на землю: кушетка под ней сломается.
Мы втроем с трудом уложили миссис Пибоди (которая, как только мы дотронулись до нее, очень кстати потеряла сознание) на одеяло, расстеленное на земле под фонарем. Почти сразу же поднялась стая мотыльков, привлеченных как светом, так и сгущавшимися в воздухе запахами.
Миссис Пибоди впала не только в бессознательное состояние, но, судя по всему, и в алкогольную кому. После некоторого обсуждения мы повернули ее на бок, – на случай, если ее снова вырвет, – и в этом положении ее тяжелый живот выделился на фоне остального ее тучного тела и, похожий на мешок, лежал на земле перед женщиной. Она напоминала королеву каких-то общественных насекомых, готовую разродиться тысячами потомков. Однако я не стала об этом говорить, поскольку Дотти все еще была бледной.
Дэнзелл уже оправился от шока и, держа руку на запястье миссис Пибоди, следил за ее пульсом.
– Удивительно сильный, – сказал он наконец, отпуская руку, и посмотрел на меня. – Ты и вправду считаешь, что пришло ее время?
– Очень надеюсь, что нет, – ответила я, глядя вниз. – Но трудно сказать без… э-э… более тщательного обследования.
Я глубоко вздохнула, пытаясь наступить на горло своим самым щедрым инстинктам.
– Ты хочешь, чтобы я... э-э...
– Я пойду и принесу чистой воды, – сказал Дэнни, вскакивая на ноги и хватая ведро.

Поскольку Дотти была помолвлена с Дэнзеллом, я воздержалась от того, чтобы назвать его трусом в ее присутствии, и просто сухо отмахнулась. Миссис Пибоди вызывала у меня беспокойство по нескольким причинам. Я понятия не имела, начались ли у нее роды, и если начались, то как на них отразится ее коматозное состояние. Уровень алкоголя в ее крови уже определенно повлиял на ребенка: сможет ли пьяный новорожденный дышать? Его не вырвет, потому что в желудке пусто, но малыш может опорожнить кишечник в утробе и всосать содержимое в дыхательные пути. Это было бы чрезвычайно опасно даже в современной больнице с полным штатом акушерского персонала: большинство детей в подобной ситуации умирали от удушья, повреждения легких или инфекции.
Однако мне было очень стыдно признаться себе, что больше всего я боялась, как бы во время родов не случилось чего-нибудь такого, что заставило бы меня надолго задержаться с матерью и (или) с ребенком. Из-за клятвы врача – и того, что я считала своим долгом, – я не могла бросить пациента, остро нуждающегося во мне.
Но я не оставлю Джейми. Было совершенно ясно, что скоро предстоит битва. И он не отправится туда без меня.
Какой-то звук вывел меня из гипотетической моральной дилеммы. Дотти начала распаковывать вещи и, уронив ампутационную пилу, наклонилась, чтобы поднять ее. Она пробормотала что-то по-немецки (мне показалось, какое-то ругательство: Джон всегда ругался по-немецки; возможно, это была семейная привычка).
Мысль о Джоне добавила еще один слой вины к моим сложным чувствам, однако логическая часть сознания решительно отвергла его как незаслуженный. Тем не менее, беспокойство за Джона не могло так легко улечься, хотя я сделала все возможное, чтобы забыть о нем на время.
– Тебе не нужно дежурить со мной, Дотти, – сказала я. – Я могу позаботиться обо всем. Несмотря ни на что, прямо сейчас ничего не произойдет; я могу подготовить хирургические наборы.
– Нет, все в порядке, – ответила она, а затем непроизвольно зевнула, разинув рот так широко, что вздрогнула и запоздало зажала его рукой. – О, Господи! Прошу прощения, миссис Фрейзер.
Это заставило меня улыбнуться: у Доротеи были элегантные манеры Джона. Возможно, Хэл тоже ими обладал, когда им не овладевала концентрированная ублюдочность.
– На самом деле, – Дотти пронзила меня взглядом, – я рада возможности поговорить с вами наедине.
– О? – отозвалась я, присев на корточки, чтобы положить руку на живот миссис Пибоди.
Я не чувствовала никакого движения ребенка, но дети, как правило, замирают, когда приближаются роды. Я могла бы воспользоваться стетоскопом, чтобы услышать сердцебиение плода, но инструмент находился где-то в ящиках или сумках, которые Йен вместе с ординарцем куда-то унесли. Кроме того, что бы я ни услышала, это никак не повлияет на наши действия прямо сейчас.
– Да.
Дотти уселась на упаковочный ящик, словно на трон. Как и у всех Греев, с которыми я встречалась, у нее была великолепная осанка.
– Я хочу знать, как правильно исполнить половой контакт.
– О? Эм-м...
Дотти опустила взгляд на миссис Пибоди.
– И существует ли способ предотвратить... э-э...
– Беременность. Ну, конечно.
Я прочистила горло. В принципе, наверное, вид миссис Пибоди любую юную девушку напрочь лишит желания беременеть, – если не вообще заниматься сексом. Но Доротея Грей явно была женщиной из брони и стали.
– Вы не подумайте, тетушка, – искренне продолжила она. – Или мне нужно говорить «друг Клэр»? Я хочу детей – ужасно хочу. Но если существует хоть какой-то шанс не рожать на поле боя или, скажем, на плывущем корабле...
Я ухватилась за последнее – отчасти для того, чтобы дать себе время сформулировать что-нибудь разумное в качестве совета. Мне казалось, что в какой-то момент, скорее, не имевшая матери Рейчел захочет поговорить о таких вещах, однако...
– На корабле? Значит, ты планируешь вернуться домой, в Англию?
Дотти поморщилась так, что передо мной живо предстал ее отец, и я чуть не рассмеялась, но, к счастью, сдержалась.
– Не знаю. Конечно, мне очень хочется увидеть маму и Адама... и моих... Ну, на самом деле, вряд ли я снова увижу своих друзей, – она отмахнулась от этой темы. – Хотя в светском обществе есть и квакеры, но они все очень богатые, а мы такими не будем.
Дотти прикусила губу, но, скорее, размышляя, чем досадуя.
– Если мне удастся придумать, как Дэнни сможет жениться на мне здесь, чтобы мы уже прибыли в Англию мужем и женой, то будет несложно найти лондонское собрание, которое нас примет. В то время как здесь... – она махнула рукой в сторону шумного лагеря вокруг нас. – Участие в войне всегда будет стоять у него на пути, понимаете?
– Даже после того, как война закончится?
Доротея одарила меня снисходительным взглядом, слишком взрослым для ее лица.
– Папà говорит, должно смениться три поколения, чтобы следы войны исчезли. И, судя по тому, что я видела, квакеры имеют столь же долгую память.
– В чем-то твой отец может быть прав.
Миссис Пибоди влажно захрапела, но никаких схваток я не почувствовала и, проведя рукой по своим волосам, поудобнее прислонилась спиной к одному из ящиков, стоявших у стены.
– Хорошо. Возможно... для начала немного элементарной анатомии?
Я действительно понятия не имела, как много – если вообще что-то – молодой барышне благородного происхождения рассказали (или она могла узнать другими способами), так что начала с женской репродуктивной анатомии, а именно, с матки (Дотти, конечно, знала, что это такое), и часть за частью мы проследовали наружу.
– Вы хотите сказать, что у него есть название? – воскликнула Дотти, очарованная, когда я добралась до клитора. – Знаете, я всегда думала об этом просто, как... о той штучке.
Тон ее голоса совершенно ясно давал понять, что мне не нужно объяснять, за что эта штучка отвечает, и я рассмеялась.
– Насколько мне известно, это единственное анатомическое образование человеческого тела, которое, по-видимому, не имеет никакой иной функции, кроме удовольствия владелицы.
– Но мужчины… разве они...
– Ну, да, они тоже, – сказала я. – И свои штуки они тоже находят весьма способными доставлять удовольствие. Но пенис также чрезвычайно функционален. Ты, э-э... знаешь, как он... действует? В смысле полового контакта?
– Дэнзелл не позволяет мне прикасаться к его обнаженному члену, и я жажду рассмотреть его, сколько захочу, а не просто мельком, когда он, ну, вы понимаете, – глаза девушки сверкнули. – Но я знаю, каково это чувствовать его через бриджи. Я была поражена, когда в первый раз он затвердел под моей рукой! Как это получается?
Уже понимая, к чему все идет, я как можно проще объяснила концепцию гидростатического давления и, откашлявшись, встала на колени.
– Мне нужно осмотреть миссис Пибоди на наличие признаков родов. И хотя мы должны уважать ее личное пространство – насколько это возможно при таких условиях, – Дотти громко фыркнула, – поскольку ты мне помогаешь, нет причин, почему бы тебе не понаблюдать за тем, что я делаю, а попутно я объясню, как все… происходит.
Доротея заинтересованно хмыкнула, когда я осторожно приоткрыла нижнюю часть тела миссис Пибоди, густо заросшую, но все же совершенно определенно женственную.
– Когда шейка матки – это ворота из влагалища в матку, – когда она начинает открываться, чтобы ребенок мог выйти, часто выделяется немного крови и слизи, но это совершенно безвредно. Однако я пока не вижу никаких признаков.
Это меня приободрило.
– О, – как-то слабо произнесла Дотти, но с любопытством наклонилась над моим плечом, когда я осторожно вложила внутрь свою только что вымытую руку. – О, – Дотти озарило: – Так вот куда оно ведет!
– Ну, да, так и есть.
Я попыталась не рассмеяться, но у меня не получилось.
– Думаю, Дэнзелл рассказал бы тебе. Ты его не спрашивала?
– Нет.
Немного откинувшись на пятки, Доротея по-прежнему не спускала глаз, наблюдая за тем, как я, положив руку на живот Миссис Пибоди, нащупала шейку матки. Смягченная, но все еще твердая. Я снова начала дышать.
– Нет? – переспросила я, слушая одним ухом.
– Нет, – Дотти выпрямилась. – Я не хотела показаться невежественной. Дэнни такой... в смысле, он образованный. Разумеется, я умею читать и писать, но только письма. Меня учили музыке, но какой в этом прок? Конечно, я суечусь рядом с ним и чем могу помогаю, и он всегда так хорошо все объясняет... но... Ну, я все время представляю себе, как в нашу брачную ночь Дэнни излагает мне все это точно так же, как показывает способ высосать сопли из носа ребенка с помощью трубки или как держать края раны вместе, чтобы он мог ее зашить. И... – Доротея изящно сморщила носик (гримаса, которая, должно быть, досталась ей в наследство от матери). – И я решила, что этому не бывать.
– Весьма… эм… похвально.
Вытащив руку, я вытерла ее, накрыла миссис Пибоди одеялом и снова проверила ее пульс: медленный, но сильный, словно литавры. Должно быть, у этой женщины сердце быка.
