Дата: Понедельник, 28.11.2016, 21:45 | Сообщение # 1
Король
Сообщений: 19994
Диана Гэблдон. «Эхо прошлого» («An Echo In The Bone»)
Пролог ТЕЛО УДИВИТЕЛЬНО ПЛАСТИЧНО. Дух же - и того более. Но есть то, что вернуть невозможно. Так, ты говоришь, nighean? Это правда - легко можно покалечить тело и изувечить душу. И все же есть в человеке то, что никогда не сломается.
Спасибо переводчикам группы ЧУЖЕСТРАНКА | Книги | Диана Гэблдон Перевод: Юлия Коровина, Светлана Бахтина, Полина Королькова, Ирина Боброва, Наталья Шлензина, Ольга Абрамова и др. Редакторы: Юлия Коровина, Светлана Бахтина, Полина Королькова, Снежана Шабанова. Иллюстратор: Евгения Лебедева Книгу можно скачать здесь в трех форматах.
- О, с восьми лет, мэм, - сказал он и встал на цыпочки, чтобы подвесить фонарь, который отбрасывал теплый, успокаивающий свет на мою импровизированную операционную. - У меня шесть старших братьев, и самый старший вместе со своими сыновьями управляет фермой. Остальные... Ну, один - корабельный плотник в Ньюпорт-Ньюс, это он однажды в разговоре с капитаном упомянул меня. Я стал одним из юнг на "Антиохии", судне, совершавшем рейсы в Вест-Индию. Я вернулся с капитаном в Лондон, а днем позже мы поплыли в Калькутту, - Абрам присел на корточки и улыбнулся мне. - С тех самых пор я стал моряком, мэм. Считаю, это моё. - Здóрово, - сказала я. - Твои родители... Они еще живы? - О, нет, мэм. Моя мать умерла, рожая меня, а папа - когда мне было семь, - казалось, его это не беспокоило. "Но, в конце концов, - подумала я, разрывая ситец на перевязочные полоски, - все это случилось пол его жизни назад". - Что ж, надеюсь, море и дальше будет тебя устраивать, - сказала я. - Ты же не стал сомневаться... после сегодняшнего? Абрам задумался над этим: на его молодом искреннем лице проявились морщинки, заметные в отсветах фонаря. - Нет, - неторопливо ответил он и посмотрел на меня своими серьезными глазами, уже не столь юными, какими они были несколько часов назад. - Я знал, когда подписывал контракт с капитаном Хикманом, что возможны сражения, - его губы сжались - наверное, чтобы унять дрожь. - Я не прочь убить человека, если придется. - Не сейчас... не надо, - очень тихо проговорил один из раненых. Он лежал в тени, вытянувшись вдоль пары ящиков английского фарфора, и размеренно дышал. - Нет, не сейчас, нет, - холодно согласилась я. - Но, возможно, тебе захочется поговорить об этом с моим племянником, либо с мужем, когда все немного успокоится. Мне показалось, что на этом мы и закончим, но Абрам последовал за мной, когда я выложила свои примитивные инструменты и принялась стерилизовать единственным возможным способом - обильно поливая их бренди, пока в трюме не запахло, как на вискарне. Это возмутило раненых мужчин, которые считали подобное использование хорошего напитка расточительством. Огонь в камбузе потух во время сражения и, прежде чем у меня появится горячая вода, пройдет некоторое время. - Вы патриотка, мэм? Если не возражаете, что я спрашиваю, - добавил Абрам, краснея от неловкости. Вопрос немного застал меня врасплох. Простым ответом было бы "да, конечно". Ведь Джейми был мятежником, о чем сам и заявил. И хотя первоначально он сделал признание из-за простой необходимости, я подумала, что сейчас необходимость становилась убеждением. Но я? Конечно, когда-то была. - Да, - ответила я. Что еще я могла сказать? - А ты явно патриот, Абрам. Почему? - Почему? - его, казалось, поразило, что я захотела об этом спросить, и он, моргая, стоял и смотрел на меня поверх фонаря, который держал в руке. - Расскажешь мне позже, - предложила я, забирая фонарь. На палубе я сделала все, что могла, и раненых, которым требовался дальнейший уход, спустили вниз. Сейчас не было времени для политических дискуссий. Или так мне казалось. Абрам отважно взялся мне помогать и делал это довольно хорошо, хотя ему приходилось прерываться время от времени и блевать в ведро. После второго приступа рвоты он взялся задавать раненым вопросы - тем, кто мог отвечать. Неизвестно, было это простое любопытство или попытка отвлечь себя от того, что делала я. - Что вы думаете о революции, сэр? - спросил он на полном серьезе одного седого моряка с "Питта", у кого была раздроблена нога. Мужчина бросил на него недовольный взгляд, но ответил, наверное, для того, чтобы отвлечься самому. - Чертовски пустая трата времени, - хрипло проговорил он, впившись пальцами в край сундука, на котором сидел. - Лучше воевать с "лягушатниками" (французами - прим. пер.), чем с англичанами. Что с них возьмешь? Господи Боже, - бледнея, пробормотал он себе под нос. - Абрам, сможешь дать ему что-нибудь, чтобы он зажал зубами? - сказала я, собирая воедино раздробленные кусочкиего кости и раздумывая, что, может, будет лучше произвести ему быструю ампутацию. Пожалуй, она уменьшит риск заражения, а ходить он в любом случае всегда будет с болезненной хромотой. Но все равно, я это ненавидела... - Нет, все в порядке, мэм, - сказал раненый, всасывая воздух. - А что ты, пацан, об этом думаешь? - Я думаю, что это правильно и необходимо, сэр, - решительно ответил Абрам. – Король - тиран, а с тиранией должны бороться все нормальные мужчины. - Что? – потрясенно произнес моряк. – Король - тиран? Кто сказал такую чушь? - Ну как же... Мистер Джефферсон. И... и все мы! Все мы так думаем! - заявил Абрам, пораженный таким ярым расхождением во мнениях. - Что ж, тогда вы все – сборище придурков, не при вас это будет сказано, мэм, - добавил седой моряк, кивнув мне. Он посмотрел на свою ногу и, слегка покачнувшись, закрыл глаза, но спросил, - вы же сами не думаете таких глупостей, не так ли, мэм? Тут вам следует вразумить своего мальчика. - Вразумить? - воскликнул Абрам, разозлившись. - Вы думаете, это разумно, что мы не можем говорить или писать, как мы хотим? Моряк открыл один глаз. - Конечно, это разумно, - сказал он, явно пытаясь быть рассудительным. - Вы слушаете придурков, простите, мэм, говорящих много всего, не заботясь о том, что взбаламученный народ добром не кончит, и к чему это ведет? К бунту - вот к чему, и к тому, что вы называете беспорядком, когда у людей сжигают дома, а их самих убивают посреди улицы. Приходилось тебе слышать о погромах Каттера, мальчик? Очевидно, что Абрам об этом не слышал, но возражал против решительного осуждения недопустимых действий, которые высказал мистер Ормистон - к этому моменту мы уже с ним познакомились - громко насмехаясь и перечисляя лишения, переносимые лондонцами, сравнивая их с роскошью, которой наслаждались неблагодарные колонисты. - Неблагодарные! - воскликнул Абрам, и лицо его налилось кровью. - И за что же мы должны быть благодарны? За то, что нам навязывают солдат? - О! Навязывают, да неужели?! - воскликнул мистер Ормистон в праведном гневе. - Какое слово! И если оно действительно означает то, что я думаю, молодой человек, тогда вам следует встать на колени и благодарить Бога за такое "навязывание"! Как вы думаете, кто всех вас спас от оскальпирования краснокожими индейцами или от захвата французами? И кто, по-вашему, за все это заплатил, а? Этот хитрый и находчивый ответ вызвал возгласы одобрения - и немало насмешек - у ожидающих своей очереди мужчин, которые в данный момент все оказались втянутыми в разговор. - Это абсолютно... пустая... болтовня, - начал, было, Абрам, выпячивая свою тощую грудь, как худосочный голубь, но его прервал мистер Смит, вошедший с холщовым мешком в руках и извиняющимся выражением на лице. - Боюсь, вашей каюте настал "полный каюк", мэм, - сказал он. - Но я подобрал то, что осталось и раскатилось по полу, на случай, если... - Иона Марсден! - пытавшийся подняться мистер Ормистон с открытым от изумления ртом плюхнулся обратно на сундук. - Господи помилуй, если это не так! - Кто? - спросила я, вздрогнув. - Иона... Ну, это не его настоящее имя, а его звали... О, думаю, Билл, но мы стали называть его Ионой - из-за того, что он столько раз тонул. - Сейчас - Джо! - мистер Смит или мистер Марсден, нервно улыбаясь, попятился к двери. - Все это было давным-давно, и... - Не так уж и давно, как кажется, - мистер Ормистон тяжело поднялся и, чтобы не наступать на перевязанную ногу, оперся одной рукой на составленные друг на друга бочки с сельдью. - Не так давно, чтобы военный флот забыл тебя, ты, поганый дезертир! Неожиданно мистер Смит ринулся вверх по лестнице, проталкиваясь мимо двух моряков, которые пытались спуститься, зажав между собой, словно отбивную, третьего. Бормоча проклятия, они с грохотом бросили его на палубу прямо передо мной и, тяжело дыша, отошли в сторону. Это был капитан Стеббингс. - Он не мертв, - любезно сообщил мне один из моряков. - О, хорошо, - проговорила я. Тон моего голоса, должно быть, оставлял желать лучшего, ибо капитан открыл один глаз и уставился на меня. - Вы оставляете меня... на растерзание... этой стерве? - прохрипел он между вымученными вздохами. - Я пре-предпочитаю у-умереть до-достойно-о-о... - клокотавшее возмущение превратилось в бульканье, которое заставило меня распахнуть его пропитанные кровью и запятнанные копотью сюртук и рубашку. Так и есть, в правой стороне груди зияла аккуратная круглая дырка, и отвратительное хлюпанье исходило именно из этого проникающего ранения. Я произнесла очень плохое слово, и двое мужчин, которые принесли его ко мне, зашаркали и заворчали. Повторив ругательство, и на сей раз громче, я схватила руку Стеббингса и прихлопнула ею эту дырку. - Держите ее здесь, если хотите иметь шанс на достойную смерть! - сказала я ему и, стараясь отодвинуться, крикнула одному из мужчин, - Ты! Принеси мне немного масла из камбуза. Живо! А ты, - мой окрик привлек другого, который дернулся и виновато замер. - Парусины и дёгтя. Как можно быстрее! - Не разговаривайте, - посоветовала я Стеббингсу, который, казалось, был склонен сделать замечание. - У вас коллапс легкого, и либо я помогу его расправить, либо вы умрете, как собака, прямо здесь. - Кх-г, - произнес он, и я приняла это за согласие. Его рука была довольно мясистой и в настоящий момент неплохо справлялась с работой по герметизации отверстия. Беда в том, что он, безусловно, имел не только дыру в груди, но также и в легком. Мне придется обеспечить герметизацию наружного отверстия, чтобы воздух не мог попасть в грудную полость и удерживать легкое сжатым. Но еще нужно будет убедиться, что там имеется проход для воздуха из плевральной полости вокруг легких, чтобы выпускать его. Но как бы то ни было, каждый раз, когда он выдыхал, воздух из поврежденного легкого попадал прямо в эту полость, усугубляя проблему. Он также мог захлебнуться собственной кровью, но вряд ли я что-то с этим смогу сделать, поэтому не стану волноваться. - С другой стороны, - сказала я ему, - это была пуля, а не шрапнель или осколок. Плюс раскаленного железа в том, что оно стерилизует рану. Поднимите руку на секунду, пожалуйста. Выдыхайте, - схватив его за руку, я на два счета сама подняла ее, пока он выдыхал, затем хлопнула ее обратно на рану. Раздался хлюпающий звук - из-за крови. Для такого отверстия было довольно много крови, но он не кашлял и не харкал кровью... Где... О! - Это ваша кровь или чья-то еще? - указывая пальцем, резко спросила я. Его глаза были полуприкрыты, но в ответ он повернул голову и ощерил на меня свои испорченные зубы с волчьим оскалом. - Вашего... мужа, - хрипло прошептал он. - Мерзавец, - огрызнулась я, снова поднимая ему руку. - Выдыхайте, - мужчины смотрели, как я управляюсь со Стеббингсом - это были другие пострадавшие с "Чирка", пришедшие сами или те, которых принесли, но большинство из них выглядели ходячими. Дееспособным я отдала беглые распоряжения о том, чтобы они крепко прижали свои раны или о том, как лучше разместить сломанные конечности во избежание дальнейших повреждений. Казалось, прошла вечность, прежде чем принесли масло и ткань, и было достаточно времени на размышления о местонахождении Джейми и Йена, но наконец-то предметы первой помощи прибыли. Отрезав с помощью ножа кусок парусины, я оторвала длинную полоску ситца для использования в качестве бинта. Затем оттолкнула руку Стеббингса, стерла кровь своей нижней юбкой, плеснула лампового масла ему на грудь и на лоскут парусины, после чего плотно прижала ткань, сформировав примитивную прокладку. Потом вернула на место его руку, разместив ее поверх таким образом, что один конец лоскута оставался свободным, пока я обматывала импровизированный бинт вокруг его туловища. - Ну, ладно, - сказала я. - Мне нужно приложить лоскут с дёгтем для лучшей герметизации, но чтобы его разогреть, потребуется немного времени. Вы можете пойти и сделать это сейчас, - сообщила я матросу, который принес масло и опять пытался по-тихому смотаться. Я стремительно окинула взором раненых, которые сидели на корточках или лежали на полу. - Так. Кто умирает? Как ни странно, только два человека с "Чирка" были мертвы: один с ужасными ранениями головы от разлетевшихся осколков и картечи, другой истек кровью, потеряв половину левой ноги - вероятно из-за пушечного ядра. "Этого можно было бы спасти", - подумала я, но минутное сожаление переключилось на нужды текущего момента. "Не все так плохо", - думала я, быстро ползая на коленях вдоль раненых, проделывая поспешную сортировку, и одновременно инструктируя своих невольных помощников. Осколочные травмы, два касательных ранения от мушкетных пуль, у одного пол-уха оторвано, еще одному в бедро врезалось ядро, но, слава Богу, не вблизи от бедренной артерии... Стуки и шарканье раздавались из трюма, где проводились ремонтные работы. Пока я занималась делом, мне удалось воссоздать хронологию сражения из разговоров раненых в ожидании моего внимания. После шумного обмена бортовыми залпами, которые повалили надломленную грот-мачту "Чирка", а "Аспид" пробили выше ватерлинии, "Чирок" - и тут мнения о том, сделал капитан Робертс это специально или нет, разделились - резко вывернул в сторону "Аспида" и, обдирая борт корабля, расположил оба судна поручнями друг к другу. Казалось непостижимым, что Стеббингс намеревался взять "Аспид" на абордаж с таким небольшим количеством надежных людей, какое у него имелось. Если он действовал продумано, он бы нас протаранил. Я посмотрела на него, но глаза капитана оставались закрытыми, и он был отвратительного цвета. Подняв его руку, я услышала тихое шипение воздуха, после чего, вернув ладонь ему на грудь, продолжила свою работу. Он явно не в форме, чтобы выдать полный отчет о своих замыслах. И какими бы они ни были, капитан Хикман их предвосхитил, сиганув с воплем через поручни "Чирка", а за ним последовала толпа с "Аспида". Они прокладывали себе путь через палубу без особого сопротивления, хотя люди с "Питта" собрались возле руля вокруг Стеббингса и яростно сражались. Но было понятно, что "Аспид" должен одержать победу... И вот тогда "Чирок" сильно ударился о мель, опрокинув всех до единого плашмя на палубу. Уверенные, что корабль сейчас утонет, все, кто мог передвигаться - и нападавшие и защищавшиеся, - вместе направились обратно через поручни на "Аспид", который резко отклонился в сторону. А один отставший защитник задержался на "Чирке", послав вслед пару выстрелов, но "Чирок" лишь проскреб собственным днищем по каменистой отмели. - Не беспокойтесь, мэм, - заверил меня один из мужчин. - Как только придет морской прилив, корабль поплывет. Шум внизу начал утихать, и каждые несколько секунд я поглядывала через плечо в надежде увидеть Джейми и Йена. Я осматривала одного бедолагу, которому осколок попал в глазное яблоко, когда его здоровый глаз вдруг расширился от ужаса. Повернувшись, я увидела возле себя Ролло. Он тяжело дышал, с него стекала вода, а огромные зубы обнажились в оскале, по сравнению с которым жалкая попытка зубоскальства Стеббингса выглядела убогой. - Пёс! - воскликнула я в восторге. Обнять его я не могла, - да, и не стала бы, правда, - но стремительно огляделась в поисках Йена, который тоже насквозь мокрый и с аналогичной ухмылкой хромал в мою сторону. - Мы упали в воду, - хрипло проговорил он, присаживаясь на корточки рядом со мной на палубе. Под ним образовалась небольшая лужа.
- Это я вижу. Для меня подышите глубоко, - сказала я человеку с осколком в глазу. - Один... Да, вот так... Два... Да... - пока он выдыхал, я ухватила осколок и сильно потянула. Он вытащился, а вслед за ним вылилось стекловидное тело и кровь, что заставило меня стиснуть зубы, а Йена вырвало. Однако, крови было немного. Если осколок не прошел глазницу насквозь, я могла бы предотвратить инфицирование путем удаления глазного яблока и наложения повязки. Хотя с этим придется подождать. От подола рубахи у мужчины я отрезала полоску ткани и, поспешно скрутив тампон и пропитав его бренди, прижала к поврежденному глазу, приказав парню крепко держать его на месте. Он так и сделал, хотя при этом стонал и пугающе раскачивался, и я боялась, что он упадет. - Где твой дядя? - спросила я с гложущим чувством, что не хочу слышать ответ. - Вон там, - сказал Йен, кивая в сторону. Одной рукой по-прежнему сжимая плечо одноглазого, я обернулась и увидела, как Джейми спускался по лестнице и горячо спорил с капитаном Хикманом, который шел за ним следом. Рубашка Джейми вся пропиталась кровью, а одной рукой он прижимал к плечу что-то скомканное и тоже пропитанное кровью. Возможно, Стеббингс не просто пытался досадить мне. Впрочем, Джейми пока не падал, а бледным стал от ярости, в которой пребывал. Я была вполне уверена, что пока он разъярен, то не умрет, и оторвала еще одну полоску парусины, чтобы зафиксировать сложный перелом руки. - Собака! - сказал Хикман, подойдя и остановившись около лежащего Стеббингса. И хотя он произнес это не с такой интонацией, как я, Стеббингс открыл один глаз. - Сам ты собака, - проговорил он, еле ворочая языком. - Собака, собака, собака! Чёртова собака! - добавил для разнообразия Хикман и попытался пнуть Стеббингса. Схватив за лягающую ногу, я умудрилась оттолкнуть Хикмана, выведя его из равновесия, отчего он накренился вбок. Джейми поймал его, закряхтев от боли, но Хикман, удержавшись в вертикальном положении, оттолкнул Джейми прочь. - Вы не можете хладнокровно убить человека! - Могу, и еще как! - тут же ответил Хикман. - Смотри! - он вытащил из обшарпанной кожаной кобуры огромный кавалерийский седельный пистолет и взвел курок. Джейми взялся за ствол и ловко выхватил у него из руки оружие, оставив Хикмана в недоумении сжимать и разжимать пальцы. - Ну, в самом деле, сэр, - произнес Джейми, пытаясь сохранять благоразумие, - вы же не собираетесь убить раненого врага, да еще в мундире, да еще захваченного под его собственным флагом. И который сам сдался вам. Это неприемлемо для любого благородного человека. Хикман выпрямился, багровея. - Вы ставите под сомнение мою честь, сэр? Я увидела, как шея и плечи Джейми напряглись, но прежде чем он смог заговорить, Йен встал рядом с ним, плечом к плечу. - Да, ставит. Как и я. Ролло, чья шерсть все еще топорщилась мокрыми шипами, зарычал и, подвернув черные губы, продемонстрировал большую часть зубов в знак солидарности с этим мнением. Хикман переводил взгляд с хмурого татуированного лица Йена на внушительные хищные зубы Ролло и обратно на Джейми, который снял пистолет с боевого взвода и положил его себе за пояс. Хикман тяжело дышал. - Тогда пеняйте на себя, - резко сказал он и отвернулся. Капитан Стеббингс тоже тяжело дышал - с влажным, противным звуком. Он весь побелел - кроме губ, которые были синими. Все-таки он находился в сознании. На протяжении всего разговора его глаза были прикованы к Хикману, и сейчас неотрывно следили за ним, когда тот покидал трюм. Когда дверь за Хикманом закрылась, Стеббингс немного расслабился, переведя взгляд на Джейми. - Могли бы… и не… беспокоиться, - прохрипел он. - Но у вас есть... моё спасибо. Если оно... - он сдавленно кашлянул, сильно прижав руку к груди, и покачал головой, морщась, сумел закончить, - чего-нибудь стóит. Стеббингс закрыл глаза, дыша медленно и мучительно - но все-таки дыша. Я неловко поднялся на ноги, наконец-то улучив мгновение, чтобы взглянуть на собственного мужа. - Всего лишь крохотный порез, - заверил он меня в ответ на мой подозрительно изучающий взгляд. - Пока что я справляюсь. - Это всё твоя кровь? - Джейми осмотрел свою приклеившуюся к ребрам рубашку и пренебрежительно повел неповрежденным плечом. - У меня ее достаточно осталось, чтобы жить дальше, - он улыбнулся мне, а потом оглядел палубу. – Вижу, у тебя тут все под контролем. Я скажу Смиту принести тебе перекусить, да? Скоро дождь пойдет. Это точно, запах надвигающегося шторма пронесся по трюму, свежий и пощипывающий от озона, приподнимающий волосы от моей влажной шеи. - Вероятно, не Смиту, - сказала я и, увидев, что Джейми поворачивается, спросила. - А куда ты собрался? - Мне нужно поговорить с капитаном Хикманом и капитаном Робертсом, - ответил Джейми довольно мрачно. Он взглянул вверх, и спутанные волосы у него за ушами зашевелились на ветру. - Не думаю, что мы поплывем в Шотландию на "Чирке", но будь я проклят, если знаю, куда мы направляемся.
В КОНЦЕ КОНЦОВ, КОРАБЛЬ УГОМОНИЛСЯ - или утих настолько, насколько в состоянии это сделать такой большой объект, состоящий из скрипучих досок, хлопающей парусины и этого жуткого гула, производимого натянутыми снастями. Наступил прилив, и корабль действительно поплыл: мы снова двигались на север под легким парусом. Я выпроводила последнего из пострадавших, и остался только капитан Стеббингс, лежащий за сундуком контрабандного чая на грубых паллетах. Он еще дышал, и, вроде, даже без особого труда, но как по мне, состояние его было слишком нестабильным, чтобы позволить ему находиться вне поля моего зрения. Каким-то чудом пуля, казалось, прожгла себе дорогу в его легкое, а не просто разорвала кровеносные сосуды на своем пути. Это не означало, что кровотечение в самом легком отсутствовало, но если оно и было, то лишь как медленное просачивание - в противном случае, я давно бы уже знала о нем. "Должно быть, в него стреляли с близкого расстояния", - раздумывала я отрешенно. Пуля оставалась раскаленной, когда она попала в него. Я отправила Абрама в постель. Мне и самой нужно было бы лечь: усталость стянула мои плечи и засела в ноющих шишках у основания моего позвоночника. Однако, я не легла. Джейми еще не вернулся. Я знала, что он найдет меня, когда закончит важную встречу с Хикманом и Робертсом. И оставалось еще кое-что, что нужно было сделать - на всякий случай. Ранее, когда Джейми рылся на рабочем столе Хикмана в поисках еды, я заметила связку новеньких гусиных перьев. И послала Абрама выпросить парочку и еще принести мне самую большую, какую только удастся найти, парусную иглу, да пару косточек от куриных крылышек, выкинутых из рагу на борту "Питта". Обрубив края тонкой косточки, я для убедительности проверила, что костный мозг полностью вытек в процессе готовки, затем одному ее концу тщательно придала заостренную форму, используя для этого небольшой точильный камень корабельного плотника. С пером было легче: кончик уже отрезали так, как полагалось для письма и все, что мне требовалось сделать - это срезать зазубрины, а затем погрузить перо, косточку и иглу в неглубокую тарелку с бренди. Думаю, это сработает. Сладкий и тяжелый аромат бренди разлился в воздухе, перебивая запахи смолы, скипидара, табака и пропитанной солью корабельной древесины. По крайней мере, он частично уничтожил вонь крови и экскрементов, что оставили мои пациенты. Среди груза я обнаружила ящик бутилированного вина "Мерсо", и сейчас, задумчиво вытащив бутылку, поставила её к ополовиненному бренди и стопке чистых ситцевых бинтов и повязок. Присев на бочонок с дёгтем, я облокотилась на "хогсхед" - большую бочку табака (hogshead of tobacco - в колониальные времена табак транспортировали и хранили в бочках, называемых хогсхедами (англ. hogshead - голова кабана). Это были очень большие бочки: 48 дюймов в длину (121,92 см) и 30 дюймов (76,2 см) в диаметре в верхней части. Полностью наполненный табаком, такой хогсхед весил около 1000 фунтов (453,6 кг), - прим. пер.), зевая и праздно размышляя, почему она так называется. Своей формой она совершенно не походила на кабанью голову, определенно, как и на голову любого другого известного мне борова. Я отогнала от себя эту мысль и закрыла глаза, ощущая свой пульс, бьющийся в кончиках пальцев и веках. Я не спала, но медленно погрузилась в своего рода полусознательное состояние, смутно улавливая шум воды вдоль бортов судна, дыхание Стеббингса, ставшее более громким, неторопливые движения моих собственных легких и медленный, спокойный стук моего сердца. Казалось, прошли годы с момента полуденных ужасов и волнений, и сейчас, с расстояния, обусловленного усталостью и напряженностью, мой страх, что, возможно, у меня случился сердечный приступ, выглядел нелепым. Все же - что это было? Саму возможность сердечного приступа исключать нельзя. Конечно, скорее всего, просто паника и гипервентиляция - нелепые сами по себе, но не опасные. Хотя... Я положила два пальца себе на грудь и стала ждать, когда пульсация в кончиках пальцев выровняется с сердцебиением. Почти засыпая, я неторопливо начала обследовать свое тело, от макушки до пальцев ног, ощущая, как прохожу через длинные тихие коридоры вен такого насыщенного фиолетового цвета, словно у неба перед наступлением ночи. Поблизости виднелось свечение артерий, мощных и клокочущих багровой энергией. Вступив в свои сердечные камеры, я ощутила изоляцию - толстые стенки, двигались в размеренном, успокаивающем, бесконечном, непрерывном ритме. Нет, повреждений никаких нет, ни в сердце, ни в его клапанах. Под диафрагмой ощущался тесно переплетенный желудочно-кишечный тракт - временно расслабленный и успокоенный, он благодарно побулькивал, а хорошее самочувствие растекалось по конечностям и позвоночнику, как теплый мед. - Не знаю, что ты делаешь, Сассенах, - послышался поблизости тихий голос, - но выглядишь весьма довольной. Я открыла глаза и села. Двигаясь осторожно, Джейми спустился по лестнице и присел. Он выглядел очень бледным - его плечи поникли в изнеможении. Все же он мне слабо улыбнулся, и глаза его были ясны. Мое сердце, крепкое и надежное, в чём я только что удостоверилась, потеплело и размякло, словно оно было из масла. - Как ты... - начала я, но он поднял руку, останавливая меня. - Я в порядке, - сказал он, глянув на паллеты, где лежащий пластом Стеббингс громко и поверхностно дышал. - Он спит? - Надеюсь, что да. И тебе следует, - заметила я. - Давай я помогу, чтоб ты мог лечь. - Там ничего серьезного, - сказал Джейми и осторожно взялся за скомканную заскорузлую тряпку, засунутую под рубашку. - Но полагаю, что может потребоваться стежок или два. - Я тоже так думаю, - проговорила я, разглядывая коричневые пятна, идущие вниз по правой стороне его рубашки. Учитывая обычную склонность Джейми к преуменьшению, я предполагала, что, вероятно, у него на груди было глубокое рассечение. По крайней мере, оно было легкодоступно, в отличие от нелепого ранения, полученного одним из моряков "Питта", которого каким-то образом поразило картечной дробью прямо позади мошонки. Думаю, что изначально дробь попала во что-то другое и срикошетила вверх. К счастью, она не проникла глубоко, но оказалась сплющенной, как шестипенсовик, когда я достала ее. Я отдала ее парню в качестве сувенира. Абрам перед уходом принес котелок свежей горячей воды. Опустив палец в воду, я обрадовалась, что она еще теплая. - Ладно, - сказала я, кивнув на бутылки на сундуке. - Хочешь бренди или вина, прежде чем мы начнем? Уголок его рта дернулся, и Джейми потянулся за бутылкой вина. - Позволь мне ненадолго сохранить иллюзию цивилизованности. - О! Думаю, что это вполне цивилизованная вещь, - сказал я. - Вот только штопора у меня нет. Он прочитал этикетку, и его брови приподнялись. - Неважно. Есть что-нибудь, во что налить? - Только сюда, - я вытащила небольшую изящную деревянную коробку из вороха соломы внутри упаковочного ящика и, с триумфом открыв ее, продемонстрировала китайский фарфоровый чайный сервиз с золотым ободком, украшенный крошечными красными и синими черепашками, которые смотрелись по-азиатски загадочно, плавая в кущах золотых хризантем. Джейми рассмеялся - не более, чем один выдох, но, безусловно, это был смех - и, поскоблив горлышко бутылки острием своего кинжала, аккуратно сбил его об край табачной бочки. Он осторожно налил вино в две чашки, которые я достала, и кивнул на ярких черепашек: - Вон та синяя крошка похожа на мистера Уиллоби, а? От души засмеявшись, я виновато взглянула на ноги Стеббингса - лишь они виднелись на данный момент. Я сняла ему сапоги, и обвислые мыски его грязных чулок комично свисали со стоп. Впрочем, ноги не дергались, а медленное тяжелое дыхание по-прежнему продолжалось. - Я не вспоминала о мистере Уиллоби много лет, - заметила я, поднимая свою чашку в тосте. - За отсутствующих друзей. Джейми ответил что-то по-китайски и прикоснулся краешком своей чашки к моей с тоненьким "дзинь". - Ты помнишь китайский? - спросила я, заинтригованная, но он покачал головой. - Не очень. Не доводилось разговаривать с тех пор, как видел китайца в последний раз, - он вдохнул ароматный букет вина, закрыв глаза. - Кажется, это было давным-давно. - Давным-давно и очень далеко, - вино тепло пахло миндалем и яблоками, и хоть и сухое, оно было очень насыщенным и роскошно обволакивало нёбо. На Ямайке, если уж быть точной, и более десяти лет назад. - Время летит, когда проводишь его с удовольствием. Думаешь, он еще жив? Мистер Уиллоби? Потягивая вино, Джейми задумался. - Думаю, да. Человек, который сбежал от китайского императора и приплыл на другой конец света, чтобы сохранить свои яйца, выглядит весьма отважным. Впрочем, Джейми, казалось, не собирался предаваться дальнейшим воспоминаниям о старом знакомом, и я дала ему выпить в тишине, ощущая, как ночь уютно окружает нас вместе с легкими покачиваниями корабля вверх-вниз. После второй чашки вина я содрала с него заскорузлую рубашку и осторожно подняла весь в запекшейся крови скомканный носовой платок, который он использовал, чтобы остановить кровотечение. И к моему удивлению, Джейми оказался прав: рана была небольшая, и не потребовалось бы больше двух-трех стежков, чтобы ее зашить. Лезвие проникло вглубь как раз под ключицей и вырвало треугольный лоскут плоти, вылезший наружу. - Это всё твоя кровь? - озадаченно спросила я, поднимая брошенную рубашку. - Не-а, еще немного у меня осталось, - сказал он, прищурившись на меня поверх чашки. - Немного, думаю. - Ты ведь прекрасно знаешь, что я имею в виду, - серьезно проговорила я. - Да, это моя, - он допил чашку и потянулся к бутылке. - Но из такой незначительной... О, Боже! - я чуть не упала в обморок, когда увидела нежную голубую линию его подключичной вены, проходящую точно над прорехой запекшейся раны. - Да, я был поражен, - небрежно произнес Джейми, сжимая в своих больших ладонях тонкий фарфор. - Когда он выдернул лезвие, кровь брызнула, словно фонтан и пропитала нас обоих. Такого я никогда не видел. - Вероятно, ты раньше никому не давал зацепить свою подключичную артерию, - сказала я, стараясь, насколько могла, успокоиться, и искоса посмотрела на рану. Она запечаталась: края лоскута посинели, и прорезанная плоть под ним была почти черной от запекшейся крови. Рана даже не сочилась, не говоря уже об артериальном кровотечении. Лезвие, минуя вену, вошло снизу и лишь укололо артерию позади неё. Я протяжно и глубоко вдохнула, безуспешно пытаясь не представлять, что могло бы случиться, пройди лезвие глубже на малейшую долю дюйма, или что было бы, не окажись у Джейми платка, и знания, и возможности зажать рану. С опозданием до меня дошло, что он сказал: "Кровь брызнула, словно фонтан, и пропитала нас обоих". А когда я спрашивала Стеббингса, не его ли это кровь пропитала рубашку, он, ухмыляясь, ответил: "Вашего мужа". Я думала, что он просто гадко себя вел, но...
- Это капитан Стеббингс - тот, кто пырнул тебя? - М-м-пфп, - утвердительно фыркнул Джейми, откидываясь назад, чтобы позволить мне добраться до раны. Он снова осушил чашку и поставил ее со смиренным видом. - Я этого не ожидал. Думал, что сразил его, но он упал на пол и поднялся с ножом в руке, паразит. - Ты стрелял в него? Он моргнул от моей интонации. - Ну, разумеется. Я не могла придумать ни одного плохого слова, которое выразило бы ситуацию и, бормоча себе под нос: "Иисус твою Рузвельт Христос!" - приступила к промыванию и зашиванию. - А теперь послушай меня, - проговорила я своим лучшим тоном военного хирурга. - Насколько я могу судить, это весьма незначительный порез, и тебе удалось остановить кровотечение достаточно надолго, чтобы сформировался сгусток. Но этот сгусток – единственное, что уберегает тебя от смертельной кровопотери. Ты меня понимаешь? - это была не совсем правда - или точнее не будет ей, как только я пришью на место поддерживающую плоть - но сейчас не время давать ему лазейку. Он долго и довольно бесстрастно смотрел на меня. - Понимаю. - Это означает, - подчеркнула я, втыкая иглу в его плоть с такой силой, что он вскрикнул, - что ты не должен использовать свою правую руку, по крайней мере, в ближайшие сорок восемь часов. Ты не должен тянуть канаты, не должен лазить по такелажу, не должен бить людей. Правой рукой ты можешь лишь почесать свою задницу, не более того, ты слышишь меня? - Полагаю, тебя весь корабль слышит, - пробормотал он, но скосил взгляд ниже, пытаясь разглядеть ключицу. - Вообще-то я в любом случае чешу задницу левой рукой. Капитан Стеббингс определенно слышал нас - из-за сундука с чаем донесся тихий смешок, за которым последовал грохочущий кашель и слабый веселый рык. - И, - продолжила я, протягивая нить через кожу, - ты не можешь сердиться. Он вдохнул с присвистом. - Почему нет? - Потому что от этого твой сердечный ритм усилится, что приведет к повышению кровяного давления, которое... - Взорвет меня, как бутылку пива, которое было закупорено слишком долго? - Примерно так. Теперь... Что бы я ни собиралась произнести дальше, оно улетучилось из моей головы в следующее мгновение, поскольку дыхание Стеббингса неожиданно резко изменилось. Я бросила иглу и, повернувшись, схватила блюдо. Отодвинув сундук с чаем в сторону и поставив блюдо на него, я упала на колени возле тела Стеббингса. Его губы и веки были синими, а кожа лица стала цвета замазки. Задыхаясь, он издавал жуткие звуки и широко разевал рот, глотая воздух, который был бесполезен. К счастью, для данной ситуации имелись общеизвестные нецензурные слова, и некоторые я употребила, быстро откидывая одеяло и погружая свои пальцы в его пухлый бок в поисках ребер. Стеббингс скрючился и выдал высокое нелепое "хи-хи-хи", отчего Джейми с иглой, которая продолжала раскачиваться на торчащей из ключицы нити, нервно засмеялся в ответ. - Сейчас не время бояться щекотки, - сказала я сердито. - Джейми! Возьми одно из тех перьев и всунь в него иголку, - пока он это делал, я быстро обтерла кожу Стеббингса смоченным бренди куском ткани. Затем взяла перо-иглу в одну руку, бутылку бренди в другую, и, словно забивая гвоздь, вогнала перо острием вперед во второе межреберье. И когда оно прошло сквозь хрящ в плевральной полости, я почувствовала в глубине хлопок. В ответ капитан издал высокий звук "и-и-и-и-и", но это был не смех. Я отрезала перо немного короче иглы, но от удара иглу засосало. Я запаниковала, пытаясь ногтями ухватить иголку, чтобы вытащить её, и, наконец-то, мне это удалось. Пахнущая затхлостью кровь вместе с жидкостью брызнули через полое перо, затем напор уменьшился до слабого шипения воздуха. - Дышите медленно, - проговорила я более спокойно. - Оба. Я с тревогой смотрела на перо, ожидая дальнейшего оттока крови. Было очевидно, что если у него имелось сильное кровотечение в легком, то я практически ничем не смогла бы помочь. Но я наблюдала лишь легкое подтекание из прокола - красную слизь снаружи на пере. - Сядь, - сказала я Джейми, который сел, скрестив ноги, на полу рядом со мной. Стеббингс стал выглядеть лучше: легкое, по крайней мере, частично расправилось, и теперь он был просто белым, а губы его, хоть и бледные, уже слегка порозовели. Шипение из пера замерло на вздохе, и я приложила палец на открытый конец трубочки. - В идеале, - произнесла я убедительным тоном, - я бы провела длинную трубку от вашей груди в банку с водой. Таким образом, воздух скапливающийся вокруг легких, выходил бы, но не смог бы вернуться. Но пока у меня не будет ничего похожего на трубку, которая окажется длиннее нескольких сантиметров, ничего не получится, - привстав на коленях, я жестом подала знак Джейми. - Иди сюда и положи палец на кончик пера. Если он снова начнет задыхаться, убери палец на секунду, пока оттуда не перестанет шипеть воздух. Джейми было неудобно дотянуться до Стеббингса левой рукой, и, косясь на меня, он потихоньку вытянул правую руку и заткнул перо большим пальцем. Кряхтя, я поднялась на ноги и опять отправилась обшаривать груз. Там должен быть деготь. Я прикрепила с трех сторон к груди капитана промасленный теплым дегтем лоскут, и оставалось довольно много. Не идеальное решение, и, вероятно, не удастся снова по-быстрому достать его. Может, небольшой кусок мокрой ткани был бы лучше? Тем не менее, в одном из сундуков Ханны Арнольд я нашла сокровище: небольшой набор сушеных трав в стеклянных банках, одна из которых была с порошкообразным гуммиарабиком ((лат. gummi- камедь и arabicus- аравийский) - твердая прозрачная смола, выделяемая различными видами акаций. Вязкая жидкость, затвердевающая на воздухе - прим. пер.). Травы были интересны и полезны сами по себе, поскольку их явно импортировали: хинная кора (надо попробовать отправить ее обратно в Северную Каролину для Лиззи, если мы когда-нибудь выберемся с этой жуткой посудины), мандрагора и имбирь, - то, что никогда не произрастало в колониях. Имея их под рукой, я ощутила себя внезапно разбогатевшей. Стеббингс застонал позади меня, и послышалось шуршание ткани и тихое шипение, когда Джейми ненадолго убрал свой палец. Но даже и богатства сказочного Востока сильно не помогут Стеббингсу. Я открыла баночку гуммиарабика и, зачерпнув его немного в ладонь и смочив водой, стала мять, придавая липкому шарику форму неровной цилиндрической затычки, которую я завернула в обрывок желтого ситца с рисунком в виде пчелок, и завершила все аккуратным узелком наверху. К моему удовлетворению всё получилось. Я вернулась и без лишних слов вытащила из отверстия полое перо - на нем уже показались трещинки из-за сокращений реберных мышц Стеббингса - и вкрутила на его место более крупную по размеру полую куриную кость. В этот раз он тоже не смеялся. Я аккуратно заткнула конец кости и, опустившись на колени перед Джейми, возобновила зашивание его ключицы. Я чувствовала, что моя голова ясная, но все постепенно теряло реальность, и это было признаком полного изнеможения. Я сделала, что должна была сделать, но знала, что долго не смогу оставаться в вертикальном положении. - Что сказал капитан Хикман? - спросила я, скорее, чтобы отвлечь нас обоих, нежели потому, что действительно хотела знать. - Много всего, как ты можешь догадаться, - Джейми сделал глубокий вдох и уставился на огромный черепаший панцирь, который был втиснут между ящиками. - Тем не менее, отбросив сугубо личные взгляды и определенное количество ненормативной лексики... мы направляемся вверх по Гудзону. К форту Тикондерога. - Мы... что? - я нахмурилась глядя на иглу, наполовину воткнутую в кожу. - Зачем? Его руки, прижатые к палубе, напряглись: пальцы так сильно вжались в доски, что ногти побелели. - Это то, куда он направлялся, когда возникли сложности, и туда он и намеревается плыть. Я нахожу, что он - джентльмен с очень принципиальными воззрениями. Громкое фырканье раздалось из-за сундука с чаем. - Я, и правда, заметила нечто подобное, - завязав последний шов, я аккуратно обрезала нить своим ножом. - Вы что-то сказали, капитан Стеббингс? Фырканье повторилось, погромче, но с той же интонацией. - А нельзя его убедить, чтобы он высадил нас на берег? Пятерня Джейми зависла над свежими швами, явно желая почесать зашитое место, но я отпихнула ее. - Да, ну... Есть и другие сложности, Сассенах. - Рассказывай, - пробормотала я, вставая и потягиваясь. - О, Боже, моя спина. Что за сложности? Хочешь чаю? - Только если в нем будет достаточно виски, - прислонившись к переборке, он откинул голову и закрыл глаза. Его щеки имели лишь намек на румянец, а лоб блестел от пота. - Бренди сойдет? Я сама очень хотела чая - без алкоголя - и, не дожидаясь кивка Джейми, направилась к лестнице. Поставив ногу на первую ступеньку, я увидела, как он потянулся за бутылкой вина. Наверху дул сильный ветер, который закрутил вокруг меня мой длинный плащ, как только я показалась из недр корабля, и взметнул вверх юбки весьма оживленным образом. Это оживило и мистера Смита - или, точнее, мистера Марсдена - он моргнул и поспешно отвернулся. - Добрый вечер, мэм, - произнес он вежливо, когда мне удалось разобраться со своей спутанной одеждой. - Полковник чувствует себя лучше, я надеюсь? - Да, Джейми... - я замолчала и пристально на него посмотрела. - Полковник? - у меня возникло легкое ощущение, что я тону. - Да, мэм. Он же полковник ополчения, не так ли? - Был, - сказала я с нажимом. Лицо Смита расплылось в улыбке. - Не в этом случае, мэм, - сказал он. - Мистер Фрейзер оказал нам честь, приняв командование ротой "Ополчение Фрейзера" - так мы будем именоваться. - Как подходяще, - проговорила я. - Какого черта... Как это произошло? Смит нервно потеребил одну из своих серег, видя, что я, возможно, не так обрадована новостями, как ожидалось. - Э-э. Ну, сказать по правде, мэм, боюсь, это моя вина, - он пристыжено склонил голову. - Один из матросов на борту "Питта" узнал меня, и когда он сказал капитану, кто я... Раскрытие настоящего имени мистера Марсдена в совокупности с его украшениями вызвало среди находящейся в данный момент на борту "Аспида" разношерстной команды большой переполох. Достаточный для того, чтобы мистер оказался в опасности быть выброшенным за борт или же отправленным в лодке на волю волн. После продолжительных споров Джейми предположил, что, возможно, мистеру Марсдену стоит сменить профессию и стать солдатом - ведь многие матросы с "Аспида" уже предлагали оставить корабль и присоединиться к Континентальным силам в Тикондероге, чтобы перевозить товары и оружие через озеро Шамплейн, а потом остаться там в качестве ополченцев-добровольцев. Это вызвало всеобщее одобрение, хотя от некоторых недовольных по-прежнему слышалось бормотание, что Иона есть Иона, и не важно: моряк он или нет. - Вот, собственно, почему я решил, что лучше уберусь в трюм, если вы понимаете, что я имею в виду, мэм, - завершил мистер Марсден. Таким же образом решился и вопрос, что делать с захваченными матросами с "Питта" и перемещенными моряками с "Чирка": тем, кто предпочтет вступить в американское ополчение, позволят это сделать, а британских моряков, которые по собственному желанию решат остаток жизни провести, как военнопленные, разместят в форте Тикондерога. Около половины мужчин с "Чирка" после недавних морских приключений выразили решительное желание отправиться служить на сушу и тоже примкнуть к ополчению. - Понятно, - сказала я, потирая двумя пальцами между бровей. - Что ж, если позволите, мистер... Марсден, пойду-ка я заварю чашку чая. С большим количеством бренди.
Чай меня взбодрил достаточно, чтобы отправить Абрама - которого я нашла дремавшим возле огня в камбузе, несмотря на то, что ему приказано было идти в постель - отнести по чашке чая Джейми и капитану Стеббингсу, пока я совершала обход своих пациентов. В основном раненые устроились, как того и следовало ожидать - то есть не очень удобно. Но они стоически это претерпевали и в неотложных медицинских вмешательствах не нуждались. Впрочем, те временные силы, что придали чай и бренди, по большей части покинули меня к тому времени, как я направилась вниз по лестнице обратно в трюм. На последней ступеньке моя нога соскользнула, и я тяжело рухнула на пол с грохотом, от которого Стеббингс испуганно вскрикнул, после чего застонал. Отмахнувшись от Джейми, вопросительно вскинувшего брови, я поспешила проверить пациента. На ощупь он был очень горячим, его полное лицо раскраснелось, а практически нетронутая чашка чая стояла в стороне от него. - Я пытался заставить его попить, но он сказал, что не может проглотить больше глотка, - тихо проговорил за моей спиной Джейми, последовавший за мной. Я склонилась и приложила ухо к груди Стеббингса, вслушиваясь так пристально, насколько это было возможно сделать сквозь слой жира. Вытащенная на мгновение трубочка из куриной косточки выдала лишь незначительное шипение воздуха и не более чем каплю крови. - Насколько я могу судить, легкое, по крайней мере, частично раскрылось, - сказала я, формально обращаясь к Стеббингсу, который попросту таращил на меня свои стеклянные глаза, - и я думаю, что пуля, должно быть, прижгла большую часть повреждений. В противном случае, полагаю, мы бы наблюдали гораздо более тревожные симптомы. "В противном случае он был бы уже мертв!" - но я подумала, что будет тактичнее этого не произносить. "Он, в любом случае, может с легкостью вскорости умереть от лихорадки", - но и этого я не сказала. Я уговорила его выпить немного воды и обильно смочила и обтерла ему голову и туловище. Крышку люка оставили откинутой, и в трюме было довольно прохладно, хотя воздух особо вниз не проникал. Все же, я не видела никакой пользы в том, чтобы поднять его на палубу, на воздух: чем меньше его трогали, тем лучше. - Это... мой... плащ? - внезапно спросил Стеббингс, приоткрыв один глаз. - Э-э... вероятно, - ответила я в замешательстве. - Вы хотите его назад? Он ненадолго сморщился и покачал головой, потом лег на спину и закрыл глаза, дыша неглубоко. Джейми дышал тяжело. Облокотившись на чайный сундук, он запрокинул голову и закрыл глаза. Однако, почувствовав, что я села рядом с ним, он поднял голову и открыл их. - Ты выглядишь, словно вот-вот свалишься, Сассенах, - мягко сказал он. - Ложись, а? Я присмотрю за капитаном. Я понимала, о чем он. На самом деле, я видела двух капитанов - и двух Джейми. Я моргнула и потрясла головой, тут же воссоединив раздвоившегося Джейми, но нельзя было отрицать, что он прав. Я снова утратила связь со своим телом, но мое сознание, вместо того чтобы держаться за работу, просто заблудилось где-то в тумане. Я энергично растерла руками лицо, но это нисколько не помогло. - Мне надо поспать, - объяснила я мужчинам, которые сейчас вчетвером смотрели на меня с пучеглазым вниманием сов-сипух. - Если вы почувствуете, что давление снова повышается, а я думаю, что так и будет, - сказала я Стеббингсу, - выдерните затычку из трубки, пока не станет легче, а затем верните ее на место. Если кто-то из вас подумает, что умирает, разбудите меня. Без лишних слов и с ощущением, словно наблюдаю за своими действиями со стороны, я опустилась на пол, положив голову на отворот плаща Стеббингса, и заснула.
Проснувшись через какое-то время, я несколько минут лежала в прострации, мой разум взмывал и опускался в такт движений палубы подо мной. В какой-то момент я начала различать бормотание мужских голосов сквозь шипение и грохот волн.
Я так глубоко впала в забытье, что потребовалось какое-то время, чтобы восстановить предшествующие моему сну события, но голоса помогли вернуть их. Раны, запах бренди, треск грубо рвущейся парусины в моих руках и запах красителя от яркого мокрого ситца. Окровавленная рубашка Джейми. Всасывающий звук из отверстия в груди Стеббингса. Воспоминание об этом тут же привело меня в вертикальное положение, но я вся онемела от лежания на досках. Резкий приступ агонизирующей боли пронзил меня от правого колена до паха, и мышцы спины и руки ныли невероятно. Прежде чем мне удалось потянуть их достаточно, чтобы с трудом подняться на ноги, я услышала голос капитана. - Позовите Хикмана, - голос Стеббингса был хриплым и низким, но четким. - Лучше пристрелите меня, чем делать это еще раз. Не думаю, что он шутил. Джейми тоже так не думал. - Я вас не виню, - сказал он. Его голос был мягким, но серьезным и таким же четким, как и у Стеббингса. Когда парализующая боль в мышцах немного утихла, мои глаза снова начали фокусироваться. С того места, где я лежала, мне были видны лишь голени Стеббингса и практически весь Джейми, который сидел рядом с ним, ссутулив свою долговязую фигуру возле чайного сундука и упираясь головой в свои согнутые колени. После некоторого молчания Стеббингс сказал: - Не вините, а? Хорошо. Идите, приведите Хикмана. - Зачем? - спросил Джейми, помедлив. Это походило на задумчивую паузу, или, возможно, он лишь собирался с силами для ответа. Не поднимая головы, он произносил слова, почти одурманенный усталостью. - Нет необходимости вытаскивать человека из его постели, не так ли? Если хотите умереть, просто вытащите эту штуку из своей груди. Стеббингс издал какой-то звук, который, возможно, начался как смех, стон или гневное возражение, но закончился шипением воздуха сквозь стиснутые зубы. Мое тело напряглось. Неужели он на самом деле пытался вытащить? Нет. Я услышала, как грузно передвинулось его тело, увидела, как согнулись его ноги, пока он искал более удобное положение, и уловила кряхтенье Джейми, когда он наклонился, чтобы помочь. - Кто-то... может еще и получить... удовлетворение от меня... умирающего, - прохрипел Стеббингс. - Я проделал в вас эту дыру, - отметил Джейми. Он выпрямился и потянулся с болезненной осторожностью. - И мне не очень-то радостно наблюдать, как вы умираете от этого. Я подумала, что, должно быть, он уже благополучно миновал все пределы изнеможения, и явно был так же напряжен, как и я. Мне нужно подняться и заставить его лечь. Но Джейми продолжал говорить со Стеббингсом равнодушным тоном, словно человек, обсуждающий заумный вопрос естественной философии. - А что касается удовлетворения капитан Хикмана... Вы чувствуете себя чем-то ему обязанным? - Нет, - ответ вышел кратким и резким, хотя сменился глубоким выдохом. - Это чистая смерть, - удалось произнести Стеббингсу после нескольких вдохов. - Быстрая. - Да, я так же думал, - проговорил Джейми сонным голосом. - Когда это было со мной. Словно обозначая вопрос, Стеббингс хмыкнул. Джейми вздохнул. Через мгновение я услышала шорох ткани и увидела, как он, закряхтев, подвинул левую ногу и отодвинул ткань своего килта. - Видите это? - его палец медленно прошелся по всей длине бедра, начиная чуть выше колена и закончив почти в паху. Стеббингс хмыкнул немного более заинтересовано, и на этот раз определенно спрашивая. Свисающие мыски чулок качнулись, когда дернулись его ноги. - Штык, - сказал Джейми, небрежно накинув обратно килт поверх извилистой борозды шрама. - После раненияя провалялся два дня, а лихорадка пожирала меня заживо. Моя нога распухла и завоняла. И когда явился английский офицер, чтобы вышибить нам мозги, я почти обрадовался. Наступило недолгое молчание. - Каллоден? - спросил Стеббингс. Его голос все еще был хриплым, и я слышала в нем лихорадочность, но сейчас там еще присутствовал и интерес. - Слыхал... об этом. Джейми в ответ ничего не сказал, но неожиданно зевнул, не удосужившись подавить зевок, и неторопливо потер руками лицо. Мне было слышно мягкое шуршание его щетины. Молчание - но по качеству оно изменилось. Я чувствовала гнев Стеббингса, его боль и страх, но в его затрудненном дыхании присутствовал оттенок веселья. - Хотите... чтобы я... спросил? Джейми покачал головой. - Слишком длинная история, и одна из тех, которую у меня нет желания рассказывать. Достаточно того, что я очень хотел, чтоб он меня застрелил, но ублюдок все равно этого не сделал. Воздух в маленьком трюме был затхлым, но неоднородным: его наполняли смешавшиеся запахи крови и роскоши, промышленных товаров и болезни. Я осторожно и глубоко вдохнула, ощутив резкий аромат мужских тел - острый медный первобытный дух, усугубленный напряжением и истощением. "Женщины никогда так не пахнут, - размышляла я, - даже в экстремальных ситуациях". - Значит, это месть? - немного погодя, спросил Стеббингс. Его беспокойные ноги замерли, а грязные чулки обвисли, и голос у него был уставшим. Плечи Джейми медленно двинулись, когда он вздохнул, и его собственный голос был почти таким же уставшим, как и у Стеббингса. - Нет, - сказал он очень тихо. - Считайте, это - возврат долга. "Долг? - подумала я, - Кому? Лорду Мелтону, который отказался бесчестно убить его, и отправил с Каллодена домой, спрятав в телеге с сеном? Его сестре, которая запретила ему умирать и вернула к жизни исключительно благодаря своей силе воли? Или тем, кто умер, когда он - нет?" Я уже достаточно размялась, чтобы можно было подняться, но пока этого не сделала. Срочности никакой не было. Мужчины молчали, их дыхание сливалось с дыханием корабля и моря за бортом. Осознание пришло ко мне спокойно, но уверенно. Я часто заглядывала в бездну из-за чужого плеча, когда кто-тостоял на краю, глядя вниз. Но однажды вниз смотрела и я. И мне была хорошо знакома эта необъятность и соблазн предлагаемого облегчения. Я знала, что теперь они, стоя бок о бок, глядят вниз. И каждый сам по себе.
«Лорд Джон Грей мистеру Артуру Норрингтону 4 февраля 1777 (Шифр 158)
Мой дорогой Норрингтон! На основании нашего разговора я провел некоторые исследования, о которых считаю разумным рассказать. В конце года я посетил Францию и, находясь там, нанес визит барону Амандину. На самом деле я провел с бароном несколько дней и неоднократно с ним беседовал. У меня есть основания полагать, что Бичем, действительно, заинтересован в вопросе, который мы обсуждали, и является приверженцем Бомарше, который, вероятно, также вовлечен. Думаю, сам Амандин не имеет к этому отношения, но Бичем может использовать его каким-то образом в качестве прикрытия. Я испросил аудиенции у Бомарше, но получил отказ. Поскольку обычно он принимал меня, полагаю, что я разворошил осиное гнездо. Было бы нелишним понаблюдать там. Будьте также внимательны к любым упоминаниям во французской корреспонденции компании под названием "Родриго Горталез и Ко" (я прошу Вас также предупредить человека, который занимается испанской перепиской). Я не обнаружил ничего дурного, но и не могу найти достоверных сведений относительно этой компании, как, например, имена директоров, и это само по себе кажется мне подозрительным. Если это в Ваших силах, я был бы рад услышать все, что Вы узнаете по этим вопросам. Ваш покорный слуга, лорд Джон Грей. P.S.: Не можете ли подсказать мне, кто отвечает за американский раздел переписки?»
«Лорд Джон Грей Гарольду, герцогу Пардлоу. 4 февраля 1777 (семейный шифр) Хэл, я видел Амандина. Уэйнрайт проживает в усадьбе - в поместье под названием «Trois Flèches» («Три стрелы» - фр., прим. пер.) - и поддерживает нездоровые отношения с бароном. Я познакомился с сестрой барона, женой Уэйнрайта. Она, конечно, в курсе о связи ее мужа и брата, но не признает этого открыто. Но, кажется, это все, что ей известно. Более глупые женщины мне почти не встречались. Она открыто непристойна в манерах и отвратительно играет в карты. Так же, как и барон, из чего я заключаю, что он кое-что знает о политических махинациях Уэйнрайта: Амандин все время ерзал, когда я начинал разговор в этом направлении, и я удостоверился в том, что он не владеет искусством перевода беседы на другую тему. Однако барон не глуп. Но даже если он и не обладает умом, то непременно сообщит Уэйнрайту о моем визите. Я предупредил Норрингтона, чтобы он следил за любой активностью на этом фронте. Учитывая, что я знаю о способностях и связях Уэйнрайта (или, точнее, об их отсутствии), я все-таки не могу понять причину его заинтересованности. Разумеется, если французское правительство держит в уме те схемы, какие обозначил Уэйнрайт, то вряд ли они бы открыто о них заявляли, и, посылая кого-то вроде Уэйнрайта поговорить с кем-то вроде меня, они, должно быть, рассчитывали на конфиденциальность в полной мере. Конечно, этот подход имеет право на существование. И все же тут что-то не так, но что именно, я пока не разобрался. Вскоре я буду у тебя, и надеюсь к тому времени собрать кое-какую точную информацию относительно некоего капитана Иезекиля Ричардсона, а также капитана Дэниса Рендалла-Айзекса. Если тебе удастся получить сведения о ком-либо из них по своим каналам, ты очень обяжешь меня. Твой самый любящий брат Джон. PS.: Надеюсь, ты поправляешься».
«Гарольд, герцог Пардлоу Джону Грею 6 марта 1777 Бат (главный город графства Сомерсет в Англии. С античности знаменит целебными источниками как бальнеологический курорт (собственно, и само название переводится с английского как «баня» или «ванна»)). (семейный шифр) Я не умер. Хотя хотел бы. Бат отвратителен. Ежедневно меня заворачивают в холст и уносят, как посылку, чтобы погрузить в кипящую воду, пахнущую тухлыми яйцами, затем вытаскивают и заставляют ее пить. Но Минни говорит, что если я не буду подчиняться, она разведется со мной по ходатайству в Палату лордов, указав причиной мое вызванное распутным поведением безумие. Сомневаюсь, конечно, но вот я здесь. Дэнис Рэндалл-Айзекс - сын англичанки по имени Мэри Хокинс и британского офицера - некоего Джонатана Вулвертона Рэндалла, ныне покойного капитана драгун, который погиб при Каллодене. Мать все еще жива и замужем за евреем по имени Роберт Айзекс - торговцем в Бристоле. Он также жив и владеет половиной складского помещения в Бресте. Дэнис - один из твоих чертовых политиканов, связанных с Жерменом, но я не могу отыскать что-то кроме этого, не раскрываясь, чего тебе бы не хотелось. Вообще ничего не могу отыскать в этом гребанном Бате. О Ричардсоне ничего толком не слышал, но вскоре узнаю. Направил письма некоторым людям в Америке. Да, спасибо, я очень осторожен, впрочем, как и они. Здесь Джон Бергойн, он проходит курс лечения. Крайне самодовольный, поскольку Жермен одобрил его план вторжения из Канады. Я рекомендовал ему Уильяма, так как тот хорошо знает французский и немецкий, а у Бергойна есть некоторое количество брауншвейгцев (немецкие войска, сдаваемые в аренду другим государствам прусским императором - прим. пер.). И все же, скажи Вилли, чтобы он был осторожен: кажется, Бергойн мнит себя главнокомандующим американской армии - полагаю, эта мысль, скорее всего, станет сюрпризом - как для Гая Карлтона, так и для Дика Хау. «Trois Flèches». Три стрелы. Кто третья?»
Лондон 26 марта 1777 Общество ценителей английского бифштекса, джентльменский клуб - КТО ТРЕТЬЯ? - потрясенно повторил Грей, уставившись на только что открытую записку. - Третья - что? - Гарри Кворри передал свой промокший плащ распорядителю и тяжело опустился в кресло возле Грея, облегченно вздыхая и протягивая руки к огню. - Зубы господни, я продрог до костей! И посреди вот этого ты собираешься в Саутгемптон? - он простер большую замерзшую руку в сторону окна, которое обрамляло мрачный вид на ледяной дождь, льющий почти горизонтально земле из-за ветра. - До завтра - нет. Возможно, к тому времени погода наладится. Гарри бросил в окно полный сомнения взгляд и покачал головой. - Без шансов. Распорядитель! Мистер Бодли уже направлялся к ним, пошатываясь под тяжестью подноса, на котором расположились печенье с тмином, бисквит, клубничный джем, мармелад, горячие, намазанные маслом булочки в корзинке, укрытой белой льняной салфеткой, густые сливки, миндальное печенье. Были там и тосты с сардинами, горшочек с печеной фасолью, беконом и луком, тарелка с ломтиками ветчины и корнишонами, бутылка бренди, два стакана и - видимо, на всякий случай - дымящийся чайник и две фарфоровые чашки на блюдечках. - А! – обрадованно воскликнул Гарри. - Вижу, вы ждали меня. Грей улыбнулся. Если не случалось участие в военных действиях или вызов на службу, по средам Гарри Кворри неизменно появлялся в Бифштекс-клубе в четыре тридцать. - Я предположил, что тебе необходимо подкрепиться, учитывая, что Хэл на больничном. Гарри был одним из двух старших офицеров полка – но Хэл, также являясь военачальником, создал этот полк и содержал его. Не все полковники осуществляли оперативное руководство собственными воинскими подразделениями, но Хэл - да. - Чертов симулянт, - сказал Гарри, потянувшись за бренди. - Как он? - Вполне в своем репертуаре, судя по его письмам. Грей передал Кворри вскрытое письмо, которое тот прочел, постепенно расплываясь в улыбке. - Ага, Минни приведет его в порядок на раз-два-три, - Гарри отложил письмо, кивнув в его сторону, пока поднимал бокал. - Кто такой Ричардсон, и почему ты хочешь узнать о нем? - Иезекиль Ричардсон, капитан. Улан, но откомандирован для разведывательной работы. - О, шпиончик, да? Один из экземпляров твоего Черного кабинета? - Кворри сморщил нос, хотя было не совсем понятно - относилось это к замечанию про шпионов или к блюду из тертого хрена, сопровождавшему сардины. - Нет, я не очень хорошо знаю этого человека, - признался Грей и ощутил тот же укол глубокого беспокойства, который с нарастающей частотой причинял ему боль с тех пор, как на прошлой неделе он получил из Квебека письмо от Уильяма. - Я был представлен ему сэром Джорджем, который знаком с его отцом, но мы мало говорили тогда. Я слышал кое-что на его счет – по секрету... - Полагаю, существует только один способ узнать что-либо о человеке этого рода деятельности. У-у-у-у-ух! - Гарри сделал огромный глоток воздуха через открытый рот и с шумом втянул ноздрями, затем, пару раз кашлянув, прослезился и встряхнул головой от удовольствия. - Свежий хрен, - крякнув, Гарри набрав еще одну полную большую ложку. - Очень... у-у-у-ух... свежий. - Точно. Как бы то ни было, я встретил его снова в Северной Каролине, мы немного поговорили, и он спросил моего позволения обратиться к Уильяму с предложением заняться разведывательной деятельностью. Бутерброд с сардиной остановился на полпути ко рту Кворри. - Ты же не хочешь сказать, что позволил ему вовлечь Вилли в эту трясину? - Разумеется, я не этого добивался, - уязвленно сказал Грей. - У меня были некоторые основания полагать, что это предложение будет полезным для Вилли: в первую очередь, оно вытащило бы его из Северной Каролины, а в итоге он получил бы место в штабе Хау. Кворри кивнул и, тщательно прожевав, проглотил все разом. - Ага, хорошо. Но теперь у тебя есть сомнения? - Есть. Тем более, что я не могу найти людей, которые хорошо знакомы с Ричардсоном. Все, кто рекомендовал его мне, делали это по чужой рекомендации. За исключением сэра Джорджа Стэнли, который в настоящий момент находится в Испании с моей матерью, и старого Найджела Брюса, который довольно некстати скончался за это время. - Эгоистично с его стороны. - Да. Думаю, я мог бы накопать больше информации, будь у меня время. Но у меня его нет. Мы с Дотти отплываем послезавтра. Если погода позволит, - добавил он, взглянув в окно. - А, так вот почему я здесь, - без враждебности заметил Гарри. - Что мне делать с информацией, которую я найду? Рассказать Хэлу или отправить тебе? - Расскажи Хэлу, - со вздохом ответил Грей. - Бог знает, какой будет почта в Америке, даже с Конгрессом, заседающим в Филадельфии. Если что-то покажется срочным, Хэлу гораздо проще проконтролировать вопрос здесь, чем мне оттуда. Кворри кивнул и наполнил бокал Грея. - Ты ничего не ешь, - заметил он. - Я поздно позавтракал. Довольно поздно. На самом деле, он еще не завтракал вовсе. Лорд Джон взял лепешку и рассеянно намазал на нее джем. - А Дэнис Как-Там-Его? - спросил Гарри, постукивая по письму вилкой для закусок. - Должен ли я что-нибудь выведать о нем? - Обязательно. Впрочем, я могу добиться лучшего прогресса в его отношении в Америке. По крайней мере, там его видели в последний раз. Он откусил лепешку, заметив, что она достигла того изысканного баланса между рассыпчатостью и эластичной консистенцией - идеального для любой лепешки - и почувствовал, что аппетит как будто пробуждается. Грей задумался, должен ли он натравить Гарри на достопочтенного еврея со складом в Бресте, но решил, что нет. Вопросы французских связей были более чем щепетильными, а Гарри, хоть и был основательным и дотошным, деликатностью не обладал. - Ну ладно, - Гарри выбрал кусок бисквита, положил поверх два миндальных печенья с изрядной порцией густых сливок и отправил все это целиком в рот. «Куда все это девается?» - подумал Грей. Гарри был коренастым и упитанным, но никогда - тучным. Без сомнений, он сгонял лишнее во время энергичных упражнений в борделях, что было его любимым видом спорта, несмотря на возраст. «Сколько лет Гарри?» - внезапно спросил себя Грей. На несколько лет старше, чем он сам, на несколько лет моложе Хэла. Лорд Джон никогда не задумывался об этом, так же как и о возрасте Хэла. Оба они всегда казались бессмертными: он не представлял себе будущего, в котором одного из них не станет. Но череп под париком Гарри был теперь почти лысым, - в какой-то момент тот, по своему обыкновению, сдвинул парик, чтобы почесать голову, и вернул на место, не заботясь о том, ровно ли он сидит, - и суставы его пальцев опухли, хотя Гарри и держал свою чайную чашку с прежним изяществом. Грей внезапно осознал свою собственную смертность - в отнимающемся большом пальце, приступе боли в колене. Больше всего он испугался, что его не окажется рядом, чтобы защитить Уильяма, когда он будет все еще нужен тому. - Эй? - сказал Гарри, приподняв бровь в ответ на выражение лица Грея. - Что такое? Грей улыбнулся и покачал головой, снова беря свой бокал с бренди. - Timor mortis conturbat me, - сказалон. (Timor mortis conturbat me - латинская фраза, встречающаяся в позднесредневековой шотландской и английской поэзии. Перевод: «Страх смерти беспокоит меня» - прим. пер.). - А, - задумчиво произнес Гарри и поднял собственный бокал. - Выпью за это.
«28 февраля РХ 1777 Лондон. Генерал-майор Джон Бергойн, сэру Джорджу Жермену... Я не думаю, что любая другая экспедиция с моря сможет настолько устрашить врага или также эффективно приблизит войну, как вторжение из Канады в Тикондерогу».
4 апреля 1777 г. на борту корабля Его Величества «Тартар». ОН СКАЗАЛ ДОТТИ, что «Тартар» – всего лишь двадцативосьмиорудийный фрегат, и поэтому ей нужно быть поскромнее с багажом. Несмотря на это лорд Джон удивился, увидев, что весь ее багаж состоял всего из одного сундука – ну, ладно, он был огромный, – двух дорожных чемоданов и сумки с рукоделием. - Что, ни одного платья в цветочек? - поддразнил лорд Джон. - Уильям тебя не узнает. - Вздор, - ответила она, способная, как и ее отец, выражаться кратко и ясно. Но все же слегка улыбнулась – Дотти была очень бледной, и он надеялся, что это не от начинающейся морской болезни. Джон сжал ее руку и продолжал удерживать ее все время, пока последний темный клочок Англии не погрузился в море. Он все еще удивлялся, что ей это удалось. Хэл, должно быть, ослабел больше, чем Грей предполагал, раз позволил дочери себя одурачить и сесть на корабль в Америку. Даже под защитой дяди и с похвальным предлогом необходимости ухаживать за раненым братом. Минни, конечно же, не рассталась бы с Хэлом ни на минуту, хотя, естественно, очень беспокоилась за своего сына. Но чтобы и она не проронила ни слова протеста против этой авантюры... - Твоя мать в этом замешана, не так ли? - небрежно спросил Грей, спровоцировав испуганный взгляд сквозь завесу раздуваемых ветром волос. - Ты о чем? - Дотти подхватила белокурую паутину волос, непослушной массой выбившихся из несуразной сеточки, в которую они были связаны, и танцующих над ее головой, как пламя. - О, помоги! Лорд Джон поймал волосы и пригладил их, обеими руками прижимая к ее голове, затем собрал на затылке, где мастерски заплел к восхищению проходящего моряка, уложил косу в шишку и повязал ее бархатной лентой – единственным, что осталось от ее развалившейся сеточки. - О чем я, действительно, - сказал Грей ее затылку, когда закончил работу. - О любом ужасном предприятии, на какое бы ты ни отправилась. Дотти обернулась и посмотрела ему прямо в глаза. - Если ты называешь спасение Генри ужасной авантюрой, я полностью согласна, - сказала она с достоинством. - Но моя мать, естественно, сделает все возможное, чтобы вернуть его. Предположительно, так же, как и ты, или тебя бы здесь не было. И, не дожидаясь ответа, Дотти энергично повернулась на каблуках и направилась к сходному трапу, оставив его совершенно ошарашенным. Один из первых пришедших весной кораблей принес письмо с новыми вестями от Генри. Он все еще был жив, слава Богу, но, тяжело раненный выстрелом в живот, очень сильно болел на протяжении суровой зимы. Однако он выжил, и вместе с другими британскими заключенными его переместили в Филадельфию. Письмо написал его соратник, еще один заключенный офицер, но Генри сумел набросать несколько слов любви своей семье в конце письма и подписаться. Память об этих беспорядочных каракулях съедала душу Джона. Его несколько подбадривал тот факт, что Генри находился в Филадельфии. Во Франции Джон встретил видного филадельфийца, и тот ему сразу же понравился, что, похоже, было взаимно: может быть, это знакомство окажется полезным. Грей невольно усмехнулся, вспоминая момент встречи с американским джентльменом. Он ненадолго останавливался в Париже, только для того, чтобы расспросить о Персивале Бичеме, которого там не оказалось. Ему сказали, что тот уехал на зиму в свое имение в деревне. Главное поместье семьи Бичем, место под названием «Trois Fl?ches» («Три стрелы» - фр., прим. пер.), находилось недалеко от Компьена. И поэтому Грей, купив меховую шапку и пару флотских сапог, и завернувшись в свое самое теплое пальто, нанял лошадь и мрачно устремился в пасть воющей бури. Замерзшего и облепленного грязью, его встретили с подозрением, но качество экипировки и титул открыли Джону двери. Его провели в хорошо обставленную гостиную где, хвала Господу, в великолепном камине горел огонь, и оставили дожидаться барона – когда тот соизволит его принять. Лорд Джон сформировал представление о бароне Амандине на основе рассказов Перси, хотя и думал, что тот, скорее всего, просто вешал ему лапшу на уши. Он также знал, насколько бесполезно было строить предположения перед непосредственным наблюдением, но воображать – это часть человеческой натуры. Что касается воображения, он проделал хорошую работу, не думая о Перси в течение последних... Скольких? Восемнадцати лет? Девятнадцати? Но как только стало очевидно, что думать о нем теперь стало вопросом профессиональной, а также личной необходимости, удивленный и смущенный Грей понял, как много он помнил. Джон знал, что нравилось Перси, и в соответствии с этим сформировал некий ментальный образ Амандина. Реальность была иной. Барон оказался пожилым человеком, возможно, несколькими годами старше Грея, низким и довольно пухлым, с открытым приятным лицом. Одет хорошо, но без пафоса. Он весьма любезно поприветствовал гостя. Но затем барон взял руку Джона, и через англичанина пробежал небольшой электрический импульс. Выражение лица барона оставалось светским, не более, – но в глазах проявился интерес и жадность, и, несмотря на неприглядный внешний вид Амандина, плоть Грея ответила на это. Понятно, что Перси рассказывал барону о нем. Удивленный и настороженный, лорд Джон дал краткое объяснение, которое подготовил, и услышал в ответ, что, увы, господина Бичема нет дома, поскольку он отправился в Эльзас охотиться на волков вместе с месье Бомарше. «Что же, - подумал Грей, - одно предположение подтвердилось». Но, конечно же, Его Светлость снизойдет и воспользуется гостеприимством «Trois Fl?ches» – по крайней мере, на ночь? Грей принял это приглашение, многократно повторяя не стоящую того благодарность, и когда он, сняв верхнюю одежду, сменил свои флотские сапоги на пестрые домашние тапочки Дотти, (отчего Амандин заморгал, хотя и принялся сразу же восхвалять их сверх меры), его проводили по длинному коридору с галереей портретов. - Нам подадут немного закусок в библиотеке, - сказал Амандин. - Очевидно, вы умираете от холода и истощения. Но если вы не возражаете, позвольте мне представить вас en route (по ходу дела - франц.) моему другому гостю. Мы пригласим его присоединиться к нам. Грей пробормотал согласие, отвлекаясь на легкий нажим руки Амандина, которая расположилась на его спине немного ниже, чем полагалось. - Он американец, - говорил барон, в то время как они подходили к двери в конце коридора, и в том, как он произносил это слово, слышалась своего рода забавная важность. Голос был крайне необычен – мягкий, теплый, и в каком то смысле дымчатый, как чай улун с большим количеством сахара. - Он предпочитает ежедневно проводить некоторое время на солнце, - продолжил барон, толкая открытую дверь и жестом приглашая Грея вперед себя. - Говорит, что это держит его в крепком здравии. Грей вежливо смотрел на барона во время этого предисловия, но затем повернулся поприветствовать американского гостя и был представлен доктору Франклину, который, совершенно обнаженный, удобно полулежал в мягком кресле, залитый потоком солнечного света. (Бенджамин Франклин – американский политический деятель, дипломат, полимат, изобретатель громоотвода и понятия об электричестве, писатель, журналист, издатель, масон. Один из лидеров войны за независимость США. Портрет Бенджамина Франклина изображён на стодолларовой купюре федеральной резервной системы США с 1914 года - прим. пер.) Из последующего разговора, все участники которого выражались с величайшим апломбом, лорд Джон узнал, что это была неизменная практика доктора Франклина – ежедневно, при любой возможности принимать воздушные ванны, поскольку кожа тоже дышит, как и легкие, поглощая воздух и высвобождая загрязнения. Таким образом, способность организма защищаться от инфекции существенно нарушалась, если кожа постоянно задыхалась в антисанитарной одежде. На протяжении знакомства и разговора Грей остро осознавал как направленный на него полный предположений и веселья взгляд Амандина, так и громоздкое ощущение собственной антисанитарной одежды на его, несомненно, задыхающейся коже. Странное чувство – встретить незнакомца и узнать, что тот уже посвящен в твою самую глубокую тайну, и что, на самом деле, незнакомец разделяет ее, если Перси все не выдумал. А Грей так не думал. От этого у него возникло ощущение опасности и головокружения, как будто он навис над глубокой пропастью. А еще это чертовски возбудило и встревожило его. Американец, который в это время весело рассказывал о необычном геологическом образовании, увиденном им в путешествии из Парижа, («А Его Светлость обратил на него внимание?») был пожилым человеком. И потому его тело, хоть и в хорошей форме, за исключением пятен какой-то пурпурной экземы на нижних конечностях, в качестве сексуального объекта не рассматривалось. Тем не менее, плоть Грея туго обтягивала кости, и довольно большое количество крови отлило от головы. Он чувствовал, как Амандин смотрит на него, бесцеремонно оценивая, и вдруг отчетливо вспомнил о том, как Перси рассказывал об отношениях со своей женой и шурином – бароном: «С обоими, по случаю». «Одновременно?» Сопровождала ли сестра барона своего мужа или она, возможно, находилась дома? И сейчас, как и несколько раз за всю свою жизнь, Грей всерьез размышлял, а не был ли он извращенцем. - Может, мы присоединимся к доброму доктору в его полезной практике, милорд? Лорд Джон отвел глаза от Франклина и увидел, что барон принялся снимать сюртук. К счастью, прежде чем Грей смог придумать, что сказать, Франклин поднялся, заметив, что, по его ощущениям, он получил достаточно полезных ванн на этот день. - Хотя, конечно, - произнес он, глядя прямо на Грея с выражением глубочайшего интереса, - и даже с некоторым весельем, - вы не должны позволить, чтобы мой уход помешал вам потакать собственным желаниям, господа. Барон, безупречно вежливый, сразу же надел сюртук, сказав, что присоединится к ним за аперитивом в библиотеке, и скрылся в коридоре. У Франклина был шелковый халат. Придерживая его для Франклина, Грей наблюдал, как под халатом исчезают белые, слегка провисающие, но замечательно твердые и нераскрытые ягодицы. По тому, как медленно американец опускал руки в рукава, Грей понял, что в его плечевых суставах зарождается артрит. Обернувшись и завязывая пояс, Франклин пристально посмотрел на Грея. - Спасибо, милорд, - сказал он. - Полагаю, вы ранее не были знакомы с Амандином? - Нет. Я знал его... зятя, месье Бичема, несколько лет назад. В Англии, - добавил он без всякой особой причины. Что-то мелькнуло в глазах Франклина при имени Бичем, заставив Грея спросить: - Вы его знаете? - Мне знакомо это имя, - равнодушно ответил Франклин. - Значит, Бичем – англичанин? Множество неожиданных возможностей промелькнуло в голове Грея от такого простого замечания: «Мне знакомо это имя». Но столь же быстро их оценив, он решил сказать правду, как самое безопасное. И просто произнес: «Да», - тоном, указывающим, что это не более чем просто факт. В течение следующих нескольких дней лорд Джон и Франклин провели ряд интересных бесед, в которых имя Перси Бичема выделялось, поскольку не упоминалось. Тем не менее, когда Франклин вернулся в Париж, у Грея осталась искренняя симпатия к пожилому джентльмену, который, узнав, что лорд Джон весной собирается в Колонии, настоял на том, чтобы дать ему верительные письма нескольким друзьям. А еще у Грея появилась уверенность, что доктор Франклин точно знал, кто такой Перси Бичем сейчас, и кем являлся когда-то. - Прошу прощения, сэр, - произнес один из членов экипажа «Тартара», довольно грубо отталкивая его локтем со своего пути и нарушая его задумчивость. Грей моргнул, приходя в себя, и понял, что его руки без перчаток заледенели на ветру, а щеки онемели. Предоставив матросов их зябким занятиям, лорд Джон спустился вниз, чувствуя своеобразное маленькое и стыдливое тепло от воспоминаний о своем визите в «Trois Fl?ches».
«3 мая 1777 Нью-Йорк. Дорогой пап?, я только что получил твое письмо о кузене Генри и очень надеюсь, что ты сможешь узнать его местонахождение и добиться его освобождения. Если я сам что-нибудь о нем услышу, то сделаю все возможное, чтобы дать тебе знать. Есть ли кто-нибудь, кому я могу адресовать письма для тебя в Колониях? (Если ты не сообщишь иного, то я отправлю их в распоряжение г-на Сандерса в Филадельфии с копией для безопасности судье О'Кифа в Ричмонде). Надеюсь, ты извинишь мое собственное досадное разгильдяйство в переписке. Увы, оно не имеет никакого отношения к сильной загруженности или срочным делам с моей стороны. Скорее, это из-за скуки и отсутствия чего-либо интересного – писать не о чем. После утомительного зимнего заточения в Квебеке (хотя я выезжал на замечательную охоту и подстрелил очень злобное создание, называемое росомахой), в конце марта я, наконец, получил новые распоряжения от адъютанта генерала Хау, когда некоторые из людей сэра Гая вернулись в Цитадель, после чего возвратился в Нью-Йорк. От капитана Рэндалла-Айзекса я не получил ни единого слова, и ничего не слышал о нем после своего возвращения. Очень боюсь, что он, возможно, погиб во время снежной бури. Если ты знаешь его родственников, возможно, ты отправишь им записку, выражающей мою надежду на то, что он выжил? Я сделал бы это сам, но не знаю, где их найти, и как деликатно сформулировать свое сочувствие. Тем более, если они тоже находятся в сомнении о его судьбе или, что еще хуже, уже не сомневаются. А вот ты найдешь, что сказать: ты всегда умел. Мне же несколько больше повезло в моих собственных путешествиях, ведь я пострадал только от незначительного кораблекрушения на пути вниз по реке (во время транспортировки у Тикондероги случилось несчастье, когда нас обстрелял отряд американских стрелков из Форта. Никто не пострадал, но каноэ были пробиты, и некоторые дыры, к сожалению, мы не обнаружили до тех пор, пока не вернулись на воду, после чего два из них внезапно затонули). Затем по пояс в грязи и окруженный плотоядными насекомыми, я выбрался на дорогу. Однако с момента моего возвращения практически ничего интересного не произошло, не считая постоянных слухов о том, что мы собираемся делать. Обнаружив, что бездеятельность раздражает больше, чем то, что ты бы назвал культурным окружением (хотя вообще ни одна из девушек в Нью-Йорке не умеет танцевать), я вызвался доставлять депеши и нашел в этом некоторое облегчение. Однако вчера я получил приказ о моем возвращении в Канаду для того, чтобы присоединиться к штабу генерала Бергойна. Не ты ли приложил свою прекрасную итальянскую руку к этому, пап?? («прекрасная итальянская рука» – английское устойчивое выражение, в буквальном смысле означает утонченный стиль чистописания, который в XVII веке пришел на смену готической каллиграфии. В переносном же смысле говорит о мастерстве в какой-то определенной области – прим. пер.) Если так, спасибо! Также я снова видел капитана Ричардсона. Он пришел ко мне в комнату вчера вечером. Я не встречал его почти год и был очень удивлен. Он не просил рассказать о нашем путешествии в Квебек (что неудивительно, поскольку в настоящее время информация уже печально устарела), и когда я спросил о Рэндалле-Айзексе, только покачал головой и сказал, что не знает. Он слышал про мое поручение доставки специальной депеши в Вирджинию, прежде чем я отправлюсь в Канаду, и, хотя, разумеется, ничто не должно задерживать меня от этого поручения, но он подумал о том, чтобы попросить меня о небольшой услуге, когда я отправлюсь на север. Несколько настороженно после моего долгого пребывания на промозглом Севере, я спросил, что бы это могло быть. Ричардсон ответил, что это всего лишь доставка шифрованного послания группе джентльменов-лоялистов в Вирджинии, что было бы просто для меня, поскольку я хорошо знаю местность. И заверил, что задание не задержит меня больше, чем на день или два. Я сказал, что сделаю это, но, скорее, потому что сам хотел бы увидеть кое-какие места в Вирджинии, которую вспоминаю с любовью, чем потому, что желаю сделать одолжение капитану Ричардсону. Я немного опасаюсь его. Удачной поездки, тебе, пап?, и, пожалуйста, передай мою любовь драгоценной Дотти, которую я жажду увидеть. (Скажи ей, что в Канаде я подстрелил сорок два горностая, и у нее будет шубка из их шкурок!) Твой самый любящий Негодник, Уильям».
В РАБОЧЕМ КОНТРАКТЕ БРИАННЫ с Гидроэлектрической компанией оговаривалось, что три дня в неделю она инспектирует объекты, осуществляя при необходимости операции по техническому обслуживанию и ремонту. В оставшиеся два дня ей разрешили работать дома – составлять отчеты, заполнять положенные формы и выполнять другие бумажные дела. Она как раз пыталась расшифровать заметки Роба Кэмерона, касающиеся подачи питания от второй турбины в Лох-Эррочти, которые, казалось, были написаны восковым мелком на остатках упаковки его ланча, когда услышала какие-то звуки из кабинета лэрда напротив. Уже некоторое время ей чудился некий гудящий звук, но до сего момента Бри думала, что это муха бьется в стекло. Вот только в гудении сейчас появились слова, а муха не станет петь «Царь Любви – мой Пастырь» (песня Майкла Карда – прим. пер.) на мотив «Святой Колумбы» (произведение для хора и органа Б. Бриттена – прим. пер.). Бри замерла, понимая, что узнает мелодию. Голос звучал грубо, словно крупнозернистая наждачка, то и дело ломался... Но он то возвышался, то понижался, и получалась – действительно получалась! – музыка. Песню прервал приступ кашля: было слышно, как с трудом прочищается горло, затем последовало осторожное мычание, и пение возобновилось. На сей раз использовалась старинная шотландская мелодия, которая, как Бри думала, называется «Кримонд» (название деревушки в округе Абердин – прим. пер.). «Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим». (22-й Псалом – прим. пер.) Фраза «к водам тихим» пару раз повторилась в разных тональностях, а потом псалом продолжился с новой силой: «Подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего». Брианна сидела за столом и дрожала, по ее щекам текли слезы. Чтобы Роджер ничего не услышал, она прижимала к губам носовой платок. - Благодарю, - шептала Бри в его складки. - О, благодарю. Пение прекратилось, но снова послышалось мычание – глубокое и удовлетворенное. Бри взяла себя в руки и поспешно вытерла слезы: был почти полдень, и в любое время муж мог войти с вопросом, готова ли она идти обедать. Роджер серьезно сомневался на счет должности помощника хормейстера, хотя и старался не показывать своей озабоченности, которую Брианна разделяла до тех пор, пока он, придя домой, не сообщил, что будет руководить детским хором. В тот момент все ее сомнения улетучились, ведь, в отличие от взрослых, дети совершенно свободно высказывались по поводу всяких странностей и полностью их принимали, как только привыкали. - Как быстро они спросили о твоем шраме? - спросила Бри, когда улыбающийся Роджер вернулся домой после своей первой самостоятельной репетиции с детьми. - Я не засекал, но, наверное, секунд через тридцать, - он двумя пальцами легонько потер рваные следы поперек горла, но улыбаться не перестал. – «А скажите, мистер МакКензи, что случилось с вашей шеей? Вас повесили?» - И что ты им ответил? - Сказал, что, ага, меня повесили в Америке, но, слава Богу, я выжил. И у пары из них есть старшие братья, которые видели «Бродягу с высокогорных равнин» (вестерн 1973 года с Клинтом Иствудом - прим. пер.) и пересказали им сюжет, так что мои ставки заметно возросли. Правда, похоже, дети надеются, что теперь, когда секрет раскрыт, на следующую репетицию я принесу свой шестизарядный кольт. Роджер подмигнул одним глазом, совсем как Клинт Иствуд, и Бри от души расхохоталась. Она и сейчас рассмеялась от воспоминания – и как раз вовремя, потому что Роджер, засунув голову в дверной проем, спросил: - Как думаешь, сколько существует различных музыкальных версий Двадцать Третьего Псалма? - Двадцать три? - предположила она, вставая. - В «Пресвитерианской Псалтыри» всего шесть, - признал Роджер, - но есть ритмические аранжировки для исполнения – на английском, я имею в виду – которые относятся аж к 1546 году. Одна – в «Массачусетской Псалтыри» (популярное название «Полной Книги Псалмов, точно переведенной на английский размер» и изданной в Америке - прим. пер.). А другая – в старинной «Шотландской Псалтыри». И еще несколько встречаются то тут, то там. Я даже еврейскую версию видел, но думаю, что лучше не стану исполнять ее с прихожанами церкви Святого Стефана. А у католиков имеются музыкальные аранжировки? - У католиков есть музыкальные аранжировки для чего угодно, - ответила Бри, поднимая нос и принюхиваясь к запаху обеда, доносящегося с кухни. - Но псалмы мы обычно поем в виде хорала. Я знаю четыре разных формы Григорианского хорала (в Римско-католической церкви – песнопения, исполнявшиеся мужским хором в унисон без музыкального сопровождения; зародились в 6-м в., при папе Григории Первом – прим. пер.), - сообщила она горделиво, - но их гораздо больше. - Да? Ну-ка, напой, - потребовал Роджер и встал столбом посреди коридора, пока она торопливо пыталась припомнить слова Двадцать Третьего Псалма. Простейшая хоральная мелодия вспомнилась автоматически – Бри так часто пела ее в детстве, что она просто была частью ее самой. - Это действительно круто, - сказал Роджер благодарно, когда она замолчала. - Пройдешь пару раз со мной потом? Мне бы хотелось сделать это с детьми. Просто, чтобы они послушали. Думаю, они отлично справятся с григорианским хоралом. Кухонная дверь распахнулась, и оттуда стремглав выскочила Мэнди, сжимавшая в руках мистера Полли – плюшевое создание, которое когда-то представляло собой некую птицу, но теперь напоминало потертый махровый мешок с крыльями. - Суп, мама! - прокричала она. - Посли кусать суп! Именно суп они и ели – куриную лапшу, сваренную из консервов «Campbell’s» (известная в США марка консервированных супов - прим. пер.), и сырные сандвичи с маринованными огурчиками для хруста. Энни МакДональд еду варила без особых фантазий, но все, что она готовила, было съедобным. «А это о многом говорит», - подумала Брианна, вспоминая другие трапезы вокруг гаснущего костра на сырых горных вершинах или о пище, обратившейся в угольки в покрытом пеплом очаге. Она бросила полный глубокой любви взгляд на свою газовую плиту фирмы «Aga», от которой кухня становилась уютнейшей комнатой в доме. - Спой, папуля! – Мэнди умоляюще улыбнулась перепачканными горчицей губами, обнажив покрытые сыром зубки. Роджер поперхнулся крошками и прочистил горло. - О, да? Что спеть? - «Тъиси пых мысонка»! - Хорошо. Но ты должна подпевать – чтобы я не сбился. Он улыбнулся Мэнди и тихонько принялся отбивать ручкой ложки ритм на столе. - Три слепых мышонка... - запел Роджер и показал ложкой на Мэнди, которая героически вдохнула и с прекрасным чувством ритма во всю мочь своих легких повторила: - Тъиси, пых, МЫСОНКА! Подняв брови, Роджер взглянул на Бри и продолжил петь таким же манером – каноном вместе с дочкой. После пяти или шести воодушевленных повторений Мэнди это надоело, и с коротеньким «М-звинити-м» она выскочила из-за стола и, словно низколетящий шмель, унеслась прочь, чуть не влетев в дверной косяк. - Что ж, чувство ритма у нее хорошее, - сказал Роджер, вздрагивая от громкого стука, который донесся из коридора, - хотя пока без координации с голосом. Придется подождать немного, прежде чем мы узнаем, есть ли у нее хоть какой-нибудь слух. Твой па имел отличное чувство ритма, но не мог спеть одну и ту же ноту дважды. - Я почему-то вспомнила, как ты это делал в Ридже, - поддавшись порыву, произнесла Бри. - Пел строчку псалма, а люди за тобой повторяли. Выражение лица Роджера чуть изменилось от воспоминания о том времени, когда он только-только осознал свое призвание. И уверенность в нем преобразила его тогда: Брианна никогда раньше не видела мужа таким счастливым – и никогда после. И ее сердце сжалось от вспыхнувшей в его глазах тоски. Но Роджер улыбнулся и, потянувшись, вытер обернутым салфеткой пальцем пятнышко горчицы возле ее губ. - Это старомодно, - пояснил он. - Хотя все еще востребовано. Люди в церкви поют построчно – на Островах и, возможно, в отдаленных уголках Гэлтахта (в Ирландии и Шотландии обозначение районов, где соответственно ирландский и шотландский (гэльский) языки сохраняются как языки повседневного общения значительной части жителей. В Республике Ирландия статус определенных территорий как Гэлтахтов определен в законодательном порядке, в Шотландии это название является неформальным – прим. пер.). Но у американских пресвитерианцев этого не сохранилось. - Не сохранилось? - «Псалом положено петь, не передавая строчку за строчкой, - процитировал он. – Практика пения псалмов по строчкам была востребована во времена невежества, когда многие в пастве не умели читать. Следовательно, рекомендуется изъять такую практику из обихода в случаях, когда это целесообразно». Это из «Уложения Американкой Пресвитерианской церкви». «О, значит, пока мы жили в Бостоне, ты все-таки думал о рукоположении», - догадалась Бри, но вслух не произнесла. - «Времена невежества», - повторила она вместо этого. - Хотела бы я знать, что на это ответил бы Хирам Кромби! Роджер рассмеялся, но покачал головой. - Ну, это не далеко от истины: большая часть людей в Ридже читать не умеет. Но я не согласен с идеей, что псалмы поют построчно только из-за невежества или от нехватки книг, - задумавшись, он рассеянно соскреб оставшуюся лапшинку и съел ее. - Совместное пение – это потрясающе, вне всякого сомнения. Но петь, передавая строчки от одного к другому… Думаю, тут есть кое-что еще: это делает людей ближе, позволяет им чувствовать себя более вовлеченными в то, что они поют, в само происходящее. Может, это только потому, что им нужно сильнее концентрироваться, чтобы запомнить каждую фразу, - он коротко улыбнулся и отвел взгляд. «Пожалуйста! - страстно взмолилась Брианна, обращаясь то ли к Богу, то ли к Деве Святой, то ли к Ангелу-Хранителю Роджера – или ко всем троим сразу. - Пусть он обретет свой путь!» - Я... хотел попросить тебя кое о чем, - произнес Роджер другим тоном. - О чем? - Ну... Джемми. Он хорошо поет. Ты не... Разумеется, он будет посещать с тобой Мессу, но… Ты не станешь возражать, если он будет ходить и со мной? Только если сам захочет, - торопливо добавил он. - Но мне кажется, ему понравится петь в хоре. А я... Думаю, мне бы хотелось, чтобы он видел, что у меня тоже есть работа, - добавил Роджер с чуть печальной улыбкой. - Он жутко обрадуется, - сказала Брианна, мысленно благодаря Небесные Силы. Да, ответ пришел быстро! Потому что Бри сразу поняла, что это замечательный выход: ведь тогда они с Мэнди тоже могли присутствовать на пресвитерианском богослужении, не вступая в откровенный конфликт с обеими конфессиями. Неужели Роджер этого не увидел? Хотя, скорее всего, нет. - А ты пойдешь с нами в церковь святой Марии на раннюю мессу? - спросила она. - Потому что тогда мы все вместе просто перейдем в собор святого Стефана и послушаем, как вы с Джемом поете. - Да, конечно. Рука с сандвичем замерла на полпути ко рту, и Роджер улыбнулся, его зеленые, словно мох, глаза сияли. - Так лучше, правда же? - спросил он. - Намного, - согласилась Бри.
ПОЗЖЕ ДНЕМ РОДЖЕР позвал ее из кабинета напротив. На его столе лежали карта Шотландии и открытый блокнот, в котором Роджер собирал материалы в то, что они между собой называли «Путеводителем по автостопу» в честь известной комедии на радио ВВС. Это была шутка, которая едва маскировала ощущаемую ими неприязнь, даже когда они просто об этом говорили. - Прости, что прерываю, - сказал он. - Но я подумал, что лучше сделать это, пока не вернулся Джем. Если ты завтра отправишься на Лох-Эррочти... - Роджер поставил кончик карандаша на голубое пятнышко, помеченное «Л. Эррочти», - ты могла бы выяснить точные координаты туннеля, если не совсем уверена, где он находится. Или уверена? Бри сглотнула, чувствуя, как остатки сырного сандвича беспокойно шевельнулись от воспоминания о темном туннеле и о том, как качнулся маленький локомотив, когда прошел сквозь... это. - Не уверена, но у меня есть кое-что получше. Погоди-ка. Она отправилась в свой кабинет и вернулась с переплетенными спецификациями «Лох-Эррочти». - Тут есть чертежи конструкции туннеля, - сказала Бри, раскрывая папку и кладя ее на стол. - У меня и светокопии имеются, но они в главном офисе. - Нет, это подойдет, - уверил ее Роджер, сосредоточенно разглядывая чертеж. - Все, что мне действительно нужно, это ориентация туннеля по отношению к дамбе и по сторонам света, - он взглянул на Брианну. - Кстати... А ты саму дамбу всю обошла? - Не всю, - медленно ответила она. - Только восточный берег обслуживающей бухты. Но не думаю... Я имею в виду, смотри, - она поставила палец на чертеж. - Я наткнулась на это где-то в середине туннеля, а по отношению к дамбе он расположен практически по прямой. А если они находятся на одной линии – ты ведь это имеешь в виду? - добавила Бри, с любопытством глядя на него. Роджер пожал плечами. - Отсюда можно начать. Хотя, полагаю, у инженеров имеется более четкий термин, чем «догадка»? - Рабочая гипотеза, - сказала Брианна с усмешкой. - В любом случае, раз все это расположено на одной линии, а не разбросано в каких-то случайных местах, то я бы ощутила это и на самой дамбе, если бы оно там имелось. Но я могу вернуться и проверить. Даже она сама слышала, с какой неохотой говорила; а уж Роджер-то и подавно уловил и, подбадривая, легко провел рукой по ее спине. - Нет. Это сделаю я. - Что? - Я сделаю это, - повторил он мягко. - Поглядим, смогу ли я ощутить? - Нет! - Брианна резко выпрямилась. - Ты не можешь. Ты не... Я имею в виду, а что, если что-нибудь... произойдет? Ты не можешь так рисковать! Роджер задумчиво на нее поглядел и кивнул. - Да, полагаю, риск есть. Но небольшой. Знаешь, в юности я весь Хайланд изъездил. И время от времени ощущал, как нечто странное проходит сквозь меня. Так же, как и большинство живущих здесь людей, - добавил он, улыбнувшись. - Странность является частью этих мест, да? - Да, - сказала Бри, вздрогнув при мысли о водяных лошадях, банши и Нукелави. - Но ты знаешь, о какой именно странности я говорю... И чертовски хорошо понимаешь, что это может тебя убить, Роджер! - Тебя же не убило, - возразил он. - Не убило нас и на Окракоке. Роджер говорил легко, но Бри видела, как потемнело его лицо, когда он вспомнил о том путешествии. Да, они не умерли, но смерть подошла близко. - Нет. Но... - Брианна взглянула на него, и на одно глубокое и мучительное мгновение ощутила себя в постели – рядом с его длинным теплым телом, – услышала звук его глубокого хриплого голоса… А потом – ледяную тишину его отсутствия. - Нет, - повторила Бри и своим тоном дала понять, что приготовилась быть настолько упрямой, насколько будет необходимо. Роджер услышал это и мягко фыркнул. - Хорошо, - согласился он. - Давай я тогда просто его отмечу. Сопоставляя чертеж с картой, Роджер выбрал на ней место, которое примерно могло соответствовать середине тоннеля, и вопросительно поднял одну темную бровь. Брианна кивнула, и он нарисовал карандашом небольшую звездочку. На карте уже имелась большая четкая звезда, нарисованная черными чернилами – там, где находился круг камней Крейг-на-Дун, а также карандашные звездочки поменьше – возле других каменных кругов. Однажды они съездят к тем кругам. Но не сейчас. Пока – нет. - Ты когда-нибудь бывала на острове Льюис? (Северная часть острова Льюис-энд-Гаррис в архипелаге Внешние Гебридские острова в Шотландии – прим. пер.) - спросил Роджер обыденным тоном, но явно не из праздного любопытства. - Нет, а что? – насторожилась Бри. - Внешние Гебриды – это часть Гэлтахта, - пояснил он. - Как на Льюисе, так и на Гаррисе до сих пор построчно поют псалмы на гэльском. Не знаю, как на Уисте и Барра – на этих островах по большей части католики – но, возможно, и там тоже. Думаю, мне бы хотелось съездить туда и посмотреть, каково это в наши дни. Возле западного побережья Шотландии Брианна нашла на карте похожий на поджелудочную железу остров Льюис – довольно большой, чтобы на нем поместился условный знак, обозначающий Калланиш Стоунз. (Круг камней, крупнейшее из известных на сегодняшний день памятников мегалитической культуры на Британских островах, древнее культовое место в Шотландии – прим. пер.). Бри медленно выдохнула. - Отлично, - сказала она. - Я поеду с тобой. - У тебя же работа, не так ли? - Возьму отпуск. Они молча глядели друг на друга, и Брианна первой отвела взгляд, посмотрев на часы на полке. - Джем скоро вернется, - сказала она. И прозаичность жизни снова взяла свое. - Начну-ка я готовить что-нибудь на ужин. Энни принесла отличного лосося, которого поймал ее муж. Как лучше – замариновать и запечь или поджарить на гриле? Поднимаясь, Роджер покачал головой и принялся складывать карту. - Я сегодня не ужинаю дома. Вечером – заседание ложи.
БОЛЬШАЯ ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ МАСОНСКАЯ ложа графства Инвернесс включала в себя несколько местных лож, и две из них находились в самом Инвернессе. Когда Роджеру исполнилось чуть за двадцать, он вступил в ложу номер шесть – в «Старую ложу Инвернесса» – но не показывался на заседаниях лет пятнадцать, и потому сейчас заходил туда со смешанным чувством предвосхищения и настороженности. Но ведь это был Хайланд – и дом. Первым, кого Роджер увидел, войдя, был Барни Гог – тот самый дородный и улыбчивый начальник станции, встретивший пятилетнего Роджера, который приехал в Инвернесс, чтобы поселиться у своего двоюродного деда. Мистер Гог значительно усох, и его зубы в табачных пятнах давно были заменены столь же запятнанными табаком протезами, но он тут же узнал Роджера и, просияв от удовольствия, схватил его за руку и потащил к другим старичкам, часть из которых также воскликнули, обрадованные его возвращением. Позже, когда они приступили к делам ложи, Роджер отметил, что было немного чудн? выполнять все эти установленные ритуалы Шотландской Церемонии. «Время будто свернулось», - подумал он и чуть не рассмеялся вслух. Конечно, изменения были, но незначительные – и само это ощущение... Закрыв глаза, Роджер представил, что смог от потушенных сигарет – это дым очага, и тогда все вполне могло бы сойти за хижину Кромби в Ридже, где происходили заседания ложи. Негромкий гул голосов, ритуальная фраза и ответ. А потом, когда вечер становился просто общением, – расслабленность и перемещения тел, идущих за чаем и кофе. Народу присутствовало много, – гораздо больше, чем он привык – и Роджер далеко не сразу заметил Лаонеля Мензиса. Директор школы стоял напротив и сосредоточенно хмурился, слушая то, что, наклонившись к нему, говорил высокий мужчина в рубашке. Роджер поколебался, не желая вмешиваться в их разговор, но парень, разговаривавший с Мензисом, поднял глаза, увидел Роджера и вернулся к беседе. Потом, внезапно умолкнув, снова пристально уставился на Роджера, а точнее – на его горло. Все в ложе глазели на шрам – либо в открытую, либо украдкой. Под пиджак Роджер надел рубашку с открытым воротом: какой смысл скрывать шрам? Лучше сразу покончить с делом. Но незнакомец пялился на горло столь открыто, что это было почти оскорбительно. Мензис, поняв, что компаньон отвлекся, – вряд ли он мог не заметить – повернулся и, увидев Роджера, расплылся в улыбке. - Мистер МакКензи, - сказал он. - Роджер, - улыбаясь, предложил Роджер: в ложе существовал обычай – вне официальной обстановки называть друг друга по имени, а не «брат такой-то». Мензис кивнул и головой указал на компаньона, чтобы представить обоих собеседников: - Роб Кэмерон – Роджер МакКензи. Роб – мой кузен, Роджер – один из моих родителей. - Я так и подумал, - сказал Кэмерон, задушевно пожимая руку Роджера. - Я имею в виду, решил, что вы и есть, должно быть, новый хормейстер. Мой маленький племянник, Бобби Харра, поет в вашем детском хоре. На прошлой неделе он весь ужин только о вас и говорил. Мужчины, когда Мензис представлял их, незаметно обменялись взглядами, и Роджер подумал, что директор, должно быть, упоминал о нем Кэмерону, рассказав, скорее всего, о его визите в школу после гэльского инцидента Джема. Но в данный момент Роджера беспокоило не это. - Роб Кэмерон, - повторил он, пожимая руку мужчины несколько сильнее, чем положено, перед тем, как отпустить ее, отчего тот немного удивился. - Вы работаете на ГЭС, да? - Да, а что?.. - Думаю, вы знаете мою жену, - Роджер оскалил зубы, изображая искреннюю улыбку, которая могла иметь и несколько иной смысл. - Брианна МакКензи? Кэмерон открыл рот, но ничего не произнес. Поняв, что так и стоит, он резко его закрыл и кашлянул. - Я... А, да. Точно. Пожимая руку, Роджер автоматически оценил рост мужчины и знал, что если дойдет до драки, то противник будет ниже. И Кэмерон тоже явно понимал это. - Она... Э-э... - Да, она рассказала мне. - Эй, это была всего лишь маленькая шутка, понятно? - Кэмерон настороженно смотрел на Роджера, на случай, если тот собирается пригласить его выйти. - Роб? - поинтересовался Мензис. - Что?.. - Что такое, что такое? - воскликнул старик Барни, прорываясь к ним. - Никакой политики в ложе, парень! Если хочешь проповедовать брату Роджеру свое ШНП-дерьмо, своди его потом в паб. Схватив Кэмерона за локоть, Барни поволок его через всю комнату к другой группе, где тот сразу же включился в беседу, бросив лишь один короткий взгляд на Роджера. - ШНП-дерьмо? - подняв брови, спросил Роджер у Мензиса. Директор, улыбаясь, пожал одним плечом. - Слышал, что сказал старик Барни? Никакой политики в ложе! У масонов существовало правило – одно из самых главных – никаких дискуссий о религии или о политике. Роджер думал, что, вероятно, именно из-за этого правила масонство так долго и существует. На Шотландскую Национальную Партию ему было наплевать, но он хотел бы разузнать о Кэмероне. - Даже и в мыслях не было, - ответил Роджер. - Но наш Роб – партиец, да? - Приношу извинения, брат Роджер, - ответил Мензис. Вид юморного добродушия не исчез, но директор действительно выглядел несколько виноватым. - Не хотел выносить на свет ваши семейные дела. Но я рассказал своей жене о Джеме и миссис Гленденнинг. И, ну, сами знаете, каковы женщины. А сестра жены живет по соседству с Робом, и тот услышал и заинтересовался из-за гэльского, понимаете? И он немного вышел из себя. Но я уверен, Роб не хотел, чтобы показалось, что он слишком близко знаком с вашей женой. До Роджера дошло, что Мензис неправильно истолковал ситуацию между Робом Кэмероном и Брианной, но просвещать директора не стал. И не только из-за женщин. Сплетни были частью жизни в Хайланде. Но если пойдут слухи о том, какую штуку Роб и его подручные сыграли с Брианной, это может отразиться на ее работе. - А, - произнес он, пытаясь найти способ увести разговор в сторону от Брианны. - Разумеется. Последователи ШНП выступают за возрождение гэльского, так ведь? А сам Кэмерон на нем говорит? Мензис покачал головой. - Его родители были из тех, которые не хотели, чтобы их дети говорили по-гэльски. Теперь, конечно, Кэмерон стремится выучить. Кстати говоря... - Мензис вдруг замолчал и, наклонив голову набок, разглядывал Роджера. - У меня возникла мысль. После нашего разговора тогда. - Да? - Я просто подумал. Не могли бы вы время от времени проводить небольшие уроки? Можно только для класса Джема, а, может, и доклад для всей школы – если вы не против, конечно. - Урок? Чего? Гэльского языка? - Да. Ну, знаете, самые основы, но, может, пару слов сказать об истории, немного песен добавить – Роб сказал, что вы хормейстер в церкви святого Стефана? - Помощник, - поправил Роджер. - И насчет пения я не уверен. Но гэльский... Да, может быть. Я подумаю.
БРИАННА ПОДЖИДАЛА его в кабинете, держа в руке нераспечатанное письмо из шкатулки родителей. - Мы можем и не читать сегодня, - сказала она, откладывая письмо и вставая, чтобы подойти и поцеловать его. – Просто мне захотелось быть поближе к ним. Как прошла ложа? - Странно. Разумеется, дела ложи секретны, но Роджер мог рассказать ей о Мензисе и Кэмероне – что и сделал. - Что за ШНП? - хмурясь, спросила Бри. - Шотландская Национальная Партия, - Роджер снял пальто и вздрогнул от холода: огонь в камине не горел. - Образовалась где-то в конце тридцатых, но по-настоящему активизировалась только недавно. С 1974 года в Парламент от них избраны одиннадцать членов – это значительно. Как можно догадаться из названия, их цель – независимость Шотландии. - Значительно, - повторила Брианна с сомнением. - Ну, более или менее. Как и в любой партии, у них есть свои фанатики. Но, как бы там ни было, - добавил Роджер, - не думаю, что Роб Кэмерон – один из них. Просто обычный засранец. Брианна рассмеялась, и звук ее смеха согрел его. Так же, как и ее прижавшееся тело, когда она обняла его за плечи. - Да уж, Роб – тот еще засранец, - согласилась она. - Правда, Мензис упомянул, что Роб интересуется гэльским. Надеюсь, если я буду давать уроки, он не объявится за первой партой. - Погоди... Что? Ты теперь преподаешь гэльский? - Ну, может быть. Поживем – увидим. Роджер вдруг понял, что ему не слишком хочется думать над предложением Мензиса. Возможно, из-за того, что тот упомянул про пение. Прохрипеть мелодию, чтобы направить детей – это одно. Петь соло перед публикой – даже если это всего лишь школьники – совсем другое дело. - Это подождет, - сказал он и поцеловал Бри. - Давай читать письмо. «2 июня 1777 года Форт Тикондерога». - Форт Тикондерога? - воскликнула Бри удивленно и почти вырвала письмо из рук Роджера. - Какого черта они делают в форте Тикондерога? - Понятия не имею, но если ты успокоишься на минутку, то мы, возможно, и узнаем. Не ответив, Бри обошла вокруг стола и, наклонившись, оперлась подбородком на плечо Роджера, отчего ее волосы щекотали его щеку. Она тревожно сосредоточилась на странице. - Все нормально, - Роджер повернулся и чмокнул ее в щеку. - Это же твоя мама, и она в чрезвычайно родительском настроении. А такое случается, только если она счастлива. - Ну, да, - хмурясь на страницу пробормотала Бри, - но... форт Тикондерога?
«Дорогая Бри и все-все... Как ты, без сомнения, догадалась из начала письма, мы (пока) не в Шотландии. Во время нашего путешествия мы встретились со множеством трудностей, включавших а) Королевский флот в лице некого капитана Стеббингса, который пытался завербовать твоего отца и кузена Йена (у него не вышло); б) американский приватир (хотя его капитан, – его одного нам по уши хватило – некий Эйса Хикман, на основании более достойного «каперского свидетельства» утверждал, что все выполняется от имени Континентального Конгресса; сам документ указывал на миссию корабля, которая, по сути, является пиратством); в) Ролло; и г) джентльмена, о котором я упоминала раньше: я думала, что его зовут Джон Смит, но он оказался дезертиром с Королевского флота по имени Билл Марсден (известный как Иона, и я начинаю думать, что они правы). Не вдаваясь в детали всего пропитанного кровью фарса, я просто сообщу, что у Джейми, Йена, проклятущего пса и у меня все в порядке. Во всяком случае, пока. Надеюсь, что так будет и следующие сорок два дня – до тех пор, пока краткосрочный контракт твоего отца с ополчением не истечет. (Не спрашивай. По сути, он спасал шею мистера Марсдена, равно как и обеспечивал благополучие пары дюжин моряков, которые невольно и вынужденно стали пиратами). Как только срок истечет, мы собираемся сразу же уплыть на любом транспорте, который просто будет следовать в направлении Европы – ну, если только капитаном этого корабля не будет Эйса Хикман. Возможно, нам придется по суше добраться до Бостона, чтобы сесть на корабль там, но пусть даже и так. (Полагаю, будет интересно взглянуть на то, как Бостон выглядит в это время. Бэк Бэй все еще под водой и все такое, я имею в виду (до середины XIX века это был приливной берег реки Чарльз, впадавшей в Бостонскую гавань. После завоевания твердой земли вместо топких болот здесь быстро появились кирпичные дома в Викторианском стиле и изящные церкви. Сейчас Бэк Бэй – фешенебельный и богатый район Бостона – прим. пер.). По крайней мере, Коммон все еще на своем месте, хотя в нем будет несколько больше коров, чем мы привыкли (Коммон – центральный парк Бостона с прилегающими к нему улицами и домами. Ровесник города и самый старый общественный парк США. Изначально горожане использовали его для выпаса скота, а также для публичных казней пиратов, разбойников и ведьм – прим. пер.). Фортом командует генерал Энтони Уэйн, и у меня есть неловкое чувство, что я слышала, как Роджер упоминал этого человека, называя его «Безумным Энтони». Надеюсь, эта кличка относится, – или будет относиться – скорее, к его командованию сражениями, нежели к администрированию. Ну, пока что он кажется вполне разумным, если и обеспокоенным. Беспокоиться – разумно, поскольку он ожидает более или менее немедленного прибытия Британской армии. Тем временем, его главный инженер, мистер Джедутэн Болдуин (думаю, тебе бы он понравился. Весьма энергичный товарищ!), строит Великий Мост, чтобы соединить форт с холмом, который здесь называют горой Индепенденс. Твой отец командует бригадой рабочих на строительстве моста. Со своего насеста на одном из равелинов батарей форта я вижу его прямо сейчас. Он выделяется, не только потому, что в два раза крупнее большинства мужчин, но и потому, что помимо него лишь несколько человек работают в рубашке. На самом деле из-за жары и влажности остальные вообще работают голышом или только в набедренной повязке. Учитывая москитов, я думаю, что это неправильно, но меня никто не спрашивает. Никто также не интересуется моим мнением в отношении правил гигиены, связанных с обеспечением надлежащего помещения – как для больных, так и для заключенных (мы привезли с собой нескольких британских военнопленных, включая вышеупомянутого капитана Стеббингса, который по всем законам уже должен быть мертв, но каким-то образом все еще жив), но я все равно сказала им. Теперь я персона нон грата у лейтенанта Стактоу, который думает, что он хирург. Только это не так. И потому мне запрещено лечить людей, что находятся под его опекой, и большая часть из них умрет в течение месяца. К счастью, никого не волнует, когда я оказываю помощь детям, женщинам и заключенным, и поскольку их здесь много, я занята делом. Я точно знаю, что Тикондерога в какой-то момент будет переходить из рук в руки, и даже не один раз. Но понятия не имею, из чьих рук в чьи и когда. Этот последний вопрос сильно давит мне на мозги. У генерала Уэйна почти нет постоянных войск. Джейми говорит, что форт серьезно не доукомплектован. И даже я понимаю это, ведь половина бараков стоят пустые. И хотя случайные полки милиции прибывают сюда из Нью-Хэмпшира или из Коннектикута, их зачисляют на службу только на два или три месяца, как вот нас. Но даже и так – люди зачастую не остаются до конца истечения контракта: постоянно кто-то исчезает, и генерал Уэйн жалуется – публично – что ему придется опуститься до (я цитирую) «негров, индейцев и женщин». Я сказала ему, что могло быть и хуже. Джейми также говорит, что в форте нет и половины необходимого оружия, потому что два года назад толстый книготорговец по имени Генри Фокс взял да и вывез его, и благодаря грандиозному упрямству и махинациям смог доставить груз прямо в Бостон. (Самого мистера Фокса пришлось вместе с оружием везти на повозке, поскольку он весил более трехсот фунтов. Один из местных офицеров, который сопровождал ту экспедицию, описывал все это ко всеобщему веселью). В Бостоне ружья весьма пригодились, чтобы избавиться от англичан. Что тревожит меня немного больше, чем всё предыдущее, так это наличие небольшого холма прямо напротив нас на другом берегу – совсем рядом. Американцы назвали его гора Дефианс, когда отвоевали его у англичан в 75-м (ты помнишь Итана Аллена? (герой войны за независимость – прим. пер.). «Сдавайтесь во имя Иеговы и Континентального Конгресса!» Я слышала, что бедняга мистер Аллен сейчас в Англии предстал перед судом за предательство, поскольку превысил полномочия, пытаясь взять Монреаль на тех же условиях). И гора удобно расположена – или могла бы пригодиться, если бы обитатели форта смогли разместить людей и артиллерию на ее вершине. Только этого не сделали, и я думаю, тот факт, что гора Дефианс господствует над фортом и находится от него на расстоянии пушечного выстрела, скорее всего, не ускользнет от внимания английской армии, если и когда они сюда придут. С хорошей стороны – сейчас почти лето. Рыбки прыгают, и если бы здесь был хлопок, он достигал бы мне до пояса (обращение к тексту колыбельной «Summertime» из оперы «Порги и Бесс» Джорджа Гершвина - прим. пер.). Дожди идут часто, и я никогда не видела столько растительности в одном месте. (Воздух настолько насыщен кислородом, что время от времени мне кажется, я просто упаду в обморок. И потому вынуждена заныривать в бараки для восстановительной понюшки грязного белья и ночных горшков. Хотя местные называют их «гром-кружками» - и по понятным причинам. Твой кузен Йен каждые несколько дней предпринимает охотничьи вылазки, а Джейми и еще несколько мужчин – опытные рыбаки, так что в результате питаемся мы очень хорошо. Я не буду здесь углубляться, поскольку не уверена, когда и где смогу отправить это письмо по одним или другим маршрутам, разработанным Джейми (мы копируем каждое письмо, если есть время, и отправляем несколько экземпляров, так как даже обычная переписка в эти дни сопряжена с риском). Если повезет, письмо отправится с нами в Эдинбург. А пока мы посылаем вам всю нашу любовь. Время от времени Джейми видит сны о детях. Хотела бы я увидеть их хоть разок. Мама». Роджер молча посидел несколько мгновений, чтобы убедиться, что Брианне хватило времени дочитать письмо. Хотя, на самом деле, она читала гораздо быстрее, чем он: Роджер подумал, что она, должно быть, прочла письмо дважды. Спустя секунду Бри беспокойно вдохнула через нос и выпрямилась. Роджер поднял руку и положил ей на талию, и Брианна тут же накрыла ее своей. Причем, не автоматически – она крепко сжала его пальцы – но рассеянно. Она смотрела на книжные полки. - Эти книжки новые, да? - спросила Бри тихо, указывая подбородком в сторону правого крыла. - Да. Я посылал за ними в Бостон. Они пришли пару дней назад. Корешки книг сияли новизной и глянцем. Исторические тексты, имеющие отношение к Американской Революции. «Энциклопедия Американской Революции» Марка М. Боатнера III. И «Повесть солдата Революции» Джозефа Пламба Мартина. - Ты хочешь узнать? - спросил Роджер, кивнув на открытую шкатулку, стоявшую на столе перед ними – там все еще оставалась толстая пачка нераспечатанных писем, лежавших поверх книжек. Ему пока так и не хватило смелости признаться Бри, что он заглянул в них. - Я имею в виду... Мы уверены, что, скорее всего, им удалось выбраться из Тикондероги. Писем еще довольно много. - Мы знаем, что, по крайней мере, один из них выбрался, - сказала Бри, глядя на письма. - Если только... Йен знает о нас. Он мог бы... Роджер убрал руку с ее талии и решительно потянулся к шкатулке. Бри втянула воздух, но Роджер, не обращая внимания, взял горстку писем из шкатулки и просмотрел их. - Клэр, Клэр, Клэр, Джейми, Клэр, Джейми, Джейми, Клэр, Джейми, - Роджер, моргнув, остановился, глядя на письмо, написанное незнакомой рукой. - Может, ты и права насчет Йена. Ты знаешь его почерк? Брианна покачала головой. - Не думаю, что когда-нибудь видела, чтобы он что-нибудь писал... Хотя, полагаю, писать он умеет, - добавила она неуверенно. - Что ж... - Роджер отложил сложенные листки и перевел взгляд с разбросанных писем на книжные полки, а потом на Бри. - Что ты хочешь узнать? Бри задумалась, ее глаза перескакивали с книжных полок на шкатулку. - Книги, - решилась она и направилась к полкам. - Которая из них расскажет нам о том, когда пал форт Тикондерога?