– Как... э-э... Как ты хочешь, чтобы это было? Имея в виду, – поспешила я добавить, – что все может происходить по-разному. – Мне пришла в голову еще одна мысль: – А Дэнзелл когда-нибудь... Хотя, вряд ли ты знаешь.
Задумавшись, Дотти сморщила свой нежно-белый лоб.
– Не знаю. Мне и в голову не приходило спросить его об этом. Я просто предположила… Ну, у меня есть братья. Мне известно, что у них имеется опыт, потому что они говорят об этом со своими друзьями – о шлюхах, в смысле. Наверное, я считала, что все мужчины... Но, если подумать, возможно, Дэнни не пошел бы к проститутке. Полагаете, он мог бы?
Дотти слегка нахмурилась, но, похоже, эта мысль ее не расстроила. Разумеется, в кругу Греев, скорее всего, было принято считать, что для всех мужчин или, по крайней мере, военных, это вполне естественно.
Очень ярко вспомнив собственную брачную ночь – и то, как я остолбенела, узнав, что мой жених девственник, – я немного помедлила.
– Возможно, и нет. Однако, будучи врачом, Дэнни должен знать основу механики. Но дело не только в ней.
Глаза Доротеи заблестели, и она наклонилась вперед, уперев руки в колени.
– Расскажите мне.

– ДОВОЛЬНО ПОХОЖА НА ЯИЧНЫЙ белок, смешанный с каплей-другой цибетина (ароматическое вещество из желёз виверры или циветты; употребляется в парфюмерии. – прим. пер.). Теоретически, она полезна для кожи, хотя, если честно... – говорила я, когда снаружи послышались голоса.
Вернулись Рейчел и Йен, веселые и раскрасневшиеся, – совсем как молодые люди, которые последние пару часов занимались тем, чему я учила Дотти. Последняя искоса взглянула на Рейчел, потом – очень быстро – на бриджи Йена, и чуть явственней покраснела.
Рейчел ничего не заметила: ее внимание сразу же сосредоточилось на миссис Пибоди. Что ж, все таращились только на миссис Пибоди, поскольку смотреть на что-то другое было просто невозможно. Рейчел нахмурилась, глядя на лежащую на земле женщину, а затем обратилась ко мне:
– Где Дэнзелл?
– Отличный вопрос. Четверть часа назад он ушел искать воду. Но если хочешь пить, есть пиво, – я кивнула на забытый кувшин.
Йен налил Рейчел кружку, подождал, пока она выпьет, потом снова наполнил ее для себя, по-прежнему не сводя глаз с миссис Пибоди, которая издавала самые разнообразные звуки, хотя все еще была без сознания.
– А дядя Джейми знает, где ты, тетушка? – спросил Йен. – Он как раз сейчас тебя ищет и сказал, что отправил тебя спокойно спать, но ты сбежала. Снова, – добавил он, широко ухмыльнувшись.
– О, – отозвалась я, – значит, на сегодня он закончил с генералами?
– Да, он пошел было познакомиться с некоторыми из капитанов ополчения под его началом, но большинство к тому времени уже спали, поэтому он отправился к Ченовитам, чтобы присоединиться к тебе. Миссис Ченовит была слегка ошарашена, обнаружив, что ты исчезла, – добавил Йен деликатно.
– Я просто вышла подышать свежим воздухом, – начала оправдываться я. – А потом...
Я указала на лежащую на полу пациентку, которая теперь ритмично храпела. Цвет ее лица улучшился, и это ободряло.
– Э-э… Как думаешь, Джейми разозлился?
Йен и Рейчел рассмеялись.
– Нет, тетушка, – ответил Йен. – Но он смертельно устал и жутко хочет тебя.
– Это он попросил тебя так сказать?
– Не прямо такими словами, – вставила Рейчел, – но смысл был ясен.
Она повернулась к Йену и быстро сжала его руку.
– Не мог бы ты пойти и найти Дэнни, Йен? – попросила Рейчел, выгнув бровь и снова обратилась ко мне. – Клэр не может оставить эту женщину одну, так ведь?
– Пока нет, – ответила я. – Кажется, женщина прямо сейчас рожать не будет, – я скрестила пальцы, чтобы исключить такую возможность, – но ее нельзя оставлять одну в таком состоянии.
– Да, конечно.
Йен вдруг широко зевнул, но, встряхнувшись, взбодрился.
– Если я встречу дядю Джейми, то скажу ему, где ты, тетушка.
Он ушел, а Рейчел налила еще пива в кружку, которую предложила мне. Пиво было не просто комнатной температуры, а очень теплое, но освежающе резкое и крепкое. На самом деле я не думала, что устала, но пиво удивительно оживило меня.
Проверив пульс и дыхание Миссис Пибоди, Дотти осторожно положила руку на вздувшуюся выпуклость живота беременной.
– Ты уже присутствовала при родах, сестрица? – спросила Дотти у Рейчел, стараясь использовать простую речь квакеров.
– Несколько раз, – ответила Рейчел, присаживаясь на корточки рядом с миссис Пибоди. – Хотя этот случай выглядит несколько иначе. У нее какая-то травма?.. Ох! – ей в нос ударила вонь опьянения, и, кашлянув, Рейчел попятилась. – Понимаю.
Миссис Пибоди громко застонала, и мы напряглись, а я на всякий случай вытерла руки о фартук. Однако женщина снова расслабилась, и после нескольких минут сосредоточенного молчания, когда мы ждали, застонет ли миссис Пибоди снова, Дотти глубоко вздохнула.
– Миссис... то есть, друг Клэр как раз рассказывала мне очень интересные вещи. О том... э-э... чего ожидать в первую брачную ночь.
Рейчел подняла заинтересованный взгляд.
– Я и сама была бы рада любому подобному наставлению. Я знаю, как участники… эм… себя ведут, потому что довольно часто видела, как все происходит, но…
– Видела?! – Дотти вытаращила на нее глаза, и Рейчел рассмеялась.
– Видела. Но Йен уверяет меня, что обладает бόльшим мастерством, чем обычный бык или козел, а мои наблюдения, боюсь, ограничены миром животных, – между ее бровями пролегла небольшая морщинка. – Женщина, которая заботилась обо мне после смерти родителей... весьма добросовестно осведомила меня о женских обязанностях, однако ее наставления в основном сводились к следующему: «раздвинь ноги, девочка, стисни зубы и позволь ему».
Я села на ящик и, подавляя стон, потянулась, чтобы расслабить спину. Одному Богу известно, сколько времени потребуется Йену, чтобы найти Джейми среди кишащих орд. И я очень надеялась, что Дэнни никто не стукнул по голове или его не растоптал мул.
– Налей мне еще пива, ладно? И себе тоже налейте. Подозреваю, это нам понадобится.
– …и если в какой-то момент он скажет: «О, Боже, о, Боже», – консультировала я, – обратите внимание на то, что в тот момент делали, чтобы вы могли повторить это в следующий раз.
Рейчел рассмеялась, а Дотти слегка нахмурилась, чуть сведя глаза к переносице.
– Неужели вы… неужели ты думаешь, что Дэнни стал бы произносить имя Господа всуе, даже в таких обстоятельствах?
– Я слышала, как он делал это и по меньшему поводу, – заверила ее Рейчел, подавляя отрыжку тыльной стороной ладони. – Понимаешь, в твоем присутствии он старается быть идеальным, потому что боится, что ты передумаешь.
– Правда? – Дотти выглядела удивленной, но довольной. – О. Я не передумаю, ты же знаешь. Должна ли я ему об этом сказать?
– Нет, до тех пор, пока он не произнесет: «О, Боже, о, Боже», – захихикала Рейчел.
– Я бы не переживала, – посоветовала я. – Если мужчина в такой ситуации говорит «о, Боже», он почти всегда произносит это как молитву.
Светлые брови Дотти сошлись к переносице.
– Молитву отчаяния? Или благодарности?
– Что ж... Решать тебе, – сказала я, подавляя отрыжку.
Приближающиеся снаружи мужские голоса заставили нас смущенно взглянуть на пустой кувшин из-под пива и выпрямиться, поправляя слегка растрепанные волосы. Но ни один из вошедших джентльменов не был в настроении забросать нас камнями.
Йен нашел и Дэнзелла, и Джейми, и где-то по дороге они обзавелись маленьким, толстым спутником в треуголке и с заплетенными в короткую косичку волосами. Все они раскраснелись и, хотя явно не шатались, но вокруг них витал отчетливый флёр перебродившего ячменя.
– Вот ты где, Сассенах!
Увидев меня, Джейми просиял еще больше, и я ощутила прилив радости.
– Вы уже... Кто это?
Он шел ко мне с протянутой рукой, но внезапно остановился при виде миссис Пибоди, которая лежала с широко раскрытым ртом, раскинув руки.
– Это та самая леди, о которой я тебе говорил, дядя Джейми.
Йен тоже не шатался, но его явно покачивало, и он ухватился за шест палатки, чтобы не упасть.
– Та, которая… э-э… – свободной рукой он указал на джентльмена в треуголке. – Она его жена.
– Да? А, да, понимаю.
Джейми опасливо приблизился к лежащей миссис Пибоди.
– Она ведь не умерла?
– Нет, – ответила я. – Думаю, я бы заметила.
Возможно, Джейми и был немного пьян, но все же уловил слабое сомнение в моем «думаю» и, осторожно опустившись на колени, поднес руку к открытому рту женщины.
– Нет, всего лишь пьяна, – обрадовался он. – Не помочь ли вам отнести ее домой, мистер Пибоди?
– Лучше одолжите ему тачку, – шепнула Дотти Рейчел, стоявшей рядом со мной, но, к счастью, никто этого не услышал.
– Это было бы любезно с вашей стороны, сэр.
Удивительно, но мистер Пибоди оказался единственным трезвым из всей компании. Он опустился на колени и нежно убрал влажные волосы со лба жены.
– Лулу? Проснись, дорогая. Нам пора уходить.
Как ни странно, но миссис Пибоди открыла глаза и, несколько раз моргнув в замешательстве, уставилась на мужа.
– Вот ты где, Саймон! – сказала она и, восторженно улыбаясь, тут же снова крепко заснула.
Медленно поднявшись, Джейми потянулся, и я услышала, как хрустнули маленькие косточки его позвоночника. Йен прав: по-прежнему румяный и улыбающийся, Джейми был смертельно уставшим. Я видела глубокие морщины измождения на его лице и впадины под скулами.
Йен тоже их видел.
– Тетушка Клэр нуждается в отдыхе, дядя, – сказал он, сжимая плечо Джейми и многозначительно глядя на меня. – Для нее это была долгая ночь. Отведи ее домой, ладно? Мы с Дэнни поможем мистеру Пибоди.
Джейми бросил на племянника резкий взгляд, затем перевел его на меня, но я тут же очень кстати зевнула (и стараться не пришлось), да так широко, что у меня хрустнула челюсть, и, бросив последний быстрый взгляд на миссис Пибоди, чтобы убедиться, что та не умирает и не рожает, я взяла Джейми за руку и решительно вывела наружу, коротко помахав всем на прощание.
Выйдя на улицу, мы оба глубоко вдохнули свежего воздуха, одновременно блаженно выдохнули и рассмеялись.
– Это была довольно долгая ночь, правда? – я прижалась лбом к груди Джейми и обняла его, медленно потирая его позвонки под мундиром. – Чем все закончилось?
Джейми снова вздохнул и поцеловал меня в макушку.
– Я командую десятью ротами смешанного ополчения из Пенсильвании и Нью-Джерси. Под началом маркиза тысяча человек, – включая моих, – и он отвечает за план пойти и укусить британскую армию за задницу.
– Звучит весело.
В лагере стало заметно тише, но густая атмосфера все еще вибрировала беспокойством спящих или бодрствующих людей. Мне показалось, что, несмотря на очевидную усталость, по телу Джейми пробегает та же самая дрожь предвкушения.
– Тогда тебе нужно поспать.
Он крепче обнял меня, а свободной рукой медленно провел по моей спине. Одолженный Дэнни фартук я оставила в палатке, а плащ перекинула через руку: тонкий муслин моей сорочки с таким же успехом мог и не существовать.
– О, Боже, – сказал Джейми, и его большая теплая рука с внезапной настойчивостью обхватила мою ягодицу. – Ты нужна мне, Сассенах. Ты мне очень нужна.
Спереди сорочка была такой же тонкой, как и сзади: сквозь нее я чувствовала пуговицы жилета – и еще кое-что. Джейми действительно очень хотел меня.
– Ты не против заняться этим в пахнущем мочой склепе? – спросила я, думая о задней спальне Ченовитов.
– Я брал тебя и в худших местах, Сассенах.
Прежде чем я успела попросить его назвать три таких, полог палатки распахнулся, извергнув небольшую процессию, состоявшую из Дэнзелла, Дотти, Рейчел и Йена. Каждый из них держал за один угол парусиновое полотнище, на котором лежало выдающееся тело миссис Пибоди. Ее муж шел впереди с высоко поднятым фонарем.
Мы стояли в тени, и они прошли мимо, не заметив нас: девушки хихикали, когда случайно спотыкались, молодые люди кряхтели от натуги, а мистер Пибоди подбадривал всех, пока они с трудом пробирались сквозь темноту, по-видимому, направляясь к обиталищу Пибоди.
Палатка стояла перед нами, темная и маняще пустая.
– Ага?
– О, да.
Санитары-носильщики унесли фонарь, а заходящая луна виднелась над горизонтом едва заметным осколком, и, когда мы вошли внутрь, палатка была наполнена мягкой пыльной чернотой, которая поднималась вокруг нас благоуханным алкогольным облаком (со слабым оттенком рвоты).
Однако я точно помнила, где стоят вещи, и нам удалось сдвинуть вместе четыре упаковочных ящика. Я расстелила на них свой плащ, Джейми снял мундир и жилет, и в отдающей пивом темноте мы улеглись рядышком на шаткое ложе.
– Как думаешь, сколько у нас времени? – спросила я, расстегивая его бриджи. Плоть Джейми была теплой и твердой под моей рукой, а кожа мягкой, как атласный шелк.
– Достаточно, – ответил Джейми и провел большим пальцем по моему соску – медленно, несмотря на свое очевидное нетерпение. – Не торопись, Сассенах. Никто не знает, когда у нас снова появится шанс.
Мы томительно целовались, ощущая во рту вкус рокфора и портвейна. А еще чувствовалась вибрация лагеря: она пронизывала нас обоих, словно натянутая скрипичная струна.
– Не думаю, что у меня есть время заставить тебя кричать, Сассенах, – прошептал Джейми мне на ухо. – Но, может, у меня получится заставить тебя стонать?
– Что ж, возможно. До рассвета еще далеко, не так ли?
То ли из-за пива и предбрачных уроков, то ли из-за позднего часа и соблазнительной секретности (или это просто сам Джейми и наша сильнейшая потребность отгородиться от мира и знать только друг друга), но времени ему хватило – и с лихвой.
– О, Боже, – выдохнул он наконец и медленно опустился на меня: его сердце тяжело билось о мои ребра. – О... Боже.
Я почувствовала, как в руках, в костях и груди колотится пульс, но не смогла выдавить из себя ничего более красноречивого, чем слабое «О-о-о». Однако через некоторое время я пришла в себя и погладила Джейми по волосам.
– Скоро мы вернемся домой, – прошептала я ему. – И у нас будет все время мира.
В ответ Джейми лишь негромко утвердительно промычал, и мы еще немного полежали, не желая разъединяться и одеваться, хотя упаковочные ящики были жесткими, а вероятность обнаружения возрастала с каждой минутой.
Наконец Джейми пошевелился, но не встал.
– О, Боже, – сказал он тихо и совсем другим тоном. – Триста человек, – и крепче прижал меня к себе.

СОЛНЦЕ ЕЩЕ НЕ ВСТАЛО над горизонтом, а среди лошадей уже было полно конюхов, фуражиров, погонщиков и кузнецов, суетившихся каждый по своим делам в неуместно мягком розовом свете, наполненном звуком сотен пар непрерывно чавкающих челюстей. Уильям поднял копыто гнедого мерина и протянул руку за крючком для копыт, который его новый маленький конюх нервно прижимал к груди.
– Давай, иди сюда, Зеб, – сказал он уговаривающим тоном. – Я покажу тебе, как это делается, тут ничего сложного.
– Да, сэр.
Зебеди Джефферс придвинулся на дюйм ближе, переводя взгляд с копыта на громоздящуюся над ним массу лошади. Джефферс не любил лошадей. Особенно ему не нравился Вестгот. Уильям подумал: даже к лучшему, что Зеб не знает, что из себя представляет Вестгот.
– Хорошо. Видишь это?
Он постучал крючком по копыту там, где выглядывал край небольшого камушка, который ночью застрял под изгибом железной подковы.
– Он совсем маленький, но будет ощущаться так же, как камешек в твоем ботинке, и конь охромеет, если мы не позаботимся о нем. Гляди, застрял не глубоко; хочешь сам попробовать?
– Нет, сэр, – честно ответил Зеб.
Зебеди был родом из Мэриленда и знал толк в устрицах, лодках и рыбе. Но не в лошадях.
– Он не причинит тебе вреда, – с ноткой нетерпения произнес Уильям.
Ему предстоит скакать туда и обратно вдоль колонн по дюжине раз на день, доставляя депеши и забирая донесения; обе лошади должны быть наготове, а его конюх Коленсо Барагванат слег с лихорадкой, и у Вилли не было времени найти другого слугу.
– Нет, причинит. Сэр, – добавил Зеб, подумав. – Видите? – он вытянул тощую руку, демонстрируя то, что, несомненно, было гноящимся следом укуса.
Уильям подавил желание спросить мальчишку, какого черта тот делал с конем. Вестгот в общем-то не был вспыльчив, но он мог быть раздражительным, а нервная суетливость Зеба кого угодно могла вывести из себя, не говоря уже об усталой и голодной лошади.
– Хорошо, – сказал Уильям со вздохом и одним резким рывком высвободил камень. – Так лучше, правда? – спросил он коня, проведя рукой по ноге и похлопав Гота по боку.
Порывшись в кармане, он вытащил пучок вялой морковки, купленной накануне вечером у фермерши, которая шла через лагерь с корзинами продуктов на коромысле, перекинутом через ее широкие плечи.
– Ну вот. Угости его этим, подружись с ним, – предложил Уильям, протягивая Зебу морковку. – Держи ее на ладони.
Но прежде чем мальчишка успел протянуть это подобие оливковой ветви, лошадь нагнулась и выхватила морковку у него из рук, громко хрустнув крупными желтыми зубами. Мальчик вскрикнул, сделал несколько шагов назад и, налетев на ведро, упал через него прямо задом на чайник.
Разрываясь между досадой и неуместным желанием рассмеяться, Уильям подавил и то, и другое и пошел вытаскивать своего конюха из кучи навоза.
– Тогда вот что, – сказал он, решительно отряхивая мальчика, – проследи, чтобы все мои пожитки погрузили в обоз, проверь, не нужно ли чего Коленсо, и убедись, что у меня будет еда сегодня вечером. Я попрошу одного из конюхов Сазерленда присмотреть за лошадьми.
Зеб с облегчением вздохнул.
– Благодарю вас, сэр!
– И сходи к одному из хирургов, чтобы тебе обработали руку! – громко велел Уильям ему вслед, перекрикивая нарастающий рев и ржание.
Плечи мальчишки поднялись почти до ушей, и он пошел быстрее, делая вид, что не услышал.
Уильям оседлал Гота сам – он всегда так делал, не доверяя никому проверять подпругу, от которой могла зависеть его жизнь, а затем, оставив его с другим конем, Мадрасом, отправился на поиски конюха лорда Сазерленда. Несмотря на суматоху, он без труда нашел лошадей Сазерленда: у того их было десять, все первоклассные создания примерно шестнадцати ладоней в высоту (ладонь – мера роста лошадей, около 11 см. – прим. пер.), и по меньшей мере дюжина конюхов, чтобы ухаживать за ними. Уильям как раз заканчивал переговоры с одним из них, когда заметил в толпе знакомое лицо.
– Черт, – пробормотал он себе под нос, но капитан Ричардсон заметил его и, добродушно улыбаясь, направился навстречу.
– Капитан лорд Элсмир. Ваш покорный слуга, сэр.
– А я ваш, сэр, – сказал Уильям как можно любезнее.
«Что еще нужно этому негодяю?» – недоумевал он. Не то чтобы Ричардсон был негодяем, или не обязательно негодяем, несмотря на предупреждение Рэндалла. В конце концов, негодяем мог быть и сам Рэндалл. Но Уильям действительно затаил обиду на Ричардсона, как из-за матушки Клэр, так и из-за себя лично. От мысли о матушке Клэр неожиданно защемило сердце. Но ведь она ни в чем не виновата, так что Вилли выбросил все из головы.
– Я удивлен видеть вас здесь, милорд, – сказал Ричардсон, оглядывая бурлящий лагерь. Солнце уже взошло, и золотые полосы освещали пыльный туман, поднимавшийся от грубой шерсти мулов. – Вы же конвенционер, не так ли?
– Да, – холодно ответил Уильям. Ричардсон безусловно знал, что это так. Уильям чувствовал себя обязанным защищаться, хотя и не знал от чего. – Мне нельзя сражаться, – он слегка развел руками. – Как видите, у меня нет оружия.