«Георг III, Король Британии лорду Джорджу Жермену. Из Канады в Олбани необходимо направить корпус, командовать которым может Бергойн… Поскольку следует ожидать болезней и других непредвиденных обстоятельств, думаю, что на озеро Шамплейн можно отправить не более 7 000 человек боевого состава, так как было бы в высшей степени неосторожно рисковать Канадой... Следует нанять индейцев».
Приложение от переводчика. Текст 30-го Псалма. «Начальнику хора. Псалом Давида. [Во время смятения]. На Тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек; по правде Твоей избавь меня; приклони ко мне ухо Твое, поспеши избавить меня. Будь мне каменною твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня, ибо Ты каменная гора моя и ограда моя; ради имени Твоего води меня и управляй мною. Выведи меня из сети, которую тайно поставили мне, ибо Ты крепость моя. В Твою руку предаю дух мой; Ты избавлял меня, Господи, Боже истины. Ненавижу почитателей суетных идолов, но на Господа уповаю. Буду радоваться и веселиться о милости Твоей, потому что Ты призрел на бедствие мое, узнал горесть души моей и не предал меня в руки врага; поставил ноги мои на пространном месте. Помилуй меня, Господи, ибо тесно мне; иссохло от горести око мое, душа моя и утроба моя. Истощилась в печали жизнь моя и лета мои в стенаниях; изнемогла от грехов моих сила моя, и кости мои иссохли. От всех врагов моих я сделался поношением даже у соседей моих и страшилищем для знакомых моих; видящие меня на улице бегут от меня. Я забыт в сердцах, как мертвый; я - как сосуд разбитый, ибо слышу злоречие многих; отвсюду ужас, когда они сговариваются против меня, умышляют исторгнуть душу мою. А я на Тебя, Господи, уповаю; я говорю: Ты - мой Бог. В Твоей руке дни мои; избавь меня от руки врагов моих и от гонителей моих. Яви светлое лице Твое рабу Твоему; спаси меня милостью Твоею. Господи! да не постыжусь, что я к Тебе взываю; нечестивые же да посрамятся, да умолкнут в аде. Да онемеют уста лживые, которые против праведника говорят злое с гордостью и презреньем. Как много у Тебя благ, которые Ты хранишь для боящихся Тебя и которые приготовил уповающим на Тебя пред сынами человеческими! Ты укрываешь их под покровом лица Твоего от мятежей людских, скрываешь их под сенью от пререкания языков. Благословен Господь, что явил мне дивную милость Свою в укрепленном городе! В смятении моем я думал: "отвержен я от очей Твоих"; но Ты услышал голос молитвы моей, когда я воззвал к Тебе. Любите Господа, все праведные Его; Господь хранит верных и поступающим надменно воздает с избытком. Мужайтесь, и да укрепляется сердце ваше, все надеющиеся на Господа!»
12 июня, 1777 года Форт Тикондерога (осада форта Тикондерога произошла между 2 и 6 июля 1777 года и стала первым сражением Саратогской кампании американской войны за независимость – прим. перев.)
Я ОБНАРУЖИЛА ДЖЕЙМИ СПЯЩИМ в абсолютно голом виде на тюфяке в крошечной каморке, которая была нам выделена. Она находилась на верхнем этаже одного из каменных бараков, и, следовательно, в середине дня становилась горячей, как преисподняя. Однако в течение дня мы пребывали в ней редко: Джейми уходил на озеро со строителями моста, а я – в здание больницы или посещала семейные жилища, которые, несомненно, были такими же жаркими. Однако по той же причине камни сохраняли достаточно тепла, чтобы мы не замерзали в прохладные вечера, так как камина не было, но зато в комнате имелось небольшое окно. На закате от воды дул хороший ветерок, и на несколько часов, скажем, между десятью вечера и двумя ночи, становилось довольно приятно. Сейчас было около восьми – светло и все еще душно. Пот блестел на плечах Джейми, и волосы на его висках потемнели до цвета насыщенной бронзы. Положительной стороной являлось то, что наш крошечный чердак оказался единственной комнатой в верхней части здания, и, таким образом, это обеспечивало нам некоторую толику уединения. С другой стороны, к нашему гнезду вели сорок восемь каменных ступеней, и воду необходимо доставлять наверх, а помои сносить вниз. Я только что притащила огромное ведро воды, и та половина, которая не пролилась на подол моего платья, весила тонну. Я поставила его с глухим лязгом, немедленно приведшим Джейми в вертикальное положение, и он заморгал в полумраке. – Ой, извини, – сказала я. – Не хотела тебя будить. – Ничего, Сассенах, – зевая, ответил он, потом потянулся сидя и прочесал пальцами свои влажные распущенные волосы. – Ты ужинала? – Да, я поела с женщинами. А ты? Обычно он ел со своей бригадой в самом конце рабочего дня, но иногда его вызывали на обед к генералу Сент-Клеру вместе другими офицерами ополчения - но эти полуформальные мероприятия происходили гораздо позднее. – Ммм-хмм... Джейми откинулся на тюфяк, наблюдая, как я налила воду в оловянный таз для умывания и вытащила крошечный кусочек щелочного мыла. Раздевшись до сорочки, я принялась тщательно мыться, хотя едкое мыло обжигало мою, и без того чувствительную кожу, а его испарения заставляли глаза слезиться. Сполоснув руки, я выплеснула воду из окна – ненадолго задержавшись, чтобы прокричать: «Берегись!» прежде, чем сделать это – и начала все сначала. – Зачем ты это делаешь? – с любопытством поинтересовался Джейми. – Я почти уверена, что малыш миссис Уэлман болен заушницей. Или правильно говорить – заушницами? (Клэр имеет ввиду название эпидемического паротита (в народе «свинка» или «заушница»), которое на английском языке пишется с «s» в конце – «the mumps», то есть, как и у формы множественного числа – прим. перев.) Я никогда не была уверена, множественное число у этого слова или нет. В любом случае, я хочу предотвратить любую возможность передачи его тебе. – Это такая страшная вещь, свинка? Я думал, только малыши ей болеют. – Ну да, обычно это детская болезнь, – проговорила я, поморщившись от прикосновения мыла. – Но когда взрослый заболевает ей – особенно взрослый мужчина – это более серьезная проблема. Вирус предпочитает обосноваться в яичках. И если ты не хочешь иметь яйца размером с дыни... – Ты уверена, что у тебя достаточно мыла, Сассенах? Я мог бы пойти и найти побольше. Он усмехнулся мне, потом снова сел и потянулся за мягкой полоской льна, которая служила нам полотенцем. – Иди сюда, a nighean (девочка (гэльск.) – прим. пер.), дай, я вытру твои руки. – Одну минуту. Я выскользнула из своего корсета и, скинув сорочку, повесила ее на крючок возле двери, а затем натянула «домашнюю» рубашку через голову. Это было не столь же гигиенично, как санитарная или хирургическая форма, которую врачи надевают для операций, но форт просто кишел болезнями, и я делала все, что могла, чтобы не принести их к Джейми. Он и так достаточно сталкивался с ними снаружи. Я плеснула последнюю порцию воды на руки и лицо и села на тюфяк рядом с Джейми, слегка охнув, когда мое колено болезненно щелкнуло. – Боже, бедные твои ручки, – пробормотал он, бережно промокая их полотенцем, а потом обтер мое лицо. – И нос твой тоже слегка сгорел, бедняжка. – А как же насчет твоих? Помимо обычных для него мозолистых утолщений на коже, на его на руках по-прежнему было множество порезов, ссадин на костяшках, заноз и волдырей, но он коротко отмахнулся от этого и снова откинулся на постель, с роскошным стоном. – Твое колено все еще болит, Сассенах? – спросил он, увидев, как я потираю сустав. Оно так и не восстановилось полностью после повреждения во время наших приключений на «Питте», и подъем по лестницам часто провоцировал боль. – О, просто я начинаю рассыпаться потихоньку, – ответила я, пытаясь обернуть дело в шутку. Осторожно согнув правую руку, я почувствовала приступ острой боли в локте. – Что-то не сгибается так же легко, как раньше. А что-то – болит. Иногда мне кажется, что скоро я вся развалюсь. Джейми прищурил один глаз и уставился на меня. – Я чувствовал себя так где-то лет с двадцати, – заметил он. – Ты привыкнешь к этому. Он потянулся, заставляя позвоночник выдать серию приглушенных хрустов, и протянул руку. – Ложись в постель, a nighean. Ничего не болит, когда ты любишь меня. В этом он был прав – ничего не болело.
Я ПРОВАЛИЛАСЬ В КОРОТКИЙ СОН И интуитивно проснулась пару часов спустя, чтобы пойти проверить несколько пациентов, которые нуждались в наблюдении. Одним из них был капитан Стеббингс, который, к моему удивлению, решительно отказывался либо умирать, либо лечиться у кого-либо, кроме меня. Это было не слишком хорошо воспринято лейтенантом Стактоу и другими хирургами, но поскольку требование капитана Стеббингса было поддержано устрашающим присутствием Гвинеи Дика – и его заостренными зубами, татуировками и всем таким прочим – я оставалась его личным хирургом. Я обнаружила капитана в слегка лихорадочном состоянии, он отчетливо хрипел, но спал. При звуке моих шагов Гвинея Дик, выглядевший, словно чрезвычайно жуткое воплощение чьего-то кошмара, поднялся со своего тюфяка. – Он поел? – тихо спросила я, положив еле ощутимо руку на запястье Стеббингса. Упитанное тело капитана заметно стаяло. Даже в полумраке я могла без труда различить ребра, которые мне когда-то пришлось поискать. – Сам съесть немного суп, мэм, – прошептал африканец и махнул рукой в сторону миски на полу, покрытой платком, чтобы защитить содержимое от тараканов. – Как вы говорить. Я дать ему каждый раз, когда он просыпаться, чтобы писать. – Хорошо. Пульс Стеббингса был немного учащенным, но тревоги не вызывал, и, когда я, склонившись над ним, глубоко вдохнула, запаха гангрены не почувствовала. За два дня до этого я извлекла трубку из его груди, и хотя там было небольшое выделение гноя, я полагала, что это местная инфекция, которая, вероятно, очистится без посторонней помощи. Это должно случиться само – я нечем тут не могла помочь. Больничные бараки почти не освещались, горел только тростниковый светильник «раш-дип» (rush-dip (англ.) – тростниковая свеча, воткнутая в специальный держатель – прим. перев.) возле двери и немного света попадало от костров во дворе, поэтому мне сложно было судить о цвете лица Стеббингса, но я заметила вспышку белого, когда он приоткрыл глаза. Он хмыкнул, увидев меня, и снова закрыл их. – Хорошо, – сказала я снова и оставила его под заботливым надзором мистера Дика. Гвинейцу был предоставлен шанс записаться в Континентальную армию, но он отказался, решив стать военнопленным вместе с капитаном Стеббингсом, раненым мистером Ормистоном и еще несколькими моряками с «Питта». – Я – англичанин, свободный человек, – сказал он просто. – Военнопленный может быть недолго, но – свободный человек. Матрос, но – свободный человек. Американец, скорее всего, несвободный человек. Скорее всего, так оно и есть. Выйдя из больничных бараков, я навестила жилище Уэлманов, чтобы проверить моего пациента со свинкой – случай неприятный, но не опасный – затем медленно прогулялась по двору под восходящей луной. Вечерний ветер стих, но в ночном воздухе стояла некоторая прохлада, и, поддавшись импульсу, я поднялась на артиллерийский равелин, который смотрел через узкий конец озера Шамплейн на гору Дефианс. Там находились двое охранников, но оба крепко спали, источая запах спиртного. В этом не было ничего необычного. Мораль в форте была невысока, а алкоголь – легко доступен. Я стояла у стены, положив руку на одно из орудий – его металл все еще хранил легкое тепло дневного зноя. Интересно, успеем ли мы уйти, пока оно не станет горячим от выстрелов? Тридцать два дня осталось до этого срока, и они не могли пройти достаточно быстро, чтобы это устроило меня. Помимо угрозы от англичан, форт гноился и вонял. Это походило на жизнь в выгребной яме, и можно было только надеяться, что Джейми, Йен и я покинем его, не заразившись какой-нибудь мерзкой болезнью, или не подвергнувшись нападению какого-нибудь пьяного идиота. Позади себя я услышала приглушенные шаги и, повернувшись, в отблесках костров снизу увидела Йена – высокого и худощавого – собственной персоной. – Могу я поговорить с тобой, тетушка? – Конечно, – ответила я, подивившись этой необычной формальности. Я немного отодвинулась в сторону, он подошел и встал рядом со мной, глядя вниз. – Кузина Брианна могла бы кое-что рассказать об этом, – он кивнул в сторону наполовину построенного моста внизу. – Так же, как и дядя Джейми... – Я знаю... Джейми говорил об этом в течение последних двух недель – новому командиру форта Артуру Сент-Клэру, другим полковникам ополчения, инженерам, любому, кто хотел слушать, и тем многим, кто не хотел. Глупо тратить огромное количество труда и материалов на строительство моста, который можно легко уничтожить артиллерией с горы Дефианс. Это было очевидно всем, кроме командования. Я вздохнула. Не в первый раз я видела армейское безрассудство, и очень боялась, что не в последний. – Хорошо, оставим это... Так о чем ты хотел поговорить со мной, Йен? Глубоко вздохнув, он повернулся к освещенной лунным светом панораме озера. – Ты знаешь гуронов, которые приходили в форт совсем недавно? Я знала. Две недели назад группа гуронов посетила форт, и Йен провел с ними вечер, куря трубку и слушая их рассказы. Некоторые из них касались английского генерала Бергойна, чьим гостеприимством они наслаждались ранее. Бергойн активно домогался индейцев Лиги ирокезов и, по их словам, тратил много времени и денег, добиваясь их расположения. (Лига ирокезов: древний мощный союз шести индейских племён (могавки, сенека, кайюга, онайда, онондага, тускарора) в северо-восточной части Северной Америки (примерное с 1570-х гг.), созданный с завоевательными целями. Этот союз называют старейшей демократией на Земле – он стал вдохновителем создания Конституции Соединённых Штатов – прим. перев.) – Он говорит, что индейцы – его секретное оружие, – смеясь, рассказывал один из гуронов. – Он натравит их на американцев, чтобы они ударили, как молнии, сжигая всех насмерть. Учитывая мои знания об индейцах в целом, я полагала, что Бергойн, наверное, слишком оптимистичен. Однако я предпочитала не задумываться, что может случиться, если он сумеет убедить энное количество индейцев сражаться за него. Погруженный в свои мысли, Йен все еще смотрел на далекий бугор горы Дефианс. – Тем не менее, – сказала я, объявляя заседание открытым, – почему ты говоришь об этом мне, Йен? Ты должен рассказать Джейми и Сент-Клэру. – Я сказал. Крики гагар долетали с озера, удивительно громкие и зловещие. Их вопли звучали как йодль призраков, особенно когда птиц было больше одной. (йодль – нем., в культуре различных народов – особая манера пения без слов, с характерным быстрым переключением голосовых регистров, то есть с чередованием грудных и фальцетных звуков – прим. перев) – Да? Ну, тогда, – спросила я, слегка нетерпеливо, – о чем же ты хотел поговорить со мной? – О детях, – неожиданно сказал он, распрямляясь и поворачиваясь ко мне лицом. – Что? – изумленно воскликнула я. Йен был молчаливым и угрюмым со времени прихода гуронов, и я предположила, что это вызвано тем, что они что-то сказали ему, но я не могла себе представить, что они могли бы говорить с ним о детях. – Как они делаются, – упрямо проговорил он, хотя взгляд его скользнул в сторону. Если бы света было больше, я уверена, что смогла бы различить, как он покраснел. – Йен, – возразила я после короткой паузы, – я отказываюсь верить, что ты не знаешь, как делаются дети. Что ты хочешь узнать на самом деле? Он вздохнул, но, наконец, посмотрел на меня. Его губы сжались на мгновение, а затем он выпалил: – Я хочу знать, почему у меня не получается это сделать. Я смущенно потерла губы костяшками пальцев. Я знала – Бри рассказывала мне – что у них с Эмили, женой-могавком, дочь родилась мертвой, а потом у нее случились выкидыши – по крайней мере, дважды. А также о том, что именно эта неудача привела к тому, что Йен покинул могавков в Снэйктауне и вернулся к нам. – Почему ты думаешь, что причина в тебе? – спросила я прямо. – Большинство мужчин обвиняют женщину, когда ребенок мертворожденный или случается выкидыш. И большинство женщин так же, если на то пошло. Я винила нас обоих – себя и Джейми. Он раздраженно издал горлом негромкий шотландский звук. – У могавков не так. Они считают, что когда мужчина возлег с женщиной, их духи сражаются. И если его дух побеждает ее дух, то ребенок пустил корни, а если наоборот, то этого не происходит. – Хмм... – пробормотала я. – Ну, это один из способов описать этот процесс, и я бы также не сказала, что они не правы. Проблема может быть как в мужчине, так и в женщине, индивидуально, но это может быть что-то у них вместе.
– Да. Я услышала, как он сглотнул, прежде чем продолжить. – С гуронами была одна из женщин из Снэйктауна – Каньен`кехака, она знавала меня, когда я там жил. И она сказала мне, что у Эмили есть ребенок. Живой. Он встревоженно переминался с ноги на ногу, пока говорил, хрустя костяшками пальцев. Но сейчас он успокоился. Луна поднялась и светила ему в лицо, оттеняя впадины глаз. – Я думал, тетя, – тихо сказал он. – Я очень долго думал. О ней. Эмили. Об Йексе. О… моей крошке. Йен умолк, с силой прижав большие кулаки к бедрам, но снова собрался и продолжил более уверенно. – И в последнее время я подумал кое о чем другом. Если... Когда, – поправился он, оглядываясь через плечо, словно ожидая, что Джейми возникнет словно черт из задницы, свирепо сверкая глазами, – мы поедем в Шотландию, я понятия не имею, как все сложится. Но если я... Если я женюсь снова, может быть, там или здесь… Он вдруг взглянул на меня, и его лицо выглядело старым от страдания, но, в то же время, было душераздирающе молодо в надежде и сомнении. – Я не могу взять девицу в жены, если знаю, что я никогда не дам ей живых детей. Он снова сглотнул, опустив глаза. – Могла бы ты... посмотреть на мое причинное место, тетушка? Чтобы понять, быть может, с ним что-то неладно? Его рука потянулась к набедренной повязке, но я остановила его поспешным жестом. – Возможно, это может подождать, Йен. Позволь мне сначала изучить историю болезни, и тогда мы посмотрим, нужно ли мне проводить осмотр. – Ты уверена? – его голос звучал удивленно. – Дядя Джейми рассказал мне, как ты показывала ему сперму. Я подумал, может быть, у меня с этим, в некотором роде, не все в порядке. – Ну, в любом случае, мне нужен микроскоп, чтобы ее увидеть. И, несмотря на то, что существуют такие вещи, как патологическая сперма, обычно, когда это так, зачатия не происходит вовсе. Но, как я понимаю, затруднений с этим не возникало. Скажи мне... – я не хотела спрашивать, но не было никакого способа избежать этого, – твоя дочь... Ты ее видел? Монахини показали мне мою мертворожденную дочь. «Лучше, если вы увидите», – сказали они с мягкой настойчивостью. Йен покачал головой. – Не сказать, что так. Я имею в виду... Я видел крошечный сверток, который они сделали, завернув ее в шкурку кролика, и подняли его высоко на разветвление красного кедра. Я приходил туда ночью, ненадолго. Просто... Ну, хорошо. Я действительно подумывал о том, чтобы снять его и развернуть, чтобы увидеть ее лицо. Но это причинило бы беспокойство Эмили, так что я не стал. – Я уверена, что ты сделал все правильно. Но... Ах, проклятье, Йен, я прошу прощения... Но твоя жена или другие женщины говорили ли, что с ребенком явно что-то не так? Была ли она... каким-то образом уродлива? Он взглянул на меня широко отрытыми от потрясения глазами, и на мгновение его губы беззвучно шевельнулись. – Нет, – ответил он, наконец, и в голосе его звучали боль и облегчение. – Нет. Я спросил. Эмили не хотела говорить о ней, об Исабель – такое имя я хотел бы ей дать.: Исабель, – пояснил он, – но я спросил и не успокоился, пока она не рассказала мне, как выглядел ребенок. – Она была совершенством, – сказал он тихо, глядя вниз, на мост, где светилась цепочка фонарей, отраженная в воде. – Совершенством. Такая же была и Фейт. Совершенство. Я положила руку на его предплечье, крепкое с жесткими жилистыми мышцами. – Это хорошо, – сказала я тихо. – Очень хорошо. Расскажи мне, насколько ты в курсе, о том, что происходило во время беременности. У твоей жены было кровотечение в период между началом беременности, и тем, когда она родила? Медленно я вела его сквозь надежду и страх, опустошение от каждой его потери, заставляя вспоминать те симптомы, какие он мог, и то, что он знал о семье Эмили: были ли мертворождения среди ее родственников? Выкидыши? Луна прошла над головой и начала спускаться по небу. Наконец, потянувшись, я встряхнулась. – Я не совсем уверена, – сказала я. – Но, полагаю, в малой степени вероятности, трудность была в том, что мы называем проблемой резус-фактора. – Что? – он прислонился к одной из больших пушек и поднял голову, услышав это. Не было смысла пытаться объяснить, что такое группы крови, антигены и антитела. «И, на самом деле, все это не слишком отличается от могавковского толкования проблемы», – подумала я. – Если кровь женщины является резус-отрицательной, а кровь ее мужа является резус-положительной, – пояснила я, – то ребенок будет резус-положительным, потому что это доминирует – неважно, что это значит, но ребенок будет положительным, как отец. Иногда первая беременность проходит гладко, и вы не видите проблему до следующего раза – иногда это случается во время первой. По существу, тело матери производит вещество, которое убивает ребенка. Но, если резус-отрицательная женщина будет иметь ребенка от резус-отрицательного мужчины, то плод всегда будет резус-отрицательным – и никаких проблем. Поскольку, ты говоришь, что у Эмили было живое рождение, то возможно, что ее новый муж также резус-отрицательный. Я абсолютно ничего не знала о распространенности резус-отрицательного типа крови у коренных американцев, но теория соответствовала действительности. – И, если это так, – завершила я, – то у тебя не должно быть этой проблемы с другой женщиной: большинство европейских женщин – резус–положительны, хотя и не все. Он таращился на меня так долго, что я усомнилась, понял ли он то, что я сказала. – Назови это судьбой, – мягко сказала я, – или назови это неудачей. Но это была не твоя вина. И не ее. Ни моя. И ни Джейми... Он медленно кивнул и склонился вперед, на мгновение положив голову мне на плечо. – Спасибо, тетушка, – прошептал он и, подняв голову, поцеловал меня в щеку. А на следующий день он ушел.
21 июня 1777 года ДОРОГА ИЗУМЛЯЛА Уильяма. На деле это были всего несколько миль, но сама возможность доехать верхом прямо до Грейт Дисмала (Грейт Дисмал Суомп — обширная болотистая местность на прибрежной равнине между юго-восточной частью штата Вирджиния и северо-восточной частью штата Северная Каролина — прим. пер.) была сродни чуду, ведь он так живо помнил, как в прошлый раз переплывал здесь вместе с конем, постоянно увиливая от кусающихся черепах и ядовитых змей. И сейчас казалось удивительным ехать вот так запросто. Конь, похоже, разделял его мнение: беззаботно цокая копытами, он обгонял желтые облака крошечных слепней, пытавшихся окружить их своим роем. Когда насекомые подлетали ближе, становились видны их переливающиеся всеми цветами радуги глаза. — Наслаждайся, пока есть возможность, — посоветовал Уильям своему мерину, слегка почесав ему гриву. — Вся грязь впереди. Хотя сама дорога и не была сплошь усажена амбровыми деревьями и раскидистыми соснами, надо признать, что грязи, однако, хватало. Всё же это не сравнить с коварной трясиной и откуда ни возьмись возникающими водоемами, скрывающимися за завесой деревьев. Вилли чуть приподнялся на стременах, вглядываясь вперед. Интересно, далеко еще? Дисмал-таун располагался на берегу озера Драммонд, что в самом центре болота. Но Уильям никогда еще не забирался так далеко вглубь, как сейчас, и не имел понятия об истинных размерах Грейт Дисмала. Дорога не доходила до озера — об этом Вилли знал. Но должны же быть какие-то следы: наверняка жители Дисмал-тауна время от времени покидали свое обиталище. — Вашингтон, — шепотом повторил Уильям. — Вашингтон, Картрайт, Харрингтон, Карвер. Это были имена, которые дал ему капитан Ричардсон: они принадлежали джентльменам-лоялистам из Дисмал-тауна. Выучив их наизусть, Вилли со всей скрупулезностью сжег листок бумаги со списком. Однако уже после того, как дело было сделано, его охватила безотчетная паника из-за страха забыть имена, и всё утро он периодически повторял их про себя. Уже было далеко за полдень, и легкие утренние облака сплелись в низкие тучи цвета грязной ваты. Уильям медленно вдохнул, но не ощутил покалывающего дыхания грядущего ливня — пока. Помимо стойкой вони болота, изобилующей запахами тины и гниющих растений, он улавливал соленый и гнусный душок собственной кожи. Он мыл руки и голову, когда мог, но не стирал одежду и не переодевался две недели. Тело под грубой охотничьей рубахой и домоткаными штанами начинало порядком чесаться. Возможно, не только грязь и пот были тому причиной. Почувствовав в штанах что-то явно ползущее, Вилли принялся рьяно чесаться. Как пить дать, в последней таверне подцепил вошку. Вошь, если она вообще была, приняла мудрое решение остановиться, и зуд прекратился. От облегчения Уильям глубоко вдохнул и отметил, что болотный запах стал более едким: в преддверии дождя смолистые деревья начали источать сок. Атмосфера внезапно стала такой обволакивающей, что заглушала любые звуки. Пение птиц прекратилось. Вилли с мерином будто остались одни, скачущие в этом окутанном ватой мире. Уильям не возражал против одиночества. Большей частью он рос один, без братьев и сестер, и ему нравилось находиться наедине с собой. «К тому же одиночество располагает к размышлению», — сказал он сам себе. — Вашингтон, Картрайт, Харрингтон и Карвер, — тихо повторил он нараспев. Однако помимо имен, думать о предстоящем поручении сейчас было особенно нечего, и его мысли плавно вернулись в свое обычное русло. В дороге Вилли чаще всего размышлял о женщинах. Он задумчиво коснулся кармашка под полами сюртука. Туда поместилась бы только одна небольшая книга. В этот раз он выбирал между Новым Заветом, подаренным бабушкой, и драгоценным экземпляром «Леди Ковент-Гардена. Список Харриса». Не самое трудное решение. Когда Уильяму было шестнадцать, отец застал их с приятелем за обстоятельным изучением страниц знаменитого путеводителя господина Харриса по прелестям лондонских куртизанок, позаимствованного у отца того самого друга. Бровь лорда Джона поползла вверх. Он медленно пролистал книгу, останавливаясь то тут, то там, и иногда поднимая другую бровь. Захлопнув книгу, отец глубоко вздохнул и выдал короткую поучительную лекцию об уважении к женскому полу, после чего отправил мальчиков за головными уборами. В скромном изысканном доме в конце Брайджес-стрит они выпили чаю с красиво одетой шотландской леди, некой миссис МакНаб, которую, по всей видимости, связывали самые теплые отношения с его отцом. Когда с чаепитием было покончено, миссис МакНаб позвонила в маленький медный колокольчик, и... Вздыхая, Уильям заерзал в седле. Ее звали Марджери, и он посвятил ей страстный панегирик. Влюбился по уши. Через неделю лихорадочного подсчитывания своих сбережений Вилли вернулся с решительным намерением сделать ей предложение. Миссис МакНаб приветливо поздоровалась с ним, выслушала его запинающиеся чувственные излияния с полным сочувствия вниманием, после чего сказала, что Марджери, несомненно, была бы рада услышать столь лестное мнение, но, увы, в эту самую минуту она занята. Тем не менее, одна милая девушка по имени Пегги, только-только из Девоншира, явно скучала в одиночестве и, без сомнения, будет рада составить ему компанию, пока Марджери не освободится... Осознание того, что в эту самую минуту Марджери проделывает с кем-то то же, что делала с ним, так потрясло Вилли, что он сел, уставившись на миссис МакНаб с открытым ртом. И встал, только когда вошла Пегги: такая розовощекая, светловолосая и улыбающаяся, с самым что ни на есть выдающимся... — Ай! — почувствовав укус слепня, Уильям хлопнул себя по шее и выругался. Он и не заметил, как мерин сбавил ход, и теперь... Громко выругался еще раз. Дорога исчезла. — Куда, черт возьми, она подевалась? Вилли говорил громко, но голос заглушал шум покачивающихся деревьев. Его окружил рой насекомых, одно из которых ужалило мерина — тот зафыркал, рьяно тряся головой. — Ну ладно, пошли, — спокойнее сказал Уильям. — Мы не могли уйти далеко. Давай-ка поищем. Натянув поводья, он развернул голову мерина и медленно поехал, как он надеялся, по широкому полукругу, который мог вывести их на дорогу. Земля в этом месте была влажной и покрытой взъерошенными пучками длинной спутанной травы, но не болотистой. Ступая по грязи, мерин оставлял глубокие изогнутые следы. Куски дерна и травы разлетались в стороны, прилипая к бедрам и бокам животного, не пропуская и сапоги Уильяма. Он направлялся на северо-северо-запад... Инстинктивно Вилли взглянул в небо, но оттуда помощи ждать не приходилось. Равномерно-тусклый серый цвет менялся: то там, то здесь пузатые облака, угрюмо бормоча, проступали сквозь звуконепроницаемый слой атмосферы. В воздухе раздалось легкое грохотание, и Уильям снова выругался. В кармашке послышался тихий звон часов. Непонятно почему, но это приободрило его. На секунду Уильям натянул поводья, чтобы достать часы, не рискуя уронить их в грязь. Три часа. — Не так уж плохо, — воодушевившись, сказал он мерину. — Целый день впереди. Конечно, это была лишь техническая формальность, учитывая атмосферные условия. С тем же успехом сейчас могли быть глубокие сумерки. Раздумывая, Вилли взглянул на сгущающиеся облака. Будет дождь, никаких сомнений, и скоро. Что ж, им с мерином не привыкать к такому — не раз приходилось промокать насквозь. Вздохнув, Уильям спешился и развернул парусиновый спальный мешок — часть военного снаряжения. Вскочив обратно в седло, он обернул плечи парусиной, развязал завязки на шляпе и надвинул ее как можно ниже, после чего упорно продолжил искать дорогу. Застучали первые капли, и болото разразилось невероятным запахом в ответ. Землистый, пышный, растительный и... плодородный что ли — будто сама трясина разверзлась и с ленивым удовольствием подставила небу свое тело, источая ароматы, словно надушенные взлохмаченные волосы дорогой шлюхи. Уильям инстинктивно потянулся в карман за книгой, желая запечатлеть эту поэтическую мысль на полях, но помотав головой, буркнул себе под нос: «Болван». Вилли особенно не переживал. Ведь и в самом деле, как он и говорил капитану Ричардсону, он изъездил этот Грейт Дисмал вдоль и поперек. Правда, в те разы Уильям приезжал не один. Они время от времени наведывались сюда с отцом, чтобы поохотиться или провести время с индейскими друзьями отца. Это было несколько лет назад. Но... — Черт! — воскликнул Вилли. Он заставил коня продираться сквозь заросли, которые, как он надеялся, обрамляли дорогу, но в результате наткнулся на еще одну чащу — темную гущу мохнатого можжевельника, благоухающего под дождем, словно стакан голландского джина. Нет места, чтобы развернуться. Бормоча, он сдавил коленями бока мерина и, цокая языком, принудил того пятиться. С тревогой Уильям обнаружил, что следы, оставленные копытами коня, медленно заполнялись водой. И это не дождь. Земля была влажной. Очень влажной. Услышав чавкающий звук, когда задние копыта наткнулись на трясину, он инстинктивно наклонился вперед, торопливо понукая коня по ребрам. Застигнутый врасплох, конь запнулся, удержал равновесие — и вдруг его задние ноги проскользнули в грязи и подкосились. Резко дернув головой вверх, он заржал от удивления. Уильям, недоумевая в равной степени, перелетел через скрученный спальный мешок и, разбрызгивая грязь, плюхнулся на землю. Словно ошпаренный кот, он вскочил на ноги, паникуя при мысли о том, что его засосет в одну из скрытых трясин Грейт Дисмала. Однажды Уильям видел скелет оленя, которого засосало в одну из таких, хотя и смотреть-то было особенно не на что: лишь рогатый череп, наполовину утопленный и перекошенный на одну сторону, и челюсти с длинными желтыми зубами, приоткрытые, будто в крике, как ему тогда представлялось. Вилли торопливо пошлепал к пучку травы и, забравшись на него, с гулко бьющимся сердцем скорчился, словно жабий король. А как же конь? Его засосало в трясину? Мерин лежал на земле, мечась в грязи, и ржал от страха. Его усилия сопровождали потоки грязной воды, пеленой взлетающей в воздух. — Иисусе. Уильям ухватился за пучок высокой травы, медля в нерешительности. Это трясина? Или просто грязь? Стиснув зубы, он вытянул одну ногу, осторожно поставив ее на встревоженную поверхность. Его сапог проваливался всё глубже... и глубже... Вилли поспешно отдернул ногу назад, но она без труда выплыла с хлюпающим звуком. Еще раз... да, дно есть! Так, теперь вторую... Уильям поднялся, по-аистиному махая руками, чтобы удержаться на ногах, и... — Отлично! — на выдохе выпалил он. Просто грязь, слава Богу! Шлепая по направлению к коню, Уильям подхватил спальный мешок, свалившийся во время падения. Набросив его коню на голову, он быстро завязал ему глаза. Так поступают во время пожара в стойлах, когда лошадь слишком паникует. Однажды, когда в конюшню в Маунт Джосайя (речь идет о плантации, расположенной близ Ричмонда, штат Вирджиния, которую когда-то приобрела Изабель Дансени — прим. пер.) ударила молния, отец показывал, как это делается. К своему удивлению, Вилли обнаружил, что это вроде помогало. Конь мотал головой туда-сюда, но копытами уже не бил. Взявшись за уздечку, Уильям подул коню в ноздри, приговаривая бессвязные успокаивающие слова. Фыркнув, конь обрызгал его, но, похоже, пришел в себя. Уильям потянул его голову вверх: с порядочным всплеском грязной воды конь перевернулся на грудь и практически тем же движением тяжело поднялся на ноги. Пока животное с ног до головы отряхивалось от воды, повязка на глазах ослабла, а грязь разлетелась в стороны, покрыв всё и вся на десять футов вокруг. Уильям был слишком счастлив, чтобы переживать об этом. Схватившись за край парусины, он потянул и сбросил ткань, после чего взялся за уздечку. — Так, — запыхавшись, произнес он. — Давай-ка выбираться отсюда. Конь не обратил на его слова никакого внимания. Внезапно подняв морду, он посмотрел куда-то в сторону. — Что за... Огромные ноздри обагрились красным, и, издав порывистое ржание, конь рванул мимо, выдернув поводья из рук Уильяма и опрокинув его плашмя в воду — снова. — Ты, чертов ублюдок! Какого черта... — Уильям осекся, скорчившись в грязи. Что-то длинное, серо-коричневое и невероятно быстрое промелькнуло в двух шагах от него. Что-то большое. Уильям резко крутанул головой, но оно уже пропало из виду, безмолвно выслеживая неповоротливого испуганного коня: топот его удаляющихся копыт, перемежающийся хрустом сломанных кустов и лязгом падающего снаряжения, был слышен издалека. Вилли сглотнул. Время от времени они охотились вместе, он слыхал об этом. Пумы. По двое. По затылку поползли мурашки, и Уильям насколько мог повернул голову, страшась пошевелиться, чтобы не привлечь внимания чего бы то ни было, скрывающегося в темных зарослях камедных деревьев и растущих под ними кустарников. Ни звука, кроме учащающегося стука дождевых капель по болоту. Вдруг из-за деревьев вдалеке взлетела белая цапля, и сердце у Вилли чуть не остановилось. Он остолбенел и, задержав дыхание, слушал, пока не решил, что задохнется, пока ждет. Но ничего не произошло. Наконец, Уильям вдохнул и встал на ноги. Насквозь промокшие полы сюртука облепили бедра. Уильям стоял на торфяном болоте. Несмотря на то, что под ногами росли влагопоглощающие растения, вода поднялась выше сапог. Он не тонул, но вытащить ноги вместе с сапогами не получалось, поэтому пришлось разувать ноги по очереди, после чего выдергивать сапоги и шлепать по грязи к более высоким участкам почвы в одних чулках с сапогами в руках. Найдя убежище в виде гнилого бревна, Вилли сел, чтобы вылить воду из сапог. Мрачно оценивая ситуацию, он снова натянул сапоги. Он заблудился. На болоте, которое, известно тем, что поглотило огромное количество людей: как индейцев, так и белых. Без коня, еды, огня и убежища, не считая парусинового спального мешка, от которого толку почти никакого — он входил в стандартный армейский набор: обычный мешок из парусины с прорезью для соломы или сухой травы — но ни того, ни другого здесь, похоже, не водится. Всё, что осталось — это содержимое карманов: складной нож, графитный карандаш, промокший насквозь кусок бутерброда с сыром, грязный носовой платок, несколько монет, часы и книга, наверняка тоже намокшая. Пошарив по карманам, Вилли обнаружил, что часы остановились, а книга потерялась. Он громко выругался. Кажется, ему немного полегчало, и он выругался снова. Шел сильный дождь, но сейчас это мало что меняло, принимая во внимание его состояние. Вошь в штанах, по всей видимости, обнаружив, что место ее обитания затоплено, с решимостью отправилась на поиски более сухого жилища. Тихо чертыхаясь, Уильям встал, обернул пустой спальник вокруг головы и, почесываясь, похромал в направлении сбежавшего коня.
КОНЯ ОН ТАК И НЕ отыскал. Может, тот стал жертвой пумы где-нибудь в зарослях или сбежал и теперь слоняется в одиночестве по болотам. Зато ему удалось найти две вещи, выпавшие из седла: небольшой вощеный мешочек с табаком и сковородку. Похоже, толка от них сейчас никакого, но расставаться с последними вещами, напоминающими о цивилизации, было тошно. Промокший до костей, дрожа под едва ощутимой защитой парусины, Вилли скорчился среди корней амбрового дерева, наблюдая, как молния прорезает ночное небо. Каждая бело-синяя вспышка ослепляла даже сквозь закрытые веки, каждый удар грома сотрясал воздух, ставший острым, как нож, из-за резкого запаха гари и молний. Уильям почти свыкся с грохотом, как вдруг сильнейший порыв ветра сбил его с ног и отбросил в сторону, смешав с грязью и гнилыми листьями. Задыхаясь и хватая ртом воздух, он сел, вытирая грязь с лица. Что это было, черт возьми? Острая боль в руке прервала его недоумевающие раздумья, и, когда в очередной раз вспыхнула молния, он посмотрел вниз и увидел, что из правого предплечья торчала деревянная щепка дюймов шесть длиной. Дико озираясь по сторонам, Вилли увидел валявшиеся вокруг свежие обломки и крупные куски дерева. Воздух пронзил аромат живицы и ядровой древесины вперемешку с острым будоражащим запахом электричества. Вот оно что. Еще одна вспышка, и Уильям понял, в чем дело. В сотне футов от него рос огромный болотный кипарис, который на рассвете он намеревался использовать, как ориентир. До сих пор это дерево было самым высоким, насколько он мог судить. Но не теперь. Молния осветила то место, где когда-то возвышался могучий ствол, но там была лишь пустота, еще одна молния — и Уильям увидел зазубренный клин того, что от него осталось. Трясясь и почти ничего не слыша из-за грома, Вилли вытащил щепку из руки и прижал к ране край рубашки, чтобы остановить кровотечение. Рана была неглубокая, но рука дрожала от шока после взрыва. Чтобы защититься от проливного дождя, он плотно закутался в парусину и снова скорчился среди корней амбрового дерева. Где-то посреди ночи гроза улеглась, и с наступившей тишиной Уильям забылся тревожным сном. Проснувшись, он понял, что смотрит в белую пустоту тумана. Утренний холод пробрал до костей. Проведя детство в Озерном краю, Вилли знал по ранним воспоминаниям, что наступление тумана в горах предвещало опасность. Овцы часто терялись в тумане, разбивались насмерть, отбивались от стада, замерзали, становились жертвами собак и лисиц, а то и просто исчезали. Иногда в тумане пропадали и люди. Нянюшка Элспет как-то сказала, что в тумане мертвые сходят с небес. Уильям вспомнил, как худая старая женщина, такая бесстрашная, с прямой осанкой, стояла у окна детской, глядя на дрейфующую белизну. Она произнесла это очень тихо, будто про себя, и вряд ли знала, что он слышит. Но когда увидела его, резко задернула занавеску и молча отправилась готовить ему чай. «А чашка горячего чая сейчас не помешала бы, — подумал Вилли, — желательно с изрядной порцией виски. Горячий чай, горячий тост с маслом, бутерброды с джемом и пирог...» Мысль о чае из детства напомнила о намокшем бутерброде. Вилли аккуратно выудил ломоть из кармана, безмерно обрадовавшись, что тот никуда не исчез. Медленно поглощая безвкусную массу, Уильям наслаждался ей так, будто это был персик в бренди. И ему стало гораздо лучше, несмотря на холодную влагу тумана на лице, на капельки воды, стекавшие по волосам, и на то, что он до сих пор оставался насквозь промокшим. Мышцы ныли после ночной трясучки. Вилли хватило ума выставить ночью сковородку под дождь, поэтому сейчас у него имелась свежая питьевая вода с привкусом бекона. — Не так уж плохо, — сказал он вслух, вытирая рот. — Пока что. Голос звучал необычно. В тумане всегда так. Прежде Уильям два раза терялся в тумане, и у него не было никакого желания снова переживать этот опыт. Он и без того его постоянно переживал — в кошмарах. Заблудившийся, слепой от клубов белизны, настолько густых, что он не видел собственных ног, но слышал голоса мертвых. Он прикрыл глаза, предпочтя минутную тьму белесым клубам, но на лице по-прежнему чувствовалось прикосновение ледяных пальцев. Тогда он слышал голоса. Сейчас он старался не слушать. Вилли решительно поднялся на ноги. Нужно идти. В то же время бродить вслепую по болотам и цепкой растительности было бы безумием. Он привязал сковородку к поясу и, перекинув влажную парусину через плечо, вытянул руку вперед, продвигаясь на ощупь. Можжевельник — не то, дерево плохо колется под ножом, к тому же деревья здесь росли так, что ветки были прямыми не больше чем на несколько дюймов. Амбровое дерево или нисса — уже кое-что, но лучше всего ольха. Целую вечность Уильям, крадучись, с опаской бродил по туману — приходилось делать по одному шагу за раз и ждать, что будет, и останавливаться каждый раз, натыкаясь на дерево, чтобы определить его вид, прижав листья ко рту и носу. Наконец, ему удалось обнаружить небольшое насаждение молодой ольхи. Шаря наощупь среди тонких стволов, Вилли выбрал один около дюйма в диаметре и, надежно упершись ногами, обеими руками схватился и потянул его на себя. Почва со стоном уступила, и деревце поддалось, осыпав его дождем из листьев — как вдруг по сапогу проползло что-то тяжелое. Он вскрикнул и ударил по земле корнями вырванного деревца, но змея уже давно смылась. Вспотев, несмотря на озноб, Уильям отвязал сковородку и осторожно потыкал невидимый участок земли. Не обнаружив движения и определив, что поверхность относительно твердая, он перевернул сковородку и сел на нее. Поднеся дерево к лицу, Вилли получил достаточно хороший обзор, чтобы не порезаться, и, как следует потрудившись, смог ободрать деревце и обтесать его до удобной длины в шесть футов. После этого он принялся обстругивать ствол с одного конца, чтобы придать ему заостренную форму. Грейт Дисмал — место опасное, но оно кишело дичью и привлекало охотников в свои таинственные недра. Уильям не намеревался и пробовать убить медведя или даже оленя своим самодельным копьем. Но он неплохо умел ловить лягушек, по крайней мере, раньше. Грум в дедовом поместье научил его много лет назад, они с отцом частенько занимались этим в Вирджинии, и, хоть ловля лягушек и не относилась к тем умениям, что Вилли практиковал последние несколько лет в Лондоне, он был уверен, что не забыл, как это делается. Беззаботное кваканье лягушек слышалось отовсюду — похоже, туман их не очень-то впечатлял. — Брекекекекс, коакс, коакс, — прошептал Уильям. — Брекекекекс, коакс, коакс! — Видимо, цитаты из Аристофана тоже не произвели впечатления на лягушек (речь идет о комедии «Лягушки» древнегреческого комедиографа Аристофана — прим. пер.). — Хорошо же. Ну, погодите у меня, — сказал он им, надавливая большим пальцем на острый кончик. Пойдет. В идеале острога должна быть в виде трезубца... Что ж, почему бы и нет? Время у него было. Сосредоточившись и прикусив губу, Вилли принялся затачивать еще две ветки и делать зарубки, чтобы прикрепить их к копью. Сначала он хотел привязать их корой можжевельника, но передумал и вытянул нитку из подола рубашки. После ливня болото было насквозь пропитано влагой. Огниво потерялось, хотя Уильяму казалось, что здесь огонь не разожгли бы и молнии Иеговы, виденные им накануне ночью. С другой стороны, к тому времени, как солнце снова покажется и лягушка всё-таки будет поймана, он, скорее всего, достигнет достаточной степени отчаяния, чтобы съесть ее сырой. Как это ни парадоксально, но от этой мысли стало легче. Значит, он не умрет от голода, и жажда тоже не грозит: жить на этих болотах всё равно, что в губке. Никакого определенного плана не имелось. Уильям знал только, что болото огромное, но не бескрайнее. А раз так, то как только выглянет солнце, он сможет ориентироваться и знать наверняка, что не ходит кругами. Тогда он пойдет по прямой до тех пор, пока не достигнет твердой земли или озера. Если он наткнется на озеро... что ж, Дисмал-таун расположен на берегу. Нужно просто идти вдоль берега, и рано или поздно город найдется. И всё будет в порядке, если только он будет осторожен с зыбучими болотами, не станет добычей какого-нибудь крупного животного, не попадется ядовитой змее и не подхватит лихорадку от гнилой воды или болотного газа. Вилли осторожно проткнул грязную жижу, чтобы проверить крепление, и остался им доволен. Делать больше нечего — теперь только и остается, что ждать, пока туман рассеется. Туман, похоже, рассеиваться не собирался. Скорее наоборот — становился гуще. Уильям едва различал собственные пальцы в нескольких дюймах от лица. Вздохнув, он завернулся в свой промокший сюртук, поставил рядом острогу и, поёрзав спиной, ненадежно угнездился возле оставшихся стволов ольхи. Он обхватил колени руками, чтобы удержать еще хранившуюся в теле толику тепла, и закрыл глаза, чтобы не видеть больше этой белизны. Лягушки продолжали резвиться. Однако теперь, когда ничто не отвлекало, Вилли начал различать и другие звуки болота. Почти все птицы молчали, пережидая туман, как и он сам, но время от времени раздавался глубокий пугающий крик выпи, эхом отдающийся по болоту. То и дело слышались суетливые шажки и всплески… «Ондатра?» — подумал Вилли. Громкое «хлоп!» означало черепаху, падающую с бревна в воду. Уильям предпочитал эти звуки, потому что знал их природу. Больше нервировал легкий шорох, который мог означать шуршание веток — но воздух ведь слишком спокоен для ветра, так? — либо движение кого-то охотящегося. Внезапно оборвался пронзительный крик чего-то маленького. А с ним и скрипы, и стоны самого болота. Как-то в горах Хилуотера Вилли слышал, как разговаривают скалы. В Озерном краю — доме родителей его матери. В тумане. Он никому об этом не рассказывал. Уильям слегка шевельнулся и почувствовал что-то прямо под подбородком. Хлопнув рукой, он нащупал присосавшуюся к шее пиявку. Вилли с отвращением оторвал ее и изо всех сил бросил в туман. Ощупав себя с ног до головы дрожащими руками, он снова скрючился у деревьев, стараясь отогнать воспоминания, которые навевали клубящиеся облака тумана. Тогда он слышал и свою мать — настоящую мать — она шептала ему. Именно поэтому он и пошел в туман. Они устроили пикник в холмах: дедушка, бабушка, мама Изабель, несколько друзей и слуги. Когда неожиданно спустился туман, как иногда бывало, началась суета, все бросились паковать вещи, и Вилли остался один, наблюдая, как неумолимая белая пелена безмолвно плывет в его сторону. Он мог поклясться, что слышал женский шепот, слишком тихий, чтобы разобрать слова, но каким-то образом тоскующий, и он знал, что она обращается к нему. И тогда он вошел в туман. Пару мгновений он был очарован этим плывущим над землей водяным паром — тем, как тот двигался, и мерцал, и казался живым. Но вдруг туман сгустился, и в считанные доли секунды Уильям понял, что заблудился. Он громко крикнул. Сначала той женщине, которая, как ему казалось, являлась его матерью. В тумане мертвые спускаются с небес. Единственное, что он знал о своей матери — это то, что она мертва. Когда она умерла, ей было не больше, чем ему сейчас. Он видел три ее портрета. Говорили, что он унаследовал ее волосы и умение управлять лошадьми. Она ответила. Уильям мог поклясться, что ответила — но голосом без слов. Он почувствовал, как ледяные пальцы погладили по лицу, и, завороженный, побрел дальше. Потом он упал. Сильно упал. В небольшую яму, споткнувшись о камни. Ушибся, да так, что весь дух выбило. Туман клубился над ним, маршируя мимо и торопясь поглотить всё вокруг, пока Уильям лежал, потрясенный и бездыханный, на дне небольшого склона. И вдруг он услышал шепот камней вокруг, и пополз, а потом с криками побежал со всех ног. Снова упал, поднялся и побежал дальше. Лишившись сил, ослепший и онемевший от ужаса, он, в конце концов, свалился и съежился в жесткой траве, окруженной бездонной пустотой. А потом услышал, как знакомые голоса зовут его, и попытался ответить, но горло охрипло от криков, и лишь жалобно просипев, он бросился бежать туда, откуда, как ему казалось, доносились голоса. Но звук в тумане не постоянен, и ничто не реально — ни звук, ни время, ни место. Снова, и снова, и снова Вилли бежал на голоса, но вдруг споткнулся, упал и скатился по склону, наткнувшись на скалистый выступ и понял, что сидит, прижавшись к каменистому уступу, а голоса теперь позади, исчезают в тумане, покидают его. Его нашел Мак. Откуда-то сверху вдруг появилась большая рука и схватила его. В следующую минуту его подняли — в синяках, оцарапанного и окровавленного, но накрепко прижатого к грубой рубахе шотландского конюха: сильные руки держали его так, будто не выпустят никогда. Уильям сглотнул. Иногда, когда ему снились кошмары, он просыпался в объятиях Мака. А иногда нет, и тогда он пробуждался в холодном поту и не мог уснуть в страхе перед ожидающим туманом и голосами. Вдруг Вилли услышал шаги и оцепенел. Осторожно вдохнув, он учуял специфический зрелый запах свиного навоза. Уильям замер: кабаны опасны, если их напугать. Сопение, снова шаги, шорох и дождь из мелких капель, когда тяжелые щетинистые тела задевали листья падуба и рвотного корня. Некоторые двигались медленно, но всё же двигались. Вилли резко сел, вертя головой из стороны в сторону и пытаясь точно определить, откуда исходит звук. В таком тумане ничто не могло передвигаться целенаправленно — если только они не следовали по тропе. Болото вдоль и поперек испещрено охотничьими тропами, проторенными оленями. По ним ходили все, начиная от опоссумов и заканчивая черными медведями. Эти тропы извивались бессмысленными кругами. Только две вещи можно знать о них наверняка: первое — они всегда вели к питьевой воде, и второе — они не заводили в трясину. В теперешних условиях Уильяму было достаточно и этого. Было еще кое-что, что говорили о его матери. «Безрассудная, — грустно вздыхала бабушка, качая головой. — Она всегда была такой безрассудной, такой импульсивной». И ее полные опасений глаза обращались к нему. «И ты точь-в-точь, как она», — говорил тот встревоженный взгляд. Да поможет нам всем Господь. — Может, так оно и есть, — с вызовом сказал Уильям вслух и, схватив острогу, встал. — Но я не умер. Пока еще. Это всё, что он знал. И еще то, что оставаться на месте надо только тогда, когда тебя кто-то ищет.