Он вежливыми жестами показал, что ему срочно нужно быть в другом месте, но Ричардсон продолжал стоять, улыбаясь, и лицо его было столь непримечательным, что его родная мать, вероятно, не смогла бы выделить сына из толпы, разве что по большой коричневой родинке на подбородке сбоку.
– Ах, ну, конечно, – Ричардсон подошел поближе и понизил голос: – В таком случае... Не можете ли вы…
– Нет, – решительно ответил Уильям. – Я один из адъютантов генерала Клинтона и не могу оставить свой пост. Извините, сэр, меня ждут.
Он повернулся на каблуках и, чувствуя, как колотится сердце, пошел прочь, запоздало сообразив, что оставил коня. Ричардсон все еще стоял в отдалении среди лошадей, разговаривая с конюхом, который собирал коновязь, вынимая колышки и наматывая веревку на плечо. Масса лошадей и мулов быстро таяла, но рядом с Вестготом оставалось еще достаточно животных, чтобы Уильям мог пригнуться и притвориться, что возится с седельными сумками, наклонив голову, чтобы спрятать лицо, пока Ричардсон не уйдет.
Беседа воскресила в его памяти нервирующий образ бывшей мачехи, какой он запомнил ее в последний раз: растрепанную, полураздетую, но лучащуюся счастьем – такой он никогда ее не видел. Уильям больше не считал ее своей мачехой, но она ему нравилась. С запозданием ему пришло в голову, что Клэр, теперь уже Фрейзер, по-прежнему была его мачехой – со стороны другого отца...
– Черт побери!
Уильям стиснул зубы, роясь в седельной сумке в поисках фляги. Теперь, когда этот шотландский мерзавец восстал из своей водяной могилы, повергая всех и вся в смятение... Почему он не мог утонуть и никогда не возвращаться?
Никогда не возвращаться.
«Ты грязный папист, и твое имя, данное при крещении – Джеймс». Уильям замер, как от выстрела в спину. Черт побери, он это помнил. Конюшни в Хилуотере, теплый запах лошадей и лошадиного корма, покалывание соломы, проникающей сквозь чулки. Холодный каменный пол. Он плакал... Почему? Все, что он помнил – это огромная волна отчаяния и полной беспомощности. Конец света. Мак уезжает.
Вилли сделал глубокий медленный вздох и сжал губы. Мак. Это слово не воскресило в памяти лицо: он не мог вспомнить, как выглядел Мак. Он был большим, вот и все. Больше дедушки или любого из лакеев или других конюхов. Безопасность. Ощущение постоянного счастья, похожее на мягкое изношенное одеяло.
– Черт, – прошептал Уильям, закрывая глаза. Неужели это счастье тоже было ложью?
Он был слишком мал, чтобы понимать разницу между уважением конюха к маленькому хозяину и настоящей добротой. Но...
– Ты грязный папист, – прошептал Вилли, и у него перехватило дыхание от чего-то похожего на рыдание. – И твое имя, данное при крещении – Джеймс.
«Это было единственное имя, которое я был вправе тебе дать».
Уильям осознал, что костяшки его пальцев прижаты к груди, к горжету, но не в горжете он искал утешение. А в маленьких выпуклостях простых деревянных четок, которые носил на шее годами спрятанными под рубашкой, где никто не мог их увидеть. Четки, которые дал ему Мак... вместе со своим именем.
С внезапностью, которая потрясла его самого, Уильям почувствовал, как глаза его наполнились слезами. Ты уехал. Ты покинул меня!
– Черт! – выругался он и с такой силой ударил кулаком по седельной сумке, что лошадь фыркнула и шарахнулась, и стрела раскаленной добела боли пронзила его руку, заставив забыть обо всем.

НЕ НУЖНО НЕЖНОСТЕЙ В ОСОБЕННУЮ НОЧЬ*
(«Do not go gentle into that good night» («Не следуй мирно в даль, где света нет». (перевод Александры Берлиной) – строчка из стихотворения Дилана Томаса). – прим. пер.)

ЙЕН ПРОСНУЛСЯ ПРЯМО перед рассветом и обнаружил дядю, сидящего рядом на корточках.
– Пойду познакомлюсь за завтраком с капитанами моих рот, – сказал Джейми без предисловий. – Тебе нужно явиться к полковнику Уилбуру, ты зачислен к нему разведчиком. И позаботься о лошадях, Йен, ладно? Мне понадобится запасной конь, приученный к седлу и стрельбе, – и тебе тоже.
Бросив кошелек на грудь Йена, он улыбнулся и исчез в утреннем тумане.
Йен медленно вылез из-под одеяла и потянулся. Он выбрал место для ночлега на небольшом возвышении у реки подальше от главного лагеря, но решил не задумываться о том, как дядя Джейми нашел его, и не тратить время, восхищаясь способностью того быстро восстанавливать силы.
Йен, не торопясь, собрался: тщательно оделся и, размышляя о том, что предстоит сделать, нашел немного еды. Ночью ему приснился сон, все еще не отпускавший его, хотя подробности позабылись. Он был в густом лесу, и кто-то еще находился рядом, прячась среди листвы. Йен не знал, кто это, и даже сомневался, видел ли он кого-нибудь, но между лопатками осталось смутное ощущение опасности. Во сне кричал ворон (и это, несомненно, какое-то предупреждение), однако он пролетел мимо и оказался вовсе не вороном, а какой-то белой птицей, коснувшейся в полете крылом его щеки. Йен все еще чувствовал прикосновение ее перьев.
Белые животные приносили вести. Так считали и могавки, и горцы Хайленда.
Он был и индейцем, и горцем, так что не мог сбрасывать сны со счетов. Иногда смысл сна всплывал на поверхность сознания, словно поднимающийся затонувший лист. Надеясь, что сон вернется и объяснит себя сам, Йен перестал о нем думать и занялся делами: сходил к полковнику Уилбуру, нашел и, сторговавшись, купил двух приличных лошадей, достаточно больших, чтобы выдержать в бою крупного человека... Но белая птица весь день оставалась рядом, парила над правым плечом, время от времени заметная краешком глаза.

БЛИЖЕ К ВЕЧЕРУ, покончив с делами, он вернулся в главный лагерь и во дворе «Гуся и Винограда» увидел Рейчел с несколькими другими женщинами в очереди к колодцу. Возле ее ног стояли два ведра.
– Давай я принесу воды из реки, – предложил Йен.
Рейчел раскраснелась от дневного зноя, но выглядела прекрасно; плавные изгибы мускулов на ее обнаженных загорелых руках были такими изящными и нежными, что от взгляда на них потеплело на сердце.
– Благодарю тебя, Йен, но нет, – она улыбнулась и, протянув руку, поправила одно из двух орлиных перьев, которые он воткнул в волосы. – Твоя тетя говорит, что люди в лодках выбрасывают мусор прямо в реку и туда же мочится половина армии, – и так и есть. Мне придется пройти милю вверх по течению, чтобы найти чистое место, откуда можно черпать воду. Ты уже приступил к обязанностям, да?
Рейчел интересовалась искренне, но без тревоги или неодобрения, и Йен это оценил.
– Я никого не убью, если только не буду вынужден, Рейчел, – тихо произнес он и коснулся ее щеки. – Я разведчик, и мне не обязательно это делать.
– Но всякое случается, – сказала Рейчел и отвернулась, чтобы он не заметил внезапной тени в ее глазах. – Я понимаю.
С неожиданным всплеском раздражения Йену захотелось спросить ее: что лучше – убить или быть убитым ради помилования его души? Но он подавил этот порыв, – а вместе с ним и гнев. Рейчел любила его, в этом он не сомневался. Возможно, справедливо задать такой вопрос квакеру, но не своей невесте.
Рейчел не сводила искреннего и вдумчивого взгляда с его лица, и Йен почувствовал, что слегка покраснел, думая о том, много ли мыслей она могла прочесть.
– Ты идешь по жизни своей собственной тропой, Йен, – сказала она, – и мне не пройти твой путь. Я могу лишь шагать рядом с тобой. И я это сделаю.
Женщина, стоявшая в очереди позади них, глубоко и удовлетворенно вздохнула.
– Это очень мило и правильно сказано, дорогая, – одобрительно обратилась она к Рейчел и, переведя взгляд на Йена, скептически оглядела того с головы до ног.
Он был одет в леггины из оленьей кожи, набедренную повязку и ситцевую рубашку, и, если не считать перьев в волосах и татуировок, выглядел не слишком диковинно.
– Возможно, ты ее не заслуживаешь, – продолжила женщина, с сомнением качая головой. – Но будь хорошим мальчиком и постарайся.

ЙЕН ОТНЕС ДЛЯ Рейчел воду, пробираясь через лагерь к тому месту, где Дэнзелл организовал свою медицинскую практику. Палатка все еще стояла, но к ней был придвинут фургон с нарисованными на заднем борту щеглами. Дотти забралась внутрь, а Дэнни передавал ей свертки и ящики.
Встав на цыпочки, Рейчел поцеловала Йена в щеку и исчезла в палатке, чтобы помочь собрать вещи.
– Ты присоединишься к нам позже, Йен? – Дэнни оторвал взгляд от мешка, который завязывал.
– Где угодно, a bhràthair (брат (гэльск.). – прим. пер.), – улыбнувшись, ответил Йен. – А куда ты направляешься?
– О. Никуда.
Дэнни снял очки и рассеянно протер их краем рубашки.
– Сегодня еще не воскресенье, но, вероятно, потом будет сражение; так что перед ужином мы решили устроить собрание и будем рады, если ты сочтешь правильным посидеть с нами. Но если нет…
– Да, я приду, – быстро ответил Йен. – Конечно. А… куда? – он неопределенно махнул рукой, указывая на царивший в лагере полуупорядоченный хаос.
Из Нью-Джерси и Пенсильвании все еще прибывали новые роты ополченцев, чтобы присоединиться к Континентальной армии. И хотя были назначены офицеры, принимающие их и помогающие им найти и организовать место для стоянок, ответственных на всех попросту не хватало. Люди разбивали лагерь везде, где можно было найти открытое пространство, и повсюду сновали туда-сюда в поисках воды и пищи, спорили и ругались. А звуки лопат, копавших землю, и бормотание проклятий поблизости указывали на создание еще одного набора санитарных канав. Постоянная небольшая процессия тех, которым уже было невтерпеж, посещала ближайшую рощицу в надежде найти укромное место. Йен сделал мысленную пометку быть настороже, если пойдет в ту сторону.
– Ты же не собираешься собрать всех здесь?
Люди весь день приходили и уходили, нуждаясь во внимании доктора, и вряд ли остановятся только потому, что проводится собрание.