К СЕРЕДИНЕ ТРЕТЬЕГО дня Вилли нашел озеро. Он подобрался к нему сквозь собор вздымающихся голых кипарисов, чьи величественные извилистые стволы поднимались, будто колонны, от затопленной земли. Оголодавший и почти в бреду от нарастающего жара, Уильям медленно брел по колено в воде. Воздух не двигался – как и вода. Единственным, что перемещалось, были его медленно волочащиеся ноги да надоедливые жужжащие насекомые. Глаза Уильяма опухли от комариных укусов, а у вошки появилась компания в лице клещей и песчаных блох. В отличие от сотен роившихся мошек, «штопальные иглы» (так американцы называют стрекоз – прим. пер.) не жалили, но изобрели свою форму пытки: сновавшие туда-сюда, они привлекали его взгляд, когда от солнца их прозрачные крылышки и сверкающие тельца отсвечивали золотом, и синим, и красным – и от бликов кружилась голова. Гладкая поверхность озера настолько идеально отражала стоящие в ней деревья, что Вилли не до конца понимал, где на самом деле находится, опасно балансируя между двумя зеркальными мирами. Он все время терял ощущение верха и низа, и головокружительный вид сквозь ветви долговязых кипарисов вверху был точно таким же, как и внизу. Деревья нависали над ним более чем в восьмидесяти футах, и уносимые ветром облака, казалось, плыли прямо сквозь нежно шевелящиеся внизу ветки, и от этого постоянно возникало странное ощущение, что он вот-вот упадет. Вверх или вниз? Уильям сказать не мог. Он вытащил кипарисовую щепку из руки и сделал все возможное, чтобы омыть кровью ранку, но там все еще оставались мелкие занозы, засевшие под кожей, отчего его горячая рука пульсировала. Как и голова. Холод и туман исчезли, словно их и не было, и Уильям медленно продвигался сквозь мерцающее по краям царство жары и неподвижности. В глазах жгло. Если он фиксировал взгляд на завихрениях воды, вызванных собственными шагами, то разбегающиеся от сапог V-образные волны, которые нарушали потревоженное отражение, помогали ему сохранять вертикальное положение. Но стόило взглянуть на стрекоз... И он сразу начинал шататься и терять ориентацию, поскольку они, казалось, не принадлежали ни воздуху, ни воде, но являлись частью обоих. В воде, в нескольких дюймах от его правой голени, образовалась странная впадинка. Вилли моргнул, а затем ощутил тяжесть извивающегося тела и увидел в воде тень и зловещую заостренно-треугольную голову. Уильям глотнул воздуха и замер, а щитомордник, к великому счастью, нет. Вилли смотрел, как тот уплывает, и гадал, можно ли его съесть. А, не важно: лягушечье копье все равно сломалось, хотя, прежде чем хрупкое крепление порвалось, Уильяму удалось поймать три штуки. Маленьких. На вкус ничего так, хотя сырое мясо было как резиновое. Желудок с ноющей болью сжался, и Вилли поборол безумный порыв нырнуть за змеей, схватить ее и зубами сорвать плоть с костей. Может удастся поймать рыбу? Несколько минут Уильям стоял неподвижно, чтобы убедиться, что змея и правда убралась. Затем сглотнул и сделал шаг. А потом побрел дальше, сосредоточив взгляд на волнах, которые возникали от его шагов и разбивали зеркало воды вокруг него на небольшие фрагменты. Однако вскоре поверхность пришла в движение: сотни маленьких волн внахлест набегали на серо-коричневые стволы кипарисов, мерцая так, что головокружительный водоворот деревьев и облаков исчез. Уильям поднял голову и увидел перед собой озеро. Оно было огромным. Гораздо больше, чем он себе представлял. Гигантские лысые кипарисы стояли в воде, а среди них – отбеленные солнцем пни и остовы деревьев, что произрастали здесь когда-то. Темный противоположный берег густо порос ниссой, ольхой и калиной. И казалось, что чайно-коричневая вода, прямо в которой росли деревья, простирается перед ним на многие мили. Облизывая губы, Вилли наклонился и, набрав в ладонь бурой воды, выпил. Затем выпил еще. Вода была свежая и чуть горчила. Он провел мокрой ладонью по лицу, и от холодной влаги его пробил внезапный озноб. - Ну, ладно. Дыхание перехватило, но Ульям двинулся дальше, ощущая, как под ногами дно плавно становится покатым. Он шел, пока не оказался посреди открытой воды, оставив плотные заросли болота позади. Его по-прежнему окатывал озноб, но Вилли не обращал на это внимания. Озеро Драммонд назвали в честь прежнего губернатора Северной Каролины. Группа охотников, включавшая губернатора Уильяма Драммонда, отправилась на болото. Неделю спустя Драммонд, – единственный выживший – шатаясь, вышел к людям. Полумертвый от голода и лихорадки, но с вестью о невиданном огромном озере посреди болота Грейт Дисмал. Уильям сделал глубокий дрожащий вдох. Что ж, пока что его самого никто не съел. И он нашел озеро. В какой стороне город Дисмал-таун? В поисках хоть намека на печной дымок Вилли медленно осматривал берег. Ну хоть какой-нибудь разрыв в густой растительности, который мог бы свидетельствовать о поселении. Ничего. Вздохнув, он полез в карман и нащупал шестипенсовик. Подбросив монетку в воздух, Вилли почти уронил ее, неуклюже хватая выскальзывающий из неловких пальцев шестипенсовик. Поймал, поймал! Орел. Значит, налево. Он решительно повернулся и пошел. Обо что-то запнувшись в воде, Уильям как раз вовремя опустил голову, чтобы увидеть белую вспышку пасти щитомордника, когда тот выскочил из воды и бросился на его ногу. Вилли рефлекторно отдернул ногу вверх, и змеиные клыки на миг впились в кожаное голенище. Вскрикнув, Уильям сильно затряс ногой, отчего рептилия отцепилась и отлетела, с плеском упав в воду. Как ни в чем не бывало, змея почти мгновенно повернулась и стрелой метнулась по воде обратно. Сорвав с ремня сковородку, Уильям изо всех сил ею размахнулся, зачерпнул змею из воды и выплеснул в воздух. Не дожидаясь, чтобы посмотреть куда она упадет, он развернулся и с дикими брызгами рванул к берегу. Ворвавшись в заросли камедных деревьев и можжевельника, Вилли с облегчением остановился, пытаясь отдышаться. Но радость длилась недолго. Когда он, наконец, обернулся, то увидел змею, чья коричневая кожа блестела на солнце, словно медь. Гадина выскользнула на берег вслед за ним и решительно ползла по густой траве. Вскрикнув, Уильям помчался. Шлепая по грязи и отскакивая от деревьев, он слепо бежал сквозь хлещущие ветви калины и падуба, за которые цеплялись его ноги. Осыпаемый ворохом листьев и обломанных веток, Вилли прокладывал себе дорогу. Он не оглядывался, но и вперед особо не смотрел, и потому неожиданно врезался в человека, стоящего на его пути. Мужчина вскрикнул и повалился навзничь, а Уильям упал на него. Приподнявшись на руках, он понял, что смотрит в лицо изумленного индейца. До того, как Вилли успел извиниться, кто-то другой схватил его за плечо и грубо потянул вверх. Это был еще один индеец, который злобно задал какой-то вопрос. Уильям попытался вспомнить хоть что-нибудь из случайных обрывков торгового словаря – ничего не пришло в голову, и, указывая в сторону озера, выдохнул: - Змея! Индейцы, однако, слово явно поняли, поскольку сразу настороженно посмотрели в ту сторону, куда указывал Вилли. И в этот же миг в подтверждение его слов появился раздраженный щитомордник, извивающийся сквозь корни амбрового дерева. Оба индейца вскрикнули, и один из них, выхватив висящую за спиной дубинку, ударил по змее. Он не попал, и змея, мгновенно свившись в тугой клубок, бросилась на него. Но она тоже промахнулась, хотя и почти задела, потому что индеец, уронив дубинку, отпрянул назад. Другой индеец что-то раздраженно произнес и, взяв свою дубинку, принялся осторожно обходить змею. Щитомордник, еще больше разозленный таким посягательством на свою жизнь, с громким шипением закружился на собственных кольцах и метнулся, словно копье, к ноге второго индейца. Тот громко вскрикнул и отскочил назад, но дубинку из рук не выпустил. Тем временем Уильям, обрадованный, что больше не является объектом раздражения змеи, попятился прочь. Однако, увидев, что щитомордник на мгновение потерял равновесие, – если к змеям вообще можно применить такое слово – он схватил свою сковородку и, посильнее размахнувшись, со всей силы приложил гада ребром. Паника придала ему сил, и он ударял снова, и снова, и снова. Наконец, Вилли остановился, дыша, словно кузнечный мех, а по всем телу и лицу тек пот. Сглотнув, он осторожно поднял сковородку, ожидая увидеть на взрыхленной земле кровавое месиво оставшееся от змеи. Ничего. Он ощущал запах рептилии, – легкий душок, похожий на вонь гнилых огурцов – но ничего не видел. Уильям прищурился, пытаясь разобраться в массе взбитой грязи и листьев, затем поднял глаза на индейцев. Один из них пожал плечами. Другой показал в сторону озера и что-то сказал. Очевидно, змея благоразумно решила, что находится в меньшинстве, и вернулась восвояси. Держа сковородку в руке, Уильям неуклюже поднялся. Мужчины обменялись нервными улыбками. Обычно Уильям комфортно чувствовал себя с индейцами: многие из них проходили по его землям, и отец всегда приветствовал их, курил с ними на веранде, ужинал. Вилли не мог определить, к какому народу эти двое принадлежали. Оба лысые, лица с высокими скулами – они походили на кого-то из алгонкинских племен, но разве их обычные охотничьи территории не гораздо южнее? Индейцы тоже его рассматривали, а потом обменялись взглядами, отчего у Вилли в основании спины словно кольнуло. Один из них что-то сказал другому, искоса поглядывая на Уильяма: понимает ли тот, о чем речь? Другой широко улыбнулся, обнажив покрытые коричневыми пятнами зубы. - Табак? - спросил индеец, протягивая руку ладонью вверх. Уильям кивнул, пытаясь восстановить дыхание, и медленно, не выпуская из левой руки сковородку, правой полез внутрь мундира. Скорее всего, эти двое знают, как выбраться из болот: значит, надо установить дружеские отношения, а потом... Вилли пытался мыслить логически, но все его инстинкты возражали, считая, что он должен убираться отсюда, и не мешкая. Вытащив вощеный мешочек с табаком, Вилли со всей силы швырнул его ближнему индейцу, который уже направился к нему, и побежал. Позади послышались сначала удивленные окрики, а затем кряхтение и топот ног. Инстинкты его не обманули в своих подозрениях и заставили поднажать, но Уильям понимал, что сил надолго не хватит: спасаясь от змеи, он практически выдохся. А уж бежать со сковородкой в руке – ну никак не облегчало задачу. Вся надежда была на то, чтобы, значительно опередив индейцев, успеть спрятаться. Подумав об этом, Вилли поднапрягся и рванул через открытое пространство под разросшимися камедными деревьями, затем свернул в заросли можжевельника, практически тут же вынырнув из них на звериную тропу. Секунду он колебался – скрыться в чаще? – но стремление бежать победило, и он помчался по узкой тропе; лозы и ветки цеплялись за его одежду. Слава Богу, он вовремя услышал кабанов: испуганное фырканье и хрюканье, громкое шуршание в кустах и хлюпающие звуки, когда несколько тяжелых тел вскарабкивались на ноги. До него донесся запах теплой грязи и вонь свиной плоти. Должно быть, за поворотом на тропе – большущая лужа, в которой они валяются. - Дерьмо, - вполголоса выругался Уильям и бросился прочь с тропы в кусты. Юпитер, что теперь? Взбираться на дерево? Он тяжело дышал, пот заливал глаза. Вокруг рос только можжевельник, и хотя некоторые деревья были довольно большими, но плотными и искривленными – забраться невозможно. Вилли скорчился позади одного из них и попытался восстановить дыхание. Сердце стучало прямо в ушах: преследователей он ни за что не услышит. Что-то коснулось его руки, и Вилли, рефлекторно отмахнувшись сковородой, вскочил на ноги. Пес испуганно гавкнул, когда жаровня слегка задела его по плечу, затем оскалил зубы и зарычал. - Какого черты ты тут делаешь? - зашипел Уильям на него. Чертов ад, да псина размером с лошаденку! Шерсть на загривке собаки вздыбилась, придавая ей вид настоящего волка, – Иисус, это ведь не может быть волк, а? – и тут псина залаяла. - Заткнись ты, ради Бога! - но было поздно: Уильям услышал голоса индейцев – возбужденные и довольно близко. - Стой, - шептал Вилли, протягивая к псу ладонь и одновременно пятясь. - Стой. Хорошая собачка. Пес не остановился, но следовал за ним, продолжая рычать и гавкать. Этот звук еще больше встревожил кабанов: послышался топот копыт на тропе и удивленный возглас одного из индейцев. Уголком глаза Уильям поймал движение и развернулся, держа оружие наготове. Очень высокий индеец стоял и моргал, глядя на него. Черт, еще один. - Отойди, пес, - мягко произнес индеец с определенно шотландским акцентом. Тут заморгал Уильям. Собака прекратила лаять, но по-прежнему ходила вокруг Вилли – нервирующе близко и все время рыча. - Кто... - начал Уильям, но его прервало внезапное появление первых двух индейцев, которые именно в этот момент вышли из зарослей и внезапно остановились при виде незнакомца. Они бросали настороженные взгляды на собаку, поскольку та теперь обратила свое внимание на них, наморщив нос и выставив напоказ впечатляющий строй сверкающих зубов. Один из первых индейцев сказал незнакомцу что-то резкое – слава Богу, они не вместе. Высокий индеец весьма недружелюбно ответил. Уильям понятия не имел, что он сказал, но тем двоим это явно не понравилось. Их лица помрачнели, и один в порыве даже потянулся рукой к дубинке. Пес угрожающе зарычал, и рука тотчас опустилась. Первые индейцы, похоже, собирались поспорить, но высокий оборвал их, сказав что-то безапелляционное, и красноречиво махнув рукой – мол, убирайтесь отсюда. Те двое переглянулись, и Уильям, послав им злобный взгляд, выпрямился и встал рядом с высоким. Один из первых угрожающе посмотрел на Вилли, но его друг, задумчиво поглядев сначала на высокого индейца, а потом на пса, едва заметно покачал головой. Не говоря больше ни слова, эти двое повернулись и скрылись. Ноги Уильяма дрожали, его окатывали волны лихорадки и жара. Он сел на землю, несмотря на то, что придвигаться к собаке ближе, чем необходимо, у него не было никакого желания. Вилли настолько крепко сжимал ручку сковородки, что пальцы практически онемели. С некоторым трудом он разжал их и поставил жаровню рядом с собой. - Спасибо, - сказал Уильям и вытер рукавом пот с подбородка. - Вы... Говорите по-английски? - Я встречал англичан, которые заявляли, что нет, но думаю, ты, по крайней мере, все-таки, меня понимаешь, - индеец сел рядом и с любопытством рассматривал Уильяма. - Господи, - произнес Уильям, - вы не индеец. Лицо перед ним определенно не было алгонкинским. Теперь ясно видимый, человек выглядел моложе, чем Вилли думал – возможно, лишь немного старше, чем он сам. И однозначно белый, хотя кожа его загорела, и на лице имелись татуировки – двойные линии точек, круглящиеся по щекам. Одет он был в обтягивающие кожаные штаны и рубашку, а поверх одного плеча виднелся совершенно неуместный шотландский красно-черный плед. - Нет, индеец, - сухо сказал человек. Подняв подбородок, он указал им туда, где скрылись индейцы. - Где ты повстречался с теми? - Возле озера. Они попросили табак, и я... дал его им. Но потом они стали меня преследовать. Не знаю, почему. Парень пожал плечами. - Они хотели увести тебя на запад и продать в рабство в землях шони (индейское племя – прим. пер.), - он коротко улыбнулся. - Предлагали мне половину цены за тебя. Уильям глубоко вздохнул. - Тогда благодарю вас. То есть... Полагаю, у вас нет намерения сделать то же самое? Парень вслух не рассмеялся, но на лице проявилось лукавое выражение. - Нет. Я иду не на запад. Уильям почувствовал некоторое облегчение, хотя горячка от предпринятых усилий снова начинала уступать место ознобу. Он обнял руками колени. Его правая рука опять заболела. - Вы не... Как думаете, они не вернутся? - Нет, - спокойно и безразлично произнес мужчина. - Я приказал им убираться.
Уильям на него уставился. - А почему вы думаете, что они выполнят ваше приказание? - Потому что они из племени минго, - терпеливо ответил парень, - а я - каньен`кехака, из могавков. Они меня боятся. Уильям, прищурившись, на него посмотрел, но человек, вроде, не насмехался. Почти такой же высокий, как сам Вилли, он был худым, словно хлыст, его темно-коричневые волосы зализаны назад медвежьим жиром. Он выглядел авторитетно, но страха не внушал. Мужчина изучал его с таким же интересом. Уильям кашлянул и, прочистив горло, протянул руку: - К вашим услугам, сэр. Меня зовут Уильям Рэнсом. - О, я отлично знаю, кто ты, - ответил парень с довольно странной ноткой в голосе. Он тоже протянул руку и крепко пожал. - Йен Мюррей. Мы встречались, - его взгляд прошелся по изорванной и потрепанной одежде Уильяма, его исцарапанному потному лицу и грязным сапогам. - Ты выглядишь чуток лучше, чем в тот раз, когда я впервые тебя встретил… Но ненамного.
МЮРРЕЙ СНЯЛ ПОХОДНЫЙ КОТЕЛОК с огня и поставил на землю. На несколько мгновений он засунул нож в угли, затем окунул горячее лезвие в сковородку, теперь наполненную водой. Горячий металл зашипел, и от него поднялось облачко пара. - Готов? - спросил Мюррей. - Да. Уильям опустился на колени возле большого бревна тюльпанного дерева и плашмя положил на него свою раненную руку, которая заметно опухла там, где, выпирая, под кожей темнел большущий остаток щепки. Болезненно воспаленная кожа натянулась, под ней просвечивал гной. Могавк – а Вилли не мог пока еще думать о нем иначе, несмотря на имя и акцент – взглянул на него через бревно, насмешливо подняв брови. - Так это тебя я слышал? Ты кричал раньше? - он вцепился Уильяму в запястье. - Да, я кричал, - напряженно сказал Уильям. - На меня змея напала. - О, - губы Мюррея чуть скривились. - Ты орал, словно девчонка, - сказал он, возвращаясь к работе. Нож сильно надавил. Уильям издал глубокий нутряной звук. - Ага, лучше, - сказал Мюррей, коротко улыбнувшись, словно самому себе. Покрепче ухватившись за запястье Уильяма, он ровненько разрезал кожу возле занозы, открывая дюймов примерно на шесть. Отвернув кожу, Мюррей выудил щепку, затем осторожно выхватил мелкие частички кипарисового дерева, которые еще оставались в ране. Удалив все, что мог, он затем обернул край ветхого пледа вокруг ручки котелка и, подняв его, вылил дымящуюся воду прямо на открытую рану. Уильям издал еще более утробный звук, на сей раз сопровождая его словами. Цокая языком, Мюррей неодобрительно покачал головой. - Ага, что ж, полагаю, я должен спасти тебя от смерти, потому что если ты умрешь, то сразу же попадешь в ад, раз вот так сквернословишь. - Я не собираюсь умирать, - сказал Уильям коротко. Он тяжело дышал и вытер лоб свободной рукой, а другую осторожно поднял, стряхивая с пальцев окровавленную воду, в результате чего от боли закружилась голова. И Вилли тут же сел прямо на бревно. - Наклони голову между колен, если она кружится, - предложил Мюррей. - Она не кружится. В ответ послышались только звуки жевания. Ожидая, пока вода в котле закипит, Мюррей сходил к озеру и вытащил из него несколько горстей какой-то сильно пахнущей травы, которая росла возле берега. Именно ее листья он сейчас и жевал, сплевывая образовавшуюся зеленую массу на квадрат из ткани. Вытащив из своей заплечной сумки сильно усохшую луковицу, он отрезал от нее довольно большой кусок и придирчиво осмотрел, но, похоже, решил, что это он жевать не станет. Добавив лук к содержимому платка, Мюррей сделал аккуратный сверток. Поместив компресс поверх раны, он примотал его оторванными от подола рубашки Уильяма полосками. Мюррей задумчиво на него поглядел. - Полагаю, ты оч-чень упрямый? Выведенный из себя этим замечанием, Уильям уставился на шотландца, хотя на самом деле его друзья, родственники и военные командиры неоднократно говорили ему, что отсутствие гибкости однажды просто убьет его. Но у него же на лице не написано! - Какого дьявола ты имеешь в виду? - Я не хотел оскорбить, - мягко ответил Мюррей и, наклонившись, зубами покрепче затянул узел на импровизированной повязке, затем, отвернулся и сплюнул несколько нитей. - Я надеюсь, что это так, потому что за помощью идти очень далеко, и если ты достаточно упрям, чтобы не умереть у меня на руках, думаю, это было бы хорошо. - Я же сказал, что не собираюсь умирать, - заверил его Вилли. - И помощь мне не нужна. Где... Нет ли ту поблизости Дисмал-тауна? Мюррей поджал губы. - Нет, - ответил он и поднял одну бровь. - Ты туда направлялся? Уильям на секунду задумался, но кивнул. Ничего страшного не будет, если он скажет. Мюррей поднял вторую бровь. - Зачем? - У меня... там дело к одному джентльмену, - и как только он проговорил это, в сердце ёкнуло: «Господи, книга!» Уильям был настолько сбит с толку различными своими испытаниями и злоключениями, что истинная важность его потери даже в голову ему не приходила. Помимо общей увлекательной ценности и своей полезности в качестве палимпсеста (рукопись, написанная поверх другого, прежнего текста - прим. пер.) для его собственных размышлений, книга имела жизненно важное значение для его миссии. В ней содержалось несколько тщательно отмеченных отрывков, чей код давал Вилли имена и местонахождения тех людей, с которыми нужно увидеться. И, что более важно, то, что он должен им сказать. Уильям подумал, что большую часть имен мог бы вспомнить, но вот остальное... Его отчаяние было настолько огромным, что боль в пульсирующей руке просто померкла. Вилли резко встал, охваченный желанием ринуться обратно в Грейт Дисмал и начать прочесывать его дюйм за дюймом до тех пор, пока книга не найдется. - Ты в порядке, приятель? - Мюррей тоже подскочил и смотрел на него одновременно с интересом и беспокойством. - Я... Да. Просто... Кое-что вспомнил, вот и все. - Тогда думай об этом, сидя, ладно? Ты чуть в костер не свалился. На самом деле, в глазах у Вилли побелело, и лицо Мюррея расплылось в пульсирующих точках тьмы и света, хотя выражение тревоги на нем читалось ясно. - Я... Да, хорошо. Сел он даже более резко, чем поднялся, внезапно ощущая обильный холодный пот на своем лице. Ладонь на его здоровой руке побуждала его лечь, и Уильям лег, смутно понимая, что это лучше, чем потерять сознание. Мюррей издал на шотландский манер звук беспокойства и пробормотал что-то неразборчивое. Уильям чувствовал, что тот в нерешительности нависает над ним. - Я в порядке, - сказал он, не открывая глаз. - Просто... надо немного отдохнуть. - М-м-ф-м. Уильям не понял, что означает этот конкретный звук – то ли согласие, то ли отчаяние, но Мюррей отошел и через секунду вернулся с одеялом, которым без лишних слов накрыл Уильяма. Тот слабо махнул рукой в знак благодарности: говорить он не мог, поскольку зубы стучали от внезапного озноба. Его конечности уже некоторое время болели, но он не обращал на это внимания из-за необходимости держаться. Однако теперь вся пронизывающая до костей боль навалилась на него, отчего хотелось громко застонать. Чтобы этого не сделать, Уильям подождал, пока озноб не утихнет настолько, чтобы он мог говорить, и позвал Мюррея. - Вам знаком Дисмал-таун, сэр? Вы там бывали? - Довольно часто, ага, - Уильям видел Мюррея как темный силуэт, скорчившийся возле огня, и слышал чирканье металла по камню. - Он очень удачно назван. (Dismal в переводе с английского – болото, мрачный, гнетущий, безотрадный и далее в таком же духе – прим. пер.) - Ха, - слабо отозвался Уильям. - Точно сказано. А м-м-может быть вы встречали мистера Вашингтона? - Пятерых или шестерых из них. У генерала довольно много кузенов, да? - У г-г-г... - Генерал Вашингтон. Ты о нем слышал, наверное? - в голосе шотландского могавка послышался намек на веселье. - Да, слышал. Но... Конечно же это... Бессмыслица какая-то. Вилли умолк и сосредоточился, заставляя свои разлетевшиеся мысли вновь собраться. - Мистер Генри Вашингтон. Он тоже родственник генерала? - Насколько я знаю, в радиусе трехсот миль любой человек с фамилией Вашингтон приходится родственником генералу, - Мюррей склонился к сумке и вытащил из нее нечто большое и пушистое со свисающим голым хвостом. - А что? - Я... Ничего, - озноб чуть уменьшился, и Уильям блаженно вдохнул, расслабляя напряженные мускулы живота. Но даже сквозь недоумение и туман лихорадки давали о себе знать слабые толчки осторожности. - Кое-кто сказал мне, что мистер Генри Вашингтон – известный лоялист. Мюррей удивленно повернулся к нему. - Кто во имя Невесты сказал тебе такое? - Определенно тот, кто сильно ошибался, - Уильям прижал основания ладоней к глазам. Его раненная рука болела. - Что это у тебя? Опоссум? - Ондатра. Dinna fash, (не бойся, (гэльск.) - прим. пер.) она свежая. Я убил ее прямо перед тем, как наткнулся на тебя. - О. Хорошо. Уильям почувствовал странное утешение, и не мог понять, почему. Точно не из-за ондатры: он довольно часто их пробовал и знал, что они вкусные, хотя сейчас из-за жара аппетит отсутствовал. Вилли ощущал слабость и голод, но есть не хотелось. Ох. Нет, это «dinna fash». Фраза, произнесенная именно с той доброй и непринужденной интонацией, с которой часто к нему обращался грум Мак, когда Вилли падал со своего пони или ему не позволяли отправиться в город с дедушкой: «Dinna fash, все будет в порядке». От звука отрывающейся от мускула кожи на мгновение стало нехорошо, и Уильям закрыл глаза. - У тебя борода рыжая, - послышался полный удивления голос Мюррея. - Ты только сейчас это заметил? - сердито сказал Уильям и открыл глаза. Цвет его бороды всегда смущал его: если волосы на голове, груди и конечностях были приличного темно-каштанового цвета, то те, которые на подбородке и в приватных частях, росли ярко-рыжими, что ужасало его. Вилли тщательно брился даже на корабле или в дороге – но, разумеется, бритва ускакала вместе с конем. - Ну, да, - мягко произнес Мюррей. - Полагаю, раньше мне было не до того. Он замолчал, сконцентрировавшись на своей работе, и Уильям попытался расслабить сознание, надеясь хоть ненадолго уснуть. Он жутко устал. Но повторяющиеся образы болота прокручивались перед закрытыми глазами, утомляя его видениями, которые он не мог ни игнорировать, ни отогнать. Корни, словно петли веревки, грязь, ряд бурых кругляшей застывшего кабаньего дерьма, которые выглядели странно похожими на человеческие экскременты... Разворошенная опавшая листва... Сухие листья, плывущие по коричневой, похожей на стекло, воде; отражения, разбивающиеся вокруг его голеней... Листки из его книги, слова в воде – неясные, насмешливые, уплывающие со страниц... Взглянешь наверх: небеса вращаются так же, как и озеро. Ощущение, что так же легко можно упасть вверх, как и вниз, и утонуть там, в наполненном водой воздухе... Утонуть в своем поте... Молодая женщина слизывает испарину с его щеки... Щекотно. Ее тело тяжелое, горячее и надоедливое – Уильям повернулся и отодвинулся, но не мог убежать от ее навязчивого внимания. ...Густой и жирный пот в его волосах, он собирается за ушами... Скапливается наподобие жирных склизких жемчужин в гуще его вульгарной бороды... Озноб на коже; его одежда – насквозь промокший кокон... Женщина все еще здесь, теперь неживая – мертвым грузом пригвоздила его к ледяной земле. Туман и подкрадывающийся холод... Белые пальцы, впивающиеся в его глаза и уши. Он должен держать рот закрытым, а иначе они достанут до его внутренностей... Всё белое. Дрожа, он свернулся калачиком.
Наконец, Уильям глубже погрузился в прерывистый сон, от которого поднялся несколько позже, почуяв насыщенный аромат жарящегося мяса ондатры, и обнаружив, что, прижавшись к нему, лежит и храпит громадная псина. - Иисусе, - произнес Вилли, приведенный в замешательство воспоминаниями о молодой женщине в его снах. Он слабо оттолкнул пса. - Этот откуда взялся? - Это Ролло, - укоризненно ответил Мюррей. - Я сказал ему лечь рядом с тобой, чтобы ты согрелся: тебя трясло от озноба, если ты не заметил. - Да, я заметил. Уильям с трудом поднялся и заставил себя поесть, но был счастлив снова лечь – на безопасном расстоянии от пса, который теперь лежал на спине с поднятыми кверху лапами, сделавшись похожим на гигантское волосатое насекомое. Уильям провел рукой по своему липкому лицу, пытаясь стереть этот тревожный образ из своей головы, пока он не проник в его горячечные сны. Совсем спустилась ночь, и небо над головой прояснилось – пустое и огромное, безлунное, но сверкающее далекими звездами. Уильям подумал об отце своего отца, который умер задолго до рождения Вилли и был известным астрономом-любителем. Папả частенько брал Вилли, иногда вместе с мамой, полежать на лужайке в Хилуотере, чтобы смотреть на звезды и называть созвездия. Сине-черная пустота была холодным зрелищем, и его лихорадочная кровь трепетала. Но, тем не менее, звезды утешали. Мюррей тоже смотрел ввысь, его татуированное лицо выглядело отстраненным. Привалившись к бревну, Уильям откинулся назад и принялся думать. Что делать дальше? Он все еще пытался осознать, что Генри Вашингтон, а, значит и остальные контакты в Дисмал-тауне, скорее всего, были повстанческими. Не ошибался ли этот шотландский могавк в том, что говорил? Или пытался для каких-то своих целей направить по ложному следу? Интересно, но зачем это ему? Мюррей не знал о Уильяме ничего, кроме имени и того, как зовут его отца. А когда они впервые встретились во Фрейзерс Ридж несколько лет назад, лорд Джон был лишь частным лицом. Ну не мог Мюррей наверняка сказать, что Уильям – военный, не говоря уж о том, что разведчик, и уж тем более, откуда ему знать о его миссии? А если Мюррей не хотел его дезинформировать, и был прав в том, что говорил... Уильям сглотнул, потому что во рту пересохло и слиплось. «Тогда я едва не попал впросак». Что могло бы произойти, если бы он пришел прямо в гнездо повстанцев, да еще в таком крохотном городке, как Дисмал-таун, и беспечно открыл бы свои цели и назвал свое имя? «Они бы повесили тебя на ближайшем дереве, - холодно констатировал его мозг, - и выбросили бы твое тело в болото. Что же еще-то?» Это привело к еще более неприятной мысли: как мог капитан Ричардсон настолько ошибаться в своей информации? Уильям сильно потряс головой, пытаясь привести свои мысли в порядок, но единственным результатом стало то, что голова снова закружилась. Движение привлекло внимание Мюррея, и он взглянул на Вилли, который в порыве произнес: - Ты сказал, что ты могавк. - Могавк. И глядя в это татуированное лицо и темные глаза, Уильям в этом не сомневался. - Как так получилось? - спросил он торопливо, чтобы Мюррей не подумал, что Вилли сомневается в его правдивости. Мюррей явно колебался, но ответил. - Я женился на женщине из племени каньен`кехака и был принят в клан Волка жителей Снейктауна. - А-а. А твоя... жена, она?.. - Я больше не женат. В том, как он говорил, не было ни намека на угрозу, но прозвучало это с какой-то мрачной окончательностью, которая положила конец любым другим расспросам. - Сожалею, - официально произнес Уильям и замолчал. Снова начинался озноб, и вопреки своему нежеланию, Уильям соскользнул в лежачее положение, натягивая на уши одеяло и прижимаясь к псу, который глубоко вздохнул и громко пустил газы, но не шелохнулся. Когда озноб, наконец, снова прекратился, Уильям опять погрузился в сновидения, только теперь жуткие и полные насилия. Его сознание каким-то образом зацепилось за индейцев, и они преследовали его, превратившись в змей. Те, в свою очередь, стали древесными корнями, проникшими сквозь извилины его мозга и взорвавшими череп, высвобождая еще больше змеиных выводков, которые сворачивались кольцами и петлями. Вилли снова проснулся, взмокший от пота и с болью во всем теле. Он попытался подняться, но обнаружил, что руки его не держат. Кто-то стоял рядом с ним на коленях... Это шотландец, могавк… Мюррей. Вспомнить имя было почти облегчением, и ему стало еще лучше, когда он понял, что Мюррей держит возле его губ котелок. Это оказалась вода из озера: Уильям узнал ее странный свежий и горький вкус и с жадностью выпил. - Спасибо, - прохрипел он и вернул пустой котелок. Вода дала ему силы, чтобы сесть. Голова все еще кружилась от жара, но сны удалились, по крайней мере, на данный момент. Вилли вообразил, что они пока притаились в ожидании за маленьким кольцом света, который отбрасывал огонь, и решил, что больше не заснет – ну, не сейчас. Боль в руке усиливалась: горячее, тянущее ощущение и пульсация, которая бежала от кончиков пальцев к середине плеча. Пытаясь контролировать и боль, и ночь, Уильям снова завел разговор. - Я слышал, что могавки считают немужественным выказывать страх... И если их поймали и пытают враги, то они ничем не проявляют страдания. Это правда? - Ты стараешься не оказаться в такой ситуации, - очень сухо сказал Мюррей. - Но если такое случилось... то ты должен проявить храбрость, вот и все. Ты поешь свою смертную песнь и надеешься, что умрешь достойно. А, что, у британских солдат по-другому? Ты же не хочешь умереть как трус, не так ли? Под закрытыми веками Уильям наблюдал, как мерцают узоры, которые менялись вместе с движением пламени – горячие и все время разные. - Не хочу, - признал он. - И действительно, разница небольшая – я о надежде умереть достойно, если придется. Но если ты солдат, то тут вопрос только в том, что тебя или застрелят, или ударят по голове. Вряд ли тебя медленно замучают пытками до смерти. Ну, разве что наткнешься на дикарей, наверное. А что... Ты сам когда-нибудь видел, чтобы кто-то вот так умирал? - с любопытством спросил Уильям, открывая глаза. Не отвечая сразу, Мюррей протянул свою длинную руку, чтобы перевернуть вертел. В свете огня нельзя было прочитать выражение его лица. - Да, видел, - наконец тихо произнес он. - Что они с ним сделали? Уильям не был уверен, зачем спрашивает: возможно, только для того, чтобы отвлечь себя от пульсации в руке. - Ты не захочешь знать. Это прозвучало решительно: Мюррей никоим образом его не дразнил и не напрашивался на дальнейшие расспросы. Однако, это возымело обратный эффект: слабый интерес Уильяма тут же обострился. - Да, хочу. Мюррей сжал губы, но Уильям теперь кое-что знал о том, как извлекать информацию, и был достаточно мудр, чтобы, просто сохраняя молчание, неотрывно смотреть в глаза могавка. - Содрали с него кожу, - наконец проговорил Мюррей и пошевелил огонь палкой. - С одного из них. По кусочку. Тыкали горящими сосновыми щепками в образовавшиеся раны. Отрезали его приватные места. Затем разожгли огонь под ступнями, чтобы жечь его, пока он не умрет от шока. Это... заняло некоторое время. - Да уж, полагаю, что так. Уильям попытался вызвать в воображении картинку происходящего... И весьма преуспел, отводя взгляд от почерневшего скелета ондатры, объеденного до костей. Он зажмурился. Рука все еще пульсировала в такт с каждым ударом сердца, и Уильям старался не представлять ощущения, когда горящие щепки впиваются в твою плоть. Мюррей молчал: Уильям даже не слышал его дыхания. Но совершенно точно знал, как если бы находился в голове другого, что он тоже представлял себе ту сцену... Только в его случае воображать не было необходимости. Он заново ее переживал. Вилли чуть пошевелился, отчего сквозь руку прошла ослепляющая боль, и, стиснув зубы, не издал ни звука. - А мужчины... Скажем, ты... думал о том, как сам справился бы? - спросил он тихо. - Ты бы смог такое выдержать? - Каждый мужчина думает об этом. Мюррей резко поднялся и направился к дальнему краю поляны. Уильям слышал, как зажурчала жидкость, но вернулся могавк на несколько минут позже, чем мог бы. Пес внезапно проснулся и поднял голову, медленно помахав своим большим хвостом при виде хозяина. Мюррей тихо рассмеялся и что-то сказал собаке на каком-то странном языке – могавском? гэльском? – затем наклонился и, оторвав бедрышко от остатков ондатры, кинул его животному. Чудище вскочило, словно молния, его зубы клацнули на кости, после чего пес радостно затрусил подальше от огня и лег, облизывая свой приз. Лишенный своего товарища по сну, Уильям осторожно прилег, уложив голову на здоровую руку, и принялся наблюдать за тем, как Мюррей чистит свой нож, травой соскребая кровь и жир. - Ты сказал, что нужно петь свою смертную песнь. Что это такое? Мюррея это озадачило. - Я имею в виду, - попытался объяснить Уильям, - какие слова ты бы... Ну, любой человек... произнес в своей смертной песне? - О, - шотландец посмотрел на свои руки – длинные узловатые пальцы медленно потирали лезвие. - Знаешь, я только одну такую слышал. Другие два раза, когда я видел умирающих вот так людей, они были белыми и не пели смертной песни. Индеец – из племени онондага – он... Ну, в самом начале подробно поведал, кто он такой: воин какого народа, в смысле, о своем клане и семье. Затем довольно много о том, как он презирает... людей, которые собирались его убить. Мюррей прочистил горло. - Немного о том, что он совершил: о своих победах и смелых воинах, которых он убил, и о том, как они поприветствуют его в смерти. Потом... о том, как он собирается пересечь... - могавк подыскивал слова, - это... дорогу между этим миром и тем, что лежит после смерти. Полагаю, вы назвали бы это пропастью, хотя слово означает нечто большее, чем расщелина. Мюррей немного помолчал, но не так, как если бы закончил... Это больше походило на то, будто он пытается припомнить нечто более детально. Он резко выпрямился, глубоко вдохнул и, закрыв глаза, принялся декламировать что-то на могавском языке, как Уильям предположил. Это было потрясающе – звуки «н», «р» и «т» выбивали ровный ритм, похожий на барабанную дробь. - А потом было немного о том, каких чудовищ он встретит на своем пути в рай, - сказал Мюррей, внезапно прекратив. - Существа вроде летающих зубастых голов. - Фу, - произнес Уильям, и, удивившись, Мюррей рассмеялся. - Да, я бы сам не хотел такое увидеть. Уильям на секунду задумался. - Ты сочиняешь свою смертную песнь заранее?.. В смысле, на всякий случай? Или просто надеешься на... эм... вдохновение момента? Мюррей выглядел немного растерянным. Он моргнул и отвел взгляд. - Я... что ж... Об этом обычно не говорят, понимаешь? Но, да, несколько друзей рассказывали мне о своих мыслях на случай, если когда-нибудь придет нужда. - Хм-м-м, - Уильям повернулся на спину и стал смотреть на звезды. - А смертную песнь поют, только если тебя пытают перед тем, как убить? Что, если ты просто заболел и думаешь, что можешь умереть? Мюррей прекратил чистить нож и с подозрением на уставился на Уильяма. - Ты же не умираешь, а? - Нет, просто интересно, - уверил его Уильям. Он не думал, что умирает. - М-м-ф-м, - произнес шотландец с сомнением. - Ну, хорошо. Нет, обычно смертную песнь поешь тогда, когда точно уверен, что умираешь. Из-за чего – значения не имеет. - Но заслуги больше, - предположил Уильям, - если поешь ее, когда в тебя втыкают горящие щепки? Шотландец громко расхохотался, и вдруг стал гораздо меньше похожим на индейца. Он провел пальцами по губам. - По правде говоря... Тот онондага... Не думаю, что он хорошо справился, - брякнул Мюррей. - Не слишком-то правильно его критиковать, конечно. В смысле, не уверен, что сам смог бы лучше – в тех обстоятельствах. Уильям тоже рассмеялся, но затем оба притихли. Уильям подумал, что, как и он сам, Мюррей представил себя привязанным к шесту в ожидании жуткой пытки. Вилли устремил взор на небесный свод и попробовал сочинить несколько строчек: «Я, Уильям Кларенс Генри Джордж Рэнсом, граф...» Нет, ему никогда не нравилась эта связка имен. «Я, Уильям, - думал он путанно. - Уильям... Джеймс...» - Джеймс было его секретным именем, хотя он годами о нем не вспоминал. Но это лучше, чем Кларенс. «Я, Уильям», - что еще можно сказать? Не больше, чем это, пока. Нет, лучше он не станет умирать. По крайней мере, до тех пор, пока не совершит что-нибудь, достойное хорошей смертной песни. Мюррей молчал, пламя отражалось в его невеселых глазах. Глядя на него, Уильям подумал, что шотландский могавк уже давно сочинил свою смертную песнь, и вскоре, горящий, но храбрый Вилли заснул, слушая потрескивающий огонь и то, как пес тихонько обгладывает косточку.
ВИЛЛИ БЛУЖДАЛ В ТУМАНЕ мучительных снов: по бесконечному качающемуся мосту над бездонной пропастью его преследовали черные змеи. На него нападали стаи летающих желтых голов с радужными глазами, их малюсенькие острые, как у мышей, зубы протыкали его плоть. Он махнул ладонью, чтобы оттолкнуть их, и боль, что прострелила руку от этого движения, разбудила его. Все еще было темно, но то, что рассвет близко, подсказывало живое прикосновение холодного воздуха к лицу. От этого ощущения Уильям вздрогнул: его снова знобило. Кто-то что-то сказал – Вилли не понял, и, все еще окутанный миазмами горячечных снов, подумал, что разговаривает, должно быть, с одной из змей, которая обращалась к нему раньше – до того, как они стали его преследовать. Лба коснулась рука, и огромного размера большой палец приоткрыл одно из его век. Насмешливое лицо индейца расплывалось в нечетком ото сна зрении. Издав раздраженный звук, Уильям отдернул голову и моргнул. Индеец что-то вопросительно произнес, и знакомый голос ответил. Кто... Мюррей. Имя, казалось, парило рядом с его локтем, и Вилли смутно припомнил, что сам могавк сопровождал его в том сне, отпугивая змей суровым шотландским р-р-рычанием.
Но сейчас он говорил не по-английски, и даже не на том странном шотландском языке из Хайленда. Уильям с трудом повернул голову, хотя его тело по-прежнему трясло от озноба. Несколько индейцев сидели вокруг огня на корточках, чтобы не касаться влажной от росы травы. Один, два, три... Всего шесть. Один из них сидел на бревне рядом с Мюрреем, они разговаривали. Нет, семь. Еще тот, который касался его: наклонившись, седьмой вглядывался в его лицо. - Думаешь, ты умрешь? - спросил мужчина с легким любопытством. - Нет, - сквозь зубы ответил Уильям. - Черт возьми, кто вы такой? Индеец, похоже, решил, что это смешной вопрос, и, обратившись к своим товарищам, явно его повторил. Они все расхохотались, и Мюррей, взглянув в его сторону, поднялся, когда увидел, что Уильям проснулся. - Канъен`кехака, - сказал нависающий над ним человек и ухмыльнулся. - А ты, черт возьми, кто? - Мой родственник, - коротко произнес Мюррей до того, как Уильям смог ответить. - Значит, жив пока? - Судя по всему, - Вилли нахмурился, глядя на Мюррея. - Не хочешь представить меня своим... друзьям? Первый индеец от этой фразы расхохотался и, очевидно, перевел ее двум или трем другим, которые с любопытством подошли и воззрились на него. Они тоже посчитали это забавным. А Мюррею, похоже, было не до смеха. - Мои родственники, - сухо ответил он. - Некоторые из них. Хочешь воды? - У тебя куча родни... кузен. Да, пожалуйста. Он с трудом поднялся на одной руке. Ему не хотелось покидать промозглый комфорт влажного от росы одеяла, но он подчинился внутреннему позыву, который говорил, что необходимо встать на ноги. Похоже, Мюррей хорошо знал этих индейцев, но были они родней или нет – в губах и плечах Мюррея читалась определенная напряженность. И совершенно очевидно: Мюррей сказал им, что Уильям его родственник, только потому, что если бы нет... «Канъен`кехака», - так ответил индеец на вопрос, кто он такой. Уильям вдруг понял, что это было не имя. Так называлось то, кем он являлся. Мюррей произносил это слово вчера, когда сказал, что отослал тех двух индейцев-минго. Он говорил: «Я – канъен`кехака, могавк. Они меня боятся». Мюррей произнес это как обычный факт, и в тех обстоятельствах Уильям предпочел не вдаваться в подробности. Но видя здесь нескольких могавков, он оценил благоразумие минго. От могавков исходил дух добродушной свирепости, которую перекрывала небрежная уверенность, вполне подходящая для людей, которые были готовы петь, хоть бы и плохо, в то время как их кастрируют и сжигают заживо. Мюррей передал ему котелок, и Уильям жадно выпил, а затем плеснул немного воды на лицо. Почувствовав себя чуть лучше, он отправился облегчиться, после чего подошел к огню и присел на корточки между двумя крепышами, которые с открытым любопытством его разглядывали. Похоже, что по-английски говорил только человек, который открывал Уильяму веко, но остальные кивнули ему – довольно приветливо, хотя и настороженно. Уильям, взглянув через огонь, испуганно отпрянул, почти потеряв равновесие. Длинная рыжевато-коричневая туша лежала в траве по ту сторону костра, на ее боках блестел свет. - Он мертвый, - увидев его испуг, иронично сказал Мюррей. Все могавки рассмеялись. - Я догадался, - ответил Вилли столь же иронично, хотя его сердце все еще колотилось от потрясения. - Если это тот, кто сожрал моего коня, значит, так ему и надо. Теперь, когда он присмотрелся, то увидел позади и другие туши. Небольшой олень, кабан, пятнистый кот и две или три цапли, лежавшие в темной траве словно маленькие белые холмики. Ну, это объясняло присутствие могавков на болоте: как и все, они пришли на охоту. Приближался рассвет: слабый ветерок пошевелил влажные волосы на шее и принес от животных запах крови и мускуса. Язык и сознание действовали медленно, но Уильяму удалось произнести несколько хвалебных слов в честь удачливых охотников – он знал, как быть вежливым. Мюррей перевел их, выглядя удивленным, но довольным, обнаружив, что у Вилли есть манеры. Но Уильям слишком плохо себя чувствовал, чтобы на это обидеться. Потом разговор стал общим и велся по большей части по-могавски. Особенного интереса к Уильяму индейцы не проявляли, хотя сидящий рядом человек совсем по-товарищески передал ему кусок холодного мяса. Вилли кивком поблагодарил и заставил себя съесть его, хотя с таким же успехом мог засунуть в себя подошву своих сапог. Он чувствовал себя нездоровым и липким, и, доев мясо, вежливо кивнул ближайшему индейцу и снова пошел и прилег, надеясь, что его не стошнит. Увидев это, Мюррей поднял подбородок в сторону Уильяма и что-то сказал своим друзьям по-могавски, завершив свое обращение каким-то вопросом. Говоривший по-английски индеец, приземистый и полный парень в клетчатой шерстяной рубашке и штанах из оленьей кожи, в ответ пожал плечами, затем поднялся и подошел, снова над ним наклоняясь. - Покажи мне эту руку, - сказал он и, не дожидаясь, что Уильям послушается, взял его за запястье и потянул вверх рукав рубашки. Уильям чуть сознание не потерял. Когда перед глазами перестали кружиться темные пятна, он увидел, что Мюррей и еще пара индейцев присоединились к первому. Все они с неприкрытым ужасом глазели на его обнаженную руку. Уильяму смотреть не хотелось, но он рискнул взглянуть. Предплечье было гротескно опухшим, почти вдвое больше своего нормального размера, и темно-красные полосы бежали вниз по руке к запястью из-под крепко примотанного компресса. Говорящий по-английски индеец – как там его назвал Мюррей? Обжора, ему показалось, но почему? – вытащил нож и разрезал повязку. Только когда убрали компресс, Уильям понял, насколько неудобным тот был. Вилли подавил желание потереть руку, чувствуя, как возвращается кровообращение, покалывая булавками и иголками. Булавки и иголки, черт возьми. Казалось, что на руку напала орава огненных жалящих муравьев. - Дерьмо, - процедил Вилли сквозь зубы. Все индейцы явно знали это слово, потому что рассмеялись – все, кроме Мюррея и Обжоры, которые сощурились на его руку. Обжора – но он вовсе не выглядел толстым, почему его так называют? – осторожно потыкал руку, покачал головой и что-то сказал Мюррею, потом указал на запад. Мюррей потер лицо и сильно потряс головой, словно человек, который борется с усталостью или беспокойством. Затем пожал плечами и что-то спросил у всей толпы. Люди в ответ кивали и пожимали плечами, и некоторые из мужчин поднялись и направились в лес. Несколько вопросов медленно вращались в мозгу Уильяма, круглые и блестящие, словно металлические шары модели Солнечной системы его дедушки в библиотеке лондонского дома на Джермин-стрит. Что они делают? Что происходит? Я умираю? Я умираю, как британский солдат? Почему он... Британский солдат... Его разум поймал эту фразу за хвост, когда она промелькнула, и потащил обратно, чтобы рассмотреть более пристально. «Британский солдат»… Кто это произнес? Медленно вращаясь, ответ показался перед мысленным взором. Мюррей. Когда они разговаривали ночью... Что он говорил? «А, что, у британских солдат по-другому? Ты же не хочешь умереть как трус, не так ли?» - Я совсем не собираюсь умирать, - пробормотал Уильям, но мозг его проигнорировал, напряженно следуя за этой маленькой загадкой. Что Мюррей имел в виду? Говорил ли он теоретически? Или на самом деле узнал в Уильяме английского солдата? Да ладно, это невозможно. И какого черта он ему ответил? Солнце всходило, и мягкий свет зари был достаточно ярким, чтобы заболели глаза. Уильям прищурился и сосредоточился. Он сказал: «И действительно, разница небольшая – я о надежде умереть достойно, если придется». Чтоб его, получается, он ответил так, будто является английским солдатом. В данный момент Вилли было все равно: достойно ли он умирает или как собака... А где... О, тут. Издавая тихие скулящие звуки, Ролло фыркал возле руки, затем принюхался к ране и принялся ее лизать. Ощущения возникли причудливые: больно, но странно умиротворяюще, и Вилли не шелохнулся, чтобы отстранить пса. О чем... Ох, да. Тогда Вилли просто ответил, не вдумываясь в то, что сказал Мюррей. Но что, если тот знал, кем – или чем – является Уильям? Легкий укол тревоги прорезал трясину его разбухших мыслей. Может, Мюррей за ним следил еще до того, как он попал в болото? Может, видел, как он разговаривал с мужчиной на той ферме в глухомани, на границе болот, и последовал за ним, готовый перехватить, как только представится возможность? Но если это правда... Что там Мюррей говорил о Генри Вашингтоне и Дисмал-тауне? А вдруг это ложь? Коренастый индеец сел рядом на колени, отталкивая пса. Ни одного из тех вопросов, которые путались у него в голове, Уильям задать не мог. - Почему они зовут вас Обжорой? - спросил он взамен сквозь туман горячей боли. Мужчина ухмыльнулся и, потянув, открыл ворот своей рубашки, чтобы показать множество шрамов, которые исполосовали шею и грудь. - Убил одного (тут игра слов: Glutton по-английски и обжора, и росомаха – прим. пер.), - ответил он. – Голыми руками. Теперь это мое животное-хранитель. А у тебя есть? - Нет. Индеец укоризненно посмотрел на Вилли. - Тебе необходимо иметь одного, если хочешь выкарабкаться из этого. Выбери себе. И лучше кого-нибудь сильного. Безропотный и послушный, Уильям принялся искать среди случайных образов животных: кабан... змея... олень... пума... Нет, слишком противная и плохо пахнет. - Медведь, - сказал он, утвердившись в выборе зверя. Ведь нет никого сильнее, чем медведь, правда? - Медведь, - кивая, повторил индеец. - Да, это подойдет. Он распорол рукав Уильяма ножом, потому что ткань слишком туго обхватывала распухшую руку. Внезапно Вилли озарило солнечным светом, и лезвие ножа блеснуло серебром. Мужчина посмотрел на Уильяма и рассмеялся. - У тебя рыжая борода, Медвежонок, ты знаешь об этом? - Знаю, - сказал Уильям и закрыл глаза, спасаясь от лучей утренней зари.
РОСОМАХА ХОТЕЛ ЗАБРАТЬ ШКУРУ ПУМЫ, но Мюррей, встревоженный состоянием Уильяма, отказался ждать, пока тот ее освежует. Результатом последовавшего спора стало то, что Уильям очутился нос к носу с мертвой кошкой в наспех сооруженной волокуше, которая тащилась позади лошади Мюррея по неровной земле. (Волокуша – приспособление у индейцев для перевозки грузов, в которое впрягают лошадь или собаку. Состоит из двух шестов, перекрещивающихся под острым углом, и поперечины. Верхний конец прикрепляется к луке седла, а свободные концы волочатся по земле; вещи складываются в сумку из кожи, которая помещается между шестами – прим. пер.). Уильяму дали понять, что они едут в крохотное поселение примерно в десяти милях отсюда – там есть доктор. Росомаха и еще два могавка отправились с ними, чтобы показать дорогу, оставив других своих товарищей продолжать охоту. Пуму выпотрошили, и Уильям решил, что это к лучшему: теплый день становился жарким. Но запах крови привлекал массу мошкары, которые пировали от пуза, поскольку лошадь, нагруженная еще и волокушей, не могла двигаться достаточно быстро, чтобы их обогнать. Мошка гудела и жужжала, кружась над ухом и нервируя его до крайности. И хотя большая часть насекомых интересовались кошкой, многие из них хотели попробовать на вкус Вилли – их было столько, что он почти перестал думать о руке. Когда индейцы остановились, чтобы помочиться и попить, они помогли Уильяму подняться на ноги – такое облегчение, даже несмотря на то, что его шатало. Мюррей, взглянув на искусанную мошкой и обожженную солнцем физиономию Вилли, полез в висевшую у него на ремне кожаную сумку и вытащил измятую жестянку с весьма зловонной мазью, которой он очень щедро намазал Уильяма. - Осталось миль пять-шесть, не больше, - уверил он, хотя Вилли ни о чем не спрашивал. - О, отлично, - отозвался он со всей энергией, на которую был способен. - В конце концов, это – не ад, а всего лишь чистилище. Подумаешь, еще какая-то тысяча лет! Мюррей рассмеялся, а Росомаха смотрел на него озадаченно. - Ты справишься, - Мюррей хлопнул его по плечу. - Не хочешь немного пройтись? - Боже, да. Голова кружилась, ноги отказывались идти прямо, а колени, казалось, сгибались в непривычных направлениях, но это было лучше, чем еще один час общения с мухами, облепившими тусклые глаза и вялый язык пумы. Опираясь на крепкую палку, вырезанную из дубового деревца, Уильям упрямо тащился за лошадью, то дрожа от липкого озноба, то обливаясь потом. Но он решил оставаться в вертикальном положении до тех пор, пока (и если) не упадет. Мазь и правда отгоняла насекомых – все индейцы также были ею намазаны. И когда Уильям не боролся с ознобом, то впадал в некое подобие транса, беспокоясь только о том, чтобы ставить одну ногу перед другой. И Мюррей, и индейцы некоторое время на него посматривали, но затем, удовлетворенные тем, что тот сохранял вертикальное положение, вернулись к своим разговорам. Вилли не особенно понимал, что эти двое говорили по-могавски, но Росомаха, похоже, подробно расспрашивал Мюррея о том, что такое чистилище. Мюррею довольно трудно было объяснять концепцию, очевидно, из-за того, что у могавков отсутствует понятие греха или представление о Боге, которого беспокоят человеческие пороки. - Хорошо, что ты стал каньен`кехака, - наконец сказал Росомаха, качая головой. - Дух не удовлетворен тем, что злой человек умер, но хочет мучить его еще и после смерти? И христиане называют жестокими нас! - Ну, да, - ответил Мюррей, - но подумай. Скажем, человек – трус, и умер не слишком достойно. Чистилище дает ему шанс доказать свою храбрость, в конце концов, нет? И когда он проявит себя настоящим мужчиной, тогда перед ним откроется мост, и он беспрепятственно сможет пройти по нему над облаками, в которых живут жуткие существа, прямо в рай. - Хм-м, - произнес Росомаха, хотя, похоже, он все еще сомневался. - Полагаю, если человек сможет вынести сотню лет пыток в чистилище... Но как он это сделает, если нет тела?
- Ты думаешь, что человеку необходимо тело, чтобы испытывать муки? - спросил Мюррей с явной иронией, и Росомаха оставил тему, хмыкнув то ли от удовольствия, то ли в знак согласия. Некоторое время они все шли молча, прислушиваясь к птичьему щебету и громкому жужжанию насекомых. Прилагая усилия, чтобы оставаться в вертикальном положении, Уильям, чтобы не сбиться с тропы, в качестве маяка сфокусировал свое внимание на затылке Мюррея и потому заметил, когда шотландец, ведя лошадь под уздцы, замедлил шаг. Сначала он подумал, что это из-за него, и собирался протестовать, что может идти дальше – ну, по крайней мере, еще некоторое время. Но потом увидел, что Мюррей бросил быстрый взгляд на одного могавка шедшего впереди, и, повернувшись к Росомахе, что-то спросил – слишком тихо для того, чтобы Уильям мог расслышать слова. Росомаха ссутулился, словно не хотел отвечать, но затем, смирившись, расслабился. - О, понимаю, - сказал он. - Она и есть твое чистилище, да? С вымученной веселостью Мюррей спросил: - Это имеет значение? Я просто поинтересовался, все ли у нее хорошо. Росомаха вздохнул, пожимая одним плечом. - Да, хорошо. У нее есть сын. И дочка тоже, кажется. Ее муж... - Да? - голос Мюррея как будто затвердел. - Ты знаешь Таенданегеа? - Знаю, - теперь в голосе Мюррея звучало любопытство. Находящийся в легком тумане Уильям и сам слегка заинтересовался: ему хотелось спросить, кто такой этот Таенданегеа, и какое отношение он имеет к женщине, которая когда-то была… возлюбленной Мюррея? О, нет. «Я больше не женат». Значит, его женой. Уильям почувствовал слабый укол сочувствия и подумал о Марджери. В последние четыре года он вспоминал о ней только случайно, если вообще вспоминал, но внезапно ее предательство показалось трагедией. Образы ее плавали вокруг, пропитанные чувством горечи. Вилли ощущал, как по лицу течет влага, но не мог понять – пот это или слезы. Медленно, словно издалека, пришла мысль, что он, должно быть, спятил, но Уильям не имел понятия, что с этим делать. Мошки больше не кусали, хотя все еще жужжали возле его ушей. Он вслушивался в гудение с величайшей концентрацией, уверенный, что насекомые пытаются сказать ему что-то важное. Слушая с большим вниманием, он мог понять только бессмысленные слоги: «шоша», «ник», «осонни». Нет, это было слово, он узнал его! Белый человек. Оно означало «белый человек» - мошки, что, говорили о нем? Отмахиваясь от мух, Вилли неуклюже похлопал по ушам и снова уловил то слово: «чистилище». Некоторое время он не мог понять, что слово значит: оно висело перед ним, облепленное мошкой. Смутно он разглядел сверкающую на солнце заднюю часть лошади, и две дорожки, остающиеся в пыли, - что это? Штуковина, сделанная из… постели – нет, это парусина. Уильям покачал головой. Это его спальник, обернутый вокруг двух волочащихся палок. Волочащихся... «Волокуши» - вот как это называется, точно. И кошка, там лежала кошка, чья голова была подвернута к плечу. В открытой пасти виднелись клыки, а глаза, похожие на необработанный янтарь, смотрели на Вилли. Теперь пума тоже с ним заговорила. - Ты безумен, ты знаешь это? - Знаю, - пробормотал Уильям. Ответа кошки он не уловил – она прорычала его с шотландским акцентом. Он наклонился ближе, чтобы расслышать, и почувствовал, что летит вниз сквозь густой, словно вода, воздух – прямо в ту открытую пасть. Внезапно всякое ощущение прилагаемых усилий исчезло: Вилли больше не двигался, но появилось чувство опоры. И кошку он больше не видел... О. Он лежал лицом вниз на земле, под щекой была трава и грязь. Голос кошки снова подплыл к нему – гневный, но полный смирения. - И это твое чистилище? Думаешь, из него можно выбраться, если пятиться назад? «Ну, нет, - подумал Уильям, чувствуя покой. – Это уже полная ерунда».
МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА задумчиво оглядела лезвия своих ножниц. - Ты уверен? - спросила она. - Мне даже жалко, друг Уильям. Такой яркий оттенок! - Я подумал, что вы сочтете его неприличным, мисс Хантер, - с улыбкой сказал Уильям. - Я слышал, что квакеры считают яркие цвета суетными. Единственным цветным пятном в ее собственном платье являлась маленькая бронзовая брошь, что скалывала ее платок. Остальная одежда была в тонах сливок и серого ореха, но Вилли решил, что они ей к лицу. Мисс Хантер посмотрела на него с упреком. - Нескромный орнамент в одежде вряд ли схож с благодарным принятием даров, данных Богом. Разве синешейки выщипывают свои перья, или розы сбрасывают свои лепестки? - Сомневаюсь, что у роз случается зуд, - сказал Уильям, почесывая подбородок. Мысль о его щетине, как даре Божьем, была оригинальной, но не настолько убедительной, чтобы он решил стать бородачом. Щетина столь неудачного цвета росла энергично, но негусто. Вилли неодобрительно посмотрел в скромный квадрат зеркала в руке. Он ничего не мог поделать с шелушившимся солнечным ожогом, украсившим заплатами его нос и щеки, или с царапинами и ссадинами, оставленными его приключениями на болоте, - но, по крайней мере, отвратительные медные завитки, которые неистово прорастали из подбородка и покрывали уродливым мхом его челюсть, можно было немедленно исправить. - Вы не будете столь добры? Губы мисс Хантер дернулись, и она опустилась на колени рядом с табуретом, повернув голову Уильяма за подбородок, чтобы получше использовать свет из окна. - Ну, что ж, - сказала она и прикоснулась прохладными ножницами к его лицу. - Я попрошу Дэнни прийти и побрить тебя. Осмелюсь сказать, что смогу постричь бороду, не поранив, но... - прищурившись, мисс Хантер наклонилась ближе, аккуратно обстригая вокруг подбородка. - Я никогда не брила ничего более живого, чем мертвая свинья. - Цирюльник, цирюльник, - пропел Вилли, стараясь не шевелить губами, - побрей свинью. Из сколь... (английская народная песенка, буквальный перевод: "Цирюльник, цирюльник, побрей свинью. Из скольких щетинок получится парик? Четыре и двадцать, достаточно пока. Дайте цирюльнику щепотку табака" - прим. пер.). Ее пальцы прижались к подбородку Вилли, надежно закрыв рот, но она тихо фыркнула, что можно было счесть смехом. Щелк, щелк, щелк. Лезвия приятно щекотали лицо Уильяма, и жесткие как проволока волосы касались рук, падая на потертое льняное полотенце, которое она постелила ему на колени. Вилли не имел случая изучить ее лицо на столь близком расстоянии, и он в полной мере воспользовался краткой возможностью. Глаза Рейчел были почти карими, с зеленоватым оттенком. Ему вдруг захотелось поцеловать кончик ее носа. Вместо этого Уильям закрыл глаза и вдохнул; он мог бы сказать, что недавно она доила козу. - Я могу побриться сам, - сказал он, когда мисс Хантер опустила ножницы. Она подняла брови и взглянула на его руку. - Я буду очень удивлена, если ты сможешь себя сам накормить, не говоря уже о бритье. По правде говоря, Уильям едва мог поднять правую руку, и мисс Хантер кормила его последние два дня. Именно по этой причине Вилли передумал говорить ей, что на самом деле он левша. - Она хорошо заживает, - вместо этого сказал он и повернул руку к свету. Доктор Хантер снял повязку только этим утром, выразив удовлетворение результатами. Рана все еще оставалась красной и сморщенной, кожа вокруг нее была неприятно белой и влажной. Однако, несомненно, рана заживала; рука уже не выглядела такой опухшей, и зловещие красные полосы исчезли. - Что ж, - сказала Рейчел рассудительно, - на мой взгляд, это хороший шрам. Хорошо зашит, и довольно красив. - Красив? - эхом отозвался Уильям, скептически глядя на свою руку. Он слышал, как люди время от времени описывали свои шрамы как «красивые», но чаще всего это означало, что рана зажила правильно, чисто и не сильно изуродовала лицо или тело. Его шрам был зазубренным и растянутым, с длинным хвостом до запястья. Уильям едва не потерял руку, как ему сообщили позже: доктор Хантер крепко зажал конечность и поместил ампутационную пилу прямо над раной, и в тот момент образовавшийся под кожей гнойник прорвался. Увидев это, доктор поспешно очистил рану, наполнил ее чесноком, окопником и принялся молиться - все оказалось к лучшему. - Он похож на огромную звезду, - одобрительно сказала Рейчел Хантер. - На великую. Быть может, на большую комету. Или Звезду Вифлеема, которая привела мудрецов к яслям Христа. Уильям задумчиво крутил рукой. Ему подумалось, что шрам скорее похож на разорвавшийся мортирный снаряд, но он просто ободряюще произнес: «Хм-м!». Вилли хотелось продолжить разговор, ведь Рейчел выполняла много другой работы и редко задерживалась, когда кормила его. И поэтому, подняв свой только что подстриженный подбородок, он указал на брошь, которую носила Рейчел. - Красивая вещица, - сказал он. - Не слишком суетно? - Нет, - язвительно ответила Рейчел, положив руку на брошь. - Это сделано из волос моей матери. Она умерла, когда я родилась. - Ах, я сожалею, - сказал Вилли и с небольшим колебанием добавил, - Моя мать тоже. Тогда Рейчел остановилась и посмотрела на него. И на мгновение Уильям увидел, как в ее глазах мелькнуло что-то большее, чем практичное внимание, которое бы она уделила беременной корове или собаке, съевшей что-то недозволенное. - Мне тоже очень жаль, - мягко сказала мисс Хантер, затем решительно повернулась. - Я позову брата. Ее шаги быстро и легко удалялись вниз по узкой лестнице. Уильям подобрал концы полотенца и вытряхнул его в окно, развееев рыжие обрезки волос на все четыре стороны - туда им и дорога. Возможно, он отрастил бы себе бороду в качестве самого простого способа изменить внешность, если бы она была приличного и сдержанного каштанового цвета. Но борода такого яркого оттенка будет бросаться в глаза каждому, кто его увидит. «Что же делать теперь?» - задумался Уильям. К завтрашнему дню он будет явно в состоянии уйти. Его одежда все еще пригодна для носки, хотя и изрядно потрепана; мисс Хантер залатала дыры на бриджах и куртке. Но у него не было ни лошади, ни денег, кроме тех двух шестипенсовиков, что завалялись в кармане, и Вилли потерял книгу со списком своих контактов и сообщений. Он мог бы вспомнить несколько имен, но без правильных кодовых слов и знаков... Уильям внезапно вспомнил о Генри Вашингтоне и о том туманном полузабытом разговоре с Йеном Мюрреем у костра, прежде чем они начали говорить о смертных песнях. Вашингтон, Картрайт, Харрингтон и Карвер. Рифмованный список вспомнился вместе с недоумением Мюррея, когда Уильям упомянул о Вашингтоне и Дисмал-тауне. Уильям не мог найти ни единой причины, по которой Мюррей хотел бы ввести его в заблуждение по этому вопросу. Но если Мюррей прав, - то мог ли капитан Ричардсон столь сильно ошибиться в своих данных? Конечно, это возможно. Даже за такое короткое время, которое Уильям провел в колониях, он усвоил, насколько быстро могут изменяться политические привязанности вслед за изменчивыми новостями об угрозах или открывшихся возможностях. «Но... - сказал тихий холодный голос разума, и Вилли почувствовал его леденящее прикосновение на шее. - Если капитан Ричардсон не ошибся... Тогда он собирался отправить тебя на смерть или в тюрьму». От явной чудовищности самой идеи во рту у Вилли пересохло, и он потянулся за чашкой травяного чая, которую мисс Хантер принесла ему ранее. Вкус был неприятным, но Вилли этого почти не заметил, сжимая чашку как талисман против той перспективы, что он себе представил. «Нет, - заверил себя Уильям. - Такого не может быть». Отец знал Ричардсона. Конечно, если бы капитан был предателем…» О чем он вообще думает? Вилли набрал в рот чай и, поморщившись, проглотил. - Нет, - сказал он вслух, - невозможно. Или маловероятно, - справедливо добавил он. - Бритва Оккама. (Бритва О́ккама (или лезвие Оккама) - методологический принцип, получивший название от имени английского монаха-францисканца, философа-номиналиста Уильяма из Оккама, предполагающего, «что может быть сделано на основе меньшего числа [предположений], не следует делать, исходя из большего» - прим. пер.) Эта мысль немного успокоила Вилли. Он изучал основные принципы логики в раннем возрасте и нашел руководство Уильяма Оккама подходящим. Что же является более вероятным: то, что капитан Ричардсон - скрытый предатель и сознательно подверг Уильяма опасности, или что капитан просто совершил ошибку и был дезинформирован ? И если уж на то пошло… Какой в этом смысл? У Вилли не было никаких заблуждений относительно собственной значимости в общем порядке событий. В чем заключалась польза Ричардсону, либо кому-то другому: в уничтожении младшего офицера, занятого незначительной разведкой? Ну, тогда, значит, ладно. Уильям немного расслабился и, сделав неосторожный глоток ужасного чая, поперхнулся и закашлялся, разбрызгивая напиток повсюду. Он все еще вытирал остатки полотенцем, когда по лестнице быстро поднялся доктор Хантер. Дэнзелл Хантер, возможно, был лет на десять старше старшей сестры – ему было где-то под тридцать, некрупного телосложения и жизнерадостный, как воробей. Увидев Вилли, он просиял, так явно обрадовавшись выздоровлению своего пациента, что Уильям тепло улыбнулся в ответ. - Сестрица сказала мне, что тебе нужно побриться, - сказал доктор, ставя кружку для бритья и принесенный им помазок. - Очевидно, ты чувствуешь себя достаточно хорошо, чтобы размышлять о возвращении к обществу - ведь первое, что делает любой мужчина, когда свободен от социальных ограничений, - отращивает бороду. Ты уже опорожнял свой кишечник? - Нет, но я собираюсь сделать это в ближайшее время, - заверил его Уильям. - Однако я еще не выжил из ума, чтобы выходить на улицу, выглядя как бандит… даже в уборную. Мне не хотелось бы шокировать ваших соседей. Доктор Хантер рассмеялся, вынул бритву из одного кармана и очки в серебряной оправе из другого, водрузил последние на нос и поднял помазок. - О, мы с сестрицей уже являемся предметом пересудов и сплетен, - заверил он Уильяма, наклоняясь, чтобы наложить пену. - Вид бандитов, выходящих из нашей уборной, только убедит соседей в их суждениях. - В самом деле? - осторожно заговорил Уильям, изогнув рот, дабы не наглотаться мыла. - Почему же? Вилли удивился услышанному: как только он пришел в себя, то спросил, где находится, и узнал, что Оук Гроув - это небольшое поселение квакеров. Уильям считал, что обычно всех квакеров объединяют их религиозные чувства, но с другой стороны до сих пор с квакерами он близко знаком не был. Хантер глубоко вздохнул и, положив помазок, взял бритву. - О, политика, - сказал он глухим тоном, желая закрыть утомительную, но тривиальную тему. – Скажи-ка мне, друг Рэнсом, есть ли кто, кому я мог бы написать, рассказать о вашем несчастном случае? - доктор прекратил брить, чтобы позволить Уильяму ответить. - Нет, благодарю вас, сэр, я сам сообщу им, - улыбнулся Уильям. - Думаю, что смогу уйти завтра, хотя уверяю вас, что не забуду вашу доброту и гостеприимство, когда доберусь до своих... друзей. Брови Дэнзелла Хантера немного нахмурились и губы сжались, когда он возобновил бритье, но спорить он не стал. - Надеюсь, вы простите мою любознательность, - сказал доктор спустя некоторое время, - но куда вы собираетесь направиться отсюда? Уильям колебался, не зная, что ответить. На самом деле он не решил, куда идти, учитывая плачевное состояние его финансов. Лучшим выходом, пришедшим ему в голову, стала мысль о том, что он может отправиться в Маунт Джосайя, на свою собственную плантацию. Он не был уверен, но думал, что должен находиться на расстоянии сорока или пятидесяти миль от нее. И если Хантеры смогут дать ему немного еды, то Вилли полагал, что сможет добраться туда за несколько дней, максимум неделю. И как только он доберется, то получит возможность переодеться, получить приличную лошадь, оружие и деньги и, таким образом, возобновить свое путешествие. Перспектива заманчивая. Хотя для этого нужно было раскрыть свое присутствие в Вирджинии - и предоставить существенное объяснение, поскольку в округе все знали не только его самого, но и то, что он военный. А уж оказаться в окрестностях одетым, как он сейчас... - В Роузмаунт живут несколько католиков, - неуверенно заметил доктор Хантер, вытирая бритву о сильно потрепанное полотенце. Уильям удивленно взглянул на него. - Да? - осторожно спросил он. Почему, к дьяволу, Хантер говорит ему о католиках? - Прошу прощения, друг, - извинился доктор, увидев его реакцию. - Ты упомянул о своих друзьях... И я подумал... - Вы подумали, что я... - озадаченность прервал толчок понимания, и Уильям рефлекторно пошарил рукой по груди, естественно, не обнаружив ничего, кроме изношенной ночной рубашки. - Вот они, - доктор быстро наклонился, чтобы открыть ящик с постельным бельем у подножия кровати, и выпрямился, держа деревянные четки в руке. - Мы должны были снять их, конечно, когда раздевали тебя, но сестрица спрятала их для сохранности. - Мы? - спросил Уильям, хватаясь за это в качестве способа отдалить расспросы. - Вы... и мисс Хантер... раздевали меня? - Ну, больше здесь никого нет, - извиняющимся тоном ответил доктор. - Мы были вынуждены опустить тебя голым в ручей, в надежде подавить лихорадку. Ты не помнишь? Уильям помнил что-то, но смутно, и отнес воспоминания об окружившем его холоде и ощущении утопления, скорее, к своим лихорадочным снам. Мисс Хантер не была частью этих воспоминаний – к счастью или к сожалению. - Я не мог нести тебя в одиночку, - серьезно объяснил доктор. - Ну, и соседи... Но я использовал полотенце для сохранения твоего достоинства, - поспешил он заверить Уильяма. - В чем суть раздоров соседей с вами?- с любопытством спросил Уильям, протягивая руку, чтобы взять четки у Хантера. - Я сам не папист, - небрежно добавил он. - Это... память, они подарены мне другом. - Ах вот как, - доктор провел пальцем по губам, явно смущенный. - Понятно. Я думал... - Соседи?.. - спросил Уильям и, подавив свое замешательство, снова повесил четки на шею. Быть может, ошибочное мнение о его вероисповедании и стало причиной неприязни соседей? - Что ж, полагаю, они бы помогли нести тебя, - признал доктор Хантер, - если бы у нас имелось время сходить и кого-нибудь позвать. Однако вопрос был срочным, а ближайший дом расположен на приличном расстоянии. Такое объяснение оставило вопрос об отношении соседей к Хантерам без ответа, но продолжать разговор уже казалось неуместным. Уильям просто кивнул и встал. Пол резко наклонился под ним, и в глазах вспыхнул белый свет. Вилли схватился за подоконник, чтобы не упасть, и опомнился через мгновение, залитый потом, в неожиданно крепкой хватке доктора Хантера, который держал его за руку, предотвращая падение головой вниз во двор. - Не так быстро, друг Рэнсом, - мягко сказал доктор, и, втянув его внутрь, повернул назад к кровати. - Еще один день, возможно, перед тем, как ты сможешь стоять сам. Боюсь, что в тебе больше бесстрашия, чем это полезно. Чувствуя легкую тошноту, Уильям сел на кровать и позволил доктору Хантеру вытереть лицо полотенцем. Очевидно, у него будет несколько больше времени, чтобы решить, куда отправляться. - Как вы думаете, скоро ли я смогу ходить целый день? Дэнзелл Хантер оценивающе взглянул на него. - Дней пять, быть может, или, как минимум - четыре, - ответил он. - Ты сильный и полнокровный, иначе бы я насчитал неделю. Уильям, чувствуя себя несчастным и слабым, кивнул и лег. Доктор на мгновение нахмурился, глядя на него, хотя это относилось, скорее, не к Вилли, а выглядело выражением какой-то внутренней озабоченности.
- Как ... далеко твои путешествия ведут тебя? - спросил доктор, подбирая слова с явной осторожностью. - Довольно далеко, - ответил Уильям с тем же благоразумием. - Я направляюсь... в Канаду, - сказал он, внезапно осознав, что общий ответ может избавить его от рассказов о причинах своих поездок. Действительно, у человека может быть дело в Канаде, и не обязательно связанное с британской армией, оккупировавшей Квебек, но поскольку доктор упомянул политику... то лучше всего быть политиком в этом вопросе. И, конечно же, он не будет упоминать о Маунт Джосайя. Какими бы напряженными ни были отношения Хантеров со своими соседями, новости об их посетителе могут легко распространиться в округе. - Канада, - повторил доктор как бы про себя. Затем его взгляд вернулся к Уильяму. - Да, это действительно значительное расстояние. К счастью, сегодня утром я забил козу; у нас будет мясо. Это поможет восстановить твои силы. Завтра я пущу тебе кровь, чтобы восстановить гуморальный баланс, и тогда будет видно. А сейчас... - он улыбнулся и протянул руку. - Пойдем. Я провожу тебя в уборную.
НАДВИГАЛАСЬ ГРОЗА: Уильям чувствовал это в дуновении ветра, видел в бегущих тенях облаков, которые проносились по истертым половым доскам. Жара и влажный гнет летнего дня рассеялись, а беспокойство воздуха, казалось, оживило и Вилли. Несмотря на слабость, в кровати он оставаться не мог, и потому поднялся и вцепился в умывальник, пока не прекратилось начавшееся головокружение. Предоставленный сам себе, Уильям некоторое время просто переходил из одного края комнаты в другой, – расстояние примерно в десять футов – для равновесия придерживаясь одной рукой за стену. От мучительных усилий становилось дурно: то и дело ему приходилось садиться на пол и свешивать голову между коленей, пока перед глазами не переставали плясать пятна. Как раз в один из таких моментов, когда Уильям сидел под окном, он услышал голоса во дворе. Удивленный вопрос мисс Рейчел Хантер... Негромкий и хриплый ответ мужчины. Знакомый голос... Йен Мюррей! Вилли рывком вскочил на ноги и так же быстро опустился на пол – в глазах потемнело, и голова закружилась. Тяжело дыша, он сжал кулаки и попытался заставить кровь обратно прилить к голове. - Значит, он будет жить? Голоса звучали в отдалении, почти заглушаемые шелестом каштанов возле дома, но эту фразу он расслышал. Уильям с трудом поднялся на колени и схватился за подоконник, моргая от раздробленной облаками яркости дня. В дальнем конце двора виднелась тощая высокая фигура Мюррея в штанах из оленьей кожи, рядом с ним – огромный пес. Никаких признаков Росомахи или других индейцев, но на лужайке позади Мюррея паслись две лошади со свисающими поводьями. Рейчел Хантер жестом пригласила гостя в дом, но тот покачал головой и потянулся в сумку у себя на поясе, вытаскивая какой-то небольшой сверток, который передал девушке. - Хей! - крикнул Уильям... Ну, или попытался крикнуть, поскольку дыхания не хватило. Он помахал рукой. Сквозь дрожащую листву каштанов пронесся ветер, но само движение, должно быть, привлекло внимание Мюррея, потому что он перевел взгляд и, увидев Уильяма в окне, улыбнулся и поднял свою руку в приветствии. В дом Мюррей не пошел, но, подняв поводья одной лошади, вложил их в руку Рейчел Хантер. Затем, махнув на прощание Уильяму, он с расчетливой грацией взлетел на другого коня и ускакал прочь. Видя, что шотландец исчезает среди деревьев, Уильям сжал подоконник руками, ощущая, как волнами прокатывает разочарование. Но погодите... Мюррей оставил лошадь. Рейчел Хантер вела ее за дом, придерживая одной рукой чепец, чтобы тот не улетел, а поднимающийся ветер закручивал ее передник и юбки. Лошадь, должно быть, для него, точно! Неужели Мюррей собирался за ним вернуться? Или нужно его догонять? Со стучащим в ушах сердцем Уильям надел свои залатанные бриджи и новые чулки, которые связала для него Рейчел, и с некоторым трудом натянул задубевшие от воды сапоги. Дрожа от потраченных усилий, шатаясь, потея и поскальзываясь, Вилли упрямо принялся спускаться вниз, и ему удалось прибыть на кухню в целости. Задняя дверь открылась с порывом ветра и света, затем резко хлопнула, рванувшись из руки девушки. Повернувшись и увидев его, Рейчел удивленно вскрикнула. - Господи помилуй! Что ты тут делаешь? Тяжело дыша от испуга и усилий, она уставилась на него, заправляя пряди темных волос под чепец. - Не хотел вас напугать, - извинился Уильям. - Мне нужно... Я видел, как мистер Мюррей уезжает и подумал, что могу догнать его. Он не сказал, где я должен встретиться с ним? - Не сказал. Ради Бога сядь, пока ты не упал! Сидеть не хотелось, желание выйти наружу и двигаться просто переполняло. Но колени дрожали, и если он сейчас же не сядет... Нехотя Вилли сел. - Что он сказал? - спросил Уильям и вдруг понял, что сидит в присутствии леди; он указал жестом на другой стул. - Пожалуйста, сядьте. Расскажите мне, что он говорил. Рейчел пристально поглядела на него, но села, приглаживая свои взъерошенные ветром одежды. Надвигалась буря: тени облаков проносились по полу, по лицу девушки, и воздух, казалось, колебался, словно комната находилась под водой. - Он спрашивал о твоем здоровье, и когда я сообщила ему, что ты поправляешься, оставил лошадь, сказав, что она для тебя. Рейчел на секунду умолкла, но Уильям надавил. - Он дал вам кое-что еще, не так ли? Я видел, что он вручил вам какой-то сверток. На миг ее губы сжались, но Рейчел кивнула и, потянувшись к карману, передала Уильяму небольшой сверток, свободно завернутый в тряпицу. Вилли не терпелось посмотреть, что внутри... Но не настолько, чтобы он не заметил следы на тряпице – глубокие линии там, где еще совсем недавно ткань была перевязана веревкой. Он взглянул на Рейчел Хантер, которая, вздернув подбородок, отвела взгляд, но на щеках ее вспыхнул румянец. Глядя на нее, Уильям выгнул бровь, а потом вернулся к свертку. Раскрыв его, Уильям обнаружил несколько бумажных ассигнаций континенталов, потертый мешочек, в котором находились монеты в одну гинею, три шиллинга и двухпенсовик, много раз сложенное (и раскрытое, если он хоть что-то в этом понимал) письмо и еще один, меньший по размеру, сверток, который все еще был перевязан. Отложив все это в сторону, Уильям открыл послание. «Кузен, надеюсь, что ты в лучшем состоянии, чем, когда я в последний раз тебя видел. Если так, тогда я оставлю лошадь и немного денег, чтобы ты смог ехать дальше. Если же нет, я отдам деньги – либо в уплату лекарств, либо чтобы заплатить за твое погребение. В другом свертке ты найдешь подарок от друга, которого индейцы зовут Убийцей Медведя. Он надеется, что ты будешь носить его в добром здравии. Желаю тебе удачи в твоих поисках. Твой покорный слуга, Йен Мюррей». - Хм-м-м! Уильям расстроился. Определенно, у Мюррея имелись свои дела, и он не мог или не хотел ждать, пока Уильям будет в состоянии путешествовать. И хотя Вилли немного огорчился – ведь ему было бы приятно снова поговорить с шотландским могавком теперь, когда сознание снова прояснилось. Но он понимал: наверное, к лучшему, что Мюррей не собирался и дальше ехать вместе с ним. До Уильяма дошло, что его самая насущная проблема решилась сама собой: теперь у него имелась возможность возобновить свою миссию – хотя бы настолько, насколько это было возможно. По крайней мере, он мог добраться до ставки генерала Хау, доложить обо всем и получить новые инструкции. Со стороны Мюррея это было невероятной щедростью: лошадь выглядела крепкой, да и денег более чем достаточно на достойное пропитание и проживание на всем пути до Нью-Йорка. Ему стало интересно: откуда Мюррей взял все это? Ведь, судя по его виду по виду, у парня собственного горшка не имелось... «Хотя, - Уильям вспомнил, - ружье у него отличное...» Да и образование явно имелось, поскольку письмо написано грамотно. Но что заставило этого странного шотландского индейца принимать такое участие в судьбе Уильяма? Озадаченный, Вилли потянулся к меньшему свертку и развязал его. Внутри оказался коготь огромного медведя. В когте имелась дырка, сквозь которую продели кожаный шнурок. Коготь выглядел старым: его края сгладились, и узелок на кожаном шнурке настолько затвердел, что развязать его было уже невозможно. Уильям погладил коготь большим пальцем, пробуя острие на ощупь. Что ж, дух медведя пока что его не подводил. Улыбаясь сам себе, Вилли надел шнурок через голову, оставив коготь висеть поверх рубашки. Рейчел Хантер уставилась на него, но выражение на ее лице прочитать было невозможно. - Вы читали мое письмо, мисс Хантер, - с укором сказал Уильям. - Весьма скверно с вашей стороны. Румянец на ее щеках усилился, но она смотрела ему в глаза с такой прямотой, которую он совсем не привык видеть в женщинах – ну, разве что у своей бабушки по отцовской линии. - Твоя речь превосходит качество твоей одежды, друг Уильям... Даже будь она новой. И несмотря на то, что вот уже несколько дней ты в полном сознании, ты не соизволил сказать, что привело тебя в Грейт Дисмал. Это место не часто посещают джентльмены. - О, напротив, мисс Хантер. Многие мои знакомые джентльмены отправляются туда на охоту, которая просто непревзойденная в тех местах. Хотя, разумеется, никто не охотится на кабана или пуму в своей лучшей рубашке. - Никто также не ходит на охоту, вооруженный одной лишь сковородкой, друг Уильям, - возразила она. - И если ты и вправду джентльмен – где твой дом, скажи на милость? Не в силах сразу вспомнить подробности своего альтер-эго, Вилли несколько мгновений судорожно пытался подобрать какой-нибудь город и ухватился за первое, что пришло на ум. - Э-э... Саванна. Это в Каролинах, - любезно добавил он. - Я знаю, где это, - огрызнулась она. - И слышала, как разговаривают люди, которые оттуда приехали. Ты говоришь не так. - Вы называете меня лжецом? - удивился он. - Да. - О. Они сидели и, глядя друг на друга в полутьме надвигающейся грозы, раздумывали каждый о своем. На мгновение Уильяму показалось, что он играет в шахматы со своей бабушкой Бенедиктой. - Я прошу прощенья, что прочла твое письмо, - вдруг сказала Рейчел. – Уверяю тебя, это не из праздного любопытства. - Тогда зачем? Уильям слегка улыбнулся, чтобы обозначить, что не сердится на ее посягательство. Рейчел в ответ не улыбнулась, но пристально на него посмотрела – не с подозрением, а словно каким-то образом оценивая его. Наконец, вздохнув, расслабила плечи. - Мне хотелось немного узнать, что ты за человек. Твои спутники, которые принесли тебя сюда, казались опасными людьми. А твой кузен? Если ты такой же, как они, тогда... Ее зубы на миг задержались на верхней губе, но Рейчел тряхнула головой, словно сама себе, и продолжила более решительно. - Мы должны покинуть это место через несколько дней – я и мой брат. Ты сказал Дэнни, что едешь на север. Мне бы хотелось, чтобы ты путешествовал с нами – хотя бы некоторое время. Уильям ожидал услышать все, что угодно, но только не это. Моргнув, он сказал первое, что пришло на ум. - Покинуть это место? Почему? Это... э-э... из-за соседей? Ее это удивило. - Что? - Прошу прощенья, мэм. Ваш брат, кажется, сказал, что отношения между вашей семьей и теми, кто обитает поблизости, стали... слегка натянутыми? - Ох. Рейчел поджала уголок рта, но Уильям не мог понять, что это означает – расстройство или изумление... Но подумал, что, скорее, последнее. - Понимаю, - произнесла она и задумчиво забарабанила пальцами по столу. - Да, это правда, хотя это не то, о чем я... Ладно, и все же это имеет отношение к делу. Вижу, тогда мне придется рассказать тебе все. Что ты знаешь об Обществе Друзей? Уильям был знаком только с одной семьей квакеров – с Анвинами. Успешный торговец мистер Анвин знал его отца, и как-то на музыкальном вечере Уильям встретил двух его дочерей, но в разговоре они тогда совсем не касались ни философских, ни религиозных вопросов. - Они... Э-э, вам... не нравятся конфликты, полагаю? - осторожно ответил Вилли. К его удивлению Рейчел расхохотаалась, и он почувствовал удовольствие из-за того, что ему удалось убрать хмурую складочку между ее бровями, хотя бы даже и временно. - Насилие, - поправила она. – Мы приветствуем конфликт, если он словесный. И, учитывая форму нашего славления... Дэнни сказал, что ты, как оказалось, не папист, но я рискну предположить, что и на квакерском богослужении ты никогда не бывал. - Нет, такой возможности мне до сих пор не представилось. - Я так и думала. Что ж, тогда, - она задумчиво на него поглядела. - У нас есть проповедники, которые приходят говорить на Собраниях... Но выступить может любой и на любую тему, если его или ее сподвигнет на это Дух. - Ее? Женщина тоже может говорить публично? Рейчел одарила его испепеляющим взглядом. - У меня имеется язык, как и у тебя. - Я заметил, - улыбнулся Уильям. - Прошу, продолжайте. Она чуть наклонилась, чтобы продолжить, но ее прервал грохот ударившейся о дом ставни, и тут же начался дождь, обильными потоками заструившийся по стеклу. Воскликнув, Рейчел вскочила на ноги. - Мне нужно загнать кур! Закрой ставни, - приказала она ему и выскочила наружу. Опешив, но позабавившись, Уильям так и сделал, медленно передвигаясь. А вот когда он поднялся наверх, чтобы закрыть ставни там, у него снова закружилась голова, и пришлось остановиться на пороге спальни, схватившись за дверной косяк, пока не вернулось равновесие. Наверху было две комнаты: спальня в передней части дома, куда поместили его, и меньшая комната позади. Хантеры теперь оба спали в ней: там стояла раскладушка, умывальник с серебряным подсвечником на нем, и больше почти ничего, кроме нескольких колышков, на которых висели запасные рубашка да бриджи доктора, шерстяная шаль и, по всей вероятности, воскресно-церковный наряд Рейчел – простое, выкрашенное индиго платье. Закрытые ставни заглушили шум дождя и ветра, и полутемная комната казалась теперь спокойной и мирной – тихая гавань во время шторма. После усилий от подъема по лестнице сердце успокоилось, и Уильям постоял минутку, наслаждаясь слегка незаконным чувством вторжения. Снизу не доносилось никаких звуков: Рейчел, должно быть, все еще собирала кур. Было что-то странное в самой комнате, и Вилли потребовался всего момент, чтобы понять, что же это. Убогость и скудность личного имущества Хантеров свидетельствовали о бедности... И все же это контрастировало с некоторыми признаками достатка, очевидными в обстановке: подсвечник серебряный, а не жестяной или оловянный, и кувшин с тазиком для умывания – не керамические, а из хорошего фарфора, расписанные ползучим узором из синих хризантем. Уильям поднял юбку висящего на колышке синего платья, с любопытством изучая его. Скромность – это одно; обветшалость – нечто другое. Подол изношен почти добела, индиго вытерлось так, что складки юбки образовывали светло-темный веерообразный узор. Дочери мистера Анвина одевались скромно, но их одежда была самого высокого качества. Поддавшись порыву, Уильям поднес ткань к лицу и вдохнул. Платье все еще слабо пахло индиго, и травой, и животными... И весьма ощутимо – женским телом. И мускусный аромат окатил Вилли, будто сладость хорошего вина. Звук хлопнувшей внизу двери заставил его отбросить платье, словно оно было объято пламенем, и с колотящимся сердцем Уильям вышел на лестницу. Стоя возле очага в мокром поникшем чепце, Рейчел Хантер отряхивалась и сбивала капли воды с передника. Не замечая Уильяма и раздраженно что-то бормоча, она сняла чепец, отжала его и повесила на гвоздь, вбитый в дымовую трубу. По бледной спинке жакета рассыпались темные сияющие волосы с мокрыми кончиками. - Надеюсь, все курицы спасены? - заговорил Уильям, потому что незаметно подглядывать за ней с ее распущенными волосами, да с ее запахом, все еще ощутимым в ноздрях, вдруг показалось недопустимой интимностью. Рейчел повернулась, настороженно посмотрела на него, но не бросилась прикрывать свои волосы. - Все, кроме той, которую мой брат называет Великой Вавилонской Блудницей. Курицы не обладают ничем, что напоминало бы разумность, но эта извращена сверх меры. - Извращена? Очевидно, Рейчел поняла, что Вилли обдумывает возможности, вытекающие из этого описания, и находит их занимательными, потому что она фыркнула и наклонилась, чтобы открыть сундук с постельным бельем. - Это создание сидит на сосне, на высоте двадцати футов, да посреди дождевой бури. Извращенка, - Рейчел вытащила льняное полотенце и принялась сушить им свои волосы. Внезапно звук дождя усилился, и град загрохотал так, словно в ставни метали гравий. - Хм-м-ф, - произнесла Рейчел, с мрачным видом глядя в окно. - Полагаю, курицу собьет градом без чувств, а потом ее слопает какая-нибудь пробегающая мимо лиса. И так ей и надо, - Рейчел снова принялась сушить волосы. - Да и какая разница. Я буду счастлива никогда не видеть этих кур снова. Заметив, что Уильям по-прежнему стоит, она села и жестом указала ему на другой стул.
- Вы сказали, что вместе с братом собираетесь оставить это место и отправиться на север, - напомнил ей Уильям, садясь. - Я так понимаю, что куры с вами не поедут? - Нет, и слава Богу! Они уже проданы вместе с домом, - отложив измятое полотенце, Рейчел поискала у себя в кармане и вытащила небольшой гребень, вырезанный из рога. - Я говорила, что расскажу тебе, почему. - Помнится, мы как раз дошли до того, что дело касается вашего Собрания. Рейчел глубоко вдохнула носом и кивнула. - Я говорила о том, что когда Дух вдохновляет человека, он говорит на Собрании? Так вот, Дух вдохновил моего брата. По этой причине нам пришлось покинуть Филадельфию. Рейчел объяснила, что Собрание можно сформировать в любом месте, где есть достаточно Друзей, думающих одинаково. Но в добавление к этим маленьким местным Собраниям существуют бόльшие – Квартальные и Ежегодные Собрания, на которых обсуждаются самые значимые и принципиальные вопросы. А также принимаются решения по поводу действий, которые касаются квакеров в целом. - Ежегодное Собрание в Филадельфии – самое большое и влиятельное, - сказала она. - Ты прав: Друзья воздерживаются от насилия, и стараются либо его избежать, либо покончить с ним. А что относительно революции – Ежегодное Собрание в Филадельфии молилось и обдумывало этот вопрос, и посоветовало, что путь мудрости и мира явно лежит в примирении с материнской страной. - Вот как, - заинтересовался Уильям. - Значит, все квакеры в колониях теперь лоялисты, вы это имеете в виду? На миг ее губы сжались. - Так советует Ежегодное Собрание. Но, как я говорила, Друзей направляет Дух, и каждый должен поступать так, как Дух ему подсказывает. - А ваш брат был вдохновлен говорить в пользу революции? – хоть и с недоверием, но Уильям изумился: доктор Хантер совсем не выглядел подстрекателем. Рейчел чуть наклонила голову, как будто кивнула. - В пользу независимости, - поправила она. - По-моему в разграничении этих двух понятий отсутствует логика, - заметил Уильям, приподнимая одну бровь. - Каким образом независимость может быть достигнута без насилия? - Если ты думаешь, что Дух Божий непременно логичен, ты знаешь Его лучше, чем я. Пробежав рукой по влажным волосам, Рейчел нетерпеливо смахнула их с плеч. - Дэнни сказал, что ему стало совершенно очевидно: свобода, будь то индивидуальная или свобода страны, - это дар Божий, и он ясно понял необходимость присоединиться к борьбе, чтобы завоевать и сохранить ее. И тогда нас исключили из Собрания, - вдруг закончила она. С закрытыми ставнями в комнате было темно, но Уильям видел лицо Рейчел в неярком свете притушенного очага. Последние слова сильно ее взволновали: губы сжались, и в глазах виднелся блеск, который выдавал набежавшие слезы, хотя Рейчел твердо решила не плакать. - Я так понимаю, это очень серьезно – быть исключенными из Собрания? - осторожно спросил Уильям. Не глядя на него, Рейчел кивнула. Подняв брошенное влажное полотенце, она неторопливо его разгладила и сложила, явно пытаясь подобрать слова. - Я говорила тебе, что моя мама умерла, когда я родилась. А спустя три года умер отец – утонул во время наводнения. Мы с братом остались совсем одни. Но местное Собрание позаботилось о том, чтобы мы не голодали, и у нас была крыша над головой – пусть даже и дырявая. На Собрании встал вопрос, как Дэнни сможет зарабатывать. Я знаю, он боялся, что ему придется быть погонщиком или сапожником. Чтобы стать кузнецом, ему кое-чего недостает, - добавила она, слегка улыбнувшись, несмотря на свою серьезность. - Но он бы сделал это... чтобы прокормить меня. Однако вмешалась судьба. Один из Друзей взял на себя труд найти для сирот Хантеров каких-нибудь родных и после некоторой переписки обнаружил дальнего родственника родом из Шотландии, но в настоящее время проживающего в Лондоне. - Джон Хантер, благослови Бог его имя, – известный врач, так же, как и его старший брат, который является акушером самой королевы, - несмотря на свои демократические принципы, мисс Хантер произнесла это с некоторым благоговением, и Уильям уважительно кивнул. - Он поинтересовался способностями Денни, и, услышав положительные отзывы, организовал для брата поездку сначала в Филадельфию, где он, живя в одной квакреской семье, поступил в медицинский колледж. А потом мистер Хантер даже пошел на то, что пригласил Дэнни в Лондон, чтобы самолично обучать его. - И правда, большая удача, - заметил Уильям. - А вы как же? - Ох, я... Меня взяла одна женщина в деревне, - ответила Рейчел с торопливой небрежностью, которую Уильям про себя отметил. - Но Дэнзел вернулся, и поэтому, разумеется, я веду его хозяйство, пока он не женится. Не поднимая взгляда от колен, Рейчел пальцами собирала полотенце в складочки. Отблесками бронзы на ее темных каштановых волосах то и дело мелькал свет от огня. - Та женщина... она была очень хорошей. Она заботилась о том, чтобы я научилась, как вести хозяйство, готовить, шить. Чтобы я... знала, все, что необходимо знать женщине. Рейчел посмотрела на него с какой-то странной прямотой на серьезном лице. - Думаю, ты не понимаешь, - проговорила она, - что это значит – быть исключенным из Собрания. - Полагаю, это нечто вроде того, как если бы тебя вышибли из полка. Позор и огорчение. На мгновение ее глаза сощурились, но Уильям говорил серьезно, и Рейчел поняла это. - Собрание Друзей – это не только братство славления. Это... общность сознания и сердца. Огромная семья в какой-то степени. И для юной женщины лишиться ее собственной семьи? - А быть исключенной, значит... Да, понимаю, - тихо произнес Уильям. Ненадолго в комнате воцарилось молчание, нарушаемое лишь звуками дождя. Уильяму показалось, что где-то вдалеке прокричал петух. - Ты говорил, что твоя мать тоже умерла, - Рейчел посмотрела на него, ее темные глаза смягчились. - А твой отец жив? Уильям покачал головой. - Вам покажется, что я излишне драматизирую, - сказал он. - Но это правда – мой отец тоже умер прямо в тот день, когда я родился. Рейчел удивилась. - В самом деле. Он был практически на пятьдесят лет старше моей матери. Когда он услышал о том, что она умерла, р-рожая меня, у него случился апоплексический удар, и отец мгновенно умер. Уильям разозлился, ведь он теперь редко заикался. Но Рейчел не заметила. - Так ты тоже сирота. Мне жаль тебя, - тихо произнесла она. Чувствуя неловкость, Уильям пожал плечами. - Что ж. Своих родителей я не знал. Но родители у меня были. Сестра моей матери стала мне мамой – во всех отношениях. Сейчас она тоже умерла. А ее муж... Я всегда думал о нем, как о своем отце, хотя между нами нет кровной связи. До Вилли дошло, что слишком много рассказывая о себе, он вступил на весьма зыбкую почву, и, прочистив горло, он постарался перевести разговор к менее личным темам. - Ваш брат. Как он собирается... э-э... осуществить то, что ему открылось? Рейчел вздохнула. - Этот дом... Он принадлежал кузену нашей матери – бездетному вдовцу, который завещал дом Дэнзелу. Однако когда он узнал, что нас исключили из Собрания, то написал, что собирается изменить завещание. Но так случилось, что он подхватил страшную горячку и умер до того, как смог это сделать. Но, разумеется, все его соседи знали... о Дэнни... Вот почему... - Понимаю. Уильям подумал, что, хотя Господь и не слишком логичен, но Он, кажется, сильно заинтересован в Дэнзеле Хантере. Однако Вилли решил, что будет не слишком вежливо об этом говорить и выбрал другое направление для вопросов. - Вы сказали, что дом продан. Значит, ваш брат... - Он отправился в город, в суд, чтобы подписать купчую на дом, и позаботиться о козах, свиньях и курах. Как только это будет сделано, мы... уедем, - Рейчел заметно сглотнула. - Дэнни намеревается присоединиться к Континентальной армии в качестве хирурга. - И вы поедете с ним? Станете бивачной спутницей? Уильям говорил с некоторым неодобрением: многие солдатские жены – или любовницы – действительно «следовали за барабанами» – по сути, присоединяясь к армии со своими мужьями. Сам он бивачных спутниц почти не видел, поскольку в военной кампании на Лонг-Айленде таких попросту не было. Но он слышал, как его отец время от времени говорил о таких женщинах, и чаще всего с жалостью: это не жизнь для изящной девушки. Услышав неодобрение, Рейчел вздернула подбородок. - Разумеется. На столе лежала длинная деревянная шпилька: должно быть, Рейчел вытащила ее из волос, когда снимала чепец. Теперь она закрутила свои влажные волосы в узел и решительно воткнула в него шпильку. - Итак, - произнесла мисс Хантер. - Ты поедешь с нами? Только до тех пор, пока сочтешь это удобным, - быстро добавила она. Вилли рассматривал эту идею со всех сторон все то время, пока они разговаривали. Определенно, такая договоренность будет весьма полезной для Хантеров – чем больше группа путешественников, тем безопаснее. И было очевидно, что доктор, что бы там ему ни открылось, – совершенно не воин. Уильям думал, что и ему самому будет некоторая польза от этого. Хантеры хорошо знали местность, тогда как он – нет. А мужчина, который путешествует в группе, особенно в компании с женщиной, гораздо менее приметен, и гораздо менее подозрителен, чем тот, кто идет один. И еще до него вдруг дошло, что, если Хантер собирается присоединиться к Континентальной армии, значит, Уильяму может представиться возможность подобраться к силам Вашингтона настолько близко, чтобы собрать ценную информацию о них. А это может стать хорошей компенсацией его потерянной книжицы с контактами. - Да, конечно, - сказал он и улыбнулся мисс Хантер. - Отличное предложение! Внезапно сквозь ставни показалась вспышка молнии, и практически сразу же раздался удар грома, от звука которого оба сильно вздрогнули. Уильям сглотнул, чувствуя, что в ушах все еще звенит. Резкий запах молнии прожег воздух. - Я очень надеюсь, - сказал Вилли, - что это был знак одобрения. Рейчел не засмеялась.
Глава 40. БЛАГОСЛОВЕНИЕ ПРЕСВЯТОЙ ДЕВЫ И АРХАНГЕЛА МИХАИЛА
Иллюстрация Евгении Лебедевой
(с) перевод Юлия Коровина
МОГАВКИ ЗНАЛИ ЕГО под именем Таенданегеа – Две Ставки. Для англичан он был Джозеф Брант. Когда Йен жил у могавков, то много слышал об этом человеке – причем, под обоими именами. Его всегда интересовало, как Таенданегеа удается насколько хорошо балансировать на предательски зыбкой почве между двумя мирами. «Может, это как мост? – подумалось вдруг. – Перекинутый из одного мира в другой? Узкий мостик, вокруг которого кишмя кишели хищные и острозубые летающие головы?» Йену хотелось бы посидеть как-нибудь с Джозефом Брантом возле костра и спросить его об этом. И вот теперь он направлялся прямиком в дом Бранта – но не для того, чтобы вести с ним беседы. Росомаха говорил, что Солнечный Лось, покинув Снейктаун, присоединился к Бранту, а его жена ушла вместе с ним. - Они в Унадилле, - сказал Росомаха. - Наверняка все еще там. Таенданегеа сражается на стороне англичан, ты знаешь. Он ведет разговоры с тамошними лоялистами, пытаясь убедить их присоединиться к нему и его людям. Их называют «Добровольцами Бранта». Росомаха говорил равнодушно, поскольку политикой не интересовался, хотя и мог повоевать время от времени, когда ощущал волнение духа. - Неужели? - спросил Йен так же спокойно. - Ну, что ж. Он не имел четкого представления, где находится Унадилла, кроме того, что это где-то в колонии Нью-Йорк, но не велика проблема. На заре следующего дня Йен отправился на север. Большую часть пути его сопровождали только пес и собственные мысли. Однако в один из дней он наткнулся на летнее становище могавков, где его радушно приняли. Йен сидел и разговаривал с мужчинами. Через некоторое время молодая девушка принесла ему миску рагу, и он поглощал его, почти не ощущая вкуса, хотя живот, похоже, был благодарен за горячее и его перестало крутить. Йен не мог сказать, что зацепило его взгляд, но, отвлекшись от мужского разговора, увидел, что молодая девушка, которая принесла ему поесть, сидит поодаль от костра и смотрит на него. Она едва заметно улыбнулась. Он стал жевать медленнее и внезапно ощутил вкус еды. Медвежье мясо, сочащееся жиром. Кукуруза и бобы, приправленные луком и чесноком. Вкуснотища. Изыскано приподняв темную бровь, девушка склонила голову к плечу, после чего поднялась, словно ее побудил к этому собственный вопрос. Йен отставил свою миску и, вежливо отрыгнув, встал и вышел, не обращая внимания на понимающие взгляды мужчин, с которыми делил трапезу. Девушка ждала – бледное пятно в тени березы. Они поболтали… Йен ощущал, как во рту формируются слова, чувствовал, как ее речь щекочет уши, но на самом деле не осознавал, о чем они говорили. Словно живой уголь в ладони, он держал свою пылающую злость, она дымилась и тлела в сердце, как горячая зола. Но девушка не станет для него водой, которой можно залить свои угольки, и распалять ее Йен не собирался. В его глазах полыхало пламя, и он был бездумным, как сам огонь, который пожирает любое топливо, если оно имеется, и умирает, когда оно иссякает. Он поцеловал ее. От нее пахло едой, дублеными кожами и нагретой солнцем землей. Ни следа аромата лесов, ни духа крови. Девушка была высокая; Йен ощутил, как толкнулись ее мягкие груди, и опустил руки на округлость ее бедер. Индианка прильнула к нему – крепкая и полная желания. Затем отпрянула, отчего холодный воздух коснулся его кожи там, где только что прижималась она. Никто в доме на них не глядел, когда девушка за руку привела его в лонгхаус, взяла в свою постель и, голая, повернулась к нему в теплой полутьме. Йен думал, что будет лучше, если он не увидит ее лица. Анонимно, быстро, возможно, с некоторым удовольствием и для нее. И ему станет легче. По крайней мере, на те несколько мгновений, когда он забудется. Но в темноте она стала Эмили, и, стыдясь и злясь, Йен сбежал из ее постели, оставив позади лишь удивление.
СЛЕДУЮЩИЕ ДВЕНАДЦАТЬ ДНЕЙ он шел, ни с кем не разговаривая. Только пес рядом с ним.
ДОМ ТАЕНДАНЕГЕА СТОЯЛ на отдельном большом участке, но все же достаточно близко к деревне, чтобы считаться ее частью. Деревня выглядела, как любая другая, разве что возле крылец многих домов находились по два или три жернова, чтобы каждая женщина могла сама молоть муку для своей семьи, а не носить зерно на мельницу. Собаки на улице дремали в тени возле стен и повозок. Но как только Ролло подходил на расстояние, когда его можно было унюхать, каждая из них удивленно подскакивала. Некоторые рычали и гавкали, но в драку никто не лез. Люди вели себя иначе. Несколько мужчин, прислонившись к изгороди, стояли и наблюдали за работавшим в поле человеком с лошадью. Все они одарили Йена взглядами, в которых смешались любопытство и настороженность. Он почти никого не знал. Хотя один из них оказался тем, кого звали Поедающий Черепах – знакомый еще по Снейктауну. Другим был Солнечный Лось. Солнечный Лось удивленно заморгал, глядя на Йена – не хуже, чем любой из псов, – и вышел на дорогу, чтобы встретиться лицом к лицу. - Что ты здесь делаешь? На долю секунды Йен подумал, не сказать ли ему правду. Но это не та правда, которую можно изложить быстро – если о подобном вообще говорят. И, разумеется, не при посторонних. - Это не твое дело, - спокойно ответил он. Солнечный Лось говорил на могавском, и Йен ответил на том же языке. Он видел, как поползли вверх брови, и Черепаха направился поприветствовать его, давая понять, что сам Йен тоже из каньен`кехака. Он явно старался предотвратить ту бурю, которая назревала. Йен в ответ поприветствовал Черепаху, и другие немного расслабились: озадаченные и заинтригованные, но уже не враждебно настроенные. А вот Солнечный Лось наоборот... Ладно, в конце концов, Йен и не ждал, что парень бросится ему на шею. Он надеялся, – когда вообще задумывался о Солнечном Лосе, что случалось крайне редко – что Лось в этот момент будет где-нибудь в другом месте. Но вот он – тут как тут, и Йен криво усмехнулся сам себе, вспомнив старенькую бабулю Уилсон, которая как-то, описывая своего зятя Хирама, сказала, что тот выглядит, «словно не уступил бы дорогу и самому медведю». Описание соответствовало точно, и настроение Солнечного Лося не улучшилось ни от ответа Йена, ни от его последовавшей улыбки. - Чего тебе надо? - вопросил Солнечный Лось. - Ничего твоего, - ответил Йен мягко, насколько мог. Глаза Солнечного Лося сузились, но прежде чем тот смог сказать что-нибудь еще, вмешался Черепаха, который пригласил Йена войти в свой дом и отведать еды-питья. И следовало бы. Отказываться было невежливо. А потом он мог бы с глазу на глаз спросить, где Эмили. Но та нужда, что вела его все триста миль по глуши и диким местам, отказывалась признавать требования этикета. И не потерпела бы никакой задержки. «Кроме того, - размышлял Йен, готовясь. - Все равно все к этому бы и пришло. Какой смысл откладывать?» - Я хочу поговорить с той, которая была когда-то моей женой, - сказал он. - Где она? Люди вокруг заморгали: кто заинтересованно, а кто растерянно. Но Йен заметил, как Черепаха бросил взгляд на ворота большого дома в конце дороги. Солнечный Лось, надо отдать ему должное, только чуть вытянулся и более крепко поставил ноги на дорогу, готовый сразиться с двумя медведями, если придется. Ролло было на это плевать: приподняв губу, он зарычал, отчего некоторые резко отступили на шаг. Солнечный Лось, который лучше остальных знал, на что способен Ролло, не сдвинулся ни на дюйм. - Собираешься натравить на меня своего демона? - спросил Лось. - Разумеется, нет. Сидеть, a cù, (пес (гэльск.) - прим. пер), - тихо приказал он Ролло. Пес лишь секунду упорствовал – ровно столько, чтобы обозначить, что это, мол, твоя идея. А затем отвернулся и лег, хотя и продолжал рычать – глухо, будто отдаленный гром. - Я пришел не за тем, чтобы отобрать ее у тебя, - сказал Солнечному Лосю Йен. Он собирался быть миротворцем, хотя и не ждал, что действительно получится. И не получилось. - Думаешь, что смог бы? - Если я не хочу, какое это имеет значение? - язвительно спросил Йен по-английски. - Она не пошла бы с тобой, даже если бы ты меня убил! - Сколько раз я еще должен повторить, что не собираюсь уводить ее от тебя? Солнечный Лось смотрел на него около минуты, и глаза его сделались практически черными. - Достаточно, чтобы лицо твое выразило то же самое, - прошептал он и сжал кулаки. Заинтригованные, другие мужчины принялись перешептываться, но как будто за невидимой завесой. Они ни за что не станут вмешиваться в драку из-за женщины. И глядя на руки Солнечного Лося, Йен смутно подумал, что это благословение. Соперник – правша, и Йен это помнил. На поясе у Лося висел нож, но его рука к нему не тянулась. Йен миролюбиво развел руки в стороны. - Я всего лишь хочу с ней поговорить. - О чем? - рявкнул Солнечный Лось. Он стоял достаточно близко, чтобы Йен ощутил брызги слюны на своем лице, но не стал их вытирать. Хотя и не отступил, а только опустил руки. - Это только между нею и мной, - тихо произнес он. - Уверен, она расскажет тебе позже. Мысль уколола. Да и Солнечного Лося это сообщение не обнадежило, потому что без всякого предупреждения он ударил Йена в нос. Хруст отозвался в верхних зубах, а другой кулак Солнечного Лося прошелся по скуле. Йен потряс головой, чтобы прийти в себя, и сквозь слезящиеся глаза смутно уловил следующее движение. Он сильно пнул Солнечного Лося в промежность – тут, скорее, так получилось, а не намеренно. Йен стоял и тяжело дышал, а на дорогу капала кровь. Шесть пар глаз переходили от него к Солнечному Лосю, который, свернувшись в пыли, негромко постанывал. Ролло поднялся, подошел к лежащему человеку и с интересом обнюхал его. Все взгляды обернулись к Йену. Он сделал небольшое движение рукой, и пес сел на землю, а сам Йен зашагал по дороге к дому Бранта. Шесть пар глаз, не отрываясь, смотрели ему в спину.
КОГДА ДВЕРЬ ОТВОРИЛАСЬ, за ней оказалась юная белая девушка, которая смотрела на него круглыми как монетки глазами. Йен в тот момент вытирал краем рубахи разбитый нос. Закончив, он учтиво наклонил голову. - Будьте добры, спросите у Вакьотейеснонса, не поговорит ли она с Йеном Мюрреем. Девушка пару раз моргнула. Затем кивнула и захлопнула дверь, лишь на мгновение помедлив в самом конце, чтобы через щелочку еще разок на него посмотреть, словно хотела удостовериться, что он ей не мерещится. Чувствуя себя странно, Йен спустился в сад, который выглядел по-настоящему английским – с кустами роз, лавандой и выложенными камнем дорожками. Ароматы напомнили о тетушке Клэр, и он на миг задумался, неужели Таенданегеа привез из Лондона английского садовника? В саду, поодаль, работали две женщины: одна, судя по цвету волос под чепцом, - белая леди средних лет, о чем Йен догадался по сутулости ее плеч. «Должно быть, это жена Бранта, - подумал он. - А молоденькая девушка, которая открыла дверь, вероятно, их дочь». Другая была индианкой. Ее коса спускалась по спине, и в ней виднелись седые пряди. Ни одна из женщин не обернулась, чтобы поглядеть на него. Услышав позади щелчок дверной щеколды, Йен секунду помедлил, прежде чем повернуться, готовя себя к разочарованию от сообщения, что Вакьотейеснонсы нет дома... Или хуже – что та отказывается встретиться с ним. Но это была она. Эмили. Маленькая и прямая, круглые грудки виднеются в горловине голубого ситцевого платья, а длинные непокрытые волосы связаны сзади. Лицо испуганное... Но полное желания. В глазах зажглась радость, и Эмили шагнула к нему. Он мог бы прижать ее к себе, если бы только она к нему подошла или каким-нибудь жестом дала понять, что желает этого. «А что потом?» - мрачно задумался Йен, но это не имело значения: после того первого импульсивного движения Эмили остановилась. Руки ее на мгновение взлетели, словно собирались лепить что-то из воздуха между ними, но потом она сцепила их вместе, спрятав в складках своей юбки. - Брат Волка, - тихо по-могавкски произнесла Эмили. – В моем сердце тепло оттого, что я вижу тебя. - И в моем, - ответил он на том же языке. - Ты пришел говорить с Таенданегеа? - спросила она, махнув головой назад, в сторону дома. - Возможно, позже. Никто из них ни словом не обмолвился о его носе, хотя, судя по пульсации, тот увеличился раза в два, а весь перед рубахи был залит кровью. Йен огляделся и, увидев тропинку, ведущую прочь от дома, кивнул на нее: - Прогуляешься со мной? Эмили секунду поколебалась. Пламя в ее глазах не угасло, но теперь светилось ровно… Сейчас в них виднелось еще кое-что – настороженность, легкая тревога, и, как ему показалось, гордость. Йен удивился, что с такой легкостью может все это читать. Как будто она сделана из стекла. - Я... Дети, - выпалила Эмили, поворачиваясь в сторону дома. - Ничего, - сказал он. - Я только... Струйка крови, вытекшая из ноздри, его прервала, и Йен замолчал, чтобы вытереть верхнюю губу тыльной стороной ладони. И сделал те два шага к Эмили, необходимых, чтобы оказаться в непосредственной близости, однако сдержался и не дотронулся до нее. - Я хотел сказать тебе, что сожалею, - формально сказал он на могавском, - о том, что не смог дать тебе детей. Я рад тому, что они у тебя есть. Милый жаркий румянец разгорелся на щеках Эмили, и Йен увидел, как гордость в ней победила тревогу. - Могу я увидеть их? - спросил он, удивив себя так же, как и ее. Мгновение поколебавшись, Эмили развернулась и ушла в дом. В ожидании Йен присел на каменную изгородь. Через несколько минут она вернулась вместе с маленьким мальчиком, где-то лет пяти, и трехлетней девчушкой с короткими косичками, которая, серьезно взглянув на Йена, принялась сосать кулачок. В саднящем горле, по которому стекала кровь, ощущался вкус железа.