– Друг Джейми пообещал предоставить нам пристанище, – заверил его Дэнни. – Мы пойдем, как только... Кто там у тебя, Доротея?
Дотти укладывала медикаменты, но остановилась, чтобы поговорить с маленькой девочкой, которая, забравшись на сиденье фургона, опустилась на колени и что-то серьезно говорила ей.
– Женщина рожает, Дэнни, – отозвалась Доротея. – Через три костра от нас!
– Прямо сейчас?
Дэнни тут же принялся развязывать мешок, который только что завязал.
– Дитя говорит, что да.
Дотти выпрямилась и убрала растрепавшиеся светлые волосы под чепец.
– У ее матери это четвертый ребенок, и с первыми тремя проблем не было, но в данных условиях…
Она протиснулась мимо поклажи к опущенному заднему борту, и Йен помог ей спрыгнуть вниз.
– На самом деле она хотела миссис Фрейзер, – вполголоса обратилась Дотти к Дэнни. – Но согласна и на тебя, – у нее появились ямочки на щеках. – Ты польщен?
– Вижу, моя репутация распространяется, как помада по шелковой подушке, – спокойно ответил он. – И то, что ты используешь простую речь, меня воспламеняет. Тебе лучше пойти со мной. Присмотришь за фургоном, Йен?
Они вдвоем ушли, пробираясь через лабиринт повозок, лошадей и беспризорных свиней: какой-то предприимчивый фермер пригнал в лагерь дюжину тощих животных, надеясь продать их квартирмейстеру, однако те испугались, когда поблизости случайно пальнул мушкет, и разбежались в толпу, вызвав полнейший хаос. Ролло сбил одну свинью с ног и сломал ей шею; Йен обескровил и выпотрошил тушу, после чего (скормив сердце и легкие псу) спрятал ее под повозкой Дэнзелла. Если вдруг объявится расстроенный свинопас, Йен заплатит ему за животное, однако он глаз не спустит с туши (Йен бросил быстрый взгляд под борт фургона, но покрытый брезентом бугорок все еще лежал на месте).
Ролло пошевелился и издал странный, похожий на скулеж звук, который тут же привлек внимание Йена к собаке.
– Как ты, a choin (пес, собака (гэльск.). – прим. пер.)? – спросил он.
Ролло тут же лизнул ему руку и добродушно подышал, высунув язык, но Йен соскользнул с дышла фургона и встал на колени в листве, на всякий случай ощупывая большое мохнатое тело. Тетушка Клэр называла это «пальпацией» – слово, которое всегда заставляло Йена улыбаться.
В плечевой мышце, чуть повыше передней лапы, куда прошлой осенью собаку подстрелили, Йен нащупал небольшое утолщение, – но оно уже там было. И местечко на спине в нескольких дюймах от хвоста зверя, которое, когда на него давили, заставляло пса расставлять лапы и стонать. Может, Ролло перенапрягся, пытаясь справиться со свиньей?
– Ты уже не так молод, как раньше, правда, a choin? – спросил Йен, почесывая поседевшую челюсть Ролло.
– Это можно сказать о нас обо всех, a mac mo pheathar (сын моей сестры (гэльск.). – прим. пер.), – произнес дядя Джейми, выходя из сумрака и садясь на пень, который Дотти использовала, чтобы взобраться в фургон.
Он был при полном параде, и было видно, что ему жарко. Йен протянул фляжку, и Джейми с благодарным кивком взял ее, вытирая рукавом лицо.
– Да, послезавтра, – ответил он на вопросительный взгляд Йена. – На рассвете, если не раньше. Малыш Жильбер получил в распоряжение тысячу человек и разрешение напасть на арьергард англичан.
– Ты... в смысле, мы, – поправился Йен, – с ним?
Джейми кивнул и с жадностью выпил. Йену показалось, что дядя немного напряжен, но, в конце концов, он ведь командует тремя сотнями человек, и если все они пойдут с Лафайетом…
– Думаю, они отправляют меня с ним в надежде, что моя старческая мудрость уравновесит юношеский энтузиазм сеньора де Лафайета, – сказал Джейми, со вздохом опуская флягу. – И это, возможно, лучше, чем оставаться здесь с Ли, – он поморщился. – Кипящая Вода (индейское прозвище генерала Чарльза Ли. – прим. пер.) считает ниже своего достоинства вести в бой всего-то тысячу человек и отказался их возглавить.
Йен усмехнулся, оценив юмор и проницательность дяди. Это будет весело – потыкать британцев в задницу, и при мысли о том, чтобы нанести боевую раскраску, его охватил трепет предвкушения.
– Куда ушел Дэнзелл? – спросил Джейми, взглянув на фургон.
– Принимает роды где-то там, – ответил Йен, указывая подбородком в том направлении, куда ушли Дэнни и Дотти. – Он говорит, что ты сегодня привечаешь собрание квакеров.
Джейми приподнял густую бровь, на которой блестели капельки пота.
– Ну, сам я не собирался присоединяться к ним, однако сказал, что они без проблем могут воспользоваться моей палаткой. А что, ты тоже туда пойдешь?
– Наверное, да, – ответил Йен. – В конце концов, меня пригласили.
– Серьезно? – заинтересовался Джейми. – Полагаешь, они решили тебя обратить?
– Вряд ли квакеры действуют так, – с некоторым сожалением произнес Йен. – И удачи им, если попробуют. Полагаю, сила молитвы должна иметь свои пределы.
Дядя Джейми весело хмыкнул, но покачал головой.
– Никогда так не думай, парень, – посоветовал он. – Если крошка Рейчел поставит перед собой такую цель, она перекует твой меч в лемех раньше, чем ты успеешь один раз произнести «на дворе трава, на траве дрова». Ладно, дважды, – добавил он. – Или, может быть, трижды.
Йен несогласно фыркнул.
– Ну да, если я попытаюсь быть квакером, кто защитит их всех? Я имею в виду Рейчел, ее брата и Дотти. Ты ведь знаешь это, не так ли? Что они могут быть такими только потому, что мы с тобой те, кто мы есть?
Поджав губы, Джейми слегка откинулся назад и чуть криво улыбнулся.
– Мне прекрасно это известно. И Дэнзеллу Хантеру тоже: именно поэтому он здесь, хотя это стоило ему дома и исключения из собрания. Но имей в виду, они стóят того, чтобы их защищать, – в смысле, помимо того, что ты влюблен в Рейчел.
– Ммфм.
Йен был не в настроении философствовать и сомневался, что дядя тоже этого хочет. Наступил тот долгий светлый час перед наступлением темноты, когда лесные существа замедляют свой бег и переводят дыхание, успокаиваясь на ночь. Хорошее время для охоты, потому что деревья замирают первыми, и ты видишь животных, все еще двигающихся среди них.
Дядя Джейми это тоже знал. Расслабленный, он сидел, не шевелясь, – двигались лишь глаза. Увидев, как его взгляд метнулся вверх, Йен тоже повернул голову. И действительно, в десяти футах от него на стволе платана сидела белка. Он бы ее не заметил, если бы не последний взмах хвоста, когда та застыла на месте. Поглядев друг на друга, они с Джейми оба улыбнулись и некоторое время сидели молча, прислушиваясь к шуму лагеря, который тоже начинал затихать.
Дэнзелл и Дотти не вернулись: возможно, роды оказались более сложными, чем Дэнни предполагал. А Рейчел скоро отправится в палатку Джейми на собрание.
Йен задумался об этом. Собрание необходимо, чтобы наставить тебя, а потом одобрить и засвидетельствовать твой брак. Может, Дэнни решил организовать новое собрание квакеров, в котором он мог бы жениться на Дотти, а Рейчел выйти замуж за Йена?
Джейми вздохнул и пошевелился, готовясь встать.
– Э-э… Дядя, – позвал Йен таким небрежным тоном, что тот немедленно уставился на него.
– Что? – настороженно спросил Джейми. – Ты же не заделал своей девушке ребенка, а?
– Нет, – обиженно ответил Йен, недоумевая, откуда дядя узнал, что он думает о Рейчел. – И с чего такие мысли, старый ты злобный приставала?
– Потому что я достаточно хорошо знаю, что значит это твое «Э-э… Дядя», – ехидно пояснил Джейми. – Это означает, что ты вляпался в какую-то историю с девицей и хочешь получить совет. И я не могу представить, что тебя могло смутить в отношении малышки Рейчел, поскольку более прямолинейной девушки я никогда не встречал, – если не считать твоей тетушки Клэр, в смысле, – добавил он с легкой усмешкой.
– Ммфм, – произнес Йен, не слишком довольный аккуратностью замечания дяди, но вынужденный признать его правоту. – Ну ладно. Это всего лишь…
Несмотря на абсолютную благонамеренность – даже невинность – вопроса, который пришел ему в голову, он почувствовал, как лицо его вспыхнуло.
Джейми изогнул брови.
– Ну, если хочешь знать… я никогда не спал с девственницей.
Когда Йен выпалил это, то немного расслабился, хотя брови дяди почти взлетели к линии роста волос.
– И да, я уверен, что Рейчел девственница, – добавил Йен, защищаясь.
– И я в этом не сомневаюсь, – заверил его дядя. – Большинство мужчин не сочли бы это проблемой.
Йен выразительно на него посмотрел.
– Ты знаешь, что я имею в виду. Я хочу, чтобы ей понравилось.
– Оч-чень похвально. А что, раньше женщины жаловались?
– У тебя редкостное настроение, дядя, – холодно заметил Йен. – Ты прекрасно знаешь, о чем я.
– Да, ты имеешь в виду, что если платишь женщине за то, чтобы она переспала с тобой, то вряд ли услышишь что-то нелестное о твоих способностях. – Джейми слегка отодвинулся, глядя на племянника. – Ты рассказал Рейчел о совей привычке якшаться со шлюхами?
Йен почувствовал, как кровь прилила к ушам, и, прежде чем ответить, ему пришлось сделать несколько размеренных вдохов.
– Я все ей рассказал, – процедил он сквозь зубы. – И я бы не назвал это привычкой.
Йен мудро не стал добавлять, что так поступают все мужчины, потому что прекрасно знал, какой ответ на это получит.
К счастью, Джейми как будто на время обуздал свою шутливость и обдумывал вопрос.
– Твоя могавская жена, – начал он деликатно, – она... э-э...
– Нет, – ответил Йен. – Индейцы смотрят на постель несколько иначе, – и, решив воспользоваться возможностью хоть немного отыграться, добавил: – Не помнишь ли тот наш визит в племя чероки, когда их вождь Снежная Птица прислал пару девиц, чтобы согреть твою постель?
Джейми одарил племянника укоризненным взглядом, от которого тот расхохотался.
– Скажи мне, Йен, – спросил дядя, помолчав, – ты разговаривал бы об этом со своим отцом?