То и дело во время своего путешествия Йен во всех подробностях прокручивал в голове объяснение тетушки Клэр. Не для того, чтобы повторить его для Эмили: для нее это будет пустым звуком. Йен и сам его едва понимал. А, скорее, в качестве некоего щита против этого вот момента, когда он увидел Эмили с детьми, которых не мог ей дать. «Назови это судьбой», - сказала Клэр, глядя на него своим ястребиным взглядом – таким, что видит все с высоты. С такой далекой высоты, с какой жестокость кажется настоящим состраданием. «Или назови это неудачей. Но это не твоя вина. И не ее». - Иди сюда, - сказал он по-могавски, протягивая руку к маленькому мальчику, который, взглянув на мать, все-таки подошел и с любопытством заглянул Йену в лицо. - Я вижу тебя в его лице, - тихо по-английски сказал Йен Эмили. - И в его руках, - добавил он по-могавски, беря в ладони руки ребенка – такие на удивление маленькие. Это правда: у мальчика руки Эмили – мягкие, с тонкими косточками, они свернулись в его больших ладонях, будто два спящих мышонка, затем пальчики раскрылись, словно паучьи ножки, и мальчик хихикнул. Йен тоже рассмеялся, ловко сомкнув свои ладони на ручонках мальчишки – будто медведь, который проглотил пару лососей. Мальчик взвизгнул, и Йен расслабил хватку. - Ты счастлива? - спросил он Эмили. - Да, - тихо ответила она, опустив глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом. И Йен знал: это от того, что она ответила искренне, но не хотела видеть, как ответ мог бы причинить ему боль. Положив руку ей под подбородок, – кожа такая мягкая – Йен поднял ее голову, чтобы Эмили посмотрела на него. - Ты счастлива? - слегка улыбаясь, снова спросил он. - Да, - повторила Эмили. Но потом тихонько вздохнула, и, наконец, коснулась легкой, словно крылышко мотылька, рукой его лица. - Но иногда я скучаю по тебе, Йен. Не было ничего неправильного в том, как она произнесла его шотландское имя, но в ее устах оно прозвучало невозможно экзотически – как и всегда. Йен ощутил в горле комок, но сохранил на лице легкую улыбку. - Вижу, ты не спрашиваешь, счастлив ли я, - проговорил Йен и готов был ударить сам себя. Эмили бросила на него быстрый, словно клинок, взгляд. - У меня есть глаза, - очень просто сказала она. Между ними повисло молчание. Йен отвернулся, но, слыша ее дыхание, ощущал ее присутствие. Цветущая. Нежная. Он чувствовал, как она смягчается и все больше открывается. Эмили оказалась права, что не пошла с ним в сад. Здесь, рядом со своим сыном, игравшим в грязи возле ее ног, безопасней. По крайней мере, для нее. - Ты пришел, чтобы остаться? - спросила она, наконец, и Йен покачал головой. - Я уезжаю в Шотландию, - ответил он. - Ты возьмешь жену среди своего народа, - в этом слышалось облегчение, но и сожаление тоже. - А твой народ больше не мой? - спросил Йен, в нем вспыхнула ярость. - Белую кровь ведь вымыли из моего тела в реке... Ты была там. - Я там была. Эмили долго глядела на него, изучая лицо. Скорее всего, она больше никогда его не увидит. И Йен задумался: хотела ли она запомнить его или просто искала что-то в чертах лица? Последнее. Подняв руку, чтобы он подождал, Эмили вдруг повернулась и исчезла в доме. Девчушка побежала за ней, не желая оставаться с незнакомцем, но мальчик остался, ему было интересно. - Ты Брат Волка? - Да, так и есть. А ты? - Люди зовут меня Диггер. Детское прозвище, которое используют для удобства до тех пор, пока истинное имя не проявит себя каким-нибудь образом. Йен кивнул, и несколько минут они рассматривали друг друга с интересом, но без всякой неловкости. - Та, кто мать матери моей мамы, - вдруг сказал Диггер, - она говорила о тебе. Со мной. - Правда? - удивился Йен. Должно быть, это Тевактеньонх. Великая женщина, глава Женского Совета в Снейктауне... Та, кто отослала его из племени. - Тевактеньонх все еще жива? - полюбопытствовал Йен. - О, да. Она старше, чем сами горы, - серьезно ответил маленький мальчик. - У нее только два зуба осталось, но она все еще может есть. Йен улыбнулся. - Это хорошо. Что она говорила обо мне? Мальчик нахмурился, припоминая слова. - Она сказала, что я ребенок твоего духа, но я не должен говорить этого моему отцу. Йен ощутил, будто слова ударили его – жестче, чем предыдущие тычки, которыми отец ребенка наградил его, и мгновение не мог произнести ни слова. - Да, я тоже думаю, что ты не должен ему этого говорить, - произнес Йен, когда слова снова к нему вернулись. Он повторил это по-могавски, на случай, если мальчик не понимал по-английски, и ребенок спокойно кивнул. - Смогу я быть с тобой когда-нибудь? - спросил он, почти не интересуясь ответом. На каменную стену выбежала погреться ящерка, и мальчик переключил внимание на нее. Йен заставил себя говорить спокойно. - Если я буду жив. Сощурившись, мальчик глядел на ящерицу, и маленькая правая рука чуть шевельнулась. Но до рептилии слишком далеко, и мальчик это понимал. Он посмотрел на Йена, который стоял ближе. Не двигаясь, Йен бросил взгляд на ящерку, затем, снова на мальчика, и между ними возникло взаимопонимание. «Не двигайся», - предупредил Йен глазами, и мальчик, казалось, перестал дышать. Раздумывать в таких ситуациях не стόит. Даже не вздохнув, Йен метнул руку, и существо тут же попалось – напуганное и дрожащее. Мальчишка захохотал и запрыгал, ликуя и хлопая в ладошки, затем потянулся за ящерицей, которую взял с величайшей концентрацией, сложив руки так, чтобы животное не смогло сбежать. - И что ты с ним сделаешь? – улыбаясь, спросил Йен. Мальчик поднес ящерку к лицу, сосредоточенно ее разглядывая, и задумчиво насупил брови. - Я дам ему имя, - произнес он, наконец. - Тогда он станет моим и благословит меня, если я снова его увижу. Он приподнял ящерицу, и они, не моргая, глаза в глаза, смотрели друг на друга. - Тебя зовут Боб, - наконец объявил мальчик по-английски, и с величайшей церемонностью опустил ящерицу на землю. Боб спрыгнул с его ладошки и исчез под поленом. - О-очень хорошее имя, - серьезно проговорил Йен. Его ушибленные ребра болели от желания засмеяться, которое пропало в следующий момент, когда отворилась дальняя дверь, и из нее вышла Эмили, держа на руках сверток. Она подошла к нему и показала – почти таким же манером, каким он сам только что показывал ящерку Диггеру – запеленатого младенца, привязанного к специальной доске-переноске, в которой индианки носят малышей за спиной. - Это моя вторая дочка, - с застенчивой гордостью произнесла Эмили. - Выберешь для нее имя? Взволнованный, Йен легко коснулся руки Эмили и взял переноску к себе на колени, с любопытством разглядывая крошечное личико. Эмили не могла бы оказать ему большей чести, ведь это станет вечным знаком тех чувств, которые она когда-то к нему испытывала... Возможно, все еще испытывает. Но пока он смотрел на маленькую девочку, – та в ответ тоже изучала его круглыми серьезными глазами, вбирая в себя некое новое явление в своем окружении – в нем обосновалась уверенность. Йен не оспаривал ее и не отрицал: она просто была. - Благодарю тебя, - сказал он, улыбнувшись Эмили с большой любовью. И положил свою ладонь – огромную, всю в мозолях и жизненных отметинах – на крошечную и совершенную головку с мягонькими волосиками. - Я благословлю всех твоих детей именем Пресвятой Девы и Архангела Михаила, - затем поднял руку и, дотронувшись, притянул Диггера к себе. - Но мой – этот. Ему я и дам имя. Удивившись, Эмили вдруг смутилась и быстро перевела взгляд с Йена на сына и обратно. Она с трудом сглотнула, неуверенная... Но это не имело значения, потому что Йен был уверен. - Твое имя – Быстрейший Из Ящериц, - произнес он на могавском. Быстрейший Из Ящериц мгновение подумал, затем радостно кивнул, и, залившись смехом чистейшего удовольствия, помчался прочь.
НЕ ВПЕРВЫЕ УИЛЬЯМ поразился тому, насколько широким оказался круг знакомств отца. В непринужденной беседе с Дэнзеллом Хантером, пока они ехали, Вилли упомянул, что отец когда-то знавал доктора Джона Хантера. На самом деле, это знакомство, включавшее в себя электрического угря, неожиданную дуэль и соучастие в похищении трупа, отчасти привело к ситуации, в результате которой лорда Джона отправили в Канаду на поля Авраама. Может, рассказывая о родственнике-благодетеле, мисс Рейчел говорила именно об этом Джоне Хантере? Дэнни Хантер тут же просиял. - Ну надо же! Да, должно быть, это тот самый. Особенно, когда ты в связи с ним упомянул о похищении трупа. Он кашлянул, как будто немного смутившись. - Это было самое... познавательное знакомство, - сказал Хантер. – Хотя, порой, и шокирующее. Дэнни оглянулся на сестру, но Рейчел, поскольку ее мул вышагивал неторопливо, отстала и практически спала в седле, кивая головой, как подсолнух. - Видишь ли, друг Уильям, - понизив голос, сказал Хантер, - для того, чтобы приобрести мастерство хирурга, необходимо понять, как человеческое тело устроено и как оно работает. Вот только узнать это можно лишь из учебников... Но тексты, на которые полагается большинство врачей, они... Что ж, говоря откровенно, они не верны. - Вот как? Уильям слушал вполуха. Другая половина его сознания поровну разделилась между отслеживанием дороги, надеждой на то, что им удастся достичь обитаемых мест вовремя, чтобы получить ужин, и любованием изящностью шейки Рейчел Хантер – в те редкие моменты, когда девушка ехала впереди. Ему захотелось обернуться и взглянуть на нее еще разочек, но он не мог сделать этого так скоро – было бы неприлично. А вот через несколько минут... - ...Гален и Асклепий. В обычном понимании, которое существовало очень долгое время, все, что известно о человеческом теле, написали древние греки, и потому нет необходимости подвергать эти сведения сомнению или изобретать тайну там, где ее нет. Уильям хмыкнул. - Послушали бы вы, как мой дядя распространяется по поводу военных текстов Античности. Он обожает Цезаря, которого считает очень достойным генералом. Но сильно сомневается, что Геродот когда-либо видел поле битвы. Хантер поглядел на него удивленно и заинтересованно. - Тоже самое – правда, другими словами – Джон Хантер говорил про Авиценну: «Этот человек в жизни не видел беременную матку!» Чтобы усилить эффект, Дэнни ударил кулаком по луке седла, и его лошадь, испугавшись, дернула головой. - Эй, тпру! - всполошился Хантер, натягивая поводья так, что лошадь вот-вот уже готова была встать на дыбы и забить копытами. Уильям наклонился и, ловко выхватив поводья из рук Дэнзелла, ослабил их. Вилли даже обрадовался короткому инциденту, поскольку это отвлекло Хантера от дальнейшего разглагольствования о матках. Уильям не был до конца уверен в том, что такое матка. Но, если она беременная, то, должно быть, это имеет отношение к женским интимным местам – а обсуждать подобное в присутствии мисс Хантер ему не хотелось. - Но вы говорили, что ваше знакомство с доктором Джоном Хантером было шокирующим, - Вилли передал Дэнни поводья и поспешил сменить тему до того, как доктор надумает упомянуть что-нибудь еще более неприличное. - Почему? - Ну... Мы – его ученики – изучали тайны человеческого тела по... человеческому телу. Уильям слегка напрягся. - Вы имеете в виду вскрытие? - Да, - Хантер обеспокоенно на него посмотрел. - Знаю, звучит жутко, и все же, увидеть то, как чудесно Бог все придумал! Сложность устройства почки, удивительные полости легкого… Уильям, я и передать не могу, какое это откровение! - Ну... Да, наверное, так и есть, - осторожно сказал Уильям. Вот теперь у него появилась веская причина оглянуться – что он и сделал. Потягиваясь, Рейчел выпрямилась и отклонила голову назад, отчего ее соломенная шляпка свалилась на плечи. Лицо девушки осветило солнце, и Вилли улыбнулся. - Вы... э-э... А где вы брали тела для вскрытий? Доктор Хантер вздохнул. - В этом и заключался шокирующий аспект. С улиц или из работных домов мы забирали трупы нищих, чьи смерти были весьма прискорбными. Частенько мы использовали тела казненных преступников. И хотя меня должно бы радовать то, что, умерев, они смогли принести хоть какую-то пользу, я не мог не ужасаться их печальному концу. - Почему? - полюбопытствовал Уильям. - Почему? - Хантер заморгал из-под очков, но потом тряхнул головой, будто отгоняя насекомых. - Но я забыл, что ты не один из нас... извини. Мы не потворствуем насилию, друг Уильям. И, конечно же, убийству тоже. - Что, даже для преступников и убийц? Сжав губы и качая головой, Дэнзелл выглядел несчастным. - Да. Посадите их в тюрьму или приставьте к какому-нибудь полезному труду. Но когда государство в ответ на преступление убивает, это становится ужасным нарушением Божьей заповеди: ведь тогда и все мы становимся причастными к совершению данного греха. Неужели ты не понимаешь? - Я понимаю вот что: государство, как вы это называете, несет ответственность за своих граждан, - сказал Уильям, довольно уязвленный. - Вы ждете, что констебли и судьи позаботятся о том, чтобы вы и ваша собственность были в безопасности, ведь так? Если государство имеет такую обязанность, то, разумеется, оно должно обладать и средствами, чтобы ее исполнять. - Я не оспариваю это – как я уже сказал, сажайте преступников в тюрьму, если необходимо. Но убивать людей от моего имени государство не имеет права! - Не имеет? - сухо произнес Уильям. - Да вы хоть представляете, что за люди – эти казненные преступники? И что за преступления они совершили? - А сам ты знаешь? - Хантер поднял бровь, глядя на Уильяма. - Да, знаю. Начальник Ньюгейтской тюрьмы (главная тюрьма Лондона на протяжении 700 лет – с 1188 по 1902 годы. Расположена была у северных, или Новых, ворот лондонского Сити, в непосредственной близости от уголовного суда Олд-Бейли, откуда в тюрьму перевозили приговорённых к смертной казни – прим. пер.) – еще один знакомый моего отца. Я сиживал с ним за одним столом и слышал такие истории, от которых, доктор Хантер, кудряшки распрямились бы на вашем парике. Если бы вы его носили, - добавил Уильям. На шутку Хантер лишь мельком улыбнулся. - Зови меня по имени, - сказал он. - Ты же знаешь, мы не придерживаемся титулов. И я признаю истину в том, что ты говоришь. Я слышал – и видел – больше ужасных вещей, чем ты слыхивал за столом твоего отца. Но правосудие – в руках Господа. Совершать насилие – а именно, отнимать жизнь – значит, нарушать Божье повеление и творить тяжкий грех. - А если на тебя напали или ранили, ты не можешь дать отпор? - вопросил Уильям. - Не можешь защитить себя или свою семью? - Мы полагаемся на Божью доброту и милосердие, - твердо сказал Дэнзелл. - И если нас убьют, то мы умрем, незыблемо веря в воскресение и вечную жизнь с Богом. Минуту они ехали молча, а потом Уильям, будто между прочим, произнес: - Или вы надеетесь на чью-то готовность совершить насилие вместо вас. Дэнзелл машинально глубоко вдохнул, но передумал говорить то, что собирался. Некоторое время они ехали молча, а когда вновь заговорили, то о птицах.
КОГДА НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ они проснулись, шел дождь. Не короткий грозовой ливень: налетел и тут же закончился. А шквальный и беспощадный дождище – и он, похоже, настроился лить весь день без остановки. Не имело смысла оставаться на месте ночлега: скалистый отвес, послуживший им ночным пристанищем, стоял открытый всем ветрам, и дождь уже настолько намочил дрова, что костер, на котором готовился завтрак, больше дымил, чем грел. Кашляя из-за дыма, Уильям и Дэнни нагрузили вьючного мула, в то время как Рейчел связала и завернула в холстину несколько наименее влажных поленьев. Если до наступления ночи они найдут укрытие, у них, по крайней мере, будет возможность разжечь огонь и приготовить ужин, даже если дождь не закончится. Разговаривали мало. Да и будь у них желание поговорить, дождь так громко стучал по деревьям, по земле и по их шляпам, что пришлось бы кричать, чтобы быть услышанным. В состоянии упрямой, хоть и промокшей, решимости, они медленно продвигались на север-северо-восток. Дэнни как раз беспокойно сверялся со своим компасом, когда они выехали на перекресток. - Что думаешь, друг Уильям? - Хантер снял очки и вытер их – понапрасну – о полу сюртука. - Ни одна из дорог не пролегает точно в том направлении, которое нам нужно. И друг Локетт не упоминал об этом перекрестке в своих наставлениях. Этот путь, - он указал на дорогу, пересекавшую ту, на которой они стояли, - похоже, идет на север, в то время как тот – на восток. По крайней мере, пока. Дэнни посмотрел на Уильяма, и без очков лицо его выглядело до странности обнаженным.
Супружеская пара фермеров по имени Локетт была их последним контактом с человечеством три дня назад. Миссис Локетт накормила их ужином, продала им хлеб, яйца и сыр, а ее муж показал дорогу, как он сказал – до Олбани, где по пути они обязательно наткнутся на признаки Континентальной армии. Но перекрестка он не упоминал. Уильям оглядел окружающую грязь, но сам перекресток находился в низине и сейчас представлял собою небольшое озерцо. Никаких подсказок, куда направиться. Однако дорога, на которой они сейчас стояли, казалась гораздо более широкой, чем та, меньшая, что пересекалась с нею. - Эта, - решил он, подтолкнул лошадь, и та прохлюпала на другую сторону озерца. Сейчас уже наступил вечер, и Вилли начинал беспокоиться о своем решении. Если бы они двигались в правильном направлении, то, как говорил мистер Локетт, к концу дня должны были доехать до небольшой деревеньки под названием Джонсонс-Форд. «Конечно, дождь нас замедлил», - уговаривал он сам себя. И в то время как ландшафт по-прежнему выглядел пустынными зелеными зарослями, все-таки деревни и усадьбы иногда появлялись – так же внезапно, как грибы после сильного дождя. Значит, они в любой момент могут наткнуться на Джонсонс-Форд. - Наверное, деревенька растворилась, - Рейчел наклонилась в седле, чтобы обратиться к Вилли: она и сама-то почти растворилась. И вопреки своим переживаниям Уильям улыбнулся. Дождь сбил поля ее соломенной шляпки вниз, и они свисали, будто пыльная тряпка, поэтому Рейчел вынуждена была приподнимать их, чтобы смотреть наружу, из-за чего походила на недоверчивого лягушонка под бороной. Ее одежда тоже насквозь промокла. А от того, что надето было все подряд в три слоя, то Рейчел напоминала большой неопрятный ком мокрого белья, вытащенный из кипящего котла. Но прежде чем Уильям смог ответить, ее брат, разбрызгивая воду во все стороны, выпрямился в седле и резко указал на дорогу: - Смотрите! Уильям быстро огляделся, полагая, что в поле зрения появился пункт назначения. Но нет. Хотя дорога уже не была пустой. По грязи к ним медленно приближался человек; разрезанный холщовый мешок защищал его голову и плечи от дождя. Посреди окружающего запустения любое человеческое существо было отрадой для глаз, и Вилли слегка подтолкнул лошадь, чтобы поздороваться. - Рад приветствовать, юный сэр, - сказал мужчина, глядя на Уильяма из-под своего холщового козырька. - Куда направляетесь в этот мрачный денек? Он заискивающе поднял губу, приоткрыв сломанный клык, запятнанный табаком. - К Джонсонс-Форд. Мы правильно едем? Мужчина отпрянул, будто от изумления. - К Джонсонс-Форд, говорите? - Так и есть, - с определенной долей раздражения сказал Уильям. Он сочувствовал желанию обитателей сельской глубинки из-за недостатка общения как можно дольше задерживать проезжающих. Но только не сегодня. - Где это? В замешательстве мужчина покачал головой. - Боюсь, вы ошиблись поворотом, сэр. На перекрестке нужно было свернуть налево. Рейчел разочарованно охнула. Свет уже угасал, и у ног лошадей стали сгущаться тени. Чтобы вернуться к перекрестку, потребуется несколько часов езды – и думать нечего добраться туда до полуночи, не говоря уж о том, чтобы доехать до Джонсонс-Форд. Мужчина, очевидно, тоже понял это. Он радостно улыбнулся Уильяму, обнажив коричневые десна почти беззубого рта. - Если джентльмены помогут мне споймать мою коровенку и пригнать ее домой, жена будет рада накормить вас ужином и предоставить ночлег. Поскольку никаких разумных альтернатив не было, Уильям принял это предложение как мог любезно, и, оставив Рейчел вместе с лошадьми под сенью деревьев, отправился вместе с Дэнни Хантером помогать с поимкой коровы. Коровенка – костлявая лохматая животина с диким взглядом – оказалась неуловимой и упрямой. И чтобы «споймать» и вытащить ее на дорогу, потребовались объединенные таланты всех троих мужчин. Насквозь промокшая и густо покрытая грязью замызганная компания последовала в сгущавшихся сумерках за мистером Антиохом Джонсоном – именно так представился хозяин – к малюсенькому обветшалому крестьянскому домику. Однако дождь лил, не переставая, и любая, даже протекающая, крыша была желанной. Миссис Джонсон оказалась угрюмой нечесаной неряхой неопределенного возраста, и зубов у нее было даже меньше, чем у ее мужа. Она злобно уставилась на вымокших гостей, с которых капала вода, и грубо повернулась к ним спиной. Но подала-таки деревянные миски с остывшим и мерзким на вид тушеным мясом, а также свежее молоко из-под коровы. Уильям заметил, как Рейчел, попробовав один кусочек мяса, вдруг побледнела, незаметно выплюнула его и отложила ложку, после чего ограничилась только молоком. Сам Вилли слишком оголодал, чтобы ощутить какой-либо вкус или переживать по поводу того, из чего еда приготовлена. К тому же было довольно темно, чтобы исследовать содержимое миски. Дэнни, которого качало от усталости, из последних сил старался быть общительным, отвечая на бесконечные вопросы мистера Джонсона о том, откуда они и куда направляются, об их знакомствах и дорожных новостях, их мнение о войне и ее текущих событиях. Рейчел время от времени вынужденно улыбалась, но, беспокойно поглядывая по сторонам, снова и снова возвращалась взглядом к хозяйке дома, которая, прикрыв глаза, сидела в углу и задумчиво смотрела на дымившуюся глиняную трубку, свисавшую с ее нижней губы. Сытый, да в сухих чулках, Уильям почувствовал, что трудности дня начали брать над ним верх. Огонь в очаге горел хорошо, и пляшущее пламя убаюкало его до некоего подобия гипнотического состояния, отчего голоса Дэнни и мистера Джонсона слились в приятное журчание. Он заснул бы прямо там, если бы шорох движения Рейчел, которая поднялась, чтобы сходить в уборную, не разрушил транс, напомнив Вилли, что нужно пойти и проверить лошадей и мулов. Вилли, как мог, вытер их насухо и заплатил мистеру Джонсону за сено, но настоящего сарая, в котором можно было укрыть животных, не имелось – только грубый навес из веток, опирающийся на тонкие жерди. Уильям не хотел, чтобы лошади всю ночь простояли в грязи, если вдруг укрытие затопит водой. А дождь все лил и лил, но воздух на улице был чистым и свежим, наполненным ночными ароматами деревьев, трав и бегущей воды. После спертого воздуха в доме от этого благоухания у Вилли почти закружилась голова. Наслаждаясь каждым вдохом и изо всех сил стараясь уберечь от воды небольшой факел, который принес с собой, он нырнул сквозь пелену дождя под навес. Факел шипел, но все еще горел, и Уильям был рад увидеть, что навес не затопило: лошади и мулы (как и коровенка с дикими глазами) стояли на сырой соломе, но не по уши в грязи. Скрипнула дверь уборной, и появилась темная худенькая фигурка Рейчел. Увидев свет факела и кутаясь от дождя в шаль, она присоединилась к Вилли. - С животными все в порядке? На ее влажных волосах сверкали дождевые капельки, и Уильям ей улыбнулся. - Полагаю, они поужинали лучше, чем мы. Рейчел вздрогнула от воспоминания. - Я бы лучше съела сено. Ты видел, из чего... - Нет, - перебил Уильям, - и будет гораздо лучше, ели вы не скажете. Рейчел хихикнула, но говорить не стала. Вилли не хотел сразу возвращаться в зловонную хижину, и девушка, похоже, тоже не имела такого желания, потому что придвинулась ближе к мулу, чтобы почесать ему за поникшими ушками. - Мне не нравится, как та женщина на нас смотрит, - не глядя на Вилли, сказала Рейчел спустя секунду. - Она все время пялится на мои ботинки – будто прикидывает, налезут ли они на нее. Тут Уильям и сам взглянул на ноги Рейчел: ее ботинки ни в коей мере не выглядели модными, но были прочными и добротно сделанными, пусть изрядно поношенными и в пятнах засохшей грязи. Рейчел тревожно посмотрела на дом. - Я буду рада уехать отсюда, даже если утром дождь не прекратится. - Мы уедем, - уверил ее Вилли. - Даже завтрака ждать не станем, если пожелаете. Он прислонился к одной из вертикальных жердин, на которых держался навес, и ощутил на шее холодные капли дождя. Сонливость прошла, но усталость никуда не делась, и Уильям понял, что ему, как и Рейчел, тревожно. Мистер Джонсон казался любезным, пускай и грубоватым, но что-то в его поведении было слишком нетерпеливым. Разговаривая, он алчно наклонялся, глаза горели, а его грязные руки все время двигались на коленях. Возможно, это просто естественное одиночество человека, лишенного компании – потому что, разумеется, присутствие угрюмой миссис Джонсон не было большим утешением. Но отец научил Уильяма доверять своим инстинктам, и поэтому он и не пытался с ними спорить. Ничего не говоря и не извиняясь, он пошарил в седельной сумке, висевшей на шесте, и нашел небольшой кинжал, который носил в сапоге, когда ехал верхом. Рейчел не отводила от Вилли глаз, когда тот заткнул кинжал за пояс и вытянул подол рубашки поверх штанов, чтобы прикрыть его. Девушка поджала губы, но не протестовала. Факел начал оплывать и почти погас. Уильям протянул руку, и Рейчел без возражений ее взяла, подходя к нему ближе. Вилли захотелось обнять ее, но он ограничился тем, что локтем прижал ее руку к себе, радуясь теплу ее тела. Из-за отсутствия задней двери и окна корпус дома темнел на фоне ночи. Они молча обошли его, дождь стучал по их головам, а ноги разъезжались на влажной земле. Сквозь ставни мелькнул свет – крохотное свидетельство присутствия человека. Вилли услышал, как Рейчел сглотнула, и, открывая для нее дверь, коснулся ее руки. - Хорошего сна, - прошептал он ей. - Вы даже не заметите, как быстро наступит рассвет. ИМЕННО ТУШЕНОЕ МЯСО и спасло ему жизнь. Безумно уставший, Вилли заснул практически сразу, но ему снились отвратительные сны. Он шел по коридору с узорчатым турецким ковром, однако спустя какое-то время понял: то, что он принял за вьющийся орнамент, на самом деле оказалось змеями. Они поднимали свои головы и раскачивались, когда Вилли приближался к ним. Но твари двигались медленно, и он успевал перепрыгивать через них, шатаясь из стороны в сторону и ударяясь о стены коридора, которые, казалось, обступали, сужая проход. Потом стены так плотно приблизились к Вилли, что ему пришлось продвигаться боком: та, что позади, царапала спину, а оштукатуренная поверхность перед лицом находилась настолько близко, что он не мог опустить голову, чтобы посмотреть вниз. Уильям боялся змей на ковре, но видеть их не мог и пинал ногами в стороны, то и дело задевая что-то тяжелое. В панике Вилли ощутил, как одна змея обвилась вокруг ноги и заскользила вверх, вдоль тела, а потом, засунув спереди голову под рубашку, жестко и больно тыкалась ему в живот в поисках места для укуса. Уильям внезапно проснулся, тяжело дыша и весь в поту, и понял, что боль в животе настоящая. Внутренности резко свело судорогой, и, подтянув ноги, он перекатился на бок – за секунду до того, как на половицы – там, где только что находилась его голова, – обрушился топор. Чудовищно пукнув, Вилли в слепой панике повернулся к темной фигуре, которая пыталась вытащить топор из пола. Уильям ударил Джонсона по ногам, затем взялся за них и дернул. Выругавшись, мужчина упал на него и схватил за горло. Вилли замолотил руками, избивая противника, но руки на его горле сжимались, словно беспощадная смерть: в глазах у Вилли потемнело и заплясали цветные огоньки. Рядом кто-то кричал. Больше повинуясь инстинкту, чем какому-то плану, Уильям рванулся вперед, ударив Джонсона лбом в лицо. Было больно, но смертельная хватка на горле ослабла. Вилли вырвался и перевернулся, вскарабкавшись на ноги. В очаге оставались только тлеющие угольки, которые очень слабо освещали комнату. Тяжелая масса из тел в углу и была источником криков, но там он ничем не мог помочь. Ударом ноги Джонсон высвободил из половиц топор: Уильям увидел тусклый блеск лезвия за мгновение до того, как мужчина, взявшись покрепче, замахнулся топором ему в голову. Вилли пригнулся и ринулся на Джонсона: ему удалось ухватить того за запястье и сильно потянуть на себя. Плоская сторона лезвия падающего топора парализующе ударила Вилли по колену, он скорчился, дернув Джонсона вниз, но вовремя выставил вверх второе колено, чтобы его не расплющило под телом мужчины. Отшатнувшись в сторону, Уильям внезапно почувствовал спиной уколы искр и жар: они откатились к краю очага. Вилли протянул руку, схватил горсть горячих углей и, игнорируя жгучую боль в ладони, впечатал их в физиономию Джонсона. Тот упал на спину, коротко ахая, будто у него не хватало дыхания, чтобы закричать. Почувствовав, что Уильям поднялся, мужчина вслепую замахнулся рукой, в которой все еще оставался топор. Вилли схватился за топорище, выдернул его у Джонсона и, крепко взявшись двумя руками поближе к обуху, со всей силы опустил лезвие тому на голову. Раздался звук, словно кто-то пнул по тыкве, а вибрация от удара прошла через кисти рук и плечи. Уильям выпустил топор и отшатнулся назад. Рот наполнился желчью, потекла слюна, и Вилли вытер губы рукавом. Он дышал, словно кузнечный мех, но казалось, что в легкие воздух совсем не попадал. С торчащим в голове топором Джонсон, раскинув руки, шатнулся к Уильяму. Топорище подрагивало, покачиваясь туда-сюда, будто усик насекомого. Медленно и жутко руки Джонсона потянулись вверх, чтобы ухватиться за инструмент. Уильяму хотелось закричать, вот только дыхание перехватило. Паникуя, он попятился и задел рукой свои штаны, ощутив, что те влажные. Опасаясь худшего, Вилли взглянул вниз, но вместо самого страшного увидел, что ткань просто потемнела от крови. И в тот же миг почувствовал жжение в верхней части бедра. - Черт... возьми, - пробормотал он, ощупывая в районе талии. Он поранил себя своим же собственным кинжалом, но, слава Богу, тот все еще был на месте. Ощущение рукояти придало уверенности, и Вилли вытащил нож, все еще пятясь от надвигавшегося Джонсона, который дергал за топорище и издавал завывающие звуки. Топор высвободился, и на лицо Джонсона хлынула кровь, забрызгав щеки, руки и грудь Уильяма. Раненый, закряхтев от усилия, махнул топором, но движения его были медленными и неуклюжими. Уильям уклонился, пукнув от напряжения, но вернул себе хладнокровие. Он покрепче ухватил кинжал, прикидывая, куда бы его воткнуть. «В спину», - подсказал мозг. Отирая предплечьем кровь с лица, Джонсон безрезультатно пытался прочистить глаза. Топор, удерживаемый другой рукой, широко и неравномерно болтался взад-вперед. - Уильям! Удивившись, Вилли глянул в сторону и чуть не получил по голове раскачивающимся лезвием. - Заткнись, - огрызнулся он. - Я занят. - Да, я вижу, - произнес Дэнни Хантер. - Позволь тебе помочь. Он был бледен и дрожал почти так же, как Джонсон, но шагнул вперед и, сделав выпад, схватил топор за ручку и вырвал его из цепкой руки. Затем шагнул назад и с глухим звуком уронил его на пол. При этом сам выглядел так, будто в любой момент его стошнит. - Спасибо, - сказал Уильям. Он шагнул вперед и вонзил кинжал вверх, под ребра – прямо Джонсону в сердце. Потрясенный, тот широко открыл глаза и уставился на Вилли: его глаза были серо-голубыми с золотыми и желтыми крапинками возле темного зрачка. Уильям никогда не видел ничего более прекрасного, и потому несколько секунд ошарашенно стоял, пока ощущение толчками текущей по руке крови не привело его в себя. Он выдернул нож и шагнул назад, позволив мертвецу упасть. Уильям дрожал всем телом и почти обгадился. Он слепо повернулся и ринулся к двери, задев Дэнни, который что-то сказал, но Вилли почти ничего не расслышал. Однако в уборной, содрогаясь и тяжко охая, подумал, что доктор произнес: «Ты не должен был этого делать». «Нет, - подумал он, - должен был». И наклонил голову к коленям, дожидаясь, пока все придет в норму.
ЛИПКИЙ ОТ ПОТА И С РЕЗИНОВЫМИ КОНЕЧНОСТЯМИ, УИЛЬЯМ вышел, наконец, из уборной с ощущением, что внутри все несколько успокоилось. В тот же миг мимо него в сооружение промчался Дэнни Хантер, после чего оттуда немедленно послышались взрывные звуки и громкие стоны. Поспешив убраться, Уильям под брызгами дождя направился к дому. До рассвета было еще далеко, но воздух уже пришел в движение, и на фоне сереющего неба домишко вырисовывался черным и костлявым. Чувствуя себя очень неуверенно, Вилли вошел и увидел совсем бледную Рейчел, которая с метлой в руках стояла на страже над завернутой в грязную простыню миссис Джонсон: та немного ворочалась, шипела и плевалась. Труп ее мужа лицом вниз лежал возле очага в луже загустевшей крови. Глядеть на тело не хотелось, но Уильяму показалось, что будет немного неправильно, если он не посмотрит, и потому он подошел и постоял возле него минутку, глядя вниз. Кто-то из Хантеров, добавив дров, разжег огонь в очаге: в комнате потеплело, но Уильям этого почти не ощущал. - Он мертв, - произнесла Рейчел бесцветным голосом. - Да. Уильям понятия не имел, что обычно ощущают в подобной ситуации, и не знал, что именно чувствует. С некоторым облегчением он повернулся и подошел взглянуть на пленницу. - Она, что?.. - Она пыталась перерезать Дэнни горло, но наступила мне на руку и разбудила меня. Я увидела нож и закричала, а Дэнни схватил ее и... Рейчел провела рукой по волосам, и Вилли увидел, что чепца на ней нет, а волосы распущены и спутаны. - Я на нее села, - сказала Рейчел, - и Дэнни закатал ее в простыню. Не думаю, что женщина может разговаривать, - добавила она, когда Вилли наклонился, чтобы посмотреть на пленницу. - Ее язык раздвоен. Услышав это, миссис Джонсон злорадно высунула язык – каждая половинка шевелилась самостоятельно. Живо припомнив приснившихся змей, Уильям с отвращением инстинктивно отшатнулся, но заметил удовлетворение, промелькнувшее на лице женщины. - Если она вытворяет такое своим мерзким языком, то и говорить умеет, - потянувшись, Уильям взял женщину за тощее горло. - Скажи мне, почему я не должен убить и тебя. - Я не виновата! - тут же отозвалась пленница таким хриплым шипением, что Вилли от ужаса чуть не отпустил хватку на горле. - Он зас-с-ставлял меня ему помогать. Обернувшись через плечо, Уильям поглядел на тело возле очага. - Больше нет, - и усилил хватку, ощутив пульсацию под большим пальцем. - Скольких путешественников вы вдвоем убили? Женщина не ответила, но похотливо провела по верхней губе сначала одной половинкой языка, потом второй. Уильям убрал руки с горла и жестко ударил женщину по лицу. Рейчел ахнула. - Ты не должен... - О, да, должен. Вилли потер руки о бриджи, пытаясь избавиться от ощущения потной и дряблой кожи женщины, ее тощего горла. Вторая рука болезненно пульсировала. Уильяму вдруг захотелось взять топор и колошматить им по женщине снова и снова – размозжить голову, порубить ее всю на куски. Его тело просто дрожало от нетерпения: пленница поняла это по его взгляду и уставилась на него черными маслянистыми глазами. - Вы не хотите, чтобы я ее убивал? - спросил Вилли Рейчел. - Ты не должен, - прошептала та и очень медленно потянулась к его обожженной руке, и когда Уильям ее не отдернул, взяла в свои ладони. В ушах шумело, и голова кружилась. - Ты поранился, - мягко произнесла Рейчел. - Пойдем наружу, я все промою. Она вывела его, полуслепого и спотыкающегося, из дома и, усадив на колоду для рубки дров, отправилась принести ведро воды из корыта. Дождь прекратился, хотя повсюду капало, и вдыхаемый рассветный воздух был влажным и свежим. Рейчел опустила его ладонь в холодную воду, и жжение немного ослабло. Она дотронулась до его бедра, где на бриджах кровь уже засохла в виде длинного пятна, но Вилли покачал головой, и девушка убрала руку. - Принесу тебе виски – у Дэнни в сумке есть немного. Она поднялась, но Уильям здоровой рукой схватил ее за запястье и крепко держал. - Рейчел, - его собственный голос звучал странно – отстранено, будто говорил кто-то другой. - Я никогда прежде никого не убивал. Я не... Я совсем не понимаю, что теперь делать с этим, - Уильям поднял на нее глаза, пытаясь найти в ней понимание. - Если бы это произошло... Я ожидал, что это будет во время битвы. И... Думаю, я бы знал, как. Что ощущать, в смысле. Если бы это произошло там. Она встретила его взгляд, на ее лице отразилась тревожная задумчивость. Розовый свет – нежнее, чем блеск жемчужины – коснулся ее лица. И чуть погодя Рейчел очень ласково дотронулась до щеки Уильяма. - Нет, - произнесла она. - Ты бы не знал.
УИЛЬЯМ РАССТАЛСЯ с Хантерами на безымянном перекрестке где-то в Нью-Джерси. Было неблагоразумно идти дальше: их расспросы относительно позиций Континентальной армии встречались с растущей враждебностью, указывая на то, что та где-то близко. Ни мятежные сочувствующие, ни лоялисты, которые опасались мести армии, стоящей на пороге, не хотели ничего говорить таинственным путешественникам, которые могли оказаться шпионами или того хуже. Квакерам будет проще без него. «По ним сразу видно, кто они такие, и достойное восхищения намерение Дэнзелла завербоваться в качестве хирурга такое искреннее, что если они будут одни, люди им помогут», – думал Уильям. Или, по крайней мере, отнесутся к их расспросам более любезно. В то время как с Уильямом... Объяснение, что он был другом Хантеров, поначалу оказывалось до-статочным. Люди интересовались маленькой группой, но подозрения она не вызывала. Однако тревога заметно увеличивалась по мере продвижения дальше, в сельские районы Нью-Джерси. На фермы совершались налеты отрядами фуражиров (отряд, заготавливающий провиант для войска и фураж для верховых и тягловых животных – прим. пер.): как гессенскими наемниками из армии Хау, которые пытались втянуть Вашингтона в открытый бой, выманив того из тайного убежища в горах Уотчунг, так и со стороны Континентальной армии, отчаянно нуждавшейся в поставках. Люди в фермерских домах, которые обычно радушно принимали не-знакомцев ради новостей, которые те приносили, теперь отгоняли их мушкетами и грубыми словами. Стало сложнее добывать пропитание. Присутствие Рейчел иногда помогало им подойти достаточно близко, чтобы предложить деньги, и небольшой запас золота и серебра, имевшийся у Уильяма, был, конечно, полезен. Бóльшую часть денег от продажи дома Дэнзелл положил на хранение в банк в Филадельфии, чтобы надежно обеспечить будущее Рейчел, а выпускаемые Конгрессом бумажные ассигнации практически никто не принимал. Впрочем, не существовало никакого способа замаскировать Уильяма под квакера. Помимо неспособности овладеть простым стилем речи, его рост и выправка заставляли людей нервничать – тем более, что, хорошо помня капитана Нейтана Хейла, Вилли не мог ни сказать, что намеревается поступить на службу в Континентальную армию, ни задать какие-либо вопросы, которые впоследствии могли быть расценены в качестве доказательств шпионажа. Его молчание, воспринимаемое как угроза, также заставляло людей нервничать. Он не заговаривал с Хантерами о расставании, а Дэнзелл и Рейчел предусмотрительно не спрашивали Уильяма о его собственных планах. Однако, все знали, что время пришло: это витало в воздухе. Когда Вилли проснулся утром, Рейчел протянула ему кусок хлеба на завтрак, ее пальцы скользнули по его руке, и он почти поймал их. Она почувствовала силу его сдерживаемого влечения и, пораженная, подняла взгляд, посмотрев прямо на него. Ее глаза выглядели сегодня больше зелеными, нежели карими, и Уильям поцеловал бы ее, отбросив осторожность к черту, (он думал, Рейчел бы не возражала), если бы ее брат в этот момент не вышел из кустов, застегивая ширинку. Место для прощания Уильям выбрал неожиданно, чтобы ничто не смогло его задержать, и, возможно, чтобы сделать это быстро, не слишком долго раздумывая. Он осадил лошадь посреди перекрестка, испугав Дэнзелла, чья возмущенная кобыла принялась вытанцовывать, сдерживаемая уздой. – Мы расстанемся здесь, – сказал Уильям резко, и более жестко, чем намеревался. – Мой путь лежит на север, – он кивнул в сторону. Слава Богу, на небе сияло солнце, и он мог показать, где север, – и, думаю, если вы и дальше поедете на восток, то наткнетесь на какие-нибудь признаки армии мистера Вашингтона. Если же... – Уильям замолк, но он должен был предупредить их. Из рассказов фермеров выяснилось, что Хау послал в эти места войска. – Если вы встретитесь с британскими войсками или гессенскими наемниками… Ты случайно не говоришь по-немецки? Широко раскрыв под очками глаза, Дэнзелл покачал головой: – Только немного по-французски. – Это хорошо. Большинство гессенских офицеров хорошо говорят по-французски. Если вы встретитесь с такими, которые не знают французского и задумают к вам привязаться, скажи им: "Ich verlange, Euren Vorgesetzten zu sehen; ich bin mit seinem Freund bekannt". Это значит: "Я требую встречи с вашим офицером, я знаком с его другом". Произнеси то же самое, если вы встретитесь с британскими войсками. На английском, конечно, – добавил он смущенно. Слабая улыбка мелькнула на лице Дэнзелла: – Благодарю тебя, – сказал он. – Но если нас приведут к офицеру, и он потребует назвать имя этого теоретического друга? Уильям улыбнулся в ответ: – Это будет не важно. Если вы стоите перед офицером, вы в безопасности. Но назови имя Гарольда Грея, герцога Пардлоу, полковника сорок шестой пехоты. Дядя Хэл не знал всех, как его собственный отец, но всякий в военном мире знает его или, по крайней мере, слышал о нем. Уильям видел, как Дэнзелл бесшумно двигал губами, запоминая все это. – И кем тебе приходится этот друг Гарольд, Уильям? – Рейчел обратилась к нему, пристально глядя из-под низко свисающих полей шляпы, которую она сдвинула назад, чтобы посмотреть на него. Вилли снова замялся, но, в конце концов, какое это теперь имеет зна-чение? Он никогда больше не увидит Хантеров. И хотя знал, что на квакеров не произведет впечатления демонстрация высокого положения и знатного имени, все же выпрямился в седле. – Родственник, – сказал Вилли небрежно и, порывшись в кармане, достал маленький кошелек, который дал ему шотландец Мюррей. – Держите. Вам это понадобится. – Мы вполне справимся, – ответил Дэнзелл, отмахиваясь от кошелька. – Я тоже, – парировал Уильям и бросил кошелек Рейчел, которая ре-флективно подняла руки и поймала его, сильно удивившись и тому факту, что она сделала это, и поступку Уильяма. Он улыбнулся ей, чувствуя, что сердце переполнено. – Прощай, – хрипло произнес он, затем повернул лошадь и, не оглядываясь, пустился быстрой рысью.
– ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ОН британский солдат? – тихо сказал Дэнни Хантер сестре, наблюдая за тем, как Уильям уезжает, – Вероятно, дезертир. – И что из этого? – Насилие следует за таким человеком. Ты тоже это чувствуешь. Долго находиться рядом с таким человеком опасно – не только для тела, но и для души. Рейчел какое-то время молча сидела на муле, глядя на пустую дорогу. Среди деревьев громко жужжали насекомые. – Думаю, что ты, наверное, лицемер, Дэнзелл Хантер, – сказала она ровно и, натянув поводья, повернула голову мула, – Он спас жизнь мне и тебе. Ты бы предпочел, чтобы он не вмешивался? Лучше было бы увидеть меня убитой и выпотрошенной в том ужасном месте? – несмотря на жаркий день, Рейчел слегка вздрогнула. – Конечно, нет, – рассудительно ответил ее брат. – И я благодарю Бога, что Уильям был там, чтобы спасти тебя. Я достаточно грешен, чтобы предпочесть твою жизнь спасению души этого молодого человека – но не настолько лицемерен, чтобы отрицать это, нет. Она фыркнула и, сняв шляпу, отмахнула облако слетевшихся мух. – Я польщена. Но что касается жестоких мужчин и опасности оказаться в непосредственной близости от них – то не ты ли везешь меня, чтобы присоединиться к армии? Он невесело рассмеялся. – Я. Возможно, ты права, и я лицемер. Но, Рейчел, – он вытянулся и схватил узду мула, чтобы не дать ей отвернуться, – Ты знаешь, я бы не хотел причинить тебе вред – ни телу, ни душе. Скажи только слово, и я найду тебе место среди Друзей, где ты будешь в безопасности. Я уверен, что Господь говорил со мной, и потому должен следовать своей совести. Но нет никакой необходимости и тебе идти за мной. Она одарила его долгим спокойным взглядом: – И откуда тебе знать, что Господь не говорил со мной тоже? Глаза Дэнзелла блеснули за стеклами очков. – Я рад за тебя. Что же Он сказал? – Он сказал: «Убереги своего глупого брата от самоубийства, ибо кровь его взыщу от руки твоей» (из Книги пророка Иезекииля 33:8 – прим. пер.), – огрызнулась она, шлепнув по его ладони и освободив уздечку. – Если мы собираемся присоединиться к армии, Дэнни, давай пойдем и найдем ее. Она злобно пнула мула в бок. Тот, поставив уши торчком, под аккомпанемент наводящих страх вскриков наездницы пустился вскачь по дороге, как будто им выстрелили из пушки.
ЧАСТЬ ПУТИ УИЛЬЯМ ПРОЕХАЛ, держа спину особенно прямо и показывая отличные навыки верховой езды. После того, как дорога повернула, и перекресток пропал из поля зрения, он замедлил ход и немного расслабился. Вилли было жаль расставаться с Хантерами, но его мысли уже неслись вперед. Бергойн. Однажды он встречал генерала Бергойна в театре, где играли пьесу, написанную самим генералом. Он не помнил ничего о том спектакле, так как, стреляя глазами, флиртовал с девушкой из соседней ложи. Но после они вместе с отцом пошли поздравить удачливого драматурга, который был румян и светился от успеха и шампанского. «Джентльмен Джонни» – так звали его в Лондоне. Луч света на небесном своде лондонского общества, несмотря на то, что несколько лет назад он вместе с женой был вынужден бежать во Францию, чтобы избежать ареста за долги. Однако никто не требовал возвращения долга, потому что никто не платил по счетам. Уильям был более озадачен тем, что его дяде Хэлу, казалось, нравился Джон Бергойн. Дядя Хэл не имел времени ни для пьес, ни для людей, которые их писали. Хотя, если подумать, у него на полках располагалось полное собрание сочинений Афры Бен (английская романистка и драматург, один из крупнейших авторов эпохи Реставрации – прим. пер.). Отец однажды сказал Вилли в строжайшей секретности, что его брат Хэл воспылал страстной любовью к миссис Бен после смерти своей первой жены и до брака с тетей Минни. – Миссис Бен уже умерла, видишь ли, – объяснил отец. – В безопасности. Уильям кивнул, желая казаться опытным и понимающим, хотя на са-мом деле не имел ни малейшего представления, что отец имел в виду. В безопасности? Как в безопасности? Вилли покачал головой. Он не надеялся понять дядю Хэла, и, возможно, это к лучшему для них обоих. Единственным, кто понимал герцога Пардлоу, наверное, была бабушка Бенедикта. Раздумывая о дяде, однако, Уильям вспомнил о кузене Генри и слегка сжал губы. Конечно, известие дошло до Адама, но тот, скорее всего, ничего не мог сделать для брата. Не мог и Уильям: долг звал его на север. А вот отец и дядя Хэл… Разумеется, кто-то из них... Конь вскинул голову и фыркнул, Уильям посмотрел вперед и увидел человека, стоящего на дороге, подняв руку в приветствии. Вилли подъезжал медленно, тщательно осматривая деревья, чтобы засечь, не затаились ли там сообщники, готовые напасть на неосторожных путешественников. Но обочина здесь была открыта, хотя, и с густыми, но тонкими ростками за ней: спрятаться там никто не мог. – Добрый день, сэр, – сказал Уильям, осаживая коня на безопасном расстоянии от пожилого человека. Это был старик: он опирался на высокий посох, его лицо походило на отвал шлака оловянного рудника, а совершенно белые волосы были заплетены в косу. – Рад встрече, – сказал старый джентльмен. Джентльмен, потому что стоял он с гордой осанкой, одежда его была приличной, и теперь Уильям заметил хорошую стреноженную лошадь, которая пощипывала траву неподалеку. Вилли немного расслабился. – Куда путь держите, сэр? – вежливо спросил он. Старик слегка пожал плечами. – Это может зависеть от того, что вы мне скажете, молодой человек, –старик был шотландцем, хотя по-английски говорил хорошо. – Я ищу человека по имени Йен Мюррей, которого, я думаю, вы знаете? Вилли пришел в замешательство: как старик узнал об этом? Но он явно знаком с Мюрреем, и возможно, Йен упоминал Уильяма. И потому он осторожно ответил: – Я знаю его. Но боюсь, понятия не имею, где он. – Точно? – старик внимательно посмотрел на него. "Будто считает, что я его обманываю, - подумал Уильям. - Подозрительный старый козел!" – Точно, – подтвердил он. – Я встретил его в Грейт Дисмал несколько недель назад, в компании с какими-то могавками. Но куда он направился потом, я не знаю. – Могавки, – повторил старик задумчиво, и Уильям увидел, как запавшие глаза уставились на его грудь, где поверх рубашки висел медвежий коготь. – Вы получили эту крохотную боуби (мелочь, полпенни, безделушка (шотл.) – прим. пер.) от могавка? – Нет, – сухо ответил Уильям, не зная, что такое "боуби", но звучало это как-то пренебрежительно. – Мистер Мюррей передал его мне, от друга. – Друга, – старик так откровенно изучал его лицо, что Уильяму стало неуютно, и это его разозлило. – Как вас зовут, молодой человек? – Не ваше дело, сэр, – отрезал Уильям, как можно более вежливо и подобрал поводья. – Доброго вам дня! Лицо старика сжалось, как и рука на посохе, и Уильям резко повернулся, чтобы старый козел не ударил его им. Старик не ударил, но Уильям с некоторым потрясением заметил, что на руке, сжимающей посох, не хватало двух пальцев. На мгновение Вилли показалось, что старик может взобраться на ло-шадь и последовать за ним, но когда он обернулся, человек по-прежнему стоял на дороге, глядя ему вслед. Это не имело значения, но, движимый каким-то смутным намерением оставаться неприметным, Уильям спрятал коготь медведя под рубашку, где он безопасно висел рядом с его четками.
Форт Тикондерога 18 июня 1777 «Дорогие Бри и Роджер, двадцать три дня – и контракт истечет. Надеюсь, мы сможем уехать согласно плану. Ваш кузен Йен покинул форт месяц назад, сказав, что у него есть дела, о которых нужно позаботиться, но он вернется к тому времени, когда контракт Джейми с ополчением завершится. Сам Йен записаться отказался и остался волонтером-охотником, поэтому, по сути, он не в самоволке. Не то, чтобы командир форта действительно в состоянии что-либо сделать с дезертирами, кроме того, что он спокойно повесит их, если они будут достаточно глупы, чтобы вернуться, хотя никто и не возвращается. Я не знаю, где находится Йен, но все же надеюсь, что у него все хорошо. К слову о командире: у нас новый командующий фортом. Очень волнительно! Полковник Уэйн уехал несколько недель назад – несомненно, потея и от облегчения, и от влажности, – но зато мы перешли на новый уровень. Новый командир – настоящий генерал-майор, ни больше, ни меньше: некий Артур Сент-Клер, добродушный и очень красивый шотландец, чья привлекательность значительно усиливается розовой лентой через плечо, которую он повязывает по официальным случаям. (Очевидная положительная сторона принадлежности к новой армии, образовавшейся для конкретной цели, в том, что есть возможность придумать свою собственную униформу. И никаких тебе старых скучных британских условных обозначений для каждого полка). Генерал Сент-Клер прибыл с сопровождающими: целых три генерала младших чинов, один из которых – француз (ваш отец говорит, что генерал Фермуа довольно подозрителен в военном отношении) и около трех тысяч новобранцев. Это в значительной степени ободрило всех (хотя и выявило жуткую нехватку уборных: по утрам к ямам выстраиваются пятнадцать длинных очередей, и кроме того имеется серьезная нехватка ночных горшков) и Сент-Клер произнес хорошую речь, уверяя нас, что сейчас форт не может быть взят. Ваш отец, стоявший тогда рядом с генералом, негромко выругался на гэльском на сей счет, и, хотя генерал родился в Терсо, он сделал вид, что ничего не понял. Строительство моста между фортом и горой Индепенденс продолжается... и гора Дефайенс все также находится на противоположном берегу. На вид – безобидное небольшое возвышение, но она все-таки гораздо выше, чем форт. Джейми отправил туда мистера Марсдена на лодке с мишенью – четырехфутовым квадратом из дерева, окрашенным в белый цвет – и он разместил ее недалеко от вершины холма, где та отлично просматривалась с батарей форта. Джейми пригласил генерала Фермуа (который не надел розовой ленты, несмотря на то, что француз) прийти и испытать себя в стрельбе из новых винтовок (Джейми предусмотрительно реквизировал несколько штук из груза «Чирка», прежде чем патриотически пожертвовать остальные делу американской революции). Ружья разнесли цель в щепки, и сие действие не прошло мимо внимания генерала Сент-Клэра, пришедшего посмотреть. Думаю, что генерал Сент-Клер будет почти так же доволен, как и я, когда контракт вашего отца закончится. Конечно же, пополнение создало определенные трудности. Большинство новобранцев на удивление вполне здоровы, но встречаются обычные мелкие повреждения и травмы, случаи венерических заболеваний и летней лихорадки. Достаточно того, что майор Тэчер – главный военный медик – закрывает глаза на то, что я втайне перевязываю раны, хотя он и определил границы дозволенного, не давая мне доступа к режущим инструментам. К счастью, у меня есть маленький нож, которым можно вскрывать нарывы. Но после отъезда Йена запасы полезных трав истощились. Обычно из своих охотничьих вылазок Йен приносил мне кое-что, но на самом деле из форта выбираться небезопасно, разве что большими группами. Двое мужчин, отправившиеся на охоту несколько дней назад, были найдены убитыми и оскальпированными. Тем не менее, хоть моя аптечка и остается скудной, у меня есть некоторая компенсация в виде любительницы всего страшного и отвратительного. Это миссис Рейвен из Нью-Хэмпшира, её муж является офицером милиции. Она относительно молода, ей чуть за тридцать, но никогда не имела детей и, следовательно, у нее масса нерастраченной эмоциональной энергии. Миссис Рейвен в буквальном смысле расцветает, находясь рядом с больными и умирающими, хотя я уверена, что сама она считает это проявлением крайнего сочувствия. Женщина просто упивается ужасающими подробностями, что хоть и отталкивающе само по себе, но делает ее компетентным помощником, поскольку я уверена, что из страха что-нибудь пропустить она не упадет в обморок, пока я вправляю сложный перелом или провожу ампутацию гангренозного пальца (быстро, пока майор Тэчер или его приспешник, лейтенант Стактоу, не заметили). Разумеется, она рыдает и даже немного переживает, и впоследствии ей очень хорошо удается, ухватившись за свою довольно плоскую грудь, с выпученными глазами описывать все эти приключения другим (она чуть было не свалилась от гипервентиляции, когда приносили оскальпированных мужчин). Но приходится использовать любую помощь, которая доступна. Однако, если говорить о медицинской компетентности, то на другом конце шкалы можно поместить прибывшего вместе с новобранцами молодого доктора-квакера по имени Дэнзелл Хантер и его сестру Рейчел. Я еще не говорила с ними лично, но, судя по тому, что я вижу, доктор Хантер действительно является врачом и, похоже, даже имеет некоторое слабое представление о теории микроорганизмов благодаря тому, что учился у Джона Хантера, одного из величайших людей в медицине (на случай, если Роджер будет это читать, я воздержусь и не стану рассказывать вам, как именно Джон Хантер обнаружил способ передачи гонореи. Хотя, все-таки, слушайте: он ударил себя в пенис ланцетом, покрытым гноем зараженного пациента, и остался глубоко удовлетворен результатами. Об этом интересном инциденте вашему отцу поведал Денни Хантер во время перевязки большого пальца, раздавленного двумя бревнами – не беспокойтесь, это не перелом, просто сильный ушиб). Я с удовольствием посмотрела бы, как на эту историю отреагировала бы миссис Рейвен, но, полагаю, что пристойность помешает молодому доктору Хантеру рассказать ей об этом. Конечно же, вы придерживаетесь графика прививок для детей. Со всей моей любовью, Мама».
БРИАННА ЗАКРЫЛА книгу, но невольно возвращалась рукой к обложке, как будто хотела открыть ее снова и прочесть там нечто другое. - Какое число через двадцать три дня после восемнадцатого июня? - Брианна и сама могла бы сосчитать: она умела делать это в уме, но нервозность лишила ее возможности вычислять. - «Тридцать дней в сентябре», - быстро пропел себе под нос Роджер, поднимая глаза к потолку. – «В апреле, июне…» (В англоязычных странах и по всей Европе традиционное стихотворение-запоминалка, позволяющее выучить количество дней в каждом месяце Юлианского и Григорианского календарей – прим. ред.). - Правильно, в июне тридцать дней, поэтому двенадцать дней от восемнадцатого до тридцатого, и еще десять – получается десятое июля. - О, всемилостивый Боже... Бри читала ее три раза, и с тех пор ничего не изменилось; тем не менее, она снова открыла книгу на странице с портретом Джона Бергойна. Красивый мужчина... - И черта с два он тоже не знает об этом! - произнесла она вслух, заставив Роджера в ужасе взглянуть на нее. Нарисованный сэром Джошуа Рейнольдсом на драматическом фоне штормовых облаков, Бергойн был запечатлен в форме, а рука его покоилась на рукояти меча. И вот оно, черным по белому на следующей странице: «6 июля генерал Бергойн атаковал форт Тикондерога силами около 8000 солдат, а также при участии нескольких немецких полков под командованием барона фон Ридезеля и многочисленных индейцев».
УИЛЬЯМ НАШЕЛ генерала Бергойна и его армию намного легче, чем Хантеры обнаружили местонахождение генерала Вашингтона. С другой стороны, генерал Бергойн и не прятался. По армейским меркам это был роскошный лагерь. Аккуратно расставленные ряды белых холщовых палаток покрывали три поля и убегали в лес. По пути к командующему для доклада, у шатра генерала Уильям заметил опустошенные винные бутылки, сваленные в кучу высотой аккурат ему до колена. Поскольку он не слышал, чтобы генерал слыл известным пропойцей, Вилли решил, что эта щедрость является результатом гостеприимства и любви к компании. «Хорошая черта в командире», - подумал он. Зевающий слуга собирал сплющенные остатки свинца, бросая металл в банку, по-видимому, для последующей переплавки в пули. Он взглянул на Уильяма сонно и вопросительно. - Я прибыл с докладом к генералу Бергойну, - сказал Уильям, выпрямившись. Слуга медленно оглядел Вилли от пяток до макушки, с легким любопытством задержавшись на его лице, отчего Уильям засомневаться в тщательности утреннего бритья. - Ужин с бригадиром и полковником Сент-Леджером прошлой ночью, - наконец выговорил слуга и слегка рыгнул. - Возвращайтесь днем. Кстати, - он медленно встал, морщась, как будто движение вызвало головную боль, и указал в сторону, - палатка столовой там.
К СВОЕМУ ОГРОМНОМУ удивлению, я нашла капитана Стеббингса сидящим. Бледный и вспотевший, он раскачивался, будто маятник, но сидел прямо. Мистер Дик беспокойно кружил вокруг и заботливо кудахтал над ним, словно курица над единственным цыпленком. - Гляжу, вам лучше, капитан, - улыбнулась я ему. - Еще денек-другой – и будете на ногах, да? - Буду... на ногах, - просипел он. - Думаю, я, скорее, умру. - Что? - Сам уже ходить! - уверил меня мистер Дик, разрываемый гордостью и тревогой. - Опираться на мой рука, но сам ходить, точно! Встав на колени, я послушала легкие и сердце с помощью деревянного стетоскопа, который сделал для меня Джейми. Сердце стучало со скоростью восьмицилиндрового гоночного автомобиля, а в легких слышалось бульканье и свист – но никаких тревожных симптомов. - Поздравляю, капитан Стеббингс! - сказала я, опуская стетоскоп и улыбаясь. Он по-прежнему выглядел ужасно, но его дыхание постепенно успокаивалось. – Сегодня, скорее всего, вы не умрете. Чем же вызван такой амбициозный порыв? - Мой... боцман, - сумел произнести капитан перед тем, как начался приступ кашля. - Джо Ормистон, - пояснил мистер Дик, кивая мне. - Его нога вонять. Капитан ходить его смотреть. - Мистер Ормистон. Его нога воняет? Зазвенели все тревожные колокола: если уж в этом жутком окружении рана пахнет настолько заметно, что привлекает внимание – это очень плохой знак… Я поднялась на ноги, но меня задержал Стеббингс, который крепко схватился за подол моей юбки. - Вы... - с трудом дыша, произнес он. - Позаботьтесь о нем. Его запятнанные табаком зубы обнажились в улыбке. - Это приказ, - просипел капитан, - мэ-эм. - Ага, ага, кэпт`н, - ехидно ответила я и отправилась к зданию больницы, где находились большинство больных и раненых. - Миссис Фрейзер! Что случилось?! – с жарким любопытством окликнула меня выходившая из штаба миссис Рейвен, когда я шла мимо. Это была высокая и худая женщина с темными волосами, которые (как и прямо сейчас) бесконечно выбивались из-под ее чепца. - Еще не знаю, - коротко ответила я, не останавливаясь. - Но это может быть серьезно. - О! - произнесла она, едва сдержавшись, чтобы не добавить: «Отличненько!» Обхватив рукой свою корзинку, она пристроилась рядом со мной, твердо вознамерившись Творить Добро. Раненных английских военнопленных разместили по соседству с американскими больными в длинном каменном строении, освещенном узкими окнами без стекол. И в зависимости от погоды люди там либо замерзали, либо мучились от духоты. Сейчас, в середине дня, снаружи стояла влажная жара, и потому, когда ты входил в здание, то как будто получал по лицу горячим мокрым полотенцем. Грязным горячим мокрым полотенцем. Отыскать мистера Ормистона не составило труда: вокруг его кушетки собралась группа мужчин и среди них – лейтенант Стактоу. Черт его возьми. Он спорил с невысоким доктором Хантером – хорошо, что он здесь! – и с еще парой хирургов, которые пытались высказать свое мнение. Даже не подходя к ним, я знала, о чем спор: определенно состояние ноги мистера Ормистона ухудшилось, и они собирались ее ампутировать. И как бы то ни было, они правы. А спорили доктора о том, сколько отрезать и кто этим займется. Миссис Рейвен попятилась, занервничав при виде хирургов. - Вы правда думаете... - начала она, но я даже не обратила на нее внимание. Бывают моменты, когда думать необходимо, но это был не тот случай. Только действовать – и быстро. Решительность – самое верное. Я набрала полную грудь спертого воздуха и шагнула вперед. - Добрый день, доктор Хантер, - улыбнулась я молодому доктору-квакеру, локтями прокладывая себе дорогу между двумя хирургами из ополчения. - Лейтенант Стактоу, - помедлив, добавила я, не желая показаться грубой. Вытирая потную ладонь о юбку, я опустилась на колени возле кушетки с пациентом и взяла больного за руку. - Как вы себя чувствуете, мистер Ормистон? Капитан Стеббингс прислал меня позаботиться о вашей ноге. - Что-о? - раздраженно начал лейтенант Стактоу. - В самом деле, миссис Фрейзер, что вы можете... - Это хорошо, мэ-эм, - перебил мистер Ормистон. - Капитан обещал, что пришлет вас. И я как раз говорил этим джентльменам, что им не нужно беспокоиться, потому что, я уверен, вы лучше знаете, что делать. «И, разумеется, они были рады это слышать», - подумала я, но улыбнулась ему и сжала его руку. Пульс быстрый и чуть поверхностный, но ровный. А вот рука очень горячая, и меня ничуть не удивили красные прожилки гнойного заражения, поднимавшиеся по его ноге от раненой ступни. Доктора развязали бинт, и мистер Дик, безусловно, был прав: «его нога вонять». - О, мой Бог, - совершенно искренне произнесла за моей спиной миссис Рейвен. Началась гангрена. И если запах и крепитация тканей (хруст или треск, выявляемый при пальпации или выслушивании внутренних органов - прим. пер.) недостаточно на это указывали, то почерневшие пальцы ног свидетельствовали весьма красноречиво. Я не стала впустую злиться на Стактоу: учитывая изначальное состояние ступни и доступные способы лечения, я тоже не смогла бы ее спасти. Однако то, что гангрена была налицо, оказалось к лучшему, потому что никто не оспаривал необходимость ампутации. Но в таком случае, интересно, о чем они пререкались? - Я так понимаю, вы согласны с тем, что ампутация необходима, миссис Фрейзер? - спросил лейтенант с язвительной любезностью. - Как лечащий врач пациента? Я видела, что он уже разложил на ткани свои инструменты, которые были в отличном состоянии, хоть и не слишком чистые и явно нестерилизованные. - Разумеется, - мягко произнесла я. - Весьма сожалею, мистер Ормистон, но доктор прав. И вы почувствуете себя гораздо лучше без нее. Миссис Рейвен, не принесете ли вы котелок с кипятком? Я повернулась к Дэнзеллу Хантеру и увидела, что он держит мистера Ормистона за другую руку, явно считая его пульс. - Доктор Хантер, вы не согласны? - Да, согласен, - спокойно ответил он. - Мы не сошлись во мнении относительно высоты требуемой ампутации, а не ее необходимости. А зачем кипяток, друг... Фрейзер, так, кажется? - Клэр, - коротко сказала я. - Для стерилизации инструментов. Чтобы предотвратить пост-оперативную инфекцию. Насколько возможно, - добавила я честно. Тут Стактоу весьма презрительно фыркнул, но я проигнорировала его. - Что вы рекомендуете, доктор Хантер? - Дэнзелл, - и мимолетно мне улыбнулся. - Друг Стактоу хочет ампутировать ниже колена... - Ну, разумеется, - в ярости проговорил Стактоу. - Я собираюсь сохранить коленный сустав, и нет необходимости отрезать ногу выше! - Как ни странно, но я склонна согласиться с вами, - сказала я ему, но повернулась к доктору Хантеру. - Однако вы не согласны? Он покачал головой и поправил очки на носу. - Мы должны ампутировать до середины бедра. У мужчины подколенная аневризма. Это значит... - Я знаю, что это значит. Так и было, и я уже ощупывала под коленом мистера Ормистона, который визгливо хихикнул, но резко умолк и покраснел от смущения. Я ему улыбнулась. - Простите, мистер Ормистон, - сказала я. - Я больше не буду вас щекотать. В этом не было необходимости. Я ясно ощущала аневризму прямо во впадине сустава: большая жесткая выпуклость, которая нежно пульсировала под моими пальцами. Должно быть, она у него уже давно. Удивительно, что она не лопнула во время морского сражения или трудной переправы в Тикондерогу. В современной операционной можно было бы вылечить аневризму и обойтись меньшей ампутацией... Но только не здесь. - Вы правы, друг Дэнзелл, - сказала я, выпрямляясь. - Как только миссис Рейвен принесет горячей воды, мы... Но мужчины не слушали. Они уставились на что-то позади меня, и, повернувшись, я увидела Гвинею Дика, из-за жары одетого только в набедренную повязку. Его тело блестело от пота, и все татуировки были выставлены напоказ. Он приближался к нам, торжественно держа в руках черную стеклянную бутылку. - Сам капитан прислал вам грог, Джо, - сказал он мистеру Ормистону. - Что ж, благослови Бог капитана за его доброту, - от души поблагодарил мистер Ормистон, взяв бутылку, и, вытащив зубами пробку, принялся целеустремленно глотать ром. Плеск и брызги оповестили о том, что вернулась миссис Рейвен с водой. В форте почти над каждым очагом постоянно висел котел, и потому найти кипяток не представляло труда. Она так же, благослови ее Бог, принесла и ведро холодной воды, и мне удалось вымыть руки и не обжечься. Я взяла один из жестких ампутационных ножей с коротким лезвием, намереваясь погрузить его в горячую воду, но взбешенный лейтенант Стактоу тут же вырвал его у меня из рук. - Что вы делаете, мадам?! - воскликнул он. - Это мое лучшее лезвие! - Да, именно поэтому я и собираюсь его использовать, - сказала я. - Но сначала вымою. Стактоу – невысокий мужчина с коротко стриженными седыми щетинистыми волосами – оказался дюйма на три ниже меня, в чем я убедилась, когда встала перед ним, глядя прямо ему в глаза. Его лицо нагрелось еще на пару градусов. - Вы разрушите натуру металла, если опустите его в кипящую воду! - Нет, - сказала я, сдерживая собственную натуру... пока, по крайней мере. - Горячая вода металлу не повредит, лишь очистит. А я не стану использовать грязное лезвие на этом человеке. - О, не станете? - нечто вроде удовлетворения мелькнуло в его глазах, и лейтенант бережно прижал ампутационный нож к своей груди. - Ну, что ж. Тогда, я полагаю, вам придется предоставить работу тем, кто может это сделать, не так ли? В этот момент Гвинея Дик, который, доставив бутылку, остался и с любопытством наблюдал за спором, наклонившись, вырвал нож из рук Стактоу. - Сам капитан говорить она делать для Джо, - спокойно сказал он. - Она и делать.
В ярости раскрыв рот из-за того, что к его положению проявили такое неуважение, Стактоу, схватившись за нож, набросился на Дика. Дик же, с рефлексами, отточенными племенными войнами и многолетним опытом британского моряка, замахнулся ножом на
Стактоу с явным намерением срубить тому голову. И ему бы это вполне удалось, если бы не столь же хорошие рефлексы Дэнзелла Хантера: он попытался схватить Дика за руку. У него не получилось, но зато ему удалось толкнуть огромного гвинейца на самого лейтенанта. Дик уронил инструмент, и мужчины вцепились друг в друга, шатаясь из стороны в сторону, пока не потеряли равновесие и не рухнули оба на кушетку Ормистона. Пациент, бутылка рома, котел с горячей водой, остальные инструменты и Дэнзелл Хантер с таким грохотом обрушились на каменный пол, что во всем здании смолкли все разговоры.
-У-у-ух! - произнесла миссис Рейвен в восхищенном ужасе: все вышло даже лучше, чем она ожидала.
- Дэнни! - произнес позади меня столь же потрясенный голос. - Что это ты такое творишь?
- Я... Помогаю другу Клэр делать операцию, - сказал Дэнзелл с некоторым достоинством, садясь и ощупывая пол вокруг в поисках своих очков.
Рейчел Хантер наклонилась и, подобрав потерю (очки пролетели по каменному полу), решительно водрузила ее на носу своего брата, одновременно с подозрением поглядывая на лейтенанта Стактоу, который медленно, словно большой воздушный шар, поднимался и заметно надувался от ярости.
- Вы... - прохрипел он, указывая коротким дрожащим пальцем на Дика. - Вас повесят за нападение на офицера. А для вас, сэр, - обвиняющий отросток качнулся к Дэнзеллу Хантеру, - военный трибунал и разрыв контракта! Что касается вас, мадам, - буквально выплюнул он слова, но потом замер, не в силах мгновенно придумать что-нибудь достаточно ужасное, чем можно мне угрожать. А потом произнес: - Я попрошу вашего мужа выпороть вас.
- Давай-ка, пощекочи меня, дорогуша, - донесся с пола невнятный голос. Глянув вниз, я увидела мистера Ормистона. Во время случившегося «кораблекрушения» он удержал в руке бутылку с ромом, а сразу после – продолжил из нее употреблять, и теперь лежал с полыхающим от алкоголя лицом и то и дело пытался дотронуться до моего колена.
Лейтенант Стактоу издал звук, означающий, что это уже наивысший предел, и даже сверх того, и, торопливо собрав рассыпавшиеся инструменты и ощетинившись во все стороны ножами и пилами, вышел прочь, роняя по пути небольшие предметы.
- Я нужен тебе, сестрица?
К этому моменту Дэнзелл Хантер уже поднялся на ноги и поправлял свалившийся с плеч сюртук.
- Не столько мне, сколько миссис Браун, - ответила ему сестра с ноткой иронии в голосе. - Она говорит, что ее время пришло и ей нужен ты. Прямо. Сейчас.
Дэнзелл коротко фыркнул и взглянул на меня.
- Миссис Браун – истеричка, в буквальном смысле слова, - извинился он. - Думаю, она не родит еще с месяц, но у нее постоянно начинаются ложные роды.
- Я ее знаю, - сказала я, подавив улыбку. - Лучше вы, чем я, дружище.
Миссис Браун на самом деле была истеричкой. И по совместительству – женой полковника милиции, а потому – как она думала – ей требовались услуги врача, а не простой повитухи. Разумеется, услышав, что доктор Дэнзелл Хантер работал вместе с доктором Джоном Хантером (который был акушером самой королевы!), от моих услуг она отказалась.
- Кровотечение не начачлось? Воды не отошли? - смиренно спрашивал Дэнзелл у сестры.
Гвинея Дик, совершенно не обеспокоенный недавним столкновением, поправил на кушетке постель и, присев на корточки, словно перышко поднял все пятнадцать стоунов (примерно 95, 5 килограммов – прим. пер.) мистера Ормистона и нежно возложил – вместе с бутылкой – на постель.
- Думаю, сам готов, - объявил Дик, осмотрев пациента, который теперь с закрытыми глазами лежал на спине и счастливо бормотал: «Чуть пониже, дорогая, да, вот так, вот так...»
Дэнзелл беспомощно переводил взгляд с мистера Ормистона на сестру и на меня.
- Я обязан пойти к миссис Браун, хотя думаю, что это не столь срочно. Если ты чуть подождешь, тогда я смогу сделать эту операцию вместо тебя.
- Она делать это, - гневно воззрившись, сказал Дик.
- Да, она сделает, - уверила я его, заправляя за ухо волосы. - Но чем она будет это делать – вот вопрос. Есть у вас какие-нибудь инструменты, которые я могла бы позаимствовать, доктор... э-э… друг Дэнзелл?
Задумавшись, он потер лоб.
- У меня есть хорошая пила, - он коротко улыбнулся. - И я не против того, чтобы ты ее прокипятила. Но лезвие не жесткое. Может, послать Рейчел к другим докторам, чтобы попросить пилу у них?
Тут Рейчел слегка нахмурилась, и я подумала, что доктор Хантер, похоже, не слишком популярен среди других врачей.
Я оглядела весьма внушительную ногу мистера Ормистона, оценивая толщину плоти, которую придется резать, и засунула руку в разрез юбки – к ножнам и моему ножу. Нож был отличный и крепкий, и Джейми как раз наточил его для меня. Изогнутое лезвие подошло бы лучше, но я подумала, что длины моего ножа хватит...
- Нет, не беспокойтесь. Думаю, этим получится. Если вы отыщете пилу вашего брата, мисс... э-э, Рейчел, - я ей улыбнулась. - И, миссис Рейвен, боюсь, вода разлилась. Не могли бы вы...
- О, да! - воскликнула та и, схватив котелок, громко потопала прочь, попутно отпинывая ногой один из упавших инструментов лейтенанта Стактоу.
За драмой вокруг ноги мистера Ормистона завороженно наблюдали множество людей. Теперь, когда лейтенант ретировался, они бочком начали подходить ближе, боязливо поглядывая на Гвинею Дика, который добродушно им улыбался.
- Миссис Браун может подождать четверть часа? - спросила я Дэнзелла. - Будет проще, если рядом будет кто-то, знающий, что нужно делать и как держать ногу, пока я режу. А Дик сможет обездвижить пациента.
- Четверть часа?
- Ну, собственно ампутация займет меньше минуты, если не будет осложнений. Но мне потребуется время, чтобы приготовиться, и помощь в перевязывании разрезанных кровеносных сосудов после ампутации. Кстати, а куда делась бутылка с ромом?
Темные брови Дэнзелла поднялись почти к линии роста волос, но он жестом указал на мистера Ормистона, который заснул и теперь громко храпел, баюкая бутылку рома на руке.
- Я не собираюсь пить из нее, - сухо сказала я, отвечая на немой вопрос в его глазах.
Вытянув бутылку, я налила из нее немного на чистую тряпицу, которой затем начала натирать волосатое бедро мистера Ормистона. К счастью, лейтенант забыл забрать свою банку с шовным материалом, а инструмент, который пнула миссис Рейвен, оказался держателем. Мне он понадобится, чтобы захватывать концы артерий, потому что они имеют раздражающую особенность прятаться обратно в плоть и разбрызгивать кровь внутри.
- А-а, - произнес Дэнзелл – все еще растерянный, но в боевой готовности. - Понимаю. Могу я... помочь?
- Можно позаимствовать ваш ремень, чтобы перетянуть сосуды?
- О, разумеется, - пробормотал Дэнзелл и, не раздумывая, расстегнул его. Доктору было любопытно. - Я так понимаю, ты делала такое и раньше.
- К сожалению, множество раз.
Я наклонилась, чтобы проверить дыхание мистера Ормистона: хриплое, но не затрудненное. За пять минут он вылакал почти полбутылки – доза, которая могла бы убить того, кто менее привык к рому, чем английский моряк. Но жизненные показатели были вполне хорошими, даже несмотря на высокую температуру. Опьянение ни в коей мере не замещало анестезию: пациент оглушен, но не без сознания, и обязательно придет в себя, когда я начну резать. Тем не менее, алкоголь уменьшал страх и мог слегка притупить резкую боль. Вот интересно, смогу ли я снова – и когда это будет? – приготовить эфир?
В длинной комнате стояли несколько маленьких столиков, на которых лежали горы бинтов, корпии и других перевязочных материалов. Я выбрала хороший запас относительно чистых повязок и вернулась с ними к кушетке. В тот же момент с ведром воды прибыла задыхающаяся и раскрасневшаяся миссис Рейвен, которая явно переживала, не пропустила ли она чего-нибудь. А минуту спустя с пилой своего брата прибежала столь же запыхавшаяся от бега Рейчел Хантер.
- Если вы не против, друг Дэнзелл, не могли бы вы промыть кипятком лезвие пилы? - попросила я, повязывая вокруг талии джутовый мешок вместо фартука. По спине стекал пот, который щекотал между ягодицами. На голову в виде банданы я повязала длинный отрез ткани, чтобы предотвратить попадание пота в глаза, пока я работаю. - И потрите хорошенько те пятна, что возле рукояти, ладно? А затем сделайте то же самое с моим ножом и тем держателем, если не трудно.
Дэнзелл все это проделал, хоть и выглядел озадаченным. Толпа заинтересованно перешептывалась, ведь они никогда не видели такого диковинного действа, но присутствие туземного мистера Дика удерживало их на безопасном расстоянии.
- Как ты думаешь, лейтенант и в самом деле повесит нашего друга? - прошептал Дэнзелл, кивая на мистера Дика. - Или сможет это устроить, если до этого дойдет?
- Уверена, ему бы очень хотелось, но я действительно считаю, что нет – у него не получится. Мистер Дик – английский военнопленный. А вас он сможет подвергнуть военному трибуналу, как думаете?
- Полагаю, он может попытаться, - ответил Дэнзелл, и, судя по всему, совершенно не переживал из-за подобной перспективы. - В конце концов, я зачислен в штат.
- Правда?
Это казалось странным. Но он был не единственным квакером, которого я встречала на полях сражений, если уж на то пошло.
- О, да. Но мне кажется, в армии не так много хирургов, чтобы она могла себе позволить повесить одного из них. И сомневаюсь, что понижение в ранге сильно отразится на моей компетентности, - доктор весело мне улыбнулся. - У тебя вон, если не ошибаюсь, вообще нет чина. И все же, я уверен, что ты справишься.
- С Божьей помощью, - сказала я, и Дэнни серьезно кивнул.
- С Божьей помощью, - повторил он и передал мне нож, все еще горячий от кипятка.
- Вы бы немного отодвинулись, - сказала я зрителям. - Тут будет кровавое месиво.
ГРЕЙ ВНЕЗАПНО вскочил, едва избежав удара головой о низкую балку, проходящую над его кроватью. Его сердце колотилось, шея и виски взмокли от пота, и в данный момент он понятия не имел, где находился. - Третья стрела, - произнес он вслух и встряхнул головой, пытаясь подобрать слова для чрезвычайно яркого сна, от которого он так резко пробудился. Был это сон, воспоминание или нечто среднее между тем и другим? Лорд Джон находился в главной приемной поместья «Труа Флеш» и разглядывал весьма симпатичную работу Стаббса (один из ведущих европейских художников-анималистов - прим. пер.), пристроенную справа от барочной каминной полки. Картины практически полностью закрывали стены – висели буквально снизу доверху, нагроможденные без учета тематики или ценности. Было ли это на самом деле? Грей смутно вспомнил ощущение подавленности от избыточного декора. Но на самом ли деле имело место это скопление живописи: портреты, зловеще ухмыляющиеся сверху и снизу, все эти лица, куда не кинешь взгляд? Во сне барон Амандин стоял сбоку от него, задевая его твердым плечом - они были почти одного роста. Барон говорил об одной из картин, но Грей не мог припомнить, что именно - возможно, что-то о технике, которую использовал художник. С другой стороны от него находилась сестра барона Сесиль Бичем, стоявшая столь же близко - ее оголенное плечо касалось плеча лорда Джона. Она напудрила волосы и благоухала жасмином; резкий одеколон барона отдавал бергамотом и цибетом (выделение желез внутренней секреции небольшого животного семейства виверровых, мускус - прим. пер.). Грей вспомнил - ведь запахи во снах не ощущаются, так? - смешение тяжелых ароматов с горечью древесной золы в удушливом тепле комнаты и слабое чувство тошноты, вызванное этой смесью. Чья-то рука обхватила и бесцеремонно сжала одну из его ягодиц, а затем начала вкрадчиво гладить ее. Он не знал, чья это рука. И это ему не приснилось. Джон медленно опустился на подушку и, закрыв глаза, попытался выудить образы из своего сонного мозга. Потом сон принял эротический оборот. Чей-то рот на его в высшей степени отзывчивой плоти: на самом деле, именно из-за этих ощущений он и проснулся. И чей это был рот, Джон также не знал. Где-то там же, в этом сне присутствовал доктор Франклин: Грей припомнил слегка обвисшие, но все еще крепкие белые ягодицы мужчины, идущего перед ним по коридору, длинные седые волосы, рассыпающиеся вдоль костлявой спины, рыхлые складки кожи вокруг талии, а также абсолютно непринужденную беседу о картинах, висящих вдоль по стенам коридора. Такое четкое, заряженное ощущениями воспоминание. Конечно же, у них ничего не было... только не с Франклином - даже во сне. Но это имело какое-то отношение к живописи. Грей попытался восстановить в памяти некоторые из картин, но уже не был уверен, что там висело на самом деле, а что всплыло из пучины снов. Были пейзажи... Вещь, претендующая на египетскую сцену, хотя он усомнился, что нога художника когда-либо ступала южнее побережья Бретани. Обычные семейные портреты... - Да! - он резко вскочил, и в этот раз громко ударился макушкой о балку - настолько сильно, что из глаз посыпались искры, а сам он замычал от боли. - Дядя Джон? - с соседней кровати прозвучал испуганный голос Дотти, и шорох постельного белья на полу свидетельствовал о том, что ее служанка тоже проснулась. - Что случилось? - Ничего, ничего. Возвращайся ко сну, - он спустил ноги с кровати. - Просто... иду в уборную. - Ох. Послышалось барахтанье и ворчание с пола, и строгое укоряющее "цыц!" от Дотти. Выход из номера лорд Джон нашел наощупь, поскольку ставни были закрыты, а комната - черна, как грех. Он спустился вниз по лестнице при тусклом свете огня, просачивающегося из главного зала гостиницы. Воздух снаружи оказался свежим и прохладным, пахнущим чем-то, что Грей не мог опознать, но это крутилось у него в голове. Было облегчением отпустить борьбу со своим трудноразрешимым сном и погрузиться в это чисто чувственное воспоминание. В голове всплыли долгие поездки в Вирджинии, пыльные дороги, свежая листва, движение лошади под ним, выстрелы из оружия, оленья кровь, стекающая по его руке... конечно, охота с Уильямом. Лорд Джон ощутил, как его мгновенно охватывает бесконечность - то сильное, удивительное чувство, свойственное только Америке: как будто что-то выжидает среди деревьев - не враждебно, но и не дружелюбно. Он любил те несколько лет в Вирджинии, вдалеке от интриг Европы и неизменной социальности Лондона. Хотя ценил их в основном за ту близость, которая за эти годы выросла между ним и его сыном посреди этих диких мест. За время путешествия он пока еще не видел светлячков. Вглядывался в густую траву, пока шел, но, возможно, было слишком поздно: светлячки чаще всего появляются ранним вечером. Ему не терпелось показать их Дотти. Уильям был очарован, когда впервые увидел их, приехав в Вирджинию - ловил их рукой, аккуратно сложив ладонь чашечкой и вскрикивая, когда они освещали темное углубление его ладони. И каждое лето с радостью приветствовал их возвращение. Расслабившись физически и, по крайней мере, внешне успокоившись, он неторопливо уселся на колоду для колки дров во внутреннем дворе гостиницы, не желая пока возвращаться в душную темноту наверху. Грей задумался о том, где сейчас Генри. Где он ночует сегодня? Заключенный в каком-нибудь замковом подземелье? Нет, в Колониях таких мест точно не имелось. Даже обычные дома строились удивительно удобными и наполненными воздухом. Возможно, его племянника держали в тюрьме, амбаре, в подвале. И все же он, насколько им было известно, пережил зиму, несмотря на серьезное ранение. Но у него должны быть деньги: возможно, он был в состоянии заплатить за лучшее жилье и за медицинскую помощь. Бог даст, они скоро найдут его. До Филадельфии не более чем два дня пути. И у него имелись письма с рекомендациями от Франклина - опять Франклин! Черт бы побрал этого человека и его воздушные ванны! Хотя однажды Грей из любопытства присоединился к нему в этой процедуре и нашел странно-приятным, хотя и немного нервирующим, сидеть в чем мать родила в комнате, уставленной элегантной мебелью, кадками с растениями по углам, живописью на... Нет. Не было картин в мансарде «Труа Флеш», разумеется, нет. Вот оно. Хвост ускользающего сна, подрагивая, дразнил его из-за камня. Джон закрыл глаза, наполнил легкие ароматом летней ночи и усилием воли заставил свой разум отрешиться. «Труа Флеш. Три стрелы. Кто третья?» Слова из письма Хэла возникли под его веками, настолько поразив его, что Джон открыл глаза. Хорошо знавший манеру мыслить Хэла, в тот момент он не слишком понял, что имел в виду брат. Но, очевидно, это укоренилось в его подсознании - только для того, чтобы появиться среди ночи из небытия, из глубины абсурдного сна. Почему? Джон осторожно потрогал макушку, которая ныла от удара о балку, но раны там не было. Его пальцы бессознательно спустились вниз, ощупывая то место, где жена Джейми Фрейзера накрыла отверстие после трепанации его черепа расплющенным серебряным шестипенсовиком. Она довольно ловко всё зашила, и волосы снова выросли, но под кожей легко нащупывался этот маленький жесткий кругляшок. Лорд Джон редко замечал его и почти не задумывался об этом, за исключением холодов, когда металл ощутимо замерзал, что иногда становилось причиной головной боли и течи из носа. Было холодно - очень холодно, когда он приехал в «Труа Флеш». Мысль вспорхнула в его голове, словно мотылек. Из-за гостиницы доносились звуки. Стук копыт по утрамбованной грязи, приглушенный шум голосов. Грей замер. Луна проделала половину своего пути вниз. Было поздно, но еще далеко до рассвета. Какие дела могли быть в такое время? Разве что темные делишки: такие, которым он не хотел бы быть свидетелем, не говоря уже о том, чтобы за этим занятием застукали его самого. Однако люди приближались. Джон не мог пошевелиться, не будучи замеченным и, вместо этого, утихомирил даже свое дыхание до легкого движения воздуха. Трое мужчин, бесшумные, решительные, - на лошадях, один ведет груженого мула. Они прошли не более чем в двух шагах от Грея, но он не двигался, и лошади, если они его и почуяли, не сочли его угрозой. Они повернули на дорогу, ведущую в Филадельфию. «К чему такая секретность?» - удивился Джон, но не стал тратить время на эти размышления. Он сразу же заметил это, когда вернулся в Северную Каролину годом ранее: болезненное возбуждение, беспокойство в самом воздухе. Наиболее ярко выраженные именно здесь - он осознал это сразу, как они причалили. Люди были осторожны, как никогда. «Они не знали, кому доверять, - подумал он. - И потому не верили никому». Мысль о доверии вызвала немедленное и яркое воспоминание о Перси Уэйнрайте. Есть ли кто-то в мире, кому я верю меньше… И вот так запросто всё сошлось. Образ темноглазого и улыбающегося Перси, - большой палец скользит по поверхности винного бокала, будто ласкает член Грея, - говорящего как бы между прочим: «Я женился на одной из сестер барона Амандина...» - Одна из сестер, - прошептал Грей, и сон выкристаллизовался в его мозгу. Ощущение холода от камней «Труа Флеш», такое сильное, что он задрожал, хотя ночь вовсе не была холодной. Излучающие тепло эти два похотливых, распутных тела, сжимающие его по бокам. А в стороне, на стене, незамеченный среди небрежного изобилия - маленький рисунок, изображающий трех детей: двух девочек и мальчика, позирующих с собакой, - и внешняя стена «Труа Флеш», узнаваемая за ними. Вторая сестра. Третья стрела, которую Хэл, с его безошибочным чутьем на странности, никогда не видел, но сразу же заметил. Бичемы были благородной, старинной фамилией - и, как это бывает в подобных семьях, частенько мимоходом ссылались сами на себя. Во время своего визита он слышал о делах кузенов, дядюшек, дальних родственников... но никогда - о второй сестре. Конечно, она могла умереть в детском возрасте - такие вещи происходят. Но, в таком случае, почему Перси сказал?.. Голова начинала болеть. Вздохнув, Джон встал и вошел внутрь. Он понятия не имел, где и когда, но ему придется снова поговорить с Перси. И был потрясен, обнаружив, что эта перспектива его не тревожит.
ЛЕЙ-ЛИНИИ (гипотетические линии, по которым якобы расположены многие места, представляющие географический и исторический интерес - прим. перев.)
Брианна остановилась у камеры наблюдения за рыбой. Сезон размножения еще не наступил – ей говорили, что во время него огромное море лососей взбирается по желобу рыбохода, позволяющего им подниматься на плотину в Питлохри. Но периодически показывалась серебристая вспышка, настойчиво идущая против течения за миг до того, как вспрыгнуть в трубу, ведущую на следующую ступень рыбохода – и от неожиданности замирало сердце. Сама камера наблюдения с покрытым ряской окном находилась в маленьком белом корпусе, пристроенном сбоку к рыбоходу. И прежде чем войти в плотину, Бри остановилась там, чтобы собраться с мыслями, или, вернее, избавиться от некоторых из них. Было бессмысленно беспокоиться о том, что уже случилось. И Бри знала, что с ее родителями все в порядке. «Или, по крайней мере, - поправила она себя, - им точно удалось выбраться из форта Тиконгерога». Ведь писем еще оставалось целая куча. И, конечно, она в любой момент могла бы прочитать эти письма и все выяснить. Именно это и делало ситуацию такой нелепой. Брианна подумала, что в действительности это ее не мучило... просто занимало мысли. Письма были такими чудесными. Но в то же время Бри слишком хорошо понимала, как много всего оставалось невысказанным даже в самом подробном письме. А в купленной Роджером книге говорилось, что генерал Бергойн покинул Канаду в начале июня, планируя направиться на юг и присоединиться к войскам генерала Хау. По сути он разрезал бы Колонии пополам. И 6 июля 1777 года Бергойн приостановил свой марш, чтобы атаковать форт Тиконгерогу. Что... - Coimhead air sin! (гэльск. - Смотри на это! - прим. пер.) - произнес голос позади, напугав ее. Брианна резко оглянулась и увидела Роба Кэмерона, который стоял и взволнованно указывал на окошко камеры наблюдения за рыбой. Она повернулась обратно, и как раз вовремя, чтобы увидеть, как громадная серебристая рыбина с темными пятнами по всей спине совершает гигантский бросок против течения перед тем, как исчезнуть в желобе. - Nach e sin an rud as brèagha a chunnaic thu riamh? - спросил Роб, лицо которого все еще светилось от восторга. «Это ли не самое прекрасное из того, что ты когда-либо видела?» - Cha mhór! - ответила Бри настороженно, но все же не могла не улыбнуться. «Почти». Его собственная улыбка не исчезла, но стала более личной, когда Роб сфокусировал взгляд на Брианне. - А, так ты все-таки говоришь по-гэльски! Мой кузен говорил мне, но я сомневался: чтобы ты, да со своим пра-аильным бо-остонским а-акцентом, - сказал он, растягивая слоги, явно полагая, что это и есть бостонский акцент. - Да-а, па-арниша, так и гъваря-ят в Га-арвард-Я-арде, - произнесла она с настоящим, но утрированным выговором. Роб расхохотался. - Как ты это делаешь? По-гэльски ты с таким акцентом не говоришь. Я имею в виду... у тебя он есть, но... другой. Больше похож на то, как говорят на Островах – на Барра, возможно, или на Уисте. - Мой па был шотландцем, - сказал Брианна. - Он меня и научил. Роб как-то по-новому на нее взглянул – словно Бри была неизвестным видом рыбы, которая только что попалась ему на крючок. - Да? Из этих мест? А как его зовут? - Джеймс Фрейзер, - ответила Бри. Ничего страшного: тут таких десятки. - И звали. Он... ушел. - Ах, сожалею, - посочувствовал Роб и коротко коснулся ее руки. - Я потерял своего отца в прошлом году. Тяжко, да? - Да, - коротко ответила Брианна, собираясь уйти, но он тут же повернулся и пошел рядом. - Роджер сказал, у вас есть дети, - он почувствовал, что Бри удивилась, и искоса улыбнулся. - Мы встретились в ложе. Классный парень. - Так и есть, - настороженно сказала она. Роджер не говорил, что встретил Роба, и ей было интересно, почему. Они с Робом явно говорили достаточно долго, чтобы тот понял, что Роджер – ее муж, и у них есть дети. Однако Роб не стал развивать тему, а, откинув назад голову, принялся потягиваться. - У-у-ух... Денек слишком хороший, чтобы провести его внутри плотины. Хотел бы я быть на воде. Он кивнул в сторону бурлящей реки, где с полдюжины загорелых рыбаков стояли среди волн с хищно-напряженным вниманием цапель. - Ты или Роджер рыбачите? - Я рыбачу, - сказал Брианна и ощутила, как от воспоминания о бросании удочки дернулась ее рука, послав легкую дрожь вверх по нервным окончаниям. - А ты, значит, рыбак? - Да, у меня есть разрешение на рыбалку в Ротиемурхусе (особое и красивое место в шотландском Хайланде, в самом сердце национального парка Кэрнгорм - прим. пер.). Роб выглядел таким гордым, будто это было чем-то особенным, так что Брианна произнесла одобрительное «м-м». Он искоса взглянул на нее сахарным взглядом и подмигнул. - Если ты когда-нибудь захочешь поехать на рыбалку, скажи только слово, босс. Роб внезапно улыбнулся ей, беспечно и обаятельно, и, насвистывая, пошел впереди нее в офис плотины.
«ЛЕЙ-ЛИНИЯ – это видимая глазом «дорожка» между двумя представляющими интерес географическими объектами – обычно древними памятниками или мегалитами. Ученые выдвинули ряд теорий о лей-линиях, хотя они явно расходятся во мнении по поводу того, существуют ли те как реальный феномен или как искусственный признак. Под этим я имею в виду, что если вы выберете любые две точки, представляющие интерес для людей, то, весьма вероятно, сможете найти какой-нибудь «путь», соединяющий их – и неважно, что это за точки. Возьмем, к примеру, большую трассу между Лондоном и Эдинбургом: она есть, потому что у людей часто возникает необходимость ехать из одного города в другой, но, как правило, лей-линией ее не называют. Обычно под этим термином имеется в виду древний путь, ведущий, скажем, от стоячего камня к старинному аббатству, которое, скорее всего, построено на месте более древнего объекта поклонения. И раз уж реальных доказательств не так много, кроме очевидного существования таких линий, то о них говорят множество всякой ерунды. Некоторые люди считают, что линии имеют магическое или мистическое значение. Сам я не вижу никаких для этого оснований, и ваша мама тоже, а она – ученый. С другой стороны, сама наука время от времени меняет свое мнение, и то, что выглядит, как магия, может действительно иметь научное объяснение (NB: вставить примечание о Клэр и собирании трав).
Однако среди теорий относительно лей-линий выделяется одна, которая, по крайней мере, имеет вероятное физическое объяснение. Возможно, к тому времени, как вы это прочтете, вы уже будете знать о лозоискателях. Я возьму вас в такой поход с ивовым прутиком, как только представится возможность. Просто на всякий случай: лозоискатель – это человек, который может определить присутствие воды под землей или иногда даже залежи металлов, как, например, руду в шахтах. Одни для этого используют раздвоенные прутики в виде буквы Y, металлическую рейку или какой-нибудь другой предмет, с помощью которого «предугадывают» воду. Другие же просто чувствуют ее. Реальная основа такого умения неизвестна. Ваша мама говорит, что теория бритвы Оккама (Бритва О́ккама (или лезвие Оккама) - методологический принцип, получивший название от имени английского монаха-францисканца, философа-номиналиста Уильяма из Оккама, предполагающего, «что может быть сделано на основе меньшего числа [предположений], не следует делать, исходя из большего» - прим. пер.) предположила бы, что такие люди просто опознают тип геологии, в котором с большой вероятностью сокрыты подземные воды. Но я видел, как работают лозоискатели, и совершенно уверен, что есть в этом нечто большее – особенно если учитывать теории, о которых я вам здесь рассказываю.
Одна из гипотез о том, как работает лозоискательство, состоит в том, что вода или металл имеют магнитный ток, к которому лоза чувствительна. Ваша мама говорит, что первая часть всего этого верна, и что, кроме того, в земной коре имеются большие полосы геомагнитной силы, которые проходят в противоположных направлениях по всему земному шару. Помимо этого, она сказала мне, что данные полосы не обязательно постоянны, но обнаруживаются объективными измерениями. Действительно, земля иногда подвергается случайным разворотам своей геомагнитной силы, когда полюса меняются местами. Думаю, это происходит каждый миллион лет – мама не знает точной частоты, и причина этого явления никому не известна, но обычно в качестве нее предполагают вспышки на солнце.
Еще одна любопытная информация: почтовые голуби (и, вполне возможно, другие виды птиц) явно ощущают эти геомагнитные линии и используют их для навигации, хотя никто еще не понял, как они это делают. Мы – ваша мама и я – предполагаем (и я должен подчеркнуть, что мы можем легко ошибаться в своих предположениях), что лей-линии действительно существуют. Они являются (или соотносятся с) полосами геомагнитной силы, и там, где они пересекаются или сходятся, получается точка, в которой эта магнитная сила становится... другой – не подобрать лучшего слова. Мы считаем, что в таких точках соединений – или в некоторых из них – могут быть места, где чувствительные к подобным силам люди (похожие на голубей, я полагаю), могут переходить из одного времени в другое (такими людьми являемся ваша мама и я, и вы – Джем и Мэнди). Если это читает человек, который еще не родился – наш ребенок (или внук), тогда я не могу сказать, обладаете ли вы этой чувствительностью, способностью – или как-бы-она-там-не-называлась. Но уверяю вас: она существует. Ваша бабушка предположила, что это наследственное свойство, вполне сопоставимое со способностью сворачивать язык в трубочку: если у вас ее нет, то объяснение процесса для вас просто непостижимо – даже когда вы смотрите на то, как кто-то другой это делает. И если вы обладаете этой чувствительностью, я даже не знаю: извиниться перед вами или поздравить. Хотя и полагаю, что это не самое худшее из того, что родители могут передать своим детям: ну, там, всякое разное, вроде кривых зубов или близорукости. В любом случае, поверьте, мы делаем это не специально.
Простите, что-то я отошел от темы. Основной мыслью является то, что способность к путешествию во времени может зависеть от генетической чувствительности к этим... соединениям? воронкам?.. к лей-линиям. Из-за своеобразной геологической истории Британских островов вы найдете здесь много лей-линий, а также большое количество археологических объектов, которые они, по-видимому, связывают. Мы с вашей мамой намерены отметить, насколько это можно сделать, не подвергая себя опасности, – и не заблуждайтесь: это очень опасно! – местонахождение объектов, с большой вероятностью являющихся порталами. Очевидно, нет никакого способа узнать наверняка, является конкретное место порталом или нет.
Примечание 1: Ваша мама говорит... ну, из всего, что она сказала, я выхватил лишь словосочетание «Единая теория поля», которой, как я понял, еще не существует, но если бы она была, то объяснила бы целую кучу вещей. И среди них мы бы смогли найти ответ на вопрос, почему соединение геомагнитных линий может повлиять на время в том месте, где происходит сближение. Все, что я лично понял из ее объяснения, – это идея о том, что пространство и время иногда становятся одним и тем же, и гравитация каким-то образом связана с ними. Для меня все это столь же разумно, как и все остальное в отношении данного феномена.
Примечание 2: Есть данные, что порталы, похоже, «открываются» в те даты, которые соответствуют солнечным и огненным праздникам древнего мира (или, по крайней мере, открыты чуть сильнее, чем в другие дни). Если эта гипотеза верна, то, вероятно, это может быть как-то связано с гравитационным притяжением солнца и луны. Наблюдение кажется разумным, учитывая, что эти небесные тела действительно влияют на поведение Земли в отношении приливов, погоды и тому подобного – тогда чем воронки времени хуже, в конце концов?
- Это имеет какой-нибудь смысл? - спросил Роджер. - По крайней мере, на данный момент? - В такой степени, в которой это вообще может иметь смысл, – да. Несмотря на беспокойство, которое Брианна ощущала всякий раз, когда они это обсуждали, она не могла не улыбнуться: Роджер выглядел таким искренним и серьезным. На его щеке было чернильное пятно, а черные волосы оказались всклокочены с одной стороны. - Преподавательство, похоже, у тебя в крови, - сказала она и, вытянув из кармана бумажную салфетку и облизнув ее на манер мамы-кошки, вытерла ею лицо мужа. - Знаешь, существуют прекрасные современные изобретения, которые называются шариковые ручки. - Ненавижу их, - сказал Роджер, закрывая глаза и позволяя привести себя в порядок. - Кроме того, перьевая ручка – огромная роскошь по сравнению с пером. - Ну, это да. Па, когда писал письма, всегда выглядел, будто пережил взрыв на чернильной фабрике. Бри вернулись глазами к странице. Прочитав первое примечание, она фыркнула, и Роджер тоже улыбнулся. - Это достойное объяснение? - Учитывая, что оно предназначено для детей, более чем адекватное, - уверила она его, кладя страницу на стол. - А что будет во втором примечании? - А, - скрестив руки, Роджер отклонился назад на стуле и смотрел смущенно. - Вот это. - Да, это, - сказала Брианна, мгновенно напрягаясь. – Это будет служить чем-то, наподобие «Вещдока А»? - Ну, да, - неохотно признал он и встретился с ней взглядом. - Тетрадки Гейлис Дункан. А книжка миссис Грэм будет «Вещдоком Б». Объяснение твоей матери о предрассудках, связанных с растениями, станет Примечанием 4. Брианна, ощутив, как кровь отлила от головы, на всякий случай села. - Ты уверен, что это хорошая идея? - осторожно спросила она. Сама Бри точно не знала, где находились тетрадки Гейлис Дункан – и знать не хотела. Маленькая книжечка, которую Фиона, внучка миссис Грэм, отдала им, была надежно упрятана в ячейку в Королевском банке Шотландии в Эдинбурге. Роджер выдохнул и покачал головой. - Нет, не уверен, - сказал он честно. - Но, слушай. Мы не знаем, в каком возрасте дети это прочитают. И это заставило меня задуматься, что нужно как-то подготовиться. Просто на случай, если с нами что-нибудь случится до того, как они повзрослеют настолько, чтобы им можно было рассказать... обо всем. Брианна ощущала, будто вниз по спине медленно скользит тающий кубик льда. Но Роджер прав. Они оба могут погибнуть в автокатастрофе, как родители ее матери. Или дом может сгореть... - Ну, нет, - произнесла она вслух, глядя за спину Роджера в окно, которое было вставлено в каменную стену толщиной почти в восемнадцать дюймов. - Не думаю, что дом сгорит дотла. Услышав это, Роджер улыбнулся. - Нет, об этом точно не стоит беспокоиться. А вот по поводу тетрадок – да, я понимаю, о чем ты. И я подумывал о том, чтобы прочитать их полностью самому и попробовать логически выстроить всю информацию. Гейлис довольно много написала о том, какой из каменных кругов кажется активным – а это полезно знать. Потому что читать все остальное... - Роджер взмахнул рукой, пытаясь подобрать слово. - Гадко, - вставила Брианна. - Я собирался сказать, что это, как наблюдать за тем, кто прямо на твоих глазах сходит с ума, но «гадко» тоже подойдет, - Роджер взял страницы у Бри из рук и аккуратно их сложил. - Это просто академический тик, наверное. Мне кажется неправильным скрывать исходный материал. Брианна снова фыркнула, но теперь этот звук означал, что о Гейлис Дункан в качестве исходного материала она думала исключительно, как о большой проблеме. И все же... - Думаю, ты прав, - неохотно признала она. – Может, у тебя получится суммировать информацию и просто упомянуть о местонахождении тетрадок на тот случай, если кому-нибудь из потомков станет действительно любопытно... - Неплохая мысль, - Роджер вложил страницы в блокнот и, закрыв его, поднялся. - Тогда спущусь-ка я вниз и достану их. И, может быть, после школы я возьму с собой Джема и покажу ему город: он достаточно большой мальчик, чтобы прогуляться по Королевской Миле, и ему понравится замок. - Только не води его в Эдинбургское подземелье! - тут же сказала Бри, и Роджер расплылся в улыбке. - А что, думаешь, восковые фигуры людей в пыточной камере не будут познавательными? Это все из истории, не так ли? - Если бы это было не так, то никто бы в ужас и не приходил, - ответила Брианна и, повернувшись, мельком взглянула на часы на стене. - Роджер! А разве в два часа у тебя не назначен Гэльский урок в школе? Не веря своим глазам, Роджер поглядел на часы, схватил со стола стопку книг и бумаг и, весьма красноречиво выражаясь по-гэльски, вылетел из комнаты. Выйдя в коридор, Бри увидела, как, торопливо поцеловав Мэнди, Роджер рванул к двери. Мэнди, стоя в дверном проеме, с энтузиазмом махала рукой: - Пока-пока, папочка! - крикнула она. - Пъивизи мне маёзинку! - Если он забудет, то после ужина мы сходим в деревню и купим сами, - пообещала Брианна и, наклонившись, взяла дочку на руки. И вместе с Мэнди они смотрели за тем, как старенький оранжевый Моррис Минор Роджера кашлянул, подавился, вздрогнул и сдвинулся с места, коротко отрыгнув голубым дымком. Глядя на все это, Бри слегка нахмурилась и подумала, что нужно бы купить набор новых свечей зажигания, но помахала рукой, когда Роджер, выглянув на повороте из окна, улыбнулся им. Мэнди угнездилась поближе, бормоча одну из самых колоритный гэльских фраз Роджера, которую явно заучивала на память, и, наклонив голову, Бри вдохнула сладкий аромат чумазого ребенка и шампуня «Джонсонс бэби». Вне всякого сомнения, именно упоминание о Гейлис Дункан заставляло ее по-прежнему тревожиться. Женщина давно и по-настоящему мертва, но, в конце концов... она являлась многажды прабабкой Роджера. И, возможно, способность путешествовать сквозь камни была не единственной из тех, что передавались через кровь. Хотя, безусловно, время разбавило некоторые вещи. Роджер, например, не имел ничего общего с Уильямом Бакклейгом МакКензи, сыном Гейлис от Дугала МакКензи, и человеком, ответственным за то, что Роджера повесили. - Ведьмино отродье, - пробормотала Бри себе под нос. - Надеюсь, ты гниешь в аду. - Это плохое слово, мамочка, - укоризненно сказала Мэнди.
ВСЕ ПРОШЛО ДАЖЕ ЛУЧШЕ, чем он мог надеяться. Школьный зал был заполнен детьми и их родителями. Даже несколько дедушек с бабушками втиснулись вдоль стен. На пару мгновений у Роджера закружилась голова, – не то, чтобы это были паника или страх сцены: скорее, чувство, похожее на то, когда заглядываешь в огромный каньон, дна которого не видно – когда-то привычное ощущение для него, бывшего участника концертов. Положив на столик книги и записи, Роджер глубоко вздохнул и, улыбнувшись, произнес: - Feasgar math! (гэльск.: Здравствуйте! - прим. пер.) Именно это всегда и требовалось: первые слова сказаны – или пропеты – и появлялось ощущение, будто держишь в руках провод под напряжением. Между ним и зрителями пробегал ток, и, казалось, следующие слова, появившись из ниоткуда, выливались, будто поток воды сквозь одну из гигантских турбин Брианны. После пары вступительных слов Роджер обратился к понятию о гэльских ругательствах, прекрасно понимая, зачем именно пришли сюда большинство детей. Брови нескольких родителей поползли вверх, зато на лицах дедушек появились понимающие улыбки. - В гэльском языке нет настоящих ругательств, какие имеются, например, в английском, - сказал он и ухмыльнулся взъерошенной головенке с разочарованным выражением лица во втором ряду – тому самому маленькому засранцу Гласскоку, который сказал Джемми, что тот отправится в ад. - Прости, Джимми. И когда зал отсмеялся, Роджер продолжил: - Но это не значит, что мы не в состоянии хорошенько и от души высказать свое мнение о ком-нибудь. Однако гэльские ругательства – это настоящее искусство, а не грубость. Это вызвало волну смеха и от старичков, и несколько детских голов с удивлением обернулись к своим дедушкам и бабушкам. - Например, однажды я слышал, как фермер, чья свинья наступила в пойло из отрубей, сказал, что горит желанием увидеть, как ее кишки вырвутся наружу и их слопают вороны. Послышались восторженные «О-о!» от детей, и, улыбнувшись, Роджер продолжил, выдавая аккуратно отредактированные версии наиболее креативных фраз, которые слышал от своего тестя в подобных ситуациях. Не было нужды добавлять, что, несмотря на отсутствие бранных слов, действительно можно назвать кого-то «сукиной дочерью», когда возникнет сильное желание сквернословить. Если дети хотят узнать, что именно Джем сказал мисс Гленденнинг, они должны спросить его самого. А может, уже и спросили. Затем Роджер обратился к более серьезной теме – к описанию Гэлтахта: региона Шотландии, где по-прежнему традиционно говорят по-гэльски. И рассказал пару анекдотов о том, как подростком учил гэльский язык, ловя селедку вместе с рыбаками в Минче, включив в рассказ полную речь, произнесенную обстоятельным капитаном Тейлором. Потрясая кулаком, капитан адресовал свое красноречие морю, небесам, экипажу и омарам, после того, как шторм вычистил его любимый трюм для омаров и убрался восвояси вместе со всей выручкой. Это снова заставило всех покатиться со смеху, а парочка дедов-забияк в конце зала, ухмыльнувшись, принялись перешептываться друг с другом: они явно сталкивались с подобными ситуациями. - Но гэльский – это все же язык, - сказал Роджер, когда смех снова стих. - А это значит, что в основном он используется для общения – люди говорят на нем друг с другом. Многие ли из вас слышали о построчном пении? О «прачечных песнях»? Заинтересованный гул: некоторые слышали, а кто-то – нет. И потому Роджер объяснил, что это значит: - Женщины работали вместе: били, тянули и мяли влажную шерстяную ткань, чтобы сделать ее крепкой и непромокаемой – ведь в те времена еще не придумали маков (сокр. от «макинтош», непромокаемое пальто, – прим. пер.) и зонтиков. А людям необходимо было проводить дни и ночи на улице в любую погоду: ухаживать за животными или огородами. Голос Роджера к этому времени уже достаточно разогрелся, и он подумал, что вполне сможет исполнить короткую прачечную песню. И, открыв папку, спел первый куплет и припев, а потом повторил их вместе со всем залом. Роджер выдержал четыре куплета, и, когда почувствовал, что связки напряглись, завершил пение. - Моя бабуля когда-то пела мне эту песню, - поддавшись порыву, выпалила одна из мам, а затем, когда все на нее обернулись, покраснела, будто свекла. - Ваша бабушка все еще жива? - спросил Роджер, и когда женщина смущенно кивнула, сказал: - Ну, тогда попросите ее научить вас этой песне, а вы сможете передать ее своим детям. Такие вещи не должны быть утрачены, правда? Тихий гул чуть удивленного согласия, и Роджер, снова улыбнувшись, поднял потрепанный Псалтырь, который принес с собой.
- Итак. Я также упоминал построчное пение. По воскресеньям в церквях на Островах все еще используют его. Отправляйтесь в Сторновей, например, и сможете послушать. Это способ пения псалмов, который восходит к тем временам, когда у людей не было много книг – или просто среди паствы грамотой владели очень немногие. И потому назначался запевала, который пел псалом по одной строчке за раз, а затем паства повторяла фразу за ним. Эта книга, - Роджер поднял Псалтырь, - моего отца, преподобного Уэйкфилда. Некоторые из вас могут помнить его. Но изначально она принадлежала другому священнику – преподобному Александру Кармайклу. Теперь он... И Роджер продолжил рассказывать о преподобном Кармайкле, который в XIX веке прочесал Хайланд и Острова, разговаривая с людьми и прося их петь ему песни и рассказывать о своих обычаях. Он собирал «гимны, заклинания и заговоры» из устной традиции везде, где только мог их найти, а потом издал свою грандиозную работу в нескольких томах под названием «Кармина Гаделика». Роджер принес с собой один том «Гаделики», и в то время как пустил по рядам саму книгу вместе с вложенной в нее брошюрой прачечных песен, он прочитал один из заговоров на новую луну, жевательный заговор для коров, заклинание от несварения, поэму о жуке и несколько отрывков из «Речи Птиц».
Колумба из дома Ушла ранним утром. Он видел лебедушку белую «Гули-гули» Там, на бережку «Гули-гули» С погребальною песней. «Гули-гули» Белая лебедь изранена-ранена, Белая лебедь побита-избита. Белая лебедь в двух образах, «Гули-гули» Белая лебедь – два предвозвестия: «Гули-гули» Знаки Жизни и Смерти. «Гули-гули» «Гули-гули».
Когда ты в дорогу отправишься, Лебедушка скорбная? - Спросила Колумба любимая. «Гули-гули» Из Ирландии я уплываю, «Гули-гули» Фианн меня ранил, «Гули-гули» Острую смертную рану нанес. «Гули-гули» «Гули-гули» Белая лебедь Ирландии, Друг я всем, кто нуждается, Око Христово на ране твоей. «Гули-гули» Милосердное око любви, «Гули-гули» Доброе око любви, «Гули-гули» Рану залечит твою. «Гули-гули» «Гули-гули».
Лебедь Ирландии, «Гули-гули» Никакая беда тебя не коснется, «Гули-гули» Заживут твои раны, «Гули-гули» О, Леди волн, «Гули-гули» О, Леди песни скорбей, «Гули-гули» Леди мелодий. «Гули-гули» Восславим Христа, «Гули-гули» Сына Девы. «Гули-гули» Великому Королю Небес – «Гули-гули» Ему свою песню исполни, «Гули-гули» Для Него твоя песня пускай прозвенит. «Гули-гули» «Гули-гули».