– Боже, нет.
– Я польщен, – сухо отозвался Джейми.
– Ну, понимаешь… – машинально начал Йен и поймал себя на том, что с трудом подбирает слова. – Это… Я имею в виду… не то чтобы я не хотел говорить с папой о таких вещах, но если бы он мне что-нибудь рассказал… это имело бы отношение к нему и маме, так ведь? А я не мог… Просто не мог, и всё.
– Ммфм.
Йен, прищурившись, посмотрел на дядю.
– Ты же не собираешься сказать мне, что моя мать...
– Являющаяся моей сестрой, ага? Нет, ничего подобного я тебе не скажу. Я тебя понимаю. Я просто думаю…
Дядя замолчал, и Йен пристально посмотрел на него. Свет угасал, но его было еще достаточно. Джейми пожал плечами.
– Что ж, ладно. Просто… твоя тетушка Клэр была вдовой, когда я женился на ней, так?
– Да. И что?
– Так вот, это я был девственником в нашу первую брачную ночь.
Йену казалось, что он не шевелился, но Ролло вскинул голову и удивленно посмотрел на него. Йен прочистил горло.
– О. Правда?
– Да, – дядя скривился, как лимон. – И перед этим мой дядя Дугал и его люди тоже надавали мне кучу самых разнообразных советов.
Дугал МакКензи умер еще до рождения Йена, но он много слышал об этом человеке – хорошего и плохого. Его губы дрогнули.
– Не хочешь ли передать какой-нибудь из них мне?
– Боже, нет. – Джейми встал и стряхнул кусочки коры с фалд мундира. – Полагаю, ты уже знаешь, что должен быть нежным, да?
– Да, я думал об этом, – заверил его Йен. – Больше ничего?
– Ну, в общем.... – Джейми постоял неподвижно, размышляя. – Единственной полезной вещью было то, что моя жена сказала мне ночью: «Не спеши и уделяй внимание». Думаю, ты не ошибешься, если этим воспользуешься. – Он поправил мундир на плечах. – Oidhche mhath, Йен (Спокойной ночи (гэльск.). – прим. пер.). Увидимся на рассвете, если не раньше.
– Oidhche mhath, дядя Джейми.
Когда Джейми достиг края поляны, Йен окликнул его.
– Дядя Джейми!
Тот оглянулся через плечо.
– Да?
– И она была нежна с тобой?
– Боже, нет, – сказал Джейми и широко улыбнулся.

СОЛНЦЕ УЖЕ САДИЛОСЬ, когда Уильям добрался до лагеря Клинтона, и спустилось ещё ниже, когда он передал Гота конюхам Сазерленда. Зеба нигде не было видно. Возможно, он где-то с Коленсо.
Уильям доставил капитану фон Мюнхаузену сумку с депешами, зашёл к ротному писарю и нашёл палатку, которую делил с двумя другими молодыми капитанами из 27 пехотного полка. Рэндольф Мёрблинг читал у палатки при последних лучах солнца, но не наблюдалось никаких признаков Томаса Эванса или Коленсо Барагваната. Ни Зебеди Джефферса. Ни вещей Уильяма.
Он коротко вздохнул, а потом встряхнулся, как собака, вышедшая из воды. Уильям так устал злиться, что ему уже всё осточертело. Он передёрнул плечами, одолжил у Мёрблинга полотенце, умылся и пошёл искать, чем бы перекусить.
Уильям решил ни о чём не думать, пока не поест, и вполне преуспел в этом, заполнив часть пустоты жареным цыплёнком, хлебом, сыром и пивом. Хотя, как только он закончил ужин, его приятную расслабленность после еды прервал неожиданно яркий образ. Хорошенькое раскрасневшееся личико с настороженными глазами. Они были одного цвета с сидром, который он пил.
Джейн. Чёрт возьми! Занятый то одним, то другим, Уильям совершенно забыл о проститутке и её сестре. Он велел им прийти к медицинской палатке на закате. Ну, солнце пока что не село. Он было поднялся и пошёл, но тут у него возникла ещё одна мысль, и, вернувшись, он на всякий случай выпросил у повара пару караваев хлеба и сыр.
Разбивка военного лагеря по всем правилам составляла целую науку. Дренаж, санитарные канавы, размещение порохового склада, чтобы во время дождя его не подтопило. Когда-то Уильям это вкратце изучал. Скорее всего, ему самому никогда не придётся заниматься разбивкой лагеря, но представление о том, что где расположено, помогало сориентироваться на местности. И в лагере госпиталь обычно находится на противоположной стороне от штаба, поблизости от воды, но на возвышенности, если таковая имеется.
Здесь возвышенность была, и Уильям без труда нашёл большую зелёную палатку. Он мог бы её найти и с закрытыми глазами. Врачей всегда окружало характерное для их профессии зловоние: запах засохшей крови, тяжёлый резкий смрад болезни и смерти ощущался на сотни ярдов. После сражений воняло хуже – гораздо хуже, – но болезни и несчастные случаи существовали всегда. И даже в мирные дни вонь не прекращалась, усугубляясь сейчас удушливой жарой, накрывшей лагерь, словно влажное одеяло.
Вокруг палатки толпились, ожидая очереди, мужчины и немало женщин. Уильям быстро окинул их взглядом, но Джейн среди них не было. При мысли о том, что он может её увидеть, сердце забилось чаще, и ни с того ни с сего он расстроился. «И чего я волнуюсь!» – утешил он себя. Джейн с сестрой были бы для него не чем иным, как помехой. Наверное, они устали его ждать и...
– Вы сильно опоздали, милорд, – укоризненно произнёс кто-то поблизости, и Уильям, резко развернувшись, увидел, что Джейн смотрит на него как человек, которому и хотелось бы взглянуть свысока, да, к сожалению, рост не даёт.
Он обнаружил, что глядит на девушку с глупой улыбкой.
– Я сказал: на закате, – негромко ответил Уильям, указывая на запад, где сквозь деревья ещё просвечивала тонкая ослепительная полоска. – Солнце пока что не зашло, верно?
– Здесь солнце садится чертовски медленно. – Она обратила своё недовольство на упомянутое светило. – В городе оно заходит гораздо быстрее.
Прежде чем он смог оспорить это нелепое утверждение, Джейн, нахмурившись, снова посмотрела на него.
– Почему на тебе нет горжета? – настойчиво поинтересовалась она, упершись руками в бока. – Я сильно рисковала, чтобы вернуть его тебе!
– Я чрезвычайно благодарен вам, мэм. – Уильям изо всех сил старался оставаться серьёзным. – Я подумал, что, появись я внезапно посреди лагеря с горжетом, это вызвало бы расспросы. А мне казалось, что вы с сестрой хотели бы избежать... утомительных объяснений.
Слегка развеселившись, Джейн фыркнула.
– Какой заботливый! Но о слугах ты не так заботишься, правда?
– Ты о чём?
– Пошли.
Джейн взяла его под руку и, прежде чем Уильям успел что-нибудь возразить, потащила к лесу и привела к шалашику в подлеске, сооружённому, похоже, из пустого армейского тюфяка и двух нижних юбок. Она предложила Уильяму нагнуться, и он обнаружил, что внутри сидит её сестра, Фанни, – рядом с тюфяком, набитым свежей травой, на котором скорчились растерянные Коленсо и Зеб. При виде Уильяма они сжались ещё сильнее.
– Какого дьявола вы здесь делаете? – строго спросил он. – И где мои вещи, Зеб?
– Вон там, сэр, – дрожащим голосом ответил Зеб, большим пальцем показывая на заросли позади шалаша. – Понимаете, вашей палатки я не нашёл, а бросать их не хотелось.
– Но я же тебе сказал… А с тобой-то что, Барагванат? Всё ещё болеешь? – поинтересовался Уильям, вдруг опускаясь на колени и просовывая голову в шалаш.
Коленсо выглядел неважно: бледный, как скисшее молоко, он свернулся калачиком, явно страдая от боли.
– О, ничего, сэр, – ответил юноша, с трудом сглатывая. – Наверное... съел... что-нибудь.
– Ты у врача был?
Коленсо съёжился, уткнувшись лицом в мешок. Зеб осторожно попятился, очевидно размышляя, как бы ловчее улизнуть.
Уильям схватил его за руку. Маленький конюх вскрикнул, и Уильям его немедленно отпустил.
– Что с тобой? Врач не осматривал твою руку?
– Они боятся врачей, – коротко пояснила Джейн.
Уильям выпрямился во весь рост и уставился на неё сверху вниз.
– О? А кто это им посоветовал остерегаться врачей? А ещё позвольте спросить, как они оказались на вашем попечении?
Джейн плотно сжала губы и невольно поглядела в шалаш. Фанни смотрела оттуда наивными глазами, казавшимися в сумерках огромными. Она сглотнула и покровительственно положила руку на плечо Коленсо. Джейн глубоко вздохнула и вновь взяла Уильяма за руку.
– Пойдём.
Она отвела его недалеко: так, чтобы шалашик было видно, но их – не слышно.
– Мы с Фанни ждали тебя, когда появились эти два мальчика. Тот, что побольше... Как, ты сказал, его зовут?
– Коленсо Барагванат. Он корнуэлец, – коротко добавил Уильям, заметив её усмешку.
– Вот как! Надеюсь, это не передаётся. Ладно. Ему было так плохо, что он едва мог стоять и, жутко стеная, рухнул на землю недалеко от нас. Тот, что поменьше, – да, спасибо, я знаю, что его зовут Зебеди, – стоял рядом, чуть не плача от растерянности. Моя сестра – крайне отзывчивое создание, – продолжила Джейн, словно извиняясь. – Она кинулась на помощь, а я – следом.
Джейн пожала плечами.
– Мы отвели Коленсо подальше в лес, чтобы вовремя снять с него штаны, и я дала ему попить.
Джейн дотронулась до небольшой деревянной фляжки, висевшей на плече, и Уильяму стало интересно, где она её раздобыла. Вчера, когда он встретил девушек у ручья, этой фляжки у неё не было.
– Я вам весьма обязан, мэм, – официальным тоном произнёс Уильям. – Теперь… Кстати, объясните, почему вы не отвели парней к врачам?
Кажется, впервые самообладание готово было ей изменить. Джейн слегка отвернулась от Уильяма, и он заметил, как в прощальных лучах солнца гладкие волосы у неё на макушке слегка отливают знакомым каштановым блеском. Эта картина вдруг воскресила яркие воспоминания об их первой встрече и о чувстве стыда и возбуждении, которые он тогда испытывал. Особенно о возбуждении.
– Отвечайте!
Вышло грубее, чем ему хотелось, и, поражённая его тоном, Джейн, прищурившись, обернулась.
– На земле возле врачебной палатки валялся палец, – сорвалась она. – Из-за этого моя сестра испугалась, а её страх передался мальчикам.