От воспроизведения лебединых криков горло Роджера болело почти непереносимо: ведь он изобразил и тихие стоны раненой лебеди, и триумфальный клич финальных слов. И под конец его голос даже сорвался, но все равно остался победным – и зал взорвался аплодисментами. Первые несколько мгновений от боли и переизбытка эмоций он даже не мог говорить, а только кланялся и улыбался, и снова кланялся, молча передав Джимми Гласскоку стопку книжек и папок, чтобы тот пустил их по рядам. А зрители в это время, окружив со всех сторон, спешили его поздравить. - Дружище, это потрясающе! - произнес полузнакомый голос, и, взглянув вверх, Роджер увидел, что это Роб Кэмерон сжимает его руку, восторженно сверкая глазами. Должно быть, на лице у Роджера читалось явное удивление, поскольку Роб кивнул головой на маленького мальчика, стоявшего рядом с ним. Это был Бобби Харра, которого Роджер хорошо знал по своему хору: рвущее сердце чистейшее сопрано и маленький супостат, если за ним не смотреть в оба. - Я привел малыша Бобби, - сказал Роб, удерживая, как заметил Роджер, крепкой хваткой ручонку мальчишки. - Моя сестра сегодня работает и не смогла отпроситься. Она вдова, - добавил он, объясняя, как отсутствие матери, так и собственную заботу. - Спасибо, - смог прохрипеть Роджер, но Кэмерон только снова сжал его руку и уступил место следующему поклоннику. Среди толпы стояла незнакомая женщина средних лет, которая, как оказалось, узнала его. - Мы с мужем видели однажды, как вы пели во время Инвернесских Игр (Хайландские Игры, приводящиеся в Инвернессе с 1821 года, включающие в себя спортивные состязания и традиционные культурные мероприятия Шотландского Хайланда – прим. пер.), - сказала она, очень правильно выговаривая слова, - хотя вы тогда выступали под именем вашего покойного отца, не так ли? - Выступал, - почти прокаркал Роджер, потому что ровно на такое количество букв его голос сейчас был способен. - Ваш... у вас здесь... внук? Роджер слабо махнул рукой на галдящую толпу ребятишек, снующих вокруг пожилой леди, которая, розовея от удовольствия, объясняла произношение некоторых странно выглядящих слов в книге сказок. - Да, - ответила женщина, но не захотела менять тему: ее интересовал шрам поперек горла Роджера. - Что случилось? - спросила она сочувственно. - Это навсегда? - Случайность, - ответил он. - Боюсь, да. Огорчение тронуло уголки ее глаз, и она покачала головой. - О, такая потеря, - сказала она. - Ваш голос был прекрасен. Мне так жаль. - Спасибо, - только и мог произнести Роджер, и женщина отпустила его к другим людям, которые выражали ему свои восторги и никогда не слышали, как он пел. Прежде. Когда все закончилось, он поблагодарил Лайонела Мензиса, стоявшего у двери и провожавшего людей. Директор школы улыбался и сиял, будто конферансье успешного цирка. - Это было замечательно, - сказал Мензис, крепко сжав руку Роджера. - Даже лучше, чем я надеялся. Скажите, вы подумаете о том, чтобы сделать это еще раз? - Еще раз? - Роджер рассмеялся, но сразу же закашлялся. - Я едва закончил этот. - Ах, - отмахнулся Мензис, - глоточек виски – и с вашим горлом все будет в порядке. Почему бы нам не пойти в паб, а? Роджер хотел отказаться, но лицо Мензиса светилось таким удовольствием, что он передумал. Разумеется, жажда, сравнимая с пустыней Гоби, и тот факт, что он обливался потом, – от выступлений температура его тела всегда повышалась на несколько градусов – не имели к этому никакого отношения. - Тогда только один, - сказал Роджер и улыбнулся. Когда они пересекли стоянку, к ним подкатил побитый синий грузовичок, из окна которого, окликая их, высунулся Роб Кэмерон. - Понравилось, а, Роб? - спросил Мензис, все еще сияя. - Потрясающе, - абсолютно искренне ответил Кэмерон. - Две вещи, Родж. Я хотел спросить, могли бы вы позволить мне увидеть некоторые из старинных песен, что у вас есть: Зигфрид МакЛауд показал мне те, которые вы для него сделали. Роджер немного растерялся, но ему было приятно. - Да, конечно, - сказал он. - Не знал, что вы – фанатик, - пошутил он. - Мне нравятся все старинные вещи, - на этот раз серьезно произнес Кэмерон. - На самом деле, я был бы признателен. - Тогда ладно. Приходите к нам домой. Может, в следующие выходные? Роб усмехнулся и коротко отсалютовал. - Погоди, ты сказал, две вещи? - спросил Мензис. - О, да, - Кэмерон потянулся и взял что-то с сидения между ним и Бобби. - Это было вложено в гэльские книжки, которые вы раздавали. Выглядело так, будто это попало туда по ошибке, так что я вынул его. Вы пишете роман? Роб протянул черный блокнот «Путеводитель по автостопу», и горло Роджера сжалось, как будто его душили. Он взял тетрадь и молча кивнул. - Может, дадите почитать, когда закончите, - небрежно сказал Кэмерон, разворачивая свой грузовик. - Я обожаю научную фантастику. Грузовик отъехал, затем внезапно остановился и развернулся. Роджер крепче сжал блокнот, но Роб на него даже не взглянул. - Эй, - сказал он. – Совсем забыл. Брианна сказала, что у вас на участке есть древний каменный форт или нечто в этом роде? Роджер кивнул, прочищая горло. - У меня есть друг, археолог. Вы не будете против, если он, может быть, как-нибудь придет и посмотрит? - Нет, - прохрипел Роджер, затем снова прочистил горло и сказал более четко: - Нет, будет классно. Благодарю. Роб весело улыбнулся и завел двигатель. - Не за что, дружище, - сказал он.
Дата: Понедельник, 23.10.2017, 08:23 | Сообщение # 72
Король
Сообщений: 19994
Глава 47. ВОЗВЫШЕННОСТИ (с) Перевод Юлии Коровиной
Иллюстрация Евгении Лебедевой
ЗНАКОМЫЙ РОБА – АРХЕОЛОГ Майкл Кэллэхэн оказался добродушным малым лет пятидесяти с редеющими волосами цвета песка. Он так сильно и часто сгорал на солнце, что его лицо выглядело, словно лоскутный коврик: темные пятна вперемешку с розовой шелушащейся кожей. С явным интересом Кэллэхэн принялся рыскать среди обломков старинной часовни и попросил у Роджера позволения выкопать канавку вдоль внешней стороны одной из стен. Роб и Брианна с детьми тоже ненадолго пришли посмотреть, но археологические работы – не зрелищное мероприятие, и когда Джем и Мэнди заскучали, то они всей гурьбой спустились в дом, чтобы приготовить ланч, оставив Роджера и Майка возиться дальше. - Ваша помощь не потребуется, - спустя некоторое время сказал Кэллэхэн, глянув вверх на Роджера. - Если вам есть, чем заняться. Работа всегда найдется – это же ферма, хоть и маленькая. Но Роджер покачал головой. - Мне любопытно, - сказал он. - Если я вам не помешаю... - Нисколько, - весело отозвался Кэллэхэн. - Тогда помогите-ка мне поднять вот это. Работая, Кэллэхэн присвистывал сквозь зубы и иногда что-то бормотал, но практически не комментировал то, что попадалось ему на глаза. Время от времени он звал Роджера на помощь: убрать булыжники или придержать качающийся камень, пока сам заглядывал под него, подсвечивая себе маленьким фонариком. Но большую часть времени Роджер сидел на уцелевшей части стены и слушал ветер. На вершине холма было так тихо, как бывает только в первозданных местах: с постоянным ощущением неуловимого для глаз движения. И Роджеру это показалось странным. Обычно там, где когда-то жил человек, подобного чувства не возникает. А судя по глубине вырытой Кэллэхэном канавки и по тихим восхищенным присвистам, которые он, будто мартышка, время от времени издавал, люди с очень давних пор оставляли следы своего присутствия на этом холме. Брианна принесла им сандвичи с лимонадом и присела рядом с Роджером на стене, чтобы разделить с ним трапезу. - Роб уже уехал? - спросил Роджер, заметив, что его грузовик со двора исчез. - Он сослался на какие-то дела и сказал, что не похоже, будто Майк скоро закончит, - ответила Бри, взглянув на седалище Кэллэхэна, торчавшее из кустов: тот радостно копался позади них. - Может, и нет, - улыбнулся Роджер и, наклонившись, легонько поцеловал жену, которая, удовлетворенно хмыкнув, отодвинулась, но продолжала держаться за его руку. - Роб спрашивал о старинных песнях, которые ты приготовил для Сэнди МакЛауда, - сказала Бри, искоса взглянув вниз на дом. - Ты разрешил ему их посмотреть? - А, да, я и забыл. Точно! Если я не спущусь к тому времени, как он вернется, можешь ему показать. Оригиналы в нижнем ящике стола, в папке под названием «Cèolas» (гэльск. – музыка, музыкальные инструменты и песни – прим. пер.). Брианна кивнула и отправилась вниз. Уверенно ступавшая по каменистой тропинке, она своими длинными ногами в кедах напоминала ему оленя. Сходство усиливал хвост рыжих волос, своим оттенком напоминавший шкуру животного. День клонился к вечеру, и Роджер понял, что почти впадает в состояние транса: сознание работало вяло – как и тело. По мере надобности он лениво помогал, иногда обмениваясь односложными словами с Кэллэхэном, который, похоже, также погрузился в свои мысли. Плывущая утренняя дымка сгустилась, и холодные тени между камнями растворились в свете дня. Кожей ощущались прохлада и влага воздуха, хотя ничто не намекало на дождь. «Можно практически почувствовать, как вокруг тебя вырастают камни, - подумал Роджер, - и вновь становятся тем, чем были прежде». Внизу в доме беспрестанно хлопали двери: все время кто-то ходил туда-сюда. Брианна развешивала на улице семейные постирушки. Дети, включая пару мальчишек с соседней фермы, пришедших с ночевкой в гости к Джему, носились по огороду и между дворовыми постройками и играли в нечто похожее на салочки, сопровождая процесс грандиозным шумом. Их высокие и резкие вопли напоминали вскрики охотящейся на рыбу скопы. В какой-то момент, взглянув вниз, Роджер увидел фирменный грузовик магазина «Дом и Огород», который, судя по всему, доставил насос сепаратора для сливок: Брианна проводила водителя в сарай, потому что из-за огромной картонной коробки в руках тот не видел, куда идти. Было около пяти вечера, когда поднялся сильный свежий ветер, и дымка начала рассеиваться. Это как будто пробудило Кэллэхэна от его грез – археолог выпрямился, постоял, глядя куда-то вниз, а потом кивнул. - Что ж, площадка вполне может быть древней, - сказал поднявшийся из своей канавки археолог и застонал, потягиваясь и наклоняясь взад-вперед. - А вот часовня – нет. Скорее всего, она построена где-то в последние пару столетий, хотя кто бы ее ни соорудил, в самой конструкции он использовал гораздо более старые камни. Возможно, их принесли откуда-то еще, хотя некоторые могли быть и из того здания, что стояло здесь раньше, - он улыбнулся Роджеру. - В Хайланде люди бережливы: на прошлой неделе я видел сараюшку, в фундаменте которой использован древний пиктский камень, а пол выложен кирпичами из разрушенного общественного туалета в Дорнохе. Затенив глаза рукой, Кэллэхэн посмотрел на запад, где дымка в данный момент низко висела над отдаленным берегом. - Возвышенности, - обыденным тоном сказал он. - Они обязательно выбирали возвышенности. Древние люди. Будь то для крепости или для места поклонения – но человек всегда забирался повыше. - Древние люди? - переспросил Роджер, ощутив, как на затылке слегка пошевелились волосы. - Которые из древних? Кэллэхэн рассмеялся и покачал головой. - Не знаю. Может, пикты... Все, что от них осталось, – это фрагменты каменной кладки, которые встречаются там и тут... Или народ, который пришел сюда до них. Иногда видишь нечто такое, что, ты знаешь, было сделано – или, по крайней мере, помещено там – человеком, но не можешь сопоставить это с известной культурой. Мегалиты, например – стоячие камни. Никто не знает, кто их установил и зачем. - Да неужто, - пробормотал Роджер. - А можно ли определить, что это за тип объекта? В смысле, военный или религиозный? Кэллэхэн покачал головой. - Нет. Во всяком случае, по тому, что находится на поверхности, сказать сложно. Может, если мы докопаемся до более глубоких слоев. Но если честно, не вижу здесь ничего, что заставило бы кого-то действительно захотеть сделать это. Ведь на вершинах холмов в Британии и на Британских островах сотни подобных площадок: многие из них от древних кельтов, из железного века и даже гораздо старше. Кэллэхэн подобрал отбитую голову статуи святой, и почти любовно ее погладил. - Эта леди из гораздо более недавних времен: может, тринадцатый, четырнадцатый век. Вероятно, святая покровительница семьи, переходившая из поколения в поколение. Шутя чмокнув голову, он с нежностью передал ее Роджеру. - Однако, что ни говори, – и это совсем не научно, а просто мои мысли, поскольку я видел много подобных мест – раз последнее здание было часовней, тогда древний объект под ним, скорее всего, тоже использовался как место религиозного поклонения. Люди в Хайланде живут раз и навсегда установленным порядком. Каждые двести-триста лет они могут перестраивать сарай – но стоять он, скорее всего, будет на том же месте, где находился предыдущий. Роджер рассмеялся. - Это правда. Наш сарай построен в начале 1700-х, в одно время с домом – и мы все еще его используем. Но когда я копал в конюшне пол, чтобы установить новый дренаж, то в земле обнаружил камни от более ранней фермы. - В 1700-х? Что ж, тогда новая крыша вам не понадобится, по крайней мере, еще лет сто. Было уже почти шесть, но все еще очень светло. Таинственным образом, как это иногда бывает, дымка исчезла, и показалось бледное солнце. Роджер большим пальцем провел по маленькому крестику на лбу головы статуи и осторожно поставил ее в нишу, которая, казалось, именно для этого и предназначена. Работать они закончили, но ни один из мужчин пока не хотел уходить. В компании друг друга им было комфортно: будто вместе разделяешь магию возвышенного места. Далеко внизу Роджер увидел припаркованный во дворе старенький грузовичок Роба Кэмерона и его самого, сидящего на заднем крыльце. Со всех сторон к нему приникли дети, – Мэнди, Джем и его друзья – явно поглощенные содержанием страниц в руках Роба. Какого черта он делает? - Это что, они поют? - Кэллэхэн, который смотрел на север, полуобернулся, и тогда Роджер тоже это услышал. Слабый и нежный звук, – не более чем тонкая ниточка – но и ее было достаточно, чтобы уловить мелодию песни «Кримонд» (сочиненная в Шотландии песня на слегка измененный текст 23-го псалма «Господь мой Пастырь» – прим. пер.). Укол ревности прошиб Роджера насквозь с такой силой, что перехватило горло – казалось, его душила чья-то сильная рука. «Люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные». (Песня Песней Соломона 8:6, Синодальный перевод – прим. пер.) На мгновение Роджер закрыл глаза и принялся делать медленные глубокие вдохи. И с некоторым трудом выкопал из памяти первую часть той цитаты: «Ибо крепка, как смерть, любовь». Он почувствовал, что удушение начинает проходить и возвращается способность думать. Ну, разумеется, Роб Кэмерон умеет петь: он же участвует в мужском хоре. И вполне понятно, что, увидев простейшие музыкальные пометки, которые Роджер поместил над текстами старинных песен, он попытался бы их пропеть. А дети – особенно Джем и Мэнди – очень любят музыку. - А вы давно знаете Роба? - спросил Роджер и порадовался тому, что его голос звучал нормально. - О, Роба? - Кэллэхэн задумался. - Лет пятнадцать, наверное... Нет, вру, скорее, около двадцати. Он тогда добровольцем приехал на раскоп, который я проводил на Шапинсее – это один из Оркнейских островов. И Роб был парнишкой лет семнадцати-девятнадцати, не больше, - он улыбнулся Роджеру. - А что? Роджер пожал плечами. - Он работает вместе с моей женой на Гидростанции. Сам я его мало знаю. А недавно мы с ним встретились в ложе. - А, - Кэллэхэн секунду молча наблюдал за сценой внизу, а затем, не глядя на Роджера, произнес: - Он женился на француженке, которая развелась с ним пару лет назад и, забрав их сына, уехала во Францию. Он не был счастлив. - А-а. Что ж, это объясняло привязанность Роба к семье овдовевшей сестры и его радость от общения с Мэнди и Джемом. Роджер еще раз вздохнул – на сей раз свободно – и маленькое пламя ревности погасло. И, словно этот короткий разговор положил конец рабочему дню, они, собрав остатки ланча и рюкзак Кэллэхэна, в дружественном молчании спустились вниз.
- ЧТО ЭТО? – в кухне на столешнице стояли два бокала. - Мы что-то празднуем? - Да, - решительно произнесла Бри. - Дети готовы лечь спать. Это – во-первых. - О, жаль, правда готовы? Роджер почувствовал легкий укол вины – хотя и не слишком жесткий – за то, что весь день провел в прохладной высокой тишине разрушенной часовни с Кэллэхэном, вместо того, чтобы гоняться за маленькими сумасбродами по огороду. - Жутко энергичные детки, - Брианна подозрительно глянула на дверь в коридор, сквозь которую доносился приглушенный гул телевизора из передней гостиной. - Надеюсь, мальчишки слишком устали, чтобы провести ночь, прыгая на кроватях. Они умяли столько пиццы, что и шесть здоровых мужиков впали бы в кому на неделю. Роджер рассмеялся, потому что сам съел большущую «Пепперони» почти целиком и постепенно погружался в блаженный ступор. - А что еще? - О, что еще мы празднуем? - Бри посмотрела на него, будто съевшая сметану кошка. - Ну, что касается меня... - Та-ак, - услужливо поддакнул Роджер. - Я прошла испытательный срок на работе, теперь меня взяли в штат и не смогут от меня избавиться, даже если я буду пользоваться на работе духами. А ты, - добавила Брианна, потянувшись к ящику и вытаскивая оттуда папку, - официально приглашен школьной администрацией повторить свой гэльский триумф в пяти других школах в следующем месяце! Потрясенный Роджер ощутил, как внутри него разлилось тепло от чего-то такого, что он сам бы не смог назвать. И в ужасе понял, что краснеет. - Правда? - Неужели ты думаешь, что я бы стала шутить чем-то подобным? И не дожидаясь ответа, Бри разлила по бокалам вино – насыщенно бордовое и ароматное – и передала ему бокал. Роджер церемонно чокнулся с ней. - Ну, за нас. Есть ли кто лучше? - Чер-ртовски мало, - ответила Бри с шотландским акцентом. - И те все умерли.
ПОСЛЕ ТОГО, КАК ДЕТЕЙ отправили по кроватям, сверху некоторое время раздавались грохот и стук. Но краткое появление Роджера в образе Строгого Отца положило этому конец, и пижамная вечеринка плавно перетекла в рассказывание историй и тихое хихиканье. - Они что, обмениваются грязными шуточками? - спросила Бри, когда Роджер спустился вниз. - Очень похоже на то. Как думаешь, может, принести Мэнди сюда? Брианна покачала головой. - Скорее всего, она уже заснула. А если и нет, то те шуточки, которыми обмениваются девятилетние мальчишки, не шокируют ее. Она слишком маленькая, чтобы запомнить соленые фразочки. - А и правда, - Роджер взял свой вновь наполненный бокал и глотнул вина, ощутив на языке нежные оттенки смородины и черного чая. - Сколько было Джему, когда он, наконец, научился рассказывать шутки? Помнишь, как он их дословно запоминал, но не понимал по-настоящему смысл содержания? - В чем разница между... между... пуговицей и носком? - спародировала Брианна Джема, подловив его бездыханное от предвосхищения «п». - Это... БУФФАЛО! ХА-ХА-ХА-ХА! Роджер расхохотался. - Чего ты смеешься? - вопросила она. Ее веки отяжелели, а губы потемнели от вина. - Наверное, от того, как ты это произнесла, - ответил Роджер и поднял бокал в тосте. - Будем! - Slàinte. Глотая вино и одновременно вдыхая его аромат, Роджер закрыл глаза. Возникала приятная иллюзия, что он ощущает жар тела своей жены, хотя та и сидела на расстоянии нескольких футов. Казалось, что Брианна просто излучает тепло в виде медленных пульсирующих волн. - Как это называется – то, как находят далекие звезды? - Телескоп, - ответила Бри. - Ты не мог опьянеть с полбутылки вина – даже такого хорошего, как это. - Нет, я не это имел в виду. Есть термин для этого – тепловой след? Я правильно называю? Задумавшись, Брианна закрыла один глаз, а потом пожала плечом. - Может быть. А что? - У тебя он есть. Прищурившись, Бри осмотрела себя. - Не-а. Даже два. Точно, два. Ни Роджер, ни Брианна пьяными не были. Но как бы они себя не ощущали, веселье било через край. - Тепловой след, - произнес он и, потянувшись, взял жену за руку, которая была заметно горячее, чем его собственная, и Роджер мог бы поклясться, что ощущал, как жар в ее пальцах медленно вибрирует, нарастая и слабея в такт с ее пульсом. - Я мог бы с закрытыми глазами отыскать тебя в толпе: ты светишься в темноте. Бри отставила бокал и, соскользнув с кресла, опустилась на пол между коленями Роджера, почти касаясь его своим телом. Она и правда светилась. Если закрыть глаза, то это можно было прямо увидеть сквозь ее белую рубашку. Подняв бокал, Роджер осушил его. - Отличное вино. Где ты его взяла? - Это не я. Его принес Роб… Он сказал, что это в благодарность за позволение скопировать песни. - Какой миляга, - расщедрился Роджер, который сейчас действительно так считал. Потянувшись за бутылкой, Брианна вылила остатки вина ему в бокал. Затем опустилась на пятки и, прижав пустую бутылку к груди, посмотрела на мужа круглыми, как у совы, глазами. - Эй, ты мне должен! - И по полной, - уверил Роджер серьезно, заставив ее хихикнуть. - Нет, - посерьезнела она. - Ты говорил, что если я принесу домой свою каску, ты скажешь, что делал с той бутылкой шампанского. Все эти твои гудения, я имею в виду. - А! Роджер на секунду задумался – существовала большая вероятность того, что Бри запустит в него бутылкой из-под вина, если он расскажет. Но с другой стороны – обещал, значит, обещал. А видения ее голой и в каске, излучающей жар во все стороны, было достаточно, чтобы заставить мужчину отбросить осторожность куда подальше. - Я пытался понять, удастся ли мне извлечь точно такой же звук, какой ты издаешь, когда мы занимаемся любовью и ты уже почти готова к... э-э... к... Ты звучишь где-то между рыком и очень низким гудением. Рот у Бри приоткрылся, а глаза расширились чуть больше. Кончик ее языка был темным – темно-красным. - Я решил, что это фа малой октавы, - поспешил закончить Роджер. Бри моргнула. - Ты шутишь. - Нет. Роджер поднял свой наполовину полный бокал и, осторожно наклонив его, коснулся ободком ее губ. Закрыв глаза, Брианна медленно пила. Роджер пригладил ее волосы за ухо и повел пальцем по всей ее длинной шее, наблюдая за тем, как двигается ее горло, когда она глотает. Затем кончик пальца двинулся по крепкому изгибу ее ключицы. - Ты согреваешься, - прошептала Бри, не открывая глаз. - Второй закон термодинамики. - Ты о чем? - спросил Роджер, тоже понижая голос. - Если энтропия изолированной системы не сбалансирована, то она стремится возрасти, достигнув максимума в равновесии. - О, да? - М-м-хм-м. Вот почему горячее тело отдает тепло холодному, пока они не достигнут одинаковой температуры. - Я знал, что должна быть причина, почему так происходит. Все шумы наверху утихли, и голос Роджера звучал громко, несмотря на то, что он лишь шептал. Брианна вдруг открыла глаза – буквально в дюйме от его собственных, – а ее дыхание с ароматом черной смородины согревало Роджеру щеку. Бутылка с мягким стуком упала на ковер гостиной. - Хочешь, я попробую ми-бемоль?
14 июня 1777 года ОН НЕ РАЗРЕШИЛ Дотти пойти с ним, так как не знал наверняка, чего ждать. Реальность, впрочем, застала врасплох. Указанный адрес привел на скромную улочку в Джермантауне к небольшому, но вместительному и ухоженному дому. Лорд Джон постучал, и дверь открыла привлекательная молодая африканка в изящном ситцевом платье. Увидев Грея, она округлила глаза. Он решил не надевать мундир, хотя на улицах то и дело встречались люди в английской форме — наверное, освобожденные пленники или солдаты, передающие официальную документацию. Вместо этого он надел добротный костюм темно-зеленого цвета и свой лучший жилет из золотистого китайского шелка с причудливой вышивкой в виде нескольких бабочек. Лорд Джон улыбнулся, и женщина, прикрыв рот рукой, улыбнулась в ответ. — Чем могу помочь, сэр? — Ваш хозяин дома? Она рассмеялась. Тихонько, но явно от души. — Господь с вами, сэр, у меня нет хозяина. Это мой дом. Грей поморгал в замешательстве. — Возможно, меня не туда направили. Я ищу британского солдата, капитана виконта Ашера, его зовут Генри Грей. Британский военнопленный? Опустив руку, женщина уставилась на него широко раскрытыми глазами. Спустя мгновение она снова улыбнулась так, что стали заметны два задних зуба с золотыми пломбами. — Генри! Что же вы сразу не сказали, сэр? Входите, входите! И прежде чем он успел поставить трость, его увлекли в дом — вверх по узкой лесенке, в небольшую опрятную спальню, где он увидел своего племянника Генри. Тот, раздетый до пояса, лежал, распростершись на спине, в то время как маленький носатый человечек в черном тыкал ему палочкой в живот, изуродованный множеством шрамов. — Прошу прощения? — Грей робко помахал, выглядывая из-за плеча носатого человечка. — Генри, ты как? Генри, до сих пор напряженно разглядывавший потолок, посмотрел на Грея и отвел глаза, затем снова взглянул на него и резко сел, вскрикнув от боли и вызвав недовольный возглас носатого человечка. — О, Боже, о, Боже, о, Боже. Схватившись за живот, Генри согнулся пополам и зажмурился от боли. Грей взял его за плечи, стараясь уложить обратно. — Генри, дорогой. Прости меня. Я не хотел... — И кто же вы такой, сэр? — в ярости воскликнул носатый человечек, вскочив на ноги, и уставился на него, сжав кулаки. — Я его дядя, — сообщил Грей. — А вы кто, сэр? Врач? Человечек гордо распрямился. — Что вы, сэр, какой врач? Я лозоходец (лозоходство — магическая или ритуальная практика, целью которой является обнаружение подземных вод, залежей руд и кладов — прим. пер.). Джозеф Ханникат, сэр, профессиональный лозоходец. Генри, всё еще скорчившийся и хватавший ртом воздух, казалось, начал понемногу приходить в себя. Грей осторожно коснулся его оголенной спины. Кожа была теплой и немного влажной от пота, но, похоже, его не лихорадило. — Прости, Генри, — сказал он. — Выживешь, как думаешь? К чести Генри, ему удалось сдавленно усмехнуться. — Справлюсь, — выдавил он из себя. — Только... одну... минутку. Чернокожая женщина с хорошеньким личиком в нерешительности вертелась у двери, вперившись в Грея взглядом. — Этот человек утверждает, что он твой дядя, Генри. Это так? Генри кивнул, слегка задыхаясь. — Лорд Джон... Грей. Разрешите пред... ставить вам миссис Мерси Вуд... кок. Испытывая легкую неловкость, Грей нарочито поклонился. — К вашим услугам, мадам. И к вашим тоже, господин Ханникатт, — снова кланяясь, вежливо добавил он. — Могу я узнать, — выпрямился лорд Джон, — для чего лозоходцу тыкать тебя палкой в живот, Генри? — Ну как же, разумеется, чтобы обнаружить кусочек металла, причиняющий страдания бедному молодому человеку, — ответил мистер Ханникатт, задрав свой длинный нос — мужчина был на несколько дюймов ниже Грея. — Это я позвала его, сэр... то есть, ваша светлость, — к этому времени миссис Вудкок уже вошла в комнату и смотрела на него со слегка виноватым видом. — Только потому, что у хирургов ничего не выходило, и я очень боялась, что в следующий раз они его убьют. Генри, наконец, удалось разогнуться. Грей помог ему — бледному и покрытому испариной — медленно опуститься на подушку. — Больше я этого не вынесу, — простонал он, прикрыв глаза. — Не могу. Живот Генри был представлен на всеобщее обозрение, поэтому Грей мог не спеша его разглядеть. Он увидел сморщенные шрамы от двух пулевых ранений и другие — более длинные с ровными краями: по всей видимости, их сделал хирург, который искал пули. Три штуки. У Грея самого имелось пять таких — они испещряли всю его грудь слева, и он с пониманием коснулся руки племянника. — А надо ли вообще доставать эту пулю — или пули? — спросил он, подняв глаза на миссис Вудкок. — Если он до сих пор не умер, возможно, пуля засела там, где... Но миссис Вудкок решительно покачала головой. — Он не может есть, — резко ответила она. — Из еды глотает только суп, да и то, лишь несколько ложек. Когда Генри принесли, от него почти ничего не осталось — кожа да кости, — сказала она, показывая на Генри. — И сейчас, как видите, мало что изменилось. Так оно и было. Генри пошел, скорее, в мать, чем в Хэла: обычно он выглядел упитанным и розовощеким. Сейчас не осталось и следа ни того, ни другого: отчетливо просматривалось каждое ребро, живот впал настолько, что концы тазовых костей выступали остриями под тонкой простыней, а цвет лица стал в тон той самой простыне, если не считать глубоких фиолетовых кругов под глазами. — Понятно, — медленно протянул Грей. Взглянув на господина Ханникатта, он спросил: — Вам удалось что-нибудь обнаружить? — Ну, вообще-то, да, — ответил лозоходец и, склонившись над телом Генри, осторожно положил длинный тонкий палец на живот молодого человека. — Одну, по крайней мере. Насчет другой пока не очень уверен. — Я же говорил, Мерси, напрасно всё это, — глаза Генри были всё еще закрыты, но его рука слегка приподнялась, и миссис Вудкок взяла ее — с такой естественностью, что Грей моргнул. — Даже если бы он знал наверняка — я больше не вынесу этого. Уж лучше смерть. Несмотря на слабость, Генри говорил с абсолютной убежденностью, и Грей уловил нотки присущего своей семье упрямства. Симпатичное личико миссис Вудкок обеспокоенно нахмурилось. Наверное, она почувствовала, как Грей смотрит на нее, поскольку внезапно подняла глаза. Лорд Джон выражения лица не изменил, и женщина немного приподняла подбородок, встретив его взгляд с почти свирепым выражением, не отпуская при этом руку Генри. «О, даже так? — подумал Грей. — Ну-ну». Он кашлянул, и Генри открыл глаза. — Как бы там ни было, Генри, — сказал он, — сделай одолжение, не умирай, пока я не приведу твою сестру, чтобы она могла с тобой попрощаться, ладно?
1 июля 1777 года Уильям беспокоился из-за индейцев. Генерал Бергойн находил их очаровательными, но ведь он и пьесы писал. «Я не считаю его фантазером и не думаю, что он не осознает всей сущности индейцев, с которыми имеет дело», - медленно писал Уильям в письме к отцу, изо всех сил пытаясь облечь в слова все свои сомнения. «Генерал все отлично понимает. Но я помню разговор с мистером Гэрриком в Лондоне и его упоминание о драматурге, как о маленьком божке, который руководит действиями своих созданий, абсолютно их контролируя. Миссис Коули спорила с этим утверждением, говоря, что это заблуждение – считать, что творец управляет своими созданиями, и любая попытка осуществить такой контроль, игнорируя истинную природу этих созданий, обречена на провал». Вилли перестал писать и закусил перо, чувствуя, что приблизился к сути вопроса, но, возможно, не совсем раскрыл ее. «Я думаю, что генерал Бергойн не совсем понимает независимость мыслей и намерений, что...», - нет, это не совсем то. Уильям зачеркнул предложение и обмакнул перо, чтобы написать новое. Он так и сяк вертел фразу в уме, но отверг ее, сделал то же самое с другой фразой, и, наконец, отказался от поиска красноречия в пользу простой возможности освободить разум. Было уже поздно, за день Вилли прошел почти двадцать миль, и ему хотелось спать. «Бергойн считает, что может использовать индейцев как инструмент, и я думаю, он неправ». Вилли какое-то время тупо смотрел на предложение, затем покачал головой, удивляясь очевидности сказанного, но ничего лучшего не придумывалось, и он больше не мог тратить время на усилие: огарок свечи почти догорел. Утешая себя мыслью, что, в конце концов, его отец знал индейцев – и, вероятно, генерала Бергойна – гораздо лучше, чем он, Уильям бодро подписал, посыпал песком, промокнул и запечатал письмо, после чего упал в кровать и провалился в сон без сновидений Однако чувство беспокойства по поводу индейцев его не покинуло. Неприязни по отношению к индейцам Вилли не испытывал; на самом деле, ему нравилась их компания, время от времени он охотился с некоторыми из них или проводил дружеский вечер вокруг их костров, распивая пиво и слушая истории. - Дело в том, - сказал Вилли Балкарресу однажды вечером, когда они возвращались с ужина, который с грандиозным количеством выпивки устроил генерал для своих штабных офицеров, - что они не читают Библию. - Кто не читает? Постой, - майор Александр Линдсей, шестой граф Балкаррес, протянул руку, отстраняясь от проплывающего мимо дерева, и, вцепившись в него одной рукой, чтобы сохранить равновесие, нащупал ширинку. - Индейцы. Было темно, но Сэнди повернул голову, и Уильям увидел, как один глаз медленно закрылся, чтобы другим глазом он смог сфокусироваться на нем. Вина за ужином выпили очень много, а присутствие нескольких дам добавляло праздничного настроения. Балкаррес сосредоточился на процессе облегчения мочевого пузыря, затем с облегчением выдохнул и закрыл оба глаза. - Нет, - сказал он. - Они в основном не читают. Казалось, на этом майор и собирался закрыть тему, но Уильяму вдруг пришло в голову – он и сам мыслил не так ясно, как обычно – что, возможно, ему не удалось до конца правильно выразиться. - Я имею в виду, - продолжил он, немного пошатнувшись из-за порыва ветра, рванувшего сквозь деревья, - вот, к примеру, центурион (командир в римской армии, - прим. пер.). Ну, знаешь, он говорит «иди», и солдат идет. Попробуй-ка, скажи индейцу «иди» – он, может, пойдет, а может, и, черт побери, нет – в зависимости от того, увидит ли он в этом какую-то выгоду для себя. Балкаррес был сосредоточен на застегивании ширинки и поэтому не ответил. - Я имею в виду, - уточнил Уильям, - что они не подчиняются приказам. - О, да. Не подчиняются. - И все же ты отдаешь приказы индейцам? - он хотел сказать это утвердительным тоном, но получилось не совсем так. Балкаррес руководил полком легкой пехоты, но также содержал большую группу рейнджеров, многие из которых были индейцами; и нередко сам одевался, как они. - Хотя, ты ведь шотландец. Балкарресу удалось-таки застегнуть ширинку, и теперь он стоял посреди тропы, сощурив глаза на Уильяма. - Ты пьян, Вилли. В его тоне прозвучало не обвинение, а скорее, приятное осознание того, что он сделал полезное умозаключение. - Да. Но утром я протрезвею, а ты так и останешься шотландцем. Эта фраза так развеселила их, что дальше они вместе пошли вразвалку, время от времени повторяя шутку и подталкивая друг друга. Из чистой случайности первым делом они набрели на палатку Уильяма, и тот пригласил Балкарреса на стаканчик негуса перед сном (горячий напиток с портвейном и лимоном, - прим. пер.). - Нала... живает пищеварение, - сказал он и чуть не упал головой в сундук со снаряжением в поисках бокалов и бутылки. - И благотворно влияет на сон. Балкарресу удалось зажечь свечу – он сел, держа ее в руке и хлопая глазами, словно сова в полумраке. Майор пригубил негус, который ему осторожно передал Уильям, закрыл глаза, будто чтобы насладиться вкусом... и вдруг резко открыл их. - А какая связь между тем, что я шотландец, и чтением Библии? - потребовал он ответа. Очевидно, это замечание внезапно всплыло у него в голове. - Ты что, считаешь меня дикарем? Моя бабка – шотландка, и она постоянно читает Библию. Я и сам читал. Местами, - добавил он и одним махом прикончил стакан. Уильям нахмурился, пытаясь вспомнить, какого черта... - О, - сказал он. - Не Библия. Индейцы. Упертые мерзавцы. Не пойдет. Шотландец не пойдет, и неважно, говоришь ему или нет, и так всегда. Я думал, может, поэтому. Поэтому они тебя слушаются, - с запозданием добавил он. - Индейцы твои. Балкарресу это тоже показалось смешным, но когда он, наконец, перестал хохотать, то несогласно покачал головой. - Это... знаешь коня? - Я знаю море коней. Какого именно? Балкаррес сплюнул немного негуса себе на подбородок и вытерся. - Конь, - повторил он, вытирая руку о штаны. - Нельзя заставить коня что-то делать. Видишь, что именно он собирается делать, и говоришь ему делать это, и конь думает, что всё это придумал ты, и когда в следующий раз ты что-то скажешь, он с большей вероятностью сделает то, что ты говоришь. - О, - Уильям тщательно это обдумал. - Да. Некоторое время они пили молча, размышляя над глубиной этой мысли. Наконец, Балкаррес оторвал от бокала созерцательный взгляд. - Как думаешь, у кого титьки лучше? - на полном серьезе спросил он. - У миссис Линд или баронессы?
МИССИС РЕЙВЕН НАЧАЛА МЕНЯ беспокоить. На рассвете я обнаружила, что она ждёт меня снаружи казармы в таком виде, будто спала, не раздеваясь, а её ввалившиеся глаза горят напряжённым огнём. Она буквально прилипла ко мне, следуя весь день по пятам и постоянно что-то рассказывая, и её разговоры, обычно сосредоточенные, - по крайней мере номинально, - на пациентах, которых мы принимали, и на неизбежных вопросах ежедневного жизнеобеспечения в форте, начали выходить за узкие рамки настоящего. Сначала она просто эпизодически вспоминала о своей прежней замужней жизни в Бостоне: первый муж миссис Рейвен был рыбаком, а она держала двух коз и продавала молоко на улицах. Я не возражала против того, чтобы послушать про её подопечных по кличке Пэтси и Петуния: я сама знавала нескольких примечательных коз и в особенности козла по имени Хирам, которому я лечила сломанную ногу. Не то чтобы меня не заинтересовали её случайно оброненные слова о первом муже, – если что, они оказались весьма интересными. Выяснилось, что на берегу покойный мистер Эванс становился буйным пьяницей, – что вполне обычно. Но со склонностью отрезать уши и носы людям, которые ему не нравились – а вот это было уже немного более индивидуально. – Он прибивал уши к притолоке козьего хлева, – сказала она тоном, каким обычно описывают чей-нибудь завтрак. – Повыше, чтобы козы не достали. От солнца отрезанные части съёживались, – ну, знаете, как сушёные грибы. – А, – произнесла я и хотела заметить, что копчение отрезанного уха предотвращает эту маленькую проблему, но передумала. Я не знала, продолжает ли Йен носить ухо адвоката в своём спорране, но была совершенно уверена, что он не приветствовал бы жадный интерес миссис Рейвен к этому вопросу. При виде её и Йен, и Джейми – оба сбегали, словно от чумы. – Говорят, индейцы отрезают куски тел своих пленников, – понизила она голос, будто делясь секретом. – Вначале пальцы, по суставу за раз. – Это отвратительно! – воскликнула я. – Сходите, пожалуйста, в лазарет и принесите мне мешок свежей корпии, ладно? Миссис Рейвен послушно вышла (она всегда слушалась), но мне показалось, что женщина бормочет себе под нос, разговаривая сама с собой. И в этом я убедилась, когда в череде еле тянувшихся дней напряжение в форте стало нарастать. В разговорах она перескакивала с одной темы на другую, и скачки становились все шире и сумасброднее. Теперь она переходила от далёкого прошлого (идеализированного детства в штате Мэриленд) в столь же далёкое будущее — весьма жуткое, в котором мы все были либо убиты британской армией, либо взяты в плен индейцами и в результате изнасилованы или расчленены. Причём эти действия часто выполнялись одновременно, хотя я ей говорила, что у большинства мужчин нет для этого ни необходимой концентрации, ни координации. Пока что миссис Рейвен могла сосредоточиться на чём-то находящемся непосредственно перед ней, но ненадолго. –– Как думаешь, ты можешь поговорить с её мужем? – спросила я Джейми, который вошёл на закате сказать мне, что видел, как она, считая себе под нос, медленно бродила кругами вокруг большой цистерны у плаца. – Ты думаешь, он не заметил, что его жена сходит с ума? – ответил Джейми. – Если не заметил, то, наверное, не обрадуется тому, что ему скажут. А если заметил, – логично добавил он, – каких действий ты от него ожидаешь? Фактически с этим мало что можно было сделать – только присматривать за ней, стараясь немного обуздать её наиболее живые фантазии, или, по крайней мере, не давать ей рассказывать о них самым впечатлительным пациентам. Однако со временем странности миссис Рейвен стали бросаться в глаза не намного сильнее, чем страхи большинства обитателей форта, особенно женщин, которые только и могли, что ухаживать за детьми, стирать бельё – на берегу озера под строгой охраной или маленькими группками рядом с кипящими котлами, – и ждать. Леса были небезопасны: несколькими днями ранее всего в миле от форта нашли двух убитых часовых сторожевой заставы со снятыми скальпами. Эта жуткая находка наихудшим образом повлияла на миссис Рейвен, и я не сказала бы, что мне она придала храбрости. Я уже не могла с прежним удовольствием всматриваться с равелина в бесконечные мили густой зелени; сама мощь леса казалась сейчас угрожающей. Мне по-прежнему хотелось чистого белья, но у меня мурашки бегали по коже, если я покидала форт. – Тринадцать дней, – сказала я, проводя пальцем по дверному косяку нашего убежища. Ничего не говоря, Джейми сделал на косяке зарубки по числу дней своего контракта и каждый вечер перед сном перечёркивал одну. – А в тюрьме ты делал зарубки? – В Форт-Уильяме и в Бастилии – нет, – подумав, ответил он. – В Ардсмуире… Ага, мы там делали зарубки. Наши приговоры сроков не имели, так что не за чем было следить, но мы потеряли так много и так быстро… Казалось важным хотя бы что-то контролировать, даже если это просто дни недели. Джейми подошёл и встал около меня, глядя на косяк двери с длинным рядом аккуратных зарубок. – Думаю, я мог бы поддаться искушению и сбежать, – очень тихо сказал он. – Если бы Йен был с нами. Эта мысль не раз приходила мне в голову, и я знала, о чём думает Джейми. С каждой секундой становилось всё очевиднее, что форт не сможет выдержать атаки тех сил, которые (несомненно) уже приближались. Разведчики всё чаще приходили с донесениями об армии Бергойна. Они мгновенно исчезали в комендатуре и так же торопливо вылетали из форта вновь, и уже через час все знали, какие новости те принесли, – пока что очень немного, но и эта малость уже тревожила. И всё же Артур Сент-Клэр просто не мог заставить себя отдать приказ об эвакуации форта. [Артур Сент-Клэр – историческое лицо, американский военачальник, сдавший форт Тикондерога (1736 или 37, Хайленд, – 1818, штат Пенсильвания).] – Это пятно на его репутации, – произнёс Джейми с бесстрастностью, выдающей его гнев. – Для него невыносимо, если будут говорить, что он потерял Тикондерогу. – Но он её потеряет, – сказала я. – Неизбежно, разве нет? – Потеряет. Но одно дело, если он будет сражаться и потеряет её. Сражаться и отдать форт превосходящей силе противника – почётно, но оставить его врагу без боя? Сент-Клэр не может примириться с этим. Хотя он и не злодей, – задумчиво добавил Джейми. – Я ещё раз поговорю с ним. Мы все поговорим. Под «всеми» он имел в виду командиров ополчения, которые могли позволить себе высказываться смело и откровенно. Некоторые офицеры регулярной армии разделяли чувства ополченцев, но субординация не позволяла большинству из них говорить Сент-Клэру всё, что они думают. Я тоже не считала Артура Сент-Клэра злодеем, как и глупцом. Он знал (должен был знать), чего будет стóить сражение. Или капитуляция. – Знаешь, он ждёт Уиткомба, – будничным тоном сказал Джейми. – Надеется, что тот сообщит ему, будто у Бергойна нет практически никакой артиллерии. Форт и в самом деле мог выстоять против стандартной осадной тактики: фураж и продовольствие прибывали из близлежащих деревень в изобилии, и в Тикондероге всё ещё было несколько оборонительных артиллерийских сооружений и небольшой деревянный форт на горе Индепенденс, а также значительный гарнизон, хорошо вооружённый мушкетами и порохом. Но ему не устоять против тяжёлой артиллерии, расположенной на горе Дефайанс. Джейми побывал там и рассказал, что оттуда видно всю внутреннюю часть форта, который, таким образом, становится прекрасной мишенью для врага. – Но генерал же на самом деле так не думает, верно? – Нет, он не примет никакого решения, пока не будет знать наверняка. А никто из разведчиков ещё не донёс ему ничего определённого. Я вздохнула и прижала руку к груди, промокнув струйку пота, щекочущую мне кожу. – Я не могу спать в комнате, – вдруг сказала я. – Спишь будто в аду. Это удивило и рассмешило Джейми. – Хорошо тебе, – сердито заметила я. – Ты будешь завтра спать в палатке. Половина гарнизона была перемещена из форта в палатки, чтобы лучше маневрировать в случае приближения Бергойна. Британцы подходили, но было неизвестно, как близко они находятся, какова их численность и насколько хорошо они вооружены. Бенджамен Уиткомб ушёл это выяснить. Он был долговязым, рябым от оспы человеком лет тридцати, одним из мужчин, известных как лонгхантеры [охотники-поселенцы 18 века. Термин возник от long (долгий) + hunter (охотник). Партии из двух-трёх человек (редко больше) обычно начинали охоту в октябре и заканчивали в конце марта или в начале апреля. – прим. перев.]. Эти мужчины могли проводить – и проводили – недели в глуши, добывая пропитание в лесу. Такие люди были необщительны и не нуждались в цивилизации, но их очень ценили. Уиткомб считался лучшим разведчиком Сент-Клэра, он взял пятерых, чтобы пойти и отыскать главные силы Бергойна. Я надеялась, что они вернутся до истечения срока службы по контракту: Джейми хотел сбежать (и я тоже, очень), но, понятное дело, мы не могли уйти без Йена. Джейми вдруг развернулся и вновь вошёл в нашу комнату. – Что ты ищешь? Он рылся в небольшом сундуке, где лежало немного нашей запасной одежды и другие мелочи, которыми мы разжились с тех пор, как прибыли в форт. – Свой килт. Если я собираюсь объясняться с Сент-Клэром, то лучше одеться формально. Я помогла ему одеться, расчесала и заплела волосы. Сюртука подходящего не нашлось, но рубашка, по крайней мере, была чистой, и с дирком он выглядел впечатляюще даже без сюртука. – Я уже несколько недель не видала тебя в килте, – сказала я, любуясь им. – Я уверена: ты произведёшь впечатление на генерала, даже без розовой ленты через плечо. Джейми улыбнулся и поцеловал меня. – Это не поможет, – сказал он, – но не попробовать было бы неправильно. Я проводила его через плац до дома Сент-Клэра. Над озером поднимались грозовые тучи, угольно-чёрные на фоне сияющего неба, и в воздухе пахло озоном. Предзнаменование казалось благоприятным.
СКОРО. ПО ВСЕМУ БЫЛО видно: скоро. По отрывочным сообщениям и слухам, которые носились по форту, словно голуби; по плотности знойного воздуха; по редким отдалённым пушечным выстрелам, производимым, как мы надеялись, для тренировки – с дальнего пикета, называемого «старой французской линией». Все были встревожены и не могли спать в жару, предварительно не напившись. Я была трезва и не находила себе места. Джейми отсутствовал уже больше двух часов, и он был мне нужен. Не то чтобы меня заботило, что Сент-Клэр был вынужден сказать ополчению. Но из-за жары и дикой усталости мы не занимались любовью больше недели, и я начала подозревать, что время поджимает. Если мы будем вынуждены в ближайшие дни сражаться или бежать, только Богу известно, сколько времени пройдёт, прежде чем у нас снова появится возможность побыть наедине. Я прогуливалась по плацу, наблюдая за домом Сент-Клэра, и когда, наконец, увидела, что Джейми выходит, то направилась к нему, шагая неторопливо, чтобы он успел попрощаться с другими офицерами. Они постояли минутку вместе: по опущенным плечам и сердитому наклону голов я догадалась, что эффект от их протестов был в точности таким, как и предсказывал Джейми. Он медленно пошёл прочь, заложив руки за спину и задумчиво наклонив голову. Я тихо приблизилась к нему, засунула руку в сгиб его локтя, и он посмотрел на меня с удивлением, но улыбнулся. – Ты поздно гуляешь, Сассенах. Что-то стряслось? – Абсолютно ничего, – ответила я. – Просто показалось, что вечер хорош для прогулки в саду. – В саду, – повторил Джейми, искоса взглянув на меня. – Точнее, в садике коменданта, – пояснила я, касаясь кармана своего фартука. – У меня, гм, есть ключ. Внутри форта было несколько садиков, большинство из которых служили участками для выращивания овощей. Регулярный сад позади покоев коменданта много лет назад спроектировали французы, и, хотя с тех пор его забросили и он зарос сорняками, в нём имелся один довольно интересный аспект: сад окружала высокая стена с запирающейся калиткой. Днём я предусмотрительно потихоньку умыкнула ключ у повара генерала Сент-Клэра, который приходил ко мне за полосканием для воспалённого горла. Завтра я верну ключ обратно, когда загляну к нему проверить горло. – А-а, – глубокомысленно произнёс Джейми и послушно повернул назад к дому коменданта. Калитка находилась сзади, не на виду, и мы торопливо проскользнули вдоль аллеи, ведущей мимо садовой стены, пока охранник у дома Сент-Клэра разговаривал с прохожим. Я бесшумно закрыла за нами калитку, заперла её и, положив ключ в карман, шагнула в объятия Джейми. Он медленно поцеловал меня и поднял голову, пристально глядя мне в глаза. – Думаю, мне понадобится помощь. – Это можно устроить, – успокоила я его. Положив руку ему на колено там, где отогнулся килт, я стала медленно обнажать его ногу, легко ведя по ней большим пальцем и наслаждаясь мягкой упругостью волосков. – Хм… Ты что-то конкретное имел в виду под помощью? Несмотря на то, что он тщательно помылся, я чувствовала запах его кожи – высохшего после работы пота с примесью пыли и древесной стружки. Джейми и на вкус был сладким, солёным и мускусным. Я скользнула рукой вверх по его бедру под килт, ощутив, как Джейми двинулся и сжался, и почувствовала, как внезапно возникшая ложбинка на его мышце разгладилась под моими пальцами. Однако к моему удивлению, Джейми остановил мою руку, схватив её через ткань. – Я думала, тебе нужна помощь, – сказала я. – Потрогай себя, a nighean [девочка, гэльск. обращение – прим. перев.], – тихо сказал он. Это меня слегка смутило, особенно если учесть, что мы стояли в заросшем саду не более чем в двадцати футах от аллеи, по которой постоянно прогуливались ополченцы, подыскивая, где бы спокойно напиться. Всё же я прислонилась спиной к стене и послушно подтянула сорочку выше колена. Я придерживала её, нежно поглаживая кожу внутренней поверхности своих бёдер, которая, действительно, была очень мягкой. Другая моя рука замерла над линией корсета, где из-под тонкого влажного хлопка выпирала грудь. У Джейми слипались глаза: он всё ещё был полупьян от усталости, но в этот момент оживился и вопросительно хмыкнул. – Ты когда-нибудь слышал: «Что гусыне хорошо, то и гусаку неплохо»? – спросила я, задумчиво крутя тесёмку, которая стягивала горловину моей сорочки. – Что? Вопрос вывел Джейми из забытья, он резко очнулся, широко открыв налитые кровью глаза. – Ты меня слышал. – Ты хочешь, чтобы я… я… – Хочу. – Я не могу! При тебе?! – Если я могу это делать при тебе, ты, несомненно, можешь оказать мне ответную любезность. Конечно, если ты предпочитаешь, чтобы я перестала… Я медленно отпустила тесёмку. Задержав руку на своей груди, очень легко стала водить по ней пальцем туда-сюда, туда-сюда – будто стрелка метронома. Я чувствовала свой сосок, круглый и твёрдый, как мушкетная пуля, – его должно было быть видно через ткань, даже при этом освещении. Я услышала, как Джейми сглотнул. Я улыбнулась и, удерживая подол юбки, опустила руку ниже. И остановилась, приподняв бровь. Как загипнотизированный, он опустил свою руку и взялся за подол килта. – Вот умница, – прошептала я, опершись на руку. Я подняла колено повыше и поставила ступню на стену, чтобы юбка задралась, оголяя бедро. Опустила руку вниз. Джейми пробубнил что-то по-гэльски себе под нос. Я не могла сказать, было ли это замечанием по поводу того, что ему предстояло сделать прямо сейчас, или он вверял свою душу Богу. Так или иначе, он поднял килт. – Что ты имеешь в виду, говоря, что тебе нужна помощь? – спросила я, глядя на него. Он коротко нетерпеливо хмыкнул, показывая, чтобы я продолжала, поэтому я продолжила. – О чём ты думаешь? – заворожённо спросила я через секунду. – Я не думаю. – Нет, ты думаешь. Я вижу это по твоему лицу. – Тебе не захочется узнать. Пот заблестел на его скулах, а глаза превратились в щёлки. – О нет, напротив… О, подожди. Если ты думаешь о ком-то другом, кроме меня, я не хочу знать. Джейми раскрыл глаза и пригвоздил меня взглядом, направленным прямо между моих дрожащих ног. Он не останавливался. – О, – сказала я, сама слегка задохнувшись. – Ну… когда ты снова сможешь говорить, тогда я захочу знать. Он продолжал пристально смотреть на меня, и этот поразивший меня взгляд был явно сродни волчьему, устремлённому на жирную овцу. Я немного вжалась в стену и разогнала облако гнуса. Джейми дышал быстро, и я чувствовала запах его пота, мускусный и едкий. – Ты, – сказал он, и я увидела, как он сглотнул. Согнув крючком указательный палец свободной руки, Джейми поманил меня. – Иди сюда. – Я… – Сейчас же… Как под гипнозом, я оторвалась от стены и сделала два шажка к нему. Не успела я сказать или сделать что-нибудь ещё, килт взметнулся, и большая, горячая рука схватила меня за загривок. Я лежала на спине в высокой траве и диком табаке, Джейми глубоко вошёл в меня и рукой закрыл мне рот. «Весьма кстати», – смутно подумала я, так как по аллее с другой стороны садовой стены приближались голоса – Если будешь играть с огнём, можешь опалиться, Сассенах, – прошептал он мне на ухо. Джейми пришпилил меня, как бабочку и, крепко держа за запястья, не давал двигаться, даже несмотря на то, что я, скользкая от пота, дёргалась и извивалась под ним, отчаянно пытаясь вырваться. Очень медленно он опустился на меня всем своим весом. – Ты хочешь знать, о чём я думал, а? – пробормотал он мне на ухо. – М-м-п! – Ну, я тебе скажу, a nighean, но… Он прервался, чтобы лизнуть мочку моего уха. – Н-Н-Г! Рука предостерегающе зажала мне рот. Голоса слышались достаточно близко, чтобы можно было разобрать слова: мимо проходила небольшая партия молодых ополченцев, поддатых и в поисках шлюх. Зубы Джейми осторожно сжались на моём ухе, и он нарочно стал покусывать его, согревая и щекоча своим дыханием. Я бешено извивалась, но он не сдвинулся. Он уделил такое же внимание другому уху, подождав, пока люди уйдут за пределы слышимости, затем поцеловал меня в кончик носа и убрал, наконец, руку с моего рта. – А, о чём это я? О, да – ты хотела услышать, о чём я думаю. – Я передумала. Мне не хватало дыхания оттого, что я дышала неглубоко, – как из-за веса на моей груди, так и от желания. Оба были значительны. Джейми довольно фыркнул в своей шотландской манере и ещё крепче стиснул мои запястья. – Ты первая начала, Сассенах, но я закончу. Он прикоснулся губами к моему влажному уху и тихо прошептал мне, что именно думал, и не сдвинулся ни на дюйм, пока говорил, – лишь снова положил ладонь мне на рот, когда я начала обзывать его. Каждая мышца моего тела дёрнулась, как отпущенная резинка, когда он, наконец, сдвинулся. Одним резким движением Джейми подался назад, а затем всей тяжестью вперёд. Когда я вновь смогла видеть и слышать, то поняла, что он смеётся, всё ещё балансируя надо мной. – Положил я конец твоим страданиям, Сассенах? – Ты… – прохрипела я. Я не могла сказать ни слова, но посмотрим, чья возьмёт! Он не двигался – отчасти для того, чтобы помучить меня, но также и потому, что не мог двинуться, не кончив при этом. Я напрягла вокруг него свои мягкие скользкие мышцы, медленно, осторожно, — один раз, а потом три раза быстро. И Джейми сдался, дёргаясь и удовлетворённо постанывая, пульс его наслаждения эхом отзывался в моём теле. Очень медленно он опустился, выпуская воздух, как сдувающийся пузырь, и улёгся около меня, медленно дыша с закрытыми глазами. – Теперь можешь поспать, – сказала я, гладя его по волосам. Он улыбнулся, не открывая глаз и глубоко дыша, а тело его расслабилось, устраиваясь на земле. – И в следующий раз, слышишь ты, чёртов шотландец, – прошептала я ему на ухо, – я расскажу тебе, о чём думаю я. – О, Боже, – ответил Джейми и беззвучно рассмеялся. – Ты помнишь, как я в первый раз поцеловал тебя, Сассенах? Какое-то время я лежала, ощущая испарину на коже и успокаивающую тяжесть Джейми, сонно свернувшегося на траве рядом со мной, прежде чем вспомнила. «Я сказал, что я девственник, но не монах. Если мне нужна будет помощь… то я попрошу».
ЙЕН МЮРРЕЙ ПРОСНУЛСЯ от звука горна после глубокого сна без сновидений. Ролло, тесно прижимавшийся к хозяину, вскочил на ноги с испуганным глубоким «вууф!» и, ощетинившись, огляделся в поисках угрозы. Йен тоже вскочил, положив одну руку на рукоять ножа, а другой удерживая собаку. – Тш-ш, – тихо шикнул он, и пёс постепенно расслабился, хотя продолжал низко, раскатисто и неслышно для человеческого уха рычать: Йен чувствовал, как вибрирует под рукой огромное тело. Теперь, когда он проснулся, ему было хорошо их слышно. Скрытое передвижение в лесу, словно приглушённое, вибрировало, подобно рычанию Ролло. Очень много людей; лагерь, начинавший просыпаться совсем неподалёку. Как он умудрился не заметить их предыдущей ночью? Йен принюхался, но ветер дул не в ту сторону – он не уловил запаха дыма, хотя теперь видел его тонкие струйки, поднимавшиеся в бледном утреннем небе. Множество костров. Очень большой лагерь. Йен свернул одеяло и прислушался. От его собственного лагеря больше ничего не осталось, и через несколько секунд он исчез в кустах, с привязанным к спине одеялом и ружьём в руке, а огромная безмолвная собака следовала за ним по пятам.
Оutlander является собственностью телеканала Starz и Sony Entertainment Television. Все текстовые, графические и мультимедийные материалы,
размещённые на сайте, принадлежат их авторам и демонстрируются исключительно в ознакомительных целях.
Оригинальные материалы являются собственностью сайта, любое их использование за пределами сайта только с разрешения администрации.
Дизайн разработан Стефани, Darcy, Совёнок.
Запрещено копирование элементов дизайна!