Глядя на Джейн, Уильям потёр костяшками переносицу.
– Палец…
Сам он уже видел груды ампутированных конечностей рядом с медицинскими палатками в Саратоге, но, кроме желания быстро помолиться в благодарность за то, что ни одна из них не принадлежала ему, не испытывал никаких особенных чувств.
– Чей палец?
– Я откуда знаю? Мне было не до того. Я была занята тем, чтобы твой денщик не обделался, и выяснять было некогда.
– А, ну да. Спасибо, – холодно поблагодарил он.
Снова поглядев в сторону шалаша, Уильям с удивлением заметил, что оттуда появилась Фанни и теперь она нерешительно топталась неподалёку от сестры. Её хорошенькое личико выглядело настороженно. «Неужели я такой страшный?» – удивился он и, на всякий случай немного расслабившись, улыбнулся девочке. Выражение лица Фанни не изменилось: она продолжала смотреть на него с подозрением.
Уильям кашлянул и, сняв с плеча мешок, протянул его Джейн.
– Вы, должно быть, не ужинали. А ребята, – ну, хотя бы Зеб, – что-нибудь ели?
Джейн кивнула и схватила мешок с таким проворством, что стало ясно: девушки не ели уже давно.
– Зеб сказал, что поел с остальными конюхами.
– Тогда ладно. Я его отведу к врачам, чтобы они осмотрели руку, и, может быть, достану лекарство для Коленсо, пока вы с сестрой подкрепитесь. А затем, сударыня, мы обсудим ваше положение.
Несколько мгновений Уильям физически остро ощущал рядом её присутствие, но при его последних словах она посмотрела на него широко раскрытыми глазами («Сидр, – мелькнула у него неясная мысль, – или шерри?») и переместилась так плавно, что он не уловил её движения. Но вдруг Джейн очутилась так близко, что можно было к ней прикоснуться. Молодой человек почувствовал аромат её волос и, казалось, тепло кожи сквозь ткань одежды. Джейн живо схватила Уильяма за руку и медленно провела по его ладони большим пальцем. Ладонь закололо, а волоски на руке приподнялись.
– Уверена, мы можем прийти к разумному компромиссу, милорд, – очень серьёзно сказала она и отпустила его.
Точно строптивого жеребёнка, Уильям оттащил Зеба во врачебную палатку и стоял рядом, слушая вполуха, пока молодой веснушчатый хирург-шотландец очищал рану паренька от грязи. От Арабеллы-Джейн не пахло проституткой, как в борделе, но Боже, какой же приятный был у неё сейчас аромат!
– Нужно прижечь рану, сэр, – послышался голос молодого врача. – Это предотвратит образование абсцесса, согласны?
– Нет!
Зеб вырвался от доктора и бросился к выходу, натыкаясь на людей. Какая-то женщина с криком отлетела в сторону. Оторванный от своих беспорядочных мыслей, Уильям машинально бросился за слугой и сбил его с ног.
– Давай, Зеб.
Он поставил слугу на ноги и решительно подтолкнул к доктору МакВеснушки.
– Не так уж будет и больно. Секунда-другая – и все кончится.
Зеб явно сомневался в этом. Уильям безапелляционно усадил его на табурет и закатал свой правый рукав.
– Смотри, – показал он юноше длинный, похожий на комету шрам на своём предплечье. – Вот что бывает, когда у тебя случается абсцесс.
Впечатлённые, Зеб и доктор внимательно разглядывали рубец. Уильям объяснил, что был ранен щепкой, отлетевшей от дерева при ударе молнии.
– Три дня я блуждал в лихорадке по болоту Грейт Дисмал Свамп, – рассказывал он. – Несколько… индейцев нашли меня и доставили к доктору. Я чуть не умер, и… – Уильям нахмурился и бросил на Зеба пронизывающий взгляд. – Доктор уже собирался отрезать мне руку, как гнойник лопнул. И он его прижёг. А тебе может так не повезти, а?
По-прежнему расстроенный, Зеб с неохотой согласился. Пока нагревалось железо, Уильям держал юношу за плечи и говорил разные ободряющие слова. Но у него самого так частило сердце, будто это ему сейчас должны были прижечь рану.
Индейцы. Особенно один из них. Уильяму казалось, что его гнев иссяк, но, чёрт возьми, он снова вспыхнул ярким пламенем, словно тлеющие угли помешали кочергой.
Треклятый грёбаный Йен Мюррей. Проклятый шотландец и отчасти могавк. Его долбаный сволочной двоюродный братец. Это ещё больше осложняло всю ситуацию.
И тогда там жила Рейчел… Мюррей отвёз его к доктору Хантеру и Рейчел. Уильям глубоко прерывисто вздохнул, вспоминая её поношенное платье цвета индиго, висевшее на деревянном колышке в доме Хантеров. Скомкав ткань в кулаке и прижав её к лицу, он вдыхал тогда её запах, будто ему не хватало воздуха.
Именно там Мюррей и познакомился с Рейчел. А теперь она обручилась с этим…
– Ой, – дёрнулся Зеб, и Уильям с запозданием понял, что вонзил пальцы в плечо юноши, точно так же, как…
Словно ощущая железную хватку Джеймса Фрейзера и мучительную боль, от которой онемела рука от плеча до кончиков пальцев, он отдёрнул руку, будто Зеб был горячей картошкой.
– Прости. – Уильям попытался скрыть свою ярость, и от этого голос слегка задрожал. – Извини, Зеб.
Врач уже приготовил раскалённое железо. Уильям как можно осторожнее взял Зеба за руку и крепко держал её, пока процедура не закончилась. Точно так же держала его Рейчел.
Он был прав: всё произошло быстро. Доктор прижал раскалённое железо к ране и медленно сосчитал до пяти, прежде чем отнять. Зеб одеревенел, как палаточный шест, и набрал в лёгкие столько воздуха, что хватило бы и троим, но не закричал.
– Готово! – улыбнулся доктор Зебу, убирая железку. – Сейчас я смажу ожог прованским маслом и перевяжу. Молодцом держался, парень!
В глазах Зеба стояли слёзы, но он не заплакал. Глубоко вздохнув, юноша вытер лицо тыльной стороной ладони и поднял глаза на Уильяма.
– Молодчина, Зеб, – похвалил Уильям, легонько пожав его плечо.
В ответ тому удалось изобразить слабую улыбку.
К тому моменту, как они вернулись к девушкам и Коленсо, Уильям опять ухитрился подавить свою ярость. Неужели ему никогда не удастся избавиться от этого чувства? «Никогда, пока сам не решишь, как быть со всем этим», – угрюмо подумал он. Но прямо сейчас ничего невозможно было сделать, так что он согнал все искры в голове в плотный красный шар и закатил его в самый дальний угол сознания.
– Вот. Пусть Фанни даст лекарство. Он ей доверяет.
Джейн взяла склянку с лекарством, изготовленным для пациента доктором МакВеснушки, и передала сестре. Фанни тут же присела рядом с Коленсо, который изо всех сил притворялся спящим, и, что-то нашёптывая, начала гладить его по голове.
Уильям кивнул и, дав знак Джейн следовать за ним, отошёл от палатки, чтобы их не было слышно. К его вящему изумлению, примерный план действий у него имелся. Оказывается, пока часть его мозга была занята одним, оставшаяся анализировала проблему и делала выводы.
– Вот что я предлагаю, – без предисловий начал он. – Я позабочусь, чтобы вы с сестрой, как следующие вместе с армией гражданские лица, получали обычный армейский паёк, а также обеспечу вам на время путешествия личную защиту. По прибытии в Нью Йорк вы получите от меня пять фунтов и я вас оставлю. Взамен...
Джейн не то чтобы улыбнулась, но на щеке у неё появилась ямочка.
– Взамен, – повторил он твёрже, – ты присмотришь за денщиком и конюхом, будешь их лечить так, чтобы я был уверен, что о них хорошо заботятся. Также ты поработаешь у меня прачкой.
– Прачкой?
Ямочка внезапно исчезла, сменившись выражением неподдельного удивления.
– Прачкой, – упрямо повторил Уильям.
Он знал, КАКОГО предложения она от него ждала, и сам удивился, что не предложил ей этого, но так уж вышло. Он не мог ей этого предложить потому, что воспоминания о Рейчел и Энн Эндикотт были очень свежи в его памяти. А ещё потому, что глубокая, душащая ярость вскипала в нём при мысли, что он не достоин никакой иной женщины, кроме шлюхи.
– Но я не умею стирать бельё!
– А что в этом сложного? – как можно терпеливее поинтересовался Уильям. – Ты стираешь мои вещи. Только не крахмаль кальсоны. Вот и всё, да?
– Но… но… – Она выглядела ошеломлённой. – Нужен… котёл! Рогуля или лопатка... чем перемешивать... Мыло! У меня вообще нет мыла!
– О! – Это не приходило ему в голову. – Ну что ж...
Он порылся в кармане, обнаружил, что там ничего нет, пошарил в другом, где нашлись гинея [21 шиллинг. – прим. перев.], двухпенсовик [1/6 шиллинга. – прим. перев.] и флорин [2 шиллинга. – прим. перев.]. Уильям протянул Джейн гинею.
– Купи всё, что нужно.
Джейн бесстрастно смотрела на золотой у себя на ладони. Потом открыла и закрыла рот.
– В чём дело? – нетерпеливо спросил Уильям.
Вместо Джейн ему ответил тихий голос сзади:
– Фефта не внает как.
– Что ты сказала?
Обернувшись, он увидел, что Фанни смотрит на него из-под чепца. Закат окрашивал её нежные щёчки красным.
Мягкие губы Фанни плотно сомкнулись, а щёки ещё больше порозовели, но она упрямо повторила:
– Фефта… не внает… как.
Джейн быстро подошла к Фанни, обняла её за плечи и посмотрела на Уильяма.
– Моя сестра шепелявит, – пояснила она, чтобы предупредить его замечание. – Поэтому-то она и боится врачей. Она думает: они отрежут ей язык, если услышат, как она говорит.
Уильям глубоко и медленно вздохнул.
– Понятно. А что она мне сказала? «Сестра не знает, как»? Я так полагаю, она имеет в виду тебя? Чего это, Боже ты мой, ты не знаешь?
– Гейги, – прошептала Фанни, уставившись на этот раз в землю.
– Ге… Деньги? – Он внимательно посмотрел на Джейн. – Ты не знаешь, как...
– У меня никогда не было денег! – выпалила она, бросив гинею к его ногам. – Я знаю, как называются монеты, но я не знаю, что можно купить на них, кроме... кроме... того, что продаётся в борделе! Трахнуть меня стоит шесть шиллингов, понятно?! В рот возьму – за три. А в задницу – за фунт. Но если кто-нибудь даст мне три шиллинга, то я не знаю, хватит ли их на каравай хлеба или на лошадь! Я никогда ничего не покупала!
– Ты… ты хочешь сказать...
Услышанное настолько потрясло Уильяма, что он не мог связать двух слов.
– Но у вас жалование. Ты говорила...
– Я с десяти лет была шлюхой в борделе! – Джейн сжала кулаки, так что побелели костяшки. – Я сроду не видела своего жалования! Миссис Эббот тратила его, как она говорила, мне… нам… на еду и одежду. Я никогда не держала в руках ни пенни, не говоря уж о возможности их потратить! А теперь ты суёшь мне... это. – Она наступила на гинею, вдавливая монету в землю. – И приказываешь купить котёл?! Где? Как? У кого?!
Голос у неё дрожал, а лицо покраснело гораздо сильнее, чем могло быть от заходящего солнца. Джейн была вне себя от ярости, но её душили слёзы. Уильяму хотелось обнять и успокоить девушку, но он побоялся, что так может и без пальца остаться.
– Сколько Фанни лет? – вместо этого спросил он.
Джейн, часто и тяжело дыша, резко подняла голову.
– Фанни? – непонимающе переспросила она.
– Мне од-дин-натать, – прозвучал позади него голос Фанни. – Афтафь её в покое!
Уильям обернулся и увидел, что девочка смотрит на него, крепко сжимая в руке палку. Возможно, он и рассмеялся бы, если бы не выражение её лица... и не мысль, пришедшая ему в голову. Он отступил на шаг, чтобы видеть обеих девушек одновременно. Как железо и магнит, они сразу же подошли и прижались друг к другу. Обе смотрели на него недоверчиво.
– Сколько стоит её девственность? – без обиняков спросил он у Джейн, кивнув на Фанни.
– Дефять фунтф, – машинально ответила Фанни, а Джейн одновременно крикнула:
– Она не продаётся! Ни тебе, ни какому другому подонку!
Она яростно притиснула Фанни к себе, не позволяя ему приблизиться к девочке.
– Я не хочу её, – сквозь зубы произнёс он. – Боже ты мой, я не развратничаю с детьми!
Джейн по-прежнему смотрела сурово и не отпустила сестру.
– А тогда зачем спрашиваешь?
– Проверить свои предположения относительно того, почему вы здесь оказались.
Джейн фыркнула.
– Ну и почему?
– Вы сбежали. Очевидно потому, что твоя сестра достигла возраста, когда...
Он приподнял бровь, кивком указав на Фанни.
Джейн сжала губы, но слабо, нехотя, кивнула ему в ответ.
– Капитан Харкнесс? – спросил Уильям.
Он сказал наобум, но попал в точку. Харкнесс был недоволен, что жертва ускользнула, и, не имея возможности добраться до Уильяма, очевидно, решил отомстить ему иначе.
Всё вокруг купалось в золоте и лаванде, но Уильям увидел, как лицо Джейн побледнело. Тем не менее, он почувствовал между ног напряжение.
Если он найдёт Харкнесса... Уильям решил отправиться на поиски завтра. По словам Джейн, капитан может быть в Филадельфии. А может, и нет. Это будет отличный выход для его ярости.
– Ну ладно, – постарался он сказать как ни в чём не бывало.
Уильям нагнулся и выковырял из мягкой земли монетку, только сейчас осознав, что было глупо предлагать девушке целую гинею. Не из-за того, что рассказала Джейн, а потому, что такой суммы ни у кого, вроде неё или Коленсо, никогда не могло быть. Их заподозрили бы в воровстве. И, скорее всего, монету отобрал бы у них первый встречный.
– Тогда просто присмотрите за ребятами. Хорошо? – обратился он к Джейн. – И держитесь подальше от солдат, пока я не найду для вас одежды попроще. Если вы будете одеты как сейчас, – показал он на их заляпанные грязью, пропитанные потом шикарные платья, – вас примут за проституток, а солдаты отказов не принимают.
– Я и есть шлюха, – произнесла Джейн чужим, сухим голосом.
– Нет, – возразил Уильям, и ему почудилось, будто он странным образом слышит свой уверенный голос со стороны. – Ты не шлюха. Ты путешествуешь под моей защитой. Я не сутенёр, – значит, ты не проститутка. Пока мы не доберёмся до Нью-Йорка.

16-Я РОТА ОПОЛЧЕНИЯ штата Пенсильвания во главе с его преподобием капитаном Пелегом Вудсвортом вошла в лагерь в полном порядке, заранее остановившись, чтобы почистить одежду и оружие и умыться. Лорд Джон понимал, что этого никто не заметит, но с одобрением отнесся к такой подготовке, свидетельствующей о высокой дисциплине в войсках ополчения, и поделился своими соображениями с Джермейном.
– Неопрятные солдаты – плохие бойцы, – сказал он, критически разглядывая большую прореху на рукаве своего грязного черного плаща. – Кроме того, они должны привыкнуть повиноваться приказам – независимо от того, что требуется сделать.
Джермейн кивнул.
– Моя мама говорит то же самое. Неважно, видишь ли ты смысл или нет, делай как тебе велят, а не то будет плохо.
– Из твоей матери получился бы превосходный сержант, – заверил его Грей. Один или два раза он встречался с Марсали Фрейзер в типографии. – Она прекрасно понимает суть командования. Кстати, по поводу «а не то будет плохо»: что тебе грозит, когда ты вернешься домой?
Очевидно, что Джермейн как-то не задумывался о будущем, но через мгновение лоб у него разгладился.
– Скорее всего, это зависит от того, сколько я отсутствовал, – пожал он плечами. – Если я вернусь завтра, мне надерут уши, – да и жопу тоже. Но мне кажется, если меня не будет больше недели, мама обрадуется, что я не умер.
– Ах, вот как! Ты, случайно, не слышал историю о блудном сыне?
– Нет, ло... Берт, – Джермейн кашлянул. – О чем она?
– Она... – начал было лорд Джон, и тут же замер как вкопанный, – будто в грудь ему вогнали кол.
Люди из отряда уже разбрелись кто куда и начали шумно с кем-то ссориться; несколько человек просто обошли его и двинулись дальше. Джермейн обернулся, чтобы узнать, куда смотрит лорд Джон.
– Это тот человек, который притворяется французом. Моему отцу он не нравится.
Грей во все глаза глядел на одетого по последней моде (в голубой в серую полоску шелковый костюм) джентльмена, который так же уставился на Грея, приоткрыв рот и не обращая внимания на сопровождавших его нескольких офицеров Континентальной армии.
– Я знаю много французов, – произнес Грей, переводя дыхание. – Но ты прав, это не француз.
Он повернулся спиной к тому человеку, хотя мысли его были в смятении, и схватил Джермейна за плечо.
– Твой дед должен быть где-то здесь, в этом бедламе, – сказал лорд Джон, стараясь, чтобы голос звучал твердо. – Видишь то сооружение с флагом?
Он кивнул в сторону поникшего, но хорошо заметного флага на дальней стороне широко раскинувшегося лагеря.
– Иди туда. Там находится штаб-квартира главнокомандующего. Скажи кому-нибудь из офицеров, кто тебе нужен, и они отыщут твоего деда среди ополченцев.
– О, им не придется искать, – заверил его Джермейн. – Grand-père (дедушка (фр.) – прим. пер.) будет там.
– Где?
– С генералом Вашингтоном, – ответил Джермейн с преувеличенным терпением человека, вынужденного часто иметь дело с болванами. – Он тоже генерал, вы не знали?
Прежде чем Грей сумел ответить что-то на эту шокирующую новость, Джермейн уже стремглав понесся в сторону видневшегося вдалеке флага.
Грей рискнул еще раз обернуться, но Персеверанс Уэйнрайт исчез вместе с офицерами Континентальной армии; на том месте, где они стояли, теперь беседовали два лейтенанта.
Несколько раз подряд он обругал про себя Джейми Фрейзера и Перси Уэйнрайта, делая объектом своей отборной и яростной брани то одного, то другого. Какого дьявола каждый из них тут делал? У Грея подергивались пальцы от желания придушить кого-нибудь, но он подавил в себе этот бесполезный импульс, чтобы обдумать, что, черт возьми, делать дальше.
Грей быстро пошел вперед, не задаваясь вопросом, куда идет. Перси его видел, это точно. Джейми еще нет, но встреча может произойти в любой момент. Генерал? Какого... Хотя сейчас нет времени думать об этом. Что предпримут эти двое относительно него?
Он не видел Перси – бывшего любовника, бывшего брата, французского шпиона и абсолютнейшего дерьма – со времени их последнего разговора в Филадельфии несколько месяцев назад. В первый раз, когда Перси снова появился в жизни Грея, он попытался соблазнить его, – скорее, в политическом смысле, чем в физическом, но Джону казалось, что против физического тот бы тоже не возражал... Предложение британскому правительству заключалось в следующем: ценная северо-западная территория будет возвращена Франции в обмен на то, что знакомые Перси заинтересованный лица отговорят французское правительство от заключения союза с американскими колониями.
Из чувства долга Грей рассказал лорду Норту об этом предложении и выбросил его, – как и Перси, – из головы. Он понятия не имел, распорядился ли первый министр этими сведениями или нет.
«В любом случае, уже поздно», – думал он. В апреле Франция подписала договор с восставшими колониями. Однако, еще нужно посмотреть, принесет ли это соглашение какую-то ощутимую поддержку. Французы печально известны своей ненадежностью.
И что теперь? Инстинкт самосохранения призывал его тихо и незаметно выбраться из лагеря и исчезнуть как можно скорее. Джермейн не скажет Джейми о том, что Грей здесь: они договорились об этом заранее. Но две мысли не давали Джону уйти: первая, и не слишком значимая – он до сих пор не выяснил, где и как далеко находилась британская армия. А вторая... ему любопытно было разузнать о Перси, хотя он понимал, насколько эта мысль опасна и безрассудна.
Джон продолжал идти, потому что если бы остановился, то его бы сбили с ног и растоптали. Внезапно Грей понял, что рядом с ним шагает преподобный Вудсворт. Лицо высокого проповедника светилось возбуждением, прорывавшимся сквозь обычное выражение спокойного достоинства, и Грей не смог сдержать улыбку.
– Слава Богу, мы добрались, Берт, – сказал Вудсворт, глаза его сияли. – И, я знаю, Господь дарует нам победу!
– О! – только и смог произнести Грей в ответ и, поняв, что, к своему удивлению, не может согласиться с этим утверждением, произнес лишь: – Думаю, мы не можем предполагать намерения Всемогущего, но я верю, что милостью своей Он спасет нас.
– Очень хорошо сказано, Берт, очень хорошо сказано, – и Вудсворт звонко хлопнул Грея по спине.